«Когда замолкают роботы»

Владимир Никитин Когда замолкают роботы

Научно-фантастический рассказ

…Море всегда притягивает к себе.

Я стою на носу быстроходного трансконтинентального лайнера и любуюсь морем. Оно мне кажется живым существом, умеющим видеть, слышать, сердиться, радоваться. Его темные бездны, даже в наш двадцать первый век, во многом остаются таинственными.

Я очарован морем, сейчас оно так тихо и спокойно, словно нежится под горячим солнцем. Изумрудную бескрайную его поверхность чуть волнует своим движением «Альбатрос».

Мы идем вблизи американского материка, спускаясь к южным широтам. У команды пока немного дел. Свободные от вахты матросы отдыхают в кубриках. В рубке у руля Жуков, опытный капитан и мой хороший друг, любезно согласившийся взять меня, журналиста, в плавание. На носу же, у своего орудия, дремлет, укрывшись газетой, гарпунер Корнев.

Жуков вел судно в район, где паслось большое стадо китов. Согласно лицензии, выданной Жукову Всемирным китобойным объединением, он должен был добыть пятьдесят китов. Не более. Всемирный союз биопрактиков, которому подчинялось китобойное объединение, строго следивший за тем, чтобы стада китов в океанских водах не убывали, наказал бы за нарушение лицензии. Хищническое истребление китов давно было прекращено.

Рядом со мной раздалось всхрапывание.

«Эк разморило парня. Уснул», — невольно улыбнулся я и легонько толкнул Корнева.

— А? Что? — вскочил тот и ухватился за рукоять гарпунной пушки. — Где киты?

— Не надо спать на посту, — улыбнулся я.

— Я не спал, — стал оправдываться Корнев. — Просто жарко очень…

Он протер заспанные глаза и с особой внимательностью уставился в море.

Я же вернулся к созерцанию бескрайней водной равнины. И вдруг, неожиданно для себя, дико заорал:

— Эй, капитан!.. Предмет справа по борту! — Жуков услышал меня. Корабль замедлил ход и вскоре остановился. По команде капитана матросы быстро спустили шлюпку за борт, первым в которую прыгнул я.

Несколько взмахов веслами, и вот шлюпка уже возле того самого плавающего предмета. Им оказался черный маленький пластмассовый термос, который спокойно покачивался на воде. Бережно достаю его. Термос крепко закупорен. По-видимому, в нем что-то есть.

А на борту «Альбатроса» нас нетерпеливо поджидала вся команда.

— Показывайте, что выловили?

— Это киты нам весточку прислали…

— Отвинчивайте вашу бутылку…

Шутки и восклицания сыпались со всех сторон. Я поднял над головой термос, показал его матросам и пошел к капитану, сказав: — Сейчас все выясним…

Термос был из тех, какие выпускались лет восемьдесят назад. Внимательно осмотрев находку, капитан заметил:

— Грубоватая работа, видимо, из старых пластмасс. Долго же он плавал. И как уцелел? И почему термос? Потерпевшие бедствие путешественники обычно бросали бутылки за борт, вкладывая в них записки с просьбой о помощи.

Капитан с трудом отвинчивал крышку. Она поначалу не поддавалась, но после смазки пошла.

Мы оба, чуть не стукаясь лбами, заглядывали внутрь.

— Там что-то есть! — закричал я. — Вот она, весточка из моря…

— Спокойнее… Это какая-то лента! — сдержанно сказал капитан, осветив внутренность термоса фонариком.

— Возможно, это магнитофонная лента? — спросил я.

— Почему? — удивился капитан. — Впрочем, кто его знает…

Однако вскоре мы убедились в правоте моего предположения. В термосе действительно лежал моточек магнитофонной ленты: довольно распространенное изделие прошлого века.

Туго свернутую и слежавшуюся ленту сразу извлечь не удалось. Смогли сделать это после того, как с великими предосторожностями срезали горлышко термоса. И вот на свет появилась она, свернутая в тугой ролик.

— Ну, брат, находка, кажется, в твоем вкусе. На ленте, безусловно, должна быть старинная запись. Послушай ее, да расскажи потом нам, — с улыбкой сказал капитан, передавая мне ролик и термос. И добавил:

— Ты, ко всему прочему, на это имеешь полное право: ведь первый увидел термос в море ты. А я занят, не прокараулить бы китов.

Признаюсь, мне было радостно слышать слова капитана. Я сгорал от нетерпения, хотелось скорее прослушать ролик. Поблагодарив капитана, помчался в свою каюту. И под мерный рокот моторов вновь набравшего полный ход судна погрузился в изучение таинственной незнакомки из прошлого.

Сгоряча я чуть не погубил драгоценную находку. Попытавшись сразу развернуть ролик, услышал слабый хруст. «Черт!» — ругнул я себя. Лента так изветшала, что могла рассыпаться в прах. Эх, горе-исследователь!

Я отправился на камбуз к коку, выпросил у него немного китового жира в чашечку, опустил в нее на некоторое время ленту. Затем аккуратно удалил жир и подсушенную, ставшую вновь эластичной ленту, принялся разворачивать. Удача! Осторожно вставляю ролик в магнитофон. То, что рассказала лента, было необычайным, невероятным. С огромным волнением слушал я пришедший из глубины истории рассказ. Некто печально повествовал о своей странной и, по-видимому, нелегкой жизни. Рассказывал немец. К счастью, я неплохо владел немецким.

Вот что я услышал.

«Все погибло, все. Значит, прав был он, профессор Массачузетского технологического института, „отец“ кибернетики Норберт Винер. Он прав… Тысячу раз прав, сказав, что те из нас, кто приложил свою руку к развитию новой науки — кибернетики, морально находятся, мягко выражаясь, в неприятном положении. Мы создали науку, в которой одинаково заложены технические предпосылки для добра и зла. Мы лишены возможности влиять на направление ее дальнейшего развития и можем лишь надеяться на то, что доброе во взаимоотношениях между человеком и обществом уравновесит и пересилит наш вклад в создание лишней возможности для концентрации власти… Так говорил и пропагандировал свои мысли Винер…

Но когда я приступил к осуществлению своего замысла, мое мнение о кибернетике расходилось с мнением достопочтенного господина Норберта Винера. Я слушал его лекции. Я многое у него заимствовал. Но пошел вперед своей дорогой, стал с помощью кибернетики развивать силы зла, впрочем, тогда я не считал, что именно так обернется мой замысел. Создавать электронных джинов, которые должны были бы нам, немцам, помочь в завоевании мирового господства. Вот чего я желал.

Отчетливо эти мысли во мне сформировались позднее. Прежде же я просто был увлечен идеей создания мыслящего робота. И через годы великого труда и самоотвержения мне, кажется, удалось достичь желанной цели. Правда, пока что путем создания отдельных электронных узлов робота. На большее, проще говоря, не хватило средств.

Я нуждался в поддержке, в лаборатории и мастерских, когда совсем случайно встретился с Джоном Греефом, подданным заокеанской державы. Молодой, веселый, обаятельный офицер военно-морских сил, он каждый вечер приглашал меня в симпатичный бар со старомодной вывеской над дверью „Морской волк“.

И как-то я рассказал о своем изобретении…

— Так ты же золотой человек! — бросился ко мне Джони Грееф.

И моя судьба с этого дня была решена, как мне казалось, именно так, как я желал. Меня приняли в военном ведомстве заокеанской державы, по-хозяйски расположившемся в Европе, в моем разорванном надвое отечестве. Там со вниманием выслушали все, что я рассказал, спросили, что нужно для продолжения моих работ.

— Не стесняйтесь, выкладывайте! — подбодрил меня седоволосый полковник. И пыхнул в лицо дымом сигары. — Женат? — как-то неожиданно спросил он.

Ах, это было мое больное место. Пять лет ожидала свадьбы моя Ани. И хотя я имел диплом инженера, но не считал себя вправе согласиться на брак с ней без достаточных средств для обеспечения будущей семьи. Ани безмолвно страдала, ждала. Я надеялся на добрый случай.

И вот, кажется, он подвернулся…

Я выложил свои взгляды на семью, брак. Седоволосый полковник пообещал все уладить. И сдержал слово. На мое имя словно по-волшебству оказалась в банке кругленькая сумма. Я открыл счет. Потом меня попросили побыстрее уладить семейные дела, сказав, что впереди очень много работы по организации лаборатории и мастерских.

— Мы с тобой, как говорят русские, в сорочке родились, — сказал я Ани, показав ей чековую книжку. И спросил ее: пойдет ли она теперь за меня? Ответом мне был жаркий поцелуй. Она была счастлива. Потом в ресторане мы заказали свадебный ужин, на котором присутствовали мои покровители…

А через две недели я отплыл на корабле в Америку. Жену мне не позволили взять с собой.

— Вы скоро с ней увидитесь, — обнадежил меня седоволосый полковник.

Но прошло уже два года, словно два века. Я даже весточки не получил от моей крошки Ани. Увижу ли ее? Я еще не все потерял, если Ани любит меня по-прежнему. Знает ли она о моей судьбе? О том, что в Америку я не попал…

Подлец этот Грееф. Он обманным путем завез меня на дикий остров в Атлантическом океане. Впрочем, остров оказался обитаемым. Населяли его вполне цивилизованные люди, которые встретили меня странными улыбками. Что это означало, тогда я не понял, да и людей тех в дальнейшем почти не видел. А Грееф сказал, что должен вернуться на корабль. Корабль недолго стоял возле острова. Он ушел после того, как на него вернулся полковник. Прощаясь, он мне сказал:

— Не робей, парень! — и похлопал меня по плечу. — Лучше делай свое дело. Помни, ты подписал контракт. Не так ли? Мы умеем держать свое слово. Все инструкции в отношении тебя — на острове. Помни о контракте…

Согласно этому проклятому контракту, на мой текущий счет поступало ежемесячно пять тысяч долларов. Снабжение питанием в счет не шло…

И вот остров… Дикий, скалистый и одинокий остров в океане. От берега в его глубь лишь в одном месте шла небольшая долина. Далее начинались предгорья, они круто обрывались перед этой долиной, поросшей буйной тропической растительностью. Среди нее неожиданно глаз замечал крупные гладкие черные валуны. Прибрежная полоса была усыпана мелким желтым песком.

Я запомнил ту долину. Когда мы высадились на прибрежный песок, остров казался безлюдным. Нас, правда, встретили какие-то официальные лица, предложившие идти за ними.

Высокий, мрачный, с черными глазами и светлыми волосами англичанин, назвавшийся Томпсоном, вел нашу маленькую экспедицию лесной тропой к крутым скалам. Я шагал позади, с неясным чувством тревоги и опасности.

Возле одного из утесов мы остановились. Томпсон отыскал известную ему кнопку, и в утесе раскрылась железобетонная дверь. Вглубь вела ярко освещенная галерея. Мы вошли в нее, окованные железом каблуки гулко стучали о гладкие камни.

До сих пор помню ту дорогу, обратно по которой мне пройти так и не довелось…

Мы через некоторое время вышли из туннеля на светлую, залитую ярким тропическим солнцем зеленую поляну, где стояли уютные коттеджи. Мне показали, где будет моя лаборатория. При ней я и поселился.

Томпсона сделали моим помощником. Ничего не скажу, он старался. И очень жаль парня, так глупо в дальнейшем погибшего. Чертово мое создание погубило его. Меня спасла лишь случайность.

Однако все по порядку. Итак, на острове я таки создал человека-робота. Мы его назвали Ремом. Занятный был и умница… Кто бы мог подумать, чем все это кончится! Его биоэлектронный мозг был техническим чудом нашего времени. Мне не отказывали ни в одной просьбе, снабжали безотказно всем, доставляли самые чистые металлы и полупроводники… По-видимому, на меня работала промышленность многих стран. Я создал биоэлектронный мозг, способный мыслить, анализировать и синтезировать все ощущения и восприятия: световые, звуковые, вкусовые, двигательные и даже осязательные. Мозг робота получал информацию, соответствующую примерно той информации, которая содержится в голове лучшего академика. Рем знал необыкновенно много. Но я возлагал на Рема и другие надежды: ведь все-таки он был в большей части машиной. А машина всегда хладнокровна. Нужное качество для солдат, но его лишены люди.

Те несколько первых роботов, которых я создал, находясь, так сказать, на подступах к Рему, не шли с ним ни в какое сравнение. Однако они тоже были хладнокровными. Для чего это требовалось? Теперь скажу откровенно: мои роботы должны были стать образцовыми солдатами. Они предназначались для убийства людей! Да, да! Я делал биоэлектронных роботов с одной целью: создать из них безотказную, машинную, а значит, абсолютно бесстрашную и хладнокровную армию, пригодную для полевых действий, для войны. Такая армия, наконец-то, вознесет Германию над всем миром!..

Казалось, все вышло наилучшим образом. И вдруг произошло неожиданное. Те первые роботы, хотя и были хладнокровны, но так вели себя только до поры, пока стреляли сами. Да, они научились стрелять, черт их возьми! Без промаха в этих черномазых, желтых и коричневых людишек, которых привозили на наш остров для опытов. Роботы их подстреливали как зайчишек, шутя, и неподвижных, и когда они бежали, и падали, и ползали…

А однажды мы проделали такую штуку. Незаметно для самих „мартышек“ как мы назвали обреченных на смерть бедняг, передали им оружие. Ох, как они обрадовались! К этому, кажется, они стремились, мечтая пустить его против нас. Но получили славный бой с моими роботами.

О, ужас! Роботы струсили! Хотя они в конце концов победили. Вероятно, гибель некоторых своих собратьев испугала их. Это меня поставило в тупик. Я решил, что чего-то не додумал, чего-то не рассчитал.

Мы проделали опыты несколько раз. И окончательно выяснилось, что, несмотря на свои железные сердца, эти существа, если так можно их назвать, как и люди, трусливы. Дьявол их возьми! Спасая свои железные шкуры, они научились в критические минуты быстро разбегаться, даже бросать оружие. А ведь в них не было заложено индикаторов болевых ощущений.

Это были примитивные железные люди без нервов. Откуда же взялся страх? По-видимому, они, подобно обычным животным, старались поддерживать всеми им доступными способами свое существование, свою жизнь.

Это уже выходило за все рамки программы.

Поведение роботов — я назвал это „стадным эффектом“ — нанесло первый удар моему самолюбию. Да и не только самолюбию. Во мне поселился червь сомнения, однако надежда не покидала меня. Я с упорством продолжал начатую работу, совершенствовал своих железных, в общем-то умных солдат.

Я рассуждал примерно так. Если не выдержали испытание первые роботы, то это потому, что они принадлежат к низшей расе. Нужен робот-сверхчеловек, идеал настоящего арийца. И я вложил весь свой талант и гений в Рема. Холодный, умный и беспощадный — таким я его сделал. Он был само совершенство. Да, Рем отлично стрелял по неживым целям. Но задача сделать его боевым командиром над своими собратьями-роботами в бою против „мартышек“ так и осталась нерешенной. Сколько я ни бился. И я впал в отчаяние.

Я убеждал Рема в необходимости быть повелителем. И даже отругал. Я знал, Рем не был дрянью. Глядя на него теперь, издали, как человек на человека, я признал наличие у него честности и последовательности. Он все очень хорошо понимал, даже лучше, чем мы. Меня он слушал спокойно. А когда Томпсон дал ему команду стрелять по мартышкам, Рем неожиданно выстрелил… в него. Томпсон упал замертво. Рем заметил и меня, шедшего на командный пункт. В мою сторону засветилась трасса пуль… Не пойму, как мне удалось спастись. Я уползал с полигона лучше и быстрее всякой змеи, незаметно, в окопе, по ходу сообщения с командным пунктом.

А потом произошло невероятное. Рем расстрелял самого себя… И это было самое худшее. Так Рем перечеркнул мою работу. Своим самоубийством биоэлектронный сверхчеловек подорвал всю работу вверенной мне лаборатории. От этого можно было сойти с ума. А что творилось на острове! Я понял, что мне несдобровать, тем более, что в моих мыслях началась какая-то ломка, в душе поселилась неуверенность. Наконец, я стал размышлять сначала о судьбах роботов, а потом — людей. Раньше я, не размышляя, рвался к своей цели.

А еще раньше у меня была Ани. Где-то она теперь? Были честолюбивые надежды, мечты. Теперь, думается, все это рухнуло. Надо начинать все сызнова. Но зачем? А хозяева мои сильно разгневаны. Я даже не знаю, что они сейчас намереваются сделать со мной. Смотрю на свои белые, холеные, но достаточно умелые пальцы. Вспоминается: „Золотые у тебя руки!“ — воскликнул Джон Грееф там, далеко на моей родине, в какой-то харчевне на берегу моря… Нет, не так-то много у вас, почтенные джентльмены, таких рук. Вы во мне еще нуждаетесь.

Только кто их знает? Ведь я все еще служу силам зла, которые на все способны. И это тщательно хоронят от мира мои хозяева. Они, вероятно, не столько нуждаются во мне теперь, после краха лаборатории, после краха моей идеи, сколько опасаются меня, как лишнего свидетеля. Только кому я расскажу? Вот исповедуюсь теперь перед магнитофонной пленкой, которая вряд ли сослужит добрую службу. Стоп, значит я уже отказался от сил зла?..»

В этом месте пленка замолчала и тихо продолжала раскручиваться. Я лихорадочно заносил в тетрадь все услышанное. Вдруг снова раздался голос таинственной пленки.

«Вот идет седой полковник. Хм! Его появление на острове ничего хорошего для меня не предвещает. Значит, он лично приехал для разбора дела… Все. Снимаю пленку… Надо ее понадежнее запрятать…»

Лента кончилась.

В каюту вошел капитан «Альбатроса» и принялся расспрашивать меня о результатах.

— Вижу по твоему глупому лицу, что находка интересная, — басовито заговорил он, подмигивая мне и потирая руки.

— Интересная — это даже слабовато сказано. Чрезвычайная находка… Немец какой-то исповедовался.

— Как исповедовался? — удивился Жуков. — Жаль, немецкий язык не знаю. Ну-ка, чего он там? Включи. Любопытно.

Я включил механизм обратной перемотки. И пока магнитная лента сворачивалась в первоначальное положение, рассказал капитану в общих чертах услышанную историю.

— Сейчас послушаем его голос.

Нажав кнопку, пустил магнитофон. Но он молчал, как рыба. В чем дело? О, ужас! Я забыл во время перемотки выключить систему стирания записи. В результате она исчезла.

Так пропала важная историческая находка…

* * *

Читатель знает теперь, что Рем не стал убийцей, Рем не стал роботом-сверхчеловеком. И это естественно и объяснимо. Человечество и все то, что им порождается, даже самое необыкновенное, может развиваться, совершенствоваться лишь во имя жизни. Во имя этого Рем и принес себя в жертву.