Платов Леонид КАМЕННЫЙ ХОЛМ
Участники геологоразведочной партии увидели этот холм под вечер, когда миражи в степи уже не так ярки.
Призрачные озера вставали на горизонте по утрам, медленно тускнели после полудня и совсем исчезали к вечеру. Такова природа миражей в Голодной степи. Это отблески солнца. Талая вода скопляется весной в пологих впадинах и отшлифовывает их глинистые стенки и дно. Летом пересохшие водоемы, называемые здесь такырами, превращаются как бы в огромные вогнутые зеркала.
В зыбком знойном мареве колышется вдали вода, сверкает, искрится, манит и вдруг «испаряется» без следа, едва лишь путники приблизятся к такыру.
Глаза устают от этого постоянного, дразнящего мерцания…
Тем летом гидро-геологоразведочная партия Бикчетаева колесила по Бет-Пак-Дала (Голодной степи).
Давно уже велись работы по созданию здесь устойчивой кормовой базы для развития отгонного животноводства. В центре Бет-Пак-Дала поднялись здания опытной станции. Верхом и на машинах двигались через степь по всем направлениям зоотехники и гидрогеологи.
Группа Бикчетаева изучала вопрос о возможности использования реки Чу, пересекающей Бек-Пак-Дала. Предполагалось перегородить Чу двумя плотинами, на которых построить гидроэлектростанцию, а воды реки направить по каналам на северо-восток и оросить десятки тысяч гектаров новых пастбищ.
— Геологи впереди! Геологи всегда впереди! — восклицала Ия Адрианова, стоя во весь рост в кузове головной машины. — А уж за нами все остальные идут: проектировщики, бульдозеристы, экскаваторщики, гидротехники, монтажники. Двигаются тысячи человек, сотни механизмов!..
— Все верно, только сядь, пожалуйста! — говорил Гриша Топчиев, с беспокойством следя за ее размашистыми движениями. — Тряхнет на ухабе — как пробка, вылетишь…
— Или ветром подхватит, за Балхаш куда-нибудь унесет, — с улыбкой добавил Семен Мухин и придержал Ию за хлястик пыльника. — Будь же взрослым человеком наконец! Сядь, Ийка!
Все геологи называли девушку дружелюбно — Ийка. «Ну что за имя у тебя? спрашивал с неудовольствием Семен. — И-я!.. Не имя, а вздох… А Ийка хорошо!» Это действительно подходило к ней. Тоненькая, небольшого роста, с круглым, очень добрым, приветливым лицом, она была энергична и проворна, как рыбка.
Случилось так, что грузовик, в котором находились Ия Адрианова, Топчиев и Мухин, отделился от колонны. На двух остальных машинах сразу спустили три ската, и шоферы, чертыхаясь, принялись орудовать подле них с домкратами и насосами.
— Езжай дальше, молодежь! Догоним! — бросил Бикчетаев, деятельно помогавший шоферам. И прокричал вдогонку мухинскому грузовику: — Местечко для ночлега присмотрите! Там хорошее есть местечко!..
— А где его найти, это местечко? — недоумевающе спросил Мухин товарищей. Он вытащил из полевой сумки карту и аккуратно разгладил ее на побелевших сгибах. — До ближайшего колодца полтора дня пути. Разве свернуть в сторону, к реке?
— Ну что ты! Крюк делать…
— Не беспокойтесь, ребята, — сказал Топчиев. — Уж если Бикчетаев сказал: местечко, значит, есть такое где-нибудь. Увидим. Найдем.
— А не найдем, похлебаем теплой водички из бака. На третьей машине бак еще не почат. Хочешь пить, Ийка?
— Не очень, — храбро соврала Ия. И, облизнув пересохшие губы, сказала: — В Кара-Кумах, наверное, еще труднее…
Этим летом она мечтала попасть не в Голодную степь, а в Кара-Кумы, и с особым воодушевлением толковала о них. «Тахиа-Таш! Тахиа-Таш!» — это название так и прыгало в кузове, как мячик.
Вот и сейчас, чтобы не думать о воде, Ия заговорила о Кара-Кумах.
— Тысяча сто километров — канал, подумать только! Почти одна тридцатая длины экватора!
— А у нас будут самые большие в мире искусственные водохранилища, — с достоинством сказал Семен, который был родом с Поволжья. — Пятьсот километров на сорок! Как разгуляется на таком море шторм, да как…
— И в Кара-Кумах запроектировано море! А вокруг — поля, поля, хлопковые поля! Новая хлопководческая страна восстает из бесплодных песков!.. Ты пойми, Семен: огромная территория, второй Узбекистан!..
Гриша Топчиев вступился за Голодную степь.
— А чем плохо здесь, скажи?
Широким жестом хозяина он обвел бурые сопки, волнообразно покачивающиеся вокруг, — грузовик немилосердно подбрасывало и кидало на ухабах.
— Скоро вместо этих миражей настоящая вода заблестит! Сады зацветут! От овечьих отар тесно станет между сопками! Тогда и новое название придумаем для степи. Почему Голодная? Богатая, Сытая, Счастливая степь!..
— Правильно, Гриша!
— А потом и сибирские реки повернем на юг, — мечтательно добавил Топчиев. — Всю Среднюю Азию напоим водой! Пей, разводи хлопок, плавай по каналам взад и вперед!.. Хорошо! — И он зажмурился, будто ослепленный зрелищем полноводных рек, которые вскоре, по слову большевиков, по указанию партии Ленина Сталина, потекут в пустыни Средней Азии.
А когда он открыл глаза, впереди была вода.
Товарищи его молчали, оцепенев от удивления. Вдали среди кустов спиреантуса маячила невысокая сопка странных очертаний. Все подножье ее было залито водой.
— Вода? — не веря себе, спросил Топчиев.
— Вот еще! Откуда здесь вода? — пробасил Семен, но голос его дрогнул. Такыр!.. Но очень странный…
— Я еще никогда не видала таких такыров, — пробормотала Ия.
Все трое стояли рядом, держась за верхнюю часть кабины, не в силах оторваться от удивительного зрелища.
Ждали, что и этот мираж начнет тускнеть по мере приближения, как уже случалось не раз, но сияющая пелена все разрасталась. Сопка будто плавала в воде.
Да это и в самом деле была вода! Радужные брызги разлетелись из-под колес грузовика. Он остановился, ткнувшись в солончак.
— Ну и ну! — только и смог выговорить Семен.
Молодые геологи поспешно, один за другим выпрыгнули из машины.
Земля вокруг была покрыта коркой соли, а из каменистого отверстия вытекала вода, образуя небольшое озеро.
— Холм насыпной, ясно, как день, — объявил Семен, постукивая по камням геологическим молотком. — Хитро уложено. Но зачем? И почему родник?..
Каменный холм имел кое-где тонкий покров из песка и земли, поросший бурой травой. Когда сняли в одном месте слой земли, обнажилась кладка. Она была очень тщательной и замысловатой и напоминала соты улья.
Пока Семен и Гриша осматривали сопку внизу, Ия проворно поднялась на вершину, легла и приложила ухо к камням. Из недр сопки донеслось слабое журчание и перезвон капель.
— Ийка! Спускайся скорей! — окликнули девушку. — Плиту нашли!..
В кустах спиреантуса, у самого выхода родника, торчал серый камень, до половины врытый в землю. Его гладкая поверхность была вся испещрена вязью арабских букв, тщательно вырезанных каким-то острым предметом.
Топчиев нагнулся над плитой.
— Отдельные слова… Что-то о засухе, это понял… Разрыв… Какие-то предсказания… Нет, трудно понять. Многие буквы стерлись.
Он снова стал читать про себя, то и дело прерывая чтение удивленным хмыканьем.
— Да что ты под нос себе бормочешь! — рассердилась Ия. — Нам с Мухиным тоже интересно! И шоферу интересно!
— Вслух, вслух! — поддержали шофер и Мухин.
Но Гриша, все еще в сомнении, топтался у плиты.
— Кочующий миф, а? — спросил он сам себя. Потом продолжал увереннее: — Ну, ясно, кочующий!.. — Он обернулся к товарищам. — Помните легенду о пророке, который совершил чудо в пустыне? Ударил по камню железом, и потекла вода. Этнография знает множество подобных кочующих мифов…
Топчиев до геологического института проучился год на историческом факультете и рад был щегольнуть перед друзьями познаниями по истории и литературе.
— Ну, Гришка, же! — дернула его за рукав нетерпеливая Ия. — Брось ты свои гипотезы. Сами поймем. Прочти все, что удалось разобрать.
Она с любопытством заглянула через его плечо.
— В год 1293-й, — начал, запинаясь, Топчиев. — Засуха… степь… Однако человек… (надо думать, это имя — Петлукин) умея заклинать… (что? Не ясно), приказал… холм из камней. И сделали втайне… (от кого?).
— Дальше, дальше!
— А дальше совсем не понять… «И камень дал воду… согласно предсказанию…»
— Да, странно.
— Просто ребус какой-то!
— Но ведь в самом деле вода вытекает из камней.
— То-то и странно.
— Что же умел заклинать Петлукин? И почему холм сооружали втайне?..
Мухин в раздумье посмотрел на своих друзей, но тут его прервал шофер. Он успел уже набрать во флягу воды, попробовал ее и теперь тыльной стороной руки отирал рот.
— Так как же, товарищ Мухин? Здесь, значит, и будем стоянку делать? Вода холодная, чистая, лучше не найти…
— Да, да! Конечно, здесь! Где же еще?
— Вот оно, местечко, о котором говорил Бикчетаев! — сказала Ия.
— Стало быть, знал об этом роднике?
— По-видимому, знал…
Бикчетаев был легок на помине.
Едва лишь молодые геологи утолили жажду и умылись с дороги, как из-за сопок показались отставшие машины. Их как бы несло по степи облако пыли. Потом рядом со стоянкой геологов заскрипели тормоза и из рассеявшегося облака, отряхиваясь, выскочил Бикчетаев.
— Ну, умницы! Хвалю! — закричал он. — Правильное место выбрали!
— А мы плиту с надписью нашли, товарищ Бикчетаев! Ломали над нею головы, ломали…
— Нить брошена из глубины веков, — глубокомысленно объявил Топчиев.
— Откуда, ты говоришь, нить? — Бикчетаев изумленно посмотрел на него.
— Из глубины…
— Из средневековья, — подсказала Ия.
— Эге, куда забрались! — Бикчетаев засмеялся. — При чем тут средневековье?
— А как же! — запротестовал смущенный Топчиев. — Сами посмотрите на плиту. Там написано — 1293 год. Значит, конец тринадцатого столетия, канун четырнадцатого…
— Канун!.. Эх ты, историк! Забыл, что мусульманское летосчисленние не совпадает с христианским? То-то и оно! 1293 год от Хиджры соответствует 1915-му от рождества христова. В 1915 году надо Петлукина искать. Он почти наш современник, — вот что интересно!
— Товарищ Бикчетаев! Вы знаете, кто такой Петлукин! — заявила Ия убежденно.
— Угадала. Слышал о нем.
— Товарищ Бикчетаев!..
— Потом, потом! Умыться дайте с дороги. Чаю попить. Замучились со скатами этими!
Умывался Бикчетаев, словно назло, дольше всех. Давно уже участники экспедиции, прибывшие с ним, осмотрели плиту с надписью, подивились на хитроумную кладку холма, некоторые под руководством Ии даже побывали на вершине его, а начальник геологоразведочной партии все еще плескался и фыркал у родника, будто слон на водопое. Только тот, кто странствовал по засушливой степи летом, понимает, какое это наслаждение на исходе дня добраться к ручейку с прохладной прозрачной водой!
Но вот, утолив жажду, умывшись, почистившись, будто помолодев на десять лет, Бикчетаев явился к костру.
Поужинали. Напились чаю.
И все это почти в молчании, перебрасываясь только самыми необходимыми застольными репликами: «Еще кружечку?», «Да, пожалуй», «А передай-ка нам, Гриша, эту коробку с консервами! Спасибо, милый!»
Наконец начальник геологоразведочной партии лег на траву и принялся неторопливо скручивать папиросу. Лицо его было серьезно.
Некоторое время он щурился на огромный красный диск, медленно спускавшийся к горизонту, будто припоминая подробности того, что собирался рассказать, потом начал так:
— Петлукин — это неправильно. Настоящая фамилия его — Ветлугин. Был такой большевик, отбывал в 1915 году ссылку в Акмолинской губернии. Казахи не могли правильно выговорить его фамилию и переиначили ее на свой лад…
Так, шаг за шагом, со всей последовательностью восстановлена была история каменного холма в Голодной степи.
…Ветлугина привезли в Акмолинск осенью.
В городе его не оставили. Было ли на этот счет указание в сопроводительной бумаге, выражение ли нахмуренного лобастого лица показалось строптивым, ссыльного повезли дальше, в глубь степи.
Таратайку кидало и подбрасывало на ухабах. Горизонт колыхался впереди, как мертвая зыбь.
Днем отчаянно пекло, а ночью становилось так холодно, что Ветлугин и сопровождавший его унтер садились спинами друг к другу, чтобы согреться.
Даже привычная степная земля не выдерживала лихорадочной смены температур. Об этом свидетельствовали зигзаги трещин, пересекавшие ее во всех направлениях, будто после землетрясения.
«Битва гигантов, которым нет дела до того, что происходит с человеком, думал Ветлугин. — Извечная борьба тепла и холода, особенно ожесточенная в пустынях…»
Пока Ветлугин добирался до затерянного в степи села Дозорного, где назначено было ему жить, он упорно размышлял над проблемами метеорологии. Это помотало ему не думать о грустном: о прерванной работе, о разлуке с близкими.
Ветлугин отличался разносторонностью научных интересов. Он кончил физико-математический факультет университета, специальностью своей избрал географию, мечтал о путешествиях, об удивительных географических открытиях. Но жизнь его сложилась иначе. Пришлось, как шутил Ветлугин, завершать образование в «закрытых учебных заведениях»: на «бутырских высших курсах», а теперь вот и в «западносибирской академии».
Еще в Москве, случалось, некоторые товарищи жалели, что он предпочел беспокойную судьбу подпольщика размеренному мирному существованию кабинетного ученого.
— Ты же ученый, Петя! — втолковывали ему. — Типичный исследователь, холодный, аналитический ум!.. Ведь вот же написал свою «Географию будущего»! Не хочешь, не можешь расстаться с ней!..
И обличающим перстом указывали на верхнюю полку книжного шкафа, где лежала незаконченная ветлугинская рукопись.
— Написал, да, — отвечал Ветлугин, сняв с полки толстую папку и нетерпеливо постукивая по ней ладонью. — Храню до лучших времен. Что из того, что лет через десять-двадцать эта работа даст эффект? Я чувствую внутреннюю необходимость помочь людям немедленно, сейчас! Можем ли мы думать о победе над стихией, пока не уничтожен капитализм, пока существует класс эксплуататоров? Сейчас идет война, классовая война! А во время войны все честные люди, независимо от профессии, становятся солдатами. Вот почему я отложил свою «Географию будущего» и корректирую прокламация, а также составляю краски для шапирографа. Конечно же, все это имеет прямое отношение к моей рукописи…
Он досадовал, если его понимали не сразу.
— Ну, как же!.. Революция сделает человека невиданно сильным. Самые дерзкие замыслы станут реальными. А я, признаюсь, нетерпелив. Я хочу приблизить это счастливое время. Тогда и займемся по-настоящему «Географией будущего». Тогда наступит ее черед!.. — И, бережно смахнув пыль с папки, возвращал рукопись на место, на верхнюю полку.
В ночь своего ареста Ветлугин раньше обычного кончил работу.
Можно бы, казалось, перелистать «Географию будущего», терпеливо ожидавшую, когда обратит на нее внимание хозяин. Но, постояв в задумчивости у полок, Ветлугин отошел. Сегодня было как-то не по себе. Чувствовалась усталость, непонятное беспокойство.
Он осторожно отогнул занавеску, выглянул в окно. Улица была пуста.
Он лег на диван. Сон не шел.
Чудились шаги под окном, поскрипывание снега, приглушенные голоса, словно бы даже стук в дверь.
Ветлугин укрылся с головой.
В комнате были стенные часы с мерным гулким боем и маленькие, карманные, лежавшие на тумбочке у кровати. Они тикали вразнобой. Похоже было: взрослый шагает по тротуару, а рядом, держась за руку, семенит ребенок.
Под хлопотливое постукивание детских каблучков начали расплываться и затихать призрачные звуки. Ветлугин подоткнул под спину сползший было плед, свернулся калачиком. И когда стал уже засыпать, раздался стук в дверь, на этот раз настоящий.
…В наспех наброшенном пальто Ветлугин стоял у стола, смотря, как жандармы роются в шкафах и поднимают половицы в поисках листовок.
Самый длинный из них просматривал книги на полках, небрежно выдергивая одну за другой. Сверху, распластав страницы, сорвалась «География будущего». Ветлугин рванулся к рукописи.
— Куда? — прикрикнул ротмистр, руководивший обыском. — Стоять, где стоите!..
Последнее, что видел Ветлугин, когда его уводили, были листы заветной рукописи, устилавшие пол. Перед тем как упасть, они кружились, точно хлопья снега.
Теперь это вспоминалось всегда, когда смотрел в окно.
Снег в Дозорном выпал в октябре. Стоило переступить порог, и вот уже поземка клубится под ногами.
Дальше все было серо и зыбко. Горизонт наглухо задернула мгла.
Лежа ничком на скрипучем топчане, Ветлугин прислушивался к вою бурана за стеной. Вой тянулся без пауз, без роздыха. Пол содрогался, стакан дребезжал на подоконнике. Нельзя было спокойно думать под этот шум. Мысли неслись, обгоняя друг друга, будто подхваченные вихрем.
Ветлугин пробовал занять себя отвлеченными математическими расчетами, придумывал и решал головоломные задачи. Но это были всего лишь упражнения, гимнастика ума, тогда как он привык к труду целесообразному, полезному.
Если бы еще у него был товарищ! Но он был один. Разорванная в клочья «География будущего» стала сниться ее автору по ночам. Целые страницы оживали перед ним. Он видел себя за письменным столом, лампа под зеленым абажуром бросала круг света на бумагу.
Он просыпался и, глядя в окно, за которым бесновалась метель, припоминал написанное, строчка за строчкой.
Надо было продолжать работу над рукописью. Хотя бы ради того, чтобы не развинтиться, не раскиснуть. Продолжать во что бы то ни стало. Без выписок. Без справочной литературы. Полагаясь только на память.
Что ж, борьба! Но в этом была жизнь, спасение.
Ветлугин научился писать мельчайшим почерком, экономя синюю оберточную бумагу, которую он покупал в лавке за неимением другой. Математические выкладки делал на полу или стене.
«Кабинетный ученый, — улыбался он, старательно вычерчивая кривые углем на полу. — Вот я и стал кабинетным ученым. Посмотрели бы на меня сейчас жандармы в Акмолинске…»
Ему нравилось думать, что он перехитрил своих врагов в Акмолинске. Он ссыльный, невидимыми цепями прикованный к Дозорному. Но мысль его была свободна. Она странствовала в будущем. Кружила над казахскими степями, уносилась к Ледовитому океану. Открывала новые острова, переделывала географию России, передвигала реки и моря, дерзко вмешивалась в грандиозные атмосферные процессы, стараясь обратить их на пользу человеку.
Попробуй свяжи мысль, запрети ее!..
Как-то днем само собой возникло решение одной очень сложной проблемы, над которой он давно ломал голову. Ветлугин кинулся записать, проверить. Как назло, под рукой не оказалось бумаги. Тут только вспомнил, что бумага кончилась. С утра еще надо было позаботиться о возобновлении запасов.
Ветлугин очень дорожил такими мгновениями творческого озарения. «В первом наитии сила», — любил повторять он некрасовские слова. Поэтому, набросив тулуп, проворно шагнул за порог.
Стена бурана встала перед ним.
Когда в степи разыгрывался такой буран, жители Дозорного предпочитали отсиживаться дома.
Но ведь лавочник жил всего за пять домов. Нелепо было ждать, пока уляжется ветер. Нагнув голову, Ветлугин вышел за ворота, споткнулся, побрел.
Лавка была шагах в восьмидесяти. Он прошел сто и оглянулся: все было бело от снега. Ну да, ветер дул сначала в лицо, теперь задувал справа. Надо было, значит, повернуть и пройти назад двадцать шагов. Он сделал это, но не наткнулся на изгородь, как ожидал.
Быть может, ветер переменил направление?
Он посмотрел вверх. Солнца видно не было, — только белый полог летящего снега.
Ему стало страшно. Неужели он свернул в переулок к огородам и оказался в степи? Некстати пришел на память рассказ о человеке, который отправился в буран на другой конец поселка. Труп его нашли только весной далеко в степи…
Не думать об этом, не думать! Не поддаваться страху, не распускаться! Кто потерял присутствие духа — все потерял!..
Он бормотал про себя эти слова, как делал на допросе и в тюремном карцере. Привычное упрямое озлобление охватило его. Не мог же он так глупо погибнуть, отойдя всего на несколько шагов от дома.
Вначале Ветлугин шел с протянутыми вперед руками, как слепой. Ждал: вот-вот упрется в изгороди или глиняную стену дома.
Потом брел уже по инерции. Слепящая белая пустота окружала его. Сомнений не было: он заблудился в буране.
А ведь степь простиралась на сотни километров вокруг Дозорного.
Тулуп не грел. Словно бы ватага хохочущих всадников носилась вокруг, свистя ледяными бичами. Удары падали на спину, на грудь; он все шел, с трудом сгибая колени.
С новым порывом ветра донесся до него слабый звон.
Начинались, видно, слуховые галлюцинации.
Он снова протянул руки, качнулся вперед. Пальцы скользнули по чему-то шерстистому, теплому. Над самым ухом зазвенел колокольчик.
Ветлугина крепко взяли подмышки и потащили вверх.
Открыв глаза, он удивился: он как бы плыл по пенистому морю, тускло освещенному солнцем. Вдали виднелись округлые вершины сопок, торчавшие подобно островам. Вблизи в клубах снежной пыли то появлялись, то исчезали головы верблюдов. К изогнутым шеям были подвязаны колокольчики.
Снег несся низко над землей.
Такова метель в Казахстане. Пешехода она покрывает с головой, но всадники на верблюдах возвышаются над нею и смело продвигаются вперед.
— Сиди, ваше благородие, сиди, — услышал Ветлугин голос с успокоительными интонациями. — Нельзя пешком в буран. Пропасть мог.
Море клубящейся снежной пыли раздвинулось перед ними. Караван тронулся дальше.
Как сквозь сон, ощутил Ветлугин, что его снимают с верблюда, вносят на руках в дом. Тот же озабоченный добрый голос говорил:
— В холодный сени клади! В теплый комната не вноси, нельзя. Сразу в теплый комната внесешь — умрет. Сильно замерз.
После перенесенного Ветлугин провалялся на своем топчане несколько недель. Во время болезни его навещал новый знакомый, Сабир Мухтамаев.
Это был очень общительный и веселый человек, привязавшийся к ссыльному, как обычно привязываются люди к тем, кому оказали важную услугу.
— Не скучай, ваше благородие, — утешал он его, держа на раздвинутых пальцах плоскую чашку, наполненную солоноватым чаем. — Скоро весна будет. Степь тогда красивой станет, очень красивой, красной…
И впрямь весна в Казахстане искупает безрадостное однообразие других времен года. Сплошь покрыта тогда степь цветами, и больше всего в ней тюльпанов.
— Пурпур, багрянец, алый!.. — восторженно перечислял Ветлугин оттенки, а тюльпаны перед ним колыхались и кланялись, сгибаясь от ветра, и казалось, это огоньки мигают и вспыхивают в зеленой траве.
— Смотри, смотри, — поощрительно говорил Сабир. — Летом не увидишь цветов. И травы не будет. По-нашему, Бет-Пак-Дала значит — неодетая, голая степь…
По целым дням теперь выздоравливавший Ветлугин пропадал в степи. С серьезностью, удивлявшей Сабира, он мог часами наблюдать за передвижениями муравья или созерцать голубое небо и проплывающие над степью облака.
«Вот эти снежно-белые, напоминающие кисточки или пряди волос, — вспоминал он, — называются перистыми — цирусами. Они проходят на очень большой высоте и состоят из ледяных кристаллов — игл, что придает им такую прозрачность. А резко ограниченные, плотные, с вершиной в виде купола — кумулюсы, или кучевые, образующиеся из теплых потоков воздуха, которые поднимаются над разогретой землей».
Следя за кумулюсами, Ветлугин отмечал, что это признак устойчивой ясной погоды, а видя, как небо заволакивается пеленой перисто-слоистых облаков, понимал, что надвигается ненастье.
Однажды Сабир, отыскивавший друга в степи, увидел, что тот сидит на земле в задумчивости.
— Гадаешь? — спросил Сабир, присаживаясь рядом на корточки. — А что угадать хочешь? Когда домой отпустят, да?
Ветлугин указал на муравьев, проявлявших беспокойство.
— Дождь будет завтра. Смотри, как муравьи волнуются, все к муравейнику тащат…
Сабир кивнул.
— Я мимо реки шел, — сказал он. — Правильно, дождь будет. Птицы летают низко над водой, и рыбки скачут. А почему так?
Между двумя звеньями — поведением птиц и надвигающимся ненастьем Ветлугин обнаружил связующее звено — насекомых. Воздух сделался более влажным: крылышки насекомых, пушок, волоски, покрывающие их, впитали влагу и отяжелели. Насекомые стали летать ниже. Спустились и птицы, преследующие их, а рыбы в погоне за стрекозами стали выскакивать из воды.
Подле ветлугинского жилища появились первые самодельные метеоприборы флюгеры, гигроскоп, дождемер.
Любая деталь, от крылатки флюгера до винтика в гигроскопе, досталась ссыльному ценой упорного труда, уловок, ухищрений.
У старого, заброшенного источника они поставили с Сабиром ветрячок ветлугинской конструкции, и в ветреные дни тот старательно качал воду. Сыновья Сабира, считавшие ветряк собственностью своего семейства, с достоинством давали объяснения.
— Наш русский (так, в отличие от исправника, урядника и купцов-прасолов «чужих русских», называли Ветлугина в Дозорном), наш русский привязал ветер к крыльям, — говорили они. — Ветер теперь должен таскать воду со дна.
Казахов очень забавляло также запускание воздушных змеев, с помощью которых, за неимением шаров-пилотов, Ветлугин изучал направление ветра в верхних слоях атмосферы. Усевшись в сторонке, степные жители наслаждались удивительным зрелищем.
— Наш русский — хитрый человек, приманивает ветер. Глядите-ка, подул!..
Люди приезжали в Дозорный издалека, чтобы полюбоваться на ветряк, и флюгер, и солнечные часы, а также посоветоваться о том, снежная ли, по мнению Петлукина, будет зима, утеплять или нет сараи в аулах для скота?
Соблюдая сосредоточенное, почти благоговейное молчание, усаживались приезжие в круг подле маленького самодельного гигроскопа.
Из соломинки длиной в пятнадцать сантиметров Ветлугин вырезал две узкие полоски шириной не более полутора миллиметров и сложил так, что свободные концы разошлись наподобие усиков таракана. Сложенные концы были укреплены неподвижно.
Когда в воздухе появлялось много влаги, что было предвестием дождя, соломинки сближались. Когда воздух делался суше, усики снова расходились в разные стороны. Для измерения влажности воздуха служил разграфленный деревянный щиток, по которому усики двигались, как стрелки по циферблату.
После того как гости, удовлетворив любопытство, принимались за чай, Ветлугин приступал к ним, в свою очередь, с расспросами. Когда начинаются заморозки в их местах? Рано ли выгорает трава? Каких направлений ветры преобладают? Сабир не успевал переводить.
А пока Ветлугин заносил драгоценные для метеоролога сведения в тетрадь из синей оберточной бумаги, Сабир вполголоса распространялся о высоких добродетелях своего друга.
— Царь боится его, — таинственно шептал он гостям в пушистых малахаях. Поэтому держит далеко от себя.
— А почему боится царь?
— Потому, что род Петлукина желает людям добра…
Гости оживленно поворачивались в сторону Ветлугина.
— А чего желает нам Петлукин?
Ветлугину переводили вопрос. Он с доброй улыбкой смотрел на обращенные к нему заинтересованные лица. Кое-где из-за спины взрослого выглядывал ребенок в пестрой тюбетейке, поблескивая черными, как бусы, глазенками. Дети любили Ветлугина и не боялись его.
«Такой вот, — думал Ветлугин, — когда-нибудь будет управлять погодой в казахской степи, останавливать ветер на всем скаку, как коня, и на невидимом аркане притягивать тучу с дождем к земле…»
Одним простым словом можно было ответить на заданный Ветлугину вопрос. Было такое слово, почти синоним счастья в Средней Азии.
Ветлугин прислушался. Вдали поскрипывал чигирь. Донеслась однообразная песня, на единой ноте, печально-тягучая.
— Мы хотим, — ответил он казахам, — чтобы вода была в степи, много воды!
И пушистые малахаи удовлетворенно кивали.
Той весной у жилища Сабира иногда останавливались всадники, сидевшие чуть боком в седле. Свесившись с коня и поигрывая нагайкой, они сообщали новость, передававшуюся по степи от юрты к юрте:
— Начальник едет из Акмолинска. Спешит, ух! Хочет Петлукина накрыть. Скажешь Петлукину?..
В Акмолинске нервничали.
Доподлинно известно было, что ссыльный большевик Ветлугин занимается опытами во вред государственному престижу. Но что за опыты? О каких приборах идет речь?
Простирали в степь карающую десницу, — та захватывала пустоту, воздух! Ни разу не удавалось посланному в Дозорный нагрянуть врасплох. Неизменно встречали его презрительной усмешкой, отмалчивались, отворачивались, пока он, ругаясь, обшаривал углы.
А когда жандармская таратайка и выгоревший на солнце просаленный верх фуражки скрывались за кустами спиреантуса, Ветлугин доставал из тайника свою самодельную метеостанцию.
Лицо его принимало озабоченное выражение. Показания приборов были неутешительны.
Он переводил взгляд на небо, но и небо не радовало. Оно было прекрасного изумрудного цвета.
«В верхних слоях атмосферы, — соображал Ветлугин, — очень мало влаги. Такое небо предвещает засуху».
Закаты также были тревожны. В тот самый момент, когда солнце скрывалось за горизонтом, вдруг, будто меч, выхваченный из ножен, вырывался вверх ярко-зеленый луч.
Зрелище было эффектным, но Ветлугин знал, что означает этот зловещий признак.
— Плохое лето будет, — говорил он Сабиру, и тот мрачно кивал головой. Меч засухи был занесен над степью.
Летом казахи, зимовавшие у Дозорного, откочевывали южнее, к берегам небольшой реки, где пастбища лучше. Но река пересохла.
И в обычные годы она превращалась летом в цепь мелких плесов, а сейчас и тех не осталось. Колодец же в урочище с каждым днем давал воды все меньше. Введена была строгая норма. Сначала воду, — она была еще прозрачна, — получали дети. Взрослым доставалась мутная, глинистого оттенка вода, которую кипятили и пили в виде чая; горячая вода лучше утоляет жажду. Наконец к желобам подводили жалобно блеющих овец и вытягивавших шеи лошадей.
А ведь был лишь июнь. Что ждало степь в июле и в августе?
Ветлугин, живший летом в юрте Сабира, обнаружил, что стал центром внимания в урочище. За ним ходили неотступно, ловили его взгляды, будто ждали чего-то.
Однажды вечером, выпроводив из юрты жену и детей, Сабир подсел к Ветлугину.
— На, — сказал он и, оглянувшись, протянул на ладони две соломинки и свежевыструганную дощечку.
— Зачем это, Сабир?
— Сделай так, как ты делал весной. Людям нужен дождь, Петлукин. Ничего, если это будет маленький дождь.
Ветлугин промолчал. Сабир сказал, заглядывая в лицо:
— Почему молчишь, Петлукин?
Ветлугин продолжал молчать.
Рассердившись, Сабир вскочил на ноги. Тень в широкополой шляпе метнулась по стене.
— Я видел: ты смотрел на соломинки и шептал над ними — они сходились. Тогда шел дождь. Иногда дождь шел целый день. Почему ты не хочешь вызвать дождь сейчас?
Ветлугин сделал движение, чтобы ответить, но Сабир остановил его. Он отбросил войлочную дверь юрты. Ночь была звездной и ясной, без облачка. Над урочищем стоял жалобный рев, слышны были ржанье, блеянье, плач детей.
Что мог на это ответить Ветлугин?
Как объяснить, что все, о чем он мечтал вслух при Сабире, было правдой, но правдой завтрашнего дня? Пока что метеорологические приборы умели лишь предсказывать, но не предотвращать несчастья.
Некуда было бежать от несчастья. Негде было спрятаться от зеленого меча, поднимавшегося над горизонтом…
Из-под Каркаралинска привезли старуху, умевшую заговаривать кровь, лечить травами и знавшую, по слухам, заклятье против засухи. Сын ее, дюжий, с одутловатым сонным лицом, растолкал толпу и провел мать к Сабиру.
Ветлугин ушел в степь, лег ничком в траву. Вскоре до него донесся топот множества ног и завывание.
Что делала сейчас каркаралинская колдунья? Развязывала узелки на веревке либо расплетала седые косы, что должно было, согласно колдовскому ритуалу, знаменовать освобождение стихии?
И что делал Сабир, его опора, друг, помощник? На четвереньках вместе со всеми полз за колдуньей, отбивал поклоны, кричал и кривлялся, вымаливая у скупого бога хоть каплю влаги?..
Шум затих, на небе высыпали звезды, а Ветлугин продолжал неподвижно лежать, не замечая холода.
Во всем теле была странная легкость.
Со вчерашнего дня он ничего не пил, днем очень мучился от жажды, но сейчас пить не хотелось. Так бывало с ним перед болезнью. Голова была ясна и свежа, он отчетливо представлял себе всю грозную реальность происходящего.
Степь на сотни километров вокруг была охвачена медленным пожаром засухи.
Чем помочь, что придумать для спасения?
— Людям нужен дождь, Петлукин, — сказал Сабир. — Дождь, дождь! Как вырвать его у равнодушного звездного неба?
Ночь неслышно текла над степью, над уснувшим стойбищем, над Ветлугиным, лежавшим ничком на земле, которая была изрезана зигзагами глубоких трещин.
Ему приснился сон. Ночью в пустыне он шел, бесконечно усталый, с трудом передвигая ноги, увязая в песке. Он знал, что это Египет, — на горизонте проступали смутные контуры пирамид.
Он споткнулся, поднял голову, увидел, что стоит у подножья статуи. То была фигура сидящего человека, высеченная могучим резцом из сплошного камня. Поодаль темнел другой силуэт. Огромные руки также сложены на коленях, лицо с грубыми чертами обращено на восток.
Оба колосса были схожи, как близнецы, только у первого верхняя часть туловища обвалилась, голова и плечи лежали у постамента. Теперь Ветлугин понял, что он вблизи Фив, а колосс, возвышавшийся над ним, носит имя Мемнона.
Быстро светлело на востоке. Зашуршали пески, подул предутренний ветер. Желтый диск показался над барханами. Тотчас над самым ухом Ветлугина раздался торжественный басовый звук. Он был протяжен и долго вибрировал затихая.
Ветлугин обернулся. Обезглавленная фигура колосса была позолочена лучами солнца.
Ветлугин помнил этот удивительный феномен, о котором упоминали в университете на лекциях по метеорологии.
При землетрясении 27 года до нашей эры верхняя часть статуи обвалилась, и на рассвете колосс начал издавать звук, напоминавший звук замирающей струны. Предполагалось, что Мемнон, бывший, согласно мифу, сыном Зари, приветствует так появление своей матери. Римский император Септимий Север приказал реставрировать статую, надеясь, что она будет петь еще лучше. Но после реставрации статуя онемела.
Почему это произошло? И какое отношение имело это к Голодной степи, к ждущим помощи казахам, о которых Ветлугин не мог забыть даже во сне?
Он не знал. Он знал только, что задачу надо решить, что надо сделать это во что бы то ни стало.
Перед ним замелькали какие-то цифры, вычисления. Потом на листе синей оберточной бумаги он увидел строчки, написанные его собственным упрямо разгонистым почерком.
«Воздух пустыни, — прочел Ветлугин, — проникая глубоко в трещины охлажденного камня, осаждал влагу. При первых лучах солнца происходило бурное испарение, камень распирало, разрывало изнутри, он звучал! Стоило закрыть трещины, исправить повреждения, и удивительный колосс Мемнона умолк…»
Откуда это?
А, ну конечно, — начало третьей главы его «Географии будущего», посвященной росе — дождю пустынь.
Ветлугин поднял голову, чтобы всмотреться в лицо колосса, но вместо желтых барханов увидел бурую гладь степи. Солнце было уже высоко над степью.
Ладонью он провел по щеке. Что это? Влага? Он плакал во сне? Нет. Как будто нет…
Он рассеянно следил за юрким тушканчиком, который, осмелев, подскочил к груде камней, заменявших Ветлугину изголовье, и принялся вылизывать расщелины.
Ветлугин потер лоб. Надо обдумать это все до конца, связать разорванные звенья в одну логическую цепь. Почему он вспомнил о статуе Мемнона? Разве это так важно сейчас?
«Воздух пустыни, проникая в трещины охлажденного камня…» Там оседала роса… Утром происходило бурное испарение…
Ветлугин склонился над грудой камней, подле которой провел ночь. Да, конечно, влага уже испарилась отсюда, но если построить целый холм из камней, расположив камни в особом порядке… Так или лучше так…
— Петлукин, — донеслось издалека, — я искал тебя ночью.
Со стороны урочища шел Сабир.
— Ты болен, друг, — участливо сказал он. — Ты не привык без воды. Тебе труднее, чем нам. На, пей!
Он протянул Ветлугину кувшин, на дне которого плескалась коричневая жижа.
Ветлугин поднялся с колен.
— Камень! — пробормотал он. — Слушай, камень даст нам воду! Мы заставим камни дать нам воду!..
Сабир взглянул на друга, как на безумного.
— Где же ты будешь копать, Петлукин?
— Нигде. Я выжму воду из камня. Камень поможет мне столкнуть холод и зной, холодную ночь и знойный день. И я скажу тогда: пей, Сабир! Это роса!..
Так, подгоняемый надвигающимся бедствием засухи, человек вмешался в битву гигантов над своей головой.
Удивительная весть облетела урочище. Петлукин нашел воду в степи. Источник воды таился не в земле, а в воздухе.
— Поднимайтесь, выходите в степь! — сзывал людей Сабир, обходя юрты. Петлукин приказал собирать камни. Все выходите: женщины, старики, дети!
В земле, по указанию Ветлугина, было вырыто и тщательно уложено мелкими камнями чашеобразное углубление — водоем, куда должна была стекать вода. Узкий желоб выводил воду наружу.
Над сводами водоема начали насыпать камни. Их предварительно раздробляли, чтобы гора была возможно более пористой. Весь секрет был в особой укладке камней.
По замыслу Ветлугина, насыпная гора должна была представлять собой гигантскую каменную губку. Мало того, что гора вбирала ночью влагу из воздуха и сберегала охлажденную росу до утра, — она препятствовала ее испарению.
Ветлугин видел в мечтах уже целую вереницу холмов — воздушных колодцев, протянувшуюся через всю Голодную степь.
Он окидывал взглядом равнину: похоже было на развороченный муравейник. Всюду копошились люди: маленькие дети, и те не отставали от взрослых, таща в подолах груды щебня.
А вдали, у самой черты горизонта, чернели силуэты неподвижных всадников. То были пикеты, выдвинутые далеко в степь, в ту сторону, откуда невзначай могли нагрянуть царские чиновники.
Каменный холм был построен в последние дни июля. Сотни людей съехались со всех сторон посмотреть на степное диво. Мало кто спал в эту ночь, многие разложили свои кошмы прямо на земле, вокруг холма, — они хотели первыми увидеть долгожданную воду.
Раньше всех о ее появлении узнал Сабир.
— Звенит, — прошептал он Ветлугину, лежавшему рядом с ним у самого подножья холма.
За каменной преградой слышался мерный перезвон капель.
Солнце поднялось над степью. Ветлугин отвалил плиту, закрывавшую выход водоема. По каменному желобу, торопливо стуча, побежала струя.
— Вода, вода!..
— Остановитесь! — раздался визгливый голос. — Не пейте! Вода нечистая!
Из задних рядов, размахивая руками, проталкивался мулла из отдаленного аула Актасты, приехавший в Дозорный накануне.
— Остановитесь! — кричал мулла. — Вспомните, русские — наши враги! Заклинаю вас Кораном, не пейте этой воды! Ее дал вам русский!..
— Старый человек, — укоризненно сказал Сабир, — старый человек, зачем кричишь?
Он зачерпнул чашкой воду из желоба и протянул самому младшему из своих сыновей.
…Вскоре весть о недозволенном дошла окольными путями до Акмолинска. Целый кортеж — несколько бричек с чиновниками и жандармами — спешно пересекал степь.
Миражи возникали слева и справа, как блестки на струящихся воздушных завесах.
На них косились с опаской. Проклятый ссыльный, говорят, обучил инородцев низводить эту призрачную, неуловимую воду с небес на землю.
Каково? Ссыльный облагодетельствовал инородцев! Черт знает что! Страшно подумать о нагоняе, ожидавшемся из Петербурга…
Акмолинская комиссия не слишком вникала в суть метеорологического феномена.
Холм приказано было срыть, приборы уничтожить. Самого Ветлугина посадили между двумя жандармами с шашками наголо и увезли в Акмолинск.
Вскоре исчезли и юрты подле холма. Казахи откочевали в другое место. Холм же с плитой уцелел. Казахи не выполнили приказа властей. Ни у кого не поднялась рука на этот удивительный «воздушный колодец», и он по-прежнему стоит в степи, далеко видный, как бы плавающий на сверкающей светлой пелене…
Очень тихо было у подножья каменного холма, когда Бикчетаев умолк.
На землю пала ночь, — именно пала, а не спустилась, — без всяких переходов, почти без сумерек. Млечный путь, как арка, выгнулся над степью. В воздухе сразу похолодало.
Ия Адрианова вздохнула глубоко, будто перевела дух после быстрого бега.
— А дальше что? — как-то совсем по-детски спросила она.
— Дальше?.. Ну, что ж дальше? Вот мы с тобой прокладываем дорогу строительству, подготовляем грандиозное обводнение Голодной степи…
— Я понимаю. Я не о том. А Ветлугин? Нашли его след?
— Как же! В музее в отдельной витрине даже «Дело» его есть. Удалось отыскать в архиве жандармского управления. Помню, одна страница начинается так: «Продолжая свою революционную работу на поселении и имея целью подрыв государственного престижа России в Голодной степи…»
— А сам-то он? Уцелел? Дожил до наших дней?
— Нет. Говорят, что нет. Внук Сабира, штурман дальнего плаванья, сообщил деду, — старик жив до сих пор, — что Ветлугин в 1916 году находился на поселении где-то в устье Лены, — вон куда загнали из Акмолинска… Нетерпение мучило его. Деятельный был человек, энергичный…
— Спешил помочь людям, — вставил Топчиев.
— Да, помочь… Обязательно хотел принять участие в надвигавшейся революции. А уж было ясно, что революция надвигается. Он пытался бежать с места ссылки…
— Ну и…
— Говорят, погиб не то в тундре, не то в море во время побега…
— Как жаль его! — негромко, словно про себя, сказала Ия.
Все помолчали.
— А ведь ветлугинская идея нашла свое воплощение не только в каменном холме, — подал голос из темноты Семен Мухин. — Возьмите хотя бы траншейное огородничество. Принцип тот же. Конденсация и использование росы, заменяющей дождь в зоне пустынь.
— Ну, скоро уже и зоны такой не будет вовсе, — поправил кто-то.
Гриша Топчиев высоко поднял над костром граненый стакан с водой и посмотрел на свет.
— Ты что? — удивился Семен. — Вода чистая, хорошая.
— Когда пьешь воду, — медленно сказал Гриша, — не забывай об источнике…
— Откуда это?
— Есть такая восточная пословица.
— Хорошая пословица…
Бикчетаев встал, отошел к машинам, отдал распоряжение насчет ночлега и опять подсел к костру. Спать никому не хотелось.
— А я и не знала, что истоки так далеко, — задумчиво сказала Ия.
— Ну, как же! — рассудительно заметил Семен. — О счастье народа думали лучшие люди России. А ведь большевики были всегда лучшими людьми России!..
Снова все замолчали.
А ночное, очень глубокое казахстанское небо медленно двигалось над ними. Звезды были яркими и какими-то мохнатыми, как иней, — к ненастью. И все время мерно позванивала вода, вытекая тоненькой струйкой из родника…
Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg
Комментарии к книге «Каменный холм», Леонид Дмитриевич Платов
Всего 0 комментариев