«Нексус Эрдманна»

Нексус Эрдманна (fb2) - Нексус Эрдманна (пер. Евгений Ануфриевич Дрозд) 269K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Ненси Кресс

Нэнси Кресс Нексус Эрдманна

Ошибки, как сор, плывут по волне,

А жемчуг ищут на глубине.

Джон Драйден.

Корабль, который в глазах Генри Эрдманна выглядел бы чем угодно, только не кораблем, мчался меж звезд, двигаясь по упорядоченной схеме событийных флюктуации вакуума В области пространства протяженностью в несколько световых лет спонтанно возникала субатомная частица, существовала в течение каких-то наносекунд и исчезала Фазовые переходы разрывали космос, а затем перестраивали его по мере продвижения корабля Генри, доведись ему каким-то образом оказаться в ледяных глубинах пространства, на пути следования корабля, мгновенно умер бы от регулярных, сложно структурированных вспышек мощного излучения, не успев насладиться их мерцающей красотой.

Внезапно корабль прекратил продвижение.

Вспышки излучения усилились, их рисунок стал еще более сложным Затем корабль резко изменил направление. Он ускорялся, преобразуя в своем поступательном движении и пространство, и время, а затем заглаживая искажения в фарватерном следе. Необходимость гнала корабль вперед.

Где-то очень далеко нечто отчаянно боролось за то, чтобы родиться.

Один

Генри Эрдманн стоял перед зеркалом в своей крошечной спальне, пытаясь завязать галстук одной рукой. Другой он судорожно цеплялся за перекладину ходунков. Ходунки — штука не шибко устойчивая, и узел вышел корявым. Генри распустил его и начал процесс заново Керри скоро придет.

Он всегда повязывал галстук, отправляясь в колледж. Пускай студенты — и даже аспиранты — являются на занятия в драных джинсах и теннисках с непристойными рисунками и надписями, пускай они заводят на головах космы, видом своим напоминающие, что здесь кишат крысы. Даже девицы. Студенты — это студенты, и Генри никогда не считал их неопрятность выражением неуважения, как это делали многие другие обитатели Дома престарелых Святого Себастьяна. Временами Генри это даже забавляло, хотя веселье мешалось с печалью. Неужели эти будущие физики, интеллигентные и одаренные, не понимали, насколько эфемерны их красота и молодость? Зачем они стараются выглядеть столь отталкивающе, если скоро, очень скоро настанут времена, когда для этого не надо будет прилагать никаких усилий и у них не останется никакого другого выбора?

На этот раз он смог завязать узел. Не безукоризненно, конечно, — непростая все же операция, одной-то рукой, — но для правительственной службы сойдет. Генри улыбнулся. В свое время, когда он с коллегами работал на правительство, только безукоризненно выполненная работа считалась приемлемой. Атомную бомбу можно было создать, только так относясь к делу. У Генри до сих пор в ушах звучал голос старины Оппи,[1] провозглашающего, что планы для «Айви Майк»[2] были «технически прелестными». Разумеется, это было до того, как…

Стук в дверь и свежий, юный голос Керри:

— Доктор Эрдманн! Вы готовы?

Она всегда именовала его уважительно, не забывая произнести титул. Не то что некоторые сиделки и ассистентки. «Как у нас нынче дела, Хэнк?» — так к нему вчера обратилась эта блондинка с избыточным весом. А когда он очень сдержанно ответил: «Не знаю, как у вас, мадам, но у меня все в порядке, спасибо», она лишь рассмеялась. Генри так и слышал, как она говорит какой-нибудь из этих своих ужасных коллег: «Это старичье просто помешано на формальностях — так прикольно!». Никогда в жизни никто не называл его Хэнком.

— Уже иду, Керри.

Генри ухватился за ходунки обеими руками и принялся дюйм за дюймом продвигаться вперед — цок, цок, цок. Звук был громкий и отчетливый даже на ковровом покрытии. Письменные работы его студентов лежали на столе около двери. На этой неделе Генри нагрузил своих учеников действительно трудными задачами, и один только Холдейн смог решить все. Многообещающий паренек. Гибкий, подвижный ум. но и строгий в то же время. В 52-м он вполне мог бы участвовать в «Проекте Айви», помогая Теллеру и Уламу разрабатывать водородную бомбу.

Что-то произошло в голове Генри, как раз когда он находился посреди гостиной своей крошечной квартирки в Доме престарелых Святого Себастьяна.

Он замер, пораженный. Это ощущалось, как нащупывающее прикосновение, призрачный палец внутри его мозга. Изумление тут же переросло в страх. Неужто с ним приключился удар? Когда тебе девяносто, все возможно. Но чувствовал он себя отлично, гораздо лучше, чем несколько дней назад…

— Доктор Эрдманн?

— Я здесь, — Генри проковылял к двери и открыл ее. На Керри был вишнево-красный свитер, к шляпке прицепился опавший оранжевый лист, а глаза прикрывали большие солнцезащитные очки. Приятная девушка с гладкой кожей и бронзовой шевелюрой, такая… светящаяся. А на улице моросит дождик. Генри протянул руку и осторожно снял очки с ее носа. Подбитый левый глаз Керри совершенно заплыл, так что ни радужки, ни зрачка не было видно.

— Ну, ублюдок! — с чувством произнес Генри.

«А вот Генри и Керри идут через холл к лифту», — подумала Эвелин Кренчнотид. Она помахала им, не вставая с кресла, дверь ее комнаты была, как обычно, широко раскрыта, но эти двое, занятые беседой, ее не заметили. Она попыталась подслушать разговор, но тут как раз послышался рев очередного самолета, взлетающего с летного поля аэропорта. Маршрут этих докучливых воздушных машин проходил слишком близко к Св. Себастьяну! А с другой стороны, если бы не данное обстоятельство, жилье в этом районе стоило бы гораздо дороже и Эвелин не смогла бы здесь поселиться. Надо всегда видеть светлую сторону вещей!

Поскольку сегодня вторник и сейчас полдень, то Керри и Генри, без сомнения, направляются в колледж. Генри так чудесно сохранился и до сих пор ведет активную жизнь — никогда не догадаешься о его настоящем возрасте, это точно. У него даже все волосы сохранились! Хотя куртка для сентября легковата, и от влаги она не защищает. Генри может простудиться. Надо будет поговорить с Керри. И с чего это Керри носит солнечные очки, когда на улице дождик?

Однако если Эвелин сейчас же не возьмется за телефон, она опоздает! А люди ждут ее! Они надеются на нее! Эвелин набрала первый номер и услышала, как зазвонил аппарат этажом ниже.

— Боб? Это Эвелин. Скажи, дорогой, как твое давление сегодня?

— В порядке, — ответил Боб Донован.

— Ты уверен? Твой голос звучит немного раздраженно, дорогуша.

— Все в порядке, Эвелин. Просто я занят.

— И чем же?

— Просто занят.

— Хорошо, когда у человека есть дело! Ты идешь сегодня вечером на собрание?

— Не зна…

— Тебе надо сходить. Тебе обязательно надо сходить. Для людей нашего возраста очень важно нагружать интеллект!

— Пожалуй, схожу, — пробурчал Боб.

— Обязательно, но сначала скажи, как твоя внучка справилась…

Он повесил трубку. Похоже, действительно очень раздражен. Может, у него запор? Эвелин могла бы порекомендовать прекрасное средство.

Следующий звонок вызвал более сердечный отклик. Джина Мартинелли, как всегда, пришла в восторг от выказанного Эвелин внимания. Она тут же информировала Эвелин о состоянии своего артрита, подагры и диабета, доложила о проблемах сына, страдающего избыточным весом, и о выкидыше у приемной дочери жены второго сына; и все это пересыпалось цитатами из Библии («…пей не одну воду, но употребляй немного вина, ради желудка твоего и частых твоих недугов»).[3] Она ответила на все вопросы Эвелин, записала все ее рекомендации и…

— Эвелин? — спросила Джина. — Ты меня слушаешь?

— Да, я… — Эвелин впала в молчание, и это было событием столь беспрецедентным, что Джина в панике воскликнула:

— Нажми кнопку тревожного вызова!

— Нет-нет, со мной все в порядке, я… я просто кое о чем вспоминала.

— Вспоминала? Что?

Но Эвелин сама не знала. Если говорить строго, это не было воспоминанием, это было… ну, некое чувство, неопределенное, но сильное ощущение.

— Эвелин?

— Я слушаю!

— Господь решает, когда призвать нас к Себе, и я надеюсь, что твое время еще не настало. Ты слышала про Анну Чернову? Знаменитая балерина с четвертого этажа? Прошлым вечером она упала и сломала ногу, пришлось госпитализировать.

— Не может быть!

— Увы, так не повезло бедняжке. Ей сказали, что это только временно, пока состояние не стабилизируется, ноты-то понимаешь, что это значит.

Она понимала. Как и все они. Сначала лазарет, затем еще выше, на седьмой этаж, где у тебя уже никогда не будет своей личной, пусть даже маленькой комнатки, а потом, рано или поздно, — в палаты на восьмом или девятом под присмотр сиделок. Лучше уйти быстро и чисто, как Джек Фуллер в прошлом месяце. Но Эвелин не желала позволять себе таких мыслей! Очень важно сохранять позитивный подход!

Джина говорила:

— Анна держится молодцом, как я слышала. Господь никогда не посылает человеку больше испытаний, чем тот сможет выдержать.

Насчет этого Эвелин не была уверена, но спорить с Джиной, убежденной, что с Господом у нее установлена прямая телефонная связь, занятие неблагодарное.

Эвелин просто ответила:

— Я навещу ее перед встречей сплетниц-рукодельниц. Уверена — она очень одинока. Бедная девочка! Ты же знаешь, какие нагрузки на организм испытывают эти танцоры в течение многих лет, так чего же еще ожидать?

— Да, я знаю! — ответила Джина не без удовлетворения в голосе. — Они платят ужасную цену за красоту. И во имя чего в сущности? Во имя мирской тщеты!

— А ты слышала про ожерелье, которое она хранит в сейфе Св. Себастьяна?

— Нет! Что за ожерелье?

— Сказочное! Мне рассказала Дорис Дзивальски. Анне подарила его одна знаменитая русская танцовщица, а ей ожерелье вручил сам царь!

— Какой царь?

— Ну, царь. Русский царь. Дорис говорит, что оно стоит целое состояние и поэтому Анна хранит его в сейфе и никогда не надевает.

— Тщеславие, — уверенно заявила Джина. — Может, ей просто не нравится, как эта роскошь сейчас смотрится на ее морщинистой шейке.

— Дорис говорит, что Анна очень подавлена.

— Все это тщета! Слушай, я тут глянула и увидела, что все…

— Я посоветую ей акупунктуру, — перебила Эвелин. — Акупунктура помогает против депрессии.

Но сначала она позвонит Эрин, чтобы поделиться новостями.

Эрин Басс равнодушно слушала, как надрывается телефон. Звонила, скорее всего, эта сорока Эвелин Кренчнотид, которой не терпится узнать, как у нее обстоят дела с давлением, уровнем холестерина и островком Лангерганса.[4] Ну да, Эрин следовало бы поднять трубку, Эвелин, в конце концов, просто безвредная трещотка, а ей следует быть более снисходительной. Да только с чего бы это? Почему человек должен быть более снисходительным только из-за того, что он стар?

Она перестала обращать внимание на звон телефона и вернулась к книге. Грэм Грин, «Суть дела». Мировая скорбь Грина казалась ей манерной, претенциозной, но писатель он прекрасный. Сейчас его сильно недооценивают.

Лайнер прибыл в порт в субботу вечером из окна спальни они могли видеть его длинный серый силуэт, скользящий мимо плавучих бонов, за пределы…

Что-то случилось.

… скользящий мимо плавучих бонов, за пределы…

Эрин больше не находилась в Св. Себастьяне. Она вообще нигде не находилась, ее вознесло надо всем и за все пределы…

Затем это закончилось, она снова оказалась в своей крошечной комнатке и увидела, что оставшаяся без присмотра книга соскользнула с ее колен на пол.

Анна Чернова танцевала. Она и Пол вместе с двумя другими парами на залитой ярким светом сцене. Сам Баланчин стоял за левой кулисой, и хотя Анна знала, что он пришел посмотреть на соло Сузанны, одно его присутствие вдохновляло. Заиграла музыка. Promenade en couronne, attitude, arabesque efface,[5] а теперь вверх, руки Пола подхватили ее и возносят. И вознеслась она выше своей же телесной оболочки, и воспарила над сиеной, над головами кордебалета и над самой Сузанной Фаррелл, просочилась сквозь крышу и вознеслась над Театром штата Нью-Йорк, и продолжала воспарять в ночное небо, раскинув руки в porte de bras достаточно широком, чтобы охватить все сверкающее великолепие ночного неба, выполняя самое совершенное jete, заполняя всю Вселенную, пока…

— Она улыбается, — сказал Боб Донован, хотя за мгновение до этого понятия не имел, что намерен вообще хоть что-то говорить. Он глядел на спящую Анну, настолько прекрасную, что она казалась нереальной. Ну, если не считать вполне прозаической и уродливой гипсовой шины на ноге. В руке Боб держал три желтые розы и чувствовал себя по этому поводу полным идиотом — но, в конце концов, какого черта?

— Обезболивающие иногда так действуют, — информировала его сиделка лазарета. — Боюсь, вам нельзя здесь находиться, мистер Донован.

Боб бросил на нее мрачный, если не сказать угрожающий, взгляд. Не то чтобы он на самом деле ей угрожал. Эта сиделка была не из худших. Не то что некоторые. Возможно, потому что и сама была не из этих молодых вертихвосток.

Еще несколько лет, сестричка, и ты тоже окажешься одной из нас.

— Передайте ей это, ладно? — Боб сунул розы сиделке.

— Да, конечно, — заверила она, а он вышел из пропахшего лекарствами лазарета — как он, ненавидел этот запах! — и направился к лифту. Боже, какой он все-таки жалкий, дурной старпер! Анна Чернова, как однажды рассказала ему эта вечно сующая свой нос в чужие дела дурёха Эвелин Кренчнотид, выступала в каком-то известном заведении в Нью-Йорке, в Абрахам-центре или что-то вроде. Анна была знаменитостью. Эвелин, конечно, и соврать может, да только не в этом дело. С того самого момента, когда Боб Донован увидел Анну Чернову, ему все время хотелось что-то ей дарить. Цветы. Украшения. Все, чего ей захочется. Все, что у него было. Ну и как же, учитывая возраст, можно его после этого называть? Придурком, вот как! Я вас умоляю!

Боб спустился в лифте на первый этаж, бодро пересек холл и через боковую дверь вышел в «сад воспоминаний». Дурацкое название, в духе Нью-Эйдж. Ему хотелось что-нибудь пнуть, хотелось рявкнуть на кого-нибудь…

Поток энергии пронзил его снизу вверх от копчика до мозга мягкий, но совершенно отчетливо ощутимый: так бьет током сломанный тостер.

Затем все кончилось.

Мать твою, что это было?! С ним все в порядке? Если он свалится, как Анна…

С ним все в порядке. Его кости попрочнее, чем у Анны. Чем бы это ни было, оно прошло. Просто какая-то минутная придурь организма.

На этаже, где располагался лазарет Св. Себастьяна, женщина, жить которой осталось несколько дней, что-то бормотала в своем последнем долгом полусне. Из капельницы в вену на ее руке поступал морфий, облегчающий затянувшийся переход в мир иной. Никто не вслушивался в этот бессвязный лепет: прошли годы с тех пор, когда в нем еще можно было уловить какой-то смысл. Внезапно бормотание прекратилось, и она на мгновение широко раскрыла глаза, ярко сверкнувшие на фоне уродливой маски, в которую превратилось некогда очаровательное лицо. Но только на миг. Глаза закрылись, и бессмысленный лепет возобновился.

В Тихуане крепкий старик, сидящий на рынке за прилавком своего сына, за которым тот продавал без умолку тараторящим туристам дешевые пестрые шали с национальным колоритом, вдруг подл лицо к солнцу. И его рот, в котором были целы еще все до одного бе лые, сверкающие зубы, внезапно округлился в форме буквы «О».

В Бомбее одетая в белое вдова выглянула через окно на кишащую народом улицу, и ее лицо стало таким же белым, как ее сари.

В Чэньгду монах, сидящий на подушке, на полированном полу комнаты для медитаций древнего монастыря Веньшу, внезапно разразился громким, святотатственным смехом, вдребезги разбившим священную тишину.

Два

Керри Веси сидела в последнем ряду классной комнаты, где читал лекцию доктор Эрдманн и обдумывала планы убийства.

Разумеется, никогда в жизни она этого не сделает наяву. Убийство — это неправильно. Мысль о том, чтобы лишить кого-то жизни, приводила ее в ужас, который только…

Размолотые бобы, из которых касторовое масло делают, — смертельный яд.

…усиливался от того, что она каждый день видела, с каким отчаяньем цепляются за жизнь старики. Так что она…

Сводный брат как-то показал ей, как можно разрегулировать тормоза в машине.

…знала, что она не тот человек, который решает проблемы столь радикальным способом. К тому же ее…

А суд присяжных всегда оправдывает самозащиту избиваемой женщины.

…адвокат сказал, что кипа бумаг с запретительными судебными приказами и свидетельскими показаниями является намного лучшим способом, чтобы…

Если мужик вылакал дюжину пива, он даже не почувствует пули, выпущенной из его же собственного служебного оружия.

…на законном основании упрятать Джима за решетку. А это, как сказал адвокат: «Будет решением проблемы» — как будто подбитый глаз, сломанная рука и постоянные угрозы, которые заставляли ее трястись от страха, даже когда Джим находится в другом городе, это всего лишь некие теоретические «проблемы», вроде тех, которые доктор Эрдманн задает своим студентам-физикам.

Он сидел на письменном столе перед аудиторией и говорил о чем-то, что он называл «конденсатом Бозе—Эйнштейна». Керри понятия не имела, что это такое. Ей просто нравилось быть здесь и никем не замеченной сидеть в последнем ряду. Студенты-физики, девять парней и две девушки, не обращали ни малейшего внимания на факт ее присутствия, на ее подбитый глаз или на ее красоту. Когда среди них находился доктор Эрдманн, он целиком и полностью завладевал их вниманием, что действовало на Керри успокаивающе. Керри пыталась — безуспешно, она это понимала, — спрятать свою красоту, которая приносила ей одни только неприятности: Гэри, Эрик, Джим. Именно поэтому она носила мешковатые свитера, не употребляла косметики и прятала свои золотые (24-й пробы!) волосы под бесформенные шапочки. Возможно, если бы она была так умна и образована, как эти студенты, то научилась бы выбирать себе мужчин другого сорта. Но она была тем, кем была, и классная комната доктора Эрдманна оказалась тем местом, где она чувствовала себя в безопасности. В большей безопасности, чем даже в Св. Себастьяне, ведь как раз там Джим и подбил ей глаз.

Должно быть, он попал в здание через задние ворота, гадала Керри, и подстерег ее, когда она одна находилась в кладовой постельного белья. Джим только раз ей приложил и тут же свалил. А когда она позвонила своему раздраженному адвокату, тот, узнав, что свидетелей не было, а в Св. Себастьяне есть секьюрити, заявил, что ничего не может сделать. Это будет всего лишь ее слово против слова Джима. Ей нужно представить настоящие доказательства того, что было нарушено постановление суда, запрещающее Джиму видеться с Керри.

Доктор Эрдманн тоже говорил про доказательство — какое-то математическое доказательство. Когда Керри училась в школе, у нее были хорошие оценки по математике. Правда, д-р Эрдманн сказал как-то: все, что они проходили в школе, — это не математика, это всего лишь арифметика. «А почему вы не стали поступать в колледж, Керри?» — спросил он.

— Денег не было, — ответила она тогда тоном, означающим: «Пожалуйста, больше ничего не спрашивайте». Ну, не желала она объяснять про папашу и его алкоголизм, про долги и приставучих сводных братьев. Но доктор Эрдманн и не допытывался. В этом смысле он был очень тактичен.

Глядя, как он сидит на столе, высокий, сутулый, держа ходун под рукой, Керри временами воображала, что Генри Эрдманн на самом деле лет на пятьдесят моложе. А что, нормально: ему сорок, ей двадцать восемь, могла бы получиться хорошая пара… С помощь поисковика Google она отыскала в Сети его фотографию в возрасте сорока лет, когда он работал в какой-то конторе, называемой «Радиационная лаборатория Лоуренса». Он тогда был привлекательным, темноволосым и улыбался в камеру, а рядом стояла его жена Ида. Не такая красавица, как Керри, но зато закончила колледж, так что если бы Керри перенеслась в то время, шансов у нее все равно не было бы. Судьба у нее такая.

— …вопросы? — закончил свое выступление доктор Эрдманн. Вопросы у студентов имелись, на то они и студенты, каждый стре-

мился, чтобы его услышали, все орали и перебивали друг друга, ни кто не утруждал себя поднятием руки. Но когда начинал говорить доктор Эрдманн, все тут же замолкали. Кто-то выскочил к доске и принялся выписывать какие-то уравнения. Доктор Эрдманн медленно развернул свое хрупкое тело, чтобы на них посмотреть. Обсуждение тянулось долго, почти столько же, сколько лекция. Керри не заметно заснула.

Пробудилась она, оттого что склонившийся над ней доктор Эра манн, опираясь на ходунки, деликатно тряс ее за плечо.

— Керри?

— Ой! Прошу прощения!

— Не за что. Вогнали мы вас в тоску смертную, бедная девочка

— Нет, что вы! Мне здесь нравится!

Доктор Эрдманн приподнял брови, и она устыдилась. Он-то поду мал, что услышал обычную вежливую ложь, которой терпеть не мог. А правда заключалась в том, что ей действительно нравилось быть здесь.

Снаружи уже полностью стемнело. Осенний дождь закончился от невидимой почвы исходил слегка загадочный запах мокрой листвы. Керри помогла доктору Эрдманну забраться в свою обшарпанную «тойоту» и села за руль. По дороге в Св. Себастьян она временами поглядывала на Генри и видела, что тот очень устал. Студенты слишком многого от него хотят! Достаточно того, что он раз в неделю читает лекцию самой продвинутой в колледже группе, ведь он…

— Доктор Эрдманн?!

В течение ужасно долгого мгновения она думала, что Генри умер. Его голова безвольно откинулась на спинку сиденья, но он не спал — видны были белки закатившихся глаз. Керри резко рванула руль вправо и, паркуясь, чиркнула бортом «тойоты» о бордюр. Но она слышала его дыхание.

— Доктор Эрдманн? Генри?

Никакой реакции. Керри запустила руку в сумочку, нашаривая мобильник. Затем сообразила, что если воспользоваться кнопкой тревоги, будет быстрее. Керри расстегнула пуговицы на его куртке, только чтобы убедиться: доктор Эрдманн не носил на шее устройства с кнопкой тревожного вызова. Керри, всхлипывая, продолжила поиск в сумочке.

— Керри?

Генри сидел выпрямившись. В полумраке салона он казался тенью. Она включила освещение. На бледном, испещренном морщинами лице доктора застыло отсутствующее выражение. Зрачки казались огромными.

— Что с вами случилось, скажите? — Керри старалась говорить ровным, спокойным голосом и запоминать детали. Это было важно, чтобы потом можно было представить доктору Джемисону подробный отчет. Но ее рука совершенно безотчетно вцепилась в рукав его куртки.

Он положил ладонь поверх ее пальцев. Его голос звучал неуверенно и слабо.

— Я… не знаю. Я был… где-то в другом месте…

— У вас был удар? — Все они этого боялись. Не смерти, а паралича, беспомощного, растительного существования. А для доктора Эрдманна с его блестящим умом…

— Нет, — голос физика звучал уверенно. — Что-то другое. Не знаю. Ты уже позвонила 911?

Мобильник, оказывается, уже был в ее руке.

— Нет, я просто не успела…

— И не надо. Отвези меня домой.

— Хорошо, но как только мы там окажемся, вы тотчас пойдете к доктору.

Ей самой понравилось, каким твердым тоном она это произнесла. Несмотря ни на что.

— Уже полвосьмого вечера. Все уже разошлись по домам.

Но это было не так. Как только Керри и доктор Эрдманн вошли в холл, она тут же увидела человека в белом халате, стоявшего около двери лифта.

— Подождите! — закричала Керри так громко, что несколько человек, находящихся в холле — вечерние посетители, амбулаторные больные и неизвестная Керри сиделка, — обернулись на голос. Доктора она тоже не знала, но бросилась к нему, оставив опирающегося на ходунки Эрдманна у главного входа.

— Вы врач? Я Керри Веси и я везла доктора Эрдманна — пациента Генри Эрдманна, он не медицинский доктор — домой, когда у него случился какой-то приступ, сейчас с ним вроде бы все в порядке, но нужно, чтобы кто-то его осмотрел, он говорит…

— Я тоже не медик, — ответил мужчина, и Керри посмотрела на него с отчаяньем. — Я исследователь в области нейрологии.

Керри собралась с духом.

— Что ж, все равно в это время мы не сможем заполучить никого лучше, так что, пожалуйста, посмотрите его! — она сама поражалась собственной дерзости.

— Хорошо.

Мужчина в халате последовал за ней в сторону Эрдманна, который стоял, нахмурившись, поскольку, как знала Керри, терпеть не мог, когда вокруг него поднимали шумиху. Но доктор немедицины, похоже, верно уловил настроение момента.

— Доктор Эрдманн? — спросил он располагающим тоном. — Я Джейк Дибелла. Не пройти ли нам вон туда, сэр?

Не дожидаясь ответа, он повернулся и направился в сторону бокового коридора. Керри и доктор Эрдманн последовали за ним, все шли нормально, но люди все равно глядели на них. Топайте по своим делам, не на что здесь смотреть… какого черта они все пялятся? Почему люди такие вампиры?

Не были они, конечно же, вампирами. Просто в ней говорил ее страх.

«Ты слишком доверчива, Керри», — сказал доктор Эрдманн как раз на прошлой неделе.

В маленькой комнате второго этажа доктор Эрдманн тяжело опустился в одно из трех складных металлических кресел. Кроме этих кресел в помещении имелся еще серый шкафчик для папок и уродливый металлический стол. Больше ничего. Керри, просто помешанная на уюте, только губу закусила при виде этого безобразия, что тоже не ускользнуло от внимания доктора Дибеллы.

— Я здесь всего несколько дней, — сказал он извиняющимся тоном. — Не успел еще как следует обустроиться. Доктор Эрдманн, не могли бы вы рассказать, что с вами произошло?

— Ничего, — Эрдманн уже успел напустить на себя привычный надменный вид. — Просто я заснул на какой-то миг, а Керри запаниковала. Право, не стоит поднимать из-за этого шум.

— Вы просто заснули? — Да.

— Отлично. А раньше такое случалось?

Кажется, доктор Эрдманн на какой-то короткий миг заколебался, прежде чем ответить.

— Да, бывало. Мне ведь уже девяносто, доктор.

Дибелла кивнул с удовлетворенным видом и повернулся к Керри.

— А с вами что случилось? Это произошло в то же время, когда доктор Эрдманн заснул?

Глаз! Вот почему люди в холле так на нее пялились! Занятая доктором Эрдманном, она совсем забыла про свой подбитый глаз, зато теперь он дал о себе знать пульсацией жилок. Керри почувствовала, что краснеет.

За нее ответил доктор Эрдманн:

— Нет, это случилось в другое время. Никакого дорожного происшествия не было, если вы к этому клоните. Глаз Керри к делу не относится.

— Я просто упала, — пролепетала Керри, прекрасно сознавая, что никто ей не поверит, и упрямо задрала подбородок.

— Превосходно, — ответил Дибелла дружелюбно. — Но раз уж вы здесь, доктор Эрдманн, я бы хотел заручиться вашей помощью. Вашей и многих других добровольцев, которых я только могу заполучить в Св. Себастьяне. Я здесь вместе с Джонсом Хопкинсом отрабатываю грант фонда Гейтса. Мы составляем карту электрохимических изменений состояний мозга во время церебральной активации. Я набираю добровольцев, чтобы они потратили несколько часов своего времени на совершенно безболезненное сканирование мозга, пока они будут разглядывать различные картинки и видео. Ваше участие поможет науке.

Керри видела, что доктор Эрдманн собирается отказаться, невзирая на волшебное слово «наука», но затем он заколебался.

— А какого рода это сканирование мозга?

— Тест Эшера — Пептона и функциональная ЯМР-томография.

— Хорошо. Я приму участие.

Керри моргнула. Это было не похоже на Генри Эрдманна, который считал единственными «подлинными» науками только физику и астрономию, а все остальные полагал лишь бедными родственниками. А этот Дибелла явно не собирался упускать своего подопытного кролика. Он быстро произнес:

— Великолепно! Тогда завтра в одиннадцать, лаборатория 6 в госпитале. Мисс Веси, вы сможете сопроводить его туда? Вы eго родственница?

— Нет, я работаю здесь сиделкой. Зовите меня Керри. Да, я cmoгу его доставить. — Вообще-то по средам она обычно не посещала Эрдманна, но можно будет поменяться с Мэри.

— Чудесно. Пожалуйста, называйте меня Джейк. — Он улыбнулся

ей, и что-то дрогнуло в груди Керри. И не только потому, что он был красив — черные волосы, серые глаза и прекрасные плечи, нет, в нем также чувствовалась этакая мужская уверенность в себе, надежность, с ним она ощущала себя легко и непринужденно, и на его пальце не было обручального кольца… вотдура! Не было никакого особого тепла в его улыбке. Все это чистый профессионализм. Неужели она всегда будет видеть в каждом встречном мужчине кандидата в любовники? Неужто она действительно такая озабоченная?

Да. Но он-то озабоченным не выглядит. И в любом случае, он образованный ученый, а она работает по минимальной ставке. Дура она, и никто больше.

Она доставила доктора Эрдманна в его квартиру и пожелала спокойной ночи. Тот выглядел отстраненным и погруженным в какие-то свои мысли. Когда Керри ехала вниз в лифте, на нее обрушилось чувство заброшенности и одиночества. Ей по-настоящему хотелось остаться в квартире доктора Эрдманна, смотреть его телевизор, спать на софе а гостиной, просыпаться, чтобы приготовить ему кофе и иметь возможность перекинуться с ним парой слов, пока она все это будет делать. Лишь бы не возвращаться в свою убогую квартирку, надежно запертую на случай вторжения Джима, но все же не настолько надежно, чтоб она чувствовала себя по-настоящему в безопасности. Керри предпочла бы остаться здесь, в доме для немощных стариков, хотя и понимала, насколько это ненормально и печально.

И все-таки что на самом деле приключилось с доктором Эрдманном на пути домой из колледжа?

Три

Генри проснулся, но продолжал лежать, размышляя, что такое происходит в его мозгу. Он привык полагаться на этот орган. Да, колени поражены артритом, в слуховом аппарате все время приходится повышать мощность, а в простате поселилась медленно растущая раковая опухоль. Ее, правда, можно не бояться, поскольку задолго до того, как она станет опасной, его убьет какая-нибудь другая болячка. Так, по крайней мере, заявляли доктора, подбадривая его в свойственной им профессиональной манере. Но мозг оставался ясным, и его правильное использование всегда было для Генри величайшим наслаждением. Большим даже, чем секс, еда, семейная жизнь с Идой, как бы сильно он ее ни любил.

Боже, есть вещи, принять которые может лишь возраст.

Какие годы его жизни были самыми лучшими? Тут никаких вопросов и сомнений: Лос-Аламос, работа над «Проектом Айви» с Уламом, и Теллером, и Карсоном Марком, и остальными. Возбуждение, страх и благоговение, когда они создали «Колбасу», первое действующее устройство ядерного синтеза. В тот день, когда оно было взорвано на Эниветоке, Генри, как младший член команды, конечно же, не присутствовал на атолле, но он, затаив дыхание, ждал известий из Богона о результатах испытаний. Он вопил от радости, когда Теллер, уловив взрывную волну на сейсмометре в Калифорнии, телеграфировал в Лос-Аламос: «Родился мальчик». Лично Гарри Трумэн дал поручение создать эту бомбу: «Чтобы наша страна была в состоянии дать отпор любому агрессору», и Генри гордился своим участием в этой работе.

Ударные волны. Да, именно на это были похожи оба сегодняшних инцидента: на ударные волны в мозгу. Слабая волна в квартире и более сильная в машине Керри. Возможно, это какие-то сбои в нервной системе, то, чего он боялся больше всего, гораздо больше даже, чем смерти.

Да, дни Лос-Аламоса и Ливерморских лабораторий остались в далеком прошлом. Сейчас он обучает физике аспирантов, и большинство его учеников просто болваны — кроме Холдейна, конечно. Но Генри это занятие нравилось. Преподавание, плюс чтение журналов и просмотр соответствующих сайтов — теперь у него оставались только такие связи с физикой. Если какого-то рода неврологическая «ударная волна» затронет его мозг…

Он еще долго не мог уснуть.

— Боже мой! Что приключилось с вашим глазом?!

Эвелин Кренчнотид сидела со своей подружкой Джиной Как-ее-там в крошечной приемной около кабинета доктора О'Кейна. Генри покосился на нее. Да, это в духе Эвелин — вот так выпалить, вгоняя бедняжку Керри в краску. Эта баба Кренчнотид была самой бестактной любительницей совать нос в чужие дела, которую Генри когда-либо встречал, а ведь он в жизни знавал огромное количество физиков, лишенных малейшего понятия о такте изначально и по определению. Но физики эти, по крайней мере, в чужие дела не лезли.

— Со мной все в порядке, — вымучила улыбку Керри, — просто ударилась о дверной косяк.

— Ой, бедняжка, как же это случилось? Ты должна показаться доктору. Уверена, он сможет уделить тебе несколько минуток, несмотря даже на то, что он и так уже из графика выбился, мне ведь сегодня не было назначено, но он сказал, что сможет выкроить и для меня минутку, потому что вчера случилось нечто странное, и я хочу поговорить с ним об этом, но время, которое он мне назначил, истекло уже пять минут назад, а вам должно быть назначено на более позднее, он уже осмотрел Джину, но она…

Генри присел в кресло и попытался отключить слух. Издаваемые Эвелин звуки, однако, продолжали терзать его уши. Помесь скрежета и визга, вроде бормашины в зубоврачебном кабинете. Ему представилась картинка, как она возносится на грибовидном облаке сразу после ядерного взрыва на Эниветоке и все так же продолжает трещать. К счастью, дверь кабинета открылась, и оттуда вышла женщина с какой-то книгой в руке.

Генри уже видел ее раньше, но имени не знал. В отличие от большинства древних мымр, обитающих в Св. Себастьяне, на нее можно было глядеть без того, чтобы впадать в унылые рассуждения о том, что время делает с человеком. Это, конечно, не лучистая, юная красота Керри, поскольку даме как минимум седьмой десяток пошел. Но держалась она прямо и грациозно, ее седые, белые волосы волнами спадали на плечи, благородные черты лица все еще были хороши, а голубые глаза оставались ясными. Правда, Генри не нравилось, как она одевается. Это напоминало ему всех этих инфантильных придурков, шатавшихся со своими протестами вокруг Лос-Аламоса в 50-е и 60-е годы. На женщине были белая тенниска, длинная хлопковая крестьянская юбка, ожерелье из бисера и ракушек, а на пальцах несколько колец сложной формы.

— Эрин! — воскликнула Эвелин. — Как осмотр? Все в порядке?

— Все прекрасно Просто проверка. — Эрин безадресно улыбнулась и зашагала прочь. Генри прищурился, чтобы прочесть заголовок ее книги: «Дао дэ цзин». Он ощутил разочарование. Одна из этих.

— Но ведь у тебя, как и у меня, плановый осмотр не сегодня. Так что же случилось? — Однако Эрин с застывшей улыбкой быстро удалялась. Эвелин заявила с видом оскорбленного достоинства: — Ну, это уже просто хамство! Ты видела, Джина? Пытаешься быть приветливой к некоторым, а они просто…

— Миссис Кренчнотид? — Голова ассистентки высунулась из двери кабинета. — Доктор примет вас сейчас же.

Эвелин неуклюже вознесла телеса над сиденьем и, продолжая испускать гневные тирады, сгинула за дверью. Генри воспользовался наступившей благословенной тишиной и обратился к Керри:

— Как ты думаешь, как все это переносил мистер Кренчнотид? Керри хихикнула и незаметно указала рукой на подругу миссис

Кренчнотид — Джину. Но Джина мирно дремала в своем кресле, что по крайней мере разъясняло, как она это переносит. Керри же сказала:

— Очень хорошо, чтоу вас на сегодня назначена встреча с врачом, доктор Эрдманн. Вы ведь расскажете ему, что случилось вчера в автомобиле, не так ли?

— Да.

— Вы обещаете?

— Да.

И почему это все женщины, даже ненавязчивая крошка Керри, так помешаны на регулярных посещениях врачей? Разумеется, доктора полезны, чтобы выписывать всякие там таблетки и пилюли, которые поддерживают машину на ходу, но Генри искренне полагал, что обращаться к ним следует только в крайнем случае. И он постоянно забывал про все эти плановые встречи до сегодняшнего утра, когда Керри позвонила, чтобы сообщить, как, мол, удачно все сложилось, ведь по графику визит к доктору у него назначен на сегодня — за час до встречи с доктором Дибеллой в госпитальной лаборатории. Обычно Генри отказывался ходить на эти встречи, но сегодня он намеревался порасспрашивать доктора Джемисона насчет приключения в автомобиле.

К тому же эта дура Эвелин Кренчнотид хоть раз в жизни, но высказала, пожалуй, дельную мысль.

— Керри, может, тебе действительно следует показать доктору свой глаз.

— Нет. Со мной все в порядке.

— Джим не звонил, не появлялся, после того как?..

— Нет.

Ясно, что она не хочет об этом говорить. Смущается, должно быть. Генри решил уважать ее сдержанность. Он замолчал и принялся обдумывать свои вопросы к Джемисону.

Но после того как Генри, оставив Керри в приемной, вошел в кабинет и позволил ассистентке проделать все вгоняющие в тоску процедуры, вроде измерения давления, забора мочи на анализ, надевания нелепого бумажного балахона и т. д., в кабинет вошел не Джемисон, а бесцеремонный, чрезвычайно официальный молодой человек в белом лабораторном халате.

— Я доктор Фелтон, Генри. Ну, как мы сегодня? — Он изучал записи в учетной карточке Генри, не глядя на него самого.

Генри заскрежетал зубами.

— Думаю, вам это лучше известно.

— Малость раздражены? Кишечник нормально работает?

— Кишечник в порядке и благодарит вас за заботу.

Фелтон наконец соизволил поднять на него взгляд холодных глаз.

— Сейчас я прослушаю ваши легкие. Вам надо будет покашлять, когда я скажу.

И Генри понял, что этому типу он ничего не расскажет. Если бы этот молокосос хотя бы сделал ему замечание или даже выговор, что-нибудь типа «думаю, сарказм здесь неуместен», по крайней мере был бы ответ. Но такое вот полное пренебрежение, обращение с ним, как с ребенком или дебилом… Он просто не сможет рассказать непрошибаемому хаму про случай в автомобиле и про опасения за состояние своего мозга. Это будет означать согласие на сотрудничество с Фелтоном, а следовательно, дальнейшее унижение. Может быть, Дибелла окажется лучше, хотя он и не медицинский доктор.

Доктором больше, доктором меньше…

Дибелла оказался лучше. А вот в чем он был хуже, так это в плане организованности.

— А, доктор Эрдманн, Керри, — сказал он, когда те появились на пороге его кабинета в госпитале имени Редборна, — добро пожаловать. Боюсь, что у нас произошла накладка с диагностической визуализацией. Я считал, что зарезервировал для вас время на ЯМР-томографе, но кто-то распорядился изменить график. Так что мы можем проделать только сканирование Эшера — Пейтона, без глубоких образов. Мне так жаль. Я… — он беспомощно пожал плечами и запустил пятерню в шевелюру.

Керри сжала губы в ниточку.

— Доктор Эрдманн проделал большой путь только ради вашего томографа, доктор Дибелла.

— Называйте меня Джейк, пожалуйста. Я знаю. А сканирование Эшера — Пейтона мы можем проделать и в Св. Себастьяне. Мне действительно очень жаль…

Губы Керри не помягчели. Генри всегда удивляло, какой жесткой она может быть, когда дело доходило до зашиты интересов ее подопечного. И почему обычно мягкая Керри так сурова с этим молодым человеком?

— Мы встретимся в Св. Себастьяне, — смиренно сказал Дибелла.

В своем кабинете в Св. Себастьяне Дибелла усалил Генри в кресло, закрепил электроды на его черепе и шее и надвинул сверху специальный шлем, после чего уселся перед компьютером, экрана которого Генри видеть не мог. Комната погрузилась во тьму, и на белой стене стали возникать серии проецируемых на нее изображений: шоколадный торт, щетка для мытья полов, кресло, автомобиль, стол, стакан, пять или шесть десятков картинок. Генри совершенно нечего было делать, кроме как сидеть и смотреть, и он начал скучать. Под конец изображения стали более интересными: дом, охваченный пламенем пожара, батальная сцена, отец, держащий в объятиях ребенка, фотография Риты Хейуорт. Генри хихикнул:

— Вот уж не думал, что ваше поколение знает, кто такая была Рита Хейуорт.

— Пожалуйста, не разговаривайте, доктор Эрдманн.

Сеанс продолжался минут двадцать. Когда все закончилось, Дибелла снял шлем с головы Генри.

— Большое вам спасибо. Я действительно ценю то, что вы согласились в этом участвовать. — Он начал отсоединять электроды.

Керри поднялась с места и глядела на Генри в упор.

Сейчас или никогда.

— Доктор Дибелла, — сказал Генри. — Мне бы хотелось nopaспрашивать вас кое о чем. А точнее, кое-что вам рассказать. Вчера со мной произошел некий инцидент. Дважды.

Генри нравилось слово «инцидент», это звучало объективно, как полицейский протокол, и намекало на возможность рационального толкования.

— Разумеется. Говорите.

— Первый раз я находился в своей квартире, а во время второго ехал в машине с Керри. Первый инцидент был более мягким, второе выражен гораздо отчетливее. Оба раза я чувствовал, как что-то проходит через мой разум, нечто вроде ударной волны, не оставляя после себя никаких последствий, если не считать, возможно, легкого головокружения. Никакие мои способности, как кажется, не пострадали. Я надеюсь, вы можете объяснить, что это было.

Дибелла помолчал, держа в руке связку болтающихся электродов Генри чувствовал запах липкого геля на их концах.

— Я уже говорил вам вчера, что я не медик. Похоже, речь идет о чем-то, что вам следовало бы обсудить с вашим доктором в Св. Себастьяне.

Керри, расстроенная тем, что именно этого-то Генри и не сделал, подала голос:

— В машине он типа сознание потерял, и глаза закатились. Генри сказал:

— Моего доктора не было этим утром, а вы здесь. Не могли бы вы мне просто сказать: может, это был удар?

— Расскажите мне еще раз, и подробнее. Генри рассказал, и Дибелла дал заключение:

— Если бы это был преходящий ишемический приступ — мгновенное нарушение кровообращения в мозгу, — у вас не было бы такой сильной реакции, а если бы это был более серьезный удар, скажем, тот же ишемический, то есть кровоизлияние в мозг, то оно вызвало бы серьезное ухудшение состояния, по крайней мере временно. Но, возможно, вы пережили какого-то рола сердечный приступ, доктор Эрдманн. Думаю, вам надо поскорее сделать электрокардиограмму.

Сердце. Не мозг. Что ж, уже лучше. Тем не менее холодок прошел по позвоночнику Генри, и он со страхом осознал, как же сильно он хочет, чтобы нынешняя его жизнь, хотя и осталось ее совсем немного, продолжалась бы как можно дольше. Все же он улыбнулся и сказал:

— Хорошо.

Он уже четверть века назад осознал истину, что старость не для неженок.

Керри отменила все дела с другими закрепленными за ней подопечными, перезвонившись с каждым из них по мобильнику, сопровождала Генри через все последовавшие бесконечные госпитальные ритуалы, административные и диагностические, и помогла скрасить самую распространенную медицинскую процедуру — ожидание. К концу дня Генри убедился, что его сердце в порядке, что в мозгу нет ни тромбов, ни кровоизлияний, а следовательно, нет никакой причины терять сознание. Теперь это называлось так: потеря сознания, возможно, вследствие низкого содержания сахара в крови. Его записали на пробу толерантности к глюкозе на следующую неделю. Идиоты. Не терял он никакого сознания. То, что с ним приключилось, было чем-то иным, совершенно иным, sui generis.[6]

А затем это произошло снова, точно так же и все-таки совершенно по-другому.

Уже почти в полночь полностью обессиленный Генри лежал в постели. Поначалу ему казалось, что после такого дня он сразу же заснет. Но сон никак не шел. А потом безо всякого перехода он вырвался за пределы своего усталого разума. На этот раз не было никаких судорожных мышечных спазмов, никакого закатывания глаз. Просто он уже не находился ни в своей затемненной комнате, ни в своем теле, ни в собственном разуме.

Он танцевал на пуантах, воспаряя над отполированной годами сиеной, ощущая мышцы спины и напряжение в бедрах, когда сидел, скрестив ноги, на мягкой подушке, которую он расшивал шариковыми подшипниками, катящимися по заводскому сборочному конвейеру, подальше от стреляющих в него солдат, а он нырял..

И все закончилось.

Генри, весь мокрый, рывком уселся в постели. В комнате царил мрак. Генри попытался нашарить ночник, неловко его задел и лампа свалилась с тумбочки на пол. Генри никогда не танцевал на сцене, никогда не расшивал подушек, не работал на заводе и не участвовал в военных действиях. Но он все это видел, и он не спал. Это был не сон, скорее воспоминания, нет, даже и не воспоминания — видения были слишком яркими. То было переживание — сочное и реальное, как будто все это только что случилось, причем одновременно. Да, переживания. Но не его переживания, чьи-то чужие.

Лежащая на полу лампа светилась. Генри с трудом склонился с постели, чтобы ее поднять. А когда водрузил ночник на тумбочку, свет погас. Генри, однако, успел заметить, что ее шнур свободно болтается, и ясно было, что он выскочил из стенной розетки еще при падении.

Возбуждение корабля нарастало, разрывы пространства-времени и результирующие фазовые переходы увеличивались. Каждая часть этого существа устремлялась вперед, оно перепрыгивало через вакуумные потоки, и каждый прыжок сопровождался мощным выбросам излучения, возникавшим то у одной звездной системы, то у другой а временами в ледяной черной пустоте, куда не дотягивалось гравитационное поле звезд. Корабль не мог двигаться быстрее, без того чтобы не разрушить либо ближайшую звездную систему, либо собственную связность. Он мчался с максимально возможной скоростью, высылая впереди себя еще более быстрые информационные щупальца, порождаемые квантовыми сцепками частиц. Быстрее, еще быстрее…

И все равно скорости не хватало.

Четыре

В четверг утром разум Генри казался ему ясным, как обычно. После раннего завтрака он сидел за крошечным кухонным столом, просматривая работы своих учеников. Все квартирки в Св. Себастьяне имели маленькие кухни, чуть большие по площади гостиные, а также спальни и ванные комнаты. Поручни вдоль всех стен, специальное нескользкое покрытие полов, чересчур жизнерадостные краски и интеркомы напоминали обитателям, что они старики, как будто, — насмешливо думал Генри, — хоть кто-нибудь из них способен это забыть. Но на самом деле размеры жилища не имели значения, равно как и постоянный надзор со стороны персонала. В конце концов, в Лос-Аламосе он ютился в переполненном ветхом бараке под совершенно параноидальным присмотром служб безопасности и был счастлив. Большая часть его жизни прошла не во внешнем мире, а в его собственном, внутреннем космосе.

Ответы почти на все поставленные им задачи были неполными — скорее всего, у всех студентов, кроме, конечно, Холдейна. Впрочем, Джулия Фернандес тоже предложила нестандартное и математически интересное решение. Генри пытался следовать за ходом мысли студентов, чтобы увидеть, где они ошибаются. Спустя час просмотренными оказались лишь две работы. Над головой проревели турбины самолета, взлетевшего с поля аэропорта. Генри сдался. Он не мог сконцентрироваться.

Вчера в больнице Редборна эта кошмарная Эвелин Кренчнотид сказала, что у нее внеплановый визит, но доктор обещал все же «уделить ей минутку», потому что «с ней случилось что-то странное». А еще она упомянула, что эта хиппующая престарелая красотка, Эрин Как-бишь-там-ее, тоже была с внеплановым визитом.

Однажды на собрании жильцов Св. Себастьяна Генри видел, как Эвелин вышивала.

А Анна Чернова, самая знаменитая жилица Св. Себастьяна, — балерина… Это все знали.

Генри чувствовал себя идиотам, только оттого что его мысли невольно двигались в определенном, но крайне неприятном для него направлении. Он что, хочет предположить, будто имела место какого-то рода телепатия? Ни один уважающий себя ученый никогда не был сторонником подобных гипотез. К тому же во время трехлетнего пребывания в Св. Себастьяне — а Эвелин и мисс Чернова в эти годы тоже уже жили здесь — он ни разу не имел ни малейших контактов ни с той, ни с другой да и не испытывал к ним никакого интереса.

Генри попытался вернуться к просмотру студенческих работ.

Трудность заключалась в том, что имелись две группы фактов: его собственные «инциденты» и этот внезапный скачок незапланированных визитов к доктору. Но не было способа для того, чтобы либо объединить их в одну группу, либо исключить какую-нибудь из них. Если бы он по крайней мере мог убедиться, что визиты Эвелин и Эрин к доктору не связаны с какими-то ментальными нарушениями, то можно устранить эту группу фактов, оставив лишь одну свою. Один случай всегда можно счесть просто аномалией. Но два уже указывали на… на что-то.

Сегодня Керри была занята с кем-то другим, поэтому деятельность пришлось развивать самостоятельно. Генри взгромоздился на свои ходунки, медленно проследовал к письменному столу и отыскал справочник с телефонами жителей Св. Себастьяна. К его удивлению, у Эвелин не оказалось ни сотового телефона, ни адреса электронной почты. А ведь такая сплетница просто обязана завести себе как можно больше средств, чтобы надоедать людям. Но многие обитатели Св. Себастьяна даже после всех этих десятилетий избегали технологий, развитие которых не пришлось на годы их юности. «Дурачье», — думал Генри, который в свое время не поленился проехать четыре сотни миль, чтобы купить один из первых наборов компонентов для самостоятельной сборки примитивного персонального компьютера.

Он выяснил номер квартиры Эвелин и заковылял к лифту.

— О! Генри! Заходите, заходите! — воскликнула Эвелин. Она выглядела пораженной, и, скорее всего, это отражало ее подлинное состояние. А за ее спиной — о, Господи! — он увидел кружок дам, сидевших на тесно сдвинутых стульях, — как молекулы, сжатые гидравлическим давлением. Все что-то вышивали на ярких кусках ткани.

— Мне бы не хотелось мешать…

— О, это всего лишь рождественские эльфы, — пояснила Эвелин все на тех же повышенных тонах. — Мы просто заблаговременно решили выткать новый праздничный гобелен для холла. Старый уже обветшал.

Генри не помнил никакого гобелена. Если, конечно, она не имела в виду это аляповатое, расшитое кричащими красками одеяло, на котором Санта Клаус раздавал младенцев ангелам-хранителям. Волосы ангелов были вышиты плотными нитками, что придавало им вид палочек с ватой для чистки ушей.

Генри попятился:

— Нет-нет, не буду вам мешать. У меня ничего срочного.

— Заходите же! Мы как раз говорили — а может, вы больше нас знаете? — об этом сказочном ожерелье, которое Анна Чернова держит в сейфе, том, которое царь подарил…

— Нет-нет, я ничего об этом не знаю. Я…

— Но если бы вы…

Генри сказал с отвагой отчаяния:

— Я навещу вас попозже.

К его ужасу Эвелин скромно прикрыла веки и застенчиво прошептала:

— Хорошо, Генри.

Дамы за ее спиной захихикали. Генри выбрался в холл с максимально возможной для него скоростью.

Он размышлял, как бы узнать фамилию Эрин, когда она сама как раз вышла из лифта.

— Простите! — закричал Генри через весь коридор. — Вы не могли бы уделить мне минуту?

Эрин подошла к нему. В руке очередная книта, лицо удивленное, но в меру. — Да?

— Меня зовут Генри Эрдманн. Я хотел бы задать вам вопрос, который может показаться очень странным. Прошу извинить меня за то, что вторгаюсь в вашу личную жизнь, но, поверьте, у меня есть для этого серьезные основания. У вас вчера была незапланированная встреча с доктором Фелтоном?

Что-то промелькнуло в ее глазах. — Да. — Скажите, а причина этого визита не была связана с каким-либо… скажем, ментальным переживанием? Что-нибудь вроде небольшого приступа или, может быть, нарушения памяти?

Унизанные кольцами пальцы Эрин крепче вцепились в книгу. Генри машинально отметил, что сегодня это был какой-то роман.

— Пойдемте ко мне, — предложила Эрин. — Поговорим.

— Я этому не верю, — заявил Генри. — Извините, миссис Басс, но все это звучит полной чушью.

Она пожала плечами. Медленное движение узких плеч под крестьянской блузкой. Оборка длинной юбки из набивного ситца (желтые цветы на черном фоне) слегка метнулась по полу, описывая дугу. Квартира была под стать своей обитательнице. Много гобеленов на стенах, проход в спальню прикрыт не дверью, а шторой из ниток бисера; всевозможные индийские статуэтки, хрустальные пирамидки и одеяла, вышитые национальным орнаментом индейцев навахо. Генри не нравились нагромождение всех этих безделушек, инфантильность всего декора, хотя его и переполняло чувство признательности к Эрин Басс. Она облегчила его душу. Идеи Эрин относительно «инцидентов» были настолько глупы, что он мог с легкой душой их отбросить вместе со всем, что хоть как-то с ними вязалось.

— Вся Вселенная пронизана энергией, — говорила она. — Когда вы перестаете сопротивляться потоку жизни и отдаетесь во власть тришны,[7] вы пробуждаете эту энергию. Попросту: у вас был опыт «внетелесного переживания» и активации кармической памяти о прошлых жизнях. И все эти воспоминания о прошлых жизнях слились воедино в миг трансцендентного озарения.

У Генри никогда не было трансцендентных озарений. И он знал о пронизывающей Вселенную энергии — она называлась электромагнитным излучением. Имелись еще слабые и сильные ядерные взаимодействия, а также гравитационное взаимодействие. И ни одно из них не содержало в себе кармы. Генри не верил в реинкарнацию и не покидал своей телесной оболочки. Во время всех трех «инцидентов» он уверенно ощущал свое тело. Он его не покидал, это другие каким-то образом, похоже, вошли в его ощущения. Но все это было ерундой: сбой в мозгу, чьи синапсы и аксоны, дендриты и пузырьки просто постарели.

Он взялся за ходунки и поднялся.

— В любом случае, спасибо, миссис Басс. До свидания.

— Зовите меня Эрин. Не хотите чашечку зеленого чая?

— Нет, спасибо. Всего доброго.

Он был уже в дверях, когда Эрин как бы небрежно произнесла:

— Да, Генри. Когда у меня во вторник приключилось это внетелесное переживание, вместе со мной в этом пробужденном состоянии находились и другие люди… Скажите, вы когда-нибудь имели дело — я знаю, это звучит странно — со светом, который сияет ярче множества солнц?

Он обернулся и уставился на нее.

— Это займет минут двадцать, — сказал Дибелла, когда койка, на которой лежал Генри, скользнула внутрь ЯМР-томографа. Генри уже доводилось делать томографию, и ему тогда очень не понравилось, что приходится лежать в тесной трубе, где места было не больше, чем в гробу. Он знал людей, которые вообще не могли заставить себя туда забраться. Но Генри начал бы себя презирать, если бы позволил какой-то аппаратуре одержать верх над собой, да и труба не была закрыта герметично — торец оставался открытым, И поэтому он стиснул зубы, закрыл глаза и позволил машине заглотить свое пристегнутое ремнями тело.

— Ну, как вы там, доктор Эрдманн?

— Все нормально.

— Отлично. Просто расслабьтесь.

К собственному удивлению, Генри сумел это сделать. Внутри трубы все казалось очень далеким. Он даже задремал и проснулся спустя двадцать минут, когда койка, к которой он был пристегнут, выскользнула из трубы.

— Ну что? Как там мои показатели? В норме? — спросил Генри доктора Дибеллу, задержав дыхание.

— Абсолютно, — ответил Дибелла. — Благодарю вас, это отличная отправная точка для моих исследований. Следующий сеанс, как мы договорились, будет проведен сразу же после того, как вы просмотрите десятиминутное видео. Это будет ровно через неделю. Я внес вас в список.

— Отлично.

Все в норме. Значит, его мозг в полном порядке, и вся жуть осталась позади. Испытываемое им облегчение вызвало приступ эйфории.

— Рад ассистировать вам в вашем проекте, доктор. Но снова спрошу, в чем его смысл?

— Я изучаю схемы мозговой активности у пожилых граждан. Знаете ли вы, доктор Эрдманн, что самая быстро растущая группа населения — это люди старше шестидесяти пяти? И что на всей Земле сейчас проживает 140 миллионов людей старше восьмидесяти?

Генри этого не знал, поскольку его такие дела не занимали. Санитар из Св. Себастьяна помог Генри подняться на ноги. То был строгого вида молодой человек, имя которого в памяти Генри как-то не задержалось.

Дибелла поинтересовался:

— А где Керри?

— Сегодня она по расписанию с кем-то другим.

— А, — в голосе Дибеллы особой заинтересованности не улавливалось; он уже подготавливал свои экраны для следующего добровольца. График на использование ЯМР-томографа, объяснил он Генри, очень плотный, приходится выкраивать окошки между сеансами.

Суровый молодой человек — Дэррил? Даррин? Дастин? — отвез Генри назад в Св. Себастьян и довел до лифта, предоставив подниматься наверх самому. В своей квартире Генри без сил рухнул на диван. Вздремнуть несколько минут — вот все, что ему сейчас нужно. Даже такая короткая вылазка его измотала. Конечно, все обстояло бы лучше, сопровождай его Керри: она всегда так хорошо о нем заботится, такая добрая и прелестная молодая женщина. Если бы у него с Идой была дочь, он хотел бы, чтобы она походила на Керри. Если этот ублюдок Джим Пелтьер еще хоть раз попытается…

Его словно молния пронзила.

Генри застонал. На этот раз переживание было болезненным, оно прожгло насквозь содержимое черепа и позвоночника вплоть до самого копчика. Никаких вышивок, танцев, медитаций — но тем не менее остальные тоже были здесь, не как личности, а как некое коллективное ощущение, разделенная боль, и что хуже всего, боль каждого, сливаясь в одну общую боль, усиливала ее. Он не мог этого вынести, он умирал, это был конец…

Боль исчезла. Сгинула так же внезапно и быстро, как пришла, оставив его всего, как будто избитого изнутри, с жутким ощущением, что его мозг полон зубов, которые перестали болеть. Желудок подступил к горлу, но Генри успел все же перебросить тело на край дивана, прежде чем его вырвало на ковер.

Его пальцы нащупали в кармане брюк коробочку с кнопкой тревоги. Хорошо, что Керри настояла, чтобы он всегда держал ее при себе. Генри нажал кнопку и потерял сознание.

Пять

Керри рано отправилась домой. По четвергам после полудня она работала с миссис Лопес, но сегодня неожиданно заявилась ее внучка. Керри подозревала, что Вики Лопес снова понадобились деньги, поскольку ни по какому другому поводу она в Св. Себастьяне не появлялась. Но это, разумеется, была не ее, Керри, забота. Миссис Лопес радостно заявила, что Вики может легко сделать все необходимые покупки вместо Керри, и Вики, утаивая алчный блеск в глазах, с этим согласилась. А Керри отправилась домой.

Если бы ей повезло иметь бабушку — да вообще хоть какую-нибудь родню, кроме этих паскудных сводных братцев в Калифорнии, — она бы обращалась с этой гипотетической бабушкой лучше, чем Вики, эта чересчур бойкая девица в расшитых джинсах, кашемировом джемперке с вырез ом-лодочкой и с огромным долгом по кредитной карточке. Хотя Керри не хотела бы иметь такую бабушку, как миссис Лопес, которая обращалась с ней как с какой-нибудь дешевой наемной прислугой.

Ну, разумеется, Керри действительно была наемной прислугой. Эта работа в качестве сиделки в Св. Себастьяне была первой попавшейся ей на глаза в разделе объявлений какой-то газеты в тот день, когда она наконец-то нашла в себе силы сбежать от Джима. Она ухватилась за это место, как утопающий за соломинку. Самое странное — уже после первого же дня она поняла, что останется. Ей нравились старики — по крайней мере, большинство из них. Они были интересны, благодарны — по крайней мере, большинство из них — и безопасны. После той первой ужасной недели в YMCA,[8] когда она сбилась с ног, отыскивая однокомнатную квартиру, чтобы была ей по карману, Св. Себастьян оказался убежищем, где она чувствовала себя в безопасности.

Появление Джима, конечно, все изменило. Он отыскал ее. Копы это умеют.

Она открыла дверной замок, только убедившись, что тускло освещенный коридор пуст, проскользнула внутрь, захлопнула дверь, задвинула щеколду и включила свет. Единственное окно комнаты выходило на внешнюю вентиляционную шахту, поэтому в помещении всегда было темно, даже в самый яркий день. Керри, как могла, боролась с мраком с помощью ярких подушек, и ламп Армии Спасения, и букетов из высушенных цветов, но тьма есть тьма.

— Привет, Керри, — сказал Джим.

Она крутанулась на месте, подавляя крик. Но приступ страха и слабости был лишь малой частью ее реакции. Незваный и ненавистный — Господи, насколько ненавистный! — тем не менее он вызвал внезапный восторг, вспышку возбуждения, электризующую каждую клеточку тела. «Это не так уж и необычно, — сказал ей консультант из Центра помощи избиваемым женщинам. — Потому что часто агрессор и его жертва оба полностью вовлечены в борьбу за доминирование друг над другом. Ведь вы чувствуете триумф, когда он находится в униженной стадии цикла и смиренно просит у вас прощения? Как вы думаете, почему вы никак не могли уйти от него раньше?»

Керри понадобилось много времени, чтобы это осознать. И вот оно снова вернулось. Снова возвратился Джим.

— Как ты сюда попал?

— А это имеет значение?

— Ты подкупил Келси, чтобы он впустил тебя, так?

Вахтера можно было уговорить на что угодно за бутылку скотча. Хотя, может, Джиму и этого не понадобилось — у него же есть значок полицейского. Даже выдвинутые ею обвинения, а все они были в суде отвергнуты, не повлияли на его работу. Мало кто подозревает, как широко распространено домашнее насилие в семьях полицейских.

Сейчас Джим был не в форме, а в джинсах, высоких ботинках и спортивном пиджаке, который ей всегда нравился. А в руке — букет цветов. И не какие-нибудь гвоздики из супермаркета — красные розы, завернутые в сверкающую золотую бумагу.

— Керри, мне очень жаль, что я тебя напугал, но я так хотел, чтобы мы смогли поговорить! Пожалуйста. Дай мне десять минут. Это все. Десять минут не так уж много по сравнению с тремя годами нашего брака.

— Мы с тобой не женаты. Мы разведены законным образом.

— Я знаю. И я заслужил, что ты меня оставила. Но всего лишь десять минут. Пожалуйста!

— Ты вообще не должен здесь находиться, суд обязал тебя не вступать со мной ни в какие контакты, против тебя выписано запретительное постановление. А ведь ты сам служитель закона!

— Я знаю. Я рискую своей карьерой ради того, чтобы десять минут поговорить с тобой. Разве это не доказывает, как все это для меня важно? Вот, возьми, это тебе.

Скромно, с умоляющим взором, он протянул ей розы. Керри их не взяла.

— Ты мне глаз подбил, когда мы с тобой последний раз «разговаривали», подонок!

— Да, я понимаю. Если бы ты знала, как я об этом жалею… Если бы ты имела хоть малейшее представление, сколько ночей я не мог заснуть, и лежал, и сам себя за это ненавидел. Я был не в себе, Керри. Я был не я. Но этот случай меня многому научил. Я изменился. Я теперь хожу на собрания анонимных агрессоров — это вроде анонимных алкоголиков, у меня есть спонсор и все такое… Я уже слышала эту чушь раньше!

— Знаю. Это я тебе уже говорил. Но сейчас все по-другому.

Он опустил глаза, а Керри уперлась ладонями в бедра. И тут же вспомнила: она сама все это уже говорила. Она стояла в позиции разгневанной жены, делающей выволочку мужу; тот пребывал в позе раскаяния. Та стадия унижения, о которой говорил консультант — очередная сцена из бесконечного, зацикленного сценария. И она все это смаковала, как будто ничего подобного раньше не происходило; она наслаждалась тем, как он перед ней пресмыкается, и купалась в сиянии своего праведного гнева.

Все именно так, как и описывал консультант.

Ее затошнило от самой себя, до слабости в коленках.

— Убирайся, Джим!

— Я уйду. Просто скажи, что услышала и поняла меня, что у нас есть еще шанс, пусть даже я его и не заслуживаю. О, Керри…

— Пошел вон! — ее ярость была направлена не столько на него, сколько на саму себя.

— Если бы ты…

— Вон! Сейчас же!

Его лицо исказилось. Смирение сменилось удивлением — все шло не по обычному сценарию, — а затем яростью. Он швырнул в нее букет.

— Ты даже не хочешь выслушать меня? Я пришел принести тебе свои чертовы извинения, а ты даже слушать не хочешь?! Ты что, считаешь, будто ты лучше меня? Ты, сука, да ты что о себе думаешь?..

Керри проскочила мимо него, схватилась за дверной засов. Но Джим оказался быстрее. Стремительнее, сильнее, и это снова старый сценарий, как она могла об этом позабыть хоть на полсекунды…

Джим швырнул ее на пол. Неужели он вооружен? Неужели он посмеет?.. Заслоняя голову ладонями, Керри мельком увидела его лицо, настолько искаженное яростью, что казалось, это какой-то другой человек. Он пнул ее в живот. Боль была ошеломляющая. Боль прожгла все ее тело, Керри не могла дышать, она умирала… Джим отвел ногу назад, чтобы нанести еше один удар, а Керри попыталась закричать, но на это у нее не хватало дыхания. А затем… нет, нет, нет…

Джим пошатнулся…

Керри видела его лицо, когда он падал. Рот раскрыт от изумления, глаза расширены.

Этот образ навсегда впечатался в ее мозг. Тело Джима тяжело обрушилось на нее и больше не шевелилось.

Когда Керри восстановила дыхание, она выкарабкалась из-под тела Джима, издавая сдавленные горловые звуки: ух-ух-ух. Но какая-то часть ее разума работала ясно и холодно. Керри нащупала пульс, подержала пальцы над его губами, чтобы уловить дыхание, приложила ухо к груди. Джим был мертв.

Покачиваясь, Керри прошла к телефону и набрала 911.

Копы. Керри их не знала — эта территория не была участком Джима. Сначала полицейские в форме, потом детективы в штатском. I «Скорая». Судейская команда. Фотографии, отпечатки пальцев, обыск однокомнатной квартирки — с ее разрешения, разумеется. «Вы имеете право хранить молчание». Керри молчания не хранила, она не нуждалась в адвокате, она рассказывала все, что знала, говорила все время, пока тело Джима выносили, оставив вместо него обведенный мелом контур на полу, а соседи кучковались в холле и пялились. И когда наконец все закончилось, и ей сказали, что, поскольку ее квартира остается местом предполагаемого преступления и будет оставаться таковой до момента вскрытия, ей следует подыскать себе какое-то другое место на это время… и куда она намерена отправиться?

— В Св. Себастьян, — отвечала она, — я там работаю.

— У вас ночная смена? Может, вам лучше сказаться больной, мэм, это…

— Я еду в Св. Себастьян.

Ну, так она и сделала, хотя руки ее дрожали на руле. Она направилась прямо к двери доктора Эрдманна и громко постучала. Вскоре послышалось клацанье его ходунков, дюйм за дюймом приближавшихся к двери, за которой она будет в безопасности.

— Керри?! Что случилось?

— Могу я войти? Пожалуйста! Полиция…

— Полиция? — его голос внезапно стал хриплым. — Какая полиция?

Доктор Эрдманн заглянул за плечо Керри, как будто ожидал увидеть заполняющие холл голубые униформы.

— Где твоя куртка? На улице всего плюс десять.

Она совсем забыла о куртке. И никто ей не напомнил. «Упакуйте в сумку все необходимое», — сказали ей, но никто не вспомнил о куртке. Доктор Эрдманн всегда знал, сколько градусов на дворе и в норме ли атмосферное давление. И тут Керри в первый раз запоздало разразилась рыданиями.

Доктор Эрдманн затащил ее внутрь и усадил на диван. Керри той частью сознания, что сохраняла холодную ясность, отметила мокрое пятно на ковре и сильный запах, как будто это место отдраивали с применением дезинфекционных средств.

— Вы… у вас не найдется выпить? — они и сама не подозревала, что хочет это сказать, пока слова сами собой не сошли с языка. Керри редко пила. Как и Джим.

Джим…

Шерри подкрепил ее. Шерри казался таким цивилизованным напитком, как и аккуратный, миниатюрный стаканчик. Керри расслабилась и рассказала доктору Эрдманну свою историю. Он слушал, ни разу не перебив и не издав ни звука.

— Думаю, я под подозрением, — заключила Керри. — Что ж, конечно. Так оно и есть. Но он просто свалился мертвым, когда мы дрались… а я его даже пальцем не тронула! Я только пыталась защитить голову от ударов и… доктор Эрдманн, что с вами? Вы белый как снег! Простите меня, я не должна была к вам врываться, я…

— Да нет, ты как раз и должна была появиться, — сказал он так хрипло, что она вздрогнула. Но спустя миг попытался улыбнуться. — Конечно, иначе зачем тогда друзья?

Друзья. Но у нее были и другие, молодые друзья. Вернее, подруги. Джоанна, и Кони, и Дженнифер… правда, они уже месяца три как не виделись. А вот про доктора Эрдманна она подумала первым делом. А теперь у него такой вид, что…

— Вам нехорошо? — спросила она. — Что с вами?

— Ничего. Съел во время ланча что-то не то в нашей столовке. Через несколько часов после этого ланча половину обитателей здания стошнило. Эвелину Кренчнотид, и Джину Мартинелли, и Эрин Басс, и Боба Донована, и Эла Космано, и Анну Чернову. И еще многих.

Перечисляя все эти имена, доктор Эрдманн внимательно глядел на Керри, как будто ожидал от нее какой-то реакции. Керри знала некоторых из этих людей, но дело ограничивалось только приветствиями при встрече. В списке ее подопечных был мистер Космано. А доктор Эрдманн выглядел очень странно, она его таким никогда не видела.

— Керри, — спросил он, — когда Джим… упал мертвым? Ты можешь сказать точное время?

— Ну, дайте подумать… Отсюда я ушла в два, заходила в банк да еще останавливалась на заправке, так что это могло быть часа в три или полчетвертого. А что?

Доктор Эрдманн не ответил. Он молчал так долго, что Керри начала испытывать неловкость. Она не должна была сюда приходить и навязывать свое присутствие, наверняка существуют правила, запрещающие сиделкам оставаться в квартирах обитателей, о чем только она думала?..

— Сейчас отыщу для тебя одеяло и подушку, — произнес под конец доктор Эрдманн все тем же голосом, который для Керри звучал очень странно. — Этот диван достаточно удобен.

Шесть

Невозможно. Просто идиотское совпадение. Совпадение — и ничего больше. Одновременность не есть синоним причинно-следственной связи. Даже самые тупые студенты-физики младших курсов это знают.

В голове Генри звучал голос Ричарда Фейнмана, говорившего о сторонниках теории струн: «Мне не нравится, что они ничего не просчитывают. Мне не нравится, что они не подвергают свои идеи проверке. Мне не нравится, что для любых фактов, расходящихся с экспериментом, они тут же стряпают объяснения… Самый главный принцип в науке — ты не должен дурачить самого себя, а самого себя так легко одурачить».

С Фейнманом Генри встречался на конференции в Калтехе,[9] и тот ему не понравился. Фигляр со всеми своими шутками, барабанами бонго и фокусами по открыванию замков. Недостойно серьезного ученого. Но этот блестящий шут был прав. Генри тоже не нравилась теория струн, и он тоже не любил идеи, которые не обосновывались математически и не подтверждались экспериментально. А уж идея, что он, Генри, каким-то образом ухитрился убить Джима Пелтьера силой мысли, была и вовсе абсурдной.

Мысль — это всего лишь мысль. Она не может послать энергетический разряд в тело человека, находящегося на удалении. Но сам-то разряд не был «состряпанной идеей». Это действительно произошло. И Генри это ощутил на собственной шкуре.

Дибелла сказал, что томограмма его мозга совершенно нормальная.

Генри пролежал без сна большую часть ночи на четверг, и это была уже вторая бессонная ночь, тогда как Керри спала глубоким, счастливым сном молодости. Утром, до того как она проснулась, Генри осторожно оделся и тихо вышел из квартиры на своих ходунках, направляясь на больничный этаж Св. Себастьяна. Он ожидал, что лазарет будет все так же набит людьми, которых вчера тошнило одновременно с ним. Оказалось, что он не прав.

— Могу я чем-нибудь вам помочь? — обратилась к нему представительная сиделка средних лет. В руках она держала поднос с завтраком. — Вам нездоровится?

— Нет-нет, — поспешно заверил ее Генри. — Я пришел кое-кого навестить. Эвелин Кренчнотид. Она попала к вам вчера.

— О, Эвелин уже вернулась к себе. Все жертвы вчерашнего пищевого отравления вернулись домой. Оно, к счастью, оказалось не сильным. Сейчас тут остались только Билл Терри и Анна Чернова.

Последнее имя она произнесла так, как и большинство сотрудников Св. Себастьяна — словно извиняясь за то, что осмелились произнести это великое имя вслух. Обычно это раздражало Генри — что такое балет по сравнению, скажем, с физикой? — но сейчас он ухватился за предоставившуюся возможность.

— Хорошо, а мисс Чернову я могу увидеть? Она не спит?

— Я как раз несу ей завтрак. Идите за мной.

Сиделка провела его в палату в конце короткого коридора. Желтые занавески, столик у постели, мониторы и стояки капельниц. Комната выглядела как любое другое больничное помещение, если бы не множество цветов. Цветы, повсюду цветы. Букеты, и живые растения, и даже самое настоящее небольшое деревце в огромном напольном кашпо из бронзы. Какой-то мужчина, которого с трудом можно было разглядеть в этих джунглях, сидел в единственном кресле.

— Ваш завтрак, мисс Чернова, — произнесла сиделка с интонациями глубочайшего почтения и принялась хлопотать, выставляя поднос на столик, подвигая столик к постели, снимая крышки с судков.

— Благодарю, — Анна Чернова одарила ее заученной ослепительной улыбкой и посмотрела на Генри пытливо. Мужчина, не потрудившийся подняться с кресла, когда вошел Генри, сверкнул на него глазами.

Странная это была пара. Балерина, выглядевшая гораздо моложе своего возраста, оказалась настоящей красавицей. У нее были прекрасный овал лица и большие зеленые глаза. Она не была присоединена ни к какой медицинской аппаратуре, но шина на ее левой ноге сильно выдавалась пол желтым покрывалом.

Голова мужчины напоминала формой садовый совок. Жесткие седые волосы, подстриженные агрессивным ёжиком, маленькие подозрительные глазки. На нем были джинсы и плохо сидящий пиджак поверх красной тенниски. Генри показалось, что у него грязь под ногтями — это в Св. Себастьяне-то? Его можно было отнести к обслуживающему персоналу — ремонтникам или механикам, если бы не возраст. Правда, выглядит крепышом и передвигается без ходунков.

Генри мысленно послал его к черту. Разговор и так предстоял нелегкий, лишние уши совершенно ни к чему.

— Мисс Чернова, пожалуйста, простите мое вторжение в столь ранний час, но, мне кажется, это очень важно. Меня зовут Генри Эрдманн, и я живу на третьем.

— Доброе утро, — ответила она с той же самой дежурной, отстраненной улыбкой, которую только что адресовала сиделке. — А это Боб Донован.

— Привет, — буркнул Донован, даже не пытаясь изображать гостеприимство.

— Вы случайно не представляете прессу, мистер Эрдманн? Дело: в том, что я не даю интервью.

— Нет, я не журналист. Лучше я перейду сразу к делу, если сумею. Вчера я испытал приступ тошноты, точно так же, как и вы, да и вы тоже, мистер Донован. Мне Эвелин Кренчнотид рассказала.

При упоминании Эвелин Донован закатил глаза. В другой обстановке Генри улыбнулся бы, но сейчас он был слишком напряжен. Он продолжил.

— Я не уверен, что эта тошнота была вызвана пищевым отравлением. В моем случае она последовала за… за чем-то вроде приступа совершенно другого рода. Я ощущал нечто, что могу описать как разряд энергии, прожегшей все мои нервы, очень мощный и болезненный. И я здесь, чтобы спросить: испытывали ли вы что-то подобное?

Донован задал вопрос:

— Вы доктор?

— Не медицины. Я физик.

Донован состроил такую гримасу, как будто это означало нечто непристойное. Анна Чернова ответила:

— Да, доктор Эрдманн, я тоже чувствовала что-то похожее, хотя я не стала бы квалифицировать это ощущение как «болезненное». Мне не было больно. Но «разряд энергии по нервам» — да. Это казалось чем-то…

Она внезапно замолчала.

— Да? — сказал Генри, побуждая ее к дальнейшим откровениям. Он чувствовал, как сердце с перебоями забилось у него в груди. Не только он ощутил эту энергию.

Но Анна так и не пояснила, на что это было похоже. Вместо этого она повернула голову к Доновану.

— Боб? А ты тоже чувствовал подобное?

— Нуда. И что? — вопрос был обращен к Эрдманну.

— Не знаю, — отозвался Генри.

Коленки его внезапно ослабли, он тяжело навалился на ходунки. Анна тотчас отреагировала:

— Боб, предложи, пожалуйста, доктору Эрдманну кресло. Донован поднялся, без всяких усилий подтащил кресло к Генри и с угрюмым видом застыл рядом с огромным букетом осенних хризантем, роз и георгин. Генри опустился в кресло. Его глаза оказались на одном уровне с пришпиленной к букету карточкой, и он автоматически прочел: ОТ КОМПАНИИ А.Б.Т. ПОПРАВЛЯЙТЕСЬ КАК МОЖНО СКОРЕЕ!

— Я не вполне понимаю, куда вы клоните, доктор Эрдманн, — сказала Анна. — Вы утверждаете, что у всех нас было одно и то же заболевание, но это не пищевое отравление. Это было как-то связано с… с энергетическим разрядом, за которым последовал приступ тошноты?

— Да, думаю, так. — Он не мог рассказать ей о Джиме Пелтьере. Здесь, в этой цветочно-антисептичной атмосфере, когда он нахолился между жалкой и смешной ревностью Донована и прохладной светскостью Анны, все произошедшее казалось сумасбродным. Генри Эрдманн не любил сумасбродных идей. Он, в конце концов, ученый.

Но именно последнее соображение и заставило его продлить исследование еще немного.

— А до этого с вами случалось что-нибудь подобное, мисс Чернова?

— Анна, — произнесла она машинально. — Да. Случалось. Три раза. Но тогда все было гораздо слабее и без тошноты. Я думала, что это просто внезапные приступы дремоты. Я уже несколько дней валяюсь тут с этой ногой, все ужасно скучно, поэтому я много сплю.

Она говорила ровно, на жалость не била, но Генри вдруг понял, что означало «валяться» для женщины, у которой тело, а не разум, в течение всей жизни было источником всех ее побед и достижений, источником удовольствий, средством самовыражения, профессией, наконец. И что означает для такой женщины старение. Генри повезло больше, у него разум, а не стареющее тело определял и формировал смысл жизни, а разум его и сейчас работал отлично.

Да? Он так уверен в своем интеллекте даже после того, как тот оказался способен выдавать такие вот гипотезы? Что сказали бы Фейнман, Теллер, Гелл-Манн? Генри охватило замешательство. Он с трудом поднялся.

Спасибо, мисс Чернова, я больше не буду отнимать ваше…

— Со мной тоже было, — внезапно вмешался Донован. — Но только два раза. Во вторник и вчера пополудни… Зачем вы сюда пришли, док? Хотите сказать, что здесь что-то происходит? Это опасно?

Генри, уже взгромоздившийся на ходунки, повернулся к нему.

— Вы тоже…

— Я только что сказал об этом! А теперь я спрашиваю: это что. какая-то новая опасная болезнь?

Мужчина был напуган и маскировал испуг напористостью. А вообще он понимает, что такое «физик»? Может, решил: это что-нибудь вроде физиотерапевта? И какие у него могут быть общие дела с Анной Черновой?

Ответ на последний вопрос в неявном виде содержался в том способе, каким Анна от них обоих отделалась.

— Нет, Боб, никакой опасной болезни. И доктор Эрдманн не медик. А теперь, если вы не возражаете, я должна позавтракать, а то сиделка будет ворчать. Я надеюсь увидеться с вами в нашем доме, когда меня отсюда выпустят. — Она устало улыбнулась.

Выражение, появившееся на лице Донована, Генри привык видеть на лицах студентов младших курсов: безнадега, беспомощность, любовное томление. Странное и даже смешное выражение для лица, испещренного морщинам и старческими складками. Но ведь искренне! Да, влип, бедолага.

— Еще раз благодарю вас, — сухо бросил Генри и вышел из палаты с максимальной скоростью, какую он только мог развить на ходунках. Надо же: принцесса, отсылающая лакея! Ну, правда… он тут пришелец, он вторгся в ее мир, в дамское царство цветов, балета и вычурных манер. Для него это чужой, даже отталкивающий мир. Не похожий на суровый и строгий, мужественный мир физики.

Однако он узнал, что она тоже ощущала эту «энергию». И Донован, причем в то же время, что и Генри. Еще несколько групп фактов, несколько точек, через которые можно провести линию, ведущую… куда?

Он медленно поплелся к лифту, на пути сделал остановку и прикрыл глаза.

Когда Генри оказался в своей квартире, Керри уже проснулась. Она сидела в компании двух незнакомцев за столом, за которым Генри и Ида обедали чуть ли не четверть века. Чужаки почтительно поднялись, когда Генри вошел в помещение. Воздух был насыщен ароматом кофе.

— Я сварила кофе, — пояснила Керри. — Ничего, что я тут своевольничаю? Это детектив Джерачи и детектив Вашингтон. А это доктор Эрдманн, хозяин квартиры…

Она умолкла, и вид у нее был несчастный. Волосы нерасчесаны, болтаются космами. Что-то вроде черной косметики под глазами. Может, просто признаки усталости.

— Добрый день, доктор Эрдманн, — сказал детектив-мужчина. Это был крупный, мускулистый тип, на подбородке и щеках которого, невзирая на ранний час, уже пробивалась щетина. Этакий полукриминальный мачо, Генри таким не доверял. Темнокожая женщина была гораздо моложе, маленькая, стройная и очень серьезная. Она не улыбалась.

— У нас есть несколько дополнительных вопросов к мисс Веси относительно событий вчерашнего вечера.

— Нужен ли ей адвокат? — спросил Генри. Следующие три фразы прозвучали одновременно:

— Конечно, это не помешало бы вашей внучке, — детектив.

— Я уже им сказала — не нужен мне никакой адвокат! — Керри. — Если да, то я оплачу, — завершил предложение Генри.

В этой суете ошибка насчет «внучки» прокатила неисправленной Джерачи спросил:

— Вы были дома, когда вчера вечером сюда пришла мисс Веси?

— Да, — ответил Генри.

— Не могли вы рассказать нам, где и в какое время вы находились вчера, сэр?

Он что — идиот?

— Конечно, могу, но зачем? Неужто вы, сэр, меня подозреваете в убийстве офицера Пелтьера?

— В данный момент мы никого не подозреваем. Мы просто зада ем рутинные вопросы, доктор Эрдманн.

— Я находился в больнице Редборна с полудня и почти до самого того времени, когда ко мне пришла Керри. Меня там обследовали в связи с предполагаемым сердечным приступом… которого, — добавил Генри поспешно, увидев выражение лица Керри, — на самом деле не было. Просто у меня более резко выразилось пищевое отравление, ему вчера подверглись многие обитатели Св. Себастьяна.

Вот тебе! Лопай, детектив!

— Спасибо, — вежливо произнес Джерачи. — Вы врач, доктор Эрдманн?

— Нет, я доктор физико-математических наук.

Генри почти ожидал, что Джерачи окажется таким же невеждой, как и Боб Донован, но детектив его удивил.

— Экспериментатор или теоретик?

— Теоретик. Впрочем, теперь я преподаю.

— Это хорошо, — Джерачи поднялся, а вслед за ним поднялась, чуток помешкав, и детектив Вашингтон. За все это время она не произнесла ни слова. — Спасибо вам обоим. Мы с вами свяжемся, когда будут готовы результаты вскрытия.

В лифте Тара Вашингтон сказала:

— От этих домов престарелых меня просто в дрожь бросает.

— Когда-нибудь ты тоже…

— Ой, оставь, Винс, не надо лекций! Я знаю, что когда-нибудь и сама состарюсь. Но я не обязана этому радоваться.

— Ну, у тебя впереди еще куча времени, — отозвался Джерачи рассеянно; ясно было, что его мысли заняты чем-то другим. — Эрдманн что-то знает.

— Да? — она посмотрела на Винса с интересом. В департаменте Джерачи был известен своим «нюхом». Он нутром чуял любые сомнительные моменты и всегда оказывался прав. По правде сказать, Тара благоговела перед ним. Детективом она стала в прошлом месяце, и ей чертовски повезло попасть в напарники к Джерачи. Что, впрочем, не мешало ей проявлять природный скептицизм, заставивший вслух проявить сомнение: — Этот старикан? Но уж сам-то он никак такого проделать не мог. Он и муху убить не способен. Ты думаешь, он нанял киллера?

— Не знаю, — задумчиво произнес Джерачи. — Нет, пожалуй, нет. Здесь что-то другое… Что-то более эзотерическое.

Тара понятия не имела, что означает «эзотерическое», поэтому промолчала. Джерачи обладал проницательным умом, настолько острым, что это, как говаривали некоторые сотрудники, даже шло ему но вред. Видимо, завистники или полицейские из категории дуболомов, которым легче высадить плечом дверь, чем воспользоваться интеллектом для расследования преступления. О себе Тара точно знала, что она не из вышибателей дверей. И она намеревалась выучиться всему, чему только можно, у Винса Джерачи, пусть даже ее словарный запас гораздо беднее, чем у него. Всему и чуть сверх того. Она надеялась когда-нибудь сравняться с ним.

— Надо поговорить с персоналом насчет этой эпидемии пищевых отравлений, — прервал паузу Джерачи.

Но с эпидемией разбираться не пришлось, поскольку на сотовый телефон Джерачи позвонили, чтобы доложить о результатах вскрытия. Джерачи выслушал, закрыл крышку мобильного и обратился к помощнице:

— Пелтьер умер от сердечного приступа. Острая сердечная недостаточность.

— Такой бугай? Молодой, здоровый коп!

— Так утверждают медэксперты.

— Значит, никакого криминала. Следствие закончено, дело закрыто. — Тара была даже немного разочарована. Убийство копа женой могло бы стать громким делом. Именно поэтому на расследование послали Джерачи.

— Следствие закончено, дело закрыто, — подтвердил Джерачи. — Но все равно доктор Эрдманн что-то знает. Просто мы теперь никогда до этого не докопаемся.

Семь

В пятницу незадолго до полудня Эвелин опустила свое пухлое тело на ложе, готовое задвинуться внутрь странного вида медицинской трубы. Ради такого случая Эвелин надела свой лучший голубой костюм из полиэфирного волокна с голубыми кружевами и легкие туфельки кремового цвета. Доктор Дибелла — молодой человек приятной наружности, эх, сбросить бы ей лет этак пятьдесят, ха-ха! — спросил:

— Вам удобно, миссис Кренчнотид?

— Зовите меня Эвелин. Да, все хорошо, я никогда не проходила эту процедуру… как вы ее называете?

— Ядерно-магнитно-резонансная томография. Сейчас я вас пристегну, поскольку очень важно, чтобы вы лежали совершенно неподвижно во время процедуры.

— Ах, да, понимаю, вы не хотите, чтобы мой мозг колыхался туда-сюда, когда вы будете делать изображение… Джина, ты еще здесь? Я не вижу…

— Я здесь, — отозвалась Джина. — Не бойся, Эвелин. «Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь…»[10]

— Нет здесь никакой тени, и я вовсе не боюсь! — Джина временами может по-настоящему достать. Хотя, конечно, труба этого ямр-аппарата действительно несколько пугает. — Вы только скажите, доктор, когда будете готовы запихнуть меня в эту штуку, и я соберусь. Она тесная, как гроб, да? Нуда, конечно, мне со временем предстоит провести в таком вот пространстве очень долгий срок, но я не планирую начинать прямо сейчас, ха-ха! Но если бы я могла разговаривать с вами, когда я буду там, внутри…

— Да, конечно. Продолжайте говорить, — безропотно согласился доктор. Бедняга, как ему, наверное, тоскливо проделывать день за днем одно и то же. Эвелин мысленно поискала тему для беседы, чтобы подбодрить его.

— Вы ведь большую часть времени проводите в Св. Себастьяне, когда вы не здесь, я имею в виду, а вы слышали про ожерелье Анны Черновой?

— Нет, а что с ним такое?.. Вот так, пожалуйста, голову сюда.

— О, оно сказочное, — произнесла Эвелин с некоторым отчаянием в голосе. Доктор зажал ее голову в некое подобие тисков, и теперь она не могла даже пошевелить ею. Сердце Эвелин застучало быстрее. — Бриллианты, рубины, и я не знаю, что еще. Русский царь подарил его одной знаменитой балерине, которая…

— Правда? Какой царь?

— Царь! Русский! — И чему только учат молодежь в нынешних школах? — Он подарил ожерелье одной знаменитой балерине, которая была учительницей Анны Черновой, а та передала его Анне, которая, разумеется, хранит его в сейфе Св. Себастьяна, потому что считает, что если его украдут, то это создаст плохую репутацию Приюту, да и в любом случае оно ведь бесценно, так что… ой!

— Все в порядке, Эвелин, мы уже поехали и сейчас медленно втянемся внутрь. Все будет хорошо. Закройте глаза, если вам так лучше… И вы видели это ожерелье?

— О, нет! — выдохнула Эвелин. Сердце ее бешено колотилось, по мере того как ложе, к которому она была пристегнута, втягивалось внутрь этой штуки. — Я бы, конечно, очень хотела, но Анна не слишком-то общительна, она, если по правде, порядочная гордячка, я полагаю, это оттого что она так знаменита и все такое, но все же… Доктор!

— Вы хотите выйти? — спросил он, и Эвелин ощутила его разочарование. Она была чувствительна к таким делам. Она действительно желала бы тут же выскочить из трубы, но точно так же не хотела его разочаровывать.

— Нет! Все в порядке! Так вот, это ожерелье я действительно очень хотела бы увидеть, все эти алмазы и рубины и, может быть, даже сапфиры, а это мои любимые камни, они как бы горят голубым пламенем, да, я действительно очень, очень хотела бы на него взглянуть…

Она продолжала болтать, но вдруг ей показалось, что она действительно способна видеть это ожерелье своим внутренним взором, и оно было именно таким, как она только что описала. Нитка огромных сверкающих бриллиантов и свисающие с них подвески из рубинов и сапфиров, сияющих, как я-не-знаю-что, но в любом случае оно было прекраснее всего, что Эвелин когда-либо видела, о, и как же ей хотелось хотя бы разок к нему прикоснуться! Если бы Анна Чернова не была такой заносчивой эгоисткой, она могла бы извлечь ожерелье из сейфа, показать его Эвелин и позволить подержать его в руках; извлечь ожерелье из сейфа — это была бы самая чудесная вещь, которую Эвелин когда-либо видела или могла бы вообразить… извлечь ожерелье из сейфа…

Эвелин закричала. Боль пронизывала ее тело, будто раскаленное масло, обжигала нервы, превратила мозг в красное облако… Как больно! Она умирала, вот что это было, а она не успела даже прикупить на кладбище участок по вкусу. О, Господи! Какая боль!..

Затем боль исчезла, и она лежала, всхлипывая, а ложе под ней уже выползало из трубы. Доктор Дибелла что-то ей говорил, но его голос звучал как будто издали и становился еще более далеким… далеким… далеким…

И оборвался.

Генри в одиночестве сидел за кухонным столом и ел бутерброд с тунцом. Керри ушла, у нее была работа где-то в другой части здания. Приятно все же, когда она здесь находится, даже если она.

Энергия пронзила его, словно внезапный удар током, и все его нервы засверкали. Другим словом не опишешь. На этот раз боли не возникло, но в его мозгу вырисовывалась какая-то яркая картина… Белое, красное, голубое… оно было твердым, как камень… камни… драгоценные камни…

Все кончилось. Безмерная усталость овладела Генри. Он с трудом мог держать голову прямо, а глаза открытыми. Все его силы ушли на то, чтобы оттолкнуться от стола, проковылять в спальню и рухнуть на постель. Его разум был пуст, как межзвездный вакуум глубокого космоса.

Керри заменяла недостающего четвертого игрока в предобеденной партии в юкер.[11] Дело происходило в столовой, и за столом рядом с ней сидели Эд Роузвуд, Ральф Галетта и Эл Космано. Именно у мистера Космано она работала сиделкой по пятницам. Она возила его в магазин купить подарок ко дню рождения дочери, живущей в Калифорнии, затем на почту, чтобы упаковать подарок и отправить посылку, а потом к физиотерапевту. Мистер Космано был занудой и брюзгой: в Св. Себастьяне плохо топят, все время холодрыга, доктора ничего не знают и запрещают курить, шамовка отвратительная, и вообще, он скучает по привычному окружению и соседству, а дочка свалила в Калифорнию, вместо того чтобы жить всем вместе и радовать старого папулю, дети в наше время, знаете ли… Керри терпеливо улыбалась. Даже общество мистера Космано было предпочтительнее возвращения в квартиру, где умер Джим. Когда срок аренды истечет, она найдет себе что-нибудь другое, а пока она набрала дополнительных часов в Св. Себастьяне, чтобы как можно меньше бывать дома.

— Керри, черви ходят, — подсказал ее партнер Эд Роузвуд, приятный мужчина, чьим хобби было глядеть передачи общественно-политической кабельной телесети C-SPAN. Он был готов часами смотреть все, что угодно, даже слушания Комиссии по бюджетным ассигнованиям. Для Св. Себастьяна это было хорошо, потому что мистеру Роузвуду не требовалась сиделка. Даже чтобы раз в неделю поиграть в карты, его приходилось с большим трудом отрывать от кабельного ТВ. Майк О'Кейн, обычный четвертый партнер, сегодня занемог, и именно поэтому Керри сидела и держала в руке пятерку карт, в то время как в соседнем помещении звенели и гремели повара, готовя ланч. Над зданием пролетел самолет, его рев постепенно затих вдали.

— Ах, да, — отреагировала Керри, — черви.

Черви у нее были, слава богу, а то она понятия не имела, какая масть сейчас козырная. Керри не сильна была в картах.

— Король.

— Сбрасываю.

— Твой ход, Эд.

— Туз треф.

— Трефы ходят… Керри?

— Да, я… — Чей сейчас ход? На столе только трефы, а их у нее нет. Керри пошла в пику. Мистер Галетта рассмеялся.

Эл Космано произнес с чувством глубокого удовлетворения:

— Ты сделала сильный ход, Керри, убив козырем туза своего собственного партнера.

— А я это сделала? О, мне так жаль, мистер Роузвуд, я…

Эд Роузвуд обмяк в своем кресле, его глаза закрылись. То же случилось и с Элом Космано. Ральф Галетта отсутствующим взором глядел на Керри, затем осторожно уронил голову на стол.

— Мистер Космано! Кто. — нибудь, помогите!

На крик в столовую набежал персонал кухни. Но к этому времени все трое пришли в себя и открыли глаза. Вид имели растерянный и сонный.

— Ну, и что случилось? — потребовала объяснений одна из поварих.

— Не знаю, — честно призналась Керри, — они все внезапно… утомились.

Повариха уставилась на Керри как на идиотку.

— Утомились?

— Ага… устал я, — подтвердил Эд Роузвуд. — Я… ладно, парня, пока. Пойду подремлю. Не хочу я есть.

Он поднялся и, пошатываясь, направился прочь из столовой. Остальные двое последовали за ним.

— Утомились! — повариха сверкала глазами на Керри.

— Да, все сразу! Они действительно вдруг выбились из сил, как будто на них какое-то заклятие наложили!

— Одновременное заклятие, — продолжала иронизировать повариха. — Ну да, конечно. Ты новенькая? Что ж, теперь ты знаешь, что старики временами устают!

И она двинулась прочь.

Керри не была новичком. И у троих игроков это не было обычным утомлением. Но попробуй объяснить этой стерве, тем более что у Керри не хватало слов объяснить это самой себе, чтобы отыскать хоть какой-то смысл. Все не то.

Керри тоже расхотелось дожидаться ланча. Она укрылась в дамской комнате, где, по крайней мере, могла побыть в одиночестве.

У Винса Джерачи зазвонил сотовый. Они с Тарой Вашингтон как раз выходили из продовольственного магазинчика на улице Восточных Вязов, где провели беседу с владельцем, замешанным (а может, и нет) в мошенничестве со страховкой. Вине позволил Таре вести большую часть допроса, и та раздулась от гордости, когда он скачал под конец:

— Очень неплохо, новобранец.

— Джерачи, — бросил он в телефон, не останавливаясь и слушая на ходу. И как раз когда они поравнялись с машиной, произнес: — Хорошо. — И отключил связь.

— И что там у нас? — спросила Тара.

— Интересное совпадение…

— Совпадение?

— Да. — Кожа на лбу Джерачи являла собой модель пересеченной местности. — Снова Св. Себастьян. Кто-то взломал сейф в офисе.

— Что-нибудь пропало?

— На месте узнаем.

Эрин Басс пришла в себя на подстилке для занятий йогой. Телеэкран был пуст, если не считать надписи «Канал 3» в верхнем углу. Эрин осторожно потянулась, несколько сбитая с толку, но вполне способная контролировать ситуацию. Что-то произошло.

Она аккуратно приняла положение сидя, медленно отрывая тело от подстилки, упираясь в нее ладонями. Как обычно, многочисленные кольца унизывали ее пальцы. Она проверила свои ощущения: никаких переломов нет, нигде не чувствуется дискомфорта. Очевидно, она потеряла сознание прямо на подстилке и так на ней и лежала, пока пленка с записью асан не закончилась. Она уже дошла до позы «рыбы», значит, до конца кассеты оставалось еще минут 20. А когда пленка закончилась, сколько еще прошло времени? Настенные часы показывали 1:20. Значит, около часа.

Ничего не болело. Эрин сделал глубокий вдох, повращала головой и поднялась. Все так же никакой боли. И когда это произошло, боли тоже не было, зато было что-то другое… но не тот мир покоя и отрешенности, куда она временами попадала с помощью йоги или медитаций. То место было голубым, как дымка, окутывающая долины на закате, если смотреть с высокой горной вершины, погруженной в покой и тишину. Сегодняшнее же переживание носило яркий оттенок, шло стремительным потоком, больше похожим на реку… водопад красок, цветов… в основном голубой, и красный, и белый.

Она прошла в крохотную кухню квартиры — стройная фигурка в черном облегающем трико. Эрин пропустила ланч, но голода не чувствовала. Она достала из шкафчика пачку ромашкового чая, вскипятила отфильтрованную воду, залила чай.

Этот поток энергии был ей уже знаком. Генри Эрдманн расспрашивал о нем, так что, возможно, он и на этот раз ощущал подобное.

Хотя Генри, похоже, не воспринял ее объяснений о тришне, его больше интересовали материальные аспекты. Типичный ученый, убежденный, что наука — это единственный путь к знанию, а то, что нельзя измерить и повторить в эксперименте, истинным не является, даже если ты сам это испытал. Но Эрин знала, что это такое. Однако в мире полно людей вроде Генри, которые не замечают, что, отвергая «религию», они превращают в религию науку.

Отпивая чай маленькими глоточками, Эрин размышляла, что ей делать дальше. Случившегося она не боялась. Мало что могло испугать Эрин Басс. Это изумляло одних и смущало других. Но в самом деле: чего бояться в этом мире? Несчастье, разорение — это один поворот колеса, болезнь — другой поворот, смерть — всего лишь переход из одного состояния в другое. Должное случиться — случится, а за всем этим кроется великий поток космической энергии, создающий иллюзию, которую люди называют Вселенной. Она знала, что остальные обитатели Св. Себастьяна считали ее чокнутой, или несчастной, или же настолько оторванной от реальности, что она стала и той, и другой одновременно («Ну, вы понимаете: жила за счет оставшегося от отца фонда, ни одного дня не работала»). Все это не имело значения, Она сотворила здесь свою жизнь, свой мирок из книг, медитаций и добровольной работы в качестве сиделки в лазарете, и если ее прошлое отнюдь не совпадало с тем, что воображали другие жильцы, то были их иллюзии. Сама она никогда не думала о прошлом. Оно вернется снова, или не вернется, как пожелает майя.[12]

Но все же надо было что-то делать в связи со всеми этими недавними происшествиями. Они затронули не только ее, но также и Генри Эрдманна и, как ни странно, Эвелин Кренчнотид. Хотя, если подумать, то ее, Эрин, подобное не должно удивлять. У всех есть своя карма, в том числе и у Эвелин, и не дело Эрин размышлять о том, какие процессы идут в глубинах этой крикливой и пестрой оболочки, именуемой Эвелин Кренчнотид. К вершине горы ведет множество троп. Так что Эрин следует поговорить с Эвелин точно так же, как; с Генри. Возможно, имеются и другие. Может, ей нужно…

Зазвенел дверной звонок. Оставив чай на столе, Эрин нацепила юбку-шаль поверх трико и прошла к двери. Там стоял, опираясь на ходунки, Генри Эрдманн. Его лицо представляло собой застывшую маску, как бывает у людей, подавляющих сильные эмоции.

— Миссис Басс, мне нужно кое-что обсудить с вами. Могу я войти?

Странное чувство охватило Эрин. Не приток сил после занятий йогой и не голубой покой и отстраненность, достигаемые в медитации. Что-то иное. У нее бывали моменты таких переживаний, и она уже знала: должно случиться нечто важное. Это предчувствие исходило не из мистических глубин, а, скорее всего, от бессознательного чтения языка тела. Но в любом случае оно сулило важные перемены в жизни.

— Конечно, доктор Эрдманн. Заходите.

Она широко распахнула дверь и отступила в сторону, но Генри не тронулся с места. Может, просто выдохся? Ему, как Эрин слышала, было уже девяносто, на десять лет старше ее самой. Но она-то на протяжении всей жизни поддерживала прекрасную форму постоянными занятиями йогой и коррекцией фигуры. Она никогда не курила, не пила спиртного и не переедала. Все ее удовольствия носили чисто эмоциональный, духовный характер. Да и их испытывать осталось уже недолго…

— Вам помочь? Может, я…

— Нет-нет! — Он, похоже, наконец собрался с мыслями и двинул свои ходунки к столу. Дюйм за дюймом. А потом бросил через плечо с искусственной небрежностью, что лишь сильнее выдало его напряжение: — Час или полтора назад в Св. Себастьян забрались воры. Они вскрыли сейф в офисе, тот, где хранилось ожерелье Анны Черновой.

Эрин никогда ничего не слышала об этом ожерелье. Но на нее с ошеломляющей силой тут же вновь обрушился водопад ярких красок и образов, и она поняла, что была права: что-то случилось и отныне ничто уже не будет таким, как прежде.

Восемь

По крайней мере в десятый уже раз Джейк Дибелла схватил распечатки результатов функциональной ядерно-магнитно-резонансной томографии, вгляделся в них с отчаянием человека, занятого безнадежным делом, и снова отложил. Затем яростно помассировал глаза костяшками пальцев. Когда он отвел руки от лица, его маленький пустой кабинет в Св. Себастьяне выглядел расплывчато, но распечатки не изменились. «Вот твой мозг в процессе разрушения», — подумал он, хотя мозг на распечатках был как раз не его. То был мозг Эвелин Кренчнотид, который после того, как эта болтливая леди пришла в себя, работал ровно так же, как всегда.

Но результаты сканирования были ошеломляющими. Когда Эвелин лежала в трубе ЯМР-томографа, все внезапно изменилось в промежутке между двумя мгновениями. Первый снимок: нормальный рисунок распределения потоков крови и насыщения кислородом, а вот следующий…

— Можно?

Джек вздрогнул и выронил распечатки. Он не слышал, как открылась дверь или чтобы кто-нибудь в нее стучал.

— Заходи, Керри. Извини, я не… Эй, не надо, я сам…

Но она уже согнулась и одной рукой собирала разбросанные по полу бумаги, свалившиеся с его рабочего стола. А другой прижимала к бедру картонную коробку. Когда Керри выпрямилась, Джейк обратил внимание на ее розовое лицо, обрамленное распушенными золотыми волосами. Она выглядела, как утрированная статуэтка викторианской эпохи. А в ее коробке он разглядел какой-то цветок, картинку в рамке и прочую мелочевку.

Вот как! Ну, это Джейк уже проходил.

— Я тут кое-что принесла для вашего офиса, — сказала Керри. — А то выглядит он уж больно пусто. Тепла нет.

— Спасибо. Вообще-то мне и так нравится.

И Джейк демонстративно погрузился в изучение распечаток, что было, конечно, с его стороны грубовато, но лучше пресечь все эти поползновения с самого начала. Керри положила коробку в раскладное кресло. Джейк все так же ее игнорировал, надеясь, что она уйдет.

Вместо этого он услышал:

— Это томограммы доктора Эрдманна? И что они показывают? Джейк поднял глаза. Керри внимательно глядела на распечатки, не на него, тон был нейтральным, разве что пробивалась озабоченность здоровьем доктора Эрдманна. Он вспомнил, как трогательно Керри заботилась о докторе и как Эрдманн с благодарностью принимал эту заботу, и устыдился. Похоже, он выставил себя законченным нарциссом, полагающим, что каждая женщина мгновенно влюбляется в него. Да… скромнее надо быть!

И чтобы не выдать смущения, он начал ей отвечать, как стал бы говорить с коллегой.

— Нет, это результаты Эвелин Кренчнотид. У доктора Эрдманна все в норме, его распечатки ничем не примечательны… в отличие от этих.

— И чем же особенны эти?

Внезапно Джейк ощутил потребность высказаться, возможно, для того чтобы самому представить, что же его поставило в тупик. Он обошел вокруг стала и вручил ей материалы.

— Видите эти желтые области в мозгу? Это картинка уровня насыщения кровью и кислородом. И означает она, что в тот момент, когда проводилась ЯМР-томография, эти участки мозга исследуемого субъекта были активны — в данном случае необыкновенно активны. А они такими не должны быть!

— А почему?

Керри сейчас служила фоном, почтительной аудиторией и удобным случаем, чтобы сформулировать то, чего существовать вообще не должно.

— Да потому что все это полная чушь! Эвелин лежала неподвижно внутри трубы томографа, разговаривала со мной. Ее глаза были открыты. Она немного нервничала из-за тесноты и обездвиженности. Томограф должен был показать активность в области оптического входа мозга, в областях, заведующих моторикой губ и языка, и в заднетеменных долях, указывающую на повышенное осознание телесных границ. Но на деле все получилось ровно наоборот! Сильное увеличение кровотока вон в тех долях, и почти полное отключение подачи крови на таламус, что блокирует информацию, поступающую в мозг от органов зрения, слуха и осязания. А еще громадное — по-настоящему громадное! — повышение активности в гипоталамусе, миндалинах и височных долях.

— И что означает эта повышенная активность?

— Тут много возможных объяснений. Это области, ответственные за эмоции и некоторые виды образного мышления, и такая их активация характерна для некоторых психических припадков. Но есть и другое объяснение; такое распределение активности бывает у монахов, погруженных в глубокую медитацию. Однако чтобы достичь подобного уровня активности, даже опытному адепту медитативных практик требуется несколько часов, а здесь все произошло в считаные мгновения! Кроме того, есть еще нюансы в различиях и… какая к черту медитация! Это же Эвелин Кренчнотид!

Керри рассмеялась.

— Да уж, не похожа на монахиню, это точно. А на распечатках доктора Эрдманна есть что-то подобное?

— Нет. И у Эвелин не было ничего такого — ни до, ни после приступа, Я бы сказал, это височная эпилепсия, но…

— Эпилепсия? — голос Керри внезапно стал резким.

И только теперь Джейк посмотрел на нее внимательно и спрос как можно мягче:

— А что, у доктора Эрдманна были похожие припадки, да?

Они глядели друг на друга в упор. Еще до того, как Керри ответила, Джейк уже знал: она солжет. Львица приготовилась защищать своего детеныша. И не важно, что львица была юной, а детеныш сморщенным стариком, обладающим к тому же одним из самых глубоких и проницательных умов из всех, что Дибелла когда-либо ветре чал в жизни.

— Нет, — произнесла Керри. — Доктор Эрдманн никогда не говорил мне о таких приступах.

— Но, Керри…

— Вы же сами сказали, что его томограмма совершенно нормальная.

— Ну да. — Ладно, признаю поражение.

— Мне надо идти. Я заглянула только для того, чтобы передать вам эти вещи, ну, как-то украсить ваш кабинет.

Керри ушла. В коробке оказалась картинка в рамке (пейзаж с утопающим в цветах домиком и единорогом), кофейная чашка, из которой он никогда не будет пить (ЯВА — УТРЕННЕЕ УДОВОЛЬСТВИЕ), сшитая из лоскутов подушка, набитая ватой, горшок с розовой африканской фиалкой и стаканчик для карандашей, разрисованный желтыми маргаритками. Джейк невольно улыбнулся. Стопроцентное несовпадение с его вкусами — это даже забавно.

Вот только в необъяснимой томограмме Эвелин Кренчнотид не было ничего забавного. Ему нужно получить больше информации, сделать еще одну томограмму. А еще лучше — подержать пациентку несколько дней в стационаре, подключенной к электроэнцефалографу. Чтобы посмотреть, нет ли совершенно ясных и четких признаков височной эпилепсии. Но когда Джейк позвонил Эвелин, она наотрез отказалась от дальнейших «докторских процедур». Минут десять он пытался ее убедить, и все впустую.

Итак, у него на руках аномалия в собранных данных, китчевая кофейная чашка — и ни одной мысли по поводу того, что делать дальше.

— Что будем делать дальше? — спросил Родни Колдуэлл, главный администратор Св. Себастьяна. Тара Вашингтон посмотрела на Джерачи, а тот разглядывал пол.

На полу беспорядочно валялись деловые бумаги и одинаковые белые коробки небольшого размера. Все, кроме одной, запечатаны, а на крышках аккуратно выведены имена; М. МЭТТИСОН, Г. ДЖЕРАРД, К. ГАРСИЯ. Надпись на крышке открытой коробки гласила: А. ЧЕРНОВА. Упаковочную бумагу внутри коробки кто-то развернул, открыв взору «ожерелье» — нанизанный на тонкую золотую цепочку золотой же коптский крест с одиноким маленьким бриллиантом в центре.

— Я ничего не трогал, — заявил Колдуэлл с некоторым оттенком гордости по поводу собственной сообразительности. Это был человек лет пятидесяти, высокий, с длинным, морковного цвета лицом. — Так по телевизору все время говорят: ничего нельзя трогать на месте преступления. Но не странно ли, что вор немало потрудился, взламывая сейф, — видно было, что этим выражением управляющий тоже гордится, — но ничего не похитил?

— Очень странно. — согласился Джерачи. Он наконец оторвал взгляд от пола. Сейф вовсе не был «взломан»; его замок оставался невредимым и нетронутым. Тара немного напряглась, ей было крайне интересно, что Джерачи сейчас сделает.

Но ее ждало разочарование.

— Давайте пройдемся по событиям еще раз, — небрежно предложил Джерачи. — Итак, вы находились вне офиса…

— Верно. Я отправился в отделение лежачих больных в 11:30. В регистратуре осталась Бет Мэлоун. Вон та дверь — единственный путь, каким можно попасть в комнату, где хранятся дела наших жильцов и находится сейф. Бет утверждает, что она за это время ни разу не оставила свой пост. А она человек надежный. Работает у нас уже восемнадцать лет.

Миссис Мэлоун, которая таким образом становилась главной подозреваемой и была достаточно сообразительной, чтобы это понимать, рыдала в соседней комнате в ожидании допроса. Женщина-полицейский с видом, выражающим полную покорность судьбе, подавала ей бумажные салфетки. Но Тара с первого же взгляда поняла, что Джерачи ни секунды не сомневался в невиновности Мэлоун. Эта средних лет дама из породы добросовестных, всегда-готовых-помочь филантропов, к взлому сейфов была склонна не более, чем к занятиям алхимией. Но вполне возможно, что она все же покинула свой пост по какой-то причине, в которой ей неудобно признаваться, а вор воспользовался этим и проник в помещение без окон, находящееся за регистратурой. Тара развлекалась, мысленно представляя, как миссис Мэлоун крадется на свидание с любовником в кладовку для хранения постельного белья. Она невольно улыбнулась.

— Какая-то идея появилась, детектив Вашингтон? — услышала она голос Джерачи.

Черт, он ничего не упускает! И теперь ей надо срочно что-то выдать. Лучшее, что Тара смогла сделать, это задать вопрос:

— Это ожерелье принадлежит балерине Анне Черновой?

— Да, — согласился Колдуэлл, — прелестная штучка, не правда ли?

По мнению Тары, ничего особенного. Однако Джерачи посмотрел на нее внимательно, и Тара поняла: он не знал, что всемирно известная балерина доживает свои дни в Св. Себастьяне. Балет не входил в круг его интересов. Впервые оказалось, что она знает что-то, чего не знает он. Это придало ей храбрости. Мысленно поблагодарив эксцентричную бабушку, которая несколько раз в год вытаскивала ее на представления в Линкольн-центре, Тара продолжила:

— Нет ли среди ваших жильцов кого-то, кто проявлял бы особую заинтересованность в Анне Черновой? Какой-нибудь балетоман… — она надеялась, что правильно произнесла это слово, — или близкий друг?

Но Колдуэлл перестал слушать уже на слове «жильцов». Он напряженным голосом произнес:

— Никто из наших жильцов не совершал преступления, детектив. Св. Себастьян — это заведение с хорошей репутацией, и мы тщательно отфильтровываем наших потенциальных обитателей, чтобы…

— Могу я прямо сейчас поговорить с мисс Черновой? — перебил его Джерачи.

Колдуэлл, казалось, взволновался.

— С Анной? Но Бег Мэлоун ждет, когда… ну ладно, если так надо для протокола. Анна Чернова сейчас находится в лазарете со сломанной ногой. Я провожу вас наверх.

Тара надеялась, что Джерачи не оставит ее здесь проводить совершенно бессмысленный допрос миссис Мэлоун. Он этого и не сделал. У двери лазарета он сказал:

— Тара, беседовать с ней будешь ты.

Тара могла бы принять это заявление как оценку ее знаний из области балета, но дело в том, что такое происходило и раньше. Джерачи любил наблюдать, оказаться тихим слушателем, неизвестной величиной для допрашиваемого.

Пока Колдуэлл представлял их балерине и объяснял ситуацию, Тара старалась не смотреть на Анну Чернову. Анна была прекрасна. Да, конечно, она стара — лет, наверное, семьдесят, но Тара никогда не видела никого, кто бы так выглядел в столь почтенном возрасте. Прекрасный овал лица, высокие скулы, огромные зеленые глаза, седые волосы, аккуратно собранные наверху и скрепленные шпильками так, что спадали волнами, обрамляя бледную кожу. Лицо ее казалось не столько морщинистым, сколько смягченным временем. Узкие кисти рук с длинными пальцами покоились на покрывале, а худые плечи под белой рубашкой были осанисты. Только грубая шина на одной ноге нарушала впечатление изящества, отстраненности и глубочайшей печали, какую только доводилось видеть Таре. Это была печаль по всему на свете, подумала Тара в замешательстве, хотя и не могла бы объяснить, что она подразумевала под этим «всем на свете». Ну, только то, что шина на ноге является малой частью этого «всего».

— Садитесь, пожалуйста, — пригласила Анна.

— Спасибо. Как уже сказал мистер Колдуэлл, кто-то взломал сейф в офисе. На единственной открытой коробке обозначено ваше имя, а внутри находилась подвеска в виде золотого креста с бриллиантом. Она принадлежит вам, не так ли?

— Да.

— Это именно то ожерелье, которое вам передала Тамара Карсавина? Подарок Николая II?

— Да. — Анна посмотрела на Тару чуть с большим вниманием, но с той же отстраненностью.

— Мисс Чернова, знаете ли вы кого-нибудь, кто был бы очень заинтересован этим ожерельем? Какой-нибудь журналист, настойчиво задающий о нем вопросы непосредственно или по электронной почте? Или кто-нибудь из местных жильцов?

— У меня нет электронной почты, мисс Вашингтон. Следовало бы поправить: «детектив Вашингтон», но Тара ошибку проигнорировала.

— Так все же — хоть кто-нибудь?

— Нет. Таре показалось, что перед ответом балерина поколебалась едва

уловимое мгновение, но уверенности не было. Она продолжала задавать вопросы, хотя понимала, что это уже ничего не даст. Анна Чернова постепенно начинала проявлять признаки вежливого нетерпения. Почему Джерачи не останавливает свою помощницу? Ей нужно было продолжать «усыплять их бдительность», как он это называл, именно до того момента, когда он посчитает нужным вмешаться. Бессмысленные вопросы продолжались, пока Тара полностью не иссякла и уже ничего не могла придумать, и только тогда Джерачи произнес, как бы мимоходом:

— Вы знакомы с доктором Эрдманном, физиком?

— Мы встречались однажды, — ответила Анна.

— У вас не сложилось впечатление, что он питает к вам романтические чувства?

Впервые Анна выглядела изумленной.

— Думаю, единственное, что вызывает у доктора Эрдманна романтические чувства, это физика.

— Понятно. Спасибо зато, что уделили нам время, мисс Чернова. В холле Джерачи повернулся к Таре:

— Балет! Черт знает чем в наше время приходится заниматься полиции… Ты хорошо поработала, Вашингтон.

— Спасибо. Что теперь?

— А теперь надо найти жильца, питающего романтические чувства к Анне Черновой. Это не Эрдманн, но такой здесь непременно есть.

Значит, Анна действительно допустила секундное колебание, когда Тара расспрашивала ее о жильцах, питающих к ней особый интерес! Тара раздувалась от гордости, проходя холлом вслед за Джерачи. А он, не оборачиваясь и не глядя на нее, бросил:

— Только не слишком заносись.

— Никогда, — ответила она деловито и сухо.

— Это хорошо… Коп, интересующийся балетом! Иисусе!

Корабль проявлял беспокойство. Через множество кубических световых лет от него, между звездами, само пространство-время искривлялось опасным образом. Новое существо набирало силы, а он все еще был слишком далеко от него!

То, что происходило, не должно было случиться таким образом Если бы корабль уловил появление новой сущности несколько раньше, все произошло бы правильно, в строгом соответствии с законами эволюции

Все во Вселенной взаимосвязано: звезды, галактики разум Если бы корабль раньше осознал, что в таком вот галактическом захолустье имеется потенциал для рождения нового существа то он давно был бы на месте, чтобы направлять, формировать, облегчить переход. Но он этого не понял, поскольку не было никаких признаков.

А теперь уже шли события. Образы, пока туманные и односторонние, достигали корабля. Но что более важно и опасно, от них исходила энергия, с которой нарождающаяся сущность не знала, как справиться, как правильно ее употребить. Быстрее, корабль должен двигаться быстрее…

Но он не мог этого сделать без того, чтобы не нанести пространству-времени непоправимый ущерб. Пространство-время можно реконфигурировать не чаще и не больше определенного предела А пока…

Наполовину сформировавшаяся сущность шевелилась, боролась, завывала от ужаса.

Девять

Генри Эрдманн был напуган.

Он с трудом мог бы признаться в этом самому себе, не говоря уже о том, чтобы показать это людям, тесно набившимся в его маленькую квартирку субботним утром. Они с серьезным видом сидели перед ним полукругом, занимая диван, и кресло, и кухонные стулья, и другие стулья, принесенные из соседних квартир. Эвелин Кренчнотид пристроилась справа от него, почти вплотную, в слишком некомфортной близости. Генри вынужден был обонять одуряющую сладость ее духов. Она завила волосы, и голова ее казалось покрытой крошечными седыми колбасками. Стэн Дзаркис и Эрин Басс — единственные, кто еще был на это способен, — сидели на полу. Складки желтой ситцевой юбки Эрин казались Генри единственным ярким пятном среди землистых лиц. Двадцать человек, а возможно, в здании обнаружились и другие постояльцы, затронутые странными явлениями. Генри позвал тех, кого он знал, а те позвали тех, кого знали они. Не хватало только прикованной к постели Анны Черновой да Эла Космано, который отказался участвовать.

Все глядели на Генри, ожидая начала.

— Думаю, мы все знаем, почему мы здесь, — начал Генри, и тут его поразило чувство нереальности происходящего. Он не понимал: сам-то он здесь зачем? В его мозгу всплыли слова Майкла Фарадея, высеченные на стене здания физического факультета Калифорнийского университета: «Нет ничего слишком чудесного, что не могло бы оказаться истинным». Теперь эти слова звучали насмешкой, то, что произошло с Генри, чудесным не было, но было «истинным» в том смысле, которого он не мог принять, хотя намеревался сделать все от него зависящее, чтобы свести дело к физике тем единственным способом, до которого смог додуматься после долгих часов напряженных размышлений. Все остальное было немыслимым.

Генри продолжил:

— Со всеми нами случилось… нечто… И самое лучшее, что мы можем сделать для начала, это выяснить — действительно ли мы все испытали одно и то же.

Сбор данных.

— Итак, я начну первым. В пяти разных случаях я испытал ощущение некоей силы, захватывающей мое сознание и мое тело, как будто через меня проходила мощная волна энергии, своего рода неврологический шок. Один раз это было болезненно, в других случаях нет, но всегда очень утомительно. Кто-нибудь еще испытывал что-то похожее?

Последовал взрыв восклицаний, который Генри притушил поднятием руки.

— Давайте просто поднимать руки. Итак, кто-нибудь еще пережил подобное?.. Все. Хорошо, давайте теперь пройдем по кругу, каждый представится и расскажет свой случай, начнем слева от меня. Пожалуйста, рассказывайте ясно и подробно, насколько это возможно, но пока прошу ограничиться исключительно описаниями. Не надо толкований.

— Учителишко проклятый, — пробормотал кто-то, но Генри не разглядел, кто именно, да и не старался. Его сердце билось ускоренно, и ему казалось, что у него даже уши выросли, чтобы не пропустить ни одного слова. Он намеренно не упомянул о времени, когда происходили эти его «приступы» и не стал рассказывать о сопутствующих им внешних обстоятельствах, чтобы не влиять на информацию, которую могли бы предложить другие.

— Я Джон Клудж с четвертого этажа, — начал тяжелый круглоголовый мужчина с абсолютно лысой головой и приятным голосом.

Видно было, что он умеет заставить себя слушать. Видимо, университетский преподаватель, решил Генри. История или математика плюс, возможно, тренерская работа в какой-нибудь спортивной команде. — Все было почти точно так, как описал Генри, и чувствовал я эту «энергию» четыре раза. Впервые это произошло примерно в 7:30 вечера во вторник. Второй раз я проснулся ночью в среду в 11:42. Я засек время по будильнику, стоящему рядом с моей постелью. В третий раз я времени не заметил, поскольку меня стошнило после того пищевого отравления, которое с нами стряслось в четверг, но это произошло как раз перед этим приступом, где-то после полудня. Тогда энергетическая волна подступила к сердцу, я даже подумал, что у меня сердечный приступ. Последний раз это случилось вчера в 11:45 утра, и в дополнение к ощущению энергии я испытал… ну, что-то вроде…

Он выглядел смущенным.

— Пожалуйста, продолжайте, это важно, — подбодрил его Генри, слушавший, затаив дыхание.

— Ну, не скажу, что это было зрение, но через мой мозг проходили цвета — красный, голубой и белый — и с ними было связано ощущение чего-то… твердого.

— Ожерелье Анны Черновой! — воскликнула Эвелин, и собрание взорвалось.

Генри не мог остановить этот яростный гам. Он бы поднялся, но его ходунки остались в кухне; им просто не хватило места в переполненной гостиной. И он был очень благодарен Бобу Донован у, когда тот вложил два пальца в рот и испустил свист, который мог бы оглушить фронтовика.

— Эй! Все заткнулись, а то мы так ни черта и не поймем!

Все резко замолчали и возмущенно уставились на коренастого мужчину в мешковатых брюках из хлопчатобумажной ткани и в дешевом свитере из акриловой пряжи. Донован нахмурился и опустился на свое место. Генри воспользовался паузой.

— Мистер Донован прав: таким образом мы ничего не узнаем и не поймем. Давайте продолжим по кругу, никого не перебивая. Пожалуйста, миссис Басс.

Эрин Басс толково описала практически то же, что испытал Джон Клудж. Правда, с ней ничто не приключалось в среду ночью, но зато был более ранний опыт, совпавший по времени с тем слабым «приступом», испытанным Генри во вторник, как раз тогда, когда к нему пришла Керри, чтобы сопроводить в колледж. Эрин описала это переживание, как «шепот у меня в мозгу».

Следующие шестнадцать человек один за другим отчитались в тех же самых переживаниях четверга и пятницы, хотя некоторые из них не ощущали никакой «энергии» во вторник или в среду. Генри оказался единственным, с кем это произошло пять раз. В процессе всех «исповедей» Эвелин Кренчнотид неоднократно порывалась вскочить и «вставить свои пять центов». Ее распирало, будто гейзер, который только и жаждет разразиться обильными потоками. Генри опасался ее вмешательства, поэтому предостерегающе взял ее за руку, что было ошибкой, ибо Эвелин тут же принялась нежно пожимать его пальцы свободной рукой.

Когда наконец подошла очередь самой Эвелин, она заявила:

— Никто из вас не испытывал боли в четверг, кроме Генри и меня! А я находилась в это время в госпитале, на ЯМР-томографии, и я лежала внутри этой штуки, и боль была ужасной! Ужасной! А затем… — она сделала драматическую паузу, — затем я увидела ожерелье Анны Черновой как раз в то время, когда оно было украдено! И вы его тоже видели — все эти «твердые цвета», о которых говорил Джон. Сапфиры, рубины и бриллианты!

Снова разразился гвалт. Генри, в глубине души которого нарастал страх, мысленно застонал. Ну почему Эвелин Кренчнотид? Самый ненадежный свидетель из всех…

— Я его видела! Видела! — визжала Эвелин.

Джина Мартинелли принялась громко молиться. Люди что-то друг другу яростно втолковывали или сидели молча, с бледными лицами. Незнакомая Генри женщина полезла трясущейся рукой в карман и извлекла оттуда пузырек с пилюлями. Боб Донован опять приложил пальцы к губам.

До того как Донован смог испустить свой опасный для барабанных перепонок свист, Эрин Басс грациозно поднялась с пола, хлопнула в ладоши и крикнула на удивление громко:

— Стоп! Мы так ни к чему не придем! Эвелин, займите свое место!

Постепенно шум затих. Эвелин, которую последствие ее слов скорее возбудило, нежели испугало, пустилась в долгие и путаные описания своей митральной недостаточности, пока Генри не остановил ее единственным доступным способом — снова схватив за руку. И снова ласковое пожатие в ответ, Эвелин зарделась и нежно произнесла:

— Да, дорогой!

Генри ухитрился вырваться из ее хватки.

— Пожалуйста, я обращаюсь ко всем: для всего этого должно существовать объяснение.

Но не успел он начать излагать свои соображения, как Эрин Басс из союзницы превратилась в саботажницу.

— Вот именно, и я думаю, что мы снова должны пройти по кругу в том же порядке, чтобы каждый мог высказать свои соображения по этому поводу. Но только кратко, чтобы не усыпить многих из нас…

Джон?

Клудж предположил:

— Ну, это может быть каким-то вирусом, затрагивающим работу мозга. Заразным вирусом. Или же каким-то загрязнением в здании.

«Ну да, вирус, заставивший всех присутствующих пережить одни и те же галлюцинации и сумевший открыть запертую дверцу сейфа!» — подумал Генри. Сарказм как-то взбодрил его. Ему просто необходимо было встряхнуться. Все находящиеся в комнате упоминали, что четверговая «энергия» имела своим источником область сердца, но никто, кроме Генри, не знал, что именно в этот момент Джим Пелтьер, избивая Керри, пережил необъяснимый сердечный приступ.

Когда очередь дошла до Эрин, она сказала:

— Все, что мы видим в этом мире, является майей, иллюзией чего-то постоянного и непреходящего, тогда как на самом. деле реальность текуча и переменчива. Объяснение тому, что здесь произошло, лежит за пределами мира интеллектуальных концепций и разнообразных феноменов и проявлений. Нам были даны отрывочные образы, вспышки видений изменчивой природы реальности; мы прикоснулись к подлинному недифференцированному «бытию», которое обычно можно постичь лишь в нирване. Эти видения несовершенны, но по какой-то причине наша коллективная карма позволила нам это увидеть.

Боб Донован, следующий в очереди, раздраженно возразил:

— Все это просто чушь. Наверняка мы действительно подцепили какой-то мозговой вирус, как сказал Клудж, а сейф сработал шизанутый медвежатник. Копы сейчас это дело расследуют. Нам просто надо показаться докторам, хотя, конечно, толку от них, если требуется вылечить человека, никакого. А у людей, которые испытали боль, у Генри и Эвелин, болезнь протекает более остро, только и всего.

Большинство постояльцев, хотя и не без некоторого беспомощного скепсиса, согласились на теорию заболевания мозга, другие испытали видимое облегчение, оттого что им предложили хоть какое-то объяснение. Одна женщина произнесла задумчиво:

— Может, это начало Альцгеймера? Мужчина рядом с ней пожал плечами и ответил:

— Все в Божьей воле.

Джина Мартинелли возвестила:

— Это и есть Божья воля! Грядет Конец Времен, и нам даны будут Знаки, если только мы станем слушать! «…И будете иметь скорбь дней десять. Будь верен до смерти, и дам тебе венец жизни».[13] Так что…

— Конечно, Джина, это может быть волей Божьей, — перебила ее Эвелин, у которой уже сил не было сдерживаться, — но она уж очень странная! Ведь я же мысленно видела это ожерелье так же ясно, как видела бы реальное при свете дня, и это как раз в тот момент, когда его выкрали из сейфа! По-моему, Бог здесь ни при чем. И дьявол тоже, иначе кража удалась бы, понимаешь, о чем я? Дьявол-то Знает, что он делает. Нет, это было послание от тех, кто ушел раньше нас. Мой дядя Нед мог видеть духов и все время их видел, они ему верили, я помню, как-то мы спустились к завтраку, а чашки все были перевернуты вверх дном, в комнате никого не было, и дядя Нед так сказал… Генри перестал вслушиваться. Духи. Бог. Восточный мистицизма

Вирусы. Альцгеймер. Ничего, что объясняло факты, что хотя бы приблизительно соответствовало законам природы. У этих людей способность к умозаключениям не выше, чем у термитов.

Эвелнн еще продолжала какое-то время В том же духе, но наконец даже до нее дошло, что никто не слушает. Аудитория была деморализована, а некоторые и вовсе спали. Айрин Бромли мирно сопела в кожаном кресле Генри. Эрин Басе позвала:

— Генри?

Он беспомощно оглядел собравшихся. Генри хотел описать эксперимент с интерференцией электронов при прохождении через две щели, разъяснить им, что если добавить еще один детектор, чтобы проследить путь, которым устремляется пучок электронов, то этот путь становится предопределенным, даже если включить детектор после момента испускания частиц. Он планировал подробно рассказать, как серия этих поразительных экспериментов навеки изменила всю физику, заставив ученых включить наблюдателя в фундаментальную процедуру измерения реальности. Сознание оказалось вплетенным в саму ткань Вселенной, и сознание представлялось Генри единственным связующим звеном, способным соединить всех этих невероятно разных людей и невероятные события, произошедшие с ними.

Даже для него самого эти «объяснения» выглядели неубедительными. Теллер или Фейнман просто фыркнули бы, такое услышав! И хотя это было уже гораздо лучше, чем все сказанное утром, Генри очень не хотелось выкладывать свои соображения сидящим перед ним иррационально мыслящим людям, половину из которых составляли просто-напросто невежды, а вторую половину — откровенно чокнутые. Они просто все отвергнут, и чего он добьется?

Но ведь именно он собрал их. И ничего другого предложить не может.

Генри начал продираться сквозь дебри, пытаясь излагать мысли так, чтобы звучало проще некуда. На большинстве лиц отражалось полное непонимание. Наконец, он завершил:

— Я не утверждаю, что имело место какое-то влияние на реальность групповым сознанием. — Да, но разве он не говорил только что именно об этом? — Я не верю в телекинез и подобный вздор. По правде сказать, я не знаю, что случилось. Но что-то случилось.

Он ощущал себя полным идиотом.

Боб Донован отрезал:

— Никто из вас ни хрена не понимает. Я вас слушал и вижу, что никто из вас даже точных фактов не знает. Я видел ожерелье Анны Черновой. Копы показали мне его вчера, когда задавали свои вопросы. Там нет никаких сапфиров и рубинов и только один маленький бриллиант. Глупо с твоей стороны, Эвелин, думать, что твои приступы имеют отношение ко всем этим делам. И откуда ты знаешь, что за боль ты испытывала «в то самое мгновение», когда сейф взламывали? Это твои домыслы и больше ничего.

— Ты хочешь сказать, что я лгунья? — завопила Эвелин. — Генри, запрети ему!..

Что он должен запретить? Генри в недоумении уставился на истеричку. Джон Клудж резко сказал:

— Я не верю, что Генри Эрдманн лгал про боль, которую испытывал.

Эвелин тут же переключилась с Донована на Клуджа. — Ты хочешь сказать, что я лгала? Да кто ты такой?

Клудж начал объяснять ей, кто он такой — среди всего прочего еще и бывший нотариус. Другие тоже включились в споры. Эвелин разревелась, а Джина Мартинелли громко молилась. Эрин Басе поднялась и выскользнула из квартиры, другие потянулись за ней. Оставшиеся яростно спорили, никто не мог убедить оппонента в правоте своей теории, и споры становились все более громкими. Где-то на стадии перехода от просто гнева к сознательным оскорблениям возле Генри возникла Керри Веси, и ее прелестное личико было отмечено печатью крайней озабоченности и недоумения, а голос звучал высоко и сдавлено.

— Генри? Что тут, к черту, происходит?! Я слышала весь этот крик, пока поднималась из холла… Так что происходит?

— Ничего, — ответил Генри, выбрав самый глупый ответ из всех возможных. Обычно молодые относятся к старикам, как к особому виду живых существ, столь же далеких от их забот и проблем, как трилобиты. Но Керри была другой. Она всегда обращалась к Генри как к человеку, живущему в том же мире, что и она сама, с общими страстями и чудачествами, с устремлениями и поражениями. Но сегодня впервые он увидел, что Керри смотрит на него как на чужого и ненормального одновременно, и это послужило последней соломинкой, закономерным финалом всего этого злосчастного собрания.

— Но, Генри…

— Я сказал: ничего! — заорал он. — Вообще ничего! А теперь все убирайтесь и оставьте меня одного!

Десять

В дамской комнате Керри пыталась взять себя в руки. Нет, плакать она не собиралась. Ни из-за того, что доктор Эрдманн никогда до этого так с ней не обращался, ни из-за того, что с момента смерти Джима она постоянно чувствовала напряжение и боялась, что вот-вот сорвется, ни… нет, она не собиралась рыдать! Это было бы смешно. Она, в конце концов, профессионал — ну, профессиональная сиделка, а Генри Эрдманн — старик. А старики временами бывают раздражительными. Весь этот инцидент выеденного яйца не стоит.

Вот только она знала, что это не так. Она тогда еще какое-то время постояла в коридоре у двери квартиры доктора Эрдманна, пока все расходились, одаряя ее неопределенными улыбками, а Эвелин Кренчнотид продолжала разоряться внутри. Это беспрецедентное собрание сначала просто возбудило любопытство Керри: чтобы Генри Эрдманн в субботу, в десять утра принимал у себя гостей? А затем она прислушалась к тому, что говорит Эвелин, и ушам не поверила. Эвелин имела в виду… Эвелин думала… а главное, доктор Эрдманн тоже верил, что случилось нечто жуткое, необъяснимое и сверхъестественное в тот момент, когда Эвелин делали томографии… Генри в это верил!

Но Джейк Дибелла был серьезно озабочен и озадачен томограммой Эвелин.

Дверь дамской комнаты отворилась, и вошли ранние из субботних посетителей — женщина средних лет и угрюмая девочка-подросток. «Ну правда, Анна, — говорила женщина, — это всего лишь один час твоего драгоценного времени, и ничего страшного с тобой не случится, если этот час ты посидишь с родной бабушкой и сосредоточишься ради разнообразия не на себе любимой, а на ком-то другом. Если бы ты только…»

Керри отправилась в кабинет Дибеллы. Тот был на месте, работал за своим столом. И нигде не было видно ее даров — ни картины, ни кофейной чашки, ни подушки; и хоть и глупо это казалось, но она ощутила болезненный укол в сердце. Ему ничего не понравилось. Или не понравилась она.

— Доктор Дибелла…

— Джейк — мы ведь договорились, помнишь? — А затем: — Что-то случилось, Керри?

— Я прямо из квартиры доктора Эрдманна. У него там было что-то вроде собрания, человек двадцать, и они испытывали эти «приступы», или как их там называть, причем в одно и то же время. Приступы вроде того, что вы засекли, когда проводили томографию Эвелин.

Он пораженно глядел на нее.

— Что ты имеешь в виду, говоря «в одно и то же время»?

— Именно то, что и сказала. — Она сама удивилась собственному тону, твердому, уверенному, никакой дрожи. — Они говорили, что точно в то время, когда у Эвелин в томографе проявилась в мозгу эта странная активность, каждый из них тоже ее ощущал, только слабее. И это произошло как раз в то время, когда украли ожерелье Анны Черновой. И все они внутренним взором видели это ожерелье.

Тут Керри вспомнила, как Донован утверждал, что ожерелье совершенно не соответствует описанию Эвелин, и слегка смутилась.

Джейк посмотрел свои заметки, затем взглянул на Керри, потом снова в записи. Вышел из-за стола, подошел к двери, закрыл ее. Затем, взяв Керри за руку, осторожно усадил ее в кресло для посетителей, которое так и не было украшено ее подушкой. Вопреки рассудку она вздрогнула, когда их руки соприкоснулись.

— Доктор Эрдманн все-таки вовлечен в это дело? Расскажи мне все заново. И не спеши, Керри. Не пропускай никаких деталей.

Эвелин Кренчнотид двигалась в сторону квартиры Джины Мартинелли на пятом этаже. Нет, ну действительно, Генри был невыносимо груб — и с этой бедной девочкой, и со всеми собравшимися, а особенно с ней, Эвелин. Он не успокоил ее, когда этот ужасный мужлан Донован обозвал ее лгуньей, он больше не брал ее за руку, а только вопил и вопил — и это когда все между ними стало так хорошо!

Эвелин просто необходимо было все обсудить с Джиной. Правда, на собрании от Джины с ее дурацкими молитвами толку было мало. Джина на самом деле гораздо умнее, чем выглядит, она как-то даже работала на полставки специалистом по оформлению налоговой документации и заполнению налоговых деклараций, но почти никто об этом не знал, потому что Джина открывала рот лишь для молитвы. Нет, конечно, ничего плохого в молитвах нет! Эвелин совершенно определенно верила в Бога. Но если ты хочешь чего-то добиться, Богу надо оказывать всяческое содействие, чтобы он исполнил твою просьбу. Нельзя же ожидать от Господа, что Он все за тебя сделает.

А ведь Эвелин даже волосы завила специально для Генри!

— Джина, дорогуша? Можно войти?

— Да ты уже вошла, — отвечала Джина. Ей приходилось говорить громко, потому что она крутила Фрэнка Сииатру на кассетном магнитофоне. Джина любила Фрэнка Синатру. И в данный момент она не читала Библию, что Эвелин восприняла как добрый знак. Она опустила свои телеса на диван Джины.

— Ну, и что ты думаешь по поводу собрания? — спросила Эвелин. Она уже предчувствовала добрых два-три грядущих часа пересказов, замечаний, сплетен, выражений сочувствия. И от этого ей будет гораздо лучше. Она станет менее напряженной. Менее напуганной.

Но вопреки ее ожиданиям Джина заявила:

— Когда я вернулась, увидела, что тут мне пришло сообщение. Рэй прилетает на следующей неделе.

О Боже, сын Джины. И, разумеется, из-за ее денег. Рэй не появлялся здесь уже больше года, а теперь, после того как Джина его уведомила, что собирается завещать все дочери… А завешать было что. Покойный муж Джины заработал большие деньги в строительном бизнесе.

— О, дорогая, — воскликнула Эвелин несколько механически. В другое время она с наслаждением обсудила бы все душевные страдания Джины; хотя бы потому, что это заставляло ее втайне радоваться факту отсутствия у нее собственных детей. Но сейчас, когда столько всего произошло и происходит… Генри, и попытка ограбления, и приступ Эвелин, и странные комментарии на собрании…

Фрэнк Синатра пел про муравьев на плантации каучуковых деревьев. Джина вдруг разрыдалась.

— О, дорогая, — повторила Эвелин и поднялась, чтобы обнять Джину и, наступив на горло собственной песне, посвятить себя выслушиванию речей об эгоизме Рэя Мартинелли.

Боб Донован снова сидел у постели Анны Черновой в лазарете. Этот человек просто не понимал намеков. Ей придется или отшить его прямо и недвусмысленно, или же использовать очень, очень много слов, чтобы прекратить эти докучливые визиты. Один только вид этого неуклюжего торса и жабьего лица приводил ее в дрожь. Нехорошо, конечно, так думать, но справиться с собой она не могла.

А ведь со сколькими прекрасными мужчинами она танцевала!

Кто из них был самый лучший? Фредерико, партнер по La Valse — он поднимал ее, как пушинку, никто с ним не мог сравниться. От Джина в «Шотландской симфонии» тоже дух захватывало. Но единственным, к кому она всегда возвращалась, был Беннет. После перехода из труппы Балета Нью-Йорк-сити вТеатр американского балета ее карьера по-настоящему пошла в гору, и они всегда танцевали в паре. Беннет был так головокружительно хорош, танцуя Альбрехта в «Жизели»… На гала-представлении в Парижской опере их вызывали семнадцать раз!..

Ее внимание привлекло что-то из сказанного Бобом Донованом.

— Не могли бы вы повторить, Боб?

— Что? Дурацкие теории старины Генри? Научная тарабарщина!

— И тем не менее не могли бы вы повторить. — Она даже смогла изобразить улыбку.

На улыбку Боб откликнулся с трогательным рвением.

— Ну, хорошо, ладно, если хотите. Эрдманн сказал, дайте подумать… — О. н наморщил и без того изборожденное морщинами лицо в мучительных усилиях все вспомнить. Опять она нехорошо про него думает. Возможно, он не самый отталкивающий представитель своего вида. Да и сама она чем лучше? В последние дни она не могла заставить себя поглядеть в зеркало. А уродливая шина на ноге приводила в отчаяние. — Эрдманн говорил про какие-то физические эксперименты с двумя щелями, в которых человеческое сознание влияет на путь, по которому движутся какие-то маленькие… частицы… достаточно только подумать о них. Или он говорил: не думать, а наблюдать?.. И что это связывает всех тех, кто ощушал эту так называемую «энергию» в одно и то же время. Тогда появляется такая новая штука — коллективно разом.

Разум, мысленно поправила его Анна. Коллективный разум. Ну, и что в этом странного? Она неоднократно испытывала это ощущение на сцене, когда исполнялся групповой танец, и каждый из партнеров выходил за пределы своей индивидуальности, и вся группа становилась единой сущностью, слитно движущейся под музыку и создающей нечто прекрасное. Переживание таких моментов заменяло ей религию.

Боб продолжал рассказывать, что говорили другие люди на собрании, отчаянно пытаясь этим безграмотным отчетом добиться ее благосклонности. Анна это сознавала, но все равно отключилась. Она думала о Беннете, с которым у нее устанавливалась фантастическая связь на сцене и за ее пределами. Вот он поднимает ее в grand pas de deux во втором акте, запах канифоли, которой натерта сцена, возносится, подобно ангельскому образу, и она сама воспаряет и летает…

— Расскажи еще раз. — попросил Джейк.

— Снова?! — Это уже в третий раз! Не то чтобы Керри была против. Он ни разу не слушал ее так внимательно, — никто ее не слушал так внимательно после смерти Джима. И опять же не то чтобы она хотела возвращения Джима. Ее передернуло при одной только мысли об этом. Под конец это была самая настоящая война. — Но зачем? Не хотите же вы сказать, что верите в эту чушь с коллективным разумом?

— Нет, конечно же, нет. Без доказательств не поверю… но Эрдманн ученый. Что еще он такого знает, о чем не сказал тебе?

— Не понимаю, что вы имеете в виду. — Она действительно не понимала, тот разговор был выше ее понимания. Электроны, фотонные детекторы, эксперимент с рассеянием на двух щелях, неустранимое влияние наблюдателя… Память-то у нее была хорошей, но ей не хватало образования, чтобы правильно истолковать термины. Собственное невежество злило ее.

— Ты сказала, что Генри испытал два приступа с этой «энергией», когда ты находилась рядом с ним. А другие приступы случались, когда тебя рядом не было?

— Откуда мне знать? Вы лучше его самого спросите.

— Я спрошу. Я их всех спрошу.

— Все это звучит так глупо для меня, — бросила она и тут же сама испугалась собственного тона. Но Джейк просто посмотрел на нее задумчиво.

— Ну, для меня это тоже звучит глупо. Но Генри прав в одном: что-то происходит. И у нас тому есть документальные подтверждения в виде томографии мозга Эвелин и того факта, что сейф был открыт без повреждения замка, даже без того, чтобы кто-то подобрал правильную комбинацию цифр на замке.

— Это так… было?

— Детектив мне об этом сказал во время вчерашнего допроса… А кроме того, я затащил сюда лаборанта, чтобы он позволил мне взглянуть на лабораторные анализы всех, кто в четверг пополудни поступил в лазарет. Профессиональная любезность. Так вот: не было никакого пищевого отравления.

— Нет? — испуганно переспросила Керри.

— Нет. — Дибелла надолго погрузился в раздумья. Керри едва осмеливалась дышать. Наконец он проговорил медленно, как будто против своей воли, но она поняла одно — с каким трудом даются ему эти слова. — Керри, ты когда-нибудь слышала о принципе «эмерджентности»?

— Я делала все для этого мальчишки, — всхлипывала Джина. — Ну, просто все!

— Да, конечно, ты делала для него все, — соглашалась Эвелин, про себя думая, что «этого всего» было слишком много для Рэя. Ссужать его деньгами всякий раз, когда он терял очередную работу, позволять ему возвращаться домой к мамочке и переворачивать все вверх дном. Что по-настоящему нужно таким типам, так это хорошая взбучка, вот что.

— Анджела не такая девочка!

— Нет. — С виду дочь Джины была милашка. Поди разберись.

— И вот, когда я окончательно решилась вычеркнуть его из своей жизни и свыклась с этой мыслью, он тут как тут летит на крыльях, чтобы увидеть «свою старую мамочку» и сказать ей, как он ее любит! Он опять поставит всех на уши и перевернет все вверх дном, как тогда, когда он вернулся из армии, и когда он развелся с Джуди, и когда мне пришлось подыскивать для него адвоката из Нью-Йорка… Эвелин, никто, никто не может принести тебе таких страданий как собственный ребенок!

— Я знаю, — кивнула Эвелин, хотя на самом деле не знала. Она продолжала поддакивать всхлипываниям Джины. Над их головами проревел самолет, а Фрэнк Синатра пел о том, какой был хороший год, когда ему было 21.

Боб Донован взял Анну за руку. Она мягко отвела его руку в сторону. Деликатность не была проявлением заботы о нем, скорее, о себе — она не хотела сцен. Его прикосновение было отталкивающим. А вот прикосновение Беннета — о! или Фредерико… Но не столько о них, сколько о танцах она тосковала. А теперь она уже никогда не будет танцевать. Возможно, говорили доктора, она и ходить-то не сможет нормально.

Никогда не танцевать! Никогда не чувствовать, как пружинят ноги, выполняя ballotte, никогда не воспарять в пышном flickjete, не лететь стрелой, выгибая в экстазе спину и выбрасывая руки назад…

— Керри, слышала ли ты когда-нибудь о принципе «эмерджентности»?

— Нет. — Похоже, Джейк Дибелла сейчас снова заставит ее почувствовать себя дурочкой. Но ведь он это не специально. И пока она может сидеть с ним в одном кабинете, она будет его слушать. Возможно, ему нужен хороший слушатель. Может, ему нужна она. И может, он сумеет сказать что-то, что поможет ей снова наладить дружеские отношения с доктором Эрдманном.

Джейк облизнул губы. Его лицо все еще было белым как бумага.

— Эмерджентность означает, что по мере того, как развивающийся организм становится все более сложным, в нем начинают проявляться процессы, которые, как кажется, не вытекают из процессов, проходящих в нём на более ранней стадии и в более простой форме. Другими словами, целое становится чем-то большим, чем сумма своих собственных частей. Когда-то в результате развития у наших примитивных человекообразных предков возникло самосознание. Высшая форма сознания. Это был эволюционный скачок, появление чего-то нового…

Нечто полузабытое вдруг всплыло в голове Керри.

— Какой-то Папа — меня воспитали в католической вере, — возможно, один из Иоаннов-Павлов, сказал, что был такой момент, когда Бог вдохнул душу в наших животных предков. И поэтому эволюция не противоречит учению католической церкви.

Джейк, казалось, смотрел сквозь нее — нечто, видимое ему одному.

— Именно. Бог или эволюция… так или иначе, это случилось, эмерджентность породила сознание. И если сейчас эмерджентность порождает следующую стадию эволюции, новый уровень сознания… если это так…

Керри что-то злило, то ли ход его мыслей, то ли тот факт, что он ее начисто игнорировал, она сама не была уверена. Она резковато произнесла:

— Но почему сейчас? Почему здесь?

Вопрос заставил Джейка вновь посмотреть на нее. Он долго размышлял, прежде чем ответить. За это время самолет успел взлететь из аэропорта, пролететь над их головами, и теперь рев его моторов затухал вдали. Керри в ожидании ответа затаила дыхание.

Но он вымолвил лишь одно:

— Я не знаю.

Джина довела себя до такого состояния, что даже молиться не могла. Рэй, Рэй, Рэй — это была не та тема, которую Эвелин хотела бы обсуждать сегодня. Но она никогда не видела Джину в таком состоянии. Ее рыдания заглушали даже Синатру, поющего «Fly Me to the Moon».

— Я не хочу, чтобы он сюда приходил! Пусть его самолет летит в любой другой город, чтобы только он здесь не приземлялся! Я не хочу его видеть!

Никогда не танцевать. И единственное, на что можно рассчитывать, это на любовь таких мужчин, как Боб Донован… Нет. Нет. Лучше смерть!

— Да я просто в это не верю! — заявила Керри. — Эмерджентность! Не могу вообразить, что такое может происходить в Св. Себастьяне!

— Я тоже не верю, — ответил Джейк. И впервые за все время, пока Керри находилась в его кабинете, он ей улыбнулся.

За стенами здания прозвучал грохот мощного взрыва.

Керри и Джейк обернулись к двери. Керри первым делом подумала о теракте — взорвали начиненную взрывчаткой машину или что-нибудь в этом роде. В нынешние времена всякий первым делом думает о террористах. Однако теракт в доме для престарелых — это уж слишком. Может, взрыв бытового газа, или автобусы столкнулись, или…

В открытой двери кабинета возник Генри Эрдманн. Без ходунков. Он сполз по дверному косяку, его запавшие глаза вылезали из орбит, рот широко раскрыт. Керри не успела подскочить к нему, чтобы помочь, поддержать, и он рухнул на пол, но до этого успел прохрипеть:

— Вызовите полицию. Мы только что сбили самолет.

Боль раздирала корабль. Это было не его собственное страдание, а того, Другого. Он рождался без наставления и руководства, он яростно и бессмысленно метался, навлекая на себя ненужные страдании. Если так будет продолжаться, то корабль ослабнет настолько, что окажется не в состоянии помочь ему.

Если это будет продолжаться, Другой может повредить саму ткань пространства-времени.

Корабль не мог позволить, чтобы это случилось.

Одиннадцать

Когда Генри Эрдманн потерял сознание, Дибелла быстро подскочил к старику. Керри же застыла в неподвижности — дура.

Дура!

— Вызови доктора, — закричал Джейк. И добавил: — Иди же, Керри. Он жив.

Она выскочила из кабинета Джейка, чуть не свалилась, споткнувшись о брошенные в коридоре ходунки Генри. Должно быть, он направлялся к Джейку, когда это случилось — а что, собственно, случилось? Она помчалась в вестибюль к телефону, ее мысли были в таком беспорядке, что, только открывая двойную дверь, она сообразила: проще и быстрее нажать кнопку тревоги — это и Джейк мог бы сделать, — да только Генри редко носил с собой устройство с тревожной кнопкой, он…

Она застыла сразу же за дверью, пораженно глядя на открывшуюся взору сцену.

Вестибюль был полон кричащих люд ей, по большей части посетителей. Старики же, обитатели Св. Себастьяна, либо валялись на полу, либо, безвольно сникнув, лежали в своих креслах-каталках. Это было субботнее утро, а по утрам в субботу являлись родственники, чтобы забрать своих матерей, дедушек и прабабушек на прогулку, на ланч, просто домой… Упакованные в свитера, куртки и шали, старики, все до одного потерявшие сознание, в беспорядке валялись по всему помещению, будто кучи приготовленной для стирки одежды. Над ними беспомощно склонялись люди из персонала Св. Себастьяна — сестры, сиделки и даже добровольцы, помогавшие вести всякую рутинную работу.

Страх вызвал у Керри спазмы желудка, но в то же время противоестественно обострил восприятие.

Мистер Аберстайн, жилец Св. Себастьяна, хотя ему было всего 67, как ни в чем не бывало стоял у лифта. Миссис Келли сидела в полном сознании в кресле-каталке, ее рот представлял собой большую розовую букву «О». Ей 71 год. Мистер Шур…

— Сестра! Скорее, пожалуйста, там доктор Эрдманн! — Керри ухватила за рукав пробегающую мимо медсестру в пурпурной униформе, но та стряхнула ее руку и помчалась к лежащей на полу старухе. Все были слишком заняты, чтобы выслушивать Керри. Она побежала назад в кабинет Джейка.

Генри лежал на полу. Джейк уложил его лицом вверх и подсунул подушку (ее подушку, машинально подумала Керри, сшитую из лоскутов, которую она подарила Джейку) под ноги Генри. Разумеется, устройства с кнопкой тревожного вызова у Генри не оказалось.

Задыхаясь, Керри произнесла:

— Никто не придет, это случилось со всеми…

— С кем — «со всеми»? — резко спросил Джейк. Керри ответила не думая:

— Со всеми, кто старше восьмидесяти. А Генри…

— Он дышит нормально. Цвет лица обычный, кожа не бледная и не липко-влажная. Это не шок. Он просто… отрубился… Что ты сказала? Со всеми, кто старше восьмидесяти?!

— Да. Нет. Не знаю. Думаю, около этого возраста. Потому что все старики в вестибюле вырубились, а с теми, кто помоложе, ничего не случилось… Джейк, что это такое?

— Не знаю. Керри, сделай вот что: иди в ближайшую комнату отдыха и включи телевизор, канал местных новостей. Посмотри, передают там что-нибудь про… про авиакатастрофу…

Он не договорил. Оба услышали завывание сирен.

Генри так и не пришел в себя. Все медики мемориальной больницы Редборна умчались к месту падения самолета. Персонал Св. Себастьяна перенес пострадавших жильцов в столовую, которая теперь напоминала очень мирный военный госпиталь. Его пациенты не метались, не стонали, не кричали и не нуждались в срочной медицинской помощи, кроме одной женщины, сломавшей бедро при падении на пол. Ее отправили в больницу. Из лазарета принесли несколько аппаратов, которыми обследовали пострадавших. Никаких аномалий в работе сердца или скачков кровяного давления. Кто-то сказал Керри, что на этаже, где находились палаты с постоянным присмотром, все пациенты впали в кому.

Родственники вызывали по сотовым телефонам домашних врачей, сидели у лежанок, кричали на людей из персонала Св. Себастьяна, которые в ответ монотонно повторяли: «Работники мемориальной больницы Редборна в курсе ситуации и заберут обитателей Св. Себастьяна как только смогут. Пожалуйста, сэр, если бы вы только…»

«Имейте терпение. Верьте, что мы делаем все, что в наших силах. Просто посмотрите на спокойное выражение лица вашей матери. Поймите же наконец, что мы знаем не больше вашего. Да отстаньте от меня!»

Керри проверила всех своих подопечных одного за другим. Все были затронута этой непонятной эпидемией, многие потеряли сознание в своих квартирах. Их перенесли в лазарет. И все они были старше восьмидесяти.

Из квартиры Эла Космано — там никого, должно быть, он был где-то еще, когда все случилось, — Керри поспешила назад в лазарет, но по дороге какой-то мужчина схватил ее за руку.

— Эй! Мисс Веси!

Один из детективов, расследовавших смерть Джима. Желудок Керри опустился. — Да.

— Где я могу найти главного администратора госпиталя, мистера Колдуэлла?

— Его здесь нет, он на выходные выехал за город, но за ним уже послали… а зачем он вам?

— Мне нужно его увидеть. А кто сейчас тут главный? И что вообще здесь происходит?

Значит, это не имеет отношения к смерти Джима. Но все равно — коп. Она внутренне содрогнулась (Джим тоже был копом), но в то же время ухватилась за детектива — она чувствовала в нем точку опоры. Представитель закона. Лицо официальное. Тот, кто расследует и находит ответы. Кто обеспечивает безопасность. Она и за Джима-то вышла, в первую очередь думая о безопасности.

Керри произнесла как можно более спокойно:

— У нас тут… что-то вроде эпидемии обмороков среди самых пожилых жильцов. Все потеряли сознание в одно и то же время. Около часа назад.

— Заболевание?

— Нет. — Она сама почувствовала, как уверенно звучит ее голос. Что ж, она снова обрела себя. — Это случилось, когда самолет разбился.

Детектив выглядел озадаченным. Керри предложила:

— Давайте я отведу вас к доктору Джемисону. Это главврач Св. Себастьяна.

Джемисона не было в столовой. Керри и детектив Джерачи нашли его в кухне, где он ругался с Джейком Дибеллой.

— Нет, черт побери! Я не допущу, чтобы вы тревожили родственников пострадавших из-за какой-то своей идиотской, совершенно сырой теории. Нет! — И Джемисон зашагал прочь.

Керри попыталась обратить на себя его внимание:

— Доктор Джемисон, это…

Но он стремительно прошел мимо, спеша к своим пациентам.

Керри думала, что детектив проследует за ним, но вместо этого Джерачи спросил Джейка:

— Кто вы такой?

— А вы кто такой?

Керри не доводилось слышать, чтобы Джейк так грубил. Но он. был зол, и расстроен, и испуган. Ну, все они были напуганы.

— Детектив Джерачи, департамент полиции. Вы работаете здесь?

Керри поспешно вмешалась, пока оба по-настоящему не заве— Это доктор Дибелла. Он ведет медицинскую исследовательскую работу в Св. Себастьяне, связанную… связанную с мозговыми волнами.

Джерачи объяснился:

— Я получил на свой сотовый анонимный звонок. Он был адресован именно мне, а не департаменту полиции. Из приемной Св. Себастьяна. Звонивший сообщил мне, что я могу найти здесь информацию, касающуюся разбившегося самолета. Вы что-нибудь об этом знаете, доктор?

Керри видела, что Винс Джерачи убежден: Джейк владеет какой-то информацией. Откуда она это знает? А откуда он это знает? Но эта убежденность читалась в каждом движении детектива, в его позе, выражении лица. Он был как охотничий пес, сделавший стойку над дичью: он знал, что Джейку что-то известно.

Джейк никак не отреагировал на вопрос детектива, а стоял и просто смотрел на Джерачи. Наконец тот счел нужным пояснить:

— В полумиле отсюда разбился самолет местных линий с сорока девятью пассажирами на борту, включая тридцать одного члена клуба старейшин «Большие Тузы». Они направлялись на трехдневный отдых в Атлантик-сити, в тамошние казино. Все находящиеся на борту погибли.

— Сейчас я не могу с вами разговаривать, — отозвался Джейк. — Мне нужно сделать сканирование мозга всем этим людям, пока они не пришли в себя. После того как болван Джемисон поймет, что я делаю, и выставит меня прочь, мы сможем поговорить. Керри, мне понадобится твоя помощь. Сходи в мой кабинет, возьми там все оборудование, оно в углу на каталке, заверни в одеяло и прикати через черный ход в кухню. Быстро!

Она кивнула и помчалась прочь так быстро, что даже не заметила, как Джерачи последовал за ней. Она обнаружила детектива за своей спиной уже у входа кабинет Джейка.

— Давайте я помогу, тяжело ведь, — проявил любезность Джерачи.

— Да нет. — Она положила кронштейн на тележку. — А вы разве не должны опрашивать людей, задавать им вопросы?

— Я это и делаю. Дибелла всегда так вами командует? Джейк командовал? А она и не заметила.

— Нет. — Она водрузила шлем и коробку с периферией поверх кронштейна, затем оглянулась по сторонам в поисках одеяла — ни одного одеяла.

Вы работаете на Дибеллу или на Св. Себастьян?

— В Св. Себастьяне. Мне надо сходить в кладовку.

Когда она вернулась с одеялом, Джерачи читал бумаги, лежащие на рабочем столе Джейка. Разве это законно? Керри набросила одеяло поверх оборудования. Джерачи ухватил рукоять каталки, остановив Керри.

— Я вам нужен, — сказал он. — Если вас кто-нибудь попытается задержать, мне достаточно показать свой значок.

— Ладно, — нелюбезно согласилась она. Ради Джейка она и сама бы как-нибудь справилась.

Они закатили тележку с оборудованием в кухню. Джейк установил аппаратуру на раздаточном столе, игнорируя жалкие вопросы поварихи:

— Так что — никто не будет есть?

Не получив ответа, она сорвала фартук, швырнула его на пол и удалилась.

— Последи за дверью, — приказал Джейк.

Он выскользнул в столовую и через минуту вернулся назад, толкая каталку, на которой лежала пожилая леди.

— Кто это, Керри?

— Эллен Парминтер. — И добавила через секунду: — Ей восемьдесят три.

Джейк что-то пробурчал и принялся присоединять электроды к голове ничего не сознающей миссис Парминтер. Джерачи обратился к Керри:

— Пойдемте со мной.

— Нет. — Откуда у нее такое самообладание? Может, от детектива и набралась?

Детектив только улыбнулся.

— Да. В данную минуту это официальное полицейское расследование.

Пришлось пойти, следуя за ним, назад в кабинет Джейка. Керри била дрожь, и ей очень не хотелось, чтобы детектив это заметил. Но он заметил: похоже, он все замечал.

— Садись, — мягко предложил он. — Вот сюда, за стол. Тебе ведь не понравилось, что я читал лежащие здесь бумаги доктора Дибелл ы, да? Если бумаги лежат на виду, то это совершенно законно. Похоже, ты очень наблюдательная девушка, Керри. Поэтому расскажи мне, пожалуйста, обо всем, что здесь произошло. С самого начала и не упуская никаких мелочей. Для начала объясни мне: зачем ты сказала доктору Дибелле о возрасте той леди? Это имеет какое-то отношение ко всему происходящему?

Она и сама не знала, имеет ли. Как это может… люди ведь стареют по-разному, с разной скоростью. Абсолютный возраст значения не имеет, разве что…

— Керри?

И ей вдруг показалось, что это будет таким облегчением — выплеснуть на него все накопившееся. Да уж, детектив умел заставлять людей говорить, сказывалась профессиональная выучка, она не признавала и не верила его внезапной мягкости и заботливости. Профессиональный трюк, ничего больше. Но, может быть, каким-то образом это позволит ей упорядочить собственные хаотичные мысли. И как-то поможет исправить ситуацию в целом. Люди, погибшие в том самолете…

Керри медленно произнесла:

— Вы мне не поверите.

— А ты все же попытайся.

— Да я и сама не верю.

Детектив ничего не ответил, только выжидательно смотрел на нее. И тогда она излила душу, начав с «приступа» Генри в машине, когда они ехали из университета. Эпидемия рвоты у семи или более пациентов, которая вовсе не была следствием пищевого отравления, как полагали в Св. Себастьяне. Томограмма Эвелин Кренчнотид. Ожерелье Анны Черновой — как оно выглядело в представлении Эвелин и как описал его Боб Донован. Тайное собрание в квартире Генри этим утром. Что Керри там подслушала: слова Генри насчет рассеяния электронов, когда сам факт наблюдения изменяет траектории элементарных частиц. Лекция Джейка об «эмерджентности». Как Генри появился в кабинете Джейка и успел прохрипеть, перед тем как свалиться на пол: «Вызовите полицию. Мы только что сбили самолет». Массовая потеря сознания у всех, кто был старше восьмидесяти, и ни у кого, кто был моложе. Сканирование мозга, которое сейчас проделывал Джейк, явно с целью установить, будут ли результаты нормальными или такими же, как у Эвелин.

Но чем больше рассказывала Керри, тем более дико и невероятно все звучало.

Когда она закончила, Джерачи сидел с непроницаемым лицом.

— Вот и все, — сказала она жалким тоном. — Мне надо пойти посмотреть, как там Генри.

— Спасибо тебе, Керри. — Голос детектива ничего не выражал. — А я сейчас поищу доктора Джемисона.

Он ушел, а Керри осталась. Она вдруг почувствовала слабость во всем теле. Двигаться не было сил. Керри опустила голову на руки и какое-то время сидела неподвижно. Когда она наконец снова распрямилась, ее взгляд упал на бумаги на столе Джейка.

Он как раз что-то писал, когда она ворвалась с сообщением о собрании в квартире Генри. Писал ручкой на бумаге, не набирал текст в компьютере. Бумага была светло-зеленая с едва различимыми водяными знаками. А чернила синие. «Мой дорогой Джеймс, не могу выразить, как я сожалею о том, что наговорил вчера вечером тебе по телефону, но любимый, пожалуйста, не забывай…»

Из горла Керри вырвался отрывистый, похожий на лай смешок. «Мой дорогой Джеймс…»! Боже, какая она дура!

Она помотала головой, как собака, стряхивающая с себя воду, и отправилась посмотреть, как там Генри.

Новое существо наконец-то успокоилось. Этим можно было воспользоваться, чтобы установить с ним контакт. Подобное всегда лучше делать посредством символов его собственной культуры. Но у корабля совершенно не было времени на подготовку… Все нужно создавать медленно, постепенно переводя новую сущность на более высокие ступени, направляя, формируя, подготавливая А корабль еще слишком далеко.

Но он пытался, растягиваясь, насколько это возможно, отыскивая коллективные символы и образы, которые могли бы облегчить нормальный переход…..и пришел в ужас.

Двенадцать

Эвелин Кренчнотид лежала на импровизированной кушетке у окна столовой. Она грезила, не оглушая холодного сквозняка, дующего из щелей окна, не замечая золотых и оранжевых листьев, пролетавших мимо стекол и падавших в крошечный внутренний дворик. В своем видении она шла по тропе, сотканной из света, и не слышала звука собственных шагов. Она двигалась навстречу свету, а где-то там, в этом сиянии, находился некто, кого она пока не могла ни видеть, ни слышать, но о ком она точно знала: он там есть. И она также знала, кто это.

Ее ждал тот, кто по-настоящему, подлинно и окончательно будет ее слушать.

Эл Космано корчился во сне.

— Он пробуждается, — воскликнула медсестра.

— Нет, — доктор Джемисон в очередной раз прошелся между рядами лежанок, санитарных каталок и тюфяков на полу, его лицо выражало усталость. — Некоторые из них проделывают это часами. Как только машина «скорой» вернется, отправьте этот ряд в госпиталь.

— Да, доктор.

Эл Их слышал, но не слушал. Он снова был ребенком и бежал сумеречными улицами домой. Там была его мама, и она его ждала. Дом…

Сцена была освещена так ярко! Видимо, рабочие включили все осветительные приборы на полную мощность — она стала сплошным светом. Анна Чернова ничего из-за этого не видела, не могла отыскать взглядом партнера. Ей пришлось остановить танец.

Пришлось остановить танец.

Она стояла потерянная, растворенная в свете. Публика была где-то там, в этом сверкании и сиянии, но она не видела ее точно так же, как Беннета и кордебалет. Хотя публику она все же чувствовала. Все эти люди были здесь, они светилисьтакже ярко, как сцена, и они были стариками. Очень, очень древними, такими же, как и она сама, и столь же не способными к танцу…

Она всхлипывала, закрыв лицо руками

Эрин Басс увидела тропу: та вела именно туда, куда — как знала Эрин — и должна вести: в глубь самой Эрин, в самую сердцевину ее сути, где находился Будда, где он всегда был и будет вовеки. Эта тропа света, завиваясь спиралью, вела в глубь ее личного бытия, которое было также бытием всеобщим. А вокруг — ликующие другие, которые были ею, так же, как она была всеми…

Резкий толчок, и она пробудилась в машине «скорой помощи», пристегнутая ремнями к ложу, а над ней склонился какой-то молодой человек:

— Мэм?

Тропа сгинула, другие пропали, тяжелый, плотный мир майи снова окружал ее, а в пересохшем рту ощущался металлический привкус.

Свет и туннели — куда это он, к черту, попал? Возможно, это бункер для испытаний атомных зарядов, вот только не припомнит он, чтобы бункеры так ярко освещались, и где тогда Теллер, или Марк, или Оппи? Впрочем, нет, Оппи над этим проектом не работал. Генри запутался, вот что — он просто растерялся…

А потом все стало на место.

Он пробудился, мгновенно вывернувшись из сна-который-не-был-сном в состояние полного осознания себя. Даже более того; его чувства сверхъестественно обострились. Он ощущал твердый лежак под спиной, подсыхающий след слюны на подбородке, созерцал невыразительность флюоресцентного освещения столовой. Он слышал, как катятся резиновые колесики медицинской каталки по синтетическому ковру, как гремят ножи, вилки и ложки в кухонной мойке. Он ощущал запах Керри, и даже не глядя в ее сторону, мог в точности описать положение ее тела, как она сидит около его кушетки в столовой Св. Себастьяна. А рядом сидит детектив Джерачи.

— Генри, — прошептала Керри.

Он отозвался:

— Оно приближается. Оно уже почти здесь.

Корабль прервал все контакты. Он никогда не встречался до этого ни с чем подобным. Недосущество не было одним целым

Составляющие его совершенно не унифицированные компоненты были рассеяны среди неупорядоченных и разнообразных частиц материи И частицы эти были чудовищно гетерозиготны В отличие от компонентов любого другого недосущества, которое корабль когда-либо обнаруживал, направлял и наставлял и которым в конечном счете, становился. Все другие недокорабли на материальном плане бытия существовали как единое целое, поскольку они были схожими по всем параметрам. Эти тоже были схожими состояли из одинаковых физических частиц и подчинялись одинаковым физическим процессам, но где-то что-то пошло не так, совершенно неправильно, и из этой однородной материи так и не развился единый разум. Эти существа были дисгармоничны. Они использовали насилие, один против другого.

Возможно, если принять их в себя, они сумеют использовать насилие и против самого корабля.

Однако корабль не мог умчаться прочь и оставить их. Они уже начали изменять пространство-время в своем ближайшем соседстве. Когда их слияние продвинется дальше, новое существо сможет стать мощной и опасной сущностью. И что она натворит?

Корабль размышлял, испытывая ужас и отвращение при одной только мысли: возможно, окажется необходимым уничтожить то, что должно было бы стать неотъемлемой частью его самого.

Тринадцать

Джейк Дибелла схватил распечатки с такой силой, что скомкал плотную бумагу. Лежащий на кушетке Генри Эрдманн нахмурился при виде этого малого акта вандализма. Керри сидела рядом, придвинув кресло так, чтобы иметь возможность держать Генри за руку, а детектив Джерачи из департамента полиции стоял у Эрдманна в ногах. Какого черта он вообще здесь делает? Дибелла тоже этого не понимал, но был слишком переполнен другими мыслями, чтобы озаботиться этим более чем на долю секунды.

Керри — Генри:

— Я все же думаю, вам следует отправиться в больницу!

— Не собираюсь, так что забудь об этом.

Старик пытался сесть прямо. Керри следовало бы его остановить, но Джерачи предостерегающим жестом мягко положил ей руку на плечо. Показывает, кто здесь главный, подумал Дибелла.

Генри:

— Но почему в Св. Себастьяне?

Тот же вопрос, что задала чуть раньше Керри. Дибелла:

— У меня есть гипотеза. — И сам отметил, как странно звучит его собственный голос. — Она основывается на факте, который заметила Керри, что никто моложе восьмидесяти не был… Если к Земле действительно приближается какого-то рода сверхразум… то есть…

Джейк не мог продолжать. Звучало слишком глупо. Но было также и слишком реально.

Но, очевидно, Генри Эрдманна не пугали ни глупость, ни реальность — что, как кажется, в последнее время стало Одним и тем же. Он только уточнил:

— Вы хотите сказать, что это приближается только потому, что «сверхсознание» проявляется только среди стариков, а их сейчас стало больше, чем когда-либо?

— Впервые в истории количество живущих людей старше восьмидесяти превысило один процент от всей популяции. Сто сорок миллионов человек во всем мире.

— Но это все еще не объясняет, почему это началось здесь. Почему с нами.

— Бога ради, Генри! Где-то же это должно начаться!

Тут детектив Джерачи по-настоящему поразил Джейка Дибеллу.

— Все бифуркации локализуются в одной точке. Когда-то одна двоякодышащая рыба стала дышать больше легкими, чем жабрами. Когда-то один пещерный человек изобрел топор. Всегда имеется одна-единственная точка — нексус,[14] в которой зарождается нечто новое. Возможно, этим нексусом являетесь вы, доктор Эрдманн.

Керри вывернула шею, чтобы посмотреть на Джерачи.

Генри тяжело выговорил:

— Возможно. Но я ведь не один такой. Я не был главным источником энергии, которая сбила самолет. Я был всего лишь одной из параллельно подключенных батарей.

Научные аналогии успокаивают Эрдманна, подумал Дибелла, страстно желающий, чтоб нашлось хоть что-то, что бы утешило его самого.

Керри заявила:

— Думаю, в деле с изъятием ожерелья Анны Черновой из сейфа спусковым крючком послужила Эвелин.

Джерачи подтянулся и снова стал напоминать гончую, напавшую на след. Однако вслух произнес:

— Но это же все бессмыслица. Я не могу заходить так далеко! В запавших глазах Генри появилось жесткое выражение.

— А вам и не надо заходить так далеко, как я это сделал, чтобы прийти к таким вот выводам. Вы уж просто поверьте мне на слово, Но я на опыте ощутил… это сознание. Собранные нами данные кажутся дурной шуткой, но они отражают реальность. А распечатки сканирования головного мозга, которые, изучал доктор Дибелла, это уж и вовсе не шутки. Это факты, это достоверные данные, с которыми можно и нужно работать.

Это точно. Результата сканирования мозгов старцев, которых Дибелла сумел обработать до того, как разъяренный идиот Джемисон не накрыл его за этим занятием и не вышвырнул вон, бьгли грубой версией картины, полученной при томографировании Эвелин Кренчно-тид. Почти полная блокада таламуса. этого переключателя и распределителя поступающей в мозг сенсорной информации. То же для определяющих телесные функции задних теменных долей. Сильнейшее возбуждение в тыльной части мозга и особенно на височно-теменных, участках, в миндалинах и гиппокампусе. Картинка взрывного впадения в эпилептическое мистическое состояние. И так же отличается от обычной картины при коме, как космический корабль от черепахи.

Дибелла сидел, обхватив лицо ладонями, как будто это могло упорядочить его мысли. Наконец он уронил ладони на колени и размеренно произнес:

— Одиночный нейрон не слишком разумен, это даже не очень впечатляющее живое устройство. Все, что он на самом деле делает, это преобразует одни типы электрических или химических сигналов в другие. Вот и все. Но нейроны, объединенные в общий мозг, могут порождать невероятно сложные состояния. Просто надо взять достаточное их количество, чтобы сделать возможным зарождение сознания.

— Или достаточное количество пожилых людей, чтобы получить коллективный разум? — вставила Керри. — Но почему только пожилые люди?

— Да откуда мне знать? — ответил Дибелла. — Возможно, для этого требуются мозги, накопившие достаточно жизненного опыта, достаточно прожитого времени.

Джерачи внезапно спросил:

— Вы читали Достоевского?

— Нет, — ответил Дибелла сухо. Джерачи ему не нравился. — А вы?

— Да. Достоевский писал, что бывали у него моменты, когда он ощущал «пугающую» ясность и экстаз, и что он мог бы отдать целую жизнь за пять секунд такого состояния и не чувствовал бы, что отдает слишком много… Достоевский был эпилептиком.

— Я это знаю! — отрезал Дибелла. Керри спросила:

— Генри, а сейчас оно с вами? Это… ощущение?

— Нет.

— Тогда, может, оно убралось прочь? Генри попытался ей улыбнуться.

— Может быть. Но я так не думаю. Я считаю, что оно идет за нами.

— Что вы имеете в виду — «за нами»? — скептически переспросил Джерачи. — Это же не киллер какой-нибудь.

— Я сам не понимаю, что я имею в виду, — раздраженно отозвался Генри. — На это придет, и придет скоро. Оно не может позволить себе долго ждать. Смотрите, что мы уже успели натворить… вспомните самолет…

Ладонь Керри легла на пальцы Генри.

— И что оно будет делать, когда заявится сюда?

— Я не знаю. Откуда я могу это знать?

— Генри… — начал было Джейк.

— Меня больше интересует, что мы можем сделать перед тем, как оно появится.

— Включить новостной канал CNN, — бросил Джерачи. Дибелла спросил подчеркнуто значительно:

— Детектив, может, вам сейчас нужно быть в каком-то другом месте?

— Нет. И уж точно: совершенно безразлично, где находиться, когда — если — это произойдет. Не так ли? Ответа, разумеется, не последовало.

В 9:43 вечера в городе, находящемся в двухстах милях от Св. Себастьяна отключилась подача электроэнергии.

— Никаких видимых причин, — говорил диктор CNN, — учитывая ясную погоду, и нет признаков…

— Генри? — позвала Керри.

— Я… со мной все в порядке. Но я его чувствую.

— Но сейчас это случилось далеко от нас, — сказал Джейк. — Если, конечно, это… если это было оно…

— Это было оно, — ответил Генри. Он все также лежал, растянувшись во всю длину на кушетке, только глаза закрыл. Джерачи уставился на экран телевизора. Все они с утра ничего не ели, но никто не хотел и думать о пище.

В 9:51 вечера тело Генри спазматически дернулось, и он вскрикнул. Керри всхлипнула, но в тот же миг Генри произнес:

— Это выбор.

Никто не осмелился спросить, какой смысл он вкладывал в эти слова.

Через семь минут по CNN передали сенсационное сообщение: рухнул мост через реку Гудзон, а вместе с ним темные воды поглотили поезд Национальной компании пассажирских железнодорожных сообщений.

В следующие несколько минут лицо Генри являло быструю смену выражений: страх, экстаз, ярость, удивление. Джейк напряженно размышлял, не должен ли он заснять Меняющееся лицо Генри камерой своего мобильника, но почему-то не мог пошевелиться. Керри опустилась на колени рядом с кушеткой и обхватила старика руками, как будто пытаясь удержать, не дать уйти.

— Мы… ничего не можем поделать, — выдавил из себя Генри. — Если кто-то достаточно сильно думает о… Боже!

Свет и телевизор отключились. Слышались тревожные крики, сопровождаемые завыванием сирен. Тонкий луч света опустился на лицо Генри, это Джерачи включил карманный фонарик. Все тело Генри сотрясали спазмы, но он смог открыть глаза. Дибелла с трудом различил его шепот:

— Это выбор.

Выбор был единственным возможным путем спасения. Корабль не понимал этой необходимости: как же может любая одинокая сущность выбрать что-либо иное, кроме желания стать частью своего же целого? Такого раньше никогда не случалось. Нарождающиеся создания были счастливы соединиться. Направление эволюции есть возрастание сложности. Но выбор — это единственный возможный способ действовать здесь; в этих условиях, чтобы хоть как-то помочь этому незаконнорожденному и неуправляемому созданию. Если оно не выберет слияния…

Разрушение. Чтобы защитить самую суть сознания, что означает самую суть всего.

Четырнадцать

Эвелин, боявшаяся больниц, отказалась отправиться в Мемориал Редборна, чтобы ее там «как следует проверили» после той всеобщей потери сознания. Нечего тут проверять. Просто потеря сознания, так что незачем сдавать кровь на анализ, и вообще…

Она остановилась на полпути между микроволновкой и кухонным столом. Кастрюлька выпала из рук, и овощная запеканка разлетелась по всему полу…

Снова вернулся свет, который окружал женщину в том ее видении. Только это был не свет, и сейчас это было не сонное видение. Это было в ее сознании, и это было ее сознанием, и она была этим… всегда была этим. Как такое возможно? Но присутствие заполняло ее, и Эвелин знала, вне всяких сомнений, что если она к этому присоединится, то больше никогда, никогда не будет одинока. Да что там, ей и раньше не нужны были слова, да и все, что ей надо сделать, — это осуществить выбор, а затем отправиться туда, где она и так уже находилась, где она была в своем доме…

Кто же знал?

И счастливая бывшая Эвелин Кренчнотид стала частью тех, кто ее ждал, а ее тело рухнуло на заляпанный лапшой и овощами пол.

В хибаре, в трущобах Карачи, человек лежал на куче тряпья. Его беззубые челюсти шевелились, ходили туда-сюда, но он не произносил ни звука. Всю ночь он ожидал прихода смерти, но теперь, похоже, уже дожидался чего-то другого, чего-то большего, чем даже смерть, и очень, очень древнего.

Древнего. Оно искало старых, и только старых, и беззубый мужчина знал почему.

Только старики заслужили это, заплатив единственной монетой, которая по-настоящему чего-то стоит: накопленным за всю жизнь запасом печали.

С облегчением он выскользнул из своего истерзанного болью тела в объятия древнего величия.

Нет. Он отсюда не двинется, думал Боб. Нечто, вторгшееся в его разум, испугало его, а страх привел в ярость. Пусть они — кто бы ни были — пробуют свои дешевые штучки, они были хуже профсоюзных деятелей. Предлагают пойти на уступки. Пытаются надуть. Он будет тверд, он не желает ни к чему присоединяться й кем-то там становиться. По крайней мере, пока не будет знать, что за сделка намечается и чего хотят эти ублюдки.

Они его не заполучат.

А затем он почувствовал, что происходит что-то еще. И он знал, что это такое. Сидя в больнице Памяти Редборна, Боб Донован завопил: — Нет! Анна, не надо!

А разум его продолжал сопротивляться, пока внезапно присутствие не исчезло.

Он снова остался один.

В роскошном особняке в Сан-Хосе спящий внезапно пробудился и резко сел в постели. Какое-то время он застыл неподвижно в темноте, не замечая даже, что электронные часы и подключенный к кабельному вещанию цифровой телевизор отрубились. Восторги изумление переполняли его.

Ну, конечно же, как он этого раньше не видел?! Он, который столько долгих восхитительных ночей провел за доводкой компьютерных программ — для тех старых персоналок, еще с мониторами на. вакуумных трубках, — как он мог этого не понимать? Он не был целой программой, а всего лишь одной строчкой кода! А программа по-настоящему может работать, только если собрать воедино все коды, и никак не раньше. Он всегда был только фрагментом, а теперь перед ним предстало целое…

Он присоединился к нему.

Эрин Басс достигла сатори.[15]

Слезы наполнили ее глаза. Всю свою жизнь она этого хотела, стремилась к этому, часами медитировала каждый день, но даже близко не подошла к тому мистическому опьянению, которое сейчас ощущала. Она не знала и даже не подозревала, что можно достичь такого единства. Все ее предыдущие усилия были неверными. Здесь не было усилий, здесь не было Эрин. Никто ее не сотворил, она сама была и созиданием, и созидаемым космосом; никаких индивидуальностей не существовало. Ее существование не было ею самой. И когда исчезла эта иллюзия, вместе с ней, растворившись во всеобщем, исчезла и Эрин.

Джина Мартинелли ощущала эту благодать Божью и сияние Его славы. Только… только где же Иисус Христос, спаситель наш и Господь? Она не чувствовала Его, не могла отыскать Его в этом едином…

Но если Христа здесь нет, то это не Царство Божье. Это уловки лукавого, Сатаны, который принимает миллионы обличий и посылает своих демонов, чтобы сбивать с пути веруюших. Но ее-то он не обманет!

Она сложила руки и принялась громко молиться вслух. Она никуда не пойдет, она останется здесь и будет дожидаться единственного подлинного Бога.

Миниатюрная женщина в Шанхае сидела у окна, наблюдая, как дети ее правнуков играют во дворе Как они подвижны! Когда-то и она была такой.

Внезапно, безо всякой подготовки и перехода, она ощутила присутствие богов в своей душе. Значит, пришло ее время! Она вдруг почувствовала себя снова почти молодой, почти сильной… это было хорошо. Но даже если бы и не было этого чувства — когда боги приходят за тобой, ты идешь за ними.

Один прощальный взгляд на детей, и она позволила богам забрать себя.

Анна Чернова проснулась в лазарете Св. Себастьяна, ставшем для нее тюрьмой, и судорожно вдохнула. Она ощутила проходящую сквозь все тело силу и на какое-то мгновение отчаянной надежды подумала, что это та же самая сила, которой насыщалась вся ее оставшаяся в далеком прошлом жизнь, состоящая из па и арабесков.

Но это было не так.

Это было нечто внешнее, отделенное от нее… но так не должно быть. Она могла бы принять эту силу в себя, стать этой силой, так же, как сила стала бы ею. Но Анна пока еще сдерживала последний шаг.

А там можно будет танцевать?

Нет. Не в том смысле, в каком она это понимала, там не будет великолепной работы мышц и конечностей, не будет прыжков и изгибов спины. Никакого создания красоты через физическое тело.

Нет.

Танцев не будет.

Но там была сила, и эту силу она могла использовать для своею рода побега из этого бесполезного тела, этого лазарета и этой жизни, лишенной танца. Откуда-то издали до нее донесся крик: «Нет! Анна, не надо!». Но она уже решилась. Анна вцепилась в силу, одновременно и отказываясь присоединиться к ней, и не в состоянии ее лишиться. Анна пыталась овладеть этой силой.

Она умерла, не успев сделать следующего вдоха.

Все тело Генри сотрясала дрожь. Оно было здесь. Оно было им самим.

— Это выбор, — прошептал Генри.

С одной стороны — все. Все сознание, вплетенное в глубинную суть самого пространства-времени, в точности так, как о том догадывался Уиллер и некоторые другие почти сотню лет назад. Сознание на квантовом уровне, на уровне волн вероятности, которое эволюционировало вместе со всей Вселенной.

А с другой — индивидуальность, именуемая Генри Мартин Эрдманн. Если он сольется со сверхсознанием, он перестанет существовать как личность, как отдельный разум. А для Генри его разум был всем.

Он колебался в подвешенном состоянии наносекунды, годы, эпохи. Само время имело здесь иное значение. Находясь не там и не ту

Генри мог «пощупать» силу и понимал, чем она является — и чем не является человечество. И уже видел вывод. Он нашел ответ. — Нет, — сказал он.

И он снова лежал на кушетке, а Керри обнимала его, и рядом находились двое мужчин, слабо освещенных тонким лучом желтого света, словом, он снова стал смертным и одиноким.

И снова был собой.

Достаточно слившихся. Опасность миновала. Существо родилось — и это корабль, а большего и не надо.

Пятнадцать

Месяцы, чтобы опознать всех погибших. Годы, чтобы полностью восстановить ущерб, нанесенный мировой инфраструктуре: разрушенные мосты, здания, информационные системы. Но еще десятилетия — Дибелла знал это — будут длиться споры о том, что же на самом деле произошло. Теорий напекли множество. Мощнейший электромагнитный импульс, солнечная радиация, звездная радиация, галактическая радиация, атака инопланетян, глобальный терроризм. Армагеддон, активность тектонических плит, вирус, созданный методами генетической инженерии. Глупейшие предположения, легко опровергаемые, что, разумеется, нисколько не мешает собирать вокруг себя толпы верующих. Немногие выжившие старики говорили неохотно. Тем, кто говорил, по большей части не верили.

Джейк и сам с трудом всему этому верил.

Он так ничего и не сделал с томограммой Эвелин Кренчнотид и с результатами сканирования трех других, поскольку здесь не было ничего, что он мог бы понять. Все четверо, кстати, умерли в тот день.

— Только их тела, — всегда добавляла Керри. Она свято верила в то, что рассказал ей тогда Генри Эрдманн.

Ну, а он, Дибелла, верит ли в идеи Генри? Во вторник верил, в среду считал все это полной чушью, а в четверг снова верил. Случившееся нельзя было подтвердить, повторить в эксперименте. Это не наука. Это… что-то другое.

Дибелла продолжал жить своей нормальной жизнью. Он порвал с Джеймсом. Он продолжал навещать Генри уже и после того, как программа его исследований в Св. Себастьяне была завершена. Временами он обедал вместе с Керри и Винсом Джерачи. И был шафером у них на свадьбе.

Он присутствовал на дне рождения своей матери, когда ей стукнуло 65. Дорогостоящее, шумное сборище, организованное его сестрой в банкетном зале гламурного отеля в деловой части города. Новорожденная смеялась, целовала родственников, прилетевших из Чикаго, вскрывала пакеты и коробки с подарками. Когда она кружила в танце с партнером в костюме Дяди Сэма, Дибелла размышлял, хватит ли ей здоровья дожить до восьмидесяти.

И вообще, сколько людей в этом мире смогут дожить до восьмидесяти.

— Лишь потому, что большинство из них выбрало уход, мы, оставшиеся, потеряли силу эмерджентности, — говорил Генри, и Дибелла отметил это «из них» вместо «из нас». — Несколько атомов урана не образуют критической массы, и никакой цепной реакции не получится.

Дибелла сформулировал бы иначе: «Если у вас есть лишь несколько нейронов, то из них нельзя организовать мыслящий мозг». Но суть от этого не менялась.

— Если так много людей отказались от слияния, то это сознание должно будет снова… — Генри не закончил фразы — ни тогда, ни позже. Но Дибелла догадывался, что он хотел сказать.

— Давай, парнишка, не стой, — окликнул его Дядя Сэм, — найди себе партнера и танцуй!

Дибелла покачал головой, улыбнувшись… Как раз сейчас у него не было партнера, и танцевать он не хотел. Но, конечно же, старина Сэм был прав. Желание танцевать — товар скоропортящийся. И вообще, на большей части всего того, чем занимается человечество, уже проставлен штамп с датой истечения срока годности. В один прекрасный день поколение его матери, поколение, родившееся в условиях самого большого в истории демографического взрыва, достигнет восьмидесяти. И перед ними снова встанет та же проблема выбора, которая стояла перед Генри.

И как же оно все будет в следующий раз?

Примечания

1

Имеется в виду знаменитый физик Роберт Оппенгеймер (1904–1967), создатель американской атомной бомбы, впоследствии активно протестовавший против создания водородной бомбы. Далее упоминаются и другие известные физики: Эдвард Теллер (1908–2003), участвовал в создании американской атомной бомбы и был руководителем проекта по созданию бомбы водородной; Мирри Гелл-Манн (р. 1929), крупнейший теоретик в области элементарных частиц; Ричард Филлипс Фейнман (1918–1988), автор знамвнитого курса «Фейнмановские лекции по физике»; математик Станислав М. Улам (1909–1984), работавший вместе с Теллером над водородной бомбой и впоследствии обвинявший Теллера в плагиате своих идей. (Здесь и далее прим. перев.)

(обратно)

2

«Айви Майк» — кодовое название первого американского модельного термоядерного устройства, испытанного 1 ноябри 1952 года на атолле Эниветок в Тихом океане.

(обратно)

3

Первое Послание к Тимофею Святого Апостола Павла, 5:23

(обратно)

4

Островок Лангерганса — группа клеток в тканях поджелудочной железы, альфа-клетки островков Лангерганса секретируют глюкагон, а бета-клетки — инсулин.

(обратно)

5

3десь и далее — обозначения различных балетных па, прыжков и пируэтов.

(обратно)

6

Sui generis (лат.) — особого рода, своеобразный.

(обратно)

7

Тpuшнa (санскр. хватание, цепляние) — это учение о причинах страдания. Тpuшнa — стремление к обладанию реальностью. Причина страданий в самом человеке: это его жажда жизни, власти, наслаждений, боготстаа. Ложное знание человзека и мира — им самим себе порождаемое. Тришна порождает, в свою очередь, деяния человека, как пагубные, так и благотворные, деяния формируют карму и сансару — круговорот рождений и смертей. Даже смерть не может избавить от страданий, так как душа возвращается в сансару. Как видим, Эрин Басс не вполне точно трактует это понятие.

(обратно)

8

YMCA (Young Men's Christian Association — Христианская Ассоциация Молодых Людей) — одна из крупнейших молодёжных организаций в мире.

(обратно)

9

Калтех — Калифорнийский технологический университет.

(обратно)

10

Ветхий завет, псалтырь, псалом 22:4.

(обратно)

11

Юкер — род карточной игры.

(обратно)

12

Майя — понятие из индуизма и буддизма. означает иллюзорный мир чувственного восприятия, который скрывает оm наc подлинную реальность.

(обратно)

13

Откровение, Г.Ч, 2.

(обратно)

14

Связь, сплетение, соединение.

(обратно)

15

Сатори — состояние просветления, достичь которого стремятся адепты дзен-буддизма.

(обратно)

Оглавление

Один

Два

Три

Четыре

Пять

Шесть

Семь

Восемь

Девять

Десять

Одиннадцать

Двенадцать

Тринадцать

Четырнадцать

Пятнадцать Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg