«Мятежник Хомофара»

Мятежник Хомофара (fb2) - Мятежник Хомофара (Мегафар - 1) 1203K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Александр Павлович Соловьев

Александр Соловьёв Мятежник Хомофара

На краю вселенной погасла звезда. В одно мгновение — словно кто-то её взял и выключил.

— Назад! — крикнул драмин, и дозорные — сущности времени и пространства, охранявшие этот участок, — отступили. С безопасного расстояния они стали наблюдать, как светило покрывается ледяным панцирем. Сущности были потрясены: в последнюю эпоху никому не дозволялось самовольно охлаждать звёзды; на это требовалось согласие Иного Подобия и совета стихий, но ведь любой дурак знает, что Иное Подобие в таких вопросах непреклонен, все попытки поживиться из наружных светил оставлены много эпох назад.

Пытаясь предположить, что произойдёт дальше, пространственные косились на временных. Временные, в свою очередь, силились заглянуть в будущее. Но оно было неясным, как будто кто-то заслонил его.

Внезапно по всей поверхности звезды пробежала сеть трещин. Глыбы льда одна за другой начали проваливаться в глубину, звезда стремительно уменьшалась в размерах, она сжималась до тех пор, пока не превратилась в едва различимую точку.

— Проклятье, — выругался драмин.

Он собрался доложить о происшедшем, но тут его отвлекли тревожные возгласы дозорных: вслед за остывшей звездой гасли другие. На их месте образовывалась пустота, она стремительно смыкалась и засасывала отдаленные созвездия. Выстраиваясь в правильные ряды, скопления, туманности и отдельные тела двинулись в сторону внутренних слоев, медленно, но уверенно набирая скорость, сливаясь в единый поток.

— Они прорвут оболочку! — ахнул кто-то из пространственных.

— Ставьте щит! — заорал драмин.

Дозорные бросились выполнять приказ, и в это мгновенье мир вздрогнул. Поток светил остановился, и звезды рассыпались в новом порядке.

— Эй, Балмар, похоже, у тебя проблемы! — сказал драмин. Расставив дозорных, он назначил одного из временных старшим и нырнул в глубину вселенной, на ходу сочиняя донесение.

Глава 1

Окно открылось со скрипом, и вместе с потоком свежего воздуха в ординаторскую влетела муха. Семеныч поставил на подоконник чашечку кофе, бряцнула ложечка.

— А вот объясните-ка мне, братья молодые коллеги, что такое, по-вашему, есть опыт.

Вадим Расин устало оторвал взгляд от истории болезни. Посмотрев на сутулую спину Семеныча, на торчащую во все стороны серебристую шевелюру аля-Олег-Попов, снова уткнулся в серые листы.

— Вот что, уважаемые братья молодые колеги, — назидательным тоном продолжал Семеныч. — Положим, есть у нас некая способность опознавать среду. Именно опознавать, коллеги, подчеркиваю: не познавать, а о-познавать. И что же она собой представляет, эта загадочная способность? Задумывались ли вы когда-нибудь? — Старик шумно отпил из чашечки, почмокал языком и, выдержав многозначительную паузу, заключил: — Вот это, коллеги, и есть наш с вами драгоценный опыт.

Фраза зависла в тишине ординаторской. Понять, что имел в виду Семеныч, не представлялось возможным, да и смысла не имело, потому Расин вновь заскрипел ручкой. Послышалось мерное постукивание: это Серега-интерн, молодой рыжеволосый детина, перебирал в руке можжевеловые четки.

Семеныч снова отпил.

— Интуиция, возразите вы… — В его голосе прозвучал укор. — Ощущения, так сказать… Э-хе-хех! Пройдет этак лет десять-пятнадцать, и вам, братья молодые коллеги, покажется, что все вокруг переменилось. Станете вы по-другому думать. Даже не сомневайтесь. А вот почему так происходит? Да потому что опыт приобрели. Опыт.

Семеныч достал сигарету, закурил, хотел ещё что-то сказать, но вдруг закашлялся. Пока старик боролся с приступом, Расин сосредоточенно писал.

«Anamnesis vitae».

Кончик чернильной ручки на мгновение стал прозрачным, затем исчез вовсе.

Черт, подумал Расин и решил, что не мешало бы и себе кофе сварить, но тут же остановил себя: удовольствия потом, осталось всего-то две «истории». Ну-ка, зажмурь глаза, встряхни головой. Вот так. Будто бы все в порядке.

Наконец, кашель стих. Взяв чашечку в руку, пожилой хирург прошелся по ординаторской, остановился у другого окна, склонился над подоконником. Прошло минут пять-шесть.

— Вот так, век живи — век учись, — тяжко вздохнул Семеныч. — Положим, коллеги, сейчас вам и кажется, что вы кое-что в жизни соображаете. Будто, просто так, глядя вокруг, открываете в вещах смысл. Э-хе-хе-хе-хех, был и я когда-то таким. Но нет, друзья, на самом деле все намного сложнее. Не так-то просто до сути докопаться.

Расин перевернул страницу, медленно поднял голову.

Серега-интерн полулежал в кресле, терзая истертые четки. Поймав взгляд Расина, он криво усмехнулся.

Было около десяти утра. Шеф с Фирманом помылись на резекцию желудка. Обход больных уже закончилился, однако впереди Расина ждала куча дел. Сперва с бумагами закончить. Вот только чем больше Семеныч в роль Сократа входит, тем с мыслями труднее собраться. Надо бы поспешить, вызов в психиатрию никто не отменял. Расин посмотрел на часы. Без пяти. Машина вот-вот прибудет.

Сидеть в собственном кабинете нестерпимо: в последнее время, когда и без того изо дня в день по всякому пустяку колбасит, в кабинете находят непонятные приступы — внутри все холодеет, сжимается: не то клаустрофобия, не то депрессняк. Надо бы, конечно, разобраться во всех этих наваждениях, но все как-то времени нет к делу этому приступить, вот и приходится монологи Семеныча выслушивать, которого за глаза называют Портным (главная обязанность старика — грыжи латать; надо, однако, заметить, здесь в умении и скорости ему не откажешь).

Ладно. Сейчас «истории» допишем, на вызов съездим, затем ещё разок глянем на вчерашних прооперированных, а потом Семеныча на комп сориентируем, и, пока он пасьянс будет раскладывать, можно будет скоротать время за справочником синдромов.

«Status communis», — размашисто нацарапал Расин и поставил жирное двоеточие.

— Выходит, вы, батенька, сенсуалист, — вновь заскрипел голос Портного. — Известно вам такое словечко?

«…язык влажный, нормальной окраски…» На этот раз кончик пера замерцал, как огонек, сделался расплывчатым. Ну, вот опять… Черт… Месяца три назад ерунда эта началась. Особенно после дежурств упорно проявляется. Может, стоит повторить курс неуробекса? Эх, скорей бы уж отпуск. И спортом бы заняться, а то вон как разжирел…

— Да-да, уважаемый, вы самый что ни на есть сенсуалист, — продолжал Портной откуда-то издалека. — То бишь, предпочитаете опираться на собственные ощущения.

(…дыхание везикулярное. Сердечные тоны ясные, ритмичные…)

— Эх, братья молодые коллеги…

Расин оторвался от работы, рассеяно посмотрел на мятый халат Портного. Он всегда мятый. А кто его погладит? Ведь у Портного ни жены, ни детей.

— Пройдут годы. Станет все не таким, как раньше… Попомните мои слова: каждые десять лет будете замечать большие перемены. Общество вокруг представится совершенно другим. Что тогда вы скажете об опыте и опознании?

Неясные образы наполняли пространство, мешали видеть реальность.

В самом деле, все неумолимо меняется, подумал Расин. Восприятие, что ли, изменилось? Да, оно стало другим, и не за десять лет. Вот, вроде, и сейчас нашло: словно почувствовал настроение старика; как-то неожиданно сильно пережил, точно в шкуру его влез.

Расин попытался стряхнуть ощущение: тьфу, да ерунда ведь все! Он снова склонился над историей.

— Вот вам мое соображение, — сказал Портной. — Истинными и самыми верными орудиями познания должны быть независимый разум коллектива, измерительные устройства и опыт!

Старик залпом допил остаток кофе.

«Стул, мочеиспускание в норме», — написал Расин. М-да… Вот только сам ты не в норме. Сколько же эта маета будет тянуться? По ходу непроизвольно глупости делаешь. Вот десять минут назад зачем-то сморозил насчет «определения целей в политике и науке, а в частности, медицине», да ещё загнул, что «всяким поиском движут интуиция и ощущения». Пустой треп ради того, чтобы разделить бесконечный монолог Семеныча на две части, как в пьесе, а заодно произвести впечатление на младшего коллегу?

Эх, в душ бы сейчас. Расин знал, что выглядел после дежурства не ахти. Русоватый ежик на затылке примят — от спанья неудобного. С тех пор, как полнеть начал, рожа по утрам отекала. Старение?

Из выключенного совдеповского «БК» на подоконник монотонно капал конденсат. Слышно было, как время от времени урчало в животе у Сереги.

Кто-то должен сейчас прийти. Кто-то наверняка должен прийти…

По коже отчего-то пробежали мурашки.

— Нет ничего в разуме, чего прежде не было бы в чувствах! — торжественно заявил Семеныч. — Вот ваш лозунг, господа сенсуалисты. Кстати, кому афоризм принадлежит?

Расин пожал плечами, проследил взглядом за тяжелой фиолетовой мухой, сделавшей дугу от окна до раковины, и вновь уткнулся в писанину.

— Противопоставьте-ка свое мировоззрение трезвому рационализму, — предложил Семеныч. — А я погляжу, что из этого выйдет, господа сенсуалисты.

— Вы правы, — проронил Расин, не поднимая головы. — Ничего хорошего не выйдет.

Краем глаза он заметил, что Портной обернулся.

— Вот так, значит? На попятную? Эх, Вадим…

Старик глубоко затянулся.

И тут у Расина ни с того, ни с сего потемнело в глазах. Затем он сообразил, что упирается лбом в поверхность стола. Он быстро выпрямился, потер лоб, виски… Сердце глухо билось где-то в голове, но в глазах кое-как начало развидняться.

— Сенсуалисты… индивидуалисты… — Голос Портного был едва различим. — Общество вам чуждо… пытаетесь отгородиться… эх… сами себя обкрадываете… …прежде всего, коллективный разум, хранящий высшую…

Повеяло холодом. Расин поежился, напряг мышцы лба, стараясь осмыслить причину помутнения. Тьфу, чертовщина…

— Высшую идею… — жужжал Семеныч. — Вот основа человеческой истории.

Похоже, ни Семеныч, ни Серега не заметили его обморока. Впрочем, это был всего лишь кратковременный коллапс.

Расин откинулся на спинку стула, судорожно зевнул, забарабанил пальцами по столу. Легче не стало. Напротив, сделалось тревожно до горечи. Пришел неприятный озноб — тот самый, что всегда появлялся после ночных дежурств. Нужен нормальный отдых.

Расин сильнее сжал ручку и снова собирался наклониться над листами.

Тут в дверь постучали.

— Да-да! — пробасил Серега.

В ординаторскую заглянула женщина. Расин попытался навести резкость. Ему показалось, что нос у нее длинный и блестящий, а на голове — копна лилового парика.

— Простите. Могу я переговорить с доктором Расиным? — Она обвела взглядом присутствующих.

— Что вам? — отозвался Расин.

— Вы — Вадим Борисович? — робко спросила женщина. — Мне с вами… наедине бы. По личному.

— Я занят, — сказал Расин, стараясь, чтобы голос звучал мягко. Разве «по личному» нельзя обратиться к кому-нибудь другому? К тому же Портному хотя бы. Он что, пациентку посмотреть не в состоянии? Почему это все время доктор Расин?

— Если вы на консультацию, то извините, сегодня у меня не приемный день, к тому же с минуты на минуту на вызов уезжаю, — добавил он и вновь принялся за писанину.

— Господи… — простонала гостья. — Я ведь больницу вашу полдня искала…

Расин почти тотчас пожалел, что отказал женщине, но было тошно, тело сотрясала мелкая противная дрожь; хотелось, чтобы Семеныч предложил помощь, однако тот помалкивал.

Женщина втиснула в ординаторскую на удивление атлетическое тело, скривилась и беззвучно зарыдала. Семеныч отвернулся. Сергей принялся с интересом разглядывать четки.

— Умоляю вас, Вадим Борисович! — сказала вошедшая сквозь рыдания. — Мне посоветовали ни в коем случае не соглашаться ни на кого другого. Сказали, вы самый-самый лучший ампутатор.

Расин отодвинул историю.

— Что?!

Лиловый парик перестал вздрагивать. Вошедшая испуганно взглянула на присутствующих. Те были погружены в себя.

— Простите, Вадим Борисович… — Незнакомка прижала руки к груди, с тоской посмотрела на Расина.

От слез черты лица её потекли, как старинная фреска.

Надо её вывести отсюда, — подумал Расин, — пока не наговорила чепухи.

Он выбрался из-за стола, нетвердо прошагал мимо заплаканной гостьи.

— Пойдемте. — Расин открыл дверь. Дойдя до конца коридора, он остановился и громко, чтобы слышала идущая следом дама, спросил:

— Валя, машину не подали еще?

— Только что звонили, Вадим Борисович. Уже едут. Сказали, чтобы вы спускались.

Расин обернулся к женщине, развел руками:

— Извините, уезжаю. Приходите завтра.

Выйдя на улицу, Вадим сел в «Волгу». Водитель повез его в психиатрический диспансер.

Дрожь понемногу унялась, мир посветлел.

А не надо было ту женщину отшивать, подумал Вадим, — уж пять минут-то для нее как-нибудь нашел бы.

На посту в психиатрическом отделении его встретила немолодая медсестра.

— Здрасьте, — удивленно сказала она. — А мы-то думали, приедет брат Петра Сергеича.

— Михаил Сергеевич на операции, — сказал Расин. — Отведите меня сразу в палату.

Ему не хотелось встречаться с Петром Хваном. Это был человек неприятный — тяжелый и раздражительный. Он вечно был одержим какими-то псевдонаучными идеями, вроде изучения астрального тела. Иногда казалось, что Хвану совершенно наплевать на лечение больных, и будто он имеет к психиатрической патологии особый личный интерес. Недаром к нему приклеилось прозвище Инквизитор. Поговаривали, что Хван, использует какие-то изощренные методы психоанализа, бихивеаризма и медикаментозной терапии. Однако жалоб ни от пациентов, ни от их родственников на завотделением не поступало.

Вадиму это не нравилось. Он презирал метафизиков от медицины, особенно тех, кто вел себя так, будто учение превыше человеческого существа, которому она служит.

Поднявшись вслед за медсестрой на второй этаж, Расин прошел по коридору и оказался в небольшой палате.

На кушетке лицом к стенке лежала молодая женщина. Рыжие волосы были собраны в пучок, открытый участок бледной кожи на шее беззащитно выглядывал из-под одеяла.

Вадим подошел к раковине, вымыл руки, взял у сестры полотенце и, вытерев руки насухо, приблизился к койке.

— Пролежни, — сказала медсестра, поднимая одеяло. — У нее аутизм. Её перевели из инвалидного дома, она там вроде бы разговаривать начала.

— Зачем её к вам перевели.

— Ну, на восстановление. Петр Сергеич такими занимается. А она взяла и уснула две недели тому. Был реаниматор, сказал: это не кома, это такой сон. Наверное, будут обратно переводить ее, а пока вот…

Расин откинул мизинцем майку — зеленую, с логотипом и немецкой надписью, из гуманитарной помощи — единственное одеяние больной и склонился над фиолетово-бурым пятном.

Бог ты мой, — возмутился про себя Вадим. — Как этот мерзавец такое допустил?

— Тут не подходящее место делать ревизию, — сказал он. — Корка, некроз… У меня нет с собой инструментов. Так. Её надо к нам, в перевязочную. Там поглядим. Впрочем, принесите хотя бы стерильный шпатель…

Медсестра ушла. Вадим сел на стул и стал ждать.

Плечо девушки мерно поднималось при дыхании. Почувствовав приступ странного любопытства, Вадим перегнулся над больной и заглянул ей в лицо.

Пациентка оказалась девушкой лет двадцати или моложе. Лицо было худощавым, слегка рыхлым от долгого лежания, но сквозь кожу просвечивала юность. Брови приподняты, словно она собирается ответить на чей-то вопрос, в уголках губ застыла упрямая складка.

Неожиданно девушка вздохнула. Губы разомкнулись, и она отчетливо произнесла:

— Дедушка Харт… я пока не буду к вам приходить.

Расин застыл. Голос девушки был довольно низким и немного не увязывался с тонкими чертами лица, но все же это был приятный голос.

— Меня здесь изловить пытались, — пробормотала девушка. — В Трифаре тоже, конечно, небезопасно… там улыбастики толпами… но все же в Трифаре я местная, каждый закоулок знаю. Да вы и сами, кажется, собираетесь отсюда…

Она долго молчала, и Расин подумал, что девушка больше не станет говорить, но вдруг она произенесла:

— Ощущаю я скорую пустоту на этом месте… Не иначе как из-за кантаратских, да? Видно, и вам они немало досаждают… А ещё хотела сказать, что кто-то к нам придет скоро. Да, с поверхности… Тот, кого я раньше не знала. Вот сейчас особенно сильно чувствую, хоть и представить не могу, каков он из себя. Ну, пожалуй, хомун, идущий… мужского пола… Вы не говорите…

Вадим осторожно присел на край стула. Сердце отчего-то колотилось.

— Она не похожа на аутистку? — шепотом сказал Расин, когда медсестра вернулась. — Разве аутисты говорят во сне?

Медсестра недоверчиво подняла бровь. Приблизилась к пациентке; передав доктору шпатель с анатомическим пинцетом, грубо встряхнула девушку за плечо. Та не издала ни звука.

— Аккуратней! — Расин сурово зыркнул на медсестру, но та, не обратив внимания, сказала:

— Спит, как сурок.

Вадим внимательно исследовал участок некроза.

— Пока обработайте по краям спиртом. Наложите стерильную повязку, — сдержанно сказал он.

Взяв историю, Вадим пошел на пост делать запись. В ординаторскую или к заведующему идти не хотелось, однако надо было сообщить о своем наблюдении заведующему. Тут же пришла мысль, что проще будет потом перезвонить по телефону.

Сделав запись в истории пациентки, он покинул отделение.

В коридоре хирургического отделения его встретила та самая заплаканная женщина в лиловом парике. Не давая ей открыть рот, Расин коротко сказал:

— Идемте.

Он зашагал в свой кабинет. Женщина засеменила рядом.

— Ради бога, Вадим Борисович, простите!.. — торопливо заговорила она. — Я на Сырце редко бываю… Еле отыскала больницу… Понимаю… Не должна была говорить при других, что вы ам… Что вы освобождаете от тяготы…

Вадим достал ключи.

— Кто вам меня рекомендовал?

— Но… Я же… — женщина понизила голос. — Я не могу называть имен…

Расин открыл замок и толкнул дверь.

— Как хотите, — буркнул он.

— Хорошо-хорошо, доктор, — испуганно сказала женщина. — Но… ничего, если только одно имя? — Она напряглась и мучительно выдавила: — Пи-ли-кин.

— Что?! Этот… это он назвал меня ампутатором?

Женщина вдруг заискивающе улыбнулась, она осторожно и чуть кокетливо тронула локоть Вадима.

— Он назвал вас самым лучшим ампутатором, доктор.

Медицинская карта не содержала ничего, что могло бы представлять интерес для хирурга. ОРЗ, ОРВИ, хронический бронхит, астигматизм. Двенадцать лет назад произведена тонзилэктомия. В последние три года никаких обращений в поликлинику, никаких выписок.

— На что жалуемся? — Он взглянул на титульный лист. — Госпожа Гаерская?

Женщина сидела на краю кушетки. Указав на живот, она сказала:

— Здесь. Но… Вадим Борисович. Вы ведь сами лучше меня знаете.

Расин взял шпатель, заглянул в рот Гаерской, обследовал язык и зев. Слизистые нормальной окраски. Проверил склеры. Ощупал лимфоузлы на шее.

— Без особенностей. Разденьтесь до пояса.

Женщина засуетилась, снимая блузку.

Вадим проверил границы легких, перешел к осмотру живота. Кожа была бледная, дряблая и липла к рукам.

— Без высыпаний, — сухо сказал Расин.

Рука привычно погрузилась в правое подреберье, в первый миг Гаерская от неожиданности сморщила лицо.

— Больно?

— Нет.

— А так?

— Не больно…

— Сядьте.

Он принялся поколачивать Гаерскую по пояснице. Осмотр прощупывание и простукивание не дали результатов.

Вадим пожал плечами.

— Все, одевайтесь. — Он подошел к раковине, включил воду.

— Разумеется, я могу вас направить на общие анализы. — Он намылил руки. — Также существует немало дополнительных методов исследования: УЗИ, МРТ и так далее. Для того чтобы вас обследовать, нужны основания. У меня их нет.

— На животе тяготы… доктор!.. — Голос Гаерской вновь начал дрожать. — Тяготы! Все говорят, что теперь в Киеве только вы можете их удалять.

— Я очень внимательно осмотрел ваш живот и ничего не обнаружил.

— Прошу вас, осмотрите еще! — Гаерская вскочила с кушетки и, протягивая руки к Расину, стала приближаться. Блузка с бюстгальтером остались на кушетке.

— Что вы делаете? — Он глянул краем глаза. — Я попросил вас одеться.

— Доктор, вот сюда посмотрите!

Расин невольно скосил взгляд и обомлел.

Женщина стояла, опустив руки. Казалось, теперь до нее минимум шагов пятьдесят, хотя это противоречило здравому смыслу, ведь сам кабинет был не больше трех метров в длину. Из правого подреберья женщины исходила… грунтовая дорога. Она висела неподвижно, вытоптанная тысячами несуществующих ног, наезженная тысячами колес, — висела в воздухе так, словно пролегала по полю.

Из левого подреберья женщины росло небольшое деревце, вроде японского бонсаи — с сероватым изогнутым стволом и маленькой плотной кроной.

По пыльной колее полз большой черный жук.

— Что за?.. — Вадим задохнулся. В висках тяжело застучало.

Так, ночное дежурство, недосып… Освежиться…

Расин наклонился над раковиной идобавив напор, несколько раз плеснул на лицо воды, провел мокрой рукой по ежику волос. Резко обернулся.

Дорога, сужаясь, уходила вверх. Гаерская, словно пригвожденная к небу, висела то ли под потолком, то ли над горизонтом — на самом заостренном кончике дороги. Теперь до женщины было не менее ста метров. А может и вся тысяча.

— Видите?! — закричала она. — Видите?..

Подул слабый ветерок, и у ног закружилась желтоватая пыль.

Жаркая, зовущая вдаль…

— …дорога, — просипел Расин.

Он сделал осторожный шаг. И снова медленно убрал ногу.

На дороге остался след. Кожаный тапок немного запылился по краям.

— Нет, этого не может быть…

Вдруг рядом, в сухой траве на обочине, застрекотал кузнечик.

Вадим отступил, нащупал трясущимися руками раковину, огляделся. Все в помещении было на своих местах. Дорога не мешала видеть предметы. Между тем, она была.

Расин оглядел поверхность дороги, сосредоточил взгляд на пучке полузасушенной травы, выбивающей между колеями, и остальное, все, что было в помещении, отступило. Но, стоило вернуться сознанием в кабинет, дорога — не исчезала, она как бы переставала занимать место. А женщина, как и прежде, стояла перед ним на расстоянии вытянутой руки.

— Иногда она слишком большая, доктор. Кажется, её уже видели несколько человек. Вообразите себе, на той неделе ходила по магазинам и свернула с Бессарабки на Тараса Шевченка. Так дорога раскаталась, наверное, аж до самого Ботанического Сада! Я заметила, как двое мальчишек тотчас стали на нее взбегать. Но ведь мальчишкам нельзя на строгий путь! У них же родители…

Расин на ватных ногах подошел к кушетке, сел.

Гаерская начала одеваться.

— Давно… это?.. — спросил Вадим одними губами.

— Давно — что? — не поняла Гаерская. — Вы же сами видите, теперь дорога стала тяготой. Вы все-таки врач-ампутатор. Вам и так должно быть все ясно. Давно ли?.. Не знаю даже, как сказать… мы же по иному времени…

— Мы — это кто? Значит… есть и другие?

В глазах Гаерской блеснуло беспокойство.

— Вадим Борисович, я понимаю, конечно, у вас очередь, только умоляю: запишите поближе. Завтра! Послезавтра! Любую сумму заплачу! Честное слово! У меня есть деньги! Не могу больше ждать! Чувствую уже… вот-вот помрачение будет. Помрачение!

Расин опустил голову.

— Простите, — медленно проговорил он, чувствуя, что впадает в ступор. — Ничем не могу помочь.

Ему все ещё мерещился ползущий по дороге жук.

— Вам к другому специалисту, — добавил он. — Впрочем… видимо, это мне надо к другому специалисту.

— Знаете, что?! — вдруг крикнула женщина. — Не надо со мной так! Я добросовестно делала свою работу. Я выполнила все условия. Сто человек. Ровно сто! Я их всех пропустила. Сто человек! Даже блокнот вела, галочки ставила. У меня в блокноте сто галочек. Теперь тяготы надо убрать! Уберите их!

Расин покачал головой.

— Нет. Я ничего не видел. Я ошибся.

— Доктор!

— Уходите, прошу вас. — Он поднял взгляд. — Вам нужно уходить, госпожа Гаерская. Я сегодня не совсем в порядке, понимаете?

— Это вы меня поймите, доктор! — крикнула она. — Я ведь за помощью к вам пришла. Вы обязаны мне помочь!

— Что я должен сделать? Ампутировать эту… галлюцинацию? Нет, я не шаман. Я хирург. — Он говорил все с большим трудом. — Я могу удалить аппендикс, могу желчный пузырь… А эту…

Расин заметил, что руки дрожат, и убрал их за спину.

— Стало быть, не хотите помочь, доктор?! — В черных глазах Гаерской мелькнула злоба и тут же сменилась отчаянием. — Я полдня блуждала по Сырцу. Прошу вас… — Она всхлипнула, в горле у нее заклокотало. — Пиликин же сказал! Пиликин… Пиликин — проводник. Проводник… как и я… срок службы его тоже за… закончился… и вы освободили его от тяготы… его же освободили… а меня почему не хотите?..

— Освободил? Не помню…

— Ну… да… про… оперировали его после того… как он пытался освободиться сам… Слыхала я, чем оканчивается самоизбавление.

— Не помню, — пробормоитал Расин. — Не помню дороги у Пиликина.

— Ну, да, дороги не было. Зато у него был контрольно-пропускной пункт… как в воинской части. КПП.

— Нет. Пиликин — обычный человек. Он у меня находился на лечении с травмой живота.

Гаерская достала платок и высморкалась.

— Мы все обычные люди, — зло сказала она. — Кроме вас, разумеется. Мы простые контрактники. И вы над нами издеваетесь. Тот, из ваших, который дал мне дорогу… он исчез… не вернулся. Теперь никто, кроме вас, не может возвратить к нормальному состоянию.

Гаерская перестала всхлипывать и с надеждой произнесла:

— Вадим Борисович, вспомните. Эта травма случилась с Пиликиным, когда он тоже стал сходить с ума, он попытался разрушить этот свой КПП. Он бился животом о тренажер в спортзале.

— Да? А я-то думал, это дело рук его врагов. Вижу, вы с ним хорошие знакомые. Ну, и как он сейчас?

— Спасибо. Жив-здоров… Очень тепло отзывается о вас. Так что же, доктор? Вы возьмете меня на операцию?

Вадим встал, прошел мимо женщины, сел за стол. Он вздохнул и развел руками.

— Прошу прощения, госпожа Гаерская. Поизошла ошибка. К сожалению, я не тот, за кого вы меня принимаете. Я не ампутатор и не возьмусь удалять ваши так называемые тяготы. Не имею ни малейшего представления, как это делать.

Он взял со стола забытую кем-то пачку сигарет, повертел её в руках.

— Теперь попрошу меня оставить.

Лицо женщины потемнело.

— Что ж… — сухо сказала она. — Вы пожалеете.

Гаерская плотно сжала губы и, не говоря ни слова, вышла.

Когда дверь за ней закрылась, Вадим вскочил со стула и быстро заходил по маленькому кабинету.

— Типичная. Зрительная. Галлюцинация.

Он вспомнил, как вчера ночью реаниматолог Галах дважды подливал ему в кофе коньяк.

— Паленый.

Походив, он упал в кресло и, закинув ноги на кушетку, замер.

Взгляд его некоторое время блуждал по стенам, затем остановился на собственных тапках.

На коричневой коже тонким слоем лежала золотистая пыль.

Глава 2

По роду занятий Иван Пиликин был кем-то вроде мафиози, как сам он выразился однажды. За последнее время он оказался самым тяжелым пациентом. Пиликин попал в дежурство Расина с двумя гигантскими гематомами и разорванной селезенкой.

Шеф, которого подняли в полтретьего ночи, поговорив с людьми Пиликина, не стал заносить данные в криминальный журнал.

— Бытовая, — сказал он, глядя на Расина странным взглядом. — Ты оперируешь, я ассистирую. Мне все равно завтра в Харьков уезжать на трое суток. Я ему тебя порекомендовал.

Убрав селезенку, вскрыв гематомы, Вадим сделал полную ревизию брюшной полости. Там был сплошной синяк, словно беднягу колотили по животу битой. Расин произвел тщательный гемостаз, утыкал тощий живот Пиликина дренажами.

На следующий день после операции, когда Пиликин проснулся в реанимационной палате, он потребовал к себе спасителя.

Вне себя от радости, Иван наобещал Вадиму золотые горы.

— Рано благодарить, — выдержанно сказал Расин. — Теперь важно выполнять все назначения. Вы потеряли много крови, имеется множество кровоизлияний, повреждены ткани…

— Нет, братан! Ты, видно, и сам не разумеешь, как помог мне!.. — расплываясь в улыбке, простонал Пиликин. — Все основное уже сделано!.. Теперь я свободен!

Через час начала повышаться температура, а к вечеру приблизилась к отметке сорок.

Командировка шефа в Харьков послужила причиной того, что Расину пришлось ближайшие три дня ночевать в отделении. Люди Пиликина не позволяли отлучиться ни на минуту.

Вадим непрерывно наводнял больного раствором антибиотиков, дважды в день промывал полости, но в последующую неделю состояние оставалось стабильно тяжелым. Лихорадка сопровождалась бредом.

В бреду Пиликин продолжал благодарить спасителя и прославлял свободу.

Только в следующий понедельник температурная кривая стала снижать амплитуду.

Когда Пиликина перевели в хирургию, в одну из палат Расина, между гангстером и доктором состоялся один очень короткий разговор, в ходе которого Пиликин сообщил Вадиму номер сотового телефона. По этому номеру можно позвонить однократно в самой трудной жизненной ситуации, после чего будет оказана гарантированная помощь, каких бы затрат дело ни стоило.

На всякий случай Вадим запомнил номер, хотя был абсолютно уверен, что необходимости звонить не будет никогда.

Подходя к автостоянке, Расин вспомнил слова Ивана, которые в тот раз показались ему полубредом.

— Прости, братан… — говорил Пиликин. — Но этот твой дар… он не должен в тебе таиться. Ты смог избавить меня, но есть и другие, кому понадобится твоя помощь.

Из подсознания всплыли слова: нет сомнения, Иван Пиликин — проводник.

…Вадиму показалось, что он вынырнул из темноты. Голова побаливала и кружилась.

Что сейчас с ним было? Черт, самая настоящая амнезия. Задремал у себя в кабинете, что ли?

Расин достал ключ, открыл дверь старенькой «тойоты».

Белый лист, лежавший на сидении, был легче бумаги. До того, как он растаял, просочившись сквозь пальцы, Расин успел прочитать:

Беги прямо сейчас!

Некоторое время пальцы ощущали тепло. Затем осталась саднящая пустота внутри. Сердце судорожно зжалось. На лбу выступил пот.

Расин наклонился и заглянул в зеркало заднего вида. Вадим, что с тобой?!

Он машинально вытер руку о рубашку.

В это время ко входу в приемный покой подъехала «скорая». Вот сейчас откроется дверь, фельдшер поможет выбраться из машины старушке с растрепанной седой головой. Вероятно, у нее вывих левого плечевого сустава. Вероятно…

Откуда он знает?

На мгновение мир становится черно-белым…

Беги прямо сейчас?

Вадим потер лицо руками.

Так. Надо смотреть на вещи реально. Мог ли Галах подлить в кофе какой-нибудь из своих препаратов? Теоретически мог. Но, во-первых, зачем ему это? Во-вторых, ни один из применяемых в реанимации медикаментов не может обладать таким явно выраженным галлюциногенным действием. Стоп… Пару недель назад они беседовали о психоделиках. Галах проявлял интерес к этим препаратам и говорил о возможности изготовления мескалина в условиях домашней лаборатории. Возможно, ему и удалось синтезировать наркотик. И теперь он решил опробовать его действие на коллеге. Допустим, так. Почему же Галах ни разу за весь день не зашел в отделение посмотреть на результаты?

Да какие там результаты?! Если не считать женщины с дорогой, растущей из живота, и только что исчезнувшей в его руках записки, никаких измененных состояний сознания у него не наблюдалось. А может, Галах ни при чем, а всему виной сумасшедшая ведьма? Что же это тогда? Магия? Колдовство? Шаманство?

Он посмеялся нелепой мысли. Что бы ни было, нельзя позволять себе скатываться в болото суеверия.

Дверь «скорой» распахнулась. Полный мужчина в белом халате ступил на асфальт. Огляделся по сторонам, затем вновь втиснулся по пояс в открытую дверь. Медленно пятясь назад, он стал выводить из машины пожилую женщину, придерживая её подмышки. На лице старушки написано страдание.

Дыра в памяти по-прежнему зияет. Беги прямо сейчас?

Расин откинул спинку сидения назад, прикрыл глаза.

Калейдоскоп подвижных картинок завертелся перед внутренним взором: Галах, Портной, женщина с пыльной дорогой в животе, Пиликин с перекошенным от боли, но счастливым лицом.

Вадим поерзал на месте. Не открывая глаз, поискал рукой на коленях: что, если исчезнувшая записка там?..

Ничего не найдя, он стал прислушиваться к стуку замедляющихся сердцебиений, затем склонил голову набок, принялся умащиваться. Пробовал ещё несколько раз напомнить себе о призрачном предостережении, но стала охватывать дремота.

Когда Расин пробудился от сна, темного, как подвал, солнце уже закатилось.

Он взглянул на часы. Двадцать один ноль восемь. Значит, провалился в пустоту на целых пять часов.

Одежда была полностью пропитана потом. Ноги затекли и ныли. Мучила жажда.

Вадим включил двигатель, медленно отъехал от стоянки.

Над входом в приемный покой вспыхнул фонарь.

Дорога, окружавшая здание больницы, выходила на Рижскую. Сразу за углом здания был поворот к двухэтажному торакальному корпусу, но когда Вадим свернул, никакого торакального корпуса он не увидел. Просто здание постепенно превращалось в длинную полукруглую стену. Слева над бордюром нависал ряд лохматых елей, удивительно похожих друг на друга.

Кровь застучала в висках. Он готов был поспорить, что миг назад предчувствовал эту ситуацию. Что за чертовщина здесь творится?!

Завершив поворот, Расин прибавил скорость, и «тойота» помчалась вперед. Ветви елей нависали так низко, что их можно было коснуться, высунув руку в открытое окно.

Дорога, которой никогда здесь не было… Высота бордюра с обеих сторон не меньше полуметра. Гладкий, слишком гладкий асфальт ощущали колеса — ни трещины, ни выбоинки. Полукруглая стена и ели неслись навстречу. Но спустя несколько секунд, за которые Вадим рассчитывал достичь конца стены, он обнаружил, что расстояние практически не сократилось.

Расин почувствовал, как по животу растекается холод. Он прибавил скорости. Справа ещё быстрей в сгущающихся сумерках замелькали пустые проемы окон.

Вадим наклонился к окну, стал всматриваться. Нет, не похоже на торакальный корпус.

Окна проносились мимо. Неожиданно он уловил в одном из них силуэт. Спустя несколько проемов ещё один. Затем еще… И еще…

Женские фигуры. Совершенно идентичные. Одна и та же поза, одинаковое выражение лица.

Стена вращалась, как огромная карусель. Бледные лица женщин слились в единый мерцающий лик. Сомненья не было: повторялся один и тот же силуэт.

Тут ему стало ясно: силуэт не случайный. Женщина стояла там, чтобы видеть его . Она — наблюдатель.

Только кто и зачем поставил её там?

Открытие было чрезвычайно неприятным. Расин включил ближний свет, стал высматривать поворот. Ели были похожи и сменяли друг друга со странной методичностью. Расину казалось, что ониз реального мира провалился в компьютерные автогонки. Никаких поворотов. Только теперь он осознал, что дорога слишком узка, здесь ему не развернуться.

Ловушка?

Он сбавил скорость, глянул назад. Темно. Вновь посмотрел на окна — в тот самый миг, когда машина в очередной раз проезжала мимо стоящей у окна женщины. Вадим даже успел разглядеть её улыбку. Изо всех сил нога сама собой надавила на педаль тормоза.

Перед глазами пронеслась разноцветная вращающаяся сфера.

(за мгновенье до этого он ощутил сильнейшую потребность в каком-то внутреннем потоке, который будто бы должен пробежать по его позвоночнику)

А потом было падение в глубокий тоннель, полет в пустоте…

«Тойота» остановилась как раз напротив входа в приемный покой. Тоскливо горел фонарь, освещая пустое пространство.

Расин судорожно сглотнул. Его всего трясло. Ну… Что теперь?

Может ли он вообще как-нибудь влиять на развитие дальнейших событий? Или в настоящую минуту он всего лишь бессильный созерцатель?

Что же делать? Бросать машину? Бежать?

— Куда? — прошептал он в отчаянии.

Металлическая дверь скрипнула и отворилась. На улицу вышла хрупкая молоденькая санитарка Наташа, закурила, стала вглядываться в вечерний полумрак. Вдруг девушка узнала авто, весело помахала рукой.

Вадим поставил ногу на педаль, взялся за рычаг. Мышцы напряглись.

Куда ты, Вадим? Что, если сейчас тебе было дано последнее предупреждение? Возможно, ты выбрал неверную дорогу. ещё не поздно вернуться. Поставь машину на стоянку, выберись с территории больницы. Позвони Пиликину. И жди, когда он приедет на помощь.

Помощь?..

Помощь в чем? Что он скажет Пиликину? Защити меня, Иван! Меня преследует больница-трансформер! А ещё я нашел в своей машине исчезающую записку? Но началось все после того, как ко мне пришла женщина с…

Чушь! Курам на смех!

«Тойота» тронулась с места и очень медленно двинулась к повороту.

Край стены… Угол…

В памяти пронеслись слова Гаерской: «Вы ещё пожалеете…»

Да пошла ты!..

Расин включил дальний свет, крутанул руль и надавил на газ. В следующий миг свет выхватил из темноты фасад серого здания и большую надпись на стене

ОТДЕЛЕНИЕ ТОРАКАЛЬНОЙ ХИРУРГИИ

Глава 3

От больницы до дома на улице Кибальчича он добрался меньше, чем за двадцать минут. Поставил машину в гараж, пересек площадку, пройдя мимо скамеек со смеющейся молодежью, приблизился к подъезду, набрал код…

Оказавшись внутри, Вадим перевел дыхание.

Он вышел из лифта, открыл дверь, ступил в прихожую и замер от неожиданности. Квартира была завалена всякой рухлядью. Закрыв дверь, Расин прошел мимо пустых картонных ящиков, которых прежде никогда здесь не было. Разулся, не нагибаясь. Бухнулся в старое потертое кресло.

Сказать, что квартира выглядела иначе, чем всегда, — не сказать ничего. Он не удивлялся: способность удивляться терялась довольно быстро. Было некоторое озлобление. Позже Вадим пытался припомнить, когда же наступил момент истины? Не в минуту ли сидения в этом бог весть откуда взявшемся кресле?

По всему пространству квартиры размазалась другая, совсем незнакомая реальность. Попади он и впрямь к себе домой, в ту идеально упорядоченную обстановку, которую всегда любил и оставил утром, уходя на работу, имело бы смысл как следует взвесить происходящее. Он бы мог проанализировать события и, возможно, что-либо предпринять. Во всяком случае, наметить план на ближайшее будущее.

Однако Вадим по-прежнему видел перед собой не то, что хотел. Он был словно во сне, и, чтобы не сойти с ума, надо было играть по законам сновидения.

Комната казалась чужой: более узкой, чем обычно, и непомерно вытянутой. И это не было её окончательным состоянием, ибо то, что вызвало изменение восприятия, все ещё действовало. Мир на глазах продолжал трансформироваться, менялись телесные ощущения, грудь распирало неведомое чувство, каждая клеточка посылала в мозг новые сигналы…

— Ты ампутатор, — неожиданно для себя произнес он. — Вот так! Прими за аксиому…

Квартира представляла собой большое скопище ненужного хлама. Привычные вещи отсутствовали. Исчез диван, комод, стереоустановка и многое другое. Остались книжные полки, шкаф, табурет. Но самое невероятное — он почти уже мог все объяснить. Как будто в разум ему понемногу подбрасывали иную логику, другие воспоминания.

Теперь вчерашний день и все недавнее прошлое всплывали в воображении не в одной, а в двух, трех и даже нескольких возможностях. Словно кто-то показывал слайды и спрашивал: это? может это?.. а как вам это?

Внезапно пришло в голову: от того, какую из версий он выберет, и будет зависеть его теперь .

Вроде бы утром он выходил из своей квартиры, и все в ней было как обычно, мебель стояла на своем месте, всюду чистота. Но, между тем, в памяти всплывают и иные картины. Он ножницами срезает обшивку дивана, выворачивает пружинный каркас, распиливает ножовкой корпус, вот тащит по лестнице мешок, набитый старой одеждой. Долой лишние предметы!

Вадим поднялся с кресла, подошел к полке, извлек толстый учебник «Психиатрия» в черном коленкоровом переплете и, вернувшись назад, сел. Открыл оглавление. Вчитываясь, стал водить пальцем.

Бредовые синдромы. Страница сто двадцать пять.

Расин полистал книгу.

Конфабуляции. Ложные воспоминания… Относятся к признакам парафренного синдрома. Данный синдром заключается в сочетании фантастического бреда величия с бредом преследования, воздействия и разнообразными явлениями психического автоматизма.

Безусловно, все так и есть…

И дальше… Бред наблюдается при шизофрении, органических, сосудистых и атрофических заболеваниях ЦНС, эпилепсии, психогенных, симптоматических и других психозах.

Вадим попытался заглянуть себе в черепную коробку. Черт, да это же просто ипохондрия, болезнь третьекурсников мединститута! Примерка известных науке симптомов на самого себя.

Захлопнул книгу, положил сверху руки и задумался.

Одна часть ума все ещё протестовала, в то время как другая выстраивала новый познавательный порядок.

Действительность пугала своей нестабильностью, но в хаосе определенно была спрятана непознанная цель. Если бы только можно было узнать врага в лицо, установить, ради чего (или кого?) все происходит.

«Допустим, действует реальный человек или группа людей… — думал Расин. — Проклятье! Кто позволил так бесцеремонно вторгнуться в частную жизнь?! Что это? Массовый эксперимент над людьми? Или безумный розыгрыш? Кто такие Гаерская, Пиликин, таскающие на своем теле дороги, КПП и прочие „тяготы“?.. И что за сотня человек, которых надо пропустить по контракту?.. Куда пропустить?!

Ладно. Предположим, некто проводит грандиозный научный (или псевдонаучный?!) эксперимент. И врач Расин в него втянут. Но кто я: материал или инструмент? Наблюдатель или подопытная мышь?

А что, если просто пациент? Который находится в психиатрическом диспансере. И все, что со мной происходит, является продуктом моего же больного воображения.

Стоп. Осознать себя. Свой страх.

Ну да, страх, понятно, есть… Однако вполне нормальный, здоровый страх. Защитный рефлекс.

Сохранилось ли критическое отношение к себе, к своему состоянию?

Несомненно. Я даже готов обсуждать. Стараюсь смотреть на себя со стороны. Мне небезразлично, что обо мне думают другие. Я буду себя контролировать и не позволю сумасшествию завладеть мной.

Критически относиться к себе — во много раз важнее того, что вчера я, вероятно, стоял очень долго возле черно-белой стены-граффити в незнакомом уголке города и ждал момента, когда в стене откроется проход…

Да нет! Нисколько не важнее!

Плевать на себя и свое сумасшествие.

Что будет значить в мировой истории мое психическое состояние, если я сделаю неверный шаг?!

Стоит ошибиться в выборе предлагаемых альтернатив прошлого, и навеки потеряешь себя в бесконечных метаморфозах».

И вдруг осенило: все, что ему нужно, — отбросить лишнее — то, что бесполезно для выполнения важной, хоть ещё и неосознанной цели. Сосредоточься!..

Понемногу меняющиеся видения стали исчезать, уступая место более-менее последовательной линии…

Осмысленно или нет, в последнее время Расин вел неустанную борьбу с собственной упорядоченностью.

Теперь никогда не существовавший период каруселью проносился в его воображении.

«Что я успел сделать? — спрашивал себя Вадим. — Прежде всего, напрочь разрушил режим. Раньше лечь спать после десяти вечера в любые дни, кроме дежурств, было катастрофой. Четыре-пять дежурств в месяц отнимали столько сил, что все остальное время, прожитое по графику, шло на восстановление. Теперь можно ложиться когда угодно, постель никогда не бывает заправлена. К черту рационализм!

Наконец избавился от ненужных вещей. Все, что не нужно, — отсек бритвой Оккама! Нет ни вешалки, ни абажура, ни стола со стульями, ни ковра, ни оконных занавесок… Из прежнего остался телевизор. Впрочем, сейчас ящик — только средство для получения информации.

Однако я нанес в квартиру кучу хлама. Все, что в беспорядке разбросано повсюду, бесполезно и необходимо одновременно. В основном, картонные упаковки. Я понимаю, насколько они нужны (о, эти коробки меня в свое время спасут!), хотя сейчас невозможно подобрать подходящие слова для точного растолкования смысла…

Впрочем, не так уж важно — давать всему объяснения. Позже, когда придет момент, я поступлю правильно».

В коридоре послышались шорохи, тихие разговоры. Расин прислушался и не смог ничего разобрать. Он сидел, вглядываясь в стену, отделяющую комнату от кухни, чувствуя, как по лицу катятся крупные капли пота.

…Вот. Недопитая бутылка бренди.

Стенки липкие, к ним пристала пыль.

Черт возьми, откуда алкоголь? Однако! С кем он мог устраивать попойку? В памяти нет по этому поводу никаких сведений.

Расин поднял бутылку на уровень глаз, оценил объем содержимого и с чувством сожаления подумал: маловато.

Что?!. При его безразличии к алкоголю…

Алкоголь… алкоголь… бег от реальности.

Вадим подозрительно осмотрелся. Когда успел войти в кухню? Мгновение назад сидел в кресле!

Открыл шкафчик, стал искать стакан, случайно опрокинул банку с солью.

Плохая примета.

Ох, не смеши!..

…Так. Главное — окончательно не свихнуться до утра. Надо сохранять спокойствие…

…Петр Сергеич Хван — вот к кому он поедет завтра! Так просто, немного проконсультироваться.

Хван — кандидат наук. Пишет статьи для иностранных журналов. Человек он тяжелый, но, возможно, в состоянии помочь.

Ободренный идеей, Вадим вернулся в комнату, прихватив с собой остатки бренди. Вновь уселся в кресло, взял со столика пульт, включил телевизор.

Черный ящик издал электрический треск и жизнерадостно пропел:

— Оставайтесь с нами!..

Отчего тянет выпить? Прежде никогда не наблюдал за собой этого свойства. Расин плеснул немного в стакан, поболтал, отхлебнул. Глоток приятно обжег горло.

Добавил еще. Опять хлебнул.

— …ваша улыбка!..

Палец непроизвольно вдавил кнопку пульта.

(бег от реальности…)

На экране появился лысоватый человек в коричневой жилетке и клетчатой рубахе.

— Вакуум является родоначальником пространства и времени, — сказал он. — Вакуум из ничего создает энергию, которая искривляет пространство и время!

Искривляет… пространство… и время…

Брось! Если ты станешь перенапрягать мозги, то можешь окончательно двинуться.

Вадим принял полулежащее положение и принялся беспорядочно переключать каналы.

— Чудо — это то, что не сводится к элементам, — улыбнулся мужчина с проницательным взглядом.

Снова послышались разговоры за стеной. Они то приближались, то удалялись. Теперь казалось, что в кухне, где он был несколько минут назад, есть люди.

Пускай себе будут… Страх смешивался с равнодушием.

Он сделал хороший глоток и переключил канал…

— Вы находитесь на третьем уровне, — сказал приветливый женский голос. — Не забудьте закрыть за собой дверь.

Третий? Вадим хмыкнул. А когда же мы второй-то проскочили?

Поначалу он пытался сопротивляться дремотному чувству, которое нахлынуло на него. Потер скользкое от пота лицо.

— Надо закрыть дверь… — прошептал он.

Стакан выскользнул из рук.

Вадим обхватил голову руками.

Спустя какое-то время обнаружил себя на полу. Попробовал подняться и снова сесть в кресло, но не смог.

Наконец, самым разумным ему показалось уснуть.

Глава 4

Было десять часов утра. Эдуард Фирман сидел за письменным столом и, уткнувшись в газету, пил чай «Riston».

Эдуард был черноволос, молод и изящен. Он сохранял ровное настроение в любой ситуации — будь то тяжелый клинический случай или нечаянная оплошность при вскрытии фурункула, дача крупной взятки или маленький презентик.

Даже происшествие, случившееся вчера в отделении, не вывело его из равновесия. Выслушав мнения коллег, Эдуард включился в своей обычный ежедневный процесс. Выполнив его главные пункты, он перешел к второстепенным, среди которых было питье чая и чтение газеты.

Дверь открылась, и в ординаторскую ввалился шеф. Его круглое, розовощекое лицо выглядело озабоченным.

— Не пришел? — хрипло спросил он.

— Не пришел, — ответил Эдуард.

— И не звонил?

Фирман отрицательно покачал головой. Шеф нахмурил седые брови.

— Ладно, — вздохнул он. — Семенович там уже кромсает. Сережка вместе с ним… Я через полчаса на медсовет. Ты давай за старшего. Появится Вадик — что бы там ни случилось, пусть меня ждет. Если все, что он вчера вытворял, правда, будем принимать меры. Во всяком случае, я сейчас переговорю с братом. Вадика к нему для начала нужно. А? Как считаешь?

Эдуард пожал плечами.

— Пускай сходит, пообщается… Может, больничный возьмет.

— Ага!.. Вот-вот! У Петра есть результаты тестов. Помнишь, когда Петр кандидатскую делал, он нам всем экспертизу проводил?

— Помню, Сергеич. Соционика. В этих тестах у Расина что-то зашкалило. Если я не ошибаюсь, что-то в плане интуиции.

— Откуда знаешь? — Шеф насторожился.

— Ты сам мне рассказывал на день медика за пивом, когда мы в «Пильзнере» сидели.

— Да? Ну, и что ты сам на этот счет думаешь?

— Ничего. Лично я раньше за Расиным странностей не замечал.

— Раньше — да, — тут же согласился шеф. — Да ты, Эдька, не бери в голову. Речь тогда шла о психологических типах… Ну, это теория Юнга… Понимаешь, у каждого что-то свое сильней развито… Ладно, все это дебри… Я к чему говорю? Если Вадик вдруг заупрямится или чего там еще, так ты мне подсоби. Хорошо? Лишнего шуму не хочется в отделении поднимать. Сам подумай: ведущий хирург, высшая категория — и вдруг помешательство. Тень на всех нас упадет.

Фирман внимательно посмотрел на шефа. Тот отвел взгляд в сторону и проговорил:

— Хрень какая…

Он постоял некоторое время молча, затем указал на настенный график дежурств.

— Вот… видишь? Исправлять теперь придется. Если не наладится все, то предложу тебе субботу и следующий вторник. И попробуй только мне отказаться.

Он кашлянул и вышел.

Фирман задумался.

Несколько минут он просидел неподвижно, негромко барабаня пальцами по поверхности стола. Вспомнил разыгравшийся вчера в отделении спектакль. Затем перевел взгляд на небольшую стопку листов назначений вновь поступивших и вспомнил, что не содрал с шефа положенные подписи. Фирман любил своевременность и завершенность во всем и не терпел, когда даже такая мелочь, как отсутствие подписи завотделением оставляла работу недоделанной.

Он поднялся, взял листы и неторопливо вышел в коридор. Дойдя до двери в кабинет заведующего, Эдуард взялся за ручку, но дверь не открыл. Внутри громко спорили. Чей-то раздраженный голос убеждал шефа «оставить все как есть».

— Наша задача — активировать таких, как он! — кричал голос. — Мы её выполнили! Мы долго и кропотливо готовили почву. Я со своей стороны, вы со своей (хоть вы, ко всему, и пограничник) — оба мы оказывали на него воздействие. Все так же, как на строгом пути… И он постепенно изменялся. Но теперь это произошло. Слышите? Уже про-и-зо-шло. Работа выполнена. Вы, уважаемый Михаил Сергеевич, не можете ни контролировать, ни удерживать его. То, что последует далее — не в нашей с вами компетенции. Понимаете?

Фирман узнал голос: он принадлежал анестезиологу Галаху.

— Нет, — возразил заведующий, — Я полагаю, что подобная тактика касается обыкновенных адептов. Тех, кто действительно идет по строгому пути. И, будь Вадим обыкновенным адептом, я бы с вами согласился. Да, на строгом пути мы с вами ограничиваемся выполнением своей функции. Но в данном случае, любезный Григорий Максимович, мы имеем дело с самородком. Мы пошли на риск. Проявили инициативу. Никто нам его не направлял, никто не ждет его выше.

— И что? Он не такой, как мы. Вот вы, например, прежде чем ампутатором стать, сколько стажировались? Лет пять? Может, десять?.. А он? Как случилось, что Расин избавил проводника от тяготы сам, ещё до вашего приезда в отделение?

— Я думал об этом, поверьте, — ответил шеф. — И скажу вот что. Для снятия тягот ко мне ни один проводник никогда не приходит сам. По окончании срока действия контракта Кантарат присылает мне пациента в скорой с диагнозом острый живот. В приемном покое я диагноз исключаю, и тем временем избавляю проводника от тяготы. Но… — он заговорил тише, и Эдуарду, чтобы расслышать слова, пришлось прислонить ухо к двери. — В штате Кантарата произошли кое-какие изменения… Сами знаете, штат небольшой. Тот парень, что вербовал проводников, недавно исчез…

— Да. В курсе.

— Я вот к чему веду, Григорий Максимович… Недаром бандит Пиликин тогда к нам попал. Это было, так сказать, причинно-следственное разрешение проблемы. Как не крути, а условия контракта в любом случае выполняются. Проводник себя травмировал, попал в больницу, а там его кто ждал? Как и положено — ампутатор. Не тот, зато другой.

— Другой, — согласился Галах.

— Сила контракта. Контракт — не бумажка, он вроде кармы. Не люди Кантарата его создали, не хомуны, а сущности иного порядка, чем мы. Он действует всегда и везде. Нам с вами — напоиминание, ведь мы с вами такие же контрактники, как и все остальные. А я к тому же ещё и пограничник, моя задача — не пускать.

— Понятно, дело тонкое… А что, если этот случай с Пиликиным и заставил Вадима пробудить в себе способности? — предположил Галах.

— Может быть, может быть… Но, насколько мне известно, он по-прежнему ничего не знает. Или не подает виду.

— Лично у меня, Михаил Сергеевич, нет оснований предполагать, что он невежа. Вадим уже месяц, как по Эфару слоняется. Позапрошлой ночью я беседовал с ним и вдруг почувствовал: он — глыба, а я в сравнении с ним — песчинка… Ну, что вы улыбаетесь? Не верите? Мы оба с вами свидетели: вчера он сам себя в Инфар перебросил! Ведь это факт! Я хочу напомнить, что все ждут прихода Мастера Справедливости. А как это произойдет? В какой сфере будет рожден Мастер? Во времени? В пространстве? Ну, а почему бы не в сознании? И почему не здесь, у нас, в Киеве? Вы меня простите, Михаил Сергеевич, но эта идея изолировать Расина у вашего брата — не хороша. При помощи транквилизаторов Расина под контроль не возьмешь. Откровенно говоря, не знаю даже, кого мы с вами активировали. Он не адепт строгого пути. Вспомните: две недели назад, когда мы с вами ожидали увидеть первые признаки запуска, я дал ему лошадиную дозу мескалина, но он так и не экстериоризовался. Организм его вообще никак не отреагировал! Что бы мы с вами не предпринимали, наш вклад в это дело минимален. Зато вчера, как видите…

В коридоре послышались шаги. Постовая сестра шла в направлении ординаторской.

Фирман в первую секунду хотел было отпрянуть от двери, но раздумал и, постучав, вошел.

— Михаил Серге…

Заведующий сидел за письменным столом и переписывал график дежурств. Кроме него в кабинете никого не было.

Эдуард взглянул на открытое окно, подбежал к нему, в ужасе посмотрел вниз. Пятью этажами ниже на площадке стояло три автомобиля. Остальная территория пустовала. Никаких признаков выпрыгнувшего с пятого этажа Галаха, разумеется, не было.

Фирман оглянулся. Шкаф слишком узок, чтобы вместить в себе тучного Галаха.

— Где же он?.. — спросил Эдуард.

Заведующий оторвался от писанины.

— Кто, Эдька?

— Галах?.. Только что, входя… я слышал его. — Он заглянул под стол, с подозрением посмотрел на диван.

— Что? — Лицо заведующего выражало недоумение. — Откуда здесь Галах?

— Шеф, здесь был Галах, и ты… Мне, конечно, все равно, о чем ты с ним разговаривал… Только скажи, куда он запропастился?! — Фирман быстрыми шагами подошел к шкафу и распахнул его. Внутри на вешалке болтался мятый халат.

— Да что с тобой, Эдуард?! — чуть не застонал шеф. — Что вообще с вами творится, ребята?

Фирман прикрыл шкаф, огляделся.

— Клянусь тебе, Сергеич, здесь кто-то был… — Голос его стал дрожать. — Я только что сам слышал, как он говорит…

— Эпидемия… — пробормотал заведующий и развел руками.

В дверь постучали, и в кабинет вальяжно втиснулся Галах.

— Михаил Сергеевич, не заняты?

— Как?.. — выдохнул Эдуард.

Он нервно сглотнул, бросил бумаги на стол и, шатаясь, вышел.

…Через полчаса, когда Фирман, несмотря на запрет главного врача курить в помещениях больницы, стоял на лестничной площадке и лихорадочно курил, на ступенях появился Расин. Лицо его было изможденным, взгляд говорил о только что перенесенной утрате.

Заметив краем глаза приближающуюся тень, Эдуард отвернул лицо и, слегка наклонив голову, почти уткнулся лбом в стену. Он курил, делая неглубокие затяжки — одна за другой.

— Эд!.. — слабо позвал Расин.

Фирман вздрогнул и затравлено посмотрел на коллегу.

— Ага… — Затяжка — выдох. — Пришел… — Затяжка — выдох.

Вадим поравнялся с ним и остановился.

— Ну?.. — Затяжка — выдох. — Ты где пропадаешь?..

Голос у Фирмана был глухой, как у мумии.

— Пробки были… — неуверенно сказал Вадим.

Он долго молчал, тупо глядя на курсирующую туда-сюда сигарету Фирмана, потом, вдруг очнувшись, добавил:

— Эд, можешь мне сегодня поассистировать?..

— Что?.. — Фирман нервно хихикнул. — Поассистировать? А сколько, по-твоему, сейчас времени? И вообще, знаешь, что тут происходит?.. — он наклонился и прошептал: — Кое-что сверхъестественное…

Вадим бросил на него тусклый взгляд и хотел что-то сказать, но промолчал.

Мимо прошла санитарка с ведром. Увидев Расина, она шарахнулась в сторону, однако Вадим её не заметил. Он уставился в стену и погрузился в себя.

Эдуард наблюдал некоторое время за Расиным, удивляясь тому, как за сутки помешательство может изменить черты человеческого лица и, гадая, что станет с ним самим завтра.

— Кого оперировать-то собрался? — наконец спросил Эдуард.

Вадим вернулся не сразу.

— А?.. Да так… Плановое… Калькулезный холецистит… паховая грыжа.

— Ясно… — Фирман швырнул бычок на лестницу. — Ну, так ты бери Портного. Только сперва проверь, готова ли операционная принять твоих пациентов.

— Да, готова… Я об этом накануне позаботился. Но, Эд, мне нужна именно твоя поддержка.

Фирман посмотрел поверх очков.

— Ты перепил вчера, Вадик, да?.. — он скорчил гримасу. — Вид у тебя не ахти…

— Так и есть. Я себя не очень хорошо чувствую…

— Ещё бы… После того, что ты вчера выкамаривал.

— Выкамаривал?!

— Публику развлекал…

— Что ты хочешь этим сказать?

— Зачем ты делаешь наивное лицо, Вадик? Ты действительно собираешься сегодня работать? Ты и в самом деле веришь, что твои пациенты, видевшие танцы-манцы, которые ты вчера в коридоре отчебучивал, теперь преспокойненько лягут на операционный стол?

— Эд, ты что? Я тебя не понимаю.

— Ладно. — Эдуард пожал плечами. — Допустим, ты несведущая жертва. Зачем ты пришел? За поддержкой? Чтоб тебя пожалели? Предупреждаю, я не буду с тобой носиться на руках. Я не собираюсь быть тебе нянькой. У меня своих проблем хватает.

— Я не прошу тебя быть моей нянькой. Просто мне нужно сегодня поработать с тобой в паре. Мне необходим надежный ассистент. Я хочу подтянуть работу и со следующей недели уйти во внеочередной отпуск. Эд, скажи, что я вчера такого натворил?

— Ага… Надеешься отсидеться дома… А что, если Галах тебя и там достанет?

— Галах?! Галах?! — по лицу Вадима пробежала тень ужаса. — Что ты об этом знаешь?!

— А почему ты так удивился? Я надеялся, это ты меня просветишь. Во всяком случае, Галах тебя простаком не считает.

Внезапно Расин с силой схватил Фирмана за воротник халата. Притянув к себе, он хрипло прошептал:

— Говори все, что знаешь!..

Фирман побледнел, но тут же резким движением отстранился и гордо поднял подбородок. Помолчав минуту, он сказал:

— Черт с тобой, идем.

Через пять минут Вадим сидел в своем кабинете, вжавшись в кресло. Обхватив голову руками, он слегка раскачивался взад-вперед.

Его разум протестовал, не желая соглашаться со случившимся, ибо, как оказалось, для того, чтобы навсегда потерять авторитет, достаточно нескольких минут аффекта.

Вчера ровно в четырнадцать ноль-ноль он вскочил со стула, неожиданно выбежал из ординаторской и трижды на весь коридор прокричал короткую фразу на никому не известном языке.

— Знаешь, это была полная галиматья, — сказал Эдуард. — Такие странные щелкающие звуки… Где ты так научился?

После этих выкриков Расин упал на пол и стал биться в конвульсиях.

— Не похоже на приступ эпилепсии, — заметил Фирман. — Барахтаясь на полу, ты совершал какие-то сложные замысловатые движения. После того, как две санитарки попытались привести твое тело в вертикальное положение, ты укусил одну из них за руку и ползком попробовал забраться обратно в ординаторскую.

Вадим заскрипел зубами.

Он узнал, что подоспевшие сотрудники приняли меры по его обездвиживанию, но он сумел вырваться. В три прыжка он оказался посреди холла. Собравшийся на крики медперсонал, а также больные, сидевшие на кушетках стали свидетелями необычного поведения хирурга.

— Про танец дервишей слышал? — спросил Эдуард.

Вадим потерянно пожал плечами.

— Ты расставил в стороны руки и принялся с ускорением крутиться вокруг собственной оси, — пояснил Фирман. — Так делают дервиши. Это называется суфийское кружение. Я такие в Конье видел. Только они руки по-другому держат… Ты крутился настолько быстро, что мы попросту опасались к тебе подойти. При твоей комплекции никто этого не ожидал. Тогда Серега каким-то образом изловчился, прыгнул и сбил тебя на пол. Но тут ты вновь поднялся на ноги, засадил ему в челюсть и бросился бежать. У тебя был такой зловещий вид, что никто больше не решился встать на твоем пути.

— Черт бы меня побрал!.. — Вадим отнял руки от головы. — Но что это было? На что похоже? Ты — врач…

— Ну… я не спец. Сперва мы твое поведение приняли за пьяный эпатаж. Возможно, это психоз, связанный с интоксикацией, передозировкой. Может, ты испытал какой-то стресс?.. А может, был все-таки делирий. Признайся, ты скрытый алкаш?

Вадим нервозно почесал подбородок.

— Нет… не думаю… хотя не уверен… — Расин уронил голову. — Значит, меня видели все… таким?

— Многие. Правда, шефа при этом не было.

— Проклятье…

Он снова закрыл лицо руками, а когда через несколько минут открыл его, лицо было каменным.

— Да. Теперь все изменилось, — сказал Расин. — Единственное, что я знаю наверняка, это то, что вдобавок ко всему страдаю потерей памяти. Впрочем, этот диагноз справедлив только в том случае, если все сказанное тобой — правда.

Эдуард пренебрег последними словами.

— А что, если Галах вливает какую-нибудь дрянь в кондиционер, — предположил он. — И мы с тобой попросту надышались.

— Ты-то тут при чем? — Вадим покачал головой. — Ты ведь танец дервишей не исполнял.

— Пожалуй, нет. Иначе мне кто-нибудь об этом уже рассказал бы. Но у меня кое-что свое…

Он задумался, решая, говорить или нет.

— Ладно! — Расин неожиданно встал из-за стола. — Знаешь что, Эд? Если уж мы с тобой попали в эту дурацкую ситуацию, в которой все представляется загадочным и необъяснимым, то давай найдем в себе силы не скисать и держаться вместе до тех пор, пока хоть что-нибудь не прояснится.

Он снял галстук и отшвырнул его в кресло.

— Если мы впадем в истерику или, ещё хуже, в депрессию, они очень быстро получат над нами полную власть. Мы не должны им этого позволить… Надо сопоставить факты и многое выяснить. Скажи, Эд, что ты знаешь о Галахе?

Фирман напряженно думал, потирая руки. Наконец невесело произнес:

— Я слышал голос.

— Что?

— Голос человека, которого не было поблизости.

— Всего-то? — Расин присел рядом с Фирманом на кушетку. — Вот что, Эд. Заяви ты мне что-нибудь подобное пару дней назад, я, может, и удивился бы… Но, учитывая то, что вчера довелось пережить, мне совсем несложно понять тебя.

Фирман снял очки, принялся их протирать.

— Голос принадлежал Галаху, — сказал он. — Это был разговор между ним и шефом. Они говорили о тебе… А я стоял и подслушивал.

Эдуард вкратце передал содержание разговора.

— Занимательно… — сказал Вадим, когда Фирман умолк.

— Да уж, — согласился Эдуард и попросил жестом пепельницу.

Прошло пять минут. Наконец, Вадим нарушил молчание.

— Позже, когда ты стал искать Галаха, как на это реагировал шеф?

— Что ты имеешь в виду?

— Ты сказал: он удивился. Что это было: игра или и впрямь удивление?

— Бес их знает. Когда вошел настоящий Галах, никто даже глазом не моргнул. Наоборот, я заметил: шеф смотрел на меня, как на ненормального. Он сказал: эпидемия.

Вадим поднялся, стал медленно переодеваться.

— Что ж, у нас два варианта, — раздумчиво сказал он. — Либо мы оба сошли с ума, причем спонтанно, и для окружающих это явная неожиданность, либо мы с тобой жалкие куклы в чьем-то кошмарном представлении.

Расин вдруг улыбнулся.

— Знаешь что, Эд. Прости, но… если бы я был один, мне было бы гораздо труднее взять себя в руки. Так что, спасибо тебе…

— Какой задушевный цинизм, — Фирман махнул рукой.

— Прости…

Расин загремел ключами, открыл сейф и осторожно вынул из него пару кожаных тапочек. Бережно поставил их на стол. Сел в кресло и, придвинувшись, стал разглядывать.

Фирман некоторое время наблюдал за товарищем по несчастью, затем произнес:

— Слышь? У тебя вроде прогрессирует.

— Подойди-ка, — негромко попросил Вадим.

— Впрочем, ты ведь раньше меня спятил, потому твое состояние потяжелее будет, — сказал Эдуард, вставая с кушетки и приближась к столу.

— Видишь на них пыль? — спросил Вадим.

— Вижу. И что?

— Это не просто пыль, Эд. Возможно, это доказательство нашей с тобой нормальности и… сумасшествия всего остального мира.

— О, боже!..

— Вчера на этой кушетке я смотрел одну женщину. Она просила меня избавить её от той самой «тяготы», о которой говорили лже-Галах с псевдо-шефом. Ведь я на самом деле не обычный человек. Я — ампутатор. Ты сам слышал. Не так ли?

Фирман криво усмехнулся.

— Так вот. Та женщина сказала, что её прислал Пиликин.

— Что? Тот самый бандюга? Я помню его. Ты делал ему спленэктомию. Это он пробудил в тебе способности?

— Выходит, он. А может, и не он. Не могу ничего сказать по этому поводу, поскольку сам я ничего о своих способностях не знаю.

— Да? — у Фирмана на лице появилось разочарование. — А жаль…

— Зато я видел эти самые «тяготы»… — он провел пальцем по пыльной коже. — Они материальны, хотя обычно не заметны. Когда я осматривал женщину, она была вполне здорова. Но совсем неожиданно у нее появилась дорога. Понимаешь?.. Обычная грунтовая дорога, которая как бы выросла из правого эпигастрия. Вот отсюда, — он показал на себе. — Внезапно все пространство в кабинете потеряло форму… Клянусь, что я мог бы идти по этой дороге, если бы захотел… Я даже сделал попытку. И вот пыль с этой дороги. Видишь, она желтоватая. Скажи, откуда на территории больницы может быть такая пыль?

Фирман молчал.

— Эта женщина — проводник, — продолжал Вадим. — Так же, как и Пиликин. А я — ампутатор, на которого не действует мескалин. Рассуждаем дальше… Галах и шеф запускают таких, как я. И ещё тренируют адептов, которые идут по суровому пути…

— По строгому, — уточнил Фирман.

— По строгому… Есть видимое и есть слышимое. А ещё есть также невидимое и неслышимое, другими словами — потустороннее. И мы с тобой каким-то образом время от времени это потустороннее улавливаем. И я думаю, в этом есть закономерность. Последовательность. Здесь, несомненно, что-то происходит. Что угодно, но не наше с тобой сумасшествие. Почему я проявил наклонность к танцам дервишей? Почему ты слышишь нечто невозможное? Все это как-то взаимосвязано!.. Есть цель, которую мы ещё не можем с тобой осознать.

— Для психа ты рассуждаешь логично, — заметил Фирман, удивленный тем, как быстро Расин втягивает его в свою безумную игру.

— Коль на то пошло, то вот, что я предлагаю, Эд… Первое: мы должны держаться вместе, но при этом соблюдать определенную конспирацию. На меня будут смотреть, как на психа… Помоги мне сегодня организовать бригаду в операционной, вроде как берешь все на себя. Второе: эту пыль мы отправим на анализ. Вдруг есть какая-то зацепка. В химической лаборатории санстанции работает моя бывшая однокурсница… Она поможет. Третье: ведем себя как ни в чем не бывало. Никаких многозначительных взглядов. Никаких выражений внутренней борьбы на лице. Мы — в высшей степени нормальны! И четвертое: мы за ними станем наблюдать.

— Наблюдать? Следить? Присматривать? Отлично! Вот это уже похоже на паранойю. Но, ты знаешь, — он протянул руку, — я с тобой согласен. Со всеми четырьмя пунктами… Только вот что…

— Да, Эд?

— Окажешь одну услугу?

— Какую?

— Поможешь удалить из левого полушария жучки, которые эти мерзавцы мне вставили? — Он постучал себя по виску.

— Что?! — Вадим метнул тревожный взгляд.

Эдуард хохотнул, и тут же осекся.

— Прости. Я пошутил.

Глава 5

Над поверхностью ледяного сердца вселенной-Мегафара, в одной из точек пустоты, начала рассеиваться тьма. Если бы недремлющие созерцатели замыслили досконально обследовать пустоту, то уже сейчас многое узнали бы о слете заговорщиков. Но внезапно появившееся свечение ни по силе, ни по продолжительности ничем не отличалось от вспышек бессчетного числа самопроизвольно рождающихся частиц.

Криброк сбавил скорость, выставил руки вперед и пошел на сближение. Ему предстояло успеть заскочить в эту самую светящуюся точку до того, как стенки пустотного пузыря сомкнутся.

Срок, который совет стихий отвел на проведение слета, равнялся одной шестнадцатимиллиардной доле секунды. Вероятность того, что сходка может быть разоблачена, казалась незначительной. Между тем, Криброк принял все меры предосторожности: этого требовала инструкция.

Все пошло гладко. Миновало около трех стомиллиардных долей секунды, но ни скорость движения времени, ни процесс нарастания тяготения не изменились.

Криброк огляделся. Он прибыл к месту назначения первым. Была середина стадии сближения. Две спирали — синяя и белая — двигались навстречу друг другу. Движение было не просто механическим: волны, пробегающие от центра спиралей к краям, прокатывались мягко и отражали мирное настроение прибывших.

Синяя спираль была материей времени. Белая спираль состояла из пространства. Криброк не первый раз наблюдал такое: как-никак в Кантарате он был ведущим кашатером. Однако видавший виды разведчик до сих пор не мог постичь странности юмора временных и некоторые обороты речи пространственных. Виной тому — издержки перевода. Иногда творящее подсознание давало маху: Криброк не знал, каким образом оно читает голосовые колебания и делает доступными разуму поступающие данные, облекая бесформенные сущности в двуногие тела.

Криброк остро ощутил присутствие иных форм. Те уже готовились к прыжку.

Время опускалось сверху, вращаясь со сверхсветовой скоростью. Пространство, поднимавшееся снизу, представляло собой точное его отражение, только скорость вращения была меньше.

Кашатер бросился в самую середину. В следующий миг стыковка состоялась. Криброк преобразовался и стал частью пустотного пузыря — простейшей частицы с неустойчивым ядром.

Возле самого уха раздался голос:

— Защита от взаимодействий!

Это значило, что пока пустотный пузырь будет существовать, никакая другая частица не сможет приблизиться к нему на критическое расстояние.

«Воображение!» — скомандовал Криброк. Он уже чувствовал, что работать придется на грани фола, и тут же увидел вримов. Сущности времени стояли перед ним качающимся забором, а вокруг плавали шадры — сущности пространства.

Посреди круглой залы был установлен голубой трон. На нем восседал кто-то с головой, руками и ногами, как у хомуна. Слегка вытянутое синевато-зеленое подобие хомуна на троне — видимо, самая близкая, по сути, картина, которую могло создать подсознание Криброка, силясь придумать тождество временной сущности.

Величественная поза чужака указывала на то, что это не простой врим, а, возможно даже, настоящий даан — представитель благородного колена васты времени.

Драмин Хи? — мысленно проговорил Криброк.

Прочитав мысль, даан повернул к кашатеру голову.

Неужели-таки, Хи? Впрочем, почему бы нет? С тех пор, как стихии назначили Хи куратором Хомофара, он вечно влазит в дела хомунов.

Последняя мысли не ускользнула от проницательного драмина, Криброк почувствовал это всем своим существом: сделалось неуютно.

Значит, Хи. Теперь это стало вполне очевидно, как и то, что на слете драмин будет председателем. Криброк распознал посланца времени по невозможности видеть его прошлое. ещё бы! Род высших сущностей! Предельная защита.

Хи состоял из тумана неопределенностей. Клочки вещества отрывались от тела и, превратившись в тонкие языки, кольцами обвивали туловище, шею, голову. Затем языки двигались по кругу и таяли в пустоте.

Хи был действительным членом великого даанского драмирата. В его присутствии даже медлительные шадры становились по стойке «смирно».

Балмар не предупреждал о возможном участии Хи. Тем не менее, присутствие драмина указывало на особую важность мероприятия. Кроме всего прочего, Хи — кашетер высшей ступени. Он являлся должностным представителем семи видов времени и, соответственно, имел строение «частица в частице». Будь он простым вримом, на перелет с окраины к центру вселенной у него ушло бы самое малое шестьсот триллионов лет. Но он был настоящим драмином и при выполнении материальных шагов не нуждался во взаимодействии с пространством. Другое дело — шаги сознания. Тут Криброк, как хомун, имел перед Хи явное преимущество. Хотя сам Хи с этим вряд ли бы согласился.

Председатель осматривал присутствующих. Другие пространственные и временные — ведущие кашатеры всех двенадцати фаров вселенной, — стояли, образуя тесный полукруг. Бледные тени, большей частью серовато-голубые, с недоразвитыми конечностями и крошечными головами. Они раскачивались из стороны в сторону, некоторые из них то и дело сдваивались и даже сливались в ватаги, создавая непрерывный шум.

Только одна пространственная сущность выделялась среди остальных. Судя по характерному излучению, сущность могла быть благородной харитянкой. Она имела длинный сиреневый шлейф и высокий головной убор. Наделив сущность подобными признаками, подсознание несомненно хотело отметить её принадлежность к высшему кругу.

Кто знает? Может, она и впрямь из рода харитов. Прекрасна она или уродлива? Погрешность толкования реальности составляла ноль целых двадцать три сотых. Другими словами, кое-что в увиденной картине могло являться зрительным обманом.

Кашатер ждал, когда кто-нибудь заговорит. Язык более достоверен: у всех сущностей он представляет собой обыкновенный двоичный код. Творящее подсознание, коротко называемое ажной, могло преображать любую речь почти в человеческую. Хоть не всегда перевод был точным.

— О, преподобный! — сказала женщина со шлейфом, обращаясь к Хи и приводя этим обращением Криброка в некоторое замешательство. — Приветствую вас от имени всей васты пространства.

Харитянка посмотрела на кашатера и застыла. Тот поклонился и, пожимая плечами, пробормотал:

— Драмин Хи!.. Приветствую вас от имени Хомофара.

Председатель едва нахмурился, лицо его чуть увеличилось в размерах.

Мировое зло! Ему не понравилось мое обращение, подумал Криброк. Надо было сказать «преподобный». Придется идти на уступку.

— Э-э… Простите… Меня, честно говоря, не предупредили о… новом этикете. — Криброк сделал непорочное лицо.

Хи небрежно откинулся на спинку трона.

— Разумеется, кашатер, — сказал он. — Вы не могли ничего знать. И не ваша вина. Мы знаем, что вы один из лучших в фаре. Садитесь. Хочу, чтобы вы внимательно выслушали все, что скажет госпожа Лиуо.

Из пустоты возникло сиденье — изогнутая змейкой фиолетовая пластина.

Криброк, чувствуя неловкость, расположил свое духовное вещество так, будто оно сидит на стуле, и попытался сосредоточить внимание.

— К делу, — сказал драмин. — Итак, госпожа Лиуо. Управляющая нитями. Кашатер первого фара васты пространства.

Женщина со шлейфом вышла на середину. В извилистых руках она держала планшетку с откидными листами.

— Преподобный! Соратники! — громко сказала она. — Захватчик продолжает расширять круг власти. За отчетный отрезок времени исчезло сто семнадцать звездных скоплений. Скопления по-прежнему исчезают одно за другим, хоть и в беспорядке. Лишь шесть из них достоверно поглощены боевыми воронками во время учений. Об остальных известно, что они перешли в пустоту. ещё триста сорок два скопления превращены в правильные спиральные туманности.

Если бы в пустотный пузырь можно было пронести волосы, сейчас они стали бы дыбом.

Буквально перед отлетом Криброк впервые услышал о Захватчике от Балмара. Всего лишь бездоказательное предположение. Неужели все — правда?! В таком случае сейчас драмин выскажет претензии.

— Безупречно правильные спирали. — Харитянка обвела взглядом присутствующих. — Они располагаются в особом порядке. Мы пока не можем разгадать смысл этого порядка. В нашей группе не хватает представителей сознания из разряда ясновидцев…

Вот почему я здесь! — подумал Криброк. — Любопытно, как бы на моем месте поступил великий Махалус?

— Ни одно объединение шадр или вримов, ни одна армия вселенной не способны на такое, — продолжала Лиуо. — Закон естественной иерархии говорит, что ни время, ни пространство не могут нарушить Великое Соглашение. Наши васты ортодоксальны и неспособны к измене, бунту, подвохам. Мы рассматриваем их как недопустимое. С самого начала у нашей группы создалось впечатление, что происходящие события — дело рук сверхмощного террориста одного из фаров сознания. Прежде мы работали с разбойниками и несколько раз с крупными торговцами оружием. Опыт доказал, что преступность существует только в фарах сознания. Материя пространства и времени, втянутая в грязные сделки, была предварительно искривлена.

Раздался общий вздох негодования.

— Так куда же все-таки пропали звездные скопления?! — воскликнул кто-то из шадр.

Лиуо прокашлялась и перевернула страницу.

— Разумеется, мы провели все необходимые исследования, и нам удалось проследить, откуда поступают сигналы.

Криброка кольнуло неприятное предчувствие. В следующий миг взгляд Лиуо скользнул по его лицу.

— Теперь время и место существования культуры, породившей Захватчика, достоверно известны, — понизив голос, проговорила харитянка. — Планета Вода, третья в звездной системе круг-два-круг-сорок-первого спирального скопления. Хомофар. Вот, конкретно здесь…

Она развернула объемную карту и ткнула пальцем в один из уголков вселенной. Некоторые из присутствующих мельком взглянули на Криброка.

— Всякий раз, приближаясь к нему на критическое расстояние, мы теряли его из виду. К сожалению, наша юрисдикция не распространяется на эту территорию. Но среди нас есть её представитель, и, думаю, он все расскажет сам.

— Господа! — сказал кто-то дрожащим голосом. — Вы понимаете, что шанс, который давал нам Харт, потерян!

— Однозначно! — отозвался кто-то. — Харт не простит. Теперь о том, что двенадцать фаров будут когда-нибудь уравновешены, даже и не мечтайте! Мастера Справедливости не будет!

— Мастера не будет! — повторили несколько голосов. — Несправедливый порядок останется. Нас по-прежнему будут обкрадывать!

Верьте Харту больше, подумал Криброк. То, что для вас трагедия — для него забава.

— Да если б только это, господа! — воскликнул кто-то. — Всему великому Мегафару грозит смертельная опасность?!

Толпа зашумела и стала надвигаться на Криброка.

Кашатер хотел вскочить, но его крепко прижали к стулу.

Резкий неприятный звук заставил всех умолкнуть.

— Хочу, чтобы вы кое-что услышали, — сказал Хи. — Ученый Заро, прошу вас.

От толпы вримов отделилось серое пятно. Быстро задвигав ложноножками, оно подплыло к Лиуо, остановилось.

— Уважаемая коллега!.. — пропищало пятно. — Должен вас поправить. Звезды не превратились в ничто.

Пятно подождало, затем объявило:

— Звезды поглощены временными дырами. Это те же пространственные воронки, только без участия харитов. Сделаны исключительно из сверхплотной материи времени. Полагаю, их создал Захватчик.

— Подробнее, ученый Заро, — сказал председатель.

— К сожалению, мне известно мало, — отозвалось пятно. — Обнаружены сильные перекосы времени в некоторых точках четырех скоплений. Однако мы не выявили никаких изменений пространства в этих точках. Наши наблюдения совпадают, госпожа Лиуо?

— Всецело… — ответила харитянка. — В самом деле, без вести исчезнувшие туманности представляли собой четыре скопления и оказались втянуты в определенные точки.

— Все верно, — сказало пятно. — Черная дыра — нет времени, временная дыра — нет пространства. Первая искривляет пространство и поглощает вещество, вторая также поглощает вещество, но искривляет время. В войне, которую не мы первыми объявили, и те, и другие тела используются как оружие. Вот так! Черные и временные дыры — оружие Захватчика.

Пятно учтиво поклонилось и заняло место рядом с Лиуо.

— Лиуо, продолжайте, — сказал Хи.

— Да, преподобный!..

Вспышка! Все исчезает. Перед Криброком проносятся нескончаемые ряды нулей и единичек.

Строй постоянно нарушается. Ну и порядок! Куда смотрит совет стихий?

Восстановление! — мысленно приказал кашатер. Постепенно все возвратилось на свои места, только несколько поменялась форма трона, а в осанке Лиуо прибавилось женственности.

Кашатер поднял руку.

— Прошу вас, помедленнее. Если можно, более короткими фразами. Немного трудно переводить.

— Лиуо, — сказал Хи. — Будьте добры, передавайте сведения с меньшей скоростью.

— Да, преподобный… — Лиуо перевернула страницу. — В настоящий момент Захватчик владеет не менее одной двухсотой вселенной. Им захвачены отдельные участки в разных местах. И еще. Мы кое-что заметили в конусе семь-три-девять-один.

Лицо председателя напряглось.

— Говорите.

— В указанном конусе есть действующая воронка. В 4,73045712829371123 на десять в семнадцатой степени секунд от сотворения вселенной горизонт событий воронки покинул нечитаемый объект. Странник пересек три крупных скопления по пути в Хомофар. Дважды он исчезал из поля видимости и вновь появлялся. В конце концов, он остановился на одной из планет указанного конуса в спиральной туманности круг-два-круг-сорок-один. Это недалеко от местоположения Захватчика. Но мы подозреваем, что сам путешественник Захватчиком не является.

— Почему? — поинтересовалось пятно.

— Захватчик не менял местоположения. По нашим данным, он вообще никогда не перемещается.

Лиуо указала на Криброка. Все участники слета также повернули головы в его сторону, даже те, у кого на месте голов торчали бесформенные болванки.

— Васта пространства настояла на том, чтобы на собрание пригласили порождение сознания с планеты Воды. По иронии судьбы ею оказался ведущий кашатер Хомофара.

Шум усилился. Ситуация выходила из-под контроля. Бледные тени участников смешались воедино, превратились в марево. Зазвучал смех, походивший на рыдания. Криброк знал: то была боязнь, источаемая вримами и шадрами.

Вскоре пустотный пузырь наполнила стихия страха.

Удвоить уровень подачи силы! — распорядился Криброк. На сей раз в обстановке зала отчетливо проявились готические подобия. Тени собравшихся почти материализовались. У некоторых даже обнаружились лица.

— Хорошо, — сказал Хи. — Мы всегда полагали, что покинуть черную дыру невозможно. Все же меня интересует мнение каждого по следующему вопросу: втягивался ли объект в поле работающей воронки? Выскажите все, что думаете. Можете говорить одновременно. Наша задача не упорядочить, а объединить данные. Здесь собрались представители разных фаров. Все, о чем прошу — соблюдать кодекс чести. Надеюсь, все ознакомлены с приказом совета стихий номер три на десять в восьмой степени плюс триста двенадцать? Он называется «О порядке проведения заседаний у поверхности ледяного сердца вселенной».

Все стали дружно кивать, снова поднялся шум. Бесперебойная молва стала наполнять внутреннее пространство пузыря.

Криброк, насколько мог, прослеживал ближайшее будущее председателя. Это действие было единственным, что в состоянии нарушенного равновесия могло дать ощущение тверди под ногами. Охват был не широк, немногим более четырех миллиардных секунды. Пока на горизонте будущего председателя Хи ничего особенного не происходило.

Спустя три долгих миллиардных доли секунды тарабарщина, наконец, унялась.

— Итак?.. — Хи вопросительно глядел на Криброка.

— Запрещенные искривления, — сказал кашатер. — Думаю, господин председатель… э-э… преподобный… по ним вы и сможете найти Захватчика.

Хи замер, а Лиуо встрепенулась, словно кто-то решил влить в нее лишнюю порцию силы.

— Вы же прекрасно знаете, что мы не станем нарушать Соглашение! — воскликнула она. — Ни мы, ни время!

— Она права, — проговорил Хи. — Все трудности из-за расового различия. Мы неспособны к коварству, в отличие от вас. Соглашение для нас незыблемо.

— Как же, знаем, — отозвался Криброк. — Вы, драмин, и ваша прихлебательница Лиуо — почти чистые васты. А мы, хомуны, — всего лишь полукровки. Всю грязную работу приходится делать нам. Как и в тот раз, с торговцами. Ну, а если так, то задача всецело ложится на плечи кашатеров Хомофара.

— Что вы себе позволяете? — возмутилась Лиуо. — По-вашему, две великие васты будут бездействовать, в то время как одна слабенькая организация с громозвучным именем Кантарат, находясь в тылу врага, попытается спасти вселенную?

Вот они, парадоксы иной логики, подумал Криброк.

— Так чего же вы хотите? — спросил он с подчеркнутым спокойствием. — Собираетесь сделать работу нашими руками или займетесь сами?

Проговорив это, Криброк тотчас увидел, как в будущем Хи сужается мир.

Это сильно походило на взрыв пустотного пузыря.

Движение вне времени! — приказал кашатер. Пора было давать деру.

Действуя по правилам, Криброк тут же покинул оболочку мысленного двойника, прошел мимо сущностей и слился со стенкой пузыря.

Значит, в совете стихий есть изменник, подумал он.

Лиуо внимательно посмотрела на Криброка, точнее, на его двойника.

— Как вас зовут, юноша? — спросил Хи, удивленный дерзостью полукровки.

— Кашатер Криброк! — бойко отрапортавал двойник.

— Обращаюсь к вам, уважаемый Криброк. Растолкуйте обстоятельство, как представитель сознания.

— Я работаю на Кантарат, — сказал кашатер. — Наш кодекс не повторяет законы, которые создали персоназы. Я не являюсь представителем сознания. Я живу также во времени и пространстве.

— Но вы — хомун! — взвизгнула Лиуо. — Такой же, как и все другие материальные порождения сознания. Да, вы — производное всех трех васт, но прежде всего, каждый из вас — тень одной персоназы.

— Что ж из того? — проговорил кашатер, скользя по стенке пустотного пузыря. — Разве это лишает меня права выбора?

— Тем не менее, скажите, что вам известно о деятельности Захватчика. Вы локализуетесь с ним на одной планете.

— Все, что мне известно — не более чем слухи, — возразил Криброк. — Мы не занимались Захватчиком.

— Неужели! — воскликнуло пятно по имени Заро. — Вероятно, ваш Кантарат сейчас занят более важными делами, чем спасение вселенной? Хороши, нечего сказать!

— Мировое зло! — вспылил Криброк. — Не вам судить.

Будь бы здесь Махалус, он бы разнес их в пух и прах!

— И все же, — проговорил Хи. — Что вам известно об Захватчике?

— Мне ничего не известно о деятельности Захватчика.

— Сущности сознания умеют обманывать.

— Могу присягнуть перед советом стихий. Но… кстати, вы тоже хороши. Разве не временные навязали нам два и семь на десять в девятой секунд или, как мы их называем, восьмидесятипятилетние проекции, ограничивающие срок нашей жизни? Где об этом говорилось в Соглашении или других законах? Привести ещё примеры?.. Я прекрасно понимаю, что происходит. Время и пространство объявляют войну сознанию.

Хи топнул ногой.

— Довольно упражняться в риторике, господин Криброк! Вы что, не понимаете, насколько все серьезно? Тайные службы времени и вространства приняли решение сплотиться с целью создания крупного военизированного объединения. Мы не завоеватели и не повстанцы. Наша задача — сохранить установленный порядок.

Понятно, притязания были, но понимание вримов не позволяло изложить их в достаточно жестком виде. Да, они подозревают васту сознания в попрании Соглашения и подозревают Хомофар с его планетой Воды (добрались-таки до самой оболочки!). Они пытаются определить виновного, но пока у них нет доказательств. Однако главная их цель — затеять восстание.

— Зачем вам я?

— Вы уже сами догадались.

— Я должен донести весть о начале войны до своего начальства? До Кантарата? Может, до Захватчика? Или до персоназ?

— Не беспокойтесь, для миссии гонца вы слишком опытный кашатер.

— Значит, хотите меня завербовать?

— Нет, мы вас не вербуем, — сказал Хи. — Мы вас похищаем.

Он хлопнул в ладоши и стул-пластинка, на котором сидел двойник Криброка свернулся в цилиндр.

Кашатер видел, как двое вримов приблизились к цилиндру и, слившись воедино, поглотили его в себя.

— Так надо, — проговорил драмин, словно оправдываясь перед собравшимися.

В следующий миг невероятной силы взрыв разнес пустотный пузырь.

Глава 6

Нарисовав на коже пациентки четыре крестика — места введения лапаропортов, — Вадим почувствовал привычную бодрость, приходящую перед началом любой операции.

Анестезиолог Илья, анестезистка Марина, операционная сестра Света — все бросали на него пытливые взгляды, загадочно помалкивали, но ему было все равно. Ставка слишком высока, чтобы обращать внимание на праздное любопытство.

Теперь под ногами крошечный островок. На нем вдобавок умещается извечный соперник и оппозиционер Фирман. Волею случая Эдик стал партнером. О'кей, настоящий друг познается в беде. Хоть прежде и не так часто приходилось работать вместе, некоторые навыки совместной оперативной практики у них имеются.

— Начинаем!

Вадим трижды старательно обработал операционное поле. Кожа пациентки намокла, порозовела, по ней поползли блики. В пупочной ямке образовалось маленькое озерцо спирта. Расин внезапно осознал, что видит в нем отражение Эдуарда.

Медсестра развернула сложенную валиком простынь, накрыла пациентку. Извлекла салфетки, зажимы. Фирман молча ей помогал.

Движения коллег казались Расину несколько замедленными, и он ловил себя на мысли, что хочет их поторопить.

Он дождался, пока, наконец, все будет готово, и скомандовал:

— Скальпель.

Взяв инструмент, он проделал небольшое отверстие в брюшной стенке — на три сантиметра ниже пупка. Машинально промокнул его, хотя и так не выступило ни капли крови.

Надо произвести операцию быстро и предельно аккуратно. Движения должны быть точными, этапы — последовательными. Удачный исход — вот первый шаг — нет, не к реабилитации, — к преодолению тех преград, которые ставят неведомые силы на пути к неосознанной ещё цели.

— Света, шить…

Взяв иглодержатель, он проверил правильность положения иглы, примерился…

Вы находитесь на третьем уровне… Вот о чем он успел подумать.

Ноги сами оторвались от земли.

Яркий свет.

Стало просторно, словно стены операционной рассыпались на части.

В следующий миг он стал острием иглы.

Операционное поле развернулось далеко внизу бескрайней равниной телесного цвета, и Расин повис над ней вниз головой.

Он попытался осмотреться, но шея была неподвижна, ведь она теперь из стали.

Но где же тот, кто его держит?

Руки, голова, спина, чувство устойчивости и вертикали — все исчезло.

Зато стала ощущаться собственная заостренность. Теперь его цель — протащить толстую шелковую нить сквозь плотную связку…

Внезапно ранка в стенке живота понеслась навстречу, стремительно увеличиваясь в размерах и превращаясь в овраг. Расин видел приближающиеся кожные поры, кровавый обрыв разреза. Ему стало страшно. Он попытался уклониться, выскользнуть из мертвой хватки иглодержателя. Игла завиляла. Все завертелось перед глазами. Опять вспышка… Что-то дернуло назад… Чересчур стремительно…

Расин покачнулся, потерял равновесие, стал валиться на пациентку.

Эдуард заметил движение, чуть выставил вперед плечо. Вадим уперся в него. Его взгляд затуманился.

— Вадик… — чуть слышно шепнул Фирман… — Могу заменить тебя… если хочешь… Только прошу, сейчас притворись, что шьешь…

Привычные ощущения мало-помалу возвращались. Немного кружилась голова…

Но… Они не должны этого видеть.

Вадим собрал остатки сил, сосредоточился. Выпрямился, не спеша осмотрелся по сторонам, взглянул на операционное поле, на ассистента.

— Нет, Эд… Все в порядке…

На ум пришло «Превращение» Кафки. Он содрогнулся при мысли о том, что ему, как и Грегору, проснувшемуся однажды сороконожкой и утратившему дар речи, придется остаток жизни провести в заточении.

Если он сдастся, то никогда уже не сможет приспособиться к нестабильному миру и к самому себе, постоянно меняющемуся. Завтра он превратится во что-то совсем иное, откроет рот и не поймет собственной речи. И тогда его наверняка поместят в палату для психов.

Нет. Нельзя позволить себе утратить связь с миром.

Он выучит все движения заново, научится слышать и видеть сквозь призраки…

С этой мыслью Расин крепче сжал держатель, с усилием проколол белую линию, протянул нить, сделал узел. Намотав нить на палец, поднял участок брюшной стенки — получился небольшой купол. — Света, троакар… — Голос его стал тверд и спокоен.

Он не увидел её рук: только глаза, глядящие из-за горизонта.

Громадный конус пролетел над головой, как комета, и мощные воздушные потоки качнули прожектор.

Чьи-то тени взметнулись повсюду.

Конус вонзился носом в бледную поверхность, встал вертикально. Медленно вращаясь, начал зарываться в плоть.

Двигаясь за ним по инерции, Вадим почувствовал, что заваливается на бок.

Что, если он провалится вслед за троакаром в брюшную полость?! Он же собой убьет пациентку!

Инструмент неумолимо погружался.

Вадим попытался обхватить его руками. Надо во что бы то ни стало задержать троакар. А потом упереться коленом в живот…

Стоп! — крикнул он себе. — Не сходи с ума!

Это всего лишь десятимиллиметровый троакар! Ты и так держишь его в руке.

Ты все ещё здесь, у операционного стола.

Просто изменились твои ощущения. Но ты обязан к этому привыкнуть.

Слишком много упрямства… Нельзя так жестко сопротивляться. Будь гибким.

Не борись с реальностью.

Прими это…

Вадим постарался расслабиться.

Кто-то по-прежнему поднимал купол, создавая под брюшиной безопасный участок пустоты.

Троакар плавно втиснулся в отверстие и, наконец, остановился.

Петля.

Узел.

Готово.

Он перевел дыхание. Порт закреплен.

Но это пока только один из подготовительных этапов. Как же он сможет дойти до конца?

Вадим поднял глаза на Фирмана. Тот был невозмутим.

Ладно… — Эд, вводи лапароскоп!

Фирман заработал с энтузиазмом. Он принялся усердно двигать локтями, наклоняясь и поворачиваясь, управляя инструментом и продвигая объектив к желчному пузырю.

Иногда он поднимал лицо, и Вадим видел его взгляд, полный решимости.

Операционная сестра то и дело поглядывала за работой Фирмана: прежде он никогда так не старался помочь Расину.

— Есть, — сказал через минуту Эдуард.

Вадим внимательно поглядел на монитор, кивнул.

— Света, два пятимиллиметровых.

Волнение тут же прошло. За долю секунды он увидел весь ход предстоящей операции, прокрученный как фильм на ускоренном воспроизведении.

Он взял скальпель и сделал новый надрез в правом подреберье.

— Шить!

Внезапно его движения стали убыстряться. Несколькими виртуозными жестами наперсточника он установил ещё два порта и без промедления перешел к следующему этапу.

Пузырь находился достаточно глубоко, однако Вадим знал, как избежать трудностей. Каждым предстоящим действием надо было всего лишь копировать очередной кадр из фильма.

— Диссектор!

Вадим не сводил глаз с монитора. Теперь он весь был погружен в работу.

Медсестра с трудом успевала подавать необходимые инструменты и забирать использованные.

— Крючок… Клипс-аппликатор… Вытаскивай… Ревизия ложа… Изменить экспозицию… Камеру выше… Десуфляция…

Миновало не более десяти минут, как он повернулся к Фирману.

— Порядок, Эд. Санируем.

Медсестра засуетилась, подавая шприцы, наполненные раствором фурацилина, зашумел вакуумный отсос.

— Кстати, вакуум является родоначальником пространства и времени, — сказал Вадим. — Вы это знали?.. И вообще, кто-нибудь задумывался, что такое вакуум?.. Ну, все. Выходим… Как у нас дела, Илья, — он обернулся к анестезиологу.

— Сто двадцать на восемьдесят пять. Полный порядок. Вывожу из наркоза.

Вадим взял с операционного столика желчный камень, повертел его в руке. Конкремент был рыжевато-зеленый, неправильной яйцевидной формы. Причудливый узор на одной из его сторон напоминал извивающуюся змею и одновременно человеческий профиль.

Расин вышел из операционной, стал стаскивать перчатки, маску…

Жизнь в нестабильном мире может наладиться. Слепые от рождения, которым через много лет восстановили зрение, тоже не могли ходить, прежде чем прошли длительный восстановительный период. Новое чувство становилось для них помехой.

Сейчас у него трудное время, но скоро он адаптируется. Важно не впадать в панику. Шаг за шагом, он освоит свои новые способности. Поймет, что они собой представляют и как ими пользоваться.

Вы находитесь на третьем уровне, — опять вспомнил он. — Не забудьте закрыть за собой…

Вадим машинально захлопнул дверь операционной, хотя все было закончено, и пациентку погружали на каталку.

Беги прямо сейчас…

Кафель в предоперационной комнате поплыл.

Большой эмалированный таз для мытья рук задребезжал, и по поверхности раствора С-4 пошли частые круги.

— Вадим Борисович!!! Она умирает! Лена, зови Михаила Сергеевича!

Света толкнула дверь плечом, прикрывая стерильные руки салфеткой.

Едва не сбив её с ног, Вадим заскочил обратно в операционную.

— Илья! Что?!.

— Нет давления…

Уже понимая, что мир в очередной раз изменился, Вадим на слабеющих ногах приблизился к только что прооперированной пациентке.

Нет… Та была поменьше ростом. У этой слишком мощное мужеподобное телосложение.

Он осторожно отвел марлевую повязку, приклеенную к коже несколькими полосками пластыря. Похоже, тут была рваная рана.

Всюду кровоподтеки, ссадины…

Расин тронул дренирующую трубку. Издав чавкающий звук, она вывалилась. Из отверстия потекла густая темная кровь.

Вадим посмотрел в таз, стоявший на полу. Там, среди окровавленных марлевых салфеток, багровым островком возвышался внушительный кусок печени.

Треть правой доли, подумал Расин.

— Она уходит… — проговорил Илья.

Вадим отбросил простыню, изолирующую лицо пациентки и обмер.

Перед ним лежала Гаерская. Подбородок её агонирующе вздрагивал.

Расин отступил назад.

— Эд!..

Но Фирман не отвечал.

— Эд! — вновь позвал Вадим.

Он оглянулся, но увидел лишь испуганные лица операционной сестры и анестезистки.

— Где Фирман?.. Куда он ушел?..

У Светы расширились глаза.

— Вадим Борисович… Но… сегодня его здесь не было.

И тут её взгляд стал бессмыслен.

Глава 7

Беги прямо сейчас!

Сорвав бахилы, Вадим бросился в коридор.

Унылая явь навалилась не него.

Мир стал другим. Разве это тот оперблок, в котором он проработал девять лет? Здесь слишком низкие потолки, чересчур узкие окна. Всюду серая краска. Вместо линолеума керамическая плитка.

Расин быстро свернул влево и побежал. Гулкий звук шагов слился с оставшимися позади криками.

Пугающе длинный коридор… Он будто переходит в тоннель: впереди ряд окон заканчивается, и конец коридора утопает в сумраке.

Куда бежать?

От окружающей обстановки и всего происходящего веет коварством и агрессией. Каждая трещина на штукатурке смотрит испытывающе.

Тело кажется чужим, как отсиженная нога. Голова отказывается думать: ситуация необъяснима…

Пропал островок, который был надеждой и спасением, — он растаял как мираж…

И Фирман будто сквозь землю провалился. Что с ним сталось? А ведь он тоже каким-то образом втянут в эту историю.

Может быть, объединив усилия, они сумели бы побороть обстоятельства и вернуть прежнюю нормальность мира?

Впрочем, даже, если ему и удастся разыскать компаньона, помнит ли Эдуард их последний разговор?..

Да ладно… Неважно. К черту все это! Что бы ни случилось с Фирманом, тебе самому нужно выжить, сохранить внутреннее ядро. Знай: это путь одиночки. Ты не должен подчиняться отчаянию. У тебя есть цель. Она вплетена в твое прошлое.

Добежав до конца коридора, Расин с силой толкнул дверь, словно боялся, что она окажется запертой на замок. Дверь распахнулась. Выскочив из блока, Вадим натолкнулся на чью-то крупную фигуру.

— Доктор! — Железная рука схватила за запястье. — Как она?..

Внешность мужчины была кошмарной. Длинные волосы, массивный подбородок, чрезмерно толстые губы, неестественно развитые плечи — все вызывало отвращение…

— Что вам от меня нужно? — рявкнул Расин, пытаясь выдернуть руку.

— Постойте, пожалуйста… Только два слова…

Лицо громилы казалось знакомым.

— Вы…

Губы громилы тронула ухмылка.

— Гаерский. Племянник Гаерской. Мы с вами час назад разговаривали. Помните?.. Извините, что остановил… Честное слово, просто не нахожу места…

Что таится за зловещей маской? Сами по себе слова вежливы, однако, тон враждебен.

Племянник изменил поворот головы, посмотрел исподлобья.

— Ну и?.. Как она? — Темная фигура тяжеловеса застыла на фоне серого окна в ожидании ответа.

— Н-не знаю… — глухо отозвался Вадим. — Не могу сейчас говорить с вами…

Глаза громилы тускло блеснули.

— Почему же? Что-то не так?..

— Не так, — коротко ответил Расин. Он силился освободиться.

Внезапно лицо громилы исказила безобразная ухмылка.

— Какого хрена обещал, что все будет в порядке? — Он приблизил лицо почти вплотную. — Знай: если с ней что-нибудь случится, ты — покойник. Понял меня, докторишка? Ну! Теперь я тебя слушаю.

— Сперва… отпустите меня.

Племянник посверлил Расина глазами и ехидно произнес:

— Ах, да… Прошу прощения…

Он медленно разжал кисть.

Расин потер запястье и отступил.

— Ну? — Взгляд племянника пронзал насквозь.

— Я не могу с вами говорить, — снова повторил Вадим.

За дверью операционного блока послышались голоса.

Страшный сон. Надо бежать туда, где никого нет.

Нужно время, чтобы прийти в себя. Побыть одному, осмотреться. Не то чуждый мир одолеет.

— Вы… — Голос Вадима дрожал. — Лучше будет, если обратитесь за информацией… к моим коллегам.

Он попытался выскользнуть, но громила угрожающе шагнул навстречу.

— Ну-ка, не спеши, докторишка…

Ринувшись вперед, громила схватил Расина за рубаху, прижал к стене. Вадим стукнулся затылком.

— Что ты с ней сделал, тварь? — брызжа слюной, прохрипел громила и навалился всем телом.

— Отпустите! — Вадим попытался высвободиться, но куда там: Гаерский весил не меньше центнера. Стало трудно дышать.

— Имей в виду, докторишка. Если что не так, я из-под земли тебя!..

Скрипнула дверь.

И вдруг, словно пленку зажевало. Скрип затянулся, превращаясь в низкий монотонный гул. За матовым стеклом поползли тени. Пасть громилы отверзлась, испуская басовитый рык.

Время стало вязким.

Вадим неожиданно постиг реальность. Он отчетливо увидел вариант будущего — таким, каким оно могло бы стать через пять-десять секунд.

Илья, Света, Марина — уже не те люди, которых он знал на протяжении многих лет. Тут они — призраки. Хотя у них на самом деле есть основы, источники, откуда исходят лучи. Мир, в котором родился и вырос Вадим — всего лишь одна из дальних плоскостей. Такая плоскость улавливает луч и фиксирует на себе его проекцию.

Расин и сам — одна из таких проекций, считающая себя личностью. Каким-то образом он перескочил выше, ближе к источнику лучей, неся с собой совокупность черт, образованных своей же проекцией.

Но здесь мир совсем иной. Эта плоскость размыта, она не может зафиксировать отображения большинства лучей, и потому пустынна и малообитаема. Призраки, идущие за ним, словно контуры людей, которых он знал. Они несут в себе лишь малую часть принадлежащих им свойств, хоть и в полной мере владеют силой луча. Это не личности, а темные подсознания.

Возможно там, в их привычном мире, они не понимают, что случилось с Расиным. Там происходит что-то совсем иное, чем здесь. Вероятно, у него опять приступ сумасшествия, и они просто силятся ему помочь.

Вот что произойдет здесь: коллеги вбегут в комнату ожидания и попытаются вернуть его назад, в операционную, для того, чтобы он стоял и смотрел на убитую им женщину.

Он должен бежать от своей вины, от призраков, от Гаерского. Но спрятаться надолго в каком-нибудь закоулке этого мира нельзя, ибо тогда он останется здесь навечно.

Он должен бежать.

Расин изо всех сил боднул громилу в переносицу, согнул ноги в коленях, скользнул спиной по стене, очутился на полу, дал кулаку разогнаться ровно настолько, насколько позволило образовавшееся пространство, и с силой впечатал кулак в пах громилы. Тот крякнул и повалился назад.

В ту же секунду дверь стала открываться. Голоса за ней звучали так низко, что слов нельзя было разобрать.

В следующий миг Вадим был уже на ногах. В два прыжка пересек комнату ожидания.

Над стеклянной дверью, ведущей в коридор, черной краской была выведена цифра «4». Что это значит? Оперблок всегда был на пятом этаже!

Он распахнул дверь.

Полет… Падение… Черный тоннель… Звезды… Вспышки… Черный тоннель… Коридор…

Коридор напоминал абдоминальное отделение только в общих чертах. Там, в конце, сразу за ординаторской, должен быть его кабинет.

Вадим пробежал мимо лестницы, краем глаза заметил поднимающегося Галаха.

— Ты молодец, Расин! — крикнул Галах вслед. — Все верно понял! Ты уже на четвертом уровне! Дальше давай сам!

Вадим, не замедляя ход, пробежал мимо.

— Главное, дверь закрывай за собой! — донеслось сзади. — После каждого уровня… И ни в коем случае не останавливайся! Засосет!

В стене появился просвет: стала открываться дверь ординаторской. В проеме показалось широкое, как сковородка, лицо заведующего. Пробегая мимо, Вадим поймал его озабоченный взгляд и заметил за плечом шефа Портного и Серегу. Они стояли неподвижно, как каменные изваяния.

— Вадик! Постой! — окрикнул его шеф.

Внезапно Расин сообразил, что оставил ключ от кабинета в кармане халата. Он выругался и медленно обернулся.

Шеф наступал, широко расставив руки. Шел на носках, нелепо улыбаясь, словно собирался изловить мотылька.

— Ребята. К стеночке его прижимайте, к стеночке, — говорил он.

Портной и Серега шли позади. Лица их были бесстрастны, глаза пусты.

Выйдя из-за спины заведующего, Серега также растопырил руки и стал обходить сбоку.

— Что я вам сделал, сволочи?! — голос Расина сорвался на злобный визг.

Он изо всех сил саданул в дверь кабинета плечом, но дверь не качнулась.

В конце коридора появилась операционная бригада во главе с племянником Гаерской.

Размахивая руками, группа людей побежала в сторону ординаторской.

Неожиданно наперерез бросился Галах.

Ростом он был несколько пониже Гаерского, но массы тела хватило, чтобы опрокинуть бегущих навзничь.

Упав сверху, Галах тут же приподнялся и, упираясь рукой в грудь громилы, стал наносить удары кулаком. Глядя на широкую спину в белом халате, можно было подумать, что это рыночный мясник, махая топором, разделывает тушу.

Вадим попытался занять оборонительную стойку, но руки шефа уже вцепились в воротник. Серега бросился вниз, обхватил ноги и стал валить на пол.

Падая, Вадим ударил шефа кулаком в лицо, но промахнулся: удар получился скользящим. Он ещё несколько раз махнул руками, пока они оставались свободными, но от падения на спину у него остановилось дыхание. В глазах потемнело.

Когда он снова смог глотнуть немного воздуха, тело было обездвижено. Портной налегал сверху, держа за обе руки, Серега сидел поверх коленей.

Расин сумел вывернуть голову. Изогнувшись, он вцепился зубами в руку Портного.

В эту секунду чей-то голос заполнил голову обрывками фраз:

— Не бойся, Расин… Ты на четвертом уровне… Здесь у тебя свобода действий… И даже если свяжут… ты вырвешься… Можно всегда… Они тебя запрут… Только никогда не останавливайся… Засосет… Уходи через любой предмет…

Голос, видимо, принадлежал Галаху.

Как уходить? — хотел спросить Вадим, но не смог.

Ему запомнился бессмысленный взгляд Портного. И ещё кровь, текущая по губам.

Затем на голову опустилось что-то тяжелое, и сразу стало темно.

Глава 8

Первым, что он увидел, открыв глаза, был большой стеклянный экран. Он отделял часть помещения, где стояла кровать, от другой части, заполненной оборудованием.

Руки привязаны к металлическим подлокотникам и надежно закреплены в отведенном положении. Голова гудела — то ли от удара, то ли от седативных препаратов. Все плыло перед глазами. В копчик упиралось что-то твердое. Должно быть, подставлена металлическая утка. Расин шевельнулся и почувствовал: ноги связаны. Значит, его считают опасным.

Кровать была сложена так, что он в ней полулежал-полусидел. Унизительно и чертовски неудобно.

Он и прежде бывал в отделении Хвана, но никогда не видел ни функциональных кроватей, ни, тем более, такого серьезного оборудования.

Как назло зачесался лоб. Расин повернул лицо, но ни к плечу, ни к подушке нельзя дотянуться.

Он вспомнил последние события и заскрежетал зубами.

На какой-то миг им овладели отчаяние и чувство безнадежности. Пытаясь вырваться, Вадим затрепыхался на кровати, как большая рыба, пойманная в сеть. Через минуту он с ног до головы покрылся потом, но кровать даже не шелохнулась.

Тогда он сделал резкий выдох и, замерев, уставился в потолок.

Прямо над ним — зарешеченный плафон.

Расин лежал неподвижно, пытаясь сосредоточиться на словах Галаха.

«Ты вырвешься… Уходи через любой предмет…»

Черт, если бы он знал, что это может обозначать!

Собраться, стать единым с этим стеклянным плафоном, выйти из тела, нырнуть в плафон и оказаться где-нибудь в ином измерении…

Вадим до боли напряг глаза, ощутил, как кровь приливает к голове, но ничего не изменилось.

Да уж. Положение хуже губернаторского.

Он расслабил мышцы и в изнеможении провалился в наркотическую полудрему.

Итак, темные подсознания его одолели.

Они шли за ним все это время, возводили нескончаемую стену, шептались у него на кухне, вещали с экрана телевизора, выстраивали западню в тонком мире…

Чудовища с пустыми глазами объединились, чтобы следовать за ним на его трудном пути, мешать ему в постижении цели.

Вот оно — Коллективное Бессознательное, желающее поглощать и переваривать в себе все, что имеет способность к познанию.

И сейчас он здесь, у психиатра Петра Хвана, в одной из его палат. Его привязали к кровати и содержат как социально-опасного преступника. Как буйно-помешанного.

Но кому он здесь может навредить?

Так, надо все по порядку… Сегодня Фирман рассказал о разговоре между шефом и Галахом. Стало ясно: происходящее — не случайность. Тем не менее, вопросов и загадок не поубавилось.

Похоже, из всех живущих в этом и других мирах, у него есть единственный сторонник. Это — Григорий Максимович Галах, которого он прежде считал своим противником.

Да ещё Эд, но он исчез бесследно.

Зато неожиданно появился человек, желающий его убить. Они едва знакомы, но вполне ясно: этот гибельно-мрачный Гаерский — воплощение зла, ни дать, ни взять Франкенштейн.

То, что произошло в отделении, скорее походило на травлю, чем на преследование. Никто не вел с ним никаких переговоров. Ему не пытались ничего объяснить.

Шеф стремился изолировать Вадима, и он добился своего. Но почему он так поступил? Ведь Расин не собирался соперничать с заведующим в сфере услуг по ампутации выростов. Какие цели преследует шеф? Кто он такой? Как и когда попал в этот странный бизнес?

Уже дважды Вадим слышал о контрактах. Правда в том, что ему самому никто не предлагал заключить контракт. Он знает, что он не проводник и не адепт строгого пути, или как их там называют. А кто же он тогда?

Куда идет его трудный путь? Что там, в самом центре источника, откуда исходят лучи? Добирался ли туда хоть один человек?

И что будет с ним, если он не сможет сбежать из этой палаты?

Впору креститься, только руки связаны.

Схема мироустройства, которую он себе вообразил — многослойные миры, лучи, проекции — почему-то казалась правдоподобной. Разум отчаянно стремился к определенности, но все было зыбко… Он вспомнил безжизненные глаза Портного и Сереги. Что случилось с этими людьми? Тут, в Подсознании, они всего лишь зомби, слепцы. Какой жуткий болезненный сон — погружаться вглубь мира и находить там не разгадку тайн человечества, а его звериное начало…

Расин опять уставился на плафон. Стал представлять, будто проваливается, падает в этот белый матовый круг. На миг даже ощутил головокружение от полета. Но вдруг понял, что тешит себя иллюзией. Вадим закрыл глаза, а когда открыл их вновь, увидел, что из-за стекла за ним наблюдает Гаерский.

Чтобы сохранить рассудок, надо непрерывно менять точку зрения.

Необходимо включить память и вспомнить все, что может быть полезным.

Пару недель назад он ехал в метро от Берестейской до Дарницы. В руках была мятая брошюрка с описанием восточной методики бамбукового дыхания: он нашел её на сидении.

Суть метода в том, что короткие прерывистые выдохи улучшают концентрацию и способствуют выталкиванию созерцающего в глубины существования.

Вадим зажмурился.

«И даже если тебя свяжут… ты вырвешься…»

Галах должен был сказать больше. Этот проклятый сон стал затягиваться. Но ведь он даже ущипнуть себя не может…

Очень медленный, осознанный вдох.

Небольшая пауза — и:

— Фух! Фух! Фух! Фух!..

Получилось одиннадцать коротких выдохов.

Прочь из этого сумрачного закоулка мироздания…

Снова вдох…

Мешала боль: во время падения он ушиб правое плечо. Теперь оно начинало неметь, но нельзя было изменить положение. Вадим лишь слегка пошевелился.

— Фух! Фух! Фух!..

Еще один вдох. Ритмичные сокращения диафрагмы. Пусть перед внутренними глазами откроются врата. Он должен стать проводником собственного сознания.

Вдох.

Пауза.

— Фух! Фух!..

Он попытался вложить в дыхания всю злость. Голова начала куда-то проваливаться…

А затем к горлу подступила тошнота, и он ощутил на себе пристальный взгляд, жгущий, как пламя.

Расин открыл глаза. Теперь Гаерский стоял прямо перед ним.

На его покатых плечах мятый халат — когда-то белый, теперь серовато-грязный — смотрелся нелепо. Вид у Гаерского был ещё более несимпатичный, чем в первую встречу. Распухшую переносицу скрывали два куска пластыря. Рукава неряшливо засучены; оголены бугристые предплечья; длинные засаленные волосы на концах спутаны в сосульки; на лице застыла гримаса восторга.

— Здравствуйте, Вадим Борисович! Ну, теперь-то будем часто видеться! Я здесь работаю санитаром!

Расин не услышал в его голосе злости. Напротив, Гаерский наслаждался моментом. Обнажив редкие желтые зубы, он широко улыбался.

— Зовите меня Эдиком, — радостно проговорил санитар Гаерский. — Так же, как вашего друга. Это будет способствовать установлению нашего с вами взаимного доверия.

Проверив ремни, он откинул простынь, и, присмотревшись, сказал:

— Утка пуста. Прекрасно! А теперь, — он вновь накинул простынь, — теперь мы с вами будем ужинать.

Он обернулся и взял со столика на колесах глубокую алюминиевую миску, наполненную едой, и достал из кармана ложку.

— Мне нужен телефон, — сказал Вадим. — Я хочу позвонить.

— Зовите меня Эдиком, — напомнил Гаерский.

— Мне нужен телефон, Эдик, — повторил Вадим.

Громила поставив миску на маленькую металлическую полочку, улыбнулся.

— Вначале вы должны покушать, — сказал он. — Остальное потом.

В этой многофункциональной кровати все было продумано до мелочей.

Гаерский протянул руки и, загремев металлом, водрузил Расину на голову тяжелый и жесткий колпак. Вадим почувствовал, как на подбородке затягивается кожаный ремешок. Голова зафиксировалась.

— Так надежнее, — сказал Гаерский. — Не слишком ли жмет?

В эту минуту Вадим думал только о том, что измерение, в котором он находится, только отчасти материально.

Можно ли с уверенностью утверждать, что все эти физические ощущения — настоящие?..

Санитар взял в руки миску с ложкой, зачерпнул киселеобразной жижи и поднес к лицу Расина. Резкий неприятный запах ударил в нос.

А потом начался кошмар.

Громила ухмыльнулся и изо всех сил воткнул ложку между сомкнутых губ. Взвыв от боли, Расин на миг приоткрыл рот. Ложка проникла внутрь, стала проворно вворачиваться, раздирая десны. Зловонная жижа потекла по щекам.

Язык отчаянно задвигался, пытаясь вытолкнуть ложку обратно, но не смог.

— Ну что ж вы не кушаете?..

Гаерский вновь зачерпнул из миски и повторил принудительное кормление. Ложка стала ребром, приоткрыв рот. Кожаный ремешок шлема больно врезался в подбородок. Гаерский поднес миску ко рту Вадима и, накренив ее, стал вливать содержимое в образовавшуюся щель.

Жидкость наполняла носоглотку, попадала в горло. Расин попытался крикнуть, но поперхнулся.

Санитар приблизил возбужденное лицо и на несколько мгновений замер, зачарованно любуясь зрелищем.

Отвратительный вкус проник в пищевод, затем в желудок, стал распространяться по всему телу.

Вадим зажмурился.

Концентрация… Бамбуковое дыхание… Серия коротких выдохов…

— Ых… кхых… хых…

С каждым выдохом изо рта вылетает небольшой фонтанчик кроваво-болотных брызг.

— Напрасно вы так, Вадим Борисович. Ведете себя так, будто вины своей не осознаете.

Тяжелый удар в челюсть погрузил Расина в сумерки, но он тут же пришел в себя.

Гаерский продолжал кормить. Вадим начал захлебываться. Его тело побагровело от напряжения и асфиксии, мышцы вздыбились. Изнемогая, он стал издавать глухие прерывистые стоны.

С хрустом раскрошился зуб, сильно повредив десну. Кровь потекла в горло и, встретившись с судорожным дыханием, заклокотала.

И вдруг связь с реальностью оборвалась.

— Ну, как поживает наш дорогой Вадим Борисович?

Расин расклеил слипшиеся от тяжелого наркотического сна веки, пошевелил языком. Все зубы были на месте.

Приснившийся вкус ещё тлел на языке и не хотел уходить. Постель была насквозь пропитана потом. Запястья ныли. Он по-прежнему распят на функциональной кровати. Все также давила утка. Но никаких следов, указывавших на присутствие Гаерского, не было.

— О! Вижу, вам уже лучше…

Петр Хван был до чрезвычайности похож на старшего брата, несмотря на семилетнюю разницу в возрасте.

Он наклонился к Расину, внимательно всмотрелся в зрачки.

— Почему вы меня здесь держите? — прошипел Вадим.

Хван прищурился, провел пальцем по мокрому лбу Расина.

— Как вы знаете, я не являюсь последователем ни Бехтерева, ни Павлова, ни Фрейда, — сказал он, медленно выпрямляясь. — Мои методы кардинально отличаются от всех ныне существующих. И мое учение станет фундаментом будущей психиатрии. Знайте: никто, кроме меня, не сможет определить, что же, все-таки с вами произошло.

— Вы пытаетесь дешево завоевать авторитет. Только мне вы не нужны. Я абсолютно нормален. — Вадим изо всех сил дернулся и тут же чуть не взвыл от боли. — Немедленно снимите с меня эти проклятые ремни!

— Мне жаль, но это для вашей же безопасности. — Хван развел руками. — Сейчас вы все ещё находитесь в состоянии сверхреагирования.

Он пододвинул кресло на колесиках и сел, закинув ногу на ногу.

— Милейший Вадим, ваши психофизиологические характеристики поразили меня ещё три года назад, когда я проводил экспертизу. Как ни странно, уровень вашей интуиции превосходит любые экстрасенсорные способности человека. Если верить тестам, вы не только без труда можете читать мысли других людей, но и заглядывать в их прошлое, и даже в будущее. Хотя, вполне возможно, сами за собой вы этого ещё не замечали. Не было достаточно сильных раздражителей для того, чтобы способности ваши могли в полной мере проявить себя и, тем более, развиваться дальше.

— Я ничем не отличаюсь от других людей, — зло сказал Вадим.

— Разумеется. За исключением вашего поведения. Так, например, вчера ваши коллеги были поражены тем, что вы вели с ними разговор, отвечая на их невысказанные мысли. Как так? Непроизнесенные слова. До этого вы, как мне стало известно, спустили с лестницы женщину, просто пришедшую на обследование. Затем устроили исступленный танец-катарсис. У вас была истерика, вы плакали и бились головой об стену, а иногда на вас находили приступы дикого смеха. Потом вы сбежали. Сегодня же вы пришли на работу в спокойном состоянии и благополучно произвели холецистэктомию за пять с половиной минут. Операционная сестра до сих пор в шоке: на такой скорости ваши руки стали почти невидимы. Зато потом вы перебили окна в хирургическом отделении, устроили драку. Не знаю, что с вами произошло. Возможно, случился какой-то качественный сдвиг. Либо же, все-таки, имелся экзогенный фактор, вызвавший эту странную реакцию.

Лицо Хвана вдруг расслоилось. ещё три головы жили каждая своей жизнью: одна немного опустилась, что-то читая, вторая закивала, третья повернулась почти в профиль.

Три головы из четырех вели разноголосый монолог. Нередко отдельные слова совпадали, и в тот миг все лица как бы вспыхивали, становились ярче и четче.

Все Хваны находятся на разных уровнях, подумал Вадим, и я их вижу, но ни в коем случае не должен подавать виду.

И вдруг он вынырнул на поверхность. Это был его старый добрый мир (а может, не такой уж добрый), в котором он родился и вырос. Его нельзя было спутать ни с чем другим — так же, как, пробудившись, невозможно спутать явь со сном.

Он оторвал голову от подушки и увидел, что действительно связан. Но это всего лишь смирительная рубашка, да ещё пара кожаных ремней сверху. Под ним обычная пружинная кровать. Рядом стоит тумбочка. Нет никакого стеклянного экрана. На стуле сидит Хван. Он держит в руках цветные карточки Люшера. А за его спиной грузная пожилая санитарка, согнувшись, моет пол.

— Итак, — сказал Хван, поднимая две карточки, синюю и фиолетовую. — Какой цвет вы предпочтете?

Но все опять изменилось. Стеклянный экран вернулся на место. Санитарка исчезла. А под копчиком снова оказалась твердая металлическая утка.

— Итак, — проговорил Хван четвертого уровня. — Есть определенные системы, которые обеспечивают управление психикой на достаточно большой для осознания глубине. Вы не в состоянии их контролировать. Скорее напротив: они контролируют вас. Надо признать: ваши управляющие системы обладают незаурядным интеллектом. У большинства людей функции этих систем заключаются лишь в психической защите и адаптации. Люди либо приспосабливаются к стрессу, либо реагируют на него психозом, неврозом и тому подобное.

— Вы считаете, меня надо лечить от невроза?

— Кто сказал, что я вообще буду вас лечить? Просто Михаил Сергеевич попросил немного за вами поухаживать, пока не восстановится ваше нормальное душевное состояние. Вы не страдаете неврозом или психозом в привычном смысле этих слов… Сверхреакция! Вот, на мой взгляд, вполне подходящий термин. Если вы предложите другой, я с удовольствием рассмотрю. Так что давайте с завтрашнего дня приступим к работе. Природу этого явления нам с вами предстоит выяснить. Важно, чтобы мы и в дальнейшем могли поддерживать столь тесный контакт. И вообще, предлагаю вам сотрудничество.

— Сперва развяжите.

— Нет. Вы будете связаны и постоянно находиться под медикаментозным гипнозом. Вы ведь уже догадались, что сейчас мы с вами находимся не столько в палате, сколько внутри вашего подсознания. Мой опыт, постоянная практика, помогают мне работать с пациентами здесь, в астрале. Или, как выражается мой брат, на четвертом уровне. Хотя, скажу сразу, его точку зрения на устройство человеческой психики я разделяю меньше всего, — он поморщился. — Это увлечение брата мистикой… Вероятно, вы в курсе? Он считает, что каким-то образом содействовал вашему изменению. Если у вас был стресс, и причиной его был мой брат или его приятель Галах, вы должны мне об этом сказать. Ну, не обязательно сейчас.

— Вот видите! — сказал Расин со злорадством. — Ни черта вы не знаете! Вы подозреваете собственного брата в то время, когда он просто обратился к вам за помощью. Оставьте меня в покое!

— Мой брат — крепкий орешек. Он умеет блокировать свой астрал, и черта с два согласится на проведение группового психотерапевтического сеанса, в котором будет участвовать вместе с вами. Но я все равно разберусь, в чем здесь причина. — Голос Хвана чуть заметно дрогнул.

Вадим посмотрел ему в глаза и изобразил презрительную улыбку.

— Отдыхайте, — проговорил Хван. — Постарайтесь расслабиться. Вам, наверное, уже говорил кто-нибудь, вроде Галаха, что вы без труда сможете отсюда сбежать. Скорей всего, вам посоветовали провести экстериоризацию, выход из тела, используя в качестве проводника любой из предметов. Не играйте в их темные игры. Это опасно. Все, кто вас окружал, настроены в отношении вас враждебно. Но я — постарайтесь понять — действительно на вашей стороне. И не думайте, что я садист. Мои методы вполне лояльны. Чтобы оценить масштабы ваших скрытых способностей, я не стану просить вас передвигать предметы на расстоянии, угадывать карты или прочитывать чьи-то мысли. Нет. Я попытаюсь заглянуть внутрь вас и посмотреть, как вы устроены. Нам с вами необходимо вывести наружу тот бессознательный материал, который, возможно, и составляет суть ваших способностей.

«И это нам даст возможность моделировать личности, подобные тебе», — отчетливо прозвучало в голове Вадима.

— Если согласитесь сотрудничать, обещаю: вам здесь станет значительно легче.

Проваливай к черту! — мысленно проговорил Расин. — Больше не пророню ни слова.

Хван поднялся.

— Ну вот. На сегодня все. Надеюсь, что мы все же станем союзниками. Если надумаете принять мои условия, дайте мне знать. Просто скажите кому-нибудь из медперсонала, чтобы позвал меня. Кстати… Познакомьтесь со своим санитаром, — он повернулся и кликнул: — Эдик!

Раздались шаги, и из-за стеклянного экрана вышел Гаерский.

Глава 9

…Наконец Криброку удалось остановить вращение.

— Все-таки перехитрили, — сказал кашатер, рассматривая внутреннюю поверхность капсулы. Сколько же времени он должен изображать джина? То здесь, то там поблескивали хаотически разбросанные излучатели, которые он пытался установить во время движения: он просто отпускал их, и они на полном ходу впаивались в стенку. После этого Криброк производил настройку. На такой скорости нельзя наладить контакт и, тем не менее, он предпринимал попытки. Теперь он понял: эти семь каналов никуда не годились.

Три канала связывали его с огромными мыслящими кристаллами, причем все они были из разных метаскоплений. Один из них находился на границе вселенной и территории сознания, он был простым привратником; у двоих других преобладала пространственная кровь, эти двое были изгоями своих туманностей и в партнеры совсем не годились.

Еще два канала соединяли его с белковыми формами, одна из которых (наиболее развитая) проходила внутриутробную стадию развития. Это было единственное существо, с которым удалось перекинуться несколькими фразами. Брат по разуму без труда уразумел просьбу кашатера, но вынужден был извиниться, поскольку сам находился в довольно беспомощном положении: до родов ему оставались ещё целые миллионы секунд.

Один налаженный контакт послужил причиной буйного помешательства дикого ложнобелкового великана. Вместо того чтобы откликнуться на помощь, дикарь на другом конце провода стал ожесточенно биться головой о скалу до тех пор, пока его биологический приемник не отказался принимать сигнал.

Последний контакт почти не отличался от предыдущего, за исключением того, что абонент был представителем одной расы с Криброком и не так усиленно норовил избавиться от связи. Лишь полностью остановив вращение, кашатер понял: это хомун, представитель его родной планеты. Однако о возможности налаживания взаимовыгодного контакта не могло быть и речи. Познавательные способности землян развиты настолько слабо, что подобная нагрузка может быть разрушительна для их разума.

Кашатер Криброк взвесил ситуацию.

Итак, существование Захватчика не выдумка. Вримы отреагировали на его появление первыми. Преславутый шанс поменять несправедливый порядок на справедливый и обрести равновесие двенадцати фаров, конечно, потерян. А был ли этот шанс? Кто знает, Харт мог и пошутить, либо стихии поняли его привратно. Балмар как-то спрашивал Харта о шансе обрести равновесие и в ответ получил очередную загадку. Харт сказал, что Мастер Справедливости прежде должен пройти путь становления. Когда же он станет богом, то сам сделает выбор: быть или не быть.

Ладно, теперь о деле.

Фокус с двойником не удался. Напротив, он сам оказался кроликом, которого бесцеремонно впихнули в шляпу.

Драмин Хи жив. В этом нет никакого сомнения. А подлая прихлебательница Лиуо сейчас занята считыванием его, Криброка, мыслей и, безусловно, того охвата будущего, на которое способны временные и пространственные усилители.

Что бы было, если бы он не мог этого предвидеть?

Вероятно, сейчас находился бы в другой лаборатории — той, о которой рассказывал Балмар, и благочестивые вримы-шадры скрупулезно занимались бы промывкой его мозгов.

Но он все предвидел. Точнее, поступил так, как предписывала инструкция. Теперь не ум, а ментальное зеркало-призрак отражало блуждающие мысли, а вживленный в него червь создавал из них цепочки (а ну-ка, подружка Лиуо, потрудись над их расшифровкой!). В это же самое время истинный ум Криброка, удаленный из времени-пространства, усиленно разрабатывал план.

Криброк был голоден. Двигаясь по колодцу, он потерял много сил и сейчас съел бы, наверное, целого тузора. Но здесь не водились ни тузоры, ни обыкновенные персолипы.

Вернуться в Кантарат надо было в самые короткие сроки.

Без толкового проводника ему, естественно, не обойтись. Но пока не удалось установить связь ни с одним из страхующих вселенских проводников. В запасе оставалось ещё три излучателя, но настораживало то, что излучатель, направленный на Землю обнаружил сильный сигнал, хотя это был вовсе не проводник. Это был хомун, не имеющий отношения ни к строгому пути, ни к Кантарату.

Криброк порылся в памяти, подыскивая любые подходящие варианты. Ему нужен был добровольный якорь, немного силы и место для краткосрочного отдыха.

Нет, сейчас, кроме землян, ему вряд ли кто-нибудь поможет. Добираться в Кантарат через дальние миры желания не было.

В принципе, подошла бы любая сущность, обладающая способностью видеть вплоть до пятого-шестого уровня, не находящаяся при этом в поле зрения персоназ-созерцателей, службы слежения времени и пространственного наблюдения.

Но такой сущности не было. Крапс с Кробиорусом изолированы. Балмар всего лишь теоретик строгого пути. Он по-прежнему не способен видеть дальше шестого уровня. Харт тоже не поможет, он, как всегда, гда-нибудь в Нирване. Эх, где же ты, Махалус?

Кашатер вновь взглянул на седьмой датчик и, не долго думая, отправил на Землю вопрос: кто ты?

На другом конце вселенной произошла вспышка, и назад вернулся сумбурный ответ, который можно было расшифровать одним словом: смятение.

— Увы, мои разжиревшие сородичи не знают жизни, — разочарованно сказал Криброк. — Я за жалкие гроши рискую собственной шкурой. Строю из себя шпиона в чуждой среде аморфных слизней, лишенных всяких представлений о гуманизме. А в это время мои соотечественники в наружном мире смотрят телевизоры и жуют попкорн. Им ничего не известно о реальности. СМИ ослепляют их прежде, чем они начинают учиться ходить…

Криброк одним уверенным движением стер шесть излучателей, однако рука неожиданно задержалась, прежде чем уничтожить седьмой.

Наклонившись к нему, кашатер произнес:

— Дорогой друг! С тобой говорит похищенный кашатер службы охраны Хомофара. Постараюсь изъясняться на языке, тебе понятном. Ты когда-нибудь слыхал о службе Хомофара? Хомофар — это конус вселенной, та её часть, что принадлежит хомунам — существам, подобным тебе. По универсальной классификации этот конус ещё называют фар четыре-два-два-девять. Сообщаю тебе, что вселенной грозит смертельная опасность. Неведомый свихнувшийся террорист кусок за куском пожирает мировое пространство. Не подумай, что это бред умирающего астронавта. К сожалению, это — факт установленный и достоверный. Видишь ли, эти изменения фиксируют даже бюрократы из семи видов времени. Пользуясь нестабильной ситуацией, некоторые экстремисты намереваются развязать внутреннюю войну во благо собственных интересов. Но, насколько ты знаешь, всем землянам на это глубоко начхать. И в этом есть резон: ведь даже самый мощный телескоп будет в состоянии уловить первые изменения лишь через пару-тройку сотен миллионов лет, когда свет перестанет лететь от исчезнувших туманностей. Итак, ты второй (вслед за мной) землянин, которому сие стало достоверно известно. Хотя, вполне возможно, что Балмар тоже уже все выяснил. Но, увы, он ничем не может мне помочь. Твой несчастный собрат в ту самую минуту, когда ты прохлаждаешься где-нибудь за бокалом пивка, завис в изоляционной камере какой-то пространственно-временной лаборатории. Координаты свои указать не могу. Равно, как и объяснить цель похищения. Поэтому убедительно прошу тебя передать привет моим коллегам, которые не пользуются телескопами. Найти их не так уж трудно. К твоему сведению, они не живут в квартирах, как остальные люди. Место, где они обитают, называется Пустыней. Ты их почувствуешь сам. Знаю, что этим обращением могу доставить тебе много неприятностей, но дело является безотлагательным и весьма важным. Все. Надеюсь на тебя. А теперь оставь свои иллюзии и беги. Беги прямо сейчас.

Глава 10

Время потеряло значение.

Иногда Расину развязывали руки для того, чтобы он мог ими подвигать. Поначалу перед этой процедурой, в целях страховки, на Вадима надевали ошейник. К ошейнику присоединяли прочную веревку, которую перебрасывали через блок. Ему делали массаж мышц верхнего плечевого пояса и растирали спину для профилактики пролежней.

Через пару недель Расин сильно ослаб, и мерами предосторожности стали пренебрегать.

Гаерский был молчалив и даже равнодушен. Он ни разу больше своим видом не показал, что имеет какое-то отношение к Вадиму, кроме того, к которому обязывала его работа.

Гаерский по-прежнему кормил его из ложки, правда, обычной пищей, которую готовили в больничной кухне. Но каждый раз при кормлении Вадим испытывал весь ужас, пережитый им в первый раз. Его начинало трясти уже при виде столика на колесах, который с беспечным видом катил перед собой санитар. Вадим непроизвольно сжимал зубы и начинал прерывисто дышать. Он старался, как мог, себя контролировать, но кошмарные воспоминания брали над ним верх.

Ему ни разу не ввели никаких успокоительных — их вводили там, несколькими уровнями выше.

Каждый день приходил Хван. Дважды наведывался шеф. Оба пытались наладить контакт. Но Вадим не проронил ни слова.

Ни одна из попыток выбраться не увенчалась успехом. Расстегнуть ремни было невозможно. Переместиться нефизическим способом или, как выражался Хван, экстериоризировать, он не умел, хотя тратил на попытки большую часть времени.

Часы в палате отсутствовали. Окна, располагавшиеся сзади, были закрыты плотными ролетами. Гаерский открывал их раз в неделю, когда производил генеральную уборку.

Обычно Вадим не знал, день сейчас или ночь, понедельник или пятница.

Прошло ещё недели три, прежде чем он надумал умереть.

Но однажды вдруг с потолка донесся голос Галаха.

— Эй, Расин… Ра-аси-ин!.. Ты меня слышишь?

Вадим вот уже два часа, как пребывал в неопределенном состоянии. Он бессистемно анализировал воспоминания, силясь заглянуть в ближайшее будущее, ища там приметы смерти, и находясь при этом в бредовом полусне.

— Где вы?.. — голос после длительного молчания был глухим. — Я вас не вижу…

Вадим щурил глаза, усиленно вглядываясь в плафон.

— Здесь я, — шепот раздался над самым лицом. — Не шуми.

Тут Расин увидел Галаха. Его полупрозрачная массивная фигура нависала прямо над кроватью.

— Ну, не думал, что тебе нянька понадобиться, — усмехнулся Галах. — Чего разлегся-то?

Вадим был слишком слаб, чтобы вспылить.

— Я, видишь ли, на четвертом уровне почти не бываю, — сказал Галах, словно оправдываясь. — Мне это… как тебе сказать?.. ну, не в той я форме, понимаешь?.. Мой предел — третий уровень, а по жизни я лентяй, чтобы совершенствоваться… одним словом, невежа.

— Григорий Максимович… Что со мной, с настоящим сейчас?

Галах изумленно выпучил глаза.

— Ты сбежал от них. Практически сразу. Они уже не смогут тебя найти. Да они и не знают, что ты пропал. Я сам… потом уже догадался. Ты не представляешь, каких усилий мне стоило тебя здесь разыскать.

— Зачем вы надо мной издеваетесь?! — беззвучно воскликнул Вадим. — Где я?

— Не знаю. Назовем это место временной петлей. Хотя, правильнее сказать, кармашком. Фантастику читаешь?

— Но это враки! Я у мерзавца Хвана. Мне один раз удалось выскочить на поверхность… Туда, в реальность. Я лежал в палате, в смирительной рубахе.

— Так оно и есть. Твое тело живо и здорово. В целости и сохранности лежит в дурдомовской палате. Мало того, усердно отвечает на все идиотские вопросы Петьки Хвана. А тот знай, старается, обследует тебя с утра до вечера. Правда, ты вполне вменяем, и никакой рубахи я на тебе не наблюдал…

— Что мне делать? Я совсем обессилел и запутался. ещё бы несколько дней — и я наверняка свихнулся бы окончательно.

Лицо Галаха приняло деловое выражение.

— Ты заметил, Расин, как к тебе липнут люди? Так… Без причины…

— Заметил… Давно ещё стал замечать. А теперь особенно. Мои бывшие коллеги гнались за мной по коридору. Вы об этом?

— Скажи, ты думал, что все они желают твоей гибели, верно?

— Ещё бы. У них темные пустые глаза… До этого я считал, что страдаю паранойей. Такое ведь бывает при шизофрении! Бред величия, осложненный бредом преследования…

— Ну-ну! Шизофрения!.. Забудь это слово. Все мыслящие, которых ты здесь встретишь, сплошные шизоиды. Если нет… если человек там, на периферии сознания, якобы нормален, то здесь он живой мертвец…

— Темные подсознания?

— Просто спящие. Кстати, выйди в город, там ты встретишь и настоящих мертвецов… ты узнаешь их по одежде. Они тоже обитают в этих мирах. Правда, недолго. Тут они существуют от тридцати до сорока дней. Потом уходят глубже, в распределитель, там регистрируются, а дальше — каждому по заслугам. Но к нашему все делу это никак не относится… Так вот, имей в виду: все эти зомби будут постоянно к тебе липнуть… На самом деле они просто хотят, чтобы ты воспользовался их силой. Главное, не смотри им в глаза. Это затягивает… Смотри на них лишь как на сырье и источник силы. Не стесняйся, бери у них все, что тебе нужно… Их имущество — твое. Используй их бесплатную рабскую силу. Они — лучшие помощники. Вот, к примеру… помнишь, как тебя схватили?

— Что? Ну… Шеф меня задержал.

— Вспомни, как это было. Ох прикасался к тебе руками?

— Он командовал. На меня накинулись Семеныч и Серега…

— Вот то-то и оно, Расин! Это и были спящие.

Расин сделал гримасу.

— Если уж на то пошло, то почему все так?

— То есть?

— Почему такие трудности?.. Сначала я думал, что все это, как во сне, и каждое событие имеет что-то вроде символического смысла. Но теперь мне кажется, что меня постоянно хотят прикончить. Чувствую близость пути, но стоит только его нащупать, как новые обстоятельства создают препятствия.

— Это пограничники. Они не хотят, чтобы ты слишком быстро шел. Все уровни заполнены проводниками и пограничниками. Проводники, образно говоря, передают идущего из рук в руки, в то время как пограничники всеми силами препятствуют слишком быстрому продвижению вглубь. И это их работа. Но имей в виду, не все так просто. Спящего ты всегда узнаешь, он — словно часть интерьера. Но нередко на пути встречаются сосланные одиночки — отправники, мошенники, торгаши — которых очень трудно отличить от проводников и пограничников, ибо они часто скрываются под их личинами. Эти сущности весьма опасны. И еще… Сейчас я говорил лишь о поверхностных уровнях.

— А сколько их всего, уровней? Какие ещё бывают?

— Я не знаю. Мне дано три с половиной. Я простой контрактник. У меня давление, а через шесть лет я выхожу на пенсию…

— Что с Фирманом? Как он?

— Какой это Фирман?.. Вроде не знаю такого.

— Ну, Фирман… Ординатор наш…

Но Галах смотрел недоуменно.

— Ты ничего часом не путаешь?

Вадим начал было объяснять Галаху, кто такой Фирман, но вдруг внутри у него похолодело: Галах действительно не помнил Фирмана. Словно его и не было никогда.

Это был новый удар, и надо его выдержать.

— Ладно… Вы сказали, что я смогу вырваться в любом случае.

— Ты и вырвался. Просто забрал с собой часть фантазмов того уровня, в котором находился, включая эту дурацкую кровать. Посмотри вокруг. Это муляжи.

— А Гаерский?

— Кто это такой?

— Это же здешний санитар… Впрочем, не важно… Григорий Максимович, как отсюда сбежать?

— Я же говорил тебе… Уходи через любой предмет… Все… — Галах стал таять, и почти уже исчез, как вдруг снова отчетливо проявился. — Да, и вот ещё что. Ты давай, перемещайся быстрее. Любое промедление опасно. Здесь, на поверхностных уровнях, ни один человек не знает, кто ты такой на самом деле, и какие силы тебя ведут. Все ломают головы — опасен ты для нас или полезен. Я тоже не знаю. Но у меня к тебе вопрос. Скажи мне, пожалуйста, Расин… хоть ты, конечно, может, и сам ещё этого не осознал… но может твое чутье тебе подскажет чего-нибудь… ты часом не Мастер Справедливости?

«Что ещё за Мастер?» — хотел спросить Вадим, но не успел: Галах растаял в воздухе.

Вадим лежал, с полчаса глядя на плафон. Затем стал мысленно перебирать расположенные вблизи предметы, через которые он мог бы уйти…

Он ушел через утку и попал… в собственную квартиру.

Глава 11

Здесь уже не было ни телевизора, ни кресел, ни полок. Только всюду картонные упаковки. Из мебели остался лишь шкаф. Да ещё обнаружился телефон. Он стоял на подоконнике. Расин поднял трубку, прислонил к уху. Как ни странно, гудок был.

Тут же, словно боясь, что мираж пропадет, Расин набрал номер Ивана Пиликина и лишь после этого подвигал плечом, другим, разминая их после длительного лежания. Но, как Илья Муромец, испивший из чаши калик перехожих, он чувствовал себя бодрым и полным сил. Плечи не болели, а ноги были упруги, словно стальные пружины.

«Алё!»

— Добрый день. Иван Иванович?

Внезапно в шкафу загремело. Дверь со скрипом отворилась. Из шкафа вышел Пиликин.

— Ты скромный аж до глупости! — набросился он. — Почему не позвонил по-человечески, до того, как попал сюда? Я же говорил тебе: будет трудно — обращайся…

«Да, слушаю. Кто это?» — послышалось из трубки.

Вадим уставился на Пиликина.

— Договори с ним… со мной, то есть… — шепотом сказал Иван. — Изложи суть проблемы… Я тут, видно, немного со временем напутал…

Расин, запинаясь, объяснил Пиликину-на-том-конце-провода, что нуждается в помощи, и назвал свой адрес.

— Жди меня на месте… Никуда не уходи… — прозвучало в трубке.

Пошли короткие гудки.

Вадим посмотрел на Пиликина-вышедшего-из-шкафа, и решил не удивляться.

Пиликин был, как всегда, брит наголо. На нем был серый летний костюм, светлые матерчатые туфли.

— Почему не позвонил с первого уровня? — снова спросил Иван.

— Ты же сам сказал, что позвонить можно только один раз, и то в самой трудной жизненной ситуации. Вот. Она произошла — я позвонил.

— А-а…

Пиликин стал шнырять по квартире.

— Зеркало есть? Интер-ресно…

— Нет зеркала. А что тебе интересно?

— Интересно, какой я здесь, — он подошел почти вплотную. — То, что ты сейчас видишь — не я. Приходится действовать через медиума… Благодари судьбу, по тому номеру, который я тебе дал, можно дозвониться и с этого уровня… Но вот с оказанием помощи будет труднее. Третий этаж — мой предел. Но ты не подумай… Пиликин слов на ветер не бросает. Хоть он и есть всего лишь простой украинский проводник.

Иван осмотрелся в поисках стула. Не найдя, взял одну из упаковок и собрался делать из нее сидение.

— Стой!.. — крикнул Вадим. — Это нельзя трогать!

— Прости, понимаю, — Иван бережно поставил упаковку на пол.

Он походил и, наконец, умостился на подоконнике. Достал сигареты, закурил.

— Итак, я тебе здесь нужен для того, чтобы помочь вернуться назад. Угадал?

Вадим отрицательно покачал головой и сказал:

— Нет. Домой я пока не собираюсь.

Брови Пиликина вначале вздрогнули, а затем медленно поползли вверх.

— Так-так… — Иван заставил брови вернуться на место, сделал серьезную мину. — А чего же ты тогда хочешь?

— Расскажи для начала о себе… — попросил Расин.

Пиликин вздохнул, задумался.

— Только в двух словах, — сказал он. — Я в этом бизнесе пять лет. У меня было три контракта. Надеюсь, третий был последним. Все. Кстати… Про тебя я раньше тоже думал, что ты — простой киевский ампутатор. Теперь вижу: не простой. Ну, никак я не мог ожидать, брат, что ты позвонишь с пятого уровня. Мне башку чуть не снесло твоим звонком!.. Понимаешь?!

— Знаешь, что?! — вспылил Вадим. — Разве не ты мне эту сумасшедшую бабу подослал?

— Кого?

— Гаерскую!

— Гаерскую?

— Ну да… С нее все началось!.. Её племянник…

— Да нет у нее никакого племянника, — перебил Иван. — Знаю я эту историю. Неделю назад, когда ты позвонил, я начал наводить справки. Мне помогли проникнуть в твое восприятие на тот момент, когда ты из операционной вышел. А потом ещё Фирман рассказал, как эта стерва тебя прокляла. Гаерский не человек. Он — её проклятие…

— Как не человек?..

— Привыкай, брат…

— А Фирман?! Что с ним?

— К сожалению, он уволился.

Пиликин затянулся и выпустил облачко дыма. Вадиму показалось, что он недоговаривает.

— Но почему он уволился?

Пиликин пожал плечами.

— Наверное, попросили.

— Кто? Заведующий?..

— Это вряд ли! Фирман — неплохой хирург. Помнишь, он мне перевязку как-то делал, когда ты из-за меня совсем вымотался, и тебя домой отвезли? Так вот: он — спец.

— Кто попросил его уволиться? — повторил Вадим.

— Должно быть, кто-то из Кантарата. А потом они, скорее всего, его стерли на всякий пожарный.

— Какой Кантарат, Иван? Как стерли?

— Есть такая организация — Кантарат Хомофара. Она находится на шестом уровне. У меня нет ни одного знакомого, кто побывал бы там…

— И что дальше?..

— Кантарат — наша с тобой крыша. Они контролируют всю планету, и не только. Стереть кого-то — значит освободить от всех прошлых связей и переместить в другой мир. И никто о нем больше не сможет вспомнить. Так, по крайней мере, рассказывали знающие люди. За что купил, за то продаю.

— Как это так? И с чего ты взял, что его стерли?

— Говорю же: справки наводил. Когда я с ним бакланил о тебе, то он уже зависал на наружной границе третьего уровня. Прицепился там к тяготе одного проводника. Мне это странным показалось, но я тогда ничего ему не сказал. Во второй раз — около часа назад — я пытался найти его в хирургическом отделении на первом уровне. Так какой-то молодой рыжий докторишка сказал, что вообще не знает никакого Фирмана… Повезло козлу, что я спешил, в другой бы раз ему морду набил.

— Звучит слишком фантастически… Даже после всего, что мне довелось увидеть за последнее время… Но почему я знаю о Фирмане? И ты знаешь?

— За тебя я ответить не могу… А что касается меня, то да, своим вопросом ты только что загнал меня в тупик. Фирман… Фирман… Да, я его прекрасно помню. Отличный хирург. Спец. Видимо, его все же не стерли. А если стерли, то для чего-то оставили в моей башке. Может, для тебя?

— Но как на него вышел этот Кантарат? Зачем его попросили уйти? Кому он помешал? Не проще ли было меня стереть из его памяти?

— Скорее всего, учитывая то, что у тебя такая пруха пошла… учитывая скорость, с которой тебя несет по мирам, тебе с ними тоже придется скоро встретиться. Возможно, даже очень скоро. Если немедленно не вернешься назад.

Расин пропустил мимо ушей последнюю фразу.

— Ты можешь стать моим проводником на шестой уровень? — спросил он тихо.

Пиликин спрыгнул с подоконника, нервно заходил по комнате.

— Черт возьми… Как? У меня тут даже ориентиров никаких нет, — он нахмурил брови и стал ерошить волосы на затылке. — Хочешь, я тебе приведу армию спящих?.. Тьфу ты!.. Дурацкая идея. Бред какой-то…

Вадим подошел к окну и взглянул на улицу. Тихо, пустынно…

— Это Киев?..

Пиликин пожал одним плечом.

— Там — ад.

— Что?

— Тот самый ад, про который в книжках поповских пишут. Пекло! Здесь нельзя долго находиться на одном месте. Если не двигаешься быстро, начнется помрачение. Любой проводник знает, что это такое. Вовремя по окончании контракта не уберешь тяготу, и она превращается в воронку, начинает поглощать. Если проводник не мизантроп какой-нибудь, он запирается где-то в уединении и, практически выворачивается наизнанку… Ждет, когда ад поглотит его самого.

— Вы — эдакие проводники в преисподнюю, значит?

— Ад — это не совсем то, что ты думаешь.

— Да я вообще об этом никогда не думаю, если по правде… Так что это на самом деле?

— Все, что находится с третьего по пятый уровень включительно. Ну, и райские кущи там же растут. Все рядом находится… Да не смотри на меня так. Я, что ли, вселенную придумал.

— А дальше? Что за пятым уровнем?

— Об этом не спрашивай меня. Я все равно не знаю. Сюда мы проводим тех, кто движется по строгому пути. А здесь их ждут другие проводники.

Пиликин вновь закурил.

— Я вот чего не пойму, — проговорил он. — Что тебя туда так манит?

— Лучше не спрашивай… Ты сказал, что здесь тоже есть проводники. Если я выйду из дому и пойду по улице, как далеко смогу забраться? Встречу ли кого-нибудь из местных проводников?

— Шансов мало. Без соответствующего опыта ты тут же станешь жертвой мошенничества.

— Значит, придется приобретать опыт.

— Знаешь что, — Пиликин отрицательно покачал головой. — Тебе, брат, не проводники нужны, а пограничники.

— Это ещё кто?

— Такие заботливые дяди и тети, которые сгореть не дают, когда несешься вглубь мира с огромной скоростью. Ты беги-то, беги, но знай: чем больше скорость, тем выше сила трения. Но не только пограничники тебя тормозят. Есть кое-что такое, что очень не хочет твоего продвижения вглубь.

— Что именно?

Иван развел руками, и на лице его появилось глуповатое выражение.

— Понятно… Как распознать пограничников?

— Думаю, ты их уже встречал, и не раз. Они очень любят палки в колеса ставить. Головоломки разные подкидывать… Они распределяют, кому можно, а кому — нет.

— А психиатр Хван — пограничник?

— Это тот, что за твоим телом присматривает? Да ну… — Иван презрительно скривился. — Он вообще никакого отношения к уровням не имеет. Он — никто.

— Да уж… Не сказал бы. Во всяком случае, на четвертом уровне он чувствует себя как рыба в воде.

Пиликин посмотрел с улыбкой. Похоже, не поверил.

— Чего ты все спрашиваешь? Скоро сам будешь знать больше меня.

Вдруг Вадим понял, что он давно уже не тот киевлянин с Воскресенки, рядовой гражданин, которого можно испугать неопределенностью будущего.

— Я должен идти вперед…

Пиликин аккуратно затушил бычок о подоконник.

— Ладно, — пробурчал он. — Попытаюсь отвести я тебя к одному отправнику…

— Ты его знаешь?

— Да, я с ним сотрудничал. Человек чрезвычайно скользкий… Он тут недалеко, на улице Курнатовского… Пошли, только шкаф оставь открытым. И входную дверь тоже. Не бойся, сюда никто не войдет.

Иван направился к выходу.

— Подожди, — окликнул его Вадим. — Помоги мне немного с этими упаковками разобраться.

Он быстро расчистил небольшую площадку посреди комнаты, взял коробку от телевизора, поставил её на пол. Сверху водрузил другую, поменьше размером.

— Что это? — Иван подозрительно прищурился.

— Не знаю, — Вадим пожал плечами. — Но мне кажется, я делаю правильно.

Построив некое подобие двух пирамид, Расин удовлетворенно кивнул.

— Теперь идем.

— Имей в виду, — сказал Пиликин на лестничной площадке. — Времени очень мало. Я действую через медиума.

— Ладно уж. Понимаю. Наверное, медиум слишком много запросил за услугу?

— Деньги не имеют значения, — бросил Иван. — Этот медиум — больной старикан. Ты бы лучше его пожалел. Он на волосок от смерти. Прямо ссейчас лежит под капельницей, рядом с ним доктор, обоих мои парни держат на мушке. Так что, братан, твои шутки не к месту.

— Ладно, забудь. — Вадим нажал кнопку лифта.

— Что ты делаешь? Тут ни хрена не работает! Ты же на пятом уровне!

— Тогда пошли пешком, но предупреждаю: десятый этаж.

В другое время Вадим огорчился бы, но сейчас он чувствовал невероятный прилив сил.

— Начит, ты тоже контрактник… — спросил Расин. — Какой валютой платит заказчик?

— Коммерческая тайна, парень. Прости.

— Понятно… Откуда знаешь этого отправника?

— Были с ним напарниками в одном деле. Потом ещё несколько раз пересекались по бизнесу. После он открыл серьезное предприятие. В числе прочего они там занимались минимизацией уплаты налога. Через одну фиктивную фирму им удалось уклониться от уплаты налога на четыреста миллионов баксов.

— И что? При чем здесь ты?

— Мы отправили его на пятый уровень.

— Кто это — мы?

— Кроме Кантарата на каждом уровне есть организованная структура, занимающаяся справедливым распределением сознаний. Они присылают нам идущих и отправников.

— Постой, — Вадим замедлил ход. — Я правильно тебя понял: этот отправник будет находиться на пятом уровне в пробужденном состоянии? Не как спящий?

— Именно так. Все идущие по строгому пути и все отправники — бодрствующие.

— Черт возьми! Такие, как твой знакомый, составляют больщую часть наших бизнесменов, разве не так? И что? Вы всех их собираетесь отправить в ад?

— В ад? — Он рассмеялся. — Неужели ты и впрямь ничего не понимаешь? Ты не думай, что мы как-то повышаем или понижаем статус идущих. Будто отправляем их на муки. Мы просто подтверждаем реальность их эволюции. Мы отправляем их сознания вглубь мира. Все это нормальный процесс. Эти люди созрели сами, они стали специалистами второго, третьего, четвертого уровня… Всяческие политики, артисты, бизнесмены и не только — хорошие они люди или злые — на самом деле проживают в этих полупустых мирах, где простые обыватели — всего лишь рабы. Живя снаружи, спецы правят там, в глубине. Уразумел?

— Допустим, — они вышли из подъезда, и Вадим огляделся. — С некоторой натяжкой объяснение можно назвать связным. Я ещё могу воспринять естественность и природность такой вот эволюции сознания… Но тяготы, дороги, КПП, растущие из человеческих животов… Тут ты меня извини…

Дома пятого уровня отличались от привычных не только тем, что были похожи на декорации. От них веяло мертвой пустотой.

Внезапно Пиликин застонал и, как подкошенный, рухнул на колени.

— Иван!.. Что с тобой?

Вадим склонился над ним, заглянул в бледнеющее лицо.

— Не знаю… — Пиликин держался за сердце. — Кажись, медиум концы отдает…

Вдруг маска страдания на его лице сменилась выражением озабоченности. Пиликин отвел от груди руку, неуверенно протянул что-то Расину.

— Что это? — спросил Вадим.

— Кажется, ключ…

— От чего?

Вадим взял в руку стальной ключ с синей ручкой.

— Не знаю… я очень хотел тебе помочь, и вот… Он сам появился у меня в руке… Думаю, что это как-то…

Неожиданно мощный вихрь унес Ивана обратно в подъезд, и ещё несколько мгновений было слышно, как вихрь ударяет его о стены лестничных пролетов, вознося ввысь.

Глава 12

Было раннее утро поздней осени.

В нескольких километрах от мегаполиса лес серпом обступал широкий луг. Отсюда громада бетонных многоэтажек казалась бесформенной шапкой на горизонте: все слилось воедино.

Такова особенность местной атмосферы. Свет распространялся в ней неоднородно, и предметы теряли контуры непредсказуемо.

Всходившее солнце золотило шероховатую поверхность земли, редкие кусты лапчатки бросали длинные тени. В некоторых местах луг заболотил медленный ручей: то там, то здесь встречались его петли с топкими берегами, вдоль которых росла осока.

Здесь, за городом, с северной стороны, всегда стояло одно и то же время года. Небо было безоблачным, но давящим. Трава, пожухлая во время никогда не существовавшего лета, полегла от сырости, и кое-где теперь пробивались новые, озимые, пучки. Долгие и долгие столетия эта странная местность готовилась к зиме…

В направлении леса, неуклюже раскачиваясь, продвигался человек средних лет. Мятая широкополая шляпа, очки в толстой оправе и грязный серый плащ-манто придавали его внешности архаический вид.

На лице лежала печать глубокого раздумья, но движения были тверды и уверенны. Иногда он останавливался, внимательно осматривался по сторонам, вдыхая воздух.

Миновав густую поросль лапчатки, человек в сером плаще подтянул руками штанины и по торчащим из воды камешкам перебрался через ручей. Вышел на тропинку, прошагал под роняющими листву березами. Затем остановился, сделал глубокий вдох и решительно направился вглубь леса.

Впереди начинался сосняк. Кривоватые стволы росли не слишком густо, и кроны смыкались только кое-где.

Тропинку легко было различить, и человек в сером плаще шел вдоль нее по мягкому хвойному ковру.

Через несколько минут деревья расступились, открывая взору просторную опушку. На самом краю, между двух раскидистых сосен, верхушки которых спилили много лет назад, темнело покосившееся жилище. Это была маленькая бревенчатая изба. Она стояла на подгнивших сваях, одна из которых походила на вывихнутую ногу.

Человек в сером плаще приблизился, не спеша поднялся по ступеням (при этом раздался зловещий скрип) и трижды постучал в дверь. Где-то невдалеке закаркала ворона и сорвалась с вершины дерева, зашуршав крыльями.

— Кто там? — донеслось изнутри.

— Балмар, — сказал человек в сером плаще.

В глубине послышалось копошение, и через минуту дверь отворилась. На пороге стоял полный старик с лохматыми бровями и бакенбардами. В руке он держал лопатку для жарки.

— А-а… — сказал он. — Давай, проходи.

Однако с места старик не сдвинулся, и человеку, назвавшему себя Балмаром, пришлось втянуть толстый живот, подобрать плащ и пройти в дверь боком. Старик строго оглядел прилегающую местность и, войдя в жилище, захлопнул дверь.

Внутри пахло разогретым на сковороде сливочным маслом.

— Давно не наведывался, — неприветливо проговорил старик. — Что там у тебя опять стряслось?

Балмар сел на дубовый табурет, снял шляпу, положил на колени, принял степенную позу.

Половина головы была лысой. Недостаток волос отчасти компенсировали густые темные брови, будто сросшиеся с очками.

— Пропал Криброк, — сказал он и принялся чинно осматриваться.

Жилище состояло из одной-единственной комнаты. Дощатые стены покрывала краска песочного цвета. В углу стояла металлическая кровать. Рядом кресло-качалка. Возле маленького окошка стол, к нему приставлен табурет — такой же, как под Балмаром. Интерьер завершала высокая и узкая печь; неведомый печник выложил её грубо, но надежно.

— Да, это невесело. — Старик подошел к печи, взял сковороду прихваткой, перенес её на истертую столешницу. — Есть будешь? Омлет.

— Нет, спасибо, видхар. — Балмар скромничал; давно позабытый запах натуральной еды щекотал ноздри.

— Ну, как знаешь. Может, хоть чаю хлебнешь?

— Нет. Благодарю.

Балмар вновь взял шляпу, неловко повертел её и надел на колено.

— Видхар, он был нашим лучшим кашатером.

— Именно так, — сказал старик, садясь и принимаясь за еду.

Спустя мгновение все пространство жилища наполнилось аппетитным чавканьем. Балмар хотел заговорить, но осекся: видхар принимает пищу.

— Дальше, — буркнул старик сквозь жевание.

Балмар кашлянул в кулак и сказал:

— Видишь ли… После гибели Махалуса Криброк остался единственным способным кашатером. Такие, как он, рождаются раз в столетие. Он мой лучший ученик. Остальные люди службы — простые клерки и делопроизводители… Их рубеж таков же, как мой: шесть поверхностных уровней… Все. Но, насколько тебе известно, сейчас в мире совершается нечто глобальное… Желаний у меня сейчас много, но по договоренности просить я могу только об одном. Я не прошу тебя объяснить, что происходит, мы это сами скоро узнаем. Прошу только об этом: помоги вернуть Криброка в Пустыню.

Старик хмыкнул.

— Так ты сам попробуй его заменить.

Балмар покачал головой.

— Это исключено.

— Что так? — Старик поднял лохматую бровь.

— Опасность действия — не моя, так сказать, епархия, — ответил гость. — Я теоретик.

Он многозначительно вздохнул.

Видхар обратил лицо, с прищуром посмотрел на Балмара.

— Заумно говоришь, — сказал он. — Однако, ты славный математик. К тому же обладаешь прозорливостью. У тебя светлая голова да двое сильных товарищей под боком…

— Кробиорус? Крапс? — Балмар покачал головой. — Они принадлежат другим расам.

— Они бы тебе помогли.

Старик захватил вилкой хороший ломоть омлета, хапнул его, вытаращив глаза, и стал говорить с набитым ртом.

— Ты с детства был старателен. Тебе уготована судьба бойца. Прислушайся к себе.

Балмар достал платок, протер лысину. В жилье старика было слишком тепло.

— Видхар, давай оставим мою личность.

— Личность, говоришь… — старик ухмыльнулся. — Ты ведешь себя как маленький мальчик. Твоя вселенная хороша, однако она далеко не совершенна. Её разум ещё не созрел. Но тебе недозревшим быть непозволительно. Понятным языком я выражаюсь?

— Понятным, видхар. Но все же…

— Брось всякий раз говорить: «Да, видхар. Ты прав, видхар»… С чего ты взялся уверять меня, что я твой видхар? Мне-то лучше знать, кто я есть. Говори просто: да, нет. Ты и так отнимаешь много времени.

Он почти расправился с омлетом и начал крошить в сковородку оставшийся хлеб. Балмар, скорчившись на табурете, проговорил:

— Прости, Харт…

Старик наколол на вилку ломтик хлеба, обмакнул в масло и отправил в рот.

— Замени его собой, — сказал он. — Стряхни мягкотелость — и вперед!

Балмар проглотил слюну, пожал плечами.

— Нет, невозможно, Харт. Даже если предположить, что я каким-то образом мог бы заменить Криброка, и все было бы в моих руках, я бы этого не сделал. Каждый должен находиться, так сказать, на своем месте. Я — Балмар, и являюсь таковым вот уже триста сорок лет. Кто-то должен координировать действия кашатера. Кто-то должен всем управлять. — Он чинно откашлялся. — Исходя из этого, обращаюсь к тебе, Иное Подобие. Согласно договору каждые 33 миллиона секунд ты обязан оказывать службе охраны Хомофара одноразовую помощь. Срок наступил… Сейчас мы стоим перед выбором: попросить у тебя полную информацию о происходящем или помочь вернуть товарища. Посовещавшись, мы пришли к выводу: будь у нас информация, но не имей мы в своих рядах Криброка — служба остается бессильной. Но, получив назад Криброка, мы обретаем одновременно и информацию, и хоть какие-то шансы. Ведь Криброк наверняка уже успел что-то узнать.

Сковородка, отполированная кусочком хлеба, заблестела. Харт отодвинул её в сторону, звучно икнул и перевел взгляд на печку. Там закипал чайник.

— Чаю не надумал выпить? Байховый…

— Нет. Спасибо.

Отказ прозвучал слишком резко, и Балмар смягчил это коротким вздохом.

Старик поставил на стол локоть, подпер рукой косматую щеку.

— С полки для игрушек в игровой комнате детского сада пропадают предметы, — проговорил он. — Вот уже нет старого синего мячика и двух сломанных кукол. Надо бы заменить их, да нечем. Поэтому старшие дети нашли разумным провести расследование. Возможно, найдется тот, кто все украл. Ведь так важно узнать, кто он. Иначе, чего доброго, вор возьмет да и утащит нас самих, а мы этого не заметим!

Темные брови Балмара сомкнулись.

— Гм… Я не понимаю тебя, Харт, — сказал он.

Зашипела вода. Старик вяло протянул руку, и чайник, оторвавшись от плиты, поплыл по воздуху, как маленькая пузатая каравелла. Балмар криво усмехнулся: он видал фокусы и покруче.

Чайник подлетел к столу, замедлил ход и осторожно приземлился.

— Как мы поступим, — продолжал Харт, — если нам повезет, и мы поймаем вора? Поставим ли его в угол? Или промоем мозги и вынудим расплакаться?..

Он лукаво подмигнул.

— Вероятно, об этом мы ещё не думали, верно?

— Ты говоришь загадками, Иное Подобие, — заметил Балмар. — Нам требуется помощь, а ты пытаешься заставить меня ощутить собственное ничтожество. Но только ведь я пришел к тебе по причине крайней нужды. Если бы я знал и умел столько, сколько знаешь и умеешь ты, то никакая сила не заставила бы меня переться в этот лес…

Старик налил кипятку, добавил сахар, перемешал.

— Когда исчезнут все игрушки, будет беда, — сказал он.

— Но почему ты уподобляешь вселенную детскому саду?! — выкрикнул Балмар. — Сгинут миры, населенные живыми существами. Все покроет вечная чернота. И это вовсе не игрушки, как ты изволишь выражаться, старик!

Харт несколько раз шумно отпил. Повернулся к Балмару. Глаза его посоловели.

— Помнишь, в предыдущую встречу я просил тебя пожить месяц среди бушменов. Но ты, как я вижу, меня не послушал.

— Что? Какие ещё бушмены?..

— Маленькие, черные человечки. Они водятся в знойной пустыне.

— Да… — неожиданно Балмар стушевался. — Только дело было давно… ещё в прошлом году, когда мы с Дырявым приглашали тебя принять участие в экзамене. Ты ведь тогда… В общем, я думал, ты шутишь.

— Чудно. Ты зовешь меня учителем, а словам моим не придаешь значения.

— Мне жаль, Харт, что так вышло, но я обещаю… И даже не спрашиваю, какой мне прок от этих бушменов… Клянусь, что если ты поможешь нам вернуть Криброка, я тотчас отправлюсь в пустыню.

— Увы, Балмар, слишком поздно. Игрушки начали пропадать.

Харт щелкнул пальцами, и жестяная кружка с чаем растворилась в воздухе.

Глаза Балмара странно заблестели.

— Нам нужны силы, — со вздохом отчаяния проговорил он. — Мы знаем, что если не вернем Дырявого, то не сможем выполнить ту миссию, которую на нас возложило человечество. Криброк… Вся служба безопасности работала на него одного. Без Криброка обезвредить разрушителя невозможно.

— О каком это ты разрушителе болтаешь? — Харт поднял брови.

— Я говорю о чудовище, пожирающем туманности! Только кашатер Криброк может проникнуть в его логово.

— О, это ужасное чудовище… — Харт покачал головой. — И впрямь, безнадежная ситуация… И если бы не ваша служба… Ведь её задача — сохранять мир в первозданном виде… Но в самый нужный момент вы теряете своего героя… Теперь его надо найти. Непременно надо. Иначе, какая вы служба охраны, если вам нечего противопоставить происходящему? Вот вам мой совет: увольтесь.

На бледном лице Балмара отчетливо проявились розовые пятна.

— Ты играешь со мной, Иное Подобие?

Видхар улыбнулся, но в его глазах сверкнул лед.

— Нет, Балмар, я в ваши игры не играю. Они мне нисколько не интересны. Харт вовсе не приставлен присматривать за детьми. Харт — просто случайный прохожий в этом маленьком мирке, называемом Вселенной. Да, какие-то бледные тени со мной заключили контракт. Это все равно, как если бы человека, шедшего мимо детской площадки для игр, попросили подержать другой конец скакалки. Впрочем… если бы ты предложил мне хоть что-нибудь интересное…

Балмар снял шляпу с колена и, согнув руку в локте, надел на кулак.

— Нам нужен Криброк.

— Ты уже говорил.

— Вримы могут оказаться сильнее его…

— Да-да. Но, видимо, слабее того, кто ворует игрушки.

— События могли сложиться так, что он лишился своих сил.

— Грош — цена таким силам.

— Среди чистых васт он — полукровка.

— Коль на то пошло, мы все тут полукровки. Кроме тех двух твоих друзей. Ну и что? Это тело, — он поднял кверху руку, и она тут же заиграла всеми цветами радуги, а затем вспыхнула, как раскаленная вольфрамовая нить, так, что Балмар зажмурился, — это тело и душа, живущая в нем, кое-что новое в истории Всего. И разве вы не можете навеки разорвать связь со своим корнем и кочевать себе дальше?

— Харт! — Балмар злобно смотрел на этого самовлюбленного, равнодушного бога. — Ты будешь жарить свою яичницу даже когда весь мир развалиться на части. Не будет ни времени, ни пространства, ни персоназ, а твоя изба по-прежнему будет стоять между двух старых сосен.

— Теперь уж вряд ли… — Харт мрачно опустил руку. — Ты наследил так, что мне придется нанять сотню полотеров — и едва ли они справятся. А этот луг за лесом… Что там теперь? Когда ты полз сюда, разве не перерыл ты его своим жалким влачащимся телом?.. А ручей среди луга… Что теперь с ним? Каждый раз, когда вы меня ищете, перекапывая почву, вы добавляете к нему все новые и новые канавы. ещё несколько лет, и луг превратится в болото. Довольно. Ты завалил свою службу, хомун. Я разрываю контракт. И… хватит чесать языком.

Вдруг Балмар обнаружил себя стоящим перед открытой дверью. Впереди темнел лес. Балмар хотел повернуться назад, но не смог. Что-то его надежно держало за плечи. Тогда он переступил через порог. Дверь за ним тотчас закрылась. Он спустился по скрипучим ступеням, натянул шляпу и замер. Глубокий безобразный ров-червоточина полз вдоль тропы. Он мог обозначать только одно — след, оставленный по дороге сюда.

Балмар пошел по самой его кромке, не сводя глаз с неровного дна. Лишь отдалившись на полсотни шагов, он обернулся. Сосны по-прежнему стояли на краю опушки, но никакой деревянной избы между ними не было.

Глава 13

Должно быть, просто ирония обстоятельств. То, что представляло собой отрывок из забытого сна, и в чем рассудок не стремился искать ни символа, ни подсказки, — вдруг материализовалось.

Стена? Может, он уже бывал здесь раньше, а может, и нет. Вадим стоял как наклонная опора, вонзившись руками в глухую кирпичную кладку. Это место казалось безопасным, и он решил переждать: авось в голове немного прояснится. Он чувствовал себя жутко изможденным. Ноги налились и стали, как тяжелые баллоны. Камо грядеши? Сколько времени он не спал, не ел? Ночей, проведенных вне дома, было три… а может, четыре. Одну из них он просидел в зале ожидания железнодорожного вокзала, и эта ночь — его самое отчетливое воспоминание. Другую провел в обществе бомжей-шатунов, имя одного из которых было Шабрус. А дни? Что было — кто знает? Все погружено в туман.

…Какая же она теплая. Похоже, стена сама его притянула. Почувствовала, когда он блуждал по соседним улочкам, и отправила зов. И он, полуослепший, изможденный, добрался до нее на ощупь.

В течение этих последних дней, которым потерялся счет, такие стоянки, приюты, ночлежки отыскивались сами собой неоднократно.

Вадим обшарил стену: покрытие оказалась двухцветным (опять это черно-белое граффити!). Он не успел удивиться тому, что осязает цвета , и погрузился в полудрему.

Прошло, наверное, минут пятнадцать. Глаза открылись сами собой. Пальцы машинально погладили шелушащуюся поверхность. Длинные сплетающиеся цепочки полимера. Вадим поводил мутными глазами. Вокруг все черно-белое. Он перевел взгляд на себя. Черный костюм (изрядно помятый), белая рубаха (несвежая), темные туфли.

Мимикрия.

Вадим уткнулся в стену лбом и замер. Попросту оцепенел. Так его никто не заметит. Он вообразил, что сливается с граффити, словно богомол с травинкой. Солнце нагрело затылок и пекло сквозь пиджак, но он и не думал менять положения.

Мало-помалу на него нашел дурман. Он почувствовал себя умирающей мухой.

— Предъявите ваш ид.

Несколько секунд Расин не двигался. Затем с трудом оторвал голову от стены и медленно обернулся.

— Ваш ид, пожалуйста.

Лицо контролера-гермафродита наполняла странная радость.

То, что человек этот контролер или что-то в этом роде, Вадим понял по ярко-красному комбинезону и большой букве «К» на груди.

— Вы слышали, о чем я вас просил?

Первое, что пришло в голову, было: бежать! Мозг уже приготовился послать сигнал предплечьям, те должны были мгновенно оттолкнуться; там, слева, шагах в сорока отсюда, кажется, должен быть поворот; сильный толчок правой ногой — и далее по инерции тело устремится вперед; в несколько тяжелых прыжков он достигнет угла; затем метнется в переулок, в следующий, оставляя этого жутко-улыбающегося контролера позади; он скроется среди домов и будет плутать до тех пор, пока не найдет уютное местечко, где снова сможет затаиться.

Но что-то подсказывало, что, как бы быстро он ни пытался преодолеть это ничтожное расстояние до поворота, в этот краткий промежуток времени с ним может произойти непредвиденное.

Стой, велел он себе. И в ту же секунду вспомнил свое имя и то, что при жизни был врачом.

— Покажите ваш ид и справку о прохождении мытарств, — мажорно проговорил красный контролер.

Человеческий голос звучит в диапазоне от восьмидесяти до трехсот герц. Во время пения частота его может возрастать или снижаться. У некоторых знаменитых певиц она дотягивает до двух с лишком тысяч колебаний в секунду, что соответствует нотам четвертой октавы. Наиболее низкий голос — бас. Его нижний предел — тридцать шесть колебаний.

Голос контролера не принадлежит ни мужчине, ни женщине. Ни прославленная Има Сумак, ни безызвестный Прит не были способны говорить или петь в таком диапазоне.

Это мелодичный шум, вовсе не синтетический, а самый естественный, в котором странным образом переплетаются низкие и высокие частоты, — дуэт Фаринелли-кастрата и Мефистофеля.

— Предъявите документы, пожалуйста.

(Предъявите! — гром землетрясения — документы! — божественные рулады — пожалуйста! — шелест падающей листвы).

Ломая голову над тем, как было бы правильнее назвать этот голос — бас или колоратурное сопрано — Вадим сунул руку в карман, начал рыться.

Последний раз контролер ловил его лет пятнадцать назад в электричке, где-то в районе Коцюбинского. Он возвращался из Ирпени со свадьбы одногруппника, и ему приходилось выходить на каждой станции и перебегать из вагона в вагон, но это не помогло: зловредный дед его все равно сцапал. Пришлось выложить всю мелочь из карманов, чтобы как-то отделаться от дотошного старика. Соседи-пассажиры притворялись, что таращатся в окно, но все равно было досадно и неуютно.

Этот контролер нисколько не похож на того деда, однако чувство пойманности оказалось таким же.

Фигура контролера была фигурой девушки-подростка-тяжелоотлета с несформировавшейся грудью, но невероятно развитой мускулатурой. Узкое лицо с тонкими скулами и носом, заостренным подбородком и младенческой кожей никак не сочеталось с атлетическим телосложением, а, тем более, фантастическим голосом, в котором, кроме верхних скрипичных «соль» и «ля», проскакивали тяжелые, сотрясающие нутро басы.

Уродством своим гермафродит напомнил Гаерского.

Вадим силился, но не мог отвести взгляд. Глазища контролера были прозрачны, как сырой яичный белок, и в них свободно плавали крохотные искорки.

— Ваши документы, пожалуйста…

Ангельские зеницы смотрели в упор. Они были похожи на дождь, сквозь который летят золотые кометы. Теперь Расин знал наверняка, что не сможет никуда убежать.

На какой-то миг его охватило смятение. Захотелось встать на колени и перекреститься.

И кто не был записан в книге жизни, тот…

И вдруг его пальцы нащупали в кармане что-то шелестящее.

Бумажные купюры? Билеты в кино? Фантики от конфет? Или тот самый «ид», который требует предъявить контролер?

Черный костюм не принадлежал Расину. Этот костюм не из тех, в которых ходят на концерты или в театр. В такие костюмы одевают мертвых.

Правда, ночи, проведенные на улице, несколько обжили костюм, добавив пятен, измяв рукава и вытянув колени. Но все равно это наряд покойника, и в первый же момент, когда Вадим обнаружил на себе этот погребальный костюм, откуда-то из глубины сознания выплыло зловещее слово саван .

Как на нем оказался костюм? И черт его знает, что там может лежать в кармане брюк. Он вытащил бумажки и поднес их к глазам.

На одной из них было написано: ИД.

А чуть ниже: индульгенция Д.

Он отделил эту бумажку от остальных и протянул красному контролеру.

Тот блеснул улыбкой, взял бумажку, кивнул:

— Спасибо.

Вадим изучил оставшиеся два листика. На верхней напечатано зеленым «СПРАВКА. Выдана Расину Вадиму Борисовичу в том, что он прошел мытарства и направлен на шестой уровень для пребывания на последнем в течение 6 (шести) дней. Дата 17.08.2008. Печать». Внизу — круглый штамп.

Он пожал плечами и передал справку контролеру.

На другой бумажке, которая была плотнее двух предыдущих, латинскими буквами значилось «PROPUSK», ниже стояла цифра 23891104546201.

— Откуда вы?

И вновь кометы хлынули золотым дождем из глаз контролера.

— Что? — беззвучно спросил Вадим.

— Я спрашиваю, где вы жили до того, как умерли?

Умер?!

Чушь! Смерти не было. Он помнил палату психдиспансера, в которой провел много долгих дней и ночей. Смутно помнил и встречу с Пиликиным; куда-то они собирались идти вместе. Лишь последние дни протекли в странном полусонном состоянии, когда он бродил на ощупь по изменившемуся Киеву — тому самому, что существовал в подсознании киевлян. Он постигал вещи, которым нельзя было учиться, прорывался сквозь пространство, находиться в котором не имел права.

Чего же от него хочет контролер-гермафродит? Чтобы он назвал ему улицу, где жил прежде? А может, район? Или город?

Что-то подсказывало, что, если красный контролер будет думать, что он, Вадим, умер и находится здесь по каким-нибудь фатально-летальным причинам, все будет не так плохо.

Он мало что помнил, слова всплыли сами.

— Киев… Улица Кибальчича.

— Ага. Это на Воскресенке?

— Кажется.

— Ясненько, — контролер почесал затылок и стал в точности, как мент. — Вы, уважаемый, померли в больнице или на автодороге?

— Э-э… Я точно не помню. Может, дома?

Продолжая улыбаться, гермафродит вернул бумажки обратно и сказал:

— Дома так дома. В таком случае надо поспешить. Напоминаю: ворота открываются в том месте, где наступила физическая смерть. — Он указал рукой направление. — Отсюда попадете на улицу Киото, затем держитесь по правой стороне, но не идите на Маршала Жукова, там ремонт дороги, а шагайте на Милютенка, хотя лучше сразу пройти дальше, на Братиславскую…

Полузабытые названия всплывали перед Вадимом неясным маревом.

— Выйдете на Братиславскую, — продолжал гермафродит, — и потом прямо-прямо, пока не доберетесь до Сулеймана Стальского. Отряхнитесь. Рукав вон вымазался. Родичи сорок дней дома отмечали?

— Кажется…

— Прекрасно. Тогда ничто не сможет сбить вас с пути. С Сулеймана Стальского свернете на Курнатовского, ну а там и Кибальчича.

Расин спрятал документы в карман.

— Или можно сразу по Курнатовского, — добавил контролер.

— Что?

— Через улицу Курнатовского, говорю. Там спросите. Ну идите же, не теряйте времени.

Курнатовский? В глубинах памяти пробудился отголосок смутного узнавания.

Что может значить это имя?

В воображении всплыло лицо Пиликина.

«Отведу-ка тебя к одному отправнику…»

И ещё две то ли колонны, то ли пирамиды, а рядом Иван, он улыбается и говорит: «Мы с ним были напарниками».

С кем это — с ним?

Вадим на всякий случай кивнул и двинулся в указанном направлении.

— Советую поспешить! — многоголосо прошумел гермафродит. — Ворота открываются в шесть.

Глава 14

Иногда неведомое нечто было как слабый зов, а временами оно становилось попутным ветром, который в свою очередь то слегка подувал в спину, то превращался в ураган. Сейчас он вполне уверенно дул в южном направлении.

Улица была знакомой и незнакомой одновременно. Дорожные знаки отсутствовали. Стены, фасады, цоколи, эркеры, пилястры, витрины, вывески — все казалось каким-то плоским, двухмерным, все было декорацией, явной подделкой. Зачем это нужно? — думал Вадим, испытывая странное разочарование.

Среди безликой толпы Спящих то и дело попадались пожилые мужчины и женщины в таких же черных костюмах, как у него. Всякий раз при этом проходил обмен понимающими взглядами, но не более. Мертвые здесь чувствовали друг друга (его тоже принимали за мертвого!), хоть и не смели разговаривать, словно ощущая над собой надзор. В их лицах было больше одухотворенности, волнения, любопытства, страха, чем в лицах человекотеней, населяющих Город Подсознания. Впрочем, несколько раз встречались и по-настоящему живые лица. Эти горожане не походили ни на умерших, ни на человекотеней. Возможно, они были в этом мире не новички.

Странно. Почему то самое Нечто, что целенаправленно перемещало его сознание с уровня на уровень, позаботилось о нем и дало ему способность быть малозаметным в толпе, обеспечив соответствующими справками и траурным маскарадом, а некоторые здешние люди, отличные от общей массы, ведут себя вполне свободно и даже не пытаются укрыться? Как они спасаются от контролеров-надзирателей?

Те бродяги, которые составили ему компанию на одну ночь, тоже были явно не мертвецами и тем паче не спящими. Теперь он вспомнил их явственнее.

Шабрус среди них явно был лидером. Его небольшая круглая голова вертелась, как колесо рулетки. Он то и дело раздавал подзатыльники компаньонам, словно те были его непослушные чада.

Вадим припомнил ещё одного человека. Его фамилия была Карликов.

Карликов был высоким рыжеволосым малым. Он единственный среди всех помнил свое земное прошлое и знал свою настоящую фамилию.

Этот Карликов сказал тогда Расину одну очень важную вещь. Все его дурнопахнущие компаньоны, и он в том числе, — бывшие проводники. «Кто?» — спрашивал Вадим, не понимая. «Ты не можешь этого не знать, — отвечал Карликов и хлопал его по плечу. — Ты, небось, один из тех, кто идет по пути, и должен вспомнить, для чего сюда пришел и куда собираешься топать дальше».

Потом Шабрус отослал Карликова за выпивкой и в двух словах поведал Расину его историю. Оказывается, Карликов занимался переводом людей с первого уровня (то есть, с земли) на второй — как, возможно, и остальные ребята. При жизни Карликов не смог вынести возложенной на него ответственности и оттого спекулировал своими способностями. С каждого идущего он требовал налог — по тысяче зеленых, а это немало. Разжился, изменил образ жизни, а когда подошел срок убирать тяготу (это штуковина такая, через которую проводят людей), был на Мальдивах. Там и началось помрачение. Карликов успел долететь до Киева, но в Борисполе его адская воронка таки засосала. Услышав эту историю (в очередной раз), маленький бомж по прозвищу Зябагар расплакался, а его сосед-голодранец, которого, кажется, звали Война, стал его сурово утешать.

Вадим не искал на стенах домов таблички с указанием улиц. Он двигался по наитию.

Похоже, впереди начинался Броварский проспект, он был полон народу, и Расин свернул правее. Впереди домов было меньше. Вадим миновал недостроенное здание и долгое время шел по асфальту, почти не встречая прохожих.

Умственное оцепенение понемногу начинало проходить, а с ним и мышечная слабость, которая преследовала его последние дни.

Расин миновал «недострои», народу прибавилось. Некоторые Спящие стали за ним увязываться, и Вадим, вспомнив предостережения Галаха, прибавил ходу.

На широком перекрестке возле торгового центра с вывеской «Традор» (кажется, несколько лет назад здесь и впрямь была такая надпись) собралась толпа человекотеней. На невысоком подиуме стоял один из тех горожан, которые были ни мертвыми, ни спящими (Вадим про себя назвал их нелегалами). Он был молод, и на лице его читалось утомленное раздражение.

— Кока-кола! Макдоналдс! Сергей Рыжиков! Масло Ойл-Траст! — охрипшим от повторений голосом выкрикивал нелегал, и толпа вторила ему с угрюмой радостью.

— Ещё раз! Кока-кола, Макдоналдс, Ойл-Траст, Рыжиков. Еще… Кола! Доналдс! Рыжиков! Траст! Тьфу ты, черт бы вас побрал! Ну-ка?! Говорите! Че пьем?!

— Кока-коооолу!.. — бесстрастно и нестройно шумела толпа.

— О'кей, ребятки… Где жрем?

— В Маааакдоооонааалдсееее!..

— Ол райт, граждане-товарищи! Вэри гуд! Умники и умницы! А теперь ещё раз хором: ну-ка, кола — Доналдс — кола!

— Кола! Доналдс! Кола! — подхватила буря стонущих голосов, и у Расина на коже выпрямились волоски.

— А теперь все вместе! Сотню раз подряд мы скажем — втрое вырастут продажи! — выкрикнул нелегал.

Толпа с покорным воодушевлением повторила и эту ахинею.

— Вэри гуд! — заорал нелегал. — Помните это каждую минуту вашей сраной жизни! Помните до самой своей убогой смерти!

Вдруг он резко развернулся от одной половины толпы к другой и вопросил, приставив к уху ладонь:

— Ну, а кто же ваш отец родной, братцы? А?! Кого вы поддерживаете, хрен бы вас побрал?

Толпа вобрала в себя побольше воздуха и заунывно проскандировала:

— Рыыыы-жи-ко-вааа!..

— Ко-о-вааааа!.. — ответило эхо.

Вадиму захотелось поближе рассмотреть нелегала. Растолкав толпу, он приблизился к трибуне.

— Никому не расходиться, кретины! — хрипло продолжал нелегал. — Ну-ка, ещё раз повторим усвоенный урок… Кола — Макдоналдс — Рыжиков — Ойл-Траст!

Нелегал поднял руки и приготовился дирижировать. В эту минуту он заметил Расина.

— Вау! Жмурик! — парень скрестил руки на груди и криво ухмыльнулся. — Ты-то какого хрена сюда притащился?

Он сказал это без злобы, но Вадима такое обращение смутило, он стал оглядываться.

Толпа затихла. Хотя никто из присутствовавших на Расина даже не глянул, все как-то странно занервничали.

— Не крути башкой, чувак, я с тобой говорю, — продолжал парень. — Что, жмурик, в человеческие сообщества потянуло? Захотел узнать, как все на самом деле происходит? Я тебе сейчас объясню: это в тебе старая программа работает. Любопытство называется. Только ты давай, вали на хрен отседава! Тебя эта фигня, что я своим баранам в их тупые бошки вдалбливаю, никаким боком уже не должна касаться! Ты теперь неплатежеспособный!.. — Он отчаянно захохотал. — Понимаешь мою речь, жмурик?.. Иди-иди! От тебя мертвечиной разит, а бараны мои это чуют! Вали, сказал! Справку в зубы — и шагом марш! Понял? Бегом, говорю, а не то красного щас кликну, он из тебя кишки выпустит! Ну!..

Вадим поспешил ретироваться, опасаясь, что толпа примет меры. Но страх оказался напрасным: толпа оставалась по-прежнему сонной.

— Продолжим! Че остолбенели? — кричал за спиной нелегал.

— Кола!.. Рыжиков!.. Ойл-Траст!.. — отозвалась толпа.

Расин выбрался и пошагал дальше. Несколько спящих тоже поначалу побрели за ним. Пришлось на них прикрикнуть, чтобы они отстали.

— Тьфу ты! — прошептал Вадим. — Кто же знал? Покруче двадцать пятого кадра!

Спустя сотню метров Вадим наткнулся ещё на одного проповедника. Этот был старше, солиднее и выкрикивал единственное слово — название одной из марок автомобилей. Толпа вторила ему многоголосо и тоскливо, как зимний прибой.

Ноги шагали на удивление легко. С тех пор, как в голове стало проясняться, усталость почти прошла, хотя тело не получало ни отдыха, ни пищи. Осознание правильности направления придавало сил. Контролер говорил, что надо спешить и что в шесть часов должны открыться ворота. Сколько Вадим ни справлялся у прохожих, который час, он ни разу не получил ответа. В лучшем случае пожимали плечами. Один интеллигентного вида мертвец сказал: «Полагаю, малдой-члавек, надо поспешить».

Порой ему хотелось бежать вприпрыжку. Медленно ползущая безгласная толпа преграждала дорогу, но Расин не сбавлял ход. Он ловко изворачивался, ныряя в щели, огибая чьи-то выступающие бедра и плечи. В конце концов, он побежал вприпрыжку, словно мальчуган. Ему стало весело, он начал размахивать руками — все шире амплитуда, все дальше прыжки, он замечает просвет, бросается в него, на миг тормозит, толкается, меняет направление, впереди несколько шагов свободного пространства, он преодолевает их одним прыжком, он почти летит. Вдруг — приземистая старушка (не мертвая — спящая). Он реагирует мгновенно, делает толчок левой ногой и… перепрыгивает ее.

Он подпрыгнул так высоко, что увидел всю улицу — широкую реку, заполненную людьми. Прыжок был плавным, как во сне. Зависни, сказал он себе и завис в воздухе.

Никто не поднял головы, не остановился. Старушка прошла под ним, а за ней прошагали ещё несколько человек, и они так и шли, не останавливаясь, не поднимая удивленных взглядов на человека, висящего в воздухе. Спящие не могли видеть того, что произошло.

И тогда он двинулся дальше, по воздуху, над беззвучной толпой.

Летелось легко и естественно. Не надо было задумываться о механизме и причинах полета. Мозг отдавал сигналы телу, и оно двигалось. Вот и все.

Это было восхитительно! В груди вспыхнула радость, стала нарастать. Черт возьми, стоило сойти с ума ради этого! Расин не выдержал и заорал на всю улицу. На бешеной скорости он описал синусоиду из нескольких десятков волн и замер в позе распятого Христа. Он чуть не выплеснулся из самого себя — это был неописуемый кайф!

Вадим посмотрел вверх, в серое небо, и взмыл к фронтонам и крышам домов, а затем поднялся ещё выше. И увидел Киев.

За близлежащими плоскостями крыш находились провалы, за которыми вставали новые ряды домов, микрорайонов, жилмассивов, разделенных улицами, проспектами и парками. Окна в домах были темны и безжизненны, а по всем видимым улицам двигались мрачные потоки. И не было видно Днепра, на его месте раскинулась низина.

А справа, за лесом начиналась пустота — зловещая пепельная пустота, в которой тонул взгляд.

Закружилась голова. Вадим плавно спланировал на одну из крыш, на самый край. Присев, он оперся на колено, посмотрел вниз.

Куда идут? Кто создал человечество таким? В этом бессмысленном движении не угадывались черты общества или нации, или признаки индивидуальной души. Не было в нем даже животной естественности.

Поток двигался так, как стекает лава вулкана, — он был безжизнен. И Вадим, сидя на крыше, не находил ни одной разумной мысли, чтобы объяснить все это. Ему не оставалось ничего другого, кроме как созерцать.

В какой-то миг он почувствовал себя каменной химерой, и от этого ощущения мороз прошел по коже.

Чтобы страх не поглотил его, он спрыгнул с крыши, мягко приземлился на тротуар и пошагал среди прохожих в направлении того места, где предположительно находился его дом…

Расин шел быстро, не останавливаясь и не разглядывая больше нелегалов-проповедников.

Он прошел не меньше километра и добрался почти до Братиславской, прежде чем что-то заставило его вздрогнуть.

(Прочь отсюда, ибо следующий шаг не будет быстрее.)

Он повернулся и посмотрел.

Прижав хрупкую фигуру мощной рукой к шершавой штукатурке, красный контролер, точь-в-точь такой же, как тот, что с ним недавно толковал, дубасил рыжую девушку. Он бил её в живот, в грудь, по лицу, отчего вид у нее был как у куклы, из которой собрались вытрясти говорящее устройство.

— Незнание… законов… природы… не освобождает от ответственности! — приговаривал контролер своим дивным бас-сопрано, нанося тяжкие удары. — Не!.. Освобождает!.. От!.. Ответственности!!!

Контролер широко улыбался.

Прочь отсюда!

Сейчас, когда он так близок к пониманию своей цели, ввязаться в историю для него грозит не просто потерей времени. Не останавливайся, говорил Галах.

Вадим делает шаг, усиливая скорость. Только… Следующий шаг вряд ли будет быстрее.

До того места, где улица становится шире, не больше семидесяти метров. Раньше здесь было шоссе, а теперь просто какой-то поворот.

Если он сильно оттолкнется ногами от асфальта, то окажется там через секунду-другую.

— Пребывание без документов запрещено.

Прочь отсюда.

Он посылает импульс. Следующий шаг становится чуть быстрее.

Но чем быстрее шаг, тем медленнее течение времени.

Краем глаза он замечает…

Рука гермафродита взмывает вверх, с ней вместе летят по воздуху несколько капелек крови, сперва рука обгоняет их, но, когда локтевой изгиб превращается в развернутый угол, кулак плавно прекращает движение, и капельки, свободно двигаясь дальше, опережают его; нога Вадима делает толчок, и уже на лету приходит понимание: вот почему на контролерах красные комбинезоны — чтобы кровь их не слишком марала; на полпути к разбитому лицу девушки кулак контролера меняет траекторию, все это похоже на удачный выход из пике, на бешеной скорости Вадим совершает поворот, и его выбрасывает высоко вверх, но за секунду до этого руки успевают намертво вцепиться в мускулистое предплечье красного контролера.

Расин не почувствовал груза, который вместе с ним взмыл в воздух.

Он разжал пальцы и в одночасье остановился, а контролер, переворачиваясь на лету, понесся дальше.

Интересно, умеет ли он летать? — отстраненно подумал Вадим.

Почти касаясь стены, он скользнул вдоль водосточной трубы и замер между седьмым и шестым этажами.

Контролер достиг наивысшей точки и, не переставая вращаться, стал падать. Равнодушная толпа и не подумала уступить место для приземления, и туша гермафродита погребла под собой человек пять или шесть горожан.

Что случилось с этими людьми там, на поверхности? — подумал Расин, прежде чем услышал звук сирены.

То там, то здесь стали появляться красные комбинезоны контролеров.

Контролеры, как крысы, ринулись изо всех щелей. Один, распахнув железные ворота, выбежал из арки между двумя домами, двое других показались из-за поворота, ещё один выглянул из темноты окна дома напротив.

— Предъявите ваш ид… — послышался откуда-то сзади божественный голос, от которого в жилах застыла кровь.

Вадим не обернулся.

— Пошел ты… — пробормотал он и бросился вниз.

Чудом он успел заметить свитер удаляющейся девушки. ещё мгновение, и она бы затерялась в толпе.

Девушка была резва. Расин спрыгнул в двух шагах от нее, схватил за локоть, развернул к себе. Отняв руки от залитого кровью лица, девушка с криком вырвалась, но он перехватил, на этот раз крепче.

— Пусти!.. — завопила она. — Я не пойду с тобой!

Этот голос Вадим уже слышал. Он привлек девушку к себе.

Это была она — та девушка из психдиспансера. Рыжая.

Теперь она была похожа на провинциальную студентку — свитер, потертые джинсы.

— Я не враг! — Вадим стиснул её ещё сильнее. — И не мертвец, как некоторые тут…

Ранка на брови пульсировала, но, похоже, не представляла опасности. Маленький шовчик — и через семь дней дефекта не будет.

Он сделал шаг навстречу и крепко обхватил девушку руками.

— Пусти! — опять крикнула она и задохнулась.

Земля провалилась под ногами. Ветер ударил обоим в лицо, засвистел в ушах.

Через мгновение они мчались над Городом Подсознания. Навстречу огненно-серому солнцу.

Глава 15

Безусловно, контролеры могли между собой общаться на расстоянии. Вадим понял это сразу. Он свернул на Братиславскую и понесся над улицей, а впереди, насколько позволяло зрение, наблюдалось сплоченное движение красных.

Некоторые из них держали в руках блестящие конусы, которые вполне могли оказаться огнестрельным оружием. Пришлось изменить высоту полета.

Вадим поднялся над домами и тут же понял: сила, несущая его, способна поднять и большую тяжесть, а вот руки, несмотря на кажущуюся легкость ноши, выдержат от силы минут десять, и тогда ему придется сделать остановку. Потому он решил сразу идти на хитрость. Перевернувшись в полете на спину, он закинул девушку на себя.

Пришлось крепко держать её за локти, так как она упрямо пыталась освободиться.

— Я не враг!.. — опять крикнул он. — Перестаньте вырываться, а не то мы оба грохнемся на землю!..

В таком положении кровотечение усилилось. Кровь капала со лба и кончика носа, и он почувствовал у себя на губах её тепло. Отвернувшись, чтобы сплюнуть, он обнаружил, что успел сбиться с курса и уже значительно отклонился от дороги на север. Скорость была не менее сорока метров в секунду, и уже через минуту он потерял бы ориентир. Впереди начиналась полоса лесонасаждений, над этой территорией нетрудно заплутать. Он выровнял направление и уменьшил скорость полета.

Внезапно девушка перестала биться, лицо её уткнулось Вадиму в шею, отчего в том месте сразу стало липко.

Пусть так. Чутье подсказывало, что бессмысленно лететь к больнице, поскольку, кроме стен и темных оконных проемов, там вряд ли можно что-нибудь найти. Если кровотечение не остановится само по себе, он примет простейшие меры — проведет первичную хирургическую обработку и перевяжет рану обрывком рубахи. Девушку надо как следует умыть. Надо бы раздобыть воду.

Но… здесь все так мертво. Есть ли тут хотя бы вода?

Он вдруг засомневался в наличии последней, прислушался к ощущениям. Ни жажды, ни запахов, ни голода. На улице, несмотря на горячие призывы покупать колу, а пищу принимать только в Макдоналдсе, ничего не продавалось и не покупалось.

Пить ему не хочется. Что все это значит? Когда он пил воду в последний раз?

Воды он не помнил, но зато не забылось то отвратительное пойло, что притащил Карликов. У самогона был вполне реальный запах, и не мешало бы немного достать этой дряни для обеззараживания ранки…

Только требуется ли антисептика? Есть ли в этом мире бактерии, да и вообще болезни?

Одно он знал точно: боль в этом мире есть, иначе за какой надобностью красный контролер стал бы так колошматить несчастную девушку?

Ему захотелось увидеть её лицо.

Кровь густела и становилась, как сироп. Надо долететь до воды. Где-то там, впереди, Северодарницкий канал.

Он запрокинул голову — и вовремя: на пути выросло высотное здание. Вадим опять уменьшил скорость, собираясь его перемахнуть, но, только лишь приблизился к крыше, как неизвестно откуда перед ним выскочил улыбающийся гермафродит. Быстрая могучая рука почти коснулась ног Расина.

— Остано… — но встречный ветер поглотил окончание.

Дорога начала сужаться.

Еще несколько секунд, летя над пустырями, Вадим, как мог, контролировал полет, а потом началось то, что он про себя назвал «воздушные ямы».

Внезапно на них обрушился поток воздуха. Вадим стал терять направление. Ветер перекувырнул его несколько раз, и он чуть было не выпустил свою ношу.

Один за другим последовал ряд тяжелых ударов. Тела стали подпрыгивать так, словно плоский камень метнули по поверхности озера (дети называют это «запускать жабки»).

Высота и скорость полета начали стремительно падать. Через мгновенье верхушки деревьев уже хлестали Вадима по ногам. Неимоверным усилием воли на какое-то время он выровнял направление, но вдруг почувствовал на себе такое сильное воздействие чьей-то власти, что в глазах потемнело, и он едва не потерял сознание.

— Остановись!

Он ощутил себя песчинкой, преодолевающей мощь цунами.

— Остановись! Остановись!..

Невидимые нити пеленали в кокон, уверяя в тщетности сопротивления.

Вадим понял, что кричит он сам. Стиснув зубы, он крепко обнял девушку и постарался придать телу вертикальное положение.

Местность изменилась.

Теперь над самой дорогой возвышались громадные градирни централи. Черт побери, неужели его вынесло за город?!

Ладно… Там, внутри, должна быть вода…

Расин взмыл вверх и пронесся, над линиями электропередач, обогнул их, посмотрел на зияющие пасти градирен, из которых не валил, как обычно, пар. Каменные монстры были мертвы, как все предприятия и жилые дома в Городе Подсознания…

Некоторое время их несло над полотном железной дороги, потом резко вскинуло вверх, опять швырнуло вниз и снова подбросило. Расин успел заметить большую толпу людей возле полуразрушенной церкви. Все были в черном. Потом дорога, старый грузовик, перевернутая синяя машина…

Вдруг их занесло в заросли деревьев, а в следующий миг все вокруг выцвело, стало молочно-белым…

Когда дымка рассеялась, Вадим увидел дом с нарисованной дверью.

Дом был ещё более некачественной подделкой, чем здания на Братиславской. В него нельзя было войти. Аляповатые мазки, нанесенные масляной краской, изображали фрагмент какого-то казенного корпуса: дверь со ступенями, неуклюжий навес, большие окна в решетках. От размалеванной декорации веяло чем-то зловещим, но вместе с тем вполне привычным.

Вадим расслабил объятия. Одна рука скользнула по спине девушки вниз, другая вверх, чтобы подхватить ее, падающую. Но оказалось, девушка и не думала падать. Откинув густые рыжие волосы, она сделала шаг назад, и смело взглянула на Вадима.

Никаких следов рубленной раны и крови на лице не было видно. Напротив, это было идеально правильное лицо юной богини: большие зеленые глаза, брови вразлет, тонкий нос, полные губы и нежная бархатная кожа.

— Если думаешь, что я считаю тебя спасителем, то ты ошибаешься…

— Как тебе это удалось?! — воскликнул Вадим.

— Что?

— Следы от ударов… Они пропали!

Она намрощила нос, словно не желала говорить о подобных пустяках.

— Тебе не хочется их видеть, вот ты и не видишь.

Вадим непроизвольно протянул руку к её лицу, но девушка отпрянула.

— Не цапай! — сказала она. — То, что я впустила тебя в сад, ещё ничего не значит. Между прочим, я и сама прекрасно бы домой добралась.

Он с сомнением посмотрел на декорацию.

— Ты называешь этот картонный ящик домом?

— Нет, конечно. На самом деле я живу в саду.

Вадим оглянулся и тотчас зажмурился, поскольку никак не ожидал увидеть позади себя ослепительную вершину Эвереста: она была всего в нескольких десятках шагов.

— Но это же…

— Гора, — сказала девушка. — Нравится?

Вадим смотрел во все глаза. Он сказал:

— Удивительно… — И тут же услышал журчание.

— Тут есть вода?

— А разве не видишь?

Водопад, буйная природа, яркие цвета, а ещё сердитая и, в то же время, кокетливая девушка, — это так странно контрастировало с тем, что окружало его лишь пару минут назад. Здесь все дышало настоящей земной жизнью!

Так бывает в сновидении: внезапно выбираешься из его мрачных закоулков на какую-нибудь освещенную светом поляну и встречаешь цветок или девушку.

Однако ему предстояло ломать голову над очередной загадкой. Перед ним была пациентка доктора Хвана, аутистка, которую ему пришлось однажды осматривать, о судьбе которой он не задумывался ни разу с того самого дня, когда все началось…

— Где мы? — Вадим покрутил головой. Кажется, где-то за Троещиной? Если исходить из того, что после потери ориентации полет сразу прекратился, то, возможно, так оно и есть. Слишком далеко их не могло занести.

Перед дорогой росли какие-то деревья, он помнил это… Мог ли такой большой сад в них затеряться? Маловероятно. Если бы было так, то за теми причудливыми деревьями пролегала бы железка, а чуть поодаль должны были торчать многоэтажки. Никаких многоэтажек не было.

— Где мы? — повторил он.

Девушка вскинула изогнутую бровь.

— Где ты, — это меня не касается. Каждый всегда там, где ему надо быть. — Она взглядом указала на его черный пиджак, с которого чудесным образом исчезли пятна крови. — Ты и впрямь не мертвый?

Он усмехнулся.

— Разве я на него похож?

Вадим диву давался. Только что они мчались над Братиславской с юга на северо-запад. Потом оказались в районе Пуховской. Значит, прямо за этим картонным домом должны стоять градирни или их мертвые призраки.

Он быстро прошагал до угла стены, на ходу несколько раз стукнув кулаком по картонной поверхности, отчего на ней остались вмятины. За углом начинались заросли высокой травы — не настолько высокой, чтобы убедиться, что до самого горизонта нет никаких построек.

Расину сдавило виски.

Внезапно появилось ощущение, что он не более чем пустотелый мячик, которым до сих пор жонглировало Неведомое Нечто, но вот внезапно чья-то ловкая рука его на лету перехватила.

Что за существо в теле рыжей красотки выкрало его из мира мертвецов и жутких контролеров, поставив на пути хитрую западню? Зачем он здесь, в степи, в центре маленького оазиса с картонным домом?

Он вспомнил неодолимую силу вихря, который изменил его полет и принес в этот сад.

Если эта девушка не что иное, как часть его пути, то какого же черта она изображает к нему такое пренебрежение? Местный этикет?

И еще. Вот новая тема: каждый из нас находится там, где ему хочется. Что она хотела этим сказать?

Вадим заметил, что девушка с любопытством за ним наблюдает.

— Мы там, куда нас приводят желания, — сказала она, будто отвечая на его мысли. — Это значит, что не я тебя сюда заманила.

Телепатка? — подумал он и пытливо уставился на девушку. Вспомнились последние дни в его родном мире: ему тоже удавалось предугадывать мысли людей.

Девушка нахмурилась.

— Ну, чего пялишься? Рыжих не видел?

— Отчего не видел? Видел, — сказал он и тихо добавил: — Может, я и тебя однажды уже видел.

— Чего ты там бормочешь? Откуда ты пришел? — спросила она с подозрением. — С поверхности?

Вадим пожал плечами.

— Не знаю. Может и с поверхности. Все зависит от того, что ты подразумеваешь под этим словом.

— Под этим словом я подразумеваю только поверхность и ничто другое, — сказала она.

— Дело в том, что одни и те же понятия мы можем называть по-разному, — возразил Вадим. — Думаю, наверняка я не совру тебе, если скажу: я точно не отсюда, не из этого мира. Если честно, я даже не знаю здешних правил. Я ведь пришел сюда не по своему желанию и мало, что понимаю. Буду благодарен, если просветишь. Впрочем, кое-чему ты уже научила. Постараюсь запомнить, что не стоит выручать девушек на улицах… И пялиться на них… И удивляться таинственным излечениям… А вот рыжих я видал немало. У меня, например, коллега по работе рыжий. Его Сергеем зовут.

— Врешь!

— Да нет… Отчего же?

Девушка смотрела все ещё недоверчиво.

— Я потеряла много сил, иначе ни за что бы улыбастик меня не сцапал! — сказала она.

— Когда мы удирали, их там были сотни. Один, на крыше, тоже чуть меня не схватил.

— Да ладно, можешь чего угодно рассказывать, все равно не помню… Вырубилась.

— Да нет, ты держалась неплохо.

— Че, серьезно? — Глаза её заблестели.

— А то. Сумела ведь как-то нас закинуть сюда, иначе эти мордовороты бы нас наверняка поймали. — Расин улыбнулся.

— Ты не врубился разве? Мое тело запрограммировано на самоспасение. После нескольких секунд отключки оно само по себе домой возвращается.

— Ясно. Должно быть, ты часто бываешь в отключке.

— Не так-то и часто, — она наморщила нос. — Иногда целыми неделями сижу дома, ухаживаю за садом. Хотя, конечно, время от времени тянет к приключениям.

— Как тебя зовут? — Он вспомнил, что даже не прочитал имя рыжей пациенки на титульном листе истории.

Девушка на миг задумалась, словно позабыла имя, и вдруг пропела:

— Зови меня Доэ.

Существо всецело принадлежало странному миру, даже имя было незнакомым. Но как же сильно это существо походило на обычную киевскую девушку.

— Прекрасно, Доэ. А я Вадим. Почему ты такая колкая? Если опасаешься меня, то это напрасно. Не собираюсь я делать тебе ничего плохого. Скажешь, чтобы ушел, — уйду. Только для начала объясни мне, как это сделать. Может ты и считаешь глупостью, что я тебе помог избавиться от того… красного контролера, но уверяю тебя: я сделал это в порыве, не думая. И, если бы знал, что тебе от это будет досадно, то даже и пальцем не пошевелил бы. Можешь не сомневаться.

Она смотрела на него во все глаза, некоторое время сдерживая смех, и вдруг захихикала. Смех так неожиданно разнесся над садом, что с деревьев сорвалось несколько голубей, и Вадим стал вспоминать, видел ли он птиц, когда шел по городу. Кажется, нет.

— Ты с луны свалился? — спросила Доэ, вытирая слезы.

— Это почему еще? — Вадим любовался девушкой и в то же время находил причину сердиться.

— Ты не мертвый, хоть и в форме для покойников, не спящий, хоть и бродил среди толпы, и ты не крикун, хоть мозги у тебя и на месте. К тому же летаешь, как птица. И, несмотря на все эти преимущества перед остальными, ты совершаешь поступки, лишенные всякого смысла.

— По-твоему, заступиться за слабого, если его обижает более сильный, совершенно бессмысленно? — обиделся Вадим. — Ну, знаешь ли! Впервые в жизни поддался благородному порыву, и на тебе…

— Слабый… сильный… Откуда ты мог знать, кто из нас сильнее, а кто слабее? Чтобы это выяснить, надо было дождаться окончания поединка.

— Какого поединка? Этот ублюдок превысил полномочия. Чего было ждать?.. — он вдруг потерял слова. — Ты же девушка, жертва… Слабая… Тьфу ты! Да ведь этому в школе, вроде бы, учат… Есть такой предмет — этика… И, черт возьми, ты вся в кровище была!

Она посмотрела на него очень внимательно и сказала:

— Это не так, э-э… забыла имя.

— Вадим, — напомнил он.

— Извини… Впервые слышу такое странное имя. Видно, все-таки, ты с поверхности.

Если уж у кого-нибудь из нас двоих необычное имя, так это никак не у меня, — подумал Вадим.

— Кстати, ты киевлянка? — спросил он.

— Что?

— Ну… ты местная или приезжая?.. Сперва я решил, что ты студентка. Но, видно, не угадал?

Зеленые глаза хищно блеснули, от их взгляда стало холодно.

— Слушай, Вадим. Заруби-ка себе раз и навсегда: никакая я не студентка, и ни в какой школе тоже не была. Я вообще не помню, что там, на поверхности. И не жалею об этом! И не говори мне ничего такого, я и без тебя кое-что знаю. Думаешь, я не говорила с теми, кто пришел оттуда? Сотню раз! И вот что тебе скажу: ерунда все это. А вообще, — она прищурилась, — ты тоже говоришь, как обычный мертвый. Хоть ты и с поверхности. Так что иди ты к черту!

— Зато ты говоришь, как настоящий живой человек, долгое время боровшийся за выживание, много страдавший, но не имеющий понятия о вежливости и человеческих отношениях. Очень жаль. Когда я увидел тебя, то подумал, что есть связь между тем, что я видел тебя раньше и этой нашей встречей. Но оказалось, это просто лишенная смысла случайность.

Он выплеснулся и приготовился услышать её обиженный ответ, но девушка не набросилась, как он ожидал, с криками и предложениями убраться. Она казалась озадаченной.

— Ты и впрямь как с луны, — наконец выговорила она. — Странный такой, — и добавила: — Хочешь, сад покажу?

Глава 16

Там, на земле, такое зрелище даже вообразить себе трудно. Но здесь сад существовал и был великолепен!

Самую замечательную деталь всякого декоративного сада ландшафтные архитекторы зовут доминантой. Это может быть изваяние, красивая беседка, каменистая горка или одинокое дерево, — это место в композиции должно задавать общий тон и быть самой верхушкой иерархии. В саду, который сотворила Доэ, такой доминантой была гора. Она располагалась в западной части сада, видимо для того, чтобы удобно было наблюдать, как поутру заостренная вершина первой встречает лучи рассвета. Вершину покрывал толстый слой льда. Лед искрил на солнце, рассеивая пылевидную, переливающуюся всеми цветами радуги, ауру. Лед таял, тонкие потеки собирались в каменных кармашках, находящихся ниже границы мерзлоты. Оттуда вода падала ровными нитями в три озерца, расположенные на разной высоте в подножии горы.

— Тает только днем, — пояснила Доэ. — Ночью вода возвращается обратно на вершину.

Озерца были глубоки, вода кристально чиста, и по самой поверхности одного из них между гигантских листьев нимфеи плавало несколько золотисто-апельсиновых карпов.

До чего красиво, подумал Вадим.

Южный склон горы покрывала пестрая смесь низкорослых суккулентов, на северном росли пурпурные кустарники.

— Видел бы ты их в цветении! В мае правая половина горы покрывается лазурью, а в июне левая — золотом. Представляешь? — Доэ горделиво улыбнулась.

В саду было два миниатюрных леса. У правых отрогов горы начинались густые заросли каких-то реликтов, под которыми кустились сочно-зеленые папоротники. У левых отрогов поднимался хвойный лесок. Деревья были низкими, самые крупные не превышали высоты двух человеческих ростов, они стояли плотной стеной и служили фоном остальной части сада. Лужайка была неравномерно всхолмлена и вся покрыта цветами. Кое-где из зелени выпирали бурые валуны. Весь этот рельеф на фоне заснеженной вершины навевал мысли о гималайских предгорьях. Заросли вереска, ползучих кустарников, пунцового барбариса и серебристого бересклета образовывали диковатые миксбордеры, зигзагообразно делящие лужайку на три неравных части. Кроме этого в саду имелось несколько скульптур. Изящные фигурки девушек-плясуний стояли на гранитных основаниях вдоль дорожки из песчаника. Сколько Вадим ни пытался их обойти и заглянуть им в лица, ничего у него не вышло.

— Это отворачивающиеся аватары, — сказала Доэ. — Они стерегут вход в другой сад.

Вадим принялся вглядываться в заросли, к которым вела дорожка, но Доэ захихикала.

— Что ты ищешь? Там ничего нет.

Вадим уставился на нее с надутым недоумением.

— Ты сказала, они стерегут какой-то вход.

Она покачала головой.

— Тот сад далеко.

Затем стала серьезной. Долго смотрела оценивающим взглядом. Наконец протянула руку. Он подумал и подал свою…

Они шли, взявшись за руки, и заросли кустарников перед ними послушно расступались.

— Дорога эта очень длинная. Но зато, идя по ней, невозможно устать. Сама я ходила туда уже сотни, а может даже и тысячи, раз. В детстве я и не думала там ничего улучшать. Может, не понимала, что сад слишком заброшен.

Доэ уныло улыбнулась.

— Я бегала туда маленькой девочкой, чтобы посидеть над обрывом. В том саду так здорово!.. Между прочим, ты первый, кому я покажу это место… — она взглянула искоса. — Мне раньше не хотелось его никому показывать. По правде, я и не встречала никого, кто мог бы туда со мной дойти. Там я, в общем, немного нафантазировала, начала потихоньку наводить порядки. Интересно узнать чье-нибудь мнение, хорошо ли я поработала… Поэтому нельзя сказать, что ты совсем уж некстати явился. Да… Ты говорил, у тебя есть рыжеволосый друг. Расскажи мне, пожалуйста, о своих друзьях и о том месте, откуда ты пришел.

— У меня не слишком много друзей, — сказал Вадим. — Скорей всего, их вообще нет. Так, приятели… Правда, иной раз думаешь, что человек вообще не может быть тебе другом. Что между вами противоположные отношения. И вдруг оказывается, что его каким-то образом связывает с тобой судьба. Вы вместе начинаете чувствовать такое, о чем не знают другие. Наверное, все зависит от этих чертовых уровней, в которых мы находимся. Может, на самом поверхностном мы почти не видим друг друга. Все, что мы видим — одежда и глаза, привыкшие врать. Не знаю точно, когда последний раз был там… на поверхностном уровне. Все спуталось.

— У тебя было помрачение, так ведь вы говорите? Ты один из проводников?

— Может, и было помрачение, но я не проводник. Неловко говорить, Доэ, через какие ворота я вошел в этот мир… Приходил один знакомый, но он почти сразу куда-то пропал. Потом сознание спуталось. Начались блуждания по городу… Несколько дней шатался. Все прошло как в тумане. Потом, наконец, стал мало-помалу приходить в себя. Когда топал по городу — как раз незадолго до того, как встретил тебя — вспомнил все окончательно. Теперь знаю одно: я загадка для всех, в том числе для себя самого.

— Ты говоришь очень разумно. Надо же.… А там, на дороге, я подумала, что ты мертвый. Зачем ты напялил форму для покойников? И где, интересно, ты вообще её раздобыл? — она вцепилась в его рукав, стала рассматривать с видом знатока.

— Эта форма была на мне, когда я пришел в себя на одной из улиц. До того, как наступило помрачение, на мне была другая одежда.

— Между прочим, эту ткань не подделаешь, — сказала Доэ. — Лично я пробовала как-то, давно еще, в детстве. Я сотворила себе маленький черный костюмчик, потому что хотела пробраться в один из тех домов с желтыми крестами. Мне было интересно знать, что там. Оказалось, красные очень четко секут, если костюм ненастоящий. Меня срисовали за пять секунд, не успела я очередь занять… Но в тот раз я удачно ушла по канализационной трубе.

Несколько минут шли молча. Дорожка петляла.

— Я видел тебя в своем мире, — напомнил Вадим. — Ты что-нибудь об этом знаешь?

Она не ответила, а помолчав немного проговорила:

— Странно, как тебе удалось выжить в помраченном состоянии. Тебя либо должны были умести красные, либо затянуть ночь (я видела, как мертвецов, не успевших вовремя уйти, затягивает ночь), или пустить в расход крикуны и ведьмы — они любят пользоваться наивностью некото…

Она пропала первой.

За секунду до этого они шли рядом, он чуть впереди, она, держа его за рукав, но, кажется, она все-таки сделала полшага в сторону и пропала, а он по инерции прошагал некоторое расстояние по камням, которые уже не были песчаником, лежащим гладкими бежевыми лепешками в густой траве, а посерели, как и все вокруг; и все вокруг стало постепенно погружаться в сгущающуюся серость, сузилось, как сознание умирающего, стало кошмарным, а потом он тоже начал таять, он видел это, словно глядя на себя со стороны, и вдруг все сгинуло.

Расин покачнулся, взмахнул в темноте руками и восстановил равновесие.

Свет начал наполнять пространство.

Первое, что он почувствовал (и он это оценил!) — что сил в нем прибавилось как минимум втрое. Энергия, которую он потратил во время полета, вернулась к нему, но теперь Расин чувствовал себя киборгом из «Терминатора» — не тем, которого играл Шварценеггер, а другим, лопоухим, в полицейском мундире, который умел перетекать, как ртуть. Ему ужасно захотелось взмыть вверх, пронзить эту разделенную на горизонтальные полосы стену, которая проявлялась перед ним, его прямо-таки рвало на части желание крушить. Он не мог сосредоточиться на мыслях о том, куда пропала Доэ и что это, черт побери, с ним произошло, — нахлынувшие ощущения заполонили разум.

Всесилие! Всесилие!

Трепет и дикая радость свободы столкнулись в сердце, заставив забиться в бешеном экстазе. ещё мгновение — и он не сможет сдержаться, толкнется легко от земли и опрокинет свою мощь на все, что станет преградой на пути. Терзаемый жаждой разрушения, он понесется, как тайфун по этому, ещё не опознанному, миру. И жалкие контролеры с их отвратительными голосами разлетятся в страхе, как мошкара, а он вознесется на самый высокий небоскреб и закричит: «Вот вам мой ид!» А потом…

Но свет ворвался в мир, и стена проявилась.

Это была стена дома, к которому он шел — дома номер пятнадцать на улице Кибальчича.

Он не вошел в подъезд. Просто взлетел к десятому этажу. Вот окно кухни, вот балкон…

В груди слабо кольнуло: вдруг все не так, как ему кажется? Что, если там, за стеклом, он увидит гроб, а в нем себя, бледного и недвижимого, а здесь, снаружи, его душа в последний раз прилетела взглянуть на тело? Он с силой прикусил губу и чуть не вскрикнул. Нет, он не бесплотен.

Мягко ступив на балкон, он толкнул рукой дверь, но та оказалась заперта.

За стеклом была почти пустая спальня: ничего, кроме необычного строения посреди комнаты — двух неправильных пирамид. Они стояли, изогнувшись, и напоминали авангардистские творения Корбюзье.

Вадим посмотрел вокруг. Прежде у него на балконе стоял ящик, в котором лежали кое-какие инструменты. Почему Подсознание не сохранило их?

Он подумал: весь город представляет собой один большой скелет; нет транспорта, движущихся билбордов, рекламных щитов, мелких деталей в окнах и витринах, — все как сквозь землю провалилось. То, что осталось, — не более чем карта поверхностного уровня, выполненная в масштабе один к одному. Все, что тут есть — пространственные ориентиры. Город Подсознания — лишь некий территориальный эквивалент настоящего Киева. Чутье выдвинуло догадку: дома и улицы — это маяки; благодаря ним подсознание курсирует невдалеке от тела; улицы и дома служат для соединения уровней и пролегают там же, где и их реальные прообразы. Занятно, но как все это связать с его теорией о лучах, устремленных из некоего глубинного центра, и их проекциях на уровнях-плоскостях?

Не напрягай ум, подсказывало что-то. Твое сознание — в сфере подсознания, значит, твое личное подсознание ещё глубже, там, где находятся ответы на все вопросы. Скоро ты все узнаешь.

Вадим отвернул лицо и ударил в стекло локтем. Ожидаемого звона не последовало. Он стукнул сильнее. Опять ничего.

Расин оттолкнулся и, выгнув спину, прыгнул назад, завис в горизонтальном положении и вдруг с силой саданул ногами в стекло. Пятки обожгла боль, но стекло осталось целым.

Вадим плавно осел на перила, закинул ногу на ногу. Радость от ощущения всесилия улетучивалась.

Он посмотрел в окно. Фантастические строения внутри спальни манили, дразня странностью форм и красок.

«Там ответ… Там, может быть, ответ…» — нашептывал кто-то.

Ключа от квартиры не было. Придется ломать входную дверь. Что, если с ней будет то же самое, что и с балконной?

Имелся единственный способ это узнать.

Он опрокинулся назад, полетел вниз, плавно кувыркаясь на лету.

Дверь в подъезд оказалась открытой. Никто не изменил угол её поворота с тех пор, как неведомый вихрь унес наверх Ивана Пиликина.

Вадим поднялся на площадку первого этажа. Рука машинально потянулась к кнопке лифта. Стоп, дитя прогресса, — сказал себе Расин и оттолкнулся от пола.

Поначалу он двигался с умеренной скоростью, опасаясь зацепиться за перила или стукнуться о стену, но, миновав два пролета, понял, что реакция возросла и позволяет лететь по кривой траектории быстрее.

Замелькали пролеты, и уже через несколько секунд он очутился на площадке десятого этажа.

Дверь была распахнута. Вадим остановился, затаил дыхание, ожидая увидеть фигуру в красном комбинезоне с большой «К» на груди.

«Оставь входную дверь открытой», — прилетели откуда-то издалека слова Пиликина.

Губы Вадима вздрогнули в улыбке. Хорошо, что Иван не забыл предупредить об этом.

Он вошел в квартиру, свернул на кухню, глянул в окно.

Вся улица Кибальчича заполнена бредущими людьми. Кое-где алеют фигурки контролеров.

Вадим направился в спальню, обошел пирамиды и открыл балконную дверь. На всякий случай. Затем вернулся к загадочному строению.

Кроме этих кособоких пирамид, в квартире ничего не было. Исчез шкаф и телефон. Пропали коробки, из которых он не успел выстроить…

(Он понятия не имел, как это правильно называется, и как он этим воспользуется, не помнил, когда и откуда притащил картонные упаковки, из которых выстроил пирамиды, но понимал умом муравья, участвующего в строительстве муравейника, что надо было делать именно так.)

Все исчезло, а пирамиды остались, мало того, — они обрели монолитность.

Вадим почувствовал возвращающуюся твердость духа.

Он подошел ближе, провел рукой по поверхности. Ничего примечательного. Похоже на керамику. В некоторых местах покрыто толстым слоем эмали, в некоторых шершаво. Цвета — песочный, охряной, кое-где палевый и даже шоколадный, верхушка — с сизым отливом.

Две пирамиды. Что это? Дверь? Ключ? Замок?

Он лег на одну из пирамид животом, обняв её руками, заранее сопротивляясь этой несуразной попытке постичь смысл (не то! — пирамид две, между ними расстояние в два метра, и ему никак не обхватить обе разом). Щека почувствовала прохладу, спустя несколько секунд ощущение стало терять яркость, уходить (теплообмен: то же, что и в мире костной материи).

«Каждый находится там, где хочет быть…»

Он отлепился от поверхности.

Пару минут самого тщательного обследования обогатили неутешительными сведениями. Выяснилось, что пирамиды невозможно сдвинуть с места, что они пятигранны (с учетом оснований), и каждая видимая грань неравномерно изогнута, что материал, из которого они сделаны, плотен и, вероятно, гораздо плотнее непробиваемого стекла на окнах, а значит, проникнуть под оболочку пирамид нельзя.

По восемь ребер на каждой пирамиде — всего шестнадцать. По пять вершин и по пять граней, всего — десять одних и десять других. Что это ему дает? Ровным счетом ничего. Он и так, и сяк переворачивал в уме цифры, складывал их, делил, при этом все время двигаясь по комнате, обходя сооружения со всех сторон. Иногда останавливался, прищуривался, вглядываясь в наложения ребер, но никаких алгебраических или геометрических совпадений или зависимостей не нашел.

— Зачем вы здесь? — спросил он, зная, что ответ существует, но время предлагает ему подождать.

Если это некие врата вглубь (в шестое измерение?), то рано или поздно они должны впустить. Изменится ли форма пирамид или вокруг них образуется поле, способное перемещать тела? — вряд ли это имеет значение. Важно то, должен ли он сам принять какое-то участие в этом процессе, или его роль пассивна.

Что заставит врата раскрыться? — пароль, заклинание, таинственный кристалл, жертва? — где искать ключ? — в расшифровке предложенной аллегории? — какой логикой пользоваться? — первичными представлениями об информатике или метафизике? — какую тяжесть прошлого должен он привлечь с поверхности, и способна ли вообще старая (земная) логика помочь хоть как-нибудь повлиять на события, происходящие в Городе Подсознания?

Расин вышел из комнаты, снова оказался в кухне.

Раньше он и не подозревал, что тут столько места, — вполне можно устроить небольшую танцевальную площадку. Стол, кухонная мебель отсутствовали, раковины и коммуникаций не было, — только широкий квадрат пола.

Он подошел к окну. Несколько контролеров дежурили около белого забора напротив. Вадим присмотрелся и заподозрил, что контролеры смотрят в сторону его окон. Он отступил назад, встал ближе к стене. Солнце било в лицо контролерам, и вряд ли они могли его рассмотреть с такого расстояния.

«Пограничники, — послышался в ушах голос Пиликина. — Это такие дяди и тети, которые сгореть не дают, когда несешься вглубь мира с огромной скоростью…»

Может, контролеры (дяди-тети?) — и есть пограничники?

«Они распределяют, кому можно, а кому — нет».

Два контролера вышли из потока идущих и двинулись в направлении дома номер пятнадцать. Пройдя пару десятков шагов, они скрылись из поля зрения. Через минуту ещё один последовал за ними.

Вадим оставил окно и отправился на балкон.

Внизу стояло десятка два красных контролеров. Заметив Расина, они замахали руками. Один извлек из-за спины блестящий конус, поднес узким концом к губам (надо же! — а он принял эти штуки за оружие!) и заговорил:

— Вадим Борисович! Вы нарушили законы «О правильном поведении на улицах» и «О миграции скончавшихся». За нарушение законов вы подвергаетесь немедленному переводу в Западный Карман! Пожалуйста, спуститесь вниз!

Сопрано, усиленное рупором, наполнило гулом пространство между домами.

Вадим высунулся вперед, осмотрел соседние балконы. Ни сверху, ни сбоку красных не было. Он побежал в прихожую, проверил дверь, поставил замок на предохранительную защелку.

Вернувшись на балкон, он крикнул:

— Сами вы скончавшиеся!.. Проваливайте!

Затем наглухо закрыл балконную дверь и вернулся в комнату.

Еще полчаса потратил на изучение пирамид.

Расин никогда не любил головоломки. Непрактично расходовать время, решая бессмысленные задачи. Но сейчас от быстрого получения ответа зависело будущее и, возможно, сама жизнь.

Он задумался. Что-то стерлось в кластерах человеческих качеств за время пребывания на пятом уровне. Одни ощущения притупились, другие стали ярче. Порой Расин переживал легкое волнение, — оно не походило на чувства, которые испытывают люди при встрече с невероятным.

Теперь Расин летал и чувствовал себя всесильным — и это было в порядке вещей. Он проваливался в пустоту и обнаруживал себя в новом месте — и ничего! Вероятно, месяц назад, находись Расин в своем доме, оцепленном со всех сторон милицией, он тут же предался бы панике. Сейчас же он просто отмахнулся от мыслей о назревающей проблеме. Есть вещи поважнее.

Пирамиды молчали.

Последним, что он предпринял, была попытка разместить тело строго по линии, соединяющей вершины. Он взлетел, лег горизонтально, сложил руки на груди, словно покойник в гробу, и стал двигаться взад-вперед, отыскивая середину. Ничего не произошло. Для очистки совести он ещё немного полевитировал в межпирамидном пространстве, покувыркался, как воздушный акробат, и, наконец, опустившись на ноги, задумчиво побрел на кухню.

Красных под окном прибавилось. Видно было, что со стороны Радужного массива в направлении Кибальчича движутся целые отряды контролеров. Сколько же их всего в городе?

Вадим вдруг осознал, что хочет воды. Это было неприятно озадачивающим наблюдением. Если жажда усилится, а воды не будет, начнутся страдания, они нарушат нормальный ход мыслей, он утратит способность быть целенаправленным и станет зависеть от тех, кто сможет дать ему воду. Или, хотя бы, пообещать ее…

До этих пор воду в Городе Подсознания он видел только у Доэ. Неизвестно, как она сумела её сотворить. Девушка говорила загадками и, видимо, была растеряна по поводу их неожиданной встречи. Она старалась, конечно, выглядеть недовольной и независимой, но причиной этому, скорей всего, было то, что он оказался свидетелем расправы, совершенной над ней гермафродитом. Она не хотела, чтобы её видели слабой и побежденной, это не в её правилах. Однако, вместо того, чтобы постараться от Расина избавиться, Доэ ограничилась угрозами, произнесенными на странной смеси жаргона и языка загадок. И ещё она им заинтересовалась. Доэ спросила, кто его друзья, и это говорит о её проницательности. Возможно, девушка чем-то похожа на него самого, только более опытна в вопросах пребывания в тонких мирах. Она находится здесь явно не первый месяц и, судя по всему, прекрасно приспособилась. Пятый уровень не затянул её в свои сети и не подавил. Быть может, он только является временным пристанищем в её романтической жизни. Если бы он имел возможность задержаться рядом с ней подольше, то мог бы от нее что-нибудь перенять. Куда исчезла Доэ? Ведь говорила же она, что любит приключения. Что, если девушка знает путь в шестое измерение?

Если Доэ смогла создать сад и воду, значит, теоретически, и он может этому научиться — так же, как научился летать. Только кто сможет стать учителем? И встретит ли он ещё когда-нибудь Доэ?

Что это за Западный Карман? Не в него ли переместили Фирмана те, кто работают на… как его там?.. Кантарат?

Вадим прижал правую щеку к стеклу, пытаясь посмотреть на северо-восток — туда, где за лесом начиналась пустота, но так далеко не было видно. Зато он увидел градирни шестой ТЭЦ, рядом с которой, среди деревьев затерян сказочный сад Доэ.

Вадим пересек квартиру и остановился у балкона.

Почему он не спросил у Ивана, где живет этот отправник? Там десятки домов, в каждом по пятнадцать этажей. Как отыскать человека, не имея о нем ни малейшего представления и даже не зная, как он выглядит? Выйти, может, на улицу с транспарантом, на котором написано «Ищу отправника, который уличен на первом уровне в неуплате налогов». Так ведь писать не на чем!

Стало холодать. Возвращаются чувства. К чему бы это? Может, через час он будет умирать от жажды и холода? И тогда он поймет, что имел в виду Иван, говоря, что пятый уровень — это ад.

— Что мне делать? — вслух прошептал он, удивляясь спокойствию интонации, с которой прозвучал вопрос.

Холод усиливался быстро, словно включили кондиционер. Вадим зашагал туда-сюда по кухне, сунул руки в карманы и тут же вытащил из правого кармана стальной ключ с синей пластиковой ручкой — тот самый, что передал ему Пиликин перед тем, как воспарить в воздух.

Расин перешел в спальню и, держа перед собой ключ, вновь совершил обход пирамид, хотя и знал наверняка, что это не даст результатов.

Он подошел к балконному окну и внимательно осмотрел ключ. Это был стальной ключ от сувальдного замка — круглый стержень, длинные плоские зубцы.

Мысль с быстротой молнии облетела квартиру, ища скважину, в которую можно было бы загнать единственную маленькую вещицу из имеющихся в распоряжении. Он развернулся и последовал по пути мысли, но ни одно из предполагаемых мест такой скважины не имело.

Вадим в очередной раз вернулся к пирамидам, поднялся в воздух и ощупал последовательно обе вершины. Те были острыми и твердыми.

Расин спустился вниз, убрал ключ в карман и подошел к двери. Он открыл её и вышел на балкон, сразу ощутив перепад температуры. Открыл шире дверь, чтобы в комнату проникало тепло.

Положение было безысходным. Внизу собралось около сотни гермафродитов. Они были неподвижны и жизнерадостны. Все, запрокинув головы, смотрели вверх. Почему они не поднимаются? — подумал Вадим, и в ту же секунду раздался настойчивый стук в дверь.

— Пожалуйста, спуститесь вниз! — пропел один из контролеров в рупор — может, тот же самый, а может другой, ведь и лица, и голоса у всех были одинаковы.

— Черта вам лысого! — крикнул Вадим, жалея, что в контролеров нечем запустить.

Он опять вернулся в прихожую, подошел к двери, посмотрел в глазок. На площадке было четверо, все улыбались, глядя в разные стороны.

Если начнут ломать дверь, он перелетит на крышу или в соседнее здание, но постарается все же держаться ближе к дому. Здесь пирамиды, с которыми его связывает инстинкт.

В дверь опять постучали.

— Откройте, пожалуйста! — Такое чувство, будто говорили хором.

— А ордер имеется? — полюбопытствовал Вадим, и, не дождавшись ответа, крикнул: — Убирайтесь, пожалуйста!

Если бы хотели сломать дверь, они бы это уже сделали. Что, если им такое не под силу?! Ведь он не смог разбить даже стекло! Удастся ли красным контролерам справиться с дверью?

— Вадим Борисович, скоро станет ещё холоднее! — послышалось с лестницы. — Вы все равно не сможете бесконечно терпеть!

— Спасибо за предупреждение! Включаю обогрев!

Это был реально-феерический сон. Страх притупился настолько, что толпа контролеров казалась простым скопищем клопов-солдатиков; умение летать не удивляло, поскольку это было приятным и естественным; не пугала неопределенность будущего. Но тяготило что-то другое. Он знал: скоро цель путешествия станет ясна, как Божий день, силы прибавятся снова. Обязательно встретится человек, который скажет: вот ты и пришел. Кто-нибудь объяснит, что происходит и почему именно он, Расин, а не кто другой, был избран для этой цели.

Жажда давала о себе знать. Будь в соседней комнате ведро воды, он мог бы, наверное, терпеть ещё очень долго, но понимание того, что напиться, может, вообще больше никогда не придется, томило его, заставляя что-то предпринимать.

Вадим вышел на балкон. Внизу двое гермафродитов помогали третьему взобраться на балкон первого этажа. Твари были крепкие, но не слишком проворные. Вероятно, по первоначальному замыслу создателя уровней контролеры предназначались для ближнего боя — вроде того, которому Вадиму недавно довелось быть свидетелем. Впрочем, ему ещё предстояло познакомиться с ними поближе.

Вадим посмотрел на дома напротив, и тут же в голову ему пришла идея. Окна пусты. Если лететь вдоль этажа даже на средней скорости, глядя в окна, то на осмотр одной стороны дома у него уйдет не более двух минут. В домах нет спящих, все они на улицах. Тот отправник с улицы Курнатовского, если он вправду существует, должен был бы как-нибудь попытаться обжить свою квартиру.

Что ж, надо проверить, — терять нечего.

Расин запрыгнул на перила, оттолкнулся посильнее и взмыл вверх. Он перемахнул через крышу, долетел до середины улицы и, снизив высоту полета до пятого-шестого этажа, понесся на юг.

Глава 17

Дома располагались Г— и П-образно. Во внутренних дворах, как и на Кибальчича, никого не было. Все находились на центральной улице. Вадим пролетел над самыми головами бредущих, высматривая среди них необычных людей. Он предполагал увидеть кого-нибудь, похожего на нелегалов (кажется, Доэ называла их крикунами). Но, может, нелегалы-крикуны и есть сбежавшие проводники?

(Хотя у Вадима в уме на этот счет вертелась другая версия. Прежде он вряд ли додумался бы связывать материалистическое понятие гамбургер с работой специально подготовленных экстрасенсов-крикунов, пребывающих нелегально (а как же еще?!) в тончайших сферах человеческого подсознания.)

Трое контролеров, улыбаясь, побежали за ним, но слишком различной была скорость преследуемого и преследователей, и контролеры быстро отстали. Вадим долетел до конца улицы, свернул вправо и оказался во внутренних дворах.

Если отправник надумал поселиться в своей бывшей квартире, скорее всего, он не хотел бы жить в комнате, окна которой выходят на улицу, кишащую сонными зомби и бодрствующими мертвецами.

Шанс отыскать отправника невелик. Человек этот мог жить и работать в другом районе, на другой улице. За вероятное нарушение законов его могли арестовать и отправить в Западный (Северный? Восточный?) карманы. И все же надежда была.

Поехали, сказал себе Расин и, повернув голову набок, устремился вдоль стены.

За стеклами темнели абсолютно одинаковые пустые комнаты.

Достигнув края, он совершил вираж, оказался этажом ниже, полетел обратно.

Снова ряд пустых комнат-близнецов.

Поворот… следующий этаж.

Вадим слегка увеличил скорость… Нет, так слишком быстро, — надо чуть помедленнее. За долю секунды взгляд успевает проникнуть в помещение и отправить в мозг сигнал: необитаемо.

Выбрав оптимальную скорость, Расин стал прочесывать дом и на все потратил не больше трех минут. Обследовав два корпуса крайнего дома улицы, он приступил к следующему зданию.

Солнце клонилось к закату, обагряя стены косыми умирающими пятнами. От домов веяло постапокалиптической пустошью.

Жажда усиливалась, и Расин думал о воде. О воде и отправнике. Об отправнике и воде.

Вадим летал не один, его сопровождала тень: она проносилась по стене стремительной серой птицей, ныряя в каждое окно и тут же выскакивая обратно, и, долетев до края стены, замирала в немом вопросе: в чем смысл этих безжизненных строений, стоящих утесами среди унылого людского потока?

Он прочесывал многоэтажки одну за другой, но признаков обитаемости не находил нигде.

Каким-то образом унюхав Расина, во двор вбежал красный контролер, и Вадиму пришлось спуститься почти до самой земли. Надо было не допустить, чтобы контролер вместе с ним обнаружил жилье отправника, если такое имеется. Уводя за собой хвост, он полетел куда-то в сторону юга, — полетел низко, припадая на крыло, как поступают птицы, уводя хищников от гнезда.

Через несколько минут он снова был у окон и продолжал поиски.

Но необследованных окон становилось все меньше, а отправника не было видно.

Вадим долетел до крайнего окна одного из этажей, как вдруг приказал себе остановиться. Он мчался так быстро, что даже не понял, что, собственно, заставило совершить остановку. Развернувшись, Расин не спеша поплыл в обратном направлении.

В этом доме было пятнадцать этажей, три подъезда, шесть рядов балконов. Вадим приблизился к стене, полетел на расстоянии вытянутой руки от нее.

Пустые однообразные помещения. Если бы были какие-то признаки жизни, он заметил бы сразу. Значит, показалось… Он долетел до самого конца, хотел опуститься этажом ниже, но все-таки решил проверить ещё раз.

Наверное, стали уставать глаза. Солнце вот-вот зайдет и надо поторопиться. Когда стемнеет, на город опустится абсолютный мрак, — электричества здесь нет…

Что это?!

Вадим перемахнул через перила и оказался на одном из балконов. Вот то, что привлекло внимание! Он коснулся края двери. По отношению к раме дверь на несколько миллиметров выступала вперед. Почти закрыта, так, чтобы никто не заметил разницы, но все же… Он облизал пересохшие губы, поглубже загнал в щель кончики пальцев, быстро осмотрелся по сторонам — никого! — и с силой рванул на себя. Дверь скрипнула и отворилась. Изнутри (черт побери! — Вадим чуть не закричал) пахнуло запахом чеснока, жареной колбасы и ещё неизвестно чего.

Расин ступил внутрь и… оказался в богато обставленной квартире.

Он повернулся назад, торопливо прикрыл за собой дверь (при этом ему мешала занавеска, которой он не видел, стоя на балконе) и принялся исследовать помещение.

Достаток человека, проживающего в этой, как выяснилось, четырехкомнатной квартире, был по земным меркам выше среднего. То же можно было сказать и о вкусе. Стиль интерьера спецы назвали бы хай-тек, а более широкие массы ограничились бы словом модерн. Всюду пластик, хром, цветное стекло…

Вода?

Вадим вышел в коридор, затем свернул направо, оказался в кухне. Совсем недавно кто-то разогревал на газовой плите сковородку с нарезанной колбасой. Несколько ломтиков по-прежнему лежало на ней, а рядом обрезок расплавленного и чуть уже подсохшего сыра. Пахло так, как должно было пахнуть.

Вадим схватил со стола чашку, подошел к раковине и открыл кран. Струя воды шумно ударила в дно. Наполнив чашку, Вадим поднес её к губам.

— Стой!

Рука вздрогнула так, что половина воды (пять минут назад он отдал бы за нее костюм!) выплеснулась на стену и потекла по фиолетовому кафелю.

Он резко обернулся, приготовился сражаться, не понимая еще, что голос совсем не похож на бас-сопрано красных контролеров.

— Не пей! — мужчина средних лет в белом халате из микрофибры вытянул вперед растопыренные пальцы. — Не пей, пока все не проверим!..

Вадим впервые в жизни вошел в чужую квартиру без спроса, к тому же через балкон. Он понимал, что, если не выпьет сейчас воды, то хоть и не умрет от обезвоживания, зато наверняка спятит от жажды; надо бы послушать этого человека, поскольку, возможно, он и есть тот, кого Вадим искал.

Продолжая удерживать в руках чашку, он сказал осипшим от жажды голосом:

— Я ищу человека, который когда-то был знакомым Ивана Пиликина… но потом его за… потом он был направлен в командировку…

— За всякие аферы, — сказал отправник. — Это я и есть.

Халат некрасиво облегал полное тело, снизу выглядывали тонкие голые ноги.

Вадим посмотрел в чашку, и, поймав его взгляд, отправник снова сказал:

— Воду пить нельзя. Это может быть опасно. Поставь.

Он подошел и забрал у Вадима чашку, вылил остаток воды в раковину.

— Есть тоже нельзя, — сказал он и, опустив Расину на плечо руку, вывел его из кухни.

— Вы не мертвец, верно? — спросил он, предложив предварительно присесть на мягком удобном диванчике; сам он расположился в кресле напротив.

— Думаю, пока нет, — сказал Вадим. — Этот костюм…

— Лишних объяснений я от вас не требую, — перебил отправник. — Давно вы на пятом уровне?

Вадим только провел сухим языком по губам и пожал плечами.

— Больше недели?

— Вряд ли, — ответил Расин. — От силы дня четыре.

— В лагерях были?..

— Как вы ска…

— В Западный — Восточный Карманы вас не кидали?

— Нет.

— Хорошо, — мужчина потер рукой об руку, нахмурил брови. — Да-а… шуму вы наделали…

Он надолго задумался.

— Почему воды нельзя? — спросил Вадим.

— А вам известно, куда вы идете и зачем?

Щеки стали наливаться теплом. Вадим не ожидал вопроса, вернее того, что отправник задаст его так прямо. Он почувствовал себя набедокурившим школьником.

— Я буду рад, если вы… — Расин попытался говорить непринужденным тоном, но отправник опять оборвал:

— Этого я знать не могу, но теперь мы выяснили, что воду вам пить нельзя. У вас начинается привыкание. Если бы вы шли на пятый уровень, то будь вы беглец-проводник, или разоритель государственной казны, или хоть сам черт — вы за четыре дня пребывания, извините меня, уже сто раз поняли бы, что находитесь в пункте назначения. И мы с вами были бы уже знакомы и сидели бы сейчас в ресторане, который называется… Впрочем, названия здешних злачных мест я вам выдавать не буду — в ваших же интересах. Знакомиться нам также излишне. Благодарите судьбу, что нарвались на меня и вовремя назвали фамилию Пиликин.

Он подмигнул.

— Кибальчича, пятнадцать? Верно? — спросил отправник.

— Это мой адрес, — сказал Расин.

— Там сейчас красных сотен пять собралось, — отправник покачал головой. — Немедленно отправляйтесь туда. Если вы туда сегодня уже проникали, значит, это и есть место вашей силы. Все, что я могу вам сказать полезного: не ешьте, не пейте, не смотрите по сторонам, иначе останетесь здесь навсегда. Вас затянет энергополе пятого уровня. В конце концов, вы даже забудете собственное имя. Я свое имя помню, потому что продолжаю поддерживать определенные контакты. А вы забудете. Поэтому срочно отправляйтесь домой… мощь у вас, насколько я понимаю, есть… и держите там оборону. Закройтесь обязательно. Если вы будете заперты изнутри, никакая красная тварь к вам не пролезет. Сидите и ждите. Ответ там. Все. Больше ничем помочь не могу.

Он поднялся, подошел к балкону, открыл дверь и жестом головы указал на темнеющее небо.

Вадим летел так быстро, как мог. Солнце уже село, дома резко изменили контуры и, хотя он и ночью с закрытыми глазами отыскал бы дорогу домой, ему не хотелось смотреть на Город Подсознания в час, когда его поглощает тьма.

Толпа внизу мерно двигалась. Наверное, она будет продолжать свой ход и ночью.

Сейчас Вадима интересовало, не проник ли кто-нибудь из красных в квартиру.

На полной скорости он влетел во внутренний двор и понял, что сведения о пяти сотнях не были преувеличением. Красные знали, что он вернется. С одной стороны, это навевало ощущение какой-то неотвратимости, с другой, радовало, ибо подтверждало правильность слов отправника: ответ там.

Ответ действительно был там. Однако два контролера уже повисли на перилах балкона и ещё семь или восемь стояли этажом ниже.

Вадим пулей влетел на балкон. Один из контролеров, обнажив в улыбке зубы, сделал выход на две руки и, получив могучий удар в нижнюю челюсть, полетел назад.

Расин на миг обернулся, но в комнате было слишком темно. Он поднялся в воздух и, дождавшись, пока голова второго контролера поднимется над уровнем перил, стукнул её носком туфля в лоб. Это длилось ровно одно мгновение, но Расин успел заметить: контролер улыбался.

Резкий поворот назад… Никого. Вадим перегнулся, посмотрел вниз. Трое красных уже стояли на перилах балкона девятого этажа.

Дав им тридцать секунд на подъем, Вадим бросился в спальню.

Один, два… Пирамиды. За ними может быть засада. Он взмыл вверх, пролетел под самым потолком… Никого.

Шесть, семь… Дальше… Кухня… Пусто.

Одиннадцать…

Коридор совсем темен. Расин внутренне напрягся, выставил вперед кулак… Нет, это не кулак, это молот. Пятнадцать, шестнадцать… Серия ударов в пустоту… Никого.

Туалет — удар ногой… Ванная — серия ударов…

У него остается несколько секунд. Он выскакивает в коридор и видит: там, на балконе из-за перил вырастают одновременно две головы.

Еще одна комната… Вадим влетает в нее, не успевая изогнуться, и больно ударяется коленом. В комнате никого.

Он вновь бросается в коридор, в спальню, огибает пирамиды и в прыжке наносит удар ногой.

В груди гермафродита что-то щелкает, и он улетает на улицу, задевает перила, переворачивается через них, ноги исчезают в сумерках.

Вадим успевает остановить собственное тело, которое по инерции движется за поверженным контролером. Силой воли втягивает себя обратно, захлопывает дверь перед скалящейся физиономией одного из красных, защелкивает замок.

Тяжелый кулак контролера обрушивается на стекло, но почти не вызывает сотрясения.

Глава 18

Вадим провел ночь на ногах. Было холодно, и становилось ещё холоднее. За окном, по меньшей мере, август, хоть и трудно достоверно определить время года. К сожалению, балконную дверь нельзя открыть. Там, за стеклом, постоянно дежурили гермафродиты. Совсем стемнело. Один раз Расин подошел к балконной двери вплотную, и ему показалось, что во мраке он различает зловещую улыбку.

Среди ночи, когда температура стала приближаться к нулю, он отворил форточку на кухне. Наружный воздух повалил горячим потоком, и Расин протянул к нему озябшие руки. Он стоял долго, наслаждаясь теплом, чувствуя, как унимается дрожь, но вдруг встревожился, вообразив, что коварные гермафродиты, раскусив его хитрость, сейчас опускаются по веревке сверху. Проверить это нельзя: за окном слишком темно. Пришлось форточку закрыть.

Было уже далеко за полночь (впрочем, он не имел представления о времени), когда Расин трясущейся рукой вновь распахнул форточку и, отойдя на шаг назад, ринулся в темноту. Вылетев наружу, он словно окунулся в парное молоко и завис тут же, в метре от форточки. Прищурив глаза, Расин стал затравлено осматриваться. При этом он держал руки полусогнутыми перед грудью, кулаки крепко сжатыми.

Небо было беззвездным, но все же обладало слабым свечением. На этом фоне можно было различить контуры стен и крыши. Вадим долго смотрел вверх, но никакого движения не заметил. Тогда он обнял себя за плечи, подтянул колени и замер.

С теплом возвращались силы. Расин думал о том, что перепады температуры здесь вряд ли имеют отношение к привычным представлениями о кинетической энергии молекул, а процессы, происходящие на пятом уровне, едва ли можно объяснить при помощи второго начала термодинамики.

Думая о воде, он задремал. Но через мгновение его разбудил громкий многоголосый призыв:

— Вадим Борисович! Прошу вас опуститься на землю. Вы должны быть срочно переведены в Западный Карман!

Светало.

Небо было серовато-румяным, и по нему ползли маленькие тучки. Расину это показалось хорошим знаком. Вчера небо весь день было одноцветным.

Бывает ли здесь дождь?

Вадим медленно влетел в кухню, сделал сальто, стал на подоконник, плотно закрыл форточку.

Спрыгнув на пол, он прошел в спальню, бросил по пути взгляд на закрытую дверь туалета. Физиологические потребности не давали о себе знать.

На балконе находилось пятеро гермафродитов. Увидев Расина, они перестали разговаривать и приосанились, один из контролеров поднял рупор.

Стекло почти не пропускало звук голоса.

— …Борисович… Западный… — разобрал Вадим.

Он подошел к пирамидам, достал ключ.

Во время отпуска Расин планировал менять дверь. В магазине ему показали некоторые варианты, его заинтересовала дверь с сувальдным замком. Он допускал применение временных ключей — таких, которыми можно воспользоваться однократно: вышел, закрыл — и все, обратного входа нет. Это удобно, если у тебя есть подружка, которой условно можно доверять, но вместе с тем держать ухо востро. У Вадима в его холостяцкой жизни бывали такие девушки, и им, как правило, не требовалось уходить в полвосьмого на работу, и вставали они поздно.

Расин с сожалением посмотрел на пирамиды. Почему в каждой из них нет по скважине для сувальдного ключа? Между двумя керамическими глыбами и вещицей, которую он держал в руках, общего было не больше, чем между нормальной дверью и резинкой от трусов.

Вадим присел на корточки, принялся постукивать ключом по основанию пирамиды. Выше, ниже… Так перкутируют грудную клетку, а также брюшную стенку. Там, где пусто, звук тимпанический, коробочный, там, где полость заполнена веществом, звук глухой. Но над всей поверхностью пирамиды раздавался одинаковый звук.

Открытию предшествует миг прозрения. В данном случае таких мигов было два.

Расину показалось, что его окутал поток теплого воздуха. Он отвернулся от окна, чтобы скрыть выражение, внезапно возникшее на лице. Он улыбался.

Без практического подтверждения открытие всего лишь гипотеза, но разум на девяносто девять процентов уже знает: ответ найден!

Вадим поглаживал пальцем по тому месту, где основание пирамиды плавно переходило в пол. Никакой щели — даже намека на нее — не было. Пирамиды просто вырастали из пола, как два купола. Даже охряно-шоколадный оттенок носил след окраски пола. Где же основания этих пирамид?

Одновременно с этим (миг прозрения номер два!) Расин вспомнил, что Ковалевский, живший как раз под ним, в начале лета менял входную дверь. Ещё спускаясь по лестнице с Пиликиным, Расин обратил внимание на эту дверь: светло-ореховая, с виду надежная, простой неброский узор, сувальдный замок, — именно такая дверь, какую он хотел бы установить в собственной квартире.

Расин поднялся и подошел к входной двери, посмотрел в глазок.

Почувствовав его присутствие, красные контролеры загалдели. Один из них закрыл рупором глазок и провещал:

— Откройте дверь, Вадим Борисович! Пожалуйста, откройте дверь!

Какие варианты?

Простой: открыть входную дверь, перебить всех контролеров, спуститься на девятый этаж; продолжая отбиваться, открыть дверь в квартиру Ковалевского, войти внутрь и закрыться там. Сложный: открыть балконную дверь, перебить всех контролеров на балконе, слететь вниз, перебить тех контролеров, что атаковали подъезд и, возможно ещё девять лестничных пролетов; окончание — то же.

Он не знает: во-первых, сколько контролеров на лестнице, во-вторых, сможет ли с ними разобраться, в-третьих, верна ли его гипотеза.

На балконе пятеро. Сладить с ними будет нелегко. Ощущение всесилия вполне может оказаться субъективным. Если он откроет дверь и пробьется сквозь заслон, это ему не принесет пользы. Он окажется снаружи, а те, кто останется на балконе, тут же проникнут внутрь, откроют входную дверь и… О том, что предпримут контролеры, захватив квартиру, он не имел ни малейшего представления. Но в данном случае ему придется штурмовать подъезд. Это будет трудно, ведь информация распространяется среди контролеров мгновенно. Возможно, узнав, что квартира захвачена, все они ринутся наверх.

Если он откроет дверь, то сразу выйдет на финишную прямую, но ему надо будет проламываться сквозь отряд гермафродитов, каждый из которых на голову выше его.

Есть ещё форточка, но как её применить в сложившейся ситуации?

Почему мозги не хотели работать вчера, когда он входил в абсолютно пустой подъезд? — Ведь Нечто обеспечило всем, что было необходимо для быстрого продвижения вглубь: костюмом, пропуском и ключом!

Вадим крепко зажал ключ в руке, подошел к двери и открыл замок. Тут же отпрянул назад, сделал прыжок в сторону и очутился в туалете. Едва он успел прикрыть дверцу, как входная дверь распахнулась, хлопнув по стене. Расин весь превратился в пружину. Важно оставаться спокойным и соразмерять силу. Он чувствовал в себе огромный потенциал, но не знал, насколько крепки его кости.

Как он и надеялся, красные один за другим стали вбегать в коридор и дальше, в комнаты. Вряд ли у них большой опыт взятия преступников — в этом-то мире зомби!..

Это феерический сон, в котором не страшно.

Красные перестали мелькать за щелью, всего их пробежало семеро.

Вадим толкнул дверь…

Время замедлилось, ему уже знакомо это состояние. До ближайшего красного — пять шагов, слева, в дверном проеме никого, он вылетает на площадку, дверь за ним захлопывается (теперь, прежде чем её открыть, надо отодвинуть предохранитель, он защелкнулся сам собой: авось, они не сразу разберутся?).

Навстречу бегут двое контролеров, они улыбаются, и лицо первого сталкивается с подошвой Расина. Контролер запрокидывается навзничь, лицо обращено к потолку.

Расин делает толчок и пролетает над ним, на какой-то миг их глаза встречаются.

Второй контролер протягивает руки вверх, но успевает схватить лишь воздух.

Совершив крутой вираж, Расин отталкивается от мусоропровода и влетает на лестничную площадку, где — о счастье! — стоит только один контролер. Вадим летит слишком уж быстро, он не успевает затормозить и попадает под удар тяжелым металлическим рупором. Все, что он успевает — выставить руки, которыми прикрывает голову. Боль обжигает. Голова Вадима врезается в живот контролера, того отбрасывает назад.

Вадим вновь на ногах. Ореховая дверь крутится перед глазами… Скважина… Скважина… Руки трясутся, но он попадает, и тут же, с разворота наносит боковой удар… Удар сворачивает контролеру нос… Контролер гортанно выкрикивает ноту «до» четвертой октавы и падает, но Расин не видит падения. Он поворачивает ключ вправо на пол-оборота. Дальше не идет, значит, ключ временный. Временный — если на пол-оборота, так ему объяснили в магазине.

Резкий оборот вокруг оси, не мышечный — волевой, удар ногой в живот, и тут же прямой — в челюсть.

С восьмого этажа по ступенькам взбегают несколько гермафродитов. Самое жуткое в них — это улыбки.

Но у него есть не меньше трех секунд. Он открывает дверь, выдергивает ключ, толкает вторую дверь и вскакивает внутрь, успевая захлопнуть внешнюю дверь перед самым носом контролера. Щелчок — и замок закрыт.

Несколько отчаянных ударов в дверь, до которых ему нет дела…

Только теперь он схватился за руку и негромко застонал. Рупор лишь скользнул по правой руке, но зато левой досталось прилично, она онемела. Вадим ощупал ее, пошевелил пальцами. Слава богу, кость цела. Он несколько раз взмахнул кистью, словно стряхивая воду, и вошел в спальню.

Квартира была один к одному — его собственная. За окном точно также вертелось несколько гермафродитов. Однако посреди комнаты не было никаких пирамид. Зато в потолке зияло два квадратных провала. Суживаясь, уходили вверх темные ходы.

Расин бросил взгляд в сторону балкона и понял, что провалы хорошо видны контролерам. Стоило бы им усилить охрану квартиры Ковалевского. Но, видно, интеллект — не главное достоинство обладателей трубного гласа.

Теперь перед Расиным стояла дилемма. Открыты две двери: в какую из них он должен войти?

По ту сторону могут ждать непредсказуемые опасности.

Еще есть возможность открыть форточку и улететь. Он сможет отыскать воду, напиться. Научится сам создавать пищу и питье, а, может, и не только… И тогда он останется здесь навсегда, и улыбающиеся рожи контролеров станут его вечными спутниками.

Вадим выставил вперед руки и сиганул в одно из отверстий.

Крррэххх! — он тут же отлетел обратно, шлепнулся на спину.

Толчок был мягким, как будто большой магнит оттолкнул от себя маленький, когда их попытались совместить концами с одинаковой полярностью.

Досадно, что контролеры наблюдали это падение.

Вадим вскочил на ноги. Перевел взгляд на другое отверстие. На этот раз очень медленно оторвался от пола, стал подниматься вверх со скоростью надувного шара. Взлетая, он бросил взгляд на контролеров. Те радостно следили за его усилиями.

Это зрелище было последним из того, что ему довелось видеть на пятом уровне.

В следующий миг Вадима подхватил сильный поток и понес, словно невесомую былинку, вверх по кольцам голубовато-синей спирали.

Глава 19

Переход на шестой уровень был долгим и полным неожиданностей.

Прежде всего, Вадим понял, что уже не возносится вверх, а скорее проваливается в бездну. Стремительность падения увеличивалась. Мимо проносились блики, черные пятна, серые облака и странные объекты, напоминающие длинные спирали со вставленными в середину трезубцами. Мелькнуло что-то знакомое, похожее одновременно на змею и человеческий профиль и помещенное в полусферу (как же, он помнит! — этот рисунок был на камне, который он извлек из желчного пузыря злополучной пациентки!). Он взглянул через плечо, но полусфера унеслась в глубины космоса.

Затем то тут, то там стали появляться гигантские воронки. Они тянули в себя, так и норовя засосать, искривляя траекторию падения и деформируя тело. Его швыряло из стороны в сторону, но скорость движения была слишком велика, и всякий раз Вадим удавалось пронестись мимо хищной пасти воронки.

Внезапно движение головы замедлилось, в то время как ноги продолжали лететь с прежней скоростью. Расину показалась, что тело складывается, как телескопическая антенна, но, лишь ноги коснулась головы, он выстрелил, словно пружина, и опять ухнул вниз.

И снова блики и черные пятна. Но теперь спиралей с трезубцами стало больше — они кружили повсюду, норовя впиться в лицо, грудь и руки.

Вадим вскрикнул и закрыл руками лицо. Может, он умирает? Зачем он дал Неведомому Нечто себя обмануть?

В эту минуту все замерло.

Впереди возникло серое переливающееся облако и громоподобно провозгласило:

— Пропуск!

Вадим понял, чего от него требуют, судорожно сунул руку в карман, нащупал карточку с цифрами, протянул. Карточка тут же исчезла.

— Проходи!.. — бесстрастно прошелестело облако.

Он двинулся с места, но плоть осталась позади, и вперед устремилось только сознание. Реальность начала изменяться. В нее будто добавились новые измерения, зато время исчезло. Теперь материальные объекты застыли на месте, и, опоясав Вадима, воспринимались как непрерывное нарастание суетливого гомона. Это было столь странным и непривычным, что вначале он даже засмеялся. Но вскоре ум и чувства оказались втянутыми в жуткую игру измерений и охваченными Вседовлеющим-Абсурдом. Смех прекратился, Расина охватил невыносимый зуд, и дальше отвечать на вторжение сверхреальности вглубь своего существа он мог только мучительным стоном.

Время появилось, а потом опять исчезло. И вновь появилось.

Ураганы стали сотрясать тело, но потом он понял, что никакого тела вовсе нет, оно ещё не создано, а эти толчки обозначают пульсацию огромного чудовищного пространства, исполненного мрака и ненависти, и к этому новому миру сейчас пытается приспособиться его странствующее сознание. Позже, вспоминая момент перехода, он сравнивал его со схождением в ад, хотя, как ни странно, ад оставался на поверхности, поскольку относился к пятому уровню.

На миг он увидел себя лежащим в кровати. Белые крашенные стены… Не похоже на ту палату, в которой его истязал Гаерский, но место знакомое. Открылась дверь, и показалось лицо Хвана… Тут же все пропало, Расин провалился в переливы радуги, затем погрузился во тьму… Потом нахлынуло что-то белое, попыталось раздавить. Он силился бороться, но не мог ни шевельнуться, ни крикнуть.

Вдруг напряжение, сдавливающее его, разорвалось, как тысячи нитей; Вадим поймал поток энергии и вновь низвергся вниз, на лету по крупицам набирая новую плоть, черные сочные клочья чего-то живого быстрыми шлепками прилипали к душе, облекая в материю, возвращая форму. Теперь полет был вполне реальным, Расин ощущал гравитацию и даже силу трения, скорость нарастала, ветер рвал волосы и одежду; в полете тело начало переворачиваться, и стало не по себе: если на пути попадется преграда, запредельная скорость превратит в лепешку.

И вдруг падение завершилось. Расин почувствовал под ногами твердь, не удержал равновесия, опрокинулся на что-то мягкое.

Тишина и прохлада…

В грудь ворвался вдох, и он открыл глаза.

Белый потолок. Угол стены. Он лежит на полу в пустой комнате.

Главный переход завершен, констатировало Неведомое Нечто.

Не надо ломать голову над тем, куда попал на этот раз. Пирамид больше нет, как нет за балконным окном и улыбающихся уродин с рупорами, но он знает, что по-прежнему находится в своей квартире. Только в действительности это уже совсем другая квартира.

Его перенесло на этаж выше — по пространственной оси измерения, но по какой-то другой оси он проник гораздо дальше…

Шестой уровень. Здесь находится Кантарат, о котором говорил Пиликин.

Вадим поднялся и осмотрел себя. Исчез черный костюм, а то, что на него надето сейчас, не поддавалось описанию. Такое одеяние даже присниться не может: серые, цветные, полупрозрачные, мутные бинты наложены на тело наподобие рыцарских лат; на ногах какие-то невообразимые чуни.

Теперь у него новое тело и совсем другой вид. Скоро, скоро уже он приступит к выполнению своей великой цели, все явственней звучит в его ушах голос Неведомого Нечто, прежде казавшийся лишь едва различимым шепотом.

Вадим подошел к балкону, открыл дверь. Повеяло свежим воздухом.

Он сделал шаг вперед. На всякий случай изготовился — вдруг из-за ограждения появится улыбающаяся рожа гермафродита. Двор был пуст, только на скамейке под домом сидела… Доэ.

Мир стал светлее, когда он узнал её свитер, потертые джинсы и рыжий цвет волос. Появилось огромное желание тут же перемахнуть через перила, спланировать книзу и эффектно опуститься рядом, но тут нашло сомнение. Прежде не мешало проверить способности: какую их часть он перенес в этот мир? Да и неизвестно, чего можно ожидать от девушки, — радость по поводу её появления может в итоге оказаться совершенно безосновательной.

Он пересек квартиру, открыл дверь, оставил распахнутой настежь и пошел — нет, все-таки, побежал — вниз.

Вот площадка девятого этажа, где совсем недавно он нокаутировал двоих красных контролеров.

Вадим остановился, взялся за ручку, подергал. Дверь в квартиру Ковалевского закрыта.

Он побежал дальше, с удовольствием отмечая, что бежать легко, дыхание не учащается, ноги не устают.

Было ещё кое-что такое, что он заметил сразу, лишь только открыл глаза, — но до сих пор не мог объяснить. То ли цвета стали другими, то ли материя была неплотной: казалось, будто из окружающей среды удалили квинтэссенцию.

Он бежал со средней скоростью, но очутился у выхода так быстро, как если бы спустился на два этажа.

Вадим обернулся. Где ты, попутный ветер? Веди новорожденного!

Очутившись на улице, прежде чем помахать Доэ, он на секунду залюбовался силуэтами корпусов, стоящих в отдалении. Верхние этажи и плоские крыши растворялись в небе. Как будто рисунок акварелью, подумал Расин и подошел к девушке.

Доэ сидела, закинув ногу на ногу и держась обеими руками за колено. Она встретила его улыбкой.

— Салют, Вадим! Добро пожаловать в Пустыню! Наряд у тебя отличный, однако! Я такие видела на новичках.

Расин сел рядом.

— Пустыня, говоришь?.. — Он долго осматривался, прежде чем спросить: — Как ты меня нашла?

— Нашла? Да проще простого… — Доэ быстро посмотрела вверх. — Надо же… В жизни не заглядывала в такие дома. Все они, как пчелиные соты… И охота тебе по ним таскаться? Там же ни души!

— Ты ошибаешься. Посмотрела бы ты, что здесь творилось пол часа тому назад!

Доэ скривилась.

— Псс! Если ты про ту грандиозную тусовку улыбастиков, то все они и сейчас здесь. Стоят, глазками хлопают, хоть ты их и не видишь… Только кто их за людей-то считает?

В словах её прозвучал вызов.

Расин ответил вопросительным взглядом: раз уж сумела отыскать меня здесь, то давай, просвещай неразумного…

— Ты ведешь себя странно, — удивилась девушка. — Вместо того чтобы перевалить в Пустыню одним махом, просто взять — и шагнуть туда, как шагаешь со ступени на ступень, ты решил использовать какие-то громоздкие невообразимые устройства. Что за фантастические тоннели ты выстроил? Вход и выход? Ха-ха! К чему такие сложности? Я чуть от смеха не лопнула, когда ты открыл дверь и принялся изо всех сил тузить улыбастиков… Реальную бойню устроил, я такого ещё не видела. И все только для того, чтобы пробиться в Пустыню… Ну, впрочем, тебе видней. Ведь все-таки ты их сделал!.. И… хорошо двигаешься, между прочим. Хотя, кажись, тебе тоже досталось слегонца, а?

Он машинально потер левое запястье, но рука совсем не болела, она была как новая.

— Меньше, чем тебе в тот раз, — буркнул Вадим, потрясенный тем, что она сказала.

— Прям-таки! — вспыхнула Доэ. — Я уже говорила тебе: в тот раз у меня запас сил кончился! А то, что ты видел, было иллюзией!

Ее брови изогнулись, стали ещё рыжей.

— Иллюзией? — переспросил Вадим. — Той самой, что забрызгала кровью весь мой костюм, а после заманила меня в райский сад?

— Ну… и такое бывает! А что? — она надула губы и продемонстрировала свой симпатичный профиль.

— Очень занятно, — задумчиво сказал Вадим. — Каким образом ты могла видеть, как я отбиваюсь от контролеров?.. Ты — здесь, а то, что происходило полчаса назад, имело отношение совсем к другому месту. Между тем миром и этим — миллионы километров, наполненные летающими вилами и всякими там пятнами, и ещё там есть облако-чудик, которое требует пропуск…

Она пожала плечами, продолжая дуться, показывая своим видом: прежде, чем стану говорить дальше, — три раза извинись. Вадим с минуту хмурился и вдруг выпалил:

— Ага… Мне все ясно!

— Что ясно? — строго спросила она.

— Догадываюсь, откуда ты узнала о тех тоннелях…

— Ну, и?..

— Небось, научилась чужие мысли подслушивать! Так?.. В этих паранормальных мирах телепатия не проблема? Каждый может научиться! У меня что-то подобное тоже случалось… Ты ведь все тут прочитала! — он постучал себя пальцем по темени. — Иначе говоря, украла!

— Украла? Украла? Ха! Да это же словечко из ваших краев… Ну, допустим, мысли я читать умею! А чего тут такого? — Теперь она смотрела скорее удивленно, чем сердито. — Но только какой резон ковыряться в мыслях того, кто не представляет никакой опасности.

Слова «никакой опасности» Доэ произнесла с подчеркнутой интонацией.

Затем она прожгла его взглядом.

— О твоей потасовке с улыбастиками и тоннелях я узнала, сидя на этой скамейке, — она постучала пальцем по древесине, — при помощи вот этих штуковин, — она указала на свои глаза. — И в этом не было никакой сложности.

Какая она колкая, эта девчонка, подумал Расин. В каждом слове шпилька. При этом информативности в её словах — ноль. Ладно. Если она опять собирается наговорить загадок, чтобы потом снова исчезнуть, то уж лучше прямо сейчас встать и уйти. Довериться тому слабому ветерку, что дует в спину. Адью!

Вадим посмотрел на расплывчатые контуры дальних строений. Над ними возвышались пылающие короны. Оптический обман, — подумал Расин, — но как красиво!

Доэ, видимо, почуяла его намерение.

— Ладно, забудь…

— Никаких проблем, — Вадим вскинул уголком рта.

— Ты-то ведь первый начал. — Тон её голоса сделался примирительно-вкрадчивым. — Взял — да и пропал! В следующий раз предупреждай, когда свалить неожиданно вздумаешь. Или там, откуда ты явился, не принято говорить «До свиданья»?

Расин молчал, внимательно изучая знакомую с детства, но в то же время совсем чужую местность, слыша, как из самых глубин бытия пробивается интуитивное знание. Двигаться надо на запад. Он пройдет по проезду между первым и четвертым корпусами, дойдет до бульвара Перова, а там чутье подскажет. Похоже, придется пробираться к центру.

— Эй, ты! Че молчишь?.. — Доэ ласково толкнула его локтем. — Да ладно тебе…

— Никаких проблем, — повторил Расин.

— Вот заладил… — Она толкнула снова. — Да осознаю я… понятно все. Ведь из-за меня ты влип.

— Пустяки, — сказал он, давая понять, что собирается идти.

— Ты совершил хороший поступок, — сказала она. — Такого ещё никто, на моей памяти, в Трифаре не совершал.

— Совершал, — возразил он.

— С чего ты взял?

— Любые законы выдумывают после того, как у властей возникают проблемы. Насколько я знаю, есть закон «О правильном поведении на улицах» или что-то в этом роде.

— Закон, может, и есть, а вот о его нарушителях до того, как появился ты, я ничего не слышала.

— Ты сказала: Трифар? — как бы невзначай спросил Вадим.

— Тот город ещё называют Распределителем. — Доэ заговорила с энтузиазмом. — В нем обитают спящие и мертвые. А ещё беглые, крикуны, ведьмы и прочее жулье.

— Спящие на самом деле — жители моего мира, — задумчиво сказал Расин. — Только там они не такие заторможенные.

— Взглянуть бы, — проговорила Доэ. — Время от времени кто-то из них пробуждается, и тогда на нем появляется черный костюм.

— Это значит, что там он умирает… Ты бывала в Западном и Восточном Карманах?

— Что ты? Я в такие места не заглядываю. Говорят, они для извращенцев и слепых приверженцев веры.

— Контролеры хотели меня туда запихнуть. Выходит, я тоже извращенец или фанатик…

— С чего ты решил? — Она захлопала глазами, придумывая аргумент. — Слушай, ведь из-за меня ты влип. Я сама тогда нарывалась на неприятности. Это моя слабость — провоцировать улыбастиков, а потом исчезать. Из-за меня ты… — она задумалась, подыскивая слово, — рассекретился. Я же понимаю, ты прикидывался мертвецом, чтобы поскорее пересечь Трифар…

— Да, я передумал и решил на денек задержаться, — проговорил он. — Потратил немного времени на изучение пятого уровня, который ты называешь Распределителем. В моем мире уже тысячи лет ведутся споры о природе этого уголка вселенной. Случались в истории и кровопролития, вроде Крестового похода, в результате которых не один миллион спящих трифарцев приобрел черную форму и ясность понимания, а, может, был отправлен в какой-нибудь из карманов. Само собой, я не стал знатоком этого уровня, но кое-что, во всяком случае, себе уяснил: я — спящий трифарец, как и шесть миллиардов других землян, и, если мне доведется умереть естественным путем, то я уже в меньшей степени удивлюсь, обнаружив себя в черном костюме на одной из улиц Киева.

Она сделала большие глаза, вздохнула.

— Эти люди, которые становятся мертвецами, бывают очень несчастны. Раньше я пыталась завести среди них знакомых, хотела узнать побольше о том месте, откуда они пришли, но все они были такие беспокойные, и каждый из них через несколько дней исчезал.

— Что ты хочешь знать о том месте?..

Она пожала плечами.

— Всё. Это единственный мир, куда я не могу проникнуть.

— А сколько в общей сложности миров?

Она посмотрела пытливо и настороженно, этот взгляд ему был знаком. Так смотрела она перед тем, как в прошлый раз исчезнуть в пустоте.

— Ты не можешь пока этого понять.

Кажется, она говорила искренне.

— А когда я смогу это понять?

— Когда мой сад увидишь.

Опять — ни тени лукавства. Расин сделал серьезное лицо.

— Я не турист и путешествую не ради экскурсий. Верю в то, что сад твой интересен, но цель, ради которой я двигаюсь вглубь уровней, слишком значительна, и я не могу терять много времени.

— Уровни… — она посмотрела в пустоту. — Я уже слышала это слово. Кажется, так говорят проводники и те, кого они с собой привели. Люди, которые здесь работают. — Доэ сделала неопределенный жест рукой. — Но ведь они так мало знают! К твоему сведению, это, — она обратила ладони к небу и развела руками, — самый глубокий уровень! Все, что глубже, уровнями назвать нельзя. Там все по-другому.

Взгляд Вадима стал сосредоточен, он спрашивал: кто ты, Доэ?

Девушка задрала нос.

— Как далеко ты хочешь забраться?

Расин не знал.

— Могу тебя кое в чем натаскать, Вадим. Если прислушаешься к моим словам, тебя ждет меньше ошибок впереди.

Вдруг она подхватилась со скамейки, выпрямилась.

— Топай за мной.

Глава 20

Ее хрупкая фигурка колыхалась впереди, как огонек свечки, и он никак не мог её догнать. Расин вспомнил, что, спускаясь по лестнице, часть расстояния преодолел в один миг. Он попробовал сделать летящий прыжок — такой, какие делал, будучи в Трифаре, но ничего не вышло.

Кто ты? — хотел спросить Вадим, когда они остановились посреди проезда между корпусами номер один и номер четыре для того, чтобы Доэ перевязала шнурок. Впрочем, Расин не рассчитывал получить ответ, который мог бы его удовлетворить, потому и не задал вопрос вслух. «Я — это я», — вот, собственно, что ожидал он услышать, ведь многие девушки в его жизни говорили именно так.

Они дошли до бульвара Перова, и тогда Вадиму стало ясно, что все это время Доэ напряженно думала над ответом на этот неизреченный вопрос. Резко развернувшись, она проговорила:

— Какая-то часть меня живет там, в мире, откуда ты пришел. Возможно, это очень болезненная часть, неспособная понимать то, что её окружает.

— Ты хочешь сказать, что твое тело все-таки находится в мире… твердой материи, а сознанием своим ты пребываешь здесь?!

Она с улыбкой кивнула.

— Но ты хоть когда-нибудь была на поверхности?! Ты помнишь ее?

— С самого детства я жила в трех разных мирах — Трифаре, Парафаре и Инфаре. В Парафаре — мире Восточного Кармана — улыбастики ходят в белом, а в Инфаре — мире Западного Кармана — в черном. Ты там был?

— Если и был, то ничего не видел.

— Ясно… Есть ещё Эфар, в него я, во всяком случае, могу заглядывать, как сейчас заглядываю в Трифар, — она ткнула пальцем поочередно в несколько направлений, видимо, указывая на бредущих Спящих или красных контролеров. — Я вижу их, но знаю, что ты не видишь.

Они вышли на середину дороги и повернули направо.

— А родители?.. Ты знала их?

— Мне даже трудно представить, что это такое… Хотя смысл слов «мама» и «папа» я могу пояснить.

Только сейчас Вадим заметил, что сленг, на котором прежде говорила Доэ, куда-то пропал.

— Ты встречала подобных себе?!

— Нет, но видела похожих на меня. Слышал когда-нибудь такое слово — «Кантарат»?

— Нет, — покачал головой Расин. — Но, кажется, я знаю, о чем ты. Пиликин упоминал Кантарат.

— Кто?

— Неважно. Сейчас этот парень на поверхности. И что насчет Кантарата?

— В нем есть минимум два человека, способных летать быстро и далеко.

— Ты знаешь, где находится Кантарат?

Она кивнула.

— А те люди, что там работают, знают о тебе?

— Не думаю.

— С какого возраста ты помнишь себя?

— Я не знаю, как измерять возраст.

— Это тело… Ты его тоже создала, как и воду, как и тот черный костюм, о котором ты рассказывала?

— Наверно, — она пожала плечами.

— Прослушай… Ты провела всю жизнь, путешествуя по различным измерениям, а весь твой жизненный опыт и знания получены в полусонной толпе обитателей Трифара! — он не мог сдержать изумления. — Выходит…

— Выходит, я — что-то среднее между спящим и мертвым, — заключила она. — То есть, сумасшедшая! Это слово удалось выковырять из их голов. По-моему, оно подходит больше всего. Правда, я не совсем его понимаю. Если не исчезнешь, как в прошлый раз и как исчезают мертвые, расскажешь об этом?

Вадиму казалось, что девушка не идет рядом, а парит в нескольких километрах от него, потому приходилось все время кричать.

Доэ, отвечая, каждый раз одаривала его улыбкой. Ответы она давала легко. Как видно, неопределенность существования, сиротство и отсутствие постоянных друзей совсем её не тяготили. И все же чувствовалось: девушка рада новому знакомству. Она напоминала ему заскучавшее дома дитя, к которому неожиданно явился ровесник.

Но для ребенка она знала слишком много.

— Доэ.

— Да?

— Что это за Неведомое Нечто, которое выдернуло меня из прежней жизни и привело сюда?

— Не знаю, — она пожала плечами. — Может, кто-то зовет тебя на помощь?

По ходу их движения пятна, висящие впереди, растягивались и превращались в два-три отдельных дома, которые один за другим перетекали назад. Оборачиваясь, Расин видел, как они выстраиваются в произвольном порядке, образуя совершенно незнакомые кварталы. Это не Воскресенка, подумал он, — местность неизвестная.

— Сразу за городом, если идти туда, — Доэ показала на запад, — начинается бездна. Имя ей Глубина Мегафара. В нее все опасаются ходить. Я имею в виду хомунов, которые работают в Кантарате. Только один не боится, правда, я его уже много дней не видела.

— А ты? — спросил Расин, — ходила туда?

— Много раз! — Доэ указала рукой на север. — А там лес. Единственный в Пустыне. В нем живет один добрый старик. Его зовут Харт. Мы знакомы. Он очень мудрый. Хочешь, я тебя с ним познакомлю? Может, он что-нибудь скажет об этом твоем Нечто?.. Между прочим, в том лесу грибы можно собирать, а потом варить, а ещё жарить. Это единственное место, где есть какая-то живность и можно раздобыть еду. Но те, кто живут в городе, не имеют права ходить туда. Кантарат…

Доэ не успела договорить.

Две гигантские лапы с электрическим треском раздвинули пятна домов. Вадим застыл на месте. Повернул голову на шум. Огромные серые глаза смотрели совершенно пустым рыбьим взглядом.

— Надо же, — пробормотала Доэ. — Тузор. А о нем-то я совсем забыла.

Широко разинув жабью пасть, отталкиваясь от бордюров и домов, животное-исполин с лапами хищника и туловищем гусеницы поскакало прямо на них.

Закачалась земля.

Это была тварь, от которой, наверное, пошло выражение «Чудище обло, огромно, стозевно и лайяй». Правда, зев у нее был один, но зато очень велик.

Вадим схватил Доэ за запястье и бросился к подъезду стоящего рядом дома. Но Доэ резко выдернула руку, и несколько шагов он пробежал по инерции.

Девушка осталась посреди дороги. Расин обернулся…

Самое большее — пять секунд, — отделяло чудовище от них.

— Доэ! — заорал Вадим.

— Время! — крикнула она.

Передние лапы (каждая из них была как кабина БелАЗа) взлетают в воздух, и Расин замечает ряд придаточных лап на животе, — они размещаются в шахматном порядке и усиленно работают.

— Что?! — порыв бежать и реплика Доэ, войдя в противостояние, гвоздят его к месту. — Что?!

— Останови время!

Дистанция сократилась вдвое. Две с половиной секунды!

— Как?!

Она стоит на пути прыгающей твари. Ему не успеть добежать до нее, чтобы выхватить из-под носа чудовища. И нет времени, чтоб спастись самому.

Лети! — вопит он себе. Но ноги прилипают к асфальту.

Секунда!..

Доэ мечет прицельный взгляд на тварь и одновременно выбрасывает кисть в направлении Вадима.

Внезапная темнота…

…Когда он открыл глаза, то обнаружил себя на том же месте. Тело находилось в вертикальном положении. Ноги уверенно упирались в землю.

Доэ стояла в нескольких шагах от него — там же, где и раньше.

Две половины твари, как два убитых кита, неподвижно лежали по обеим сторонам бульвара Перова.

— Это тузор, — объяснила Доэ. — Тот, что все здесь охраняет. — Она подошла к срезу исполинской головы, принялась всматриваться в строение мозга и добавила с некоторым сожалением: — Меня бы он не увидел.

Вадим приблизился к ней, стал рядом.

Мозг тузора ни на что не был похож. Просто спираль: белая, как белковый крем.

— Что произошло? — спросил Вадим, разглядывая анатомию тузора. Никаких органов дыхания. Только пищеварительный тракт. Но вместо языка в ротовой полости несколько выростов, похожих на щупальца гидры. Вглубь тела уходил пищевод, по которому можно было идти, не наклоняя голову. Шагах в двадцати имелось расширение — резервуар, в котором поместился бы микроавтобус. Сердца, кровеносных сосудов и, само собой, крови не было.

— Убила, — произнесла она с тем же сожалением в голосе.

Никакого оружия в её руках Расин не видел, но что-то рассекло тузора так, что не было ни рваных краев, ни следов обугливания или свертывания.

— Ты его… пополам… — пробормотал Вадим.

— У меня не было другого выхода. — Она туманно посмотрела на Вадима.

— Ладно, — сказал он, выдохнув и беря её за руку. — Пошли. Похоронить его мы все равно не сможем.

Он по-прежнему желал открыть в себе сверхъестественные способности. Ощущение всесилия, испытанное однажды, самым безобразным образом требовало повторения.

А что, если сейчас им навстречу выйдет десятка два гермафродитов? Доэ называет улыбастиками… Наверное, он даже не успеет от них сбежать, не говоря о том, чтобы защитить девушку.

Почему он такой скованный, медлительный? Неведомое Нечто должно было наделить его силой. Может, он что-то пропустил?

Действительность вокруг не зависела от него, она изменялась сама по себе. Дома продолжали плыть навстречу, их окна были пусты, крыши дымились.

Расин шел, посматривая на девушку. Она только что поразила тысячетонное чудовище.

Вадим опять начал отставать. Он шел, разглядывая свои полупрозрачные чуни, сквозь которые виднелись пальцы ног.

Девушка шла, всматриваясь в дорогу, которая раскручивалась, словно хвост змеи.

— Спасибо, Доэ, — буркнул Вадим ей в спину.

Она обернулась. Глаза её были расширены.

— У меня есть предчувствие, — сказала она. — Однажды опасности подвергнемся мы оба, но в следующий раз спасать придется тебе. Но только угроза будет намного страшнее тузора.

В памяти всплыл их дурацкий спор о сильных, слабых и об этике, которая учит защищать. Если бы она сейчас сказала: «Брось, чувак, мы с тобой в расчете!», — он бы, наверное, со стыда сгорел или провалился сквозь землю.

Но она предупредила его о будущих опасностях и всю ответственность за их спасение возложила на него, оставляя за ним мужскую роль.

— Как ты думаешь, — проговорил Расин, стараясь, чтобы нотки благодарности в его голосе звучали не слишком заметно. — Это случится здесь, в городе?

Доэ посмотрела в пустоту, а затем отрицательно покачала головой.

— Нет, это произойдет в Глубине.

В следующее мгновение приключилось нечто такое, что заставило Вадима вздрогнуть и закрутить головой, точно к носу прицепилась оса, а потом вдобавок схватиться за уши и с усилием их растереть.

«Дорогой друг! — прозвучало в голове. — С тобой говорит похищенный кашатер…»

Кашатер?! Какой кашатер?

Вадим огляделся, но сзади никого не было. До ближайшего дома не меньше двадцати метров, а голос звучал так, будто говоривший стоял рядом.

Сначала Вадим подумал, что Доэ решила немного пошалить, но её лицо по-прежнему оставалось серьезным, и он отбросил эту мысль.

Неведомое Нечто, что это?

— С тобой все в порядке? — спросила Доэ, глядя, как яростно Вадим трет себе уши.

Расин тряхнул головой и пробормотал:

— Не волнуйся, Доэ. Со мной все в порядке…

Девушка улыбнулась и зашагала дальше.

Он опустил руки и потянулся следом, как вдруг…

«Вселенной грозит смертельная опас…»

— Ты слышала это?!

— Что? — Доэ обернулась. Она смотрела встревожено.

— Черт возьми! Кто-то сказал, что вселенной грозит опасность!

— Опасность? Кто мог это сказать? — она поводила глазами вправо, влево, опять уставилась на него. — Но мы с тобой здесь одни!

Вадим вставил в уши мизинцы и подвигал ими.

«…свихнувшийся террорист пожирает мировое пространство», — сообщил голос.

— Черт! Опять! Доэ, ты хотела знать, что такое сумасшествие?! Тогда ты должна это послушать… Голос слишком явственный.

«Пожирает мировое пространство».

— Вот! Опять! Кто это говорит? Доэ, ты ведь читаешь мысли!.. Послушай, что у меня в голове происходит! Ты должна это слышать…

— Но ты же против подслушивания!

— Не сейчас, Доэ! Прошу тебя, послушай, что происходит в моей голове!

«Пользуясь ситуацией, экстремисты намереваются развязать войну… но землянам начхать».

— Вот! Слышала?!

Доэ нахмурила брови и скосила взгляд в сторону.

«…завис в изоляционной камере какой-то пространственно-временной лаборатории… Координаты свои указать не могу».

— Ты подумал, что где-то завис и что-то там не можешь указать, так? — неуверенно спросила девушка.

— Не я подумал, Доэ! Это он подумал! Он! Тот, кто со мной говорит! Он сказал, что не может указать свои координаты!

Она посмотрела в пустоту, а может, ещё дальше…

«…привет моему спящему телу и моим друзьям… — послышалось в голове Вадима. — Найти их нетрудно». Потом голос пропал. Некоторое время раздавалось лишь слабое пощелкивание. Неожиданно голос снова появился: «Место, где они обитают…называется Пустыня…» — Доэ с Вадимом переглянулись. — «Ты их почувствуешь сам…»

Сообщение прервалось.

— Ты говорила, что Нечто — это, может быть, чей-то призыв о помощи! Говорила?

Доэ кивнула.

— Вот видишь? Теперь мы знаем: есть какой-то парень, кашатер, — да-да, он назвал себя кашатером! — он завис… в лаборатории… Точнее — в пространственно-временной лаборатории! Его похитили. Он так и сказал: с тобой говорит похищенный кашатер… И ещё он говорил, нам всем грозит опасность! Какой-то террорист пожирает вселенную… Не так, — мировое пространство! Слышишь? Я должен об этом всем сообщить. И ещё об экстремистах! Где-то здесь должны быть друзья того кашатера! Я должен им передать эти слова и, наверное, ещё что-то… Он предупредил, что я сам почувствую их. — Изо всех сил сжав пальцы в кулаки, Расин неистово захохотал, вмиг собрался и стал говорить с ещё большим жаром: — Да-да, я уже чувствую! Чууувствууюю!.. Неведомое Неч… Черт! Я прозреваю!!! Это они передали мне ключ, бумаги, костюм! Со вхождением в пятый уровень мой путь был полностью обусловлен. Как же я не понял этого раньше? Думаю, я призванный. Скоро всесилие опять ко мне вернется! И тогда, конечно, я спасу тебя, если мы попадем в опасность. Но сейчас мне нужно срочно разыскать этих… людей из Кантарата. Особенно самого главного! Это они — друзья того кашатера. Они каким-то образом узнали, что я иду, хотя это очень странно. Тот кашатер, он будто телеграмму мне отправил с того света. Из другой туманности! Не знаю, откуда! Там, в машине, на сидении — это от него письмо было… То, которое исчезло!

Сначала Доэ смотрела удивленно, потом на лице её появилось сожаление, затем это выражение сменилось задумчивостью.

— Прошу тебя, — продолжал Расин, ничего не замечая. — Покажи Кантарат. Ты говорила, знаешь, где он находится. Покажи скорей…

Он повторил это ещё много раз, перемежая просьбу уверениями о том, что миссия его чрезвычайно важна, что в Кантарате ему, вероятно, дадут не только другое одеяние, но и наделят силами, которые позволят им справиться с любыми опасностями, что теперь он не просто одинокий воин, каким он чувствовал себя вчера, а солдат Кантарата, что…

Наконец он уловил нетерпеливое выражение на лице Доэ. Уперев руки в бока, она кивком головы указывала на белые стены многокорпусного здания, которое располагалось в нескольких шагах от них.

— Кантарат? — одними губами спросил Вадим.

Девушка кивнула.

— Доэ! — сказал Вадим торжественным тоном. — Вот и наступила эта минута, ради которой мне пришлось преодолеть бесконечную стену, пережить неудачную операцию, принудительное кормление, улыбающихся гермафродитов и… разрубленную надвое Годзиллу. А теперь идем, я тебя представлю своим… будущим соратникам!

Доэ отрицательно покачала головой.

— Нет, Вадим. Я не пойду с тобой.

— Что?.. — он понемногу начал приходить в себя. Радость, обусловленная долгожданной определенностью, стала стихать.

— У меня своя жизнь, — сказала Доэ. — А у них своя. Они живут в каменном городе под названием Пустыня, хотя и не могут проникнуть в глубину вселенной, а я живу в моем саду и гуляю там, где хочу.

— Но, Доэ! Может, я найду здесь то, что искал, стану сильнее и смогу показать тебе тот мир, где ты не была. Может, ты сама захочешь научиться здесь чему-нибудь новому…

— Я не пойду туда, — отрезала девушка.

Они стояли с минуту молча, глядя друг другу в глаза, и Вадим почувствовал, как борется с собой Доэ, стараясь не слышать его мысли.

— Ладно, — сказал он наконец. — Спасибо, что помогла мне найти это место.

Вадим посмотрел на здание.

— Жаль, что нам придется расстаться. Я надеюсь, что мы ещё встретимся. Хоть когда-нибудь. Тот сад, который мне так и не довелось повидать… Ты ведь мне его ещё покажешь?

Она промолчала.

— Ну… я пойду? — сказал Вадим.

Доэ удалялась, теряя очертания. Она была похожа на мерцающий огонек.

Он провожал её взглядом до тех пор, пока она не исчезла, а затем поднялся по гладким мраморным ступеням, взялся за ручку и потянул дверь на себя. Дверь оказалась заперта. Тогда он стукнул несколько раз. Помедлил немного и постучал настойчивее.

Послышались шаги.

Загремел замок, и дверь открылась.

— Ну, наконец-то!

Перед ним стоял улыбающийся Фирман.

Глава 21

— Забудь обо всем, что ты видел и слышал по пути сюда! — сказал Балмар на первом занятии.

Он медленно бродил среди рядов стеклянных парт и не сводил взгляда с нового слушателя. Балмар был одет в серый твидовый пиджак, далеко не новый, и мешковатые, сильно обветшалые, брюки.

Вадим (как и Эд) пока оставался в полупрозрачном облачении, которое подарила Пустыня. Бинты и чуни неприглядны, зато вполне удобны. В дальнейшем курсантам предстояло себя одевать самим, но прежде надо научиться генерировать внутреннюю материю.

— Нет ни проводников, ни пограничников, ни спящих, ни мертвых, ни ада, ни рая, ни красных контролеров, ни девушки по имени Доэ! — объявил Балмар, сверля глазами Расина. — Уровни, которые ты благополучно пересек, не более чем продукт твоего воображения. Сознание по мере удаления от источника теряет контроль над реальностью, и его начинают одурманивать флюиды времени и пространства. Здесь, в Пустыне, где наша кровь очищается от инородных примесей, мы становимся другими, и впервые наши помыслы обращаются к познанию природы собственной расы. Чтобы стать на путь постижения самих себя, нам, дочерним сущностям сознания, представителям малой расы хомунов, надо научиться преодолевать силы полярных сторон. Принимая присягу кашатера охраны Хомофара, все мы обязаны помнить об ответственности, что ложится на нас. Хомофар — это двенадцатая часть вселенной, Мегафара, а ещё семьсот двенадцать внешних туманностей, которые пересекает мощный поток сознания, несущийся к ледяному сердцу Мегафара. Высокое доверие, которое возложили на нас персоназы-держатели, подтверждает мудрость наших предков и наше соответствие требованиям установки сознания. Из сотен дочерних рас-полукровок васта сознания выбрала лишь четыре (в том числе хомунов) для выполнения оборонной миссии, и вот уже сорок тысяч земных лет бразды правления службой охраны Хомофара остаются в наших руках.

Новичок! Прежде чем взять в руки меч защитника Хомофара, ты должен пройти сложный путь подготовки и освоить воинское дело. На стенах этого зала висят портреты героев, прославивших службу. — Балмар указал на пустую стену, и там стали поочередно зажигаться изображения. — Среди них — Стаброк, Журдилана (женщина-воин) и Ладо, а из нынешних — Махалус, который сумел изменить структуру наших границ и повысил статус Хомофара до члена совета главной тройки, и теперь наша служба подчиняется только совету стихий.

Мы зовем их героями, посетившими Глубину Мегафара, так как все они сумели пройти по каналу, соединяющему двенадцать фаров. Мы также чтим память тысяч храбрецов — тех, что ушли в Глубину Мегафара, и не вернулись.

Балмар говорил с переменной интонацией. Отдельные фразы звучали патетично и заучено, — вероятно, он использовал отрывки из речей, которые произносил уже сотни и тысячи раз перед курсантами, пришедшими в Пустыню по строгому пути, другие места Балмар пережевывал, запинаясь, будто мысли его постоянно отвлекались на постороннее. Эд сидел рядом с Вадимом и внимательно слушал. Другие курсанты не были видимы, и это пока было главным парадоксом, который Расин силился разгадать. То, что дома в городе имели способность расплываться и таять, и то, что Доэ была незрима для тузора, как и все обитатели Пустыни — было взаимосвязано. Ни один из кантаратских служащих пока не попался на глаза Расину. С тех пор, как Вадим переступил порог здания, он имел дело лишь с двоими — Балмаром и Эдом Фирманом.

Эд околачивался в Кантарате уже полтора миллиона секунд. Считалось, что он находился в карантине.

Когда он неожиданно стал прозревать и самовольно поперся за Расиным, Кантарат вынуждена была что-то немедленно предпринять.

Причина паники заключалась в том, что Фирман стал вторым звеном цепной реакции. В лаборатории Службы странное явление тут же нарекли реакцией Фирмана. Если бы Кантарат вовремя не изъял самовольного адепта из третьего уровня (которого, разумеется, нет), то спящие подсознания Трифара (которых тоже нет) начали бы пробуждаться один за другим. Эпидемия опустошила бы землю и перенаселила более глубокие миры, что привело бы к так называемому феномену прокола оболочки.

Сперва Фирмана хотели просто уничтожить, но кто-то вычислил, что он косвенно участвовал в инициации Расина. Эда посчитали полезным и оставили в живых.

Фирман из внешнего уровня был изъят. За ним послали пятерых кашатеров Кантарата. Те провели Эда в Пустыню калечащим трехдневным путем. Опасность такой быстроты заключалась в том, что во время перемещения адепт не успевал приспособиться и «пометить» путь, обеспечить себе обратную дорогу. Но у Фирмана обратной дороги не было. Молодая жена, грудной ребенок, мать, отец, сестра — всем суждено было о нем забыть.

— Я жил один и привык к этому, — сказал Вадим. — Мне некого было оставлять, но у тебя семья… Наверное, тебе трудно?

— Балмар сказал: мы — бессмертны! — не раздумывая, ответил Фирман. — Понимаешь? Бессмертны!..

Предложенная альтернатива представлялась практичному Эду выгодной, она компенсировала издержки.

Теперь тема бессмертия часто звучала в его словах. Глаза Эда горели, в бинтах и чунях он напоминал Расину железного дровосека, хотя и сам Вадим, наверно (зеркал тут не было!), выглядел не менее нелепо.

Войдя в кабинет Балмара, Расин отчеканил текст послания Криброка, и Кантарат получил подтверждение существующим догадкам.

Уже тогда Расин понял, что имеет право знать больше, чем доставил.

Слушая гонца, Балмар рисовал в уме схему, а гонец, излагая послание, её читал.

Во-первых, есть реальная опасность уничтожения Мегафара, где-то скрывается Захватчик, расчеты показывают, что он находится на поверхности Земли, но проследить его местонахождение пока невозможно. Вримы (сущности времени) подозревают, что это вселенский заговор, очередная акция сознания против своих слаборазвитых партнеров.

Вряд ли они станут обвинять во всем хомунов, стоящих в сравнении с некоторыми другими расами того же Хомофара на заре своего развития, но то, что Захватчик локализуется на планете Воды, они, безусловно, уже вычислили.

Во-вторых, вримы воспользуются этим обстоятельством, они не просто попытаются обвинить во всем оппонентов, но и сделают все возможное, чтобы изменить структуру границ и стать властелинами Мегафара.

В-третьих, есть ещё один факт: пришел некто снаружи, и вот он стоит реальный, живой в кабинете главы Кантарата. Возможно, он сумел уловить сигнал Криброка, пролетевший мимо излучателей, которые расставлены по всему берегу Глубины. В таком случае он — избранный. Один из миллиардов. Но что, если это резидент вримов? Как бы там ни было, к пришельцу надо относиться с крайней осторожностью.

(Вероятно, Доэ, оставила Вадиму часть своей силы: он услышал последнюю мысль Балмара почти так же четко, как послание Криброка.)

— На этом текст заканчивается, — сказал Вадим и принялся разглядывать фиолетовые стены кабинета.

Когда Криброк ненароком наладил связь с Расиным, он не мог знать, что вырывает из субъективной реальности не просто хомуна, а вероятного кашатера, который уже месяц, как самостоятельно ступил на путь.

Спустя две недели пять поверхностных уровней (которых нет) внезапно прорезал телефонный звонок. Кто-то домогался бывшего проводника И.И.Пиликина. Балмар со своей бригадой просканировал все уровни и установил наблюдение за новоявленным идущим, который, по всем признакам, был гонцом. Математические подсчеты дали полную информационную картину и позволили проследить канал, связывающий Расина с Криброком, вплоть до границы Хомофара. Канал не являлся логической линией, лаборанты не могли вычислить её начало, но по теории вероятности, Криброк должен находиться во временной трети.

Кашатеры Шабрус, Карликов, Война и Зябагар были отправлены на пятый уровень (которого нет), чтобы изъять послание. Операция называлась «Волхвы». Послание оказалось не проявленным, и кашатеров отозвали.

Следующим шагом было решено отнести время, отведенное на дорогу, на счет периода обучения и присвоить гонцу статус адепта. Личные резервы Расина позволяли отказаться от идеи оказать внешнюю помощь. Задачу перехода из Трифара в Пустыню гонец решил сам. Почти решил. Пришлось внести лишь две поправки — передать отсутствующий ключ (Пиликиным) и обеспечить гонца необходимыми документами (операция «Реквизиты»).

Физическое тело Расина осталось под патронажем психопата Хвана. Доктор, как и его брат, были взяты под контроль. Возле каждого из них поставлено по кашатеру на каждом уровне (которых нет).

Балмар изучил вошедшего и решил не делать исключения. Он записал пришельца в общую группу карантина.

Учебная часть Кантарата находилась в дальнем, западном, крыле. Это была пятиэтажная пристройка с достаточно многофункциональным спорткомплексом на первом этаже. К спорткомплексу с заднего двора примыкал заброшенный полигон. В отдалении виднелось несколько одноэтажных строений, а за ними чернела Глубина Мегафара. В первый же день Балмар позволил Расину там побывать.

Глубина была морем, наполненным ночным туманом, и в нем купались витки Млечного Пути. К краю Глубины подходил пологий каменистый берег, справа виднелись горы, слева холмы. Середина спирали была абсолютно черна и напоминала гигантский тоннель. Спустя несколько дней (а дни в Кантарате по продолжительности традиционно не отличались от обычных земных) выяснилось, что эта дыра была предметом ажиотажа, споров, надежд, самоубийственной страсти, непонимания, ненависти и поклонения. Это иная физика. Единственное, что роднило Глубину Мегафара с привычным миром — то, что всякому следствию там предшествовала причина. Войдя в Глубину, можно попасть не только в любую часть Мегафара, но и… Поговаривали, что однажды Махалусу удавалось достичь площади персоназ. Когда Вадим впервые смотрел в манящую черноту Глубины, он ещё ничего не знал ни о персоназах, ни, тем более, о том, что время и пространство так же живо и разумно, как люди, которых здесь называли хомунами.

— Самое поразительное зрелище из тех, что я когда-либо видел, господин Балмар, — выразил свои сантименты Вадим, вернувшись с берега.

— Вечером тебя ждет первое занятие по теории состояний, — сухо проговорил Балмар.

Фирман проводил Расина в спальный корпус. Там он показал место, где можно отдохнуть.

Но Расину отдыхать не хотелось. С первой минуты, как только он вошел в Кантарат и оказался в радостных объятиях Эда, по спине хлынул поток преображения. Странное, личное чувство, оно происходило независимо от внешних влияний. Долгожданное чувство. Впервые он стал неосознанно его искать, когда мчался в «Тойоте» вдоль стены-карусели — той самой, в окнах которой мелькала женщина.

Расин расстался с Доэ, отыскал Кантарат и Фирмана, постиг цель, ради которой немало перетерпел. Всю дорогу он был непосвященным гонцом, он нес весть об опасности, что грозит Вселенной. Теперь весть доставлена, и он свободен от своей прежней ноши. Неведомое Нечто превратилось в прочитанную телеграмму, которую можно положить в ящик стола или выбросить в мусорное ведро. Прежняя миссия — вот что ему мешало. Может, была слишком мала для него?

Стоило свалиться с плеч тяжести непонимания, внутренние резервы включились сами.

Энергия!

Энергия!

Она была его страхом в Эфаре (в котором он пробыл около месяца — с момента освобождения Пиликина от тяготы и до того, как голос диктора сообщил, что он находится на третьем уровне), она была умением летать и мучительной жаждой в Трифаре.

Энергия!

Он вдыхает ее, и каждый вдох — слияние с вечностью, вдох — понимание своего предназначения, вдох — уверенность и ясность, знание и сила. Все, что нужно для дальнейшего восхождения — дышать .

Он пришел к Глубине Мегафара, как царь зверей, пересекая засушливую саванну, приходит к водопою. Он — необусловленный. У него нет вопросов кроме тех, что он задает самому себе.

Скоро вернется всесилие. Чему же ещё его собираются учить?..

Первое занятие в группе длилось тридцать тысяч секунд.

Нельзя было задавать вопросы, сводить взгляд с Учителя, думать о чем-либо, кроме того, что сообщает Учитель.

— Слушайте и запоминайте, — говорил Балмар. — Вот устройство мира: Вселенная, именуемая Мегафаром, состоит их трех великих васт — пространства, времени и сознания. Представьте три овала, которые, накладываясь друг на друга под углом оси сто двадцать градусов, образуют круг. Каждый из овалов имеет удаленные центры. В них пространство, время и сознание пребывает в чистом виде. Центры великих васт — за пределами Мегафара, и весь Мегафар — их периферия. Здесь, — он ткнул пальцем в пол, — все они пересекаются, образуя триединый мир. Таким образом, этот круг (общая периферия васт) и есть вселенная Мегафар, в которой мы находимся. Для наглядности…

Балмар развернулся и нарисовал на доске схему. (Доска — деревянная, мел — обычный, никакой электроники.)

— Наружная поверхность вселенной есть материальный мир, — продолжал Учитель, вытирая пальцы о платок. — Её оболочка суть пять уровней. Внутренняя поверхность шара — шестой уровень или Пустыня. Все шесть — призрачны, потому я говорю вам: их нет. Содержимое шара — Глубина Мегафара. Вывод: за пределами вселенной обитают три великих васты — сознание, время и пространство; здесь же, смешавшись, они создают Мегафар.

Вадим представил себе трех человекоподобных существ, они держатся за руки, образуя один тройной кулак — мироздание. Выходит, все зависит только от их желания держать друг друга за руки?

— Каждая из васт населена сущностями. Есть, соответственно, сущности пространства — шадры, сущности времени — вримы и сущности сознания, именуемые Персоназами. Последние неподвижны и обитают только на вневселенской территории, в самом центре васты сознания. Триединому Мегафару они отдают только свои лучи. Вримы и шадры, напротив, весьма мобильны. Они свободно пересекают границы Мегафара. Эти сущности повсюду, их бесконечное множество.

Вадим вспомнил первый курс, физику, профессора Гусарова. Тот любил делать большие отступления и фантазировать на темы древнегреческой мифологии и языческих религий. Было что-то общее между лекциями Гусарова и этим занятием.

Расин отвлекся, случайно скользнул внутренним взглядом по мысленному потоку Фирмана.

Эду жутко хотелось оглядеться, увидеть своих однокурсников. Вдобавок он боролся с желанием задать Учителю тысячу вопросов, попросить у кого-нибудь тетрадь для конспектирования… Он боялся, что забудет важную часть сказанного, и испытывал эйфорию от приобщения к вселенским тайнам. В его голове звучали слова, вроде «я — избран» и «я — бессмертен».

Странно и непохоже на того флегматичного Фирмана, которого Расин знал уже почти десять лет. А может, Эд всегда был таким? Ведь прежде не удавалось заглянуть в его «черный ящик»!

— Не отвлекаться, — сухо произнес Балмар, и Вадим окончательно осознал, что перед ним Главный-Хомун-Семьсот-Двенадцати-Туманностей. Это будет даже покруче какого-нибудь гипотетического президента всея Земли.

— В триедином мире находится ось мира — ледяное серце Мегафара, — сказал Балмар. — По-другому, центр договора. Прежде сознание, время и пространство существовали порознь. Пятнадцать миллиардов земных лет назад три васты создали вселенную и заключили соглашение, которое нельзя нарушать. Обитатели одних васт не имеют права искривлять представителей других, кроме случаев, предусмотренных соглашением. Между тем, в каждой трети существуют и свои законы, допускающие некоторые реформы, которых требует развитие фаров. При этом пространственная треть за пятнадцать миллиардов лет не провела ни единой реформы, временная — две реформы, треть сознания — 16712 реформ. Как видим, наши партнеры отличаются от нас не только мобильностью, но и своей потрясающей ортодоксальностью.

Глаза Балмара блеснули сквозь стекла очков нечеловеческим огнем. На лице появилась гримаса. Это пробудило в уме Вадима мысль: «Теперь устройство мира мне известно. Бога и дьявола в нем нет. Кто же всем правит?»

Этот вопрос он задал себе, а Балмар перешел к теории состояний.

Глава 22

Месяц спустя Вадим рассказывал о своем первом дне в Пустыне Странному Созданию, которое встретил в одном из многочисленных карманов колодца.

«Как я уже сказал, изменения начались в ту минуту, когда я впервые приблизился к Кантарату. Поток преображения хлынул мне в душу, забурлил, превратился в бьющий фонтан. Он хотел сделать меня всесильным . Я ощутил его за несколько часов до того, как началась моя учеба. Перед тем, как Балмар сказал, что вечером меня ждет первое занятие, я понял, что знание придет само по себе. Я не говорил Балмару об этом потоке, ибо относился к Учителю с такой же осторожностью, как Учитель ко мне.

Уже к вечеру первого дня я стал различать силуэты некоторых курсантов.

Хомуны прогуливались под окнами спального корпуса. Я бросил взгляд на Фирмана: видит ли он их? Но Фирман не видел. Он был занят попытками генерировать материю. (На занятии по этому поводу было сказано: все призрачно . Из двух слов, которые являлись своего рода волшебным заклинанием, и должно было вытечь умение делать вещи.)

— Балмар не запрещает ходить на экскурсию, — наконец, устав от безуспешных попыток, сказал Эд.

— Раз так, то какие будут предложения? — спросил я.

— Прошвырнуться по зданию.

Я не стал возражать.

Мы вышли из спального корпуса, прошли по плацу и приблизились к главному входу. Дверь, в которую я стучал утром, была открыта, и изнутри доносился шум.

— Прошу, — сказал Эд. — Хочешь, я буду гидом?

Центральное здание службы охраны Хомофара было набито хомунами — курсантами, кашатерами, делопроизводителями, обслуживающим персоналом. Добрую половину представляли женщины. Хомуны имели разную степень видимости, и некоторые пропускали сквозь себя не только световые лучи, но и других хомунов. Их были тысячи, они не мешали друг другу, многие даже не подозревали о существовании друг друга.

Люди Кантарата… Чем они занимаются? — подумал я и хотел узнать мнение Эда, но он по-прежнему их не видел.

Тысячи дел и жизненных эпизодов, сотни временных и пространственных измерений, наложенных друг на друга, различные степени душевного развития пребывали в просторном холле центрального здания.

Большинство хомунов умели делать одежду и прочие вещи — сумки, книги, тетради, мелкие украшения, часы, сигареты и даже диктофоны и плееры. Лишь некоторые ходили, как мы с Фирманом, в чунях и бинтах. Впрочем, вещизма особого не наблюдалось: то ли генерировать материю было не так уж легко, то ли вещи не имели ценности…

Позже я узнал: в Кантарате царит коммунизм. Мерой поощрения в ней служит удовлетворение честолюбия, мерой наказания — ссылка и смерть („разделение крови“).

Часть кантаратских была задействована в делах оболочки, остальные занимались управлением береговыми военными базами. Большинство имели высшие титулы — от генералов до генералиссимусов. Лишь в отделе кашатеров Глубины должности звучали просто: кашатер, ведущий кашатер; и только Криброк считался ведущим кашатером высшей ступени.

— Там ты уже был, — Эд ткнул пальцем в гущу хомунов. В действительности он показывал на ступени, ведущие в административную часть, где находился кабинет Балмара. — Поэтому идем сразу наверх.

Мы взошли по спиральной лестнице на третий этаж, который представлял собой подобие амфитеатра. Овальная сцена находилась на втором этаже. Высокий купол вторгался в четвертый этаж. В самом центре купола была воронка, весьма похожая на ту, через которую я проник в Пустыню — квадратный провал, и внутри темнота.

Внизу, в метре над полом, висело несколько светящихся спиралей диаметром в человеческий рост.

— Думаю, здесь у них происходят банкеты, — сказал Эд.

Больше похоже на мини-космодром, думал я, — в этих спиралях можно летать. Они защищают от тех штуковин, которые попадаются на пути. Может, в спиралях кашатеры Кантарата перемещаются в Глубину Мегафара? А может, путешествуют по уровням (хотя на самом деле уровни — нечто призрачное. Они, как полосы дыма, если смотреть на них под разным углом зрения. Все эти уровни, которые, кстати, иногда называют телами — ментальным, астральным, эфирным — штука довольно переменчивая: ветер подует, и нет их).

— Смотри, кто у нас тут, — раздалось сзади.

— Хо! Да это же гонец!

Я обернулся: из-за стены снующих туда-сюда мутноватых призраков-хомунов на меня пялились Шабрус и Карликов, оба в строгих черных костюмах.

— Тебе не кажется, что он смотрит прямо на нас? — спросил Карликов.

— Шутишь? Он в карантине!

Я скользнул взглядом по стене и стал рассматривать купол, всеми силами изображая любопытство. Кашатеры не должны были знать, что я их вижу. Почему? Не знаю. Чутье подсказывало.

— Нет, он смотрел-таки на нас.

— Да нет же, говорю тебе, он не может нас видеть. Взгляни-ка на него: он тут впервые. Похож на только что вылупившегося цыпленка. Ты был на излучателях, когда он заявился утром с девчонкой. Только… я тебе ничего не говорил про девчонку. Балмар сказал, что её не было.

— Боже упаси!.. Ничего не слышал ни о какой девчонке… Ты наверное, говоришь о той рыжей, которая появляется здесь, когда хочет, и сбивает с толку некоторых наших ребят?

— Возможно. Но ты об этом забудь.

— Заметано! Слышь, Шабрус, — Карликов понизил голос. — Но если он заявился сюда с той рыжей девчонкой, которая сбивает с толку наших парней, не могла ли она и его научить… путать нас?

— Что? Да ты посмотри на его приятеля. Он тут пару недель уже, а по-прежнему, как слепой щенок.

Они замолчали, но в это время заговорил Фирман.

— Интересно, — сказал он, — что они едят на этих банкетах? За то время, что я здесь, Балмар мне ни разу не предложил подкрепиться. Он сказал, что я поем тогда, когда стану видеть обслуживающих, которые разносят пищу.

— Тут есть кто-то, кроме нас?! — спросил я, пытаясь выглядеть наивно и словно забыв, что Эд мне уже много чего рассказывал днем. Я нарочно спросил громко — так, чтобы слышали кашатеры Шабрус и Карликов. Наверное, я сглупил, потому что Фирман изумленно уставился на меня. Но его удивление сразу прошло, — видимо, он счел мою забывчивость проявлением посттравматического синдрома, которым страдал сам в связи со стремительным перемещением по уровням.

— Балмар говорил, здесь, кроме нас, тысячи лю… хомунов.

— Вот видишь, — раздался сбоку голос Шабруса. — Они нас не видят.

Продолжая говорить, кашатеры удалились.

Мы тоже двинулись дальше.

На четвертый этаж вели две лестницы. Поднявшись наверх, мы оказались в широком и очень низком помещении, сплошь пронизанном бесчисленными стеклянными трубками. Хомунов здесь не было.

— Хотел бы я знать, что это такое, — пробормотал Эд. — Я уже пытался их исследовать. Довольно прочный материал. Похоже на коммуникации…

Какие-нибудь межуровневые туннели, решил я.

— Ладно, пошли наверх, — сказал Эд. — Там все какими-то стеллажами заставлено.

На пятом этаже была библиотека свободного пользования. Я не увидел никого, кто бы её обслуживал. Однако читателей здесь предостаточно.

— Пусто, — проговорил Фирман, в ту самую минуту, как сквозь него прошли две хорошенькие девушки в зеленой форме.

Хомуны разных мастей (кашатеры, курсанты, обслуга) снимали с полок брошюры, справочники, толстые фолианты, журналы и, уносили с собой. Некоторые листали книги, сидя за столиками. Подойдя ближе, я увидел, что здесь собраны труды по истории, философии и эзотерике на разных языках.

— Чисто, — сказал Фирман, проводя рукой по стеллажу. — Кто-то вытирает пыль.

Все призрачно.

Следующие два этажа были абсолютно пусты. Ни Фирман, ни я никого здесь не увидели.

На восьмом этаже меня ожидал конфликт.

Ты слушаешь, Странное Создание?

Не знаю почему, но я не доверял Кантарату. Вероятно, потому что все призрачно. Несмотря на постоянно усиливающийся прилив сил и ощущение, что попал в родную среду (надо заметить, ни разу на пути сюда я не затосковал о доме), мне хотелось держаться особняком.

Все дело в этой дурацкой авторитарной системе.

В первый день я ещё не знал, что Балмар использует копии. Позже выяснилось, что даже занятия (причем одновременно в нескольких группах) он ведет, не выходя из кабинета. Копия ничем не отличалась от оригинала и, по сути, была одной из его вероятностей. Другими словами, Балмар работал сразу в нескольких измерениях.

Сейчас-то мне самому ничего не стоит повторить этот трюк, но в тот раз я обманулся, самонадеянно решив, что в этот день вся служба охраны Хомофара вращается вокруг меня.

Да, безусловно, главный хомун как-то выделял меня из общего числа слушателей, но он вряд ли предполагал, что в недалеком будущем я буду претендовать на звание ведущего кашатера.

В ходе первого занятия Балмар трижды упомянул Доэ, каждый раз настойчиво заверяя меня в том, что её нет. Когда имя Доэ прозвучало первый раз, я испытал неловкость. Сколько хомунов в нашей группе? Разве всех их обязательно посвящать в то, что касается только меня?

Еще я думал вот о чем: занятия проходили ежедневно (Эд посещал их вот уже три недели), а все, что рассказывал Балмар, было похоже на введение, будто бы он решил по поводу моего прихода в Кантарат опять начать с азов.

К концу занятия у меня сложилось впечатление, что я нахожусь на приеме психотерапевта. Лицо Учителя расползалось по залу. Я смотрел на его раздающееся лицо и все думал о том, кто на самом деле правит Вселенной. Если в ней нет места ни богу, ни сатане, ни атману, ни логосу, никаким другим властелинам, то кто же, черт побери, позаботится о нашем с тобой будущем. Раньше я не сильно вникал во всю эту чушь, но все же где-то глубоко, между вопросом о смысле жизни и страхом перед смертью, у меня жило маленькое убеждение, что атомы не распадаются, поскольку есть Некая Сила, которая способна эволюционировать (пример тому — люди), — а значит, и думать, — и не желает умирать.

Когда Балмар рассказал, что Мегафар состоит из пространства, времени и ещё одной субстанции, имя которой сознание, все мои прошлые представления рассыпались в прах. Я уже сказал, что раньше никогда не ломал голову над тем, как устроен мир. Но сейчас со мной произошло примерно то, что однажды случилось после прочтения известной книги Носовского и Фоменко „Новая хронология“. В тот раз было разрушено мое понимание истории, великие эпохи перемешались, оказались выдумкой, а Христос и император одним и тем же человеком. Помню это чувство: три дня я был сам не свой. Но если историки бродили по языковедческим следам и могли заблудиться, то само существование Кантарата, стоящей на берегу Глубины Мегафара, было авторитетным подтверждением слов Балмара.

Я узнал, что вселенная — не более чем договор, который, как все контракты и соглашения, можно расторгнуть по согласию сторон. Эти стороны, природу которых мне предстояло постигнуть, вдруг предстали передо мной куда более реальными, чем какой-то там мифический бог. Я почувствовал их незримое присутствие и понял, что всем троим обязан жизнью, хотя с каждым состою далеко не в равных семейных отношениях. Если сознанию я прихожусь родным, то для пространства я вроде двоюродного, а для времени — вообще дальний родственник. Прежде я считал себя единственным разумным существом в галактике, а может и во всей вселенной, а теперь выяснилось, что я — лишь тень своих великих родителей, представитель малой расы, грешный призрак промежуточного мира.

Эд радовался тому, что здесь он никогда не постареет. Он обрел бессмертие. А я думал о тех исчезнувших героях — Стаброке, Журдилане, Ладо и Махалусе. Они не вернулись, сказал Балмар, и я размышлял над тем, куда они исчезли.

Хоть я и чувствовал, что поток преображения дает мне силы и знание, все же не был так глуп, чтобы отвергнуть то, чему учит главный хомун, но во мне росло странное упрямство, не позволявшее даже предположить, что когда-нибудь я задам Балмару хоть один вопрос. А он, казалось, только этого и ждет. Самое смешное: он серьезно подозревал меня в том, что я шпион вримов.

Эд спросил Балмара в первый день пребывания в Кантарате, сможет ли он хоть одним глазком когда-нибудь взглянуть на свой дом. Эд из тех, кто не стесняется задавать вопросы прямо, и поэтому он заодно спросил, будут ли ему платить за работу, предполагается ли в Кантарате карьерный рост и сможет ли он взять себе женщину, когда станет видеть других хомунов. Это были вопросы практичного хомуна. Балмар сказал, что такая любознательность говорит о неудовлетворенном чувстве ответственности, и что скоро Эд будет занят по горло и найдет свою удачу. С тех пор Фирману было вполне уютно. Мне же с первой минуту пребывания в Кантарате казалось, что он находится во власти главного хомуна. Теперь во взгляде, жестах и голосе Эда бушевал фанатизм. И мне это не нравилось.

Поднявшись на восьмой этаж, мы оказались в небольшом вестибюле. Его загораживала переборка, в середине которой был проход. В проходе спиной к нам стоял верзила, и его фигура показалась знакомой. На охраннике была красная форма, в первое мгновенье я даже остановился, вспомнив контролеров, с которыми мне довелось повоевать на пятом уровне. Но в этом хомуне не было ничего женственного, как в тех тварях, и я направился вслед за Фирманом к перегородке.

Для Эда верзила не был преградой, он прошел сквозь него, как сквозь воздух. Я собирался последовать его примеру, и вдруг ткнулся животом и грудью в корпус охранника. Тот резко обернулся и крикнул. Я узнал Гаерского — старое проклятие одной женщины, которое меня преследует. Я ударил раньше, чем успел подумать.

Гаерский грохнулся и проехал по полу, а когда попытался подняться, получил несколько тяжелых ударов. Я бил его ногами и, кажется, сильно изуродовал, но Эд по-прежнему ничего не видел. Он пытался меня остановить, думая, что я сошел с ума. Когда я, наконец, перестал пинать неподвижное тело Гаерского, он отступил и, вытянув палец, указал на меня. Я осмотрел себя и понял, что облачен в некоторое подобие рыцарских доспехов.

Все призрачно. Постепенно я становился агрессивным воином, конструируя себя из того материала, который валялся на складах моего подсознания.

За избиение охранника я получил пять дней карцера.

Эд стоял, разинув рот, когда пятеро кашатеров в красных формах скрутили мне руки и, пригнув голову почти к самому полу, повели к лифту.

Кашатеры действовали слаженно. Они опустили меня в подвальное помещение, провели по коридору и, втолкнув в нишу, закрыли дверь.

Не было никакого приговора или обвинительного акта. Но, только лишь щелкнул замок, у меня перед глазами появилось лицо Балмара. Он посмотрел пустым взглядом и спросил:

— Ты чувствуешь себя виновным?

Всю ночь он со мной говорил. Время не имело значения: мы находились во временном кармане и могли беседовать вечность.

Этот разговор не был допросом в обычном понимании этого слова.

— Ты бил невиновного! Ты хотел переложить на него вину?

Я никак не мог понять, что именно хочет узнать Балмар. Проще всего мне было признаться в том, что, находясь на своем уровне (которого, черт побери, нет, все ведь призрачно!), я отказал одной женщине в помощи, и в отчаянии она меня прокляла.

Но Балмара интересовало другое. В чем-то он мне стал напоминать меня самого: то, что я понимал, не интересовало меня, как тема для разговора, а то, о чем бы я хотел поговорить, нельзя было выразить словами.

Ты меня понимаешь, Странное Создание?

Спустя три дня, во время одного из ночных допросов, я начал читать мысли Балмара. Никто ещё до меня не читал его мыслей, разве что только Харт, но вряд ли Харту это было интересно.

В первый день, когда я докладывал Балмару текст послания Криброка, я кое-что уже улавливал из его мыслей. Теперь я стал видеть его насквозь — буквально каждую его мыслишку. Он постоянно думал о том, чтобы меня разоблачить. Кроме того, все мои самые ужасные предположения насчет Кантарата подтвердились. Армия Хомофара — просто потешный полк, её солдаты — кашатеры Кантарата — ни черта не умеют и погрязли в некрофильном формализме. И это то, что должно быть. Это его работа, главного хомуна 712 туманностей. ещё бы ему не бояться вримов!

— Ты чего-то не договариваешь, — повторял Балмар, а сам все время думал: „Уж я выведу тебя на чистую воду“.

Однажды, глянув в его блестящие очки, я понял: этому хомуну очень не достает хомо.

Да, о Харте… Жаль, что старик куда-то исчез. В мыслях Балмара жило уважение и даже страх перед этим… существом. Я не могу Харта назвать хомуном: он не относится к роду людей. Мало того, он не является представителем ни одной из малых рас двенадцати фаров. Что же? Ты думаешь, он — одна из великих сущностей? Опять ошибаешься. Он — не время, не пространство, и даже не сознание. Вот почему Балмар так его боится.

Но из мыслей главного хомуна я узнал ещё кое-что. Есть в Кантарате двое не-хомунов, занимающих важные служебные посты. Их имена — Крапс и Кробиорус. Особенно меня интересовал второй.

Через пять дней, выйдя из карцера, я научился видеть будущее.

Слава судьбе, к тому времени я уже привык, что сознание мое непрерывно меняется. Иначе бы разум этого не выдержал.

Окружающее в каждый текущий миг содержит несколько миллионов бит информации, которую мы в состоянии переработать. Мир, понимаемый мной, внезапно растянулся во времени, и объем поступающей информации увеличился в сотни тысяч раз: я видел сотни тысяч мигов одновременно, и все вокруг было ими заполнено.

Я помню, как зажмурился и потерял равновесие, а когда открыл глаза, то понял, что сумел с этим справиться.

И я двигался дальше. Я развивался так же, как мог бы развиваться каждый кашатер охраны Хомофара.

Я стоял посреди учебного зала. Того самой, в которой адепт, достигший Пустыни, должен провести двадцать лет, заучивая все тонкости теории состояний, структуры времени, пространства и сознания, военной стратегии, приемов обороны, предвидения будущего, коррекции прошлого и многого другого, чтобы затем превратиться в конторскую крысу — переносить бумаги из кабинета в кабинет, готовить доклады, отчеты, обоснования и графики.

Я стоял, а рядом со мной находился опытный воин небесной гвардии, прошедший сквозь множество битв, — демон вселенной. Он набивал рюкзак моего разума оружием и боеприпасами, которые понадобятся мне в сражении. Завтра, когда мои однокурсники вновь сядут за стеклянные столы, чтобы слушать Балмара, я уйду на войну».

Глава 23

Расин прервал рассказ и пристально вгляделся в облик Странного Создания. Ему предстояло съесть эту тварь.

Путешествие Вадима от момента вылета из Кантарата до приземления рядом с карманом, где жило Создание, длилось 1346223 секунд. В пересчете на земное время — около четырнадцати дней. За этот период Расин получил сорок три удара ледяными камешками, дважды останавливался передохнуть и ни разу не ел. В теле чувствовались слабость и ломота. Сейчас главное — пища.

В синеватом свете колодца Создание выглядело экзотично. Тварь имела округлый вид и походила на лепеху. Неожиданно для себя Расин улыбнулся. Перевел взгляд на собственное тело: кожа да кости, всюду следы ранений, доспехи изуродованы и не хотят самовосстанавливаться. То, что существо попалось на пути, было счастливой случайностью.

«Используй сгустки силы», — говорил Кробиорус. Однако Вадим и представить себе не мог, что здесь, в колодце, так быстро теряются силы.

За пределами вселенной, в чистых вастах, где ещё предстояло побывать, отсутствует свойство рассеивания сил: там действует другой закон. (Кробиорус, при всей своей нелюбви к определениям, называет его законом безусловной относительности. Парадокс говорит, что сущности разобщены и бессмертны.) Здесь же, в Мегафаре, в себя надо непрерывно заталкивать энергию, даже если ты из чистой васты, иначе через какое-то время от тебя ничего не останется: рассеивание.

В Глубине Мегафара живут скопления силы, вроде этой лепешки. Они вполне пригодны для еды. Кробиорус научил Вадима всему, что необходимо для того, чтобы выжить, а поток преображения выстроил полученные знания в правильном порядке.

Необходимо срочно восполнить потери, но была одна проблема: когда Расин забрался в карман, лепеха его приветствовала . Если бы не этот пустяк, Расин уже давно, исполненный новых сил, продолжил бы путь.

Творящее подсознание — ажна, — развитое в Пустыне, давало Вадиму возможность контачить с любыми сущностями вселенной. Но он не был экспертом по определению степени разумности существ. На поверхности ему не приходилось употреблять в пищу ничего разумнее свиньи и коровы.

— Откуда в тебе интеллект? — спросил Вадим, пытаясь понять, где у Создания располагаются органы чувств.

— В колодце полно мыслей, — ответило Создание. Когда оно вновь заговорило, стало понятно: мембрана, покрывающая тварь, и есть главный орган чувств: нею она слышит, видит и говорит.

Персолип!

Тварь была порождением кармана, а карман — порождением колодца.

Расин эту теорию помнил. Поток мыслей и частиц, движущихся по колодцу, неравномерен. Кое-где имеются искривления. В районе кармана колодец похож на варикозное расширение вены. Здесь несложно образоваться сгустку силы — своеобразному энергетическому тромбу.

Две предыдущие остановки Расин провел в подобных карманах, только те были необитаемы (может, ещё до него их опустошил Криброк?).

— Чьи же это мысли? — спросил Вадим. Уже второй вопрос.

(«Хомо, — предупреждал Кробиорус. — Нельзя разговаривать с пищей. Тем более, задавать ей вопросы».)

— Посмотри сам, — добродушно отозвалось Создание. — Так будет проще.

Вадим склонился над персолипом. Опрокинутая шляпка гигантского гриба.

— Куда смотреть-то? — Это был третий вопрос.

— В самую середину.

Круглое пятно. Смахивает на объектив фотокамеры.

— У тебя там глаз, что ли?

(«Хомо, если ты задашь больше трех вопросов, тебе придется стать предателем своей сущности».

Чушь! Я воин. Я готов ко всему.)

— Нет, — отозвался персолип. — Это у меня сердце.

Вот так просто, да?

(«Тот, кто отвечает на вопрос, не является твоей пищей. Он станет либо братом, либо врагом по разуму».)

Внутри заныло.

Человеческое взбунтовалось и столкнулось грудью с полярным понятием выживаемость.

Создание мыслит, и у него есть кое-что, что оно само именует сердцем. Противостояние колом расперло грудь.

(Но если ты немедленно не восполнишь потери, то вряд ли долетишь даже до следующего кармана.)

Что, если ажна ошиблась в выборе синонима? Ведь мог персолип сказать: центр, середина, середка…

— Сердце, говоришь? Ну, ладно, я погляжу.

Прежде чем попробовать этот пирог, стоит его тщательно рассмотреть.

(«Чем чувствительнее и тоньше ажна, тем больше на твоем пути братьев по разуму»).

Вадим наклонился ниже, освободил Странное Создание от тонких нитчатых пусторослей, которые были основными обитателями колодца и встречались повсюду.

Гляди, как тебя опутало, братец… Засиделся ты здесь, видимо. Ничего, скоро со мной вместе попутешествуешь!

Он попытался вытащить персолипа из углубления в стене, куда тот врос, но тело Создания было хрупким, и в двух местах появились маленькие трещинки.

Прямо как настоящий гриб, — подумал Расин.

«Прямо как настоящий гриб», — отозвалось внутри.

Любопытно! Сколько мыслей могло поместиться в этой твари?

«Любопытно! Сколько мыслей могло поместиться в этой твари?»

— Да ты просто карта памяти, — сказал Вадим, чувствуя, как от сердца отлегает.

Обычный накопитель…

Кто-то из однокурсников говорил о таких существах. Они собирают со всего света залетные мысли. Процессор пересеивает полученный материал через решето, разделяет мысли на фракции, затем находит соответствия, сортирует все заново, создавая некое подобие примитивной логики.

Не дай себя обмануть!

Перед тобой всего лишь природный компьютер и биотопливо, необходимое для дальнейшего путешествия. Кодекс чести разрешает кашатерам использовать персолипов как пищу.

— Твоя история заставляет задуматься, путник, — неожиданно проговорил персолип.

Две индивидуальности пересеклись в закоулке вселенной.

(«Помни, хомо! Хомуны не должны поедать братьев или врагов по разуму. Есть подобных или противоположных себе — самих себя разрушать. Лучше пусть разрушит тебя голод».)

— Ну, все, — сказал Расин. — Нет у меня больше времени сказки рассказывать. Ты уж прости.

Теперь надо прикоснуться к Созданию ладонями.

«Объединись с пищей и поглоти её всю без остатка».

Это просто, как для младенца впервые сосать грудь.

— Знаешь, — вновь заговорил персолип, — выглядит так, будто ты собираешься меня съесть, но тебя что-то терзает. Я прав?

— Только наполовину.

Расин положил руки на перепончатое тело персолипа. Твоей силой, Странное Создание, я воспользуюсь. Я заберу её всю без остатка. Но вот совесть на этот счет меня не станет мучить.

Лучше пусть разрушит тебя голод? Разве это сказал учитель? Нет, ученик сам придумал.

Вадим ощутил, как все произойдет. С тех пор, как он стал видеть будущее, некоторые действия совершались словно по трафарету. Впервые это произошло ещё в операционной, когда они с Фирманом делали холецистэктомию.

Объединиться с пищей — значит уничтожить расстояние, разделяющее нас.

Этот просто.

Сила будет перекачиваться, а персолип… умирать.

Расин убрал руки.

Хомуны не должны поедать братьев. Лучше пусть разрушит тебя голод.

Нет! Это неправильно, Кробиорус! Я — воин и обязан выполнить возложенную миссию. Мой долг — выжить в любых обстоятельствах… Ты сам этому учил!

Но скажи, зачем ты вешаешь на мои плечи бремя вины? Твои компаньоны — пространство и сознание — сделали это со мной ещё до моего рождения. Вы, три чистые васты, создали нашу вселенную пятнадцать миллиардов лет назад и нарекли её Виной, потому что её на самом деле наполняет заразная энтропийная вина, которую можно накапливать, терять и снова накапливать. Вы придумали этакую круглую сцену-вселенную, наполнили её актерами, дали им роли подраматичнее, чтобы сидеть в партере и, глазея на спектакль, коротать вечность. Умники, ничего не скажешь.

Так вот, говорю вам наперед, чтобы было не так интересно смотреть дальше: я слопаю несчастного брата по разуму, и даже не покривлюсь. И — никакого драматизма.

Сами-то вы, вневселенские расы, вон как высокомерны! Выгодная у вас мораль. Она дает полную свободу. Вы — абсолютны. Только к чему такая несправедливость? Ты, Кробиорус, великий учитель, не скажешь даже самому неискушенному вриму: не ешь ни братьев, ни врагов, иначе на тебя возляжет вина. Да нет же, эта наука предназначена лишь для хомуна, отягощенного первородным грехом. Ты, независимый учитель хомунов, говоришь с нами на нашем языке, ты непреклонен и не сделал исключения даже для меня, самостоятельно прозревшего. Я поверил тебе, я отверг теории бюрократа Балмара, главного президента всех хомунов, ради того, чтобы слушать живого врима. Но ты сказал: «Лучше пусть разрушит тебя голод». Согласись, это звучит неприятно. Ведь ты никогда не учил бы такому своего брата по крови, врима. Зачем же в меня, хомуна, ты с радостью вкладываешь странные противоречивые идеи?

А ведь ты знал, что я буду вынужден нарушить твой завет. Я отниму жизнь у этого существа и, воспользовавшись его силой, пойду дальше, чтобы выполнить свою миссию. И понесу на себе вину за совершенное убийство.

Вина — это вселенная, которую вы, чистые васты сотворили для нас. Всесильным в ней стает только грешник, убийца, подлец, предатель.

«Нет, это неправильно, Кробиорус» — мысленно повторило Создание.

— Зачем ты накапливаешь мысли? — спросил Вадим.

— Я этим живу, — проговорил персолип и добавил: — Мы с тобой очень похожи.

Черт тебя подери, хитрая же ты сволочь… Битый час протолковать с этим куском желе… Сам не знаю, как вышло, что разговорился с ним… Все началось с «Приветствую тебя, путник».

Сколько же можно тянуть? Делай, наконец, то, что должен!

— Понимаю, — сказал гриб. — Ты ощущаешь себя изгоем. Мне это чувство хорошо знакомо.

Расину почудилось, что фотообъектив моргнул.

Да, вероятно, он прав. Многослойная оболочка вселенной, тот её кусок, что именуется Хомофаром и тайно управляется Кантаратом, вряд ли с замиранием следит в эту минуту за душой хомуна, чье тело лежит в коме в психдиспансере на Берковце, а сама она, изодранная метеоритами, склонилась над огромной сыроежкой и плачет.

Но персолип-изгой? Трудно себе вообразить общество, состоящее из таких вот желеобразных граждан. Что это: грибное поле?

— Нет, ты меня не понял, — сказал гриб. — Не существует никакого сообщества персолипов. Я всю жизнь прожил в этом кармане. Здесь проходит колодец хомунов, вернее, людей. Я наполнен их мыслями, чувствую то же, что и ты. За всю мою жизнь меня посещало немало человеческих мыслей.

— Хомунских?

— Нет, человеческих… Многие приходят издалека, с самой поверхности. Я бы хотел быть среди них, особенно хотелось бы… поработать. Но я не хомун, и даже точно не знаю, как выгляжу.

— Ну, хватит!.. — почти выкрикнул Вадим. Он понял, что если сейчас же не восстановит силы, то потеряет сознание.

Я выполняю слишком важную миссию, чтобы останавливаться из-за сострадания к говорящему грибу.

«Да, понимаю, ты выполняешь слишком важную миссию» — прозвучало в ответ.

Я пытаюсь оправдать свои действия. Силюсь убедить себя, что передо мной существо низшее, которое можно употребить в пищу… А что, если я стою на одной ступени развития с ним?.. Чушь! Оно даже взглянуть на себя не может. Круглая лепеха с линзой посредине.

«Круглая лепеха с линзой посредине. Ты прав».

Зачем ты повторяешь мои мысли? Ах да, я забыл. Ты — накопитель. Твой процессор сортирует полученные данные.

«Совершенно верно!»

А что, если ты устроен более тонко, чем я думаю?

«…более тонко».

Вранье. Просто говорящая пища. Пища. Пища…

Черт! Персолип. Живой и мыслящий.

Будь это существо похожим на одного из тех улыбающихся манекенов, я бы не испытывал никакого сожаления, убивая его. Я давно бы уже восстановил потери и двигался дальше.

Может, что-то пропустил в своем блиц-обучении? Или вселенский демон-коммандос забыл в спешке вкинуть в рюкзак воинское хладнокровие?

Проклятая слабость…

Коварный Кробиорус.

Вселенная-вина… Энтропия… Рассеивание…

— Воспользуйся мной, — тихо проговорил гриб. — Мир не пострадает, если одним персолипом станет меньше.

Глава 24

Дни и ночи, проведенные в камере, дали Расину больше, чем могли дать занятия.

Балмар был напуган. Он пытался разгадать тактику Вадима, а Вадим — постичь самого себя и тактику Балмара. Самые невероятные приемы психологического допроса были использованы в эти пять суток.

— Глокая куздра штеко будланула бокра и курдячит бокренка! — выкрикивал Балмар. — Что это значит?.. Твои ассоциации! Живо!

— Материя и время! — вопил он тут же. — В чем разница?!.

Вадим не знал, в чем разница. Но понять хотел. Мозг строил связи и угадывал ответы, вычитывал их из самой среды — из стен, из двери, из непроницаемого блеска очков Балмара. Но язык не успевал произносить: Балмар говорил быстрее.

— Кто такая Доэ?

— Можно ли обогнать вину?

— Ты хомун?

— Как искривить секунду?

— Как девченка убила тузора? Отвечай!..

— Кто ты?

— Как выглядит знак вины? Знак вины!

Балмар читал мысли. Факт! Ему нужен был невербальный ответ — то, что рождалось в первое мгновение — вспышка мысли. Расин даже рта не открывал. А начальник службы охраны Хомофара продолжал сыпать вопросами.

— Тебя прислали вримы? Да?

— Кто тебя всему научил?

— Ты работаешь на Хи?

— Что ты знаешь об Захватчике?

На тысячу сто двадцать восьмом вопросе («из чего состоит пустотный пузырь?») вместо ответа последовала тишина: Расин неожиданно для себя освоил способ утаивать мысль в закоулке подсознания.

Он сделал это не нарочно. До этого он с интересом наблюдал за процессом, за самим собой и за Балмаром. И вдруг почувствовал: есть в темноте подсознания двойное дно, и этим местом можно «думать».

В блеске очков появилась угроза.

— Повторяю. Из чего! Состоит! Пустотный пузырь?!

Главный хомун нервничал.

— Не будешь отвечать, — прорычал он, — позову Гаерского.

Расин вздохнул. Главный хомун все больше разочаровывал.

Дешевый шантаж не вписывался в строгую картину учебного процесса, столь успешно налаженного.

Ладно, сейчас не время нарываться. Но можно попробовать думать в двух местах одновременно. В темноте и на свету. Два независимых мыслителя. Как это назвать? Может, личность в личности?

Задавайте свои вопросы, Учитель.

Расин вышел из закоулка. Поток преображения увлекал его дальше. Теперь Вадим читал Балмара, как открытую книгу.

История Кантарата, какой её видел главный хомун. Сознание довлеет над третьей частью вселенной. А разве не так должно быть? Рачительный отец (или мать?) всегда печется о чаде. Обдумывает правила, по которым ребенок пройдет путь взросления. Следит за тем, чтобы чадо не вышло из-под контроля. А заодно поглядывает и на соседских детей: не окажут ли дурного влияния.

А липовое самоуправление?

Да пусть даже и липовое… Зачем тебе переживать, если ты сидишь в одном из лучших кресел мироздания? Во всей вселенной лишь двенадцать таких кресел. Ты официальный наместник. Понятно, за эти годы все вещественные ценности утратили для тебя всякий смысл. Но их благополучно заменяет понимание того, что ты — бог.

Твой жизненный путь. Ты шел, как и все, сквозь миры, и тебя вели проводники. Это было давным-давно. На тебя не сразу обратили внимание. Но солидный вид — рано наметившаяся лысина и очки — сыграли не последнюю роль. Долгие годы ты работал помощником управителя излучателями, потом тебя повысили. Ты стал главой по найму, а позже твою должность переименовали в помощника начальника охраны Хомофара по найму. Ты работал до седьмого пота. Уходя в отставку, предшественник порекомендовал персоназам тебя. Вот как было.

Установка сознания? Это она предписывает сущностям проживать в оболочке. Правда, персоназам пришлось её расслоить, чтобы было куда девать мертвых. Глубина Мегафара слишком богата возможностями. Дать ей наполниться жизнью в полной мере — значит увеличить шансы утратить над ней контроль. Это одинаково понимают и персоназы, и вримы-дааны, и шадры-хариты.

Совет стихий одобряет установки всех васт. А службы охраны фаров, формально обладающие самоуправлением, обязаны эти установки исполнять.

Однако наибольшие трудности у четырех фаров сознания. Их обитатели втиснуты в жесткие костно-материальные тела — малоподвижные и крайне болезненные.

Само собой, Кантарат тоже имеет определенное воззрение. Он может вполне открыто заявлять о своем неприятии некоторых сторон установки сознания. Может ли? Только формально. Но Балмар не допустит непорядков до тех пор, пока он здесь правит. Он — бог, и ему решать судьбу туманностей.

Непонятно, почему персоназы не оповестили его о появлении Захватчика? До сих пор лаборатория не дает четкого ответа: кто он и где находится. Может, сами персоназы и есть Захватчик? Точка на поверхности подложна? Да и точка пропадает. Сто раз проверяли это место: кирпичное здание — будка подстанции…

Криброк может кое-что знать, и надо постараться его вернуть. Но Харт, единственное существо, которое ему может помочь, отказался даже обсуждать этот вопрос.

Остается во всем полагаться на персоназ.

Возможно, скоро ему предстоит обосновывать перед своими людьми необходимость перестройки Вселенной, которую проводит Захватчик. Что, дескать, все это делается во имя справедливого порядка. И вовсе не насилие то, что фары сознания используют некоторую часть силы восьми партнерских фаров для укрепления своих территорий. Негласно все знают: пространство проще времени, и оба всегда в дураках у сознания. Оттого и взаимное отрицание. Это и есть то, что называют несправедливым порядком. Сколько ни кричи о равноправии — его нет.

Но раньше все было по-другому. Прежде царил век справедливости. Расы получали из Мегафара равные доходы, никто не нарушал ничьих территорий и воровал чужую силу.

И вот однажды великий Харт — независимый посторонний наблюдатель, свидетель создания Мегафара и гарант его равновесия — объявил в совете стихий, что скоро явится его посланец — Мастер Справедливости. Он восстановит в Мегафаре справедливость — такую, какая была раньше, но утратилась со временем, и создаст новый порядок. И вримы, и шадры, и полукровки сознания этобу обрадовались, но Харт предупредил: Мастер придет, если успеет пройти путь становления до того, как равновесие в мире сместится окончательно. И вот, с появлением Захватчика, безусловно, шанс упущен: Харт объявил, что реформы допустимы лишь в том случае, если фары придут к согласию, и во вселенной воцарится временное примирение.

Теперь мысли Балмара вертелись вокруг фигуры гонца, пришедшего с поверхности. Кто он? Разведчик или избранный? Враг или всего лишь выскочка? До сих пор допрос не приносил результатов. Приходилось изобретать все более хитроумные вопросы.

— Ты — частица в частице?

Ответы были размытыми — великолепная игра! Так сыграть может только весьма опытный кашатер.

Ни разу ещё не приходилось Балмару встречать частицу в частице, хотя он имел досье на всех ведущих кашатеров одиннадцати фаров.

…Однажды, оставшись в одиночестве, Вадим попробовал оценить собственное положение: кто он и куда идет? Понимание не укладывалось ни в какие языковые рамки. «Велик он более всех человеков» — это все, что он видел в себе глазами собственного прошлого. Настоящее не давало оценки. Он превратился в побуждение и причину будущего.

Расин диву давался. Силы непрестанно росли, как тогда, когда он был на пятом уровне. При желании он мог бы выйти из карцера, освободить себя от затянувшегося допроса. Но стоит ли сейчас?

Балмар питал его силой и знаниями. Это происходило непроизвольно, каждый вопрос подсказывал путь к ответу. Находясь рядом с главным хомуном в состоянии активного противостояния, Вадим обучался быстро.

Балмар тоже имел в себе terra incognita, видимо, на случай, что кто-нибудь сумеет заглянуть в его разум. Но те страницы, что лежали на поверхности, Вадим уже дочитывал.

У бога Хомофара была куча недостатков. Он одевался, как провинциальный учитель, имел плохое зрение, был плешив. В его сердце отсутствовало умиротворение. Манерами главный хомун тоже похвастаться не мог, хотя с кого бы ему пример брать? — его должность уникальна.

Но этот дядька умудрялся править громадной корпорацией, охраняющей вселенную от проникновения в нее жизни.

Чем дольше длилось их общение, тем сильнее проявлялся интерес к соправителям Хомофара — его серым кардиналам Кробиорусу и Крапсу. Первый был вримом, второй — шадрой.

Кробиоруса Вадим увидел не сразу, а лишь на третий день после выхода из карцера, когда открылись временны́е глаза — этакие внутренние штуки, ничего общего не имеющие с физиологией. Крапс, сущность Пространства, стал доступен раньше — в тот самый день, когда Расина выпустили. Но сперва он встретился с членами «Кружка Аманды».

Выйдя из камеры, Расин отправился в учебный зал. Он должен был найти Фирмана. Произошли с Эдом за эти пять дней какие-нибудь изменения? Может ли он видеть окружающих хомунов?

И тут, сразу при входе в зал, его хорошенько встряхнуло. Мир расслоился на тысячи граней, все пришло в движение, завертелось. Он с трудом удержал равновесие. Сознание растянулось ровно настолько, чтобы охватить изменившийся мир.

Как дивно!

Открылось шестое (да нет, энное уже!) чувство, которым он смог овладеть.

Предвидение.

Сейчас подойдет Фирман, а с ним пятеро курсантов: женщина, девушка и три парня.

— Вадим!

Улыбка у Эда была до ушей (куда там контролерам-гермафродитам!).

— Вот, знакомьтесь: Расин Вадим Борисович! Мой друг. Хомун-легенда!

Эд по-прежнему был облачен в бинты, но чуни сменились кроссовками «Nike».

Первой подошла женщина в строгом костюме цвета хаки. Взгляд её буквально пронизывал. Так могла смотреть женщина-важный-чиновник.

Политика? Государственная служба? — замелькали предположения, но ответ пришел следом. Открылось прошлое и ближайшее будущее.

Манера смотреть пронизывающим взглядом — результат тренировок перед зеркалом. Образование — среднетехническое, самообучение — бессистемное. Профессии — курьер, секретарь, кашатер сетевого маркетинга, организатор эзотерической школы. Замужем не была, детей нет. Два года строгого пути. Цель знакомства — смесь страха и желания приобщиться к силе. К его силе?

Он знал, что она скажет.

— Многие осуждают ваше поведение, — произнесла женщина. — Я имею в виду избиение охранника. Наш кружок расценивает это как акт протеста против пятого пункта установки сознания. Вы хотели прорваться в апартаменты господина Крапса. Вы имели на то право.

Женщина подала руку.

— Я — Аманда.

А вот это точно враки. Настоящее твое имя Лариса. Ты выдумала псевдоним три с половиной месяца назад, когда добралась до Пустыни и узнала о существовании «Кружка Аманды». Но до сих пор робела спросить, кто же такая эта Аманда.

Кстати, что такое пятый пункт установки сознания? Так… Ага, вот оно. «Сущности фаров сознания, обитающие в оболочке, не могут быть участниками объединений пространства или времени». Враз и не вникнешь. Заумно. Ладно, на досуге разберем…

Вадим пожал руку.

— Вот Глория, — сказала Аманда. — Мы с ней уже больше трех месяцев в Кантарате. А это наши кружковцы — Максим, Сережа и Ник.

«Кружковцы» заулыбались и по очереди подали руки.

— Удивительно красивые доспехи, — сказала длинная, остроносая девушка, которую назвали Глорией.

— Вы прозрели спонтанно, — сказал Сережа. — Поразительно. Вопрос в том, работает ли это ваш собственный потенциал или настолько сильно воздействие послания Криброка. («До Криброка тебе далеко, братец», — искренне подумал Сережа.) Кстати, у нас с вами в прошлом были в чем-то смежные профессии. Я — учитель биологии.

Биолог Сережа провел шесть недель в отделении реабилитации жертв секты «АУМ-Сенрикё». Позже его завербовала женщина-проводник, которую звали Виктория Сергеевна Мытных. Вот что ещё узнал Расин.

«Какой резон ковыряться в мыслях тех, кто для тебя не опасен», — вспомнил Расин слова Доэ.

— Кто-то из вас слышал о Захватчике? — спросил он.

Улыбки на лицах кружковцев сменились строгими, серьезными выражениями.

— Все думают, что он в Глубине! — сказала Глория. Никто на нее не посмотрел. Около минуты все молчали.

— Отведемте его к Крапсу, — предложил, наконец, парень, которого звали Ник.

— Через черный ход, — согласился Сережа.

Глава 25

Все течет непрерывным потоком информации, и некогда осмыслить реальность. Возможно, настанет время, когда можно будет взвесить и уложить все невероятные впечатления, посмотреть на них глазами того Вадима Расина, которым он был в костном мире, но не сейчас…

Задняя стена центрального здания имела два маленьких подъезда. Тот, что расположен ближе к плацу, похоже, никогда не открывался. Зато в дальнем дверь оказалась не заперта.

— Сюда, — сказал Ник Расину, когда группа курсантов подошла к ступеням.

Длинный коридор был едва освещен. В самом конце была открыта дверь. За ней виднелись станки, рядом с ними стояли полусогнутые люди, вернее, хомуны.

Расин двинулся в сторону проема, но Ник его остановил:

— Нам не туда.

Сережа сунул руку в карман, зазвенел ключами. Нет, должно быть, это были самодельные отмычки.

Куда идем? — подумал Расин и неожиданно сообразил: он перестал понимать, что произойдет в будущем. Что-то мешало. Он напрягся, но ничего не вышло: множественность мгновений снова сложилась в один текущий миг.

— Ключи Криброка, — сказал Сережа, весело встряхнув связкой.

«Я назначен ключником», — хотел добавить он, но передумал.

«Надо было предупредить Крапса», — решил кто-то слева, кажется, Ник.

«По праву ключи должна была бы носить я», — наверняка, это подумала Аманда.

«Криброка нет, — снова прозвучали её мысли. — Когда учеба закончится, этот парень может стать новым старшим кашатером. О нем такое говорят… Надо быть поближе… Может, назначит меня ключником».

Сережа вставил отмычку в невидимую скважину, раздался щелчок.

«Какой он, этот Крапс?.. — Это был Фирман. — Бинты… как они надоели… Мумия ходячая».

Открылась потайная дверь. Впереди — сумрак и очертания ступеней. Сережа шагнул в сторону, вежливо пропуская Аманду. «Когда-то ключи будут мои, — подумала она. — Крапс инициирует парня. Кружку нужен ведущий… Я сама его предложу. Инициация… Вот так!»

Группа стала подниматься.

— Этот кружок… — сказал Вадим. — Кто в него входит?

— В основном курсанты, — живо отозвался Ник. — Ну и ещё около двадцати кантаратских…

— Вы не подумайте, что это подполье какое-то, — вмешалась Аманда. — Мы существуем официально, господин Балмар в курсе. Я возглавляю информационное бюро. Мы с Глорией готовим ежедневную сводку о преображении курсантов для «Новостей Службы».

«Карьеристка», — подумал Ник.

«Надо бы сообщить Вадиму, что не хватает профессионалов, — мысли Сережи. — Что никто ничего не делает».

«Мы все тут как будто подшофе», — подумал Ник.

— Кто такой Крапс?

— Чистое пространство, — сказал Ник.

— Чистое пространство, — подтвердил Сережа.

— Кто те люди у станков?

— Они готовят детали для лабораторий, — сказал Ник.

Поднявшись на восьмой этаж, группа оказалась в узком коридоре. Всего два маленьких окошка-амбразуры впускали свет.

— Добро пожаловать в пространственную лабораторию! — воскликнул Сережа.

— А Балмар, он сейчас нас видит? — спросил Расин.

— Мы ничего не нарушаем, — быстро сказала Аманда. — Члены кружка ходят по служебным лестницам. Во-первых, ходить по центральным лестницам в рабочее время нехорошо. Только с двенадцати до часу ночи, когда там технологический перерыв, можно устроить экскурсию для новичков. Вот почему вас не хотели пропускать. Во-вторых, господин Балмар поощряет участие в кружке, если вы об этом. Ведь нашим руководителем был кашатер Криброк, правая рука господина Балмара. Он хотел выбрать из нас тех, кто сможет ступить в Глубину Мегафара.

«Надо говорить: в колодец», — мысленно проворчал Ник.

Сережа постучал в стену особым стуком: «Тук-тук. Тук-тук. Тук. Тук. Тук».

Расин вновь попробовал увидеть, что сейчас произойдет, но предвидение по-прежнему не работало.

Неожиданно коридор наполнился светом. По стене расползлась дыра в человеческий рост, открыв глазам курсантов помещение лаборатории.

Первой, подобрав юбку, вошла Аманда. За ней Вадим и все остальные.

Посреди лаборатории, наполненной различными объемными фигурами — от многочисленных сиреневых шариков до громадного фиолетового параллелепипеда с отверстиями — стоял розовощекий крепыш в белой рубахе. Стоял, облокотившись на черную тумбу в форме куба.

«Здравствуйте, господин Крапс», — прозвучал внутренний голос Ника.

Все приблизились к кубу, и Расин с удивлением отметил, что никто не обращает внимания на крепыша.

— Здравствуйте, господин Крапс, — повторил Ник свою мысль.

Другие тоже поздоровались, при этом все глядели на куб.

Крепыш сверкнул огромными белоснежными зубами:

— Приветствую. Что нового на занятиях?

Никто на него даже не взглянул, но Аманда быстро, словно боялась, что кто-то её опередит, ответила:

— Он вернулся, господин Крапс. Вернулся из карцера.

— Вижу, — сказал розовощекий. — Хорошо.

Вадим не мог справиться с недоумением.

— Это переводчик? — шепотом спросил он у Ника.

Ник взглянул удивленно.

— Это господин Крапс, — шепнул он и снова уставился на черный куб.

Опа! Ребята, да ведь вы же его не видите!

— Да, это я, — проговорил крепыш в белой рубахе и мигнул Расину. — Рад видеть вас в своей лаборатории среди членов нашего кружка.

Вадим поводил взглядом, не зная, кому из них отвечать — тумбе или крепышу, однако крепыш указал на себя, поднес палец к губам и кивнул в сторону куба.

— Взаимно, господин Крапс, — смекнул Расин и вежливо поклонился тумбе.

Оглядевшись по сторонам, он увидел, что к потолку в трех местах приделаны полые пирамиды, похожие на трубы громкоговорителей — вроде того канала, по которому он попал из Трифара в Пустыню.

— Ребята, вы давайте-ка к рабочим местам, а мы с молодым хомуном потолкуем малость. Сергей, ты за главного.

И он прошел сквозь Ника и плечо Эда. Приблизившись к Вадиму, он крикнул:

— Кробиорус!

— Сейчас! — отозвался кто-то.

— Он пришел!.. — крикнул крепыш. — Ну что? Как договаривались, да? В синем шаре?

— Момент! — снова крикнул тот, кого назвали Кробиорусом.

Сергей, Ник, Аманда и Эд разошлись по углам лаборатории. Судя по всему, выкриков Крапса они не слышали.

— Приступим к разбору полетов, — то ли спросил, то ли предложил Крапс.

Раздался хлопок, и все вокруг стало синим. Предметы, которые были в помещении, исчезли.

— Не переживай, мы в шаре, — сказал Крапс.

Расин огляделся. Стенки — что-то вроде керамики, покрытой гладкой эмалью. Чтобы удостовериться в реальности, он протянул руку, но стенка отдалилась. Он сделал шаг вперед, пытаясь дотянуться, и тут заметил, что сбоку кто-то стоит.

— Стенка призрачна, хомо, — сказал этот кто-то. — Не тянись к ней. Если хочешь, приблизь её к себе иным способом.

Расин повернулся.

Кробиорус был совсем старик, в отличие от Крапса.

— Все призрачно, — сказал Кробиорус. Он отвел руку, согнул кисть, растопырил пальцы. Стенка шара в мгновение ока прилипла к его ладони.

— Фокус! — сказал Кробиорус.

Тут же невидимая сила унесла его в сторону и, прокатив на карусели вокруг Вадима, поставила плечом к плечу рядом с Крапсом, словно для сравнения.

Они были разными. Оба сильно не походили на людей.

Крапс имел коренастую фигуру и грушевидную голову, сужающуюся кверху. Глаза маленькие, красноватые, искусственные. Улыбка, преувеличенная во всех смыслах. Ни дать, ни взять макет из аптеки в отделе зубных паст.

Кробиорус напоминал старца из народных былин. Длинные седые волосы, усы, борода. Тесемка на голове. Восковое лицо. Ему бы ещё гусли в руки! Его глаза, в противоположность глазам Крапса, были огромны и мутны, как осенние лужи.

— Гений-самородок? — спросил Крапс у Кробиоруса, кивнув головой на Расина.

— Обыкновенный хомун, — ответил старик.

Глава 26

Эти двое были счастливчиками. На них не лежала тяжесть ответственности, как на Балмаре. Им не приходилось думать ни о повышении в должности, ни об утрате места работы. Крапс и Кробиорус искони числились в Кантарате по безвременному контракту, и оба работали ещё при Стаброке. Жизнерадостный Крапс возглавлял отдел пространства, задумчивый Кробиорус — отдел времени.

— Обыкновенный? — переспросил Крапс.

— Самый обыкновенный, — подтвердил Кробиорус. — Таких около шести с половиной миллиардов.

Первое, что тут же было растолковано Расину: его силы вовсе не безграничны. В настоящую минуту он чувствует себя довольно бодро лишь потому, что энергополе Пустыни питает его силой по широкому каналу Балмара и множеству канальцев хомунов, которые с изумлением следят за его шагами по «Новостям Службы».

— По пустякам не траться, — посоветовал Крапс.

— Неделю будешь заниматься здесь, — сказал Кробиорус. — Потом перейдешь ко мне, в лабораторию времени.

Старец похлопал своими мутными глазами и исчез, оставив Вадима наедине с Крапсом.

— Учти, — сразу сказал Крапс. — Все, что я тебе сейчас скажу — сплошная крамола. Если до Балмара хоть слово долетит, он будет вне себя от ярости. Поэтому все должно остаться между нами.

У Расина мелькнула надежда, что сейчас обучение может перейти на новый уровень.

— Я перестал предугадывать, когда вошел в здание, — сказал он. — Почему это случилось?

— Предугадывать будущее? — обрадовался Крапс. — Значит, и это ты уже умеешь… Видишь ли… В моем крыле время узко. Курсанты не могут обойтись совсем без него, а то здесь было бы сплошное сейчас , и все движения случались бы в нуле. Но тебе придется и такое освоить. Собственно, это и будет твоя практика: движение вне времени. В моей лаборатории есть особая камера, где времени нет. В ней ты и проведешь свою неделю. Но предупреждаю: будет трудно.

Хлопок. Крапс и Расин сидят за круглым столом.

— Итак, немного теории, — говорит Крапс. — Ты обратил внимание: для ребят я невидим. Вместо меня в лаборатории стоят объемные фигуры. Как правило, я для них — черный куб… Здравствуйте, господин Крапс! Понимаешь? Я — абстракция. Думаешь, только курсанты меня не видят? Ха-ха! Даже опытным кашатерам это не под силу. А почему? Неужели хомуны такие отсталые? Нет. Просто их не учат этому!

Крапс сделал быстрый жест рукой, и расстояние между ним и Расиным сократилось вдвое.

— Основная часть работников — пограничники, — сказал он. — Тех, кто закончил учиться, отправляют на базы. Базы есть по всему берегу — аж до сумеречной зоны. Был на берегу?

— Был.

— Берег Пустыни — сплошная цепь звезд. Тех звезд, что составляют семьсот двенадцать туманностей Хомофара. Тут со звезды на звезду пешком можно добраться.

— А зачем пограничники? — спросил Расин.

— Они думают, что их задача — защищать земли отцов. Мы их этому учим. Будто антиподы — ну, вроде нас с Кробиорусом — когда-нибудь возьмут да и двинут на них со стороны вселенной. Мы внушаем хомунам, что эти самые антиподы смотрят на них с противоположного берега через прицел воронок.

— Холодная война?

— Чушь! Воронки всех армий на самом деле направлены не на врага, а на земли отцов. На города, в которых выросли пограничники. Вся армия пустыни стоит на защите вселенной от нашествия беженцев со стороны оболочки.

— Вы сказали: воронка. Это что-то вроде черной дыры?

— Может быть. Однонаправленные воронки — обычное оружие двенадцати фаров.

— Значит, армии стоят лицом к отечеству и спиной к противнику? Но почему?

— Чтобы жизнь не проникла в Глубину Мегафара.

— Я вас не понимаю.

— Учения времени и пространства, которые преподают здесь, сами по себе верны, но, чтобы их понять, надо воспитать определенное понимание.

— Что?!

— Очки, которые Балмар выдает на входе в Кантарат, искажает понимание.

Опять раздался хлопок, и расстояние между Крапсом и Расиным вновь сократилось. Теперь они сидели нос к носу.

— В некоторых туманностях в районе сумеречной зоны ведутся учения, — продолжал Крапс. — Там стреляют из воронок. Разумеется, в рамках, дозволенных установкой сознания. В эти отдаленные места кашатеры командируются путем безвременного перемещения. Отвечает за доставку отдел пространства во главе со мной. Эта функция могла бы работать сама собой, она не требует обслуживания. Поэтому мне остается подавать формальные отчеты.

— Неплохо устроились, — сказал Вадим. — Поздравляю. Но мне все-таки не ясно, зачем препятствовать проникновению жизни во вселенную?

— А теперь ты должен войти в эту дверь, — решительно заключил Крапс.

Крапс не имел ничего общего с хомунами. В силу «своей испорченности» Вадим видел его этаким отставным неунывающим полковником. Фантом Крапса был всегда в движении. Он заходил в пространственно-безвременную камеру и выходил из нее, входил — и вновь выходил.

— Смотри внимательно, — говорил он. — Ты должен научиться понимать все сам. В колодце не будет подсказок. Кантарат может выпихнуть, а то, что произойдет дальше, зависит от тебя.

Поначалу Вадим чувствовал себя контуженным. Вокруг была пустота. Тело изогнуто дугой. Голова — словно вмурована в пол. Впереди возвышался живот, из-за которого торчали колени, но сперва он видел лишь несвязанные между собой предметы. Понимание того, что это части его собственного тела, наступило не сразу и не во времени.

Крапс появлялся неожиданно и, когда появлялся, то словно он здесь находился всегда, а когда исчезал, будто никогда его тут и не было.

Он появлялся опять, растекался по всему потолку, рассказывал анекдот и хохотал, вытирая красные пластмассовые глазки, — и вот опять его нет.

Расин силился оторваться от пола, перенести тело из одного места в другое, но ум требовал для этого времени, которого не было.

— Спроси у моей племянницы, как это сделать, — советовал Крапс. — Знаешь, кто моя племянница?

Вадим не знал. Он оцепенел настолько, что мысли совсем перестали липнуть к уму.

— Все во вселенной — одна-единственная пространственная сущность, — сверкая улыбкой, заявил Крапс. — И оболочка, и Глубина Мегафара. Это и есть моя племянница.

У Расина язык не повернулся спросить Крапса, как это может быть. Он силился разогнуть окаменевший позвоночник или хотя бы моргнуть глазами.

— Если основатель рода создает два родственных создания — А и Б, а потом А производит ещё создание В, то это создание В является для Б племянником, — пояснил Крапс. — Вселенная — дочь одного из миллиардов моих братьев, подгулявшего со временем и сознанием.

И он опять оставил Вадима в тишине и неподвижности.

Здесь, в непроницаемой камере, могут находиться только две природы — пространство и сознание. Тут хомун утрачивает треть себя, становится калекой. И в этом состоянии ему предстоит научиться ходить.

Движение вне времени? Неужели это невозможно?

Семь дней в пространственно-безвременной камере — вечность.

Настоящее стоит на месте. Голова вмурована в пол. Выпученные глаза глядят в потолок.

После исчезновения Крапса нельзя определить, как долго его нет. Он скрылся — и Вадим погружен в бессрочное одиночество.

Даже дни, проведенные в психиатрической палате под опекой санитара-призрака, кажутся забавой в сравнении с этой титанической попыткой освободиться от неподвижности.

«Хомо, — звучит в ушах. — Вспомни, что я тебе сказал».

Он пытается что-то сообразить, но понимание приходит по одной песчинке в сто лет.

Фиолетовый потолок. Когда-то давно, в прошлой жизни, на его фоне возникло улыбающееся лицо. Сколько ещё впереди этого неподвижного безвременья? Будущее — сумрачно.

Когда-то давно…

— Фух… Фух… Фух…

Что это? Бамбуковое дыхание. Но ты не можешь дышать: твое тело превратилось в камень.

Значит, это всего лишь ложное ощущение. Можешь попытаться его воссоздать снова? Вперед, Вадим! Лети, как в Трифаре.

— Фух!..

Пустота вокруг была непониманием. Но она изменилась, и это стало похожим на первое маленькое открытие.

Состояние контузии становится ясным: возможно, оно — всего-навсего проявление беспомощности.

Тебе придется признать собственное бессилие, свою неспособность двигаться привычным образом. И, когда ты это сделаешь, произойдут новые изменения.

И он сделал это, и это был маленький шажок к пониманию. Мысли начинали проясняться.

Теперь он чувствовал: вот-вот должно возникнуть что-то вроде проблеска. Проблеска чего? ещё неизвестно, но предчувствие есть.

Какие-то движения внутри. Внутреннее движется наружу. Нельзя тратить слишком много сил. Надо научиться контролировать это. Что это? То, что исходит изнутри, проявляясь то здесь, то там в виде крошечных сгустков.

Теплые искорки покидают существо. Эти сгустки возникают в разных местах камеры и затем исчезают, как бы питая пространство.

Но силы все равно расходуется — те силы, что накопились во время пребывания в карцере. Все, что дал Балмар и тысячи кантаратских хомунов, тратится на бесполезные усилия изменить положение тела.

Силы уходят, и возможности их восстановить нет.

А впереди еще… вечность.

И вдруг отмычка задевает крохотный рычажок.

Потолок прямо перед глазами. Теперь он белый, как снег.

Снова попытка… Нет, попытки-то как раз не было. Был порыв совсем другого свойства — проблеск, исходящий из неясного закоулка, — назовем его вневременной составляющей души.

Ну же! Повтори это! Ради всего святого, не упусти!

Он пытается повторить и… Медленно, но уверенно стены начинают менять цвет. Сначала они розовеют затем становятся красными, и вот они уже насыщенно-фиолетово-синие.

Закружилась карусель цветов, и вот-вот ты провалишься в беспамятство.

Слабость нарастает. Как это остановить?! Слишком резкая смена цветов. Потолок, стены проносятся перед глазами. Тебя швыряет из стороны в сторону. Не так резко! Медленнее… Пожалуйста, медленнее…

Как контролировать тело?

Он делает два шага навстречу открывающейся двери и падает прямо в мощные руки Крапса.

— Вы — мой двоюродный дедушка, — успевает сказать Вадим, прежде чем его охватывает темнота.

…Он открывает глаза и обнаруживает себя в постели. Голова ясная, но в теле такая слабость, что ему с трудом удается приподняться на локте.

Рядом возвышаются два кресла, в них сидят Крапс и Кробиорус. У обоих сдержанный, немного суровый вид.

— Неужели и после этого не назовешь его гением? — Это Крапс спрашивает.

— Гением!.. — Кробиорус неодобрительно качает головой. — Да теперь, пожалуй, и способным не назову. Разве не видишь, он слаб и нуждается в опеке. В чем, по-твоему, его гениальность? В умении растрачивать силы?

Внезапно перед Вадимом возникает поднос на ножках, на нем стоит блюдо с пузатыми пончиками и большой стакан молока.

— Это сила, — поясняет Крабиорус.

— Кушай, — добавляет Крапс и украдкой подмигивает.

Вадим осторожно берет в руку горячий пончик, откусывает, обжигается. Вкус обычного пончика — мука, сахар, растительное масло.

— И в следующий раз будь внимательней. Соблюдай этикет, — говорит Крапс. — Пространственная вселенная — это женщина. Будешь лететь по ней — прислушивайся. Она неоднородна. Где-то больше пространства, где-то — времени. Это надо понимать. Видишь, теперь ты уже научился двигаться в абсолютном безвременье. Если ненароком занесет на территорию чистого пространства, сможешь, во всяком случае, выбраться.

— Этикет, — повторяет Расин, жуя и чувствуя, как восстанавливаются силы. — Я пытаюсь понять то, что вы мне говорите, но не все слова доходят сразу. Про этикет — это шутка?

— Нисколько, — нижняя половина лица Крапса растягивается в неимоверной улыбке.

— Если вселенная — женщина, она посмеется над моим этикетом.

Кробиорус становится очень серьезным, он сводит брови, а Крапс смеется, он просто заходится от хохота.

— Женщина обязана уважать умение мужчин соблюдать этикет! — говорит он, отсмеявшись. — Вспомни всех женщин, которых ты знал. Учтиво кивая женщине, пропуская её вперед, и тому подобное, мужчина дает тем самым понять, что здесь она чувствует себя в безопасности. Женщина физически слабее. У вас на земле в прошлые тысячелетия бывали периоды, когда женщина могла быть изнасилована в любой момент, кроме того, она была и самой дешевой рабочей силой. Времена менялись, но эта традиция долго оставалась незыблемой. Гораздо позже люди начали изобретать правила совместного проживания. Одним из таких правил стала договоренность между сильным и слабым полами о взаимном уважении. Все условности, соблюдаемые мужчинами во время общения с женщиной, символизируют вот что: ты не должна бояться, здесь тебя никто не тронет. Какими бы ни были перипетии истории, это — закономерно вытекающий вывод.

Когда поднос опустел, Вадиму велели подняться на ноги. — Теперь освоим методы движения по колодцу, пополнения силы, изменения пространства и времени и — что самое важное — контроля над чувствами, — объявил Кробиорус.

Пять дней его учили тренировать ажну, уменьшаться в размерах, перемещаться со скоростью света, восполнять потери сил и создавать тела.

— На самом деле мы не ведаем, что происходит, — сказал как-то Кробиорус и кивком головы передал слово Крапсу. Тот стал рассказывать о перемещениях и исчезновениях фрагментов вселенной, затем перешел к изложению гипотезы о Захватчике. В этот раз Крапс ниразу не улыбнулся.

— Ты пробил оболочку и пришел к нам, — сказал Кробиорус, как только Крапс закончил. — Это значит, что тебе что-то известно. Просто ты не можешь вспомнить. Но все же ты должен пытаться это сделать.

Вадим только пожал плечами. Кое-что он знал из письма Криброка и мыслей Балмара, но вряд ли это было ново для его учителей.

— Захватчик использует временные воронки, — раздумчиво произнес Кробиорус. — Я даан, но не могу даже вообразить, что это за оружие!

— У меня вопрос, — вдруг оживился Вадим. — Вы говорили, что некоторые туманности не уничтожены, а упорядочены. Что это значит?

— Не ведаем, хомо. Порядок есть, а понимания нет.

Когда Вадим усвоил принцип «Все призрачно», он понял: окружающее изменить просто.

Главное условие — присутствие энергополя. Пока оно есть — лепи из него все, что хочешь.

Теперь стало понятно, как управлять силой. И Расин сделал следующий шаг: начал «работать с обстоятельством».

Он готовился к борьбе так же усердно, как когда-то готовился к врачебной практике. Разница в том, что на подготовку были отведены не годы, а дни.

Поток преображения толкал Вадима к немедленным действиям, но он обязан был пройти свое блиц-обучение. Кробиорус велел не торопиться и проводил с ним занятия по двадцать четыре часа в сутки.

В короткие перерывы Расин общался с кружковцами. Эд похвастался новым спортивным костюмом, который ему помог создать Ник. Аманда предложила Вадиму уделять их кружку хотя бы час в день. Глория каждый день просила поведать о новых достижениях, но Расин не мог говорить об этом — Кробиорус запретил.

— Ходят слухи, ты попытаешься отправиться в колодец, — недоверчиво сказал Эд.

— Я ещё не знаю, что это такое, — ответил Расин.

— Не делай этого, — попросил Эд. — Каждый день туда кто-нибудь отправляется в поисках счастья. Но никому не под силу одолеть эту пустоту.

— А Криброк? А Махалус?

— Двое за последние сто лет. И то, где они сейчас?

— Может, нашли счастье? — Вадим подмигнул.

— Те двое были ведущими кашатерами. Перед первым вылетом у каждого за плечами лежали десятилетия учебы… Вадим! Я слышал: всех, кто пытается повторить их опыт, здесь называют выскочками или дезертирами. Помнишь, Балмар упоминал о них вскользь на занятии? Вот так всегда о них: вскользь. Понял? Я не хочу, чтобы тебя тоже зачислили в ряды этих без вести пропавших.

— Я уже сказал, Эд, что даже не знаю еще, что такое колодец. Оставим этот разговор.

Кружковцы только и делали, что шушукались об Захватчике и пропавшем Криброке. Да ещё о каком-то провокаторе из вримов.

— Вселенная волнуется, ребята, — говорил Сережа. — В оболочке нашей трети есть тварь, которая пожирает пространство и время. Захватчик прикоснулся к истинной тайне мира…

— За последнюю неделю исчезло семнадцать туманностей, — сетовала Глория. — Хоть это и случилось в безжизненной зоне, все равно страшно. Что будет дальше?

— Захватчик проводит свои первые опыты, — говорила Аманда, повторяя чьи-то слова. — Боюсь, это начало террора. Конечная цель Захватчика — стать правителем всего.

— Вримы и шадры объединились против надвигающейся с нашей стороны угрозы, — сказал Ник. — Представьте тысячи воронок, которые в эту минуту смотрят на нас!

— Хомо! Время и пространство не могут устранить врага, — говорил Кробиорус во время занятия, — ведь они стабильны настолько, что нарушить Соглашение для них не представляется возможным. Им нужен резидент: надо отыскать Захватчика. Воронки харитов и даанов никогда не придут в действие. Миф о заговоре даанов — клевета. Но все же война возможна.

Только Балмар помалкивал. Главный хомун больше не мог ни привлечь Вадима к своим занятиям, ни отправить в карцер.

Однажды Вадим ощутил себя первооткрывателем истины.

— Учитель! — сказал он. — Если уберу мою собственную причину, то войны не будет!

— С чего ты решил, что ожидается война? — осведомился Кробиорус.

— Вчера мы весь вечер говорили об этом, учитель. Разве не помните?

— Хомо! Ты слышишь то, что хочешь слышать. — Тут Вадим вспомнил Доэ («ты не видишь то, чего не хочешь видеть»).

— Но вы говорили о войне.

— С чего ты взял? В ту минуту в действительности я говорил о другом. Эту войну ожидаешь только ты. В моем мире иные темы. О них сейчас я с тобой говорю.

— Какие это темы, учитель?

— Я и сейчас озвучиваю их, а ты по-прежнему слышишь: война.

— Постойте, — засомневался Расин. — По-вашему, мы говорим о разных вещах… а затем информация каким-то образом искажается?

— Именно так.

— В таком случае, мы с вами вообще друг друга не можем слышать и видеть. Мы с вами этакие иллюзии… мы…

— …мертвые призраки… Ты все правильно понял.

— Нет, я ничего не понимаю.

— Мы не можем видеть друг друга, вот и все. Мы шлем друг другу письма, но кто-то по пути успевает их подменить. Мы опять вернулись к закону «все призрачно».

— Как мне в этом убедиться?.. Вот вы меня сейчас видите. Скажите, к примеру… какого цвета мои глаза? — Вадим знал: даан не может соврать.

— Неудачный пример, — Кробиорус усмехнулся. — Что бы я ни ответил, мой ответ прозвучит так, как тебе нужно, чтобы обмануться. Глаза у тебя карие с зеленцой. Но с чего ты взял, что я говорю именно это? В действительности ты спросил, что там за дымка вдали? — а я ответил: густой туман невежества.

— Абсурд… — Расин покачал головой. — Что же мы ищем? Если придем к выводу, что не существует единого мира, это приведет к более тяжким последствиям, чем самая страшная война.

— Прежде, чем ты уберешь твою собственную причину, хомо, у тебя остается шанс развязать войну, — заметил Кробиорус. — Вопрос в том, пересекаются ли индивидуальности…

К концу обучения Расина посвятили в решение совета Кантарата: Захватчика надо искать по следам Криброка. Есть только одна кандидатура, возможности которой позволяют выйти в колодец — Расин.

По истечении срока учебы прошло ещё три трудных дня, в течение которых Расину пришлось пережить ряд сложных испытаний.

Последний экзамен был сплошной пыткой. Надо было в течение получаса непрерывно смотреть в мутные глаза Кробиоруса. По командам, которые давал Крапс, Расин должен был поочередно делать меланхолическое выражение, краснеть, презирать, плакать, блаженствовать, скучать, гневаться. Переключаться нужно было мгновенно. Изобретательный Крапс заставил во время плача выкрикивать фразу «Бим-бом! Бим-бом!».

Учителя остались довольны.

Затем Крапс удалился, но перед самым уходом подметил:

— Может, он и не гений, но за последние семь миллиардов лет я такого встречаю впервые. Кто бы ты ни был, постарайся скорее покинуть это место. Оно не для тебя.

После этого Кробиорус приступил к изложению Высшей Сути.

В Глубине Мегафара движение происходит по колодцу, который представляет собой линию единой сети, — сказал он.

Колодец — это континуум, непрерывная совокупность. Движение по ней не похоже на полеты астронавтов. Здесь космоса никакого нет, хотя движущийся странник может видеть бесчисленные скопления звезд.

В действительности физический космос с его звездами находится в оболочке вселенной, на том поверхностном уровне, где живет сознание хомунов и других существ.

В колодце отсутствует тяготение, но создать горизонталь-вертикаль — не задача. Нет атмосферы, но распространяются звуки. Все эти призраки ползут сюда из оболочки по закону распространения.

Сквозь стенку колодца проникнуть нельзя, да и незачем: за стенкой — пустота.

От служб охраны каждого из двенадцати фаров в направлении ледяного сердца идет по одному колодцу. Не доходя до поверхности ледяного сердца, начинается сплетение. Там можно перейти со станции на станцию и отправиться в другие фары. Перемещение к иным звездным скоплениям по оболочке — утопическая мечта космических ведомств земли.

И еще. Не забывай: вселенная — жива.

Глава 27

Погрызи ледяных камешков: тебе мозги охладить надо! Персолип говорил с тобой на твоем родном языке, поскольку владеет им не хуже тебя. Да-да! А ты сперва подумал: это ажна твоя так ловко шпрехает по персолиповски?

Он (гриб с человеческой душой) сказал тебе, чтобы ты им воспользовался. В точности, как ты воспользовался теми пончиками в лаборатории Кробиоруса.

— Камешки тебе не помогут, — сказало Странное Создание, которое слышало мысли так же хорошо, как и слова, произнесенные вслух. — Ты должен использовать меня. Других энергетических скоплений здесь нет.

— Я думаю над этим, — буркнул Расин. Так, чтобы не молчать.

— Я знаком с твоим предшественником, кашатером Криброком, — сказал персолип. — Он бы сделал это, не раздумывая. Возьми мою силу. Тебе хватит надолго. Может, даже дотянешь до самого центра. Только вначале поведай мне о своих планах. Прошу тебя.

Расин почесал затылок. Опуская руку, он почувствовал, как скованы стали движения. Это оттого, что сила его заканчивалась, как бензин в баке.

Еще на третий день после вылета из Кантарата, получив несколько ударов камешками, он произвел полное восстановление своих доспехов — заменил их на более прочные. Новые доспехи он создал из материала, который втрое был толще предыдущего (что это за сплав, он не знал). Некоторые части Вадим сделал ярко-фиолетовыми, этот цвет определенно стал ему нравиться, другие — черными. Творческий процесс посреди пустынного колодца слегка его развлек.

Поначалу Расин думал, что усиленные стенки наплечников и нагрудных лат защитят его от ударов ледяных метеоров, но вскоре стало ясно: камешки пробивают доспехи с той же легкостью.

Каждый удар отзывался болью во всем теле, и всякий раз чуть менялось направление полета. Вначале он опасался сбиться с пути. Но оказалось, что с трассы вылететь невозможно.

Иногда камешки отрывали кусочки плоти. На лету поднеся травмированную конечность к глазам, Расин видел: теперь его организм отличается от привычного человеческого. Различия небольшие, возможно всего лишь такие, какие допускает в своей картине хороший художник, когда делает копию по памяти.

Вадим тысячи раз видел вскрытые ткани и с идеальной точностью мог бы воспроизвести в памяти внешний вид и устройство кожи, подкожной жировой клетчатки, фасций… Но его теперешняя анатомия была кое-чем другим. Видимо, в работу его подсознания, формирующего окружающую картину и самого себя, вмешивалось ещё что-то, добавляя в дело собственную субъективность. Что это — два подсознания, соединенные воедино?

— Что будешь делать, когда доберешься до центра? — спросил персолип.

Вадим не знал, что его ждет дальше. Вероятно, он будет действовать по наитию. Совет Кантарата принимал решение о его судьбе в течение трех недель — с того дня, как Балмар выпустил Вадима из карцера.

Иногда удавалось прочитать обрывки мыслей в голове Крапса. Из этих скудных данных можно было заключить, что во время заседаний совета шел ожесточенный спор. Балмар понимал, что судьба Гонца-Пришедшего-С-Поверхности не в его руках.

Блиц-обучение — это лучшее, что можно было придумать. Хомун-выскочка может быть полезен лишь в случае, если ему будет дан правильный статус.

Герой или отверженный?

Никто о нем не знает. Все его жизнеописание — дым, как и сама оболочка. Может быть, Гонец — вспышка, как те, которые дает пустота? Может, он вот-вот погаснет?

Но вдруг он разведчик или что-то новое, необъяснимое даже с точки зрения всеведущих персоназ?

Итак, сокращенное обучение — и отправка к ледяному сердцу Мегафара, в зону вечных снегов, в сигнальный уровень — по следам кашатера Криброка.

Если Гонец пропадет — так тому и быть. Если вернется назад, то у Балмара будет, во всяком случае, время все обдумать и как следует подготовиться. Может, придет какое-нибудь указание от персоназ.

Но удерживать Гонца здесь, в Кантарате, или отправить на одну из береговых баз (пусть это будет даже самая отдаленная туманность Хомофара) — значит дать повод создавать легенды.

Нет уж. В его мире хомуны будут верить тем легендам, которые дает им их бог — господин Балмар.

И ровно через месяц Вадим Расин, возведенный до ступени ведущего кашатера охраны Хомофара, был благословлен и отправлен в колодец.

— Что буду делать, не знаю, — проговорил Расин. — Что со мной произойдет, когда попаду туда, о том расскажу тебе на обратном пути.

Глаз-сердце персолипа, не мигая, смотрел в свод кармана.

— Ты должен меня съесть, — наконец сказал он. — Сделай это, и не кори себя. Ведь я всегда был готов к тому, что однажды это случится.

— Нет, — ответил Вадим.

Он отстранился от персолипа, словно опасался, что потеряет над собой контроль и наброситься на него.

— Съешь меня… — повторил гриб. — Мир не пострадает. Зато ты можешь оказаться его единственной надеждой. Что толку, если я буду вечно сидеть в этом кармане, собирая залетные мысли? Если я дам силы тебе, ты предотвратишь событие, смертельно опасное для многих рас. Существа спасутся. Значит, и я приму в этом участие. Какой это для меня сюрприз! Персолип-герой!

— Нет, — сказал Расин. — Не путай. Бутерброд не становится героем только потому, что его съел тот, кто совершил хороший поступок. И ты — не бутерброд. И герои не едят мыслящих тварей.

Вадим поднялся на онемевших ногах и направился к выходу.

— Постой!.. — позвал персолип.

— Прощай, — ответил Расин и, толкнувшись от выступа кармана, нырнул в бездну колодца.

За время пребывания в кармане он не только не отдохнул, но и растерял часть оставшихся сил. Теперь двигаться стало значительно труднее.

Полет его не объясним с точки зрения механики или квантовой физики. Не было ни гравитации, ни невесомости, ни силы трения, ни реактивной тяги. Правда, при резком торможении он чувствовал некоторую перегрузку.

Он совершал полет, переходя из точки в точку, заменяя каждую точку точкой себя.

— Ты не можешь взять с собой запас, — сказал Кробиорус перед вылетом. — Поэтому наедайся до отвала.

И Расин одолел почти полное блюдо горячих пончиков и выпил два стакана молока.

Живя в Киеве, он никогда не ел пончиков и не пил молока. Странно, что подсознание облекло силу именно в эту форму.

Запасаться силой нельзя по той причине, что её транспортировка сводит на нет скорость движения. Даже один пончик в кармане привел бы к резкому снижению скорости, и в эту минуту Вадим находился бы в самом начале колодца.

Сейчас ажна указывала на то, что Расину до середины пути осталось двигаться около 8900 секунд. Если скорость не начнет резко падать.

Вадим думал о Доэ. Почему он с таким легким сердцем расстался с ней, едва увидев здание Кантарата? Если бы он тогда знал, что это — самое главное учреждение семиста двенадцати туманностей, являющееся при всем при том венцом человеческой (если не вселенской) бюрократии, может, он глубже вдумался бы в смысл её слов: «Они живут в каменном городе под названием Пустыня, хотя и не могут проникнуть в Глубину Мегафара, а я живу в моем саду и гуляю там, где хочу».

И ещё он вспомнил вот что: «Однажды опасности подвергнемся мы оба, но в следующий раз спасать придется тебе. Но только угроза будет намного страшнее тузора… Это произойдет в Глубине».

А почему бы ему тогда не остаться с ней? «Могу тебя кое в чем натаскать, Вадим, — говорила она. — Если прислушаешься к моим словам, тебя ждет меньше ошибок впереди».

Вот уже первая его крупная ошибка. Он один посреди вселенной и гибнет. В нем не нашлось духу убить живое существо, вернее, использовать в пищу лепеху, которую он счел своим братом по разуму. А ведь он идет на войну.

— Самое прекрасное из всех доступных нам переживаний — переживание непостижимого, — послышался голос.

Расин обернулся и увидел высокого моложавого старика. Прямоугольное лицо обрамлено бакенбардами.

Старик двигался с той же скоростью, что и Вадим.

— Тот, кому незнакомо это чувство, кого ничто более не удивляет и не приводит в трепет, все равно что мертвец. Это сказал Альберт Эйнштейн. Хомун, как и ты. Что такое прекрасное, я понимаю, а вот что такое непостижимое — об этом мне ничего не известно. Прошу прощения за не совсем удачный каламбур. Я — Харт.

Старик протянул руку.

Контроль над чувствами! — вынужден был сказать себе Вадим, ощутив, как внутри все всколыхнулось в радостной надежде.

— Расин, — сказал он, пожимая большую крепкую руку.

— Тот, что пробил оболочку? — спросил Харт, разглядывая доспехи Вадима, вернее то, что от них осталось. — Куда путь держим, пилот?

— К ледяному сердцу, — сказал Расин. — Если нам с вами по пути, можете присоединяться.

— А я никогда не двигаюсь прямо, — Харт развел руками. — Но на короткий промежуток времени могу тебе составить компанию.

Расин перешел на мышление по принципу «частица в частице».

«Не могу назвать Харта хомуном», — вспомнил он собственные слова, которые недавно говорил персолипу. Если бы не умел контролировать чувства, то наверное бы сейчас покраснел.

— Ты умеешь прятать мысли? — обрадовался Харт. — Готов поспорить, не Балмар тебя этому обучил. Сам научился? Что ж, неплохо. Однако вот тебе мое мнение: слаб ты ещё для таких прогулок. Справедливее было бы Балмару лететь, улаживать вопросы. Вижу, тебе даже средств никаких не выдали. Хотели от тебя избавиться попросту.

Расин почувствовал, будто лежит в камере компьютерного томографа, и все данные о нем страница за страницей ложатся перед Хартом.

— По-моему, совет службы принял правильное решение, — сказал Расин.

— Да что ты понимаешь в колбасных обрезках? — лицо Харта вдруг покрылось пятнами. — Балмар сотворен не для руководства. Он — обыкновенный исполнитель. Клерк. В нем так и не развились способности, которые я сам вот этой рукой помогал закладывать.

— Что?..

— А ты что думал? Когда они изготовляют кого-нибудь более-менее важного, то всегда зовут старика Харта. Как же! Без Харта никуда. Так вот… Изначально Балмар планировался как исполнитель. Ну, вроде этих самых ведущих кашатеров. Но возможности его до сих пор спят. Кстати, он летал к бушменам?

— Зачем к бушменам? — не понял Расин.

— Чтобы знать хомунов, надо знать их поверхностный уровень, — сказал Харт.

— Балмар говорит, что нет никаких уровней, оболочка едина… Но причем здесь бушмены?

— Бушмены управляют поверхностным уровнем — всеми пятью континентами. Разве ты не знал, кто тобой управляет?

Вадим не ответил. Он вдруг ощутил приступ такой слабости, что вынужден был резко замедлить движение.

Харт поймал его за руку, нахмурил лохматые брови.

— Думаю, ты не глуп, — сказал он. — Просто, не в меру рассеян. Похоже, это временное явление. Поговаривают, ты был неплохим хирургом.

«Кто это поговаривает?» — подумал Расин.

— Ты сильно изменился за последнее время. Стал неупорядочен. Это хорошо, ведь ты открылся Истине, но и плохо вместе с тем, так как ты перестал замечать мелочи.

— Вы сказали, я рассеян… Что вы имели в виду?..

— Ты, кажется, не понял. Я — Харт. Это значит, что я не могу давать тебе прямых указаний. Только намеки.

— Тогда намекните, как мне заметить то, что я упустил.

— Этого не знаю, сынок, — сказал Харт отрешенно.

— Вы же говорили, что вам неизвестно, что такое непостижимое, — нашел в себе силы съязвить Вадим.

— Ха-ха! — Харт был доволен. — Ты далеко не глуп. А это значит, что ты найдешь ответ сам.

Он развернулся и двинулся поперек колодца. Миг — и Харт пропал из виду.

«…ты перестал замечать мелочи».

Вадим посмотрел по сторонам.

Ничего примечательного.

Мимо просвистел одиночный ледяной камешек.

— Слушай! — послышалось рядом. Из пустоты выглядывала голова Харта. — Это, конечно, тебя не зарядит на веки вечные, но добраться до станции сил хватит.

И он опять исчез.

Вадим попытался исследовать стенки, но ничего не было видно. Материал плотный, кое-где выступы. Словно старая канализационная труба.

Все — и сам колодец, и его карманы — состояло из информации, которую подсознание облекало в форму. Пусторосли, проплывающие мимо и кое-где висящие на выступе колодца, тоже представляли собой информационные цепи. Вадим пытался выжать из них хоть немного силы, но не смог.

Прошло полторы тысячи секунд, и Вадим понял, что, вероятно он ослеп, раз не видит того, о чем говорил Харт. Теперь ему постоянно приходилось давать себе команду контролировать чувства.

Несколько раз он намеревался повернуть обратно к покинутому персолипу. Затем, чтобы убить его.

Хватит ли ему сил долететь обратно? Он отдалился от того места ненамного…

Вадим вспомнил чувство, когда начинаешь восполнять недостаток силы.

Что-то потянуло назад, вначале медленно, потом чуть быстрее…

Плавно развернулся лицом в направлении движения. Может, это и имел в виду Харт? Может, нет ничего плохого? Все призрачно.

«Я наполнен мыслями, — говорил персолип, — чувствую то же, что и ты».

Стоп!

Инерция несла его ещё немного, но, в конце концов, он остановился.

— Я останусь здесь… — прошептал он, и мысленное звучание разнеслось по колодцу.

Прости меня, брат… Скоро эти мысли долетят до тебя, и ты их уловишь. Ты узнаешь о моей слабости. Я чуть было не нарушил слово… Нет, я нарушил его. Ведь я не вернусь к тебе и не расскажу, что случилось дальше.

Ты хотел, чтобы мы с тобой совершили подвиг, но, прости, ничего не выйдет.

Потому что не нужны такие герои, которые едят братьев…

Которые едят подобных себе, а потом молчат об этом всю оставшуюся жизнь.

Вадим опять развернулся и завис на месте. Может, если он не будет делать никаких движений и растрата сил прекратится, он сможет прожить долго? Может, бесконечно долго? Ведь Балмар говорил: все, кто достиг Пустыни, становятся бессмертными.

Ну а как же выскочки-дезертиры? Бесчисленное количество их пропало безвести.

Нет, он особенный. Крапс называл его самородком.

А Кробиорус возражал: нет, обычный хомун.

Что, если он все же бессмертен? Значит, так и зависнет здесь до тех пор, пока не появится следующий кашатер.

А может, война скоро всему положит конец?

Война, которую он не сумел предупредить, потому что оказался слабее всех хомунов и не смог пожертвовать ради целой вселенной одним-единственным грибом.

Мимо просвистел ледяной камешек. Ухо обожгла боль.

Как же, зависнет он здесь на веки вечные. Надо было хоть до пустого кармана добраться. Через несколько дней камешки растерзают его на части, превратят в болтающееся в пустом пространстве решето…

И пускай…

Если бы ничего с ним не произошло, он ничего не знал ни о Кантарате, ни о Трифаре, ни о Доэ.

Комок подкатил к горлу.

Доэ.

Еще один камешек. На этот раз пробило голень.

Хорошо, что не на веки вечные. Иначе это был бы настоящий Инфар, которого он так и не увидел. А что, если он умрет здесь, а окажется там, недалеко от Доэ?

Еще камешек. На этот раз мимо.

— Стреляйте! — крикнул он в пустоту. Ослабевшие пальцы вцепились в доспехи на груди и рванули, пытаясь обнажить грудь. Слишком прочные.

Он взялся крепче, рванул сильнее. Нет, не идет.

Расин вспомнил, сколько сил вложил в создание лат, как сразу почувствовал некоторый упадок сил, ведь он думал сделать их сверхплотными.

С трудом он оторвал нагрудные латы, при этом не без удивления отмечая слабое тепло, исходившее от них. И ещё какой-то в себе акулий аппетит, словно поблизости разрывали кровавую тушу. Изголодавшиеся пальцы впились в эти теплые латы, начали втягивать в себя… их силу. Ведь это была чистая сила! Харт!

Вадим живо стал все с себя скидывать, стараясь не выпустить из рук одеяние, чтобы его не унесло к периферии. Он стащил и обувь и, оставшись совершенно голым, свернул все в один большой ком.

Получившийся тюк по размерам превосходил персолипа.

Вадим знал, что делать дальше. Уплотнив тюк руками, он прижал его к груди.

Объединиться с пищей — значит уничтожить расстояние, разделяющее нас.

По ключицам побежало тепло, передалось плечам. Следующая волна — и он уже начинает восстанавливать размеры тела.

Тепло расходится по конечностям, заполняет полые сосуды, поврежденные ткани активно регенерируют, обрывки кожи втягиваются, раны заполняются красноватыми грануляциями и тут же покрываются здоровой кожей.

Через несколько минут он был совершенно восстановлен. В руках оставалась горстка бесформенного месива, но он заставил себя использовать и ее.

Вперед!

Глава 28

Вадим мчался к ледяному сердцу Мегафара с предельной скоростью. Быстрее могли нестись только частицы света.

Если бы во вселенной не было толстых пластов вневременного пространства, лететь бы ему ещё многие миллионы лет. Но эти прослойки, которые можно преодолевать в один миг, значительно сокращали время полета.

«Я — Харт», вспоминал Расин. С какой особой интонацией это было сказано! Словно старик исключал себя из всех мыслимых вероятностей пути Вадима. Непостижимый Харт. Он пересек колодец в поперечном направлении. Но там, за стенкой колодца — небытие. Иное Подобие — вот какой эпитет Харта сидел в голове Балмара. Спасибо тебе за помощь, Иное Подобие.

На 1976542 секунде с момента вылета из Кантарата толстое пространственное скопление, сформировавшееся неожиданно на пути, в мгновение ока приблизило Расина почти к самому центру. Начинался конечный участок колодца. Территория уже относилась к сердцу Мегафара. Расин резко сбавил скорость, немного сплющившись от перегрузки. По вычислениям ажны, до места, где он должен был покинуть колодец, оставалось около 5300 секунд.

С тех пор, как он восстановил силы, ему удалось несколько раз удачно увернуться от ледяных камешков.

Никакие знания не сравнятся с опытом. Сколько бы не обучали тебя преодолевать главное зло колодца — ледяные камешки, — пока не увидишь их своими глазами и не поймешь, что это такое, ты перед ними бессилен. Крапс учил, что каждый камешек впереди себя толкает сигнал длиной в десять миллионов диаметров колодца. Если слух тонок, ты уловишь этот сигнал и, сбавив скорость, прижмешься к стенке.

Поначалу все старания уловить сигнал были безуспешны, но ещё за несколько тысяч секунд до подлета к карману персолипа Вадим стал замечать, что перед появлением ледяного камешка слышен слабый хлопок, после которого на мгновение становится тише, чем обычно. Крапс говорил об этой «шумовой яме» или «отрицательной тишине».

Когда Расин понял, что хлопок-спад-тишины и есть тот самый сигнал, он попытался на него реагировать маневром. Но силы тогда были на исходе, а реакция замедлена.

Теперь он без труда успевал увернуться, хотя между появлениями сигнала и камешка проходило не более одной десятой секунды.

Тело пилота лавировало в начавшем петлять колодце.

Накачав себя силой, Вадим немного переборщил с мышцами верхнего плечевого пояса, но теперь уже приходил в норму. Всего две царапины, оставленные камешками, не уродовали, а скорей даже украшали торс.

— Бу-у! — завыло невидимое чудище, но звук тут же унесся далеко назад.

Пилот чуть замедлил скорость, огляделся.

Никаких карманов здесь не было. Откуда же донесся вой?

Персолипы и пусторосли, по рассказам учителей, были единственными обитателями колодца. Правда, до открытого пространства Глубины оставалось уже совсем немного. Сюда могли проникать беззвучные змеи, чернь и ледорубы, о которых говорили учителя. Кто из них мог выть?

О беззвучных змеях он знал, что они не издают звуков, несмотря на их фантастические размеры. Поскольку учителя не употребляли никаких земных метрических единиц, кроме секунд и скорости света, Расину трудно было представить длину этих змей. Крапс сказал: для того, чтобы накормить одну такую змею, понадобится около сотни тузоров. Но вряд ли монстры могли выть. Из названия следовало, что змеи были беззвучны.

Чернь обитала вдали от пересадочных станций и зоны вечных снегов. Сначала надо было достичь конца колодца, выйти наружу, а затем двигаться обратно. Чернь представляла собой беспросветную кору, отделяющую Глубину от некоего Алехара, которую учителя упомянули вскользь.

«Тебе все равно не проникнуть туда, хомо, — сказал Кробиорус. — Туда не долетал ни один хомун. Хотя это место их искушения».

«А вы бывали там, учитель?» — спросил Вадим.

«До того, как заключили контракт, мы были свободны, — ответил Кробиорус. — Чистым вастам в Алехар добраться легко, но им просто нечего там делать».

Если там, за стенкой колодца, беспросветная кора, мог ли пробиться через стенку вой черни?

Еще ледорубы… Эти твари, как говорил Крапс, водятся глубже сигнального уровня, до них он ещё не долетел.

Хлопок-спад-тишины — и Вадим сделал резкий маневр, уходя от ледяного камешка. Видели бы его в эту минуту члены «Кружка Аманды»! Хотя, пожалуй, Глорию и Аманду он попросил бы отвернуться.

Вадим с сомнением покосился на свое мужское достоинство. Любопытно, зачем ему в нематериальном мире этот земной атавизм?

Во время обучения он проводил над собой эксперименты, пытался изменить форму тела. Можно было слегка увеличить рост, вес, исказить до неузнаваемости черты лица, удлинить или укоротить конечности, но человеческие очертания всегда оставались узнаваемыми. Где-то в глубине души существовал стерженек, делавший его хомуном. Может, эта штука и была его проявлением?

— Бу-у-у! — раздалось снова, теперь уже ближе. Мыслезвук доносился справа. На этот раз раскат следовал за пилотом, а не уносился назад.

— Бу-у! Бу-у-у-у-урр! — послышалось со всех сторон сразу, и тут Расин заметил, что стенки колодца то там, то тут продырявлены. Рваные края материи трепетали, создавая шум. Словно исполинская флейта, звучал колодец, по которой несся пилот, толкая перед собой поток воздуха.

Колодец становился шире. Голубоватое свечение приобретало лиловые оттенки, в отверстиях поблескивала белизна.

Стенка дугообразно изгибалась, пришлось опять сбавить скорость. Неожиданно он проскочил мимо многокилометрового просвета, в котором успел разглядеть белоснежную даль. Вадиму показалось, что он видел холмы.

Сигнал — и он не успевает увернуться: камешек рассекает дельтовидную мышцу.

Вадим схватился за плечо и, как мог, склеил ткани. Кровь, оставшуюся на ладони, впитал ладонью же.

В следующую секунду в стенке образовался широкий просвет, и Расин остановил движение.

Колодец не окончился, но здесь вполне можно выбраться наружу. Конечно, надо бы соблюдать инструкцию, и первым её пунктом значится не покидать колодец до конечной станции.

Но он уже вцепился руками в края проема.

Вадимом двигало нечто большее, чем любопытство. Жалкие крохи педантичности не могли справиться с этим чувством, имя которому жажда приключений.

Расин легко вытолкнул тело наружу, отдалился на некоторое расстояние и, развернувшись, посмотрел на колодец.

Наружный диаметр намного превосходил внутренний. По такой трубе без труда пролетел бы Боинг.

Если внутри все было абстрактным и одноцветным, то снаружи труба выглядела вполне вещественно.

Ее стенка покрыта толстым слоем наледи, поверх которой топорщится серебристо-голубоватый иней. Колодец отчетливо контрастирует на фоне беспросветно черного неба, в котором нет ни единой звезды. Там — непроницаемый пласт, территория черни. Оттуда исходит колодец.

Глянул вниз. Сплошной искрящийся снег до самого горизонта. Пугающая девственность вечной пустоши. Вдали равнина дыбится, образуя предгорье, за которым торчат заостренные пики.

Сияние снега не было отраженным светом, как и чувство, улавливающее это сияние, не было зрением.

Вдруг послышался тонкий скрип. Колодеу пришел в движение, встряхнулся. Искорки-снежинки разлетелись в стороны, несколько из них упало на лицо и грудь Вадиму, и он не почувствовал холода.

Стенки деформировались. Края проема начали сближаться, утолщаясь, покрываясь новыми слоями наледи.

Расин висел над ослепительными снежными холмами и смотрел, как затягивается просвет, через который он покинул колодец. Ему не было страшно. Наоборот, он почувствовал великое облегчение, покинув нескончаемый колодец, и лишь теперь понял, что на протяжении всего полета страдал от неизжитых остатков клаустрофобии.

Здесь, в открытом пространстве, он почувствовал себя сильнее. Простор сулил бездну возможностей. Коснуться поверхности снежной зоны, окунуться в снег, ощутить его нематериальную материальность.

Проем окончательно закрылся. Расин бросился вниз.

Сначала ему казалось, что до снежной пустыни рукой подать. Он летел вдоль колодца, совершая вокруг нее плавные обороты.

Инструкция велела, чтобы скорость полета на терминальном участке колодца не превышала одну тысячную скорости света. Странно. Его реакция позволяет остановиться в любое мгновение. Скорость упадет до нуля, а инерция будет минимальна и столкновение не опаснее шлепка. Видно, инструкция устарела и не рассчитана на таких асов, как он. Когда она составлялась, не было ещё планеты Земля и самих хомунов, а в Хомофаре властвовали лиловые флегмокристалы. Позднее эти предшественники инволюционировали до белых шаров, живущих в межпланетном пространстве оболочечных прослоек.

Труба становилась все шире и шире. На стенке не было больше отверстий, через которые полость колодца сообщалась с окружающим пространством. Вадим силился высмотреть место, где нет наледи, чтобы понять, из какого материала создана труба. Но все было сплошь обледенелым.

Расин мог лететь со скоростью света, но не стал нарушать инструкцию. Возможно, ему придется это сделать в будущем, в сложной непредвиденной ситуации.

Отлетев на значительное расстояние, Расин попытался высмотреть место, где колодец оканчивается и переходит в станцию. Но вдали труба зрительно сужалась, превращалась в тонкую ниточку и исчезала.

Ажна сообщала, что до станции остается не более сорока минут.

Расин все ещё жил биологическим земным временем. Даже находясь в пространственно-безвременной камере Крапса, он не терял связи с якорем — своим телом, лежащим в палате психбольницы под опекой Хвана. Учителя сказали, что Кантарат позаботилась о жизнеобеспечении его тела, но с первой секунды пребывания в Пустыне чутье подсказывало не верить в надежность канторатских обещаний.

«Учитель, — спрашивал он Крапса. — Что будет, если я потеряю свое земное тело?» «Слишком неопределенно, — ответил Крапс. — Потерпи и узнаешь».

Сколько потерпеть? Может ли он сам узнать, что будет с ним в необозримом будущем? Он предугадывал на несколько тысяч секунд вперед, и то лишь тогда, когда находился в зоне ментальных событий. Если же рядом находилось много сущностей, картина мира усложнялась; приходилось некоторые линии отодвигать на задний план либо складывать множественность моментов в единую точку.

Может, «терпеть» придется недолго, а может, десятки лет. Что это значит для хомуна, достигшего почти самого центра вселенной?

Если он попадет на территорию чистой васты или проникнет сквозь толщу черни, связь с якорем прервется, а значит, биологические секунды уже перестанут иметь для него значение. Ему придется перейти на иное времяисчисление, и в этом ему должна помочь ажна.

Труба расширилась до невероятных размеров. Теперь было ощущение, что он летит над поверхностью земли. Ледяные наросты превратились в бугры. Зона снегов возвышалась впереди бескрайней стеной. Горы располагались вверху и выступали навстречу гигантскими шипами. Ажна не в состоянии была определить расстояние до поверхности зоны, и Расин не мог оценить приблизительную высоту гор: вполне вероятно, что гиганты вздымались над поверхностью на сотни километров.

Вспышка.

Пустота.

Миллионы красных, синих, фиолетовых линий. Веселых и искрящихся. Бесконечная электрическая сеть.

Сигнальный уровень!

Расин остановил движение, переключил ажну на панорамное обследование.

Это место Крапс называл «психодефицитным». Уплотненный пространственно-временной континуум — сердце пространственной и пременной составляющей Мегафара. К центру от него расположен уровень холода — разум сознение-составляющей. На границе двух уровней — совет стихий, высший орган власти, контролирующий выполнение требований Великого Соглашения и трех установок.

Из активных участков Мегафара эти уровни были самыми свободными в плане контроля со стороны чистых васт.

Это значит, что, если кто-нибудь замыслит создать в любом из этих уровней внутривселенскую военную базу (понятие гипотетическое и занимающее в курсе обучения кашатеров Кантарата семь недель), то вся ответственность за урегулирование проблемы ляжет на совет стихий и, в первую очередь, на хозяев уровней — стихии пространства и времени или стихию сознания.

Территория иной морали.

«Мегафар — самая большая корпорация, — говорил Крапс. — Если перевести устройство мироздания на язык бизнеса, то выходит, что стихиям не принадлежит и полпроцента акций, им приходится довольствоваться лишь зарплатой — ничтожной подачкой чистых васт».

«Мегафар — источник силы, — пояснял Кробиорус. — Между внутренней частью и оболочкой существует огромная разность потенциалов. За счет этого происходит выработка силы, которая накапливается в большом вместилище. Стихии следят, чтобы течение не прерывалось».

Выходит так, — думал Вадим, — если чистые васты — банкиры, владельцы акций вселенной и получатели дивидендов, то стихии васт представляют собой совет директоров по производству, отвечающих за бесперебойность рабочего процесса. Они являются непосредственными руководителями всех двенадцати фаров и, вместе с тем, прослойкой между службами охраны Хомофара и чистыми вастами.

«Стихии присматривают, чтобы никто не проник в Глубину Мегафара?» — спросил Вадим.

«Ты правильно понял, хомо. Если оболочка объединится с сердцем, исчезнет относительность, и тогда из Мегафара невозможно будет выкачивать силу».

Сигнальная точка номер 1,3120552414 на десять в десятой степени.

Если бы Вадим попытался использовать математические возможности сознания, он не отыскал бы точку и до окончания действия срока Великого Соглашения.

Сейчас он попытается сделать то, чему не мог попрактиковаться, находясь на учебе у Крапса и Кробиоруса.

Уменьшение.

Скорость плюс ажна.

И…

Взрыв!

Глава 29

Расин мчался по розовому канальцу как самонаводящаяся ракета. Путь был тонким и непрерывным. Функцию автопилота выполняла ажна. Проходили десятки тысяч секунд, а сознание не собиралось пробуждаться. Оно изолировало себя в одном из темных закоулков самости, передав бразды правления внутреннему двойнику.

Ажна — этот универсальный архетип, маленький образ вселенной, автономная динамическая система, заложенная в организм ещё в минуту соития, — знало все обо всем. Доверившись ему всецело, можно превратиться в хитроумного следопыта, мудрого хищника, ловкого шпиона, проникнуть в самые труднодоступные места и в сложнейших ситуациях действовать оптимально и безотказно. Так говорили учителя.

Вадим несся по бескрайним просторам вселенной, уткнувшись носом в стенку канальца, не вдыхая и не выдыхая, не сводя оцепеневшего взгляда с бегущей розовой нити. Сигнальный уровень остался далеко позади. Размеры тела постепенно восстанавливались, но мышечный рельеф немного сгладился — сказывались потери сил.

Временами линия канальца начинала петлять, и на поворотах тело Расина испытало сильную перегрузку, меняло форму. В полете оно то вытягивалось, то укорачивалось, а иногда сплющивалось.

Расин ничего об этом не ведал: он был сомнамбулой.

Если бы сознание бодрствовало, возможно, оно предупредило бы Вадима о надвигающейся опасности.

Постепенно до него стали доноситься ощущения от движущегося тела.

Но прошло ещё несколько сотен секунд, прежде чем оно пробудилось от серии ударов.

На бешеной скорости пилота протащило по поверхности громадного снежного астероида — одного из многочисленных спутников сердца Мегафара.

Разлетелся в щепки частокол ледяных бревен. Обнаженное тело Вадима несколько раз перекувыркнулось и, безвольно рухнув на спину, сползло по толстенному стволу и застряло в изложине.

Расин очнулся, но от ударов направление было полностью потеряно. Розовая нить исчезла, и теперь даже для ажны отсутствовал ориентир, по которому её можно отыскать.

Вадим осмотрелся, насколько позволяла ограниченность пространства, в котором он заточен. Ледяные конструкции. Свалка хрустальных эйфелевых башен.

Он заглянул в прошлое, стал его восстанавливать. Никакого взрыва там не было, — лишь стремительный полет сквозь сигнальный уровень, сквозь россыпь радужных паутинок. Точку номер 1,3120552414 на десять в десятой, в котором состоялся слет заговорщиков, ажна нашла в считанные секунды. Уменьшенный до размеров одной двенадцатой атома углерода, Вадим стоял посреди пустоты, выщербленной в сети разноцветных линий. Полость походила на след взрыва, происшедшего в теле сложной многоячеистой системы металлических решеток.

Что здесь произошло?

Штрихи почти исчезнувших следов пустотного пузыря расходились веером. Неужели, частицу, в которой происходил слет, в самом деле, разнесло на куски?!

«Твоя ажна должна искать белый непрерывный каналец, путь Криброка, — говорил Крабиорус. — Если не найдет белый, пусть ищет розовый, путь даанов. Ему и следуй».

Нити событий — застывшие, тающие континуумы — были повсюду.

Ажна, переключившись на чтение пространственно-временных кластеров, распознала дверцу — вход в розовый каналец. Белого не было. Значит, Криброку самостоятельно уйти не удалось.

Информация о слете давно исчезла в пространстве. Вся энергетическая составляющая слета и сами участники — улизнули.

То, что Криброк взят в качестве заложника — лишь предположение, но, поскольку иных догадок не было, не оставалось ничего более разумного, чем отправиться по следам беглецов.

А что, если это ловушка для таких кашатеров-камикадзе, как он, и впереди его ждет, скажем, всепоглощающее чудовище-воронка?

Снежный астероид оказался непредсказуемой помехой на пути. Выходит, ажна не так универсальна, как внушали учителя. Творящее подсознание может ошибаться. По рассказам Крапса, выживаемость в Глубине обеспечат два обстоятельства: своевременное пополнение сил за счет энергетических скоплений и доверие собственной ажне. Первое оказалось сложной проблемой морального плана, всемогущество второго — явным преувеличением.

Вадим освободил застрявшие ноги, начал не спеша возноситься вверх.

Узлы соединяли ледяные бревна в сложный геометрический узор, мимо которых пролетал Вадим. Замысловатые обломки представляли собой фрагменты фантастических строений.

Где потерянная нить?

Расин поднялся над шиповатой поверхностью астероида. Отсюда хорошо был виден след его падения — многометровый ров, проторенный в слое… гигантских снежинок. Каждая — больше кремлевской звезды.

Вадим взлетел ещё выше. На астероиде мог бы расположиться городок. Каким образом гигантское тело оторвалось от зоны снегов и проникло сюда?

Вдали виднелся ещё один астероид, совершенно круглый, гладкий… Да нет, это сердце Мегафара, которое теперь находится на немалом расстоянии.

Тело чувствовало знакомую слабость и ломоту. Нужна сила, но все мертво, здесь нет даже пусторослей.

Что делать? Вновь уменьшится? Бессмысленно. За пределами сигнальной зоны ему не найти нитей, по которым сбежали участники слета.

Он обреченно посмотрел на успевшие надоесть снежные заносы. Что погребено под ними? Существует ли в их толще какое-нибудь вещество кроме замороженной воды?

На горизонте виднелось несколько царапин. Следы приземления более мелких тел? Может, участникам слета вместе с похищенным Криброком тоже пришлось столкнуться с астероидом?

С противоположной стороны было большое углубление вроде кратера неправильной формы, похожее на покинутый карьер. Ладно, с этого места он и начнет исследование астероида.

За то время, пока Вадим висел над поверхностью, расстояние между сердцем Мегафара и горизонтом увеличилось вдвое. Как определить, вращается ли астероид вокруг центра, или удаляется от него, двигаясь по особой траектории?

Прежде, чем начать облет астероида, Расин решил кое-что проверить. Он опустился к одному из торчащих шипов, положил на него ладони, потянул к себе силу. Ему пришлось начать спуск вниз вслед за оседающей вершиной. Сосулька-великан таяла, отдавая силу. Расин поглотил почти половину снежинки, которая выглядывала из завала, но сил прибавилось едва на маковое зернышко.

Куда девалась вода, из которой состоял лед?

Если бы он расщепил все атомы составляющие ее, высвободилось бы силы столько, что можно было бы снести с орбиту Землю. Однако результат разочаровывал.

Все относительно?

Вадим повторил опыт. На этот раз ладони его впитали почти целую снежинку. Внутренние изменения казались сомнительными. Похоже, полученная сила уравновешивалась силой, потраченной на её поглощение. Равнодействующая была равна нулю.

Во всяком случае, есть шанс остаться здесь, чтобы превратиться в червя, поедающего лед, — до тех пор, пока от астероида не останется ни осколка. За это время он сил не прибавит, но и не потеряет в весе.

Ладно, рано опускать руки. Он ещё не настолько ослаб, чтобы думать о добровольном погребении.

Чуть оттолкнувшись ногами, Вадим взмыл ввысь и пронесся над бугристой снежной поверхностью астероида. Россыпи снежинок хлынули навстречу, сверкая так, будто над головой не чернота зияла, а светило яркое солнце.

Кольцо кратера приближалось, становилось шире.

Опасность!..

Это включилась ажна. Творящее подсознание, на которое нельзя полагаться до конца. Вера в его непогрешимость стала слабеть. Конечно, ажна по-прежнему остается главным путеводителем и процессором бортового компьютера, но теперь отнесено к разряду неодушевленных механизмов. Как всякой машине, ему свойственно ошибаться, но в отличие от хомуна, машина не может осмыслить масштабов своей ошибки.

И все же сознание, предупрежденное о вероятной опасности, склонно создавать большее количество вариантов, чем нужно.

Вадим начал снижать высоту и одновременно заходить сбоку. Не было возможности пробраться сквозь снежные завалы, чтобы, незаметно подкравшись к краю карьера, заглянуть вглубь.

Что, если это и есть логово Захватчика?

Или военная база вримов-даанов?

Расин летел совсем низко. До края оставалось немного, и он уже предполагал по истоптанным внутренним откосам, по многочисленным горизонтальным площадкам, что с этим карьером что-то не так.

Чем ближе он подбирался, тем явственнее слышались шорохи, ритмичное постукивание, лязг и гомон, словно в карьере велись горно-добычные работы, и действовало несколько экскаваторов.

Неужели в недрах астероида содержатся полезные ископаемые, кроме вездесущего льда, и есть на этой территории существа, обжившие ее, нашедшие себе приют и пропитание?

Расин приземлился перед небольшой ледяной глыбой. Здесь бревна снежинок были утрамбованы, и под ногами располагалась относительно сглаженная поверхность. Вадим осторожно выглянул из-за края глыбы.

Опасность! — вновь сообщила ажна.

Сзади что-то зашуршало, Вадим обернулся и тут же получил мощный удар в грудь. Он отлетел назад, треснулся спиной о глыбу, отскочил и распластался на льду.

Кто бы это ни был, нельзя позволить ему нанести повторный удар.

Команда: ускорение в десять… нет, в сотню, тысячу раз! Если бы сил было больше… Но их хватает только на то, чтобы перевернуться на спину и выставить перед собой согнутые предплечья. Он успевает блокировать тяжелый удар ледяной кувалды. Повсюду разлетаются осколки. Кости выдерживают, но затрачивается существенная часть силы.

Резкий поворот туловища. Расин уходит от следующего удара, вскакивает и вновь оказывается прижатым к глыбе ледяным бревном. Перед ним — мерзкое создание из льда и снега с бесформенным туловищем и десятками конечностей, внутри которых видны извивающиеся щупальца.

Ледоруб!

Плечи были прижаты к стене, и Вадим лягнул ногой. Существо не шелохнулось, а босая стопа застряла в одном из многочисленных суставов.

Выдернув ногу, он ударил снова. На этот раз вмятина увеличилась. Перейдя на сверхускорение, на пределе оставшихся возможностей, Вадим нанес серию ударов по области сустава, и конечность с хрустом отломилась.

Три оставшиеся «нижние конечности» монстра располагались в стороне и не сумели удержать равновесия, ледоруб начал заваливаться вперед и набок.

Все ещё находясь в состоянии сверхускорения, Расин видел, как одно из бревен-рук двинулось в направлении его головы. Если рубящий удар достигнет цели, голова, хоть и выдержит, но испытает весьма неприятные ощущения.

Он отклоняет голову в сторону, но время выходит из-под контроля. Замедленное движение превращается в стремительное. Расин не успевает как следует увернуться. Льдина обрушивается ему на плечо, предварительно ощутимо скользнув по скуле.

Падая, ледяная тварь опрокидывается на спину, успевая перед этим обхватить Расина несколькими конечностями сразу.

Вадим пытается освободиться, упирается в рыхлое туловище, сдвигая ком снега кверху. Создается некое подобие лица. В ходе борьбы Расин наносит несколько ударов кулаками по этому снежному выпячиванию, и вдруг следы от кулаков, похожие на запавшие глазницы, оживают.

— Напрасно вы так, Вадим Борисович, — с укором скрипит чудовище уродливой щелью на груди.

— Гаерский! Сволочь!

И впрямь, в линиях бесформенной ледяной массы угадываются черты лица племянника госпожи Гаерской.

— Вам не уйти от меня, Вадим Борисович… Где вы — там и я!..

Сила! — застучало в голове.

Вадим прижал ладони к туловищу и потянул.

Под кистями тут же образовались углубления, руки прошли сквозь туловище. Несколько круговых движений превратили ледоруба-Гаерского в груду истоптанного снега.

Вадим вскочил на ноги, но тут же вновь припал на колено. Он заметно ослаб. Упершись в выступ глыбы, Расин медленно поднялся.

Шум перестал доноситься из карьера. Значит, стычка привлекла внимание его обитателей.

Сможет ли он теперь подняться над поверхностью астероида? Что если ледорубы летают не хуже его? Каким образом они проникли сюда, за пределы сигнальной зоны?

Вдруг взгляд Вадима упал на металловидный щупалец, торчащий из-под снега. Прикоснувшись к его гладкой поверхности пальцем, Вадим ощутил знакомое уже тепло.

Сила.

На самом краю карьера обрушилось несколько глыб. Вслед за страшным шумом последовал хруст ледяных бревен по всему периметру.

Серебристая кожа щупальца вздрогнула.

Ледоруб жив. Вернее, его остов — существо, живущее во льду.

Вадим разгреб снег, освободив толстый ствол щупальца.

Он слышал, как со всех сторон вознеслись в небо обломки льда.

Руки обхватили ствол. Что за тварь — этот ледоруб? Явно не брат по разуму. Но, если и враг, все равно ведь есть нельзя.

Ладно, не время вдаваться в сложный этический спор. Хищные твари все ближе.

Объединиться с пищей — значит уничтожить расстояние, разъединяющее нас.

Он упал на колени, прижался обнаженной грудью к оживающему щупальцу, втянул немного силы.

Первая же волна сделала мышцы стальными. Вадим вонзил руки в снег и выгреб из него спрутоподобное тело. Краем глаза Расин видел: ледяные великаны, раскачиваясь из стороны в сторону, быстро приближались. Движения их были скованы и вместе с тем изящны.

Прижав к себе обвисшее тело ледоруба, Вадим единым вдохом втянул в себя всю его силу.

Тепло сразу же разлилось по туловищу и конечностям, расперло изнутри.

Вадим взмыл в тот миг, когда с десяток огромных ледорубов сомкнули кулаки-кувалды на том месте, где только что находилась его голова.

Он сделал молниеносный круг над толпящимися фигурами великанов, мгновенно переместился к середине кратера, завис над ним и осмотрелся.

В самом деле, это было очень похоже на карьер.

Несколько шахт пронизывали его дно, уходили в недра астероида. Остальную территорию карьера занимали кучи добытой руды розоватого цвета.

Вадим стремглав метнулся к одной из куч, приземлился на осыпающемся склоне, провел рукой по крупным обломкам. Ощущение тепла и пресыщенности. Все равно, что, объевшись вдосталь, пробовать что-нибудь на вкус.

Сила! Вот, что добывали ледорубы.

Вадим взял в руку минерал размером с крупную картофелину. На изломах поверхность светилась тусклым внутренним сиянием. Жаль, что он не может запастись впрок. Здесь, в Глубине Мегафара, где приходится совершать перелеты на сверхбольшие расстояния, эти розовые кристаллы силы дороже алмазов.

Но ведь он может сделать себе одежду! В сложных перипетиях последних событий он совсем забыл об этом предмете условности!

Только лишь мелькнула эта весьма толковая мысль, невероятный по силе удар сшиб Вадима с кучи руды.

Перевернувшись несколько раз на лету и уткнувшись головой в кусок льда, Вадим вскочил на ноги. Испытал мгновенную ярость. Но тут же чувство сменилось изумлением.

По всему периметру карьера стояли сотни и тысячи ледорубов, замахнувшись и готовясь к метанию.

В следующую секунду в Вадима отовсюду низвергся град сверкающих глыб.

Ускорение!

Он бросился на кучу, оттолкнулся, но не успел взлететь, так как тут же был сбит следующим ударом. Перекувыркнувшись через голову, Расин едва успел увернуться от крупного ледяного камня. Вскочив, он поднял над собой плитообразный шмат породы и прикрылся им, как щитом. Минерал был легким, словно сделан из папье-маше. Тут же об него стукнулся и раскололся очередной кусок льда.

Еще несколько глыб одна за другой обрушились сверху, а большой камень ударил в колено. Потеряв равновесие, Вадим неуклюже уселся. Он поджал колени, почувствовал себя перевернутой на спину черепахой, которую мальчишки заваливают булыжниками.

Он — не увидел — а, скорее, ощутил, как над ним стремительно образовывается груда льда, как новые и новые ледорубы прибывают, чтобы обрушить очередную порцию.

Чтобы развить скорость, близкую к скорости света, которая унесет в мгновение ока за триста тысяч километров (величина, не имеющая в Глубине смысла), необходимо расстояние для разгона.

Если он даже раскидает завал и попытается взлететь, то тут же будет сбит. Ему не пробиться сквозь град обстрела.

Звук ударов становился все тише. Это значило, что толща завала растет. Однако ледорубы-катапульты и не думали прекращать бомбардировку.

Ты должен уменьшиться, предложила ажна.

— Я об этом уже… — ответил шепотом Вадим.

Ничего не выйдет. Тогда я навеки затеряюсь в этом леднике.

Впрочем, сначала он сделал некоторое усилие, но тут же остановил уменьшение тела. Сперва ему придется носиться атомом среди льдин, затем, не найдя выхода, он вернется в прежние размеры и застрянет в какой-нибудь щели.

Придется идти напролом.

Расин, сколько мог, втянул сил из минеральной плиты. На миг ему показалось, что сейчас от напряжения лопнет кожа. Вадим ощутил в руках невероятную мощь.

Сверхускорение!

Он проломился сквозь толщу льда и сквозь непрекращающуюся бомбардировку, непрерывно работая руками, как миксером, стал возноситься вверх.

Но град бил настолько отчаянно, что, едва достигнув середины высоты кратера, Расин повалился назад и рухнул в одну их шахт.

В следующий миг он понял: это — везение.

Опустившись на дно шахты, Вадим тут же оттолкнулся и помчался к выходу. На вылете его скорость если и не достигала световой, то была к ней близка.

Не снижая её, Расин описал стремительную кривую, среди зависших на месте ледяных глыб просветы.

Через секунду он остановился и глянул назад.

Ледяное сердце Мегафара едва ли уменьшилось в размерах. Зато от астероида не осталось и точки.

Глава 30

Беззвездное небо.

Вспомнилось ощущение одиночества в Трифаре, когда он летел мимо домов, уходящих во мрак. Там улицы были заполнены спящими людьми, и были среди них те, кто завершил свое существование на поверхностном уровне. Так или иначе, в Трифаре была возможность найти собеседника, ступить на твердь, видеть закат, звезды.

Здесь же была пустота. И он парил в ней, полный сил, совершенно нагой, не чувствующий холода, не знающий усталости.

И ещё вспомнилось, как маленьким как-то раз с большими пацанами он дошел до западных пустырей и вдруг по-настоящему струхнул, подумав, что забрался за тридевять земель.

Тут он был совсем один, удаленный от дома на расстояние, которое для самых современных ракет или шаттлов было фантастическим.

И вдруг одиночество нарушилось. Пустота беззвучно соткала силуэт, напоила красками, вдохнула жизнь. Перед Расиным появилась Доэ.

Это внезапное явление противоречило не только ньютонианско-эйнштейновской физике, но и его, Вадима, новым представлениям.

Доэ застилала собой половину Вселенной и выглядела так же, как в минуту расставания. Рыжие, чуть растрепанные волосы до плеч, поношенный свитер, узкие джинсы.

Вадим разинул от удивления рот, и… язык отказался говорить.

— Какие мышцы! — воскликнула Доэ. — Тебя не узнать! Где успел этому научиться? Неужто в Кантарате?

Она описала вокруг него быстрый круг.

— Ну, надо же! Похоже, там у вас неплохо кормят… А прикид свой куда девал? А форму не выдают разве? Я видала этих ребят в костюмчиках. Думаю, Вадим, тебе тоже не мешало бы что-нибудь на себя накинуть. В Трифаре за такое улыбастики тебя бы немедленно оштрафовали.

Она появилась неожиданно, как снег на голову, Вадим не мог ни слова выговорить. Он прикрывался руками, как мог, скалился и хмурился.

— Я бы предложила что-нибудь из своих вещей, но вряд ли они тебе подойдут.

Расин не знал, что ответить. Удивляло все — и то, что она смогла его так неожиданно отыскать, и то, что выглядит такой бодрой. Где она сумела «подзаправиться»?

Тут же вспомнилась их первая встреча. В тот раз она сказала, что потеряла много сил. Как же она их восстанавливает?

— Да чего молчишь-то? Может, я тебе помешала?

— Рад тебя видеть, — наконец выговорил Вадим.

Доэ прыснула. Видно, ей был комичен вид Вадима, висящего в пустоте и прижимающего руки к низу живота.

— Одежда была, — сказал Вадим. — Я использовал ее, как пищу.

— Пожертвуй частью своей мускулатуры, — смеясь, посоветовала Доэ.

Вадим поглядел на свои вздувшиеся грудные мышцы. Странно, что он сам до этого не дошел.

Миг — и на нем тонкое фиолетовое трико. На объем мышц это не повлияло.

— Так лучше?

— Костюмчик — прелесть! — разглядывая его, она все ещё усмехалась.

Расин приблизился к ней.

— Как ты меня нашла?!

Доэ перестала смеяться, перевела взгляд на тускло светящееся сердце Мегафара.

— Это трудно объяснить, — ответила она.

Кто знает, какая мощь в ней скрыта, подумал Расин. Может, она сильнее Кробиоруса, Крапса и Балмара, вместе взятых. Стоило ли тратить время на учебу в Кантарате? Не лучше ли было сразу продолжить путешествие с Доэ?

— В моих мыслях появился ты, — сказала девушка. — Я подумала, что мы должны встретиться. Скоро будет…

Она запнулась. Вадим попытался заглянуть в её мысли, но тут же осекся. Разве это так уж необходимо? Однако он успел увидеть в её воображении их обоих. Они летели рядом, держась за руки. Что это — мечты или предвидение?

Доэ странно посмотрела.

Заметила ли она его попытку прочесть мысли? Кажется, да, но виду не подала.

— Нас ждут приключения, — нашлась она. — И это здорово.

Доэ протянула руку. Он — свою.

— Здорово, — повторила она. — Ты любишь приключения?

— Не знаю, — ответил он. — Я ещё в себе не разобрался.

— Правда? — она посмотрела критически. — Ты выглядишь таким взрослым.

Светлая конопушка заняла свое место на её носу, и Вадим понял, что только теперь окончился процесс воплощения Доэ. Выходит, она передвигается не вся сразу, а частями.

— Приключений в жизни было немного, — проговорил он и понял, что соврал. В последние недели произошло столько всего, что встреча с ледяными существами, которые три минуты назад швыряли в него глыбами, показалась ему обычным делом.

— Только что было небольшое приключение. Меня пытались зарыть в снегу ходячие айсберги.

— Ты был на снежных горах? — она указала на сердце Мегафара.

— А ты бывала там?

— Много раз. Там здорово. Я люблю горы. Однажды я уснула в горах, и на меня напали снежные звери.

— В Кантарате их называют «ледорубы». Кашатеры, ну, люди из Кантарата, знают много, но никто никогда не покидает берег.

— Я тебя предупреждала. Тебе-то как удалось?

— Думаю, так же как и тебе. Собственно, у меня были неплохие учителя. Я им благодарен.

— От тебя просто хотели отделаться.

— Откуда ты знаешь?

— Харт сказал. Но теперь я и сама чувствую.

— А что ещё сказал Харт?

Доэ потупила взгляд.

— Он спорил со мной. Но это неважно.

Она чуть крепче сжала руку.

— В тот раз я тебя спросила: как далеко ты хочешь забраться?

Расин сделал легкое усилие, и они полетели.

— Прости, Доэ, я не могу говорить об этом. Я сам теперь кашатер Кантарата. Выполняю задание.

Он усмехнулся, а она осталась серьезной.

— Кантарат потеряла своего главного кашатера, — сказала Доэ. — Самого сильного. Единственного, который умел путешествовать по Глубине Мегафара. Правильно?

Что можно утаить от девушки, которая скользит по вселенной, не ведая преград?

Вся эта структура с кашатерами и ведущими кашатерами выглядит просто смешно. У него даже удостоверения нет, не говоря об оружии, средствах связи и прочих атрибутах. Счета в банке у него тоже нет.

Зато есть неограниченные возможности и вечная жизнь (при условии, что он будет вовремя пополнять силу). В любую минуту он может просто забыть о Кантарате, стать пилигримом, космическим пиратом, неизвестно кем еще…

Но есть опасность, она грозит Вселенной, в том числе и её оболочке, где осталось его прошлое, где погребены его родители.

И ещё есть кодекс чести. В Глубине Мегафара это чуть ли не главный закон для мыслящих существ.

И — да! — безусловно, жажда приключений. В своей обычной жизни он не был слишком силен, и темперамент его соответствовал конституции тела. Теперь телесная сила искала точку приложения. Имея такие возможности и не используя их, можно просто свихнуться!

— Его имя — Криброк, — сказал Вадим. — Неплохо бы его найти. Если хочешь, отправляйся со мной.

— Я знаю, о ком ты говоришь, — промолвила Доэ. — И знаю, где его искать, но ты не сможешь туда проникнуть, пока не сделаешь одно дело.

— Куда проникнуть? Какое дело? — удивился Вадим.

Доэ потянула его за руку и изменила направление полета в сторону сердца Мегафара.

— Когда ты был в снежных горах, ты видел пещеры?

— Я не был в горах снежной зоны. Я встретил ледорубов на астероиде. У них был карьер, в котором они добывали руду — розовые кристаллы.

— Именно о них я говорю. Нам понадобится много таких кристаллов.

— Глупости. Мы не сможем взять их с собой. Перевозка силы снижает скорость практически до нуля.

На лице Доэ появилось насмешливое выражение.

— Знаешь, что в таких случаях говорит Харт? Ничего ты не понимаешь в колбасных обрезках!

— Твой Харт хорош. Но перевозка силы снижает скорость.

Доэ сверкнула глазами.

— Сам все поймешь.

В следующий миг Вадим увидел будущее Доэ. Наверное, непроизвольно заглянул ей в мысли. Он бы тут же выскочил обратно (это было похоже на то, когда неожиданно оказываешься в комнате девушки, которая переодевается), если бы не ужас увиденного. С невероятной скоростью (возможно — световой!) на них с Доэ налетела пасть, разинутая на полнеба.

Это все, что Доэ заметит через две-три секунды, затем наступит темнота.

Вадим осмотрелся, напряг зрение, но пытаться увидеть тварь, приближающуюся со скоростью света — глупо.

Рывок в сторону. Он не стал ничего объяснять, просто переместил их обоих на несколько километров сторону сердца Мегафара. Замедлил время.

Ждать пришлось довольно долго. Расин успел ответить на некоторые вопросы Доэ.

Ее, как и прежде, интересовало, чем занимаются друзья Вадима. По рассказам мертвых из Трифара она знала, кто такие врачи, но ей трудно было представить обстоятельство, при котором надо вскрывать хомуну живот.

Вадим поведал о Фирмане, о его преображении. В двух словах заикнулся о Гаерском. Не стал подробно говорить о своем заточении в палате психбольницы, лишь отметил, что настоящее его тело, возможно, до сих пор пребывает на поверхности. Он сам не знал правды, мог её лишь предполагать.

Прошло полчаса субъективного времени, прежде чем появились змеи.

Их было пять. Пришлось ещё втрое замедлить время, чтобы успеть их рассмотреть.

Трудно было оценить истинные размеры гигантов. Проще представить собственную мизерность.

Беззубые пасти распахнуты и неподвижны, тела вытянуты, хвосты заострены. На самом деле змеями их можно было назвать с трудом — слишком уж они были толсты для змей. Огромные белые слизни. Их тела не смогли бы извиваться змееподобно. Они мчались с равной скоростью, как пять торпед.

В абсолютной тишине.

Если бы они были поменьше, вряд ли кто-нибудь додумался бы назвать этих змей беззвучными: в Глубине Мегафара всякое движение беззвучно. Но сами размеры тварей, вступающие в противоречие с бесшумностью движения, порождали это прилагательное.

Доэ лукаво посмотрела на Вадима.

Что это? Она тоже знала об опасности, но дала ему возможность отплатить за тузора?

«Однажды опасности подвергнемся мы оба, — говорила она прежде, — но в следующий раз спасать придется тебе».

Разве эту ситуацию она имела в виду? Неэффектно как-то он все сделал.

Держась за руки, они летели дальше.

Непроизвольно (может, сработала осторожность кашатера службы охраны Хомофара?) Расин стал думать своим тайным, «закоулочным», умом.

Два с лишним месяца назад он начал свой путь слепым котенком. Добравшись до середины, стал гонцом. Теперь — кашатер. Слишком долго ему везло.

Сначала двигался на ощупь, потом на пути был Пиликин, два раза являлась Доэ, ещё отправник, затем Балмар, Крапс, Кробиорус, в самую сложную минуту — Харт, теперь вот снова Доэ.

Никто ни разу по-настоящему не удивился: откуда ты взялся, парень? Возможно, здесь удивление — атавизм. Ну, конечно. Им-то привычно видеть новичков. Сотни и тысячи людей со всего мира приходят в Пустыню, становятся хомунами, создают одежду, учатся читать мысли, играют в игры. Школа магов-идиотов!

Что, если всё вокруг — декорации, украшение пути? Пути для таких, как он. Вот идут «гонцы» один за другим изо дня в день, из года в год с поверхностного слоя в Глубины Мегафара — на растопку, в самое сердце, чтобы стать кристаллами. И каждому на пути внушают, что он герой, что он — единственный. И раз так, то Захватчик, пожиратель туманностей, — всего лишь миф.

Нет, слишком сложно.

Не вяжется с этой версией ни квартира отправника, ни кружок Аманды, ни маленькая рука девушки, которую он сейчас сжимает.

Рядом Доэ, по которой он скучал. Если бы, мчась по колодцу, предвидел её появление, то от радости пел бы в полете песни. Но, встретившись с ней, почувствовал себя неловким и скованным: между ними преграда.

Несмотря ни на что, Доэ искала его и нашла. Доэ хотела этого, и Харт тоже хотел. Доэ и Харт — союзники.

Харт — существо, которого боится даже Балмар, правитель двенадцатой части Вселенной. Харт не принадлежит ни к единой из чистых васт. Он — пришелец.

Из мыслей Балмара было ясно: Харт самодостаточен и неуязвим. Раз так, то даже в случае гибели Вселенной, он сможет уцелеть. А значит, из всех, кто попался на пути Расина, Харт — самое незаинтересованное лицо. Ему, может даже, безразлично, будет ли остановлен Захватчик или нет.

Что же тогда заставило Харта придти на помощь Вадиму?

Можно сделать допущение: это — некоторое чувство справедливости иновселенского судьи.

Ладно.

Допустим, так. Вселенная — громадный живой организм — в опасности. Его пожирает неведомый вирус. Обычный иммунитет (службы охраны Хомофара) бессилен. И вот на помощь приходят скрытые резервы.

С тех пор, как Расин добрался до Кантарата и скинул с плеч груз послания, которой тащил сквозь миры так же инстинктивно, как муравей тащит веточку в муравейник, в нем проснулось новое сознание.

Он движется, стиснув зубы, вперед и не задает лишних вопросов. Так на своем пути не задает вопросов фагоцит — клетка, которая пробуждается, чтобы выполнить охранительную миссию, когда в организм внедряется чужеродное тело.

В противовес терпимости и бессилию Кантарата.

Глава 31

— Вадим, — Доэ оторвала его от мыслей. — Видишь те острые скалы?

Они подлетали к сигнальному уровню.

Расин осмотрелся. Отсюда открывался великолепный вид на горный хребет.

— Туда, — сказала Доэ.

Когда посадка была совершена, Расин понял, насколько ошибался в размерах. Если за единицу измерения принимать собственный рост и допустить, что сейчас его значение около ста восьмидесяти сантиметров, то возможно предположить, что высота гор — не сотни, и даже не тысячи, а десятки тысяч километров.

Они остановились на небольшой горизонтальной площадке.

— В этих скалах полно старых пещер, — пояснила Доэ. — Когда начинается сезон ураганов, снежные звери опускаются вниз и зарываются в сугробы, а пещеры заносит снегом. Потом снежные звери выходят наружу и роют новые пещеры. Нам надо поискать место, где кровь выходит на поверхность.

— Кровь?!

— Ну… розовые кристаллы, как ты их назвал. Харт говорил: это кровь Вселенной.

Доэ оттолкнулась и полетела вниз. Расин последовал за ней.

Им пришлось потратить на поиски проплешины добрых два часа. Имелся бы в сердце Мегафара источник света, найти породу было бы легче. Но, поскольку все здесь светилось лишь внутренним светом, в рельефе отсутствовали тени.

И все же Вадим с многокилометрового расстояния высмотрел крошечный клочок грунта розового цвета.

Совершив посадку на этом участке, Доэ тут же припала ухом к поверхности.

— Что ты делаешь? — спросил Вадим.

— Если приложить ухо, можно услышать снежных зверей, если они поблизости добывают кровь.

Она выпрямилась.

— В этой скале их нет.

Доэ вытянула руки. В каждой было по кристаллу.

— Теперь смотри, — сказала она.

Кристаллы потеряли форму и потекли, но ни одна капля не упала вниз. Сизоватая амальгама покрыла кисти. Пальцы сделались толще и казались отлитыми из серебристого сплава.

Доэ пошевелила пальцами, бросила взгляд себе под ноги, быстро нагнулась и, подхватив кристалл, снова протянула руку.

Щелк! — кристалл рассыпался в тонкий порошок.

— Конечно, это не показательно, — сказала она. — Камешки слишком хрупкие. Но, если покрыть этим все тело, ледяные камешки разлетаются, а тебе — ничего! И не только. Такой рукой можно пробить стену колодца, по которой ты прилетел к ледяному сердцу Мегафара.

— Скажи, Доэ, — Вадим неожиданно испытал тревогу, — как ты восполняла потери, когда летела по колодцу?

— Я по колодцу не летела, — отрезала она.

Доэ научила Вадима покрывать себя защитной оболочкой. Через полчаса оба стояли друг против друга с ног до головы залитые сплавом.

— Куда теперь? — спросил Расин чужим басовитым голосом: сплав покрыл не только поверхность тела, он проник в ротовую полость, гортань, окутал голосовые связки.

— В Алехар, — глухо пророкотала Доэ.

Путь в Алехар пролегал через толщу черни. Расин знал это, но выспрашивать у Доэ подробности — значит показывать свое невежество.

Дважды они теряли друг друга: оба раза при пересечении пространственно-безвременных пластов. Доэ владела несколькими способами передвижения по Глубине. Скоро она приспособилась к манере Вадима пересекать пласты мгновенно.

Ледяное сердце постепенно уменьшалось, превратилось в дыню, потом в яблоко, затем в горошину.

Полет продолжался около десяти тысяч секунд.

Иногда они разговаривали между собой, но разговор всякий раз сводился к тому, что длительность полета истончает защитную оболочку. Поэтому надо увеличить скорость, для которой разговоры — лишняя помеха.

Чем больше они удалялись от сигнального уровня, тем сильнее давила на уши отрицательная тишина. Не сравнимо с физическим чувством, не поддается описанию. Из слов, которыми владел Расин, подходили смерть, агония, небытие.

Во всех уровнях, которые Вадиму довелось посетить, — и в том провале, когда он перемещался из Трифара в Пустыню и даже в колодце — во всех этих фарах была определенная преемственность. Приближаясь же к толще черни, Вадим испытывал чувство утраты всего-что-знакомо.

— Иное понимание, — пробасила Доэ, ощутив его напряжение. — Не пытайся ничего осмыслить.

Она крепче взяла его за руку, а он ее, и оба полетели дальше.

Их встречала тьма. Оборачиваясь, Вадим не видел уже ледяное сердце.

Даже их собственное свечение ослабло. Иногда Доэ начинала мерцать, блекнуть.

Среда, в которую они погружались, была неоднородной, и все в ней становилось смешанным. Смешивались даже их руки. Чтобы не потеряться, они хватались друг за друга, но пальцы отрывали клочки тела, хватали снова, а обрывки ткани летели рядом.

Полет их напоминал стекание капель по зеркалу. Они то обгоняли друг друга, то сливались воедино, то их становилось трое-четверо, то они превращались в летящие брызги.

Неожиданно Вадим спохватился: он не знает, как себя вести. Из-за предубеждений он так и не стал ни о чем допытывать Доэ.

Что такое иное понимание? — хотел узнать он, но вместо слов раздался стон. Тогда Вадим попытался задать вопрос мысленно, но слова не сформировались. Расин тут же забыл, о чем хотел говорить. В голове путались навязчивые образы и чувство неудовлетворенности.

Доэ ещё могла владеть собой. Она словно окутала своим телом Вадима, который буквально распадался на кусочки. Он почувствовал тепло и усталость, стал погружаться в сон, но властный окрик Доэ его пробудил.

Вадим посмотрел на девушку и не нашел ни единой части в ней, которая напоминала бы человеческий образ. Переведя взгляд на себя (а это было нетрудно, поскольку глаза летели на некотором расстоянии от тела), он все же вычленил в бесформенной массе подобие головы и конечностей, облаченных в фиолетовое трико. Руки и ноги то разлетались, то собирались воедино, Доэ-плащ не давала им разъединиться окончательно.

Что именно происходило, и хорошо это было или плохо, — он не понимал.

Чувства были также неясными. Не успев родиться, они разбивались об уплотнившуюся среду, а потом смешивались с собственной плотью, с другими чувствами и ещё неизвестно с чем.

Но Доэ, совершенно потерявшая форму (еще бы, она по своей натуре плохо видела себя со стороны), кажется, знала, что делает. Доэ была на территории Иного Понимания не впервые.

Может, она могла думать по-другому ? В то время как Расин просто силился собраться (он даже не осознавал, что пытается сделать), Доэ продолжала стремиться к цели.

Первое, что Вадим различил — ещё до того, как вернулась целостность сознания, — приступ страха — чувства, которое не тревожило его уже довольно долго.

Страх. А за ним попытка подтянуть колени повыше, прижать локти к туловищу и, может, пососать палец. Он так было и сделал, но тут же получил хорошую затрещину. Было не больно, и, в конце концов, он окончательно очнулся.

И тут сверкнули молнии. На короткий миг перед глазами возникла большущая полусфера, внутри которой парил символ — змея, изогнутая в виде человеческого профиля. Произошел взрыв — совершенно беззвучный — и полусфера разлетелась на части.

— С чего ты взял, что это профиль? — спросила Доэ все тем же низким мужским голосом.

Вадим обернулся. Доэ по-прежнему была покрыта амальгамой и сияла, как хромированная статуэтка.

— Вижу эту штуковину уже в третий раз, — сказал он, не удивившись её вопросу. — И впервые увидел там, на одном из поверхностных уровней…

Он осознал: знак — не игра воображения и не случайность.

— Какая уж тут игра, — согласилась Доэ.

— Перестань во мне копаться, — запротестовал Вадим. — От этого неуютно.

— До «уютно» ещё не долетели, — заметила Доэ. — Не знаю, что произошло, может, у нас умы смешались. Я пытаюсь не слышать то, что ты думаешь, но не могу. Если не хочешь, чтобы слышала — не думай сам.

Не думать? Вадим поискал в сознании — и не смог найти свой заветный закоулок.

Все — условности, утешил себя он.

Страх прошел, и появились другие чувства: сомнение, злость и неуместная веселость. Все противоречило друг другу. Вадим в любую минуту был готов скомандовать: контроль! — и чувства бы укротились, но сначала он должен был во всем разобраться.

Что, во-первых, обозначает этот гнев?

На кого он сердится: на себя за свою неопытность или на Доэ за её загадочность? Она делает все, что ему нужно — открывает маленькие секреты, указывает путь, движется рядом. Он также делает то, что нужно ей (пусть и сомнительно, но дважды он её спасал!). К тому же у них есть что-то общее (тяга? предпочтения?). Чем не пара вселенских странников?

Гнев все же был. Сложившись воедино, Вадим подхватил что-то из судьбы Доэ. Это был её гнев. И он владел её мыслительным процессом так же, как она — его.

Их общие чувства двигались по его существу, приспосабливаясь к новой форме, от этого было щекотно, отсюда и веселость.

— Я не увидел черни, — признался Вадим.

Доэ кивнула:

— Мы до нее просто не долетели.

— Ты хочешь сказать, что весь этот кошмар был только прелюдией?

— Кошмар? — она усмехнулась. — В твоей голове не осталось даже воспоминаний об этом. Одни обрывки.

— Неправда, — возразил Вадим. — Я видел собственные оторванные руки. И ноги тоже.

— Не обращай внимания. Мы пересекали границу Иного Понимания. Только что был знак, змейка. Эти штуки встречаются по всей Глубине. Не знаю точно, что это такое, но с появлением змеек у меня связано несколько неприятных историй. Последний раз змейка мне являлась незадолго до того, как меня схватил на улице улыбастик. В тот день, когда появился ты.

Понемногу присутствие Доэ внутри него стало угасать. Ощущение щекотки тоже прошло.

— Куда теперь лететь? — спросил Вадим.

— Потерпи. Увидим.

— Увидим? Да тут темно, хоть глаз выколи!

— Подожди немного. Скоро глаза привыкнут.

— Как они могут привыкнуть? Мы прилетели из кромешного мрака в абсолютную тьму. Если бы здесь был один-единственный фотон, мы бы его уже заметили.

— Не знаю, что такое фотон. Скоро глаза привыкнут к Иному Пониманию.

— Иное Понимание… Опять Харт? Он научил тебя этим словам?

Доэ взглянула подозрительно.

— Ревнуешь?

Расин чуть не расхохотался. Девчонка, не имеющая даже физического тела, говорит ему о ревности! Жутким басом!

— Ещё чего! — фыркнул он.

Но в душе осталась неприятная пустота.

— Мы пересекли границу Глубины, — продолжала Доэ. — Прежде чем проникнуть в Алехар, мы проходим через перерождение. Обычным человеческим существам не под силу осознать то, что происходит в том мире. Теперь мы и сами изменились.

— В том мире… Сколько раз ты там бывала?

— Я жила там какое-то время, — задумчиво ответила Доэ. — Это удивительное место.

— Правда? Почему же не осталась?

— Там никого нет.

Доэ вытянула руку, указала в темноту.

— Вон. Видишь?

— Что?

— Движение… Фигуры… Это — чернь.

Вадим напряг зрение.

Вначале он заметил едва различимое копошение, затем ему показалось, что по бескрайнему полю маршируют бесконечные колонны солдат — черных, как ночь.

— Кто они? — спросил Вадим.

— Только ты сам можешь ответить.

Она двинулась с места, поплыла навстречу наступающей черни.

— Доэ! — крикнул Вадим.

— Что?

— Как ты собираешься с ними драться?

— Я не знаю, — сказала она. — Это каждый раз бывает по-разному.

— Можно ещё вопрос?

— Угу.

— Как тебе удалось победить тузора?

— Да очень просто. Он…

В эту минуту раздался страшный вой, и тьму искромсали абсолютно черные полосы. Тьма развалилась на части, уступив место черноте.

Чернота била по сердцу и выедала глаза. Вадим не понимал, что за создания беснуются перед ним. Он нанес удар, второй — и только рассек пустоту.

— Доэ!

Сверхускорение!

Расставив руки в стороны, он заработал ими, как пропеллерами и, наклонив голову, бросился в первый ряд. Сопротивления не было, но, оказалось, это только ловушка.

Следующий шаг — и он провалился в бездну.

Глава 32

— Проснись! Открой глаза, Вадим…

К Доэ вернулся её прежний девичий голос.

Расин оперся на локоть, всмотрелся в темноту.

— Ты где?

Странно, но его голос по-прежнему груб. Его защитная оболочка до сих пор не исчезла. Почему он её не истратил? Может, Доэ все сделала сама, и счет опять сравнялся?

Доэ выступила из полумрака. На лице сияла торжественная улыбка.

— Все кончено, — сказала она. — Вставай, идем со мной.

Она протянула руку. Рука её стала чересчур жесткой, и в ней не чувствовалось тепла. ещё бы! Доэ прорубила брешь в стене черни.

Вадим поднялся. Плотный грунт под ногами? Он топнул несколько раз. Похоже на бетон.

— Мы в Алехаре, — сказала Доэ. — Ты сам создал твердь.

Она потянула его за собой. Это было не совсем приятно. Сила, с которой тянула Доэ, говорила о том, что спутница пытается господствовать.

Ну, уж нет, он не собирается уступать. Дело даже не в том, что он кашатер охраны Хомофара (чихал он на эти призрачные регалии!), и не в том, что Доэ — женщина.

Он — следопыт и выполняет свою миссию. Он — главная клетка иммунитета, фагоцит, всю жизнь ожидавший своего часа. И час наступил. Это — его битва.

Доэ почувствовала сопротивление.

— Идем, — сказала она настойчивее.

— Куда ты меня тянешь?

— Я хочу показать тебе этот прекрасный мир! — сказала девушка. — Здесь ты найдешь все, что искал. Но прежде я отведу тебя к Озеру преображения.

— Озеро преображения? — удивился Расин. — Ты сказала, что мы уже изменились.

— Окончательно мы изменимся лишь тогда, когда войдем в воды озера. Твои глаза должны омыться, только тогда ты сможешь увидеть этот прекрасный мир.

Слова её звучали убедительно. Доэ держала Расина обеими руками и, ласково улыбаясь, тянула за собой.

Вдруг сзади раздался треск раздираемой материи. Вслед за ним послышался усталый мужской голос, голос Доэ до того, как она избавилась от оболочки.

— Сражайся!..

— Что это? — Вадим оглянулся, но сзади было темно.

— Призраки, — сказала Доэ. — Они будут следовать за тобой, пока ты не окунешься в озеро. Надо омыть уши, тогда ты перестанешь их слышать. Поспешим же!

— Сражайся же!.. — простонали сзади, и в этом истерзанном хрипе было больше Доэ, чем в голосе рыжеволосой девушки, которая тащила его в пустоту.

— Докажи, что ты Доэ! — крикнул Расин, вырывая руку.

Чернь (в мгновенье ока от Доэ и следа не осталось) распалась надвое. Каждая из половин мертвой хваткой вцепилась в одну из рук. Издавая злобный вой, чернь понесла Расина в темень.

Вадим пытался вырваться, но не мог. Множество когтистых лап хватало его со всех сторон. Тогда на помощь пришли ноги.

Сверхускорение!

Ноги заработали, как мельницы.

В следующий миг он понял назначение защитного слоя. Встретившись с плотной материей черни, оболочка вспыхнула.

Плоть черни превращалась в клочья и разлеталась повсюду, как пепел. Из черного облака навстречу Расину выступил хомун. Он был на две головы выше Вадима.

— Зря сопротивляетесь, Вадим Борисович, — сказал черный хомун голосом Гаерского. — Здесь — ваше окончательное пристанище. Попутчицы нет в живых, и вам некуда идти.

— Тебя ждет озеро преображения, — раздался над самым ухом нежный голосок, и в каждой нотке звучала фальшь.

Гаерский-чернь вцепился Расину в плечи и стал рвать его на части. Оболочка затрещала, тело стало менять форму.

— Вы должны расплатиться за свою ошибку, — спокойно говорил черный хомун.

Вадим ударил его в живот — один раз, затем десяток. Затем сотню. Живот Гаерского раскурочило, оттуда стали вываливаться куски черной плоти, из прорехи хлынул огонь, но чернь не отпускала.

— Следуйте за нами, — говорил Гаерский.

Из-за его плеча выступила рыжеволосая девушка.

— Расслабься, не бойся, — сказала она. — Здесь тебя не ждет ничего плохого. Ты забудешь свою вину, искупишь её в озере преображения и станешь одним из нас…

— Кто ты?! — крикнул Расин.

— Не сдавайся… — долетел издалека глухой стон.

— Доэ! — заорал Вадим. — Где ты?!

— Сжигай их!.. — раздалось в ответ. — Двигай вперед!..

— Ты цела?!

— Вперед двигай!

Вадиму удалось, наконец, сорвать с себя пылающий прах Гаерского.

— Уйди, чернь! — крикнул он в лицо рыжеволосой девушки. — Я сильнее тебя! Если ты была когда-нибудь живой — отступи! Не хочу убивать тебя во второй раз…

— Вадим! — взмолилась девушка. — Прошу тебя, иди со мной… Нас ждет вечность, которую мы проведем вместе.

Она протянула руки для объятий, и Расин увидел катышки на её свитере.

— Прочь!

Он нанес рубящий удар, снес Доэ голову, надплечье и левую руку. Останки тут же почернели и разлетелись.

— Доэ! — опять закричал Расин.

— Вперед! — раздалось из темноты. — Не останавливайся.

Где он, этот «перёд»?

Вадим бросился туда, где только что стояла девушка, выставил перед собой руки и побежал.

— Доэ!

Чернь продолжала хватать лапами.

— Доэ!

— Я здесь! — голос прозвучал рядом.

— Где ты? Как мне к тебе добраться?! Здесь ни черта не видно!

— Сжигай их! — проревела Доэ. — И не останавливайся! Я иду за тобой!

Вадим снова с бешеной скоростью завертел руками. Из тьмы выхватывались шматы горящей черни, и он их отбрасывал подальше от себя.

Иногда он оборачивался назад, окликал Доэ. Она отзывалась, всякий раз наказывая идти дальше. Путь, который прокладывал Вадим, превратился в полыхающую топку. Вновь и вновь навстречу выступали Гаерский и рыжеволосая девушка.

Внезапно впереди, из-за плеча рассыпающегося Гаерского, блеснул свет. Сияние на миг ослепило Вадима, он нанес насколько мощных рубящих ударов, просвет расширился, и теперь стало возможным выбраться на…

Живописный песчаный берег.

Линии невысоких холмов отличаются друг от друга оттенками — бледно-зеленые, синеватые, лиловые. Местами изумрудные шапки невысоких рощ. Но — странность: смотришь на них — и они есть, отведешь взгляд в сторону — исчезают.

Вадим обернулся. Море смолы. Абсолютный штиль.

Сквозь оболочку он чувствовал: в икры ног по-прежнему впиваются цепкие лапы черни. Расин шагнул обратно, в море. Погрузился в густую чернь.

— Доэ!

На плечах и груди амальгама истончилась, кое-где её совсем уже не было.

Обнаженные места особенно ощущали щипки, словно сотни раков цеплялись клешнями.

— Доэ, отзовись! Я нашел берег!

— Я здесь, не кричи. — Доэ стояла рядом.

Увидев ее, Вадим чуть не ахнул. Девушке досталось намного больше, чем ему. Доэ выглядела так, словно её пропустили через мясорубку.

Вадим несколько раз сильно ударил в окружающую чернь и, подхватив девушку под руки, ринулся на берег.

За узкой линией пляжа начинался невысокий косогор, покрытый травой. Вадим с Доэ поднялись вверх, расположились на пологом склоне.

Доэ упала на траву и рассмеялась. Она была такой же, как прежде: старый свитер, потертые джинсы. Все, как после стирки — ни пятнышка.

— Приведи себя в порядок, — строгим тоном, но с насмешкой в голосе, сказала Доэ.

Вадим сначала попытался обрывать струпья амальгамы, но затем сообразил и впитал остатки оболочки кожей, не рассчитал и на какой-то миг снова остался без одежды, Доэ нахмурилась, но в следующий миг на Вадиме красовались черные доспехи, похожие на те, в которых он покинул Кантарат.

Доэ села, сорвала травинку, полюбовалась ею и бросила в сторону моря. Тут же на её месте стали расти кустарники можжевельника — темно-зеленого, с золотистыми вкраплениями. Они поднялись прямо на глазах и скоро закрыли собой неприглядную поверхность моря.

— Что дальше? — спросил Расин. — Ты не забыла, для чего мы сюда пришли? Кажется, ты хотела показать мне место, где находится…

— …твой кашатер, — завершила Доэ. — Можешь не переживать. Я тебе покажу его в два счета. Но что потом? Ты опять отправишься в Кантарат?

— С чего ты взяла? Я пришел не для того, чтобы вернуться назад. Криброк нужен для того, чтобы узнать намерения вримов. А ещё он, наверняка, знает об Захватчике.

— Кто такой Захватчик? — спросила Доэ.

— Я тебе рассказывал. Помнишь, когда мы подошли к Кантарату, в голову мне пришло послание. Захватчик — это вероятная гибель нашей Вселенной. Никто его ни разу не видел. Лучшие математики Кантарата много раз высчитывали его местонахождение, но отправленные в дозор кашатеры возвращались ни с чем.

— Что может случиться с Глубиной или с Алехаром?

— Не знаю. Пока изменения совершаются в оболочке. Там исчезают туманности. Это миллиарды звезд. Другие туманности меняются местами.

— Что же происходит? Кто-нибудь погиб?

— Насколько я знаю, нет.

— Как ты думаешь, зачем этому существу менять местами звезды?

Вадим пожал плечами.

— Кантарату немногое известно. Надежда на Криброка. С его помощью мы можем напасть на след. Это Харт сказал, что Криброк находится тут? — Он ткнул пальцем в землю.

— Я не знаю, где сейчас твой кашатер, — сказала Доэ. — Но, находясь здесь, мы без труда можем его найти. Ведь это — Алехар, зона возможностей!

Доэ протянула Вадиму руку, и он помог ей встать.

— Вот. Смотри, — сказала девушка.

Она вытянула руку, и невдалеке прямо из воздуха возник большой вертикальный камень.

— За той скалой, — сказала Доэ.

Сухощавый мужчина лет сорока парил в воздухе, будто в невесомости. Глаза были широко открыты. Мужчина смотрел вдаль.

Вадим видел изображение этого хомуна дважды — в кабинете Балмара и лаборатории Кробиоруса.

— Он, — подтвердила Доэ. — Нас к нему привели твои мысли.

— Что с ним? — спросил Расин.

— Похоже, его поймали вримы. Я видела, как они по всей Глубине ловят существ в такие же невидимые коробки.

— Ты что, можешь видеть вримов?

— Легко.

— Зачем им ловить существ?

— Черт его знает. Может, для армии?

Вадим обошел невидимую коробку, в которой висел Криброк. Протянул руку, она все проваливалась и проваливалась в пустоту, но так и не коснулась Криброка.

— Таким образом ты до него не дотянешься, — сказала Доэ. — Он может быть очень далеко.

— А как? — поинтересовался Вадим.

— Закрой глаза или отвернись. Твой взгляд мешает.

Вадим зажмурился. В ту же секунду послышался звук падения тела. Вадим открыл глаза. Криброк уже поднимался.

— Слава тебе, господи! — сказал он, осматриваясь. — Неужели в Кантарате изобрели метод нуль-транспортировки?

— Плевать на то, что изобретают в Кантарате, — буркнула Доэ.

— Не говорите так, — заметил Криброк, встряхивая головой. — Теперь я уже вижу, что вы не из Кантарата. Ну и скорость! Как вам удалось так быстро меня выдернуть? Между прочим, я едва успел отключить ментальное зеркало. Почему мы стоим открыто? Это что, Пустыня? А вы не та ли девушка-призрак, что пугает частенько наших ребят?

— Вас задержали вримы? — спросил Расин.

— И шадры тоже меня задержали, — кивнул Криброк. — Среди них одна противная баба по имени Лиуо. Сучка. Она запросто может вычислить нас в этом месте. А ещё Заро, врим. Тот знает все. Моя ажна не смогла даже придать ему форму. Представляете, насколько он крут. Драмин Хи — слыхали о таком? — и то оказался попроще. Кстати, нет ли у вас случайно с собой пончиков? Я зверски голоден. Пришлось слопать все излучатели, но это так, на один зуб. — Криброк осмотрелся. — Да где мы, черт побери?

— Мы в Алехаре, — сказал Вадим. Он опять мог думать своим темным закоулком сознания, что, собственно, и делал, так как явственно ощущал: Криброк, разыгрывая из себя веселого болтуна, на самом деле дотошно сканирует их с Доэ мозги.

— В Алехаре, — повторил Расин. — На самом её берегу.

Кашатер расплылся в улыбке, и на лице его появилось недоверчивое выражение: разыгрываете, мол.

— Наши страхующие не отвечали, — сказал он. — Нужен был любой проводник. Просто якорь. Кто угодно, кто бы вытащил бы меня в Пустыню. — В его голосе слышалась неуверенность, он говорил все медленнее. — Или хотя бы в колодец. И ещё чуть-чуть силы, чтобы мог долететь… — Он немного помолчал и вдруг взволновано переспросил: — Так значит в Алехаре?

Криброк покосился на Доэ, затем вышел из-за каменного утеса и с изумлением уставился на непроглядную поверхность моря.

— Позвольте узнать, что это такое? Неужто чернь?

— Чернь, — подтвердил Вадим и представился: — Я кашатер службы охраны Хомофара. Моя фамилия Расин. Эта девушка помогла вас найти.

Криброк внимательно посмотрел на Доэ и галантно поклонился.

— Криброк. — Он протянул руку Вадиму. — Друзья называют меня Дырявым. Я не обижаюсь. Когда я изучал теорию пространства, то слишком много тренировался и, в конце концов, стал расслаиваться. Мое тело сплошь состоит из дыр.

С моря донеслось тихое рыдание, что-то булькнуло.

— А это чт о такое? — Криброк насторожился.

— Чернь, — напомнила Доэ. — Люди, которые раньше жили в Пустыне. Они все хотели проникнуть сюда, но не смогли.

— Вы не из Кантарата, откуда же вам столько известно, милочка? — поинтересовался Криброк.

— Она не обязана отвечать, — бросил Расин.

— Ах, простите, — насмешливо сказал кашатер. — Вы правы, это всего лишь праздное любопытство.

— Надо срочно уходить, — предупредила Доэ, глянув на Вадима. — Если появятся те, кто его сцапал, у нас будут трудности.

Он не успел ответить: в эту секунду послышался страшный грохот. Раздвигая пространство, к ним двигался невероятной формы агрегат, украшенный кружевами, нитями, изогнутыми голографическими лучами. Все искривлялось на пути агрегата и уходило в стороны.

— Чертов Хи! — шепотом крикнул Криброк и, быстро оглядевшись, скомандовал: — К материку!

Он первым рванул в сторону холмов, но Доэ махнула рукой, и на пути его тут же выросла стена.

— Не туда! — крикнула девушка.

Доэ присела и коротко ударила ладонью по грунту, земля тут же стала проседать. Начиная от места, где они стояли, вдоль берега прямо на глазах образовался узкий овраг. В глубине блеснула вода.

— Вперед! — крикнула Доэ и побежала первой.

Криброк бросился следом, а за ним Вадим, втайне радуясь, что опытному кашатеру хватило ума не спорить.

Агрегат двигался быстро и через несколько секунд должен был настичь.

— Значит, вы и есть тот, с кем мне удалось связаться? — спросил Криброк, не оборачиваясь.

— Возможно, — ответил Вадим на бегу.

— Сколько вашего времени прошло с тех пор, как эпистолу получили?

— Не знаю точно, — бросил Расин. — Месяц или полтора…

Он снова почувствовал в голове присутствие Криброка.

— Стойте! — крикнули сзади, и в эту минуту земля гулко затряслась.

Агрегат стремительно приближался. Вадим почувствовал, что передние элементы вот-вот коснутся его спины.

Доэ добежала первой. Ни на миг не останавливаясь, она прыгнула в воду. Криброк и Вадим нырнули одновременно.

Жидкая среда. Холод.

Странно. Около трех недель он провел в открытом пространстве вселенной, затем побывал на снежном астероиде и в горах сердца Мегафара — и никакого холода не чувствовал. А тут неожиданно замерз.

Музыкально звенят пузырьки и взлетают вверх. Становится сумрачно, затем совершенно темно, неожиданно сверкает вспышка, опять становится сумрачно и снова светлеет.

Вадим выныривает.

— Доэ!

— Не кричи так, — просит она, кладя руку ему на плечо.

Выныривает Криброк и удивленно озирается. Царство красок и запахов.

— Мы что, в раю?

Нет, это не рай. Это сад Доэ в Трифаре. Тот самый, с горой Джомолунгмой и картонным домиком.

— Нам нельзя здесь долго, — сказала Доэ, выбравшись из озерца.

Она подобрала руками волосы и, наклонившись, свернула их жгутом. Вода закапала на траву. Свитер прилип к телу, но девушку это не смущало.

Комбинезон Вадима оказался практичен. Он отталкивал воду.

Криброк был настолько озадачен, что не знал, с какого вопроса начать.

— Идемте за мной, — сказала Доэ и уверенно пошагала по дорожке, выложенной песчаником. Отворачивающиеся Аватары шевельнулись и показали изящные спины.

— Стерегите, — бросила на ходу Доэ.

Она ускорила шаг и через несколько мгновений скрылась в зарослях.

Они шли с четверть часа — так, во всяком случае, показалось Вадиму.

Растительность преображалась. Сперва молодые деревца гинкго, затем — высокорослые ели, потом — громадные ливанские кедры.

Совсем неожиданно хвойный лес сменился реликтовым — папоротниками-гигантами, каких нет на земле уже миллионы лет. Папоротники колыхались на ветру, и шелест их был совсем не похож на шелест обыкновенной листвы: он больше напоминал человеческий шепот.

— Долго идти? — спросил Криброк у Расина.

Вадим пожал плечами, а Доэ сказала:

— Мы уже почти пришли. Разве не видите?

Стало сумрачно. Мужчины начали осматриваться, но ничего, кроме темной зелени, не увидели.

Темнело прямо на глазах. Когда они вынырнули из воды, был солнечный день. А теперь сквозь редкие щели зеленого свода пробивалась вечерняя сероватая синь.

Похоже, они находились на краю Трифара, где-то за Троещиной, подумал Вадим. Он вспомнил жуткую пепельную пустоту, которую видел, поднявшись над крышами домов Братиславской.

— Я хотел бы с вами поговорить, Криброк, — негромко сказал Вадим.

— О Захватчике? — спросил кашатер.

Расин кивнул:

— Никто о нем ничего не знает.

— Хомофар, оболочка, — сказал Криброк. — Здесь. На планете Воды. Так говорила Лиуо.

— По последним данным, он покинул это место, — заметил Вадим. — Но ведь и раньше его тут никто не находил. Он легко обыгрывает и время, и пространство.

— Так же, как и нас с вами, — добавил Криброк.

Тропинка пошла под уклон.

Они спускались ещё несколько минут обычным шагом. Потом идти стало трудно.

Вадим чувствовал, что вполне мог бы лететь, но решил подчиниться правилам, которые предложила Доэ.

Хватаясь за торчащие из грунта коряги, они опускались все ниже и ниже. Растительности стало меньше, впереди открывалось звездное небо. Тропинки уже не было, она давно заблудилась в узких площадках, серпантинах, ступеньках, которые пересекали спуск.

Что-то начало происходить с Доэ. Сперва изменились размеры. Вытянулись руки. Теперь, опираясь на них, девушка спускалась по склону без особого труда. Сгладилось лицо, черты стали мельче, а глаза наоборот увеличились, стали похожи на пузатых серебристых рыбешек. В сумраке волосы Доэ казались совершенно белыми. На коже лица и рук заиграли голубые блики.

Однако женственность не покинула её фигуру. Наоборот, женственности прибавилось настолько, что Вадиму стало не по себе. На него повеяло целым океаном сладких ароматов и вкусов, отчего у него закружилась голова. Вскоре непреодолимая власть женственности захватила его целиком.

— Часто с ней такое? — услышал он шепот Криброка.

Вадим взял себя в руки и недружелюбно глянул на Криброка, подумал — конечно, своим темным закоулком: не опасен ли для нее этот праздный хомун?

— Вот мой сад! — вдруг возгласила Доэ.

Она стояла на самом краю каменной площадки, а под ней на многие-многие миллиарды световых лет лежало небо Вселенной.

— Сад? — воскликнули в один голос Вадим и Криброк.

— Вон там, видите эти фиолетовые пятнышки? — спросила Доэ. — Я называю их васильками. Я слышала это название.

Она указала на звездные россыпи — белые и золотистые искорки.

— А вон сиреневые и красные. Это маргаритки. Похожи?

Расин встретился взглядом с Криброком и тут же отвел.

Почему Криброк так смотрит?! Если бы не она, вряд ли бы кашатер был бы сейчас на свободе.

Итак, Доэ — путешественница по Вселенной, Доэ — девушка из Трифара, Доэ — та, о которой запрещает говорить Балмар. И все же Доэ — его спутница. Самовольно нарушив данные ему указания, он взял её с собой на середине пути.

— Здесь у меня гиацинты, — пояснила Доэ. — Ценные сорта. Разрослись, пока меня не было, и теперь их можно рассадить.

Девушка протянула руку, — рука понеслась по бесконечным просторам… Звезды замерцали, дрогнули и стали менять положение.

Вадим внутренне напрягся, ожидая увидеть взрыв галактики, но понял, что наблюдает парадокс . Не может он видеть звезд, которые в настоящую минуту меняют свое местонахождение. Звезды находятся на большом расстоянии, световой луч преодолеет его за миллиарды лет.

Но в равной степени абсурден факт, что звезды и целые туманности перемещает с места на место девушка.

Звезды переместились, рассеялись равномерно и заблистали ярко и ровно. Взрыва не было.

— Так-то лучше, — сказала Доэ.

Глава 33

— Захватчик! — опомнившись, завопил Криброк.

Доэ обернулась.

В следующую минуту оба кашатера бросились к девушке.

Доэ выставила вперед руку, и Криброка откинуло назад.

Однако Криброк тоже был не промах: он исчез, не коснувшись спиной склона.

Расин включил сверхускорение, чтобы видеть происходящее. Доэ все ещё сидела, окаменев и вытянув руку вперед.

Криброк возник прямо перед Вадимом.

В руках у Криброка сверкнул серебристый прут.

(«Меч защитника Хомофара!» — подумал Вадим.)

— Мы с тобой кашатеры! — крикнул Криброк. — Кашатеры! Пойми! Я не собираюсь её убивать. Наша задача — доставить её на площадь Суда.

— Площадь Суда! Об этом я…

— Ничего не знаешь, ещё бы! Тебя просто выбросили из Кантарата, верно? Я знал, что такие, как ты, существуют. Знал! Представляю, как удивился Балмар, когда ты до него добрался!

— Нет, он раньше меня вычислил…

— Раньше, позже… Все относительно. Математика Балмара — чушь собачья! Все подсчеты проходят в итоге через Кробиоруса. Окончательную визу ставит он. Ее, — Криброк показал кивком головы, — не вычислили. Они не смогли её просчитать. Мы с тобой её тоже не понимаем. Боюсь, она и сама себя не понимает.

— И что?!

— Мы должны её задержать! Это — наш долг! Не только перед Службой, но и перед землями отцов! Перед нашими предками и потомками! Перед целой вселенной!

— Чем грозит этот суд?

— Они разберутся!

Доэ, запоздавшая с переходом на сверхускорение, уже успела среагировать. Рука её дернулась и безошибочно устремилась в сторону Криброка ещё до того, как моргнули глаза и повернулось лицо.

— Нет! — крикнул Вадим, но мощная волна ударила в спину Криброка. Налетев на Вадима, он вмял его своим телом в скалу. Доспехи затрещали, но выдержали.

Криброк вскочил на ноги первым, за ним Вадим.

Доэ не было на площадке.

Не говоря ни слова, Криброк сжал в руках меч и бросился в пропасть. Вадим прыгнул следом.

Температурная чувствительность, возвратившаяся в Трифаре, снова исчезла.

Вадим не видел Доэ и просто держался за Криброком. Тот летел уверенно, огибал выступы скалы, нырял в пустоты, делал резкие виражи. Неожиданно скала закончилась. Кашатеры оказались в открытом пространстве. Криброк тут же перешел на световую скорость. Расин успел среагировать и летел за ним.

Вскоре он заметил Доэ. Она выглядела маленькой серебристой точкой на фоне черного неба.

Доэ — Захватчик? Если это правда, то зачем она привела их в это место? Устроила собственное разоблачение. А дальше?

Сад Доэ — образ Вселенной. Ухаживая за ним, изменяя его, Доэ тем самым изменяла весь мир.

Как же так вышло?

Выходит, она — всего лишь невинный ребенок, забавляющийся самой опасной на свете игрой. Можно ли её судить?

Точка впереди не изменяется в размерах.

Кажется, теперь они летят на одинаковой скорости.

Патовая ситуация. Так может продолжаться вечно. Если в дело не вступят чистые васты, которые контролируют Глубину, погоня закончится не раньше, чем иссякнет сила. Словом, победит тот, у кого больше запас.

Криброк, истощенный длительным пребыванием в отсидке, выпадет из гонки первым. Если у него нет секретов, о которых никто не знает.

Доэ непредсказуема. Она чувствует себя в Глубине Мегафара, как рыба в воде. Неизвестно, что она может выкинуть через мгновение.

Вадим в этой тройке выглядит самым слабым звеном. Догонит ли Криброка Доэ, или Доэ уйдет от погони? — на исход дела Расин никак не повлияет.

Криброк сделал очередной вираж и, войдя в пласт безвременного пространства, мгновенно сократил расстояние вдвое. Вадим повторил фокус.

Куда бежит всесильная Доэ? Что, если она готовит ловушку?

Почему отказалась сражаться? Неужели испугалась «меча защитника»?

Каков он в действии, этот меч? Что собирается сделать Криброк, когда настигнет девушку? Снести ей голову?

Площадь Суда. Вадим не слышал об этом месте. Его блиц-обучение было неполным. Он усвоил лишь азы.

Скрытность Доэ, двуличие Криброка: все — неопределенность… Вадим не может доверять в этой ситуации никому, но ведущий кашатер охраны Хромофара Расин обязан выполнять инструкцию и указания ведущего кашатера Криброка. Инструкция — единственная определенность. Сущности, представляющие угрозу для целостности Хомофара и её обитателей, должны быть уничтожены. Кашатер Криброк предлагает поступить более лояльно.

Справа замерцало багряным. Едва заметно. Вадим уже умел различать спектры границ безвременных пластов.

Расин среагировал мгновенно. Он изменил направление полета и через две стотысячных доли секунды оказался в заливе пласта. Тут же вынырнул буквально в нескольких сотнях километров от Доэ. На пути её движения.

Он применил один из способов задержания, который записал в ажну Крапс.

Безвременная сеть.

Надо всего лишь успеть создать треугольник. Три точки вне времени. Вираж. Точка. Безвременье. Скачок. ещё точка. ещё скачок. Установка последней точки и вхождение Доэ в треугольник совпали во времени.

Пространство разделилось на ячейки и замкнулось. Вадим успел свернуть треугольник за мгновение до того, как в зоне задержания оказался Криброк. Меча в его руках уже не было видно.

— Прекрасная работа, — услышал Вадим. — Убил в треугольнике время. Хвалю. Я и сам по природе хронофаг.

Доэ теперь была двухмерной. Её можно разложить в любой плоскости пространства, свернуть в комок.

— Дело сделано, — сказал кашатер Криброк и спрятал Доэ в потайной карман, а Вадим почувствовал, как на душе заскребли кошки.

Контроль чувств! — приказал себе кашатер Расин, торопливо запихивая остатки мыслей в темный закоулок.

Ему удалось не впустить в душу нахлынувшую тоску.

— Куда теперь? — спросил Вадим.

— Мы в Глубине, — сказал Криброк. — Хоть только что были в Трифаре. Минуя Пустыню, колодец и Алехар, мы с тобой каким-то образом оказались здесь. Тебе это не кажется странным?

— Звезд не видно, — заметил Вадим.

— Об этом я и говорю. Нам необходимо двигаться к ледяному центру Мегафара. Площадь Суда находится под станцией колодца фара два-два-шесть-один.

Их окружала не вполне однородная смесь пространства, времени и сознания.

— По расположению пластов мы можем определить, где находится центр, — сказал Вадим: пребывание в Глубине Мегафара его кое-чему научило.

Криброк дружески похлопал Расина по плечу.

— Молоток!

Пласты располагались перпендикулярно радиусу вселенной и немного поманеврировав по пространству, кашатеры определили направление полета.

Прошло всего около семнадцати тысяч секунд, и впереди показалась голубоватая точка.

Кашатеры изменили направление полета на одну сорокатысячную градуса и теперь двигались точно к центру вселенной. В целях экономии силы пришлось отказаться от разговоров, хотя молчание было в большей степени проблемой для словоохотливого Криброка.

— Ты знаком с ледорубами? — спросил Криброк, когда они пересекли сигнальный уровень и вошли в уровень холода.

— Немного, — ответил Расин.

— Тогда не удивляйся. Скоро мы окажемся на их территории.

Криброк сделал знак, и кашатеры сменили направление полета. Теперь они двигались в плоскости, параллельной поверхности. Криброк то и дело вертел головой, что-то высматривая. Вероятно, искал ориентиры.

Наконец, он обрадовано вскрикнул:

— Снижаемся!

Пилоты немного опустились и летели почти над самыми верхушками гор, любуясь фантастическими картинами.

Через некоторое время Вадим заметил, что горы стали ниже. Отдельные вершины переходили в широкие плато, пересекаемые бездонными каньонами.

— Взгляни туда! — крикнул Криброк.

Вадим повернул голову и увидел полукруглую цепь снежных холмов на плато. На вершине каждого холма — неправильные ледяные конусы.

— Это место называют Городом Присяжных. Древнее название — Суд.

— Что мы должны сделать? — спросил Расин.

— Просто передать им Захватчика.

Посмотрев в глаза Вадиму, Криброк добавил:

— Если её оправдают, то доставят в любое место Вселенной, куда она пожелает.

Сделав большой круг над холмами, они опустились на идеально ровную поверхность Площади Суда.

Гладкое поле. Здесь можно было бы устроить соревнование хоккейных команд.

Криброк достал из кармана Доэ.

— Я доставил Захватчика! — изрек он громким голосом. — Зовите конвоиров и судей!

Тут же под ногами образовался наплыв льда, стал увеличиваться, вздыматься, пока не превратился в высокую трехгранную стелу.

Завороженные зрелищем, кашатеры не заметили, как со всех сторон к ним приблизились ледорубы. На сей раз твари не были облачены в скафандры из льда.

Вспомнив схватку в кратере, Вадим содрогнулся.

— Не путай их с теми снежными дикарями, — сказал Криброк, уловив ощущения Вадима.

Ледорубы-Присяжные не были похожи на спрутов, как показалось Расину в прошлый раз. Гораздо больше они походили на металловидные водоросли. Сотни разветвлений служили для того, чтобы плотнее внедряться в лед.

Окружив кашатеров плотным кольцом, ледорубы остановились.

— Мы доставили Захватчика, — повторил Криброк, сделав в этот раз ударение на «мы».

Один из ледорубов неожиданно метнулся к Криброку и вырвал у него Доэ из рук.

Вадим бессознательно бросился вперед, но путь ему преградили два массивных ледоруба.

Тот, что схватил Доэ, устремился к своим. Он и ещё пятеро или шестеро тварей столкнулись верхними частями и, упершись друг в друга, замерли на несколько минут, образовав подобие шалаша. Наконец, ледоруб, который держал в руках Доэ, обернулся, и ажна перевела:

— Именем Великого Соглашения. Суд провел совещание и признал эту женщину-хомуна виновной в совершении нападения на Мегафар. Согласно статье сорок третьей Великого Соглашения суд приговаривает её к смертной казни. Женщину ждет разъединение крови. Решение суда будет исполнено через… 507365 секунд.

Глава 34

— Я вернулся, как и обещал, — говорил Расин, низко склонившись над персолипом.

За время отсутствия Вадима пусторосли снова успели обвить Странное Создание. Пришлось убирать их, чтобы освободить глаз-объектив.

— Доэ там, — пробормотал Расин после долгой паузы. — Прикована к ледяному столбу…

Вадим беззвучно выдохнул.

— Однако ты выполнил свою миссию, — заметил персолип. — Тебе не о чем печалиться.

— Не о чем, — согласился Вадим. — Возвращаться надо. В Кантарате ждут Эд и Аманда со своим кружком.

— Постой! — попросил персолип. — Расскажи до конца. Что было после того, как вы передали Захватчика ледорубам?

Ох, как не хотелось ни о чем рассказывать.

— За поимку Доэ мы получили вознаграждение, — угрюмо проговорил Расин. — Каждому дали столько «крови», сколько он смог впитать. После этого нас попросили покинуть ледяное сердце. С Криброком мы тут же расстались. Он отправился навестить кого-то. Мне навещать некого, и я решил вернуться в Кантарат.

— А Доэ? Вы обменялись с ней хоть словом?

— Я уже сказал: её приковали к столбу. Я смотрел на это издалека.

— Ясно…

Персолип замолчал. Он был неподвижен. Природа не наделила его ни одной мышцей. Глаз, который персолип называл своим сердцем, смотрел в свод кармана, не мигая.

— Тебя мучают сомнения, — наконец проговорил персолип. — Ты думаешь, что поступил неправильно. Тебе не с кем было посоветоваться, и потому решил лететь ко мне… Что ж, за это спасибо. Ты — первый из разумных существ, кто обратился ко мне за советом. А ведь в моем мозгу хранится бездна всякой информации.

Вадим подумал, что не нуждается в советах. Он даже пожалел, что свернул в карман. Ничего бы не случилось, если бы пролетел мимо.

— Я не понимаю, — сказал персолип. — В чем вина Доэ? Ни единая из рас не пострадала из-за её действий. За что девушку хотят лишить жизни?..

Вадиму стало совсем тошно. Все, пора. От этого места до Кантарата лететь около двух недель (по субъективному времени). Силы, взятой в ледяном сердце, не хватит, но на помощь придут доспехи. Он намеренно сделал их толстыми.

Расин приподнялся, собираясь уходить.

— Ты был прав, когда применил к объяснению устройства вселенной термин «вина».

— Что? — Расин застыл, согнувшись и уперев руки в колени.

— Вина ограничивает наш разум, — проговорил персолип. — Она порождает изъяны. Вина — словно изоляционная лента в обмотке генератора. Благодаря ей работают механические монстры, она — движущая сила внутренней эволюции Вселенной.

— При чем тут монстры?!

— Вина в Глубине Мегафара и бюрократия в оболочке делают мир подконтрольным, подвластным пространству и времени. Изъяны познания и ограниченность разума коренятся в исконной неопределенности нашего выбора. В результате мы получаем не то, чего хотим. Ты был прав…

— Не хочу ничего слышать! — перебил Расин.

Он чувствовал себя потерянным, дальнейшее существование казалось бессмысленным.

— Похоже, я знал девушку, о которой ты говоришь, — проронил персолип. — Правда, она не упоминала имя Доэ, её звали по-другому…

— Знал Доэ?! Почему ты говоришь в прошлом времени?

— Время — относительно. Есть приговор, но нет действий, направленных на его отмену. Выходит, Доэ мертва. Уже мертва.

— Прекрати!

— Хочешь её освободить?

— Ты что, считаешь, я действовал импульсивно, не подумав?.. Черта с два! Я сделал то, что было нужно! А теперь — все! Прошло много времени. Вряд ли я смогу помешать ледорубам…

— Я спрашиваю: хочешь её освободить?

— Я не могу этого сделать. Она — Захватчик. Суд признал её виновной!

— Что такое вина?

— Это проступок! Нарушение закона!

— Закона, говоришь? Трое существ, возможно, таких же, как мы с тобой — не более божественных и не более идеальных — создали эту вселенную. Любые законы не выходят за границы их договора. Разве кто-нибудь предполагал наше рождение? Мы — случайная плесень, выросшая на стенах здания! Наше рождение не было предусмотрено никаким соглашением!

— Да, может быть, ты и плесень… — начал Расин, но запнулся.

— И все же ты явился ко мне за советом, — заметил персолип.

— Только заглянул мимоходом.

— Ты должен освободить Доэ.

— Что?! Как? Я потерял тысячи секунд! — раздраженно сказал Вадим. — Но не в этом дело. Какой бы ни была моя точка зрения на Кантаруат, в душе я чувствую себя солдатом. Может, это заложено в моей природе. Я не философ, не художник, не математик и, как выяснилось, не врач. Я — исполнитель.

— Ты доказал, что можешь считаться ведущим кашатером. Но, если ты — ведущий кашатер, то, безусловно, отличаешь правду ото лжи!

— Все призрачно, черт побери! — крикнул Вадим.

— Призрачно, — согласился персолип. — Её настоящее имя Вероника.

— Вероника? Но как ей помочь? Алехар?

— Почему бы нет? Попробуй выяснить, откуда она пришла. Я имею в виду её истинное происхождение. Начни поиск с имени: это все, что она помнит о своем прошлом.

— Алехар, — Вадим покачал головой. — Не успею. Едва ли хватит времени, чтобы вернуться назад. И освободить её не смогу. Хотя бы потому, что считаю наказание справедливым.

— Хотел бы я посмотреть на этот сад, — мечтательно сказал персолип. — Ты сказал: он прекрасен!

— У меня осталось около трехсот тысяч секунд. Это трое суток.

— Успеешь. Секунды станут работать на тебя.

— Чушь! До сих пор я был на стороне чистых васт. Спасал Мегафар. И время работало на меня. Но каждый из нас находится под постоянным надзором. Все эти персоназы, вримы, шадры имеют своих наблюдателей. Пока иммунитет служит хозяину, они довольны. Но созерцатели следят за каждым действием, готовые в любую минуту вмешаться. И если я поверну против них, они произведут коррекцию иммунитета: исправят ситуацию.

— Сами — нет. Пошлют солдат, подобных тебе. Это — во-первых. А во-вторых, разве кто-нибудь до настоящего времени осмеливался обратиться к чистым вастам и спросить, что они думают по поводу всего этого? Эпопея с Захватчиком для них — буря в стакане.

— Ледорубы-присяжные — исполнительная власть совета стихий. Что имеет значение для трех стихий, то важно и для чистых васт.

— Вижу, ты — настоящий солдат, — сказал персолип. — Если и замечал прежде изъян в фигурах своих генералов, то сейчас они кажутся тебе безупречными.

Расин резко выпрямился и стукнулся макушкой о низкий свод кармана.

«А сколько в общей сложности миров?» — промелькнуло в голове. — «Ты не можешь пока этого понять…» — «А когда я смогу это понять?» — «Когда увидишь мой сад…»

— Черт с тобой! — вдруг крикнул Расин.

……………………………………………………………………………………………..

Вероника?

На этот раз можно всецело довериться ажне.

Подсознание запомнило путь к площадке в горах а-м-Ценра, где Вадим с Доэ запасались «кровью» и создавали защитные оболочки.

Вадим подумал: если попытается выкрасть Доэ прямо на площади Суда, им будет невероятно сложно преодолеть толщу холодовой и сигнальной зон.

Допустим, и получилось бы. А дальше что? Их накроют в колодце или где-нибудь в поясе Иного Понимания. Найдутся силы, которые станут у них на пути.

Наилучший вариант — вытащить Доэ через Алехар!

Во второй раз пробиться через толщу черни было намного легче. Вновь и вновь вставал перед Вадимом Гаерский, но, не задумываясь, Расин обрушивал на призрак тяжелые удары. Огненные брызги и клочки пепла разлетались повсюду. Оболочка трещала, готовая вот-вот прорваться, но все-таки выдержала.

Выбравшись из смоляного моря, Вадим взбежал на пригорок, по пути втягивая доспехами обрывки оболочки, упал на траву, стал яростно колотить рукой. Он пожелал, чтобы земля треснула, а под ней оказалась вершина стелы на площади Суда. Но вместо этого в грунте стали образовываться глубокие вмятины. Целые воронки уходили в почву. Расин скатывался в них, вновь забирался наверх и опять бил рукой.

Но результат был тем же. Осознав, наконец, неэффективность своих действий, Расин стал размахивать руками. То здесь, то там стали вырастать глыбы. Все они были непохожи на ледяную стелу, к которой прикована Доэ.

«Я забыл спросил у Доэ, как она творит чудеса, как меняет реальность?» — думал Вадим.

Он шел вдоль берега, то и дело натыкаясь на творения своих рук. Неожиданно до слуха донесся нарастающий гул. Вадим обернулся и увидел уже знакомый ему агрегат. Двигая нитями, кружевами и голографическими усиками, чудовищная конструкция стремительно приближалась.

— Кашатер Хомофара! — послышалось из агрегата. — Мы знаем, что вы затеваете! Немедленно остановитесь!

Вадим сломя голову бросился бежать. Разрывая ткань пространства, агрегат устремился следом.

Расин оттолкнулся, собираясь полететь, но, описав дугу, ткнулся носом в кочку.

Черт! И это Алехар, зона возможностей?! Скорее — невозможностей!

Может, слишком быстро пересек пояс Иного Понимания?

— Остановитесь! С вами говорит кашатер Хи! Мы знаем: вы задержали Захватчика. От имени васты и стихии времени, великого даанского драмирата, выражаю благодарность!

Что? Они хотят, чтобы он поддался на такую дешевую уловку?

Расин вскочил на ноги и помчался дальше, беспорядочно отправляя во все стороны импульсы.

Запнувшись о камень, он снова упал. Поднялся, понял, что подвернул ногу. Ковыляя, побежал дальше, и вдруг заметил, что движется по дну оврага.

Отвесная глиняная стенка превосходила рост Вадима в два раза. Расин попытался на нее взобраться, но глина обваливалась под руками. Пришлось бежать вдоль стены.

Сзади раздался грохот: агрегат провалился в овраг и теперь продирался по дну.

Стенка уплотнилась, начала постепенно выравниваться, кое-где на ней появлялись наслоения, вроде штукатурки. Вадим ударял по стене рукой, и образовывались неглубокие ниши.

— Стойте, или я вынужден буду применить против вас болевую меру воздействия.

Боль — это не страшно, подумал Вадим, и в то же мгновение осознал, что намеревается хлопнуть по приоткрытой двери.

Дверь в стене!

Расин толкнул её и на полном ходу влетел… в больничную палату. Хлопнув дверью, Вадим рванулся к окну, пробежал мимо койки, на которой лежал кто-то неподвижный. На окне оказалась решетка. Бросившись обратно к двери, он замер, сдержав на миг дыхание, чуть приоткрыл дверь…

Овраг исчез.

Освещенные электрическим светом, в проеме виднелись стены коридора.

Вадим плотно прикрыл дверь, оглянулся.

В окне серело сумрачное небо: был вечер или раннее утро. Значит, это не Пустыня, там всегда неясный день.

Вадим пробежал взглядом по белым крашеным стенам. Пусто. Обыкновенная больничная палата, решетка на окне. Черт возьми! Психотделение!

Неожиданно насторожил дальний шум, знакомый до боли. Машины! Дорожный транспорт! Ни в одном из тонких миров нет транспорта!

Расин беззвучной тенью подскочил к человеку, лежащему на кровати. Нагнулся и тут же закрыл рот рукой, чтобы не крикнуть.

В постели — бледно-желтый, с заостренными чертами — лежал он сам.

Первое, что Расин решил сделать, немного отойдя от потрясения — проверить себя на материальность. Он принялся двигать тумбочку, стул, вешалку. Подойдя к окну, дохнул: на стекле образовалось пятнышко конденсата.

Поглядеть в зеркало: он давно не видел себя.

Но в палате зеркала не оказалось.

Стараясь не смотреть на свою телесную оболочку, трупом лежащую в постели, Расин тщательно обыскал палату. Он ничего не нашел, кроме своего костюма, висевшего в шкафу, и пары туфель. Расин начал стягивать с себя доспехи и переодеваться. Смешно, но рубаха, пиджак и брюки оказались размера на два меньше, туфли жали. Ладно, все лучше, чем разгуливать в амуниции ведущего кашатера.

Переодевшись, Вадим запихал доспехи в шкаф.

Теперь физическое тело. Что оно для него значит? Якорь, источник жизни или просто реликвия? Если тело умрет от истощения, как это отразится на его настоящем существовании?

Вадим подошел к лежащему, с отвращением взял за руку. Чужое (не свое!) тепло, слишком тонкие пальцы скрипача, отсутствие мышечного тонуса. И ещё ко всему этому запах плохо мытого тела (не слишком хорошо за ним ухаживают!). Расин приподнял лежащему верхнюю губу. Первый резец справа сломан. Значит, все правда…

Но как?! Ведь Гаерский терзал его на четвертом уровне. Инфар. А здесь ездят машины. Стало быть, это либо обычный костный мир, либо Эфар.

В коридоре послышались шаги.

Когда Вадим вбегал, то слишком громко хлопнул дверью. Вероятно, это привлекло внимание дежурного персонала.

Расин быстро спрятался за шкаф. В тот же миг дверь открылась.

В палату вошел человек. Подойдя к кровати, он наклонился, стал щупать пульс пациента (в эту минуту Вадим мог разглядеть плечо в белом халате, руку и часть спины вошедшего). Проверив пульс, человек достал из кармана нить с привязанным к ней камешком, приспособил, словно отвес надо лбом лежащего.

— Активность — ноль, — шепотом сказал человек, и Вадим узнал голос Хвана.

Психиатр низко наклонился над лежащим (Вадиму показалось, что он хочет его поцеловать), и соприкоснулся с ним лбом. От этого зрелища мороз пошел по коже.

Расин вспомнил, что Кантарат приставил к Хвану кашатера, чтобы тот вел за ним неусыпное наблюдение. Где же этот бездельник?

Вадим уже подумывал над тем, чтобы подойти к психиатру сзади и изо всех сил треснуть его по шее, как доктор неожиданно обернулся.

Увидев постороннего, он вскочил и, метнувшись в сторону, щелкнул включателем. Вспыхнул свет.

Вадим решил не дожидаться, пока Хван опомнится, и быстро шагнул навстречу.

— Проводите опыты? — спросил он.

Психиатр приоткрыл рот, но не смог проронить ни слова.

— Подопытный кролик истощал, — заметил Вадим. — Не находите?

Расин сделал ещё шаг вперед. Хван попятился, наткнувшись на кровать, сел рядом с Вадимом-физическим.

— Тело вашей науки слишком громоздко, — сказал Расин. — Вы говорили, что ваше учение — фундамент психиатрии будущего. Взгляните на меня. Разве перед вами не то, что вы ищете? Могут ли ваши тесты и энцефалограммы с этим разобраться? Впрочем, вы меня, вероятно, не понимаете. Ведь я имел честь разговаривать не с вами, а с вашим подсознанием. Вы — более поверхностный Хван, следовательно, более глупый.

— Кто ты? — наконец выдавил из себя психиатр. Обхватив голову руками, он низко склонился, плечи его задрожали. Казалось, он просит помилования. Но Хван неожиданно поднял лицо. На лице был дикий оскал.

— Я знал, что ты придешь! — закричал Хван. — Знал!

Он вцепился Вадиму в руку.

— Ты мне расскажешь! — завизжал психиатр. — Все расскажешь! Теперь — ты! Я знал, что ты придешь!

Вадим без труда вывернул Хвану руку, перехватил другой рукой, упер ногу в подмышку и с силой толкнул. Психиатр перекувыркнулся через неподвижное физическое тело Расина, бухнулся на пол. Ноги неуклюже задергались.

Через несколько секунд Хван вскочил и заорал:

— Анатолий! В третью палату! С рубашкой! Быстро!

Хван попытался пробиться к двери, но тут же получил тяжелый удар в скулу. Он как подкошенный рухнул на пол и затих.

Вадим устремился к двери и выбежал в коридор. Он почему-то ожидал увидеть Гаерского со смирительной рубахой в руках. Но в эту минуту в конце коридора раздался треск. Вместе с окном рухнула стена, и появился агрегат вримов.

Расин в два прыжка оказался в другом конце коридора. Свернул на лестницу и, перепрыгивая через несколько ступенек, понесся вверх. Дверь на второй этаж была закрыта. Вадим побежал дальше.

Взбежав на площадку третьего этажа, он толкнул тяжелую дверь и оказался в низком темном коридоре.

В потолке светилась одна-единственная лампочка. Пробежав по этому угрюмому чердачному помещению, Вадим выскочил на лестницу с другой стороны здания. Подскочив к окну, он распахнул его и глянул вниз. Расин ожидал увидеть разрушенную стену, но здесь все было в порядке.

Он побежал вниз, заскочил на второй этаж — к счастью, дверь оказалась незапертой — и помчался вдоль ряда одинаковых дверей со стеклянными окошками.

Коридор был длинный, в середине просматривался холл. Вероятно, там находился дежурный персонал.

На бегу Вадим стал заглядывать в окошки: нет ли пустой палаты?

Внутри были женщины. Некоторые спали, другие просыпались и сидели на кроватях, потягиваясь и расчесываясь.

Попадались палаты на три пациентки, на две, и одиночки.

Стучать к ним, ломиться, просить убежища? Требовать помощи у душевнобольных — безумие.

Мелькнула мысль: если какая-нибудь сверхъестественная сила не выпихнет его обратно в Алехар, то надо будет немедленно искать проводника.

Кто поможет? Галах? Пиликин?

Внезапно здание дрогнуло, словно поблизости разорвалась бомба.

В ту же секунду Расин, пробегая мимо одной из дверей, увидел в палате-одиночке рыжеволосую девушку.

Еще до того, как разум успел осознать увиденное, Вадим дернул изо всех сил за ручку. Дверь была заперта на ключ, но замок оказался старым и непрочно вмонтированным. Дверь со скрежетом распахнулась. Заскочив внутрь и прикрыв дверь, Расин подбежал к кровати.

— Доэ!

Девушка не шелохнулась. Зеленые глаза были чуть приоткрыты и смотрели в пустоту.

Вадим присел рядом.

Волосы её казались длиннее обычного и более прямыми. Кожа как мел. Сама девушка выглядела старше той Доэ, которую он знал.

— Доэ! — повторил Расин. Он взял девушку за плечо, стал трясти. — Доэ!.. Проснись! Слышишь?.. Надо проснуться!

Еще не имея никакого объяснения происходящему, Вадим решил: если удастся разбудить Доэ, её сознание автоматически попадет на поверхностный уровень!

— Проснись же! — Он стал трясти изо всех сил.

Голова девушки моталась из стороны в сторону, глаза оставались открытыми, но в сознание она не приходила.

В коридоре зазвучали голоса, звуки шагов. Вадим бросился под кровать, прижался к самой стене.

Шаги приближались.

— Строители на улице шумят, — послышался угрюмый мужской голос.

— Какого черта так рано? — недовольно пробасили в ответ.

— Угу, в прошлую смену до девяти вечера долбили, — отозвался первый.

Шаги смолкли у двери. Вадим затаил дыхание, но спустя мгновенье шаги вновь зазвучали, стали отдаляться.

— Чертовы строители. Стены треснут, — ворчал голос.

Пролежав для верности около минуты, Вадим выбрался из-под кровати.

— Доэ, — позвал он опять.

Она не ответила.

Вадим обошел кровать, вынул из стеклянного окошка лист назначений и прочитал: Костандова Вероника Ив.

Это она!

Персолип был прав. У Доэ связь с этим миром. Хоть малая, но есть.

Неожиданно из коридора донеслись громкие крики.

Вадим подбежал к двери, приоткрыл, осторожно выглянул.

Два санитара, выпучив глаза, бежали в его сторону. За ними, искривляя и круша стены, двигался агрегат вримов.

Обернувшись, Вадим коротко сказал:

— Держись, Вероника!

Не дожидаясь, когда агрегат доберется до палаты Доэ, Вадим выскочил в коридор и побежал навстречу.

Сверхускорение, приказал он себе.

Скорость осталась прежней.

Расин давал телу одну команду за другой, но ничего не происходило. В костном мире властвовала костная механика.

Мимо, тяжело дыша, пронеслись санитары. За дверями слышались вопли больных.

Агрегат стремительно приближался. Расин успел заметить, что стены не рушатся, а словно раздвигаются. Когда конструкция перемещалась дальше, стены принимали прежнюю форму. Но почему вримы могут существовать в оболочке по своим законам, а он нет?

До агрегата оставалось всего несколько шагов. Инстинкт самосохранения боролся с ощущением безысходности. Неожиданно Вадим заметил дверь, в которой не было стеклянного окошка. Схватился за ручку, дернул. Дверь оказалась незапертой, изнутри торчали ключи. Вадим на миг обернулся и заскочил внутрь в ту самую секунду, когда усики агрегата добрались до дверного откоса. Эта увертка могла бы задержать вримов разве что на пару секунд. Вадим знал это, но ему ничего не оставалось, как бороться до последнего. Он захлопнул дверь и повернул ключ.

И тут нахлынула тишина. Ажна прошептала: третий уровень, Парафар…

Вадим прислушался. В коридоре — словно все вымерло: никакого шума агрегата, никаких криков больных.

Расин обернулся. Потертый диван, кресло, старинный книжный шкаф, письменный стол, заваленный бумажными листами. На стене несколько дипломов в золоченых рамках, все выданы на имя Хвана Петра Сергеевича.

Подойдя к столу, Вадим накинулся на кипы бумаг. Здесь были истории болезней, материалы статей и докладов, какие-то распечатки, грязные ксерокопии. Несколько минут Расин перебирал весь этот ворох, но, поняв, что ничего ценного нет, сделал резкое движение рукой. Бумага полетела на пол.

Он стал поочередно открывать и закрывать ящики письменного стола. В нижнем оказался ключ с биркой, на которой фиолетовыми чернилами было написано: «Архив».

Расин огляделся. Взгляд его упал на глухой стенной шкаф. Он располагался за вешалкой и был неприметен.

Подойдя к шкафу, Вадим вставил ключ, повернул. Он ожидал чего угодно, вплоть до того, что за дверью окажется вход в иной мир, например в Пустыню. Но там располагалось пять или шесть горизонтальных полок. Верхние были завалены стопками бумаг и папок, на самой нижней лежал толстый скоросшиватель. Нагнувшись, Расин взял его в руки и прочитал: «Костандова Вероника Ивановна».

Вадим вернулся к столу, сел, развязал папку. Это была подшивка историй болезни. Пожелтевшие страницы. Все это изъято из архива и перенесено сюда.

Среди историй отдельные листы, исписанные мелким почерком.

Работа над диссертацией?

Расин начал читать. Он не заметил, как погрузился в своего рода ретроспективное путешествие. Перед ним пронеслась часть жизни Доэ-Вероники, которая была известна Хвану, а также то, что находилось за пределами записей. На Вадима нахлынула волна образов и чувств. Картинки вспыхивали в его воображении и гасли, как окна в ночных домах.

Пятнадцать лет назад случилась автодорожная авария…

Старая разбитая дорога за промзоной. Мчащийся навстречу грузовик, за рулем хмельной водитель. Навстречу — новые синие «Жигули». Молодая семья возвращается с загородной прогулки. Красивая светловолосая женщина за рулем, на заднем сидении её муж, он держит на коленях спящую двухлетнюю девочку. Неожиданно колесо грузовика попадает в ухабу, водитель делает слишком резкое движение, и его выносит на встречную полосу. Удар…

Мама с папой, прежде чем совсем раствориться в пространстве, взмывают вверх. Вероника стремится за ними. Она плачет и тянется ручонками к родителям. «Вниз! — кричит мама. — Прошу тебя, вернись на землю!» Но Вероника ещё не умеет разговаривать. Она пытается уцепиться за маму или за папу, но души родителей тают в воздухе, и их призраки уносит ветер…

Девочка долго блуждает по округе, но не находит ни родителей, ни себя…

Странное состояние, в котором находилась маленькая Вероника Костандова, назвали аутизмом. Сначала девочку направили в приют, затем в детский дом-интернат для умственно отсталых детей. Потом перевели в другой.

Иной раз казалось, что во взгляде Вероники появляется осмысленность. Дважды (так, во всяком случае, отражено в анамнезе) девочка проходила шестимесячное лечение в психдиспансере. Оба раза её лечащим врачом был Хван. Вероника стала темой его научных исследований, возможно, диссертации.

Сейчас девушка в третий раз находится на стационарном лечении. Судя по бумагам, Хван буквально вытянул её из дома инвалидов, где она жила последние полтора года.

Что ж, стоит отдать должное Хвану в его чутье на таких как Доэ и Вадим!

И вот ещё что. Это место, где была авария. Вадим вдруг ясно его себе представил.

Когда поток воздуха обрушился на него и понес на северо-восток от улицы Братиславской мимо леса, пустырей и градирен, перед самым падением он вдруг увидел странное место. Участок дороги, машины, одна из которых перевернута. Все длилось ровно одно мгновенье, и тогда, в суматохе, он об этом забыл.

Но всплывшее воспоминание оказалось неожиданно четким.

— Доэ в Трифаре создала свой сад на месте аварии, в которой Вероника потеряла родителей! — прошептал Расин.

Глава 35

По полу прошла слабая дрожь. Из-за двери послышались далекие отголоски женских и мужских криков. Шум усиливался, словно дверь и стены постепенно истончались.

Вадим вскочил из-за стола. Если его снова выбросит в поверхностный уровень, то он окажется в ловушке.

Пол и стены опять задрожали, на этот раз с большей силой.

Раздались тяжелые удары в дверь.

Вадим вновь попытался оживить в себе функции, освоенные в Кантарате, но тело по-прежнему оставалось непослушным.

Он бросился к окну. Решетка выглядела менее прочной, чем на других окнах здания. Вадим открыл оконную раму, вцепился руками в прутья.

Сил в нем по-прежнему было больше, чем в обычном человеке, это были энергетические накопления, которые в костном мире превратились в мышечную массу.

Расин стал изо всех сил трясти решетку.

Решетка была вставлена внутрь деревянной коробки окна и взята на шурупы. Коробка, открытая дождям, кое-где подгнила, и уже с первыми толчками шурупы начали расшатываться.

Расин отскочил назад, схватил кресло и принялся таранить решетку.

Дверь в кабинет заскрипела и рухнула.

— Кашатер Хомофара, остановитесь!

Кресло превратилось в велюровый мешок со щепками, и Вадим в сердцах швырнул его во вползающий агрегат вримов. Затем снова схватился за прутья и одним движением вытолкнул решетку. Не рассчитав силы, он потерял равновесие и качнулся вперед, решетка увлекла его за собой. Краем глаза он успел заметить голографические протуберанцы, метнувшиеся за ним. Их мягкие заостренные концы скользнули по подошвам. В следующий миг он уже летел вниз с единой мыслью: покинуть этот мир ограниченных возможностей.

Решетка упала на землю, а Вадим свалился на гладкое поле незнакомого мира.

Сначала ему показалось, что это ледяная поверхность Площади Суда, но вещество, составляющее поле было совсем незнакомым. На него трудно было смотреть. Оно не слепило, не мерцало, не жгло глаза, но при взгляде на него в душе происходило нечто странное: хотелось, крикнуть, выплеснуться, безумствовать. Вадим вскочил на ноги и побежал. Грудь распирало нарастающее ощущение всесилия. Это чувство было совсем иного порядка, чем те, которое он постиг в Трифаре, а затем в Глубине. Всесилие было абсолютным.

Он мог бы сделать все, что захотел, даже спасти Доэ, но при этом безотносительном всемогуществе что-то произошло с личностью. Она словно расслоилась на тысячи составляющих, и ни одна из них не была истинным Вадимом.

Какая-то его часть попыталась контролировать чувства, но тут же сдалась, уступив место нескончаемой череде исполняющихся желаний. Возникавшие в разное время его жизни отголоски духовного голода, надежно спрятанные в глубины существования, беспрепятственно выходили наружу и искали удовлетворение.

Вадим уже не бежал, ноги исчезли, он позабыл о них.

Сердце наполнила безграничная радость. Субстанция, в которой он теперь парил, представляла собой облако-калейдоскоп.

Перед Расиным открылась многомерность вариантов, как в тот раз, когда он научился видеть одновременно настоящее и будущее.

Но не было ни настоящего, ни будущего, ни прошлого. Ни времени, ни пространства. Ажна силилась выговорить что-то, но её язык был теперь невнятен Вадиму.

Вдруг — толчок.

Серая пустота.

Вадим вместе с бесконечным множеством других пристальных взглядов превращается в созерцание, в неусыпную бдительность вечности. Ему дано всеведение. Ни единого вопроса не возникает в этом состоянии.

Он плывет в среде, не имеющей места в Природе. Холодная ясность…

Видение снова сменилось. Сфера, в которой только что находился Вадим, кристаллизовала его, и он снегом выпал на гладкую равнину.

Когда нога коснулась тверди, равнина превратилась в площадь, простирающуюся от горизонта до горизонта.

Все пространство было заполнено бледными грибами с толстыми изогнутыми ножками и углублениями вместо шляпок. Грибы были разного размера: от микроскопических до огромных, превышающих в два раза рост самого Вадима.

Грибы стояли неподвижно.

Глубокая тишина властвовала над миром.

Наконец ажна достучалась до сознания. «Площадь персоназ», — прошептала она.

Сразу вспомнилось, что Кробиорус называл чистые васты запретными зонами. Ни хомунам, ни другим сущностям оболочки на их территории находиться нельзя.

Может, как раз за нарушение этого правила покарали Махалуса? Многие, однако, не верили в то, что легендарный кашатер побывал на площади персоназ.

Оказывается, это возможно. Прямо сейчас Вадим находился в самом сердце чистой васты.

Грибы росли плотными группами и занимали огромные территории. Кое-где между ними имелись переходы-лабиринты. Даже отважившись по ним пойти, Вадим тут же заблудился бы. Во всем этом странном мире не было ничего, кроме персоназ.

Вадим все же двинулся вперед, протискиваясь по узким ходам. Плоть персоназ была желеобразной и тепловатой на ощупь. Как мозги, подумал Расин.

Он останавливался и наблюдал слабое, едва уловимое движение в тех местах, где только что задевал грибы. Персоназам не нравились его прикосновения.

Расин шел дальше, а позади слышалось тихое вытье: то ли ветер стонал вдалеке, то ли мозгоподобные создания умели подавать голос.

Выходит, это и есть сущности васты сознания?

«Каждый из вас, хомуны, — тень одной из Персоназ». Так говорил Кробиорус.

Вадим присел, разглядывая один из грибов. Бледная сероватая оболочка. В скольких мирах одновременно обитает эта сущность?

Если верить учителям, все сущности четырех фаров васты сознания — тени персоназ. Значит, грибов тут ровно столько, сколько обитателей в четырех фарах сознания.

Черт возьми! Стало быть, и его источник где-то здесь!

А может, связь уже потеряна?

Вадим брел дальше.

Он устал. Не было уже чувства полноты сил, как в облаке. Должно быть, вначале среда приняла Вадима за своего, но вскоре разобралась, что он для нее — чужеродный элемент. И среда отторгла Расина, отобрав щедро данные сначала возможности.

Широкий проход сузился и закончился тупиком. Пришлось возвращаться.

Вой вокруг становился сильней. Вадим попытался ускорить шаг, но не смог: он с трудом передвигал ноги.

Силы покидали слишком быстро.

Само это кажущееся движение времени было за пределами понимания, ведь Расин точно знал: здесь нет времени.

Захотелось спать, хоть он уже и забыл, что это такое…

Вадим опустил голову и заметил, что одежда на нем висит, как на чучеле.

Он стремительно теряет силу.

Но это невозможно! Парадокс! Здесь нет рассеивания! Чистая васта — совершенство!

Вой начал закладывать уши.

Вадим бросился бежать, но колени подогнулись.

Он неуклюже растянулся перед гигантским пузатым грибом, окруженным десятком малышей. Весь выводок пронзительно завизжал.

Расин хотел вскочить, но тело стало вязким и клейким, как загустевший сироп.

Руки прилипли к грунту, голова тяжело опустилась вниз. Персоназы его поглощали.

— Доэ!.. — простонал Вадим.

Он пытался подняться, но мышцы продолжали слабеть.

Вадиму с невероятным усилием удалось перевалиться набок, и он стал недвижим.

Глава 36

— Я выследила его, преподобный, — с нескрываемым торжеством доложила Лиуо, когда драмин Хи вернулся в бункер.

— Мировое зло! Как?!

— Я просканировала все связи, что успел наладить хомун, которого мы задержали во время слета.

Рассеивая по всему помещению разноцветный туман, драмин бросился к экрану. Он увидел ночную дорогу, по которой, светя фарами, мчалась машина.

— Это он?! — в голосе Хи прозвучало сомнение.

— Да, — ответила Лиуо. — Мы можем остановить его на этом отрезке.

— В прошлом?

— В его прошлом, — Лиуо изменила изображение. На экране появилась рыжеволосая девушка, бредущая по лесной тропинке. — Это и есть Захватчик. Как раз перед своим первым опытом. Теперь у нас все под контролем, преподобный.

От радости она пританцовывала.

— Что ты предлагаешь? — спросил Хи.

— Освободить Захватчика! Теперь он в наших руках. Когда развяжется война, мы снова сможем его обезвредить.

— Ты приспособила нас к обстоятельствам, — удовлетворенно проговорил Хи.

Приблизившись к Лиуо, он ухватил её своими языками и, впитав непрерывно вращающимся телом, выплюнул позади себя. Лиуо блаженно застонала и распласталась на поверхностях камеры.

— Мы все вернем на свои места! — воскликнул Хи, помогая ей вернуть прежнюю форму. — И тогда война неизбежна!

— Да, преподобный! — с готовностью ответила Лиуо.

— Армии готовы, моя девочка. Персоназы не ожидают от нас такого шага.

— О да! Они даже подумать об этом не могут. Созерцатели спят и сны видят.

— Против сознания сработают разом все воронки — и твои, и мои!

— Обещаю, что так и будет, преподобный!

Хи потряс языками и расхохотался.

— Отрежем этих ублюдков от Мегафара! А потом очистим наш мир от всех их остатков, включая мерзких хомунов!..

…………………………………………………………………………………………….

— Вадим Расин!

Липкая горстка карамели, в которую превратился Вадим, открыла глаза.

Уперев руки в колени, сверху нависал Харт. В глазах старика поблескивало простодушное любопытство.

— Что это ты тут делаешь?

Вадим не мог ответить. Он только таращился на обрамленное бакенбардами лицо Харта и думал о Доэ. Сколько времени прошло с тех пор, как они расстались? Дни? Годы? Века?

— Что ты искал на этом поле, хомун? У тебя столько неотложных дел, а ты тратишь время на разные пустяки! Забрался в этакую даль. При всем при том, вижу, здесь ты чувствуешь себя не в своей тарелке! Так, что у нас тут?

Харт, кряхтя, присел на корточки.

— Да… Ну ты и вляпался.

Он стал отдирать Расина от грунта. Лицо старика скривилось.

Остатки тела Вадима не имели формы. Когда Харт приподнял один из его краев вверх, картина перед глазами Расина изменилась, промелькнуло колено видхара, группы персоназ, затем все вытянулось, расплылось.

Вадим почувствовал боль, а в руках у Харта остался кусок тела Расина.

— Рвешься… — пробормотал старик. — Эдак у нас ничего не выйдет. Попробуем иначе.

Видхар достал невесть откуда лопатку для жарки, стал подковыривать снизу.

— Теперь крошишься, — с некоторой досадой сказал он. — Ладно…

Он положил оторванный шмат поверх всего остального и, неожиданно развернувшись, плюхнулся на Вадима спиной.

В тот же миг Расин испытал несказанное облегчение. Он находился в черной пустоте. Вдали голубело гигантское светило, похожее на ледяное сердце.

Исчезли тяжесть, изнеможение, на смену им пришла привычная эфирность. Вадим вздохнул и собрался ощупать тело, но не успел. Мощный толчок выбросил его из этого благодатного места.

Он упал на четвереньки. Прямо в снег. Щека прильнула к льдине, но холод не чувствовался. Сердце Мегафара?

Тяжесть вернулась обратно, но это не полное бессилие, как на площади персоназ. Тело было как мешок, но мышцы слушались. С трудом Вадим стал на колени, потом поднялся на ноги.

— Зачем ты отдал её Криброку? — раздался сзади голос Харта.

Вадим огляделся. Повсюду снежные горы. Дул ветер.

Они стояли на ровной площадке на краю пропасти, а невдалеке из-под снега выходила розовая кровь.

— Я выполнял долг и следовал инструкции, — сказал Вадим. — В ту минуту я считал, что поступаю правильно. Теперь у меня новая инструкция. Вы меня здорово выручили, Харт. Но почему?

Старик насупил брови.

— Для того чтобы ты освободил Доэ, — проворчал он. — Разве девушка не предупреждала, что однажды ты её спасешь?

— Что?! — Расин вдруг задохнулся. Порыв ветра ударил в спину, и он упал на колени. — Спасение?

Вырвался смешок. Тяжело перебирая руками, Вадим на четвереньках полез к открытому грунту.

— Моя вина, что она там!

Харт шел следом.

— Твоя-твоя, — задумчиво сказал он. — Мне-то что?

— А если это сама Глубина Мегафара сотворила Захватчика? — пробормотал Вадим. — Слепые сущности оболочечного мира… Они ничего не знают о Соглашении. Верят, что вселенную создал бог… Они говорят «естественный» на все, что исходит от природы…

Вадим добрался до крови. Он схватил первый попавшийся большой обломок породы и впитал его руками. Следующий обломок прислонил ко лбу. Почувствовал, как оживают мысли.

Харт молча наблюдал.

— В Мегафаре создана искусственная напряженность, как в гигантском генераторе! — продолжал Расин. — Черт возьми! Да ведь все, к чему Доэ стремилась, это сделать свой сад гармоничнее и естественнее! Она сделала его лучше, и невидимые связи каким-то образом соединили её сад со вселенной.

Вадим жадно поглощал кровь. В этот раз ему пришлось долго восстанавливать силы.

— Почему вы мне помогли? Я слышал, вы никогда ни во что не вмешиваетесь.

— Никогда и ни во что, — подтвердил Харт. — Но это не правило. Я не живу по правилам. Уяснил?

Вадим поднялся на ноги и, посмотрев продолжительно на видхара, кивнул.

— Вина есть, — сказал Харт. — Изначально вина — это понятие материальное. Как световое излучение или сила тяготения. Вина — это свойство силы. Вы, хомуны, и ещё десятки тысяч вторичных рас идеализировали вплоть до полного отрицания материальное явление, без которого не может существовать ваша вселенная. И опять же, это не ваша вина. Так загодя было задумано.

— Вы — Иное Подобие, — сказал Вадим. — И, наверное, все ваше существование находится вне вселенских законов.

Харт выпятил губу, приподнял мохнатую бровь. И ничего не ответил.

— Вы поможете мне? — спросил Расин. — Я собираюсь нарушить Великое Соглашение, установку сознания и все прочие законы, которые мы получили от наших владельцев. Конечно, Доэ предвидела, что я должен её спасти. Она сказала, что это произойдет в Глубине… Так вот, я намерен сейчас же лететь на площадь Суда. Я должен попытаться спасти ее! Харт, я нуждаюсь в вашей помощи. Если вы откажете хомуну, нарушившему правила, то тем самым соблюдете Соглашение, а это уже будет нарушением ваших принципов.

Харт хлопнул Вадима по плечу с такой силой, что тот грохнулся в снег.

— Спасти не проблема, — сказал Харт. — Беда в том, что оба вы обречены.

Глава 37

Быстрота полета не превышала трети скорости света. Зато скорость внутренних процессов Вадим увеличил почти до световой. Таким образом, двигаясь молниеносно, он успевал оценить обстановку.

На площади Суда собрались представители различных фаров, однако гостей было не так уж много.

Основную массу составляли ледорубы. Среди них извивались в непрерывном танце ярко-алые хомуны-огни, происхождения которых Вадим не знал.

Странно было видеть это мирное соседство пламени и льда.

Невдалеке от стелы, прямо над головами собравшихся, на разной высоте висело несколько больших полупрозрачных кубов, наполненных разноцветными облачками. Облачка бесновались в застенках летающих клеток, и было непонятно, то ли мыслящие скопища тумана прибыли в таких необычных средствах передвижения, то ли собственно кубы являются пришельцами.

Почти рядом со стелой, видимо, в качестве почетного наблюдателя, в кресле сидел Криброк. Поблизости стояли двое: нитевидный ложный хомун и многоногая структура с копной перламутровых гребешков на спине.

Криброк среагировал первым. Вернее сказать, он единственный среди всех смог заметить появление Расина и произвести в ответ хоть какие-то действия.

Криброк моргнул. Это значило, что он входит в начальную фазу сверхускорения. Но Вадим оказался быстрее. Он сделал все так, как научил Харт. Первую точку Расин поставил на стеле, вторую в нескольких долях миллисекунды от нее (расстояние было эквивалентно нескольким сотням физических километров). Подразумевалось, что стела — центр окружности, а линия между двумя точками — радиус и ось вращения. Оставалось раскрутить линию против часовой стрелки и метнуться к стеле. Накручивая на себя рулон, радиус мгновенно описал круг и вскрыл пространство, как консервную банку. Площадь Суда с примыкающим плато рухнула в бездну ледяного сердца, а стела удерживалась ещё мгновение в пустоте.

Доэ по-прежнему была в том двухмерном состоянии, которым её наградил Вадим. Ледорубы распяли её на трех гранях стелы. Несмотря на то, что час казни не наступил, каждая из граней начала приспосабливаться к телу Доэ и готовилась исполнить свою функцию. Облетев стелу, Расин нашел край безвременной сети, в который была заключена девушка. Схватившись за него, Вадим сдернул ткань «треугольника», как фокусник смахивает покрывало со своего волшебного ящика.

Вадим все ещё был в своем костюме. В пиджаке имелся внутренний кармашек. Свернув Доэ, он упрятал её туда.

Одно дело мчаться со скоростью света по прямой (или, пусть даже, по синусоиде), а другое — выполнять сложные действия. Надо сказать, силы при таком напряжении теряются быстро. Расин почувствовал, что устает. Пришлось сбавить скорость.

Вадим испытал мучительную раздвоенность: одна его часть желала немедленно освободить Доэ, другая боялась этого, была не готова к разговору. Так Вадим и летел, бережно прижимая девушку к сердцу и придумывая первую фразу.

Харт ожидал сразу за пределом сигнального уровня.

Он парил в пространстве, скрестив руки на груди, и задумчиво улыбался.

— Тебя выследили, — сообщил он.

В тот же миг в окружении Вадима исчезло время. Расин с этим справился и преодолел оставшиеся несколько шагов пространства в условиях безвременья. Но тут случилось другое, с чем он уже не мог совладать: пропало пространство, а с ним и реальность.

Вадим завис на меже безвременно-беспространственного пласта и обычной среды Глубины. Состояние было похоже на то, в котором он пребывал, находясь в васте сознания. Такое же нарастающее бессилие. Хотя, нет. Все значительно серьезнее. Похоже, внезапно наступило мгновение перехода в смерть. Остановившееся во времени.

— Доэ!

…………………………………………………………………………………………..

Доэ неожиданно очнулась.

Словно смутный сон, в её воспоминании пронесся полет по вселенной, неудачный побег и провал в двухмерное пространство.

Потом была ледяная стела где-то в горах, снежные звери повсюду, скованность мышления (будто мысли превратились в лед) и предчувствие чего-то очень плохого.

(Когда-то в детстве с ней уже происходило подобное. Её изловили оранжевые карлики в другом конце вселенной, и ей насилу удалось бежать.)

Вдруг время двинулось дальше, хоть, кажется, пространство по-прежнему осталось двухмерным.

Темно. Движение возможно в единственной, очень искривленной плоскости. Мир ограничен, но даже и этого малого пространства ей хватит, чтобы воспользоваться старым, знакомым с детства трюком: сбежать по прямой.

Плоскость соткана из световых лучей. Доэ отделяет одну из нитей от общей ткани и делает взмах в пустоту.

Вот так, лети, лучик, отыщи дорогу.

……………………………………………………………………………………………..

— Вадим!

Он открывает глаза.

— Тебя вытащил дедушка Харт! — кричит Доэ. — Он говорит: ты молодец, что не выпустил меня из сетки, пока летел сюда. Иначе бы мы ни за что не выбрались из западни. Дедушка Харт говорит, что там, в сетке, я была в безвременье, а потом вместе с тобой опять попала в безвременье, и те два безвременья сложились вместе, и создалось время, но я ничего в этом не смыслю. Зато мне удалось уйти по ниточке — прямо к дедушке Харту в руки, а он уже вытянул тебя… Кстати, а как я оказалась в сетке? — Она щурится, внимательно всматриваясь Вадиму в брови, и вдруг в её глазах вспыхивает огонь: — Вадим, ты мерзавец! Теперь я знаю: это ты меня поймал и отдал снежным людям, ты хотел, чтобы они меня прикончили! Ты сам рассказал мне прямо сейчас, мыслями!..

В эту минуту она очень похожа на ту Доэ, с которой Вадим познакомился в Трифаре. Не хочется спорить. Нет слов, чтобы оправдать предательство.

Доэ смотрит сердито. Опять куда-то в область бровей. За её спиной прокашливается Харт, напоминая о себе.

— Когда-то в оболочке жила женщина, — сказал витхар. — Она и её муж очень любили друг друга и мечтали о вечной жизни. Со временем они увлеклись чародейством. Это занятие помогло супругам проникнуть в суть вещей и с помощью проводников дойти до самого Кантарата. Довольные успехом, супруги с радостью приняли обязательства, которые на них тут же возложил главный хомун. Долгое время супруги верно служили Кантарату. Но как-то раз муж женщины совершил проступок. Вместо того чтобы идти на проверку воронки, грозно смотрящей на земли отцов, он отправился в колодец. К сожалению, наивному романтику не хватило сил, чтобы долететь до Алехара, но зато он нашел в себе силы вернуться назад. Главный хомун той эпохи был мягок. Право судить предателя он предоставил жене. Но женщина не простила мужу его вину, и он был покаран смертью. С тех пор непрощение вины среди хомунов стало священно. Об этой женщине сложили миф. А звали женщину Амандой.

— Ну ладно. — Внезапно Доэ смягчилась. — Я его прощаю… Только пусть не вздумает говорить мне, что скверно читать мысли…

Вадим почувствовал, как тщательно она его изучает.

— Ладно, — повторила девушка. — Будем считать, это стоило того… Честно говоря, это было удивительное похищение. Обещай, что, когда мы найдем безопасное место, дашь мне все просмотреть заново. Как они все грохнулись вниз! Ха-ха! А ты такой ловкий… Видишь! Вот ты меня и спас, как я говорила!

Доэ радостно взглянула на Харта, видимо, в поисках одобрения, но Харт нахмурился.

— В этой вселенной вы не найдете безопасного места для себя, — сказал он. — Ваша дальнейшая судьба предопределена.

— Что вы имеете в виду? — спросил Вадим.

— Дааны и хариты позаботились о вашем будущем. Вот что я имею в виду.

Вадим осмотрелся по сторонам. Харт не только выдернул его из безвременно-беспространственного пласта, но и перенес их обоих подальше от ледяного сердца. Вокруг никаких ориентиров — лишь туман неопределенности.

— Да, — согласился Вадим. — Я нарушил закон и вину осознаю. Но сдаваться при этом не собираюсь. И я… — он запнулся на мгновенье, — мы с Доэ… сбежим. Вселенная — огромная, и оба мы умеем выживать в ней.

— Нет! — раздраженно крикнул Харт. — Вселенная мала. Вас ждут превращения и ужас. Стать одиноким призраком, восставшим против создателей, пройти весь этот путь умирания и возрождения, через все существующие миры, — и все это с той целью, чтобы потерять навечно того, кого любишь. Ужас — это когда любовь превращается в зло, в дракона, обреченного скитаться по пустоте и убивать вселенских странников. Но все имеет смысл. Кому-то суждено стать мастером и восстановить справедливость, кому-то — быть лишь звеном пути этого мастера.

— Харт, неужели вы помогли нам спастись только для того, чтобы все это сказать? Раз все так предопределенно, то не лучше ли было мне погибнуть на площади персоназ, а Доэ… — Вадиму не хватило сил завершить фразу.

— Алехар, — с надеждой в голосе предложила Доэ. — Там можно построить город и жить в нем беззаботно.

— Нет! — отрубил Харт. — Для даанов это место легкодоступно. У вас два выхода — победить врагов или сдаться. Впрочем, первое маловероятно. Эта борьба не закончится никогда.

— Но почему? — воскликнула Доэ.

— Потому, что пришло время умирать, девочка. — На этот раз голос Харта прозвучал почти равнодушно. — Ты с самого начала не была задумана вечной.

Доэ метнула яростный взгляд на старика.

— Я не согласна! — крикнула она. — Мы сбежим от них! Я знаю тысячу ходов. Они нас не догонят! Никогда!

Защитная оболочка камеры, созданной Хартом, начала таять, и вот уже сквозь нее просвечивает сердце Мегафара. Выходит, они на том же месте.

— Ваши судьбы разоединятся, — произнес Харт с отстраненным благодушием в голосе.

— Нет! — отрезал Вадим.

— Ни за что! — твердо сказала Доэ.

— Как знаете, — задумчиво проговорил Харт.

И он растаял.

Очертания ледяного сердца все больше обретали четкость.

— Доэ! Я был на поверхности! — начал Вадим, преодолевая чувство вины и стыда. — Я снова видел твое настоящее тело! И кое-что узнал о тебе.

— Тогда подумай об этом! — Девушка бросилась к Вадиму на шею, крепко его обняла.

Час истекал. Вадим силился восстановить в памяти все, что относилось к Доэ. Она должна успеть увидеть Веронику Костандову.

«Ты сотворила сад. Ты не могла нанести вред вселенной…»

«Я всегда чувствовала: сад больше, чем кажется, — отвечала Доэ. — Но не думала, что все так серьезно».

«Тебе не надо оправдываться. Знаешь, я думаю, вселенная сама захотела, чтобы ты навела в ней порядок».

«Я не успела ничего сделать. У меня были большие планы. И теперь все пропало».

«Ты потеряла людей, которые тебя создали. На том самом месте открылись твои способности».

«Спасибо тебе, теперь у меня есть прошлое».

«Давай вернемся к нашим телам. Хоть там наши возможности и ограничены. Но я любил тот мир, и по-прежнему люблю. Там у меня есть жилье, в котором хватит места нам двоим, и есть любимая работа. Точно так же, как ты показывала мне тонкие миры, я покажу тебе свой мир, и он станет твоим, Вероника».

«Пусть лучше я буду Доэ. Вероника не знакома с тобой, а ты с ней».

Кто рассказал ей о поцелуях? Мертвецы? Спящие? Дедушка Харт? Природа?

Да она и есть сама природа! Губы Вадима прикасаются к губам Доэ…

Семь секунд — и ловушка захлопнется!

Они одновременно увидели будущее друг друга и в ужасе отшатнулись.

Шесть секунд! — сообщила ажна. — Пять…

— В Алехар! — крикнула Доэ.

Вадим схватил её за руку, толкнулся ногами о дно камеры.

Прочь от ледяного сердца сквозь рвущуюся оболочку!

Глава 38

Слишком мало сил! Доэ волочит его, потому что ему самому уже не развить необходимой скорости. Но все равно не успеть. Преследователи дышат в спину.

Вот и завершено твое путешествие, Вадим. Пришла пора расплачиваться за свои грехи. За то, что был выскочкой и самовольно покинул предоставленное тебе место в оболочке. За то, что отказал Гаерской. За то, что убил её в своем подсознании, а потом в страхе, прыгая с уровня на уровень, мчался от её проклятия. За то, что предал Доэ. И за то, что потом нарушил Великое Соглашение.

Но Доэ! За что же расплачиваться ей?

Вадим снова увидел призрак двухлетней девочки, мечущийся по пустырю, обагренному кровью, в поисках мамы и папы…

Чистые васты — эти равнодушные боги — безусловно, могли бы стереть его и Доэ в мгновенье ока из вселенской памяти.

Но они только наблюдают: а что будет дальше? Какой абсурд! Разве им, абсолютным, неизвестно все наперед?

А те, что гонялись за ним на своем агрегате, — конечно, они понимают, как он слаб, и тоже играют с ним, щекочут пятки и ждут, когда он остановится сам.

Сильные любят игры.

Он тоже недавно чувствовал себя всесильным, и что двигало им в тот час, как не азарт игры? Этот азарт и был тем самым Неведомым Нечто, которое влекло его к тайнам вселенной.

— Доэ, забери мою силу…

«Замолчи ты!»

Впереди — Алехар, удивительный мир, на который так уповает Доэ.

Алехар — это то место, где могли бы жить миллиарды рас. Но этот мир пуст. Он как прекрасный газон, по которому запрещено ходить.

До Алехара лететь ещё долго. Даже если хватит сил добраться, то нет шансов пробиться через толщу черни. Хотя Доэ и говорит, что она что-то придумает…

Черт! Как же зовут того парня, который возглавляет Кантарат? Имя какое-то диковинное…

Память! Мозги! Что происходит?

Происходит ужасное, как будто вримы влезли в само его существо и крошат изнутри.

— Я начинаю забывать! Что это, Доэ?

«Со мной то же самое, — быстро отвечает она. — Похоже, у них доступ к нашему прошлому».

— Можешь с этим что-нибудь сделать?

«Нет, — спокойно отвечает Доэ. — Когда-то меня вычислили кантаратские. Подсели на отрезок прошлого, стали его менять. Харт выручил…»

Вадим вдруг осознает: жизнь Доэ для него такая же загадка, как и прежде. Нет, гораздо более непостижимая!

Харт? Кажется, он на стороне Доэ. Почему же так просто он оставил их в столь трудную минуту?

Широкая безвременно-беспространственная полоса преследует их, в её эпицентре мчится агрегат вримов, а внутри, в самом мозге Вадима, поселилось тление, оно разъедает, как щелочь, образуя маленькие очаги пустоты, которые затем сливаются в более крупные, и в этих очагах исчезают кусочки жизни.

В какой-то миг Вадим увидел себя за рулем своей старенькой «тойоты», почивающей в далеком поверхностном слое оболочки, невдалеке от его крепко спящего тела.

Мчится мимо стена.

В окне, повторяющемся как кадр киноленты, — силуэт женщины-наблюдателя. Нет, это не женщина-хомун. Кто-то совсем иной природы.

Женщина поднимает руку, указывает на Вадима, а из-за её плеча высовывается чья-то голова…

Слишком мало сил!

Но почему ему прежде так везло?

Ведь он и тогда не искал всесилия, не уходил от вины. Может, прежде он жил в долг? Кто-то хотел дать ему надежду, чтобы потом, посмеявшись, отобрать ее?

Он наследил в чистой васте. Конечно, персоназы теперь тоже за ним непрерывно наблюдают.

А может, три первопричины рассорились в нем, и теперь соединение трех кровей стало нестойким?

— Доэ! Забери мою силу, пока я не развалился… Иначе… будет поздно…

Ну почему она не хочет это сделать?

Как же он теперь понимает того персолипа, которым сам пренебрег.

— Доэ! — стонет Вадим (и испытывает к себе отвращение).

Затрещина, которой Доэ наградила Вадима, была настоящей жертвой истине. Скорость движения упала. Пятки тут же почувствовали прикосновение смерти. Все. Игра окончена, но в Вадиме срабатывают какие-то глубинные резервы. Он выталкивает себя и Доэ на полшага вперед и сам останавливает время. Почти останавливает. Даже вримы, преследовавшие его, превращаются в уродливую окаменевшую медузу. Доэ тоже застывает, возможно, она не хочет потратить остатки сил на сверхускорение.

— Племянница Крапса! Именем твоего дяди, который стал моим учителем! Взываю к тебе! — восклицает Вадим.

(Нет, сознание его ещё рыдает; это ажна приходит на помощь.

Ажна начинает вдруг говорить на языке пространства.)

— Племянница Крапса, помоги спастись… Я знаю, это вы, стихии, дающие чистым вастам силу, создали Доэ. Пусть ваше действие и не было осознанным, вы в своей глубине понимаете, что вселенная не должна быть генератором. Зачем совершенным вастам дополнительная сила? Чтобы стать больше? Да ведь они и так абсолютны! Им не нужна сила, в их вастах нет свойства рассеивания силы!.. И ты тоже это знаешь!.. На самом деле, было бы полезно, если бы Вселенная превратилась в сад. Смотри, вот перед тобой девушка-хомун, которая сделала первые изменения… Помоги нам, племянница Крапса! Останови эту смерть, она движется за нами!

Будто раскат грома, откуда-то донесся ответ, но творящее подсознание не смогло его перевести (язык пространства был куда сложнее других вселенских языков; Крапс говорил с Вадимом на языке хомунов и научил лишь нескольким десяткам слов).

Расин напрягся. Он не мог видеть будущего Доэ, поскольку они сейчас находились в разных временных потоках. Он просто ждал.

И вдруг между преследователями и жертвами выросла пелена пространства. Затем ещё один слой. Теперь это была уже стена. Она становилась все толще и толще, постепенно отдаляя вримов и Вадима с Доэ друг от друга. Не успел Вадим перевести дыхания, как вримы превратились в едва заметную точку, а затем и вовсе скрылись из виду.

Вадим восстановил нормальную скорость и через мгновение заключил Доэ в объятия.

— У тебя есть союзник, — радостно воскликнул он. — Стихия пространства… Она женщина, как и ты. И она нам помогает.

Доэ хотела ответить, но глаза её внезапно округлились.

— Берегись!

Расин оглянулся.

Тяжкий удар отбросил его в сторону. Не останавливая движения, Вадим сделал вираж и, облетев Доэ, накинулся на соперника.

Это был врим. Драмин Хи? Тот самый кашатер времени, что хотел совершить переворот?

Врим принял удар и даже не покачнулся. Разноцветный туман вился вокруг его тела, и под этим туманом просматривалась материя сжатого времени.

Хи нанес три молниеносных удара. От первых двух удалось уйти, третий деформировал грудную клетку и отбросил Расина назад.

Продолжая вращаться, Вадим попытался сделать с остатками костюма то, что они делали с Доэ в горах ледяного сердца. Защитная оболочка получилась очень тонкая, но она была плотнее костюма и могла хоть немного защитить тело от разрушения.

— Просто сдайтесь, коллега, — посоветовал Хи, когда Вадим остановил вращение.

В следующий миг удар, нанесенный Доэ, снес вриму часть головы.

В ответ на это Хи раздулся вдвое, деформировался, стал похож на столб с перекладиной. Перекладина начала вращаться, концы её налились, превратились в гири. Вращения убыстрились.

Доэ почувствовала опасность, взмыла вверх, а Хи бросился за ней.

Сверхускорение!

Но силы на исходе.

Все же их хватает, чтобы настичь драмина ми двумя мощными ударами сломать перекладину.

Хи теряет центр массы, и его уносит обратно в толщу пространства.

— Он вернется! — кричит Вадим. — Сейчас он сильнее нас.

— Знаю! — отвечает Доэ. — Мы должны сжаться!

Из пространственного пласта появляются десятки темных силуэтов.

— Ты можешь уменьшиться? — кричит Доэ.

— Что?

В возникающих силуэтах нет никаких человеческих форм. Ажна не хочет больше находить во вримах подобие. Время — враг.

— Иди ко мне! — надрывно зовет Доэ.

Они бросаются друг другу в объятия. Когда Доэ с Вадимом сталкиваются, на девушке рвется свитер. Её рыжие волосы превращаются в краску. Доэ растекается по поверхности Вадима.

«Сжимайся!» — слышит он и делает то, что уже делал однажды в Глубине.

Он уменьшается до размеров элементарной частицы. Сделай он подобное в костном мире, он стал бы маленькой воронкой, но здесь совсем другая физика.

Доэ завершает процесс создания частицы.

«Невидимый пузырек», — поясняет Доэ.

Теперь драмину понадобится дополнительное время, чтобы отыскать их.

«К сожалению, этот пузырек очень хрупкий», — говорит девушка.

Вадим делает последнее, что в его силах. Он замедляет время в частице.

— В таком случае у нас есть несколько минут для того, чтобы принять окончательное решение.

Они держат друг друга в объятиях.

— Доэ… Если ты воспользуешься остатками моей силы, то ещё сумеешь спастись. Ты вернешься в сад и доделаешь то, что начала.

— Нет, Вадим… Мы свой выбор уже сделали. Я была Захватчиком. Самым ужасным существом в Мегафаре. А ты стал воином. Ты спас вселенную от меня. Я ведь не ведала, что творю. А потом ты и меня спас.

— А теперь вот мы оба с тобой прячемся в пузырьке. И скоро он лопнет. И тогда наша история закончится.

— Нет. Этого быть не может, потому что дедушка Харт уже предсказал наше будущее. А он не ошибается, ведь он ведь самый мудрый. И он сказал, что я — звено твоего пути.

— Глупости! — крикнул Вадим.

— Нет, не глупости. Быть звеном пути Мастера Справедливости — уже немало.

— Я не Мастер и даже не знаю, что это за должность такая.

— Тебя ждали все. Тебя и сейчас ждутт. Даже те, кто охотится на тебя.

— А если я не верю в это?

— Верь, не верь, но это уже предначертано.

— Я говорю «нет!» всем этим предначертаниям.

— Бороться с судьбой — смелость, но принять предназначение — смелость вдвойне, — сказала Доэ.

— Разве мы с тобой не предназначены друг для друга?

— Не путай собственные желания с волей необходимости.

— Прекрати! — крикнул Вадим. — Если ты говоришь, что Харт прав, и каждого из нас свой путь, то я прорву пузырь и будь, что будет!

Расин разорвал объятия. Доэ закричала:

— Дедушка Харт, прошу тебя, защити его!..

— Не кричи, — раздался ворчливый голос. — И что вас эдакое тянет друг к другу, хотел бы я знать? — Голос озвучал из ниоткуда. — Почему вы хотите быть вместе?

Вадим собрался что-то ответить, но Доэ перебила.

— Чтобы объяснить это, понадобится время, дедушка Харт, — сказала она. — Много времени… А теперь вы можете показаться?

— Вы внутри меня, — буркнул Харт. — Что у вас тут произошло?

— Он дрался с мельницей, — сказала Доэ. — Он почти победил.

Харт хмыкнул.

В эту секунду сквозь стенку пузырька прорвались крики вримов:

— Отдай их нам, видхар! Отдай!

И вдруг пузырек лопнул.

Вадим с Доэ выпрямились, вскинули руки, чтобы защищаться, но делать это им не пришлось. Вокруг до самого горизонта простирались зеленеющие поля. Рядом стоял Харт. Было тепло, Харт снял жилетку и перебросил её через плечо, подставив солнцу голое пузо.

— Ты, хомун, живешь в трех измерениях, — сказал он, обращаясь к Вадиму. — Таков твой удел. Но есть четвертое измерение. Отыщи-ка его.

— Да, — сказала Доэ. — Это — абсолютная свобода для тех, кто живет в Мегафаре. Простите, дедушка, что усомнилась в ваших словах.

— Ах, Доэ, — вздохнул Харт, Иное Подобие, и поплыл сквозь пространство, наполненное свирепствующими вримами.

Харт не имел в себе крови ни одного из участников Великого Соглашения. Харт был другой вселенной.

(Продолжение — в романе «Дороги Богов»)

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Глава 27

Глава 28

Глава 29

Глава 30

Глава 31

Глава 32

Глава 33

Глава 34

Глава 35

Глава 36

Глава 37

Глава 38 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg