«Го-ханэ, сан-коуо»

Ночной Токио удивляет. Днем бестолковый и удивительно шумный, ночью он словно замирает в оцепенении, покрываясь неким прозрачным покрывалом, сквозь которое светятся мириады разноцветных огней. Внизу, в извилистых ущельях улиц, скользят огоньки автомобильных фар, то там, то тут вспыхивают призрачным светом рекламные сполохи. Город жив, но жизнь эта иллюзорна. Она так же обманчива, как голографическое изображение, она так же хрупка, как трубки неоновых ламп…

Дино ночной город всегда напоминал огромное морское животное, каракатицу или, скорее, глубоководного кальмара. Медленно и величаво скользит он среди полного мрака, и под стеклянной кожей его играет всеми цветами радуги холодная светящаяся кровь…

Смешно – кальмар никогда не видел радуги, а цвета у него те же…

Токийская башня – отличное место для наблюдений за ночным городом. Именно поэтому Дино и разместил здесь, на высоте трехсот метров, свою студию, свой штаб и убежище.

Маслянистые отблески и лучи прожекторов слева – это Токийский залив, бухта Синагава, а за нею даль тонет в чернильном мраке. Там тихо и мощно дышит спящий океан.

Справа, далеко-далеко, льдисто поблескивает отраженным лунным светом острый сосок Фудзи. Дино всегда поражался – как это нихондзинам не пришло в голову сравнить свою обожаемую Фудзи с девичьей грудью. Видимо, для истинного японца это звучит кощунственно…

Мысли о Фудзи разозлили Дино. Настроение стремительно портилось. Он отошел от огромного панорамного окна, сел в кресло, подхватил бокал с вином, глотнул… Нет, все, вечер пропал! Пропал, провалился, улетел в тартарары, был пожран злобными демонами и раздавлен хвостом гигантского кита Сё…

Свет в студии включался по голосовой команде, но Дино встал и пошел к выключателю – не хотелось нарушать тишину, обволакивающую его со всех сторон защитной невидимой оболочкой.

Панель выключателя тихонько зазвенела под пальцами, и разом вспыхнули сотни разнообразных ламп, заливая круглое помещение студии потоками света. Дино привычно зажмурился, представив, что со стороны, скажем, из квартала Эдогава, пробуждение студии ото сна напоминает восход небольшого солнца над ночным городом.

Яркий, слепящий свет заливал теперь все вокруг. Для тени, для сумрака не осталось ни единого уголка, ни одной лазейки. Тьма не могла спрятаться даже в ящиках столов – там тоже горели сейчас яркие галогенные лампы.

Так должно быть: либо тьма везде и всюду, либо свет, но тоже – везде, в каждой щелке.

Это честно.

Это креативно.

Это придумал Дино…

^^^

Двадцать лет назад, вот в такой же декабрьский день, день своего появления на свет, пятнадцатилетний Дино Онага сидел на белом татами посреди крохотной комнатки, которую мать снимала у господина Йоки, и зажмурив глаза, готовился совершить сепуко.

Меч, короткий вакидзяси, Дино купил накануне в лавке старика Умидо, что возле полицейского участка. Конечно, это был не настоящий самурайский вакидзяси, а новодел, игрушка для туристов, сляпанная из мягкого железа. Неведомый умелец, однако, соблюл все правила – сымитировал проковку клинка, оплел рукоять полосками акульей кожи и заточил лезвие так, что старый чулок матери Дино, положенный на меч, почти самостоятельно распался на две половины. У рукояти красовалось клеймо – косое «H», символ смерти, – явное подражание великому мастеру Мурамассе, чьи клинки, как гласила легенда, приносили несчастье их обладателям. Дино несколько лет изучал обычаи и жизнь самураев и хорошо знал, какой меч лучше всего подходит для сепуко…

Впрочем, родись Дино в средние века, он никогда бы не смог взять в руки оружие самураев. Возможно, европеец и не отличил бы Дино от любого другого ниходзина, но вся беда в том, что Дино ниходзином не был. В его жилах текла кровь айну, а это значит, что даже в XXI веке он оставался отверженным, «человеком грязной миски».

Япония – страна традиций, в сегодняшнем мире это знает всякий. Есть забавные традиции – есть палочками, почитать старших, кланяться, произнося «Охаё!» [«Доброе утро!»] или «Гэнки дэс!» [«Спасибо, все хорошо!»]. А есть страшные традиции, и одна из них – не считать айну настоящими людьми…

Айну жили на островах Японского архипелага задолго до того, как с запада сюда пришли предки тех, кто потом назвал себя ниходзинами. Пришельцы быстро вытеснили миролюбивых косматых дикарей с побережий и долин, заселяя остров за островом. Айну вымирали, оказавшись отрезанными от моря, которое давало им пищу. Постепенно остатки древнего народа растворились среди воинственных ниходзинов, и ныне язык и обычаи айну остались лишь в книгах да музеях…

У Дино не было отца. И у его матери не было отца. И у матери его матери. И у прабабушки. Ни один ниходзин никогда не признался бы, что его жена – айну, и не дал бы своей фамилии ребенку, рожденному айну. «Волосатые обезьяны, убирайтесь на Хоккайдо!», – так говорят ниходзины, щуря глаза в презрительной улыбке. Но это всего лишь присказка. Хоккайдо – тоже японский остров…

Мать хотела для Дино иной доли, и поэтому, когда мальчик еще не родился, она ночи напролет лежала на холодных камнях у храма Голубой Жемчужины в Мориоке, вымаливая у богов хоть толику счастья для своего сына.

Вымолила… Когда класс Дино водили на экскурсию в антропологический музей, он забился в туалет и тихо плакал там, роняя слезы на синий кафель. А одноклассники хохотали у стеклянного куба «Древние жители Японии». Восковой айну-отец в шкурах возвращался с богатым уловом, мать-айну радостно скалилась ему из-под копны лохматых волос, а рядом… Рядом весело махал отцу ручкой кривоногий толстопузый мальчик – вывернутые ноздри, губы лепешками, круглые рыбьи глаза, и грива нечесаных спутанных волос. Мальчик был точной копией Дино…

В школе его даже не били, как не бьют старую козу, пасущуюся на окраине деревни. В нее кидают репьи и щепки, ее дразнят, ее могут пнуть, просто так, из озорства. Но никому и в голову не придет устраивать с козой поединок на равных…

В довершение ко всем бедам мать одарила Дино именем, достойным персонажа манги, а не живого мальчика. Когда Дино родился, по миру прокатилась вторая волна динозавромании. В Японии самым популярным персонажем был Динос, – веселый ящер с озорной обаятельной улыбкой. Напротив роддома, где родился Дино, в воздухе парил гигантский надувной Динос, и его огромный глаз то и дело поглядывал в окно палаты на сморщенного кричащего малыша. Мать не хотела называть сына ниходзинским именем, но лучше бы она назвала Дино «Томомсойером» или «Питеромпеном»… Чешуйчатый, Диплодок, Ящер – эти клички преследовали Дино с первых школьных дней.

К четырнадцати годам Дино понял – эта жизнь явно не удалась. Нужно достойно прервать ее бессмысленный бег и уйти, уйти гордо, как положено мужчине.

В детстве Дино любил слушать сказки, которые ему рассказывала мать. Японские сказки всегда казались мальчику скучноватыми, а вот сказки айну – про лисенка Обо, про мудрую черепаху, про семь братьев и принцессу из Железной башни – Дино очень нравились. Мать хорошо умела рассказывать – меняла голос, смеялась в смешных местах и горевала в грустных. Особенно хорошо ей удавался лукавый лисенок Обо. «Я маленький лисенок Обо, я живу в лесу!», – пела мать тоненьким голоском, и Дино заливался веселым смехом…

Еще в сказках айну самой главной драгоценностью всегда была кровь. Кровью клялись смельчаки, отправляясь на битву с Морским драконом, кровью платили дань победителю поверженные враги. И Дино тоже решил заплатить своей кровью за все унижения и обиды. Пусть всем станет ясно – айну тоже люди, не хуже иных прочих.

Сепуко по обряду самурайского клана Аригавы, церемонию быструю и полную возвышенной утонченности, Дино признал самой подходящей для того, чтобы покинуть этот мир. Пусть он не самурай, но умереть так, как он хочет – этого права у Дино отнять не сможет никто.

Он потратил все свои сбережения на покупку меча, рисовой бумаги и настоящей туши – перед сепуко самурай всегда писал предсмертное хайку. Белое татами нашлось в комнате хозяина дома. Ветку цветущей сакуры Дино заменил искусственными цветами, купленными за три йены у кладбища.

«Я ухожу в день своего пятнадцатилетия», – написал Дино на бумажной ленточке, обернул ею голову, разделся по пояс и сел на белое татами, готовый написать хайку.

В голову лезла всякая ерунда – луна, отражающаяся в воде горного озера, ветер, касающийся щеки юной девушки, словом, все то, что Дино уже где-то читал или слышал.

Время шло. С кисточки, которую Дино обмакнул в тушь и занес над листом бумаги, вдруг сорвалась капля, и через мгновение черный осьминог распустил свои щупальца над ослепительно белой поверхностью бумажной воды.

Дино заплакал от собственного несовершенства и бессилья. Отшвырнув кисточку, он взялся за рукоять вакидзяси, и, утвердив острие напротив пересечения линий Синдзо [сердце] и О-нака [живот], закрыл глаза…

Холод металла заставил его вздрогнуть. Дино чуть надавил на рукоять. Было не больно, скорее неприятно и щекотно одновременно. Дино надавил сильнее, и вдруг лезвие меча с противным хрустом вошло в его тело!

От ужаса Дино задохнулся, и широко раскрыв глаза, глянул вниз…

Вакидзяси проник в Дино едва ли на сантиметр. Багровая, полупрозрачная кровь расплывалась на клинке причудливым узором, напоминающим пять цветков сакуры на ветке.

«Пять цветков. Пяти слов – совершенство», – неожиданно сказал кто-то в голове Дино голосом лисенка Обо. Это не было хайку. Это не было танку. Это не было похоже на творения великого Кобояси Исса. Это было его, Дино Онага, личное, выстраданное и омытое кровью. Пять цветков. Го-ханэ [1] …

Мир завертелся и рухнул на голову Дино. Вакидзяси со стуком упал на татами. Дино закрыл лицо руками, а в голове прыгали огненными молниями строки: «Смерть ушла. Клинок меча чист»…

(((

На следующий день Дино не пошел в школу. Матери он сказал, что уезжает. Она не возражала, только вздохнула и сказала: «Сынок, всегда помни – твой дом здесь». Вечером серебристая стрела скоростного экспресса Хатинохи – Токио уже мчала Дино Онага на юг.

В сумке пятнадцатилетнего пассажира лежали лист рисовой бумаги с черным осьминогом, вакидзяси, завернутый в шелковый платок, и кисточка, так и не отмытая от туши…

\\\

Токио ошеломил Дино, оглушил его нескончаемым грохотом и гулом, ослепил тысячами огней, подхватил и завертел в мешанине лиц и слов, несущихся отовсюду.

Растерянный, Дино бродил по городским улицам, присматривался, прислушивался, пытаясь понять и постичь этот новый для него мир.

Деньги, что дала Дино мать, кончились удивительно быстро – пока мальчик покупал плоский упругий гамбургер за сорок йен в уличной забегаловке, кто-то вытащил из его кармана оставшиеся три с мелочью сотни, превратив Дино из бедняка в нищего.

Вечерело. В глубоких канавах улиц зажигались огни рекламных щитов и желтоватые круглые фонари. «Вот и все», – подумал Дино, бредя безо всякой цели вдоль широкой оживленной улицы где-то неподалеку от парка Уэно.

Вдруг его внимание привлекла громадная, вспыхивающая зеленым и красным вывеска над входом в изящное стеклянное здание невероятной высоты.

«Хочешь заработать?», – искушали зеленые буквы. «Зайди и придумай новый слоган для наших батареек «Хай-би»! Две тысячи йен за слоган!», – кричали карминно-алые.

Кровь айну гулко заколотилась в висках Дино. Походкой лунатика он пересек улицу, едва не попав под колеса, и решительно толкнул стеклянную дверь…

В просторном холле, залитом огнями, Дино бросилась в глаза огромная надпись: «Покупая одну батарейку «Хай-би», вы приобретаете мощность двух!»

Улыбчивый мужчина средних лет в безукоризненном синем костюме с фирменным значком компании поспешил на встречу Дино, привычно поклонился:

– Комбанва [Добрый вечер]! Что привело вас…

– Две батарейки… – сказал Дино, – Вижу только одну.

– Просите?… – лицо мужчины вытянулось.

– Два сумотеки… – в отчаянии крикнул Дино, – Уступают одному мастеру!

– Вы хотите участвовать в конкурсе? – служащий компании «Хай-би» взял Дино за рукав курки.

Пять кровавых цветков возникли в сознании Дино, и он из последних сил произнес:

– Любых силачей сильнее батарейка «Хай-би»!

Сбоку подбежал худощавый парень в джинсах и свитере, хлопнул Дино по плечу:

– Браво, юноша! Оми-сан записал ваши варианты. Особенно хорош последний. Представьте билборд: два борца сумо повержены, а над ними возвышается наша батарейка! Сейчас подготовим эскиз…

Сидящие за длинным подковообразным столом служащие, мужчины и женщины, удивленно переговаривались. До Дино долетели слова миловидной зеленоволосой девушки с изящно подведенными глазами: «Кто бы мог подумать! А ведь он явно айну…»

– Э-э-э, уважаемый Киоши-сан… – нерешительно начал встретивший Дино служащий: – Но в инструкции отдела рекламы сказано: «В слогане должно быть обязательно отражено, что одна батарейка «Хай-би» заменяет собой две обычных».

– Не будем формалистами, уважаемый Карибуки-сан, – парень тряхнул головой, – Креатив не поддается никаким инструкциям. Как тебя зовут?

Последний вопрос был адресован Дино. Он на секунду замялся, потом ответил:

– Дино. Дино Онага. А что такое креатив?

^^^

Так для Дино началась новая жизнь. Компания «Хай-би» приняла все три го-ханэ, родившиеся в холле стеклянного небоскреба. На следующий день Дино снял скромную комнату в районе Сетагая, и приступил к обязанностям младшего служащего в отделе рекламы под началом улыбчивого Киоши-сана.

Идеи сыпались из Дино, как рис из дырявого мешка. Стоило ему только мысленно вызвать образ пяти цветков, краснеющих на клинке вакидзяси, как очередная го-ханэ ложилась на стол начальника отдела.

Через две недели Дино позвонил матери и спросил, куда переводить деньги. Мать плакала в трубку. Неоновые огни ночного города бились в стекла телефонной будки. «Темнота слепит. Яркий свет тоже», – подумал Дино, когда разговор закончился. Ему впервые в жизни было хорошо.

Спустя два месяца после приезда в Токио Дино стал мужчиной. Та самая зеленоволосая девушка, Наури, чьи слова об айну донеслись до Дино в холле, сама напросилась к нему в гости. Она сама, первой, поцеловала его, и сама расстегнула ему пояс… Как ни странно, Дино отнесся ко всему совершенно спокойно, лишь еще одна го-ханэ запечатлелась в памяти, когда он, отдыхая, лежал в полумраке рядом с Наури: «Женская грудь. Выпуклые глаза тишины».

Дино отработал на компанию «Хай-би» четыре года, пройдя путь от младшего служащего до заместителя начальника отдела рекламы. Он освоил компьютер, выучил английский европейский и почти справился с английским американским, купил квартиру и машину, небольшой ярко-красный роторный мобил «Мицубиси».

У ниходзинов не принято менять место работы. «Мы все – одна большая дружная семья!», – этот принцип Дино вдалбливали с самого начала. «Семьи одинаковы. Каждая имеет изгоя», – подумал однажды Дино и уволился.

Наури плакала и умоляла его вернуться. Она грозилась, что не будет жить с Дино, она ползала на коленях, взывая к его совести и чувству благодарности. Дино сказал: «Деяние совершено. Обернувшийся недостоин уважения». Наури ушла…

Вернулась она через полгода, когда Дино в качестве фри-ланса сотрудничал с пятью международными рекламными концернами и вовсю думал о создании собственного креативного агентства. Наури перекрасила волосы и перестала пользоваться косметикой. Когда она вошла в новый дом Дино на побережье Аракава и встала в дверях, склонив голову, Дино бросился в глаза странно округлившийся живот. Через секунду он дрогнувшим голосом произнес: «Жизнь суетна. Важно выбрать главное».

Наури зарыдала и бросилась Дино на шею…

(((

Глубоководный кальмар спал. Перемигивались под прозрачной кожей огоньки, ровно светились жизненно важные органы, разноцветная кровь спокойно бежала по артериям.

Все кончено. Дино сел на край стола, бездумно посмотрел на пожелтевший лист рисовой бумаге, на котором выцветший покоробившийся черный осьминог раскинул свои щупальца.

Го-ханэ… Счастье и проклятие Дино. «Феномен нового гения японской культуры!», «Пять слов, которые перевернули мир!», «Дино Онага – великий рекламщик или новый Конфуций?» – заголовки газет десятилетней давности всплыли из глубин памяти, словно красные карпы кои в пруду возле могилы матери.

Да, все кончено. Кровь айну больше не помогает Дино. Конечно, назад уже ничего не вернуть, он больше никогда не будет посмешищем для высокомерных ниходзинов, и дети его не будут.

Но жить, потеряв то, что двадцать лет грело душу… Невозможно, немыслимо, постыдно. Кому он теперь нужен такой… оскопленный… Наури? У нее молодой любовник, с которым она встречается по пятницам в павильоне у сада. Детям? Сын учится в Лондоне, собирается делать карьеру юриста, дочь, родившаяся в год смерти матери и удивительно похожая на Наури, обеспечена на всю жизнь бессрочной рентой. Все. Тридцать пять лет – и все…

Дино не глядя вытащил из бара бутылку, глотнул, поморщился – «Баккарди», ром, крепкий и пряный. Впрочем, как раз то, что нужно.

Он еще раз попытался увидеть пять кровавых цветков на синеватом металле, напрягся… Ну! «Потерянное… потерявшееся… пропавшее… дар… вернется лишь к тому… вернется… возвращается…» Дино еще раз приложился к бутылке и с ненавистью посмотрел на черного осьминога…

«Сепуко – это, конечно, подростковая блажь, романтика. Нет, я мужчина, и все будет по-мужски…», – Дино отбросил бутылку, выдвинул ящик стола, ощутил ладонью холодность металла. Этот пистолет, раритетный «Намбу» 1925 года выпуска, он приобрел случайно, на аукционе, и с тех пор тяжелая вороненая машинка для вышибания мозгов так и лежала в ящике, ожидая своего часа. И вот этот час настал…

Повертев оружие в руках, Дино разобрался с предохранителем, оттянул затвор, внимательно посмотрел в непроницаемую тьму, гнездившуюся в стволе.

Тон-н-нг! – низкий вибрирующий звук прокатился по залитой светом студии, заставив Дино вздрогнуть. Птица. Ночная птица, привлеченная необычайно ярким светом, ударилась о стекло. Так уже бывало.

Айну верили, что души умерших превращаются в птиц, чтобы долететь до небесной обители. Души праведников – в белых чаек, души злодеев – в сов и нетопырей.

Дино хмыкнул – нетопырь не птица, это животное, млекопитающее. В голову лезла всякая ерунда. Интересно, в кого обратится его душа? Наверное, в утку. В дикую коричневую утку. Почему-то Дино всегда нравились эти независимые важные птицы. Хотя, если учитывать фамилию, он станет сорокой. Серой сорокой, что без толку трещит ночью в зарослях на склоне горы.

Неожиданно Дино обнаружил, что по-прежнему стоит у стола и держит «Намбу» стволом к себе. Ну что ж, пора. Он бросил последний взгляд на тьму за окнами, глубоко вздохнул и с силой потянул спусковой крючок…

«Я маленький лисенок Обо, я живу в лесу! Я маленький лисенок Обо, я живу в лесу!», – быстро пропел желтый «домашний» телефон на столе. Дино вздрогнул…

Д-а-ах! – пистолет грохнул, руку дернуло отдачей. Словно огромный камень ударил Дино в левое плечо, отшвырнул к стене и пропал. В воздухе запахло кислым и горелым, синеватый дым быстро рассеивался. «Я маленький лисенок Обо, я живу в лесу!», – заливался телефон.

– Я маленький лисенок Обо… – прошептал Дино, скосил глаза и увидел, как на белоснежном пластике пола капли крови из раны образовали трилистник. «Три совершеннее пяти», – произнес в мозгу Дино писклявый голосок лисенка Обо. Перед глазами поплыли разноцветные пятна…

Дино с трудом встал. Левая рука висела плетью, но крови почти не было – пуля не задела крупных сосудов. Ткнув стволом пистолета в сенсор спикофона, Дино хрипло сказал:

– Халло…

– Отец, это я… – искаженный помехами голос сына дрожал.

– Здравствуй. – Дино поморщился и нагнулся ближе к динамику – повышать голос было больно.

– Отец, скажи… Я нужен тебе?…

– Кровь честнее совести… – ответил Дино.

– Это го-ханэ? – удивился сын.

– Нет, это сан-коуо [2] . Сынок… Я, пожалуй, завтра прилечу навестить тебя. Ты не против?

– Я очень жду тебе, папа…

© Сергей Волков

Примечания

1

Го-ханэ – пять цветков (яп.)

2

Сан-коуо – три листа (яп.)