«Машина для убийства»

Внезапно начинают двигаться стулья, шуршать по полу десятки подошв, и гул возбужденных мужских голосов заполняет небольшое помещение. Наиболее прыткие из присутствующих бросаются к коренастому чернявому мужчине среднего роста, на губах которого играет дружеская улыбка. Он пожимает все протянутые ему руки с таким выражением, будто для него это немалая честь. Сквозь частокол голов я ловлю его короткий взгляд и лаконично киваю в ответ: все хорошо, сейчас выхожу. В тот же миг ощущаю на себе цепкий взгляд Сергея и улыбаюсь ему, однако это проявление дружеских чувств остается им незамеченным. Что же, грех было бы обижаться: в такие минуты он не имеет права отвлекаться на посторонние вещи.

Наверное, многие в этом зале считают себя неординарной личностью. Хотя бы в том смысле, что занимается не только личными или семейными делами, но и стремятся решать более общие проблемы, волнующие общество. Однако основные их претензии на хотя бы какое-то место в истории связаны сегодня только с одним человеком, которого они уверяют в своей поддержке: кто финансовой, кто — организационной, кто — просто дружеской. А он — светлая голова, несокрушимый борец с несправедливостью, последняя надежда нации должен прийти, чтобы изменить жизнь к лучшему, поднять экономику, науку, культуру, обеспечить стране место в содружестве сильнейших. А чтобы все это стало реальностью, необходимо сперва выиграть здесь, в регионе, на обочине широкой политической дороги.

И он сделает это, он просто обязан это сделать! А что же остается мне? Мое задание — доставить его в любое место в любое время дня и ночи с максимальной скоростью при максимальной безопасности. Это просто необходимо ему, и я рад, что, вопреки всему, выполняю свои обязанности почти безупречно. Хотя главная моя миссия состоит сейчас совсем в другом.

Я должен его убить…

Мой мощный серый BMW довольно урчит, подминая под себя бесконечную ленту дорожного полотна. Наслаждайся, друг, пока есть возможность, ведь скоро придется свернуть с трассы на проселок местного значения, и тогда ты поймешь, где зимуют раки, а также твои менее счастливые соплеменники. А вместе с ними и мои.

— Богдан Николаевич, зачем Вам нужна эта задрипанная деревня? спрашиваю шефа, который сосредоточенно всматривается в даль.

Он долго молчит, не сводя взгляда с голубого «Мерседеса», медленно вырастающего перед нашими глазами.

— Ты знаешь, просто хочется сделать людям что-нибудь приятное, отвечает наконец. — Возможно, это будет моим единственным добрым делом для них. Особенно, если меня изберут.

Маневрируя среди роскошных луж и куч щебня, которые с давних пор медленно расползаются в ожидании очередного светлого будущего, я размышляю над тем, что он, наверное, прав — хотя бы в том, что это будет добрым делом.

Откровенно говоря, раньше я был убежден, что в селе мало кто придет на такую встречу. В городе, например, простой народ все предвыборные мероприятия имеет глубоко в носу и, за исключением небольшой политически заангажированной части, откровенно их игнорирует. На подобные представления там ходят (или скорее ездят) в большинстве своем те, кому от этого что-либо зависит. И поэтому я был очень удивлен, когда, впервые побывав на встрече шефа с селянами, обнаружил заполненное до отказа помещение небольшого клуба. Хотя, чему здесь удивляться: лишенные каких-либо развлечений, кроме телевизионных, эти люди стремятся собственными глазами увидеть знаменитость, о которой пишут в газетах, рассказывают по радио и телевидению. Такой себе бесплатный цирк…

Мы въезжаем на площадь перед клубом, и я с удивлением замечаю, что мы не единственные гости в этом призабытом цивилизацией месте. Несколько иномарок и микроавтобус явно не здешней прописки наполняют душу чувствами, далекими от радостных. Одна из автомашин кажется мне немного знакомой.

— Пресса, — подсказывает Богдан, перехватив мой взгляд, — «личный друг», как он сам себя величает.

С тяжелым сердцем выбираюсь я из автомобиля. Три наших охранника во главе с Сергеем тоже обеспокоены: если бы знать, взяли бы ещё подкрепление. Один лишь Богдан беззаботно направляется к репортеру, известному своим неприязненным отношением к нашему шефу. И о чем он может разговаривать с таким человеком?

К клубу не спеша подтягиваются участники встречи, преимущественно пожилые люди. Видимо, младших такие мероприятия интересуют значительно меньше. Селяне на первых порах подозрительно осматривают наш небольшой автопарк, но в конце концов приходят к выводу, что так и надо. Кто бы и меня убедил в этом?

В конце концов всех, кто ещё остался на улице, приглашают в просторный и потому полупустой кинозал с предусмотрительно снятым экраном. На сцену, где расселась местная элита вместе из Богданом и Сергеем, меня, конечно, не приглашают, но как лицу, достаточно приближенному, предоставляют место в первом ряду. Здесь же пристраиваются оба охранники, по разные стороны от центрального прохода, а также репортер с диктофоном в руках. Краешком уха я слышу за спиной женские голоса: «Ты смотри, он совсем, как в телевизоре», но основное мое внимание приковано к группе явно не сельских парней у противоположной стены. От одного взгляда на их физиономии сердце начинает ускоряться…

И вот встреча начинается. Сначала один из местных руководителей произносит вступительное слово, в котором неубедительно показывает «яркий жизненный путь нашего уважаемого Богдана Николаевича». Потом сам высокий гость подходит к небольшой трибуне и начинает рассказывать о своей предвыборной программе. Это угрожает превратиться в длинный нудный монолог, но Богдан знает, что делать. Он отсоединяет микрофон от держателя и выходит на сцену поближе к слушателям. Я собираюсь немного вздремнуть, поскольку слышу подобные речи едва не каждый день, но мало-помалу втягиваюсь в предложенную Богданом игру и сам начинаю искать ответ на поставленные им вопросы. Однако он не дает на это много времени, а переходит к более общим проблемам, следствием которых и являются все наши трудности. Потом короткий анализ — и вот они, долгожданные решения, которые спасут общество! Неужели это так просто? Конечно, ведь все гениальное — просто! И когда к власти придут новые люди, молодые, решительные, не отягощенные нынешними стереотипами, ситуация быстро изменится к лучшему!

Черт побери! Я возбужденно потираю руки и осматриваю зал. Похоже, большинство присутствующих разделяет мои чувства, хотя и скептиков тоже хватает. Нет, Богдан таки в самом деле молодец! Лично я ему верю! Вот только почему же тогда, почему?..

От этой мысли я мгновенно мрачнею. А взгляд бежит дальше, пока не наталкивается на ряд жующих парней с абсолютно равнодушными выражениями на лицах. Разумеется, они здесь не для того, чтобы выслушивать политические речи Богдана, но неужели он их нисколько не зацепил? И, вообще, какого черта они здесь делают?

Первое действие представления заканчивается. Богдан благодарно принимает аплодисменты и готовится отвечать на вопросы. Их уже несколько на столе у председательствующего, но, ясное дело, белые клочки бумаги ещё только начинают путешествовать по залу. Неожиданно из второго ряда поднимается молодая женщина и по-школьному поднимает руку вверх. В зале повисает тишина. Председательствующий смотрит на женщину неприязненно, но в конце концов обреченно кивает. Молодуха начинает невыразительно: «Богдан Николаевич…», однако возгласы позади «Громче, громче!» заставляют её повысить тон:

— Уважаемый Богдан Николаевич красиво здесь говорил обо всем… и как нужно относиться к людям, чтобы по-людски и с уважением… А я вот недавно… вы же знаете, как мне живется… когда Богдан Николаевич был ещё заместителем у областного председателя, хотела попасть к нему на прием. Целый месяц ходила, ждала, а он потом взял и куда-то уехал! Такой у него прием!

Что ж, нам тоже известные такие приемы! Немало времени отдала Богданова команда решению вопроса, как бороться с подобными обвинениями, когда в ход идет смесь правды, полуправды и откровенного вранья, от которой очень тяжело отмыться. Богдан уже собирается отвечать, когда неожиданно у него появляется защитница — пожилая женщина в светлом жакете:

— И кого вы слушаете, эту шлюху! Моя дочь тоже была на приеме у Богдана Николаевича! И он ей помог!

— Знаем мы твою дочь! — отзывается другой, мужской голос. — Она и в задницу без мыла пролезет!

Вспыхивает небольшая ссора, которую председательствующий пытается побыстрее погасить. Ребята с иномарок заметно оживляются, и в зале звучит первое несмелое «Позор!». Однако вскоре все стихает.

Богдан берет со стола несколько записок и, повернувшись к залу, раскрывает первую из них. Внимательно читает, потом опускает и снова поднимает к глазам.

— Читай, читай! — слышится насмешливый мужской голос.

— Здесь спрашивают, куда я девал собранные Красным Крестом деньги для детей-инвалидов, — говорит в микрофон Богдан.

В зале снова поднимается шум. Парни, не вынимая изо рта жвачек, уже увереннее выкрикивают «Позор!». Среди президиума царит растерянность. Богдан некоторое время стоит, молча качая головой, потом разворачивает следующий клочок бумаги. Пока он держит записку перед собою, шум медленно утихает.

— Уважаемые избиратели, это провокация, — криво улыбаясь, говорит Богдан, — автор вот этой записки обвиняет меня в изнасиловании…

В один миг зал превращается на настоящий базар. Кто-то возмущается авторами провокационных записок, кто-то — Богданом, который вроде бы скрывает от людей свои грехи, одни убеждают соседей, что все это — вранье, другие возражают, что дыма без огня не бывает. Парни уже прекратили жевательный процесс и в теперь дружно скандируют: «Позор, позор!». Охранники растерянно переводят взгляды с Богдана на Сергея и друг на друга.

Неожиданно перед глазами быстро проносится что-то невыразительное. Брошенный ловкой рукой небольшой предмет глухо ударяется об толстые складки занавеса и, упав на пол, катится к краю сцены. Когда он останавливается, мужчины инстинктивно отпряхивают, а через миг напуганные женщины поднимают пронзительный визг. В двух шагах от Богдана лежит ручная граната. Умом я целиком отдаю себе отчет, что она никак не может взорваться, — это же абсолютный идиотизм, однако непреодолимая сила вжимает тело глубоко в кресло и пригибает голову едва ли не к коленям.

На сцене падает стул. Но это свидетельствует не о чьем-то обмороке, а о несколько запоздалой реакции Сергея. Он собирается броситься к Богдану, который все это время остается неподвижным, однако тот резким жестом останавливает охранника. Крик быстро утихает, мужчины неловко выпрямляются, а Богдан поднимает гранату и несколько секунд внимательно её рассматривает. Потом подходит к краю сцены и говорит, обращаясь к парням с каменными лицами:

— Что, ребята, это кажется вам довольно остроумной шуткой? Пугнем старину Богдана, может, поползает немного по сцене, развлечет публику? А старина Богдан, между прочим, видел гранаты не только на занятиях с боевой подготовки. Сараево, Горажде, Сребреница — вам говорят о чем-нибудь эти слова? Вряд ли, вы же тогда были ещё совсем пацанами. А там гранаты бросали не бутафорские, поверьте мне, они иногда взрывались. И там никто не спрашивал, куда я девал гуманитарную помощь, переданную для боснийских детей. Потому что знали — я ради этой помощи рискую собственной жизнью. Вот так-то, ребята…

На этом встреча, по существу, завершается.

Обратно возвращаемся в состоянии какого-то общего угнетения. Охрана молчит, как и всегда, но сегодня от заднего сидения просто-таки веет потусторонним холодом. Богдан, вопреки своим правилам, не отрывает взгляд от дороги, а я даже не отваживаюсь что-нибудь сказать.

Солнце медленно клонится к горизонту. Нужно спешить, чтобы успеть домой ещё засветло, думаю я и решительно иду на обгон очередного автомобиля. Но козел, который сидит за рулем «форда-скорпио», неожиданно проявляет нежелание быть обойденным. Так мы и несемся бок о бок по автостраде, пока из-за поворота не выскакивает неуклюжий КАМАЗ.

Ничего страшного. Я бью по тормозам и бросаю машину вправо. Но это ещё не все: сильный толчок сзади едва не разворачивает мой BMW поперек дороги. Тем не менее годы, отданные автоспорту, не проходят бесследно, и самый большой враг водителя в подобных ситуациях — паника — зря облизывается на меня. Сколько уже раз я думал о том, что, не тресни тогда в критический момент камера в переднем колесе, катастрофы, происшедшей несколько месяцев назад, можно было бы гарантировано избежать.

Так же, как и сейчас. Грузовик с ревом проносится мимо нас на безопасном расстоянии, я выравниваю машину и, не оглядываясь на обидчика сзади (ведь сам же виноват), мчусь за «фордом» дальше. Богдан бросает на меня короткий взгляд, на который я не успеваю ответить, и снова оборачивается к окну.

Весь вечер этот эпизод не выходит у меня из головы. И, укладываясь спать, я ещё раз усердно обдумываю свои действия, стремясь ответить на некоторые вопросы. Предчувствия не обманывают меня.

Он снова приходит в мой сон, этот неумолимый Голос, который заставляет почувствовать себя маленьким провинившимся мальчиком под суровым взглядом взрослого.

— Почему ты не использовал такой замечательный случай? — грозно спрашивает Голос.

— Я не мог, это было очень опасно, — отвечаю я, изо всех сил стремясь свернуться, сжаться, уменьшиться к микроскопическим размерам.

— Говори вслух, говори вслух, — требует мой мучитель.

— Опасно… для меня… — шевелю я непослушными губами.

— Ты должен, должен его убить, — недружелюбно напоминает Голос.

— Его… не себя… — нахожу в себе смелость оправдаться.

— Ты должен, должен, должен, — монотонно повторяет Голос, и я уже согласен на все, лишь бы только он меня оставил.

Я сижу на твердой скамье, обитой красным пластиком, и жду вызова, опершись спиной на колючую стену. Один Бог знает, чего мне стоило разыскать этого врача и записаться к нему на прием. Я прекрасно понимаю, что он ничем не поможет, но разве ж можно сидеть, сложа руки, когда все медленно катится к непоправимому? Нужно что-то делать…

Все началось после катастрофы. Как-то уже так получилось, что больше всего там пострадала моя голова. Помню, на первых порах были ужасные боли, умопомрачение, однако после двух удачных, по словам врачей, операций я стал чувствовать себя, казалось, ещё лучше, чем до аварии. И лишь со временем, через несколько недель, неожиданно почувствовал словно бы присутствие в собственной голове чужой, посторонней мысли. Сперва она была какой-то туманной, невыразительной, едва уловимой, и я даже особенно не волновался. Все прояснилось тогда, когда однажды ночью меня впервые посетил Голос: я понял, что должен убить Богдана.

За что, зачем? Этого я не знал. Вроде явная бессмыслица: как можно желать смерти человеку, которого уважаешь, даже любишь? Единственное объяснение — это психическое расстройство. Правда, я долго противился таким мыслям, пока случайно (а, может, и не совсем) не прочитал статью о шизофрении. Боже ж ты мой — раздвоения личности! Значит, я — псих?!!

Сколько всего я передумал, прежде чем решиться пойти к психиатру! Воображение рисовало ужасные картины пожизненного заключения в дурдоме, лечение психотропными препаратами, жизнь в обществе Наполеонов и Юлиев Цезарей! Но что оставалось делать? Как жить после того, как я убью Богдана? И я таки отважился.

Психиатр оказался добродушным пожилым мужчиной с манерами всезнающего снисходительного дядюшки. Я шел к нему с искренним намерением рассказать обо всем, однако, переступив порог кабинета, неожиданно для себя обнаружил, что не могу сказать ничего конкретного! Просто не могу, и все! Догадка пришла уже потом: ведь это могло бы повредить моему заданию — убить Богдана! А тогда я четверть часа путано объяснял врачу, что меня беспокоит, отвечал на его вопросы, противореча сам себе, пока он не перевел разговор на другое. В результате я изложил ему свою биографию, в особенности остановившись на катастрофе, которой и обосновал свой собственный диагноз. Психиатр слушал внимательно, даже что-то записывал, и, когда я закончил, начал успокаивать меня, что никакой шизофренией здесь даже и не пахнет. Все это похоже на какой-то комплекс, однако сразу разобраться в нем тяжело, тем более, что я много вещей утаиваю. Так вот, он ждет меня через неделю, но с условием, что я буду более откровенным.

Вторично я приходить, конечно, не стал, вместо этого обратился к экстрасенсу. О его сверхъестественных способностях писала даже серьезная пресса, а что касается сплетен, то они вообще представляли этого мужчину едва не ангелом-чудотворцем. И когда он осмотрел меня, демонстрируя свои в самом деле необыкновенные способности, и загадочно пробормотал: «Та-ак, похоже, здесь поработала черная магия», я, несмотря на весь свой скептицизм относительно подобных вещей, сразу ему поверил. Он пообещал полностью снять с меня заклятие на протяжении двух месяцев, однако при условии безоговорочного соблюдения его инструкций. Среди них оказались такие нелепые и даже дикие, что ни один нормальный человек не согласился бы их выполнять, но разве я был нормальным? Время шло, мне уже даже начало казаться, что в моем состоянии появились первые небольшие изменения, когда за неделю до конца термина экстрасенс неожиданно исчез. Как мне объяснили, срочно выехал в Тибет совершенствоваться. Годика так на два.

После такого удара оставалось только подчиниться неизбежному. Но, похоже, человек имеет больший запас прочности, чем это кажется на первый взгляд.

В конце концов дверь кабинета отворяется, оттуда выходит молодая женщина, последним движением поправляя на груди кофточку, а следом выглядывает медсестра и приглашает меня внутрь. Хозяин небольшого помещения, подтянутый мужчина лет сорока, дружески приветствует меня и указывает рукой на стул. Одного лишь взгляда на его тонкий нос, немного выпяченную вперед нижнюю челюсть и густые каштановые волосы с едва посеребренными висками достаточно, чтобы окончательно прийти к убеждению: мы видимся не впервые. И хотя это и не имеет большого значения, я облегченно вздыхаю.

— Итак, — говорит врач, скашивая взгляд на стол, — Олег, что вас беспокоит?

— Вы знаете, где-то примерно полгода тому назад я попал в автокатастрофу. Через месяц меня выписали из больницы, и все было нормально. Но с некоторых пор я стал очень плохо засыпать. В голову лезут всякие мысли, и никак нельзя от них избавиться. Раньше со мной никогда такого не было, — я беспомощно развожу руками.

— Да, да, продолжайте, — подбадривает меня врач.

После того первого визита к психиатру я кое-что понял, и теперь могу достаточно свободно разговаривать на данную тему. Я рассказываю своему собеседнику о каких-то странных желаниях, о вроде бы раздвоении собственной личности, о таинственном Голосе, то есть в общих чертах верно описываю то, что со мной происходит, хотя конкретно речь идет о совсем других вещах.

— …И этот Голос, например, говорит, — рассказываю я, — «ты помнишь, что должен зайти к нему с бутылкой самого лучшего коньяка?». Но, с другой стороны, я просто ненавижу эту сволочь, и даже видеть его — непереносимо для меня!

Врач слушает мой рассказ, и его лицо хмурится. Он несколько раз хмыкает и в конце концов деликатно останавливает меня.

— Понятно, понятно… Но видите, в чем здесь дело… вы обратились не совсем по адресу. Ведь я всего лишь невропатолог, а вам больше нужен…

Врач замолкает, по-видимому, раздумывая, не будет ли оскорбительно для меня звучать совет посетить психиатра, и это позволяет мне повернуть разговор в нужное русло.

— Один мой знакомый говорил о вас как о замечательном специалисте. Он сам хорошо вас знает, и потому я решил…

— И этот ваш знакомый посоветовал вам обратиться ко мне? — перебивает меня хозяин кабинета.

— Нет-нет, что вы! — отмахиваюсь я. — Я никогда не разговаривал с Богданом Николаевичем об этих вещах!

— Погодите, погодите! — неожиданно всматривается в меня врач. — Не о нашем ли дорогом политике вы говорите? Точно, вы — его водитель!

Он вскакивает на ноги, но через миг, будто посмотрев на себя со стороны, опускается обратно.

— Я припоминаю, он рассказывал мне о вас, о катастрофе… Ну что же, я постараюсь вам помочь.

Он выхватывает из одной из стопок, лежащих на столе, бумажку и что-то долго строчит на ней. Потом внимательно проверяет написанное и в конце концов вручает мне.

— Вот здесь, сверху, адрес и фамилия врача, хорошего специалиста и прекрасного человека, к которому вам нужно обратиться в первую очередь. Передадите ему эту записку, пусть обследует вас и напишет свои выводы. С ними снова придете ко мне, только перед этим позвоните по телефону. Вот здесь мой номер.

Мне остается только поблагодарить давнего Богданового приятеля и проститься. Однако прежде чем выйти из кабинета, я оборачиваюсь к врачу и говорю ему умоляющим голосом:

— Я только очень прошу вас, не рассказывайте Богдану Николаевичу о моем визите. Такие вещи не для того, чтобы их знало начальство. Я буду вам очень признателен…

Я выхожу в коридор, не давая ему времени на ответ. А оказавшись на дворе, неторопливо направляюсь к старой дуплистой липе. Возле дерева стоит мусорный ящик, его хорошо видно из окна кабинета, где я только что побывал. Вытянув из нагрудного кармана рубашки листок, я читаю записанную на нем фамилию, и саркастическая усмешка искривляет мой рот: это тот же врач, который консультировал меня в первый раз. Негусто, значит, у них с психиатрами. Я дважды складываю записку, медленно рву её на несколько частей и бросаю в ящик.

Мой автомобиль стоит в нескольких сотнях метров дальше, и я не спеша шагаю по тихой улице пригорода. Ярко светит теплое сентябрьское солнце, ветер гонит по небу легкие тучки, и сердце невольно сжимается от боли и обиды: за что, за какие грехи я так наказан? Как легко было на душе, как чудесно жилось ещё год назад…

Но как бы там ни было, служба остается службой. И без пяти минут три я вхожу в нашу штаб-квартиру. В приемной одиноко сидит Сергей, жуя свой любимый изюм, а за дверью кабинета шефа слышатся приглушенные дерматином возбужденные голоса.

— Привет, — говорю я и протягиваю руку Сергею. — Я не опоздал?

— Здравствуй, Алик, — отвечает Сергей, сильно, но без чрезмерностей пожимая мне ладонь. Одному типу, который подавал руку словно для поцелуя, он когда-то едва не раскрошил пальцы. — Нет, ты не опоздал. Бери вот, угощайся.

Я отсыпаю из пакетика горсть изюминок и сажусь в глубокое мягкое кресло. Вообще-то Сергей — замечательный парень, из тех, которые никогда не подводят, но тем не менее, оставаясь с ним с глазу на глаз, я ощущаю некоторый дискомфорт. Он никогда не начинает сам и не очень поддерживает завязанную кое-кем беседу, но и молчать тяжело под его взглядом, в котором прячется легкая насмешка. Меня спасает только то, что дверь кабинета неожиданно открывается, и оттуда выливается небольшая толпа. Все шумно прощаются, не обращая на нас с Сергеем внимания, и через несколько минут в приемной остаются только Богдан и двое его самых близких соратников по партии. После краткого разговора соратники снова скрываются за дверью кабинета, а шеф тяжело опускается в соседнее с моим кресло.

— Закурить есть? — спрашивает он усталым голосом.

Я сам курю редко, но сигареты и зажигалка всегда у меня в кармане. Богдан глубоко затягивается и медленно выпускает дым в направлении открытого окна.

— Бр-р, — неожиданно трясет головой он, — гадко же как, Господи…

Я смотрю на него удивленно-вопросительно.

— Видал союзничка? — показывает он большим пальцем руки на дверь. Вот такой у нас складывается блок… идеалистов и медалистов…

— Вы что, серьезно? — кривлюсь я недоверчиво. — И он же немного шизанутый!

— Нашел чем упрекать человека, — хмыкает Богдан. — Будь это его единственным недостатком, я бы сейчас лишь довольно потирал руки.

Я снова смотрю на него молча.

— А что делать? — говорит он в ответ на мой немой вопрос. — Если бы я был один… Тогда и проблем таких не возникало бы. А так… за мной люди, организация… Да и… не только это…

Он как-то нервно тушит окурок и порывисто поднимается на ноги.

— Хорошо! Алик, ты не хочешь размять ноги? Мне нужно взять в «пициков» кое-какие материалы. А ты, Сергей, посиди ещё немного, сюда должен прийти один человек…

Материалы, ясное дело, можно получить через компьютерную сеть или по факсу, однако ребята с информационного центра партии сидят совсем недалеко отсюда, и шеф любит пройтись к ним пешком. А сделать это в такой замечательный день — одно удовольствие. По мнению Богдана, конечно. У меня несколько иная шкала ценностей, однако автомобилю здесь и в самом деле негде разогнаться.

Мы выходим из штаб-квартиры и не спеша шагаем по затененной деревьями стороне улицы.

— Ты знаешь, Алик, — философским тоном изрекает Богдан, — в начале своей политической карьеры я, честно говоря, не совсем верил тем людям, которые называли политику грязным делом. Ну как, казалось мне, разве здесь нельзя действовать открыто, честно, без надувательства? Но сегодня я уже ясно вижу, что это был чистейшей воды идеализм. И дело вовсе не в том, что политики — какие-то там мерзкие от рождения люди или постепенно становятся такими, нет. Они — такие же, как и все остальные. Просто политика специфическая область человеческой деятельности, и она диктует свои законы, свои правила поведения…

Мы проходим мимо домов старого квартала города, и я невольно любуюсь произведениями рук древних мастеров. А ведь всего лишь полгода назад эти сооружения казались хмурыми и некрасивыми, даже безобразными из-за своего заброшенного, обтрепанного вида. Бесспорно, проведенные реставрационные роботы очень изменили лицо нашей улицы, хотя прохожим не слишком приятно было длительное время обходить строительные леса и высокую деревянную ограду. Вот и сейчас, хотя работы в общем завершены и все препятствия с тротуара сняты, прямо перед нами на уровне второго этажа висит ещё не убранная реставраторами малярная люлька.

Вообще-то я страшно не люблю проходить под висящими предметами, которые могут неожиданно упасть на голову. Однажды прямо на моих глазах большая ледяная сосулька, сорвавшаяся с крыши, едва не проткнула насквозь ничего не подозревавшую пожилую женщину. Поэтому я отступаю на полшага в сторону от Богдана, который продолжает свои разглагольствования о политике, лишь бы не проходить под люлькой. Моего спутника, однако, подобные вопросы совсем не волнуют.

И зря. Не успеваем мы преодолеть и половины опасного расстояния, как сверху до моих ушей доносится какой-то подозрительный звук. Слышит его и Богдан, потому что инстинктивно замедляет шаг и начинает задирать голову. Возможно, я сделал бы так же, если бы ещё до недавнего времени не занимался таким видом спорта, где ощущение и даже предчувствие опасности играет не менее важную роль, чем техническое мастерство и физическая подготовка. И поэтому, прежде чем размышлять над природой услышанного, я мгновенно наклоняюсь к Богдану, хватаю его за руку выше локтя и изо всех сил дергаю на себя. В результате мы оба летим на землю, однако ещё до того, как касаемся асфальта, он аж вздрагивает от удара значительно более массивного и твердого тела.

Медленно поднявшись на одно колено, я молча смотрю на злосчастную люльку, которая, вообще-то, не очень и пострадала. Рядом со мной поднимается с земли Богдан и начинает методически отряхивать штаны. Я перевожу взгляд на него и вдруг захожусь в приступе какого-то истерического смеха.

— Ты чего? — обеспокоено спрашивает Богдан, прервав отряхивание.

— П-представляю себе, — задыхаюсь я, — что-о бы вы подумали, если бы это был какой-то с-случайный звук, и эта штука продолжала бы в-висеть!

— Ты прав! — хохочет и он. — Я бы, наверное, подумал, что ты сошел с ума!

Он помогает мне встать и тогда говорит:

— Вот не знаю только, что бы я подумал, если бы ты не выдернул меня из-под этой штуки… Спасибо…

Остальную часть дня и весь вечер я продолжаю размышлять над тем, что произошло. Мысли постоянно возвращаются к недавнему инциденту на дороге, который мог привести к аварии. Неужели за Богданом кто-то охотится? Да нет, глупости! Разве мы в Африке живем или на Сицилии? Да и способы выбраны слишком уж ненадежные и трудоемкие. Стечение обстоятельств, ясное дело.

Не меньше интересует меня и мое собственное поведение. Если я должен убить Богдана, то почему же спасаю ему жизнь? Наверно, все произошло слишком быстро, чтобы я мог принять осознанное решение. Такое объяснение полностью удовлетворяет меня, но как воспримет его Голос? Я продолжаю размышлять, поглощая кофе чашку за чашкой, хотя наивно было бы надеяться, что это от него защитит…

И он приходит, неотвратимый и неумолимый, как сама Судьба.

— Зачем ты спас его? — тоном, который не предвещает ничего хорошего, интересуется он.

— Я сделал это абсолютно автоматически, — стараюсь оправдаться.

— Говори вслух, говори вслух!

— Я должен его убить… — выдавливаю из себя через силу, — я… не кто-то другой…

Человеческий силуэт с мишенью на груди мгновенно поднимается и, резко щелкнув, замирает. В меня есть ровно две секунды, чтобы поднять руку, прицелиться и нажать на спуск. Я же успеваю сделать это даже дважды. Силуэт падает, и я перевожу взгляд на небольшой экран, висящий слева на уровне моих глаз: 5 и 0. Тем не менее «молоко» уже в границах мишени. Это не то чтобы повод для особой гордости, однако ещё неделю назад я не мог попасть даже в фанеру. Так что прогресс очевиден.

— Ну, мо-ло-ток! — слышится за спиной. Я медленно оборачиваюсь назад. Это — из обслуживающего персонала тира. Сам он, наверное, раз пять продырявит центр мишени, но понимает, что такое дается нелегко.

— Ты что, решил стать охранником? — интересуется парень.

— Откуда это ты взял? — удивляюсь я.

— Да, вижу, что-то ты зачастил к нам, — отвечает он. — А ну покажи, как у тебя идет первый номер.

— Зачем тебе? — несколько нервно реагирую я на его назойливость.

— Посмотрю. Может, что-нибудь подскажу.

Я пожимаю плечами и нажимаю на кнопку с надписью 1. Поднимается обычная круглая мишень. Я сгибаю руку в локте, потом распрямляю её и медленно опускаю пистолет. Раз… два… три… четыре… пять…

— Прилично, — оценивает работу мой собеседник. Я смотрю на экран и вижу там 9, 7, 7, 6 и 4. И, главное, все держится кучи.

— Техника у тебя нормальная, — продолжает парень, — осталось выработать твердость руки. Так что тренируйся. Бывай.

Да, меня уже здесь заметили. Хорошо это или плохо? Что за вопрос, конечно же, плохо! Разве можно от этого ждать чего-то хорошего? Где-то в глубине души я, правда, чувствую, что все не так просто, как кажется, однако разбираться в мотивах собственного поведения не имею ни малейшего желания. Да и, все равно, где-то же нужно тренироваться в стрельбе, ведь кто знает, в каких условиях придется выполнять свои обязанности.

Что же, на сегодня достаточно. Я разряжаю пистолет и направляюсь к дежурному. И тут же наталкиваюсь на знакомое лицо.

— Привет! — громко кричит его владелец и широко раскидывает руки, словно для объятий. Тем не менее все заканчивается лишь звонким пожиманием рук. Парня звать, кажется, Витей, и он довольно часто приходит к Богдану в каких-то делах.

— Я тебя в этом тире вижу уже не впервые, — радостно говорит Витя. Что ты здесь делаешь?

Признаться, такой простой вопрос застает меня врасплох. И единственное, что приходит в голову, это сделать глуповатое выражение лица и промолвить:

— Угадай…

— Да что здесь угадывать! — смеется мой знакомый. — Ты тренируешься, потому что хочешь кого-то застрелить!

От его слов я невольно вздрагиваю и чувствую, как по спине пробегает неприятный холодок, а лицо мгновенно бледнеет. Однако тут же пытаюсь взять себя в руки и как могу спокойнее отвечаю:

— Ну ты и придумал! Зачем же так сложно, человека можно просто задавить машиной!

Он хохочет, и мы, махнув на прощание друг другу, расходимся. Черт побери, мысленно ругаю я себя, неужели так тяжело понять простую вещь: когда что-то хочешь скрыть, то всегда будь готов ответить хотя бы на простые естественные вопросы.

Не знаю почему, но слова парня задели меня за живое. Я несколько раз мысленно возвращаюсь к своим ощущениям после его слов, что я собираюсь кого-то застрелить. И даже небольшая прогулка на автомобиле по скоростной трассе за пределами города не способна отвлечь меня от этих малоприятных мыслей. Абсолютно неожиданно появляется желание выпить чего-то крепкого, и я решаю вернуться домой. Хорошо, что на сегодня никаких поручений от Богдана нет, и я свободен вплоть до завтра.

Обычный интерьер моей холостяцкой квартиры в какой-то степени возвращает мне утраченное душевное равновесие, однако это недостаточный аргумент для того, чтобы отказаться от предыдущего намерения. Я безжалостно открываю ещё нетронутую бутылку коньяка, наливаю полную стопку и залпом выпиваю. Коньяк вроде неплохой, на этикетке написано, что выдержан целых десять лет, и дальше я уже пью его смакуя, небольшими глоточками. Итак, что мы имеем? Я должен убить Богдана. Почему? Не знаю, просто это моя обязанность. Но я не хочу, не хочу её выполнять! И потому, что, как и каждый нормальный человек, ощущаю внутреннее сопротивление подобному поступку, и потому, что элементарно боюсь наказания. Но это ещё не все. Как я могу желать смерти Богдану, если он просто нравится мне? Черт побери, и что за бессмыслица — соединить такое в одном человеке! Неужели нет выхода из этой логической ловушки?

По телу медленно расходится тепло, в голове проясняется, и вдруг откуда-то из глубины сознания, словно горячий гейзер, вырывается отчаянное предупреждение: не думай, не думай об этом! В нем ощущается такая сила и страсть, что я сам пугаюсь и после коротких колебаний достаю из нагрудного кармана рубашки пачку сигарет. Никогда не курю в доме, но сейчас — особый случай. Левой рукой достаю зажигалку, но она выскальзывает из дрожащих пальцев и падает под журнальный столик, стоящий рядом с диваном, на котором я сплю.

Будь я в трезвом состоянии, то, наверное, как и каждый нормальный человек, просто отодвинул бы столик и достал зажигалку. Однако мой расслабленный благородным напитком разум приказывает мне сделать это лучшим, как ему кажется, способом. Я опускаюсь на пол и пробую залезть под столик ползком. Однако зажигалка где-то под диваном, достать её не так-то легко, и я для удобства переворачиваюсь на спину. Из такого положения уже можно двинуться дальше и дотянуться до желанной вещи, но вместо того, чтобы сделать это, я замираю, едва не перестав дышать. Прямо надо мной на светлой нижней поверхности столика четко выделяется округлый серый предмет, похожий на небольшую пуговицу. Однако дырочек в нем нет ни одной, вместо этого из боковой поверхности вытыкается короткий проводок. Это — «жучок».

Я медленно выползаю из-под столика и сажусь прямо на пол. Возможно, эта вещь и не произвела бы такого ошеломляющего эффекта, если бы недавно Сергей не показал мне подобное устройство, которое мало-помалу превращается во все более привычный атрибут современной политической борьбы. Но я? Зачем подслушивать меня? Разве здесь ведутся какие-то важные разговоры? Или я декламирую вслух извлечения из секретных документов партии? Вслух… И вдруг я явственно слышу в себе гипнотизирующе-жуткое: «Говори вслух, говори вслух!». Черт побери! Неужели ОНИ меня?..

Что именно «ОНИ меня…» и кто, собственно, «ОНИ», я не могу объяснить даже себе. И тогда неистовый приступ злости охватывает меня. Я хватаю столик, опрокидываю его вверх ногами и безжалостно швыряю на пол. Потом порывисто опускаюсь на колени и протягиваю руку, чтобы выдолбить это гнусное создание и раздушить его ногой. Однако не успевают ещё мои пальцы коснуться «жучка», как неожиданно в голове, словно красная лампочка, вспыхивает предостерегающее: «Не трогай!!!». Рука инстинктивно одергивается обратно, и я, ничего не поняв, впиваюсь глазами в проклятую серую шашечку. Потом снова, уже осторожнее, пробую взять пальцами миниатюрное устройство, однако теперь уже окончательно убеждаюсь, что сделать этого мне не удастся.

Еще секунда — и волна отчаяния неминуемо захлестнула бы меня, но как раз в этот миг звучит нежная трель входного звонка. Я, будто столетний дед, тяжело встаю и на ватных ногах иду к двери. Не имею ни малейшего представления, кто бы это мог быть, и, откровенно говоря, это меня мало интересует. Единственное, чего сейчас хочется, — чтобы звонящий просто ошибся квартирой. В моем состоянии принимать гостей — сомнительное удовольствие.

Однако это скромное желание не сбывается. За дверью стоит тот, кого мне вообще хотелось бы видеть меньше всего. Мужчину звать Виктором Палюком, однако за спиной все зовут его Пауком. Мне неизвестна его официальная должность, но все знают, что он занимается в нашей партийной организации вопросами безопасности.

— Здравствуй, Алик! — приветствует меня Паук.

— Добрый день, — отвечаю не слишком гостеприимно.

— Ты прости, я тебе весь день звоню, но никто не отвечает, извиняющимся голосом говорит мой гость. — А здесь иду, вижу — твоя машина. Дай, думаю, зайду. Ты меня пустишь?

— Конечно, заходите, — отвечаю без особого энтузиазма. Несмотря на всю свою заторможенность, я вдруг соображаю, что подобный визит несет в себе мало приятного, и в животе начинает противно посасывать. Паук заходит, я закрываю за ним дверь, и мы вместе проходим в комнату. Сразу же за порогом мой гость останавливается, удивленно рассматривая обстановку, а я, не говоря ни слова, в два прыжка достигаю перекинутого столика, ставлю его на место и усаживаюсь сверху сам.

— Проходите, Виктор, — проявляю в конце концов запоздалое гостеприимство, — садитесь вон в то кресло.

— А ты что, — улыбается он, — так и будешь сидеть на столике?

— Да, — отвечаю совершенно серьезно, — это мое излюбленное место. Хотите кофе?

— Спасибо, но сперва давай поговорим о делах. Меня, скажу прямо, начинают беспокоить некоторые вещи. Если ты не возражаешь, я хотел бы подробнее узнать о том, что случилось в том селе.

Я пытаюсь рассказать о событиях недельной давности как можно короче и быстрее, но Паук постоянно сбивает темп своими каверзными вопросами. Правда, его больше интересует то, что произошло после самой встречи.

— И что это была за машина?

— Темно-синий «Скорпион».

— Она была в селе?

— Нет, по крайней мере я этого не заметил.

— Ты не заметил, он преднамеренно пытался столкнуть тебя с КАМАЗом?

— Тогда мне показалось, что это вышло случайно.

— А кто тебя толкнул сзади?

— А черт его знает, вроде какой «Жигуль». Я на него даже и не посмотрел.

— Странно, он тебя так стукнул…

— Но я чувствовал, что сам виноват больше.

— А как ты думаешь, они могли действовать в сговоре?

— Не знаю, тогда я так не подумал.

«Излюбленное место» оказывается очень неудобным для сидения, и я начинаю все чаще ерзать по нему. Это замечает и Паук.

— Алик, — говорит он, — пересядь ты лучше на диван.

— Ничего, — отвечаю я, — посижу и здесь.

— Ну хорошо, давай тогда перейдем ко второму эпизоду. Ты заметил что-нибудь подозрительное перед тем, как вы приблизились к этой люльке?

Что поделаешь, я обязан удовлетворить любопытство Паука. Правда, мои ответы, похоже, разочаровывают его, поскольку ничего подозрительного я не замечал и не склонен был эти два случая считать покушениями на жизнь Богдана. В конце концов допрос заканчивается, мой гость, выпрямившись в кресле, дружески улыбается и бросает взгляд в сторону кухни. Однако светская беседа с ним вызывает у меня ещё меньший восторг, и я делаю вид, что не помню о своем предложении относительно кофе. Поэтому после нескольких банальных фраз Паук поднимается и начинает прощаться.

— Кстати, — говорит он уже возле двери, — у тебя есть оружие?

— Да нет, — отвечаю несколько удивленно.

— А что, планируешь завести?

— Откуда вы это взяли?

— Говорят, что ты начал ходить в тир на тренировки, — усмехается Паук.

— Что за ерунда! — отрезаю сердито. — Какого черта я должен это делать?

Паук на прощание окидает меня своим немного насмешливым взглядом и выходит, а я возвращаюсь в комнату. На душе так плохо, что без лишних размышлений я беру в руки бутылку и трижды наливаю и выпиваю стопку. Потом, отодвинув журнальный столик, достаю из-под дивана главную виновницу своего плачевного состояния и закуриваю. После нескольких затяжек отвратительное самочувствие значительно усиливается, и это очень кстати, поскольку где-то в глубинах сознания уже начинает зарождаться неуместный вопрос: почему я так странно вел себя во время визита Паука?

Чтобы не надумать чего-то лишнего, я хватаю пульт дистанционного управления и включаю телевизор. На экране появляется какой-то кинокритик, который рассказывает о новом супербоевике с участием известного актера. Несколько раз слышится банальное словосочетание «машина для убийств», похоже, оно страшно нравится критику. «Машина для убийств» — неожиданно эти слова привлекают мое внимание. Черт побери! Я хватаюсь руками за голову: «машина для убийства» — ведь это же как раз про меня!

Любым иллюзиям рано или поздно приходит конец. Подсознательные надежды на то, что мне удастся как-то избежать выполнения своей миссии, лопают, как мыльные пузыри, и я чувствую, что в моей голове включается таймер. Пик-пик — начинается обратной отсчет времени.

— А, может, ты ещё передумаешь? — с надеждой в голосе обращается ко мне шеф.

— Да нет, Богдан Николаевич, извините, но мне в самом деле нужно решить кучу неотложных проблем, — отвечаю виновато, — личных…

У меня, разумеется, нет ещё никакого плана, даже более или менее четких контуров будущей операции, одна лишь общая идея, но она мне подсказывает, что никак нельзя соглашаться с этим, на первый взгляд многообещающим, предложением.

— Ну, если личных, тогда все, больше придираться не буду, — вздыхает Богдан. — А ты, Василий, был когда-нибудь на охоте?

Василий разводит руками и отрицательно качает головой. Это один из тех водителей, которые обслуживают аппарат партийной организации, однако с недавнего времени он находится в почти исключительном распоряжении Богдана. То есть фактически — второй личный водитель нашего шефа. Не скажу, что я чересчур ревниво к этому отношусь, но появление такой должности, пускай даже неофициальной, свидетельствует или о том, что Богдан растет, и одного шофера ему уже мало, или о том, что я начал вызывать подозрения.

— Не волнуйтесь, Богдан Николаевич, я им займусь, — успокаиваю шефа и обращаюсь к Василию: — Ты хоть знаешь, какой стороной держать ружье?

— Да вроде прикладом к себе, — смеется мой коллега.

— Вот видите, он не такой уже и дилетант, — поворачиваюсь я к Богдану. — А если вы дадите ему ещё и незаряженное, то он вообще не будет представлять для вас никакой опасности.

— Если ты имеешь в виду мои достоинства как охотника, то ты тоже был не слишком большой опасностью для них, — слегка иронизирует Богдан. — Но относительно всего другого я в твоем лице теряю много…

— Уверяю вас, что я его слегка подкую в этой области. По крайней мере теоретически. Василий, как ты смотришь на то, чтобы я в субботу вечером провел с тобой долгую инструктивную беседу?

— Положительно, — отвечает Василий, — тем более накануне: больше шансов, что я ничего не забуду.

— Ну, тогда я к тебе заеду.

Итак, охота — в воскресенье, а сейчас — лишь начало пятницы, и у меня ещё достаточно времени, чтобы детально продумать план операции. Без отрыва, конечно, от основной работы. Удивительным образом я отчуждаюсь, дистанциируюсь от Богдана, и уже не воспринимаю его ни как своего шефа, ни как человека, которого я уважаю и люблю, ни даже как того, кто почти полдня сидит возле меня, на соседнем сидении. Он превращается в какую-то абстрактную фигуру, в объект, лишенный сознания, ощущений, эмоций, всех положительных и отрицательных человеческих черт, и я размышляю над тем, как этот объект уничтожить. Уже вечером, дома, я пробую зафиксировать на бумаге результаты напряженного умственного труда, долго смотрю на написанное, потом рву его, сжигаю на блюдце и окончательно уничтожаю следы в унитазе. Ночью долго не могу заснуть, но зато сплю крепко, без сновидений и пробуждений, и проклятый Голос, к счастью, не беспокоит меня.

Господи, какой же это тяжелый труд — планирование убийства! Ясное дело, невозможно было бы с ним справиться, если бы я не накопил каких-то предварительных заготовок, но и так слишком ограниченное время оказалось одним из злейший и коварнейших врагов. Сколько раз я обливался холодным потом, обнаружив в своих планах неучтенную деталь, которая могла бы легко провалить операцию или сразу же разоблачить меня. Правда, я довольно быстро находил ответы на все вопросы, которые возникали при этом, и иногда даже поддавался эйфории от осознания собственной гениальности, но потом все начиналось сначала. Будь я нормальным человеком, то отказался бы от задуманного уже из-за одного только страха чего-то не учесть. Но я, к сожалению, не нормальный человек. Больше того, сейчас мне кажется, что я вообще не человек. Я — машина, машина для убийства. И поэтому не могу отступить.

Постоянная напряженная работа мысли, конечно, совсем не означает, что я все время сижу за столом, обхватив голову руками, или лежу на диване, направив взгляд в одну точку. В субботу утром я объезжаю несколько кинотеатров и приобретаю в них билеты на завтрашние сеансы. Фильм, который сможет послужить мне прикрытием, просмотрю позже. Потом покупаю в киоске пачку «Кэмела», в машине её раскрываю, высыпаю все сигареты в бумажный пакетик и при первом же случае выбрасываю этот мусор. Затем, соблюдая необходимые предосторожности, наведываюсь к одному знакомому, который, существенно облегчив содержимое моего кошелька, компенсирует мне потерю сигарет тремя другими. Две из них я кладу в коробку «Кэмела», очищенную таким варварским способом, а последнюю — в ту, которую всегда ношу с собою. И в завершение звоню по телефону одной своей подруге и договариваюсь о встрече на воскресенье после обеда.

На дворе уже темнеет, когда я подъезжаю к дому, где живет Василий. Дверь открывает его мать, и это неприятно поражает меня: я почему-то считал, что он также живет один. Но делать нечего. Выходит Василий, мы идем в его комнату и начинаем обсуждать завтрашнюю охоту. Я делюсь с коллегой опытом своих общих с Богданом вылазок на природу, акцентирую внимание на некоторых важных деталях, объясняю, в чем будут состоять его обязанности. Потом мы осматриваем его снаряжение, и здесь я осуществляю первую часть своего сегодняшнего плана: незаметно запихиваю пачку с двумя спецсигаретами в карман его куртки. Дальше выходим на балкон перекурить, и судьба улыбается мне: Василий кладет свой настоящий «Кэмел» на поручни, и одного показательно-неуклюжего жеста достаточно, чтобы пачка вместе из зажигалкой полетела вниз. Даже не приходится отсылать его на кухню за водой для себя.

— Вот скотина! — восклицает мой приятель, следя за полетом пачки. — А у меня больше нет!

Его слова — будто бальзам на душу.

— Извини, Василий, я не нарочно, — вяло оправдываюсь перед ним, завтра купишь по дороге.

— К утру ещё уши вспухнут, — досадливо отмахивается Василий.

— Ничего, потерпишь. Тем более, что Богдан не любит, когда при нем слишком дымят. Вот и будет тебе небольшая тренировка.

Мы возвращаемся в комнату, и вскоре я начинаю собираться.

— Вот ещё что, — говорю напоследок, — не хочу тебе навязывать и этого, но я всегда, прежде чем выезжать с Богданом, наведывался в избушку сам. Мало ли там чего… Наверно, нам нужно было съездить туда сегодня. Хотя, можешь завтра и сам…

— Хорошо, я, так и сделаю, — кивает головой Василий.

— Если выехать где-то в четыре, то в самый раз успеваешь.

— Понятно, понятно…

— Ну, тогда я плыву, а ты побыстрее ложись. Завтра у тебя будет хороший денек, — жму Василию руку.

— Ты как настоящий заботливый папаша, — смеется мой коллега.

— Когда нет своих детей, начинаешь заботиться о чужих, — улыбаюсь и я.

Стремясь немедленно уложить в кровать Василия, я не забываю, что и мне понадобится немного поспать, и поэтому стараюсь как можно быстрее добраться домой. Немалыми усилиями воли мне удается достаточно быстро уснуть, однако судьба уже не проявляет своей благосклонности: из мрака ночи выплывает мой давний мучитель — Голос.

— Ты ещё помнишь о своем задании? — сердито спрашивает он.

— Я его убью… завтра… — выдавливаю из себя, не дожидаясь приглашения говорить вслух.

— Ты должен, должен это сделать, — напоминает печальную истину Голос и, кажется, даже стает немного ласковее.

Он больше ничего не говорит, и я терпеливо жду его ухода, однако время идет, а мой непрошеный гость все ещё здесь. Нервы вдруг не выдерживают, я прыгаю за руль автомобиля и под визжание колес срываюсь с места. На безумной скорости мчусь по автостраде, но все равно ощущаю незримое присутствие Голоса. Тогда включаю шестую, а потом седьмую и даже восьмую передачу, и мой замечательный BMW поднимается в воздух. «Ну что, выкусил?!» — хохочу я, но в ответ доносится хохот ещё громче. Я медленно оборачиваюсь, охваченный невыразимым ужасом, и вижу позади человеческий силуэт с мишенью на груди. Неизвестно откуда в руке появляется пистолет, я тщательно прицеливаюсь и выпускаю пять пуль точнехонько в десятку. Силуэт начинает расплываться, и я неожиданно узнаю в нем Василия. «Что ты здесь делаешь?!» — кричу в отчаянии. «Неужели ты до сих пор не понял, что Голос — это я?» печально отвечает он. Здесь начинает звучать что до боли знакомая мелодия, и Василий добавляет: «Похоронишь меня под эту музыку…».

Лишь на третий раз до меня доходит, что играет не кто иной, как мой собственный будильник. Первой мыслью проносится в голове такое: «Господи, как же я не хочу этого делать!», однако она не имеет никакого влияния на мои дальнейшие действия. Я быстро собираюсь, в последний раз проверяю, не забыл ли чего-нибудь, и тихо выскальзываю из квартиры. На собственном опыте уже не раз убеждался, что даже в эту пору тебя может заметить какая-нибудь бессонная бабушка, и потому с соблюдением всех известных мне правил конспирации выбираюсь на пожарную лестницу и спускаюсь по ней на землю. За полчаса я уже стою возле въезда во двор нужного дома. Вокруг — тишина, не слышен ни один подозрительный звук, но сердце уже начинает стучать. Одинокий фонарь тускло освещает небольшую детскую площадку, клумбу, лавочки и с десяток автомобилей — едва достаточно, чтобы рассмотреть то, что меня интересует.

Я бросаю взгляд на часы: без десяти четыре. Сейчас же в голову начинают лезть всякие глупые мысли. Вот например: захочет ли Василий по моему совету съездить к домику? Если нет, то это внесет существенные трудности в осуществление моего плана. Что же я буду делать тогда? Прежде всего, конечно, позвоню Василию по телефону, но ничего не буду говорить. Это должно немного подтолкнуть его, ведь вряд ли он снова ляжет после звонка. Разве что трубку поднимет его мать…

Я не успеваю ещё как следует встревожиться такой возможностью, как в окнах квартиры Василия вспыхивает свет. Слава же тебе, Господи! Я облегченно перевожу дыхание и запасаюсь терпением. В конце концов свет гаснет, через минуту до меня доносятся невыразительные звуки — и в подъезде появляется фигура Василия. Ногти больно впиваются в ладони, воздух словно застревает в горле — наступает решающая минута. Василий почему-то топчется на месте, потом вспыхивает огонек — и я едва не вскрикиваю от радости! Он закурил! И теперь через минуту-другую, если верить человеку с блуждающим взглядом, который продал мне это зелье, наркотик должен начать действовать. Только бы он не успел тронуть с места автомобиль!

Василий несколько раз затягивается — я узнаю об этом из того, как вспыхивает огонек его сигареты, — и направляется к машине. Он идет так прямо и ровно, что в голову сразу приходит страшно досадное для меня объяснения: он обнаружил какие-то другие сигареты! Если это так, то теперь придется останавливать его машину и набиваться в непрошеные помощники, что тянет за собой много различных вопросов и осложнений. На этот случай в меня есть, правда, препарат, который вызывает амнезию — потерю памяти, но как бы не хотелось, чтобы дошло до этого…

Василий падает за два шага до своей «Тойоты». Я молнией бросаюсь к нему, чувствуя вместо естественного облегчения новое опасение, что его мать может наблюдать за этой сценой в окно. Быстро нахожу ключи, отворяю дверь и принимаюсь запихивать своего коллегу на заднее сидение. Неожиданно для меня это оказывается таким трудным делом, что я уже готов в отчаянии бросить всю эту затею. Однако в конце концов Василий оказывается в салоне, его мать, вопреки опасениям, шума не поднимает, и я, несколько нервно тронув с места, выезжаю на улицу. Уже там, остановившись на минутку, одеваю куртку и фуражку Василия и обуваю его ботинки, которые оказываются лишь немного тесными. Потом трогаюсь дальше, каждую минуту вздрагивая от мысли, что меня может остановить какой-нибудь «гаишник», и расслабляюсь лишь тогда, когда огни города остаются позади.

Минут через сорок я уже на месте. Быстро осматриваю домик — здесь все обстоит благополучно, непрошеных посетителей не было — и отворяю дверь небольшого сарайчика. Дрова, засек с углем, стожок сена — это все на месте. Я готовлю для Василия мягкое ложе, потом с огромными трудностями перетаскиваю его из машины сюда и укладываю, не забыв угостить небольшой таблеткой — для более крепкого сна. Немного замаскировываю, чтобы не сразу бросался в глаза, выхожу во двор и закрываю дверь на замок. Уже вынимаю носовой платок, чтобы стереть свои отпечатки, но потом решаю, что сейчас этого делать не стоит: ведь и так придется снова меняться с Василием одеждой и обувью. И только теперь меня вдруг охватывает что-то похожее на угрызения совести: черт побери, сколько же неприятностей готовлю я человеку, который не имеет никакого отношения к моим делам! Но что поделаешь, быть машиной для убийства — не такая уж и приятная вещь.

Я еду минут десять лесом, прохожу несколько километров полевой дорогой и в конце концов выбираюсь на трассу. За окном ещё темно, но небо на востоке уже посерело, так что нужно спешить. Та часть плана, которая в значительной степени зависела от случайностей, полностью выполнена, и теперь если не весь успех дела, то по крайней мере львиная его доля — в моих собственных руках.

Когда я подъезжаю к нарядному трехэтажному дому, окруженному аккуратно подстриженной живой изгородью, вокруг уже достаточно светло для того, чтобы узнать знакомого человека. К счастью, пока я размышляю, стоит ли посигналить, рискуя разбудить соседей, или сходить за Богданом самому, ставя под удар всю свою конспирацию, или просто воспользоваться мобильником, преждевременно раскрывая себя перед шефом, как тот появляется собственной персоной, держа в руках охотничьи причандалы.

— Здорово, Василий! — жизнерадостно приветствует меня он. — Дай я брошу это все на заднее сидение.

Лишь избавившись своей ноши, Богдан внимательнее смотрит на меня.

— Ты смотри, да это же не Василий! Здравствуй, Алик! А что с Василием?

Он произносит это достаточно громко, и я обеспокоено осматриваюсь кругом. На улице вроде никого.

— Добрый день, Богдан Николаевич! Вы уж извините, но Василий внезапно заболел, так что я буду вместо него.

— Ну что же, я даже рад, что мы снова идем на дело вместе с тобой. Но почему он даже не предупредил меня?

— Да, понимаете, все произошло слишком неожиданно. Он мне самому позвонил уже ночью, и мы просто решили вас не беспокоить.

— Ну хорошо. А почему это ты на его машине?

— А-а, — машу рукой, — свою вчера наполовину разобрал. Откуда же было знать?

— Ну конечно, — соглашается Богдан. — А что это у тебя за фуражка? И куртка, будто с чужого плеча?

— А-а, — снова отмахиваюсь, — неудачные покупки. Так что, едем?

— Давай.

Пока я выбираюсь на дорогу, Богдан что-то молча выискивает в глубоком кармане своего хаки.

— Держи, — в конце концов говорит он, протягивая мне металлический прямоугольничек, — нацепишь на грудь.

— Что это такое? — удивляюсь я. На моей ладони — значок, похоже, какого охотничьего общества.

— Я вчера разговаривал с одним приятелем, и он сказал, что теперь все должны носить значки при, так сказать, исполнении. Иначе будут штрафовать, как браконьеров.

— А кто? — пренебрежительно хмыкаю я. — Разве мы с вами кого-нибудь раньше встречали?

— Ну-у, — вздыхает Богдан, — встретится кто или нет, но мы, как законопослушные граждане, должны это носить.

Я молча пожимаю плечами и пришпиливаю значок к куртке.

— Не смеши людей! — хохочет Богдан, бросив взгляд на меня. — Нацепи на рубашку!

До нашего домика мы добираемся без приключений. Богдан сразу берется за дело — осматривает и чистит ружья, готовит патронташ, на мне же, как и всегда, лежат обязанности завхоза. Я стараюсь выполнять их добросовестно, но все сегодня просто валится с рук. Совсем другие вопросы волнуют меня сейчас: как и когда?

— Эй, Алик, что это ты, будто из петли вынутый? — пытливо смотрит на меня Богдан.

— Да так, недоспал немного, — улыбаюсь вымученно. — Ничего, пройдет…

— Держи своего пугача, — протягивает шеф мне ружье, — проверь, все ли хорошо. Я сейчас выйду по одному неотложному делу, и будем трогаться.

Не успевает за ним закрыться дверь, как я весь холодею: а что, если ему взбредет в голову заглянуть в сарайчик? Ключи, правда, у меня, но есть там и несколько изрядных щелей. Следовательно, нужно быть готовым в любую минуту… С этой мыслью я быстро заряжаю свою двустволку пулями.

Снова скрипит дверь, и на пороге появляется Богдан. Он неторопливо проходит через комнату, садится на стул и поднимает на меня задумчивый взгляд. В нем я читаю что-то такое, что заставляет отступить на шаг назад.

— Ну, — спрашивает Богдан, — ты уже готов?

— Да, — глухо отвечаю я, опуская глаза.

— Тогда объясни мне наконец, что это все значит?

— Что вы имеете в виду? — пытаюсь ещё изобразить удивление, но тело уже охватывает отвратительная нервная дрожь.

— Давай не будем играть, — вздыхает Богдан, — ведь достаточно заглянуть в сарай, чтобы понять, что замышляется здесь совсем не охота… или несколько иного рода охота?

Я делаю ещё один шаг назад и изнеможенно прислоняюсь спиной к стене. Дальше скрывать просто нет смысла.

— Богдан Николаевич, — мой голос звучит чуть слышно, — я должен вас убить…

— Но за что, Алик, объясни мне?

— Да не знаю я, не знаю, не знаю!!! — вся моя долго сдерживаемая обида, вся моя злость, вся ненависть к той неизвестной безжалостной силе, которая сделала меня марионеткой, выплескивается в этот дикий, отчаянный, нечеловеческий крик. — Оно сидит вот здесь, понимаете, вот здесь, в голове, и приказывает делать то, что хочется ему, не мне, а ему!!!

Богдан смотрит, широко раскрыв глаза.

— Но это ещё не все! — продолжаю кричать я. — Они насылают на меня этот проклятый Голос, и он едва ли не каждую ночь напоминает мне, что я должен вас убить! Чтобы я случайно не забыл!

— Господи, боже мой, — пораженно качает головой Богдан, — неужели это возможно? И с каких пор это с тобой происходит?

— С того времени, как я вышел из больницы после катастрофы!

Богдан громко хлопает себя ладонями по коленам.

— Та-ак, — тянет он, — кажется, я начинаю кое-что понимать…

Он ведет себя так, будто речь идет не о его собственных жизни и смерти, а какого-то совсем постороннего человека. Это удивляет и даже немного раздражает меня.

— Богдан Николаевич, поверьте, я никогда не был вашим врагом. Даже наоборот, вы мне всегда нравились… Это они… ОНИ сделали из меня машину… А машина должна выполнять приказы…

Неожиданно Богдан поднимает глаза, преисполненные такого сочувствия и даже нежности, что меня просто осыпает холодом.

— Ничего, мой мальчик, — говорит он, — все будет хорошо…

Скрипнув зубами, я начинаю поднимать оружие. Неожиданно на груди что-то громко пыхкает, и я, отшатываясь и скашивая взгляд вниз, вижу густой клубок дыма, который поднимается от моего охотничьего значка. В нос ударяет что-то невообразимо резкое, и тело, предав меня, валится на пол, будто чужое. Последняя картинка, которая запечатляется в памяти, это фигура Паука с пистолетом в руке на фоне входной двери…

Я медленно открываю глаза и с удивлением замечаю, что этот потолок абсолютно мне незнаком. Откуда-то со стороны льется тихая приятная музыка. Черт возьми, куда я попал? Во всем теле ощущается какая-то удивительная легкость, хочется отбросить одеяло и одним прыжком сорваться на ноги, но что-то подсказывает мне, что делать этого не стоит. Поэтому я продолжаю лежать неподвижно и только осторожно скашиваю глаза направо. Возле меня сидит Богдан, который как раз в этот момент что-то достает из своего дипломата.

Богдан! Теплая волна приязни заливает мою грудь. Наверное, со мной что-то случилось, и Богдан, как всегда, первым об этом узнал. Честное слово, он — замечательный парень, и как несправедливо, что я должен его… должен… Что должен? Я напряженно вслушаюсь в свои мысли и вдруг осознаю, что СОВСЕМ НЕ ДОЛЖЕН ЕГО УБИВАТЬ! Не должен!!!

Крик безумной радости уже готов вырваться из моего рта, когда вдруг из памяти всплывает небольшая комната лесного домика, ружье, заряженное пулями, и смутная фигура Паука в двери. И радость мигом умирает, уступая местом всепоглощающему холодному отчаянию, а счастливый крик превращается в неудержимый глухой стон.

— О, ты уже проснулся! — поворачивается ко мне Богдан. — Ну и высот достигла медицина! Ты веришь, мне вот только что сказали: подождите, он сейчас придет в себя!

Странно, но в его голосе совсем нет уместных после всего, что случилось, прохлады или отчуждения. Не менее странно и то, что это не вызывает во мне никаких укоров совести или хотя бы неловкости, а, наоборот, приносит неожиданное успокоение. Что-то в самом деле изменилось, пока я отсутствовал в этой жизни.

— Ну, чего загрустил? — улыбается Богдан. — Не можешь понять, что с тобой происходило? На вот, посмотри только на это достижение вражеской техники!

Он протягивает мне небольшую пластмассовую коробочку с прозрачной крышкой. Я недоверчиво беру её в руки и вижу внутри тоненький серебристый проводок длиной в несколько сантиметров.

— Что это такое? — недоуменно спрашиваю Богдана.

— Это то, что сидело у тебя в голове.

— Как это так — сидело?

— Но ведь ты же сам мне говорил: оно сидит у меня вот здесь, в голове! Вот мы его оттуда и достали.

Я какое-то мгновение обдумываю услышанное и вдруг ощущаю, как счастливая улыбка растягивает мне рот.

— Так, значит, я теперь — снова человек?

В ответ Богдан лишь растроганно кивает головой. Я порываюсь встать, но что-то невидимое прочно удерживает меня в кровати.

— Не волнуйся, ничего страшного, — успокаивает Богдан, — просто тебе нужно некоторое время полежать. Потерпи…

— Но, Богдан Николаевич, — перед моими глазами снова появляется сцена в лесном домике, — я же мог вас тогда убить!

— Так чему же не убил? — смеется Богдан. — Успокойся, Алик, ситуация была полностью под контролем.

— Значит, вы все знали?

— Ну, все — не все, но кое о чем догадывались. А после того, как ты в три часа ночи начал лезть по пожарной лестнице, вся наша служба безопасности вместе с охраной не сводила с тебя глаз. Кое-кто предлагал задержать тебя ещё возле дома Василия, но я хотел выяснить все до конца. Правда, переживали мы за Василия ужасно, но я почему-то был уверен, что ты особого вреда ему не причинишь.

Я глубоко вздыхаю.

— Следовательно, вы меня все-таки заподозрили?

— Еще бы! Когда мне позвонил Остап и рассказал, как ты побывал у него на приеме и что сделал после, я ещё не склонен был воспринимать это как угрозу. Но твоя неожиданная страсть к стрельбе, а тем более странное поведение во время встречи с Витей Палюком… Ты только не сердись, но ребята вынуждены были обыскать твою квартиру. И после того, как они обнаружили микропередатчик, все стало выглядеть намного серьезнее… Кстати, скажи мне честно, зачем ты так нарывался?

Я пожимаю плечами.

— Я не видел другой возможности как-то вас предупредить…

Богданово лицо приобретает непонимающее выражения.

— Погоди, погоди… Ты хочешь сказать, что действовал так сознательно?

— Ну… сознательно — не то слово. Я боялся об этом думать, чтобы случайно не навредить делу. Просто ощущал, что так нужно…

— Боже ж ты мой, — медленно качает головой Богдан, — а я, дурак, не мог никак понять… Алик, друг мой, значит, я перед тобой в огромном долгу…

— Да что вы, Богдан Николаевич, — мне становится даже немного неловко, — я ничего особенного не сделал.

Некоторое время мы оба молчим. Музыка уже кончилась, и сейчас передают последние известия, но я не очень прислушиваюсь к ним. Мне вдруг приходит в голову, что я не спросил о самом главном.

— Богдан Николаевич, — нарушаю тишину неожиданно хриплым голосом, — но кто же это так… меня?..

Богдан продолжает молчать и только едва заметно кивает в сторону приемника. Я напрягаю слух, но почти ничего не слышу.

— Пожалуйста, сделайте громче, — прошу шефа.

— …ной партии. Представителями следственных органов оглашена официальная версия, в которой это трагическое событие квалифицируется как несчастный случай. Однако пресс-служба региональной организации партии заявила сегодня, что некоторые факты могут свидетельствовать о тщательно спланированном убийстве. Впрочем, следствие продолжается, так что не будем делать преждевременных выводов.

Я перевожу исполненный страха взгляд на Богдана.

— Это… наши ребята?..

Вместо ответа Богдан поднимается так тяжело, словно на плечах у него стокилограммовая штанга, и переходит за мою кровать, где я не могу его видеть.

— Вот что я тебе скажу, Алик… Помнишь, мы с тобой говорили о политике? К сожалению, она и в самом деле оказывается слишком грязным делом. И если ты хочешь остаться чистым, никогда не влезай в нее…

— Но охотиться вместе с вами я могу? — спрашиваю после короткой паузы, изо всех сил стремясь придать голосу беззаботность.

— О, это — совсем другое дело, — отвечает Богдан и снова появляется рядом. — Но ты не будешь обижаться, если я на первый раз дам тебе незаряженное ружье?