«Книга судеб Российской Федерации»

Фильчаков Владимир Книга судеб Российской Федерации

Пивная "Ячменный колос" славилась тем, что в ней все было "по-советски": неуютно как на вокзале, грязно как в хлеву, пахло дешевым пивом, селедкой холодного копчения и сырым луком. В зале стояло с десяток высоких столиков, уставленных пивными кружками, усыпанных рыбьими костями и облепленных посетителями как мухами. Столики освещались дневным светом сквозь давно не мытые стекла высоких окон. За стойкой властвовала Петровна, дородная женщина лет сорока пяти, хмурая и неприветливая, в грязном халате, именуемом "белый" и в грязном колпаке того же цвета. Она немилосердно не доливала пиво, заполняя кружки пеной, швыряла сдачу как подачку и бубнила себе под нос что-то неприветливое. Еще совсем недавно здесь вовсю разбавляли пиво водой, и только визит какой-то комиссии положил этому конец. Заходили сюда конченые алкоголики, бродяги, студенты, спившиеся интеллигенты и другие личности, коих государство наше поставило в самый низ социальной лестницы.

За столиками можно было наслушаться высокоученых бесед на вполне отвлеченные темы, споров о политике (здесь в два счета могли объяснить, почему нынешний президент плох для современной России), о гастрономии, о вкусной и здоровой пище и много-много других поучительных разговоров. Но оживленно в пивной становилось только через час после открытия, пока же собеседники вяло переговаривались, накачиваясь пивом. Среди прочих посетителей выделялся коренастый молодой человек, черный, бородатый, с длинными кудрявыми волосами, в кожаной курточке и линялых джинсах. Рядом с ним тянули пиво два бомжа затрапезного вида. Молодой человек явно кого-то ждал, поглядывал грозно, и бомжи не решались вступать в беседу.

И вот дверь открылась, и в пивную вошел низкорослый мужчина лет тридцати, бесцветный, непримечательный. Посмотришь на такого, отвернешься, и не сможешь вспомнить - ни каков он из себя, ни во что одет, ни что написано у него на лице. Он вошел бы совершенно незаметно, если бы черный молодой человек не начал махать руками и кричать: "Петя, Петя!" Петя заметил его, кивнул головой, подошел к стойке, подождал, пока Петровна наполнила пеной две кружки, и присоединился к приятелю. Бомжи с готовностью потеснились, с любопытством поглядывая на новенького.

- Ты здесь? - отрывисто произнес Петя, пожимая приятелю руку. - Давно?

- С открытия. Тебя жду.

- Да вот, прикинь, - Петя отхлебнул пива, поморщился. - До сих пор не выплатили гонорар за январскую статью.

Он заметил исступленно любопытные глаза одного из бомжей и отвернулся.

- Это про проституток-то? - спросил молодой человек.

- Да нет, - Петя поморщился. - Про проституток другая. За ту я получил, да и в другой газете совсем. Это про депутата одного.

- Компромат? - ахнул приятель.

- Ты что, родной, я компроматами не занимаюсь, это Витька Голубев, по его части. Легкий пиар, ненавязчиво так. Нет, ну обещали же!

Он стукнул кулаком по столу, кружки подпрыгнули и зазвенели. Бомжи глядели уважительно.

- Слушай, Леха, я на мели совсем, - принужденно произнес Петя, кося глазами. - Подкинул бы сотенку взаймы, а?

- Да не вопрос, старик, - Леха полез за бумажником, и на глазах у изумленных бомжей передал приятелю стодолларовую бумажку, которую тот тут же спрятал.

- Спасибо, дружище, - сказал Петр, конфузясь. - Я как только, так сразу.

Возникла неловкая пауза. Кто из нас не знает, каково это - просить взаймы, а также каково давать взаймы - оба чувствуют себя не в своей тарелке. Паузу неожиданно прервал маленький бомж с испитым лицом, носящем следы интеллекта:

- Я извиняюсь, молодые люди, - сказал он смущенно. - Можно вопрос?

- Ну? - хором отозвались приятели.

- Вот вы сто баксов ему заняли, извиняюсь, не знаю имени-отчества... - бродяга замолчал, ожидая, что ему представятся, но Алексей не назвал себя, и бродяга продолжал: - Это ж какие деньжищи! Мне бы на месяц хватило!

- Брось, отец! - брезгливо поморщился Алексей. - Это ты сейчас так говоришь, а получи сто баксов, пропьешь в три дня.

- Ну уж, в три дня! - засомневался бомж. Его товарищ тоже с сомнением покачал головой. - Но у меня не об этом вопрос. Вот для вас сто баксов, как в ранешние времена пятерка - занял приятелю до получки, и не страшно. А сколько пива можно было откушать на эту пятерку! Я к тому, что на сто долларов-то пива можно и поболе выпить. А? Да не здесь, а в хорошем баре. Я к тому - почему вы здесь?

- Нравится нам тут, отец, - ответил Алексей. - Не спрашивай - чем, объяснить не могу. Как-то здесь... располагает. Да и дешево. А сто баксов, они на другое пригодятся. Ты вот что, батя. У нас тут с товарищем дело, нам обговорить надо. Ты слушать слушай, только не мешай. Лады?

- Какой разговор! - бродяга всплеснул руками. - Какой разговор. Мы понимаем, что ж, не люди, что ль?

- Есть новостюшка одна, - сказал Алексей Петру. - У телецентра пикетик странный образовался. Стоят молча, с плакатами. У одного мегафон, он иногда речевки выкрикивает, но редко. Мент там у них для охраны. По всему - пикет санкционирован властями. Чинно, благородно.

- Что за плакаты? - заинтересовался Петр.

- Да дурдом какой-то! - Алексей смущенно почесал голову. - Перестаньте делать из нас идиотов. Это про телевидение, что ли?

- Интересно, интересно, - проговорил Петр. - Когда появились?

- Да сегодня только. Наши уж спускались, брали интервью. Сегодня в новостях сюжет будет, если выпускающий не выкинет ради чего-то стоящего.

- Вот что, отцы, - Петр повернулся к бомжам. - Вы бы отошли, а? Нам обговорить надо без свидетелей.

- Ну что мы, не понимаем, что ли! - бродяги ретировались, прихватив среди своих пустых кружек полную кружку Петра.

Тот не заметил.

- Знаю я этих грязнуль, - прошептал он Алексею. - Слушают, слушают, что по пивнушкам говорят, да несут в ФСБ. Или ментам. Это ты хорошую идейку подбросил. Репортаж изнутри. Что за акция, кто за ней стоит, кто финансирует. Статья получится что надо. Спасибо, друг. За мной должок.

- Свои, сочтемся, - довольно пробубнил Алексей, пряча глаза в кружке. - А ты что же, внедряться будешь?

- Ну да. Морду тяпкой, плакат какой-никакой намалюю вечером, и вперед. Что твои? Вышли, побазарили, поснимали, скажут пару слов в эфире - ни уму, ни сердцу. А я всю подноготную раскопаю. Только мне поглядеть на них надобно. Издалека, чтобы мордой не мелькать. Поехали?

Они вышли из пивной. На их место тут же стянулись знакомые нам бомжи, быстро слили остатки пива в свои кружки, и, довольные, остались допивать.

* * *

На площадке перед телевизионным центром стояли семь человек. В руках у них были самодельные плакаты из толстого ватмана. Маленький старичок в проволочных очках и с куцей бородкой, одетый в поношенный плащ мышиного цвета и мятую фетровую шляпу держал лист, на котором было написано: "Долой дьявольские сериалы!" Старичок поминутно шмыгал носом и сморкался в грязный платок неопределенного цвета. При этом он ставил лист на тротуар, от чего низ листа сделался черным от грязи. Другой старичок... Нет, этого старичком назвать никак было нельзя. Старик. Высокий, статный, широкий, с орлиным носом, одет хорошо, почти дорого. На нем была мягкая куртка явно не китайского происхождения, безукоризненно отглаженные брюки и ботинки на толстой рифленой подошве. Голову венчала шляпа пирожком. Эта шляпа портила впечатление. Все бы хорошо - вальяжный господин около семидесяти лет, в здравом уме и твердой памяти, с плакатом, призывающим телевидение не делать из нас идиотов, но... несолидная шляпа придавала старику несколько легкомысленный вид. Однако взгляд старика был твердым, даже жестким, он поглядывал на прохожих с этакой даже удалью, мол, мне палец в рот не клади, хоть я и пенсионер.

В двух шагах дальше стояла женщина с красным лицом, полная, крепкая, по ней сразу было видно, что она всю жизнь занималась перетаскиванием тяжестей - каких-нибудь шпал, бревен, или, не дай Бог, чугунных болванок. Одета она была бедно, в плащ на два размера меньший чем нужно, отчего он туго обтягивал мощное тело и топорщился где только можно. Под плащом, по случаю холодной погоды, было надето множество шерстяных вещей, в том числе самовязаный красный свитер, вылезающий во все щели. Голова покрывалась пуховой шалью, подделанной под Оренбург. На ногах женщина носила войлочные бахилы и толстые черные рейтузы. Держа в руках лист с надписью "Не дадим изуродовать наших детей!", женщина пританцовывала на месте, смотрела недружелюбно.

Дальше стояли молодые люди, он и она, лет по восемнадцати, худые, замерзшие, в тонких курточках, джинсах и высоких шнурованных ботинках, которые на молодежном жаргоне называются "говноступами". У них даже прически были одинаковыми, мальчишескими, и парня от девушки можно было отличить только по лицам. У девушки было очень одухотворенное лицо, романтическое, склонное к поэзии, разглядыванию луны теплыми летними вечерами, бесплодным мечтаниям, вздохам и ахам. Парень выглядел более практическим, зыркал глазами по сторонам, шипел от холода, периодически начинал прыгать, бегать на месте и вести бой с тенью, в то время как девушка, хоть и выглядела замерзшей, но попыток энергично согреться не предпринимала. Их плакаты требовали прекратить позор в виде телевизионных шоу, заполонивших экраны в последнее время.

Дальше стояла старушка, божий одуванчик, одетая в пальто, модное лет сорок назад, поеденное молью и временем, войлочные боты и какую-то шляпку, приколотую к седым волосам шпильками. Таких бабушек можно видеть в московских музеях, где они с позапрошлого века работают смотрителями. Своим плакатом старушка извещала, что требует вернуть нам наше старое телевидение.

И последним пикетчиком был молодой человек лет двадцати семи, высокий, сутулый, хмурый, с мегафоном на ремне через плечо. Несмотря на холод, куртка на нем была расстегнута. Он ходил перед пикетом, заложив руки за спину, иногда останавливался, и жестяным голосом кричал в мегафон тексты с плакатов. Вид у него при этом был недовольный, словно его принудили кричать под страхом увольнения со службы. Неподалеку стоял снедаемый тоской милиционер.

Что такое шесть градусов? Тепло это или холодно? Бегущие мимо прохожие могли с уверенностью сказать, что тепло, но пикетчикам так не казалось. Они стояли у здания телецентра уже два часа и успели основательно озябнуть. Высокий старик часто поглядывал на часы, видимо чего-то ожидая.

- Второй день стоим, - ни к кому не обращаясь, брюзгливо сказала женщина в плаще. - И что?

- Антоновна, сегодня обещали сюжет по телевизору, - сказал молодой человек с мегафоном.

- И что? - повторила Антоновна.

Молодой человек пожал плечами, презрительно посмотрел на двери телецентра и отошел.

- И ничего, - Антоновна заглянула одним глазом в свой плакат, сплюнула на тротуар. - Хоть бы одна сволочь вышла, поинтересовалась, чего нам нужно-то.

- А чего нам нужно? - спросила одухотворенная девушка.

- Но-но! - строго сказала Антоновна. - Мы знаем, чего нам нужно.

- Но никому не скажем! - хохотнул юноша, похожий на девушку.

Антоновна зыркнула на него, покачала головой.

- Етит твою мать! - сказала она через минуту. - Полтора часа до обеда.

У нее в руке невесть откуда появилась тонкая фляжка из нержавеющей стали, она отвинтила крышечку, что-то прошептала в воздух и отхлебнула.

- И-и, эх! - глаза у нее заслезились, она вытерла рот рукой и бережно спрятала фляжку за пазуху. Оглянулась на товарищей по акции и сурово молвила:- Вам не предлагаю, свое надо иметь.

В это время совершенно незаметно к пикету подошел знакомый уже нам Петр. Подмышкой у него был рулон бумаги. Он стал с краю, со стороны старичка в очках, быстро развернул рулон и закинул веревочку, прикрепленную к нему, на шею. Оказалось, что к бумаге были приделаны деревянные рейки, которые не давали листу сворачиваться, и его можно было не держать в руках. Это событие осталось совершенно незамеченным, и только через две минуты молодой человек с мегафоном наткнулся на Петра.

- Оба-на! - громко сказал он, раскрыв рот. - Это еще кто?

Пикетчики повернулись к Петру, тот жалко улыбнулся и пожал плечами.

- "Телевидение на мыло!" - прочитала Антоновна его плакат.

- Сочувствующий, - тихо произнес старичок в очках.

- Интеллигент? - грозно спросил высокий старик.

- Эээ, - промямлил Петр, - можно сказать, да.

- А можно сказать, и нет? - допытывался старик.

- Ну, собственно...

- Что вы мычите, молодой человек? - старик гордо вскинул голову, отчего его орлиный профиль четко проявился на затянутом серыми облаками небе. - Вы стыдитесь быть интеллигентом?

- Ну вот еще! - возмутился Петр, оглядывая каждого по очереди. - Горжусь этим.

- Потомственный? - продолжал пытать старик.

- Да что ты пристал, Михалыч, к человеку? - сказала Антоновна. Она подошла и стала рядом с Петром. Оказалось, что она одного с ним роста. Ткнула пальцем в плакат: - Что это у тебя? "На мыло". Ты что, на футбол пришел, что ли?

- Но у вас же то же самое... - робко ответил Петр.

- То же, да не то же, - Антоновна наставительно подняла палец. - Что значит - "на мыло"? Ну, судью там, это понятно - мясо, все-таки. А как ты телевидение на мыло переработаешь?

- Но это же фигурально!..

- И, милый, фигурально, оно тоже надо уметь. Да. Телевидение - это... это...

- Целое дело, - подсказал юноша, бодро притоптывая на месте.

- Во! Целое дело. Точно, птенчик! Целое дело. И как же его на мыло? Нет, голубчик, ты не прав. Надо что-то другое, покрепче, и чтоб рабочий и крестьянин понял. Нет, спору нет, он и про мыло поймет, не дурак ведь. Но, тут интеллигент может завыкобениваться, - Антоновна кивнула на старика, который тут же гордо отвернулся.

- Как скажете, - Петр перевернул плакат другой стороной, и стала видна надпись:

"Ударим пикетом по растлевающему влиянию телевидения!"

- Ага, - с сомнением произнесла Антоновна. Она обхватила подбородок рукой и разглядывала плакат Петра как картину в музее. - Про растлевающее влияние - это ты хорошо загнул. Прямо как в былые времена, ага. Тлетворное влияние запада, хе-хе! Короче так. Сегодня перепишешь. Слушай сюда, повторять не буду. "Долой тлетворное влияние телевидения!" Во! Ну чуешь же, чуешь, что я права?

Петр с готовностью кивнул головой.

- Меня зовут Аза Антоновна. Можно просто - Антоновна. А тебя как?

- Петр.

- Ага, Петруша. Очень, так сказать, приятно.

- И мне приятно.

- Ладно, не на балу у предводителя. Еще бы ножкой шаркнул! Вон мужик, видишь? Который тебя про интеллигента спрашивал? Это Семен Михайлович. Рядом снусмумрик стоит - Родионыч. Божий одуванчик - Оксана, между прочим, Арнольдовна. Это тебе не хухры-мухры. Вот кто потомственный интеллигент, гы-гы. Мама-папа, дедушка-бабушка, и так далее. И все были умные. Эти двое, молокососы, Ванька и Машка, а парень с матюгальником - это, значит, наш пионервожатый, гы-гы. Его Егором кличут. Бить врагов и комаров будь готов! Всегда готов! Вообще-то, откуда ты взялся, такой? Мы чужих так-то не принимаем.

- Да я вчера проходил мимо, увидел вас. Подумал - а ведь верно! Делает из нас телевидение полных идиотов, делает! Еще как! Я недавно поймал себя на мысли...

- А не надо, - перебила Антоновна. - Не надо себя ловить. Ловить тебя милиция будет, гы-гы. И лекцию о вреде ящика нам не надо читать, мы и так дюже грамотные. Сочувствуешь - стой. Место не купленное, еще сотню таких поставить можно. Стой, коли надумал. Холодно вот только. У тебя выпить есть? Что? Нету? Ну, паря, вижу я, одет ты не больно по погоде. Курточка тонкая, брючишки тоже. Гляди на меня - я вон как шар надутая, на мне как на капусте - одежек немерено, ан и я озябла. Если бы не водочка... - она достала фляжку, огляделась. - А ты не гляди так, не гляди. Свое надо иметь. Я тебя угощу, ты, значит, хлебнешь, и что останется? На донышке? Нет уж, дудки!

- Так ведь я ж взаймы, - удивился Петр. - Сбегаю в магазин и верну сполна.

- А, ну, коли так, то на, глотни. Э,э,э! Стоишь-то всего ничего, а присосался как пингвин! Ты, голубчик, совесть-то имей.

- А что это вы меня голубчиком называете?

- Во! А чего?

- Да ну. Как-то это... Голубчик... голубой...

- Ну вот! - вмешался в разговор Семен Михайлович, который внимательно прислушивался. - Вы, нынешние, совсем ума решились. У вас теперь и небо голубым назвать нельзя, сразу ассоциации с педерастами. Голубую рубашку наденешь, они смотрят косо и за спиной шушукаются. А голубые глаза куда девать будете? Другое слово подберете? Вон у Машеньки глазки голубые, - он слегка поклонился, Маша в ответ кокетливо наклонила голову. - И что теперь? Голубчик им не нравится! Повылазило педерастов, куда ни плюнь, обязательно в петуха попадешь. Вы даже гордиться стали тем, что не такие! Вас, говорят, десять процентов, а кругом одни педерасты!

Он плюнул всухую и отвернулся.

- А что вы на меня-то показываете? - возмутился Петр. - Я, что ли, педераст?

- Ладно, ладно, - командным голосом сказала Антоновна. - Правда, Михалыч, ты чего наезжаешь-то? Он, что ли, виноват?

- И он в том числе! - сказал Михалыч, правда уже тоном ниже.

- Нет, а я то в чем?.. - Петр даже задохнулся от возмущения. Он подумал минуту и сказал спокойно: - Ты, папаша, фильтруй базар, а то за педераста можешь и огрести.

- Что? - насмешливо произнес "папаша". - Огрести? Уж не от вас ли, молодой человек?

Петр снял плакат, передал его в руки Антоновны, которая заметно наслаждалась происходящим, подошел вплотную к Михалычу и, глядя снизу вверх, раздельно произнес:

- Еще раз намекнешь про педерастов, яйца оторву.

И он схватил Михалыча за яйца и крутанул. Старик охнул, присел, глаза у него выкатились.

- Ну, ты понял, да? - Петр отпустил старика, тот так и остался в согнутом состоянии.

- Что, Михалыч, больно? - участливо поинтересовалась Антоновна, с трудом сдерживая смех. - А сам виноват. Сколько раз я тебе говорила, что язык твой враг, а? А ведь и правда оторвет, с него станется. Куда ты потом, без мужских причиндалов-то? Только в богадельню, гы-гы.

Михалыч только злобно сверкнул глазами, но не на Петра, а на товарищей по пикету, которые радостно улыбались.

- Вообще-то, - подал голос старичок в очках. Голос оказался у него почти фальцетом. - Вообще-то насилие не есть лучший аргумент в споре.

- А что? - радостно подхватила Антоновна. - Что является лучшим аргументом в споре?

Она подняла кулак, обтянутый ветхой перчаткой, осмотрела его со всех сторон. Кулак был впору здоровому мужчине.

- Ну-ну, продолжай, Родионыч, что замолк-то? Как должен вести себя мужчина, который совсем не педераст, когда его в глаза почти назвали педерастом? А? Молчишь, Родионыч?

- Михалыч, ты извини, - сказал Иван, - но я тебя тоже не одобряю.

Егор поддакнул, кивнул головой.

- Во! - заорала Антоновна. - Во! А что наша красавица скажет?

Маша только стрельнула глазками и улыбнулась.

- А вы, Арнольдовна?

Старушка сильно вздрогнула, словно слова Антоновны ее разбудили.

- Видите ли, - сказала она хорошо поставленным голосом бывшей оперной певицы, - я не одобряю ни того, ни другого. Я поясню. Семен Михайлович был, конечно же, не прав, дав понять, что допускает принадлежность молодого человека к людям нетрадиционной сексуальной ориентации. А молодой человек был не прав в том, что возмутился и опустился не только до угроз применения физической силы, но и эту самую силу применил. В то время как нужно было ответить едко, остроумно, так сказать, бить словом, а не руками.

- Во! - обрадовалась Антоновна. - Вот Арнольдовна - человек. Вон как рассудила. Оба, значит, не правы. А мы с тобой, Петруша, значит, в луже сидим. Эх, мне бы только сказал кто, что я... ну, словом, это... - Она опять осмотрела свой кулак со всех сторон. - Ну, вы понимаете. Мокрого места не оставила бы, гы-гы. Погоди, погоди! Арнольдовна, а как бы вы ответили? Ну, так сказать, в пример нашей молодежи, чтоб руками поменьше махать.

Оксана Арнольдовна опять вздрогнула, подумала минуту и сказала:

- Примерно так: "Кто больше всех разглагольствует о гомосексуализме? Разве не сами гомосексуалисты?"

- Во! Во! - Антоновна взмахнула руками, отчего ее плакат слетел с шеи и упал на тротуар.

- Но, простите, - с достоинством отозвался Семен Михайлович. - В ваших словах нет правды. Откуда следует, что только гомосексуалисты говорят о гомосексуализме?

- А ниоткуда! - радостно закричала Антоновна. - Ниоткуда не следует. Но вот тебе, Михалыч, так ответили, и уже ты вынужден защищаться. Видал? - она повернулась к Петру. - Вон как надо было! А ты - за яйца.

Петр пожал плечами.

- Ну, я же говорю, Арнольдовна - человек. Умна, ох умна! Я бы вот ни за что не додумалась. А у нее - образование. Интеллигент. А мы чуть что - руками махать да по мордасам бить. Одно слово - чернь.

- Не принижайте себя, голубушка, - с достоинством сказала Оксана Арнольдовна.

- А я и не принижаю. Я правду говорю.

Разговор прервался. Все стояли молча, и только Егор расхаживал взад-вперед и оглашал окрестности механическим голосом из рупора. Петр с удовлетворением заметил, что он выкрикивает слова и с его плаката.

И тут на площадку перед телецентром, уставленную автомобилями, подъехал старый автобус, не то рыжего, не то желтого цвета, весь заляпанный грязью.

- О! - вскричала Антоновна. - Обед подоспел.

Пикетчики деловито свернули плакаты и залезли в автобус. Петр потоптался в нерешительности перед дверью, потом обратился к пожилому усатому водителю:

- А можно я у вас тут погреюсь?

- Конечно можно! - закричала из глубины Антоновна. - Залезай, Петруша!

Пикетчики расположились на потрепанных сиденьях. В руках у них были алюминиевые миски и ложки. Пожилой мужчина в офицерских сапогах, галифе и короткой белой курточке разливал густой красный борщ из фляги. Борщ был на дне, и флягу приходилось наклонять.

- А ты кто, болезный? - обратился он к Петру.

- Сочувствующий он, - встряла и тут Антоновна. - Ты бы, Тимофеич, налил парню пожрать.

- Не предусмотренный он у меня, - Тимофеич сокрушенно покачал головой. - На довольствии не стоит. Чем могу только - так хлебом. Хлеба женщины мало едят, а им полагается столько же, сколько мужчинам. Хочешь хлеба, болезный?

- Нет, не хочу. А чего это я болезный?

- Замерз сильно. Как цуцик.

- Никакой я не цуцик, - обиделся Петр. - Я в столовой пообедаю. Заодно и...

Он показал Антоновне знаками, как свинчивает крышечку и пьет из фляжки.

- Ага! - обрадовалась та, со страшной скоростью доедая борщ, в то время как остальные едва приступили. - Давай-давай. Хороший парень, я ж говорила.

Петр вышел из автобуса, поежился. Он не успел отогреться, но смотреть, как пикетчики с аппетитом едят армейский борщ, было невыносимо. Почему Петр решил, что борщ армейский, он не смог бы объяснить толком. У автобуса были вполне гражданские номера, водитель выглядел сугубо штатским, только галифе и сапоги кашевара могли настроить на милитаристский лад, но этого было недостаточно.

Петр свернул за угол, быстро достал трубку мобильного телефона, набрал номер.

- Алло, Леха? Слушай, старик, что хочешь делай, но к вечеру я должен знать, кому принадлежит автобус "ПАЗ", оранжевый, номер ЭН пятьсот семьдесят семь Вэ Ка. Старик, нужно позарез. Ты говорил, у тебя знакомые в ГАИ есть. Ну, постарайся, Леша, я тебя умоляю. Ну да, по тому делу. Спасибо, старик. Жду.

Петр пошел в кафе через квартал от телецентра. Кафе было с претензией на высший класс, поэтому дорогое. Здесь Петр, наконец, согрелся, тем более что заказал сто граммов водочки. С аппетитом отобедав, он посидел еще минут десять, потом нехотя встал, пробормотал что-то про тяжелую журналистскую долю, и поплелся к телецентру. По пути он зашел в гастроном, купил бутылку водки, спрятал за пазуху.

Автобуса уже не было. Пикетчики стояли подобревшие, поглядывали благожелательно, даже Семен Михайлович. Егор, очевидно, уехал с автобусом, остальные были на месте. Мегафон Егор оставил Антоновне, и та с удовольствием вопила, прислушиваясь к своему искаженному голосу. Милиционер морщился, но не вмешивался. Кстати, это был уже другой постовой.

- Во матюгальник! - радостно обратилась Антоновна к Петру. - Хочешь вякнуть что-нибудь? Не хочешь? Странный ты какой-то. Мне вот всегда интересно. Компьютер увижу - дай мне кнопочки потыкать, мышку за хвост подергать. Телефон сотовый - тоже. Матюгальник - дай поорать. А ты... Не скучно тебе жить-то?

- А что? В мире полно других вещей, которые мне интересны.

- Ну-ка, ну-ка. Каких это?

- Ну, - Петр неожиданно смутился. Действительно, каких? Произнес с досадой: - Да черт его знает, каких! Не до того как-то. Все работаешь, работаешь, некогда взгляд поднять, на звезды поглядеть.

Они поглядели на небо, все такое же серое и невеселое.

- На звезды, говоришь, - Антоновна вытянула толстые губы в трубочку, причмокнула. - Это хорошо, на звезды. А ты где работаешь, Петруша?

Вопрос был самый что ни на есть невинный и ожидаемый, но Петра он захватил врасплох. Он замешкался с ответом, отчего-то покраснел и промямлил:

- Да я в компьютерной фирме работаю.

У Антоновны на мгновение сделалось постное лицо, но тут же опять стало добродушным.

- Компьютеры починяешь, что ли? Или программист?

- Да и того, и другого понемножку, - ответил Петр. Он решил отвести огонь от себя. - А вы, как я понял, из одной конторы? Обедают вас, привозят-отвозят.

- Ну да, ну да, - согласилась Антоновна. - Из одной. И знаешь, как контора называется?

Она знаком велела Петру приблизиться и таинственно прогудела ему почти в ухо:

- Ке Ге Бе.

- Что, серьезно?! - ахнул Петр.

- А что, вполне, - значительно подмигивая, ответила Антоновна. - Сейчас и тебя завербуем, и будешь ты сексот, гы-гы. Причем к сексу это отношения не имеет, гы-гы-гы.

Петр невольно отодвинулся.

- Молодой человек, - с досадой сказал Родионыч, - не слушайте вы ее! Она нагородит вам с три короба, потом не разберете, где правда, где ложь.

- Как это нагородит! - возмутилась Антоновна. - Да как у тебя язык-то повернулся, такое ляпнуть?

- А так! - старичок раскраснелся, очки у него покосились, он поправил их пальцем, но не расчитал, перекосил в другую сторону, снова поправил. - Какое Ке Ге Бе? И запаха его нет!

- Да ты чего раздухарился-то так? - сказала Антоновна несколько даже испуганно. - Это я впервые вижу, чтоб Родионыч... Успокойся, родной, я ж пошутила.

- Вы пошутили, а молодой человек всерьез примет. И что тогда?

- Во! - подхватила Антоновна. - И что тогда?

Родионыч стушевался. Мало того, в его глазах мелькнул испуг. Он отвернулся, и постепенно переместился на другой край пикета, подальше от Антоновны.

- Да нет, - сказал Петр, наблюдая перемещения Родионыча. - Я шутки хорошо понимаю, с юмором у меня проблем нет.

- Это хорошо! - Антоновна повернулась к нему, заглянула в глаза. - А то есть такие, знаешь, ему скажешь, что снег черный, а он начинает доказывать, что нет, белый. А он на самом деле грязный, гы-гы.

Некоторое время стояли молча. Антоновна прикладывалась к мегафону, оглашала окрестности отсебятиной. Так, например, она сказала: "Долой тунеядцев от телевидения!" и "Даешь прошлое вместо будущего!" Молодые люди ворковали, и это сильно напоминало голубиные танцы. Ваня ходил вокруг Маши, заглядывал в глаза, что-то непрерывно говорил, что-то такое, смешное только двоим. Маша хихикала, стреляла глазами и жеманилась, как только могла. Оксана Арнольдовна, казалось, спала с открытыми глазами, потому что не шевелилась длительное время. Старики о чем-то тихо беседовали. Постовой куда-то подевался, возможно, отлучился в туалет. И тут у пикета оказались два новых действующих лица. Молодые парни, подвыпившие. Один, как водится, понаглее, другой более мирный, все время урезонивал приятеля. От них за версту несло дешевым крепким пивом.

- Ха! - сказал тот, что понаглее. - Вы чего это тут, - ик! - стоите? Чего это у вас тут понпи... понаписано? Вам что, телевидение наше не нравится? Гена, гляди, им телевидение наше не нравится.

- Да ладно, Паха, пойдем.

- Нет, погоди. Стоят тут, значит, с плакатами, протестут... проститут... - твою мать! - протестуют.

- Молодой человек, - с достоинством сказал Семен Михайлович. - Шли бы вы, проспались.

- Чего? - с готовностью заорал молодой человек, размахивая руками. - Чего ты сказал? Да ты кому это сказал?

- Паха, ну пойдем. Тут ментов полно, огребем по полной. Пошли.

- Да погоди ты! Он на меня прыгнул. Ты видал, он на меня прыгнул.

- Аза Антоновна, - сказала Оксана Арнольдовна, почти не разжимая губ. - По-моему, словами здесь ничего не добьешься.

- Это точно! - с готовностью отозвалась Аза Антоновна. - Эй, голубок!

- Ты кому это? - повернулся Паха. - Ты мне?

Петру показалось, что Антоновна слегка стукнула парню по груди согнутым пальцем, но тот вдруг задохнулся, выпучил глаза и буквально упал на руки приятелю, который глянул испуганно и потащил обессилевшее тело друга прочь от пикета.

- И где этот мент? - озабоченно спросила Антоновна, надевая плакат, который сняла перед этим.

- Тетя Аза из спецназа, - засмеялся Иван, а Машенька глупо хихикнула.

- Но-но! - строго сказала Антоновна, причмокивая толстыми губами.

Петр почувствовал, что перед ним открылась одна из тайн, которую ни в коем случае открывать не хотели. Он внутренне подобрался и осторожно сказал на ухо Антоновне:

- По этому поводу надо выпить, - и многозначительно похлопал себя по груди.

- Во! - обрадовалась та. - Это именно то, что сейчас нужно! Как в рекламе, помнишь? Ну, этот, Стиморол, ага. Я до сих пор гадаю, а что ему было нужно-то, парню, что он к девкам приставал? "Знаешь, что мне сейчас нужно?" "Не знаю, а что?" "А потрахаться". "Я так и думала, ну пойдем". Так, что ли? Короче, ежели бы он с самого начала Стиморолу нажевался, он бы ту, красивую, оприходовал, гы-гы. Жевала я этот Стиморол. Слюны - полон рот. Ну, сплюнула. Батюшки мои! А слюна-то синяя-синяя! Так эта ж синева мне вовнутрь шла! С тех пор не жую, нет. Пусть буржуи ее жуют, скорее сдохнут, гы-гы. А ты что стоишь, касатик? Как пень, прямо! Ты наливай, наливай!

И она сунула Петру свою пустую фляжку. Хорошо, что бутылка оказалась с дозатором, иначе Петру ни за что не налить в узкое горлышко ни капли. Он передал фляжку Антоновне, та запрокинула голову, и присосалась надолго. Петр, не долго думая, тоже стал пить из горла.

- Ии-эх! - крякнула Антоновна, умильно глядя на Петра. - Хороший ты парень! И зачем ты с нами связался? Сидел бы себе дома, смотрел телевизор... Погоди, погоди! Ты ж говорил, что работаешь в фирме одной. Ну? А, отпуск. Ну, понятно тогда. Нет, друг, отпуска так не проводят, нет. Отпуска проводят у теплого моря, с девками, да с винишком каким. А ты - в пикет.

Антоновна еще раз приложилась к фляжке, потом показала знаками, что надо бы долить. Петр долил, Антоновна бережно закрутила пробку, спрятала фляжку за пазуху и продолжала:

- В пикете ничего хорошего нет. Стоишь, стоишь, и ни одна сволочь тобой не интересуется. Выходили телевизионщики с камерой, ну я поорала, попенилась, и опять скука.

- А долго вы тут еще стоять будете?

- А партия прикажет, всю жизнь стоять будем.

- Партия?! - ахнул Петр.

- А ты думал, гы-гы. Ке Пе Эс Эс. Слыхал про такую?

- Так вы от коммунистов стоите? - с интересом и, в то же время, с некоторым разочарованием спросил Петр.

- От коммуняков, от них, проклятых! - неожиданно захныкала Антоновна. - За жратву работаем, чтоб им ни дна, ни покрышки!

- Антоновна! - укоризненно сказал Родионыч. - Опять вы лапшу вешаете...

- Во! Лапшу. Ну разве интеллигентный человек так скажет - лапшу? Интеллигентный человек скажет... Антоновна повернулась к Оксане Арнольдовне.

- Значения не имеет, - опять вздрогнув, произнесла старушка непонятную фразу.

Петр заметил, что после этих слов Родионыч заметно съежился и потух, а Антоновна, наоборот, оживилась.

- Вот видишь, Петруша, как говорит истинно интеллигентный человек! Коротко и ясно. Значения не имеет! Ни добавить, ни убавить.

- А что это значит? - тихо осведомился Петр.

- А то и значит, - так же тихо ответила Антоновна. - Мели, Емеля, твоя неделя.

- Вы вот все меня баснями кормите...

- И, касатик, ты ж не соловей. Отчего бы тебя баснями не покормить?

- КГБ, КПСС. Уж больно басни не смешные.

- Ну, это как посмотреть...

- Аббревиатуры сменились, а суть осталась, - неожиданно произнесла Оксана Арнольдовна.

- Неужели?

- А ты думал! - подхватила Антоновна. - Только я тебе скажу так: мы к данным конторам отношения не имеем.

- А к каким имеете?

- Ой, что-то ты любопытен не в меру! - Антоновна осуждающе покачала головой. - Любопытной Варваре на базаре нос оторвали. Слыхал?

- Меньше знаешь - лучше спишь, - Петр кивнул. - Слыхал. Скучно от этого - жуть.

- И, милый, все в жизни скучно. Весело только в аду, гы-гы.

Долго они так переговаривались, лениво, врастяжку. Между тем рабочий день закончился, и из здания телецентра повалил народ. Откуда ни возьмись, появился Егор, отобрал у Антоновны мегафон и принялся доказывать выходящим, что их деятельность вредна, гнусна и льет воду на мельницу мирового империализма. К милиционеру, который, к слову, появился почти сразу же после инцидента с молодыми подвыпившими людьми, прибавился второй. Люди подходили, читали надписи, спрашивали, кто это надоумил выйти с такими лозунгами, доказывали, что народ обожает телевидение, и никто не чувствует себя идиотом. Тут заговорила Оксана Арнольдовна.

- В сумасшедшем доме тоже никто не чувствует себя идиотом, - сказала она, слегка улыбнувшись. - Однако же, всех там от чего-нибудь да лечат. Любителей телевидения надобно лечить от телевидения.

Ее уже никто не слушал. Задавшие вопрос женщины ушли по своим делам, однако Оксана Арнольдовна продолжала:

- Посмотрите программу передач. Бесчисленные детективные сериалы про хорошую милицию и плохих жуликов, бесчисленные убийства. Наши аналитики подсчитали, что очень скоро количество телевизионных убийств превысит количество настоящих. Почему это никого не трогает? Почему никто не хочет признать, что он тупеет, смотря телевизор с утра до ночи? Да дело даже не в телевидении, если хотите знать! Возьмите радио. По радио годами крутят одни и те же песни. У ди-джеев имеется несколько дисков, которые они ставят в проигрыватель с утра до ночи. От текстов песен можно свихнуться! "Бьет по глазам адреналин, переживем, ну и черт с ним". Какой гений это сочинил? Уверяю вас, адреналин не может бить по глазам! И на метафору это ни в коем случае не похоже! Бред, полный бред! Особенно отличается Русское радио. Эти принципиально не включают ничего заграничного, а зря. В заграничных песнях хоть не все понимают тексты - мало кто может похвастаться знанием английского языка. Русское радио зациклилось на русской попсе - так, кажется, это называется, - и с усердием, достойным лучшего применения, кует идиотов из своих податливых слушателей. А вот это, недавнее? "Ху-ху-ху-е, я скучаю по тебе"? У кого-то это может вызвать улыбку, но мне не смешно. Мне грустно, мне жалко молодых людей, которые слушают это с удовольствием. Куда подевались радиоспектакли, передачи о живом русском языке, куда делась классическая музыка? Разве может считать себя всесторонне развитым молодой человек, ни разу в жизни не слышавший Брамса, Шуберта, Грига? Мало того, они и имен-то таких не знают!

Оксана Арнольдовна остановилась, очевидно, заметив, что волна работников телецентра схлынула, и ее никто не слушает, кроме пикетчиков.

- Хорошо сказала, как всегда, Арнольдовна! - похвалила Антоновна. - Умно, емко, веско! Эх, а вот я не умею так говорить! Погоди, а давай спросим у наших молодых, что они слушают по радио? Эй, Ваня! Ну-ну, иди сюда. Как тебе эта песенка: "Ху-ху-ху-е"?

- Да песенка как песенка, - сказал Иван. - Тупая, как три слоновьих зада, обтянутых брезентом.

- Во! - заорала Антоновна. - Вот глас народа, глас божий! Маша, а ты что скажешь?

- А что? - сказала Маша чистым и приятным голоском. - Мне нравится.

Все вдруг сконфузились, как будто Маша взяла и громко пукнула.

- Ну, ты, это, - забормотала Антоновна, - ты гляди, все-таки мы тут против этого протестуем.

- Мы протестуем против телевидения, - Маша тряхнула волосами, которые у нее были впору в рекламе шампуней показывать. - А это радио. Почувствуйте разницу, и наслаждайтесь.

- Гы-гы! - только и смогла сказать Антоновна.

Старый ловелас Семен Михайлович кокетливо улыбнулся девушке, та улыбнулась в ответ. Семен Михайлович перевел взгляд на Ивана, и стало видно, что старику очень хотелось, чтобы этого парня здесь не было, потому что он все время увивался вокруг Машеньки и не давал делать это ему, Семену Михайловичу. Петр, заметив это, только головой покачал. Возникла какая-то натянутость.

Между тем вечерело, на город опускались сумерки. Вскоре подъехал автобус. Все страшно оживились, даже Оксана Арнольдовна, стали сворачивать плакаты, грузиться в машину. Петр отошел в сторонку, тоже свернул свой плакат.

- Эй, Петруша, - позвала из салона Аза Антоновна. - Тебя подвезти? Денисыч подвезет. Тебе куда?

"А что, пусть подвезут, - подумал Петр. - Хоть на метро сэкономлю".

И он залез в салон. Автобус тронулся, натужно завывая раздолбанным мотором. Тут же у Петра зазвонил телефон. Он достал трубку, посмотрел. Это был Алексей.

- Старик, - сказал Алексей, - ты странный какой-то номер дал. Такого автобуса не существует.

- Как это? - пробормотал Петр, чувствуя, что в желудке становится очень холодно.

- А вот так. Был такой автобус, да. Принадлежал ПАП-3. Но разбился в автокатастрофе на Чеширском шоссе почти два года назад. Тогда еще десять человек погибло. Перевернулся, врезался в столб, короче - в лепешку. Восстановлению не подлежал, отправили на свалку.

- Да ты что? - слабым голосом произнес Петр, искоса поглядывая на Антоновну, сидящую рядом.

- Истинная правда. С тех пор этот номер свободен, в ГАИ никакая машина под этим номером не числится.

- Ну спасибо, старик, порадовал.

Петр спрятал трубку, посидел минуту, туго соображая.

- Что, плохие новости? - спросила Антоновна.

Она сняла платок, под ним оказались длинные темные волосы, стянутые в пучок черной резинкой.

- Да не то, чтобы плохие, - пожал плечами Петр. - Странные какие-то.

- Вот чем я люблю мобильные телефоны, так тем, что от них не спрячешься, и не отговоришься тем, что отсутствовал на рабочем месте из-за сильного поноса. Мобильник тебя и на горшке достанет, гы-гы. Нет, конечно, можно отключить, можно. Но тогда рискуешь профукать важный звонок.

- А куда мы едем? - тихо поинтересовался Петр, только сейчас вспомнив, что адреса своего водителю не называл. От этой мысли в желудке у него сделалось совсем нехорошо.

- И, голубчик! - махнула рукой Антоновна. - Сиди и не рыпайся. Привезут куда надо, высадят, и денег не спросят, гы-гы.

- Мне в Бригалево надо, - пробормотал Петр, пытаясь разглядеть что-нибудь за запотевшими стеклами.

- Так мы и едем в Бригалево! - закричала Антоновна. - То есть, мимо. Ты не горюй, касатик, все будет в лучшем виде. Расслабься и впитывай тепло. Ты целый день мерз, отогревайся.

Но расслабиться Петру не удавалось. Он с тоской думал, что его увезут сейчас черт знает куда, ограбят и бросят в кювет подыхать. Ищи потом автобус, сгинувший на свалке два года назад. Да, в кошельке всего сто долларов и пятьдесят рублей, но ведь убивали и за гораздо меньшие суммы.

- Что-то ты совсем приуныл, - сказала Антоновна. - Да не грузись, никто тебя грабить не станет, нужно больно. Ты, паря, попал гораздо крупнее, да.

Антоновна смотрела на Петра тяжелым взглядом, шевелила толстыми губами, и Петр поразился происшедшей в ней перемене. Взгляд пригибал его к земле, ему хотелось спрятаться под сиденье и позвать маму.

- Да, приятель, ты попал, или, как говорили раньше, влип как муха в мед, всеми лапками. Начать с того, что ни в какой компьютерной фирме ты, Петр Валентинович, не работаешь. Ты, собственно, нигде не работаешь постоянно. Ну-ну, не надо делать таких испуганных глазок, статью за тунеядство давно отменили, гы-гы. А работаешь ты на подхвате, в трех газетах и двух журналах. Перечислять не буду, хотя могу, да. Короче, ты шпион, Петруша, а знаешь, как поступают с шпионами по законам военного времени? - Антоновна сложила пальцы пистолетом и прищелкнула языком. - Вот как. Ну-ну, не надо трусить. Еще в штаны наложишь. Счастье твое, что время не военное, поэтому твою судьбу будут определять в верхах.

При этом она указала, почему-то, не вверх, а вниз. Автобус, между тем, остановился, заехав в закрытое помещение, может быть, гараж. Потом машину дернуло, как бывает в лифте, идущем вниз. Спускались долго. У Петра совсем упало сердце, он глядел затравленно, глаза бегали, как у человека, впавшего в отчаяние. Он вдруг бросился вперед, намереваясь выбить лобовое стекло всем телом и бежать, бежать. Но на него навалились, оттащили, водворили обратно на сиденье. Он обмяк.

- Не суетись, касатик, - тяжело дыша, сказала Антоновна. - Не поможет.

Она опять смотрела насмешливо, как прежде.

- Чего так испугался-то?

- На его месте любой испугался бы, - веско сказал Семен Михайлович. - Не умеете вы, Аза Антоновна, с людьми работать.

- Я мне не за это деньги плотят, - весело отозвалась Антоновна. - Охрана - вот мое дело, а с людями работать - это не по мне. Но, Петруша, раз уж я взяла тебя под крылышко, так мне тебя и тащить всю дорогу. У нас закон такой. Так что ты мой теперь с потрохами, гы-гы.

Водитель открыл двери, и все стали медленно выходить.

- Пошли, Петруша, пошли. Что ты, к сиденью приклеился, что ли? В штаны-таки наложил, да? Ну, вставай, вставай!

Петр поднялся на ватные ноги, кое-как вылез из автобуса. Они находились в небольшом металлическом ангаре, ровно такого размера, чтобы поместилась машина и остался проход для одного человека. Петр замешкался, его довольно невежливо подтолкнула Антоновна.

- Ну, не расклеивайся. Вряд ли тебя в расход пустят. Ты журналист, а такие нам нужны. Не горюй!

Петр вышел в дверь и невольно остановился. Он находился на решетчатом мостке под потолком огромного зала высотой с пятиэтажный дом и длиной с летное поле большого аэродрома. Сколько хватало глаз, всюду стояли рядами столы, на каждом светился компьютерный дисплей, а за ним сидел человек.

- Внушает? - гордо сказала Антоновна. - Наши аналитики.

- Что, все? - Петр вспомнил, что Оксана Арнольдовна в своей речи что-то говорила об аналитиках.

- А то. - Антоновна пожевала губами и нехотя созналась: - Да нет, вру. Не все, конечно. Тут и стратеги, тут и писари... Да кого тут только нет! Давай, спускайся.

- Писари?

- Много будешь знать, скоро состаришься. Оно тебе надо? Ну, давай, давай.

Они спустились вниз и сразу же вошли в дверь, оказавшись в длинном плохо освещенном коридоре.

- Черт, темно как, - словно извиняясь, буркнула Антоновна. - Электричество экономят, гы-гы.

Остальные, по-видимому, скрылись в другом направлении, потому что их не было видно. Петр пошел вдоль дверей, подталкиваемый нетерпеливой Антоновной. Наконец она втолкнула его в глухую и совершенно пустую комнату.

- Располагайся. Да не смотри так, удобства имеются. У нас тут автоматика, не то что у вас. Вот тут, видишь, пульт. Типа как у телевизора, ага. Нажимаешь сюда, выезжает кровать (кровать выехала из стены), сюда - стол со стульями (выехал складной стол со стульями, которые тут же сами собой развернулись в боевое положение). Ну а красная кнопка... Alarm! Тревога, гы-гы. Выдвижной сортир, или, по-нашему, горшок. Гляди, даже рулон туалетной бумаги есть, гы-гы. А теперь, фокус-покус, нервных просим покинуть зал. Выдвижной душ! Оп-ля! Что еще человеку нужно? А?

- Да, конечно, - с невыразимой тоской произнес Петр, пытаясь заглянуть в глаза Антоновне.

- Ты, касатик, на меня так не смотри, - Антоновна отвернулась. - Я тебя отпустить не могу, нету у меня таких полномочиев. Да не грусти ты! - нарочито громко крикнула она. - Наше начальство решает быстро. И пяти минут не пройдет, как принесут приговор.

- Приговор? - помертвевшими губами проговорил Петр.

- Эх, касатик! - Антоновна сняла плащ и платок, осталась в широкой юбке и свитере, уселась на стул, положила локти на стол и подперла голову полнокровным кулаком. - Я же говорила тебе, ты влип. По самые серые уши. Ага. Прикоснулся к государственной тайне. Я бы даже сказала, вляпался в нее, в тайну эту, чтоб ей неладно, по самую щиколотку, гы-гы. Живым останешься, вовек не отмоешься, будешь смердить.

- Послушайте! - не выдержал Петр. - По какому праву вы меня сюда привезли? Это арест? Я имею право на адвоката!..

- Ты, милый, не кричи, здесь тебе не государственная дума. Право на адвоката ты имеешь, конечно, кто ж спорить станет, только вот адвоката тут днем с огнем не сыщешь. Точнее, сыскать-то можно, только тебе такой адвокат не по нутру будет, гы-гы. Не рыпайся ты. Не арест это, а... Ой, я бы сказала, но не приучена материться при мужчинах.

- Тогда я имею право на телефонный звонок, - Петр выхватил мобильный телефон, но на дисплее светилась надпись "Поиск сети" и он медленно положил трубку обратно.

- Ой, утомил ты меня, Петруша, - вздохнула Антоновна. - Прямо изнурил донельзя.

И тут дверь открылась и в комнату заглянул Егор. Он подмигнул Петру, сказал:

- Вариант номер три, - и скрылся.

- Во! - закричала Антоновна. - Я же говорила, не пыхти! Все в ажуре, касатик, будешь жить. За это надо выпить. Черт, у меня нет. У тебя осталось? Ну вот, наливай!

Петр передал ей бутылку. Антоновна нажала еще одну кнопку на пульте, выехал шкафчик, набитый всякой посудой, она ловко подхватила два граненых стакана, налила по сто граммов.

- Ну, значит, за твое второе рождение, Петруша.

Махнула водку, занюхала рукавом. Петр нехотя выпил.

- Да, ты позвони, если есть кому, предупреди, что ночевать не придешь. Уж извини, тебя завтра отпустят. Сегодня уж поздно, на улицах хулиганы, а Антоновны рядом не будет.

- Как звонить-то? - угрюмо спросил Петр.

- Так у тебя же сотик в кармане!

Петр достал трубку. Телефон нашел сеть и показывал уверенный прием.

- Мы же под землей!

- Еще как под землей! Именно под землей.

- А как же телефон работает?

- Ну, ты же не в метро, у нас тут все передатчики есть.

- А как же он только что?..

- Эх, Петруша, я вижу, слаб ты на голову. До сих пор не понял, куда ты попал?

- В застенки КГБ?

Антоновна расхохоталась, схватилась за живот, хохотала долго, с повизгиваниями и всхлипываниями.

- КГБ давно уж нет, а ФСБ о нас даже и не знает, - с трудом выговорила сквозь смех. - Ладно. Сейчас пожрать принесут, заморим червячка, и я тебе все-все расскажу. Вариант номер три - это полная информация. Все равно потом забудешь, гы-гы.

- Как забудешь?

- И, не бери в голову.

Петр сидел совершенно обалделый, и не знал, радоваться или огорчаться. То, что его могли просто взять и убить за то, что он, по выражению Антоновны, вляпался по щиколотку в государственную тайну, казалось маловероятным с самого начала. Петр подозревал даже, что веселая женщина его просто пугала. Да и всегда остается надежда, что не убьют. То, что ему все расскажут после ужина, внушало здоровый оптимизм, однако смущало упоминание о том, что он все забудет. Зачем рассказывать, если все забудется? В общем, было много непонятного в его положении, а более всего фраза о том, что ФСБ даже не знает о существовании такого огромного подземного помещения, битком набитого каким-то непонятными аналитиками, стратегами и писцами. Во всяком случае, было интересно, и статья могла получиться большая... Стоп, какая статья? Кто даст ему написать статью, если все это - сверхсекретная государственная тайна? Однако Петр решил плюнуть пока на все размышления, и подождать. Тем более, что принесли ужин. Тот самый кашевар, который разливал суп и раскладывал по чашкам второе блюдо в автобусе, принес сначала один разнос с дымящимся гороховым супом и котлетой в картофельном пюре, а затем и второй.

- У тебя еще осталось? - таинственным шепотом спросила Антоновна, когда кашевар вышел.

Петр молча достал бутылку, в которой было уже на дне. Вышло граммов по пятьдесят.

- Ну, давай за третий вариант.

Они чокнулись и выпили.

- Послушайте, Антоновна, - сказал Петр, обжигаясь супом. - Сознайтесь, вы меня просто пугали?

- Это когда же я тебя пугала? - Антоновна говорила, не переставая с поразительной быстротой уплетать горяченный суп.

- Когда говорили, что меня могут убить.

Антоновна перестала есть, долгим взглядом посмотрела на Петра, тот смутился, опустил глаза.

- Ну, если тебе так нравится думать, то думай.

"Черт возьми, - с тоской подумал Петр, продолжая хлебать гороховую жижу, - а ведь и вправду могли шлепнуть".

- Ты вот что, Петруша, - задушевно сказала Антоновна, принимаясь за котлету, причем ложкой, так и не притронувшись к вилке. - Не бери в голову, бери в рот. Вон как медленно ешь. Надо поскорее, не в ресторане, чай. После ужина начнем твой ликбез. Чтобы ты проникся, значит, важностью дела.

- Зачем ликбез, если я потом все забуду?

- Это ты в сознании все забудешь. А есть у тебя еще и подсознание. Фрейда читал? Ну вот. А есть у тебя еще и бессознание, гы-гы. Вот там-то вся штука и останется, чтобы ты, значит, глупостей не наделал. А наделаешь, так - чпок! - сразу включится бессознание, и станешь ты, Петруша, полным идиотом, гы-гы. Ну, чего застыл? Не грузись, касатик. Все будет путем, если следовать букве закона. Главное ведь что? Жить по-прежнему, радоваться жизни, девок портить, и так далее, только глупостей не делать. И все! Живи, расти, наслаждайся. Давай, доедай, я тебе все объяснять буду. Доходчиво объясню, не сумлевайся. Уж это я умею. По простому, по рабоче-крестьянски, значит, - бац! - и в дамках, гы-гы.

Петр нехотя доел второе, запил невкусным компотом и приготовился слушать.

- Дело, значит, Петя, такое. Я тебе уже говорила, что ФСБ про нас не знает, теперь скажу, что и президент с правительством тоже не знают. В госдуме - ни-ни. В общем, про нас никто ни хрена не знает, гы-гы. Поэтому я и говорю про глупости. Болтать вредно. Смекаешь? Ну, опять же, есть у нас средства держать тебя в узде. Журналисты нам нужны, это наши руки и ноги, гы-гы. Ну, пойдем, Книгу тебе покажу, ага. Пойдем, пойдем. Да ты курточку-то оставь здесь, мы сюда вернемся, а она никуда не денется.

Антоновны вывела Петра в коридор, провела в самый дальний конец, где обнаружилась дверь лифта, они спустились на несколько этажей ниже, вышли в точно такой же коридор, как наверху, вошли в одну из дверей и очутились в библиотеке. Библиотека оказалась огромной, почти такой же как зал с аналитиками. Все помещение было перегорожено стеллажами, оставался только узкий центральный проход, казавшийся бесконечным. На полках стояли совершенно одинаковые книги - черные, пухлые. На каждой стояли литеры КСРФ и номер. Антоновна потащила Петра вглубь зала, сняла с полки фолиант, помеченный как КСРФ 778932.

- На, почитай. Нет, лучше в оглавление глянь.

Петр заглянул в оглавление и прочитал:

- Речь депутата Мириновского на заседании ГД... Погодите, тут обозначен будущий год...

- Во! - взревела Антоновна. - Как ты точно подметил! Будущий год!

- Это что же получается, - здесь уже эта речь записана?

- Во! Молодца! Прямо на лету подметки рвешь. Видишь, что на обложке написано? КСРФ. Это переводится как Книга судеб Российской Федерации. На пять лет вперед. Пятилетка, гы-гы.

Петр возбужденно водил пальцем по оглавлению, читал:

- Речь Г. Тюганова на митинге протеста против реформы ЖКХ. Послание президента Федеральному собранию... И это все правда? От первой до последней буквы? Черт! Если это все продать, какие же бабки можно нажить!

- Ну, продать! - сурово крикнула Антоновна. - Осади, парень!

- А кто будет следующим президентом? - глаза Петра горячечно блестели.

Антоновна хмыкнула, сделала знак следовать за ней, подвела к стеллажу в конце помещения, достала книгу под номером 1824985 и сунула Петру. Петр открыл, полистал.

- Этот?! Мать моя, роди меня обратно!

- Да ну, пустяки! - Антоновна отобрала книгу, положила на место. - Ничего страшного не произойдет. Все та же бодяга - ограбление народа, обогащение олигархов. Скучно, приелось уже. Я вот смотрю, ты весь загорелся, прямо сияешь, как медный таз. Поверил, что ли? Быстро, быстро. До тебя тут многонько народу побывало, никто так сразу не верил. Приходилось доказывать, телевизор включать. Ага, пальцами по книге водят, сверяют, если где какое расхождение, радуются, как дети малые. Смешно, ей-Богу! А ты, значит, сразу проникся. Ну, я же говорю, молодца!

- А что, бывают расхождения?

- Только в допустимых пределах. Это когда оратор стремится улучшить и углУбить, гы-гы. Так сказать, в верноподданническом экстазе. Не приветствуется, но допускается.

Петр выхватил с полки первую попавшуюся книгу, раскрыл. Читал долго, шевелил губами. Антоновна молча ждала.

- Верю, - вздохнул Петр, возвращая фолиант на место. - Отчего не поверить?

- Не, - сказала Антоновна с сомнением, - все равно, быстро как-то. Ты меня не надуть ли собрался, а? Ладно, ладно. Веришь, так хорошо.

- А почему это все в книгах, а не на дисках, например?

- Черт его знает, - Антоновна почесала затылок. - Пережиток, наверное. Может, и переведут когда. Ты прикинь, сколько тут всего. А людей не хватает. Ладно, пойдем в комнату к тебе, рассказывать буду.

Антоновна со вкусом расположилась на стуле, сняла толстый свитер, пригладила волосы, посмотрела благожелательно.

- Ну, стало быть, ты видел, что к чему. Аналитики анализируют, стратеги определяют стратегию, а писцы пишут Книгу.

- И что, всегда сбывается?

- Во! Хороший вопрос. А чтобы сбывалось, существуют исполнители, или, по научному, корректоры. С одним из корректоров ты водку кушал сегодня, гы-гы. Но корректоры бывают разные, Петруша. Такие как я действуют осознанно. А такие как ты действуют неосознанно. Тебя запрограммируют, ты выйдешь отсюда полным счастья, будешь жить, работать, в ус не дуть, пока до тебя не придет человечек и не скажет ключевые слова. Например "мама мыла раму". Не, и не думай, что ты сразу все вспомнишь, размечтался. Просто ты выполнишь то, что человек тебе прикажет. Бумагу передать, статью там тиснуть нужного содержания, или еще что. Ни-ни, никаких убийств, поджогов и взрывов! Это я тебе обещаю. Ты у нас на интеллектуальной работе будешь, а не на подрывной.

- А если я... откажусь?

- Да ради Бога! Сколько угодно. Отказывайся! Никто не неволит. Только разве ты не понял? Твоего согласия не тре-бу-ет-ся! И подписки мы не берем, чтобы тебя на крючке держать. Это методы спецслужб, мы так грубо не работаем.

- Да кто ж вы такие?!

- А никто, - засмеялась Антоновна. - Мы себя называем Орденом. Просто - Орден. Без затей.

- Так значит, это у вас вся власть? Значит, это вы во всем виноваты?

- В чем, Петруша? Разве только в том, что в шестьдесят втором году не дали войну ядерную начать?

- Ага, сначала до кризиса довели, а потом не дали. Хороши!

- Ну, парень, не тебе судить, да. Хороши ли, плохи, а мир до сих пор цел. Да, тогда мы так тесно с американским Орденом сотрудничали... Гм-гм! Не в этом дело. Ладно. То, что тебе полагается по штату знать, я тебе рассказала. Сейчас я уйду, а тебя программировать будут. Не бойся, это не больно, гы-гы.

И Антоновна вышла, притворив за собой дверь. Петр подскочил, подергал ручку. Дверь была крепко заперта. Он понажимал кнопки на пульте, выдвинул кровать и улегся, не раздеваясь. Лицо у него при этом было крепко задумчивое.

* * *

Петр Скорохлебов был корреспондентом уже давно. Он начинал еще в советские времена, когда можно было писать только о надоях, центнерах, трудовых успехах и всеобщем энтузиазме. Перед началом перестройки ему было двенадцать лет, он пописывал в школьную стенгазету и учителя находили, что у него весьма бойкое перо. Первая заметка в городской газете появилась почти одновременно с приходом к власти Михаила Горбачева. В заметке говорилось о нерадивых строителях, каким-то непонятным образом установивших в одной из квартир унитаз, который вместо низвержения отходов жизнедеятельности в канализацию извергал их на пол. Заметка была написана в юмористическом ключе и при прочтении вызывала животный смех. Ответственный секретарь газеты очень хвалил Петю, предрекал ему большое журналистское будущее, лавры, почет и уважение. Петя воспрял духом. Следующая заметка произвела фурор. Это была стилизация под детектив, в котором герои (все те же строители) построили переход между двумя зданиями и промахнулись на три метра. Детектив заключался в поисках виновных, которыми, как водится, не желал быть никто.

Когда перестройка грянула во всю свою разрушительную мощь, Петя закончил школу и поступил на факультет журналистики университета, который закончил, имея связи уже во многих центральных газетах. Как-то не вышло устроиться на постоянную работу, да и не было особого желания, и Петя стал корреспондентом на подхвате.

Рассвет капитализма Петя встретил с радостью. Писать можно было о чем угодно. Свобода слова - это было прекрасно. Но недолго. Очень скоро Петя почувствовал, что определенного рода материалы в газетах не берут, а если и берут, то платят и кладут под сукно. Свобода слова как-то быстро кончилась, хотя и декларировалась вовсю. Написать, например, что президент пил как бочка, было нельзя, хотя все это знали. Оказалось, что телефонное право никто не отменял, да и не хотел отменять. Журналистское перо было заказным, как везде и во все времена. Петя недолго горевал о кончине свободы слова. Он приспособился, и поставлял редакторам то, что они от него хотели. Поэтому свой кусок хлеба с маслом, а иногда и с икрой, он имел, и был доволен.

Был в его биографии неудачный эксперимент с женитьбой. Любовь прилетела, задела крылом, подняла на недосягаемую высоту и уронила. Пресловутая теща, так славно воспетая в анекдотах, отравила Петру жизнь за поразительно короткий срок - месяца за четыре. Она совала нос всюду, вплоть до ящика с грязным бельем. Она приходила, ворчала на зятя, преимущественно за то, что он нигде не работает, сидит на шее у жены и вообще - лоботряс, болван и никчемный человечишко. Самое печальное в этой истории было то, что Лиза, жена, Петю любила. Однако противостоять своей маме не смогла. Развод произошел к обоюдной радости сторон, не считая Лизы, которая в этой истории потеряла больше всех. Этот факт дал теще моральное право терроризировать бывшего зятя и после развода, до тех пор, пока Петя не вспылил и не послал ее по-русски, грубо и громко.

Больше жениться Петя не желал, ему было и так хорошо. Никто больше не ущемлял его свободу, не совал нос в его дела и не попрекал отсутствием постоянной работы. В его жизни были еще женщины, но он прогонял их сразу, как только понимал, что они положили на него глаз как на потенциального мужа.

Мы уже упоминали о том, что Петя был совершенно непримечателен внешне. Невыразительное лицо без особых примет, тусклые глаза, невысокий рост, неброская манера одеваться, все это делали Петра незаметным. На него не обращали внимания, когда он куда-то входил, и не замечали, когда выходил. Однако это не мешало ему приводить в квартиру одну подружку за другой. Вот парадокс личной жизни! Иной статен, красив, ярок, и мучается от недостатка женского внимания, а другой, такой как Петя, снимает все сливки. Дело в том, что Петя был необычайно обаятелен. Ему не нужно было мучительно думать, что бы такого умного сказать в обществе. И если его не замечали, то это были незнакомые ему люди. Среди знакомых же он пользовался неослабевающей популярностью.

С некоторых пор Петя заметил, что у него появилась какое-то странное чувство. Будто ему сделали операцию на груди, и, по рассеянности, забыли внутри какой-то предмет вроде хирургического зажима. Зажим лежал себе, вроде бы физического беспокойства не причинял, однако же, чувствовался. Если бы он был слева, то можно было сказать, что это сердце щемит, но в том-то и дело, что предмет находился справа, и это не поддавалось объяснению.

Вскоре случилась странная история, после которой Петя убедился, что с ним что-то не так. Он часто встречался с Алексеем Зубовничим, приятелем, с которым познакомился на какой-то вечеринке, и близко сошелся. Алексей давал ему кое-какую информацию. Слухи, намеки, витающие в разговорах, события, по какой-то причине прошедшие мимо Петра, всего этого у Алексея было в избытке. Иногда Петр оказывал подобную услугу Алексею. Они занимали друг у друга деньги, словом, были почти друзьями. Неизвестно как получилось, но встречались они всегда в пивной "Ячменный колос", несмотря на то, что там было грязно, посетители были с самого дна жизни, а пиво - самое дешевое.

В этот раз говорили ни о чем, Петр был рассеян, думал о своем, только поддакивал, чтобы не дать разговору утихнуть. Алексей не мог порадовать приятеля никакими сведениями, они уже собрались уходить, как вдруг Алексей сказал несколько слов, от которых у Петра вдруг закружилась голова, сердце испуганно забилось, он задышал часто-часто.

- Что? Что ты сказал? - выговорил он, вглядываясь в лицо приятеля.

- А что я сказал? - недоуменно уставился на него Алексей. - Да ничего такого я не говорил. Погоди, ты чего так взъерошился?

- Да нет, ничего, - Петр уже успокоился, недоумевая, что же привело его в такое возбуждение.

- Ладно, я пойду, - сказал Алексей, допивая пиво и оставляя глоток на дне, что было традицией в этой пивной - остатки сливали себе бомжи, у которых не было денег. - А, да, чуть не забыл.

Он достал из-за пазухи сложенные в трубку и мятые листы, протянул Петру, тот взял, не глядя, спрятал под курткой. Алексей ушел. Вскоре за ним последовал и Петр.

Петр шел по весенней улице, не глядя по сторонам. Почему-то "зажим в груди" давал о себе знать сильнее, чем обычно. На него нашло некое помрачнение - он не сознавал куда идет, сворачивал на какие-то улицы, шел переулками, два раза влез по щиколотку в лужу, и почти не заметил этого. Наконец очнулся, огляделся удивленно, с трудом сориентировался и пошел, недоумевая, о чем таком он мог задуматься, если в голове пусто, как в кармане перед получкой.

Потом ехал в метро, даже загляделся на какую-то девушку, старательно делавшую вид, что не замечает его пристального взгляда, шел по улице, раздумывая о том, что бы такого острого и интересного написать, чтобы охладевшие в последнее время к нему редакторы опять принялись зазывать его для сотрудничества. Ничего не шло в голову, да и Алексей ничем не смог помочь. Выходила неприятная штука - денег нет, и в обозримом будущем не предвидится.

В народе говорят, что есть три вида нехватки денег: денег нет, денег совсем нет, и "я очень скоро разбогатею". По всему выходило, что Петр находился между второй и третьей стадией, склоняясь к последней. Сто долларов, занятых недавно у Алексея (о, это-то Петр помнил, на свою беду, возможно), куда-то быстро улетучились, разменянные на мелочи, отдавать было нечем, словом, подкатывала легкая депрессия, или, как в таких случаях говорили, "депрессняк". О финансовом положении хозяина очень красноречиво говорил холодильник, в котором стояла банка недоеденного сливового джема, пакет скисшего неделю назад молока и затвердевший кусок сыра.

Когда Петр наклонился над холодильником, из-за пазухи выпали переданные Алексеем листы. Он поднял их, отнес в прихожую и положил на подзеркальный столик. Медленно снял куртку, долго разглядывал себя в зеркало, корчил рожи, мял лицо, и отошел, недовольный собой. Разглядывание повторилось в ванной, куда Петр зашел вымыть руки. От созерцания собственной физиономии его отвлек неожиданный звонок в дверь.

- Кто там? - спросил он недовольно.

Из-за двери что-то ответили, Петр не разобрал, что. Но опять забилось сердце, перехватило дыхание, и даже появилась испарина на лбу. На лестничной площадке стоял пожилой человек, абсолютно незнакомый, с растерянным выражением на лице. Человек протянул руку, но не для рукопожатия, а ладонью вверх, как будто хотел что-то получить, причем Петр успел заметить, что под довольно-таки потрепанным рукавом плаща мелькнул настоящий "Роллекс" на золотом браслете. Несколько мгновений Петр глядел на эту руку, потом спохватился, и вложил в нее листки Алексея. Человек пробормотал "Благодарю вас" и исчез. Петр захлопнул дверь, несколько секунд постоял, что-то соображая, не сообразил и пошел в кухню, куда его настойчиво звал голодный желудок.

Он лизнул сливовый джем, пожевал губами и решил, что джем вполне съедобен. Кислое молоко сошло за третьедневочный кефир, а сыр - он только тогда сыр, когда начал плесневеть. В общем, ужин получился скудным, но жаловаться было некому, и Петр решил, что и так сойдет. Он вышел в комнату, плюхнулся в кресло и включил телевизор. Парламентский час. Показывали Мириновского, который тыкал в кого-то пальцем и возбужденно кричал что-то в микрофон. Петр прислушался и поразился - он откуда-то знал, что говорил депутат. Причем не просто знал, а дословно, будто сам написал эту речь.

- Кха-кха! - сказал Петр. - Ваша фракция узурпировала власть в думе, но это не значит, что мы все будем плясать под вашу дудку.

Через несколько мгновений Мириновский повторил эти слова.

- Черт побери! - пробормотал Петр недовольно. - Что еще за глюки?

Вскоре он нашел приемлемое объяснение своей осведомленности. Очевидно, он уже слышал и запомнил эту речь, яркую и эмоциональную, как и все речи Мириновского. Так бывает. Ведь передачу просто повторяют. Петр переключил канал и отдал себя во власть голливудскому ширпотребу. Посмотрев на бессмысленную стрельбу, взрывы и мордобой несколько минут, он подумал, что телевидение упорно делает из него идиота (причем эта мысль вызвала у него какое-то смутное и непонятное чувство), он приглушил звук, и сделал несколько звонков знакомым из газетных кругов. Однако звонки не принесли ничего. Несмотря на то, что до летних каникул было довольно далеко, жизнь замерла, вокруг не происходило никаких более-менее заметных событий, а, стало быть, иссяк денежный ручеек, который питал Петра все время. Приходилось ограничивать запросы и переходить в полуголодное состояние. Осознав это, Петр принялся бродить по квартире. И каково же было его удивление, когда он на полу перед входной дверью обнаружил тысячерублевую ассигнацию!

- О! - только и сказал он, схватил куртку и побежал в магазин.

Вскоре он сидел на кухне как царь на именинах и поедал бутерброды с баклажанной икрой, сыром и копченой колбасой, запивал их томатным соком и чувствовал себя просто прекрасно. Ведь, в сущности, все беды человеческие происходят от голода, а когда желудок полон, человек становится если не счастлив, то хотя бы находится на полпути к счастью.

Наевшись, Петр растянулся на диване, и очень скоро заснул под бормотание телевизора.

Приснилась ему странная женщина, которую он где-то когда-то встречал, потому что лицо ее было до боли знакомым. Женщина была невысокая, плотная, коренастая, с толстыми губами и огромными кулаками.

- Не наделай глупостей! - повторяла она поминутно, и подносила к носу Петра кулак, от которого явственно пахло водкой. - А то станешь полным идиотом, гы-гы.

Петр косил глазами на кулак и молчал. Он был не в силах открыть рот и спросить, в чем именно заключаются глупости, которых он не должен был делать. Ему совсем не хотелось становиться полным идиотом, но он не знал, как этого избежать, а женщина во сне не объяснила.

Проснулся он с больной головой. Солнце только начало вставать, за окном оглушительно, словно на концерте по заявкам трудящихся, чирикали воробьи. Петр поморщился и поплелся принимать душ. После душа голова не прошла, и пришлось глотать зловредную таблетку цитрамона. Через полчаса боль отпустила, и Петр смог наконец осмыслить сон, который стоял перед ним, как сцена из спектакля, наблюдаемого из первого ряда партера. Сон почему-то вызывал нестерпимую тоску. Было в нем что-то загадочное, непостижимое, пугающее. Самое страшное, что он воспринял угрозы всерьез, и теперь боялся того, что он, не зная, каких глупостей не надо делать, именно их и наделает, и превратится в идиота. На память приходили кадры хроники, в которых показывали нацистские опыты над людьми по применению психотропных препаратов. Молодой человек, одетый в полосатую лагерную робу, с аппетитом ел траву... Петра передернуло, и, чтобы избавиться от дурных мыслей, он выбежал из дому.

Его встретило пасмурное утро, словно кто-то большой хмуро глянул с неба, затянутого тучами.

- Нет, ну полная же чушь, - говорил он себе. - Что это ты вообразил? Подумаешь, сон! Мало ли ты снов видел.

- Мало, - сам себе же и отвечал. - Таких - никогда. Вспомни, вспомни! Кулак. Как наяву. И спиртом разило. Когда это у тебя во сне спиртом разило, а?

- Нашел аргумент! Разило, не разило! Чушь одна! Нет, ну ты же образованный человек, кончил университет. Может, ты пойдешь, и сонник себе купишь?

- На кой хрен мне сонник? Когда угроза была такая настоящая.

- Ты вчера колбасы с баклажанами нажрался, вот и привиделось черт те что.

На Петра оглядывались. Все спешат на службу, а этот бредет себе по тротуару, сгорбившись, ни на кого не смотрит, что-то бормочет себе под нос. Одна девчонка даже покрутила пальцем у виска и хихикнула, а надутый "Мерседес" злобно рявкнул клаксоном на перекрестке. Петр шел без цели, не поднимая головы и не глядя по сторонам, а когда поднял, наконец, голову, остановился как вкопанный: перед ним была церковь.

- Ни хрена себе, - богохульно прошептал он. - Значит, надо зайти.

В церкви в этот час было тихо и малолюдно. Тенями ходили церковные служки, шелестели длинными юбками. Зачем зашел? Чувствовал себя, как в чужом краю - что делать, не знал, куда идти - не знал. Так и казалось, что святые смотрят с икон с осуждением. Он сообразил, наконец, перекреститься, прошел к прилавку со свечками, выбрал среднюю. Странно, подумалось ему, Христос гнал торгующих из храма, а они опять здесь. Продают церковное - иконки, душеспасительные брошюрки, крестики, свечи, но, однако же, деньги берут, и немалые. Интересно, как будет при втором пришествии, станет ли Христос так же гнать и этих торговцев?

Теперь вопрос - кому поставить свечку, и за что? Не за упокой, это ясно, не за здравие... Разве можно ставить за собственное здравие? А кто из святых покровительствовал газетчикам? Был ли такой вообще? А который из них Николай Чудотворец? Петр медленно пошел вдоль стены, на которой были развешены иконы и стояли золоченые подсвечники. Вот Никола Чудотворец! Ему и поставим.

Неуютно-то как! Нужно чаще бывать. А когда бывать, если повседневная суета заедает, давит к земле? Вот и сейчас - он не думал о церкви, о Боге, однако же, очутился перед храмом. Что это? Знамение? Призыв? И вообще - верует ли он в Бога?

Детство прошло в оголтелом атеизме, когда даже сама мысль зайти в церковь иначе, чем на экскурсию, казалась кощунственной. Мысль о том, что советские космонавты летали по небу, и никакого Бога не видели, крепко вбивалась в детские головы. Все были атеистами, потому что верили в науку, в ее чудеса, и в Ленина, мумия которого засыхала на центральной площади страны. Наука разочаровала. Вместо обещанного коммунизма и рая на земле принесла в жизнь искусственную пищу, синтетическую одежду, гадкую воду, задымленный воздух, новые болезни. Ленин разочаровал еще больше. Вместо божества оказался обыкновенным человеком, которому нужна была власть, власть любой ценой, который развязал невиданную гражданскую войну и привел Россию к упадку, что бы там ни говорили апологеты индустриализации и электрификации на человеческих костях.

Когда началась перестройка, люди вспомнили о Боге. Петр вместе со всеми пошел в церковь, осенял себя крестным знамением, ставил свечи, но постепенно понял, что уверовать в Бога по-настоящему ему не удалось. Слишком сильна была интоксикация атеизмом. Он перестал ходить в храм, и заметил, что волна веры в народе пошла на спад. На высших чиновников, которые посещали храмы и крестились, смотрел с усмешкой, потому, что никак не мог поверить в их искренность.

Вот и сейчас он чувствовал себя чужим здесь, и, хоть его никто отсюда никогда бы не прогнал, боялся, что кто-то подойдет и строго взыщет за его неверие, начнет стыдить, и ему действительно станет стыдно. Стыдно за себя, за коммунистов, за чиновников, за тех, кто поддался влиянию моды и использовал веру, а, скорее, неверие себе в прибыток...

Он смотрел, как горит свеча, и удивлялся, что она не оплывает, как должна бы. И здесь синтетика, решил он и вздохнул тяжело. Побеседовать бы с батюшкой, выговориться на исповеди, послушать, что скажет священник на его неверие. Но батюшки не было видно, а спросить Петр постеснялся.

Пробыв в церкви около четверти часа, Петр ушел неудовлетворенный. Никому он не был нужен там, в храме, служки обходили его точно так же, как подсвечник, батюшка отдыхал от трудов праведных, и Петр остался без утешения. Нет, он, конечно, не ратовал за то, чтобы к нему сбежались все, кому полагалось присутствовать в церкви, но хоть на толику внимания к себе он мог бы расчитывать? И здесь разочарование. Впору лезть в петлю. Но в том-то и дело, что Скорохлебов принадлежал к тому типу людей, которые ни за что не полезут в петлю, как бы им ни было плохо. И не потому, что у таких людей есть предубеждение против самоубийства, а потому, что они по натуре оптимисты. Как бы плохо им ни было, они верят, что это только временно, что все образуется, Фортуна повернется к ним передом, а к остальным - задом. И все именно так и происходит. Петр подсознательно верил в то, что вот он побродит по улицам, побормочет себе под нос, вызывая усмешки прохожих (а он знал, знал, что смешон, но не обращал на это внимания), а потом пойдет и займет у кого-нибудь сто долларов...

Подумав об этом, Петр даже остановился. Нет, ведь дело-то в этот раз вовсе не в том, что у него нет денег. Мир не без добрых людей, стоит сделать несколько телефонных звонков, и через полчаса заветная сотня будет лежать в кармане. А дело в том, что его гнетет что-то совсем другое, а что, он и сам не знает.

В этот момент Петр проходил мимо небольшого скверика со скамейками, и решил присесть, чтобы разобраться в самом себе. Сидеть было холодно, но он не обращал на это внимания, сунул руки в карманы куртки, нахохлился, спрятал лицо почти за пазухой и долго сидел, глядя в лужицу, покрытую тонкой корочкой льда. Нет, тетка из сна, конечно же, не выдерживает никакой разумной критики. Все это чушь и бестолковость. Это только одна из соломинок, которые сломали спину известного верблюда. Но основная масса соломинок находилась где-то за пределами сознания, что и угнетало больше всего.

Неисповедимы пути мысли человеческой! Через минуту Петр решил сбросить с себя непонятную тяжесть очень простым способом - переспать с женщиной. Он вытащил из заднего кармана пухлую записную книжку и принялся ее листать.

- Антонина... Гм, это какая же Антонина? Не помню. Гм. Ну-ка, ну-ка, какой образ приходит на ум при имени Антонина? Что-то такое большое, массивное, неуклюжее и громогласное. А, ну вспомнил! Ну конечно! Именно громогласное, на голову выше и полное отсутствие интеллекта. Не пойдет. Ага, Анастасия. Настенька из "Фаинького цветочка". "А привези ты мне, батюшка, цветочек аленькый" - проговорил Петр, подражая хорошо поставленному актерскому голосу. - Нет, со сказочной Настенькой ничего общего. Вздорная стерва, считающая себя шикарной женщиной. Именно считающая, а не шикарная, потому как за версту несет колхозом, вечерней дойкой и, опять же, отсутствием интеллекта. Эту нужно вести в дорогой ресторан, тратить бабки, а она будет хохотать невпопад и дурным голосом кричать: "Еще шампанского". Такой не скажешь: "Подруга, приходи, мне плохо". Она ответит: "Ну, станет хорошо, позвони". Погоди, а есть ли у меня такая в книжке? Чтоб бросила все и примчалась по первому зову? Галина... Это какая же Галина? Погоди, да тут их две! Чертовщина какая! И кто из них кто?

Он набрал номер первой и услышал голос электронной женщины: "Абонент временно заблокирован, или находится вне зоны действия сети". Вторая Галина ответила почти сразу.

- Дорогая Галина... эээ... не помню вашего отчества... - начал Петр.

- Петя, это ты, что ли?

У, вон какая это Галина! Жена одного приятеля. Нет, не подходит. Чужих жен Петр старался не трогать. Он кое-как скомкал разговор, попрощался и вычеркнул номер в книжке. И зачем когда-то записывал?

- Ага, Валентина. Помню, помню. Самовлюбленная дура. Но красивая, сволочь! С такой приятно поваляться в постели, но не более того. Через час ее нужно будет гнать взашей, иначе заговорит до смерти, о том, какая она хорошая, а остальные все, все до одного сволочи парнокопытные. Так, а тут кто? Ева. У, какое имя. Этакая жена Адама, из ребра его. Такой позвонишь, она решит, что ты напрашиваешься в мужья, и, чего доброго, прибежит в подвенечном платье. Так. Вот, к примеру, Клара. Та самая, что сперла кораллы. Умная, спору нет, можно даже найти, о чем поговорить. Но в постели ведет себя как чурбан, считает, что удовольствие от любви нужно только ей, а ты, значит, должен из кожи вывернуться, чтобы ей стало хорошо. Отпадает. Так, тут ничего интересного... О! Рыжик. Так и написано - Рыжик. Ха! Рыжая бестия, помню, как же. Эта, наоборот, вытворяет такое, что через час от нее устаешь, как от тупого ямокопания. Нет, нам бы что попроще, голову к кому приклонить. Так, а тут что? "Светлана. Позвонить обязательно". Ух ты! Написал же - обязательно. А какого ж черта не позвонил? Ну, помню я эту девочку, этакое небесное создание с чистыми глазами. Я с ней даже и не спал, так только, познакомился на улице. Вдруг то, что нужно?

И он набрал номер. Трубку сняли тут же, словно ждали звонка.

- Светлана? Здравствуйте, это Петр.

- Да-да, Петр, здравствуйте.

"Голосок какой, - подумал Петр, - ангелы такими голосами говорят. А по интонации - не помнит она меня".

- Вы меня не помните?

- Нет-нет, помню. Что вы хотели?

Петр подумал, подумал и брякнул напрямую:

- Мне плохо. Очень.

Светлана помолчала немного, а Петр гадал, что она сейчас скажет.

- Вы где? - наконец выговорила Светлана.

- Я? - он огляделся. Какая же это улица? - Я не знаю, какая это улица, я бродил, бродил, потом гляжу - скверик, а в нем скамейки, ну, я и сел... И сижу. А, погодите, вон на доме табличка... Улица Трубачева.

- Никуда не уходите, - сказала Светлана. - Я сейчас буду.

Петр озадаченно посмотрел на телефон. Вот. Она же не помнит его! И - буду. Он покачал головой и стал ждать. Разве он не этого хотел? Минут через десять к скверу подкатил красный "Вольво", из него вышла тоненькая девушка в черных брюках и белой курточке, тряхнула длинными светлыми волосами. "Какая красивая! - подумал Петр с неожиданной тоской, словно хотел продолжить: "... а связалась с таким, как я".

- Здравствуйте! - девушка подошла, села рядом, заглядывая в глаза.

Петр только кивнул головой, неожиданно для себя дав мысленно зарок не спать с ней.

- Поехали?

- Куда? - Петр посмотрел удивленно.

- Как куда? Давайте я отвезу вас домой.

- Не хочу домой. Что я там не видел? Одно и то же. А давайте просто в машине посидим? А то я... замерз тут.

Он передернул плечами. Он, действительно, замерз, и только сейчас заметил это.

Они сели в машину, где, как показалось Петру, было нестерпимо жарко. Скоро его начало трясти крупной дрожью. А потом случилось что-то непонятное. Он отключился от действительности, сидел, тупо смотрел под ноги, слышал, как Светлана что-то говорила, но никак не мог взять в толк - что именно, потом она тронула машину, поехала куда-то... Была какая-то лестница в подъезде, квартирная дверь, коридор, диван, горячий чай, плед.... Очнулся он к вечеру, с удивлением оглядел незнакомую комнату. Чувствовалось, что в этой комнате живет молодая женщина, незамужняя, добрая, у которой никак не может сложиться личная жизнь. Петр не смог бы ответить на вопрос, откуда он сделал такие выводы. Может быть, его настроила на такие мысли вся обстановка комнаты, которая приводила в недоумение: что это - гостиная или спальня? Если спальня, то зачем такой маленький диванчик, судя по всему, не раскладной? Если гостиная, то зачем трельяж, возле которого стоит фотография Евгения Евстигнеева в рамке? И книжный шкаф, за стеклами которых угадывались корешки старых книг. В комнате совсем не чувствовалось мужского духа. Да и не притащила бы она его сюда, если бы тут был мужчина, хотя бы наездами. Одна, одна!

Он услышал шум на кухне. Что-то скворчало в сковороде, лилась вода, звенела посуда. Петр вспомнил, что утром толком и не позавтракал, и ощутил в желудке такую пустоту, что ему захотелось завыть голодным волком.

Светлана стояла перед плитой в каком-то трогательном домашнем халатике и шлепанцах на босу ногу, волосы перехвачены сзади резинкой.

- А, это вы. Проснулись?

- Светлана, - глухо и смущенно пробормотал Петр. - Вы меня, ради Бога, извините, что я вот так ворвался, отключился. Знаете, я совсем не хотел вас обременять...

- Ну вот, обременять. Что вы такое говорите? Вы позвонили, я приехала.

- Но почему? Мы ведь с вами едва знакомы.

- Едва! - она задорно улыбнулась. - Я вам сознаюсь, что я и не помню вас совсем!

- Я знаю. Это-то и удивительно.

- А что удивительного? Вы же откуда-то знаете мой телефон? Значит, это я вам его дала. А раз давала, значит, надеялась, что вы позвоните. Вот вы и позвонили.

Петр только глазами захлопал от такой непосредственности. Дала телефон - значит надеялась. Хм, а для чего еще дают телефон? Разве для того только, чтобы отвязаться? Нет, для того, чтобы отвязаться, дают телефон какого-нибудь мебельного магазина. Что тут жеманиться и кокетничать? Сказала правду, как есть, вот и все.

- Знаете, я, пожалуй, пойду, - пролепетал Петр, не узнавая себя. Еще недавно он хотел переспать с кем-нибудь, а сейчас сама мысль об этом была страшна.

- Ну, вот еще! Я вас голодным не отпущу! Роскошного пира не обещаю, но яичницу с салом получите. Вы едите с салом?

- Обожаю шкварки! - Петр сглотнул и подумал о том, что желудок у него слипся стенками и совсем недалеко до голодной смерти.

Потом они ели яичницу и разговаривали. Светлана работала в какой-то фирме, что-то там делала на компьютере. Она не вдавалась в подробности, а Петр не расспрашивал. Сегодня как раз взяла отгул, хотела отоспаться, но вот звонок... Нет-нет, Петру не стоит беспокоиться и извиняться! Ее это совершенно не напрягает. Наоборот, приключение ведь! Знакомство. А вдруг из знакомства что-нибудь получится? При этих словах Петр непроизвольно напрягся. Что она имеет в виду? Да ничего особенного! Ну не думает же он, что после сегодняшнего дня они расстанутся навсегда и больше никогда не увидятся? Хотя бы теперь она его не забудет, и если он позвонит еще как-нибудь ей, или она ему, когда станет плохо, разве он или она не прибегут на помощь? Только это она и имела в виду.

Ну-ну, подумал Петр, знаем мы вас, вас хлебом не корми, дай только замуж выскочить. И куда потом деваются вот такие воздушные создания с ангельскими голосами? Со мной этот номер не пройдет, и не мечтай. Погоди, а вдруг правда? Вдруг не нужно ей замуж, может быть, она уже обожглась так же как он?

Он незаметно вздохнул. Она продолжала щебетать, а он разглядывал ее. Глаза голубые-голубые. Да, черт возьми, в последнее время со словом "голубые" нужно быть поосторожнее. Стоп! Где-то он уже это слышал, и совсем недавно. Но где и когда? Нет, никак не вспомнить...

- О чем вы думаете? - спросила Светлана и Петр вздрогнул, стряхивая с себя тяжелые мысли.

- Да так, ни о чем.

- А хотите вина?

Вот. Вот, начинается. Сейчас они подопьют, она станет хохотать, он будет бубнить не совсем приличные анекдоты, потом пойдут танцевать, - есть же в этом доме музыка? - и все кончится постелью. Черт возьми, как все предсказуемо и скучно!

- Нет, я не хочу вина! - почти крикнул он.

Светлана отшатнулась.

- Ну хорошо, не хотите, так не надо, я же только спросила.

Но Петр уже не слушал. Он вдруг вспомнил ночную тетку, как она твердила, чтобы он не наделал глупостей, и похолодел. А вдруг это знакомство и есть глупость? Он вскочил со стула, скомканно поблагодарил за еду и участие и метнулся к двери.

- Да что с вами?! - в отчаянии выкрикнула Света.

- Простите, я отнял у вас очень много времени, причинил беспокойство, - бормотал Петр, натягивая башмаки и пытаясь совладать со шнурками. - Мне пора, меня мама ждет, - соврал он зачем-то, выскочил в коридор и понесся по лестнице, не дожидаясь лифта.

Светлана сокрушенно покачала головой, заперла дверь и тут же подошла к телефону, который стоял на тумбочке в прихожей.

- Алло, это Пингвин, - сказала она.

- Ага, - произнесла трубка голосом Азы Антоновны. - Слушаю тебя, Пингвин, гы-гы.

- Контакт сорвался, - сообщила Светлана виновато. - Он убежал.

- Дура ты, Пингвин, - беззлобно сказала Антоновна. - Он же тебе звонил на сотовый? Ну так поройся у сотового в памяти, поройся. Да, мы его телефоны знаем, но он пока не должен знать, что мы знаем, гы-гы. Ты хоть что-нибудь поняла? Он у тебя что-нибудь забыл?

- Ннет, вроде бы ничего.

- И опять ты дура, Пингвин. А почему он у тебя ничего не забыл? Не догадалась ничего вытащить? Понадеялась на свою девичью неотразимость? Дескать, клиент никуда не денется, гы-гы. Короче, птичка! Делай что хочешь, но чтобы контакт был! Иначе уволю без выходного пособия, гы-гы.

Светлана положила трубку и нехорошо выругалась.

А Петр в это время почти бежал, не разбирая дороги, затравленно озираясь, словно боялся, что Светлана побежит следом. Наконец он немного успокоился, перешел на шаг и перевел дух.

- А что я, собственно, бегу? - спросил он себя. - Тетку эту - долой! Надо же, врезалась! Какие такие глупости? Как это я идиотом могу стать, спрашивается? Определенно, с ума схожу... Надо в руки себя...

Завибрировал телефон в кармане, и Петр вздрогнул.

- Алло, Петр, - послышался плачущий голос Светланы. - Что же вы так убежали? Как от прокаженной, что ли? Чем я вас так обидела?..

И она заревела в голос.

- Эээ, Светлана, что вы, что вы, - забормотал Петр, - я вовсе не хотел вас обидеть! Ну, перестаньте, я прошу вас.

- Не перестану. Не перестану, - кажется, она капризно топнула ножкой, или ему показалось? - Пока не придете и не извинитесь.

И она повесила трубку.

- Черт, видимо постели, все-таки, не миновать, - прошептал он и нехотя зашагал в обратную сторону.

И тут же телефон зазвонил опять.

- Петруха, бросай все и приезжай, - закричала трубка голосом Алексея. - Немедленно!

- Что за спешка, я сейчас не могу.

- Что значит "не могу", ты что опух? Есть возможность побывать на пресс-конференции президента. Мало того, тебе дадут задать ему вопрос!

Черт возьми, это была удача!

- А как ты... Как ты добился? И потом, я же ни к одной газете не приписан...

- Родной, если ты на пять минут опоздаешь, потом будешь грызть локти всю жизнь. Приезжай, живо! Деньги на такси есть? Ну, я заплачу! Паспорт с собой? Ну и славно! Давай, жду!

Петр бросился ловить машину.

Сидя на заднем сиденье потрепанного "Жигуленка", Петр вздумал было позвонить Светлане, но передумал, и вместо звонка отключил телефон. Что-то уж больно рьяно она пытается затащить его в постель. Подозрительно рьяно. Да, но и Алексей тоже учудил. Приятель приятелем, но делать такие подарки... Что происходит?

Дальше все происходило как во сне. Он подхватил Алексея, потом они пересели в какой-то лимузин, ехали куда-то. Кусок дороги выпал из памяти. Очнулся Петр уже в пресс-центре. Алексей критически оглядел его, пристегнул на грудь бэйджик, на котором он, Петр Скорохлебов, значился как корреспондент журнала "Новая жизнь". Странно, подумал Петр, разве есть такой журнал?

У них дважды проверили документы, сверялись с длинным списком, их прогнали через два металлоискателя, ощупали с ног до головы, даже рентгеном, кажется, просветили. Наконец их впустили в зал, напоминающий театральный, при аншлаге, где на возвышении сцены был установлен длинный стол с микрофонами. Алексей дал Петру какую-то бумажку.

- Что это?

- Это твой вопрос. Задашь после вон того очкарика, видишь, справа. Да-да, вон тот, возле рыжей девицы. Порядок такой. После того, как очкарик произнесет свой вопрос, а президент начнет отвечать, ты поднимаешь руку и сидишь так до тех пор, пока ведущий не покажет на тебя. Встаешь, представляешься... да не забудь, из какого ты журнала... говоришь вопрос. Ну, ты понял?

Петр опять как-то отключился от действительности, тупо смотрел, как появился ведущий, уселся, как через несколько минут стремительным шагом вошел президент, все встали, сели, президент начал говорить. И тут Петр понял, что знает от слова до слова, что он говорит. Более того, он знал и свой вопрос, хотя так и не заглянул в бумажку! И то, что ответит президент, ему тоже было известно! Смешно.

- Чему ты улыбаешься? - зашипел Алексей.

- Да так, не бери в голову. Настроение вдруг поднялось. Все будет тип-топ, не парься.

"А если прогнать дуру? - подумал Петр, внутренне веселясь. - Взять и задать другой вопрос? Просто так, для балды? Смешно будет!"

На самом деле, будет, конечно, не смешно. Карьера его как репортера и аналитика будет похоронена намертво, придется менять сферу деятельности, идти в дворники, если возьмут, конечно, ха-ха. И потом - тетка во сне. Если он так поступит, то уж точно, сделает глупость, а глупости делать было страшно. Дворником - еще куда ни шло, а вот идиотом - увольте.

Поэтому все прошло без сучка, без задоринки. Петр встал, громко и отчетливо произнес в микрофон свой вопрос, сел и вполуха слушал ответ, для видимости чиркая что-то в блокноте, который ему дали при входе. И тут ему пришла в голову мысль, заставившая его застыть от восторга. Ведь если он знает все речи, произносимые в государстве мало-мальски важными чиновниками, то этим можно неплохо воспользоваться! Речь еще только произносится, а он уже сдает ее в печать. А? Но мысль о тетке опять повергла его в уныние. А что, если это и есть именно глупость? Черт, черт, черт! Как же выкинуть эту тетку из головы?

- Ты почему не записываешь? - опять зашипел Алексей.

- Оказывается, у меня великолепная память, - так же шепотом ответил Петр. - Обнаружил на днях. Помню даже то, чего еще не было.

- Как это?

- А и сам не могу понять, - Петр понял, что проговорился. - Фигня какая-то.

На них зашикали, и пришлось замолчать. После пресс-конференции их опять везли на лимузине, высадили возле дома, где жил Алексей.

- Ладно, старик, пока, - как-то вяло проговорил тот, глядя мимо Петра, куда-то в угол двора, где догнивал старый "Запорожец".

- Слушай! - Петр схватил его за рукав, удержал. - Ты какими судьбами мне это устроил?

- Что - это? - сонным голосом спросил Алексей.

- Пресс-конференцию.

- А, пресс-конференцию. Какую? Слушай, старик, мне что-то не по себе. Устал чертовски. Не задавай дурацких вопросов, ладно?

Петр проводил Алексея долгим взглядом, вышел из подворотни и поплелся пешком. Идти далеко, но Петру было все равно. Он тоже ощущал усталость, но не физическую, а умственную, словно весь день решал сложные логические и математические задачи. Петр сунул руки в карманы, сгорбился и пошел домой. В кармане лежал какой-то предмет, он вытащил его. Это оказался выключенный мобильный телефон. Стоило ему включить аппарат, как тот тут же зазвонил.

- Это я, Света. Петр, ну куда же вы пропали? Я жду, жду, а вы не идете. И телефон выключили.

Петр мучительно долго соображал, что же ей нужно, этой девчонке. Неужто влюбилась? Тогда нужно драпать, драпать без оглядки!

- Ну, что же вы молчите? Вы меня хоть слушаете?

- Слушаю, - чужим и непослушным голосом проговорил Петр.

- Да что с вами?

- Света, я очень устал. У меня был тяжелый день...

- Ну, так приходите, я вам массаж сделаю. Покормлю вкусно. Я тут накупила всего, ужин приготовила. А?

Черт, как навязывается-то, а? И что с ней делать? Послать подальше? Так язык не поворачивается. Вот интересно - почему? Ведь знает же он, что именно так и завлекают в сети дураков-холостяков, а ничего не может поделать, летит, как моль на лампочку.

- Иду, - он отключил телефон, зашагал быстрее.

Собственно - почему нет? Послать ее всегда успеется. Надо вот что - сразу наговорить, что он не женится, чтоб иллюзий лишних не питала. А если сказать, что женат? Ну, для таких дамочек жена не помеха, наступят на голову, и не поморщатся. Черт, ну зачем он туда идет? Словно тянет что-то. Пришла дурацкая мысль о том, что вдруг это судьба, но Петр сразу же насмеялся над ней, загнал в угол сознания.

- Побольше цинизма, женщины это любят, - перефразировал он слова Остапа Бендера и остановился перед дверью в подъезд, запертый на кодовый замок. Пригляделся к кнопкам, и безошибочно набрал код. Поднялся на лифте, позвонил. Дверь тут же распахнулась.

- Ну, слава Богу! Я вас уж заждалась. Ужинать, ужинать! Нет, сначала руки мыть!

На столе в спальне-гостиной, сервированном по-ресторанному, стояла запотевшая бутылка водки. Петр выпил рюмку и немного оттаял. Исчезли куда-то колкости и несуразности сегодняшнего дня и дурацкая тетка с кулаком, стало тепло и покойно. Напротив сидит славная девушка, мило улыбается, глазки у нее блестят, она рада, что он все-таки пришел, ест салаты и курицу-гриль, пьет водку и постепенно меняется в лице. Хорошо ведь? Хорошо.

А что мы с вами на "вы"? А давайте-ка на брудершафт? Вот так. А теперь поцеловаться, поцеловаться. Нееет! В губы, в губы! Вот так. А музыка у тебя есть? Что-нибудь медленное, я хочу пригласить тебя на танец. Конечно мы на "ты", для чего же пили брудершафт? Включай, включай! А теперь - потанцуем. Что-то я не понял, когда мы целовались, ты не хотела, да? Я тебе противен? Тогда почему? Ах, ты хотела, хотела? И я хотел. У тебя прекрасные губы. Черт возьми, что я несу!

Естественно, дело закончилось постелью. И, когда под утро они, наконец, заснули, Петру не приснилась вчерашняя тетка, он спал без сновидений.

Он проснулся только в три часа пополудни. Светланы рядом не было. "На кухне, готовит завтрак", - подумал Петр и не ошибся. Светлана накормила его остатками вчерашней курицы, разогретой в микроволновой печи, бутербродами с маслом и сыром и напоила свежим чаем. "Прямо как заботливая супруга, - с неприязнью думал Петр, равнодушно глотая еду. - Вся светится, гляди. Почему ты не удираешь, парень?"

После завтрака он сослался на дела и ушел бродить по улицам. Зачем Алексей повел его на пресс-конференцию? Нужно написать какую-то статью? Хвалить президента, вот мол, какой он хороший, как складно отвечал, шутил впопад, все смеялись. Экспромты выдавал... Но никто статьи не заказал. Он достал трубку мобильного телефона, та была выключена. Петр чертыхнулся, включил, набрал номер Алексея.

- Леха?

- Мать твою, Петька, я тебя порву! - заорал Алексей. - Тебя ищет Загорный, он раз двадцать звонил. Сказал, если статьи к вечеру не будет, то тебя близко на порог не пустит.

- К вечеру? Так уж вечер...

- До семи часов время есть. Пиши. Нет, тебе деньги нужны или нет?

Петр отключил телефон, достал портмоне, в котором сиротливо лежала пятидесятирублевая купюра, чертыхнулся и бросился к ближайшей станции метро. Загорный был главным редактором весьма влиятельной и читаемой газеты. Петр прибежал домой, не раздеваясь, бросился к компьютеру и вдруг остановился, пораженный пришедшей мыслью. Дело в том, что он прекрасно помнил свою статью. Не нужно сидеть, вымучивать обороты речи, что-то выдумывать, статья практически была готова. Он засмеялся и включил компьютер. Пока шла загрузка, Петр снял куртку, вымыл руки, посмотрел на себя в зеркало, покорчил рожи. Подумалось вдруг: какого черта Загорный общается с Алексеем? Когда такое было, чтобы главный редактор уважаемой газеты с пеной у рта искал левого репортера для статьи о пресс-конференции президента? Да у кого? У телевизионщиков! Нет, воистину творилось что-то странное. Впрочем, как и всегда. Бардак в отечестве, бардак. Петр пожал плечами, подмигнул себе и пошел писать статью.

Вечером, возвращаясь из редакции, Петр шел медленно, потому что погода была удивительная - на город падал снег. Медленно кружились в воздухе снежинки, опускались на землю и тут же таяли. Петр поймал несколько снежинок ртом и засмеялся. Как в детстве, когда они с мамой шли в магазин. Он также ловил снежинки ртом, а мама беспокоилась о том, что он простудится...

Навстречу шел человек, лицо которого показалось Петру знакомым. Он был коренастый и пожилой, носил короткую кожаную куртку, порыжевшую и потертую в складках, у него росли густые седеющие усы. Они поравнялись, человек окинул Петра равнодушным взглядом и прошел мимо. Петр остановился и обернулся. Человек шел, чуть ссутулившись и заложив руки в карманы. Это тот самый водитель! - мелькнула неожиданная мысль. Что за водитель, и почему тот самый, Петр не смог бы объяснить, да и не задумался над этим, просто пошел следом. Он не смог бы сказать, зачем следит за "тем самым водителем", просто шел за ним.

"Водитель" зашел в универсам, и Петр остался на улице. Ждать пришлось довольно долго. Наконец, "водитель" вышел, в руках у него был большой пластиковый мешок с покупками. Они свернули с проспекта в боковую улочку, попетляли дворами, и "водитель" вскоре скрылся в подъезде старой пятиэтажки. Петр постоял немного под прикрытием детского грибочка, подумал. Становилось совсем темно, зажигались огни в окнах. Совсем рядом замигал и вспыхнул ртутный фонарь, бросив на Петра луч мертвого света. Петр медленно побрел прочь. Ну, выследил он "водителя". А дальше что? Тот здесь живет, по-видимому. Надо прийти сюда утром, пораньше, и проследить, куда он пойдет. Так можно выйти на след автобуса... Черт возьми, какого автобуса? На котором водитель работает. Петр покачал головой. Что-то непонятное происходит с ним, чего раньше никогда не бывало. То тетка, то водитель с таинственным автобусом... На кой черт ему сдался какой-то неизвестный автобус?

Но было что-то притягательное в мысли проследить "водителя" дальше. Мысль возвращалась снова и снова. Вот никогда же раньше не приходило на ум выслеживать кого-то, играть в шпионские игры, прятаться, подглядывать, а теперь вдруг пришло, да не просто пришло, а в виде навязчивой идеи. В таком случае идти в Светлане ни в коем случае нельзя. Во-первых, ранним утром не избежать объяснений, куда и зачем он собрался в такую рань, а, во-вторых, надо просто выспаться перед слежкой.

Но высыпаться Петр, почему-то, раздумал. Он пришел, с тоской заглянул в пустой холодильник, нашел кусок краковской колбасы, съел его, с отвращением подумал о курице-гриль и о том, что многие женщины совершенно не умеют готовить и пользуются полуфабрикатами для того, чтобы накормить любовника. Ну, и какой любовник после этого возьмет их замуж? Чтобы всю жизнь питаться магазинной едой?

Петр послонялся по квартире, подумал о том, что пора уже делать ремонт, и хорошо бы сделать дорогой ремонт, чтобы не начинать его снова и снова через год-два. Потом он сел за стол, раскрыл компьютер "ноутбук", помял пальцы, подумал немного, и начал писать. Что побудило его к этому, он не знал, наверное, подстегнула полная неизвестность - он не помнил содержания новой статьи, значит, ее еще не опубликовали. То есть, не опубликуют. Э, не все ли равно. Целый час он стучал по клавишам, задумывался, вскакивал, принимался бегать по комнате, снова садился и стучал. В результате появилась статья, которую он назвал "Закон для дураков". Перечитал, остался не очень доволен, но исправлять не стал. Вот полный текст этой статьи.

Петр Скорохлебов

Закон для дураков

Stultorum infinitus est numerus

Слова, вынесенные в эпиграф статьи, переводятся как "число глупцов бесконечно". Я взял эту строчку из Краткого словаря латинских крылатых слов, изданного в 1982 году. Там она дается со сноской: Библия, книга Екклизиаста, 1, 15. Но в указанном месте написано совсем другое: "Кривое не может сделаться прямым, и чего нет, того нельзя считать". В принципе, это тоже о дураках - дурака не сделаешь умным, и если ума нет, его не сочтешь. Мне строчка-эпиграф очень нравится, несмотря на то, что она входит в прямое противоречие с законом Старджона. Получается, что дураков значительно больше, чем девяносто процентов.

Моя статья о дураках. А поскольку их число бесконечно, то и мы с вами, дорогой читатель, тоже дураки. Поэтому, если вы считаете себя умным, можете с легким сердцем не читать.

Дураки народ стойкий в своем дурачестве. Они часто любят того, кого любить и не стоит совсем. Возьмем, к примеру, нашего горячо любимого президента. Его все так любят, так любят, просто отец народа, да и только, а ордена не вешают единственно потому, что был уже однажды с цацками большой конфуз. В то же время все стойко ненавидят правительство, которое грабит народ, продает Россию и вообще, ведет себя совсем не по-джентльменски. Что же получается? Дураки ненавидят правительство и любят его руководителя. А о том, что этоон и наруководил, и не задумываются. Ну и кто они после этого? Язык не поворачивается назвать их умными.

Лично мне президент очень нравится. Особенно я люблю смотреть его показательные выступления, когда он, с трудом удерживая на благодушном лице суровое выражение, по-отечески распекает нерадивых министров, которые одни и виноваты во всем безобразии, в стране происходящем. Эй, читатель, не спешите радоваться, хлопать в ладоши и кричать, что я тоже дурак. Дело в том, что я и правительство люблю, вот вам. Одобряю то, что оно с нами делает. А почему? А потому что так нам, дуракам, и надо.

Дураки очень любят экономить. Они считают любой день без малейшей экономий прожитым зря, и за него им мучительно больно в полном соответствии с каноническим текстом некоего пролетарского писателя. Дураки решили экономить электроэнергию. Благое дело, достойное всяческих похвал! Да, но при этом дураки с периодичностью два раза в год переводят часы то туда, то обратно. И что при этом происходит с живыми организмами, носителями разума, им глубоко плевать. Им плевать на то, что в это время обостряются хронические заболевания, учащаются сердечно-сосудистые кризы, мигрень, усиливается усталость и тому подобное. Их не интересует то, что как минимум две недели население страны спит по утрам на службе, и убытки от этого спанья превышают любую электрическую экономию. Но самое забавное в том, что дураки приводят убийственный аргумент: часы переводят почти во всем мире. О, об этот аргумент разбилось множество умных голов, которые пытались вразумить дураков! Это аргумент стоит как скала, его не берет ни динамит, ни ядреная бомба разума. И никогда не придет в голову дуракам, что во всем мире-то тоже ведь дураки! Не одни же мы славимся вселенским идиотизмом. По тому же закону (см. эпиграф) в других странах тоже полно дураков, которые вертят часы туда-сюда. А нашим, отечественным дуракам, вполне достаточно заявлений некоторых ученых, имен которых, кстати, никто не знает, что перевод времени абсолютно безвреден для здоровья.

Дураки имеют очень умный вид. Снаружи дурака не отличишь от умного. Мы же не говорим о дебилах и олигофренах, которые несут ложку мимо рта. Стандартный дурак выглядит вполне респектабельно, у него даже лицо иногда обезображено интеллектом! Да-да, такие случаи бывают! Это-то и обидно.

Уж сколько раз твердили миру, что антиалкогольная борьба бессмысленна. Но дуракам же закон не писан! Вспомним вскользь борьбу коммунистов во время перестройки. Дурость ведь? Дурость, это даже дураки признают. Не будем вспоминать об американском сухом законе, и о мафии, выросшей на продаже виски. Дураки ведь как рассуждают? Надо бороться? Надо, на. А как бороться? А запретить, на. Нет, ну запрещать же глупо, это же не решение проблемы, мы ее только загоним вглубь... А мы не все запретим, на. Мы только на улице запретим, на. И запрещают. Молодцы! Мо-лод-цы! Шайбу, шайбу! И сразу у нас пиво перестанут пить совсем. На! Не перестанут! Спрячутся в подъезды, подвалы, труднодоступные для милиции дворы, но пить будут. Принципиально! И показывать при этом дуракам фигу. Вот вам! А дураки так и не поймут, что прежде, чем запрещать пить пиво по улицам, нужно создать сеть кафе, забегаловок, где можно было бы посидеть совсем недорого. Даже создавать дуракам ничего не нужно, только поощрять. Само создастся, эх!

Это было о дураках высокопоставленных, а теперь о дураках пониже, никуда не поставленных. О нас с вами. Вот говорят, что радио и телевидение делают из нас дураков. Э, нет, мы сами себя делаем дураками! Мы словно в омут головой бросились в пучину идиотизма. Не мы ли орали: " Даешь русский сериал! Надоело смотреть на Марианну и Марию!"? Нате вам русский сериал! Жуйте, и смотрите, не подавитесь. Менты, менты, менты, одни менты на экране. Не те, так другие, не другие, так третьи. Детективы, детективы, детективы. Даша Васильева эта, Лампы всякие... Или "Секс в большом городе" О! Нате вам русский вариант! "Моя прекрасная няня"? Получите! Смотрите и тупейте, становитесь как можно более тупыми, чтобы дураки могли вами управлять без особых проблем. Вы же сами этого хотите! Рейтинг правит телевидением, а вы правите рейтингом. И вот когда мы это поймем... Да нет, ничего не изменится, если мы только поймем. А вот если начнем воспитывать своих детей в любви к прекрасному, а не к дешевке, может тогда что-нибудь... Но эта статья не дает рецептов. За рецептами - к доктору!

А теперь - о радио. О, это что-то! Эти фальшиво-бодрые голоса ди-джеев, эта музычка... Именно музычка, потому что назвать это музыкой может только дурак. Куда ни плюнь - все презрительно относятся к попсе. Смеются над текстами, над мелодиями, целиком взятыми из электронных синтезаторов японского производства. А почему же крутят-то? А потому, что нравится дуракам, нравится. Дураки заказывают поздравления дуракам, и просят поставить их любимую песенку, дураки передают приветы дуракам, взяв пример с дураков из "Поля чудес"...

Тут я позволю себе немного дистанцироваться от дураков и поразмышлять. Вот я, скажем, поехал на передачу. Ага, приехал, и, глядя в камеру бараньими глазами, начал передавать приветы жене, детям, маме, папе, друзьям, и "всем, кто меня знает". Нет, я на такое не способен. Я же скоро вернусь и сам все эти приветы передам, лично! Зачем мне телевидение для этого? Чтобы дураки сказали, глядя на меня: "О, гляди, еще один дурак"?

Но я отвлекся. Я ж о радио говорил! Десяток дисков, два-три ди-джея, и радиостанция готова к работе. Еще новости, сдутые из интернета, еще передачка типа "Дуракам о дураках", сдутая оттуда же. Все эфирное время занимает музыка. В это время ди-джеи лежат кверху пузом и тренируют мышцы, выдающие в эфир бодрые голоса. Музыка крутится годами одна и та же, а если что-то и меняется - появляется новый, так называемый хит, мало чем отличающийся от предыдущих, - то крутится он днями и ночами...

Люди, давайте устроим им бучу? Давайте заказывать Баха, Бетховена, Рахманинова, Грига, Прокофьева! Пусть ди-джеи дуреют, почему мы-то должны дуреть? Шнитке им закажем, а? Пусть пороются в дискотеках. Им ведь для этого на другой конец города придется ехать! Потому что под рукой нет. Давайте уроним рейтинг "Поля чудес", пусть Леонид отдохнет, он нам только спасибо скажет. Давайте уроним рейтинг сериала "Менты", он же стал совсем не таким, каким был раньше, там даже Дукалис стал от выпивки отказываться. Зашился, что ли? Ведь трезвые менты - совсем не то, что подвыпившие. На них смотреть скучно, как на восковые фигуры никому не известных придурков. Давайте забросаем первый канал письмами с просьбами показывать фильмы Тарковского и Феллини. На кой хрен нам этот Спилберг с его рисованными динозаврами? Давайте накачаем депутатов просьбами отменить вращение часов туда-сюда. Давайте хоть немного поумнеем. Возьмем и напишем закон для дураков, который может быть только один: не лезь, куда не следует.

Стоит ведь только захотеть.

PS. А если кто-то, на кого я тут прозрачно намекал, вздумает обидеться, то пусть наберет в рот говна и плюнет в меня. Я приму с радостью. Ибо сам дурак. А с дурака взятки гладки. На дураков, детей и зверей обижаются только дураки.

Петр перечитал еще раз, хмыкнул и закрыл компьютер. Откуда мысли-то такие взялись? Как из воздуха, право слово. Эх, что-то тут явно не так, есть какая-то подковыка... Хотя... Совсем недавно часы перевели на час вперед. Да не это главное. Откуда, скажем, он знает то, чего еще не было? Не хватало еще, чтобы у него дар такой обнаружился, это было бы просто смешно...

Зазвонил телефон. "Светлана", - с тоской подумал Петр и снял трубку.

- Петя, ну ты где?

Петр почти наяву увидел, как Светлана обиженно поджала губки, а в глазах у нее слезы. Он чертыхнулся в сторону и сказал, стараясь, чтобы голос был твердым:

- Света, я сегодня прийти не смогу. Дела, дорогая. Завтра рано вставать, мне нужно выспаться. Я уже в постели...

- Ну вот...

- Извини, извини, я спать хочу.

И Петр повесил трубку. Так с нею и надо. Чтоб не кисла и не пускала слезы, веками проверенное женское оружие.

Телефон зазвонил снова.

- А завтра придешь?

- Завтра будет завтра. А сегодня пока еще сегодня, - отчеканил Петр и выдернул телефонный шнур из розетки.

Вот так, побольше грома в голос, пусть не воображает, что он у нее поселится. Приходить, может, и будет, но давать отчет - дудки. Он отключил мобильный телефон, плюхнулся на диван, потянулся. Надо бы раздеться, постелить постель, выспаться в человеческих условиях, но лень, лень, да и спать хочется...

Но лучше бы он не спал, или спал с Светланой, потому что опять приснилась давешняя тетка. Она улыбалась и что-то говорила, но Петр не слышал. Он пытался понять по губам, но ему это никак не удавалось. Вот она что-то спросила у него, посмотрела выжидательно, он смолчал. Она повторила вопрос, он опять смолчал. Тогда она повернула голову и заорала куда-то в сторону:

- Да он же не слышит ни хрена! Добавьте звук, инженеры хреновы!

- Слышу, - слабым голосом произнес Петр.

Тетка повернула голову, причмокнула губами и матерински улыбнулась.

- Слышишь, а что ж не отвечаешь? Я говорю, ты завтра собираешься шофера нашего выслеживать?

- Я? Да... Нет... Собираюсь...

Петр растерялся так, как если бы его вытолкнули на стадион, полный зрителей, абсолютно голым, а те взревели от восторга.

- Да ты не парься, касатик, - сказала тетка. - Таможня дает добро.

- Ка... Какая таможня? - еле вымолвил Петр.

- Слепая да не мазанная. Кино не смотришь, что ли? Ну ты темный, касатик!

- Да, я темный, - сокрушенно согласился Петр, мучительно пытаясь понять, о каком кино идет речь. - А вы кто?

- Это хорошо, что ты не помнишь, - обрадованно залопотала тетка. - Это очень даже хорошо! Это нашим спецам большой плюс. Они ведь что утверждают, заразы? Что ты так и не вспомнишь, гы-гы. - Она вдруг посерьезнела и сурово продолжала: - Только я им не верю. Было уже однажды, лопухнулись. Отчего бы еще не лопухнуться, а?

- Обязательно лопухнутся, - Петр кивнул, преданно посмотрел на тетку.

- Погоди, - опешила та. - Это как же - обязательно?

- Закон есть такой. Закон Мерфи. Если неприятность может случиться, она обязательно случится.

- Во как, - протянула тетка, разглядывая его.

Только сейчас Петр понял, что видит только голову женщины, а все остальное теряется в вязком сером тумане.

- Скажите, - воспользовался паузой Петр, - а я глупостей еще не наделал?

Тетка расхохоталась, словно расплакалась, с всхлипом.

- Гы-гы! Нет, касатик, еще не наделал. А что, хочется?

- Так ведь это смотря что глупостью считать, - с готовностью подхватил Петр. - Если б я знал, какие глупости имеются в виду, то я их...

- Ну, понятно, понятно, можешь не продолжать. Я же говорила, умный парнишка, - сказала она кому-то в сторону. - Другой бы обделался, а он ничего, вопросы задает. Слышь, Егорка, ты бы обделался?

Петр не услышал, что ответил невидимый Егор, но тетка тут же сообщила:

- Во! Егорка обделался бы. Как пить дать. Так что ты молодец. Можешь купить себе пряник. Даже два, один от Егорки, он разрешает, гы-гы.

И тут сон был прерван сигналом будильника - электронный петух сообщал, что пора вставать. Петр посидел на диване, таращась в темноту за окном, малодушно подумал о том, что можно и не ходить никуда, на кой черт ему сдалось, но потом твердо решил, что задуманное нужно выполнять до конца, как бы при этом ни хотелось спать.

Он вышел в предрассветную темноту и пошел по пустым улицам. Транспорт еще не ходил, и ему пришлось весь неблизкий путь проделать пешком. Пока он шел, на улицах появились дворники, принялись мести тротуары и убирать мусор, набросанный за день и за ночь; вышли ранние прохожие, смотрели неприветливо. Прогрохотал вдали первый трамвай, Петр спохватился, что опоздает, прибавил шагу. Он вошел в знакомый двор, спрятался за припаркованным вдали от подъезда автомобилем с черно-желтыми шашечками на крыше, присел на корточки, заглядывая на подъезд сквозь салон вишневой "семерки". "Водитель" появился на удивление быстро, словно только и ждал, когда придет Петр. Они вышли со двора, и пошли в сторону проспекта. На проспекте было уже довольно оживленно. "Водитель" остановился на троллейбусной остановке, поглядывал на часы. Петр пристроился поодаль, стараясь не попадаться на глаза.

И тут случилось непредвиденное. Из ближайшей подворотни выскочил парень с глазами безнадежно опаздывающего человека, налетел на Петра и сбил его с ног. Петр пребольно ударился головой о тополь, растущий из чугунной решетки посреди тротуара, на несколько секунд потерял сознание, потом некоторое время приходил в себя. Этого хватило, чтобы "водитель" сел в подошедший троллейбус и уехал. Петр похлопал глазами, оглянулся зачем-то. По всем законам он должен был поймать машину, прыгнуть на сиденье и велеть хозяину "следовать вон за тем троллейбусом", но он этого не сделал. Неудача в слежке не привела его в отчаяние, наоборот, он был почему-то даже доволен. Черт его знает, куда привел бы этот след. А так необходимость следить отпала сама собой, и возобновлять наблюдение совсем не хотелось.

Петр побрел по проспекту, глядя, как оживает город, как поднимается солнце, сверкает сквозь клочья облаков, как прозрачный утренний воздух постепенно оскверняется сизым выхлопом. Пришла очень приятная мысль о том, что можно заехать в редакцию газеты и получить гонорар за вчерашнюю статью. Он так и сделал. Спустился в метро, проехал две станции, поднялся в здание из стекла и стали, получил деньги и прихватил полагающиеся авторские экземпляры. Потом зашел в кафе, одну из тех забегаловок, которые почти не закрываются, позавтракал вчерашними пирожками с какао. Выйдя на улицу, остановился, раздумывая о том, что бы предпринять. Пришла мысль встретиться с Алексеем, и выпытать у него подоплеку истории с пресс-конференцией, но встречу лучше назначать после обеда, в конце рабочего дня, а сейчас неплохо бы отоспаться.

Вернувшись домой, он хотел было лечь, но понял, что боится встречи во сне с той самой теткой, послонялся по квартире, позвонил Светлане, но она не ответила. Он, все-таки, лег, долго лежал с открытыми глазами и незаметно уснул. К обеду проснулся, порадовался, что никакой тетки не видел, тоскливо заглянул в пустой холодильник и отправился обедать в ближайшее кафе.

Они встретились с Алексеем в той же самой пивной "Ячменный колос". Вообще говоря, трудно объяснить, что именно их сюда влекло. Атмосфера? Настроение, которое появлялось, стоило переступить порог заведения? Неизменная Петровна с кружками в руках? Во всяком случае, не тоска по старым временам. При социализме Петр был еще мал, чтобы посещать пивные, а Алексей и того меньше, поэтому они не могли прикипеть душой к ненавязчивому советскому сервису. Может быть, здесь можно было встретить действительно умных людей, спившихся, нищих, но не утративших остроту ума? Во всяком случае, Петр чувствовал себя здесь гораздо спокойнее, чем в уютном и дорогом ресторане с чопорными официантами и надутыми от важности посетителями, вчерашними пролетариями и уголовниками, а ныне новыми русскими.

Они устроились за столиком, и к ним тут же присоседились два спившихся старичка, впрочем, вполне приличного вида. Один был маленького роста и с трудом выглядывал из-за столика, седой, морщинистый, с острыми и живыми глазками, а другой - среднего роста, горбатый, с тусклым и отрешенным взглядом, который, впрочем весьма оживлялся, если ему удавалось хоть на четверть наполнить свою кружку.

- Послушай, - сказал Петр. - Ты должен мне все объяснить. Каким образом ты провел меня на пресс-конференцию?

- Э, Петя, - вальяжно ответил Алексей, благожелательно поглядывая на старичков. - Что ты ко мне пристал? Какая, к черту, пресс-конференция?

- Что значит какая? Ты что, не помнишь ничего, что ли?

- А что я должен помнить?

- Пресс-конференция президента...

- Позвольте спросить? - встрял маленький старичок. - Какого президента вы имеете в виду?

- Как какого? Нашего. Вашего. Того самого. Леша, ты дурня-то не строй, не смешно.

- Слушай, Петя, я не строю. Ты хоть соображаешь, что значит аккредитоваться у президента? Нужно пройти семь кругов проверок, или иметь такую волосатую руку где-то там, в верхах, что... Ну, ты понимаешь, что у меня такой руки нет, и не было никогда, а проверки проходить - рылом не вышел, да и ты тоже. Эх, если бы у меня была такая ручища! Да я бы...

- Погоди, погоди. Ты еще скажи, что не был на пресс-конференции.

- Петя, а, может, водочки выпьем?

При этих словах старички радостно оживились и загугукали.

- Нет, ты погоди. Какой водочки? Нет, ну я могу, конечно, я же гонорар получил. Сейчас принесу...

- Зачем же беспокоиться? - залопотал маленький старичок, чрезвычайно возбудившись. Его приятель горел глазами и делал какие-то странные жесты, будто приглашая приятелей проследовать за ним. - Давайте деньги, я сбегаю.

Петр с готовностью выдал деньги и повернулся к Алексею:

- Так, о чем это я? А, да. Значит, ты не был на пресс-конференции?

- Петя, дорогой, - со вздохом сказал Алексей. - Я замечаю, что в последнее время ты стал какой-то не такой. Странный, чтобы не сказать больше. Какая, на хрен, конференция? Да кто нас с такими харями туда пустит?

- Да ну тебя! - обиделся Петр. - А это, по-твоему, что?

Он вывалил из-за пазухи пачку газет. Высокий старичок с радостью протянул руку, взял одну. Алексей развернул лист.

- Ну, статья, - сказал нехотя. - Подписана П. Старохлебов. Ну и что?

- Ты почитай, почитай, о чем статья.

- Ну.

- Да ты не нукай!

- Я извиняюсь, - вставил слово высокий старичок. - А вы и есть этот... эээ... П. Скорохлебов?

- Да, я и есть, - вежливо ответил Петр.

В этот момент вернулся посланный со шкаликом водки и селедкой с луком, которую одну и подавали в "Ячменном колосе". Петр взял бутылку, плеснул немного старичкам, отчего лица у тех сделались бесконечно воодушевленными и благодарными, налил в пустые кружки приятелю и себе. Они чокнулись с Алексеем, проглотили водку, подхватили с тарелки по куску селедки. Петр вдруг подумал, что ничего не добьется расспросами, значит, и пытаться не стоит. Они распили шкалик, заказали еще пива, поговорили о том, о сем, не касаясь больше пресс-конференции, старички читали вслух статью, всячески разбирали президента, доказывали, что он останется еще на один срок, несмотря на то, что по конституции нельзя. Наконец они расстались. Старички получили в подарок по экземпляру газеты и посчитали, что день прожит не зря.

Петр побрел, куда глаза глядят, размышляя о странностях последних дней. События связывались воедино, но объяснения им не находилось. Приходили на ум теории одна другой хуже, вплоть до нашествия инопланетян, и Петр их с негодованием отбрасывал. Решив, что объяснение найдется само собой, он перестал думать на эту тему, тем более, что едва не стукнулся лбом об афишную тумбу, на которой обнаружил красочную афишу молодежного театра. Спектакль назывался "Фантастика" и был поставлен неизвестным режиссерам "по мотивам современных фантастических произведений". Петр решил сходить на спектакль и написать потом статью о нем для одного журнала, числящего себя в любителях культуры.

Театральный зал начинался сразу же за узким и пустым фойе, в одном конце которого помещался необычайно дорогой буфет. Не было даже вешалки, с которой, как известно, начинается любой театр. Впрочем, фраза о вешалке сказана очень давно, и, возможно, уже устарела. Молодые театралы любят ниспровергать устои, и Петр ожидал увидеть нечто авангардное, продвинутое и необычное. Его ожидания полностью оправдались уже в зале, заставленном переносными конторскими стульями и заполненном едва наполовину. Сцену ему удалось разглядеть, только встав на цыпочки. Она возвышалась над полом не более чем на тридцать сантиметров, не имела ни кулис, ни занавеса, ни какой-нибудь декорации. Сбоку виднелась обшарпанная дверь, через которую, очевидно, и будут появляться актеры.

Действо началось с опозданием на четверть часа. На сцене появилась инфантильная девушка в белых лохмотьях, с длинными волосами и вытянутым лицом. У нее были мечтательные глаза и полуметровые ресницы, которыми она очень эффектно взмахивала, как штандартом.

- Ах! - сказала девица. - Ах! Я разрываюсь между ним и ей. Ах! Кого я люблю больше? Мне не дано понять.

Из двери вышел седой старец в длинном балахоне, остроконечной широкополой шляпе и с посохом. Его длинные седые волосы развевались на искусственном ветру, который устроил служитель сцены из обыкновенного вентилятора.

- Гэндальф! Ах! - сказала девица и хлопнулась в обморок.

Гэндальф немного замешкался, подхватывая падающее тело, что вызвало оживление в зале.

- Ну вот, - сказал кудесник голосом кутилы, проигравшегося в рулетку. - Опять. И так каждый раз, - доверительно сообщил он зрителям, бережно укладывая девицу на пол. - Леди Би! Леди Би, вставайте!

Леди Би подняла ресницы, взглянула на предмет обожания, опять сказала "Ах", но Гэндальф не дал ей потерять сознание.

- Леди Би, не время предаваться воздыханиям! - сурово объявил он и забегал по сцене, ломая руки. Посох при этом он держал подмышкой. - Дело в том, что кольцо исчезло!

- Ах! - сказала леди Би. - Не может быть!

Она села на стул, поданный служителем, и деловито осведомилась:

- Какое кольцо?

- То самое! - отрезал Гэндальф. - Которое я дал вам на сохранение.

- Что значит исчезло? - Леди Би принялась искать на груди, заглянула в лифчик и достала обручальное кольцо на цепочке. - Оно здесь.

- Ах! - сказал Гэндальф и схватился за сердце. - Мне сказала леди Ви, что видела кольцо у гнома, который чистит в замке сортиры.

- Но-но! - высокомерно вскинула голову леди Би. - Попрошу без намеков.

Она встала и гордо покинула сцену. Маг сел на стул и пригорюнился. Тут вбежал весьма странный молодой человек. Он был обмотан подушками для объема, а сверху натянул синее трико, выпускавшееся в Советском Союзе лет тридцать назад. Его подбитые плечи оказались шире задницы в шесть раз. Он остановился, посмотрел в зал, продемонстрировал огромный фальшивый бицепс и подмигнул. У него была белобрысая и коротко стриженая голова и лицо ярко выраженного олигофрена. Он подпрыгивал на месте и тряс ногами, как делают спортсмены перед забегом.

- Ты кто, юноша? - вяло поинтересовался Гэндальф.

- Я-то? Я - супергерой! - важно ответил молодой человек.

- Да ну? - без всякого интереса сказал маг. - Так прямо и супер?

- А то! - молодой человек снова подмигнул залу. - Кого тут надо спасать? Не отвечай мне, старец! - он поправил сбившуюся подушку на груди. - Я знаю. Надо спасать весь ваш мир! И я этим займусь!

- Так ты рыцарь, что ли?

- Во! Точно, рыцарь! А я-то думаю, какое это слово я забыл? Вот напрочь вылетело!

- А где же твои латы? Где меч?

- Латы, ха! Ну ты скажешь, старик! Ты погляди на меня, погляди! - он стукнул кулаком в грудь. - На меня никакие латы не налазят. А меч я потерял. В болоте утоп. Там же и лошадь моя.

Супергерой всхлипнул, вытер несуществующую слезинку.

- Мда, - протянул Гэндальф. - И как же ты собираешься спасать мир? В таком-то виде?

- Пустяки! - добродушно отмахнулся супергерой. - Латы мы сделаем на заказ. Есть же у вас тут кузнец? Ну вот, ну вот. А меч... Да, тут проблема. Меч нужен такой... такой...

- Какой?

- Ну, это, кладенец. Вот!

- Ага, чтобы за тебя сам махал?

- Ну да!

- А ты в это время по девочкам?

- Ага!

- Молодец! Пойдем, поговорим.

Они ушли со сцены. Некоторое время ничего не происходило, слышался только зрительский кашель и сморкание. Потом на сцену вышла женщина в черном, с лицом коварной злодейки, по которому сразу стало видно, что она - воплощение предательства, свинства и пакости, типичная сволочь и приспешница темных сил. Она оглядела зал из-под руки и сказала злобно:

- Ага, никого.

В зале кто-то гнусно заржал, тут же захихикали какие-то девчонки.

- Никого! - еще более злобно повторила женщина.

Она не ходила, а кралась, расставляя руки, сгибаясь, словно хотела заглянуть под диван, которого не было. Наконец села, достала из складок одежды длинную сигарету и выжидательно посмотрела на служителя, который замешкался с зажигалкой. Выручил один из зрителей, подскочил, дал даме прикурить, та высокомерно кивнула ему.

- Здесь был этот маг, этот волшебнишка, Гэндальф! - презрительно сказала дама, пыхтя и выпуская дым в потолок. - Я чую его дух.

Опять кто-то хихикнул.

- Чую, чую, - подтвердила дама. - Опять он замыслил что-то против нас. Но силы зла не сдаются! Мы сотрем их в порошок!

В это время появилась леди Би, сказала:

- Леди Ви, ах! - и хлопнулась в обморок.

- Пора сматываться, - с тревогой глядя на упавшую, сказала леди Ви и ушла. Леди Би полежала, полежала, видит, что к ней никто не подходит и не хлопочет, встала, пожала плечами и тоже вышла.

Петр уже было поднялся, чтобы покинуть это действо от сраму, но тут на сцену выбежал бравый парень, увешанный картонными пистолетами, затравленно огляделся и провозгласил:

- Я спасу мир!

В зале заржали, уже не скрываясь.

- Да, я! - в отчаянии выкрикнул парень. - Уж не думаете ли вы, что это может сделать так называемый рыцарь без лат?

- Не думаем, - сказали из зала.

- Он не сможет, - усмехнулся парень. - Только я, бравый капитан звездолета "Разящий"... эээ... Или "Смотрящий"? ("Смердящий!" - крикнул слабый женский голос) Ну, не важно. Только я, капитан Эрк Тирс, смогу это сделать, да. И совсем не за большие бабки! Дешево, ребята. Спасение принцессы из лап дракона - пятьсот монет. Спасение королевства от нашествия каких-нибудь орков или гоблинов - тысяча монет. Спасение мира - две тысячи. А? Всего-то!

- Дороговато! - сурово крикнули из зала.

- Дороговато?! - ахнул профессиональный спаситель. - Что вы говорите!

Он помолчал, пошевелил губами, как бы подсчитывая что-то, потом сказал:

- Постоянным клиентам десять процентов скидка. Каково?

- Внушаеть! - ответили из зала.

- Ну, я же знал, что мы договоримся! - удовлетворенно крикнул спаситель. - Побегу готовиться.

Он повернулся, и все увидели, что на спине у него написано белой краской: "МЧС России". Петр подумал немного, и решил остаться.

Опять появилась леди Ви, опять озиралась, делала зловещий вид.

- Так-так, - сказала, наконец, задумчиво. - Что-то я должна выкрасть, ага. Вот только что именно?

- Склероз? - поинтересовался кто-то из зрителей.

- Нет, - Леди Ви задумчиво потерла подбородок рукой в черной перчатке. - Навряд ли склероз. Может, посох у Гэндальфа? Он без него никакой силы не имеет. Вся сила у Гэндальфа в посохе. - Она наклонилась к зрителям, и доверительно сообщила, озираясь и прикрываясь ладонью: - Это потому, что у него посох закруглен с одного конца, отполирован и всегда тверд.

- Может, кольцо? - пискнул восторженный мальчишеский голос, перекрывая поднявшийся смех.

- О! - Леди Ви невежливо показала пальцем на говорящего. - Точно! Кольцо. Надо спи... украсть, да. Но дело в том, что кольцо на груди у этой дурочки Би. Как его оттуда достать? Мда, задача. Придется ей отдаться и выкрасть проклятое кольцо. Так я и сделаю!

И она ушла, демонически похохатывая. И здесь на некоторое время над сценой погас свет. Зрители зашевелились, забубнили. Но свет тут же загорелся снова. На сцене появились спасатель из МЧС и дутый здоровяк. Они сидели за столом и азартно резались в карты. Скоро стало понятно, что они играют в подкидного дурака. Вбежала леди Би, заламывая руки.

- Ах! - восклицала она, ломая руки. - Ах!

- Что такое, принцесса? - осведомился дутый, сосредоточенно глядя в карты.

- Ах! Вы не поверите! Вы не поверите!

- Ну почему же? - флегматично сказал спасатель из МЧС. - А вдруг поверим?

Леди Би подскочила у столу, и, заглядывая в глаза играющим, принялась горячечно говорить:

- Ах, эта леди Ви, она такая коварная, такая коварная. Я так любила ее, а она меня предала...

- Это за что же вы ее так любили? - закусив губу и делая ход, сказал рыцарь без лат.

- Да, а вот мы ее совсем не любили, - внимательно следя за ходом, проговорил ЭмЧеЭсовец.

- Ах! Она украла кольцо! Мир в опасности! Кто спасет его?

- Ну, кто-нибудь непременно спасет, - думая об игре, машинально сказал рыцарь. - Э! Стоп! Спасать мир - моя специальность. Я на этом не одну собаку съел!

- И я съел! - ЭмЧеЭсовец вскочил, гремя пистолетами и ударяя себя в грудь. - И не только собаку!

- А кого? - ревниво осведомился рыцарь. - Кого еще ты съел, нечестивец?

- Это я-то нечестивец?! - вскричал ЭмЧеЭсовец. - Это я-то?

- Ах! - леди Би в отчаянии всплеснула руками. - Вместо того, чтобы препираться, лучше бы подумали, как будете спасать мир.

- А что тут думать? - ЭмЧеЭсовец почесал в затылке. - У меня четко отлаженный сценарий... Сначала рубим голову дракону, потом...

- Какому дракону?! - ахнула леди Би. - Последнего дракона видели у нас две тысячи лет назад, и то какой-то мужик спьяну.

- Эээ, гм-гм! - сказал рыцарь. - Позвольте! В таких условиях я работать отказываюсь! Что это за королевство такое, где нет даже приличного дракона? О, вот и Гэндальф!

Действительно, вошел Гэндальф без посоха.

- Вы не видели тут моего посоха? - спросил он озабоченно. - Пропал, чтоб ему...

- Как?! - вскричала леди Би. - Вы потеряли посох? Куда катится мир?

- Ничего, ничего, - бормотал маг и волшебник, обыскивая сцену. - Это леди Ви, сперла, зараза, больше не кому. Она давно на него зарилась.

- Что значит "ничего"? - тоном сварливой супруги крикнула леди Би. - Вы хоть понимаете, чем это грозит миру?

Гэндальф выпрямился, посмотрел так, будто только сейчас заметил на сцене посторонних.

- А вы чего орете, любезная? - ласково спросил он. - Проморгали кольцо, а теперь психуете тут? Это по вашей милости мир будет ввергнут в хаос, темные силы выползут из всех пещер и заполонят все вокруг!

- Погодите, погодите! - вмешался рыцарь без лат. - А у вас хоть армия-то есть?

- Какая армия, сынок! - с горечью ответствовал Гэндальф. - Три калеки и четыре недомерка. Два из них - полные идиоты, ложку мимо рта несут. Нам не справиться без вас.

- А мы че? - ЭмЧеЭсовец встал и попятился. - Меча у вас нету, армии нету. Может, у вас и денег нету?

- Казна пуста! - Гэндальф скорбно склонил голову.

- Оба-на! - вскричали спасители хором.

- Только храброе и искреннее сердце поможет миру, - пробормотал маг, все еще не теряющий надежду обнаружить пропавший посох.

- Где мои манатки? - спросил ЭмЧеЭсовец у рыцаря. Тот в ответ только плечами пожал. - Пора сматываться.

- Это точно! - поддержал рыцарь, и они быстро улизнули, не обращая внимания на жалобные восклицания принцессы.

- Силы мои слабеют с каждым часом, - огорченно молвил Гэндальф. - Без посоха я ничто. Мир в опасности...

И тут на сцену строевым шагом вышел шкет лет двенадцати, рыжий, конопатый, в шортах и белой рубашке с пионерским галстуком. Он лихо щелкнул каблуками, отдал салют и закричал:

- Я спасу мир!

- А ты кто, сынок?

- Я - пионер Ваня.

- Молодец, пионер Ваня! - похвалил Гэндальф. - А как ты собираешься спасать мир?

- Легко! - заявил Ваня. - Но об этом не рекомендуется говорить вслух.

- Ух ты! - восхитился маг. - А кто тебя научил так говорить?

- Да ты что, дедуля! - снисходительно усмехнулся Ваня. - Телек не смотришь, что ли?

У Вани вдруг сделались стеклянные глаза и он отчеканил, взмахнув рукой в пионерском салюте:

- Пионер - всем ребятам пример!

- Вот что, Ваня, - сказала леди Би, оглядывая пацана со всех сторон. - Ты уроки выучил?

- Да выучил я, выучил! - отмахнулся пионер. - Мам, ну что ты! Всегда ты не вовремя.

- А дело в том, Ваня, что урок по альтернативной истории давно закончился. Так что давай переодевайся, и не маши тут руками. Как нацист, право слово.

- Мир гибнет! - трагическим тоном объявил Гэндальф, и рухнул как подкошенный.

Занавес, то есть темнота. После темноты, во время которой на сцене слышалась подозрительная возня, зрители увидели сад из нарисованных на гофрированном картоне деревьев, а в саду скамью, на спинке которой было крупно вырезано ножом: "Все козлы". Из магнитофона в углу неслось бешеное чириканье воробьев. На сцену вступил инопланетянин, сильно напоминающий допившегося до чертиков дворника дядю Васю, только более зеленый. Было ощущение, что актера три дня поили водкой и красили краской "изумрудная зелень". Он был одет в засаленный ватник на голое тело и грязные джинсы. Стоптанные кирзовые сапоги у него на ногах жалобно просили каши и пищали при каждом шаге.

- Ага, - кровожадно потирая руки, сказал он. - Земля? Ну и отлично. Будем завоевывать. Что вы можете противопоставить нам? Жалкую ядерную бомбу? Ха-ха! Что стоит ваша бомба, если вы не можете поднять ее на орбиту?

Появился Гэндальф, только на этот раз он был без седовласого парика, балахона, и, естественно, посоха, который у него украли в предыдущей серии. Теперь он выглядел вполне респектабельно, и напоминал директора банка или вора в законе.

- А! - сказал он, увидев инопланетянина. - Ты здесь? Все вынюхиваешь пути вторжения?

Он сел на скамью, достал из заднего кармана портсигар, из него папиросу, помял, дунул в нее и закурил, со вкусом выпустив дым. В зале зашевелились курильщики, у которых от недостатка никотина уже опухли уши.

- А что вынюхивать? Сигнал уж подан, - торжественно объявил инопланетянин, воздев руки к потолку. - Скоро, скоро, ринутся на землю воины славного звездного легиона...

- Ах, оставь! - поморщился Гэндальф. - Ты про это уже сорок лет тростишь. Надоело.

Инопланетянин подмигнул залу с заговорщическим видом, махнул рукой в сторону Гэндальфа и показал знаками, как он этого Гэндальфа не уважает. В зале хохотнули. Вошла леди Ви, выкрашенная тоже в зеленый цвет. Гэндальф посмотрел на нее, покачал головой.

- Вы бы хоть в приличный цвет покрасились, что ли, - сказал со вздохом. - А то в вас, зеленых, уже грудные дети не верят.

Вместо ответа леди Ви выволокла из двери эмалированный таз, раскрашенный полосами под паутину, и они с инопланетянином начали прилаживать его к спинке стула. Получилось что-то вроде параболической антенны, которую они направили на Гэндальфа. Тот и ухом не повел. Инопланетяне шушукались, делали руками какие-то пассы, творили заклинания, очевидно стараясь воздействовать на Гэндальфа. Наконец Гэндальф не выдержал, встал, произнес: "Как дети, ей-Богу" и вышел

Петру вдруг стало скучно. Он понял, что написать об этом действе статью, может быть и можно, но ведь ее ни одна газета не купит. Какая уж тут культура. Так, стеб один...

Он встал и начал пробираться к выходу.

- Куда вы, товарищ? - голосом Ленина спросил инопланетянин. - Останьтесь, вы еще главного не видели.

Петр сгорбился и бросился к выходу со всею возможною скоростью. Краем глаза он заметил, что с другой стороны зала пробирается к выходу еще один человек. Они столкнулись в дверях, у человека выпала из рук пластиковая авоська, по полу запрыгали апельсины. Ну кто ходит в театр с авоськой, хотя бы и в такой театр? Петр пробормотал извинения, бросился ловить апельсины, собирать. Человек не принимал участия в сборе урожая. Он стоял, сложив руки ниже пояса, и надменно наблюдал за Петром. Когда тот подал ему авоську и еще раз пробормотал "извините", он выхватил авоську, посмотрел надменно и сказал:

- Вот что, любезный. Раз уж вы таким бессовестным образом на меня налетели, и хотите извиниться, подите-ка, поймайте мне такси.

Петр постоял немного, посмотрел ему в глаза. Потом четко сказал:

- Да пошел ты! Я уж извинился перед тобой. Ты хочешь, чтобы я тебя еще в сортир сносил?

И вышел.

- Невежа! - донеслось вслед.

Петр обернулся и сказал себе, что сейчас начистит морду этому долговязому придурку, даром, что тот выше его на голову. И тут в голове вдруг всплыли слова: "молодой человек был не прав в том, что возмутился и опустился не только до угроз применения физической силы, но и эту самую силу применил. В то время как нужно было ответить едко, остроумно, так сказать, бить словом, а не руками." Откуда это? Бить словом, а не руками. Хм.

- Вежливый и воспитанный человек, - сказал он холодно, - никогда не назовет другого невежей.

Он отвернулся и зашагал по тротуару, оставив долговязого стоять и хлопать глазами.

Хорошо, что он не опустился до драки. Очень хорошо. Вовремя выплыла цитата. Кстати, откуда? Э, не все ли равно?

Петр шел по проспекту, мимо неслись дорогие автомобили, проезжали ярко освещенные троллейбусы. Сверкали огнями витрины магазинов, в которые даже входить-то страшно. В такие магазины входить - не так нужно быть одетым. И не с таким кошельком. Петр вздохнул, свернул в боковую улицу. Здесь были магазины подешевле, но такие же яркие, хотя в них уже не страшно было заходить.

Петр подумал о том, что он, действительно, вел се6я не лучшим образом. Зачем было сразу лезть в бутылку? Нужно было сказать что-нибудь, так, чтобы надменная маска сползла с лица того типа. Почему, почему он так себя повел? Ну как же, его ведь так воспитали. Нужно дать сдачи. В любом случае, всегда. Но никто не научил, как именно давать сдачи. Кулаками - так он решил сам. И делал так до сих пор. Пока не выплыли откуда-то эти слова. Где-то он их слышал. Но где и когда - этого он припомнить не мог.

Внезапно у него созрела мысль написать об этом статью. И плевать, что ее никто не захочет печатать! Может быть и захотят. Он ускорил шаг, добрался до дома и, едва скинув куртку, сел за компьютер. Через час статья была готова.

Мы, чернь

Приснопамятная революция тысяча девятьсот семнадцатого года совершила очень большое и важное деяние, благодаря которому Октябрьский переворот следует считать именно революцией, и не принижать его значение для всемирной истории.

Вспомним, с чего начали большевики, оказавшись у власти. С уничтожения инакомыслия. А, поскольку инакомыслие теснилось преимущественно в образованных головах, то и начали они с уничтожения образованных людей. Выгоняли, выживали, расстреливали дворян, а вместе с ними гнали университетских профессоров, ученых, мыслителей, интеллигентов. Собственно, это общеизвестно, и не об этом моя статья. И даже не о том, что на смену изгнанникам пришла чернь. А о том, что потомственная чернь никак не может стать потомственной интеллигенцией. Не получается у ней это. И вовсе не потому, что препятствуют какие-то таинственные силы, а потому, что она этого не хочет. Да-да, именно не хочет.

Начнем с того, как, например, мы, мужчины обращаемся друг к другу. "Здорово, мужики!" Мужик - это та самая чернь, рабочий конь, грязный, вечно пьяный, малообразованный, что бы там о нем не говорили, как бы не воспевали пролетариат ангажированные писатели и публицисты. Мы называем себя мужиками, ну и кто мы после этого? Мужики и есть. Ведь если мы станем приветствовать друг друга "Здорово, козлы!", то мы и станем козлами.

Прошу понять меня правильно. Я вовсе не ставлю знак равенства между мужиками и козлами. Не надо натягивать одеяло на уши, обнажая ноги. Я просто хочу сказать, что если мы начнем здороваться друг с другом "Здравствуйте, господа", то мы, хоть господами в одночасье и не станем, но, по крайней мере, немного к этому приблизимся. Сделаем маленький шажок.

Второе. Как мы едим. Не что, а как. Многие даже не знают, что во время еды наряду с вилкой нужно пользоваться ножом. Слава Богу, об этом помнят в ресторанах, но помнят только официанты, сервируя стол, а вот посетители, то есть мы с вами... В лучшем случае, мы режем бифштекс на несколько частей, которые поместятся в рот, перекладываем вилку в правую руку и больше не вспоминаем о ноже. Уверяю вас, во всем мире на нас смотрят как на дикарей именно поэтому - мы не умеем есть по-человечески. Ну, это было бы полбеды, если бы мы стремились научиться, так нет же! Мы и не хотим научиться! На кой хрен русскому нож, когда у него в кармане пачка баксов и он отвалит на чай целую сотню, так что любой официант посмотрит если не с уважением, то с восхищением? Ну, новые русские - это притча во языцех, о них мы говорить не станем. А старые-то русские? Сколько раз слышал: "Ну, вот еще, буду я ножом ковыряться, что я, граф какой-нибудь!" Не граф. И даже не маркиз. Чернь.

Я пойду немного дальше, и заявлю, что мы даже не городская чернь, мы - чернь деревенская. Это становится ясно видно по тому, как мы разговариваем. Про обилие мата в нашей речи мы превосходим все страны мира вместе взятые. Мало того, мы даже в литературу притащили мат, издали "Луку Мудищева" и идиотски хихикаем по этому поводу. Сейчас матерятся все - от младенца, едва научившегося говорить, до президента страны. Если я переборщил, пусть президент поклянется, что ни разу в жизни не употребил матерного слова, и я, может и не съем эту статью, но извинюсь всеми фибрами души. Однажды в автобусе, слушая мат какого-то молодого человека, я спросил его, давно ли он из деревни. Он сначала не понял, о чем речь, а потом стал уверять, что он не из деревни, а из поселка. Чернь деревенская.

Мы пользуемся блатным жаргоном и уверяем самих себя, что это результат того, что полстраны перебывало в ГУЛАГе. Глупости все это и отговорки. Не полстраны, а гораздо меньше. Нам просто нравится блатной жаргон. Он такой пикантный, притягательный, смачный, он так украшает нашу убогую речь, так вписывается в наш образ, который мы сами себе создали, образ этакий приблатненный, не то уже сидевшего в тюрьме, не то готовящегося сесть. И когда блатной жаргон употребляет наш президент (мочить в сортире, жевать сопли), мы умиляемся: да он же свой парень! Мы гнем пальцы, подражая скрюченным наркоманам, мы старательно коверкаем свою речь, и издаем при этом звук глубокого удовлетворения собой: гы-гы. Чернь приблатненная.

А как мы отдыхаем? Мы же без водки веселиться совсем не умеем, а пьем так, что у иностранцев ум за разум заходит. Но мы же удальцы-молодцы! Мы объясняем это широтой русской души, которую проклятой немчуре не понять никогда. А душа-то здесь совершенно ни при чем. Наследственность-с. Чернь алкоголическая.

Отдыхая на природе, как мы себя ведем? Как варвары, как невоспитанные троглодиты. Сколько мусора остается за нами! Видимо, широкая русская душа считает своим долгом загадить как можно больше территории, чтобы потомки жили в свинарнике, нами созданном. При этом широкая русская душа оправдывается тем, что нет кругом мусорных баков, а если и есть, то они не убираются, и поэтому забиты битком. Выбрасывать мусор некуда, а посему выбросим его просто на землю, ха-ха. И никогда нам не придет в голову взять мусор с собой, увезти туда, где эти мусорные баки есть, и выбросить там. Ну, что вы! Мы же русские, мы нахапали столько территории, что не загадить и двадцати поколениям! Чернь экологическая.

Кто из нас вставал при появлении дамы? Только не надо говорить, что дамы сами виноваты, что они стали неотличимы от мужчин, что это результаты эмансипации. Это результаты нашего одичания. Мы одичали, товарищи. Да-да, товарищи, потому что до господ нам очень далеко. Так далеко, что не видно даже в телескоп. Дистанция гигантская, и, боюсь, уже непреодолимая. По той простой причине, что преодолевать ее никому не хочется. Мы, чернь, и так хороши.

Петр перечитал статью дважды и остался доволен. Именно так! Мы - чернь, и этим гордимся.

* * *

На следующий день Петр спал до обеда, потом встал, заглянул в холодильник, и понял, что похода в магазин не избежать. Он уже надевал куртку, когда раздался звонок в дверь. На пороге стоял вчерашний незнакомец, с котором он столкнулся при выходе из театра. Петр обратил внимание, что он выглядит как зомби - остановившийся взгляд, застывшее выражение лица, которое иначе, чем постное, не назовешь. В руках у него были свернутые в трубку и перехваченные резинкой листы.

- Мама мыла раму, - сказал он и протянул листы Петру.

При этих словах Петра охватило странное чувство восторга и страха как перед прыжком в воду с вышки. Такое состояние он испытывал совсем недавно, но не мог вспомнить, по какому поводу, ведь не в воду же он прыгал. Петр взял листы и положил на подставку для обуви. Незнакомец не уходил, протягивая еще и стодолларовую купюру, которую Петр взял. Захлопнув дверь, он постоял немного в задумчивости, потом надел куртку и вышел из квартиры. Незнакомец шел в том же направлении. Вот он вдруг начал озираться, как человек, глубоко погруженный в свои мысли, когда его вдруг спрашивают, как пройти на улицу Павлова, например. Петр наблюдал за ним с какой-то смутной надеждой. Он не смог бы объяснить, на что надеется. Так они и вошли в универсам. Петр потерял его в сутолоке магазина, но они опять столкнулись у кассы, на этот раз тележками.

- А, это вы, - сказал незнакомец. - Знаете что? Хорошо, что я вас встретил. У меня вчерашняя встреча оставила неприятный осадок, и мне хотелось бы от него избавиться.

Петр поморщился. Не хватало ему еще выслушивать излияния этого типа.

- Я хочу угостить вас пивом, - продолжал незнакомец. - Вы ведь пьете пиво?

- Пью, - машинально ответил Петр, хотя нужно было бы сказать совершенно противоположное.

- Ну, вот и отлично. Здесь есть какое-нибудь заведение, где можно со вкусом посидеть?

- Есть, - Петр внутренне развеселился, подумав о том, что укажет сейчас дорогущее кафе, где кружка пива стоила от пяти долларов.

Через десять минут они сидели в уютном зале, отделанном черным деревом, где играла тихая музыка и сновали бесшумные официанты. Петр подумал, что, увидев цены в меню, которое им принесли, незнакомец забеспокоится, ибо он не выглядел богатым и респектабельным, но ошибся. Никакого беспокойства не отразилось у него на лице, когда он заказывал пиво и раков. Ну что ж, подумал Петр, тем лучше. Он разглядывал незнакомца, думая, что встреча эта неслучайна. Еще он думал, что совсем недавно произошло какое-то событие, которое сейчас стерлось в памяти, оставив по себе только упоминание.

У незнакомца было узкое и длинное лицо и глаза, которые наводили на мысль о небольшом помешательстве. Иногда незнакомец взглядывал так, что у Петра по телу пробегали мурашки, и он думал, что вчерашняя встреча вполне могла быть в духе этого человека, когда он выразил Петру величайшее презрение. И никакого осадка у него от встречи не осталось, просто появился случай покрасоваться.

- Меня зовут Георгий. Я - литератор. Сейчас значение этого слова несколько принижено, но у меня не поворачивается язык назвать себя писателем. Дело в том, что я считаю, что писатель - это тот, кто живет исключительно на гонорары от своих книг. У меня же так совсем не получается, приходится работать и писать в свободное время.

- Простите, а фамилия ваша? - поинтересовался Петр.

- Нерестенко.

- Да-да, я слышал вашу фамилию, - зачем-то солгал Петр.

- Правда? - подхватил Георгий. - И по какому же поводу? Вы читали что-то мое?

- Нет, боюсь, не читал, уж извините. Но фамилия знакомая. Правда, я не могу вспомнить, где и при каких обстоятельствах...

- Понятно, - Георгий поджал губы и в глазах его мелькнуло такое презрение, что Петр почувствовал чуть ли не ожог на лице. - Ну конечно, откуда вам... Впрочем, вы ведь оказались вчера на спектакле случайно?

- В общем, да...

- Так я и думал, - Георгий явно начинал ненавидеть Петра. - Вы фантастику не любите?

- Ну, я бы так не сказал, - забормотал Петр, чувствуя, что эти посиделки могут добром не кончиться. - Я читал фантастику... Когда-то. Но сейчас...

- Понятно, - повторил Георгий. Он явно чувствовал себя на две головы выше Петра.

Принесли пиво и огромное блюдо раков. Теперь Петру было чем занять глаза и руки, он отхлебнул из кружки едва ли не половину, и с радостью ухватился за ближайшего рака.

- Меня всегда удивляли люди, не любящие фантастику, - заявил Георгий.

- Вот как? Почему?

- Как же можно не любить фантастики? Полет мысли, провидение будущего, технические предсказания, литература тайны...

- Знаете, все, что я читал из фантастики, - сказал Петр, - показалось мне притянутым за уши.

- Поясните!

- Какие-то перемещения во времени, пришельцы, звездолеты, и эти, как их... - он защелкал пальцами, показывая пистолет.

- Бластеры, - подсказал Георгий, кривя губы.

- Да-да, бластеры. Глупость какая-то.

- Может быть. Меня все вами перечисленное не очень волнует.

- А что же?

- Гибель человечества, - мрачно сверкнув глазами, проговорил Георгий, и глаза его сделались одухотворенными. - Я собираю библиотеку книг-катастроф, в которых человечеству тем или иным образом приходит конец. В конце концов, я и пишу об этом!

- Вы так не любите человечество?

- А разве его можно любить? - вопросил Георгий, нависая над столом. - Может быть вы мне скажете, за что его любить? Молчите?

- Ну почему же? Я могу ответить. Любить человечество есть за что. За литературу. За живопись. За скульптуру, архитектуру. За технический прогресс...

- Ах, оставьте! - вскричал Георгий. - Уж за технический прогресс человечество любить никак нельзя. Вам разве не знакомы последствия так называемого технического прогресса? Загрязнение воздуха, воды и почвы, синтетическая пища...

- Хорошо, хорошо, технический прогресс оставим, - согласился Петр. - Не очень удачный пример, допустим. А как же то, что я перечислил?

- Литература! - презрительно произнес Георгий и устремил совершенно безумный взгляд мимо Петра, куда-то в угол. - Разве может считаться литературой мусор, лишенный всякой фантазии!

- Что вы имеете в виду под мусором?

- Да все, что угодно! - вскричал Георгий, размахивая руками и привлекая к себе внимание немногочисленных посетителей. - Литература, лишенная фантазии считаться литературой не имеет права.

- Скажите, а Достоевский, например...

- Достоевский! Этот убогий писателишко, который во главу угла поставил человеческие страсти, так называемую любовь...

- Вот оно что! - сказал Петр, допивая пиво и делая знак официанту, чтобы принес еще. - Вы не верите в любовь?

- В любовь? - взревел Георгий, сам испугался своего крика и несколько съежился. - Какая любовь! Вы называете любовью это отвратительное совокупление самцов и самок? Этот наркотик, разъедающий душу?

- Ну, секс, - это еще не любовь.

- Вот как? - Георгий насмешливо покосился на Петра. - А что будет делать ваша любовь без секса?

- Я понимаю вас, - Петр покивал головой, поблагодарил официанта за пиво и отхлебнул из кружки. - У вас, видимо, была жизненная драма, неудачная любовь, так? Она бросила вас?

- Какой вы провидец! - одновременно насмешливо и презрительно сказал Нерестенко. Вы угадали ровно на ноль процентов! На ноль! Никакой несчастной любви не было и быть не могло. Я - убежденный и принципиальный противник секса.

"Черт побери! - воскликнул Петр мысленно. - Ну, я, кажется, попал!"

- Да-да, не смотрите на меня так. Секс - это наркотик, который развращает человека, делает его подобным скоту. Все трахаются, трахаются, трахаются! - закричал он с ненавистью и сжал кулаки. - Только и делают, что трахаются и называют это любовью!

- Мне кажется, вы смешиваете понятия, - осторожно начал Петр.

- Я не смешиваю понятий! - безапелляционно заявил Георгий. - Понятия смешиваете вы, когда утверждаете, что, кроме секса, у человека есть еще и любовь. Любовь - это миф, который люди придумали, чтобы скрыть свой разврат!

- Хорошо, хорошо, - с тоской сказал Петр, думая о том, что он сейчас поссорится с этим недоумком и придется самому платить за пиво. - Пусть так. Действительно, большинство людей и понятия не имеет о любви, о том, что она существует. Но как же литература...

- Все это вздор! Все то же прикрытие разврата и сладострастия!

- Простите, но вот вы, когда занимаетесь сексом...

- Я никогда не занимался сексом! - отрезал Георгий, и его лицо сделалось похожим на лицо Гитлера, когда он надвигал форменную фуражку на глаза. - Вы разве не поняли, что я вам говорил? Я - убежденный, понимаете ли, убежденный противник секса!

"Черт побери! - мысленно застонал Петр. - Да он же просто импотент!"

- Выдумали теорию, - раздраженно продолжал Нерестенко, - что человеком движет сексуальная неудовлетворенность. Этот ваш Фрейд, убогий умом старикашка, которого ничего не интересовало в жизни, кроме секса, разработал теорию психической организации человека... Сознательное, бессознательное! Какого человека он всегда видел перед собой? Психически ненормального, отягощенного психозами и неврозами, шизофреника и параноика! Разве можно распространять выводы, сделанные при наблюдении неполноценных людей на все человечество?

- Простите, простите, - Петр поднял руки, чувствуя, что сейчас не выдержит и сорвется на крик. - Вы - убежденный противник секса? А нельзя спросить - почему? Какого черта нормальный здоровый мужчина может вдруг стать противником секса и отказаться от высшего наслаждения, которое дает любовь? Вы нездоровы? Что с вами? Импотенция? Или у вас вывихнут половой член? Или он у вас двух сантиметров в стоячем положении, и женщины смеются, увидев его? Не заправляйте арапа! - он уже кричал, не замечая, что все посетители пересели поближе и с интересом прислушиваются к их разговору. - Вы лжете, когда говорите, что от секса отказались по убеждениям! На самом деле вы всего лишь тот самый неполноценный, психически или физически, я не знаю, который и интересовал Фрейда. За что вы ненавидите Фрейда? За то, что он раскусил и вас? Ведь чтобы вы там ни говорили, а вами движет та самая сексуальная неудовлетворенность! Вы не можете трахаться, сударь, и за это и ненавидите Фрейда, а вместе с ним и все человечество. Поглядите, он собирает библиотеку, где одни катастрофы и гибель человечества! Вся ваша ненависть в том, что вы не можете трахаться, как все нормальные люди...

Петр осекся, потому что вдруг увидел, что Георгий закрыл лицо ладонями и плачет.

- Извините, - растерянно сказал Петр, оглядываясь.

Один из посетителей, молодой человек лет двадцати пяти, показал ему большой палец и подмигнул, и эта похвала была Петру неприятна.

- Заплатите за пиво, - сказал Петр, подзывая официанта и готовясь достать портмоне, чтобы расчитаться самому.

- Да-да, конечно, - пробормотал Георгий, доставая деньги.

Пока Нерестенко разговаривал с официантом, Петр незаметно встал и улизнул. Ему было нестерпимо стыдно. Стыдно за то, что он все-таки не сдержался и заорал. За то, что он довел до слез этого несчастного, в общем-то, человека. За то, что вел себя опять не по-человечески. По-скотски. Возмутительно. Стыдно, ах, как стыдно! Чернь, чернь!

Придя домой, Петр, не раздеваясь, бросился на диван лицом вниз, и пролежал так довольно долго. Потом встал, сбросил куртку и принялся бродить по квартире, бормоча что-то уничижительное себе под нос. Так прошло довольно много времени, пока Петр вдруг не почувствовал какой-то укол в душе. Что-то кольнуло и оставило странное чувство. Сначала ему казалось, что за ним кто-то наблюдает. Впечатление было такое, будто он - маленькая букашка в спичечном коробке, а над ним наклоняется кто-то очень большой и безмерно любопытный, разглядывая его сквозь увеличительное стекло. Потом это чувство ушло и пришло другое - ему стало казаться, что в квартире кто-то побывал. Квартира стояла на сигнализации, и, когда Петр пришел, лампочка над дверью исправно горела, возвещая, что ничего не произошло за время его отсутствия, однако же, было в квартире что-то такое, какой-то непорядок, чего-то не хватало. Обеспокоенный, Петр обошел все и тщательно осмотрел. Похоже, все было на месте. Тогда он подумал, что наоборот, было что-то лишнее. И опять обошел квартиру. Беспокойство не проходило, наоборот, становилось все сильнее и сильнее, хотя он ничего лишнего и не обнаружил. Тогда он сел и задумался, прислушиваясь к своим ощущениям. Потом стал, закрыл глаза и стал поворачиваться на месте, выставив перед собой руки. Он не смог бы объяснить, чего хочет этим добиться, но, как ни удивительно, вдруг почувствовал, что беспокойство идет из прихожей. Он встал на пороге прихожей и еще раз осмотрелся. Что-то не давало ему покоя, но что именно? Он опять закрыл глаза и стал медленно поворачиваться. Вот он, источник беспокойства! Тумбочка под зеркалом. Но что в ней не так? Тумбочка как тумбочка. На ней лежала массажная щетка, ключи от квартиры, паспорт, какой-то свиток, перетянутый резинкой от бигуди, пятидесятикопеечная монета. Ну, и что? Внутри? Он полез было внутрь, но понял, что источник находится снаружи. Щетка? Но эта щетка знакома ему уже три года, с тех пор, как он купил ее в универсальном магазине, она с тех пор мало изменилась, разве что в зубьях ее застряло несколько волосков... Ключи он бросил сюда, войдя в квартиру, машинально, он всегда так делал... И паспорт выложил. Монета валялась тут несколько дней, он помнил это. Он поднял ее и положил сюда во время последней уборки... Черт возьми, это было так давно! Нужно убраться, ведь кругом пыль, сор, все выглядит так неряшливо!

Петр достал пылесос, долго и с ожесточением чистил палас в комнате, диван, кресла, добрался до прихожей, вышел с тряпкой, стал протирать пыль. Бумажный свиток слетел с тумбочки, он поднял его и вдруг застыл. Позволь, что это за свиток? Откуда он? Петр быстро сорвал резинку, развернул листы. Это было что-то вроде окончания студенческой курсовой работы, приложение с таблицами. Страницы были пронумерованы от тридцатой до тридцать шестой. Таблицы содержали сведения о валовом национальном продукте России с двухтысячного до две тысячи четвертого года. Петр очень долго стоял, разглядывая таблицы, и не понимая, каким образом они здесь оказались.

- Чертовщина какая-то, - сказал он наконец.

У него сложилось впечатление, что это Георгий передал ему листы, но когда именно и при каких обстоятельствах, он вспомнить не мог. Он свернул листы, перетянул резинкой и положил на место. В это время зазвонил телефон. "Светлана", - подумал он и нехотя взял трубку. Это была, действительно, она.

- Раму мыла мама, - сказала Светлана.

Петр почувствовал удар в грудь изнутри. Сердце неистово дернулось, выплескивая порцию крови, отчего в голове стало вдруг очень горячо, а в груди - холодно.

- Что? - пробормотал он.

Светлана помолчала несколько секунд, но Петру показалось, что прошло чуть ли не десять минут.

- Раму мыла мама, - произнесла она каким-то суконным голосом.

- Понял, понял, - сказал Петр и положил трубку.

Телефон тут же зазвонил.

- Что ты понял? - дрожащим голосом спросила Светлана.

- Что надо, то и понял, - холодно ответил Петр. - Сейчас приду к тебе.

- Эээ, - замялась Светлана. - Ко мне?

- Ну да. Отнесу этот чертов список, и приду.

Он положил трубку, надел куртку, прихватил свиток и вышел. Было уже довольно поздно, около одиннадцати часов. Петр шел по улице, широко размахивая рукой с зажатым в ней свитком. Вдруг ему навстречу выехал велосипедист. Петр удивился тому, что тот ездит так поздно. Велосипедист поравнялся с ним и неожиданно выхватил у него свиток. Петр остановился, раскрыл рот, чтобы закричать, броситься вдогонку, но велосипедист был уже далеко. Он крутил педали как сумасшедший, словно в фильме с убыстренным показом. Петр похлопал глазами, постоял минуту, потом махнул рукой и поехал к Светлане. У него шевелилась беспокойная мысль о том, что кто-то будет его ругать за то, что прошляпил, но кто, когда и как сильно, ему было все равно.

Он добрался до дома Светланы уже за полночь. Светлана открыла сразу, будто ждала под дверью.

- Что случилось? - набросилась она на Петра. - Какой свиток? Кому ты его отнес?

- Ты знаешь, - Петр растерянно почесал затылок. - Я вышел, а тут какой-то велосипедист... В общем, он выхватил у меня свиток и уехал. И так быстро... Я хотел за ним, но растерялся, а пока сообразил...

- Понятно, - сказала Светлана с видимым облегчением. - Ладно, черт с ним, с велосипедистом. Ужинать будешь?

Потом они ужинали, потом легли, потом Петр задремал. Сквозь сон он слышал, как Светлана выскользнула из постели, взяла трубку радиотелефона и ушла в кухню. Он встал, и сам не зная зачем, крадучись подошел к двери, прислушался.

- Аза Антоновна, - тихо говорила Светлана, - говорю вам, он просыпается.

Потом она долго слушала, два раза сказала "да", потом отключила телефон. Петр Быстро метнулся к посели, лег, закрыл глаза. Светлана села на край, долго сидела, разглядывала его, он это чувствовал кожей лица. Наконец она легла и отвернулась.

Аза Антоновна. Почему-то Петр знал, что так зовут ту тетку, из его снов. Откуда пришла такая уверенность, Петр не знал, но ему уже не было все равно. Что-то происходило вокруг него, что-то таинственное и неприятное, потому что его не посвящали, от него скрывали даже не главное, а вообще все. Это не могло нравиться. Что там сказала Светлана по телефону? "Он просыпается"? Несомненно, речь шла о нем. Но какое отношение имеет Светлана к Азе Антоновне, и почему это скрывают от него? Спросить напрямую? Вот так, взять, разбудить, и пусть навскидку ответит на все вопросы? Поразмыслив, Петр отказался от этой идеи, хоть она и была заманчива и, казалось, сулила быстрый успех. Наоборот, он решил как можно дольше скрывать тот факт, что он "просыпается", делать удивленный вид на расспросы, и отказываться от того, что он хоть что-нибудь понимает. А то, что расспросы еще будут, Петр не сомневался.

Так и случилось. Утром, подавая на завтрак яичницу-болтунью, масло, колбасу и чай, Светлана осторожно начала:

- Ты вчера был какой-то не такой.

- Ты заметила? Знаешь, встретил вчера престранного типа. Сначала он толкнул меня в театре (я ходил в молодежный театр, представляешь, смотрел какую-то муру про фантастику), отнесся ко мне презрительно. А потом мы встретились с ним в универсаме, и ему вздумалось загладить вину. Он пригласил меня на пиво. Я указал ему дорогущую кафешку, но он и глазом не моргнул. Ну, и разоткровенничался передо мной. Дескать, он противник секса, представляешь. А я дурак, дурак! Ну, знаешь, он с таким гонором, мол, я вас всех ненавижу, а секс - это наркотик, и все такое. А я дурак, вспылил, и говорю ему, что он либо импотент, либо у него член маленький, он не может, ну и психует. Он заплакал, представляешь. Ну, не дурак ли я? Человек несчастный, а я...

Петр махнул рукой, пригорюнился.

- Да не бери в голову, - засмеялась Светлана. - Это не Георгий ли его зовут?

- Ты его знаешь?

- Ну конечно, мы с ним на одном курсе универа учились. Он уже тогда был странный. Я не знаю, что у него там с членом, но от девчонок он всегда шарахался. Он где-то тут неподалеку живет, я его видела два-три раза. Не узнает, сволочь. Губы жмет, отворачивается. Ну, мне наплевать, он, говорят, со всеми девчонками так.

- Все равно, - Петр вздохнул. - Неприятно. Не должен был я так с ним.

- Да ладно. Ты только из-за этого такой был?

- А что, разве мало?

- Да нет, просто я хочу знать, может тебя еще что-нибудь тревожит?

- Вроде больше ничего. А что?

- Ты вчера про какой-то свиток говорил.

- Свиток? Что за свиток?

Петр как мог, разыграл удивление. Светлана испытующе заглянула ему в глаза, он выдержал взгляд, пожал плечами.

- Хоть убей, никакого свитка не помню. А должен помнить?

- Откуда я знаю? Ты про него говорил, не я.

- Извини.

- Ладно.

Светлана заметно повеселела и больше разговоров о свитке не заводила. Вскоре Петр сослался на дела и ушел. Бродил по городу, наслаждался редким солнечным днем. Незаметно для себя оказался там, где жил "водитель", улыбнулся про себя, вспомнив, как выслеживал его ранним утром. Заглянул во двор и остановился. Перед подъездом стоял рыжий облупленный автобус. "Тот самый!" - подумал Петр и поразился - какой "тот самый"? Где он его видел и когда?

Он стоял перед автобусом и мучительно пытался вспомнить, при каких обстоятельствах он встречался с водителем (вот что водил водитель - автобус!) и с его автобусом, и никак не мог. Что-то крутилось в голове, какие-то обрывки фраз, сказанных неизвестно кем и неизвестно по какому поводу, зачем-то выплыл Георгий, потом померещилась Аза Антоновна... Вдруг в голове появилась шальная мысль о том, чтобы залезть в салон автобуса, спрятаться там и посмотреть, куда он его привезет. Он чувствовал, что в этой машине заключается что-то очень важное, просто ключ к разгадке. Петр подошел к задней двери, с трудом отодвинул пневматическую створку и забрался внутрь. Лег на заднее сиденье и затаился, надеясь, что его никто не заметил. То, что он поступил нехорошо, как-то по-воровски, об этом Петр не думал, ему хотелось узнать правду, и он чувствовал, что к правде можно доехать на рыжем автобусе.

- Адреналину в крови не хватает, - вдыхая запах старого кожезаменителя, прошептал Петр.

Он посмотрел на часы. Половина первого. Шофер явно обедает, скоро выйдет и поедет на службу.

Водитель появился через четверть часа, сел, закурил, и Петр ощутил запах "Примы". Почему шоферы так любят "Приму"? Эти сигареты дешевы и достаточно крепки, но они без фильтра и табак лезет в рот, Петр сам видел, как курильщики выплевывают табачные крошки. Правда, кажется, в последнее время появилась "Прима" с фильтром, но ее не очень-то жалуют, во всяком случае, так казалось Петру. Покурив, водитель швырнул окурок в окно, завел мотор и медленно выехал со двора. Петр вдруг пожалел, что ввязался в столь рискованное предприятие. Та тетка, Аза Антоновна, внушала ему если не ужас, то какой-то безотчетный страх, и эта авантюрная поездка могла не кончиться добром. А что, если сейчас в салон сядут люди и обнаружат "зайца"? Ничего хорошего из этого не выйдет, и заготовленная на такой случай чепуха вроде той, что он залез в машину поспать и ничего плохого не замышлял, конечно же, не могли служить оправданием. Причем Петр чувствовал, что в милицию его сдавать не станут, а обойдутся своими силами.

Так и случилось. Автобус приостановился, открыл переднюю дверь, кто-то вошел. Петр вдался в сиденье, но его все-таки увидели. Над ним навис знакомый силуэт и еще более знакомый голос произнес:

- А, Петруша. Ты что здесь делаешь?

Петр сел, посмотрел на Азу Антоновну, которая была все в том же плаще и платке, и сказал:

- Да вот.

Антоновна села рядом, обдав его запахом каких-то необычайно дешевых духов.

- Ты как автобус-то нашел, болезный? - спросила Антоновна.

- Случайно.

- А зачем забрался-то?

- Так ведь...

Но Антоновна не стала слушать.

- Слышь, Денисыч! - крикнула она водителю. - У нас тут длинноухий. Ты видал?

- А то, - отозвался Денисыч. - Я его еще в окно засек, как он дверцу раздвигал.

- Ты на что надеялся-то, касатик? - ласково спросила Антоновна, поворачиваясь к Петру.

- Да ни на что. На авось, на что же еще.

- Молодца. Рисковый парень. Эх, нравишься ты мне. Вот не знаю почему, но нравишься. Жалко будет тебя убивать.

Петр вздрогнул и проговорил с натугой:

- Я не помню ничего.

- Помнишь, касатик, помнишь.

- Аза Атоновна, поверьте! - вскричал Петр, приложив руку к груди, и осекся.

- Ну вот, ну вот, - Антоновна сокрушенно покивала головой, посмотрела с прищуром: - А говоришь - не помню ничего.

- Отпустите вы меня Христа ради! - взмолился Петр.

И тут на него хлынули воспоминания. Он вспомнил пикет, Оксану Арнольдовну, Семена Михайловича, Родионыча, Ваню, Машу и Егора. Еще он вспомнил подземную библиотеку и книгу судеб Российской Федерации.

- Да, все помню, - сказал он, поняв, что обмануть Азу Антоновну не удастся. - И книгу, и подземелье. Вы зачем меня туда возили-то? Зачем показывали все, книгу давали читать?

- А иначе ты бы не стал работать.

- Как работать?

- Да это не важно, касатик. Денисыч, ты останови, мы тут покалякаем спокойненько.

Автобус остановился, шофер закурил свою "Приму".

- Работал ты хорошо. Да и необременительная у тебя должность ведь была, разве не так? Раза два в неделю бумаги передать кому надо. Мы же не можем электронной почтой пользоваться, сам посуди, когда есть риск, что ФСБ может прочитать. Передавал бумажки-то?

- Было один раз.

- Один раз, гы-гы. А два не хочешь?

- Аза Антоновна, - взмолился Петр. - Ну, еще раз меня запрограммируйте, чтоб я все забыл. Посильнее, а.

- Нельзя, дружок, - Антоновна с сожалением покачала головой. - Дураком сделаешься. Оно тебе надо?

- Убьете?

- Денисыч, а поехали-ка! - крикнула Антоновна.

- Убьете? - повторил Петр.

- Видно будет.

Антоновна насупилась и отвернулась. Петр в отчаянии принялся озираться. Окна автобуса опять покрылись изморозью, и сквозь них ничего не стало видно, хотя на улице сегодня было тепло и этого никак не могло произойти. Сквозь лобовое стекло Петр почему-то тоже ничего не мог разглядеть, только мелькали какие-то размытые пятна. Разве вскочить, выбить окно и вывалиться наружу? Хотя бы сразу не убьют...

- И не думай даже, - хмуро сказала Антоновна, очевидно угадав его мысли. - Стекла бронированные, башмаком не вышибешь.

Петр сник, и его охватила апатия.

- Да не дрейфь! - крикнула Антоновна. - Придумаем что-нибудь. Не все же запрограммированные работают. Я, например. Денисыч вон.

- И Светлана? - потухшим голосом спросил Петр.

- И Светлана, гы-гы. А про нее как догадался?

- Разговор подслушал. По телефону.

- Вон что. Подслушивать - нехорошо. Али в школе не учили?

Петр промолчал. Он думал о том, что, как всегда, влез в какую-то кашу, в которую можно было спокойно не влезать. Но что толку корить себя в том, что забрался в этот чертов автобус? От этого легче не станет. С другой стороны, он все вспомнил. Со страху, наверное.

- Послушайте, - обратился он к Антоновне, которая скинула платок на плечи, и сидела, нахохлившись. - Так выходит, вы во всем виноваты?

- А тебе бы только виноватого найти! - раздраженно крикнула Антоновна. - Кто виноват? - вечный русский вопрос. Вместо того, чтобы спокойно, без спешки, во всем разобраться, русский человек начинает искать виноватого, а, найдет, так и хорошо ему, он спокойный становится, все у него по полочками лежит и гармония духа наступает. И невдомек русскому человеку, что он-то и есть главный виноватый.

- Ну, это вы бросьте! - твердо сказал Петр. - Вы еще приведите эту дурацкую фразу о том, что каждый народ достоин того правительства, которое у него есть.

- Во! - взревела Антоновна. - И приведу! Это именно такая фраза и есть, нужная. И ничего она не дурацкая! Нет, ты погляди, Денисыч, они тут наворочают, налепят горбатого, мы давай исправлять, а нас же в виновные рядят!

Денисыч только усмехнулся и выпустил дым в форточку.

- Так как же это вы исправляете? - закричал Петр. - Когда я книгу видал?

- И, касатик, да ты не понял ни хрена. Книга, она ведь для чего? Для сценария. Как в кино. Делаем так, делаем эдак. Все вроде хорошо и приятно, так нет же! Вдруг - бац! - вылазит какой-нибудь оглашенный и давай гнуть свое, в сценарии не предусмотренное. Ага! Ну, это только в кино хорошо, когда актеры отсебятину порют, такое даже приветствуется. А в жизни?

- А кого это вы имеете в виду? Горбачева, что ли?

Антоновна не ответила, отвернулась.

- Ты, милый, вот что, - сказала тусклым голосом. - Помолчи, ладно? Не понимаешь ни хрена, так хоть не лезь со своими суждениями, от которых хоть стой, хоть падай, а то и вообще - слезу выгоняет.

- Да ладно, молчу, - угрюмо отозвался Петр. - Мне ведь жить немного осталось. Солнышко-то хоть покажете напоследок? Или так и кокнете в подземелье своем?

- Аналитиком будешь, - сказала Антоновна. - Видал - сидят за компутерами?

- Спасибо. А домой-то хоть отпустите? Или у вас там комнаты... Ах, да, там и живут?

- Там и живут. На солнышко только проверенные выходят. Вроде меня и Денисыча.

- А мне нельзя - проверенным?

Антоновна поглядела на него и вдруг развеселилась.

- Отчего нельзя? Можно. Лет через пять при хорошем поведении можно и проверить тебя, гы-гы. А пока поработаешь, мы на тебя посмотрим.

Петр ничего не ответил. Сбегу, решил он. Из любой тюрьмы можно сбежать, и я сбегу.

- Это только кажется, - словно отвечая на мысли Петра, и мучая его тяжелым взглядом, сказала Антоновна. - А на деле ох как трудно.

- Это вы про что? - невинно спросил Петр.

- Не прикидывайся, - улыбнулась Антоновна. - Ты знаешь, про что.

- А вы что же, мысли читать умеете?

- И мысли, и прысли, и много чего могу. - Она стукнула себя в грудь, и та заколыхалась.

Петр уставился на грудь, ничего не сказал. Ничего она не умеет, - подумал он. У меня все на лице было написано. И потом, о чем я еще мог подумать?

Они вышли из автобуса в том самом гараже, обшитом металлическими листами, спустились по лестнице и пошли по коридору с бесконечными рядами дверей. Вдруг одна из них открылась, и на пороге появился Семен Михайлович, в белоснежной сорочке, отутюженных брюках и лакированных штиблетах по моде пятидесятых годов. Он скрестил руки в черных нарукавниках на груди, смотрел молча и беспристрастно. Петру захотелось выкинуть какой-нибудь фортель, например, схватить его за яйца, но эта затея не показалась ему удачной. Он только смиренно поздоровался:

- Здравствуйте, Семен Михайлович.

- Здравствуйте, Петр Валентинович, - вежливо и сухо ответил старик.

- А, Михалыч! - радостно приветствовала Антоновна и указала на нарукавники. - Все корпишь?

Старик не удостоил ее ответом, скрылся за дверью.

- Достойный человек, - нисколько не обидевшись, сказала Антоновна, и подняла палец для убедительности. - Я бы даже сказала - голова. Правда, иногда его заносит. Стар становится, молодежь не любит. Ну, бывает. Не, любит, погоди. Девчонок, гы-гы.

Антоновна привела Петра, возможно, в ту самую комнату, что и в прошлый раз, во всяком случае, Петр не нашел каких-то отличий. Возможно, у них тут все комнаты одинаковые.

- Располагайся. Сегодня тебе уж не работать. Ешь, спи, отдыхай. А завтра... Да, из комнаты ни шагу. Да ты и не сможешь, дверь-то я запру, гы-гы.

И Антоновна вышла, оставив Петра одного.

* * *

Работа оказалась не трудной. Даже думать много было не нужно. Петр приходил, садился за свой стол в длинном ряду других столов, здоровался с соседями кивком головы, включал компьютер и просматривал поступившую за ночь информацию. Информация была, по его выражению, проста, как три рубля с дыркой. Это были биржевые котировки на спирт, вино и водку внутри страны. Все, что ему следовало сделать, это просмотреть тенденцию роста или падения цен за неделю и за месяц, сделать "глубокомысленные" выводы о том, что вот, мол, цены растут, и рост, по прогнозным оценкам аналитика Скорохлебова П.В. в ближайшее время сохранится. Он втихомолку заглядывал в соседние компьютеры (да никто и не делал из информации секрета) там было то же самое - цены на пшеницу, мясо, молоко, птицу и тому подобное. Про себя этот закуток Петр окрестил "пищевым отделом". У отдела не было никакого начальника, да и самого отдела, скорее всего, не существовало как структурной единицы. Никто из сотрудников не предпринимал попыток сблизиться, и Петр, глядя на общее поведение, был молчалив и сдержан, ни с кем не заговаривал, на рабочие вопросы отвечал односложно, сродни военному "есть" и "так точно".

Через неделю у Петра созрела мысль о том, что его работу может выполнять обыкновенная компьютерная программа, написанная простым школьником, даже не семи пядей во лбу. Постепенно он стал выполнять свои обязанности очень быстро, за два-три часа, а потом сидел и скучал, разглядывал соседей. Среди них была весьма заурядная девушка блеклой наружности, не признающая туши, помады и румян, с длинными сальными волосами, которые она мыла чрезвычайно редко, не более одного раза в неделю. У девушки была просто умопомрачительная фигура, даже не столько фигура, сколько попка, на которую Петр всякий раз заглядывался, когда девушка вставала и шла по проходу мимо, чтобы передать кому-нибудь стопку отпечатанных листов. У него просто дух захватывало, когда он видел эту попку, туго обтянутую брюками, и в этот момент о работе не могло быть и речи. Это было единственное развлечение Петра, которое, впрочем, очень скоро ему наскучило. Не такая уж и идеальная попка, если разобраться. Да и сама девчонка, которую звали, к слову Лера, просто уродина. Что ей стоит наложить макияж, вымыть волосы, соорудить какую-нибудь прическу? Нет, она вся поглощена работой, не поднимает глаз, ни с кем не разговаривает, только продолжает призывно вилять бедрами, черт бы ее побрал.

Сначала было интересно наблюдать за соседями. Через проход сидел Вениамин, тучный молодой человек, вечно потеющий, промакивающий лоб одноразовыми платочками, которые он бросал мимо корзины, и к концу дня становился похожим на промокший матерчатый пузырь, который появляется, когда пытаешься утопить пододеяльник в воде, замусоренной конфетными обертками. Неприятный тип, но смотреть на него было некоторое время интересно. Он включал компьютер, щурил маленькие глазки, разглядывал на экране белые буквы, комментирующие загрузку машины, потом запускал табличный процессор, смотрел динамику изменения цен на рыбу и морепродукты, хлопал себя по толстой ляжке, вытягивал губы в трубочку, цокал языком и качал кудрявой головой. Потом он имитировал бурную деятельность, перекладывал бумаги на столе, искал авторучку, точил карандаш, заготавливал стопку бумаги и начинал анализировать. В итоге у толстяка выходили аккуратно опечатанные, подшитые и пронумерованные отчеты.

Впереди сидел Герман, широкоплечий парень лет двадцати. Петр видел, в основном, только его спину. Спина все время была крайне напряжена и, как зеркало, отражала усердие, с которым парень подходил к своему занятию. Большей частью он сидел, подперев голову кулаками и уставившись в экран, на котором пролистывались таблицы, графики и трехмерные диаграммы. Поглядев на таблицы минут пять, он нервно переводил взгляд на часы, дожидаясь ежечасного десятиминутного перерыва, когда он стремглав срывался с места и уносился в курилку, на бегу доставая сигарету и зажигалку. С перерыва возвращался повеселевший, и от него разило табачным дымом и запахом общественной уборной. После сдачи отчета он возвращался с гордым видом, который, казалось, говорил, что вот он внес свою весомую лепту в общее, такое важное дело, и теперь может со спокойной совестью вернуться в клетушку, выдвинуть кровать и тут же отключиться, как отключается робот, когда не нужен. Анализировал он конъюнктуру рынка зерна, муки и хлебо-булочных изделий.

Через проход справа сидела женщина лет тридцати восьми, Алла Иннокентьевна. Волосы у нее всегда были стянуты в пучок на затылке, лицо строгое, украшенное тяжелыми очками в роговой оправе с довольно сильными стеклами. Она работала основательно, глядела на экран так, как смотрит учитель на нерадивого ученика, неспособного запомнить таблицу умножения на два. Когда на экране отыскивалось что-нибудь достойное внимания, то бишь какая-то особо заковыристая циферка, женщина вытягивала губы, лицо ее делалось почти одухотворенным, и она резко начинала стучать по клавишам всеми десятью пальцами слепым методом.

Позади Петра сидела та самая девушка с красивой попкой.

Вот и все развлечения. Утром здоровались, перекидывались парой слов о том, что конъюнктура ухудшается (улучшается), тенденции прослеживаются адекватно и тому подобное. В обед дружно вставали и шли в столовую, низкое сумрачное помещение с рядами длинных солдатских столов, где брали разнос с пресной солдатской едой. Вечером прощались, спешили к себе в клетушки и почти не разговаривали.

Честно говоря, Петр думал, что свихнется от такой жизни гораздо скорее. Однако он проработал таким образом уже более двух недель и еще ни разу не полез на стену. Плохо было только по утрам. Ровно в половине восьмого неизвестно из каких щелей в комнату лезла назойливая музыка, в основном попса семидесятых годов, которая стала нынче весьма популярной и которую даже сравнивали с попсой нынешней, не в пользу последней. Спрятаться от музыки не было никакой возможности, хотя бы и под подушкой. Приходилось вставать, нехотя брести умываться, чистить зубы и с тоской смотреть в зеркало, где отражался весьма недовольный жизнью человек. Петр никогда не служил и не знал, что такое каждодневное вставание по утрам в один и тот же час, стремление не опоздать, дабы не вызывать на себя огонь начальника, которому никакие опоздания не нравятся. Некоторое время его даже забавлял режим дня, он стал лучше чувствовать себя, даже делал короткую зарядку из трех-четырех упражнений, у него улучшился цвет лица и перестали в больших количествах выпадать волосы при расчесывании. Но со временем стала раздражать даже не музыка, а необходимость вставать, завтракать и идти на службу, где корчить из себя нужного Ордену аналитика.

К тому же раздражала однообразная еда, от которой за версту несло полевой кухней и восемнадцатилетним поваром с немытыми руками. На завтрак обязательно была сдобная булочка с маслом (причем масло подавали в виде цилиндрика, как в армейской столовой), манная или рисовая каша или сваренное вкрутую яйцо, какао или кофе с молоком. На обед щи из кислой капусты, гороховый суп или кроваво-красный коммунистический борщ, битком набитый свеклой, нарезанной соломкой; на второе котлета, биточки или тефтели, распадающиеся от собственной тяжести, с картофельным пюре, макаронами или рисом; на третье - мутный компот из сухофруктов или чай с кусочком лимона и ложечкой сахара.

Очень скоро Петр начал замечать за собой некоторые странности. Так, например, он понял, что за все время пребывания в подземелье ни разу не вспомнил о прежней жизни. То, что сотовый телефон молчал, не находя сети, и позвонить наверх не было возможности, было понятно, но вот то, что отсутствовало такое желание - было удивительно. Петр приписал это какому-нибудь гипнотическому воздействию, вспомнив, что некоторое время выполнял чьи-то поручения, не сознавая, что делает, в состоянии транса. Но снаружи-то едва ли все его знакомые находятся под воздействием! Его должны искать, беспокоиться... Впрочем... Петр махнул рукой. Едва ли кто обеспокоится до такой степени, что заявит в милицию о его пропаже. Светлана? Так она знает, куда он канул. Алексей? Тому, собственно, наплевать, есть он на свете или его вдруг не стало. Редакторы? Ну, уж им-то тем более наплевать. У Петра были где-то родственники, с которыми он не поддерживал никаких отношений, которых не знал, и которые не знали его, и не было причины им беспокоиться о нем. По всему выходило, что его долго не хватятся, а если и хватятся, то милиция примет заявление и тут же о нем забудет, в надежде, что его тело выплывет где-нибудь среди неопознанных трупов. Тот факт, что он, Петр, никому не нужен, привел его в некоторый душевный трепет и, в конце концов, нагнал тоску.

Дня три он ходил в библиотеку, ибо это не возбранялось, листал тяжелые фолианты Книги Судеб, но скоро и это ему наскучило. Была и другая библиотека, обычная, в которой можно было найти неплохие книги, проштампованные синими канцелярскими печатями с инвентарными номерами. Петр стал захаживать туда и брать книги, которые прочитывал очень быстро, за два-три дня. Он прочел два романа Достоевского, "Мертвые души" Гоголя, два-три фантастических романа и несколько современных русских детективов, от которых у него зачесалось где-то внутри головы, и утолить этот зуд не было никакой возможности.

Телевизор, который, как кровать и стол, выдвигался из стенной панели, Петр смотреть не мог, его тут же начинало тошнить от одной только рекламы, от которой совершенно некуда было деться. Два раза он заходил в видеотеку и брал кассеты с фильмами, но и от них, почему-то, тошнило.

И вот в один прекрасный (хотя, почему, собственно прекрасный?) день, на него навалилась такая хандра, что ему вдруг сделалось на все наплевать. И утром следующего дня он не вышел на работу. С наслаждением остался в постели, уснул после побудки и проспал до десяти часов, пока дверь не открылась и на пороге не возникла приземистая фигура Азы Антоновны. Она вошла, в своей аляповатой деревенской кофточке красного цвета и синей юбке чуть ниже колена, под которой было видно бутылочной формы ноги.

- Таак, - протянула она, усаживаясь на стул и разглядывая Петра, который приоткрыл один глаз, и тут же снова закрыл. - Казеним, стало быть?

- Казеним! - радостно согласился Петр, натягивая одеяло до подбородка. - Что хотите делайте, убивайте, режьте на части, колесуйте, на дыбу вздергивайте...

- На кол посадим, - ласково подсказала Антоновна.

- Да ну, - усомнился Петр. - Не может быть. В наш-то просвещенный век?

- А что? Очень показательно, гы-гы. Соберем всех, дабы никому неповадно было, пусть посмотрят. А ты, сидя на колу, будешь рассказывать, как докатился до жизни такой. Очень поучительное зрелище. В целях воспитания личного состава, гы-гы.

- А, сажайте, - легкомысленно махнул рукой Петр.

- Ух, ты какой! - Антоновна нахмурилась. - И не мечтай. Мы с такими знаешь как поступаем? Мы их наверх выпускаем, ага. А они потом сюда сами просятся.

- Врете!.. Ой, простите...

- Ничего, ничего. Я вру, конечно. Частенько, особенно когда подвыпью, гы-гы. Но не в этом случае, Петруша. Вставай, пойдем.

- Куда?

- Куда, куда. На кудыкину гору. Денисыч тебя в город отвезет.

- А как же государственная тайна?

- Какая тайна? Ах, это? - она обвела рукой стены. - Так это никакая не тайна. Это брехня одна, тебе и не поверит никто. Фээсбэшники не поверят от того, что такого быть не может, чтобы без их ведома. Милиция не поверит, потому что ей не до этого, с психами она не связывается. Кому расскажешь? Алексею? Или статью напишешь? Ну-ну, давай. А я буду посмотреть.

- Погодите, - растерялся Петр. - Как это фээсбешники не поверят? Они ж не дураки там. У них же принцип такой - если есть вероятность, считается, что она сбылась...

- Это ты книжек начитался, милый. Ну, что я тебя уговариваю? Пойдешь наверх? А нет, так живо работать!

- Пойду наверх! Еще как пойду! Солнышко увидать, воздухом подышать.

- Давай, давай, дыши. Выхлопом ты надышишься. И дымами всякими. Я ж говорю, сам назад запросишься. Давай хоть об заклад биться.

- А давайте биться! - Петр вскочил с постели, в одних трусах, потом вдруг застеснялся, быстро натянул штаны и рубашку. - Что поставите?

- Коньяку бутылку. Настоящего, не подделку, которая в магазине. "Камю". А ты?

- А я... А я...

- А ты будешь работать и не рыпаться.

- Согласен!

Ударили по рукам.

Ехали опять в том же автобусе с запотевшими окнами. Петр провел рукой по стеклу, но разглядеть ничего не смог - стоило убрать руку, как стекло вновь покрывалось потом. Антоновна, сопровождавшая его, посмотрела насмешливо.

- Это на случай, если ты вдруг шпионов вздумаешь привести, гы-гы.

Петр только хмыкнул в ответ и отвернулся.

- Ну, касатик, приехали, - сказала Антоновна, когда автобус остановился и распахнул переднюю дверцу. - Сроку на спор даю две недели. Не запросишься в срок, твоя взяла, можешь приходить за коньяком. Запросишься... Да, вот тебе номер, позвонишь, - она дала ему бумажку с цифрами. - Это домашний Денисыча.

- А если я на Денисыча шпионов натравлю?

- Ох, Петруша! Ну, натравишь, и что?

- А то, что автобус ваш два года назад в аварии разбился, и его списали.

- Ну, списали, и что? Эх, касатик, да ты обратись в ФСБ, обратись. Если, конечно, стремишься в желтый дом попасть. Живо упекут, и как звать не спросят, гы-гы. Стали б мы тебя отпускать! Давай, давай, выметайся, меня еще дела ждут. Не один ты у меня, гы-гы.

Петр вышел, зажмурился от яркого солнечного света, от которого отвык в подземелье. Автобус, фыркнув вонючим выхлопом, укатил. Его высадили в знакомом переулке, недалеко от дома. Он побрел домой, разглядывал травку, пробивающуюся на газонах. Было тепло, даже жарко. Он расстегнул куртку, потом снял ее, перекинул через руку.

- Ничего, разберемся, - с оптимизмом прошептал он и зашагал к подъезду.

Чем-то ему не понравилась дверь квартиры. Было что-то в ней не так, что-то неуловимое и непонятное. Петр не сразу сообразил - что. Не горела красная лампочка сверху. Он силился вспомнить, ставил ли квартиру на охрану и не мог. Вставил ключ в замочную скважину... Ключ не поворачивался. Он чертыхнулся, но надавить на ключ сильнее побоялся - вдруг сломается. Стукнул по двери кулаком, звук получился слабым - дверь была массивная, отделанная деревянной рейкой. Стукнул ногой. За дверью вдруг кто-то зашевелился, щелкнул замок и створка открылась. "Воры!" - мелькнуло в голове у Петра. На пороге стоял тучный мужчина невысокого роста, коротко стриженый, в одних трусах, через резинку которых свешивался огромный волосатый живот. В руке толстяк держал вилку.

- Ты чего тут крутишься? - подозрительно спросил он.

- Я? - Петр растерялся и не знал, что делать - бежать вызывать милицию или попытаться справиться своими силами.

- Ну не я же! - толстяк презрительно разглядывал Петра.

- Я здесь живу, между прочим, - нерешительно произнес Петр, подозревая уже, что Орден выкинул его из квартиры.

- Где? - опешил толстяк.

- Здесь.

- Здесь я живу! - толстяк стукнул себя кулаком в грудь. - Слушай, проваливай, а? Я с ночной смены пришел, завтракаю, сейчас спать завалюсь.

И он стал закрывать дверь.

- Послушай! - Петр вставил между створкой и косяком ногу. - Ну, хотя бы вещи мои отдай! Компьютер. А?

- Слышь, старик, - толстяк опасливо косился на Петра в щель. - Мы, когда въехали, в квартире только мусор валялся. Мусор тебе отдать, что ли?

Петр убрал ногу, и дверь захлопнулась. "Вот так-так, - думал он, спускаясь по лестнице. - Орден постарался. Ай да Аза Антоновна! Знала ведь, знала!"

- Две недели тебе сроку, - передразнил Петр.

Он вдруг остановился, пораженный мыслью о том, что все документы остались в квартире. У него в кармане только портмоне с мелочью и записная книжка. Петр нащупал в кармане телефон, набрал номер.

- Леша, привет! Что значит, кто это? Ты что, не узнаешь, что ли? Петр. Как какой Петр? Скорохлебов. А...

Он ошарашенно посмотрел на трубку.

- Ни хрена себе! А, ну да, его запрограммировали.

- Эй, Лешка! - крикнул он. - Я тебе сто баксов должен.

Алексей долго молчал, слышалось сопение.

- Ничего ты мне не должен, - с сомнением произнес, наконец, он. - Враки это все.

- Как хочешь, - сказал Петр и отключил телефон.

Он вышел во двор, сел на скамейку. Во дворе гуляла молодая мамаша с коляской, стояло несколько автомашин.

- Так-так, Аза Антоновна. Вы наверняка ждете меня сегодня к вечеру. Ну уж, дудки. Свой коньяк я отыграю. И горе вам, если он окажется подделкой!

Петр не знал, как он накажет в этом случае Азу Антоновну, сказал так для красного словца, хотя щеголять красноречием было не перед кем, разве что перед самим собой. Пришла идея позвонить Светлане, но Петр очень долго отказывался от нее. Светлану уж точно, если не запрограммировали, то строжайше предупредили убежища опальному аналитику не давать. Он принялся листать памятную книжку и набирать номер за номером. Повсюду выходил ему отказ. Кто-то просто не имел времени с ним встретиться, кому-то срочно нужно было уезжать, а пустить пожить в своей квартире он никак не мог, "ты уж извини, старик"; кто-то просто отказывался его вспомнить, как Алексей. У всех находились какие-то причины. Петр обзвонил всех, кто только нашелся в книжке, кроме Светланы. Наконец, пересилив себя, набрал ее номер.

- Мне плохо, - сказал он.

Она очень долго молчала, дышала в трубку. Потом медленно произнесла:

- Приходи к Гоголю. Через полчаса.

Ну, хотя бы здесь сразу не отказали. Петр с облегчением вздохнул, посмотрел на часы и пошел в сторону станции метро.

Через полчаса Петр остановился у памятника Гоголю, огляделся, и тут же увидел Светлану. Она стремительно подошла к нему, маленькая, ладная, в черных брючках и белой курточке, схватила его за руку и потащила прочь от памятника. Она поминутно оглядывалась, пока не затащила Петра в запущенную подворотню, где очень крупно из баллончика с красной краской было написано "Спартак чемпион".

- Ну? - спросила она, глядя на него с мучением.

- Ни денег, ни документов, ни квартиры, - лаконично выложил Петр и посмотрел с надеждой.

Светлана поджала губы, некоторое время смотрела на него, потом решительно раскрыла сумочку, достала кошелек.

- Вот, все что могу, - она протянула ему пятьсот рублей.

Петр взял купюру, поняв, что надежды не оправдались.

- Насчет квартиры... сам понимаешь... - с мукой произнесла Светлана, пряча глаза.

- Понимаю, - тускло сказал он, глядя мимо нее.

- Они меня убьют! - закричала она и тут же зажала рот рукой. Продолжала едва слышно: - Убьют, понимаешь?

- Понимаю, - холодно сказал Петр.

Он отвернулся и хотел было уйти, но Светлана удержала его за рукав.

- Ну пойми же ты меня!

- Да я понимаю, что ты, - Петр вежливо убрал ее руку. - Только у меня такое ощущение, что никого они не убьют. Так, пугают только. За деньги спасибо. Прощай.

Он пошел вон из подворотни. Светлана догнала, и, семеня за ним, скороговоркой говорила:

- Петя, вернись к ним! Вернись! Зачем ты затеял все это? Разве тебе там плохо? Что ты, в самом деле? Жить негде, на работу не возьмут...

- Плевал я на твою работу! - Петр остановился, посмотрел со злостью. - Мне работа не нужна. Я и так проживу. И коньяк ее чертов мне не нужен, так и передай этой...

Он махнул рукой и вышел на улицу. Нащупал в нагрудном кармашке листок с номером Денисыча, смял его и выбросил в урну.

- Плевал я на ваш орден, Аза Антоновна, - пробормотал он. - Надо будет - сами найдете. Следите, небось? Давайте, давайте. Только ведь не пойду я в ваше подземелье! Я не герой, я слабый человек, но ишачить на вас за солдатскую пайку не стану, так и знайте. Можете убить!

* * *

Было очень тяжело ходить все время по городу, сидеть на твердых и неудобных скамьях. Непривычно. Когда у него была квартира, он приходил, принимал душ, вытягивался на диване и отдыхал, а теперь... Сидя на влажной от только что закончившегося дождя скамье в небольшом скверике недалеко от своего дома, Петр обдумывал нерадужное будущее. Соваться в милицию с заявлением о потере паспорта едва ли имело смысл. Вполне возможно, что заявление примут, но ходу ему не дадут. Нужно будет привести как минимум двух свидетелей, которые бы подтвердили, что он именно и есть Петр Валентинович Скорохлебов, проживающий... Вот-вот, нигде не проживающий. Бродяга. Петр был уверен, что ни одна сволочь из подъезда, где он некогда жил, не вспомнит его. Каждый будет глупо моргать, пожимать плечами и уверенно говорить, что этого молодого человека он никогда в жизни не видел. Петр сделал такой вывод, когда нос к носу столкнулся со старушкой со второго этажа, поздоровался с ней, а та взглянула с удивлением, буркнула что-то и прошла мимо, решив видно, что он пьян. Заявить права на свою квартиру он не мог по той же причине. Совершить мелкое хулиганство и попасть на полмесяца за решетку ему не хотелось (он с улыбкой вспомнил рассказ О`Генри "Фараон и хорал"), и он оставил этот шаг на самый крайний случай. Где жить? И тут ему в голову пришла очень хорошая мысль, которая, правда, не показалась очень удачной, но, поразмыслив, он решил, что именно так и нужно сделать. Дело в том, что у него был ключ от подвала, в котором было тепло, сухо и лежали вполне чистые доски, на которых можно будет неплохо выспаться. Скорее всего, в Ордене не просчитали такую ситуацию, и не сменили замок на двери. Во всяком случае, одну ночь там можно было провести. Да полноте! Неужто Аза Антоновна выгонит его и из подвала? Впрочем, расчитывать нужно на самое худшее.

Вечером, когда стемнело, и со двора исчезли последние ребятишки, игравшие на асфальте в классики, Петр незаметно проскользнул к двери в подвал, отпер ее, и включил свет. Помещение, разделенное дощатыми перегородками на кладовки, показалось ему грязным и унылым, он сел на стопку досок, подпер голову кулаком и задумался. Пятисот рублей, полученных от Светланы, хватит, конечно, при известной экономии, на некоторое время. Но, кроме еды, нужно ходить в баню хотя бы раз в неделю, купить зубную щетку и пасту, полотенце, чтобы умываться в платном туалете за квартал отсюда. Бритва бы тоже не помешала, но без нее придется обойтись. Петр знал, что борода у него растет куцая, какими-то кустиками, разом густо, разом пусто, но с этим придется смириться. Чтобы следить за собой, нужны деньги. Да, деньги. Поскольку никто их не даст даже взаймы, придется как-то работать. Нет и речи о том, чтобы вести прежнюю журналистскую деятельность. Ни в одной кассе ему не выдадут деньги без паспорта. Следовательно, придется подрабатывать грузчиком, носильщиком или что-нибудь в этом роде. Неподалеку есть вещевой рынок, один из последних, не облагороженных, где кормятся многие бродяги. Придется пристроиться там, вступить в сношения с тамошними бомжами и как-то завоевать себе место под солнцем.

Порешив на этом, Петр выключил свет, лег на доски, очень долго ворочался с непривычки, таращил глаза в полную темноту, и, наконец, заснул.

Утром, выйдя из подвала на белый свет, он тщательно осмотрел куртку и брюки, долго оттирал пыль, и понял, что очень скоро он станет грязным, и ничем не будет отличаться от бродяг, которых было полно в любом городе России. Однако же, его вид еще позволял казаться вполне респектабельным мужчиной, и Петр сходил в магазин, купил полотенце, зубную пасту и щетку, умылся в платном туалете, с неудовольствием потер подбородок, покрытый щетиной и вышел на улицу посвежевший и полный энтузиазма, несмотря на то, что от пятисот рублей в кармане осталось всего ничего. Однако он зашел еще в гастроном, где купил два пластиковых стаканчика и шкалик водки. Позавтракал заскорузлым беляшом и стаканчиком ячменного кофе в забегаловке у рынка и принялся прохаживаться по рядам. Торговцы только-только разворачивали товар, кругом сновали носильщики с тележками, кричали "поберегись!", деловито сгружали плотно набитые баулы. Петр приглядывался к ним, и замечал, что не такие уж они и бомжи. Да, испитые лица с тремя классами образования, да, одеты не ахти, но не бомжи. Улучив момент, Петр отвел в сторону одного из грузчиков, молодого круглолицего парня со следами вчерашней попойки на лице и крепким запахом перегара и сказал:

- Слушай, приятель, кто у вас старший?

- А че?

- Надо.

- Вон, Артамон.

Парень указал на пожилого мужчину, действительно напоминающего Артамона из сказки о Буратино, в основном тем, что на голове у него была легкая шапка из каракуля с длиннющими ушами. Петр дождался, когда тот немного освободится, и обратился к нему.

- Слушай, друг, тут такое дело, - начал он смущенно. - Нет, погоди, о деле потом.

Петр распахнул куртку, показав горлышко шкалика. Он не ошибся. Глаза Артамона сразу загорелись, словно в черепушке включился фонарик.

- О деле потом, - забормотал он, схватив Петра за руку и потащив его куда-то в задний коридор рынка, образованный высоким дощатым забором и задниками торговых прилавков. Здесь было сумрачно, валялись несколько деревянных чурбаков, на которых они и пристроились. Петр налил Артамону полный стакан, а себе плеснул чуть-чуть. Артамон махнул стакан одним глотком, утерся рукавом, посмотрел слезящимися глазами и проговорил сдавленным голосом:

- Ну, теперь можно и о деле.

- Дело у меня такое, - начал Петр. - В общем, потерял я квартиру, работу, все. Хочу к тебе в артель пристроиться.

Артамон отвел взгляд в сторону, долго думал о чем-то, слегка шевелил губами, будто просчитывал что-то. Когда Петр уже хотел было спросить его, о чем он так крепко задумался, старик сказал:

- А что, лады. Ты по-человечески подошел, я по-человечески подойду. Условия такие. Десять процентов будешь отдавать мне. Это будет твой подоходный налог, ха-ха. Видишь, даже меньше, чем государство дерет. Только чтоб без обману. Замечу, что дуришь меня, берегись. Тут налоговой полиции нет, я сам налоговая полиция, ха-ха. Да не думай, что все это мне в карман пойдет. Тут и рыночное начальство кормится, и менты, и крыше надо отстегивать. Ну, халатик я тебе дам, не мелькать же тебе в этой курточке. Потом сочтемся. Работы немного, в основном утром и вечером. Днем так - кому поднести что. Берешь десятку за место.

- Как это?

- Ну, как, как. Перенес баул - место. Десятка, стало быть. Хошь баул, хошь сумочку дамскую, ежели дадут, - место. По-божески. Торговцам не жалко, и нам хорошо. Тележки вот только лишней нету, будешь на горбу таскать. Там что-нибудь придумаем. Пойдем, поставлю тебя на конвейер.

Он привел Петра к железнодорожным контейнерам, в которых хранились баулы с товаром, добыл откуда-то засаленный черный халат, который Петр тут же надел поверх куртки, представил его двум-трем хмурым с бодуна грузчикам и Петр включился в работу. Ему доставались в основном совсем мелкие торговцы, с двумя-тремя баулами. Сначала он перенес три тяжеленные сумки торговке дамскими сумочками, разбитной полной бабенке, которая всю дорогу выпытывала у него, кто он да что, и, когда узнала, что он бездомный, сразу потеряла к нему всякий интерес. Потом пошли четыре баула торговки верхним трикотажем, за которыми он ходил по очереди, потом два баула с брюками и джинсами для молодого кавказца, черного как негр и хмурого, очевидно, тоже с похмелья. На этом утренняя работа закончилась. Петр подсчитал деньги. Вышло девяносто рублей. Он тут же отдал десятку Артамону, отказался от предложения выпить, мотивируя отказ недавней резекцией желудка, и ушел с рынка до вечера. Целый день болтался по городу, пообедал очень скромно - пакетом кефира и половиной батона, к шести часам вечера прибыл на рабочее место, надел черный халат и приготовился к труду. На этот раз ему удалось заработать значительно больше - он носил баулы без устали, только утирая пот рукавом халата. Та разбитная бабенка, торговка дамскими сумочками, все-таки подозвала его, нагрузила и принялась выспрашивать дальше, как она говорила, "за жизнь". Очевидно, подумав о знакомстве с Петром, она решила, что бездомный, или не бездомный, какая разница, и продолжила знакомство. Петр не возражал, видя, что она не замужем, скорее всего, разведенная, и может пригодиться ему в качестве крыши. Крыши не в том смысле, который стали вкладывать все в это слово в последнее время, а в буквальном, то есть в виде крыши над головой.

Торговку звали Фаина, несмотря на то, что в ней не было ничего татарского или узбекского с виду - светлые волосы, связанные в пучок, большие круглые глаза сине-зеленого цвета и очень белая кожа. Расчитываясь с Петром, она подмигнула ему, сказала "до завтра" и убежала.

Когда рынок почти опустел, Петр и Артамон стояли, сложив руки на груди, и обозревали разгром, оставшийся после торгового дня - рваные коробки, газеты, пластиковая упаковка от корейской лапши, пивные бутылки и полиэтиленовые мешочки, которые лениво шевелились под ветерком. Навстречу шла бабка-торговка, с трудом волоча две огромных сумки с товаром.

- За двадцатку удавится, - презрительно показал на нее Артамон и сплюнул на землю.

За бабкой медленно шел настоящий бомж в длинном засаленном пальто с грязным мешком в руках. В мешке позвякивали пустые бутылки и банки, которых набралось уже немало. У бомжа было удивительное лицо, которое каким-то образом вызывало безотчетное уважение у человека, совершенно с ним не знакомого, такого, как Петр. Лицо бродяги было интеллигентным, обрамленным ровно постриженной черной бородой с проседью, на лице было написано высшее образование, недюжинный ум и пристрастие к алкоголю.

- О, а это наш Философ, - сказал Артамон. - Умнейшая бестия!

Он произнес эти слова с ноткой почтения, как в разговоре холопов о генерал-губернаторе.

Торговка перла на них, не поднимая глаз. Петр посторонился, но Артамон удержал его.

- Что, Егоровна, - ехидно сказал он. - Трудимся? Пыхтим?

- Отыди, басурман! - сказала Егоровна, глядя исподлобья.

- Ну, какой же я басурман! - засмеялся Артамон. - Такой же, как и ты, православный.

- Был бы ты православный, не драл бы десятку за место.

- У, Егоровна, нам тоже пить-есть надобно.

- Пропусти, - пропыхтела женщина.

- А ты обойди.

Петр дернулся было помочь, но Артамон удержал его твердой рукой, и показал глазами, что тут дело принципа и вмешиваться нельзя. Петр все-таки посторонился, и старуха прошла мимо. Седые волосы выбились у нее из-под платка и развевались как пакля. Подошел и бомж.

- Здорово, Философ, - сказал Артамон.

- Здравствуй, Артамон. А это что же, новенький у вас?

- Это Петя. Новенький, сегодня приняли.

- Простите, - сказал Петр. - Я знал одного Философа, тоже как вы...

- Бомжа? - улыбнулся Философ. - Не стесняйтесь называть вещи своими именами.

- Я читал про него в одном рассказе.

- Да, я слышал про такой рассказ, - Философ покивал головой. - Сам не читал, не доводилось.

- Я бы хотел с вами поговорить, - смущенно предложил Петр.

- Отчего бы не поговорить? - откликнулся бродяга. - Угостите стаканчиком, так хоть до утра.

Петр с готовностью сбегал в ближайший гастроном, купил шкалик, отдал Артамону оброк и они с Философом пошли в задний коридор, уселись на чурбаки. Философ отобрал у Петра бутылку, налил себе сам ровно четверть стаканчика, выпил, занюхал рукавом, посмотрел сквозь слезы.

- Ну, так о чем вы хотели поговорить? - он вернул Петру шкалик, знаками велел спрятать, мол, больше не нужно.

- Вы тот самый Философ, из рассказа? Ну да, ну да, по всему видно.

- Знаете, - Философ откинулся на забор, почесал бороду. - Меня многие спрашивали про тот рассказ. Так много, что мне немножко надоело отвечать. Тот или не тот, какая разница? Если вас интересует Ангел, то это не ко мне - был ли он, не был ли, я вам не скажу. Это к автору обращайтесь.

- Да нет, - вздохнул Петр. - Я, в общем-то не поэтому. Дело в том, что я теперь тоже бомж. То есть, жилья у меня нет, документов нет и восстановить их я не могу.

- Вон как, - задумчиво протянул Философ, достав из кармана заскорузлый окурок и прикуривая от спички. - Разве бывает так, чтобы без документов?

- А у вас что, документы есть?

- Мы ведь про вас говорим, - парировал бродяга.

- Ну да. Бывает, как видите. Меня никто не помнит, а чтобы документы восстановить, нужно два свидетеля.

- Глупости! Придите в паспортный стол, там есть ваше личное дело с фотографиями...

- В том-то и дело, что, скорее всего, нет там никакого дела!

- Это как же?

И Петр рассказал все первому встречному бродяге. Тот слушал, не перебивая, только периодически извлекал из кармана окурки и закуривал. Огонек сигареты освещал бороду и нос в густеющем мраке.

- Мда, - сказал он, когда Петр замолчал, переводя дух. - Вот именно что-то вроде этого я и представлял. Я Орден имею в виду. Знаете, корень всего в нашей предсказуемости. Да-да, именно в предсказуемости. Все наши поступки можно просчитать, предвидеть, и на основе этого строить подобные планы. Предсказуемый народ легко управляется. Над ним можно безнаказанно ставить эксперименты. Здесь я имею в виду не только нас, русских, но и вообще любой народ. Представьте, что было бы, если бы правители не могли сказать, как поведут себя их подданные завтра, после очередного эксперимента.

- Но, позвольте, - возразил Петр. - Именно так и происходит. Выкинут очередной фортель вроде монетизации льгот, а народ начинает бунтовать...

- Подобные вопросы и мне приходили в голову. Такая, казалось бы, неосведомленность власть предержащих полностью объясняется тем, что руководят совсем не они, а кто-то другой. Как выяснилось - Орден.

- Погодите, погодите! - Петр с удивлением взглянул на бомжа. - Так вы что, поверили мне?

- Вам трудно не поверить, Петр, вы рассказывали с такой горячностью, так убедительно. - Философ улыбнулся. - Дело в том, как я уже сказал, у меня были подобные предположения, но они были чисто умозрительные, а теперь подкреплены вашим рассказом. Почему правительство часто оказывается в роли дурачка, выдернувшего чеку из гранаты и с удивлением взирающего на оторванную руку? Потому, что не знает всей подоплеки.

- Аза Антоновна говорила мне, что никто не поверит. Именно поэтому меня и отпустили.

- Вас отпустили совсем не поэтому, - Философ покачал головой. - А потому, что просчитали вас и решили, что вы непременно вернетесь. Как они рассуждали? Мы лишим его жилья, документов, комфорта, заработка, всего. И что ему останется делать? Только вернуться с покорной головой, и продолжать работать в бункере. О, эти ребята гораздо умнее спецслужб, которые садят жертвы на крючок компромата, какого-нибудь убийства, прелюбодеяния и тому подобное. Если вы вернетесь, то вам уже не захочется сбежать, отлынивать и вспоминать с тоской надземную жизнь. О надземной жизни у вас останется стойкое отрицательное воспоминание! Понимаете? Они, в принципе, ничем не рискуют, поскольку поверить вам может только такой выживший из ума бродяга, как я.

- Ну, как же? Может пойти слух.

- Слух? Может. Но вы не догадываетесь разве, что они именно этого и хотят? Не спрашивайте - зачем, потому что я не знаю. Но то, что это специально организованная утечка информации, ясно, как день. Мы предсказуемы, и этим все сказано.

- А я не хочу быть предсказуемым! - Петр стукнул кулаком по колену, сверкнул глазами.

- Да кто ж хочет? Но - увы. Я уверен, что у них просчитан и тот вариант, если вы так и останетесь бомжом и не вернетесь в подземелье. Мало того, вполне возможно, они надеются на то, что вы подниметесь из той грязи, в которую они вас бросили, приобретете квартиру, общественный статус, станете именно таким человеком, каким они и хотят вас видеть. Вы ж не знаете, кто работает на них, и кто будет вас направлять именно в ту сторону, куда нужно им. Ведь таким агентом могу оказаться и я.

Петр поежился, ничего не сказал.

- Вы рассказывали про сон, в котором вы видели, как Аза Антоновна советует вам не делать глупостей. Это очень символично. Ибо мы не знаем, каких именно глупостей делать не надо.

Философ встал, огляделся. На задворках было совсем темно, свет исходил только от низких туч, освещенных городскими фонарями.

- Уже поздно, - сказал он. - Вам есть, где переночевать?

- Да, в подвале, на досках.

- В подвале, - бродяга улыбнулся. - В России очень много подвалов, гораздо больше, чем нужно, чтобы укрыть всех бродяг. Идемте, пора.

Петр вернулся в свой подвал заполночь, улегся на досках и задумался. Предсказуемость. Об этом ему не приходилось думать. А ведь правда! Все можно просчитать, предвидеть и предсказать с очень большой долей вероятия. Как же стать непредсказуемым? Нет, погоди, нельзя так сразу ставить вопрос. Зачем становиться непредсказуемым? Нужно плясать от этого угла. Зачем? Что плохого в предсказуемости? А то, что его просто используют. Господи, да всех в этом мире в той или иной степени используют. Полная свобода может быть только от больших денег, или... от полного их отсутствия. Зависимости от сильных мира сего все равно не избежать, так зачем пыжиться? Нужно самому взять и все просчитать, попытаться понять логику Ордена, чего он от него хочет, и выработать линию поведения, которая будет наиболее выгодна ему, Петру.

Чего же хочет Орден? Едва ли того, чтобы Петр оставался всю жизнь бомжом. Это глупо - взять и бросить человека в грязь только потому, что Ордену так захотелось. Философ прав, его отпустили с какой-то целью, которую надо прояснить. Допустим, пройдет две недели, и он выиграет коньяк. Предвидит ли такое Аза Антоновна? Конечно! Бесспорно! Трудно предположить, что она надеется выиграть спор. Ведь Петр просто из принципа может настоять на своем, и две недели проболтаться по подвалам. Значит, Аза Антоновна уже готовится вручить ему коньяк. Что будет дальше? Его оставят в покое? Да ничуть! Скорее всего, просто заставят вернуться в подземелье. Стоп! Но тогда не стоило и отпускать его! Ему предложат другую работу? Какую? Можно ли соглашаться на работу, например, корректором, или как там у них это называется?

Вообще, Петр за свою жизнь "работал" три раза. После окончания университета в газете мелкого масштаба, откуда ушел со скандалом, потому что его заставляли работать все больше, а платить стремились все меньше. Потом, месяца через два, он снова устроился в газету, уже более весомую - его диплом высоко ценился в журналистской среде. Оттуда он тихо и мирно уволился, потому что не мог вынести тягот режима дня. Ему претило каждый день вставать в одно и то же время, торопиться, наскоро бриться, завтракать, бежать к трамваю, ехать на метро, бояться опоздать и вызвать неудовольствие начальства. Он возненавидел практику сидения на одном месте, и чтобы никуда не отлучаться, а если отлучился, то обязательно отпрашиваться. Это не для него, и он ушел на вольные хлеба. А третий раз - работа в подземелье "аналитиком". Нет, работать в том понимании, как это слово трактуется большинством населения земного шара, Петр ни в какую не хотел. Он согласен был бегать, добывать материал, писать статьи и получать за них достойные гонорары, чем и занимался все время, до тех пор, пока не попал в лапы Ордена, но не сидеть на рабочем месте как привязанный. Если ему предложат службу, на которой нужно протирать штаны "от звонка до звонка", он откажется. Хотя бы минимум свободы он должен получить, и он его получит. Обязательно получит. Раз Орден заинтересован в нем, а он ведь заинтересован? Ну конечно, иначе не стоило и огород городить. Так ведь?

- Так, так, - ответила Аза Антоновна.

- Так чего вы от меня хотите?

- А ты, Петруша, все хочешь знать, да побыстрее. Какой прыткий молодой человек! Не успеешь палец ему показать, глядь, а он уж руку откусил.

Аза Антоновна поднялась и исчезла в темноте подвала. Послышался скрип двери, зазвучала лязгающая немецкая речь. Петр ничего не понял, кроме слова "аусвайс". Подвал осветился призрачным светом. Оказалось, что помещение значительно больше, чем он представлял. Куда-то исчезли перегородки, потолок поднялся, и Петр увидел, что стоит посреди того самого зала, где работали аналитики и стратеги, только сейчас зал был совершенно пуст. К Петру приближался патруль - все в черных плащах, впереди офицер с хлыстом, позади два солдата в касках с автоматами. Глаз ни у кого не видно, под касками солдат и фуражкой офицера только презрительно сжатые губы.

Петр не испытывал страха, только удивление.

- Ausweis! - повторил офицер стальным голосом и протянул руку, затянутую в тонкую перчатку.

- Если бы я знал, что такое "аусвайс", - беспомощно пробормотал Петр.

Какого черта здесь делают немцы? К тому же, нацисты. И куда девались столы с компьютерами?

- Dieser Dummkopf versteht Deutsch nicht, - сказал офицер солдатам. Те презрительно хмыкнули. Офицер поднял голову, ожег Петра сверкающим взглядом и заорал: - Schneller!

- Пошел ты! - сказал Петр чувствуя себя этаким мальчишем-Кибальчишем.

- Verhaft ihn! - приказал офицер

Солдаты подошли к Петру, встали по бокам и один из них ткнул дулом автомата ему под ребра. Петр зашипел, но не рискнул сопротивляться. Чем черт не шутит, пристрелят, и поминай, как звали.

Его повели по какому-то коридору, который незаметно преобразовался в зал, втолкнули в комнату и захлопнули дверь. Комната была совершенно пуста, сесть было не на что. Петр постоял немного, подергал дверь, и сел на пол, прислонившись к стене.

- Ни хрена я вам не скажу! - Петр свернул из пальцев кукиш и показал двери. - Потому что ни хрена не знаю. Постой, постой! А если пытать начнут? Выкручивать руки, загонять иголки под ногти, жечь каленым железом? Я ведь не выдержу, я не Космодемьянская и не Павлик Морозов. Хотя Павлика вроде не пытали? Точно, его сразу шлепнули, и было за что. Надо будет им наврать с три короба, если пытать начнут, мол я сотрудничаю, я все продам, только дайте настоящую цену.

За дверью послышались шаги, щелкнул замок и в комнату вошла Светлана.

- Оба-на! - радостно сказал Петр. - Ты как здесь? Тебя же могут убить. Причем не какой-то там Орден святого Непокакало, а реальный фашисты, мать их за ногу.

- Хватит болтать! - деловито сказала Светлана. - Пойдем.

- Куда?

- В универсам. Нужно сделать покупки к ужину. Будут гости.

Она вытащила Петра в коридор и повела за собой.

- Какие гости? - Петр пытался понять, что происходит.

- Как какие? - Светлана остановилась и захлопала глазами. - Между прочим, не мои друзья, а твои. Кривоклеповы.

- Кривоклеповы? - Пришел черед Петру хлопать глазами. - Это кто ж такие?

- Хватит паясничать! - Светлана притопнула ножкой и сделала знак следовать за ней.

- Хм, Кривоклеповы, - задумчиво пробормотал Петр. - Не знаю я никаких Кривоклеповых. И Прямоклеповых тоже не знаю, вот хоть убей. А! Я понял...

Он понял, что Светлана его жена, и тащит его в магазин за покупками, потому что сегодня к ним придут гости. Он даже остановился, что вынудило Светлану опять топнуть ножкой. То, что он женат, так поразило Петра, что он раздумывал, как бы улизнуть и сбросить с себя эту непосильную ношу, но беда в том, что улизнуть было некуда - коридор не имел ни дверей, ни ответвлений. Он как-то вдруг разросся, посветлел и превратился в ярко освещенный универсам, полки которого ломились от синтетических продуктов. Светлана вручила Петру корзину, в которую полетели чипсы, пакеты быстрорастворимой лапши, самонабухающего картофельного пюре и прочая дребедень, от которой начинает тошнить еще до того, как она попадает в желудок, но которую так бойко рекламируют молодые люди по телевизору.

- Этим мы будем кормить Кривоклеповых? - спросил Петр. И сам себе ответил: - А так им и надо! Нефиг ходить в гости, дома нужно сидеть.

И он добавил, подражая Азе Антоновне:

- Гы-гы.

Наконец подошли к кассе. Молоденькая кассирша считала, Светлана складывала покупки в желтую полиэтиленовую авоську, а Петр смотрел и слушал, как пищит электронный считыватель штрих-кода. Когда все продукты перекочевали в авоську, Светлана вдруг бросилась бежать и исчезла. Петр похлопал глазами и усмехнулся кассирше, которая ждала деньги.

- Ага, - сказал он. - А денежки-то у супруги.

И развел руками.

Кассирша сделала знак охраннику, молодому человеку в белой рубашке и черных брюках. Охранник внимательно слушал радиотелефон, который сообщал что-то нехорошее о покупателях. Он подошел вразвалочку.

- Вот, - пропищала кассирша, ябедничая. - Отказывается платить.

- Да я не отказываюсь, - широко улыбнулся Петр, показывая самые дружеские намерения. - Я просто жажду заплатить! Но... Как вы сами понимаете, не могу. Ибо денежки у жены, да, а она смылась.

- Пройдемте, - сказал охранник милицейским голосом и ухватил Петра за локоть.

- Да вы поймите, - начал было объяснять Петр, но натолкнулся на оловянный взгляд молодого человека и сник, предвидя милицию, протокол и фотографию девять на двенадцать на стенд "Забывчивые" покупатели".

Его усадили в подсобке на шаткий стул, велели ждать. Дверь осталась неплотно притворенной и Петр уже подумывал о побеге, когда неожиданно вошла Аза Антоновна.

- Эх, Петруша, - сказала она. - Да ты еще и мелкий жулик, к тому же, гы-гы. А мы-то хотели предложить тебе должность начальника отдела. Ну, теперь, как ты понимаешь, начальник отменяется, ты низводишься до положения оборванца и продолжаешь жить в подвале.

Петр в ужасе закрыл глаза, а когда открыл их, не увидел ничего, испугался, что его ослепили, и застонал. Оказалось, что что-то длинное и острое впилось ему в спину, он повернулся на бок и понял, что это доска врезалась ребром, что он лежит в своем подвале, что вся эта ерунда ему приснилась, пора вставать и настраиваться на героический труд по перетаскиванию тяжестей.

* * *

Рынок, где работал Петр, представлял собой площадку метров пятьдесят на семьдесят. Еще недавно здесь была конечная остановка автобусов. Входя в рынок, посетитель попадал в лабиринт прилавков высотой едва ли не с двухэтажный дом, на которые вывешивались платья, костюмы, куртки, плащи, пальто, сумки, кошелки и прочая торговая дребедень. Прилавки были сделаны из металлических прутьев, спереди имели длинные столы и лавки для сиденья, а сверху покрывались жестяной крышей. По территории рынка можно ходить бесконечно. В дальнем, и самом грязном углу помещались азиаты - китайцы, вьетнамцы, узбеки. Здесь толпились покупатели попроще, с тощими кошельками, из расчета купить оптом и подешевле, чтобы потом перепродать в окрестных деревнях. Прилавки у азиатов были самодельные, из досок, скрученных проволокой, крытые обрывками клеенки, полиэтиленовой пленкой и просто остатками коробок. Купить у них можно все - от зубочисток до портативного телевизора. Здесь товар низкого качества, дешевый и непрезентабельный.

Рядом торгуют турецкой кожей, ее так много, что в закутке висит стойкий кожный дух. Турецкая кожа тонкая, хорошо выделанная, но не ноская - протирается и изнашивается за сезон. Ближе к середине - кожа монгольская, более грубая, толстая. Здесь же прилавки с бытовой химией, нижним бельем, зимними шапками, блузками для крупногабаритных дам, дорожными сумками, кошельками, бижутерией. Чуть далее - обои, краска, лаки, строительные смеси. С краю притулился продовольственный рынок. Здесь продают все, что только можно положить в рот - фрукты, овощи, крупы, сахар, соль, консервы, конфеты в коробках, мясо, сигареты... Тут же ряды продавцов пельменей, пирожков, чебуреков, самсы, шашлыков, хот-догов и газированных напитков.

На рынке можно найти все, что угодно, и даже больше. Можно наесться до отвала и одеться с ног до головы. Замечено, что товары с рынка попадают и в недорогие магазины, где цена на них увеличивается почти наполовину. Для торговцев организован питательный сервис: по рядам ходят тетки и бабки с ручными тележками, в которых термосы с супом или пельменями, картофельным пюре, котлетами или поджаркой. Обедают тут же, не отходя от прилавка, на одноразовой посуде. Сбоку рынка платный туалет - это почему-то приподнятый над землей строительный вагончик с незакрывающейся дверью и окнами, закрашенными белой краской.

Рынок появился на теле города в приснопамятные времена свободной торговли, когда народ хватал что ни попадя, а торговцы сбывали весь товар в полдня. В то время отдавал концы его величество Дефицит. Власти пытались навести здесь хоть какой-то порядок, но все попытки не увенчались успехом. Впрочем, выходит, что не очень-то и хотелось, потому что другие рынки привели в цивилизованный вид, а этот остался и ждал своей очереди.

Торговка сумками, Фаина, постепенно превратилась в постоянного клиента Петра, и только ему доверяла свою поклажу. Мало-помалу они даже подружились. Между ними не возникало искры, которая делает людей влюбленными или любовниками, и Петр, если когда-то и имел в виду Фаину как потенциальную хозяйку крыши над головой, оставил эти мысли.

Подружился Петр и с Философом, который вечерами посещал рынок и собирал пустые бутылки. Так, однажды у них произошел такой разговор. Они сидели все в том же закутке, и Философ сказал, глядя на огонек сигареты, которую держал большим и указательным пальцами:

- Я знаю, чего от вас хочет Орден.

- Я тоже знаю, - усмехнулся Петр. - Чтобы я стал начальником отдела.

Петр засмеялся, но оборвал смех, когда заметил, что Философ смотрит на него с бесконечным удивлением.

- Что это вы так смотрите? - Петр поежился, отвел глаза.

- Как вы пришли к такому выводу? - Философ сглотнул, потушил окурок, который он искурил почти до исчезновения.

- Мне Аза Антоновна сказала. Во сне. Вы не подскажете, к чему снятся фашисты?

- Фашисты? Нет, я не толкую сновидения. Это вам бы к старику Фрейду обратиться.

- Да, не помешало бы. Вот выберусь отсюда, обязательно куплю все его сочинения и перечту.

- Погодите, погодите. Так вы сказали, что она вам так сказала во сне?

- Ну да.

Петр рассказал сон, а Философ внимательно слушал. Когда Петр закончил рассказ, долгое время стояла тишина, только один раз бродяга ощупал карманы в поисках окурка, но безуспешно.

- Знаете, а ведь я пришел к аналогичному выводу, - тихо сказал Философ, глядя куда-то мимо собеседника.

- К какому? Что меня начальником хотят сделать? Да ну! Чепуха! Из каких соображений, хотел бы я знать?

- Да неважно, из каких. Из любых. Например, вы седьмой потомок тринадцатого колена девятого по счету начальника.

- Так примитивно?

- Ну, может быть и не так. Просто, для примера. Вы ни сном, ни духом, а они-то знают. И пекутся о вас. Я вот все размышлял над вопросом: а какого черта группа корректоров устроила тот пикет у телецентра? Зачем им это было нужно?

- Да мало ли зачем? У них там в книге мало ли что записано. Начитались, и пошли делать политику. Тут ведь не важно само действие, важен толчок в нужном направлении... Постойте! Уж не хотите ли вы сказать, что все это было устроено для меня?

- Именно это я и хочу сказать.

- Да ну, - Петр поежился, сунул руки в карманы халата, и тут же вынул, потому что там, в карманах, было грязно, сально и полно подсолнуховой шелухи.

- Я размышлял над тем, к чему вас готовят, - продолжал Философ. - Больше ничего не походит. Уж больно большие силы были задействованы...

- Неделя осталась, - после некоторой паузы произнес Петр, почему-то с невыразимой тоской.

- Ну, не грустите, - подбодрил Философ.

- А ведь вы действуете как агент Ордена, - без улыбки сказал Петр.

- Мне не хотелось бы, чтоб вы так думали, - проговорил Философ, будто через силу.

- Да я и не думаю, - Петр вздохнул. - А хотите, я вам сигарет куплю?

- Сходили бы вы в паспортный стол, - вместо ответа сказал бродяга. - Ведь за взятку можно все...

- Эх, если бы я мог на эту взятку здесь заработать!

- Откладывали бы потихоньку. Сходите. Охота вам быть этим начальником?

- Теперь вы говорите не как агент Ордена, - усмехнулся Петр. - Да ну, бросьте! Я не верю, что меня прочат в руководители.

- А зря. Вот увидите.

- Ну-ну. Нет, я не пойду в паспортный стол. Незачем. Там меньше тысячи долларов не запросят, а где я такие бабки заработаю? На этом рынке? Лет через двадцать? К тому времени охомутают меня рыцари славные, во главе с Азой Антоновной...

- Судя по всему, у них не Аза Антоновна главная.

- Да я уж догадался, - Петр поднял с земли щепку, с силой переломил.

- Ладно, мне пора, - Философ поднялся и пошел к выходу. Остановился, повернулся, пристально посмотрел на Петра, но ничего не сказал.

"Агент, - тоскливо подумал Петр. - Как пить дать, агент".

Среди грузчиков были весьма колоритные фигуры. Например Муса и Али, братья-близнецы, обрусевшие азербайджанцы. Огромные, черные, сильные, они были глухонемые. Не пили вина, исполняя предписания Корана, зато курили анашу. В обед и вечером, после работы, они откидывались спиной на забор, забивали косяк и, передавая его друг другу, шумно затягивались, закрывали глаза и сидели, обомлевшие, полчаса и больше, потом вставали и уходили как ни в чем не бывало. Если возникал какой-то конфликт, например у Артамона с какой-нибудь шпаной, они подходили и вставали за спиной, и этого было достаточно, чтобы остудить самые горячие головы. Братья таскали огромные баулы играючи, на лице у них при этом никогда не возникало напряжения, словно несли они не многокилограммовые баулы, а дамские сумочки.

Еще был Абрам. Это у него было такое прозвище, поскольку к евреям он не имел никакого отношения. Это был белорус, светловолосый, невысокий, какой-то кривобокий, припадающий на правую ногу при ходьбе. Почему его прозвали Абрамом, никто не знал, а на все вопросы Абрам отмалчивался, туманно смотрел мимо спрашивающего, и у последнего пропадала всякая охота расспрашивать. Этот любил выпить, и находился в стадии активного алкоголизма, когда человеку становится все равно, есть ли у него жена и дети, и все мысли вращаются вокруг вопроса: "А что бы такое еще продать?". Он несколько дней кряду приставал к Петру, намекая, что тому надо бы "проставиться", то есть напоить его, Абрама, по случаю заработка. Петр сначала отнекивался, стеная в душе, а потом твердо послал Абрама по-русски, и тот отстал, почувствовав к нему нечто вроде уважения. Артамон рассказал Петру, что у него есть где-то квартирешка на окраине, но летом он предпочитает ночевать прямо на рынке, в сторожке, у своего друга и собутыльника Севастьяныча.

Еще среди грузчиков болтались два великовозрастных болвана, Пухлый и Тема, крепко сложенные, мускулистые, но совершенно не обезображенные интеллектом. С трудом закончив восемь классов, они решили, что лишнее образование им ни к чему. Эти почти не пили, просаживая заработанное на игровых автоматах, которых нынче понаставили повсюду. Они меняли бумажные деньги на никелевые пятаки и кормили ими молчаливые "лохотроны", пристально наблюдая за электронными цифрами, мелькающими на табло. Рассказывали, что однажды один мужик сорвал джек-пот, и унес с рынка мешок пятаков, но при этом никто лично этого мужика не видел, и говорил с чужих слов. Поэтому у "лохотронов" всегда толпились любители легкой наживы, в том числе Пухлый и Тема.

Еще одним членом бригады был Поп, получивший прозвище за благообразный вид, окладистую бороду, которую он поминутно любовно оглаживал заскорузлой ладонью. Этот не пил, не курил, не выражался по матушке, копил деньги, слыл жутким скрягой и имел второе прозвище - Скопидом.

Еще приходили два молодых алкоголика, не просыхавших ни при каких обстоятельствах. Эти тоже канючили, чтобы Петр "проставился" и их тоже пришлось послать.

Петр часто оставался после утренней работы на рынке, специально, чтобы понаблюдать покупателей. Приходили толстые тетки, важные, знающие цену всякому товару, перебирали и перещупывали все, что лежало и висело на прилавках, спрашивали цену, возмущались и торговались, однако почти ничего не покупали. Поначалу Петр никак не мог понять, зачем они идут сюда, а потом сообразил, что в этом их жизнь - горланить и браниться, потому что денег у них нет и никогда не было, а если и появлялись, то тут же пропивались их благоверными. Одеты они были сплошь бедно и старомодно, в вещи, купленные еще до перестройки и гласности.

Были еще толстые тетки другого сорта. Этих часто сопровождали брюхатые мужья в кожаных куртках, обрюзглые и важные. Мужья вертели в руках ключи от машины и будто невзначай демонстрировали брелоки от автомобильной сигнализации. Тетки были вполне платежеспособные, рылись в завалах дешевой одежды, покупали себе платья, блузки, плащи, а мужьям - две-три пары носков.

Бывали и женщины помоложе, от которых за версту несло одиночеством. Такие дамы выглядели скромно, выбирали долго, выискивая наилучшее соотношение цена-качество, торговались неуверенно, и большей частью не выторговывали ничего.

Больше всего было, конечно, молодых людей, чаще студентов. Эти торговаться считали зазорным, долго мерили, прикидывали так и эдак, и говорили, что они еще придут. Чаще случалось так, что не приходили. То ли не было денег, то ли настойчиво искали и находили где-то, при чем не всегда дешевле и лучше. Фразу "я сейчас вернусь" торговцы слышат по сто раз на дню, и не питают иллюзий, потому что возвращаются единицы.

Еще ходили попрошайки, чистенько, но бедно одетые бабульки, просили Христа ради на хлебушек. Торговцы всегда подавали, потому что считалось - не подашь, удачи не будет.

Ходили калеки на костылях, с приделанной к костылю жестяной баночкой для подаяния, останавливались молча, получали милостыню, кланялись и крестились, желали подавшему прибытку.

Бегали по рядам рыночные воришки, пацаны десяти-двенадцати лет, воровали у зазевавшихся торговцев то спортивные штаны, то майку с трусами, то перчатки. Однажды Петр был свидетелем, как торговка догнала воришку, стащившего у нее футболку, влепила ему затрещину и вернулась к прилавку. Однако для пацана этим дело не закончилось. Его наказал еще и "пахан" - главный вор, которому мальчишки платили "оброк". Этот отлупил, и пребольно. Чтоб впредь не попадался.

На стыке продуктового и товарного отделов рынка кучкой стояли дневные проститутки, в миру милые и приятные девчонки, но на работе - развязные шлюхи. Маринка, ноги которой призывно выглядывали из короткой юбчонки, на голову выше всех остальных, выступала вперед и, держа в длинных пальцах с кровавыми ногтями длинную сигарету, спрашивала потенциального клиента низким преступным голосом, неимоверно растягивая слова:

- Мужчина, огоньку не найдется? - и выдвигала вперед приличных размеров грудь.

Мужчина хлопал себя по карманам, не отводя глаз от груди, которая висела прямо на уровне его лица. Наконец находилась зажигалка, или спички, высекался огонь, Маринка выпускала дым в лицо кавалеру и говорила:

- Отдохнуть от трудов праведных не желаете?

- Гм, гм, - мужчина приосанивался, глядел орлом. - Отчего бы не отдохнуть?

- Ну так пойдемте, мужчина, что вы мне зубы заговариваете. Пятьдесят баксов и вы испытаете такое, чего никогда в жизни не испытывали.

Дальше было два варианта событий. Вариант первый.

- Пятьдесят баксов! - ахал мужчина, и с него слетали все до одного орлиные перья. - Так ты шлюха, что ли?

- А вы думали, я в вас влюбилась, что ли? - Маринка презрительно оттопыривала губу, товарки за спиной громко фыркали. - Мужчина, вы себя в зеркале видели?

- Ах ты, сука...

Но докончить любителю отдохнуть на халяву не давал Тимофей, сутенер и телохранитель. Он вырастал перед раздухарившимся клиентом словно гигантский кованый сундук, смотрел недобро и спрашивал: "Что тут у вас, проблемы?" Клиент тушевался и исчезал подобру-поздорову.

Вариант второй.

- Пятьдесят баксов! - ахал мужчина, но перьев не терял, наоборот, как бы становился выше ростом. - Да за полтинник я себе такую сниму на Чиверской...

- Ну, уж и пошутить нельзя, мужчина, что вы, в самом деле. Тридцать пять...

- Двадцать, не больше! - резал клиент.

Сторговывались на четвертаке. Маринка уводила клиента в "апартаменты" неподалеку, в комнатку, где пахло немытыми телами, дешевыми духами и клопами, а ее место занимала другая девушка.

Проходя по рядам, Петр слышал:

- Шапочки недорого.

Это зазывал в свои сети шапочник, шьющий зимние ушанки из крашеного сурка. Такие шапки покупали толстые тетки своим мужьям "на работу носить". Шапки протирались на затылке за сезон, но и стоили соответственно.

- Шарфики, рукавички, совсем даром, однако! - это расторговывалась цыганка из Узбекистана, стремилась продать зимний товар на стыке весны и лета.

- А вот кому самса, пироги, расстегаи? - крикливо вопрошала разносчица, везя по рядам тележку с сумкой, из которой восхитительно пахло. Петр купил у нее однажды расстегай, который оказался вовсе не расстегаем, а треугольным пирожком с белой рыбой, впрочем, был вкусен и свеж.

- Чай, кофе, пепси-кола!

- Кому курточки, плащики кожаные?

- Подайте, Христа ради, - просил нищий, по-настоящему слепой, заросший черной щетиной дед.

Всем известно отношение покупателей к китайскому товару. Китайское - значит дешевое и некачественное. При покупке покупатель всегда спрашивает:

- Китайское? - при этом вид у него такой, будто не обманешь его ни за что.

- Что вы! - возмущенно отзывается торговка. - Южная Корея!

Покупатель уходит удовлетворенный, с покупкой. Все довольны. Покупатель доволен, что приобрел корейский товар, продавец доволен, что продал китайское, соседи довольны, что видели интересное зрелище.

Но за корейский выдается только товар, у которого на ярлыках иероглифы. Если иероглифов нет, товар идет за итальянский, немецкий и даже французский. Китайцы не лыком шиты. Петр видел однажды женские ботинки, сделанные в Китае, у которых на подошве было написано "Italy". Написано грубо, даже коряво, но покупатель ушел просто счастливым. А сколько продано кроссовок марки "Adiads"! Это не опечатка, точнее опечатка, но китайских поддельщиков. А костюмов с ярлыками "Кристиан Диор"! А обуви "Саламандер"! А косметики "Ив Роше"! Если все это делается и не в Китае, то в Турции или в Польше. Причем для того, чтобы купить подлинную вещь, не нужно идти в дорогие магазины, потому что там тот же самый китайско-турецко-польский товар, только более чистый, не запыленный на рыночном ветру. Подлинную вещь в России, купить, конечно, можно. Но... маловероятно.

Оказывается, искра между Фаиной и Петром все-таки пробежала, но Петра не задела, а Фаину подпалила порядком. Петр заметил, что женщина и смотреть на него стала томно, и вздыхать украдкой, и старается задеть его ненароком. Тогда Петр пустил в ход все свое обаяние, купил ей три гвоздики, нашептывал на ухо что-то приятное, и добился своего. Вскоре он ночевал уже не в подвале, а на квартире у Фаины. Впрочем, квартира была не ее. Коммуналка на семь жильцов. Запущенный коридор, плохо освещенный пыльной лампочкой, давно не метеный пол, какие-то сундуки, велосипеды и коляски, двустворчатые двери, крашеные во времена оно. Фаина занимала дальнюю комнату с окном на двор. У нее было чисто, опрятно, висели веселенькие занавесочки на окнах, стояла бабушкина металлическая кровать с блестящими шарами на спинках, лежала перина, взбитая до потолка. Еще в комнате стоял качающийся из-за неровного пола сосновый стол, крытый белой скатертью, шкаф со скрипучими дверцами, напоминающий дореволюционного городового и этажерка с книгами. Книжки оказались преимущественно женскими романами с блестящими обложками, где на второй странице начинаешь безудержно рыдать, а на двадцатой готов совершить самоубийство, и только желание послать тысячу проклятий автору и издателю останавливает и наводит на жизнелюбивые мысли.

Ночью, когда Фаина засыпала и сопела у Петра подмышкой, он размышлял о себе и своем положении. Всегда, всегда он использовал женщин для каких-то целей, будь то секс, приятное времяпрепровождение или крыша над головой. Вот Фаинка, переспала с ним один раз, и, похоже, влюбилась не на шутку... Маленькая, пухленькая, совсем не в его вкусе.

- Сволочь ты, Петя, - шептал он в потолок, освещенный слабым светом дворового фонаря. - Ты ж ее бросишь, как бросал других, и ей будет плохо. А влюбиться в нее ты не можешь, и вовсе не потому, что она тебе не нравится, а потому, что ты вообще не можешь влюбиться. Ты не знаешь, что такое любовь, Петя, мать твою!

- Ты с кем разговариваешь? - сонно бормотала Фаина, поворачиваясь на другой бок.

- Спи, спи.

- Ну и ладно! - отвечал Петр самому себе. - Подумаешь, влюбилась девчонка! Это ее проблемы. Тебе что, лучше ночевать в грязном подвале? Очень скоро твое положение переменится, если Философ не врет, конечно. Впрочем, может и врет, с него станется.

- Вот скажите, Философ, - говорил он бродяге, сидящему рядом на табурете, - как вы к такому выводу пришли, ну, про начальника?

- Обыкновенно пришел, - отвечал бомж. - Методом сопоставления и анализа.

- Нет, вы не методом пользовались! - Петр покачивал пальцем перед лицом Философа. - Вы и есть самый настоящий агент Антанты, то есть Ордена этого. Потом мне дадут должность самую дурацкую, а я на начальника замахнулся. Что будет? Разочарование.

- Ну, и зачем Ордену ваше разочарование? - улыбался бомж.

- А так, чтоб служба медом не казалась.

Философ рассмеялся и пропал. Зато появилась незабвенная Аза Антоновна, улыбнулась глумливо и молвила:

- Ну, ты губищу-то раскатал, Петруша! Начальником ему! Пуговку на лбу пришей, чтоб губищу пристегивать, гы-гы.

- А чего ж вы тогда добиваетесь?

- А чтоб тебя из квартиры выжить, осел ты этакий! - Аза Антоновна сделала ему нос, рассмеялась и исчезла.

- Ну вот, - прошептал Петр, просыпаясь. - А я-то гадаю, что да почему. А оно вон как все просто! Погоди, Философ что советовал? Сходить в паспортный стол. И пойду!

- Ну с кем ты все время разговариваешь? - недовольно спросила Фаина, просыпаясь и глядя на него затуманенным взглядом.

- Сам с собой.

- Как это?

Петр долго смотрел на сонную Фаину, раздумывая о том, почему она задала такой странный, с его точки зрения, вопрос.

- А ты что, сама с собой не разговариваешь?

- Н-нет.

Петр подумал вдруг, что она ведь совсем глупенькая, вон, даже сама с собой не разговаривает. Впрочем, признак ли ума способность разговаривать с собой? Не есть ли это грань помешательства? Нет-нет, Петр беседовал со многими умными людьми, и большинство из них такой способностью обладали.

- Ты о чем задумался, милый?

Петр вздрогнул.

- Да так, ни о чем.

Они отправились на рынок вместе. Там их встретили понимающие взгляды торговок и Артамона, который даже подмигнул Петру. Тому было все равно.

Закончив утренний разнос вещей, Петр отправился-таки в паспортное отделение. В этот час там было пусто, и вскоре он оказался в типичном милицейском кабинете с потрепанной мебелью, обшарпанными стенами, кипами бумаг и шкафами, за стеклами которых виднелись толстые канцелярские папки с личными делами. Но хозяйка кабинета оказалась совсем не типичной для такой обстановки. Статная надменная дама лет сорока с хвостиком. На пальцах - золото с бриллиантами, в ушах - бриллианты с золотом. На шее тоже. Очень богатая, можно сказать, дорогая дама, украшенная явно не на зарплату служащего паспортного отделения. Но! Не будем считать деньги в чужом кармане. Вдруг у нее муж - миллионер, да не подпольный, а настоящий? Ну, не муж, так любовник.

В довершение портрета скажем, что на голове дама носила прическу, которая выглядела только что сделанной, причем не в парикмахерской на углу, а в дорогом салоне красоты, где очень кусачие цены. Выслушав Петра очень внимательно, она дала ему листок бумаги, обкусанную авторучку с заедающим шариком и велела написать заявление. Что Петр и сделал. Принеся заверения в том, что через две недели его вопрос будет решен (положительно или отрицательно, дама не уточнила), она выпроводила Петра из кабинета. Петр пожал плечами, постоял минуту, сказал себе, что давно пора было это сделать, и вышел из отделения.

А дама, удостоверившись, что посетитель ушел, подняла трубку, набрала номер и сказала удивительно чистым и мощным голосом:

- Он приходил. Написал заявление. Да, две недели.

Она отставила трубку от уха, и стал слышен голос Азы Антоновны, похожий на гудение мухи в банке:

- Ну и молодец, девочка, купи себе пряник, гы-гы.

Вечером, затащив Философа в задний коридор, Петр рассказал ему о своих предположениях относительно того, что его хотят просто-напросто выжить из квартиры. Философ выслушал, выкурил окурок, задавил его каблуком обтерханного ботинка и молвил:

- Ну, не знаю.

Несколько минут помолчали.

- Нет, - Философ покачал головой. - Неадекватные меры. Судите сами. Выжить вас из квартиры можно гораздо менее затратными способами. Зачем для этого городить такую комбинацию? Огромный этот зал, в котором вы сами работали и убедились, что это не иллюзия, комнаты с выдвижными кроватями...

- А если у них индустрия такая?

- Но тогда об этом было бы хоть что-нибудь слышно!

- А если только начали, и слухи еще не пошли?

- Едва ли, - Философ с сомнением покачал головой. - Даже если бы только задумывали, слухи бежали бы впереди паровоза. Люди болтливы.

Опять помолчали.

- Три дня осталось, - сказал Петр и вздохнул.

- Вы уже выиграли пари. Осталось только получить коньяк. Отольете немного мне во фляжку?

- Послушайте, я вам всю бутылку отдам!

- Нет, всю бутылку не нужно. Зачем? Во фляжке сто пятьдесят граммов, мне хватит надолго.

- Отолью.

- Ну, вот и хорошо.

Философ встал, кивнул и ушел. Петр последовал за ним и столкнулся нос к носу с Фаиной.

- Ты чего, с этим бомжом разговаривал, что ли? - поморщилась она.

- Умнейший человек, - пожал плечами Петр. - С таким поговорить не грех.

- Фи! Алкаш и босяк.

- Послушай, дорогая, - неожиданно для себя вспылил Петр. - Я тоже босяк. У меня ни денег, ни квартиры, ни перспектив в жизни.

- Ты хоть не алкаш, - извиняющимся тоном сказала Фаина. - И потом, ты ведь не всегда таким будешь. Ты заработаешь, ты же молодой, здоровый. А он так и останется голодранцем. Из принципа.

Петр не нашелся, что сказать.

- Да ладно, что мы о нем? - Фаина подхватила Петра под руку и защебетала о своих делах.

Она поначалу работала по найму, потом скопила деньжонок, заняла у кого-то, и вошла в долю с небольшим капиталом. Несколько раз ездила в Турцию за товаром. Фаина подозревала, что компаньонка ее обманывает при расчетах, и это занимало ее больше всего в жизни. Петр мысленно вздохнул, но не стал прерывать подругу.

А может быть взять и ей все рассказать? - подумал он, слушая вполуха о долларах, турецких лирах и курушах. Вот так вывалить на бедную головку как из ушата? Что будет? А ничего хорошего не будет. Она не Философ, не поверит. Еще, чего доброго, примет его за писателя-фантаста, вышедшего в народ, чтобы найти типажи для нового романа. Он даже представил, как она запрыгает, захлопает в ладоши и закричит: "А говорил - ни кола, ни двора! Я знала, я знала!" Или сумасшедшим сочтет. Да и стоит ли забивать голову маленькой торговке с Теркизовского рынка?

- Да ты меня совсем не слушаешь, - обиженно сказала Фаина.

- Слушаю, слушаю, - рассеянно пробормотал Петр.

Они повернули в переулок, где жила Фаина, и Петр остановился, пораженный. Перед подъездом стоял рыжий автобус. Из дверей выглядывала простоволосая Аза Антоновна и улыбалась. Петру стало нехорошо.

- Ты чего? - толкнула его Фаина.

- Ты... это... ступай. Я задержусь. Мне кое с кем потолковать надо.

Проводив Фаину до подъезда, Петр повернулся к Азе Антоновне.

- Срок, вроде бы, еще не вышел, - сказал хмуро.

- И, касатик! - радостно залопотала Антоновна. - Дело разве в сроке? Днем раньше, днем позже. Лучше раньше. Заходи.

Петр забрался в салон, где, кроме Антоновны и Денисыча увидел Оксану Арнольдовну все в той же шляпке и Семена Михайловича, одетого строго, как на приеме. Петр вежливо поздоровался, ему благосклонно кивнули в ответ.

- Петруша, мы две недели ждать не можем, нас поджимает, - сказала Аза Антоновна. - Или сейчас, или никогда. Коньяк свой ты выиграл, вот он. - Она подала ему желто-коричневую коробку. - Не в коньяке суть. А суть в том, что тебе нужно кое-что прочесть.

И она сунула Петру толстенный черный том, на обложке которого было вытеснено "КСРФ-23. Совершенно секретно". К книгу было заложено множество закладок, торчавших как петушиный хвост.

- Читай, касатик, читай. Вон, по закладкам.

- Что, прямо здесь?

- Милый, да ты не видел, что ли? - Антоновна ткнула толстым пальцем в надпись на обложке. - Совершенно секретно. Эту штуку даже нам читать нельзя.

- А мне можно?

- Петр Валентинович, - подала голос Оксана Арнольдовна. - Не оттягивайте. Время, действительно, поджимает.

Петр пожал плечами, открыл книгу и стал читать отчеркнутые черным карандашом места.

"Одна из главнейших задач Ордена - поддержка сил, стремящихся к увеличению нестабильности в политической жизни России".

"Важная задача - не дать развиться предпринимательству до уровня общемировой".

"Народ России должен быть беден, что является главной целью Ордена. Политическая ситуация направляется в сторону противоречий между действующей властью и оппозицией".

"Огромную поддержку оказывать так называемым "олигархам", всячески внушая при этом народу отвращение к ним и богатым людям в целом".

"Ослабить влияние России на мировой арене".

- Черт знает что! - вскричал Петр, захлопнув книгу. - Это просто возмутительно!

- Во! - заорала Антоновна. - Возмутительно! Именно так!

- Погодите, - Петр захлопал глазами, оглядывая всех по очереди. - Вы же сами к этому руку прикладываете! Надо сказать, у вас хорошо получается.

- Дорогой Петр Валентинович, - с достоинством сказал Семен Михайлович. - Естественно, получается хорошо, иначе и быть не может...

- Другое дело, как мы к этому относимся! - перебила Антоновна.

- Именно! - Семен Михайлович поднял палец.

- Дело в том, - сказала Оксана Арнольдовна, - что нам линия Ордена... скажем так, не по душе.

- Во! - закричала Антоновна, но старушка так посмотрела на нее, что она стушевалась и замолчала.

- Настолько не по душе, - продолжала Оксана Арнольдовна, - что мы предприняли ряд действий по изменению линии Ордена...

- Звучит как линия партии, - буркнул Петр.

- Дело в том, что нынешний магистр... - Оксана Арнольдовна замялась, прищелкнула пальцами в тонких нитяных перчатках, - нынешний магистр Ордена продолжает эту линию с особым рвением, и вы видите, куда идет Россия. Ни к какому богатству страну не допустят! Оставить страну на положении десятой и даже двадцатой - вот цель магистра. Нам это не по душе, как я уже сказала...

- Так вы устроили заговор? - спросил Петр.

- Ну, я же говорила, умный парень, - тихо сказала Антоновна, не поднимая глаз.

- Мы задавали магистру вопросы. - Семен Михайлович стукнул кулаком по сиденью. - У него на все один ответ: так надо для всеобщего миропорядка.

- Петруша, мы хотим сместить магистра, - напрямую брякнула Антоновна, и все застыли, ожидая реакцию Скорохлебова.

- Ну, смещайте, я-то тут при чем, - растерянно пробормотал Петр, чувствуя, как где-то в желудке заныло, да так сладко-сладко...

- А при том, касатик, что новым магистром можешь стать только ты! - выпалила Антоновна.

- С какой стати? - вскинулся Петр.

- Это долго объяснять, Петр Валентинович, - сказала Оксана Арнольдовна. - Потом, как-нибудь, мы покажем ваше генеалогическое древо, и вы все поймете. Дело в том, что никто из нас магистром стать не может. Поймите, право наследования соблюдается у нас неукоснительно...

- Но нынешний магистр может уйти только в результате смерти, не так ли? - спросил Петр.

- Он и уйдет, - забормотала Антоновна, лихорадочно теребя руки. - Он уйдет, уйдет.

- Вы решили его убить?

- Помилуйте, Петр Валентинович! - Семен Михайлович всплеснул руками. - Как можно так думать!

- А как мне еще думать, если мне только что сказали, что вы составили заговор и хотите сместить магистра?

Несколько минут все молчали. Тишина становилась невыносимой.

- Тебя проверяли, Петруша, - тихо сказала Антоновна. - Нам важно было увидеть твою реакцию.

- И что? Если бы я обрадовался и сказал "давно пора", вы отказались бы от затеи сделать меня магистром?

- Да, Петр Валентинович, - сказала Оксана Арнольдовна. - Есть еще один кандидат, и он тоже прошел обработку...

- Ах, я у вас проходил обработку! - Петр вскочил, рассвирепев, но тут же остыл и сел на место. - Собственно, это было ясно с самого начала.

- Я буду с вами откровенна, Петр Валентинович, - сказала старушка. - Второй кандидат не подходит. Совершенно. К тому же, он слишком молод.

- А как же право наследования? - Петр почувствовал себя совершенно опустошенным.

- Тот кандидат отречется в вашу пользу.

- Прямо как царский престол, - устало хмыкнул Петр.

- Что там престол! - вскричала Антоновна. - Бери выше, выше!

Оксана Арнольдовна опять взглядом заставила ее замолчать.

- Надеюсь, с ним не произойдет ничего плохого?

- Да бросьте! - нетерпеливо закричал Семен Михайлович. - Не надо разыгрывать из себя гуманиста, когда дело касается судьбы России. Какое вам дело до мальчишки, которого вы никогда в глаза не видели!

- Стоп! - сказал Петр. - Вы привыкли шагать по трупам? Пять трупов слева, двадцать трупов справа? Имейте в виду, если я стану магистром, то только в случае, если вы перестанете убивать направо и налево!

- Помилуйте, Петр Валентинович! - растерянно забормотал старик. - Какие трупы, вы что? Мы никого и никогда не убиваем. Даже вас проверяли на кровожадность.

- Ну хватит, хватит, - остановила их Оксана Арнольдовна. - Мы никого не убиваем, это правда. Наш магистр мертв уже целые сутки. Нам нужен другой. Коротко говоря - вы согласны стать нашим магистром?

- А если не соглашусь? Мне Аза Антоновна сколько раз угрожала - убьем, убьем...

- Да ты что, милый! - Аза Антоновна приложила руки к груди. - Это ж только слова. Иначе-то нельзя. Иначе могут и не понять. Как же без страха-то?

- А вот так, - Петр посмотрел строго. - Чтобы больше никаких угроз. Никому!

- Ишь, раскомандовался тут! - закричала Антоновна. - Ты скажи, согласный, или нет, а потом уж командуй.

- Согласен!

Петр произнес это в запале, и тут же облился холодным потом. Куда, куда я лезу? - подумал он.

- Ну, вот и хорошо, - сказала Аза Антоновна, а старики переглянулись и облегченно вздохнули.

- Но для того, чтобы решиться на перемену курса, - сказал Петр, - мне нужно тщательно изучить вопрос. А вдруг для миропорядка необходимо держать Россию в узде?

Все снова переглянулись, а Денисыч крякнул и вытер усы.

- Ну дык, - забормотала Антоновна. - Кто ж спорит? Конечно, изучишь, и все такое. Поехали?

- Куда? На коронацию?

- Ишь ты, на коронацию! - засмеялась Антоновна. - Еще старого магистра схоронить нужно. Коронация... тьфу! - то есть инаугурация через десять дней. Готовиться поедем, вопрос изучать и тому подобное.

- В подземелье?

- Ну а куда ж еще?

- Только предупреждаю, - Петр выставил вперед палец, - что в подземелье я жить не стану. Верните мне мою квартиру.

- Хозяин барин, - пожала плечами Аза Антоновна. - Можешь жить хоть в Антарктиде.

- Это не существенно, - подтвердил Семен Михайлович.

Оксана Арнольдовна молча кивнула.

- И чтоб духу того толстопузого в моей квартире не осталось! - Петр вспомнил свой визит и сжал кулаки.

- Дык, касатик, его уж нет, его уж нет! - Антоновна замахала руками. - Он уж давно испарился. И в твоей квартире полный ажур и благодать, не сомневайся. Так поехали?

Петр подумал, что неплохо было бы попрощаться с Фаиной, но махнул рукой. Прощание, слезы, сопли, упреки... Этого он органически не выносил. Денисыч завел мотор и тронул автобус.

Ему отвели роскошные апартаменты из пяти комнат, больших, обставленных мебелью девятнадцатого века, чистых, ухоженных, ярко освещенных белыми потолочными светильниками. Среди обстановки был огромный телевизор. Петр включил его и убедился, что он показывает около пятисот каналов со всего мира. Пораженный этим, он выключил аппарат и принялся бродить по комнатам. Окон, конечно, не было, их заменяли картины старых мастеров. Висела картина Куинджи - лунная ночь на Днепре, притягивающая глаз призрачным светом; полотно Айвазовского, дышащее морским ветром, брызгами волн и криками чаек; вид на Гималаи Николая Рериха - гордые снежные вершины, проткнувшие небо; зимние пейзажи двух Константинов - Юона и Коровина, от которых веяло морозом, и, казалось, был слышен скрип снега под копытами лошадей и полозьями; весенние пейзажи Левитана наполняли комнату птичьим щебетом и запахами просыпающейся природы.

Петр остался доволен квартирой, с улыбкой вспомнив комнатку с выдвижной мебелью. На столе в гостиной он нашел маленький серебряный колокольчик с ручкой и позвонил. Тотчас же отворилась дверь, и вошел молодой человек в белой рубашке и черных брюках, склонил голову, ожидая приказаний. Петр велел доставлять по одному секретные книги из архива магистра. Молодой человек испуганно захлопал глазами и сказал, что он не имеет доступа, и не может...

- Так приведите того, кто имеет доступ! - приказал Петр.

Через минуту в комнату явился невзрачный человек, весь в черном, низкого роста, бледный, в общем такой, про которого говорят, что краше в гроб кладут. Он изогнулся в поклоне, выслушал приказ и исчез. Вскоре Петр держал в руках книгу "КСРФ 1". Он устроился в гамбсовском кресле, вытянул ноги на пуфик и принялся листать книгу. Через час велел принести еще, потом еще.

Из прочитанного складывалась интересная картина. Политика ущемления России началась при Радковском, достигла невиданного размаха при Ризермане, пошла на спад при Шовникове, и возродилась при Кацнигге. Дальше ее последовательно проводили Альцер, Савинский и Шнайдер.

Петр читал до глубокой ночи, и у него зрела мысль о том, что его обманули. Какое отношение он имел ко всем этим фамилиям? Родственные связи? Помилуйте! Да не может быть! Тогда что же?

Петр позвонил и велел позвать Азу Антоновну. Та явилась незамедлительно, выслушала его, вздохнула и сказала:

- Я же говорила, ты умный парень. А родственные связи имеются, не беспокойся, только очень дальние. Как там Высоцкий пел? "Если кто и влез ко мне, то и тот - татарин", гы-гы. Вообще-то не бери в голову. Муть это все. Пользуйся. Скоро тебя провозгласят, и никто и пикнуть супротив не посмеет. А власть у магистра огромадная. Можешь, если хочешь, даже Орден распустить, да. Только ведь тебе же не придет такое в голову?

- После того, что я узнал - никогда!

- Ну, вот и славно, славно. Ты, я вижу, за книжки принялся? Это ты молодца. Так и надо. Мнение-то уже составил? Не совсем? Ну-ну. Давай. Помнишь, ты удивлялся, что все на бумаге, а не в компьютере? Ну вот, ну вот. Все в твоих руках.

Антоновна ушла. Петр почитал еще, захлопнул книгу и велел подавать ужин. Слуга поинтересовался, кухню какой страны он предпочитает, на что получил твердый ответ: "Русскую, какую же еще"!

Ему подали куриный суп с потрохами, бараний бок с гречневой кашей и настоящий расстегай. К сожалению, от расстегая, круглого, в тарелку, пирога с рыбьим фаршем и осетриной, Петр отщипнул только кусочек осетрины сверху и кусочек рыбьей печенки - до того уже наелся. Потом принесли блины и чай, но блинов он уже видеть не мог, велел все оставить и не убирать до распоряжения. Ощупывая раздувшийся живот, Петр покачал головой и подумал, что так недолго и потолстеть на таких-то харчах. Однако вернулся к столу и съел ложку черной икры.

Потом вспомнил про Фаину, отыскал телефон, провалившийся в дырку в кармане, он оказался полностью разряженным. В прихожей стоял старинный черный аппарат, какие были во времена ЧК и НКВД, Петр поднял тяжелую трубку и набрал номер.

- Фаина, привет!

- Ты... ты куда пропал? Я жду, жду, остался поговорить, потом смотрю, автобус уехал. Ты где?

Петр мысленно вздохнул, чувствуя на том конце провода слезы.

- Все в порядке. Я сегодня не приду ночевать.

Фаина замерла, и, кажется, не дышала.

- Дело в том, - мучаясь, продолжал Петр, - что это была командировка по заданию редакции...

Он лгал и чувствовал себя последним негодяем. Фаина молчала, потом в трубке раздались короткие гудки.

- А, черт, - в сердцах пробормотал Петр, стукнув кулаком по лбу. - Надо было звонить, не удержался. Не мог тихо пропасть.

Он принялся ходить по прихожей из угла в угол, потом остановился и сказал:

- Нет, не мог. Правильно, что позвонил. Девчонка ни в чем не виновата. А виноват только ты.

Он прошел в гостиную, сел, принялся читать очередной том книги судеб, чтобы отвлечься.

* * *

Инаугурация проходила в огромном зале, украшенном белыми цветами и освещенном миллионом свечей. От огня свечей было жарко и душно, запах цветов смешивался с запахом горелого стеарина, и от этого Петру было нехорошо. Он стоял на возвышении среди цветочных ваз, одетый в парадный костюм с длинными фалдами, белую кружевную сорочку с жабо и узкие лакированные штиблеты. Шею сдавливал галстук-бабочка. Перед ним было все руководство Ордена, человек двадцать, все одетые по случаю. Впереди находились Аза Антоновна, Оксана Арнольдовна, Семен Михайлович и Родионыч, и Петр знал, что никакие это не корректоры, а руководители отделов охраны, аналитического, стратегии и писарского.

Церемония была короткой. Вышел из боковой двери батюшка, махал кадилом, добавляя к смеси запахов запах ладана, читал молитву, благодарил Бога за то, что дал Ордену нового магистра, перекрестил Петра, дал поцеловать огромный серебряный крест, возложил ему на голову соболью шапку, осыпанную бриллиантами, опять читал молитву. Потом громовым голосом произнес "Аминь!", все повторили хором и стали рукоплескать новому магистру. Петр поклонился в пояс, подошел к краю возвышения и произнес краткую речь.

- Друзья! - сказал он. - Вступая на этот пост, хочу сказать, что тщательно проанализировал политику Ордена, и пришел к выводу, что она была неправильной. Негоже России плестись в хвосте, обеспечивая миропорядок. Пусть место в арьергарде займет любая другая страна! Я сделаю все, что возможно для того, чтобы Россия стала процветающей, богатой и самой главной страной в мире. А миропорядок от этого не нарушится!

Он отступил назад, оглядел присутствующих. Аза Антоновна плакала от счастья, уткнувшись в плечо Семена Михайловича. Тот слегка похлопывал ее по плечу, другой рукой утирая скатившуюся по щеке слезу.

- Ура! - вдруг закричала Оксана Арнольдовна чистым и мощным голосом.

- Ура! - подхватили все.

Петр сглотнул комок, подступивший к горлу, и тоже закричал "ура".

X Имя пользователя * Пароль * Запомнить меня

Регистрация

Забыли пароль?