«Фантасофия. Выпуск 1. Фантастика»

Эдуард Байков Фантасофия выпуск 1 Эдуард Байков Инферно [1]

Я давно ждал этого дня. Сквозь века и тысячелетия пронесла память бессмертной души скрытую ото всех тайну. Десятки и даже сотни воплощений потребовались для эволюции моего духа, пока, наконец, не настал срок раскрытия загадки. Особые знания и специальные навыки понадобились для того, чтобы выудить из глубин подсознания нужную информацию. Пришлось воплощаться во множество жизней и внешних форм, и вот настало мое время.

С самого детства разум мой был направлен на постижение секретов естества. Я увлекся мистикой и оккультными науками. Эзотерические знания давались мне легко, и годам к двадцати я уже знал и умел больше, нежели иной из кичившихся своей славой магистров оккультизма.

Прошло еще пять лет, и с каждым годом в моей душе нарастало недовольство достигнутым. Подсознательно я чувствовал запрятанную в глубинах моего разума некую информацию, настолько значительную и грандиозную, что все прежние возможности блекли перед нею, как звезды пред луной. И я принялся медитировать о своих прошлых жизнях.

Это были невероятные воспоминания, своего рода озарения. Я видел картины прошлого в самом себе объемно, в цвете, с запахами и прочими физическими ощущениями. Одна за другой проходили перед моим внутренним духовным взором жизни того, кем являлся я в те времена. Упорно доискиваясь до причины своего беспокойства, я все более углублялся в опыт перерождений. И однажды это случилось. Теперь я вспомнил и понял все.

Мне стало понятно, почему в своих жизнях я всегда обитал возле одной и той же местности. Как спутник вращается вокруг планеты, никуда не отклоняясь от своей орбиты, так и я постоянно присутствовал либо в центре этой древней страны, либо находился рядом с нею. Хайрат – священная земля ариев, представителей Белой расы, древняя горная страна, названная эллинами Рифеем, а впоследствии – Уралом. Когда арии были предупреждены свыше о предстоящей гибели своего материка Арктиды, самые прозорливые из них стали перебираться к югу, на обширный континент Лавразию. Продвигаясь по высоченному в то время Уральскому хребту, они расселились в этой местности, ставшей их второй прародиной – страной Ариан. Было это несколько миллионов лет тому назад.

Десятки тысяч лет назад, не буду уточнять, когда именно, я был последним жрецом-магом среди оставшихся на Урале остатков арийских племен. Все европейцы, в том числе славяне – потомки западной ветви ариев; таджики, иранцы и многие индийцы – южная ветвь Белой расы. Засветились арии и в числе прародителей многих тюркских народов, в частности, татар.

Так вот, моя мудрость в ту пору достигла своего апогея. Жрецы ушедших на запад и юг племен соединили свой опыт с учениями четырех других рас. Я же совершенствовался в знании, дошедшем до нас из седой древности от дэвов, лучезарных сынов Света, которые обитали когда-то только среди населения Арктиды. Изучив белую и серую сторону магического искусства, я решил познать и черную. Вот тут-то мне и открылась великая тайна. К сожалению, в своих медитациях я не смог проследить до конца результаты постижения той тайны, но знал, что это величайшее открытие. И я дерзнул воспользоваться им теперь, в последнем десятилетии двадцатого века.

Основательно подготовившись, я двинулся в путь, к самому центру Уральских гор, куда редко ступала нога человека, в самый труднопроходимый район. Здесь остались лишь обломки от некогда величественной горы Харатьи. Нелегок был мой путь, но я добрался до искомого места. Это была огромная, совершенно отвесная скала, возвышающаяся среди поросших густым лесом вершин. Расположившись возле подножия каменной глыбы, я всю ночь жег костер и молился про себя духам, охраняющим это место. На следующий день, сосредоточив свою волю, я принялся творить руками магические жесты и читать особые заклинания.

Пока я целиком предавался этому занятию, солнце уже перевалило зенит и стало клониться к закату. Неожиданно я почувствовал огромные вихреобразные потоки невидимой глазу энергии, которые принялись закручиваться вокруг меня в спирали, одним концом направленные в небо, а другим уходящие в землю. Постепенно эти крутящиеся вихри сделались осязаемыми почти реально. Я физически чувствовал бешеную круговерть, подобную смерчу. Это и был смерч, тайфун, но только из иного, астрального мира, оттуда, где обитают духи и души умерших.

Природная стихия вокруг меня разбушевалась. Потемнело небо, заходящее солнце скрылось за мрачными тучами, и неожиданно налетела буря, какой никогда не бывало в этих краях. Однако всему есть свой предел. Улеглась непогода, исчезли энергетические вихри, а на прояснившемся ночном небе проступили мерцающие звезды. Моему изумленному взору предстало черное отверстие, разверзшееся в совершенно гладкой поверхности каменной глыбы.

Призвав на помощь дэвов и своего Архангела, я вступил в темнеющую расщелину скалы. Зная, что сразу нельзя зажигать огонь, я некоторое время шел в абсолютной темноте, продвигаясь на ощупь куда-то вглубь горы по некоему тоннелю. Наконец, я почувствовал, как стены прохода раздвинулись, и я, по всей видимости, очутился в каком-то обширном помещении.

Зажегши принесенный с собою факел, так как пользоваться электрическим фонарем было нельзя, я осмотрелся. Да, несомненно, это было то самое место, так часто виденное в моих грезах – продолговатая пещера с совершенно гладкими стенами, состоящими из неизвестной мне породы иссиня-черного цвета, мерцающей при свете факела. Прямо посередине темного зала возвышался массивный, грубо обтесанный камень кубической формы. Возможно, это был обломок скалы, а может, и нет. Цвет он имел ржаво-коричневый. Я лишь мог предполагать, что камень исполнял роль алтаря, но в каких целях и для чьего пользования он служил миллионы лет назад – этого я не знал. Возможно, камень этот, как и пещера существовали здесь еще задолго до прихода обитателей погрузившегося в пучины океана материка Белой расы. Так или иначе, но в камне-алтаре находился ключ к моему секрету.

Я медленно приближался к уральскому менгиру [2] , и впервые за все это время липкие щупальца страха коснулись моего сознания и принялись опутывать его предчувствием чего-то кошмарного. Первобытный ужас перед неизвестной опасностью вкрался в мою душу и остался там, уже не покидая меня. Все же, набравшись мужества, я приблизился и, укрепив в выемке факел, опустился перед камнем на колени, шепча направленные к нему заклятия.

Странно, но у меня возникло ощущение, что камень живет и обладает разумом. Наверное, так оно и было, ибо дух может воплотиться и в растении, и в животном, и в человеке и… даже в камне. Несомненно одно: монолит был чрезвычайно древним, я интуитивно чувствовал мощную ауру веков и тысячелетий, излучаемую им в пространство. Камень ощутил присутствие человека и прислушивался к моим словам. Если бы это был кто-либо иной, каменный алтарь попросту убил бы его своей энергией. Но я-то был давным-давно жрецом ариев, и я разгадал секрет менгира.

Почти прокричав последние слова заклятья, я прикоснулся правой ладонью к монолиту и вдруг вздрогнул от неожиданности. Я ожидал увидеть что угодно, но никак не это удивительное превращение камня. Он неожиданно сделался прозрачным и явил моему взору непонятные картины иного, нечеловеческого бытия. Только теперь я догадался, что древний алтарь был окном в иной, отрицательный по отношению к нам мир. Это не был астрал, или дэвачан, или план Ангелов [3] . Нет, это был антимир, плоскость темных иерархий, тех сущностей, увидеть которые не доводилось никому из Посвященных, по крайней мере, за последние десять тысяч лет.

Я смотрел, не в силах оторваться, сквозь прозрачный алтарь на мелькающие передо мной картины чуждого нам бытия, и мною все более овладевало состояние жуткого омерзения. «Как ужасен и нелеп тот мир», – успел подумать я, как вдруг в мое «окно» ударило что-то темное и злобное и, пробив его, вырвалось наружу в наш мир. Я почувствовал небывалый по силе и ярости поток чего-то необъяснимо страшного и грандиозного, который с огромной силой отшвырнул меня куда-то в сторону. Я лишь успел заметить вливающуюся через разорванный алтарь черную, зловещую массу, и, издав нечленораздельный вопль, исступленно ринулся вон из пещеры.

Не помню, как я выбрался наружу. Очнулся я перед рассветом, валяясь на зеленой траве метрах в ста от злосчастной скалы. Подумав с надеждой, что произошедшие ночью события были лишь кошмарным сном, я бросил взгляд в сторону вершины и обомлел. Из глубокой расщелины в центре скалы выползала и стлалась по земле темная, густая мгла, в которой вспыхивали огненные искры.

«Что это?!» – с ужасом вопрошал я самого себя и вдруг услышал негромкий, но отчетливый голос:

– Это самое страшное, что могло случиться здесь, на Земле.

Резко обернувшись в сторону говорившего, я с удивлением разглядел полупрозрачную, казалось, сотканную из эфира фигуру. Присмотревшись более внимательно, я обнаружил, что это я сам, точнее, моя копия, представляющая собой сгусток неизвестного энергетического образования.

– Не мучайся догадками, я твой двойник, твой ангел-хранитель. Сегодня, пренебрегая доводами разума, тем, что тебе неслышно подсказывал я, ты нарушил вселенское равновесие, открыв окно в инферномиры и впустив сюда порождение Зла, Смерти и Тьмы. Кончиться это может только одним: уничтожением всей планеты ради спасения неизмеримо большего – многочисленных миров и планов Вселенной.

Я внимал неторопливому говору моего ангела, и отчаяние, граничащее с безумием, с каждой секундой охватывало меня все сильнее. Я совершил страшнейший по своим последствиям поступок, и вина моя была в миллиарды раз тяжелее, нежели необдуманный эксперимент Франкенштейна [4] . Я изменил сам ход эволюции человеческих монад [5] . О, Боже, будь, проклято то мгновение, когда мне открылась впервые эта зловещая тайна! Какова теперь будет моя Карма после всего сделанного мною?! Да и что значит моя судьба по сравнению с судьбой целой планеты и цивилизации?!

– Но не падай окончательно духом, – продолжал между тем мой двойник, – ибо отчаяние – удел слабых. Сильная личность может все, ведь в тебе заключена искра Всевышнего, Его бессмертная, неуничтожимая ничем и никем частица. Настанет время, и ты искупишь свою вину, а, может быть, сумеешь еще предотвратить катастрофу. Оставайся на этом месте и жди. Жди знака Судьбы, еще не все потеряно. Сейчас я покину тебя, но ты не останешься одинок. Надейся на помощь всей мощи Светлых Иерархий космоса и смело иди навстречу опасности. Да пребудет с тобою Господь!

С этими словами дух-хранитель исчез, и я остался один, наедине с выползающим из недр пещеры кошмарным ужасом. Но я уже воспрянул духом после ободряющих слов Ангела, и слабый огонек надежды на предотвращение всеобщей гибели затеплился в моей душе. Сжав кулаки, я твердым шагом направился навстречу мгле.

...

Ноябрь 1992 г.

Эдуард байков Майя [6]

Дорога, словно гигантская стрела, простиралась от горизонта до горизонта. Непроницаемая темнота казалась чернильной, лишь дорожное полотно смутно белело призрачным фантомом во мраке ночи. Ни одного звука не доносилось из этой вязкой темени, не было видно очертаний предметов и даже звезд на небе, ни дуновения ветерка, ничего. Вселенная застыла в тревожном ожидании чего-то, застряв в вечности в самом центре Бытия. Дорога натянутой струной напряженно зависла в пустоте среди миров.

Женщина шла по обочине шоссе. Она шагала, не глядя под ноги, ни разу не переступив края дороги, границы меж тусклым свечением дорожного покрытия и непроницаемым мраком. Она целеустремленно продвигалась вперед, не в силах понять, куда так стремится. Сколько километров осталось за спиной? Сколько времени продолжается ее путь? И что ждет ее в конце?

Неожиданно далеко впереди показалась светящаяся точка, она быстро приближалась, вскоре разделившись на две. Машина неслась на предельной скорости. Снопы яркого света, бьющие из фар, не могли прорезать густую тьму ночи, отвоевывая у нее лишь небольшое пространство впереди. За рулем сидел мужчина, невидящим взором уставившись перед собой. Руки покоились на рулевом колесе, а в мыслях он был где-то далеко отсюда, оторвавшись от действительности. Дотлевшая до фильтра сигарета обожгла пальцы, он рассеянно затушил ее в пепельнице.

Расстояние между мчащимся автомобилем и женщиной сокращалось. Внезапно сзади ночной путницы послышался рев еще одной машины. Салон ее был ярко освещен, гремела музыка, компания подвыпивших юнцов и девиц горланила, визжала, хохотала, ничего не замечая вокруг. Водитель то и дело оглядывался на своих приятелей, прикладываясь к горлышку бутылки.

Они с пьяными воплями обогнали путницу, бешено пронесшись мимо и едва не сбив ее. Женщина замедлила шаг, в тревоге наблюдая за сближающимися стальными колесницами, запряженными демонами скорости. Сердце на мгновение замерло в груди, затем бешено заколотилось. Водители успели заметить возникшие из темноты огни лишь в последний миг перед столкновением. Этот миг вместил в себя всю Вселенную, все время и пространство, всю жизнь тех, кто находился внутри металлических коробок на колесах. Прошлого, настоящего и будущего как будто не существовало, все уплотнилось в один миг, в одну вспышку посреди хаоса материи.

Женщина широко раскрыла глаза, затаив дыхание, и в ту же секунду раздался страшный удар металла о металл, вслед за которым взметнулось пламя. Грохот потряс ночь, разнесшись далеко во тьме. В черном мраке заполыхал багровый отсвет.

Женщина зажмурилась, а когда вновь открыла глаза, не сразу поняла, что быстро наступало туманное утро. Она поспешила на место аварии. Там уже вовсю хлопотали дорожные полицейские, огораживая участок лентой. «Мигалки» на патрульных машинах и каретах скорой помощи роняли сполохи в мглистой дымке. Подчиняясь внезапному импульсу, она близко подошла к развороченному корпусу одного из автомобилей.

Представшая ее глазам жуткая картина потрясла своим ужасающим натурализмом. Из-под груды обломков торчала окровавленная рука, приковавшая поначалу все ее внимание. Не в силах оторваться от кошмарного зрелища, она потрясла головой и только тогда заметила остальное. Ей сделалось дурно. На теле водителя практически не осталось живого места, но поразительно – лицо оказалось не тронутым! В каком-то наваждении она задержала свой пристальный взгляд на этом бескровном застывшем лице, затем отвернулась, крепко зажмурившись.

Все менялось и вокруг нее, и в ней самой. Реальность перестала быть таковой. Каким-то непостижимым образом она превратилась в погибшего водителя. Он в задумчивости гнал по шоссе, освещенному лучами заходящего солнца, ничего не замечая вокруг. Мимо проносились пейзажи, вращающиеся с огромной скоростью, колеса пожирали километры, а в мыслях своих он был далеко отсюда.

Догоревшая сигарета обожгла ему пальцы, он вздрогнул и тут заметил впереди на обочине голосующую женщину с ребенком и багажом у ног. Резко затормозив, он остановился, вышел из машины. Приветливо улыбнувшись, предложил подвезти. Женщина с благодарной улыбкой кивнула в ответ. Он наклонился к чемодану. В это время мимо них промчалась машина, битком набитая горланящими юнцами и их подружками. Водитель, как и пассажиры, был пьян – автомобиль на огромной скорости бросало из стороны в сторону. Они чудом избежали столкновения с притормозившей у обочины машиной. Мужчина, распрямившись, проводил их укоризненным взглядом, хмуро покачав головой. На мгновение какое-то неясное воспоминание мелькнуло у него в сознании. Он попытался ухватиться за него, но тщетно, мысль пропала.

Обернувшись, он застыл как вкопанный. Ни женщины, ни ребенка, ни чемоданов – все исчезло, он остался один на дороге. Не веря своим глазам, он в недоумении огляделся. Постояв так какое-то время, вернулся в машину, с растерянным видом уставился сквозь лобовое стекло. Машинально повернул ключ в замке зажигания, тронулся с места.

Внезапно женщина почувствовала, что снова стала сама собой. Она, встрепенувшись, открыла глаза, ожидая увидеть привычную картину, но взгляд ее натолкнулся лишь на пустынное полотно шоссе, уходящее своими концами в обе стороны горизонта. Полиция, покореженные автомобили – все куда-то исчезло.

Вечерело, солнце почти скрылось за горизонтом. Она в задумчивости осмотрелась по сторонам, затем зашагала дальше по обочине дороги. На землю опускалась ночь.

...

Май 1998 г.

Лилия Баимбетова, Муса Сатыртдинов Фаэри из башни

Я живу в башне. Этими башнями утыкан весь остров, словно пирог праздничными свечами, и люди не знают, для чего они, эти башни. Не знают, что здесь кто-то живет.

В этой башне, например, живу я. По крайней мере, последние семь столетий. Не так уж я и стара, как порой видится людям: по меркам фаэри я еще не вошла в совершеннолетие. Это людям вечно что-то чудится. Странные они, эти люди. Нынче они позабыли почти все, что связано с фаэри. Люди приносят домой цветущий терновник, не опасаясь навлечь смерть на свою родню. Без сомнений люди проходят ночью мимо срубленного дуба и жгут в камине бузину. Люди многое забыли о фаэри. Нынче люди не пугаются, завидев старуху с огненно-рыжими волосами. Люди боятся грабителей, террористов и полицейских, но они уже не страшатся крика диких гусей, детских рыданий и волчьего воя, не слышат в этих звуках предвестия беды. Люди…. На самом деле они почти не меняются: во все времена самое важное ускользало от их внимания.

Я фаэри из башни. Мне нравится здесь жить. В любых башнях, маяках, обсерваториях есть что-то магическое. Но, конечно, я не все время свое провожу, укрывшись за круглыми стенами. Старые фаэри не любят общество людей, но я-то еще молода! В отличие от занудных бессмертных стариков, только выглядящих молодыми, я появилась на свет, когда в Ирландии кишмя кишели люди. Я не помню тех времен, когда остров принадлежал одним фаэри, и не сожалею о тех временах – с чего мне сожалеть?

Людей я люблю. Люди очень забавные, иногда милые, иногда глупые, и наблюдать за ними – одно удовольствие. Да и предназначением своим я связана с людьми.

Я люблю пройтись по улицам человеческих городов, обернувшись молодой девушкой, люблю посидеть в пабе, потанцевать и посмеяться. Ах, в пабе все и началось, в пабе под названием «Веселый Пэддик». Я пила гиннес, восхитительный, словно первая песня смерти, даже лучше, чем пиво лепрехунов. В паб вошел парень и уселся у стойки. Парень как парень, крепкий, темноволосый.

А я вдруг с непостижимой ясностью поняла, что он – англичанин.

Англичанин – в ирландском пабе, в самом сердце католического квартала в Дерри! Люди придают значение подобным вещам, англичанин никак не должен был здесь оказаться.

Я разволновалась не на шутку. Я фаэри, но это не значит, что я люблю англичан. Когда-то фаэри сами сражались за обладание Ирландией, фаэри тоже случалось быть здесь узурпаторами и побежденными, но я-то этого не видела. Мне должно быть все равно, подумаешь – англичанин посреди католического квартала.

Но я не люблю англичан. В конце концов, когда я родилась, они еще не были здесь хозяевами. А потом вдруг пришли – и привели с собой брауни, гоблинов и прочую английскую нечисть. Нечисть не очень-то прижилась, а англичане остались. И немало я спела песен смерти по ирландцам, павшим от рук англичан.

И вот один из них, из захватчиков зеленой земли, сидит здесь и нагло выдает себя за местного.

Я вся кипела от злости. Почему бы ни крикнуть на весь зал: это англичанин! Ткнуть в него пальцем. Но тут он вдруг оглянулся и посмотрел мне в глаза.

Взгляд фаэри обладает особой силой, и душа этого англичанина предстала предо мной, словно на ладони.

И я испугалась.

Он был солдатом, этот англичанин.

И еще он был убийцей.

Ах, видела я английских солдат, ирландских, норвежских и шотландских пиратов, но этих, из Херефорда, встречать мне еще не доводилось – хвала болотным огням! Не зря ирландцы говорят о солдатах из Херефорда: если SAS стучится в твою дверь, значит, это пришла твоя смерть. Мне показалось, что взгляд его с той же легкостью срывает покровы с моей души, с какой я читала в его сердце. Нет, просто показалось – обычный человеческий взгляд.

И я сидела тихо-тихо, не смея вздохнуть, пока англичанин не ушел из паба.

Впрочем, вернувшись к себе в башню, я скоро забыла об этой встрече, и жизнь моя потекла спокойно и ровно, как текла до того семь недолгих столетий. Я всегда предпочитала задумчивое созерцание деятельному участию в жизни. Я вам не лепрехун, чтобы носиться туда и сюда, я предвещаю смерть, а это – дело серьезное.

Я прожила так год и еще год – словно краткий миг, и вдруг меня посетило видение, слишком яркое, чтобы быть ложным.

Мне пригрезилась пустыня из тех, что засыпали некогда сказочные королевства Ближнего Востока. Мне пригрезился песок, серый, будто само время, чахлые колючки, ледяной ветер небывалой для этих мест зимы – и запах пустыни, жестокий, горький и сладостный запах безвременья и смерти.

В этой пустыне блуждали восемь английских солдат. Их преследовали, и они убивали преследователей, и бежали – день за днем, через дождь и ветер. Позади оставались убитые, раненные, множество пуль, остывающих в песке – или среди мяса и костей.

Ах, я могу проникнуть в душу любого человека, но только никогда не пойму этих из Херефорда! Ну что они забыли в пустыне? Конечно, люди теперь часто воюют далеко от дома, но чаще всего они делают это очень забавным способом: бросают с летучих железяк падучие железяки. Смешное зрелище – современная человеческая война.

Но восемь солдат бежали через пустыню, не отделенные от преследователей сталью, бежали, уповая лишь на крепость своих ног. И никто не спешил прийти на помощь англичанам. Ирландцы говорят: если SAS стучится в твою дверь, значит, это пришла твоя смерть. И смерть постучалась в двери пустыни, но с равной беспощадностью она преследовала всех, и британские солдаты умирали столь же бесповоротно, как умирают все люди на земле.

Но тут я приметила, что англичане вовсе не один на один остались со своей судьбой. Нет, их преследовали не только люди, потомки сказочных разбойников Багдада, их загоняли те, кому англичане не могли дать отпора.

Духи пустыни!

С тех мифических пор, когда один из древнейших народов фаэри по прозванию фир болг жил в пустынных горах Средиземноморья, мы, фаэри, не любим духов пустыни. Давно сгинули фир болг, третьими завоевавшие Ирландию, а после отдавшие ее Tuatha de dannan, а вражда все равно осталась. Духи пустыни жестоки и кровожадны, они любят забирать жизнь у заблудших путников.

Это они, духи пустыни, гнали английских солдат, это они пили их жизнь по капле. Трое англичан умерли. Четверо попали в плен, и человеческие мученья уберегли их от сверхъестественных преследований.

Но последний из англичан все так же упрямо шел на север. Мой англичанин, тот самый – из паба «Веселый Пэддик».

Он шел и шел. Ему было нечего есть, нечего пить, и ноги его были изранены. Духи пустыни, словно летучие мыши, кружили над ним. Ах, любители поживиться на дармовщинку! Они пьют чужую кровь будто вино. Этот человек убивал ирландцев, а все же он был не чужой мне, я смотрела ему в глаза, я читала его душу. Его губили пустынные проходимцы, отщепенцы волшебного рода, и я возмутилась: будто мало ему жажды, холода, сотен вражеских солдат, рыщущих по пустыне.

На шестой день он смог напиться воды – только ручей этот был радиоактивным. Духи пустыни издевались над жертвой, но англичанин все шел и шел, хотя давно должен был сдаться и умереть. Я ненавижу несправедливость. Я вестница смерти, но всего лишь вестница. И ведь порой без меня люди не могут узнать о смерти своих близких – или не успевают подготовиться к своей собственной.

А эти пустынные, так сказать, духи творили явную несправедливость.

И тогда я решила: будь что будет. Разве моими предками не были фаэри, отвоевавшие Ирландию у самой судьбы? Ведь у моего англичанина были жена, дети – и брауни, и все они ждали его возвращения, а брауни – больше всех. Дом без мужчины – не дом. Тяжело, наверное, приходится брауни при таком хозяине, который вечно пропадает в каких-то пустынях. Ничего, теперь будет сидеть дома – если выберется. Духи пустыни не сумели отнять его жизнь, но выпили здоровье до самого донышка.

И я шагнула с дощатого пола моей башни на серый песок, встав между англичанином и его преследователями. Человеку с ними не справиться, но я-то сумею. Их пески не древней моих зеленых холмов.

Ах, лишь в последний миг жизни я поняла, сколь наивной дурочкой была. Ведь я всего лишь бэнши, маленькая огненоволосая бэнши, куда мне тягаться с древними духами жестокой пустыни! Они разметали меня в клочья, и я умерла, и огни Волшебной Страны воссияли предо мной.

Сам король сидов не поленился прийти, чтобы встретить меня в своей стране. А я с трепетом смотрела, как он идет ко мне. Финварра, король сидов, не принадлежит к тем фаэри, что из незабудок шьют себе перчатки и летают по ночам на крестовнике, от него снисходительности не дождаться. Он и не сид по крови, король наш, он из Tuatha de dannan, из древнего могучего народа.

И вот он подошел, и я взглянула в его серые глаза, ожидая приговора.

Усмехнулся Финварра, король сидов, глядя на меня.

– У тебя глупая голова, но хорошее сердце, – сказал он мне. – Ты правильно сделала, бэнши, но вот что я скажу тебе: пока твоя голова не станет достойна твоего сердца, за пределы Волшебной Страны тебя не выпустят.

Ах, он наказал меня, а мне казалось: он меня похвалил!

А мой солдат дошел. За восемь дней он преодолел триста километров, он исхудал, он почти умирал, но все равно дошел к своим. Лишь через две недели он смог снова встать на ноги. Но его жена, дети – и брауни были счастливы, когда он вернулся домой.

Короля сидов я видела еще только раз. Он принес мне вести о моем солдате и посмеялся: вестница смерти, ты подарила жизнь.

И я долго думала над этим, но решила: это не страшно. Ведь мой король сказал, что я поступила правильно.

Волшебная Страна прекрасна, и лишь одно отравляет мне жизнь: я скучаю по своей башне.

...

Июнь 2003 г.

Лилия Баимбетова Погоня

По кустарнику, через бурелом, распугивая птиц и мелких зверюшек. Объятый золотом лес метался в такт безумной скачке. Конь Охотника еще возле обоза получил стрелу в бок и сейчас хрипел, дотягивая из последних сил, подгоняемый волей своего хозяина. Наконец он споткнулся передними ногами и рухнул на бок, придавив всадника. Шлем слетел с головы Охотника, и золотистые длинные кудри ореолом легли на траву вокруг бледного лица. Женщина.

Ворон остановился, и на миг противники замерли, глядя друг на друга.

Она – та, что звалась в миру Эсса Дарринг – тцаль двенадцатого отряда Охотников, она проклинала все на свете. Ей нельзя было вмешиваться в схватку. Она должна была думать теперь не только о себе, но и о той жизни, что в себе носила. Поэтому она и ехала – от Границы, возвращаясь к своим родным: чтобы в безопасности выносить и родить. Но банды Воронов иногда забираются довольно далеко от Черной речки; и когда на рассвете они напали на обоз, обогнавший ее на тракте, она сразу почувствовала присутствие Воронов, поняла, что происходит, и – рванулась вперед. Не думая ни о чем, повинуясь лишь своему предназначению.

Сейчас, придавленная собственным конем, она смотрела в алые глаза Ворона и ждала смертельного удара, немного приподнявшись на локтях. Совершенно нереального оттенка золотистые кудри рассыпались по плечам, бледное тонкое лицо было поднято к Ворону, и серые глаза смотрели на него – не отрываясь. Но лицо ее, нежное, совсем еще детское, было спокойно, да и мысли были спокойны. Она была – тцаль, она сожалела о своей глупости и только, но умирать она не боялась, даже напротив. Она чувствовала в своем противнике превосходящую силу (он был, пожалуй, хонг или веклинг, а то и дарсай), и ей было приятно, что она умрет от руки достойного противника.

Ворон не шевелился. Выражения его лица не было видно, шлем оставлял открытыми только алые глаза и узкие губы, нос был скрыт полоской металла. Кривя губы, Ворон разглядывал тоненькую фигуру тцаля. Потом спешился и, подойдя к ней, опустился рядом на колени. Рука его в кожаной перчатке легла на еще плоский живот.

Вокруг было страшно тихо. Где-то далеко позади остался обоз, крики и шум боя. Здесь на опушке, среди зарослей шиповника и ежевики, они были наедине – изначальные враги, Ворон и Охотник.

«Дарсай, не меньше, – мелькнула у нее мысль, – веклинг не смог бы почувствовать мою беременность». Мелькнула и погасла. Молодая женщина, почти не дыша, смотрела на Ворона. Сейчас, вблизи она видела, что темно-зеленый плащ его сильно потрепан, кольчужная рубаха тусклая, металлические кольца кое-где смяты. Уголок его рта пересекал тонкий шрам.

Узкие губы Ворона искривила странная усмешка. Он похлопал рукой по ее животу, легко поднялся и пошел к своему коню. Не оглядываясь, вскочил в седло и уехал.

Девушка уронила голову в траву и посмотрела в небо – бледное, с рваными клочьями облаков. Она была страшно растеряна. Он пощадил ее – почему? Это было так странно…

А вокруг стоял ясный сентябрьский день, и раззолоченный лес шумел под порывами ветра. И было очень тихо, только иногда всхрапывал умирающий конь.

...

Январь 2000 г.

Денис Лапицкий Пять миллионов счастливых

Щелкнул инъектор, игла остро уколола кожу. По телу медленно прошла обжигающая волна, изгоняя последние остатки холода, кисти и ступни свело судорогой.

Сергей медленно разлепил веки, сломав хрусткую корочку подсохшей слизи. Понятно теперь, почему перед гибернацией рекомендуют срезать ресницы – раз поотдираешь подсохшие катышки с нежными волосками, навек запомнишь.

Он с трудом сфокусировал взгляд на закрепленном рядом с головой мониторе. Огоньки все зеленые, слава Богу…. Хотя, если бы системы засбоили, он бы вообще не проснулся. Сергей потянулся к пеналу аптечки, превозмогая тянущую, томительную боль в закостеневших суставах. Проклятье, больно-то как… Вытянул капсулу с глазными каплями, поднес к глазам, выдавил под каждое веко по несколько вязких шариков. Зрение сразу стало резче и ярче. Эта небольшая нагрузка исчерпала весь его запас сил, он со стоном упал на жесткую подстилку, и отключился.

Очнувшись во второй раз, он долго не мог вспомнить, где находится. Через полупрозрачный колпак криоячейки просвечивали странно знакомые контуры предметов. Сергей долго и сосредоточенно разглядывал их, прежде чем узнал в этих нагромождениях блоков навигационный компьютер и курсовой расчетчик.

Только после этого он коснулся пластины замка, и прозрачный колпак с резким шипением соскользнул назад. Вцепившись в края ячейки, Сергей с трудом поднялся, и выбрался на свободу. Тут же ноги свело судорогой, и он кулем рухнул на холодные пластиковые плитки пола. Живот сжала ледяная когтистая лапа, и Сергей с натугой выхаркнул какой-то липкий студенистый комок, который желто-зеленой медузой размазался по полу. Боль была такой сильной, что хотелось заплакать. Но глаза были сухи.

Перевернувшись на спину, он отдышался, подождал, пока успокоится резь в желудке, и немного утихомирится бешено колотящееся сердце, и только потом медленно и осторожно поднялся на ноги.

В пилотской кабине было очень тесно. Перед криоячейкой высилось множество модулей управления, стены были усеяны экранами и пультами. Вытащив из шкафчика темно-зеленый комбинезон, Сергей натянул его на голое тело, защелкнул замки ботинок. Одежда пахла пылью, а ткань, казалось, была готова расползтись под пальцами от ветхости. В этом не было ничего удивительного – комбинезон провисел в шкафчике более ста пятидесяти лет. Именно столько прошло времени с момента старта.

Протянув руку к пульту, Сергей повернул регулятор, и тускло тлевшие лампы вспыхнули бело-голубыми солнцами. Замигали контрольные огни, ожили компьютеры, выбросившие на экраны результаты тестовых проверок корабельных систем.

– Ну, – ежась от холода, сказал Сергей, – с добрым утром, что ли….

* * *

Запив вязкую и безвкусную белковую кашу последним глотком столь же безвкусного кофе, Сергей сунул пластиковый поднос в мусоросборник. Потом снова наполнил стаканчик горячим напитком из автомата, и выпил кофе мелкими глотками. Он все еще никак не мог полностью согреться после полуторавекового сна в гибернаторе.

Сны… Сны в гибернаторе – это нечто особенное. Обычный физиологический процесс отдыха превращался во что-то необъяснимое. Спорадическая игра электрических импульсов в условиях сверхдолгой и глубокой заморозки порождала в нейронной сети мозга удивительные по сложности и фантастические по красоте картины, слагавшиеся в феерические симфонии красок и ощущений, равных которым не создавал еще ни один художник. Низ живота у Сергея свело сладкой судорогой, когда он вспомнил о том, какие ощущения пережил в гибернаторе.

Глубина, острота и спектр ощущений напрямую зависели от продолжительности криосна. Сначала, после заморозки – ничего, лишь липкая черная мгла. Потом приходит боль, которая острыми ледяными клинками рассекает тело. Во время разработки метода анабиоза все считали, что возникающие болевые ощущения – своего рода предупреждения мозга о непереносимости криосна, но потом группа добровольцев преодолела болевой порог, и, проснувшись, люди рассказали, что…

…Что острые лезвия, рассекающие плоть, обращались в невесомые кружева, потоки яркого света, пронизывающие плоть и рождающие ощущение удовольствие. Волны невиданного наслаждения омывали тело, откатываясь, и через секунду набегая снова. В них было все – ласковое касание рук, тепло солнечных лучей, невесомое скольжение шелковых полотнищ по обнаженному телу… Огненный жар любовного экстаза и томительный сладкий ужас беззащитности, убаюкивающая нежность морских волн и жаркое биение крови в сосудах…

Космический переселенческий транспорт «Ковчег 47» покинул Землю 152 года назад. За полтора столетия полета корабль достиг системы, в которой имелась планета, пригодная для заселения. В своем вместительном чреве огромный корабль нес пять миллионов человек, спящих в ячейках-криокапсулах, различную технику, механизмы и материалы, необходимые для основания первичной колонии. Нужно было закрепиться в новом мире, и сразу же послать сигнал на отдаленную сотнями триллионов километров Землю – и через полтора века на орбите появятся десятки транспортников, везущие сотни миллионов людей.

Автоматические анализаторы наконец-то закончили изучение планеты и, скомпоновав информпакет, передали его на центральный компьютер.

Прихлебывая кофе, Сергей вчитывался в строчки сообщения. Планетка оказалась – дай Боже! Пониженное содержание кислорода в атмосфере, большая часть суши занята горами и пустынями, редкие леса сосредоточены, в основном, в холодных приполярных областях, мало больших рек и крупных пресноводных водоемов, гравитация – полторы земных…. Медицинский модуль уже начал проращивать микробные культуры на предмет выявления опасных вирусов, но таковых, к счастью, пока не обнаружил. Хоть какой-то плюс.

Теперь нужно было отправиться в главный криозал, и проверить состояние криоячеек. Пройдя узким извилистым коридором, отворив и снова задраив за собой несколько шлюзов, Сергей вышел в огромное сферическое помещение. Открывшаяся картина потрясала воображение. Выдававшийся из стены узенький мостик заканчивался круглой площадкой с размещенным на ней пультом управления. А все остальное пространство занимали ячейки. Вернее, они только назывались ячейками – и на самом деле это были лишь прочные пластиковые пакеты, в которых в позах эмбриона свернулись люди. Пакеты гроздьями висели на толстых белых «пуповинах», по которым в ячейки подавался охлаждающий газ.

Сергей подошел к пульту, вызвал тест-прогон.

«Сбой рабочего цикла в ячейках №№ 199, 240, 750, 3677…». Всего таких сообщений было около десяти тысяч. Фраза «Сбой рабочего цикла» означала, что человек, спящий в названной ячейке, умер. Сергей прикинул в уме процент погибших. Две десятых процента – цинично, но это вполне укладывается в нормы риска. Да еще десяток человек из каждой тысячи не пробудятся – тоже «норма». А что делать – гибернаторы ляпаются на скорую руку, как и сами корабли, и делается все для того, чтобы ускорить срок сдачи. Какая уж там надежность систем….

Но все равно, с какой бы скоростью не строились «Ковчеги», берущие на борт по пять миллионов человек разом, население Земли растет намного быстрее.

Собственно, именно желанием избавиться от перенаселения и было продиктовано начало работ по программе «Ковчег». Если бы на Земле хватало продовольствия и ресурсов, никто бы и носа не высунул за границы атмосферы. Но призрак голода висит над человечеством – и «Ковчеги» сходят со стапелей. Когда б не острая необходимость, люди бы ждали, пока не появятся корабли, более совершенные, чем тихоходные релятивистские транспортники, эти чудовищно прожорливые и ненадежные монстры, способные выдать лишь несколько процентов от скорости света – а если таких не придумают, так и пропади он пропадом, космос ваш, вместе с планетами, близкими и тем более далекими. Но большая часть человечества никогда, ни разу в жизни, не ела досыта – поэтому им довольно легко ответить на вопрос, который задают на вербовочных пунктах: «Согласны ли вы лететь, и отказываетесь ли вы от всех возможных претензий впоследствии?». Какие претензии? О чем им жалеть? О бамбуковой хижине под Пекином или Шанхаем? Об участке мостовой в Бомбее или Дели, где на трех квадратных метрах ютится целая семья, укрываясь от непогоды картонным навесом? О миске похлебки из водорослей и крысятины – и ты пойди еще поймай ее, ту крысу….

А вместо этого им предлагают много работы в пункте назначения и гарантированный минимум калорий в течение года – когда (и если) корабль прибудет к цели. Кто не согласится на такой размен? А что до некоторого риска не проснуться… Так лучше умереть в космосе, чувствуя себя посланцем далекой Земли, чем ползать на брюхе где-нибудь в подворотнях Сан-Паулу, вымаливая кусок маисовой лепешки у таких же оборванцев, как ты… Поэтому запись в колонисты идет споро. Поэтому очередь расписана на много лет вперед. И поэтому у всех, кто лежит в криоячейках, такие счастливые лица. Даже у мертвых.

Сергей смахнул иней с ближайшего пакета-ячейки. Внутри находилась молодая женщина, свернувшаяся в позе эмбриона. Ее можно было бы даже назвать симпатичной, не будь она настолько худа. Внутри пакета призрачно светился единственный зеленый огонек, означавший, что женщина жива. Глубокий криостаз настолько замедлил течение жизненных процессов, что сон женщины – как и сон всех пассажиров «Ковчега» – больше походил на смерть. На смерть, в которой видят сны.

Сны… Сны, в которых нет ни боли, ни страдания, ни бедности, ни лишений – а есть лишь красота.

Сегодня ночью, ворочаясь на жесткой узкой койке, Сергей видел сон – обычный человеческий сон. Насколько же он был пуст, бессвязен и бледен по сравнению со снами в гибернаторе. Какие-то странные обрывки фантасмагорических видений, смазанные, неясные силуэты – вместо потрясающе красочных картин, фантастически красивых видений, феерий света и жизни. Мир снов, в котором все равны, в котором люди чувствуют себя… людьми, а не ошибкой природы. Демиургами, творящими свои вселенные, а не обузой мира, сотворенного Всевышним, или слепыми силами мироздания. Как ему хотелось вернуться туда, в сны, навсегда забыв о пустой и бледной реальности…

Вернувшись в рубку, Сергей остановился возле иллюминатора и посмотрел вниз. Там, за окоемом обшивки, пухлым шаром медленно проворачивалась планета. Тусклый свет холодной красной звезды дробился на серых зеркалах небольших морей, окрашивал кармином шапки горных вершин. Петляли прихотливые извивы немногочисленных рек, подобные кровеносным сосудам в телах материков, вдоль рек темнели узкие полоски лесов, холодно отблескивали мутные блюдца солончаковых озер.

Сергей ясно представил себе, что произойдет вскоре. Оставляя за собой огненно-дымный след, с небес – на ту равнину, которая сейчас почти скрылась за линией терминатора – обрушится огромный металлический шар. Машины и инструменты в руках людей начнут вгрызаться в скудную почву, распахивая поля, взрывать горы, выворачивая рудные жилы, сбривать под корень леса. В небо поднимутся клубы дыма из труб первых заводов, реки покроются пеной ядовитых отходов. Человеческое племя, жадное и неуемное, гонимое вперед инстинктом выживания, изуродует еще и эту планету, перестроив, переделав, перекроив ее под себя, под свои нужды – чтобы потом, через несколько столетий, высосав, словно вампир, из этого мира все соки, устремиться дальше, на поиски новой жертвы.

Но с другой стороны… Первопоселенцы и ближайшие несколько поколений будут работать на износ, надрывая жилы до кровавого пота – чтобы создать хоть сколько-нибудь прочный фундамент для жизни следующих поколений. Они будут недоедать, недосыпать и работать под красными лучами чужого солнца, чтобы лечь в эту землю, которая никогда не станет им родной. Они будут умирать от неизвестных болезней, непосильной работы, голода – только ради того, чтобы жили их дети.

Люди будут страдать. Будет страдать и планета. Никто не достигнет счастья. А ведь счастье так близко…

Сергей посмотрел на криоячейку, на приглашающе открытый колпак. Стоит лечь туда – и мир снов, радужный и яркий, примет его.

Не нужно будет терпеть никаких лишений, думать, каково придется во время зимы – а они на этой холодной планете будут лютыми… Люди будут спать и видеть сны – такие же красивые и яркие, как жизнь, о которой они мечтают. И что они потеряют? Ничего. Ведь жизнь – это просто сон.

Сергей неожиданно почувствовал себя сверхсуществом, способным одним движение изменить судьбы тысяч людей. Дать им жизнь, полную страданий и лишений – или навсегда оставить в мире снов, в мире счастья?

Компьютер пискнул, выбросив на экран короткую строчку: «Начать пробуждение?». Палец Сергея завис над клавишами.

Сны или явь? Счастье или страдание?

«Начать пробуждение?».

Палец Сергея утопил одну из клавиш.

* * *

Уже позже, когда Сергей укладывался в криоячейку, ему в голову пришла неожиданная мысль. Убаюкиваемый шипением охлаждающего газа, он внезапно понял, почему из всех посланных к другим мирам «Ковчегов» на связь вышли лишь три. Причиной молчания остальных были не гибель кораблей и не отказ передатчиков. Нет, причиной их молчания были сны. Сны, которые лучше, чем жизнь.

Он тихонько засмеялся. Корабль будет вечно плыть в галактической ночи, реакторы будут питать его энергией… А внутри корабля будут спать люди. Счастливые люди.

Пять миллионов счастливых людей.

Александр Леонидов Контекст

Над родным и до боли знакомым зданием аэропорта «Уфа-Эфэ» горела выложенная желтыми лампочками надпись: «С новым, 1980-м годом!» Дул северный ветер, приходящий вдоль Урала с самого Ледовитого океана, мела остервенелая поземка. Людей не видно – все забились по углам, праздничные гирлянды и иллюминации раскачивались в такт ураганным порывам.

– Никуда мы так не улетим! – сказал мне Тимур, шагавший рядом.

То ли я допился, то ли потерял память, но я ничего не понимал: где мы, зачем, почему? Видимо, так я встречал 1980-й год, что утратил нить жизни и теперь куда-то шел, почему-то с Тимуром, пытаясь вспомнить, кто я и что мне нужно в обледенелом аэропорту.

Выпал из контекста – самое удачное определение того похмельного состояния, в котором я пребывал. В кармане дубленки я нашел деньги – пятьсот рублей одной купюрой и ещё три отдельные сотни, но что это за деньги, почему они какие-то странные на вид, и откуда они у меня – не знал.

Но я помнил, что мы с Тимуром должны куда-то лететь, и срочно, иначе что-то важное может испортиться. То есть на мои деньги я должен купить два авиабилета, но ведь их и на один не хватит…

– Хватит! – уверял Тимур, – ещё и сдача останется…

Мы оказались возле билетных касс. Миловидная девушка в форме «Аэрофлота» приняла деньги, которые я робко ей протянул, добавив, что нужны два билета до… Тут я сказал странную вещь, которую думал списать на перепой: два билета до Уфы! Мы находились в Уфе, и я просил билеты на самолет до Уфы, и девушка не видела в этом ничего странного.

– Один билет! – поправил меня, засовываясь в окошечко, Тимур. – Я не полечу! Я на свои… Мне ещё нужно в Ленинград, Ереван…

– Тогда с вас 30 рублей! – сказала девушка из кассы. – Только все рейсы уже до отказа забиты! К сожалению, навряд ли вы сегодня улетите…

Я почувствовал страх и боль. Не то, чтобы я хотел лететь в Уфу – но мне почему-то очень нужно было туда попасть под Новый год, сделать там что-то важное, о чем я был уверен: вспомню детали по прилету.

– Девушка! – вступился за меня Тимур. – Ну как же так?! Если он сегодня не улетит, то завтра не сдаст экзамен по профильному предмету, и все – плакала его кандидатская…

– Ну а я что могу сделать? – смущенно и потерянно улыбалась билетерша. – Все рейсы распроданы…

– Неужели ничего нельзя сделать? – настаивал я, понятия не имея ни про свою кандидатскую, ни про профильный экзамен, ни про то, где и кому я должен его сдавать.

– Могу предложить только резервный билет! – улыбнусь девушка.

– Это что за притча? – недоверчиво покосился Тимур.

– Резервный билет на бронь… Если кто-то откажется лететь, или бронь снимут, то мы посадим вашего друга… Если нет – тогда его билет будет первым билетом на завтрашний рейс…

– На завтрашний совершенно невозможно!

– Увы! Это все, что я могу сделать!

Так я купил резервный билет на 30 рублей, и отошел к креслам ожидания напротив билетной кассы. Здесь я сел, попытался сосредоточиться и что-то понять, но ничего не получалось. Тимур ушел покупать пирожки, бросив меня в жалком состоянии похмельной амнезии.

Я вспоминал НЕЧТО смутно и урывками. Я помнил, что до этого аэропорта мы были в каком-то городе, жили в гостинице и врали всем, что мы командированные… Откуда? С Авиационного Завода… Почему с Авиационного завода? Потому что у меня была печать в кармане, я ей сам заверял командировочные бланки, а Тимур их подписывал.

Но я хорошо знаю, что я – не с Авиационного завода. Это я твердо помню, почему-то… Потому ли, что я аспирант, или потому что я… шпион?! О, боже!!!

Я вспомнил журнал «Вокруг света» за 1978 год, который кто-то забыл в гостинице, и где я прочитал про зомби. Может быть, то был перст судьбы? Я зомби, и я двигаюсь в пространстве и времени, выполняя какую-то важную для наших врагов функцию? Выполняю – а сам о ней понятия не имею?

Пожалуй, самая вероятная версия, учитывая мое выпавшее из контекста состояние и мою внутреннюю раздвоенность: я не хочу делать всего того, что последовательно делаю…

Рядом со мной оказался вдруг белобородый старик с академической внешностью, в очках с золотой оправой. Его дряблые губы неслышно шелестели матерками.

– Пидорасы! – обратился он ко мне за сочувствием. – Посылки и вывод одинаковой степени общности! Заключение-то от частного к частному!!!

Я понял, что академический гуру безумен, но мог ли я считать здравомыслящим себя? Заключение у нас и в самом деле шло от частного к частному, поскольку мы со стариком были одинаковой степени общности.

– Вы совершенно правы… – вымученно улыбнулся я, – страшно жить…

– Да пустое! – вдруг отмахнулся белобородый. – Интроспекция все! Стоит ли расстраиваться из за этих пидорасов?!

Объявили рейс на Мезень, он встал и вышел.

Стало совсем пусто вокруг; к кассе никто больше не подходил, и девушка за стеклом явно заскучала. Подумав, повесила табличку «Технический перерыв – 5 мин.» и вышла ко мне.

– Эй, друг!

– А?

– Волнуешься? Важный экзамен-то?

– Очень важный, – зачем-то соврал я, – можно сказать, судьбоносный.

– А если не улетишь – хана?

– Хана, – уныло подтвердил я, хотя внутренне осознавал, что никакая не хана, а наоборот, что не надо бы мне лететь. Но что делать? Остаться? С липовым паспортом, который только эта уставшая девушка и могла принять без подозрений? Со странными, неестественными деньгами в кармане? С печатью… Кстати, где это моя печать? А, вот она! В пиджаке – лежит, как лежала… Авиационный завод – надо ведь придумать такое! Что я знаю про авиацию? Я и на самолетах-то никогда не летал! Тут меня поймают и посадят… Я и сам бы сдался с удовольствием, раз шпион, но беда в том, что я ничего не помню: следствие подумает, что я темню, скрываю нанимателей…

А потом – куда я лечу?

– Пошли со мной! – решила за меня девушка, – у нас тут хорошая компания, отдохнешь, а на рейс я тебя постараюсь посадить… Тут одна бронь за пять минут до вылета почти всегда снимается – так что будь готов…

И мы пошли с ней во внутренние служебные помещения – полутемным коридором с тусклыми лампочками, мимо дверей, где указаны на красных табличках имена ответственных за противопожарную безопасность…

За одной такой дверью пряталось застолье – видимо, аэропортовских с приглашенными. Стол ломился – шампанское, салаты, заливное, гусь, торт… Меня, смущенного таким приемом, усадили куда-то в середину компании, гомонившей, ликовавшей, и представили, как «вашего брата – аспиранта».

– Садись, братуха! – похлопал меня по спине бородач в свитере с высоким отворотом. Будто сто лет я их знал – а они меня.

– Лёня!

– Саня!

– Миха!

– Катя!

– Марина!

Я тоже представился. Мысли совсем рассыпались в труху, я не знал, что и думать, но понимал, что за столом нужно вести себя непринужденно и раскованно – так здесь принято.

Из контекста (опять этот проклятый контекст) бурного обсуждения я понял, что здесь обсуждают 2000-й год. Каким он будет, что принесет каждому из здесь сидящих и человечеству в целом.

– Мечтаю дожить, посмотреть на тамошнюю технику! – горячился бородатый Миха. – Вы себе не представляете! Никакого бензина, сплошь техника на водородном топливе! Неисчерпаемые запасы – а в качестве отходов – чистейшая вода! Машины у всех тогда будут – если не перейдем на водород – задохнемся к едрене фене…

– На Луне, наверное, уже городок построят! – мечтал вдумчивый Лёня. – Давай, Катя, за это дерябнем шампанского!

– Больно мне нужен город на Луне! – фыркнула Марина. – Мне куда важнее, чтобы квартиры раздавали по заявлению – подал заявление в ЗАГС – и тебе вместе с кольцами – ключи от квартиры… Как думаешь, успеют?

– Квартиры-то успеют! – захохотал Саня. – Только ты что, двадцать лет собираешься ждать? И с кем тогда в ЗАГС пойдёшь?!

– Дурак! Я же не для себя спрашиваю, а для будущих людей!

Миха поправил очки в роговой старомодной оправе.

– Мне, как ученому, интереснее вот что: по всей вероятности, к 2000-му году исчезнет само по себе понятие тунеядства. Механизация труда, автоматизация черновой работы изменит облик трудящегося человека, сделает труд творчеством, необременительным и приятным. По сути, как у Стругацких, досуг и труд сольются в одно целое, и уклоняться от работы будет означать уклоняться от собственного удовольствия…

– Конец дефицита будет концом спекуляции! – уверенно объявил Лёня.

– Да ну? – недоверчиво посмотрела на него Марина.

– Да, да! Поймите, мы пережили страшную войну, понастроили промышленности! Теперь за двадцать лет мы сумеем наполнить потребительский рынок всем, что душе угодно, и спекулянтам просто негде будет нос просунуть! А это не просто конец фарцы, это изменение самого рода человеческого – изменение к лучшему!

– А я мечтаю в 2000-м году съездить по Золотому кольцу… – сказала Катя, – я же старуха уже буду, чего не кататься на пенсию?! Представляете, мальчишки, каким оно станет? Все отреставрируют, построят отели, парки, всякие аттракционы рядом…

– Ты как покатишься – песок-то из тебя и посыплется! – хихикал вредный Саня.

– А я думаю, – встрял в беседу Миха, – свяжемся ли мы к тому времени с инопланетянами?! Может быть, к нашей пенсии как раз подгадают трансляции с других планет начать?!

– Если они есть! – важно поправил Лёня. – Вопрос ведь спорный… Может быть, мы – уникальное явление во вселенной? Тут ребята на Э-ВЭ-ЭМ подсчитали, что вероятность зарождения белковой жизни даже в благоприятных условиях – меньше, чем число атомов в Галактике… Представляете, какой уникальный шанс воплотила Земля!

– Ты технарь! – обиделся Саня. – Подумаешь, ЭВМ рассчитала! Твоя машина рассчитает только то, что ей на перфокарту заложат, а ума у неё не больше, чем у тумбочки! Может быть, все не так уж плохо?!

– Плохо или хорошо, – спорил Лёня, – а все-таки твоих инопланетян будут искать такие технари, как я! К 2000-му году у всех уже все будет – ну, бытовое это дерьмо всякое – и потому на науку будут тратить несравнимо больше, чем сейчас… Это значит – вымеряем все небо по линеечке, будь спок! Но говорю тебе – можем и не найти, уж не обессудь! Что нам, создавать их что ли, для вас с Михой?!

– Ребята! – вдруг испуганно сказала Катя, – а вдруг война?!

– Нет! – уверенно отмахнулся Миха. – Мы с американцами договоримся, потому что мы – две великие научные цивилизации! А китайцев, если надо будет – вместе долбанем! Да и как в 2000-м году человек сможет даже помыслить о войне, когда будет столько интересного? Война, Катя, это ведь следствие темноты и дикости, наследие варварства. Мужчины занимались войной, когда нечем было другим себя занять!

– Ты что об этом думаешь? – вдруг в лоб спросил меня Саня, решив, видимо, что столь «долгое» молчание гостя неприлично.

– Хм! – первое, что выдал я. Но надо было играть роль до конца, и я рассказал им про шутливый рисунок Тимура, который тот сделал на обоях в нашей прежней гостинице. Представляете – летит самолет, и из бомбалюков вываливаются атомные и нейтронные бомбы, помеченные соответствующими значками. А внизу нарисованы человечки – демонстрация – они несут лозунги:

«Нет!» «Не хотим!» «Не надо!»

Я сам не знал, к чему все это плету. Но Саня лучше меня понял смысл притчи моего друга:

– То есть, ты хочешь сказать – человек предполагает, а Бог располагает? Мы можем рассуждать, митинговать, требовать, а судьба все решит по-своему? По-моему, это упаднический фатализм, которому нет места в 2000-м году… Хотя, конечно, я могу ошибаться…

– Понимаешь, друг! – приобнял меня за плечи сосед Миха. – Страх перед судьбой был свойственен обществу нехваток и дефицитов. А сейчас техника так быстро развивается, что о нехватках скоро будут читать только в учебниках истории. Раз так – то и люди станут добрее, обязательно станут! Ведь если нечего делить – зачем тогда вражда? И мы, и американцы идем к одному и тому же обществу изобилия, понимаешь? Вначале нужно воплотить вековую мечту человечества о щедрой и ласковой Земле, матери, а не мачехе! А потом – будущее определится само, и поверь – плохим оно не может быть…

Я мычал, соглашаясь. Я набил рот салатом «Оливье» и не мог отвечать членораздельно – да и нечего было отвечать.

Тут снова пришла девушка из кассы, и сказала мне, что бронь, которую она ожидала, снята, и я, подкрепившись, могу лететь, только надо торопиться, потому что турбины уже разогреваются…

Я наскоро попрощался с новоприобретенными друзьями, и побежал на посадку, на ходу застегивая дубленку и утирая рот.

Вскоре лайнер взлетел, унося меня навстречу неведомым надобностям и экзаменам.

* * *

Дул северный ветер, приходящий вдоль Урала с самого Ледовитого океана, мела остервенелая поземка. Людей не видно – все забились по углам, праздничные гирлянды и иллюминации раскачивались в такт ураганным порывам.

Над родным и до боли знакомым зданием аэропорта «Уфа-Эфэ» горела электронная надпись на жидкокристаллических табло: «С новым, 2004-м годом!»

Но Тимура со мной уже не было – он улетел в Ереван. И я навряд ли найду в здешних подсобках Миху, Лёню, Саню, Катю, Марину. Я все понял – и, наконец, возвратился в свой Контекст.

Я прилетел в Родной Город.

Плача от невыносимой тоски, я побежал назад, к лайнеру, визг турбин которого ещё слышался на летном поле – но трап уже убрали. Я стоял в вихрях ледяной поземки, и мои слезы застывали на щеках колкими стеклышками.

Екатерина Лебедева Ночь перед рождеством

Свою маленькую сказку я хочу посвятить детям, оставшимся без родителей. Ведь известно, что одной из самых серьезных проблем, стоящих перед нашим обществом, является резко возрастающее количество бездомных детей. Но так не должно быть, ведь дети – это цветы нашей жизни, наше светлое будущее, и их, как каждый цветок, надо холить и лелеять, оберегать от зноя и ветра, от лютых зимних морозов. Ибо дети, как и цветы, очень нежные создания, искренние и доверчивые, их так легко обидеть и ранить.

Мне так хочется, чтобы в канун Рождества Христова все дети были счастливы, чтобы те, кто болеет, поправились, те, у кого нет родителей – обрели их! Словом, чтобы у всех детишек в нашей стране и во всем мире было счастливое детство! Ведь нет ничего в жизни лучше, чем слышать счастливый, заливистый детский смех и видеть блеск радостных детских глаз, перед которым блекнут самые яркие в мире алмазы! Хотя, на мой взгляд, дети сами являются маленькими «алмазами», которые в процессе воспитания и дальнейшего развития постепенно поддаются огранке.

Каждый человек уникален и гениален сам по себе, и порой именно от взрослых зависит, вырастет ребенок гением или преступником, озлобившемся на всех людей из-за недополученного в детстве родительского тепла!

Так пусть же все дети растут счастливыми! Отдавая им частицу своего душевного тепла и ласки, каждый родитель создает тем самым себе и всем светлое будущее. Помните об этом всегда милые взрослые!

* * *

На дворе стояла обычная морозная ночь… Ночь перед Рождеством. Все маленькие обитатели детского дома мирно спали, посапывая в своих кроватках. Все… кроме малышки Вики. Девочка не могла сомкнуть глаз в эту ночь. Она находилась под впечатлением от рассказа Марии Николаевны, работавшей у них воспитательницей вот уже двадцать лет, посвятившей свою жизнь детям и детскому дому. Мария Николаевна рассказала своим питомцам удивительную историю про рождение божественного младенца Иисуса и про то, что под Рождество случаются всякие чудеса.

Вика подошла к окну, встала на стоявший рядом стул и, уткнувшись в заледенелое окно, стала задумчиво глядеть в темную даль. О чем она думала, где, в каких просторах витали ее мысли? Мы можем только догадываться, о чем мог думать ребенок, оставшийся без родителей, всеми позабытый и всеми брошенный, выросший до семи лет в детском доме, но так до сих пор еще и не познавший материнского тепла. У каждого из детей, живущих в этом детском доме, непростая судьба. Вика не была исключением. Когда девочка была еще крохой, какая-то бессердечная мамаша подбросила ее как ненужную вещь к ветхим дверям одного из подъездов города, положив в коробку. А дело было зимой. Стояли лютые морозы (!). Мимо проходил подвыпивший мужичок. Услышав хриплый детский плач, он подошел к коробке, стоявшей у подъезда, и, найдя там еле дышащую малютку, отнес ее в ближайшую больницу. Врачам удалось спасти девочку. В знак этого крошку решили назвать Виктория, что означает «Победа»! Ведь это и впрямь была победа жизни над смертью, милосердия чужих людей над жесткостью родного человека!

С тех пор прошло почти семь лет. Маленькая Вика жила теперь в детском доме в окружении таких же обездоленных детишек, как и она. Там было весело, тепло и уютно, но все равно чего-то не хватало… Чего? Родительского тепла, тепла любящих сердец, которое не заменит уют детского дома!

На Земле царила Ее Величество Ночь, набросившая свою черную вуаль на земных обитателей, под которыми уже давно все безмятежно и мирно спали. Все… Кроме маленькой девочки из детского дома.

Вика мечтательно смотрела в высь, на небеса и как могла, просила их сотворить чудо, послать ей давно утерянных маму и папу, а о большем она и не мечтала! Девочка верила в то, что Бог услышит ее и явит ей настоящее чудо в ночь перед Рождеством! В трогательных детских глазах заблестели слезы. И вот, о чудо! Через мгновение лицо девочки просветлело, глаза заблестели, но не от слез, а от восторга и восхищения увиденным. Небо вдруг превратилось в огромный черный бархатный ковер, сплошь усыпанный мельчайшими стразами – звездами, сверкающими ярче, чем алмазы под солнечными лучами. Звезды переливались, мерцали, озорно подмигивали Вике, словно говоря: «Не грусти девочка, все скоро перемениться, ведь сегодня ночь перед Рождеством! Сегодня возможны чудеса! Твое желание будет исполнено, ты только жди и надейся!»

Вскоре на звездном небосводе появился золотой месяц. На минуту месяц скрылся под темным покрывалом ночи, и на Земле воцарились мрак и безмолвие. Через некоторое время небо вновь вспыхнуло веселыми огоньками звезд. Ярче всех горела одна, самая маленькая звездочка, которой раньше на небе не было. Она была так близко, что девочка протянула руки, чтобы достать ее с неба. Но не тут то было – звездочки, игриво замерцав, исчезли во мгле ночи. Только самая маленькая из них по-прежнему сияла на небосводе, и от нее шел сказочный свет. Вике стало вдруг так спокойно, тепло и уютно, словно ее окутала родительская любовь, что она тут же заснула.

Пришла ночная няня и, увидев спящую на подоконнике девочку, отнесла ее в кроватку. Вика спала безмятежным сном, ей снились мама и папа, рассказывающие истории про чудеса под Рождество и божественного младенца!

Она спала и еще не знала, что днем в детский дом придет супружеская пара средних лет. Супруги уже отчаялись иметь своих детей, поэтому решили удочерить или усыновить какую-нибудь малютку. Просматривая фото детей, они остановят свой взор на белокурой девочке с милым личиком и удивительно грустными голубыми глазами. Внизу под фотографией будет написано: «Виктория»!

Да, будет именно так!

Будет чудесный солнечный день: заснеженные деревья, снежинки, кружащиеся в медленном безмолвном вальсе, снег, искрящийся под лучами солнца, переливающийся всеми цветами радуги! Наступит Рождество! И все, что было загадано, сбудется! Непременно сбудется!

Эльвира Ситдикова Ночные волки и… овцы

Она сидит на месте в застывшей позе. Ее взгляд устремлен куда-то в даль. О чем она думает? О своем возлюбленном? О подругах? Или, может, о новом модном платье, которое она видела в одном из дорогих бутиков? А может, обо мне?.. Нет, обо мне она думать не может. Ведь она даже не подозревает о том, что я – совсем рядом. Так близко к ней, что почти ощущаю запах духов на ее бледной, словно мрамор коже. У нее такая белая кожа цвета слоновой кости. Я никогда раньше не видел такой белизны. Как я завидую воротнику ее плаща… Если бы я мог превратиться в тонкий, прозрачный шарфик и возлечь на ее трепещущей груди. Чтоб она пропитала меня своим нежным запахом, чтоб трогала и теребила меня в минуты волнения и тревог. С каждым ее вдохом я слегка бы поднимался, а с выдохом опускался словно облако. Ее волосы цвета спелой пшеницы. О, если бы они умели говорить! Сколько нежных слов они могли бы нашептать ей на ушко. Ее лицо так невинно, как у ребенка. А ее глаза! Они глубоки и бездонны, как небо в ясный день. И в тоже время так холодны…

Он сидел немного поодаль и не спускал с нее своего пристального взгляда. Растворившись среди толпы, он не боялся быть обнаруженным. В отличие от нее, его сложно было выделить среди серой массы (на это он и рассчитывал).

Случайная встреча, но не случайная судьба. Один из двоих точно знал об исходе этой встречи…

Вот вагон метро остановился и раскрыл свои двери. Очнувшись, она резко встала и вышла на станции. Ничем не выдавая себя, он вышел вслед за ней. Двери за ним плотно закрылись, и вагон тронулся дальше. Незнакомое место нисколько его не смутило, ведь он шел за ней. Его не беспокоило, что с первого раза у него может не получиться. Главное – он будет знать, где она живет. Сейчас лишь она была его целью, хотя еще утром он даже не подозревал о ее существовании.

В сумерках он мог надеяться на полную незаметность. Его шаги были бесшумны, а дыхание – сдержанно. А вокруг – дома, дома, дома… Они были невысокие, такие обычно строились на окраинах. Пустынные улочки, декоративные фонари, освещенные витрины закрытых магазинов.

Она шла быстрым шагом, стук каблучков принизывал ночную тишину. Он продолжал идти следом, с нарастающей внутри уверенностью старался остаться все так же незамеченным, хотя удержать внутреннее нетерпение ему становилось все сложнее.

Бурные желания, сравнимые с животным голодом и жаждой, закружились в нем каруселью. Бедная девочка, если бы она только знала, какую участь приготовил для нее этот незнакомец. Без страха и жалости, словно зверь на охоте, он готовился воплотить в жизнь свое очередное черное деяние. Картины боли и кошмара вырисовывались в его воспаленном сознании, воспоминания о криках и мольбы о пощаде звучали у него в ушах, и он ничего не мог с собой поделать. Страшный бес управлял его деяниями. Он обливался слезами и просил у загубленных им душ прощение, запирал себя в квартире и давал слово, что больше никому не причинит зла. На какое-то время ненасытный бес унимал свой аппетит.

Но это время проходило столь же быстро, как проходит день…

Она продолжала двигаться дальше, и было не совсем ясно, заметила ли она, что уже не одна. Мужчина неотступно продолжал следовать за ней, даже не спрашивая себя о конечной цели своего пути. Ему было все равно, для него было главным по возможности выбрать удобный момент для нападения. Между тем, она вывела их обоих из освещенных улочек к полутьме парка. Она продолжала двигаться, то ускоряя, то замедляя шаг, и все так же не оборачиваясь.

Заметив вокруг себя пожухшую, но все еще густую листву деревьев, он понял, что больше не в силах сдерживаться. Левой рукой он полез к себе за пазуху: яркой секундной вспышкой блеснула холодная сталь, острая, как бритва, и беспощадная, как ее хозяин. Замахнувшись, он решил больше не медлить…

Бывает так, что лишь одна секунда способна полностью изменить весь ход событий. Возможна, именно она пролетела в тот момент, когда он неожиданно оглянулся на шорох позади себя. Нет, он даже не повернулся, он всего лишь отвел в сторону краешек своего взгляда. Ничего не обнаружив, он вновь устремил взор вперед, но девушки на прежнем месте не оказалось – она исчезла. В полной растерянности преследователь застыл на месте. Оглядевшись по сторонам, он подбежал к месту, где она только что находилась. Резкий порыв ветра, закруживший оставшуюся листву, ударил его и чуть не сшиб с ног. Прикрывая руками лицо, он повернулся. Она стояла позади него, неподвижная словно изваяние. Неожиданно, одним движением рук она распахнула свой плащ. Под ним не оказалось ничего, кроме ее обнаженного, белого как снег тела. Не успел он что-либо сказать, как она воспарила в воздух, обдуваемая ветрами. Повиснув над землей, она вся засветилась ярким светом. Только теперь можно было разглядеть, что все ее тело было покрыто глубокими ножевыми ранами с запекшейся по краям кровью.

– Не помнишь меня?! – ее голос был приглушенным, хотя и четким, как грозовое эхо, он раздавался со всех сторон. – Ровно год назад именно в этот день на этом самом месте ты напал на меня и зверски убил. Я молила тебя о пощаде, но ты был глух к моим мольбам. А теперь пришел и твой час, час расплаты за совершенное злодейство. Покайся, пока еще не поздно! И быть может, тогда я помолюсь за твою несчастную душу грешника!

Но он ничего не ответил ей. Убийца бросился прочь с этого места, надеясь спастись бегством. Он бежал, не разбирая дороги и стараясь не смотреть назад. И снова эта судьбоносная секунда. Пробежав несколько сот метров, он все же не удержался и краешком глаза глянул назад. Именно в этот момент он не заметил могучую сосну, стоящую впереди. И в ту секунду, когда он вновь повернулся вперед и обнаружил дерево, в это мгновение он почувствовал острую боль в области сердца. Скорчив мучительную гримасу на лице, он опустил свой взгляд: толстый острый сук пронзил его грудь. Не успел он опомниться, как рухнул наземь в предсмертных конвульсиях. Бесшумно приблизившись к бездыханному телу беглеца, призрак склонился над ним и всмотрелся в его погасшее лицо.

Затем, устремив взгляд к небесам, фантом исчез навсегда.

Александра Казанина Голубые дали

Говорят, там, за синими горами есть страна. Там солнце ярче, чем здесь, и туман по утрам голубой. А в небе кружат розовые облака. И будешь ты идти дни и ночи. И будет опасность подстерегать тебя. Но если ты пройдёшь всё это, если не потеряешь в дороге свою душу, если сможешь сохранить своё сердце, не поддашься пагубным мыслям, вот тогда откроются для тебя голубые дали…

* * *

Они бежали, бесшумно передвигаясь по осеннему лесу. Под ногами трава, уже пожелтевшая, уже почти высохшая; под ногами разноцветные, но давно уже мёртвые листья. Но их всё равно не слышно – никто не умеет бегать так, как единороги. Короли красоты среди зверей…

Они бежали не вместе. Каждый из них – только сам за себя. Так было всегда. Хотя, говорят, что раньше единороги были самыми дружными жителями здешних лесов, всегда старались помочь животным, попавшим в беду, и добром своим, словно светом, озаряли сердца обитателей лесов. Сейчас совсем не так – красивое животное, скрываясь от всех, даже от себе подобных, живёт в самой глубине леса. И если с кем-нибудь приключится беда, единорог молча уйдёт, ну а если зло случится с ним – единорог скорее умрёт, чем обратиться за помощью…

Сегодня был особенный день. День, когда они собирались все вместе. День, когда забывались прошлые обиды. День, когда единороги были едины…

День святой памяти единорога.

* * *

Он был самый молодой из них. Уже давно единороги не появлялись на этот свет. Этот был последний, кто родился. Длинноногий, высокий, быстрый. Только вот кожа его отливала синевой, и небольшое чёрное пятно сверкало на лбу. И глаза его были всегда грустны. Всегда…

Бесшумно выбежал он на поляну. Там уже собрались почти все. Красивые, но какие одинокие звери!!! Молчаливым полукругом стояли они. Кир тихо присоединился. Так было каждый год. Они собирались, чтобы вместе почтить памятью последний день дружбы единорога с людьми, последний день, когда они были вместе, когда единорог мог спокойно пробежаться по утренней росе, не боясь, что его поймают, посадят в клетку и будут держать там до конца его длинной жизни. Кир не знал, почему всё изменилось. Он знал только, что теперь нужно скрываться в тёмном лесу, скрываться так, чтобы никто не знал, что именно в этом лесу живёт единорог.

Они долго стояли так. Никто не произносил ни слова. Прекрасные и свободные, одинокие и несчастные. Жёлтый листочек упал с дерева. Где-то хрустнула ветка, а они всё стояли. Нельзя говорить, могут услышать.

Осторожность – это их жизнь…

* * *

Лучик солнца осветил зелёный листочек, который лениво развевался на ветру – дерево начало пробуждаться от ночной спячки. Весёлая пичужка, подскочив на одной ножке, восторженно чирикнула. Ещё бы! Начинался очередной, хороший, приносящий лишь только радость, день.

Мир пробуждался, чтобы в который раз для себя открыть, что жизнь прекрасна…

Около дерева что-то зашевелилось – в густоте летних листов растущего кустарника промелькнуло белое пятнышко. Ещё миг – и высунулась маленькая мордочка, большие глаза которой радостно и удивленно взирали на происходящее вокруг. Беленький носик с удовольствием вдохнул воздух и вместе с ним – недавно проснувшуюся мошку, которая ни о чём не подозревая (мошки вообще редко о чём-то подозревают), летала вокруг.

Апчхи! – сказала мордочка, и из кустов выскочил маленький, беленький, с бархатной шкуркой и оттого очень милый единорог.

На мгновение мир замер – единорог? Это что-то новое!

Белка прекратила прятать орешки и посмотрела вниз, птичка, ещё недавно так беззаботно веселившаяся, вдруг задумалась о смысле бытия, а муравьи даже перестали заниматься вечным обустройством своего жилища.

Маленькое существо едва умело ходить. Но всё вокруг такое интересное – капельки росы на листьях, белые бабочки, летающие вокруг, зелёная трава, яркие цветы, – всё это манит своей неизвестностью, манит трепетом нового, непонятного. И он сделал шаг, потом ещё, ну и пусть ноги разъезжаются в разные стороны, пусть глаза сами не знают, куда им смотреть, и дороги то, в общем-то, нет, пусть, всё это неважно, когда так необыкновенно вокруг!!!

Малюсенький единорожек стоял посреди лесной звериной тропы. Тропы, по которой ходят большие медведи, осторожные лисы, хищные волки. Он верил, что мир его не обидит, он протягивал свою душу, а обитатели этого леса смотрели на него. Он не видел их, но знал, что они здесь, они видели его, но не могли причинить ему боль…

Они просто смотрели, а он просто верил им…

* * *

Никто не знал, откуда он взялся, никто не знал, зачем он здесь. Зато знали все: единорог – это хорошо, это талисман счастья, там, где он будет жить, никогда не поселится страшная, уничтожающая всё, тьма…

Он рос, постепенно превращаясь в красивого, складного, благородного зверя. Добрый, понимающий лес и мир, все любили его, и он любил всех.

Я не одинок. Меня любят. Мир прекрасен…

* * *

Его прозвали – Иули, что означало «ласковый». Все леса, где живут единороги, отличаются от других. Какое-то умиротворение дарит этот необыкновенный зверь лесу – какое-то особенное тепло, спокойствие, в котором нет боли, словно луч света попал сюда, ведь самое чёрное зло отступает перед открытым добром, настоящим доверием, чистой душой…

Единорогов нельзя обижать – его и не обижали, пока он был совсем маленький, звери помогали ему, когда он вырос – сам стал помогать, своим светом, своим теплом.

Не знает горя, не знает боли…

Зато знает веру, помощь, любовь, добро, дружбу… И полное доверие…

Мир берёг его…

Или наоборот?

Медленно убивал…

* * *

На опушке, у самого краешка леса стояла одинокая изба. Красивая, гордо возвышалась она среди столетних сосен и елей. Красные ставни украшала весёлая резьба, а на крыше забавно вертелся блестящий флигель – петушок.

Наступали сумерки…

Лес преображался. Зелёные ели потемнели и превратились в чёрные, странный шум наполнил лесные просторы.

Открылась дверь. На порог вышла старушка в цветастом, поблекшем от времени, платке. В её руке был небольшой предмет – камешек, в наступающей темноте он казался чёрным, хотя был темно-зелёным. Глаза старушки оглядели окрестности, в них загорелись озорные огоньки, и губы расплылись в улыбке. Взгляд её упал на деревню, что раскинулась неподалёку. Сколько лет она помогала живущим там!!! И скольким она спасла жизнь! Ведунья, знахарка, ведьма, целительница… Как только не называли её! Не важно – ласково или с насмешкой говорили о ведовском искусстве, неважно, кто вспоминал об этом. Главное – они всегда приходили к ней, когда им было плохо. Именно к ней…

Она любила помогать и не скрывала этого. Никогда не брала платы, что значат деньги в глубоком лесу? Но вот помощь принимала. Да и где же старушке справиться с целым домом, огородом, двором? Нередко к ней забегали девушки или парни, чтобы помочь. И она щедро платила за это своими неспешными рассказами.

Знахарка вздохнула и присела на крыльцо. Самыми частыми гостями были у неё Ульян и Беляна.

Ульян был сыном самого богатого человека деревни – старшины. Красивый, стройный, светловолосый, со светящимися в темноте зелёными глазами – какая девушка не мечтает о таком? Отважный, добрый, умный. Достойный сын уважаемого человека. И мало кто знает, что, когда жена старшины не могла разродиться, позвали именно знахарку, что живёт на краю леса, помочь. И она помогла. Правда не смогла спасти эту статную, русоволосую женщину, но вот сына уберегла. И если бы не её отвары и мази, кто знает, был бы сейчас у старшины наследник?..

Беляна же была совсем другой. Темноволосая девочка, с самого последнего двора деревни, вечно бегающая в лохмотьях, она опускала глаза даже, когда к ней обращалась её мама – уставшая от постоянных забот и раньше времени постаревшая женщина. Чумазая, неразговорчивая она почему-то привязалась к этой странной старушке. И до того полюбила её рассказы, что когда та начинала говорить сказанья, какой-то непонятный блеск загорался в тёмных девичьих глазах, и оттого они казались темнее самой мрачной ночи…

В тот вечер было необычно тихо. Старушка сразу почувствовала что-то странное. Она спустилась с крыльца и бесстрашно пошла в самую гущу леса. Темнота её не пугала – она уже давно научилась видеть даже сквозь самую глубокую тьму, а дикие звери не трогали её – да и кто будет нападать на спасительницу и помощницу? И она всё шла и шла…

Тропинка плутала меж деревьев, знахарка хорошо знала эту тропу – дорожка вела на светлую поляну, но сегодня ей идти туда не хотелось. В лесу было хорошо, как-то по-особому хорошо…

И вдруг…

Посередине поляны стоял ещё совсем маленький единорог. Его доверчивые карие глаза смотрели прямо на мудрую старушку, и она не могла не улыбнуться в ответ.

«Значит единорог, – подумала она. – Что ж, этот лес заслужил его, этого хранителя вечного покоя. Вот только больно людей здесь ходит много…»

Знахарка тихонечко повернулась и пошла обратно.

Что ж, ещё на одну заботу больше…

* * *

Речка текла неторопливо. Как и положено такой широкой речке. Майяра – вот как называли её здешние жители. Её воды были чисты, а по берегам росли еловые деревья. И песок весело хрустел под ногами, и утки задорно крякали… Всё это Майяра…

По песочному берегу шла Беляна. Тёмные волосы были заплетены в косицу, в руках – небольшое лукошко, а в нём берестяные листочки. Туда девушка записывала всё, что рассказывала ей река. А река рассказывала ей многое. И пусть на ногах нет никакой обувки, пусть голубая рубашка уже давно истрепалась, а на длинную юбку не хватила материала, и пришлось сшить короткие шорты, из-за которых её всегда поднимали на смех. Разве это важно, когда идёшь по Майярским берегам???

Она звонко рассмеялась и бросилась бежать. А речной ветер трепал её косичку словно паруса…

Сегодня Ульян проснулся рано. Странно, ведь обычно он пробуждался поздно, когда вся деревня уже была на ногах. Но никто не осуждал его – сын старейшины может и отдохнуть, кто что скажет?

Встряхнув светло-русой головой, он вскочил и посмотрел на улицу – май, что тут скажешь! Природа вновь рождалась, и как приятно было смотреть на это рождение!!!

Он тихонько оделся и незаметно вышел на улицу – работа кипела во всю. То тут, то там раздавался стук топора, крики работников, звон вёдер. Слаженно и красиво живёт работа, не давая никому думать о смысле всего этого. Ульян немедленно почувствовал себя лишним – он то всегда задумывался об этом. И никогда не находил ответа. И никогда не понимал, почему другие не спрашивают себя о том же. Даже отец как-то на этот вопрос ответил: «Ты бы лучше делом занялся. Иди, вон, дров наколи». Ну, как он не понимает, что колоть дрова может каждый, и тем более это вовсе не ответ на вопрос!!!

Ульян немного постоял на улице и пошёл к реке. Посидеть, подумать. Другим нравится заниматься всякой ерундой – пусть занимаются. А я не буду!

Навстречу ему попались двое юношей – они упражнялись с мечами. Он знал их – Ярополк и Жюльен. Два брата, правда, сводных. Ярополк был светловолосым парнем, довольно мощного телосложения. Ульян считал его тупым. Ярый, называли его жители. Никто не мог сравниться с ним в рукопашном бою. Впрочем, на мечах он дрался не так хорошо. Здесь его побеждал Жюльен. Тоже светловолосый, но более изящный, он был хитёр, брал ловкостью и лукавством. Зато, когда два брата выходили вместе, не многие, даже из соседних деревень, соглашались сразиться с ними. И всё равно Ульян их не любил. Хоть они и были опорой его будущей дружины. Он знал, что они его презирают – ну и ладно! Убить они его не могут, побоятся, всё-таки он будущий глава деревни, и ему нужно подчиняться. Хотя, Ульян был уверен – если бы не это, давно бы ему не жить на свете. Не из-за той ли черноглазой Беляны, которая так приглянулась Ярополку, и которой тот явно не нравился? Но разве Ульян виноват, что она больше времени проводит с ним, нежели с этим безмозглым великаном? Тут парень самодовольно улыбнулся и, бросив высокомерный взгляд, прошествовал мимо неразлучной парочки. Ярополк, не умеющий скрывать свои мысли, посмотрел на него взглядом тигра в клетке. Жюльен же, наоборот, мило улыбнулся, не переставая при этом махать длинным и тонким мечом.

И чего это она ему так приглянулась? Ведь в деревне полно красивых девчат! С длинными косами, пышногрудые, румяные. Красавицы, одним словом. А эта? Тощая, как высохший тростник, ни лица, ни фигуры. К тому же сумасшедшая, да и живёт на самом бедном дворе деревни. От того и ходит в лохмотьях, шарахается от всех парней, дикая, как лесная кошка. Он вспомнил, как стонали в его объятьях самые красивые девушки, и вновь улыбнулся. Хотя, Ярополк и сам то не особенно хорош, и на большее ему рассчитывать, конечно, незачем…

Майяра сегодня была особенно хороша, и Беляна сразу это заметила. Она подбежала к самому её краю – здравствуй! Тёмные воды неторопливо текли, здравствуй и ты…

Узкие ладошки ласково погладили водицу. Девушка зачерпнула немного воды в руку и умыла лицо. Вновь раздался весёлый смех. Она скинула с себя рубашку и побежала по речному дну. Окунувшись, темноволосая девушка выскочила на берег и, так же весело смеясь, надела голубую рубаху на мокрое тело. Затем, попрощавшись с рекой, пошла в лес.

А около большого дуба стоял Ульян и молча наблюдал за ней…

* * *

Половицы тихонько скрипнули. Робко протягивая мордочку, в дверной проём заглянула лисица, и тут же, испуганная собственной смелостью, отпрянула назад.

Неслышно Беляна взошла на крыльцо.

– Лисонька. Маленькая. – Ласково посмотрела девушка на зверька.

А вдруг не тронет? Испуганно рыжая проскочила мимо, но тут же остановилась и уставилась на Беляну чёрными глазами-бусинками.

Девушка задорно рассмеялась и прошла в избушку.

Засмеялась… Даже мама редко слышала её смех.

Старушка сидела за столом и разбирала какие-то камешки.

Беляна тихонько села на скамью. Её чёрные глаза внимательно смотрели на ведунью.

– Здравствуй, Беляна, – не отрываясь от работы, проговорила она. – Как там Майяра?

– Хорошо. Просто чудесно. Вот, – девушка дотронулась до волос – до сих пор мокрые.

Вновь заливистый и радостный смех.

Знахарка подняла на неё глаза – они лучились тёплым светом.

– Какая ты красивая!

Девушка опустила глаза.

– Беляна красивая? – раздался ещё один голос. – Эх, рассказал бы я это нашим девчатам!

Ульян вошёл в избушку как всегда – с улыбкой на устах.

– Да? – глаза старушки лукаво сощурились. – А кто сегодня смотрел, как Беляна купается в Майярке?

Удивлённый взгляд Беляны, и Ульян смущённо уставился в пол.

– Ну ладно. – Довольная ведунья встала из-за стола, – Хватит сидеть в избе. Пойдёмте в лес, я хочу вам кое-что показать.

Мгновенно забыв обо всём, парень и девушка выбежали на улицу.

Лес как всегда встретил их темнотой и сыростью. Ульян только поёжился, а Беляна весело оглянулась и встряхнула волосами. Лес…

* * *

Шли долго. Беляна знала эту тропу – она вела к большой поляне. Сколько раз она ходила туда за разными травами! На поляне всегда светило солнце, всегда был простор, да и просто мир был добрее…

Лес хранит…

Повсюду темнели толстые стволы деревьев. Ульяну было неуютно в лесу – то ли дело люди! А здесь… Никогда не знаешь, что может случиться. Лес не любит людей, лес охраняет свои тайны и не хочет, чтобы кто-нибудь о них узнал.

В лесу холодно, в лесу опасно…

– Ульян!

Оклик заставил парня вздрогнуть.

– Ты что! – на него удивлённо смотрели тёмные глаза Беляны. – Нам сказали подождать здесь.

Только сейчас Ульян заметил, что ведунья куда-то исчезла. Ему стало ещё неуютнее. Он посмотрел на девушку – здесь, в лесной темноте она казалась ещё более дикой. Непонятным блеском сверкали её глаза, бледное лицо светилось, волос совсем не было видно. Сливалась с лесом, с тьмой… Вот уже и нет девушки, только страшные деревья, только шорох листьев, лесная жизнь…

Беляна вдруг зашевелилась, и видение исчезло.

– Тебе страшно? – она подошла совсем близко.

Ульяну хотелось, чтобы она взяла его за руку, была ещё ближе. Защити, скажи, что я не один…

Из темноты возникла знахарка и поманила их за собой. В глаза ударил яркий солнечный свет – большая поляна. Ульян сощурился.

– Ой! Кто это? – послышался удивлённый возглас Беляны.

Глаза постепенно привыкли свету и различили впереди что-то белое. Нестерпимо белое. Светлое, как зимний снег, нет, как солнечные лучи, отражаемые зимним снегом. Невозможно смотреть, парень отвернулся.

Знахарка наблюдала за ним.

– Это единорог. – Тихо сказала она. – Ещё совсем маленький.

Иули доверчиво смотрел на незнакомцев. Его глаза впервые видели людей. И он так мало знал об этом мире! Но мир добрый, мир хороший, мир защитит…

Скачок быстрых ножек – и вот он уже рядом с темноволосой девушкой, которая тут же наклонилась и осторожно прикоснулась к пушистой гриве.

Добрая улыбка, ласковый взгляд.

Нет, они не могут быть злыми!

Он прижался головкой к волосам Беляны и довольно фыркнул.

Ульяну стало тоскливо. Что-то не так, как-то не по себе. Нет, уже не страшно. Просто… как-то неуютно. Он поежился и обернулся назад. Лес манил обратной дорогой, дорогой к деревне.

– Какой он милый! Ни разу не видела таких зверей!

Ведунья улыбнулась.

– Ну, всё. Теперь ты будешь ещё чаще приходить сюда и совсем забросишь свою деревню.

Деревня. А зачем она мне? Живу для тех, кому нужна…

– Может, пойдём обратно? – робко проговорил Ульян.

Беляна вдруг вскочила и побежала вперёд. Иули ринулся за ней. Его пушистый белый хвост замелькал среди высокой травы. Догнав девушку, он радостно забежал вперёд и, подскочив на четырёх ногах, остановился. Смех, довольные глаза, блеск в волосах. Жизнь…

Нет, скука. Ульян хмуро смотрел вперёд. Ведунье было достаточно одного взгляда, чтобы всё понять.

– Беляна! – позвала она.

Иули примчался первым. За ним бежала девушка, всё пытаясь схватить его за гриву. Ей это удалось, но она едва не свалилась на старушку.

– Мы идем домой. – Строго сказала та.

– Уже? – лицо тут же стало грустным. – Надеюсь, мы ещё придём сюда?

– Может быть.

Вздохнув, Беляна последний раз погладила Иули по бархатному носику и, опустив голову, пошла обратно. Ульян тут же повернулся за ней.

Я вернусь к тебе. Я обязательно вернусь…

* * *

Нежное пламя горело ровно, загадочно освящая деревья растущие вокруг.

– Есть такая страна – Голубые дали. Там текут чудесные реки, растут пышные леса, живут волшебные звери. И каждый, кто попадёт туда хоть один раз, навсегда обретёт своё счастье… Своё счастье…

Старушка замолчала, глядя в огонь. Своё счастье.

Костёр горел, пламя отражалось в тёмных глазах Беляны, на щеках отсвечивал огненный румянец. Рядом с ней лежал ослепительно белый зверь, с пышной гривой, рассыпавшейся на коленях у девушки, и с тонким, но прочным рогом посередине лба. Иули. Благородный и красивый единорог.

Ульян сидел чуть поодаль. Мрачный, он смотрел на огонь.

Надоело. Всё надоело!!! И этот отец со своими вечными придирками, и эти деревенские парни, особенно Ярополк с Жюльеном, уже заранее смотревшие на него, как на будущего старшину деревни, и эти девушки, готовые по первому мановению руки повиснуть у него на шее. Только здесь можно отдохнуть от всего этого.

Только здесь так спокойно горит костёр, так неспешно льётся речь старой ведуньи, и ласково смотрит Беляна. И этот зверь. Зверь! Вот что не нравится! Нет, Беляна уже не смотрит так ласково, как прежде! Ещё бы! Теперь ведь есть Иули!

Парень со злостью посмотрел на единорога. Беляна этого не заметила. А Иули вообще не смотрел на Ульяна. Какая разница! Ведь рядом Беляна. Всё равно. Зверь тихонечко вздохнул.

Ульян отвернулся. Всё уже не так как раньше. Ну, ничего. Вот скоро он станет старшиной деревни, и тогда…

Послышались голоса. Знахарка с девичьей резвостью тут же вскочила. Иули посмотрел на неё, затем неслышно исчез в гуще деревьев.

Люди не должны знать…

Люди и не знали.

К огню выбежали несколько деревенских девушек, Ярополк с Жюльеном и ещё двое парней. Веселье, смех, только вот Беляне почему-то показалось, что костёр потемнел, и как-то тревожно стало вокруг. Скорее, в спасительную глубь леса, подальше, подальше…

Девушка опустила глаза. Всё равно меня нет.

– Здравствуйте! – прокричала весело ребята.

Знахарка с улыбкой окинула их проницательным взглядом.

– Гуляете? Дело молодое… – и вновь её глаза смотрели на огонь. Всегда приветливая, только вот пустую болтовню не любила.

Ярополк подошёл к Беляне и сел рядом, не решаясь заговорить. Жюльен ободряюще улыбнулся.

– Ульян! – кокетливо поправляя толстую косу, сказала белолицая девушка. Статная, с красивыми бровями, она смело посмотрела ему в лицо. Жюльетта. Самая красивая девица в деревне и самая умелая рукодельница. За её кружевными платочками приезжали купцы из разных краёв.

Беляна вздохнула. У неё даже рубаха и та не очень аккуратно сшита. Да и как можно сидеть на одном месте, когда река зовёт ласковыми речами, а лес нераскрытыми тайнами?

– Беляна! – позвал Ярополк несмело.

Краем глаза девушка увидела, как, улыбаясь, Ульян подошёл к Жюльетте. Остальные почтительно расступились. Ему нужны люди, люди…

А мне нужен лес!

– Беляна! Ты меня слышишь? – парень осторожно коснулся кончиков её пальцев.

Вихрь, смерч, девушка вскочила. Кроткое лицо мгновенно превратилось в лик страшной богини. Ярополк отпрянул. Она ничего не сказала. Миг – и девушки нет. Она исчезла в темноте спасительного леса.

Ульян ничего не заметил. Ребята пошли обратно. Весело смеясь. И только Ярополк несколько раз обернулся…

* * *

Зимой Майяра засыпает. Но всё равно Беляна любила зиму. Кутаясь в коротенькую шубу, она спускалась к речке, чтобы послушать её сонное дыхание. Сегодня девушке было особенно грустно.

«Эта маленькая лягушка? Да у неё же кожа как трубочиста, вся чёрная. Будто и не купается вовсе. Нет, пожалуй, я не позову её на именины».

Жюльетта. Это её именины. Радостные лица, весёлый гомон. Угощение. И все поздравляют.

А, ну и пусть! Всё равно улыбки – не для неё, и еда тоже. Меня нет…

Слёзы сами собой заслонили чёрные глаза. Вот уже и не видно никакой Майяры. Не видно белоснежных берегов…

Сзади послышались голоса. Какие-то парни спускались вниз.

Нет. Не хочу, чтобы видели. Не хочу…

На ходу запахивая тоненькую шубку, в громоздких валенках она бросилась туда, где ей всегда рады. К дому старой ведуньи.

* * *

Беляна знала – ничто не живёт вечно. И это случилось тогда, когда белая зима оставила эти края, а вслед за поющей весной пришло знойное лето. Никто не живёт вечно. И чем дороже человек, тем короче кажется его жизнь. Никто не живёт вечно. Даже знающая секреты жизни ведунья.

Беляна не отходила от знахарки целый день. Старушка лежала на лавке, и взгляд её блуждал в невидимых мирах.

Едва Ульян узнал обо всём, тут же побежал в деревню. Старшина развёл руками. Что мы можем сделать? Кто будет лечить заболевшего доктора?

Беляна готовила мази, зелья, учила заговоры. Она столько раз помогала зверям, неужели не поможет самому дорогому для неё человеку?

Нет! Не умрёшь!!! Не умрёшь…

Мрачна была деревня. Погибает единственный знахарь. Но никто не решался войти внутрь избы и даже подойти к ней. Что поделать, люди редко бывают благодарны…

И тогда появилась она.

* * *

Длинный шлейф золотистых волос, алые губы, серые глаза. Красивой и уверенной походкой она прошла по главной деревенской улице, она направлялась к знахарке. За спиной развивался голубой плащ, в руке – длинный посох. Парни и девушки как завороженные смотрели ей вслед.

Колдунья…

* * *

– Беляна! – слабо позвала старушка.

Девушка тут же отскочила от стола, где она мешала будущее зелье из полынных стеблей. С радостной надеждой чёрные глаза смотрели на ведунью.

– Я уйду. Скоро.

– Нет! – Беляна протянула к ней руки.

– Не прикасайся ко мне, – голос звучал, как всегда, спокойно. – Всему есть начало и всему приходит конец. Этим мир и прекрасен. Прошу тебя, береги лес. – Она немного помолчала. – Сила – тяжёлое бремя. Хочешь ли ты принять этот дар, нет, ношу от меня? Не отвечай. Ты, конечно, хочешь.

– Я хочу, чтобы ты жила!

– А хотя, тебе не нужна эта сила. – Продолжала знахарка. – Она у тебя всегда была, ты от рождения понимала лес. Ты…

Дверь отворилась.

– Бабушка!

Бабушка?!!

– Малия?

Белокурая красавица тут же бросила посох и опустилась на колени перед ведуньей. Беляна посторонилась.

Насмешливо ведунья смотрела на Малию.

– Ты не приходила столько лет. Что привело тебя сюда сейчас? – нет, не радость в глазах. Только лёгкая грусть. Былая обида.

Серые глаза, взмахнув густыми ресницами, широко раскрылись.

– Как? Я просто почувствовала, что тебе плохо.

Малия захотела её обнять, но суровый взгляд остановил её.

Беляна тихонечко подошла к двери. Уйти, исчезнуть. Не хочу мешать.

– Беляна! – вдруг окликнула её ведунья. – Ты уходишь? Сейчас?..

– Нет, нет. Я… – девушке стало стыдно.

– Подойди ко мне.

Малия наконец-то взглянула на темноволосую, неприметную Беляну. Взглянула и насмешливо улыбнулась.

– Ты уже закончила академию? – вдруг сурово спросила её знахарка.

– Да! – гордо ответила та, откинув назад прядь волос. Подняв с пола посох, она выпрямилась во весь рост и вновь уверенно улыбнулась.

Прекрасна. Да. И наверно, не одинока. Не так одинока, как я…

– Я не хочу оставаться одна! – неожиданно вскрикнула Беляна и бросилась к знахарке. – Не хочу!!!

Дверь отворилась – это Ульян. Вбежав внутрь, он вдруг остановился посередине. Малия смотрела прямо на него…

– Природная красота – это красота души, – вдруг сказала старушка.

И сразу стих ветер. И солнце перестало золотить белокурые волосы. А посох в руке был простой палкой.

– Ты не одна. – Тихо сказала она Беляне. – У тебя есть Иули, лес, Майяра, и Ульян…

Ульян. Как завороженный смотрел он на Малию, а она улыбалась ему…

– Береги лес. А главное Иули. Люди не должны знать о нём. Береги его особенно. Благослови тебя природа, – она взяла Беляну за руку.

Всё закружилось. Миг – чёрное, ещё миг – белое. Деревья, река, Иули, ведунья…

Ведунья.

Старушка улыбалась.

Благословит тебя природа!

* * *

Серые глаза смотрели впритык. Зло, неприкрытая ярость. Алые губы сжались до предела. Малия.

Беляна поднялась с пола. Тяжело…

– Она умерла. – Вдруг холодно проговорила Малия.

Беляна уже знала. Но, не совсем так. Не умерла. Наоборот. Обрела вечную жизнь.

Тёмные волосы взметнулись в сторону – Беляна вышла из избушки. Деревня раскинулась весёлым разноцветьем домов.

Теперь всё.

Она вспомнила маму. Знакомых друзей. Друзей… А были ли они?

Чёрные глаза упрямо смотрели вперёд. Теперь всё. Свобода…

Хорошо. Я буду помогать вам.

Нет такой обиды, которую нельзя простить.

Я буду знахарем…

– Сначала ты поговоришь со мной.

Беляна обернулась.

Малия стояла прямо напротив дверей. В руках посох. За спиной развивается голубой плащ. А в глазах насмешливая уверенность. Уверенность в своих силах.

Нет, совсем не такая была Беляна. Тоненькая, в узких штанах, руки заляпаны чем-то жёлтым, наверно пыльцой от цветов, слипшиеся от мази волосы свисают на лоб. Но глаза упрямы, темнее самой страшной ночи.

– Кто такой Иули? – серые глаза сверлили насквозь.

Но ночь устояла.

Не произнеся ни слова, Беляна пошла к деревне.

Прекрасное лицо исказила ярость.

Беляна остановилась. Прямо перед ней, посредине тропы стояла Малия. Посох наискосок. Атака.

Из избушки выбежал Ульян. Глаза его широко раскрылись.

– Беляна! – он подхватил бездыханную девушку на руки.

– Она должна была сказать правду. – Пожала плечами Малия.

Старуха передала тебе силу. Да. Но пользоваться ты ей совсем не умеешь. Если бы она была у меня…

* * *

Что-то произошло. Иули точно знал. Унылый день. И солнце… Солнце не показывалось из-за облаков. И ветер… Ветер то налетал безудержными порывами, то совсем исчезал.

Душно…

Глаза единорога смотрели в сторону деревни. От тоски, от непонятной тревоги хотелось бежать. Но бегать по лесу без мудрой старой женщины и молодой девушки ему нельзя. Он протянул белые ноги. На прошлогодней листве лежать было так мягко и хорошо… Глаза закрывались…

Он бежал. Легко и свободно. Бежал по мягкому речному песку навстречу восходящему солнцу. Рядом неслышно течёт река. Игривая, радужная, разноцветная…

А он всё бежит. И рядом с ним девушка. Она задиристо смеётся, и они бегут всё дальше и дальше…

И песня… Прекрасная песня лилась, будто с неба. Иули тонул в её нежных звуках, туда, скорее к ней, к этой песне.

Глаза открылись. Исчез мягкий песок, исчезло розовое солнце, исчезла весёлая речка.

Но не исчезла песня.

Единорог вскочил. Быстро побежал он на волшебные звуки. Осторожность? Зачем? Меня здесь никто не тронет. Это же мой лес! Только бы звучала песня…

На поваленном дереве сидела красивая девушка. Она расчёсывала золотистые волосы и пела.

Иули остановился. Нет, это невозможно! Только солнце может быть таким же прекрасным!

Девушка встала. Нет! Она подходит ко мне, гладит своей нежной рукой по моим волосам, улыбается…

Быстрый и точный удар. Острый нож пронзил сердце.

Вот и всё…

* * *

Кровь единорога очень редкий и нужный ингредиент любого зелья. Из его рога можно сделать радужный жезл, и тогда в поединке тебе не будет равных. Если взять из его гривы волосок и сделать из него основу для магического посоха, то можешь быть уверен в непоколебимости своей силы. А из бархатной шкуры выйдет чудодейственный пантакль. Единорог. Настоящий кладезь для мага.

* * *

Беляна сидела на крыльце. Глаза затянуты дымкой, руки бессильно лежат на коленях.

– Она уехала. – Огорчённый Ульян подошёл к ней. – Уехала. А я ведь так просил её остаться. В деревне теперь нет знахаря. Может быть, ты захочешь?

Он вопросительно смотрел на девушку.

– Беляна!

Взгляд чёрных глаз обжёг его.

– Вы убили его. – Спокойно произнесла девушка. Слишком спокойно.

Ульяну стало страшно. Он отступил назад и, споткнувшись, упал.

Беляна встала.

– Вы убили его! Вы все убили его! Она сказала вам, а вы все пошли и убили его!

Слёзы, нет, горькое отчаянье лилось из больших глаз.

Ульян вскочил и подбежал к девушке.

– Нет! Ты больше никогда не прикоснёшься ко мне! Вечное проклятье довлеет над тем, кто причинил зло единорогу! Вечное!!!

* * *

Ночью послышался смех. Он раздавался в каждой избе, он лился будто с неба. Громкий, радостный смех.

Свет, невозможный свет озарял избушки. Перепуганные жители выскочили наружу.

Она шла. Эта некрасивая замарашка шла по деревне. Шла и смеялась. А рядом с ней – единорог. Ослепительно белый. И свет окружал их. И как же это было прекрасно! А потом они побежали. По воздуху. Вверх.

К голубым далям…

* * *

Кир бесшумно бежал обратно. Бежал один. К своему дому. Никто, кроме него не знал этот путь.

Говорят, природу нельзя обмануть. Неправда, обмануть можно всё…

Да, обмануть природу можно, но только единственный раз.

Людмила Бодрова Ураган

Темная-темная ночь. За окном сторожки, под снопом света прожектора кружатся снежинки. Обычно говорят, что «снежинки танцуют». Но мне это снежное кружение больше напоминает ритуальную пляску при исполнении кровавого обряда. С первого взгляда в этом бешеном хаосе ни ритма не видишь, ни мелодии не слышишь. Пожалуй, это даже не пляска, а дикая оргия ветра, снега, тьмы, света. Ветер гудит так, как будто тяжелый грузовой самолет пытается оторваться от взлетной полосы. Сторожка – маленький железный вагончик без колес – вздрагивает от ударов ветра, покачиваясь слегка, будто тоже пытается сдвинуться с места. Дико воет ветер, сгибая макушки старых лип. Какая-то сказочная мистерия, а не зимняя ночь. Я слушаю гул деревьев, стоны и вопли ветра. Смотрю в окно на снеговую свистопляску. Работа у меня такая – смотреть и слушать. Сторож я. Точнее – сторожиха.

В такую ночь можно отдыхать, даже спать до конца смены. Никто не потревожит: и машины не ездят, и люди не ходят. Даже телефон отключился. Выходит, что такой ураган – мне друг. Можно расслабиться и настроиться на самою себя; поговорить, послушать, вспомнить, оценить, осудить и сделать выводы, насочинять планы. Можно вообще ничего не делать, ни руками, ни головой. Я выбираю последнее. Пристраиваюсь на ветхом диванчике и закрываю глаза.

Гул накатывает на сторожку, как морская волна – тяжелая и огромная. Железные стены вздрагивают. Во всей этой круговерти чувствую себя, чуть ли не в центре мироздания, в центре первобытного хаоса без начала и конца. Реальность пропадает за мятущимся световым кругом от прожектора. Я, как младенец в зыбке, качаюсь между сном и явью.

Вдруг звякнул телефон. Не зазвонил, ни задребезжал, а именно тихонько тренькнул: «Тр-р…». Я поднесла трубку к уху. Тихо. Вернулась на диванчик. Но не успела даже приткнуться, как опять тренькнул телефон. Не встану. Не настоящий звонок. Но телефон продолжает тихонечко назойливо подтренькивать. Я сдаюсь. Снова беру трубку. И слышу, и вижу, как в панорамном кино, рождение Урагана. Со мной по телефону говорил Ветер.

…Далеко-далеко от Уральских гор, где стоит моя сторожка, над синей выпуклой поверхностью Атлантического океана столкнулись два вечных противника – Теплый и Холодный воздух. Сначала они замерли напротив друг друга. Наступила мертвящая тишина. Воды океана не морщила ни одна волна. Не было даже ряби. Не резвились дельфины. Не мельтешили летучие рыбы. Тишь и гладь от горизонта до горизонта. Холодный попытался сдвинуться и обойти Теплого сзади, чтобы ударить его со всей силы и утопить в Океане. Но тот уловил движение противника, развернулся ему навстречу, подставляя мощную грудь. И они ударили друг в друга зло и безжалостно. Что тут началось! Вздыбился Океан, подняв огромную, нет, громадную волну. Небо нахмурилось темными тучами. Теплый и Холодный дрались не на жизнь, а на смерть. И, в конце концов, добились своего. Оба погибли в пучине Океана. Не стало ни Теплого, ни Холодного. Родился Ураган, бестолковый и бесшабашный. Он хохотал, плакал, выл и гудел одновременно. Небо в доли секунды покрылось грязно-серым, лоскутно-рваным покрывалом. Громады волн перемешивались с тучами, из которых искрами сыпались молнии. Дитя Хаоса Ураган ликовал. От раскатистого голоса Грома киты, дельфины и рыбы торопливо уходили в спасительную глубину. Корабли болтались на океанских волнах, как щепки в луже. Ураган летел, ничего не разбирая, не видя и не слыша, ничего не понимая, просто радуясь тому, что он ЕСТЬ, он ЖИВЕТ.

Неожиданно он наткнулся на Землю. Это начинался Континент. Водяные космы Урагана стали седыми, смешались с хлопьями снега. Они хлестали по земле, по асфальту, по серым домам. Водяной вал выплеснулся на берег, разбивая не только лодки и яхты, но и огромные корабли, выплевывая их, как дохлых рыб. Падали портовые краны. Как игрушечные, складывались и смывались водой высокие дома. День превратился в Ночь. По дорогам неслась грязной волной вода. Машины не ехали, а плыли с зажженными фарами, торопясь найти хоть какое-то пристанище. Урагану все это казалось забавным. Оставив мешанину из грязи, воды, снега и всяческих обломков, освещаемую всполохами молний, напоминающих больше вспышки мощных прожекторов, он понесся дальше, забавляясь и раскатисто хохоча. Он кружил липкий снег во все стороны одновременно, засыпая мимоходом огромными сугробами леса, поля, улицы городов, роняя одиночные деревья в парках и садах, на опушках лесов, срывая крыши с деревенских изб, заметая дороги и машины на них.

Так Ураган пролетел через всю Европу. Притомился. Его гудящая поступь стала медленнее и тяжелей. Попадающиеся на пути леса сильно изматывали его. Лес гудел и стонал, но не падал, не укладывался, а стоял, роняя ветки и веточки. Ураган уже не летел стремительно, а замедлял скорость. Он совсем споткнулся о невысокие, ощетинившиеся лесами, старые Уральские горы. Преграда не ахти какой высоты. Но Ураган выдохся, перемесив пол континента. И в кромешной темноте он увидел светящуюся точку от прожектора у моей сторожки. Забавляясь снежной пляской, случайно задел телефонный провод. Телефон тренькнул. И Ураган, сам себе удивляясь, рассказал мне свою историю. Я не стала говорить ему о том, что за нашими невысокими горами стоит сплошной Лес – Её Величество Сибирская Тайга. И там Ураган поджидает тихая кончина. Закончится его жизнь обильным снегопадом, который саваном спеленает его самого навсегда. И лишь изредка кто-то из людей будет говорить: «А помнишь тот Ураган в 2002 году, когда у соседа Михаила с сарая крышу снесло?»…

Утром была такая первобытная тишина. Сверкал, искрился белейший снег. Небо было синее-синее, как морская волна. Звонко, взахлеб пела синица, качаясь на тоненькой веточке, радуясь, что осталась жива. Только у старой липы у самой дороги вдоль ствола повисла на развилке обломанная ветка. О погоде сегодня в теленовостях сообщили: «Над Западной Европой промчался Ураган небывалой силы. Есть разрушения и человеческие жертвы. В Центральной Европе дожди с мокрым снегом. На Урале – метели. В Сибири – обильные снегопады…»

...

Январь, 2002 г.

Людмила Бодрова Звон

Бог сотворил первого человека бесполым – ни мужчиной, ни женщиной. И очень скоро разочаровался в своем творении: что амеба, что дерево, ни какой разницы с человеком. Всякий творец волен усовершенствовать собственное творение по своему усмотрению. И не важно, картина это или машина. Тем более, есть такое право у Первотворца. Подумал Всевышний и переделал человека. Из одного смастерил два. Сотворил мужчину и женщину. Так увлеченно и торопливо работал, что Бессмертную Душу человеческую тоже разделил напополам. Получилось, что и мужчине, и женщине досталась только ее половинка. С тех далеких времен Сотворения и по сей день маются люди на Земле: каждый ищет свою половинку Души. Часто бывает, что живут двое, вроде бы, душа в душу. Как одно целое. Но все равно, даже через много лет, понимают – ошиблись. Половина-то чужая. Потому и не срослись. Не ужились. И сколько трагедий, сколько комедий, сколько пролито слез. Творцу любо-дорого зреть такие спектакли. А каково нам, людям и нашим душам?..

…На большой красивой планете родился Мальчик. А через пару лет совсем в другом месте, на той же планете родилась девочка. Они росли, плакали и смеялись, бегали и прыгали, падали и ушибались. Мальчик превратился в юношу. Девочка стала милой девушкой, с голубыми глазами и с пышной русой косой. Пришло время, и ранней весной, когда на проталине в снеговой лунке распускается первый подснежник, зазвенела, запела Песню Любви половинка души у Юноши и Девушки. Глаза смотрели зорче, половинка Души звенела камертоном, но не было резонанса, не было ответа. Не откликалась другая половинка и не звучала единая мелодия Любви. И затуманивался взор. И появлялся страх: вдруг ошибка, идешь не по той улице, входишь не в те двери?

Настала пора, и Юношу призвали выполнять воинский долг. А в это время на большой планете растекалась огненно-кровавыми кляксами маленькая война. Однажды в лунную ночь пуля-дура попала прямо в сердце юного солдата. Он упал в теплую мягкую траву, глядя на огромный шар луны. И только успел подумать: «Как? И это В С Ё?»

…В это же самое время в большом-большом городе проснулась Девушка с голубыми глазами и русой косой оттого, что услышала поминальный колокольный звон. Дохнул леденящим душу холодом страх. Глянула на часы: полночь. Подумала: «Кто же звонит в это время?» Внезапно что-то больно ударило в сердце. Показалось, будто оно разорвалось на две половинки. Заболело все тело, закружилась голова. Она упала на постель. За окном была темная хмурая ночь. Но девушка видела луну, похожую на огромный апельсин. Почему-то подумала: «И это В С Ё?» Холод ужаса невозвратимой потери самого дорого человека спеленал Девушку. Забилось в судорогах ее тело. «Неужели МАМА?» Но душа ответила: «Нет». НО легче от этого не стало. Из темных углов комнаты протянулись ледяные руки Тоски. Девушка потеряла сознание. Утром соседка вызвала врачей. Но они ничего не могли понять. Не знали, как помочь… Три дня и три ночи была Девушка в Небытие. Потом встала, огляделась вокруг. Стала себя в порядок приводить. Глянула в зеркало и не узнала себя: из зеркала на нее смотрела незнакомка с вдовьим взглядом и седою прядкой у виска. И потекли из ее затуманенных печалью глаз по щекам слезы. Девушка поняла, что похоронный колокольный звон оплакивал половинку ее Души, с которой она ни разу не встретилась и уже не встретится на этой планете никогда…

На большой планете кроваво-красной огненной кляксой расползалась маленькая война…

...

Июнь 2002 г.

Вероника Авинова Жизнь – странная штука

Благодарю Жусову Анастасию за предоставленную возможность использовать ее прозаическую зарисовку «Странная штука – жизнь»

Я рылась в бумагах на чердаке. Не знаю, что подвигло меня на этот подвиг, но я решила, наконец, навести капитальный порядок у себя дома. И, вспомнив чему меня когда-то учила моя бабушка, решила, что начинать его наводить надо именно с чердака, как наиболее удаленной, а потому редко убираемой части дома. Знала бы я, чем это, в конце концов, закончится, то в жизни бы туда не полезла. Я всегда была крайне взвешенной и рассудительной девушкой, скептически относящейся ко всем приключениям, которые выходили за рамки дружеской прогулки под ручку со знакомым или девичника с алкогольными коктейлями в отсутствие родителей. Но жизнь – странная штука. Она не интересовалась моими привычками тогда и уж тем более не интересуется ими сейчас. Но я отвлеклась. Итак, вся эта невероятная история началась именно с уборки, которую я, к слову сказать, и по сей день не закончила.

Ах да! Совсем забыла! Разрешите для начала представиться. Меня зовут Софьяна Игнатенко. Имя «Софьяна» мне дала моя бабушка по соображениям, которые остаются для меня тайной и теперь. Хотя подозреваю, что оно ей просто всегда нравилось. Так вот… о чем это я… Мне… Нет не скажу! Говорить о возрасте женщине неприлично. Короче говоря, лет мне немного. Впрочем, достаточно, чтобы не только иметь принципы, но еще и успеть их изменить. Почти до десяти лет я жила с бабушкой, а на выходные ездила к вечно занятым родителям. Это было, как я теперь понимаю, не совсем нормально, ведь ребенок должен расти с мамой и папой, но тогда… Тогда их мне заменяла бабуля, которая навсегда, пожалуй, осталась моим единственным воспитателем. А родители – это так… для порядка и содержания. Вы можете спросить, почему я так много говорю о бабушке. Ну-у-у… во-первых, я ее очень люблю, а во-вторых, именно с ее дневника в моей жизни и начались чудеса. Но обо всем по порядку. Когда мне было почти десять, в одни из тех выходных, что я проводила с родителями, бабуля исчезла. Ее просто не стало. Наша родная милиция установила, что около 11 утра она вышла из дому, и больше о ней никто ничего не слышал. Она испарилась из нашей жизни, оставив завещание на мое имя. А я начала жить с мамой и папой. Что это была за жизнь, я умолчу. Их я по прежнему видела только по выходным, а все остальное время у меня были няни, гувернантки… В общем, получив образование и найдя работу, я перебралась в старый бабушкин дом в возрасте двадцати лет. И тихо-мирно жила там, пока… Да, пока я ни начала эту уборку…

* * *

На чердаке были настоящие завалы из старых газет, журналов, целых и не совсем книг, сундучков, корзин и тому подобного хлама. Не убирались в этом месте с той самой поры, когда я в детстве требовала устроить мне здесь комнату. Созерцая этот бардак, я постановила, что бумаги надо рассортировать, из ненужных устроить веселый костер, а содержимое всех сундуков и коробок подвергнуть тщательной инвентаризации. Именно с этими благими намерениями я и рылась в бумагах, откидывая заведомо ненужные – вроде пачек моих детских рисунков, просматривая более загадочные – вроде старых журналов и убирая в отдельную кучу коробочки и корзинки. И тут, под очередной грудой старых книг, я нашла этот сундук. Он был большой. Очень большой по моим меркам. Сантиметров шестьдесят в высоту и больше метра в длину. Ну и ширина у него была соответствующая. В общем, я однозначно поняла, что если он не пустой, то с места я его не сдвину. Решив проверить свои догадки на счет наполненности этого старинного чемодана очередной пачкой старых газет, я столкнулась с проблемой. Сундук был заперт. На солидного вида висячий замок без всяких следов ржавчины. Это было странно. В доме у бабушки вообще ничего никогда не запиралось. Кроме входной двери от воров. А тут спрятанный и запертый сундук. Я так удивилась, что как-то даже не сразу решилась попробовать его открыть. Через пять минут я поняла, что этот замок, похоже, титановый. Во всяком случае, ни молотком, ни топором я его сбить не смогла. Здорово разозлившись, я пришла к выводу, что сложить жизнь на открытие какого-то там ящика, пусть даже и старинного, это совершенно не в моем духе. Но тут оказалось, что и передвинуть я его не могу никакими силами. Это начало меня доставать. Я тихо материлась и обещала себе, что если там не старинный клад, то я лично этот сундук выкину. И где-то в этом месте я его пнула. И эта громадина перевернулась. И открылась. Это было так странно…

Каждый раз, когда я пыталась открыть этот сундук, он активно сопротивлялся. Даже молоток и топор никаких следов на замке не оставляли. И вот… будто там замка вообще не было…

Минуты две я сидела на полу и тупо пялилась на боковину сундука и край крышки, который виднелся за ней. Казалось, что там, за этой крышкой, открылась дверь в лето… И я боялась туда войти…

В конце концов, мне это надоело. Сколько можно сидеть на полу? Я поднялась и заглянула в сундук. Странно… непонятно почему он был таким тяжелым… на стенке, которая сейчас исполняла роль дна, в облачке еще не осевшей до конца пыли, одиноко лежала тоненькая тетрадка с выцветшей надписью «Дневник» на обложке. Пожелтевшие страницы казались случайным скоплением молекул, которое вот-вот развалится. В облаке кружащихся в солнечном луче пылинок эта тетрадь выглядела волшебно. Как древняя книга во внезапно открывшемся склепе. Еще не понимая, что делаю, я протянула руку и взяла тетрадь. Удивительно, как она не рассыпалась в прах под моими пальцами! Надпись была сделана рукой бабушки. Трепетно, чуть затаив дыхание, я перевернула первую страницу. И тут выяснилось, что на чердаке темно. Бледный свет из ма-а-ахонького окошка не позволял рассмотреть поблекшие чернила…

Честное слово, я не помню, как спустилась в гостиную. Яркий электрический свет настольной лампы резанул глаза, но я уже не обращала на это внимания. Хрупкие страницы одна за другой перелистывались, и с каждым мгновением меня настигало все большее и большее разочарование. Чернила выгорели так, что разобрать можно было только отдельные буквы. О словах речь даже не шла. Правда, записи эти датировались полувековой давностью. Но все равно было обидно… Хотя ко мне начала возвращаться надежда. Во второй половине дневника надписи постепенно становились все четче и четче… и уже через пару листов я углубилась в чтение…

«…Я долго бродила по выцветшим кварталам города… Невыносимая жара липла, покрывая кожу серой пылью, не имеющей возраста… Очередной день и поиск. Снова день и снова поиск… Поиск того, что было утрачено много дней, лет или даже больше назад…

…Опять серая пыль… Кружится мелкой мошкарой, забивает глаза. Противно. Но необходимо…

Взгляд скользит по балконам домов, домам, их жильцам… Плавно так скользит, ни на чем не задерживается… Стоп… Вот оно…

Дерево. Под ним лавочка. Сажусь. Наблюдаю. Интересно.

А пыль все равно липнет…

Коробки многоэтажек. Интересно, кто строил? Такое ощущение, что толкни одну, и посыплются все… как домино…

Улыбаюсь… Странная все-таки штука – жизнь… Закинула меня в этот Богом забытый район и чего-то от меня хочет… Или не хочет… Поди, разберись!..

В песочнице суетятся Маленькие, дом строят. Только странно: их дом намного красивее этих коробок… Хотя нет, не странно – закономерно…

Я встаю, иду дальше, от одного дерева к другому. Только у другого лавочки нет… Плохо…

Опять Маленькие. Сидят, играют в монету. Я улыбаюсь: что ж, пережиток цивилизации…

Нашла! Наконец-то…

Вот он. Стоит, почти заброшен. Обветшалые стены, страдающая от жары крыша и темная вязкость воздуха в комнатах – все еще помнит прежнего владельца: странноватого парня с немного сумасшедшими глазами и не менее сумасшедшими ночными посетителями. Они приходили регулярно, и только когда он их звал.

Дом сначала боялся их, закрывал двери на замки, но они лезли через окна… Потом смирился, вскоре привык, и ему даже стало интересно.

Кем был тот парень, дом не знал, но, видимо, так привык к неожиданным и необычным визитам, что и мой приход воспринял с привычным равнодушием…

Дом, старый дом! Сколько ты видел на своем веку! Жили здесь и Маленькие, и Старые, и… Последний был Молодым и Странным…

Дом, дом! Ты ведь хорошо помнишь этого Молодого? Расскажи мне, дом, что он здесь делал, и куда он исчез потом. Он мне нужен, дом! Слышишь? Я его ищу…

Он снова смог от меня уйти, снова смог накормить тебя, дом, древними сказками и легендами, в его устах превращавшимися почему-то в реальность… И ты слушал, дом, вбирал, как губка, слова в свои сухие стены… Слушал… Теперь ты расскажи мне… Моя очередь слушать. Внимательно…

Я снова иду по знойной улице… Жара липнет, остановить пытается… Надоело… Но надо…

Он рассказал все или почти все, что знал… Я его понимаю и уважаю его Право на Тайны… Но жизнь – странная штука… теперь я свободна…»

И все. Записи обрывались. Только дата внизу… Дата. Я прочитала ее раз. Потом еще раз. Господи! Это же… это же суббота… а бабушка пропала в воскресенье! На следующий день… В самой середине очень жаркого июня. Этого не может быть… Зачем ей надо было делать запись в старом дневнике и прятать его на чердаке? И почему этот замок открылся? И… и…

В общем, у меня голова гудела от вопросов. Я будто снова оказалось в том самом ужасном понедельнике моей жизни, когда выяснилось, что бабули нет… И я так же задавала себе миллионы вопросов, зная, что ни одного ответа я не получу. Это было так странно… Да и сейчас ситуация не из приятных. Кого она искала? Какой дом? Что он ей рассказал? Как можно разговаривать с домом? Хотя это, в общем, не вопрос, бабуля это умела. Она смотрела на вещь и видела ее историю. Она была удивительная. Но куда и зачем она ушла? Почему она бросила меня?

И тут началось ЭТО.

* * *

Безуспешно взывая к тетради, я вдруг увидела бабушку. Такую, какой я ее помнила. Безупречно элегантная пятидесятипятилетняя женщина, выглядевшая на десяток лет моложе. Она сидела за письменным столом, который раньше стоял в другом углу комнаты у окна, и перечитывала эту самую тетрадь, выглядевшую несравненно лучше. Потом она встала и пошла в коридор. Я настолько обалдела, что молча двинулась вслед за призраком. В коридоре бабушка поднялась по лестнице на чердак и после некоторого замешательства открыла большой старый сундук и положила в него тетрадь. Затем опустила сверху какой-то конверт и закрыла крышку. После чего раздался легкий стук у меня в голове, и я отключилась.

Проснулась я в гостиной. Ума не приложу, как можно спать, сидя за столом на неудобном стуле. Тем не менее, мне это, похоже удалось. С трудом потянувшись, я решила было, что мне порой снятся странные сны, но… На столе лежала открытая на последней странице тетрадь с пожелтевшими от времени листами. Минуты три у меня ушло на осмысление этого факта. Значит, дневник бабушки мне не приснился. Это радует. А вот она сама… Нет, конечно, ее здесь не было. Но я так хотела узнать, что с ней случилось…

Точно! Конверт! Во сне она опустила в сундук конверт. Значит, если он действительно там… Делать выводы дальше я побоялась. Зато опрометью бросилась на чердак. Открытый сундук лежал там же, где я его оставила. Поборов в себе сиюминутное желание оставить все как есть и в него не заглядывать, я развернула вдруг ставший довольно-таки легким ящик к окошку. В углу лежал серый от въевшейся пыли конверт…

* * *

«Софьяна, девочка моя! Если ты читаешь это письмо, то уже выросла. Выросла настолько, что я могу не узнать тебя, когда увижу. Знаешь, это странно. Писать письмо, которое ты можешь никогда не получить и представлять тебя большой и далекой. Но я надеюсь… Хотя нет, я точно знаю, что однажды ты его прочитаешь. Только бы не было слишком поздно. Иначе я вообще никогда тебя не увижу. И мне будет грустно. Но это все не имеет значения. Значение имеет только одно: завтра я уйду. Я позабочусь о том, чтобы ты получила этот дом и, надеюсь, тебе хватит благоразумия не отдать его твоим родителям. Я их люблю, но это будет неправильно. Запомни: этот дом твой! Он будет твоим всегда и во всех измерениях. Он всегда будет ждать, когда ты вернешься. Так что не делай глупостей и красивых жестов. Это глупо. Теперь о деле.

Соня, моя маленькая. Я тебя люблю, но уйти мне придется. Я знаю, ты будешь переживать, но думаю, что ты сама знаешь, что со мной все в порядке. Просто меня не будет с тобой. Может, сколько-то лет, а может, мы больше вообще не встретимся. Но ты будешь жить в моем сердце. Пожалуй, я опять отвлеклась.

Когда-то, очень давно, я встретила человека. Он был удивительным и странным. Он был ни на кого не похож. Думаю, ты догадалась, к чему я веду. Я его полюбила. Не знаю, понимаешь ли ты, что это значит, но я тогда поняла. Извини за такой несколько нехудожественный стиль изложения, но я ничего не могу с собой поделать.

А потом он исчез. Он звал меня с собой, но я не пошла. Я была слишком молодой, глупой и самоуверенной. А это опасное сочетание. К тому же чреватое многими неприятностями, в чем мне пришлось убедиться на себе. Потом я встретила твоего дедушку, вышла замуж, дальше ты знаешь. Но всю жизнь я искала его. Потому что, уходя, он оставил мне надежду в виде небрежного замечания, что если я найду когда-нибудь его дом, то смогу уйти за ним. Сегодня я его нашла. И должна уйти. Ты уже достаточно взрослая и, может, меня поймешь. Со дня расставания я его искала. Тридцать пять лет. И если я не уйду сейчас, то до следующего шанса могу не дожить. Так что…

В общем, пусть это зыбкая надежда и неизвестно, что ждет меня, но это письмо – последнее из несделанных мной здесь дел. Я уверена, что со мной будет все в порядке, и тебе желаю того же.

Все. Пока. И помни: я люблю тебя. И это, наверное, не лечится.

Бабушка.

P.S. Софьяна, девочка моя, чтобы «поговорить» с вещью, надо очень пристально на нее смотреть, проникая внутрь, в самую суть сквозь хрупкую оболочку, и больше всего на свете хотеть получить ответ на какой-то вопрос. В смысле не на вопрос вообще, а о событиях, связанных с этой вещью. Попробуй, и у тебя получится, я знаю. Этот дар, пожалуй, мое единственное настоящее наследство тебе.

С любовью, бабуля»

«Так вот как оно работает», – моя первая мысль была чисто и исключительно практической. Эмоции вот так взяли и выключились. Вспомнив все, что я знала о психологии, я уселась на диван и занялась анализом своего состояния. На манер диалога «А у тебя ничего не болит? А шизофреников в роду не было?». Подозреваю, что со стороны это смотрелось идиотски. Но мне помогло. Я с удивлением обнаружила, что совершенно спокойна. То есть письмо чуть ли не с того света меня, конечно, взволновало, я была рада, что бабуля ушла куда-то по своей воле, что с ней ничего дурного не случилось, но… Было такое ощущение, что я все это уже знала, а сейчас просто вспомнила. И я действительно всегда была уверена, что с ней все в порядке. Более того, что она счастлива. И, уходя, она знала, что я не буду слишком переживать. Странно все это как-то…

И где-то на этом месте решив, что утро вечера мудренее, а завтра мне на работу, я отправилась спать. И самым удивительным за этот день стало то, что я отрубилась, едва коснувшись подушки.

* * *

Проснулась я еще до звонка будильника оттого, что какой-то особенно яркий солнечный лучик решил, что ему надо непременно отдохнуть на моем правом веке. Поэтому спросонья я слегка ослепла на один глаз, но встала чрезвычайно бодренько. Через полчаса, когда, наконец, зазвонил будильник, я уже умытая, но еще в пижаме, попивала чай и разглядывала свои вчерашние трофеи. Письмо и дневник. Значит, все, что случилось вчера, не было сном. Бабуля десяток лет назад двинула куда-то за своей любовью, я теоретически могу болтать с вещами и ни в коем случае не должна отдавать дом родителям. Ну, этого они у меня, предположим, и так бы не дождались, но буду иметь в виду. На бабулю я не в обиде, потому как сама такая, а вот идею на счет вещей стоит проверить. И по уже установившейся, похоже, привычке я двинула на чердак.

Но тут будильник зазвонил второй раз. Это означало, что если я в ближайшие пятнадцать минут не выметусь из дома, то опоздаю на работу. А я еще в пижаме…

Короче, через пятнадцать минут я вся в мыле вылетала из дома. И, захлопывая дверь, чуть не наступила на нее.

На крыльце лежала роза. Чуть-чуть приоткрывшийся под первыми весенними лучами белый бутон на очень коротко срезанном стебле. На мокром, потемневшем от времени крыльце – снежно белая роза. И застывшая над ней в нелепой позе девушка в джинсах. Это сцена для романа, а не для опаздывающего на работу человека. Так что действовала я на уровне рефлексов. Схватила розу и бросилась к остановке буквально наперегонки с уже появившимся на дороге автобусом. Живи я чуть дальше от остановки, то непременно бы опоздала. В общем, я успела.

А в автобусе до меня начало доходить. Дело в том, что у меня не было ни одного знакомого человека, который мог бы оставить на крыльце такой подарок. Нет, конечно, у меня были знакомые парни, среди которых парочка даже относилась к немногочисленному сонму моих друзей. Но чтобы розы… Это вообще ни на кого из моих знакомых похоже не было. Тем не менее, роза присутствовала. И я принялась вспоминать все хоть сколько-нибудь значительные даты, приходящиеся на апрель. Мой день рождения в августе. Именин нет. Все годовщины окончания учебы летом. Дни рождения родителей – зимой и осенью. День рождения бабушки тоже летом. В конце концов, я достала-таки ежедневник и принялась его изучать. Выяснилось, что из всех моих знакомых с апрелем связаны только Серж и Прометей. С Сергеем я училась в школе и 29-го у него день рождения. Проблема в том, что сегодня только четвертое, и подарок ему должна по логике делать я, а не он. С Прометеем, или Витькой в миру, я в апреле позапозапозапрошлого года познакомилась. Тогда он получил свое прозвище, когда едва не сжег мой дом, заявив, что «нес огонь людям». Пожара, к счастью, не случилось, а прозвище за ним осталось. С тех пор каждый апрель он мне дарил букет огненно-красных роз и зажигалку. Но до этой знаменательной годовщины тоже еще неделя. И он в жизни не перейдет на одиночные белые цветы. Это не символично. Все, больше никаких знаменательных дат у меня в апреле не было. День космонавтики и день рождения Ленина не считаются. Так что роза оставалась загадкой. И вообще, после всех вчерашних событий мне начало казаться, что у меня малость крыша поехала. Успокаивало одно: говорят, что сумасшедшие в уехавшем чердаке никогда не признаются…

* * *

В общем, весь день у меня голова шла кругом. Я не знала, что мне делать. Меня парили внезапно навалившиеся воспоминания о бабушке, сведения о моих обнаружившихся способностях. Особенно после того, как до меня дошло, что я с дневником именно так и «разговаривала». А тут еще эта роза. Я не знала, что и думать. После тщательного повторного перебора всех моих знакомых, включая детсадовских друзей, я так и не нашла никого, кто мог бы ее положить. Это было так странно. В моей размеренной жизни начался обвал. В конце концов, я решила все-таки заняться работой. В результате моих попыток компьютер чуть не сошел с ума после того, как я несколько раз перепутала клавиши «Alt», «Shift», «Ctrl», «Del», «F8», «F9» и «F1». В итоге всех моих манипуляций оказались перемещенными и удаленными несколько системных файлов, у компа начал проявляться характер, и я с горя отформатировала жесткий диск. И до вечера занималась переустановкой программного обеспечения. Это помогло. Во всяком случае, во время этого крайне занудного занятия мне пришло несколько здравых идей, которые я тут же принялась воплощать в жизнь. Во-первых, я позвонила в милицию и выяснила, что никаких маньяков, повадившихся отправлять жертвам белые розы перед нападением у нас ни в городе, ни в стране не зафиксировано. Во-вторых, я взяла на завтра отгул. Начальник отдела попробовал было посопротивляться, заявляя, что отгул во вторник – это нонсенс. Но потом грустно посмотрел мне в глаза и быстро подписал заявление. Наверное, что-то его убедило. В-третьих, я отправилась на прогулку по магазинам, где потратила половину аванса на всякие непотребные вещи вроде буженины, баснословно дорогих шоколадок и других вкусностей. И одну обалденно красивую вазочку, каковых у меня дома накопилось уже десятка два.

Вкупе с одиночным пиром, устроенным мной вечером дома, это помогло. Я начала соображать. И даже уставившись на входную дверь и, буквально разбирая ее на молекулы, выяснила, что утром к ней со стороны улицы подошел молодой человек в шляпе и куртке, положил на крыльцо розу, которая была у него в руке, и удалился в направлении автобусной остановки. Лица из-за шляпы разглядеть не удалось. Странно, но я, кажется, его не знала. По крайней мере, вспомнить никого похожего у меня не получилось. Да и кто в наше время носит шляпы? Не кепки, не ковбойские и не пижонские широкополые… А почти классический котелок, только надвинутый очень низко на глаза. Он так необычно смотрелся с полуспортивной курткой, что я только с третьего или четвертого раза разглядела кольцо на его пальце. В смысле, на пальце парня, а не котелка. Кольцо было не обручальным, что здорово меня успокоило. Не хватало еще романтически настроенного женатого ухажера. Кольцо было большим. И носил он его почему-то на указательном пальце правой руки. Оно тонкой широкой полосой практически полностью охватывало первую фалангу и тускло отсвечивало золотом в сером утреннем свете. Таких колец я не видела никогда. Поэтому наряду с котелком тут же занесла его в список особых примет. Тем более что мне показалось почему-то, что кольцо не снимается. Маленько успокоившись, я принялась за поедание остатков буженины и обдумывание полученной информации.

Результатов это практически не принесло. Если с бабулей все было более или менее ясно, да и с моим даром тоже, то роза по-прежнему оставалась загадкой. Парня, который ее принес, я не знала. Никаких предположений кто бы это мог быть, у меня не было. Равно как и какой-нибудь хоть сколько-нибудь вразумительной версии. Зато наутро она появилась.

Утром на крыльце лежали незабудки.

Маленькие голубые цветочки, перевязанные синей ленточкой, лежали на том же месте, где вчера была роза. Дверь повторила ту же историю. И откуда он в начале апреля взял незабудки? В горшке что ли вырастил?

И стала вырисовываться версия: в меня кто-то влюбился. Ну и решил таким образом заручиться заранее моим благорасположением. Спросите, как можно влюбиться в незнакомого человека? Не знаю. Я сама-то в это не очень верила. Хотя с другой стороны… Если я двери допрашиваю, а моя бабуля с домами разговаривала… Почему не может быть любви с первого взгляда? Может быть. Но зачем все эти цветы? Интригующе, конечно, но ведь познакомиться проще.

В общем, я, как у Гоголя, к вечеру вторника была уже полностью влюблена в этого таинственного дарителя, несмотря на то, что я даже лица его не видела. Между делом я успела посмотреть на бабулю, разговаривая с ее дневником, доела буженину и шоколад. Ну, еще сходила в магазин и купила шампанского. На случай, если мой «ухажер» решит-таки познакомиться. Незабудки мирно стояли в купленной вчера вазочке. А часов в семь меня посетила гениальная идея. Ведь цветы тоже в каком-то смысле вещи… и они его видели…

Ага. Видели. Только мне не стали показывать. Цветы крутили только серый туман, а кино начиналось исключительно с того, как я брала их в руки. Как заговоренные. Странно…

Следующим утром я первым делом выглянула за дверь. Там лежали фиалки. Обалденно красивого фиолетового цвета. И с таким запахом, что у меня голова кругом пошла. Это было удивительно! Поставив их в одну из самых любимых вазочек, я отправилась на работу. Конечно, цветы не давали мне покоя, но, в общем, стало полегче… Я даже умудрилась нормально полдня поработать и почти довести до ума давно валявшийся на работе проект цветочного календаря. А потом я увидела его.

* * *

Я, собственно, его и не видела. Просто, оторвав случайно взгляд от компьютера, я уперлась взглядом в кольцо. Тонкую широкую тускло-золотую полосу, охватывавшую первую фалангу указательного пальца правой руки. И, пока я приходила в себя, оно ушло. В смысле владелец руки, на которой обиталось кольцо, отошел от открытой двери моего кабинета и гулко затопал по коридору. И тут у меня включилось позднее зажигание. Я вскочила со стула и бросилась в коридор, совершенно не соображая, что делаю. Ну и естественно споткнулась. О совершенно левую пачку бумаги, которая по неизвестным причинам оказалась на полу. Упасть я не упала, но когда выскочила в коридор, там уже было пусто. И тихо. Упав духом, я для очистки совести прошлась пару раз до лестницы и обратно. Никого не было. Только легкий запах фиалок около моего кабинета.

Для той же очистки совести я безнадежно принялась опрашивать дверь моего «офиса». И оказалась совершенно права. Вообще, серый цвет тумана начал мне уже надоедать. Какое удручающее однообразие. И в ответ на мои мысли туман начал переливаться всеми цветами и оттенками спектра. Информации это не прибавило, но смотреть стало приятнее. Ладно, потом разберусь. На досуге. Особенно учитывая, что, глянув на мое лицо, начальник отдела без слов подписал мое заявление на очередной отгул.

Проект календаря в очередной раз остался недоделанным.

* * *

В четверг я объявила бойкот. До полудня я проспала, а потом лениво вышла-таки на крыльцо. Цветов там сегодня не было. Зато была шкатулка. Ма-а-аленькая… и явно очень дорогая, ручной работы. Даже не прикасаясь к ней, я это поняла. Все же опыт работы с предметами искусства принес свои плоды. А, нагнувшись чуть ниже, я поняла кое-что еще. У нас таких вещей не делали. Семисантиметровая шкатулочка была многослойной. Ажурная верхняя скрывала несколько маленьких, вставленных одна в другую. Как матрешка. Содержимого последней шкатулки было не видно. Полоски тусклого желтого металла переплетались, образуя сложный лиановидный узор. Я решила, что это латунь: все же золото не поддавалась такой обработке. Самым удивительным было то, что толщина стеночек была микроскопической. Я не представляла, что бывают такие тонкие вещи. Во всех смыслах. Короче, минут пять я к шкатулочке даже прикоснуться боялась. Казалось, что стоит до нее дотронуться, и она рассыплется на молекулы. На детали, которые тоньше, чем ее стенки. Но делать было нечего. Не могу же я вечно сидеть на корточках на пороге собственного дома и пялиться на очередной подарок. А в том, что это был именно подарок, я ничуть не сомневалась. Не знаю, почему.

И в тот момент, когда я, наконец, взяла это чудо в руки, из-за весенней тучки выглянуло солнце. Его луч, отразившись от чего-то в самой глубине шкатулки, скользнул фиолетовой молнией по моему запястью и остался на нем тонкой ниточкой фиолетового бисера. Я даже не удивилась. Как будто знала, что так и должно быть. Странно, но я даже обрадовалась. Только отстранено подумала, что снять эту прелесть, к сожалению, нельзя. И отправилась дальше спать.

В общем, бойкот удался на славу. Потому что проснулась я только утром следующего дня. Я так долго в жизни не спала. Почти сутки… это уже было страшно. О том, что я все же просыпалась в четверг, напоминал только бисер на правом запястье и шкатулка около кровати. Которую я, кстати, вчера открыть забыла напрочь. Вид браслета просто отправил меня в сон. И вдруг меня окутала тревожная волна. Я не помнила, как оказалась на кровати. И страшно болела голова… Пошатываясь, я отправилась в ванную. Глянула на свое отражение и поняла, что на работу сегодня не иду. В глазах все плыло, лицо опухло и имело странный лиловый оттенок. В зрачках играла ненависть, которая испугала меня несказанно: я никогда никого не ненавидела. Любовь ко всему живому и мертвому была моим кредо. Была тем, что никогда и никто у меня не мог отнять. И вдруг…

С ненавистью я уставилась на собственное отражение. И внезапно поняла, что надо делать. Упершись взглядом в невинный бисер, я левой рукой рванула браслет. А потом еще и еще раз. Тонкая нитка не рвалась. Я знала, что ее порвать практически невозможно. Эта уверенность была страшной. Она медленно убивала… заставляла бросить бесполезное занятие… давила на мозг… Но те, кто подбросил мне эту штучку, здорово ошиблись. С детства я была феноменально упрямой. Я шла напрямик и никогда не думала о последствиях головой. Я думала сердцем.

И с тупым упорством я все сильнее и сильнее раз за разом дергала неподдающуюся нитку. Уже начал разлетаться бисер, не выдерживая напряжения. Нить резала руку и была странно острой. Как очень тонкая гитарная струна. Из-под пальцев вдруг брызнули первые капли крови. И, залившись слезами, я вдруг разозлилась. Голова трещала по швам. По рукам стекала кровь, а я даже не чувствовала боли. А бившаяся в мозгу мысль о том, что это больно и глупо, была насквозь фальшивой и чужой. Мое сердце кричало о другом. И уже теряя сознание, я изо всех сил рванула ненавистную струну…

* * *

Очнулась я на полу. В заляпанной кровью одежде и с разорванной ниткой в руке. Вокруг мелкой пылью посверкивали осколки бисера. На кафельной плитке и на руках была кровь. Очень глубокий и тонкий порез на правой руке болел, указывая, что, похоже, именно сюда впилась нить перед тем, как лопнуть окончательно. Пальцы левой руки, сжимавшие сейчас нить, слабо кровоточили. Видимо, там было несколько порезов. Руки почти не слушались и страшно болели. Помаленьку я начала соображать. Моя жизнь изменилась. Она уже никогда не будет прежней. Это было странно осознавать. Все-таки до этого я надеялась, что это просто веселое приключение. Посмотрев на свои руки, я грустно констатировала, что это приключение веселым уже не назовешь. Осторожненько разжала пальцы. Царапины тут же начали кровоточить. Но это уже казалось мелочью. На ладони лежала тонкая стальная струна. Поднеся ее к глазам, я поняла, почему у меня столько порезов. Никогда раньше не видела струн с режущей кромкой. Бросив этот кошмар в ванну, я начала осторожно подниматься. С глаз спадала пелена. Смертельная бледность на лице была уже просто бледностью, следствием потери сознания. Меня слегка пошатывало и тошнило. Все-таки очнуться от обморока в луже собственной крови это неприятно. Под ногами скрипнули остатки бисера. Руки, которыми я опиралась на раковину, оставили на ней красные полосы, но я уже не обратила на это внимания. В конце концов, там уже было слишком много крови.

В спальне я рухнула на кровать. С трудом заставляя себя думать, я протянула руку к шкатулке. И не решилась ее взять. Еще раз я такого не переживу. Вместо этого я заплакала. Размазывая по щекам слезы, я в голос ревела на кровати, захлебываясь в собственном крике. Всхлипы рвались из горла и уносили с собой весь пережитый только что ужас. Не знаю, сколько это продолжалось, но через какое-то время я начала успокаиваться. Слезы лились все тише, и запоздалый испуг уже не рвал сердце в клочки. Я подошла к окну. И в этот момент зазвонил телефон.

Одинокой трелью он прорвал тишину и вернул меня к жизни. Пусть что-то случилось, и я уже не буду прежней, но ведь я еще здесь. Значит, все пока можно изменить и исправить. Я улыбнулась своему отражению в зеркале. Припухшие от слез глаза сложились в две веселые щелочки, и даже кровавые полосы на щеках не портили это впечатление. Подмигнув себе самой, я решила, что похожа на героиню американского фильма-катастрофы после ее окончательной и бесповоротной победы над какой-нибудь очередной стихией. И бросилась к телефону, который продолжал разрывать тишину моего дома тревожным сигналом.

Не знаю, кого я ожидала услышать, но это звонил мой шеф. Его обеспокоило мое отсутствие на работе и, ввиду моего странного поведения на этой неделе, он решил осведомиться, что со мной. Проще говоря, он в конце недели инспектировал работу и нашел недоделанный календарь. Страшным голосом я ему сообщила, что, похоже, подхватила какую-то разновидность гриппа в результате ужасных перепадов температуры в последние дни и вообще не могу двинуться. Конечно, у меня был врач, конечно, я оформлю больничный при первой возможности, конечно, я позвоню в понедельник, если мне не станет лучше…

Короче, он меня достал. И, положив трубку, я устало опустилась на ковер. Сил стоять не было. Страх перед неизвестным – самый страшный. Я ничего не понимала. Моя размеренная и распланированная на годы вперед жизнь вдруг подпрыгнула на ухабе и покатилась в совершенно ином направлении. Ох, бабуля, бабуля… ты ведь знала, что так и будет. И потому надеялась, что письмо я прочту вовремя… Не знаю, когда было это время, но сейчас мне страшно… а тут еще эта шкатулка в моей спальне… перемазанная слезами и кровью я вдруг рассмеялась. Как же меня купили! Я ведь знала, что ее брать не следует! Не даром я столько времени ее рассматривала… Как это глупо!

Из глаз опять покатились слезы, и я почувствовала, как болят руки. Боже! Зачем все это мне? Этот мир, этот дом, эта жизнь? Я не знаю, что мне делать…

Но, споткнувшись о так часто повторяемые мной слова, я будто прозрела. Надо избавиться от всех подарков. Пусть роза стоит на работе, но все остальное – у меня дома… и я отправилась в ванную…

Через полчаса я была уже умыта и нормально одета. Даже все царапины я аккуратненько промыла и замотала пластырем. Ванная выглядела ужасно, но мне было не до того. У меня было дело.

* * *

Фиалки и незабудки отправились в ведро вместе с вазочками, в которых стояли. Со шкатулкой дело обстояло сложнее. Мне очень не хотелось к ней прикасаться. В конце концов, я просто смела ее в мусор веником. И рассталась с ведром, просто оставив его на помойке. Может, я была не права. Может. Но я так не думаю.

Оставалось самое страшное. Тонкая стальная струна по-прежнему лежала в ванной. Покрытая бурыми пятнами засохшей крови, она выглядела как отправившийся на охоту хищник. Но она ошиблась с жертвой.

Не знаю, что двигало мной тогда. Я вообще почти ничего не понимаю из произошедшего той странной и немножко страшной неделей. Мной руководили чувства и чуть-чуть разум. Какие-то незнакомые мне инстинкты и хорошо знакомое чувство страха. Я начала бояться человека с кольцом на пальце. Я начала шарахаться от неизвестных предметов. Я хотела жить. Я мечтала не бояться.

Эта пятница была единственным днем моей жизни, когда я просто боялась. Но так не могло продолжаться долго. И вечером, глядя на сталь и потирая болевшее запястье, я приняла решение.

* * *

Вообще, спирт горит хорошо. Но мне понадобилось сжечь его почти два литра, прежде чем струна обуглилась и лопнула в нескольких местах. Ванна теперь походила на жертву Прометея. И выглядела так же, как когда он устроил в ней пожар. А вообще, сейчас это были мелочи. Главное, что я уже безбоязненно достала из нее обуглившиеся куски проволоки и выкинула их в мусорный контейнер на улице. Потом вернулась домой и навела везде порядок. Конечно, он был не идеален. Но хотя бы крови и копоти нигде видно не было. Влезла в свои джинсы и, побросав в рюкзак все бывшие у меня зажигалки, фонарик, немного денег, бутылку воды и несколько бутербродов, вышла из дома.

Глядя в бабушкин дневник, я шла по ночному городу. Через пару часов практически бесцельного брожения я, наконец, сообразила, куда мне надо двигаться. Купив еще бутылку воды, я решительно направилась к району, где когда-то жила.

На рассвете я нашла его.

Вот он. Стоит… почти заброшен… Точно такой же, как и десять, и тридцать лет назад. Старый дом, мне не пришлось тратить всю жизнь, чтобы найти тебя. Я потратила одну ночь, но ведь тебе это безразлично… Я знаю: ты хочешь рассказать мне все свои сказки. Но уже рассвет. И тот, кто ищет меня, может прийти сюда. Он не похож на твоего хозяина. Он не похож на его странных и молчаливых гостей. Он… Однажды я найду его, но сейчас мне нужна твоя помощь…

И, набравшись смелости, я шагнула в дверной проем. Спертый воздух не двигался. Он обволакивал и толкал меня. Но я знала, что этот дом ждал меня. Ждал с тех самых пор, как проводил своего последнего посетителя… И дом говорил мне, куда надо идти. И я шла. Шла следом за бабушкой, которая смотрела на меня со страниц дневника. Все глубже и глубже. Не понимая, как у такого дома могут быть такие глубокие подвалы. Начиная забывать, зачем я пришла… и, только когда луч фонарика уперся в дверь, все стало на свои места.

* * *

Я стояла на верхушке горы. У моих ног начиналась вырубленная в камне лестница, которая вела вниз, туда, где меня ждало будущее. Я оглянулась. Прямо в воздухе чернел дверной проем, который вел в мою прошлую жизнь. И так захотелось вернуться…

Один маленький толчок рукой, и дверь закрылась. Проем исчез. Я вернусь. Когда-нибудь мои шрамы заживут, и пальцы перестанут болеть. И я вернусь в дом, который будет рассказывать до поры до времени мои сказки и ждать моего возвращения. В дом, который будет моим во всех измерениях. Но сейчас… Я снова посмотрела на долину. На незабудки под ногами. Что ж, пора.

И, поправив рюкзак на плечах, я отправилась вниз.

Газиз Юсупов Послать начальника – это судьба

«Судьба человека известна Аллаху, но для него нет такого понятия, как время и пространство. И человек все равно решает все сам. Представь лист бумаги, по которому ползет букашка. Для него существует только два измерения, и он не может видеть, что ждет его на пути, если он повернет направо или налево. Но мы-то, глядя сверху, видим, что, повернув налево, он придет туда-то, а правый путь приведет туда-то. Если сюда добавить и то, что для Него не существует понятия времени, то судьба человека для Него как исписанный лист. Но в данный момент времени в данной точке пространства каждый сам решает, что ему делать и по какому пути ему идти…»

Эти слова из дискуссии с отцом постоянно у меня в памяти. Вот потому-то лично мне моя судьба после изложенных ниже событий стала видеться сплошным туннелем, с которого никуда не свернуть… Никакой возможности самому ее определять. И что меня еще больше беспокоит, так это то, что кто-то сверху за всем этим наблюдает…

И вот шагаю я по тоннелю, как по Проспекту и понятия не имею, что это там вдали – то ли свет в конце тоннеля, то ли электричка едет…

При встрече так уж принято спрашивать: «Как дела?» – и получать в ответ такую же ничего не значащую фразу, типа: «Нормально». А вот ежели вы меня сейчас именно спросите: «Как дела?» – я отвечу: «Все ништяк… но есть один момент…»

Да! Все бы ништяк, да только одно меня беспокоит: как так получается, что некоторые могут наше будущее как по книжке читать?

Задай кто-нибудь месяц назад этот же вопрос мне самому, я бы его за чокнутого принял. Но в течение месяца столько всего произошло, что мое мнение насчет гадалок, предсказаний будущего и способности человека управлять своей судьбой в корне изменилось. Теперь я порой даже в инопланетян и демократию верю.

* * *

А началось все с обычной командировки.

Дальняя дорога, казенный интерес и некоторые частнособственнические дела добрых друзей и хороших партнеров нашего учреждения закинули меня в Красноярский край. До Красноярска из Уфы ехать поездом ровно сорок восемь часов. И столько же обратно. Если повезет, конечно, и опозданий не будет. Но только на первый взгляд дорога обратно равна дороге туда. На самом деле – ехать еще дольше.

И вот тянется эта дорога и конца ей нет. От нечего делать стараешься с народом общаться. Вообще-то в обычной ситуации я чураюсь собеседников, специфика работы, знаете ли… Мало кто понимает, чем отличается пиловочник от пиломатериала. А на другие темы, как-то у меня и говорить не получалось. Но теперь было глубоко по барабану – абы покалякать с кем.

И вот свезло мне на мое баймакское счастье провести почти полусуток в обществе одной милой бабушки. Сначала все шло, как полагается. И покушали мы с ней от пуза в духе вагонно-полевого обеда. Если не в курсе, что это такое – скажу: это когда каждый ставит на стол ту снедь, что взял с собой в путь-дорожку. И выдули под неспешную болтовню несколько стаканов чаю, размолачивая зубами добрые новосибирские прянички (видать еще со времен СССР остались – такие они были каменные). И вот на исходе шестого часа нашего знакомства призналась мне бабулька, что она самая, что ни на есть настоящая предсказательница будущего.

Я, конечно, всегда уважаю старость и сопутствующие ей болезни. В том числе и центральной нервной системы. Но тут чего-то во мне щелкнуло, словно собачку сорвало. И здоровый скептицизм взял верх над здоровым традиционным уважением.

Себя я считал тогда закоренелым агностиком, и моя прагматическая сущность, вооруженная атеистическим мировоззрением, не позволяла вот так просто взять да согласиться с тем, что будущее предопределено. Может быть, даже в глубине души я верил, что бабулю можно будет вытащить из колодезя неведения, зачитав ей краткий курс лекций по естествознанию, философии и научному атеизму. Но, между нами, мне просто делать было больше абсолютно нечего.

Видимо, и ей тоже скучать не хотелось. Практически до самой ее станции меж нами шел горячий спор о возможности или невозможности предвидения будущего.

– … То, что вы называете «Судьбой» – ничто иное, как изобретение человека! Причем человека не очень умного… По крайней мере он не умел оценить свои возможности, ставил явно недостижимые цели и потом уж, надорвавшись на подъеме, ему ничего не оставалось, как пенять на некую «злодейку судьбу»! – доказывал я ей.

– Сынок, – отвечала мне бабуля, прихлебывая чаек, – многого ты не видел, многого не знаешь. Поживешь вот подольше – увидишь побольше. А сейчас ты все судишь по своей горячности очень опрометчиво. Вот, слушай внимательно, да на ус мотай, был случай у нас под Челябинском у одной моей знакомой… – и под хруст пряников пошел рассказ об этом поучительном чуде…

* * *

Когда до ее станции осталось с час дороги (и белье уже сдано, и последние железнодорожные минуты за чашкой чая коротаешь) она словно решившись на что-то, качнула головой и сказала, пристально глядя мне в глаза:

– Эх. Да чего уж там мудрить. Давай, сынок, я тебе будущее твое предскажу, а ты и проверишь сам.

Ну, мне-то, человеку, не привыкшему «золотить ручку» гадалкам всех мастей, стало даже несколько интересно, как же происходит облапошивание доверчивых граждан…

Картишки разложила, ладошки мои пощупала, поглядела на них внимательно, день и час рождения спросила. Короче, было видно, что собирается она мне делать полное обследование – «check up» в духе «к гадалке не ходи». Видать не врала, что этим на жизнь да на частые прогулки в купейных вагонах зарабатывает.

– … Будут тебе, сынок, товарищи по работе завидовать, козни строить. Отверзнутся очи твои, и узришь ты их истинное лицо. На начальника своего повнимательнее глянешь и увидишь, что не дает он тебе ходу, прижимает. И тогда решишься ты на крайний шаг! И будет это единственно верным ходом во всей твоей жизни!

– Бабушка, вы мне туману-то не напускайте. Скажите конкретно, что я буду делать, в отношении кого и когда…

– … не пройдет и двух недель, как пошлешь, сынок, ты своего начальничка на три буквы…

– Чё?!.. Прям так: «Пошел ты на …!»???

– Именно так!!!

Сказав это, бабулька глянула за окно и схватилась за голову – поезд уже подъезжал к полустанку, а стоял он там всего пять минут. Подмогнув своей попутчице вынести узелки с чемоданом из вагона, остался я опять один.

И стала всякая лабуда насчет этого гадания в голову лезть.

Ну, бабка-то, ясен свет, меня сразу раскусила, что я за черт такой. Чай таких кексов, как я она на день по десятку разжевывала. Но одно дело – составить психологический портрет, и, так сказать, увидеть, на что потенциально способен человек. И уж совершенно иной расклад получается, когда делаются претензии на дословное предсказание того, что я скажу в будущем. Заметьте, таких слов, которые я и не думал говорить на день предсказания.

Причем скажу это человеку, которого я глубоко уважаю. Нет! Приврала попутчица. Видать, крыть мои доводы ей было нечем.

* * *

Но не оставляли меня мысли об этом. Буквально буравили все выходные. Кто бы мог мне козни строить и кому я на мозоль наступил? Проглядывал всех, но так и не нашел. Дмитрич? Нурыч? Катюха? А уж о руководителе и говорить нечего. Интеллигентнейший начальник нового уклада из молодой постдемократической поросли идеалистов каптруда, ударившихся в государственное строительство. Умнейший и корректнейший. Дай Бог каждому такого директора.

Определенно наплела мне бабка с три короба на прощанье.

Лишний раз уверившись в своей правоте, начало рабочей недели встретил в приподнятом настроении, готовый как к труду, так и к обороне.

Но не успел я и полдня отработать, как зашевелился во мне какой-то нехороший червь. Такое бывает, когда едешь без билета, и контролер уже в двух шагах стоит…

Катюха как-то странно улыбается… Вообще-то она всем так улыбается… Но я-то – не все… И чего это она у меня взаймы попросила. Ведь могла же и у другого какого спросить. Причем в такой запанибратской манере сформулировала свою просьбу… Пришлось ее резко оборвать и поставить на место.

– Катюх… – начал было я, но сразу поправился, – Катерина, я старше тебя и по годам и по положению. Можешь ко мне на «Вы» обращаться… Если тебя не затруднит…

Хотела она что-то возразить. Видать, свои нападки собиралась как будто шутку какую представить, да под моим пристальным взглядом затушевалась. Ишь, даже глаза влагой наполнились. Артисточка, ни дать, ни взять! Промычала под нос что-то вроде того, что ее не затруднит вообще ко мне не обращаться. Да и ладненько!

– «Цыганка с картами, дорога дальняя…» Как съездил, Сафа? – это Нурыч с расспросами лезет… Ну ему-то какое дело, как я съездил? И Дмитрич сразу подвалил с немым вопросом на лице. Дружки-приятели… Ишь, лыбятся как!

– Мидхат Нурович, – я принципиально назвал его не по имени, как обычно, а как положено, – если вам действительно интересно, как я съездил, можете просмотреть подробный отчет о командировке. Он, если не ошибаюсь, у Вас на столе. А если Вы с Сергеем Дмитриевичем полагаете, что мой приезд надо отметить в неофициальной обстановке, то вынужден Вас огорчить. Делайте это как-нибудь без меня.

Лица Нурыча и Дмитрича вытянулись в огурец и слегка даже позеленели. Да, шокировал я их… Ничего-ничего… Это будет вам обоим уроком. Не такой уж я простачок, каким вам кажусь!

* * *

Худо-бедно, пролетела неделя. На выходных остался я один наедине со своими мыслями. И были эти мысли очень нехорошими.

А ведь бабулька-гадальщица была отчасти права! Какие звери меня все-таки окружали. И как она точно предсказала, что я сам увижу их козни и пресеку в корне. Рубал с плеча – никого не щадил! Так им, завистникам, и надо!

Но все-таки насчет начальника ошибалась старушка. Всегда ко мне по имени-отчеству. Суров, но справедлив. Настоящий отец-командир. Закирьян Борисович Миллер (среди нас просто «Зэбэ»), потомок поволжских немцев, был мне чрезвычайно приятен как в общении, так и в делах. До того он был хорош, что на некоторые его недостатки гляделось сквозь пальцы. Ну, да кто без греха – пусть первым бросит камень!

Утро новой недели я встретил в скверном настроении. Всю ночь на понедельник обдумывал отрицательные стороны своего директора. И с каждым разом его грешки казались мне все менее невинными и, скорее всего, даже на статью тянули. А его человечность и располагающая улыбка на лице… Я уже был уверен, что это искусная актерская игра. Определенно он не был тем самым «Зэбэ»…

Постоянно отгонял от себя мысли об этом. Ведь, по сути, он многое для меня сделал, вытащил в люди…

С такими тяжелыми мыслями я прибыл на работу.

В начале рабочей недели, как всегда, провели еженедельное общее собрание. Вот уже вроде обсудили все производственные вопросы, и я полагал, что теперь разойдемся. Но нет, не торопится директор распускать собрание. В свойственной ему манере спокойно оглядел нас всех и, не спеша, начинает разговор:

– А теперь, полагаю, стоит поговорить о таком немаловажном предмете, как отношения внутри нашего коллектива. В последнее время я замечаю, что атмосфера несколько накалилась. Хотелось бы услышать ваши мнения на эту тему. Сафаргали Рашитович, что вы думаете по этому поводу?

И вот тут то я просек все!!! Ох, неспроста он с ходу ко мне обратился! Да ведь они все сговорились сжить меня со свету.

Как на духу начал я выкладывать ему и всем присутствующим правду-матку. Каждого по косточкам перебрал. Все попытки меня перебить пресекал в корне. В конце концов, все просто смирились с тем, что истина, наконец-то, будет озвучена. Но и я тоже заводился потихоньку. Когда начал темные делишки директора перечислять, он нисколько не замялся. Вот ведь выдержка какая! Где ж это он так научился? Неужели в органах? В органы с такими корнями не берут… Значит в разведшколе где-нибудь за бугром. Недаром четыре года в Германии проучился. А ведь республика направила его на пользу народа знания получать, а не иностранным шпионом становиться!!!

Изложил всем всю цепочку моих логических построений и посоветовал ему:

– …и настоятельно рекомендую Вам, не откладывая в долгий ящик, пойти с повинной куда надо. Поймите, это я говорю, искренне уважая Вас и желая Вам только добра! Не дай Бог, политическая обстановка в мире изменится, и Германия станет нашим врагом. Вот тогда-то уже меры в отношении Вас, немецких шпионов будут иными! Сам лично не погнушусь задушить гниду!

После моих слов возникла минутная пауза. Все сидели подавленные моими обличениями.

Паузу прервал Зэбэ:

– Сафаргали Рашитович, может, имеет смысл вам взять отгулов на недельку? Отдохнуть, прийти в себя? Вернетесь на следующей неделе в понедельник. Как на это смотрите?

Смотрел на это я резко отрицательно. И высказал это прямо и открыто в доступной для всех форме.

– Поймите, я же искренне желаю вам пользы… – заикнулся было директор. Но меня уже было не остановить!

– Да пошел ты на …!!!

Вонормт и не верь после этого гадалкам…

Примечания

1

От лат. infernum – ад, преисподняя.

2

Менгиры – каменные монолиты, использовавшиеся друидами (кельтскими жрецами) в качестве фетишей в сакральных ритуалах.

3

Принятые в оккультизме названия тонких миров (планов): астрального, ментального и духовного.

4

Франкенштейн – герой одноименного романа Мэри Шелли, имя которого стало нарицательным, обозначая личность, создавшую нечто чудовищное, вышедшее из-под контроля создателя.

5

Монада – единое начало, основополагающий элемент бытия (в философии); верховная сущность человека, его душа, «искра Божья» (в оккультизме).

6

Майя (санскр.) – иллюзия, нереальность, иллюзорные проявления жизни.

ОглавлениеЭдуард Байков Инферно [1]Эдуард байков Майя [6]Лилия Баимбетова, Муса Сатыртдинов Фаэри из башниЛилия Баимбетова ПогоняДенис Лапицкий Пять миллионов счастливыхАлександр Леонидов КонтекстЕкатерина Лебедева Ночь перед рождествомЭльвира Ситдикова Ночные волки и… овцыАлександра Казанина Голубые далиЛюдмила Бодрова УраганЛюдмила Бодрова ЗвонВероника Авинова Жизнь – странная штукаГазиз Юсупов Послать начальника – это судьба