«Встреча в глухом уголке»

Фрэнк Герберт «Встреча в глухом уголке»

— Интересуетесь экстрасенсорным восприятием? Ну что ж, я думаю, я в этом понимаю не меньше, чем этот парень, и это чистая правда.

Говоривший был маленьким лысым субъектом в очках без оправы. Он подсел ко мне на скамейку возле деревенской почты, где я наслаждался полуденными лучами апрельского солнца и при этом читал статью под названием «Статистический аргумент в пользу ЭСВ» в ежеквартальном научном обозрении.

Я увидел, что он изучает заголовок, заглядывая мне через плечо.

Это был настоящий коротышка — по фамилии Кранстон, — и он всегда жил в этой деревне, сколько я себя помню. Он появился на свет в хижине дровосека в Харли Крик, а сейчас жил вместе с овдовевшей сестрой по фамилии Берстаубл; ее муж был капитаном дальнего плавания. Именно капитан построил один из тех больших крытых дранкой домов с башенками, которые видны издалека при въезде в деревню и за которыми уединенно протекает речка Саунд. Сейчас дом немного покосился, его наполовину скрывали густо разросшиеся ели и тсуги,[1] и все живущие в нем были окружены флером таинственности.

Для меня являлось великой тайной уже то, зачем Кранстон сам отправился на почту. Для подобных поручений они обычно нанимали кого-нибудь. Члены этого семейства весьма редко показывались в деревне, несмотря на крайнюю общительность Кранстона, если встретить его в Грандж-холле: он всегда увлекался беседами и обожал играть в шашки.

Росту в нем было пять футов четыре дюйма, а весил он, как мне кажется, около ста пятидесяти фунтов — так что худощавым он не выглядел. Его одежда, зимой и летом, состояла из кепки с козырьком, какие обычно носят художники, комбинезона и темно-коричневой рубашки, как у лесорубов, но не припомню, чтобы Кранстон в своей жизни хоть раз занимался физическим трудом.

— Вас привело сюда, на почту, нечто особенное? — спросил я его в лоб, как это принято у деревенских. — Что-то давненько вас тут, в низине, не видали…

— Надеялся… повидаться кое с кем, — отозвался он и кивнул на раскрытое издание у меня на коленях. — Вот уж не знал, что вы интересуетесь экстрасенсорным восприятием.

Я понимал, что деваться мне некуда; Я принадлежу к той породе людей, которая вечно вызывает у других желание пооткровенничать, даже если у меня нет такой охоты. Кроме того, совершенно очевидно, что у Кранстона есть своя «история». Я еще раз попытался отделаться от него, ибо пребывал в таком настроении, которое частенько посещает писателей и вызывает острое нежелание контактировать с кем бы то ни было.

— Я думаю, вся эта экстрасенсорика — сплошное надувательство, — сказал я. — Противно видеть, как они из кожи вон лезут, пытаясь найти научные подтверждения своим…

— Что ж, будь я на вашем месте, я бы тоже не особенно в это верил, — перебил меня он. — Но зато могу рассказать вам парочку историй, где нет ни слова лжи.

— Вы читаете мысли, — предположил я.

— Слово «чтение» тут не совсем подходит, — ответил он. — И речь идет не о мыслях… — при этих словах он воззрился на дорожную развилку перед зданием почты, а потом снова повернулся ко мне. — Речь идет о сознании.

— Вы читаете чужое сознание.

— Вижу, вы мне не верите, — заметил он. — Ну что ж, тем не менее я все-таки расскажу вам. Никогда не говорите с неудачником перед тем, как… Но вы-то не неудачник. Вы видите людей как они есть и, будучи писателем, сможете кое-что сделать с этой историей.

Я вздохнул и закрыл журнал.

— Я тогда только что переехал с ручья и стал жить вместе с сестрой, — начал Кранстон. — Мне было семнадцать. Она была замужем — дайте-ка подумать — уж года три, а муж ее — капитан — ушел в море. В Гонконг, если я ничего не путаю. Ее свекор, старый мистер Джерусалем Берстаубл, был еще жив тогда. Занимал комнату внизу, которая выходила на задний двор. Был он глух, как пень, и не мог выбраться из своего инвалидного кресла без посторонней помощи. Вот поэтому они и пригласили меня жить с ними. Он был живучий мерзавец, старый мистер Джерусалем, если вы помните. Но вы, конечно, не были с ним знакомы.

Это была скользкая тема, которую ни один деревенский житель не мог обойти, обсуждая со мной «старые времена», — хотя они приняли меня за своего, так как мои дед с бабкой родом из этой деревни, и все в долине знали: я «вернулся домой», чтобы поправиться после ранения на войне.

— Старый мистер Джерусалем обожал играть в криббидж по вечерам, — продолжал свой рассказ Кранстон. — В тот вечер, о котором идет речь, они с моей сестрой сидели за игрой в студии. Говорили они мало из-за его глухоты, и все, что можно было расслышать, это стук карт и бормотание моей сестры, тасующей колоду.

— Мы погасили свет в гостиной, но в камине горел огонь. Из студии тоже пробивался свет. Мы сидели в гостиной — я и Ольна, норвежская девушка, помогавшая в то время моей сестре. Через пару лет она вышла за Гаса Билза — того самого, которого убило при взрыве паровой машины в Индиан-Кэмп. Мы с Ольной играли в норвежскую карточную игру. У них она называется «рип» и чем-то напоминает вист. Потом она нам надоела, и мы просто сидели по обе стороны от камина, слушая, как стучат карты по столу в студии.

Кранстон сдвинул назад кепку и кинул взгляд на зеленые воды Саунда, где буксир вытаскивал связку бревен из неглубокого водоема.

— Ох, и хороша она была, Ольна, — наконец заговорил он. — Волосы у нее были — словно белое золото. А кожа — в нее можно было смотреться.

— Да вы просто увлекались ею.

— Не то слово — просто потерял голову. А она… совсем нет, ни капельки.

И он снова замолчал. Постучал по козырьку кепки.

— Я пытаюсь вспомнить, моя это была идея или ее. Моя. Ольна держала в руках колоду карт. Я сказал ей: «Ольна, перетасуй колоду, так, чтобы я ее не видел». Да, так оно и было. Я попросил ее перетасовать колоду и взять одну карту сверху, а я попробую ее угадать. В то время много говорили об этом докторе из Университета Дьюка, не помню его имени, угадывавшем карты. Наверное, эта мысль как-то отложилась в моем сознании.

Кранстон помолчал еще минуту, и — я готов был поклясться — на какой-то миг его лицо стало выглядеть моложе, особенно глаза.

— Итак, карты перемешали, — и что было дальше? — спросил я с неожиданным для самого себя интересом.

— А? Да, она сказала: «Тааа, посмотрим, мошет, ты укатаешь фот эту…» Она говорила с сильным акцентом, Ольна. Можно было подумать, что она родилась в старой Норвегии, а не на окраине Порт Орчарда. Итак, она взяла первую карту и посмотрела на нее. Боже, до чего она была хороша — в полумраке, когда свет падал на нее из-за полуоткрытой двери студии. И, знаете, я как будто воочию увидел взятую ею карту — это был валет бубен. Как будто это отпечаталось… где-то в глубине моего сознания. Я не увидел, а просто узнал. И назвал карту. «Ты взяла одну из пятидесяти двух — и не самую плохую», — вот что я сказал. Потом мы прошли всю колоду, и я назвал их все — каждую карту, без единой ошибки.

Конечно, я ему не поверил. В литературе по экстрасенсорике таких историй — десятки и сотни. Ни одна из них не подтверждается. Но мне стало любопытно, почему он рассказал мне все это. Неужели старый деревенский холостяк, ничего из себя не представляющий, которого приютила у себя сестра, пытается показаться более важным, чем есть на самом деле?

— Так вы назвали ей каждую карту? — спросил я. — И вы никогда не высчитывали вероятность совпадения?

— Один профессор в Государственном Колледже как-то раз сделал для меня такие расчеты, — отвечал Кранстон. — Забыл, сколько это стоило. Сказал, что случайность исключена.

— Невероятно, — я пытался ничем не выдать свое недоверие. — А что Ольна подумала по этому поводу?

— Подумала, что все это трюк — ловкость рук, не более, салонная магия.

— Она носила очки, и вы увидели отражения карт в стеклах?

— Тогда она не носила очков.

— Значит, карты отразились в ее глазах.

— Она сидела в тени в десяти футах от меня, — сказал он. — Свет падал только из двери студии. Ей пришлось держать карты так, чтобы свет из камина падал на них. Кроме того, время от времени я держал глаза закрытыми. Я как будто видел карты… внутри своего сознания. Мне не приходилось гадать. Я просто ЗНАЛ.

— Что ж, все это очень интересно, — проговорил я, открывая свое ежеквартальное обозрение. — Вам, пожалуй, имеет смысл вернуться в Дьюк и помочь доктору Райну.

— Клянусь вам, я был потрясен, — сказал он, пропуская мимо ушей мое замечание. — Этот знаменитый доктор сказал, что люди могут совершать такое. И тут являюсь я — живое тому доказательство.

— Ну вот, вам нужно было написать доктору Райну и все ему рассказать.

— Я попросил Ольну смешать колоду, и мы попробовали снова, — продолжал Кранстон, и в его голосе зазвучало отчаяние. — Ей не очень-то этого хотелось, но она уступила. Я заметил, что ее руки дрожали.

— Вы напугали бедное дитя своими фокусами, — заметил я.

Он вздохнул и сидел молча, глядя на воды Саунда. Буксир тащился с грузом бревен. Я почувствовал острую жалость к маленькому человечку. Я был уверен, что он никогда не отлучался от деревни больше, чем на пятьдесят миль, привязанный к старому дому на горе, карточным играм раз в неделю в Грейндже и случайным походам в бакалею. Сомневаюсь, чтобы у них был телевизор. Сестра его известна своей репутацией старомодной ведьмы.

— И вы опять назвали все карты? — спросил я, стараясь выглядеть заинтересованным.

— Без единой ошибки, — ответил он. — Каждая из них заняла свое место в моем сознании. И я просто находил их там.

— А Ольна захотела узнать, как вы это сделали?

Он судорожно сглотнул.

— Нет. Мне кажется… она почувствовала, как я это сделал. Мы проверили едва ли пятнадцать карт, как она швырнула колоду на пол. Она дрожала, глядя на меня во все глаза. Внезапно она назвала меня каким-то странным словом — никогда не слышал такого прежде — и, вскочив, бросилась вон из дома. Все случилось так быстро! Когда я поднялся на ноги, она была уже у входной двери. Я выбежал за ней, но не догнал ее. Позднее мы обнаружили, что она остановила хлебный фургон и поехала домой в Порт Орчард. И больше не возвращалась.

— Это скверно, — произнес я. — Единственный человек, чье сознание вы могли прочесть, — и так неожиданно исчезает.

— Она больше не возвращалась, — повторил он, и в его голосе я уловил слезы. — Все думали… вы знаете, будто я делал ей непристойные предложения. Моя сестра просто взбесилась. Брат Ольны явился к ней на следующий день. Он угрожал мне расправой, если я осмелюсь сделать хотя бы шаг…

Кранстон прервался на полуслове, повернувшись к дорожке, усыпанной гравием, что вела в деревню, спускаясь с горных ферм на западе. Высокая женщина в зеленом платье, доходящем до середины икры, только что миновала полусгоревшее дерево и теперь приближалась к зданию почты. Она шла, опустив голову так низко, что можно было видеть ее макушку. Ее золотистые волосы разделял пробор, тугие косы обвивали голову, подобно короне. Она была крупной женщиной с хорошей фигурой.

— Я слышал, что ее племянник заболел, — сказал Кранстон.

Я быстро взглянул на Кранстона, и его лицо — печальное и отстраненное — ответило на мой невысказанный вопрос.

— Это Ольна! — воскликнул я. Я начал ощущать странное возбуждение. Хотя по-прежнему не верил в его безумный рассказ…

— Она весьма нечасто спускается вниз, в долину, — сообщил Кранстон. — Но, раз ее племянник заболел, я надеюсь…

Она повернула на тропинку, ведущую к почте, и угол здания скрыл ее от наших взоров. Мы услышали, как с другой стороны открылась дверь, до нас долетели негромкие звуки разговора. Наконец дверь снова открылась, женщина завернула за угол и пошла по дорожке, проходящей мимо нас в гору. Она склонила голову, но сейчас оттого, что читала письмо.

Когда между нами оставалось не более шести футов, Кранстон окликнул женщину.

— Ольна?

Ее голова качнулась назад, она остановилась как вкопанная. Готов поклясться, я никогда еще не видел выражения такого ужаса на лице человека. Она смотрела на Кранстона, застыв, словно скованная льдом.

— Мне жаль мальчика твоей сестры, — произнес Кранстон и добавил: — Будь я на твоем месте, я бы предложил, чтобы она отвезла ребенка к тем специалистам в Миннеаполисе. В наше время они творят чудеса в области пластической хирургии…

— Ты! — простонала она. Ее правая рука поднялась в отвращающем жесте, и тонкие пальцы сложились в магическую фигуру для изгнания дьявола, которая, как я считал, забылась еще в средневековье. — Исчезни из моей головы… ты… ты… коттис!

Ее слова разрушили чары. Она подхватила юбки и помчалась по тропе, ведущей к подъему на гору. Последнее, что мы увидели, была ее бегущая фигура, скрывшаяся за углом гаража.

Я пытался подобрать слова, но не мог. Коттис, козлоногий Пан, овладевавший девушками, вторгаясь в их сознание. Я никогда не думал, что в Норвегии знали эту легенду.

— Ее сестра написала в письме про своего младшего сына, который сильно обварился, когда чайник упал на него с плиты. Это случилось всего лишь позавчера. Письмо доставлено авиапочтой. Сюда приходит немного таких писем.

— Вы пытаетесь убедить меня, будто прочли письмо ее глазами?

— Я никогда не терял того места, которое обнаружил, — отозвался он. — Бог свидетель, я пытался. Особенно после ее замужества с Гасом Биллзом.

Меня охватило возбуждение. Возможности…

— Послушайте! — сказал я. — Я сам напишу в Университет Дьюка. — Мы сможем…

— Попробуйте только! — прорычал он. — То, что всякий в долине знает про нас двоих, — уже скверно. Конечно, они не верят, но вдруг… — Он покачал головой. — Я не буду стоять на ее пути, если она найдет подходящего мужчину…

— Но послушайте же. Если вы…

— Теперь-то вы мне верите, не правда ли? — спросил он, и мне не очень понравилась его интонация.

— Ну, в общем, лучше бы проверить все это с помощью специалистов…

— Подготовьте экстренный выпуск, — предложил он. — Истории в воскресном выпуске. И об этом узнает весь мир.

— Но если…

— Я не буду ей нужен! — взревел он. — Вы еще не поняли этого? Она никогда не потеряет меня, но и не захочет быть со мной. Даже когда она вернулась из Миннеаполиса… через неделю после побега из нашего дома…

Его голос предательски оборвался.

— Но подумайте, что это может значить для…

— Она единственная женщина, которую я когда-либо любил, — сказал Кранстон. — Единственная, на ком я мог жениться… а она считает меня дьяволом! — Он повернулся и взглянул на меня. — Вы думаете, я хочу выставлять это напоказ? Мне бы найти это место в моей голове и избавиться от него навсегда!

С этими словами он поднялся на ноги и направился к дорожке, ведущей в гору.

Примечания

1

Тсуга — американская порода хвойных деревьев.