«Поиск-85: Приключения. Фантастика»

Поиск-85: Приключения. Фантастика

«Поиск» — сборник приключений и фантастики, выпускаемый поочередно тремя уральскими издательствами. Напомним: первенец серии, «Поиск-80», вышел в Свердловске, за ним последовал пермский «Поиск-81», затем — челябинский «Поиск-82» и снова свердловский «Поиск-83»… И вот эстафета опять у челябинцев.

Очередной выпуск «Поиска» открывает повесть-хроника Германа Подкупняка «В тылу все спокойно» — о борьбе чекистов с вражеской агентурой, проникшей на оборонный объект в годы Великой Отечественной войны.

Приключенческая повесть Вадима Соловьева «Птица цвета ультрамарин…» на материале сегодняшнего дня рассказывает о сложной работе следственных органов.

Завершают сборник рассказы молодых уральских фантастов Валерия Козловского и Игоря Гергенредера.

ПРИКЛЮЧЕНИЯ

Герман Подкупняк В ТЫЛУ ВСЕ СПОКОЙНО Повесть

Светлой памяти моей жены Тамары посвящается.

Пролог

За столом, обтянутым истершейся зеленой тканью, уронив на руки лысоватую голову, тяжело дремал человек в военной форме.

В окне едва брезжило раннее утро И вспыхивали огни сварки. Лунев не выключил настольную лампу, и ее свет по-прежнему падал на громоздкий перекидной календарь. На листке, вдоль и поперек исчерканном неотложными заметками для памяти, жирным шрифтом выделялась дата — 8 мая 1942 года.

В дверь осторожно постучали, и Лунев не сразу поднял голову, выходя из состояния неспокойного и душного сна.

— Разрешите, товарищ полковник, — произнес вошедший, деликатно помедлив у порога. — Суточная сводка выпуска орудий.

— Садитесь, Юрий Евгеньевич. — Лунев потер ладонью воспаленные глаза и потянулся за очками.

Лейтенант Климов сел, пристроив папку на коленях, и с искренней заботой глянул в потемневшее от усталости лицо своего начальника. И Лунев поймал этот взгляд.

Климову шел двадцать первый год, но на его груди уже поблескивал эмалью орден Красной Звезды, а правая рука в черной перчатке безжизненно висела вдоль тела.

Лунев дважды прочитал сводку и недовольно спросил:

— А где последняя — пятнадцатая?

— Пятнадцатую пушку, товарищ полковник, я вернул заводу: обнаружилась течь масла в противооткатном устройстве. Но к утру ее обещают предъявить вторично, — ответил Климов.

Лейтенант служил военпредом всего второй месяц после откомандирования из действующей по ранению, но уже понимал, что за каждой пушкой, стоящей на конвейере, наблюдают чуть ли не в Ставке.

— С пятнадцатой, Юра, сборочный надо поторопить. Технология орудий отработана, и такие дефекты надо устранять прямо на полигоне. Вы сами недавно с фронта и хорошо знаете, что в войсках на счету каждый ствол.

— Люди делают все возможное, даже больше, — сказал Климов, но тут звякнул телефон, и Лунев снял трубку.

— Ступайте передохнуть, — бросил полковник вставая. — Меня вызывают на узел связи.

Пройдя длинным коридором, Лунев спустился на первый этаж в аппаратную и плотно прикрыл за собой дверь. Телеграфист, стриженный наголо красноармеец, подал полковнику начало ползущей из аппарата узенькой ленты. Лунев взял пальцами бумажную полоску и начал читать текст.

«Старшему представителю ГАУ Луневу. По нашим данным, в районе Гжатска уничтожен танками противника дивизион 83-го артполка. Батареи дивизиона произвели не более трех залпов. Оставшийся в живых командир первой батареи заявил, что у части орудий при стрельбе произошел разрыв стволов. Документация на материальную часть дивизиона подписана Вами. Дайте объяснения. Примите меры. Воронов. Яковлев».

Через час в кабинете главного инженера состоялось экстренное совещание.

— …Сообщение подписано начальником артиллерии Красной Армии и начальником Главного артиллерийского управления. У меня пока все, — жестко закончил свое короткое выступление Лунев и устало сел.

— Не может быть! — вскочил с места грузин. — Мы дали фронту уже две тысячи орудий и не имели ни одной рекламации. Как начальник ОТК завода, я прошу вас сделать повторный запрос командованию. Пусть подтвердят сообщение. Не исключена ошибка.

— Амо Сергеевич! — хлопнул ладонью по столу бритоголовый парторг ЦК Захаренко. — Суть дела не в защите чести мундира, а в том, что идет война и наши пушки обязаны стрелять, а не гибнуть под гусеницами немецких танков.

— Возможно, этот дивизион применил в бою снаряды, утратившие срок годности. Такие случаи бывали. Сейчас все идет в ход, — негромко заметил главный технолог Ковалев.

— Новость, товарищи, действительно, архисерьезная. Ни в какие ворота не лезет, — после минутного раздумья произнес главный инженер Санин. — Во всяком случае, весь цикл производства следует немедленно перепроверить. Может, где-то ослабили контроль за качеством: люди едва держатся на ногах. Предлагаю образовать комиссию из ведущих специалистов завода, ОТК и ГАУ. Орудия, готовые к отгрузке, отстрелять повторно. Есть другие предложения? — Санин посмотрел на Лунева, но тот угрюмо промолчал. — Других предложений нет. Тогда — за дело!

Глава 1

Около полуночи десятого мая в Берлине завыли сирены воздушной тревоги. В темноте суетливо заметались лучи прожекторов и яростно застучали зенитки, заглушая еще далекий низкий гул самолета. Из подкатившего к отелю такси вышел подтянутый мужчина в светлом плаще и направился к подъезду, но остановился на ступеньках рядом с офицером люфтваффе, напряженно глядевшим в небо.

— Англичане!? — полуутвердительно бросил прибывший.

— Нет. Русские, — ответил летчик. — Узнаю по тону мотора. Наверное, опять прорвался какой-нибудь фанатик.

Мужчина неопределенно хмыкнул и шагнул к массивным дверям. Он прошел в вестибюль и вызвал лифт. Номер был на третьем этаже, но даже туда постояльцу не хотелось подниматься пешком.

Всевидящий портье (осведомитель гестапо) выждал, пока захлопнулись створки лифта, и записал в своем блокнотике:

«Майор Штайнхоф из двести десятого номера. После двухнедельного отсутствия. Очень загорелый и похудевший».

«Везет же людям, — ехидно подумал портье с обычной полицейской завистью к кадровым военным. — Видимо, неплохо поразвлекался где-нибудь на побережье».

То, что левое крыло отеля было забронировано генеральным штабом, не было секретом для гестапо и вполне устраивало последнее. Что ни говори, а эти «аристократы» хоть изредка бывают на глазах.

Штайнхоф закрылся на ключ, сбросил плащ и позвонил Гельну, но телефон не ответил. Тогда он вызвал номер дежурного по отделу.

— Шеф на совещании, господин майор, — ответил дежурный офицер. — Как только вернется, я немедленно доложу о вашем прибытии.

«Это к лучшему, — подумал Штайнхоф, развязывая галстук. — Можно принять душ и хорошенько выспаться».

…Майора разбудило ощущение присутствия в номере постороннего человека. Штайнхоф, не открывая глаз и не меняя позы, скользнул пальцами по рукоятке пистолета, но его остановил раскатисто-добродушный и в то же время напряженный смех. Так смеялся только начальник отдела Гельн.

— Доброе утро, Эрих. Доспишь после победы, — произнес Гельн, раскуривая сигарету.

Майор с недовольным видом нащупал ступнями ночные тапки.

— Ты удивлен, что тебя отозвали из командировки? — Рано располневший Гельн удобно устроился в кресле, даже распустил поясной ремень.

— В нашей епархии я давно привык ничему не удивляться.

— Разумно. О тебе вспомнил адмирал. Он недавно заметил, что наши дела в России не так хороши, чтобы такие асы, как майор Штайнхоф, долго грели зад на стамбульских пляжах…

Майор вышел из ванной, вытирая лицо и шею полотенцем. За окном вдруг раздалась дробь марша. Штайнхоф отдернул портьеру: по мостовой шла воинская колонна.

— Я готов, — иронично улыбаясь, бросил он. — Можно ехать хоть к черту на рога. Надо выручать господина адмирала.

Гельн и Штайнхоф были накоротке. Штайнхоф долгое время служил одним из референтов Канариса, и глава абвера высоко ценил его хватку. Именно благодаря Эриху Гельн получил свои новые погоны. Штайнхоф знал, что адмирал не удовлетворен работой отдела и сделал все, чтобы прежний начальник, нерешительный полковник Кинцель, простился с разведкой и отправился на фронт командовать пехотной дивизией. Целеустремленность, энергию Гельна, недавнего выпускника академии, опытный Штайнхоф отметил сразу, и его рекомендация сыграла свою роль. Но осторожный адмирал решил подстраховаться и назначил Штайнхофа временно заместителем Гельна. Значение отдела в системе абвера возрастало с каждым днем.

Однако в эти минуты, несмотря на приятельские отношения, небрежный тон Штайнхофа почему-то стал действовать Гельну на нервы. Он внимательно посмотрел на майора и отметил про себя, что тот очень неплохо выглядит: похудел, зато опали темные мешки под глазами.

— Ты, похоже, хорошо отдохнул, Эрих, — сказал Гельн, и неясно было по интонации, радует это его или огорчает.

— Почти, если учесть, что меня едва не застрелили возле английского посольства, — без иронии ответил Штайнхоф. — Анкара набита разведчиками. Можно подумать, что агенты проходят там дипломную практику. Мне сдается, что я засек там даже нескольких бразильцев.

— Оставим в покое южан. Сегодня нас интересуют только русские, — без предисловий веско произнес Гельн. — Нельзя допустить, чтобы большевики еще раз подкинули нам сюрприз, подобный «катюше». Это первое. Вторая задача состоит в получении информации о темпах роста серийного советского вооружения. И третье — это диверсии и саботаж. Неисправный, отказавший в бою ствол — страшнее прямого попадания.

Штайнхоф неопределенно покачал головой и чуть скривил губы в усмешке. Все это он знал не хуже своего нынешнего начальника. Обеспечение доступа к сведениям, составляющим государственную тайну противника, всегда было и остается глобальной задачей разведки. Агент, добывающий даже толику такой информации, стоит дороже механизированного корпуса, и на подготовку такого человека нужны годы.

— К сожалению, мой шеф, вы не открываете Америку, — протянул Штайнхоф. — Все эти тезисы известны в нашем ведомстве любому толковому офицеру.

— А мне и не надо быть первооткрывателем, — парировал Гельн. — Мое дело — ставить стратегические задачи. Поэтому тебе придется вплотную заняться деятельностью нашего второго сектора. Направлением — «Урал». И, слава богу, не придется работать втемную. Тебя с этим азиатским краем связывает давнее знакомство.

Гельн продолжал разглагольствовать, но майор позволил себе не слушать, а, изредка согласно кивая, думать о далекой России.

Штайнхоф работал на Урале в тридцать пятом — тридцать шестом годах под «прикрытием» представительства фирмы «Борзиг». В те годы в Советский Союз прибыло множество иностранных специалистов и консультантов по монтажу, наладке станков и агрегатов. Большинство из них надеялись подзаработать в России денег и поправить свои дела дома; некоторые мечтали искрение помочь СССР, как первой в мире стране социализма, а иные…

Штайнхоф поморщился, вспомнив, как потирали руки руководящие чины абвера, считая, что получили в России «естественные» и надежные каналы информации. Пожалуй, единственным утешением за такую наивность явилось то, что фиаско на этом фронте против Советской России потерпели такие многоопытные разведслужбы, как английская «Си-Ай-Си» и американская. Он помнит Джона Болдена, механика из Глазго, в отношении которого советская сторона заявила, что не только вынуждена отказаться от его услуг, но и привлекает его к уголовной ответственности за шпионаж.

Штайнхоф был много осторожнее и в первые месяцы не предпринимал никаких шагов, которые могли бы привлечь к нему внимание, неустанно демонстрировал полную лояльность к коммунистическому строю и восхищение грандиозными успехами в промышленном строительстве. Только спустя полгода Штайнхоф вышел на связь с резидентом. Попытки привлечь к работе на Германию некоторых советских граждан не принесли результата. Общаясь на заводе с людьми, которые могли бы представить собою ценность как агенты, ближе узнавая их, Штайнхоф понимал, чем это может кончиться, сунься он со своими предложениями. Это останавливало разведчика, рисковать свободой он не хотел. Однако шефы из Берлина время от времени напоминали, что «не видят достижений», и он сумел завербовать нескольких «нужных» людей. Это были агенты не бог весть какие, но выбирать не приходилось.

Почти в это же время Штайнхоф обнаружил, что им заинтересовалась советская контрразведка. Он немедленно прекратил всякие контакты с агентурой и настойчиво запросился домой. Абвер связался с фирмой «Борзиг», и общительный «инженер Беккер» растроганно простился с русскими коллегами по заводу…

— О чем ты думаешь, Эрих? — слегка раздраженно спросил Гельн. Он уже любил, чтобы подчиненные ловили каждое его слово, и не хотел, чтобы Штайнхоф стал исключением.

— Прости, Рейнхард. Я думаю, с чего вернее начать. Перед самой войной НКВД нанес удар по нашей сети. Сообщения от агентуры на Урале и в Сибири отсутствуют. Если кто и уцелел, то, полагаю, затаился в ожидании лучших времен и боится шевельнуться даже в собственной постели.

— А вот здесь ты не прав, — покровительственно усмехнулся Гельн, довольно погладив свой глянцевито-блестящий выпуклый лоб. — Удар чекистов действительно был весомый, но второй сектор начинает партию не с нуля. Резидент, с которым ты имел связь на Урале, на свободе и прислал донесение.

— Это уже кое-что, — с любопытством протянул Штайнхоф.

— Действуй, Эрих, и помни, что надо спешить. Русским нельзя давать время. Сейчас оно работает на них.

Глава 2

Сквозь уличный шум из динамика разносился строгий, сильный, вселявший веру голос Левитана, читающего сводку Совинформбюро: «В течение дня семнадцатого мая на всех участках советско-германского фронта продолжались упорные бои…»

Неподалеку от подъезда серого здания управления НКВД переминался с ноги на ногу низкорослый, неряшливо выбритый мужчина лет пятидесяти. Под мышкой он крепко держал перевязанную ремнем телогрейку, в рукав которой были тщательно заткнуты шапка и рукавицы. В кармане пиджака лежали паспорт на имя Федора Петровича Шарикова, письма от сына из госпиталя и справки домоуправления об уплате налогов.

День выдался душный. Шариков то и дело смахивал ладонью пот с лица, боязливо и нерешительно поглядывал на массивные двери подъезда. Он пришел к зданию управления еще утром, но никак не мог решиться войти, хотя накануне твердо убедил себя, что другого выхода нет. Шариков в отчаянии топтался у двери, уходил к сатураторной стойке пить слегка подслащенную сахарином воду, а потом снова возвращался к управлению.

…Шарикова обработал в тридцать пятом году Павел Сытин, бывший хорунжий у генерала Даманова. Сытин был злобен, хитер и ловко припер его к стенке, пригрозив донести о пребывании Шарикова в банде Пилюгина. Это было давно, пробыл Шариков в банде всего каких-нибудь две недели, а потом сбежал. Людской крови на нем не было, но попробуй это докажи! А у Шарикова рос сын Васька, пионер и авиамоделист, единственная его радость и надежда. Жена умерла, когда Василек бегал еще пацаненком.

Сытин знал, на что бить.

— Ты что думаешь, они тогда Ваську твоего пожалеют?! Сразу в колонию заткнут или, вообще, к ногтю, — наступал Сытин.

— Сын за отца не отвечает, — угрюмо отбивался Шариков.

Сытин посмеивался со знающим видом.

— Дурак ты, Федор. Сыном рискуешь? После спохватишься, да поздно будет.

И сдался Шариков, вверг себя в эту мутную и неспокойную жизнь. Сытин взял с него подписку о сотрудничестве и уехал к себе в Рушву. Первые дни Шариков совсем не спал: все ждал, что за ним придут, властно прикажут поднять руки и навсегда покроют белобрысого Ваську позором. Но время шло, никто за ним не приходил, и Шариков мало-помалу успокоился.

Сытин наведался только спустя полтора года. Нервный и мрачный.

— Я переживу у тебя месячишко, — по-хозяйски объявил он, распечатывая водку, — Дома мне сейчас нельзя находиться. Накрыть могут.

— А что случилось? — испуганно спросил Шариков.

— Чуть не влип я, Федя. Опознал меня один. Секретарь сельского райкома. В плену он у нас когда-то побывал, и я ему нагайкой глаз вышиб.

— Что же теперь будет? — охнул Шариков.

— А ничего не будет, — спокойно ответил Сытин. — Прирезал я его. И хорошо спрятал.

Сытин хрустнул огурцом и плеснул себе еще полстакана. Шариков сидел, бессильно свесив руки.

— Сейчас у нас на Германию одна надежда, — разомлев от выпивки, доверительно продолжал Сытин. — Теперь уже скоро. Был у меня человек оттуда. Велел тут присматриваться, что к чему, и адресок в Среднекамске дал. Для писем.

— Для каких писем? — безучастно поинтересовался Шариков.

— Для связи. Я туда уже два донесения отправил.

— А-а… — протянул Шариков. — Понятно.

— Ты тоже тут наблюдай. Если что интересное, доложишь.

— Где же мне наблюдать?! Сижу у окошечка, часы в ремонт принимаю.

— А ты прислушивайся. Народец меж собой о многом толкует. Этим и пользуйся.

— Ты бы потише, — попросил Шариков. — Часом вдруг Вася проснется, услышит еще…

— Мал он пока. Вот вырастет, мы ему голову от этой комсомольской дури прочистим и с нами будет работать. О кадрах надо думать, — торжественно сказал Сытин и громко икнул.

От таких слов Шариков глаза выпучил, но Сытин этого не заметил. Пьяный был.

— Ну что же, пока на боковую. — Сытин откровенно зевнул, вытащил из кармана наган и сунул его под подушку.

— Папа, а кто это у нас спит? — наутро поинтересовался сын.

— Это земляк мой, сынок, — отвернувшись, чтобы не выдать свой страх, ответил Шариков. — Из одной деревни родом. Зовут его дядя Паша. Погостить приехал да купить что…

К вечеру, вернувшись из мастерской, Шариков услышал в комнате оживленные голоса и осторожно приоткрыл дверь. Вся кровать была завалена подарками, а Вася с Сытиным весело мастерили большой планер. Остановив взгляд на лоснящейся от водки физиономии Сытина и его цепких волосатых руках, Шариков содрогнулся.

Через месяц Сытин вручил Шарикову пачку денег, наказал купить Ваське велосипед и уехал. Велосипед Шариков покупать не стал, деньги спрятал в сарае и к ним не прикасался. Адрес в Среднекамске, который ему дал Сытин «для связи», запомнил, но никаких писем на имя Тихонова не посылал. Однажды пришло письмо со среднекамским штемпелем, но он его сжег, не читая.

Так прошло несколько лет. Началась война. Шариков вместе со всеми стоял на покрытой брусчаткой площади имени 9 Января и слушал глуховатый, но уверенный голос, падающий из репродуктора: «Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами». Все стояли молча и сурово, и такая скрытая могучая сила исходила от окружающих его людей, что Шарикова, несмотря на жару, взял озноб. На немцев ведь работать обязался. Знала бы толпа — в мелкий порошок бы стерла прямо здесь, на площади.

Через пару недель радостный и возбужденный Василий объявил, что уходит добровольцем на фронт. Зная характер сына, Федор понял, что перечить ему бесполезно и, повалившись головой на стол, шумно, по-бабьи заплакал. После отъезда Василия Шариков подолгу отрешенно смотрел в одну точку и с опаской и надеждой заглядывал в почтовый ящик. Похоронной боялся.

На фронте шли кровавые бои, а писем от Василия не было. Шариков совсем раскис и опустил руки. Однажды, взглянув на себя в зеркало, он заметил, что зарос бородой и вся она рыже-седая… О Сытине он как-то забыл, все прежнее казалось жутким и неправдоподобным сном.

Первое письмо от сына пришло только в сентябре. Он писал, что жив-здоров, успел немного повоевать, а сейчас обучается на курсах комсостава. По такому случаю Шариков побрился в парикмахерской.

Зиму и весну он пережил в надежде, что война кончится и Василий вернется домой…

Шариков, наконец, собравшись с духом, снова подошел к огромной двери, но вдруг решил на прощанье перечитать самое последнее письмо сына, апрельское. Письмо Шариков получил только позавчера утром и сейчас боялся, что его отберут при аресте.

«Папа, у меня полный порядок, — бодро писал сын. — Правда, лежу пока в госпитале, но чувствую себя в норме и скоро вернусь опять на фронт. Меня наградили орденом Красной Звезды и присвоили звание лейтенанта. Так что по моему аттестату ты теперь будешь получать больше. Фашистов мы обязательно разобьем! Так и скажи всем на нашей улице».

Шариков, подумав, бережно спрятал письмо под стельку ботинка, посидел немного в скверике, потом встал, огляделся по сторонам и решительно зашагал к подъезду управления НКВД.

— Я — немецкий агент, — распахнув дверь и увидев дежурного, громко выкрикнул Шариков, словно боясь, что его не поймут или не услышат.

Решение явиться в НКВД окончательно созрело сегодняшней ночью. Поздним вечером в ставень раздался негромкий стук. Три раза и два. Так всегда предупреждал о своем приходе Сытин. Шариков затаил дыхание, но стук настойчиво повторился.

— Кто там? — хрипло спросил он, выйдя во двор.

— Я пришел за часами, которые вы обещали починить к первому, — ответил за забором незнакомый голос.

— Это… они еще не готовы, — пролепетал Шариков, — но я закончу ремонт при вас.

— Хорошо, я подожду, — уверенно произнес неизвестный.

Шариков помедлил немного, постарался взять себя в руки, понимая, что если выдаст свое смятение каким-нибудь неосторожным словом или жестом, его прирежут без разговоров.

— Милости прошу, — выпалил он, отодвигая засов. — Я уж вас совсем заждался.

Во двор резво шагнул рослый мужчина и, оттеснив Шарикова плечом, сам закрыл калитку.

— В доме есть кто-нибудь?

— Никого, — цепенея от страха, пробормотал Шариков, — один живу.

* * *

…Часа через два, уже немного успокоившись, он сосредоточенно смотрел на следователя и рассказывал о том, что заставило его прийти с повинной. Хотя Шариков и сидел сейчас перед чекистами, о которых был наслышан всяких небылиц, в нем не было больше смутного страха и куда-то ушло чувство безысходной тоски и обреченности.

Война, уход в армию сына, сурово изменившаяся жизнь города что-то повернули в психике Шарикова, заставили задуматься над тем, что ему Советская власть, собственно, худого сделала. Хозяйство отцово отняла — это правда, но зато Ваську человеком вырастила. Командиром! И русский человек он, Шариков, на русской земле уродился, а фрицы ему эти, как собаке пятая нога. А Сытина бы встретил — своими руками задушил…

Думал так Шариков длинными одинокими ночами, но в милицию все равно не шел: боялся.

…В кабинет вошел высокий военный с тремя шпалами в петлицах и орденом Красного Знамени на гимнастерке. По тому, как вытянулся следователь, Шариков понял, что это начальство, и, вскочив со стула, машинально поздоровался.

Капитан госбезопасности взял со стола листки протокола допроса и внимательно проглядел их. Потом спросил строго:

— Вы уверены, что этот человек вам поверил?

— Навроде поверил, — подтвердил Шариков. — Я держался, как мог. Даже самогон выставил. А он больно усталый был. Спал на ходу.

Высокий покачал головой и неопределенно усмехнулся.

— Значит, под утро он ушел, назначив вам завтра в девять вечера встречу у вокзала?

Шариков кивнул.

— А он интересовался, почему вы не ответили на письмо из Среднекамска?

— Это он спрашивал, но я сказал, что никакого письма не было. Почте нынче работенки хватает. Могло и потеряться.

— Логично, — секунду подумав, сказал капитан. — Что вы ответили ему насчет Сытина?

— Сказал, что сам в недоумении.

— С Сытиным вы скоро встретитесь.

— Понимаю, — опустив голову, произнес Шариков. — Чего же мне еще ждать…

— Сытина доставят сюда. Мы проведем вам очную ставку, — бросил военный и снял трубку внутреннего телефона.

— Архив. Струнин говорит. Дело Сытина, осужденного в тридцать шестом, и дело об исчезновении секретаря райкома Гвоздева вернуть на доследование в наш отдел.

«Так, — обрадовался Шариков, — попался, гад!»

Струнин положил трубку и, сказав следователю: «Продолжайте работать», вышел.

У кабинета Струнина ждал Радомский. Форма ладно сидела на его худощавой фигуре, и весь облик лейтенанта дышал особой педантичной аккуратностью. Радомский доложил, что всем службам сообщены приметы «визитера», а место жительства Шарикова и часовая мастерская взяты под наблюдение. Запросили и Среднекамск. Оттуда получен ответ: по этому адресу в тридцать втором — тридцать восьмом годах проживали Николай Иванович Демин с дочерью Тоней 1921 года рождения. После смерти отца Антонина Демина переехала в Нижнеуральск, где, закончив педучилище, преподает в начальных классах школы-семилетки.

— Хорошо, Алексей, — одобрительно сказал Струнин. — Шарикова к вечеру выпустим. Хоть он и трусоват, будет лучше, если под нашим надзором завтра на вокзал пойдет он сам. Неплохо бы узнать, что намерен этот «визитер» предпринять дальше.

— Узнаем, товарищ начальник, — слегка возбужденно в предчувствии стоящего дела произнес Радомский. — Никуда он от нас не денется.

Алексей Радомский пришел в органы госбезопасности перед финской войной после окончания Института иностранных языков. Он увлекся чекистской работой, но был нетерпелив и сетовал на то, что начальство поручает ему только неинтересные расследования, где никак нельзя проявить свои лингвистические знания. К чести Радомского надо сказать, что немецким он владел отлично, но, несмотря на это, два раза в неделю брал платные уроки разговорного языка у старенькой учительницы, немки по национальности.

— Не беги галопом, товарищ лейтенант, — хлопнув Радомского по плечу, пошутил начальник отдела. — Что-то больно гладко эта история начинается. Прямо как на блюдечке преподнесли… Если так и дальше пойдет, ты скоро, чего доброго, самого Канариса будешь допрашивать. Вот когда тебе твой немецкий на все сто пригодится.

Тонкое лицо Радомского удивленно вытянулось, но ненадолго. Лейтенант верил, что все пойдет Как надо.

Глава 3

Лунев в диагоналевой парадной гимнастерке с двумя орденами и медалью «XX лет РККА» на груди, прохаживаясь по тесной комнатке аппаратной, диктовал текст телеграммы.

Четко стучал СТА, подвластный уверенным движениям молоденького красноармейца.

«…Отступлений от технологического процесса, утвержденного Наркоматом вооружения, при производстве 45-миллиметровых пушек не установлено. Орудия, предназначенные для комплектования 103-го и 105-го артполков, согласно Вашей директиве от 1.5.1942 года, испытаны вторично. Несоответствия требованиям технических условий не обнаружены. В настоящее время заканчивается формирование 112-го артполка. Старший представитель ГАУ завода 29 полковник Лунев».

Полковник вытер лоб платком, дождался, пока телеграфист получит подтверждение приема, и вышел.

В сборочном цехе его поджидала группа командиров. Среди них выделялся пышными усами черноглазый артиллерист с массивной тростью в руке. Командир вновь формируемого артполка подполковник Кочубей еще заметно прихрамывал после ранения.

Сборка орудий, стоящих колесами на широком железном желобе, пока шла согласно графику.

Рабочие, занятые делом, не обращали внимания на командиров: присутствие в цехе военных давно стало привычным явлением.

— Что, товарищи фронтовики, — подойдя вплотную, спросил Лунев, — познакомились с нашим главным конвейером?

Командиры задумчиво, по единогласно кивнули. Они, конечно, понимали, что деревянная коробка цеха, стволы, которые вручную ставили на лафеты, мало напоминают современное оборонное производство, но они видели и другое: готовые орудия, ждущие своей очереди у выездных ворот. Там «сорокапятки» прицепляли к полуторке, и она буксировала пушки на полигон для контрольных стрельб.

Кочубей, подкрутив кончик усов, ответил за всех:

— Все ясно, Владимир Николаевич. В тылу несладко приходится, но у нас ведь приказ: получить материальную часть и прибыть к месту сосредоточения такого-то, во столько-то ноль-ноль. И никаких!

— Технику получите точно в срок, — уверенно сказал Лунев, глянув на циферблат часов. — За нами задержки не будет. Не ваш полк первый, не ваш последний…

Лучи заходящего солнца, отражаясь от орудийных щитов, немного ослепляли, и Климов не сразу понял, что произошло.

— Немедленно прекратить огонь! — крикнул военпред и резко склонился над орудием.

Даже невооруженным глазом артиллерист заметил на стволе тонкую извилистую трещину.

— Так, — сухо произнес лейтенант. — Давайте следующие.

Отстреляли остальные пушки батареи. Военпред осмотрел стволы и направился к телефону.

У всех пяти «сорокапяток» после первых же выстрелов обнаружились повреждения стволов. С вмиг посеревшим лицом начальник полигона приказал оцепить стрельбище и никого не выпускать…

Всякое случается на полигонах, особенно при испытаниях новой техники, но выход из строя серийного изделия — это чрезвычайное происшествие. Вскоре у контрольно-пропускного пункта остановилась черная потускневшая «эмка». Из нее вышли Лунев, главный инженер завода Санин и парторг ЦК Захаренко. Следом на мотоцикле подъехал уполномоченный НКВД, коренастый, плотный лейтенант Мигунов.

Осмотр поврежденных орудий занял несколько минут. Картина была ясная.

— Эшелон задержать, — приказал Лунев. — Снять с каждого дивизиона по два орудия и произвести пятикратную испытательную норму выстрелов.

— Алексей Петрович, — обратился он к Санину. — Если эти пушки выдержат стрельбу, прошу вас полностью укомплектовать полк. Его ждут на фронте. А брак срочно на экспертизу.

Лунев устало козырнул и, сутулясь, пошел к машине.

* * *

Экспертиза установила, что «нарушение целостности орудийных стволов вызвано локальными перенапряжениями в структуре металла, вероятнее всего возникшими в результате кратковременного изменения температуры стали при закалке».

— Черт знает что! — недовольно сказал Санин, протянув Луневу заключение экспертизы. — Просто вредительство какое-то…

— А что? Совсем не исключено, — потирая лоб, заметил главный технолог. — Хотя контрольный образец этой партии прошел экспертизу нормально.

— Может, кто-то прекрасно осведомлен, что о качестве литья орудийных стволов судят по контрольным образцам, — грубовато вмешался Мигунов, просматривая заметки, сделанные на полигоне. — И уловил момент, когда эта партия уже прошла выборочный контроль.

Санин пожал плечами: дескать, чекисты во всем обязательно видят руку врага.

— Не будем заранее разводить панику. Сейчас вызову начальника литейного цеха. Разберемся, что у него там за порядки. Возможно, просто не уследили за техпроцессом. Мы же неделю назад все проверяли.

— Наистраннейшие заявления для главного инженера оборонного завода делает наш уважаемый Алексей Петрович, — вскипая яростью, бросил доселе угрюмо молчавший Захаренко. — Опять, значит, не уследили за техпроцессом! А куда, позвольте спросить, смотрит ОТК? Для выполнения плана пропускают заведомый брак? Чушь!

— Тоже верно, — согласился Санин.

— Товарищ главный технолог, — обратился к Ковалеву парторг ЦК, — популярно объясните присутствующим, что может означать «кратковременное изменение температуры при закалке?»

— Возможны разные варианты, — чуть помедлив, ответил Ковалев. — Ну, например, достаточно плеснуть на стволы, когда их переносят из печи в ванну, любой подвернувшейся под руку жидкостью — и готово. Возникает микротрещина, которая в динамике приводит к разрыву ствола. Способ, правда, кустарный, еще демидовских времен, но безотказный.

— Что, можно и прямо из чайника? — спросил Мигунов.

— Можно и чаем, — подтвердил главный технолог. — Для стали это не имеет значения.

— Охо-хо, — нахмурившись, вздохнул Санин и обратился к чекисту. — Вы связались с областью?

— Так точно, — ответил лейтенант. — Оперативная группа из управления НКВД уже в пути.

Снятые с эшелона по приказу Лунева для повторных усиленных испытаний орудия отстреляли уже близко к полуночи. «Сорокапятки» выдержали стрельбу, и военпред, придирчиво осматривающий при свете мощной фары каждый сантиметр еще горячих стволов, весело сообщил Кочубею:

— Порядок, товарищ командир полка. Можете забирать свои пушки.

Кочубей, забывшись, схватил Климова за руку, с горячностью хотел пожать ее и густо покраснел от своей бестактности. Пальцы ощутили только холод кожаной перчатки. Словно устыдившись того, что руки-ноги у него пока «в наличии», подполковник неловко хлопнул военпреда по плечу и сказал:

— Давай ко мне зампотехом! Беру не глядя.

Военпред не видел в темноте смущения подполковника, но чувствовал в его словах искреннюю благодарность, хотя и не понимал, за что именно. Война есть война, и каждый служит там, где приказано. А о руке своей, потерянной в боях под Ельней, лейтенант вдруг на миг забыл, ощутив радость оттого, что не списан пока из артиллерии и, может, со временем еще сумеет попасть на фронт.

— Спасибо, товарищ подполковник, — благодарно выдохнул он. — Климов моя фамилия. Жду вызова! — и побежал к телефону: Лунев ждал доклада о результатах повторных испытаний.

…Небо было низким и беззвездным, а земля слегка подстыла, и шаги часовых у полигона раздавались гулко и четко. Кочубей нетерпеливо прохаживался вдоль эшелона и поглядывал на часы. Вдали, наконец, вспыхнули фары машины, и подполковник вздохнул с облегчением. До двадцати четырех ноль-ноль оставалось еще семь минут. Значит, приказ выполнен, полк сформирован точно в срок и ни один час не потерян.

Фашистская Германия имела пока большое преимущество в танках, и успешно противостоять танковым и моторизованным ударам врага могли только соединения нашей артиллерии.

— Торопитесь, подполковник? — усмехнулся вышедший из «эмки» Лунев.

— Малость есть, Владимир Николаевич, — сознался Кочубей. — Немцы торопят.

— Ну что же, добра тебе, артиллерист. За пушки не волнуйся. У тебя все в норме. По ЧП принимаем меры.

— Понятно, — ответил Кочубей и опять машинально взглянул на часы. — ЧП вам еще не хватало. Заводские и так сутками не спят.

— Разберемся, — помолчав, сказал полковник. — Давай своим команду.

— К отправлению! — гаркнул Кочубей.

Состав дернулся, проскрежетав сцепками, и стоявший на подножке подполковник отдал Луневу честь.

Маневровик вытянул эшелон на станцию, там его под парами ждали два «ФД». Полк двинулся на запад.

Глава 4

Ранним утром усталый и позеленевший от голода и напряжения Румянцев возвращался домой с Сортировки, где он провел ночь в засаде. Очень хотелось спать. Старенький трамвай нудно скрипел на поворотах, народу было немного, а тихая кондукторша почему-то все упрямо смотрела в окно.

«Что она там увидела, — удивился Румянцев. — За день, наверное, раз двадцать по этим улицам проезжает. Спала бы лучше. Самое милое дело. И есть во сне не так хочется».

Подумав так, он прислонил голову к стеклу и задремал.

Саша Румянцев, восемнадцати лет от роду, пришел в НКВД два месяца назад по рекомендации горкома комсомола. Многие его товарищи уехали на фронт, и Саша искренне завидовал им. Ребята бьют фашистов, а он это время непонятно чем занимался.

Сегодня уже неделя, как он сидел на Сортировке, наблюдая за будкой путевого обходчика. Приказано — он и выполняет. Только и радости, что пистолет по штату положен и два кубика в малиновых петлицах.

Вспомнив в полусне про свое неудачное назначение, Румянцев недовольно почмокал губами и положил под голову ладонь, чтобы было поудобнее. Трамвай покачивало, и сержант почти совсем заснул, но его вывел из этого состояния резкий женский голос. Александр открыл глаза. Говорила женщина в замасленной спецовке. Перед ней стоял милиционер.

— Это когда было видано, чтобы у нас милиция в трамваях билеты брала? Ты что, дядя, с луны свалился?!

Милиционер, уже немолодой рослый старшина, растерянно улыбался.

— Да брось ты, дамочка, к служивому человеку придираться, — с ехидцей заметил кругленький старичок с мешком на коленях. — Не выспалась, али в животе поет с голоду — вот к людям и цепляешься. Совсем народ одичал, на власть уже кидается.

— Не встревай, мешочник! — оборвала его женщина. — Я не кидаюсь, а время военное. Пусть документы свои покажет.

Глядя на женщину, Румянцев невольно улыбнулся:

«Вот настырная! Такой только попадись под руку…»

— Пожалуйста, пожалуйста, — примирительно сказал старшина и с готовностью полез в карман.

Именно этот его жест и заставил Румянцева насторожиться. Милиционер вел себя так, будто не он привык проверять документы, а ему самому их то и дело приходилось предъявлять.

«Странный старшина. Нечеткость какая-то», — подумал Александр, не терпевший сомнений в силу своего юного комсомольского характера, и поднялся с места.

— Гражданка права, — заявил он и показал милиционеру свое удостоверение. — Разрешите ваши документы.

— Прошу, прошу, — засуетился старшина. — Вот и командировка у меня.

Документы действительно были в порядке, но Румянцев вдруг почувствовал, как внутренне напрягся стоявший перед ним человек. Это его окончательно встревожило.

— Порядок, граждане, — стараясь казаться невозмутимо спокойным, подтвердил сержант, но документы милиционеру пока не отдавал. — Это наш работник.

«Надо бы этого старшину обстоятельно проверить. Что-то уж больно он взвинчен, — размышлял Александр. — Как будто боится чего. Впрочем, и ошибка может выйти, потом позору не оберешься. Скажут, Румянцев-то «отличился» — милиционера поймал.

Старшина выжидательно смотрел на него. Судя по крепкой загорелой шее, это был сильный, тренированный человек.

«Позвоню все-таки нашим, — решил Румянцев, возвращая милиционеру командировочное предписание. — Не нравится он мне».

Трамвай остановился.

— Уральских партизан, — привычно объявила остановку кондукторша.

— Товарищ старшина, — конспиративно шепнул Румянцев. — Мне тут один адрес надо навестить. Может, поможешь? Под видом проверки паспортного режима.

— Какой разговор, — охотно кивнул милиционер.

— Тогда пошли, — сказал Румянцев и спрыгнул с подножки.

Улица в этот ранний час была малолюдной. Смена на бывшей макаронной фабрике уже началась. Вместо мучных изделий там теперь гнали снаряды. У ворот прохаживался старик-вахтер с винтовкой на плече. Неподалеку стояла трехтонка, но шофер куда-то отлучился. Небольшая очередь привычно переговаривалась у дверей булочной. Булочная была закрыта.

«Все еще хлеб не привезли», — подумал Румянцев, и давняя пустота в желудке тут же напомнила о себе. Сержант глотнул слюну и покосился на милиционера.

— Далеко отсюда? — спросил тот.

— Да нет, — небрежно отозвался Румянцев и зачем-то поправил кепку. — Метров триста.

«Как только поравняемся с проходной «макаронки», я попрошу его подождать, а сам заскочу позвонить. Должен же у них быть телефон».

Прямо на ворота фабрики выходил переулок, застроенный низенькими деревянными домиками. В каком-то дворе выла собака.

Дальше все произошло так неожиданно и дико, что Александру пришлось потом долго потеть над рапортом руководству.

Милиционер круто развернулся и ударил Румянцева сначала сапогом в голень, а лотом кулаком в скулу швырнул его наземь…

Вахтер, увидя драку, ошалело рванул с плеча винтовку.

Милиционер в несколько огромных прыжков перескочил улицу и побежал в переулок.

Румянцев, скорчившись от боли, еле привстал на колено и выхватил пистолет.

«Только бы не зацепить никого», — подумал он и несколько раз выстрелил вслед бегущему, но промазал.

— Руки вверх! — заорал вахтер, наставив на Румянцева винтовку. — Ты кто?

— Я из НКВД, батя, — в отчаянии крикнул Румянцев. — А это переодетый диверсант. Уйдет ведь!

— Сейчас мы его остановим, — сказал вахтер и старательно, по-охотничьи, прицелился с колена.

— Только в ноги, батя! Он нам живой нужен, — предостерегающе крикнул Румянцев.

— В ноги так в ноги, — буркнул вахтер.

Вахтер еще плавно тянул спусковой крючок, как милиционер вдруг плашмя полетел на землю. В этот же миг треснул выстрел.

В горячке забыв про боль, Румянцев вскочил и бросился вперед. Милиционер не шевелился. Когда Александр, добежав, склонился над ним и увидел рану, он все понял.

Милиционер, споткнувшись, начал падать за какую-то долю секунды до выстрела, и пуля, летевшая ему в ноги, попала в затылок. Румянцев еще не успел до конца оценить происшедшее, как услышал за спиной истошный вопль:

— Милиционера убили!

Захлопали двери, и в переулок, кто в чем, повыскакивали женщины.

— Мало наших мужиков на фронте убивают, так еще здеся придумали. Шпана проклятая! — кричали они, охватывая сержанта тесным кольцом. — Бандит!

— Эй ты, — взмахнув сковородником, скомандовала ему молодка в расстегнутом на груди платье. — Брось наган! Хуже будет!

Румянцев втянул голову в плечи.

Уже протянулись к Александру натруженные, в прожилках руки, и несдобровать бы ему, да вовремя, вызвав на свой пост напарника, подоспел на помощь суровый вахтер с «макаронки».

— Осади, народ! — покрикивал он, проталкиваясь к Румянцеву через плотное людское кольцо. — Сдай назад, говорю! Ишь, налетели…

Старика видели каждый день на посту у фабрики и потому уважали. Мало-помалу женщины расступились и примолкли, но настороженного взгляда с Румянцева все равно не спускали. Вахтер наклонился над милиционером и покачал головой.

— Надоть же, как получилось…

* * *

Радомский, нахохлившись, сидел за своим столом в одном из кабинетов управления. Алексей вернулся с осмотра места происшествия часа два назад и сейчас без особого энтузиазма изучал аккуратно разложенные на столе личные вещи милиционера. Настроение у лейтенанта было, как говорится, ниже среднего. Дело, которое выглядело таким перспективным, с гибелью «визитера» зашло в тупик, и теперь Алексей не знал, с какого конца к нему можно вновь подобраться. Угнетало и то, что поделиться толком было не с кем. Этот кабинет они занимали на пару с лейтенантом Вотинцевым, но Сергей вчера спешно выехал в Нижнеуральск для расследования ЧП на артиллерийском заводе. Более опытный Сергей обязательно подсказал бы что-нибудь дельное, помог найти верный ход. Однако Вотинцев был далеко и принимать решение следовало в одиночку. Да, собственно, и решать-то особенно было нечего. Едва приоткрывшись, дело закрылось наглухо. С каким заданием шел этот «визитер», пока и, видимо, надолго останется темным вопросом. Правда, Радомский за эти два часа сумел навести кое-какие справки, но полученные сведения завесы не подняли.

Открылась дверь и вошел капитан Струнин. Лицо его было мрачно. Давний шрам, идущий от скулы до подбородка, сильнее обычного выделялся на побледневшей коже.

Струнин присел на краешек стола и с минуту о чем-то сосредоточенно размышлял. Потом спросил:

— Понемногу киснем?

— Чему же в ладоши хлопать? До слез обидно, — уныло ответил лейтенант.

— Ну и зря, — бросил Струнин. — Пора тебе к нашей доле привыкать. Бывает, предполагаешь одно, а выходит совсем другое.

Алексей вздохнул, разводя руками.

— Да уж больно все глупо получилось. Как говорил руководитель нашего институтского драмкружка, «накладка-с, граждане. Не из той пьесы декорации притащили».

Струнин усмехнулся.

— Ты потому, видимо, и на артистке женился, что не можешь свою художественную самодеятельность забыть?

Радомский малость опешил, раздумывая, стоит ли обижаться на такое заявление начальства, как Струнин без всякого перехода спросил:

— Шариков опознал убитого?

— Так точно. Заверяет, что тот самый, но к Шарикову он приходил в гражданской одежде.

— Что нашли при обыске трупа?

— Документы на имя Мылова Виктора Степановича, работника Казанской милиции, наган, финку, три железные ампулы и тридцать тысяч рублей денег. С копейками.

— Казань запросили? — поинтересовался капитан.

— Так точно. В Казанской милиции такой не служит и не служил. Подтвердили категорично. Оружия за таким номером за ними тоже не числится.

Струнин резко встал, одернул гимнастерку и прошелся по кабинету. Лейтенант машинально забарабанил пальцами по сукну стола, но вовремя себя одернул и снова стал вглядываться в фотокарточку на милицейском удостоверении Мылова.

— Ну ладно, Алеша. Начнем с того, что имеем, — после паузы сказал Струнин. — Размножьте этот снимок и предъявите всюду, где «милиционер» мог побывать в городе. Транспорт, кинотеатры, отделения связи и так далее… Обязательно обойдите столовые и рынок: должен же он где-то питаться. Может, его кто-нибудь узнает.

— Понял, товарищ капитан, — кивнул Радомский. — Будем искать.

— Второе, надо еще раз тщательно обследовать все его белье и форму. Займись этим сам.

Начальник управления НКВД созвонился с командующим ВВС округа, и полковник обещал помочь в быстрой доставке Сытина в город. На обратном пути после выполнения задания транспортный самолет ВВС приземлился неподалеку от мест, где пребывал Сытин.

Когда Сытина привезли на закрытый военный аэродром, он занервничал. Это ничего хорошего не предвещало. В лагере было тяжело, но Сытин был жив и твердо верил, что Красная Армия вот-вот капитулирует.

Однако сам факт присланного за ним самолета поколебал эту уверенность, и мысли его закрутились, перескакивая с одного на другое. В тридцать шестом на следствии Сытин сумел вывернуться и все свалить на Пилюгина, которому и так была обеспечена высшая мера. Молоденький неопытный следователь не уловил некоторых тонкостей дела, и Сытин отделался десятью годами.

Почему о нем снова вспомнили, да еще в такое время, когда у них и без того забот хватает? Ниточек к нему нет. Правда, оставался еще этот кретин Шариков, но он трус и скорее повесится, нежели пойдет доносить на себя самого.

Смутная тревога все еще не проходила, и от беспокойства нудно зачесалась спина. Сытин заерзал на ящике, и конвоир брезгливо покосился на него.

Когда Сытина ввели в кабинет, Струнин слушал сводку Совинформбюро и жестом указал заключенному на стул. Сытин послушно уселся и начал украдкой разглядывать чекиста.

«Капитан госбезопасности — чин большой. Равен подполковнику в армии, — думал он. — И шрам через всю скулу тоже кое о чем говорит. Мужик, видимо, бывалый и дошлый. С ним надо быть осторожнее. Главное — тянуть время и ничего на себя не брать. Только бы немцы Москву взяли, а там поглядим. Может, придет время, я этого орденоносца собственноручно расстреляю». Эта мысль придала ему смелости, и он, деловито кивнув на репродуктор, по-свойски произнес:

— Плохи дела, но мы им еще покажем. До Берлина будут драпать.

Струнин встал, выключил радио и сказал:

— Вот что, Сытин, мне некогда с вами долго разговаривать, поэтому давайте условимся на берегу. Вы берете бумагу и подробно, как только сумеете, описываете все: когда вы начали работать на немецкую разведку, кем были завербованы и где. Связи, тайники и адреса ваших людей.

— Ну и фантазия у вас, гражданин капитан, — разыгрывая искреннее удивление, хихикнул Сытин. — Какая еще разведка?!

— Затем вы расскажете об убийстве вами секретаря райкома партии Сергея Павловича Гвоздева, — жестко продолжил Струнин.

— Да вы что!? — вскочив со стула и работая под дурачка, плаксиво запричитал Сытин. — Дело хотите пришить?! Никого я не убивал. Наговорил на меня кто-то! Я буду жаловаться! Это произвол!

Струнин нажал кнопку звонка.

— Введите Шарикова, — приказал он вошедшему сержанту.

Когда Сытин увидел спокойного и в эту минуту даже немного торжественного Шарикова, он понял, что возмущаться и твердить: «Я этого человека впервые вижу» — бесполезно. И единственное, что может продлить его дни и, возможно, позволит продержаться до немцев, — это говорить, говорить и говорить…

Допросы Сытина вел Радомский.

— А почему этот человек обратился именно к вам?

— У него очень меткий глаз, гражданин следователь. Он прямо подошел ко мне среди бела дня на улице и сказал: «Я вижу, вы сильно опасаетесь представителей этой власти». — «С чего это вы взяли?!» — возмутился я. «А это очень заметно, — ответил он. — Когда вы проходите даже мимо уличного регулировщика, то низко опускаете голову. Видимо, боитесь, что у них могут оказаться ваши фотографии?» — «Ну и дальше что?» — сказал я, а сам уже финку в кармане ухватил. «Да ничего. Мог бы сдать вас в руки НКВД, если бы не одно маленькое обстоятельство… Вы мне нужны». Потом мы зашли в «Прибой», выпили немного, закусили. И обо всем договорились. Он дал мне крупный аванс, а я ему — расписку. Все просто.

— Приметы сходятся, — выслушав Радомского, уверенно сказал Струнин. — Это Густав Беккер. Из фирмы «Борзиг». Мы тогда его почти засветили, но он это вовремя сообразил, и фирма быстренько отозвала своего «представителя». Значит, Беккер нас все же обвел. Слишком доверяли ему поначалу.

— Обидно, — вздохнул Алексей. — Из-под носа улизнул!

— А ты что, думал, враг нас глупее? — возразил Струнин. — И у них в активе кое-что есть. Иначе Гитлер бы давно свою разведку разогнал.

— Слабое утешение, товарищ капитан.

— А сейчас нам, Алеша, не утешение искать надо, а «завхоза», связь с которым Беккер дал Сытину.

— Я разве спорю?! Были бы в отделе все ребята, мы быстро бы с этим «завхозом» и его «хозяйством» разделались, — сказал Радомский и взглянул на два пустующих стола, вплотную придвинутых к стене. До войны их в этом кабинете сидело трое. Он, Володя Дубровин и Коля Козаков. Коля уже убит под Вязьмой, а от Володи давно нет никаких вестей…

Струнин тоже подумал о том, что сотрудников осталось совсем мало, а забот выше головы, и помрачнел.

— Ребята наши на фронте, Алеша, — сказал он. — А раз нам здесь пока велено оставаться, значит, мы и за них должны работать. Начнем по двум направлениям. Первое: мы знаем теперь, что в Среднекамске существовала явочная квартира. Сам Демин умер, а дочь перебралась в Нижнеуральск. Обрати внимание — там же имеем ЧП на полигоне. Что это, просто совпадение? Проверку поручим Вотинцеву. На заводе он пока не может найти мало-мальской зацепки. Второе — «милиционер». Его личность, контакты и цель прибытия в глубокий тыл. Этим пока придется заниматься тебе.

Глава 5

В эти дни под Харьковом стояла жара. Потная, распаренная солдатня шагала по проселку, расстегнув воротники и по-мясницки закатав рукава серо-зеленых френчей. До победы оставалось месяца два. Так сказал фюрер. И они тянулись по нашим дорогам уверенно, неторопливо, заранее зная, что все решено и, возможно, ушедшие вперед бронетанковые «клинья» уже раздавили русских…

Успешное развитие наступления на Юго-Западном направлении замутило головы не только генералам. Самый захудалый писарь интендантской службы, и тот с упоением строчил домой: «Слава богу, все кончилось. Они сломлены, и мы победили!»

Один вид этой самоуверенной орды действовал на нервы и без того раздраженному Штайнхофу. Он намеренно гнал бронетранспортер по середине дороги, заставляя встречных солдат суетиться и испуганно прыгать к обочине.

— Скоты! — бормотал он про себя. — Разомлевшее стадо. До них еще не дошло, что настоящая война только начинается…

Адски болела забинтованная голова, но майор не бросал управление — любил водить машину сам. Одуревший от езды и зноя водитель клевал носом в глубине бронетранспортера. Рядом со Штайнхофом сидел сопровождающий из штаба группы армий обер-лейтенант Кельнер и тоже устало дремал.

Эта короткая поездка их здорово вымотала. Штайнхоф затеял ее с целью знакомства с промышленностью захваченных районов и с контингентом свежих русских военнопленных.

Одна из теорий, разработанных им вместе с Гельном, носила название «теория мозаики». Суть ее вкратце сводилась к тому, чтобы из осколков и крупиц сведений самого различного характера аналитически воссоздать общую картину в целом. Людям, далеким от разведки, подчас и невдомек, что, казалось бы, случайный набор сведений позволяет опытному шпиону прийти к вполне определенным выводам.

Перед войной Штайнхоф какое-то время изучал советские газеты, но, в отличие от коллег, занятых обработкой англо-американской прессы, не мог похвалиться достигнутыми результатами. Объективности ради офицер абвера мысленно воздал должное тем, кто отвечал за выпуск советских периодических изданий. И теперь, отчасти, эта поездка была вызвана уязвленным профессиональным самолюбием. Майор не был в России больше шести лет и как разведчик должен был выяснить для себя, что же скрывалось за скупыми строчками советских газет и журналов.

Знание русского языка, вежливое обращение и штатская одежда позволяли рассчитывать на успех миссии. Надо было спешить. Вслед за армейскими группами двигались части СС и СД, а их действия Штайнхоф квалифицировал как грубую, неинтеллигентную работу. По личному мнению майора, неприкрытые зверства эсэсовцев только сплачивали русских, волею обстоятельств оказавшихся в плену. Его тактика, как он считал, была тоньше и перспективнее. Люди — главный кладезь информации, и надо только суметь раскрыть его.

Пленным Штайнхоф рекомендовался бывшим советским работником, добровольно перешедшим на сторону германского рейха, и искренне предлагал свою помощь. Как соотечественник — соотечественникам. Многие в ответ угрюмо молчали, а некоторые называли его предателем и изменником, но господина майора такие выпады не смущали. Он спокойно, терпеливо внушал, что умным людям не к лицу быть догматиками и долбить большевистские лозунги. Тем более, в безвыходном положении.

Номера слишком упрямых собеседников, откровенно высмеивающих его тезисы, Штайнхоф педантично заносил в записную книжку и с сочувствием произносил: «Ваша логика вызывает восхищение, и весьма жаль, что вы отказываетесь помогать нам в создании нового порядка».

Покидая наскоро сформированный лагерь, Штайнхоф вырывал из записной книжки несколько мелко исписанных листочков и небрежно вручал их коменданту.

Комендант с готовностью козырял, а, отъехав километра два, майор слышал позади, там, где остался покинутый им лагерь, слегка приглушенные расстоянием автоматные очереди. Но иногда и не слышал. Все зависело от расторопности комендантов. А в том, что указание будет выполнено и занесенные в книжку «номера» будут расстреляны, Штайнхоф ни секунды не сомневался. Документ, подтверждающий его особые полномочия, был подписан такими лицами рейха, при одном упоминании которых у комендантов отваливались челюсти.

Были и удачи у майора. Номера «умных» людей он записывал в другую книжечку и устно отдавал коменданту соответствующие указания. Этому контингенту предстояло пройти первое испытание в качестве осведомителей лагерного начальства. Выживших и сумевших на деле доказать свою преданность рейху надлежало впоследствии незаметно изъять из лагерей и направить в спецшколы. Для тренажа и окончательной шлифовки.

Это было компенсацией за то неожиданное разочарование, которое постигло его в русских городах. Большевики сумели эвакуировать или полностью уничтожить все то, что, по мнению специалистов, имело отношение к промышленному потенциалу. Такая предусмотрительность при отступлении озадачила кадрового разведчика. Значит, русские, несмотря на тяжелейшие условия первого года войны, всерьез думают о завтрашнем дне…

В одном из лагерей с майором произошел инцидент, едва не стоивший ему жизни.

Он беседовал с летчиком, молоденьким младшим лейтенантом, и в душе посмеивался над его незадачливостью. Летчика сбили в первый же боевой вылет. Собственно, он даже и взлететь еще не успел. «Мессершмитты» подожгли его самолет прямо на взлетной полосе. Едва он выбрался из горящей машины, как тут же попал в руки немецких десантников. Случившееся, казалось, надломило что-то главное в летчике, и он покорно, даже с каким-то облегчением принял предложение майора.

Удовлетворенный Штайнхоф по русскому обычаю протянул ему руку, а лейтенант вдруг шумно, словно в последний раз, вздохнул, рванул с пола табуретку и с силой ударил майора по голове. Штайнхофа спасла только хорошая реакция: удар у летчика вышел скользящий. Майор несколько раз аккуратно выстрелил в пленного и, зажав платком рассеченную голову, объявил вбежавшему коменданту, что приема больше не будет.

Размышляя в отдельной госпитальной палате, Штайнхоф понял, что задача, стоящая перед отделом, адски трудная и многое в разработанной стройной схеме придется пересматривать.

Перед небольшим мостом бронетранспортер пришлось затормозить. Один пролет моста почти полностью рухнул в воду, и десятка три пленных под окрики конвойных занимались ремонтом.

— Часок придется постоять, — доложил сбегавший на разведку Кельнер. — Можно поразмяться.

Река была неглубокая, и из воды торчал кузов армейского грузовика. У самой реки догорал остов разбитой бомбой машины. Оставшиеся целыми грузовики отогнали в поле, и солдаты натягивали на них маскировочные сетки.

— Опять могут прилететь, — задрав голову к небу, пояснил Штайнхофу рыжий унтер. — Пилоты у них упрямые.

Майор понимающе кивнул и подошел ближе к берегу. Прибрежная вода была вся затянута тиной и водорослями. Пленные работали, стоя почти по горло в этом болоте. Штайнхоф рассеянно обвел их взглядом и вдруг насторожился. Лицо одного из пленных показалось ему определенно знакомым. Майор присвистнул от удивления и, еще отчетливо не сознавая, зачем он это делает, поманил пленного пальцем.

Пленный нехотя отдал топор товарищу и устало двинулся к берегу.

Так и есть. Тот же крупный с горбинкой нос, близоруко-внимательные глаза, а под щетиной хорошо угадывался знакомый, чуть скошенный подбородок.

— Здравствуйте, товарищ Коробов, — по-русски сказал майор.

Пленный немного помедлил с ответом.

— Вы ошибаетесь, господин. Моя фамилия Соловьев. Военнопленный рядовой Соловьев. Номер двести тринадцать.

— Не надо, Андрей Иванович… Вы Коробов! Начальник цеха с Урала. А я тот самый Беккер, и мы с вами прекрасно знакомы. Даже в шахматы играли в вашем кабинете и пили водку у вас дома. Как поживают ваши прелестные дочурки? — приветливо улыбаясь, произнес майор.

Пленный угрюмо молчал.

«Странно, — лихорадочно думал Штайнхоф. — Почему он в плену?! Неужели его призвали?! Ерунда! Насколько мне помнится, он сердечник, да и они не настолько богаты кадрами, чтобы посылать на фронт начальников ведущих цехов. Значит, случайность. Наверное, был в отпуске или в командировке».

— Не надо меня опасаться, Андрей Иванович, — доброжелательно продолжал майор. — Я такой же инженер, как вы, и наше дело строить, а не разрушать. Но ничего не попишешь, — вздохнул он. — Война. И мне, сугубо гражданскому человеку, уже пришлось пострадать от ваших бомб, — невесело усмехнулся Штайнхоф, погладив бинт на голове.

Пленный смотрел куда-то в сторону.

— Я понимаю вашу осторожность, Андрей Иванович, но я не виноват, что родился немцем.

— Некоторые немцы воюют на стороне России… если чувствуют стыд за действия своей нации, — горько обронил пленный.

— Я не герой, Андрей Иванович, — с готовностью ответил Штайнхоф. — Я боюсь гестапо. Я обыкновенный человек, брошенный в этот водоворот помимо своей воли. — Он сокрушенно вздохнул и положил руку на плечо Коробова-Соловьева. — Но я не могу забыть то время, когда мы бок о бок строили уральский гигант. Тогда мы понимали друг друга, и я верю, что это прекрасное время вернется.

— Можно ехать, господин майор, — доложил подошедший Кельнер.

— Да, да, едем, — недовольно бросил в ответ Штайнхоф. — Одну минуту. Желаю вам всего доброго, Андрей Иванович. Главное — выжить. У меня есть приятели в вермахте. Я попробую что-нибудь для вас сделать.

Потом он подозвал к себе фельдфебеля из охраны.

— Откуда эта толпа? — спросил он, провожая взглядом сутулую фигуру Коробова.

— Из Ряшина. Километров двадцать отсюда. Временный лагерь, — отрапортовал фельдфебель.

— Отлично. Теперь запоминайте, фельдфебель. За жизнь пленного Соловьева отвечаете головой. Доложите коменданту, что так приказал человек из бронетранспортера. И ждать дальнейших указаний.

Садясь за руль, он сердито выговорил Кельнеру:

— Вам надо быть внимательным, обер-лейтенант, и обращаться ко мне при посторонних в строгом соответствии с моим штатским костюмом.

— Виноват, господин майор.

Глава 6

Под петлицей милицейской гимнастерки застреленного агента Радомский обнаружил потайной кармашек. Петлица не пришивалась, а искусно пристегивалась. В кармашке лежал сложенный вчетверо листок бумаги. Алексей осторожно развернул его.

Листочек оказался квитанцией о сдаче на хранение ручной клади и был выдан три дня назад камерой хранения центрального вокзала города на имя Мылова В. С. Алексей, не найдя никаких признаков тайнописи, сразу же отправился к Струнину.

Капитан сидел за столом злющий и держался рукой за челюсть.

— Извини, Леша, — виновато буркнул он. — Зуб. Болит, подлец, под коронкой; жаль из-за него весь мост ломать.

Радомский протянул капитану багажную квитанцию и сказал:

— «Милиционер» мог там и мину оставить. Разнесет всю камеру вдребезги.

Струнин так и сяк повертел в руках квитанцию и поморщился:

— Не вижу цели диверсии: у нас не прифронтовой город. Однако взрывчатка и оружие там вполне могут оказаться. И еще, — что-то прикинув в уме, озабоченно произнес капитан, — кроме саперов, обязательно возьми с собой бактериолога. От этих мерзавцев всего можно ожидать.

И без того сердитое лицо Струнина ожесточилось. Перехватить инициативу у тайного противника пока не удалось, и это давило на психику: обороняться всегда много труднее, нежели наступать.

— Ладно, поезжайте, — бросил капитан и поднялся из-за стола. — Я предупрежу управление железной дороги. Они будут наготове.

Через десять минут камеру хранения закрыли на «санитарный час». Старшина железнодорожной милиции предложил гражданам очистить помещение. Толпа в ответ недовольно загудела. Намаявшиеся в дороге, издерганные люди с узлами и чемоданами знать ничего не хотели. Желание хоть ненадолго избавиться от вещей, оттянувших не только руки, но и «все нервы», выйти в город, помыться, накормить детей, а уж потом ехать дальше, было столь велико, что на старшину посыпался град упреков.

— Нашли время! — напористо возмущался дородный детина, как флагом, размахивая проездным билетом. — А ежели у меня за это время поезд уйдет?!

— Не волнуйтесь, товарищи, — успокаивал людей старшина. — Несем за ваше убытие полную ответственность.

— Знаем мы вашу ответственность! — не унимался детина. — Когда людям надо, так у вас всегда закрыто.

— Ну, как знаете, — безразлично сказал старшина. — Для вас же старался. Глотайте тогда хлорку. Сейчас дезинфекция будет.

Дезинфекции боялись едва ли не больше бомбежки, и в камере хранения мигом не осталось ни одного человека. Даже самые любознательные и охочие до зрелищ и те отошли от помещения на почтительную дистанцию.

Вскоре к служебному входу в камеру хранения подкатила машина. Из нее вышли четверо. Двое были в белых халатах и с плоскими, как у художников, ящичками. Третий держал в руках завернутую в тряпку длинную трубку с утолщением на конце.

Через восемнадцать минут приехавшие вернулись к «эмке». Радомский осторожно нес довольно тяжелый упакованный чемодан средних размеров.

— Езжай потише, — сказал он водителю, кивнув на добытый груз. — Еще рванет.

Выехав на пустырь за город, чекисты понесли чемодан и открыли отмычкой. Прорезиненный плащ, мужской костюм, три куска мыла, бритвенный прибор, несколько консервных банок аккуратно выложили на плащ-палатку и тщательно обследовали. Потом эксперт взвесил на руке уже пустой чемодан и удовлетворенно хмыкнул.

— С двойным дном посуда, — сообщил он, раскрывая перочинный ножик. Внутреннюю перегородку чекисты осторожно вынули и обнаружили во втором отделении специальные ячейки с зажимами. В ячейки были вставлены коробки карандашей «Пионер», толстые пачки бывших в употреблении советских денег и двадцать железных ампул.

Одна коробка карандашей была завернута в лист бумаги с русским машинописным текстом. Это была инструкция.

— Знакомая техника, — произнес сапер. — Карандаши начинены термитным зарядом. А ампулы — мины большой мощности. Взрываются через сутки после свинчивания колпачка.

— Поехали в управление, — сказал Радомский. — Нас уже, наверное, потеряли.

Старший опергруппы управления Сергей Вотинцев и лейтенант Мигунов из местного горотдела НКВД вернулись с завода за полночь и теперь пили кипяток из казенных кружек. Вотинцева поселили в маленькой голой комнатке старого двухэтажного здания, до войны принадлежавшего спортобществу «Спартак», а теперь наскоро приспособленного под общежитие. Поскольку здесь регулярно останавливались военные, прибывшие за материальной частью, старик-комендант, заработавший еще в ту германскую Георгиевский крест, солидно именовал общежитие спецгостиницей.

— Може, заварочки дать, ребятки, — предложил он, заглянув в комнатку. — У меня малость еще есть. Довоенная.

Жильца из седьмого номера комендант сильно уважал: раз ночами не спит, значит, большая забота на него сверху возложена.

— Спасибо, батя, — отозвался Вотинцев. — Напились уже. Больше не лезет.

— Ну, ну, извиняйте, — согласился комендант. — Тогда не буду мешать, — и старательно закрыл за собой дверь.

— Сейчас бы водки стакан, — неожиданно заявил Мигунов. — Напряжение сбросить.

— Да, водочка бы не помешала, — ответил Сергей. — Но выпьем мы с тобой, Ваня, только когда эту сволочь выловим!

Вотинцев стянул через голову рубаху и, помедлив, спросил товарища:

— Ты у меня останешься или домой пошагаешь?

Иван Мигунов, несмотря на молодость, был человеком многосемейным: троих детей имел.

— Чего я домой пойду?! Только детишек беспокоить. Как-нибудь ночку у тебя перебьюсь. Да и помозговать еще надо…

Сергей кивнул и улыбнулся. Иван сутуло восседал на единственном в комнате табурете, подперев ладонью голову.

— Немного тебе до роденовского мыслителя дотянуть осталось, — пошутил Вотинцев. — Табуретку только убрать.

Мигунов покосился на Сергея, но ничего не ответил. Настроение лейтенанта было не из лучших. На заводе произошла диверсия, а он, оперуполномоченный госбезопасности Иван Мигунов, не знал, что предпринять. Мало того, что он вовремя не выявил тех, кто пытается сейчас нанести предательский удар в спину, ему и теперь, когда факт налицо, практически не за что ухватиться. Осмотр помещений и оборудования литейного цеха, беседы с рабочими, технологами ни к чему не привели: допуск в цех имели столько людей, что на одно только обстоятельное знакомство с ними потребовался бы не один месяц. Литейный цех — это не сборочный, куда доступ людям, непосредственно не связанным с выпуском готовой продукции, строго ограничен. Да ведь и в сборочном, случись что неладное, тоже непросто разобраться и найти виновных.

— Ты знаешь, Серега, — сумрачно объявил Мигунов, — мне иногда кажется, что эти мерзавцы ходят где-то рядом и посмеиваются над нами.

Он встал, намереваясь пройтись по комнате и размять затекшие ноги, но мешала кровать, и Иван, ругнувшись, обиженно сел на табурет.

— Не будь мнительным, — сказал Вотинцев, сбрасывая с ног тяжелые вездеходные ботинки. — Лучше бы нам зацепиться за что-нибудь поконкретнее. Может, эта дамочка из Среднекамска выведет нас на тропинку? С чего-то же она перебралась в Нижнеуральск.

— Что-то мне не верится, чтобы эта учительница могла на врага работать. Биография не та. Да и глаза у нее честные…

— Биография-то биографией, а проверить надо, — уверенно сказал Вотинцев. — Иные из них и не в такие одежды рядятся.

— Не представляю я Антонину Демину в такой роли, — упрямо сказал Мигунов. — Напрасно время потеряем.

— Давай, камрад Вано, заваливайся валетом, — укладываясь на узкой кровати ближе к стенке, предложил Вотинцев. — Только будь человеком, не дергайся во сне, как позапрошлой ночью: едва меня в окно не выбросил. С такими габаритами тебе одному двуспальную кровать надо. С балдахином.

— Много ты говорить стал, как в областное управление перевели, — мирно буркнул Мигунов.

— Хватит ворчать, — бросил Сергей. — Давай располагайся. Вставать нам скоро…

За окном мерцали всполохи огня. На заводе круглосуточно вели сварку перекрытий нового корпуса.

— Утром к Захаренко надо идти, — безрадостно вздохнув, сказал Мигунов. — А у нас опять ничего нового…

Сергей не ответил, повернулся к окну и долго смотрел в залитую светом ночь.

* * *

…Два дня назад его и Мигунова пригласил к себе парторг ЦК на заводе Степан Антонович Захаренко. Он напомнил, что партком ждет от чекистов результатов расследования ЧП на полигоне.

— Страна ведет смертельную войну, — сказал он, — и от того, как мы сработаем здесь, в тылу, зависит исход этой борьбы. Голыми руками с фашистской сворой много не навоюешь.

Захаренко немного помолчал, а потом строго добавил:

— Учтите также, что люди работают по шестнадцать-восемнадцать часов в сутки, недоедают, но дают фронту стволы. И мы ни в коем случае не должны оскорбить кого-либо необоснованными подозрениями… Это прошу уяснить твердо.

Чекисты согласно кивнули. Они видели, что Захаренко не искал удобного русла для разговора. Он нес перед Центральным Комитетом партии и Государственным Комитетом Обороны персональную ответственность за выпуск орудий и был тысячу раз прав.

— Я, конечно, понимаю, — несколько мягче продолжал парторг, — что за неделю-две трудно найти врага в таком многочисленном коллективе, и готов оказать вам любую посильную помощь. На заводе работает немало людей, которым я доверяю, как самому себе…

— Спасибо, — ответил Вотинцев. — Без них нам не обойтись.

— Значит, договорились, — заключил Захаренко. — Вы продумайте свои соображения, а я потолкую с заводскими коммунистами. Через два дня встретимся и обсудим план наших совместных действий…

* * *

— Давай все же немного отдохнем, — после бессонной паузы сказал Сергей. — Что толку себе нервы тянуть. Завтра будет тяжелый день…

Мигунов отвернулся к стене, пытаясь заснуть. Вотинцев кое-как пристроился рядышком, но тут в дверь деликатно постучали.

— В чем дело? — спросил Сергей.

— Товарища Вотинцева просят к телефону. Междугородная!

Лейтенант надел брюки и вышел в коридор.

— Слушаю, Вотинцев, — сказал лейтенант.

— Ты извини, Сергей, что я так поздно, — услышал он Голос Струнина. — Или, наоборот, рано. Какие новости по нашему адресу?

— Пока ничего интересного, Тимофей Иванович. Учительница, кроме школы, нигде не бывает. Домой к ней бегают только детишки из класса: дня без нее прожить не могут, хотя у них и каникулы.

— Ладно, — немного подумав, сказал Струнин. — Ждать хватит. Сытин сообщил первую фразу: «Я привез вам привет от родных». Понял?

— Понял, — сообразив, что капитан называет пароль, усмехнулся Сергей. — Старо.

— Не остри, — недовольно сказал Струнин. — Дело не в новизне. Ответная реплика: «Слава богу, а то мы уже собрались давать телеграмму».

Лейтенант, словно все еще всерьез не веря, повторил пароль и отзыв. Струнин продолжал:

— Сытин утверждает, что сам не знает, с кем ему надлежало встретиться в Среднекамске. Письма Сытин отправлял на имя Тихонова, но, как известно, такой по книгам домоуправления не значится. Демин умер, новые жильцы ни о чем понятия не имеют. Предложи-ка эту «драматургию» учительнице: она осталась сейчас единственным человеком, жившим тогда по этому адресу в Среднекамске.

— Есть, — ответил Вотинцев. — Задачу понял.

— Тогда у меня все, — сказал капитан. — Работайте…

* * *

Вотинцев, сдвинув на макушку серую кепку, поджидал Демину возле школы. Когда учительница вышла из здания, лейтенант подошел к ней и со значением произнес:

— Я привез вам привет от родных.

— Что вы сказали?! — слегка опешив, спросила девушка, глядя на него круглыми от удивления глазами.

— Я привез вам привет от родных, — уже вяло, больше для порядка, повторил Сергей, понимая, что ни о каких паролях девушка знать ничего не знает, и даже обрадовался этому.

— Не очень остроумно, если учесть, что родных у меня давно нет, — гневно ответила Демина и быстро пошла по улице.

— Простите, Тоня, — догнав ее, сказал Вотинцев. — Я из госбезопасности.

Потом они сидели в ее чистенькой комнате, стены которой оживляла обложка «Огонька» и фото артиста Бернеса из кинофильма «Истребители».

— …Жили мы небогато, — рассказывала Тоня. — Я семилетку кончала. Мама умерла, когда мне было четыре года, а папа болел и подолгу не работал. Денег, конечно, не хватало, и папа пустил квартиранта. Человек он был молчаливый, без претензий, вежливый такой. Работал на железной дороге и дома бывал редко. Петр Сергеевич говорил, что сопровождает составы на Дальний Восток. За квартиру платил аккуратно, водку не пил, но соседей почему-то сторонился. Ходил всегда в форме…

— Значит, звали его Петр Сергеевич Тихонов! — переспросил Сергей. — А документы вы у него когда-нибудь видели?

— Нет. Мне и в голову не приходило.

— И жил он у вас, конечно, без прописки?

— Да нет, с пропиской у него вроде все было в порядке.

— А люди у него часто бывали?

— Нет, очень редко. Да и то, по-моему, одни и те же. Он говорил, что это товарищи по работе.

— Вещей у него было много?

— Какие вещи! Чемоданчик маленький, и тот он, когда уезжал, с собой брал.

«Неплохо устроился, подлец, — размышлял Вотинцев. — Легализовался где-то в другом месте, а у Деминых соорудил закуток для отсидки на крайний случай. Долгие отлучки маскировал дальними поездками, и для хозяев все выглядело вполне убедительно».

— Когда папа умер, — продолжала Тоня, — я предложила Тихонову искать другую квартиру. Я его как-то стеснялась и оставаться с ним в пустом доме мне не хотелось.

— Как это было воспринято? — поинтересовался Сергей.

— Попросился пожить еще две недели, пока себе жилье не подыщет, и я согласилась.

— Что он делал в те дни?

— Да я не присматривалась. Мне не до него было… Но с квартиры ушел, а вскоре я в Нижнеуральск уехала, в педучилище поступила.

— Как же он все-таки выглядел? Ну, что-нибудь особенное в лице, в разговоре, в походке, — спросил Вотинцев.

Тоня задумалась, машинально водя ложечкой в пустом стакане.

— Нет, ничего не припоминаю, — наконец сказала она. — Бесцветный какой-то. Обычный. Мне вот недавно на улице показалось, что вроде его встретила, кивнула даже, а он и глазом не повел. Видно, обозналась.

Сергей от такой новости даже привстал со стула.

— Он, что, опять был в форме железнодорожника?

— Нет, в обыкновенном костюме.

«Тоня не обозналась! — раздумывал чекист. — Ее могла бы ввести в заблуждение железнодорожная форма: стандартная одежда делает похожими многих людей. Но раз этот человек был в костюме и показался ей Тихоновым… Если он в городе — это для нас уже интересно».

— Хотите еще чаю, — предложила хозяйка, когда молчание совсем затянулось. — С вареньем.

— Нет, нет, спасибо, — заторопился лейтенант. — Я итак у вас засиделся.

Тоня мягко улыбнулась, понимающе повела тонкими плечами, и Вотинцев на миг пожалел, что отказался от чая. «Девушка и вправду очень милая. Молодец Иван. Разбирается в людях. Вот распутаем это дело — обязательно ее в кино приглашу», — решил лейтенант, но сказал деловито:

— Вы нам очень помогли, Антонина Николаевна. О разговоре, разумеется, никому ни слова. Если вы вдруг еще раз встретите похожего на Тихонова человека, немедленно позвоните нам вот по этому телефону. Самостоятельно никаких действий не предпринимайте… Это опасный тип.

Тоня послушно кивнула. Лейтенант пожал ей руку и, едва не стукнувшись головой о притолоку, вышел в прохладные сени.

Глава 7

Майор Штайнхоф не ошибся. Военнопленный, выдававший себя за рядового Соловьева, действительно был Андреем Ивановичем Коробовым.

Сейчас он стоял в длинной очереди за мутной похлебкой, которую черпаком разливал по измятым солдатским котелкам и мискам веснушчатый кругленький немец.

Этот ефрейтор любил шутку и каждый раз норовил вылить свое пойло мимо подставленной посуды. Когда немцу это удавалось, он просто визжал от радости, будто его щекотали.

— Великий рейх не будет кормить неповоротливых русских. Не можешь держать миску — не вскинешь лопату!

Второй порции в наказание не полагалось.

Коробова передернуло от ненависти к этой упитанной морде, и он стал смотреть на небо. Небо было прозрачным и мирным. Эта беззаботная синева вдруг напомнила Коробову Ялту, куда он приехал подлечиться прошлым летом. Прямо с курорта он на неделю заехал в чистенькое село близ западной границы, где в сельской школе все еще учительствовала его старенькая мать. Мать, сама сибирячка, перебралась сюда в конце двадцатых годов. В этих местах погибли отец и дядя Коробова, сражавшиеся против белых. И она решила дожить жизнь здесь, несмотря на то, что Андрей давно просил мать переехать к нему на Урал.

Двадцать пятого июня он должен был прибыть в Москву, в наркомат, для утверждения в новой должности. Дни, проведенные в домике матери, были наполнены спокойствием и отпускным блаженством. Вновь представив себе их, Коробов в бессильной ярости заскрипел зубами.

— Ты что, дядя? Заболел? — участливо обернулся к нему стоящий впереди чернявый парень в выцветшей пилотке.

— Да так, ничего, — очнулся Коробов. — Задумался немного.

— Голову-то прикрой, — знающе посоветовал тот. — Удар может хватить.

Солнце стояло в зените. Пахло потом, нестиранными бинтами и хлевом. Комендант лагеря обожал парное молоко и держал в лагере трех коров.

Коробов в который уже раз вспомнил все, что произошло с ним в те первые дни гитлеровского нашествия.

…Под монотонный гул летевших на Минск «хейнкелей» Андрей уговаривал мать уехать вместе с ним, но та ни в какую не соглашалась:

— Здесь отец твой лежит. С ним останусь, — твердила мать. Когда он, наконец, убедил ее, и мать наспех засобиралась в дорогу, было уже поздно.

Единственную полуторку, присланную из райцентра за сельскими активистами, в щепы разнес немецкий снаряд. Хорошо еще, что люди не успели залезть в кузов и никого не зацепило осколками. Шофер, за минуту до попадания зачем-то выскочивший из кабины, теперь в диком изумлении глядел на обломки машины и отчаянно ругался. Коробов бросился искать подводу и увидел красноармейцев. Бойцы во главе с младшим политруком занимали оборону. Двое с ручным пулеметом забежали к ним во двор. Коробов догадался зачем: с материнского огорода хорошо просматривался проселок, на который могли свернуть немцы, встретив заслон на главной улице села.

Коробов вернулся в хату и заставил мать спуститься в подпол: со стороны дороги уже раздавался рев мотоциклов, — выскочил на улицу и залег под деревом возле ближайшего красноармейца, совсем молоденького конопатого паренька.

Немцы шумно въехали в село и остановились. Это была разведка.

Сидевший в коляске первого мотоцикла поднял к глазам бинокль и осмотрелся по сторонам. Село, как вымерло. Заходящее солнце слабо поигрывало бликами на линзах. Немец удовлетворенно опустил бинокль. Мотоциклисты на всякий случай полоснули вдоль улицы из автоматов, лихо развернулись и исчезли за бугром.

— Сейчас пойдут, — ни к кому не обращаясь, сказал красноармеец и поудобней перехватил ложе винтовки. Коробов ясно видел стекавшие по его лицу капли пота.

Паренек был прав. Через несколько минут на бугре показались бронетранспортер и два грузовика с пехотой. По обочинам, строго в ряд, держались мотоциклисты.

Колонна втянулась в село на три четверти, когда раздался глухой, но мощный взрыв. В бронетранспортер метнули связку гранат, и он опрокинулся набок. С часовенки по фашистам ударил «максим». Грузовики остановились. Под огнем немцы выпрыгивали из кузова. Стоял грохот гранатных разрывов и визг пуль. Резко застучали немецкие автоматы.

— Так вас, гады! — кричал конопатый красноармеец, крепко ухватив свою вздрагивающую при стрельбе винтовку. Потом он вдруг всхлипнул и ткнулся лицом в траву. Из-под пилотки, набирая силу, потянулась черная струйка.

Это была первая в войне смерть, которую Коробов увидел своими глазами. Почувствовав, как захолонуло сердце, и сам еще полностью не осознав неожиданное свое решение, Коробов потянул винтовку из каменеющих рук бойца, перезарядил ее, прицелился в кучу мышиных мундиров и нажал на спуск. Винтовка послушно выстрелила, толкнув его в плечо, и Коробов, наконец, ощутил себя не потерянным отпускником, а солдатом, занявшим место среди своих. Все стало просто и определенно.

На бугор вылез танк и блеснул вспышкой. Снаряд попал в часовенку, и строчивший оттуда «максим» захлебнулся. Немцы, делая короткие перебежки, пошли в атаку. С огорода донесся дробный стук «дегтярева». Потом и он замолк.

«Так, — подумал Коробов и зачем-то поглядел на свои разбитые часы. — Значит, конец».

Кто-то тронул его за ногу. Коробов обернулся — это был младший политрук. Гимнастерка на его левом плече почернела от крови.

— Все, — прохрипел он. — Мы отходим. Пойдешь?

Как им удалось выбраться из окруженного села, Коробов помнил плохо.

Озлобленные гитлеровцы в темноте потеряли ориентировку и атаковали собственную роту. В этой стреляющей во все стороны неразберихе младший политрук нашел просвет и вывел Коробова в редкий лес. Позади горело село: Андрей Иванович вспомнил о матери и обхватил голову руками.

Наутро они наткнулись в лесу на разбитую снарядом повозку. Подле нее валялись гимнастерки, брюки, сапоги…

— Слушай, Андрей Иванович, — заговорил политрук, — скинул бы ты свою рубаху. Демаскирует она нас, хоть и грязная. Одевай-ка военное. Неизвестно, на кого мы наткнемся… В гражданском да с винтовкой в руках они тебя примут за райкомовца и сразу пристрелят.

— А я, Петро, и есть член райкома, только далековато отсюда, — сказал Коробов. — Работал начальником цеха большого завода.

— Об этом помалкивай, — посоветовал политрук. — Попадемся немцам — говори, что мобилизованный. Рядовой. Все есть шанс в живых остаться.

— А как же ты? — спросил Коробов. — Раз политрук — значит, коммунист. Враг номер один. Тебе тоже не помешало бы солдатскую гимнастерку натянуть…

— Нет, Андрей Иванович, я свою форму не сниму, — негромко ответил политрук. И Коробова поразил будничный тон его ответа, как будто речь шла о том, идти завтра на рыбалку или не идти. — Она мне пожизненно выдана, и немцам, если я буду в сознании, живым не сдамся. Не имею такого права. У меня для этого последняя граната есть.

Коробов ничего не ответил, потрясенный решимостью этого совсем не геройского на вид сутулого человека в форме политработника Красной Армии.

— Ладно, комиссар, — сказал он. — Хоронить себя еще рано. Пошли.

И за спиной, и впереди не утихала близкая и далекая орудийная канонада. Когда пальба слышалась совсем рядом, политрук убыстрял шаг.

— Наши дерутся! — возбужденно подбадривал он Коробова. — Скоро к своим выйдем. Теперь, друг, уже недолго.

Однако все случилось иначе. Граната младшему политруку Соловьеву не понадобилась: он наступил на неизвестно кем оставленную мину, а Коробов, придя в сознание, увидел перед глазами блестящий от ваксы сапог немецкого солдата!..

Как, казалось, давно и в то же время недавно все это было. Дни в плену были похожи один на другой. Тяжелые, безрадостные и унизительные.

Коробова зачислили в строительную бригаду из военнопленных. Бригада строила бараки, нужники, и ее гоняли с места на место. Немцы не многим доверяли в руки пилы и рубанки. Даже на время. Ему доверили. Изможденное, серое лицо Коробова, сильная худоба не внушали опасений.

— Ваша очередь, мыслитель, — добродушно бросил чернявый, осторожно держа свою миску с похлебкой. — Есть все одно надо. Хоть этим Гитлеру досадим: он ведь только и ждет, когда мы с голоду передохнем.

Парня звали Вадимом, и Коробов давно заприметил его. Вадима, зверски избитого, доставили в лагерь неделю назад вместе с группой пленных. Они и поведали о том, что чернявого так разделали за попытку к бегству. Ладно, что совсем не прикончили. Вадим Тулин быстро завоевал авторитет среди пленных не тем, что был бит эсэсовцами (это испытали на себе многие), а тем, что как-то ухитрился сохранить при себе зачитанный номер «Правды». Газету, хотя она и была месячной давности, берегли свято, и даже отпетым курильщикам не приходило в голову оторвать от «Правды» клочок на закрутку.

До войны Вадим работал инженером в Харькове. В армию его не взяли из-за плоскостопия, и Вадим записался в народное ополчение, но повоевал недолго. Отряд ополченцев немцы смяли танками. Однако плен и неудавшийся побег не сломили парня. Встав после побоев на ноги, он первым делом исследовал ограждение лагеря и расписание караула.

— Рвать надо отсюда, — как-то подмигнул он Коробову. — Охрана-то совсем с жиру заплыла. Обидно от таких кулей не уйти.

Андрей Иванович поначалу сделал вид, что не понял, о чем идет речь. Лагерная жизнь научила осторожности: недавно провокатор выдал группу, готовящую побег, и немцы расстреляли всех до единого.

Однако Вадим больше этой темы не касался и, по всей видимости, готовился бежать в одиночку. И Коробов решил по душам поговорить с Вадимом и, быть может, даже намекнуть ему о существовании в лагере подпольного комитета.

Но все сложилось по-другому. Через пару дней человек двадцать пленных подняли с нар в три часа утра и посадили в кузов машины. В этой группе оказались и Коробов с Вадимом. В ожидании самого худшего все углубились в себя и сосредоточенно молчали, вцепившись в сиденья из досок. Ужасно трясло. Ехали долго и остановились у скрытой в лесном массиве железной дороги. Перегон дыбился обломками рельсов и шпал. Вдоль разбитого полотна озабоченно сновали немецкие ремонтники.

— Завтра ветка должна арбайтен, — объявил пленным длинный, как спица, капитан инженерных войск. — Нет спать, нет есть. Арбайт!

Немцы уже подвезли рельсы и шпалы. Подгоняемые охранниками, пленные принялись вяло разбирать путь, видимо, исковерканный партизанским толом.

Коробова и Вадима фельдфебель из охраны поставил на подноску шпал. Шпалы были тяжеленные, и к вечеру Андрей Иванович совсем выдохся. Застучало в висках, сдавило сердце, и он, безвольно выпустив из рук шпалу, осел на землю. Сначала охранник этого не заметил, и Коробов успел немного отдышаться.

— Вставайте, Андрей Иванович, — зная повадки конвойных, заторопил обеспокоенный Вадим. — Я помогу вам.

— Сейчас, сейчас, — ответил Коробов, делая попытку встать на ноги, но было уже поздно. Конвоир стянул с плеча автомат и, словно нехотя, переваливаясь на коротеньких ногах, направился к ним. Немец имел четкую инструкцию на этот счет: «Уклоняющихся от работ на благо германского рейха — расстреливать без суда и следствия».

Глава 8

Чекисты обошли город вдоль и поперек, но безрезультатно. Однако Струнин не давал команды на прекращение поисков. Капитан был уверен, что рано или поздно визитера кто-нибудь узнает. И не ошибся.

«Милиционера» опознала худенькая близорукая телефонистка пятого почтового отделения.

— Очень похож на одного клиента, — сказала она, выбрав из пачки фотографий разных людей снимок Мылова.

Младший лейтенант госбезопасности Дымов сразу же позвонил Радомскому, и тот немедленно приехал в отделение вместе со Струниным. При виде озабоченных военных девушка заметно смутилась.

— Это очень важно, Клава, — назвав себя, сказал Струнин, внимательно разглядывая телефонистку. Он хотел удостовериться, что девушка ничего не выдумывает. — Объясните, пожалуйста, почему вы запомнили именно этого человека?

— Очень просто, он был недавно, с неделю, — сильно покраснев, ответила телефонистка. — Видный такой из себя, любезный: подарил мне кусок туалетного мыла. В обертке. И фамилия у него Мылов…

Капитан улыбнулся, и девушка повела себя посмелее.

— Ему требовалось срочно переговорить… Да, точно, с Нижнеуральском! — продолжала она. — А линия была занята. Поскольку этот человек был в милицейской форме и заявил, что у него дело государственной важности, я прервала предыдущий разговор и дала линию ему.

— Копия вызова у вас сохранилась? — поинтересовался капитан.

— Да, конечно, у нас строгий учет, — сказала она, торопливо доставая стопку квитанций. — Сейчас отыщу.

Учет, действительно, был надлежащий, и через несколько минут Струнин держал квитанцию на телефонный разговор с Нижнеуральском.

— Срочно установить, кому в Нижнеуральске принадлежит этот номер! — приказал капитан Дымову, а сам вновь обратился к телефонистке:

— Может быть, Клава, вы случайно слышали, о чем он говорил по телефону? На этот раз речь идет о деле действительно государственной важности, и нас интересует любая мелочь.

— Сейчас, сейчас, — заволновалась телефонистка, — одну секундочку. В этот день обещали грозу, и была плохая слышимость. А нам слышно, когда в кабине говорят громко. Он несколько раз повторил, что вышлет квитанцию заказным до востребования.

— На чье имя? — нетерпеливо спросил Радомский.

— Имя? — виновато переспросила она. — Имени я не слышала. Это все.

— Спасибо, Клава. — Струнин протянул ей руку. — Вы и так нам очень помогли.

Телефонистка недоверчиво на него посмотрела и опять вспыхнула от смущения.

Когда чекисты садились в машину, вернулся Дымов и доложил, что Мылов вызывал коммутатор Нижнеуральского металлургического комбината. Коммутатор имеет двести сорок внутренних номеров.

Струнин кивнул и велел шоферу трогать. Дымов остался в отделении оформить показания телефонистки.

Несколько минут они ехали молча. Над городом прошел короткий проливной дождь, и из-под колес «эмки» летели брызги. Струнин глядел на потоки воды, расползающиеся по ветровому стеклу, и думал о том, что ниточка, наконец, нашлась. Надо за нее только правильно потянуть…

— Чемодан был сдан «милиционером» в камеру хранения накануне визита к Шарикову, — не поворачивая головы, произнес капитан; он размышлял вслух. — И разговор с Нижнеуральском состоялся в тот же день. Следовательно, времени у нас почти не остается.

— Так-то оно так, — отозвался Алексей с заднего сиденья. — Но вот я пока в толк не возьму: если «милиционер» собирался выслать заказным эту квитанцию, то… не себе же самому? Ведь чемодан, кроме Мылова, никто получить, не может. Документ нужен. Химия здесь какая-то!

— Подожди, лейтенант, не кипятись. Здесь, видимо, весь и фокус. Выходит, в Нижнеуральске есть еще один Мылов. Похоже, это запасной вариант, когда спрятать груз было негде. Один сдал — двойник получил. Доверить взрывчатку Шарикову агент не решился.

— Почему же визитер сам его туда не отвез?

— Пока сказать трудно. Возможно, элементарная перестраховка. Не исключено, что у «милиционера», помимо доставки груза, было и другое, основное задание.

— Что-то уж больно все просто, — разочарованно протянул Радомский. — Они же нам сами все карты раскрыли..

— Кто же мог знать, что «милиционер» так глупо нарвется на пулю, — жестко усмехнулся Струнин. — А простота, Алеша, здесь только кажущаяся. Приедем — срочно свяжись с Вотинцевым; пусть выяснит, существует ли в Нижнеуральске некто Мылов Виктор Степанович.

«Эмка» подкатила к подъезду, и водитель вопросительно глянул на Струнина, ожидая дальнейших распоряжений.

— Заправь машину, Петя, — сказал тот. — Утром в Нижнеуральск поедем. И посмотри ты ее, ради бога, а то скрипит, как колесница. За версту слышно.

Водитель обиженно потянул носом: разве он виноват в том, что все новые машины в действующую армию отправили, а его на старье посадили.

— Не смотреть, а списывать ее надо, — оскорбленно буркнул Петя. — Двести тысяч наездили. Мотаемся по области из конца в конец.

Едва Струнин вошел к себе, как сержант Румянцев приоткрыл дверь кабинета:

— Разрешите, товарищ капитан?

— Входи, Саша, — поднял голову Струнин. — Как здоровье? Нога не болит?

— Здоровье в норме, товарищ капитан, — ответил Румянцев и протянул Струнину рапорт. — Прошу не отказать в моей просьбе.

Струнин посмотрел на него несколько удивленно.

— Давай глянем, что ты там интересного придумал, — сказал он и бегло прочитал листок, исписанный старательным почерком.

— Понятно, — протянул Струнин. — Значит, на фронт рвешься?! Хвалю и одобряю. Могу даже для сравнения показать тебе свой рапорт. На, взгляни.

Румянцев послушно взял рапорт Струнина и увидел в уголке категорическую резолюцию начальника управления.

— Ясно, — пожал плечами сержант. — Вы здесь нужнее. У вас опыт.

— Ничего тебе, вижу, не ясно, — мягко произнес Струнин. Как ты не поймешь, что раз блицкриг у Гитлера не получился, абвер очень активно целится на Урал и Сибирь. Исход войны решает промышленность. И немцы сделают все, чтобы помешать нам, хотя на Германию сейчас работают заводы всей Европы. Кто будет противостоять абверу, если нас и так-то здесь оставили меньше меньшего? А ты рапорт подаешь… — в сердцах закончил Струнин.

— Не получается у меня, товарищ капитан, — уныло произнес Румянцев. — Не способен я у вас работать. Призвания нету.

— Вот это ты зря. Такого матерого врага обезвредил, а говоришь, не получается?!

— Так это ж не я, — вновь в деталях вспомнив недавнее происшествие, тягостно вздохнул Румянцев. — Вахтер его… А я в это время на земле сидел.

— Не прибедняйся! — сказал капитан. — Чекист из тебя получится. А рапорт возьми на память. И на досуге подумай над моими словами.

Румянцев понял, что вопрос решен и возражать Струнину бесполезно.

— Разрешите идти, товарищ капитан?

— Погоди, — сказал Струнин. — С этим обходчиком что-нибудь прояснилось?

— Пока ничего конкретного, товарищ капитан.

…Путевой обходчик Федченко когда-то был связным в банде Пилюгина, отбыл за это наказание и, казалось, навсегда решительно порвал с прошлым. Однако этой весной в управление НКВД поступило сообщение одного деповского рабочего, заядлого охотника: он случайно обнаружил в лесу вполне пригодную для жилья землянку. Проверка показала, что землянка действительно существует и находится в семистах метрах от будки путевого обходчика Федченко. А тот время от времени наведывается к землянке и просматривает, насколько та укрыта от постороннего взгляда. Это пока было все, чем располагали чекисты. Конечно, проще всего было допросить Федченко и установить, для каких целей предназначен этот бункер вблизи железнодорожного полотна, или перевести на другой участок дороги. Но замена обходчика могла сразу насторожить его сообщников, если таковые имелись: Федченко всегда добросовестно выходил из будки и глазел на проносящиеся мимо поезда. Вполне возможно, что кто-нибудь тоже в этот момент глядел на него из окна вагона, дабы удостовериться, на месте ли Серафим Федченко.

Впрочем, пока это были только предположения…

— Ладно, — после некоторой паузы сказал Струнин. — Засаду у обходчика временно снимем: других дел по горло. Землянку будем проверять раз в два-три дня. Оставь там для себя какую-нибудь примету для контроля и ступай в распоряжение лейтенанта Радомского.

Уже затемно Струнина вызвал начальник управления. Когда капитан вошел в кабинет, комиссар госбезопасности третьего ранга Гоняев сидел, тяжело навалившись грузным телом на стол, и натужно, с присвистом дышал. Глаза его были налиты кровью: комиссар страдал астмой. Возле него с пилюлями суетился адъютант. Гоняев помахал Струнину рукой: садись, мол, и не обращай внимания. Сейчас все образуется, не первый раз.

Когда приступ астмы прошел, Гоняев невесело усмехнулся:

— Пора тебя, Тимофей, назначить моим заместителем. Кончусь вот так, по крайней мере, должность в надежные руки перейдет.

— Мрачно шутите, Иван Васильевич.

— Какие, к дьяволу, могут быть шутки! Мне за шестьдесят, три ранения, астма и радикулит. Полный комплект для кандидата на тот свет. А ты вон какой лось вымахал! Тощеват, правда, но это ничего. Были бы кости, после отъешься.

Гоняев любил капитана Струнина и не скрывал этого даже перед высшим руководством, требуя досрочно присвоить Тимофею очередное звание.

Уехав из управления в Испанию в тридцать восьмом, лейтенант Струнин отлично зарекомендовал себя в борьбе против пятой колонны Франко и, как говорится, пошел в гору, получив после Мадрида назначение в Москву. Гоняев гордился успехами своего питомца и от души радовался, когда Струнин, звоня ему из столицы, спрашивал совета или просто интересовался здоровьем.

Однако вскоре капитан Струнин запросился снова на Урал. Его рапорт удовлетворили, и Струнин прибыл обратно в управление, где в тридцатом году начал службу помощником оперуполномоченного.

— Ну, докладывай, что нового в Нижнеуральске? — уже серьезно спросил Гоняев. — Нащупали что-нибудь?

— Пока нет, товарищ комиссар, — ответил капитан. — Изучаем людей, обстановку. Чтобы дров не наломать…

— Это ты правильно соображаешь. Спешка в нашей работе только врагу на руку.

— Кроме того, товарищ комиссар, — продолжал Струнин, — в деле появились новые исходные данные.

Струнин обстоятельно изложил начальнику управления свой план, и Гоняев, все мысленно взвесив, одобрительно покачал головой.

— Добро, добро, действуй. Весьма возможно, что диверсия на заводе и появление здесь агента в милицейской форме — звенья одной цепочки. Людьми я тебе помогу. И вот еще что: в ближайшие дни в наши края прибудут эшелоны оборонного завода. Обеспечьте безопасность в пути следования и при разгрузке.

— Ясно, — ответил капитан. — Сегодня же примем все необходимые меры.

— Ну, раз тебе все ясно, тогда будь здоров, — сказал Иван Васильевич и встал, шумно отодвинув кресло. — Держи меня в курсе событий. Поехал на доклад в обком.

Уже в дверях комиссар вдруг остановился:

— Татьяна-то твоя как, здорова?

— Вполне, — слегка удивившись такой перемене темы разговора, ответил Струнин. — Работает.

— Привет передавай. Я, думаешь, почему тебя спросил? — загадочно произнес комиссар. — Совсем мы осатанели. Вчера моя старуха надумала мне сюда бульону в кастрюле притащить. Часовой, язви его в душу, ее лично знает и пропустил без всяких. Я в этот момент по лестнице спускаюсь, а она мне навстречу. Мне и в голову не пришло, что это моя Анна заявилась: не узнал жену, понимаешь?! Она меня окликает: «Ваня, Ваня», а я топаю себе как ни в чем не бывало. Конечно, если разобраться, какой же я на службе «Ваня», когда генеральское звание имею? Однако супружница моя всю ночь не спала: ревела, как девчонка. Мораль понял?

— Понял, товарищ комиссар. Учту, — спрятав улыбку, ответил Тимофей и глянул на часы.

«Пожалуй, надо сегодня домой явиться пораньше, завтра же в Нижнеуральск собираюсь, — решил капитан. — Последние ориентировки посмотрю, и домой. А то, действительно, тоже скоро забуду, как жена выглядит».

Глава 9

Приближаясь, немец взял автомат наизготовку и язвительно покачал головой. Коробов понял, что дело плохо.

— Уходи! — крикнул он Вадиму.

Вадим кивнул, покорно взвалил на плечи шпалу и зашагал прочь.

— Хальт! — заорал немец. — Цвай! — и жестом приказал им идти к лесной опушке.

Вадим бросил шпалу и медленно направился к Коробову. Тот стоял и ждал выстрелов. Конвойный усмехнулся: возможность самолично решать вопрос жизни и смерти русских пленных приятно трогала самолюбие.

Быть может, этот торжествующий смешок и погубил его. Вадим внезапно прыгнул на немца. Тот не ожидал нападения и мешком рухнул на землю, судорожно пытаясь развести стиснутые на горле пальцы Вадима.

Коробов удивленно смотрел на добротные сапоги, мелко сучащие по траве. До него не сразу дошел смысл происходящего.

От остальной охраны их прикрывали деревья, и немцы пока не проявляли никакого беспокойства. Конвойный затих и не шевелился. Вадим схватил автомат:

— В лес! В лес! Быстрей!

Коробов замешкался, и это едва не стоило им жизни. Двое конвойных почуяли неладное и побежали к ним, громко топая ногами.

— Скорее, скорее! — яростно прошипел Вадим, толкая Коробова в спину.

— Хальт! — раздался позади резкий окрик, и тут же прогрохотали выстрелы. Пули прошли выше. Вадим обернулся, прикрыл собой Коробова и выпустил в настигавших их немцев длинную очередь. Те пошатнулись и, как подрубленные, ничком уткнулись в землю.

— Теперь уйдем! — выкрикнул Вадим, подбадривая Коробова.

…Шагали они долго и, опасаясь погони, не делали привала. Уже под утро Коробов в изнеможении лег на траву и вытянул сбитые в кровь ноги: не хотелось ни есть, ни пить. Только забыться, скинуть с себя нечеловеческое напряжение этого дня.

Проснулся Коробов от холода и долго не мог сообразить, где он. Потом увидел Вадима и все вспомнил… Тулин, глядя в светлое небо, о чем-то размышлял.

— На партизан бы выйти, — заметив, что спутник не спит, с надеждой сказал он.

— Да, — сев на траве, протянул Коробов. — Вдвоем мы много не навоюем…

— Я вот о чем еще думаю, — уже с горечью продолжал Вадим. — Когда в лагере был, слышал, что наши тех, кто в плену побывал, не очень-то жалуют. Думают, небось, что мы сами с поднятыми руками в плен побежали.

— И так, видно, случается, — согласился Коробов. — Всем в душу не залезешь. Поэтому и подходят с оглядкой…

— Вот и вы то же самое гнете, — сказал Вадим, — а не думаете, что это вас самого задеть может.

— Я думаю, что наши разберутся. Не может быть, чтобы к такому делу без ума подходили.

— Наивный вы человек. Да первым же делом допросят, почему, дескать, раньше не убежал, да и вообще, почему живым в плен сдался?! Надеетесь, что так всему и поверят?

— Ты мне жизнь спас, — веско сказал Коробов. — Если мне поверят — тебя в обиду не дам. Не всем суждено из лагеря вырваться: не так это просто.

— На добром слове, конечно, спасибо, — усмехнулся Вадим. — А все же поначалу лучше бы помолчать насчет плена.

— Ладно, — поднимаясь, заключил Коробов, — после подумаем, как быть. Надо сначала до своих добраться, а то наскочим на немцев, они быстро под твоими сомнениями черту подведут.

Они шли весь день, держа по солнцу направление на северо-восток. На коротеньких привалах собирали ягоды, отдыхали и двигались дальше.

— Больше не могу, — вечером объявил Вадим и уселся на ствол поваленного дерева. — Проклятое плоскостопие!

— Ну вот, а еще воевать собрался, — вздохнул Андрей Иванович.

Вдруг затрещали сучья, и чей-то голос шепеляво скомандовал по-русски:

— Стой! Бросай оружие!

— И так стоим. Сидим даже… — устало отозвался Вадим и отбросил автомат.

— Кто такие?

— Свои… — после небольшой паузы сказал Коробов. — Мой товарищ не может идти.

— Какие еще свои? Пароль!?

— У нас теперь у всех один пароль: «Смерть немецким оккупантам!» — негромко бросил Андрей Иванович, хотя и понимал, что рискует, если они нарвались на полицейских.

— Разговорчивые больно, — уже снисходительно пробормотал голос, и из кустов вылез маленький безбородый старик, держа в руках видавшую виды двустволку.

— Наши! — обрадованно воскликнул Вадим. — Партизаны!

— Не ори, — погрозил ему ружьем старикан и приказал кому-то в кустах:

— Петро, сбегай до командира, а я пока этих лейб-гвардейцев на мушке подержу. Тильки скоренько! Мне тут с ними долго рассиживать недосуг.

— Спасибо, товарищ, — сказал Коробов. — Мы в самом деле свои. Советские.

— Много вас тут теперь ходит «своих», — сердито проворчал старик. — Ну все как есть свои. Тильки в башку не могу взять, из кого фрицы полицаев себе набирают?

Над Берлином в эти дни парило так, что Штайнхоф устал менять рубашки. От духоты плохо спасало даже охлажденное пиво. Штайнхоф рассеянно отхлебывал из огромной кружки и крутил ручку настройки «Телефункена». Министерство пропаганды трудилось вовсю: каждые пять минут передавало экстренное сообщение о взятии Ростова и форсировании Дона передовыми частями вермахта.

Штайнхоф убавил громкость и, скинув френч, растянулся на диване. Надо было кое о чем поразмыслить.

С одинаковыми заданиями и «грузом» на Урал были направлены сразу три курьера. Двое опытных агентов как в омут канули и не подавали о себе никаких известий. Третий, сорокалетний курсант Зарейко, по отзывам руководства спецшколы был туповатым и малоперспективным агентом, но ненавидел Советы и рвался за линию фронта с такой решимостью, что Штайнхоф решил рискнуть. То, что Зарейко может сдаться чекистам, майора не беспокоило: за зверства в гражданскую войну Зарейко следовало трижды повесить даже по гуманным советским законам.

Ночью под прикрытием бомбардировки трех курьеров сбросили на парашютах недалеко от Калуги. На Урал они должны были пробираться поодиночке, по мнению майора, это было наименее рискованно. Курьеры были оснащены всем необходимым для прохода в советский тыл. Двое с документами демобилизованных по ранению красноармейцев, Зарейко получил легенду милиционера. Удачное использование агентуры, переодетой в милицейскую форму, в первые недели войны побудило Штайнхофа повторить этот номер.

И надо же, малоперспективный, но везучий Зарейко с Урала прислал в центр сообщение, что «груз» доставил, проверяет старые связи и ждет дальнейших указаний.

Штайнхоф встал, размялся и сел за стол анализировать разведсводку за истекшие сутки.

В дверь тихо постучали. В кабинет вошел дежурный офицер шифровального отделения.

— Донесение, господин майор. По вашему личному индексу.

Штайнхоф резво поднялся из-за стола, достал из книжного шкафа томик Гамсуна и взял в руки шифровку. Майор не доверял никому, даже многократно проверенным сотрудникам шифровального отделения. Он открыл книгу. Где-то в середке несколько страниц были темнее других, поскольку томик чаще всего Штайнхоф раскрывал именно в этом месте.

Расшифровав сообщение, майор прочитал текст:

«Интересующий вас объект «1—13» совершил побег. Установить местонахождение пока не удалось, связь прервана. Курт».

«Все прекрасно, дорогой инженер Коробов, — неопределенно чему-то улыбаясь, думал Штайнхоф. — Желаю вам удачи!»

Глава 10

Невысокий, с крутыми развитыми плечами штангиста, парень в выгоревшей тенниске небрежно сунул паспорт в окошечко с табличкой «Выдача корреспонденции до востребования».

— Письмишко должно быть. От тещи, — хрипловатым баском пошутил он.

Пока сортировщица сноровисто и тщательно просматривала пачку писем и открыток, парень лениво, как бы невзначай, окинул взглядом операционный зал Нижнеуральской главпочты. Народу было немного, и все, казалось, очень спешили: никто его внимания не привлек, — и парень отвернулся.

— Мылову пока нет, — ответила девушка. — Еще пишут. И теща тоже.

Парень шутки не поддержал, задумчиво кивнул и отошел от барьерчика. Выйдя на улицу, неторопливо зашагал по направлению к центру города. Пройдя с квартал, завернул к телефону-автомату и позвонил. Номер был занят. Парень выждал немного и снова крутнул диск. На этот раз номер оказался свободным.

— Мне бы Королькова, — произнес парень.

— Корольков слушает, — раздался в трубке голос.

— Это вас Мылов беспокоит. Насчет вагонов.

— Какие новости?

— Пусто. Вагонов нет.

— Понял, — после некоторой паузы сказали на том конце провода. — Какое все же безобразие. Опять нет вагонов! Как будто для себя стараемся!

Мылов вышел из будки и с минуту постоял в нерешительности, раздумывая, куда пойти. Сегодня он был в отгуле за то, что неделю трудился по две смены, подменяя заболевшего напарника. Потолкавшись возле кинотеатра, он встал в очередь в кассу и купил билет.

В «Октябре» демонстрировался «Александр Невский», и зал, несмотря на то, что фильм шел повторно, был полон.

Люди смотрели картину так сосредоточенно и напряженно, как будто то, что происходило на экране, могло дать ответ на самый главный вопрос тех дней: когда же, наконец, остановят немцев.

Мылов покосился на солидного соседа, азартно свистнувшего вдогонку псам-рыцарям. «Не хотят понять, что происходит, — подумал он. — Сейчас ведь не 1242 год, а 1942». Мылов не сомневался в своем значительном будущем после победы немцев, считая, что наконец-то сделал в жизни правильный выбор.

Главным мотивом предательства Мылова было тщеславие. Лет десять назад он твердо надеялся, что займет прочное и выгодное положение. Отец его, кадровый военный, умер в двадцать седьмом году от старых ран. Заслуги отца Виктор надеялся превратить в собственные привилегии. Однако действительность этих надежд не оправдала. Весьма посредственно закончив строительный техникум, Мылов дважды срезался на экзаменах в институт. Потом, стараниями сослуживцев отца, Виктора все-таки приняли, но со второго курса исключили за хроническую неуспеваемость.

Однажды Виктор крепко напился в ресторане «Уральские горы». Наутро, обмотав голову влажным полотенцем,, он мучительно вспоминал, что с ним произошло накануне. Сначала молча пил, потом кому-то жаловался на судьбу и грозился, что «его еще попомнят».

«Дай бог, чтобы в ресторане знакомых не оказалось, а случайный собеседник сам был пьян — забудет». Такие мысли обнадежили. И, покачиваясь с глубокого похмелья, Мылов уныло поплелся на ненавистную ему стройку.

Но ресторанный собеседник не забыл «неудачника» и, встретив на улице, дал понять, что «очень и очень все понимает». Вторично посидев за бутылкой, совсем сблизились, и Савва, новый друг, при следующей встрече без предисловий предложил выгодное и перспективное дельце. Осмыслив услышанное, Мылов запетушился, разыгрывая искреннего советского патриота, и даже пригрозил сообщить куда следует.

— Я пошутил, — смеясь, сказал Савва, барски оставил суетливому официанту крупную купюру и, покровительственно похлопав Мылова по обмякшей спине, направился к выходу. Виктор, увидев, сколько получил официант, глотнул воздуху и, не раздумывая, догнал Савву. Тот даже головы не повернул, но и не прогнал…

В свою комнатенку Мылов прилетел, можно сказать, на крыльях. Забуксовавшие было надежды снова набирали скорость.

Задание для начала было на редкость простым: строительную конторку оставить, поступить на завод и войти в доверие. Эту программу Мылов выполнил без особого труда, и только сам немного удивлялся, когда, выступая на разных собраниях, горячо поддерживал линию «блока коммунистов и беспартийных». Потом снова появился Савва и сказал, что испытательный срок кончился и пора приступать к сбору информации о секретной продукции завода.

— Если сведения окажутся ценными, «хозяин» сообщит о тебе «туда»… и, может быть, пожелает познакомиться лично.

Встреча с «хозяином» произошла, но не так торжественно, как мечтал Мылов. Дождливой ночью, на пустыре, в назначенное время к нему подошел человек, укутанный в плащ с поднятым капюшоном.

Продрогший и вымокший до нитки Мылов с достоинством отрекомендовался и начал перечислять свои заслуги, но «капюшон» оборвал его:

— Учитесь анализировать! Мне нужны конкретные данные о продукции и возможностях завода, а не домыслы. И предупреждаю, никакой самодеятельности, иначе быстро завалитесь.

«Капюшон» объявил ему тайник для письменной связи и растолковал, как работать с шифром.

Кромешная тьма не позволяла Мылову хоть как-то разглядеть человека, державшего, по словам Саввы, в своих руках большую власть над агентурой.

— А с Саввой продолжать встречи? — заикнулся Мылов. — Как мы с ним условились?

— Савва больше ни с кем встречаться не будет, — равнодушно ответил «капюшон».

Мылов вздрогнул и дальше спрашивать не стал.

— Все, — сказал «капюшон». — Идите. Когда понадобитесь, я вас найду. Уходите первым.

С этой ночи сорокового года в анналах фашистской агентуры персона Мылова будет проходить под кличкой «Валет». Валету предназначался совершенно определенный круг действий, завершением которых и кончалась его «карьера», как кончилась «карьера» Саввы.

Но об этом, разумеется, Мылов не подозревал…

* * *

В зале вспыхнул свет, и зрители начали подниматься, дружно захлопав сиденьями кресел. Мылов очнулся от своих воспоминаний, туповато огляделся и направился к выходу. Был вечер, тянуло легкой прохладой, и Виктор решил немного прогуляться по городскому парку. Он боялся оставаться один и тянулся туда, где были люди. Одиночество стало особенно непереносимо теперь, после диверсии в литейном цехе. В голову лезли страхи, хотя Мылов и уверял себя, что энкавэдэшникам до него не добраться, а уж до «хозяина» тем более. Однако, как ни старался Виктор убедить себя в этом, а все же время от времени судорожно оглядывался: не шагает ли кто следом.

В парке было малолюдно. Прогуливались с малыми детьми озабоченные женщины и работал один-единственный аттракцион — тир. Только вместо привычных уток и зайцев мишенями служили вырезанные из консервных банок силуэты немецких касок. Возле тира, как водится, вертелись пацаны, и добродушный инвалид — хозяин аттракциона — иногда позволял им бесплатно стрельнуть раз-другой, за что был беспрекословно почитаем ребятней всей округи.

— Заходи, орел, — предложил он Мылову. — Проверь глаз да сноровку. В качестве приза сегодня гвозди выдаю! Гитлеру гроб заколачивать.

Виктор отрицательно покачал головой и для убедительности показал свою плохо действующую левую руку. Еще в техникуме, на практике, дисковой пилой зацепило: хотя и неглубоко, правда, а, видно, какой-то нерв повредился. Зато в армию по этой причине не взяли.

Виктор послонялся еще недолго, выпил пару стаканов воды без газа, но чем-то подкрашенной, и направился к выходу из парка.

Глава 11

Старший представитель ГАУ Лунев, медленно шагая по территории цеха, вспомнил, как тяжко работалось в полную лишений первую военную зиму… Артиллерийский завод был эвакуирован сюда с запада и слился с местным предприятием, но понятие «слился» на первых порах было чисто условным. У нижнеуральских пушкарей самих не хватало места, оборудования, чтобы справляться с растущим каждую неделю заданием по выпуску орудий. Станки и агрегаты зачастую стояли прямо под открытым небом, и люди работали на них в любую погоду.

Ленинградцев поначалу расположили в недостроенном здании театра музыкальной комедии. Здесь они возобновили производство: на ярусах разместили заготовительные участки, а в партере вели сборку. Лунев вспомнил, как готовые пушки на колесах выкатывали в сквер через массивные, с резным орнаментом, парадные двери будущего театра. После, месяца через три, завод перевели в более подходящее помещение: нижнеуральцы в рекордный срок возвели новые заводские корпуса. Правда, в основном, деревянные.

Полковник постоял еще немного у выхода, вспоминая о том, сколько ему, старому военпреду, в то время пришлось пережить сомнений. Производство орудий — дело тонкое, требует специальных знаний, и до войны он привык к тому, что пушки собирают опытные, квалифицированные рабочие. А здесь, на Урале, к станкам и верстакам вместе с вернувшимися на завод пожилыми рабочими встали почти дети. Парнишки и девчонки, заменившие ушедших на фронт отцов и братьев. Лунев первые недели не вылезал из цехов, все проверял, как справляются с тонкой технологией юные оружейники.

Но вскоре, лично приняв первые батареи «сорокапятимиллиметровок» без единого замечания, полковник пришел на отчетно-выборное комсомольское собрание и, сняв фуражку, от души поблагодарил ребят. Комсомольцы ему зааплодировали, а Лунев едва не прослезился.

Оставив, наконец, цех, полковник направился к себе. На лестнице ему встретился главный инженер Санин. Рядом с ним шагал высокий мужчина в светлой рубашке с засученными рукавами. Санин представил полковнику Струнина.

— Мы к тебе, Владимир Николаевич, скоро зайдем, — озабоченно сказал Санин. — Кое-что обсудим перед совещанием по новой технике.

Лунев кивнул, прошел по коридору и закрылся в своем кабинете.

На столе лежала стопка писем из войсковых частей. В основном отзывы о 45- и 57-миллиметровых пушках. Ни одного отказа, ни одного ЧП. Лунев расстегнул ставший вдруг тесноватым воротничок гимнастерки и помассировал виски. Армейские треугольнички, хотя и радовали душу признанием высоких качеств выпущенных заводом орудий, но присутствием своим напоминали о том, как сейчас тяжело на фронте…

Лунев открыл сейф и извлек оттуда техническое описание нового самоходного орудия крупного калибра. Директива ГАУ и наркомата предписывала освоить и выдать фронту первую партию самоходок в течение тридцати суток. Полковник читал описание, и перед его мысленным взором из строчек, графиков и диаграмм возникало во всей стальной плоти орудие, способное с большой дистанции прошивать броню тяжелых немецких танков.

Сложен и ответствен труд военпреда. Каждую деталь, прежде чем она станет частью боевой машины пли орудия, тщательно проверяют люди, которым страна доверила контроль качества вооружения. И полковник Лунев, по синькам изучая самоходное орудие, прикидывал, на какие узлы следует обратить особое внимание, чтобы САУ вышла с конвейера точно в срок.

* * *

Забежав в назначенный день во время обеденного перерыва в туалет на городской площади, Мылов заточенной шпилькой вытянул из углубления фланца канализационной трубы завернутый в лейкопластырь комочек бумаги. Расшифрованный им текст гласил:

«Серьезных оснований для беспокойства пока не вижу. Письмо, видимо, задержалось. Справляйтесь через день, но осторожно, не привлекая внимания. Хозяин».

Мылов, пригибаясь за коротенькой дверцей, аккуратно сжег шифровку, спустил в бачке воду и, застегиваясь на ходу, уверенно вышел из кабины. Общественная уборная была надежным местом для связи: забегающий сюда человек вряд ли мог вызвать чье-либо подозрение.

* * *

Струнин сидел в кабинетике Мигунова в здании Нижнеуральского горотдела НКВД и вдумывался в то, что ему докладывал Вотинцев.

Оперативный розыск совершивших диверсию пока результата не дал. Правда, этого Струнин ожидал: враг неглуп и, конечно, притаился. Следовало предпринимать новые ходы.

Мигунов с утра до ночи пропадал на металлургическом комбинате. В штате этого предприятия Мылов не числился. Зато в адресном бюро значился Виктор Степанович Мылов, проживающий постоянно в Нижнеуральске. Но этот Мылов работал на оборонном артиллерийском заводе. И теперь Мигунов упорно искал, кому же звонил «милиционер». Он, наконец, выяснил, что «милиционер» в тот день вызывал один из десяти внутренних номеров отдела снабжения комбината. Отдел был велик, в нем работало вместе с разъездными агентами семьдесят два человека, но оперативникам было уже легче: семьдесят человек — не семь тысяч.

— Да… — неопределенно протянул Струнин. — Письмо пора отдавать по назначению. Скверно, что мы не знаем одной вещи: не должна ли быть в письме еще какая-нибудь записочка или условный знак?

— А что, если к нам приехало несколько таких чемоданчиков, — произнес Вотинцев. — И остальные уже попали по назначению.

Струнин посмотрел на него тяжелым взглядом, но ничего не ответил.

* * *

Под вечер, в один из заходов Виктора на главпочту, девушка за окошечком, внимательно сверив паспорт с личностью владельца, попросила расписаться в получении и подала ему серенький заказной конверт. Стараясь унять волнение, Мылов навалился на барьерчик, постоял так немного и сунул конверт в карман. Затем, оглядев зал, направился к выходу.

По улице торопливо шагали люди, и, трезвоня на повороте, подходил к остановке давно не крашенный трамвайный вагон. Мылов пересек улицу и уселся на единственную, да и то покосившуюся скамью в сквере. К скамейке мигом подлетела девчушка лет трех и с серьезным любопытством уставилась на него.

— Оля! — окликнула ее мать, но Виктор снисходительно повел рукой: дескать, чего там, пускай сидит, а сам подумал о том, что присутствие ребенка ему даже удобно.

Он достал из кармана конверт с надписью: «Нижнеуральск, до востребования, Мылову Виктору Степановичу» и осторожно вскрыл. В конверт был вложен измятый листочек: багажная квитанция, выданная девять дней назад камерой хранения железной дороги в областном центре.

«Ну, вот и порядок, — подумал он. — Дело сделано».

Потом Мылов долго петлял по улицам, путал след, шустро нырял в проходные дворы, шел в обратном направлении и не мог унять глухого смятения. Трудно сказать, что больше волновало его: радость удачи или боязнь риска, связанного с получением чемодана?..

Когда Мылов дошагал, наконец, до своего переулка и повернул за угол, какой-то парень, лениво смолящий папиросу, нехотя поднялся с низенькой скамейки у палисадника.

Глава 12

Раздался телефонный звонок, и дежурный горотдела НКВД, сняв трубку, услышал взволнованный женский голос:

— Алло, вас Демина беспокоит. Передайте, пожалуйста, товарищу Вотинцеву, что Тихонов, живший у нас на квартире в Среднекамске, стоит сейчас у здания комбината. Товарищ Вотинцев просил меня позвонить.

— Вас понял, — ответил дежурный. — Где вы находитесь сами?

— У телефона-автомата, недалеко от отдела кадров.

— Как мы вас узнаем? Что на вас надето?

— Я в синем платье, в горошек.

— Ждите, товарищ Демина, и не спускайте с него глаз. Сейчас подъедем.

Младший лейтенант бросился во двор, где стояла дежурная «эмка» и неожиданно столкнулся в дверях с входящим Вотинцевым.

— Товарищ лейтенант, — стараясь скрыть возбуждение, доложил дежурный, — девушка эта сейчас звонила. Демина.

Сергей и двое оперативников прыгнули в машину, и «эмка», как на гонках, рванула с места.

«Вот это новость, — разгоряченно думал лейтенант. — Молодчина, Тонечка!»

Однако, когда за квартал выйдя из машины, он быстрым шагом подошел к ней, Тоня виновато развела руками.

— Тихонов сел в трамвай и уехал. Пока я вам позвонила, его и след простыл…

Вотинцева словно из ведра окатили, но он дружески взял девушку за руку.

— Ничего, Тоня, ничего. Бывает. А номер трамвая вы, случайно, не заметили?

— Но здесь только «двойка» и ходит, — ответила девушка.

— Тогда, пожалуйста, пойдемте к машине. Проедемся вдоль трамвайного маршрута: может, где-нибудь его и перехватим.

Потратив безуспешно полтора часа, чекисты завезли Тоню домой.

— Боюсь ввести вас в заблуждение, — прощаясь, сказала Демина, — но мне почему-то показалось, что этот человек слегка прихрамывает.

— Вы настоящий Пинкертон, Тоня, — улыбнулся Сергей, с удовольствием пожимая ее чуть влажную ладонь. — Это и есть особая примета, которой нам так недоставало.

* * *

Тулина ранили в руку в стычке с немцами накануне отлета Коробова на Большую землю, и Андрей Иванович настоял на том, чтобы Вадима тоже отправили в тыл.

— Какой из него партизан — километра пройти не может.

— Не хотел с вами расставаться, как к отцу привык, — скрипя зубами от боли, сказал Вадим. — Бог и помог.

— Ничего себе бог, — отозвался Коробов. — Хорошо, что живым из этой засады выбрался.

— А ребятам не повезло, — вздохнул Вадим.

— На войне не знаешь, где на смерть наткнешься. А тебя командир, между прочим, к медали представил.

Вадим пожал плечами, давая понять, что после гибели друзей награда его мало интересует.

На лес уже опустилась густая темень. Пилот готовил машину к опасному взлету с наскоро выровненной поляны — временного партизанского аэродрома.

Подсвечивая себе дорогу фонариком, подошел Громов, командир отряда, грузный, как борец, мужчина.

— Пора, Андрей Иванович. Тяжелораненых уже разместили.

— Ну что же, Семен Ильич. Счастливо тебе довоевать до победы.

— И ты там, на Урале, тоже старайся, чтобы не немец нас техникой давил, а мы его.

— За уральцами дело не станет, — ответил Коробов. — Дали слово — сдержим.

Когда бортстрелок закрыл дверцу, Громов отдал отряду команду уходить на запасную стоянку. Он опасался, что немцы могли засечь прибытие самолета.

Партизаны проводили взглядами круто взмывшую ввысь машину и, как водится, помахали ей вслед. Гул самолета вскоре затих, и отряд углубился в темный лес.

…Самолет сильно тряхнуло, и двое раненых, очнувшись, застонали.

— Зенитки лупят, — заметил Вадим. — Не хотят нас выпускать. Только бы истребители вслед не увязались.

Пилот резко бросил машину в сторону и стал набирать высоту. Монотонно гудел мотор, и Коробов, притулившись к обшивке грузового отсека, перебирал в памяти происшедшее с ним за эти недели.

Когда их еще вели в отряд и мрачный парень с немецким автоматом несколько поотстал, Вадим шепнул Коробову:

— Попомните мое слово, Андрей Иванович, как скажем, что в плену были, сразу под замок посадят. Поглядите, как у нашего сопровождающего глаза бегают: только и ждет, чтобы в случае чего нам очередь всадить. Немцы-то зверствуют, и эти одичали, в человеке человека не видят. Одни предатели да изменники всюду мерещатся…

Коробов ничего не ответил, но сомнения с каждым шагом одолевали и его тоже. «А ну, как впрямь не станут вникать и в самом деле не поверят? Здесь лес — законы свои. Наверное, прав Вадим, что предлагал поначалу про плен не говорить. Попались, мол, случайно неделю назад и бежали с ремонтных работ».

Коробов, нагнувшись, быстро ощупал обмотку разбитого солдатского ботинка и выпрямился с облегчением: партбилет был на месте. Как ему удалось сберечь его за эти жуткие месяцы, Коробов и сам удивлялся. Хорошо еще, что младший политрук надоумил билет спрятать под стельку, и немцы при первом обыске не нашли. А потом, в лагере, то в рваный носок укладывал, то под парами в щель засовывал.

«Предъявлю партбилет — безоговорочно должны поверить, — подумал Коробов, а сам уже и это взял под сомнение. — Вот, скажут, какой вы образцовый коммунист, товарищ Коробов. Люди из плена, дай бог, если живыми вырываются, а вам удалось даже с целым партийным документом выйти. Мы что, фашистов не знаем? Вот и получается, что этот документ вам штурмбанфюрер какой-нибудь помог сохранить и вернул перед тем, как к нам вас забросить».

Коробов встряхнул головой. «Что за чушь я несу, не может такого быть! — А сам уже решил где-то в глубине сознания, что, видимо, поначалу о плене надо помалкивать. — Главное сейчас — любой ценой вернуться домой…»

Когда конвоир подвел их к замаскированной дерном землянке, а сам ненадолго отлучился для доклада, Коробов осторожно бросил Вадиму:

— Ладно, давай пока действовать так, как ты предлагал. Осмотримся сначала, что за люди тут…

— Вот и правильно, Андрей Иванович, — отозвался Тулин. — Береженого бог бережет.

Поверил им на допросе командир партизанской разведки или не поверил, Андрею Ивановичу судить было трудно, но все же сухо пообещал по возможности запросить Центр относительно его личности.

Спустя пару дней Андрей Иванович с удовлетворением отметил про себя, что в отряде существует воинская дисциплина. Связь с Большой землей, по-видимому, тоже была прочная.

И вот недавно Смоляков, начальник партизанской разведки, доверительно сообщил ему:

— Ну, скиталец, скоро прощаться будем. Москва подтвердила вашу личность и потребовала при первой же возможности отправить в тыл. Видать, вы там нужнее.

Коробов хотел было сейчас же пойти к Громову и рассказать о том, как из-за глупой боязни они с Тулиным решили утаить, что были в плену, но потом раздумал.

«Ладно, — решил он. — Не буду я им своими заботами голову морочить. Приеду домой, там будем разбираться».

…Через несколько утомительных часов полета «Дуглас» коснулся посадочной полосы Московского аэродрома. Раненых погрузили в санитарный автомобиль.

Андрей Иванович долго смотрел на обросшее щетиной, осунувшееся лицо Вадима и думал о том, как много им довелось вместе пережить.

— Давай выздоравливай, — сказал Андрей Иванович. — Я тебя разыщу.

Тулин еле улыбнулся запекшимися губами. Шофер захлопнул дверцу фургона, забрался в кабину, и скоро машина скрылась из виду.

К Коробову подошел мужчина в затертой кожанке.

— Вы Коробов Андрей Иванович?

— Да, я Коробов.

— Меня за вами прислал товарищ Котов. Прошу в машину.

— А он что, сейчас в Москве? — удивился Коробов.

— Так точно. Начальник главка в нашем наркомате.

Коробов, обрадованный, направился к «эмке». Котов работал перед войной главным инженером на том же заводе, что и Коробов.

«Вот встреча-то будет», — думал Андрей Иванович, жадно разглядывая из окна московские улицы и не узнавая их. Исчезла веселая столичная суета, над городом висели вытянутые тела аэростатов заграждения. Пока они ехали, машину дважды останавливал патруль, и шофер, предъявив документы, обстоятельно объяснял, куда, за кем и по чьему указанию он ездил.

* * *

Человеком, принявшим телефонное сообщение агента в милицейской форме, был Борис Самойлович Корольков, старший инспектор отдела снабжения металлургического комбината. Звонок к нему по поводу прибытия груза не вызвал ничьих подозрений. Корольков только и занимался на службе тем, что искал, получал и отправлял всевозможные грузы.

Борис Самойлович, холеный, благородной внешности мужчина, был разведен и слыл неутомимым поклонником женщин. Связи заводил легкие, без обязательств и хлопот. Заботы в основном сводились к тому, чтобы досыта угостить шампанским в ресторане или прокатить на такси на лоно природы. В выборе подруги Борис Самойлович промахнулся только раз в жизни.

Это произошло в Ленинграде, летом тридцать девятого года, где Борис Самойлович пребывал в служебной командировке.

В тот день он сидел в ресторане, «Астория» и самодовольно посматривал по сторонам, подыскивая взглядом знатока, кого бы пригласить на ужин.

Приятная, скромно, но со вкусом одетая женщина присела за его столик без приглашения. Королькова она не удостоила взглядом. Он оскорбился, но не подал виду. Вскоре незнакомка стала поглядывать на часы. Народу в ресторане все прибывало, а в те годы женщине одной появляться в ресторане было не принято. Корольков злорадствовал и демонстративно хлестал коньяк.

Часа через полтора вконец расстроенная женщина поднялась и направилась к выходу, но Борис Самойлович удержал ее.

Незнакомка без энтузиазма согласилась разделить одиночество «геолога с Урала» и выпить бокал шампанского.

Борис Самойлович подал товар лицом, заказал самые дорогие блюда, коньяк… Ильза рассказала, что по национальности она эстонка, но живет в России с пятнадцати лет. Она говорила с легким акцентом и забавно смеялась над «гусарством» Королькова. Когда осмелевший от выпивки Борис Самойлович предложил Ильзе подняться к нему в номер, она не стала разыгрывать из себя недотрогу, но, небрежно потрепав его по щеке, сказала твердо:

— Только не в отеле. У моей подруги есть комната.

…Проснулся он около полудня. Рядом на постели никого не было. Нещадно трещала голова, и Борис Самойлович пошарил на тумбочке в поисках бутылки. В комнату вдруг вошел незнакомый мужчина, по-хозяйски вытирая руки полотенцем.

— Я позволил себе приготовить вам превосходный коктейль, товарищ Корольков. Он освежит вас.

С этими словами мужчина извлек из кармана стопку фотографий и веером бросил их на столик.

Борис Самойлович глянул на снимки и, несмотря на страшное похмелье, понял, что влип в серьезную историю.

Фотоснимки запечатлели подробности ночных развлечений Королькова с очаровательной эстонкой. Незнакомец сел в кресло и доброжелательно улыбнулся:

— Надеюсь, вы не будете настаивать, чтобы эти фото оказались в дирекции и месткоме вашего славного предприятия?

— Что вы от меня хотите? — пересохшим голосом спросил Корольков.

— Ильза, твой кавалер интересуется, что мы от него хотим, — иронично воскликнул мужчина, и в дверях возникла свежая и тщательно причесанная Ильза.

Борис Самойлович скрипнул зубами. Ильза подошла к кровати и погладила Королькова по вылезшей за ночь щетине.

— Что испугался, дурачок? — с тем же акцентом произнесла она, но теперь это уже не показалось Королькову милым. — Со мною ты был смелее… Отто, ты слишком резок с нашим другом. Пусть он сам решит.

Решать Королькову, собственно, было нечего. Перед командировкой Борису Самойловичу намекнули, что должность заместителя начальника отдела снабжения у него в кармане. И разом, из-за какой-то шлюхи, перечеркнуть карьеру — было бы величайшей глупостью.

— Кто вы? — спросил он. — Что я должен сделать? Но только один раз! Категорически предупреждаю. Только один раз!

— Это уже деловой разговор, — сказал мужчина. — Разумеется, только одна маленькая услуга, а затем вы свободны от всяких обязательств. Я возвращаю вам все фото и — ауфвидерзейн!

Собрав в учреждении, куда он прибыл в командировку, некоторые интересующие Отто сведения, Корольков получил взамен фотопленку со своими «шалостями» и спешно отбыл в Нижнеуральск.

Дома он изредка вспоминал об этом происшествии с сожалением и омерзением, но постепенно все забылось.

Однако ему напомнили. Подсевший к нему в сквере человек раскрутил перед носом ошеломленного Королькова точно такой же ролик пленки, сообщил, что Отто передает пламенный привет и просит выполнить еще одну маленькую просьбу: собрать сведения о плановых заданиях по металлургическому комбинату. Вместе с приветом от Отто незнакомый человек, назвавшийся Ильей Семеновичем, вручил Королькову деньги на текущие расходы и сказал, что отныне Борису Самойловичу придется иметь дело только с ним.

Борис Самойлович понял, что сел крепко, но зато можно неплохо заработать. Со своей новой ролью он быстро свыкся и с усмешкой вспоминал недалекое время, когда мечтал о продвижении по службе. Сейчас он получал в месяц денег не меньше, чем некоторые из руководства комбината. Правда, тратить деньги приходилось с умом, и Борис Самойлович, бывая в командировках, осторожно скупал в ювелирных магазинах золото и ценные вещи.

Когда началась война, Борис Самойлович сообразил, что цена его поднялась. Корольков не знал, что перед войной он попал в поле зрения милиции как скупщик золота, но каким-то чутьем уловил опасность и приобретательство бросил. А затем, желая укрепить свое положение, внес в Фонд обороны часть своих «трудовых сбережений»…

Получив сигнал Мылова, что квитанция у того на руках, Борис Самойлович после службы зашел в вестибюль горбольницы, потолкался там немного и незаметно чиркнул карандашом крестик на подоконнике. Это означало, что он нуждается во встрече. Другого способа оповещения у Королькова не было. Он даже не знал, где обитает и служит таинственный Илья Семенович. Илья Семенович понимал толк в конспирации и держал Королькова в неведении относительно своего местонахождения. Это, конечно, обижало Бориса Самойловича, но приходилось мириться: видимо, так было необходимо.

Встреча состоялась, как обычно, в десять вечера, на конечной остановке трамвая. Трамвай ходил нерегулярно, народу на остановке собиралось порядочно, и можно было беседовать, не привлекая внимания.

— Брать чемодан будем только тогда, когда убедимся в полной безопасности, — бросил Илья Семенович, задумчиво водя сломанным прутиком по земле. — За Валетом после пушек нет хвоста?

— Пока все благополучно. Как вы и приказывали, несколько раз ходил за ним на почту, а вчера «проводил» до дому.

— Советская контрразведка имеет большой опыт и недооценивать ее — значит ставить под угрозу осуществление всей операции. Поэтому я проверю Валета сам.

Корольков пожал плечами и обиженно засопел.

— Не огорчайтесь, мой друг, — заметил Илья Семенович. — Несмотря на то, что вы работаете на нас, вы все же не профессионал.

Глава 13

«Совершенно секретно. Начальнику управления НКВД области. По нашим сведениям, на территории вашей области активизирует деятельность особый отдел абвера. За истекший месяц при переходе линии фронта задержано девять агентов. По предварительным и неуточненным данным противник получает информацию о растущем объеме производства Нижнеуральского металлургического комбината и завода почтовый ящик двадцать девять. Срочно усильте проверку всех сомнительных лиц, легально прибывающих в область, и примите необходимые меры. Болотников».

Струнин положил депешу на стол и глянул на комиссара. Тот стоял перед большой картой области и сосредоточенно о чем-то размышлял. Во всей фигуре чувствовалась усталость.

«Комиссару, конечно, нелегко, — подумал Струнин. — Эшелоны с эвакуированными все еще прибывают. Эвакоприемные пункты переполнены. Безусловно, среди тысяч лишившихся хлеба и крова людей растворились замаскированные агенты врага. И обнаружить их, обезвредить очень и очень непросто…»

— Могу тебе еще кое-что сообщить по секрету, — не оборачиваясь, сказал Иван Васильевич. — Радомского, как знающего немецкий, у нас отзывают. Приказано в десятидневный срок отправить в Москву, а уж оттуда — по назначению. На большой риск пойдет человек…

В дверь кабинета заглянул адъютант и сообщил:

— Вас Москва вызывает, товарищ комиссар.

Гоняев разрешил Струнину идти, поднял трубку и узнал приглушенный расстоянием знакомый голос комиссара второго ранга Болотникова из Главного управления.

— Здравствуй, Иван Васильевич. Как дела в области?

Гоняев коротко доложил.

— Что-то вы, по-моему, с Нижнеуральском долго возитесь. Доказательства для трибунала собираете? — заявил Болотников, и тон, каким это было сказано, не понравился Ивану Васильевичу.

— Товарищ комиссар госбезопасности второго ранга, я не первый год в органах и действую так, как считаю нужным. Дело близится к завершению.

— Да ты не кипятись, — примирительно бросил Болотников. — Сам понимаешь, какая на фронте обстановка.

— Понял, — хмуро буркнул Гоняев. — Принимаю меры.

— Тогда у меня все. Будь здоров, Иван Васильевич.

Гоняев опустил трубку и несколько минут находился в раздумье. Надо быть очень осторожным, чтобы не обрушить меч на невинную голову. Но главное — не упустить тех, кто работает на врага.

* * *

В зашифрованной записке, полученной Корольковым от Ильи Семеновича, говорилось:

«Наблюдения за Валетом не обнаружено, груз следует перевезти сюда. Валету выявить на заводе узлы, авария которых прекратит выпуск продукции на длительный срок. То же самое проделайте на комбинате. Удар должен быть нанесен одновременно. Срок операции — день пуска нового цеха».

Поезд остановился на четвертом пути. Мылов, сделав вид, что уснул, выждал, пока вагон опустеет, и только потом спрыгнул. На перроне было немного людей. Какой-то мужик предложил Виктору сменять на горсть махры протертые до дыр детские валенки.

— Некурящий, — буркнул Мылов и зашагал в сторону перекидного моста, быстро взбежал по деревянным ступенькам и затопал по прогибающемуся настилу. Отсюда, с моста, была видна панорама огромного, в сотнях заводских труб, города, и он, окутанный темно-сизой дымкой, был величественно суров, как сознающий свою мощь богатырь.

В полдень Струнину позвонил с вокзала Дымов и доложил:

— «Гость» получил багаж, купил билет до Нижнеуральска на томский поезд и отбыл по расписанию в одиннадцать тридцать две.

— Все идет по плану, — ответил капитан. — Будем ждать сообщений из Нижнеуральска. Мы их предупредим.

Полуторка на прощание обдала выхлопными газами и, трясясь на ухабах проселка, покатила в сторону колхоза. Мылов откашлялся, подхватил чемодан и юркнул в лес. Дома такой груз хранить было опасно.

Мылов извлек из кармана связку ключей и стал подбирать ключ. Открыв чемодан, осторожно освободил от крепления крышку второго дна и потянул на себя. Та легко снялась, и Виктор увидел забитые непонятными коробками и длинными ампулами ячейки с зажимами. Разобравшись в найденной инструкции, Мылов часть коробок и ампул завернул в тряпку, обвязал бечевкой и аккуратно положил сверток в авоську. Затем забросал чемодан валежником и отметил место. Солнце садилось.

Прислонив к сосне мотоцикл, Вотинцев с напарником стояли на лесной опушке и раздумывали, что предпринять дальше.

— В массив за ним не полезешь, может засечь, — огорченно произнес оперативник, но Сергей жестом остановил его.

— Изобразим хлебнувшего самогону механизатора, — сказал Вотинцев, оседлывая «козла». — Заеду в лес, будто на свидание…

Он дал газ и, затянув песню, покатил по тропинке, осторожно поглядывая в сторону леса.

Мылов появился из-за деревьев неожиданно и поднял руку. В другой он держал сверток.

— Чего надо? — с недовольством спросил Сергей, затормозив и встав ногами на землю.

— Подвези, друг, до города, — попросил Мылов. — Ногу стер.

— Хе, — пьяненько усмехнулся лейтенант. — А ОРУД? Не видишь — я малость выпимши.

— Какая сейчас милиция?! Не мирное время, — махнул рукой Виктор. — Подвези. Я заплачу. Тридцатку.

Вотинцев взял протянутую купюру и спрятал в карман.

— А что? За эту красненькую мне бабка Серафима еще стакашек плеснет. Садись, паря, не томи лошадей.

Мылов с готовностью забрался на седло и ухватился за Сергея свободной рукой.

— Ты только не ори громко, — посоветовал он. — Мало ли что…

— Душа песни просит, — возмутился Вотинцев и, отпустив сцепление, допел куплет: — «У него колеса сзади и ужасно тихий ход».

Мотоцикл зигзагами вырулил на проселок, и Вотинцев, едва сдерживая улыбку, повел его по направлению к городу.

На следующий день Мылов позвонил Борису Самойловичу на работу и сообщил, что все в ажуре. Корольков, подумав, назначил ему встречу в саду имени Павлика Морозова. Надо было обсудить кое-какие детали.

Когда из фотолаборатории принесли еще мокрые снимки встречи Мылова с неизвестным гражданином в детском парке, Иван Мигунов, сосредоточенно проглядев их, произнес:

— По-моему, я этого красавца где-то видел… И совсем недавно. Представительный такой из себя, импозантный.

— Давай напрягись, — попросил Сергей. — Может оказаться весьма полезным.

— Точно! Он работает в отделе снабжения металлургического комбината, — наконец вспомнил лейтенант.

— Молодец! — сказал Вотинцев, радостно хлопнув Ивана по плечу. — Очень возможно, что это и есть второе звено нашей цепочки. Надо срочно предъявить фото Деминой. Может, он и есть неуловимый лже-Тихонов.

Но, увы, Тоня, очень внимательно рассмотрев фотографии, заявила, что этого человека она «никогда в глаза не видела».

Глава 14

Вернувшись в свою палату после прогулки, Вадим Тулин едва не пошатнулся от спертого воздуха. Хотя стояло лето и медперсонал строго следил за тем, чтобы вентиляционные фрамуги всегда были открыты, в палатах, рассчитанных на десять человек, располагали тридцать; свежего воздуха, конечно, не хватало. Сдерживая тошноту, Вадим сбросил одежду и улегся на узенькую больничную кровать. Рука уже перестала болеть. Мысли постоянно возвращались к событиям вчерашнего дня.

Его вызвали на первичное освидетельствование. Пожилой капитан медицинской службы, с закатанными до локтей рукавами, заглянув в личное дело, бросил на Вадима любопытный взгляд.

— Значит, партизанил? — одобрительно поинтересовался он.

— Так точно, товарищ военврач. Довелось, — без энтузиазма кивнул Тулин.

— Скромничаешь?! — похвалил капитан. — Люблю таких…

Военврач был много наслышан о действиях партизан, по ему еще не доводилось видеть перед собой человека, лично бывшего в тылу врага. Поэтому он с видимым удовольствием ощупывал и мял Вадима, а в конце осмотра недоуменно вскинул реденькую бровь:

— Боюсь, партизан, что воевать тебе больше не придется. Плоскостопие, ранение в руку. Негоден ты к строевой.

Вадим бесстрастно выслушивал разглагольствования добродушного капитана, как и положено бывалому вояке.

— Да ты не отчаивайся, — по-своему истолковав его молчание, утешил военврач. — В тылу тоже работы хватает. Тем более, на тебя запрос прислан с уральского завода. Оттуда родом, что ли?

— Никак нет, товарищ военврач. С одним товарищем партизанил вместе.

— Вот и прекрасненько! Вместе воевали, сейчас вместе и потрудитесь. Давай одевайся. Комиссия будет на той неделе, однако, думаю, мое решение она оспаривать не станет. Отвоевался ты, парень…

Тулину не спалось. Он спустил ноги с койки, надел шлепанцы и вышел покурить. На душе было неспокойно.

Струнину нашлось о чем поразмыслить. Появление в нижнеуральском деле снабженца не давало ответа на главный вопрос: стоит ли кто за спинами Мылова и Королькова, или они работают в одиночной паре? Конечно, можно рискнуть и арестовать этих голубчиков хоть сегодня, но правильно ли это? А если они слишком уверены в себе и начнут на следствии тянуть? Резидент может обнаружить исчезновение сообщников и постарается улизнуть. Допустим, Мылов с Корольковым признаются во всем на первом допросе, но, возможно, они ничего не знают о резиденте. Если тот достаточно опытен, а судя по всему, это так, он мог остаться для них призраком, возникающим и исчезающим только по своей воле.

Оба в последнее время, и Мылов и Корольков, ведут себя так, словно существуют отдельно, каждый сам по себе. Наверняка, они чего-то выжидают…

Капитан обратился со своими сомнениями к комиссару Гоняеву.

— Пожалуй, ты, Тима, прав, — выслушав Струнина, согласился комиссар. — Брать их рановато. Пусть еще попрыгают и высветят резидента. Но учти, что срок я тебе даю жесткий — неделю. Людей мало, а работы хватает.

В то утро Штайнхоф едва оторвал голову от подушки, хотя солнце уже светило вовсю.

Банкет, устроенный им накануне в загородном ресторанчике по случаю получения полковничьих погон, похоже, удался на славу. Но концовку банкета новоиспеченный полковник помнил плохо. Он позволил себе расслабиться и, кажется, перебрал лишнего.

Штайнхоф спустил ноги с кровати и босой прошествовал в ванную. Струйки душа запрыгали по плечам, и самочувствие полковника улучшилось. Затем он облачился в халат, пропустил рюмку коньяку и позвонил на службу. Ответил дежурный офицер отдела.

— Что нового, Вилли? — вяло поинтересовался полковник.

— Вам сообщение, шеф. Лично.

— Продиктуйте, Вилли, — сказал Штайнхоф и взял авторучку.

Когда дежурный закончил диктовку, полковник поблагодарил его и повесил трубку. Затем достал томик Гамсуна и расшифровал свою запись. Прочитав шифровку еще раз, полковник выпил вторую рюмку коньяку. За удачу Вольфа. Не зря же он, Штайнхоф, потратил на его подготовку столько времени. Это вам не какой-нибудь Зарейко, у парня задатки настоящего аса, и он сделает все, что надо.

Глава 15

Вечером в красном уголке состоялся партийно-комсомольский актив завода. На сцене за столом, покрытым красной материей, расположился президиум: Захаренко, Санин, полковник Лунев. Небольшой зал был набит до отказа. Люди сидели на подоконниках, стояли в проходах. Перед собравшимися заканчивал свое выступление светловолосый сухощавый мужчина в наглухо застегнутой рубашке.

— Крайне тяжелое положение на юге нашей страны во многом объясняется тем, что германская армия обладает пока численным превосходством в танках. В этих условиях партия и правительство, Государственный Комитет Обороны обращаются к вам, дорогие товарищи уральцы, с просьбой…

Слово «просьба» прозвучало неожиданно, и зал притих. В задних рядах появились двое опоздавших в спецовках.

— Кто это? — шепотом спросил один у сидящего на стуле.

— Нарком! — гордо ответил тот со значением.

— …вдвое увеличить выпуск орудий, — наконец произнес нарком и устало вернулся к столу.

Зал секунду молчал, затем взорвался возгласами:

— Дадим пушки!

— За нами дело не станет.

— А где металл взять?!

— Площадей не хватает!

Захаренко постучал по графину.

— Товарищи, какие будут предложения? Открываем прения.

Высокий костлявый старик в средних рядах поднял руку и, не дождавшись приглашения, встал.

— Земляки! — фальцетом выкрикнул он. — У меня есть предложение.

— Давай, Лукич! Скажи за правду! — заинтересованно поддержали старика соседи.

— Перенести эти, как их, прения, на свои рабочие места. А ты, Митрий Федорович, — обратился он прямо к наркому, — не сомневайся. Так и докладай в Кремле: никогда Урал державу не подводил, так и теперича будет! Дадим пушки! Ура Красной Армии!

— Ура!!! — дружно, в едином порыве подхватил зал. — Даешь пушки!

* * *

Мылов перевез взрывчатку из леса домой и всю неделю с великой предосторожностью переносил на территорию завода. Опасное занятие! Проходя мимо охраны, Виктор каждый раз обливался липким потом. Вахтеры имели право обыскивать любого вызвавшего подозрение человека. Мылова, к счастью, ни разу не остановили, но внутренний поединок с охраной что-то надорвал в его психике. Он потерял всякую осторожность и, звоня Королькову, говорил с ним почти открытым текстом. Бледный Борис Самойлович испуганно бросал трубку и с опаской поглядывал на сослуживцев. Когда-нибудь это плохо кончится! В столе у него лежало несколько ампул и коробок «Пионера». Хотя стол и надежно запирался, приходя на службу, Корольков каждый раз внимательно присматривался к нему: не выдвигал ли кто ящик?

Борис Самойлович хотел бы посоветоваться относительно поведения Валета с резидентом, но тот в последней депеше запретил всякие контакты с ним и сообщил, что временно выбывает из Нижнеуральска.

Такая новость испугала Бориса Самойловича. Раз «хозяин» смывается, значит, полагаться надо только на себя… И это накануне «возмездия»! Конечно, после такой операции НКВД перетряхнет весь город и, возможно, нащупает след.

Борис Самойлович уже не мог уснуть без снотворного и задумывался, не надо ли приготовить себе запасной вариант.

То, что немцы вышли к Волге, означало многое, а в то же время ничего не означало. Каждое утро, прослушав сводку Совинформбюро, люди одержимо брались за выполнение своих обязанностей и только к ночи расходились по домам, усталые, но полные суровой решимости. Борис Самойлович поначалу считал, что, отдав немцам территорию до Волги, власти запросят мира у Гитлера и ему, Королькову, останется только покинуть Урал и перебраться туда, где будут править его нынешние господа. Однако теперь Корольков начал понимать, что никакого мира не будет.

Об этом говорило поведение не только старых рабочих, но и сопляков из ФЗУ, которые на равных со взрослыми управлялись у вагранок, а вечерами в тире Осоавиахима учились стрелять.

Вадим по приезде в Нижнеуральск поселился в заводском общежитии и по знакомству частенько вечерами заглядывал домой к Коробову. Андрей Иванович овдовел еще задолго до войны и жил с двумя дочерьми. Старшая, Галина, была замужем за летчиком, воевавшим на Баренцевом море, а Вике только-только стукнуло девятнадцать.

Сегодня Вадима, наконец, оформили на работу и направили в отдел главного технолога.

— Такое событие и отметить не грех, — сказал Коробов, доставая из буфета початую бутылку водки. — Вика, сообрази нам что-нибудь пожевать.

Вика накрыла на стол, и мужчины выпили по стопке.

— Все нам с тобой как следует потолковать некогда, — сказал Андрей Иванович, осторожно очищая большую горячую картофелину. — Как тебе наш город понравился? Как люди?

Вадим пожал плечами.

— Да я, собственно, еще и не был нигде. А так ничего, с виду внушительный город. Как Харьков. И люди серьезные, не суетливые.

— Это ты верно подметил, — согласился Коробов. — Мельтешить у нас не любят. Народ степенный.

— А об остальном, что раньше времени говорить? — улыбнулся Вадим, провожая глазами прошедшую на кухню Вику. — Поживем — увидим.

— Озера у нас здесь знатные, — похвастался Коробов. — Как-нибудь выберемся, когда малость посвободней будет. Рыбы там, скажу тебе, хоть руками бери.

После ужина, слегка разомлевшие, они ушли покурить в кабинет хозяина и долго говорили о том, до чего же странная штука жизнь. Давно ли они бежали из плена, оборванные и голодные скитались по лесу, вздрагивая при каждом шорохе и почти не надеясь, что выйдут к своим.

— Ты в анкете про плен написал? — неожиданно спросил Коробов.

— Честно говоря — нет, — помедлив, сказал Вадим.

— Изолгались мы с тобой, Вадим Николаевич, — вздохнул Коробов. — Чует мое сердце — добром это не кончится…

— Напрасно вы так переживаете, — возразил Вадим. — К чему сейчас эти разбирательства? Ведь работаем, не жалея сил.

Коробов молчал, вперив взгляд в одну точку.

— Может, в шахматы перебросимся? — желая уйти от неприятной темы, предложил Вадим.

— Пожалуй, не стоит, в другой раз, — вяло отозвался Андрей Иванович. — Что-то устал я сегодня.

Тулин простился и пошел к себе в общежитие. По дороге он думал о том, что, видимо, правильно проанализировал ситуацию и верно повел себя. Основное сейчас — не торопиться и не переиграть.

Ясно, что в Коробове происходит борьба с самим собой, и он, очевидно, не первый раз собирается зайти в райком партии, чтобы там рассеяли его сомнения. Однако постоянно что-нибудь мешает. То совещания, то испытания, то просто усталость. А время идет, и сделать этот шаг день за днем становится все труднее…

Второклассники, увлеченные идеей построить на личные средства танк «Орленок», целый месяц собирали металлолом, и Тоня Демина даже жалела, что подала ребятишкам такую мысль. Они все игры забросили и без устали рыскали по забытым стройкам и жилым дворам. Их поддержали ученики других классов, и скоро школьная спортплощадка стала похожа на свалку железного лома. В этой куче можно было обнаружить прохудившиеся и еще целые самовары, игрушечные машины и даже оловянных солдатиков: мечта о «всамделишном» танке была дороже всего.

Тоня договорилась с кем надо, и в школу время от времени приезжал на телеге дядя Гриша, пожилой мужик с треснувшей деревяшкой вместо правой ноги. Он прикидывал на глаз груду железа и называл цену. Потом, отсчитав деньги, дядя Гриша понужал лошаденку, и она покорно тянула за собой со школьного двора груженую телегу.

На сегодняшний день в классной копилке насчитывалось около пяти тысяч рублей, и Тоня решила сдать деньги в сберкассу. И завтра показать ребятам сберегательную книжку.

Центральная сберкасса операций с клиентами не вела: где-то пробило силовой кабель и в сберкассе не было света. Районная сберкасса почему-то была закрыта. Тоня хотела было отложить это дело, но потом передумала: уж очень ей хотелось обрадовать своих малышей. Она вспомнила, что в студенческом городке есть еще одна сберкасса, и, сев на автобус, поехала туда.

В этот день заведующий сберкассой Клюев, человек уже в возрасте, близорукий, с аккуратно подстриженной щеточкой усов под чуть кривым носом, к вечеру остался на работе один и подумывал, не повесить ли на дверях замок с пломбой. Кассирша Надя уехала в деревню на похороны матери, а оператор Валентина Михайловна занемогла и отпросилась домой. Клюев, чтобы не было нареканий начальства, все же решил как-нибудь дотянуть до закрытия и, выйдя из своего скромненького кабинета, сел за рабочий стол Валентины Михайловны.

Когда Тоня вошла в помещение сберкассы и приблизилась к перегородке, то просто опешила от изумления. За столом, аккуратно заваленным бумагами, в сатиновых нарукавниках, по-хозяйски расположился бывший квартирант Петр Сергеевич Тихонов. НКВД вел его розыск по всему краю, а он преспокойно посиживал в скромной районной сберкассе.

— Что вам угодно? — спросил Клюев и, не услышав ответа растерявшейся девушки, удивленно поднял редкие брови.

— Здравствуйте, Петр Сергеевич, — пролепетала Тоня. — Какая неожиданная встреча!

— Здравствуйте, милая девушка, — чуть помедлив, усмехнулся он. — Но боюсь, что вы обознались. Меня зовут Павел Густавович.

Дверь хлопнула, в сберкассу вошел посетитель. Ветхий старик, расстегнув пиджак, заскорузлыми пальцами извлек из-за пазухи узелок и бережно развязал.

В маленьком помещении повисло молчание. Клюев и Тоня пристально изучали друг друга, разделенные только дощатой перегородкой. Старик, аккуратно слюнявя палец, пересчитывал деньги.

— Да, я ошиблась, — наконец, нашлась учительница. — Вы поразительно похожи на одного моего знакомого… Извините… Бывает…

— Пустяки, — галантно рассмеялся Павел Густавович. — К сожалению, среди моих знакомых нет такой юной очаровательной особы… Какая же забота, милая девушка, привела вас сюда? Чем могу быть вам полезен?

Ужас охватил Тоню: старик может завязать узелок и уйти, а Тихонов специально заговаривает зубы, чтобы остаться с ней наедине. Представив вдруг, как его длинные в нарукавниках руки тянутся к ее горлу, Тоня растерянно попятилась к двери и опрометью выскочила на улицу.

Мимо шли люди, и Тоня, слегка успокоившись при мысли, что она теперь не одна, стала соображать, что ей сделать: искать телефон или закричать на всю улицу?

Не обращая внимания на клиента, Павел Густавович припал к окну и увидел спешащую Демину. Она то и дело оборачивалась.

Тогда он бросился в свой кабинет, распахнул канцелярский шкаф и сбросил с верхней полки папки. Там был спрятан чемоданчик. Откинув крышку, Павел Густавович достал пистолет и сунул в карман.

«Какая нелепость!» — подумал он, снимая с окна решетку. Затем распахнул створки и выглянул наружу. Во дворе никого не было, и Клюев неуклюже, но быстро слез вниз.

Он хорошо знал район и проходными дворами вышел на улицу за полкилометра от сберкассы.

Клюев понял, что контрразведка раскрыла старую явку в Среднекамске. Это было ясно по реакции девчонки. «Убрать» Демину теперь рискованно и бесполезно. Это следовало сделать раньше. Любой свидетель в какой-то момент становится опасным. Заскочить домой без риска он уже не успеет, да и в этом нет особой нужды. Прощаться не с кем, а все необходимое есть в чемоданчике.

Павел Густавович зашел в первый же дворик и закрылся в покосившейся уборной. Прежде всего надо избавиться от старых документов и стать Петром Петровичем Ивановым, командированным инженером из Новосибирска.

Получив донесение из Нижнеуральска о том, что Демина опознала Тихонова в заведующем сберкассой Клюеве, Струнин решил арестовать Мылова и Королькова, Резидент будет рано или поздно задержан, и общая картина прояснится в ходе следствия. Об этом он и сказал на оперативке у начальника управления.

— Согласен, — буркнул Иван Васильевич и постучал карандашом по стеклу на столешнице.

Капитан ждал, что еще скажет комиссар на этот раз, но Гоняев только сердито отодвинул папку с нижнеуральским делом.

— Меры по задержанию Тихонова-Клюева приняты, — после некоторой паузы сказал Струнин. — Думаю, что далеко не уйдет.

Комиссар, скрипнув портупеей, поднялся из-за стола:

— Не стоит предвосхищать события. Он просто не должен уйти!

— Разрешите начинать операцию?

— Действуйте, — сказал комиссар. — И смотрите, чтобы никто не выскользнул.

В этот день на заводе отмечали два знаменательных события: пуск нового сборочного цеха и сдачу первой опытной самоходки. Рабочие пришли на смену приодетые и выбритые тщательней обычного. Перед обеденным перерывом возле дверей нового цеха расположился духовой оркестр: на час дня был назначен общезаводской торжественный митинг. Собравшиеся с нетерпением поглядывали на ворота цеха, где собиралась первая САУ-100. Наконец, те распахнулись, оркестр грянул «Священную войну», и на площадь, урча двигателем, выехала самоходка.

— Ура!!! — рванулся клич.

— Смерть фашистским оккупантам!

Самоходное орудие украсили транспарантом «Все для фронта — все для победы!» Взобравшись на броню, Захаренко сказал короткую энергичную речь. О чем говорил парторг, Мылов, поскольку стоял далеко, не расслышал, но вместе со всеми аплодировал. Мысли его были заняты ожиданием минуты, когда разорвутся в печах дальнего цеха попавшие туда с топливным углем ампулы и цех взлетит на воздух. Он отчетливо представил себе, как ликование толпы сменится растерянностью и паникой, закричат раненые и обожженные. На это стоило посмотреть. А потом, когда все бросятся к развалинам литейки, он в суматохе пустит в дело термиты и подожжет коробку нового цеха.

Однако время текло, а взрыва не было. Митинг закончился, люди стали расходиться по рабочим местам. Мылов забеспокоился, то и дело поглядывал на часы.

— На свидание боишься опоздать, что ли? — добродушно ткнул его в бок знакомый электрик. — Вертишься, как на сковородке.

Виктор испуганно отшатнулся, а парень с усмешкой покрутил пальцем у виска.

Через час, не выдержав напряженного и томительного ожидания, Мылов огляделся, встал у стены склада горюче-смазочных материалов и, надломив термитный карандаш, швырнул его в открытую форточку. Вспышки не произошло. Предчувствуя, что случилось непонятное и непоправимое, Мылов стал лихорадочно ломать карандаши один за другим. Ни вспышки, ни дыма, только грифель крошился — и все. Мылов чуть не взвыл от обиды, когда сообразил, что термиты почему-то не сработали. Пошатываясь, он добрел до своего цеха, поднялся к начальнику и попросил разрешения позвонить по личному делу. Набрал номер Королькова.

— Нет его, — сердито ответили на том конце провода. — Сказал, что ушел в больницу.

Виктор понял, что Борис Самойлович струсил, а операция провалилась.

Он медленно вышел из цеха и увидел, что прямо на него идут двое мужчин. Мылов попятился. Чьи-то руки сзади жестко схватили его за запястья, но Виктор и не думал сопротивляться — он был так потрясен случившимся, что арест воспринял спокойно и безразлично. Все одно к одному…

Потом, уже в машине, до него дошло, что его запросто могут расстрелять по законам военного времени, и Мылов заискивающе забормотал, ломая пальцы:

— Я во всем чистосердечно сознаюсь… Они меня принуждали под угрозой смерти. Страшные люди! Это все Корольков, он работает в отделе снабжения…

Мигунов полуобернулся с переднего сиденья и брезгливо оглядел вспотевшую физиономию Мылова.

— Ты бы помолчал пока! Успеешь еще наговориться.

Мылов не ошибся. Корольков, действительно, струсил.

Все сроки взрыва на артиллерийском заводе прошли, а ничего не случилось. Это могло значить только одно: Валет попался, и теперь на очереди он, Корольков. Борис Самойлович достал из стола взрывчатку, вынес на территорию и бросил в пожарную бочку. Затем, вымолив у врача больничный, побежал домой, захватил заранее приготовленный саквояж с драгоценностями и направился на автобусную станцию.

«Главное сейчас — выбраться из области, — думал он, — а там ищи-свищи. Сибирь велика. Можно любую власть пережить».

Чекисты дали ему возможность купить билет на автобус и взяли под руки.

— Спокойно, гражданин Корольков. Вы задержаны!

Борис Самойлович рванулся, еще не веря, что это конец, но тщетно.

Глава 16

Клюев уловил опасность, выйдя из билетных касс. Хотя все вокруг было привычно знакомо: вокзальная нервозность, возбужденный говор прибывших беженцев и унылые призывы носильщиков. В то время мало кто прибывал на Урал с большим скарбом: не до багажа было.

Клюев почувствовал, что чей-то взгляд контролирует каждый его шаг. До отхода поезда оставалось минут пятьдесят, и Клюев медленно побрел в сторону от вокзала: проклятый тромбофлебит мешал идти быстрее. Потом он внезапно остановился и начал завязывать будто бы распустившийся шнурок. Парень в глубоко надвинутой кепке, вразвалочку шедший метрах в ста, тоже остановился и начал пристально разглядывать приклеенную на заборе афишу.

«Грубая работа, — усмехнулся про себя Клюев. — В блатного играет опер: вроде бы мой чемоданчик ему приглянулся».

Клюев выпрямился и, словно что-то вспомнив, пошел обратно. Когда Клюев прошел мимо, парень зевнул и, выдержав дистанцию, двинулся следом.

«Не повезет так не повезет, — нервозно подумал Клюев. — Только хвоста мне не хватало».

Надо было срочно что-то предпринять.

Клюев повернул в переулок, чувствуя затылком, что парень не отстает. Тогда Клюев решился и, быстро зайдя в первый попавшийся подъезд, встал за дверью, достал пистолет. Через минуту послышались шаги. Потом они стихли, но дыхания своего преследователь скрыть не сумел.

Клюев стиснул зубы и выругался про себя. До отхода поезда оставалось пятнадцать минут.

Парень, пригнувшись, настороженно потянул на себя дверь, вошел, и тогда Клюев ударил его рукояткой по голове. Парень, даже не ойкнув, упал мешком на ступеньки.

Клюев втащил его за дверь, захлопнул парадное и, сильно волоча ногу, заковылял к вокзалу.

Сергей Вотинцев и Иван Мигунов по очереди и вместе выходили к каждому поезду и прохаживались по перрону Нижнеуральского вокзала. Чекистам хотелось лично взять Тихонова-Клюева, но поезда приходили и уходили, а он не появлялся. Это могло означать, что в Нижнеуральске у Тихонова-Клюева есть запасная явка, или он сумел выйти из города другим путем. О том, что они бы опознали резидента, чекисты не сомневались. Хотя фотография в личном деле Клюева была весьма низкого качества и многолетней давности, с помощью сотрудников сберкассы и соседей по квартире был составлен точный словесный портрет шпиона. Им располагали все оперативные работники госбезопасности.

Поезду «Омск — Москва» дали отправление, и Вотинцев привычно глянул на вокзальные часы. Было девятнадцать ноль пять.

— Неужели впустую проторчим? — буркнул Мигунов. — Вот будет досада!

— Все может быть, — не слишком уверенно произнес Сергей и почесал лоб. — Главное, чтобы он мимо нас не пролез.

— Стоп! — вдруг встрепенулся Мигунов. — Смотри!

По другому концу перрона быстро, неровным шагом шел мужчина с чемоданчиком. Он был еще далеко, чтобы было можно разглядеть его лицо, а поезд уже тронулся. Мужчина помахал проводнице и где-то в начале состава неуклюже взобрался в тамбур. Поезд набирал скорость.

— Клюев! Давай за ним! — сказал Мигунов. — Прыгаем!

— А если не он? — уже на бегу отозвался Сергей. — Оставайся здесь продолжать наблюдение и дай знать нашим!

Он бежал рядом с поездом и, дотянувшись до поручня, сумел заскочить на подножку последнего вагона.

— Прыгают тут, — недовольно проворчала проводница с усталым и выпачканным сажей лицом. — Мало вас на войне гибнет, так еще под колеса захотелось.

— Ладно, хозяюшка, — примирительно бросил лейтенант, пытаясь прошмыгнуть мимо нее. — Бывает. Вопрос жизни.

— Не ладнай, — властно сказала проводница, — а билет давай!

В вагоне ехало много солдат. Видимо, из госпиталей — снова на войну. Танкист с обожженным, но уже поджившим лицом задумчиво играл на баяне.

Попутчики по тесному купе смотрели в окно на отвесные скалы, местами прикрытые лесом, а Клюев, закрыв глаза, сделал вид, что дремлет.

То, что мужчина, прыгнувший в вагон, чекист, не вызывало сомнений. Многолетний опыт подсказывал, что госбезопасность вышла на его след. Конечно, столь поспешный и неподготовленный выезд из города — крупный проигрыш, но иного выхода не было.

Он вдруг подумал о том, что в спешке отъезда не слышал взрывов на заводах, но, поразмыслив, успокоился. За городом на полигонах не стреляли только ночью, и к недалекой канонаде жители Нижнеуральска давно привыкли. Он, видимо, как многие, тоже утратил остроту слуха. Сейчас следовало подумать о главном.

Клюев снял с полки чемоданчик и побрел к туалету в направлении движения поезда. Потом вышел в тамбур, открыл дверь давно припасенным ключом и выглянул наружу. Впереди — почтовый вагон. Клюев вновь запер дверь и вернулся на свое место. Опасность, судя по всему, следовало ожидать с противоположного конца поезда, и Клюев сел на лавку так, чтобы видеть всех, кто пойдет по пролету вагона.

Сергей методично исследовал вагон за вагоном, выскакивал на перрон каждую остановку, но безрезультатно. Ему осталось осторожно, не привлекая любопытства, проверить пассажиров трех передних вагонов, но сделать это было трудно. Многие спали. Через узловую станцию поезд проходил глубокой ночью…

— Будет шататься-то, парень, — сердито выговорила ему крупная пожилая женщина, когда Сергей, пробираясь по проходу, ткнулся лбом в ее голые жесткие пятки. — Ложись и спи, как все люди. Солдатиков бы пожалел: когда-то им еще отоспаться выйдет.

Лейтенант негромко извинился, но продолжал свои поиски. Заглянув на всякий случай в купе проводников, он шагнул было дальше, но кто-то испуганно схватил его за рукав.

— Не ходите в тамбур! — обжег слух горячий и сбивчивый шепот. — Там бандиты!

Он разглядел в тусклом освещении вагона перепуганное девичье лицо в форменном беретике.

— Какие еще бандиты? — Вотинцев усмехнулся и, мягко отстранив проводницу, взялся за ручку двери.

За дверью вдруг застонали. Этот приглушенный стон остановил лейтенанта. Сергей выхватил ТТ, перебросил его в левую руку, распахнул дверь. За спиной замерла проводница. Напряженно вглядываясь в полумрак тамбура, Сергей шагнул вперед и сразу почувствовал тупой удар в правое плечо, а затем режущую, обволакивающую все тело боль.

«Вот дурак, — ощущая в рукаве теплую, липкую струйку, — подумал Вотинцев. — Как глупо попался!»

— Берегись! — раздался возглас в углу, и в эту же секунду грохнул выстрел. Напавший на Вотинцева человек вздрогнул и повалился на пол.

Сергей, прижавшись спиной к стенке, удержался на ногах и, наконец, огляделся. В углу, скорчившись, стоял Женька Павлов — сотрудник областного угрозыска. У противоположной двери затаились двое. Третий, подстреленный Женькой, неловко сидел на полу и дико матерился, но финку из рук не выпускал.

— Привет, Женя! — зачем-то сказал Вотинцев. — Что тут у тебя стряслось?

— Да ничего нового, — с трудом ответил Павлов. — Бандитов взял, а они меня… пырнули.

Он не договорил, осел на пол и закрыл глаза. Двое у двери, оценив ситуацию и осмелев, двинулись к Сергею. Лейтенант вскинул пистолет и негромко, но твердо сказал:

— Стоять на месте! Стрелять буду без предупреждения.

Он чувствовал, что вот-вот может потерять сознание от потери крови, и, услышав за собой топот сапог, облегченно вздохнул. Девчонка-проводница привела помощь, и в тамбур ворвались солдаты. Один из бандитов попробовал было взмахнуть ножом, но получил такой удар пряжкой, что, заорав, как блаженный, закрутился волчком на полу. Бандитов быстро скрутили и оставили в тамбуре под конвоем.

— Не сомневайся, друг, — заверил Вотинцева безусый старшина. — Сдадим эту публику аккуратно. В лучшем виде.

Женьку Павлова уложили на лавку в служебном купе и побежали по вагонам в поисках врача. Старшина перебинтовал Сергею плечо и достал из вещмешка армейскую фляжку.

— Давай, браток, подкрепись, — сказал он и лихо отвинтил крышку. Вотинцев мотнул головой.

— Нельзя. У меня еще дело есть.

В купе, запыхавшись, вбежала женщина и склонилась над Женькой. Очки в простенькой оправе делали ее лицо малопривлекательным, но внушали уважение, и старшина, уловив взгляд врачихи, бросился за кипятком.

— Держись, мальчик, — произнесла врач, поглаживая Женьку по белой щеке.

…Ничего этого Клюев не знал, но озабоченное лицо пробегавшей мимо проводницы увеличило его беспокойство.

— Врача нет среди вас? — спросила девушка.

— А что случилось? — полюбопытствовал Клюев.

— Ранили человека, — отмахнулась она и проскочила дальше.

— Совсем шпана обнаглела. Побочное явление войны, — со вздохом заметил сосед по купе.

Клюев понял, что надо уходить немедленно. Что бы ни произошло в поезде, имеет это к нему отношение или нет, — оставаться здесь опасно. То, что парень, севший в поезд в Нижнеуральске, пока не попадался ему на глаза, еще ничего не значило. Возможно, что чекисты, получив телеграмму, ждут его на перроне в областном центре.

Клюев вышел в тамбур, открыл дверь и вгляделся в темноту. Сейчас поезд пойдет на подъем и сбавит скорость. Вдали виднелись огни ночного города. Клюев, держась одной рукой за поручень, спустился на подножку и несколько мгновений напряженно всматривался в черную землю.

«Не налететь бы на столб, — подумал он и, спрыгнув, покатился по насыпи.

Саня Румянцев задремал всего на несколько минут, но успел увидеть сон. И сон этот был прекрасным воспоминанием. После выпускного вечера они всем классом до темноты, как дети, резвились в городском парке, до одури катаясь на качелях, и лазили по хоботу фанерного слона.

Они не знали, что уже началась война, и Лелька Чиркова всерьез пообещала ему, что, может быть, когда-нибудь выйдет за него замуж. Теперь Леля — санинструктор на Западном фронте, и ее фотография висит на самом видном месте в школе.

Румянцев потряс головой, отгоняя воспоминания, и сосредоточил взгляд на будке путевого обходчика. Два дня назад капитан Струнин распорядился восстановить засаду. Эти четыре часа, как они условились, должен спать Дымов. Александр покосился на товарища: Дымов, постелив плащ, спал на траве, как дома, но по-солдатски, готовый вскочить на ноги по первому сигналу. Румянцев так засыпать не умел и поэтому после суточного дежурства едва добирался до койки в общежитие: всех чекистов в связи с особой обстановкой перевели на казарменное положение.

Кто не бывал в засаде, не знает, как это непросто. Каждый случайный шум или шорох требует мгновенного анализа и готовности в любой момент принять единственно правильное решение. Вдобавок ко всему, надо оставаться изо дня в день необнаруженным, иначе самый смысл засады полетит ко всем чертям.

…А старик так и зыркает по сторонам, едва выползет из своей будки. И пока он день-деньской вышагивает несколько километров, методично выстукивая рельсы, его незаметно сопровождает один из оперативников.

Поначалу Александр относился к обходчику безразлично. Приказано вести наблюдение — вот и наблюдаем. Но с каждым днем в душе Румянцева росло глухое раздражение против невидненького и нелюдимого старика. Особенно после того, как обходчик, ругаясь, отогнал от полотна ребятишек, забредших сюда в поисках ягод.

По ночам лес изредка резко, освещался огнями локомотивов, и Румянцев радовался: «На фронт идут!»

Однажды Александр уловил: что-то нарушило однообразие привычной черноты леса. На всякий случай ткнул Дымова в бок. Тот мгновенно проснулся.

Румянцев старательно протер глаза, но неясное двигающееся пятно под насыпью не исчезло, а, наоборот, выросло до размеров человека, и сержант показал на него напарнику.

— Спокойно, Саня, — шепнул Дымов. — Порядочные люди ночами лесом не шастают…

Румянцев напряженно всматривался в идущего. Тот двигался в направлении будки обходчика.

Дымов вынул из-за пазухи ТТ и снял с предохранителя.

— Возьмем на испуг. Ты меня прикрываешь.

В будке вспыхнул свет керосинки. Дымов подкрался и присел под окошечком. Прошло минут пять, но они показались длиннее часа. Свет погас, дверь скрипнула, и из будки вышли двое. Отчаянно застрекотал кузнечик.

— Стоять на месте! — хрипло выкрикнул Дымов, встав за спиной идущих. — Госбезопасность!

В ответ мгновенно блеснула вспышка.

Дымов коротко простонал, затем раздался чей-то вскрик. И сержант увидел бегущего прямо на него человека. Тот был уже совсем близко: слышалось тяжелое дыхание. Скорее машинально, нежели вспомнив тренировки в спортзале управления, Александр пригнул голову и бросился вперед. Бежавший словно переломился надвое, упал и огласил лес диким воплем.

— А ну, тихо! — скомандовал Румянцев.

— Не стреляйте! — испуганно заорал кто-то совсем рядом. — Я сдаюсь!

Это был Федченко.

Румянцев поднял с земли длинноствольный пистолет, выпавший из руки сбитого им с ног человека, и сунул в карман.

Глава 17

— То, что я нахожусь перед вами, гражданин капитан, — случайность, — наваливаясь на спинку, чтобы было удобнее сидеть на жестком стуле, сказал Клюев. — Глупейшее стечение невероятностей. Сначала меня узнает эта девчонка, а потом, уже уйдя от преследования, я нарываюсь на вашу засаду у будки обходчика.

Клюев умолк и вдруг доверительно улыбнулся.

— Кто бы мог подумать, что вы ведете наблюдение за Федченко. Я понимаю, Сытин мог привлечь ваше внимание, помешавшись на будущих железных крестах и роскошных виллах. А жадность всегда расслабляет, притупляет профессиональную осторожность. Но Федченко! Был законсервирован мной на самый крайний случай. Ей-богу, гражданин капитан, случайность чистой воды.

— Относительно случайности — это еще как знать, — сказал Струнин, просматривая бумаги в раскрытой перед ним папке. — В нашей работе случайность — это, пожалуй, прямая закономерность. Мы бы вас все равно поймали. Не сегодня так завтра.

Клюев в ответ пожал плечами, давая понять, что в его положении особенно возражать не приходится.

Струнин захлопнул папку и стал в упор разглядывать задержанного. Внешность самая обычная, но с примесью благопристойности, которую подчеркивала седина в жиденьких волосах. Лицо узкое, симметричное, глаза посажены несколько глубоко, нос некрупный.

Долгое молчание чекиста обеспокоило Клюева. Он нагнулся и помял пальцами ноющие икры.

Струнин, заметив это, спрятал усмешку и сказал:

— Итак, Тихонов-Клюев-Борг, начнем работать. Вы станете сыпать легендами или, быть может, не будем терять время впустую?

Клюев, услышав свое подлинное имя, посмотрел на чекиста с отлично сыгранным изумлением.

— Боюсь, что это нелепость. С таким же успехом вы могли меня назвать Гинденбургом или Чемберленом. Шутить так шутить. Но таким способом вы вряд ли заработаете себе ромб в петлицы.

— Бросьте, Вальтер Борг, — оборвал Струнин и снова раскрыл папку. — Взгляните на свое фото, сделанное во внутренней тюрьме Екатеринбургской ЧК.

Клюев нехотя повертел в руках местами потрескавшуюся фотографию с инвентарным номером на уголке, помолчал. Потом зачем-то осторожно погладил себя по лицу.

— Это действительно я, гражданин капитан. Хотя, согласитесь, сегодня в это трудно поверить…

— Это я вижу. Вы были приговорены ревтрибуналом к высшей мере.

— Меня спасло наступление белых.

— В белой армии служили? — спросил Струнин.

— Очень недолго. Я вовремя понял, что белые обречены и делать на них серьезную ставку — отменная глупость.

— Что вы предприняли дальше?

— Ничего, я просто «растворился». Это было несложно в суматохе тех лет. Россия велика. Я был даже председателем сельсовета в сибирской деревушке и мог спокойно сидеть там хоть до всемирного потопа.

— Вы пытались уйти в Германию?

— Пытался, гражданин капитан. Но перейти границу не удалось: пришлось вернуться в свою деревню. Но я солдат, и верил, что рано или поздно понадоблюсь. Когда фюрер взял власть в свои руки, я перебрался на Урал и дал о себе знать в Берлин.

— Вот с этого штриха вашей биографии давайте будем говорить конкретнее. Когда именно, каким способом и через кого вы напомнили о себе?

— Как будет угодно, гражданин капитан, — согласился Клюев-Борг. — В те годы на Урале было много наших технических специалистов, ну… и кое-кто из них был связан с разведкой. Вы это, конечно, знаете.

Давая показания, Борг и не думал сдаваться. Не для того он столько лет ждал своего часа, чтобы раскрыться на первых же допросах. Но Борг прекрасно понимал, что чекисты будут проверять каждое его слово. Значит, кое-какие данные, потерявшие ценность, придется выдать. В то же время надо попытаться выяснить, что же им все-таки известно…

— Ловко он в восемнадцатом ускользнул от возмездия, — досадливо качая головой, произнес Иван Васильевич. — Копия приговора в деле Борга и ввела нас в заблуждение. Приговор-то вынесли, а привести в исполнение не успели. А мы после гражданской войны его розыском, естественно, не занимались. Думали, что с ним давно покончено.

— Ничего, Иван Васильевич, что было, то прошло, а Борг, как ни скрывался, опять в камере сидит… И на этот раз уже не выскользнет.

— Ты меня не успокаивай, молод еще, — проворчал Гоняев. — Эта ошибка нам дорого обошлась. Как он ведет себя на допросах?

— Поначалу пытался кое-что затемнить, в наивность играл. Когда же понял, что этот номер не пройдет, отказался давать показания, заявил, что все одно его ждет высшая мера.

— Цену себе набивает, — отозвался комиссар, стукнув массивным кулаком по столу.

— Когда провели ему очную ставку с Сытиным и Корольковым, — продолжал Струнин, — Борг сообразил, что мы взяли всю сеть и развязка может наступить очень скоро.

— Разговорчивым стал? — усмехнувшись, бросил Гоняев. — Это понятно. Хотя и матерый вражище: в Нижнеуральске едва сотрудника не убил, здесь Дымова ранил, а сам под пулю вставать боится.

— Но ничего нового не сказал. Утверждает, что за последнее время на связь с ним никто не выходил.

— Это сомнительно, — несколько разочарованно произнес комиссар. — Не может быть, чтобы абвер не воспользовался его легальным положением в Нижнеуральске. Агентам на пустом месте начинать работу много сложнее.

Коробов после возвращения на Урал не вернулся в свой цех — его бывший заместитель давно и успешно справлялся с делом. Андрея Ивановича направили в недавно созданный при заводе отдел главного конструктора по новой технике, где наряду с другими темами вели работу по созданию установки, к идее создания которой Коробов был причастен еще в сороковом году. Однако тогда было только скромное макетирование, над материалами, сплавами, нужными для изготовления установки, внепланово работали в заводских лабораториях.

Война заставляла наверстывать упущенное: установкой, зашифрованной как изделие «5М14», заинтересовался Государственный Комитет Обороны.

Появление «5М14» на фронте вызвало бы у руководства вермахта такой шок, какого они не испытывали даже после первых залпов знаменитых «катюш». Однако конструкторы, инженеры и рабочие думали не только о том, какое впечатление на немецких стратегов произведет знакомство с «5М14» на поле боя. Главным было — дать новое мощное оружие сражающейся Красной Армии как можно скорее.

…Первые испытания установки проводили на далеком полигоне, в глухой каменистой местности, где до ближайшего жилья было больше сотни километров.

После залпа «5М14» разорвалась, и двое артиллеристов-испытателей были смертельно ранены осколками направляющих. Вместе со всеми прибежав из укрытия, Коробов слышал, как обычно неунывающий капитан, корчась от боли на руках фельдшера, хрипел окровавленным ртом:

— Не отчаивайтесь, братцы. Это сила! Доводите скорее…

Подавленные происшедшим, люди несколько минут стояли в молчании.

Вокруг догорал и дымился искореженный взрывом металл. Наконец первыми зашевелились санитары. Они молча подняли тела погибших и понесли к машине.

Невысокий жилистый генерал-лейтенант из ГАУ долго смотрел на все это, а потом повернулся к конструкторам и процедил сквозь зубы:

— Не ясно, на кого работаете. Похоже, что на Гитлера…

Увидев, как багровеет лицо главного конструктора, генерал-лейтенант, видимо, сообразил, что сказал лишнее, но смягчать не стал, повернулся и, не опираясь на трость, захромал к машине. «Виллис» почти на месте круто развернулся и помчался к городу.

Коробов мучительно переживал случившееся, зная, что и он косвенно виноват в происшедшем. Страстное нетерпение увидеть поскорее свое детище в серии и на фронте, привело к тому, что в спешке забыли провести элементарные испытания на прочность одного узла установки.

Именно в эти дни Коробов окончательно потерял равновесие. Слава богу, его сектор не разрабатывал злосчастный узел, приведший к катастрофе, но от сознания этого было ни чуть не легче. Андрей Иванович не только переживал неудачу с «5М14» и гибель людей, но и панически боялся следствия. Он понимал, что любой опытный следователь сразу обратит внимание на то, что он год скитался неизвестно где. Это вызовет подозрение и, несмотря на то, что в катастрофе его вины нет, доверие руководства завода он, видимо, утратит. Получался замкнутый круг: и молчать далее было невозможно, и признаваться поздно.

Андрей Иванович в который уже раз горько сожалел о том, что в минуту слабости послушал Вадима… Утаил плен. Ведь намеревался все объяснить, как только доберется до своих. А вот до сих пор так и не сказал…

Прилетев от партизан в Москву, он думал рассказать все Котову, но встреча с бывшим главным инженером, нынче начальником главка, не получилась. Котов, хотя и уделил Коробову несколько минут, был какой-то угрюмо-взвинченный, то и дело хватался за трубки беспрерывно трезвонящих телефонов.

— Ты извини, Андрей Иванович, — уловив паузу между звонками, вздохнул он, — не получится у нас сейчас разговора! Не сегодня завтра переводят на другую работу, так что дел — во! А ты ступай в кадры: направление на завод тебе заготовлено. Получай литер и поезжай. Время дорого.

…Лишь одно событие на время отвлекло Андрея Ивановича от мрачных мыслей. Он вернулся с полигона усталый, небритый, в грязном плаще. В передней ему на шею бросилась сияющая Вика. В дверях комнаты показался почему-то смущенный Вадим.

— А у нас для тебя, папочка, сюрприз, — сказала Вика, помогая отцу снять плащ и пиджак.

Коробову больше всего хотелось лечь и отдохнуть, он едва держался на ногах. Однако в поведении дочери было что-то необычное, и Коробов только сказал:

— Погоди, Викуша, сейчас умоюсь, побреюсь, а там посмотрим, что у вас за сюрприз.

Вика заговорщически переглянулась с Вадимом, а Коробов направился в ванную. Когда он, приведя себя в порядок, вошел в комнату, то на миг удивился. Круглый стол был застелен скатертью, на столе стояли букет цветов, бутылка шампанского, пиленый сахар в вазочке, маргарин и хлеб.

Вика и Вадим с торжественным видом расположились в разных углах дивана.

— Лихо, лихо, — еще не понимая в чем дело, произнес Коробов, щелкнув пальцем по бутылке. — Это и есть сюрприз? Где достали-то?

— Да так, — смутился Вадим, — по случаю выменял на базаре…

Коробов полуосуждающе покачал головой. Молодость, она всегда молодость. Даже в такое время.

— Папа, но при чем тут шампанское, — неожиданно заявила Вика. — Просто мы решили пожениться.

Коробов оторопело сел на стул и растерянно заморгал.

— Ну и ну, — наконец обронил он. — Вот уж в самом деле, попал с корабля на бал.

— Папочка, миленький, не сердись, — подскочила к нему дочь и обняла его за шею. — Мы с Вадимом любим друг друга, и я уже взрослая. Работаю.

Коробов молчал. Он и раньше не раз подмечал, что младшая, Вика, приглянулась Вадиму, и тот так и норовит засидеться у них, когда зайдет на огонек. Вел Вадим себя скромно, неназойливо, и Вика скоро сама почувствовала, что ей приятно внимание молодого инженера, с которым отец вместе был в партизанском отряде.

Но в эти минуты Коробов не знал, радоваться ему или досадовать: слишком неожиданным был такой поворот. Все же он сходил к соседу по лестничной клетке. У того нашлось немного спирта. Вскоре вернулась с работы Галина, и они уселись за стол.

— Хотя, на мой взгляд, и поторопились вы, молодые люди, — сказал Коробов вместо тоста, — но вам жить и… будьте счастливы!

— Спасибо, Андрей Иванович, — дрогнувшим голосом произнес Вадим и осторожно взял раскрасневшуюся Вику за руку. — Буду беречь, как самое дорогое.

Галина, хватив рюмку неразбавленного спирта, быстро опьянела и, обняв сестру, расплакалась, и им пришлось долго ее успокаивать.

— Ну, раз уж случилось такое торжество, — сказал Андрей Иванович, — то давай, Вадим, к нам перебирайся, не в общежитии же вам жить. А свадьбу после победы сыграем…

Вика с благодарностью глянула на отца.

— Я думаю, что папа прав. Оставайся прямо сегодня, — смело ответила она. — В конце концов, какое значение имеют формальности, если мы любим друг друга!

Галина не очень одобрительно посмотрела на сестру, но ничего не сказала. «Увлеклась сестренка, влюбилась, как влюбляются в девятнадцать лет, а дальше хоть трава не расти. Правда, если честно говорить, парень того стоит. И серьезный, и симпатичный…»

Глава 18

Следствие по делу Борга подошло к концу. Прочитав обвинительное заключение, он, ссутулившись, сидел перед Струниным вялый и опустошенный. Капитан захлопнул папку, и Борг долго смотрел на нее.

— Меня расстреляют? — хрипло спросил он.

— Это решит трибунал, — пожав плечами, ответил Струнин.

— Капитан, я… привык жить.

— Такая привычка плохо вяжется с вашей специальностью.

— Все равно, может, это последняя возможность… протянуть еще, даже в тюрьме. Поверьте, гражданин капитан, я не рассчитываю на скорый приход наших войск. Мне осталось рассчитывать только на себя.

Струнин внимательно глянул на Борга.

— За неделю до задержания меня условным знаком вызывал на встречу человек… оттуда, — решительно произнес арестованный.

— Кто он? Как выглядит?

— Не знаю. Я его не видел. Была ночь, и при разговоре нас разделял забор. Он очень осторожен. Судя по такой таинственности, прибыл с особым заданием. По голосу ему можно дать лет двадцать-тридцать… Псевдоним — Вольф.

— Чего он хотел от вас?

— Первое: оставить в тайнике пистолет. Это я сделал. Оружия там уже нет.

— Второе? — спросил капитан.

— Обо всем остальном мы должны были условиться при следующей встрече. Клянусь, я не лгу.

— Когда же встреча должна состояться?

— Она уже не состоится, — махнул рукой Борг… — Меня не было в условленном месте ни в основное, ни в резервное время. Я, увы, уже сидел у вас в камере.

— Что это означает?

— Сигнал повышенной опасности. То есть встреча переносится на тринадцать суток и, разумеется, в другое место. Но мое бегство из Нижнеуральска получилось довольно шумным и, боюсь, город уже наполнен слухами.

Струнин посмотрел на Борга в упор, но тот не отвел взгляд.

— Идите и подумайте, может быть, вспомните еще что-нибудь, — произнес капитан и вызвал конвой.

Борг медленно кивнул, заложил руки за спину и направился к двери.

Струнин некоторое время находился в раздумье. Заявление Борга было слишком серьезным и не верить ему у капитана не было оснований. Кроме того, вчера была получена ориентировка из Москвы: чекисты засекли в столице одного агента. В конце июля этот агент нашел у себя в машине зашифрованную записку. В ней была просьба сообщить шефу, что все идет по плану и он следует на Урал. И подписал записку тоже Вольф…

Капитан встал, одернул гимнастерку и пошел к Гоняеву. Надо было посоветоваться.

Открыв обитую дерматином дверь приемной начальника управления, Струнин поинтересовался у адъютанта:

— Иван Васильевич у себя?

— Так точно, товарищ капитан, — кивнул лейтенант. — Готовится к докладу на пленуме обкома партии и приказал не беспокоить.

— У меня крайне срочное дело.

Адъютант пожал плечами.

— Разрешите войти, товарищ комиссар, — толкнув дверь, привычно произнес Струнин и… замер на пороге.

Гоняев сидел, безжизненно навалившись телом на стол и уронив на грудь большую голову. В распахнутую форточку влетал ветерок и шевелил на полу бумаги, упавшие со стола.

— Иван Васильевич! — отчаянно закричал за спиной Струнина адъютант и бросился к комиссару, но Тимофей жестом остановил его.

— Не надо, Гриша, — горестно прошептал он. — Опоздали мы.

— Но я ведь только что с ним разговаривал! — охватив голову руками, растерянно бормотал лейтенант. — Только что…

Командир разведки партизанского отряда Громова Константин Смоляков сидел на высохшем пне и методично похлестывал себя веткой по голенищу. Чуть поодаль, справа от разведчика, в длинном залатанном ватнике, стоял, прислонившись к дереву, парнишка лет двенадцати. Он был явно польщен тем, что своим сообщением заставил крепко призадуматься этого, видать, главного партизана.

— Так, говоришь, тебе показалось, что партизанам в спину стреляли? — негромко, в усы переспросил Смоляков. — А почему все-таки, браток, тебе так показалось? Чего особенное приметил?

— С немецкой стороны тогдась только ручной пулемет бил. Автомат от пулемета, небось, отличаем, — солидно добавил парнишка. — Как по нашим из автомата сзади вдруг вдарили, так стрельба и кончилась, правду говорю. Я в аккурат в это время между нашими и фрицами в овраге сховался.

— Молодец, Сашок, наблюдательный ты, — озабоченно поднимаясь, сказал разведчик. — Почему только, брат, раньше ты нас не нашел?

— Батя не велел вас шукать, — с обидой в голосе объявил парнишка. — Он у меня боязливый был…

— А где он сейчас?

— Полицаи забили, — тихо ответил паренек и отвернулся.

Смоляков осторожно положил руку на плечо парнишки и слегка притянул к себе.

— Спасибо за информацию, товарищ Петухов Александр. Зачисляю тебя во взвод разведки. Топай в крайнюю землянку, скажи старшему, что Смоляков приказал.

Сам Смоляков немедля отправился к командиру отряда. Громов, накинув на плечи шинель, при свете коптилки химическим карандашом правил текст рукописной партизанской листовки. Он выслушал командира разведки и хмуро свел к переносице густые брови.

— Интересный факт вырисовывается, — не совсем уверенно протянул Громов. — А пацан не фантазирует?

— Какой ему смысл? — пожал плечами Смоляков.

— Тоже верно, — подумав, согласился Семен Ильич. — Смысла нет.

…Это произошло месяца полтора назад. В первой половине июля партизанский дозор из пяти человек нарвался на карательный отряд и принял бой. Силы были слишком неравны, и из партизан вернулся на базу только один, да и тот был ранен. Он рассказал о гибели дозора в схватке с немцами, и Громов тогда приказал выступить навстречу карателям, затянуть их поглубже в лес и уничтожить. Операция прошла успешно, а сейчас деревенский мальчуган вдруг сообщает довольно странные подробности о гибели партизанского дозора.

— Как звали парня, который раненым вернулся, не помнишь? — спросил Семен Ильич, набивая махрой трубку.

— Почему же не помнить? Помню. Тулин. Вы еще тогда к медали «За отвагу» его представили, — ответил Смоляков, отчетливо вспомнив искаженное болью лицо хлебнувшего лиха темноволосого новичка. — Потом, перед сменой стоянки, мы его на Большую землю отправили. Тогда и этот специалист улетел, как его, Коробов.

— Точно, Костя, теперь и я припоминаю, — задумчиво кивнул Громов. — А он тебе не заявлял о том, что их вроде бы как со спины обстреляли? Или другое что?

— Нет, я бы такой момент зафиксировал. У нас учет строгий, как в бухгалтерии. Впрочем, он в горячке боя мог и не заметить, если что и было.

— Однако паренек вот взял и заметил, хотя, наверное, сам трясся, как липка, — обронил Громов, без всякого вкуса выдохнув облако едкого дыма.

— Вот сейчас бы с этим Тулиным погутарить, — проговорил командир партизанской разведки. — Если бы он показания мальчонки подтвердил, значит, факт — в нашем отряде сволочь есть. В спину постреливает…

— То-то и оно, — угрюмо сказал Громов. — Недобрым припахивает эта история. Давай-ка дадим запрос по рации: пусть найдут этого Тулина, если он, конечно, дай бог, жив еще, и потолкуют касательно того боя. Не сам же Тулин стрелял в спины.

— Почему так думаете? — спросил Смоляков.

— Зачем же ему было возвращаться? Перебежал бы к немцам, и делу конец.

— Тоже верно…

Командировка в штаб группы армий «ЮГ» мало чем порадовала Штайнхофа. Вернувшись, он прямо с аэродрома поехал в генштаб.

Войдя в свой кабинет, полковник приказал соединить его с шифровальным отделом.

— Вам пока ничего, господин полковник, — подобострастно доложил дежурный офицер. — Сообщения за истекшие сутки еще не обработаны. Как только что-нибудь появится, немедленно поставлю вас в известность. Какие будут указания?

— Пока никаких, — помедлив, произнес Штайнхоф. — Кстати, как ваша фамилия, лейтенант?

— Дежурный по девятому отделу лейтенант Фридрих Назе!

— Благодарю, лейтенант Назе, — сказал полковник, подпустив теплую нотку. — Продолжайте нести службу.

Потом он долго сидел за столом, размышляя, почему разом прервалась связь с надежной агентурой. Неужели взяли Борга? Нет, это теоретически невозможно. Вальтер, почти всю жизнь проведший в России, опытен и умен. Но молчит и Вольф, на которого он, Штайнхоф, делал такую высокую ставку…

Сон не приходил, хотя убежденность Штайнхофа в том, что задуманная им операция должна завершиться удачно, была достаточно твердой. Но какая-то необъяснимая нервозность, не покидавшая полковника вот уже несколько дней, постоянно вызывала мысли о том, что в его плане что-то где-то не связалось. Весьма серьезные раздумья вызывало отсутствие информации от агентуры. Работать, опираясь на устаревшие исходные данные, глупо и непрофессионально. Да, пожалуй, как это ни огорчительно, он, Штайнхоф, со своей новой разработкой на дороге в тупик. Если в ближайшие недели не поступит хотя бы одно сообщение, надо будет готовить засылку новых людей, искать свежие варианты прохода в советский тыл.

Он встал и зашагал по кабинету. Движение немного отвлекало от ощущения ноющей боли в висках.

«Если раскрыт канал связи в Москве, то это не должно высветить русским ни Вальтера, ни Юхнова. Правда, НКВД сразу начнет отрабатывать след, но, бог мой, на это надо время, и мы позаботились о создании ложного направления. Старый ас Вальтер сидит глубоко и со своей агентурой личного контакта не имеет. К нему на связь выходит только Юхнов-Вольф, если он, конечно, сумел надежно осесть в тех краях. Все карты у него в руках, только бы не заспешил, достало бы выдержки…»

За последнее время полковник ни разу не вспомнил об агенте Зарейко. Дождавшись донесения, что Зарейко-Мылов выполнил свое задание, Штайнхоф выкинул его из своей памяти. Зарейко знал очень мало, чтобы быть опасным, даже если попадет в руки чекистов.

А между тем провал Борга начался именно с появления Зарейко на уральской земле.

Зарейко поначалу повезло больше, чем двоим, прыгавшим вместе с ним с самолета. Один, приземляясь, ударился о противотанковый еж из обрезков рельсов и сломал позвоночник. Пришлось его прикончить и сбросить в глубокую, залитую водой воронку, а парашют зарыть в землю. У второго агента в вагоне близ Горького случился приступ аппендицита, его сняли с поезда и, как демобилизованного из армии по ранению, повезли в госпиталь, но опоздали. Он умер в приемном покое. О судьбе этого агента Георгий Зарейко, конечно, не знал. Он шел своим, полученным перед посадкой в самолет маршрутом.

Однако вариант прохода, разработанный высшим начальством, на деле оказался неимоверно трудным. Бывшая его родина воевала с Германией Гитлера, и облик войны в средней полосе России чувствовался буквально во всем. Даже пацаны и те придирчиво и цепко оглядывали случайного прохожего, если он не носил военной формы.

Дорога измотала Зарейко. Страх при встрече с патрулями, имеющими полномочия проверять всех независимо от ранга, опасение, что за ним следят и вот-вот схватят, истощили психику Зарейко. Он не раз костерил себя последними словами за то, что вызвался добровольно идти в советский тыл. Ему, какие бы блага в будущем ни сулили абверовцы, прежде всего хотелось жить. Пусть безродным, пусть нищим, босяком, но только — жить.

Да, ему, бывшему сотенному в отряде Антонова, затопившего кровью Тамбовскую губернию, не будет пощады, но и от дела теперь не уйдешь, не отмахнешься!

Добравшись до пункта назначения, он должен прежде всего сдать чемодан, — это Зарейко усвоил четко. А затем «прощупать» старые явки, осесть где-нибудь и исчезнуть до новых распоряжений. С такой установкой прибыл Зарейко-Мылов в большой уральский город. Без осложнений и довольно быстро сдал чемодан в камеру хранения, вынув перед этим из него объемистый сверток, в котором была штатская одежда. Теперь надо было дозвониться до Нижнеуральска. Зарейко уломал телефонистку с междугородной и с нужным ему абонентом переговорил. В укромном месте переоделся, спрятал милицейскую форму и пошел по адресам.

Прежде всего отправился к Шарикову. Был уже поздний вечер. В темноте было трудно ориентироваться, но зато спокойнее и безопаснее двигаться.

Беседа с Шариковым в основном удовлетворила Зарейко, но он понял, что всерьез полагаться на этого часовщика нельзя. Зарейко отправился устанавливать в городе связь с более надежной агентурой, договорившись на всякий случай с Шариковым завтра вечером встретиться на вокзале. Надо поглядеть, как он поведет себя на людях и не притащит ли за собой хвоста…

В городе адреса, по которому жил человек, названный в центре, вообще не оказалось. Этот дом снесли еще до войны, и теперь здесь была школа.

«Да, — соображал Зарейко, — рассчитывать здесь, кроме Шарикова, не на кого…» Он с предосторожностями и немалой долей страха снова переоделся в милицейскую форму и поехал на вокзал.

На вокзале Зарейко и провел ночь, обдумывая варианты своих дальнейших действий. Он больше всего боялся, чтобы не произошло какого-либо ЧП, в которое он как милиционер должен бы вмешаться. Но, слава богу, ночь прошла сравнительно спокойно. А утром, чуть рассвело, Зарейко решил наведаться все-таки к Шарикову, предупредить его, что их встреча на вокзале якобы отменяется. А на самом деле ему надо было хоть немного отоспаться.

Он устал, был голоден, набухшие и покрасневшие от бессонницы веки с трудом разжимались. Зарейко сел на скамью на остановке и, дожидаясь трамвая, едва не уснул. Когда вагон, наконец, подошел, Зарейко поднялся со скамьи и ступил на подножку. Войдя в трамвай, он машинально протянул кондукторше двугривенный не потому, что не знал порядков на советском городском транспорте, а потому, что просто расслабился на миг от усталости и перестал контролировать каждое свое действие…

С похорон Ивана Васильевича Струнин и Вотинцев возвращались в одной машине. Сергей, с рукой на перевязи, молчал. Капитан сидел, опустив голову. На душе было тяжко: он любил комиссара как отца. Наконец он повернулся к Вотинцеву:

— Расскажи о себе.

— А чего рассказывать? — отозвался Сергей. — Сегодня выписали из госпиталя, прибыл для дальнейшего прохождения службы. На перевязь не обращайте внимания: доктор просил пока рукой не очень-то размахивать. Чудак человек, будто я в цирке работаю.

— Как здоровье Павлова?

— Ранение серьезное, но помалу выкарабкивается Женька. Парни из уголовного розыска свою кровь дали.

Лейтенант здоровой рукой достал из пачки папиросу, и Струнин зажег ему спичку. Вотинцев затянулся, а капитан произнес:

— Тебе, Сергей, придется вернуться в Нижнеуральск, возникли новые обстоятельства…

Вотинцев внимательно выслушал информацию капитана, а потом заметил:

— Раз агенту понадобился пистолет, значит, он прибыл в наши края легально. Нелегалы без оружия — редкость. Это раз. И примерно известен его возраст.

— Правильно мыслишь. Много ли молодых людей призывного возраста могут оказаться в военное время в глубоком тылу? Думаю, что нет. Военные, курсанты училищ, тяжелораненые, нужные предприятиям специалисты. Вот список и сужается. Сейчас ребята ведут проверку всех подобных лиц, прибывших в Нижнеуральск и его окрестности. Ты тоже займешься этим.

— Работенка не из простых. Многие архивы под немцами.

— То-то и оно, — озабоченно нахмурился Струнин, открывая дверцу «эмки», — а все одно мы Вольфа в угол загоним.

Этот поздний вечер в семье Коробовых ничем не отличался от других. Только сегодня в кухонное окно сильнее обычного бил ветер: над городом повисли грозовые облака.

За столом, покрытым истрескавшейся по углам клеенкой, мужчины заканчивали скудный ужин. Вадим давно клевал носом, но аккуратно жевал похожую на галушку подогретую котлету.

— Не слыхал? — прихлебывая чай, между прочим, сказал Коробов. — На совещании новость случайно узнал.

— Интересную? — вяло отозвался Вадим. Он сегодня здорово вымотался и хотел только одного: залезть в постель.

— Говорят, шпиона в городе разоблачили… Районной сберкассой заведовал, мерзавец.

Вадим не сумел протолкнуть кусок в горло, на мгновение замер, но Коробов этого не заметил — второй стакан из чайника наливал.

— Да ну! — пробормотал Вадим. — Слухи, наверное. Сейчас не знаешь, чему верить.

— Дыма без огня не бывает, — заметил тесть. — За что купил — за то и продаю.

— Вот гад, — помолчав немного, сказал Вадим. — Наши на фронте кровь проливают, а этот, значит, с ножом в спину.

Коробов хотел плеснуть себе еще кипяточку, но на кухню вошла Вика и отставила чайник в сторону.

— Папа, ну нельзя пить столько чаю. Сердце перегружаешь!

— Вика права, Андрей Иванович, — поддержал жену Вадим. — Совсем себя не бережете.

— И ты туда же, — буркнул тесть и поднялся из-за стола. — Еще один лекарь нашелся.

Вика, довольно рассмеявшись, взъерошила мужу шевелюру и принялась за посуду.

Андрей Иванович ушел в свой кабинет, а Вадим остался на кухне, смотрел, как льется в раковину вода, и вытирал подаваемые женой тарелки.

«Так вот почему резидент не пришел на встречу, — размышлял Тулин. — Его схватила контрразведка. А как господин Штайнхоф был уверен в невозможности провала. Разведчик с таким стажем… Значит, в Нижнеуральске остается только Корольков, телефон которого Штайнхоф дал на крайний случай. Не потому, что дорожил этим Корольковым, а просто не слишком надеялся на него. Однако сейчас выбирать не приходится».

— Вадим! — вдруг услышал он громкий голос жены и вздрогнул. Тарелка выскользнула из рук, но не разбилась.

— Да, Вика! В чем дело? Почему ты кричишь?

— Что с тобой? — недовольно сказала она. — Третий раз зову, а у тебя, как уши заложило.

— Прости, — он нежно обнял жену. — Я задумался. Не могу решить одну проблему…

— Посоветуйся с папой, — предложила она. — Ты же знаешь, он всегда поможет.

— Да, да, конечно, — пробормотал Вадим. — Ты права, я обязательно посоветуюсь…

Глава 19

Вадим набрал номер и попросил Королькова.

— Королькова? — слегка удивленно переспросил женский голос. — Одну секундочку. Сейчас подойдет, — любезно добавила женщина. — Борис Самойлович, вас!

В трубке послышался мужской голос:

— Да, слушаю, Корольков! Кто спрашивает?

Что-то в этом голосе показалось Вадиму наигранным и фальшивым. Может, это вообще не Корольков!

Тулин хотел нажать на рычаг, но раздумал.

— Родственник, — немного помолчав, ответил он и выждал.

Он сознательно не стал называть пароль. Если Корольков провалился, то уж ответную часть пароля он контрразведке, конечно, как на духу выложил.

— Не морочьте голову. Нет у меня никаких родственников, — грубо сказал собеседник, и в трубке зачастили короткие гудки.

Такой поворот дела несколько озадачил Вадима. Если трубку снял чекист, то он довольно ловко вышел из положения, прервав разговор в невыгодной для себя позиции. Казалось бы, контрразведчик, наоборот, должен был затягивать время, кое-что попытаться выудить.

«А может, я слишком подозрителен и на самом деле говорил с Корольковым? — подумал Вадим. — Мне уже всюду НКВД начинает мерещиться… Но, с другой стороны, это моя единственная ниточка в Нижнеуральске, и ее надо прощупать со всех концов, чтобы не попасть в ловушку».

Тулин выскочил из телефонной будки, огляделся по сторонам и поспешил на завод.

Вадим Николаевич Тулин был главным действующим лицом задуманной Штайнхофом операции «Прыжок».

До сентября сорок первого года он носил данные ему при рождении фамилию Юхнов и имя Рудольф. Его отцом был обер-лейтенант оккупировавшей Украину в восемнадцатом году германской армии барон фон Юхнов.

Мать Рудольфа, в прошлом дочь фабриканта, после революции учительница немецкого языка в одной из киевских школ, через всю жизнь пронесла в себе любовь к блистательному прусскому офицеру с залихватскими усиками, который в молодости осчастливил ее своим вниманием. Она фанатично воспитывала в сыне поклонение перед родиной отца и ненависть к «большевистским варварам». Рудольф, заканчивая советский вуз, уже твердо верил и знал, что его будущее связано с Германией.

Как только немцы взяли Киев, Рудольф Юхнов добился приема у коменданта города и домой уже не вернулся. Диплом инженера-механика, отличное знание русского, украинского и немецкого языков вкупе с прекрасной родословной произвели впечатление. Рудольфом занялся разведотдел армии, и его направили в спецшколу абвера под Кенигсбергом.

Рудольф проявил способности в учебе, был досрочно выпущен из школы и направлен на занятую фашистами советскую территорию. В апреле сорок второго года он передал в руки гестапо группу минских подпольщиков и получил взамен немецкое гражданство и Железный крест второй степени.

После, краткого отдыха в Альпах лейтенант Рудольф Юхнов поступил в личное распоряжение майора Штайнхофа и стал агентом «Вольфом». И вот с именем и биографией погибшего харьковского инженера Тулина он, наконец, здесь, на уральской земле, и готовится к завершению операции «Прыжок».

Непредвиденный провал резидента сильно осложнил положение Вольфа, но не был катастрофой. На случай особо важных донесений он имел адрес в Москве и пока послал туда предупреждение, чтобы связник был наготове. Однако время шло, а он, хотя и сумел легально обосноваться в Нижнеуральске и проникнуть на артиллерийский завод, информацию, которую ждал Штайнхоф, добыть не мог.

В отделе главного технолога, а затем в одном из конструкторских бюро, куда его перевели по ходатайству Коробова, Вадим неожиданно натолкнулся на невидимую завесу секретности.

Вычерчивая изо дня в день одну и ту же деталь в различных вариантах, Вадим кипел от негодования: проделать к цели такой трудный, опасный путь и остановиться в двух шагах от нее!

Он, Рудольф Юхнов, во что бы то ни стало должен был взять этот барьер. Но на заводе только очень ограниченный круг ведущих специалистов знал об изделии «5М14» в комплексе. В их число входил и Коробов.

Следовательно, настал час варианта «Ноль». Этим вариантом был его тесть, Андрей Иванович Коробов. Другого пути нет.

Еще звучали в памяти Струнина раскаты ружейного салюта над свежей могилой комиссара Гоняева и сердце давила тоска, а надо было думать о другом. Искать Вольфа. То обстоятельство, что разоблаченный агент в Москве продолжал работу под контролем НКВД, значило многое, но еще не все. Во-первых, у Вольфа мог быть запасной пункт связи, во-вторых, после выполнения задания он мог решить не передавать добытые сведения, а попытаться перейти с ними линию фронта. А в-третьих, возможно, агентом где-то подготовлена и вот-вот произойдет серьезная диверсия, а чекисты пока бессильны ее предупредить.

Струнин сутками не покидал управления, получая и анализируя сообщения сотрудников. Интуиция подсказывала, что противник заслал агента не с целью глубокого оседания: немцы полагают, что война близится к концу. Значит, удар можно ждать в любую минуту…

После обеда из Нижнеуральска неожиданно приехал Вотинцев и с места в карьер сообщил, что неизвестный, назвавшийся «родственником», хотел переговорить по телефону с Корольковым.

— Если родственник и есть Вольф, то ему нужна связь в городе, — уверенно сказал Струнин. — Как ты думаешь, он вам поверил?

— Не знаю, — откровенно вздохнул Вотинцев. — Очень возможно, что и нет. Корольков, несмотря на все репетиции, похоже, растерялся.

— Это хуже, — после паузы недовольно бросил капитан. — Надо как следует, хорошенько прикрыть это направление на случай повторной проверки. Как ведет себя Корольков?

— Из кожи лезет. Надеется на смягчение приговора.

— Никаких гарантий. Получит то, что заслужил. Прогуливайте его почаще возле дома и комбината. Возможно, Вольф знает его в лицо по фотографии. Пусть увидит, что тот жив-здоров.

— Так и делаем, Тимофей Иванович.

— Как двигается работа в других направлениях?

— Работаем.

— Усильте пропускной режим и караульную службу на всех оборонных предприятиях, — приказал Струнин. — Особое внимание уделите артиллерийскому заводу. У меня, Сергей, просто предчувствие, что в самые ближайшие дни немцы подкинут нам сюрприз.

— Понял, — хмуро кивнул Вотинцев и поднялся. — Я выезжаю обратно немедля.

— Давай, Сережа, действуйте, — сказал капитан и тоже встал. — Я буду у вас завтра к вечеру. На месте многое станет яснее.

Лето обычно не балует уральцев погодой. В конце августа беспросветно зарядили дожди. Косые струи барабанили в окно и, вслушиваясь в их размеренный шум, Коробов курил папиросу за папиросой. В кабинете было зелено от дыма. Плохие думы лезли в голову, и не хотелось ни спать, ни работать. Хотя во взрыве на полигоне и не было вины Коробова, главный конструктор наорал на него, впрочем, как и на многих других, и временно отстранил от работы. Это было тяжелее всего. А лицо умирающего, но спешившего подбодрить их испытателя все время стояло перед глазами. И днем и ночью.

Вадим осторожно постучал к тестю и, не дождавшись ответа, вошел в кабинет, плотно прикрыв за собой дверь.

— Ну что? — устало спросил Коробов.

— Мне надо поговорить с вами, Андрей Иванович.

Тесть неохотно кивнул и показал глазами на протертое кресло. Вадим сел, потянулся за папиросой и как бы между прочим, о чем-то совсем не существенном тихо сказал:

— Андрей Иванович, я — офицер немецкой разведки.

Коробов не проявил удивления, поскольку, думая о своем, даже не вник в смысл сказанного. Вадим понимающе улыбнулся.

— Повторяю: я — офицер немецкой разведки.

Главным было ошеломить, сбить с толку и вогнать в шок. Это, наконец, удалось.

Коробов уставился на него расширенными, ничего не понимающими глазами. И, казалось, вот-вот закричит.

Вадим выдернул из кармана короткоствольный пистолет:

— Ни звука! Уж будьте уверены — сумею обставить это происшествие, как ваше самоубийство. После истории со взрывом этому поверят. Невиновный не стреляется.

— Убери! — глухо сказал Коробов.

— Не командуйте. Вы не на работе, — ответил Вадим. — Что мне делать с оружием — я решу сам.

— Ты, видимо, спятил, — недоуменно проговорил Андрей Иванович. — Что за чушь ты несешь?

— Успокойтесь, — насмешливо бросил Вадим. — Я такой же военнопленный харьковчанин Тулин, как вы — Генрих Четвертый. Я кавалер Железного креста и обер-лейтенант вермахта.

Коробов, наконец, уяснил, что человек, стоящий перед ним, говорит правду.

— Подлец! Какой подлец! — с ненавистью выдохнул Коробов и бросился на Вадима. Тот быстро отступил на шаг и расчетливо, несильно ударил тестя в солнечное сплетение. В лицо бить не стал: могли остаться следы, а это совсем не нужно. Коробов рухнул обратно в кресло и опустил голову.

— Я понимаю ваши эмоции, но не забывайте, что мы с вами как-никак родственники, — предупредил Вадим.

— Что ты хочешь? — вдруг неожиданно спокойно, словно на что-то решившись, спросил Коробов.

Тон Коробова не понравился Вадиму: тесть слишком быстро успокоился после вспышки негодования. Вадим минуту пристально изучал огонек папиросы. Затем сказал:

— Я вижу, вы снова обретаете форму. Это мне нравится, но я позволю себе рассмотреть ваш вопрос в другом аспекте.

— Валяй, — обронил Коробов, не поднимая головы.

— Отлично, — засмеялся Вадим. — По-моему, вы сейчас раздумываете над тем, как, улучив момент, донести на меня НКВД.

Коробов кинул на Вадима короткий взгляд, но ничего не сказал.

— Бедный Андрей Иванович, — вздохнул Вадим, — взгляните на себя со стороны. Попав в плен, вы были завербованы нашей разведкой, стали участником инсценированного побега и вместе со мной, немецким офицером, сумели пробраться в советский тыл.

— Ты лжешь!

— Мы палили друг в друга холостыми патронами, — со смешком бросил Вадим, — а вы, обезумев от свободы, как лось, ломали кусты в лесу.

Коробов сидел, стиснув пальцами подлокотники кресла.

— Теперь оцените свои дальнейшие действия с точки зрения советских органов безопасности: получив назначение на этот завод, вы посылаете на меня запрос, вводите в свою семью и жените на своей младшей дочери. Нонсенс!

Коробов изменился в лице и хотел встать.

— Спокойно, Андрей Иванович. Без паники, — остановил его Вадим. — Так думаю не я. Так, в случае вашего нелепого шага, будет рассуждать следователь НКВД. И вы ему не докажете обратного.

«Бедная моя доченька!..» — думал Коробов в отчаянии.

— Благодаря нашим семейным отношениям, дорогой тесть, о продукции, выпускаемой заводом, я знал много больше, чем положено рядовому инженеру. Центр прекрасно осведомлен об этом и весьма вам признателен.

— Это ложь! — яростно выдохнул Коробов. — Я никогда не говорил ничего такого, что могло составлять военную тайну.

— Ну не будьте ребенком, Андрей Иванович, подобное заявление насмешит даже начинающего следователя, — продолжал Вадим. — И, наконец, последнее: вы утаили факт пребывания в немецком плену. Причем, утаили сознательно. Как вы будете объяснять это? Вы, член ВКП(б)? Да вас только за это…

— Не кричи, — оборвал его Коробов. — Женщин разбудишь.

— А я и не кричу, — внушительно поправил его Вадим. — Это вам кажется. Далее, вдобавок ко всему, у вас крупные неприятности, связанные с аварией на полигоне. Не берусь судить, виновны вы или нет, но этот последний штрих эффектно заканчивает ваше дело.

— У тебя все? — мрачно спросил Коробов.

— Да. Но этого более чем достаточно для вынесения приговора за измену. Если со мной что-нибудь случится, мои люди немедленно сообщат о вас в НКВД.

Коробов вдруг совершенно отчетливо вспомнил, что «избитый» Тулин появился среди пленных вскоре после встречи с Беккером у разбитого моста. «Так вот в чем дело!»

Коробов встал, и Вадим невольно попятился, но Андрей Иванович прошел мимо него, к окну и прислонил голову к холодному стеклу. Вадим напряженно всматривался в его понурую спину, готовый к любой неожиданности.

Однако ничего не произошло: тесть вел себя благоразумно.

— Я дам тебе ответ завтра, — не оборачиваясь, сказал Коробов. — Иди спать. Я слишком устал.

— Не принимайте меня за идиота, — язвительно бросил Вадим.

Коробов повернулся, с нескрываемой брезгливостью оглядел его с ног до головы и, пожав плечами, прилег на кушетку.

Взбешенный этим, Вадим сжал в кармане рукоятку пистолета, но не знал, на что решиться. Этот человек, так невозмутимо разлегшийся, был нужен ему живым и покорным. Большевики настойчиво совершенствуют боевую технику и разрабатывают новые образцы вооружения. Быть хотя бы частично в курсе этих работ — это ли не триумф миссии Рудольфа Юхнова.

«…Коробов загнан в угол. Если донесет на меня, его ждет исключение из партии. Вряд ли станут докапываться до нюансов…

Но этого не будет. Коробов должен дать согласие. Сейчас у него кризис. Он или выживет и пойдет со мной, или мне придется убрать его. Третьего пути нет».

Расположившись в кресле и думая обо всем этом, Вадим изредка впадал в дремоту, но быстро спохватывался. Несмотря на оружие в кармане и знание приемов рукопашной схватки, он боялся Коробова. Подсознательно, необъяснимо, но боялся.

У газетчиков есть такая ежедневно переходящая от сотрудника к сотруднику должность — «свежая голова». Обязанность «свежей головы» — чтение выходящего номера газеты. Чекисты тоже знают в этом толк. Свежий, непредубежденный взгляд значит очень многое в оперативной практике.

Этим и занимался сейчас лейтенант госбезопасности Мигунов; от всех других обязанностей он был на сегодня освобожден. Иван отличался, как говорится, крестьянской хваткой: работал неторопливо, вроде бы с ленцой, но зато не упускал ни одной мелочи. Изучая вслед за товарищами личные дела некоторых работников, оформившихся на завод с лета сорок второго года, Мигунов натолкнулся на как будто бы знакомую фамилию — Тулин.

«Где я мог ее встретить?» — размышлял он, просматривая анкету с обычно стереотипными ответами: «Судимости не имею», «За границей не был», «Родственников за границей нет». С маленькой фотографии смотрело на чекиста молодое открытое лицо. В деле была и копия вызова Тулина на завод, подписанная начальником отдела кадров. Персональный вызов на рядового инженера несколько озадачил оперуполномоченного.

«Наверное, этот Тулин какой-нибудь талантливый изобретатель, раз ему оказано такое внимание», — подумал Иван, но все же решил утречком позвонить в отдел кадров: пусть объяснят причину вызова.

Лейтенант отложил дело Тулина в сторону и открыл следующую папку.

За дверью послышались шаги. В кабинет вошел Вотинцев. С его кепки и плаща стекала вода.

— Что-нибудь любопытное выкопал, старатель? — спросил он с порога.

Иван неопределенно пожал плечами и кивнул коллеге на стул рядом с собой. Сергей повесил плащ, причесал мокрые густые волосы и, вопросительно глядя на Мигунова, сел.

— Тебе эта фамилия ни о чем не говорит? — неопределенно сказал Мигунов, подвинув другу личное дело Тулина. — У меня такое впечатление, что я ее уже где-то слышал…

Вотинцев внимательно пролистал бумаги в тоненькой папке и задумался.

— Постой, Ваня, — заинтересованно протянул он, — помнишь, с чем приходил старик комендант с Георгиевским крестом?

— Ба! — воскликнул Иван и хлопнул себя по лбу. — Вспомнил! Фамилия Тулина стояла в списке жильцов девятой комнаты общежития. Правда, жил он там недолго и с месяц как выехал.

Комендант Осокин сообщил вот о чем.

Его жена, уборщица общежития, моя пол в комнате номер девять, увидела в щели между половицами блестящую железку, не поленилась и достала ее. Железка оказалась маленьким патроном. Анна Кузьминична надумала отдать находку мужу: тот был охоч до разного рода военных реликвий и хранил дома целую коллекцию всякого, по ее мнению, железного хлама.

Однако Трофим Петрович, оглядев и даже обнюхав патрончик, озабоченно проворчал:

— Не нашенского калибра штучка. Иностранное производство.

Он завернул патрон в тряпочку, захватил с собой книгу жильцов общежития номер два и отправился в отдел НКВД. Дежурный выслушал рассказ, записал и, пообещав во всем разобраться, еле выпроводил словоохотливого коменданта.

— Кто у вас занимается этим фактом? — спросил Вотинцев.

— Лейтенант Петроченко, — ответил Иван. — Правда, пока толком не знает, как за это дело взяться. Не пойдешь же жильцов опрашивать: дескать, сознавайтесь, кто патрон потерял.

— Так-то оно так, — произнес Сергей. — Но к этой находке надо отнестись со всей серьезностью и срочно отправить патрон на экспертизу. Пусть установят, сколько времени он пролежал в щели. Неделю, месяц, год? Тогда, может, что-нибудь и надумаем…

Глава 20

Андрей Иванович хотя и лежал с закрытыми глазами, ровно дыша, но не забылся даже на минуту. Ему, к несчастью, было над чем поразмыслить, и времени для этого оставалось мало.

Приближалось утро, а за ним новый, не предвещавший ничего доброго день.

«Я, видимо, действительно низко пал, если этот прохвост не сомневается, что я стану работать на них, — обреченно думал Коробов. — Вот к чему привело молчание. Почему я не посоветовался тогда с Захаренко, не пришел в райком партии и не рассказал обо всем? Испугался? Как я мог пойти на такое? Я, человек, всю жизнь сознательную бывший коммунистом? И мне, Коробову, предлагают стать платным немецким агентом!»

Эта мысль показалась настолько нелепой, что он, несмотря на весь трагизм своего положения, негромко рассмеялся. Вадим подозрительно покосился на него, но ничего не сказал.

«Самое страшное, — продолжал думать Коробов, — это изломанная жизнь Вики. Что я ей скажу? Затащил на Урал, а затем и в свой дом немецкого шпиона!

Если бы я мог задушить его, а там будь что будет. Но как это сделать? Он вооружен, много моложе меня и сильнее…»

Коробов сел на кушетке, пристально глядя на Вадима. Тот зевнул и посмотрел на громоздкие настенные часы. Стрелки показывали пять утра.

— Ну, Андрей Иванович, жду вашего ответа, — сказал он. — Время не терпит.

— Да, ты прав, — вяло согласился Коробов. — Надо что-то решать. Скоро на завод идти…

— Думаю, что на работу вам сегодня выходить неразумно. Скажетесь больным.

— А ты? — удивленно спросил Коробов.

— Я тоже останусь с вами. Как-нибудь прикроете. Потом подтвердите начальству, что у меня, к примеру, был приступ аппендицита. Вам поверят.

Андрей Иванович пожал плечами.

Дочери уже встали: хлопали двери, в ванной слышался плеск воды. Коробов вопросительно посмотрел на Вадима и предложил:

— Отложим наш разговор. Я не хочу, чтобы девочки что-нибудь заподозрили. Пусть спокойно уйдут из дома.

Он боялся за жизнь дочерей и решил что-либо предпринять только тогда, когда останется с противником один на один.

Вадим кивнул, поднялся с места и жестко произнес:

— Должен предупредить еще раз. Если попытаетесь даже намекнуть, я буду вынужден пристрелить вас всех.

«Это он сделает, — мрачно подумал Коробов. — Что-что, а это он сделает».

— Что с вами, полуночники? — В комнату заглянула Вика. — Так и надорваться недолго.

— Мы тут решаем одну техническую задачу, — невозмутимо сказал Вадим. — Для нужд производства.

Вика осуждающе покачала головой и пригласила к завтраку. Они прошли на кухню и уселись за стол. Ели молча, как бывает, когда семья не выспится.

«Только бы девочки поскорее ушли, — молил про себя Андрей Иванович, опасаясь, что дочери могут заметить его состояние. — По-моему, они что-то чувствуют…»

В десятом часу утра в Нижнеуральск приехал Струнин. В дороге поломалась машина, они с шофером всю ночь под дождем провозились с ремонтом, и капитан был злой, как черт.

— Доложи обстановку, — на ходу бросил он Вотинцеву. — И пусть кто-нибудь принесет одежную щетку. Мне надо привести себя в порядок.

Пока Сергей докладывал обстановку и свои соображения по розыску Вольфа, Струнин нервно вертел по столу спичечный коробок: на этикетке красноармеец в каске пронзал штыком осьминога с головой Гитлера.

— Таким образом, на настоящий момент из списка возможных подозреваемых остались четыре человека, требующие, на наш взгляд, более детальной оперативной проверки, — произнес Вотинцев. — Это Чеканов, Сименцов, Батюк, Тулин. Вот их материалы.

Струнин взял четыре тоненькие папки и начал листать первую. Лейтенант продолжал:

— Установочные данные по Чеканову. Десятого года рождения. Летчик-штурман. Войну начал в авиации Особого западного военного округа. В первую же неделю был сбит в районе Бреста, будучи раненым, попал в плен. В плену находился восемь месяцев, потерял руку. Совершил побег совместно с группой из шести человек. Из ВВС комиссован, из Красной Армии тоже, хотя ему предлагалась офицерская должность в штабе тыла Московского округа. Сейчас работает вольнонаемным в горвоенкомате.

Струнин кивнул Мигунову.

— Займись!

Иван быстро вышел из кабинета.

— Установочные данные по Сименцову. Двенадцатого года рождения. Прибыл из Ростова с коллективом тракторного завода. Однако в списках специалистов, подлежащих эвакуации вместе с заводским оборудованием, Сименцов не значится.

Струнин с минуту подумал и записал фамилию Дымова.

— Установочные данные по Батюку, — после паузы заговорил Вотинцев. — Пятнадцатого года рождения. Уроженец Минска. С первого июня работает инструктором Осоавиахима. От воинской службы освобожден по состоянию здоровья, но подлинность штампа заключения медкомиссии в военном билете вызывает сомнение. Минск оккупирован фашистами. А что если через Москву связаться с минским подпольем? Возможно, подпольщики сумеют проверить подлинность заключения медкомиссии.

Струнин покачал головой.

— Это длинная история, по попытаемся.

— Остался Тулин, — начал лейтенант, по капитан, что-то вспомнив, жестом остановил его и раскрыл папку.

— Подожди. В управление вчера поступил запрос на Тулина Вадима Николаевича по поводу гибели группы партизан. Я читал перед отъездом. Похоже, это он и есть… Данные совпадают.

Вотинцев неопределенно пожал плечами и, подумав, произнес:

— Здесь вот какое обстоятельство. Тулин прибыл на завод по персональному вызову. А вызов сделан по просьбе и рекомендации Коробова. Начальник отдела кадров заявил, что завод очень нуждается в грамотных специалистах. Сами понимаете, на фронт многие ушли… Коробов же вместе с Тулиным был в партизанах, ну и, конечно, постарался перетянуть его после ранения на Урал.

— Кто такой Коробов? — спросил Струнин, снова взявшись за спичечный коробок.

— Видный работник завода. Член партии с семнадцатого года.

— Хорошо. Начни проверку Тулина, — заключил капитан. — Я сейчас еду на завод к Захаренко. Надо посоветоваться о некоторых мерах по укреплению бдительности. Ты после беседы с Тулиным о партизанах сразу позвони в кабинет парторга ЦК. Я буду там.

Степан Антонович сосредоточенно слушал капитана госбезопасности и делал заметки в блокноте. Раздался телефонный звонок, и парторг ЦК, поморщившись, снял трубку.

— Тебя просят. Кажется, твой сотрудник, Вотинцев.

— Слушаю, — ответил капитан. — Что-нибудь выяснил? Сегодня не вышел на работу? Действительно, как нарочно. Ладно. Пока узнай, что с ним и где он может находиться. А я попробую поговорить с Коробовым. Возможно, он рассеет наши сомнения.

— А в чем, собственно, дело? — настороженно поинтересовался Захаренко. — Я Коробова, слава богу, лет десять знаю. Честнейший человек. Недавно у нас катастрофа была с одним новым изделием, так он весь извелся, хотя абсолютно не виноват. Эксперты дали заключение: проект технически еще не дозрел, рановато мы испытания затеяли.

— Не в этом суть, Степан Антонович, — улыбнулся Струнин мгновенной готовности парторга защищать Коробова. — Я просто хотел с ним поговорить об одном человеке. Посоветоваться.

— Так я его сейчас приглашу, — с готовностью предложил Захаренко. — Беседуйте, сколько угодно, а я, чтоб вам не мешать, по цехам пойду.

Капитан в знак согласия кивнул, и парторг ЦК по селектору попросил вызвать Коробова.

Вошедший через некоторое время секретарь доложил, что Коробова нет на работе.

— Вот еще новости! — сердито буркнул Захаренко. — Совсем укатали человека. Соедини меня тогда с его квартирой.

Телефон на квартире Коробова долго молчал, но парторг настойчиво ждал. Наконец трубку подняли, и Степан Антонович, услыхав невнятное «аллё», сказал бодрым голосом:

— Андрей, это я, Захаренко. Что с тобой стряслось? Нашел, когда болеть! Сердце, говоришь, схватило?.. Как в октябре тридцать третьего? Причем здесь тридцать третий? Когда с лестницы упал? С какой еще лестницы? Ты и впрямь переутомился, раз начал загадки загадывать. Давай поправляйся.

— Вот чудак человек, — недоуменно глянув на капитана, объявил парторг. — Трубку повесил! Про октябрь тридцать третьего года что-то бормотал. Про лестницу… С какого боку тут лестница, ума не приложу! Сердце у него, вроде, тогда тоже схватило…

Струнин подался вперед:

— Может, он намекнуть на что хотел?

— Намекнуть, говоришь? — удивился Захаренко. — Я ему что, девушка? Мог бы прямо сказать… Впрочем, говорил он со мной действительно странно. Как будто опасался чего…

Захаренко вдруг нахмурился, что-то трудно припоминая.

— Погоди, погоди. В октябре тридцать третьего у нас в цехе вредителя разоблачили. Коробов гнался за ним и упал с лестницы. Точно! Неужели Андрей имел в виду это?

— Позвольте, — мрачнея, произнес Струнин и, резко пододвинув к себе аппарат, набрал номер дежурного НКВД. — Блокируйте адрес: Хохрякова, 9. Задерживать всех выходящих мужчин старше шестнадцати лет.

Вадим снял руку с рычага закрепленного на столе телефонного аппарата.

— Что это вы тут говорили про тридцать третий год? — с плохо скрытой угрозой спросил он. — Я, кажется, предупреждал! Мне терять нечего…

Коробов вяло отмахнулся.

— Напрасно ловишь! В тридцать третьем меня на «скорой» увезли с завода: сердечный приступ случился. Сорвался с лестницы.

— Ну так как? Что решили? — как будто удовлетворившись ответом, спросил Вадим.

Андрей Иванович пожал плечами: дескать, о чем тут еще толковать… Все и так предельно ясно.

— Что я должен сделать в первую очередь?

— Рассказать все, что знаете об изделии, с которым у вас вышла неприятность: принцип действия, конструктивное решение и параметры. Небольшие эскизики тоже не помешают. Надеюсь, понятно, что «липу» мне подсовывать бесполезно. К счастью, по специальности я действительно инженер. Затем, само собой, даете расписку в сотрудничестве.

«Как здорово, что позвонил Степан, — почти не слушая распоряжений Вадима, размышлял Коробов. — Разговор, по-моему, получился естественный. Только понял ли его Степан Антонович? Понял ли?..»

— Все это любопытно, — с недовольством в голосе произнес Андрей Иванович, поскольку молчание затянулось. — Но очень напоминает односторонний договор. А где ваши гарантии?

— Слово офицера, — ответил Рудольф.

— Ну уж нет. Цену словам я знаю. Тебе будут обеспечены награды и карьера, а с чем я останусь?

— Довольно, — прервал его Вадим. — Если вам недостаточно слова немецкого офицера, я готов дать расписку. Я для вас на все готов — ведь благодаря вам я здесь!

«Так вот почему он тогда вернулся один… Вот кто погубил ребят!..» Вспомнив, как заботливо перевязывал Вадима партизанский врач, как Громов объявил бойцу Тулину благодарность перед строем и представил к медали, Андрей Иванович сжал зубы и… стал медленно сползать со стула.

— Что с вами? — настороженно вскинулся Вадим. — Немедленно прекратите!

— Притормози здесь, — угрюмо приказал Захаренко, и шофер Струнина лихо подвернул к тротуару. Они вышли из машины и остановились. До дома, где жил Коробов, оставалось пройти каких-то сто метров. У дома стояла полуторка, и шофер бортовал колесо. Завидев капитана, он отрицательно покачал головой.

— Долго мы тут будем стоять? — нетерпеливо спросил парторг, и Струнин глянул на часы.

— Лейтенант Мигунов с младшей дочерью Коробова должны вот-вот подъехать, Степан Антонович. Мы ждем их.

Захаренко ничего не ответил и, сцепив руки за спиной, нервно зашагал взад и вперед по разбитому тротуару. Иногда в эти досадно растянутые минуты парторгу казалось, что они участвуют в каком-то идиотском спектакле и своим визитом только поставят Андрея Ивановича в неловкое положение. Однако загадочный телефонный разговор с Коробовым и озабоченность чекистов подсказывали, что за всеми этими странностями кроется что-то очень серьезное. Поэтому он и сел в машину Струнина, чтобы самому во всем разобраться.

Струнин, напротив, казался внешне спокойным и, пока было время, в который раз размышлял над тем, что привело их к этому пятиэтажному дому… Струнин не был твердо уверен в том, что они вышли на Вольфа, но в этой истории было слишком много совпадений…

Автобиография Тулина довольно обычная: родился, пошел в школу, вступил в комсомол. Учеба в институте, война, народное ополчение и партизанский отряд. Правда, документов, кроме характеристики из партизанского отряда и справки о ранении, — никаких. Но это рядовое явление, и таких тысячи: идет война. Потом завод и женитьба на дочери Коробова. В этом тоже нет ничего особенного.

Однако в комнате общежития, где какое-то время жил Тулин, находят пистолетный патрон иностранного калибра. Далее — на того же Тулина поступает запрос из партизанского отряда: ставится под сомнение причина гибели партизан, а Тулин — единственный, кто из них уцелел. Это что, тоже совпадение? Возможно… Вотинцев идет беседовать с Тулиным, но того не оказывается на работе. На службу не выходит и Коробов. Они живут в одном доме и в одной квартире. Опять совпадение? Дочери Коробова, как всегда, ушли на работу, но младшая, Вика, когда я вызвал ее к телефону, была сильно взволнована. Даже не зная, кто я такой, она первым делом спросила: «Не случилось ли чего с папой?..»

Разговор Коробова с Захаренко полунамеками нес в себе информацию о вредителе. Если Тулин — враг, то, конечно, в Харькове он прикрыт плотно. Харьков под немцами… Проверить подлинность Тулина трудно…

От раздумий Струнина отвлек звук автомобильных тормозов. Дверца «эмки» распахнулась, и, выскочив первым, Мигунов бережно помог выйти невысокой девушке в дождевике.

— Здравствуйте, Виктория Андреевна, — как можно мягче сказал капитан. — Нам очень нужна ваша помощь.

Струнин сначала ничего не собирался объяснять и даже придумал удобный предлог, но, увидев полные тревоги глаза дочери Коробова, упрямо сжатые губы, отказался от этой затеи: таким не лгут.

— Возможно, ваш отец в опасности, Вика, — отбросив официальность, глуховато произнес он. — У нас есть некоторые основания полагать, что ваш супруг не тот человек, за которого себя выдает.

Вика пошатнулась, будто ее ударили.

— Я чувствовала, — смятенно выдохнула она. — Он — дезертир, да? Изменник?

Струнин покачал головой.

— Этого я пока не могу сказать, Вика. Вы можете нам помочь, или вам это трудно? Мы вас не неволим…

Она как-то странно посмотрела на Струнина, и он понял, что, несмотря на двусмысленность своего положения, Виктория Коробова не подведет. Не должна подвести.

— Спасибо, Вика, — просто сказал он и сразу спросил: — Вы часто обедаете дома?

— Да, — слегка виновато кивнула она. — Почти всегда, когда удается отоварить карточки. Наша фабрика здесь, рядом, и я успеваю…

— Все, что вы должны сделать по приходе домой, — это оставить дверь незапертой. Мы будем рядом. Главное: возьмите себя в руки и не показывайте вида, что обеспокоены или вам что-нибудь известно. Вы пришли домой поесть и времени у вас в обрез. Понятно?

— Понятно, — тихо ответила Вика. — Я постараюсь…

— Со мной в квартиру идет Мигунов, — сказал Струнин. — Лейтенант Вотинцев перекрывает двор и подъезд.

— Я иду с вами, — выступив вперед, решительным тоном произнес Захаренко.

— Здесь командую я, — вежливо, но твердо отрезал капитан. — Вы останетесь с Вотинцевым. Он еще слаб после ранения. Все. Предупреждаю: без крайней необходимости никакой стрельбы. Пошли!

— Очнитесь же, дьявол вас возьми! — уже потеряв всякую осторожность, испуганно орал Вадим. Он тряс Коробова за плечи, хлестал по лицу, но Андрей Иванович очень нескоро открыл глаза. Он не притворялся: ему действительно стало худо.

— Последний раз говорю, — шипел Вадим, — бросьте ломать комедию! Время не ждет!

— Не шуми, — держась за сердце, еле шевеля губами, произнес Коробов. — Предлагаешь сотрудничество на долгие годы, а не можешь подождать десяток минут.

— Не паясничайте, — зло бросил Вадим и вдруг, уловив в передней слабый скрип поворачиваемого ключа, выдернул из кармана брюк пистолет.

— Не пугайся, — болезненно усмехнулся Коробов. — Это, наверное, Вика. У нее обеденный перерыв.

Вадим, спрятав пистолет за спину, выглянул в коридор. В переднюю, действительно, вошла Вика. Она громко хлопнула дверью, и он успокоился.

— Приведите себя в порядок. В случае чего — вам стало плохо, а я с вами отваживался, — приказал Вадим и, радостно улыбаясь, повернулся навстречу подходившей жене. Улыбка на злом лице выглядела свирепой. Вика увидела перед собой изможденного, бледного отца, поняла, что произошло что-то страшное и, отчаянно закричав, бросилась на Вадима.

Выстрелить в Коробова Вадим не успел. Ворвавшийся в комнату Струнин в сильном прыжке успел перехватить его руку и ударить в челюсть. Пуля с визгом вонзилась в верхний переплет окна, а нокаутированный Вадим громко стукнулся затылком об пол.

Коробов рухнул на колени подле безжизненно лежащей на полу дочери.

Задыхаясь, но перемахивая сразу через три ступеньки, бежал наверх Захаренко.

Когда раненую Вику вместе с отцом увезли в госпиталь, Струнин за шиворот поднял Вадима с пола и усадил на стул. Тот обеими руками держался за распухшую челюсть и отводил в сторону взгляд.

Тимофей Струнин вынул из его пистолета обойму и вылущил в ладонь патроны. Затем достал из кармана гимнастерки фотоснимок патрона, найденного в общежитии, и сравнил. Тождество было полное.

— Что же, Вольф, патроны разбрасываете? Неаккуратно для разведчика, — после паузы недобро произнес Струнин.

Вадим болезненно скривил кровоточащую губу, но ничего не ответил. Тогда он битый час ползал по полу в поисках высыпавшихся из разорванной коробки патронов, однако последний патрон так и не нашел. Он наведывался в общежитие еще раз и решил, что патрон завалился в щель между досками.

Струнин поднялся и знаком приказал задержанному следовать к выходу. Впереди неторопливо, загораживая весь проход могучими плечами, спускался по лестнице лейтенант Мигунов. Внизу, в подъезде, широко расставив ноги, стояли Вотинцев и шофер Струнина — Петя.

Прошли недели, и наступил ноябрь сорок второго, двадцать пятая годовщина Октября. Заместителя начальника управления майора госбезопасности Голубева перевели в другую область, и Струнин временно исполнял его обязанности. Работы было много. И в эту ночь он только собрался передохнуть на выстроенных в ряд стульях (диван отдали эвакуированному из Одессы детскому дому), как капитана разбудили.

— Вас требует к телефону комиссар второго ранга Болотников, — сообщил дежурный офицер узла связи.

— Здравствуй, Струнин, — услышал Тимофей в трубке уверенный голос. — Следствие по делу Вольфа закончили?

— Так точно, товарищ комиссар второго ранга. Дело передано в трибунал.

— Добро, — чуть погодя сказал Болотников. — Как чувствует себя Коробов?

— Работает, товарищ комиссар. По той же технике.

— Строгача-то ему хоть влепили за малодушие?

— Нет, товарищ комиссар. Решили, что и так достаточно наказан. У него дочь в этой истории едва не погибла.

— Да? — удивленно бросил Болотников. — А сейчас что с ней?

— Сейчас нормально. Выздоравливает.

— Понял, — после недолгого молчания ответили из Москвы. — Ну, а вообще, как у вас там, в глубоком тылу?

— В тылу все спокойно. Ничего чрезвычайного пока нет. Ведем текущие расследования…

— Вам привет от Алексея, он уже отбыл по назначению. А вы будьте начеку, ребята, — сказал Болотников. — Идет война, будь она трижды проклята. Приказом по наркомату за ликвидацию вражеской агентуры Вотинцеву, Мигунову, Дымову и Румянцеву объявлена благодарность. Тебе присвоено очередное звание.

— Служим Советскому Союзу, товарищ комиссар второго ранга.

«Бог ты мой, — забыв опустить на рычаг трубку, думал Струнин. — Значит, ты жив-здоров, Лешка Радомский! Впереди нас идешь, друг, и тебе, конечно, чертов лингвист, много труднее…»

Эпилог

«Юнкерс-87» не вышел из глубокого пике, задетый разрывами своих же бомб, и врезался в землю метрах в пятидесяти от командного пункта артиллерийской бригады.

Когда Кочубей с трудом разлепил тяжелые веки и понял, что жив, то очень удивился. Немыслимая тишина стояла вокруг, и небо в проломе блиндажа казалось написанным акварелью.

Прямо перед глазами комбрига болталась телефонная трубка, и он с недоумением посмотрел на нее. Как ни странно, связь до сих пор не повредило, и из трубки рвался хриплый голос командующего армией:

— Кочубей! Голубчик. Я — «Первый», я — «Первый»! Еще немного, Кочубей! Идем на выручку! Продержись малость! Кочубей!

Полковник, не слыша, отвел трубку в сторону, выполз наружу и поднялся над бруствером. Стереотруба валялась кверху треногой, да и в ней сейчас не было нужды. Прямо перед глазами горело поле. Над головой сновали немецкие самолеты, оставляя на земле столбы багрово-черных взрывов, а комбриг еще раз изумился тому, до чего же сейчас тихо, и понял, что оглох. Он было решил, что бой кончился, немцы отошли, и хотел на миг прилечь, чтобы успокоить гудящую голову… Но вдруг увидел неподалеку редкие вспышки огня и понял, что это стреляет батарея, прикрывающая КП с фланга.

Кочубей с усилием поднялся с колен и, шатаясь, побрел к своей последней огневой позиции.

В воздухе густо пахло окалиной, бензином, горелым маслом. Запоздавшая немецкая авиация, злобно терзающая и без того искромсанную землю, уже ничем не могла помочь атаке своих полевых частей. Догоравшие остовы танков застилали все поле, и Кочубей выругал себя за то, что сидел на КП, когда передовой полк принимал первый, самый жестокий удар гитлеровцев.

Полковник тяжело шагал по полю, обходя догорающие немецкие танки, и старался не смотреть на обугленные трупы танкистов.

Кочубей не знал, да и не мог еще знать того, что его 112-я бригада совершила подвиг в масштабах фронта, задержав на шесть часов танковые соединения Манштейна, рвавшиеся на выручку Паулюсу. Сутки назад это направление еще не считалось танкоопасным, пока наша авиаразведка, несмотря на висевшую над землей низкую облачность, не обнаружила движение танковых колонн противника. Находящаяся в резерве командующего 112-я противотанковая артбригада была спешно и скрытно переброшена навстречу врагу. Хорошо замаскировав огневые позиции, артиллеристы Кочубея встретили уверенно идущие танки внезапным и губительным огнем.

Фельдмаршал Манштейн не стал обходить полосу, прикрытую русской артиллерией. Он хорошо понимал, чего может стоить один потерянный час.

Когда полковник добрался до батареи, она уже молчала. А с той стороны опять быстро шли танки. Их грязно-серые силуэты бесшумными тенями неслись на оглохшего комбрига. И только сквозь подошвы сапог чувствовал он, как дрожит земля…

Одна-единственная «сорокапятка» с разорванным щитом еще смотрела тонким стволом, в сторону врага, и Кочубей, отрешенно оглядевшись, поднял с земли снаряд и дослал в казенник.

Головной танк, видимо, командирский, спешил больше других, и Кочубей выжидал, решив, стрелять только в упор. Заряжать пушку вторично у него не было ни времени, ни сил. Когда стальную махину и махонькое по сравнению с ней орудие разделяло не больше десятка метров, комбриг дернул спуск. Танк вздыбился гусеницами и, уже бесполезно угрожая обрубком пушки, окутался густым коричневым дымом.

Но его обходили другие машины и победно плыли на уже бессильного Кочубея.

Комбриг подумал, что это конец, и, теряя силы, обернулся, чтобы в последний раз окинуть взглядом поле, на котором погибли его солдаты и где сейчас умрет он сам. Но то, что полковник увидел за своей спиной, навсегда запечатлелось в памяти, потому что воевать ему суждено было еще долго. До самой нашей победы.

Взвихряя снег, на немцев Неслись клинья темно-зеленых среди снега «тридцатьчетверок», а из-за холма вылетали на предельной скорости все новые и новые танки, и казалось, этой броневой лавине не будет конца. Низко над головой, выискивая цель, стремительно прошли «Илы». Гитлеровцы дрогнули перед лобовой танковой атакой и, спешно разворачиваясь, начали отход…

Кочубей слезящимися от дыма глазами смотрел на «тридцатьчетверки», а механики-водители видели в смотровые щели человека возле такой знакомой и живучей «сорокапятки» и лихо, но аккуратно объезжали его. Комбриг опустился на розово-черный снег и прислонился к длинному, с облупившейся краской стволу орудия. Ствол был горячий, но полковник долго гладил его рукой…

Вадим Соловьев «ПТИЦА ЦВЕТА УЛЬТРАМАРИН…» Повесть

Пролог

Начальник уголовного розыска города Чеканска майор Бахарев с особой тщательностью просматривал поступившие за ночь сводки. Опыт подсказывал: зацепка для раскрытия ограбления может оказаться в этих коротких сообщениях.

Ограбление универмага было необычайно дерзким. И дилетантским: профессионал ни за что бы не решился действовать так неосмотрительно и бесшабашно. Вору (или ворам) помогли случай и вопиющая безответственность работников магазина.

Был использован самый избитый прием. Грабитель остался в торговом зале, спрятался в секции готового платья между вешалками, дождался ночи. Выбрал в галантерейном отделе хозяйственную сумку повместительней, сгреб в нее с витрин драгоценности, которые по странной случайности не были спрятаны в сейф, партию золотых часов. На связанных ремнях спустился из окна второго этажа и растворился в предрассветной мгле. Вместе с ним из магазина «уплыло» более чем на сто тысяч рублей товаров.

Те, по чьей вине драгоценности оказались ночью вне сейфа, и те, кто не проверил сигнализацию, понесут наказание. Но о возвращении украденного, о возмещении материального ущерба государству, о поиске преступников, наконец, голова должна болеть прежде всего у работников уголовного розыска, у него, Бахарева, в частности. Поэтому с таким старанием изучал майор каждую строчку донесений.

Кое-что он себе пометил. Так, на всякий случай. Но чувствовал — не то. Потом принялся за рапорты дежурного по управлению пожарной охраны.

«После ноля часов в поселке Даньшино в доме гр. Васильева возник пожар. Из-за отсутствия связи сообщение о пожаре поступило в пожарную часть только в 01 час 12 минут. Позвонили соседи, обнаружившие пожар. Звонили из магазина, находящегося в 800 метрах от очага загорания. Пожар был ликвидирован… силами…»

Бахарев пропустил перечисление участвовавших в пожаре машин и частей, от которых они прибыли. Судя по всему, там хватило бы и одной машины: сопоставив время, когда на пульт городской пожарной охраны поступило сообщение и время ликвидации пожара, он понял, что горело не более получаса. Но его внимание привлекло окончание рапорта.

«В результате пожара погиб хозяин дома Васильев С. С. Предположение: задохнулся в дыму. Кроме него, в доме никто не обнаружен».

Далее следовала приписка, носящая полуофициальный характер и сделанная, по всей вероятности, дежурным по своей инициативе — специально для работников милиции. (Бахарев в свое время убедительно просил товарищей из управления пожарной охраны отмечать в своих рапортах все, что имеет хотя бы малейшее отношение к правонарушениям.)

«Судя по количеству пустых винно-водочных емкостей, а особенно стаканов, накануне в доме была большая попойка. Явился ли пожар последствием этого — неизвестно. Предварительное заключение работников пожарной охраны: пожар возник от незатушенной папиросы».

Мысль Бахарева работала в определенном направлении, и слова «большая попойка» вызвали у него соответствующую реакцию. «А не пропивалось ли здесь уворованное золотишко?»

Заканчивая просмотр оставшихся сообщений, он уже прикидывал, что следует предпринять в первую очередь. «Что представляет из себя погибший хозяин дома? Что за окружение у него было?»

В конце концов он решил послать кого-нибудь на место происшествия. Опытному работнику надо немедленно осмотреть все на месте. Наметанный глаз увидит то, мимо чего прошли другие.

Размышляя, кого послать, Бахарев перебирал в уме всех сотрудников отдела. Дел у всех «под завязку». Капитана Евсеева разве? Вот чья дотошность может пригодиться! В группу, созданную для раскрытия ограбления универмага, он не входит, но это даже лучше: в то, что потянется ниточка от пожара сюда, Бахарев в общем-то не очень верил.

— Садись, Всеволод Петрович, — пригласил хозяин кабинета после взаимного обмена приветствиями ладно скроенного, среднего роста человека, вошедшего буквально через минуту после того, как майор положил трубку внутреннего телефона. — У меня к тебе небольшое поручение…

Уголки твердых губ капитана заметно дрогнули в усмешке. Кто-кто, а Всеволод Петрович знал эти «небольшие поручения» начотдела. Не один год проработал он с Бахаревым, многому у него научился и уже давно привык к тому, что задания Бахарева, даваемые на оперативках или вот так незапланированно, всегда таят в себе сюрпризы.. Начинается с «небольшого поручения», а кончается командировкой, которая порой прибавляет несколько седых волос в твоей шевелюре.

— Знаю, знаю, что за тобой еще много чего числится, — поспешил майор предупредить возможные возражения. — Но тут в самом деле надо лишь глянуть тренированным оком. Наши там были, но с готовой версией…

И он принялся излагать суть дела.

Когда Евсеев был уже в дверях, Бахарев крикнул вдогонку:

— Участкового я разыщу по телефону, предупрежу!

Глава первая Странный клиент

Будка сапожного мастера приткнулась к крылу большого многоэтажного дома со стороны переулка. Место людное, бойкое: поблизости магазины, в двух десятках шагов — центральная магистраль большого города. Словом, в клиентуре у Ашота недостатка нет. Застекленные до половины стенки сапожной будки не украшают, как бывает, изречения и разные портреты. О том, что дела у хозяина процветают, говорит и тот факт, что на задах будки, как прогулочный катер у пирса, «пришвартовался» оранжевый «Москвич».

В приемной будки-мастерской могут враз поместиться не более трех человек. Поэтому часть клиентуры дожидается своей очереди на скамейке поблизости.

В утренний этот час очередь отсутствовала. Если не считать, конечно, девушку, которая пристроилась на упомянутой скамье. О том, что она не просто отдыхает, свидетельствовала прислоненная к спинке скамейки сумка из пластика, в которой угадывались контуры дамских сапожек.

Неслышно и почти незаметно присоединился к девушке молодой человек с газетным свертком под мышкой. На нем — синтетическая желтая куртка, одна из тех, которые, несмотря на яркость, а может, как раз благодаря ей, напоминают униформу. Лицо юноши украшено шкиперской бородкой, на нем не то озабоченность, не то какое-то внутреннее напряжение.

Девушка вскоре поднялась, поспешно запихнула в сумку журнал, который читала, и поторопилась занять освободившееся в «приемной» место. Юноша, оставшись один, нервно зевнул и огляделся по сторонам.

Вскоре недра мастерской выпустили очередного посетителя. Но молодой человек не очень-то спешил, как следовало того ожидать, в святилище сапожного бога. Больше того, когда к нему подсел пожилой гражданин в очках и вежливо осведомился, ждет ли молодой человек очереди к мастеру и есть ли за ним еще кто, юноша замялся и ответил весьма неопределенно:

— Да… нет…

И добавил:

— Вы проходите. Я жду…

Кого и чего ждал обладатель желтой куртки, гражданин выяснять не стал, он резво подхватил свои пожитки и тотчас просунулся в узенькую дверцу.

На протяжении ближайшего получаса эта сцена повторялась еще несколько раз. Менялись клиенты, а нерешительный юноша все ерзал на скамейке, прижимая, будто невесть какую ценность, газетный сверток.

После обеденного перерыва в госучреждениях поток клиентуры сапожного мастера заметно поубавился. Наконец наступил момент, когда ни около будки, ни внутри нее не осталось никого. И тогда юноша решился. Стремительно поднялся, и вот уже его напряженный взгляд встретился с холодным, чуть насмешливым взглядом мастера.

— Что дарагой?

Ашот говорил с акцентом, который становился то более заметным, то исчезал совсем. С клиентами он всегда держался с той чуть иронической снисходительностью, которая давала ему, сапожному мастеру, возможность сохранять свое достоинство.

Молодой человек покосился на вход и стал разворачивать сверток. Содержимое его легло на прилавок. Брови мастера поползли кверху. Удивление сменилось брезгливостью.

— Что это?

— Вот принес… корочки, — явно с усилием выдавил клиент. — Чтобы как новые…

Мастер с опаской потрогал растоптанный башмак.

— Ты хочешь, чтобы я тебе сшил такие же? Это можно. Ясное дело, это тебе обойдется дороже, чем в магазине. Но зато и вещь будет! Я тебя верно понял?

— Точно, точно, — обрадованно подхватил клиент. Но развить мысль ему помешал новый посетитель. Молодой человек тотчас уступил ему место у прилавка. Башмаки словно жгли ему руки, и он, подержав их секунду, кинул в мусорную корзину. Занятый с клиентом, Ашот лишь покосился, но промолчал.

Поступив столь неожиданно с принесенной в починку обувью, молодой человек, похоже, обрел равновесие. Он принялся разглядывать выстроившуюся, словно на выставке, обувь самых разнообразных размеров, фасонов, расцветок. Взгляд его задержался на японском транзисторном приемнике.

Парень не заметил, что Ашот уже распрощался с посетителем и сверлит его изучающим взглядом.

— Ну?

Мастер выразительно прикоснулся несколько раз согнутым пальцем к циферблату электронных часов.

— Обед? — заискивающе предположил парень.

— Обед, — внушительно подтвердил хозяин. — Только я тебя что-то опять перестал понимать. Ты пришел обувь заказывать или пообедать меня пригласить? Ты здесь все утро отираешься, а ни одного вразумительного слова я от тебя не слышал.

Ашот, огромного роста мужчина (как он только помещался в своем закутке!), смотрел на своего гостя в упор. Парень опять растерялся.

— Могу и пообедать пригласить… Поговорить надо. Дело есть… Серьезный разговор. Чтобы ты да я, и больше никого.

Взгляд Ашота оставался столь же жестким, холодным. Он молчал. Затем прикоснулся пальцем к щеточке усов, потрогал зачем-то свой внушительных размеров нос и проговорил безо всякого выражения, но с сильным акцентом:

— А ты нэ ошибся адрэсом? Я думаю, тэбя надо выкинуть вместе с твоей рванью. Зачэм суда принес? Чего мнэ мозг туманишь? Зачэм комэдия? Я все утро за тобой наблюдаю, а понять нэ могу…

Молодой человек затравленно оглянулся, посмотрел в окно. Действительно, мастеру с его места прекрасно видна скамейка, на которой он провел столько времени. Ему ведь тоже была видна голова Ашота, но он полагал, что занятый работой мастер в окно не глазеет.

Гость сделал непроизвольное движение к двери. Но Ашот его опередил. Почти не двинувшись с места, он протянул длинную руку к косяку, щелкнул замком, прислонил к стеклу табличку «закрыто на обед», коротко бросил: «Гавари!»

— Я думал… Просто так зайти как-то не то… Я тебя не знаю, ты меня. И народ все время…

Ашот слушал этот бессвязный лепет, молчал отчужденно.

— Понимаешь, могут обратить внимание… Вот я и подумал…

Ашот взорвался с чисто южным темпераментом:

— Ты пришел мэня вэрбовать в иностранную развэдку? Шпионские свэдэния принос? Я сапожник, а нэ рэзидент! Сэйчас пришибу тэбя, только узнаю, кто и зачэм тэбя прислал!

Парень невольно отшатнулся от вскинутого к его носу кулака, сделал попытку проскользнуть к двери, но безуспешно: кавказец вцепился в рукав его куртки.

— Ты, сын собаки! Куда? Думаешь, пошутить со мной можно и сбэжать? Я из-за тэбя пять чэловэк потэрял! (Это было неправдой: никто во время их короткой беседы в будку даже не постучал.) Нэ знаю, кто тэбя кормит, а я сам хлэб зарабатываю. Гавари, что нада, последний раз спрашиваю!

Всерьез испуганный гость выдавил:

— Машина… Билет…

Ашот понял. Он разом обмяк, сел.

— Гавари! По порядку гавари.

Уловив в голосе хозяина нотки заинтересованности, молодой человек зашептал, хотя услышать его не мог никто.

— Понимаешь, один человек машину выиграл, «Волгу». По лотерее. Продать хочет…

— А я при чем? У меня есть машина. Мне больше одной не надо. Я сапожник, а не завгар. И машинами я не торгую. И почему кто-то выиграл, а ты приходишь и устраиваешь тут комедию? Я тебя спрашиваю?

— Понимаешь, это девушка. Ей самой неудобно.

— А-а… Тебе, значит, удобно? А что она поумней не нашла никого?

Парень не обиделся.

— Выходит, не нашла.

Ашот рассуждал вслух:

— Купить машину много кто хочет. Не только на Кавказе. И в Москве. И здесь, на Урале. Отчего на рынок не пошел? Там много джигитов. Деньги имеют. Машину хотят.

— Видишь ли… — осторожно вклинился в размышления хозяина гость. — На рынок, конечно, можно. Но кто их знает, что они там за люди? Сегодня здесь — завтра нету. А ты человек известный. Тебя все знают. Говорят, человек честный. И друзей, наверно, у тебя много.

— Друзей! Каких смотря друзей. Таких, что за ухо да в музей? А если честно дело хочешь делать, отчего билет в сберкассу не сдать? Калым хочешь? На рынке боишься — обманут. А сам ты не обманешь? Я тебя знаю? Может, ворованный у тебя билет?

— Ладно, — устало сдался парень. — Открой дверь. Верно говоришь, ошибся я адресом. Есть места, где мораль лучше твоего читают…

Он решительно двинулся к двери.

— Э, нэ горячись! — Ашот встал на пути парня. — Я ведь тебе окончательного слова еще не сказал. Кто в таких делах торопится. Сам понимаешь, дело деликатное. Сам говоришь, меня все знают. А зачем мне, чтобы плохо знали? Ты мне не совсем честное дело предлагаешь и хочешь, чтобы я с тобой обниматься начал… Я знаю человека, которому нужна машина, но я должен знать, что ты за человек. И что за человек хозяин билета. А теперь можно и пообедать вместе, это неплохо. Почему не пообедать?

Гость буркнул:

— С этого и начинать надо было. А то сразу — пришибу…

Хозяин пропустил эту реплику мимо ушей. Его интересовало другое.

— Билет с собой?

Гость осклабился.

— А ты тридцать кусков в кармане носишь?

Ашот нахмурился. Что-то прикинул. Решил:

— Приходи завтра в это же время с билетом. Съездим в сберкассу, проверим, потом сведу тебя с покупателем. Договариваться будете сами. И о цене, и обо всем прочем. А пока гуляй.

Оставшись один, Ашот задумался. Посидел, потом не спеша надел пиджак. Достал из внутреннего кармана бумажник, открыл, извлек оттуда фотографию. Он долго смотрел на изображение тонкого стройного юноши с такими же, как у него, Ашота, миндалевидными глазами.

Глава вторая Паспорт старого холодильника

«Уазик» ярко-красного цвета, опоясанный белой полосой, бросало из стороны в сторону на ухабах узких улочек поселка Даньшино. Пассажиры — два офицера пожарной охраны и третий в штатском — чертыхались при сильных толчках, крепче стискивая подлокотники и спинки сидений.

— Вот дороги, — с осуждением произнес капитан-пожарник, явно обращаясь за поддержкой к штатскому. — Вездеход и то тут еле проскребается, а каково пожарным машинам с их габаритами?

Штатский, а это был Евсеев, хотел, видимо, что-то ответить, но тут так тряхнуло, что он только безнадежно махнул рукой.

— Не гони так! — крикнул второй пожарник шоферу. — Не на пожар ведь. Так нас не довезешь живыми.

Да, особенно торопиться теперь уже было незачем. Что горело — погашено. Труп — в морге. Родственников покойного и наследников установят те, кому этим положено заниматься. А сейчас на место происшествия ехали специалисты-эксперты, которые не по догадкам, а по науке должны дать заключение, отчего произошло загорание. Оно, вроде, и так ясно: курил пьяный, уснул. Сигарету выронил (или папиросу) — затлело одеяло, потом диван. Дыму в таком случае, понятно, не только на одного, на десять человек хватит. В сущности, какая разница: телевизор ли не выключил, утюг ли, окурок ли не затушил, — все сам виноват. В итоге — был человек и нет человека… А эксперты свое заключение сделать должны. И подпись свою в акте поставить. Именно потому, что нет человека…

У дома, где произошла ночная трагедия, дежурил сержант. Внешне дом этот ничем особенным от других не отличался — огонь не успел оставить на нем своих грозных отметин. А за то, что пожар в силу войти не смог, надо благодарить парочку, поздно возвращавшуюся из города. Молодые люди заметили валивший из форточки дым и подняли тревогу.

«Вовремя спохватились. Не они бы, так не только мебели, но и стен бы не осталось», — подумал Евсеев, разглядывая хаос внутри пострадавшего жилища.

Пожарники считали, что случай ординарный. Сколько таких раззяв каждую ночь засыпает по пьяному делу с папиросой в зубах, не перечесть. Чаще, конечно, дело заканчивается прожженными рубашками, простынями, одеялами, сгоревшими диванами. Но и трагический исход, как в данном случае, — тоже не редкость. И мудрить тут нечего. Так Евсееву объяснило пожарное начальство, когда он связался с ним по телефону после разговора с Бахаревым. Однако на просьбу капитана — захватить его на осмотр места происшествия — возражений не было.

Что же дальше? Пожарники, хоть и были заранее уверены в результате своих исследований, принялись добросовестно и скрупулезно изучать очаг загорания. Евсеев вышел на кухню.

Здесь все было почти как при хозяине, если не считать тех предметов, которые вынесли из комнаты. Немудрящая кухонная утварь, посуда. Холодильник какой-то допотопной марки. Интересно, сколько этому холодильнику лет? Евсеев ругнулся про себя: дался ему этот холодильник! Всегда так: когда предстоит напряженная умственная работа, мозг как бы увиливает от нее. Только какая здесь, собственно, работа? Похоже, добрейший Николай Иванович, он же майор Бахарев, зря отнял у него, капитана Евсеева, полдня. Вот пожарники обратно со спокойной совестью поедут. Им что, они действуют по разработанной годами методике.

Словно услышав мысли Евсеева, в дверях показался один из экспертов. Он поинтересовался, обращаясь к капитану:

— Вы домой не скоро?

И, узнав, что инспектор угро намерен еще задержаться, предложил заехать за ним после того, как побывают в районной пожарной части. Евсеева это устраивало как нельзя лучше. Можно еще раз все внимательно посмотреть, пока никто не мешает, не торопит, не стоит над душой.

— Лады, ждите нас через часок.

Евсеев снова вошел в комнату. Взгляд его остановился на пустых водочных и винных бутылках. На тех, что стояли на столе. Те, что в углу — не в счет. Это старые. Одному столько за месяц не опорожнить. Гости, надо думать, не только вчера бывали.

Сколько же человек здесь было вчера? По количеству стаканов определить трудно. Стаканы, похоже, в мойке бывали редко. Водопровода в доме нет, воду каждый раз принести надо. Не расходовать же ее на мытье стаканов.

Где сейчас хозяин — известно. А где его вчерашние собутыльники? И кто они? Пили, потом разошлись. Куда? В какое время? Хозяину этих вопросов уже не задашь… А именно гости больше всего и интересовали капитана.

Конечно, если судить по ассортименту напитков, денежного изобилия, которое надеялся обнаружить здесь Бахарев, не было. Самые непритязательные вкусы, все по принципу «числом поболее, ценою подешевле». Но это тоже еще ни о чем не говорит. Со времени ограбления магазина прошло всего три дня, срок для реализации драгоценностей слишком маленький. Преступник наверняка надолго затаится. И все же…

Поскольку осмотр с соблюдением всех формальностей уже был, можно позволить себе порыться в вещах покойного и без понятых.

Платяной шкаф от пожара не пострадал. Здесь плащ, демисезонное пальто, пиджак. В карманах пиджака — непочатая пачка «Беломора», расческа, дешевенькая шариковая ручка, медяки, ключи. Записная книжка. Брюк не оказалось. Скорее всего, в них и отправился смотреть свои последние сны хозяин дома.

Половина, предназначенная для белья, была заперта. Ключ легко отыскался в связке. Да, покойник аккуратностью не отличался: все вместе — грязное, чистое. Тут же на бельевой полке под газеткой — документы. Паспорт, военный билет, свидетельство об окончании курсов газоэлектросварщиков. В самом потаенном уголке — деньги. Двадцать шесть рублей. Не густо. Сберкнижки не видно. Да и откуда ей быть? В паспорте — штамп о регистрации брака. Васильева Степанида Ильинична. А покойника звали Степаном Степановичем. Вот так. Степан и Степанида. Где же теперь Степанида, с сегодняшнего дня вдова? Ведь отметки о расторжении брака нет.

А это что за документ? Смотри-ка, паспорт на холодильник. Сколько же лет он тут пылится? Вот и представилась возможность установить возраст холодильника.

Но прежде, чем Евсеев отыскал дату выпуска, он наткнулся между страничек брошюрки-инструкции на лотерейные билеты. Досаафовские. Пять штук. Судя по дате — розыгрыш уже был. Капитан прикинул: совсем недавно получается. Успел ли проверить их Васильев? Если успел, то чего держал? Почему не выбросил? Не могли же они все пять штук выиграть. Ну, это можно проверить.

Капитан вынул свою записную книжку, аккуратно переписал в нее номера и серии билетов.

Записная книжка навела его на мысль о блокноте Васильева, изучение которого он отложил напоследок. Самое время сейчас полистать.

Записей было немного. Почерк у Степана Степановича был крупный, разборчивый. Несколько фамилий. И мужских, и женских. Номера телефонов. И адреса есть. Может, кто-нибудь из вчерашних собутыльников?

Он продолжал листать. Какие-то рабочие записи. Евсеев вспомнил: Васильев последнее время работал в комбинате бытового обслуживания. Так что адреса и телефоны могут быть просто координатами клиентов. А это что? Столбец цифр. Да это же… Те самые номера, которые Евсеев только что переписал себе. Точно, они!

А точно ли те же? Цифру 100 — номер билета — он вроде бы не писал. А тут есть. Заинтригованный, снова достал билеты, стал сверять с записью Васильева. Четыре номера совпали, пятый — нет. Как понимать? Заменил? С кем-то поменялся? Внимательно осмотрел билеты. На обратной стороне одного из них заметил маленький крестик, сделанный шариковой ручкой с синей пастой.

Бывает, что меняются билетами. Но такие люди, как Васильев… Может, докупил еще билет, а положил отдельно? Но записывал, похоже, за один раз.

Евсеев еще раз внимательно полистал паспорт холодильника, даже встряхнул его, но ничего не обнаружил. Пошарил под газетой в шкафу — безрезультатно. Больше, вроде, билет прятать некуда.

Выписал номер из васильевской книжки к себе. Шестым. Зачем-то обвел его. Потом обвел тот, который был помечен крестиком. Должен же что-то этот крестик означать?

Потом еще походил по квартире, осматривая все ее углы. Мысли были поглощены шестым билетом. За этим что-то кроется… К заданию Бахарева это уж и вовсе никакого отношения не имеет, но непонятное исчезновение билета, владелец которого уже никогда и никому не сможет ничего объяснить, заинтересовало.

С улицы донесся шум подъезжающей машины. Выглянув в окошко, Евсеев увидел притормозивший у палисадника красный с белой полосой «уазик».

Глава третья «Сюрпризы» исчезнувшего билета

Через час он сидел уже в небольшом зале сберкассы. Таблица лотереи ДОСААФ лежала на столике для посетителей. Капитану было известно, что розыгрыши оборонно-спортивной лотереи проводятся два раза в год — в середине года, летом, и в конце. Стало быть, сейчас нужна летняя таблица за этот год. Она нашлась. Доставая записную книжку, Евсеев вдруг почувствовал непонятное волнение. Странное дело, если бы речь шла о билетах, которые обычно по своей инициативе Всеволод Петрович не покупал, но на сдачу брать не отказывался, никаких эмоций он бы не испытывал. Сейчас другое дело: подтвердится ли догадка?

Обведенный в книжке номер капитан оставил напоследок. Из тех пяти, как и следовало ожидать, даже на рубль ни один не потянул. И вот последний… Точно, выигрыш! Да не какой-нибудь рядовой, а самый крупный. Автомобиль «Волга».

Капитан посидел несколько минут неподвижно, прикрыв глаза, стараясь проанализировать ситуацию. Выходит, что кто-то об этом выигрыше уже знает. Или знал, если иметь в виду хозяина. Могло ведь быть и так: проверил по записи, изъял выигравший из общей пачки, спрятал понадежнее. Но куда? Носил все время с собой? Если так, то счастливый билет и сейчас где-то в тайниках одежды покойного. Остальные выбросить не успел, просто забыл о них. До бумажек ли каких-то, когда в руках такое сокровище?

Эта мысль об оставшихся билетах в какой-то миг сломала всю логику предыдущих размышлений. Если сознательно оставил, то их должно быть четыре, а не пять! Стало быть, исчез не шестой билет, а пятый, выигравший. Шестой, тоже пустой, лег на его место. Подмена? Кто, когда и зачем ее произвел? А крестик, имеет он какой-то смысл?

Шагая по улице, Евсеев продолжал размышлять. Итак, не исключена возможность похищения билета. Кто бы ни был человек, им завладевший, он не минует сберегательной кассы. Но это может произойти за сотни километров отсюда. И никто не сможет доказать, что билет украден. Ведь заявить-то о пропаже уже некому.

Всеволоду Петровичу не терпелось поделиться своими открытиями с Бахаревым. Но прежде чем он успел поинтересоваться у дежурного, на месте ли начальник угро, тот сообщил, что Бахарев просил Евсеева немедленно с ним связаться.

— Ну что ты выяснил? — спросил Бахарев, едва капитан переступил порог его кабинета. И, не дожидаясь ответа, протянул листок бумаги. — Посмотри-ка вот это.

«Это» было заключением патологоанатома о смерти Васильева. При вскрытии в затылочной части головы покойного была обнаружена обширная гематома, возникшая в результате удара твердым, не имеющим выступов предметом. Непосредственно вызвать смерть такое повреждение не могло, но при потере сознания могло послужить причиной асфиксии в задымленном помещении.

— Я разговаривал с врачом, который делал вскрытие. Его мнение таково: покойный не просто задохнулся в дыму, ему помогли это сделать. Конечно, и по пьянке многие погибают от удушья во время пожара, но не так. Кто-то и приходит в себя, не от дыма, так от жара. А тут человек был без сознания. И это уже считай — убийство. Твое впечатление: было его за что убивать?

— Похоже, было.

И капитан рассказал про билет.

— М-да… Я ждал, что ты поможешь одну задачу решить, а ты новую головоломку подкинул.

Наступило непродолжительное молчание. Бахарев первым нарушил его:

— Билет билетом, а от медицинского заключения просто так не отмахнешься. Прокуратуру я поставил в известность.

— Билетом вообще не будем заниматься?

— А как мы будем заниматься им, если нет заявителя, нет уверенности, что вещь пропала? Собственно, сам по себе билет ведь еще не вещь. И не деньги. Как все это выглядит в правовом отношении? Все это зыбко. Мог хозяин билета с кем-то поменяться? И вообще, кто теперь докажет, что билеты — собственность покойного?

— То, что билеты принадлежат Васильеву, сомнения быть не может. Но посуди, кто станет переписывать в свою записную книжку номера билетов, принадлежащих чужому дяде?

— Всякое бывает. Есть чудаки, которые все эти лотерейные операции превращают в игру.

— По-моему, не тот случай. Люди, вроде Васильева, не очень-то любят тратить трудовые копейки на столь эфемерное дело, как лотерея. Полтинника может не хватить на бутылку. С полтинником можно уже компаньонов искать, а тут жди… Тем более, что в этой лотерее ждать надо ни больше, ни меньше — полгода.

— А ты не допускаешь, что Васильев сам мог затеять аферу с билетом? — прервал эти рассуждения Бахарев. — Сам посуди, станет ли пьющий одинокий человек брать машину? Зачем она ему? Машину, да еще такую, держать ой-ей какая крепкая материальная база нужна. А тут деньги, и немалые. Наслышан, вероятно, и о том, что можно получить намного больше номинала. Стал искать контакты с темными дельцами, нарвался на таких, которые сами не прочь руки погреть на прибыльной афере, в результате стал жертвой собственной жадности… Возможно, что те, кому он предложил сделку, смекнули, что можно и билетом завладеть, и деньги себе оставить. Могло дойти и до стычки. Тогда пожар — инсценировка. Чтобы скрыть убийство.

— Эксперты пришли к выводу, что причиной пожара была все же папироса. Но человек, находившийся без сознания, не мог ее закурить.

— Но он мог прийти в себя после удара, закурить и снова впасть в беспамятство или просто уснуть. Он же не успел протрезветь.

— Вот с этим и предстоит разобраться.

Глава четвертая Телефон из записной книжки

Прежде чем поехать опять в Даньшино, Евсеев еще раз полистал записи Васильева. Не исключена возможность, что какие-то из фамилий знакомы соседям, а кто-то из тех, кто в записях фигурирует, был участником трагически закончившейся попойки.

Люди, имеющие привычку делать долги, обычно ведут записи. Степан Степанович либо долгов не делал, либо их не записывал. Адреса и телефоны — по большей части клиентура. Это можно заключить по соответствующим пометкам. Но один телефон все же заинтересовал капитана. Из-за краткости данных абонента. Всего лишь одно слово: «Верунька». Амурное увлечение тут предположить трудно. Но кого можно назвать столь легковесно, по-свойски? Дочь? Родственницу?

Рука сама потянулась к аппарату. На том конце почти сразу сняли трубку и женский голос не очень приветливо сообщил:

— Магазин.

— Можно Веру?

— Как фамилия? У нас их две.

Евсеев положил трубку. Фамилию он, вероятно, будет знать завтра, когда вернется из Свердловска младший лейтенант Королев. Именно там проживала жена, точнее, вдова Васильева. Ее местонахождение установили через паспортный стол: Степанида Ильинична, уезжая к дочери, выписалась по всем правилам, а следовательно, указала и место, куда уезжала. Если Верунька родственница, она Васильевой известна. А Королев, надо думать, догадается переписать всех, кто имеет хоть малейшее отношение к покойному.

Сейчас же следует установить номер магазина. Это нетрудно сделать по телефонному справочнику.

После непродолжительных путешествий пальца по строчкам справочника в разделе «Магазины» Евсеев отыскал номер телефона, который только что набирал. Продовольственный магазин № 16 по улице Менделеева. Это уже кое-что.

Евсееву почему-то казалось, что человек, упомянутый в записной книжке в столь доверительной форме, непременно должен знать нечто такое, что неизвестно другим. Но спрашивать надо очень осторожно. Если Веруньке действительно известны какие-то детали, способные пролить свет на случившееся, то надо помнить: возможно ее участие, если не в самой трагедии, то в предшествовавших ей событиях. Иначе, зачем эта запись, судя по всему, не очень старая?

Всеволод Петрович еще раз внимательно, листик за листиком, пересмотрел записную книжку Васильева в потертых, ставших уже грязноватыми корочках. Нет, ничто не указывало на дополнительные данные о Веруньке. А фамилия нужна! Ведь не подойдешь, не спросишь: «Это вы здесь записаны?» Таким вопросом все можно испортить. Может, и знает что, да предпочтет умолчать.

«Ладно, — решил Всеволод Петрович, — дождусь Королева. Не сегодня завтра он должен быть. Если в добытых им сведениях ничего подходящего не окажется, придется осторожно выведать все о Веруньке у администрации магазина».

А пока надо заняться поисками предмета, которым нанесен удар. Участковому уже дано указание, чтобы в дом никого не пускали, ничего там не трогали.

Предмет этот — скорее всего бутылка.

Могут кое-что рассказать отпечатки пальцев. Если, конечно, кто-то их не позаботился уничтожить. Во всяком случае, тот, кто может иметь к этой истории отношение.

Словом, сейчас надо быть на месте гибели Васильева.

Глава пятая Загадочное письмо

Степанида Ильинична Васильева с мужем своим, Степаном Степановичем, не жила уже больше трех лет. Уехала от него в соседний областной центр, тоже большой уральский город, к дочери, которая еще студенткой вышла замуж и вместе с мужем, тоже инженером, после распределения попала на всемирно известный завод. Квартиру получили просторную, внуки подрастают, зять на хорошем счету. Съездила, как водится, сначала в гости. Молодые ухватились за бабку: сами все время на работе, да и погулять хочется, кто лучше родного человека с детишками управится? И по хозяйству тоже. Уговорили. И то: все лучше, чем с алкашом маяться. «Закладывать» стал Степан последние годы «не по уму». Какие-то «левые» заработки появились (и то сказать — бытовая техника, прежнюю-то работу бросил), дружки такие же непутевые, забулдыжные нашлись. Разводиться не стали, чего на старости лет людей смешить? Плюнула да и убралась подальше. Решила: там видно будет.

Городская квартира, когда ее в порядке содержишь да каждый день обиходишь, трудов не так уж много требует. Вот и сейчас, до обеда еще далеко, а дел, вроде, уже и никаких. Посуда перемыта, полы подтерты, плита блестит, в ванной чистота. Старшенький в садике, младшенькая спит после прогулки. В магазин идти не за чем, все есть, все куплено.

Степанида Ильинична присела к низенькому полированному столику в глубокое кресло. Не дремать. Дремать удобнее на тахте. Перечитать еще раз странное то письмо, которым «обрадовал» ее муженек. Похоже, под сильным градусом был благоверный, бумага и та, вроде, винный дух источала. Это-то в порядке вещей. А вот смысл письма? Непонятный и тревожный какой-то. Во-первых, звал Степан домой вернуться. Во-вторых, хоть прямо не было что-либо вразумительно изложено, но содержались в письме намеки на какое-то не то событие, не то происшествие, которое, по Степанову разумению, должно дать семейному кораблю новый курс. И, в-третьих, ссылался хозяин туманно на какую-то баснословную прибыль, невесть откуда привалившую, чуть ли не богатство. Не иначе, «налил шары», вот и пришла такая фантазия.

Ехать Степаниде Ильиничне из-за такого вздорного письма вовсе не хотелось. На пьянку, что ли, опять смотреть? И потому с неделю назад отправила сестре письмо с просьбой попытаться выведать, что там удумал опять Степушка. Сестра, правда, и раньше Степана расположением не очень-то жаловала, а теперь и вовсе за родственника не держит. Но дочку могла бы и послать. Племянница в добрые времена захаживала к ним, а Степан, добрая душа, с Верой всегда был ласков, привечал, подарки делал, когда она еще в школе училась.

За такими размышлениями и застал Степаниду Ильиничну звонок в прихожей. На пороге стоял молодой человек с видом строгим и официальным.

— Могу я видеть гражданку Васильеву Степаниду Ильиничну?

Предъявив красную книжечку, рассматривать которую Степанида Ильинична не стала, гость приступил к изложению дела, которое привело его сюда.

Коля Королев по реакции Васильевой понял: ей еще неизвестно, что она уже вдова, и это ставило его в сложное положение. Ему поручено собрать необходимую информацию, а если сообщить прямо сейчас о смерти мужа — пиши пропало. Опять же ходить вокруг да около он не мог, видя, как встревожена пожилая женщина. Хочешь не хочешь, а начинать разговор придется с этого горестного известия.

И он в самых осторожных выражениях поведал Степаниде Ильиничне о трагическом происшествии.

Конечно, душевные контакты за последние годы у супругов сильно ослабли. Но слишком ошеломляющей была новость, чтобы отнестись к ней спокойно. Подождав, пока женщина успокоится, Королев задал несколько вопросов, касающихся родственников и знакомых, ибо никто лучше нее ответить на эти вопросы все равно не мог. Время от времени, переставая плакать, Васильева с покорной терпеливостью перечисляла своих и мужниных родственников, объясняла, какие между кем существовали отношения. Названы были и самые зловредные из «дружков», которые, по мнению Степаниды Ильиничны, и довели Степана до гибели. Блокнот Королева заполнили многие имена и фамилии. Вполне возможно, был в этих списках и кто-то из тех, кто находился с Васильевым в последние часы его жизни.

Дошла в рассказе Степаниды Ильиничны очередь и до письма. В сложившейся ситуации оно кое-что объясняло. Королев попросил разрешения почитать письмо. Васильева отдала его без малейших колебаний и не возражала, когда младший лейтенант попросил кое-что переписать в свой блокнот.

Отметил он и то обстоятельство, что Васильева отправила письмо сестре, но ответа пока еще не получила.

— Да и зачем теперь ответ, когда все так вышло. Все равно надо ехать самой.

И она опять принялась промокать слезы уголком головного платка. Королев стал прощаться.

Глава шестая День приятных знакомств

Тех, кто надеялся с утра пораньше сдать в ремонт обувь, ждало разочарование: «фирма» Ашота бездействовала. Обитую жестью дверь будки пересекала по диагонали железная полоса, верхний конец которой увенчивал массивный замок.

Скамейка на сей раз пустовала. Но ко времени обеденного перерыва, обозначенного на табличке за стеклом, на ней примостилась парочка. Вчерашний бородатый молодой человек и девушка.

На девушке вязаная безрукавка, красная юбка с черной отделкой, белые летние туфли. Под распахнутой безрукавкой — желтая майка. На загорелой шее — массивные бусы из зеленоватых камней. Рыжеватые волосы небрежно падают на плечи, а спереди почти закрывают лоб. Косметики на лице мало — чуть подкрашены губы и ресницы.

Девушка понимает, что выглядит привлекательно. Отсюда снисходительная улыбка, с легким оттенком высокомерия, ленивый прищур темных глаз. На скамейке она расположилась свободно, вытянув стройные ноги, левая рука покоится на спинке скамейки, на которую наброшен светлый плащ.

— Ну и долго мы будем тут загорать?

Девушка произносит это с некоторым раздражением. Потом тянется к лежащей на коленях сумочке, достает сигареты, щелкает зажигалкой. Курит она манерно.

— Дай сигарету, — не желая вступать в пререкания, говорит парень. И поскольку просьба его остается без внимания, лезет в карман джинсов и достает свои сигареты. Дешевенькие. Но прикуривает он все от той же иностранной зажигалки, которую протянула ему девушка.

И тут появился Ашот. Он вынырнул откуда-то со двора. Направился было к своей будке, но вдруг резко изменил направление и прямо по газону прошагал к скамейке. Отрывисто поздоровался, вопросительно глянул на девушку. Подтверждая его догадку, парень довольно развязно проговорил:

— Да, шеф, это она…

Метнув на бородача косой взгляд, Ашот словно преобразился, целиком переключив внимание на его спутницу. Акцент его потерял налет грубоватого просторечия.

— Счастлив приветствовать такую красивую девушку. Готов слушать ваши распоряжения. Может быть, поедем отсюда для разговора в более подходящее место?

— Я готова.

Она критически, как это умеют делать только женщины, обозревала пришедшего. И осталась, видимо, удовлетворена. Ашот работать сегодня не собирался и одет был соответственно. Пиджак с блестящей ниткой, словно у эстрадного певца, розовая рубашка, фиолетовые брюки. Обувь, само собой, являла верх совершенства. Подобный подбор цветов его одежды, может быть, смотрелся бы нелепо на ком-то другом, но восточная внешность Ашота в сочетании с какой-то небрежной природной элегантностью делали его весьма привлекательным.

Кавказец жестом пригласил девушку пойти с ним. Спутника ее он будто вообще перестал замечать.

— Куда мы идем? — поинтересовалась девушка.

— Сначала к машине. Потом поедем к человеку, который вас интересует. Я уже говорил вашему другу, — Ашот небрежно кивнул в сторону парня, который плелся сзади, — мне лично ваш товар не нужен. Но я знаю человека, которому нужен. Самому мне ничего не надо.

Они обогнули дом, вышли на стоянку машин. Оранжевый лимузин кавказца стоял особняком. Открыв машину, Ашот распахнул перед девушкой переднюю дверцу, предлагая ей сесть рядом с собой. И только когда она устроилась на переднем сиденье, протянул руку к рычажку, при помощи которого освобождается запор на задней дверце. Всем своим видом он показывал, что охотно отделался бы от третьего пассажира, чье присутствие казалось абсолютно ненужным.

Место, куда привез Ашот молодых людей, было хорошо знакомо им обоим, как и всем в городе. Ибо редко кто не пользуется услугами Центрального рынка.

Но не торговые ряды привлекали кавказца. Притормозил он на стоянке у гостиницы. Ашот уверенно шел впереди, изредка с кем-то здороваясь. Среди его знакомых были и сотрудники администрации, и жильцы. Но целью путешествия оказался не чей-то номер, а всего лишь гостиничный буфет.

— Вы не возражаете, если мы здесь немного обождем? — обратился Ашот к девушке. Та лишь повела плечиком, что вполне можно было расценить как согласие; спутник ее определенно не возражал.

В небольшой комнате разместилось несколько столиков. Как и повсюду в заведениях подобного типа — витрины с выставкой закусок, застекленные шкафы с набором бутылок. Ашот устроил своих гостей за столиком в углу, сам направился к стойке.

— Тетя Маша!

В этой интонации, усвоенной завсегдатаями, угадывалась та степень отношений между клиентом и буфетчицей, когда основа — взаимная заинтересованность. Это, как пароль.

Буфетчица вынырнула откуда-то из-за занавесок. Она была грузна и словоохотлива.

— А-а! Ашотик пожаловал. Чем прикажешь угостить?

Они обменялись, казалось бы, ничего не значащими словами, но к столу кавказец вернулся с бутылкой марочного муската, которого не было видно на витрине, с яблоками, виноградом, шоколадными конфетами. Сам же принес стаканы.

Разливал Ашот небрежно, не глядя на стаканы, но тем не менее не пролил ни капли. Молодой человек, ревниво следивший за этими манипуляциями, выразил свое одобрение словом «артист!». Ашот не расслышал льстивой реплики. Все его внимание было поглощено девушкой. Глазами-маслинами он уперся в ее лицо, поднял стакан.

— За нашу даму! За знакомство!

Девушка отвела глаза, разглядывая вино на свет. Губы ее дрогнули в усмешке.

— Можно и за знакомство. Вас звать Ашот? Ваше имя что-нибудь означает по вашему?

— Все означает. Силу, верность, любовь. А вас как родители назвали? Как-нибудь, наверно, очень красиво?

Девушка сделала небольшую паузу. Потом проговорила нехотя, будто расставаясь с какой-то тайной:

— Меня Никой зовут.

Кавказец поспешил выразить восторг:

— О! Имя богини! Прекрасное имя! Оно вам подходит. За это надо выпить. За вас!

Назвать Ашота интересным собеседником можно было лишь с большой натяжкой. Речь его состояла в основном из комплиментов, обращенных к Нике, и замысловатых тостов-здравиц в ее честь. Вскоре он, глянув на часы, встал.

— Сейчас я приведу человека, который вам нужен. Подождите немного.

Когда молодые люди остались одни, она спросила:

— Что ты на это скажешь?

Он налил себе вина, потом задал встречный вопрос:

— А ты?

— Как ты думаешь, надежный он человек?

Принятая доза настроила бородатого спутника Ники на критический лад. Глаза его блестели, движения стали резкими.

— Кто? Твой Ашот?

— Он больше твой, чем мой.

— Сожрет тебя вместе с твоей «Волгой» и не подавится. Колеса только выплюнет, да твои золотые сережки с бусами. Бандит с большой дороги. Ему бы еще длинный кинжал, и тогда он сразу «рэзать» начнет.

— Я серьезно спрашиваю.

Он вылил себе в стакан остатки из бутылки, выпил и упрямо повторил:

— Бандит. Жулик.

После этого бесцеремонно потянулся к ее стакану, отлил из него в свой, глотнул, поцокал языком от удовольствия, покрутил головой.

— Ты что, напиться хочешь? Помощничек… Надо серьезный разговор вести, а у тебя язык заплетается. В своем амплуа. Шут гороховый!

— Зато твой Ашот, как огурчик.

— Он такой же мой, как и твой. Ты его где-то откопал, а теперь говоришь — жулик. Да пьешь в два горла.

— Плевать мне на него! «Богиня! За знакомство!» — передразнил бородач. — Не видишь, как он на тебя пялится? Ему, похоже, не билет нужен…

— Ну и что? Симпатичный мужчина, на все сто. А про билет он сразу сказал, что машина ему не нужна.

— Ну и катись с ним на своей «Волге». Подальше.

— Не хами! Если я ему нравлюсь, тем лучше. Поможет договориться. Ведь если он даже не ради комиссионных старается, то какой ему смысл?

— Не было бы смысла, стал бы он разоряться на дорогое вино?

— Какого-то нужного человека хочет облагодетельствовать, как я поняла.

— Тише, вон он нарисовался с каким-то фраером. Еще один гангстер.

Ашот подводил к столу человека ничем не примечательной наружности, невысокого, с редкими черными волосами, в темных очках. Серый скромный костюм не особенно вязался с представлением о его больших капиталах.

Новый гость представился сдержанно и лаконично: «Миша». Он присел с видом человека, оторвавшегося от важного дела всего на минутку, и, поблескивая очками, внимательно оглядел всех сидящих в помещении буфета, потом принялся изучать новых знакомых. И хоть глаза Миши прятались за темными стеклами очков, Ника отметила про себя, что глаза эти обладают способностью пронизывать насквозь. Она ощутила неприятный холодок в груди, захотелось вдруг встать и уйти отсюда.

А гостеприимный Ашот уже вновь хлопотал по поводу угощенья. Поскольку бутылка была пуста, он позаботился о новой. Но Миша бутылку раскрыть не дал.

— Может, пойдем отсюда, — предложил он мягко, но так, что никому в голову не пришло возражать. — Чего нам здесь торчать на виду у всех.

И первый поднялся. Бутылку Ашот взял, но фрукты почти нетронутыми оставались на столе (конфеты Ника предусмотрительно ссыпала в сумочку). Ее спутник выбрал яблоко покрупнее, засунул в карман куртки, подмигнул допивавшему, за соседним столиком кефир тощему гражданину: «Пригодится, на закуску».

Поднявшись на этаж выше, прошли в дальний конец коридора. Миша постучал в одну из дверей, как показалось Нике, условным стуком. Из-за двери раздалось гортанное «Вхады!»

Гостиничный номер, в котором они оказались, ничем не отличался от любого такого же в построенном по типовому проекту здании, за исключением одной особенности: здесь стоял плотный запах фруктов. Так бывает в почтовых отделениях в пору наплыва посылок с юга.

— Компотом пахнет, — громко и бесцеремонно прокомментировал это обстоятельство спутник Ники.

— Харочий запах, — невозмутимо отозвался человек, встретивший их. Ростом он был еще меньше Миши, огромная черная кепка блином покрывала его голову. Он был по-южному смугл. И по-южному предупредителен. Увидев поставленную на стол бутылку, он без лишних слов стал ставить на стол стаканы. Их почему-то оказалось здесь гораздо больше, чем предусмотрено в двухместном номере. Зря бородатый телохранитель Ники тратил усилия, чтобы умыкнуть яблоко: вслед за стаканами появились и фрукты, причем в гораздо большем объеме и ассортименте. Мало того, человек в кепке извлек откуда-то из-под кровати кислородную подушку. Проявив незаурядную сноровку в обращении с этим не так уж часто распространенным резервуаром, он наполнил из шланга стаканы янтарной жидкостью.

Глава седьмая Операция «Трансферт»

За столиком, придвинутым к одной из деревянных кроватей, Ника оказалась между Ашотом и Мишей. Снова начались, тосты, комплименты, которые Ника получала теперь с двух сторон. Даже малоразговорчивый хозяин изредка вставлял что-то на своем языке, явно лестное и приятное, что можно было заключить по выразительному цоканью. Что же касается Никиного дружка, то он был предоставлен сам себе. Только человек в кепке не забывал наполнять его стакан, несмотря на протестующие жесты девушки. А вскоре и она, поняв тщетность своих усилий, махнула рукой. Тем более, что вниманием ее прочно овладел Миша.

— Этот милый юноша вам кто? — поинтересовался Миша вполголоса, наклонившись к Нике. — Муж, брат, жених, сосед?

— А есть ли необходимость уточнять степень наших родственных отношений? — уклонилась Ника от ответа. — Выяснять анкетные данные, мне кажется, не наступило время. Я ведь не пытаюсь выведать ваши.

— Вы меня не поняли. Я тоже не рвусь изучать вехи вашего жизненного пути. Просто мне надо знать: как мы поведем разговор? Втроем? Вдвоем? Один на один или в присутствии всего общества?

— Разумеется, тет-а-тет. Все решаю я. Зачем еще кто-то?

— Разумно. Но ведь привели же вы его зачем-то? Для делового разговора он уже не пригоден. Как телохранитель… тоже не очень.

— Он что, мешает вам?

— Мне нет. Лишь бы вам не мешал. Обговорим детали? Вы уже решили, сколько вы хотите за свою бумажку? Может быть, не сойдемся и придется вам искать другого покупателя.

— Мне кажется, мы договоримся. Я не жадная.

— Тогда не будем торговаться. Я наводил справки, по какой цене идет сейчас ваш товар. Вы, полагаю, не станете возражать, если мы будем, так сказать, ориентироваться на них. Кто-нибудь смог бы, вероятно, диктовать свои условия, но вы слишком неопытны. Считайте, что вам повезло, когда судьба свела вас со мной. В разумных пределах я в состоянии заплатить. Так что будем считать, что в принципе договоренность достигнута. А как вы все мыслите практически?

Ашот, сославшись на какие-то дела, удалился, пообещав вернуться через полчаса. Бородатый юноша пытался выразить свою любовь хозяину кислородной подушки. Неисчерпаемость этого резервуара, а также уход Ашота дали новый заряд его оптимизму. Человек в кепке отвечал односложно, проявляя свое расположение к собеседнику тем, что каждый раз снова брался за шланг.

— Практически? — Ника задумалась. — Я не знаю. Наверное, так: я вам — билет, вы мне — деньги.

— Как Рогожин Настасье Филипповне, в «Биржевых ведомостях»? Этакую большую пачку?

— А что? Чек выпишете? Как мистер Твистер? Я бы предпочла пачку.

— А вы знаете, что такое «кукла»?

— В куклы я уже давно отыграла.

— Ну, не так уж и давно, скажем прямо. «Кукла» — это пачка резаной бумаги, которую подсовывают доверчивым людям вместо денег. Не боитесь такого?

— А-а… Слышала. Но раз вы меня предупредили, то я проверю, пересчитаю. Разве, когда хотят обмануть, предупреждают заранее?

— Нет, конечно. Все это я к тому, что иметь дело с крупными суммами всегда небезопасно. Как вы догадываетесь, я человек приезжий, покупка автомобиля в мои планы не входила, чемоданчика с деньгами я не вожу. За деньгами надо ехать. И не близко. Но и везти их — тоже удовольствие маленькое. Конечно, можно воспользоваться такой удобной формой, как аккредитив, но внимание к своей скромной особе привлекать не хочется. Я деньги, конечно, зарабатываю честным путем, но всегда находятся люди, косо смотрящие на обладателей больших сумм.

— Справедливо. На академика вы не очень похожи, на лауреата тоже.

Миша слегка покривился от таких откровений, но сказал весело:

— Не будем обсуждать источник моих доходов. Я ведь не против того, например, что вы хотите реализовать с умом подвернувшуюся вам удачу, синяя птица вас не устраивает, вы хотите «птицу цвета ультрамарин». — Он попытался напеть вполголоса: — «Мы — охотники за удачей, птицей цвета ультрамарин»…

— Слышала, — недовольно прервала эту импровизацию Ника. — Вы свою птицу удач, похоже, давно изловили, но сюда тоже не на экскурсию приехали…

Миша сделал вид, что не понял, но нахмурился и перевел разговор на другую тему.

— Я хочу предложить более современный способ оплаты. Перечислением. Откроем сейчас в нескольких сберкассах счета на ваше имя, а проще говоря, заведем несколько сберкнижек. (Вы все равно их вынуждены будете завести — не в чулке же деньги держать.) Я перечислю на ваши счета требуемые суммы — и будем взаимно здоровы и счастливы.

— А билет? Не хотите ли вы сказать, что я вам должна отдать билет? Я не настолько доверчива.

— Ну об этом не может быть и речи. Билет останется… нет, не у вас, но здесь в городе.

— Как понимать? Кто его будет хранить, в каком сейфе? Поясните.

— Вы правильно выразились. В сейфе. В сейфе с шифром. Я имею в виду камеру хранения на вокзале.

— То есть?

— Потерпите, я все объясню. Прежде всего камера — это надежно. Не зря ею пользовался для хранения своих миллионов всем известный Корейко. Пусть герой литературный, но он правильно делал, что не боялся, доверял. Годами. А мы всего на три дня.

— Я слышала, камеры хранения тоже обворовывают. Ну те, что с шифром. Автоматы.

— Обворовывают, когда заранее знают, что там есть, что украсть. А мы поставим скромную такую сумочку. Хозяйственную. На которую никто не позарится, если она даже на улице будет стоять.

— Ну, а кто будет знать шифр?

— Никто из нас. Точнее, никто полностью. Каждый будет знать только свою половину. Когда вы убедитесь, что все деньги поступили на ваши счета, вы сообщите мне вторую половину шифра.

Ника глянула на своего спутника. Да, действительно, от него трудно было ожидать какой бы то ни было помощи. Он уже весьма отвлеченно воспринимал окружающее, хотя и пытался еще что-то говорить. Нет, он был не против того, что Ника куда-то уходит, безразлично было ему и с кем уходит, главное — оставался бурдюк и никто не препятствовал тесному общению с ним.

Пока билет был в сумочке, Нику задуманный план не особенно волновал. Прикинув, какие из сберегательных касс для нее будут удобнее других, она сказала, что потребуется такси. Миша с готовностью согласился. Номеров сберкасс девушка, естественно, не знала; она просто объяснила шоферу, куда ехать. Делая первый вклад, решили, что будет достаточно трех сберкнижек в трех разных кассах. Каждый вклад — по сто рублей, еще две сотни Миша давал для «округления» суммы. Народу в сберкассах, которые они объехали, было немного — середина рабочего дня, — и все эти «банковские операции» заняли в общем-то немного времени. Скромный по сравнению с обусловленной суммой задаток Миша объяснил отсутствием при себе наличия, но поступление остальных денег он гарантировал в течение двух-трех дней. Он сегодня же улетает домой, завтра перечисляет всю сумму — и обратно, чтобы вместе пойти к камере хранения.

А пока камеру хранения предстояло посетить для того, чтобы оставить в ней билет. Вот тут-то Никой стали овладевать сомнения. Вариант, предложенный Мишей, уже не казался таким надежным, как во время разговора в гостинице. Выветрилось действие мускатно-«кислородного» допинга. Теперь она уже жалела, что рядом нет бородатого дружка, такого привычного, своего. Она бы чувствовала себя уверенней от одного только его присутствия. Не надо было давать ему пить, не надо было так легко от него отказываться. Не захотелось ни с кем делиться, стремление стать единоличной обладательницей невесть откуда свалившегося богатства победило все. «Птица цвета ультрамарин»… Но отступать было поздно. Сберегательные книжки, лежащие в ее сумочке рядом с билетом (пока он там!), побуждали действовать. Зачем она согласилась? Сдала бы в сберкассу в крайнем случае. Да и в автомагазине в очереди можно было найти таких, кто выложил бы все сразу и сверх того…

Миша спросил у таксиста, который их вез сейчас (они сменили уже третью машину, разъезжая по сберкассам), где поблизости есть магазин культтоваров или кожгалантереи. Ближе всех оказался магазин Спорткультторга. Там и купили спортивную сумку, скромную, не бросающуюся в глаза. В магазине «Техническая книга» приобрели, не читая названий, несколько учебников.

И вот они на вокзале. Свободная ячейка шкафа-автомата нашлась в одном из залов, где располагались камеры хранения.

— Приступим?

Миша открыл одну из книг, показал на нее глазами.

— Что? — не поняла Ника. Потом, догадавшись, раскрыла сумочку. С явной неохотой, через силу. Вот он, билет…

Миша подставил раскрытую книгу. Он как бы показывал: к билету не прикасаюсь, пока не имею на него прав. Но когда билет уже лежал между страниц, он, приблизив книгу к глазам, внимательно посмотрел на номер и серию. Повернул книгу, чтобы билет лег обратной стороной. Оглядел и эту сторону. Потом достал записную книжку, что-то нашел в ней, посмотрел, удовлетворенно кивнул: все в порядке.

Ника разгадала смысл этих манипуляций: в записной книжке были, вероятно, выписаны номера главных выигрышей.

— Боитесь подлога? Мне как-то и в голову не приходило.

Миша извиняюще улыбнулся.

— Все бывает. Доверяй, но проверяй. Кстати, вы один билет покупали, или у вас их было несколько?

Вопрос почему-то не понравился Нике.

— Какая вам разница? — Суховатым тоном она дала понять, что распространяться на эту тему не намерена. — Давайте лучше заканчивать эту процедуру.

Миша пристально посмотрел на девушку. Однако ничего не сказал. Он расстегнул «молнию» на сумке, вложил книжку, потом сверху остальные, резко, со звуком затянул замок. Поверх «молнии» шел еще ремень с замком-защелкой. Аккуратно подогнав защелку под скобочку, подергав для верности — хорошо ли закрылось, — поставил сумку в ячейку шкафа.

Теперь предстояло найти тех, кто согласится участвовать в этой малопонятной игре. Удаляться от шкафа с заветной сумкой не хотелось ни ему, ни ей. Оставалось уповать на судьбу. Но вот Миша уже перехватил девушку, которая, захлопнув свой шкаф, проходила мимо. Она явно ничего не поняла, но поставить цифру, которую ей шепнул Миша, согласилась. Ника стояла, повернувшись к ним спиной.

Мише везло на молодежь. С молодыми легче договориться. Теперь он «заарканил» парня с дипломатом. Едва Миша начал опять плести историю насчет пари, как тот оборвал его на полуслове, взял бумажку, на которой была написана нужная цифра, крутанул ручку.

У Ники не все сошло столь гладко. Она было обратилась к пожилому, деревенского вида мужчине, расположившемуся со своей корзиной поблизости, по он сам ждал, что ему кто-нибудь поможет разобраться с правилами пользования автоматом. Девушка поспешила отделаться от «колхозного старикана».

Видя, что дело застопорилось, Миша поспешил на помощь. На этот раз он сагитировал пожилую интеллигентную женщину, которая слушала его болтовню насчет пари по угадыванию цифр с сочувственной улыбкой. Он же показал, какую крутнуть ручку, а Ника тихонько продиктовала цифру, когда Миша отступил на несколько шагов.

Женщина отошла, сопровождаемая потоком Мишиных благодарностей. Теперь оставалось самое сложное: поставить последнюю цифру. Надо было найти подходящего для этой цели человека. Во-первых, такого, который бы понял, что от него требуется. Во-вторых, чтобы ничего не заподозрил. Этот человек увидит все четыре цифры; он не должен догадаться, что, подобно Аладдину, станет обладателем пароля: если не в пещеру с сокровищами, то, во всяком случае, к мечте многих смертных. От одной этой мысли Ника почувствовала себя нехорошо.

Но кандидат для набора последней цифры нашелся как нельзя более подходящий. Это был грузный, запыхавшийся гражданин, от которого неслось пивное благоухание. Он явно спешил. И, поскольку его ячейка находилась рядом с ячейкой комбинаторов, он доверительно сообщил им, что чуть было не прослушал объявление об отходе своего поезда, засидевшись в ресторане. Ему надо на поезд дальнего следования, о прибытии которого уже объявили, а он еще не взял вещи.

Ника пустила в ход все свое обаяние.

— О, успеете! Сто раз еще успеете. Поезд еще не пришел даже, я слышала (толстяк сообщил маршрут). Помогите нам, всего одна секунда.

— А в чем дело? Я очень тороплюсь. — Мужчина уже выволок из шкафа свой такой же объемистый, как и он сам, чемодан. Но отказать в просьбе хорошенькой девушке он не мог. — Что я должен сделать?

— Пустяк. Поставьте первую цифру шифра в этой ячейке. Какую? Я сейчас скажу вам на ухо. У нас, видите, пари такое…

— А, тогда пожалуйста! Диктуйте. Первую цифру, говорите? Ну вот, пожалуйста, вам первую. Вот… Будьте здоровы!

И он побежал к своему поезду, который через несколько минут устремится во Владивосток. Можно было не сомневаться в том, что через полчаса этот человек, повернувший ручку последней цифры, будет сидеть в вагоне-ресторане, забыв не только о встрече у камеры хранения, но и вообще о городе, который он покинул. До каких-то там ему цифр!

Подойдя к дверце шкафа с лицевой стороны, так, что его никак нельзя было заподозрить в подглядывании, Миша опустил монетку в щель дверцы и, глянув на Нику, захлопнул ее.

Дело сделано. Ника круто повернулась и пошла прочь. Миша догнал ее. Некоторое время шли рядом молча. Потом он спросил:

— Не ругаете себя, что выпустили билет из рук? — и добавил: — Не волнуйтесь, все будет в порядке.

— Я и не волнуюсь. Я уже устала его стеречь. Как владелец машины, у которого нет гаража. Когда вы улетаете?

— Есть ночной рейс в наши края. Вот с ним я и улетучусь.

— Не задерживайтесь. Камера-автомат только на пять суток…

Она не закончила фразу. Она хотела сказать: «а потом…» Внезапно ее поразила эта мысль: а что потом? И побоялась сказать вслух.

А Миша говорил уверенно, тоном, не допускающим сомнений:

— Буду обратно через три дня. Встретимся здесь в двенадцать дня. Вы сможете? Договорились! — заключил он, так как Ника согласно кивнула. — А теперь едем обратно. Я просил Ашота заказать столик в ресторане. Надо же отметить. Приятеля вашего заодно попроведаем. Все расходы беру на себя.

Глава восьмая Витька, Клюв, Мускул и остальные

В мастерской бытового обслуживания о несчастье уже знали. Жалели Васильева. Работник он был добросовестный, хоть и «закладывал».

— Такие дела, — со скорбным видом молвил директор, когда Евсеев, представившись, объяснил причину своего прихода. — Был человек, и нету. Мужик-то был хороший, только вот… это… злоупотреблял немного в последнее время.

Он крякнул смущенно. Как там ни поверни, а раз начальник, стало быть, есть в случившемся доля и его вины. Недоглядели, недовоспитали, промашку допустили. Евсееву эти переживания были неинтересны.

— А с кем конкретно «злоупотреблял»?

— Трудное это дело. У нас профиль такой. Есть, конечно, непьющие. Геннадий Иванович, к примеру. Правда, у него язва. Ну и женщины, само собой…

Цвет лица Геннадия Ивановича вполне мог быть подтверждением слов директора о язве. Но еще больше об этом свидетельствовала желчность тона, которым этот представитель коллектива говорил об окружающих.

— Да с Витькой он, Степан, почитай, каждый день флаконил. С утра примут для бодрости, а там на вызова, кто их там унюхает? Клиенту без разницы, под запахом ты или нет, абы механизмы заработали. Принюхиваться — это дело начальства.

— Где же они берут с утра? Вы же с восьми работаете.

— С восьми, — подтвердил Геннадий Иванович. — Да у них все продавцы знакомы-перезнакомы. Что вы не знаете? Кому надо — завсегда найдут. С одиннадцати до семи — это только для порядочных. Ханыги — они круглые сутки найдут. А с утра, так это только продавцам заработок. И профиль у нас такой, что все в нашем брате нуждаются. Там холодильник забарахлил, там вентилятор, там электромотор… Тут уж не только водочку — любой дефицит из-под прилавка вытащишь…

И Геннадий Иванович принялся с большим знанием дела посвящать капитана в ухищрения алкашей, жаждущих «поправиться». Евсеев прервал его:

— А Витька что — молодой парень?

— Витька-то? Да уж четвертый десяток давно, наверно, разменял.

С высоты возраста Геннадия Ивановича, может, и «Витька», но выходит это где-то ровесник его, Евсеева.

— А когда он с вызова вернется?

— А леший его знает. Может, сегодня и вовсе не придет. Опять же Степана помянуть надо…

— С кем еще Васильев пил? Дружков его знаете?

— А что, али подозрение какое есть насчет Степана? Кто-то помог ему сгореть? — И понимающе покивал: — Милиция зря интересоваться не станет. А насчет дружков его… Разные к нему захаживали. Может, кто и по делу, а у другого и делов-то всего — стакан спросить. Ну и Степану плеснут…

— Спасибо за информацию. А Виктору передайте, чтобы утром никуда не отлучался. А то в управление вызовем повесткой.

— Я что? Я скажу. Только начальнику лучше нашему скажите, он прикажет, и всего делов, а меня Витька еще послушает — нет…

Уже в машине Евсеев подумал, что надо было спросить, как этот Витька выглядит. Соседи Васильева могли его видеть во время последней пирушки.

В разгар рабочего дня застать соседей капитан не очень надеялся. Разве что пенсионеров. В доме, который вплотную примыкал к васильевскому, оказались дети и глуховатая старушка. Какую тут почерпнешь информацию?

Но капитан по опыту знал: есть такие, кто не только прекрасно видит и слышит, но и обладает способностью сопоставлять факты, делать выводы из своих наблюдений. Это — первые помощники следствия.

Молодая женщина, набиравшая воду в колонке, сама заговорила с Евсеевым:

— Вы, наверно, про Васильева что-нибудь хотите узнать?

«Видела, что я вышел из машины у дома Васильева, вот и выскочила за водой». И ответил вопросом на вопрос:

— А вы можете что-нибудь о нем рассказать?

— Да я что? У меня с ним дел никаких не было. Вот тетка Дарья все на него обижалась. Мужика он ее, говорит, сманивал. Пировали вместе. Дружки были.

— А в тот вечер? Ну, когда пожар случился.

— А кто их знает. Они все время вместе хороводились. Дарья-то уж наверняка знает.

— Кто еще из соседей у Васильева бывал?

— Да всякие. Я вон там наискосок живу, в заводе работаю, по сменам, сегодня во вторую. Приглядываться к ним, что ли? Мужика у меня нету, пасти некого. Это надо тех, у пивного киоска, спрашивать. Степан там каждый вечер, почитай, отирался. Дарьин мужик тоже. Ну, а потом всей толпой и прутся к Васильеву: бабы-то у него нет, турнуть-то некому. А не из наших бывает у него один — долговязый такой, тощий. Особенно, когда непогода загонит. В магазине-то и водка, и вино есть. Вот и соображают. Своих-то, поселковых, бабы разгоняют, а пришлые, бывает, и ночуют.

— Еще кого-нибудь помните?

— Да где их всех-то запомнишь? Парень вот еще один отирается частенько. Этот приметный: борода у него да куртка желтая.

— А Дарья, как ее по батюшке, она где живет?

— Семеновна. Вон там, в конце улицы тополь такой здоровый, половина засохшая, так это в их садочке.

— Сейчас она дома? Не на работе?

— Домохозяйка она. Должна быть дома.

Евсеев предполагал, что тетка Дарья, или Дарья Семеновна, будет как-то выгораживать своего благоверного и, скорее всего, станет утверждать, что в ту роковую ночь ее муж был дома и не пил. Однако в оценке действий своего супруга Дарья Семеновна была решительна и категорична, ее пожелания в его адрес были тоже достаточно конкретны.

— Чтоб он подох, алкоголик проклятый! Не мог сгореть вместе со Степкой! Им бы только надраться…

Капитан сидел в просторной прохладной комнате и, осматривая добротную новую мебель, половички на полу, телевизор с большим экраном, прикидывал, что не такая уж, видать, заблудшая душа Игнат Тихонович, хозяин этого дома, чтобы так его костерить. Просто все случившееся, видимо, сильно потрясло хозяйку.

Выяснилось, что работает Карасев, супруг Дарьи Семеновны, на прядильно-ткацкой фабрике, с Васильевым знаком с незапамятных времен. В семье все нормально. Дети выучились, выросли, живут и работают не хуже других, да и хозяин вовсе не слыл забулдыгой-прогульщиком. Ведь и Васильев не всегда имел репутацию выпивохи.

При Степаниде семья как семья у Васильева была. Вот последнее время…

Особенно неприязненно говорила Дарья Семеновна об участившихся сборищах у Васильева. Негодование ее вызывали темные личности, которые стали появляться в покинутом хозяйкой доме.

Мало им, старым дуракам, своей компании, так еще со шпаной всякой связались, с уголовниками…

Евсеев насторожился: если не просто со зла сболтнула это хозяйка, то это уже серьезно. Постепенно выяснилось, что вернувшийся из заключения некто Клюев, который жил когда-то в поселке, а сейчас неизвестно где обитающий, зачастил к Васильеву, да не один, а с высоким бородатым парнем. Кто такой, как звать — не знает, но видела неоднократно около магазина в обществе Васильева, своего мужа и Клюева на распивочном пятачке у пивного киоска. Бывали они у Васильева дома, пили там, муж в такие дни приходил поздно.

— Женщин у них там не бывало?

Вопрос этот капитан задал еще и затем, чтобы проверить, не вызвано ли агрессивное настроение Дарьи Семеновны ревностью, которая, как известно, любые фантазии породить может. Тут не только уголовники привидятся… Но хозяйка к вопросу отнеслась спокойно.

— Какие там женщины! Кто к ним, алкашам, пойдет? Да им и самим никто не нужен, кроме винища этого проклятого.

Но после некоторого раздумья все же добавила:

— Не помню уж в какой день, с неделю, а может, и поболе, такси к Степанову дому подъезжало. В нем девушка какая-то. Одна. В дом заходила. Недолго там была. На такси и уехала. Кто такая — не знаю.

— А она точно уехала, не осталась?

— Да нет вроде. Чего она там останется? Степан-то, наверно, пьяный был, с работы-то косенький шел, я видела. А девушка, может, родня какая…

«Беспроволочная связь тут неплохо работает», — отметил про себя капитан. А вслух поинтересовался:

— Не заметили, как была одета?

— Да аккуратненько так. Свитерок беленький, брючки синие, туфельки… Сумочка в руках. По моде, в общем, одета.

Всеволод Петрович попросил стакан воды. Пока хозяйка ходила за ней, подошел к окошку. Нет, отсюда все это Дарья Семеновна наблюдать не могла. Либо пункт наблюдения находился где-то поблизости, либо сведения получены из вторых рук. Но это уже детали. Любопытен сам факт. Что если девушка и есть Верунька? Очень вероятно. Надо побывать в магазине. Но сначала повидать Игната Тихоновича Карасева, хозяина этого дома. Ему наверняка что-то известно.

Суханова, начальник цеха, в котором Карасев работал, охарактеризовала его положительно.

— Давно у нас работает. Слесарь по ремонту оборудования, машины хорошо знает. Нарушений не допускает, прогулов не имеет. Пить у нас на рабочем месте невозможно. У нас все мужчины непьющие. Да их в цехе — раз-два, и обчелся. Не знаю, чего это Карасевым уголовный розыск заинтересовался?

— Не им. Успокойтесь. Его дружок погиб при не совсем обычных обстоятельствах, вот разбираемся.

Суханова поохала, но расспрашивать посчитала неудобным. Капитан попросил проводить его на рабочее место Карасева.

— Нет уж, лучше я его сама сюда приведу. В наших цехах разговаривать невозможно. Хотя, впрочем, пойдемте в красный уголок. Там вам никто мешать не будет. А то в цехе — шум, а сюда ко мне люди все время заходят.

Да, действительно, ткацкие станки издавали такой непрерывный грохот, что перекричать его было трудно. Но женщины, ходившие между станков, словно не замечали шума.

Игнат Тихонович выглядел растерянным и смущенным, нервно тер испачканные машинным маслом руки. Испуганное выражение не сходило с его лица во все время разговора. Евсеев старался взять такой тон, при котором скованность собеседника исчезла бы.

Карасев подтвердил, что знакомство с Васильевым у него давнее, отношения дружеские. Делить, как говорится, было нечего. Выпивали, само собой, иногда. Пивком, в основном, баловались. На вопрос, что он, Карасев, думает о гибели приятеля, неопределенно развел руками.

— Так ведь кто ж его знает, как все получилось… Задохнулся в дыму. От своей же папиросы, пожарники говорят, загорание произошло. И милиция с ними согласная.

— Вы с ним пили в тот вечер?

Карасев отвел глаза.

— Было дело.

— И как было дело? Вы когда уходили, он еще не спал?

— Спал, спал. Все ушли. Вино выпито, хозяин спит, чего еще?

— Но спящий-то он курить не мог?

— Почему? Проснулся, закурил, опять уснул. У нашего брата, куряк, завсегда так. В ночь-полночь эту соску сосем. Особенно по пьяному делу…

— Кто еще кроме вас был? Что за люди?

Евсеев видел, что отвечать на этот вопрос Игнату Тихоновичу ой как не хочется! Он даже вспотел и заерзал на стуле.

— Так это… Я их и не знаю вовсе… Посторонние, можно сказать, люди.

— Что ж вы с посторонними пьете? И часто так бывает?

— Да нет! Впервой. Этих я вообще раньше не видел.

Это утверждение расходилось с тем, что рассказывала Дарья Семеновна. Были, следовательно, причины, по которым Карасев стремился избежать этой темы. Но врать он явно не умел.

— Как же так? Клюева-то вы должны знать. — Капитан дал понять, что ему известно гораздо больше, чем Карасев мог предполагать. Игнат Тихонович от вопроса как бы сжался, исподлобья взглянул на своего собеседника и принялся шарить по карманам в поисках спичек; папиросу он уже давно держал в пальцах.

— Курите, курите, — поощрил Евсеев. — Пусть меня ругают, если что. Да и выветрится — окна открыты.

— Оно конечно… Только я-то этому Клюеву никакой не друг, не товарищ. Про дела его не знаю ничего.

Евсеев видел: Карасеву стыдно за свою ложь, и сейчас он будет говорить все, что знает.

— Я вас про дела Клюева и не спрашиваю. Расскажите мне подробно, что было в тот вечер. Кто был и что делал. И больше от вас ничего не требуется.

— А что, сомнение какое у милиции есть?

— Про сомнения потом поговорим. Нам надо знать, что происходило в тот вечер у Васильева дома. Раз вы там были, говорите все, что вам известно. Вы не первый день живете на свете, понимаете что к чему. Я вас спрашиваю: кто был? Не заставляйте меня подсказывать. Чем подробней изложите, тем лучше.

Евсеев чуть было не-сказал «для вас». Но вовремя остановился. Карасев, скорее всего, ни при чем. Он свидетель. Зачем его пугать?

— Верно, был Клюев. «Клювом» его дразнят.

— Еще кто? Давайте так, чтобы мне не тянуть из вас клещами. Мы сейчас с вами просто беседуем, как знакомые. Зачем вам, чтобы беседа была перенесена в казенное присутствие?

Это подействовало.

— Был еще Мускул, да Витька со Степановой работы. Ну и все вроде…

— А если без «вроде»? Был еще кто-нибудь?

— Мог же кто-то зайти, потом выйти. Я ведь за швейцара не стоял.

— Чем занимались?

— Ну это… Вино пили.

— За чей счет? Кто платил?

— Все платили. Скидывались, как всегда. И Степан, и Витька, и я. А у тех бичей денег никогда не бывает.

— Что произошло потом? Была драка?

— Не было драки, — хрипло вымолвил Карасев. Он чиркнул спичкой, стараясь поджечь потухшую папиросу. Руки его дрожали.

— Это все Мускул.

И, видя, что капитан ждет продолжения, заговорил:

— Когда подпили, Степан ни с того ни с сего стал болтать, что скоро на «Волге» разъезжать будет. «Что, очередь подходит?» — это Клюв его подначивает. А Степан пьяный шебутной. «Я, — говорит, — и без очереди возьму!» — «А деньги где, в чулке, поди?» — это уже Мускул подзуживает. Степа духарится: «Не твое, мол, «гортоп», дело! Как ты, копейки на пиво не считаю!» Мускул проглотил, только хихикнул: «Во дает!» А тут последнюю бутылку разлили. Вроде бы надо еще сбегать, пока не поздно. Я «рябчик» вынул, Витька тоже. Степа чего-то замешкался. Мускул к нему: «Ты, мильенщик, чего жмешься?» Степан возьми да фигу ему под нос сунь. Тот его по руке. Степан поорал, попетушился, да все на него насели, успокоили, уговорили. Вытащил он откуда-то червонец, бросил на стол. Мускул сразу его подхватил, в магазин побежал.

— Разве еще торговали водкой?

— Мускулу без разницы. Он да не принесет! Приволок все, что надо. Ну и все, что я знаю. Потому как едва успел я еще сотку принять, как моя Дашка прирулила. И понесла на нас. Клюв с Витькой сразу слиняли, а Мускул хорохорится: что, мол, за начальство такое! Нечего, мол, тут командовать. Но моя баба тоже не из пугливых, видала она всяких, такое ему сказанула, что он сразу отвял. А меня домой увела. А утром слышу, беда со Степаном…

— Вас жена увела, гости разошлись, Васильев один остался. А вернуться никто не мог? Водка-то, как я понял, оставалась еще?

— То-то и оно. Вернулся кто или нет — не знаю, но водка точно оставалась. Мускул одну-то бутылку в угол поставил, распечатать еще не успели. И Степан еще не спал, хоть и тяжелый уже был. Ну он все равно бы о ней вспомнил… Свет у него еще горел, когда мы к своему дому подходили.

Так. Никакой водки в доме покойного обнаружено не было. Значит, кем-то она была выпита или унесена. Выходит, кто-то вернулся. А Игнат Тихонович, похоже, действительно ничего не знает. Про билет он, надо думать, не в курсе. Ничего такого, что могло бы заинтересовать органы правопорядка, в его поступках нет.

Глава девятая Иногда полезно притвориться спящим

Незадачливый компаньон Ники проснулся ближе к вечеру. Он с трудом сообразил, где находится. Но тут появился хозяин номера. Он мурлыкал что-то себе под нос и, судя по всему, занимался хозяйственными делами. Заметив, что гость проснулся, приветствовал его радостным восклицанием:

— Бах! Однако проснулся? Это хорошо.

— А где все? — сильно севшим голосом осведомился бородатый.

Хозяин либо не расслышал вопроса, либо не счел его достойным внимания. Он рассказывал:

— Есть люди, выпьют, голова болит. Я сколько хочешь выпью — не болит. А чему болеть? Это же кост! — И рассмеялся резким гортанным смехом.

Он был сейчас без своей устрашающих размеров кепки. Это обстоятельство давало ему возможность со смаком постучать себя по темени костяшками пальцев и повторять с видимым удовольствием: «Это же кост!» Сдвинув прилипшие ко лбу волосы, еще несколько раз повторял полюбившееся выражение, заливаясь смехом.

Смеялся он, однако, один. Парень ничего забавного в изображаемой ситуации не усматривал. Кроме того, его интересовало совсем другое.

— Где Ника, где Ашот?

— Не знаю, — равнодушно произнес хозяин. — Где твои друзья, мне неизвестно. Они не сказали, куда пошли. Хочешь пить?

И он снова извлек из-под кровати неистощимую кислородную подушку. Спустя полчаса они снова вели приятные разговоры. Многократно повторенный анекдот возымел, наконец, действие. Оба «соподушника» долго смеялись. Хозяин щедро подливал, гость пил и хвалил, хвалил и пил. Бурдюк-подушка дна не имела. По мере чередования полных стаканов с пустыми, новоявленные приятели все меньше слушали друг друга. Брататься им надоело, потом молодому бородачу снова захотелось подремать.

Сколько продолжался этот второй сон, сказать трудно. Но даже самое отличное вино не может без остатка всасываться в кровь. Так или иначе, бородач завозился на кровати, где он спал одетым, и хотел было встать, но услышал голос как будто даже знакомый:

— Этот все еще дрыхнет?

Презрительные интонации звучали в этом вопросе. В ответ послышалось сопение. Бородач лежал, повернувшись к стене, говоривших он не мог видеть, но понял, что сопение принадлежит владельцу резинового резервуара. На всякий случай он сделал вид, что спит и очень крепко. Тем более, что в говорившем узнал, наконец, Мишу, общаться с которым не было никакого желания. Кроме того, прикинувшись спящим, парень рассчитывал узнать, где Ника.

Миша, однако, был занят своими проблемами.

— Позови Гамида, — приказал он отрывисто.

Хлопнула дверь. Миша двигался по номеру: вероятно, собирал вещи.

Снова хлопнула дверь. Кто-то вошел. И не один — это можно было понять по разговору. Речь хозяина сопровождалась характерным покряхтыванием и подкашливанием. После вопроса Миши: «Ну что, узнал?» кто-то заговорил голосом резким и высоким, с сильным акцентом. «Узнал. У него дядя живет в Черкесске. Овчинников фамилия. Звать Яков Прокофьич. Подходящий дядя. Бывал у «хозяина», срок мотал. Опыт имеет в таких делах». Миша грязно выругался. «Значит… — произнес он и замолчал, видимо, что-то обдумывая. Потом опять заговорил, не скрывая злости: — Этот зяблик, этот воробышек себя возомнил крупной птицей. Придется его разочаровать. Убедить его, что никакой он не коршун, а всего-навсего пичужка, птенчик желторотый. Я ему повыдергаю перышки, а заодно и лапки. А надо будет, и голову оторву. Я им сам займусь, сейчас лечу в те края. А тебе придется за твоим приятелем Ашотом последить. Он, похоже, втюрился в эту дурочку. И если она ему пожалуется, что я ее чуть-чуть пощипал, ему может не понравиться. Он горячий джигит, как бы не кинулся меня разыскивать. Кроме того, я намекнул ему, что могу устроить встречу с Рамо. Черт! Это можно сделать разве только на том свете… Не исключено, что так и придется. В зависимости от того, как он себя поведет… Ты меня понял? У тебя с ним свои счеты. Вот и разбирайтесь. Где меня найти — знаешь. Иди!

Закончив сборы, Миша дал напутствие и хозяину номера:

— Ты тоже сматывайся. И скорее. И этого выпроводи.

Парень понял, что последняя фраза относится к нему, и с облегчением почувствовал, что дверь закрылась. Чуть выждав, он поднялся.

Его «воскресение» встретил возглас:

— А, проснулся! Пить будешь? Вино есть…

Глаза десятая Вероника: Вера или Ника?

Как и надеялся Евсеев, Королев установил фамилию племянницы Васильева. И едва отчет о командировке младшего лейтенанта оказался у него на столе, он набрал номер телефона магазина по улице Менделеева.

— Мне Веру Раскатову, пожалуйста!

Слова «пожалуйста» оказалось недостаточно для той, что сняла трубку. Была ли она не в духе, или слишком занята, но в ответ Евсеев услышал раздраженное:

— Только мне и делов, звать подружек для кавалеров!

Капитан не успел даже объяснить, что он по делу, а трубка уже зачастила короткими гудками.

«А зачем, собственно, звонить? Не позвала лишь потому, что не захотела, значит, девушка там. Надо ехать. Все равно по телефону разговора не получится. Тем более, надо посмотреть на Веруньку со стороны, попробовать определить, что она из себя представляет».

Магазин — не самообслуживания. Стало быть, можно ходить сколько заблагорассудится, не обращая на себя внимания. Самому понаблюдать за Верунькой.

Кого звать «Верой», капитану спрашивать не пришлось: через несколько минут после его прихода одна из продавщиц крикнула на весь зал кассирше:

— Вера! За пиво не выбивай! Пиво кончается.

Стало быть, за кассовым аппаратом сидела Вера. Только вот которая из двух? Встал в очередь, чтобы понаблюдать за девушкой. Полненькая блондинка с яркой косметикой. С покупателями доброжелательна, спокойна, но застенчивой ее никакие назовешь. К кожуху кассового аппарата веером приткнуты билеты денежно-вещевой лотереи. Вера не забывала предлагать их на сдачу.

Пиво кончилось, кое-кто отошел от кассы. Покинул очередь и Евсеев. Он собрался было пройти к директору, чтобы вызвать туда Веру, если это та, которая ему нужна. И тут услышал, как Вера громко объявила: «Товарищи, проходите в другую кассу!» Действительно, в соседней кассе, до сей поры пустовавшей, появилась напарница, а Вера, собрав билеты, закрыла их в ящике с деньгами и, стуча каблучками, направилась к служебным помещениям. Евсеев догнал ее, спросил:

— Раскатова — это вы?

Девушка удивленно подняла брови.

— Нет. А вам Раскатову надо? Ее сегодня нет. Должна была прийти, но почему-то не пришла. Может, заболела.

Капитан хотел было уйти, но решил, что неплохо узнать о Раскатовой побольше. Поговорить хотя бы с этой девушкой, ее тезкой. Назвав себя, Евсеев попросил Веру уделить ему несколько минут.

Ни растерянности, ни боязни — одно любопытство в глазах.

Чтобы придать разговору непринужденность, капитан назвал девушку тезкой Раскатовой, но в ответ услышал:

— А мы и не тезки вовсе. Я — Вера. Она — Вероника. Ее сокращенно то Верой зовут, то Никой. Ей больше нравится — Никой.

Девушка говорила легко, свободно, и Евсеев понял, что здесь он узнает больше, чем из официального источника. Они сидели в комнатке, которая громко именовалась кабинетом директора и сейчас пустовала. Так что беседовать можно было без помех.

— Вы спрашиваете, подруги мы или нет? Не сказать, что неразлучные, но мы по годам ровня. Вместе работаем. С кем поболтать, иногда и после работы время провести, как не с ней? — И непроизвольно понизив голос, спросила доверительно: — У нее что-то случилось?

Капитан заверил девушку, что речь идет о людях, с которыми Раскатова, очевидно, знакома. Но чтобы о них разговаривать, не мешает иметь некоторое представление и о самой Раскатовой. Веру Дееву такое объяснение вполне устроило, и она принялась выкладывать о своей подруге все, что ей было известно.

Вероника работает в магазине после десятилетки. Пыталась поступить в институт. Как будто намерена зарабатывать стаж, но что-то не похоже, чтобы очень рвалась на учебу. Не замужем и пока не собирается. («Чего нам торопиться? Еще успеем в упряжке побегать, погулять надо, пока молодые».) Жених? Какой там жених! Похаживает тут к ней один знакомый. Студент бывший. Из института погнали, сейчас нигде не учится, не работает. Да и заходит-то больше затем, чтобы рублевку занять. Парень ничего на вид, симпатичный даже. С бородой. Они давно знакомы, чуть ли не со школы. Или жили в одном доме. Это у ней самой надо спросить. Родственники? Не знает… Ну есть у нее отец, мать.

Она усмехнулась, что-то вспомнив.

— Был тут один деятель с месяц назад. Вроде, дядюшкой его Ника назвала. Прирулил к открытию магазина, «пузырек» ему понадобился, а ждать до режимного часа — душа не терпит. Вот и вспомнил, что родня в магазине работает…

Девушка замолчала, как бы спохватившись, что коснулась той стороны торговли, о которой сотруднику милиции в общем-то и знать ни к чему.

— Говорите, не стесняйтесь, — подбодрил девушку Евсеев.

— Ну, раз так, слушайте.

И Деева поведала капитану историю о том, как Ника за оказанную родственнику услугу, а точнее за то, что отпустила спиртное в нарушение режимного времени, заставила его взять в кассе несколько билетов лотереи ДОСААФ. Тот не только выполнил поставленное условие, но даже подарил по билету девушкам. Сказал, что в случае выигрыша он подруг не забудет, а чтобы они знали, выиграет он или нет, переписал свои номера на обрывке ленты от кассового аппарата и заставил Нику взять этот клочок бумаги, хотя она и отказалась брать. И еще телефон Ники записал.

— Ну и как, выиграли билеты? — машинально спросил Евсеев, слегка взволнованный тем, что услышал.

— А я и не проверяла. Не помню уже, где и билет. Да и газета не попадалась, не идти же специально в сберкассу.

Но Евсеева ответ не интересовал. Его интересовало другое.

— По имени не называла Ника своего родственника? И кем он ей приходится, не уточняла потом?

— Седьмая вода на киселе. Дядя, не кровный, а так… Материной сестры муж. По имени она его не называла. Во всяком случае, я не запомнила.

— А тот парень, ее знакомый, его как звать?

— Его-то? Толей.

Глава одиннадцатая Федот, да не тот…

У Евсеева стала вырисовываться версия, в которой как будто начали просматриваться действия основных участников драмы. Вероника не выбросила бумажку с номерами билетов и не забыла о ней. Проверив, обнаружила, что ее непутевый дядюшка стал обладателем счастливого билета с крупным выигрышем. Съездила к нему, чтобы убедиться в этом, потом отправила своего бородатого приятеля. Его все видели неоднократно в обществе Васильева. Видимо, входил в доверие и искал случая выкрасть билет. Кроме него, о билете не знал никто из собутыльников, этим и объясняется его стремление свести все к шутке, когда Васильев стал намекать на подвалившую ему удачу. Боялся, что старик проговорится, обнаружит себя перед всей компанией. Анатолию это, понятно, невыгодно. После того, как Васильев почуял неладное, бородач понял, что надо торопиться. Ударил старика, так как иной возможности заполучить билет не видел, инсценировал пожар. Правда, факт подмены билета не очень укладывается в эту схему. Может, боялся, что пожар обнаружат раньше, чем огонь уничтожит улики?

Где искать Анатолия, знает, конечно, Вероника. Но дело в том, что ее нет не только на работе, но и дома. Сбежала вместе с билетом? Родители о местонахождении дочери ничего сказать не могли. Они сами были встревожены ее отсутствием, но, по их свидетельству, случалось и раньше, что она дома не ночевала. Евсеев оставил номер телефона, по которому просил немедленно сообщить, как только девушка появится. Пока же имело смысл поискать бородача через Клюева. Где-то ведь они встречались, раз приходили к Васильеву вместе? Вопрос, где искать самого Клюева?

Однако все оказалось намного проще. Клюев, вернувшись после отбытия наказания, отметился в соответствующих организациях, встал на учет, получил разрешение на прописку.

Словом, Клюев сидел перед капитаном и хмуро отвечал на его вопросы. Всем своим видом он хотел дать понять: не знает, что от него требуют. Васильев задохнулся от собственной папиросы, как все говорят. А причем здесь он, Клюев?

— А если есть другие данные? Например, что Васильеву помогли задохнуться?

Клюев побледнел. Такой оборот в любом случае не сулил ничего хорошего.

— Мне шьете? — голос у него сразу сел и стал хриплым. — Так не выйдет ничего. Не виноватый я.

— Кто виноват, разберемся. От вас пока одно требуется: честно рассказать, как все было. Это в ваших интересах.

— Нечего мне говорить. Пили, беседовали, пока баба одного дистрофика компанию не испортила. Я ушел, вот и весь сказ. Что там еще было — меня не касается.

Не чувствовалось, чтобы Клюев юлил или хитрил. Слишком смело он себя держал, был уверен в себе, глаз не отводил. Конечно, калач это был тертый, привык к допросам, но наигранность всегда заметна.

— А приятель ваш, бородатый этот, он когда ушел? Кстати, как его звать?

— А я знаю, когда он ушел? И как звать — не знаю. Мускул — и все.

— А где вы с ним познакомились? Вас все время вместе видели.

— Мы с ним и не знакомились. Пили вместе, вот и все знакомство. Такой же он мой друг, как и ваш.

— Где его найти?

— А бес его знает!

— А если без беса? Почему бы вам не помочь нам? Мы к вам по-хорошему, давайте и вы так же.

Клюев пожал было плечами, но потом смекнул, что лучше будет, если он попытается помочь милиции.

— Где «гортоп» пасется, там и Мускул. Скорей всего, он сейчас около пива на «Северке». Туда податься — не ошибешься. Самое его время.

Что такое «гортоп», капитану объяснять не надо. Топтать город в поисках дармовой выпивки — вот смысл жизни «гортоповцев». Гуртуются они у пивных киосков. И хоть пиво продается только навынос, «гортоповцев» это нимало не смущает. Пьют прямо из трехлитровых банок, пущенных по кругу, припадая к ним по очереди. У них всегда «занята» очередь. Очередь они могут уступить за глоток пива, за мелочь, которой им всегда не хватает, но все равно они всегда у пивной «амбразуры». До конца, пока пиво не кончится.

С видимой неохотой Клюев согласился показать наиболее вероятные места пребывания Мускула. При том условии, что покажет издалека, не выходя из машины.

Перед тем, как отпустить Клюева, Евсеев поинтересовался, есть ли у бородача девушка и как ее зовут.

Клюев хмыкнул:

— Бутылка у него подруга.

Бородача привезли быстро, не прошло и часа. Это был высокий широкоплечий парень, с правильными чертами лица, с выражением довольно добродушным и бесхитростным. Окладистая рыжеватая борода его не старила: свежесть молодости, на которую не успело еще оказать свое разрушительное действие систематическое употребление алкоголя. Мускул источал ощутимый пивной аромат и держался по этой причине независимо и даже с некоторым вызовом.

— За что взяли? — с некоторой долей нахальства и сознанием полной непричастности к каким бы то ни было противозаконным деяниям спросил он.

— Все по порядку. Назовите сначала себя, свое звание, положение.

Ни звания, ни положения у парня, разумеется, не было, но имя-то было? И вот это имя (парень назвал себя Николаем Першуновым) повергло капитана в смущение. Он даже чуть растерялся. Переспросил:

— Николай, говоришь? А разве…

И смолк, поняв всю нелепость ситуации. Не убеждать же парня, что его зовут иначе. У него ведь и документы, конечно, есть. «Николай, Коля. Коля — Толя. Может, спутала Вера Деева? Уменьшительные имена созвучны, могла не расслышать или забыть…»

Как бы там ни было, а беседовать надо. Тем более, что есть о чем. И прежде всего о том, в чьей руке была бутылка, которой ударили Васильева.

Рассказ о событиях того вечера в изложении Першунова подтверждал в общих чертах то, что рассказывали Карасев и Клюев. Но, по мере того, как Евсеев углублялся в перипетии случившегося, ответы Першунова теряли свою четкость и определенность. Он стал путаться, отвечая на вопросы о времени своего ухода, о том, когда и кем была выпита принесенная им водка, попытался скрыть стычку с Васильевым, возникшую из-за намека покойного на выигранную машину. Капитан понял, что настало время открыть бородачу карты.

— Вот что, Першунов. Экспертиза установила, что Васильев погиб не от папиросы, а от того, что его ударили. Бутылкой по голове. Да так, что он потерял сознание. А горящую папиросу уже потом подкинули ему на диван. Что ты по этому поводу скажешь?

Першунов уставился на капитана застывшими глазами, лицо его покрылось вдруг нездоровой желтизной, сквозь которую проступали фиолетовые прожилки.

— А я что?.. Почем я знаю?

— Знаешь. И в твоих интересах самому правдиво рассказать, как все было. Ведь на бутылке остались отпечатки пальцев — перчаток, насколько я понимаю, ты не носишь.

— У вас моих отпечатков пальцев нету…

— Будут, значит. Это уж не твоя забота. Ты лучше рассказывай: все разошлись, ты ударил Васильева, испугался, что убил, потом инсценировал пожар…

— Неправда! Он очухался! Он…

Поняв, что запираться бессмысленно, что он уже по сути дела сознался, Першунов произнес несколько отрывистых фраз:

— Он сам на меня набросился. Я не хотел его бить. Так, легонько задел, чтобы он утихомирился. Он сильно пьяный был, на ходу спал, на стулья натыкался…

— Когда это случилось? Кто видел?

— Да никого не было. Все разошлись, а я вернулся.

— Зачем?

— Так водка же осталась. Да и сигареты я забыл. Сунулся, а курить нечего. Вот и вернулся.

— Васильев еще не спал?

— Не… Он сперва обрадовался, обниматься полез, давай, мол, выпьем. А водку-то я спрятал, он даже не знал куда. А я хотел бутылку втихую забрать да отвалить: чего мне с ним, он уже из соображения выпал. Думал, куревом запасусь и буду рвать, чтобы он мне на хвост не сел. Да и все равно ему лишку было.

— А вас что, кто-нибудь ждал?

— Не… Думал, приму чуток да на похмелку оставлю. Неловко вроде стало, на его же деньги водка-то куплена…

Першунов стал подробно рассказывать, как они еще выпили и как Васильев, окончательно опьянев, стал бросаться на своего гостя. Хватал даже нож со стола, кричал, что не даст себя ограбить.

— Я нож отнял, пихнул его к дивану и — к дверям. Так он меня догнал, в рукав вцепился. А я ведь тоже пьяный был. Маленько озверел. Схватил бутылку, что на столе стояла, крутанул его да легонько и стукнул. Ей-бо, чуток, чтобы отвял он. Его и спичкой свалить в тот момент можно было. Ну, я его подтащил к дивану, забросил. Постоял малость, послушал — дышит. И пошел. И вот те крест, больше я его пальцем не тронул…

— В какое время это было?

— Откуда мне знать, часов-то у меня нету… На трамвайную остановку пришел — еще двенадцати не было.

Записывая показания Першунова, Евсеев размышлял над создавшейся ситуацией. «Чуток стукнул». Да такой битюг, к тому же пьяный, где ему рассчитать силу удара? Быка свалить может, не только пьяного пожилого человека.

Першунов вздохнул.

— Че мне теперь будет? Я же не хотел…

— Это дело суда разбираться и меру наказания определять. А ты считаешь, видно, что можно людей бить по голове чем придется, да еще благодарности за это ждать?

И все же капитан решил немного приободрить парня. Хотя бы для того, чтобы он ответил на еще один важный вопрос.

— Многое будет зависеть от заключения экспертизы. Если все так, как ты говоришь, если он после удара пришел в себя, а уж потом закурил и погиб от собственной папиросы, то тебя можно будет обвинить лишь в участии в драке и нанесении телесных повреждений, не повлекших за собой особо тяжких последствий. То есть, если бы он не закурил, к примеру, то утром проснулся бы и голову щупал, стараясь вспомнить, где это он ударился.

— Во-во! — обрадованно подхватил Першунов. — Я же говорю…

— Ну ты это адвокату расскажешь. А теперь еще ответь: кроме водки, взял еще что-нибудь у Васильева?

Першунов удивился совершенно искренне.

— Да я что, вор? Водку взял, так она ему все равно ни к чему была. А чтобы я еще что-то… Воровать где ешь-пьешь?

О своей честности Першунов был явно преувеличенного мнения. Что денег он не взял — факт. Но что там какая-то мелочь по сравнению с билетом? Да и деньги, вероятно, еще искать надо было, а местонахождение билета, возможно, было известно.

— А билет?

Можно было более или менее талантливо разыграть изумление, переспросить, чтобы оттянуть время. Першунов просто смотрел на капитана преданными глазами, уверовав в его объективность и доброжелательность. Он просто ничего не понял: какой билет, при чем тут билет? И спросил невпопад:

— Куда билет?

«В кино!» — чуть было не сказал с досады Евсеев. Действительно, как в поговорке: «Федот, да не тот». Не ошиблась, значит, Вера Деева — там все же Толя, а не Коля. С Коли придется пока взять подписку о невыезде, а вот Толю надо искать.

Но все же спросил еще на всякий случай:

— С Вероникой, когда последний раз виделись?

Першунов настолько осмелел, что даже позволил себе улыбнуться:

— Что-то я перестал вас понимать, начальник. Такие имена, я считаю, только в книжках бывают. В натуре мне лично встречать не приходилось…

Глава двенадцатая Ларчик просто открывался

В утро после той ночи, когда родители Вероники не дождались ее, а капитан Евсеев тщетно пытался выяснить, куда исчезла девушка, сама она тоже не очень четко представляла, где находится. Во всяком случае, первые мгновения. Она очнулась от тяжелого забытья на широкой деревянной кровати под легким покрывалом. В полуоткрытое окно веяло прохладой. Легкое прикосновение свежего воздуха, колыхнувшего легкую кремовую штору, она ощутила, как только откинула покрывало. По обнаженному телу пробежал озноб. Поискала глазами одежду, обнаружила ее на кресле поблизости. По обстановке заключила, что эта просторная комната — гостиничный номер. Поспешно стала одеваться, поглядывая на придвинутый к кровати журнальный столик. Там стояли бутылки с минеральной водой и пивом, лежал на тарелочке виноград; не забыты были и сигареты. Даже открывашка рядом с чистым стаканом… Сумочка с деньгами лежала на кресле под одеждой. Все на месте.

И все же тревога не оставляла ее. Она потянулась за пивом. Пила прямо из горлышка, пока не избавилась от неприятной сухости во рту. Взяла сигарету, присела на кровать. Затянувшись, стала восстанавливать ход вчерашних событий.

Они приехали сюда в этот номер с Мишей. Спутник ее сказал, что снят номер специально для нее, все оплачено, ни о чем беспокоиться не надо. Толик тоже спит в гостинице, там, где его оставили. Проспится, его позовут, если будет в нем надобность. А сначала — в ресторан, там Ашот ждет уже.

…Смутно помнит, как вернулась из ресторана. Там за столиком пыталась вначале сдерживаться, потом отпустила вожжи. Подходили какие-то люди, приглашали танцевать, с соседних столиков присылали шампанское. Когда Миша стал прощаться, она отнеслась к этому довольно спокойно. Только спросила, не забыл ли он чего, не перепутал ли? «Все будет в ажуре!» И прижимал руки к груди. Ашот тоже подтверждал, что все будет как надо.

А потом она полностью перешла на попечение Ашота. На всю ночь.

Она потерла лицо ладонями. Нужен ей этот Ашот… Оставить билет в камере хранения! Какая глупость!

Она вспомнила, что Ашот просил ее утром не беспокоиться, никуда не уходить. Номер за ней. А он с утра съездит по делам и вернется. Ну нет, Надо на вокзал, выручать билет! Сейчас поедет, найдет того, кто там на вокзале за эти камеры отвечает, расплачется, скажет, что бумажку с шифром затеряла. Что ей не откроют, что ли! Эта мысль ей еще вчера пришла в голову. Конечно, она сделала вид, что верит всей этой чепухе с хитроумным набором, когда ни одна душа в мире не знает поставленных на шкале секции цифр.

С Ашотом договорились вместе провести день. Съездить куда-нибудь на озеро, покупаться, позагорать. Только вот, что на работе? «Что-нибудь придумаем».

У нее, собственно, не возникало намерения обманывать этого чудика Мишу. Конспиратор… Конечно, если он сделает все, как надо, она отдаст билет. Возможно, поставив дополнительные условия. Там видно будет…

Она потягивала пиво и строила планы. Настроение заметно улучшилось. Виски перестало давить. Когда вторая бутылка стала подходить к концу, ей и вовсе показалось, что все складывается как нельзя лучше. Она отлично запомнила, как выглядит сумка, а главное — количество книг и их названия. Никто не засомневается, не придерется.

Но именно при воспоминании о книгах ощущение тревоги вернулось к ней. Что же? Билет в книгу положила она сама. Сумку Миша поставил нормально, дверцу захлопнул, подергал.

И вдруг она поняла что. Она запоминала книги, чтобы перечислить их, когда будет просить открыть ячейку. Но ведь и он может сделать то же самое!

Простая эта мысль, не приходившая доселе в голову, на какое-то время лишила ее сил. Она откинулась на подушку. «Не может быть, не может быть», — стучало в висках. Опять стало сухо во рту. Она поднялась, прошла в ванную комнату. И там, в раковине, наполненной водой, она увидела нераспечатанную бутылку шампанского. Это, конечно, предусмотрительный Ашот постарался. Но сейчас было не до него. Плохо слушающимися пальцами, она сорвала проволоку, бросая на пол обрывки серебряной фольги, раскачала пробку. Бутылка слабо выстрелила, газ завился у горлышка, подобно слабой струйке дыма. Она наполнила стоявший тут же на полке стакан, не заботясь о его чистоте, сдувая пену, выпила. Посмотрела на бутылку, поставила. Нельзя больше пить, еще чего доброго придерутся, уловив запах. Скажут, не мудрено, что забыла шифр, пошлют сначала проспаться. Скорее на вокзал.

Она пробежала мимо дежурной по этажу, опасаясь, что сейчас ее остановят.

Никто ее не остановил, ни о чем не спросил. Она уже пробегала по аллейке сквера, разбитого перед фасадом гостиницы, когда у клумбы с цветами путь ей преградил поднявшийся со скамейки человек. Поглощенная своими мыслями, стремясь как можно быстрее увидеть где-нибудь свободное такси, Ника ничего не замечала вокруг и сейчас в испуге отпрянула. Испуг сменился радостью: перед ней стоял ее потерянный было спутник.

— Уф! Испугал! Откуда ты такой? — Она критически оглядела своего помощника. — Ну и видок у тебя… Зеленый, как три рубля.

Парень тоже пробудился совсем недавно, и так же, как Ника, один в номере. Состояние его после вчерашних необузданных возлияний требовало «поправки». Но исчез его новоявленный друг в кепке, а главное, исчезла чудо-подушка. «Надо сматываться от греха подальше», — сообразил он все же, не без оснований полагая, что просто так, без причины поспешно не бегут. Да и разговоры эти подозрительные…

В сквере он присел, чтобы немного прийти в себя, осмотреться. Появлению Ники он тоже обрадовался, но все же сдерзил:

— Зато ты, как новый полтинник, блестишь. Со всеми представителями гор переспать, наверно, успела?

— Не твое, как говорится, собачье дело. Пить надо меньше. Что, небось, здесь и спал?

Толик посчитал вопрос, не заслуживающим внимания.

— Освежиться бы надо, — высказал он желание, преобладающее в нем над всеми остальными. — Давай развернись, за твои грехи страдаю.

Ника задумалась на миг, потом решительно взяла парня под руку.

— Пойдем. Проводишь меня до вокзала, там мне надо кое-что сделать. Помощи от тебя не потребуется никакой. Разве что моральная поддержка. А там найдем что-нибудь и для твоей страждущей души.

«Страждущую душу» вполне устроил бы и ассортимент гостиничного буфета, зачем еще куда-то тащиться? Но хозяин — барин, он же лицо зависимое. Тем более, что никаких иных перспектив не предвиделось.

Подвернувшееся такси через несколько минут доставило их на вокзал. К просьбе открыть шкаф камеры хранения дежурная по вокзалу отнеслась довольно спокойно, на большом вокзале таких случаев сколько угодно. И шифр забывают, и бумажки с записями теряют, и набирают неточно, и «колдуют» у камер не всегда со свежей головой.

Нику охватило волнение, когда мужчина в железнодорожной форме, открыв специальным ключом замок, потянул на себя дверцу. Она даже зажмурилась от страха. Дверца, слабо щелкнув, открылась. Сумка стояла на месте. Теперь, когда ее ремень был уже в ее руках, она еле дождалась момента, когда дежурный, занятый своими делами, отошел. Она выхватила, замирая от страшных предчувствий, «Курс статистики», приоткрыла 47-ю страницу, тут же захлопнула, шумно вздохнув. Это был вздох облегчения: билет был на месте.

Сразу забылись все переживания, отпали все подозрения.

— Надо отметить! — еще не охладев от горячки возбуждения, предложила Ника. — Ты не против?

Он бы еще был против! Конечно, спутник Ники ничего не понимал в происходящем и только таращил глаза, слушая объяснения о каком-то забытом шифре, о книгах для главного инженера совхоза и молчал: не его это ума дело. А вот «отметить» — это другой разговор!

Вокзальный ресторан был еще закрыт, но местным гурманам хорошо было известно кафе, расположенное в многоэтажной части вокзала и весьма претенциозно названное «Седьмым небом». Лифт доставил их к цели. Сжимая в руках ручки обеих сумок, большой и маленькой, Ника направилась к самому крайнему столику. Толик хотел избавить девушку от неудобной ноши и взялся было за ремень спортивной сумки, но она неожиданно резко выдернула ее.

— Тебе же неудобно с ней таскаться, — оправдываясь, пробормотал Толик, но настаивать не посмел.

Ника, устроившись за столиком, придвинула к себе пустой стул и примостила сумку на нем. Спутник ее привык ко всякого рода чудачествам и не обратил на этот жест ни малейшего внимания. Его больше волновало, на что размахнется распорядитель кредитов. О билете, как о реальной финансовой величине, он уже как-то забыл. Легкомысленные действия Вероники давали все основания предполагать, что дальше амурных похождений билетно-валютная операция не двинулась. Поэтому он осторожно осведомился, не уточняя, что же они пришли отмечать:

— По пиву ударим?

Ника сделала гримаску:

— Ты можешь лакать пиво, а я хочу шампанского.

— Что, золотой телец приручен? — Толик оживился. Неужели этот хмырь и в самом деле оказался мешком с деньгами? И все выложил? Что-то не верится.

Официантка принесла шампанское. Они выпили «за успех предприятия», закурили. И только тогда девушка заговорила.

Она принялась рассказывать о Мишином предложении перечислить деньги, о том, как они делали вклады в разных сберегательных кассах, о заведенных сберкнижках, о наличных, которые дал ей Миша для «округления», задатка. Толик слушал с возрастающим интересом. Ника, подогреваемая этой заинтересованностью, а еще больше — шампанским, все больше увлекалась своим рассказом. Теперь ей и самой казалось, что действовала она умно и решительно.

— Оставить билет в камере хранения! — ахнул Толик не то восхищенно, не то испуганно. — И ты на такое решилась?

— А вот представь себе, решилась! И как видишь, не промахнулась.

Она похлопала ладонью по сумке, красовавшейся на стуле, поблескивающей своими лакированными боками.

— Пролететь же было можно… Ты проверила, все в порядке? Вон как ты легко забрала сумку безо всякого шифра.

— Ты же видел, сумка на месте, билет там, куда я его положила…

И она потянулась за сумкой. Вынула книгу, достала из нее билет, положила перед собой. Склонилась над маленьким бумажным прямоугольничком, на котором изображен стреляющий из винтовки человек. И вдруг бессильно откинулась на спинку стула с побелевшим лицом:

— Подменил… Подменил, мерзавец! Совсем не тот номер…

Глава тринадцатая Родственный визит

Едва капитан Евсеев вернулся к себе, дежурный сообщил ему: звонила Раскатова, просила передать, что дочь дома.

— Вот за это спасибо! Забеспокоилась, стало быть, мамаша. Сейчас же пойдем знакомиться.

Но «сейчас же» не получилось: вызвал Бахарев. Что ж, капитан и сам намеревался посетить своего начальника. По сути дела, можно уже докладывать: виновник смерти Васильева найден и, можно сказать, признался. Вот только ребус с билетом не разгадан. Но объявилась девочка, беседа с ней, видимо, поможет все привести к общему знаменателю.

— Дался тебе этот билет, — поморщился Бахарев, когда Евсеев заговорил о своих предположениях. — Где у тебя заявление о его пропаже? Предполагаемого владельца нет в живых. Родственники, по всей вероятности, ничего даже и не знают…

— Не стану говорить обо всех родственниках, но одна знала. И я как раз собираюсь с ней на эту тему поговорить.

— Препятствовать не стану, если чувствуешь, что за этим что-то стоит. Меня волнует другое: в «ювелирном деле» появились кое-какие проблески. Тебе придется заняться разработкой одной из версий. Связано с поездкой в южные края. Благодатные, курортные.

— Тронут заботой руководства. А что конкретно?

— Конкретно еще обсудим. Но ориентировочно, чтобы ты уже начал думать в нужном направлении, исходные данные такие: в городе Шахтерске к нашим работникам поступил сигнал. Очень любопытный. Одна гражданка, не самого примерного, прямо скажем, поведения, вдруг начала продавать золотые безделушки. Одной — сережки, другой — колечко, еще кому-то — брошку, булавку… И, думаешь, почем? За бутылку! У нее свой-домишко, живет она давно уже одна, перебивается случайными заработками, попрошайничеством. Алкоголичка. И на вот тебе! Наследство получить неоткуда, на клад не походит: вещи все новые. Выявить тех, кто соблазнился на дешевку, удалось. Предположение: вещи из тех, украденных. Но на этом месте цепочка расследования опять обрывается.

— А обладательница золотого запаса, она что, совсем ничего не хочет говорить?

— В том-то и дело, что она почти не запиралась: нашла в подполье собственного дома. Кто положил, она не знает. Может только предполагать. Предполагать, впрочем, нетрудно. У нее есть сын. Живет в городе, то есть в областном центре, где и работает. Где-то слесарит, как она выражается. Шахтерск, сам понимаешь, только по формальному признаку другой город, а так все равно что один из районов нашего города — полчаса езды автобусом. Вот сынок-то иногда и наезжает. Только он мог положить. Но к тому моменту, когда работники милиции захотели осмотреть «золотую жилу», там уже ничего не было.

— Фантастика, — усмехнулся Евсеев.

— Да, если бы не вполне реальные вещи, которые мы изъяли у любителей украшений. Дорогие, но за бесценок.

— А где же сынок?

— Мы бы тоже хотели это знать. Да, да, — покивал Бахарев, видя, что его собеседник хочет что-то возразить. — По имени, фамилии, году рождения нашли и место работы, и место жительства. Живет в общежитии. Только, можно сказать, жил. Потому как след его простыл.

— Что он из себя представляет, удалось выяснить?

— Зеленый мальчишка. Тихий, не очень приметный. Ни у его непосредственных руководителей, ни у тех, с кем он работал рядом, вместе жил, — ни у кого никогда не возникало никаких сомнений по поводу абсолютной безобидности парня. Работал незаметно, без нарушений. Ребята, жившие с ним в одной комнате, не припомнят случая, чтобы он с кем-то повздорил, поругался. К нему никто не приходил. Иногда заявлялся выпивши, но вел себя спокойно. С кем пил, неизвестно. Со своими почти не общался, от компаний воздерживался, сторонился. Так что окружение не выявлено.

— А какие-нибудь родственные связи?

— Мать сказала, что где-то есть дядька. Но никаких отношений (это ее брат) с ними давно уже якобы не поддерживает. А последнее его вероятное местонахождение — Кавказ.

— Кавказ велик.

— Да, даже имея о человеке основные данные, найти непросто, если нет хотя бы приблизительных координат. Но найти придется. Парнишка будет искать пути для реализации награбленного, а одному ему такое не под силу. Парень мог и скрыть от матери (особенно от такой), что имеет контакт с дядюшкой. А возможно, что и она, проспавшись основательно в КПЗ, решила попридержать язык. Например, забыть адрес брата на всякий случай. Ей ведь много не дадут, скорее всего отправят в ЛТП.

— Я понял так, что мне придется заняться поиском дяди?

— Да. Так что закругляйся с этим лотерейным билетом. Девчонка, скорее всего, ничего не знает. А если и знает, то не скажет. И тут ты ничего не докажешь. Покойник никого не уполномочил. Теперь его уже ничто не волнует. Интерес могут проявить родственники и наследники, а девушка может оказаться в их числе.

Глава четырнадцатая Снова билет

Вероника лежала, уткнувшись лицом в подушку. Слез не было. Тупое равнодушие овладело ею. Все происшедшее казалось каким-то кошмарным сном. Стоит только проснуться, и все вернется на свои места. Не было никакого билета, никакого Ашота, никакого Миши. Зачем она влезла в эту глупую историю?

Единственная дочь у родителей, Вероника никогда и ни в чем не знала отказа. Все ей давалось легко, учеба в школе тоже. А вот с институтом вышла осечка. Аттестат был серенький, готовиться к поступлению в институт мешала образовавшаяся в последний год учебы в школе компания. Вылазки за город, затяжные пикники. Появились новые, уже не школьные друзья, у которых понятие о романтике сводилось к песням под гитару, шатанью по барам и дискотекам. Толя, ее соученик, принадлежал к той же «стае». Считалось, что они «дружили» — бытует такое понятие. Суть его можно трактовать как угодно, исключая лишь основное, первоначальное значение слова.

Толе в институт помогли устроиться родители, использовав какие-то связи. К будущей профессии педагога юный прожигатель жизни ничуть не тяготел и вылетел из вуза сразу после первого семестра. Компания, а после «гортоп» ему все равно бы не дали учиться. В армию не взяли из-за какого-то изъяна здоровья (сам он не объяснял, а Веронике ни к чему вдаваться в такие подробности). Замуж за него она не собиралась. Но парень он был приметный, умел немного бренчать на гитаре, лихо пел песни, неизвестно кем сочиненные, вроде этой: «Мы — охотники за удачей, птицей цвета ультрамарин». Делал Толик попытки работать, но хорошо, если выдерживал хотя бы месяц… Родители терпеливо ждали, что парень все же образумится, кормили его (куда деться), а на выпивку он находил сам. Как ни странно, это удавалось ежедневно. Видимо, потому, что у всех «гортоповцев» одно правило: день, когда не удавалось выпить, считался потерянным.

В отношениях Толика и Ники не было влюбленности. Разве что-то похожее брезжило в первое время, пока детские иллюзии не вытеснил холодный практицизм. Теперешний союз зиждился на утилитарной основе. Нежных чувств, во всяком случае, они друг к другу не испытывали. Он всегда был готов любую женщину променять на рюмку, она считала, что с ее внешностью всегда найдет себе дружка для времяпрепровождения. А мужики вообще не стоят того, чтобы из-за них переживать.

Успешное, как ей поначалу казалось, проведение «операции», победу над многоопытным дельцом она приписывала своему обаянию. Ведь это было главное оружие, которое ее никогда еще не подводило в том маленьком мирке, где царило отрицание общепризнанных принципов морали и всякого рода условностей. Выходит, это еще не все.

Ведь она почти разгадала несложный трюк с камерой хранения, всю кажущуюся незыблемость логических заключений в предложенной ей «партии», где, как и в почти любой азартной игре, все построено на обмане. Почему же она все-таки согласилась? Этого ей сейчас, не объяснить. Так же не могут объяснить своих поступков легковерные жертвы гадалок…

Она застонала, как от боли, в бессильной злости закусила угол подушки. Вот тебе и «птица цвета ультрамарин»! Сработал принцип бумеранга: оружие возвратилось и поразило самого охотника.

Резкий продолжительный звонок заставил ее вздрогнуть. Дома никого не было, открыть, кроме нее, некому, а она не собиралась подниматься. Кто бы это мог быть? С работы? Толяй? Его она прогнала, обругав в приступе истерики так, что вряд ли он осмелится прийти. Да и звонит он условным кодом, известным им двоим. И то только тогда, когда ему заведомо известно, что родителей дома нет.

Звонок повторился. Требовательный, настойчивый. Веронику охватило бешенство: кто это еще трезвонит так?! Она сорвалась с постели, пошла к двери. Обида, раздражение, злость искали выхода. Она не стала спрашивать, кто там, она просто распахнула дверь.

То, что человек, стоявший за дверью, был ей абсолютно незнаком, значительно охладило ее порыв.

— Вам кого?

— Если Вероника Раскатова, то вас.

Голос человека вполне соответствовал внешности: в нем слышались одновременно и твердость, и доброжелательность.

— А что… что вы… вам…

— Что мне от вас надо, хотите вы сказать? — улыбнулся незнакомец. — Если вы меня пропустите, уделите немного времени, то думаю, полностью получите ответ на этот вопрос.

— А вы… кто?

— Я инспектор уголовного розыска, капитан Евсеев. Вот мое удостоверение.

Вероника на документ лишь покосилась. Она почувствовала слабость. Нет, не боязнь, не страх испытывала она сейчас перед этим неизвестно зачем пришедшим к ней в дом человеком. Скорее, это было чувство облегчения и даже какой-то надежды. Вдруг этот человек пришел ей помочь?

Девушка провела капитана в гостиную. Сама почти упала в кресло, лишь тогда вспомнила, что надо пригласить сесть и гостя. Но до приличий ли сейчас? У нее не было сомнения, что сотрудник милиции пришел по этому самому делу.

— У вас есть дядя. Как давно вы с ним виделись?

«Вот оно что… Начинается…» Вероника встала, нашла припрятанную в серванте за посудой пачку сигарет. Спросила (лишь бы что-то спросить!):

— Какого дядю вы имеете в виду?

— А что, у вас их много? Я имею в виду Степана Степановича Васильева.

— А-а… — В голове Вероники прозвучало пренебрежение. — Так какой он мне дядя? Условное понятие. Он муж маминой сестры, а они вместе не живут, так что он мне вообще никто. Почему он вас заинтересовал?

— Вы не ответили на мой вопрос: как давно вы с ним не виделись?

— Не помню. У нас он бывал, когда я еще маленькая была. Бывал редко, живут они далеко, в поселке, туда ехать не меньше часа. Мама его за родственника не считает, отец тем более… А почему именно ко мне вы обратились? Вам бы с мамой поговорить, если он вас чем-то заинтересовал.

— Боюсь, что мама не в курсе некоторых вопросов, касающихся вас… И его.

— Как так? Что я могу знать о нем такого, чего не знает мама? И что может касаться только нас двоих? Не понимаю…

Появившаяся в голосе девушки нервозность укрепила капитана в уверенности, что он прав в своих предположениях. Он помолчал, выдерживая паузу, не отвечая на вопрос Вероники. Тогда она снова спросила:

— А почему вам с дядей… со Степан Степанычем не поговорить?

Это была слабая попытка увести разговор в сторону, избавиться от неприятной необходимости отвечать на какие-то вопросы, говорить на неприятные темы. Но это еще и подтверждало догадку капитана, что девушка ничего не знает о гибели родственника.

Он вслух произнес:

— Вы не допускаете такой возможности, что я уже обо всем с ним переговорил и он мне все рассказал?

— Что же он вам такого рассказал? — изменившимся голосом, тихо, почти переходя на шепот, опять спросила Вероника.

Евсеев понял, что настало время говорить откровенно, иначе начнется топтание на месте.

— Вы мне все задаете вопросы, — усмехнулся он. — А ведь это я пришел спрашивать. Выслушайте меня внимательно и постарайтесь отвечать как можно точнее. Не очень давно Васильев заходил к вам в магазин, я имею в виду тот, где вы работаете, купил несколько билетов лотереи ДОСААФ, подарил один вам, другой кассиру Деевой. У вас сохранился тот билет?

Вероника молча покрутила головой.

— Верно. Он почему-то попал к Васильеву. Вместо билета, на который выпал крупный выигрыш. Вы не можете объяснить мне, как это случилось?

Вероника сидела ни жива ни мертва. Но все же нашла в себе силы выговорить:

— Это он вам сказал? И вы ему верите?

Евсеев пожал плечами.

— Откуда же тогда мне вообще знать о билетах? А насчет «верите»… Мы как раз и хотим разобраться, кому верить, кому нет.

Девушка закрыла лицо руками.

— Я все расскажу.

Глава пятнадцатая Благими намерениями вымощена дорога в ад

— Не знаю, что подумает обо мне дядя Степан, не знаю, что подумаете вы обо мне, но я не виновата. Я хотела, как лучше…

И девушка залилась вдруг слезами. Евсеев терпеливо пережидал, справедливо полагая, что девушка, проплакавшись, будет рассуждать и действовать разумнее. Будет ли она говорить правдивее — другой вопрос. И вообще, что за «легенду» собирается выдать Вероника? Что-то не очень надеялся капитан на чистосердечность.

«Дядя Степан уже ничего не подумает, что бы ты тут, голубушка, ни наплела, а что я подумаю — будет видно».

Вероника сходила в ванную комнату, ополоснула лицо. Закурила.

Посидела еще с минуту, собираясь с мыслями, потом начала свой невеселый рассказ.

…После того, как мать сказала Веронике о письме тетки Степаниды, в котором та просила попроведать Степана (тот в свою очередь написал жене письмо, встревожившее ее своей загадочностью), прошло несколько дней. Девушка от просьбы отмахнулась, посоветовала матери самой съездить в поселок, где жил Степанидин муж. Но одно незначительное событие заставило ее отнестись ко всему этому по-другому. Дело в том, что, роясь в шкатулке с лекарствами (там вперемешку были напиханы всякие таблетки, а она искала цитрамон), вдруг наткнулась на клочок бумаги серого цвета — обрывок ленты кассового аппарата. Написанные столбцом цифры напомнили ей о дядюшкином посещении. Повертела бумажку в руках — на кой она ляд! Хотела отправить в мусоропровод, но передумала. Подаренный дядей билет тоже ведь где-то лежит, а его надо проверить, так отчего не проверить и эти заодно? Вдруг дядя выиграл холодильник. Тогда есть смысл поехать: пусть ставит обещанный магарыч.

Она разыскала свой билет, положила вместе с обрывком ленты в сумочку, а когда пошла платить за квартиру, разыскала нужную таблицу.

Вначале проверила свой билет. Ясное дело, он оказался пустым. Да она ничего иного и не ждала.

Сличение дядиных каракулей с таблицей привело девушку в шоковое состояние. Что это? Ошибка в записи? Мистификация? Но ведь дядя писал при ней, розыгрыш исключается. Она шла, как в тумане, не зная что предпринять. Вначале хотела поделиться новостью с Верой: как-никак она и свидетель, и участник этой полушутливой сделки. Во всех смыслах не совсем посторонняя: из-за нее навязала Вероника билеты дяде Степану. И ей тоже была обещана награда в случае удачи. Но, поразмыслив, говорить раздумала. Спросила только при случае подругу, проверила ли та свой билет, что на ее, Вероникин, ничего не выпало, а на вопрос о бумажке (Вера, оказывается, запомнила) ответила, что потеряла. Посетовали на судьбу (разве нам повезет когда!), да на том и успокоились.

Точнее, успокоилась только Вера. Вероника же потеряла покой. Дядин выигрыш ни на минуту не давал ей забывать о нем. Она поняла: надо ехать. Иначе она изведется, если не выяснит, что намерен предпринять непутевый дядюшка с привалившей ему удачей. В письме, как она догадалась, дядя лишь намекал тетке Степаниде о выигрыше. Она, Вероника, одна могла расшифровать теперь эти намеки. Сестрам и в голову бы никогда не пришло, что же произошло на самом деле. А дядюшка, выходит, о билетах не забыл!

Противоречивые чувства обуревали Веронику, когда она ехала к дяде. Зачем она это делает? Вправе ли она вмешиваться в эту историю? А как повести разговор? Сказать о беспокойстве тетки? Спросить о билете?

Она так и не решила, как себя повести. Но повернуть назад было свыше ее сил: дядина шальная удача притягивала ее, как магнитом.

Увидеть дядюшку трезвым после рабочего дня она не очень-то надеялась. Но то, что представилось ее глазам, ее поразило.

В дом она проникла беспрепятственно, поскольку дверь не была заперта. Дядя спал на диване, к которому был придвинут обеденный стол. На столе — объедки хлеба, колбасы, открытая банка консервов. В тарелках и даже в стаканах плавали окурки. Над всем этим — рой мух. Мухи ползали по остаткам еды, по лужицам вина, разлитого на давно не видевшей тряпки клеенке. Недопитая бутылка водки стояла на полу у дивана — не смог, видать, всего осилить дядюшка.

Но впечатление от этого хаоса было ничто по сравнению с тем, которое произвела следующая картина: на полу около дивана, среди окурков и пустых винных бутылок, были разбросаны лотерейные билеты. Четыре. Где же пятый? Дядя спал на животе, одна рука свисала с дивана, другая была засунута под подушку. Приподняв край подушки (дядя при этом даже не пошевелился), девушка убедилась, что билет там, под рукой. Осторожно высвободила его. Впилась глазами в номер. Он, конечно! Расправила: он немного помялся. Несколько секунд смотрела на серенький прямоугольничек. Легкая дрожь охватила ее. Что же теперь делать? Куда его? Обратно под подушку? Ну нет! Дверь распахнута, сюда может войти кто угодно. Надо прибрать.

Проснувшись, дядя, конечно, заметит отсутствие билета. Еще хватит старика кондрашка с расстройства. Она вынула из сумочки свой билет. Это пока, чтобы не расстраивался. А там видно будет… Сам же еще ее будет благодарить.

Но чем-то же отличает он этот билет от остальных? Неужели номер запомнил? Она повертела бумажку, вынутую из-под подушки, еще раз ее внимательно осмотрела. Заметила маленький крестик на обороте. Что ж, недолго поставить такой же. Дядюшкиной же ручкой. Вот она торчит в кармане пиджака, наброшенного на спинку стула.

Итак, под подушкой оказался теперь совсем другой билет, с таким же синеньким крестиком, но с другим номером.

(На этом месте рассказа наступила пауза. Манипуляции с крестиком напомнили девушке, что жулик, именовавший себя Мишей, тоже на какое-то время ввел ее в заблуждение с помощью крестика. Ведь там, у камеры хранения, раскрыв книгу, она прежде всего поискала крестик, а увидев, успокоилась. На какой-то час.)

Уже сидя в такси, которое Вероника предусмотрительно не отпустила, она почувствовала, что у нее не хватит сил расстаться с этой серенькой бумажкой, которая лежала сейчас в ее сумочке. Ведь никто ничего не видел! Дядя если и разберется, будет «грешить» на своих дружков-алкашей. О ее посещении он и не подозревает. В поселке, если кто и обратил внимание на подъезжавшее к дядиному дому такси, все равно одно с другим никак не свяжет. Таксисту, молодому беспечному парню, который охотно травил разные байки симпатичной пассажирке всю дорогу, дела нет до того, к кому и зачем она ездила. Высадит ее из машины и забудет.

(Разумеется, в пересказе Вероники все выглядело иначе. Она упирала главным образом на то, что, не забери она билет, он бы все равно пропал, а она руководствовалась лишь одним соображением: сохранить билет для дяди. Увы, это были именно те самые благие намерения, которыми вымощена дорога в ад).

Веронику обуревали сомнения. Поделиться было не с кем. Настоящих подруг у нее не водилось, друзей тоже. К родителям с таким разговором и думать нечего соваться.

Всякое лезло в голову. Одно было ясно: ни о какой машине не может быть и речи. «Толкнуть» бумажку — вот выход. Но не за свою же цену! Сейчас, кому очень надо, могут дать намного больше. Но где таких найти? Как к ним подкатиться?

Поручать это дело Толику было ошибкой. Худшего варианта не мог посоветовать и злейший враг…

(Евсеева наивный лепет о том, что все делалось с самыми благими намерениями, ничуть не убедил. Одна подмена билета сама за себя говорила. Здесь все ясно. Но чем вызвана такая откровенность? Если она не знает, что дяди нет в живых, зачем ей изливать душу перед работником милиции. Ну поняла, что ее поймали за руку, так быстрее обратно, к дяде. И уж перед ним оправдываться. Что-то тут не то…)

— Ну а что же вы не поспешили успокоить дядю? Скажем, на следующий день? Через два дня, через неделю, наконец? Приехали бы к нему: мол, так и так, скажи спасибо, что сохранила драгоценную бумажку. И инцидент исчерпан.

Вероника неотрывно смотрела в окно. Глаза ее снова наполнились слезами. Наконец, она прошептала:

— В том-то и дело, что билета больше нет…

Эта вторая часть рассказа Вероники о попытке выгодно продать билет никак не втискивалась в рамки построенной ею легенды о дядиных интересах. Сама не веря тому, что говорит, она все же стремилась объяснить свои поступки все теми же бескорыстными намерениями. Дядя, мол, пропил бы билет раньше, чем продал, его бы обворовали, обманули… Она бы положила деньги на книжку и отдала бы ему уже книжку. И вот жулики ее обманули…

«Теперь понятно, почему она созналась. Она, похоже, сама была готова обратиться в милицию за помощью. Получается, что она — жертва подонков, охотящихся за чужим добром. И ловить надо их, этих мошенников. А то, что образовалась классическая ситуация — «вор у вора», ей, видимо, в голову не приходит».

— Но вы хоть знаете откуда он, этот Миша, как его фамилия, чем он занимается? Кто еще был с ним? Где искать этих людей?

Ни на один из этих вопросов вразумительного ответа капитан не получил. Конкретными в какой-то мере были Ашот, Толик и номер в гостинице, где жил человек в кепке (должны же быть какие-то записи).

Не сумела Вероника объяснить и того, как она упустила билет из рук. Эпизод с камерой хранения она предпочла не рассказывать: не очень-то порядочно она в нем выглядела. Ничего не узнал на этот раз капитан и о сберегательных книжках: Вероника сказала лишь о задатке, полученном на руки. Услышав о том, что билет похищен, Евсеев понял, главное сейчас — напасть на след жуликов. Первостепенное значение приобретали теперь те детали, которые могли помочь это сделать. Понял он и то, что девушка сейчас все равно всего не скажет, что он лишь теряет время, вытягивая из нее по крупицам сведения, за достоверность которых трудно поручиться. «Потом все расскажет. В данный момент ее откровения вряд ли помогут: она сама ничего не знает о тех, кто ее облапошил. Посмотрим, что скажут остальные участники этого спектакля».

— Каково участие во всей этой истории вашего друга Анатолия?

Вопрос капитана вызвал у девушки вспышку злости.

— Откуда я знаю! Может, он с ними заодно.

И подробно рассказала, где и когда можно найти Анатолия Журавского, ее знакомого, который привел ее к сапожному мастеру. Евсеев записал адрес, по которому можно найти сапожное заведение Ашота, а также гостиничный номер.

Перед тем, как уйти, попросил девушку подробно описать все, что касается истории с билетом. Назвал номер комнаты в городском отделении милиции, время, телефон.

— Напишите все, как можно правдивее. Понимаете, это в ваших интересах.

Девушка кивнула. Потом, видя, что капитан направляется к двери, мучительно краснея, проговорила:

— А как быть с дядей? Степан Степанычем? Я сама все ему должна рассказать?

Евсеев помолчал. Подумал. Пришел к выводу, что скрывать нет никакой необходимости. От своих показаний она все равно теперь уже не откажется. Да и оставшиеся билеты будут подвергнуты дактилоскопической экспертизе. Да, скрывать смысла нет. Не сегодня-завтра сама узнает. От матери хотя бы…

— Конечно, лучше бы самой. Но у вас больше такой возможности не будет. Ни вы, ни я, никто другой ему уже ничего больше не расскажет. Его нет в живых.

Глава шестнадцатая Полезно знать географию

Как бы ни был толстокож и равнодушен ко всем человеческим горестям и бедам Анатолий Журавский, эпизод с утратой билета даже на него произвел впечатление. К тому же он чувствовал себя виноватым, и истерика, случившаяся с его подружкой, несколько выбила его из привычной колеи. Он едва сумел увести ее из кафе.

Часа полтора он бродил по городу, приложился пару раз к стакану, но в ушах все еще звучал надрывный крик: «Грязный подонок! Это ты во всем виноват! Ты заодно с этими бандитами! Ты меня привел к ним, чтобы ограбить!» И еще что-то в том же роде.

Интересное кино! А я-то при чем? Ну, виноват. Соблазнился дармовой выпивкой. Нельзя было оставлять девчонку одну. Так ведь она сама… Кто так дела делает? Какие-то фокусы со сберкнижками, камера хранения… Козе понятно, что все это туфта, чтобы облапошить дурочку. Деньги на бочку, и никаких комбинаций. Теперь ищи-свищи.

Интересно, а этот громила-кавказец, в городе он или нет? Или тоже сбежал? Но ведь будку-то сапожную он с собой все равно забрать не сможет, ее в карман не положишь. По будке и найти его можно. И прижать. Он с этим Мишей заодно, наверно…

И тут Толик вдруг вспомнил, что когда в гостинице он притворялся спящим, чтобы не встречаться с этим неприятным типом Мишей, в адрес Ашота было сказано что-то не очень лестное. Интонация была, прямо скажем, не ласковая… Толик стал напрягать память. Он тогда только-только проснулся, и тут эти зашли. Вздремнул он перед этим основательно, новую зарядку получить еще не успел, так что голова была вполне способна принимать и усваивать информацию. Если разобраться, так и вовсе что-то нехорошее тянул этот, правильно Ника говорит, мерзавец, на Ашотика. Ну, насчет того, что кто-то кому-то собирается устроить встречу на том свете, это, конечно, в порядке шутки, не будем на этом заострять. Это из шпионских книжек, когда кто-то кого-то велит «убрать». Но, похоже, что любви особой у этого Миши с Ашотом нет. Что если сходить к Ашоту? Поговорить с ним по душам, если он, понятное дело, не слинял. Он нам подсунул этого, с позволения сказать, «покупателя». Может, посоветует что.

Толик поколебался чуток, принять или нет малость для понту (он расплачивался Никиными крупными деньгами в кафе и за такси, так что кое-какая мелочишка налипла на пальцы), но решил воздержаться: Ашот нервный, а если он, Толик, глотнет еще, то тоже будет нервным, и разговора может не получиться.

Может статься, что если бы Толик знал историю происхождения билета (а ему Ника сказала, что выиграла сама), он, пожалуй, не стал бы «дергаться».

Ашота он застал не враз. Мастерская была закрыта. Люди приходили, бросали взгляд на замок и уходили. Только на знакомой скамейке сидел, побалтывая ногой, беспечного вида молодой субъект в светлом плащике. К нему, как однажды к Толику, обращались за информацией, он охотно отвечал, не переставая при этом раскачивать носком ноги. Толик тоже присел на скамейку, перемолвился со словоохотливым парнем, а потом вспомнил, что за углом есть пельменная, в которой «дают» на разлив. Не хотел, но раз нет этого…

Ашот появился где-то после обеда. Он приехал на машине. Толик как раз вернулся из пельменной. Ашот копался в багажнике, что-то искал. Толик подошел, встал рядом. Ашот покосился на него, узнал, но ничего не сказал, продолжая свое занятие. Встал со скамейки и приблизился к машине парень в светлом плащике. Говорить при нем в расчеты Толика не входило.

— Поговорить, шеф, надо, — негромко, как ему казалось, произнес Толик.

— Не имею желания, — процедил Ашот сквозь зубы.

Толик взорвался:

— Билет отнять у девчонки имел желание, а теперь в кусты! Скажу кому надо — и будку твою перевернут, и тебе ботинок на нос наденут! «Не имею желания»…

Ашот выпрямился. Выражение его лица было таким, что Толик невольно попятился. Казалось, вот-вот кавказец схватит и сотворит с ним нечто ужасное. Но Ашот проговорил почти спокойно:

— Зачем грозишь? Зачем гаваришь нэправду? — Он резко, со стуком захлопнул крышку багажника. — Садысь в машину, рассказывай, что случилось.

— Никуда я не поеду! Некуда ехать, приехали.

— Нэ хочешь — нэ надо. В мастерскую пойдем, там погаварим. Только пэрэстань кричать, тихо гавари.

Присутствие молодого человека в светлом плаще, который все время находился поблизости, терпеливо ожидая, когда освободится мастер, действовало на обоих. Толику придавало некоторую уверенность, на Ашота — сдерживающе. Он и в будку предложил пойти поэтому. А Толик тоже согласился благодаря присутствию свидетеля.

Парень, смотревший во время их разговора в сторону и бывший совершенно безучастным, двинулся за ними следом. Он даже довольно ловко просунулся в двери вслед за Толиком, справедливо полагая, что в разговорах про обувь секретов быть не может. Но Ашот, сверкнув глазами, сердито бросил:

— Абажди, пажалуйста! Потом зайдешь. Пять минут…

— Да мне только спросить… — начал было парень.

— Через пять минут все спросишь, пагади!

Молодой человек вышел, осторожно прикрыв за собой дверцу, но отходить от нее не стал. Едва мастер и Толик объяснились, парень проскользнул внутрь и стал что-то выяснять насчет «молнии» на дамских сапожках у мрачного, поглощенного своими мыслями Ашота. Мастер отвечал рассеянно. Парень, словно войдя в его положение, горячо поблагодарил и выскочил из будки. Желтая куртка Толика маячила впереди. Поравнявшись с ним, парень негромко спросил:

— Анатолий Журавский? — И, не оставляя Толику времени на удивление, предложил: — Пройдемте, пожалуйста, со мной. Вон туда, к машине. Нам надо задать вам несколько вопросов.

Через несколько минут Толик уже сидел в кабинете Евсеева.. Он все еще не мог прийти в себя от такого поворота событий. Ашотов клиент, с которым он только что перебрасывался ничего не значащими фразами на скамейке, вдруг предъявил красные корочки и повез его, Толика, в дом, куда он меньше всего рвался.

— Садитесь, Журавский. — Евсеев начал с ходу: — Скажите мне, почему вы решили предложить билет лотереи ДОСААФ Джугамишеву? Я знаю, вы это сделали по просьбе вашей знакомой Раскатовой.

— Какому Джуми… — Толик поперхнулся.

— Джугамишеву Ашоту, сапожнику-кустарю, который работает на углу проспекта Богдана Хмельницкого и улицы Розы Люксембург.

Толик думал недолго. В конце концов, это даже лучше, что этим делом занялась милиция. Был момент, когда он и сам начинал подумывать: не лучше ли обратиться туда, где по долгу службы проявляют интерес ко всяким любителям поживиться за чужой счет. Ника, конечно, не дело затеяла с этим билетом, но это же акулы! А коли милиция сама заинтересовалась этим делом, то… Глупо, да и бесполезно задавать вопросы типа: «Откуда вам это известно?», «Кто вам сказал?» и другие в том же роде. Только напомнят лишний раз, кто здесь задает вопросы. И Толик счел за лучшее выложить все, что ему известно. Тем более, себя он виноватым ни в чем не считал. Попросили узнать, кому нужна машина, он и узнал. Его, Толика, выгоды все равно никакой. Ну напоили бы раз-другой до посинения и — весь навар. Так стоит ли из-за этого на срок напрашиваться? Эта психованная не знает уж, на кого и кидаться с расстройства, так на него бочку катить вздумала. Да провались они все! Пусть горят голубым огнем и Ашот, и Миша, и Ника со своим билетом…

— Почему Ашоту? — повторил Толик вопрос. И стал излагать свои на этот счет соображения. — А кому я еще мог предложить? У моих корешей больше полтинника в кармане не бывает, на рынке к любому-каждому просто так не подойдешь: оттяпают вместе с руками, без штанов убежишь. А у этого постоянная прописка, фирма… Да и отзывы о нем неплохие. И знакомых у него — весь базар.

— Понятно. А когда вы договаривались, какие-то выговаривали условия? Ну комиссионные, что ли, вознаграждение?

— Да какие там комиссионные! — Толик даже привстал от возбуждения. — Разговору даже об этом не было. Ну поставила бы Ника пузырек-другой… А у Ашота, я понял, своя выгода какая-то. Но о деньгах разговора не было.

— Это мы все проверим. — Евсеев собирался было подвинуть Толику протокол допроса, чтобы тот его подписал, но раздумал. — А скажите, Журавский, вы себе отдавали отчет, что, соглашаясь на такое вот посредничество, вышли на нарушение правовых норм? Ведь это — незаконная сделка, можно сказать, спекуляция. Почему мы вам должны верить, что никакой выгоды вы для себя не хотели? Чем вы это докажете?

— А чего мне доказывать? Если бы я был в доле, то разве бы я… («упустил бы билет», — хотел сказать Толик, но решил, что это, пожалуй, будет лишнее)… меня бы не оставили спать в номере. — Толик оживился. — Я что? Я пешка. Вам не мной интересоваться надо, а этой кодлой, которая девчонку обмишулила. Это же мафия. Вы бы послушали, что эти гангстеры говорят. Они думали, я сплю, а я все слышал.

— Ну и что они говорят? — без особого интереса спросил Евсеев. Равнодушие поначалу даже не было наигранным: капитан не очень-то верил, что этот легкомысленный мальчик может сообщить что-то серьезное. Но по мере того, как Толик припоминал подробности разговора «гангстеров», интерес Евсеева возрастал.

— По-вашему получается, что Ашот и этот Миша, как он себя называет, вовсе и не друзья, а вроде бы и наоборот?

— Точно определили! — с воодушевлением подтвердил Толик. — На том свете он ему встречу пообещал. Ну это, я понимаю, для красного словца, но все же… Другу хорошему даже на словах такое не пообещаешь, верно ведь?

— А дядя чей? Как вы сказали… в Черкассах?

— Ну, дядя, это из другой оперы. Это у них там свои дела. Только не в Черкассах, а в Черкесске. Я географию в школе учил, да и сам успел кое-где побывать. Черкассы — это на Украине, а Черкесск — на Кавказе…

Толик увлеченно разглагольствовал, довольный тем, что может кое-чему поучить «мента». Евсеев же специально изменил название упомянутого Толиком города, смутно почувствовав, что где-то рядом ходит удача. Что если?..

Телефонный звонок прервал ход его размышлений.

— Иду, — коротко сказал он в трубку и, попросив Толика посидеть пяток минут, вышел.

Страх прошел у Толика. Отчасти это объяснялось тем, что ему было известно уже, ради чего его вызвали, отчасти доброжелательным тоном, которым с ним разговаривал сотрудник милиции. Более того, Толику стало даже казаться, что он сообщил полезные сведения, а это возвысило его в собственных глазах.

И действительно, вернувшись, капитан продолжил разговор о том, чей же дядя живет в Черкесске. Толик старался изо всех сил припомнить все до малейших подробностей. Имена, правда, начисто улетучились из его памяти. Но когда Евсеев сам назвал Якова Прокофьевича Овчинникова, он радостно воскликнул:

— Во-во! Он самый! О нем был разговор. А вы откуда знаете?

Капитан заставил его еще раз подробно описать приметы Миши и хозяина номера, сделал себе пометки. К сожалению, того, который приходил, Толик не видел.

— Когда понадобитесь, вызовем, — напутствовал Евсеев заметно повеселевшего Журавского. Толик бормотал что-то из слов благодарности, обещаний сделать все, как надо. Похоже, «история с географией» окончилась для него более или менее благополучно.

Глава семнадцатая Ниточки потянулись на Кавказ

Кресло Ашота находилось впереди, по другую сторону от прохода. Евсеева от него отделяло всего два ряда, и капитану кавказец был хорошо виден. Он заснул, едва на табло погасла надпись «Не курить!»

Необходимость этого полета стала очевидной после беседы с Журавским. Евсеев сразу же направился к Бахареву. Рассказал еще об одном «дяде» на Кавказе. Бахарев внимательно слушал. А когда Евсеев дошел до аллегорических рассуждений Миши насчет птичек, он встрепенулся:

— Не коршун, а воробышек? Так это же… Ведь у мальчишки, которого мы ищем, фамилия Коршунов!

— Мало того, он подтвердил, что речь шла именно об Овчинникове.

— Ну это он мог просто со страху, чтобы тебе потрафить. — И добавил уже серьезно: — То, что за спиной мальчишки кто-то стоит, я предполагал и раньше. Но сейчас этот «кто-то», похоже, обретает конкретный образ.

— Кстати, мы можем составить его хотя бы приблизительный портрет, — вставил Евсеев.

— Да, это надо незамедлительно сделать. И девушка и парень его видели достаточно долго, чтобы довольно четко обрисовать приметы. Для фоторобота. И этот сапожник. Где он? Его надо тоже допросить.

— За ним уже послано. Его павильончик под наблюдением. С того момента, как стало известно о причастности Джугамишева к перепродаже билета. Но он не проявляет никаких поползновений скрыться.

— А чего ему скрываться? Скажет, познакомился с человеком в ресторане, свел с людьми, желающими продать билет. И взятки гладки. Чем докажешь, что это не так?

— Королев сумел записать разговор Ашота с Журавским. Послушаем, пока Ашот не прибыл?

Парню в светлом плаще (это был младший лейтенант Королев) хватило короткого мига, чтобы незаметно закрепить магнитофон за выступом дверного косяка. Краткая консультация у Ашота насчет дамских сапожек позволила незаметно изъять миниатюрное звукозаписывающее устройство. Запись беседы давала ответы на кое-какие вопросы.

А ш о т. Объясняй! Кто отнял билет? Зачем отнял?

Т о л и к. Зачем отнял, тебя надо спросить. Твой друг. Зона по нему скучает…

А ш о т. Почему знаешь, что обманул? Ника сказала?

Т о л и к. По радио передавали… Кто еще кроме нее сказать мог? Девчонка чуть концы не отдала с расстройства.

А ш о т. Он что, билет взял, а деньги не отдал? «Куклу» подсунул?

Т о л и к. Ага. Целых три. Буратину, Чебурашку да еще крокодила Гену.

А ш о т. Не будь клоуном. Гавари, как было дело?

Т о л и к. А я и говорю. Заведем, говорит, три сберкнижки, я на них деньги перечислю. А билет пусть полежит пока в камере хранения. Ника поверила, согласилась. Пока вы тут развлекались, он билет подменил. Вот ловкач: за пятьсот рублей «Волгу» купил, ха-ха…

(Небольшая пауза).

А ш о т. Пес! Он сказал мне, что все будет честно. Он меня обманул. Скажи Нике — я найду его. Я не вор. Я людей никогда не обманывал. Он отдаст деньги, заплатит. Или билет вернет. Я найду его!

Т о л и к. Найдешь теперь его, как же! Где ты его будешь искать?

А ш о т. Где искать — мое дело. Я знаю, где искать. Передай Нике, я полечу за ним сегодня же. Через пять дней, самое большее, верну билет или привезу деньги. Верь мне. И Ника пусть верит. Пусть не плачет и в милицию не заявляет. Я сам все сделаю.

Т о л и к. Сам, сам… Не шибко-то храбрись. Они и тебе «козу» могут устроить. Слышал я, что он своему «шестерке» насчет тебя наказывал…

А ш о т. Что наказывал? Гавари!

Т о л и к. Да не мое это дело. Я и не понял толком, чего они там бормотали, пока я в номере лежал и «косил» на сонного. Смысл тот, что велел с тобой не цацкаться.

А ш о т. Я им покажу, отродьям собаки! Они у меня попляшут!

Т о л и к. Это ты в самую точку: сучьи они дети. Только я на твоем месте не очень бы хорохорился. Это же мафия!

А ш о т. Ты все сказал? Теперь иди. Нику успокой. Скажи: Ашот все сделает.

Евсеев, который слушал запись во второй раз, ждал, что скажет Бахарев. Тот высказывать свое мнение не торопился. Потом сказал:

— Непростая штучка, этот Ашот. Не поймешь, то ли он мозги этому мальчишке крутит, то ли в самом деле возмущен. Ты как считаешь, Всеволод Петрович? Благородная поза, чтобы успокоить сопляков? Если он сообщник, то иначе он и вести себя не может.

— Не думаю. Этого бородатого недоросля, по-моему, никто из них всерьез не воспринимает. Чего перед ним-то благородство разыгрывать. Это одно. И второе: тот волк довольно конкретно по поводу Ашота высказался, когда не думал, что кто-то его может слышать. Мальчишка просто не решился все пересказать. В беседе со мной он был более откровенен. Там прямая угроза в адрес Джугамишева прозвучала. Что за этим всем стоит — неизвестно.

— Может быть, сам Ашот рассеет этот туман?

— Если не напустит большего… Если все так, как он говорит, то чего же он милиции боится? Честному человеку милиции бояться нечего.

— Ну это-то как раз понять можно. У Ашота фирма, он дело с людьми имеет, а чуть что просочится — уже с клиентурой не тот контакт. А насчет паренька этого ты не совсем прав. Может, благородство перед ним и не надо изображать, а вот успокоить на время есть смысл. Пять дней он установил срок. Время немалое. Тут пять раз этот злосчастный билет перепродать можно. Тот, кто будет последним, вообще может оказаться человеком приличным. — Но тут же возразил сам себе: — Хотя порядочный человек втридорога покупать не станет…

— Беседовать как с ним будем? Вместе?

— Лучше я один. Если он и в самом деле намерен заняться поиском пропавшего билета, а, стало быть, и этого Миши, то есть смысл проследить за ним. Ты, как я понимаю, уже настроился на те края. Так что ни к чему, пожалуй, вам сейчас знакомиться.

Ашот местопребывание человека, назвавшего себя Мишей, не указал. Он не сказал: «Не скажу». Он сказал: «Не знаю». Хотя Ашот не запирался, не юлил (он вообще отнесся к приглашению в милицию совершенно спокойно, как человек, за которым не водится никаких грехов), но он и не обмолвился ни словом насчет того, что собирается совершить вояж с целью отыскать похитителя билета.

Не скрывал Ашот того, где и когда познакомился с Хачизовым — такую фамилию носил Миша на момент их первой встречи.

Знакомство состоялось в Теберде — знаменитом кавказском горном курорте — лет около трех назад. Для Ашота — это родные места. Хачизов появился неизвестно откуда. Чем он занимался — не знал никто. Впрочем, в условиях курорта, где тысячи отдыхают на туристических базах и лечатся в санаториях, могут жить, не обращая на себя внимания, и любители путешествий, и искатели приключений.

Знакомство не было случайным. Ашоту посоветовали обратиться к Хачизову как к человеку, располагающему могущественными связями в юридических кругах. Джугамишев поверил, что такой человек может помочь ему, а главное, его родителям, отцу и матери, убитым горем: их сын Рамо, младший брат Ашота, должен был предстать перед судом в группе задержанных на грабеже молодых людей. Парнишка оказался впутанным в эту историю не прямо, доказательств его непосредственного участия в разбойных вылазках не было. Адвокат успокаивал стариков, но, как часто в таких случаях бывает, официальный представитель закона в глазах малограмотных обитателей горного аула значил меньше, чем самозванец. Так игнорируют врача, обращаясь к знахарю.

Отец с матерью уповали на помощь нужного человека. Уступая их настоятельной просьбе, Ашот связался с Хачизовым. Тот согласился передать «подарки» людям, от которых якобы зависела судьба Рамо.

Потом состоялся процесс, главари шайки были приговорены к разным срокам, Рамо был оправдан. Благодарность родителей не имела границ. Ашот тоже уверовал в возможности Хачизова.

Мальчик не оценил благосклонности судьбы. Не прошло и года, как он снова оказался втянутым в какие-то темные дела. И опять помог Хачизов. Но на этот раз не как посредник между семьей Джугамишевых и органами правосудия: он попросту помог юноше скрыться. Для стариков-родителей это было настоящим ударом. Больную мать переживания совсем подкосили. Она слегла, да и не встала больше. Расстроилась намечавшаяся свадьба у Ашота. Горячо любивший младшего братишку, он не мог простить себе, что, занятый личными делами, упустил мальчика из-под своего влияния. Разрыв с невестой (ее родители не захотели породниться с семьей, в которой не все чисто), смерть матери, исчезновение Рамо, — все это заставило Ашота покинуть родные места. Он поехал искать счастья в чужих краях, да и осел на Урале. Время от времени он навещал отца, пытался выяснить, где младший брат, что с ним, хотел как-то вмешаться в устройство его судьбы.

И вот встреча с Хачизовым в Чеканске. Миша, естественно, не распространялся перед Ашотом, какие его привели сюда дела, но упомянул, что надеется здесь купить машину, причем, желательно высокого класса. На вопросы Ашота о Рамо, Хачизов туманно намекнул, что, может быть, сумеет устроить встречу с братом. И тут подвернулся Журавский со своим предложением. Все складывалось как нельзя лучше. Но Хачизов обманул девушку. А стало быть, и его, Ашота, тоже.

По представлениям Ашота, сам он ничего предосудительного не совершал, пытаясь облегчить судьбу брата, вырвать его из лап преступников, а заодно освободить от заслуженного наказания. Но теперь — другое дело. Он столкнулся с прямым обманом, низким и подлым, и это поставило под сомнение все предыдущие действия Хачизова.

— Если бы я знал, где его искать, вы бы тоже знали, — заключил Ашот свой рассказ о Хачизове. — Но если найду раньше вас, он мне за все ответит.

Бывает, что такие слова люди произносят, не вкладывая в них прямого смысла. Высказанная в горячности и запальчивости угроза зачастую не больше, чем способ дать выход возмущенным чувствам. Скорее всего, что и здесь то же самое.

Но решительные действия Джугамишева становились ощутимым фактором. Еще до конца дня Ашот побывал в кассе Аэрофлота. Не стоило большого труда установить, что он взял билет до Минеральных Вод. (Другое дело, как ему это удалось в разгар сезона.) На первый утренний рейс. Заехал к своему павильончику, повесил объявление, что мастерская временно закрыта. Поставил машину в гараж и на такси отправился к себе на квартиру: он снимал комнату у одинокой старушки.

И хотя все это не явилось неожиданностью, и в одном из вариантов плана поимки Хачизова такой оборот событий был предусмотрен, от теоретических посылок настало время переходить к практическому осуществлению задуманной операции.

Бахарев позвал Евсеева еще раз обговорить все детали, теперь уже конкретно, с учетом предстоящего вылета Джугамишева.

— Значит, так, — начал Бахарев. — Руководство управления нашло наши доводы убедительными, а план — приемлемым. Вопрос о моей командировке тоже решен. Кстати, выбранный нами район поиска подтверждается еще одним косвенным фактом. В номере, который назвал Журавский, жил человек вполне реальный и ныне здравствующий. То есть жил не он, — он этим летом никуда не выезжал из станицы Усть-Джегутинской, где он прописан, — а некто, выдававший себя за него. Обычная история: паспорт был утерян либо украден, дубликат давно выдан, а кто-то обделывает свои грязные делишки, прикрывшись ширмой чужого документа. Для нас важно другое: Усть-Джегута всего километрах в тридцати от Черкесска. А это уже интересно.

— Это что же тогда получается? Выходит, тут не случайное совпадение? Получается, что Коршунов был с Черкесском и раньше связан?

— То-то и оно. Мать имеет очень смутное представление о занятиях сына. По ее понятиям, он «где-то слесарит». А он не просто слесарь, а слесарь-электрик, сопровождающий вагоны-рефрижераторы. Все его рабочее время — на колесах. Зато в свободное от поездок время — больше месяца отдых. И билет бесплатный. Отсюда вывод: с дядей парень мог видеться гораздо чаще, чем об этом подозревала мать. А он этих контактов не афишировал, если даже соучастники ничего о существовании дяди не знали. Я сам полечу разбираться и с дядей, и с племянником. Ты берешь на себя Ашота. Будем держать постоянную связь. Ты полетишь в том же самолете, что и Джугамишев, я следующим рейсом. Таким образом, у нас будет два пути выйти на Хачизова. Жизнь покажет, который путь короче. А может быть, сойдемся в одной точке…

— Есть еще один путь, и, полагаю, его тоже надо попытаться использовать, хотя этот путь может вывести на Хачизова лишь при удачном стечении обстоятельств.

Евсеев задумался, прикидывая что-то в уме. Бахарев ждал с трудно скрываемым нетерпением, но не торопил. Евсеев заговорил, словно размышляя вслух:

— Я опять про билет. Не для коллекции же украл его Хачизов. Ждать, пока товар подорожает, он тоже вряд ли станет. О том, что мы напали на его след, он не подозревает. Уехал от места похищения билета он тоже достаточно далеко. Какие у него могут быть причины воздерживаться от реализации? А поскольку такой выигрыш можно оформить лишь в сберкассе высокого разряда, мы можем уже сейчас во всех крупных городах края, да и побережья, сделать запрос, предварительно сообщив номер билета. Для получения выигрыша потребуется паспорт… Не приходится сомневаться, что Хачизов будет действовать через подставных людей, но ведь и через них можно выйти на него.

— Шансы невелики, но попробовать надо. Я дам указание. А о фотороботе позаботься. Нас здесь завтра уже не будет, но надо, чтобы парень и девушка завтра побывали здесь, помогли составить портрет. Нам его вышлют по фототелеграфу. Местные товарищи посмотрят, может, тоже признают…

…И вот они в самолете. Ашот спокойно спит, Евсеев «проигрывает» в уме возможные варианты поиска. Джугамишев определил себе срок в пять дней. Вместе с дорогой. Это, конечно, так, с потолка. Но на что-то он все же рассчитывает? Исходит из каких-то соображений? Надеется долго с поиском не затягивать, с выяснением отношений — тоже. Интересно, в какую сторону от Минеральных Вод отправится самодеятельный детектив?

Глава восемнадцатая На разных точках Военно-Сухумской дороги

Ашота никто не встречал. Так оно и должно было быть. Он никому не звонил, не телеграфировал. Сразу же пошел на автобусную остановку, сел в рейсовую машину, идущую на железнодорожный вокзал. Евсеев с одним из встретивших его товарищей последовал за ним. Уже через несколько минут стало ясно, что помощь местных сотрудников пока не требуется: Ашот взял билет до Пятигорска. Все, что они могли сделать, это подбросить капитана до горотдела на машине, пока Ашот едет на электричке. А чтобы застраховаться на тот случай, если Ашот выйдет где-нибудь на промежуточной станции, в поезде с ним поедет один из встречавших. Он же и сообщит о том, куда направится гость по прибытии. Такая расстановка сил позволяла капитану не только осмотреться, но и попытаться обнаружить следы пребывания Хачизова в этом краю в не очень отдаленном прошлом.

Бахарев, по всей вероятности, уже в самолете, летящем в Минеральные Воды. Посвящая пятигорских коллег в основные обстоятельства дела, ради которого он здесь, Евсеев передал все, что знал о взаимоотношениях Хачизова и Джугамишева. Но фамилия никому ничего не говорила. Решили вернуться к этому вопросу после присылки фоторобота.

Сотрудник, сопровождавший Ашота, сообщил, что гость благополучно прибыл в город, никуда не заходил, ни с кем не общался. Но позвонил кому-то из телефона-автомата. Поскольку багажа у него всего один портфель, первую остановку он сделал в ресторане «Машук». Нет, ни с кем не общался, кроме официанта. По телефону говорил недолго. Видимо, назначил свидание, так как сейчас у него вид человека, ожидающего кого-то. Никуда не торопится.

Мало вероятности, что это будет встреча с Хачизовым. Не с таким благодушным настроением сидел бы он в этом случае. Да и не в ресторане она, наверное, должна состояться…

Ашот не спеша разделывался с цыпленком табака, потягивал пиво. И хотя он сделал всего один звонок, на встречу с ним порознь пришли с некоторым интервалом двое. Они тоже заказали пиво, цыплят, но этим не ограничились. Официант принес еще и коньяк, минеральную воду. Говорили тосты за встречу старых друзей.

Пригласил ли Джугамишев этих людей с целью выведать местонахождение Хачизова или просто захотел повидаться с добрыми знакомыми, было неясно. Пил он очень мало, говорил еще меньше, был задумчив, даже мрачен. Приглашенные им люди только-только входили во вкус пирушки, а он, посмотрев на часы, показал, что ему пора. Расплатившись, все трое направились к выходу. Маршрут их определился довольно скоро — шли по направлению к автовокзалу. Как и следовало предполагать, Ашот взял билет до Теберды. Джугамишев, видимо, хорошо знал расписание, так как автобус подошел вскорости. Капитан с выделенным ему помощником поехали за автобусом на машине, второй втиснулся в салон экспресса перед самым отходом, на случай, если Ашот вздумает прервать путешествие где-нибудь посреди дороги: такое тоже нельзя исключить.

Ехать впритык к автобусу было невозможно, поэтому машина то и дело вырывалась вперед, в пунктах стоянок дожидалась его, выбрав при припарковке удобное для наблюдения место.

Великолепие пролетающих за ветровым стеклом пейзажей на какие-то мгновения заставляло Всеволода Петровича забывать о цели командировки. Невольно вспоминалось его первое путешествие по Военно-Сухумской дороге. Автобус шел тогда вечером, быстро темнело, сгустившиеся за несколько минут сумерки были полны таинственности. Стеной темнели черные отроги горных кряжей, в открытые форточки автобусного салона врывались запахи весны…

На остановках, поджидая автобус, Всеволод Петрович заходил в почтовые отделения вокзальчиков, покупал открытки с видами Северного Кавказа и, надписав свой домашний адрес, бросал в почтовый ящик. Для шестилетнего сынишки Артема. Ашоту на глаза не попадался, но тот и не озирался по сторонам. Экзотика его ничуть не волновала, кроме буфета и туалета, он никуда не отлучался. Пил пиво, ни с кем не заговаривал.

Стало вечереть, когда подъезжали к Теберде. Это был конечный пункт путешествия, но рейсовый автобус в селении, растянувшемся на километры вдоль горной реки, делал несколько остановок. Ашот мог сойти на любой из них и затеряться среди сотен одноэтажных деревянных строений, разбросанных по обе стороны стремительного горного потока.

Но Ашот доехал до конечной остановки. На автовокзале долго изучал расписание местных автобусов, не торопясь, прошел в расположенный поблизости ресторан, там попросил минеральной воды, присел за столик, а когда официантка принесла заказ, о чем-то поговорил с ней. Народу в уютном зальчике было немного, и сотруднику, вошедшему вместе с Ашотом в ресторан, было нетрудно догадаться, о чем шел разговор. Джугамишев спрашивал о ком-то, кто работал в ресторане. Но уже по жестам девушки было ясно, что этого человека сейчас нет. Полученная информация Ашота вполне удовлетворила. Взглянув на часы, он тотчас же поднялся. Вышел на автобусную остановку и через четверть часа снова оказался в той части селения, которую уже проезжал. Похоже, что никого из знакомых навещать он не собирался (отец, как припомнил Евсеев, жил не в самой Теберде, а в ауле). Объектом его внимания стало кафе, прилепившееся одним боком к обрыву речки — притока Теберды. Здесь Ашот пробыл дольше, чем в ресторане. С буфетчиком-мужчиной, который принимал заказы и сам же получал деньги, он обменялся несколькими репликами. Но главной целью его визита оказалась раздатчица. Получая свой шашлык в окошке раздачи, он сказал несколько слов немолодой женщине, собиравшей посуду и относившей ее на мойку.

Женщина ответила что-то на местном наречии, затем, оставив свои тарелки, исчезла. Ашот флегматично жевал мясо, ждал. Основательно стемнело. Через прозрачные стены «стекляшки-аквариума» за Джугамишевым можно было спокойно наблюдать с улицы: встроенные в потолке светильники хорошо освещали внутренность кафе. Он пристроился на свободном месте за столиком, занятым компанией немолодых, хорошо одетых мужчин. И за другими столиками посетители, чувствовалось, объединены были какими-то общими интересами. Но никто из них, видимо, не был знаком Ашоту. Евсеев, заглянувший на минутку в кафе, не рискуя быть замеченным при таком многолюдье, догадался, что это — не местные, а отдыхающие из санаториев, расположенных в этой части селения. Ресторан, а потом кафе напомнили оперативникам, что ужин не помешал бы им тоже. Но о шашлыках никто не решился даже заговорить: Ашот мог сняться с места в любую минуту. Действительно, едва один из ребят, что помоложе, возвратился с бутербродами, как появилась посудница. Она поманила Ашота, и он, оставив недопитое пиво, поднялся. Едва он вышел, миновав полосу света, отбрасываемую стенами-окнами «стекляшки», к нему от темнеющей на берегу ивы шагнул человек. После взаимных, негромко произнесенных приветствий оба направились к мостику, переброшенному через речку, перешли через него, углубились в узенький извилистый переулок.

Домики стояли здесь, окружив себя частоколами заборчиков, выставив их вперед, как аванпосты, сами же словно играли в прятки, укрывшись среди густой зелени деревьев в глубине дворов. Провожатый Ашота подвел его к калитке, которая лишь угадывалась в темноте, открыл ее, сняв какой-то потайной запор, прошел вперед, дав знак следовать за собой. Оба скрылись в сенцах дома, окна которого светились ярко, сильно. Но занавески были пригнаны плотно, надежно охраняя все, происходящее внутри.

Дежурили, разделив ночь на смены. Свободные от дежурства спали в машине. До утра ровным счетом ничего не случилось. Из дома никто не делал никаких вылазок. Вероятнее всего, Ашот просто попросился к знакомым на ночлег. Это предположение подтвердилось тем, что утром Джугамишев появился один, без провожатых. На городском автобусе доехал до автостанции. Значит, в самой Теберде не было людей, могущих дать какие-либо сведения о Хачизове. Дальше в горы вела лишь одна дорога, к всемирно известной горно-спортивной базе — Домбаю. Да, в этой Мекке туристов могут затеряться какие угодно авантюристы. Рядом — перевал, дорога к морю. Не автомобильная — пешеходная, она проходит через горы. Там, где Карачаево-Черкессия смыкается с Абхазией.

В Домбае Ашот равнодушно прошел мимо экзотических теремов лыжной базы. Здесь как раз любят фотографироваться туристы. Вот и сейчас фотомастер размещал на фоне базы очередную группу. Ашот остановился поблизости, дождался, пока фотограф переписал всех желающих приобрести карточки, собрал свой инвентарь. Потом направился прямо к нему. Тот изобразил последовательно удивление, потом радость. Долго тряс гостю руку. Потянул в сторону кафе. По дороге завернули на стоянку машин. Фотограф открыл зеленые «Жигули» пятой модели, положил на сиденье кофр с аппаратурой, штатив.

Автомобиль несколько осложнял действия группы наблюдения. Если эти двое куда-то поедут, придется «висеть на хвосте».

Когда те двое скрылись в кафе, члены оперативной группы собрались у машины.

— Надо попытаться выяснить, что представляет собой этот деятель от фотографии? — раздумывал Евсеев вслух. — Это раз. Надо попытаться узнать, о чем говорят эти двое? Два…

— Фотографа я знаю, он здесь давно, — сказал тот из помощников, который был постарше, по имени Камил. — А слушать придется вам самому, не исключена возможность, что нас тут может кто-нибудь узнать.

— Ясно. Тогда ждите меня в машине. Одна загвоздка: вдруг они станут говорить не по-русски?

— Вряд ли. Фотограф грузин, а этот грузинского не знает.

— Тогда легче.

Евсеев взял в буфете бутылку кефира и чистый стакан, пристроился за соседний столик как можно ближе к беседующим. Успел заметить, что ничего спиртного у них нет. Сметана, сосиски, чай.

Капитан, напрягая слух, пытался вникнуть в смысл коротких реплик, которыми обменивались те двое. Дважды была упомянута фамилия «Нафталиев». Последнюю фразу, сказанную Ашотом громко и отчетливо, Евсеев расслышал хорошо.

— Тогда поедем в Северный приют.

— Давай поедем, — не стал возражать собеседник. — Сейчас поедем?

— А Нафталиев не ушел с группой?

— Нет, он должен прийти обратно.

— Тогда сейчас поедем. — Ашот отодвинул тарелку, одним глотком допил чай, поднялся. Евсеев выскользнул из кафе.

— Они едут в Северный приют, — сообщил он своим спутникам. — Это где?

— Это недалеко. И дорога хорошая. Машин много проезжает, на нас никто не обратит внимание.

— Упоминали какого-то Нафталиева. Он должен прийти с группой.

— Речь идет о проводнике, который сопровождает туристские группы при переходе через перевал.

Зеленые «Жигули» покинули стоянку. Машина оперативников тронулась вслед. Надо было убедиться, что капитан все понял правильно. Но после того, как машина, идущая впереди, миновав мост, свернула направо, к Северному приюту, Камил предложил немного отстать.

— Все равно тут сворачивать некуда. Не будем мозолить им глаза.

Евсеев счел совет разумным. Шофер сбросил скорость, потом газанул, когда идущая впереди машина скрылась.

— Пусть они думают, что мы проехали прямо.

— Так этот проводник, он что?..

Камил понял, что интересовало капитана.

— Летом, как только открывается перевал, через него идут группы туристов. Человек по сто сразу. Пользуются перевалом и те, кому дорога к морю здесь кажется самой короткой. Ведь Сухуми — рядом. Но нет никакого отсюда транспорта. Канатная дорога пока лишь в проекте. Если, скажем, лететь самолетом, то надо возвращаться в Минеральные Воды. Да и не всем самолет подходит. Паспорт, то-се…

— А пешком — всем подходит?

— Здоровым и сильным — всем. И приятно, и полезно. Так вот, проводники. Без них никак нельзя. С горами можно только на «вы». Сотни опасностей подстерегают неопытных: лавины, пропасти, обвалы… Неопытному человеку не дай бог с горами остаться один на один. А заблудиться — пара пустяков. Вот для этого и проводники. Официально — они все на службе. Но кроме услуг официальных могут быть ведь и услуги неофициальные? Похоже, здесь как раз такой случай. Что-то связывает интересующую нас личность одновременно и с Абхазией, и со Ставропольским краем. Точнее, с Карачаево-Черкессией.

К стоянке машин у Северного приюта подъехали, когда пассажиры зеленых «Жигулей» их уже покинули. Оставив Веню у машины, оперативники отправились к домикам турбазы. Минут через десять договорились встретиться, чтобы скоординировать совместные действия. За десять минут надлежало обнаружить интересующие личности. На весьма ограниченной территории турбазы этого было более чем достаточно.

Скоро Евсеев увидел Ашота и фотографа, беседующих с двумя мужчинами. Обоим было за тридцать, оба были смуглы, черноволосы. Один в синем шерстяном костюме с белыми лампасами, другой одет, как охотник или геолог. Человек в спортивном костюме скоро ушел. Внешность того, который был одет в штормовку, ничем не напоминала приметы Хачизова. В спортивном костюме — очевидно, проводник. Поблизости от увлеченной разговором троицы капитан заметил Рафика — своего второго помощника. Он остановил девушку (судя по всему, незнакомую) и принялся ее о чем-то расспрашивать. Девушка кокетничала, польщенная вниманием симпатичного молодого человека. Вот она уже звонко смеется, а Рафик говорит ей, видимо, что-то смешное, а сам, стоя спиной к говорившим, прислушивается к их разговору. «Уверен, значит, что никто из троих его не знает. Видимо, что-то интересное услышал, раз решил проявить такую самодеятельность», — отметил Евсеев, направляясь к машине.

Камил уже поджидал его в автомобиле.

— Рафик ничем не рискует, — объяснил он. — А меня может вспомнить фотограф. Этот, который в штормовке, он не один. Сейчас увидите… Темная лошадка. Но не Хачизов.

Этот второй не мог быть Хачизовым уже по причине маленького роста. Хачизов все же ближе к среднему. Об этом подумал Евсеев, когда все четверо появились у машины фотографа.

Они уже отъезжали, когда Рафик втиснулся на заднее сиденье.

— Похоже, опять ближе к дому будем двигаться.

Все смотрели на молодого человека вопросительно. Чувствуя этот всеобщий к себе интерес, Рафик поспешил объяснить:

— Они едут в Черкесск.

— Это точно?

— Как то, что я сижу с вами в машине. Фотограф сказал вполне отчетливо: «Нет, в Черкесск я не могу поехать. Это слишком далеко, у меня работа, да и бензину мало». Ашот сказал, что заплатит за потерянный день, за бензин. Тот посопел обиженно, но все же пробурчал: «До Черкесска я вас довезу, а сам сразу обратно». Ашот стал жать ему руку, сказал, что в долгу не останется и что в Черкесске не заставит его стоять ни секунды.

Машина фотографа уже скрылась за поворотом, когда они тронулись.

— Кто они, не удалось выяснить?

— Тот, который появился первым, прибыл из Сухуми. Это я понял потому, что фотограф интересовался погодой в столице Абхазии. Не потому, что ему это и в самом деле интересно, а чтобы показать свою причастность к этому городу. Ашот поинтересовался Хачизовым, но, как я понял, вразумительного ответа не получил. Потом появился этот, маленький. Ашот поздоровался с ним, как со знакомым. Откуда он взялся — непонятно. Тот, что из Сухуми, слушается его, в рот заглядывает. Похоже, он главный. Это он сказал, что надо ехать в Черкесск. Вот тогда-то Джугамишев и заторопился, стал уговаривать фотографа.

В это время их обогнал мотоцикл с коляской.

Все обратили внимание на эту одиноко несущуюся машину.

Каждый отреагировал по-своему.

— Куда торопится, на тот свет?

— Откуда он вывернулся? — недоумевал Камил. — На стоянке мотоцикла я не видел.

— Наверно, кого-то привез, — предположил Евсеев. — Проехал дальше стоянки раньше нашего, вот мы его к не видели.

И только Рафик воскликнул, хлопнув себя по лбу:

— Вот почему низкорослый что-то бормотал про мотоцикл! Это он приехал на мотоцикле! Видимо, хотел встретить этого, сухумского.

— А уехать решил с большим комфортом. Теперь все понятно.

— Понятно-то понятно, — в раздумье произнес Евсеев. — Но мне сдается, что я эту тележку видел в Домбае.

— Может, другой? Мало ли мотоциклов?

— Да нет, пожалуй. Цвет коляски не тот, что цвет самой машины. Я обратил на это внимание, когда проходил мимо автомобильной стоянки в Домбае. Зачем они туда заезжали?

— Да мало ли зачем? По пути заскочить — минута дел…

Объяснение вполне приемлемое. Однако Евсеева оно не удовлетворило. Разгадка этой детали сейчас ничего не давала, даже если она и имела какое-то значение. Подумать было о чем: если Хачизов в Черкесске, предстоит серьезная операция по его задержанию. Его и всех его помощников. А коль скоро все они слетаются в этот город, можно почти с уверенностью сказать, что драгоценности из Чеканского магазина перекочевали сюда.

И если так, то эта же публика и поможет обнаружить дядю и его изворотливого племянника. Да и Бахарев не сидит, конечно, сложа руки. И местные товарищи, надо думать, не дремлют.

А пока впереди — опять дорога. Километров сто — не меньше. Пустяк, конечно, по такому асфальту и для такой машины.

Если бы не необходимость следить за другой, такой же, мчащейся впереди в сопровождении мотоцикла.

Глава девятнадцатая Опасные переходы старинного храма

Зеленые «Жигули», преодолев большую часть Военно-Сухумской дороги, достигли пригорода Черкесска. Здесь фотограф подрулил к неприметному одноэтажному дому, высадил своих пассажиров и, развернувшись, умчался обратно. Вскоре здесь же остановился мотоцикл. Машина оперативников проскочила, не задерживаясь, мимо переулка, в котором стоял дом. Оказавшись вне видимости, остановились тоже. Оба помощника капитана высадились: надо было установить адрес, по нему владельца дома. Евсеев проехал в городской отдел.

День уже далеко шагнул в послеобеденную пору. Надо было поспешить: предстояло скоординировать свои действия с местными товарищами, разыскать Бахарева, чтобы объединить свои усилия в предстоящем поиске и, если возникнет необходимость, в захвате.

Бахарев был несказанно рад появлению Евсеева. Он только что побывал у своего коллеги — начальника уголовного розыска, которого посвятил в создавшуюся ситуацию. Дядю разыскать не составляло большого труда теперь; более того, он признался, что живущий на Урале племянник прислал ему телеграмму. Сообщал в ней, что скоро приедет. Но вот уже минула неделя, а о племяннике ни слуху ни духу. Последнее озадачило не только дядю. В чем дело? Перехватили? Передумал? Сообразил, наконец, что сам лезет зверю в пасть?

Дядя Гены Коршунова был обеспокоен еще одним обстоятельством. Не далее как вчера его остановили на улице двое неизвестных. Как ни странно, они тоже спрашивали про Гену. Почуяв недоброе, Яков Прокофьич о телеграмме умолчал, а сказал, что с племянником давно не имеет никаких связей. Спрашивавшие довольно прозрачно намекнули, если дядя Яша (а эти двое по возрастному признаку лишь с большой натяжкой могли подойти под разряд его племянников) будет темнить, то большие неприятности ему обеспечены. На размышление дали два дня сроку. О разговоре советовали помалкивать.

— Сам «дядя Яша» вряд ли решился бы обратиться в милицию, — рассуждал Бахарев, — у него такое прошлое, что он контактов с представителями правопорядка старается избегать. Они бы договорились с племянником, я думаю. Однако с дядей надо быть помягче. И появление племянника легче через него обнаружить.

— А к этим двоим, кажется, есть подход.

И Евсеев принялся подробно рассказывать обо всем, что ему удалось узнать, наблюдая за передвижениями Ашота.

Сообщение о прибытии новых гостей требовало определенных коррективов в первоначальные планы. Ведь если Хачизов здесь, это многое меняет.

Обстоятельства вынуждали занять выжидательную позицию. Хачизова в любом случае нет в том доме, куда так открыто привезли Ашота. В гостиницу он вряд ли сунется. Остается одно — наблюдать за домом. Должны же где-то встретиться Ашот с Хачизовым?

Данные о хозяине, у которого находился сейчас Ашот и его спутники, ничего не проясняли. Живет человек, работает. Семейный. Ни в чем предосудительном не замечен. И в теперешних его действиях нет ничего недозволенного. Сходил в магазин, вернулся с двумя сумками продуктов, бутылок. Дело к вечеру, похоже, что сегодня ничего не произойдет.

Бахарева и его спутников поместили в гостинице. После обеда расположились на отдых. Договорились, что если еще до утра начнется какое-либо шевеление, их предупредят телефонным звонком, вышлют машины. Группа будет усилена.

Звонок раздался около полуночи: «Сейчас подойдут машины».

В считанные секунды все были готовы. Машины уже стояли у подъезда. Слабо светились подфарники, двигатели были запущены.

Машина, в которой ехал Евсеев, через несколько кварталов притормозила. Какой-то человек сел в машину — в темноте не разглядеть.

— На выезд из города! — произнес он негромко, словно боясь, что кто-то услышит его вне автомобиля. — Мотоцикл выехал в сторону Карачаевска. За ним идет машина с наблюдателем. Как только мы их нагоним, наблюдатель передаст объект нам. Разрешите… — Он потянулся к трубке радиотелефона. — Я — «Пятый», я — «Пятый»!

— Слышу вас, — отозвалась трубка. — Объект движется на большой скорости в сторону Карачаевска. Никуда не сворачивал. Держим в поле зрения. В машине — трое. Как поняли?

«Пятый» подтвердил, что все понял, и передал трубку Евсееву.

— Берите руководство операцией на себя. Они передадут нам сейчас объект и вернутся в город, но будут на связи на случай каких-либо непредвиденных осложнений. — И запоздало представился: — Старший лейтенант Амиров.

Красные фонарики впереди идущей машины замаячили вскоре. Помигав фарами, водитель пошел на ее обгон. Веня, который вез Камила и Рафика, тотчас же последовал его примеру.

— Видите мотоцикл? — спросила трубка.

Водитель показал на прыгающую впереди красную точку.

— Видим, — сказал Евсеев. — Можете возвращаться.

Движение по Военно-Сухумской дороге не прекращается и ночью. Разумеется, оно не такое интенсивное, как днем. Но опасаться, что на мотоцикле заподозрят преследование, оснований не было. И все же надо быть предельно осторожными.

Евсеев терялся в догадках. Почему уехали из города? Опять в Теберду? Там обосновался Хачизов? Или куда-то еще?

Ехали уже больше получаса. За стеклами промелькнуло несколько поселков. Амиров, сидящий сзади, называл их. Когда огней по сторонам стало особенно много, а впереди засветилось зарево, он в очередной раз определил координаты:

— Подъезжаем к Карачаевску.

А еще через несколько минут произнес с тревогой в голосе:

— Внимание, они сворачивают с главной магистрали.

Шофер сбросил скорость.

— Что будем делать? Свернуть сразу — обратим на себя внимание.

— Что там может быть впереди? Деревня, хутор?

— Там развалины старого храма. И ничего больше. Они направляются туда. Что они там забыли?

— Не подходящее для экскурсии время, — резюмировал шофер. — Их уже не видно. Поедем? Потихоньку, без света, на подфарниках.

Евсеев согласился.

— Давайте, только осторожно.

Так проехали метров триста. Потом водитель, напряженно вглядывавшийся в дорогу, притормозил:

— Все. Дальше на машине не проехать. Опасно.

Впритык затормозила вторая машина.

— Храм тут рядом, — рассуждал Амиров. — Мы можем подняться к нему по тропе. Они нас не намного опередят. Идем?

— Другого выхода у нас нет.

Вышли на дорогу, прислушались. Открылись дверцы второй машины. Амиров предупредил:

— Не хлопайте дверцами. Сейчас пойдем. Захватите фонари. И подфарники надо выключить.

Сразу наступила полная темнота.

Амиров пошел впереди, указывая дорогу. За ним Евсеев, Камил и Рафик замыкали шествие. Шоферы остались у машин.

Ночь была чернильно-черной. Мерцавшие в глубине неба звезды даже не пытались бороться с темнотой. Неумолчное стрекотание цикад не нарушало тишины: эти звуки и тишина воспринимались как одно целое. Свежий ночной воздух, полный ароматов растений, был неподвижен. Мир и покой царили вокруг.

По мере того, как цепочка поднималась среди камней, становилось ясно, что расплывчатые очертания темной громады впереди рукотворного происхождения. Прошли еще десяток метров, и узкая тропа влилась в более широкую, почти дорогу. На этой дороге виднелся темным пятном какой-то громоздкий предмет. Он источал запахи бензина и подогретого машинного масла. Мотоцикл! Это он остывал в ночном мраке.

«Никого не оставили, стало быть, уверены, что за ними никто не следит. Или им просто нечего опасаться?» — отметил про себя Евсеев.

Миновали церковную ограду. Осторожно подошли к воротам храма. Глаза, уже привыкшие к темноте, различали черные проемы окон. От всего веяло мрачной тайной. Располагала к этому и ночь. За века храм накопил этих тайн немало.

О внутреннем расположении храма никто, кроме Амирова, не имел представления. Нигде ни звука. Куда скрылись люди? Наверняка здесь есть какие-то подземелья.

— Вы ориентируетесь в этих руинах? — шепнул капитан Амирову.

— Более или менее. Сейчас надо проверить, задержались они в центральном зале или прошли на второй этаж. Если они здесь, внизу, мы их услышим. Может, вспышкой света себя обнаружат.

— Что их привело сюда? Какой смысл в этой ночной экскурсии? Или кто-то здесь прячется?

— Все может быть… Давайте слушать. Оставайтесь у входа, я проникну внутрь, разведаю, дам вам знать.

Прошла томительная минута. По-прежнему ни звука. Кто-то потянул Евсеева за рукав. Услышал шепот Амирова.

— Внизу их нет. Будем подниматься?

Евсеев откликнулся тоже шепотом:

— Да. Только предупрежу ребят.

Отдал приказания: «Стойте здесь, внимательно слушайте. Мы пойдем внутрь. Оружие, фонарики — держите наготове». Потрогал рукоятку пистолета, но вынимать из кобуры не стал: какой от него прок в такой темноте? Левой рукой зажал фонарик, держа указательный палец на кнопке. Осторожно шагнул вслед за Амировым. Сразу охватила могильная сырость. Затхлый воздух, присущий внутренним помещениям заброшенных зданий, был особенно ощутим сейчас по контрасту с чистым горным воздухом.

Лишь угадывая присутствие своего провожатого, по слуху следя за его перемещением, Евсеев медленно продвигался в кромешной тьме. Больше всего он боялся наткнуться на что-нибудь такое, что, загремев, обнаружило бы его присутствие. «Какая-нибудь консервная банка может наделать шуму на всю церковь»…

От страшного крика, который донесся откуда-то сверху, потом сбоку, снизу и мгновенно оборвался, содрогнулись оба. Евсеев рванулся вперед, включив фонарик. Туда, на крик!

Поток света вырвал из мрака стены, углубления ниш, своды. Капитан нащупал лучом каменные ступени узкой лестницы, ведущей вверх. Опережая своего спутника, он бросился к этим ступеням, стал взбегать по ним! Первый марш лестницы заканчивался небольшой площадкой. Под прямым углом вставала за ней арка входа, за которой начинались новые ступени. На этих ступенях, словно привидение, возникла фигура человека, который, выставив ладони вперед, инстинктивно пытался укрыться от ослепляющего света, бьющего в лицо. Парализованный страхом, он не мог сообразить, куда кинуться. Спустя мгновение его уже держали крепкие руки.

— Ведите его к выходу! — приказал Евсеев.

Человек не сопротивлялся. Он был напуган, ошарашен, и, кажется, не только встречей с оперативниками, а больше тем, что произошло где-то там внутри храма.

Посвечивая себе фонариком, Евсеев двинулся по лестнице дальше. Следующая площадка представляла собой тупик. Но, пошарив лучом по стенам, капитан обнаружил на внутренней стороне, на высоте примерно сантиметров в семьдесят, подобие двери, скорее лаз, за которым опять начиналась лестница. Конца ее фонарик не просвечивал. Капитан замер, напрягая слух. Продвижение вперед было сопряжено с риском. Он обнаружит себя фонариком, а где гарантия, что из-за неосвещенного угла не обрушится ему на голову какой-нибудь тяжелый предмет? Без фонарика тоже нельзя: можно улететь в какую-нибудь дыру, костей не соберешь… Может быть, тот, кто кричал, сорвался? Или… Сейчас придет Амиров, надо посоветоваться с ним.

Тот подал голос откуда-то снизу:

— Товарищ капитан, у храма несколько выходов. Они могут уйти через них!

Евсеев понял, что в таком случае обыскивать храм бесполезно. «Мотоцикл!» — мелькнула мысль.

Он сбежал вниз, метнулся к выходу. И тотчас услышал голос Рафика:

— Стой! Стрелять буду!

Отчетливо стал слышен удаляющийся топот бегущих. Туда, в направлении к мотоциклу.

— За ними! — бросил капитан в темноту и, доставая на ходу пистолет, бросился вдогонку. Амиров присоединился к нему. Камил и Рафик остались с задержанным.

Преимущество было у убегавших. Ясно, что у мотоцикла они окажутся раньше. Вот уже послышался характерный звук, издаваемый педалью заводки при качании. Потом заводивший сообразил, что достаточно просто дать машине покатиться под уклон, включив скорость, потому что послышались хлопки цилиндра — не успевшая остыть машина сразу завелась. Перекрывая треск мотоциклетного двигателя, хлопнул выстрел: капитан разрядил свой пистолет в звезды. Убегавших выстрел только подстегнул. Тот, что вскочил в седло водителя, дал газ, движок взревел, как на гонках. Капитан выстрелил еще раз. Стрелял он теперь не для беглецов: надо было привлечь внимание водителей своей группы. Поймут, насторожатся, услышав шум мотоцикла, догадаются перекрыть дорогу.

Они догадались: развернули машины так, что объехать их было невозможно. К тому же беглецы поздно заметили препятствие: ехали без света — и чуть было не врезались в машины. Водитель мотоцикла резко крутанул руль и наскочил на камень, лежащий на обочине дороги. Удар пришелся по ноге, машина завалилась набок. Вылетевший с заднего сиденья пассажир, поднявшись, попытался бежать, но оперативники уже подоспели. Водитель мотоцикла, похоже, сломал ногу. Он стонал с подвыванием, обхватив колено и скрючившись на траве. Рафик подвел третьего задержанного. Поочередно осветив фонариком каждого, Евсеев понял, что Ашота среди них нет. В раненом узнал того, которого видел на перевале, в Северном приюте. Двое других — незнакомы. Не было низкорослого. Отсутствовал и хозяин дома.

— Где Ашот? — резко спросил капитан. — Где остальные? Кто кричал?

Тот, к кому он обратился, молчал, шевеля губами. Молчал и тот, которого схватили в храме. С раненым вообще было бесполезно говорить.

— Ладно, давайте их всех по машинам, — распорядился Евсеев. — Раненого — в больницу. Этих двоих — в камеру. Утром разберемся. Мы с Амировым вернемся: надо искать Джугамишева. Доедете до больницы, скажите, чтобы прислали «скорую». Чует мое сердце — есть пострадавший: от удовольствия так не кричат. Ну и, конечно, пусть высылают подмогу.

Когда красные фонарики автомобилей растворились в темноте, Амиров посветил на мотоцикл:

— Этот так и оставим?

— А куда он денется? Приедут ребята, разберемся. Пойдемте в храм. У меня дурные предчувствия.

— А меня беспокоит одно обстоятельство. У нас, как у новобранца при сборке винтовки, оказалась лишняя деталь. Даже две. На мотоцикле, когда мы за ним ехали, было три человека. И сейчас у нас трое. Но не те… Во всяком случае, двое из них. Значит, есть еще, как минимум, двое. Кто-то скрывался этой ночью в храме. Да двое ли?

— Ну, сейчас-то вряд ли кто там остался. Выстрелы, шум, крики…

— Все равно надо быть осторожными. Может, подождать, пока прибудет подкрепление да станет немного посветлее?

— Кто-то кричал. А если этот человек еще жив, раненый? Надо действовать. Максимум внимания, и будем подстраховывать друг друга.

Тишина заброшенного храма не угнетала теперь так сильно, как вначале. Погоня, связанные с ней волнения притупили первоначальное чувство неуверенности и боязни. Внимательно осмотрев первый этаж и ничего не обнаружив, снова стали подниматься по лестнице, на которой столкнулись с «привидением». Медленно преодолевали ступени, ощупывая фонариком стены. Дошли до той площадки, где Евсеев прекратил поиск.

— Здесь осторожней, товарищ капитан, — предупредил Амиров. — Сорваться можно. Открытые проемы и никаких ограждений. А высота, дай боже! Сюда альпинисты тренироваться приходят. Как бы нам по ночному делу не ссыпаться…

— Что им гор не хватает для тренировок? — спросил Евсеев, думая совсем о другом. Он, кажется, начал догадываться…

— Где это опасное место?

И увидел засиневшие в темноте прямоугольники не то окон, не то дверей, ведущих в никуда. Осторожно выглянув наружу, он не увидел ничего, кроме темноты. Оконные проемы начинались у самого пола; чтобы посмотреть вниз, надо было держаться за косяк. Капитан попытался разглядеть что-нибудь с помощью фонарика. Но свет его бесследно растворялся во мраке. Тогда Амиров включил небольшой переносный прожектор, захваченный из машины. Посветил, помогая фонарику Евсеева. Световое пятно легло на камни. Они увидели совершенно отчетливо: там, внизу, на камнях, лежит человек. Евсеев зябко повел плечами, Амиров подавил готовый сорваться крик.

— Скорее туда!

Евсеев первый ринулся вниз, гулко стуча каблуками по каменным ступеням. Догнавший его Амиров тронул за плечо, когда капитан в нерешительности остановился, очутившись за воротами.

— Я знаю, как туда пройти. Идемте.

Они стали обходить здание по периметру. Тропа резко уходила вниз: перепад уровней площадок у фасада и противоположной стороны был, видимо, велик сам по себе. Да плюс высота стены. Евсеев подумал: «Не меньше тридцати метров. Это значит…»

Человек, раскинув руки, лежал лицом вниз. Евсеев приподнял голову. Тонкая струйка крови застыла в уголке рта, кровью был залит висок. На лице — выражение скорее гнева, чем страха. Открытые глаза были неподвижны. Ашот был мертв.

— Поднимитесь наверх, встретьте… «Скорая» должна подойти.

Амиров растворился в темноте. Евсеев, чуть отойдя в сторону, присел на камне. Через несколько минут послышались голоса.

Когда врач и кто-то с ним еще занялись трупом, Амиров нагнулся к Евсееву.

— Товарищ капитан, мотоцикл исчез.

Глава двадцатая Приманка для западни

Кто и зачем столкнул Джугамишева со стены? Что побудило его пойти со своими убийцами в такое опасное место да еще ночью? Кто угнал мотоцикл (один человек, двое, трое)? Где Хачизов?

Вот вопросы, которые стояли теперь перед Евсеевым, Бахаревым и местными товарищами, для которых после убийства Ашота это дело выдвинулось в разряд первостепенных. Вопросы требовали немедленного решения.

Хозяин дома, в котором останавливались сухумский гость, Ашот и приезжий маленького роста, готов был рассказать все, но ему нечего было рассказывать. По его словам, два дня назад к нему приехал Гамид, родственник из Теберды, тот самый, низкорослый, и сказал, что поживет пару дней: дела у него в Черкесске. Потом попросил свозить его в Домбай, в Северный приют. Зачем? Кого-то повидать, мол, надо, Пришлось отпрашиваться с работы. Ночью вдруг понадобилось отвезти того, которого называли Ашотом, в Теберду. Но ни ночью, ни утром никто из них не появился. Да, конечно, он хорошо понимает, что не имел права передавать управление мотоциклом. Но что было делать? Он не может болтаться где-то по ночам. У него семья, утром на работу надо. А как откажешь родственнику? Нет, кроме тех двоих, что приехали на зеленой машине из Северного приюта, он никого не видел, не знает. Из троих задержанных, которых ему показали, он признал только одного, о котором говорил уже.

Зато «дядя Яша» с уверенностью указал на тех двоих парней: они интересовались племянником и сулили неприятности.

Едва начало светать, храм обыскали до последнего сантиметра. В одной из келий обнаружили свежие следы пребывания людей. Пустые пачки от сигарет «Апсны», выпущенных Сухумской табачной фабрикой, бутылки из-под вина «Саэро», остатки мяса, сыра, хлеба, завернутые в газету «Сабчота Абхазети» трехдневной давности. На выступе стены был прилеплен оплывший огарок свечи.

Гадать, кто все это оставил, не приходилось. Да и парни не стали запираться. В том, что они провели две ночи в монастыре, криминала не было. Но когда их действия стали связывать с шантажом «дяди Яши», а тем более с убийством, они принялись «темнить», насколько были способны. Но поскольку договориться у них не было возможности, мало-помалу стали сообщать необходимые следствию сведения. Выяснилось, что они прибыли из Сухуми. С целью, которая в деталях не была известна им самим. Им обещали хорошо заплатить, если они разыщут некоего Овчинникова Якова Порфирьевича и выведают у него местонахождение племянника. Поручение это дал (а также обещал заплатить) Дато, тот, что со сломанной ногой. Никто никого убивать им не поручал. Овчинникова следовало припугнуть, не больше. В том, что произошло в монастыре, они не виноваты. Они даже не знают, как все случилось. Им велено было не соваться в гостиницы. Ночь приготовились скоротать в монастыре. Проводить там время посоветовал Гамид. Его и Дато слушался. Но и Гамид — не самый главный. А кто — им неизвестно. Они сидели, мирно беседовали, уже собирались устраиваться на ночлег, как раздался условный свист, которым предупреждал о своем появлении Гамид.

Потушив на всякий случай свечу, парни пошли навстречу. Вещей у них никаких с собой не было, собирать ничего не надо, стали спускаться. Уже где-то совсем рядом Гамид окликнул их. Они отозвались, и тут раздался тот страшный крик. Бросились в разные стороны. Один тут же наткнулся на, оперативников, другой выбежал через южный вход.

Дато поначалу отвечать на вопросы отказался. Он демонстративно стонал, хватался за поврежденную ногу (перелома, как выяснилось, не было, но ушиб сильный). Прикидывался случайным свидетелем несчастного случая, божился, что ничего не знает, отрицая даже заведомо бесспорные факты. За остаток ночи он сочинил свою версию происшедшего. И хоть была эта версия наивной и жалкой, он со всей серьезностью отстаивал эту чепуху. Плел что-то насчет того, что подвыпивший Ашот затеял с Гамидом спор, кто лучше знает руины храма близ Карачаевска. Джугамишев на пари брался найти дорогу на галерею, проходящую через верхний ярус молельных помещений, с завязанными глазами.

— Ну и фантазия! — усмехнулся Амиров. — Получше-то ничего не мог придумать? Что-то я не видел никакой повязки. Ни на глазах покойника, ни в каком другом месте.

— Наверно, спала. Упал человек — слетела повязка. — Подумав немного, поднял указательный палец, словно вспоминая. — Да, правильно. Это сперва хотели повязку. Но там так темно, что и повязки не надо…

— Вот тут спорить не стану. Действительно, темно было, сами убедились. И хватит сказок! Днем мы изучили следы на площадке. Внимательно изучили. Так вот, ваши следы и следы убитого находятся в таком положении, что совершенно очевидно: вы столкнули Ашота. На слое пыли это так все хорошо отпечаталось, что у суда сомнений не останется.

Побледнев, Дато вскочил, забыв про больную ногу.

— Нет! Это не мои следы! Не я толкнул! Это Гамид. Мне не за что было убивать его.

Инстинкт самосохранения возобладал над всеми другими чувствами. Дато заговорил. Он подтвердил, что появление «агентов» из-за хребта действительно связано с поисками племянника Овчинникова. Его, Дато, послал Хачизов. Где он сейчас — неизвестно. Но завтра надлежит дать телеграмму в Сухуми. На главпочту, до востребования. На имя Ломейко Тамары Александровны. В зависимости от того, как будет складываться ситуация. Либо: «Дядя с выездом задерживается», в случае если нет пока ничего определенного. Либо: «Дядя приехать не может, приезжай сама». Это в случае, если племянник появился и ожидается товар при нем.

— Какое отношение ко всему этому имел Джугамишев?

— Мне об этом ничего не известно. Я только понял, что он чем-то помешал Хачизову. Это знает только Гамид. Когда в Северном приюте Нафталиев привел Ашота и он стал спрашивать, где Хачизов, я сказал, что не знаю. Но вдруг появился Гамид и сказал, что надо ехать в Черкесск и ждать там Хачизова. И туда придет Рамо.

— Рамо? Кто это?

— Я понял, что это брат Ашота. Когда приехали в Черкесск, Гамид сказал, что Рамо нельзя показываться в городе, его ищут. Но ночью они поедут к нему. Ашот очень волновался и все торопил Гамида. Я не хотел ехать. Гамид сказал: «Надо, Хачизов велел». И я поехал.

Так вот на чем сыграл этот коротышка! Вот что стало приманкой для западни.

— Я не толкал Ашота. Я шел сзади и сам боялся упасть, было так темно. Потом Гамид остановился, кому-то свистнул. Кто-то ему ответил, и — крик… Я побежал. Куда — не знаю. Кто-то бросился навстречу, толкнул, но я бежал вперед за теми, кто убегал. Когда оказались снаружи, я понял, что бегу за Гамидом. И еще кто-то за нами. Гамид отстал, я наткнулся на мотоцикл. Увидел, что ключ зажигания на месте, стал заводить. Подбежал еще кто-то. Не Гамид. А когда загрохали выстрелы, я совсем перепугался. Поэтому наехал на камень.

Значит, Гамид один… осуществил свой дьявольский план и бежал. Следы позволили восстановить картину убийства. Рассказ Дато и показания задержанных парней дополнили ее очень важными деталями.

Хитро все было задумано. Свистел, голос подавал, чтобы полностью усыпить подозрения Ашота. Ведь прислушиваясь к голосам и стараясь уловить знакомые родные интонации, Ашот утратил всякую осторожность. А стоял на краю пропасти. Гамид зашел сбоку (Это действительно удалось установить по следам, оставленным на налете пыли. Никому из задержанных эти отпечатки не принадлежали — слишком были малы.) и с силой толкнул Джугамишева. Падая, тот все же инстинктивно ухватился за косяк проема. Гамид оторвал руку (следы этой короткой борьбы тоже удалось рассмотреть при помощи сильной лупы). И тогда Ашот закричал…

Он пошел на встречу с братом, о судьбе которого не знал уже несколько лет. Но ведь у него была еще цель — встретиться с человеком, бросившим тень на его доброе имя, восстановить справедливость. Это стоило ему жизни.

…Мотоцикл обнаружили в реке Клухор, недалеко от Северного приюта. Эта находка позволяла сделать предположение, что убийца выбрал, чтобы скрыться, дорогу через перевал.

Глава двадцать первая Перевал

Стремительно развернувшиеся события требовали самых энергичных действий. И не только для поисков Гамида.

Во-первых, дал о себе знать Гена Коршунов. Сработала задействованная Бахаревым система оповещения всех возможных точек, в которых могло обнаружиться «рыжье» — золото. Новоявленный Монте-Кристо «проклюнулся» в Кисловодске. Уже по характеру самого преступления можно было предположить, что парень осторожностью не отличается. Задержка с прибытием к дяде могла означать, кроме всяких приходящих случайных причин, главную — беспечность. Загулял, утратил осторожность, начал в открытую торговать: наличные, видимо, кончились. Сигнал из курортного города полностью подтверждал это предположение. Надо было срочно туда выезжать. Пятигорские товарищи, возвращавшиеся к себе, готовы были доставить Бахарева.

Во-вторых, из Сухуми поступило сообщение, что в одну из сберегательных касс города предъявлен билет лотереи ДОСААФ с интересующим Чеканскую милицию номером. Как известно, для оформления выигрыша требуется паспорт. Так вот, установлено, что билет оказался в руках жительницы Сухуми Ломейко Тамары Александровны. Таким образом, подтвердилось наличие названного Дато адресата и его связи с Хачизовым. Установлено, что названная гражданка — пенсионерка, живет в собственном доме. Намерена получить машину, не деньги. Утверждает, что билет купила в своем городе, хотя билеты данной серии в Закавказской зоне не распространялись.

И, наконец, в-третьих, из Чеканска по фототелеграфу передан, составленный по приметам портрет Миши-Хачизова. Оказалось, что в местных картотеках есть похожий портрет, тоже составленный по приметам. Украшает он личное дело Гайсана Эфендиева, который разыскивается за крупное мошенничество. Разъезжая по городам и весям на небольшом автофургоне, Эфендиев обхаживал руководителей потребительских обществ и по липовым доверенностям получал дефицитные дорогостоящие продукты, такие, как мед, сухофрукты, перец.

Счет шел на тысячи рублей. Директора заготконтор соблазнялись обещаниями мнимого покупателя-оптовика помочь достать шифер, многослойную фанеру, кровельное железо и арматурную сталь. Автофургон уезжал, увозя бидоны с медом, сотни килограммов кишмиша, тонны молотого перца, а райпотребсоюзы тщетно ожидали лимитированных строительных материалов, а также денег за продукты. Письма-обязательства, в которых давалась гарантия оплаты за выданные товары, оказались фальшивыми. Завороженные видом автофургона с иногородним номерным знаком, а еще тем, что оборотистый коробейник свободно оперировал названием сортаментов арматурных прутков, металлического уголка, кровельных материалов, работники потребительских обществ долго не могли поверить, что их околпачил ловкий проходимец. Эта замедленная реакция каждый раз давала Эфендиеву возможность скрываться без особой спешки. Но, видимо, чувствуя, что тучи над его головой сгущаются, он временно покинул пределы Северного Кавказа. Можно было понять после этого во много раз возросшую заинтересованность местных работников правопорядка в поиске, который вели их уральские коллеги.

Предстояло выработать общий план и, исходя из этих данных, скоординировать действия.

Мнение хозяев сводилось в основном к следующим мероприятиям. Специально организованной группе немедленно вылететь в Сухуми. Через Ломейко попытаться выйти на Хачизова-Эфендиева. Гамида встретить в конечной точке маршрута, идущего через перевал, — в Южном приюте и даже раньше. Это могут сделать работники абхазской милиции. Они же могут проследить его путь до Сухуми. Гамид наверняка приведет к тому же Эфендиеву. Возможно, что какими-то сведениями располагает и задержанный Коршунов: он ведь тоже был связан с Хачизовым и даже действовал какое-то время под его руководством. Пока не ускользнул от него.

У плана выйти на Хачизова через Гамида есть, однако, существенный недостаток: неизвестно, какие каналы связи использует эта шайка. Это может быть и телефон. Это могут быть и контакты с людьми, могущими передать сигнал тревоги по какой-то закодированной системе, да и без всяких ухищрений могут предупредить, вспугнуть. А такой матерый жулик, надо думать, очень осторожен.

Кроме того, «вести» Гамида от Южного приюта до Сухуми будет непросто. Трудно предсказать, каким он воспользуется транспортом, чтобы преодолеть стокилометровый участок пути.

Что касается возможности выйти на Хачизова через гражданку Ломейко, предъявившую билет, то и тут свои сложности. Неясно, что связывает пенсионерку с этим мошенником. Можно только с уверенностью заключить, что машину она берет не для себя. Для подарка кому-либо? Сыну там, внуку… Есть, конечно, и такие пенсионерки, которые способны выложить сумму, составляющую десятимесячный заработок шахтера. Но, по всей вероятности, здесь не тот случай. Человека, с которым Хачизов совершил спекулятивную сделку, он не стал бы просить об одолжении — получить телеграмму до востребования. И это не сообщник. Сообщника он не стал бы так в открытую выставлять. Наивная старая женщина, для которой нетрудно сочинить вполне правдоподобную историю, может из элементарного чувства благодарности выполнить просьбу, не особенно вдаваясь в суть ее содержания. А если это так, то она ничем не сможет оказаться полезной.

И все же попытаться надо. Хотя бы дать телеграмму на имя Ломейко. В том варианте, который предусматривает его выезд. Что-что, а дележ награбленного Хачизов своим сообщникам не доверит, поедет сам. И тут появится возможность его взять.

Возлагать надежды на момент передачи телеграммы особенно тоже не приходится: без всякого контакта может быть подан совершенно незаметно условный знак, сигнал, заранее обговоренный. При многолюдье почтамта это делается совершенно незаметно.

Согласившись, что телеграмму дать необходимо, Евсеев и Бахарев в отношении Гамида были иного мнения: если он двинулся через перевал, его надо брать здесь.

Местные товарищи в деликатных выражениях объяснили своим уральским коллегам, что это не так просто. Если Гамид пристроился к туристской группе (а уверенности в этом нет), то он вышел, в пять часов утра и идет уже несколько часов. Пешком его уже не догнать, а колеса там не помогут.

— А если вертолет?

Нельзя, конечно, сказать, что идея эта никому не приходила в голову, но горы есть горы. К тому же Гамид, увидев, что за группой следует вертолет, может догадаться, что это — за ним. Спрячется в горах, отсидится до ночи, тогда его еще труднее будет искать.

— Можно взять собаку.

В конце концов, у идеи — действовать немедленно — нашлись сторонники среди местных товарищей. Вариант с вертолетом был одобрен. Решено было, что полетят Евсеев и Амиров. Бахарев отбыл в Кисловодск.

По дороге на аэродром Евсеев поинтересовался, как, по мнению Амирова, будет добираться из Сухуми в Черкесск Хачизов.

— Самый быстрый путь, естественно, самолет. До Минеральных Вод. Там автобус, такси.

— Вероятно, есть смысл установить дежурства в аэропорту?

— Это, конечно, будет сделано. Но в этих краях Хачизов предельно осторожен. Ему каким-то образом удается ускользнуть, хотя ищут его уже не первый год. Больше надежды задержать его в Черкесске.

Спустя час, Евсеев, не отрываясь, смотрел в иллюминатор вертолета на развернувшуюся перед ним картину Главного Кавказского хребта. Стеной вставали величественные великаны в голубовато-белых ледяных шлемах. Но воспользоваться редкой возможностью полюбоваться горами с высоты птичьего полета капитану мешали думы о предстоящей операции. Это поглощало его сейчас целиком.

Капитан вглядывался в слепящую снежную равнину, неожиданно возникшую среди скальных громад. Черная пунктирная линия обозначилась на ней вдруг. Это цепочкой, протянувшейся не на одну сотню метров, двигалась туристская группа. Помощник пилота, наблюдавший за землей через специальное устройство, знаком пригласил капитана занять место у прибора. Всеволод Петрович прильнул к окулярам. Различимы были даже лица идущих. Манипулируя наводящим устройством, капитан стал просматривать всю цепочку. Задача облегчалась тем, что больше половины идущих составляли женщины.

— Вот он! — Евсеев сделал знак Амирову. Тот, заняв место капитана, через минуту кивком головы подтвердил:

— Да, он.

Капитан крикнул на ухо пилоту:

— Здесь!

Тот, кто их интересовал, шел в хвосте цепочки. Соответственно туда надо было направить и машину. Но фирн, слежавшийся на высокогорных склонах снег, — мало подходящая площадка для вертолета. Выход один — воспользоваться лестницей.

Люди с удивлением смотрели на зависший вертолет, на спускавшихся людей. Цепь прекратила движение. И только один человек стоять не стал: он бросился бежать. Это был Гамид.

— Стой! Там трещина! — вдруг закричал кто-то из цепи. Евсеев понял, что это проводник, замыкающий движение, предупреждает бегущего об опасности. Но было поздно: не добежав двух десятков метров до ближайшей скалы, Гамид, нелепо взмахнув руками, исчез.

Глава двадцать вторая Последний вариант

Гена Коршунов оказался довольно занятным парнем. Надо было привыкнуть к его манере разговаривать, чтобы понять, где у него бравада, а где искренность.

Не похоже, чтобы его очень расстраивала потеря награбленного и сильно расстраивало грядущее наказание. Финал своей воровской акции он воспринимал как нечто должное. Не было, тех ноток бахвальства, которые в таких случаях, бывает, проскальзывают: если бы не то-то и то-то, я бы…

О сообщниках, судя по всему, распространяться не собирался. И только пожимал плечами, когда об этом заходила речь.

— Подал идею? Какую идею? Кто подал идею?.. Да никто. Сам додул. Сам набедокурил, сам и отвечать буду.

Но, увидев фотографию Хачизова, сник. Даже в лице немного изменился. Спросил тихо:

— Его что, тоже взяли?

— Как его зовут? — в свою очередь спросил Бахарев. — И откуда ты его знаешь?

— Это Юсупов. Микаэл Рустамович. Откуда знаю? Да так, познакомились…

И Коршунов рассказал. Состав рефрижераторов, который он сопровождал как слесарь-электрик, вез виноград с одной из южных станций. Незадолго перед отправлением к вагону, где ехала бригада Геннадия, подкатили двое симпатичных черноволосых граждан. Обворожительно улыбаясь, они попросили ребят отвезти в своем вагоне несколько кислородных подушек в тот город, куда лежал их маршрут. Ясное дело, не бесплатно. По прибытии их встретят и из одной подушки всем нальют по трехлитровой банке. А ведь там не какое-нибудь кисленькое винцо, а коньяк. Да и в дороге могут для бодрости прикладываться, сколько захотят. Только, чтобы незаметно было. Не для подушки, нет. В подушке сорок пять литров, много надо выпить, чтобы стало заметно. Начальство чтобы не заметило.

Но вот начальство-то как раз и заметило. То ли кто видел, то ли кто донес, но еще до отхода поезда нагрянула проверка. Назревали неприятности. И тут появился Юсупов. Начальство, слегка пожурив ребят, велело все сгрузить и больше такими делами не заниматься. Но коньяк все равно уехал, а после Геннадий имел дела с Юсуповым еще, перевозя какие-то ящики, мешки, бидоны. Юсупов платил. Не так чтобы уж и много, но погулять хватало. Отпуск-то у Геннадия большой — через каждые полтора месяца на колесах, считай, сорок дней, денег много надо.

В деле, на котором Геннадий попался, ему отводилась самая незначительная роль. Но он, смекнув, понял, что может и один провернуть все. Ведь при юсуповском раскладе ему и вознаграждение полагалось столь же незначительное…

И тут Геннадий всхлипнул.

— Да на хрена они мне все эти побрякушки! Обозлился я на эту кодлу юсуповскую из-за Рамо…

Так впервые было упомянуто Коршуновым имя брата Ашота Джугамишева в связи с Юсуповым (он же Хачизов, он же Эфендиев). С молодым Джугамишевым Коршунов познакомился во время очередной отправки тайного груза на Урал. Рамо выступал в роли посыльного. Потом встречи такого рода стали повторяться.

Однажды Рамо пришел с девушкой. Дело было как раз в Кисловодске. Завершив свои дела, молодые люди на том же такси, на котором Рамо привез товар, отправились в ресторан. И вот здесь-то Минаба (так звали девушку) и высказала свой взгляд на «подпольную» деятельность друзей и их шефа Юсупова. И в тоне, и в словах Минабы звучали ненависть и презрение. Она убеждала ребят, что пока не поздно, надо со всем этим кончать, что дела у Юсупова нечистые, что сколько веревочке ни виться…

— Как от них уйдешь, — с тоской проговорил Рамо. — Они из-под земли достанут…

А через несколько дней Геннадий узнал, что Рамо погиб. При загадочных обстоятельствах. Геннадий не был уверен, что его не ждет такая же участь. Когда шайка Юсупова задумала ограбить универмаг в Чеканске (Юсупов и его люди ничем не брезговали), Коршунову предложили участвовать в этом деле. Он согласился, но не из желания получить долю, а чтобы «засыпать» всю эту кодлу и тем самым отомстить за смерть Рамо. А в том, что это они его убили, Геннадий не сомневался. Но так все обернулось, что хоть золото и увел Коршунов у этих живоглотов, пострадает-то только он один.

— Что ж ты полез сюда, в эти края, зная, что они здесь свое гнездо свили? Ведь прямо им в лапы.

— Ну хотя бы потому, что им и в голову не пришло бы искать меня здесь. А потом здесь живет дядя, о котором они ничего не знают…

— Это только тебе кажется, что не знают, — усмехнулся Бахарев. — И мы знаем, и они знают. Только мы раньше успели тебя перехватить. На твое счастье. Отбудешь наказание, может, человеком станешь. А у них, сам знаешь, какие законы. С братом Рамо они тоже рассчитались. Только за то, что попытался одному грязному делу помешать… Где теперь Юсупов?

— Никто никогда не знает, где он обитает. Вот только…

— Что только? — Бахарев так и впился в лицо Геннадия. Кажется, опять появилась соломинка, за которую можно ухватиться. Третий допрос Коршунова вел Бахарев уже после того, как стало ясно, что поиски главаря стройной фамилией зашли в тупик. Гамид погиб, свалившись в пропасть. С ним оборвалась ниточка, дававшая, правда, очень слабую надежду.

Ничего не дали сухумские изыскания. Опасения насчет пенсионерки оправдались. Действительно, пожилая домохозяйка за небольшую плату согласилась оформить на себя выигранный автомобиль. Попросил ее об этом бывший жилец-квартирант Эдуард Владимирович Клинский.

Попросил потому, что не хотел понапрасну терять время, которое должно пройти с момента предъявления билета до выдачи машины, а это месяца три. Самому же Клинскому, как он сказал, предстояла длительная зарубежная командировка. Он надеялся вернуться к тому времени, когда срок соблюдения необходимых формальностей выйдет. Пожилой женщине, конечно, не под силу хлопоты, связанные с технической стороной дела, но Клинский заверил, что в этом смысле ей ничего не придется предпринимать. Потом, после возвращения Клинского, передачу прав на машину Тамара Александровна должна была осуществить по дарственной. Скромное вознаграждение за хлопоты, ясное дело, одинокой женщине не помешает.. А обратился Клинский к Ломейко потому, что доверял ей больше, чем кому бы то ни было.

«Что же касается телеграммы, то эта просьба, конечно, немного странная. Но это связано с сердечными делами. А как тут не помочь? Сама молодая была. Что я должна была сделать? Прийти на почту, подать паспорт в окошечко «до востребования», прочитать телеграмму, если она там окажется. Передавать никому не надо. Если в телеграмме сказано «приезжай» — положить в сумочку. «Задержись» — тогда в карман плаща. После еще надо сходить три раза на почту, спросить телеграмму. Причем в одно и то же время — ровно в двенадцать. Вот и все. Пришла телеграмма, там было сказано, что надо выезжать. Положила в сумочку. Больше ничего не надо делать. И на почту ходить больше не надо».

В аэропорту Хачизова встретить не удалось. Либо он применил какой-то грим, либо воспользовался каким-то другим транспортом.

Вот почему с такой заинтересованностью отнесся Бахарев к проскользнувшему у Коршунова намеку на какую-то возможность напасть на след Хачизова.

— Я подумал, — неуверенно продолжал Геннадий, — а если вам поговорить с Минабой?

— А откуда она может знать?

— Она, может, и не знает, но кое-что знал Рамо. Она могла кое о чем догадываться. Тогда, в ресторане, она грозилась все узнать и вывести всех на чистую воду. Что-то она, значит, подозревала.

— А где ее искать, Минабу? Кто она, кем работает?

— Она медсестра в санатории «Хатипара» в Теберде. Там ее и искать надо. Где живет, не знаю. Да там скажут.

Минутой позже, когда Коршунова увезли, Бахарев уже звонил Евсееву. Он еще не успел досказать, как капитан воскликнул:

— Только что собирался звонить тебе по этому же поводу. Амиров рассказал мне, что в истории гибели Рамо много неясного. Компетентные люди говорили ему, что следствие проведено поверхностно. Не наше дело этим заниматься, но я как раз хотел просить разрешения поехать в Теберду, поговорить с людьми, которые знали Рамо и с ним общались. Эта девушка как нельзя более кстати.

— Тогда двигай туда со всей возможной быстротой. С машиной договоришься?

— Я думаю, у здешних товарищей в этом деле заинтересованности не меньше, чем у нас.

Санаторий «Хатипара» — старой довоенной постройки. Приземистые одно- и двухэтажные корпуса без всякого намека на архитектурные украшения. Ни ажурных веранд, ни легких балконов. Словом, без претензий, как и гора, именем которой санаторий назван.

Минаба была на дежурстве. Ее быстро отыскали. Прошли в сад, под деревья. Подальше от любопытных глаз.

Несколько секунд Евсеев разглядывал девушку, невольно любуясь ее правильными строгими чертами лица. Взгляд темных глаз печален. На лице никаких следов косметики. Если бы не несколько непривычное имя, Евсеев не предположил бы в девушке горянки.

— Я не ослышалась, вы откуда-то приехали. Не местный?

Евсеев объяснил. Минаба выслушала, вздохнула.

— Его теперь все равно не вернешь…

— Но ведь должен ответить тот, кто его погубил.

— Да, конечно. Только у нас здесь считают, что он сам во всем виноват, никто его не губил.

— А вы как считаете?

— Как я считаю? — В глазах девушки вспыхнул огонек. — Как я считаю, скоро кое-кто узнает! Пусть со мной расправятся, как с ним, но я уже написала, куда следует.

— Так вот, чтобы не расправились, расскажите мне все.

…Рамо сорвался с висячего моста через горную бурную реку. Моста там, собственно, нет, как такового. Есть только канаты, на которых кое-где сохранились доски настила. Переходить по зыбким и ненадежным стальным ниткам, повисшим над пропастью, запрещено. Но смельчаки этот запрет игнорируют, экономя несколько минут, которые надо потратить, чтобы дойти до капитального автомобильно-пешеходного моста, находящегося сотней метров ниже.

Рамо всегда преодолевал висячий мост с ловкостью акробата-канатоходца. Происшедшее с ним несчастье следователь списал на опьянение. Якобы и по ровной дороге Рамо в тот вечер передвигался с трудом, а тут еще понесло его на опасную переправу. Сорвался на камни, ударился головой, захлебнулся. Кто видел? Никто не видел. Но она-то, Минаба, знает, что Рамо в тот вечер вообще не пил.

— Все дело в том разговоре… Накануне по моему настоянию Рамо заявил Юсупову, что он из его игры выходит, темных его дел знать больше не хочет, поскольку собрался жениться. Юсупов — хитрая лиса, он никак своего неудовольствия не выказал, даже напросился, пообещал подарок хороший. Подарок… А потом появился этот хорек Гамид, злобный коротышка. Это враг Ашота, есть у Рамо брат, живет где-то у вас на Урале…

«Был, жил», — мысленно поправил девушку Евсеев.

— Ашот несколько лет назад уличил Гамида в воровстве — украл барана, это сейчас он по-крупному ворует («отворовался»). Был скандал на весь аул: и тогда он затаил злобу. Вот и отомстил («обоим братьям за одного барана»). Это Гамид столкнул Рамо с моста. Не просто сбросил, ударил чем-то по голове, так бы ему с Рамо не справиться.

«Откуда у нее такая уверенность? И неужели Ашоту во время посещения родных мест никто ничего не сказал о гибели брата? В противном случае, западня бы не сработала. А может, знал, но все равно пошел, чтобы отомстить. Теперь этого уже не узнать»…

— Но ведь я-то знаю: Гамид приходил вечером к Рамо, мы в ресторане сидели, и что-то ему сказал. Я потом спросила, но Рамо отмахнулся: шеф, мол, что-то на прощанье хочет сказать. Мы выпили лишь немного сухого вина, Рамо был совершенно трезвый, когда меня провожал. «Ты пойдешь к этим?» — спросила я. «Надо. Все равно ведь не отвяжутся. Коротышка уже ждет». — «А он зачем, ты что, один дорогу не знаешь?» — «Сказал, что поведет в такое место, которое я не знаю». А наутро разговоры: пьяный ночью упал с моста. Все поверили. И никакого дела возбуждать не стали. Меня никто не слушал. А ведь видела: рана на голове такая, какой при падении он не мог получить. Так и похоронили.

— Значит, он сказал: «Место, которого я не знаю». Стало быть, другие места Рамо знал? Вы что-нибудь можете сказать об этом?

— Рамо меня не посвящал. Однажды мне надо было побывать в Черкесске. Я хотела поехать на автобусе, но он предложил воспользоваться машиной шефа. (У Юсупова был в то время небольшой фургончик, серенький такой, а Рамо ездил на нем по каким-то «липовым» документам.) Так вот, надо было съездить за коробочкой лекарства, очень дефицитного, заграничного, для какого-то нужного шефу человека. Это недалеко от Черкесска, километров тридцать. Помню, у селения двойное название. Уже дорогой стали решать, куда раньше двинуться: в Черкесск или на «явку»? Решили вначале проехать в то селение, а уже из города вернуться домой. «Правда, шеф мне голову оторвет, если узнает, что брал тебя, — сказал Рамо. — Не любит, когда кто-то из посторонних узнает его тайные квартиры. Меня он строго предупредил. Но разве ты для меня посторонняя?» Это он себя успокаивал… К самому дому подвозить не стал, высадил на въезде в аул. Но я все равно видела, куда он подруливал. Да он и не хотел от меня скрывать, просто боялся, что из дома в машине увидят.

— Вы можете показать мне этот дом?

— Прямо сейчас? Так надо еще сообразить, как в тот аул проехать.

— Сообразим. Вам помочь отпроситься с работы?

— Не нужно. Мое дежурство уже закончилось. Но почему вы думаете, что Юсупов там?

Упоминание о фургоне навело капитана на мысль, что, кроме воздушного пути, у Хачизова-Юсупова была еще возможность добраться из Сухуми в Черкесск. Неприметная малолитражка специального назначения, каких бесчисленное множество движется по дорогам страны. Что может быть лучше для такой цели?

Единственную остановку сделали около киоска «Союзпечати», чтобы запастись туристской схемой. Приказав водителю ехать в сторону Черкесска, капитан принялся вместе с девушкой изучать схему.

— Тут много двойных названий, — озабоченно констатировал Евсеев результат своих изысканий. Минаба, наморщив лоб, пыталась вспомнить.

— Кажется, вот это. Кош-Хабль. И по расстоянию подходит, и по направлению.

— Едем туда.

Конечно, было сейчас у капитана небольшое сомнение насчет правильности своих действий. Надо было поставить в известность руководство. Но, во-первых, для начальства его доводы могли показаться неубедительными. Во-вторых, время. Потерянных минут не простят, не оправдают, если уйдет преступник. А окажутся ошибочными его предположения, так что ж — разочарование постигнет лишь его одного. Впрочем, нет. Покосившись на побелевшее лицо Минабы, он увидел, как плотно сжаты ее губы, каким огнем горят глаза. Нет, не один он будет разочарован.

При въезде в поселок Минаба впилась глазами в открывшийся перед нею вид тихих улочек, садов. Вдруг, побледнев еще больше, она схватила капитана за руку: «Тут! Вон тот дом! И машина!»

Евсеев увидел приткнувшийся к палисаднику небольшой автофургон мышиного цвета. Вырывавшийся из-под кузова голубоватый дымок сомнений не оставлял: у машины запущен двигатель, в любой миг она может сорваться с места. Кузов фургончика не позволял видеть тех, кто сидит в кабине, но водитель уже, конечно, заметил «уазик» в зеркале заднего вида. И хотя на «уазике» не было никаких знаков, говорящих о принадлежности к милиции, в фургоне наверняка насторожились.

— Загораживай им дорогу! — приказал капитан шоферу.

«Уазик» рванулся и через несколько мгновений оказался на пути тронувшегося с места фургона. Чтобы избежать столкновения, водитель его был вынужден затормозить. Кабины машин были теперь совсем рядом, и Евсеев увидел рядом с мордастым шофером бледное лицо того, кто столько дней и ночей виделся ему, не давал покоя. Это был он: Хачизов-Эфендиев-Юсупов-Клинский. Он же Миша…

Мордастый выскочил из кабины и бросился к «уазику». В руке его был зажат ломик-монтировка.

— Вы что хулиганите? — Он подкрепил свой возглас грязным ругательством. — Жить надоело? Сейчас я вам ноги повыдергиваю!

— Спокойно! — тоже выпрыгивая из машины, громко крикнул Евсеев. — Милиция. Предъявите документы!

Злоба исказила лицо мордастого. Он замахнулся на капитана, но ударить не сумел: поднырнув под занесенную руку, Евсеев перехватил ее и заломил на выброшенном углом локте своей руки. Кисть, сжимавшая ломик, сразу ослабела, монтировка выпала, а мордастый, оказавшись на коленях, взвыл от боли. Но возиться с этим типом вовсе не входило в планы Всеволода. Он старался не упускать из вида кабину автофургона, откуда, распахнув дверцу, соскочил на землю тот, кто его сейчас интересовал больше всех.

— Держи его!, — приказал он подскочившему шоферу. — Да не того! Того я сам возьму. Этого, чтобы не путался под ногами. — И кинулся вслед убегавшему Хачизову, догнал его в несколько прыжков.

Вот уже щелкнул замок наручник, второй для верности капитан уже намеревался закрепить на своей кисти, но не успел: правая рука понадобилась ему для движения, с которым нельзя было медлить и долю секунды. Пистолет как бы сам по себе оказался выброшенным на уровень глаз. Он был направлен на двоих, которые двигались на капитана с вполне определенными намерениями. Евсеев подозревал, что такой сюрприз возможен: хоть автофургон и не предназначен для перевозки людей, исключения делаются чаще, чем можно предполагать.

Оба были вооружены. Но не страх почувствовал капитан, увидев в руках одного обрез. Единственная мысль была: неужели уйдет? Ну нет!

Пули одна за другой взметнули фонтанчики земли у ног надвигавшихся на него бандитов.

— Бросай оружие!

Этот приказ капитана, подкрепленный еще одним выстрелом, возымел действие. Полетели на землю и обрез, и нож.

Но Хачизов успел отпрыгнуть. И в это мгновение раздался пронзительный женский крик:

— Нет! Не уйдешь!

Минаба выпрыгнула из машины с такой быстротой и легкостью, словно у нее были крылья. Хачизов обернулся на крик и замер, глядя на девушку, будто на привидение. Его замешательство продолжалось какой-то миг, но Минабе хватило этого мига, чтобы оказаться рядом с Хачизовым. Она вцепилась в него так крепко, что Евсеев успокоился: не уйдет! У него есть несколько секунд, чтобы подобрать брошенное оружие, запереть в фургоне обоих бандитов вместе с мордастым водителем.

Потом он займется Хачизовым и вызовет по рации подмогу.

ФАНТАСТИКА

Валерий Козловский МОРЕ САФОНОВА Рассказ

Солнце казалось прибитым к небосклону, и даже ночью, когда темнело, Сафонову было трудно заставить себя взглянуть на небо. Он боялся, что солнце все еще там. Там, и строго смотрит на него сверху, заставляя просыпаться в его сознании образы людей, когда-то таких близких, а теперь недостижимо далеких. Солнце везде и на всех одно. Что-то вроде универсальной постоянной. И оно было, пожалуй, единственной ощутимой в этом мире нитью, что связывала Сафонова с прошлым. Словно мост, соединяло оно память с теми далекими днями, когда он был счастлив.

Трель будильника заставила его вздрогнуть. Наступало время сеанса связи. Вот уже третий год Сафонов работал радистом в маленьком кишлаке, затерянном в дюнах бескрайней пустыни. Собственно, он мог бы и не работать, так как давно был на пенсии — капитан корабля, списанный на берег. Но тогда кому он нужен? Для него это был вечный вопрос, который к старости становился все острее. Жить и быть нужным людям оставалось для него — всю его долгую жизнь — неразделимым понятием, тем законом, которому он подчинялся сам и пытался заставить следовать других. Стоять на мостике корабля и ловить в глазах людей ожидание и готовность исполнить его приказы, те приказы, которые знал лишь он один и которые порою спасали людей либо посылали, может быть, на смерть ради жизни других… Всякое бывало.

Море. С морем у него были особые отношения. Он его ненавидел.

Сафонов поднялся, прислушиваясь к глухим ударам сердца. Застыл, давая ему успокоиться. Последнее время это удавалось все реже. Ухватился правой рукой за перила крыльца и сделал первый шаг. Сердце, казалось, остановилось, потом, будто рванувшись куда-то, затряслось пулеметной дробью. Сафонов замер.

— Тихо, тише, — пытался он уговорить сердце. И сделал второй шаг. Его ждали. Идти было необходимо. Сознание необходимости будто заставило сердце подчиниться и выдержать.

Он включил станцию. Разговор был коротким и неприятным. Его предупреждали, что завтра вертолет доставит нового радиста и что ему настоятельно советуют отдохнуть и подлечиться. Этим же вертолетом он может попасть в город, а там его уже ждет бесплатная путевка. Туда, куда он пожелает.

«Списывают. Еще раз списывают на берег, — думал Сафонов. — Не доверяют…»

— Я бы выбрал Сочи! — весело посоветовал звонкий молодой голос. Чувствовалось, что парень на том конце искренне рад за него. Рад. А вот Сафонову чему радоваться?

А почему бы и нет? Семьдесят два года ему, и каждый год, как свинцовое грузило, висит на нем, приближая его к земле. Всего этого не отнимешь. Но сознание того, что кто-то за него распорядился и сам он уже не подвластен своей воле, злило его.

— Вас понял! — проговорил он в микрофон и выключил радиостанцию. И замер: не узнал своего голоса. Словно что-то убрали в нем. Убрали то, что придавало ему твердость.

— Стоп! — сказал он себе. — Ты еще есть! — Сердце своим глухим стуком будто согласилось с этим.

Ноги передвигались тяжело, и, наверное, прошло немало времени, прежде чем Сафонов добрался до двери. Он потянул дверь на себя, и она, сопротивляясь, будто живая, подалась с звенящим скрипом. Шаг, еще один шаг… Сафонов опустился на крыльцо.

Пустыня, черная, выжженная до основания солнцем, простиралась перед ним далеко-далеко, уходя за горизонт. Казалось, что она везде, всюду, на тысячи километров, что вся земля — пустыня, что и в нем самом — ее комок, большой и черный. Но он знал, что стоит ему лишь закрыть глаза, как увидит море.

Все оказалось зря. Три года назад Сафонов бежал от него сюда, в пустыню, где само это слово — море — с его свежащим ветром, шумом прибоя и накатом волн казалось кощунством.

— Море, море, море, — беззвучно бормотали его губы, голова клонилась к плечу, и он засыпал.

Неизвестно, как прознали местные ребятишки и связали его сон с тем, что стало событием в жизни кишлака последние три года, но только они всегда поджидали, когда Сафонов заснет.

Едва голова его клонилась к плечу, они тихо, без криков, боясь потревожить этот сон, неслись к окраине кишлака — и уже там раздавались их крики, пронзительные, словно крики чаек перед бурей.

— Море, море! — кричали они, жадно всматриваясь в черную пустыню. — Море!

И вот в ответ на их призыв где-то в самой глубине пустыни загоралась точка-искра. Точка эта становилась центром и притягивала к себе новые искры. Вот их уже десятки, сотни, тысячи. Точки-искры сливались в блики. И они все ближе, ближе… Ребята замирали, сердца их сжимались от счастья — казалось, вот сейчас выпрыгнут из груди и понесутся навстречу на глазах вырастающему из бликов морю. Море блестело, и волны ровными рядами, будто на параде, спешили к берегу. Ребята ждали. И тогда далеко в море появлялся корабль. Он легко скользил по волнам, и на его палубе, крепко держась за поручни, стоял человек. Это был Сафонов, не тот, который сейчас, а намного моложе и красивее. Сафонов улыбался. И все на берегу тоже улыбались и громко кричали:

— Плыви сюда, Сафонов!

Но он всегда проплывал мимо, будто не видел их, и пропадал в морской дали, а вместе с ним пропадало и море. Это было так несправедливо, так нечестно, что дети обижались на Сафонова, хотя и очень его любили. Однако никто из них никогда не говорил ему ни о том, что видел, ни о своей обиде. Они проходили мимо и смотрели снизу вверх на Сафонова, а тот с высоты крыльца на них. Им казалось, что он все еще стоит на палубе, под морским ветром, и за ним высоко поднимается морская волна, и Сафонов опять их не видит.

Но чаще всего они видели море и длинный белый берег. Он был пустой, и потому детям становилось страшно. А иногда на берегу стояла женщина. Дети видели ее лицо, оно всегда улыбалось, каким бы ни казалось в этот раз — совсем юным или много старше. Однако они хотели видеть ее только молодой и очень радовались, когда это удавалось, и громкими криками приветствовали ее. Крики сразу же замолкали, когда рядом с ней появлялись два мальчика: один повыше, наверное, постарше, другой пониже — младше. Оба черноволосые, как мать, они смотрели на детей кишлака серыми серьезными глазами, такими же, как у Сафонова, и о чем-то переговаривались.

Маленькая черненькая девочка Гульчара, дочь караванщика Ахмеда, однажды, увидев их, вдруг почему-то заплакала. Она закрыла руками глаза, повернулась и убежала.

— Влюбилась, влюбилась! — кричали ей вслед мальчишки. Они не хотели кричать, но что они могли сделать? Удержаться от этого было выше их сил. С тех пор Гульчара ни разу больше не бегала с детьми к окраине кишлака, когда Сафонов засыпал, а садилась рядом с ним и внимательно следила за его лицом до тех пор, пока он не просыпался.

Сафонов просыпался. Сознание возвращалось к нему медленно, не сразу. Сначала пропадали звуки, и он не слышал, что говорила ему жена и кричали Васька с Мишкой. Потом уходили дети, но он еще долго видел на длинном белом берегу жену. Но вот волны закрывали и ее. Кругом оставались только море и волны. Море и волны. Волны набегали и, как быки, таранили корабль. Вот они все выше и выше. Удары их все крепче, сильней. И вот уже все кругом просто одна волна. Она заполняет легкие и сердце Сафонова, он задыхается, волна разрывает его, вырываясь наружу. Все. Сафонову кажется, что его уже нет. Но вот в тумане проступают очертания домов кишлака. Сафонов мотает головой, стараясь прийти в себя окончательно, и долго еще чувствует на губах своих солоноватый вкус волны. Он встает с крыльца, чуть пошатываясь, и бредет в дом. Дверь он не закрывает, и через дверной проем видно его широкую спину, склоненную над столом. Стол завален бумагами и фотографиями. Вот он выбирает одну фотографию, на которой снята женщина и двое мальчуганов. Фотография простая, на ней не видно, какого цвета глаза у мальчуганов и какие волосы у матери. Но это та самая женщина и те самые мальчуганы, которых видели дети кишлака. Жена Сафонова и его дети. Он долго и пристально смотрит на них, так долго, что начинают слезиться глаза, и он закрывает их. Но и так он видит и слышит их голоса, и вдруг, забываясь, зовет. Звук его голоса словно пугает образы, что живут в его сознании, и они исчезают.

Первым погиб Мишка, младший. В самом начале войны. Мишка учился в мореходке. Они возвращались из учебного похода. Немецкая подводная лодка расстреляла катер, на котором они шли, в упор, а затем, будто проутюжив море, прошлась прямо по головам тонущих ребят. Не спасся никто. Двадцать восемь человек и среди них его сын остались навсегда где-то в море. Где?

Тогда Сафонов долго стоял на берегу, и временами ему казалось, что сквозь волны видит он тянущуюся вверх руку сына. «Нет, этого не может быть», — уговаривал он себя и срывался с места, искал лодку и прочесывал море. Все, конечно, напрасно.

Старший погиб в самом конце. Они всю войну воевали рядом, а вот увидеться не пришлось. Как все случилось, он узнал только после победы. Судно потопили в начале марта. Сафонову рассказали, что сын его отдал свой спасательный пояс раненому механику. Если бы это было их море — ласковое и теплое! Спасатели подошли через два часа, но в море уже не было людей. Мертвые, кругом плавали мертвые. Они все замерзли. Спаслись лишь раненые на спасательном боте.

Было у Сафонова только два сына.

После демобилизации жена не хотела, чтобы он уходил в море. Но что значил он без моря? И Сафонов уходил — на Кубу, к Австралии, во Вьетнам. Возвращаясь, знал, что его ждут. Он всегда узнавал ее фигуру на белом берегу, что открывался длинной полосой сразу же за портовым молом. Он не догадывался, жена скрывала от него, что, когда его не было, она часами каждый день стояла на самой крайней точке мола. О чем она думала?

В тот день шторм разыгрался внезапно. Волны уже перекатывались через мол, но ее будто что-то гнало вперед. И ни одна не задела ее: они словно расступались перед нею. Так она и дошла до самого конца мола. Больше ее не видели. Море приняло ее, пропустив к сыновьям.

Сафонов ушел с корабля. Ушел, чтобы быть как можно дальше от моря. Чувство вины не покидало его ни на мгновение. Если бы не он, не его любовь к морю, может быть, все было бы не так? Живы были бы сыновья и обязательно — жена. Из города, где он родился и где родились его сыновья, Сафонов уехал и несколько лет мотался по стране, пока не очутился здесь, в пустыне.

Сафонову стало вдруг душно. По всему телу, собираясь в струйки, проступил горячий пот. Сафонов повернулся на стуле к двери и подумал, что до крыльца ему не добраться. Чего-то ему не хватало. Чего? Сердца. Он почти не слышал, как оно бьется. И моря. Сафонов не хотел признаться себе в этом, потому что признаться — значило сейчас простить, а простить он не мог. Сафонову не хватало моря.

— Море! — беззвучно прошептали его губы. Голова его бессильно опустилась вперед, и тело стало медленно сползать со стула.

Гульчара насторожилась. Что-то ей подсказывало, что произошло несчастье. Она на цыпочках поднялась по ступенькам крыльца и подошла к Сафонову. Он лежал вверх лицом, с открытыми глазами. Гульчара тронула его за руку, лежащую на груди. Рука вначале медленно, а потом все быстрей заскользила с тела и ударилась об пол. Сафонов будто и не заметил этого. Глаза его неподвижно смотрели на Гульчару.

— Дяденька Сафонов, — потрясла она его за плечо. — Дяденька Сафонов! — И только тут заметила, что Сафонов улыбается, а глаза его хотя и открыты, но ее не видят.

Гульчара никогда еще в своей жизни не видела мертвых. Поэтому поведение Сафонова просто очень удивило и испугало ее. Она осторожно, боясь очутиться спиной к Сафонову, спустилась с крылечка. И все еще не понимая, отчего ей страшно, бросилась бежать. Палка валялась на дороге, Гульчара не увидела ее и споткнулась.

«Умер», — будто кто-то, пока она, споткнувшись, летела на землю, прошептал ей.

— Дяденька Сафонов умер! — закричала она. — Дяденька Сафонов умер!

Она и не заметила, как добежала до конца кишлака.

Прямо туда, где начиналось море. Но она бежала вперед.

— Умер, умер! — кричала Гульчара. — Это все оно, оно, оно виновато!

Гульчара вбежала в море. Стала бить ладонями по волне. Но вот одна, повыше, набежав, свалила ее с ног. Свалила и понесла к берегу. А Гульчара все била и била по волне.

Дети замерли на берегу. Они не верили своим глазам. Робко сбежал с холма один, оглядываясь на остальных. Вот он осторожно босой ногой тронул воду. И уже не оглядываясь, а что-то крича, бросился в волну. Волна приняла его и, будто кошка нашкодившего котенка, бережно, но настойчиво выпроводила на берег. Он встал и вновь кинулся к морю, визжа от восторга и страха. А за ним второй, третий, четвертый… И вот уже все дети кишлака, сорвавшись с холма, барахтались среди волн.

— Море, море! — кричали они, и их крики заглушали то, что кричала Гульчара.

Может быть, это было даже и не море, а просто большое озеро, подаренное им Сафоновым, но в детстве всегда не видишь берегов. И дети кричали «море», потому что они верили, что это море.

Сафонов умирал и думал о нем. О море. Он думал о том, что у него была жена, были дети. И что все это дало ему море. И еще он думал о том, что море — это радость. И нельзя забирать эту радость с собой.

Игорь Гергенредер ИСПЫТАНИЕ «ТАРАНА» Рассказ

Молодой инженер Карлейн и его подруга Эли направлялись в малолитражке в уединенную горную усадьбу. Заброшенная дорога обледенела, местами ее занесло снегом, и путешественникам приходилось то и дело вылезать из кабины и толкать автомобильчик. Но это не могло испортить им настроение; они ехали отпраздновать вдвоем успех инженера: его сегодня уведомили, что он выдержал конкурс и принят в крупную фирму.

— За три часа ни одной встречной машины, ни одного селеньица! — сказал инженер. — Безлюдно, как где-нибудь в Гренландии.

— Если ты хотел видеть вдоль обочин милашек в бикини, то зря согласился сюда ехать!

— Эли, радость моя, когда мы свалимся в пропасть, — Карлейн искоса взглянул на подругу, — и чудом останемся живы, когда я выберусь из этой смятой жестяной банки и пойду искать помощь, я знаю, что ты тогда скажешь.

— Что?

— Ты скажешь: он пошел искать милашек в бикини.

— Когда мы свалимся в пропасть… — Эли передразнила его. — Ты трусоват, как я вижу.

Они познакомились в городе на теннисном корте неделю назад и почти ничего еще не знали друг о друге.

— Я был летчиком-испытателем! — Карлейн прибавил скорость, и машина, взметнув снежную пыль, протаранила пересекавший дорогу сугроб. — Мне доводилось падать! И не для того я чудом остался жив, не для того стал инженером, чтобы сегодня…

— В такой счастливый для меня день свалиться в пропасть! — закончила Эли. — Ты сыт опасностями, а я нет! Меня влекут всякие запретные места, как усадьба моего дядюшки. Вон, кажется, и она… Я тут ни разу не была — маршрут изучила по карте. Дядя никому не позволяет сюда наведываться. Если он узнает, что мы здесь были…

— То упрячет тебя в нервную клинику, а ко мне подошлет наемных убийц! — с улыбкой заключил Карлейн.

Они въехали на каменистую площадку, окруженную проволочной сеткой, и остановились перед обветшалым двухэтажным зданием.

Был уже вечер; вдруг густо повалил снег, и стало совсем темно.

— Осторожно! — крикнул Карлейн. Девушка чуть было не скатилась с полуразрушенных, обросших льдом ступеней высокого крыльца. Карлейн развернул машину и осветил фарами вход.

— Это дядюшкина берлога, мы не сбились! — Эли ткнула пальцем в пластинку на двери. — С детства мечтала сюда попасть! Тут произошла одна история… Я верила и не верила… Теперь, кажется, верю. Ну и местечко! Все не собралась взглянуть — подходящий спутник не попадался. — Она смешливо оглянулась на Карлейна. — Летчик-испытатель, который не страшится пропастей!

Подойдя, он разобрал на изъеденной ржавчиной пластинке: «Санаторий доктора Шимона».

— Шимон — прежний владелец этой берлоги, — пояснила Эли. — Его здесь нашли умирающим, с перебитой шеей… Сейчас ты услышишь страшно таинственные вещи…

— Здесь, на этой стуже?!

Инженер пнул тяжелую дверь. Эли хихикнула, вынула из кармана связку ключей.

— Дубликаты! Знаешь, сколько я охотилась за дядюшкиными ключами, пока удалось сделать слепки?

— Авантюристка!

Ни в одной комнате нижнего этажа не оказалось электрических лампочек. Освещая путь карманным фонариком, Карлейн и Эли поднялись наверх и очутились в холле перед двустворчатой дверью, украшенной резьбой. Дверь была заперта, девушка подбирала ключ, а Карлейн, поводив лучом фонарика по мрачному холлу, обнаружил у стен ряд деревянных стульев и кресел.

— Топливо есть, дело за камином. Ведь спальных мешков мы не захватили…

— Хоп-ля! — вскрикнула Эли. В комнате внезапно зажегся свет; с высокого потолка свисала люстра, обернутая покрытой пылью материей. — А вон и камин! Как интересно! Я видела только стилизацию под камины.

Комната была обширна, это был зал; совершенно голые стены, покрытые вишневой штукатуркой, сохранявшей какой-то странный блеск, хотя она не обновлялась, по-видимому, много лет.

— Я был уверен, — сказал Карлейн, — в этом уютненьком логове вообще нет электричества. А это что — сувениры из Африки?

На круглом столе посреди зала располагалась целая скульптурная группа: фигурки людей высотой сантиметров тридцать — резьба по кости. Вокруг восседающего на чем-то вроде трона стоят в несколько рядов коленопреклоненные. Один, выдвинувшись, протягивает владыке щит или поднос с горкой плодов. В скульптурках было что-то необычное. Приблизившись, Карлейн и Эли на миг невольно замерли. Все коленопреклоненные, кроме держащего поднос, обезглавлены, на подносе сложены пирамидкой не плоды, а мастерски выполненные человеческие головы. По столу вокруг группы надпись:

«Вот ум их живой для тебя, и да прирастет к твоему, и будет у тебя, как сорок сих голов».

— Штучки Шимона… — прошептала Эли. — Я слыхала, он забавлялся лепкой, резьбой: отдыхал от своей науки… Мне кажется, он испустил дух здесь! — Она огляделась. — Самый подходящий интерьерчик…

— У этого Шимона был извращенный вкус. Я о его поделках — не о камине. — Камин был полон дров, и Карлейн потирал ладони; под дрова даже сунута газета — лишь поднеси зажигалку… А потом Эли приготовит еду. Все-таки совсем неплохо, что ей пришла идея приехать сюда! Последнее время его голова была забита конкурсной работой, он видел одни лишь тренажеры, компьютеры, чертежи. Теперь от этого можно отключиться.

— Давай твою ужасную историю. — Он любовался, глядя, как языки пламени облизывают поленья.

— Сначала сделаем вот так!.. — Эли подбежала к выключателю, люстра погасла. Ночь была так черна, что окна угадывались только по дребезжанию стекол под напором ветра. Усаживаясь возле друга на рюкзак с консервами, девушка прошептала: — Смотри! — В отблесках пламени стены казались облитыми кровью. — А тогда, говорят, в этих местах водились волки. Представляешь, сейчас еще б вой волков?.. Ни разу в жизни не слыхала, так жалко!.. Тетушка рассказывала, тогда носили прическу а-ля гарсон, танцевали такой миленький танец… — Эли щелкнула пальцами. — Кукарача! И летали дилижансы.

— Дирижабли, — поправил Карлейн. — Ты, наверно, говоришь о двадцатых годах.

— Ну вот, в то время в этом особняке и обосновался доктор Шимон.

Скоро, по словам Эли, этот до того никому не известный доктор стал знаменит в высокопоставленных кругах. Он якобы исцелял самых сложных нервнобольных, к нему стали обращаться лица, страдавшие такими психическими аномалиями, которые тщательно скрывали от посторонних. Потом выяснилось — среди его клиентов были и государственные деятели. Поскольку лечиться предпочитали негласно, он и купил для санатория такую укромную усадьбу. Доктор драл сказочные гонорары, лечиться у него могли только богачи, но он делал исключение для особо одаренных людей — ученых, актеров, художников… Они приезжали к нему даже из-за границы.

Между тем страну поражает эпидемия небывалых афер и ограблений: преступники надувают опытнейших финансистов, чиновников, проникают в прекрасно охраняемые банки, в самые труднодоступные сокровищницы. Полиция, все частные детективы страны ищут, за что зацепиться, но следы, по которым они пускаются, ложные. Страна в панике. Министра юстиции требуют отправить в отставку.

— И вдруг в одну ночь… — Эли прислушалась: ветер бешено бил в толстые стены. — В такую же, наверно, ночь, как эта, сюда бурей занесло дирижабль. Его ударило о крышу дома, один из пилотов уцелел — сквозь проломленную крышу он свалился прямо в комнату… Он звал на помощь, полз из комнаты в комнату, пока не наткнулся на доктора… Представь… — Девушка обняла друга. — Из бури, с неба ты падаешь в эту берлогу, добираешься до этого жуткого зала, а в нем кто-то корчится и хрипит на полу…

Шимона убил, как из его предсмертного бреда понял пилот, приемный сын со странным именем Таран. Он был тот самый преступник, за которым безуспешно охотились. Оказалось, доктор изобрел какой-то невероятнейший способ выкачивать из людей их жизненные силы, таланты: он концентрировал их в своем приемыше. Нижние комнаты санатория были полны немощными, слабоумными старцами — все, что осталось от выдающихся мыслителей, изобретателей, гениев искусства. Доктор заманил их, гарантируя легкое излечение от бессонницы и прочих недомоганий, на которые обычно жалуются люди умственного труда.

Шимон был одержим идеей создавать новых феноменов, подобных Тарану, да только тот желал оставаться единственным. Они как раз ссорились из-за этого, когда на дом бросило дирижабль. Вероятно, Таран предположил налет полиции — поспешил расправиться с доктором и скрылся. Ни награбленного, ни какого-либо устройства, которым Шимон осуществлял свой дьявольский метод, так и не нашли.

— Об этой истории иногда толкуют тетушка и ее подружки по бриджу. Дядя не терпит разговоров на эту тему… А усадьба чем-то ему нравится — выкупил ее у земельного банка, ездит сюда раз в два-три месяца.

— У вас с ним родственные вкусы, — усмехнулся Карлейн, — а вообще, кто он, чем занимается?

— Мы с ним не кровные родственники, он муж моей тети. А занимается… Он глава фирмы «Бонаро» и еще какое-то слово или сокращение.

— «Бонаро и Ш»… — пробормотал Карлейн, глядя на подругу. — Это самолетостроительная фирма, куда я принят.

Карлейн давно обдумывал проект беспилотного транспортного самолета, способного развивать необычайную скорость при гигантской грузоподъемности, и, поступив в «Бонаро и Ш», рассчитывал осуществить его. Однако фирма не заинтересовалась проектом. Инженера заняли массой мелочных дел, с какими мог бы справиться и конторщик. Сидя в огромном зале, где трудились не менее ста человек, Карлейн чувствовал, как тупеет от невыносимо нудной работы.

— Не пойму, кто мы здесь? Инженеры или сортировщики макулатуры? — сказал он как-то сидевшему рядом коллеге по фамилии Кунеш.

— Увы, сортировщики!.. — Кунеш вздохнул. — Который год я завален всем этим, а Грачек, — он кивнул на пожилого инженера, — еще дольше. Вон Якт, Ронсен — то же самое, и так — все остальные.

— Зачем тогда понадобилось устраивать столь сложный конкурс? — изумился Карлейн. — Я-то думал, фирме нужны талантливые парни!

— Посредственность к нам не попадет, это верно. Ну, а за что платить деньги… — Кунеш поглядел на потолок — над ними, где-то на самом верху высотного здания, помещался кабинет главы фирмы, — то уж дело хозяев. — Он понизил голос: — Видите малого, что сунул в рот фломастер? Его зовут Снель. Очень честолюбив. Получил нервное расстройство, утверждает — от нашей работы. Пьет.

Тот, на кого он указывал взглядом, еще нестарый крепыш, вдруг заметив, что на него смотрят, швырнул фломастер, вскочил и, лавируя между столами, почти подбежал к Карлейну и Кунешу.

— Что он говорил обо мне, приятель? — спрашивая Карлейна, он ткнул пальцем Кунеша в грудь.

— Мы толковали, что кое-где не очень-то аплодируют стоящим проектам, — сказал Карлейн, — вот и все.

— Не очень-то?! Да в нашем заведении на них плюют! Вот так и плюют… — Снель плюнул себе под ноги. — У меня был проект, мой проект! Если бы я не связался с этой проклятой фирмой, я бы его реализовал, открыл собственное дело! Собственное, говорю я вам! Уже летали бы не знающие конкуренции «Снель-1», «Снель-2»!..

— Успокойтесь, на нас смотрят. — Кунеш положил руку ему на плечо.

— «Снель-3»!.. — С последним выкриком он обмяк и вышел из зала едва не шатаясь.

— Пока что его выходки терпят… — Кунеш глядел ему вслед. — Поговаривают, что там, где он прежде служил, его действительно считали большим знатоком. Фирма, должно быть, много ему наобещала, приглашая к себе.

Неделя проходила за неделей; в скверном настроении Карлейн возвращался со службы в свою квартирку и в забытьи сидел до полуночи, не в силах заставить себя притронуться к еде. Сны снились какие-то липкие, мерзкие, то и дело он просыпался от ощущения, будто его череп вскрыли и выгребают мозг; мучили головные боли.

Однажды, когда, придя домой, он поймал себя на том, что сжимает руками голову, словно боясь, как бы ее не отняли, позвонила Эли. Она приглашала его поужинать в каком-нибудь тихом ресторанчике с играющим под сурдинку оркестром, но Карлейн, разбитый, изнуренный, не мог понудить себя выйти из дома.

— Ты отказался и месяц назад, и раньше! — Девушка вышла из себя: конечно, у него появилась какая-нибудь! Сейчас она убедится, чем это он страдает! Скоро она стояла у него на пороге.

Ее поразил вид Карлейна. Он осунулся; должно быть, много пьет. А может, он наркоман?

— Перестань! — Карлейн поморщился. — Просто меня мутит от пустой работы! Фирма твоего дядюшки гноит инженеров гнусной, никчемной работой! Когда туда пришел мой коллега Снель, у него был почти готов блестящий проект: аэробус, способный приземляться там, где садятся лишь вертолеты. Якт и Ронсен вынашивали идею, как в десятки раз повысить прочность фюзеляжа, Кунеш — как за счет новых крыльев увеличить маневренность… Обо всем этом они лишь вспоминают. Еще какое-нибудь время, и я тоже почувствую себя ничтожеством, а не инженером. Моя карьера на этом и заглохнет! Конторский стол — навсегда! Эта дрянная квартирка — навсегда! Ты понимаешь?!

Эли, как могла, пыталась утешить друга: конечно, он переутомился и слишком много думает о своей карьере. Необходимо отвлечься. Она предложила ближайшие выходные опять провести в горной усадьбе.

Машину вела Эли. Всю дорогу Карлейн в изнеможении дремал, безучастный к попыткам девушки разговорить его.

Начиналось лето, площадка вокруг дома зазеленела, рдел великолепный вечер, и от этого дом выглядел еще угрюмее.

— На этот раз придется расположиться внизу, — сказала Эли, когда они вошли. — Мы тогда с тобой сожгли запас дров, и дядюшка узнал, что я тут побывала. Как он разозлился! Закатил целую проповедь: здесь у него единственное убежище, где он отдыхает в тиши, в покое, заветный уголок, дорогой его сердцу, пристанище души… Представляешь, так и сказал — пристанище души! Он не потерпит тут и следа чьего-то присутствия! Пришлось отдать ему все ключи, кроме главного: я твердила, что его потеряла. Он грозил расставить по дому капканы, особенно наверху. Хорошо, что камин нам теперь не нужен.

Эли хлопотала над ужином. Карлейн стоял задумавшись.

— Ты не забыла ту историю о докторе? — вдруг спросил он.

— Нет, конечно! Я думала — ты забыл. Она тебя, кажется, не слишком тронула.

— Ты знаешь о ней что-нибудь подтверждающее… какой-нибудь документ?

Эли помотала головой.

— Наверно, это все-таки сказка. У меня в ту ночь было такое настроение — мне казалось, я верю…

— Ты не могла бы ее повторить? — попросил Карлейн. — Поподробнее.

Он слушал, нервно потирая виски, блуждая взглядом по пустой комнате. Скоро взгляд его остановился на висевшем на стене заржавленном альпенштоке.

Ночью, когда девушка заснула, Карлейн осторожно поднялся наверх, с помощью альпенштока взломал замки и вошел в зал. На столе возле знакомой скульптурной группы белела кипа бумаг: чертежи, схемы, расчеты… Руки Карлейна так сдавили край стола, что посинели пальцы: инженер узнавал проект, замысел которого давно созрел в его голове. То, что он лишь намечал в общих чертах, здесь было развито до мельчайших деталей. Словно он не копался долгие месяцы в рухляди, а трудился над своим проектом.

Месяца полтора спустя Карлейн после службы пригласил Кунеша и Снеля на свою помолвку, обещая в погребке «Три чаши» изысканный ужин с самым широким выбором дорогих вин. В отличие от Снеля, Кунеш колебался: его ждет семья… Но Карлейн настаивал: как-никак они коллеги, сидят бок о бок, заказаны деликатесы, а он, Карлейн, оплатит и то, что гостям вздумается заказать сверх меню.

В погребке их ждал отдельный кабинет. Стол и впрямь поражал изобилием.

— Признайся, ты залез в долги, приятель! — воскликнул Снель и поспешил отпробовать из бокала. — Или твоя невеста богачка! Где, кстати, она? Где остальные гости?

Карлейн молчал, ожидая, когда выйдет кельнер. Затем загадочно объявил: вместо невесты он пока представит коллегам ее рассказ.

Передав услышанное от Эли, поведав, на какие бумаги он наткнулся в запертом зале, инженер сообщил: он обыскал множество библиотек, архивов — и нигде ни газеты, ни журнала с упоминанием об этой истории.

— Выдумка, — поправил Кунеш. — Было б удивительно, если б вы что-нибудь нашли! Вы большой шутник, старина.

— Ошибаетесь, дорогой коллега. — Карлейн достал из портфеля и развернул небольшой рулон — фотокопию какого-то текста. — Мне пришла мысль о коллекционерах: наверняка есть и такие, кто коллекционирует старые газеты. Я нашел такого чудака. В молодости он сам читал эту историю! О ней писали, и много! Но когда он занялся коллекционированием, оказалось, те газеты и журналы кто-то скупил. Все же ему посчастливилось добыть экземпляр с отрывком из статьи одного ученого. Вскоре после ее опубликования тот умер… Ученый высказал гипотезу о методе Шимона. Мне позволили лишь сфотографировать газету — старик не выпускал ее из рук.

— Что там? В двух словах! — попросил Снель. Он осушил очередной бокал вина и принялся за приготовление коктейля.

— Тут высказана такая штука… — Карлейн расправил фотокопию. — Особые участки мозга, то, что называют подсознанием, возбуждаясь, излучают волновые колебания. Под их влиянием в других участках образуются вещества, которые расщепляются и тем самым вызывают в сознании определенную мысль, представление… Так вот, воздействием слабого электромагнитного поля можно блокировать участки мозга, где должны вырабатываться вещества, и тогда волновые колебания будут излучаться как бы вхолостую… Если на их частоту настроить частоту электромагнитного поля, возникнет резонанс…

Карлейн стукнул ложкой по хрустальному бокалу — тотчас тонко зазвенел и соседний бокал.

— По этому принципу многократно усиленные колебания может воспринять некий другой мозг: в нем образуются вещества, о которых шла речь, и родится мысль.

Он посмотрел на коллег.

Снель слушал его, забыв про свой коктейль, широко раскрыв красноватые воспаленные глаза. Кунеш в задумчивости мял салфетку.

— Наше подсознание нещадно работает, наше! — Карлейн сдавил ладонями виски. — А мысли… мысли, которые должны были быть нашими, рождаются в чужой голове!.. Из наших сил, энергии!

— В конце дня, — пробормотал Снель, — у меня всегда ощущение, будто мой мозг — выжатый прессом лимон, хотя я занимаюсь делами, не требующими напряжения ума… А вы заметили — стоит ступить в наш зал, как на тебя начинает словно что-то давить? Давит и давит весь день… и эти головные боли! Без сомнения, на нас там что-то воздействует.

— Догадки, одни догадки. Какая-то старая газета… — Кунеш поднял глаза на Карлейна, — да и в той, вы сами сказали, всего лишь гипотеза… Вы нам даже не показали проект или что там вы нашли в том доме… Я готов бы вам поверить, по… Как говорят французы, «но» — малюсенькое словечко, однако в нем порой умещается пол-Парижа.

— Взяв проект, я раскрыл бы карты перед хозяином. Он не замедлил бы принять меры.

— Меры! — Кунеш тронул коллегу за плечо. — О том я и хотел сказать. Если о нашем разговоре узнают, нас вышвырнут, как клеветников или психически ненормальных… Либо, если то, о чем вы толкуете, правда, нам быстро и навсегда заткнут глотки.

— Я высосанный, выжатый лимон! — Снель уронил голову на стакан с коктейлем. — Бежать! Но я стал неврастеником, кто даст мне работу?! Где мои«Снель-1», «Снель-2»?!

— Лед ко лбу, скорее! — Кунеш указал Карлейну на ведерко со льдом, откуда торчала бутылка шампанского, захлопотал возле Снеля. — Он поранился…

Карлейн пришел на помощь. С трудом удалось им унять приятеля и отвезти домой.

При встрече на другой день Кунеш многозначительно, как бы предупреждая, взглянул Карлейну в глаза и со словами: «За работу! За работу!» отвернулся: дал понять, что вчерашнего разговора для него не было. На Снеля Карлейн и сам старался не смотреть, опасаясь, как бы тот не раскричался о вчерашнем, и, когда Снель, подойдя, попросил немного в долг, не упомянув об их тайне, почувствовал облегчение.

Самого Карлейна одолела апатия. Недели, тягостно однообразные, то еле тащились, то мелькали. Все чаще по пути домой он прихватывал бутылку-две бренди. Впрочем, иногда инстинкт самосохранения будил в нем мысль: «Надо что-то делать! Надо!..» Встречаясь в такие мгновения взглядом с Кунешом или Снелем, он чувствовал — то же самое мучит и их.

В одну из пятниц солнечной теплой осени было объявлено: глава фирмы приглашает сотрудников на уик-энд в свой загородный парк. По словам пожилых сослуживцев Карлейна, такое случалось крайне редко. На этот раз, сообщали тисненые пригласительные билеты, торжество посвящалось близкому окончанию работы над новой моделью самолета. Если хозяин расщедрился на столь широкий жест, поговаривали сотрудники, машина сулит поистине сказочные прибыли.

Публика заполнила поляну посреди иллюминованного парка и прилегающие липовые аллеи. Играл спрятанный в гроте оркестр. Не менее полусотни кельнеров с подносами ходили в толпе, предлагая гостям вина.

В центре неярко освещенной поляны, несколько особняком, стояла группа молодцеватых господ военных, как понял из перешептыванья гостей Карлейн. Ему хотелось поближе рассмотреть хозяина, которого он видел лишь на фотографиях, и Кунеш и Снель помогли приятелю протиснуться в первый ряд.

Бонаро, грудастый, как штангист, старик с белесыми бакенбардами на темном жестком лице, отличался от окруживших его лощеных господ нарочитой старомодностью одежды. Он не улыбался, как все вокруг, а когда скользнул взглядом по толпе, Карлейн заметил в его глазах какую-то исступленность. «Точь-в-точь баптистский проповедник», — подумал он.

Оркестр заиграл туш, толпа расступилась — служители выкатили на поляну сверкающий макет самолета метра четыре длиной. Один из военных в услужливо поднесенный ему микрофон поздравил фирму с крупнейшим заказом на бомбардировщик, который будет развивать небывалую скорость, неся арсенал ракет во много раз больше того, что поднимают существующие самолеты. Машина будет приземляться и взлетать в местах, доступных лишь для вертолетов, при необходимости ею сможет управлять пилот-робот, она обладает и многими иными превосходными качествами… Грянули рукоплескания.

Не били в ладоши только Карлейн, Кунеш и Снель — они переглядывались, застыв на месте.

Между тем Бонаро вынул из кармана золоченую табакерку, что-то сделал с ней — раздался треск, из макета стали выскакивать, фыркая и шипя, ракеты, они взмывали в ночное небо и с оглушительными хлопками рассыпали огни, которые медленно опускались и таяли. Публика восторженно бушевала.

Бонаро взмахнул табакеркой — в нее, оказалось, был вмонтирован миниатюрный пульт дистанционного управления — и из кабинки макета выбросило фигурку. Служитель ловко поймал ее, поставил на поднос и с поклоном протянул хозяину. Человеческая фигурка сантиметров тридцать высотой… Карлейн невольно поднял руку, точно заслоняясь.

Представитель пайщиков фирмы провозглашал тост за главу, в чьем лице выдающиеся способности бизнесмена сочетаются с техническим гением, а в ушах Карлейна звучало: «Вот ум их живой для тебя, и да прирастет к твоему, и будет у тебя, как сорок сих голов».

— Сотни… — прошептал он, — сотни голов!

Бонаро взял фигурку с подноса и отвернул ей голову. В тот же миг вскрикнул Снель, рванулся вперед. Карлейн и Кунеш поймали его за локти, стиснули что было сил.

— В чем дело? — хозяин пристально смотрел на Снеля.

— Высосанный, выжатый лимон… — пробормотал тот и судорожно сглотнул.

— Нет, всего лишь шампанское. — Бонаро извлек из полой фигурки маленькую бутылку. Вокруг разнесся смех.

— Как ваше имя?

Инженер молчал, часто и шумно дыша, его голова вздрагивала.

— Его зовут Снель, — ответил за него Кунеш, — коллега выпил немного лишнего…

— Ничего, — мягко сказал Бонаро, — в такой вечер все должны выпить. Мы для этого и собрались! — Он обвел взглядом публику и, как бы воодушевлясь, резко возвысил голос: — Наши сердца полны радости! Нас много тут, и много нашей радости! За это не грех выпить и лишнего! — Он опять мягко обратился к Снелю, вероятно, желая предотвратить возможную пьяную выходку, а заодно продемонстрировать доброту и знание сотрудников: — Простите, друг Снель, старческая память… Я же вас знаю. Когда мы приглашали вас к нам на фирму, вас рекомендовали как отменного практика!

— У меня дипломы механика, инженера-радиста, конструктора! Но у вас я… у вас…

Бонаро остановил его повелительным жестом.

— Скоро испытания нашего самолета! — Он вновь возвысил голос, оглядывая гостей. — В полет его снарядит инженер Снель! А сейчас он оросит шампанским эту игрушку.

Хозяин протянул Снелю бутылку. Тот смотрел в землю набычившись, дрожа.

— Возьмите… — чуть слышно шепнул ему на ухо Карлейн. — Это шанс!..

Снель схватил бутылку и остервенело метнул в нос макета — брызнули осколки, пена. Торжество продолжалось.

Зимним утром на необычном аэродроме — лощинке среди холмов, специально изрытой и усыпанной глыбами, — начались испытания бомбардировщика. Программа предусматривала открыть их самым сложным этапом — беспилотным полетом.

Встречая подъехавших военных, Бонаро объявил: самолет получил наименование «Таран», оно точно выражает его назначение — идти напролом, сокрушая все.

— Вы упускаете наивыгоднейшую возможность прославить ваше собственное имя, — сказал долговязый генерал, руководитель группы. Он привык, что мужчины хмурятся от его рукопожатий, но, пожимая руку Бонаро, нахмурился сам.

— Мое имя… — сухо обронил тот, — мое собственное имя…

Не договорив, повернулся и вошел в наскоро собранный из металлических листов домик, откуда должно было вестись управление полетом. Следуя за стариком, силач-генерал потряхивал рукой.

Домик содрогнулся, как при землетрясении: «Таран» с полным боевым снаряжением, в небольшой лощинке особенно грандиозный, страшный, вертикально взлетел и скрылся в снеговых облаках. Бонаро и военные следили за экранами приборов.

Вдруг самолет прервал заданные маневры. Замершие у пультов задвигались.

— Автопилот отключился, хозяин! «Таран» неуправляем! Повернул, приближается…

— Снель!!! — Вперив взгляд в экран, Бонаро выбросил руку в сторону, будто желая вцепиться в того, кого звал.

— Он, Кунеш, Якт, Ронсен — все, кого Снель взял себе в помощь, только что уехали! — доложил парень в шлемофоне.

— Свяжитесь со своими, генерал! — быстро сказал Бонаро. — Пусть самолет немедля уничтожат!

Управлявшие полетом отпрянули от пультов, теснясь, чуть не сбивая с ног хозяина и военных.

— Он выпустил ракету!

Бонаро и генерал проталкивались к радиопередатчику, когда домик подпрыгнул — все повалились.

Крышу сорвало. Старик приподнялся. Сверху продолжали падать комья земли, клочья чего-то горящего. Подчиненные вскакивали и выбегали в зияющий дверной проем.

— Ракета попала в радарную установку…

Бонаро услышал голос над собой:

— Мы слепы, хозяин.

Парень в шлемофоне помог ему встать. В чаду тлели провода, клубилась копоть, из радиопередатчика сыпались искры. Кто-то шевелился на полу. Бонаро разглядел генерала. Уперевшись руками в пол, генерал вскинул голову, уставился на старика ошалелыми глазами и произнес:

— Ваш самолет — дерьмо!

Бонаро выбрался из домика, влез в автомобиль и включил двигатель в четыреста лошадиных сил на полную мощность. Машина, вильнув, вылетела на дорогу, помчалась от лощины прочь и вдруг пропала во вспышке пламени — огненный куст вздыбился к небу, гром взрыва слился с грохотом уже далеко унесшегося самолета.

На холме, километрах в трех от воронки, стояли возле микроавтобуса несколько человек с биноклями, работала рация. «Ты попал в него, — передавал Снель. — Он уже там, где его папаша доктор. Уходи, пока они не опомнились».

Отключив рацию, он смотрел в ту часть неба, откуда долетал, замирая, рокот.

— Итак, Карлейн катапультируется над горами, оставив в самолете взрыватель. «Таран» развеется в небесах!

— И мы ничего не знаем о причине, — добавил Кунеш. — Не забудьте, коллеги, — причина в неисправном автопилоте, его изготовлением ведал сам хозяин, это не наш профиль, мы за это не отвечаем.

Инженеры сели в автобус.

— Я знаю одно, — сказал Снель, — сегодня я усну без бренди.

Оглавление

ПРИКЛЮЧЕНИЯ

  Герман Подкупняк В ТЫЛУ ВСЕ СПОКОЙНО Повесть

    Пролог

    Глава 1

    Глава 2

    Глава 3

    Глава 4

    Глава 5

    Глава 6

    Глава 7

    Глава 8

    Глава 9

    Глава 10

    Глава 11

    Глава 12

    Глава 13

    Глава 14

    Глава 15

    Глава 16

    Глава 17

    Глава 18

    Глава 19

    Глава 20

    Эпилог

  Вадим Соловьев «ПТИЦА ЦВЕТА УЛЬТРАМАРИН…» Повесть

    Пролог

    Глава первая Странный клиент

    Глава вторая Паспорт старого холодильника

    Глава третья «Сюрпризы» исчезнувшего билета

    Глава четвертая Телефон из записной книжки

    Глава пятая Загадочное письмо

    Глава шестая День приятных знакомств

    Глава седьмая Операция «Трансферт»

    Глава восьмая Витька, Клюв, Мускул и остальные

    Глава девятая Иногда полезно притвориться спящим

    Глаза десятая Вероника: Вера или Ника?

    Глава одиннадцатая Федот, да не тот…

    Глава двенадцатая Ларчик просто открывался

    Глава тринадцатая Родственный визит

    Глава четырнадцатая Снова билет

    Глава пятнадцатая Благими намерениями вымощена дорога в ад

    Глава шестнадцатая Полезно знать географию

    Глава семнадцатая Ниточки потянулись на Кавказ

    Глава восемнадцатая На разных точках Военно-Сухумской дороги

    Глава девятнадцатая Опасные переходы старинного храма

    Глава двадцатая Приманка для западни

    Глава двадцать первая Перевал

    Глава двадцать вторая Последний вариант

ФАНТАСТИКА

  Валерий Козловский МОРЕ САФОНОВА Рассказ

  Игорь Гергенредер ИСПЫТАНИЕ «ТАРАНА» Рассказ Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg