Владимир Карпенко Тайна одной находки
1
Как это произошло? Может быть, был прав Вася Кузнецов, когда приводил тибетскую пословицу: «Не достигнешь цели стремлений, если не пройдешь до нее необходимое пространство»? Может быть, не угаснувшая еще с детства склонность к романтике толкнула тогда меня на поиски? Конечно, сейчас трудно разобраться толком, да и какое это имеет значение? Взявшись, по существу говоря, не за свое дело, мы… Впрочем, не буду забегать вперед.
Когда ураганной силы северо-западный ветер с присвистом и уханьем обрушивался на наши стоянки, Вася смеялся: «Это он занес нас сюда! — И, поднимая кверху облупившийся, бурой красноты нос, раздувал ноздри: — Чую запах Волги… Чую за тысячи километров запах нашей Антиповки… Добрый ветерок!..»
А «добрый ветерок» осатанело нес песок, мелкую гальку, соль, до слез хлестал почерневшие лица, загоняя порой людей в палатки или за выступы скал.
Центральный Тибет… Неправдоподобной синевы небо. Уходящие на восток отроги Каракорума — Ган-дис-ри, — то рыже-красные, то песчано-желтые, то сумрачно-коричневые с выбеленными снегом шапками вершин.
Точно упавшие на землю куски неба — провалы озер в обрамлении снежно-серебряной соли или в изумрудной опушке осок. Огромные таны — равнины с навалами щебня всех цветов и оттенков и кое-где с клочьями сухой колючей травы. Гривы холмов и лабиринты ущелий, хаос бесформенных обломков скал и замысловатые «изделия» бури, воды и морозов — скальные коридоры, гранитные мосты, замки, купола. Пестрящая в глазах чересполосица галечников, угасающих отрогов Ган-дис-ри, сапфировой синевы водоемов, соленых выцветов меловой белизны, ячменных полей и пастбищ со стадами овец и яков. Редкие селения и стойбища скотоводов-кочевников с пропитанными вонючим аргальим дымом палатками — «банагами». Ветер, неуемный, порой с ног валящий ветер… Где-то далеко, на юго-востоке, за степными нагорьями, за хребтом Ньенчен-Тангла и плодородными долинами остались Лхаса, крепости, электростанция в долине Кичу. Там, на одной из улочек оживленной Лхасы, в доме с китайской и тибетской надписями у входа «Юго-Западной базы Сикан-Тибетской геологоразведочной экспедиции», начинали мы три месяца назад свой поход.
Три месяца! Конечно, не мог забыть о нас начальник базы, китайский инженер-геолог Кай Фынь, почтенный седовласый человек в очках с черепаховой оправой («наш папаша», как втихомолку называли мы его с Васей и нашим молодым переводчиком Ли Сяо). А вспоминает ли о двух советских геологах молодой китайский врач Ван Син? С ним мы познакомились ранней весной в окрестностях Лхасы, в небольшом селении близ стариннейшего монастыря «желтошапочников» — Сэра. Ван Син прибыл туда из Пекина вскоре после освобождения Тибета частями Народно-освободительной Китайской армии и открыл врачебный пункт для населения. Прогуливаясь вокруг столицы Тибета в ожидании отправки нашей разведывательной партии, мы с Васей забрели в это селение, где и познакомились с Ван Сином. Он довольно сносно объяснялся по-русски, и мы частенько навещали его. За чашкой ароматного, чуть терпкого чая, мы подолгу беседовали о Китае, Советском Союзе, Москве, Тибете, о нашей экспедиции с китайскими геологами в глубь страны, слушали его рассказы о ламах, монастырях, местных новостях и событиях. Чаще всего мы говорили с Ван Сином о недавнем прошлом Тибета, когда иностранные империалисты пытались оторвать эту область от Китая и создать плацдарм для борьбы с Китайской Народной Республикой и СССР.
За полтора года жизни в Тибете Ван Син много наслышался о подрывной деятельности американских агентов, опиравшихся на реакционные элементы среди лам и богачей, об американских миссиях при тибетском правительстве, о смутах и раздорах, которые сеяли они. Ван Син рассказывал о поставках оружия американцами, об их антикитайской пропаганде, о стараниях разжечь «священную» войну буддистов против коммунистов.
— Как раз в этих местах, — говорил Ван Син, — орудовал американский агент Герберт Джонсон. Он вел секретные переговоры в 1950 году с тибетскими властями. В сферу деятельности Джонсона входили, между прочим, окрестные монастыри — Сэра, Гандан, Ретинг. В конце августа 1951 года, когда части второй полевой Народно-освободительной армии Китая приближались к Лхасе, Джонсон и группа его сообщников бежали из этого края, предварительно ограбив монастырь Сэра.
— Навредив тибетскому народу, — продолжал Ван Син, — этот диверсант и вор своим бегством принес неприятности и китайским властям. Дело в том, что Джонсон и его компания, улетевшие на самолете, бесследно исчезли. Вскоре американская печать и радио подняли по этому поводу страшную шумиху. Нас обвиняли в том, что китайские коммунисты захватили в плен частных лиц, мирных представителей торговых и строительных фирм, держат их в тюрьме и, возможно, даже расстреляли. Незадолго до моего отъезда в Тибет было опубликовано официальное заявление о пропавших агентах. В нем раскрывалось истинное лицо Джонсона и его шайки, отмечалось также, что, вопреки лживым измышлениям, ни китайскому правительству, ни тибетским властям ничего не известно о судьбе бежавших из Лхасы американцев.
— Я полагаю, — закончил наш друг, — что Джонсон, перемахнув границу, почел за лучшее не возвращаться на родину, а, распродав драгоценности и сделав на этом хороший бизнес, зажить припеваючи где-нибудь в укромном уголке.
Ранним апрельским утром, в самый канун отъезда, мы зашли проститься с Ван Сином. Какой-то старый тибетец со спутанными волосами, в грязном одеянии и истасканных до дыр шерстяных сапогах, стоя у порога медпункта, хватался за халат Ван Сина, поднимал большие пальцы на руках и бормотал что-то по-тибетски, показывая на восток.
— Он почти ослеп от трахомы, — смущенно и вместе с тем с выражением гордости в глазах объяснил нам Ван Син. — Я вылечил его, он увидел свет и теперь благодарит и кричит: «Свет с востока… Свет пришел с востока…».
Низко над соседними изломами заснеженных гор нависло восходящее солнце. Из лиловой поволоки тумана вставали красноватые стены дворца далай-ламы Поталы, белые постройки Лхасы. Утесом поднималось неподалеку от реки серое здание электростанции, и в солнечных лучах ярко пылали стекла на его фасаде.
…Четвертый месяц уходила все дальше и дальше на запад вдоль гор Ган-дис-ри наша партия. Сорок человек — китайские и тибетские рабочие, китайские горные техники, радист, переводчики. Автомашины на гусеничном ходу — вездеходы, рация, палатки, оборудование, запас горючего и двое нас, советских геологов, командированных нашим правительством в числе других специалистов для оказания помощи в строительстве нового Китая. Два наших отряда — Васи Кузнецова и мой — то сходились вместе, то расходились, двигаясь параллельными маршрутами. Ложились на карты значки: цинк, свинец, медь, серебро, урановая руда, ртуть, залежи буры; складывали в машины ящики и мешки с образцами горных пород.
В середине августа обе группы сошлись на высотах у озера Таши-Буп-цо. Дико и как-то странно было кругом. Далеко на север уходила тоскливая щебенчатая равнина Чжан Тана. К морской сини неоглядного озера подступали крутые берега с распластанными по ним кустарниками терескена, колючей крушины и тугими, как проволока, пучками кобрезии. На приозерной террасе громоздились снегоподобные шары, валы и пирамиды из разбитых ветром пластов соли. Они горели на солнце слепящим светом и временами курились в ветровых потоках искрометной пылью. На зелено-буром, точно линялом ковре травяных склонов соседней промоины — сая чернели палатки летнего стойбища, бродили яки и овцы. По дну сая мчался к озеру шумный, кипящий на камнях пеной, поток. В сиреневую даль горизонта четко вписались зазубрины ближних хребтов.
— Смотри-ка, Алексей, — говорил мне Вася, когда я встретился с ним на приозерной высотке, — какая картина! Какое неповторимое сочетание красок. Эх, художника бы сюда, художника!
Было решено сделать у озера Таши-Буп-цо кратковременную остановку и разведать окрестности.
Наш отряд быстро подружился со скотоводами соседнего пастбища. В эти глухие, отдаленные места еще не проникла культура, и кочевники со страхом, шепча молитвы, рассматривали никогда не виданные вездеходы. Многие крутили ручные мельнички «хурдэ» с текстами молений. С удивлением, точно глядя на какую-то глупость, наблюдали они за нашим купаньем в ручье на дне сая. Все они носили разноцветные рубахи из хлопчатобумажной ткани, поверх которых надевали шерстяные халаты или шубы из бараньих шкур, а на ногах — шерстяные сапоги самых пестрых расцветок. Как видно, они никогда не расчесывали своих черных волос, падавших космами или небрежно окрученной косой на плечи из-под широких войлочных шляп.
Принимали нас тибетцы гостеприимно, угощали неизменной в Тибете дзамбой — чаем с маслом и кусочками ячменного теста, недоваренным грубым мясом яков и корешками трав. А мы дарили им консервы, сухие фрукты, сухари и галеты.
Бывали и они у нас. Обычно мы собирались по вечерам у костра, около палатки радиста, рядом с махиной гранитного валуна.
Я не могу точно сказать, кто первый из наших гостей-тибетцев заговорил о том, что случилось в пустыне. Может быть, женщины со стеклянными бусами на бесчисленных косичках и медными амулетами на халцедоновых ожерельях. Может быть, прифрантившийся парень-пастух в ярко-желтом халате с бамбуковой дудочкой в руках. Может быть, сидевшие кучкой пожилые мужчины. Мы не понимали по-тибетски, и Ли Сяо передавал нам слова пожилого степенного Нгабо Туптена. В переводе Ли Сяо повествование Нгабо Туптена звучало примерно так.
В год «Железной птицы», как сказал лама, они бродили со своими стадами где-то к юго-западу отсюда, на полпути к озеру Нгангларинг-цо и горячему источнику. Не надо было пускаться в путь в этот день: снег и ветер означали потерю пищи; прилетевшие накануне в стойбище вороны хлопали крыльями и кричали, а это предвещало беду. Но якам и лошадям нечего было есть, а пять овец пали от какой-то болезни. Тибетцы решили покинуть стоянку и продвигаться к востоку, на зимовку в долину Богцанг-Цзенпо. На рассвете снялись с места и двинулись по равнине к скалам. Рассветный полумрак сгущался снежной метелью, и скалы едва проглядывали невдалеке… А дальше стряслось что-то странное. Откуда-то раскатился прерывистый рев, и впереди над идущим кочевьем вылетела из снежного вихря огромная светлая птица. Она пронеслась наискось над равниной, с размаху ударилась грудью о скалу и рассыпалась на куски. Никто никогда не видел такой птицы, и от ее удара о скалу пошел грохот, как будто она была железная. Перепуганный скот бросился врассыпную, и его долго потом пришлось собирать. Все были очень напуганы и поспешили удалиться от страшного места. В тот зловещий день кочевье не досчиталось трех яков, двух лошадей и десяти баранов. Потом от бескормицы пало еще много скота, а к концу года умер старик Хумбо.
Так с полузатаенной улыбкой в глазах перевел Ли Сяо рассказ Нгабо Туптена. Он и мы уже догадывались, о какой птице шла речь. Но когда это было? Из дальнейших расспросов установили, что «птица» разбилась в 1951 году. По случайному совпадению, 1951 год в ламаистском летоисчислении именовался годом «Железной птицы». Это особенно поразило суеверных тибетцев.
Мы с Васей переглянулись.
— Может быть, на этом самолете бежали из Лхасы американские агенты с этим, как его, Джонсоном, что ли? — сказал Вася. — Помнишь, Ван Син рассказывал нам о пропавших без вести американцах?
— Вполне возможно, — согласился я.
— Вероятно, по каким-то причинам они направились не кратчайшим путем на юг, в сторону Индии, а взяли курс через нагорье к западным границам.
В палатке при свете аккумуляторной лампочки мы рассмотрели карту. Как и вообще карты этих отдаленных, труднодоступных областей, она была малоподробной и приблизительной. В предполагаемом районе гибели самолета проходили отроги гop Ган-дис-ри. На юго-запад от него лежал обширный бассейн соленого озера Нгангларинг-цо. Где-то далеко в стороне пролегали старинные караванные тропы к западным границам Китая — в сторону Гартока, Рудока, верховьев Инда и священною озера Манасаровар. Судя по всему, перед нами был один из малоисследованных и глухих уголков Западного Тибета.
— Из рассказов Нгабо Туптена видно, — проговорил после некоторого раздумья Вася, — что авария произошла в конце лета. Насколько помню из нашей беседы с Ван Сином, Джонсон удрал из Лхасы как раз в августе. Если там не было других самолетов, а мне кажется, что их не могло быть, — то, значит, это следы исчезнувших американских агентов… Вот что, Алексей, давай-ка махнем туда завтра рано утром. Найдем остатки самолета и окажем добрую услугу китайским властям. Как говорит тибетская пословица: «Слова — пузыри, дела — крупицы золота».
— Едем, Василий! — ответил я, не раздумывая. — Кстати, следовало бы прихватить с собой проводником Нгабо Туптена.
Рано утром мы посоветовались с остальными членами своего отряда. Все они одобрили наш замысел. Нам предстояло проехать в оба конца километров триста — триста пятьдесят, и мы рассчитывали вернуться дней через пять-шесть. С большим трудом нам удалось уговорить Нгабо Туптена быть нашим проводником.
2
На юго-запад! Туда, где среди зализанных бушующими из века в век ветрами вишнево-красных или огненно-желтых отрогов Ган-дис-ри таятся остатки неизвестного самолета.
Злобно урча, взбирался наш вездеход на пологие скалы сухих безжизненных саев, с хрустом катился по сверкающим скатертям безводных солончаков или, тихонько пофыркивая, осторожно съезжал в просторные, заросшие кобрезией и осокой долины.
К месту аварии мы добрались только в конце следующего дня. Дико, безлюдно было кругом. На десятки километров вокруг — глушь, бездорожье да полные неразведанных богатств горы.
Выйдя из машины, мы неторопливо прошли вдоль скал. Нгабо Туптен, преодолевая суеверный страх, с любопытством шел за нами.
Да, сомнений быть не могло. На зеленоватом щебне осыпей, среди лепившихся по склонам кустарников были разбросаны обломки самолета. Тускло поблескивали куски дюраля, сверкнула даже пластинка плексигласа. Ржавые обломки мотора, нелепым колпаком торчащая кверху хвостовая часть фюзеляжа, свернутые в бараний рог трубки, обломки винта — вот, кажется, и все, что открылось перед нами. Мы не нашли остатков тел людей. Нам попались лишь изорванный комбинезон летчика и пара задубевших ботинок армейского образца; как видно, тибетские могильщики — грифы-ягнятники, волки и шакалы — давно сделали свое дело.
— Вопрос ясен, — сказал после нашего долгого молчания Ли Сяо. Толкнув ногой рассохшийся коричнево-черный ботинок, добавил: — Мне приходилось видеть такую обувь, ее носят американцы.
Вася сфотографировал обломки самолета. Помимо болтов, гаек, кусков дюраля, клочьев одежды, еще нашли мы: наш шофер Цзи Линь — полузасыпанную щебенкой золотую кадильницу и два черепка какой-то черной нефритовой посудины с остатками золоченой росписи, а я — слегка прикрытый изорванным целлофаном блокнот. Он плотно застрял среди усеянных мелкими фиолетовыми цветами ветвей кустарника, листы его были раскрыты, так что ни кожаный переплет, ни тем более обрывки целлофана не могли защитить их от воды и ветра.
Собравшись тесным кружком, мы долго разглядывали наши находки. Вряд ли можно было сомневаться в принадлежности кадильницы и черепков к вывезенному американцами монастырскому добру. Мы стали рассматривать блокнот. Владелец его успел заполнить не больше пятнадцати страниц, остальные были чистыми. Сохранившиеся кое-где остатки записей на английском языке расплылись от воды и снега или были начисто размыты; немного разборчивее были редкие карандашные строки. Размашистая, но также полусмытая роспись в углу титульного листка «Г. Дж… он» не оставляла никаких сомнений в том, кому принадлежал блокнот.
— Итак, — подвел итог Вася, когда мы вернулись к машине и развели из веток кустарника костер, — загадочное исчезновение Джонсона и его сообщников для нас теперь совершенно понятно. Они летели на запад, вероятно в Лех, а может быть, и дальше, в Северо-Западный Пакистан. Видимо, какая-нибудь авария в моторе заставила их пойти в этих местах на снижение. Вполне допустимо, что пилот даже искал подходящую площадку для приземления. Потеряв ориентировку в условиях плохой видимости — раннее утро, низкая облачность, снегопад, — они налетели на скалу. Вот и все.
Оставаться в этих местах не имело смысла: погода, весьма неустойчивая в высокогорных областях, с ночи начала портиться. Нависли тучи, срывались обычные на нагорье крупа и град. Боясь застрять где-нибудь на обледенелых склонах, мы поторопились в лагерь и немедленно радировали в Лхасу «папаше» Кай Фыню о найденных в пустыне остатках американского самолета. Кадильницу, блокнот, Васины фотографии и кое-какие обломки, прихваченные нами, как вещественное доказательство, решили передать после окончания экспедиции лхасским властям.
Я, как и всякий другой на моем месте, конечно, поинтересовался обрывками сохранившихся на страницах блокнота записей. Однако не думаю, что внимание всякого другого с такой же силой приковали бы к себе два обрывка каких-то непонятных фраз, с какой они приковали меня. Во всяком случае, Вася, когда я показывал ему эти обрывки, сперва равнодушно пожимал плечами. Да и разумно ли придавать такое значение какой-то «зауми» из блокнота американского агента, когда наш отряд в это время нашел в горах графит, этот довольно надежный предвестник каменного угля.
Однако я время от времени уделял внимание хранившемуся у меня блокноту Джонсона. Насколько можно было установить по уцелевшим остаткам разрозненных фраз и отдельным словам, владелец записывал туда всякую всячину: случайные мысли, впечатления, долги… Так, например, он должен был получить с какого-то Дика 50 долларов. Сохранились такие обрывки записей: «аэродром почти готов…», «Тиб… монастыри — сокровищ… всяких богат…», «переговоры далай-лам… опять прерв…», «наша миссия… ни с чем», «горы…», «леденящий хо…» и т. д. Среди более или менее понятных по смыслу обрывков только два заставили меня глубоко задуматься. Они были написаны чернилами авторучки, один в начале, другой в середине предпоследней страницы. Вот они: «…не царапается даже алмазом моего кольца…», «…лмаз скользит по… как ноготь по стеклу…» Остальной текст был безнадежно размыт. На последней же странице шли карандашные записи совершенно незначительного содержания — с жалобами на тибетскую кухню, скуку и бессонницу.
Нетрудно было догадаться, что в заинтересовавших меня строках говорилось о каком-то предмете. Но что это был за предмет, на котором алмаз, самое твердое из всех известных нам веществ, не мог оставить даже царапины?
Первое время Вася попросту отмахивался от записок американца. Бегло перелистав перед сном странички блокнота и прослушивая мой перевод (английским он владел плохо), Вася недовольно кривил обветренные добела губы.
— Выбрось ты эту чепуху, — посоветовал он как-то мне. — Ну, кого может заинтересовать все это?
Что ж, я согласился бы с Васей, если бы не эти две записи. Еще и еще возвращался я к ним, пока понемногу, уже незадолго до нашего возвращения в Лхасу, заинтриговали они и моего друга.
— Хм! Не царапается алмазом моего кольца… Алмаз скользит, как ноготь по стеклу… Но какой алмаз! Может быть, на кольце у Джонсона была «самой чистой пробы» стекляшка? — Пальцами с въевшейся в кожу грязью он рассеянно полистал блокнот, попытался при свете угасающего дня рассмотреть под лупой размытые страницы. — Кажется, «победит» или лучшие сорта идущей на резцы стали не царапаются алмазом?
— Едва ли Джонсон стал бы отмечать это. К тому же подобные вещи в условиях Тибета…
— Пожалуй, ты прав, — согласился Вася. — Но тогда что же это может быть?
— Я думаю, — сказал наконец после долгого молчания Вася, — что разгадку таинственного «нечто» следует искать только там, где протекала деятельность американцев, — в районе Лхасы.
…Лхаса. Неповторимые в своей легкости строгие прямые контуры тринадцатиэтажного дворца Поталы, вынесенного на вершину горы. Зеленые волны парков и садов среди бело-голубой расцветки каменных и глинобитных построек. Монастырь Джоканг с башнями, горящими на солнце позолотой. Галдеж торговцев. Скотоводы в бараньих шубах, купцы в широких войлочных шляпах с оружием за поясами. Сапожники, шорники, портные, кузнецы, резчики по дереву или камню, работающие прямо на улицах возле своих мастерских. Увешанные тюками яки, верблюды, лошади, мулы, доверху груженные кладью машины. Отряды добровольцев, уходящих на строительство Сикан-Тибетской дороги.
Начальник базы Кай Фынь встретил нас, что называется, с распростертыми объятиями. Он был очень доволен результатами экспедиции. Благодарил также за находку остатков американского самолета. Наше сообщение он уже давно передал правительственным органам.
Правда, мы не задержались долго в заваленной образцами горных пород и минералов комнате Кай Фыня: он был сильно загружен делами и собирался срочно выехать на строительство Сикан-Тибетской дороги. Ему было сейчас не до загадочных фраз в блокноте погибшего американца.
А что мог разъяснить нам Ван Син, до отвала накормивший нас тыквенной кашей. Выслушав внимательно наш рассказ о находке в пустыне и гибели Джонсона, Ван Син сказал:
— Никто не знает, где нашел Джонсон этот предмет. Но он чаще всего околачивался по монастырям, ведя интриги с реакционно-настроенными ламами. Вероятнее всего, что где-то в монастырских стенах он обратил внимание на загадочное «нечто». Почему бы вам не попытаться начать розыски с монастырей, хотя бы с ближайшего из них, Сэра, ограбленного американцами? Я берусь устроить вам свидание через моих знакомых с монастырским настоятелем. Зовут его Нагалор.
Мне запомнился живописно раскинувшийся в окружении зарослей шиповника монастырский городок у подножия гор, его сбегающие по склонам улочки и переулки. Толпы лам в желтых шляпах с гребнями и бритоголовые послушники в пурпуровых балахонах шли под звуки труб, ручных барабанов и литавр на богослужение в храм. Уныло звучал где-то монастырский гонг.
Нагалор, крепкий, бритоголовый мужчина средних лет, с выражением неземной отрешенности во взгляде, принял нас приветливо. Одетый в широкое, наподобие тоги, малиновое платье, он сидел на подушке за столиком в богато украшенной коврами и священными картинами комнате. Перед ним стояла чашка с чаем и лежало молитвенное колесо — «хурдэ».
Пригласив нас сесть на подушки, он поблагодарил меня и Васю за находку и возвращение храму золотой кадильницы. Сокрушенно покачал головой при виде черепков. Да, эти черепки — все, что осталось от драгоценной нефритовой вазы, подарка китайского императора в конце минувшего века. Он очень скорбит, что бесследно исчезли, вероятно смешавшись с песком и щебенкой, сорванные со статуи Будды алмазы, бирюзовые и рубиновые камни, нити с жемчугом, золотые амулеты, дорогие коралловые четки. Конечно, американцы тащили лишь то, что можно без труда рассовать по карманам и чемоданам.
Я спросил:
— Не может ли уважаемый настоятель сказать нам, только ли драгоценности были похищены в монастырском храме или же американцы, кроме этого, вывезли еще что-нибудь?
Да, кроме драгоценностей, они украли также одну святыню, принесенную в храм паломниками несколько лет тому назад.
Что это была за святыня, к сожалению, Нагалор не мог описать ее нам. Человек он в монастыре новый, назначен настоятелем всего лишь год назад, а кража произошла до него. Он слышал только, что это была упавшая с неба святыня, которую подобрали в горах Ньенчен-Тангла скотоводы. Сам он не видел ее.
Сидевший рядом со мной Вася с кислой миной взглянул на меня.
— Кажется, я начинаю догадываться, — пробурчал он. — Если об этой святыне шла речь в блокноте Джонсона… Это, конечно, кусок метеоритного железа…
Тщетны были мои дальнейшие попытки выведать еще что-нибудь. По каким-то причинам Нагалор отмалчивался или ссылался на незнание.
— Но не может ли уважаемый настоятель указать нам кого-нибудь из монастырских лам, которые, несомненно, хорошо осведомлены о святыне? — спросил я.
Вежливое молчание, за которым, как показалось мне, таилось полускрытое недовольство, было ответом Нагалора.
С чувством разочарования покинули мы монастырские стены. Всю дорогу Вася злился и издевался надо мной.
— Вот тебе и твое таинственное «нечто»… Нашел загадку! Посмеются теперь над двумя дураками и Кай Фынь, и наш доктор… Конечно, кусок метеоритного железа представляет большую ценность для астрономов, но стоит ли он того времени, которое мы ухлопали с тобой, пытаясь найти его?.. А и хитер же настоятель! Уж, наверно, он знает, какую святыню принесли в монастырь паломники, не такой он невежда. Но ему надо выдерживать марку сугубо верующего человека: раз упала с неба — значит, святыня.
Мы поселились в принадлежавшем геологической базе глинобитном домике в конце торговой улицы Лин Кор и занялись камеральной обработкой привезенных материалов. Нам с Васей предстояло зимовать в Лхасе, вести разведки в окрестных горах и подводить итоги летних полевых изысканий. Весной Кай Фынь направлял нас с новой экспедицией в Западный Тибет.
Углубившись в составление карт и разбор коллекций, я на некоторое время забыл о Джонсоне и украденном им метеорите. К нему я снова вернулся недели две спустя перед самым приездом Кай Фыня, когда мне неожиданно пришла в голову такая мысль: Джонсон — матерый волк по части политических интриг, грабитель, спасавшийся с краденым добром от прихода Китайской армии, так почему же внимание такого человека остановилось именно на этом куске железа? Алмазы, рубины, золото, жемчуг — и обломок метеорита? Поспешное бегство с награбленным добром — и интересы науки? Что усмотрел Джонсон в бесформенном куске железа? Что заставило его прихватить этот обломок наряду с сокровищами монастырского храма?
Вася снова недовольно отмахнулся от моих расспросов.
— Как ты мне надоел, Алексей, со своим метеоритом! — вздохнул он.
— Ты мне хотя бы скажи, какую твердость могут иметь метеориты? Поддаются ли они алмазу? Я что-то не припомню: курс астрономии слушал семь лет тому назад.
Вася вздохнул и на минуту задумался.
— Насколько я помню, в железных метеоритах есть никель, кобальт, фосфор и еще какие-то элементы. Больше всего из примесей содержится никеля, — кажется, до девяти-десяти процентов. Что касается их твердости, то… гм!.. Они тверды, но не настолько, чтобы не царапаться алмазом. Может быть, какое-то особое, неизвестное нам процентное соотношение этих элементов придало метеориту такую необычайную твердость… Советую тебе забыть всю эту историю, — она не стоит выеденного яйца.
Только теперь я осознал, какую непростительную глупость мы совершили, не обшарив как следует места гибели самолета. Если Джонсон увез метеорит, то ведь он остался лежать где-то там, неподалеку от обломков, может быть, только слегка занесенный песком и щебенкой. А мы ходили вокруг него, возможно даже топтались до нем. Но кто тогда мог знать?..
На несколько дней вернулся в Лхасу «папаша» Кай Фынь. Все мысли его были в горных трущобах Сикана. Ли Сяо едва успевал подбирать слова, переводя его рассказ о строительстве шоссейной дороги от Чэнду до Лхасы, о горных кручах, где нередко приходилось надевать кислородные маски, о затянутых туманом пропастях, на дне которых бушевали потоки, и перевалах, откуда, по словам тибетцев, «палкой можно дотянуться до неба», о леденящих ветрах, снежных лавинах и сметающих все на своем шути страшных обвалах.
Я рассказал старику о беседе с Нагалором. На этот раз Кай Фынь отнесся с большим вниманием к запискам Джонсона. Он вспомнил, как уже давным-давно, во время его работы с геологической партией в Шэньси, крестьяне нашли в земле на своем поле железный побурелый обломок величиной с голову ребенка. Позже специалисты установили, что это был метеорит. Приходилось ему также видеть метеориты в музеях Лондона и Пекина. Но он никогда не слышал, чтобы их твердость превышала 10 — высший балл оценки твердости, свойственной только алмазу по шкале Мооса.
— В Пекине я постараюсь сообщить астрономам все, что удалось вам узнать, и послушаю их мнение, — обещал нам Кай Фынь.
Он задумался, глядя на нас воспаленными от ветров и пыли усталыми глазами. В них было что-то, напоминающее взгляд доброго старого отца, который снисходительно слушает выдумки своих мальчишек.
— А вам не приходило в голову, — спросил Кай Фьшь, — подвергнуть размытые страницы блокнота специальному исследованию, как это делают со старыми документами или древними выцветшими рукописями?
Мы с Васей смущенно переглянулись.
— Давайте мне блокнот, я прихвачу его с собой в Пекин и передам в лабораторию криминалистики или реставрации старых документов. Возможно, что важнейшие для расшифровки нужного текста слова удастся восстановить, хотя бы по следам от пера.
…Прочитав до этого места мои записки, Вася изъявил желание тоже стать на некоторое время «летописцем событий». Поэтому передаю свое перо в его руки.
3
По правде говоря, вся эта детская возня с загадками потрепанного блокнота американца мне порядком надоела. За работой я начал забывать о надоевшей мне тайне. Кай Фынь уехал, а когда он вернется, много воды утечет в «реке счастья» (Кичу), омывающей Лхасу. Я надеялся, что наш «папаша», проявивший, к моей скрытой досаде, перед моим отъездом интерес к блокноту, успеет позабыть о нем. Но вот, бродя солнечным ноябрьским днем по магазинам и лавкам возле базара, я увидел синий халат тибетца Вампхо, больничного работника при медпункте Ван Сина. Ведя на поводу мула, он протискался сквозь толпу покупателей и устремился ко мне. Приветствовав меня по-тибетски приседанием и высовыванием языка и бормоча «Ваця, Ваця, дэму» («здравствуй»), он сунул руку куда-то за свой халат, вынул вчетверо сложенную бумажку и протянул ее мне. На бумажке был написан по-тибетски и по-русски наш лхасский адрес. Изумленный до крайности, я торопливо прочитал записку: «Вася и Алеша, завтра до 12 часов дня приходите ко мне. Есть новости о метеорите. Ван Син». (Нашему другу был уже известен результат моей встречи с настоятелем.)
Я решил ничего пока не говорить Алексею. В самом деле, зачем прежде времени взбудораживать моего друга и отрывать его от работы? Черкнув карандашом ответ «Жди завтра», я вручил его Вампхо.
Утром, под предлогом закупки продуктов, я ушел из дому. Алеша и китайские геологи остались продолжать разбор коллекции минералов.
Меньше чем через час я добрался до Ван Сина. И сразу же честно признался ему, почему не хотелось мне брать с собой Алексея. Ван Син посмеялся над неумеренным увлечением моего друга и согласился со мной. Он коротко рассказал мне, что в последнее время у него начал лечить зубы один из лам монастыря Сэра. Искусство современной медицины он предпочел медицине тибетской. Разговорившись как-то со своим новым пациентом по имени Сонгху, Ван Син узнал, что ему кое-что известно о «святыне», о том, когда и как она попала в монастырь. Как раз сегодня с минуты на минуту Сонгху должен явиться на прием, и надо постараться выведать у него подробности о метеорите.
— Какие же сведения сообщил вам этот лама? — с любопытством опросил я.
Ван Син недоуменно развел руками:
— Они показались мне очень странными… Я хочу, чтобы вы сами услышали его рассказ. Насколько я понял его, метеорит или «святыня», как хотите, имеет форму цилиндра, сходящего на конус…
— Вот как? — удивился я.
— Да, да… Впрочем, кажется, он пришел.
Ван Син выглянул в приемную, куда входили трое тибетцев.
— Да, я вижу его там. Идите в мою комнату и подождите нас с полчаса.
Через полчаса Ван Син вышел из врачебного кабинета вместе с Сонгху, высоким, худощавым человеком с лицом, слегка искривленным от не утихшей еще боли…
Сонгху, расположившийся на низеньком китайском диванчике, без особых колебаний рассказал, не утаивая, все то, что ему было известно.
Упавшую с неба «святыню» принесли в монастырь с гор Ньенчен-Тангла паломники в год «Огненной свиньи» (1947 по нашему летоисчислению). Доставили они ее незадолго до разразившегося в этот год восстания лам монастырей Сэра и Гандан против лхасского правительства. Борьба с этим восстанием, появление в скором времени в Тибете и самой Лхасе английских, а позже и американских агентов, поднятая ими заваруха — все это отвлекло внимание от «святыни». Бурные земные дела заслоняли дела небесные, и святыня, почти забытая всеми, лежала в храме неподалеку от статуи Будды среди драгоценной утвари и свитков со священным писанием. Вспомнили о «святыне» лишь тогда, когда она исчезла вместе с сокровищами. Как описал ее Сонгху и даже показал рукам, по размерам она равнялась приблизительно большой бутыли — четверти, но была немного потоньше и представляла собой округлый, с гладкой синевато-черной поверхностью предмет, правильно, симметрично заостренный к одному из концов. Хотя лама и видел паломников, принесших «святыню» в монастырь, но не беседовал с ними и, конечно, ничего не мог знать о подробностях падения ее с неба.
Я подумал: «Теперь не осталось никаких сомнений в том, что наш метеорит — творение рук человеческих. Как можно было говорить о метеоритной природе „святыни“?»
Погрузившись в свои мысли, я не обращал больше внимания на ламу, почти не заметил, как ушел он.
— Как вы представляете все это? — услыхал я вопрос Ван Сина, когда он, проводив Сонгху, вернулся ко мне.
— Гм!.. Я полагаю, что нам нужно решительно отбросить версию о метеорите. Разве бывают метеориты, имеющие правильную форму и гладкую поверхность снаряда? Разве не мог этот предмет быть сброшенным, окажем, с пролетавшего над горами самолета? Ведь это же могли быть неразорвавшаяся авиабомба, снаряд, может быть, какой-нибудь вымпел. Согласитесь сами, Ван Син, не с Луны же прилетел обточенный на станке стальной цилиндр с заостренным концом.
Ван Син с улыбкой кивал головой.
— Я согласен с вами, — ответил он. — Вполне допустимо, что в те годы мог пролетать над горами самолет чанкайшистской авиации, авиации Народной Китайской армии, наконец, английской или американской. Он мог лететь на большой высоте, может быть, ночью… Меня только смущает непонятная твердость…
— А-а, ерунда! Какая-нибудь особо высококачественная сталь…
Раздосадованный до крайности, я торопливо поднялся и простился с Ван Сином. Мне стало стыдно, в каком, в конце концов, глупейшем положении оказались мы с Алексеем перед людьми. Как посмеются над двумя великовозрастными болванами Кай Фынь, пекинские астрономы! Приехать в Тибет по командировке Министерства геологии, заниматься серьезным и необходимым трудом пo разведке полезных ископаемых в дружественней нам стране и чуть ли не свихнуться на записях американского авантюриста, интриговать занятых людей… из-за вывалившегося из самолета стального футляра или неразорвавшейся авиабомбы!
До самой весны мы больше не возвращались к загадке. Мое отношение к ней окончательно определилось. Что думал тогда Алексей, мне трудно сказать.
Прошла холодная тибетская зима с бушующими ветрами, метелями, капризными переменами погоды. Отшумели февральские новогодние праздники — пляски разряженных в фантастические маски лам на площади перед Поталой, танцы женщин с колокольчиками, фейерверки. Но вот погасли алтари, рабочие разобрали и увезли шатры, кончились новогодние праздники.
К весне открылись в городе новые государственные магазины и начался ремонт электростанции, вышедшей из строя несколько лет тому назад. Уже почти к самой Лхасе подходило Сикан-Тибетское шоссе, и все чаще встречались на улицах машины. Приехала, кажется, первая в Лхасе кинопередвижка, и толпа на площади, цепенея от удивления и восторга, смотрела китайский киножурнал. Повеяли теплые ветры, забурлила, пошла водоворотами Кичу.
…Кай Фынь! Он появился теплым апрельским днем в том же полушубке, тех же ватных брюках и сапогах, в каких мы провожали его полгода назад.
С ним прибыли двое молодых пекинских астрономов — сухощавый, подвижной Чжэн Фу и крепыш со спортивной выправкой Тин Ли. Познакомив нас с астрономами, Кай Фьгнь выслушал наш краткий отчет о работе в зимнее время, а потом заговорил о загадке.
Как выяснил он, никому из сведущих в метеоритах людей, а также специалистам-металловедам никогда не приходилось слышать о столь необычайной твердости небесного камня. В какое-то сравнение с ним могли идти лишь победитовые резцы советской марки и кое-какие сорта американской инструментальной стали новейших образцов. Но все это противоречило тем записям, которые частично удалось прочитать в блокноте Джонсона после сложной обработки размытых страниц в лаборатории криминалистики. Вот что было записано на фотокопии, которую передал нам Кай Фынь:
«Насколь… я смыс… в металлур… это просто сенсация. Он настолько тверд… не царапается даже алмазом моего кольца. Все мои попытки не при… ни к чему: алмаз скольз… его шлифован… орпусу, буквально, как ноготь по стеклу. Уд…льная святы..! Я думаю… хватить ее с собой в Штаты: кажется, на этой свя… можно… хороший бизнес».
— Последующий текст, насколько оказалось возможным прочитать его, — пояснил Кай Фынь, — не имеет никакого отношения к «святыне» и совершенно незначителен.
— Какая-то сказка! — вырвалось у Алексея.
Я сейчас же изложил до мелочей все то, о чем услышал пять месяцев тому назад из уст Сонгху. После моего рассказа мы молча сидели несколько минут, уставившись друг на друга. Если Кай Фынь и астрономы ошеломили нас, то не меньше поразил их я своими сведениями о таинственном предмете. Все это никак не укладывалось в наших головах.
Чжэн Фу первым нарушил молчание:
— Прилетел ли этот предмет из мирового пространства или упал с самолета, мы окончательно узнаем лишь, когда разыщем его. Не будем сейчас строить никаких гипотез о том, что же это такое: межпланетный снаряд или изделие земной лаборатории сверхпрочных сплавов. Достаточно с нас неслыханной твердости этого «нечто», чтобы не щадить сил на его поиски.
— Во всяком случае, — заключил Кай Фынь, — я полагаю, мои уважаемые коллеги — Василий Кузнецов и Алексей Гордеев, отправляющиеся через несколько дней в новую экспедицию в Западный Тибет, помогут астрономам в поисках…
…И снова Западный Тибет. Снова безбрежные равнины, взметнувшиеся ввысь снежные купола Ган-дис-ри, провалы озер, вой ветра, пыль, солнце. Свежая майская зелень ковров, вытканных золотом лютиков, лазурью генциан, розовым крапом гвоздик, сменяется тоскливыми галечниками и песками.
Вот и знакомые гранитные скалы, зеленовато-серые и желтые осыпи, обрызганные молодой листвой кустарники, прозелень мятликов и осок. Шуршит под ногами песок, звенит о борта вездеходов бросаемая ветром щебенка. Вот остатки самолета. Однако запомнившаяся мне хвостовая часть фюзеляжа уже почему-то не торчит кверху, а валяется на боку. Что-то новое встречает глаз дальше: обломки поредели, исчезло шасси…
Астрономы, мы с Алексеем, переводчик Ли Сяо, рабочие, геологи, водители медленно обходили место аварии. Да, сомнений нет: здесь кто-то побывал после нас. Не видно многих кусков дюраля, нет валявшегося в прошлом году около камня обломка пропеллера на валу. Неподалеку — зола костров, обглоданные бараньи кости, рогатый череп яка — явные следы стоянки кочевников.
С лихорадочной торопливостью мы принялись за работу. Обшарили чуть ли не каждый сантиметр земли вокруг, взбирались на скалы, перелопатили весь песок и щебенку, заглянули под каждый кустик. С утра до вечера вся наша партия, от руководителей до шоферов, и оба астронома перевернули буквально все на площади в несколько квадратных километров. Мы нашли четыре алмазика, откопали черепки знакомой нам нефритовой вазы и бирюзовое ожерелье, наткнулись на человеческие кости, нам попались также заржавленные ручные часы швейцарской марки, мелкие обломки самолета, полуистлевшие клочья одежды и даже портсигар, но не было только самого главного: таинственного цилиндра.
Перед закатом солнца, усталые и голодные, мы прекратили поиски и собрались в одном месте. Закусив губу, Алексей опустил голову и угрюмо смотрел в землю, всегда раскрывавшую перед ним свои сокровища, а ныне захоронившую какую-то тайну. Уныло нахохлились астрономы. Что же получилось? Заехать черт знает куда в сторону от маршрута экспедиции, привезти с собой за тридевять земель людей из Пекина, целый день рыться всей партией в щебенке и песке и оказаться у разбитого корыта.
И опять, как в прошлом году, мы сошлись в кружок на том же самом месте, поодаль от скал, и, пока рабочие разжигали костры, а дежурные готовили ужин, обсудили создавшееся положение. Решили: внимание проходивших незадолго до нашего приезда кочевников, а может быть, и жителей ближайших селений привлекли куски разбитого самолета. Ничего не зная о «железной птице» и ее гибели, так поразившей в свое время Нгабо Туптена и его сородичей по кочевью, они подошли к обломкам по-деловому, как к кускам металла, которые могут пригодиться в хозяйстве. Растаскивая обломки, могли прихватить и попавшийся на глаза цилиндр… Объяснить иначе его исчезновение было нельзя. Немедленно в Лхасу к Кай Фыню понеслась радиограмма с отчетом о случившемся и с просьбой дать указания на дальнейшее. Мы оставались на месте аварии еще один день, то ведя разведку ископаемых, то пытаясь продолжать поиски исчезнувшего цилиндра. Вечером был получен ответ Кай Фыня; «По мере возможности помогайте астрономам людьми и средствами передвижения. Действуйте по своему усмотрению, но не в ущерб основной работе…»
Последнее совещание мы провели поздно вечером при свете месяца. Тени от скал легли на гальку, пригасили тусклый отсвет кусков дюраля. Что-то иное, никогда никем не виданное ощущалось в лунном серпе, в глядящей на нашу Землю далекой и привычной для каждого россыпи звезд. Низко над облитыми матово-белым светом горами пылала Венера, смутно угадывалась на бело-синем краю небосклона раскаленная искорка — Марс. Неужели оттуда, от этих бесконечно-далеких, но сейчас точно приблизившихся к нам светил, прилетел загадочный цилиндр из неизвестного на земле металла?
На совете у костра сообща решили, что астрономы будут продолжать поиски в окрестных стойбищах скотоводов и селениях оседлых земледельцев. Наши же партии двинутся по своим маршрутам и вновь примутся за свою основную работу, не упуская по возможности ни одного кочевья.
— Будем искать иголку в стоге сена, — сказал в заключение Чжэн Фу. — Я убежден, что наш метеорит находится где-то здесь. — Он обвел руками весь горизонт. — Все данные говорят о том, что цилиндр был увезен Джонсоном. Если мы не нашли цилиндра при самых тщательных поисках под песком и щебенкой, значит он был унесен обитателями нагорья. Будем искать. Не справимся сами — запросим подкрепления. А найти надо во что бы то ни стало!
…Утром мы распрощались, Чжэн Фу и Тин Ли отправлялись с одним из вездеходов к ближайшему стойбищу, которое мы встретили километрах в семидесяти отсюда к юго-востоку. Расходились и наши пути с Алексеем. Он со своей партией должен был идти на юго-запад и дальше к подножиям хребта Кайлас. Мой маршрут вел на запад. В конце лета мы предполагали сойтись в Гартоке близ западной китайской границы. На этом завершалась наша работа в Тибете, и осенью мы должны были возвратиться в Советский Союз.
…На этом я заканчиваю свои записи. Пусть Алексей доводит до конца эту удивительную историю.
4
Через шесть недель после разделения нашей группы я со своей партией продвигался в юго-западном направлении. Почти ни на минуту не оставляла меня засевшая гвоздем в голове мысль о таинственном снаряде и его исчезновении с места аварии самолета. Я не пропускал ни одного стойбища, ни одного селения, не расспросив людей об обломках. Я уже начал объясняться по-тибетски и все реже прибегал к помощи Ли Сяо.
Тибетцы выслушивали меня с удивлением, иной раз со страхом, а чаще всего совершенно не понимали, чего же хочет от них загорелый, небритый человек в вылинявшей стеганке и пылезащитных очках. Коротковолновая походная рация не сообщала ничего утешительного ни от Васи, ни от астрономов. Не говоря о снаряде, даже обломки самолета исчезли бесследно. Куда же занесло наш снаряд? В глубь нагорья? В долину Цзанпо? На пастбища предгорья Кайласа? Кто знает о путях кочевников, бродящих по широким танам, по долинам бессточных рек.
Меня угнетало сознание того, что мы опоздали на какой-нибудь месяц-полтора, не успев опередить проходивших ранней весной кочевников, что мы не обшарили места аварии еще в прошлом году. Какая досада — ведь мы буквально выпустили цилиндр из рук! И теперь приходилось расплачиваться за нашу неосмотрительность, разыскивая пропажу самым первобытным способом — колесить по горам и равнинам, расспрашивая людей.
В конце июня я со своей партией, разведав крупные залежи меди и свинца на одной из параллельных Ган-дис-ри гряд, вышел к горячим источникам близ озера Нгангларинг-цо. Здесь, в окружении пурпурных и чайно-желтых туфов и сланцев, через каждые полчаса взметались на высоту четырехэтажного дома воды гейзера и яркой радугой горели в лучах предзакатного солнца облака пара и брызг.
Вот в этом живописном местечке с видом на ультрамариновую синеву озера и голубоватые дали равнин перед самым вечером к нам подъехал на низкорослом тибетском коньке всадник, типичный скотовод в плаще и войлочной шляпе. Нашу партию нередко посещали скотоводы стойбищ, встречающихся нам на пути, и меня не удивил приезд незнакомца. Бушевал неотделимый от нагорья осатанелый ветер, и я пристроился со своим помощником Хун Лином в затишке у скалы. За шумом ручья и всплеском гейзера я не расслышал, о чем спрашивал всадник наших рабочих. И только, когда он в сопровождении Ли Сяо подъехал ко мне, я взглянул на него и ахнул: в руках он держал обломок пропеллера.
— Ты ищешь куски «железной птицы»? — спросил он.
— Да, — едва скрывая охватившее меня волнение, ответил я,
— Вот они. Я нашел их там…
Он протянул мне обломок и показал плетью куда-то на юг.
— Откуда ты знаешь, что мы ищем? — пока я подбирал вылетевшие из головы тибетские слова, спросил за меня Ли Сяо.
Тибетец причмокнул и улыбнулся:
— Об этом знают люди от Нгангларинг-цо до Кунгшерьи.
Ах, вот оно что! Значит, слухи о людях, ищущих по нагорью обломки самолета, точно с ветром успели разлететься во все стороны на десятки километров — от стойбища к стойбищу. Да, в пяти километрах от нашего лагеря, на утоптанной за сотни лет копытами яков и верблюдов караванной тропе от Лхасы до Священных озер нашел тибетец эти обломки.
Я стоял перед добрым вестником, решительно теряясь, что же мне делать: по-русски, от всей души расцеловать его немолодое лицо, немедленно радировать Васе или ринуться скорее к месту находки…
Вероятно, радист не успел связаться с отрядом Васи и астрономами, как я уже был на караванной тропе. Сопровождавший меня тибетец точно указал мне место, где он подобрал сегодня утром куски дюраля.
До глубокой темноты мы с тибетцем ехали медленно по тропе в надежде найти следы проходивших здесь кочевников, которые подобрали цилиндр. Напрасно: кроме костей верблюдов и лошадей, мы не встретили ничего.
— Где еще тут стойбища овцеводов? Скажи мне, добрый человек, где поблизости можно найти их? — придя в отчаяние, взмолился я.
— Там, — ответил тибетец, указывая в сторону озера и горной гряды, пересекавшей равнину на юго-востоке.
…Через несколько дней приехали Вася и китайские астрономы. И снова, разрываясь между основной нашей работой и поисками снаряда, от зари до зари мы с Василием рыскали по тропам, шарили по прилегающим к озеру стойбищам, опрашивая и опрашивая кочевников.
Найденные на караванной тропе обломки говорили о том, что кочевники были где-то неподалеку. Но где?
Наконец-таки в середине июля нам удалось неподалеку от озера Нгангларинг-цо выследить людей, увезших наш ориентир — остатки американского самолета. Я и Вася увидели на шеях у женщин вместе с коралловыми амулетами тусклые куски дюраля.
— Неужели нашли? — почти задыхаясь от волнения, воскликнул я, когда мы остановились около крытой дюралевым листом землянки на краю стойбища.
— Куски самолета еще не метеорит, — хмуро пробурчал в ответ мой друг.
Мы расспрашиваем подошедших к вездеходу тибетцев, описываем им снаряд, с их разрешения роемся вземлянке с хозяйственным скарбом.
Увы! Вася прав. Выхлопная труба, вал от пропеллера и другие обломки бесконечно далеки от «небесного посланца». Его нет и здесь!
Наверно, у меня был в эти минуты столь растерянный, страдальческий вид, что Вася сжалился надо мной. Ласково потрепав меня по плечу, он проговорил:
— Ладно, дружище, не стоит унывать. Мы с тобой сделали все, что могли. Пусть ищут другие.
Не окажись Вася достаточно стойким, мы бы уехали ни с чем. Но пока я, поддавшись унынию, устало сидел на земле, мой друг попытался еще раз подробно расспросить собравшихся около нас кочевников. И вот, когда Вася, с помощью Ли Сяо, подробно разъяснил, что именно мы ищем, и описал местность, где погиб самолет, раздались голоса:
— Да, да, эта вещь там была. Мы видели и подобрали ее.
— Так где же она?! — во все горло крикнул Вася.
— Там, — показал на восток старик-тибетец, — мы оставили ее на «обо», у перевала…
Невозможно передать никакими словами ту радость, а с ней и тревогу, которые охватили меня и Васю. Снаряд найден, но он брошен на священном алтаре — «обо», среди пустыни, опять валяется под открытым небом где-то в трущобах нагорья. Но счастье, если это так. А может быть, его уже нет там и в помине?
Через полчаса мы мчались на восток к затерявшемуся среди равнин и гор «обо». Согласившийся сопровождать нас старый тибетец, наверно, смотрел на меня и Васю, как на сумасшедших. Почти не разбирая дорог, увязнув один раз в трясине и едва не свалившись вместе с вездеходом в бушующий по дну ущелья поток, к исходу третьего дня мы добрались до «обо». И там, среди камней со священными надписями, среди палок и тряпок мы наконец-то нашли цилиндр.
И вот он в моих руках!
Отшлифованный до гладкости стекла, синевато-черный, как вороненая сталь, заостренный, точно артиллерийский снаряд, к одному концу. Тыльная сторона наглухо закрыта. Несмотря на размеры с четвертную бутыль, он сравнительно легок, весит не свыше трех-четырех килограммов. При ударе исходит от него глуховатый металлический звон. Полый ли он? Что там, внутри? Лезвием стального ножа я пробую его твердость. Беру у водителя вездехода напильник, пытаюсь сделать хотя бы ничтожную царапину. Напрасно: ни острие ножа, ни напильник не оставляют на странном металле ни малейшего намека на какой-то след, точно не лучшей сталью, а щепкой пробую я поцарапать стекло.
Астрономы, я, Вася, вся моя партия сидим вокруг снаряда. Он лежит на земле, отливая при свете костра глубокой загадочной синевой. Выступы и ложбинки на его широком конце наводят астронома Тин Ли на мысль — не следы ли это крепления тыльной части снаряда с каким-то движущим аппаратом. Мы думаем об одном: «Откуда ты прилетел? Какую тайну скрываешь в себе?»
— Если мы не стали жертвой мистификации, — медленно говорят Чжэн Фу, — то неземное происхождение этой вещи не подлежит сомнению.
Он вновь (уже в который раз!) вынимает из кармана теплой шерстной куртки вделанный в ручку алмаз и, заметно волнуясь, чиркает им по корпусу раз, другой, третий. Нет, удивительный металл несокрушим!..
Мелкие углубления на периферии круглого дна снаряда говорили о возможности вывинтить или выбить его из корпуса и, таким образом, заглянуть внутрь. Но мы не решились сами браться за это дело (а вдруг снаряд взорвется?), да едва ли сумели бы отделить наглухо заделанное донце.
По предложению астрономов, связавшихся через Кай Фыня с Китайской академией наук, было решено отвезти нашу находку в Москву и там, вместе с представителями китайских ученых, приступить к ее подробному исследованию.
Окончив осенью нашу работу на Тибетском нагорье, мы с Васей, тепло распрощались с Кай Фыном, Ван Сином, со всеми нашими друзьями по экспедиций и уехали по новой шоссейной дороге из Лхасы в Пекин. Всюду мы видели, как эта обширная и своеобразная страна, веками стоявшая в стороне от развития всемирной истории, выходит на верный путь своего прогресса.
В ноябре мы были уже в Москве. Долго еще Васе все мерещились на московских улицах и площадях город Лхаса и храм Потала, а каждый порыв осеннего ветра отзывался в моих ушах воем бурь тибетских нагорий. Долго еще мы «привыкали» к Москве. В конце ноября специальная комиссия из представителей Метеорологического комитета Академии наук, советских и китайских астрономов, среди которых были наши старые знакомые Чжэн Фу и Тин Ли, а также специалисты Артиллерийской академии, приступила к вскрытию цилиндра. Приглашены были и я с Васей.
«Космит» — так был назван сверхпрочный металл посланца из космоса. Не стану останавливаться на мерах предосторожности, которые были приняты во время его вскрытия. Невозможно передать жгучее любопытство, охватившее всех, кто присутствовал на артиллерийском полигоне в этот пасмурный ноябрьский день. Было любопытно и, скажу откровенно, — жутковато. Нескончаемо тянулись минуты, пока смельчак-капитан из Артиллерийской академии возился вдали от нас с молотком и зубилом над цилиндром, стараясь выбить донце. Двадцать, примерно, человек, опасливо спрятавшихся в укрытии, стояли в безмолвном оцепенении…
— И вдруг сейчас взрыв и нас разнесет на куски! А ведь нам с тобой весной ехать в Саяны, — слышу я около уха шутливый вздох и шепот Васи.
Но все обошлось благополучно… И вот мы уже бежим по подмерзшей земле к капитану. Вырвавшийся вперед Тин Ли подбегает первым и с помощью капитана извлекает из полости цилиндра продолговатый сверток буро-коричневого цвета. Проворные пальцы Тин Ли осторожно срывают мягкую, похожую на фольгу, обертку. Под ней — катушка. На металлическом серебристого цвета стержне идеально-ровными витками намотана узкая, меньше толщины спички, лента, отливающая всеми цветами радуги. Мы сбиваемся в кучу вокруг капитана и Тин Ли, кто-то отделяет конец витка, развертывает его, все мы смотрим… Видны разноцветные пятнышки, едва различимые простым глазом черточки, штришки… Это не что иное, как гибкая, наподобие шелковой ленты, цветная кинопленка.
Возгласы нашего удивления покрывает срывающийся от волнения голос академика Косарева, астронома Пулковской обсерватории:
— Товарищи! Если верить моим старым глазам, служившим мне верой и правдой шестьдесят пять лет, сейчас перед нами прямое доказательство обитаемости какого-то из миров — Марса, Венеры или другого. Это мы узнаем только тогда, когда просмотрим ленту.
…Сконструировать специальный аппарат для необычной кинопленки оказалось делом несложным. Пусть изображение на экране было меньшим, чем на экране узкопленочного аппарата. Пусть на ленте из космоса не было отдельных кадров, а изображение давалось сплошным, незаметно переходящим одно в другое. Не важно, что эту ленту, лишенную перфорационных отверстий, приходилось просто протягивать, перематывая с одной катушки на другую, перед линзами объектива. Судя по расплывчатым краям изображения на экране и некоторым особенностям пленки, специалисты кино утверждали, что для ее демонстрации должны применяться там какие-то особенные, неизвестные здесь, на Земле, киноаппараты и экраны и что, вероятно, изображение должно получаться стереоскопическим. Пусть все это так. Но то, что видели мы, советские и китайские астрономы, инженеры, ученые, корреспонденты, собравшиеся в начале января в Астрономическом институте Академии наук, превосходило всякую фантазию. Необычайная четкость изображения на срединных участках экрана, не поддающаяся никакому описанию, тонкость цветовых нюансов, потрясающее содержание кинодокумента из Вселенной, — нет, не шесть часов длилось оцепенение сотни людей, шесть мгновений смотрели мы на несколько тысяч метров фантастического кинофильма.
…Бесконечно далекий, неведомый мир раскрылся перед нами. Я не могу передать, как менялись цвета и оттенки неба, суши, моря, гор, предметов. Какая-то волшебная феерия красок — розовых, пурпуровых, нежно-голубых, аквамариновых, оранжевых, — сменяясь и наплывая одна на другую, создавала недоступную никакому художнику гамму. Небо было то васильковое, то золотисто-огненное, то багровое, то сине-зеленое. Сказочный, неземной пейзаж — уступы гор и обрывистые скалы в голубом озарении — сменялся равнинами, залитыми то малиновым, то лиловым светом. Мы видели деревья с красными, похожими на страусовые перья, густыми кронами, видели колышущуюся, вероятно от ветра, траву странного фиалкового цвета. Потом увидели небо, на котором сияло… четыре солнца: одно — апельсиново-желтое, огромное, пылающее, как раскаленный уголь, другое — красное, третье — горящее, точно лучистый бриллиант, голубое, и, наконец, четвертое — белое. А на следующих «кадрах» уже развертывалась водная гладь. Фиолетовые волны накатывались на берег, покрытый, вперемежку с камнями, зонтикообразными цветами пестрых раскрасок.
Но самым изумительным был закат: кроваво-красное и желтое солнца почти касались воды. Выше их, над горизонтом, голубым огнем пылало третье. А рядом с ним, почти наползая на голубой лучистый диск, висело горящее, как магний, белым светом четвертое. Никакому описанию не поддаются ни расцветка неба, ни пылающие радужными огнями волны.
На минуту мелькнула «ночь» — черное небо в миллионах крупных звезд, и внезапно на экране в нежно-зеленом озарении появились постройки. Величественные кубы зданий, конусовидные и цилиндрические башни, уходящие ввысь купола. Их стены с круглыми и квадратными «окнами», расположенными с едва уловимой симметрией, почти до самого верха увивали гирлянды растений с багровой и иссиня-лиловой листвой. Сквозь листву проглядывали кое-где барельефы каких-то фигур, похожих на фантастических птиц или бабочек. Это был город с широкими проспектами и площадями, усаженными по краям деревьями, напоминающими своей листвой перистые вайи наших папоротников. Фонтаны перед многими зданиями разбрасывали во все стороны сверкающие струи. Летающие аппараты, похожие на наши вертолеты, носились в воздухе над постройками, опускались на плоские крыши или уносились куда-то вдаль. И вдруг дружное «ах!» и возгласы удивления вырвались из груди зрителей: мы увидели живых существ.
Да, это были обитатели далекой неведомой планеты. Они двигались по проспектам города, выходили из летательных аппаратов, которые то и дело «приземлялись» прямо на улицах. Они передвигались на двух ногах и по внешнему облику напоминали людей. У них были несколько большие головы, мощные лбы и густые, темных оттенков, волосы. Цвет лиц, имеющих сходные черты с лицами людей, — темно-фиолетовый. Глубоко запавшие огромные глаза почти всегда прикрывались веками. Однако, когда веки приподнимались, мы видели пытливые взоры, обладающие какой-то гипнотизирующей силой.
Фигуры их крепкие, гибкие, в походке и осанке чувствовалась величавая медлительность. Руки их, непропорционально длинные, заканчивались ладонями с семью пальцами. На них были надеты широкие, наподобие греческих хитонов, плащи самых разнообразных расцветок.
Один из обитателей, выйдя из опустившегося на площади летательного аппарата, откинул плащ, и мы увидели прикрепленный к его боку черный ящичек. Нажав кнопку одной рукой, он вынул из ящичка серебристую пластинку с рукояткой. Пластинку он поднял к лицу. Губы его двигались, видимо он что-то говорил. И вслед за тем на пластинке появилось чье-то лицо.
В следующее мгновение фильм перенес нас в просторное круглое помещение, уставленное непонятными предметами самых разнообразных форм и размеров. У стены комнаты полулежал другой обитатель в ярко-изумрудном хитоне. Его пальцы бегали по аппарату с клавиатурой, и длинная гибкая лента со значками и черточками выходила из аппарата, наматываясь на катушку в виде свитка. По волнистым пепельным волосам мы сразу узнали того обитателя, лицо которого несколько секунд тому назад появилось на пластинке уличного незнакомца. Перед ним на стене вспыхнул желтоватый огонек, «пепельноволосый», отняв руку от клавиатуры, нажал под огоньком кнопку, и на стене появилась знакомая нам серебристая пластинка с лицом незнакомца.
— Соединение радиотелефона с телевизором. Здорово! — пробормотал сидевший рядом со мной инженер (позже я узнал, что его фамилия была Капитохин и работал он в энергетическом институте).
А дальше развертывался пейзаж, снятый, вероятно, с летящего на небольшой высоте самолета. Медленно проплывали пурпуровые и лиловые равнины, группы деревьев, безупречно ровные, уходящие к горизонту ленты каналов. Повсюду виднелись какие-то сооружения, башни, огромные, повернутые в небо зеркала на подставках с непонятными кубическими зданиями рядом с каждым из них.
— Вероятно, гелиоустановки, — прошептал мой сосед Капитохин.
В воздухе на разной высоте над «землей», как рассеянные ветром стаи птиц, носились летательные аппараты
Потом на экране возникло массивное бело-розовое здание с громадным конусообразным куполом, напоминающим купол храма. Вокруг здания, возвышающегося среди равнины, вздымались высокие ажурные мачты, перепутанные проводами. Неподалеку от здания высилось на металлических опорах длинное корытообразное сооружение, также переплетенное внутри густой сетью проводов. Своей вогнутой стороной сооружение было направлено под большим углом в сторону неба. Все это напоминало мне мощную радиолокационную или радиотелескопическую установку.
Дальше мы увидели внутреннюю часть здания, обширный зал с белым экраном во всю стену, длинную, лежащую горизонтально трубу, один конец которой был направлен к экрану, а на другом были расставлены ящики на подставках и непонятные аппараты с путаницей проводов.
В зале были обитатели планеты, смотревшие в сторону экрана, некоторые из них — в зеленых хитонах (мне показалось, что к носившим зеленые одеяния остальные обитатели относились с какой-то особой почтительностью). Один из одетых в зеленое двигался среди аппаратов у конца трубы, ворочая какими-то рычажками и колесиками. Погас свет в зале, наступил полумрак, и на слабо светящемся экране возникло звездное небо.
Затем в центре экрана появимся большой шарообразный контур какого-то светила, поодаль от которого можно было заметить несколько небольших шариков различной величины — по-видимому, спутников центрального солнца. Вот один из шариков передвинулся на середину экрана, стал расти, увеличиваться в объеме, почти заняв весь экран. Мы узнали в этом шаре нашу родную Землю!.. Вот знакомые до мелочей очертания обеих Америк, Атлантический океан, контуры Западной Европыг западного выступа Африки. А поверхность нашей планеты все ширилась и ширилась на экране, точно мы приближались к ней со страшной быстротой, все резче и резче выступали очертания морей, полуостровов, заливов. Вот уже весь экран заполнил восточный берег Северной Америки, мы отчетливо различали его очертания. Как на гигантском глобусе, выступают горы, озера, извилистые паутинки рек.
«Астроном» (так мысленно назвал я того, кто регулировал изображение у конца трубы) двинул рычажок — и вот уже на экране, занятом во всю ширину небольшим куском земной поверхности, проступают пятна городов. Я угадываю Нью-Йорк, Бостон, Филадельфию, различаю даже массивы отдельных кварталов.
— Чудовищно! Непостижимо! Невероятнейшей мощности радиолокатор! — слышу сквозь гул удивления отдельные голоса зрителей.
А кинофильм перенес уже нас на обширное поле с постройками и легкими, уходящими ввысь башнями по краям его. На поле двигаются толпы обитателей планеты, в воздухе реют и опускаются вниз вертолеты. Все смотрят через приборы в виде коробочек с двумя трубками (нечто похожее на наши бинокли) куда-то на зеленовато-синее небо. Вот на краю его появился продолговатый нежно-изумрудной расцветки аппарат. Несколько секунд — и на поле медленно садится громадный веретеновидный корабль с круглыми отверстиями окон на бортах, непонятными значками и черточками на днище могучего корпуса.
— Космоплан, — как зачарованный, шепчет инженер Капитохин.
Мы видим, как устремилась толпа к кораблю, как из него выходят закутанные до самых глаз в странные черные одеяния, но уже знакомые нам обитатели этого далекого мира.
— Вероятно, торжественная встреча космонавтов, — комментирует Капитохин.
Но вот с корабля выходят удивительные существа, совершенно не похожие ни на кого из наших знакомцев. Их шестеро. Каждый из них высоченного роста и превышает на две головы встречающих. У них длинные, наподобие слоновых хоботов, носы, погруженные концами в висящие впереди каждого из них коробки. Ушей не видно, шеи сливаются с могучими широкими спинами. Глаз мы не различаем, — они прикрыты темными, похожими на очки, кругами. Лица их бурого цвета, яйцевидные головы совершенно лысы, Они также двуноги, двуруки и одеты в неуклюжие, напоминающие водолазные скафандры, костюмы. Передвигаются, они с трудом, еле переставляя ноги и подаваясь вперед всем корпусом, точно неся большую тяжесть.
Гости озираются вокруг, смотрят на небо, на встречающих. С неменьшим удивлением рассматривают их и хозяева. Толпа приветствует великанов, выбрасывая вперед левые руки и закидывая назад головы. В ответ гости наклоняют вправо и влево неуклюжие корпуса и поднимают вверх обе руки, каждая из которых заканчивается парой гибких клешней. Потом гости, сопровождаемые группой одетых в золотистые хитоны встречающих, вместе с космонавтами погружаются в большой сигарообразный вертолет и улетают с космодрома.
— Дружеский визит соседей по Вселенной, что ли? — восхищенно крикнул кто-то из зрителей в нашем зале.
На последних кадрах видна группа обитателей, один из которых держит в руках… точную копию нашего снаряда. Та же форма, те же размеры. Ну, конечно, они готовят посылку для какого-то из миров, может быть, для нашей Земли. Вот один из них развертывает узкую полоску ленты, все рассматривают ее на свет. Потом вкладывают внутрь снаряда катушку в буро-коричневой обертке и закупоривают при помощи какой-то машинки отверстие дна.
На следующих кадрах — обширная площадка, посреди которой из металлического каркаса вертикально торчит расчлененная на цилиндрические секторы высокая труба. Из верхушки ее, точно снаряд из патрона, высовывается серебристое остроконечие «посланца небес».
Группа одетых в зеленые и желтые хитоны обитателей (кто они — инженеры, ученые?) стоит поодаль. Вот все исчезли, и только нацеленная в межзвездные пустыни ракета одиноко высится на залитой мягким оранжевым светом площадке. Внезапно ослепительно-белое пламя вырывается из нижнего сектора трубы, ракета, рванувшись вверх из каркаса, почти мгновенно пропадает в розоватом небе и только серебристой нитью повисает в воздухе ее след.
И снова мы в зале обсерватории. На экране, где нам пришлось созерцать нашу родную планету, видна мчащаяся через бездны Вселенной ракета. Она медленно ползет по экрану, оставляя за собой, подобно комете, длинный светящийся хвост. Появившийся в обсерватории астроном всматривается в изображение летящей ракеты, потом поворачивает на стоящем неподалеку от экрана аппарате какое-то колесо. Сколько времени истекло после его появления в зале? Часы? Недели? Месяцы? Годы? Но ракета уже стала короче, часть ступенек от нее отвалилась. Вероятно, повинуясь радиоимпульсу, она на наших глазах искривляет траекторию своего полета. Куда мчится она с чудовищной быстротой в пучинах мирового пространства? На соседнюю планету? На затерявшуюся во Вселенной голубую звездочку — нашу Землю? Не нам ли предназначена она? Может быть, уже не один снаряд направляли они к нам, но никто не сумел обнаружить его, или они попадали в океаны, моря?
Еще несколько секунд мы видим черную бездну, искорки звезд и слегка изогнутый серебристый след уходящего к бесконечно далекой цели «посланца».
…Оборвался сказочный фильм. В зале вспыхнул свет. Но долго еще никто не мог стряхнуть с себя оцепенения, точно все мы проснулись после глубокого сна.
Потом поднялся старый академик Косарев.
— Товарищи, — заговорил он, обращаясь к собравшимся, — извините меня, но я настолько потрясен, что могу говорить лишь в самых общих чертах. Нет, не в пределах солнечной системы снят этот кинодокумент. Превосходящий всякую фантазию фильм послан нам из далекого мира звезд. Да, там, в глубине Вселенной, на расстоянии нескольких световых лет от нас, рассеяны двойные и кратные системы звезд. В каком-то уголке Галактики, прилегающем, вероятно, к солнечной системе, находится и знакомая нам теперь по кинофильму четверная, да, да, четверная звездная система. В ее состав входят красный гигант, солнцеподобная желтая звезда, видимо спектрального класса «Г», белый и голубой карлики.
Косарев запнулся, потом продолжал задумчиво:
— Да, так вот о четверных звездах… Наукой установлено, что планетных систем в мировых просторах великое множество. Предполагается, что каждая четвертая из ближайших к нам звезд имеет темных спутников планетного типа. Такую планету, вращающуюся вокруг одного из светил четверной системы, мы только что видели. Видели и ее обитателей, стоящих на очень высокой ступени умственного развития. Должен, однако, сказать вам следующее: наше счастье, что, хотя мы лишены красот озаренного четырьмя светилами неба и отстаем пока в уровне техники от наших далеких «соседей», будущее Земли не может внушать никому ни тревог, ни опасений. Только в системе двух тел, например Солнце — Земля, одно из них строго периодически обращается вокруг другого. Но траектория планеты, входящая в систему двух или более «солнц», незамкнута. Планета эта блуждает по сложной, запутанной кривой и рано или поздно будет выброшена из своей системы в мировое пространство. Вот одна из важнейших причин, почему столь высоко развиты астрономия и астрономическая техника на этой планете. Вот почему одетые в зеленое тамошние астрономы окружены, как показалось мне и другим, почетом. Ведь они должны непрерывно вычислять труднейшую и дающую неточные в конце концов результаты задачу движения нескольких притягивающихся тел.
Они должны непрерывно предсказывать те условия, которые создадутся на этом мире в ближайшем будущем. А эти условия складываются столь по-разному, что обитатели редко могут быть спокойны за свою завтрашнюю судьбу.
За академиком Косаревым на стихийно возникшем обсуждении фильма выступил инженер Капитохин. Он говорил о том удивительно счастливом случае, который дал нам возможность видеть чужую, бесконечно далекую от нас и во многом непонятную жизнь.
Говорил он о высоком уровне техники, достигнутом обитателями планеты, соединении радиотелефонии и телевидения, о мощных гелиоустановках, использующих даровую энергию света, радиотелескопии и радиолокации, управляемых на огромных расстояниях межзвездных ракетах и космических полетах.
— Многое из их техники, конечно, непонятно для нас, — закончил свои комментарии к фильму Капитохин, — о многом мы лишь смутно догадываемся, однако кое-что хорошо известно у нас на Земле.
Но пройдет несколько десятилетий, разовьются межпланетные сообщения, могучим познавательным оружием станет радиолокационная астрономия — и разве мы не сумеем разведать тогда этот мир под четырьмя солнцами, как обитатели его разведали наш? Разве не сможем мы ответить на их дружеское послание? Человечество подошло сейчас к порогу этого. Да здравствует ускоренное развитие техники полетов в мировое пространство! — под аплодисменты закончил Капитохин.
Потом взял опять слово академик Косарев и сердечно поблагодарил двух молодых советских геологов, «приложивших столько усилий, чтобы разыскать снаряд в Тибете». Зал дружно зааплодировал нам. Кто-то предложил немедленно сфотографировать нас на фоне кадра из кинофильма. Тогда я, совершенно смущенный, сказал Васе:
— Давай немедленно удирать отсюда. Не люблю рекламы.
Вася было заартачился, но я схватил его за руку и, пока в зале шло движение и искали фотографа, незаметно выбрался с ним на улицу.
…Был уже поздний зимний вечер. Мы шли по московским улицам, охваченные неизгладимыми впечатлениями только что виденного. Пылали яркие звезды. Вот Вега, вот Денеб, вот Бетельгейзе, а вот там, над кремлевскими звездами, повис рубиновый Арктур.
Где-то затерялся там и ты, мир под четырьмя солнцами. Что делают сейчас твои обитатели? Может быть, на экране чудесного радиотелескопа проплывают контуры наших городов, родной Москвы и астрономы в зеленых хитонах смотрят на нас?
…Несколько слов о самом снаряде. Своей невероятной прочностью он вызвал настоящую сенсацию среди металлургов. «Металл-мечта», «металл будущего» — так называли они его. Он совершенно не поддавался обработке никакими сверхпрочными резцами, ломавшимися о его поверхность. Все испытатели пришли к единственному заключению, что в холодном виде для самых твердых земных веществ он несокрушим. При температурах, превышающих точку плавления чемпиона по тугоплавкости металла вольфрама — около 3.400 градусов, — раскаленный космит был еще твердым и сиял ослепительным голубовато-белым светом. Спектральный анализ обнаружил в этом чудесном сплаве следы титана, осмия, углерода, ванадия.
Говорили, что директор Всесоюзного института сплавов, ученый с мировым именем, престарелый академик Лазарев, собиравшийся с нового года уйти на пенсию, двое суток не выходил с космическим цилиндром из лаборатории. На третьи же, появившись среди сотрудников, ударил кулаком по столу и заявил:
— Пока я не разгадаю тайны этого сплава и не создам его в институте, — о моей отставке не может быть и речи!..
…Так говорили в Москве. Произнес ли на самом деле Лазарев эти слова, вышел ли он в отставку или нет — в точности утверждать не берусь. Я и Вася вскоре уехали на Васину родину — в приволжскую деревню Антиповку — отдыхать, а весной направились с новой экспедицией в Сибирь…
И там, ведя разведку алмазов среди необъятных таежных просторов Якутии, мы часто вспоминали Тибет, Москву и удивительный фильм из далекого мира. Из скупых фраз и замечаний, которыми мы обменивались с Васей у дымящих костров, мне было понятно одно: как ни прекрасна неизвестная планета под четырьмя солнцами, — не согласились бы мы жить там. Не променяли бы родную советскую землю с ее радостями, заботами и мечтами на далекий и не совсем понятный нам сказочный мир.
Комментарии к книге «Тайна одной находки», Владимир Васильевич Карпенко
Всего 0 комментариев