«На дне океана»

Рисунки художника Т. ГЛЕБОВОЙ

Герберт Уэллс

Романы, повести и рассказы современного английского писателя Герберта Уэллса увлекательны и своеобразны. Он заставляет читателя передвигаться на чудесной «машине времени», показывает далекое прошлое нашей планеты и ее будущее. Он зовет читателя за собой в таинственные глубины океана, которых еще никогда не достигал человек. Он описывает войну жителей Марса с жителями Земли. Он рассказывает чудесную историю человека, который стал невидимым. Кажется, нет предела фантазии Уэллса. Эта сила вымысла, построенного к тому же на научной основе, создала английскому писателю мировое имя и сделала его любимцем и взрослых читателей и молодежи.

Уэллс с замечательной точностью и выразительностью описывает переживания своих героев, обстановку, в которой они действуют. Самые фантастические приключения приобретают правдивость в описаниях Уэллса. Иногда Уэллс становится в буквальном смысле прорицателем. Так, он предвидел, например, проникновение человека в батисферу — в глубь океана — гораздо раньше, чем это осуществили люди. В романе «Борьба миров» Уэллс задолго до применения в современных войнах удушливых газов описывает этот бесчеловечный и варварский способ уничтожения людей. Он предвидит возможность использования внутриатомной энергии еще в 1914 году («Освобожденный мир»).

Но книги Уэллса проникнуты печалью, безнадежностью, горькой и беспросветной иронией. Молодой ученый открыл средство делать предметы и людей невидимыми. Какая же судьба постигла это замечательное открытие? Изобретатель погибает, затравленный людьми, и его открытие не приносит счастья ни ему, ни человечеству.

Вот чудесные машины, придуманные сверхчеловеческим умом жителей планеты Марс. Чему же служат эти машины? Уничтожению всего живого на земле. Об этих машинах рассказывает Уэллс в повести «Борьба миров». Существа, прилетевшие с Марса, придумавшие чудовищной силы разрушительные средства, сами гибнут от ничтожных микробов.

Человек изобрел машину для передвижения во времени. Он путешествует в глубь веков, он заглядывает в далекое будущее. Какая печальная участь ожидает человечество в рассказе Уэллса! Охлажденное солнце, длинные ночи и стремительно угасающие дни. Трудящаяся часть человечества обратилась в «морлоков», в звероподобные существа. Высшие классы окончательно выродились, разум человека меркнет, подобно меркнущему светилу — солнцу, от которого зависит жизнь на земле.

Уэллс родился в семье бедняка. Он был посыльным, учителем, приказчиком. Однажды он пытался поджечь лавку, где его заставляли работать сверх всякой силы. Уэллс видит противоречия капиталистического общества, но он не знает, каким должен быть выход из этих противоречий. И не случайно большинство его произведений звучит так безотрадно.

Уэллс дважды посетил нашу страну. И оба раза он не сумел понять, что происходит в Советском Союзе.

Впервые он приехал к нам в годы гражданской войны, зимой 1920 года. Владимир Ильич Ленин имел беседу с Уэллсом. Он рассказал писателю о плане электрификации нашей страны. Но этот гениальный план показался Уэллсу «электрической утопией». Уэллс выпустил книгу «Россия во мгле», из которой видно, что писатель не уяснил себе сущности Великой Октябрьской революции.

Второй раз Уэллс посетил Советский Союз в 1934 году. Он не мог не видеть, что «электрическая утопия» стала действительностью, он не мог не видеть расцвета нашей промышленности и колхозной деревни. Но он не отказался от своих заблуждений в отношении Советского Союза. Он и не мог этого сделать, потому что Уэллс стоит на точке зрения «организованного капитализма»: он считает, что можно упорядочить капиталистический мир без всяких революций, путем мирного технического прогресса и просвещения, а руководить этим прогрессом должны сами капиталисты и техническая интеллигенция.

Те произведения Уэллса, в которых он показывает великую силу разума, несокрушимую человеческую волю, наконец, другие произведения, в которых Уэллс обличает и клеймит несправедливость капиталистического строя, имеют глубокий интерес для наших читателей.

Повидимому, только сейчас Уэллс начинает ощущать угрозу фашизма, опасность со стороны фашизма, грозящую всем культурным завоеваниям человечества.

Такой вывод можно сделать из недавно переведенной на русский язык повести Уэллса «Игрок в крокет».

На дне океана

Лейтенант стоял перед стальным шаром и грыз сосновую щепку.

— Что вы об этом думаете, Стивенс? — спросил он.

— Это идея, — сказал Стивенс тоном человека, желающего быть беспристрастным.

— По-моему, он будет раздавлен, расплюснут, — сказал лейтенант.

— Повидимому, он довольно точно все вычислил, — сказал Стивенс попрежнему беспристрастно.

— Но вспомните про давление, — сказал лейтенант. — У поверхности воды давление четырнадцать фунтов на дюйм, на глубине тридцати футов давление уже вдвое больше, на глубине шестидесяти — в три раза, при девяноста футах глубины — в четыре раза, при девятистах — в сорок раз, при пяти тысячах трехстах, что составляет милю, давление равняется двумстам четырнадцати фунтам, помноженным на сорок. Это выходит… постойте-ка… тридцать центнеров, значит — три тонны. Стивенс, три тонны на квадратный дюйм! А океан, на дно которого он собирается спуститься, имеет глубину пять миль. Значит, пятнадцать тонн.

— Многовато, — сказал Стивенс, — но сталь тоже толста.

Лейтенант не ответил и принялся опять за свою щепку.

Предметом их разговора был огромный стальной шар, наружный диаметр которого равнялся, приблизительно, девяти футам. Он казался снарядом, приготовленным для какого-нибудь титанического артиллерийского орудия. Он был тщательно укреплен на чудовищных по размерам лесах, пристроенных к корпусу судна, и гигантские балки, по которым он вскоре должен был соскользнуть вниз, в воду, придавали корме судна странный вид, способный возбудить любопытство всякого порядочного моряка, от лондонского порта до тропика Козерога. В двух местах, вверху и внизу, виднелись вделанные в сталь шара два круглых окна из необычайно толстого стекла. Одно из них, оправленное в стальную, очень прочную раму, было отвинчено наполовину.

Собеседники утром только в первый раз увидели внутренность шара. Она была выложена наполненными воздухом подушками; между подушками виднелись кнопки, посредством которых регулировался несложный механизм снаряда. Все было тщательно обито, даже аппарат Майера, который предназначался для поглощения углекислоты и выработки кислорода, взамен того, который будет использован будущим обитателем шара, когда он влезет внутрь через круглое отверстие, и стекло будет завинчено. Шар внутри был так основательно выложен подушками, что, если бы даже им выстрелили из орудия, и тогда человек внутри нисколько бы не пострадал. Вскоре черед отверстие действительно предстояло вползти человеку, за которым крепко завинтят стекло, и шар, брошенный в море, опустится вглубь, на пять миль, как оказал лейтенант. Все это так его занимало, что он всем надоел за столом в кают-компании. Стивенс, только что прибывший на борт, оказался для него настоящей находкой, — он мог без конца говорить с ним на эту тему.

— По моему мнению, — говорил лейтенант, — при подобном давлении стекло подастся, вогнется внутрь и лопнет. Дабрэ достиг того, что под высоким давлением у него скалы растекались, как вода, и, заметьте себе…

— А если стекло лопнет? — сказал Стивенс. — Что тогда?

— Вода ударит внутрь, как стальная струя. Испытали ли вы когда-нибудь, что значит прямая струя воды, бьющая под высоким давлением? Она бьет, как пуля. Она попросту раздавит его в лепешку. Она ворвется ему в горло, в легкие, проникнет в уши…

— Какое у вас яркое воображение! — запротестовал Стивенс, ясно представив себе все это.

— Мне кажется, что это неизбежно, — сказал лейтенант.

— А шар?

— Шар выпустит несколько пузырей и спокойно уляжется на вязком илистом дне океана, а внутри будет лежать бедный Эльстэд, размазанный по своим раздавленным подушкам, как масло по хлебу… Как масло по хлебу, — повторил лейтенант, будто эта фраза доставляла ему удовольствие.

— Что? Любуетесь на мяч? — произнес чей-то голос.

Позади них стоял Эльстэд, одетый с иголочки во все белое, с папиросой в зубах; глаза его улыбались из-под широкополой шляпы.

— Что вы тут толкуете про хлеб с маслом, Уэйбридж? Ворчите, как всегда, что морские офицеры получают слишком мало жалованья?.. Ну, теперь до моего старта остается не больше суток. Сегодня будут готовы тали[1]. Ясное небо и легкое волнение — как раз подходящая погода для того, чтобы спустить в море двенадцать тонн свинца и стали. Не правда ли?

— Ну, на вас погода отразится мало, — сказал Уэйбридж.

— Совсем не отразится. На глубине семидесяти или восьмидесяти футов, — а я достигну ее через десять секунд, — ни одна частица воды не шелохнется, хотя бы ветер охрип от рева там, наверху, а волны вздымались до самых облаков.

Эльстэд направился к борту. Все трое, опираясь на локти, наклонились и стали глядеть на желто-зеленую воду.

— Покой, — сказал Эльстэд, доканчивая вслух свою мысль.

— А вы вполне уверены, что часовой механизм будет исправно действовать? — спросил немного спустя Уэйбридж.

— Он исправно действовал тридцать пять раз, — скачал Эльстэд. — Он должен работать.

— А если испортится?

— А зачем ему портиться?

— Я не согласился бы спуститься в этой проклятой штуке даже за двадцать тысяч фунтов.

— Приятный вы собеседник, нечего сказать! — воскликнул Эльстэд и непринужденно сплюнул в воду.

— Я все-таки до сих пор не понимаю, как вы будете управлять этой штукой, — заметил Стивенс.

— Прежде всего я буду заключен в герметически закрытом шаре, — сказан Эльстэд. — После того как я три раза зажгу и потушу электричество в знак того, что я себя хорошо чувствую, меня спустят с кормы при помощи вот этого крана, причем к шару внизу будут прикреплены большие свинцовые грузила. Верхнее свинцовое грузило имеет вал, на который накручен прочный канат длиной в шестьсот футов, — вот и все, что прикрепляет грузила к шару, если не считать талей, которые будут перерезаны, когда прибор спустят. Мы предпочитаем канат проволочному кабелю, потому что его проще перерезать и он легче всплывет. Как вы можете заметить, в каждом из этих свинцовых грузил есть отверстие, сквозь которое продевается железный брус; брус будет выдаваться на шесть футов с нижней стороны. Если этот брус получит толчок снизу, он приподнимет рычаг и пустит в ход часовой механизм, находящийся сбоку вала, на который накручен канат. Весь снаряд постепенно спускают в воду и перерезают тали. Шар всплывает, — когда он наполнен воздухом, он легче воды, — но свинцовые грузила сразу тонут, и канат разматывается. Когда он размотается весь, то шар пойдет ко дну, так как его потянет канат.

— Но зачем нужен канат? — опросил Стивенс. — Почему бы не прикрепить грузила прямо к шару?

— Чтобы избежать сильного толчка там, на дне. Ведь вся эта штука помчится ко дну, миля за милей, со страшной быстротой. Все разлетелось бы вдребезги, если бы не этот канат. Но грузила ударятся о дно, и, как только это случится, начнет действовать пловучесть шара. Он будет опускаться все медленнее и медленнее и, наконец, остановится. Тут-то и начнет работать механизм. Как только грузила ударятся о дно, брус будет вытолкнут и пустит в ход часовой механизм; тогда канат опять начнет накручиваться на вал. Я буду притянут на дно. Там я останусь полчаса, зажгу электричество и осмотрю дно. Затем часовой механизм освободит пружину с ножом, канат будет перерезан, и я опять помчусь вверх, как пузырь в стакане содовой воды. Канат поможет мне всплыть.

— А если вы случайно ударитесь о какое-нибудь судно? — спросил Уэйбридж.

— Я буду подниматься с такой быстротой, что пролечу сквозь него, — сказал Эльстэд, — как пушечное ядро. Об этом нечего беспокоиться.

— А представьте себе, что некое ловкое ракообразное влезет в ваш механизм?

— Тогда для меня лучше было бы не опускаться, — сказал Эльстэд, повернувшись спиной к морю и смотря на шар.

К одиннадцати часам Эльстэд уже был спущен за борт.

День был тихий и ясный, а горизонт окутан дымкой. Электрический свет в верхней части шара весело блеснул три раза. Затем шар медленно опустили на поверхность воды; на корме стоял матрос, готовый перерезать тали. Шар, казавшийся таким большим на палубе, теперь, на воде, под кормой, выглядел совсем крошечным. Он слегка покачивался на волнах, и его темные окна, оказавшиеся наверху, были похожи на два круглых глаза, которые как будто с удивлением глядели на людей, толпившихся у поручней на борту.

— Готово? — крикнул капитан.

— Есть!

— Отдай тали!

Канат подвели к лезвию, и он перервался. Над шаром, смешным и беспомощным, прокатилась волна. Кто-то замахал платком, кто-то попробовал крикнуть никем не подхваченное «ура», мичман медленно считал: «Восемь, девять, десять…» Шар покачнулся, затем выпрямился резким движением.

Мгновение он казался неподвижным, только быстро уменьшался в объеме, затем волны сомкнулись над ним, и он стал видим под водой, увеличенный преломлением и потускневший. Никто не успел просчитать и до трех, как он исчез. Далеко в глубине блеснул белый свет, вскоре превратившийся в светлую точку, и все погасло. Видно было, как во мраке проплыла акула.

Затем винт крейсера завертелся, поверхность воды заколебалась, акула исчезла среди волнения, и по хрустальной глади, поглотившей Эльстэда, побежал поток пены.

— В чем дело? — спросил один старый матрос другого.

— Отходим мили на две, чтобы он как-нибудь не ударил вас, когда всплывет, — ответил ему товарищ.

Судно медленно двигалось. Почти все свободные люди, бывшие на борту, остались на палубе, глядя на вздымавшиеся волны, в которые погрузился шар. В течение следующего получаса не было произнесено ни одного слова, не относившегося прямо или косвенно к Эльстэду. Декабрьское солнце поднялось высоко над горизонтом, и стало жарко.

— Там, внизу, ему будет прохладно, — заметил Уэйбридж. — Говорят, что на известной глубине вода в море всегда почта на точке замерзания.

— Где он всплывет? — спросил Стивенс. — Я слабо ориентируюсь.

— Вон там, — сказал капитан, гордившийся своими познаниями. Он показал пальцем на юго-восток. — Да, как мне кажется, и время уже почти подошло. Он пробыл под водой тридцать пять минут.

— Сколько нужно времени, чтобы достигнуть дна океана? — спросил Стивенс.

— Чтобы спуститься на глубину пяти миль, считая, что скорость увеличивается на два фута в секунду, понадобится ровно три четверти минуты.

— Тогда он опаздывает, — заметил Уэйбридж.

— Почти что, — сказал капитан. — Вероятно, понадобилось несколько минут на наворачивание каната.

— Я упустил это из виду, — сказал Уэйбридж с очевидным облегчением.

Началось томительное ожидание. Медленно протекали минута за минутой, но шар не показывался, ничто не нарушало покоя маслянистой поверхности океана. Все снасти были усеяны людьми.

— Ну, выныривай же, Эльстэд! — нетерпеливо проговорил старый матрос с волосатой грудью, и все подхватили его слова и начали кричать, точно в ожидании поднятия занавеса в театре.

Капитан сердито взглянул на них.

— Разумеется, если скорость увеличивается меньше, чем на два фута в секунду, — сказал он, — Эльстэд пробудет дольше. Мы не вполне уверены в точности этой цифры. Я не верю в вычисления слепо.

Стивенс тотчас же согласился с капитаном. В течение нескольких минут все стоявшие на верхней палубе молчали; затем Стивенс щелкнул крышкой часов.

Когда двадцатью минутами позже солнце достигло зенита, они все еще ждали появления шара, и ни один человек на судне не позволил себе даже шепнуть, что надежды больше нет. Первым высказал эту мысль Уэйбридж. Он заговорил, когда в воздухе еще не замолк звон колокола, пробившего восемь склянок[2].

— Недаром я не доверял прочности стекла, — сказал он вдруг Стивенсу.

— Неужели вы думаете… — перебил Стивенс.

— Да, — ответил Уэйбридж, предоставляя остальное воображению Стивенса.

— Сам я не особенно верю в вычисления, — сказал с сомнением в голосе капитан, — и потому еще не вполне теряю надежду.

В полночь судно медленно описало спираль вокруг того места, где погрузился шар, и белый луч электрического прожектора пробегал, останавливался и вновь разочарованно скользил по пустынной поверхности фосфоресцирующей воды.

— Если стекло не лопнуло, и его не раздавило, — сказал Уэйбридж, — тогда, чорт возьми, дело обстоит во сто раз хуже — значит, испортился его часовой механизм, и он еще жив и сидит там, на глубине пяти миль под нами, заключенный в своем пузырьке, в холодной тьме, куда еще никогда не проникал луч света, и где не бывало ни одно человеческое существо с того самого дня, как образовались моря. Он сидит там, страдая от голода, жажды и страха и не зная, умрет ли он от недостатка пищи или от недостатка воздуха. Аппарат Майера, по всей вероятности, скоро откажется работать. Сколько времени он может действовать?.. Какие мы все-таки ничтожества, — продолжал Уэйбридж. — Там, внизу, на много миль — вода, одна вода. Водяная пустыня да небо. Две пропасти!

Он всплеснул руками, и в это мгновение маленькая белая полоса бесшумно пробежала по небу, затем замедлила движение и остановилась, превратившись в неподвижную точку. Казалось, на небе засияла новая звезда. Потом она опять скользнула вниз и затерялась среди отражений звезд в светлой дымке фосфоресцирующего моря.

При виде света Уэйбридж так и замер с протянутой рукой и открытым ртом. Он закрыл рог, опять открыл его, крикнул вахтенному: «Эльстэд в виду!» и кинулся сперва к Линдлею, затем к прожектору.

— Я видел его, — сказал он, — там, за штирбортом[3]. Свет зажжен, и он только что вынырнул из воды. Наведите туда прожектор. Мы наверное увидим его качающимся на поверхности, когда его приподнимет волна.

Но только к рассвету им удалось подобрать Эльстэда, когда они чуть не натолкнулись на шар. Несколько матросов, спустившись в шлюпке, прикрепили шар к цепи крана.

Как только снаряд подняли на судно, тотчас же отвинтили люк и заглянули в темную внутренность шара.

Воздух внутри был горячий, а резина у отверстий размякла. Ответа на крики не последовало. Эльстэд, по-видимому, лежал без сознания, свалившись на дно шара. Корабельный врач вполз внутрь и передал Эльстэда на руки людям, стоявшим снаружи. В течение нескольких мгновений нельзя было понять, жив он или мертв. При желтом свете судовых фонарей видно было, что лицо его блестит от пота. Его снесли вниз, в каюту. Оказалось, что он не умер, но находится в состоянии полного упадка сил и страдает от ушибов. Ему пришлось несколько дней пролежать в абсолютном покое. Только через педелю смог он рассказать обо всем, что ему пришлось испытать.

Первые его слова были о том, что он собирается опять спуститься на дно. «Придется только, — так говорил Эльстэд, — несколько изменить конструкцию шара, чтобы он мог в случае необходимости сом сбросить канат, — только и всего». Эльстэд пережил чудесное приключение.

— Вы думали, что я не найду ничего, кроме ила, — сказал он. — Вы смеялись над моей затеей, а я открыл новый мир.

Он рассказывал отрывочно, с конца, и потому невозможно передать его подлинные слова. Но мы даем точный пересказ того, что он видел и испытал.

Сначала было очень скверно. Пока канат разворачивался, шар все время перекатывался. Эльстэд чувствовал себя, как лягушка в футбольном мяче. Он мог видеть только кран и небо наверху и временами толпу людей у поручней. Никак нельзя было предугадать, в какую сторону покачнется шар. Вдруг Эльстэд почувствовал что ноги его поднимаются вверх; он попытался шагнуть и покатился через голову на подушки. Шарообразная форма снаряда оказалась очень неудобной, но при огромном давлении на дно океана она была единственно надежной.

Потом качка прекратилась, шар выпрямился, и Эльстэд, встав на ноги, увидел, что вода вокруг него зеленовато-голубая и освещена каким-то смягченным светом, просачивавшимся сверху. Мимо него, по направлению, как ему казалось, к свету, промчалась стая маленьких плавающих существ. Пока он смотрел на них, стало постепенно темнеть, вода вверху сделалась темной, как полуночное небо, но с зеленоватым оттенком. Внизу вода казалась совершенно черной, и в ней мелькали какие-то маленькие светящиеся существа, еле видные зеленые полоски.

А ощущение падения! «Совсем как при спуске в лифте, — говорил Эльстэд, — только это продолжалось непрерывно». Эльстэд начал раскаиваться, что пустился в рискованное предприятие. Он вспомнил про крупных каракатиц, которые, как ему было известно, населяли средние слои воды; эти существа иногда находят полупереваренными в желудке у китов, иногда они всплывают, сгнившие и наполовину съеденные рыбами. Вдруг одна из них вцепится в канат и не отпустит его? А часовой механизм! Действительно ли он проверен как следует? Но теперь это уже не имело никакого значения, — желает ли он вернуться, или же намерен довести дело до конца.

Через пятьдесят секунд за окном снаряда была темная ночь, если не считать пространства, освещенного лампой шара. Временами показывались то рыба, то какой-нибудь пловучий предмет. Один раз Эльстэду показалось, что он промчался мимо акулы. Затем шар начал, в результате трения о воду, разогреваться. Это обстоятельство тоже не было как следует учтено заранее.

Сначала Эльстэд заметил, что потеет; затем под ногами у него стало раздаваться шипение все громче и громче, и он сквозь окно разглядел множество очень мелких пузырьков, быстро поднимавшихся вверх и веерообразно расходившихся от шара. Пар. Эльстэд дотронулся до окна — стекло стало горячим. Он зажег маленькую лампочку, освещавшую его камеру, взглянул на подбитые резиной часы, висевшие у кнопок, и заметил, что спуск длился две минуты. Ему пришло в голову, что стекло может лопнуть от разницы в температуре: температура на дне около нуля.

Вдруг Эльстэд почувствовал, что пол шара начал давить снизу ему на ноги, пузыри стали медленное проплывать мимо окна, шипение уменьшилось. Шар опять слегка закачался. Стекло не лопнуло. Эльстэд понял, что опасность пока миновала.

Через минуту или две он будет на дне. По его словам, он вспомнил Стивенса, Уэйбриджа и всех остальных там, наверху; по отношению к нему они находились выше, чем по отношению к ним самые высокие облака, когда-либо проносившиеся над землей. Он представил себе, как медленно плывет судно, как все смотрят на воду и думают о том, что с ним.

Он поглядел в окно. Пузыри больше не появлялись, и шипение прекратилось. Снаружи была густая тьма, черная, как черный бархат, кроме тех мест, где луч электрического света пронизывал пустынную воду и давал возможность разглядеть ее цвет — желто-зеленый. Затем три существа, казавшиеся огненными, проплыли мимо, одно за другим. Были ли они большие или маленькие, находились ли они близко или далеко, — этого Эльстэд не мог определить.

Каждое из них было окружено голубоватым сиянием, по силе приблизительно равным огням рыбачьей лодки. Бока животных, усеянные светящимися точками, напоминали освещенные иллюминаторы корабля. Фосфористый свет их исчезал, казалось, по мере того, как они входили в круг света от лампы, и тогда Эльстэд увидел, что это маленькие рыбки странного вида, с огромной головой, большими глазами и суживающимся к концу телом. Глаза их были обращены на него, и он понял, что они следят за спускающимся шаром. Вероятно, их привлек свет.

Вскоре к ним присоединились другие рыбы такого же вида. Эльстэд заметил, что вода по мере спуска становилась бледной, бесцветной, что в свете, ламп засверкали маленькие точки, как пылинки в солнечном луче. По всей вероятности, падение свинцовых грузил всколыхнуло грязь со дна.

Когда грузила притянули шар на дно, Эльстэд очутился в густом белом тумане, сквозь который свет его электрической лампы мог проникнуть лишь на несколько ярдов. Наконец, когда осела завеса из частиц ила, Эльстэду удалось, при свете лампы и мелькавшем фосфорическом блеске далекой стаи рыб, разглядеть под безграничной тьмой водяных слоев волнистое дно, покрытое серовато-белым илом и усеянное кое-где спутанными зарослями морских лилий, размахивавших в воде жадными щупальцами.

Несколько далее, виднелись грациозные силуэты гигантских морских губок. Дно было усеяно там и сям множеством плоских пучков игл, ярко-пурпурных и черных. «Вероятно, — решил Эльстэд, — это разновидность морского ежа». Какие-то маленькие существа, некоторые с большими глазами, другие слепые, удивительно похожие — одни на лесную вошь, а другие на омаров, лениво проплыли через полосу света и опять исчезли во тьме, оставив после себя светящуюся борозду.

Затем порхающие мелкие рыбки вдруг повернули и бросились к шару, точно стая скворцов. Они промелькнули над ним, как фосфоресцирующие снежинки, а позади них Эльстэд увидел какое-то более крупное существо, приближавшееся к нему.

Сначала Эльстэд лишь смутно видел неясный силуэт, отдаленно напоминавший идущего человека, а затем странное существо вступило в луч света, отбрасываемый лампой, и остановилось, ослепленное. Эльстэд глядел на него, окаменев от удивления.

Это было какое-то удивительное позвоночное животное. Его темнопурпурная голова несколько напоминала голову хамелеона, но высокий лоб и череп, какого не имеет ни одно пресмыкающееся, и вертикальное положение лица придавали ему поразительное сходство с человеком.

Два больших выпуклых глаза выдавались из впадин, как у хамелеона, а вокруг широкого рта, как у пресмыкающихся, виднелись покрытые твердой кожей губы под маленькими ноздрями. На месте ушей были две огромные жаберные щели, из которых выходили разветвленные нити коричневого цвета, похожие на древовидные жабры у молодых скатов и акул. Но не лицо, схожее с человеческим, было самым удивительным в этом существе, — существо было двуногим.

Почти шарообразное тело его опиралось, точно на треножник, на две ноги, похожие на лапки лягушки, и на длинный толстый хвост, а в передних конечностях, представлявших грубую карикатуру на человеческую руку, — как лапка лягушки. — животное держало длинное костяное копье с медным наконечником. Существо было разноцветным: голова, руки и ноги — пурпурные; кожа висела на нем свободно, словно одежда, и имела фосфорно-серый оттенок. Существо стояло, как будто ослепленное светом.

Потом неведомый обитатель глубин заморгал глазами, открыл их и, заслонившись свободной рукой от света, открыл рот и испустил крик, почти такой же членораздельный, как человеческая речь, проникший даже сквозь стальную оболочку и резиновую обивку шара. Как можно кричать, не имея легких, — Эльстэд не берется объяснить. Затем существо боком удалилось из полосы света в окружавшую его таинственную тьму, и Эльстэд скорее почувствовал, чем увидел, что оно приближается к нему.

Вообразив, что его привлекает свет, Эльстэд выключил ток. В следующее мгновение что-то зашлепало но стали, и шар покачнулся.

Затем крик повторился, и Эльстэду показалось, что ему вторило отдаленное эхо. Опять началось шлепанье по наружной оболочке, и Шар закачался и скрипнул, ударившись о вал, на который был накручен канат. Эльстэд, стоя в темноте, вглядывался в вечный мрак бездны и вскоре разглядел в отдалении очень смутно рисовавшиеся другие фосфоресцирующие получеловеческие силуэты, спешившие к шару.

Еле сознавая, что он делает, он начал нащупывать на стенах своей качавшейся тюрьмы выключатель наружной лампы, но нечаянно напал на углубление в подушках, где находилась кнопка ого собственной маленькой лампочки. В этот момент шар покачнулся, и Эльстэд упал; он услыхал звуки, похожие на возгласы удивления, и, когда встал на ноги, увидел две пары выпуклых, точно посаженных на стержни глаз, глядевших внутрь через окно; в них отражался свет лампы.

Мгновение спустя чьи-то руки энергично задвигались по стальной оболочке шара, и Эльстэд услыхал ужасный для него, в его положении, звук ударов по стальной крышке, защищавшей часовой механизм. От этого звука мороз пробежал по коже: ведь если этим необычайным существам удастся испортить механизм, Эльстэду уже никогда не вернуться назад! Не успел он подумать об этом, как шар сильно качнулся; Эльстэд потушил лампочку, освещавшую внутренность шара, и зажег большой фонарь, находившийся в отдельной камере, который тотчас отбросил луч в воду. Дно океана и человекоподобные существа исчезли, и только две рыбки вдруг промелькнули, преследуя друг друга, мимо окна.

Эльстэд подумал, что странные обитатели морских глубин разорвали канат, и что он спасен. Он мчался вверх вое быстрее и быстрее, как вдруг шар остановился, и резкий толчок подбросил Эльстэда к мягкому потолку его тюрьмы. В течение, быть может, полминуты Эльстэд от удивления не мог собраться с мыслями.

Затем он почувствовал, что шар медленно вращается и раскачивается; кроме того, ему показалось, что его кто-то тащит по воде. Ему удалось, прижавшись к самому окну, силой тяжести своего тела перевернуть шар, но он смог увидеть только бледный луч своей лампы, слабо освещавшей мрак. Ему пришло в голову, что он будет видеть лучше, если выключит свет и даст своим глазам привыкнуть к темноте. И это оказалось правильным.

Через несколько минут бархатистый мрак превратился в прозрачную темноту, и тогда Эльстэд увидел далеко внизу передвигавшиеся фигуры, смутные, как в зодиакальном свете[4] в летнюю ночь в Англии. Эльстэд решил, что эти существа отвязали его канат и волокли шар по дну океана.

Потом он заметил что-то, неясно видневшееся там, далеко, на волнообразной подводной равнине, — широкий горизонт, озаренный бледным светом, простиравшимся во все стороны, куда Эльстэд только мог кинуть взгляд из своего маленького окошка… Шар двигался очень медленно; неясное сияние начало постепенно сгущаться и принимать более определенные формы.

Было уже почти пять часов, когда Эльстэд очутился в этом освещенном пространстве. Ему удалось различить нечто похожее на улицы и дома, сгруппированные вокруг обширного строения без крыши, напоминавшего причудливое изображение полуразрушенного храма. Все это расстилалось под ним, точно на географической карте. Дома имели только стены, без крыш; они были сделаны, как Эльстэд позднее заметил, из фосфоресцирующих костей, и весь город казался выстроенным из отраженного в воде лунного света.

В углублениях внутри города виднелись водоросли и морские лилии, раскачивавшиеся, точно деревья, и размахивавшие своими щупальцами, а высокие, стройные, прозрачные, как стекло, губки вздымались вверх, точно блестящие минареты или сотканные из бледного света цветы. На открытых площадях Эльстэд заметил какое-то движение — как будто толпы народа; но он находился слишком высоко, чтобы различить отдельные лица в этой толпе.

Затем шар медленно подтянули вниз, и детали города начали вырисовываться яснее.

Эльстэд увидел, что контуры туманных зданий окаймлены, точно бусами, рядами каких-то круглых предметов; он заметил также, что в нескольких местах, внизу, па широких открытых площадях, находились какие-то сооружения, очертаниями напоминавшие обросшие раковинами суда.

Медленно, но неуклонно шар опускался вниз, и силуэты под ним становились более ясными, легко различимыми. Шар притягивали к большому строению посреди города, и Эльстэд иногда мельком видел толпу существ, тянувших канат. Странные сооружения на площадях были усеяны жестикулировавшей и разглядывавшей шар толпой. Внезапно перед взором Эльстэда бесшумно поднялись стены большого здания и скрыли город.

Что за странные стены, составленные из пропитанных водой бревен, скрученной проволоки, осколков железа и меди и человеческих костей и черепов! Черепа были расположены по всему зданию зигзагами, спиралями, фантастическими изгибами; множество мелких серебристых рыбок, играя, пряталось в них и выплывало из глазных впадин.

Вдруг Эльстэд услышал сдержанные крики, шум, похожий на громкий звук рога, вскоре сменившийся звуками какого-то фантастического пения. Шар погружался все ниже, мимо огромных заостренных кверху окон; наконец, он остановился посреди здания, на возвышении, напоминавшем что-то вроде алтаря.

Теперь, находясь на одном уровне с ними, Эльстэд мог ясно разглядеть странных обитателей бездны. К своему удивлению, Эльстэд заметил, что они все склонились перед шаром, нее, кроме одного, одетого в платье из рыбьей чешуи, с блестящей диадемой на голове, — он все время открывал и закрывал свой огромный, как у пресмыкающегося, рот, точно управляя пением молящихся.

Повинуясь какому-то странному побуждению, Эльстэд вновь зажег свою лампочку и таким образом опять стал видим подводным существам; зато они сами, благодаря яркому свету внутри шара, сразу погрузились во мрак.

При этом внезапном появлении Эльстэда пение сменилось шумными криками восторга. Желая наблюдать за подводными жителями, Эльстэд опять выключил свет и исчез из их глаз. Но на некоторое время он был еще слишком ослеплен, чтобы разобрать, что они делают, и когда ему, наконец, удалось разглядеть их, они опять стояли на коленях. Так они продолжали поклоняться ему без отдыха, без перерыва, в продолжение трех часов.

Весьма обстоятелен был рассказ Эльстэда об этом удивительном городе и его жителях, сынах вечной ночи, никогда не видевших солнца, луны и звезд, зеленой растительности и живых, дышащих воздухом существ, об этих созданиях, которые не знают огня, не знают другого света, кроме фосфорического сияния живых тварей.

Однако, как ни удивителен его рассказ, еще более удивительно то, что ученые, пользующиеся большой известностью, как, например, Адамс или Дженкинс, не находят в нем ничего невероятного. Они говорили мне, что не видят никаких причин, почему бы не могли жить на дне глубоких морей совершенно неведомо для нас разумные, дышащие жабрами, обладающие 28 позвоночником существа, приспособившиеся к низкой температуре и огромному давлению и настолько тяжелые, чтобы не всплыть ни живыми, ни в виде трупов.

Нас они должны знать; мы им представляемся в виде странных метеорических существ, иногда катастрофически падающих мертвыми из таинственного мрака их водяного неба. И не только мы сами, но и наши суда, металлические изделия, всякие предметы сыплются временами на них из тьмы, как дождь. Иногда эти тонущие предметы давят их, точно карающая десница невидимой власти там, наверху; иногда к ним попадают редкостные и странные вещи, способные служить источником вдохновения. Можно понять поведение жителей бездны при появлении живого человека, если представить себе, как поступили бы дикари, если бы к ним внезапно слетело с неба окруженное сиянием существо.

Эльстэд не раз рассказывал офицерам «Птармигана» подробности своего двенадцатичасового пребывания на дне океана. Он собирался также записать свой рассказ, но не сделал этого, и потому нам, к сожалению, приходится восстанавливать его несвязный, отрывочный отчет по воспоминаниям капитана Симианса, Уэйбриджа, Стивенса, Линдлея и других.

Представьте себе громадное призрачное здание, склонившихся поющих людей с головами хамелеонов, в слабо светящейся одежде, и Эльстэда, вновь и вновь зажигающего свет и старающегося дать им понять, что нужно перерезать канат, придерживающий шар. Минута шла за минутой, и Эльстэд, взглянув на часы, к своему ужасу увидел, что кислорода у него хватит всего на четыре часа. Гимны в его честь, не прекращавшиеся ни на минуту, звучали в его ушах, точно похоронный марш, предвещавший его близкую кончину.

Каким образом он освободился, он сам не вполне понимает; однако, судя по виду конца каната, висевшего на шаре, канат, вероятно, перервался от трения о край алтаря. Шар вдруг резко покачнулся, и Эльстэд взлетел вверх и ушел из мира странных подводных существ. Эльстэд исчез из поля их зрения, точно пузырь водорода, стремящийся вверх из нашей атмосферы. Каким странным должно было казаться подводным жителям это вознесение!

Шар помчался вверх еще быстрее, чем погружался, когда его тянули вниз свинцовые грузила. Стало очень жарко. Шар летел окнами вверх. Поток пузырей пенился у стекол. Эльстэд каждую минуту ожидал, что стекла лопнут. Вдруг обитая подушками камера завертелась перед его глазами, и он лишился сознания. Больше он не помнил ничего, пока не увидел себя в собственной каюте и не услышал голоса доктора.

Вот вкратце сущность необыкновенной повести, отрывками рассказанной Эльстэдом офицерам «Птармигана». Он обещал со временем все записать, но не успел.

Остается добавить, что 2 февраля 1896 года Эльстэд, усовершенствовав свой шар согласно указаниям первого опыта, вторично опустился на дно океана. Что произошло с ним, мы, по всей вероятности, никогда не узнаем. Он так и не вернулся. «Птармиган» крейсировал около того места, где он погрузился, и тщетно искал его в течение тринадцати дней. Затем судно вернулось в Рио[5], откуда печальное известие было сообщено по телеграфу друзьям Эльстэда. На этом дело пока и закончилось. Надо полагать, что дальнейшие попытки ученых в этой области дадут возможность проверить когда-нибудь странный рассказ Эльстэда о неведомых обитателях океанских глубин.

Примечания

1

Тали — веревка на двух блоках для подъема тяжестей.

2

Склянки — морские песочные часы. Каждая новая получасовая склянка, прошедшая с начала вахты, отмечается ударом колокола.

3

Штирборт — правый борт корабля.

4

Зодиакальный свет — слабое сияние, видимое на ночном небе вдоль пути солнца среди звезд.

5

Рио — порт в Бразилии.

Оглавление