Анатолий Королев Мотогонки по вертикальной стене Рассказ
Рисунки А. Банных
— Спешите, спешите, до начала представления осталось две минуты! Знаменитый мотогонщик Евгений Шман показывает свой смертельно опасный номер — мотогонки по вертикальной стене!
Голос из динамика на верхушке брезентового шапито завораживал.
— К нам! Сегодня последнее выступление сезона. Завтра наша труппа уедет.
Последние зрители торопливо поднимались от будочки, оклеенной афишами, вверх по лестнице мимо расплывшейся контролерши с обезьянкой на плече, вверх по скользким железным ступенькам, туда, под ребристый купол, откуда на площадь осыпается шум голосов, гул смеха и густой треск мотора.
В небе чиркнули струи сентябрьского дождя, площадь наполнилась шипением лопающихся пузырей. Билетерша спрятала обезьянку за пазуху, защелкнула железную дверцу и укрылась от дождя в тесной будочке кассы.
— Выступает Евгений Шман!
Юркий человечек в черном старался перекричать гул публики, шум дождя, рев заведенного мотоцикла.
— Во время аттракциона, — продолжал распорядитель, — просьба ко всем зрителям соблюдать тишину. Дети! Не бросайте на арену посторонних предметов. Не роняйте вниз конфетные обертки и вафельные стаканчики с мороженым!
Его никто не слушал.
Дети, а их было большинство, кричали, шмыгали носами, лизали мороженое, дразнились, стучали ладошками по деревянному барьеру, но когда внизу появился Евгений Шман, маленький цирк замер, словно захлопнулось большое окно на улицу.
Только ливень шумно бурлил вдоль брезентовых ребер.
Только мотоцикл теперь уже потрескивал, как кузнечик.
Шман поднял руки в сияющих кожаных перчатках с исполинскими крагами и посмотрел вверх. Там сверкали десятки глаз, блестели улыбки, текли сладкие ливни мороженого.
Шман подмигнул. Дети жарко вздохнули, и он почувствовал, что сегодня все будет хорошо и ничего не случится.
— Будем ставить желоб? — прокричал распорядитель. Он вытирал лоб платком и пугливо суетился.
Шман молчал. Его всегда раздражала эта нервозная суета перед опасным трюком. Распорядителю нужно было только его «да» — после этого он умывал руки. Смотреть не любил, обычно сидел в темноте пристроя, где незаметно от всех затыкал уши ватными пробочками.
Решение Шман принимал всегда в самую последнюю минуту и только после того, как видел публику. Он и сам не знал, почему, и говорил «да» или «нет» по наитию, словно подбрасывал вверх пятачок: орел или решка?
— Ставить? — нетерпеливо переспросил распорядитель, оглядываясь на механика. Механик тоже оглянулся, его большие руки лежали на моторе, и он ладонями слушал пульс клокочущего бензина.
Шман на миг закрыл глаза и почувствовал — детские ладошки ощупывают его широкий кожаный ремень, меряют, вырывая друг у друга, перчатки, дергают шнурки на ботинках, стучат легкими кулачками в сияющий шлем, мусолят пальцем защитные очки…
«Сегодня все будет нормально», — еще раз подумал он.
— Да, — сказал Шман, и юркий распорядитель побежал к стайке ленивых мальчиков, в обязанности которых входила установка стального желоба.
— Ставим? — спросил механик и выразительно кивнул головой куда-то вверх.
Шман посмотрел вверх и опять, как вчера, и позавчера, и неделю назад, увидел его.
Старик, как обычно, стоял, навалившись всей грудью на барьер, вцепившись пальцами в лоснистое дерево, и смотрел вниз напряженным и пристальным взглядом.
— Опять этот старик, — буркнул механик.
Как многие люди, постоянно рискующие жизнью, Шман был суеверен. Первые дни странный старик, не пропускавший ни одного представления, настораживал, даже пугал. Казалось, он преследует мотогонщика, что-то замышляет, царапая иногда авторучкой в черной записной книжке.
Несколько раз из-за старика Шман выступал только с первой частью программы, выбрасывая самое главное — прыжок на стальной желоб. Но распорядитель наседал, кассирша жаловалась на плохие сборы, и Шман решался — колесо точно приземлялось на узкую полосу, и он слышал далекий прибой восторженных аплодисментов…
— Порядок, — ответил Шман механику и оседлал мотоцикл.
Дети вдохнули побольше воздуха.
Шман дал газ.
Из выхлопной трубы полетели сизые стрелы.
Мотоцикл покатил по наклонному полу. Первый вираж. Второй. Гонщик раскручивается, словно праща с вложенным камнем. Треск переходит в грохот, грохот кончается воплем. И вот уже мотоцикл несется по вертикальной стене. Шапито наполняется запахом дыма и горелого масла. Сверху мотоцикл похож на клубок цветной пряжи, на волчок бенгальского пламени. В круглом колодце бушует гроза.
Распорядитель в темной каморке затыкает уши рыжими ватными шариками.
Механик, волнуясь, мнет в огромных руках тряпку, влажную от бензина. Он чувствует, что сегодня что-то случится.
…А в ушах Евгения Шмана тишина.
Гонщик оглох от этой тишины, только слышит, как тяжело гудит кровь в запрокинутой голове.
Он один на один с деревянной пустыней, раскинувшейся до самого горизонта.
На страшной скорости метр за метром он пожирает исцарапанный деревянный пол, залитый маслом, исхлестанный следами мотоциклетных шин. Здесь вечные сумерки, и только две красные полосы слева и справа ограничивают его бег. Напоминают о том, что неосторожный поворот руля влево или вправо — и Шман либо вылетит в зрителей, либо врежется в арену.
В это время стайка подсобных мальчиков достает из засаленных замшевых чехлов куски огромного стального желоба. Зловеще сверкают сабли. Механик сердито покрикивает на равнодушных лентяев. Проверяет, как соединяются швы, в каком порядке собираются части.
У детей разбегаются глаза, они не знают, куда интересней смотреть.
На арене мальчики работают с поспешной трусостью, они боятся, что Шман вместе с ревущим мотоциклом свалится им на головы. Механик чувствует это и с презрением подгоняет их.
Но вот все готово, и распорядитель кричит пронзительным голосом:
— Смертельный аттракцион Евгения Шмана! Единственный в мире трюк — прыжок на стальное кольцо и гонки по желобу!
Шман крепче стискивает рукоятки руля и пытается разглядеть горизонт. Взгляд теряется в серых сумерках. Пахнет пылью. Хочется пить. Снять шлем, сунуть потную голову под кран с холодной водой…
Но чу!
Впереди блеснуло знаковым чешуйчатым блеском. Ты уже здесь, змея?
— Эй, слышишь?
— Слышу, — шепнула змея, дрогнув стальной кожей и пытаясь поймать его взгляд холодными зрачками.
Пора!
Шман рванул руль на себя, привстал в седле, словно на стременах.
— Ах!
Цирк вскрикнул.
Сердца детей отчаянно заколотились. Из сотен ладошек выпали обсосанные палочки эскимо, конфеты, камешки, теплые монетки.
Мотоцикл легко перелетел на желоб и помчался по узкой полоске вперед, фыркая и пуская сизые облака.
Механик причмокнул от восхищения губами. Он никак не мог привыкнуть к этому невероятному прыжку. Затем поискал глазами старикашку. Тот стоял в прежней позе, вцепившись пальцами в барьер, но только с закрытыми глазами.
Тем временем гонщик выдернул из кармана черный платок, набросил его на глаза и, отпустив руль, раскинул руки в стороны, наслаждаясь полетом камня, летящего из пращи.
— Смертельный трюк продолжается! — визжит внизу распорядитель.
Дети закрывают глаза. Они боятся смотреть.
…Змея поежилась от холода, мотоцикл чуть-чуть накренило вправо.
— Ты помнишь? — опять шепнула она.
И Шман снова и снова вспомнил тот роковой день, когда он еще мальчишкой пробрался на галерку такого же шапито посмотреть на новый трюк своего кумира, знаменитого на весь мир мотогонщика Дени-Георга, и увидел его красивое мужественное лицо, бледное от пудры, с неживой и жесткой улыбкой. А потом был волшебный полет вдоль вертикальной стены и прыжок на желоб, и страшный вскрик публики, и грохот смертельного падения, и сырой красный блеск крови на рыжих опилках…
— Сегодня ты превзошел самого себя, — довольно гудит механик, проверяя мотоцикл.
Шман устало снимает шлем, перчатки.
В шапито пусто. Аттракцион закончился. Продолжается лишь дождь, журчит по брезенту.
На галерке раздается стиснутый кашель. Механик и гонщик смотрят вверх — там надевает плащ последний зритель. Заметив, что его увидели, старик поспешно натягивает на голову мятый берет.
— Послушайте, вы, — устало кричит Шман, — сколько можно меня преследовать? Что вам нужно?
Старик замирает, затем торопится к выходу.
— Чудак, — бросает механик и выразительно вертит пальцем у виска.
— Наверное, — медлит Шман, — но у меня такое чувство, что я его где-то видел…
Ему все еще хочется пить, и, когда они выходят на площадь, Шман ловит ртом дождевые капли. Глубоко и сладко вдыхает свежий сырой воздух. Наслаждается холодными струйками на горячем лице.
В передвижном вагончике тесно и тепло. Фанерные стены густо оклеены афишами.
В толстом махровом халате, после горячего душа, Шман мало похож на героя в сверкающем шлеме и крагах. У него мясистое грубое лицо. Он совсем не молод.
Растирая рукой затекший затылок, Шман достает из холодильника ветчину, сыр, корзинку яиц, бутылку сухого вина.
Механик бросает на сковороду кусок масла, разламывает яйца и льет в кипящее масло густые тягучие струи.
— Только не пересоли, — говорит Шман. Режет кухонным ножом слиток ветчины, хлеб, откупоривает бутылку.
— Завтра уезжаем?
— Да, — отвечает Шман, — утром свернем шапито.
— Может, махнем на юг? Там еще тепло — бархатный сезон.
— Нет. Я устал. Хочу зимы.
Дверь распахнулась. Дунуло сырым запахом ночи. Ветер смял занавески на маленьком окне.
— Разрешите?
— Входите, — ответил, обернувшись, Шман, — присаживайтесь.
— Спасибо, я сыт, — старик медленно опустился на стул, не снимая ни берет, ни плащ.
— Что ж вы с галерки убежали? — спросил Шман, чтобы хоть как-то прервать томительную паузу.
— Я слышал, вы завтра уезжаете?
— А в чем дело? — враждебно спросил механик, поддевая вилкой горячую глазунью.
Старик посмотрел на механика и четко и ясно произнес:
— Молодой человек, меня зовут Дени-Георг…
Механик отпрянул от сковородки.
Шман растерянно запахнул халат на груди. Дени-Георг!.. Как? Знаменитый мотогонщик. Кумир его детства. Но он же погиб… тогда, сорвавшись с вертикальной стены.
— Нет. Я тогда выжил, — спокойно возразил старик, словно читая мысли, — вот только рука…
Он поднял перед собой левую кисть, и в тишине раздался сухой скрип протеза.
— Да вы разденьтесь, — поспешно предложил механик, пунцовый от стыда. — Вы же промокли.
— Я на минутку.
Дени-Георг перевел свои холодные глаза на гонщика.
— Тридцать лет назад я сам придумал этот трюк с желобом…
У него был резкий металлический голос, а глаза казались заплаканными.
— Это была прекрасная идея, но расчеты были неумолимы. Угол подъема, масса мотоцикла, скорость — все вступало в противоречия. Вместо эффектного трюка падение и смерть.
— Но вы же… — начал было Шман.
— Да, я решил рискнуть, — перебил Дени-Георг, — я был молод, а вдруг…
Он замолчал.
Шман катал по столу хлебный мякиш.
— Это было мое последнее выступление. Жить остался чудом. Поймите меня. И вдруг я узнаю, что некий молодой человек делает этот номер каждый день на маломощной машине… Я видел все ваши четырнадцать прыжков и не мог, не хотел верить. Это какая-то чертовщина: я снова проверил свои расчеты — они безукоризненны. Я показывал их специалистам. Моя рука, согласитесь, тоже аргумент… Женя, как вам это удается? В чем моя ошибка?
Шман помолчал и, наконец, сказал:
— Я не знаю.
— Но вы хотя бы чувствуете, что этот трюк не должен получаться?
— Да, чувствую.
— Тогда в чем же дело! — воскликнул старик. — Вот мои расчеты… Закон есть закон. Яблоко падает вниз. Я всегда исходил из законов физики и только один-единственный раз поддался искушению…
— Я был тогда на вашем последнем выступлении, — глухо сказал Шман. — Детей почему-то не пускали, но я решил во что бы то ни стало увидеть смертельный прыжок. Я прошмыгнул… Я видел все. Я считал, что вас больше нет, и решил сделать то, что не удалось самому Дени-Георгу. Разве я виноват в том, что мое мальчишеское нахальство выиграло?
— Это какая-то чушь! — воскликнул старик. Он метнулся к двери.
— Постойте, куда же вы? — Шман выбежал на крыльцо вагончика.
Ночь.
Она как купол шапито, в котором выключен свет после представления.
Дождь. Серебряные лужицы, разлитые по площади.
Сутулая фигура старика, уходящего подпрыгивающей походкой…
— Цирк уезжает.
— Жалко.
Оглянувшись на голоса, Шман увидел детей двух мальчиков.
На их лицах печаль и удивление.
В этот миг стропы, натягивающие купол, ослабли, и под крики рабочих шапито обмякло, брезент сморщился, и цирка не стало.
В кузов автомашины перекинули будочку кассы, оклеенную афишами. Сложили стопкой фанерные щиты с гигантским лицом мотогонщика.
Распорядитель стоял под раскрытым зонтом и опять суетился, покрикивал.
Гонщика коснулась детская ладошка.
— Вы еще вернетесь?
— Конечно, но только не раньше, чем через два-три года.
— Почему так долго?
— К этому времени подрастут другие мальчишки.
— Приезжайте, — сказал один из мальчиков, — мы будем ждать.
— Мы обязательно придем снова, — сказал второй.
— Мы будем опять болеть за вас. До свидания.
— До свидания.
Размахивая портфельчиками, они побежали через площадь.
Гонщик нахмурился, что-то похожее на разгадку шевельнулось в его уме.
Он позвал механика.
— Слушай, я, кажется, понял, в чем секрет.
— Ты о чем?
— Все дело в детях!
Недоумение механика росло.
— Понимаешь, Дени прав — прыжок на желоб действительно невозможен. Поэтому-то я никогда не решаю заранее, буду ли прыгать. Я должен почувствовать публику. Только тогда я принимаю решение, и знаешь, когда я говорю «да» — в цирке полно детей. Понимаешь, когда на галерке дети, я уверен, что трюк получится. Раньше я считал это простой доброй приметой, но, оказывается, они за меня бо-ле-ют…
— Извини, по-моему, это чепуха, — механик поднял воротник куртки. — Закон есть закон, в этом старик прав.
— Поэтому он и разбился!.. В тот день в шапито не пускали детей…
— Может быть, ты и прав, — сказал механик, — но только я ничего не понял.
— Все очень просто, — рассмеялся Шман, — они держат меня в полете.
Дождь стал накрапывать сильней, но это был еще по-летнему теплый дождь, он чуть-чуть отдавал запахом шоколада, шелестел, как серебряная обертка. Он словно был согрет детскими ладошками.
Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg
Комментарии к книге «Мотогонки по вертикальной стене», Анатолий Васильевич Королев
Всего 0 комментариев