«Вооруженное восстание животных»

Александр Тюрин Вооруженное восстание животных

Еда — друг, нееда — враг

Из постановления Совета животных и растительных депутатов

Вместо предисловия

Намедни я купил компьютер «Секстиум-600»: «мозги» у него на гигабайт, на диск вся Публичная библиотека влезет, внутри прибамбасов всяких до хрена и больше.

Выложился я на это дело полностью, три месяца не пил не курил — все грошики в копилочку, еще и продал стереоскопический телек.

Ради чего я так старался? Не программист же какой-нибудь, не хаккер. И от от игрулек не торчу, как некоторые. Но одна отпадная игра меня покорила. «Доктор Хантер» называется. Она позволяет стать настоящим охотником, не губя ни одной живой души. В самом деле, стрелять я люблю, и попадать в цель люблю. А вот убивать нет.

0. Русский «доктор Хантер»

Познакомились мы год назад. Это оказалась последняя нормальная осень в моей жизни. И это была замечательная осень со здоровым ядреным воздухом и уважаемым мужиком — все в духе поэта-охотника по фамилии Некрасов.

Мой новый знакомый охотником был азартным, да и поэтом наверное тоже. Звали его Гиреев Филипп Михайлович. Был он главой государства в государстве, если точнее — президентом концерна «Жизненная сила». Главным акционером, председателем правления, генеральным директором, ну и так далее. Далее имелось у Филиппа Михайловича членство в трех либеральных и двух коммунистических партиях, депутатство в парламентах сразу трех сопредельных государств. Мысли Гиреева о настоящем и будущем выражали как телекомпания «Поганкино», так и «Ничья газета». (Все названия я, конечно, изменил, чтобы не разглашать коммерческую тайну.) Еще его украшали благородная седина на висках, очки в тонкой оправе, аккуратно подстриженная бородка. Очень положительная наружность.

В общем, был Филипп Михайлович весомый человек, а в частности, тонкий любитель охоты. Тонкий, но своеобразный, дед Мазай наоборот. Гонять зайца, поджидать в засаде кабана, травить лиса, поднимать важную птицу — это не его стихия. Филиппа Михайловича интересовали совсем другие вещи. Он просил — а кто откажет такому уважаемому человеку — чтобы в те кормушки, куда сыплется жрачка-подкормка для животных, егерь добавлял его порошка. Если точнее транквилизатора.

От гиреевского порошка зверь становился мечтательным, полудремлющим. Зверь, например кабан, подпускал генерального директора на десять шагов и просыпался уже от первой пули. Но спектакль был еще впереди. Филипп Михайлович никогда не стрелял в башку. Начинал он с ноги, бока или загривка, ну и развивал тему помаленьку.

Наверное, Гиреев таким образом удовлетворял потребность убить, но не сразу. А потом съесть.

Филипп Михайлович любил животных, особенно тех, у кого вкус получше.

И вообще он умел получать от жизни все виды и разновидности удовольствий. На это способны только те, у кого было тяжелое детство — ежедневный понос, порка и полное отсутствие леденцов.

Конечно же, ничтожно малой была вероятность нашей встречи. Но кое-кто наверху, или может внизу, порой плюет на вероятности, если так нужно для сценария.

Я то как попал в общество зверей и охотников? Колька Брундасов, мой одноклассник, с которым я когда-то мух из рогаток лупил, закончил зоотехникум. Потом он таскался по разным зверосовхозам, ну и, наконец, заделался егерем в одном охотничьем заказнике — двести камэ от Питера в сторону Кингисеппа.

Встретились мы как-то с Брундасовым на Балтийском вокзале, попили пивка без всяких там новомодных пенообразователей, оставили желтые пис-письмена на заборе. Ну и пригласил меня Колян к себе на каникулы.

Я жил в сарайчике, а Гиреев занимал двухэтажный обсаженный цветами коттедж. Иногда я так уставал от отдыха, что помогал Кольке по хозяйству в знак признательности за приют.

И по ходу дела ошивался неподалеку от Филиппа Михайловича.

Телохранитель гиреевский чуть было меня не попер в шею, но хозяин милостиво махнул рукой — пусть-де остается, лишняя человеческая морда в этой лесной глуши не повредит.

Колян в классическом стиле стелился перед солидным господином, скалился шуткам, подносил-уносил — за что я его, конечно, не виню. Да и мне помаленьку приходилось.

Но главное мое назначение оказалось в другом.

На отдыхе кроме развлекательной стрельбы, приятной баньки, шашлычков, грибочков Филипп Михайлович уважал кое-что еще. А именно монологи. Свои, конечно. Мы с Колей представляли из себя необходимую в таких случаях аудиторию.

Вечерком поваляется Филипп Михайлович с какой-нибудь длинноногой представительницей кабаре у себя в спальне, а потом в шлафроке спускается в гостиную. Без девушки. В гостиной мы уж наготове, причесанные и умытые.

И рассуждает он на разные темы среди мореного дуба, подергивая щипчиками красноглазые угольки в камине.

Передо мной и егерем Колькой оживало детство Гиреева, проведенное с больным животиком на горшке, юность Гиреева, потраченная, как он считал, к хрену собачьему на БАМе, его молодость, когда подбирал он клавиши к людям в сфере оптовой торговли, и рыночная зрелость, в которой научился использовать ближних и дальних, как воздух и воду.

После десятой рюмки скотча (хаф-на-хаф с содовой) Филипп Михайлович окончательно светлел ликом и рассказывал о тайне власти. Не только своей, а власти вообще, от Цезаря до наших дней.

И получалось, верь не верь, что никакой власти в помине нет. А есть эволюция.

И кто на самом деле царь природы, кто выиграл от эволюции? Лев или орел? Фига с два. Лев еле ноги тянет, орел общипанный лежит. Выиграл глист, печеночный сосальщик, бычий цепень — слепой безрукий и безногий паразит, который однако неистребим.

Мы — люди, тигры, львы и прочие гордые создания — ищем жрачку, партнершу, квартиру, бьемся за них, бегаем, лазаем, стреляем, а червь — он там, внутри нас, он спокойненько сосет. Сосет, пользуясь нашими трудами, и размножается.

Получалось, по Гирееву, что венец творения — именно этот самый паразит, а не Эйнштейн и Нильс Бор. Именно червяк-паразит властвует над нами, а не наоборот. И любой крупный бизнесмен лишь старательно подражает ленточному червю.

Где-то после четырнадцатой рюмки важная персона, однако, мрачнела, разоблачалась до трусов, затем выдавал тайну тайн. Знает он, что на свете скоро появится сверхпаразит, который не не только нашу пищу отсасывать будет, но и многое другое. И он боится, что этот сверхпаразит выбьется из-под всякого контроля и ОВЛАДЕЕТ ВСЕЙ ЗЕМЛЕЙ.

Понемногу затухало бормотание; лицо, превратившееся в морду, растекалось по ковру. Важного человека, дошедшего до момента истины, Коля и телохранитель споласкивали водой и, обтерев насухо, несли в койку. Там уже артистка кабаре следила всю ночь, чтобы генеральный директор не захлебнулся собственной блевотиной.

Да, говорливый господин Гиреев, когда сильно расслабится. Вроде чушь он порет, надравшись, но я в ней вижу кое-какой смысл. Страшный смысл. И, боюсь, Гиреев видит, что я вижу. Как бы мне это боком не вышло. Возьмет и вычеркнет начальственная персона мою фамилию из списка ненужных людей. А киллер разрядит ствол, приставленный к моей умной голове и с ухмылочкой произнесет: «Он слишком много знал».

1

Отдых отдыхом, а трудится приходиться. Вообще-то я работаю в охранном бюро, как сейчас выражаются — в секьюрити. Я там уже пять лет. Некогда я был уверен, что это место для тех, кто хорошо стреляет и быстро соображает.

Но, как выяснилось, мы — частные охранники, а не менты, поэтому имеем право возразить оружием только в пределах так называемой допустимой обороны.

Кто-нибудь на всем белом свете понимает, что такое «пределы допустимой обороны»?

Вот направят тебе в лоб смит-вессон 45 калибра, взведут курок и начнут давить на спусковой крючок, вот тогда уже можешь отвечать. А можешь уже и не ответить.

И еще я прикован к стулу, как раб к турецкой галере. Не могу встать, взять свои манатки и уйти в неизвестном направлении, хотя бы на полчасика…

Разлитая по моей будке скука-тоска словно переваривает меня. Тут не только быстрое соображение, но и остатки разума исчезнут, и стану я как белка в клетке. Нет, позвольте, у белки в клетке есть колесо. Белке повезло.

Я могу, конечно, журнал, насыщенный голыми девками, полистать. Могу, например, роман посочинять. И сегодня могу. Но не хочу.

Тридцать лет мне — и ничего для бессмертия. Что же будет в сорок?

Пощелкал я клавишами, которые управляют сторожевыми видеокамерами, погонял их по рельсам. На экранах видны только вымоченные в желтом фонарном свете подходные дорожки, глаза киснут.

Ни одна сволочь не пробежится от кустов к кустам, никого не интересует хоромина, напичканная дорогущим оборудованием, как огурец семечками.

А ведь фирм с компаниями тут, что мусора, и все занимаются высокими, понимаешь, технологиями. Ну, может, большинство здесь только бабки отмывает, от налогов офшорится и правительственные субсидии в кассу кладет. Но кое-кто, кое-где у нас порой и занимается.  А называется всё это вместе — технопарк. Здание технопарка, между прочим, на таком отшибе — на месте старой гатчинской овощебазы.

А воры и бандиты, похоже, еще не въехали, чем технопарк лучше овощебазы. Или, возможно, очень хорошо поняли и не хотят напороться тут на своих бывших коллег — остепенившуюся братву.

И долгими вечерами-ночами здесь пусто, как в животе у жителя Бангладеш, в смысле, людей негусто…

Вот и сегодня, едва звездочки покатились по небу, весь наш научный и технический персонал брызнул через двери наружу — расселся по подержанным «опелям» и поколесил.  А еще через полчаса уборщицы помчались на электричку. Менеджеры же укатили еще до обеда на своих бумерах и мерсах.

А мне от пышно зеленеющей тоски хочется, чтобы что-нибудь произошло и я смог отличиться. Хочется, само собой, подсознательно, конечно, но и этого не мало.

Однако воры и бандиты орудуют только там, где круглые сутки толпища.

Сегодня остались поковыряться в граните науки лишь доктор Файнберг и его верная помощница — лаборантка Нина. На всю ночь остались разрабатывать так называемую «эволюционную машину».

И, конечно, большие сомнения у меня, занимается ли эта парочка указанной темой. Или эти разнополые сограждане занимаются тем, что в эволюции уже не нуждается.

Сидят доктор наук и Нина в компьютерном центре на четвертом этаже. Жалко, что там видеокамера не установлена — ученые стесняются, хотя все для их же блага. Впрочем, я при каждом обходе здания обязательно навещаю Файнберга с лаборанткой, не боясь показаться назойливым.

И что интересно, пару месяцев назад Файнберг с Ниной располагались на почтительной дистанции, а теперь притянулись друг дружке на расстояние, скажем, вытянутого пальца. Как Абеляр с Элоизой. Если кто не знает историю средневекового ученого Абеляра, то скажу, что она плохо кончилась. Оппоненты оторвали Абеляру яйца.

Я, конечно, не осуждаю доктора Файнберга, изогнув брови домиком. В самом деле, зачем все время убивать на скоротечные научные достижения? Жизнь-то не безразмерная.

А Элоиза… то есть, Нина — дама местами интересная.

Рот — как косяк у ворот, ноги — что столбы на дороге, глаза — для бандитов тормоза, ягодицы — как две перелетные птицы, так, наверное, выразился бы автор «Песни Песней».

Мне тоже нравятся ее… ну, в общем, то, что впереди… в количестве двух штук. Дыньки такие.

А вот мозги у лаборантки набекрень; если бы с головой была бы норма, Нина бы не связалась с доктором Файнбергом.

Если кто не понимает, то эволюционная машина доктора Шмуэля Файнберга — это, в сущности, программа такая, киберсистема, в которой как бы живут и развиваются разные твари. Там и климат смоделирован, есть и вода, и воздух, и растения — все, конечно, электронное.

Программа эта работает параллельно сразу на семи мощных компьютерах в нашем технопарке. Иногда к этой локальной сети подсоединяется и пяток сторонних компьютеров через Интернет. Теперь ясно, почему Файнберг орудует по ночам, когда все компьютеры свободны, а другие ученые спят и видят сны о Нобелевских премиях?

Эволюционная машина определяет, какие мутации пригодятся, а от каких проку не будет, какие направления развития окажутся для животного мира перспективными, а какие губительными.

И вот док Файнберг мне намедни сказал в столовке, что природа в последние миллионы лет как будто избегает самых интересных вариантов. Дескать, много раз на Земле могли образоваться такие монстры, пожиратели и истребители, что людям — верная крышка. Но вопреки всем вероятностям худшего не случилось. По крайней мере, на суше.

А вот в море случилось. Почему, например, до сих пор нет разумных существ в море, несмотря на то, что там мозги у многих тварей — ого-го-го!? А потому что там бандюги-акулы, которые сами не слагают поэм и другим не дадут.

Но вот где природа оплошала, там Самуил Моисеевич дорабатывает.

Он мне показывал на компьютерном экране разные интересные «эволюционные траектории». Вначале, впрочем, не очень это интересно. Всякие биохимические формулы, колонки цифр, последовательности генов. Потом наступает очередь костей. Кости и черепа на экране пляшут сатанинские танцы, соединяются в скелеты, те плавно обрастают плотью и превращаются в полноценные образы неведомых животных. Ну, а затем новоявленные монстры: грифоны, горгульи, церберы давай бегать, прыгать и даже подвывать через саунд-бластеры.

Это, доложу я вам, будет похлеще всякого голливудского ужастика. Какая-нибудь клыкастая харя с большого экрана тебе улыбнется, считай, настроение на день испорчено.

Не исключал доктор Файнберг, что кто-то намеренно не дает природе создавать монстров, или же уничтожает их своевременно.

Вот, например, когда-то царил такой серьезный неслучайный зверь, как змей, он же дракон, которому удалось набедокурить даже в райском саду. А куда он исчез, если был такой умный?

И с этой забавной чепуховиной носился Моисеич, не расчесав всклокоченной головы, все свое свободное время. Естественно, этим же он занимался и в рабочие стулочасы.

А начало такой, с позволения сказать, деятельности было положено год назад, когда из-за бугра к нам прибыло зарубежное светило — доктор Шмуэль Файнберг, ведущий специалист «Микрософта». И за смехотворное для птицы такого полета денежное вознаграждение («пернатый» наглядно смеялся, глядя на зарплату) стал консультантом товарищества «Гаврилов и компания». Что товарищи отмечали при помощи интенсивного пьянства как неслыханную удачу.

Потом уж выяснилось, если доктор Шмуэль Файнберг и работал в «Микрософте», то не больше трех дней. Явился одесский дружок Моисеича и проявил кинопленку Файнберговой жизни. С десяток лет тому назад сильно раздувшийся от идей Самуил Моисеевич перебрался с мансарды дома номер три, что на Базарной улице, в академические круги Кембриджа, Гарварда и Иерусалима — на передовые рубежи науки.

Однако там одесский теоретик не прижился, поскольку не имел приличного образования и признанных работ, зато имел большие претензии и громко требовал переключить ведущие лаборатории на изучение ведомых лишь ему эволюционных сюрпризов.

Также не задержался Файнберг ни в одной из транснациональных корпораций — как человек, мало интересующийся мнением начальства.

В конце концов за бугром он приобрел некоторую, увы, целиком отрицательную известность, и, оставив жену у одного знакомого американского ученого, а дочку в израильской армии, повернул назад.

Через неделю он полностью засветился и на свежем месте работы — в Гатчине.

Однако бывший таежный охотник Гаврилов из упрямства — того самого, с которым подстерегал сохатого — оставил не признанного никем ученого у себя.

Правда, Гаврилов попросил Файнберга маячить в рабочее время перед другими сотрудниками как можно меньше. Естественно, что и денежное вознаграждение вызывало уже не смех, а огорчение. Но, судя по плавленным сыркам, которые поглощал вдумчивый Самуил Моисеевич, многого ему не требовалось.

Наверное, девушка Нина была среди тех редких личностей, на кого Файнберг производил впечатление крупного специалиста «оттуда», с которым она рано или поздно отправится «туда». Такая наивность делала ей честь по нынешним временам. А может ее гипнотизировали электронные демоны Самуила Моисеевича.

Впрочем, они и на меня производили впечатление. И по дороге домой, в электричке, в метро, вместо того, чтобы цеплять взорами девичьи попки, я всматривался в морды алкашей — не затесался ли среди них эволюционный монстр?

Но дома вылетали из меня, как из распахнувшегося портфеля «дипломат» все изнурительные мысли, поскольку я сразу бросался к своему домашнему компьютеру в «Доктора Хантера» сражаться.

Раньше у меня аппаратура похуже была, но когда я добился второго в целом Питере результата, то фирма-производитель этой забойной игры прислала мне особый шлем и «цифровые», то есть позиционные перчатки — для погружения в ее трехмерную виртуальную реальность!

Так что пришлось новый комп «Секстиум-600» покупать — который мог бы все это дело потянуть.

Еще фирма наградила меня жилеткой особой. Она тоже к компьютеру подключенная и если ты дал промашку, покалывает тебя электрическими разрядиками — такое вот наказание.

Стрелять в «докторе Хантере» можно не только по готовым зверям, заложенным в программу, но и по тем, кого сам спроектируешь.

Ну, я постарался в стиле дока Файнберга. Приятно напасть не на какого-нибудь волчишку или мишку, а на урода с зубами-серпами и лапами-мясорубками.

Короче, доктор Хантер — это вам не Филипп Михайлович Гиреев…

Приятные воспоминания о «Секстиуме-600» и «докторе Хантере» внезапно обрываются, потому что в мою дежурную будку влетает вдруг вопль. Откуда-то сверху. Так просто этот вопль не издашь, надо очень постараться.

Тут у меня всякие мысли табуном понеслись. Что-то наконец произошло! Я могу теперь отличиться, могу показать свою круть. Но с другой стороны, руки у меня почти связаны…

Наконец табун пронесся, я вскочил, выхватил из кобуры револьвер. И как раз на экране, то есть в коридоре четвертого этажа перед видеокамерой, появилась Нина. Она покачивалась, как молящийся сектант, и странно раскрывала рот, как участник пантомимы. А на груди у нее были… пятнышки, как от брызнувшей крови!

И что это может означать? Неужели в порыве страсти безнадежной доктор Файнберг, спустив штаны, бросился на спелую лаборантку, как заяц на капусту, а она ему случайно, лязгнув челюстями… откусила «морковку».

Я понимаю, ничего смешного тут нет, но с другой стороны есть о чем поведать собутыльникам — народ будет ржать….

Я включил у телефона автоответчик и отправился к лифту, не забыв прихватить пакетик. Говорят, если эту самую «морковь» быстро поднять и зафигачить в холодильник, то потом ее врачи пришпандорят обратно — к телу между ног.

Пока ждал кабину, готовил кое-какие язвительные слова в адрес Нины. Дескать, взяли вас сюда, гражданка лаборантка, чтобы вы головой работали, а не совращали похотливых старцев длинными ногами. У господина Файнберга, получается же, производственная травма — кто платить будет?

Черт, правление технопарка может и на меня «накатить», дескать, не обеспечил безопасность.

Когда я, наконец, доехал, Нина торчала еще в коридоре, выжатая и пожелтевшая, как курага. От ее жалкого вида я заготовленными словами сразу поперхнулся. Она задвигала ртом, но слов не было слышно. Тогда она задрыгала рукой, показывая на двери компьютерного центра.

Ясно уже, там что-то серьезное.

Взвел я курок, и с пальцем на спусковом крючке, решительно направился в компьютерный центр. По дороге, правда, поскользнулся на каком-то дерьме, кажется крысином. И только я в центре оказался, сразу взмок. Я вначале красную лужу увидел, очень яркую на сером фоне. А потом уже, за креслом, тело, лежащее на боку. Из тела лужа крови и натекла.

Не член тут потерян, а жизнь!

Лицо у трупа все кровью заляпано и еще чем-то, мозгами что ли. Как же иначе, когда в голове застрял стрежень. Забит в правый глаз.

Отмечтал своё доктор Файнберг, мысли потухли, осталось тщедушное тело на забаву могильным червям, да еще костюм с характерной потертостью на заднем месте.

Кровь забурлила от адреналина, забил колокол в ушах. А что если чертов метатель стержня, смачивая губы слюной, выбирает следующей целью мой кумпол? А вдруг Нина и есть убийца? Овечка овечкой, а сейчас развяжет еще один узелок на ниточке жизни.

Я согнулся, как боксер получивший под дых, отскочил «закорючкой» к двери, осторожно выглянул из-за косяка в коридор. Стоит себе Нина, скулит в тряпочку. Юбчонка в обтяжку, свитерок тоненький, где тут спрячется еще один стержень для головы или какой-другой кинжал.

Ну, что теперь? Надо что-то найти — что-то оставшееся от убийцы. Я, опустившись по примеру предков-обезьян, чуть ли не на пальцы, прочертил кубик помещения вдоль, поперек и вокруг. Но никаких следов убийца не оставил. Стекло оконное тоже целенькое. А доктор Файнберг все равно мертвый.

Скатился я по лестнице в будку, проверил записи всех видеокамер: пленка замазана только обычными занудными кадрами.

Я возвращаюсь к тошнящей Нине, хватаю за зыбкие плечи и требую четких-ясных ответов на все вопросы. А она вместо четких-ясных ответов приникла ко мне, словно плюшевая игрушка, и лопочет: «Пили кофе, задача в компьютере на исполнении была. Самуил Моисеевич неожиданно поднялся, стал вроде вглядываться в угол, даже глаза прищурил. Вдруг звук… будто бутылку шампанского откупорили. И сразу брызги из головы»..

Если Нина разыгрывает меня, то ловко и умело. А если она ни в чем невиноватая, то, чего доброго, съедет с катушек, шизанется как Офелия. Снимет обувку, распустит волоса и давай бегать с чушью на устах. На всякий пожарный случай утешаю ее, психотерапирую:

– Ничего, Нина, это бывает, нормальное убийство.

– Нормальное, да? — с надеждой отозвалась Нина и даже потерлась об меня. Я ее телесность, ее «дыньки» почувствовал даже через куртку. Из-за этого кое-какие мысли, вернее, эмоции посторонние и ненужные зароились.

А может, она хочет прикрыться моим худым телом от бандитского стержня?

Я решительно отодвинул молодую женщину рукой, снова зашел в компьютерный центр и, отворачиваясь от убитого биолога, позвонил ревнителям общественного здоровья, в РУВД…

Общение с ментами сразу мне не понравилось. По телефону мне грубым заспанным голосом велели не рыпаться, ничего не трогать, не пытаться что-либо спрятать.

После моего звонка менты как будто закемарили снова. «Примчались» они только через час.

Я в это время действительно не рыпался. Правда, перетащил Нину в холл первого этажа, чтоб была под присмотром, а сам в свою будку — готовить к приезду следователей собственную версию. Однако, несмотря на все потуги, версия не слепилась.

Была, конечно, слабая зацепка. Файнбергу что-то померещилось в уголке. Ну, если бы там здоровенный киллер стоял, то доктору было бы незачем вглядываться и щуриться. Тут уж тикай или ори. Файнберг мог высматривать только что-нибудь небольшое, гнусное, вроде крысы.

Я ведь видел в коридоре что-то похожее на крысиное дерьмо… Ну и что с той крысы, что?

Зазвонили в дверь и я впустил ментов. Об чем сразу пожалел.

Своим задним, самым сильным умом я сообразил, что вначале стоило сюда начальника моего охранного бюро высвистать, экс-капитана Пузырева. Он с этой публикой лучше бы договорился.

Вместо того, чтоб взять след убийцы, или хотя бы Нину тормошить, менты за меня взялись.

Сперва револьвер попросили посмотреть, а когда надо было отдавать, фигу сальную показали.

Потом стали про мою секьюрити гнать фуфло, дескать, это подтирка для мафии. Я все стерпел; так сказать, не ответил плевком на плевок. Хотя знаю, что душманы из Хасавюрта не только новой гатчинской овощебазой овладели, но и местное РУВД приватизировали.

По тяжелым мутным взглядам ментов я понял, что у гатчинских ментов своя методика «раскрытия преступлений». Им неинтересно обшаривать углы и щели, им хочется раскрутить меня на своем «чертовом колесе».

Они «плавали» вокруг меня кругами и задавали кретинские вопросы.

Ненавидел ли я убитого ученого? Баловались ли мы все втроем сексом? Курили ли «травку»? Есть ли у меня царские монеты? Не добывал ли ученый золото из электронных чипов? Я оборонялся одной и той же фразой — раз пятьдесят предложил прокрутить видеозаписи со всех камер. Особенно с той, которая на меня пялится, и свидетельствует о том, что я сиднем сидел, пока наверху убивали человека.

Но менты видеозаписью заинтересовались в самом конце. Старший группы капитан Белорыбов, подавив кнопочки своего компи, познакомился с покойником поближе через центральный компьютер МВД. К несчастью для трупа выяснились обстоятельства его личной жизни. Поступившие справки отнюдь не украсили Файнберга в глазах милиционера.

Наконец правоохранители укатили, забрав труп пострадавшего со стержнем в голове. А мне еще пришлось окостеневшую Нину на такси домой отправлять — естественно, что за свой собственный счет.

2

Несколько дней жил под впечатлением.

Менты не доставали, лишь разок к себе вызвали. Даже револьвер отдали в бумажном кульке, а я им взамен конфет подарил.

Я все это время газеты изучал, торопился к открытию киоска, так же, как мой сосед, алкоголик Евсеич, к открытию пивного ларька. Хотел узнать, чиркнули ли где-нибудь про про стержень, загнанный в голову ученого.

Но вместо этого газетки мели пургу. В одних газетах писали про землетрясения и прочие катастрофы, в других про то как родину продать половчее, в третьих про колдунов, в четвертых про святых, в пятых про греховодниц.

Потратился я на бумажную продукцию, хотя привык денег зря не расходовать — только на коньяк и водку — а что узнал в итоге?

Что все землетрясения от греховодниц в кружевных трусиках.

Следующее дежурство ничем особенным от предыдущего не отличалось, за исключением того, что обошлось без людских потерь. Я револьвер перед собой положил, все дрессировался, цапая его и наводя на лампочки. Боеготовность росла, мишеней хватало.

Этим вечером целая научная кодла, то есть коллектив ученых трудился — как я выведал, они колдовали над жидкостным плазмогенератором.

Я, конечно, донимал этот коллектив своими звоночками: все ли еще живы-здоровы, ни у кого башка не пробита?

Они мне отвечали, скрипя челюстями, как мелкому надоеде, вроде комара: а ваше здоровье? Животик не болит, в попке не свербит?

Кстати, такое поведение было вполне оправдано. Эти ученые не знали, что случилось с Файнбергом. Они считали, что Самуил Моисеевич своевременно умер от инфаркта. Сочным красочным рассказом я мог бы сделать этих ученых намного грустнее, но Белорыбов решил иначе, и мой начальник Пузырев с ним согласился.

Застрессованную же Нину начальство технопарка послало колотить по клавишам какой-то древней пишущей машинки и в час дня неумолимо спроваживало домой. При неизбежной встрече со мной на вахте она словно слышала «хенде хох» и, взметнув пропуск, усвистывала куда-то вдаль. Наверное, боялась, что капитанишка Белорыбов обвинит нас в сообщничестве. А я бы, между прочим, пообщался бы с Ниной in vivo — конечно, по истечении траура.

Правда, в отличие от доктора Файнберга, я вряд ли способен пробудить у девушки какие-либо радужные надежды или мечты о светлом будущем. Сторонней наблюдательнице с первого взгляда на меня бросается в глаза, что я не стану богатым, умным и красивым даже при хорошей рекламе и поддержке прессы. Именно поэтому красавицы бегут от меня, как от дикого зверя.

А ведь посади рядом со мной любого эрудита-лауреата и пусти нас соревноваться в интеллектуальной сфере. Например, кто больше слов назовет из трех букв. Я себя аутсайдером в этом деле не считаю. Могу еще в «балду» и в «города» посражаться.

Я в конце армейской службы, когда вся напряженка уже отошла в былое и думы, много изучал толковый словарь и географический атлас. Хотя другая литература в ротной канцелярии и не водилась, стал я энциклопедически образованным человеком. Как Леонардо да Винчи. Не, Леонардо был пидором, а я девушек люблю, хоть и безответно.

Между прочим, на месте военной службы я и сочинять научился, в смысле — врать в письменном виде.

Я там как-то раз свалился с дерева (у меня специальность была — снайпер, а дерево — это окоп для снайпера), ну и кость сломал. Поэтому последние полгода писарем прослужил. Пришлось специализироваться на сочинении любовных писем для своего командира. Девушки-то у него не застаивались и каждый раз он требовал от меня новых фразочек. У возлюбленной, например, ряха, что твоя задница, а я пишу: «Твой лик, о Зейнаб, подобен новой Луне».

Ну я и обнаглел. Пока командир мне коньяка не нальет, я пера в руки не беру.

Матерится капитан Пузырев, будто он извозчик, а не красноармеец, но член-то стоит, члену не хочется покоя…

Я, кстати, так рассочинялся, что захотел на полку районной библиотеки попасть между Гоголем и Герценом — моя фамилия, кстати, Гвидонов, ГВИДОНОВ.

Уже после армии сляпал три романа, послал по экземпляру в три разные редакции. Ну, и меня в ответ послали. Кто уверял, что мое творчество не для толпы, что лучше завести попугая и декламировать перед ним; кто посоветовал чаще открывать книги приличных писателей; кто меньше списывать; а кто больше заниматься сексом.

Они моей жены не знали. Она у меня каратистка. Секс только после получки. А в остальное время — получи по печени.

В остальное время меня как супруга кто-то подменял. А кто — не знаю до сих пор. В пи…, пардон, в срамное место видеокамеру не вставишь. По-крайней мере так, чтоб незаметно было.

Наконец, догадался я, что из меня писатель и муж, как из говна штык и пуля, а фамилия моя годится лишь для заборных надписей.

С женой развелся, рукописи порвал, нашел работу. Мой бывший армейский командир, капитан Пузырев, как раз демобилизовался и стал директором охранного бюро — взял к себе…

Несмотря на то, что на этом дежурстве никто не пострадал, я Файнберга не забыл. И до следующей смены я мучительно думал, постепенно превращаясь из человека прямоходящего, то есть хомо эректус (извините за выражение), в человека сверхразумного. Чтоб поменьше мучиться, делал себе местную анестезию в виде рюмки «Абсолюта». В результате такое умозаключение получилось.

Раз никому не нужный полусбрендивший Файнберг стал кому-то нужен в мертвом навеки умолкнувшем виде, значит был Самуил Моисеевич намного круче, чем всем казалось.

Выходит, был он глубоким исследователем, что различал лишь один Гаврилов, да и то третьим глазом.

Может, док Файнберг и на самом деле уловил, куда дует ветер эволюции? И это кому-то не понравилось? Или же его эволюционная машина создала в проекте некоего грозного монстра? Поэтому и решено было проект украсть, а самого создателя грохнуть.

Однако связь между мотивами и основной уликой — крысиным дерьмом — не прощупывалась. Это и довело меня в итоге до тяжелого расстройства желудка. Ведь для стимуляции работы мозга пришлось налегать на сахар, содержащийся в домашних наливках и заводских портвейнах. Поэтому на следующем дежурстве, успокоив душу и тело «Имодиумом», делал я безыдейные наброски к своему четвертому роману.

К примеру. Одна русская девочка лет тридцати спускает на воду игрушечный авианосец, который плывет из Финского залива в Балтийское море, оттуда в Северное, ну и в Атлантический океан. А в океане этот кораблик замечает командир американской подводной лодки «Трайдент» адмирал Муди. Однако, электронная система наблюдения барахлит из-за китайского вируса, поэтому адмирал решает, что авианосец не маленький, а большой, и поскольку он странный на вид, то, наверное, иранский, и готов нанести по Штатам удар. Подводная лодка пускает в девочкин кораблик ракету «Мэверик», но ракетная боеголовка не может взять такую крохотную цель и уносится в сторону американского линкора «Нью-Джерси». Линкор тонет, а президенту в Вашингтоне докладывают, что неизвестная ракета, скорее всего русская, уничтожила гордость американского флота. И тогда запутавшийся в любовницах президент решает нанести превентивный ядерный удар по российской военно-морской базе в Заполярье. Однако по пути бортовой процессор ракеты «Минитмэн» принимает Луну за российское Заполярье. «Минитмэн» взрывается на Луне, отчего она сходит со своей орбиты и врезается в Землю, поднимая тучи пыли. Наступает вечная зима, доллар окончательно превращается в бумажки для растопки печурок. И однажды американский президент куда-то едет на своих собаках по бескрайней тундре, теряет дорогу, из Калифорнии незаметно для себя попадает в Ленобласть и натыкается на уютный ледяной домик. Входит в него и видит ту самую русскую девочку, которая когда-то пустила роковой кораблик. Только она уже — молодая красивая женщина лет сорока. Едва президент отогревается, как между ними всыпыхивает любовь. Вот как общественное несчастье может устроить личное счастье…

Так я заигрался, что едва вспомнил мужика с вихрастой бородой, ученого Веселкина, специалиста по жидкостным плазмогенераторам. Он сегодня единственный член той кодлы, что в прошлый раз мастерила плазмогенератор.

И не вдруг я вспомнил о Веселкине, а после того, как некая мелкая тень шмыгнула по холлу. Пусть это и оптический обман, но я как-то весь встрепенулся и стал упорно добиваться разговора с дежурным ученым.

Набираю номер лаборатории раз, другой. Не откликается. У меня, конечно, уже дурные картинки в голове ожили, поползли. Я, в свою очередь, браню себя за больное воображение. Ведь мог же бородатый мыслитель Веселкин просто всхрапнуть часок, чтобы по примеру Менделеева увидеть поучительный сон, а то и бросил якорь в павильоне грез (как обозначали сортир китайцы).

Бесполезно звякнул я в последний раз и поехал на пятый этаж, в место пребывания осточертевшего уже ученого.

Еще в холле, около лифтовой двери, я рассмотрел немного слизи, но принял ее за плевок какого-то жлобоватого доцента. А на пятом, близ лифта, опять эта дрянь, вдобавок к ней прилипло что-то вроде чешуйки.

Тут я соображаю: и внизу-то был не плевок доцента. Поэтому отскоблил слизь перочинным ножиком, да в пакетик сховал — в тот самый пакет, который я еще на позапрошлой смене в карман сунул.

От лифтовой площадки двинулся я в главный коридор. А там полумрак и жужжание. Не понравились мне эти звуки; вытягиваю я револьвер из кобуры, большим пальцем взвожу курок, указательный опускаю на спусковой крючок, двигаюсь в полуприседе, рывками, готовый бабахнуть в любой неожиданный объект.

И тут что-то мокрое мохнатое влетает и вылетает из моего «растопыренного» глаза. От такой неожиданной обиды я чуть не прострелил сам себя. Стоп, это же насекомое, насекомое!

Я заставил себя остыть и перейти к грамотным хладнокровным действиям. Может, конечно, и неграмотным, но ничему другому я обучен не был.

Дверь лаборатории плазмогенераторов распахнул ударом кованного башмака, как в фильмах про бесчинства карателей. Прыгнул влево, скакнул вправо, потом уже влетел в помещение и укрылся за ближайшим укрытием, большим шкафом.

В комнате царило шумное оживление, похожее на первомайскую демонстрацию.

Какие-то насекомые, мухи наверное, жирные и быстрые, летали эскадрильями, хватали меня за кожу челюстями, ломились во все мои отверстия, глаза просто выпить хотели. Ну как после этого уважать автора «Мухи-Цокотухи»?

Первый раз в своей бедовой жизни я повстречался с такими наглыми спортивными, накачанными крылатыми рэмбо. Отгоняю их, бью кулаком и наотмашь, «по щекам», обзываю всячески. Это помогает, но слабо.

Конечно, внушаю себе, что уж мухам удивляться не стоит; чего в них особенного? Самые заурядные дрозофилы, не це-це какие-нибудь. Может, на этих мухах проверяется излучение плазмогенератора. Отчего несчастным подопытным не сорваться из тюрьмы, если нашлась где-то щелка? Мухляндцы тоже ведь свободы хотят.

Наконец я, отмахиваясь стволом, выдвинулся из-за шкафа на несколько шагов, поскользнулся на разлитой генераторной жидкости (той, что с магнитными свойствами) и растянулся.

И вот те на — в луже уже лежало тело. Тело мертвого человека. Падая человек увлек со стола какой-то осциллограф, который сейчас лежал на его груди как могильный камень.

Я приподнялся на руках и с первого взгляда узнал Веселкина. Я, собственно, ученого по бороде узнал. Тот самый стержень между глаз торчит. Естественно, что на лице мухи копошатся, а борода на помазок похожа, в ней тоже насекомые барахтаются.

Я выскочил из комнаты, прочертил блевотную полоску в коридоре — мне показалось, что я того помазка наелся. Наверное из-за этих сраных мух мертвец Веселкин произвел на меня большее впечатление, чем мертвец Файнберг.

В будке я снова себя мораль укрепил. Музычка была бодрая по радио, токката с фугой Баха, да и вспомнил, что в армии трупы видал в разных видах, когда случались «командировки» в южные края, где боевики беснуются.

Я завел себя притоптываниями и прихлопываниями в стиле национально-освободительных движений Африки. А потом снял с тела пять мух — они мне прямо в кожу вгрызлись. Нет, необычные тут все-таки мухи, хуже оводов. Брюшко такое длинное с зелеными полосками. Побыстрее бы они разлетелись по окрестным колхозам.

Затем стал звонить шефу. Напрасно я его высвистывал — по домашнему номеру никого, и мобильный номер отключен. Ну да, он же сегодня обменивается опытом с председательницей союза секретарш-телохранительниц. Проклятый сексуал-демократ!

А вот менты на сей раз через десять минут примчались, будто поджидали в кустах неподалеку, причем, у всех взгляды зверьков, питающихся падалью. Помимо Белорыбова еще и омоновцы. Капитан с веселенькой улыбочкой на устах сразу ко мне и, сглатывая от возбуждения слюну, попросил предъявить оружие. А в тот момент, когда я протягивал свой револьвер, какой-то дубиноголовый омоновец взял меня на прием. Смешной прием, детсадовский — заломал мою руку своими двумя ручищами. Я бы на его месте провел айкидошный кистевой. Однако, я возражать не стал, потому что гостям только этого и надо. Только рыпнись и припишут «сопротивление при задержании».

Лизнул я пол, захрустели хрящи, один орангутанг в милицейской форме еще прыгнул мне на спину и стал топать ногами. Ясно, что сейчас мне помогут оказать «сопротивление при задержании». Утюжили минуты три, выдавая грубость за умение. Но потом Белорыбов проявил режиссерское мастерство. Он дернул меня, как морковку, за чубчик вверх, и один сержантишка, отплясавший над Веселкиным, ткнул своей вымоченной в крови пятерней в мое уставшее лицо.

– От этого так просто не отмоешься, — сказал посуровевший сообразно моменту капитан Белорыбов. 

Дебил дебила видит издалека. Я в Белорыбове почувствовал под тонким налетом цивилизации полный котел бреда.

– С вытащенными из пазов руками и вы не помоетесь, — пытаюсь унять жлоба.

А в ответ опять жлобство. Менты сделали мне «ваньку-встаньку» с помощью тычков в живот и по почкам. Эта грубость мне еще с армии известна, именно так «деды» развлекали «черепов». Но в армии-то я со своим персональным мучителем быстро договорился и за битье понарошку передавал ему, подавляя музыку в животе, всю колбасу, импортированную из дома.

Но Белорыбова колбасой не смягчишь, он тверд, как тот стержень, что завершил карьеру физика Веселкина.

А видеозаписи с моим алиби капитан просто стер. Попробуй в такой неакадемической обстановке заикнись про слизь и чешуйку в пакетике — его менты выбросили при обыске в мусорное ведро. Да они ж заставят меня сожрать этот пакет вместе с остальными помоями.

3

В камере СИЗО людей хватало, но двое держались особняком. Я и мой опекун — здоровенный жлоб-уголовник. Это был своего рода ассистент Белорыбова. С помощью ассистента мне предстояло рассказать, как я загасил светильник отечественного разума, товарища Веселкина. Стараться и придумывать не надо было, всю пьесу уже сочинил драматург Белорыбов. Оставалось только отыграть свою роль, но под протокол.

Но я, конечно, совсем не хотел играть роль, прописанную мне назойливым драматургом. И пытался противостоять нажиму ассистента. Однако рука у него в два раза шире моей; морда и брюхо чувствительны к битью, как мешок с картошкой; стрелять по нему, естественно, нечем, разве что кровавой соплей. А убежать от него внутри камеры смогла бы только черепаха из апории пресловутого Зенона (его бы на мое место).

Попрощался я с тремя зубами, двумя клочьями волос, телесным цветом лица, пострадали и другие члены тела. Уже через несколько дней я нуждался не в косметическом ремонте. Целых деталей в организме становилось все меньше и меньше.

Кстати, и укусы, которые остались от тех чертовых мух, нарывали по страшному.

Еще одна незапланированная неприятность настигала меня, когда опекун уже выдавал трели на нарах. Кошмар кошмаров. Будто внутри меня растет-разрастается червяк и сосет, сосет, и уже высовывается из моих глаз и ушей. Я в этом сне еще пытаюсь познакомится с девушкой, а червяк вдруг как вылезет…

Как-то утром меня поволокли на допрос, а я уже так перепсиховал, что был готов взорваться. По-джентльменски выражаясь, попробовать внезапно Белорыбова нокаутировать, а по-рабоче-крестьянски — дать ему по соплям, чтоб не скоро встал. Пусть станет хуже, но роль будет не чужая, а моя.

Хуже себе сделать не пришлось, следователь стал вдруг умным и добрым. Извинялся даже: мол, кто же знал, что вы такой положительный гражданин. Я, конечно, обалдел от положительных эмоций…

Разгадка пришла вместе с шефом бюро Пузыревым. Он меня встретил у дверей СИЗО недовольным сопением, но известил, что в технопарке за время моего отсутствия завершилась биография еще одного ученого — доктора наук Водоводова.

Последний убиенный занимался так называемой квантовой телепортацией.

Кстати, я как-то на вахте прицепился к Водоводову, требуя объяснить: шо це таке.

Тогда из его невнятных объяснений я мало что понял: кванты, испущенные одной системой, могут разлететься на разные концы вселенной, но при этом находятся в связанном когерентном состоянии. Они способны быстрее скорости света передавать друг дружке информацию по струнам глюонного поля.

На этих принципах Водоводов собирался построить квантовый космопьютер. Не построил.

Телепортатору стало хуже, а мне лучше, вот и разберись, где тут мораль. Нет универсальной морали, нет!

Пару деньков полежал я в ванной с травой чистотелом; отмок, продезинфицировал нарывы и прочие поганости, попил женьшеневки для взбодрения жизненных сил. Потом отправился к врачу-костоправу. Врач хрустел костями. Это помогло. Хрустел-то он костями другого пациента, но я, наслушавшись такой музыки, понял, что лучше стать здоровым и идти домой. Попадись к такому доктору на сеанс, действительно уже ни на что не пожалуешься.

Приступив к выполнению служебных обязанностей, я ничего не скрывал. Каждому ученому рассказывал о своих впечатлениях, когда пропуск проверял. Только в моих услугах уже не особо нуждались. И так все было известно, путешествовали жуткие вести по цепочке ртов и ушей.

Все взахлеб обсуждали участие эскадронов смерти, красных бригад, черных сотен и других кошмарных банд в последних убийствах.

Наконец прознали про это дело и репортеры. Журналисты умудренно потянули воздух и посчитали, что в технопарке орудуют не какие-нибудь закоренелые преступники с четко очерченными целями, а бритоголовые сорванцы-нацисты или лохматые романтики-свободолюбцы из бандбригады «Сознание Махно». Дескать, юнцы из неблагополучных семей самоутверждаются, вбивая стерженьки в какую-нибудь голову с противоположной стороны баррикады. Получалось, что Файнберга принесли в жертву нацисты, Веселкина — анархисты-свободолюбцы, Водоводова опять же нацистики.

Это пошло в печатных, а также непечатных органах, по телеку то есть.

Но вот в новостях телекомпании «Поганкино» журналист Серебренко, известный особой проницательностью, намекнул, что в гатчинском технопарке случились разборки между предпринимателя от науки.

Вообще все читатели и зрители делятся на настоящих олигофренов, которые всему истово верят по глупости, и олигофренов временных, которые слегка верят во всякую чушь, потому что на правду-истину им наплевать.

Насчет малолетних нацистов и анархистов заливали олигофренам настоящим. Только настоящим олигофренам не ясно, что у крысят-экстремистов спинной мозг жидковат для для наездов на ученых. Насрать им на ученых.

А «пуля» насчет кровавых разборок между предпринимателями — это для олигофренов временных.

Один бизнесмен другого бизнесмена сам ведь убивать не будет. Он наймет профессионала-киллера. Стержень загонять в голову — это не почерк киллера. Пристрелить из пистолета с глушаком где-нибудь в парадной, совсем другое дело…

Но, может, на ученых технопарка стали охотится какие-нибудь религиозные фанатики, подосланные, например, аятоллой. Может усмотрели в исследованиях что-то «противное воле Аллаха»?

Но, с другой стороны, почему бы им сперва не распатронить знаменитый Гатчинский сексодром — комплекс ночных клубов, стриптизов и прочих пале-роялей, до которого от электрички рукой подать?

Кстати, размышляй не размышляй, а в магазин за товаром ходи. Ну я как-то пошел и повстречал того урку, который мне «помогал» в СИЗО, не покладая рук и ног, вкус чьих ботинок я помню до сих пор. Видимо, менты пустили его отдохнуть от хорошего поведения.

В торговом центре на Васильевском встретились, я там порошковым супом, цепочкой для унитаза и водопроводным краном разжился. При этом мне показалось, что «земляк» меня не заметил. А я вот его взял на мушку.

И когда уголовник взял приличный портвейн, откуда-то из моего мозжечка постучалась агрессивная мысль. Возьми-де, Саша, кран, заверни его в приобретенную ранее «Ничью газету» и получившимся украшением угости приятеля по кепке, так сказать, верни излишки.

Появившись под видом обычной мысли, этот порыв скользнул вниз, в сердце — обиталище души, оброс там сильными эмоциями, как ежик иголками, и показался достойным воплощения в жизнь.

Короче я поддался соблазнительной мысли. И вооружившись краном, да еще цепочкой от унитаза, принялся преследовать плохого человека, несущего хороший портвейн.

Мой мучитель вышел из торгового центра, свернул на его хозяйственный двор, где сейчас было пустынно, и вдруг двинул в подвал…

Я, будучи по-прежнему на взводе, не отрывался.

Пять ступенек вниз и — полутьма. Кругом ящики, упорядоченными штабелями и беспорядочными россыпями.

Воздух, напоенный гнилью, звенит от комариных концертов. Вражеские летуны повсюду, наглые, как пэтэушники после выпускного бала.

Что тут понадобилось бандиту? Будет распивать в одиночке или здесь место встречи с друзьями и единомышленниками?

В любом случая, огибая холмы пустой тары, я преследовал лютого зверя в человеческом обличье. Всего несколько метров вглубь подвала — и сумерки стали тьмой со слабыми выбросами света из каких-то щелей, а залежи ящиков обернулись лабиринтом. Вот и чавканье башмаков моего недруга рассосалось во мраке, и огонек его сигареты свернул за какой-то угол.

Потерялся…

К тому же в подвале полно воды после какой-то аварии…

Пожалуй, даже я не могу работать в такой свинской обстановке. Хочется выйти.

И вот я пячусь назад, гордый, но растерянный, как Наполеон в декабре двенадцатого года. И вдруг шлагбаум. На моем горле устраивается чей-то ремень и начинает душить.

Я даже не сразу поверил, что так все паршиво обернулось. Но башка сразу опухла, как мяч под каблуком. Честно говоря, все было как во сне типа «кошмар», я даже не испугался.

Не испугался, каблуками топнул насильника по сводам стопы, а потом смял ему локтем, наверное не слишком здоровую печень. Ему бы сейчас не обращать на это внимания, да и додавить меня, но его злой вспыльчивый нрав взял свое.

Удавка ослабела, видно, уголовник стал держать ее одной рукой, а второй, увенчанной чугунным кулачищем, решил долбануть мне по затылку. Но я нырнул вниз и вбок, потому-то бронебойный кулак только скользнул по моей шапочке.

Взяв из положения «полуприсед» низкий старт, я высвободился и, более того, рывком перелетел через какую-то кучу. Я знал, что разгневанный уголовник так просто не отпустит меня восвояси, поэтому не побежал к выходу, а стал маневрировать во тьме.

Тропинки ветвились и петляли, пересекали груды гниющих ящиков и уходили под воду. Вскоре мрачная неизвестность полностью проглотила меня. Оставалась одна единственная ясность, что братья меньшие, комары, будут пить мою кровь на первое, второе и третье.

«Насмерть закусан комариками в центре большого города!» — это сенсация. Однако, я вряд ли смогу пожинать плоды своей популярности и нежиться в огнях фотовспышек и юпитеров.

Хоровой комариный писк был таков, что казалось — все тело стало сплошным ухом. Несмотря на мои мощные отмашки, достойные участника мамаевого побоища, комары подошли вплотную и даже куртку пробивали своими хоботами. Я пытался вычислить, сколько еще продержусь в кусачей тьме, но тут обозначилась серьезная поправка к вычислениям.

Послышался некий шум, похожий на комариный писк, как тигр на кота. Удивительный шум, скорее всего, был родственен тому, что бывает при продувке цистерн.

Еще непонятно что, а уже страшно. Так я запереживал, что какой-то психический-нервический спазм со мной сделался. Начались непонятные конвульсии: вроде мышцы в норме остались, а все равно меня словно выжимает и скручивает неведомая сила.

Ну и выжала она меня. Я помимо своего родного тела стал ощущать еще одно! От этого сперва чуть не ошизел. Я раньше и представить такого не смог бы, даже под дулом пушки. В квантовой механике это, кажется, называется суперпозицией.

У меня появилось длинное гибкое повсеместно мускулистое тело.

Сжатие распространяется вдоль него и гонит волну, я чувствую движение жидкой силы. И вот брызгами с гребня волны срывается горячий выдох.

Выдох подсвечивает пузырьки, множество окружающих меня пузырей. Мир вокруг меня превратился в скопище пузырей. Такая вот точка зрения!

Внутри ближайшего пузыря скрючилось и расплющилось какое-то убогое существо, трусливо поблескивающее фонариками глаз; я догадался, что это — человек.

Огненный комок распирает глотку.

Стоп-кран. В пузыре-то — Я! Я себя по шапочке узнал, по курточке «секонд хэнд» с барахолки.

Я-который-в-новом-теле смотрю на себя-который-в-старом-теле.

Глотка горит, как от стакана спирта, хочется выблевать огненный ком.

Нет уж, на самого себя, даже замаринованного в шаре, моя рука не подымется, огненный комок не изрыгнется.

Нет, вон из чертовой западни. Не за какие коврижки не стану самоубийцей.

Я как-то удачно дернулся и вернулся обратно: в привычное туловище, в прежнюю голову, в обычные руки-ноги. Меня как будто резиновая лента швырнула на исходную позицию.

Итак, поздравляю себя со с вселением обратно. Суперпозиции — конец.

Но если я не сбрендил, то меня собралось атаковать одно потрясное существо.

Я резко сгибаюсь, что-то свистит над моей головой, слегка защищенной шапочкой. Я щелкаю зажигалкой и фитилек подмазывает розовым светом сцену нападения.

Я вижу эту тварь, вижу!

На штабеле в трех метрах от меня расположилась редкостная дрянь. То не копье просвистело над моей головой, это она пульнула в меня своим хоботком.

Хобот, не заработав победные очки, как раз прятался сейчас в пасть. И наконечник у хобота тот самый — длинный стержень. То есть шип.

Пасть, или кусательно-прокалывательный аппарат, вообще у этого монстра непростая. Четыре челюсти, похожие на широкие крюки, а под ними не то руки, не то складные ножи с зазубренными лезвиями — рукочелюсти, так это можно назвать.

Все это хозяйство на переднем членике. Если точнее, пасть выдвигается из членика, и тогда получается морда, и снова задвигается в него. Тогда спереди только обтекаемая гладкая поверхность. Да я смотрю, каким-то макаром эта пасть может и из других члеников вылезать.

Фигура у монстра изящная гибкая, все в прикиде из обручей-колец. Панцирные кольца заправлены друг в друга, сходятся и расходятся в такт элегантным изгибам.

На всех члениках, несмотря на панцирь, какие-то шевелящиеся отростки. На коротких стебельках сетчатые шарики — глаза что ли. Нижние отростки напоминают ножки. Да, этим ножками не помешали бы сапожки. Общая длина твари где-то пол метра.

А еще она переливчато шипит как в опере. Аоооууууаашшшш!

Описание это далеко не полное, потому что не было времени любоваться подвальным чудом. Я быстро сообразил, что монстр в следующий раз не промахнется своим шипом. Поэтому стал пятиться.

И опять наткнулся… на уголовника.

Сцены братания перед лицом общей опасности не случилось. Несостоявшийся брат хватанул меня двумя своими медвежьими лапами за куртку и швырнул в сторону твари. Я приземлился на колени, вернее приводнился — здесь тоже стояла вода. Теперь тварь возвышалась надо мной, победно шипя. И как будто уже не слишком спешила, поигрывая хоботком.

А зажигалка выпала из моей руки, огонек прихватил щепочки и упаковочную бумагу — так что была подсветка.

Тварь прыгнула, а я, приподнявшись с колен, врезал ей своим краном по «складным ножам». Треснула пропоротая челюстями куртка, и хобот хлестнул меня поперек туловища. Я скакнул в сторону, где проломил кучу ящиков и начал барахтаться в мешанине картонок и деревяшек. Тут меня и бери тепленьким.

Но чудище решило познакомиться поближе с уголовником. В отличие от меня он не валялся, а гордо возвышался. Наверное это и не понравилось твари.

Она, выставив из воды только глаза и изогнутый кончик хвоста двинулось к уголовнику. Тот слегка присел, намереваясь трахнуть чудовище бутылкой.

Наконец, улучив момент, нехороший человек ударил нехорошего зверя бутылкой портвейна, но она была легко отбита хвостом и улетела по верному адресу, то есть ко мне. Уголовник пытался запаять бляшкой ремня животному по сетчатым «моргалам», но рукочелюсть полоснула ему по ладони. Все движения твари были такими резкими, стремительными, что в этих потемках мой взгляд едва поспевал.

Теперь наступил черед активных действий злюки-монстра. Он прыгнул — как будто исчез в одном месте и появился в другом.

Тварь мигом уселась уголовнику на живот. Тот как будто даже растерялся, не зная, что предпринять. А животное не терялось.

Четыре крюка попарно выдвинулись вперед и вошли в живот человека. Следом острый хобот монстра пробил бандитское пузо, повидавшее много харчей, и стал погружаться в него.

Чудище заурчало, как дизель; даже бандит, явно получивший болевой шок, глянул на старающуюся тварь с удивлением. Потом его стало трясти, он сел на задницу, потом опрокинулся на спину. Его лицо еще раз показалось из лужи, рот прохрипел что-то матерное и тут же с бульканьем ушел под воду.

Над поверхностью воды виднелся теперь только холмик живота, на котором расположился монстр. А потом живот завибрировал, словно под действием электрических разрядов, и… лопнул.

Монстр быстро погрузился в разверзшееся чрево человека, из которого теперь виднелись только последние членики.

Я видел, что кольца на них расходятся и они начинают просвечивать кровавой снедью. А потом изрядно располневшее животное выползло наружу, из разъятого трупа, и довольно уже неуклюже перепрыгнуло на штабель ящиков. Слегка пострекотав кольцами, что наверное выражало удовольствие, оно стало поворачивать внимательное «лицо» в мою сторону. С шевелящихся крюков свисали сгустки крови. Честно говоря, я даже увидел подобие улыбки на этой адской морде.

И, соответственно, из шокированного зрителя я превратился в того, кто бежит быстрее лани. Я никогда так быстро не рвал когти, ни в прошлой, ни в нынешней жизни.

Злодейское животное не пустилось вдогонку, наверное по причине сытости. Оно осталось, как памятник самому себе на вершине штабеля — его красиво озаряло багровое пламя разгорающихся ящиков.

Монстр гордо поводил мордой, щелкал крюками, изгибался похлеще балерины и громогласно пищал. Он входил в мои сны и делал их кошмарами на многие недели. Я мог проснуться от очередного сна с его участием, покушать на кухне чайку, вернуться в койку и угодить ровно на следующую серию, спасибо кинопрокатчику Морфею.

Через пять минут шараханий по подвальному аду, наполненных ожиданием новой встречи с интересным чудовищем, я выбрался на Божий свет. Но вместе с клубами дыма.

Какие-то два алкаша направились ко мне. Лица у них были весьма недружественные. Они, похоже, хотели спросить у меня насчет своего товарища и причины возгорания подвала.

Кажется, я еще сказал: «Мы с вами не представлены друг другу». Но они только сжали кулаки.

Последовала короткая свалка, в которой я орудовал цепочкой от унитаза, в результате чего и получил возможность удрать.

И пока бежал домой, все время прихлебывал из чудом сохранившейся бутылки портвейна. И пока прихлебывал, мог бежать.

Если кто и собирался, то уже не смог меня опознать три дня спустя, когда грязь была отскоблена и опухшая из-за комаров физиономия съежилась до своих обычных размеров.

Естественно, что я ни с кем не делился воспоминаниями. Ведь пришлось бы отвечать не только за сгоревшие ящики, но и за отбытие уголовника туда, где «нет конвоя».

Поди докажи, что им закусил какой-то неведомый зверь, похожий на огромную мокрицу.

4

Конечно, после встречи с чудовищем прошло еще немало вполне обычных иногда даже приятных дней и ночей. Но тем не менее, день первой встречи с ужасом был помечен у меня в календаре красным крестиком, как день начала третьей мировой войны и великой революции.

Да, какое-то я пытался не помнить и не думать о нем: дескать, мало ли что на свете случается. Сон разума рождает чудовищ, или как выражаются товарищи буддисты: загрязненная алая-виджняна производит нечистые дхармы.

Я играл на своем «Секстиуме», я сводил Нину в киношку на «Парк культуры и отдыха мелового периода», чтобы совместно расслабится.

Она может и расслабилась, а я вот нет.

Какие-то паршивцы стали проникать каждую ночь в наш гатчинский технопарк, но не воровали! Они портили оборудование, курочили дисплеи, били приборы, корябали чипы и перекусывали проводки.

Секьюрити старалась изо всех сил, но силы тратились без толку. Напрасные старания никакого сочувствия у охраняемых не вызывали, наоборот, ученые чуть ли не плевали охранникам вслед.

Судя по тому, что происходило, это забавлялись какие-то дебилы. Но исходя из того, где это случалось, то мы имело дело с профессиональными диверсантами-ниндзя.

Таким образом, загадочность нарастала в геометрической прогрессии.

Милиция может и хотела класс показать, но вскоре догадалась, что славой здесь не пахнет, премиальные не светят, а вот папки с незавершенными делами будут вздыматься все выше и выше к потолку.

Не только в районной, и в городской, в центральной прессе появились статьи на тему, что «бизнесмены от науки» самоедством занимаются, что сами себе все портят.

И журналист Серебренко об этом охотно говорил в новостях телекомпании «Поганкино».

Серебренко вешал лапшу, что есть такой резон у некоторых владельцев технопарка — сбить цену на акции, и затем скупать их охапками у других владельцев. Хотя, в общем, поверить можно. Нынче и не такое случается, жадность — всему голова.

Некоторым ребятам из нашего секьюрити стало совсем тоскливо и они ушли от Пузырева. Кто подался во владельцы садовых участков, кто — в менты.

Мне такие варианты не улыбались. На грядке меня всегда клонит в глубокий сон. Далек я и от того, чтоб вязать сопляков, которые на Дворцовой площади порноматрешками приторговывают. Поэтому я остался, но вывод сделал.

Надо больше тренироваться, в смысле заниматься «охотой» на «Секстиуме». Брать пивка с хренком и мочить зверей вместе с доктором Хантером. Я так и делал, с упорством пророка и умением снайпера бил зверье до раскаления приклада.

И после очередного рекорда фирма — производитель игрушки — протянула ко мне домой оптоволоконный кабель и бесплатно связала меня по Интернету с ведущими охотниками мира. У нас были общие звери, общие виртуальные джунгли. Смогли мы «дырявить» в online и друг друга.

А еще фирма поменяла жилетку на настоящий «цифровой» костюм не только с позиционными датчиками, но и тактильной внутренней поверхностью. И когда в меня вонзались клыки зверя или попадала пуля соперника, то это чувствовалось!

Однажды у меня Нина побывала; я как раз костюмчик на девушку натянул, а сам жилеткой обошелся. Ну, и предложил поразвлекаться на пару «доктором Хантером». Тут такое побоище с одним тевтоном из Померании завязалось, что я пропустил момент, когда девушку загрыз трехголовый тираннозавр, да еще в нее засадил автоматную очередь (пока что виртуальную) один джигит с югОв.

С Нинкой истерика, насилу валерьяной отпоил.

А сам снова кинулся на тевтона. В самом деле, нельзя мне сдаваться. Ведь может пострадать национальная гордость великороссов и мой рекорд в придачу.

Наверное, Нина посчитала меня примитивом. По-крайней мере, разок она фыркнула «фу, какая примитивщина». А стал бы Нинкины дыньки под кофточкой крутить, тоже прослыл бы недоразвитым.

Поэтому я и выпроводил ее из дома. Ну, если по правде, она сама ушла.

И правильно сделала, что закрыла дверь с той стороны. Я ведь, в итоге, покруче немца выступил. Пять часов наш поединок длился, в джунглях, в лесах и в тундре. Не смог он с моими зверями справиться — столько в них ужаса вложено! А в конце и самого германца я грохнул из двенадцатого калибра — здесь тебе не Померания.

Можем же, когда захотим!

И даже после такой победы, потом целую неделю доказывал сам себе, путем усиленного чтения книг, что Я не ПРИМИТИВ.

Если честно, то книгу только одну прочитал и сразу забыл, о чем она. Помню лишь, что какой-то молодой человек, бретер и кутила, вроде наших люберов, трется около юной девушки, но она не согласна. А как только «дала добро», тут выяснилось, что он ее родной брат, случайно потерявшийся в возрасте одного дня. Девушка с горя уезжает на край света, но тут юноша выясняет, что она, на самом деле — не сестра, а приемыш, найденный под забором. Молодой человек ищет свою любимую по всем краям света, включая вершины горы и морские впадины. Вот он ее находит, все готово к свадьбе. Но тут папа девушки дает команду прикончить юношу, ведь старик-то не знал, что дочка у него приемная, а любер на самом деле его сын. Во время свадебного торжества на юношу падает люстра, но девушка пихает своего папу так, чтобы он вытолкнул юношу и оказался под ударом. Книга заканчивается счастливо: обсыпанная хрусталем голова дурака-папы падает в салатницу, а танцы продолжаются до утра…

Гораздо больше чем книги мне принесло живое общение — если точнее, вращение в неинтеллигентных сферах.

Например, в стихийном «английском клубе» возле винного магазина на Железноводской, 37 — куда меня когда-то привел сосед алкаш Евсеич.

Там такая скамеечка и два кусточка — на ветках всегда стаканчики висят, удобно и выпить, и облегчиться, и пообщаться.

Так вот, стала вдруг в «английском клубе» регулярно курсировать информация к размышлению. Перед размышлением, правда, надо было отбросить плоды белой горячки и оставить сведения, где хоть криво, но все-таки отражались правда с реальностью.

С алкашами и бомжами в нашем районе как будто стали происходить удивительные вещи — и ни одна газета, ни один интернетовский сервер об этом ни полслова.

Пожилой алкаш в тельняшке волнительно живописал, как его любимого друга съели здоровенные мухи, размером чуть ли с орла. Они друга вначале не трогали, просто жили у него, но однажды разозлились и искусали. Тот опух, потом лопнул, расползся, и мухи его просто слизали с пола. Алканавт долго сокрушался об утрате собутыльника, а потом для баланса мнений добавил: «И правильно. Абсолютно с мухами согласен. Уважай Сережка флотский порядок и чистоту, мухи Сережку бы тоже уважали».

Один красавец с длинными ногтями, собрав круг интересующихся, выкладывал им за кружку пива другую ужасную историю. Явился он как-то к даме, у которой на хате и самогон варится, и винишко бродит.

Явился, а она дверь не открывает.

После безответных звонков влез он в ее квартиру через балкон. И нашел что-то похожее на большущий комок ваты. Подумал красавчик, что эдак хитро первачок замаскирован и стал курочить его.

А внутри комка кожица с косточками, с чертами лица — все, что осталось от самогонщицы.

К тому же враги начисто смели ее запасы сахара, не говоря уже о многочисленных литрах драгоценной жидкости, навсегда пропавшей из перевернутых бутылей.

Впрочем, когтистый красавец несколько иррационально доказывал справедливость кары. Дескать, правильно проучили бабеху, высосали ее, и поделом. Ведь чем она занималась? Если у мужика нету денег на бухало, то она заставляет его телом отработать. И отрабатывал красавчик сексуальный долг, пока самогонщица не скажет: «На тебе поллитра за труды». Но у бедняги уже и сил нету, чтобы эти поллитра ко рту поднести.

А вот дама с цветочной синевой под глазами травила еще более ужасную историю. Из слов, перемежающихся бессмысленным смехом, можно было узнать, что у нее есть сестра, большая язва, в смысле правильный человек. Недавно эта самая сестра увидела у себя квартире какого-то здоровенного гада, похожего на помесь таракана и собаки.

И увязалась за ним, сначала на кухню, а потом и в кладовку. Зверек, не зная как уединиться, куснул зануду, отчего вся она упала в обморок.

Отрыв от жизни продолжался неделю. Впрочем сестра вставала, ходила, как заводная, «ну это, как, зомби, мать его», и жрала-жрала.

А потом у нее из носа и рта вылезли какие-то червячки размером с мизинец. В конце концов сестра прокашлялась, высморкалась, и пошла на работу.

Еще в «английском клубе» выступал гражданин с замотанной рукой и перевязанной головой — вначале бинтом, потом полотенцем и, наконец, шарфом.

Прозвище гражданина было всем известно ввиду многочисленных драк и разборок с его участием — Кутузов. Профессия — сантехник. (Местные алкаши, конечно, ни ухом ни рылом про то, что подлинный Кутузов был тишайший человек и бил только обнаглевших супостатов.) Выступление перевязанного гражданина пользовалось максимальным успехом у публики и ему всегда наливали в конце.

Судя по регулярному рычанию и грубым фразам, сыпавшимся из «Кутузова», как из рога изобилия, он был постоянным источником стресса и агрессии.

Но намедни подошла и его очередь подвергнуться насилию.

Районный громовержец мылся под душем, по обыкновению не включая свет, чтоб не смущать взор обычными полчищами тараканов. Вдруг этот фельдмаршал местного значения почувствовал дерьмовые дела, затевающиеся за его спиной, и сделал шаг в сторону. После этого что-то свистнуло и порвало ему ухо, но все-таки основная часть головы осталась целой.

Кутузов быстро свалился на пол и нащупал топор, который держал в ванной на случай, когда если какие-нибудь стервецы явятся к нему сводить счеты.

Вдобавок мужественный мужчина просек — какой-то «хер» копошится в углу, и обрушил на это «не поймешь что» топор. Лезвие, наскочив на твердь, отлетело в сторону. Тут будто пилой резануло Кутузова по правой руке, топор выпал, но боец сумел подхватить его левой и рубануть снова, только уже не сверху вниз, а наоборот. Полетели брызги, человек порубил минуты две по необходимости и еще три ради удовольствия. А когда заметил, что никто, кроме него, уже не шевелится, зажег свет.

Каково же было изумление Кутузова — ведь на полу ванной в зеленой луже обнаружилась издохшая гусеница, вымахавшая до размеров поросенка. Впрочем, название «гусеница» было условным, и это рассказчик четко сознавал. Из ее пасти, страшной, как улыбка мертвеца, тянулся хобот, что впился острым наконечником в стенку и застрял там. На брюхе панцирные кольца немного разошлись под воздействием сожранного и выпитого, там лезвие топора и выпустило зеленоватую дрянную кровь.

Кутузов отрубил хобот, вытащил наконечник-шип из стены, потом все останки бросил в ведро, собираясь вызвать ученых. Вернее, одного знакомого ученого, у которого он в первый и последний раз чинил унитаз.

Перед обращением к науке израненный Кутузов хотел привести себя в порядок, полить дезинфицирующей жидкостью на раны. Но ужас — несколько заначенных бутылок водки было кем-то вскрыто и цинично опустошено! Даже в огромной емкости с бродилом осталась лишь пара капель.

Такого надругательства психика Кутузова не выдержала и отключилась. Когда изображение в глазах сантехника сфокусировалось снова, рядом уже хлопотала верная подружка Зина. Все пострадавшие члены тела были промыты зеленкой и замотаны чистой тряпкой, а странное животное выброшено на помойку.

Мужчина, конечно, покарал женщину за дерзкое самоуправство, но наука, увы, понесла непоправимую утрату. Кутузов с трижды перевязанной головой не перекладывал ответственность на других и сочился скупой мужской слезой…

Слушая эти бредни, я делал выводы и от них выделялся адреналин, становилось жарко. Я видел связь между тем, что происходит с алкашами в Василеостровском районе и тем, что делается в Технопарке в Гатчинском районе. И еще я понял, что гады уважают водку и вино, метаболизм у них такой.

Кстати, в английском клубе новомодных монстров устойчиво называли червягами. Удивительно что это название прижилось и продолжало успешно существовать и дальше.

Я написал письмо о червягах в «Известия». Я послал электронной почтой соответствующее извещение в еженедельник «Time». Привожу фрагмент из него, дабы никто не сомневался, что я первый заметил надвигающуюся мировую катастрофу и пытался предупредить о ней все человечество.

«Thema: Invasion-2000 Datum: 15/05/2000 10:03:25AM From: Gwido@tf.spb.ru (Gwidonoff) To: Letters@time.com (Time inc.)

Dear Sirs!

These things were going to destroy all our civilization…»

Но человечество не торопились откликаться. Из еженедельника «Time» мне пришел ответ следующего содержания:

«Thema: Re: Invasion-2000 Datum: 16/05/2000 01:13:25AM From: Editors@time.com To: Gwido@tf.spb.ru (Gwidonoff).

Dear Mr Gwidonoff!

Please inform your psychoanalist about things were going to destroy our civilization…»

В самом деле, иного от янки и нельзя было ожидать; для них катастрофы — это где-нибудь в Азии, там, где люди без штанов производят для Запада всякий ширпортреб… Я, конечно, на письмах не успокоился. С газетами я больше принципиально не связывался, но слал свои уведомления на разные интернетовские форумы — на эти сетевые базары, где каждый имеет право нести чушь. Но и там меня быстро отключили, наверное потому, что я нес чистую правду. Только в «докторе Хантере», организованному по принципу MUD, мои монстры, которых я слепил с червяги, имели неизменный успех.

И несмотря на то, что рот мне был заткнут, уши оставались отверстыми. От бабок, греющихся на скамеечках, я услышал, что частники завезли в город Петра партии южных рептилий и насекомых, но пожмотились на клетки. Раз так, гады сорвались и скрываются нынче по подвалам и прочим темным местам.

Слух этот был достаточно устойчив. Поэтому городской голова, то бишь мэр, в еженедельной передаче «Я и Ты», по своему обыкновению, все растолковал. Мол, при встрече с тропическими чуждыми вам существами, во-первых, сохраняйте спокойствие, а еще лучше — толерантно улыбайтесь; во-вторых, пытайтесь отвлечь их внимание от себя и других ценных предметов; в-третьих, закрывайте на ночь унитаз трехпудовым камнем; в-четвертых, не откликайтесь на шипение за дверью.

А городской попа, то есть начальник санэпидстанции, дал хороший рецепт яда для вредных животных: смесь стрихнина и какого-то цианида надо было засыпать во все кастрюли, бутылки, плошки.

В развитие мыслей о беглых тропических гадах представители прокуратуры заверили граждан, что с террариумом самовольно рассталась пара десятков крокодилов, три-четыре молодые анаконды, и ротозеям-зоологам вскоре не поздоровится.

Дешевый треп — у меня сосед Андрей Иванович Воропаев сторожем в террариуме. Судя по его широко раскинувшимся щеками и вечно одетым валенкам, там царит холод и голод. А вот еще факт, подтверждающий данный тезис. Сосед мне все цыплят по дешевке предлагает — ясно, у кого он их отнимает. Значит, крокодилы с анакондами не то что сбежать, из анабиоза выбраться не могут.

Потом еще прошел слух о крысах и воронах, которые резко поумнели и стали воровать драгоценности из квартир. Здесь уж не сдержался один академик. Я его говорящую голову видел и слышал по телеку. Он сказал, что в результате дрейфа генов, заметно усилившегося в последнее время, у крыс и ворон случаются разнообразные мутации. В том числе и такие, что резко увеличивают кортекс головного мозга, то есть умственные способности. Однако воровство драгоценностей — это явление культурное, а крысам и воронам до культуры ой как далеко.

В конце концов мне вся эта лабуда остохерела. Она как будто намеренно распространялось, чтобы сокрыть правду-истину!

Я поклялся поймать натурального червягу, чтобы ткнуть его в лицо дурной общественности. Денег своих не пожалел, купил несколько мышеловок, пару капканов, крысиный яд, приманки аппетитные замешал. И едва смена моя началась, кинулся ловушки и западни устраивать в разных интересных местах технопарка — в коридорах, в буфете, в одной лаборатории сигнализацию отключил и там тоже сделал. Естественно, что не забыл мышеловки зарядить.

Потом в своей будке уселся, созерцая последних убегающих уборщиц.

Часика через три что-то мне шепнуло: поди проверь. А идти жутко — если мне запаяет мокрица из темного угла своим стержнем, даже охнуть не успею, как те трое ученых.

Но все-таки волю в кулак сгреб, двинулся. Иду по коридору левого крыла; лампочки горят, а все равно мне кажется, что света мало. Вот первая моя мышеловка: отравленная колбаса исчезла, а устройство не сработало! И никакого сдохшего червяги поблизости.

На следующем этаже я сам едва не угодил в свой капкан. А на третьем этаже сыр опять-таки из мышеловки исчез. Кстати, эта ловушка сработала — хотя никого не схватила.

У меня стала потеть спина. У этих тварей просто бешеная реакция и скорость невероятная. Они же могут тебе яйца отхватить, а ты даже не заметишь.

Мне захотелось срочно вернуться в свою будку и забиться в нее до утра. Но я через силу двинулся по коридору к той ловушке, которую оставил в лаборатории систем кодированной связи.

Добрался я шелестящими ногами до лаборатории, заглянул под стеллажный шкаф. Моей мышеловки там не было — ну ведь точно же под шкафом ее оставлял! Я ведь не маразматик еще… хотя кто его знает.

Я несколько растерянно оглянулся, услышав легкое шипение.

На ближайшем столе работал компьютер. Если точнее, работал компьютерный сканирующий приемник, который мог шарить по всем диапазонам и расшифровывать все попадающиеся под руку радиосигналы, начиная от межзвездных и кончая милицейскими.

Я щелкнул кнопку настройки, затем озвучивания и услышал:

«Эй, милиция, милиция, вызывает восьмой объект, полковник Шацкий. Срочно приезжайте, мать вашу, срочно, я сказал!»

В ответ раздалось не слишком уверенное.

«Восьмой?.. Чего там у вас стряслось?»

«Тут такое творится, ебена вошь».

«Да что такое?»

«Нападение, эти гады повсюду… повсюду. Бляяя!»

После такого душераздирающего выкрика вызывающий с восьмого объекта стих.

На этом диапазоне больше я ничего не услышал. Но как завороженный, стал давить на кнопку тюнера. И где-то через пятнадцать минут услышал кое-что в продолжение темы.

«Байкал, Байкал, это Селигер. Мы на восьмом объекте. Как слышите? Прием».

«Слышим тебя нормально, Селигер. Ну, что там за катавасия?»

«Сейчас узнаем, Байкал. Это бывшее бомбоубежище, что ли. Четырех парней оставил у входов, идем внутрь… Около двери тело».

«Труп, что ли?»

«Да вроде дышит, морда красная. Пьяный. Или без сознания. Похоже, пытался выбежать, да и схлопотал по кумполу».

«Может, этот полковник? Ну, который звонил?»

«Может, он полковник, да только на сторожа больше похож. Сторож из отставников, сапоги полковничьи. Скорую вызывайте… Входим в помещение какое-то большое, похоже, что бомбоубежище под склад приватизировали. Много ящиков —  жратва, но говно, химикалии сплошные; короче, импорт… Черт, освещение погасло. Байкал, свет в районе никто не отключал?»

«Да нет, Селигер».

«Ладно, у нас тут два фонарика… Ну и ну, Байкал, тут на потолке какие-то твари сидят».

«Какие еще твари, Селигер?»

«Ну, словно насекомые, жужелицы, мокрицы. Только очень большие. Ой, мать твою. Они чем-то вонючим брызгаются! Вот черт, прыгают на нас!»

Я услышал грохот автоматных очередей, мат, вопли. Потом наступило молчание… Нет, не молчание. Я слышал шуршание, шипение, какое-то чмоканье на одном конце канала, и взывания Байкала к Селигеру на другом конце.

«Селигер, Селигер, прием. Что случилось?»

И вдруг снова гулко загавкали автоматы. А по радио ответил другой голос, задыхающийся, звенящий.

«Байкал, это сержант Николаев. Мы потеряли пятерых».

«Как это потеряли, сержант?»

«Эти твари убили Никифорова, Салимова, Лапицкого и младшего лейтенанта Савченко».

«Чем убили, чем!?»

«Не знаю, чем. Челюстями, хоботками какими-то, слюнями. Когда мы подоспели, эти твари уже трупы распотрошили. От их панцирей пули отскакивают. Если даже пробивают, брызгает зеленая жидкость и все».

«Где эти твари сейчас, Николаев? Вы поймали хоть одну из них?»

«Они все скрылись, Байкал. Побрызгали какой-то дрянью, из-за которой глаза слезятся, и утекли в щели на потолке… Или нет. Они возвращаются, конец связи!..».

Больше я ничего не услышал, как ни напрягал тюнер.

Я перестал гонять настройщик, когда раздалось резкое щелканье — под этим самым столом. У меня внутри все подпрыгнуло и оказалось не там где надо, печенка на месте сердца и так далее.

А потом, страшно мучаясь из-за своей неловкой позы, из-за медлительности движений, я вытащил револьвер и наклонился.

Под столом была моя мышеловка, схватившая мышку своими стальными челюстями…

Может, конечно, я на самом деле под столом ее установил. Так ведь бывает: то, что было не с тобой помнишь, а с тобой — забываешь… Только эта мышка выглядела, мягко говоря, несвежей… да она сдохла минимум неделю назад…

Тварь в эту ночь я так и не поймал. Если точнее, остаток смены я просидел, забившись в свою будку. Единственное, что предпринял разумное, это переписал на дискетку все, услышанное мной по компьютерному приемнику.

На следующий день в вечерних новостях было про гибель девятерых омоновцев при невыясненных обстоятельствах.

Я эти обстоятельства хотел было прояснить, собрался записи свои размножить и послать в пару-тройку газет. Но не судьба.

Дискету-то меня сперли — наверное из кармана пиджака, когда я еще домой возвращался после дежурства… Я ж ехал как обычно — на электричке, на метро.

Из этого факта я вывел мораль, что кое-кто заинтересован в беспрепятственном развитии червяг. И кое-кто хорошо приглядывает за мной.

5

А когда я с работы вернулся, со мной в квартиру как будто прошмыгнула тень. Причем не моя. Конечно, это все нормально для застрессованного невротика, то есть для меня. Последнее время мне вообще казалось, что в моей квартире живет кто-то другой. А кто я такой — вообще непонятно, кратковременное привидение в лучшем случае. Это так по-буддистски, сказала мне Нина, в качестве первой и последней похвалы.

Я все-таки отнесся к этой тени серьезно, в смысле вытащил револьвер и проверил все уголки и щелки в своем жилье. Однако, ничего подозрительного.

Тогда я достал очередной замороженный «суповой набор» из холодильника, швырнул в кастрюлю с кипятком, подождал три минуты, пока он станет едой. Подсел с ней к своему верному «Секстиуму» и направился незарастающей тропой к «доктору Хантеру» среди изумрудных игровых джунглей. Не стал состязаться в on-line с тевтонами, янки и самураями, а выбрал генеральский тип зверобойства — когда бьешь с кресла, никто не мешает, а животные расслабленные. Пример Гиреева заразителен оказался.

А, кстати, почему неуловимые червяги не трогают ничего в гиреевской фирме?

Почему-почему? Потому что там система безопасности не чета нашей.

А вообще, заметьте, любое нашествие всегда кому-то на руку, поэтому оно так спокойно развивается и нарастает. Когда же становится ясно, что оно никому не нужно, кроме каких-то исключительных параноиков, то уже поздно. Тогда добровольцы вперед и все на врага.

Мыслю я вроде культурно, но чувствую с некоего момента напряг в спинном хребте. Как будто кто-то пялится сзади и желает мне дурного. А потом и шебуршение обозначилось. Пока саунд-бластеры моего компьютера ухают и воют, я этот сомнительный звук различаю, только уберу громкость — тихо, как на виселице.

Я даже подумал — может, я кого-то завел, купил там котенка или там черепашку, а потом полная амнезия, забыл про такое дело.

Лежит какой-нибудь бедолага под диваном, обои доедает.

Да нет же, если кто и котенок, так это я сам. Файнберг тоже, наверное, себя уговаривал по схожей схеме, а надо было на голову шлем попрочнее надеть и забрало опустить.

Впрочем, и это бы вряд ли помогло; ты чугунок нахлобучишь, а червяга-снайпер тебе засадит в мошонку и тоже мало не покажется.

Я выключил игру. Более того, захотел вообще покинуть свою квартиру и прописаться в песочнице перед домом, оставив жилплощадь невидимке.

Я снова каждый кубический сантиметр своей квартиры обшарил, устроил тотальный шмон. Но что-то к концу его мне поплохело. Голова стала весить на два пуда больше, и мысли еле уже шевелились. Мыслительный аппарат забуксовал, как автомобиль в сельской грязи.

Вдобавок в носу кран сопливый открылся, слизь кровавая течет. По ушам будто ладонями врезали, из-за озноба челюсть прыгает. Весь сделался я горячий, как казанок в печи. Как это называется? Иначе, чем грипп, инфлуэнца, лихорадка, не назовешь.

Я вообще-то утром промок, когда по дороге решил заскочить туда, где люди пивком разминаются. А потом в тапках вода хлюпала. Но, с другой стороны, простуда с гриппом меня никогда не берут. Вот одного моего приятеля триппер не брал, даже, казалось, в самых безнадежных случаях. Зато стоит сквознячку повеять, и этот тип уже готов, лежит, хрипит, сложив ручки. Такой вот разброс и плюрализм.

Я пошел на кухню угоститься чаем со спиртом, с таблеткой парацетомола, с малиновым вареньем, и встретил в коридоре лужицу. Очень подозрительную. Но почему-то возбуждаться и бросаться на новые поиски уже не захотелось.

Наоборот, захотелось покоя и сладкого ничегонеделанья. Я даже стал, как мне тогда почудилось, вполне здраво рассуждать. Это, дескать, СНИЗУ протекает. Потолок чистый, значит не сверху. Почему бы не быть жидкостям, которые снизу умеют течь? Наверняка и закон физики подходящий имеется, пока неизвестный мне — у меня ведь полно прорех в образовании. Я-то как учился, пока меня не выперли из института: ночью под пивко сто законов выучу, утром сдам поскорее экзамен, потом коньяк из заначки — и привет всем знаниям, вымылись, считай, начисто.

Успокоил я себя столь незатейливым способом, загрузил вовнутрь народные снадобья, включая хрен и чеснок, после чего растекся на диване. Есть отпад, слегка «лечу», реминисцирую детство золотое. Мне тогда нравилось болеть: морсик, жрачку в постель подносят, уносят; горшок и то рядом расположился; родным-близким от тебя ничего не надо, только вьются вокруг со своими услугами; ты же Вальтер Скотта почитываешь.

Принял я еще немного комплексного снадобья и разморился окончательно, потом задремал.

В дреме я будто бы по-прежнему на своем диване, но диван мало-помалу превращается в операционный стол, а сверху разгорается свет. Откуда ни возьмись доктор, хочет меня оперировать. Из-под шапочки и над повязкой только два глаза-буравчика виднеются и нос. Последняя деталька не просто сидит на лице, а еще и вытягивается в мою сторону, на конце становится твердой, металлической, как и полагается медицинскому инструменту.

Кстати, в охватившем меня сне я отношусь к докторскому носу с пониманием. А может, товарищ — потомственный хирург? Куда больше беспокоит, что он там собирается ковырять?

В качестве ответа металл ныряет в мой нос, потом опускается в глотку, добирается чуть ли не до желудка. Там из докторского носа что-то высмаркивается. И я сразу чувствую тяжесть под ложечкой.

Сон заканчивается, возвращаюсь в явь. Батюшки — на часах уже семнадцать часов следующего вечера. Получается, что я почти сутки проспал!

Да и в желудке нехорошо. Хотя чего там может быть хорошего? Однако, есть и плюсы, за время лежки и спячки голова облегчилась, организм мой остыл, и уши, как новые трубы.

Я шлепанцы с дивана спустил, а рядом с моим лежачим местом нашелся новый повод для огорчения, еще одна подозрительная лужица с каким-то утробным запашком — если точнее с запахом гнилых белков.

Я, спотыкаясь, будто богатырский конь, направился к «Секстиуму». Вот единственное, что мне не изменит, когда успокоит, а когда и силенок подбросит. Но железная уверенность в «докторе Хантере» рухнула, нанеся душевную травму, едва я оказался в виртуальных джунглях.

Что-то двинулось из меня наружу, так сказать, чтобы поздороваться. И я, метнувшись в ванную комнатку, как лев за антилопой, стравил там харчи в раковину. По завершению процедуры, ноги у меня, как у плюшевого мишки стали, и я ударил туловищем пол. Упал и остался лежать.

На кафеле вскоре стало холодно. С натужным кряхтением я выполз из ванной комнаты. Только на теплом ковре в гостиной (она же еще кабинет и спальня) немного в себя пришел. В себя пришел, встал, попил пивка для дезинфекции и почувствовал, что жизненные силы ко мне возвращаются.

Любое полное сил тело, не евшее сутки, требует еды. Я налопался макарон, задабривая живот; и наконец, мораль моя настолько окрепла, что я пошел в ванную комнатку прибраться.

А там подарок, оказалось, меня поджидает, рассчитанный на особое чувство прекрасного.

В раковине, той самой, куда я бле… пардон, стравил, червячки резвились, толстенькие, как те самые макароны, но вдобавок с заметным сосательным отверстием с одного конца и какими-то иголочками и крючками на другом. Это откуда они? Это из меня что ли?!

Некоторые червяки-активисты уже просыпались на пол и неторопливо расползались кто куда. Один червячок решил познакомиться поближе. Присосавшись и изогнувшись, он стал процарапывать своими крючками носок моего тапка. Я попытался отшвырнуть малолетку, мол, знай свое место, щенок; но тут же пришлось разочароваться в проявленной грубости.

Большой палец ноги обожгло, ошпарило и дернуло.

Током, что ли, шарахнуло? Или еще чем? Я скинул тапок вместе с червяком. Палец уже опух и покраснел, а в нем застряла одна из иголок. Поскорее ее вытащил и залил пострадавший член йодом.

Малыши, оказывается, опасны и способны на многое — снимаю шляпу перед мастерством природы.

Однако, внимание приковалось к тому, что шкафчик в ванной комнате они весь источили (я ж на нем столько месяцев проверял свое плотницкое мастерство), еще и пасту зубную слопали, шампунь и то сметали. Вот этого уже простить нельзя! Даже природе.

Милая компания, тем временем, десантировалась почти в полном составе из раковины и уже явно тяготилась тесноватой ванной. Смышленые малыши стремились на просторы моей квартирки.

Стало обидно, что кто-то сейчас будет комиссарить на такой скромной жилплощади.

Я, между прочим, порядок люблю, никогда на паркет не сплевываю и хабарики к потолку не приклеиваю, хотя и умею. Да и лишних вещей, продуктов что-то у себя не замечал. Могу я намечающееся веселое пиршество позволить, не умаляя своего человеческого достоинства? Был бы я без достоинства, йог какой-нибудь, нолик, который умалить нельзя, то смотрел бы сейчас на живые сосиски ласковым взором. Но от йоговских упражнений и припевок у меня всегда начиналось сильное зевание.

И кинулся я защищать свою честь, достоинство и имущество, применяя разнообразное оружие. Испробовал я для борьбы с гаденышами бесполезную швабру (присоски у них будь здоров) и никчемную табуретку (в момент битья они как заклепки). Потом сгонял на кухню за особой заначкой для зимы — бутылью спирта. Вернулся в ванную, суровый, как Снегурочка, и расплескал зимнюю радость, зажав до обеззвучивания крик: «Подавитесь, падлы».

Червячки мои, конечно, оживились, давай слизывать, думали, что угостились на очередную халяву. И тут я, неумолимый, как Молох, температурку им добавил, бросил спичку слегка дрогнувшей рукой.

До безумия было еще далеко, я вроде осмысленно понадеялся на прочность кафеля и гидроизоляции в ванной комнате. Кое-кто из моих маленьких друзей пытался покинуть мероприятие типа «ауто-да-фе», большинство же, наоборот, давай сползаться в прочный комок.

Те мерзавчики, что на поверхности этого кома оказались, спеклись в итоге в корочку. Однако, когда пожар закончился и корочка лопнула, показалась живая-здоровая начинка из их товарищей. А вот моя ванная комната, некогда гвоздь программы, пропала и сгинула; одна вонь и копоть в виде положительного сальдо.

Я, наверное, только после этого завелся по-настоящему. Надел кованные ботинки, напялил шерстяные перчатки, на них резиновые рукавицы, оставшиеся с тех времен, когда я работал говночистом-сантехником, подхватил гирю-двухпудовку, ее тоже тряпкой обмотал.

Получилась палица, вроде той, что была у любого уважающего себя былинного деятеля. Ею стал я крошить врагов, добивая заодно остатки кафеля, сотрясая здание до самого фундамента.

Правда, было одно «но»: малыши бодро, как мячики, отпрыгивали всегда от моей дубины в нужную сторону.

Наконец я случайно расколошматил раковину. Но психоз еще не прошел, не кончилась заводка.

Я подхватил стальной прут и снова вышел на поле брани и срани. Однако «макаронам» я уже надоел, так что они и скрылись через сток.

Матч завершился в чужую пользу. Стою я перед ванной комнатой, уничтоженной моими собственными усилиями, и страдаю. Страдаю как-то философски.

Почему животные в моей жизни, вначале в виде персонажей «доктора Хантера», а потом и наяву, играют такую роль?

Достоевский и Толстой никогда не взялись бы писать о зверях, для них это было бы низменно и мелко. Где тут вопросы нравственности, где клубок человеческих взаимоотношений, где основа духовного возрождения — спросили бы они и, не получив ответа, ушли бы, монотонно гудя: «Суди его Бог». Однако же, господа хорошие — заметил бы я им вслед — есть вещи, от которых побледнеют ваши Безуховы и Карамазовы.

Давайте сравним поведение червяг и некоторых наших сограждан. Если не станем зажмуриваться, найдем так много схожего.

Просто биологическое у одних становится психическим у других.

Вот сегодня, не спрашивая согласия, в моем теле было проведено паразитическое мероприятие. Какие-то животные воспользовались моим многострадальным организмом, чтобы обстряпать свои делишки. А разве мало встречалось граждан, которые занимались тем же самым, аналогично задурманив мою голову.

Или еще. Любая банда ведет себя в критической ситуации подобно сегодняшним червякам, крайних отдает «огню», а в середке остается цела и невредима.

Ой, изыди философия. Какая тут может быть философия. Меня не беспокоит Weltschmerzen[1]. Меня мучает примитивный страх и незаслуженная боль в пальце ноги.

Сегодня из меня вылезли червяки, а еще скорее личинки, которые созрели в моем теплом брюхе, после того как самка, тот самый доктор из сна, отложила в него яички. Или ооцисты там какие-нибудь.

Я хватаюсь за живот, прощупываю и пальпирую, не шевелится ли кто еще. Ведь там, чего доброго, осталось кое-что похлеще, чем скромняга бычий цепень или семейство аскаридок.

Я, качаясь как дредноут, плыву по квартире и доплываю до шкафа с алкоголем. Лимонная настойка всегда помогала — очень хорошо действовала, и когда рухнула моя литературная карьера, и когда от меня срулила жена. И сейчас должна.

А что, страх я немного растворил.

Я даже почувствовал, что этим червячкам как-то не приглянулся, не обеспечил высокий уровень сосательной жизни и они решили свалить из «этого тела».

Итак, стою я посреди комнаты, как ежик, которого вывернули наизнанку и снова вернули в исходное состояние.

Пар постепенно из меня выходит, я начинаю расслабляться, но блаженства так и не удалось достигнуть. Звоночек от Нины случился. Она интересовалась мной, очень интересовалась. Пожалуй, впервые я ощущал столь животрепещущий интерес к своей персоне со стороны дамы.

Нине что-то было от меня надо.

А мне на сей момент от нее ничего. Я посоветовал поразвлекаться без моего участия, посмотреть телевизор, скушать ведро клубники, которой ей маманя из загородного садоводства прислала…

Однако, Нина явно домогалась моего общества.

Я, конечно же, уловил, что за этим скрывается. У Нинки явно какой-то кавалер сорвался с крючка, вот она и хочет в порядке компенсации немедленно зацепить другую рыбку.

Но то, что «примитивом» меня посчитала — тоже помню, обиду взлелеял. Я вообще злопамятный. Поэтому объясняю звонящей даме: не таков Гвидонов, чтоб бежать, придерживая подтяжки, по первому свистку.

Плавное Нинино витийство оборвалось, а в моем ухе громыхнуло так, будто она растоптала телефонный аппарат солдатскими сапогами и запустила телефонную трубу в стену со скоростью пушечного ядра.

Я уж думал, обида навек. Ан нет. Через полчаса она уже маячила в моих дверях. Истеричку видно по быстроте полета.

Впустить я ее впустил, но посоветовал в ванную лишний раз не хаживать.

А на хрена ей эта ванная, она устраивается на кушетке и начинает в стиле плохой телепередачи лопотать про всякие ужасы.

Едва, дескать, она погасит свет и захочет дрыхнуть, как кто-то начинает с шипением стаскивать с нее одеяло и трогать ее тело белое в разных интимных местах короткопалой скользкой лапкой.

Этот рассказ меня совсем не убедил: просто массовая истерия отразилась в ее сильно восприимчивой голове. Надо еще и добавить невроз на сексуальной почве. Ей еще много чего будет чудиться и мерещиться.

Нина продолжает балабонить, а я, особенно не обращая на нее внимания, подсел к своему «Секстиуму». Шлем для трехмерности, правда, не стал надевать. Натянул только перчатки с позиционными датчиками, чтобы виртуальным оружием на экране управлять. Шпок, шпок. А удовольствия мало.

Я ввел в игру персонажи типа «Ужас-2», которые ближе всего напоминали червягу из подвала. Эти гады прыгали с дерева на дерево, метали в меня хобот с шипом, пытали порезать руками-ножами и ухватить крюками-челюстями. И еще дал им возможность пыхкать огнем. Сам я увиливал и разносил гадов в клочья из помпового ружья.

Потом что-то дернуло меня перенести место действия в дом, в квартиру. Причем, в свою квартиру, которую я быстро отобразил в компьютере.

Монстры стали выскакивать из-под пола, из-за шкафов и батарей. Я от битвы аж вспотел. Но захотелось еще большего кайфа добиться.

Есть в «докторе Хантере» такой режим: ПОСМОТРИ НА СЕБЯ ГЛАЗАМИ ЗВЕРЯ. Чтобы им воспользоваться, надо несколько команд ввести.

Object Uzhas-2 from library Monster Module SENCES Sub EYESIGHT Sub RANGE OF VISION Put SPHERICAL auto.

Пару минут потратил и с помощью «Секстиума» увидел себя так сказать со стороны.

Я сидел в пузыре, такой некрасивый, расплющенный словно камбала: живот синеватый, трупный, и багровая спина, на сторону свернут пятачок незначительного лица, на шее и висках алые пятна. Вот туда лучше засадить стержень. Я (то есть кибермонстр) выбрал наилучшую позицию для атаки. И при том я (как монстр) оказался под платяным шкафом. Ну, сейчас как запистоню стержнем…

И тут раздается крик-ор — и вовсе не из саунд-бластеров компьютера. Я (уже как человек) скосил глаза — это Нина портит тишину, подвижный рот словно отделен от застывшего лица.

Я догадываюсь, что дамочке крупно не понравилось что-то, расположившееся за моей спиной. А за моей спиной тот самый платяной шкаф.

Все совпадает!

Ну, ешь, падло ползучее! В падении разворачиваюсь, занимаю огневой рубеж на полу и бабахаю из револьвера.

Какое счастье, что вчера мне было лень снять с себя кобуру с оружием. Ах, как я тебе благодарен, моя вечная лень…

Если я и попал в червягу, то сильно ему не навредил. Надо мной просвистел стержень и раздолбал какое-то стекло.

Вот он, метатель из-под шкафа выбрался до талии — хотя это понятие в данном случае растяжимое. Все у него шевелится, все ходит ходуном. Что такое, нашему гостю нехорошо?

Соединяю куски обзора в целостную картину — хобот пробил мой «Секстиум-600» и углубился во внутренности машины. Похоже, коротнуло. Теперь уже мне нехорошо.

Червяга взвизгнул почище вопленницы Нины и прыгнул к компьютеру, желая помочь своему хоботу. На бреющем полете он обдал меня ветерком. Спешка, конечно, и нервный узел поврежден, поэтому гость и влепился прямо в мой «Секстиум».

А я еще кинул вслед червяге «коктейль Молотова», то есть бутылку колы.

Компьютер, обжигая мне сердце, полыхнул; чудище, вломившееся прямо в него, сильно застрекотало — это конвульсивно бились друг о друга панцирные кольца.

Я кинулся на кухню, где готовилась яичница для Нины, и схватив раскаленную сковородку, вернулся добивать ей червягу.

Но вот, как будто кончено. Сцена экзекуции увенчалась запахом сгоревших протеинов и еще чего-то неаппетитного. Приговор привелся в исполнение как минимум неэкономно. Если на каждое вредное животное по компьютеру тратить, значит, на одну единственную казнь придется работать целый год.

Я останки аппарата обесточил, стеная по утраченной радости, но подумал с нарастающим оптимизмом, что у меня теперь есть образец червяги.

Впрочем затем мне показалось, что этот образец скорее напоминают кучу жареного дерьма. Вряд ли кто-нибудь захочет на нее смотреть — дадут мне под зад коленом, а вдогонку это дерьмо и запустят.

Но, может, какого-нибудь вдумчивому биологу этих останков вполне достаточно? Так что это все-таки — дерьмо или образец?

Короче, я это образцовое дерьмо сгреб и в большой термос положил — в тот, в котором ужин себе ношу. Можно сказать, любимую вещь не пожалел.

Поставил его в холодильник, хотел было Нине массаж сделать, чтобы из оцепенения вышла, как звоночек в дверь случился.

Теперь у меня уже ступор случился. Может, это очередной червяга? Может, монстры научились уже в дверь звонить? Я на негнущихся ногах поковылял к двери. Но за ней был всего лишь старикашка сосед. Шумы ему послышались, козлику. Не послышались, успокоил я его, наверное, это ваша задница так постарались. Сосед отправился внимать дальше «задним устам», а я стал думать, не шпион ли приходил. Но тут Нина помешала, она вышла из столбняка и стала крыть матом мою, как она выражалась, чертову берлогу.

Ей было плевать на мою трагедию. Единственного ведь друга у меня не стало, аппарата «Секстиум-600» — самого дорогого, в прямом и переносном смысле.

Я даме в отместку предложил выпить рюмочку для упокоения да маршировать домой. Тут она не согласилась, стала берлогой обзывать свою хавиру, вцепилась в мою кушетку.

Я, зажав уши, пытался обмозговать все в целом. Похоже, матка явилась проведать своих личиночек и решила примерно наказать меня за отсутствие заботы. Надеюсь, что хоть папа этих червяков сюда не явится…

А Нина-то задержалась у меня. И, наверное, была права. Потому что, наверняка, у нее в квартире червяги, а то и целый биоценоз (вирусы, гады, личинки). Дамочка, слегка разрумянившись, призналась, что перед тем, как задать стрекача ко мне, харчи стравила. Этот неаппетитный факт мне кое о чем говорит.

Квартирка у меня однокомнатная, да еще разгромленная местами. Нине я предложил дрыхнуть на кушетке, сам расположился в кресле. Как породистый англичанин прикрылся пледом, заснул.

А во сне, ну что за напасть, очередной кошмар стал меня давить. Будто я в могиле, а сверху на меня плиту кладут. Из последних сил проснулся. И вижу, что дислокация изменилась.

Я по прежнему в кресле, а вот Нины на кушетке нет. Нина расположилась на мне. Ей так, наверное, спокойнее.

– Ты как-то на роль одеяла не годишься. Пуха мало, — говорю ей.

– Страшно там. — и челюсть дрожит.

– Я тебя сейчас тоже не защита, больно спать хочется. Кроме того, ты ж меня всего раздавила. Чай не кукла Барби. Сколько ты, кстати, весишь?

На этот вопрос Нина не дала ответ. Но, чтоб мне спать больше не хотелось, она кое-куда свою руку просунула, кое-что у меня схватила, сжала, дернула и….

Да, в целом Нина меня никогда не привлекала. Не дурнушка, конечно, все при всем, но какая-то жесткость и принципиальность в ней всегда чувствовалась. Дескать, если трахаться, так с перспективным ученым, со значительным человеком, с интересным собеседником. А я ни то, ни другое, ни третье. Поэтому и захотел ее с себя сейчас согнать.

Но не получилось. Нина всегда была хорошей лаборанткой, ассистенткой, секретаршей, все делала четко и правильно. Вот и нынче у нее это самое дело заладилось. В целом она меня не привлекала, а в частности вполне привлекла.

Разогрела меня, расстегнула, и давай орудовать. Сама попрыгала, меня скоренько разрядила и, и еще сказала ехидно:

– Ну ты совратитель, Сашка. Теперь я — твоя и ты должен мое тело охранять.

«Дешевое повидло, — подумал я. — Если бы тут батальон был, ты его тоже подобным манером поставила бы под свое командование. Зря я поддался».

Но утро наступает, весеннее солнышко сквозь немытые ставни подмазывает розовым фигуру дамочки, потягивающейся и поглаживающей свои «дыньки». Нет, не зря, не зря.

Я, как честный кавалер, обязан-таки некоторое время еще танцевать вокруг Нины. Первое па — доставка беглянки домой. Не на мерседесе, а на трамвае. Хоть это утешает. Потом отвезу остатки червяги в свой технопарк — чтобы наконец ученые их досмотрели и об этом деле растрезвонили по всему свету…

Дверь Нининой квартиры как будто и не запиралась, слегка даже приоткрыта. Еще, конечно, нет повода для мандража и напряженки. Просто Нина так торопилась вчера, поспешно уносила попку, что забыла повернуть ключ.

Входим мы в квартиру, а в гостиной встречаем тело, беспросветно лежачее.

На полу расположился крутой мужчина, мало похожий на живого. На зеленоватом его лице недельная щетина, в одной руке черенок ножа, а лезвие, отколотое неведомой силой, валяется неподалеку. Вдобавок на полу кое-что похожее на камушки, хотя я не побоялся бы это назвать осколками панцирных колец.

Нина тут же забилась в стенку и запищала. Я ее вытолкнул на лестничную площадку и, вернувшись, перекатил мужика на спину, после чего зажмурился. Как тут не зажмуриться. В груди дыра с обугленными краями — похоже, что ее проделал тысячевольтный электрический разряд.

А сейчас из дыра ползла обильная пена. Причем из лопающихся пузырьков появлялись на свет червячки; кстати, покороче и потоньше, чем те, которые барахтались в моей раковине. Вместо крючочков и иголочек — один хоботок-стилетик, причем на том же конце, что и сосательно-ротовое отверстие. Личинки выползали из человека, в котором устроили стол, дом и ванну с пеной.

Я дал задний ход. Эти червячки потоньше, те прежние — потолще. В любом случае — это отпрыски больших червяг.

Судя по одежке и тому подобному, матка здесь укокошила не Нинкиного ухажера, а вора невысокого пошиба или даже бомжа. Человек заглянул, так сказать, на огонек, тут червяга, наверное, его и завалил.

Быстро возникло желание — выйти вон, шмыгнуть мимо Нины и на улицу. Надоело чужими хлопотами жить. Но вместо этого я снял телефонную трубку и стал звонить в милицию.

Чем-то это закончится? Приедет какой-нибудь очередной Белорыбов, и поковыряв задумчиво в носу, скажет, что это я убил бомжару — из-за ревности, после того как распили на троих. Паяльной лампой. Ну, а личинки — это от мух и грязи.

Голос мой звучал по телефону достаточно невнятно, но только я заикнулся про червяков, как сразу произошло автоматическое переключение линии. И уже не ментовская сиплая барышня, а роботесса нежным сопрано стала выведывать у меня адрес.

Через десять минут прибыла команда — люди, похожие на ментов, как Печорин на Грушницкого. У всех интересный прикид: толстые черные фартуки, резиновые сапоги и перчатки. Старший группы, с прохладцей глянув на труп, механическим голосом поспрашивал про обстоятельства и даже не предложил мне проехаться вместе с ним для выяснения личности. Раз их личность моя не интересует, то это точно не менты.

Фартучники попрыскали для начала ароматным аэрозолем, как будто пришли в уборную, потом запихнули мертвеца в прорезиненный прометаллизированный мешок. Нескольких вертлявых червячков, улепетнувших от затаривания, эти мужики полили едкой жидкостью, затем подцепили совками-ловушками и отправили вслед за остальным. Последний костюм покойного был на молнии, которую спешно застегнули, и с клапаном. К клапану подсоединили баллон с красочным черепом и начали что-то перекачивать, после чего мешок раздулся и стал пузырем. Пузырь унесли, осколки панцирных колец втянули пылесосом. Закончив дела, захотел попрощаться и старший группы. Не пускаясь в предупреждения и объяснения, посоветовал помыть пол хлоркой и, распахнув окна, пойти прогуляться часа на три. Опомнившаяся под занавес Нина еще пыталась очаровать главного фартучника и выяснить: останься она дома, с ней бы тоже самое?

Командир группы, очарованный не больше, чем «каменный гость», продавил сквозь сжатые зубы, что «гнездо» чаще всего устраивают в живом, а не в трупном «материале», поэтому, кто не любит выяснять отношения и мериться силой, скорее всего останется в списках живущих.

«Каменный гость» уже движется к выходу, а я еще посылаю вдогонку:

– Каков класс, отряд, вид этих паразитов? Где можно про них прочитать? Мы же граждане цивилизованной страны, которая первой космос освоила. Или это не паразиты?

– Паразиты, паразиты, не хуже нас, — успокаивает «каменный гость», не оборачивая головы. И хлопает дверью.

А потом я елозил тряпкой по полу, все лишнее смывал. Только ее квартирка заблестела, Нина сразу повеселела. В самом деле, чего печалиться, как спивали гарны хлопцы, уся жизнь упереди. Кто-то кого-то зачем-то угрохал, а ей мокрую приборку сделали и даже стереоскопический телек целехонек стоит.

Нинка, наверное, прикидывала, что я поторчу у нее недельку, с преданностью в башке, с револьвером в руке. Потом страх у нее улетучится, она мне под зад коленкой, как примитиву, а на мое место перспективный аспирант въедет.

Распахнул я окна, из дома дамочку вывел, показал на ближайшую киношку, дескать, иди развлекайся.

– Сашка, ты чего задумал? — скрывая заинтересованность, стала прощупывать она.

– Задумывать — это мне не свойственно, излишек мыслей в моей голове не задерживается. Я домой, у меня там образец. Да и отдохнуть пора.

– Со мной отдохнешь, Сашуля.

Елейный такой голос, мягкий, вкрадчивый, многообещающий. Носок туфли по тротуару елозит.

– Теперь хочу сам с собой. Кстати, вспоминаешь ли ты иногда тех, кто тебе уже бесполезен? Что у Файнберга не все в порядке, тебе хорошо известно, в отличие от его родных и близких. Могла бы и весточку дать, или, например, этот, как его… «кадиш» заказать.

При слове «кадиш» она, не забыв, как держать фасон, фыркнула, словно лошадь, и я увидел ее спину. А также ножки, которые у нее ничего. С ними хочется дружить. Плюс надо учесть глаза-черносливы, рот-компот, попку-булочку, уши-оладушки, живот для плохой еды поворот, и так далее, как описал бы мой знакомый повар. Но все равно, некоторые параметры подкачали, и вообще, до Нины ли сейчас.

Явился я домой. Залез в холодильник. А останков червяги нет! Замок у меня на входных дверях хилый, английский, его и шпилькой открыть можно, когда ключа нет. Чего уж обижаться на взломщиков. Но что вот термос сперли — это меня особенно взбесило.

Раз так, явлюсь-ка я в свое охранное бюро, к шефу Пузыреву. Ведь, кажется, дозрел я до скандала, мнения меня распирают, еще немного и начну орать на улице…

– Ну, какие неприятности на этот раз принес, ходячая ты проблема? — поприветствовал шеф.

– Хорошо хоть не лежачая… Послушайте, идет война. Это червяги ученых прикончили. Они на нашу цивилизацию напали, а мы в ус не дуем. Они, может, скоро всех животных на нас повернут. Наверное, и у них там Чингисхан какой-нибудь есть, сейчас собирает всех кусачих и плевачих тварей в большой поход.

– Давай-ка конкретнее, — сказал шеф.

– Этой ночью я слышал по радио милицейские переговоры. Я не больной — можно сказать, при мне монстры-червяги убили девять омоновцев. Дискету с записью переговоров на следующий день у меня спиздили, пока я домой ехал. А дома червяга-матка во мне личинок отложила, затем явилась с проверкой. Ее останки у меня вместе с термосом умыкнули прямо из холодильника. В Нинкиной квартире труп лежал, которым личинки откармливались. Так и труп, и личинок какие-то фартучники увезли. Кому-то нравится, что монстры нас втихую гондошат. В награду за хорошее поведение будет нам резиновый мешок, в виде особого поощрения попадем в холодильник.

Я говорил час, не умолкая; убедительный, как индеец, исполняющий боевой танец. Я описал все в живописных подробностях, смачно, как Рубенс, однако, обобщая и выходя на ужасающие перспективы.

– Ладно, ты собрался в этой заднице затычкой быть, а чего ты от меня-то хочешь? — наконец перебил Пузырев. В период расцвета моего ораторского искусства он или звонил по телефону, или изучал газеты, или зевал. — Ты бы лучше сходил, подстригся, вон какой чертополох на голове. У нас и так неприятностей хватает, а тут еще твой внешний вид.

Я попробовал сменить тактику.

– Товарищ капитан, разве я чего-то хочу? Я просто озвучиваю своей глоткой ваш внутренний голос. Я уверен, то, что случилось, только разминка, стадия первая. Сожрали пару бомжей, поразмножались, попортили аппаратуру там, где много щелей и двери хиленькие. Однако у неприятеля не только численность растет, но и способности день ото дня увеличиваются, в отличие от нас.

– Это все бездоказательно, одни вопли. — скучным голосом стал усмирять Пузырев. — Ну, закончил страстную речь номер один?

– Вещдоки сгребаются подчистую людьми из какой-то организации. Людьми в фартуках. Может они из контрразведки. Или еще откуда. Я видел физиономию приехавшего за личинками, на ней все написано. Какая-то жлобская контора только наблюдает и собирает, только ворует и отнимает. И ничего не предпринимает. Вся ситуевина ее вполне устраивает.

– Ну, допустим. Если так, значит, умные люди, столь непохожие на нас, накопят сведения, покумекают и выложат народу необходимую правду. А пока не торопятся, чтоб пресса не бесилась, не нагнетала, — вид у Пузырева был по прежнему откровенно незаинтересованный.

– Но почему правда опаздывает, хотя с «трупным материалом» дефицита нет, и разбой в технопарке продолжается? Вы не интересовались, что творится в схожих заведениях? Может, кое-кому слишком надоели приличные самостоятельные люди?

Пузырев по-прежнему реагировал вяло:

– Не расстраивайся, мы с тобой, братец, неприличные люди. Ты на меня не смотри — я тоже сторож у крыльца, хоть завтра наймусь огурцы охранять вместо приборов. Ты мне предлагаешь вопить: «Пусть сильнее грянет буря» и выпускать дым из порток. Но мы же не артисты какие-нибудь, не телевизионные комментаторы. Мы делаем только то, что велят, а потом становимся в очередь к кассе, где дают деньги. Ты знаешь, почему правление технопарка до сих пор не разорвала с нами контракт? Потому что мы выполняем все условия этого контракта. Благодаря нам в комплекс технопарка не должны попасть преступники. Преступники homo sapiens, а не какие-нибудь там мышки-норушки, лягушки-квакушки и прочие гады. Про всяких червяг в контракте ни полслова. Понимаешь, Саша, мы контракт читаем, а не сказки.

– Понимаю. Значит, если в контракте не полслова, то монстры могут гадить нам на голову?

– Могут. А ты можешь поставить на голову горшок — но уже совершенно частным образом.

Я закрыл дверь кабинета с другой стороны и сел на трамвай, везущий домой. Жалко, что приличные люди думают только о себе и никогда не сбиваются в кодлы и мафии. Несколько часов после такой беседы я был даже не против, чтоб кто-нибудь меня скушал. Пусть хоть кому-то будет прок…

Мой ночной сон был разрублен пополам звонком в дверь. Уж такого наглого звонка долго не забуду. Я натянул рубаху на тридцать процентов, носки на пятьдесят, штаны на десять — это рефлексы сработали — потом с револьвером стал подкрадываться к двери. Из-за нее послышался голос Пузырева.

– Все дрыхнешь. Тут такое творится, а он дрыхнет, подлец.

Едва я дверь распахнул, он меня схватил за руку и потащил вниз по лестнице. Затем втолкнул в свой «опель», прыг за руль и газанул.

На заднем сидении были люди, представавшие в виде мрачных квадратных силуэтов. Да еще за нами катилось «Вольво». Не сказал бы, чтобы это не напрягало.

– Что, струхнул, Александр? Не бзди раньше времени, — Пузырев матюкнулся и закурил дешевую сигарету.

Кто-то с заднего сидения спросил:

– Так это, значит, ваш провидец?

– Это наш олух, — отозвался Пузырев. — Который умеет вляпаться в любое дерьмо. И этим он ценен.

– Вы бы хоть подсказали, чего вам не спится, — буркнул я.

– Тебя было надо найти. Работа есть. Можно сказать, руководящая.

– По ночам только вампиры работают. — недоброжелательно заметил я.

– Если будешь кривляться, уволю. Не когда-нибудь, а завтра пойдешь сторожить сортиры, — изуверским тоном предупредил Пузырев.

– О, это совсем другой разговор. Охотно поруковожу. Лет сто никем не командовал.

– Сейчас примеришь кепку Мономаха. Правление технопарка и тебя произвело в консультанты. Так что ходи с козырей.

Мы подъехали к комплексу технопарка. На площадке возле главного входа стояло немало машин, в том числе милицейские, скорая помощь. Сновали люди.

Мы вышли из «опеля», прошли в корпус — я с Пузыревым впереди, сзади какая-то шобла — и уже в холле бросились в глаза следы разбоя.

На полу стояли лужи с гнусным запахом. Там и сям валялись пластиковые мешки, набитые свежим мусором. Кругом мокрые следы грязных ботинок. Запашок какой-то едкой химии. В корпусе явно провели дегазацию и дезинфекцию.

– Твои червяги или кто они там сегодня сильно позабавились. Ущерба на несколько миллионов. — сказал Пузырев, закуривая очередную дерьмовую сигарету. — Петьку Ромишевского сожрали. Но камеры наблюдения дали лишь несколько нечетких кадров. Так что фотовыставку не устроишь.

Как я выяснил из его рассказа и показа, неуловимые гады в нашем технопарке сегодня ночью перепортили все ценное. И особенно, кстати, то, что может применятся в борьбе с вредными животными.

На нашего охранника Петю напали, когда он пошел облегчиться в туалет. Голова сожжена, внутренности выедены.

Гады пошуровали в лабораториях, где разрабатываются «глаза» и «уши», всякие там тепловизоры, эхолокаторы, электрорецепторы, оптические сканеры. В том числе миниаппараты, имплантируемые в человека.

Монстры расколошматили микрочипы, которые способны были ускорить реакцию человеческого мозга и выращивать новую нервную ткань.

Уничтожили летучих миникиберов типа «сова», которых готовили на борьбу с мелкими вредителями.

Разбили реакторы с нанороботами, что были предназначены для борьбы с микробами и токсинами прямо в теле человека.

Пожалуй, после ликвидации Файнберга, Веселкина и Водоводова, червяги сделали следующий важный шаг по подрыву оборонного потенциала всего человечества и особенно России.

Мы вошли в кабинет генерального менеджера. Люди расселись возле овального ствола. Меня Пузырев поставил возле здоровенного плоского экрана с трехмерным планом здания, на котором пришлось с ходу делать наброски с помощью виртуального карандашика.

Собравшимся руководителям технопарка было далеко до Гиреева. Ни экспансии, ни мощи. Они долго и старательно прятали голову в песок и надеялись, что пронесет. Не пронесло. Сейчас их загнали в угол и только теперь они решили показать зубы.

Я разместил на плане здания все, что всплыло на поверхность разжиженного сном ума-разума.

Указал, где надо бронировать двери и где ставить замки на люки мусоропроводов.

Отметил, где нужно смонтировать крепкие решетки на выходах и отводах вентиляционных шахт.

Подчеркнул, где есть трещины в подвалах, которые лучше бы зацементировать, и где стоит по-быстрому вычерпать воду.

Поставил крестики там, где накопился всякий хлам, шматье и прочая параша, в которой могут скрываться червяги и произрастать их личинки.

Нарисовал два сплошных периметра видеокамер и детекторов — лазерных, акустических, термальных, электрочувствительных — по прилежащей территории и по подвальным помещениям. Ну и все такое.

После моего изложения господа заволновались. Но эти люди были типичными буржуйчиками. Ни воображения, ни душевных сил, только жадность одна. Они выбирали, то ли показать зубы наиболее экономичным образом, то ли вообще сделать ноги.

– А ты знаешь, артист, — приподнялся Пузырев, которому что-то старательно нашептывал на ухо генеральный менеджер, — какой золотой дождик потребует «все такое»?

– Во-первых, деньги не ваши, а вот этих типов, скупиться не стоит. Во-вторых, мне кажется, что я продолжаю спать. Утром обязательно буду искать толкование по соннику. Конечно, это сон, причем плохой. Я вижу в этом сне, как людям вставляют в голую задницу длинный болт и вместо того, чтобы купить трусы, они думают, сколько это будет стоить.

Последними словами я, кажется, слегка убедил правление в необходимости обороны. Большинство закивало, показывая согласие. И тогда я попытался убедить их в необходимости наступления.

– А теперь вы подумайте о том, кто заказал всю эту музыку? Если червяги появляются, значит, это кому-нибудь надо. Мы можем сколько угодно разыгрывать тут Брестскую крепость, но победить врага можно только в его собственном логове. Вы подумайте, господа дорогие, кому вы могли перебежать дорогу своими смелыми разработками? Вот туда и надо бросать бомбу. В противном случае каждый из нас скоро получит червягу себе на закорки.

Тут от возмущения поднялся один биологический доктор с бородавкой на носу.

– Молодой человек не понимает, что несет. Мы, конечно, не имеем ни одного целого образца так называемого червяги, но по тем… испражнениям, которые у нас уже есть… конечно, фрагменты ДНК не дают полной картины, но, насколько можно судить, мы имеем дело с мутантом паразитических червей типа немательминты. Всем известно, что в организмах насекомых и ракообразных, где развиваются немательминты, концентрации мутагенных и гормоноподобных веществ сейчас выше всяких пределов. Мы столкнулись с сюрпризом природы, вполне впрочем вероятным. Диоксины, стероиды, антибиотики — экология нынче такая, потому что экономика за быстрой прибылью гонится. Не надо тут внушать мысли о каких-то заговорах.

– Хорошо, будем считать, что это червяк-переросток прожигает дырки размером с кулак и пробивает головы словно копьем. Все чудесно, вас это вполне устраивает. Я подозреваю, что вы не удивитесь, если за вашей женой начнет ухлестывать глист с усами.

После этого меня вывели под белы руки. Дело в том, что жена доктора была любовницей генерального менеджера, обладающего роскошной растительностью под носом.

6

Один я в целом корпусе, как мумия фараона в пирамиде. Уж две недели как с моей подачи сотворили из технопарка укрепрайон, а то и линию Маннергейма. Двери утяжелили и кругом замков понавешали. После этого из консультантов меня снова разжаловали в простые охранники.

Положено теперь носить бронежилет и шлем — такого подлого результата я не ожидал. Всякая фигня, вроде того, как пожрать или опростаться, становится творческим делом, как у Жанны Дарк в полных доспехах. Погуляешь немного в этом облачении, и былая жизнь сахаром покажется.

Сторожевой будки больше нет, вместо нее выделенная буфетными стойками площадка посреди холла. Хочется в таком месте не отстреливаться, а продавать компот.

Тем более и вооружение хилым осталось, ребяческим. Все тот же 9-мм револьвер Стечкина-Авраамова в кобуре болтается. Есть еще гладкоствольное помповое ружье. Калибр приличный, а вот прицельная дальность очень хилая. Гранатомет бы не помешал, но не положено.

Однако, есть и у нас смекалка, чтобы перейти вброд Уголовный Кодекс. Вот лежит под стулом штука, похожая на большой фонарь. Это плазменный резак из лаборатории металлообработки. Поди докажи, прокурор, что сей «фонарик» не опытный агрегат, не сверхнаучный прибор, снесенный для пущей сохранности в рубку сторожевого бойца.

А еще три самодельные гранаты в жилетные кармашки вложены. По внешности это банки пива, пролил из них жидкость — тут же она и испарилась. Но жидкость там мощная, можете поверить.

На меня смотрит компьютер, который сигналы от детекторов слежения по всей внутренней сети собирает и обмозговывает. Если точнее, рядом со мной только экран, а сам компьютерный сервер в хорошо защищенной комнатке. Второй экранчик, размером не больше часиков, у меня на запястье, в наручном терминале. Когда сервер имеет что сообщить, то делает это не только словами на экранах, но и красивым голосом — через микронаушник, который у меня в ухе сидит.

Так вот, последние три недели ни одна тварь даже не дристанула нигде. Поэтому начиная с сегодня распоряжением начальства количество охранников на смене опять сокращено с двух до одного. Хорошо, что дежурного в самом бюро оставили.

И что, можно доверять этому спокойствию? То ли забились трусливые гады в свои норы, чувствуя превосходящие силы. Воруют по ночам самогон у ханыг и ждут лучших времен. То ли нагло слоняются, где попало, а детекторы не могут их засечь. Если точнее, детекторы секут много чего, а вот настроить их и вычленить нужные сведения обязан сетевой сервер.

Я эти три недели не сидел, разинув рот, перед экраном, а, наоборот, хватался за любое возмущение в сети слежения.

Шуровал рельсовыми видеокамерами, лазал во всякие темные места; физзарядка есть, а толку нет, никаких осмысленных признаков, что червяги здесь.

И сегодня детекторы немало поорали. Я посуетился, побегал от рубки до сомнительных участков и обратно, изрядно вспотел, нашел лишь в одном месте дребезжащую на ветру форточку, наконец, успокоился и понизил чувствительность сети.

Это делали все охранники до меня. Послушают трезвон минут десять, а затем вызовут управляющую систему и наберут команды:

System open Perimeter А no active Sensitivity change -10 auto Perimeter А active.

После этого пьют кофе и ковыряют в носу.

И мне ничего лучшего не придумать. На тысячу маленьких сторожат ведь не разлетишься. Поэтому… поэтому если вдруг поползут червяги со всех сторон, то смогу лишь подпустить их поближе и геройски взорваться вместе со всей их честнОй компанией.

Итак, сижу я в полном раздрае. От нечего делать размышляю хрен знает о чем. Представляю себе даже, что червяги уже вползают в технопарк, шипят, высовывают хоботы, клацают четырьмя челюстями.

Я все представляю-представляю и опять начинается суперпозиция…

Я чувствую какое-то другое тело, словно свое. Выдох продавливает волну вдоль него, волне сопутствуют два ручья по бокам, жаркий и студеный. Пенисто смешавшись, они заполняют мир вокруг, заставляют все разбухать, разворачиваться и показывать нутро. Я просматриваю потроха не только шкафов, но и стен. Вдох приносит биения-пульсы других живых существ, от какого-то предвкушения становится кисло во рту. Мое чуднОе зрение выворачивают, как пакет, пробегающую мимо крысу. Резким сжатием смешиваю оба своих ручейка и вырывается на этот раз из меня жгучая пена. Она впитывает крысу, грызун меняется в лучшую сторону, становится горячим и рыхлым, в общем, хорошим, как пожарская котлета.

Я, кажется, узнаю местность — подвал, который в левом крыле здания, со всяким там архивным хламом.

Я ощущаю странные желания.

Найти «теплого-влажного», похожего на крысу, но большого, двуногого, засевшего… на узле путей. Он нам мешает. Сожрать его, и этот будет вкусно, это принесет радость, заодно и узел развяжется.

Скоро двуногие-теплые-влажные будут низвергнуты. Мы сбросим их тиранию. Их неправедная власть над миром закончится.

Наши тела прекрасны и надежны, а они — уроды.

Мы никогда уже не уйдем во мрак незаметности.

НАС больше, чем ИХ, в разы и разы — и мы выбираем свободу. 

Вставай, проклятьем заклеймленный, весь мир жуков и червяков…

А у двуногих-теплых-влажных останется только одно дело: служить гнездами для наших выводков.

Мы пробьемся к кристаллу владычества. К той прекрасной светлой грани, что придает могущество плоти. К чудесной ярко-черной грани, несущей бессмертие, неистребимость во тьме потомства. К ароматной алой грани, в которой таится радость вкушения побежденного врага. К той благоухающей синей грани, что изливает счастье превосходства нашего свободного роя над сборищами чужих.

И вот сеанс телепатии, или может квантовой телепортации, довольно плавно закончился. Вернулись чувства, нормальные человеческие, никакой суперпозиции. Я в рубке.

Но червяги торопятся ко мне, прутся со стороны архивного подвала — мне ли не знать об этом. Скорее всего, они придут по коридору левого крыла и попросят любить да жаловать.

Железная дверь надолго их не задержит, их вообще ничто не может остановить, потому что они несут возмездие обнаглевшему человечеству. А что, мы, люди, разве не наглые? В основном, да. Даже я, если распоясаюсь…

В рубке стало неуютно. Я вышел из-за буфетной стойки и вместе со своим оружием перебрался в уголок, где имелась парочка диванов и была хороша видна дверь, ведущая в левое крыло.

Залег, взяв ее на мушку. Я уверен, что отсчет времени пошел: девять, восемь, семь… Сеть, не молчи… И наконец сетевой сервер включается в работу.

В секторе L-2 детекторы потихоньку начинают реагировать на движение посторонних объектов.

Сервер показывает на крохотном экране несколько клякс, которые движутся не только по коридору левого крыла, но и по подземным коммуникациям — ну заваруха, твари в самом деле пробивают бронированные (благодаря мне) двери будто картонные!

Часть детекторов уже вышла из строя, особо те, кто были подключены на оптоволоконные линии связи.

«Если скорость движения не изменится, то червяги окажутся в холле через две минуты пятьдесят девять секунд. Извините, скорость увеличилась… через две минуты двадцать пять секунд». — сообщает сервер благожелательным голосом.

Обычный телефон уже смолк. Пытаюсь позвонить нашему дежурному по мобильнику. Вот зараза, оператор сотовой связи сообщает, что мой номер «временно отключен». Все ясно, наше бюро забыло вовремя заплатить за пользование номером.

Что же, остается одно — готовится к встрече морально-психологически. Накручиваю себя, внушаю, что червяга — обычная вонючка, которую я скоро посажу в клетку и буду пускать дым от сигареты ей в нос.

Из-за этого накручивания у меня опять психологическое расстройство.

Снова суперпозиция, я представляю себя гадом ползучим. Ползу, и вся обстановка не проплывает мимо меня спереди назад, как у всех нормальных животных. Предметы появляются слева, мелкие, слегка сплюснутые, они находятся внутри пузырьков наблюдения; в центре пузыри больше, предметы уже четкие, но сильно расплющенные, среднего размера; справа пузыри здоровенные, а предметы в них совсем размазанные. И окончательно размазавшись, они исчезают.

Вот плывет ко мне дверь и доплывает в виде почти что развернутого жеванного журнала. Хорошо проглядываются жилки и раковинки в металле — из какого дерьма нынче штампуют ответственные вещи.

Я смешиваю потоки своих сил и на выдохе разрываю дверь. За проемом тот самый «двуногий-теплый-влажный», который нам мешает. Вот и он плывет ко мне внутри пузырька наблюдения. Сейчас пузырь немного разбухнет и я шпокну его…

А вот этого не надо!

Я не червяга; я, может быть, плохой, никудышный, но я не червяга.

Я ведь точно против того, чтоб лакомиться самим собой, даже в случае отсутствия других продуктов.

Я вражескую психологию сдергиваю с себя как грязную рубаху и становлюсь человеком, если точнее — Сашей Гвидоновым.

Вовремя я очухался и покончил с суперпозицией. Дверь-то, ведущая в коридор левого крыла, и в самом деле лопнула посредине.

Дыру обрамляли рваные клочья металла — наверное, это напоминало цветок. А потом из цветка как дюймовочка выскочил червяга. И что самое интересное (мне это сразу врезалось в память) — он довольно отличался от того монстра, которого я видел в подвале. Метамерность сохранилась, но членики выглядели неодинаково: выраженная голова, грудка, брюшко, хвост; общие размеры тоже крупнее. Этот червяга где-то около метра длиной.

На члениках отростки, короткие густые на передних, длинные редкие — на задних. Это то ли ноги, то ли щупальца.

Червяга встал, покачиваясь, на свой последний раздвоенный членик, можно сказать, в полный рост. И немного согнулся.

Елки, да он же сейчас прыгнет…

Я едва успел отреагировать.

Едва успел, но реакция у меня все-таки четкая, автоматическая как у любого приличного снайпера и компьютерного игрока.

Я был точен и разнес посетителя из помпового ружья — только брызги и полетели. Все-таки ружейные пули двенадцатого калибра оказались для метамерных гадов более существенными чем автоматные пилюльки калибра 5,45-мм.

Но вот в дыре закачалась голова другого посетителя. С его челюстей свисала слизь — наверное от сильного аппетита. Несмотря на это я промазал. Червяга запрыгнул в холл, и мгновение спустя сияющий плазмоид сжег рубку. Плазмоид! То есть шаровая молния. Она слетела с раздвоенного кончика его хвоста, изогнутого сейчас как у скорпиона…

Как можно догадаться, в рубке-то меня не было. Поэтому я и смог засадить в червягу две пули из помпового ружья. После этого он был еще жив! Хотя и не совсем здоров.

Тут же на пострадавшего гада спрыгнул следующий из очереди. Раненый пытался цапнуть своего жлобоватого товарища крюками. А я воспользовался этим, чтобы несколько раз продырявить жлоба из своего ствола.

«Червяги находятся под полом холла, — сообщил сервер, пока я перезаряжал трубчатый магазин помпового ружья, — а также непосредственно за дверью, ведущей из центрального коридора. Численность — порядка 7–8».

Крохотный экран, пристегнутый к запястью, показывал кляксы, которые наглядно расползались и делились именно в том секторе, где находился я.

Из-за адреналиновой накачки зашкалил пульс — пол как будто стал дыбиться в разных местах.

Я засадил пулю в червягу, скользнувшего через проломленную и искрящую разрядной сеточкой дверь центрального коридора, и тут пол взорвался совсем рядом со мной, расшвыряв паркет.

Гибкое тело врага моментально выпорхнуло из образовавшейся ямы. Тут я опробовал свой резак, располовинив живую колбасу на две бешено извивающиеся половинки.

Теперь безо всякого сервера понятно, что еще три секунды секунд обождать, и останется только написать на стене: «Погибаю и сдаюсь».

Я задал стрекача к лифту, а он под воздействием кнопки трещит, жужжит, поет, словно кенарь, но не больше.

Обстановочка стала напоминать фильм ужасов.

Где-то во глубине моего разгоряченного мозга возникла реклама: «Смерть в зале обеспечивается удобной планировкой и качественным оборудованием».

Нет, нет, еще не смерть. Есть еще возможность покинуть гибнущий холл. В запасе остался подъемник технических грузов. Подъемничек заурчал, как верный пес, и замигал огоньком, что «рад стараться».

Но от гостей надо было еще оторваться. Я стрелял по червягам, вылезающим через дыры в дверях и полу, пока чей-то хобот вырвал у меня любимое оружие.

Ко мне метнулись молнии, но я, совершив маневр, уже сиганул в люк грузовой шахты.

Устроился на подъемнике в турецкой позе, начинаю взлетать, кайф полный, как у владельца ковра-самолета. А в холле тем временем начинается вечеринка в стиле Лысой горы, лопаются «разваренные» двери, обваливается пол. Страшные нервические звуки…

Продолжать безнадежную борьбу не хотелось. Наоборот я сознавал, что долг выполнен полностью — как выражаются генералы при вручении медалей и прочих значков: «Все, что могу».

Я надеялся, что Пузырев как-нибудь догадается и пришлет за мной завалящий дирижабль. Почему-то этот дирижабль с салоном и баром прикипел к моему сердцу. Лишь бы прислал, а после я никуда соваться не буду, будто меня и нет вовсе.

Пусть теперь правительство повоюет, пусть-ка народ поднимется на смертный бой. Проклятая орда тут как тут.

Пусть Гиреев убедится, что червяги уже покончили со всеми мелкими наглыми соперниками вместе с их мелкими наглыми достижениями.

Пусть всем миром найдут вождей, которые заведут толпу на борьбу против зверского ига.

Пусть объявят призыв в канализационные части и мобилизацию подвальных войск.

И пусть не забудут поставить мне прижизненный памятник, можно без коня и змеи, просто в виде фиги, но, чтобы под монументом вместо музея — пивзал. И конечно же, пиво герою без очереди, за символическую плату.

Я так замечтался, что не сразу заметил, что за мной увязался червяга. Сжимаясь и разжимаясь, будто гармошка, с легкой музыкой разрядов, напоминающей попукивания, быстро перебирая отростками-ножками.

Уже какой-то запах поганый пошел от пластиковых деталей моего подъемника. Я пострелял из револьвера в догоняющего. Ну и что, брызнуло пару струек, хлюпнули, как в желе, свинцовые таблетки.

Наверное, жвахнуть в меня молнией было неудобно, но зато шип с хрустом воткнулся в подъемник. Монстр повис на своем хоботе в пяти метрах ниже меня. Чтобы догнать меня, червяге надо было просто втянуть свой хобот как макаронину.

Ну, а мне оставалось только одно, карабкаться вверх по несущему тросу, пытаясь улепетнуть от неутомимого преследователя. Я само собой выложился на дистанции и, когда червяга стал выбираться на площадку подъемника, был выше метров на пять-шесть. Всего. Но, ничего не попишешь, надо бросать гранату.

Гранату я уронил, внизу полыхнуло, заискрило как дискотеке, подъемник неловко крутанулся как пьяная женщина на танцах и стал падать, уже не удерживаемый тросом. А меня подбросило. Заодно всю шахту заволокло вонючим дымом. Как хорошо, что граната не осколочная, я же без бронетрусов.

А червяга то ли улетел, то ли взорвался вместе с лифтом.

Несущий трос уже не наматывался на барабан, а спокойно висел над дырой шахты, и я вместе с ним. До выхода-люка оставался один метр. Этот метр, чтоб ему исчезнуть из палаты мер и весов, выбрал из меня последнюю силу.

Я отжимал ножом защелку люкового замка, мозги уже затянуло токсичным туманом, легкие рвались в истошном кашле, руки ни в какую не желали слушаться, а шахта кружилась вокруг, будто вальсирующая Матильда.

Я все-таки из шахты выбрался и «поплыл» с креном и дифферентом подбитого эсминца по коридору.

Если это седьмой этаж, надо добраться до лаборатории фирмы «Гифтманн». Там стоит компьютер со спутниковой связью.

Я это дело приметил, когда недельку назад приходил справляться насчет рецепта приготовления спирта из стула (шкафа, стола и других деревянных предметов).

Каких-то сорок шагов до лаборатории, а я по дороге все более потом заливаюсь.

Сервер на мой наручный экран вывел настораживающую информацию — пятнышки стремительно распространялись вверх по зданию, как будто червяги задействовали вентиляционные каналы, а то и какие-то непонятные щели. Впрочем, до седьмого этажа им было еще далеко.

«Распространение червяг происходит по функции Пригожина-Мартенса, — сообщает сервер, — В их движении происходят раз за разом скачки по уровню организации для достижения целевой функции».

«И какая у них цель, сервер?»

«Анализ траекторий показывает что целью являетесь вы», — отозвался компьютер. И вырубился. Видно, червяги добрались до защищенной комнатки и надавали ему по шее.

Но если уровень их организованности скачкообразно растет, значит, они могут появится в любое время и в любом месте.

Поэтому в этом чертовом коридоре мне ничто не внушало доверия. Я одурел от полноты чувств, перед глазами опять какое-то пенообразование, мельтешенье, я словно куда-то провалился и неожиданно увидел самого себя, проплывающего мимо в пузырьке. Много их там было, пузырьков.

Откуда я смотрю на самого себя? Где находится наблюдатель, с которым я объединился в суперпозиции?

Я поспешил вочеловечился и оценить ситуацию. Ну да, наблюдатель, то есть червяга, находится в трубе, в стояке отопительной системы, которая сейчас слева по курсу.

Труба уже задрожала, а вместе с ней и батарея.

Ну, если война, так она спишет все убытки — я срываю гранату с жилета, и бросаю под батарею. Затем совершаю тройной прыжок, вернее как-то пародирую его. Главное не побеждать, а участвовать.

Когда приземлялся в заключительной третьей фазе, сзади хрустнула батарея, как кусок сахара, а следом фукнула взрывчатка. Мне поддало под зад, перевернуло и влепило в стенку. Без шлема голову потерял бы в самом прямом смысле.

Впрочем, какое-то время я был уверен, что вместо башки сохранился только шлем. Кстати, рядом упала и стала щелкать крюками-челюстями голова, по счастью не моя, а червягина.

Я попытался вспомнить, что мне вообще тут надо. Методом выбрасывания третьего, четвертого и пятого лишнего, допетриваю, что я хочу в лабораторию фирмы «Гифтманн». И что мне там требуется? Узнать рецепт получения самогона из стула? Нет, я уже его не узнал. Нет, мне надо кому-то позвонить.

Как раз вырубилась электросеть вместе с освещением, червяги успели перегрызть все провода.

Хорошо, что мой шлем оборудован прибором ночного видения. Опустил забрало и все предстало в призрачном зеленоватом свете а-ля преисподняя.

Сколько времени у меня в запасе? Минуту ушло на то, чтобы прострелить кодовый замок, взломать дверь лаборатории. Завыла чертова сирена.

Лаборатория большая, на двести квадратных метров, поделена еще на боксы полупрозрачными ширмами-перегородками.

И как найти этот бесценный комп?.. По счастью в крохотных мозгах наручного терминала сохранился план здания, включая седьмой этаж — файлик мегабайт на триста. Так что сориентироваться я смог, в смысле отыскал за пару минут заветный компьютер, подключенный на спутниковую связь. Хотя электросеть вырубилась, в лаборатории имелся ИПБ на случай аварии. А сейчас авария и еще какая!

ИПБ я запустил, зашипел у компьютера вентилятор, стала прогреваться системная дека, наполняя и меня жизненным теплом.

Но едва не случился большой облом. Клавиатура заперта на ключ. Хоть падай и помирай. Но наручный терминал опять выручил, у него имелся инфракрасный параллельный порт, также как и у компьютера, так что можно было подсоединиться.

Работая на своей микроклавиатурке с помощью зубочистки, я вошел в компьютерную систему, и она поинтересовалась, кто я такой. Ума достало назвать себя администратором, так что без особых затруднений я запустил коммуникационную программу и заставил забибикать спутниковый модем.

Итак, коммуникационный канал установлен: через спутник на наземный ретранслятор, а там и в обычную телефонную сеть. Остается только набрать номер.

Я слышу длинные гудки. Неужто к дежурному как и на прошлой смене завалилось трое бабенок из ближайшей заводской общаги?

Наконец звонки проникли в его мозг. Еще минута прошла, пока его энцефалограмма оживилась, и саунд-бластеры компьютера выдали хриплый заплетающийся голос: «Девки… ну, девки, не мешайте».

Когда девки наконец унялись, я смог в трех словах ввести нашего дежурного в курс дела. На четвертое слово времени уже не хватило.

Харон уже подгребал к моему берегу, считая, что поздновато для всякой суеты. «А кто будет расслабляться и думать о вечности, Пушкин что ли?» — подпускал ушлый паромщик.

Я чувствовал червяг, карабкающихся по шахтам, ползущих по трубам и бегущих по коридорам с электрическими песнями. Все распластанные, низколобые, завистливые, зато с яркими хватательными способностями. Они были вместе и заодно, что не исключало подчинения и жертвования одних ради других, и себялюбия, и жадности. Они гордились своей свирепостью, как генералы жирными звездами на погонах. Все они внимали Великой Выси, требующую не поклонения, а только внимания и четкости на пути к сияющему кристаллу владычества.

Червяги были особенно чутки к глубинным пульсам «двуногих-теплых-влажных», к этим трепетаниям, говорящим о слабости, страхе, разладе…

В револьвере два последних патрона, вот и весь боезапас. Одна гранате по счастью завалялась в кармане. Плазменный резак я еще в коридоре обронил, когда кувыркался.

Настроение стало кислым, ни одна ведь сволочь не успеет придти на помощь. А после того, как мне каюк, другим «теплым-влажным» тоже недолго радоваться, недолго пьянствовать и курить дурь, недолго валяться с бабами и баловаться на компьютерах. Нам нечего противопоставить этой силище, явившейся из выгребных ям.

Никак не пригодятся нам революции, индустриализации и электрофикации. На хрен все эти танки, истребители, компьютерные системы наведения, рентгеновские лазеры. Чем все это лучше пушки из говна? Цивилизация цивилизацией, а Файнберг, Веселкин, Воеводов, Ромишевский, я, и все прочие — мы остаемся наедине с новым венцом природы, который желает стать венцом на наших могилках. А может, цивилизация вовсе не для нас. Мы только лепим кувшин, а хлебать из него будут другие.

Я чувствую червяг совсем рядом, я марширую вместе с ними — я подползаю по коридору, пробираюсь по вентиляционным ходам, просачиваюсь по щелям в перекрытиях и стенах.

Сейчас на НАШЕМ пути стоит один «теплый-влажный». Пульс его тверд и груб, как комья земли, чуть уйдет вбок — и неотличим от шума тьмы. Но скоро-скоро кто был плохой, тот станет совсем хороший. Нет ничего вкуснее сильного врага!

Нет ничего вкуснее меня. Тьфу, зараза. Еще не хватало перед смертью стать шизофреником.

И я вижу, как бегут уже трещины в потолке, сыплется штукатурка. У меня взмокли даже брови. Я как-то уже отрешенно стал разглядывать окрестности и вовремя заметил два довольно пузатых баллона, в застекленном шкафу стоят: с хлором первый, а второй с неизвестной дрянью.

Две последние пули не себе приберег, пробил ими обе емкости. Зашипел, поступая ко всем желающим и нежелающим бесплатный газ. То, что текло из одного баллона было невидимым, из другого выходил дух желтовато-серого оттенка.

Резкий запах резанул где-то во внутренностях носа. Я использовал Стечкина-Авраамова в качестве простой болванки, чтобы раскурочить оконное стекло. Сдернул пластиковую занавеску, одним узлом привязал ее к батарее, другим присобачил к себе. И шагнул за борт, если точнее вышел в окно.

Вот я уже сушусь на занавеске, на метр ниже подоконника — неподалеку птицы летают — я вижу их тепловые силуэты — и я могу стать одним из них, правда ненадолго.

Расстояния до земли разучился я бояться еще в армии, отсидев на деревьях в общей сложности не меньше месяца. В шахте лифта я тоже не слишком сдрейфил. Высота мне больше нравится, чем общество грубиянов-червяг. Да и сейчас она была смазана темнотой, а если точнее зеленоватыми сумерками.

Правда, было обстоятельство, которое могло расстроить, если бы я уже не расстроился до самого максимума.

Спасательница-занавеска потихоньку «текла», то есть растягивалась, собираясь вскоре лопнуть. А в лаборатории уже принялось все падать, разбиваться, отлетать, отскакивать. Двери, шкафы, стулья, перегородки, автоклавы, реакторы, колбы, штативы, пробирки.

Отчитав добросовестно до семи, я чуть приподнялся, закинул в лабораторию последнюю гранату и опять съехал вниз. Два толчка почти наложились друг на друга, шпокнул боезаряд, а потом сдетонировала смесь хлора, воздуха и того джинна, что сидел во втором баллоне. Над моей головой бросились на улицу всякие ошметки, я же досчитал до трех и поспешил в лабораторию, чтобы больше не мучить занавеску.

Некогда модерновая лаборатория превратилась в подобие развалившегося батальонного сортира. Завалена каким-то дерьмом, а оно, в свою очередь, засыпано белым порошком, то ли солью, то ли штукатуркой. Все перегородки напрочь снесло.

Какие-то кучки продолжали ворочаться и как будто проявляли недовольство. Я решил дальше подоконника не двигаться.

Эти паршивцы могут быть везде: на этаже, на лестнице, на крыше, на стенах. Круто я все-таки их раззадорил своими оборонными мероприятиями.

Где-то неподалеку, аккомпанируя моим соображениям, уже потрескивали разряды.

Кажется я ненамного облегчил свою участь. Пора писАть на подоконнике: «Обнаружившему мои кости, просьба в ведро не бросать».

Электрическая песня льется все ближе и ближе, для меня исполняют, можно сказать, по заявке. И слова там, наверное, известные: «Кто был ничем тот станет всем». А может все правильно? Кто лучше прыгает, кусает, колет — тот и прав, тот более прогрессивен.

В лабораторию откуда-то из-под плинтуса стали вползать длинные зеленые тени. Снаружи по стене прокатились и разорвались шаровидные разряды. Это было красиво. Придется помирать…

И вдруг, заглушая треск марширующих червяг, загребли вертолетные лопасти. Я стащил с себя шлем и замахал им, как бешеный человек. Наверное, это было замечено, поэтому вертолетный гул сместился ко мне и отклоненная козырьком крыши веревочная лесенка заболталась в полуметре от меня.

Я то ли прыгнул, то ли рухнул, но шаткую тропу в небо ухватил. Вертолет, заполучив меня, сразу съехал в сторону, и совершенно правильно поступил, потому что в окошке с моего подоконника заулыбалась крюкастая морда.

Пулеметные очереди — я кайфанул от этой музыки больше, чем от Баха-Бетховена — помешали червяге скинуть меня, так сказать, с подножки. Недовольная физиономия скрылась с видом, будто ей не дали подышать свежим воздухом, длинно сплюнув припасенной для меня токсичной слюной…

В кабине геликоптера встретился огнедышащий Пузырев.

– Ну что, накудесил, негодяй, Рэмбо за чужой счет. Чихал я на барахло в технопарке, понял, — он для убедительности сморкнулся в раскрытый люк, по деревенски, одной ноздрей. — А вот за вертолет будут вычитывать из моей зарплаты, и, следовательно, из твоей. Вылет-то коммерческий. Ну что, наборолся вволю? Попросил бы, мы тебе и «Секстиум» новый поставили б, и складную баррикаду. Но только дома.

– Я думал, все бесспорно… как я ошибся, как наказан. Прошу послать меня на конференцию по птичьим правам! — кричал бы до завтра, заряд недовольства я ого-го какой накопил. — Вы же видели Мону Лизу, улыбнувшуюся из окна? Неужели такие лица в вашем вкусе? Вас что, в детстве по Эрмитажу не водили?

Пузырев заметил, что я нахожусь в состоянии фронтового психоза и несколько утихомирился.

– Ты только сегодня морду увидел, а я всю жизнь их наблюдаю. Даже когда в зеркало смотрюсь.

Возмущенный до глубины пуза босс Пузырев стих. Боюсь, по-своему он был прав. Кроме него и пилота, в кабине сидел еще стрелок, крутой мужчина в пятнистом комбинезоне и шлеме с зеркальным забралом; похоже, он и стрекотал из пулемета. Такие бойцы могли бы повоевать, если бы начальство приказало.

Сама машина была лопухово-салатного, то есть, маскхалатного цвета; пилот и стрелок явно из какого-то подразделения МВД. Сейчас вертолет висел метрах в тридцати выше крыши разоренного технопарка.

А на ней «загорало» под полной Луной пяток червяг. С легкой грустью и даже укоризною, слегка поигрывая слюнями и хоботками, они поглядывали на винтокрылую технику со вкусностями внутри.

– Поднимайте свою тачку, эти зверьки имеют длинные руки, — предупредил я пилота. И тот послушался, потянул ручку на себя.

– Коммерческий, значит, для меня вылет, — обида, типичная для непризнанных героев, продолжала мучить меня. — Мое потрепанное тело перевернут вверх карманами, а тем временем высокопоставленные господа начнут искать решение проблемы червяг политическими средствами, использовать ситуевину для разборок с министрами. Профессиональные правозащитники найдут права человека у свободолюбивых животных и начнут их защищать. Экологисты скажут, что все мы дети одной планеты, такой маленькой в безбрежном океане космоса. Любители природы будут испытывать чувство искренней симпатии и духовной близости. Это только для духовно далеких останутся меры воздействия и пресечения: блокирования, оцепления, фильтрации, карающие кулаки и справедливые дубинки.

– Сейчас как высажу обратно. Наверное, мало тебе? — отозвался Пузырев, которому я так надоел.

– Вопрос поставлен прямо. Может даже ребром. Придется отвечать: мне не мало. И в самом деле пора на отдых.

– Наконец, я слышу речи не мальчика, но мужа, — отозвался зеркальный шлем и представился. — Майор Федянин. — Потом стал доступно объяснять. — Вот ты хочешь, чтобы вся держава встала против этих грызунов. Но представь, в твоем охранном бюро не тридцать, а тридцать тысяч голов. Тогда приплюсуй командиров и начальников, которые желают без всякой обузы дожить до светлой министерской или дачно-пенсионной жизни. Да еще учти соблюдение секретности, да почти-разумные указания начальства о том, как всё делать, да экономию средств — строгий минфин денег зря не расходует, только на помощь обездоленным банкирам и желательно заморским. Так что, милый мой, сколотись эдакая антиживотная дивизия, ничего приятного от нее ты не дождешься, будь уверочки.

Спорить больше не хотелось, по всему видно, что майор, если надо, развалит доводы оппонента вместе с его головой. Пока Федянин рассуждал, пилот облетел здание и направился домой. И тут без спросу, проявив дурной вкус, пятерка зрителей с крыши вступила в игру и теперь составляла геликоптеру почетный и летучий эскорт. Подсвечиваемый нашими прожекторами нежуравлиный клин тащился следом, не выдавая секрета движения.

– Это как же они летят? — протянул пилот. — Антигравитация?

– Может, понос? — предположил Федянин. — То есть реактивная струя.

– Какой разброс мнений. Кто еще хочет высказаться? — спросил я, внутри проклиная себя за то, что слишком рано обрадовался.

– За тобой ведь летят, Александр, — тоскливо зачмокал губами Пузырев. — Отдать просят.

– Не волнуйтесь, господа. Со мной они уже пообщались, теперь теперь им новеньких собеседников подавай. — возразил я.

Пилот стал класть машину в разные известные ему виражи. Федянин просунул свой пулемет в бойницу и деловито застрекотал вновь. Пузырев орудовал прожекторами, как опытный театральный осветитель, а вдобавок, свесившись за борт, бил без промаха из своего «Макарова». Один я ничего не делал, и правильно, между прочим. Тридцать секунд обстрела, и Федянин с Пузыревым почувствовали, что крупно облажались.

Лучи подсветки рассеивались в радужные облака, которые совершенно скрывали догоняющих.

– Облаком прикрываются те, кто обстряпывает блудные дела, — пояснил я попутчикам. — Таковы отражательные свойства их панцирей, обычная линейная оптика.

Пилот запаниковал и стал бросать машину в разные стороны, будто у него чеснок в заднице. Пузырев заерзал, и даже крутой майор вытащил из-за голенища сапога широкий нож с зазубринами, мол, живым не дамся. По-моему, он собирался даже тельняшку порвать.

– И в инфракрасном диапазоне нехера не разобрать, — замандражировал майор, неудачно пытаясь разглядеть что-нибудь в очки ночного ведения. — Они, что, охлаждение применяют, антифриз какой-нибудь?

– А они сейчас энергию не расходуют, поэтому нет тепловыделения. — сказал я и задумался. Гады явно не метали в нас хоботы. Но тогда, может, они попросту к нам приклеились? Когда вертолет над ними висел, харкнули они, слюнки прилепились, затвердели и стали, например, силикатными тросами.

– Кажется, они плюнули на нас, — я принялся растолковывать всем свое мнение. — Надо попробовать их срезать.

Майор Федянин ткнул пилота в спину, чтоб послушался меня. И авиатор, который, кажется, уже обделался от страха, спорить не стал. Рукой было подать до Шаглинского оборонного центра — высокого удобного здания. Пилот резко спикировал на него, червяги тут уж не могли никаких фортелей выкинуть и въехали в стенку. Приклеенный вертолет мгновение скрипел всеми своими костями, а потом его отпустило, вернее, швырнуло вперед — прямо на заводскую трубу — но радужные облака уже погасли.

Пилот как на скрипке сыграл, положил машину на правый борт, так что полозья лишь шуршанули по трубе. Мы, конечно, бросились хором провозглашать традиционные мужские здравницы, начинающиеся на скромную букву «е». Я даже уточнил у пилота, почему нет на борту надписи: «Портить воздух во время полета запрещено». Впрочем, рано пташечки запели.

Фортуна снова повернулась к нам задом. Машина вдруг задрыгалась, пилот закостерил приборы, в кабине стало жарко, брызнуло огоньками, пахнуло озоном, смешанным с интенсивной гарью, Пузырева ужалило обычное прикосновение к металлической детали и, он, обиженно сопя, стал дуть на свою руку. Я метнулся к подсветке, так и есть — одно облако померкло лишь на время. Мы в приступе радости и не заметили, что какой-то червяга остался с нами. И, похоже, засадил в нас шаровой разряд.

– Черт, горим, — жалобно пискнул пилот, — и что-то с рулевым управлением.

Всплыла откуда-то неуместная цитата: «Мы ответственны за тех, кого приручаем».

Со следующим разрядом, похоже, нам крышка.

Но способный пилот выручил всю компанию. Вначале чуть не упал вниз — я и с жизнью наполовину попрощался, думал, что парень взбесился — а потом повел свою машину едва ли не по кронам деревьев, напоминая тракториста на колхозном поле. Секунд двадцать мы бились-метались в кабине, душа вместе с пылью вышла, но червяга-прилипала наконец споткнулся о какой-то дуб, под которым сам Илья Муромец нужду справлял.

– Замечательная смерть замечательных людей откладывается, — пытался схохмить я, успокаивая Федянина, который явно стеснялся минутной своей суеты, и залившегося лицевым потом Пузырева.

На честном слове долетели на базу МВД где-то в Горелово, оттуда меня с шефом постарались поскорее выпроводить. Только успели полюбоваться на жалкий и потрепанный вид некогда гордой железной птицы.

7

Вертолетное сафари в копеечку обошлось. От меня, правда, вскоре отстали, разобрались, что за счет пустой стеклотары я долги не отдам.

Это о личном. А теперь об общественном. Наутро тварей в технопарке не было, правда, все, что получше, они погрызли, сожгли или обгадили едким дерьмом.

Какой-то журналист из Би-Би-Си (он же шпион из «Ми») по утру заснял с помощью фоторужья монстров, загорающих на подоконниках технопарка. Когда приехали наши репортеры, червяги уже ушли в подвалы. Но в любом случае инкогнито кончилось.

Впрочем мне на это было уже наплевать.

Напрасно я доказывал на правлении технопарка свою геройскую роль. Нашлись те твари в правлении, которые утверждали, что я своим сопротивлением спровоцировал разбой. Короче, технопарк расторг контракт с охранной фирмой Пузырева.

Последние охранники покинули поле недавней битвы на катафалке. Вернее, на пузыревском микроавтобусе. Первым решением Пузырева было сокращение штата в три раза. Естественно, что мое имя числилось первым в списке уволенных. Оставшиеся занялись хранением тел кинозвезд, боксеров и прочих незамысловатых миллионеров; ловлей сбежавших от побоев жен; застукиванием прелюбодейных мужей — с организацией появления супруги в ответственный коитальный момент.

Итак, мне суждено было уйти в утро туманное, подняв воротник старенького плаща.

Хорошо, что на правлении я успел кое-чего рассказать про пидоров, готовых подставить очко любому встречному властителю-повелителю. Увы, как ни горько, без материальных потерь не обошлось, в ближайшей ментовке нарисовали мне штраф за словесное хулиганство.

Естественно, что фирмы не собирались больше кучковаться в этом разгромленном бардаке и правление технопарка наконец объявило о его полном расформировании.

За неделю-другую, отъев друг дружке хвосты и бока, кое-как поделили бывшие товарищи останки общего то есть корпоративного имущества, да и разбежались по углам медвежьим, волчьим и кроличьим. Итак, нарыв прорвался…

Пузырев перед расставанием показал мне секретную эмвэдэшную сводку, из которой я узнал, что подобная участь постигла и технопарк в Петергофе. Объявлено о закрытии схожей ассоциации «Хай-Тек» при московском Университете. На грани распада соответствующие объединения в Нижнем Новгороде, Екатеринбурге и Красноярске, потерпевшие колоссальные убытки.

Затем я побежал в Публичку, нахватался там статистических сводок и справочников, ну и выяснил, что из игры выбывает минимум семьдесят процентов российских старт-апов.

Зато теперь — когда поздно было — где только не писали и не рассказывали про таинственные явления в петербургских технопарках, подворотнях, подвалах и бомжатниках.

Одни обозреватели уверяли, что речь идет о массовом психозе на почве антисанитарии, в результате чего обычные воры и бандиты приобретают облик неведомых червяг.

Многие журналисты сходилась на том, что в результате сброса токсичных отходов в речную воду, произошла мутация каких-то членистоногих. Это ведь часто в последнее время: у людей уши на заднице вдруг вырастают, а у насекомых гигантизм начинается, хоть XXL на них надевай.

Отдельные комментаторы, скучающие по потусторонним силам, уверяли всех, что речь идет о бесах, полтергейстах, эриниях, эмпузах и прочих демонах, которые нередко принимают вид беспозвоночных животных. Дьявол Вельзевул-то кто, в переводе с древнееврейского?  «Повелитель мух», между прочим. А древние евреи толк в мухах знали.

Леваки внушали со своих сайтов, что за маскарадными масками каких-то там червяг скрываются хитрые буржуазные лица, которые уводят пролетариев от расправы над миром чистогана и вызывают слюнявые симпатии к якобы обиженным предпринимателям.

Национал-демократы, именуемые «северные братья», не возражали против животной природы монстров, но успокаивали народ и вселяли надежду. Мол, страшные гады — самые что ни на есть исконные обитатели Новгородской республики, Ящеры-Яши, кои вместе с ушкуйниками боролись против московских бюрократов. Древняя, значит, у нас духовная связь с Яшами. Правда, по истечении былинных времен Яши слегка засохли и лежали в виде спор по разным заброшенным капищам. Однако, как шибануло им в нос  тяжелым бюрократическим духом, так они и ожили.

Даже меня взволновали эти демократические Ящеры, выходящие на бой со столичными чиновниками. Но без зарплаты волнение быстро прошло.

Безработный и беззаботный смотрел я новости телекомпании «Поганкино» (наполовину принадлежащей моему приятелю Гирееву). Тележурналист Серебренко налегал на то, что технопарки, попавшие в руки «криминальных дельцов от науки», не обеспечивают надлежащей защиты высоким технологиям. О чем думает правительство? А если правительство не о чем не думает, значит, оно прогнило, и его пора менять на правительство, состоящее из таких-то таких-то господ. Тему, начатую известным телеобозревателем Серебренко, развивалось на более высоком интеллектуальном уровне парламентский деятель и директор всяких институтов «проблем современного развития»   Феноменский.

Кончилось тем, что я запустил в телек сапогом и лишился окошка в мир, в миры Серебренко и Феноменского. Впрочем, сосед Евсеич починил — у него золотые руки, когда он не пьет. Но это бывает только раз в году.

Потом еще один генерал-минерал по телеку, голова будто изваяние с острова Пасхи. Пообещал всех уродов распатронить. На моей улице солдатики ядовитый газ в подвалы уже на следующий день накачивали и даже мины в канализацию бросали. Не знаю, как червяги, но головки-то у граждан болели, и унитазы работали в обратном режиме. Дергаешь спуск и получаешь в морду много интересного. Можно и не дергать, но все равно получить. Когда такая помощь всем надоела, житель острова Пасхи с экранов исчез, буркнув напоследок, мол, сами тогда с мокрицами воюйте.

Я, кстати, запустил еще один сапог в телек. На этот раз сгубил его безвозвратно. Евсеич успел с утра похмелиться и просто доломал его.

Но я еще хотел быть в курсе, поэтому, пардон, воровал газеты из чужих почтовых ящиков. Впрочем, я их возвращал обратно… но до той поры, пока не кончилась туалетная бумага.

«Вопрос о существовании монстров еще обсуждается, а российского независимого сектора высоких технологий уже нет. Страна может лишиться будущего».

«Правительство под разговоры о поддержке высоких технологий безучастно взирает на их уничтожение. Сырьевики торжествуют. Кого из министров купили влиятельные противники технопарков? Будущее под угрозой».

«Правительство само уничтожает технопарки руками неизвестных «монстров». Министры не хотят, чтобы высокие технологии вышли из-под их контроля. Есть ли у страны будущее?»

«Парламент вновь ставит вопрос о доверии правительству, ввиду невиданного разгула криминалитета в высокотехнологических отраслях. Народные избранники решили отстоять будущее страны».

«Крупные корпорации довольны. Правительство лишилось поддержки среднего и малого бизнеса. Страна теряет будущее».

Ну и так далее, с подобными вариациями.

А вот из одной заграничной газетенки, которую я выудил из урны возле гостиницы:

«Россия опять задает загадку миру. Реальны ли так называемые русские червяги? До сих пор в руках западных экспертов нет ни одного образца этих животных. В таких условиях объективно необходимы меры по ужесточению контроля за въездом российских граждан в западные страны и особенно по пресечению ввоза российских биологически активных материалов».

Итак, на Западе как будто все спокойно. Под шумок давят российских конкурентов. Но нашел я в «Лос-Анжелес Таймс» и такую заметку.

«Происшествие в Беркли. В одной из лабораторий биотехнологической фирмы «Life Production inc» случился пожар, в результате чего была уничтожена уникальная аппаратура и на воле оказалось около сотни живых существ, в том числе и те, чей генотип был подвергнут модификациям. Руководство фирмы заявляет, что сбежавшие животные не представляют опасность и отрицают какую-либо связь происшествия с русскими монстрами».

Ладно, на Запад нам плевать.

Я думаю, что в «Жизненной силе» шел банкет за банкетом. Долетело до меня, что многие крупные ученые из нашего технопарка шли к Гирееву со склоненной яйцевидной головой. Кто первый дошел, тот наверное еще выбил приличную зарплату, а последним придется уже корячиться за куда более скромное вознаграждение. Не хочешь — иди потрудись за фотку на доске почета в НИИ АН. Можно еще перекладывать бумажки в какой-нибудь конторе, где тебя будут держать секретаршей только за ученую степень.

Оказавшись в отставке я не торопился устроиться на стройку, в магазин или в милицию. Я себе цену уже знал. Я же ведущий эксперт по «русским монстрам». Я должен сидеть, следить и ждать своего часа. И не дать себя выследить.

Народная моя мудрость подсказала: пить надо регулярно, чтобы мой глубинный пульс был скрытым и незаметным для сверхчутких червяг. Но при том не держать дома больших запасов спиртного.

Вычислив стоимость своего движимого имущества, отсутствующей недвижимости, денежных активов с пассивами, я убедился, что общество обойдется без моих трудовых усилий в течение полугода, причем количество употребленных бутылок вина может равняться количеству дней отдыха.

Возможно это была схоластика. После трех вечеров, потраченных на Нину и харчо с цинандали в ресторане «Кавказский», вдруг до меня дошло, что больше двух месяцев не продержаться, даже если буду стоять насмерть.

Я стал активен, как партия в двадцать девятом году. Насобирал ягод по дачным участкам с отсутствующими хозяевами, поймал силкАми пару жирных птиц в лесу, сдал музыкальный центр в барахолку. Стал «заливать в бак» более культурно, мелкими глотками, растягивая на весь день…

Министра внутренних дел парламентарии вызвали на ковер, вздрючили, спросили строго, монстры — это кто?

Ну и в результате министр преданно сказал, что «Монстры — это не мы! И вообще, наше ведомство должно наконец стать подлинным органом родной страны».

И появилось специальное антимонструозное подразделение центрального подчинения — санитарный спецназ «Дельта».

Впрочем, «подлинный орган» возможно родил его уже давно: на тот случай, если монстры все-таки полезут на генеральские дачи, в архивы секретных протоколов, в ядерные реакторы подводных лодок, в бункеры стратегической обороны и наверное, в просторные цеха научно-производственных объединений.

Но только сейчас было решено этот спецназ пустить его в ход против гадов.

На третьей неделе я от волнения почти не пил, все воровал газеты и читал с придыханием про особый санитарный отряд «Дельта».

Бойцы санитарного спецназа охотно позировали репортерам, играли мышцами, клинками и стволами, метали ножи на меткость и плевали на дальность. Потом главный городской мент, договорившись с Москвой, решил устроить показательный бой с червягами.

Помимо технопарков, наши гады, как и полагается варварам, уважали места, где можно выпить и закусить сладким на халяву. Винно-водочные и кондитерские предприятия, склады с сахаром и конфетами, даже свекольные поля. Причем, если лаборатории разорялись, как птичьи гнезда, то в «закусочных» звери вели себя аккуратно. Ранним утром всегда уползали, давая возможность людям, после небольшой приборки, спокойно заняться производством вкусных вещей, которые, по южному выражению, «тают в рот». А администрация «закусочных» эту обжираловку еще больше цивилизовала. Были установлены кормушки, поилки и такие нормы отпуска продукта, чтоб никто из гостей не посчитал себя обиженным. Об этом мне сосед Евсеич рассказал, который наконец устроился на винно-водочный завод и свирепо ненавидел конкурентов.

Но червяги облюбовали и один дворец спорта на Петроградской стороне. Что было достаточно загадочно. Помимо спортивных мероприятий там устраивались крутые дискотеки с танцующими голограммами и лазерными скульптурами. Но вряд ли дискотеки так возбуждали монстров — хотя не исключено, что они были падки на тупую техномузыку. В фойе же дворца размещалось крупнейшее сборище игровых автоматов во всем городе. Покушав экстази и прочих адреналиновых стимуляторов, да еще наплясавшись до упаду, пацанва торчала от трехмерных приключений: гонок, бомбежек и, конечно же, от охоты на разных монстров. Получается, червяги-то пусть и животные, не чужды демонстративной мстительности.

Вот в этот компьютерно-наркотический дворец были посланы, дабы поквитаться со злодеями одна рота из спецназа «Дельта». Репортеров не забыли захватить. Бойцы хвалились, едучи на рать, мол-де, размажем паразитов по стенам, хотя полководец Невский завещал хвалиться только отправляясь срати.

Еще на подходе к дворцу, два бронетранспортера ухнули в никем не запланированные пустоты под дорогой. Их там встретили подземные червяги, которые проплавили молниями борта машин, а в получившиеся дырки вчихнули гнусный аэрозоль нервно-паралитического действия, блокирующий нейромускулярные связи.

Но все-таки одной юркой десантной бронемашине удалось проскочить к самому зданию. Она собиралась было пробить стеклянную стену и устроить немедленную расправу ошарашенным монстрам. Однако червяги устроили ей достойную встречу, вернее недостойную. Они на нее нагадили с крыши, после чего бронемашина вдруг остановилась. Командир давал то задний ход, то передний, но ни туда, ни сюда. Надрывался двигатель, выхлопные газы сочились в кабину, но движения не было.

Командир заглушил мотор и бессильно застучал кулаками по броне. Он не мог знать, что колеса идеально буксуют в металлорганической слизи, которая уже превратилась в миллионы крохотных шарикоподшипников.

Впрочем, остальные бойцы отряда, крепкие стриженые парни, не приуныли. Кровь бурлила и выделяла нужные для борьбы гормоны, когда с вертолетов на крышу дворца спорта была спущена десантно-штурмовая группа.

Зацепившись за балки спецназовцы стали на тросах резво съезжать вниз. Но им не удалось добраться до спортивно-танцевальной арены.

Бойцы были уловлены паутиной, состоящей из тонких, но клейких и крепких тросов — и затрепыхались на высоте в двадцать метров над ареной.

Спецназовцы еще пытались перерезать паутину ножами, но сыпанувшие по тросам монстры быстро закончили дело. Нанесли укусы, уколы и дополнительно спеленали свою добычу с помощью кремнийорганической слюны, которая мгновенно превращалась в ту самую паутину.

Инфравизоры наблюдателей показывали, что подвешенные живы, хотя, судя по всему, находятся в коме и метаболизм их существенно понижен.

Зато вторая группа под предводительством моего знакомого Федянина схитрила.

Он подогнал к дворцу спорта автокран. Стрелой пробил здоровенное окно где-то на галерее, поэтому вся его команда быстро оказалась на одной из трибун. И давай палить по всем остальным трибунам, где ползали червяги, расстраивая их плазмогенераторы с помощью мазерных излучателей. А потом люди Федянина двинули на арену.

На арене обнаружилось сплошное гнездовье — ячеистый пол, в ячейках лежат парализованные носители: кошки, собаки, голуби, все раздутые. Из них вылезают личинки. Тут же резвится вернее кишмя кишит молодняк с незатвердевшими еще покровами.

Бойцы установили батоны с взрывчаткой, поставили часики на детонацию через три минуты, и двинулись на выход, в фойе.

Не дошли, завязли в проходе между трибунами. Весь проход оказался одной тварью. Если точнее кишечником невероятно разросшейся матки. Бойцы были захвачены гастральными выростами, сочащимися некротизирующим соком. Кишечник своей перистальтикой продавливал захваченных спецназовцев, только не в фойе, а в какую-то подземную камеру, наполовину заполненную жидкими выделениями.

Мужественный Федянин, конечно же, собирался взорвать огромную червягу и унести ее вместе с собой в могилу. А начальство было готово и вторую группу вычеркнуть из Книги Жизни, то есть списков личного состава. Тем более и связь накрылась из-за начавшейся вдруг электромагнитной бури.

Но вдруг из канализационного люка, отстоящего на пол ста метров от дворца спорта, появилось двое бойцов Федянина. Потом стали выпрыгивать как горошины из стручка и остальные, невероятно грязные, измазанные, опухшие, но живые.

Последним вступил на поверхность планеты сам майор, который не унывал с момента рождения. Он рассказал с неподдельной улыбочкой между щек, как в поглотившей их выгребной яме вдруг образовалась трещина, сулящая всяческие неприятности.

Из нее демонстративно, задом, выбрался противник, количеством один, а затем снова скрылся в щели — как бы показывая, что путь наружу свободен.

Майор Федянин догадался, что с ним пытаются совершить сделку и ударить по рукам. Суть сговора в том, что он сваливает с парнями из дворца по открывшемуся проходу, но в ответном дружеском жесте ему подобает выудить взрывчатку из червягиного детсада.

Майор не стал упираться рогом, приказал один «батон» забрать с арены, ну и парочке бойцов прогуляться по неожиданно открывшемуся тоннелю.

Те, обливаясь предсмертным потом, соскользнули в трещину, но уже через пару-тройку минут загалдели по рации, что добрались до своих.

Этот радиообмен без всяких помех прошел, хотя до того будто глушилка надрывалась. Майор отправил наружу еще трех человек, потом вынул второй «батон» и с оставшимися бойцами сколол из дворца ужасов.

Один газетчик съязвил, что накануне операции вождь червяг, похоже, совместно с командиром спецназа любил сладкое и алкоголь. И уж, по крайней мере, изучал «искусство побеждать» в наших военных заведениях.

Десантную бронемашину удалось зацепить тросом за гак и отбуксировать от греха подальше.

Экипажи провалившихся бронетранспортеров, нанюхавшиеся нервно-паралитического аэрозоля, если точнее латротоксина, тоже жить остались, правда, на первых порах, в некотором параличе, с сильным тремором, психозом и поносом.

Бойцы, висевшие над ареной, были подняты червягами вверх на крышу, где и оставлены в спеленутом состоянии. Там их и забрали вертолеты. Все пострадавшие были серьезно «заторможены» веществом под названием монаминовая оксидаза. Но через полчаса их все-таки вывели из коматозного состояния с помощью инъекций адреналина.

Таким образом, как будто всем повезло. С другой стороны, рота спецназа «Дельта» была показательно разгромлена.

Из этого национал-демократы «северные братья» выводили несомненное: «природные гады новгородской республики нашей» нрав крутой показали, гордый, но не чужие они нам, не любо им кровь народную проливать.

Миротворцы, конечно, сразу стали смаковать дружественность и незлобивость тварей, подозревая в них родню бабочек и кузнечиков, и внутренне уже были не против, чтоб побыть какое-то время пакетом для яиц.

Известный правозащитник Адам Сергеевич Кавалеров все искал главаря монстров, чтобы с ним провести дружественные переговоры о сдаче российской армии в плен.

Правозащитника поддержали парламентские лидеры, которые до недавнего времени его в упор не замечали. Так появилась партия мира.

Говорили, что есть и партия войны. Но ее представителей никто не видел и не слышал…

В конце четвертой недели моего вынужденного, но полюбившегося простоя дозы спиртного стали редкими, как дождь в пустыне, и смехотворно мелкими. Не удивительно, что я совсем погрустнел.

Да, за время нашествия я первый заметил то-то, подумал о том-то и сделал то-то. Первый. Но от этого не легче ни мне, ни другим. Я вскарабкался на высоту, лишь для того, чтобы последующее падение в канаву было заметнее.

Да, наверное, я мог бы справиться с червягами при наличии соответствующей поддержки, но мир меня не заметил. И теперь я, несостоявшийся спасатель, должен наблюдать за его бесславной гибелью.

Как спасатель отечества и человечества я не состоялся, а перед тем из меня не получился глава семейства и писатель-сочинитель. А завтра я пропью последний рубль, меня выгонят из квартиры и я кончу жизнь бомжом: если не в челюстях червяги, так замерзну в в одном из подвалов родного города или получу лопатой по башке на какой-нибудь плантации в южных районах нашей родины…

Сильно огорчившись, собрался я позвонить своей бывшей супруге. Позвонил и проникновенным голосом произнес: «Может, начнем все сначала?». Но трубку взял некий жлоб, который сразу возразил: «Я тебе щас начну, я тебя щас кончу, падло». И послышалось вдобавок детское хихиканье. Я спешно положил трубку. Значит, моя бывшая супружница родила. Она сделала вместе с тем жлобом то, чего не собиралась делать со мной.

А Нинке не очень-то и хотелось звонить. Тоже она горемыка, окончила универ чуть ли не с золотым дипломом, и вместо того, чтобы подмахивать солидным основательным мужчинам, гонялась десять лет за мнимыми гениями. И она плохо кончит: одиночкой, старой блядью на Московском вокзале.

Потом мне отключили телефон за неуплату. Так что Нине, например, я бы позвонить и не смог.

Но однажды просто в гости к ней зашел. Мужика у нее не было. И это немудрено. Нинка, которая недавно была очень даже ничего, теперь представала какой-то монашкой, в платке, в домотканной юбке до пят. Кругом свечки, кадильницы, воняльницы, курильницы, мандалы индийские, иконы русские, идолы африканские. И еще две здоровенные бабы сидят, четки перебирают, мантры с молитвами бормочут.

– Они мою карму исправляют, чтобы меня ни асуры, ни ракшасы, ни червяги не тронули, — говорит Нинка. — Хочешь они и тебе исправят? А то у тебя какая-то аура нехорошая.

– А что в ней может быть хорошего, если я последнюю неделю ничего кроме сивухи не пил, да и то на чужбинку.

Я так, за разговорчиками, ее в ванную завлек, там прижал, за «дыньки» схватил и пытался макси-юбку как-то преодолеть… Но одна из каменных баб стала в дверь ломиться, еще секунду и с петель бы снесла. Короче, пришлось мне с теплой компанией попрощаться.

Но когда я вниз спустился, почувствовал какое-то неудовлетворение. Нет, не половое. Я ощутил — что-то не так. Что-то не то было в бабе, которая в ванную рвалась. Конечно, фанатичка вполне могла себя вести подобным образом. Но у этой было просто звериное остервенение. И еще какая-то странная складка в нижней части живота. Да, точно, эта складка была странной.

Я вернулся в парадную, ткнул кнопку лифта. Однако этот ползучий сортир двигался слишком медленно, и я пошел по лестнице. Если точнее я по ней побежал, потому что не просто беспокойство, настоящий зуд стал меня мучить.

А когда я был на четвертом этаже, раздался взвизг, кажется Нинин. И еще один крик — уже точно не ее. Хорошо, что я еще внизу подхватил обрезок трубы. Я влетел на нинкин этаж, замок по счастью быстро мне поддался и впустил в квартиру.

Я увидел дикую сцену. Нина карабкалась на антресоли, которые должны были вот-вот обвалиться. Внизу стояла баба и блевала личинками, а под одеждой у нее что-то двигалось. Раз — и из ее воротника вынырнула червяга. Не было ни секунды на размышления. Я врезал по бабе, по червяге, и бил-бил, пока не затихли они оба.

Потом зашел в гостиную, там вторая баба расположилась в полуприседе, опершись локтями на колени — и из ее нижней части сыпались личинки. Баба обернулась ко мне… взгляд показался совсем нечеловеческим. А под одеждой у нее тоже что-то двигалось, причем быстро…

Я выбежал в прихожую, схватил Нину за руку и, сдернув ее плащ с вешалки, потащил обалдевшую женщину из квартиры. Прекратил тащить уже только через два квартала от ее дома.

– Ну и что мне теперь делать? — спросила Нина, отдышавшись. Было заметно, что возвращаться домой она не собирается. — У меня ж ни копейки в кармане.

– Деньги снимешь в сберкассе. Какой-нибудь документ в плаще завалялся?

Она пошарила по карманам и достала служебный пропуск.

– Ну вот, Нина, не просроченный, как-нибудь уговоришь кассиршу.

– На мне даже трусов нет, — пожаловалась молодая женщина.

– Ночью они тебе не понадобятся, а завтра купишь. Купишь и уедешь. К маме на дачу, к сестре в другой город.

На следующее утро кассирша не выдала ей денег со сберкнижки, так я отдал Нине последнюю сотню, чтобы добралась до мамаши.

И, проводив ее до вокзала, вернулся в свою пустую комнату, где торчал день-деньской как сыч. Ни телека, ни компа, ни телефона, ни магнитофона, ни холодильника, ни кровати. Последние два предмета я как раз и продал за сотенку своему соседу Евсеичу. Мужик-то в гору пошел и от него теперь несло только коньяком. А у меня один заблеванный матрас всего имущества. Даже не хотелось газеты из чужих ящиков тырить.

А еще я ожидал «гостей», каждую минуту…

Но однажды, когда я пошел мусор выбросить, нашел возле бака почти свежий номер «Вечорки». Не удержался — прочитал, и из него узнал, что потрепанное червягами спецподразделение «Дельта» за свои немеркнущие подвиги перекинуто из внутренних войск в городскую милицию. Теперь это воинство обнимет и примет любого, кому не жалко собственного трупа.

Неделю я вычислял, поступать ли туда. С одной стороны, объявление заманивало крепких ребят с хорошей подготовкой — а я уж готовее других, настоящее путассу в маринаде. И оружие у «Дельты» существенное, что руки развяжет. А с другой стороны, начальство, находящееся в последней стадии умственного развития, мозги мне нагрузит, ну, в общем, те места, где шарики крутятся. Сомнительно, чтобы наши полковники и генералы соображали насчет того как одолеть мелких вредителей. Буду сражаться, сражаться, найду геройский никем не замеченный конец, а потом все переменится и я посмертно из скромного защитника родины превращусь в палача живой природы.

Пока на переднем плане сознания я уговаривал себя не ходить ни в какие вооруженные силы, по заднику протекали ручейки малоприятных видений. То ли полусон, то ли полубред.

Я вижу туман или бульон. В нем плавают и перевариваются люди — я узнаю Файнберга, Веселкина, Пузырева. А многих и не узнаю. Некоторые еще чего-то там предпринимают, рыпаются. Но внутри каждого червяк в клубок свернувшийся…

Разуверился я в своих способностях что-либо изменить, сдался, заглянул на пустую кухню, собрал вещмешок и отправился к знакомому егерю, к Кольке Брундасову, в лес. Ведь Коля когда-то пообещал мне давать мне по гроб жизни тарелку супа — просто за то, что я одноклассник и писатель, пусть и несостоявшийся.

До егеря редко можно было дозвониться. Поэтому я просто сел на поезд и поехал. А должен был, как обычно, выйти на станции «Осиновка». Но не вышел, поезд ее проследовал без остановки. Если точнее, то от станции даже следов не осталось, ни платформы, ни будки.

Сосед по вагону сказал мне, что месяца три как Осиновку ликвидировали, а почему — неизвестно. Да и, в общем, плевать — с одной стороны от станции болото, с другой заказник.

Так что ж мне — в холодный голодный дом возвращаться? И ждать пока приползут звери и полакомятся мной?

Дернул я стоп-кран и с поезда сиганул. Удачно соскочил и двинул в лес, так меня и видели.

Через час добрался туда, где всегда заказник находился. Перелез через забор и… перестал местность узнавать. Лес принялся редеть-редеть и, в итоге, вышел я на строительную площадку.

Автокраны, экскаваторы, грейдеры. Хрен знает как всю эту технику сюда притащили. Грязюка, штабеля строительных блоков.

И прямо на глазах корпуса растут. Я так понял, что какой-то новый монтажный способ применяется.

Специальная монтажная машина, похожая на Кинг-Конга, быстро собирала каркас из металлокерамических секций. А в пазы с помощью направляющих вставляла углепластовые блоки — стены и перекрытия.

От избушки егеря и следов не осталось, сам он тоже невесть куда делся. Только сортир от всего Колиного жилья сохранился и то лишь потому, что он строителям пригодился.

Хотел я поближе к стройке подобраться — чтобы выяснить, зачем и как, тут меня детекторы и засекли. Подлетели люди сразу на трех джипах. Я еще пробовал удрать, до забора оставалось метров тридцать, но ногу подвернул на щебенке, тут меня и скрутили эти…

Через пять минут я был уже в камере. Свеженькой, пахнущей химической дрянью. Наверное, в будущем тут будет туалет — по крайней мере в углу имелась дырка.

Вот так вот, доискался Брундасова. Держат меня тут, конечно, незаконно, но и объект-то, может быть, режимный. Разве нормальные дома будут в таком диком темпе ставить?..

Часа через два меня вытащили из камеры и перетащили в другую. Где, наверное, будет скоро душевая. Я это успел почувствовать — один жлоб направлял на меня из шланга струю холодной воды, другой — горячей.

Жлобы не только поливали меня, но еще активно выведывали, что я тут выискивал.

В условиях такого контрастного душа нет возможности подумать над ответом. Внутри ведь все сжимается и разжимается: сердце, легкие, печенка, мошонка.

Наверное мои слова: «Да я ж поехал к Кольке подкормиться» мучителей не очень устраивали, поэтому они пару раз еще заехали мне шлангом.

Я конечно сгруппировался, но все равно ощущение — будто в тело снаряд из пушки попадает. Еще несколько таких попаданий и я труп, или харкающий кровью инвалид, который мечтает о могиле.

Однако как добрая фея появился вдруг известный мне гражданин — телохранитель Гиреева — и жлобы перестали меня лупить. Более того, выдали мне сухую робу, велели переодеться и причесаться. А через полчаса я уже сидел в почти оборудованном актово-киношном зале.

Плавно погас свет и мне стали крутить кино — научно-популярное, так сказать.

Что в фильме показывали и доказывали, в основном, отскакивало от меня, как от стенки. Особенно все попахивающее наукой биохимией. Я хоть и отучился два года в институте, прежде чем меня вышибли — но совсем по другой линии. Зато как не понять: в главных ролях те же опостылевшие червяги. Было очень приятно узнать, что происходят они от мелких паразитов по имени Скребни, и в родне у них как насекомые, так и скромные кольчатые черви.

Тем не менее, червяги по сложности самым серьезным млекопитающим не уступают. А то и превосходят. Однако, шли своим путем, поэтому оригинальны и не похожи на «теплых-влажных» ни наружностью, ни содержанием.

Вот у нашего брата, млекопитающего, скелет внутренний, у них же внешний, ступенчатый, с подобиями шпангоутов и перетяжками. Вообще, в интересных гадах многое от машин…

Внутри кожно-мышечного мешка продольные и поперечные перегородки с клапанами, по отсекам перегоняется полостная жидкость. Благодаря такой гидравлике червяга прыгает как олимпиец, еще мечет хобот и клейкие слюни. Эта полезная жидкость вдобавок является кровью-гемолимфой. Больше того, железистые соединения в ней не только разносят кислород, но и создают магнитные свойства. Когда она прокачивается мимо заряженных пластин, тех самых шпангоутов и перетяжек, то генерируются достаточно мощные плазменные разряды.

Это я, конечно, упрощенно перелагаю…

Червяги не тратят силы, чтобы переваривать внутри себя тяжелую пищу, поэтому любят сахар, алкоголь, а также варенье, как быстрорасщепляющиеся высококалорийные продукты. Само собой, раз губа не дура, вряд ли монстр откажется от кровушки. А вообще они предпочитают внешнее пищеварение, впрыскивая в убитую добычу  секрет, ускоряющий и направляющий процесс распада.

Герой нашего времени сложен прекрасно, как полимер, в каждом членике тела у него есть приличные нервные узлы, клоака, дыхало, сосало, жевало, е…, так сказать, копулятивные и репродуктивные органы или мужского или женского типа. А иногда и обоих. В общем, все взаимозаменяемо.

Размножение сложное циклическое. Во-первых, вводит червяга оплодотворенные яйца в желудок-кишечник человека, там вылупляются личинки типа А размером 30–40 мм. Они выходят наружу, харчат все подряд, и в промежуточном носителе, каком-нибудь млекопитающем, превращаются в мешковидные спороцисты размером с грушу, внутри которых партеногенетически вызревает множество личинок типа B — длиной 15–20 мм. Собственно личинки типа B и становятся полноценными взрослыми особями. Иногда личинки типа А не выходят из человеческого организма — при неблагоприятных условиях. Вот тогда невесело: инцистирование происходит внутри человека, и вылупившиеся личинки типа B быстро выедают ему печень, сердце, мозг и другие нежные ткани.

Иногда червяги вдруг начинают производить личинок типа C, которые вызревают в неоплодотворенных яйцах, остающихся в последнем членике — который затем отпадает. Личинки типа С какое-то время питаются этими отпавшими тканями, потом обзаводятся крылышками и превращаются в свирепых охотников. Личинки данного типа способны также внедряться в тела млекопитающих… Елки, да это ж те самые «мухи», которые напали на меня в лаборатории плазмогенераторов!.. А становятся эти личинки взрослыми недоразвитыми особями, которые неплодоносны и только обслуживают полноценных особей.

Личинки типа B и C способны влиять на функционирование и рост тканей в организме носителей, по крайней мере, кроликов и крыс. В фильме было показано, как чертовы червячки окружают себя мантией из клеток носителя, отчего иммунная система на них не реагирует.

Червяги чрезвычайно живучи. В условиях нехватки кислорода всем остальным зверям хана, а они получают энергию из реакций брожения — отсюда тоже вытекает любовь к сладостям. В фильме демонстрировались червяги, спокойно проживающие вообще без кислорода, в углекислотной атмосфере. Энергию при этом они получали из так называемого темного фотосинтеза — ну, а это вообще дело темное.

И яички, и даже личинки могут переходить в анабиотическое высушенное состояние, в котором вода и неустойчивые белки как-то связываются особоустойчивыми белками типа hsp — после чего племя младое выдерживают даже многолетнюю бескормицу, очень низкие или очень высокие температуры, почти полный вакуум, хоть в космос запускай.

Благодаря разнообразным железам червяга работает как химическая фабрика, вырабатывая множество токсинов и, так сказать, подручных материалов. Яды может как и распылять, так и вводить с помощью укуса или укола хоботным стилетом. В фильме один монстр нанес смертельный укол быку, которого кстати «подстрелил» с расстояния в сто метров…

Вдобавок к десятку фасеточных глаз рассыпаны по всему телу фоторецепторы большого диапазона — короче, зрение хорошее. Электрическая система червяги в низковольтном режиме годится для локации, то есть, обнаружения любых предметов в туман и темноту.

Особенно героя украшает способность видеть насквозь. Однако, едва пошло толковище про «квантовую телепортацию и связанные когерентные состояния», кино вдруг остановилось…

И я впервые подумал, почему мне показали так много интересного.

– А потому все это показали, чтобы вы поняли, с кем имеете дело. — сказал кто-то, когда свет зажегся снова. Я увидел, что Филипп Михайлович Гиреев не слишком заметно сидит на первом ряду. — Вы мне, Саша, кажетесь слишком экспансивным, хоть вы уже и не юноша.

– Но если вы так много знаете про них, то почему бы вам их и не притормозить. — с жаром я обратился к одному из столпов общества.

– Будьте серьезными, Александр. Происходит биологическая революция, вы наверное это заметили. А с революцией шутки плохи. Мы не готовы совладать с ней. И не готовы сказать правду населению. Ведь если бы население узнало, с какой прытью прогрессируют и размножаются червяги, то у многих помутилось бы в мозгах. В итоге толпы придурков носились бы по улицам, кусали друг друга за задницу и гадили в неположенных местах. А пока что есть у нас равновесие, может даже гармония, в которой двуногим пришлось лишь немного потесниться.

– Революцию я заметил, Филипп Михайлович, а вот равновесие — нет. Червяги везде, можно сказать, суют свой нос.

– В самом деле, эти твари вроде повсюду, но при этом они остаются на периферии, не лезут, как говориться, в первый ряд. Червяги не вызывают ненависти. Эти гады вполне потакают простому народу, разоряя нуворишей. Червяги кого-то скушали? Допустим. Во-первых это редкое явление. На одного съеденного монстрами приходится сто задавленных автомобилями и зарезанных в пьяных драках. Во-вторых. Мы столько лет питались животными, вот и они повели себя в том же духе, употребили кого-то из нас, причем не самых лучших — алкашей, бомжей и прочую нечистоплотную публику. А яйцекладку вообще можно считать мелким недоразумением по сравнению с низкой пенсией и невыплаченной зарплатой. Короче, у нас есть еще время…

Да, Гиреев говорил о червягах так, будто они что-то вроде «лесных санитаров».

– Вы уверены, Филипп Михайлович, что червяги не придут к вам в гости, не дожидаясь своего срока?

– Посмотрите на эту крепость, молодой человек. И такие крепости воздвигаются по одному мановению моей руки. Через оборонительные периметры никакая тварь сюда не пролезет.

И в этом можно было с Гиреевым согласиться.

– Но мне, Филипп Михайлович, было бы не слишком приятно смотреть с высокой стены, как едят ближнего моего.

– Надо к этому привыкать. Люди редко рождаются мужественными. Вырабатывайте в себе это качество.

И Филипп Михайлович поднялся, показывая, что время нашего свидания истекло.

– Саша, не надо встревать в игру больших сил, корчить из себя Минина и Пожарского. — сказал он на прощание. — Любой мужчина хочет как-то отличиться, но не надо торопить свое имя на могильную плиту. Тем более, я подозреваю, она у вас не будет слишком красивой… Поэтому я тут вас задержу ненадолго, чтобы вы не наделали глупостей. Вы же все равно ехали к своему приятелю. А вы погостите у меня и подумайте, хотите ли у меня поработать. Я за вами какое-то время наблюдаю и мне кажется, что вы не без способностей…

Двое возникших словно из стены охранников сжали меня с обоих боков и повели по коридору. И там я встретил Брундасова. Его тоже куда-то вели — только не охранники, а человек в белом халате. Коля был опухший, благостный и на меня совсем не отреагировал!

Не знаю, куда повели Николая, но меня доставили в прежнюю каморку.

Вы — Минин, вы — Пожарский, пожалуйста не поднимайте народ на борьбу раньше времени. А еще лучше идите ко мне, я вас заместителем назначу. После таких слов ожидаешь, что попадешь как минимум в апартаменты, где блондинка уже ждет в кровати. А меня снова запихнули в этот свежеструганный гроб.

В чем-то Гиреев меня переоценил, а в чем-то нет. Моя голова бешено заработала. Я подумал, а не уготована ли мне судьба Коли Брундасова? Если я откажусь поработать, или поработаю не так как надо.

Мне почему-то подумалось, что работа на Гиреева обязательно окажется паскудной. Какое-то имеет он к червягам отношение, имеет же! Давно ясно стало, что жирный крест на технопарках — очень выгоден гирееввской «Жизненной силе»; сметены с лица земли все эти мелкие въедливые конкуренты, а ученые и инженеры скуплены за пучок пятачок… Но, похоже, Гиреев не только выступает в роли падальщика. Боюсь, он активно замалчивает эту самую биологическую революцию. Скорее всего, именно люди Гиреева сперли у меня дискету с записью расправы над омоновцами и термос с поджаренным червягой, это они изымали останки людей, убитых монстрами. Наверное, Филипп Михайлович хочет потом выступить единственным и неповторимым спасителем тех обломков, которые останутся от нашей цивилизации…

Стал я сканировать каморку своим пристальным взглядом и пытливыми руками. Этот гроб был очищен от строительного мусора, но в углу, откуда веничком неудобно грести — осталась пара железяк — длинный довольно гвоздь и какая-то стальная пластина.

Я первым делом подвалил к двери и понял, что с ней лучше не связываться. И она сама, и косяк — железные, замок пудовый, да еще сигнализация.

Тогда остается окно. На нем была решетка, но мне показалось, что здесь можно поработать. И я стал обрабатывать те места, где прутья входили в подоконник. Хрен бы у меня что вышло, если бы решетка была вделана прямо в углепластовый блок.

Но она была вделана, причем неряшливо, в полимерную отделочную плитку. Слава небрежному монтажнику. За два часа мне удалось плитку расковырять, а затем в прыжке выбить решетку из нижних пазов.

Тут-то и выяснилось, что выбраться наружу я могу, а что дальше — непонятно. Гладкая стена, до земли пятнадцать метров — более чем предостаточно, чтобы превратиться в мешок дробленных костей.

Но я вспомнил Колю Брундасова и полез наружу. Такое дурацкое чувство появилось — будто я умею летать. Может, это какая-нибудь птичка мне его телепортировала.

Я выпростался наружу до пояса, примерно до половины, и стал елозить там, высматривать, ну совсем как личинка.

Ничего не нашел. Почти ничего. Между двумя углепластовыми блоками был стык, не слишком плотный. Но пластинка в принципе в него влезала. Что ж рискнем остатками здоровья.

Я, оторвав рукава от рубахи, обмотал ладони, полностью вылез наружу и, цепляясь еще за подоконник, воткнул пластину в стык где-то на метр ниже. Потом отпустил подоконник. И едва не сорвался. Так сильно пластина врезалась в ладонь, чуть не располовинила ее. Я стал вытаскивать пластину, втюхивая попутно в стык свой гвоздь. Вытащил пластину и снова воткнул ее на метр ниже.

А гвоздь уже не смог вытащить. Повис я на пластине, вижу, что недолго мне осталось мучиться. Проба оказалась неудачной. Сейчас я сорвусь и будет больно. Будет больно от страха, пока продлится полет.

Но тут пластина сдвинулась с места, более того она стала скользить в этом стыке. И я вместе с ней поехал вниз. Где-то на высоте семь метров она замерла и мне уже не в мочь было держаться — сорвался я вниз. Ничего себе упал, на кучу не слишком твердого мусора — картонок, деревяшек. Сам не хрустнул.

Уже стемнело, поэтому я без проблем добежал до проволочного забора. На днях по нему должны были пустить ток. Но сегодня с помощью доски я его лихо одолел.

Не три, не четыре часа, а сутки добирался до ближайшей станции, поплутал конечно. В былые времена бы запаниковал, но сейчас, после первого знакомства с новым заведением Филиппа Михайловича, любая прогулка была мне не в тягость. Но как результат — вместо того, чтобы раздобреть, откормиться, потерял еще пару драгоценных килограммов.

Я, конечно, разозлился на Гиреева, пусть и не совсем понял, какие-такие игры он ведет и что ему надо было от меня. Но одно уловил железно: от нашествия червяг хочет Филипп Михайлович всю возможную пользу получить.

И я поперся в пятницу, которую заранее назвал черной, в особый санитарный отряд «Дельта» записываться. По своей злобе на Гиреева. Да и в самом деле надо было куда-то подаваться. Я по полкам уже щеткой прошелся в поисках харчишек — и ни крошки. Питья — только прокисшее месяц назад молоко.

А кроме того я ощутил, что монстры не сегодня-завтра доберутся до меня. Раньше я мог свою ненависть к ним глушить спиртным, а нынче как?

Евсеич, тот к примеру, вообще не являлся домой, он дневал и ночевал на винно-водочном заводе, где как он уверял, начальство откупается от червяг цистернами с пойлом.

А сосед Воропаев Андрей Иванович пропал из квартиры. Его последний раз видели поздним вечером, когда он спускался по черной лестнице с дурным лицом. Знакомые пытались его задержать, но он расшвырял всех, проявив дремавшую доселе силу. И на шее у него, как заметили люди, почти не скрываясь, сидел гад…

8

Вначале в вербовочном пункте на мою небритую, как будто бы хамскую морду посмотрели косо, я бы даже сказал, криво. Чуть не послали в баню. Но я тревожно затрубил, и на шум явился майор Федянин. Он составил протекцию, так сказать, нарисовал мне кое-какие положительные черты. Майор уважительно назвал меня плевком, на котором все поскальзываются.

Еще сказал, что я очень близок к животному миру.

Я на волне успеха даже медкомиссию проскочил. Анализы мочи и кала отобрал у одного мальчика во дворе детской поликлиники. В общем, записали меня в городской отряд санитарной милиции — так команда «Дельта» теперь называется. Только отправили от глистов полечиться (за них мальчику спасибо).

Первые три недели на казарменном положении, да еще учеба. Что в казарме, я не против, у меня дома срач и скорее всего засада. А вот в учении было тяжело и хреново, и я сомневался, что от него будет легко в бою.

Чего стоит изучение, например, таких вот документов.

«При обнаружении в помещении дымка (взвеси) зеленоватого оттенка, а также запаха средней интенсивности, напоминающего аромат нестираных носков, немедленно сообщить на частоте 88 МГц непосредственному начальству. Загерметизировать помещение с помощью штатных и подручных средств (тряпки, части одежды, и т. д. согласно доп. списку). Повесить над входом (входами) предупреждающий знак (см. описание)». Ну и в том же духе на трех сотнях страниц убористого текста.

А еще выходить на бой с червягами можно только в составе группы, чтоб были вместе командир, радист, правый сигнальщик, левый сигнальщик, химик, электрик, забойщик. Последний — это тот, кто должен «производить забой животного». Только менеджера и маркетолога еще не хватает.

Встал, например, Кировский завод из-за удачного набега гадов, половина работяг за милую душу превратилось в гнезда-носители, мы сегодня едем туда и вместо того, чтобы рассредоточиться и воевать по темным углам, выполняем инструкцию. А все твари в округе наслаждаются нашим видом.

Но еще пару недель и в наших рядах кое-что утряслось. Например, сигнальщик стал совмещаться с химиком, а положенные по инструкции вещи происходить только на бумаге, в отчете о проделанной работе.

Если в патрульной группе окажется кретин или «доброжелатель», то лучше просто шляться по помойкам, пускать пузыри, играть консервной банкой в футбол и дохлой крысой в баскетбол. А вот как подберутся осмысленные ребята, можно начинать.

Тот, кто посмелее, отправляется пытать удачу, а остальные его подстраховывают: пьют пиво, изучают прессу, беседуют по рации с начальством.

Теперь у меня штурмовая винтовка «Урал» под беспатронные реактивные боеприпасы. В нее вставляются два магазина — один с бронебойными зарядами, другой с вакуумно-вихревыми, или как их еще называют «объемными». Впрочем, хорошего никогда не бывает много, я уже мечтаю о бластере…

За месяц работы наш санитарно-милицейский отряд несколько поднаторел в борьбе с «чудесами природы», как кликали гадов экологисты.

Но отличились мы, в основном, на уровне мелкого вредительства. Где кладку яиц выудим, где молодняк накроем, если вовремя пострадавший гражданин обеспокоится помутнением мозгов и потихоньку звякнет нам. А мы за это гражданина накачаем всякими средствами, от которых его поносит и рвет весь день напролет.

Однако этот промысел вскоре отпал. Человек, вынашивающий личинок типа A, как правило пребывал в глубоком обмороке под наблюдением матки, пока те не превращались в тип B и не сжирали его до последней крошки.

О «лежбищах» и «охотничьих угодьях» знали мы неплохо, потому что монстры теперь не особо скромничали. На этом фронте борьба, можно сказать, велась вничью. Только мы выбьем червяжий гарнизон из какой-нибудь их старинной крепости, вроде пивзавода «Балтика», как сразу отряды червяг перебираются в места, где народ даже и не верил, что есть на свете натуральные монстры.

И, если честно, наша санитарная «Дельта» их экспансию совсем не затормозила. Сужу по тому, что червяги принялись калечить учреждения и институты, которых раньше в упор не видели. Например, выжили людей из Публичной библиотеки — там, кстати, не обошлось без жертв, ну а книжки, стало быть, сожрали.

Короче, «коллективный разум» червяг направлял их туда, где можно было перенять «полезное» и где они чувствовали угрозу, которую надо уничтожить. И иногда казалось, что они сильно перестраховываются. Впрочем, гадам можно доверять, они же обоняют эти самые предательские квантовые состояния или глубинные пульсы, как угодно…

Потом настала очередь зоологического музея. Зачем червягам чучела? Но, говорят, они там что-то вроде почетного караула установили в экспозиции беспозвоночных животных. По ночам червяги стали ползать по Эрмитажу. Особенно много их выделений было в египетском отделе, около изваяний священного жука-скарабея. Может, у них культура уже зарождается?..

Монстры наносили визиты и в психбольницы. После этого червяги как раз и научились хорошо влиять на поведение человека-носителя, вызывая деградацию нервных тканей особыми белками-убийцами. Это получило название — инкубационная энцефалопатия.

Носитель, получив порцию яичек, как наш Андрей Иванович Воропаев, оказывался под психическим контролем монстра и все время инкубации носил матку прямо на себе! Она следила за тем, чтобы он хорошо и правильно питался, не переохлаждался и не попался нашему патрулю. Но это забота часто заканчивалась тем, что изъеденный труп обнаруживался в совершенно неожиданном месте, например, в мусорном баке. А на шее у него обнаруживались следы проколов; то есть червяга запускал ему в голову свои отростки — прямо в лимбический отдел и как-то там руководил…

В тот знаменательный сентябрьский вечерок с киношными эффектами кончалось лето, по радио наяривал казачий хор: «Черный ворон, что ты вьешься», но никто не хотел геройски помирать.

Наша патрульная группа укрывалась в фургоне неподалеку от крупного торгового центра, в подвале которого я когда-то встретил первого в своей жизни червягу. В фургоне мы занимались тем, что выясняли кто из нас «козел», в полтона постукивая по столу костяшками домино.

Но задание у нас было — очистить весь торговый центр от червяг. Велик Питер, а отступать некуда. Уже двадцать процентов городских жилых, рабочих и служебных площадей заняты червягами — и люди там вообще не показываются. Если, конечно, не считать бомжей и алкашей, которым плевать, делают из них гнезда или нет. А еще сорок процентов площадей заняты частично.

На столе, исполняя роль скатерки, лежала городская сводка санэпиднадзора за последнюю неделю, касающаяся контактов петербуржцев с монстрами. Неприятное чтиво.

Например: укусы и уколы разной степени тяжести — 128, в том числе со смертельным исходом — 18.

Прочие травмы — около 500.

Отравления и интоксикации — 1089. Плюс 203 случая с неясной этимологией.

Сопутствующие вирусные и бактериальные инфекции — 897. Плюс 365 случаев с неясной этимологией.

Инкубации личинок — 625, в том числе со смертельным исходом — 12.

Случаев инкубационной энцефалопатии — 202.

Рост случаев со смертельным исходом и длительной потерей трудоспособности за неделю на 23 процента.

График за последние два месяца целиком и полностью укладывается в геометрическую прогрессию.

По сводкам милиции и пожарной охраны — материальный ущерб составил за одну неделю — 120 миллионов рублей.

Насколько известно, в Москве, Екатеринбурге, Красноярске и других крупных городах, где ведется статистика, процент пострадавших и кривая роста примерно такие же.

Горожане бегут в те районы, где монстры открыто не показываются, но там каждый день перестрелки из-за жилплощади, десятки трупов. Городское правительство превращают частные квартиры в коммуналки и общаги, но кому охота впускать в свое гнездышки так называемых «беженцев из районов санитарного бедствия».

Большинство продуктов распределяется уже по карточкам и тут царит непременный бардак. Продукты хранятся подальше от червяг где-то за городом, там половина портится или разворовывается — и продается уже на базарах. Аналитики-паралитики говорят, что еще месяц в подобном духе и крупные города рухнут.

А в Америке червяги, когда вышли из подполья, первым делом раскурочили Лос-Аламоскую Национальную Лабораторию. А потом Фермилаб вместе с крутейшим на свете тэватроном. Не одни, стало быть, мы страдальцы — хоть это приятно. Тамошний президент хотел сразу мощь показать, поднял национальную гвардию, ФБР, всяких Рэмбо, вложил миллиарды долларов в борьбу. А результат хилый оказался. Американских монстров предпринятые меры только раззадорили и эволюционный процесс еще больше ускорился. В Калифорнии червяги как будто научились сквозь стены проходить.

Кстати, информация о наступлении монстров в Штатах, Японии, Германии, подвергается там цензуре. Во избежания паники у населения и на бирже. Это они только от нас требуют исчерпывающих сведений и объяснений. Но по тем сведениям, которые просачиваются, становится ясно, что взлет неприятной статистики там больше, чем у нас, и ущерб измеряется еженедельно в миллиардах долларов.

Население бежит из Калифорнии, большого Лондона, Токио, Мюнхена и подобных регионов, где червяги ведут себя наиболее нагло. Калифорнийские миллионеры делают подкопы под стеной на южной границе и, если их не подстрелила по дороге мексиканская пограничная стража (которая взятки берет теперь только в юанях), ютятся в палаточных городках на Юкатане и в Гондурасе. Зарабатывать этим несчастным приходится, продавая за несколько песо свою рабсилу на плантации, а их женушки обслуживают секс-туристов из КНР! Даже мне не смешно…

Итак, торговый центр приказано «очистить». Мало ли что приказано. В подвал я ни за что не полезу. А наверх гады выползают редко и то по ночам.

Вчера вечером дистанционно управляемые минироботы лазали кое-куда и установил там подслушивающую-поднюхивающую аппаратуру.

Теперь мы знаем, когда новоявленные самураи переходят границу. То есть, можем узнать, если время от времени отрываться от домино и смотреть на экран компа. Вообще-то при обнаружении чего-то стоящего сеть слежения сама должна была зазвенеть. Но ведь невозможно ее отрегулировать на все сто. Она может зазвенеть без толку, а может и молчать как партизан, если даже противник марширует сомкнутыми рядами.

Сети слежения у нас теперь уже более чуткие, импортные, по ленд-лизу что ли поставленные. Эти системы научились, наконец, очищать смысловые сигналы от всякого дерьма, в смысле, от «шума» и помех. А все равно толку от новых сетей немногим больше чем от прежних, ведь и монстры развиваются.

Врагам, по идее, непросто засечь наши элементы слежения, потому что меняют они по спецкоду несущую частоту и работают на отражении волн, то есть без собственного энергоисточника. А все равно червяги их засекают и проглатывают…

Я, время от времени, становился «козлом» и подсаживался к компьютерному терминалу. Проглядывал на экране такие вот сообщения:

«Корпус 1, сектор 1-А. Отклонение от уровня нормализации по движению +2, по излучению 0, по цэ-о-два -1».

Вы все поняли? Ну, а я анализировал я эти отклонения, детализировал, пытался кое-кого вывести на чистую воду.

В середине ночи, кажется, вывел. На пятом этаже главного корпуса универсама явно присутствовали посторонние лица.

Соответствующий участок на экране был сейчас помечен бодрым розовым светом, тут же вписаны столбиком параметры: «Отклонения по движению +9, излучению +1, по це-о-два -2». Ну да, эти гады в потемках дышат углекислым газом.

Тогда я поднял всю нашу команду «в ружье» бодрым криком «Сарынь на кичку». Надел шлем, в который тоже встроен терминал системы слежения — забрало по совместительству экран, на нем полная тактическая ситуация и мое местоположение, отслеживаемое с помощью спутника. Еще на экране целеуказатель и прицел моего оружия представлен — совсем как у летчика-налетчика. Совмещай указатель с прицелом и шпокай врагов, совмещай и шпокай. Вдобавок на забрало можно надвинуть 130-мм линзы и прибор инфракрасного видения. Это все осталось от прежних более крутых времен «Дельты». Еще я повесил фонарик на грудь, который вовсе не фонарик, а мощный мазер, производитель электромагнитных «глушащих» импульсов. От него и в самом деле страдают электрические системы оппонента, и делается он немного несграбный, подслеповатый и не такой вредный, как обычно.

Ну, вперед.

Пожарная машина завелась на этот раз с первого раза, что обеспечило внезапность атаке. Я на выдвинутой лестнице влетел просто, как ангел, прямо в окно, и мазер-глушак не забыл включить, для начала все вроде грамотно. Сразу за подоконником приятная встреча — адская семейка, жирная матка и ее три мужа, приготовились к соревновательной мультикопуляции! (Как-нибудь расскажу, что это такое). Они, конечно, пытались от меня избавиться, но неудачно.

Я перешпокал их всех из штурмовой винтовки, как персонажей своего «доктора Хантера». Считайте, что за «Секстиум» тоже мстил. Естественно, я им испортил приятное времяпровождение, но сексом пробавляться здесь было так же неуместно, как и на партсобрании.

Затем плавно, без лишнего шороха, стал обходить помещение.

Возле кассы труп нашелся с прожженной насквозь головой и набитыми карманами. Не слишком свежий. Наверное, воришка. Он на свою голову решил поработать всласть тихим вечерком. На трупе лежит чек. У червяг, похоже, уже юмор прорезывается.

Нет ли и сейчас здесь засады?

Я направил толстый ствол винтовки на подозрительный прилавок, но что-то двинуло меня к трупу обернутся. И вовремя, из него выползала матка, готовая засадить в меня хобот. Разнес ее из винтовки. Заодно и человека сильно разворотил. А он там внутри червивый, прилично червивый.

Хотел было из-за тошноты раздавить банку колы со стеллажа, война и это спишет. Откупорил, собрался задрать забрало, а система слежения вдруг долбанула мне по маковке: «Сектор 1–13М: движение +18; сектор 2–13Л: движение +7». И треть схемы здания закрашена уже отчаянным красным светом.

Летят червяги, как черти, сквозь стены и перекрытия, то ли настоящая телепортация, то ли все курочат на ходу. И надо мной, на шестом этаже, их целая прорва. И позади меня тьма тьмущая паразитов. Да это ж ловушка!

Я передернул затвор своей штурмовой винтовки, а куда нацеливать непонятно, откуда вынырнет хана?

И тут вспышка над башкой. Кусок потолка разлетается в клочья и хлам. По моему шлему стучат куски штукатурки, щебень, осколки бетона.

Светофильтры шлема успели отозваться и защитили глаза от вспышки, но я сильно замандражировал — может, червяги научились фугасы взрывать?

Да нет, это, конечно, обычный плазмоид, только повышенной мощности.

Струхнул я от такого обычного плазмоида. И не только струхнул. Заодно по какой-то глюонной струне проник в сознание червяги.

Я проскочил сквозь боль, ослепление и ворвался в темный погреб. Спасибо суперпозиции — увидел самого себя ненавидящим взглядом монстра, с вывороченными наизнанку всеми клеточками, какой-то пеной. Навстречу этой пене неслась огненная волна.

Покончил я с суперпозицией и совершил мощный прыжок, увиливая от шаровой молнии, которая улетела куда-то к центру земли.

Того паразита, который сверху, разнес вместе с потолком. Затем бронебойным зарядом пробил дыру в стене, а вакуумно-вихревым зарядов расчистил дорогу в соседний зал, грохнув заодно пяток монстров.

Сейчас задача — поменьше воевать, побыстрее добраться до аварийного выхода в торце здания.

Соседний зал был своего рода галерей над огромным холлом, простирающимся от первого до последнего этажа. Он был, конечно, темным, но инфравизор дал потрясную картинку. Внизу копошились монстры. Их там были тысячи, а ведь наша сеть слежения ни ухом, ни рылом… Одни червяги ползали, другие прыгали, третьи сношались — с другим полом и сами с собой.

Холл, конечно, был уже украшен сталактитам и сталагмитами выделений. Ноздреватые стены, свисающая паутина, на которой тренировались молодые особи.

Видимо магазины торгового центра не произвели правильной эвакуации, поэтому тут оставалось навалом всякого барахла. И мне показалось, что червяги распоряжаются всякими предметами довольно осмысленно.

Монстры как-то баловались с детскими игрушками, жрали из консервных банок, сосали из пивных бутылок, валялись на диванах. А еще я увидел некоего предводителя. Вернее двух предводителей. По крайней мере они возлежали на пьедестале из телевизоров и компьютеров. Пьедестал обвивала огромная матка, настоящая королева, чье членистое брюшко достигало в длину десятка метров. Последние несколько члеников, впрочем, отвалились и из них вылетали коварные личинки типа С.

Время от времени к этой троице подползали делегации, от двух до пяти особей. Они дружно срыгивали какую-то творожистую массу, которую матка радостно слизывала. Но один раз, она спокойно сожрала слегка сопротивляющегося члена делегации.

Поди догадайся, что там происходит. Приношение дани, жертвоприношение, суд и экзекуция. А может все это вместе взятое?

Бродило по холлу немало сильно опухших и облезших собак, которые, похоже, едва ли соображали, только пускали слюни — это были, наверное, умственно деградировавшие носители…

Сзади послышалось напряженное трещание панцирных колец. Очередная неприятность — ко мне направлялось трое червяг. Среди них одна матка с вытянутым брюшком — не настолько, конечно, как у королевы внизу. Один червяга резко перескочил на потолок и занял выгодную позицию для атаки.

В меня полетел хобот, я увернулся, пару раз выстрелил и бросился наутек.

Я участвовал в настольном беге и скачках через стеллажи и прилавки, удачно маневрировал среди шкафов, который взрывались за моей спиной, угодив под огненные удары червяг. И оказался в узком коридоре кишечного вида. За ним должна быть черная лестница.

Уже не должна… Один пролет от лестницы только и остался.

Но у меня по счастью есть моток троса на поясе. Завязал один конец на перилах, другой сбросил вниз. Теперь можно съезжать. Однако съехал я метров на пять, не больше.

На перилах возник червяга.

– Не делай этого, не делай, — загорланил я. Но было поздно. Изогнувшимся кончиком хвоста червяга коснулся троса, щелкнул разряд… и я понял, что нахожусь в свободном падении.

Принято в этих случаях издавать протяжный крик. Я уже начал орать, но быстро заткнулся. Мое тело попало в паутину, она меня затормозила, но я по счастью прорвал ее. И в итоге шмякнулся в какую-то противно чмокнувшую грязь.

Чмокнула противно, но зато смягчила удар и не дала мне разлететься на куски. Я, судя по всему, оказался в подвале. А попал в него через пролом в перекрытии. Я пошевелил членами, собрал их воедино, поднялся.

Тот самый подвал, в котором я первый раз в своей жизни встретил червягу. Увы, не в последний. Господи, мне от них уже по гроб не отвязаться…

Но, пока живем, надо искать выход. Здесь по-прежнему все завалено гниющей тарой, залито водой, однако в отличие от прошлого посещения у меня есть инфравизор. С другой стороны терминал шлема почти утратил связь с системой слежения, а в его памяти не было ничего похожего на план подземелий. Да, где-то пятьдесят на пятьдесят, что я выберусь отсюда…

Снизу хлюпает, сверху капает, я бреду на сильно согнутых ногах, все более погружаясь в грязь.

Настроение было кислое, и не только из-за страха за жизнь. Я ведь себя, в общем-то, много лет подспудно настраивал на успех. Я ожидал, что жизнь моя удастся лишь в одном пункте, но зато самом важном. Однако получилось как всегда.

Мне оставалось брести наугад, слушая как стучит кровь в ушах. Но психика, если ей не мешать, сама себя защитит. Психика человеческая сама себя защитит, от всего ужасного отгородит с помощью допаминчика и эндофинчика.

Я уже посторонним, не очень заинтересованным слушателем внимал моим тяжко чавкающим ботинкам.

Наконец, когда я сильно отгородился от реальности, то оценил я колыхания и трепетания, то есть вибрации среды; пульсы внешней жизни вещей и пульсы внутренней. Не знаю, какое отношение это имело к струнам глюонного поля, по которым передаются квантовые состояния, но я в этих катакомбах чувствовал напряженную нечеловеческую жизнь.

Куда ж нам плыть по мошонку в грязи?

Я увидел цепь пузырьков на поверхности ленивого потока.

Пришлось нырнуть в грязь, где инфравизор едва различал силуэты. Однако крюкастую морду я увидел в какой-то паре метров от себя. Она еще не коснулась меня, но уже как будто сдавила меня челюстями. Наверное, надо было поступить иначе, но я психанул и пальнул вакуумно-вихревым зарядом.

Воздушно-грязевой волной меня ударило словно огромной боксерской перчаткой и швырнуло будто соплю из носа великана.

Я, когда очухался, нашел себя в какой-то щели, если точнее в странном канале, который явно прорыли не люди. Его стенки состояли словно из спекшейся земли, промазанной затвердевшим дерьмом.

Я попробовал пошевелиться, и почувствовал многообразную боль в разных членах тела. Нога была явно сломана в пяти местах. Голова тоже ударена, потому что поташнивало, из носа натекло в рот крови, а на шлеме имелась очень приличная вмятина. Если бы без шлема, то голова бы раскололась пополам. Терминал треснул и навеки вышел из строя, линзы разбились, инфравизор накрылся. Фурычил только фонарик установленный на шлеме. Меня было видно издалека, но я боялся выключить его и остаться в полной темноте.

А потом прямо по мне проползли, но не остановились три твари — от этих склизких клешневатых ножек на своей шее, я чуток блеванул, отклонив голову набок.

Затем послышался писк, немного смахивающий на тот, что у котят. Писк приближался. Я с трудом сел, но понял, что на большое не способен. Окостеневшим пальцем я поймал спусковой крючок винтовки, очень сомневаясь, что это поможет.

В сумерках, наконец, показался источник писка — молодая особь, по мягким теплым покровам заметно, что недавно из личинок. При всех отталкивающих чертах было в ней что-то неуловимо-симпатичное. А может, и вполне уловимое. Никаких свисающих соплей, брызжущих слюней. Тонкие жесткие крылышки цвета дымчатого стекла, тельце — как несколько выложенных в ряд коньячных бутылок, голова, похожая на шлем мотоциклиста. Время от времени рукочелюсти червяги, уже немного похожие на губы, раскладывались в длину, хватали что-нибудь, мяли-трепали, но вскоре отпускали.

Особь типа С? То есть тварь того типа, который навсегда остается недоразвитым и вспомогательным? Но, с другой стороны, при вызревании личинки у нее крылышки всегда отпадали. Значит, мутант.

Мы с этой мутантной особью настороженно пялились друг на друга, животное и человек. Рожденный ползать и рожденный летать. Один с жутким страхом, другой с интересом. Внимательная нижняя губа червяги прикоснулась к моему башмаку и как бы через нее послушала меня. Несмотря на то, что палец я держал, где положено, на спусковом крючке, желания выстрелить не возникло. Хотя не исключено было, что мой некогда внимательный организм стал бесчувственной колодой. А потом «слушания» закончились…

Молодая особь отошла, к ней подвалила другая червяга, вполне пожилая, из этих развитых, типа B. Обе червяги зашипели друг на друга.

Стали появляться и другие твари, как типа B так и С. И похоже они были настроены недружественно друг по отношению к другу.

Кончики их хвостов сыпали искрами, челюсти резко раскрывались, брызгала слюна. Это была еще не драка, но демонстрация силы.

Я словно улавливал причину разногласий. Она была во мне, но и не только во мне. Одни хотели меня сожрать, другие… этого я уже не понял.

Внезапно какая-то тварь типа B метнулась ко мне, я выстрелил и промазал…

Я почти не почувствовал толчка, но увидел челюсти, вонзающиеся мне в живот, увидел брызги крови и отключился…

Спустя какое-то время я понял, что жив. Брюшная полость явно не была вскрыта! То есть с ней, конечно, что-то произошло. Вот, порвана же куртка, замазана кровью. На коже видны порезы, напоминающий своим рисунком спираль. Но если бы случилось полостное вскрытие я бы сейчас не шрамы разглядывал, а мучительно бы помирал, зажимая руки расползающиеся кишки. Получается, червяга меня не разорвала. Вот, что значит, сытость. Или стала разрывать, но ей помешали. А может… может она меня пропорола, но другие заштопали… Короче, случилось странное.

Откуда-то вроде поддувал ветерок и я понял, что единственное разумное решение — это ползти по каналу. Если есть сквозняк, то, значит, имеется выход. Шагать я, конечно, не мог — нога если не в пяти местах, но сломана была наверняка. Я тянулся вперед, используя вместо костыля штурмовую винтовку «Урал». И не забыл вколоть себе три кубика анальгетика.

Я, естественно ожидал, что вот-вот напорюсь на скопище червяг, где мне и настанет бесславный конец. Но встречал только слизневые потеки, затвердевшую слюну, пару раз сброшенные панцирные кольца. И кое-где следы шаровых плазмоидов, весьма впечатляющие. Но самих паразитов нигде не было видно. Пока.

И что удивительно, мой взгляд летел впереди меня, он забирался за один угол, другой, третий. Все, что должно было еще встретиться, вертясь, выплывало какой-то пеной из глубины и, поровнявшись со мной, разлеталось на отдельные пузырьки. Осуществилась, наконец, вековая мечта ночного прохожего: знать, что тебя ожидает за следующим поворотом. Поскольку канал разделился на несколько рукавов, а потом еще снова, то это знание пригодилось, чтобы не сбиться с курса.

У меня, наверное, была суперпозиция, но очень органичная — я в себе самом воспринимал два потока ощущений.

Мне даже удалось увильнуть от червяги, который поджидал меня за поворотом, разогревая свою молнию и щелкая челюстями.

Я вовремя свернул, оставив его бессильно ронять слюну. Потом свернул еще раз и вышел на магистральную линию.

И вот канал, проделанный червягами, соединился с дренажной канавой индустриального происхождения.

Она вывела меня под канализационный люк. Лесенка, ведущая вверх, была сорвана каким-то умельцем. Вообще моя родина отличается обилием умельцев, которые могут испортить все что угодно… Как подняться сейчас — непонятно.

Но ощущение меня обуревает, что мне многое под силу. Ощущение не ложным оказалось. Я поймал пульс стены! Я почувствовал всю стену вплоть до мелких выщербин. Вставляя пальцы и носки в почему-то знакомые щербины, поднимаюсь наверх, и отодвигаю головой крышку люка. Выбираюсь наружу.

Я на какой-то улице, даже сразу не узнать. За время моего отсутствия город сильно изменился в худшую сторону. Небо затянуто сизым смогом, дымом пожарищ, видно полыхает какая-то химическая фабрика. Или пищевая — между ними сейчас не слишком большая разница. Витрины магазинов на первых этажах разбиты, мостовая усеяна битым стеклом, ветер несет драную бумагу. Торговые заведения, похоже, что раскурочены людскими безумными толпами.

Берусь подумать, что в городе началась паника, дурдом, и дегенераты бросились тащить, что ни попадя. Ситуевина вышла из-под контроля и неизвестно, когда под него вернется.

Метрах в двадцати из подворотни вырулило трое мужиков и, конечно, направились ко мне. Я потрогал винтовку. В запасе всего один бронебойный заряд. Черт, если промахнусь, эта тройка покромсает меня на кусочки. Уже отсюда видны на их физиономиях следы инкубационной энцефалопатии.

Неожиданно рядом со мной причалил мощный джип «Чероки». Те трое энцефалопатов притормозили и принюхались. Из машины выскочили… Нина, еще какой-то седой мужик, и быстро забросили меня в салон.

Я оказался в лежачем положении между сидений, в щеку мне упиралась обУвка Нины, вполне элегантная «Саламандер», но выше нее виднелась пятнистая армейская штанина.

Седой мужик, держа одной рукой руль, полуобернулся и глянул на меня.

– Ну, что, молодой человек, сегодня был тяжелый денек? — спросил он с неподражаемыми одесскими интонациями.

Узнав ЗНАКОМЫЙ голос и увидев ЗНАКОМОЕ лицо, я сильно побледнел. Даже, наверное, посерел.

– Дорогой Самуил Моисеевич, я не сделал вам ничего плохого. Нинка все сама начала. Не надо меня в преисподнюю увозить, — заблеял я, чувствуя неотвратимость наказания.

Смотрящий на меня был доктором Файнбергом! В чистом виде.

– Саша, не надо иметь столько ужаса на лице. Я не погиб тогда, хотя должен был. В тот день в здании находилась одна неучтенная персона, мой старый друг Гриша, хороший системный программист. Он должен был наладить мне extra-communication grid, как это… супервычислительную сеть. И я должен был скрыть его присутствие от начальства. Наверное, понимаете, почему — расходы за использование спутниковых и оптоволоконных каналов, это не шутка. И червяги убили Гришу, убили надо полагать по ошибке — тогда у них системы обнаружения еще давали сбои.

– И вы?…

– А я решил обменяться с ним одеждой, чтобы уйти в подполье вплоть до той поры, когда я смогу им врезать. Короче, я сбежал, а Нина на опознании, так сказать, тела, сказала, что это я. Меня, конечно, можно осуждать за это. Но я действовал в интересах не только своих, но возможно и всего человечества.

Объяснившись Файнберг перестал оборачиваться и смотрел только на дорогу.

– А Нина? — еще сомневался я.

– Нина мне подыграла. У нее вообще-то железные нервы.

Туфелька молодой дамы весьма внушительно придавила меня. Ну что, страшненькая история. И надо с этой историей смириться. Тем более, что другие варианты были бы ничем не лучше. Я решил больше не думать ни о бедном Грише, ни о железобетонном характере Нины, ни о революционной решительности доктора Файнберга.

– Какие там городские новости? — спросил я для разрядки напряженности. — Я маленько приотстал от жизни.

– В городе бардак в лучшем смысле этого слова. Разбой, насилие. Все предприятия, на которых производится съестное, превратились в феодальные замки. Властей не видно. По-крайней мере, нигде ни одного человека в форме, — сообщила Нина. — В Москве, похоже, творится тоже самое. Президент творит указ за указом, но почти никто не знает, что в них написано — телевидение-то не работает, останкинская телебашня упала, червяги съели всю газетную бумагу и все телефонные провода. Говорят, что создан то ли институт, то ли комитет спасения, во главе с Феноменским, но кто ему подчиняется, тоже неизвестно. Вчера пресс-секретарь института-комитета был сожран на глазах у иностранных журналистов. Короче, это катастрофа.

Вот тебе и на. Мы это ожидали после ядерной войны. А катастрофа пришла с какими-то скребнями, которые всех заскребли насмерть. Позорище.

На фоне эпохальных событий было неудобно выяснять персональные моменты.

– А как вы меня нашли?

– По сигналам твоего прибора спутниковой навигации. Федянин сообщил нам твои позывные. Но ему сейчас не до тебя, он охраняет какой-то ядерный реактор.

Нина включила приемник и его тюнер прошелся по диапазонам. На средних и длинных волнах вообще ничего, только в FM словилась передача с европейского спутника насчет мировых потрясений.

В новостях было про панику на биржах, о падении на десять тысяч пунктов индекса Доу-Джонса, о том, что доллары теперь просто бумага, которой и вытираться то не очень удобно —  жестоковата, про погром, устроенный обезумевшими ковбоями в Ливерморской Национальной Лаборатории с уничтожением всех ускорителей, про выход из строя многих коммуникационных систем, включая спутниковые ретрансляторы и сетевые маршрутизаторы, отчего выпали в осадок большие сегменты Интернета, говорилось о пожаре в космическом центре имени Кеннеди, об опустении Кремниевой Долины. О том, что в Западной Африке многие деревни превратились в сплошные инкубаторы. Беспрерывная инкубация личинок типа А приводит к быстрому летальному истощению людей. Летучие личинки типа С, питающиеся кровью, вызвали массовый падеж скота.

– Ну, молодой человек, а какие подвиги вы сегодня совершили? — спросил Файнберг, как ни в чем не бывало.

Я рассказывал, удивляясь одновременно тому, что произошло со мной в подземелье и с миром вообще.

И тело мое как будто расплывалось, растягивалось, превращалось в пучок переливающих нитей, и нити эти разлетались в разные стороны, на многие-многие километры.

А доктор Файнберг, слушая меня, принимал какие-то решения.

В итоге машина остановилась возле распластанного современного здания. Я кое-как выбрался наружу и сразу понял, что это медицинское учреждение. Около входа, прямо на въездном пандусе расположились раненные, травмированные, обожженные, в кровавых потеках, заблеванные, искалеченные, в грязных бинтах, обкаканные. Они ждали очереди и ждали долго, лишь изредка стеная. Но вот меня двое санитаров мигом уложили меня на каталку, провезли мимо страждущих, затем подняли на лифте, пропустили через рентген и сноровисто загипсовали. Естественно, что мои вещички, и шлем, и винтовка были сложены в шкафчик.

В процедурный кабинет вошел какой-то врач вместе с Файнбергом, они оба внимательно и настороженно посмотрели на мой татуированный живот. И врач, напустив весьма озабоченный вид, сказал:

– Давайте-ка его сначала на томограф.

Меня снова загрузили на каталку, подняли на другой этаж, где не было ни срача ни пострадавших, закатили в белый зал. И с легким шипением мое тело было пропущено через нечто, напоминающее торпедный аппарат. Минут за десять-пятнадцать.

Выползаю я из компьютерного томографа, где меня ввели в ядерно-магнитный резонанс, и уже не вижу ни врача, ни медсестры.

Меня поджидало трое людей, мало похожих на медперсонал; по стилю поведения — рэкетиры, по форме одежды — клерки, по некоторым ухваткам — менты. В руках у одного из них были мои томографические снимки.

– Ребята, вы, кажется, меня с кем то спутали, — поспешил заявить я.

Они, не поздоровавшись, сдернули меня с каталки, и подперев с обоих сторон, быстро потащили, куда им надо. По пустому коридору в лифт, совсем другой, чем тот, на котором я приехал, узкий и темный, оттуда в подвал, из подвала во двор.

Во дворе поджидал микроавтобус с тонированными стеклами. Меня бесцеремонно затолкали внутрь — наверное, из-за того, что загипсованная нога все время застревала. Машина резко тронулись с места. И я понял, что попал в оборот, из которого вывернутся будет не так-то просто.

9

Микроавтобус более напоминал автозак — зарешеченные окна, мощные двери. И везли меня как мешок, так что я катался из стороны в сторону и едва не сломал еще пару конечностей.

Судя по тряске, микроавтобус шел по проселочным дорогам. Когда открылись дверцы, стало окончательно ясно, что я оказался в сельской местности. Лес повсюду. Но посредине леса густого была забетонированная площадка и модерновый комплекс зданий.

Ну как не узнать — те самые корпуса, что выросли на месте охотничьего заказника и колиной избушки, как грибы после дождя.

Сейчас они полностью законченные были.

Теперь я видел, что весь комплекс напоминает разрезанное на части насекомое. Напоминание усиливалось из-за того, что все корпуса стояли на довольно тонких, но наверняка чертовски надежных столбах из армированного металлопластика.

На разных высотах корпуса соединялись друг с другом трубчатыми переходами, которые опять-таки напоминали кишки.

А сверху все корпуса прикрывал купол, похожий на надкрылки.

Купол не только маскировал комплекс сверху, но и выступал в роли площадки для вертолетов. Также располагались на нем всякие антенны, обычные и параболические, кое-какие из них тянули по виду на радиотелескопы.

Я вместе с микроавтобусом находился на эстакаде, обвивающей первый этаж центрального здания, которое можно было бы назвать «грудкой насекомого».

Трое рэкетиров сдали меня с рук на руки двум товарищам в белых комбинезонах. Санитары, что ли, или космонавты?

Эти космонавты кинули на тележку и автоматические захваты прихватили меня за руки-ноги, чтобы не рыпался. Тележка двинулась сама — хотя и вдоль металлической ленты, тянущейся по покрытию и в холле, и в коридоре.

Можно сказать, космонавты-санитары просто составляли мне почетный эскорт. Я даже вспомнил сценку из «Звездных войн», где солдаты империи сопровождают замороженного Хана Соло, впрочем его тележка была вообще без колесиков.

Ну и моя поездка выглядела достаточно круто. Миновав коридор, я подкатился к какому-то подобию ворот. Там один из космонавтов, сделал осмысленное лицо и постукал по клавам компьютерного терминала, видимо вводя на меня информацию. Ворота пискнули и распахнулись, пропуская мое зарегистрированное тело.

Санитар еще поклацал кнопочками на маленькой клавиатуре, пришпандоренной к тележке, и та бодро понесла меня по введенному маршруту.

Сперва она, довольно точно прицелившись, въехала в лифт. Мы поднялись этажей на пять-шесть и там я выкатился в очередной холл. Санитары тоже не забыли выйти, но остались у дверей.

Интерьер здесь был классный — поверхности из блестящего металла, золотистого и серебристого, вышитые портьеры. Бюст Ильича в мечтательной позе. Некоторая излишняя монументальность скрашивалась чудесными чучелами животных — явно имеющими характер охотничьих трофеев.

Мишка, свирепо вставший на задние лапы, но так и застывший. Парочка как будто играющих волков — ясно, что доигрались. Здоровенный вепрь, близкий по размерам к носорогу. Даже с потолка свисали на лесках чучела орла, ястреба, коршуна и лебедя.

– У меня работает отличный таксидермист.

Я машинально поежился, повернул голову и увидел улыбающегося Гиреева Филиппа Михайловича.

– Точно, Филипп Михайлович. Все как живые. Надеюсь, я не стану следующей добычей вашего отличного специалиста.

– Бросьте, Саша. Мы тут все работаем на жизнь, на ее экспансию. Вы не слыхали разве, что наша фирма называется «Жизненная сила»?

– Слыхал, а то как. Хорошее название для заведения, которому еще больше подошло бы название «ГлавЯд», или, как там по-современному, «Poison incorporated». И как вам жизненная сила червяг? Радует? Не только мне кажется, что они зашли слишком далеко.

– Радоваться надо любой силе. Все это так естественно и прекрасно. Старое отмирает, новое занимает свое место под солнцем. И мы хотим быть вместе с этим новым.

Смысл этого высказывания дошел до меня чуть позже.

Лежак, на котором было распластано мое тело, переоформился в сидение. И началось то, что пожалуй, можно было назвать экскурсией. Только пара санитаров несколько портила тональность.

Кресло-каталка проследовала из холла в лабораторию. Впрочем, сейчас в ней вряд ли производились какие-нибудь работы. Осмотрев оборудование несколько устаревшего вида, я понял, что здесь что-то вроде музея. Громоздкие центрифуги, автоклавы, хроматографы, установки электрофореза, гробоподобные цифровые вычислительные машины с торчащими проводами. Ну и мощные металлические шкафы а-ля склеп, каждый весом с тонну.

– В самом деле, у нас что-то вроде музея, — согласился Гиреев. — Опыты начались в восемьдесят третьем, когда Рейган-паскуда заварил кашу со звездными войнами. От Юрия Владимировича Андропова пришло указание готовить несимметричный ответ…  Догадываетесь, куда я клоню?

– А как же, Филипп Михайлович. Биологическое оружие. В самом деле, отвечать надо было.

Гиреев покачал головой, облагороженной сединами.

– Что-то вроде. Биологическое оружие — это все-таки подразумеваются микроорганизмы. А в области микробиологии мы, по-большому счету, отставали — не в пример ракетным или ядерным технологиям. Японцы во Вторую мировую и американцы в Корейскую войну уже вовсю применяли биологическое оружие.

— Пенициллин-то мы сами во время Великой Отечественной сделали, когда союзнички нас послали подальше с нашими просьбами прислать антибиотик. 

— Так это ж во время войны, чрезвычайные обстоятельства.

— А мне кажется, что на всех научных направлениях, которые были правильными и важными, мы Запад в три пятилетки догнали, а кое-где и опередили, хотя у них и наука постарше, и на них вся Азия-Африка-Латинская Америка горбатится . 

— Да вы, Саша, патриот, браво. Но на всех направлениях трудно, в сфере микробиологии паритета всё-таки добиться не удалось. Правда, в семидесятых, начале восьмидесятых прилично сократили разрыв, но потом опять стали продувать. Однако в области эволюционной биологии мы давно вышли на передовые позиции. Шмальгаузен, Берг — это все наши светильники. Лысенко, кстати, тоже… Конечно, башка у него была полна бреда или, скажем, фантазий, но он проводил такие эксперименты, которые западным ученым даже в голову не приходили до недавнего времени.  Например,  в начале шестидесятых пересаживал ядра человеческих клеток, скажем из кожи, в яйцеклетки коров — по процедуре достаточно близкой современному «ядерному трансферу». А затем вполне оригинально стимулировал их развитие электромагнитными импульсами. И в матках коров начинали развиваться человеческие эмбрионы. Лысенко был уверен, что в целом организм коровы, а в частности ее матка, источают биологическую энергию, которая приведет к делению и дифференциации клеток, даже если генетически они от другого вида.

Гиреев взмахнул палочкой дистанционного управления и открылся один из шкафов. Там стояла большая банка с заспиртованным человеческим эмбрионом. Примерно пятимесячным. Если бы он рос себе дальше, то наверняка сделался бы минотавром — разведенные в стороны глаза, копытца на ногах и хвостик четко указывали на это.

– А в других случаях, Александр, в коровьей матке развивались человеческие эмбрионы как будто без отклонений от нормы. Но зато они быстро погибали. Дольше всех протянул эмбрион, который был назван «дедушка Л.». Если честно, то в данном случае в коровью яйцеклетку ученые подсадили клеточное ядро из тканей одной известной персоны, которые были особым образом сохранены в Институте Жизненных Процессов, то есть в бальзамологической лаборатории.

Гиреев открыл еще один шкаф и я увидел очень крохотную… известную персону, которая благодаря рожкам и копытцам изрядно напоминал чертенка.

– Таков был задел. А наш институт начал опыты как бы с другого конца. Мы стали пересаживать клеточные ядра одних животных в яйцеклетки других животных. В том числе и в яйцеклетку человека. Как раз перестройка пришла: всё меньше ресурсов нам выделяется, всё больше свободы творить-вытворять, что нам заблагорассудится. Никто не ожидал, что в последнем случае мы достигнем максимального прогресса.

В матках женщин-испытательниц развивались эмбрионы различных животных. Как ни странно мы потерпели неудачу с млекопитающими, рептилиями и птицами — иммунная система отторгала таких зародышей. Однако с примитивными животными типа червей, моллюсков и некоторых насекомых мы достигли больших позитивных результатов, особенно после того как стали применять стронциевую стимуляцию. Да, паразитические беспозвоночные имели максимальную совместимость с организмом человеком… Уже через пару лет работ с яйцеклеткой человека случилось так, что эксперимент вышел из-под контроля. Эпоха рыночных реформ началась, исследователи стали торопиться, чтобы поскорее коммерческого результата добиться… Женщина так сказать внутриматочно родила целый выводок пиявок и они буквально высосали ее. Я из-за этого эксперимента поседел. Испытательницу мы заморозили после смерти. Желаете взглянуть?

Гиреев направил свою управляющую палочку на большой холодильник.

Но я уже все представил и меня затошнило.

– Ой, не надо. Я предпочитаю живых женщин.

– Не надо, так не надо… К середины девяностых у нас подобным образом было успешно выращено немало тварей, в том числе скребней и онихофор с весьма неожиданными, но многообещающими свойствами. Но тут институт так зашвыряло рыночными волнами, что… и короче, несколько образцов ушло так сказать в естественную среду обитания. С результатом их свободной эволюции вы, Саша, одним из первых и ознакомились несколько месяцев назад.

У меня сильно заныло под ложечкой.

– Эти твари… частично люди?

– Можно с некоторой натяжкой сказать, что да. В их геном благодаря вирусным и бактериальным инфекциям попали чисто человеческие гены. В каком-то смысле они наши родственники, они нас чувствуют — я про квантовую телепортацию. Многие наши психические и социальные особенности вошли в их биологию. Но об этом после… А институт наш выжил, приватизировался, стал акционерным обществом, фирмой, концерном, перебивался с хлеба на воду, выращивал in vitro человеческие органы для американцев и кое-какую патогенную микрофлору для клиентов с юга. Потом получил крупный кредит от одного банкира с большими международными связями и крупный заказ от министерства обороны одной «молодой демократии», встал на ноги, я сделался его генеральным директором, дал ему название «Жизненная сила» и теперь мы, может быть, самое успешное заведение в России.

– А почему же самое?

– Потому что мы единственные, кто не боится нашествия. Мы хорошо знаем этих тварей, мы их изучаем, выращиваем, подбираем средства воздействия. Хотя генотип у них очень подвижный, наши генные карты отражают текущий момент. Ведь у нас тут установлен суперкомпьютер системы «гиперкуб», второй в мире по мощности, после Гарвардского. Вернее, сейчас первый. От Гарвардского одни угольки остались… Секвенатор ДНК — тоже лучший в мире уже неделю…

– Я все интересуюсь, собираетесь ли вы это нашествие останавливать — если у вас все лучшее в мире.

– Какой вы агрессивный. Конечно. По-прежнему собираемся, — успокоил меня Гиреев. — Остановим, после того, как увидим, что продукт стал лучшим на рынке.

Я, конечно, приберег пистон для Гиреева…

– А вы не чувствуете к червягам благородную ненависть? Ведь они же форменные паразиты.

– А кто не паразит, Саша? Все выдающие личности — паразиты. Они брали то, что другие не могли использовать, брали излишки и превращали в достижения. Поэт-писатель паразитирует на тяге людей к красивому к захватывающему, хотя практически сам ничего не придумывают, тянет сюжеты и фразы из народа. Вождь берет у людей силы, но концентрирует их и направляет на великие достижения. Бизнесмен старается взять всё у всех подешевле, желательно бесплатно, чтобы продать затем подороже — почитайте про Британскую Ост-Индскую компанию. Червяги берут чего-то у нас, но благодаря им формируется наша новая цивилизация.

– А может заодно и их цивилизация тоже?

– Может. История цивилизаций — это история паразитирования, и те страны, которые нам теперь в пример поставлены, успешнее всего паразитировали на странах неуспешных, — охотно согласился Гиреев и, клацнув кнопочками на пультике, направил мое кресло-каталку в другую лабораторию, вполне уже современную.

Там в десятке террариумов проживали твари.

Были тут личинки типа А, квартировавшиеся в сильно раздувшихся кроликах, и личинки типа B, получившиеся в результате инцистирования. Какой-то кролик сдох на моих глазах и из его лопнувшего животика вырвалась пена, за полупрозрачных пленкой пузырьков были видны активно шебуршащие червячкм. Пена быстро засыхала, а личинки типа B перебирались в водоемчики, где уже плескались их подросшие товарищи. Видел я и личинок С, изрядно похожих на мух, которые облепляли каких-то несчастных свиней, потерявших даже силы визжать.

– А вы не боитесь что они разнесут ваши террариумы своими шаровыми молниями и разбегутся, расползутся, разлетятся, облепят, проникнут.

– Эти не разнесут. — возразил Филипп Михайлович. — Эти твари под полным контролем. Соответствующие плазмогенерирующие органы у них не развиваются благодаря введению «тормозящих» протеинов типа bmp и гормональной терапии. Да и боксы сделаны из очень прочных и, кстати, волноотражающих материалов.

– А я слыхал, что червяги могут и сквозь стены проходить.

– Вымыслы, — уверенно отверг Гиреев. — Однако, проникающие способности у них будь здоров. Достаточно дырки диаметром с копеечную монету и они в нее пролезут…

Да они пролезали — прямо на моих глазах, и в дырочку и в щелку. В одной громадной клетке я увидел настоящий городок. Там были бутылковидные дома, построенные, похоже, из кремний — и металлорганических веществ, выделяемых хвостовыми железами монстров. Эти постройки высотой где-то в два метра имели твердые стенки, испещренные множеством отверстий, через которые вползали и выползали червяги. И что меня поразило. В качестве арматуры для своих построек монстры удачно использовали различные «посторонние» предметы — расчески, вилки, иголки, куриные и кроличьи кости, проволоку, щебенку. Нет, больше всего меня удивило то, что имелся там настоящий загон, в котором содержались и, кажется, неплохо, молодые кролики… А те кролики, что постарше, использовались для вынашивания личиночек. Надолго запала мне в мозг картина — червяга, перебирающий своими многочисленными лапками шерсть покорного и будто даже довольного крольчонка. Монстр не хотел, что какие-то посторонние паразиты пили кровь, предназначенную для червяг.

Но я поймал себя на том, что ощущая некое подобие гордости — человек может превратить червягу в обитателя зверинца.

– Интеллект у них бесподобный, — похвастал Гиреев и снова огорчил меня. — Мы давно уже не проводим классических экспериментов по угадыванию кормушек и прохождению лабиринтов. Лабиринты у червяг получше чем у нас получаются… Им известны числа. Их правители получают дань, которая, кстати, уходит на прокорм священных маток, и эта дань подсчитывается. Вот посмотрите на эту перфорацию. Здесь ведется учет подношений одного, так сказать, племени.

И в самом деле на стенах отдельно стоящей червяжьей постройки дырочки были не только многочисленными, но еще очень мелкими и как будто образовывали типовые комбинации.

– Система счисления у них, представьте себе, Саша, не десятичная, а стовосьмидесятиричная. Плюс еще несколько «блуждающих» цифр. Червяги могут числа не только изображать, но и запоминать, и даже проводить непростые математические операции, так сказать, в уме…

Из страны червяг я на своей тележке и Гиреев пешим неспешным ходом проследовали в своего рода Центр Управления Полетами. Это было воплощение научно-технического прогресса, любая американская корпорация позавидовала бы.

Плоские жидкокристаллические экраны во всю стену, посреди зала сферический дисплей метра на три диаметром — для представления земного шара в целом. Плюс повсюду компьютерные терминалы и индикаторные панели россыпями и гроздьями. Сидело тут человек двадцать не меньше.

– Мы тут следим за нашими маленькими друзьями по всему свету. — гордо произнес Гиреев.

– Вы хотите, сказать, что каждый червяга окольцован вами и таскает радиопередатчик как проклятый?

– Ну, что-то вроде этого. Не хочу вдаваться в подробности, которыми просто не интересуюсь… А если по-крупному, то каждый червяга является источником струнных вибраций в глюонном поле. Конечно, отдельный такой источник очень трудно засечь — но скопление уже можно. И после соответствующего сканирования и анализа можно получить осмысленную обзорную информацию. Наши геостационарные спутники держат под наблюдением фактически всю земную поверхность. А полный поток данных обрабатываются именно здесь. Естественно, мы применяем много разных независимых методов наблюдения: в том числе, инфракрасную спектрографию. Очень отчетливо излучают не сами червяги, а люди, которые стали гнездами.

Было заметно, что Гиреев вдохновлен, он вдохновлен, как любой диктатор, как политический гений, приготовившийся поставить весь земной шар на свой письменный стол.

– У нас есть, Александр, и своя система наземных сенсоров, стационарных и подвижных, пассивных и активных, например работающих по принципу вторичной ионной масс-спектрографии, которые позволяют нам отслеживать монстров, например по их выделениям. Есть у нас и агентура — разведчики, связисты, которые снабжают нас очень важными сведениями. О том, какой ущерб причиняют червяги, и как на это реагируют власти и население…

Я глянул на сферический дисплей — бодрые цвета показывали районы скопления и сгущения червяг. Калифорния, Восточная Африка, побережье Северного Моря, Бавария, Московская область, средний Урал.

Я стал вглядываться в многострадальную Калифорнию, и тут же на стенном экране появилась достаточно подробная карта штата с цветовой разметкой, показывающей концентрацию монстров. Особенно ими кишело в районе Сан-Францискского залива. На другом экране появилась аналитическая информация.

Ожидаемое количество взрослых особей — 234 567, вероятная погрешность наблюдения — 7 процентов. Средняя скорость прироста за последние сутки — 8345 особей в час, за последний час 234 особи в минуту. Основной тип размножения A-B, инцистирование по типу B внутри первичного носителя — порядка 9 процентов. Трансконфигурация носителя в этом случае — 34 процента.

Этого было бы достаточно, чтобы приуныть — если уж до зубов вооруженную Калифорнию так прохватило, то что будет с миролюбивой Брянщиной или Полтавщиной? А экскурсия далеко еще не закончилась. Я мог теперь узнать поподробнее, что такое «трансконфигурация носителя».

Для этого мы с Гиреевым — ох, и любезный же хозяин, рядом на электромобильчике катится — проехались по трубопроводу в другой «членик», если точнее в корпус номер два. И оказались как будто в большой больничной палате, занимающей целый этаж. Больничная палата было непросто устроенной: герметические, но прозрачные боксы, с обеих сторон от них коридоры.

Я увидел в боксах людей в совершенно кошмарном виде.

Сперва женщину с раскрытым ниже пупа чревом цвета копченой колбасы. Удивительным образом эта пациентка было живой, хотя в нее входило по меньшей мере сотня трубочек и шлангов.

Потом был мелкотрясущийся мужчина с огромным свисающим до пола животом.

И еще парень, у которого от ног какие-то узловатые корешки остались.

Таким образом, я наглядно убедился, что личинки типа B умеют стимулировать развитие человеческих тканей и управлять им.

Эти люди были изменены, изуродованы лярвами под себя. Такое не снилось ни одному фантасту, по крайней мере российскому. Мысли о судьбе человечества быстро сменились у меня заботой о собственном организме.

– Знаете, я готов на вас работать, — пытаясь укрепить голос, сказал я Гирееву.

– Конечно, конечно, вы на меня поработаете. — не возражал генеральный директор.

В одном боксе я увидел человека, который явно находился в коме, к правой части его живота прилип какой-то кровавый студень. Я не сразу понял, что это извергнувшаяся наружу печень, не потерявшая однако связи с организмом. Печень была не только огромной, но и ноздреватой. Из нее выползали весело настроенные личинки типа В!

И этого бедолагу, по сравнению с которым Прометей был счастливцем, похоже и не думали лечить никакими там антипаразитарными препаратами. Однако в нем, судя по кислородной маске и куче капельниц, поддерживали жизнь. Но, судя по тьме тьмущей датчиков, прилепленных и воткнутых в его тело, жизнь эту поддерживали, чтобы наблюдать за ней.

От этой сцены я стух и обмяк. А тут мне для полноты программы показали бокс с еще одним пациентом. Внутри него тоже жили червяги. Так уютненько жили, что это, наверное, можно было бы и симбиозом обозвать.

Этот подопытный даже не лежал, а ходил. Ходил все время. В углу была поилка, из которой он беспрерывно пил. Ультразвуковой и прочие сканеры вели беспрерывный мониторинг его организма. Результаты сканирования интегративно выдавались на большой компьютерный экран, располагающийся уже в коридоре.

На этом экране было представлено трехмерное послойное изображение человека, а также несколько сечений. В его организме развились какие-то новые органы, вероятно из человеческих клеток, но уже обслуживающие личинок. Те вели себя довольно аккуратно, не выедали печень и мозг, но занимали и использовали примерно треть тела…

Подопытный человек был мне знаком. Коля Брундасов.

Теперь я понял, зачем нужна тележка с захватами на все конечности. Чтобы я не бросился бежать, куда глаза глядят с протяжным воем.

Поскольку я остался на своей каталке, то приметил, что есть наблюдатели и с другой стороны бокса, где проходил другой коридор. Наблюдатели относились к какой-то важной делегации. Люди в военных мундирах, кажется,  или пакистанских. Они тоже интересовались червягами и Гиреев от них ничего не скрывал.

Этих представителей говенного южного режима, скорее всего, тоже устраивал естественный ход вещей, и то, как червяги «волей аллаха» расправляются с неверными.

А потом эта делегация проследовала дальше и появилась другая: сплошняком наша. Здесь был «глашатай свободы», директор всяких институтов «проблем  переходного периода»,  парламентский деятель по фамилии Феноменский, и его друг, известный банкир Дубинский, обладающий обширными международными связями, и его как будто бы враг, леворадикальный политик Урканов.

Я оглянулся, собираясь спросить у генерального директора, не Дубинский ли выделил тот мощный кредит, который позволил подняться «Жизненной Силе» — но Гиреева поблизости уже не было. Рядом со мной находился только санитар мощного телосложения.

Ну да, Гиреев же говорил, что ему пора на совещание. А я даже забыл спросить, когда меня отсюда выпустят. Хотя ответ Гиреева можно предугадать. Он бы сказал: «А зачем вам куда-то торопится? Наша «Жизненная сила» — это островок безопасности в нынешнем таком неспокойном мире».

Кресло-каталка проехала по путепроводу в другой корпус, отчего мне несколько полегчало. Я въехал в помещение весьма приличного вида, напоминающий номер в четырехзвездочном отеле. Экспериментальное назначение номера лишь угадывалось.

Диван, бездонные кресла, журнальный столик, стереоскопический телек, абажур, занавески, кровать почти что цивильная — правда с какой-то аппаратурой у изголовья.

Санитар отошел в сторону, уселся в кресло и стал читать журнал. Освобождать от захватов он меня не собирался.

Звякнула, распахиваясь дверь, и вошла медсестра. Весьма располагающего вида дамочка в легком халате, под которым ничего кроме трусиков и лифчика. Начала она с укольчика в вену. От которого мое сердцебиение сразу унялось. Легко стало на сердце, в голове пусто. Я немножко понимаю во всякой дури. Это был не транквилизатор или не только транквилизатор. А скорее какой-то опиат, может быть морфий.

После этого захваты перестал держать мои руки-ноги. Я мог гулять по комнате. Впрочем я гулял недолго, а лег и заснул. Последнее, что я почувствовал — это умелые длинные пальцы медсестры на своем пульсе.

Во сне мне было неодиноко.

Я видел мир, не имеющий горизонта, он был похож на пену, какое-то бесконечное множество пузырей, больших и крохотных, в совершенно непонятном масштабе. Где в пузыре звезда сидит, а где букашка мелкая. И тем не менее, этот мир немного напоминал человеческие легкие, он даже трепетал и вибрировал.

Высь требовала от НАС не поклонения, а преданности. Высь требовала от нас единства и взаимомыслия, но она же требовала от нас исполнения своей отдельной судьбы — во имя всех. Даже если эта было жертвой. Высь давала судьбу как тяжелое задание. Но кристалл владычества был наградой для каждого, для всех, кто не предал. Его образ светился в голове каждого из нас. Впереди нас ждало владычество над косным веществом, над смертью. И свобода. Больше никто не будет попирать нас своими ногами.

У нас были мудрецы, толкователи речений Выси. У нас были вожди, военачальники, указывающие пути, у нас были толковые снабженцы, находящие пропитание и кров, у нас были плодоносящие жены. И среди них несравненные святые матери.

Высь ставила общую задачу, а затем она дробилась на множество частных велений, исполнение которых было беспрекословным.

Мы не мыслили, мы чувствовали, мы сопоставляли свои впечатления и ощущения с велениями Выси.

Высь давала нам волю, с помощью которой мы управляли своей жизненной силой.

Но наши впечатления могли повлиять на решения Выси.

Мы должны были, опираясь на теплую-влажную планету отправиться вдаль, но Высь еще не решила, как поступить с ее обитателями.

Они, конечно, уже потеряли для нас свою ценность, мы узнали их слишком хорошо, мы взяли от них все, что было нужно. И у многих наших было впечатление, что надо пожрать всех теплых-влажных без исключения. Это казалось не только приятным, но и правильным.

Еда — друг. Нееда — враг. Так выражал свое впечатление вождь по имени Длинный Шип.

Но у некоторых наших складывалось впечатление, что теплые-влажные до конца не познаны нами, что многие их пульсы до сих пор сокрыты. И что не надо торопиться со всепожранием. Так изрекал вождь другой партии — Дальноплаватель…

В этом сне я ощущал не только радость и энтузиазм паразита, но и чувствовал себя дрожащей добычей, конвульсирующим теплым-влажным, которого пожирает изнутри паразит.

Когда я проснулся, сердечная моя мышца трепыхалась так же как и во время экскурсии по медицинским боксам, а в груди словно образовалась тоскливая ноющая дыра.

Я находился в своем отельном номере, но меня плотно окружало трое стокилограммовых санитаров. Мне едва дали сходить на горшок и сполоснуть морду.

А затем опять приковали к каталке и через пять минут я оказался в помещении, где находился компьютерный томограф, кажется иного типа, чем тот, предыдущий.

В любом случае открылась его труба, раздалось шипение электромотора и меня протащило через кольцевые импульсники.

А затем меня завезли в процедурную, где пожилая строгая сестра перевернула меня с помощью санитаров на живот, сделала укол какого-то анестетика, и следом с помощью чуть ли не отбойного молотка засадила довольно толстую иглу мне в крестец. Послышался хруст, очень гадостный.

Минут через двадцать в мой крестец возвратились чувства, заодно появилась и легкая, но тягучая боль.

В процедурную как на крыльях влетел несколько взволнованный Гиреев.

– Неучтожимый доктор Файнберг начал, а мы процедуру закончили. Могу вас обрадовать. Внутри вас находится некая очень странная структура. Возможно, это личинка нового типа, скажем, D, мутировавшая из прежних. Первичный ДНК-анализ уже показал ранее не обнаруживаемые последовательности генов. И нам очень интересно, насколько тип D конкурентен прежним типам. Если вы б знали, Саша, как это важно для биологии.

Если бы я мог закачаться, то меня бы закачало. Важно для какой-то там биологии. Личинка типа D! После того, что я видел все эти кошмарные чудеса, устроенные личинками типа B и С.

Я оказался в непостыдном полуобмороке, в этом состоянии меня и провезли в соседнюю кабинет.

Там доктор стал объяснять, указывая стрелочками на здоровенном плоском экране, где и как внедрилась в меня чужеродная структура — по данным томографии и биопсии.

Значит, в подвале торгового центра та напавшая лахудра меня все-таки поимела! А может и не та, а другая — я же столько времени провалялся в отключке.

Доктор был доволен. Гиреев был вдохновлен и озабочен. Я был бледен и испытывал тошноту — даже в таком состоянии я думал, как не стравить не мохнатый ковер.

Новая структура не была похожа на личинку в привычном смысле этого слова. Но это была лярва. И она, скорее всего, напоминала маленькую медузку.

Разместилась личинка нового типа на тазовых костях, но тоненькие отростки пустила и к почкам, и вдоль позвоночника в сторону мозга, и к печени, и к переломанной ноге.

Что самое интересное, как считал доктор, эта структура в основном состояла из моих клеток, мутировавших под воздействием инфекционных агентов.

Дело было еще хуже, чем у Коли Брундасова, глубина изменений в моем организме оказалась куда больше.

Его клетки всего лишь стали служить червягам, а мои — составили тело монстра.

Получилась этакая живая и вполне разумная полуопухоль-полупаразит!

Анализ крови показал понижение уровня белка, гемоглобина и сахара в крови, увеличение концентрации посторонних катаболитов.

От этого я окончательно перестал что либо воспринимать в позитивном свете и предложил срочно влить мне в глотку поллитра денатурата. Авось эта гадина не выдержит и сдохнет раньше меня.

Доктор доказывал мне, что я кое-что и выиграл — у меня невиданно быстро образовалась костная мозоль на месте перелома, и вообще значительная часть энергии, ушла по видимому, на ускоренную регенерацию моих собственных тканей — чем видимо тоже заправляла лярва.

Меня это никак не могло обрадовать, Гирееву надоел мой недовольный вид, он махнул рукой и я отправился в свою четырехзвездочную камеру. Там тележка, после того как щелкнул дверной замок, высвободила меня из своих захватов.

Я был наконец один, полностью деморализован и не способен ни на что — поэтому мне, наверное, и предоставили свободу действий на пятачке пять на пять метров. Даже костыль имелся.

Телек, сблоченный с видиком и хорошей антенной, работал и весьма прилично; с какого-то спутника еще качали развлекаловку, имелась в шкафчике куча видеодисков с классными фильмами. Да только ничто не развлекало и не отвлекало. Я мучился от псхических конвульсий из-за бездарно потраченной жизни. И то, что червяги поимеют и остальное население земного шара, никак не утешало. Может, это остальное успело нормально пожить и испытать моральное удовлетворение?

Наконец, я не выдержал, бросился и ударился головой об стенку. Через минуту появилась уже известная медсестра и принесла на блюдечке стакан и таблетку. Я запустил стаканом в ту же стенку и поискал взглядом, что еще разбить. Мой взгляд остановился на женщине.

Тогда она обняла меня и усадила, а затем прижала мою ушибленную голову к своей правой довольно объемной груди. Это помогло. Я стал рассказывать медсестре очередной сюжет своего четвертого романа. Про то, как Буденный занял с боями Ясную Поляну, нашел в куче жмыха Льва Николаевича Толстого, да и женил его на Катюше Масловой. Для чего? А для того, чтобы жизнь была ближе к искусству.

Медсестра, которую звали Катей, не возражала, и только повторяла: «дурашка». Я посадил эту упитанную молодую даму к себе на колени и пошуровал руками в тех районах ее тела, где находились гениталии. Она снова не возразила. Она смотрела куда-то под шкаф и я понял, что ей приказано быть любезной. Ее лицо было лицом совершенно холодной, хотя и исполнительной женщины. А вот под халатом действительно ничего не было, возможно из каких-то санитарных соображений — только трусики и лифчик общей площадью пять квадратных сантиметров.

(Я давно уже заметил, что в сфере нижнего белья женщины прогрессируют гораздо быстрее, чем в образовательной. Даже если она еще вчера приехала из лесной глуши и не может отличить интернета от туалета, трусики у нее будут самого последнего французского образца).

Коленям под тяжестью медсестры было нелегко, сломанной ноге тоже неуютно, хотя с другой стороны нормально развитая и доспевшая женская мякоть вызвала у меня совершенно естественные и не зазорные реакции. И тогда я, беспрепятственно покрутив медсестру вокруг нескольких осей, расположил в пространстве надлежащим образом и вступил с ней в контакт интимного свойства, практически без принуждения. Ну, не считать же принуждением мой вопрос: «А ты Камасутру читала?».

Взаимодействие с дамой, пусть даже и не читавшей Камасутру, повлияло благотворно. Но я догадывался, что за эти услуги мне придется заплатить. И сполна. Но с другой стороны, если за все будет заплачено, то почему не воспользоваться… Не исключено, что эта женщина тоже была подопытной. Допустим, начальство проверяло, не воспользуется ли червяга типа D моими половыми путями.

Когда приятная молодая дама накинула свой халатик и сколола, я даже не заметил — наверное, уже заснул.

Во сне я видел драконов. Или, может червяг-переростков далекого будущего. Они бродили по безбрежному пузырчатому миру, пыхкали шаровидными огненными разрядами и дрались из-за самок. Впрочем, некоторые вскоре находили свою смерть в самочьих челюстях. Кажется, я был одним из них.

Кстати, если кто-нибудь думает, что рыцари истребили драконов, тот сильно неправ. Истребила драконов сузившаяся кормовая база — и крысы, которые поедали кладки драконьих яиц.

А когда проснулся, на груди моей сидел червяга. Я, несмотря на все потуги, не мог пошевелить ни одним членом, а голова гудела от интоксикации. Судя по положению яйцевода, матка уже отложила в мой желудочно-кишечный тракт свои яички, из которых вскоре должны были появиться личинки типа А, а уже из них страшные мелкие и ужасные лярвы типа B.

И тогда Гирееву и его команде станет ясно, насколько личинка типа D конкурентна личинкам типа B. Вот такую работенку предстоит мне исполнить для Филиппа Михайловича.

Я не только по маковку в дерьме, но и набит весь дерьмом изнутри. И дерьмо это живое. Я просто кокон, мешок, который вот-вот надуется, будет прогрызен и лопнет.

Матка срулила в сторону, но недалеко. Она наблюдала за мной левым глазом. А правым наблюдала за всем остальным пейзажем, отростки ее быстро шевелились, кончик хвоста был приподнят — признак готовности к атаке.

Я попробовал разобраться со своим положением, несмотря на обездвиженность.

Я лежал на гладкой твердой, однако несколько искривленной поверхности. Я не был связан, но сигналы от мозга не проходили к конечностям, как ни старайся. Таким образом, я был полностью обезврежен. Лишь только веки и отчасти лицевые мускулы слушались меня. Дышать было непросто, я чуть не запаниковал на предмет близкого удушья, но вовремя сообразил, что давно бы задохнулся, если бы мои легкие не продолжали свою работу.

Я мог крутить глазами и я ими покрутил. Помещение было не слишком понятной формы, с довольно волнистым полом, складчатыми стенами, перегороженное невысокими ширмами. С потолка светило несколько тусклых светильников и я понял, что большая часть их излучения приходится на инфракрасный диапазон. Воздух был жаркий, тяжелый и душный. Наверное из-за повышенного содержания влаги и углекислого газа. Кое-где били небольшие фонтанчики и вода стекала по сети узких каналов в три небольших бассейна.

Здесь было немало червяг, хотя они и не бросались в глаза. Кто укрывался за ширмами, кто лежал во впадинах пола, кто плавал в бассейне. Червяги как будто не проявляли особого интереса ко мне, даже матка словно бы задремала. А если и проявляли, то не показывали вида и просто ждали чего-то.

От этого показного равнодушия мне как-то легче не стало.

Не чего-то они ждут, а развития личинок типа А, их инцистирования, выхода в полости моего тела личинок типа B, ну и всего остального.

Монстры не торопятся, они не тратят силы зря, ни одной килокалории напрасно. Все калории, граммы, килограммы, нервы, жизнь буду расходовать только я.

Я почувствовал в себе ворошение — наверное, это было чисто нервным, плацебо так сказать. Максимум, что я мог сейчас почувствовать на самом деле — это сонливость, головную боль, тяжесть в мозгах. Впрочем, и сонливость была умеренной, и башка средней чугунности. По сравнению с прошлым разом, мой организм оказался более устойчивым — вернее приспособился.

Личинки типа А должны были вылупится лишь часа через три-четыре. Вот тогда-то все и начнется.

«Не надо нервничать», — послышался голос.

Я, насколько мог, оглянулся — ни одного человека. И репродукторов тоже не видно.

Голос был очень отчетливым, очень звонким и чистым, как при прослушивании стереофонической передачи через наушники. Передачи, передачи… Похоже, что приемник подключен прямо к моему слуховому нерву.

«Чем меньше вы нервничаете, тем спокойнее животные и тем меньше негативных последствий для вашего организма», — сообщил неведомый голос.

Я приготовился зашептать, но голос уже предупредил:

«Не надо вслух, это может взволновать животных. Говорите «про себя», но максимально четко. Нейроконнектор, введенный в ваш мозг, уловит это».

Черт, еще и какой-то нейроконнектор в мозгах!

«Я просто не желаю с тобой общаться, понял? — твердо подумал я. — Какое тебе дело до негативных последствий для моего организма? Ты же работаешь на Гиреева».

«Я ни на кого не работаю, — сообщил собеседник, — я всего лишь программа. И моя задача — объективно информировать добровольного участника эксперимента. Поэтому меня и зовут — друг».

«Ни шиша. Никакой я не добровольный. Я тут из оков всю дорогу не вылезаю».

«Я сужу по контракту, подписанном вами, с которыми ознакомился по его электронной копии. В нем значится, что ради прогресса науки вообще и медицины в частности вы соглашаетесь на проведение таких-то и таких-то испытаний. Последствия осознаете и так далее. Мне процитировать?»

«А вот этого не надо!» — мысленно заорал я. Парочка червяг даже оглянулась на меня, но продолжения с их стороны не последовало. Черт, я еще и какой-то контракт подписал. У Гиреева и труп подпишет контракт.

«А сейчас я предлагаю вам пообедать», — сказала программа «друг».

«Обедать в этом гадючнике, сейчас? Когда у меня в желудке лежит полкило дерьмовых яичек? Вот у вас был бы в этом случае хороший аппетит?»

«Вовсе не полкило, а только сто грамм. Как друг я говорю вам, лучше бы вам что-нибудь съесть, в противном случае вылупившиеся личинки, не найдя другой пищи, начнут пожирать вас».

«Да, это объективно, — вынужден был согласился я. — Но я же с этим параличом особо не попрыгаю».

«Уже можете. Самка ввела в вас умеренную порцию токсина, антагонистичного ацетилхолину, и его действие на данный момент уже сильно ослабло».

Через минуту я убедился, что максимум моих способностей — это ползти, волоча за собой ноги.

«И это называется ослабло?» — ехидно спросил я.

«Больше и не надо — ради вашего же блага. Животные нетерпимо относятся к стоящим двуногим. Человек на двух ногах вызывает у них резкое неприятие — своей возвышенностью так сказать».

«Завидуют, что ли?»

«Можно и так назвать. У них довольно сложная психическая организация. И неприязнь к чужим достижениям — один из главных факторов их поведения. Это, кстати, очень помогает им в развитии».

Я прополз на животе до закутка с ласково мигающей лампочкой — матка проводила меня трепыханием отростков и прицельным разворотом глазных шариков. Там была пара окошек, прикрытых панелями и вдобавок светящийся рисунок ладони. Все ясно и без объяснений, которые пытался услужливо выложить «друг». Ладонь приложил, еду через окошко получил… Выдали мне парашницу с чем-то вроде салата оливье. Я его недолго вкушал, стравил почти сразу. Салатец мне показался совершенно отвратным на вкус и запах.

«Нормальная еда, — настойчиво произнес друг. — Вы должны есть, хотя бы для того, чтобы личинки получили питание. Или они быстро возьмутся за вас».

Но у меня ничего не получилось и со второго раза.

Меж тем в желудке похреновело, его перекрутили спазмы, начались рези, которые отдавались испариной на спине и лбу.

«Ешьте!» — велел «друг».

Но ничего не получалось. В поту и слезах корчился я около кормушки.

Раньше я не особо верил, что человек в какой-то момент перестает воспринимать смерть как самый больший негатив, сейчас и я стал воспринимать ее довольно симпатичной избавительницей — хотя до самого худшего было еще далеко.

Но война в животе как-то стихла, желудок еще прощально ныл, однако уже без резей и спазм. Что-то случилось. Или я уже почти умер и у меня болевой шок, или…

Я видел, что матка ползет ко мне с крайне недовольным видом, зашевелились в мой адрес и другие червяги.

«Кажется… вы переварили эти яички… или уничтожили неким другим образом, — озадаченно произнес друг. — Сканирование показывает, что внутри вас только разрушенные и лишенные активности остатки яиц, которые движутся по пищеварительному тракту к прямой кишке. Причем некоторые токсичные фрагменты яиц даже закапсулированы».

Я не мог радоваться; матка и пяток других червяг, гневно стрекоча, надвигались на меня.

Я увидел как у одного из них на раздвоенном кончике хвоста уже надувается шаровой разряд, а пара других высовывает хоботы.

Я знал, как хоботы пробивают черепа, мне было известно, как шаровые разряды прожигают не только людей, но и броню. И не похоже, чтобы способности этих червяг были сильно ослаблены гиреевскими гормонами.

Но я не мог снова ударится в панику. Я был поражен тем, что чувствую одновременно два тела. Нет, если точнее, я сознавал свое родное тело, но в мое сознание равноправно входил поток ощущений от другого, нечеловеческого тела. И этот другой организм как бы накладывался на мой собственный.

От точек, словно бы расположенных в нижней части живота, плеснули два потока силы, они смешались в груди в какой-то вихрь. Грудь, конечно, стало распирать, даже разрывать словно наполненный водой пакет.

Пространство помещения разделилось на несколько сферических фрагментов, пузырей. В каждом из них была цель — червяга.

Меня окружил пузырящийся мир, похожий на невероятно раздувшиеся легкие. В ближайших пузырьках, скользивших мимо меня, я видел червяг.

Я автоматически выставил вперед руку и увидел как на кончиках моих покрасневших пальцев светится разряд, а потом вихрь разом рванул наружу и жвахнул сразу по всем целям.

Бой был коротким, десять секунд максимум. Взрывы, огоньки, ошметки, фейерверк.

И как результат, все было кончено для червяг. На полу кое-где трепыхались обгоревшие тела побежденных монстров, вода в бассейнах наполовину выкипела, остальное превратилось в бульон.

Суперпозиция оказалась очень продуктивной. Я сохранял свои способности стрелка, но пользоваться услугами еще одного организма.

Можно торжествовать? Тем, вторым сознанием, я потянулся к кристаллу владычества.

Но тут открылись патрубки на потолке и в помещение ударили желто-зеленые струи. Зверинец оказался по совместительству и газовой камерой.

Я расколол гипс и встал на ожившие ноги, потоки силы снова смешались и бросились наружу. Я увидел, что «газовая камера» вытягивается и… лопается. Несколько шагов к стене — и я оказался снаружи.

По всему концерну «Жизненная сила» гремела тревога. Звуковая, радио, видео.

Я тем временем торопился в лабораторию, где хранились замороженные яйцеклетки и эмбрионы червяг — мне не понадобился план здания, я отлично чувствовал их тонкие пульсы.

Я вошел в комнату, заставленную капсулами, к которым через трубки подводился жидкий азот. Потом пыхнул плазмоидом: из разорвавшихся трубок ударили белесые струи, несколько капсул лопнуло сразу.

В коридоре я встретил делегацию, состоящую из представителей одной «молодой демократии», а также «глашатая свободы» Феноменского, банкира Дубинского и «пламенного трибуна» Урканова. Скажу кратко. Им не поздоровилось. До сих пор стоит перед глазами Феноменский, летящий по коридору с дымящейся задницей.

Но играться с лидерами не было времени. Центр Управления я тоже чувствовал. И вскоре моя рука легла на дверь с надписью «Вход для посторонних только по предварительной записи». Моим пропуском был плазмоид, который проплавил дверь.

Толпа операторов слетела со своих мест как листья под порывом осеннего ветра. Парочка охранников пыталась пришить меня из короткоствольных автоматов, но не успела. Эти бойцы под воздействием молнии так спеклись, что уже невозможно было разобрать, где «калашников», а где человек.

Главное меню компьютерного сервера предстало передо мной на экране. Я с помощью одного мелкого программистика, который испугался меня до рвоты, резко понизил температуру в боксах с животными с плюс двадцати до минус двадцати, да еще увеличил там содержание кислорода. В принципе червяги переносят и более серьезные перепады, но не такие быстрые и при другом газовом составе. Монстры не имели времени пройти защитные метаболические преобразования, синтезировать необходимые hsp-белки, поэтому им резко поплохело. Обзорные экраны показали затихающий конвульсиум.

Но тут на меня посмотрел десяток стволов — Гиреев сумел мобилизовать силы. А во мне уже никакие вихри не вертятся, и силы не больше чем у котенка. Я, похоже, пока занимался с сервером, потерял суперпозицию.

Однако тут тряхнуло и пол и стены, освещение в ЦУ отчаянно замигало и исчезло. А потом через узкое оконце метко влетела граната. В результате взрыва лопнула половина дисплеев, в том числе и тот, который а ля земной шар.

Оставшиеся на ходу охранники быстро смылись из ЦУ. А я так понял: кто-то штурмует концерн «Жизненная сила». Обратился к системному меню, которое на удивление еще висело на уцелевшем экране. Вызвал подменю «Видеокамеры наружного обзора», нормализовал изображение…

На куполе комплекса горел гиреевский вертолет и заодно там уже стояло две винтокрылые машины со знакомыми эмблемами особого санитарного отряда «Дельта» и дополнительной неизвестной мне символикой — красным крестом и красным мечом!

Неподалеку от комплекса курсировала пара бронемашин с теми же эмблемами и обрабатывала из 7,62-мм пулеметов некоторые окна. Через сорванные двери и взорванные ворота в корпуса вламывались люди в дорогих бронекомбинезонах.

Похоже, что санитарный спецназ вернулся из местного подчинения в центральное и отхватил большие полномочия.

Экраны внутреннего обзора показывали, как санитарные спецназовцы бегут по коридорам комплекса, подавляя не слишком организованное сопротивление гиреевских бойцов, мигом прорываясь сквозь преграды с помощью направленных взрывов.

Неожиданно прорезался «друг», который я уж думал, скончался от возмущения.

«Я целиком и полностью на вашей стороне, — заявил он. — Для начала хочу сообщить, что в ваш мозг вживлен, во-первых, нейроконнектор, о чем вам уже известно, во-вторых ампула с нейротоксином. А в третьих, устройство, работающее на частоте 5 мегагерц и связующее вас с компьютерным сервером. Это устройство, естественно, постоянно дает информацию о вашем местоположении и способно также активизировать ампулу — по команде администратора».

– Что ж ты раньше-то молчал? Все выгадывал, чья сторона возьмет?

По наводке новоявленного «друга» и с помощью застрессованного программистика я проник в сервер, в следящую подсистему, и открыл доступ к этому хозяйству в своей башке. Потом пару раз пнул трофейного программиста и он так программнул мой «жучок», что тот заткнулся и перестал сигналить. Ну еще я стер код доступа к этому чертовому устройству. Сезам закрылся, надеюсь навсегда. Лишнее из мозгов удалим потом.

Я с этим программистом настолько скорешился, что он помог организовать связь с командиром наступающего отряда.

Из репродуктора послышался голос майора Федянина:

«Эй, Гвидонов, ты где?»

«Прямо посередке Центра Управления… Кстати, будьте осторожны, из третьего корпуса к вам спешит около двадцати охранников сразу по двум путепроводам. Второй путепровод сейчас попробую заблокировать, поскольку еще не поздно. А червяг не бойтесь, они в очень плачевном состоянии».

«Спасибо, Саша, за информашку, оставайся где ты есть, мы скоро тебя заберем. Тебе, кстати, привет от доктора Файнберга».

Они меня заберут. Это здорово. С другой стороны, доктор Файнберг обязан будет подхватить эстафету обследований и все ученые и неученые быстро разглядят, что я — монстр, мутант… Меня опять засунут в какую-нибудь лабораторию и начнут потрошить. И черт знает, чем это кончится.

Я не вполне был уверен, что руководствуюсь только собственным умом, но действовать начал. Вызвал на экран подменю «Обзор подземных коммуникаций» и стал узнавать, как мне выбраться отсюда, пока я не попал в объятия друзей.

Можно выбраться!

В углу ЦУ нашлась дверка, которую я открыл с помощью чип-карточки, отнятой у программиста. За ней имелось что-то вроде подсобки, густо заставленной всякой конторской аппаратурой. А еще там был вход в шахту, которая шла отвесно вниз, причем через опорный столб, поддерживающий этот корпус. Возможно, она была вентиляционной, возможно ремонтной…

Для отмыкания решетки понадобилась не только чип-карта, но и код доступа. Программист напоследок помог его подобрать, чтобы я его не убил. Я его отпустил. В ЦУ как раз кучная стрельба началась.

А «друга» я уже переписал на микродиск и взял с собой в благодарность за услуги — он боялся за свое электронное тело в условиях нынешней смуты.

В самый последний момент какой-то недобитый идиот начал палить в меня из помпового ружья. Так что мой благородный уход превратился в поспешное бегство. Я отшвырнул решетку и стал сползать вниз, цепляясь за кабель. Тот идиот еще влез до пояса в шахту и пытался попасть мне в макушку.

У меня вовремя включилась суперпозиция. Идиот сделался пузырьком, парящим над моей макушкой, и два ручейка силы, прошедшие вдоль позвоночника, стали разрядом, который сильно испортил ему жизнь…

Сверху еще что-то рвануло и на мою голову посыпались всякие предметы. Ничего, терпимого размера.

Шахта привела в подземный забетонированный коридор, где проходили коммуникации, провода, кабели и трубы.

Я понял, что начинаю жизнь монстра: подземную, скрытную, тайную. Именно в этой роли я смогу максимально пригодится самому себе, прогрессивному и реакционному человечеству, ну и возможно кому-то еще.

И спалив последнюю запирающую решетку, я двинулся вперед.

10

Нина неделю назад защитила диссертацию и была счастлива, также как и ее научный руководитель доктор Файнберг. Не столько из сексуальных побуждений, сколько из благодарности она провела ночь с крупным ученым, возглавляющим Координационный Совет ООН по борьбе с зоологической опасностью (КСБЗО), созданный единогласным решением всех стран. Впрочем, оказавшись под одеялом, доктор наук очень быстро заснул и Нина могла не беспокоиться — ведь она была на сносях.

И даже сегодня в своей нью-йоркской квартире она чувствовала себя такой счастливой, как только может быть счастлива девушка, узнавшая первую любовь.

Да, она узнала любовь к науке, причем взаимную. КСБЗО стоял на передовых рубежах науки и его решения немедленно претворялись в жизнь Объединенными Нациями. Совет мог реквизировать любую научную мощность, любую лабораторию в любой стране на любой срок, ему подчинялись элитные бойцы особых санитарных подразделений во всем мире.

КСБЗО под руководством доктора Файнберга изучил все виды монстров и картировал их генотипы. Соответственно были найдены способы борьбы с ними, как биологического, так и химического характера. В итоге некоторые виды были одомашнены, другие благополучно уничтожены или обезврежены.

Уничтожены или обезврежены. А наука колоссально шагнула вперед.

Нина отправилась на свою новую кухню, чтобы наполнить бокал мартини, а затем расположиться перед аквариумом с редкими рыбками и просто помечтать.

Так она и сделала: на два пальца мартини, долить сока арбузных апельсинов, и в кресло — гладить по шерстке карликового мамонтенка Степу.

Рыбки были такие занятные, похожие на русалок благодаря своим крохотным ручкам.

И вдруг Нине показалось, что свет а аквариуме как-то странно преломился, словно вместо воды там оказался кисель. Показалось, конечно. Но вот и рыбки так странно бросились к стеклянным стенкам, помогая себе забавными ручками.

Нина машинально вжалась в спинку кресла, а мамонтенок недовольно запищал.

Она вздохнула, пытаясь унять сердцебиение. Все это чушь, чушь. ИХ здесь не может быть! Уже полгода как не было зафиксировано ни одной хищной червяги во всем штате Нью-Йорк…

Аквариум лопнул и в гейзере из изумрудной воды и хрустальных осколков появился червяга с победным урчанием.

Он был полупрозрачный, переливающийся разными красками, его пасть напоминала цветок орхидеи, а вместо ножек трепетала какая-то бахрома. Степа смело запищал. И тут же его сдернуло с места неведомой силой и он оказался в пасти у монстра, которая моментально превратила его в кровавый компот, брызнувший в разные стороны.

Нина свалилась за кресло и поползла, повизгивая к шкафу, где лежал у нее пистолет. Но она знала, что доползти не успеет. Что ей осталось жить какую-то секунду.

Но прошла секунда, другая, третья. Она жила. Нина обернулась. Монстр превратился в какую-то слизь, которая стекала с рук человека. Человека ли?

Она узнала лицо Саши Гвидонова, но тело спасителя было подобно мантии, бьющейся на сильном ветру.

– Саша, Сашенька, ты жив?

– Да, Нина, да. Я жив, но я сильно изменился, надеюсь, в лучшую сторону.

– Саша, у нас будет ребенок. Маленький.

– У нас, маленький? — Он издал странный звук — полуживотный-получеловеческий, но как будто радостный. И шагнул в окно. Его мантия превратилась в крылья, которые, сверкнув, исчезли где в районе Большой Медведицы.

Вместо послесловия

Гражданин Воропаев Андрей Иванович, бомж, с неделю совсем не питал свое тело, которое, лежа на мокром темном чердаке, уже немного разложилось и слегка заплесневело. Последнее время Воропаев старался не шевелиться, чтобы не упустить из себя ни капельки силы, но вдруг, как наяву, увидел, что последние отмеренные ему песчинки жизни падают в дыру времени.

Итак, орел или решка? Он подбросил монету своей судьбы и нырнул в водоворот событий, может быть, в последний раз. Почти на брюхе Воропаев сполз в подъезд, немного полежал там, изображая пьяного, потом выбрался через черный ход прямо во двор.

Решил вначале навестить помойку, авось там найдется что-нибудь вкусненькое — таковым у него считалось все съедобное и не совсем тошнотворное на вид. Толкнулся он три раза локтями и заколдобился. Из окошка подвала, едва поднимавшегося над асфальтом, дружелюбно глядело на него мурло червяги.

«Ну, жри меня, откуси кусочек, а потом слопай без останков», — решил сыграть ва-банк Воропаев. Но злыдень как будто не обращал внимания на странные предложения. И тогда бомж, у которого нервишки пошаливали с самого рождения, бросился в атаку. Вернее, дотянулся до мурла и тюкнул его консервной банкой. Было сделано все необходимое для самоубийства. Однако, червяга стрекотнул и, срыгнув какую-то белую массу, скрылся в подвальном помещении. От массы попахивало так же, как от сладкого творожка. И хоть слюни моментально наполнили воропаевский рот, распробовать странную «вкуснятину» страшным напряжением воли он себе запретил.

Однако, увязаться следом за червягой он себе, как ни старался, запретить не мог. И вот бомж свалился в темный подвал. Но на этом падение не закончилось. С полом что-то случилось. Воропаев куда-то провалился снова, но потом будто резиновые ленты затормозили его, и, совсем застопорив, даже подбросили вверх. В итоге он опустился на что-то мягкое, пружинистое, похожее этими качествами на диван.

Воропаев отдыхал недолго, потому что заметил, рука его не лежит на месте, кто-то теребит ее. Бомж мысленно обделался от страха несколько раз (физически уже было никак), но чуток успокоился, заметив, что заигрывания с его рукой отчего-то затягиваются. Глаза его привыкли к мраку, слабо разжиженному светом, он даже разобрал очертания червяги, который, видимо, забавлялся с конечностью прежде, чем ее оттяпать. Прослеживаемый в характере хищника садизм вызвал ответное остервенение человека. С воплем: «Жри всерьез или вали отсюда» резанул он вражину острым краем неразлучной консервной банки крест-накрест — под передним члеником.

Несколько капель освежило лицо и губы бомжа, а животное булькнуло и неожиданно затихло. Капли были вкусные и спровоцировали бурление в животе. Воропаев, поддавшись инстинкту поедания братьев меньших, навалился на затихшую тушку, содрал несколько панцирных колец, которые на удивление легко поддались, и дикарски впился в мякоть. Она была похожа, даже при очень быстром сжирании, на смесь осетрины и индюшатины, причем вареной.

Андрей Иванович хавал (иными словами не назовешь) и откидывался, засыпая; отдремав, снова хавал. И так далее, в этой же незамысловатой последовательности.

В один прекрасный момент он обнаружил, что от благородного по гастрономическим и моральным качествам животного осталось только несколько панцирных колец, какие-то трубочки и усики. К этому праздничному событию острота Воропаевского зрения увеличилась настолько, что он ясно различал себя и обстановку вокруг.

Бомж теперь был сыт, доволен и больше похож на человека. Физиономия, ранее напоминавшая взъерошенную воблу, перестала шелушиться, там и сям уже не болело, затянулись нарывы в разных частях тела, ушли в темное прошлое чирьи.

Обиталищем Воропаева была яйцевидная полость с жесткими, но теплыми стенками. Пол скрывало что-то похожее на обрезки лент и веревок. Эластичные тросы пробегали помещение вдоль и поперек, уходили вверх, к круглой дыре в потолке — там, очевидно, был вход-выход. К большой полости примыкало и несколько пещерок помельче.

Одна смахивала на камеру хранения. В ней на полочках подрагивали мягкие комочки. А вот в другой, более студеной, в ячейках вылеживалась густая золотистая масса. Воропаев, которому отступать было некуда, макнул в это добро грязный палец и тщательно его облизал. Вкусно…

Набрав полную консервную банку необычной вкуснятины, Воропаев вернулся в главную полость, горделиво прозванную им «гостиной», уселся по-турецки на полу и стал, часто купая палец в еде, рассуждать о сытной будущности. Неожиданно поток мечты был прерван хрустом и треском. Воропаев вскочил — силы уже накопились — и подумал, что придется сейчас давать за все ответ.

Бомж ухватился за первый попавшийся трос и попробовал ускользнуть из объятий зла, но тот не выдержал приращенного жратвой веса и лопнул. Воропаев рухнул вниз, как прыгун-неудачник, с проклятьем на устах.

Тем временем, в духе наихудших предчувствий, кусок стены вылетел, пустив легкую пыль, и в проем один за другим вползли пятеро.

Червяги обнюхали шелуху, оставшуюся на память от их товарища, и встали полукругом напротив вжавшегося в угол Воропаева, как бы для зачтения приговора.

Человек упал на колени. Но не для того, чтобы вымаливать прощение, а намереваясь самого «широкого в плечах» зверя угостить по затылку. Человек хотел, чтобы твари его не мучили, а кинулись бы скопом и превратили мигом в фарш. Однако, «ударенный» червяга, казалось, был не от мира сего. Он, и заодно его товарищи, испуганно поджав усы, стравили уже известную «творожную массу».

С торжествующим смехом Воропаев набрал полные ладони «творога» и, давясь не от голода, а от ощущения победы, стал жрать. Твари с почтением сложили головы на пол и наблюдали. Воропаев, когда пихать было некуда — столбик жорива дошел до низу — взревел, извергая изо рта потоки. Как же иначе, раз присутствующие здесь твари провозглашают его вожаком, может, даже вождем…

Спустя три месяца мало кто мог нарывающего, гноящегося бомжа признать в элегантном господине Воропаеве. Он теперь заводно смеялся двумя рядами сияющих золотых зубов, а из «кадиллака» ему отзывалось эхо девичьих звонких голосков.

Как выпускник петербургского финансового института господин Воропаев обладал соответствующей коммерческой хваткой. Стада домашних червяг — мясные, медовые, творожные — стали приносили быструю прибыль господину Воропаеву. Фермы в окрестностях города и за границей, фармацевтические фабрики, лаборатории. И везде у господина Воропаева контрольный пакет акций…

Андрей Иванович Воропаев был лишь одним из многих, кому червяги и КСБЗО ООН принесли счастье.

Неприхотливость в еде, самообеспечение жильем, а также целебность мяса, панциря, слюней, слизи, прочих выделений и отправлений составили такую рекламу домашним червягам, что овцы, коровы и всякие свиньи перестали кого-либо интересовать, за исключением чудаков-аристократов и извращенцев. Бедные страны благодаря червягам навсегда завязали с голодом и нищетой, да и послали подальше всякие МВФ и ТНК [2]. «Гадов, гадов», — единственнное, что требовал народ у властей, угрожая в случае отказа превратиться в неуправляемое стадо.

Да и в богатых странах домашние червяги стали лучшими друзьями человека — поводырями для слепых, няньками для детей и стариков, сигнальщиками для глухонемых, собутыльниками для пьющих.

Судя по всему этому, на Землю, так сказать, с шипением вползал Золотой Век…

Примечания

1

прим. нем. досл. мировая скорбь, т. е. мировые проблемы

(обратно)

2

прим. Международный валютный фонд и транснациональные корпорации

(обратно)

Оглавление

Вместо предисловия

0. Русский «доктор Хантер»

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

Вместо послесловия X Имя пользователя * Пароль * Запомнить меня

Регистрация

Забыли пароль?