«Аполлон»

ПРОЛОГ

Сны весны ясны и сини,

Гроз угрозы далеки.

По утрам ложится иней,

Ветки голы и легки.

Наливаются закаты,

Жить готовится трава.

Выйдешь ты на мост покатый

Закружится голова.

Даже здесь, над низко висящими тучами, воздух, который врывался в кабину сквозь чуть приспущенное стекло, казался насыщенным тревожными запахами пробуждающейся тайги.

«Вот так и Аполлон скоро пробудится», — подумал Карпоносов и, оторвав взгляд от пульта управления, посмотрел вниз.

Орнитоптер шел по основной траектории, давным-давно усвоенной его памятью. Пробив облачный слой, аппарат вскоре пошел на снижение.

Прошло еще несколько минут — и лес внизу поредел, расступился, уступив место обширной равнине. Посреди нее сиротливо белела заброшенная башня космосвязи, похожая на старинную церквушку или часовню. К башне вели две еще заметные тропинки, покрытые предутренним ледком. Картину довершали несколько стожков прошлогодней соломы. Граница равнины и леса обозначалась небольшой речкой, прочно закованной в ледяной панцирь.

Из-за линии горизонта плавно выплыли верхушки первых строений Зеленого городка.

Предоставив себя автопилоту, Иван Михайлович не отрываясь смотрел вниз, словно видел все это впервые — и стайки коттеджей, выбежавшие на крутой берег реки, и строгие институтские корпуса, и матовые, день и ночь светящиеся кубы биосинтеза, и многослойные испытательные полигоны для выращиваемых в них белковых систем — гордости ученых и инженеров Зеленого.

Что греха таить — он волновался сегодня, как никогда, и быть может, именно поэтому восприятие Карпоносова было особенно обостренным: он обращал внимание на любую мелочь стремительно проплывающего пейзажа.

Кое-где вдоль городских улиц еще лежал снег, собранный в аккуратные сугробы, съежившийся, потемневший.

Светило вот-вот должно показаться над горизонтом, на востоке с каждой минутой ширилась неяркая полоса апрельской зари. «Скоро солнце напророчит свет и радость навсегда, сладко-сладко забормочет пробужденная вода», мелькнуло у Карпоносова. В минуты сильного душевного волнения его мысли непроизвольным образом выливались в строки стихов. Это же свойство перенял и Аполлон.

Через некоторое время аппарат, взмахнув напоследок крыльями, опустился на прозрачный купол биоцентра. Цепкие присоски впились в пластиковую поверхность, и дверца орнитоптера тут же распахнулась.

Карпоносов, взявшись за поручень, ступил на серебристую ленту, и она, вздрогнув, побежала, заструилась, словно ручеек, вниз, к вестибюлю, украшенному розоватыми колоннами из марсианского Лабрадора.

Огромный сферический зал, еще хранивший в себе настороженную ночную тишину, был пустынен. Он казался еще больше из-за дуговых металлических перекрытий, которые успели потускнеть от времени.

Невидимый луч фотоэлемента скользнул по фигуре конструктора-воспитателя, вспыхнул рубиновый глазок транспортной тележки, но Иван Михайлович прошел мимо.

Карпоносов все привык делать не спеша и основательно. Последние две сотни метров ему захотелось пройти пешком, чтобы еще раз сосредоточиться. Ведь сейчас ему предстояло действие, венчающее долгие годы усилий большой группы ученых разных специальностей, которую он возглавлял, его единомышленников и друзей.

Несколько последних дней его мучила неясная мысль, но четко сформулировать ее никак не удавалось. Что-то недодумали они с Аполлоном. Недодумали, несмотря на восторженную оценку, которую дала возможностям новой белковой системы высокая комиссия.

Впрочем, теперь, пожалуй, поздно изменить что бы то ни было. Через несколько минут… Да, всего через несколько минут он включит Аполлона, «вдохнет в него жизнь», как несколько выспренне любит выражаться Иван Михайлович, и первая в мире самостоятельная белковая система начнет существование…

Вдали, за шеренгами лабораторных установок, показался Аполлон элегантный красавец с угловатыми контурами, любимее его детище. И, по всей вероятности, последнее: едва ли судьба отмерила ему количество лет, чтобы выпестовать еще одну столь же сложную систему, подобную Аполлону.

Карпоносов приблизился к нему и медленно обошел массивную фигуру, неподвижно стоящую на пологом возвышении.

В течение многих лет обучения Иван Михайлович имел дело с роботом, и сейчас конструктору показалось, что Аполлон даже внешне чем-то похож на него. Впрочем, это могло и почудиться. Но уж какие-то черты характера своего воспитателя белковая система наверняка усвоила, «впитала» в себя в этом Карпоносов убеждался неоднократно.

«И все-таки, что ни говори, Аполлон останется машиной, — подумал Иван Михайлович с неожиданной грустью. — Пусть умной, невероятно сложной, самой совершенной в своем роде — но все равно машиной».

Конструктор улыбнулся внезапно пришедшей в голову мысли. Удачное имя выбрали они своему детищу! Пожалуй, среди себе подобных робот и впрямь будет выглядеть Аполлоном — красавцем из красавцев.

Мощное прямоугольное туловище. Крепкие и быстрые конечности, легко сгибающиеся в сочленениях. Упругие и чуткие многопалые руки-щупальца… А как прекрасно смотрится кустик антенны на макушке, еще хранящий тепло конструкторских рук!

Конечно, со временем взгляды на красоту робота могут измениться техническая эстетика штука капризная. Но, как бы там ни было, не это, конечно, главное.

Карпоносов вздохнул. Он понимал, что ему не придется проследить весь путь Аполлона. Роботы такого класса, по компьютерным расчетам, смогут даже при предельных нагрузках — существовать долго, лет триста-четыреста. Столько пожилому конструктору не протянуть.

Все это Иван Михайлович понимал, но не об этом он думал сейчас.

— Сколько дел предстоит совершить Аполлону… И как важен для него какой-то общий принцип, которым он мог бы всегда руководствоваться в этих делах. — Он и не заметил, как вслух пробормотал эти слова.

Конечно, Аполлон будет обладать разумом, да и логики ему не занимать. Но здесь нужно еще что-то… А вот что именно?

Подойдя к пульту, Карпоносов протянул было руку к верньеру, чтобы включить биоритмы Аполлона, но тут же отдернул ее, словно обжегшись. Мысль, которая донимала конструктора в последнее время, начинала приобретать более четкие очертания.

— Аполлон, конечно, сумеет прокладывать тоннели в горах, взрывать породу, рыть шахты, добывать руду и уголь, конструировать машины заданного назначения, — продолжал рассуждать вслух Иван Михайлович. — Сможет, если понадобится, вести корабль по им же проложенному маршруту. Но догадается ли он ободрить капитана шуткой в долгом полете, когда до родной планеты еще много лет пути? Бросится ли спасать человека, внезапно попавшего в беду, даже если с точки зрения здравого смысла его положение кажется безнадежным?

Тут ведь одними командами да жесткой программой не обойтись, поскольку роботы серии «Аполлон» будут обладать правом выбора, автономностью в решениях: это необходимо для их быстрой адаптации в сложной, непрерывно меняющейся обстановке, когда логика подчас уступает интуиции, какому-то особому чутью… А откуда ему взяться у робота?

Чувств — вот чего будет не хватать Аполлону. Великая способность переживать, свойственная разумному существу! Способность испытывать, например, приязнь, сострадание. И тоску. И гнев. Только чувства в соединении с разумом, подумал конструктор, смогли бы правильно ориентировать действия робота, предоставленного собственной воле. Только они послужили бы ему надежным компасом в бурном море…

Иван Михайлович потер лоб. Итак, Аполлону необходимо привить эмоции, как садовник приживляет к дереву черенок. Только это поможет роботу отличить добро от зла в их человеческом понимании.

Впрочем, здесь есть и определенный риск. А вдруг привитые эмоции поведут Аполлона совсем в другую сторону, вдруг они отвлекут его от основных задач, которые необходимо решать? Вдруг компас в бурных силовых полях окажется неверным? Что тогда?..

И тут взгляд конструктора упал на неровно мерцающий, как бы пульсирующий светом шар, лежащий на лабораторном столе чуть поодаль.

Эврика!

Ученый в то же мгновение понял, что сногсшибательная идея зародилась у него еще несколько дней назад, когда они всей лабораторией ездили на озеро отдыхать. Правда, своей идеей Карпоносов ни с кем не поделился: уж слишком еретической она выглядела. А тут… кажется, сама судьба положила перед ним этот мерцающий сгусток.

Сквозь купол брызнуло, пробив невесомые по-апрельскому тучки, весеннее солнце, и шар на секунду вспыхнул, словно маленькое светило.

Это был блок, моделирующий человеческие чувства — те самые, которых, по мнению Ивана Михайловича, не хватало Аполлону, — радость и тоску, симпатию и неприязнь, любовь и ненависть.

Над блоком эмоций конструкторский коллектив, возглавляемый Карпоносовым, трудился давно, примерно столько же лет, сколько и над Аполлоном.

«Что ж, знаменательное совпадение, — подумалось Ивану Михайловичу. А что, если теперь же, немедленно, объединить, синтезировать обе эти работы?!»

Взяв в руки мерцающий шар, Иван Михайлович несколько мгновений держал его на весу. Принять решение было непросто: ведь блок эмоций, как и Аполлон, имелся в единственном экземпляре.

Вживить Аполлону блок эмоций можно, а вот обратно его заполучить, не повредив, не удастся. После того, как робот «оживет», блок эмоций соединится с ним, быстро срастется тысячами нитей — синаптических связей.

Да, это огромный риск — риск загубить Аполлона, швырнув его в безбрежное море человеческих чувств. Но разве не рисковал Христофор Колумб, пускаясь в неведомый путь? Разве не рисковал первый авиатор, отрываясь от земли? Разве не рисковал Юрий Гагарин, отправляясь в первый космический полет?

Без риска нет победы — этому учит людей весь их многотысячный путь.

Конструктор Иван Карпоносов не знал еще, что его отделяет только шаг от величайшего открытия в робототехнике, что Аполлон, обладающий человеческими эмоциями, даст начало бесчисленным ветвям — целым поколениям роботов, обладающих совершенно новыми, невиданными дотоле свойствами.

Повинуясь только собственной догадке, старый конструктор подошел к роботу и вмонтировал блок эмоций в его головной отсек.

Затем решительно крутанул верньер, и живительные биотоки начали все более стремительную циркуляцию в сложнейшей биоэлектронной системе по имени Аполлон.

Глава первая В ГАВАНИ

В берег древность холодная бьется

В брызгах руки и губы твои.

Здравствуй, чуткая гулкость колодца,

Звездной бухты литые огни.

Мы лишь звенья блистающей цепи,

После нас еще будут века.

И лежат заповедные степи

Затекла горизонта рука.

Неизвестно почему, но Коля сразу обратил внимание на этого неуклюжего допотопного робота, едва тот появился в гавани. Суставы робота чуть поскрипывали на ходу, странно и забавно поблескивали выпуклые глаза-фотоэлементы, которые давно уже не использовались в робототехнике.

Гавань, начальником которой трудился отец Коли, была небольшой, однако служила важным перевалочным пунктом между морем, сушей и космосом. Это был узел, где сходилось множество дорог.

Водой сюда шли грузы с Оранжерейного архипелага — фрукты, выращиваемые для землян и жителей других планет Солнечной системы. Отсюда, из гавани, отправлялись на архипелаг предметы, необходимые тем, кто обслуживал оранжерею. Туда везли биостимуляторы, бактериальные ускорители роста растений, саженцы с других планет.

Новый робот резко выделялся среди своих собратьев, хотя старинные биосистемы были в гавани в общем-то не в диковинку, и обычно мальчишки знали назубок их «год рождения» и марку. Но даже их поначалу поставил в тупик массивный, с трудом передвигающийся угловатый белковый.

Впрочем, ребята едва ли бы обратили на него особое внимание — в гавани ведь трудятся тысячи роботов, — если бы не странное поведение новичка, связанное с Колей.

Коля с ватагой ребят направлялся на пляж. Навстречу им тяжело, вперевалку шагал груженый белковый. Он обвел всех фотоэлементами и остановил взгляд на Коле. Впоследствии приятель Коли уверял, что в огромных глазах-блюдцах робота заплясали какие-то колдовские, бесовские огоньки. Впрочем, этот приятель, все это знали, был большим выдумщиком и фантазером. Так или иначе, робот, который нес огромный контейнер с бананами, остановился, пристально посмотрел на Колю и, словно зачарованный, пошел следом за мальчиком.

Остальные ребята приотстали.

Робот шагал за Колей, не глядя по сторонам, металлическая плетенка покачивалась в такт шагам, на голове медленно вращался кустик антенны, похожий на непокорный вихор.

Опешивший Коля несколько раз оглянулся. Ему показалось, что робот пристально изучает его.

— Разве не видишь — у бедняги шарики за ролики зашли! — крикнул кто-то из ватаги, сопровождающей Колю.

— Убеги от него — и дело с концом, — добавил кто-то. — Тогда этот белковый придет в себя.

У Коли было сильное искушение задать стрекача, но он пересилил себя, хотя и был порядочно перепуган внезапным преследованием: не хотелось в глазах приятелей прослыть трусишкой, хотя с роботами, лишенными ограничителей, как известно, могло приключиться всякое. Кроме того, и необычный белковый чем-то заинтересовал Колю.

Так они миновали несколько кварталов, сопровождаемые притихшими ребятами.

В начале улицы, которая круто поднималась в гору, робот остановился. Остановился, сделав по инерции несколько шагов, и Коля.

— Ты — Искра? — спросил робот внезапно. Голос его был низкий, рокочущий, но он показался Коле приятным.

— Что? — растерянно переспросил мальчик.

— Человек, твоя фамилия Искра? — переспросил робот настойчиво.

— Да, — растерянно ответил Коля. — А откуда ты знаешь?

— Мне показалось… — Не договорив, робот покачнулся, отчего контейнер, стоящий на его широких, как шкаф, плечах, угрожающе накренился.

Ребята, окружившие их, молча слушали диалог Коли и белкового робота.

— А что с тобой? — спросил кто-то у робота. — Может, помощь нужна?

Белковый покачал головой.

— Я недавно на Земле… Отвык от гравитации, в голове мутится… Это пройдет, — отрывисто проговорил он, не отрывая взгляда от Коли. Затем надолго умолк.

Мальчик сделал нетерпеливое движение.

— …Синие. Они синие-синие, как два лесных озера, — вдруг быстро проговорил белковый, словно очнувшийся от забытья.

— Ты о чем? — спросил Коля и инстинктивно сделал шаг назад: во взгляде робота ему почудилось что-то угрожающее.

— Не бойся, юный землянин, — пророкотал белковый, как будто угадав его мысли. Затем запустил свободное щупальце наверх, достал из контейнера связку из нескольких бананов и бросил ее Коле: — Лови!

Мальчик, однако, был так растерян и взволнован странным разговором, что не пошевелился, и связка бананов, описав дугу, шлепнулась о стену дома, после чего упала на голубоватый, нежно отсвечивающий пластик тротуара.

Кивнув всем на прощанье, белковый поправил груз и медленно двинулся вверх по крутому уличному подъему.

— Как тебя зовут? — крикнул кто-то из ребят вслед допотопному роботу.

— Аполлон, — пророкотал белковый, не оборачиваясь.

Ребята прыснули. Уж слишком разительным было несоответствие между именем и всем видом робота, еле волочащего конечности, к тому же имеющему столь странную и смешную форму.

Друзья подошли ближе к Коле.

Приятель спросил:

— Ты его знаешь?

— Откуда? — пожал плечами Коля.

— Мне показалось, что он тебя когда-то знал, но не мог вспомнить, когда.

— Странный он, Аполлон.

— Он добрый, — произнесла задумчиво девочка и, нагнувшись, подняла связку бананов. — Ого, какие тяжелые! И кожура с синим отливом. Наверняка новый сорт.

— Пойдем купаться! — крикнул кто-то, и стайка ребят, прыгнув на бегущую ленту, стремительно помчалась к пляжу.

До возвращения на Землю старый Аполлон трудился на Деймосе — спутнике Марса.

На Деймосе были обнаружены следы внеземной цивилизации, и по инициативе Межпланетного Совета там была развернута грандиозная программа археологических раскопок, охватившая все небольшое небесное тело.

Руководители программы включили в нее Аполлона в надежде на то, что удастся использовать его уникальную память — бесценную сокровищницу и кладовую информации. Ведь это был самый старый из всех роботов Солнечной системы: в земных единицах измерения ему было около трехсот лет.

Аполлону довелось участвовать во множестве космических экспедиций, и благодаря умению чувствовать и переживать информация в его запоминающем устройстве была классифицирована так, как это мог сделать только человек.

Разумеется, после Аполлона появилось множество других роботов той же серии, а затем и более совершенные, но их опыт не шел ни в какое сравнение с опытом Аполлона.

Однако надежды организаторов деймосских раскопок не оправдались.

В памяти Аполлона неожиданно обнаружились необъяснимые провалы, она словно рвалась на куски, как старая, пришедшая в негодность кинопленка.

Даже перед самой простой логической задачей, еще совсем недавно не составлявшей для него труда, Аполлон становился в тупик, вот и пришлось его списывать с Деймоса.

Так он попал в гавань.

Первые дни на Земле Аполлон очень страдал от гравитации, от которой успел отвыкнуть: ведь на Деймосе практически царствовала невесомость. Приспособляемость робота оставляла желать лучшего: его системы ориентации в пространстве давно уже утратили былую гибкость.

С трудом переставляя налитые свинцом, непослушные щупальца, Аполлон бродил по окрестностям гавани. Разглядывал образчики земных растений, смотрел на пологую равнину, мучительно напоминавшую ему что-то. Или ловил чуткими — все еще! — анализаторами степной, напоенный травами ветерок, привычно раскладывая его на компоненты, как он делал это там, на далеких планетах…

Особенно нравились Аполлону степи — заповедные земли, которые начинались сразу за портом. И конечно, море. Он мог часами стоять на берегу, глядя в пространство, на линию горизонта.

В памяти робота в эти минуты теснились смутные воспоминания, похожие на эти осенние облака, — столь же бесформенные и неуловимые. Иногда из них выплывали зримые образы.

Чаще всего это был хоровод светил, из тех, которые Аполлону довелось повидать на своем долгом веку. Он путал названия, а они бесконечной чередой проплывали перед его внутренним взором: красные тусклые карлики, обладающие чудовищной гравитацией, зеленые ласковые светила, как бы струящие спокойствие и доброжелательность, оранжевые беспокойные солнца, швыряющие в окрестное пространство факелы-протуберанцы.

С чувством, близким к ужасу, он вспоминал Черную звезду, в плен к которой едва не угодил корабль.

Но чаще всего ему, конечно, виделось Солнце, ласковое земное Солнце, единственное во Вселенной. То, которое и сейчас сияет над ним, когда ему удается выглянуть сквозь разрывы низко бегущих туч.

А увидел его он, когда впервые покинул купол биоцентра Зеленого городка. Было это давно, невообразимо давно…

Что осталось от той поры в том, что он, как и люди, называл памятью?

Вглядываясь в горизонт до рези в фотоэлементах — он их называл глазами, — Аполлон силился оживить, вызвать в памяти тот день, самый первый день своего самостоятельного существования.

Но это ему пока не удавалось: перед мысленным взором проплывали только какие-то клочки, обрывки, легкие как пар и столь же неуловимые.

…Припоминался мутный океан небытия, который вдруг непостижимым образом начинает редеть. Пелена, спадающая с инфразора. Огромный прозрачный купол над ним, контуры которого становятся все более явственными.

…Перед ним стоит человек. Он улыбается, между тем как информация об этом человеке все более «оживает» в мозгу. Да, это он, записанный в тысячах битов информации, — Иван Михайлович Карпоносов, его конструктор и воспитатель.

Конструктор протягивает руку, помогает Аполлону сойти с упругого возвышения, на котором тот стоит.

До чего он труден, первый шаг! Как зыбко и призрачно равновесие… Но, только сохраняя его, можно перемещаться в трехмерном пространстве эту аксиому Аполлон усвоил твердо. Как это люди, его создатели, умудряются не падать?

С каждым движением, однако, белковый чувствует себя все увереннее. Каждый последующий шаг дается ему легче предыдущего.

Сделав дюжину шагов, белковый останавливается. Внимательным взором окидывает сферозал, одну за другой узнает биоустановки, расположенные по концентрическим окружностям. Каждая из них обеспечивала «пробуждение» одной из его систем — это Аполлону тоже известно.

Однако с самого начала еще не окрепшее сознание Аполлона начали беспокоить неведомые ощущения, которые никак не были отражены в его запоминающем устройстве. Поначалу это повергло его в полное смятение. Что-то все время волновало головной мозг, не давало ему сосредоточиться на какой-нибудь одной определенной мысли.

Но конструктор был рядом, он все время заботливо поддерживал Аполлона, и жаркое чувство приязни к этому невысокому, неуклюжему коренастому существу, которое подарило ему самое драгоценное во Вселенной — бытие, существование, жизнь, вдруг жаркой волной накатило на его сознание.

Видимо, именно это чувство и помогло Аполлону в эти первые минуты преодолеть смятение.

Что потом?

Конструктор наконец перестал его поддерживать. Робот самостоятельно доковылял до двери, ведущей наружу.

Там, за этим прямоугольником, укрепленным на шарнирах, находится оно — желанное открытое пространство, не ограниченное ни стенами, ни потолком.

Аполлон знал об открытом пространстве из бесчисленных сферофильмов и информблоков, заботливо переписанных внимательными и дотошными операторами в его память.

Там, за тонкой перегородкой, — воздушный ласковый океан, потоки атмосферных частиц, подчиняющиеся сложнейшим законам газодинамики, — люди называют их ветром, и почва, и строения, и птицы, и облака. Там машины, и космические корабли, и мерцающие бессонно звезды — все, что люди называют емким словом «Вселенная»…

Достаточно толкнуть дверь и сделать один-единственный шаг за порог.

Аполлон вспомнил, что дверь перед ним, зайдя вперед, распахнул конструктор. Что было потом, он, как ни силился, припомнить не мог: все дальнейшие события погружались в чернильную мглу.

Встреча с маленьким землянином в гавани необычайно взволновала Аполлона. Это чувство было сродни испытанному им тогда, при первом выходе в открытое пространство.

Где он видел эти светло-голубые, сияющие, как две звездочки, глаза?

Воспоминание ускользало, не давалось. Так выскальзывает из щупальца предмет, когда корабль находится в состоянии невесомости.

От усилий пробудить гаснущую память Аполлон утратил последние силы. Полет? Долгий полет в невесомости? Но ведь он был потом много лет спустя, когда конструктора уже не было в живых…

Подогнув заскрипевшие щупальца, робот тяжело опустился на прибрежный песок: он ощущал неумолимую гравитацию, казалось, каждой белковой клеточкой своего существа.

Берег в этом месте был пустынен. Прибойная полоса изобиловала пористыми камнями с острыми как бритва краями вулканического происхождения, и люди здесь не купались.

Ленивые волны накатывались издалека, из бесконечно удаленной точки, и, дробясь, разбивались у щупалец Аполлона. Ласковый морской бриз приятно холодил сморщившуюся, покрытую лучами трещинок поверхность белкового. Вековая усталость въелась в каждую клеточку некогда мощного, великолепного тела, и это было необратимо. Удивляться тут было нечему: устают ведь даже материалы, и металл устает. Что уж тут говорить о такой тончайшей организации, как белковый?

В атмосфере было спокойно. Ветер с моря скорее нежил, чем беспокоил его, но Аполлон чувствовал приближение шторма. Он и сам не мог бы сказать, откуда идет это ощущение, но не сомневался в его правильности.

Робот был более чувствителен ко всякой перемене погоды, чем самый чуткий барометр.

Однако думал сейчас Аполлон не об осенней непогоде: его мысли незаметно переключились на юного землянина, с которым он встретился на одной из портовых улиц. Робот чувствовал, что с Колей связана для него какая-то тайна, загадка, корни решения которой следует искать только в собственной памяти, и нигде больше.

Он зачерпнул в щупальце горсть песка и медленно разжал присоски. Глядя на тонкую струйку золотистых песчинок, сыплющихся на пляж, подумал о всемирной силе, заставляющей притягиваться друг к другу все на свете — и пылинки, и гигантские светила.

Белковый успел уже немного привыкнуть к земной гравитации, хотя поначалу казалось, что она расплющит его.

Как это говорил ему Иван Михайлович об универсальной силе, цементирующей воедино Вселенную? Еще одна ниточка робко протянулась в прошлое, будя угасающую память.

Аполлон опустил на глаза кожистую пленку, чтобы получше сосредоточиться. Мир погрузился во тьму, и из глубин памяти всплыло: «…Без тягот тяготенья не знали бы растенья, куда же им расти, без тягот тяготенья не знали б искривленья планетные пути. И на Земле не тлели полотнища зари, и стайкой улетели планеты-снегири…»

— Тяготы тяготенья, — вслух повторил Аполлон. Очень точно сказано. Интересно, что ныне эти древние слова наполнились для него новым смыслом.

Воспитатель умел сказать очень емко и образно. Как жаль, что он ушел из жизни, когда Аполлон находился в звездной экспедиции, за тридевять земель от родимой планеты. Даже попрощаться с Иваном Михайловичем не довелось…

Триста лет — немалый срок. Для его создателей, людей, он вмещает в себя несколько поколений. Да и для Аполлона это срок, что там говорить, огромный: ведь он вместил в себя целую жизнь робота.

Незаметно наступил вечер.

Аполлон на Деймосе успел привыкнуть к тому, что день сменяется ночью мгновенно: их разграничивает бесконечно бегущая воображаемая линия терминатора, отделяющая свет от тьмы. Прошла она — и Солнце тут же гаснет, наступает полная темнота, на черном небе вспыхивают немигающие глаза созвездий. И никаких полутонов! Точно так же наступал на Деймосе скоротечный день — сразу, решительно, без всякой «раскачки», словно легким нажатием пальца воспитатель включал ослепительную лампочку.

А здесь… Ночная тьма подступала медленно, исподволь, но неотвратимо. Тени удлинялись, густели, наливались пронзительной осенней прохладой, пророча близкую ночь.

Глава вторая ТАЙНА

Сколько тайн, на формулах распятых,

Нам откроют завтрашние дни!

Знанья путь — поэзии сродни.

Это значит — в мировых раскатах,

Где берут космический разгон

И мезоны, и Медведиц туши,

Угадать незыблемый закон,

Уловить планет живые души.

Прошла неделя с того дня, как Аполлон появился в гавани и, немного привыкнув к земной гравитации, освоив «тяготы тяготенья», приступил к работе.

Это небольшое событие, конечно, едва ли заслуживало внимания: мало ли роботов различных систем трудится в порту! И потом, списанный со всех космических служб робот — зрелище не очень радостное. Тем более такой робот, как Аполлон, которого какой-то остряк в порту назвал «подвижным ископаемым».

Кто мог знать, что через короткое время Аполлон окажется в центре внимания не только жителей гавани, но и всех землян, всех людей Солнечной системы?

Однажды вечером Коля пришел домой необычно поздно. Мать была в отъезде. Встревоженный отец места себе не находил. Он уже собрался включить систему всеобщего оповещения, когда послышался звук отворяемой двери.

— Коля? — позвал он негромко, боясь, что ошибся.

В ответ послышалось невнятное бормотание.

— Это ты, Коля?! — крикнул отец.

— Я, конечно. Что ты кричишь?

Отец вышел в коридор.

Мальчик тщательно прикрыл за собой дверь, подергал ее и, только убедившись, что язычок автоматического замка, которым не пользовались никогда, держит ее прочно, облегченно вздохнул и посмотрел на отца.

— Добрый вечер, — сказал Коля.

— Вечер? Скорее ночь, — ворчливо заметил отец. Он сделал вид, что не заметил, как Коля торопливо нажал собачку замка.

Не реагируя на замечание отца, мальчик несколько мгновений простоял неподвижно, словно к чему-то прислушиваясь. Затем молча направился на кухню.

Отец пошел за ним, не зная что и думать. Одежда мальчика была в беспорядке, а сам он выглядел подавленным и растерянным.

Коля открыл кран, набрал полную чашку ледяной воды и залпом осушил ее. Затем набрал еще одну, но пить не стал, опустил ее на стол, сильно расплескав.

— Ты ел что-нибудь?

Коля вздрогнул, как от удара, обратив на отца непонимающие глаза.

— Давай поужинаем, сынок, — мягко предложил отец.

Коля послушно, словно робот, подошел к кухонной панели, секунды три-четыре отрешенно смотрел на нее, затем наугад нажал на какую-то клавишу. Это оказалось «молоко с булкой».

— Подрался, что ли?

— Нет, я ни с кем не дрался, — процедил мальчик. Он придвинул стаканчик к отверстию, безучастно наблюдая за пенящейся молочной струей. Тостер выбросил на блюдце несколько ломтей поджаренной булки, и в воздухе аппетитно запахло.

Не притронувшись к еде, Коля отодвинул поднос так резко, что молоко пролилось, и встал из-за стола.

— Расскажешь ты наконец, что случилось? — резко потребовал отец.

Они стояли друг против друга, старший и младший Искра, и смотрели один на другого в упор, не мигая. Оба одинаково синеглазые, они напоминали братьев. Первым, не выдержав, отвел взгляд в сторону Коля.

— Не могу, папа, — пробормотал он, теребя бахрому оконной шторы.

— Не можешь?

— Не имею права.

— Ты связан словом?

Коля покачал головой.

— Тогда не понимаю.

— Видишь ли, то, что я расскажу, может повредить…

— Тебе?

— Нет, тому… Другому.

— Кто же он?

— И этого не могу сказать.

Начальник порта посмотрел на сына. Вертикальная складка прорезала лоб Коли, губы были упрямо сжаты, во взгляде читалась решимость и твердость. «Все мы такие, Искры, упрямая порода, — подумал отец, чуть усмехнувшись. Что ж, черта характера не из худших».

— Может быть, потом, попозже, обстоятельства изменятся, и я тогда смогу все тебе рассказать, — пробормотал Коля.

— Ладно. Подождем, пока обстоятельства изменятся, — согласился отец. — А пока оставь в покое штору и выпей горячего молока. Ты весь дрожишь.

Когда Коля раздевался, чтобы нырнуть в постель, отец обратил внимание на то, что рукава куртки и брюки мальчика не то чтобы надорваны, а словно надрезаны каким-то острым предметом. Однако снова вдаваться в расспросы не стал, понимая, что это бесполезно.

Он молча присел на стул возле постели мальчика, ожидая, пока тот уснет.

Коля натянул одеяло до подбородка, удобно свернулся калачиком, однако сон не приходил.

— Согрелся? — спросил отец, глядя на вертящегося Колю.

— Согрелся, — впервые за все время слабо улыбнулся мальчик. Видно, его все время преследовала какая-то мысль или воспоминание, не дававшее уснуть.

Ночь шла на убыль.

Наконец дыхание мальчика стало ровнее. Отец бросил на него последний взгляд и едва собрался уйти, как Коля открыл глаза.

— Папа, а что ты знаешь об Аполлоне? — неожиданно спросил он, нарушив тишину.

— Об Аполлоне? — нахмурился отец. — Это тот белковый, который несколько дней назад ходил за тобой по пятам?

— Да.

— После твоего рассказа я обратил на него внимание. Навел кое-какие справки.

— Расскажи! — с жадным и каким-то болезненным любопытством попросил Коля, и глаза его блеснули.

— Видишь ли, Аполлон — в некотором роде историческая реликвия, начал отец, усаживаясь поудобнее. — Он, можно сказать, родоначальник всего современного поколения белковых.

— Аполлон?..

— Да, именно этот несуразный и неуклюжий робот. Ему мы в значительной мере обязаны тем, что нынешние белковые стали самыми верными и разумными помощниками человека. А ты постарайся заснуть. Скоро утро.

— А как ты считаешь, он еще долго будет жить?

— Кто? — не понял отец.

— Аполлон.

— Да, он может существовать еще достаточно долго, хоть столетие. Ведь его белковая основа отличается особой прочностью. Но полноценным роботом его уже не назовешь. Мне кажется, его разум сейчас в чем-то сродни разуму малого ребенка. Но, по крайней мере, вреда человеку он принести не может, так я считаю.

— Не может, — согласился Коля. Ответ его прозвучал слишком поспешно. — Папа, а как он узнал мою фамилию?

— Не знаю, — пожал плечами отец. — Может, он ее услышал от кого-то из ребят, когда вы шли по улице?

Коля покачал головой.

— Меня никто по фамилии не называет… А откуда у нас вообще такая фамилия — Искра?

— Происхождение фамилии — всегда очень сложный вопрос, — усмехнулся отец. — Правда, что касается нашей, тут у меня есть собственная гипотеза.

— Какая?

— Давай, дружок, на завтра отложим этот разговор, — произнес отец, заботливо подтыкая одеяло.

— Нет, нет, расскажи сейчас! Я все равно не усну, — попросил Коля.

— Хорошо, — согласился отец, перехватив его умоляющий взгляд. — Но учти, это только мои догадки. А вообще вся история уходит в седую старину. Говорят, был у нас в роду предок, который совершил подвиг. Не знаю подробностей, только слышал, что этот человек, рискуя собственной жизнью, спас какую-то необычайно ценную биосистему, выращенную в Зеленом городке.

— Когда это было?

— В начале XXI века.

— Ого! — воскликнул Коля, произведя в уме несложный подсчет. — А как его звали?

— Говорят, как и тебя. Николай. Спасая биосистему, он серьезно повредил себе позвоночник и еле выжил. Детали, повторяю, до нас не дошли. Но я подумал: его жизнь тогда тлела, словно искра. Отсюда и могла возникнуть наша фамилия.

— А может, наша фамилия оттого, что его смелый поступок был подобен искре в ночи?

— Может, и так, — согласился отец.

Он долго сидел, глядя на уснувшего мальчика. Затем осторожно дотронулся до его лба. Кажется, температуры нет. Лицо спящего осунулось и как-то потемнело, дыхание было прерывистым, неровным.

Стоило жене улететь в командировку, и все в доме разладилось. Квартирный уборочный автомат и тот закапризничал, хотя всегда отличался ровным характером. Отец Коли потянул носом — в спальне еле ощутимо запахло горелым. Вот, климатическая установка и та барахлит. А тут еще загадочное происшествие с Колей…

Отец в эту ночь так и не уснул.

Первые лучи зари, выключившие осветительную панель в гостиной, застали его неутомимо мерящим комнату из угла в угол. Снова и снова прокручивал он в памяти весь вчерашний тревожный вечер и часть ночи, начиная с того момента, когда вернулся Коля, в синяках и порванной, вернее, порезанной одежде. Повздорил с мальчишками? Бывает, из-за этого не стоило бы и огород городить. Но он всем нутром чувствовал, что здесь что-то другое. Странно еще и то, что значительную часть времени они говорили о старом роботе Аполлоне, списанном с Деймоса и несколько дней назад прибывшем в гавань. Как будто нет других, более интересных тем для разговора!

Однако еще более странным было то, в чем сам начальник порта не хотел себе признаться, поскольку не терпел ничего, что не имеет рационального объяснения.

С первого дня, едва увидев Аполлона, он почувствовал к нему какой-то смутный интерес. Видел он его, что ли, когда-то? Нет, исключено. Их пути с Аполлоном никогда не пересекались, хотя ему и приходилось бывать в Зеленом городке. Однако Аполлон — не полагаясь на память, он проверил по документам, — находился, в это время в дальнем космосе, за миллионы километров от Земли.

И тем не менее старый робот влек его, словно мощный магнит, которым достают с морского дна, из-под толстого слоя ила затонувшие якоря.

Такие магниты он видел и даже принимал участие в их монтаже. Не столь давно в гавани проводились работы по реконструкции подводных сооружений, и водолазы наткнулись на множество обломков и предметов старины. Для их извлечения и были использованы магнитные приспособления. Так что сравнение, пришедшее в голову начальнику порта, было естественным.

Глава третья В ПАКГАУЗЕ

Смыкает веки предвечерний сон.

Ползет по круче ветхая ограда.

Водой озерной четко отражен

Забытый уголок пустого сада.

Смотрю на дно, в пустую синеву,

На бег привычный облачных скорлупок,

Осенний мир, в котором я живу,

Он так же молчалив и так же хрупок.

Коля проснулся поздно, отца уже не было. Он прочел оставленную ему записку, нехотя позавтракал.

Отец советовал прийти в гавань и ребят пригласить: сегодня к обеду ожидался транспорт с Оранжерейного, который должен был привезти экзотические плоды марсианского стреляющего растения, впервые выращенные в земных условиях, на архипелаге.

Перечтя записку, Коля подошел к окну, включил максимальную прозрачность и долго смотрел вниз.

Улица жила привычной жизнью. Струились разноцветные транспортные ленты — каждому цвету отвечала определенная скорость. Многие, впрочем, предпочитали пешую ходьбу, особенно в такой погожий осенний денек. Правда, ветер был достаточно свеж, он заворачивал прохожим полы плащей, рвал из рук сумки, весело и свирепо кружил листья, которым удалось миновать магнитные ловушки роботов-уборщиков.

Конечно, увидеть марсианскую гарангу и пострелять из нее в цель было заманчиво. Но выходить после вчерашнего на улицу… При одной мысли об этом у Коли мурашки побежали по спине.

Он отошел от окна, и перед глазами тут же всплыло вчерашнее.

В школьные каникулы, как известно, всегда находится множество дел, набегает масса занятий, и одно интереснее другого.

После волейбола Коля зашел в читальный зал, чтобы просмотреть свежие журналы. Больше всего его интересовал, конечно, шахматный вестник.

Увлекшись заковыристым этюдом, он засиделся допоздна, до самого закрытия.

Приморский бульвар встретил его сиянием панелей, говором и смехом оживленных прохожих, запахами йода и соли, крепнущим бризом, неутомимо тянущим с моря.

Куда идти мальчишке, если он свободен от уроков, а дело происходит в портовом городе и время не очень позднее? Ну, разумеется, в порт!

Мальчик шел, беспечно посвистывая, из головы не шла шахматная позиция.

За спиной почудился какой-то шорох, Коля оглянулся: позади ковылял, догоняя его, высокий, как башня, Аполлон. Мигом припомнился недавний эпизод с бананами. На этот раз, однако, Аполлон был без груза. Но все равно перемещался он тяжело, с трудом переставляя еле гнущиеся конечности.

— Что ты хочешь, Аполлон? — спросил Коля, от удивления слегка замедлив шаг.

В ответ послышалось лишь неразборчивое бормотание. Антенна на голове Аполлона покачивалась, словно куст под порывами ветра. Острое чувство жалости к роботу пронзило Колю.

— Говори помедленнее, — попросил он.

— Светло-синие… синие… — почудилось ему в бормотании Аполлона, который продолжал надвигаться на него.

— Ты, наверно, никак не приспособишься к тяжести. Сходи в роботомастерскую, — посоветовал Коля, переходя на другую сторону улицы.

— Два лесных озера, — выпалил Аполлон и двинулся за мальчиком, тяжело переваливаясь на ходу.

— Помочь тебе? Говори! — произнес Коля и остановился.

— И голос… тот же… — продолжал Аполлон. — У меня в памяти его обертоны записаны.

— Записаны? — наугад спросил Коля.

— Записаны, — радостно подтвердил Аполлон, — и время их, к счастью, не стерло…

— И что?

— Искра! Такое совпадение не может быть случайным.

— Ступай в техническую службу порта, — произнес Коля, начиная терять терпение. — Я не смогу помочь тебе.

— Ты, ты! Искра! Помочь, спасти… — подхватил Аполлон дребезжащим голосом.

— Вот, вот. Тебя там спасут, — ласково, словно уговаривая малого ребенка, проговорил Коля. — Знаешь, какие в гавани мастера-робототехники? Их даже в Зеленом городке знают!

Упоминание Зеленого городка произвело неожиданное действие: робот перестал покачиваться и заметно выпрямился, глаза его заблестели. Видимо, какое-то глубинное воспоминание всколыхнуло его угасающую память.

«Бедняга, совсем разладился», — подумал Коля и двинулся не спеша вперед. Аполлон неожиданно догнал его и, протянув огромную лапу, похожую на клешню, коснулся плеча мальчика. Слегка обеспокоенный, Коля отпрянул: он знал, какой силой обладает белковый робот. Острый словно бритва резец, выпущенный на мгновение Аполлоном, оставил надрез на серебристой материи куртки.

Прохожие с недоумением смотрели на странную пару: впереди, запыхавшись от быстрой ходьбы, шел Коля, за ним, стараясь не отстать, двигался Аполлон. Самолюбие не позволяло Коле перейти на бег. На ходу он лихорадочно соображал, что делать. Аполлон ведь, в сущности, безобиден. Как ребенок. Просто с мыслительным аппаратом и памятью что-то не в порядке, но это пройдет, когда он адаптируется к земным условиям, приспособится к тяжести. У него саморегулирующиеся системы. Между тем, если сообщить по инфору в технический центр о происходящем… Кто их знает, как там отнесутся к Аполлону?.. Да потом, сейчас и остановиться опасно. Коля прибавил шаг.

Какая-то женщина, идущая навстречу, уступила дорогу и вскрикнула, глядя на них.

Коля подумал, что все происходящее похоже на дурной сон. Но плечо, еще нывшее от крутой хватки Аполлона, убеждало, что это реальность.

— Мальчик, что у вас происходит? — спросил мужчина в форме сотрудника гавани.

— Все в порядке. Мы играем! — крикнул Коля, не желая привлекать ничьего внимания.

Мужчина покачал головой, глядя им вслед.

Коля бросил взгляд по сторонам и едва не расхохотался. Как это он сразу не догадался? Проще простого избавиться от назойливого преследователя с помощью бегущей ленты. Где уж неуклюжему Аполлону состязаться с ловким мальчишкой? Перепрыгивая с одной ленты на другую, он быстро добрался до самой скорой. Шершавый поручень, за который он ухватился, придал уверенности, в ушах сладкой музыкой запел ветер.

Когда Коля оглянулся, Аполлон остался далеко позади. «Белковый побудет один и сам собой придет в норму», — подумал Коля. Он помахал Аполлону рукой, и тот исчез за поворотом.

Порт, как всегда, жил напряженной жизнью. В свободное время Коля мог часами наблюдать, как стройные плазмоходы швартуются у многоярусного причала, как споро и весело идет работа по погрузке и выгрузке. Не зря гавань называли портом четырех стихий — ведь здесь скрещивались морские, сухопутные, воздушные и космические пути.

Знакомых ребят Коля в порту не нашел, но ему и одному не было здесь скучно.

Миновав причалы, он незаметно углубился в старую часть порта. Древние пакгаузы, заросшие у основания мхом, чем-то напоминали старинные крепости — быть может, узкими зарешеченными окнами, похожими на бойницы. Кое-где под открытым небом валялись механизмы, которыми никто не пользовался, ветхие машины, давно пришедшие в негодность. Коля переходил от одной к другой, пытаясь угадать их назначение. Задачки похлестче шахматных! Изломанное, ржавое железо, подгнившие доски, пахнущие прелью, покоробившийся от времени и непогоды пластик…

Осенний вечер вступал в свои права. Потянуло сыростью и холодом.

Уголок гавани, куда забрел Коля, был безлюден, и обычный портовый шум почти не доносился сюда. Он уже совсем собрался было идти домой, когда внимание его привлекло приземистое строение, никогда прежде не виданное. Впрочем, он и всего-то забредал сюда один-два раза. Коля решил войти внутрь.

Дверь подалась неожиданно легко. Воздух в помещении был затхлый, застоявшийся. Сначала глаза ничего не могли разобрать — подслеповатые оконца почти не пропускали свет, к тому же успели сгуститься сумерки. Однако вскоре снаружи вспыхнула панель ночного освещения, расположенная недалеко от одного из окон, и в помещении стало посветлее.

В одном углу внимание Коли привлекли большие сосуды необычной формы из обожженной глины. По форме полустертых букв на них он догадался, что это древнегреческие амфоры, недавно выуженные с морского дна в числе прочих находок — все в портовом городе знали об этом.

Он щелкнул по амфоре, и она ответила тихим мелодичным звоном. Поодаль стоял сосуд меньших размеров. На стук он отозвался глухим звуком. Присев на корточки, мальчик запустил внутрь руку: посудину почти до самого верха наполняли монеты.

Коля достал горсть монет и поднес их поближе к окошку, чтобы лучше разглядеть. Монеты были старые, позеленевшие от сырости и протекших столетий, с неровными краями. Изображения на них разглядеть было невозможно, как Коля ни старался.

Он ссыпал монеты обратно в сосуд и двинулся дальше. Сомнений не оставалось — здесь сосредоточены находки, которые были обнаружены во время реконструкции порта и предназначенные для одного из исторических музеев.

Внимание Коли привлек обломок весла. Длинная ручка была отполирована до блеска прикосновениями тысяч ладоней. На весле болтался обрывок ржавой цепи… «От древнего весельного судна, — догадался Коля. — Раба приковывали к веслу, чтобы он ни при каких обстоятельствах не мог покинуть корабль».

Совсем целые песочные часы, чудом сохранившиеся… А рядом неуклюжий космический скафандр с приставшей к нему сухой трухой водорослей. «Конец двадцатого века», — на глаз определил мальчик.

Двигаясь в глубину пакгауза, он удалился от входа на порядочное расстояние. Внутри помещение оказалось гораздо больше, чем можно было подумать, глядя на него снаружи. Он медленно брел словно по туннелю, разглядывая слева и справа предметы привыкшими к полутьме глазами.

Дверь позади скрипнула, Коля обернулся. На гладкий пластиковый свет перед входом упал желтый наружный свет. Затем его перечеркнула медленно надвинувшаяся тень.

Мальчик до боли закусил губу, едва не вскрикнув: в дверном проеме стоял Аполлон.

Какое-то время робот стоял в нерешительности, словно собака, потерявшая хозяина. Наконец он принял решение и тяжело перешагнул порог.

От неожиданности Коля инстинктивно шагнул к стене, как бы ища защиты. Опрокинутый кувшин загремел под ногами, и робот устремил внимание на источник шума. Заметив мальчика, он зашагал в его сторону, раскачиваясь, словно корабль в шторм.

Острия головной антенны Аполлона царапали по низкому потолку пакгауза. Унылый скрежещущий звук завораживал Колю. Расстояние между ним и роботом неуклонно уменьшалось. Белковый что-то невнятно рокотал. Коле удалось разобрать отдельные слова:

— Спасти… Спасти… Магнитное поле… Путепровод…

Итак, Аполлон еще не адаптировался, не успел прийти в себя. В таком состоянии он мог представлять опасность — в этом Коля убедился на собственном опыте. Необходимо было что-то предпринимать, пока не поздно. Может быть, воздействовать на логическую схему робота, пытаясь ее наладить?

— Аполлон, какое магнитное поле? Какой путепровод? Кого нужно спасти? — громко и внятно спросил мальчик, стараясь, чтобы голос звучал спокойно.

При первых же словах робот замер. Клешни рук угрожающе, как показалось Коле, поднялись. Кто знает, что у нее на уме, у вконец разладившейся белковой системы?..

— Те же обертоны… Искра… Искра…

Коля продолжал отступать, Аполлон приближался. Потревоженная ими пыль поднялась густым облаком, и мальчик несколько раз чихнул. Торчащий из какой-то доски гвоздь порвал штанину и до крови расцарапал ногу.

Внезапно Коля наткнулся спиной на стену. Дальше отступать было некуда — пакгауз кончился.

— Аполлон… Аполлон, остановись! — кричал, требовал, просил мальчик, но робот продолжал шагать, неумолимый, словно командор.

Тогда Коля обхватил обеими руками амфору, стоявшую у его ног, посудина оказалась дьявольски тяжелой — и швырнул ее навстречу Аполлону.

Не долетев до робота нескольких метров, амфора упала на пол, разлетевшись на мелкие осколки.

С хрустом ступая по черепкам, робот, продолжая бормотать свое, проследовал дальше.

— Я спасу, я спасу тебя, Искра, — рокотал он. Или обезумевшему от страха Коле это только почудилось? Да и времени прислушиваться к бормотанию робота у него не было. Нужно было думать, как избегнуть встречи, счет теперь шел на мгновения…

— Ты в смертельной опасности… но я… но я… — Отдельные осмысленные слова всплывали в бессвязной речи Аполлона, словно щепки в бурливом потоке. Но они только усиливали опасения Коли: ясно, что робот находится в плену какой-то воображаемой, нереальной ситуации, а в таком состоянии он и опасен.

Проскочить мимо Аполлона к выходу и думать было нечего: мальчик убедился в этом после нескольких неудачных попыток. Широко расставленные щупальца робота без усилий перегораживали в поперечнике весь пакгауз.

Со стороны могло показаться, что они играют в догонялки — робот и человек.

Когда Аполлон оказался рядом, Коля схватил оказавшееся под ногами весло, снабженное цепью, и принялся наносить удары по преследователю. Но роботу это было как слону дробинка. Похоже, он даже не обращал внимания на удары, погруженный в пучину каких-то своих умозаключений.

Еще секунда — и клешневидные щупальца, из которых показались острые закраины, протянулись к Коле, который отчаянно закричал. Робот, не обращая внимания на крик, обхватил его поперек туловища и поднял под самый потолок, так что Коля ударился о гофрированную крышу.

— Пусти, — прошептал он. — Слышишь? Пусти.

— Не бойся, землянин. Здесь ты в безопасности, — пророкотал робот, туже сжимая клешни.

Унизительное чувство собственного бессилия охватило мальчика, и он заплакал злыми слезами. Затем забарабанил что было сил по литой спине робота, однако только расшиб руки.

Держа мальчика в клешнях, робот начал описывать по пакгаузу круги, все туже сжимая щупальца. Он был похож на заклинившуюся машину.

Изловчившись, Коля дернул головную антенну. Болевой разряд пронзил некогда великолепное, сохранившее до сих пор чуткость тело Аполлона. Глухо охнув, он сначала замер на месте, затем медленно опустился на колени. Клешни разжались, полузадушенный Коля выскользнул из них и опрометью бросился вон из пакгауза.

У самых дверей он оглянулся. Робот, задрав клешни, медленно заваливался на бок. Если бы мальчик не успел выскочить, робот задавил бы его собственной своей тяжестью.

…Все это невероятное происшествие промелькнуло в голове мальчика, когда он проснулся.

«Может быть, это все мне только приснилось?» — подумал с надеждой Коля. Но нога, расцарапанная гвоздем, и многочисленные ссадины красноречиво говорили, что приключение в пакгаузе было в действительности.

Интересно, где сейчас Аполлон? Остался в пакгаузе, прекратил существование? Или с затуманенным рассудком снова бродит по улицам города? Но он ни для кого не представляет опасности, ведь Аполлона по неизвестной причине интересует только он, Коля.

Коля сделал зарядку, понырял в бассейне, позавтракал и, задумчиво вертя в руках записку, оставленную отцом, думал, что делать дальше.

Странная вещь! Он не испытывал к Аполлону неприязни, а только жалость. И хвалил себя за то, что не рассказал отцу о происшествии в пакгаузе.

Аполлон долго лежал без сознания на полу пакгауза, затем постепенно пришел в себя. Медленно, покачиваясь, покинул пакгауз.

Больше всего его мучило полное поражение памяти. Бродя по пустынным бульварам и притихшим ночным улицам, он силился выудить хоть что-нибудь из ее глубин, но за всю ночь сумел припомнить только одно.

…Небольшое озеро в горах. И тогда стояла осень — такая же, как сейчас. Он только вернулся в Зеленый из какой-то — теперь не вспомнить межзвездной экспедиции. Первым делом, конечно, навестил Карпоносова. Иван Михайлович был совсем плох. Аполлон предложил свозить его за город, надеясь, что конструктору-воспитателю там станет получше. Так они очутились на озере — самом любимом месте Карпоносова.

За время отсутствия Аполлона Карпоносов еще больше исхудал, борода его стала как снег. Он говорил мало, больше слушал рассказы Аполлона о последнем полете. Откинувшись в шезлонге, глядел в небо, на проплывающие тучи, тяжко набухшие проливными дождями, которые вот-вот грянут… И не поймешь, слышит он Аполлона или нет. «Столько лет смотрю в земное небо, но только сейчас заметил: облака похожи на проплывающие скорлупки», — вдруг замечает он слабым голосом.

Вот эта картина, подернутая дымкой, и выплыла теперь в памяти Аполлона: потемневшее озеро на дне горного ущелья. Ранний вечерний сумрак, борющийся с хмурым днем. Вдали — полуразрушенная ветхая ограда, неизвестно кем и с какой целью сооруженная. Облетевший сад, печальные яблони с узловатыми, словно изломанными ветвями. Одинокая фигура Ивана Михайловича в шезлонге. Он, Аполлон, закончив рассказ о полете, подходит к берегу, долго смотрит на водяную поверхность, подернутую еле заметной рябью. Вода, подобно зеркалу, отражает в себе целый мир, бесприютный, хрупкий осенний мир…

Робот решил, что ему необходимо любой ценой снова разыскать юного землянина Николая Искру, с которым его, Аполлона, связывает какая-то непостижимая, все время ускользающая загадка. Быть может, именно этот мальчик поможет ему восстановить память, без которой невозможно существование.

Но как разыскать Колю в огромном городе?

…Конечно, с годами Аполлон многое потерял, но кое-что и приобрел. Так, чувства, которыми наделил его на свой страх и риск в свое время конструктор-воспитатель, за долгие века утончились и развились. Многое Аполлон научился схватывать, угадывать на лету по еле уловимым признакам. Люди, возможно, назвали бы это свойство старого робота интуицией.

Восстановив двигательную функцию, Аполлон отправился на поиски жилища, где обитает Коля, отыскивая правильный путь по одному ему известным приметам.

…В конечном счете любопытство и желание увидеть марсианскую гарангу пересилили опасения, и Коля решил отправиться в порт.

С бьющимся сердцем приоткрыл он дверь и выскользнул на оживленную улицу.

У парадного его терпеливо поджидал Аполлон.

Глава четвертая ПАМЯТЬ

Летело небо цвета стали

В разводьях огненной реки,

И словно крабы проплывали

Матерые материки.

Сменялись ночи в мари сонной

И зори цвета мятежа,

И спутник новообретенный

Вил кольца, медленно кружа.

На розовеющем экране

Округлый мир, еще чужой.

Корабль, снижаясь, шел в тумане

Перед последнею межой.

Память робота отлична от памяти человека.

Человек, как известно, лучше всего запоминает впечатления детства, причем самого раннего. С годами память слабеет, и подчас пожилому человеку вспомнить то, что было вчера, труднее, чем то, что случилось с ним давно, десятки лет назад.

У Аполлона все было иначе.

Он лучше запоминал недавние события. Наоборот, то, что происходило давно, понемногу как бы выветривалось из его памяти, исчезало, таяло, и сознание этого было невыносимо.

Когда к нему вернулась память вчерашнего дня, Аполлон перепугался не меньше, чем Коля. Все действия робота — преследование мальчика, происшествие в пакгаузе, — с чем они были связаны? Сознание Аполлона было переполнено чувством симпатии к маленькому землянину и стремлением спасти его.

Спасти? Но от чего?

Робот чувствовал, что его необъяснимый порыв был связан с каким-то очень давним, изначальным событием, память о котором была погребена под толщей столетий.

И Аполлон решил любым усилием воли, пусть самым неимоверным, восстановить этот участок своей памяти.

Обнаружив дом, где, по его смутным догадкам, должен был жить Коля, он занял позицию в дворовой беседке и терпеливо ждал рассвета, не сводя взгляда с парадного.

Утром правильность догадок робота подтвердилась: из двери вышел старший Искра, направлявшийся на работу. Он был чем-то озабочен и не заметил Аполлона, стоявшего за переплетениями дикого винограда.

Теперь рано или поздно должен появиться Коля. Прождав еще какое-то время, Аполлон покинул беседку и подошел к парадному. Никто не обращал на него внимания — кому из людей в диковинку белковые?

Через несколько минут из дверей вышел опасливо оглядывающийся Коля.

— Аполлон!.. — В голосе мальчика радость была смешана с тревогой.

Робот шагнул к нему.

— Как ты нашел дом, где я живу?

— Сам не знаю… Но разве это важно? Здравствуй, Искра! — пророкотал робот.

— Здравствуй.

Минуту они шли в молчании.

Коля с опаской-поглядывал на робота, но тот держался смирно и как бы виновато. «Бедняга, он был вчера, наверно, в отключенном сознании», подумал мальчик.

— Почему ты меня преследуешь, Аполлон? — строго спросил Коля. — Дел у тебя, что ли, других нет?

— Не опасайся меня, Искра. Я твой друг, я спасу тебя.

— Ты ходил в технический центр?

— Нет.

— Зря. Я ведь посоветовал тебе обратиться к робототехникам, — мальчик и не заметил, как впал в покровительственный тон.

— Я обращусь к ним, но попозже.

— Обещаешь?

— Обещаю.

— Ладно, — великодушно согласился Коля. Он догадывался об опасениях Аполлона.

— …Извини меня за вчерашнее, — выдавил из себя робот.

— А ты меня.

— Я хотел спасти тебя, — продолжал Аполлон. — Я и сейчас этого хочу. — С этими словами робот сделал шаг к Коле, но тот, все время находившийся настороже, успел отскочить в сторонку.

Теперь Аполлон снова напоминал ему вчерашнего преследователя: кустик антенны на макушке, хотя и помятый, начал вращаться, щупальца-клешни угрожающе протянулись в сторону мальчика.

Коля нырнул под щупальца, ловко вспрыгнул на ленту и помчался в сторону гавани, не оглядываясь.

С этого дня, едва выдавался свободный часок, Аполлон погружался в пучины собственной памяти. Он двигался медленно, наугад. Так на ощупь передвигается человек, попавший в незнакомое помещение без света. Один неверный шаг — и зашибешься об острый край стола или спинку стула…

Первое воспоминание, самое свежее, — о происшествии в пакгаузе, о том, как он несколько часов держал Колю в щупальцах, едва не раздавив его, было не слишком-то приятным. Но что делать! Уйти от него, стереть его было нельзя — из песни слова не выкинешь, как говорят люди. Только двигаясь шаг за шагом в глубины памяти, он сумеет подойти к тому невообразимо далекому дню, когда конструктор в биоцентре повернул верньер, начав отсчет его самостоятельного бытия.

О случае в пакгаузе Коля так и не рассказал никому — ни отцу, ни ребятам. Зачем? Ведь Аполлон в конечном счете не сделал ему ничего плохого. Наоборот, он — чудак! — хотел спасти его от какой-то мнимой опасности.

Несколько дней робот ему не встречался. Похоже, он не искал больше с ним встречи, не преследовал его, и мальчик окончательно убедился, что принял правильное решение. Он радовался, что не поддался минутной слабости и обиде: ведь Аполлону могло достаться на орехи. А Коле, честно говоря, меньше всего хотелось, чтобы пострадало это смешное создание.

Теперь, он знал от отца, Аполлон исправно трудится в гавани, никаких отклонений в его поведении незаметно. Значит, робот справился с перегрузками и пришел в норму.

— Папа, почему в мире существует такая несправедливость? — спросил однажды Коля у отца. — Белковые серии Аполлона могут существовать по триста-четыреста лет, а человек едва дотягивает до полутораста.

— Почему несправедливость? Вон бабочка-однодневка — та живет только сутки и то не жалуется, — пошутил отец.

— Я серьезно.

— А серьезно, здесь нет никакой несправедливости. В старину говорили, что срок жизни каждой живой твари отмерен богом. Мы с тобой знаем, что это чепуха.

— Конечно, чепуха. Но у каждого живого существа имеется определенный срок жизни…

— И он определяется эволюцией, биологическими законами, которые так же объективны, как закон всемирного притяжения Ньютона. Каждое существо должно полностью реализовать то, что заложено в нем генетически, завершить свой цикл, свой круг бытия… Этим и определяется срок жизни. Я понятно говорю? — спохватился отец.

— Понятно.

— Об этом хорошо сказано в книге Карпоносова.

— Знаменитого конструктора-воспитателя биологических систем? Мы будем изучать ее в будущем году.

Отец покачал головой.

— Я имею в виду не учебник, а его книгу размышлений.

— Размышлений? О чем?

— О том, что волнует и тебя, и меня, и весь род человеческий. О смысле жизни. О бесконечной спирали познания Вселенной, по которой движется человек… — И, закрыв глаза, отец медленно прочел: — «На неторной тропе, на чужом перевале, на каком-то витке бесконечной спирали на мгновенье помедлю и, пот вытирая, мир окрестный окину от края до края. Неподкупные реют в тумане вершины, уступают уступы, сбегая в долины, где над чудом конструкций, раскинувшись ало, заурядный закат золотится устало. Не пришелец я здесь, безъязык и безвластен! Приручаемый космос, к тебе я причастен. И в полях пожелтелых, где ветер да птицы, есть и мой колосок чистопробной пшеницы. И уйду я в туман, не боясь, не печалясь, отирая со лба вековую усталость, чтобы вынырнуть снова, прорезавши дали, на каком-то витке бесконечной спирали». Понимаешь, сын: бессмертие человека — в его делах, — добавил отец после паузы.

— Хотел бы я с ним встретиться и поговорить, — задумчиво произнес Коля.

— С кем? — не понял отец.

— С Иваном Михайловичем Карпоносовым.

Как-то, когда осенние ветры немного приутихли, чтобы собраться с силами, ребята собрались в гавани, и Коля, признанный вожак, предложил пойти искупаться на дальний пляж. Предложение было охотно принято — солнце в этот день пригревало совсем по-летнему.

Идти на пляж решено было кратчайшим путем — через старую часть порта.

Когда ребята проходили мимо длинного приземистого строения, кто-то предложил заглянуть внутрь.

— Зря только время потеряем. Ничего там нет интересного! — произнес Коля, у которого пакгауз вызвал не слишком приятные воспоминания. Приятель, успевший было взяться за дверную ручку, бросил ее и присоединился к остальным.

Погрузившись в свои мысли, Коля шел позади остальных. Внезапно, повинуясь необъяснимому импульсу, он обернулся: за ним, догоняя, ковылял Аполлон.

Жаркая волна бросилась в лицо мальчика. Кто знает, каковы были намерения престарелого робота? Тем более он двигался кратчайшим путем прямо к Коле, не обращая, как всегда, внимания на остальных.

— Искра… Искра, — явственно пророкотал Аполлон.

Услышав его голос, ребята остановились.

Посыпались шутки:

— Ископаемое пожаловало!

— Твой дружок, Колька!

— Эй, Аполлон, а где бананы?

Никак не реагируя на реплики, робот продолжал приближаться к Коле. Через несколько мгновений он подойдет, и что тогда?

Коля сжал кулаки. Что делать? Бежать? Прослыть трусом в глазах ребят? Нет, ни за что на свете!

Неожиданно для себя он нагнулся, поднял голыш и швырнул его в Аполлона. Камень просвистел мимо, робот даже шаг не замедлил. Только выпуклые допотопные фотоэлементы блеснули на солнце.

Что, если он снова захватит его в клещи и будет держать над землей, беспомощно барахтающегося? Спасать, видите ли!

Следующий бросок Коли оказался более метким: камень попал в чувствительное сплетение. Как бы защищаясь, Аполлон вскинул вверх клешневидные щупальца. Затем замедлил шаг и приостановился на месте.

Кто-то заметил:

— Зря ты это.

— Пусть не гоняется за мной! Что ему нужно? — выкрикнул Коля, и злые слезы навернулись на его глаза.

Притихшие ребята двинулись дальше, изредка оглядываясь на неподвижную фигуру, похожую на какую-то нелепую статую.

Аполлон замер на месте: внезапный удар камнем погрузил его в пучину воспоминаний.

…Первый его полет в открытый космос! Он юн, и мышцы его эластичны. Завязать узлом стальную двутавровую балку для Аполлона не составляет никакого труда.

Корабль в свободном полете. День за днем, месяц за месяцем трудятся с полной выкладкой фотонные дюзы, но рисунок окрестных созвездий почти не меняется. Вокруг одно и то же: безбрежная космическая пустыня.

Конечно, не обладай Аполлон эмоциями, он переносил бы полет спокойно: разве жалуется машина на однообразную дорогу? Но Аполлона терзало чувство тоски по Земле, и это было мучительно. Хотелось действовать, дремлющие силы искали выхода.

Однажды, когда робот сверял звездную лоцию, прозвучал резкий удар гонга. Это был сигнал чрезвычайной опасности. Аполлон, как положено по инструкции, бросил взгляд на обзорный экран и ужаснулся: на внешней обшивке корабля то здесь, то там вскипали фонтанчики. Метеоритная бомбардировка!

Что ж, такая ситуация многократно проигрывалась его воспитателями еще там, в Зеленом. Выслушав капитана, Аполлон сделал все, что положено: проверил противометеоритную защиту, увеличил до предельной мощности экранирующие поля. Град, однако, не утихает. Может, это мальчишка кидает в него камни?..

Античастицы! Он бросается к внутреннему экрану. Здесь сводится воедино информация о множестве отсеков корабля — необходимо за считанные секунды скоординировать действия экипажа. С калейдоскопической быстротой на экране сменяются двигательный, астрофизический, оранжерейный, жилой и прочие отсеки. И тут же экран тускнеет, картины смазываются, отодвигаются, пропадают в тумане…

Внутренняя работа мысли опустошила Аполлона. Когда он пришел в себя и огляделся, ребят и в помине не было, хотя красочные картины, промелькнувшие в памяти, заняли всего несколько минут.

Глава пятая ТО БЫЛО РАННЕЮ ВЕСНОЙ…

И давно ли кремнем мотыги

У слияния синих рек

Начертал предисловие книги

Гордый именем Человек!..

Нас не зря красой немгновенной

Дальних звезд манят огоньки

Расширяющейся Вселенной

Вдаль бегущие маяки.

Камень, метко пущенный Колей, задел нейронную цепочку Аполлона, и боль долго не утихала. К тому же дала себя знать старая травма, полученная еще в полете на Проксиму Центавра.

Всю ночь слабые вихревые токи вспыхивали то в одном, то в другом блоке. Разнородные ощущения захлестывали его, грозя затопить мозг. Такое состояние уже было у него когда-то давным-давно…

Старому ионному мозгу приходилось работать с полным напряжением, чтобы сохранить жизнеспособность системы, и потому желанное забытье не приходило к Аполлону.

Ночь казалась бесконечной.

Аполлон поднялся и медленно подошел к двери ангара, в котором решил скоротать время до утра. Моря отсюда не видно — его заслоняют пристанские сооружения. Но каждой клеточкой он ощущает присутствие беспокойной стихии.

Когда в распахнутую дверь влетали порывы морского ветра, чуткие усики анализаторов робота подрагивали. Свежие запахи штормящего моря будоражили Аполлона, вызывали в нем неведомые чувства и будили старые, давно забытые.

Атомный хронометр, вмонтированный в него «на счастье» еще Карпоносовым, бесшумно и равнодушно отсчитывал секунды — сколько их у него еще осталось? Впрочем, Аполлон давно уже не пользовался часами — в течение многих лет у него выработалось собственное биологическое чувство времени, не уступающее по точности хронометру.

Прямоугольник неба, четко очерченный дверью ангара, начинал постепенно светлеть: близилось утро. Рассвет!.. Вот так же прояснялось его сознание тогда, в самый первый раз… В те мгновения неведомые токи начали все быстрее циркулировать в его пробуждающемся теле, и Аполлон вдруг почувствовал, что окрестная тьма рассеивается и с глаз его начинает спадать пелена.

И он увидел себя стоящим на пологом возвышении посреди огромного круглого зала. Сначала ближние, а затем и дальние предметы выступали из мглы небытия.

— Здравствуй, Аполлон, — произнес Иван Михайлович, когда фотоэлементы робота налились ровным золотистым светом.

— Здравствуй, конструктор-воспитатель, — пророкотал в ответ белковый.

— С днем рождения тебя! — улыбнулся Карпоносов, и никогда еще эта обычная фраза не звучала столь уместно и кстати. — Ясно видишь окружающее?

— Ясно.

— Каково самочувствие?

Аполлон помолчал, суммируя информацию, поступающую от чутких анализаторов.

— Что-то меня беспокоит, волнует, конструктор, — медленно произнес робот. — А что, не могу понять.

— Знаю. Это пройдет, — успокоил Иван Михайлович. — Можешь уже передвигаться?

— Да.

— Добро пожаловать в открытый мир! — торжественно произнес воспитатель традиционную фразу.

Каждый новый шаг Аполлона был все более уверенным. Он медленно шел по залу биоцентра, залитому первыми солнечными лучами. Останавливался у приборов и установок, трогал их, узнавая. И каждое такое узнавание вызывало у робота вспышку эмоций, на которую Карпоносов взирал с плохо скрытой тревогой. Правда, опознание проходило гораздо быстрее и легче, чем это было предусмотрено программой.

Особый восторг, припомнил Аполлон, вызвал у него катодный осциллограф. Он долго глядел на змеящуюся синусоиду, неутомимо бегущую по экрану, совсем как ребенок пытался потрогать ее, хотя разумом понимал, конечно, что это только электронное изображение.

— Ручеек, — пророкотал Аполлон, с трудом отрываясь от захватывающего зрелища, и двинулся дальше, сопровождаемый воспитателем.

Иван Михайлович с растущей озабоченностью наблюдал, как движения робота становились все более быстрыми, порывистыми.

А сам он, Аполлон, в те мгновения не мог понять: какая сила потянула его вдруг неудержимо туда, за двери, в открытый мир?

— Я… я волнуюсь, — произнес наконец робот, подытоживая собственные ощущения. Это слово сформировалось в его сознании как-то само собой, оно не входило в его словарный запас.

«Я и сам, похоже, волнуюсь так, как никогда в жизни не волновался», подумал Иван Михайлович. Он уже с трудом поспевал за широко шагающим Аполлоном. Давно бы следовало поехать в Москву, лечь в клинику и сменить сердце. Три сердца он износил — это будет четвертое. Только времени нет теперь нужно доводить Аполлона. Многое, правда, будет зависеть от результатов сегодняшних испытаний.

…Какой он удивительно яркий — первый день самостоятельного существования!

Аполлон застыл у двери, не решаясь сделать главный шаг.

— Ты на сутки предоставлен самому себе, — сказал ему Карпоносов на прощанье. — Ровно через двадцать четыре часа ты должен вернуться сюда, в биоцентр. Если не вернешься вовремя — значит, не выдержал испытаний.

— Каково мое задание?

— Можешь делать что угодно. Твой тест — свободный поиск. Ты должен исследовать все, что тебя окружает, накопив возможно большее количество информации об окрестном мире. Потом комиссия определит объем и ценность этой информации. Это и есть твой решающий экзамен, Аполлон!

Коротко разогнавшись, белковый взвился в воздух, пролетел между колонн, едва не задев одну из них, перемахнул через газон и опустился на дорожке, подняв тучу брызг: он угодил в лужу талой воды. Мгновенный расчет импульса, произведенный в уме, оказался довольно точным, хотя робот едва удержался на ногах.

«Для первого прыжка недурно», — произвел он оценку и двинулся дальше, обходя островки подтаявшего льда.

Невысоко над горизонтом висел ослепительный шар. Так это и есть Солнце, животворящее светило, о котором он получил в стадии обучения столько информации?! Странно, но оно не похоже ни на одно из своих описаний. Разве что если все их сложить, сплавить воедино… Солнце пронизывает каждую клеточку, каждый атом тела, греет, нежит, ласкает.

Но время не ждет. Нужно приступать к выполнению задания, хотя неведомое состояние не проходит, все время мешает, уводя мысли куда-то в сторону.

«Предположим для начала, — мелькнуло в уме, — что я высадился на неведомой планете… А что, разве в каком-то смысле это не так? Необходимо исследовать этот кусок пространства. Температура, атмосферное давление, анализ почвы, тысячи других параметров — это, в конечном счете, самая легкая часть работы. Но как произвести общую оценку? Как рассказать о том, что трудно выразить словами, что делает этот участок Вселенной неповторимым нигде и никогда?»

Не замедляя быстрый шаг, Аполлон оглянулся. Незаметно для себя он удалился так далеко, что купол биоцентра был еле виден. Впереди маячило строение, похожее на старинную часовню. Или это башня космосвязи?

Аполлон включил ультравидение — видимо, от волнения он забыл это сделать сразу. Теперь робот видел все, что проплывает под его ногами, на глубину в несколько метров. Поток информации извне усилился, и возбужденный мозг еле поспевал усваивать и классифицировать ее.

Одна мысль, однако, все более овладевала Аполлоном — это радостная мысль о своей причастности всему, что он впервые наблюдает. Временами ему чудилось, что он уже был здесь когда-то, быть может, в незапамятные, доисторические времена. Ему казалось, что он наново переживает весь коллективный опыт человечества.

Незаметно прошел короткий день, переполненный непривычными ощущениями и впечатлениями. Тени начали удлиняться.

Аполлон продолжал шагать, давно не разбирая дороги. Что ему дорога? Он мог бы, казалось, полететь, если бы захотел, как эта птица, сделавшая над ним круг.

В одном месте робот остановился. На глубине трех метров он обнаружил следы стоянки первобытного человека. Раскопки? Потом, потом! Он только нанес в памяти координаты. Обратил внимание на рисунки, нацарапанные на стенах заполненной землей пещеры. Смутное, будоражащее чувство, которому трудно было подыскать название, продолжало влечь его вперед, и Аполлон двинулся дальше.

Почему в его памяти нет названия этим чувствам? Они переполняют его, мешая работе мозга, и в то же время помогают усваивать информацию, когда усталый мозг изнемогает от перенапряжения.

Как лучше спрессовать свои впечатления, свести их воедино? Такой способ есть, и воспитатель иногда к нему прибегает: тогда каждое слово приобретает у него огромную смысловую нагрузку, а сами слова складываются по определенному закону и как бы приобретают окраску…

Аполлон сосредоточился и на ходу чуть слышно зарокотал: «В этой части Вселенной бывал я когда-то. А иначе откуда мне были б знакомы невесомая алая кромка заката и стога золотистые ломкой соломы. Сумрак дальней тайги, тучи в небе глубоком, на развилке — часовня, глядящая слепо, очертанья берез на пригорке далеком, голубая полынь и весеннее небо».

Прямоугольник двери еще больше посветлел. Старый робот продолжал вспоминать. Глядя на далекую зарю, он чувствовал необычайное волнение: сейчас он должен был восстановить в памяти то, что было самым главным.

Что еще было в тот первый день? Когда смятенный новыми впечатлениями мозг пришел немного в себя и робот глянул на часы, он увидел, что сутки, отмеренные ему конструктором-воспитателем, были на исходе. Путь отсюда до биоцентра был неблизок, а силы нетренированного Аполлона истощились. Определив по компасу кратчайший путь, он заспешил обратно.

Зарождался рассвет, хмурый, ненастный. Хлопья тяжелого снега пополам с водой резко ухудшили видимость, однако Аполлон, погруженный в хаос новых впечатлений, забыл включить инфравидение. Это и сыграло роковую роль в последующих событиях. Но можно ли судить робота строго? Ведь только в будущем ему предстояло приобрести все необходимые навыки. А весь предыдущий день, а затем и всю ночь до рассвета он бродил по пробуждающейся весенней земле, познавал ее красоту, чутко ловил пение птиц и первое движение древесных токов.

Впереди блеснул узкий клинок какого-то наземного плоского сооружения. Проламывая узкий ледок, к рассвету снова затянувший лужи, любопытствующий Аполлон подошел поближе. Это было нечто вроде путепровода. Узкая полоса, вогнутая на манер желоба. Детекторы робота определили наличие мощного электромагнитного поля вдоль сооружения. Гладкий серебристый материал, которым была покрыта внутренняя поверхность желоба, припахивал гарью.

Аполлон низко наклонился над желобом, и вдруг сбоку мелькнула какая-то тень, и сильный толчок отбросил его в сторону.

Спустя мгновение вдоль желоба, не касаясь его, со змеиным шипением пронеслась темная масса обтекаемой формы.

Когда Аполлон пришел в себя после краткого забытья, он увидел лежащего рядом с желобом мальчика. Глаза его были закрыты. Робот осторожно потрогал человека. Мальчик застонал и открыл глаза. Аполлона поразил их цвет — они были синими-синими и казались бездонными, как лесное озеро, которое он видел в каком-то сферофильме.

— Аполлон… — прошептал бледными губами незнакомец, делая безуспешную попытку привстать.

— Ты знаешь меня? — удивился белковый.

— Кто же про тебя не знает в Зеленом городке? — слабо улыбнулся мальчик.

— А что сейчас произошло?

— Ты чуть не погиб. Хорошо, что я успел столкнуть тебя с пути.

Робот успел рассмотреть юного землянина: одетый в красный спортивный костюм, он лежал навзничь, как-то неестественно подвернув ногу. Каждый раз, когда он шевелился, лицо его кривилось от боли.

— Что с тобой? — спросил белковый, уже догадываясь об истине.

— Грузовой контейнер задел: я не успел отскочить…

— Куда тебя отнести, юный человек? — мгновенно спросил Аполлон, отчетливо понимая, что если теперь не помчится в биоцентр, то уже не успеет возвратиться вовремя.

Мальчик подумал. Синие глаза его потемнели, как море перед грозой.

— Ты все равно не справишься, — решил он, глядя на темную покачивающуюся фигуру, которая башней нависла над ним. — Делай свои дела. У тебя ведь сейчас решающее испытание, да?

— А ты как?

— Я нажму кнопку биосвязи, и ко мне прилетит экстренная медицинская помощь. Ступай, ступай.

— Как тебя зовут? — спросил Аполлон.

— Николай Искра, — прошептал мальчик.

Удалившись на сотню шагов, вернее, прыжков, Аполлон заметил высоко вдали орнитоптер, который спешил к месту несчастья.

Да, несчастья…

Много лет спустя Аполлон узнал, что у мальчика, который спас ему жизнь, оказался поврежденным позвоночник. Он не мог пойти в звездные капитаны, о чем прежде мечтал, и стал конструктором биокибернетических систем, как Иван Михайлович Карпоносов.

Глава шестая ПОДВИГ

Когда созреют гроздья звезд,

Расправит плечи Млечный мост.

И тишь падет росою жадной,

И подвига настанет срок.

И августовский ветерок

Повеет ласкою прохладной

Тогда раскроется душа,

Читай ее, листай страницы!

И из небесного ковша

Тебе захочется напиться.

Неслышно подступала осень, а с нею и школьная пора. По утрам бывало зябко, хотя днем солнце разыгрывалось почти как летом.

Аполлона было не узнать. Сумев с неимоверными усилиями восстановить свою память, он даже внешне изменился. Перестал сутулиться, тверже ступал по земле, движения стали более ловкими и быстрыми.

Посоветовавшись с приезжими археологами и музейными работниками из Москвы, которые приехали исследовать находки, сделанные при деконструкции гавани, начальник порта рискнул поручить Аполлону ответственное задание: возглавить группу по восстановлению триремы — древнего корабля, обломки которого также были обнаружены.

Теперь Аполлон то пропадал в библиотеке, где копался в пыльных фолиантах по древней истории, то в информации, но больше всего времени он проводил, конечно, в пакгаузе, где с утра до ночи возились его добровольные помощники — люди и роботы. Там же, посреди пакгауза, на специально сооруженных стапелях, медленно, но верно росло сооружение, день ото дня все более напоминавшее по контурам старинный весельный корабль.

С восстановлением памяти логическое мышление робота вновь обрело ясность и он перестал преследовать своим вниманием и навязчивыми заботами Колю Искру. И все же Аполлон не мог отделаться от какого-то щемящего чувства к этому сорванцу. В этом причудливом чувстве смешались и смутная вина, и благодарность, и горячее желание защитить, спасти от неведомой опасности…

Однажды Аполлон возвращался в гавань из города. Он нес пачку люминесцентных панелей: робот рассудил, что работы по реставрации древнего корабля можно вести круглосуточно, в несколько смен, а в этом случае для людей необходимо ночное освещение.

Дойдя до бегущей ленты, белковый, не раздумывая, вспрыгнул на нее. Он перестал уже бояться, как в первые дни пребывания в гавани, что потеряет на движущейся ленте равновесие и упадет. Сегодня он даже за поручень не ухватился, хотя ступил на самый быстрый пояс.

Близ порта Аполлон спрыгнул с ленты, тряхнув стариной, и направился в старую часть гавани.

Еще издали он заметил на берегу какое-то движение. Взволнованные ребята, сбившись в кучку на пирсе, что-то кричали, слов из-за ветра было не разобрать, и все глядели вверх. Поглядел туда и Аполлон. И тотчас, швырнув на землю стопку загремевших панелей, Аполлон понесся огромными прыжками к пирсу, на котором столпились растерянные мальчишки.

Когда в порт пришел новый автоматический кран, он сразу привлек внимание ребят. Говорят, это чудо техники могло производить погрузочно-разгрузочные работы сразу на нескольких плазмоходах, подчиняясь мысленным командам оператора. Но пока огромное сооружение не было смонтировано до конца. Его выдвинутая вперед стрела, нависшая над морем, напоминала шею доисторического животного. Кибернетический механизм еще не подвезли, и сверкающая громада из металла и разноцветных биопластиков стояла пока без дела.

Стайка ребят вышла из спортивного клуба и направилась в сторону порта.

— Спорим, я на руках доберусь до середины этой штуковины и вернусь обратно, — произнес один из ребят и показал на стрелу автоматического крана. Затем обратил выразительный взгляд на Искру.

— На что спорим? — спросил Коля.

— Проигравший разыскивает Аполлона и извиняется перед ним… ну, в общем, за наше поведение.

— Что-то его вообще не видать в порту, — добавил кто-то из ребят.

Коля, прищурившись, посмотрел на автоматический кран, стрела которого, оканчивающаяся крюком, похожим на вопросительный знак, нависла далеко над беснующимися волнами.

— Перед Аполлоном я и так извинюсь, — тихо сказал он после паузы. Мне до сих пор стыдно. А что касается крана… я на руках доберусь до самого крюка!

Ребята загомонили, пытаясь отговорить его. Затея слишком опасная, каждый понимал это.

Но Коля уже, как говорится, закусил удила. Скинул тужурку, закатал рукава рубашки. Прикинув на глазок высоту, он поплевал на руки и решительно полез вверх. Карабкаться по ажурной башне оказалось легче, чем он думал.

Добравшись до вершины, он посмотрел на сгрудившихся у подножия ребят.

Приятель что-то крикнул, но из-за гудящего ветра и шума волн было не разобрать слов. Коля показал пальцем на уши.

Тогда ребята крикнули хором:

— Возвращайся!

В ответ он упрямо покачал головой и ухватился обеими руками за горизонтальную стрелу. Болтая в воздухе ногами, начал медленно, рывками продвигаться в сторону крюка, которым оканчивалась стрела.

Уже через несколько метров пути ладони мальчика начали гореть, словно натертые наждаком. Мешал ветер, который здесь, на большой высоте, был гораздо сильнее, чем внизу. Его порывы раскачивали тело, и удерживаться становилось все труднее.

Фигурки ребят метались внизу, на молу. Они размахивали руками, что-то кричали. А внизу, под ногами, ходили разъяренные волны, но туда было лучше не смотреть.

Добравшись до середины, Коля остановился. Вернуться? Нет, ни за что! Только бы до крюка добраться, на нем можно посидеть и отдохнуть. О том, как он будет проделывать обратный путь, Коля предпочитал не думать.

Сцепив зубы и закрыв глаза, мальчик медленно, как во сне, перебирал руками. Ладони жгло невыносимо.

Еще метр… Еще полметра… Налетел порыв ветра, Коля качнулся, и пальцы сами разжались…

Ребята в один голос вскрикнули. И вдруг… Какое-то огромное угловатое существо, описав параболу, перелетело через пирс и бултыхнулось в море, подняв фонтан брызг.

С силой колотя по воде всеми щупальцами, робот плыл к месту, от которого расходились круги.

— Аполлон! — крикнул кто-то.

Достигнув места, где Коля ушел под воду, белковый нырнул. Ребята затаили дыхание.

Долго, очень долго на поверхности никто не появлялся. И вот с шумом, словно морж, вынырнул Аполлон. Он был один.

Продержавшись на поверхности несколько секунд, робот погрузился снова.

Шторм усиливался. Мол начинал подрагивать под ударами разъяренных волн, и после каждого удара брызги взметывались веером и падали холодным соленым дождем.

Следовало, конечно, бить тревогу, вызывать экстренную помощь, но в эти мгновения ребята словно оцепенели, настолько неожиданным было все происшедшее.

Первым пришел в себя приятель Коли. Он рванулся в сторону столбика, на котором светилась надпись: «Инфор», но его остановил дружный крик, вырвавшийся в это мгновение у остальных. Он обернулся: из воды вновь показался Аполлон. В щупальцах-клешнях, высоко поднятых над головой, он бережно держал Колю. Тело мальчика обвисло, глаза были закрыты.

Аполлон поплыл к берегу, но как-то неровно, судорожными толчками. Еще не достигнув мола, он начал медленно погружаться в воду. Порой волны захлестывали его с головой, и тогда над поверхностью оставалось только тело Коли, поддерживаемое щупальцами, да кустик антенны.

Приятель Коли наконец добрался до инфора, включил панель вызова, быстро и сбивчиво, глотая слова, рассказал о случившемся. Потом кинулся к остальным, которые цепочкой выстроились вдоль мола, несмотря на штормовые брызги, вымочившие всех до нитки.

Дружными криками ребята подбадривали Аполлона: больше ничем ему они помочь не могли.

Уже почти добравшись до берега, робот вдруг замер, остановился. Огромные круглые глаза его потускнели, а щупальца беспорядочно задергались.

Последним отчаянным усилием белковый размахнулся и точным броском его еще успел рассчитать гаснущий мозг — бросил мальчика на кучу песка, насыпанную на краю мола, а сам медленно погрузился в воду…

Когда Аполлон, свернув в гавань, увидел, как мальчик сорвался со стрелы, он ни мгновения не раздумывал. Он не подумал в этот момент о том, что накануне роботомастер запретил ему перенапряжения, сказав, что они в любой момент могут привести к необратимой гибели. Ведь его действиями теперь, как и всегда, руководили не только точный расчет, но и эмоции, заложенные в него конструктором-воспитателем. Среди них главным было чувство привязанности, любви к человеку. И не только к какому-то одному, определенному, но и ко всему человечеству в целом. Тысячи знакомых и полузнакомых человеческих лиц вдруг выплыли из возрожденной памяти и промелькнули перед Аполлоном, когда он, оттолкнувшись по-молодому спружинившими щупальцами от пирса, круто взвился вверх и нырнул в бухту, подняв целую тучу брызг.

Коля очнулся на руках у отца. Вокруг стояло множество людей, притихшие друзья теснились позади.

Отец спросил:

— Как себя чувствуешь?

— Ничего… Только ладони горят, — еле слышно прошептал Коля.

— Это понятно, — усмехнулся отец.

— И все тело болит.

— От искусственного дыхания. Скоро пройдет, не страшно, — успокоил отец.

Протиснувшись сквозь толпу, к Колиному отцу подошел старший инженер гавани. Он выглядел расстроенным.

— Товарищ начальник порта, — произнес он. — После того как водолазы его выловили, мы немедленно доставили его в центральную роботомастерскую, как вы распорядились…

— Ну и что там сказали? Есть надежда? — нетерпеливо спросил старший Искра.

Коля замер.

Инженер развел руками.

— Ничего не удалось сделать.

— Кто его смотрел?

— Лучшие роботомеханики гавани.

— А каков диагноз?

— Необратимо поврежден главный витаблок. Эмоциональное напряжение, которое испытал робот, оказалось для изношенных систем губительным.

— Аполлон… — прошептал Коля.

Рисунки В. Овчининского 

Оглавление

.

ПРОЛОГ

Глава первая . В ГАВАНИ

Глава вторая . ТАЙНА

Глава третья . В ПАКГАУЗЕ

Глава четвертая . ПАМЯТЬ

Глава пятая . ТО БЫЛО РАННЕЮ ВЕСНОЙ…

Глава шестая . ПОДВИГ