«Марсианское диво»

Алексей Корепанов Марсианское диво

1.

Этим ранним июльским утром у Дэна Келли было достаточно поводов для хорошего настроения. Во-первых, выехав ночью из Уолсолла, он без каких-либо проблем к рассвету почти добрался до пункта назначения – шоссе в начале понедельника было почти пустынно, а подержанный «воксхолл» совершенно не капризничал, как это не раз случалось, когда в салоне присутствовала жена. Во-вторых, синоптики не соврали: начавшийся еще с вечера дождь и не думал прекращаться, а значит, там, куда направлялся Дэн Келли, не должно быть многолюдно. Ну, и в-третьих, «Бирмингем» вчера победил – и это тоже было здорово.

Шоссе мокро блестело в свете фар. Дэн Келли особенно не разгонялся, потому что был по натуре осторожным человеком, да и не спешил никуда – объект его теперешнего интереса не мог убежать или исчезнуть. Правой рукой Келли держал руль, левой – сигарету. Изредка делая короткие затяжки, он немного фальшиво подсвистывал Полу Маккартни, поющему в радиоприемнике в сопровождении остальных участников несравненной «ливерпульской четверки».

Дэну Келли было сорок три года, он на пару с женой владел небольшим магазином дамского белья в Уолсолле, довольно удачно играл на скачках, и основной своей жизненной заслугой, кроме организации собственного бизнеса, считал сопричастность к появлению на свет божий сына и дочери. Роберт заканчивал колледж, а девятилетняя Лиз училась в школе. Жизнь Дэна Келли текла вполне размеренно, со своими радостями и огорчениями. Но радостей было гораздо больше, и если и поминался недобрым словом при просмотре вечерней программы новостей премьер Вильсон, то, скорее, по привычке, чем по необходимости – на то он и премьер-министр, на то оно и правительство, чтобы было кого ругать. Пожалуй, самой крупной неудачей последних лет для семейства Келли было внезапное падение курса акций «Дженерал стил» в шестьдесят пятом – зато в шестьдесят шестом английские «львы» стали футбольными чемпионами мира, и почему бы им не повторить свой успех в Мексике, в семидесятом? Всего-то год и остался.

Работа, праздничные вечеринки, скачки, выезды за город на уик-энд… Поездки в Бирмингем, и в Лондон, и в Брайтон, и за Английский канал*, на континент – в Париж, Руан и Брюссель… И музеи, и кафе, и пляжи… * Пролив Ла-Манш. (Прим. авт.)

В общем, Дэн Келли не жаловался на жизнь. Но прошлым летом испытал потрясение… Да, он считал случившееся потрясением, и до сих пор не мог разобраться в себе, до сих пор не мог понять: хорошо это или плохо? Или тут и вовсе не подходили однозначные оценки?..

Прошлым летом супруги Келли, взяв с собой сына Роберта, посетили Стоунхендж; дочка Лиз проводила каникулы у бабушки с дедушкой в Восточном Сассексе. Тот день навсегда отпечатался в памяти Дэна. Он бродил среди огромных камней и чувствовал, как что-то никогда доселе неиспытанное вливается в его душу. От древних мегалитов словно исходило какое-то излучение, он ощущал далекий властный зов, и сам становился камнем, но не мертвым, а живым, таким же, как возвышавшиеся вокруг исполины… Сын, который явно маялся на этой экскурсии, вывел его из оцепенения, и странное, совершенно непривычное состояние прошло.

Но не забылось.

Дэн Келли никогда не был склонен к романтике, к поэзии, но сравнение в тот момент пришло на ум как бы само собой: здесь, посреди равнины Солсбери, его душа ощутила прикосновение, подобное прикосновению ангельского крыла… Это был знак… Некие запредельные сущности давали ему понять: он, Дэн Келли, способен воспринять сигналы неведомого, он гораздо более глубок и утончен, чем кажется другим и чем думает о себе сам… Какая-то невидимая сторона его существа повернута к иному…

Он ничего не сказал об этом запредельном прикосновении ни жене, ни сыну – впрочем, они даже не заметили его странного состояния. Вокруг бродили группы туристов, щелкали фотоаппараты, хныкали маленькие дети. И камни уже не казались какими-то особенными…

Его жизнь продолжала идти своим чередом – завоз товара, квартальные скидки, плохо идут закрытые бюстгальтеры, срочно приобрести еще партию кружевных трусиков, сиреневые комбинации вышли из моды, поставщик всучил бракованные чулки… Пиво, телевизор, скачки, вечеринки… Шоссе дней, недель и месяцев тянулось в будущее, делая неопасные повороты и то взбираясь на пригорки, то сползая под уклон, – но теперь от этого привычного шоссе ответвлялась странная узкая проселочная дорога; она шла параллельным курсом и нигде не пересекалась с шоссе, и была скрыта деревьями и густым кустарником.

В течение нескольких месяцев Дэн Келли один за другим перечитал все материалы о Стоунхендже, которые отыскались по каталогу городской публичной библиотеки. И теперь многое знал об этом циклопическом сооружении былых веков. Он вовсе не превратился в фанатика этого кромлеха*, он по-прежнему азартно болел за футбольный клуб «Бирмингем», ходил на скачки и не пропускал трансляций боксерских поединков – Стоунхендж и «Бирмингем» лежали в разных плоскостях, и совершенно не мешали друг другу. Стоунхендж стал для него как бы символом того, что в мире есть вещи, не поддающиеся простым бухгалтерским расчетам и вообще сухой цифири. * Древнее сооружение, представляющее собой несколько поставленных вертикально в землю обработанных или необработанных продолговатых камней (менгиров). (Прим. авт.)

Он читал материалы о древнем сооружении как некое откровение, с таким же интересом, с каким в детстве проглатывал рассказы Артура Конан Дойла.

Стоунхендж… Средоточие системы концентрических окружностей диаметром с футбольное поле – каменные площадки, лунки, огромные камни, земляные валы… В самом центре сооружения – пять трилитонов, сдвоенных каменных блоков высотой с четырехэтажный дом, накрытых сверху тяжелыми плитами. Семиметровые камни, «серые бараны» из песчаника, – Сарсеновое кольцо – со всех сторон охватывают этот комплекс трилитонов.

Предания говорили о живших когда-то, до Потопа, гигантах – они-то и построили Стоунхендж. Древние британцы называли его «Пляска Великанов». По другой легенде эти камни при помощи волшебства перенес на равнину Солсбери, в Уилтшир, из Ирландии великий чародей Мерлин. Были и предположения о том, что Стоунхендж построили друиды, жрецы древних кельтов. Или римляне. Или викинги. Или и вовсе пришельцы из космоса…

А астроном Джералд Хокинс доказал, что Стоунхендж – это древнейшая обсерватория, позволяющая производить астрономические наблюдения с высокой точностью. Его выпущенную четыре года назад, в 1965-м, книгу «Разгадка Стоунхенджа» Дэн Келли зачитал чуть ли не до дыр…

Построили этот комплекс далеко не сразу, работы растянулись на целые столетия. Словно медленно, но неуклонно претворялся в жизнь какой-то давний первоначальный план…

Разыскал Келли и сообщение о странном случае, свидетелем которого были многочисленные туристы. Сын одного из экскурсантов коснулся камня проволокой в форме египетского креста с петлей на конце – и тут же упал, потеряв сознание. После этого у него почти полгода были парализованы руки.

В другом материале сообщалось о наблюдениях в Стоунхендже светящихся объектов в кольце огня, который, казалось, исходил от камней…

Дэн Келли не просто верил в необычность Стоунхенджа – он ощутил эту необычность на себе.

Миновали и осень, и зима, и весна, но он не испытывал потребности вновь побывать в том странном месте; ему хватало воспоминаний. Правда, был соблазн поехать туда в день летнего солнцестояния, чтобы увидеть восход солнца над Пяточным камнем – однако мысль о толпах любопытствующих, которые повалят в Стоунхендж, погасила этот порыв.

А через две недели он внезапно, проснувшись среди ночи, понял, что непременно должен в самое ближайшее время побывать среди величественных камней. Ранним утром, в дождливую погоду, когда там будет безлюдно. Подпитаться неведомой энергией. Вновь ощутить прикосновение крыльев. Это почему-то казалось Келли самым важным сейчас.

Хотя каких-то особых тайн от жены у него никогда не было, он не стал говорить о том, что собирается именно в Стоунхендж. Нет, он ехал в Солсбери. Всего лишь на один день. По делам – есть, мол, кое-какие наметки.

Вот почему Дэн Келли встречал едва проклюнувшееся утро не в собственной постели, а за рулем «воксхолла» цвета дождя, катившего по мокрому шоссе в сторону древних камней…

В этот ранний час на стоянке не было ни одного автомобиля, и людей ни поблизости, ни вдали тоже не наблюдалось. Зеленые поля, разделенные едва заметными изгородями, тянулись к обрамленному лесом горизонту, и вдалеке, за развилкой шоссе, на плоской возвышенности, темнели неподвижные силуэты каменных исполинов. Келли заглушил мотор, выключил радио и еще с минуту посидел, докуривая очередную сигарету и слушая, как стучит над головой дождь – словно стайка кур торопливо и неустанно клюет рассыпанное зерно. Потом глянул в зеркальце над ветровым стеклом и подмигнул своему отражению – благообразному сухощавому джентльмену с узким, четким, вполне подходящим для монеты лицом и уложенными в аккуратную прическу жесткими темными волосами. Дэн втайне гордился своей весьма аристократической внешностью и считал, что похож на Шерлока Холмса.

Он не отказался бы сейчас от чашки кофе – хотя и без кофе, несмотря на ночную поездку, сна не было ни в одном глазу. Дождевые струйки стекали по стеклам автомобиля, и, подобно этим струйкам, вливалось в душу некое предчувствие. Даже еще не вступив внутрь древних кругов, Келли уже ощущал их присутствие. Мир вокруг неуловимо менялся, и в унисон с этим преображением менялось и внутреннее состояние приехавшего из Уолсолла вполне благополучного человека.

…Робкому утру удалось выклянчить еще немного света у прижимистой ночи, пространство раздвинулось, и теперь уже можно было с уверенностью сказать, что новый день непременно состоится. Облаченный в длиннополый плащ с капюшоном, Дэн Келли осторожно шел по раскисшей дороге, лавируя среди луж и то и дело останавливаясь на обочине, чтобы вытереть о траву налипшую на подошвы грязь. Дождь как будто бы чуть притих, и впереди, на фоне утреннего неба, еще более четко виднелись огромные камни – как пальцы, настойчиво указывавшие путь в заоблачные просторы, в иные края…

Невольно задерживая дыхание и совсем сбавив шаг, Келли ступил на территорию древнего строения. «Пляска Великанов»… Какие же великаны устраивали пляски в этих краях в прадавние времена? Хотя дождь шуршал по ткани плаща, Келли сразу же почувствовал какую-то невероятную, поразительную тишину, тишину не только внешнюю, но и внутреннюю. Тишина была главным содержанием этой обители каменных исполинов и, как и космический вакуум, порождающий частицы вещества, способна была в любой момент исторгнуть из себя нечто необычное. Тишина и одиночество властно охватывали его, единственное живое существо в зачарованном каменном королевстве; черные птицы, которых так много было тут в прошлый раз, еще не слетелись. Тишина и одиночество проникали все глубже и глубже – и это было прекрасно. Он вновь, как и десять месяцев назад, погружался в упоительную умиротворенность, он чувствовал, как просыпаются камни, и в монотонный шелест дождя вплетался приближавшийся шелест нездешних крыльев. Дэн Келли застывшим взглядом смотрел на возвышавшуюся напротив него каменную арку и видел, как над темной поверхностью верхней, поперечной плиты словно бы начинает возникать слабое-слабое сияние, подобное пламени далекой свечи в яркий солнечный день. Он невольно моргнул – и почти тут же зажмурился от ослепительной беззвучной вспышки. Волна теплого воздуха плеснула в лицо и умчалась дальше, перед глазами заплясали огненные пятна. Дэн Келли запоздало пригнулся, собираясь упасть, но вспышка не повторилась и камни не рушились, а оставались на своих местах.

«Взрыв?.. Шаровая молния?..» – это было первое, что пришло ему в голову.

Войну он помнил – такое не забывается – и предположение насчет взрыва отбросил сразу: не бывает таких бесшумных взрывов. А о том, как ведут себя шаровые молнии, он мало что знал. Пока Келли было понятно одно: полыхнул не сам вертикально стоящий, правый от него, камень трилитона – а что-то позади камня.

Зачем-то оглянувшись и никого не обнаружив за спиной, он, крадучись, направился к трилитону. Пятна перед глазами исчезли, и бледное сияние, охватывавшее плиту, – тоже. Растворилось и чувство тишины-одиночества, пропало ощущение сопричастности, и утих шелест невидимых крыльев. Остался только размеренный шорох дождя.

Под этот шорох Келли короткими шагами приблизился к трилитону и, обогнув боковой вертикально стоящий камень, осторожно, как разведчик в тылу врага, выглянул из-за него.

И остолбенел, неподвижностью своей сравнившись с любым из здешних камней.

В трех-четырех шагах от него, под боком у вертикальной плиты, лежала на спине молодая женщина. Без каких-либо даже самых малейших признаков одежды. Одна нога женщины была поднята и согнута в колене, словно незнакомка читала невидимую книгу, используя в качестве подставки собственное бедро; правая рука покоилась на груди, а левая была откинута в сторону.

Дэн Келли, почти не дыша и все еще не в состоянии сдвинуться с места, скользнул взглядом по стройному крепкому женскому телу. Светлые, скорее короткие, чем длинные волосы… Закрытые глаза… Ссадины на плечах, на локте, на лбу, на коленях… Испачканная чем-то серым ладонь…

В следующее мгновение Келли осознал, что смотрит на труп: перед ним лежала жертва преступления, совершенного вечером или сегодняшней ночью. Нужно было оставить все как есть и ехать на поиски ближайшего телефона-автомата, чтобы сообщить в полицию. Однако он почти тут же понял, что поспешил с выводами, потому что заметил, как под тонкой кожей век совершают прерывистые движения глазные яблоки. Что бы тут ни случилось, женщина была жива и нуждалась в срочной медицинской помощи!

Оцепенение мигом исчезло, и Келли бросился спасать человека. Стянув с себя плащ, он разложил его на каменной площадке и перетащил туда потерпевшую. Ее кожа была мокрой, но теплой, словно и не пролежала она тут всю ночь под хотя и не очень сильным, но непрерывным дождем. Или преступление было совершено совсем недавно? Келли быстро осмотрелся – и вновь никого не обнаружил. А с чего он взял, что перед ним именно жертва преступления?..

Думать об этом сейчас было не самым первостепенным занятием, поэтому Келли придержал проснувшегося в нем Шерлока Холмса, на которого он был внешне похож. Укутав женщину в плащ и прикрыв ей голову капюшоном, он поднял свою ношу и, держа перед собой, направился назад, через кольцо «серых баранов» к выходу из скопления каменных исполинов. Идти было тяжело, ноша оттягивала руки, и Келли почти сразу засомневался в том, что сумеет добраться до своего «воксхолла» без остановок; он уже сейчас начал задыхаться. Но поблажек себе он давать не собирался, потому что от его расторопности, возможно, зависела жизнь человека. Жизнь молодой симпатичной женщины, неведомо как очутившейся здесь… Избили, изнасиловали, привезли сюда и бросили?..

Что-то в этой версии не стыковалось – только Дэн Келли не мог понять, что именно.

Изрядно промокнув, он выбрался на туристическую тропу, размытую дождем. Серое утро смогло таки окончательно справиться с ночной темнотой, и отсюда, с возвышенности, хорошо просматривались оба шоссе, сходившиеся под углом, а затем сливавшиеся в одно, изображая собой предпоследнюю букву алфавита – «Y». Дороги были абсолютно пустынны, и лишь серый «воксхолл» одиноко виднелся у ближнего края зеленого поля – словно камешек на морском берегу.

Руки все больше слабели, Келли изнемогал. Он не обращал уже внимания на то, куда ступает, и туфли его отяжелели от грязи. Совсем запыхавшись, он наконец остановился и, собравшись с силами, изловчился и взвалил безвольное тело себе на плечо. Голова и плечи женщины оказались у него за спиной, обеими руками он обхватил ее ноги – и так идти стало легче. Он прибавил было шагу, но тут же поскользнулся и едва не упал. И решил не спешить: не хватало еще, чтобы по его вине эта несчастная получила новые увечья.

Об оставшихся позади каменных исполинах, к неведомой силе которых ему в этот раз так и не удалось приобщиться, он уже не думал. Он мысленно прикидывал расстояние до автомобиля и на ходу поправлял так и норовившее съехать с его плеча расслабленное тело женщины. А чтобы не зацикливаться на собственной усталости, Келли представил, как выглядит со стороны: субъект в мокрой рубашке тащит к машине нечто очень похожее на труп… Подозрительная получалась картина, – но вокруг не было никаких посторонних глаз: и птицы где-то прятались от дождя, и не видно было овец на полях.

«Да уж лучше бы кто-нибудь увидел, – тут же подумал он. – Вместе быстрее бы дотащили…»

Вновь стараясь отвлечься от собственных физических усилий, Келли задался вопросом: что может означать этот совершенно непредвиденный казус? И непредвиденный ли? Случайно ли потянуло его вдруг сюда, в Стоунхендж? Случайно ли вообще жена прошлым летом предложила побывать здесь? Что это – звенья одной цепи? Штрихи одной и той же картины?..

Как-то раз его старый приятель Роб, за бокалом пива в пабе, высказал одну мысль, которая, наверное, могла прийти только в затуманенную портером голову. Произошло это после того, как некий не совсем твердо державшийся на ногах человек, проходя мимо их столика, ненароком плеснул пиво на плечо Келли. И Роб в утешение тут же соорудил некое умственное построение. Этот тип ни в чем не виноват, сказал он, хотя поступил так вовсе не случайно. Он, мол, сам того не ведая, просто обязан был сделать то, что сделал, поскольку являлся орудием в руках необходимости. Инструментом необходимости. Все мы поочередно становимся инструментами в руках необходимости, продолжал Роб. Многие события кажутся нам совершенно случайными и незначительными, поскольку мы находимся в одной с ними плоскости. А если бы мы могли подняться над плоскостью, то увидели бы, что каждое такое событие – это очередной штрих на огромном мировом холсте, где изображен постоянно дополняющийся истинный облик Вселенной. Или Бога. Так что к подобным вещам нужно относиться спокойно и с пониманием, завершил приятель Дэна свое устное эссе. Роб после войны два или три года учился в Бирмингеме, в университете, а потом занялся перепродажей подержанных автомобилей и весьма в этом преуспел, неустанно добавляя новые и новые детали к портрету Вселенной.

Толкование любых событий с таких позиций делало совершенно объяснимым все происходящее – но ничего конкретно не объясняло…

Занимая себя подобного рода размышлениями, Келли добрел наконец до автомобиля. Мобилизовав остаток сил, он уложил потерпевшую на заднее сиденье и, раздвинув борта плаща, взял ее руку и попытался отыскать пульс. Кожа на костяшках пальцев женщины была сбита, что наводило на мысль о самообороне, а пульс хоть и едва прощупывался, но был ровным и не затухающим. Келли плохо разбирался в таких вещах, но все-таки счел это хорошим симптомом: пострадавшая, кажется, не собиралась умирать. Ее бледное лицо было спокойным, только глаза под веками, покрытыми легкими разводами морщинок, продолжали подергиваться – как бывает, когда человеку что-то снится.

«Возможно, – подумал Келли, – она угодила под разряд шаровой молнии… Если та вспышка действительно была шаровой молнией… Попробовать привести ее в чувство? Потормошить?..»

Впрочем, он тут же решил, что пусть лучше этим занимаются врачи, а то еще сделает что-нибудь не так – и остановил взгляд на аккуратных, красивых, мягко очерченных, без единого следа помады губах незнакомки. На ум сразу же пришло банальное сравнение с лепестками розы, а взгляд невольно переместился на подбородок… потом на горло… плечи… Не удержавшись, Келли еще дальше отодвинул край плаща, открывая грудь… Сглотнул и почувствовал, что ему становится жарко – даже в мокрой рубашке. Убеждая себя в том, что он просто хочет проверить, не замерзла ли пострадавшая, Келли осторожно положил ладонь на ее грудь и ощутил теплое, гладкое и упругое… Тронул пальцем податливый сосок… И скользким червем проползла мыслишка, даже не червем проползла, а просеменила мокрицей, что живут под камнями и старыми досками…

«А что? Никто не узнает… Я ее нашел… И это будет как бы вознаграждением…»

Дэн Келли, словно ужаленный, отдернул руку от притягательной женской груди, запахнул плащ и спиной вперед выбрался из машины. Некоторое время он ожесточенно оттирал туфли о траву, потом, открыв переднюю дверцу, достал из «бардачка» сигареты и зажигалку. Сделал несколько торопливых затяжек, стоя под непрекращавшимся, но заметно помельчавшим дождем. Сел за руль, стрельнув глазами на заднее сиденье, и, запустив мотор, начал разворачивать «воксхолл» в сторону недалекого Солсбери. На величественный древний кромлех он напоследок так и не взглянул…

2.

Дверь приемного покоя открылась, и в коридор вышла медсестра – та самая пожилая костлявая особа в больших очках, которая минут двадцать назад впустила Дэна Келли в больничный корпус. Келли поднялся со стула.

– Все в порядке, – сказала медсестра, остановившись в отдалении и исподлобья глядя на него поверх очков. – Ее уже осмотрели и перевезли в процедурную.

– Что с ней?

Медсестра пожала плечами:

– Обследование покажет. Возможно, сотрясение мозга. Ну, и ребра сломаны – это уж точно. Кроме гематом.

– Понятно, – сказал Келли. Он чувствовал себя не очень уютно под ее пронзительным и, кажется, неприязненным взглядом. – Тогда я в полицейский участок, расскажу… Как туда добраться?

– Не беспокойтесь, – проскрипела медсестра; халат ее был похож на саван. – Полиция уже здесь.

Она повела головой в сторону окна и поджала бескровные губы египетской мумии. Келли сделал несколько шагов к готическому застекленному проему в толстой стене, увидел вдали двух полисменов в плащах, неторопливо входивших в ворота больницы, и почувствовал себя еще более неуютно. Эта старая грымза, похоже, не очень-то поверила его сбивчивому рассказу; а поверят ли бобби*, которых, конечно же, она и вызвала? А если задержат до выяснения? Не очень-то большая радость бог весть сколько торчать за решеткой… * Прозвище английских полицейских. (Прим. авт.)

Достав из заднего кармана брюк бумажник, он подошел к продолжавшей молча наблюдать за ним служительнице медицины. Извлек визитную карточку и протянул ей:

– Там указаны мое имя и адрес. Случится быть в Уолсолле – заходите в мой магазин, у нас неплохой выбор дамских аксессуаров. – Келли даже улыбнулся, хотя настроение у него было не самым радужным. – И еще… Нельзя ли забрать мой плащ?

– Да, конечно. – Скрипа в голосе поубавилось, и визитка была принята и сразу же изучена. – Конечно, мистер Келли. Сейчас.

Она удалилась и почти тут же вернулась с плащом.

– Спасибо, что позаботились о полиции, – вежливо сказал Келли, забирая плащ.

И услышал в ответ, уже направляясь к выходу:

– Это наша обязанность, мистер Келли.

Вероятно, полицейский участок находился неподалеку от больницы, поскольку блюстители порядка пришли пешком. Молодой остался, чтобы выяснить у врачей, когда можно будет рассчитывать на показания потерпевшей, а второй, рыжеусый констебль лет тридцати, с мощной фигурой регбиста, предложил Келли вместе проехать в участок и там все подробно рассказать.

Да, совсем не таким, как хотелось бы Келли, выходило у него это утро седьмого июля. Видать, действительно есть резон в утверждении о том, что понедельник – день тяжелый…

Впрочем, комната, в которую констебль привел Келли, показалась тому вполне сносной, несмотря на оконные решетки. Там было тепло и сухо, и главное – на стене рядом с высоким массивным сейфом висел вымпел с сине-белой эмблемой клуба «Бирмингем»: футбольный мяч с водруженным на него такого же размера глобусом, перевитые ленточкой.

Констебль, покашливая в усы, тщательно изучил документы Келли и, забрав их, куда-то удалился. А потом не менее тщательно отстучал на машинке весь его рассказ, то и дело отрывая от клавиш покрытые рыжими волосками массивные пальцы и уточняя детали. И попутно задавая такие вопросы, которые Дэну Келли никогда бы не пришли в голову. В отличие от больничной мумии, констебль, кажется, не записывал его с ходу в преступники, а если даже и имел подозрения, то не показывал виду. Хотя как можно считать преступником человека, по собственной воле доставившего свою жертву в больницу… Да еще и дождавшегося появления полиции.

– И что вы думаете по этому поводу, констебль? – спросил Келли, прочитав собственные показания.

Констебль повел широкими плечами, потер шею:

– Какие-то выводы делать рановато. Есть тут у нас местные… друиды… – Последнее слово прозвучало, как ругательство.

– Что-то типа сатанистов?- осторожно поинтересовался Келли.

– Вот-вот, типа… – покивал констебль. – Съездим на место происшествия, посмотрим. – Он глянул в окно. – Хотя дождь – какие там следы… Будем надеяться, что она придет в сознание и расскажет. Если вспомнит. Могли ведь так накачать… или сама накачалась… И сколько она там пролежала?..

– Вот! – сообразил наконец Келли. – Когда я ее нашел, волосы у нее были сухие.

Констебль подался вперед, и стул под ним страдальчески скрипнул.

– Вы уверены?

– Точно! – возбужденно подтвердил Келли. – Ну, то есть, дождь на них лил, но они еще не успели промокнуть. Кожа мокрая, лицо мокрое, а волосы – нет. До меня только сейчас дошло, я все никак не мог понять… Что-то не увязывалось…

Констебль откинулся на спинку вновь обреченно заскрипевшего стула и сцепил руки на животе.

– Хреново, – сказал он. – Вы там, часом, вертолет какой-нибудь не заметили?

– Нет. Ничего там не было, и никого. Ни единой живой души.

– Хреново, – повторил констебль и, поворошив пальцем усы, остро взглянул на Келли: – А вы трогали?

Келли почувствовал, что краснеет – щекам стало жарко.

– Что… трогал? – с запинкой выговорил он.

– Волосы ее трогали?

– А… Э… Нет, не трогал… Но видно было, понимаете?

– Могли и ошибиться.

Констебль навалился грудью на стол и, четко выговаривая слова, повторил:

– Могли и ошибиться.

Дэн Келли промолчал. В конце концов, не его это дело. Он доставил пострадавшую в больницу – вот что самое главное. А в причинах пусть разбирается полиция, мясистые констебли с сержантами. Пусть выясняют, им за это деньги платят. А ему никто и спасибо не сказал.

– И кожа у нее была теплая, – неожиданно для самого себя чуть ли не с вызовом заявил он. – А кожу я трогал. И очень даже трогал – когда блондинку эту на плащ укладывал.

– Жар, – тут же нашелся констебль.

– А вспышка?

– Атмосферное электричество. Или какие-нибудь световые эффекты. Огни Святого Эльма, знаете?

– Возможно, – уже без эмоций согласился Келли. – У вас больше нет ко мне вопросов? Я свободен?

– Еще несколько минут – и можете заниматься своими делами, мистер Келли.

«Проверяют мою личность», – подумал Келли.

– Координаты ваши у нас есть, – продолжал констебль, – так что если возникнет необходимость… Еще побудете у нас, в Солсбери, или сразу домой?

– Домой, наверное. Сегодня меня к вашим мегалитам как-то больше не тянет…

– А меня вообще к ним никогда не тянет, – сообщил констебль, придвигая к себе лежавшие на столе папки. – Мало ли где каких камней понатыкано. Да хоть и в Эйвбери. Или в Вудхендже – тут же, у нас, в Уилтшире. Так в Эйвбери и Вудхендж не едут, а сюда… – Он взглянул на Келли. – Ехать ночью, в дождь, бог знает откуда… Специально ехать, именно ради этих камней. – Он помотал головой. – Нет, не понимаю…

– У каждого свои увлечения, – сдержанно заметил Келли. – Люди по полмира пролетают-проезжают, чтобы на пирамиды посмотреть. Или на Парфенон.

– Так то пирамиды! А у нас тут ни то ни сё – куча булыжников. Кто-то когда-то дурью маялся, чтобы через тысячу лет голову ломали: что это да зачем… Хотя согласен с вами: у каждого свои увлечения. Чтобы жить было интереснее.

– А про зеленых детей вы слыхали? – задал Келли неожиданный вопрос.

Рыжеусый бобби некоторое время молча смотрел на него, потом в очередной раз заскрипел стулом и неторопливо осведомился:

– Вы имеете в виду тех зеленокожих из Саффолка?

Дэн Келли кивнул. Оказывается, констебль тоже знал эту давнюю историю, очень смахивающую на фольклор.

В средневековых хрониках сохранился рассказ о том, как в Англии, в XII веке, жнецы встретили у выхода одной из шахт Саффолка мальчика и девочку с зеленой кожей, облаченных в странные одежды. Дети говорили на каком-то неведомом языке. Поначалу они отказывались от любой пищи, которую им предлагали, а потом начали есть бобы. Мальчик вскоре умер, а девочка постепенно привыкла к новой среде, и кожа ее потеряла зеленый цвет. Она рассказала, что пришла вместе с другом из страны, постоянно погруженной в сумерки, – свет был виден только за широкой рекой. Она называла свою родину Землей Святого Мартина и утверждала, что ее соплеменники – христиане…

– Ерунда! – Констебль придавил кулачищем папку. – На такие версии я время не трачу. У этой что – тоже кожа зеленая? Всему и всегда находится нормальное объяснение. Вот года два назад… да, в шестьдесят седьмом, буквально в соседнем квартале… – Он оборвал фразу, потому что дверь открылась и на пороге возник его молодой напарник, уже без плаща. – Давай, Рон, заходи, рассказывай. Ты возвращался через Лутон или через Брайтон? Делал крюк за сигаретами?

Как выяснилось из последовавшего за этими вопросами пространного ответа, молодой бобби с простодушно-хитроватым лицом потомка йоменов* вовсе не делал крюк через Лутон или Брайтон, и через Лондон тоже не делал, а все это время проторчал в больнице, ожидая, что поведают ему медицинские работники о состоянии потерпевшей. Дождаться-то он дождался, но ничего обнадеживающего не услышал. Женщина продолжала оставаться без сознания, и ни о каких расспросах, само собой разумеется, не могло быть и речи. Что же касается обстоятельств, волею которых потерпевшая оказалась в Стоунхендже, то можно выдвинуть сразу несколько версий… * В феодальной Англии мелкие землевладельцы, самостоятельно обрабатывающие землю. (Прим. авт.)

Тут зазвонил телефон, заставив его прервать монолог, и рыжеусый поднял трубку. Он слушал и кивал, и глядел на Келли – и тот понял, что речь идет именно о нем.

Так и оказалось.

– Ну что, мистер Келли, – сказал рыжеусый, вернув телефонную трубку на место. – Не смею вас больше задерживать.

Он встал и, обогнув стол, подошел к Дэну, тоже поднявшемуся со стула. Одернул свой слегка помятый мундир:

– Спасибо, мистер Келли. Кто-нибудь на вашем месте мог бы просто потихонечку смыться оттуда, правильно? Чтобы без лишних забот. А вы не смылись. Поэтому – спасибо. Мы уж тут разберемся, не сомневайтесь. А нужно будет – свяжемся с вами. Найдем. Рон, проводи.

Дэн Келли молча кивнул констеблю и, скользнув взглядом по прищурившемуся молодому пинкертону, направился к двери. И, уже открыв ее, услышал вдогонку:

– А насчет камней, может, вы и правы, мистер Келли. Может, в них и взаправду что-то есть…

3.

Утреннее небо по-прежнему было выкрашено в сплошной серый цвет, и отражалось в таких же серых пятнах многочисленных луж, но дождь прекратился. Часы показывали начало одиннадцатого, однако Дэн Келли все никак не мог покинуть этот пропитанный духом старины городок и отправиться назад, в Уолсолл. Избавившись от общества полицейских, он поехал в центр, позавтракал в немноголюдном кафе, а потом, оставив автомобиль на стоянке, устроил себе экскурсию. Бродил по нешироким улицам, разглядывая крепкие мрачноватые дома времен средневековья, со всех сторон изучил местные достопримечательности: готический собор тринадцатого века, дворец епископа – ровесник собора, торговый павильон «Рыночный крест». Заглянул в два-три магазина, оценил ассортимент сувенирных и антикварных подвальчиков.

Никаких дел у него в Солсбери не было, еще раз посещать Стоунхендж после случившегося ему абсолютно не хотелось, – но и сесть за руль и как ни в чем не бывало пуститься в обратный путь он почему-то не решался. Обнаженная молодая женщина, лежавшая среди камней, не шла у него из головы. И волосы у женщины были все-таки сухими – словно ее только что оставили там. Оставили – и исчезли. Испарились. Или это действовали невидимки? Уэллсовский Гриффин с компанией таких же, как он… Но почему именно в Стоунхендже? Почему не на обочине, не в кустарнике? Вообще – почему?

Тут ощущался странный, тревожащий запах, еле уловимый запах какой-то тайны… Запах чего-то – иного…

Не обращая больше внимания на красоты архитектуры и прохожих, Келли выбросил в урну недокуренную сигарету и быстрым шагом направился к автостоянке, словно вдруг понял, что куда-то опаздывает.

…Но, как оказалось, спешил он совершенно напрасно. Все та же мумия-медсестра уже без былой неприязни сказала ему, что статус-кво сохраняется и перспективы весьма туманны. Если улучшение и будет, то уж никак не сегодня. И вряд ли завтра.

Келли записал номер телефона и, почему-то ощущая себя мухой, запутавшейся в паутине, покинул больницу.

Его «воксхолл» стоял наискосок от больничных ворот, на другой стороне улицы, и в капот автомобиля упирался своим тылом какой-то долговязый субъект в коротком, выше колен, кремового цвета плаще. У субъекта были длинные темные волосы, своей прической он копировал то ли лучшего бомбардира «Манчестер Юнайтед» Джорджа Беста, то ли каждого из «битлов», а на плече его висела на ремне небольшая черная сумка. Почему он выбрал в качестве подпорки именно автомобиль Келли, было непонятно, потому что рядом стоял «рено», – ничуть не хуже «воксхолла», – а за газоном, под деревьями с мокрой листвой, поджидала всех усталых и дряхлых совершенно свободная скамейка. Правда, на дряхлого субъект отнюдь не походил – на вид ему было не больше сорока.

Порывшись в памяти, Келли вспомнил, что, кажется, минут пятнадцать назад видел этого типа в больничном вестибюле – там находились какие-то люди, на которых он не обратил никакого внимания. Мысленно пожав плечами, он пересек улицу и намеревался уже открыть дверцу автомобиля, когда долговязый отклеился от капота и жизнерадостно улыбнулся:

– Мистер Келли? Я как раз вас и поджидаю.

Келли выпрямился и взглянул в длинное, с чуть выпуклыми карими глазами, приветливое лицо, обрамленное баками. На бобби субъект явно не походил, но и ни на одного из знакомых Келли – тоже.

– Чем обязан? – спросил он, на всякий случай внутренне собравшись.

– Марк Синчин, репортер местной «Кроникл», – тут же отрекомендовался субъект, подходя ближе. – Мне сообщили, что день у вас сегодня начался весьма интересно. Если не возражаете, давайте заберемся в ваш лимузин и поговорим. У меня есть «Филип Моррис», с двойным фильтром.

Судя по напористости, репортер был явно не из новичков. Келли переступил с ноги на ногу, посмотрел, как тот вынимает из кармана плаща серую пластмассовую сигаретную пачку, и кивнул:

– Хорошо.

Действительно, почему бы читателям «Кроникл» не узнать о хорошем поступке Дэна Келли из Уолсолла, торговца отличным, между прочим, дамским бельем? Гибкая система скидок и так далее…

Они устроились в машине, закурили «Филип Моррис», и Келли первым делом поинтересовался, каким образом о недавно произошедших событиях стало известно репортеру местной газеты.

Ответ оказался очень простым. Марк Синчин был не просто журналистом, работавшим в редакции одной из городских газет, а именно репортером, то есть человеком, готовящим материалы о текущих событиях и происшествиях. Происшествиями занималась полиция – там Синчин и брал всю информацию. Точнее, не всю, а ту, которую давали, ту, которую полицейское начальство считало допустимым для публикации. Вот и сегодня утром Синчин, как обычно, сделал несколько звонков по «точкам», как он это называл, и в числе других новостей узнал и о «жертве из святилища друидов» – именно так он успел ее окрестить, вполне в духе журналистской братии. Решив, что этот случай заслуживает внимания, репортер поспешил в полицейский участок, к своим старым знакомым, где и выведал все подробности, включая имя человека, доставившего потерпевшую в больницу, и номер его «воксхолла». Более того, расторопный журналист присоединился к полицейским и побывал в Стоунхендже, на месте происшествия; это место Келли не только описал в своих показаниях, но и отметил на схеме памятника старины, которую набросал на листе бумаги.

После этого Синчин отправился в больницу, чтобы выяснить состояние пострадавшей. («Все, что могу, перепроверяю сам, – сказал он Дэну Келли. – Стараюсь публиковать только достоверные сведения – дорожу своей репутацией».) Получив уже известный Келли ответ, Синчин вышел из больницы и обнаружил рядом со своим «рено» серый «воксхолл» с тем самым номером, что он записал в полицейском участке; серый «воксхолл», который, как полагал Синчин, давным-давно уже оставил позади границы графства Уилтшир… «А та мумия не сказала, что буквально передо мной уже интересовались здоровьем этой несчастной», – подумал Келли.

– И я решил дождаться вас, – завершил Синчин преамбулу. – Одно дело читать бумаги или слушать официальную, так сказать, информацию и совсем другое – пообщаться с очевидцем. Тем более, с единственным очевидцем. Предупреждаю, что я очень дотошен, зануден и прилипчив, и не отвяжусь до тех пор, пока все-все-все не разузнаю. Так что признавайтесь, Дэн, что вы утаили от полиции?

Келли чуть не поперхнулся ароматным сигаретным дымом:

– С чего вы взяли, что я что-то утаил? Зачем мне утаивать? Не я же ее туда притащил! Я все подробно рассказал, и добавить мне нечего. Этому рассказал, с рыжими усами…

– Типлеру, – вставил Синчин.

– Возможно. Он представился, но я фамилию его сразу же забыл. Какая мне разница, Типлер он или не Типлер. Так что все подробности там, в участке.

– Нет, Дэн, вы меня не поняли. Я имею в виду такие мелочи, что для протокола не годятся. Ну, мелочи – и всё. – Синчин пошевелил длинными пальцами, словно силился подобрать слова – таким пальцам мог позавидовать как вор-карманник, так и пианист. – Ваши собственные ощущения, понимаете? Атмосфера… То, что никак в протоколе не отразить. Там вот о вспышке говорится. Вы что сначала увидели – вспышку или женщину? Что это за вспышка, как вы думаете? Я ведь не только криминальной хроникой пробавляюсь. И случаи наблюдений НЛО меня интересуют, и предсказания, и об исчезновении «Элдриджа» я писал…

– Кто такой Элдридж?

– «Элдридж» – это американский эсминец. Исчез в сорок третьем, в Филадельфии. А появился потом совсем в другом месте. Так как насчет вспышки? Сначала вспышка – а потом женщина? Или наоборот?

– Точно сказать не могу. По-моему, вспыхнуло над поперечной плитой, а уж лежала ли в это время женщина там, за трилитоном, или нет, я не видел. Я уже потом туда заглянул, после вспышки… – Келли помолчал и добавил: – Констебль там иронизировал насчет вертолетов, так вот: ни с какого бесшумного вертолета-невидимки сбросить ее никак не могли. Поза у нее была не та. Словно на пляже, колено поднято. Загорает и книжку читает. Только книжки нет, и солнца нет. Дождь вместо солнца. Дождь – а волосы сухие, я же не слепой…

– Ч-черт! – Синчин чуть не подпрыгнул на сиденье. – И этого тоже в протоколе нет.

– Потому что ваш мудрый констебль разъяснил, что это мне просто показалось. А кожа теплая, мол, потому, что у нее горячка. И вообще, я ее из Уолсолла с собой прихватил, накачал какой-то дрянью и сдал в больницу. Потому что я скрытый маньяк, во мне некий мистер Хайд временами оживает…

Синчин махнул рукой: – Да ладно вам, Дэн. На констеблей и детей обижаться нельзя. Журналист только что собирался еще раз закурить, но так и не закурил. Крутил незажженную сигарету в руке и явно о чем-то размышлял, сдвинув густые черные брови и напряженно глядя на собственные колени, обтянутые синей тканью джинсов.

«Подземелье, – осенило Келли. – Там, под трилитоном, – пещера. Собираются местные друиды… этот Типлер говорил о друидах… Устраивают оргии. Что-то там у них произошло, избили ее, вытащили наружу. А меня заметили и закатили фейерверк. Чтобы отпугнуть…»

Версия была довольно неуклюжей, но худо-бедно почти все объясняющей. Однако озвучивать ее Келли не собирался – версии пусть выдвигают бобби и журналисты.

– Исчезновения, – медленно произнес Синчин и повернулся к Келли. – Где-то люди исчезают, где-то люди появляются. И такие случаи далеко не единичные. Я этим тоже интересовался.

«Ну-ну, – мысленно отреагировал Келли. – Расскажи еще про зеленых детей из Земли Святого Мартина».

– Я знаю одну такую историю, – сказал он. – Пришли женщины ко гробу, заглянули, – а там нет распятого, только одежды погребальные.

Синчин рассеянно улыбнулся, продолжая манипулировать незажженной сигаретой:

– Ну, эта история о человеке, скажем так, не совсем обычном. Вернее, не совсем человеке. А я говорю о самых обыкновенных людях. Например, об эскимосах из Ангикуни. Слыхали о такой деревушке?

Келли отрицательно покачал головой:

– Я о многом не слыхал, я ведь не журналист.

– Так послушайте, Дэн. У нас под носом полным-полно загадок! Там лет сорок назад бесследно пропали все жители: и мужчины, и женщины, и дети. Остались только трупы привязанных к дереву собак, умерших от голода. И это очень странно, Дэн, потому что эскимосы никогда не оставили бы своих собак на произвол судьбы. А они не только собак, но и ружья оставили. А что такое ружье для эскимоса? Самое ценное имущество, вот что это такое. Да что там маленькая канадская деревушка! Во время первой мировой у нас пропал целый батальон, в Турции. На глазах у наблюдателей вошел в опустившееся облако – и прощай навсегда!

Келли недоверчиво хмыкнул.

– А в тридцать девятом, – не обратив на это внимания, увлеченно продолжал журналист, – во время китайско-японской войны, исчезли сразу три тысячи китайцев, прямо с линии фронта. Были солдаты – и сплыли.

– По домам разбежались…

– Если бы! Ни одного с тех пор никто не видел. И это не слухи, Дэн, это факты. Штат Теннесси, фермер Дэвид Ланг. Шел через поле и исчез прямо на глазах у свидетелей… Шестнадцатилетний парнишка, тоже в Америке, пошел к ручью за водой – и не вернулся. Отец направился по его следам на свежем снегу – следы оборвались прямо посреди тропинки…

Келли заинтересованно взглянул на журналиста:

– Что, на самом деле?

– На самом деле, Дэн, – кивнул Синчин. – Я же говорю, таких фактов немало. И случаи необъяснимых появлений тоже были, но их намного меньше. Точнее, сведений о них меньше.

– Например?

– Пожалуйста. В тысяча девятьсот четырнадцатом, в Чэтхеме, Иллинойс. Вечером, в январе, на улице появился некий человек. Как показалось очевидцам, он возник прямо из воздуха и был, – Маркс Синчин многозначительно поднял палец, – совершенно голый. Совершенно голый в холодный январский вечер. Бегал взад-вперед по улице, пока его не задержал полицейский. Врачи посчитали его умалишенным, а одежду так и не нашли. А с десяток лет назад обнаружил себя в Нью-Йорке один владелец пивоваренного завода в Южно-Африканском Союзе*. Последнее, что сохранила его память, это то, что он вышел из ресторана у себя в Йоханнесбурге. Как предполагал мой знаменитый коллега Чарльз Форт**, человек, живущий в одном уголке Земли, вдруг попадает в иное измерение и появляется в совершенно другой части нашего шарика. При этом происходит амнезия – потеря памяти. Как видите, тут есть над чем подумать, Дэн, – подытожил Марк Синчин. * Прежнее название Южно-Африканской Республики. (Прим. авт.) ** Американский исследователь «непознанного», публицист, предтеча современного уфологического движения; работал и репортером. (Прим. авт.)

– Да уж… – пробормотал Келли, чувствуя себя несколько не в своей тарелке от такого обилия неожиданной, странной информации. – А вы в полиции все это не рассказывали?

Синчин покосился на него, щелкнул наконец зажигалкой, направил длинную струю дыма за приспущенное боковое стекло и только потом ответил:

– Нет конечно. Видите ли, полиция в своей работе руководствуется усеченным принципом Оккама. Слыхали о таком?

– Да нет же, – с легкой досадой сказал Келли. – У меня другая специализация.

– Наш великий философ советовал не умножать количество сущностей без необходимости, – пояснил Синчин, вновь не обратив внимания на реакцию собеседника. – То есть, если у вас в толпе, в давке пропал из кармана бумажник – не стоит выдвигать версию о том, что его стащили невидимки-марсиане. Другое дело, если бумажник пропал с вашего стола, когда вы находились в комнате в одиночестве, при запертых дверях и закрытых окнах. Тогда, возможно, это именно воздействие марсиан. И добавить новую сущность, а именно: марсиан – стоит. То есть, предположить, что бумажник утянули марсиане. Но полиция применяет усеченный принцип, или бритву Оккама: не умножает количество сущностей – и точка. Она вообще не будет выдвигать версию о марсианах, и объяснит исчезновение бумажника тем, что его у вас просто не было.

– Вряд ли бумажник ни с того ни с сего исчезнет со стола, – заявил слегка сбитый с толку всеми этими «бритвами» Келли.

– Не скажите, – возразил Синчин. – Слыхали о та… – Он посмотрел на Келли и осекся.

– Скорее всего, не слыхал, – сдержанно сказал Келли.

Синчин засмеялся и по-свойски похлопал его по плечу:

– Не обижайтесь, Дэн. Это у меня манера такая.

– Значит, другое измерение… – пробормотал Келли. – Она перенеслась сюда откуда-нибудь из Австралии. – Он взглянул на Синчина. – Так?

– Или из Южно-Африканского Союза, – ответил тот.

– Все это чертовски интересно, – продолжал Келли. – Сразу видно журналиста, охотника за сенсациями. Только, по-моему, никакого отношения к другим измерениям эта история не имеет.

– Как знать…

– И правильно, что полиция марсиан сразу отсекает, иначе все можно было бы на них списывать.

– Как знать, – повторил Синчин. – Впрочем, никаких предположений я в своем материале излагать не собираюсь. Чисто информационная заметка. Дэн Келли из Уолсолла обнаружил в знаменитом Стоунхендже неизвестную женщину без сознания и доставил в больницу. Точка. Может, вы и правы, Дэн, и завтра действительно все выяснится. Если у нее с памятью все в порядке

– Я телефон больницы записал, дайте мне еще и свой, – попросил Келли. – Интересно же…

– Конечно, Дэн. – Синчин достал из бокового кармашка сумки визитную карточку. – Звоните. Лучше вечером, после девяти, на домашний. Днем я то здесь, то там, тем более лето – чего на месте-то париться?

– А вот моя, на всякий случай. – Келли вручил журналисту свою визитку. – Может, вы любитель дамского белья. В смысле – ценитель, – тут же поправился он.

– О, еще какой ценитель! – с подъемом отозвался Марк Синчин. – Особенно ценю, когда оно на даме полностью отсутствует. Еще сигарету, Дэн?

4.

Дэн Келли позвонил в больницу на следующий день после того, как вернулся домой, в Уолсолл. Потом звонил в среду. Потом – в четверг. В пятницу ему сообщили, что пострадавшая наконец пришла в сознание, но навещать ее пока нельзя.

В субботу Келли вместе с женой ездил в Бирмингем, на свадьбу племянницы, и отдал должное доброму скотчу, поэтому в воскресенье маялся головной болью, хотя и испробовал с утра старое, еще имперских времен, средство от похмелья – «собачью шерсть», то бишь стакан холодного эля. Жене он о происшествии в Стоунхендже ничего не говорил – мало ли что она могла себе вообразить…

14 июля, в понедельник, его опять вежливо, но твердо отшили, и Келли вечером позвонил Марку Синчину, в надежде, что пронырливый журналист оказался более удачливым. Ни в девять, ни в десять трубку в доме Синчина никто не брал, и только с третьей попытки, уже в половине одиннадцатого, Келли наконец-то услышал голос репортера «Кроникл».

Оказалось, что Синчин действительно, как и подобает репортеру, располагает такой информацией, какой не располагал Келли, но информацию эту нельзя было назвать ни обнадеживающей, ни утешительной.

– Да, она пришла в сознание, – подтвердил Синчин. – Вот только в себя не пришла.

– Как это? – не понял Келли.

– Судя по всему, Дэн, у нее не только сотрясение мозга. Помните, я говорил про амнезию? Так вот, похоже, что с памятью у нее большие проблемы.

– Она ничего не помнит?

– Даже не то чтобы не помнит… Она кое-что говорит, не очень много, но все-таки говорит… Кстати, выговор у нее американский, отметьте, Дэн. Она не англичанка. Что придает весомости моим предположениям, согласитесь.

– А что она говорит? – торопливо спросил Келли.

– Разное, – уклончиво ответил журналист. – Отдельные фразы, не очень связные, или вообще… Ни кто она, ни откуда… Есть все основания считать, что она очень и очень психически нездорова.

– Я завтра приеду, – ощущая какое-то странное волнение, сказал Дэн Келли. – Вы же там свой, Марк, сделайте так, чтобы меня к ней пустили. Мне очень нужно, Марк! Я места себе не нахожу.

– Хорошо, – после некоторого молчания отозвался Синчин. – Попробую. Приезжайте к одиннадцати… нет, к половине двенадцатого, в больницу. Я буду ждать.

Келли положил трубку. Он не помнил, когда в последний раз так волновался. И почему? Он вытер со лба неожиданную испарину, и услышал за спиной напряженно звенящий голос жены:

– Могу я узнать, кто она такая, эта особа, к которой ты так рвешься?

– О черт, Джин, – вздрогнув, чуть ли не простонал Дэн Келли и сжал ладонями виски. – Это совсем не то, что ты думаешь.

– Не находишь себе места, потому что тебя ждут в Солсбери, да? – Жена набирала скорость и не сворачивала с пути, который представлялся ей правильным. – И кто же там тебя к ней не пускает? Муж?

«Привезти ей газету с заметкой?» – подумал Келли.

– Неделю назад я сбил женщину, Джин, – сказал он, не оборачиваясь. – Возле Солсбери. А теперь она, слава богу, пришла в себя…

В больнице все устроилось как нельзя лучше.

– Спасибо, Ди! – Марк Синчин, переломившись в поясе чуть ли не пополам, чмокнул в щечку рыженькую молоденькую миниатюрную медсестру.

– Но если что, я вас не видела, – сказала та, переводя взгляд с журналиста на Келли. – И десять минут, не больше.

– Мучить мы ее не будем, – пообещал Синчин и открыл дверь палаты. – Заходите, Дэн.

Палата была небольшой, с высоким потолком и приоткрытым окном, за которым зеленели деревья больничного сада. По обеим сторонам от окна стояли две тумбочки, а вдоль стен, справа и слева от входа, располагались две кровати. Одна была аккуратно застелена, а на другой, забравшись туда с ногами, прислонясь спиной к оклеенной бледно-зелеными обоями стене и обхватив руками поднятые колени, сидела белокурая женщина в больничном халате цвета пепла от сигарет. Рядом с кроватью приткнулся стул, а на тумбочке чуть поблескивал в солнечном луче одинокий стакан с водой. На стене у изголовья кровати висела коробочка радиоприемника, и доносился из нее негромкий голос.

Хотя глаза у женщины были закрыты, как-то не верилось, что она спит – трудно спать в такой позе, сидя поперек кровати.

– Привет, – сказал Марк Синчин. – Мы к вам в гости.

Веки женщины чуть дрогнули, и это была ее единственная реакция на слова репортера.

Синчин, не раздумывая, направился к кровати, сел на стул и приглашающе махнул рукой Келли, который все еще стоял у двери.

Да, это была та самая женщина, женщина из Стоунхенджа. Келли предполагал, что увидит ее лежащей, ему почему-то представлялись капельница и осциллограф… кардиограф… – или как там называется прибор, на экране которого в такт биению сердца появляются горки. Но сидеть со сломанными ребрами, да еще и согнувшись… Или все не так плохо?

Он, ступая чуть ли не на носках туфель, тоже приблизился к кровати.

– Здравствуйте. – Голос его прозвучал приглушенно. – Я Дэн Келли. – Он откашлялся. – Это я вас нашел…

Он ни на что особенно не рассчитывал – Синчин уже довольно подробно рассказал ему о безуспешных попытках завязать диалог с пострадавшей, – но нужно же было как-то начать. А вдруг?..

Веки женщины снова дрогнули, но глаза ее продолжали оставаться закрытыми.

– Как вы себя чув…

– Тсс… – приложив палец к губам, внезапно прошептала женщина.

И повела рукой в сторону радио.

Осекшийся Келли посмотрел на журналиста. Тот пожал плечами и достал из нагрудного кармана синей джинсовой рубашки блокнот и короткую шариковую ручку. Радио продолжало что-то негромко бубнить мужским голосом. Келли прислушался.

– Вы возьмете с собой на память камешек с Луны?

– На этот счет мы не получали никаких указаний…

– Скажите, пожалуйста, исходя из вашего опыта, будут ли те два с половиной часа, которые вы проведете в космическом корабле перед стартом, самыми напряженными для вас, словно ожидание в приемной у дантиста?

– Как раз этот этап нами очень хорошо отработан. Здесь для нас нет ничего нового…

Келли вновь взглянул на Синчина.

– Армстронг, – тихо сказал журналист. – Запись субботней пресс-конференции, в десятый раз крутят.

Келли и сам знал, что это такое. И радио, и телевидение, и газеты ежедневно напоминали о событии, ожиданием которого жил если не весь мир, то очень многие: завтра, в среду, 16 июля, в 13.30 по Гринвичу, «Аполлон-11» должен был стартовать с мыса Кеннеди, чтобы доставить на Луну первых землян.

«Я думаю, что это событие равноценно по важности тому этапу эволюции жизни на Земле, когда она из воды выплеснулась на сушу», – вспомнились Келли слова Вернера фон Брауна, создателя ракеты-носителя «Сатурн-V», с помощью которой самонадеянные янки уже побывали на лунной орбите.

– Что вы станете делать, если обнаружите, что не сможете взлететь с Луны? – продолжал допытываться невидимый представитель американской прессы. – Начнете молиться, станете сочинять предсмертные послания близким или оставите на Луне лишь подробную информацию о случившемся?

– Не стоит думать о неприятностях, – сдержанно ответил Армстронг.

– Все хорошо… – неожиданно сказала женщина, не меняя позы и не открывая глаз. – Девочка Чанго встретит вас… С большим кроликом под корицей…

Она говорила чуть громче радио, на одной ноте, делая недолгие паузы между словами. Синчин торопливо раскрыл блокнот и начал быстро записывать, а Келли неотрывно смотрел на ее едва шевелившиеся красивые губы со следами затянувшихся ранок, и сердце его сжималось: у незнакомки явно было не все в порядке с психикой…

– Девочка Чанго нарядится Санта Клаусом, – продолжала она плести странные словесные узоры. – Маленький шаг одного человека… Огромный скачок всего человечества… Все хорошо… Все люди на Земле едины в этот неоценимый момент… И молятся о том, чтобы вы благополучно вернулись… Кнопка сломалась… Шариковая ручка…

Марк Синчин, встрепенувшись, поднял голову от блокнота, думая, что больная имеет в виду его шариковую ручку. Но ресницы женщины по-прежнему были сомкнуты.

– Их оплакивают их семьи и друзья… – продолжала она, и у Келли мороз прошел по коже от этих зловещих слов. – Их оплакивают народы мира… Нет… Все хорошо… – На губах ее обозначилась едва заметная улыбка, но тут же она нахмурила брови. – Мыс Кеннеди… Вверх… Кеннеди… Вниз… В воду… Копечне… Чаппаквиддик…

Женщина замолчала, словно выбилась из сил, а радио продолжало говорить голосами журналистов и астронавтов «Аполлона-11».

– Чаппаквиддик? – переспросил Синчин, вновь отрываясь от блокнота. – Что это?

Блондинка с подживающими ссадинами на лице застыла, как изваяние, только пальцы ее, сцепленные на коленях, едва уловимо подрагивали.

Синчин поставил в блокноте вопросительный знак, что-то приписал внизу и показал Келли.

«Впервые так много говорит», – прочитал Келли нацарапанные крупным угловатым почерком слова.

Склонившись над кроватью, он негромко спросил:

– Как вас зовут?

Изваяние продолжало оставаться изваянием.

– Откуда вы?

Глаза изваяния медленно открылись, и Келли увидел, что они очень красивые, с глубоким бирюзовым отливом. Женщина глядела прямо на него, но взгляд ее был странным, отсутствующим, как бы обращенным не наружу, а внутрь. К иному. Секунду спустя в ее глазах мелькнула какая-то искра, и женщина тихо, но внятно, с облегчением произнесла:

– Ясон… Вернулся… Нашел…

Синчин вновь лихорадочно заработал своей ручкой.

– Кукла Барби… В комнате… Аквариум… В Чаттануге… И Лео… Красный Гор отпустил…

Журналист вскочил со стула и выключил мешающее радио. Плюхнулся обратно:

– Кто такой Лео? Кто такой Красный Гор? Вы из Чаттануги? Вы были в Чаттануге?

Женщина склонила голову в сторону радиоприемника и брови ее поднялись, словно она недоумевала, почему стихли голоса.

– «Аполлон»… Луна… «Арго»… Нашел…

Звук открывшейся двери заставил Дэна Келли вздрогнуть.

– Что здесь происходит? Кто позволил?

Внушительных размеров бородач в очках и белом халате решительным шагом приближался к кровати с таким возмущенным видом, словно вместо двух прилично одетых мужчин увидел здесь неопрятных скрюченных гоблинов из народных сказаний. Из-за двери испуганно выглядывала рыженькая медсестра, которую Синчин называл Ди.

– Видите ли, док… – поднимаясь со стула, начал было Марк Синчин, но здоровяк, замахав руками, рявкнул так, что заколыхалась вода в стоявшем на тумбочке стакане:

– Немедленно покиньте палату!

– Мы подождем вас в коридоре, док, и я все объясню, – оставил за собой последнее слово привычный к любым передрягам газетчик.

На пороге палаты Келли оглянулся, но широкая спина врача закрыла от него женщину с глазами цвета спокойного неба.

«Жаль, что я не Ясон, – подумал он. – И вообще…»

5.

Уже смеркалось, и на улицах зажглись фонари, когда Дэн Келли припарковал свой автомобиль в квартале от ограды больничного комплекса. Выставив локоть в открытое боковое окно, он закурил и стал ждать, пока сумрак наберет силу и перевоплотится в ночь. От чуть ли не двух десятков чашек кофе, выпитых за день, во рту было горько, и к горлу то и дело подкатывали кислые волны изжоги.

После того, как Келли и журналиста вытурили из палаты, разговора с врачом не получилось. Точнее, общение было, но состояло оно из монолога врача, в самой категорической форме потребовавшего, чтобы ни Келли, ни Синчин в течение как минимум недели даже не приближались к больнице. Они посидели в кафе, обмениваясь вялыми фразами (а о чем можно было говорить, что анализировать: полубессвязные высказывания не совсем психически здорового человека?), – и распрощались. Уже выехав из Солсбери, Дэн Келли спохватился, что так и не увидел номер «Кроникл» с заметкой о происшествии в Стоунхендже; он не напомнил Синчину, а газетчик, наверное, и вовсе не держал это в голове.

А уже преодолев значительную часть пути до дома, возле Ковентри, он вдруг затормозил и, развернув машину, направился назад.

Но не ради газетной заметки.

Июльское солнце щедро заливало светом зеленые просторы полей с безмятежными овцами, вовсю стараясь опровергнуть расхожую фразу о «Туманном Альбионе», текли по шоссе потоки юрких легковых авто, сопящих грузовиков, набычившихся рефрижераторов и величавых автобусов, но Келли словно не замечал ничего вокруг, тащась на малой скорости по крайней левой полосе. Прочный стеклянный колпак накрыл его и отделил от мира, и влекла его назад какая-то сила сродни гравитации: вроде ничего не видно, а летишь вниз, а не вверх. Ее можно было бы назвать душевным притяжением, только Келли об этом не думал. Он просто знал, что ему обязательно нужно вновь повидать женщину с красивыми глазами цвета неба, взгляд которых обращен к чему-то иному… Женщину, неведомо как оказавшуюся в Стоунхендже.

Такая встреча никак не могла состояться при дневном свете, поэтому Келли не спешил.

До вечера было еще далеко, и как скоротать эти часы, он не знал. Посетить Стоунхендж? Нет, ехать в заполненный экскурсантами Стоунхендж он не хотел.

Проплетясь еще с десяток миль, Келли увидел впереди мост и свернул с трассы. Остановил машину и вышел на берег неширокой речушки с серой водой. Выбрав место, свободное от овечьих катышков, улегся на траву и начал смотреть в бледно-синее небо, словно стараясь как можно точнее запечатлеть в памяти его глубину и покой. И незаметно задремал под отдаленный гул шоссе.

Вернувшись в древний городок, он продолжал убивать время, то слоняясь по магазинам, то сидя в очередном кафе. В конце концов он забрел в кинотеатр и вполглаза посмотрел, в почти пустом зале, виденный раньше «Дом ужасов», витая мыслями где-то далеко от экрана. И наконец-то дождался вечера.

Редкие прохожие возникали на освещенных фонарями пятачках тротуара и исчезали в тени деревьев – словно проваливались в иное измерение. Из открытых окон трехэтажного дома, возле которого стоял «воксхолл» Келли, доносилось бормотание телевизоров.

«Мог ли я подумать еще десять дней назад…»

Дэн Келли затушил в пепельнице окурок и выбрался из машины. Огляделся по сторонам и двинулся к больнице. Он не замечал, что невольно ускоряет шаг, влекомый неведомым притяжением.

Поравнявшись с больничной оградой, Келли еще раз стрельнул глазами направо и налево. Потом забрался на выложенное из кирпича основание, в которое были вмурованы идущие вверх металлические прутья, и протиснулся между угловой тумбой и ближайшим прутом – там проем был шире, чем в других местах, и Келли подметил это еще днем, когда, следуя за «рено» Синчина, отъезжал от больницы. Операция прошла успешно, потому что Келли был сухощав, и хотя употреблял пиво не так уж редко, пивным животом пока не обзавелся. Спрыгнув на траву по другую сторону ограды, он пригнулся и начал пробираться среди кустов к больничному саду, куда выходило окно нужной ему палаты.

Несмотря на ясную погоду, земля под деревьями была влажной – солнечные лучи целыми днями не могли проникнуть сюда сквозь густую июльскую листву. Келли был уже недалеко от здания, когда что-то темное метнулось ему наперерез и с шорохом вскарабкалось вверх по стволу.

«Тьфу ты, это кошка! – сказал он зашедшемуся в истерическом стуке собственному сердцу. – Я спугнул кошку…»

Черной ли она была – или просто серой, какими вечером бывают все кошки?..

Келли сделал еще несколько осторожных шагов и остановился, разглядывая цепочку окон первого этажа – почти все они были открыты, и кое-где горел свет, бледными прямоугольниками ложась на траву. Представив внутреннее расположение помещений больничного корпуса, Дэн Келли поступью ловца бабочек приблизился к тому окну, за которым, как он полагал, находилась палата голубоглазой незнакомки. Ухватившись за края оконной рамы, он поставил ногу на выступ фундамента, оттолкнулся ступней и перевалился на подоконник. Отодвинул легкую занавеску и начал всматриваться в сумрак палаты. Радио молчало, до Келли не доносилось вообще никаких звуков, и, возможно, палата была и вовсе пуста.

Так он и лежал на подоконнике, его голова, плечи и грудь были внутри, а все остальное снаружи, и глаза наконец приспособились к темноте. Он разглядел тумбочки и кровати… и она, кажется, лежала там…

– Эй! – тихо позвал он. – Это я, Дэн Келли. Я был у вас сегодня…

Ему показалось, что в темноте раздался еле слышный вздох.

– Это я, Дэн Келли, – повторил он, уже чуть громче. – Это я вас нашел… И привез сюда…

Теперь ответом ему была полная тишина.

– Я нашел вас в Стоунхендже, – еще громче сказал Дэн Келли. – Как вы попали туда? Откуда вы? – Он сделал паузу. – Вы меня слышите? Скажите свое имя…

И вновь все слова его, как в песок, ушли в тишину.

Келли отбросил колебания и, чувствуя себя пятнадцатилетним подростком, подался вперед, перенес ноги через подоконник, спустил их на пол и оказался в палате. Осторожно ступая, приблизился к постели, присел на краешек.

Да, незнакомка никуда не делась; она лежала на спине, до плеч закрытая одеялом, и Келли различил ее обращенное к потолку лицо. Он не мог разглядеть, открыты ли ее глаза, но какое-то чутье подсказывало ему, что она не спит.

– «Арго», – неожиданно для самого себя сказал Келли. – Ясон. Я вернулся.

Он произнес эти слова как код, рассчитывая на ответную реакцию, и его надежды оправдались.

– Ясон… – донесся до него тихий шепот, и почти в тот же момент он почувствовал прикосновение ее руки к своему бедру. – Я знала, что ты разгрузишься и вернешься… Пылевая буря… Экскаватор засыпало…

Дэн Келли затаил дыхание, боясь пропустить хоть одно слово. Возможно, в этих словах был ключ, который позволит отгадать загадку.

– Где засыпало? – спросил он, понимая, что действительно имеет дело с чем-то необычным: какие пылевые бури могли быть в Стоунхендже той дождливой ночью? – В Чаттануге, да?

Пальцы женщины впились в его ногу.

– Их надо вытащить оттуда, это очень просто… Вытащи их… Иди прямо, никуда не сворачивай… Они там… Вытащи их…

– Хорошо, – сказал Дэн Келли и накрыл ее пальцы своей ладонью. – Можно, я поцелую вас?

– А я-то все перепутала… Там ведь не тупик, там выход… Я перепутала…

Он нагнулся и нашел своими губами ее губы. Они были теплыми и податливыми.

– Я найду их и вытащу, – произнес он и поднялся. – Прямо сейчас. Только скажите, как вас зовут?

– Не знаю… Юлалум*… Или нет? Не знаю… * «Юлалум» – баллада Эдгара По. (Прим. авт.)

Имя «Юлалум» было Дэну Келли неизвестно.

– Я верну вам имя. Я найду их.

Дэн Келли пересек палату, взобрался на подоконник и спрыгнул на землю. И, не оборачиваясь, направился к ограде, за которой далекими звездами горели фонари. А над фонарями, в темном небе, горели настоящие звезды. Небо было заполнено звездами, а еще в нем кружили планеты. Луна, к которой завтра устремится «Аполлон»… Марс, который пока ждал своего часа…

…«Воксхолл» покинул засыпающий Солсбери и мчался к каменным исполинам Стоунхенджа. Дэн Келли не курил и не слушал радио, а сосредоточенно смотрел на дорожное полотно, уносившееся под колеса. Он не задумывался над тем, что творится с ним, он не анализировал свои действия – он просто делал то, что, по его собственному, возникшему словно ниоткуда, непоколебимому убеждению, был обязан сделать. Найти неведомых ему людей, о которых говорила женщина, и раскрыть тайну. Он был уверен, что у него это получится.

Оказывается, все эти долгие-долгие годы, занятые работой, вечеринками, футбольными страстями, скачками, картами, газетами и теленовостями, жило в нем заветное, сокровенное, непреодолимое желание прикоснуться к тайне, и раскрыть ее. Оказывается, он всю жизнь, может быть, и не ведая того, мечтал прорвать паутину обыденности и погрузиться в тайну…

Кто знает, сколько неоткрытых Америк упрятано в глубине каждой души человеческой…

Прибыв на знакомое место, Дэн Келли оставил машину и легкой, размашистой, пружинящей походкой подростка зашагал к древнему сооружению, ждущему его в ночи.

6.

Марк Синчин стоял возле своего темно-синего «рено» и смотрел, как выходят на привокзальную площадь три-четыре десятка пассажиров, прибывших в Солсбери лондонским поездом. Утро предпоследнего дня августа было хмурым и прохладным, и многие были в плащах. Американца журналист надеялся распознать без проблем, хотя общался с ним всего один раз, и то по телефону. Особого таланта тут не требовалось – нужно было просто определить, кто из мужчин-одиночек не идет к такси, автобусной остановке и стоянке автомобилей, и вообще не торопится покидать площадь, а изучает припаркованные у тротуара машины – Синчин описал американцу свой «рено». В результате этих наблюдений журналист вычислил гостя и помахал рукой мужчине средних лет, в светлом плаще и с небольшим портфелем явно заокеанского производства. Мужчина, подняв руку в ответ, деловитой походкой направился к нему, огибая лужи, оставшиеся после ночного дождя.

Репортер «Кроникл» сделал несколько шагов навстречу.

– Мистер Синчин, если не ошибаюсь?

Мужчина был не очень высок ростом и крепко сбит, с массивной нижней челюстью, широким приплюснутым носом боксера в отставке и ежиком не слишком густых русых волос. Из-под выпуклого, напоминающего башню танка мощного лба смотрели на журналиста серые, как небо утреннего Солсбери, глаза. Хотя прононс у него был почти лондонский, чувствовалось, что этот человек обитает по другую сторону Атлантики.

– Вы не ошибаетесь, – ответил репортер. – Я к вашим услугам, мистер ван…

– Маарен. Деннис ван Маарен, – перебил его мужчина, вежливо улыбнулся, явно сказав про себя «чи-из», и протянул руку.

«Бонд. Джеймс Бонд», – вспомнил Синчин знаменитого агента, ощутив, как пальцы его попали в тиски. Впрочем, тиски тут же разжались.

– Впервые у нас? – приступил было репортер к светской беседе, но американец не дал ему блеснуть красноречием.

– Давайте сразу к делу, мистер Синчин. Записи у вас собой?

Журналист молча кивнул.

– Где нам можно поговорить без лишних ушей?

Синчин пожал плечами и ответил уже без прежнего радушия:

– Если вы так спешите, мистер ван Маарен, можно прямо здесь, – он повел головой в сторону «рено», стоявшего у него за спиной. – В моей машине. Только не знаю, будет ли вам достаточно комфортно, мистер ван Маарен.

«Ох, уж эти деловые янки! Сплошные агенты ноль ноль семь. «Без лишних ушей», понимаешь… Ну да, он же сам – из «Большого Уха», зачем ему другие?..»

Хотя дело, конечно же, было неординарным, и, в конце концов, он сам инициировал этот визит сотрудника заокеанских спецслужб.

– У меня есть задание, – ровным голосом сказал ван Маарен. – И мне бы хотелось получить от вас информацию в максимально короткий срок. – Он вновь улыбнулся отработанной, типично американской псевдоулыбкой. – Потому что общение с вами, мистер Синчин, – только часть задания. Ситуация вырисовывается достаточно серьезная, вы уж мне поверьте. Однако, это не означает, что нам непременно нужно беседовать в вашем автомобиле. Возможно, у вас в Солсбери есть места, где, скажем, подают пиво и яичницу с ветчиной…

– Безусловно! – оживился репортер. – Такие места я знаю, а лишних ушей там не держат. Или скармливают клиентам, под пиво, или выбрасывают в отходы. Зачем им лишние уши, а также головы и хвосты?

– О’кей. – Теперь улыбка американца была более натуральной. – Но учтите, я уши есть не буду, у меня от них обычно пучит живот.

– А мне хоть бы хны! Вам не приходилось иметь дело с китайской кухней? Стоп, давайте в машину, я по пути расскажу…

Марк Синчин многое прощал людям, обладавшим хотя бы зачатками чувства юмора, и вспыхнувшая было неприязнь к заокеанскому гостю бесследно испарилась.

Однако в предстоящей беседе вряд ли могло найтись место юмору.

Полтора месяца назад, утром 17 июля, Синчин сделал традиционные звонки по своим «точкам» и узнал, что рядом со Стоунхенджем обнаружен автомобиль Дэна Келли. Позвонивший в полицию местный коммерсант, ранним утром 16 июля выехав из Солсбери, увидел возле Стоунхенджа одинокий серый «воксхолл». В машине никого не было. А на следующее утро, возвращаясь из поездки, вновь застал ту же картину…

Коммерсант сообщил номер брошенного автомобиля – и констебль Типлер тут же открыл папку с материалами о недавнем происшествии в каменном комплексе древних друидов; он, конечно же, помнил, что Дэн Келли приезжал в Солсбери именно на сером «воксхолле». А спустя несколько минут он уже звонил в Уолсолл. И выяснил у встревоженной жены Дэна Келли, что тот уехал из дому 15-го – и до сих пор не вернулся. А на дворе было уже 17 июля.

Журналист рассказал констеблю, что встречался с Келли пятнадцатого числа, что они побывали в больнице, посидели в кафе, а потом Келли вроде бы отправился назад, в Уолсолл. Но выходило, что Келли почему-то не уехал дальше Стоунхенджа, хотя совсем необязательно было ехать в Уолсолл через Стоунхендж. Оставил машину – и ушел. И журналист догадывался, куда именно направился Келли. Но что было потом? Куда он подевался?

Рыжеусый констебль хмурился и потирал затылок, а Марк Синчин чувствовал себя бладхаундом, взявшим след невиданного зверя. Это был не заяц, не лисица, не волк – это был монстр, способный бог весть на что…

21 июля газеты, радио и телевидение разнесли по всему свету исторические слова Нейла Армстронга, произнесенные на поверхности Луны: «Этот маленький шаг одного человека – огромный скачок всего человечества».

Марк Синчин уже слышал эти слова раньше, 15 июля. В больнице. От неизвестной женщины, найденной среди камней Стоунхенджа Дэном Келли. От нее же он слышал отдельные фразы из состоявшегося 21 июля телефонного разговора президента США с астронавтами Армстронгом и Олдрином. Никсон звонил из Овальной комнаты Белого дома, и этот разговор тоже стал достоянием средств массовой информации. Правда, насчет «оплакивания», разумеется, не было произнесено ни слова…

Марк Синчин не находил себе места до четверга, с ужасом ожидая, что «Аполлон-11» потерпит катастрофу или на обратном пути от Луны, или при посадке – и вот тогда-то и прозвучат те скорбные слова. Но спускаемый отсек космического корабля благополучно плюхнулся в океан, и вскоре астронавты уже были на борту авианосца «Хорнет». После трехнедельного карантина, с 13 августа, героев Америки закружила карусель торжественных встреч, на 16 сентября был назначен прием в Конгрессе США – на телеэкране выглядели они замечательно и, судя по всему, погибать отнюдь не собирались. Нет, не зря та незнакомка говорила, что «все хорошо»…

А несколькими днями раньше, когда «Аполлон-11», стартовав с мыса Кеннеди, еще не добрался до Луны, Марк Синчин узнал, что такое Чаппаквиддик. Автомобиль американского сенатора Эдварда Кеннеди, младшего брата убитого президента США, свалился на этом острове с моста в воду. «Мыс Кеннеди… Вверх… Кеннеди вниз… В воду…». Сам сенатор не пострадал, а вот его спутница, Мэри Джо Копечне, – погибла. Именно эту фамилию – Копечне – называла неизвестная…

И если еще можно было, дав полную волю фантазии, предположить, что незнакомка из Стоунхенджа имела какое-то отношение к американской лунной программе и сама сочинила как афоризм Армстронга (ясно было, что эта фраза не родилась у него спонтанно, уже на Луне), так и приветственную речь президента Никсона – то чем объяснить предсказанный инцидент с сенатором Кеннеди? Тем, что она была причастна к заранее спланированной акции? (Потому компания агентов 007 и доставила ее быстренько из Америки прямо в Стоунхендж?) Или ее слова были бредом, порождением пораженного болезнью сознания, случайно предугадавшим действительность?

Марк Синчин не верил в такие случайности.

«Вспышка – появление женщины – предсказания будущего» – вот такая цепочка возникла в голове журналиста.

Все началось со вспышки – с некоего аномального явления…

И что ему было делать с этой цепочкой? Официальная наука не занималась аномальными явлениями. Можно было написать статью – на всю полосу местной «Кроникл». Можно было пристроить этот материал в какое-нибудь крупное лондонское издание, Синчин имел кое-какие связи в столице. Но что такое статья, пусть даже сенсационная статья? Появление неизвестной женщины с поврежденной психикой, предсказания, исчезновение торговца дамским бельем… Мало ли было подобных сенсационных статей, мало ли было таких сенсаций-однодневок? В озере Лох-Несс обитает чудовище! И что, кто-то ищет это чудовище? Кеннет Арнольд увидел девять «летающих тарелок»! Пошумели в прессе – на том все дело и кончилось. «Джек Пружинки-на-пятках» – призрачный гигант, с легкостью перемахивающий через высокие стены, появлялся в различных местах Англии на протяжении чуть ли не семи десятков лет… Кто-то изучал этот феномен?

Официальная наука отметала все, что не вписывалось в господствующую парадигму. А с различными «загадочными явлениями» возились любители, энтузиасты.

Марку Синчину тоже доводилось заниматься «загадочными явлениями», и он был знаком с единомышленниками. В конце июля он написал подробный отчет о «случае в Стоунхендже», упомянув и афоризм Армстронга, и сенатора Кеннеди, и Чаттанугу, и неведомую девочку Чанго с большим кроликом, и отправил его по почте в Лондон, в «Общество Бен-Макдуй».

Был у него и другой адрес: Лондон, министерство авиации, комната 801 – там находился общебританский центр по сбору и обработке сообщений о неопознанных летающих объектах; о существовании такого центра было официально объявлено еще двенадцать лет назад, в 1957 году. Однако Синчин очень сомневался в том, что к этой истории причастны «летающие тарелки». А вот работающая на общественных началах организация «Общество Бен-Макдуй» занималась не только изучением сообщений о НЛО, но и вообще всякими загадочными историями. Своим названием лондонская организация была обязана горе Бен-Макдуй в Шотландии; эта гора в массиве Кернгорм считалась местом, где происходят всякие паранормальные события.

Наиболее знаменитой была история о Фир Лиат Море, «большом сером человеке» – человекообразном существе шестиметрового роста, покрытом короткой коричневой шерстью. Это существо однажды увидели люди, искавшие в горах хрусталь. В другом случае людям будто бы привиделся сам дьявол: высокий гуманоид в белой одежде махал руками, делая угрожающие жесты. А баронет Хью Ренкин и его жена лет двадцать тому назад общались в массиве Кернгорм, на перевале Лариг Гру, с высоким длинноволосым человеком в одежде и сандалиях, говорившим с ними на санскрите. Супруги узнали в этом существе с оливковой кожей бодхисаттву – одного из нескольких божеств, которые, согласно буддистскому учению, управляют миром. Сами Ренкины исповедовали буддизм… Своей необычностью шотландская гора Бен-Макдуй походила на гору Шаста в северной Калифорнии и на Медную гору из русских сказаний, о которых Марк Синчин когда-то где-то читал.

Постоянно возвращаясь мыслями к незнакомке из Стоунхенджа, журналист конечно же попытался как-то связать этот случай с другим, произошедшим в Стадхам-Коммоне, в графстве Букингемпшир, нет так давно, в конце января 1967-го. Там перед группой школьников, сразу вслед за вспышкой молнии во время грозы, предстал «маленький синий человечек» с бородой и в шляпе, окруженный синим свечением. Когда школьники подошли к человечку, он исчез в желтовато-синем облачке, а потом вновь появился. И снова исчез при приближении ребят. Потом он появился в третий раз, и оставался видимым до тех пор, пока все семеро мальчишек не ушли в школу.

Как-то объединяло эти происшествия только одно: вспышка; других аналогий не было. Пожалуй, думал Марк Синчин, этого слишком мало. Причем в третий раз появление «маленького синего человечка» сопровождалось звуками низкого голоса, говорившего на непонятном языке – если вообще можно верить всем этим подробностям.

Нет, стоунхенджский инцидент был, по всей видимости, из другой категории.

После отправки отчета в «Общество Бен-Макдуй» Марк Синчин еще дважды, в компании констебля Типлера, общался с потерпевшей. Впрочем, вряд ли это можно было назвать общением. Физическое состояние больной улучшалось – рассасывались гематомы и срастались сломанные ребра, а вот психика была далека от кондиций, и никакого прогресса в этом плане не наблюдалось. Обследовавший больную врач-психиатр рекомендовал перевести ее в психиатрическую клинику. Женщина по-прежнему не могла назвать свое имя, а тем более пролить свет на обстоятельства, в силу которых она очутилась в Стоунхендже, и, судя по всему, не отдавала себе отчет в том, где находится. Хотя она и реагировала на окружающее, но реакции ее далеко не всегда были адекватными. Синчин и Типлер, действуя чуть ли не методом «тыка», перебирали имена, географические названия, недавние более-менее значительные события, произошедшие в мире, – но если женщина и отвечала на эти хаотичные наскоки, то ответы ее можно было толковать по-разному, если вообще можно было как-то толковать. Она словно жила в каком-то своем мире, и мир этот имел очень мало точек соприкосновения с реальностью.

Дэн Келли не объявлялся. Синчин дал показания тому же Типлеру, а потом ему пришлось общаться с женой Келли, приехавшей в Солсбери для того, чтобы узнать об обстоятельствах исчезновения мужа и забрать автомобиль. Она нагрянула вместе с сыном, она плакала и выспрашивала у Синчина все подробности их последней беседы. Она узнала, какое именно отношение имеет ее муж к незнакомке из Стоунхенджа и начала высказывать совершенно нелепые предположения… Марку Синчину, как и констеблю Типлеру, было нелегко с ней, они не могли сказать ничего обнадеживающего – хотя нет-нет да и рисовалась репортеру такая картинка: потерявший память Дэн Келли лежит на больничной койке где-нибудь в Чаттануге, а то и вовсе в глухом сибирском селе, где под окнами бродят свирепые белые медведи, а все болезни лечат не лекарствами, а исключительно русской водкой…

К середине августа незнакомка окончательно оправилась от телесных недугов, и был решен вопрос о ее переводе в одну из лондонских психиатрических лечебниц и содержании там за муниципальные средства до установления личности и выяснения обстоятельств дела.

А 26-го числа в редакцию «Кроникл» позвонили из «Общества Бен-Макдуй» и огорошили Марка Синчина новостью: его отчетом заинтересовалось… Агентство национальной безопасности США! Репортер чуть не проглотил свою ручку и, кое-как выйдя из ступорозного состояния, задал резонный вопрос: каким образом о его отчете стало известно за океаном? Ну, понятно, «атлантическое партнерство», НАТО и все такое, – но неужели даже такого рода переписка контролируется дядей Сэмом? Ему объяснили, что представитель «Общества Бен-Макдуй» участвовал в состоявшейся за океаном конференции уфологов, и в своем выступлении использовал материалы Синчина. И вот буквально час назад им позвонил сотрудник АНБ и попросил номера телефонов Синчина – рабочего и домашнего…

Звонка из Америки Синчин дождался уже дома, перед полуночью. К тому времени он успел навести кое-какие справки об этой заокеанской государственной структуре. Агентство национальной безопасности особенно себя не афишировало, и данных о его функционировании репортеру удалось раздобыть совсем немного. С Центральным разведывательным управлением или Федеральным бюро расследований было бы на сей счет гораздо проще. Агенство, созданное в 1952 году, являлось самой крупной и засекреченной спецслужбой США и занималось радиоэлектронной разведкой и контрразведкой. Его называли «Большим Ухом Америки», а еще расшифровывали его аббревиатуру как «Агентство, Которого Нет»*. Главное, что выяснил Синчин об интересующем его направлении деятельности «Большого Уха», было следующее: оно оснащено по последнему слову техники и, по некоторым данным, какое-то время проводило обширные исследования феномена НЛО, однако проверить такие данные трудно, поскольку там секрет на секрете и секретом погоняет. Среди уфологов сложилось мнение, что АНБ было причастно к публикации в прошлом году статьи, посвященной НЛО. В статье давался обзор различных гипотез о сущности и происхождении НЛО, в том числе и гипотезы об их внеземном происхождении, хотя автор или авторы статьи не брались сказать с уверенностью, что «летающие тарелки» являются кораблями-разведчиками инопланетных цивилизаций… * NSA – «No Such Agency» (англ.). (Прим. авт.)

Сотрудник АНБ Деннис ван Маарен был готов в самое ближайшее время прибыть в Солсбери для встречи с Марком Синчином и обсуждения происшествия в Стоунхендже. Он, оказывается, уже знал, что потерпевшую отправили в Лондон, и что попытки общения с ней могут стать напрасной тратой времени. Заокеанского собеседника интересовали все детали случившегося и записи Синчина. Как выяснилось, он знал и об исчезновении Дэна Келли, хотя журналист не упоминал об этом в своем отчете.

Синчин не имел ничего против такой встречи, даже наоборот. Американец мог кое-что прояснить в этой загадочной истории; истории явно была необычной, коль привлекла внимание такой более чем серьезной организации. На то, несомненно, у американцев имелись свои основания. Правда, учитывая специфику АНБ, репортер не рассчитывал на полную откровенность ван Маарена – но все-таки… Узнать хоть что-то…

И вот теперь американец сидел рядом с ним в машине, уже подъезжавшей к небольшому ресторану, расположенному в двух кварталах от делового центра Солсбери.

Многословием американец себя не утруждал – смотрел в окно и иногда кивал, слушая рассказ журналиста об истории города. Синчин решил не лезть к гостю с вопросами, предоставить тому инициативу, хотя профессиональное репортерское любопытство так и рвалось с привязи.

– Приехали, – сказал он, тормозя у тротуара. – Здесь при Генрихе Восьмом была, говорят, отменная харчевня. В шестнадцатом веке. И традиции сохранились, мистер ван Маарен.

– Лучшая традиция – ломать традиции, – изрек американец, забирая с заднего сиденья свой портфель. – Хотя к старой доброй Англии это не подходит.

Яичница и салат из креветок были уже съедены, а пива еще оставалось достаточно. Синчин и ван Маарен сидели в отдельной кабинке, и американец, отставив стакан, изучал записи журналиста, предварительно внимательно выслушав его рассказ. Хотя, как оказалось, у сотрудника АНБ была с собой и копия отчета, направленного журналистом в «Общество Бен-Макдуй».

Закончив читать, Деннис ван Маарен откинулся на спинку стула, расстегнув пиджак и приспустив узел галстука. И принялся старательно рассматривать свое пиво, будто именно в этом темном напитке скрывалась истина, вопреки мнению древних, считавших, что истина – в вине.

– И что вы скажете? – Журналистское любопытство Марка Синчина все-таки сорвалось с цепи.

– А вы?

– Ну… – Синчин пожал плечами. – Есть у меня кое-какие предположения. Я занимался вашим «Элдриджем»…

– Знаю, – прервал его ван Маарен. – Я читал этот материал. И другие тоже.

«Ого! – подумал Марк Синчин. – Большущее же, однако, ухо у Агентства, Которого Нет…»

– Вот и расскажите о ваших соображениях по этому поводу, мистер Синчин, – продолжал американец. – Даже если какие-то из них вы сами считаете слишком… м-м… невероятными.

– Полагаю, что вы знаете гораздо больше меня, – уклончиво ответил журналист. – Возможно, уже сталкивались с чем-то подобным. И составили свое мнение на этот счет. Зачем же вам выслушивать мои невероятные гипотезы, если вы знаете, что дело обстоит совсем не так?

– У нас нет определенного мнения на этот счет, мистер Синчин. Мы не знаем, почему эта женщина располагает сведениями, какими она располагать никак не может. Никак. Ни при каких условиях. Она не имела и не имеет никакого отношения ни к деятельности НАСА, ни к аппарату Белого дома.

«Ого! – вновь подумал Синчин. – Они уже успели раздобыть ее фотографию и произвести тщательную сверку?.. Вот это оперативность, вот это размах!»

– Вы имеете в виду слова Армстронга и вашего президента? А как насчет ясновидения? Мишель Нострадамус в свое время…

– Почему она оказалась именно здесь? – вновь прервал Синчина американец. – Почему она говорила именно об «Аполлоне», а не о русской «Луне-пятнадцать»?

Советская автоматическая станция была запущена 13 июля, и разбилась при посадке на Луну 21 июля, когда американцы были уже там.

– Как раз в тот момент по радио повторяли пресс-конференцию с астронавтами, – пояснил Синчин, – вот, видимо, что-то у нее и сработало. Но там и какие-то заскоки, не имеющие отношения… – Синчин кивнул на свои записи. – Обратили внимание? Девочка… Кролик… Сломанная кнопка. В отчете я этого не писал.

– Да, не писали, – подтвердил Деннис ван Маарен. – И прочитал я именно здесь. – Он нагнулся к столу и постучал пальцем по раскрытому блокноту Синчина. – Только что. И все это имеет отношение, мистер Синчин. Очень даже имеет.

– И какое же? – осторожно спросил журналист, с трудом сдерживая любопытство.

Американец некоторое время молча смотрел на него, потом взял блокнот и вновь откинулся на спинку стула.

– Хорошо, я скажу. Но не советую публиковать мои высказывания в вашей «Кроникл» или где-нибудь еще. И вообще говорить о них. Не советую, мистер Синчин.

Марк Синчин прожил на свете достаточно для того, чтобы научиться правильно понимать кое-какие нюансы.

– Я имею привычку следовать разумным советам, мистер ван Маарен, – сдержанно сказал он. – Так как давно заметил, что это очень облегчает жизнь.

Американец коротко кивнул и поднес блокнот к глазам.

– «Девочка Чанго встретит вас», – прочитал он. – Это из переговоров Хьюстона с «Аполлоном», мистер Синчин. Уже на лунной орбите, за восемь часов до посадки в Море Спокойствия. Хьюстон сказал, что, по древней легенде, на Луне вот уже четыре тысячи лет живет китайская девочка по имени Чанго. Она стащила пилюлю бессмертия у своего хозяина-даоса, и тот ее за это вытурил на Луну. А вместе с ней там китайский кролик, он всегда стоит на задних лапках в тени корицы.

– Вот дьявол… – пробормотал Синчин. – Не слышал такой легенды. Значит, эта женщина и переговоры Хьюстона слуша…

– Не только. – Видимо, прерывать собеседника было фирменным стилем Денниса ван Маарена.

Он вновь перевел взгляд в блокнот Синчина.

– «Девочка Чанго нарядится Санта Клаусом». Знаете, что такое Санта Клаус, мистер Синчин?

– Кто такой, – машинально поправил американца журналист. – Известно кто: житель Лапландии, с густой белой бородой…

– «Санта Клаус» – это кодовое словосочетание, – негромко, но отчетливо произнес ван Маарен. – Которое наши астронавты используют в ходе полетов. – Он сделал паузу и еще тише добавил: – Для обозначения наблюдений НЛО.

Журналист, потеряв дар речи, открыл и закрыл рот. Нашарил стакан с пивом, отхлебнул.

«Это же сенсация», – хотел сказать он, но вспомнил о совете ван Маарена и сказал другое:

– Значит, они там что-то видели? Там, на Луне?

Американец закрыл блокнот и положил его на стол, рядом с копией отчета Синчина.

– Мне не хотелось бы углубляться в эту тему, мистер Синчин. Думаю, я сказал достаточно много. Это очень любопытная женщина, мистер Синчин. Возможно, здесь и вправду вполне уместно сравнение с Нострадамусом. Вопрос остается прежним: как, при каких обстоятельствах она очутилась в Стоунхендже? И откуда она там взялась?

Марк Синчин движением робота вновь взял стакан и сделал несколько глотков, не чувствуя вкуса напитка. Мысли у него в голове сталкивались и разбегались в разные стороны, как толпа на площади, застигнутая бомбежкой.

– По-моему, никто ее туда не принес, не привез и не сбросил на монгольфьере, – наконец сказал он. – По-моему, здесь мы имеем дело с перемещением через какое-то другое измерение. Как говорят фантасты – телепортация.

Американец не шелохнулся, и вообще никак не отреагировал на это заявление, и Синчин принялся излагать то, что уже излагал Дэну Келли: об эскимосской деревне Ангикуни, пропавшем батальоне и прочем. Много расписывать ему не пришлось, потому что ван Маарен, в отличие от Келли, имел представление обо всех этих феноменах. И присовокупил к ним еще две истории, неизвестные Синчину.

Первая история произошла, по словам ван Маарена, в 1947 году, в США. В Скалистых горах потерпел аварию пассажирский самолет «С-46». Прибывшие спасатели обнаружили искореженный фюзеляж, но не нашли никаких следов людей – а летели этим рейсом около трех десятков человек. Кто-то из спасателей высказал предположение, что люди исчезли из самолета еще в воздухе.

«Случай довольно спорный…» – подумал Марк Синчин.

А вторая история весьма напоминала феномен Ангикуни, только произошла в России, в 1936 году, и Синчину приходилось только догадываться, каким образом американская спецслужба заполучила такие сведения. Дело было в деревне Елизавета неподалеку от Красноярска. Разместившиеся там геологи ушли на маршрут, а вернувшись через несколько дней, обнаружили полностью обезлюдевшую деревню. Вещи в домах остались нетронутыми, на главной улице лежали два велосипеда. Расследование ничего не дало, а с геологов взяли подписку о неразглашении… Тут, конечно, можно было бы все свалить на какую-нибудь таежную банду – но дверь одного из домов оказалась запертой изнутри.

– Вот такие чудеса, – подытожил ван Маарен. – И вы считаете, что дело здесь в телепортации?

– Во всяком случае, такая гипотеза имеет под собой кое-какие материальные основания, – сказал Синчин. – Есть факты, я в этом убедился.

Американец прищурился:

– Вы имеете в виду Филадельфийский эксперимент?

– Он самый, «Элдридж»… Я ведь в своей статье ничего не перепутал?

– Не могу дать однозначного ответа, – отозвался Деннис ван Маарен и, помолчав, слегка прихлопнул ладонью по столу. – Хорошо. Допустим, телепортация. Но где она раздобыла такую информацию?

– Если вы уверены, что она непричастна ни к НАСА, ни к Белому дому, то остается, по-моему, только одно объяснение: предвидение будущего. То, о чем я говорил.

– Ну да, все тот же Нострадамус, – кивнул американец. – Ветхозаветные пророки. Сны египетского фараона, растолкованные Иосифом.

– Не только. Могу назвать еще несколько имен. Например, ваш президент, Вашингтон.

Ван Маарен скептически поморщился:

– Вы о так называемом видении Вашингтона в долине Фордж? Явилась перед ним женщина, предсказала будущее Америки и растворилась в воздухе… Все это пересказы пересказов, и очень сомнительные. – Ван Маарен слегка улыбнулся. – Никакого письменного отчета президент Вашингтон по этому поводу не оставил.

– Ладно, согласен. А как насчет епископа Малахия?

– Кто такой епископ Малахий?

– Первый ирландский святой, папский легат в Ирландии. Жил, кажется, в одиннадцатом веке. Предсказал свою собственную смерть, а также расписал всех римских пап, вплоть до конца двадцатого века.

– По именам расписал?

– Нет, иносказательно, по методу Нострадамуса. Ну, например, Каликст Третий – «из Венгрии», Иоанн Двадцать Первый – «Рыбак из Тосканы», Бенедикт Пятнадцатый – «Вера поругана». Малахий предвидел, что этот папа придет в тысяча девятьсот четырнадцатом, и его правление будет омрачено началом первой мировой и истреблением мужского христианского населения…

– Иносказания можно толковать по-всякому, – заметил ван Маарен. – Особенно после того, как событие уже произошло. Я читал «Центурии» Нострадамуса и различные их толкования – натяжек и подтасовок сколько угодно.

– Что ж, пойдем дальше, – не сдавался Синчин. – Средневековый астролог Джон Ди из Уэльса. Благодаря вещему сну нашел пропавшую у соседей корзину с бельем, потом помог дворецкому обнаружить пропавшее серебро хозяина. За четыре года до казни Марии Стюарт нарисовал на полях одной книги топор возле ее имени и назвал дату казни. Предсказал «полное море кораблей» – и получил от королевы Елизаветы благодарность за своевременное предупреждение об испанской армаде.

– Это, опять же, все слухи и пересказы, – сказал ван Маарен, – хотя кое-что, возможно, и было на самом деле. Средние века, никаких официальных документов…

– А если не средние века? Ясновидец Хейро, здесь, в Англии, девятнадцатый век. А потом переехал к вам. И умер всего-то лет тридцать назад.

– Да, Хейро… пожалуй… – задумчиво покивал американец. – И все-таки и тут есть немало сомнений.

– А как насчет Джин Диксон? – упорствовал Синчин, выкладывая, как картежник, карту за картой.

Эта американская пророчица еще в 1949 году предсказала, что Ричард Никсон когда-нибудь станет президентом США, а Джон Кеннеди будет убит…

– Мы занимались ее пророчествами. На одно попадание – десяток промахов. Повторяю, во всем этом есть немало сомнений. Очень больших сомнений.

– Сомнения всегда… – начал было журналист, но американец в своей традиционной манере не дал ему договорить.

– Меня полностью убедило бы только следующее: прорицатель выступает по радио, телевидению, в газете – и делает свои предсказания. «Дядюшка Хо»* умрет третьего сентября. Или даже просто – этой осенью. Зимой пол-Таиланда сметет цунами. В семьдесят втором на Рим свалится метеорит. В семьдесят третьем будет совершено покушение на шведского короля. В семьдесят четвертом прилетят марсиане, а в семьдесят пятом рухнет Эйфелева башня, найдут Атлантиду и Брежнев поссорится с Кастро. Или пусть даже ничего публично не заявляет – пусть запишет свои предсказания в присутствии комиссии, а потом их положат в сейф и проверяют каждый год: что сбылось, а что нет. Вот тогда я буду окончательно уверен, что это не совпадение, а действительно предвидение будущего. * Хо Ши Мин – основатель и первый президент Социалистической Республики Вьетнам. (Прим. авт.)

– В таком случае, и мой материал не может быть стопроцентным доказательством, – заметил Синчин. – Отчет-то я писал уже после событий, и записи в блокноте тоже не датированы. И свидетелей нет.

– Мы думали об этом, – сказал ван Маарен. – Вы не могли знать о Санта Клаусе и сломанной кнопке. Именно поэтому ваш отчет нас очень заинтересовал.

– А что это за сломанная кнопка?

– В лунной кабине, – пояснил ван Маарен. – Пришлось при старте с Луны тыкать шариковой ручкой. Выходит, эта женщина действительно заглянула в будущее, когда эти детали уже обнародовали.

– Красный Гор, – сказал журналист. – Это тоже какой-то код?

– Не знаю. Нужно будет проконсультироваться. – Американец потер массивную челюсть. – Итак, ясновидение… Можно принять за рабочую гипотезу. Вернемся к ее появлению в Стоунхендже. Насколько мне известно, никаких экспериментов, подобных Филадельфийскому, нигде в мире не проводилось. Ни в июне, ни в июле. Хотя мы не можем быть уверенными на сто процентов насчет Китая и Северной Кореи. Но она не азиатка, а американка… Келли видел вспышку.

«Да-да, вспышка, – подумал Синчин. – Именно вспышка. Все началось со вспышки».

– При исчезновении «Элдриджа» тоже была вспышка, – сказал он. – Правда, при исчезновении, а не при появлении. Кстати, в Стоунхендже не раз наблюдали свечение над камнями.

– Я знаю, – сказал американец. – Допустим, есть определенные зоны, где может произойти пробой пространства. Некий объект доставил эту женщину в Стоунхендж, причем ее предварительно парализовали, отсюда ее поза. А Келли застал отлет НЛО. То есть не отлет в обычном смысле, а исчезновение, подобно «Элдриджу». Пробой, вспышка – и все. Возможно, ее плачевное состояние – результат психического воздействия НЛО, такие случаи известны.

– Известны, – подтвердил Марк Синчин и прищурился. – А как же январский отчет доктора Кондона? «Все загадочные явления типа НЛО могут быть объяснены естественными причинами и потому не заслуживают дальнейшего научного изучения». Так ведь? Или для вашей… э-э… организации ученый из вашего же Колорадского университета не авторитет?

– А вы что, уже отреклись от собственной статьи об НЛО, мистер Синчин?

– Ну почему же? Моя точка зрения не совпадает с точкой зрения доктора Кондона.

– Наша тоже. Отчет комиссии Кондона – это так, – американец пошевелил пальцами. – Для снижения градуса страстей.

– Значит, ее похитили маленькие зеленые человечки. Запихнули ей в голову всякие сведения о будущем, которое для них, естественно, секретом не является, и доставили в Стоунхендж.

– Во всяком случае, такие предположения высказываются. О том, что инопланетяне существуют в ином пространстве-времени, в котором наше будущее является прошлым. – Ван Маарен взглянул на журналиста и добавил: – Я имею в виду отнюдь не фантастические романы. Впрочем, есть объяснение и попроще, если такое определение применимо в данном случае: они каким-то образом воздействовали на ее психику и инициировали латентную способность к ясновидению. Может быть, это произошло неумышленно.

– Вот у вас все и сложилось, мистер ван Маарен, – сказал Синчин. – Жительницу Чаттануги похитили инопланетяне, провели обследование, попутно инициировали способности к ясновидению и вынесли за борт своей «тарелки» в Стоунхендже. А одежду ее на память себе оставили.

Американец хмуро молчал и с силой потирал нижнюю челюсть.

– Слушайте! – встрепенулся журналист. – А если попробовать регрессивный гипноз?

Ван Маарен оставил свою челюсть в покое, хмыкнул и ответил:

– Весьма ненадежный способ извлечения подавленных воспоминаний. Если вас под гипнозом спросят, что с вами делали инопланетяне – которых на самом деле не было, – то вы, вероятнее всего, сможете просто придумать «память» о том, чего не происходило… Тем не менее, мистер Синчин, мы уже попробовали.

Журналист воспринял это заявление почти как должное – сколько же можно было удивляться оперативности и возможностям заокеанской спецслужбы…

– Поскольку вы сейчас со мной беседуете, – сказал он, – то результат, надо полагать, оказался неутешительным.

– Именно так, мистер Синчин, – подтвердил американец.

– Что, никакой реакции?

– С ней работали пять психиатров. Пять. – Ван Маарен для наглядности поднял руку и показал пятерню. – Независимо друг от друга. И заключение у каждого из них одинаковое: там стоит очень прочная блокировка. С такой блокировкой им работать не приходилось.

– Значит, зеленые человечки квалифицированнее наших специалистов, – резюмировал журналист. – И что дальше?

– Будем держать под наблюдением и повторять попытки. Есть надежда, что со временем блокировка ослабнет. Правда, есть и другая проблема…

– Ее психическое состо…

– Да, – в очередной раз рубанул топором ван Маарен, отсекая фразу Синчина. – Пока релевантность очень низкая. Нулевая.

– То есть?

– То есть мы атакуем ее вопросами о НАСА и сенаторе Кеннеди, а в ответ получаем обрывок фразы о каких-то ассемблерах. Или о черепе в белом тумане. Или вообще ничего не получаем. Будем работать… Если не случится психического коллапса.

– Есть такие опасения?

Американец едва заметно кивнул:

– Увы, есть.

– Собственно, чего вам опасаться? Возможно, это прозвучит цинично, но ее состояние должно быть вам только на руку: она не сможет никому выдать никаких тайн, если они у нее есть, и повредить вашей национальной безопасности.

– Мы не знаем, единственный ли это случай, мистер Синчин. И какими секретами владеют другие. И в каком они состоянии.

– И где находятся, – подхватил журналист. – Не в подвалах ли КГБ… Или у Кастро. Представляю, что было бы, если бы она появилась лет на десять раньше и предсказала берлинскую стену или убийство Кеннеди… – Журналист запнулся, теперь уже не из-за американца. – Вы предложили мне высказывать все, что угодно… А как вам такая версия? Она просто прибыла из будущего. Вот и все.

Ван Маарен некоторое время молча смотрел на журналиста, а потом ответил:

– Вероятно, на вас, англичан, крепко повлиял ваш Уэллс с «Машиной времени». Фантастика сама по себе штука интересная, но вряд ли стоит руководствоваться ею на практике.

– А другой наш соотечественник писал: «В земле и небе более сокрыто, чем снилось нашей мудрости, Горацио», – парировал Синчин.

Американец слабо улыбнулся:

– Ну, если начать оперировать цитатами… На любого Шекспира найдется свой Уитмен, а на Байрона – Рильке. «Природа – сфинкс. И тем она верней своим искусом губит человека, что, может статься, никакой от века загадки нет и не было у ней». Тютчев, русский ответ Шекспиру. Нет никаких загадок.

Журналист с уважением посмотрел на ван Маарена. Сотрудники Агентства национальной безопасности, судя по всему, были людьми весьма образованными. Во всяком случае, сам Синчин впервые слышал и эти строки, и саму фамилию русского поэта.

– В дискуссию я вступать не буду, – сказал он. – Но вы же сами просили выдавать самые невероятные гипотезы. Вот я и выдал. И она все объясняет. А в подтверждение приведу, с вашего позволения, один случай. Со слов коллеги. Произошло это на нашей почве, на британской.

– Думаете, в отличие от датской, на вашей почве свихнуться нельзя? – уловил аллюзию американец.

– Увы, оказывается, можно. Эта незнакомка – тому подтверждение. Так вот, о пилоте славных королевских ВВС Годдарде…

Эту историю Марк Синчин услышал от лондонского журналиста Аллана Хелла, собиравшегося писать книгу о разных загадочных происшествиях.

В 1934 году летчик Годдард попал в бурю над Шотландией. Снизившись и пробив плотный слой облаков, он отыскал знакомые ориентиры и определил, что находится неподалеку от городка Дрем; где-то рядом должен был располагаться заброшенный аэродром. Вскоре он увидел и аэродром – и внезапно вся местность осветилась, словно появилось солнце, хотя небо было сплошь затянуто облаками.

К удивлению пилота, аэродром оказался вовсе не заброшенным, там кипела бурная деятельность. Годдард увидел механиков в голубых комбинезонах, копошившихся у желтых самолетов. Хотя он прошел над аэродромом чуть ни не на бреющем, никто не поднял головы, чтобы взглянуть на его самолет. Поскольку теперь Годдард точно знал, в каком воздушном квадрате находится, он набрал высоту и ушел за облака, продолжая полет по своему маршруту.

Загадка разрешилась четыре года спустя, когда в Европе запахло войной и заброшенный аэродром в Дреме был вновь открыт. На его базе была создана летная школа ВВС. А цвет учебных самолетов британских ВВС стал к этому времени из серебристого желтым.

Аллан Хелл предполагал, что яркий свет, который увидел Годдард, мог быть разрывом во времени, через который пилот на несколько мгновений перенесся на четыре года вперед, в будущее…

– Понятно, – сказал американец, когда Синчин закончил историю. – Сразу видно, что ваш коллега человек творческий. Из будущего можно попасть в прошлое, из прошлого – в будущее… Египетские пирамиды возводила бригада строителей из Нью-Йорка, их забросили в прошлое в двухтысячном году, перед самым концом света. А «Фау-два», наоборот, придумали парни из прошлого, китайцы – они же в древности мастаки были по части пороха и ракет. Дэн Келли находится сейчас в семьдесят девятом году, в психиатрической больнице. Через десять лет мы его там обнаружим…

– Это было бы потрясающе, – искренне сказал Марк Синчин.

– Что ж, именно фантазия, способность к творческому воображению и выделяет нас среди других животных, – задумчиво изрек Деннис ван Маарен. – Возможно, и мы сами – чья-то фантазия…

Марк Синчин вздохнул:

– Эх, жаль, читатели «Кроникл» ничего не узнают…

– А вы напишите роман, – посоветовал американец. – Фантастический роман, с другими именами, и местом действия. Только не сейчас, а лет этак через пять-семь.

– А что? – загорелся журналист. – Почему бы и не потеснить Уэллса?.. «Новые испытания машины времени»… Или нет: «Унесенные ветром времени»!

– «Унесенные ветром» – это очень оригинально, – с иронией заметил ван Маарен.

Утром 4 сентября, слушая по радио сообщение о том, что накануне скончался вьетнамский лидер Хо Ши Мин, Марк Синчин вспомнил слова сотрудника Агентства национальной безопасности: «Меня убедило бы, если бы прорицатель точно предсказал, что «дядюшка Хо» умрет третьего сентября».

Деннис ван Маарен тоже оказался прорицателем.

Журналист отставил чашку с недопитым кофе и подумал, что обязательно напишет роман.

Но не успел.

8 сентября потерявший управление грузовик протаранил на одном из перекрестков Солсбери «рено» Марка Синчина. Журналист ушел в мир иной в карете «скорой помощи», которая везла его в больницу…

7.

– Господи, ничего бы не пожалел сейчас отдать за бутылку пива и добрый кусок ветчины! – с чувством воскликнул Леопольд Каталински и, состроив гримасу, с размаху впечатал в стол тубу с концентратом. – Ну почему я, болван этакий, не догадался прихватить с собой хоть немного ветчины?

– Все равно ты бы ее уже давно слопал, – с улыбкой заметила сидевшая напротив Флоренс Рок. – И, согласись, все-таки это, – она кивнула на прилипшую к крышке стола белую, с веселенькими красными узорчиками тубу, – гораздо лучше, чем питательные растворы внутривенно. Три раза в день.

– Не вижу особой разницы, – пробурчал Леопольд Каталински. – Пусть мне пиво качают внутривенно.

– С ветчиной! – фыркнул Алекс Батлер.

– А по-моему, на провиант грех жаловаться, – возразил Свен Торнссон, извлекая из держателя очередную тубу. – Вы согласны, командир?

Командир Эдвард Маклайн, отрешенно потягивавший лимонный напиток, пожал плечами:

– Сдается мне, что наш дражайший Лео просто-напросто отлежал себе зад в усыпальнице и теперь брюзжит почем зря. – Сделав очередной неторопливый глоток, он назидательно поднял палец и, немного помолчав, философски добавил с соответствующей мудростью во взоре: – Ветчина, уважаемый Лео, далеко не самое лучшее из того, что существует в этом мире.

– Совершенно верно, – с серьезным видом кивнул Алекс Батлер. – Разве может сравниться какая-то там несчастная ветчина, даже в совокупности хоть и с дюжиной бутылок пива, с хорошо прожаренной индейкой, этим чудесным продуктом, ради которого, собственно, Господь и затеял всю эту возню с созданием Вселенной?

– Остряки-самоучки! – проворчал Леопольд Каталински. – Да ну вас всех!

Он махнул рукой, но губы его невольно растянулись в улыбке, и мгновение спустя смеялись уже все сидевшие за столом. Все пять членов экипажа межпланетного космического корабля «Арго», с каждой секундой все ближе и ближе подлетающего к Марсу.

Впервые за многие месяцы все астронавты собрались вместе. До этого трое из них, усыпленные вскоре после начала перелета по маршруту Земля – Марс, коротали время в специальном отсеке, который они называли «усыпальницей» – замедление метаболизма на длительный период существенно сокращало расход продуктов питания и нагрузку на регенераторы воздуха, что имело немаловажное значение в столь длительном рейсе. Да и чем занимались бы все эти месяцы пилот марсианского модуля Свен Торнссон, ареолог* Алекс Батлер и инженер Леопольд Каталински? * Специалист по Марсу. (Прим. авт.)

Другое дело – командир. Командиру просто не положено вот так безмятежно спать во время полета. К тому же, он выполнял и обязанности бортинженера, за время предполетной подготовки освоив эту специальность. Анализ оперативной обстановки, сверка курса, связь с Землей, профилактические, а при необходимости и мелкие ремонтные работы – забот и хлопот было выше головы, и Эдвард Маклайн за эти месяцы изрядно похудел (хотя и так был сухощав), несмотря на тщательно подобранный рацион и оптимальный, по мнению специалистов, режим питания. И это при том, что полет обслуживало более сотни работников ЦУПа* – они были земным экипажем «Арго», и от их умения и смекалки во многом зависело успешное осуществление небывалой еще в истории космонавтики миссии. * Центр управления полетами в Хьюстоне, США. (Прим. авт.)

Не приходилось скучать и нанотехнологу Флоренс Рок, дававшей все новые и новые задания нанокомпьютеру, – и без устали трудились миниатюрные ассемблеры-сборщики и репликаторы-копировщики, перестраивая системы корабля и тем самым наирациональнейшим образом приспосабливая их к условиям полета. Первого полета к Марсу не автоматического космического аппарата, которых немало было уже запущено к Красной планете, а межпланетного корабля с экипажем на борту.

Экипаж подбирался долго и тщательно, сито строжайшего отбора прошло множество первоклассных специалистов – впрочем, даже и не подозревавших о цели этого отбора. Круг претендентов все сужался и сужался (на одном из этапов выбыл и муж Флоренс, Саймон Рок, тоже великолепный нанотехнолог, – у него были проблемы с сердцем) – и в конце концов на последние сборы в штате Юта, в пустыне, где был уже давно смоделирован ландшафт Красной планеты, прибыли пятеро – те, кто сейчас приближался к Марсу на космическом корабле «Арго».

Они разместились на базе, затерянной в просторах пустыни, и готовились к полету бок о бок, но знали друг о друге не так уж и много.

Командир-бортинженер, сорокалетний Эдвард Маклайн, был профессиональным военным летчиком и астронавтом. Узнав, что он родом из Южной Каролины, из Колумбии, Флоренс Рок невольно вспомнила о другой «Колумбии» – шаттле, разбившемся при посадке в две тысячи третьем, вслед за «Челленджером». Вспомнила – но, конечно, ничего не сказала, хотя почудилось ей в этом что-то недоброе, зловещее. Командир был подтянут и строен, как и положено командиру, виски его покрывал легкий налет седины, а лицо походило на выбитые в скале знаменитые барельефы американских президентов*. Он не отличался многословием, но Флоренс все-таки выведала, что он женат, и есть у него двенадцатилетний сын Марк. Протянулась между командиром и нанотехнологом невидимая ниточка, и с каждым днем, проведенным вместе, становилась все прочнее, разрастаясь, превращаясь в паутину… Для Флоренс это началось еще до базы, на предварительном этапе, и она невольно прислушивалась к своим чувствам и долго не могла заснуть по ночам… * Памятник Д. Вашингтону, Т. Джефферсону, А. Линкольну и Т. Рузвельту на горе Рашмор в Южной Дакоте, США. (Прим. авт.) Глядя на Флоренс Рок, нанотехнолога, довольно высокую гибкую блондинку, просто нельзя было не обратить внимание на ее бирюзовые глаза, на удивление очаровательные и заманчивые. Флоренс было двадцать семь, она вместе с мужем работала в Хьюстоне и давно уже находилась в сфере деятельности НАСА – Национального аэрокосмического агентства. Без нанотехнологий дальние космические полеты с экипажем представлялись весьма проблематичными. Флоренс дала согласие после долгих раздумий и колебаний – в первую очередь, из-за шестилетней дочки Мэгги, и все долгие месяцы после старта ее не покидала непонятная, совершенно, казалось бы, беспричинная тревога – ведь полет проходил довольно гладко, «Арго» пронзал космический вакуум, как горячий нож масло. Но тревога оставалась, притаившись где-то в глубине…

Алекс Батлер, тридцатисемилетний ареолог, бредил Красной планетой с детства, когда впервые увидел сделанные «Викингами» снимки марсианской поверхности, и все последующие годы упорно шел к осуществлению своей мечты – собственными ногами пройтись по пескам и камням иного мира, тлеющим угольком заглядывавшего с ночного неба в его окно. Алекс был одним из ведущих ареологов, и дома его ничего не держало – пятнадцатилетняя дочка жила вместе с его бывшей женой, и желания видеться с ним, судя по всему, не имела. Временами Алекс был склонен к философствованию, случались минуты – не самые лучшие, – когда он брал гитару и пел старые песни, хотя голосом поп-звезды Создатель его не наделил. Привез он гитару и на базу в пустыне, а вот на «Арго» пришлось обходиться без нее…

Свен Торнссон, потомок викингов и уроженец Восточного побережья, куда в седые времена плавали его воинственные пращуры, еще с середины девяностых годов участвовал в разработке пилотируемых спускаемых аппаратов, предназначенных для посадки на Марс, – хотя было ему всего тридцать пять лет. Он не сомневался в том, что именно ему предназначено пилотировать спускаемый модуль в Первой марсианской экспедиции, однако претендентов на эту роль оказалось более чем достаточно, и ему пришлось изрядно попотеть, утверждая свой приоритет. Свен выглядел как настоящий викинг – он был высок, широкоплеч, светловолос, обладал завидной реакцией и не менее завидным хладнокровием, женой пока не обзавелся – и не собирался, по его словам, менять статус холостяка в обозримом будущем. Несмотря на это, дефицита женского внимания он не испытывал и то и дело менял подружек.

Пятый член экипажа «Арго», многопрофильный инженер, «мультиинженер» Леопольд Каталински, в отличие от пилота, за свои тридцать шесть лет успел трижды жениться и трижды развестись, и ни в одном браке не нажил сына или дочь. Этот невысокий лысеющий крепыш с постоянно блестящими черными «итальянскими» глазами и кустистыми бровями слыл универсалом уже не первый год, его ценили, потакали всем его капризам, но какая-то врожденная неудовлетворенность заставляла его одну за другой менять компании, обслуживающие Национальное аэрокосмическое агентство. Несмотря на все профессиональные достоинства, его кандидатура долго находилась под вопросом, потому что инженер-универсал был довольно вспыльчив, мог вдрызг разругаться с кем угодно из-за сущего пустяка – и это, конечно же, представляло угрозу нормальному психологическому климату в коллективе Первой марсианской экспедиции. Однако Леопольду Каталински очень хотелось побывать на Марсе – не в последнюю очередь из-за неслыханного вознаграждения, ожидавшего всех участников миссии в случае успешного выполнения основной задачи, – поэтому он, не раздумывая ни мгновения, согласился пройти длительный курс психокоррекции. Целая команда психологов потрудилась на славу, и скверные черты характера Леопольда Каталински больше как будто бы не давали о себе знать. Психологи заверили руководителей полета, что это надолго – если не навсегда.

Уже во время подготовки на базе в южной части Юты Алекс Батлер полушутя предложил коллегам выбрать себе имена из имен тех легендарных древнегреческих героев, которые, согласно мифам, некогда пустились в долгий путь к берегам Колхиды на легком «Арго», названном так в честь искусного Арга, строителя дивного корабля. Себя ареолог возжелал именовать Орфеем – у фракийского певца была золотая семиструнная кифара, у Алекса – гитара; инструменты, в принципе, родственные. Правда, заметил ареолог, если Орфей своим пением и музыкой заставлял танцевать даже камни и зачаровывал животных и растения, не говоря уже о людях, то когда играл и пел он, Алекс, его поддерживала лаем только соседская собака, да и то не совсем ясно, был ли этот лай как-то связан с его музицированием и вокалом.

Командиру Эдварду Маклайну, несомненно, подходило только одно имя – Ясон (ареолог не знал, что Флоренс Рок еще до его предложения мысленно называла командира именно так).

Сложнее оказалось с Леопольдом Каталински. Он перебирал в электронной энциклопедии и отвергал одно имя за другим, пока наконец с большим сомнением не остановился на имени одного из сыновей бога северного ветра Борея – аргонавта Зета. Инженер-универсал мотивировал свой выбор тем, что родился в Форт-Нормане, на севере Канады, куда судьба когда-то занесла его предков, поляков-переселенцев, – а там частенько гуляли холодные ветры.

Свен Торнссон к идее с аргонавтами отнесся отрицательно, заявив, что если уж брать чье-то имя, то не каких-то там древнегреческих авантюристов, а славного Тора Громовика, старинного скандинавского бога, сильного одинокого воина, разящего врагов своим единственным оружием – громадным молотом. «Вот он, мой молот! – Свен продемонстрировал свой внушительный кулачище. – В молодые годы он меня никогда не подводил, да и сейчас проломит череп любому марсианскому чудовищу. Он – Тор, я – Торнссон, улавливаете?» А вообще, добавил пилот, его еще в университете называли выразительно и солидно: Столб.

И не нашлось имени для Флоренс Рок, потому что на борту древнегреческого «Арго» до прибытия в царство Ээта не было женщин; Медея, дочь царя страны Эа – Колхиды, – оказалась на корабле только на обратном пути, но называться Медеей нанотехнолог не желала. (А Леопольд Каталински как-то раз в своей обычной манере пробурчал, что женщина на корабле – это не к добру. Даже если этот корабль – космический.)

Идея Алекса как-то сама собой заглохла, однако название их космического корабля все-таки вольно или невольно напоминало им о героях Эллады. Только у аргонавтов из древнегреческих мифов был не такой далекий путь, в который пустились они, новые аргонавты, путешественники XXI века…

Как-то в один из дней подготовки на базе специалисты НАСА привезли для ознакомления новый «черный ящик», предназначенный для установки на борту «Арго». Официально он именовался «регистратором крушения». Этот сверхпрочный конический аппарат выполнял те же функции, что и «черные ящики» самолетов и, в случае катастрофы, мог с помощью радиокоманд из Центра управления полетами вернуться на Землю.

Вечером, за ужином, в присутствии тех же представителей НАСА, Алекс Батлер позволил себе не очень удачное высказывание.

«Этот регистратор очень нужная штука, – задумчиво произнес он, обводя пасмурным взглядом присутствующих. – Зафиксирует, в случае чего, наши предсмертные вопли. Знаете, чем закончилась та история с аргонавтами? Ясона через много лет прибил насмерть брус развалившегося от ветхости «Арго», и никто так и не узнал, где он припрятал золотое руно…»

Прозвучало это довольно зловеще. За столом воцарилась напряженная тишина, а Батлер, невнятно извинившись, ушел в свою комнату и забренчал там на гитаре… Видимо, что-то на него накатило, как накатывало временами и на других членов экипажа.

Впрочем, бдящие день и ночь психологи из персонала базы считали это явление вполне объяснимым и устранимым. Психика будущих астронавтов, перестраиваясь, нет-нет да и позволяла себе подобные выходки, ведь речь шла о длительном полете за миллионы миль от привычного земного мира. Те, кто совершал полеты по околоземной орбите, экипажи шаттлов и орбитальных станций, видели родную планету совсем близко, буквально у себя под ногами; участников лунной программы сопровождал в их рейсах на «Аполлонах» к красавице Селене большой голубой диск Земли с ясно различимыми океанами и континентами. Для тех же, кто собирался на Марс, Земля превратится в звезду, одну из многих, сияющих в черной бездне космоса. Пусть крупную, пусть яркую, но – звезду. Далекую звезду. И единственной тонкой нитью, соединяющей корабль с Третьей планетой, станет радиосвязь. И больше – ничего. К такой мысли нужно было привыкнуть, сжиться, смириться с ней, – а для этого требовалось время и кропотливая каждодневная работа психологов.

Человек не рожден для космоса. Он рожден для Земли…

Алекс Батлер был уверен в том, что в освоении космоса люди изначально пошли не тем путем. Человек не может обходиться без воздуха – и вынужден создавать воздушную среду на орбитальных станциях и в космических кораблях. Человек не может долго находиться в условиях повышенной радиации – и вынужден отгораживаться от нее защитными экранами. Атмосфера Марса почти полностью состоит из углекислого газа, там холодно, как в Антарктиде, и им придется расхаживать по поверхности Красной планеты в теплых комбинезонах, с баллонами, наполненными дыхательной смесью. Уровень радиации там чуть ли не как в Хиросиме после атомного взрыва, – и на базе им, будущим астронавтам, по пять раз в день делали инъекции дорогостоящего антирада, уникального препарата, которого пока и произведено-то было всего ничего; он защитит организм года на два, – а надо, чтобы такая защита была на всю жизнь! Люди перемещаются в космических просторах, укрывшись в коробках своих кораблей и станций, потому что космос несовместим с функционированием человеческого организма, потому что без скафандров, баллонов и защитных экранов человек в вакууме, при почти абсолютном нуле, моментально погибнет.

Батлер видел два других пути. Либо искать гипотетические, вернее, даже фантастические подпространственные туннели, позволяющие буквально в один миг переноситься с планеты на планету, – либо менять самого человека, создавать совершенно новую расу, которая могла бы чувствовать себя в космосе так же свободно, как птицы в небе, не нуждаясь в воздухе и тепле, не боясь космических излучений, которая могла бы странствовать по Солнечной системе на открытых яхтах с солнечными парусами…

К сожалению, ни того, ни другого пути еще не только не было – не было даже намека на возможность их существования. Не в фантастических романах и кинопродукции Голливуда, а в реальной жизни. В реальной жизни был оснащенный ядерными двигателями космический корабль «Арго» с защитными экранами, были плотные комбинезоны и баллоны с дыхательной смесью для работы на Марсе.

Потому что Господь сотворил человека для жизни на Земле.

«И сказал им Бог: плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю, и обладайте ею…»

Обладайте Землей – так было сказано в Священном Писании.

«Но, – возражал сам себе Алекс, – «сотворил на Земле» – это еще не значит: запер на Земле. Человек может и должен покидать свой дом – но всегда, из любого, самого головокружительного далека, возвращаться под родные голубые небеса…»

…Неторопливая трапеза в одном из отсеков космического корабля «Арго» наконец завершилась, все насытились, и даже Каталински больше не ворчал и не вспоминал о пиве и ветчине. Флоренс направилась в соседний отсек к своим наносистемам, верзила Торнссон принялся в тысячный раз (если начинать отсчет с подготовки на земном полигоне) изучать на дисплее узлы спускаемого аппарата, моделировать возможные повреждения и отрабатывать методы их устранения. Спускаемый аппарат еще предстояло с помощью все той же нанотехнологии довести до ума после перехода «Арго» на ареоцентрическую орбиту; пока модуль наполовину существовал только в виртуальном виде – зачем тащить с собой от самой Земли лишний груз? Леопольд Каталински удалился в свою крохотную каюту, предусмотрительно созданную заботами Флоренс (точнее, ее наносистем), заявив, что после обеда его клонит в сон, словно он не провел во сне несколько месяцев полета. Батлер рассматривал картинки, передаваемые телекамерами внешнего обзора, – а на картинках царила совершенно неземная чернота, и в этой завораживающей агатовой глубокой черноте, не мигая, горели неисчислимые и тоже какие-то «неземные» холодные звезды…

А командир экипажа Эдвард Маклайн остался сидеть в кресле, откатив его от стола по направляющим рейкам. Он сцепил руки на животе, широко расставил ноги в ботинках на магнитных подошвах и закрыл глаза, откинувшись на высокую спинку кресла. Не то чтобы ему тоже хотелось спать, – он просто отдыхал, и ему было приятно, что он здесь не один. Потому что очень скоро ему предстояло остаться в полном одиночестве на орбите в ожидании остальных, которым, в отличие от него, выпала почти невероятная возможность побывать на поверхности Марса. А ему, профессиональному астронавту, доведется всего лишь пополнить ряды тех, кто был «возле», но не был «на». Как в свое время Майкл Коллинз при первой, исторической высадке на Луну Армстронга и Олдрина. Как Ричард Гордон на «Аполлоне-12». Как другие участники знаменитой лунной программы, дожидавшиеся своих напарников на селеноцентрической орбите. Бывшие «возле», но не бывшие «на».

Маклайн был реалистом и прекрасно понимал, что во второй раз совершить полет к Марсу ему вряд ли удастся. Не выпадет на его долю набрать пригоршню рыжего марсианского грунта, прикоснуться к холодному боку неземной скалы, побродить по холмам и равнинам Красной планеты… Но, в конце концов, он с самого начала знал, каков будет расклад, и согласился на этот расклад… Во всяком случае, он – один из пятерых людей, забравшихся так далеко от Земли, как не забирался никто и никогда, он один из пятерых, побывавших там, где никто и никогда не бывал.

И, впрочем, как знать? Возможно, в не таком уж далеком будущем предстоят новые полеты на Марс: все будет зависеть от того, как закончится этот, первый, какие результаты он принесет. Вполне резонно рассчитывать на то, что предпочтение при отборе следующего экипажа будет отдано опытным астронавтам, и вот тогда он, Эдвард Маклайн, попытается заключить новый контракт. Согласно которому возьмет на себя обязанности теперь уже не командира экипажа, а пилота марсианского модуля. (А командиром пусть будет Джонатан Грей, его дублер.) И оставит-таки свои следы на рыжем песке! Не наследит, а именно – оставит след…

До соседа Земли по Солнечной системе, извечно красным стоп-сигналом горящего на земном небосводе, оставались всего лишь сутки полета.

В отличие от давно ставшей достоянием истории лунной программы, с триумфом воплощенной в реальность полетами легендарных уже «Аполлонов», нынешняя марсианская программа отнюдь не афишировалась. Напротив, она хранилась в строжайшем секрете. Конечно, при современных средствах обнаружения и слежения было просто невозможно незаметно произвести запуск космического аппарата с мыса Канаверал. О дате запуска было заранее объявлено, объявлено было и о том, что очередная межпланетная станция предназначена для дальнейшего исследования Марса. Вся эта информация вполне, в общем-то, соответствовала действительности. Кроме одного штришка. Новый предназначенный для полета на Марс аппарат не был автоматической космической станцией «Арго», а был пилотируемым космическим кораблем «Арго».

Такая вот разница.

В работе над программой «Арго» участвовали сотни людей, и в такой ситуации, конечно же, было очень трудно, а скорее всего, просто невозможно избежать утечки информации – тем более, что речь шла не о Советском Союзе конца пятидесятых годов прошлого столетия, когда в обстановке строжайшей секретности велась подготовка к полету космического корабля «Восток-1» с человеком на борту, а о Соединенных Штатах Америки конца первого десятилетия XXI века, где любая тайна, пусть даже в искаженном или неполном виде, непременно получала огласку в средствах массовой информации. Пронырам-журналистам было официально сообщено, что «Арго» – не обычная космическая станция типа «Одиссея», «Марс Экспресс» или «Феникса», а внушительных размеров корабль со всеми системами жизнеобеспечения астронавтов – только в этот полет он отправится без экипажа; точнее, экипажем его будут увешанные датчиками манекены. И если странствие по маршруту Земля – Марс – Земля пройдет нормально, то следующий полет «Арго» совершит уже не с куклами, а с людьми. Только произойти это может никак не раньше, чем через пять-шесть лет, при условии бесперебойного и более чем солидного финансирования как из государственного бюджета, так и частными компаниями.

Более того, журналистам устроили экскурсию в сборочный цех, где они смогли своими глазами увидеть и едва-едва начинавший приобретать проектные очертания межпланетный корабль, и те самые манекены.

Восхищенным журналистам было невдомек, что сборка настоящего «Арго» производится совсем в другом месте, под землей, на территории, подконтрольной Пентагону, и люди, там работающие, не проболтаются ни при каких обстоятельствах.

В случае успешного выполнения задачи Первой марсианской экспедиции «Арго» должен был совершить еще несколько якобы беспилотных полетов – официально было бы объявлено, что обнаружено много недоработок, не позволяющих направлять на Марс астронавтов, и нужно продолжать испытания корабля в беспилотном режиме.

Программу «Арго» являли миру в плотной оболочке из недомолвок и откровенной лжи, потому что руководствовались принципом, провозглашенным чуть ли не полтысячелетия тому назад основателем печально известного ордена иезуитов Игнатием Лойолой: цель оправдывает средства…

А цель программы «Арго» была очень заманчивой и привлекательной.

Конечным пунктом Первой марсианской экспедиции (не считая, естественно, возвращения на Землю) была равнинная область Сидония, расположенная в северном полушарии Красной планеты. Та самая пустынная область Сидония, сфотографированная еще в 1976 году с высоты полутора тысяч километров космической станцией «Викинг-1». Та самая Сидония, которая известна своими странными объектами, похожими на изъеденные временем гигантские искусственные сооружения.

«Лицо», или «Марсианский Сфинкс»… «Пирамида Д и М»… «Город»… «Форт»… «Купол»…

Эти названия вот уже более трех десятков лет будоражили воображение землян, дав почву множеству предположений, породив лавину газетных и журнальных статей и пересудов в электронных СМИ, став предметом научно- и ненаучно-популярных книг, фантастических романов и фильмов.

«Когда я смотрю на весь комплекс Сидонии, на то, как расположены все эти структуры, – говорил тогда, в семидесятые годы прошлого века, английский ученый Крис О’Кейн из «Проекта Марс», – у меня возникает ощущение, что они просто не могут не быть искусственными. Иначе я не понимаю, как могла случайно возникнуть столь сложная система выстраивания по прямым линиям».

И командир Маклайн, и все другие члены экипажа «Арго» знали это высказывание О’Кейна. Знали они и о том, что многие из структур Сидонии являются нефракталами. То есть, когда контуры этих объектов были сканированы, компьютеры определили, что они скорее искусственные, чем природные. Компьютеры были самые новейшие для того времени, они успешно использовались в военном деле для точного определения замаскированных танков и артиллерийских орудий на фотографиях воздушной разведки.

«Таким образом, – подытоживал Крис О’Кейн, – мы имеем невероятный набор аномалий. Они расположены по некоему плану, входят в состав различных групп и нефрактальны. Это весьма необычно…»

Да, сделанные «Викингом-1» фотографии произвели настоящую сенсацию, вызвав бурю эмоций и споров. Эдвард Маклайн был тогда еще ребенком, и перипетии космических исследований не входили в круг его мальчишеских интересов. Он гонял шайбу в одной из детских команд Колумбии, читал комиксы про Бэтмена и мечтал стать военным летчиком, как и его отец, вернувшийся контуженным, но живым из Вьетнама. И еще он мечтал отомстить этим азиатам за отца. Промчаться на истребителе над Ханоем и дать хороший ракетный залп… О полете «Викинга» он узнал уже потом, через несколько лет, когда вспороли земное небо первые шаттлы. В 1981-м полеты «челноков» на околоземную орбиту начала та самая «Колумбия», которой суждено было потерпеть катастрофу при снижении в первый день февраля 2003-го…

Но саму возможность своего теперешнего полета к Марсу Эдвард Маклайн с гораздо большим основанием мог бы связать не с «Викингом», а с другой космической станцией, запущенной намного позже «Викинга», в сентябре 1992 года.

«Марс Обзервер» добирался до Красной планеты в течение без малого одиннадцати месяцев, а потом…

А потом появился пресс-релиз НАСА:

«Вечером в субботу 21 августа была потеряна связь с космическим кораблем «Марс Обзервер», когда он находился в трех днях полета от Марса. Инженеры и руководители полета из Лаборатории реактивного движения НАСА в Пасадене, штат Калифорния, задействовали резервные команды, чтобы включить передатчик космического корабля и сориентировать его антенны на Землю. Начиная с 11 часов утра восточного поясного времени воскресенья 22 августа станции слежения, расположенные по всему земному шару, не получали ни одного сигнала с космического корабля».

Оказалось, операторы из команды управления полетом до этого намеренно отключили радиосвязь «Обзервера» с Землей на время наддува топливных баков для того, чтобы предохранить лампы радиопередатчика. И после отключения телеметрии ее так и не смогли восстановить…

Стоило ли так рисковать? Оправданы ли были действия операторов?

Эти вопросы в те августовские дни 1993-го интересовали многих.

Специалист НАСА доктор Уильямс разъяснял тогда ситуацию:

«Когда срабатывают клапаны, открывающиеся, чтобы впустить усиливающий давление гелий в баки с ракетным топливом, несильный механический удар пробегает по всей конструкции космического корабля и ощущается всеми электронными компонентами. Одним из таких компонентов являются лампы усилителя в радиопередатчике космического корабля. Воздействие на них этого удара похоже на резкое встряхивание горящей и горячей электрической лампочки, от которого она перегорает. Вот мы и отключили радиопередатчик, чтобы охладить и тем самым не повредить его. Это проделывалось много раз за время полета «Марс Обзервера». Все операции были произведены по расписанию… но больше мы уже не услышали сигналов корабля».

Для расследования причин потери космического аппарата был создан комитет, получивший название «Совет Коффи» по имени его председателя доктора Коффи, директора по научной работе Вашингтонской военно-морской исследовательской лаборатории. Проанализировав все данные, «Совет Коффи» пришел к следующему выводу: наиболее вероятная причина того, что радиосвязь так и не была восстановлена, – разрыв в находившейся под давлением топливной системе двигательной установки «Обзервера», вызвавший утечку топлива под теплозащитную оболочку космического аппарата. Газ и жидкость, скорее всего, истекали из-под оболочки несимметрично, и «Обзервер» начал быстро вращаться. Возникла нештатная ситуация, когда прервалась заложенная последовательность прохождения команд, и радиопередатчик не включился. Кроме того, такое быстрое вращение аппарата вокруг собственной оси могло привести к срыву главной антенны. В дальнейшем, из-за того, что солнечные панели оказались несориентированными на Солнце, батареи «Обзервера» просто-напросто разрядились и уже не снабжали передатчик электроэнергией.

Маклайн, конечно же, знал все об этом ляпсусе, в результате которого «Обзервер» потерялся в окрестностях Марса, – те, кто готовились к полету на Красную планету, достаточно подробно изучали историю космонавтики. Но после официального его назначения командиром экипажа «Арго» и письменного обязательства не разглашать государственную тайну он узнал и другое…

Тогда, в 93-м, действия, а вернее, бездействие НАСА просто озадачивало непосвященных (а таких на Земле было подавляющее большинство). НАСА по непонятным причинам все откладывало и откладывало проведение таких возможных спасательных операций, как поиск «Обзервера» с помощью космического телескопа «Хаббл» и подача команд на задействование резервного бортового компьютера с аналогичным пакетом программ. Разъяснение НАСА по поводу перезагрузки второго компьютера было более чем странным:

«Сделанный командой управления полетом анализ показал, что нецелесообразно подвергать такому повышенному риску другие узлы телеметрической подсистемы корабля».

Получалось так, что, несмотря на потерю космического аппарата и выход из строя всей телеметрии «Обзервера», НАСА не решалось перезагрузить компьютер из-за возможного повреждения аппаратуры связи. И это при отсутствии всякой связи… Никакой мало-мальской логики тут не прослеживалось.

У команды управления полетом был еще один вариант: можно было попытаться обнаружить злополучный «Обзервер» и восстановить управление им с помощью радиомаяка, находившегося внутри отдельного узла космического аппарата – системы шаров-зондов, предназначенных для исследования Марса. Однако в течение месяца этот радиомаяк так и не был использован, а потом близость Марса к Солнцу привела к возникновению помех, сквозь которые уже не смог бы пробиться маломощный сигнал маяка. Так – вроде бы – и сгинул «Обзервер» в безбрежной космической пустыне…

Странным, очень странным, просто необъяснимым выглядело поведение руководства НАСА. Выглядело со стороны…

А буквально через несколько недель после прискорбного происшествия с «Обзервером» НАСА объявило о своем намерении направить к Марсу еще один автоматический космический аппарат.

«Марс Глобал Сервейер» стартовал в 1996 году, когда Эдвард Маклайн уже оставил службу в военной авиации и переквалифицировался в астронавты, так и не отомстив вьетнамцам за отца. На рассвете 5 апреля 1998 года эта автоматическая межпланетная станция, находясь на высоте четырехсот сорока с лишним километров над поверхностью Марса, пролетела над загадочными, вызвавшими столько споров структурами в области Сидония и вновь, как и «Викинг-1» два десятка лет тому назад, сфотографировала эти объекты.

Через десять часов фотоснимки были переданы на Землю.

На следующий день в Интернете появилось еще не обработанное изображение – непроницаемая темная полоса.

После нескольких часов обработки изображения в штаб-квартире компании «Малин спейс сайенс системс» – поставщика систем фотокамер для «Марс Глобал Сервейера» – было обнародовано новое изображение. «Марсианский Сфинкс» попал почти в центр снимка; на том же снимке был запечатлен и один из углов «Пирамиды Д и М», названной так по именам «открывших» ее когда-то на фотокадре Винсента Ди Пьетро и Грегори Моленаара.

Фотографии, сделанные «Марс Глобал Сервейером», заставили весь мир разочарованно вздохнуть. Нет, «Лицо» не пропало, но выглядело теперь уже не как искусственное сооружение, а как естественная формация… да и не очень походило на лицо.

В последующие дни мировая печать была полна разочарованных сообщений о том, что НАСА лишило Марс лица… «Простая игра света и тени, не более того», – заявляли представители аэрокосмического агентства.

И мало кто знал, что при обработке в штаб-квартире «Малин спейс сайенс системс» в Сан-Диего изображение на снимках, вернее, на копиях снимков, было сознательно искажено. Разумеется, отнюдь не по прихоти доктора планетологии и геологии Майкла Малина – президента и научного руководителя компании.

Эдвард Маклайн тогда тоже этого не знал.

История повторилась в 2006 году. Другой, уже европейский космический аппарат «Марс Экспресс» вновь сделал снимки Сидонии, и вновь изображение было сознательно искажено. НАСА и Европейское космическое агентство нашли общий язык, и интерес общественности к структурам Сидонии пошел на убыль.

Да, в 1998-м Маклайн понятия не имел о метаморфозах, которым подвергалось изображение «Лица». Но вскоре оказался в числе тех, кто видел подлинные снимки, сделанные «Марс Глобал Сервейером», на которых, судя по всему, были запечатлены не природные объекты, а творения неведомого разума.

Впрочем, он видел и другие снимки того же района Сидонии, только сделанные с гораздо меньшей высоты.

«Марсианский Сфинкс»… Полупогруженное в песок громадное, покрытое рыжей пылью сооружение, возвышающееся над пустынной равниной на береговой линии давно исчезнувшего марсианского моря. Глазные впадины стометровой глубины, каменная слеза под глазом; уголки рта, в котором явственно видны зубы, приподняты в загадочной ухмылке. Полосатый головной убор удивительно похож на немес египетских фараонов – специальный платок, на который возлагалась корона; такой же немес покрывает голову земного Сфинкса, высящегося на плато Гиза. Что это – гигантская посмертная маска какого-то древнего марсианского владыки?..

«Пирамида Д и М»… Пятигранный колосс почти одной высоты с «Марсианским Сфинксом», находящимся в пятнадцати километрах от него, выстроенный, подобно Великой египетской пирамиде Хеопса, почти идеально на линии «север – юг» по отношению к оси вращения Марса…

«Город»… Скопление массивных мегалитических сооружений с вкраплениями более мелких (но все равно превышающих по размерам любое земное строение) пирамид и еще меньших конических построек.

«Форт»… Две громадных (протяженностью полтора километра каждая) стены, соединяющиеся под углом…

«Купол»… Грандиозный курган, образующий третью вершину равностороннего треугольника, в двух других вершинах которого находятся «Марсианский Сфинкс» и «Пирамида Д и М». Не усыпальница ли это подданных марсианского владыки?..

И все эти возведенные ушедшей в небытие цивилизацией циклопические сооружения воплощают многие из математических свойств памятников некрополя Гизы в Египте и сооружений других древних культур, оставивших свой след на Земле…

В первый раз увидев четкие, сделанные всего лишь с четырехкилометровой высоты фотоснимки объектов Сидонии, Эдвард Маклайн испытал настоящее потрясение. Потом шок постепенно прошел, и его сменило какое-то щемящее, не описуемое никакими словами чувство. Чувство прикосновения к невероятному…

Эти снимки, продемонстрированные ему после того, как он подписал обязательство о неразглашении, были сделаны за четыре года и семь месяцев до пролета над Сидонией «Марс Глобал Сервейера». Они были сделаны фотокамерами, доставленными к Марсу тем самым «пропавшим» в конце августа 93-го года американским космическим аппаратом «Марс Обзервер».

Тот пресс-релиз НАСА был, мягко говоря, не совсем точным. Да, действительно, на время наддува топливных баков «Обзервера» телеметрия была отключена, что проделывалось на протяжении полета, по справедливому утверждению доктора Уильямса, «много раз». Но на самом деле, после закачки гелия в топливные баки, радиопередатчик вновь заработал – и вполне управляемый космический аппарат без каких-либо проблем продолжал свой полет к Марсу.

Однако мир об этом уже ничего не знал. Миру поставляли заведомую ложь, причем делали это по заранее разработанному плану и с определенной целью. Власть предержащие хотели получить достаточно убедительное подтверждение того, что сидонийские объекты действительно являются артефактами. Необходимо было уточнить «показания» «Викинга-1», и в том случае, если справедливым окажется предположение о существовании памятников древней марсианской цивилизации, приступить к их изучению, сохраняя при этом полную секретность всей информации, касающейся объектов Сидонии. Обосновывались все эти меры, разумеется, не только стратегическими интересами Соединенных Штатов Америки, но и возможными глобальными интересами всего человечества как носителя разума планетарного масштаба. Такое обоснование отнюдь не было чем-то новым – о предполагаемых серьезных негативных последствиях для морали, общественных и религиозных основ человеческой цивилизации в случае обнаружения следов внеземной жизни говорилось уже давно…

Считавшийся «потерянным» для широкой публики «Марс Обзервер» благополучно добрался до Марса и приступил к выполнению основного этапа своей программы. Предварительно опубликованный НАСА перечень оборудования этого космического аппарата содержал кое-какие, опять-таки умышленные, пробелы. Нигде ни одним словом не было упомянуто о том, что «Обзервер», кроме марсианских шаров-зондов, нес на борту еще один специальный зонд с фотокамерами и тремя начиненными приборами снарядами-пенетраторами, предназначенными именно для исследования района сосредоточения сидонийских объектов. Один пенетратор предполагалось использовать для проникновения в толщу «Марсианского Сфинкса» и анализа его химического состава, два других предназначались для определения физико-механических свойств грунта в этом районе – чтобы учесть полученные данные при подготовке марсианской экспедиции.

Освободившись от атмосферных шаров-зондов, «Обзервер», захлестывая Красную планету петлями витков, приблизился к Сидонии и сбросил в атмосферу привязной зонд с фотокамерами и пенетраторами, соединенный с космическим аппаратом длинным тросом пятимиллиметровой толщины. Этот зонд давал возможность получить гораздо более четкие и подробные изображения сидонийских объектов и не промахнуться мимо уготованных пенетраторам целей.

Однако промашка все-таки вышла: пенетратор, предназначенный для «Марсианского Сфинкса», был, вероятнее всего, подхвачен сильным порывом ветра и, перелетев через «Лицо», вонзился в поверхность в полутора километрах от него. Второй пенетратор, как и было запланировано, проткнул толщу песка в трех километрах от «Сфинкса», между ним и «Пирамидой Д и М». Третий зарылся в грунт на семьсот с лишним метров ближе к «Сфинксу». Противоударные корпуса приборов не подвели: спектрометры, оказавшись под тринадцатиметровым слоем песка (где все три пенетратора наткнулись на монолитное основание), сохранили работоспособность и приступили к анализу грунта.

…«Марс Обзервер», постепенно теряя высоту, все еще кружил над цветущей некогда планетой, а на Земле, после получения и расшифровки информации с космического аппарата, уже приступили к подготовке пилотируемого полета на Марс. И зеленый свет этой экспедиции зажгли именно пенетраторы, врезавшиеся в песок в окрестностях «Марсианского Сфинкса».

Важность полученных с помощью снарядов-пенетраторов данных заставила привлечь к подготовке марсианской экспедиции неслыханное количество специалистов. Работа велась в обстановке сверхстрожайшей секретности, велась непрерывно, методом «мозгового штурма», сразу по нескольким направлениям: усиленно разрабатывалась нанотехника, решались проблемы жизнеобеспечения и замедления метаболизма, радиационной защиты и множество других больших и малых проблем, связанных со столь длительным автономным полетом космического корабля с экипажем на борту. Разумеется, начинали не с нуля, не на пустом месте – все-таки за плечами был огромный опыт создания космической техники; просто все исследования получили новый мощный импульс, выразившийся в обеспечении кадрами, оборудованием и неслыханном, опять же, финансовом вливании. Игра стоила свеч.

Потому что информация, поступившая от приборов, смонтированных во всех трех пенетраторах, была совершенно идентичной и совершенно однозначной: под толщей нанесенного за тысячелетия песка и пыли таилось то, что когда-то находилось на поверхности, покрывая равнину вокруг «Марсианского Сфинкса».

Золото.

Золотой панцирь на груди Красной планеты, носящей имя бога войны.

Этот панцирь никак не мог быть естественным природным явлением – не бывает в природе таких золотых полей. Тем более на Марсе, строение которого было изучено уже достаточно хорошо. Этот панцирь, несомненно, был создан все той же древней марсианской цивилизацией. Кто-то когда-то покрыл слоем золота поверхность равнины площадью, как минимум, несколько квадратных километров.

В том, что речь идет именно о таком обширном золотом покрове, сомневаться почти не приходилось. Да, один пенетратор мог случайно угодить точнехонько в изготовленную из золота одинокую плиту на чьей-то древней могиле, хотя подобный случай с позиции теории вероятностей был бы едва ли не уникальным. Можно допустить – если руководствоваться принципом «допустить можно всё», – что в такую же плиту угодил и второй; и все-таки вероятность столь удачного попадания была не просто мала, а исчезающе мала. Но чтобы все три пенетратора попали в три разбросанные по равнине золотые плиты… Нет, сомнений не было: «Марсианский Сфинкс» возвышается над обширным, сплошь выложенным золотом участком.

Доставка хотя бы части этого золота на Землю не только окупила бы все расходы, связанные с подготовкой и проведением не то что одной, а десятка марсианских экспедиций, но и принесла бы умопомрачительную прибыль. Как государству, так и частным компаниям-подрядчикам.

Вот почему вся работа по подготовке такой экспедиции была проведена в рекордно короткие для столь грандиозного проекта сроки.

Золото. Золото… Столько золота, сколько не смогли бы вместить и десятки хранилищ, даже таких, как Форт Нокс*. Вот, оказывается, где нужно было искать заветную страну Эльдорадо – не в земной сельве, а за миллионы километров от Земли, на марсианской равнине Сидония… * Хранилище золотого запаса США. (Прим. авт.)

Космический корабль «Арго» направлялся за истинным золотым руном.

…Тихо было в отсеке, и Эдвард Маклайн, отдыхая в кресле, кажется, все-таки незаметно задремал, потому что ему привиделся вдруг «Марсианский Сфинкс» – величественное сооружение на снимке, сделанном фотоаппаратурой привязного зонда, спущенного с борта «Обзервера». Каменное лицо усмехалось, и усмешка эта казалась почему-то зловещей…

Корабль новых аргонавтов был уже совсем недалеко от желанного берега – Марса.

8.

В полумраке кабины посадочного модуля рыжим пятном выделялся экран внешнего обзора. Свен Торнссон окрестил модуль «летающей консервной банкой», и эта «банка» была битком набита «сардинами» – одинаковыми серыми контейнерами. Контейнеры пока пустовали. Отстыковавшись от оставшегося на орбите «Арго» с командиром Маклайном, модуль, ведомый Свеном, совершил запланированный маневр и нырнул в реденькую атмосферу Марса в нужное время и в нужном месте, чтобы с минимальным расходом топлива кратчайшим путем выйти к расчетному месту посадки в области Сидония.

Процедура расставания получилась короткой и без сантиментов: командир по очереди пожал руку и похлопал по плечу Батлера, Торнссона и Каталински, и лишь ладонь Флоренс задержалась в его руке немного дольше.

«Береги себя… и да поможет вам Бог», – тихо сказал командир Маклайн и перекрестил Флоренс.

Рыжее пятно экрана светилось над головой Свена Торнссона, сидевшего у панели управления. Остальные трое, пристегнувшись ремнями, как в самолете, располагались в креслах, составленных в один ряд в тесном пространстве кабины. Проектировщики «летающей консервной банки» успешно справились с задачей создания спускаемого аппарата, отвечающего трем главным условиям: максимальная компактность всего находящегося вне грузового отсека; максимальная же, в пределах данного объема, вместимость этого отсека (по сути, модуль и был летающим грузовым отсеком с довеском кабины управления, «нанохозяйства» Флоренс Рок и двигательной системы); предельная простота в управлении. В случае необходимости любой из участников экспедиции мог вывести модуль на орбиту и добраться до «Арго».

Экран был рыжим, потому что внизу расстилалась покрытая пылью пустынная сухая ржаво-красная равнина, усеянная дюнами, невысокими зубчатыми скалами и каменными глыбами – свидетелями давних тысячелетий. Модуль по диагонали снижался над Сидонией, расставаясь с небом, где сиротливо пристроилось маленькое, в полтора раза меньше земного, тускло-желтое солнце – бледное подобие того светила, что так привычно освещает и согревает мир людей. Марсианское солнце – далекое и какое-то отчужденное, отстраненное – висело, окутанное легкой дымкой, в розовом, как ломоть семги, небе с едва заметными разводами облаков из кристалликов льда и не в силах было согреть этот неласковый мир – там, внизу, на ржавой равнине, свирепствовал сорокаградусный мороз.

И вот уже заняли весь обзорный экран таинственные объекты Сидонии: модуль снижался над Сфинксом; сбоку, справа, вздымались сооружения Города; дальше, за ними, застыла под солнцем Пирамида Д и М; слева от нее гигантским пузырем, словно выдавленным из-под поверхности каким-то давным-давно вымершим марсианским чудовищем, вздулся загадочный Купол.

И впервые над изъеденными временем марсианскими пространствами прозвучал голос землянина. Это был голос инженера Леопольда Каталински:

– Поразительно! Он чертовски похож на маску! Я когда-то видел такую же маску… кажется, в Бостоне… да, в Бостоне, в хэллоуин. Точно, видел! Вот чудеса! – Он повернулся к сидевшему рядом ареологу. – Согласен, Алекс? Видел такие маски?

Ареолог не ответил. Он впился глазами в изображение и, казалось, готов был вскочить с кресла и устремиться к экрану – если бы не ремни. Флоренс тоже, не отрываясь, глядела на проплывавшую под модулем громаду, и только Свен Торнссон, не поднимая головы, ловко манипулировал клавишами управления, словно виртуозно играл на пианино.

Гигантский монолит, более темный, чем окружающая его равнина, был, несомненно, создан когда-то природой – и столь же несомненным представлялось то, что этот каменный массив подвергся обработке инструментами. Никакие ветры, дуй они с разных сторон хоть и десять тысяч лет подряд, никакие дожди и волны, никакие перепады температур не смогли бы сотворить из одинокой горы того, чем она предстала взорам землян: вырезанной из камня улыбающейся маской с четкими очертаниями, с глазницами, заполненными чем-то белесым – то ли лед это был, то ли туман, отчего лицо – вполне человеческое лицо! – имело странную схожесть с земными античными статуями, вызывающими неприятное чувство своими слепыми глазами. Изображение Сфинкса на экране разительно отличалось от многочисленных фотографий, сделанных с борта космических станций, оно словно беззвучно твердило, отбрасывая все сомнения скептиков: надо мной поработал разум моей планеты…

Батлер не сводил глаз с экрана и вдруг испытал очень странное ощущение. Словно все окружающее неуловимо дрогнуло и чуть изменилось, проявившись в каком-то ином ракурсе. Модуль, казалось, пересек какую-то невидимую черту, какую-то границу, отделявшую этот участок от других, и оказался в пространстве с несколько иными свойствами…

Необычное ощущение почти сразу же исчезло. Ареолог, чуть подавшись вперед, повернул голову к нанотехнологу и инженеру – Флоренс, морщась, давила пальцем на ухо, а Каталински часто дышал, приоткрыв рот. Торнссон, сидя к ним спиной, продолжал самозабвенно исполнять посадочную симфонию на клавишах панели управления.

«Почудилось? – подумал ареолог. – Или нет?»

Он не знал, можно ли доверять собственным ощущениям.

Улыбающийся какой-то странной улыбкой колосс со слезой под правым глазом (смех сквозь слезы? или это просто болезненная гримаса?) отодвинулся в угол экрана. Все ближе, словно поднимаясь из глубин, подступала к модулю ржавая равнина – и Свен Торнссон, на миг полуобернувшись к завороженным только что открывшейся картиной коллегам, отрывисто предупредил:

– Держитесь. Врубаю тормозные.

Модуль содрогнулся от импульса запущенных тормозных двигателей, завис над марсианской поверхностью между Сфинксом и Куполом и медленно, словно приседая на все укорачивающихся и укорачивающихся огненных струях, рвущихся из дюз, осел на россыпь мелких камней, окутанный тучей взметнувшейся вверх бурой пыли. Первая марсианская финишировала.

Все молчали. Это очень здорово – ощущать себя первым, знать, что ты первый… Впрочем, Торнссон, похоже, пока еще не прочувствовал уникальность момента – он тщательно проверял по индикаторам работоспособность всех систем «консервной банки». Флоренс и Леопольд Каталински после некоторого послепосадочного оцепенения, не сговариваясь, обратили взоры на руководителя группы Алекса Батлера.

Батлер, словно только что очнувшись, тряхнул головой, расстегнул ремни безопасности, но подниматься из кресла не стал. Как-то отстраненно глядя на экран, показывавший одну только непроницаемую ржавую пелену, он произнес:

– Прибыли. Поздравляю с успешной посадкой. Начнем по программе. – Он взглянул на пилота. – Свен, как там снаружи? Уши не отморозим? – Тон у него был деловой и какой-то неестественный, словно ареолог чувствовал себя не в своей тарелке.

В распоряжении экспедиции были прекрасные комбинезоны с терморегуляторами, опробованные в Антарктиде при температурах, достигающих минус пятидесяти, а также предоставленные Пентагоном герметичные шлемы и компактные баллоны с дыхательной смесью из арсенала диверсионных групп, действующих в условиях высокогорья. Имелось и оружие в виде пистолета «магнум-супер», находящегося у руководителя группы. Поскольку стрелять на Марсе было вроде бы не в кого, то оставалось предположить, что оружие включили в список необходимого инвентаря для пресечения возможного бунта… или все же кто-то в НАСА и в самом деле верил в неких кровожадных уэллсовских марсиан, которых хлебом не корми – дай только сжевать землянина? Второй такой же мощный «магнум» лежал в сейфе командира «Арго» Маклайна. Неужели в том же космическом агентстве всерьез считали, что блеск марсианского золота способен довести экипаж «Арго» до конфликта, который можно устранить только с помощью оружия? На этот вопрос, заданный нанотехнологом еще в самом начале полета, командир, слегка пожав плечами, ответил: «Так сочли нужным…»

Торнссон, изучавший показания наружных анализаторов на дисплее, вместе с креслом развернулся от панели управления и обвел коллег круглыми от изумления глазами.

– За бортом плюс десять и три… – сказал он срывающимся голосом.

– Десять и три – чего? – не понял Алекс.

– Градусов, – проникновенным полушепотом пояснил пилот и тут же чуть ли не закричал: – Больше пятидесяти по Фаренгейту!

– Не может быть, – уверенно заявил Алекс Батлер, почувствовав какой-то неприятный холодок в солнечном сплетении. – Датчик неисправен, давай резервный.

Он поднялся и, стуча тяжелыми ботинками по полу кабины, направился к дисплею. Флоренс и Леопольд Каталински обменялись недоуменными взглядами: в это время и в этом месте температура за бортом никак не могла быть плюсовой!

– А эт-то еще что такое? – потерянно вопросил Батлер, уставившись на только что возникшие на дисплее строки. – Азот – семьдесят восемь, кислород – двадцать один… Откуда? Что это, черт побери!

В кабине модуля воцарилось всеобщее растерянное молчание. Числа, которые бесстрастно застыли на дисплее, были совершенно абсурдными в данной ситуации. Все члены экспедиции прекрасно знали, что атмосфера Марса на девяносто пять процентов состоит из углекислого газа. Если же верить показаниям датчика – а проба забортного воздуха была взята буквально за несколько секунд до посадки, – воздушная оболочка (по крайней мере, в окрестностях Сфинкса и других объектов Сидонии) ничем не отличалась от земной! Можно было, конечно, и в этом случае объяснить все неисправностью анализатора, – но поломка двух датчиков сразу…

– Кто-нибудь скажет мне, куда мы прилетели? – среди всеобщего ошеломленного молчания задал вопрос Батлер. – Может быть, это какой-то другой Марс?..

Давно уже исчезла поднятая при посадке рыжая пыль, и на обзорном экране была видна пустынная равнина. Вздымалась в отдалении, закрывая чуть ли не полнебосвода, громада Марсианского Сфинкса, и тусклое солнце поднималось все выше в розово-желтое небо. Повторные замеры и анализы дали все те же числа: температура за бортом – плюс десять и тридцать четыре сотых градуса по Цельсию; состав воздуха практически аналогичен земному. Факты говорили о том, что в районе посадки модуля существует непонятно каким образом и когда возникшая совершенно невероятная аномалия…

Это было странно, это было интересно, это требовало обоснований и объяснений. Если хоть какие-то объяснения или хотя бы намеки на них и могли возникнуть, то лишь в ходе длительных размышлений и дискуссий… но размышления требовали времени, а время свое участники Первой марсианской должны были занять не размышлениями и рассуждениями, а вполне конкретной работой. Да, дело предстояло вполне конкретное, и нужно было браться за него – ради чего, собственно, летели-то за тридевять пространств?

Специалист по Марсу Алекс Батлер поступил так, как сплошь и рядом поступают в ученых кругах: дал явлению название «феномен Сидонии», классифицировал как «аномалию невыясненного генезиса» и принял как данность. Нужно было приступать к выполнению скрупулезно составленной еще на Земле программы. Программа, конечно же, включала одним из пунктов осмотр загадочных объектов Сидонии, но главным, стержневым, в ней было совсем другое: докопаться до золотого руна и переправить максимально возможное количество драгоценного металла на «Арго»: золото Эльдорадо – в трюм галеона!

Батлер, конечно же, не мог заставить себя совершенно не думать о неожиданном и совершенно неправдоподобном «феномене Сидонии», но постарался загнать эти мысли в самый дальний угол. Тем не менее, пока он вместе с остальными астронавтами проводил обязательные послепосадочные процедуры, карантинные в том числе, нет-нет да и выскальзывало из этого дальнего угла ни на чем пока не основанное предположение: аномалия как-то связана с ухмыляющимся марсианским «Лицом» – или же с другими местными нефракталами. Именно они – причина «сидонийского феномена»…

Подтверждением неординарности этого района стал сеанс связи с Маклайном. «Арго» висел на ареостационарной орбите прямо над Сидонией, никаких помех радиосвязи быть не могло, однако радиообмен между кораблем-маткой и модулем происходил с непонятной задержкой прохождения сигнала. Вот тогда и возник в голове Батлера образ какой-то гигантской полусферы, накрывающей Сидонию…

Ареолог обрисовал командиру обстановку, и озадаченный Маклайн, поразмыслив, все-таки дал свое благословение на реализацию программы – ничего вроде бы пока не угрожало здоровью и жизни четверки «марсиан». Программу они знали назубок, в ней были четко и подробно расписаны задачи и действия каждого участника Первой марсианской; эти действия были уже неоднократно отрепетированы на земном полигоне в предполетный период.

Застегнув оранжевые комбинезоны и надев черные шлемы коммандос – датчики датчиками, а рисковать не стоило, хотя экспресс-анализ забортного воздуха и показал полное отсутствие какой-либо органики, – итак, полностью облачившись, они стояли у выходного люка, отделявшего их от мира Красной планеты, – Алекс Батлер впереди. Прежде чем привести в действие механизм замка, ареолог обернулся к своим спутникам:

– Наверное, нужно сказать что-нибудь этакое… Как Армстронг. – Его голос звучал и по рации, и одновременно был слышен сквозь шлем. – Но мне, честно говоря, ничего в голову не лезет. Разве что: «Наконец-то на Красной планете появились звездно-полосатые»… – Он криво усмехнулся при полном молчании остальных и отрицательно покачал головой: – Нет, не то… Нет изюминки.

– Пусть бог войны примет нас с миром и с миром отпустит, – сказала Флоренс.

– А что, годится, – одобрительно заметил Торнссон.

Каталински нехотя кивнул, соглашаясь.

– Сосед Земли, прими нас с миром и с миром отпусти, – медленно и негромко, но достаточно торжественно сказал Алекс Батлер и перекрестился. Его примеру последовала только Флоренс. («Покойтесь с миром…» – мелькнула у него совершенно ненужная мысль, и он передернул плечами.) – Ладно, пошли!

Люк словно нехотя подался вперед и в сторону, с громким шорохом развернулся трап – и Алекс Батлер вышел под розово-желтые марсианские небеса. Однако торжественного сошествия на поверхность Марса не получилось – на последней ступеньке ареолог неожиданно споткнулся и чуть не упал…

«Господи, этого еще не хватало! – смятенно подумал Батлер. Он не был суеверным, и все же… – Господи, пусть все будет хорошо…»

Ступать по Марсу было легко – каждый из астронавтов весил здесь чуть ли не в три раза меньше, чем на Земле. Впервые этот пейзаж наблюдали не бесстрастные объективы фотокамер, а глаза людей. Первых людей на Марсе. Впрочем, бортовая видеоаппаратура тоже вела непрерывную съемку. Вокруг расстилалась приглаженная ветрами равнина, с одной стороны вздымалась пятигранная Пирамида, левее возвышался Купол, с другой стороны впечатался в небо массив Сфинкса, а на близком горизонте темнели сооружения Города. Воздух был чист и спокоен, над головами астронавтов светило солнце, и едва угадывался в небе призрачный полумесяц Фобоса. А под ногами, на тринадцатиметровой глубине, лежало золото…

Этот пустынный мир когда-то был живым миром, с лесами и полноводными реками, морями и покрытыми высокой травой равнинами. Тут жили разумные существа, похожие, судя по Марсианскому Сфинксу, на людей, это и были люди – люди Марса; у них были свои города и селения, они молились своим богам и сочиняли музыку, рисовали картины, слагали стихи и сооружали грандиозные монументы в память о великих событиях. Почему исчезла древняя марсианская раса? Или она не вымерла, а переселилась в недра планеты? Или, подобно библейским персонажам, совершила грандиозный Исход через пустыню космоса на Землю? Не потому ли землянам снятся иногда странные, нездешние сны?..

Алекс Батлер, болевший Марсом чуть ли не всю свою жизнь, конечно же, читал «Марсианские хроники» своего соотечественника Рэя Брэдбери. Нет, Батлер, разумеется, не верил в то, что Марс до сих пор обитаем – вернее, не надеялся на это, – и знал, что их Первую марсианскую не ожидает судьба описанных великолепным фантастом из Иллинойса экспедиций. И все-таки сердце его учащенно билось, а взгляд цеплялся за каждый камешек, за каждое углубление в красном грунте, словно ареолог надеялся отыскать следы тех, кто был здесь и только что ушел отсюда, завидев спускающийся с неба летательный аппарат чужаков.

Впрочем, времени на подобные размышления не было. Побродив с десяток минут по равнине возле модуля и полюбовавшись пейзажем, астронавты принялись за работу. Были взяты для экспресс-анализа пробы грунта. Была проведена еще одна видеосъемка – теперь уже не с борта «консервной банки», а непосредственно с поверхности. Каталински подготовил буровое оборудование и расконсервировал экскаватор. Торнссон проверил исправность автоконтейнеров и собрал транспортеры для выемки грунта из котлована – а предстояло переместить не одну тонну, чтобы добраться до глубоко лежавшего золотого щита. Флоренс Рок провела еще один сеанс радиосвязи с «Арго», протестировала свою технику и занялась обустройством быта – оборудованием спальных мест в грузовом отсеке и подбором пищевых продуктов. Алекс Батлер расставил в разных местах вокруг модуля измерительную аппаратуру, а потом испытал на поверхности небольшой двухместный вездеход – это была специально изготовленная для миссии «Арго» машина. Работать в комбинезонах было жарко, шлемы и баллоны с дыхательной смесью оказались излишеством, но Батлер пока осторожничал…

Они с головой ушли в работу, какой еще, наверное, не видела эта пустынная планета. Батлер, присев на корточки, протирал колеса вездехода и думал о том, что они здесь все-таки не одни: где-то за горизонтом пробираются сейчас среди камней марсоходы – небольшие роботы, доставленные сюда с Земли автоматическими межпланетными станциями…

9.

Бур вонзился в рыжий грунт, пошел вниз, пробиваясь сквозь толщу нанесенных за бог знает сколько лет наслоений. «Арго» нужно было загрузить золотом снизу доверху, превратить в летающий золотой слиток – а для этого «консервной банке» предстояло совершить не один рейс из Сидонии до орбиты и обратно… если только там, в глубине, действительно находилась сплошная золотая целина, а не отдельные золотые островки…

Бур вернулся из разведки, и все вздохнули с облегчением: золото – есть! Для верности произвели бурение еще в трех местах, по углам нанесенного на карту квадрата, – и вновь не обманулись в своих ожиданиях. Золотая подкладка простиралась под равниной, возможно, до самого Купола и Пирамиды, и ничто не мешало приступать к рытью котлована. И продолжить бурение в других местах, чтобы определить – хотя бы приблизительно – размеры золотого слоя.

Каталински на пару с Флоренс вплотную занялись экскаватором, а Батлер и пилот модуля, погрузив в ровер бур и боксы с обслуживающей аппаратурой, направились к побережью древнего высохшего моря. Удалившись на пять километров от места посадки «консервной банки», они принялись бурить новую скважину.

Золото было и здесь, даже гораздо ближе к поверхности – на глубине восьми метров. Равнина Сидонии оказалась поистине золотой равниной…

– Господи, да тут, похоже, жили сплошные Крезы, – пробормотал Свен Торнссон, разглядывая добытые из скважины образцы. – Может, вообще весь Марс был вовсе не красным, а золотым?

– Или сплошные Мидасы, – добавил Батлер. – Все, к чему прикасались, превращалось в золото. Пройдутся туда-сюда – а за ними золотые следы.

– Однако, изрядно же они здесь потоптались!

– И все-таки никакое золото их не спасло. – Ареолог задумчиво оглядел равнину, задержав взгляд на громаде Марсианского Сфинкса.

Торнссон показал на небо цвета пыльных роз и выгоревших подсолнухов:

– Оттуда долбануло?

– Скорее всего, да, оттуда, – кивнул Алекс. – И хорошо долбануло.

Пилот хмыкнул:

– «Звездные войны», финальный эпизод…

– Войны не войны, а вот то, что Марс «поцеловался» с кометой, астероидом или даже другой планетой, – вполне возможно. Гипотез хватает. Была бы машина времени, можно было бы проверить.

– Ага. Угодить аккурат в тот момент, когда этот астероид валится прямо тебе на голову.

Торнссон уложил образцы в пенал, сменил Батлера на месте водителя и они направились к очередной точке бурения.

Ареолог молча разглядывал стелившуюся под колеса ровера каменистую равнину.

Несомненно, Марс когда-то здорово пострадал, и с тех пор его северное полушарие в среднем на три километра ниже южного. Оно, судя по всему, в свое время получило серию сокрушительных ударов и в результате местами лишилось внешнего пласта коры. Южное полушарие тоже несло на себе многочисленные шрамы от разрушительной бомбардировки. Восточный край обширной, протянувшейся на тысячи километров возвышенности, названной поднятием Фарсида, явно был расколот какими-то катастрофическими силами. Среди хаотичного переплетения связанных между собой каньонов и впадин, получившего мрачное имя Лабиринт ночи, поверхность Красной планеты распарывала чудовищная извилистая борозда, словно оставленная плугом какого-то космического исполина, который прошагал здесь три с лишним тысячи километров и, подустав от такой работы, забрал плуг и удалился в свои зазвездные владения. Этот оставленный неведомым плугом след назвали Долиной Маринера, в честь «Маринера-9» – первого космического аппарата землян, сфотографировавшего марсианскую борозду.

Торнссон остановил ровер у нового места бурения и заявил:

– Если и тут то же самое, то я, ей-богу, готов поверить в золотые дожди.

– Какие там золотые дожди, Свен, – возразил Батлер. – Это Зевс прикинулся золотым дождиком, когда ему Данаю очень уж сильно захотелось. Думаю, что местным алхимикам просто удалось добиться того, чего не удалось нашим Парацельсам.

– Философский камень! – мгновенно сообразил Торнссон, выбираясь из марсохода. – Считаешь, они отыскали философский камень?

– Вот именно. И пустились во все тяжкие. Жаль, что подтвердить или опровергнуть это предположение нам вряд ли удастся. Как кто-то когда-то сказал: залез ночью в дом вор, ищет драгоценности. Нашарил на ощупь, но не знает в темноте – бриллианты это или простые стекляшки. Так и мы: может, предположение наше и верное, только мы не знаем, что оно верное. – Алекс вздохнул. – Эх, здесь бы основательно покопаться, какие-нибудь письменные источники отыскать, а не так, как мы…

– Всё впереди, Алекс! – с оптимизмом отозвался пилот. – Доставим золотишко – и наладим сюда путь.

Работали до сумерек, забыв о времени и не обращая внимания на голод. Все были охвачены азартом, хотелось делать все как можно быстрее и сделать как можно больше. Однако Батлер время от времени поглядывал на темную громаду Сфинкса, предвкушая тот момент, когда они доберутся до золота и он возьмет ровер и отправится к древнему сооружению, очень похожему сверху на маску со слепыми глазами – маску с праздника хэллоуин в земном городе Бостоне.

И лишь когда командир с орбиты самым категоричным образом приказал прекратить работы и устраиваться на отдых, участники Первой марсианской разогнули натруженные спины. Марсианский день – сол – уже закончился, и небо из розово-желтого превратилось в темно-лиловое. В нем сверкали Фобос и Деймос, и скромная точка «Арго», а еще – мириады звезд, до которых никогда не суждено дотянуться человечеству. Да и зачем?.. Звезды были далеко, и с их, звездной, точки зрения, перелет с Земли на Марс – миллионы и миллионы километров! – был даже не шагом, не шажком, а так – чуть ли не ходьбой на месте в собственном доме…

В «консервную банку» возвращались, еле волоча ноги от усталости – не помогала и пониженная сила тяжести, а с пустотой в желудках не смогли справиться даже хваленые энергетические батончики «Хуа!», разработанные учеными из Пентагона. Такой батончик был создан еще в девяностых годах как часть так называемого «рациона первого удара», призванного обеспечить высокую физическую и умственную работоспособность солдат и их хорошее самочувствие во время напряженных боевых операций. «Хуа!» – это отклик солдат, сокращение от «слышу, понял, признал»… Позади осталась выемка – в ней уже полностью скрылся экскаватор, – и высокий конус перемещенного с помощью транспортера грунта. В это время суток тут должен был лютовать как минимум семидесятиградусный мороз, однако датчик показывал устойчивый плюс… И это продолжало оставаться необъяснимым. Впору было задуматься о вмешательстве каких-то сверхъестественных сил, но Алекс Батлер не верил в сверхъестественное, твердо усвоив древний тезис о том, что чудо – это явление, происходящее в соответствии с пока неизвестными нам законами природы. А где-то на уровне подсознания продолжала кружить одна и та же мысль: эта невероятная аномалия, которая не лезла ни в какие ворота, каким-то образом связана с объектами Сидонии. Точнее, с одним из них – с Марсианским Сфинксом…

Когда до модуля оставалось десятка три шагов, Флоренс, шедшая первой и освещавшая путь фонарем на шлеме, вдруг остановилась и, подняв лицо к чужому небу, медленно, вполголоса, продекламировала:

Ни ненависти, ни любви

В пустых глазницах ночи,

Минервы мраморной укор:

Невидящие очи.

– Ну и дела, – пробурчал, чуть не наткнувшись на нее, Леопольд Каталински. – Нанотехнологи, оказывается, временами сочиняют стихи.

– Да нет, это что-то знакомое, – возразил Батлер. – Кто-то из старых, да, Фло?

Флоренс повернулась к нему:

– Не таких уж и старых. Это Роберт Фрост.

– Нанотехнологи, оказывается, временами читают Фроста, – вновь вставил Каталински. – Или ты из литературоведов в нанотехнологи подалась?

– Я, Лео, не на одних триллерах выросла и не только в телевизор пялилась, а еще и книжки читала. За старшей сестрой тянулась, она у меня умничка. Стараюсь, понимаешь ли, не быть узким специалистом.

– Ну-ну, – сказал Каталински. – Я тоже в школе что-то читал. Но никакого Фроста не знаю. Или не помню. Вот Шекспира знаю: Гамлет, Ромео, король Артур… Кто он, этот Фрост – американец? Англичанин?

– Американец, – ответила Флоренс. – Один из крупнейших поэтов двадцатого века, между прочим. А король у Шекспира не Артур, а Лир.

– Стихи не воспринимаю, – безапелляционно заявил Свен Торнссон. – Вот песни – другое дело.

Батлер оторвал взгляд от незнакомых звездных узоров:

– А я Фроста знаю. Насчет звездопада мне еще лет в двадцать понравилось. Что-то такое, точно уже не помню… Я шел под звездопадом, и на голову вполне могла свалиться звезда… Не помнишь, Фло?

– Помню, – ответила Флоренс и скромно добавила: – Не хотелось бы хвастаться, но у меня очень хорошая память. И не просто хорошая, а где-то даже ну очень хорошая. Во всяком случае, многие тексты могу пересказать почти дословно, а уж стихи…

– А ну-ка, ну-ка, – в голосе инженера-универсала прозвучала ирония. – Кому там на голову звезда упала?

– Сейчас, – сказала Флоренс. – Представлю себе нужную страницу…

Она немного помолчала, и, когда Каталински, усмехнувшись, уже собрался разразиться чем-то ехидным, вновь начала декламировать:

Когда я, глядя под ноги, сутул,

Под звездопадом брел во тьме ночной,

Не мог я разве быть убит звездой?

Тут был известный риск – и я рискнул.

– Браво! – с восторгом воскликнул Алекс Батлер. – Флосси, ты просто молодец! Уникум! Во все экспедиции – только с тобой.

– А ты командира стихами не достала, пока мы в усыпальнице торчали? – поинтересовался присевший на корточки Торнссон.

Флоренс сделала какое-то движение, но промолчала. Выражение ее лица за стеклом шлема нельзя было рассмотреть в быстро сгущавшейся темноте. Торнссон даже не подозревал о той зоне взаимного притяжения, в которой находились командир и нанотехнолог, – голова его была забита схемами посадочного модуля.

– Какие стихи! – поспешно отреагировал на вопрос пилота Батлер. – Думаешь, было там время для стихов? Это же не в усыпальнице бока пролеживать.

Торнссон медленно выпрямился во весь свой внушительный рост и, вероятно, был готов затеять дискуссию, но его опередил Каталински.

– Мы сегодня ужинать будем или нет? – ворчливо вопросил он. – И как насчет того, чтобы хорошо поспать перед работой? Не знаю, кто как, а я и есть хочу, и спать хочу. Экскаватор сам ковыряться в земле не будет. А мы вместо ужина о звездах рассуждаем. И вместо обеда, между прочим, тоже. Ночи – очи… Звездопад – камнепад… Лирика это все. Ах, звезды! Ах, светят! Фонари влюбленных! Ах, как хорошо, взявшись за руки, гулять под звездами, как романтично… Ерунда! – Он рубанул рукой воздух, словно одним ударом невидимого меча хотел разделаться со всякой лирикой. – Что такое звезды? Раскаленные шары, обычные небесные лампочки – и нет в них никакой лирики-романтики. Спектральный класс такой-то, масса такая-то, температура такая-то. Точка. Ужин заменить никак не могут.

– Ого, – сказал Свен Торнссон. – Лео, да ты Цицерона за пояс запросто заткнешь.

– Когда я голоден – заткну любого! – заявил Каталински и устремился к модулю.

Когда все уже были у трапа, Батлер на прощание повернул голову к Сфинксу – и в этот момент сумрак над этим исполином расцветили багровые сполохи. Непонятные беззвучные вспышки, подобные зарницам, следовали одна за другой, с разными интервалами, словно где-то наверху, на поверхности каменного лика, беспорядочно мигал гигантский фонарь.

– Что это? Маяк? – сдавленно произнес Торнссон.

Никто ему не ответил. Вокруг стояла тишина, дул слабый, то и дело пропадающий ветерок, и в этой тишине вновь и вновь озаряли небо над Сфинксом багровые вспышки – как отсветы далекого пожара.

Это продолжалось не более двух-трех минут, а потом, наверное, пожар удалось потушить – и вспышки пропали.

10.

Ужин начали в молчании, находясь под впечатлением только что увиденного марсианского феномена. Алекс Батлер успел проверить запись наружных видеокамер, постоянно ведущих круговой обзор равнины, и убедился, что о коллективном обмане зрения или галлюцинации речь не идет – видеокамеры тоже зафиксировали непонятную игру света среди ночи. Более того, при радиообмене с «Арго» выяснилось, что и командир наблюдал эти вспышки.

«Передал в ЦУП, пусть головы поломают», – сообщил он.

– И что бы это значило? – первым нарушил тишину за столом, установленным в грузовом отсеке, Свен Торнссон, обращаясь к специалисту-ареологу. – Тут когда-нибудь раньше что-то мигало? Есть такие данные?

Батлер выдавил в рот остатки пюре из тубы и отрицательно покачал головой:

– Нет, я такими данными не располагаю. Нет у нас таких данных.

– Теперь есть, – сказал Леопольд Каталински. – Предлагаю рабочую гипотезу, я все уже обдумал: это что-то типа сигнальных костров. Те парни, что скрываются внутри Сфинкса, извещают других о нашем визите. А другие – дальше, по цепочке, на весь Марс. Это эффективнее, чем колотить в тамтамы.

– Великолепная гипотеза, Лео. – Ареолог иронично изобразил аплодисменты. – Ученый мир будет в восторге. Значит, там, внутри Сфинкса, сидят марсиане? Уже тысячи лет сидят, по-твоему?

– Ну, не все время сидят, – невозмутимо отозвался инженер. – Засекли нас еще на орбите – и спрятались. Они стреляные воробьи, знают, что от пришельцев обычно ничего хорошего ждать не приходится.

– В общем-то, свечение атмосферы здесь бывает, – задумчиво произнес Батлер, никак не отреагировав на фантазии инженера. – Слабенькое, но все-таки… Это еще «Марс Экспресс» засек, у него отличный спектрометр, вместе с русскими делали. Планетарного магнитного поля у Марса нет, но есть локальные поля; считается, что их порождают магнитные аномалии в коре. Может быть, это даже остатки прежнего планетарного поля. Так вот, эти мелкие поля улавливают электроны, концентрируют их вблизи локальных магнитных полюсов, электроны возбуждают молекулы атмосферы – и те, соответственно, начинают светиться. Ну, это элементарно. Только… – Ареолог задумчиво потер лоб. – Только тут нестыковка. Таких интенсивных вспышек никогда не наблюдалось, да и магнитного поля на этом участке нет. Магнитометр-то наш молчит, ничего не фиксирует. – Батлер обвел взглядом коллег и подытожил: – Во всяком случае, это, безусловно, какое-то атмосферное явление. Возможно, самым непосредственным образом связанное со Сфинксом.

– Внутри Сфинкса может быть много интересного, – заметил Торнссон. – И внутри Пирамиды тоже. И в Городе, и под Куполом. Знаю, что проводить аналогии – дело скользкое, но все-таки… Каждая египетская пирамида – для отдельного фараона, так? А тут, может быть, под нефракталами – целые некрополи, а? Арлингтонские кладбища. И там не только куча мумий или скелетов, но и всякие аксессуары для беззаботной загробной жизни. Дробовики какие-нибудь, роботы, телевизоры, компьютеры… Это я так, что в голову пришло. В принципе-то такое может быть? Если по аналогии с Древним Египтом?..

Батлер хотел ответить, но Флоренс оказалась быстрее.

– Искать аналогии там, где их нет, – типичная наша ошибка, – заявила она. – Египет это Земля, Сидония это Марс. Марс – не Земля. Здешние структуры совершенно не обязательно должны быть чьими-то усыпальницами. А может, они, наоборот, инкубаторы. Точнее, инкубатории.

– О! – изрек Каталински, оторвавшись от очередной тубы. – Интересная мысль. А в чем разница между инкубатором и инкубаторием? Инкубатор для цыплят, а инкубаторий для людей?

– Инкубатор – это аппарат, а инкубаторий – здание с инкубаторами, – пояснила нанотехнолог. – А если все-таки пойти по пути аналогий, то вот вам еще одно предположение о функции египетских пирамид, я в Сети вычитала. Там, собственно, речь шла о пирамиде Хеопса. Так вот, по мнению какого-то египетского ученого, она возведена вовсе не как усыпальница фараона, а для опреснения воды!

– Вот как, – сказал Каталински. – Богатая у людей фантазия, ну почти как у меня.

– Да-да, возможно, пирамида Хеопса – это не что иное, как гигантский дистиллятор, – продолжала Флоренс. – Ее будто бы возвели сразу же после того самого библейского Великого потопа, когда не хватало и пресной, и просто чистой воды. Те полости, что находятся под землей, должны были наполняться водой, и ее затем нагревали до кипения. Пар поднимался вверх и проходил через внутренние коридоры и камеры. А форму им придавали именно такую, какая обеспечивала бы эффективное протекание процесса дистилляции. Если придерживаться метода аналогий, тогда и здешний Сфинкс может быть опреснителем.

– Или генератором воздуха, – вставил Алекс Батлер, внимательно слушавший нанотехнолога.

– Да, или генератором воздуха, – согласилась Флоренс. – До сих пор функционирующим. И эти вспышки как-то связаны с тем, что он до сих пор функционирует. По-моему, гипотеза насчет пирамиды Хеопса не из самых худших.

– Но и не из самых лучших, – не мог, конечно же, промолчать Леопольд Каталински. – Лет этак через тысячу, а то и две, наши преемники – крысы или тараканы, – наткнутся на остатки нью-йоркской подземки и выдвинут любопытную гипотезу о том, что это древний лабиринт, в котором мы держали хорошо им известных из наших памятников культуры и безусловно, по их мнению, существовавших в нашу эпоху Кинг-Конга и Годзиллу.

Флоренс пожала плечами:

– Возможно, Лео.

Алекс Батлер взглянул на нее:

– Вот ты говоришь, Фло, что Марс – не Земля. Египет там, на Земле, а Сидония здесь, вокруг нас. Конечно, Марс не Земля. Но вот ведь какие есть весьма любопытные факты. Знаете, как древние египтяне называли планету Марс? Горахти, то есть «Гор на горизонте». Точно такое же имя носил и их Сфинкс, тот, который возле египетских пирамид. И Марс, и Сфинкс считались проявлениями Гора – сына звездных богов Исиды и Осириса. Кроме того, иногда Марс называли «Гор Дшр», или «Гор Красный», а египетского Сфинкса долгое время красили красным цветом. – Алекс обвел взглядом внимающих ему астронавтов. – И это еще не все. Имя «Гор» в более ранний период произносилось как «Геру» – это означает «лицо». Здесь, у нас за бортом, тоже «Лицо». Интересные совпадения, не правда ли?

– Получается, что Древний Египет каким-то образом связан с Марсом, – сказал Свен Торнссон.

Ареолог повернулся к нему:

– Или Марс с Древним Египтом.

– Или ничто ни с чем не связано, – добавил Каталински, – и мы пытаемся поймать ту самую черную кошку, которой нет в темной комнате.

– Подожди, Лео, – выставил перед собой ладонь Торнссон. – Есть в комнате кошка или нет, мы пока не знаем, но вероятность того, что она там все же притаилась, нельзя сбрасывать со счетов. Если взаимосвязь на самом деле существует, и если все-таки допустить аналогии, то нас может подстерегать одна пренеприятнейшая штука. Предположим, что мы найдем какой-то вход. Там. – Он ткнул пальцем себе за спину. – Наверное, закрытый. Разве мы не попытаемся туда проникнуть?

– У нас есть взрывчатка? – осведомился Леопольд Каталински, рассматривая собственные ногти. – Или ты полагаешь, что ключ висит там рядом, на гвоздике?

– У нас есть буры, у нас есть твой экскаватор и классный нанотехнолог! – воскликнул пилот. – Что-нибудь придумаем. Не хочешь же ты сказать, что, оказавшись перед дверью, не попробуешь ее открыть?

– А, пожалуй, попробую, – немного помолчав, согласился Каталински.

– Вот именно! – Голубые глаза Торнссона блестели, как море под полуденным солнцем. – Думаю, каждый из нас попробует, и командир попробовал бы, будь он с нами. Мы открываем дверь, входим… А теперь вспомните, что случилось с теми, кто вскрыл гробницу Тутанхамона.

– «Проклятие фараонов»… – приглушенным голосом сказала Флоренс Рок. – Целая вереница смертей участников экспедиции. И не только участников.

– «Смерть раскинет свои крыла над тем, кто нарушил покой фараона», – добавил Алекс. – Так было написано на глиняной табличке, которую нашли в усыпальнице. История жутковатая…

– Над нами не раскинет, не переживайте, – заверил Каталински. – Что-то я не видел в программе нашего увлекательного турне такого пункта: проникнуть внутрь нефракталов Сидонии. По возможности осмотреть поближе – да. Но не более. Или такое задание получил непосредственно специалист? – Каталински пронзил ареолога взглядом своих жгуче черных, чуть навыкате, глаз.

Алекс Батлер спокойно выдержал этот взгляд и отрицательно покачал головой:

– Нет, дорогой Лео, я такого задания ни от кого не получал. Даже разговора такого не было… вернее, был, но очень-очень неконкретный. На уровне общих рассуждений. Однако я полагаю, что при разработке программы экспедиции возможность обнаружения каких-то входов в нефракталы предусматривалась. Во всяком случае, у командира есть предписание на этот счет. Я задавал ему такой вопрос, и он ответил, что все сообщит в свое время. Так что это в его компетенции.

– В смысле, лезть нам туда или не лезть? – уточнил Каталински.

– Да, именно так, – подтвердил ареолог.

– Хорошо, допустим, предписано: лезть. И мы лезем. Но! – Каталински воздел вверх указательный палец. – Лезем не голышом, не в майках и шортах, а в полном защитном снаряжении и с собственным заплечным воздухом. Что такое на самом деле «проклятие фараонов»? Либо болезнетворные микробы, либо яды. Либо – и то и другое. Нам такое не грозит. Во всяком случае, я на это очень надеюсь.

– Есть еще «стражи пирамид», – прищурившись, заметил Батлер.

Инженер выпрямился на своем складном табурете, со стуком поставил на стол банку с соком:

– А это еще кто такие?

– Статуи, духи разные, – пояснил ареолог. – В общем, охранники.

Каталински усмехнулся и махнул рукой, словно отгоняя муху:

– Да брось ты, Алекс ты наш яйцеголовый. Такими штучками только малолеток пугать.

– Почему? – вмешался Торнссон. – Какие-то системы защиты там вполне могут быть.

– Системы защиты – возможно, – кивнул Каталински. – Духи – нет. Духи если и есть, то гораздо дальше, на Плутоне, их царство там. – Господи, как все это интересно, – зачарованно сказала Флоренс и почему-то оглянулась, словно почувствовав у себя за спиной чью-то тень, чье-то незримое присутствие. – Сфинкс… Пирамиды… Гор Красный… – Она встрепенулась, подалась к столу: – А знаете что? Давайте назовем это место, место нашей посадки, Берегом Красного Гора. Сидония – это Сидония, она большая – а вот именно это место, вот здесь… – Она потыкала пальцем в стол.

Каталински, разумеется, тут же скривился:

– А почему не Берегом Золотого Руна? Почему не Равниной Леопольда-Зета? Или, скажем, не Марсианской Америкой?

– Да брось ты, Лео ты наш ненаглядный, – дружелюбно сказал Батлер. – Чем тебя не устраивает предложение Фло?

– По-моему, Флосси предложила неплохое название, – добавил Свен. – Берег Золотого Руна не проходит по соображениям секретности нашей миссии. Леопольд-Зет – несколько нескромно, Лео. А Марсианская Америка… Зачем нам тут Америка? У нас своя есть, на Земле.

– Ладно, согласен, – сдался Каталински, всем своим видом демонстрируя усталость. Заложив сцепленные руки за голову, он потянулся и длинно зевнул. – Давайте-ка уже спать, колумбы. Пока марсиане не нагрянули…

…Лежа в постели, уже в полудреме, Флоренс Рок думала о командире. Как там сейчас ему, в черной пустоте? В одиночестве… Над Красным Гором…

«Надо спросить у Алекса, египетский Гор был добрым богом или злым…»

11.

Алекс Батлер проснулся от странного громкого звука – казалось, возле самого его уха вибрирует туго натянутая струна. Он рывком сел на двухъярусной койке, еще не в состоянии отделить реальность от тяжелого тоскливого сна, который только что снился ему, – и почти тут же в грузовом отсеке зажегся неяркий свет: это располагавшийся внизу Свен Торнссон включил настенный светильник. Лежавшая напротив, на такой же двухъярусной койке, Флоренс приподнялась, облокотившись на подушку, и встревоженно обводила взглядом ряды контейнеров, и только устроившийся на верхнем ярусе, над Флоренс, Леопольд Каталински продолжал спать, с головой укрывшись одеялом.

Струна стонала на одной и той же заунывной ноте, от этого рыдающего непрерывного звука ныли зубы, и у ареолога возникло острое желание сунуть голову под подушку. Звук шел извне, из наружного микрофона, но было не похоже, что это просто завывает ночной ветер. Торнссон, чертыхнувшись, дотянулся до лежавшего на полу пульта дистанционного управления и отключил микрофон. Наступила тишина, в которой раздавалось только негромкое размеренное посапывание Леопольда Каталински.

– Это ветер, – ответил Батлер на невысказанный вопрос Флоренс. – По ночам тут довольно сильно дует. Концерт эоловых арф*. Гаси свет, Свен. * Музыкальный инструмент, струны которого колеблет ветер. (Прим. авт.)

– Не очень-то похоже на ветер, – пробормотал пилот, выключил свет и, немного поворочавшись, затих.

Слышно было, как в тишине коротко вздохнула Флоренс.

А Батлер, опустив голову на подушку, смотрел в темноту, невольно прислушиваясь, – не донесутся ли извне, проникнув сквозь корпус модуля, еще какие-нибудь звуки.

Конечно, можно было встать, пойти в кабину и включить экран внешнего обзора. Только что увидишь на экране темной марсианской ночью? Тут нужен прожектор, а где его взять? Прожектор не входил в комплект оборудования, потому что никаких ночных работ программой экспедиции не предусматривалось – ночью астронавты должны были спать. Можно было просто выйти наружу через шлюзовую камеру – натянув комбинезон, захватив с собой фонарь, – но что это в конечном счете могло дать? Алекс Батлер был уверен, что не обнаружит возле модуля ничего нового – не выли же это, в самом деле, какие-нибудь марсианские волки! Нужно было спать, набираться сил перед предстоящим напряженным днем.

Но Алекс не мог заснуть. Посапывал Каталински, что-то бормотала во сне Флоренс, ровно дышал Свен Торнссон, и корпус модуля не пропускал никаких звуков снаружи… если там продолжали раздаваться какие-то звуки.

И вновь, как рыба из темных глубин, всплыла из подсознания Батлера мысль: этот заунывный вибрирующий звук как-то связан с «Лицом» – Марсианским Сфинксом. И багровые сполохи, и ночные звуки имели отношение к Сфинксу, порождались этим исполином; Сфинкс, похоже, был не просто гигантской скульптурой древнего марсианского Фидия – что-то там происходило… Ареолог вновь представил себе усмехающийся лик-маску, каким тот открылся с борта снижавшегося модуля: прорезь рта, высеченный из камня нос, каменная слеза и белесая пелена в провалах глазниц. Что это за пелена? А если это вовсе не туман и не лед? Забраться бы туда, наверх, взять пробы, провести исследования…

Ареолог знал о Марсе достаточно много для того, чтобы не допускать существования жизни на этой планете. Экспресс-анализ грунта в очередной раз после давней посадки «Викингов» на равнинах Хриса и Утопия показал: поверхностный материал – кизерит, – покрывавший толщу реголита, не содержит никаких следов микроорганизмов. Цветущая некогда планета, которая раньше изобиловала реками и морями, где шли дожди и атмосфера была гораздо более плотной, чем сейчас, тысячелетия назад превратилась в мертвый мир. Красный Гор был убит мощнейшей бомбардировкой астероидами или кометами, и колоссальные кратеры Аргир, Эллада, Исида, Тавмасия и Утопия, лежавшие словно на одной длинной дуге, застыли на теле планеты скорбными памятниками той давней убийственной бомбардировки…

Батлер, конечно же, знал и о гипотезе, выдвинутой двумя его соотечественниками Паттеном и Уиндзором. Эти ученые предполагали, что некогда между орбитами Марса и Юпитера существовала еще одна планета.

Само по себе предположение это никак нельзя было назвать новым: давным-давно говорили о Фаэтоне, который развалился на образовавшие пояс астероидов куски, в результате то ли тотальной атомной войны, то ли экспериментов существ, его населявших, с ядерной энергией; о планете Малдек, тоже некогда взорвавшейся, но уже не из-за баловства с оружием массового поражения, а от злоупотребления автохтонов гипотетической «пси-энергией», что некогда якобы погубила и земную Атлантиду; об увековеченной в клинописных текстах на глиняных табличках древней шумерской цивилизации планете Тиамат со спутником Луной, пострадавшей от вторжения в Солнечную систему блуждающей планеты Нибиру. Нибиру прошла поблизости от Тиамат – и на той начались мощные тектонические процессы, в итоге разорвавшие страдалицу-планету на две части. Одна из них вместе с Луной была выброшена на другую орбиту и продолжила свою жизнь под именем Земля, а другая, распавшись, образовала пояс астероидов…

Гипотеза Паттена и Уиндзора была из той же серии, только «свою» планету, орбита которой проходила между орбитами Марса и Юпитера, они нарекли Астрой. Однажды наступил тот роковой для нее и для Марса миг, утверждали ученые, когда она перешла на пересекающийся курс с Красной планетой. Приблизившись к Марсу на пять тысяч километров, притянутая им, как более массивной планетой, Астра пересекла так называемый «предел Роша» и была буквально разорвана гравитационными и электромагнитными силами. Осколки Астры посыпались на Марс и натворили много дел: изрыли его поверхность кратерами, вызвали всеобщий сдвиг марсианской коры, заставили колебаться ось Марса и подавили магнитное поле Красной планеты, резко замедлив скорость ее вращения и практически сорвав плотную атмосферу. И катаклизм этот, по мнению Паттена и Уиндзора, произошел не миллионы лет назад, а не ранее пятнадцатитысячного и не позднее трехтысячного года до нашей эры – всего несколько тысяч лет назад. Именно тогда и погибла марсианская цивилизация…

Можно было соглашаться или не соглашаться с мнением этих ученых, но факт оставался фактом: поверхность Марса покрывали тысячи кратеров – следы космической бомбардировки. Марс был мертв – и все эти багровые сполохи и вибрирующие звуки никоим образом не свидетельствовали об обратном; это были проявления каких-то природных процессов, а не признаки того, что Марс до сих пор обитаем.

Алекс Батлер уже почти впал в полудрему, когда вспомнил свой тоскливый тревожный сон, привидевшийся ему в эту первую ночь на Марсе. Перед тем как его разбудил заунывный звук, доносившийся из наружного микрофона, он бродил по каким-то бесконечным коридорам, то и дело попадая в тупики, и никак не мог найти дорогу назад, к воздуху и свету. Эти блуждания были пронизаны такой безнадежностью и безысходностью, что хотелось закричать изо всех сил, но не удавалось даже открыть рот – тело казалось чужим и не подчинялось, как это зачастую бывает во сне. Коридоры тянулись и тянулись, свиваясь в лабиринт, и выход из лабиринта был потерян навсегда…

А наутро, за завтраком, выяснилось, что и Свену, и Флоренс тоже приснилось нечто подобное – коридоры и тупики.

– Все это обыкновенные фрейдистские штучки, – заявил Леопольд Каталински, обеими руками выдавливая в большую пластмассовую чашку содержимое сразу двух туб с разной начинкой. – Мечетесь, бегаете, потому что подсознательно не до конца уверены в успехе. Ползают в ваших головах червячки сомнения. А мне ничего не снилось, и настроение у меня отменное, потому что я точно знаю: к полудню, ну, может, чуть позже, я доберусь до золота! Если, конечно, мне не будут мешать, – добавил он и забросил опустевшие тубы под койку.

– Возможно, – не стал возражать Алекс. – Видимо, ты, Лео, более толстокожий, а мы натуры тонкие, впечатлительные. Все-таки не каждый день случается совершать высадку на другую планету, психологическая нагрузка приличная – отсюда и тревожные сны.

– Я не толстокожий, я уравновешенный, – сказал Каталински. – Эти парни действительно сделали меня уравновешенным! – Он имел в виду предполетный курс психокоррекции.

– Я на нервы тоже не жалуюсь, – заметил Торнссон; у него все еще было заспанное лицо. – Но нагрузочка и в самом деле была будь здоров! Тренажеры-имитаторы это, конечно, хорошо, но реальная посадка на реальный Марс, а не в нашу пустыню, это совсем другое. После этого и не такое может присниться.

– Батончиков надо побольше с собой прихватить, – сказал Каталински. – Толку, правда, от них маловато, но все-таки лучше, чем ничего. А молодцы эти бравые вояки! Выбросили на рынок то, что самим не подходит. Где их разрекламированная задержка времени прихода усталости аж на четырнадцать процентов? Я что-то никакой задержки не почувствовал.

– Без этих «Хуа!» ты, может быть, вообще не смог бы вчера вылезти из своего экскаватора – в нем бы и заночевал, – заметил Торнссон.

– А как там командир? – подала голос Флоренс.

В отличие от пилота, она выглядела, как всегда, превосходно.

Алекс Батлер посмотрел на часы:

– Сейчас, Фло, через семь минут. Скажу ему: «С добрым марсианским утром!»

Однако осуществить это намерение ареологу не удалось. Наступил расчетный момент начала радиообмена, но связи с «Арго» не было. Батлер не знал, что и думать, все сгрудились за его спиной, – а рация молчала.

– Хочется верить, что дело тут не в командире, а в связи, – негромко сказал Свен Торнссон, и ареолог ухватился за эти слова, как за спасательный круг.

«Ну конечно! – подумал он. – Вчера ведь тоже было не совсем гладко…»

И вновь ему представилась некая невидимая громадная полусфера, накрывающая Сидонию. Прозрачный колпак, под которым прячут отложенный на потом кусок торта, чтобы не засох. Под колпаком свой микроклимат, и расхаживающие по торту лилипуты не слышат звуков извне…

Алексу Батлеру, как руководителю, нужно было принимать какое-то решение.

– Экранирующий слой в атмосфере? – предположил Каталински. – Что вам, специалистам по Марсу, известно о…

Он не закончил свой вопрос, потому что в этот момент фон в динамике сменился невнятным, словно из-за стены, голосом Эдварда Маклайна.

– …зывает «Марс»… «Арго» вызывает… – Этими обрывками все и ограничилось.

– Слава богу! – с облегчением выдохнул Батлер и тут же услышал позади себя полувздох-полувсхлип Флоренс. – С командиром, похоже, все в порядке. Тут действительно какое-то экранирование.

– Аномалия на аномалии и аномалией погоняет, – сказал Свен Торнссон. – Видимо, мы попали в заклятое место. Бермудский треугольник. То бишь, Сидонийский.

– Типун тебе на язык, Столб! – моментально отреагировал Каталински и посоветовал ареологу: – Делай запись, Алекс, и запускай на автомате. Может, хоть что-то к нему на борт прорвется. Работы же еще по горло!

Совет был вполне резонным, и Батлер так и поступил. Включив магнитофон, он коротко обрисовал обстановку (не упоминая о ночных звуках и тревожных снах) и сообщил, что группа приступает к дальнейшему выполнению программы. Эта запись должна была, повторяясь, автоматически идти в эфир.

После этого ареолог вывел экипаж под утреннее солнце Сидонии. Под солнце Берега Красного Гора.

Непонятно каким образом оказавшийся здесь вполне земной воздух за ночь никуда не пропал, и после первого часа работы руководитель группы принял-таки решение снять шлемы и работать без баллонов с дыхательной смесью. Поначалу сделал это он один – и в течение тридцати минут прислушивался к себе. Никаких непривычных, а тем более болезненных ощущений не было, и Алекс Батлер разрешил остальным последовать его примеру. На всякий случай шлемы и баллоны далеко убирать не стали, сложив их прямо на грунте возле модуля.

Дел было ничуть не меньше, чем накануне. Леопольд Каталински вновь управлял компактным, но мощным четырехковшовым экскаватором, все глубже и глубже погружаясь в расширяющийся котлован; кизерит поддавался легко, и работа шла споро. Свен Торнссон тщательно проверял двигательную систему модуля, сначала обследовав дюзы, а потом продолжив свое скрупулезное поэтапное тестирование внутри «консервной банки». Алекс Батлер, не без труда справившись с исследовательским зудом, занимался сугубо физическим, а не умственным трудом – он укладывал и состыковывал направляющие рейки-желобки для автоконтейнеров и время от времени добавлял секции к транспортерам, выбиравшим из котлована породу; котлован постепенно обрастал бурыми отвалами кизерита, за тысячелетия нанесенного ветрами на равнину Сидонии. Флоренс первые два часа посвятила своему «нанохозяйству», а затем отправилась на марсоходе проверять наличие самого благородного из металлов в окрестностях модуля – то, что накануне ареолог и пилот делали вдвоем, ей пришлось делать одной. Даже занятая работой, Флоренс то и дело поглядывала на небо, словно надеясь, что ее Ясон сумеет подать оттуда, с орбиты, какой-то знак; например, выложит из звезд посвященную ей надпись…

Около полудня Алекс Батлер, выведя с помощью переносного пульта автоконтейнеры из грузового отсека, поднялся по трапу в модуль, чтобы проверить, не изменилось ли к лучшему состояние радиосвязи с орбитой и занести в бортовой компьютер кое-какие новые параметры.

Торнссон лежал на полу кабины, чуть ли не по пояс свесившись в открытый люк, ведущий к двигателю, и чем-то там скрежетал. Услышав стук тяжелых ботинок ареолога, он прервал свое занятие, отполз от люка и, перевернувшись на спину, вытер рукавом красное, блестевшее от пота лицо.

– Ф-фу! Хотел бы я сказать сейчас несколько теплых слов разработчикам. Они же из меня акробата сделают!

– Где ж ты раньше был? – осведомился Батлер, устраиваясь возле рации.

– Раньше все представлялось немного проще, я так долго не возился.

– Связь с орбитой не проверял?

– Когда бы я успел? Из движка еще не вылезал. Индикация-таки чуток привирает, я чувствовал. Но я поправочки сделал. – Пилот сел и обхватил руками поднятые колени. – Вы там на свежем воздухе, на природе… От кого бы услышал, не поверил бы: дышать свежим воздухом на Марсе! Все равно что купаться на Луне. Так я к чему: вы там на природе, а я тут среди железяк. Может, пойти подышать хоть пару минут, посидеть на пороге? Полюбоваться пейзажем…

– Пойди, подыши, полюбуйся, – согласился ареолог. – И транспортеры у Лео заодно передвинь, чтобы не завалило. А я попытаюсь достучаться до командира.

– О’кей! – Торнссон мгновенно вскочил на ноги и исчез из кабины. Леопольд Каталински выполнил свое обещание к полудню добраться до золотого руна.

Его торжествующий вопль разнесся над древней равниной, и Свен, который только что спустился по трапу модуля и намеревался ненадолго устроиться на штабеле баллонов, дабы «полюбоваться пейзажем», тут же заторопился к котловану. По пути он связался по рации с Флоренс – ее фигура в ярко-оранжевом комбинезоне виднелась метрах в трехстах от модуля.

– Есть золото! – бросил пилот в микрофон, большими прыжками приближаясь к кизеритовым отвалам.

Каталински стоял на коленях возле экскаватора и руками счищал грунт с золотого слоя. Открывшееся на дне котлована желтое окошко все увеличивалось и увеличивалось – и золото мягко сияло в лучах солнца, так похожего ликом своим на драгоценный металл, занимающий ничем не примечательную семьдесят девятую позицию в периодической системе Менделеева и несказанно более высокое место в системе ценностей человеческой цивилизации. Спустившись по транспортеру на дно котлована, Свен Торнссон застыл рядом с инженером, очарованный представшим его глазам зрелищем. То, что они зачастую называли в разговорах между собой «золотым руном», не было единым золотым слоем: в отличие от шерсти волшебного овна из страны мифического царя Ээта, марсианское золотое руно состояло из множества плотно подогнанных друг к другу квадратных плиток.

Присев на корточки, Торнссон достал из кармана комбинезона складной нож и, вогнав лезвие между плиток, попытался подковырнуть одну из них. После некоторого усилия это ему удалось, и он поднялся, держа в руке небольшой – размером в пол-ладони и в два пальца толщиной – золотой квадратик. Леопольд Каталински подцепил соседнюю плитку, и оба астронавта завороженно принялись разглядывать одинаковые бляшки, которыми был вымощен изрядный, судя по всему, участок равнины Сидония.

А разглядывать там было что: на каждой плитке тонкими черными линиями было нанесено одинаковое изображение, словно перенесенное сюда, на далекий Марс, из древних земных легенд. Изображение какого-то сказочного существа… Пилот и инженер всматривались в четкие контуры узкого туловища, покрытого чешуей, с длинным и тонким чешуйчатым хвостом. Шея существа тоже была чешуйчатой и тоже длинной и тонкой, и венчала ее узкая змеиная голова. Из закрытой пасти высовывался длинный раздвоенный язык, а над покатым лбом возвышался прямой рог… Возможно, у существа было два рога, но второго на рисунке не было – он как бы полностью закрывался первым. Несмотря на чешую, диковинное животное имело и шерсть: возле ушей с головы ниспадали три пряди, закрученные спиралью, а вдоль шеи тянулся ряд вьющихся локонов. Две передние лапы диковинного существа были похожи на лапы пантеры или тигра, а вот задние напоминали птичьи – большие, четырехпалые, покрытые чешуей. Может быть, именно такие звери и водились на Марсе тысячи лет назад, до планетарной катастрофы, или же они были персонажами древних марсианских – а не земных – сказаний…

Но кем бы ни был этот неземной зверь, запечатленный на золоте, чем бы он ни являлся для марсианской расы – символом достатка и процветания, объектом религиозного поклонения, ангелом-хранителем или, напротив, вестником несчастий, а может быть, эталоном могущества и неуязвимости, – главное, ради чего «Арго» пустился в путь к Марсу, из разряда возможного перешло в разряд действительного: они докопались до золота! И теперь оставалось забрать это золото с собой.

– Виват, Золотая планета! – крикнула сверху подоспевшая Флоренс. – Эввива аргентум!* – И начала спускаться к ним. * Да здравствует золото! (лат.). (Прим. авт.)

Они смотрели на золото, их блестевшие глаза были желтого цвета, и настроение у них было превосходное, на него не могла повлиять перспектива предстоящих долгих погрузок.

– А где же Алекс? – вдоволь налюбовавшись на свою плитку, спросил Каталински.

– Он в «банке» парится, – ответил Свен. – Связи добивается.

– Так пойдем порадуем его, покажем, – предложил инженер. – Заодно и перекусим, я второй день без обеда не выдержу. Думаю, никто нас не осудит, если мы положим в собственные карманы пару-тройку таких безделушек? В качестве сувениров, на память о нашем пребывании под этими восхитительными небесами. А, Столб? Не обеднеют же от этого наши заказчики!

– Сувениры – дело хорошее, – согласился Торнссон, вновь рассматривая искусную драгоценную поделку почившей в бозе древней марсианской цивилизации. – Тут главное – соблюсти меру. И не забыть предъявить на таможне, когда будем возвращаться.

– Прихватим и для командира, – сказал Каталински. – Такую штуку вполне уместно носить на цепочке на шее – в любом баре сразу поймут, что ты не собираешься удрать, не заплатив за выпивку.

– А может, не надо? – подала голос Флоренс.

Инженер окинул ее изумленным взглядом:

– Ты что, дорогая! Да здесь же их миллионы, понимаешь? Мил-ли-оны! Мы же не для личного обогащения, а на память – улавливаешь разницу?

– Ладно, – сдалась Флоренс. – Но если вдруг потребуют, я свой сувенир верну.

– Это твое личное дело. – Каталински расстегнул нагрудный карман комбинезона и бережно опустил туда золотую плитку с марсианским зверем. – Выбираемся наверх!

Когда трое астронавтов во главе с инженером (он и не думал о том, чтобы пропустить вперед Флоренс) вошли в кабину модуля, Алекс Батлер работал на компьютере, обновляя и классифицируя новые данные о природных условиях Берега Красного Гора – эта информация вместе с другими сведениями должна была уйти с борта «Арго» в земной ЦУП. На сердце у ареолога было спокойно – радиоволны донесли до модуля сообщения командира Маклайна. И пусть даже эти сообщения представляли собой всего лишь обрывки фраз – из этих обрывков было ясно, что с командиром все в порядке и что он принял передачу с «консервной банки». Да, перебои с радиообменом нельзя было назвать приятным сюрпризом, но они, по крайней мере, на данный момент, ничуть не мешали выполнению программы.

– Золотая лихорадка! – с порога громыхнул Каталински. – Спешите застолбить участки! Золотые марсианские россыпи позволят вам умереть богатыми и счастливыми!

Батлер вместе с креслом крутанулся от монитора и впился взглядом в желтый брусок, лежавший на ладони инженера.

– Да здравствует землеройка Лео! – улыбаясь, провозгласил он и, вскочив с кресла, буквально перелетел к сияющему инженеру, за спиной которого почетным эскортом стояли такие же сияющие Флоренс и Свен.

– Что со связью? – тут же с легкой тревогой спросила Флоренс.

Ареолог непонимающе посмотрел на нее, но потом все-таки сообразил:

– А! Все в порядке со связью… То есть, связи практически нет, но кое-что просочилось. Командир жив-здоров и любуется нами с орбиты. Все в порядке, Фло! – Он вновь перевел взгляд на инженера. – Ну-ка, ну-ка, каков же он здесь, этот губительный металл?

С этими словами ареолог взял протянутую ему золотую плитку, увидел начертанное на ней изображение марсианского зверя – и почти мгновенно превратился в статую, которую можно было бы назвать аллегорической фигурой Величайшего Изумления. Он стоял посреди кабины, держа в руке брусок неземного золота, и не сводил глаз с черного контура, словно распознал в нем дьявола или вестника скорого и неминуемого Конца Света.

– Что такое, Алекс? – недоуменно спросил Торнссон.

Вместо ответа ареолог развернулся и, по-прежнему не отрывая взгляда от плитки, направился обратно к компьютеру. Наткнулся на кресло, сел, положил плитку на панель сбоку от себя и быстро зашевелил пальцами над проекцией клавиатуры.

Тройка астронавтов пересекла кабину и полукольцом расположилась возле кресла Батлера, глядя на монитор. Всем им было ясно, что странная реакция ареолога вызвана не просто видом золота, а именно тем, что на этом золоте изображено.

Надписи на мониторе сменяли одна другую:

«Справочники, энциклопедии»… «Археология»… «Азия»…

Надписи, надписи… Фотографии, целые ряды цветных фотографий…

Содержимое бортовых компьютеров Первой марсианской экспедиции, пожалуй, не уступало по объему всем книгам библиотеки Конгресса США.

– Ух ты… – сдавленно произнес Свен Торнссон.

– О!.. – одновременно вырвалось у Леопольда Каталински.

А Флоренс просто изумленно приоткрыла рот.

Причиной такой реакции была появившаяся на экране цветная картинка.

На картинке красовался тот самый зверь с марсианских золотых плиток.

Картинка сопровождалась лаконичным пояснением:

«Многоцветные изразцы с изображением вавилонского дракона. Врата Иштар».

Алекс Батлер молча шевельнул пальцем – и картинка, уменьшившись, переместилась в верхний правый угол экрана, а ее место занял текст.

В полной тишине, затаив дыхание, новые аргонавты скользили взглядом по строчкам.

В начале ХХ века немецкий ученый Роберт Колдевей обнаружил на месте раскопок древнего Вавилона врата богини Иштар – главного женского божества вавилонского пантеона. Через эти врата проходила торжественная процессия во время праздника Загмук – встречи Нового года, который отмечался по лунному календарю. Он начинался в марте и длился более десяти дней. Это был праздник в честь победы мудрого Мардука, бога света, над ужасной богиней Тиамат, воплощением хаоса. Мардук рассек ее тело пополам и создал небо, землю и людей и воцарился над богами.

Представшие перед археологами врата, даже частично разрушенные, выглядели очень внушительно. Огромная полукруглая арка, ограниченная с обоих боков гигантскими стенами, выходила на длинную дорожку для шествий, вдоль которой справа и слева также тянулись стены. Все это величественное сооружение, даже в полуразрушенном виде достигавшее двенадцатиметровой высоты, было построено из кирпича, покрытого ярко-голубой, желтой, белой и черной глазурью. Для пущего великолепия стены ворот и дорожки украсили барельефами, изображающими животных. По стенам дорожки тянулись ряды степенно шествующих львов. Стены же самих врат Иштар сверху донизу были покрыты перемежающимися рядами изображений двух других животных. Одно из них – мощный бык свирепого вида. В клинописной надписи царя Навуходоносора, высеченной в основании врат, этот бык именовался «рими». Впоследствии было установлено, что это тур. Второе изображение – невиданный зверь, названный в надписи «сиррушем». Его стали величать «вавилонским драконом».

Из мифов известно, что сирруш, или мушхуш, «огненно-красный дракон», был одним из чудовищ, созданных Тиамат для борьбы с Мардуком.

Отголоски этого вавилонского сюжета проникли в Библию, и в библейском образе Левиафана, огромного морского чудовища, царя бездны, можно уловить черты сирруша, вавилонского дракона…

Колдевей полагал, что сирруши действительно когда-то существовали на Земле.

По экрану скользил почти бесконечный список ссылок и литературы. Алекс Батлер вновь увеличил изображение сирруша, поднес к дисплею марсианскую золотую плитку. Оба рисунка совпадали до мелочей.

– Копия? – полувопросительно произнес ареолог, всем корпусом поворачиваясь к безмолвствующим коллегам.

– Копия, – подтвердил Свен Торнссон. – Только что именно копия? Это? – Он кивнул на экран. – Или вот это? – Он показал на плитку.

– Да уж… – хрипловатым голосом произнес Каталински и громко прочистил горло. – Марсиане ли срисовывали с земных кирпичей или Навуходоносор срисовывал у марсиан?

Батлер обвел всех торжествующим взглядом: – Поскольку в Вавилоне вряд ли умели строить космические корабли – во всяком случае, нам такое неизвестно, – то мы откопали первое безусловное доказательство теории древних астронавтов, «палеовизитов». Марсиане в древности посещали Землю!

– Собственно, не мы, а я откопал, – сварливо заметил Каталински.

Алекс Батлер улыбнулся:

– Ты, Лео, конечно, ты! Что бы мы без тебя… Шлиман ты наш дорогой, открыватель Трои!

Торнссон хлопнул инженера по плечу:

– Хотя откопал все-таки не ты, а экскаватор, но все равно готовься: скоро попадешь во все энциклопедии! Замучаешься автографы раздавать.

– Ага, как же – мы ведь засекречены, как суперагенты, – возразил Каталински, но вид у него был очень довольный.

– Так не навечно же, – сказал пилот. – Хотя слава обычно бывает посмертной.

– Тьфу! – в сердцах изобразил плевок инженер. – Как у тебя язык не отсохнет! А насчет экскаватора… Тогда можно сказать, что и врата Иштар откопал не этот Колдевей, а местные рабочие. Управлял-то экскаватором я!

– Это Свен просто завидует, – сказала Флоренс, незаметно толкая пилота в бок. – Да, Свен?

– Понятное дело завидую, – согласился Торнссон. – Зато я первый посадил модуль на Марс!

– Все мы первые, и все мы – супер! – подытожила Флоренс.

Алекс Батлер, судя по выражению его лица, витал где-то далеко-далеко. Еще раз посмотрев на плитку нежным взглядом, он заложил руки за голову и, переставляя ноги, совершил вместе с креслом оборот вокруг собственной оси.

– Эх, какая это будет бомба… – Он мечтательно закатил глаза. – Даже если бы мы нашли только одну такую штуковину… если бы Лео нашел только одну такую штуковину, – сразу же поправился он, – и то уже слетали бы не зря. Тут, конечно, вопросов еще хоть отбавляй. Зачем марсианам было здесь, в Сидонии, копировать изображение с врат Иштар? Или же сирруши водились именно на Марсе?.. Марсиане показали землянам свои рисунки или там фотографии этих золотых плиток. Знакомили со своей культурой. Может, вообще их на память оставили… А сирруши были у них наподобие древнеегипетского священного быка Аписа… Так этот дракон и появился в земных мифах… Подумать есть над чем… Невероятно, просто невероятно! – Он возбужденно потер ладони. – А еще прокатимся к Сфинксу…

– Все это хорошо, – сказал Леопольд Каталински, – все это чудесно, но время идет. Марсиане марсианами и драконы драконами – однако, пора уже что-то пожевать.

12.

– Как-то раз по Марсу шел – и дракона я нашел! – весело продекламировал Алекс Батлер, ведя марсоход по равнине, и посмотрел на сидевшую рядом Флоренс; нанотехнолог, отложив видеокамеру, обеими руками держалась за скобу, потому что машину временами изрядно потряхивало. – Будь с нами Лео, он непременно бы заявил, что я пытаюсь бессовестно отобрать у него лавры первооткрывателя. А я просто немного подкорректировал фразочку, произнесенную кем-то из тех парней, с «Аполлонов». Творчески, так сказать, переработал применительно к нашим обстоятельствам.

– Помню, помню, – улыбнулась Флоренс. – «Как-то шел я по Луне, дело было в декабре». А твой стишок похож скорее на плагиат, чем на творческую переработку. Что-то такое с детства знакомое, только там не дракон, а монетка фигурировала…

– Эх, трудно придумать что-то новое! – деланно вздохнул Батлер и вновь с пафосом продекламировал:

Всё сказали поэты

Еще до меня.

Все чувства воспеты

Еще до меня.

Повторяться постыдно -

И ясно одно:

Очевидно, молчать суждено.

– О! – подняла брови Флоренс. – Кто это?

– Алекс Батлер, – с некоторой меланхолией в голосе ответил ареолог. – Студент второго курса.

– Это ты уже тогда такой мудрый был?

– Да, мудр был, как царь Соломон, – усмехнулся ареолог, – и понимал, что жизнь дается в наказание. Жизнь – недуг… Все наши дороги кончаются тупиками… Не рассчитывай на взаимность… Путь страданий – самый правильный путь… И прочее в том же духе. Правда, потом это прошло.

– А стихи сочинять действительно перестал?

– Стихи! – фыркнул Алекс. – Разве это стихи? Так, рифмованные строчки. Да нет, терзать бумагу я перестал гораздо позже. Я, Фло, слишком влюбчивый был, вечно в каких-то страданиях, переживаниях, вечно в себе копался – вот и изливал душу на бумаге. Но и это прошло…

Флоренс искоса взглянула на Батлера – на его щеки, покрытые рыжеватой марсианской пылью, на поджатую нижнюю губу – и промолчала. И подумала, что они все-таки очень мало знают друг о друге. Каждый – «вещь в себе», черная дыра, и видишь только внешнюю оболочку, только первый, наружный слой, а вот что там, внутри… Каждый – сам по себе. Остров. Планета. Ведь и она не скажет им, что когда-то травилась снотворным. От несчастной любви. И что первым у нее был вовсе не Саймон.

«Но и это прошло», – мысленно повторила она слова Батлера и перевела взгляд на плывущую навстречу равнину.

Как и накануне, стояло полное безветрие, светило неяркое солнце, мелкие камешки вылетали из-под колес вездехода и падали на ржавый грунт, выбивая из него фонтанчики пыли. До Сфинкса было шесть с лишним километров, но они ехали не по прямой, а вокруг, постепенно приближаясь к каменной громаде по спирали, – ареолог специально выбрал такой маршрут, чтобы произвести бурение в окрестностях марсианского исполина.

Два с лишним часа назад, вдоволь налюбовавшись золотыми плитками с изображением удивительного сирруша и наскоро перекусив в модуле, марсианская группа вновь взялась за дело.

Результаты проведенного Леопольдом Каталински экспресс-анализа полностью совпали с данными, полученными ранее с помощью пенетраторов «Обзервера»: плитки были изготовлены из золота высшей пробы.

Поскольку изначально предполагалось, что золотой слой представляет собой монолит, планировалось распиливать его на блоки с помощью лазерного резака и ковшом загружать в контейнеры. Теперь же стало ясно, что никакой необходимости в резаке нет. Каталински поменял нижнюю часть ковша экскаватора на сетчатое днище и отрегулировал размеры ячеек таким образом, чтобы захваченный вместе с плитками грунт просыпался обратно, а в ковше оставались только «золотые рыбки», которые затем можно было переправить в контейнеры. Подогнали первый автоконтейнер, заполнили его марсианским золотом и с помощью все той же дистанционки отправили по петлеобразной дороге в грузовой отсек модуля; на всякий случай Торнссон сопровождал контейнер. Серая вместительная коробка лихо, без каких-либо затруднений, перемещалась по направляющим, не имея вроде бы намерений завалиться набок, и с погрузкой не должно было возникнуть никаких проблем. А это означало, что Алекс и Флоренс наконец-то получили возможность отправиться к Сфинксу – надев шлемы и прицепив на спину баллоны (ареолог не хотел допускать никакого риска), погрузив в марсоход полевую экспресс-лабораторию, бур и захватив видеокамеру. Инженер с пилотом занялись более прозаической, но в данном случае самой важной работой: Каталински загребал ковшом плитки, Торнссон управлял контейнерами – и марсианское золото постепенно начало перемещаться в модуль; теперь этот летательный аппарат можно было с полным основанием называть не консервной, а золотой банкой. Банкой с золотом. Летающей кубышкой.

Поначалу Батлер вел марсоход с черепашьей скоростью, давая возможность Флоренс запечатлеть марсианские виды, главным украшением которых являлся, несомненно, Сфинкс, но времени у них было не так уж много, и ареолог «пришпорил» ровер.

Вот уже несколько минут вездеход двигался почти параллельно Сфинксу. Батлер намеревался следовать этим курсом еще километра два-три, прежде чем сделать остановку для бурения, но тут Флоренс, уже очнувшаяся от своих экзистенциалистских мыслей об одиночестве людей-планет, протянула вперед руку:

– Смотри, Алекс!

Батлер, сосредоточивший внимание на поверхности равнины непосредственно перед вездеходом – мало ли какие тут могли быть ямы и трещины, – посмотрел туда, куда показывала Флоренс. Метрах в ста от них тянулась в обе стороны, перпендикулярно направлению движения марсохода, прерывающаяся кое-где цепочка до странности похожих друг на друга невысоких каменных обломков, словно кто-то вкопал здесь столбики, пунктиром разделившие равнину на две части.

– Уж больно они одинаковые, – сказал Алекс Батлер, продолжая вести вездеход вперед, к этой цепочке. – Сдается мне, очередные артефакты…

То, что издали представлялось одиноким пунктиром, вблизи оказалось двумя рядами четырехгранных столбиков с округлыми верхушками. Один ряд отстоял от другого метров на пять, и, проследив, куда тянутся эти столбики, астронавты без труда установили, что они по безупречной прямой уходят точнехонько к Марсианскому Сфинксу и в противоположную сторону, вероятно, упираясь в самый Купол. И конечно же, никаким ветрам было бы не под силу создать из скал такие правильные, хотя и изъеденные временем четырехгранники. Их, скорее всего, соорудили те же древние мастера, что сотворили весь комплекс удивительных объектов Сидонии.

– Знаешь, что это такое, Фло? – спросил выбравшийся из вездехода Батлер, стоя возле одного из каменных созданий марсианских мастеров.

Флоренс, держа видеокамеру, подошла к нему и, наклонившись, провела рукой по выщербленной серой поверхности столбика.

– Обелиски? Надгробные памятники? – неуверенно предположила она и окинула взглядом уходящие вдаль две параллельные цепочки. – Древний VIP-некрополь?

– Не забывай, под нами чуть ли не полтора десятка метров позднейших наслоений. – Батлер сделал два шага и оказался внутри длинной полосы, отделенной от равнины четырехгранниками. – Ничего себе надгробные памятники – чуть ли не под облака! Нет, Фло, это не надгробия. Это колоннада – по ней прогуливались от Сфинкса до Купола и обратно. Или, скорее всего, ездили, чтобы солнце голову не напекло. – Он похлопал по серому камню. – Это верхушки колонн, ставлю десять против одно… – Ареолог на секунду запнулся, а потом посмотрел на Флоренс сияющими глазами. – А любая колоннада должна вести к воротам или дверям! И мы этот вход откопаем!

– Браво, Алекс! – восхитилась нанотехнолог. – Может быть, доберемся до мумии здешнего Тутанхамона! Сейчас зафиксирую…

Она шагнула за спину вновь принявшемуся рассматривать каменный пенек Батлеру и остановилась рядом с ним. В тот же момент послышался все нарастающий шорох, и астронавты почувствовали, как грунт уходит у них из-под ног и они куда-то проваливаются…

Падение ареолога оказалось не очень затяжным и завершилось не слишком болезненно – сыграла свою роль небольшая сила тяжести, да и плотный комбинезон ослабил удар. Алекс упал на что-то твердое, поехал вниз по какой-то наклонной поверхности, но сумел затормозить подошвами ботинок – и тут сверху на него навалилась Флоренс.

– Алекс, держи меня! – крикнула она, и ареолог заключил ее в свои объятия.

– Где бы нам с тобой еще удалось пообниматься? – задумчиво вопросил он, лежа на спине.

– Ну, ради этого не стоило забираться на Марс, – в тон ему отозвалась Флоренс, уже, судя по всему, тоже пришедшая в себя. – Место тут не очень подходящее. Жестко, куча какая-то…

– А ну-ка, посмотрим, куда мы угодили.

Батлер разжал руки, выпуская Флоренс, сел и включил фонарь на шлеме. Нанотехнолог тут же последовала его примеру, и два световых луча принялись рыскать в разные стороны, рассекая темноту.

– Я прав, – удовлетворенно сказал Батлер. – Это именно колоннада.

Они сидели на склоне холма, образованного слежавшимся грунтом. Грунт нанесло сюда ветрами из треугольного проема между плитами перекрытия. Они провалились в этот проем, продавив тонкую преграду из забивших щель камней, присыпанных кизеритом. Теперь эти камни раскатились по склону. Сверху, с высоты шести с лишним метров, проникал внутрь колоннады слабый свет марсианского дня.

– А на Земле бы ноги могли переломать, – заметил Батлер, оценивая расстояние, которое он и Флоренс преодолели в свободном падении.

– И руки тоже, – добавила нанотехнолог. – А потому вновь: виват Марс!

Да, они действительно находились внутри колоннады. Скорее даже, не колоннады, а перехода, отделенного от внешнего мира каменными стенами и плитами потолочного перекрытия. Пол перехода тоже был каменным, а не золотым, выложенным такими же, как и вверху, плитами, без зазоров пригнанными одна к другой. Колонны, отстоящие в каждом ряду метров на десять друг от друга, являлись не более чем декоративным элементом – хотя, возможно, первоначально здесь была именно колоннада: два ряда колонн, поддерживающих перекрытие, – и лишь потом, в силу каких-то соображений или обстоятельств, древние автохтоны достроили стены, превратив доступную для проникновения в любом месте извне, с равнины, колоннаду в закрытый переход, своего рода туннель на поверхности. Вероятно, были у них на то свои веские причины.

– Нам чертовски повезло, Фло, – задумчиво сказал Алекс Батлер, направляя луч фонаря к потолку. – Может быть, это единственная сдвинутая плита на все шестнадцать километров. Как важно бывает оказаться в нужном месте!

– Особенно если прикинуть вероятность нашего попадания именно в это нужное место, – заметила Флоренс.

Ареолог покосился на нее:

– Ты хочешь сказать, нами управляют? Дергают за ниточки?

Флоренс пожала плечами и медленно процитировала:

– «Кто мы – куклы на нитках, а кукольщик наш – небосвод. Он в большом балагане своем представленье ведет…»

– Хайям, – уверенно сказал Алекс Батлер. – Уважаю Хайяма. Думаешь, он прав?

Флоренс кивнула:

– Да, я верю в судьбу, в предопределенность. И коль мы здесь оказались, значит, так и должно было случиться. Кукловод задумал что-то свое…

– А если бы мы здесь не оказались, значит, должно было бы случиться что-то другое, – с легкой иронией подхватил Алекс. – Мы бы долго бродили вокруг Сфинкса и нашли бы какой-то другой вход. Или не нашли бы. Хотя я вовсе не уверен, что этим путем мы доберемся до ворот. Может, где-нибудь там, впереди, потолочные плиты и вовсе отсутствуют и все засыпано до самого верха. Давай-ка переговорим со Свеном, пусть тащит сюда трос – сами не вылезем.

– И камера наверху осталась, – сообщила Флоренс. – Я ее с перепугу уронила.

По рации обрисовав Торнссону ситуацию и заверив, что они с Флоренс живы и здоровы, Батлер предложил пилоту поискать в грузовом отсеке модуля трос и принести его сюда, к вездеходу.

– Вездеход вижу, – сказал Торнссон. – А вот вас не вижу.

– Не волнуйся, Свен, у тебя с глазами все в порядке, – успокоил его ареолог. – Было бы гораздо более удивительно, если бы ты нас увидел.

– Уединяетесь? – вкрадчиво осведомился Торнссон. – Ну-ну. Нашли укромное местечко?

– Почему бы и нет? Хоть на часок укрыться от ваших любопытных глаз. – Батлер подмигнул Флоренс, светившей нашлемным фонарем прямо ему в лицо. – Ты особенно не спеши, пожара нет, мы тут пока походим, посмотрим. Надень шлем на всякий случай, мало ли что… Да узлы, пожалуйста, на тросе завяжи, а то я в последний раз лазил по канату еще в школе.

– Может, экскаватор подогнать? – насмешливо предложил Торнссон. – Опустим ковш в вашу тихую нору и выгребем вас.

– Нет, экскаватор не надо, дорогой Свен, – мягко отозвался ареолог. – Это лишнее. Пусть Лео работает, не стоит его отвлекать. Брюзжать начнет, потом пива с ветчиной потребует. Прямо здесь, мол, и сейчас.

– Помнится, мой племянник, пребывая в нежном возрасте, вечно умудрялся влезть в единственную лужу на всей дороге, – задумчиво сказал Торнссон. – С годами это прошло.

– Хочешь сказать, мы впадаем в детство? – вступила в разговор Флоренс.

– Это касается только нашего Орфея, – ответил Свен. – Ты, Флосси, пребываешь и будешь пребывать в вечной юности. Как древнегреческая богиня.

– Ладно, леди и джентльмены, поговорили, – подвел черту Батлер. – Давай, Тор-С-Молотком, топай сюда с тросом. Конец связи.

– Конец связи, Орфей-Гитарист.

Настроение у них продолжало оставаться отменным, и на душе было так же ясно, как ясен был безветренный марсианский день.

– Ну что, пойдем потрогаем эти древности руками? – предложил ареолог, вставая.

– Пойдем, – согласилась Флоренс.

Они спустились по склону, ступили на каменный пол и медленно направились вперед, освещая фонарями однообразные стены без каких-либо надписей или рисунков.

– А плита ведь не сама собой с места сдвинулась, – заметил ареолог. – Ее когда-то сдвинули. С определенной целью. Попробую реставрировать ситуацию, хотя бы в общих чертах.

– Попробуй.

– Марсианское общество, как и любой другой социум, не было однородным, – раздумчиво начал Батлер, разглядывая темные, грубо отшлифованные стены. – Там были свои группировки – политические, религиозные, финансовые, фанов «Чикаго буллз» и фанов «Лос-Анджелес кингз», Майкла Джексона и Бритни, в общем, какие угодно свои кланы, и они не только соперничали, но и враждовали друг с другом. Комплекс Сидонии был возведен поклонниками сирруша, Змеедракона, того, что на бляшках. Сирруш, если на самом деле водился здесь такой зверь, был земным, то бишь марсианским воплощением какого-то главного их божества. Местного Мардука.

– Или, напротив, Тиамат, – заметила Флоренс.

– Да, или Тиамат. Так вот, это их город, город драконопоклонников, Сфинкс – это их храм, а Купол… – Ареолог задумался.

– Допустим, Капитолий, – подсказала Флоренс.

– Допустим, – согласился Алекс Батлер. – Хотя, конечно, далековато от Города. Итак, в соответствии с календарем, в какие-то традиционные дни в храме-Сфинксе отправлялись религиозные обряды, а затем вся компания усаживалась в колесницы и переезжала по этой колоннаде в Купол. Возможно, внутри Сфинкса хранятся какие-то неслыханные сокровища, на которые положили глаз враги драконопоклонников. Возможно, были попытки нападения на здешних конгрессменов, когда они перебирались из Сфинкса в Купол. Драконопоклонники сделали соответствующие выводы и возвели стены. Скорее всего, и охрану поставили снаружи, вдоль всего перехода. Но и это не помогло. Однажды темной ночью сюда пробрался отряд отчаянных головорезов, получивших задание во что бы то ни стало проникнуть внутрь Сфинкса. Коммандос потихоньку сняли охрану на этом участке, закинули на верхушки колонн веревочные петли и забрались на крышу перехода.

– На тринадцатиметровую высоту закинули? – усомнилась Флоренс.

– Так на то они и коммандос! Профессионалы! Составили пирамиду из десятка человек – и вот тебе уже не тринадцать метров, а вдвое меньше. Так вот, забрались они на крышу, вбили клин и сдвинули плиту.

– Не годится, Алекс, – возразила Флоренс. – Представь картину: тихая ночь, на небе светит яркая голубая звезда – это Земля, собаки не лают, петухи не кричат. И в этой благословенной тишине вдруг: «Бум-бум! бум-бум!» Это отчаянные головорезы вгоняют клин между плит. Да сюда со всех концов колоннады охрана бы сбежалась! И крышка твоим коммандос – прирезали бы их на алтаре внутри Сфинкса в жертву Змеедракону-сиррушу.

Батлер остановился и направил свой фонарь на Флоренс.

– У меня складывается впечатление, что ты не знаешь, кто такие настоящие профессионалы, Фло. Положи на шляпку гвоздя сложенную в несколько раз ткань и ударь по ней молотком – много ли будет шума? Впрочем, возможно, ночь вовсе не была такой уж тихой. Возможно, вовсю бушевала гроза. Разве различить в раскатах грома приглушенные удары кувалды?

– Пожалуй, ты прав, – согласилась Флоренс. – А дальше?

– А что дальше? – пожал плечами ареолог. – Они сдвинули плиту, на тех же веревках спустились в переход и направились к дверям, ведущим внутрь Сфинкса. И тут всего лишь три варианта…

– Ну, это понятно. Первый – успех, второй – неудача, то есть гибель или пленение…

– И третий – отступление, – заключил ареолог. – Видишь, как прекрасно мы с тобой во всем разобрались. Не хуже специалистов-историков… Слушай! – встрепенулся он. – А теперь ведь кроме всяких там египтологов, ориенталистов и прочих появятся и ареоисторики! Это же чертовски интересно! Во всяком случае, я был бы не прочь этим заняться.

– Кто ж тебе мешает, Алекс? – улыбнулась нанотехнолог. – Одну гипотезу ты уже выдвинул – о драконопоклонниках и их недругах. Хоть она и умозрительна пока что, но вроде бы непротиворечива. Теперь попробуй объяснить другое: кто и зачем заложил эту дырку камнями? Рейнджеры? С какой целью? Если они добились успеха и ушли тем же путем, что и пришли – почему не вернули плиту на место?

– Именно потому, что задачу свою они полностью выполнили и больше не собирались возвращаться сюда.

– Зачем тогда закладывать щель камнями? Если за ними гнались, они не стали бы возиться с этим. Если же драконопоклонники их схватили – почему не восстановили целостность перехода? Откуда там камни? Не ветром же их туда нанесло!

– Пылевая буря? – предположил ареолог. – Скорость ветра здесь бывает свыше ста метров в секунду. Хотя сомнительно, конечно… Вулканические бомбы? Отпадает – вулканов поблизости нет… – Он остановился, размышляя, потом развернулся и направился назад, к горке затвердевшего грунта. – Идем посмотрим на эти камешки. Кажется, я знаю, что они такое и откуда здесь взялись.

Они вернулись к горке, и Алекс Батлер осветил фонарем несколько каменных обломков, потом нагнулся и подобрал один из них.

– Смотри, какой угловатый, – сказал он, трогая пальцем неровную грань камня.

– Понимаю, – ответила Флоренс. – Полагаешь, что это метеорит?

– Именно. Это осколки метеорита.

– Я еще раз о вероятности, – помолчав, задумчиво начала Флоренс. – Какой такой суперснайпер Господа Бога палил из космоса, чтобы угодить точнехонько в щель между плитами?

– Да нет, Фло! Речь идет не об одном-единственном метеорите, а о метеоритной бомбардировке, целом метеоритном дожде! Когда льет дождь, сухого места на земле не остается. Так и здесь – осколками покрыта вся равнина, только их занесло грунтом в периоды тех же пылевых бурь. Это ведь не вчера было. Плита сдвинута, лежит наклонно. Осколки катились по наклону, проваливались в проем, а более крупные застревали. Вот и весь механизм.

– Что ж, довольно убедительно.

Флоренс тоже подняла плоский осколок, медленно осмотрела его. Подняла глаза на ареолога:

– Знаешь, что меня всегда удручает в подобных ситуациях?

– А что тут может удручать? – удивился Батлер.

– Отсутствие стопроцентной уверенности в том, что все происходило именно так, а не иначе. Любое, даже самое убедительное объяснение остается в категории предположения и никогда из этой категории не выйдет. Мы полагаем, что Атлантида действительно затонула. Мы полагаем, что Христос был распят. Но абсолютно уверенными в этом быть не можем.

– Мы вчера со Свеном как раз об этом же толковали. Ну что сказать, Фло…

Продолжить свою мысль Алекс не успел – его прервал голос вышедшего на связь Торнссона:

– Эй, любители уединения, я уже здесь!

Алекс и Флоренс одновременно посмотрели вверх – пилот, наклонившись, заглядывал в проем.

– Как вы там, в порядке?

Ареолог приветственно поднял руку:

– Все нормально, Свен. Бродим, смотрим, строим гипотезы.

– Я тоже хочу. По-моему, это гораздо интереснее, чем пасти контейнеры.

– Свое время и место каждой вещи под солнцем, – ответствовал Батлер на манер царя Соломона. – В следующий раз побродишь, после погрузки. Спускай трос и возвращайся на пастбище, к Лео. А мы попробуем прямо отсюда дойти до Сфинкса. Если там, дальше, завалы, выберемся наверх и поедем по прежнему маршруту. Вездеход не забирай.

– Вот так всегда: одним грузить, а другим бродить, – проворчал Свен. – Дискриминация – кажется, именно так это называется.

– Не уподобляйся нашему дорогому Зету. Когда вернешься, можешь пожаловаться в ООН, – с улыбкой посоветовал Батлер. – А пока спускай трос.

– И камеру к нему привяжи, – добавила Флоренс.

– В ООН не могу – подписку давал. И ты это знаешь и пользуешься.

Торнссон исчез из проема, и через некоторое время сверху змеей скользнул трос, на конце которого покачивалась видеокамера. Трос наводил на мысли об узелковом письме майя: пилот не поскупился на узлы, и теперь выбраться наружу не составило бы особого труда.

– Спасибо, Свен, – поблагодарил ареолог пилота, взобравшись на горку и отвязывая видеокамеру.

– Вернемся домой – с вас обоих пиво, – вновь в стиле Леопольда Каталински сварливо отозвался Торнссон. – И одной банкой не отделаетесь.

– О’кей. – Алекс Батлер подергал трос, дабы убедиться, что тот надежно закреплен на верхушке колонны. – Выставлю хоть дюжину, если ты прямо сейчас хорошо поработаешь буром. Бури тут, поблизости. Идет?

– Две дюжины – и считай, что дырка уже есть!

– Договорились. Ладно, мы пошли. Минут через сорок выйдем на связь.

Батлер положил в нагрудный карман осколок метеорита и, вновь спустившись с горки, вместе с Флоренс направился по переходу в сторону Марсианского Сфинкса.

13.

Внизу стелился однообразный каменный пол, покрытый слоем многовековой пыли, с обеих сторон тянулись однообразные каменные стены, вверху простирался не менее однообразный потолок – он был цел и невредим и ничуть не пострадал от груза навалившихся на него тысячелетий, – и Флоренс вскоре перестала включать видеокамеру и отдала ее Батлеру, потому что каждый последующий кубометр перехода был абсолютно похож на предыдущий. До Сфинкса было километра три с небольшим, и ничего особенного впереди вроде бы не наблюдалось. Астронавты уже далеко ушли от проема, и их окружала темнота, рассекаемая лучами двух фонарей.

– У меня вопрос, – сказала Флоренс. – Если колоннада с двух сторон обнесена стенами, как же эти жрецы-конгрессмены сюда попадали? Я так понимаю, тут должен быть какой-то боково й вход.

– Совсем необязательно, – возразил Алекс. – Заходили внутрь Сфинкса в каком-то другом месте, потом выходили или выезжали в этот туннель – и вперед, до самого Купола. А там то же самое – вход в туннеле, а выход из Купола в другом месте.

Однако довольно скоро подтвердилось именно предположение Флоренс. Фонари осветили высокие – чуть ли не в половину высоты стен – двустворчатые ворота, сделанные из какого-то похожего на бронзу сплава. Обе створки ворот были снабжены массивными дугообразными ручками.

– Один – ноль, Фло, – констатировал Алекс Батлер.

– Вспотеешь, пока откроешь, – заметила Флоренс. – Видать, привратники тут были здоровенные.

Батлер, присев, изучил нижний край ворот, потом поднялся, еще раз внимательно осмотрел их и пояснил:

– Внизу на воротах колесики. Створки открываются наружу и там, снаружи, должны быть направляющие, как у наших контейнеров. Поэтому особой силы здесь не требовалось. При хорошей смазке с открыванием-закрыванием никаких проблем. – Он подошел к воротам вплотную, взялся за ручку. – А ростом эти древние парни были не ниже нас, пожалуй, – видишь, ручка на уровне пояса.

– Интересно, как они выглядели? – задумчиво сказала Флоренс. – Красавцы или не очень?

– Судя по лику Сфинкса, похожи на нас. Что вполне естественно – законы эволюции писаны Господом не для одной только нашей планеты. Может быть, там, внутри Сфинкса, есть какие-нибудь скульптуры.

Запечатлев ворота на видео, они прошли еще немного вперед, и пол начал постепенно понижаться. Нетрудно было сделать вывод о том, что вход внутрь Сфинкса столетия назад находился под марсианской поверхностью.

– Великолепно! – удовлетворенно сказал ареолог. – Нам крупно повезло. Мы с тобой могли бы десять лет бродить вокруг Сфинкса, а вход так и не найти.

– Вряд ли здесь только один вход, – усомнилась Флоренс. – Любая приличная постройка должна иметь кроме парадного еще и черный ход. Мало ли как обстоятельства могут сложиться.

– Вполне вероятно, – согласился ареолог. – Возможно, тут не один черный ход, а несколько, только они ведь, скорее всего, потайные, их не найдешь, не заметишь. Снаружи кажется – монолит, да еще пылью и песком засыпан, а открывается изнутри каким-нибудь скрытым рычагом. Нет, нам, ей-богу, очень крупно повезло.

– А тебе это все-таки странным не кажется?

– Что именно? Наше крупное везение?

– Да. Какое-то совершенно фантастическое везение. При первой же вылазке.

– Но ты же сама не так давно говорила, что коль мы провалились в эту дырку, значит, так и должно было случиться. По твоей же собственной теории.

– Я и сейчас готова повторить то же самое. И теория эта не моя. Тут дело в другом: к добру это для нас или нет?

Батлер остановился и в некотором замешательстве повернулся к Флоренс. Впереди и позади них тянулся закованный в камень переход, где на протяжении долгих-долгих веков царили темнота и тишина.

– Что ты имеешь в виду, Фло? Утром ты выходишь из дома, садишься в свое авто и едешь на работу. К добру твой путь или нет?

– Я не о том…

– По-моему, наша беседа скатывается в отвлеченное философствование, и тут можно разглагольствовать до бесконечности. Хотя, по большому счету, все наши пути, на мой взгляд, ведут куда угодно, но только не в сторону добра. Потому что сумма добра в нашем мире отнюдь не возрастает.

– А что есть добро? – тоном Пилата вопросила Флоренс. – Да, пожалуй, ты прав насчет того, что я куда-то не туда полезла. – Она немного помолчала, а потом все-таки призналась: – Просто на душе у меня как-то… сидит внутри какая-то заноза… Сны эти странные… Все время чувствую, что все вокруг – чужое… И словно кто-то смотрит на тебя, следит, подглядывает…

– Это бывает, – сказал Алекс Батлер. Как-то слишком поспешно сказал. – Не Земля все-таки, не родные железобетонные джунгли, а иной мир.

У него тоже было какое-то неприятное ощущение… Ощущение чьего-то постороннего присутствия. Но не внешнего, а внутреннего. Словно некий наблюдатель затаился в его собственной голове.

– Эй, отшельники, вы там не заблудились? – раздался из рации голос Свена Торнссона. – Почему на связь не выходите, как договорились? Уже не сорок минут, а все сорок пять прошло!

– Ох, виноват, – сказал ареолог. – Пустились мы тут во всякие отвлеченные рассуждения. Как там у вас дела? Дырку сделал?

– Сделал. С золотом все в порядке. Я уже в лагере, в котловане. Лео разошелся не на шутку – еле успеваю ящики отгонять.

– Продолжайте в том же духе. А мы по-прежнему идем к Сфинксу. Никаких препятствий пока нет. И «стражей пирамид» тоже. Нашли ворота, ведущие из перехода на равнину. Древний аварийный выход.

– Ого! Вы явно переплюнете Колдевея.

– Стараемся, Свен, стараемся.

– А если вы прямиком притопаете к открытой калитке, ведущей внутрь Сфинкса? – задал каверзный вопрос Торнссон. – Как насчет согласования дальнейших действий с командиром?

– Во-первых, никакой калитки, тем более открытой, пока не наблюдается, – ответил Батлер. – Во-вторых, общаться с командиром сейчас, сам знаешь, трудновато. А в-третьих, вот найдем калитку – если найдем, – тогда и будем думать. Я руководитель, мне и решение принимать. Давай, Свен, иди работай, только в работе счастлив человек.

– Ладно, – сказал Торнссон. – Слушаюсь и повинуюсь. Начинаю купаться в счастье. Конец связи.

Они прошли еще несколько десятков метров в тишине древней галереи, прежде чем Флоренс нарушила молчание:

– А в самом деле, Алекс, если мы обнаружим вход… Ты говорил, что предписание есть у Эд… у командира, а с тобой эту тему конкретно не обсуждали. Мы что, просто постоим там, полюбуемся пейзажем и вернемся?

– Ну почему просто постоим и полюбуемся? Запечатлеем. – Ареолог похлопал рукой в толстой перчатке по висевшей на поясе видеокамере. – Да что гадать, Фло! Сначала дойти нужно.

– У меня еще одно странное ощущение… – после некоторой заминки произнесла Флоренс. – Словно мы с тобой актеры и участвуем в изготовлении очередного голливудского кинопродукта. «Тайны марсианских подземелий»… «Двое в глубинах Сидонии»… «Новая загадка Сфинкса»… И кто-то снимает нас скрытой камерой.

– Главное, чтобы этот кинопродукт не был из разряда фильмов ужасов или кровавых боевиков, – заметил Батлер. – Картина для семейного просмотра, со счастливым концом. Все персонажи радуются и, взявшись за руки, идут навстречу восходящему солнцу. Говоришь, кто-то снимает скрытой камерой?.. Так ясное дело, кто: Господь Бог! Сам придумывает сценарий, сам определяет актеров, сам снимает и сам же смотрит.

– Бог нашей драмой коротает вечность – сам сочиняет, ставит и глядит, – без заминки отозвалась Флоренс словами Хайяма, повернув голову к идущему рядом ареологу и тут же отведя в сторону луч фонаря. – Занятный ты человек, Алекс. Ты всегда такой или только временами?

– Когда как, Фло… Моей бывшей жене это не очень нравилось. Ты тоже занятный человек… Вот ей бы никогда в голову не пришло цитировать Хайяма, и вообще к стихам отношение у нее было… – Ареолог замолчал, словно окончание фразы встало у него поперек горла, и торопливо сделал шаг назад.

– Что? – встревоженно спросила Флоренс.

– Кажется, наступил на что-то…

Они направили свет фонарей вниз, и Батлер присел, вглядываясь в след своего ботинка, отпечатавшийся в толстом слое пыли. Протянул руку и поднял с пола какой-то предмет.

– Камень? – неуверенно предположила Флоренс.

Но это был не камень. На ладони ареолога лежала небольшая двояковыпуклая гладкая на вид вещица, подобная правильному кресту с равновеликими сторонами и двумя небольшими сквозными отверстиями посередине. Алекс осторожно провел по ней, очищая от пыли, и находка мягко засияла отраженным светом, сделавшись очень похожей на изделие из земного янтаря.

Да, янтарь – это было первое, что пришло на ум Алексу Батлеру, и слова нанотехнолога подтвердили его мысль.

– Ой, янтарный крестик! – с детским восторгом воскликнула Флоренс и совсем как школьница попросила: – Дай мне, Алекс!

Ареолог выпрямился и опустил находку в ее подставленную ладонь. Флоренс поднесла вещицу к самому стеклу шлема, рассмотрела со всех сторон.

– Это украшение, Алекс, – тут же заявила она. – Не деталь, не блок, а именно украшение, я женским чутьем чую.

– Да, женское чутье – сильная вещь, – улыбнулся ареолог. – Может быть, ты и права. А может быть, некто, проезжая здесь в колеснице или, скажем, на мотоцикле, потерял пуговицу от плаща, которая давно уже еле-еле держалась на одной нитке.

– Пуговицу? – переспросила Флоренс, любуясь переливами света в глубине марсианского «янтаря». – Что ж, возможно. Пуговицы тоже бывают украшениями.

– Во всяком случае, вряд ли это атрибут культа… хотя… – Батлер взглянул на Флоренс. – Кто сказал, что миссия Иисуса ограничивалась только Землей? Что, если он воплощался в разных мирах? Прячь в карман, Фло, только не потеряй – эта штучка, думаю, будет подороже, чем все сокровища Голконды.

Флоренс еще раз потерла вещицу, бережно опустила в карман и для надежности трижды похлопала по «липучке».

– Господи, просто не верится… Видела бы моя маленькая Мэгги… – Она вздохнула. – Неужели нам так-таки ничего и нельзя будет рассказать? Придется шептать в тростинку…

– Думаю, что долго держать все в тайне не придется, – успокоил ее Алекс Батлер и вновь двинулся вперед, в темноту. – Честно говоря, мне вся эта сверхсекретность очень и очень не по душе. Чувствуешь себя каким-то мелким обманщиком. Действуем у всех за спиной, втихомолку…

– Мне тоже не по душе, – призналась Флоренс. – Но отказались бы мы – сейчас здесь шли бы другие.

– То-то и оно… Далеко не каждый может похвалиться тем, что его мечта сбылась. А я – могу…

Некоторое время ареолог шел молча, внимательно глядя себе под ноги и поводя фонарем по сторонам. Флоренс тоже старательно всматривалась в пылевой ковер, надеясь обнаружить еще что-нибудь в этой длинной галерее. Потом Батлер хмыкнул и сказал:

– Мне вдруг представилась такая забавная ситуация: наступаю я на что-то, поднимаю – а это банка из-под пива. Наша банка, самая обыкновенная. «Сэм Адамс». Или «Лайф». Или тюбик от зубной пасты.

– Да, «Шеффилд»! – сразу включилась Флоренс. – Или надпись вот здесь, на стене: «"Пингвины"* – лучшие!». * Хоккейная команда «Питтсбург пингвинз». (Прим. авт.)

– «Микки Рурка на пенсию!» – подхватил ареолог. – Представляешь свои ощущения?

Флоренс отрицательно покачала головой:

– Нет, не представляю. Наверное, глубокий шок – навсегда. Во всяком случае – надолго.

– Как у того парня, что нашел вполне современный гвоздь в глубокой шахте, в глыбе горной породы, – добавил Алекс Батлер. – А насчет банки из-под пива… Читал я в детстве что-то такое, братец Ник притащил… Я тогда фантастику вообще глотал как попкорн… Прибыли такие, как мы, астронавты-исследователи на далекую-предалекую планету, через всякие подпространственные гипертуннели, на запуск уймища энергии ушла… Выбрались из своего шаттла, а на скале баллончиком-распылителем выведено: «Здесь были Джон и Мэри». Без всяких технических ухищрений туда попали, просто Джон этот обещал показать своей возлюбленной далекие неземные края. И показал…

– Красиво… Перенеслись силой любви.

– Вот-вот. Мы даже и не подозреваем о своих настоящих способностях.

– С тобой не соскучишься, Алекс.

– Да? – Ареолог грустно усмехнулся. – Не все так считают, Фло. Например, жена моя настоятельно советовала мне поменьше витать в облаках, а все силы сосредоточить, скажем, на ремонте дома. Или на замене мебели. – Он махнул рукой. – Ладно, это не тема для разговора на пути не куда-нибудь, не в супермаркет, а к Марсианскому Сфинксу!

– Ремонт – тоже дело нужное, – заметила Флоренс.

– Не ремонтом единым… Так вот, насчет пива и зубной пасты. О необъяснимых исчезновениях людей, кораблей, самолетов тебе, надеюсь, известно?

– Кое-что. Бермудский треугольник, разумеется, звено «эвенджеров», солдаты… Говорят, что многих похищают инопланетяне. Хочешь сказать, что мы можем обнаружить здесь тот углевоз «Циклоп», что исчез по пути к Норфолку?

– Именно, Фло, именно! – Алекс Батлер притронулся к плечу своей спутницы, и этот жест можно было расценить как признательность. – Чертовски приятно, когда тебя понимают, причем понимают правильно и сразу. У тебя действительно великолепная память, Флосси, – я, например, совершенно не помню, куда плыл этот «Циклоп».

– Это еще мелочи, – небрежно махнула рукой нанотехнолог. – Я чуть ли не наизусть знаю «Курс наносборки второго уровня», а там объем, пожалуй, как у Библии. Собственно, это и есть моя Библия.

– Теперь понимаю, как тебе удалось обойти конкурентов.

– Думаю, не только поэтому, – возразила Флоренс. – Так что там твоя гипотеза? Я что-то не вижу здесь ни пропавших земных кораблей, ни самолетов.

– Возможно, мы просто еще не дошли. Как тебе такое: Сфинкс – это некий суперпылесос, такие пылесосы кто-то оставил в каждой звездной системе. С помощью тех же гипертуннелей они втягивают в себя все, что попадется, с планет системы, а хозяева раз в сколько-то там сотен или тысяч лет очищают мешки и смотрят, что туда попало и на что может сгодиться. Этакая космическая раса сборщиков всякой всячины.

– Фантазер! – с восхищением сказала Флоренс. – Сдается мне, ты фантастику не только читал, но и писал.

– Нет-нет, только стихи, – запротестовал Алекс Батлер. – Стихи как-то сразу выплескиваются, а над прозой сидеть надо. Растягивать время мы, увы, не умеем. – Он помолчал и добавил с нажимом: – Пока.

– Фантазер… – повторила Флоренс. – Космический пылесос… А у меня впечатление такое, что не пылесос здесь работал, а космическая щетка – все подмела, только эту пуговицу пропустила. Здесь же совершенно пусто. Почему?

Алекс Батлер пожал плечами:

– Ну, наверное, потому что не сорили. Не разбрасывали банки из-под пива. Они же тут не устраивали рок-концерты или матчи «пингвинов». А вообще, Фло, – он медленно обвел взглядом древние стены, – если бы камни могли говорить, они многое бы рассказали. Такое, что мы и вообразить себе не можем. Представляешь, если бы обрели голос египетские пирамиды… Или обломки того Тунгусского феномена… Или вот эти стены…

– Да-а, это было бы впечатляюще… – задумчиво отозвалась Флоренс.

Они продолжали идти в тишине, оставляя за собой цепочки следов – отпечатки новых времен на пыльном покрове минувшего.

Прошло еще несколько минут – и лучи их фонарей сошлись на возникшей из темноты преграде.

Это были ворота. Такие же высокие, двустворчатые, с изогнутыми ручками, как и те, что остались позади. Астронавты добрались до входа в самый загадочный объект из всех, какие только знало человечество. Сердце у Алекса Батлера сначала замерло, а потом гулко заколотилось, когда он увидел, что одна створка ворот чуть приоткрыта. Внутрь Марсианского Сфинкса можно было беспрепятственно проникнуть!

Ареолог, не сводя глаз с темного проема, завороженно шагнул вперед, но Флоренс вцепилась в его руку:

– Стой, Алекс! Видишь, опять… Как будто все подстроено… Не ходи туда! Это ловушка…

Ареолог резко обернулся к ней:

– Ты что, Флосси! Какая ловушка? Свена наслушалась? Это же не египетская пирамида. Почему здесь должны быть какие-то ловушки? Мы ведь не в кино. Впрочем, можешь не ходить, а я все-таки загляну внутрь. Просто загляну. Меня же там за нос никто не схватит, верно? Здесь уже десятки веков никого нет.

Флоренс, не отрываясь, глядела в темный проем.

Батлер включил рацию:

– Свен, мы добрались до входа. Сейчас осмотримся – и назад.

– Поздравляю, – сказал Торнссон. – Только вы там поосторожнее, мало ли что…

– Увы, Свен, похоже, здесь одна мерзость запустения, – библейской фразой отозвался ареолог. – Ворота приоткрыты, и это наводит на печальные мысли о том, что нас давно опередили и все вынесли.

– А почему же «золотое руно» не тронули?

– Откуда мы знаем, чем для них было золото, – коль они мостили им равнину как булыжником. Давай, работай дальше. Если что-то найдем – тут же сообщу. Конец связи.

Ареолог ободряюще похлопал встревоженную Флоренс по руке и протянул ей видеокамеру:

– На, увековечь историческое событие: Алекс Батлер проникает внутрь Марсианского Сфинкса.

– Но как же предписание… – начала было Флоренс, но ареолог прервал ее.

– Здесь решаю я! – резко сказал он и добавил уже помягче: – Я же не собираюсь куда-то идти, я просто загляну. Быть у моря – и хотя бы не потрогать воду? Снимай, Фло, снимай!

Он подошел к воротам вплотную, осветил их сначала снизу доверху, а потом в обратном направлении, потолкал плечом приоткрытую внутрь створку, но та не поддалась. Затем направил свет фонаря в проем и через некоторое время сообщил ведущей съемку Флоренс:

– Пол такой же, каменный. И желобки для колес, чтобы ворота открывать. Какой-то огромный зал – фонарь до противоположной стены не достает. И, по-моему, совершенно пустой. Если тут были грабители, то они постарались на славу, все подчистую выгребли.

Он огляделся, изучил пол под ногами и плиты перекрытия над головой – все было неподвижным и казалось вполне надежным – и с некоторым усилием протиснулся в проем. Флоренс, опустив видеокамеру, торопливо зашагала к воротам.

– Подожди, Алекс!

– Я здесь – и не собираюсь никуда исчезать.

Флоренс проскользнула в проем вслед за скрывшимся в темноте Батлером и тут же чуть не наткнулась на спину ареолога. Медленно кружась на месте, они обследовали фонарями пространство внутри Сфинкса, но ничего не обнаружили. В обе стороны от входа тянулись такие же, как в переходе, каменные, грубо отшлифованные голые стены, а что там было дальше, в глубине зала, оставалось неизвестным, потому что свет фонарей просто растворялся в темноте; потолка он тоже не достигал.

– Не густо, – констатировал Алекс Батлер, медленно удаляясь от ворот в глубь огромного пустого зала. – Тешу себя лишь мыслью, что Сфинкс – сооружение циклопическое, и здесь должно быть полным-полно всяких залов, коридоров и прочих помещений. В том числе, наверное, и потайных. Так что, надеюсь, где-то что-то должно остаться. Только не нам уже это все исследовать. Мы так – пройдемся прогулочным шагом, еще Свена и Лео сводим сюда на экскурсию – большего не дано.

– Думаю, у нас есть шанс попасть во вторую экспедицию. – Голос нанотехнолога звучал почти ровно. – Все-таки кое-какой опыт приобрели. – Флоренс шла чуть сбоку и сзади ареолога и поводила из стороны в сторону головой, стараясь выхватить лучом фонаря из мрака хоть какой-нибудь предмет. – Не знаю, как ты, а я обязательно буду добиваться. Должна же я до конца побороть все свои комплексы!

– Я тоже буду добиваться. Они ведь не успокоятся, пока все золото отсюда не перетаскают – ручаюсь! Так что вторая экспедиция будет обязательно. И, возможно, не один «Арго», а целая космическая эскадра.

Некоторое время они продвигались вперед молча, а потом Флоренс сказала:

– И все-таки здесь… как-то жутковато… Темнота, тишина совершенно безжизненная…

«Смерть раскинет свои крыла…» – вдруг вспомнилось ей.

В этот момент справа от них возникло какое-то свечение и тут же, опровергая слова Флоренс насчет тишины, за спинами астронавтов раздался громкий зловещий скрежет…

14.

Командир «Арго» Эдвард Маклайн, навалившись грудью на изогнутую дугой широкую панель, сидел перед мониторами и едва слышно постукивал пальцами по светло-серому пластику. В отсеке было тихо, и тихо было в бесконечном космосе, раскинувшемся за бортом «Арго». Тихо и одиноко… Далеко внизу, под кораблем, простиралась чашеобразная рыжая громада Марса, затуманенная флером желтоватых облаков, где-то вверху, в стороне от корабля, кружил по своей орбите темный пыльный Фобос, а еще выше – такой же темный Деймос, два огромных небесных камня, в былые времена захваченные полем тяготения Красной планеты. И Фобос, и Деймос находились вне пределов видимости бортовых камер, и на правом от командира экране застыла только одна картинка – высохшее древнее море и равнина Сидония. Точнее, картинка только казалась застывшей – сосредоточив на ней взгляд, можно было заметить, что облака медленно перемещаются над рыжей поверхностью, словно причудливые расплывчатые фигуры гигантской карусели. Корабль же вращался по орбите в одном темпе с планетой и потому казался привязанным невидимым тросом к сидонийскому побережью как аэростат заграждения, защищающий объекты Сидонии от налета каких-нибудь космических бомбардировщиков. Отсюда, с многокилометровой высоты, конечно же, невозможно было разглядеть оранжевые фигурки астронавтов – даже Купол, даже громада Сфинкса выглядели невзрачными смутными бугорками, то и дело исчезавшими под облачным покровом, перемешанным с пылью, – но Маклайн был уверен в том, что у его коллег все в порядке и работа идет по плану. И пусть по совершенно непонятным причинам почти не действует радиосвязь: сюда, на борт, прорывались только обрывки сообщений, – но и из этих обрывков можно было понять, что экспедиция работает без чрезвычайных происшествий. К тому же, если бы возникли какие-то неблагоприятные или угрожающие обстоятельства – например, не дай бог, серьезная поломка модуля, то даже при полном отсутствии радиосвязи группа Батлера пустила бы в ход сигнальные ракеты. А не заметить их с орбиты очень трудно – разве что вовсе закрыть глаза.

Да, были какие-то непонятные багровые вспышки, был удивительный фиолетовый луч, пробивший вечерние облака, – словно снизу направили на «Арго» сверхмощный прожектор, – но это вспыхивали отнюдь не сигнальные ракеты, три желтые и три зеленые, как предписывалось инструкцией. Это были какие-то атмосферные явления, связанные, наверное, с электричеством, с которыми должны разбираться специалисты. Игру багровых огней бортовые камеры зафиксировали, а вот никаких следов луча в записях приборов не обнаружилось. Радиосвязь пропала именно после загадочных вспышек… Хотя это могло быть простым совпадением: после них – еще не значит, что из-за них. Да, ломать голову над причиной таких феноменов – дело специалистов. Его же задача, задача командира Первой марсианской, – обеспечить доставку на Землю золотых запасов Сидонии.

Эдвард Маклайн очень надеялся на то, что эта задача будет выполнена. Вернее, эта задача должна быть выполнена. Бывший военный летчик-истребитель полковник Маклайн привык рассуждать именно так. Так его учили, и это полностью совпадало с его воззрениями на жизнь и поведение человека в этом мире.

Их миссия не была обычной загородной прогулкой, и в дело вмешивались новые факторы, которые вряд ли можно было предусмотреть. Непонятная атмосферная аномалия в районе посадки модуля… Перебои, а затем и почти полное исчезновение радиосвязи… Это были неожиданности, а Маклайн по собственному опыту знал, как могут подобные неожиданности повлиять на успешный исход дела… тем более, такого нового, необычного и очень сложного дела – это ведь не камешки собирать в собственном дворе… Впрочем, пока вроде бы Господь не играл против них – так, вынуждал задумываться и удивляться, но не более. Пока – не более…

Конечно, случись что-то непоправимое с «консервной банкой» – и Маклайн ничем бы не смог помочь своим коллегам, спустившимся на Марс. «Арго» не был приспособлен для таких взлетно-посадочных операций. Нет, совершить посадку на Красную планету, возможно, и удалось бы – но вот взлететь оттуда… «Арго» был рассчитан только на один старт – с земного космодрома, при помощи мощных ракетных ускорителей.

Однако все эти мысли были, пожалуй, совершенно неуместными и ненужными – ведь еще при первом сеансе радиосвязи с марсианской группой Батлер доложил, что с посадочным модулем все в полном порядке. А если бы и возникли какие-то проблемы – там есть очень толковый специалист Свен Торнссон, там есть инженер Леопольд Каталински и, наконец, там есть Флоренс Рок со своей чудодейственной нанотехникой.

Флоренс… Флой… Флосси…

Двадцатилетний Эдвард Маклайн, тогда еще даже не второй лейтенант – вместе с дипломом бакалавра такое звание присваивалось выпускникам военно-воздушной академии в Колорадо-Спрингс, – познакомился с Линдой во время одного из своих кратких посещений родной Колумбии. В те годы он учился летать и, проводя немало времени в учебных аудиториях, все-таки бывал в небе ненамного реже, чем на земле. Воздух стал его подлинной стихией, и он в буквальном смысле свысока смотрел на тех, чей безрадостный удел – всю жизнь копошиться на самом дне воздушного океана, на бескрылых людей, которые не знают и никогда не узнают, что такое высота, что такое полет…

С Линдой все получилось точь-в-точь как в какой-нибудь из мелодрам, гуляющих по телеканалам и вызывающих умиление домохозяек. Теплым вечером позднего августа Эдвард вместе со школьным приятелем Диком Штайном устроился в уютном баре неподалеку от дома Эдварда – к их услугам было пиво с арахисом и бейсбол по телевизору, стандартный набор. В баре было немноголюдно, если не сказать почти пусто, никто никому не мешал, и Эд с Диком потихоньку пили свое пиво, вспоминали школьные годочки и любовались бейсболом, к которому оба, впрочем, относились довольно равнодушно. А потом в бар зашли две девчонки, а следом за ними – трое молодых людей лет двадцати, которые подсели к этим девчонкам, и девчонкам это соседство не понравилось. В общем, Дик Штайн предложил Эдварду вмешаться, и они вмешались. Переговоры получились на удивление короткие и прошли без осложнений – троица без особых пререканий покинула бар, а Эдвард с Диком остались. За столиком девушек. Бейсбол был забыт, пиво сменилось мороженым и фруктовыми коктейлями, и в конечном счете Дик пошел провожать Монику, а Эдвард – Линду. Итогом этой вечерней прогулки стало то, что Эдвард и Линда договорились о новой встрече… И встречались до тех пор, пока курсант Маклайн не отбыл в свою академию.

Линда писала ему в Колорадо-Спрингс, он отвечал ей, и через три года, когда Эдвард Маклайн был уже лейтенантом ВВС, они поженились. С устройством уютного семейного гнездышка не очень получалось, потому что все шесть лет обязательной после окончания академии службы в Военно-Воздушных Силах Маклайна переводили с одной базы на другую. Но постепенно все устроилось, и родился сын Марк, и в конце концов, с третьего захода, Маклайн пробился в группу астронавтов НАСА…

И только после собственной свадьбы он узнал, кто был режиссером той сценки из мелодрамы, разыгранной августовским вечером в колумбийском баре «Черная Пусси». Вернее, не режиссером, а режиссерами. Линда рассказала ему, что к этому представлению приложили руку и его школьный приятель Дик Штайн, и сама Линда с подружкой Моникой, и трое студентов – однокурсников Дика, а сценарий этого действа был разработан не кем иным, как младшей сестрой Эдварда Маклайна Глорией, чьей подругой, как оказалось, была Линда…

А началось все с того, что Линда с родителями переехала в Колумбию из Сан-Антонио, когда Эдвард уже учился в академии. От новой подруги по колледжу, Глории, Линда узнала о его существовании, а увидев фотографию высокого, по-спортивному подтянутого красавца с точеным лицом, заочно влюбилась в него не то что по самые уши, а по самую макушку, как можно влюбляться только в юности, когда чувства, как известно, подобны большим белым цветам. Глория знала, как брат относится к общению с девушками – он считал все эти свидания-провожания непозволительной тратой времени, которого и так не хватает, – и потому решила устроить целую инсценировку с привлечением знакомых актеров-любителей…

Наверное, все-таки не стоило выдумщице Глории вмешиваться в естественный ход событий, стараясь соединить две половинки, вовсе не предназначенные друг для друга. Где-то когда-то Маклайн то ли слышал, то ли читал историю о том, что раньше не было на земле мужчин и женщин, а были просто – люди. Но что-то вдруг взбрело на ум Господу, и он разделил людей на две половинки – мужчину и женщину – и разбросал эти половинки по всему свету. И с тех пор каждый ищет свою половинку… Кто знает, может быть, его, Эдварда Маклайна, настоящей половинкой была курсантка Герти, которая стала избегать его с тех пор, как Линда вместе с Глорией умудрились приехать к нему в окруженный горами городок академии в окрестностях Колорадо-Спрингс…

Нельзя сказать, что жизнь с Линдой у него не сложилась; не было каких-то крупных ссор, а тем более – измен; во всяком случае, он о таком не знал. Но не было и чего-то другого, не было единого целого… Они с Линдой оставались отдельными половинками, вращаясь по разным орбитам, и орбиты эти с годами расходились все дальше и дальше.

Он шел своим курсом, внутренне одинокий, как, наверное, большинство живущих в этом мире, – и вдруг на его горизонте появилась Флоренс Рок. Не просто появилась, не просто прошла по горизонту справа налево или слева направо, а начала неуклонно приближаться… или он начал приближаться к ней, как приближается к планете космический аппарат, попавший в поле тяготения этой планеты.

Эдвард Маклайн не хотел находиться в поле тяготения Флоренс Рок, не хотел привязываться к этой невысокой блондинке с удивительными глазами. Чем сильнее привязываешься к кому-то, тем больнее разрыв…

У Эдварда Маклайна были жена и сын. У Флоренс Рок были муж и дочь.

Маклайн достаточно долго прожил в этом мире, чтобы знать: любой вираж, любое отклонение от устоявшегося, привычного курса может превратиться в погоню за ложным солнцем – в итоге и старое потеряешь, и новое не найдешь; или того хуже – поднимешься слишком высоко, израсходуешь запас кислорода – и все закончится. Навсегда. Немало летчиков погибло, тщетно пытаясь настичь иллюзорную цель. И не только летчиков – просто людей…

Но далеко не всегда человек имеет полную власть над своими чувствами. Далеко не всегда может с ними бороться; тем более – если бороться вовсе не хочется…

Командир «Арго» старался не думать, что будет потом, после возвращения на Землю. Но совсем не думать не получалось…

И еще Маклайн не мог контролировать свои сны. И в этих снах он и Флоренс были вместе.

Командир продолжал тихо выстукивать пальцами дробь по по пластику. В отличие от радиосвязи с группой Батлера, контакт с Землей был в полном порядке. Пять минут назад ЦУП передал ему код доступа к файлам, хранившимся в бортовой компьютерной системе. Эдвард Маклайн знал о существовании этих файлов, но об их содержании ему не было известно ровным счетом ничего.

«Есть вещи, которых лучше не знать заранее, – сказали ему в НАСА накануне старта с Земли. – Это вовсе не значит, что мы вам не доверяем. Просто это в данный момент – лишняя информация, которая может отвлечь вас от выполнения основного задания. Меньше знаешь – крепче спишь».

Поразмыслив, Маклайн как будто бы согласился с этим мнением, но все-таки не удержался от вопроса.

«Не раскрывая самой сути информации, вы не могли бы сказать, с чем она связана?» – спросил он.

«Со структурами Сидонии, – последовал ответ. – Это некоторая дополнительная информация о структурах Сидонии, и она может понадобиться марсианской группе только после того, как у нас возникнет уверенность в том, что основная задача будет выполнена».

Этот длинный, как боа-констриктор, словесный выкрутас, в переводе на обычный разговорный язык, подразумевал, примерно, следующее: если мы расскажем вам, парни, кое-что о сидонийских объектах, вы плюнете на добычу золота и займетесь вовсе не тем, чем нужно.

И вот теперь, когда загрузке благородного металла в «консервную банку», по мнению знатоков душ человеческих из НАСА, уже ничего не могло помешать, они решили наконец поделиться информацией.

«Меньше знаешь – крепче спишь, – вспомнил Эдвард Маклайн, набирая код допуска. – Ну-ну, посмотрим, какой сюрприз они приготовили, чтобы мы страдали бессонницей…»

Сначала открылся текст с заголовком «Теотиуакан», а вслед за ним появились и фотографии: какая-то схема (план базы? города?); ступенчатые пирамиды на фоне гор; компьютерная трехмерная фигура с ярко-красными точками. Этот компьютерный рисунок нельзя было не узнать – на экране перед Маклайном красовался Марсианский Сфинкс.

Командир «Арго» поставил локти на панель и, подпирая руками подбородок, приступил к чтению.

Он сидел и читал, совершенно забыв о тишине и одиночестве. Он был уже не на ареостационарной орбите, а далеко отсюда, на Земле, в полусотне километров от Мехико, на Мексиканском нагорье, в древнем городе Теотиуакане, что в переводе, как он узнал из текста, означает – «город богов»… Или – «место, где боги касаются земли». Или – «место, где люди становятся богами».

Эдвард Маклайн читал – и узнавал совершенно новые для себя вещи.

Происхождение Теотиуакана, сообщал ему составитель текста, до сих пор неизвестно. Когда в XV веке ацтеки нашли Теотиуакан, город был заброшен в течение уже семи столетий. Однако ацтеки сохранили древнюю легенду о том, что он был построен некими гигантами или богами, жившими здесь в четвертом тысячелетии до нашей эры, «во время четвертого Солнца», и был предназначен для того, чтобы превращать людей в богов. («Пришельцы с Марса?» – подумал Маклайн, бросив взгляд на изображение, очень похожее на Марсианский Лик.) После ухода великанов город пришел в запустение. Потом там появились другие племена – ольмеки, сапотеки, майя, и город стал культовым и образовательным центром.

Просторная равнина дала строителям Теотиуакана свободу действий – город занимал площадь в двадцать с лишним квадратных километров, а его население, по оценкам исследователей, составляло до двухсот тысяч человек.

В Теотиуакане, как считали древние обитатели этих мест, был запущен в действие основной закон нашего мира – закон жертвы, и боги Солнца и Луны вошли в наше пространство и время. («Марсиане?» – вновь подумал Эдвард Маклайн.) Потому место это считалось священным и притягивало к себе людей.

В одном древнем тексте говорилось о том, что было время, когда существовало лишь Высшее Начало – «Мать и Отец богов», Ометеотль, дуальная основа всего сущего, – от которого все получило бытие. Ометеотль породил четырех детей, четырех богов – черного Тескатлипоку, красного Шипе-Тотека, белого Кетцалькоатля и голубого Уитцилопочтли. Эти боги были лишены покоя, постоянно напряжены, потому что находились в состоянии вечной борьбы друг с другом за господство в Космосе – боги ночи и судьбы, бог ветра и бог войны…

Основное ритуально-административное ядро Теотиуакана было тщательно спланировано вокруг двух пересекающихся под прямым углом и ориентированных по сторонам света широких улиц: с севера на юг протянулась Миккаотли – Дорога Мертвых; с запада на восток – улица, название которой не сохранилось.

На северном конце Дороги Мертвых была воздвигнута пирамида Луны, в центре города – еще две пирамиды: Солнца и Кетцалькоатля.

Неизвестно, каково было истинное назначение пирамиды Солнца, но поскольку она расположилась вдоль оси восток – запад, пути следования солнца по небу, считалось, что она представляет собой центр Вселенной: ее четыре угла указывают на четыре стороны света, а вершина – центр бытия. Прямо под этой пирамидой была обнаружена большая естественная пещера, в которой, возможно, проводились какие-то обряды.

В тексте Маклайн обнаружил и такие сведения: несмотря на то, что пирамиды Солнца и Луны в Теотиуакане были ступенчатыми, с лестницами и площадками наверху, как в Месопотамии, чтобы их можно было использовать для астрономических наблюдений, – у исследователей сложилось твердое впечатление, что их архитектор был знаком с египетскими пирамидами в Гизе и сымитировал их, изменив лишь внешнюю форму.

Размеренно скользя глазами по строкам, капитан «Арго» прочитал пересказ легенды, повествующей о событиях, связанных с Солнцем и Луной. Когда-то четыре бога, заключив наконец мир между собой, создали новую землю, новое небо и новых существ взамен всего того, что погибло ранее. Но не было еще ни света, ни тепла, земля утопала во тьме – светло было только в Теотиуакане, потому что там постоянно горел священный огонь. Кому-то из братьев следовало броситься в огонь, вспыхнуть и вознестись на небо в виде Солнца. Первым вызвался черный Тескатлипока. Четыре раза он пытался принести себя в жертву, но каждый раз отступал, не находя в себе достаточного мужества. Тогда вперед выступил красный Шипе-Тотек, без колебаний ринулся в пламя и вознесся на небо в виде Солнца. Черный брат последовал его примеру, но было уже поздно, и он обратился в Луну, которой дано светить лишь ночью.

По одной из версий, пирамиды Солнца и Луны построили сами боги в честь Тескатлипоки и Шипе-Тотека, пожертвовавших собой. По другой версии, в то время пирамиды уже существовали, и боги прыгали в священный огонь с их вершин.

Да, конечно, все это было интересно, но Маклайн никак не мог дождаться, когда же речь пойдет о Марсианском Сфинксе. Изображение марсианского нефрактала (если, разумеется, это был именно сидонийский объект), несомненно, было связано с древним земным городом Теотиуаканом, – но когда же его наконец перестанут пичкать легендами о богах и доберутся до сути?

Тем не менее, привыкший все делать на совесть, он не пропускал ни одной строчки и продолжал внимательно читать, все выше и выше передвигая текст на экране виртуальным курсором.

Названия пирамид Солнца и Луны придумали не археологи, производившие раскопки на территории Теотиуакана; эти названия дошли из древних легенд, и у исследователей не было причин сомневаться в том, что храмы, некогда стоявшие на вершинах пирамид, были посвящены именно богу Солнца и богу Луны.

Пирамида Кетцалькоатля была самой маленькой из трех теотиуаканских пирамид. Археологи частично вскрыли более поздние слои, и под ними обнаружилась исходная ступенчатая пирамида с фасадом, украшенным скульптурными изображениями, в которых змея – символ Кетцалькоатля – чередовалась со стилизованным лицом бога небесных стихий, дождя, грома и молнии Тлалока на фоне бушующих вод. Строительство этой пирамиды приписывалось толтекам – как и многих других мексиканских пирамид.

В отличие от пирамиды Кетцалькоатля, две большие пирамиды были полностью лишены украшений, имели другие размеры и форму и вообще были значительно массивней и древней.

Далее следовал отделенный тремя звездочками абзац, который Маклайн перечитал дважды. Потому что тут наконец-то автор текста дошел до самой сути.

Оказывается, в прошлом году археологи сделали новое открытие в пирамиде Луны. На глубине пяти метров под основанием пирамиды была обнаружена камера с каменным саркофагом. Под сдвинутой массивной крышкой саркофага не оказалось ничего, кроме змеиных скелетов. Было непонятно, сдвигали ли крышку для того, чтобы опустить туда тело, или же для того, чтобы, напротив, изъять. Или это и вовсе было подобие египетского, древнегреческого и римского кенотафа – пустой гробницы, сооруженной в память о том, кто погиб в каком-то другом месте, за тридевять земель от родного дома, или чьи останки так и не были найдены. В подземной камере археологи обнаружили черепки глиняной посуды и несколько золотых украшений, лежавших на полу. У исследователей создалось впечатление, что эти украшения не разложили там специально, в каких-то заранее определенных местах, а просто обронили – может быть, стремясь побыстрее выбраться из камеры с большой добычей?

Самой же главной находкой оказались настенные рисунки, выбитые в каменной толще. Пять рисунков, даже не рисунков, а схематично изображенных при помощи нескольких прямых и изогнутых линий объектов. Плюс круглые углубления. Первая схема изображала, как поначалу предположили исследователи, ритуальную маску с углублениями глаз и рта и еще одним углублением внутри правого глаза. Остальные четыре схемы, как довольно быстро определили ученые, показывали ту же маску с разных сторон. Причем схемы располагались на стене не в вертикальной плоскости, а в горизонтальной, как если бы маска лежала на полу или на столе. И на каждой из этих четырех схем тоже присутствовало по одному круглому углублению – словно маска, послужившая натурой, была пробита стрелами, копьями или каким-то другим колющим оружием; о пулях, разумеется, речь идти не могла.

В тексте не сообщалось, кто и когда сделал трехмерное компьютерное изображение этих пяти выбитых на стене схем, сведя их в одну; не сообщалось также, кто первым догадался о том, что сведенное воедино изображение удивительно похоже на один из загадочных объектов Сидонии. Собственно, ни о каком Марсианском Сфинксе в тексте не упоминалось. Одной строчкой сообщалось о том, что информация об этих новых находках нигде не обнародована – и на этом первый закодированный файл заканчивался.

Эдвард Маклайн мог только предполагать, какие рычаги влияния были использованы, чтобы скрыть эту сенсационнейшую информацию…

Некоторое время он сидел, разглядывая на экране изображение объекта, который в данный момент находился буквально у него под ногами, на дне марсианской атмосферы. Красные точки располагались на разной высоте от основания Сфинкса и могли обозначать все что угодно. Например, места кровавых жертвоприношений… или общественные туалеты…

Командир «Арго» не стал ломать над этим голову. Он просто открыл второй файл – и вновь обнаружил план какого-то поселения (правда, уже не сопровождавшийся фотографиями) и все то же трехмерное изображение Марсианского Лика. С теми же пятью красными точками, расположенными примерно в тех же местах. Опять ниже шел текст, и опять заголовок ничего не говорил Эдварду Маклайну. Хотя у него сразу же возникло предположение насчет того, зачем ему предлагают читать материал с названием «Хара-Хото».

Из текста Маклайн узнал, что «Черный город» (так переводилось название «Хара-Хото») – это древний мертвый город-крепость, затерянный в песках южной части пустыни Гоби, в низовьях реки Эдзин-Гол. Впервые он упоминался в письменных источниках начала XI века, а в 1226 году его разрушили воины Чингисхана.

Исследования мертвого города проводились русским ученым Петром Козловым, совершившим туда три экспедиции в первые десятилетия ХХ века. Перед археологами предстала высокая крепостная стена, образующая по периметру квадрат. С западной стороны возвышались два субургана – мавзолея, один из которых был почти полностью разрушен. Стены, кроме западной, до самого верха занесло песком…

Потом, когда слой песка был удален, открылась планировка улиц с развалинами лавок, мастерских, постоялых дворов, складов, жилых помещений; богатые дома и храмы были крыты черепицей, а вокруг города располагались пашни, система каналов, усадьбы. Были найдены и остатки большого дома правителя Хара-Хото.

Раскопки принесли русскому ученому богатый урожай находок – книги, письмена, металлические и бумажные деньги, женские украшения, предметы домашнего обихода. Оказалось, что Хара-Хото был когда-то столицей государства тангутов – народа «си-ся», исповедовавшего буддизм.

Во время второй экспедиции исследователи уделили особое внимание субургану, расположенному за территорией крепости. Этот субурган, получивший впоследствии имя «Знаменитый», подарил экспедиции целую библиотеку книг – около двух тысяч томов, – множество свитков, рукописей, образцы буддийской иконописи. Был найден даже тангутско-китайский словарь, с помощью которого удалось расшифровать письменность тангутов.

Во время третьей экспедиции русского ученого были обнаружены прекрасные фрески с изображениями фантастических птиц и обломки глиняных статуэток.

И лишь после всех этих салатов и других холодных закусок читателю, в данном случае Эдварду Маклайну, предлагали основное блюдо. Оно явилось командиру «Арго» в виде короткой информации о том, что среди множества документов, найденных в Хара-Хото, оказались и пять рисунков, пять схем – таких же, как в подземной камере теотиуаканской пирамиды Луны, на другом краю земли… Схемы были снабжены одной и той же лаконичной надписью: «Дом Небесного Фо-Хи».

И вновь ничего не сообщалось о том, кому в голову пришла идея сопоставить рисунки, найденные в азиатской пустыне, с рисунками из Теотиуакана. Сообщалось только, что монгольские рисунки, по всей видимости, являются копиями с более древнего оригинала – или с еще одной копии.

После знакомых уже Маклайну трех звездочек шла информация о том, кто такой этот Фо-Хи.

Как оказалось – легендарный китайский император, считавшимся бессмертным.

В китайских хрониках говорилось, что Фо-Хи был рожден девственницей, которая во время купания обнаружила на своей одежде цветок и съела его. И впоследствии у нее родился тот, кого хроники называли Хозяином Времени…

По некоторым же преданиям, Фо-Хи был рожден не девственницей, а спустился с неба в сопровождении неземных существ со слоновьими хоботами. («С Марса», – уверенно сказал себе Маклайн.) От времени Фо-Хи осталось несколько галек с линиями, нанесенными по три (две линии, как правило, прямые и одна – ломаная); линии отнюдь не природного происхождения, появившиеся на гальке не случайно. Эти линии назывались триграммами.

Как гласило предание, Фо-Хи управлял всем сущим под небом.

«Он посмотрел наверх и созерцал сверкающие созвездия, затем он посмотрел вниз и рассмотрел формы, увиденные им на Земле. Он различил знаки, украшавшие птиц и зверей, и, созерцая себя, он изучил свое собственное тело, на котором также нашел знаки космоса. Изучив все это, он составил восемь основных триграмм для того, чтобы раскрыть тайну небесных явлений, происходящих в природе, а также чтобы постичь все».

На основе этих триграмм впоследствии была создана знаменитая И-Цзин, Книга Перемен. В ней говорилось о том, что в каждой точке своего течения время разделяется на несколько ветвей, и давались советы, как избрать то или иное решение, пойти по той или иной ветви.

Опять же по преданию, Фо-Хи, закончив свое правление, удалился в иные края, в небесные сферы или же на некий остров. Он не стареет и время от времени выходит из своего укрытия…

Это было окончание файла, и Эдвард Маклайн, еще раз взглянув на компьютерное изображение «Дома Небесного Фо-Хи», закрыл его.

Оставался последний, третий файл. Командир «Арго» приготовился к чтению еще одной истории о каком-нибудь Изумрудном Городе, откопанном во льдах Антарктиды, в котором обнаружена копия Марсианского Сфинкса в натуральную величину. Но третий файл был совсем не об этом. И, читая его, Маклайн то и дело саркастически усмехался.

Содержанием этого файла был материал некой, опять же безымянной, группы психологов, в котором при помощи многочисленных цифр, процентов и примеров доказывалось, как отрицательно влияет на выполнение главной задачи осведомленность исполнителей о другой, гораздо более интересной задаче. В общем, это было то самое, но гораздо пространнее расписанное: «Парни, если вы будете знать слишком много о сидонийских объектах, вы будете плохо выполнять работу по добыче золота и не уложитесь в сроки. И провалите миссию».

Эдвард Маклайн не хотел признаваться в этом самому себе, но в глубине души он был уязвлен. Уж его-то, руководителя миссии, командира, могли бы поставить в известность заранее! Тем более, что информация, хоть и очень неожиданная, была все же не такой уж сногсшибательной – версии о различных палеовизитах-палеоконтактах бродили по миру уже не первый десяток лет. Неужели эти умники из НАСА всерьез думали, что он не сможет сохранить эти сведения в секрете от экипажа и обязательно проболтается еще на пути к Марсу?

Меньше знаешь – крепче спишь? Но ведь это не что иное, как выражение сомнения в личных качествах человека, которому, тем не менее, доверили возглавить полет… И где же, спрашивается, логика?

Впрочем, Маклайн был не из тех людей, которые готовы любую, даже самую незначительную личную обиду возводить в ранг вселенской трагедии.

Тем более, что после этого материала следовала приписка, уже не анонимная, а с подписью не последнего чина в НАСА, давнего знакомого командира «Арго» Стивена Лоу:

«Эд, прости, но психологам, наверное, виднее – даже если это простая перестраховка. И согласись, гораздо интересней узнать все эти сведения на марсианской орбите, чем тащиться с ними от самой Земли. Чем тяжелее мозги – тем больше расход топлива. Не принимай близко к сердцу.

Есть несколько мнений, но большинство специалистов полагает, что точками на рисунках отмечены входы внутрь Сфинкса. Надеюсь, у твоей команды найдется время проверить это предположение.

Только – не в ущерб погрузке!

Удачи!»

– Та-ак… – сказал Эдвард Маклайн, вытянул ноги и откинулся на высокую спинку кресла.

Да, наверное, психологи все-таки были правы – как бы он общался с Алексом, владея такой информацией? Безусловно чувствовал бы дискомфорт: знаю – и молчу… И они бы тоже чувствовали, что он от них что-то скрывает.. Меньше знаешь – крепче спишь…

Но с экипажем он поделится этим известием не раньше, чем «консервная банка» доставит сюда, на «Арго», первую партию золота. Чтобы было «не в ущерб».

Правда, и радиосвязи пока все равно нет.

Маклайн покосился на экран, прилежно отображающий ставшую уже привычной панораму Сидонии. Легкой кисеей разметались над древней равниной безобидные облака.

Теотиуакан… Хара-Хото… Сидония… Марсианский Сфинкс… «Дом Небесного Фо-Хи»…

Эдвард Маклайн знал, что запомнит эти названия навсегда. На всю жизнь.

Входы внутрь Сфинкса… Вот будет здорово, если это действительно входы!

Ну когда же, когда же восстановится эта чертова радиосвязь?..

– Все будет хорошо, – словно убеждая себя в этом, произнес он. – Все обязательно будет хорошо.

В отсеке царила тишина, и в космосе тоже царила тишина, но какой она была? Безмятежной или настороженной?..

15.

Много всяких беспорядочных мыслей успело промелькнуть в голове Алекса Батлера в тот бесконечно растянувшийся отрезок времени, когда он поворачивался к воротам.

– Эй, не вздумай стрелять! Опусти пистолет, Алекс! – страшным грохотом, как показалось ареологу, раскатилось под высокими сводами.

Высокий плечистый человек в ярко-оранжевом комбинезоне, выставив в защитном жесте руку вперед, застыл в свете направленных на него фонарей Батлера и Флоренс. Ареолог совершенно не мог понять, когда успел выхватить из висевшей на поясе кобуры свой «магнум-супер» – единственное оружие экспедиции.

– Господи, Свен, как ты меня напугал… – безжизненно сказала Флоренс.

Батлер, приходя в себя, поспешно опустил пистолет. Действительно, в кого он собирался стрелять здесь, на этой опустошенной планете, все временное население которой составляли только они, четверо землян? Вероятно, это давили на психику темнота и тишина, царившие внутри Марсианского Сфинкса, и неожиданный скрежет за спиной спустил с цепи первобытные страхи… А это всего лишь Свен Торнссон пошире раскрыл ворота, чтобы попасть внутрь – не мог он при своей внушительной комплекции протиснуться в узкий проем между створок.

– Как же ты меня напугал! – повторила Флоренс и нервно рассмеялась. – Стучаться надо, прежде чем входить.

– Ты еще скажи: поискать дверной колокольчик, – проворчал Свен, подходя ближе. Здесь, на фоне величественных ворот огромного зала, заполненного темнотой, он все-таки походил своими габаритами и шлемом на какого-нибудь инопланетянина-агрессора из телесериалов. – Вы что, совсем с ума сошли, ребята? Это у вас называется «сейчас осмотримся – и назад»? Да, Алекс?

– А в чем, собственно, дело? – недоуменно спросил ареолог, пряча пистолет в кобуру. – Мы только что вошли и ничего еще не увидели.

Он вдруг замер, расширившимися глазами глядя на Свена, а потом медленно произнес:

– А вообще, как ты здесь оказался? Ты же всего пять минут назад говорил с нами из лагеря! Или морочил нам голову, а сам шел следом за нами? Не утерпел?

Теперь пришла очередь Торнссона вытаращить глаза.

– Ты что, Алекс? – тихо, почти вкрадчиво, но очень внятно сказал он, словно растолковывая что-то ребенку или не очень сильному умом взрослому. – Какие пять минут? Час я отпустил на то, чтобы вы здесь побродили. Потом пытался связаться с вами, но вы не отвечали: ни ты, ни Фло. «Хорошо, Столб, – сказал я себе. – Обе рации одновременно выйти из строя вряд ли могли, лохнесских чудовищ здесь, как утверждают яйцеголовые, вроде бы не должно быть – значит, этим новым колумбам упало на головы что-то тяжелое или же они провалились в какую-то яму-ловушку – и лежат без сознания». Но поскольку думать так плохо мне вовсе не хотелось, я успокоил Лео и решил, что вы попали в некую мертвую зону – в смысле, для связи мертвую. И потому мы с Лео еще с полчаса добросовестно трудились, но настроение у нас, сами понимаете…

Алекс Батлер и Флоренс слушали пилота, буквально раскрыв рты, словно не Свен Торнссон это был, а сам старик Гомер, декламирующий свои бессмертные творения.

– Так вот, – продолжал Торнссон, попеременно глядя то на ареолога, то на Флоренс, – мысли наши были уже далеко от золота, от погрузки, и тут я вновь подумал о ловушках. Возможно, это была неудачная мысль, но я все-таки напомнил Лео, что по инструкции один из нас должен оставаться в лагере, и со всех ног бросился сюда. И обнаружил, что вы, слава Господу, живы и здоровы, но с вами здесь действительно что-то произошло. Сдается мне, что вы просто потеряли чувство времени. Возможно, здесь какая-то аномалия, какая-то патогенная зона, влияющая на восприятие. Так что убраться надо бы отсюда поскорее – вот что я обо всем этом думаю.

– Возможно, – задумчиво сказал Батлер. Флоренс, встрепенувшись, взглянула на него. – Только дело, похоже, вовсе не в нашем восприятии, то есть не в наших субъективных ощущениях. Взгляни. – Он поднял руку, чтобы пилот смог увидеть прозрачный «глазок» с вмонтированными часами. – Четырнадцать семнадцать. А последний сеанс связи у нас с тобой был в четырнадцать ноль восемь. Сколько на твоих, Фло?

– Четырнадцать… семнадцать, – срывающимся голосом ответила нанотехнолог. – То же самое…

– А на твоих, Свен?

Пилот уставился на зеленые светящиеся цифры своего табло, где быстро сменяли друг друга секунды.

– Шестнадцать двадцать восемь, все правильно! У вас что-то с часами!

– Неужели непонятно? – воскликнул ареолог, возбужденно переминаясь с ноги на ногу. – Там, за воротами, со времени нашего сеанса прошло два часа с лишним, а здесь – всего лишь десяток минут, не более! Дело не в нас, не в нашем восприятии, а во времени. Тут, внутри этой штуковины, время течет иначе, гораздо медленнее, чем снаружи! Я не знаю, причина этого в аномалии, неизвестной нашей науке, – гравитации-то повышенной здесь не наблюдается, – или же до сих пор тут работает какая-то хроноустановка марсиан, – но точно знаю другое: если мы пробудем здесь еще несколько минут, сюда, наплевав на все инструкции, примчится ошалевший Лео, потому что для него там, в лагере, прошло уже часа два с тех пор, как ты бросился нас спасать. Если мои подсчеты верны. Так что можно представить его состояние.

– Хроноустановка марсиан – это ты сильно сказал, – заметил Торнссон. – А Лео успокоить не проблема: нужно просто выйти за ворота и связаться с ним, там-то связь проходит.

– Светлая голова… – как-то рассеянно отозвался Батлер. – Так иди и свяжись.

– Может, пусть лучше Фло? А то я здесь еще ничего не видел, только на вас, ненаглядных, и смотрел.

Ареолог вновь ответил как-то рассеянно, словно размышляя о чем-то другом:

– Не слишком много ты здесь и увидишь: темно и пусто, как в желудке у нашего Лео без куска обожаемой им ветчины и пива. Если здесь когда-либо что-то и бы… Есть! Наконец-то подсчитал!

– Что? – чуть ли не в один голос спросили Флоренс и пилот.

– Время здесь, внутри Сфинкса, течет раз в тринадцать-четырнадцать медленнее, чем снаружи, за воротами. По известной гипотезе Паттена и Уиндзора, цивилизация на Марсе могла погибнуть пять тысяч лет назад от бомбардировки осколками Астры – развалившегося небесного тела, планетоида… Хроноустановка до сих пор работает… предположим… Здесь, внутри, прошло что-то около трехсот шестидесяти лет… А что если средний возраст марсиан был не семьдесят – семьдесят пять, как у нас, землян, а раз в пять больше? Или пусть даже и меньше – все равно тут могло выжить не одно поколение уцелевших! Тех, что укрылись здесь от бомбардировки.

Ареолог замолчал, и вновь наступила тишина, но теперь она казалась несколько иной…

– Ты хочешь сказать, что тут могут быть марсиане? – почти шепотом спросила Флоренс, едва не выронив видеокамеру.

– Это похлеще хроноустановки, но не более чем твое предположение, Алекс, – осторожно сказал Торнссон.

Ареолог кивнул:

– Да, но, по-моему, вовсе не лишенное оснований. Это же гигантское сооружение, тут может быть столько всего… А что, если есть и какая-то не менее гигантская подземная часть, с хранилищами воды и продовольствия? Кто-то ведь им, сидонийцам, угрожал, была какая-то угроза извне! Как пить дать, на Марсе было несколько государств… Почему он в этом должен отличаться от Земли? И не всегда они ладили друг с другом, это же ясно! А здешний воздух? Уж не связана ли и эта странность с какими-то до сих пор работающими установками?

– В фантазии тебе не откажешь, Алекс, – сказал Свен Торнссон, – но сейчас все-таки неплохо бы побеспокоиться о нервах Леопольда.

– Тьфу ты, дьявол! – спохватился Батлер. – Я все-таки абсолютно бездарный руководитель. Фло, иди, свяжись с Лео, а мы попробуем отыскать хоть что-нибудь… Может быть, какой-то ход…

Флоренс, не успев еще сдвинуться с места, вдруг крикнула:

– Смотрите, что это?!

Свет трех мощных фонарей слился в единый поток, устремленный к воротам, – но там уже не было никаких ворот… И медленно надвигалось на астронавтов, поглощая свет, что-то черное… абсолютно черная стена…

– Вот дьявол! – сдавленно воскликнул Алекс Батлер, делая шаг назад.

Лучи фонарей беспорядочно заметались в разные стороны – и везде было одно и то же: черные стены надвигались на них, словно сама темнота все сжимала и сжимала кольцо, стремясь раздавить, стереть в прах трех чужаков, посягнувших на ее извечный покой.

– Это ловушка! Допрыгались! – воскликнул Торнссон и бросился на подступившую почти вплотную черноту, пытаясь протаранить ее.

Алекс выхватил пистолет, отчаянно закричала Флоренс – и свет фонарей мгновенно исчез, словно накинули на них черное покрывало. Кольцо сжалось до предела – и мрак поглотил чужаков и растворил в себе…

16.

Таяла, исчезала в безбрежной пустоте вереница образов, в невнятные затихающие отзвуки превращались слова, обрывки слов уносило ветром за тридевять земель, и проливались они короткими дождями в тех краях, которых никто не видел и не увидит, – да и не было уже ни дождей, ни краев, а был слабый свет, проникавший под неплотно сомкнутые веки.

Он сделал усилие и открыл глаза – словно, поднатужившись, поднял могильные плиты. Сел и некоторое время тер виски – что-то непрерывно ускользало, просачивалось, просеивалось, не оставляя по себе никакой памяти; быстро сглаживались отпечатки впечатлений, как будто туда-сюда ходил по ним тяжелый утюг, и вот уже вовсе не разобрать: с кем это было? когда? и было ли вообще? Блуждания, картины, сменяющие друг друга, – где это было? что это было?.. Напряжение мышц, сердце, стучащее у самого горла, долгий бег – откуда? куда?..

Сны наяву? Явь во сне?

Он вспомнил наконец, кто он такой и кто эти двое, что лежат рядом с ним на каменном полу в неярком свете, льющемся от стен, – это холодно светились сами камни.

«Господи, что с нами случилось? – смятенно подумал Алекс Батлер. – Где мы? И где мы были?..»

Он вытер рукавом мокрый лоб, несколько раз глубоко вздохнул – ему было душно, и в следующее мгновение осознал, что ни на нем, ни на его неподвижно лежащих на полу спутниках нет шлемов. Баллонов тоже не было, а вот комбинезоны остались; на их плотной ткани проступали какие-то смазанные темные пятна. Алекс торопливо схватился за кобуру – пистолет оказался на месте, хотя ареолога не покидало смутное ощущение, что он вроде бы вынимал оружие и размахивал им – в тех долгих скитаниях неизвестно где… А впрочем, какие скитания? Довольно отчетливо помнилось лишь одно: надвигавшиеся со всех сторон черные стены… Все остальное могло быть не более чем сновидением, бредом, галлюцинациями, наваждением или какими-то другими заморочками из области скорее духа, нежели материи.

Шевельнулся и приподнял голову лежавший ничком Свен Торнссон. Коротко вздохнула и открыла затуманенные глаза Флоренс Рок. Алекс Батлер потер пятно на рукаве своего комбинезона, посмотрел на пальцы – на них ничего не осталось. Понюхал рукав – никаких посторонних запахов. Он обернулся – сзади призрачно светилась стена. А впереди темнел неширокий проход. Вероятно, именно этим путем они и пришли сюда, в небольшое, абсолютно пустое помещение с низким потолком – но когда? зачем? откуда?.. Или они вовсе сюда не пришли, а попали каким-то иным способом?.. Их сюда принесли?..

Торнссон уже сидел, обхватив руками колени, и вид у него был такой, словно он упорно, но безуспешно пытался решить какую-то задачу – или что-то вспомнить. Флоренс тоже сидела и молча осматривалась. Волосы у нее спутались, а лицо было несколько отрешенным; так выглядят люди, только-только очнувшиеся после наркоза.

И никто из астронавтов словно бы не решался нарушить молчание.

Батлер посмотрел на часы: табло было темным, без единой цифры.

– Где мы? – Тревожный полушепот Флоренс наконец нарушил тишину. – Боже, мне столько всякого привиделось…

Ареолог подался к ней:

– Ты что-то помнишь?

Флоренс неуверенно пожала плечами:

– Н-нет… пожалуй… Просто какое-то общее впечатление: что-то было. А вот что?..

– У меня то же самое, – вступил в разговор Торнссон. – Ну, точно как бывает, когда просыпаешься и еще несколько мгновений что-то помнишь из своего сна. Но все тут же выветривается, как на сквозняке. Признаться, я думал – нам крышка.

– Я тоже, – кивнул ареолог. – У меня часы не работают. А у вас?

Свен и Флоренс одновременно приподняли руки. Пилот помотал головой, а нанотехнолог ответила:

– И у меня не работают. И видеокамера пропала…

– Чудесно, – ровным голосом сказал Батлер. – А еще куда-то подевались шлемы и баллоны. Возможно, мы сами их и выбросили. – И, возможно, чем-то здесь надышались… Отсюда и видения.

Торнссон посмотрел на него долгим взглядом и медленно произнес:

– Брось, Алекс. Ты прекрасно знаешь, что никакие это не видения. Тут что-то другое. Лично я склонен считать, что мы до сих пор в ловушке. Подверглись какому-то воздействию… наше сознание подверглось… Может быть, когда-нибудь что-нибудь и вспомним – уже на Земле, под гипнозом.

«Если нам удастся отсюда выбраться», – подумал ареолог и тут же попытался прогнать эту невеселую мысль.

– Древний Лик, – тихо произнесла Флоренс и, поморщившись, провела пальцем по ссадине на лбу. – Мы где-то в недрах этого Древнего Лика. Так он называется…

– Рядом с городом великих жрецов, – добавил пилот.

– Кое-что получается и без гипноза, – заметил Батлер. – Да, на сон или бред не очень похоже: не могли же мы все бредить одинаково!

Струился, струился от стен холодный безжизненный чужой свет, придавая неестественную бледность лицам людей и странный блеск их глазам. Сухой теплый воздух, казалось, искажал звуки, и голоса астронавтов звучали тоже неестественно, словно из-под повязки. Низкий каменный потолок был монолитным, он нависал над головами, он давил, и неизвестно было, каких размеров толща отделяет это маленькое пустое помещение от внешнего мира; может быть, они находились где-то у вершины Марсианского Сфинкса, а может быть – глубоко под поверхностью…

После нескольких попыток связаться с Каталински, они оставили рации в покое… Нужно было действовать, пытаться без всякой нити Ариадны найти выход из глубин инопланетного колосса, – но они продолжали сидеть, озаренные чужим недобрым светом, словно не решаясь встать и сделать первый шаг. Они знали, чем вызвана нерешительность: боязнью обнаружить, что единственный выход из этого помещения оканчивается тупиком…

– И умирало все живое в тот день, когда решил ты покарать нас, о Лучезарный… – внезапно сказала Флоренс. Словно прочитала строку из невидимой книги.

– Да, да, да, – покивал Алекс Батлер. – Что-то такое и у меня… Твой гнев испепелил весь мир… Очень знакомо… Конец света… Вся планета – могила…

– А может быть, и мы тоже умерли, – сказала Флоренс, и глаза ее превратились в льдинки, и погасли в них отблески холодного неяркого света. – Мы уже умерли здесь, а все это, – она вяло обвела рукой вокруг себя, – последнее, что мы видели перед смертью… Мы умерли, и тела наши давно остыли, а это видение – ну, как черная дыра… существует в собственном коллапсе, независимо от нас…

– Наверное, ты прав, Алекс. – Торнссон резко поднялся на ноги. – Наверное, воздух здесь все-таки ядовитый, влияет на мозги. Что ты несешь, Фло? Черная дыра, коллапс! Никаких дыр, кроме вот этой! И вы как хотите, а я намерен из нее выбираться.

– Подожди, Свен, – слабым голосом сказала Флоренс, остановив тем самым и ареолога, который тоже начал было вставать с каменного пола. – Не обращай внимания, это я так, машинально. Я чувствую, что у меня в голове какая-то работа идет, словно я на компьютере в поисковую систему вошла. Чувствую, вот-вот должно что-то вспомниться…

– Ну-ну, – сказал Торнссон, бросив взгляд на Алекса. – Подождем. – Он снова сел и обхватил руками поднятые колени. – Только давай, форсируй, а то к ужину опоздаем, и Лео все наши порции слопает.

– Лео такой, он может, – подхватил ареолог, ощутив прилив сил.

Кто сказал, что они остаток дней своих проведут в этом склепе? Найдется выход, найдется! В крайнем случае, Лео вернется на орбиту, заберет командира – «Арго» повисит и на автоматике, – и вдвоем они что-нибудь придумают. Обязательно придумают… Хотя – почему только вдвоем? Там же целый ЦУП, умник на умнике! Подскажут, как решить проблему…

– Есть… есть… – едва слышно прошептала Флоренс. – Проступает…

Она прислонилась спиной к стене, закрыла глаза и начала медленно, с остановками, говорить, словно впав в транс, – и вновь казалось, что она читает невидимую книгу:

– О Лучезарный! Ну почему, почему именно я стал избранником твоим, почему именно мои глаза ты открыл, чтобы мог я видеть то, что неведомо никому, кроме тебя? Есть ведь другие, более достойные дара твоего… нет!.. не дара – тяжкого бремени, которое возложил ты на слабые плечи мои…

Слова Флоренс камнями падали в тишину, и понятно было, что ее голосом говорит сейчас кто-то другой, говорит из глубины времен.

– О Лучезарный, прости мне дерзкие слова мои, отврати гнев свой от недостойного творения твоего! Смиряюсь, о Лучезарный, покоряюсь воле твоей, ибо кто есть я? Пылинка жалкая, ветром гонимая, песчинка малая на речном берегу, листок увядший в бурном потоке, и не мне, ничтожному, судить о деяниях твоих, о Лучезарный, не мне, чья жизнь – одно мгновение пред ликом твоим, пытаться проникнуть в помыслы твои, разгадать намерения твои…

Смиряюсь и принимаю этот дар твой, о Лучезарный, смиряюсь и принимаю тяжкое бремя умения видеть то, что скрыто ото всех других до поры, что откроется другим лишь в урочный час. Может быть, ты, о Лучезарный, возжелал испытать стойкость мою, проверить крепость веры моей, силу и терпение мои? Не дано простому смертному ведать замыслы твои, о Лучезарный… Но достоин ли я дара твоего?

Одно знаю: я избранник твой, о Лучезарный, и ступил на этот скорбный путь, и идти мне по нему до конца. Я избран тобою, о мой повелитель…

Отвернулись от меня сообщинники мои, и одиноким я стал среди них, но не дрогнула от этого одиночества вера моя, но укрепилась еще более… Одиночество – удел каждого под этими небесами, и каждый одинок в любой толпе, среди радости и среди печали… Одинокими мы приходим в этот мир и одинокими покидаем его, и тает пелена иллюзий, из которых соткана была наша жизнь… Я до самого дна познал эту тяжкую истину…

О Лучезарный, как все-таки ничтожен я, служитель твой! Не смог я сразу распознать, прочувствовать, осмыслить необычный дар твой, отгородивший меня незримой, но непреодолимой стеной от сообщинников моих. Глаза мои уже видели то, что скрыто от других до урочного часа, а жалкий разум мой еще не мог понять открывшееся глазам. Утром видел я Лото-Олу, окруженного бледным пламенем, и словно исходило пламя из головы его; и из рук и ног его, извиваясь, струились змеи огненные, подобные большим лепесткам коварного ночного цветка чари. И стоял могучий Лото-Ола у жилища своего, крепкой рукой сжимая копье, и от губ его змеился бледный огонь, но никто не замечал этого огня, кроме меня, избранника твоего, о Лучезарный! И прислонилась к его плечу стройная Куму-Ру, и не чувствовала огня, и надела на шею ему ожерелье из желтых камней. И ушел Лото-Ола, и другие с ним, за добычей, ибо кончились с этим твоим восходом, о Лучезарный, священные праздники Кадам, и надлежало, согласно канону, изловить быстрого ургуна для заклания.

И видел я это, когда шел к Священному огню, – и задрожали ноги мои, и заполз ужас в душу мою, и гадал я, что значит это странное видение, явившееся мне. И вступил я в храм твой, о Лучезарный, и вознес молитвы тебе, чтобы направил ты разум мой на истинный путь и дал мне понять, что значит странное видение.

И не вернулся с добычей Лото-Ола, а принесли бездыханным тело его сильное, завернутое в листья папаринуса. Упорхнула душа его птицей зен в темные воды Мертвой реки, потому что смертелен был укус ползучей хинтаа, затаившейся на пути охотников.

Рыдала стройная Куму-Ру, рвала в отчаянии черные волосы свои, и рыдали подруги ее, над недвижным телом Лото-Олы склонившись. И рыдала юная Рее-Ену, и охватило ее пламя струящееся, пламя бледное, видимое только моим глазам… Трижды прятал ты свой лик, о Лучезарный, и трижды вновь освещал поднебесный мир – и не встала юная Рее-Ену из постели своей, не вышла из жилища своего. И больше не слышал никто веселого смеха ее. Вздулась шея ее нежная, посинела шея ее от смертельного яда страшного многоногого мохнатого хо – и пробудился наконец ото сна разум мой, о Лучезарный! Понял я, ничтожный, какой печальный дар послал ты мне, и смирился с судьбой своей, и принял участь свою, ибо невозможно и бессмысленно противиться выбору твоему, о Лучезарный…

И печальны и скорбны стали дни мои, ибо нет ничего горше, чем видеть то, что скрыто от других! Чередой тянулись дни и ночи, и облетала листва, и падал снег, и вновь разливались реки, подчиняясь переменам звездных узоров в небесах, – и неизбежно приходил день, когда видел я бледное пламя над кем-нибудь из сообщинников моих. По утрам говорил я об этом с порога храма твоего, о Лучезарный, и улетала вслед за тем еще одна душа птицей зен в темные воды Мертвой реки…

Бесконечно одиноким сделался я, о Лучезарный, среди сообщинников моих, и закрывали они лица свои и отворачивались, лишь завидев меня, и уходили поспешно, чтобы не слышать меня, и несли мне плоды, и мясо, и рыбу, и сок дерева банлу в храм твой, о Лучезарный, и умоляли меня не выходить больше из храма твоего и не печалить их мрачными предсказаниями, что обязательно сбываются в роковой час…

Уединился я в подземелье под жертвенной чашей, но не было мне покоя. Видел я во мраке образы сообщинников моих, проплывающие медленной чередой, и лилось бледное пламя от дряхлой Тава-Гаа, и узнавал я потом, выйдя на свет, что уже предано огню тело ее, и прах развеян над Полем ушедших; и лилось бледное пламя от Долу-Уна – и никто больше не видел знахаря, поутру отправившегося в заречную чащу за травами…

И молчал я, о Лучезарный, никому больше ничего не говорил я о скорбных видениях моих…

Но настал день, о Лучезарный, когда не смог я молчать и воззвал с порога храма твоего к сообщинникам моим, чтобы услышали они меня и покинули эти края, потому что задумал ты обрушить на мир гнев свой и наказать всех живущих за прегрешения прежних поколений, ибо давно уже сказано: «Отцы ели кислые плоды, а у детей оскомина: грехи отцов – на детях их».

Алекс Батлер сделал невольное движение, услышав эти слова, а Флоренс продолжала монотонным голосом, делая паузы после каждой фразы:

– Послал ты мне видение, о Лучезарный, и было ужасно это видение. Бушевали в небе яростные огни, огни гнева твоего, о Лучезарный, и огненные камни сыпались вниз, и горело все вокруг, и в пар превращались воды, и глубокие провалы возникали на месте лесов, и сотрясалась земля, и раздвигалась, и падали в бездну строения. Ярче лика твоего полыхали те безжалостные карающие огни, и умирало все живое в день, когда решил ты покарать нас, о Лучезарный, и великий твой гнев обращал весь мир в мертвый пепел…

И рыдал я, о Лучезарный, в подземелье храма твоего, и оплакивал близкую и неминуемую гибель мира, и оплакивал ныне живущих под небесами, принимающих кару твою за прегрешения отцов и всех тех, кто жил здесь когда-то – и сто, и тысячу, и десять тысяч циклов тому назад, всех – от начала времен. Копились, множились, нарастали грехи, и переполнили наконец чашу терпения твоего, о Лучезарный… «Всякому прощению есть предел», как сказано в древние времена…

Но и в праведном гневе ты не утратил милосердия, о Лучезарный! Тяжкое бремя взвалил ты на плечи мои, – но и вознаградил меня, и дал возможность спастись и мне, и сообщинникам моим!

Вняли сообщинники мои страшному предсказанию моему, и было горе великое и отчаяние. А потом все мы, от мала до велика, принялись рубить деревья и вязать плоты, чтобы к закату уплыть по реке и добраться до города великих жрецов Гор-Пта, что стоит на зеленой равнине у моря. Там, в глубинах Древнего Лика, могли обрести мы спасение свое…

Вижу, знаю, о Лучезарный, что смерть соберет обильную жатву, небывалую жатву, и обратятся в прах леса и поля, и запустение будет царить в нашем мире… И придут другие из небесных высот, и будут забирать сокровища, и вторгаться в святыни…

Вот, вижу, чужие в глубине, и нет у них веры в тебя, о Лучезарный! И вижу, вижу – вновь возгорается бледное пламя…

Флоренс замолчала, вытерла вспотевший лоб и уронила руку – казалось, этот монолог отнял у нее все силы.

– Дьявол, неужели это про нас?.. – растерянно сказал Свен Торнссон и ожесточенно запустил пальцы в свои светлые локоны. – Нострадамус какой-то марсианский…

– Было сказано: «чужие в глубине», – произнес Батлер, расстегивая комбинезон у горла, словно ему стало трудно дышать. – Мало ли здесь могло побывать чужих?

Пилот подался к нему, пистолетом выставил перед собой указательный палец:

– Придут другие с небес, заберут сокровища! С небес, Алекс! Разве это не про нас?

– Возможно, другие давным-давно уже пришли и забрали, – возразил ареолог. – Задолго до нас. Возможно, кто-то и поплатился. Марсиане, пережившие катастрофу внутри Сфинкса, или их потомки могли добраться до Земли. А потом наведаться на родину. До Земли они несомненно добрались – об этом не только плитки с сиррушем говорят. У местного Нострадамуса есть прямо-таки библейские высказывания. Уловил?

– Я не знаток Библии, – признался Торнссон.

Алекс Батлер озабоченно взглянул на Флоренс – она по-прежнему сидела, привалившись к стене, и глаза ее были закрыты.

– Фло, как ты себя чувствуешь?

– Нормально. – Флоренс повела рукой. – Как будто без лифта поднялась на тридцатый этаж. Сейчас отдышусь…

– И какие же это высказывания? – спросил Торнссон.

Ареолог перевел взгляд на пилота:

– Про отцов, которые ели кислый виноград, а у детей на зубах оскомина. И еще: «День гнева превратит мир в пепел»…

– Не помню, чтобы Фло говорила про виноград.

– Она сказала «плоды», а в Библии – «виноград». Суть не меняется. Они переселились на Землю, Свен, сомнений быть не может. Гор-Пта… Пта, так же как и Гор, – один из богов Древнего Египта. Бог-творец. Между прочим, единственный из египетских богов, кого изображали в виде мужчины в плотной облегающей одежде, с посохом в руке. Бог-путник, странник. Пришелец! В марсианском комбинезоне, с лазерным посохом… Город Гор-Пта… Гор – владыка небес, Пта – демиург, создатель. Да тут столько всяких параллелей и аналогий напрашивается! – Алекс Батлер возбужденно заерзал на полу. – Здесь был город Гор-Пта, это были их боги, боги марсиан. Именно марсианское потом стало древнеегипетским… Я не знаю, каким образом уцелела исповедь этого Нострадамуса, и как оказалась в наших головах… Вообще, тут много чего не ясно, но ясно одно: этот Лик – не просто мертвая маска, что-то здесь до сих пор функционирует. Никакой мистики, никаких мифических «стражей пирамид» – просто аппаратура, которая нам и не снилась. Супераппаратура! И она как-то на нас воздействует…

– Убираться нужно отсюда, – подал голос Торнссон. – А то превратимся в каких-нибудь зомби.

– Да уже превратились бы, – ответил Батлер и встал. – Ну что, давайте искать выход, пока нас не сочли без вести пропавшими.

– Может, уже и сочли, – буркнул пилот и тоже поднялся на ноги.

– Господи, подскажи нам верный путь! – вырвалось у Флоренс.

Торнссон подал ей руку и повернулся к ареологу:

– Никакой мистики, говоришь? А как же этот служитель Лучезарного? Он же каким-то образом видел будущее – я не думаю, что он все это просто выдумал со скуки.

– Ясновидение – это не мистика, – сказал Батлер. – Явление хоть пока и не объясненное, но, в принципе, объяснимое, гипотез разных хватает. Если рассматривать наш мир как единый информационный океан, где сосуществуют прошлое, настоящее и будущее, то ясновидящие – это люди, которые умеют ловить рыбу в этом океане… или даже не так: не умеют, а обладают даром ловить рыбу, то бишь информацию. Как та слепая провидица с Балкан. Судя по исповеди, у марсиан этот дар был такой же редкостью, как и у нас…

– Ты, случаем, не был школьным учителем? – поинтересовался Торнссон. – На все-то у тебя есть ответы.

– Если бы на все… – вздохнул ареолог.

– Знал бы ты ответ на вопрос «где выход отсюда?» – тебе бы цены не было, – сказала Флоренс.

Выглядела она уже вполне нормально, только на лбу под челкой вновь выступили капельки пота.

– Сейчас поищем, Фло, – бодро отозвался ареолог, но чувствовалось по его голосу, что бодрость эта наигранная. – И вот что, коллеги… – Он посмотрел на пилота, а потом остановил взгляд на Флоренс. – Что нас ждет впереди – неизвестно, случиться может всякое. Возможно, мы самим своим присутствием как-то влияем на здешнюю технику. Не исключено, что мы можем потерять друг друга… каждый из нас может оказаться в одиночестве… Не впадать в панику, не отчаиваться – и надеяться… До последнего.

– Да ладно тебе, Алекс. – Торнссон положил руку на плечо притихшей Флоренс. – Психологическую подготовку одинаковую проходили, «караул» кричать не будем. Да, Флосси?

– Кричать точно не буду, – негромко ответила нанотехнолог. – Буду молиться…

– Давай надеяться на лучшее, Алекс. – Торнссон оглядел рукав своего комбинезона. – Интересно, где это мы здесь так перепачкались?

– Считай, что это смазка от местных машин, – сказал ареолог. – Ладно, коллеги, жизнь пока не кончилась. Продолжим нашу увлекательную экскурсию. И кстати, знаете, что меня радует?

– Что нет дождя? – предположил пилот.

Батлер отрицательно покачал головой:

– Не угадал. Радует меня то, что мы до сих пор живы. Это значит, что здешние защитные механизмы или не запрограммированы на поражение, или ресурс у них исчерпался. Или мы им вообще не по зубам. Значит, у нас есть хороший шанс продолжать оставаться живыми и дальше.

– Как ты умеешь поднять настроение! – с деланным восхищением воскликнул пилот. – Ну прямо домашний психолог! Да, Флосси? – Он все еще продолжал держать руку на ее плече.

Флоренс с некоторым усилием улыбнулась: – Хвала великому утешителю. Вернемся домой – и я обязательно приглашу тебя в гости, Алекс.

– И меня не забудь пригласить, – сказал Торнссон. – Я умею делать отменные тройные бутерброды, меня мама учила. Берешь обыкновенный гамбургер…

– Вот только о еде не надо, – запротестовал ареолог. – Неизвестно, когда нам удастся поесть. Если только не наткнемся здесь на какой-нибудь продовольственный склад. Хотя там, наверное, все давно засохло. Ну ладно, вперед!

Он машинально поправил кобуру и, сделав несколько шагов, остановился перед проходом. Там было тихо и темно, и в такой ситуации весьма пригодились бы фонари, но фонари исчезли неизвестно где, как и когда, вместе со шлемами.

– Осторожно, – посоветовал подошедший сзади Свен. – Сначала проверяй ногой, а потом уже делай шаг.

– Постараюсь, – ответил ареолог. – Я лицо в некотором роде заинтересованное. А вы заметили, что тут сила тяжести побольше, чем в первом зале? То ли мы провалились бог весть на какую глубину, то ли заработал какой-то источник гравитации.

– Главное, чтобы этот источник нас по полу не размазал, – отозвался Торнссон.

Батлер еще немного постоял, ожидая, когда глаза привыкнут к темноте, а потом шагнул вперед.

– Не торопись, – вновь предупредил пилот.

Медленно, со всеми предосторожностями, Батлер прошел несколько метров, слыша за спиной дыхание спутников и чувствуя, как пот стекает у него между лопатками. Ему было душно и жарко, и меньше всего на свете он хотел бы провалиться в разверзшуюся под ногами глубокую яму или оказаться под обрушившейся сверху многотонной плитой. Он остановился, обернулся – и увидел темные силуэты пилота и Флоренс на фоне казавшегося почему-то уже очень далеким слабого свечения.

«Все-таки хоть какой-то свет», – подумал ареолог, смахивая пальцем капли пота с висков, и в тот же миг свет исчез и окружающее погрузилось в кромешную тьму.

– Ну, все, – удрученно произнес Свен Торнссон. – Пора молиться Лучезар… А, нет, кажется, не все!

Впереди, в темноте, отчетливо проступало несколько вертикальных световых полосок – хотя каждый из астронавтов с уверенностью мог сказать, что буквально несколько мгновений назад этих полосок не было. Создавалось впечатление, что там, впереди, находится дверь, и свет извне проникает в щели между неплотно подогнанными одна к другой досками.

Но это была не дверь. Это были каменные столбы от пола до потолка, с руку толщиной, перегородившие проход. А за ними, у обеих стен, источавших знакомый уже холодный свет, аккуратно лежало пропавшее обмундирование: у правой стены – баллоны, у левой – шлемы; фонари на шлемах не горели.

– А вот и бюро находок, – прокомментировал увиденное Свен. – Получите свои вещички, растеряхи.

– Если пролезем, – заметил Батлер. – В чем я очень сомневаюсь. А перчаток наших там нет…

– Себе забрали, – усмехнулся Торнссон. – Уж очень понравились.

– И видеокамеры тоже нет, – сказала Флоренс.

Пилот покосился на нее:

– Скажи спасибо, что догола не раздели…

– Главное – мозги оставили, – подытожил Батлер.

Коридор за оградой уходил вперед по прямой – освещенный пустой коридор; стоило немного напрячь воображение, и можно было представить, что это обыкновенный подземный переход под какой-нибудь Оук-стрит, сейчас глубокая ночь, и потому безлюдно… но если хорошенько прислушаться – можно уловить тихий гул поливальных машин над головой, и вот-вот донесутся сверху визгливые переливы сирены полицейского патруля…

– А ну-ка, попробуем. – Свен Торнссон шагнул вперед, протянул руку к ограде, намереваясь испытать прочность препятствия, и ладонь его, к всеобщему изумлению, легко погрузилась в столб.

От неожиданности пилот отдернул руку, словно только что прикоснулся к горячему утюгу, и издал какое-то невнятное восклицание.

– Фокус-покус! – объявил Алекс Батлер и повторил манипуляцию Торнссона.

Его пальцы не встретили никакого сопротивления – ограда была иллюзорной.

Торнссон, сообразив, что к чему, сделал шаг – и оказался по ту сторону ограды; не просочившись сквозь нее подобно роботу-терминатору из великолепного старого фильма, а просто пройдя вперед, как если бы там было пустое место. Ареолог тут же последовал его примеру, а за ним псевдопрепятствие без труда преодолела и Флоренс.

– Что-то вроде голограммы? – предположил Батлер, оглядываясь на столбы. – Зачем? Для отвода глаз? Убедить непрошеных гостей в том, что здесь хода нет, заставить уйти не солоно хлебавши? Но куда уйти? Сзади тупик…

– Не расходуй попусту мозговые клетки, – посоветовал пилот, склоняясь над баллонами. – Принимай все как есть, как данность, а плодить гипотезы можно будет и потом. Когда выберемся. Абсолютный ноль, пусто, – сообщил он, завершив осмотр баллонов. – Слава богу, это не смертельно. В прямом смысле.

Алекс как будто не услышал совета Торнссона.

– Допустим, вот они вышли, и впереди увидели преграду, – пробормотал он, словно разговаривая сам с собою. – Значит, придется повозиться, а время, предположим, поджимает… очень поджимает… Например, уже спешит сюда резервная команда охраны…

– Неубедительная какая-то защита, – подала голос нанотехнолог, широкими взмахами руки раз за разом рассекая миражные каменные столбы. – Кто-нибудь да попробует прикоснуться, прежде чем убираться восвояси; проверит – нельзя ли проломить защиту, они же не с голыми руками сюда… Мы ведь проверили, не отступили.

– Нам отступать некуда.

– Эй, уважаемые аналитики, вам фонари нужны? – Торнссон уже успел перейти к противоположной стене и отсоединить фонарь от одного из шлемов.

Ареолог проигнорировал этот вопрос – он стоял с задумчивым видом и потирал лоб, а Флоренс почти тут же отозвалась:

– Не помешают, если работают.

– А почему бы им не работать?

Пилот пальцем толкнул пластинку переключателя на почти плоском четырехгранном корпусе фонаря – и плотный световой поток метнулся вдоль коридора, уткнувшись в каменную преграду вдалеке.

– Там либо поворот, либо… – Пилот не стал заканчивать фразу, все было понятно и так.

Спустя две-три секунды стены внезапно потускнели, словно сработали фотоэлементы, среагировавшие на новый источник света, и Флоренс торопливо попросила:

– Дай и мне, Свен!

Пилот снял фонарь со второго шлема, протянул ей, и нанотехнолог тут же щелкнула переключателем.

– Ресурс как у Солнца, так что на наш век хватит, – сказал Торнссон и наклонился к последнему шлему. – Держи, Алекс.

– Если они шли оттуда, как и мы, – ареолог показал за ограду, – и увидели, что тут якобы не пройти… То или повернули назад, или все-таки выяснили, что препятствие фиктивное – и пошли дальше. В любом случае, у них была возможность вернуться. Но там же нет никакого другого выхода! – Алекс Батлер махнул в сторону пустой камеры. – Тайный ход с кодовым замком? «Рапунцель, Рапунцель, проснись, спусти свои косоньки вниз»? Так, что ли?

– А если они шли с той стороны? – Пилот кивнул на уходивший вдаль коридор. – А комната была полна сокровищ. Дошли, забрали и удалились.

– Полно сокровищ, а ограда фиктивная? – усомнился Алекс. – Что-то я их не пойму, этих местных искусников…

– Да тут себя иногда с трудом понимаешь, не то что других. Тем более, марсиан. – Торнссон повел фонарем по коридору. – Идем, Алекс.

– А снаряжение? – спросила Флоренс.

Ареолог немного подумал и решил:

– Оставим. Лишний груз. Зачем нам пустые баллоны? И зачем шлемы без баллонов? Запасной комплект на борту есть… нам бы только добраться до борта…

– Вот и пошли добираться. – Пилот вытянул из пазов длинную дужку фонаря, повесил его на шею и направился вперед.

Алекс Батлер хотел было напомнить ему, кто тут главный, но не стал. Он одновременно с Флоренс тоже поместил фонарь на груди и бок о бок с нанотехнологом двинулся вслед за Торнссоном.

Серый голый каменный пол стелился им под ноги, не отражая, а словно бы скрадывая свет фонарей; серые голые каменные стены уплывали назад, и не было на этих стенах ни одного знака, ни одной линии; и бог весть какая толща нависала над их головами, и кто знает, что сулил каждый следующий шаг – падение сверху каменной глыбы или провал в глубокий колодец с острыми стальными штырями на дне… Или новое черное облако, неведомым ядом выжигающее сознание… Они шли очень осторожно и медленно – медленно еще и потому, что коридор неумолимо заканчивался. И впереди могло и не быть никакого поворота вправо или влево, а вполне могла быть непреодолимая преграда… И даже если есть там какой-то замок – разве найдешь его, этот замок? Да и где взять ключ?..

Пол этого коридора чем-то отличался от того пола, по которому Батлер совсем, кажется, недавно шел вместе с Флоренс. В переходе, ведущем к Марсианскому Сфинксу. И ареолог наконец понял, в чем отличие: здесь совсем не было пыли, словно только что ушли отсюда уборщики со щетками. Или просто неоткуда было взяться пыли в наглухо закупоренном пространстве?

– Нет, ну надо же! – нарушил тишину пилот, остановившись и оборачиваясь к своим спутникам, которые чуть не налетели на него. – Сколько я этих фильмов пересмотрел, сколько всяких хищников, чужих и джедаев повидал… Сколько подземелий, лабиринтов, заброшенных заводов, астероидов, зловещих планет… И мог ли я хоть на секунду представить, что сам окажусь в таком фильме? Невероятно! Просто невероятно…

– «Невероятный мир», – пробормотал Алекс. – Есть такой рассказ у кого-то из наших старых писателей. Кажется, у Гамильтона. О том, что Марс населяют разные разумные существа, выдуманные земными фантастами. Краснокожие, жукоглазые, со щупальцами и прочими наворотами… Там земляне прилетают на Марс и, между прочим, тоже удивляются, что солнышко ласково светит, и тепло, и ветерок приятный летает; ни тебе мороза, ни тебе углекислого газа… И живут там выдуманные марсиане в выдуманных городах, и каналы на Марсе то появляются, то исчезают, потому что у одних писателей они есть, а у других – нет… Так что, может быть, и этот Сфинкс – тоже выдумка. И мы в эту выдумку вляпались по самые уши…

– Хватит! – В глазах Флоренс заблестели слезы. – Я больше не могу! Я хочу увидеть небо, слышите? Небо, а не эти каменные кишки!.. Сколько можно здесь стоять и молоть языками!

Ареолог осторожно тронул ее за локоть, но Флоренс резким движением убрала свою руку.

– Спокойно, Фло, – мягко сказал Батлер, чувствуя, как волна тревоги окатывает сердце: неужели Флоренс сломалась? – Идем, Свен, – обратился он к пилоту, хмуро сдвинувшему брови, и вновь перевел взгляд на Флоренс: – Не забывай, что есть еще Лео и командир. И целая армия очень смекалистых парней из НАСА…

Нанотехнолог на шаг отступила от него и, заложив руки за спину, прислонилась к стене. Лицо ее было усталым.

– Эти парни из НАСА слишком далеко отсюда, – сказала она, и голос ее звучал сухо и безнадежно. – Идите, а я здесь постою. Если там есть поворот – позовете. А если нет… – Она сглотнула. – А если нет – зачем зря ходить?

Алекс Батлер хотел что-то возразить, но все-таки промолчал. Направил фонарь вперед – до конца коридора оставалось шагов пятьдесят, – кивком показал пилоту: «Пошли».

Свен, тоже не проронив ни слова, с коротким вздохом сделал очередной шаг.

Когда ареолог, на ходу очень медленно досчитав в уме до десяти, развернулся всем телом, освещая пространство позади себя, он не обнаружил там ничего, кроме голых стен, пола и потолка. И ложной ограды, возле которой лежали баллоны и шлемы.

Флоренс Рок исчезла.

– Фло! – отчаянно крикнул Батлер и бросился назад, к тому месту, где только что, буквально полминуты назад, стояла милая белокурая женщина с красивыми глазами цвета бирюзы, женщина, оставившая дома маленькую дочку и пустившаяся в путь по космической дороге из звездного кирпича, за миллионы километров, к Городу на Берегу Красного Гора.

Длинноногий пилот обогнал его и как вкопанный застыл у стены.

У стены, поглотившей Флоренс.

Именно поглотившей – астронавты стояли перед прозрачным прямоугольником, в который превратилась часть стены – словно перед стеклянной дверью, за которой расширившимися от ужаса глазами смотрела на них Флоренс. Оранжевое – на темном… Смотрела – но не видела их. Она застыла, вытянувшись в струнку, руки ее были притиснуты к бокам, погасший фонарь впечатался в ткань комбинезона. Лицо Флоренс было искажено гримасой боли, и создавалось впечатление, что какие-то невидимые тиски сжимают ее тело со всех сторон.

Нет, вовсе не стеклянная дверь была перед ними, а прозрачная стенка саркофага, предназначенного отнюдь не для живых, а для мертвых.

Флоренс, видимо, кричала, застыв в неестественной сдавленной позе, но в туннель не доносилось ни звука.

Пилот, растопырив пальцы, нанес резкий удар напряженной ладонью, но там был материал явно попрочнее стекла.

– Фло! – Ареолог выхватил пистолет и начал с силой бить рукояткой в стенку. Стрелять он не решился.

Прозрачный прямоугольник потускнел, но, прежде чем он вновь превратился в обычную стену, астронавты успели заметить, что Флоренс быстро отдаляется от них, не меняя позы, – словно ее потянули на веревке, как таскали в старину за конями трупы поверженных врагов.

– Господи, что же это такое?.. – выдавил из себя Торнссон.

Батлер не сводил взгляда с серой гладкой поверхности, за которой исчезла Флоренс, – и вдруг что-то сильно толкнуло его в спину. Он, не выпуская пистолета, машинально выставил перед собой руки, пытаясь смягчить удар о стену, но вместо твердой поверхности встретил совсем другое – и начал погружаться во что-то, похожее на густой податливый сироп, на болотную топь, засасывающую его тело.

– Держись! – Пилот, проявив молниеносную реакцию, вцепился в пояс Батлера, не давая ареологу сгинуть в обманке-стене.

Алекс не успел ничего сообразить – последовал новый мощный толчок, и они оба рухнули в темноту.

Еще через несколько мгновений ошеломленный ареолог понял, что уже никуда не летит, а то ли стоит, то ли висит в кромешной мгле, и кости его трещат, и трудно дышать… Те же невидимые тиски, что терзали Флоренс, принялись за него – и он чувствовал, что глаза его вот-вот выскочат из глазниц, как у кролика, которого ударили палкой по затылку. В ушах шумело все сильнее и сильнее, невидимка все крепче сжимал железные объятия – и Алекс Батлер, задыхаясь, беззвучно разевая рот, не в состоянии пошевелиться, с внезапной предельной ясностью понял, что сейчас умрет…

17.

– Пропади оно пропадом, это проклятое золото! – в сердцах сказал Леопольд Каталински и, допив сок, швырнул на пол пустую упаковку.

Выразив таким образом свое отношение к закончившейся четверть часа назад разгрузке «консервной банки», вернувшейся на борт корабля-матки, – а может быть, и не только к разгрузке, – он обессиленно развалился в кресле и закрыл глаза. Вид у него был неважный, и если бы не биостимуляторы, инженер вряд ли бы продержался так долго и сделал то, что он сделал: заполнил модуль контейнерами, взлетел с Марса и довел «консервную банку» до «Арго», а затем вместе с командиром выгрузил золотую добычу.

Эдвард Маклайн никак не отреагировал на эту вспышку раздражения своего подчиненного и партнера по экипажу. Единственного оставшегося партнера… Командир так и не притронулся к еде. Он сидел за столом напротив инженера, тяжелым взглядом впившись в переборку, и, стиснув зубы, ждал, когда же придет ответ из ЦУПа. Окончательный ответ.

Впрочем, каким бы ни был этот ответ, Маклайн уже принял решение.

В отсеке царила тишина. Как в склепе.

Каталински попытался приоткрыть глаза, но веки были тяжелыми, словно камни, и не слушались его. Он устал не только и не столько физически, сколько морально – от душевных метаний, от осознания того ужасного факта, что трое его коллег, скорее всего, никогда уже не вернутся под ласковые земные небеса…

Несколько часов назад, там, на марсианской равнине, он продолжал прилежно загружать контейнеры, заставляя себя думать только об этом, отгоняя тревожные мысли, – а никто из коллег так и не выходил на связь. Вслед за Батлером и Флоренс пропал Свен… Не так уж долго оставалось до вечера – и Каталински просто не знал, что ему делать. Наплевать на инструкцию, наплевать на задание, бросить все и бежать на помощь? И тоже угодить в какую-нибудь ловушку? Тоже сгинуть? Разве могли отказать рации у всех троих? Ему не хотелось верить в то, что случилось непоправимое, но и сидеть за приборной панелью экскаватора, словно ничего не произошло, он тоже не мог. Какая тут работа, когда пропали трое… сразу трое! Что, ну что делать?.. Конечно, гораздо проще и легче, когда за тебя принимает решение кто-то другой… Командир – на то он и командир, ему, в конце концов, именно за это и платят, и наверняка побольше, чем ему, инженеру Леопольду Каталински… Но и с «Арго» нет связи!

Не в силах больше терпеть эти внутренние метания, в клочки рвущие душу, Каталински все-таки заглушил двигатель экскаватора и выбрался из котлована. Стоя на кизеритовом отвале, он оглядел зловеще тихую равнину. Никого не было на пустынном пространстве, одинокой точкой темнел вдали, у горизонта, оставленный Алексом и Флоренс марсоход, и от застывших чужих громадин тянулись черные тени. Подавив в себе желание немедленно, со всех ног броситься туда, к той дыре, где исчезли его коллеги – которая поглотила всех его коллег! – инженер поспешил к модулю, мысленно умоляя Всевышнего отвлечься от других дел и наладить радиосвязь.

И Всевышний внял его мольбам – видимо, с Марса до него было ближе, чем с Земли. Незримый купол, объявший Сидонию, дал трещину – и командир с инженером услышали друг друга.

Только никакой радости Эдварду Маклайну это общение не принесло. Он был реалистом и всегда исходил из самого худшего, потому что в реальной жизни, в отличие от псевдобытия голливудских поделок, зачастую брал верх наисквернейший вариант.

Выслушав сообщение Каталински, Маклайн железной рукой загнал все эмоции в прочную клетку и категорически запретил инженеру предпринимать поиски пропавших. Каталински должен был в самом спешном темпе закончить погрузку контейнеров с золотом и доставить «консервную банку» в грузовое «корыто» корабля-матки. Потом Маклайн намеревался, в авральном порядке разгрузив модуль, вновь погнать его на Марс и попытаться отыскать пропавших. Он готов был даже оставить инженера на борту «Арго» и в одиночку приняться за поиски.

Эдвард Маклайн прекрасно понимал, что это не самый лучший вариант. Оптимальным в сложившейся ситуации было бы следующее (именно так, думал он, и решат, скорее всего, специалисты ЦУПа): он, командир экипажа, остается дежурить на орбите, а Каталински возвращается на Марс и продолжает погрузочные работы. И занимается только этим, не предпринимая никаких вылазок за пределы лагеря… поскольку шансов на то, что трое пропавших живы, практически нет. Марсианский Сфинкс мог таить в своих недрах бесчисленные ловушки, обнаружить которые можно, только угодив в них. А выбраться из этих ловушек – нельзя.

Маклайн предвидел такой ответ, более того, он знал, что это будет единственно правильный в данном случае ответ, – но собирался поступить по-своему. Он никогда не простил бы себе, если бы продолжал нести вахту на марсианской орбите, а инженер возился с золотом, а потом они вместе вернулись на Землю, не предприняв ничего для спасения остальных. Алекса Батлера. Свена Торнссона. Флоренс Рок. Флоренс…

Разве можно будет жить с таким грузом на душе, на совести?.. Быть рядом – и даже пальцем не шевельнуть… И после этого – ходить по земле, сытно есть, сладко спать, заниматься своими обычными делами?

Эдвард Маклайн просто не мог представить себя в этой роли. И не собирался играть эту роль.

В конце концов, специалисты ЦУПа могли взять управление космическим кораблем на себя и довести «Арго» до Земли в режиме автоматической станции. Или до околоземной орбиты, а там провести разгрузку с помощью шаттлов. Конечно, в этом случае вероятность успешного перелета от Марса до Земли существенно снижалась, но…

Эдвард Маклайн не мог по-другому.

Он сидел, уронив сжатые кулаки на стол; желваки ходили ходуном на скулах, резко выступавших на его осунувшемся, усохшем лице; он напряженно ждал сигнала связи. Леопольд Каталински молча наблюдал за командиром из-под полусомкнутых ресниц и изредка коротко вздыхал. Он тоже ждал ответа из Центра управления полетами; он не мог бы сказать, каким будет ответ, но совершенно определенно знал другое: отдохнуть и выспаться ему в ближайшее время не придется.

На Земле уже знали об исчезновении троих астронавтов – командир известил об этом ЦУП еще до того, как инженер добрался до «Арго». Там были ошеломлены непредвиденным развитием событий и порекомендовали только одно: произвести разгрузочные работы и ждать, пока специалисты проанализируют ситуацию и примут окончательное решение.

Маклайн старался, изо всех сил старался держать себя в руках, но перед глазами неотступно и навязчиво, как телереклама, стояла Флоренс. Самое невыносимое – это бездействовать, ждать, когда, возможно, именно от этих бесцельно проведенных минут зависит жизнь других… Сидеть и ждать – вместо того чтобы ринуться туда, на эту проклятую планету, добраться до этого чудовищного ухмыляющегося колосса и зубами прогрызть каменную толщу…

Командир «Арго» еще крепче сжал кулаки, с силой втянул в себя воздух и резко выдохнул.

– Все, Лео, – процедил он, почти не разжимая губ. – Теперь я не человек. Я – робот.

Каталински грустно покивал:

– Я тоже постараюсь, командир. Хотя не знаю, получится ли у…

Он не договорил – в этот момент Земля вышла на связь.

Эдвард Маклайн точно угадал решение тех, кто занимался проектом «Арго» на Земле. Кроме одной детали. Да, там считали наиболее целесообразным для командира оставаться на орбите, а для инженера – добывать золото, и рекомендовали поступить именно так. Но – не приказывали, а именно «считали целесообразным» и «рекомендовали».

«Окончательное решение принимай сам, Эд», – эти слова Стивена Лоу давали командиру «Арго» карт-бланш.

«Как подскажет тебе твоя совесть…» – мысленно добавил Маклайн то, что, конечно же, имел в виду, но не сказал его старый знакомый.

Командир был уверен в том, что такой ответ вовсе не продиктован стремлением переложить на его плечи всю ответственность за возможные последствия. Просто Землю населяли все-таки не роботы, а живые люди, в которых Господь вложил частицу своей сущности, именуемую душой…

Так думал командир «Арго» Эдвард Маклайн.

Хотя можно было только догадываться, какую битву пришлось выдержать Стивену Лоу и другим с теми, кто настаивал на ином решении. А такие, безусловно, были, Маклайн не сомневался в этом – розовые очки давно потерялись в невозвратных краях под названием «детство». Были, были другие – но они, к счастью, оказались в меньшинстве.

– Ну что, Лео? – Командир словно через силу поднял голову и взглянул на инженера. – Как бы ты поступил на моем месте?

Каталински поднес к лицу ладонь и, скривившись, принялся внимательно рассматривать собственные пальцы, будто видел их впервые и они ему чем-то не понравились.

– Командир, я нарушил приказ, – наконец произнес он, нехотя выталкивая из себя слова. – Я побывал там… После того как управился с погрузкой…

Маклайн медленно выпрямился в кресле и некоторое время не мог ничего произнести. Затем, сделав судорожное глотательное движение, словно стараясь справиться с застрявшей в горле костью, спросил срывающимся хриплым голосом:

– И… что? Что ты там?..

Каталински вздохнул, по-прежнему не отрывая взгляда от своих пальцев. Он явно не спешил с ответом – и командир почувствовал, как что-то оборвалось внутри и кануло в холодную бездну. Но он тут же вспомнил, что превратился в робота, и тон его стал жестким:

– Ты не имел права, Лео! Не имел права рисковать. А если бы и ты… тоже? В какое положение ты бы меня поставил? И на кой дьявол тогда нужен командир, если его приказы просто игнорируются!

Леопольд Каталински, растянув губы в виноватой улыбке, крепко потер залысину.

– Возвращаю вам ваш вопрос, командир: а что бы на моем месте сделали вы? Спокойно забрались в «банку» и стартовали? Не думаю. – Он бросил беглый взгляд на хмурого Маклайна и поспешно продолжил, не давая тому возможности развивать тему о выполнении и невыполнении приказов: – Я спустился в ту дыру, куда провалились Фло с Алексом, там каменный пол, слой пыли, и следы хорошо видны. И следы Свена тоже. Понимаете, командир, они ведь беспрепятственно добрались до ворот – и Алекс с Фло, и Свен, так что я был уверен – никаких ловушек там, в туннеле, нет. Ну, я и пошел…

Эдвард Маклайн слушал, всем телом подавшись к инженеру, и впавшие глаза его лихорадочно блестели.

– Дальше, Лео! Что было дальше?

– Я все-таки осторожничал на всякий случай, шел медленно… да и жутковато было, честно говоря… Умом-то понимал, что некого здесь опасаться, и все равно… – Каталински поежился. – В общем, неуютно было. Дошел до ворот – здоровенные такие воротища! – толкаю, изо всех сил толкаю – а они даже не шелохнутся. Там на них ручки, на обеих створках, я начал тянуть – то же самое.

– Может, плохо тянул?

– Да нет, командир, не думаю. Старался на совесть, а я все-таки не из самых хилых. Тут дело в другом, командир: закрыты они. – Инженер опять вздохнул. – Наверное, захлопнулись за ними… как дверь с защелкивающимся замком.

Командир прищурился:

– То есть ты думаешь, что они вошли в приоткрытые ворота – они ведь были приоткрыты, ты ведь так мне говорил?

– Да, – кивнул инженер, – так Алекс сообщил Свену.

– Так вот, они, значит, вошли в приоткрытые ворота – в приоткрытые, Лео! – и захлопнули их за собой? Ты действительно так думаешь, Лео?

– Да нет, конечно, – пробормотал инженер. – Я говорю – захлопнулись за ними… или… я не знаю… Какая-то автоматика?.. В общем, факт есть факт: они закрыты, командир. Стучал, кричал – бесполезно… И рация молчит по-прежнему… Я назад, к вездеходу, Свен в нем бур оставил… Попробовал их буром взять, – инженер безнадежно махнул рукой, – никакого толку, это ведь не кизерит ковырять. Там, видать, толщина металла как в банковском хранилище, никаким буром не продырявишь…

«Наверное, можно было бы продырявить, – подумал Маклайн. – Если бы Флоренс сотворила новую головку, сверхпрочную… Она бы сотворила, она бы смогла… если бы она была вместе с Лео… – Он до боли стиснул зубы. – Значит, обойдемся без бура…»

– Я там все осмотрел, замок искал, – продолжал Каталински. – И ничего… Опять стучал, толкал, тянул, все руки отбил, плечи… Кричал, прислушивался… Тишина, командир. Ни звука. Что мне было еще делать? – Он бросил взгляд на Маклайна и тут же опустил глаза. – Они бы просто не могли меня не услышать, там же акустика как в церкви! Разве что мертвый не услы… – Он запоздало прикусил губу.

«Пол… – подумал командир. Ему хотелось кричать от собственного бессилия. – Любая плита за воротами, у самого входа… Подалась под ногами, повернулась – и вновь встала на место… А под ней – бездна… Или сразу несколько плит сыграли…»

Каталински вновь уныло уставился на свою ладонь, и Маклайн только сейчас заметил, какая она красная и распухшая.

– Лео, я никогда больше не буду работать с тобой в одном экипаже, – сухо сказал он. – Потому что ты нарушил мой приказ. И инструкцию тоже. Более того, ты даже не поставил меня в известность о своем решении.

Каталински покорно кивнул:

– Понимаю, командир. Но вряд ли я когда-нибудь еще раз изъявлю желание полететь на Марс. Вряд ли… Мне это золото до конца дней моих будет сниться. И не только золото… Черт побери, командир, я не привык к такому… к такому… Они же у меня перед глазами стоят, командир! – Последнюю фразу Леопольд Каталински почти выкрикнул и с силой провел ладонью по лицу.

– Я тоже не привык, Лео, – сказал Эдвард Маклайн голосом, каким мог бы обладать робот. – Но давай не будем раскисать, сейчас не до этого. Не собираюсь строить из себя супергероя, никакой я не супергерой, и мне тоже тяжело… Но давай все-таки не будем раскисать. Ты ведь потому мне все это рассказал, чтобы я ни на что особенно не рассчитывал… Я и не рассчитываю. Я знаю, что шансов мало. Но они есть, Лео!

Каталински неопределенно повел плечами, словно висел у него там какой-то невидимый неудобный груз.

– В общем, так… – Маклайн сдавил рукой подлокотник кресла. – Поскольку право принять окончательное решение оставлено за мной, то вот оно, мое решение. Заметь, в отличие от тебя, я его не скрываю. Я намерен тоже побывать у тех дьявольских ворот и все-таки попытаться открыть их. А вдруг у меня сил побольше, чем у тебя? Открыть – и поискать за ними. Если кто-нибудь уцелел, – голос командира чуть дрогнул, – то до сих пор может еще… В любом случае, я – туда. – Эдвард Маклайн кивком указал на пол. – Помоги подготовить модуль, если тебя еще ноги носят.

Леопольд Каталински устало поднял голову:

– Я все понимаю, командир, но какой смысл? Да будь вы даже Кинг-Конгом, ворота вам не открыть. Они заперты. За-пер-ты!

– Я не буду открывать ворота, Лео. Я их просто взорву.

Инженер горько усмехнулся:

– Чем, командир? В нашем арсенале только «магнум» да ракетница…

– В нашем арсенале есть еще и взрывчатка, Лео.

Черные брови Леопольда Каталински изумленно поползли вверх, сминая лоб инженера в складки:

– Что? Какая взрывчатка, командир? Мы что, суперкрейсер звездного флота?

– Хорошая взрывчатка, – заверил коллегу Эдвард Маклайн. – С великолепными характеристиками.

Инженер некоторое время усваивал это сообщение, а потом, подавшись к командиру, вкрадчивым голосом спросил:

– Вы хотите сказать, что мы летели сюда в пороховой бочке? Надеюсь, вы пошутили, да?

Маклайн промолчал, и тон инженера стал возмущенным:

– Вот это новости! Взрывчатка могла сдетонировать еще при старте, там же вибрации были – ого-го! И вы знали – и ничего нам не сказали?

– Меньше знаешь – крепче спишь, Лео, – невесело усмехнулся Эдвард Маклайн. – Не взорвались же, как видишь… Кто-то ведь рассчитывал степень риска. Или ты думаешь – просто взяли ящик с ближайшей базы и забросили нам в трюм? А делиться такой информацией с экипажем без надобности меня не уполномочили.

– Понятно, – протянул Каталински и с привычной, хотя временно и пропавшей было язвительностью добавил: – Надеюсь, вирусов какой-нибудь сибирской язвы у нас на борту нет? Или, скажем, парочки ядерных боеголовок? Зачем нам сунули взрывчатку? Впрочем, догадываюсь.

– Вот именно, – кивнул командир. – На случай, если где-то окажется твердая порода, которая будет бурам не под силу. Могло такое случиться?

– Могло, – согласился инженер. – Да уж, о таких вещах лучше не знать. И конечно, меня радует, что эпидемия чумы нам не грозит. Если вы полностью поделились информацией.

– Перестань, Лео, – ровным голосом сказал Маклайн; такой ровной бывает туго натянутая, вот-вот готовая лопнуть струна. – Силком тебя сюда никто не тащил.

– Не тащил. Но и про взрывчатку никто ничего… – Инженер взглянул на бледное чеканное лицо командира и осекся. Поерзал в кресле и продолжил уже другим тоном: – Ну хорошо, мы заложим взрывчатку под ворота. Но там же негде укрыться – абсолютно пустой прямой туннель: ни углублений в полу, ни каких-нибудь ниш в стенах. Рванет. Где гарантия, что потолочные перекрытия не обрушатся нам на голову?

– Никаких гарантий нет, – сказал Эдвард Маклайн. – Но это шанс. И я его использую.

– Мы его используем, – после короткого молчания поправил командира Леопольд Каталински, сделав ударение на слове «мы». – Вдвоем будет сподручнее, командир…

Маклайн посмотрел на инженера долгим пристальным взглядом.

– Лео, у тебя есть выбор.

– Да? – деланно удивился Каталински. – А по-моему, у этой задачи только одно решение. Одно-единственное.

– Но если ты опять будешь игнорировать мои приказы…

– Не буду, – заверил инженер, прижимая руки к груди. – Могу поклясться на Библии.

– Тогда собираемся. – Командир встал. – В суде будешь клясться. Иди грузи контейнеры, на мне – заправка модуля. Сейчас сообщу Земле, пусть берут управление на себя. Да, и не забудь прихватить трос подлиннее. Для страховки.

– Есть, командир.

Леопольд Каталински тяжело поднялся, упираясь кулаками в колени, и направился к выходу из отсека, по-слоновьему медленно переставляя ноги в тяжелых ботинках. Спина его была сгорблена как у Атланта, держащего Землю.

– Смажь руки, – сказал командир ему вслед. – Там в аптечке есть что-то от ушибов.

– Обойдусь, – вяло отмахнулся инженер.

– Это приказ, Лео.

– Есть, командир…

18.

Хотя Маклайн и Каталински работали почти без передышки, прибегнув к помощи биостимуляторов, на подготовку модуля ко второму автономному полету ушла почти вся орбитальная ночь, и им так и не удалось ни минуты поспать. Пентагоновские препараты позволяли астронавтам сохранять вполне приемлемую работоспособность, но применение их неминуемо должно было впоследствии сказаться на организме – и отнюдь не с положительной стороны. Эдвард Маклайн знал случаи, когда эти мобилизаторы скрытых резервов становились причиной преждевременного увольнения с воинской службы. Однако сейчас это не имело никакого значения – он готов был бы пожертвовать не только службой, но чем угодно, лишь бы весь этот аврал оказался не напрасным. И дело здесь было не только в том, что в числе пропавших находилась Флоренс. Маклайн в любом случае принял бы решение искать своих коллег. Командир «Арго» тоже носил в себе частицу Всевышнего.

Наконец, закончив приготовления, они загрузили модуль всем необходимым, и Маклайн впервые после земного полигона сел за панель управления «консервной банки».

– С Богом, Лео, – сказал он, активизируя систему расстыковки.

– С Богом, – эхом откликнулся Каталински.

Глаза инженера заметно подрастеряли антрацитовый апеннинский блеск, на обвисших щеках и подбородке щедро проросла черная щетина, делая его похожим на «донов» «Коза ностры».

Модуль вытолкнуло из корытообразного грузового отсека «Арго» вверх и назад, и через несколько секунд он оказался в стороне от корабля-матки, все больше уходя от него. Эдвард Маклайн видел на экране удаляющийся межпланетный корабль, оставшийся без экипажа и без капитана, – и у него тягостно сжималось сердце. Ясон покинул «Арго»…

– Как бы он от нас не сбежал, – озабоченно сказал Каталински, тоже глядя на экран.

– Не должен, – глухо отозвался Маклайн. – Парни из ЦУПа обещали постеречь.

– В крайнем случае, будем менять у аборигенов золото на еду, – попытался пошутить инженер. – Продержимся до второй экспедиции.

Командир «Арго» промолчал и запустил двигатели.

Далеко внизу первые солнечные лучи осветили дно древнего высохшего океана и дотянулись до сидонийского берега. И тут же пропали, потому что над Сидонией все больше сгущались мутные облака.

– Берег Красного Гора, – сказал Каталински. – Мы назвали этот район Берегом Красного Гора. Гор – это такой древнеегипетский бог…

– Помолчи, Лео, хорошо?

…«Арго» давно уже исчез с экрана, и в какой-то неуловимый момент марсианское небо, только что бывшее под ногами у астронавтов, оказалось у них над головой.

Леопольд Каталински созерцал на экране уже знакомую панораму марсианской поверхности и вновь ловил себя на мысли о том, что ему совершенно не хочется возвращаться в этот пустынный мир. Да, раньше у него было искреннее желание побывать на Марсе, оставить свой след в Заземелье, своими глазами увидеть то, чего никогда не доведется увидеть воочию миллиардам землян… Но первые восторги давно прошли, и ждала его только рутинная, механическая, утомительная работа, и ждали поиски, которые – сто тысяч против одного – ни к чему не приведут. А еще где-то в подсознании засел непонятный страх – Марсианский Сфинкс почему-то казался ему живым злобным чудовищем…

Маклайн, пожалуй, не уступал Торнссону в искусстве пилотирования. Модуль плавно скользил по наклонной, заходя на равнину со стороны испарившегося океана, – и вскоре возникла на обзорном экране громада Сфинкса. Каталински опять подумал, что этот исполин до странности похож на маску, которую он видел лет пять назад на праздновании хэллоуина в Бостоне. Прошло несколько мгновений – и он понял, что таинственный сидонийский Лик изменился. Белая субстанция, заполнявшая огромные глазницы, которую он вместе с Батлером, Торнссоном и Флоренс наблюдал во время первого полета над Сидонией, стала гораздо более разреженной, и теперь уже было понятно, что это не лед, а туман.

И сквозь этот туман проступили глаза Сфинкса – черно-лиловые, матовые, поглощающие бледный свет марсианского утра. Они были еще плохо видны, они казались мутными, как спросонок, но очень походили на живые. Их взгляд впивался в мозг – и Леопольд Каталински вдруг почувствовал резкую головную боль. Он потер ладонью вспотевший лоб, оторвав взгляд от экрана, – и боль понемногу отступила, стала глуше, но исчезать не спешила.

Конечно, виной тому было напряжение последних часов и, возможно, не вовремя разыгравшееся воображение… но инженер не мог избавиться от ощущения, что у каменного исполина поистине живой, очень тяжелый и недобрый взгляд – хотя пока и затуманенный.

Пока…

Каталински заставил себя поднять голову и вновь посмотреть на экран. Вместо Сфинкса под модулем был уже котлован с одиноко застывшим экскаватором.

– Лео, внимание! – предупредил Маклайн. – Начинаю тормозить.

– Понял, командир, – внутренне собравшись, ответил Каталински.

Посадочная операция прошла без сучка и задоринки, но Маклайн совершенно взмок, словно от самой стартовой точки тащил модуль на себе. Ему не терпелось поскорее отправиться к Сфинксу, однако он со своей обычной скрупулезностью провел все до единой послепосадочные процедуры, потому что по-другому просто не мог. И только убедившись в том, что с модулем все в полном порядке, вместе с инженером вышел под марсианские небеса. С ящиком взрывчатки в руках – как будто собирался принести дань кровавому богу войны.

Хотя странная атмосферная аномалия продолжала существовать, астронавты прицепили у пояса шлемы и повесили на спину баллоны. Как сообщал ЦУП, специалисты чуть не сломали головы, пытаясь объяснить этот феномен, не вписывающийся ни в какие теории. Утро было пасмурным, красно-желтые облака сплошной пеленой затянули небо, и горизонт тонул в багровом полумраке. Рейки контейнерной колеи занесло размельченной породой, и у колес марсохода, возвращенного в лагерь Леопольдом Каталински, высились ржавые холмики. На водительском сиденье ровера одиноко лежала золотая плитка с изображением загадочного зверя; это Леопольд Каталински бросил ее туда перед взлетом с Марса – он и сам не знал зачем. Он не считал себя суеверным и не верил в какие-то потусторонние, высшие силы – вернее, просто не думал об этом… но плитку оставил совершенно сознательно, на всякий случай, как бы на время возлагая ответственность за сохранность и исправность вездехода на местных богов или духов… Духов прошлого…

Там, где когда-то жили разумные существа, обязательно должны были присутствовать какие-то высшие сущности, порожденные коллективным сознанием, но впоследствии обособившиеся и, возможно, превратившиеся в нечто иное, чем они были первоначально.

Каталински так ничего и не рассказал командиру «Арго» о вавилонском сирруше с врат богини Иштар – для подобных разговоров просто не было времени… Командир видел плитки при разгрузке, но совершенно не заинтересовался нанесенным на них рисунком; он был сосредоточен совсем на другом.

Они вытащили из вездехода экспресс-лабораторию, а взамен погрузили два запасных баллона, еще один бур вдобавок к тому, что уже лежал в кузове, внушительный моток тонкого троса и несколько реек от контейнерной дороги. Ящик с взрывчаткой Маклайн бережно устроил у себя на коленях; на поясе у командира, рядом со шлемом, висел пистолет в кобуре, а у инженера – ракетница. Правда, стрелять было не в кого и подавать сигналы тоже некому – но Эдвард Маклайн решил, что эти образцы военной техники не будут большой обузой и пригодятся хотя бы для того, чтобы дать знать о себе друг другу в случае чего…

Каталински сел за руль – и вездеход, побуксовав, рывком отправился в путь.

– Осторожнее, Лео, – сказал Маклайн, придерживая ящик, чуть не соскочивший с его коленей. – Взрывчатка все-таки, а не хот-доги.

– Но кто-то ведь рассчитывал степень риска, – буркнул в ответ Каталински, возвращая командиру его же фразу. – Небось, швыряли его и так, и этак…

– Осторожность не помешает, – назидательно заметил Маклайн. – Раз в жизни и палка может выстрелить. Знаешь, как закончилась космическая карьера кого-то из тех, первых, что летали на «Джемини»? Карпентера, кажется.

– Бейсбольная бита выстрелила, – проворчал Каталински, внимательно глядя перед собой.

– Примерно так, – кивнул Маклайн. – А точнее – поскользнулся в собственной ванной на куске мыла. Перелом – и запрет на полеты. Навсегда.

Каталински покосился на командира, явно собираясь дать свой комментарий, но подавил в себе готовые вот-вот вырваться слова и вновь перевел взгляд на равнину, бегущую под округлый скошенный капот ровера. Вылетающие из-под колес мелкие камешки глухо стучали по днищу, и это были единственные звуки, нарушавшие тишину – электродвигатель работал практически бесшумно. Багровая мгла, окольцевавшая горизонт, придавала пейзажу мрачный и какой-то нереальный вид. Легкий ветер то и дело сменялся довольно резкими порывами, словно у бога войны ни с того ни с сего сбивалось дыхание. Словно он был то ли встревожен, то ли раздражен присутствием здесь чужаков…

Маклайну все тут было в диковинку: фотографии и кадры видеосъемки – это одно, а реальный вид изнутри, вблизи – совсем другое. Но не то было у него настроение, чтобы зачарованно смотреть по сторонам и восхищаться неземной, в буквальном смысле, красотой иного мира. Странной была эта красота, тревожной; красивы узоры ураганов, когда наблюдаешь их с высоты, из кабины истребителя, – но не приведи Господь угодить туда, в эти нежные на вид гибельные завихрения…

Мысли вырвались-таки из запертой клетки и назойливыми молоточками стучали в висках командира «Арго»:

«Только бы – живые… Только бы – живые…»

Он тщательно продумал все дальнейшие действия. Они доберутся до того злополучного входа внутрь Сфинкса и вновь, теперь уже вдвоем, попытаются открыть его. Не получится – пустят в ход буры, хотя надежды на них почти никакой – не те это буры. Ну, а потом – взрывчатка. Риск? Да, риск. Что, если произойдет обвал, ворота рухнут и придавят тех, кто, может быть, находится за ними? Хотя вряд ли, конечно, кто-то находится возле ворот. Гораздо вероятнее – в колодцах под плитами…

Ворота не устоят перед взрывчаткой – и тогда Лео останется возле них на страховке, а он, руководитель Первой марсианской, обвяжется тросом с альпинистским карабином, войдет внутрь и начнет методично обследовать каждый метр пола. Если ловушка вновь сработает и он провалится – инженер будет знать, где искать. Разместит на той коварной плите дополнительный груз – баллоны, что лежат в кузове ровера. И когда плита под их тяжестью вновь откроет ловушку, подопрет ее контейнерной рейкой. Если рейка соскользнет – возьмет другую. Да, работа не из легких – телом упирать рейку в плиту, а руками вытягивать из колодца трос с солидным грузом на конце – но справиться с такой работой можно. Нужно справиться… Главное – чтобы ловушка не оказалась глубоким колодцем, не дающим тем, кто попал туда раньше, без страховочного троса, шансов на спасение. И оставалось еще уповать на пониженную силу тяжести, чуть ли не на шестьдесят процентов меньшую, чем на Земле. Пока летишь – можно попытаться зацепиться за стены, притормозить, замедлить падение…

О том, что принцип действия ловушек может быть совсем другим, Эдвард Маклайн старался не думать.

Каталински остановил вездеход возле щели между плитами колоннады.

– Это здесь, командир.

Маклайн поднялся с сиденья ровера, держа взрывчатку в руках, огляделся и задумчиво произнес:

– Странно… Угодить в единственную дыру… Теория вероятности должна встать на дыбы, а потом грохнуться в обморок.

– Что такое теория, командир? – Инженер уже вытаскивал из кузова снаряжение. – Теории придумываем мы, люди, а реальной жизни наплевать на все наши теории. Она не знает наших теорий и распоряжается нами так, как ей заблагорассудится. Какова была вероятность того, что «Титаник» напорется на единственный айсберг чуть ли не во всем океане? Но напоролся же! Кто-то там, – он показал вверх, на мрачные облака, – любит подобные штучки.

– И все равно странно, – повторил Эдвард Маклайн.

В щель между плитами они спустились по тросу, привязанному Торнссоном к верхушке одной из утонувших в грунте колонн. Командир повесил на плечо дополнительные баллоны и моток троса, взял под мышку ящик с взрывчаткой и контейнерные рейки; инженер накинул на шею перехлестнутые шланги обоих буров, а довольно объемистую коробку системы питания и управления намеревался нести перед собой. Пускаться в путь с таким грузом было не очень удобно, но другого варианта они не придумали. Да, наверное, и не существовало никакого другого варианта.

Включив фонари на шлемах, они направились в сторону Сфинкса вдоль каменных стен, оставляя новые следы на пыльном полу, по которому до вчерашнего дня-сола никто не ходил в течение долгих веков.

Они оба надеялись на милосердие Господа, хотя надежда эта была такой же слабой, как свет за их спинами, просачивавшийся сквозь проем внутрь колоннады…

– Вдвоем здесь намного веселей, – сказал Леопольд Каталински через несколько минут, чтобы прервать молчание.

– Это была неудачная идея, – мрачно и невпопад отозвался Эдвард Маклайн фразой киногероев.

– О чем вы, командир?

– Им не следовало лезть сюда…

– Но они же просто провалились! Они не собирались никуда лезть…

– Знаю. – Маклайн болезненно скривился и поудобнее перехватил ящик, прижимая локтем к боку готовые посыпаться на пол рейки. – Все знаю и все понимаю… и Алекса понимаю, и Флоренс… И сам бы точно так же поступил на их месте. Вероятно. Просто нам поставили две совершенно разные задачи: одна – чисто практическая, другая – познавательная. Вот и получилось… Ладно, что сделано, то сделано, ничего вспять не повернуть.

– Нас было здесь слишком мало, – как будто оправдываясь, сказал Леопольд Каталински и поймал себя на этом «было».

Эдвард Маклайн промолчал.

Не говоря больше ни слова, они шагали по колоннаде все дальше и дальше. Миновали, не останавливаясь, боковые ворота с дугообразными ручками – Маклайн только угрюмо взглянул на них, – и наконец свет фонарей уперся в возникшую впереди преграду.

Это были ворота. Ворота, отделявшие Маклайна и Каталински от товарищей, от партнеров, от коллег. Они выглядели очень внушительно – но разве могла устоять эта внушительность перед убедительностью средства, изобретенного пентагоновскими последователями Альфреда Нобеля?

– Вот они, командир, – приглушенным голосом произнес инженер, словно Маклайн не видел того, что возвышалось прямо перед ним.

Командир «Арго» сложил на пол свой груз и, медленно поводя фонарем из стороны в сторону и сверху вниз, приблизился к высоким темным створкам. И обеими руками надавил на них в том месте, где они сходились.

– Помоги, Лео.

Инженер, поспешно освободившись от поклажи, присоединился к нему. Некоторое время они, изо всех сил упираясь подошвами в пол, старались хотя бы чуть-чуть сдвинуть створки с места – но с таким же успехом можно было пытаться сдвинуть с места саму громаду Марсианского Сфинкса. Рука Маклайна непроизвольно скользнула к кобуре с пистолетом и замерла на полпути – стрелять было бы бесполезно и глупо.

– Стоп, Лео. – Командир выпрямился и, набрав в грудь побольше воздуха, протяжно и зычно крикнул: – Э-эй!..

Глухое эхо заметалось по туннелю – и тут же стихло. Из-за ворот не донеслось ни звука.

– Давай потянем, Лео. – Эдвард Маклайн двумя руками ухватился за черную изогнутую ручку. Каталински пристроился рядом. – Раз-два, тянем!.. Раз-два, тянем!

Эффект был тот же. Нулевой.

– Я же говорил: закрыты, – сказал инженер. – Защелкнулись на замок.

– Давай бур, – процедил Маклайн.

Бур с визгом впился в едва заметную разделительную линию. Командир, оскалившись от напряжения, всем телом навалился на него, мысленно твердя: «Ну, давай же… Ну, давай!..»

Каталински, скривившись, устало наблюдал за этими тщетными потугами – от пронзительных звуков, издаваемых буром, у него заныли зубы.

Наконец Маклайн опустил бур, и в туннель вернулась тишина. Но теперь она казалась звенящей. Луч фонаря осветил маленькую выемку на воротах, изготовленных, судя по всему, из какого-то очень твердого сплава. Едва заметное углубление – и всё… Может быть, часов через десять-пятнадцать непрерывной работы этот сплав и удалось бы продырявить насквозь – но где взять такой бур, который выдержал бы подобную нагрузку? И что даст одно-единственное отверстие в воротах?

Ничего.

– Похоже, ты прав, Лео, – сказал Маклайн. – Ни черта тут не получится, нашими игрушками только дырки в зубах сверлить.

Он бросил бур на каменную поверхность и, шагнув к инженеру, сидевшему на корточках возле системы управления, ударил по ней квадратным носком ботинка. Коробка отлетела в сторону и со стуком ударилась о стену.

Инженер снизу вверх молча посмотрел на командира. Эдвард Маклайн принялся распаковывать взрывчатку.

– Сейчас я устрою здесь тихую Варфоломеевскую ночку вместе с Перл-Харбором! Давай, Лео, бери заряды!

Они разложили короткие, обернутые в жесткую упаковку бруски возле нижней кромки ворот и, подобрав с пола принесенную из вездехода поклажу, направились назад, в темноту туннeля. Согласно инструкции, обнаруженной в ящике, следовало отойти на расстояние не менее ста метров от «объекта воздействия» и укрыться за какой-нибудь надежной преградой или же в углублении на местности. Никаких преград и углублений в туннеле не было, и оставалось уповать только на то, что ударная волна, которая устремится прямо на них в довольно узком пространстве, все-таки не отобьет им мозги.

Они не разговаривали друг с другом, потому что Маклайн вслух считал шаги.

– Двести девяносто девять… Триста… – Он остановился. – Все, Лео, окапываемся.

Их отделяло от ворот двести с лишним метров – вдвое больше, чем того требовала инструкция, и командир был уверен, что этого будет достаточно. Выключив фонари, они ничком распластались на полу ногами к воротам, и Эдвард Маклайн без колебаний нажал на кнопку извлеченного из ящика дистанционного взрывателя.

Наверное, подобный грохот этим камням доводилось слышать только тысячи лет назад, когда падали с неба огромные глыбы. Упругая стена пыльного воздуха с бешеной скоростью стартовавшего шаттла налетела на втиснувшихся в пол астронавтов, раскидала невидимые в темноте буры, баллоны и рейки и потащила людей по каменным плитам. Они заскользили, как шайбы по льду, а позади них, вдали, все продолжал и продолжал раздаваться шум и стук – это был уже не взрыв, это был обвал…

– Лео, ты жив? – спросил командир, приподнимаясь на руках и шаря по полу лучом фонаря. Луч был мутным от пыли.

– Скорее жив, чем мертв, – почти сразу отозвался из-под стены Каталински. – Только в ушах звенит.

– Если звенит – значит жив, – прокомментировал Маклайн. – Пойдем посмотрим, что мы натворили.

В полной тишине, вновь прочно, по-хозяйски обосновавшейся в подземелье, они вернулись к воротам.

Ворот не было видно.

Два световых потока, медленно перемещаясь, перекрещиваясь, снова и снова натыкались на казавшуюся черной породу и обломки каменных плит. Потолок рухнул, и взорванный, спрессованный веками кизерит полностью перекрыл туннель. Даже если ворота и не устояли перед взрывчаткой, до входа теперь можно было добраться только с помощью экскаватора.

Леопольд Каталински тихо присвистнул и безнадежно покачал головой, а Эдвард Маклайн, чуть ли не до крови закусив губу, перебирал в уме варианты.

Вариантов было совсем немного. Всего два.

Вернуться в лагерь и разобрать экскаватор, полностью запоров работу по погрузке золота. Перевезти его к щели в плитах туннеля. Еще больше сдвинуть плиты. По частям перенести экскаватор в туннель. Доставить его сюда, к завалу. Собрать. Ликвидировать завал.

По самым оптимистическим прикидкам, на это должно было уйти никак не меньше суток. Сутки непрерывной работы, без обеда, без сменщиков, без сна. А если растревоженная взрывом порода вновь обвалится и похоронит под собой экскаватор? Вместе с инженером…

– Со счастливым финалом придется повременить, – сказал Маклайн.

– Не обманывайте себя, командир, – мрачно выдавил из себя Каталински. – Счастливого финала вообще не будет.

– Это мы еще посмотрим, – жестко сказал Маклайн. – Возвращайся к модулю, Лео. Выводи ящики и начинай погрузку. Всё. Твое дело – погрузка. Ничего больше. А я буду искать другой вход.

Каталински безнадежно потыкал ботинком в кизеритовую насыпь.

– Я все понимаю, командир… И не собираюсь давать советы, но…

– Я не младенец, – прервал его Маклайн. – И давно уже не верю в доброго Санта Клауса. Но тут есть и другие входы, Лео. Вот, смотри.

Командир «Арго» расстегнул карман комбинезона и извлек оттуда квадрат плотной бумаги. Инженер шагнул к нему. Наклонив голову, посветил фонарем.

– Откуда, командир? – Каталински сразу разобрался, что это такое.

– Копия картинок из закодированных файлов, – пояснил Маклайн. – Вчера передали код доступа.

– Где они раскопали?

– Потом, Лео! – нетерпеливо дернул плечом командир и постучал пальцем по копии. – Вот наш вход. А вот – другие. Этот, – он перевел палец на вторую схему, – ниже нашего, значит, еще глубже под поверхностью. – Его палец вновь переместился. – И этот тоже. Остаются еще два. Вот этот вверху, где-то внутри глаза со слезой. А этот – гораздо выше нашего, видишь? Недалеко от верхнего края, значит – должен быть над поверхностью. И я его найду.

Инженер представил заполненные белым туманом жуткие глазницы Сфинкса.

– Даже если вы найдете… Ведь это совсем в другом месте… Вдруг там лабиринт, как у того древнего быка, кентавра?

– Минотавра, – механически поправил инженера Маклайн.

– Да хоть и динозавра! Сунетесь туда, и вас прихлопнет…

– Не прихлопнет, – отрезал командир «Арго». – Иди и занимайся погрузкой. Это приказ. Пока ты в моем подчинении, изволь выполнять приказы.

Маклайн помолчал, потом, убрав копию в карман, легонько похлопал угрюмо застывшего инженера по плечу:

– Я не полезу внутрь, Лео, если найду этот вход. Я позову тебя, и мы пойдем вместе, в связке. Я должен найти, понимаешь?

– Понимаю, командир… – вздохнул Леопольд Каталински.

– Вот и отлично. Давай, пошли. Бери ровер и езжай. Грузи так, как будто это твой последний день. Я тебя позову, Лео, даю слово. Если найду…

Они стояли в темном туннеле, в головокружительной дали от Земли, стояли друг напротив друга – одинокие и беспомощные, – и каждый из них понимал, что надежда на успех столь же эфемерна, как луч солнца среди беспросветной вечной ночи…

Потом они подобрали разбросанное взрывной волной снаряжение и побрели назад, к выходу на поверхность.

19.

Невидимое солнце, медленно перемещаясь по небу, подсвечивало облака, и все вокруг словно пропиталось кровью. Эдварду Маклайну было жарко, и он давно уже распахнул комбинезон. Воздух был сухой, как в пустыне, и командиру хотелось пить. Но он не собирался возвращаться в лагерь только для того, чтобы утолить жажду. И продолжал медленно идти вдоль исполинского древнего сооружения, обшаривая его внимательным взглядом снизу доверху и обратно, в надежде разглядеть темное пятно другого входа, ведущего внутрь Марсианского Сфинкса. Посадочный модуль закрывала от него каменная громада, а слева простиралась унылая равнина, уползающая к древнему океану. Здесь было тихо, очень тихо, словно звуки навеки исчезли с этой обездоленной планеты вместе с некогда населявшими ее разумными существами.

«Как все-таки это несправедливо, – меланхолично размышлял Маклайн. – Они много знали и умели, они возвели эти гигантские сооружения… и все равно не смогли выжить… Вот так и от нас останутся когда-нибудь небоскребы… нет, небоскребы рухнут, а вот пирамиды будут стоять еще тысячи лет. Но пирамиды – это не от нас, а от тех, кто был гораздо раньше. А от нас ничего не останется, кроме разве что мусорных свалок и подземных арсеналов… Да десятка спутников на орбите, из тех, вечных…»

Он остановился, словно налетел на невидимое препятствие, а затем резко, всем телом, развернулся к уходящему вверх необъятному боку Марсианского Сфинкса. Высоко над головой астронавта темнело отверстие… во всяком случае, это было что-то очень похожее на отверстие. Его правильная форма, форма вертикально стоящего прямоугольника, свидетельствовала о том, что это, скорее всего, специально сделанный когда-то проем, а не след от удара какого-нибудь шального метеорита. Присмотревшись, командир «Арго» получил еще одно подтверждение того, что это именно вход, а не случайная дыра, – от темного прямоугольника едва заметным пологим зигзагом тянулся вниз узкий выступ, по которому можно было добраться до входа. Не исключено, что там когда-то была и дверь – массивная прочная металлическая дверь, запирающаяся изнутри, – но ее снесли с петель рвущиеся внутрь враги тех, кто находился в лабиринтах каменного исполина.

Маклайн включил рацию и вызвал инженера, стараясь говорить спокойно. Сердце его колотилось так же неистово, как много лет назад, во время первого самостоятельного полета на стратосферном истребителе.

– Слушаю, командир, – почти сразу же отозвался Каталински.

– Лео, нашел… Я вижу вход. Попробую до него добраться и заглянуть – он довольно высоко…

– Командир!..

– Просто заглянуть, – перебил инженера Маклайн. – Я же обещал, что мы пойдем в связке. Я только загляну – если там тупик, тебе незачем будет все бросать и мчаться сюда. Но если там действительно есть проход, я позову тебя. А пока работай.

– Я очень рассчитываю на ваше благоразумие, командир, – нетвердым голосом сказал Леопольд Каталински после долгой паузы.

– Можешь не сомневаться, – заверил его Эдвард Маклайн. – Не для того я сюда летел, чтобы меня прихлопнуло каким-нибудь древним кирпичом. Я не полезу под кирпичи, Лео.

– Ох, смотрите, командир… – Инженер вздохнул. – Может, все-таки подождете меня, и поднимемся туда вместе?

– Подняться я сумею и один. Занимайся своим делом, Лео. Еще раз обещаю: без тебя не полезу.

Каталински вновь вздохнул, еще более протяжно:

– Слушаюсь, командир… Умоляю, будьте осторожнее!

– У меня есть голова на плечах, Лео. И я рассчитываю сохранить ее целой и невредимой – за сорок лет привык с головой.

Эдвард Маклайн вытащил из кармана пентагоновский батончик и застегнул комбинезон. Еще раз окинул взглядом каменную стену, прикидывая, насколько сложным будет путь наверх, и решительно зашагал к уходившему в грунт выступу.

Вблизи карниз оказался не таким узким – на нем вполне могли бы разминуться два человека. Неровная, кое-где засыпанная ржавой пылью тропа была не особенно крутой, и командир «Арго» поднимался по ней без труда, на всякий случай придерживаясь правой рукой за стену. Оказавшись на высоте десятиэтажного дома, он перестал смотреть вниз – альпинизмом Маклайн никогда не увлекался, и ему было неприятно видеть сбоку от себя пустое пространство; совсем другое дело – обозревать распластавшуюся от горизонта до горизонта землю из кабины самолета. Временами мелкие камешки, задетые его ногами, срывались с тропы и с затихающим стуком, совершая длинные прыжки, катились по слегка наклонному боку Марсианского Сфинкса.

Зигзагообразный путь наверх был раза в три длиннее, чем расстояние, отделяющее прямоугольник входа от поверхности бурой равнины, и Эдварду Маклайну потребовалось около четверти часа, чтобы добраться до покрытой сеткой узких трещин небольшой полукруглой площадки перед проемом. Переведя дыхание, астронавт открутил от шлема фонарь и, взяв его в руку, собрался было сделать шаг вперед, но его остановил сигнал вызова.

– Как дела, командир?

– Все в порядке, Лео. Только что прибыл на место. Сейчас посмотрю, что там такое.

– Ради всего святого, командир, не вздумайте только лезть туда!

– Черт побери, я не страдаю склерозом, Лео! Я помню. Оставайся на связи, сейчас все станет ясно…

«Господи, прошу тебя, сделай так, чтобы там действительно оказался проход! – мысленно взмолился Эдвард Маклайн, приближаясь к темному прямоугольнику. – Я очень прошу тебя, Господи! Ведь ты же всеблагой и милосердный, ведь ты же любишь нас, Господи… Я очень надеюсь на тебя, Господи, ведь ты – моя единственная и последняя надежда…»

Грубые камни проема не носили следов обработки, и не было там и намека на дверные петли. Проверяя ногой поверхность площадки перед собой, прежде чем сделать следующий шаг, Маклайн подошел к проему, поднял голову – сверху ничего не нависало, не катились и не летели глыбы – и, включив фонарь, направил луч света в темную глубину.

– Ну что там, командир? – нетерпеливо, с тревогой спросил Каталински.

Маклайн не успел ничего ответить. И разглядеть тоже почти ничего не успел. Ему показалось, что пол за проемом наклонно уходит вниз, в кромешную тьму, без следа всосавшую луч фонаря, – и где-то вдали мелькнул в этой темноте лиловый отблеск, внезапной болью отозвавшись в висках. Астронавта качнуло вперед, он инстинктивно взмахнул руками, стараясь сохранить равновесие, – но тщетно. Казалось, какой-то невидимый гигантский пылесос неумолимо втягивает его внутрь. Эдвард Маклайн, широко открыв рот, сделал судорожный вдох, изо всех сил сопротивляясь, пытаясь откинуться назад…

– Коман… – раздался и тут же захлебнулся голос Леопольда Каталински.

А командира «Арго» уже всосало в темноту и повлекло вниз…

20.

Он шел по глубокому снегу, с трудом переставляя окоченевшие ноги, от холодного встречного ветра у него онемело лицо, а безжизненной снежной равнине, вплывающей в бледную синь горизонта, казалось, не было конца. Но он старался во что бы то ни стало преодолеть эту мертвую равнину и вернуться, обязательно вернуться к живым… Приглушенный рокот донесся с обратной стороны небес – и снег начал чернеть и таять, растекаясь мутной водой, и вода превращалась в пар, и проступала, проступала черная земля… не ржавый кизерит, а настоящая земля, земля, вечно порождающая живое и вечно принимающая в себя мертвое…

Угомонился, утих холодный северный ветер, отпечатались в блеклой синеве на горизонте какие-то знаки – очень важные, но совершенно непонятные знаки! – и Алекс Батлер смог наконец вздохнуть полной грудью. Что-то дрогнуло, и отступило, и пропало – и он открыл глаза.

Некоторое время ему представлялось, что он лежит в тени под деревом – сюда оттащили его ребята после солнечного удара; но потом он сообразил, что тот солнечный удар случился с ним в восемь лет, на ферме у маминых родственников в Коннектикуте, а теперь ему тридцать семь, и он лежит на спине в совсем другом штате.

В штате Сидония.

Вокруг было темно, и еле слышно раздавались какие-то прерывистые шелестящие звуки. Батлер затаил дыхание, вслушался – звуки тут же стихли. Пальцы его левой руки нашарили фонарь на груди. В правой руке он продолжал сжимать за ствол пистолет. Луч света ударил вверх, и круглое пятно расплылось по каменному потолку довольно высоко над головой. Ареолог сел, уже сообразив, что за звуки слышал в тишине – это дышал он сам.

Обведя фонарем вокруг, он обнаружил, что находится в пустом помещении с закругленными стенами. В одной из стен темнел арочный проем. Интерьер Марсианского Сфинкса пока представлялся очень скудным – пустой зал… пустой коридор… пустые помещения…

Но ведь было же, было же здесь что-то! В стенах? Под полом? В потолочных перекрытиях? Даже если содержимое залов и комнат вынесли отсюда в незапамятные времена, Сфинкс определенно не остался порожним. Что-то происходило в его каменной толще, какие-то непонятные процессы… Возможно, вызванные вторжением чужаков…

«Фло… Свен…» – подумал Алекс, и с неожиданной беспощадной отчетливостью представил себе, как они лежат в пустых камерах, погребенные в каменных недрах. Ареолог с ужасом вообразил, какая многометровая преграда отделяет и их, и его от внешнего мира, от неба и солнца – и чуть не застонал от безысходности.

«Стоп! – тут же сказал он себе. – Я жив, я дышу, руки-ноги целы… Это уже совсем неплохо… Во всяком случае, могло быть гораздо хуже…»

А в глубине сознания змеей вертелась, извивалась мысль о заживо погребенных…

«Бойся тесного пространства», – сказала ему когда-то полупьяная скво. Осенним дождливым вечером, в какой-то придорожной забегаловке.

«Бойся тесного пространства…»

Тушь текла по ее дряблому, мокрому от дождя лицу с затуманенными спиртным тусклыми глазами. А он только посмеялся в ответ, потому что был молод и уверен в себе, они все были молоды, вся их бесшабашная компания, возвращавшаяся с пикника… Холодный ливень застал их на берегу озера, и они, побросав вещи в машины, убрались оттуда и остановились у этой забегаловки, совсем неподалеку от города. Почему бы не принять еще стаканчик, если ты молод и здоров, и уверен в себе, и только что прямо на пожухлой осенней траве два раза подряд дал разгуляться своему молодцу под юбкой Джулии Хоук… нет, ее, кажется, звали Бетти, – и мало ли что там болтает какая-то нетрезвая старуха, рассчитывая на дармовую выпивку.

«Бойся тесного пространства… Можешь сгореть, Алекс…»

Да, она назвала его по имени – ну и что? Подслушала, они же болтали без умолку и смеялись в той забегаловке.

«Бойся…»

Батлеру захотелось немедленно вскочить на ноги и броситься прочь из этого каменного склепа, прочь, к воздуху, к свету! Сокрушить стены – и вырваться из тесноты и темноты на простор.

Желание было резким, страстным, почти непреодолимым. По-прежнему держа в руке «магнум», теперь уже стволом вперед, он встал и направился к проему в стене, изо всех сил удерживаясь от того, чтобы не побежать.

Сразу за проемом луч висевшего на его груди фонаря вырвал из темноты что-то ярко-оранжевое.

Огонь!

«Можешь сгореть…»

Нет, не огонь – комбинезон… Свен!

Алекс Батлер присел на корточки рядом с лежавшим навзничь телом. Глаза пилота были закрыты. Одна рука была вытянута вдоль туловища, а другая закинута за голову, словно Свен Торнссон просто прилег здесь отдохнуть. Ареолог, убрав наконец пистолет в кобуру, расстегнул ворот комбинезона пилота и, жестом полицейского приложив палец к горлу Торнссона, проверил пульс. И облегченно вздохнул: пилот был жив. Более того, веки его дрогнули, приподнимаясь, – и Свен, заслоняясь рукой от бьющего в лицо луча, пробормотал, проглатывая окончания слов:

– Выклю… све…

И после короткой паузы:

– Еще рано встава… Софи…

– Не рано, лежебока, – ласково сказал Алекс Батлер, внезапно успокоившись, словно возвращение пилота из краев то ли сна, то ли забытья разом снимало все проблемы. Только что все в нем клокотало и неистовствовало, и рвалось к небу и солнцу, а теперь он чувствовал себя безмятежным и умиротворенным, как будто проглотил изрядную дозу нейролептиков.

Торнссон медленно приподнялся и сел, опираясь на отставленные назад руки. Ареолог включил его фонарь, мимоходом отметив, что, перед тем как угодить в черную сиропообразную субстанцию, они фонари не гасили.

– Господи, это ты, Алекс, – каким-то скомканным голосом сказал пилот. – А мне казалось… – Он потряс головой, огляделся и, помолчав, добавил: – По-моему, у создателей всех этих развлечений явные проблемы с фантазией. Опять нас куда-то утянули, опять очередная каменная кишка… прямая кишка Сфинкса… Может, вот-вот дефекация состоится, и мы будем на свободе? Только что-то не верится…

– У них были какие-то свои соображения, Свен. – Батлер чувствовал, что входит в свою привычную колею. – Возможно, такая здесь защита от посторонних. Налетали какие-нибудь кочевники или желтолицые с прибрежных островов. Или заокеанские викинги. Проникали внутрь. А здешняя машинерия – цап их за шкирку! И приходили они в себя уже безоружные, в таких вот камерах, по двое – по трое. А дальше уж великие жрецы распоряжались ими по своему усмотрению. Может, в зомби превращали – и на плантации, может, и вовсе на мясо пускали. А может, давали пинок под зад – не лезьте, мол, парни, бесполезное это дело.

– А где Флосси? – спросил Торнссон. – Она тоже здесь?

Алекс Батлер помрачнел:

– Нет, Свен, ее здесь нет. Но раз уж мы живы-здоровы, то, надеюсь, жива-здорова и она. Нас просто нейтрализуют, Свен. Хозяев нет, а техника осталась. И, как я уже говорил, продолжает функционировать. Даже если это кажется невероятным.

– Ничего себе техника, – покачал головой пилот. – Не разладилась за бог знает сколько лет… Хороший, однако, ресурс. Прямо-таки сказочная техника, нереальная…

– А может, как раз и разладилась, – медленно сказал Батлер. – Может, потому мы до сих пор и живы, что она разладилась и теперь не способна испепелить на месте. Я, кажется, это уже говорил…

– То есть нас таки пытались убить?

Батлер пожал плечами:

– Не исключено.

Торнссон поднялся на ноги.

– Знаешь, что мне в тебе больше всего нравится, Алекс? У тебя в голове полным-полно всяких идей. Придумываешь прямо на пустом месте. Желтолицые с островов… Марсианские викинги, утащившие земной «Викинг»… Оцени каламбур! Жрецы, готовящие в микроволновке бифштексы из врагов… А вот я мыслю конкретно: вот схема – и вот она не работает. Но я не начинаю фантазировать – я ищу причину. И, как человек, мыслящий конкретно, я задаю тебе вопрос: каковы наши дальнейшие действия?

– Идти куда глаза глядят. Вернее, куда можно будет идти. Куда нас пустят. И не дай бог, чтобы нас просто вынудили ходить по кругу.

– Да уж, перспектива… – протянул Свен.

– Слушай, а есть тебе, случайно, не хочется? – внезапно спросил ареолог.

– Случайно – нет. И пить не хочется. Хотя от пива бы не отказался – душновато здесь.

– Есть не хочется… Пить не хочется… И отлить не хочется… А ведь мы тут находимся уже довольно долго. Марсианская машина работает, Свен, время тут замедляется, и основательно замедляется. Судя по всему, машина эта тормозит и наш метаболизм. И дело здесь не в повышенной гравитации – при таком замедлении нас бы уже расплющило в лепешку. Тут что-то иное, какой-то иной принцип.Может быть, более плотно упаковываются сами кванты времени. Или что-нибудь в этом роде…

– Я же говорю, ты кладезь идей, – усмехнулся пилот.

Алекс взглянул на него:

– Свен, сейчас я тебе не начальник. Приказывать не буду, просто посоветую: поменьше резких движений и постарайся держаться подальше от стен. А впрочем, – тут же добавил он, – у меня нет никакой уверенности в целесообразности этих советов. Может быть, тут следует поступать как раз наоборот.

– Господь все видит, все про нас знает и все давным-давно решил, – рассудительно сказал Торнссон. – Остается надеяться на то, что его решение – в нашу пользу. Право, ему не стоило направлять меня на край света, чтобы прихлопнуть вот тут, в этом ангаре. Гораздо проще было бы сделать это на Земле.

– Не дано нам знать о замыслах Господа, – в стиле заправского проповедника изрек Алекс Батлер. – Пошли, Свен.

…Медленно и осторожно пройдя с полсотни шагов по неширокому коридору, ступая след в след – ареолог впереди, пилот сзади, – они обнаружили, что пол постепенно понижается.

– Я бы предпочел наткнуться на ступени, ведущие вверх, – заметил Торнссон. – А так и в самое ядро можно угодить.

– Следует довольствоваться тем, что имеешь. – Батлеру, видимо, понравилась роль проповедника. – Тогда и другое придет. В этих толщах великие жрецы вполне могли пережить космическую бомбардировку.

Коридор изогнулся закругленным поворотом, потом еще одним. Вокруг по-прежнему было тихо, и эта неживая тишина прессом давила на психику.

– Черт, мне начинает казаться, что за нами кто-то крадется, – нервно сказал Торнссон, когда позади остался еще один поворот.

Батлер, остановившись, пропустил его вперед и посветил фонарем в темноту за спиной. Ему показалось, что мигнул там какой-то крохотный лиловый огонек – как мгновенный проблеск маяка, но это могло быть просто обманом зрения; спелеологам во мраке пещер тоже не раз мерещились разные разности.

– Меня другое тревожит, – заметил он. – Как бы не оказалось, что мы-таки идем по кругу.

– Тогда уж скорее по спирали, пол-то все время под уклон.

– По спирали – это лучше, у спирали должен быть конец.

– Если бы там, в конце, к тому же висел план Сфинкса с указанием пожарных выходов…

Они прошли еще сотни две шагов и увидели, что впереди брезжит тусклый свет.

Но это был вовсе не выход. Перед Батлером и Торнссоном открылся небольшой круглый зал, пол которого устилали чередующиеся желтые, белые и розовые ромбовидные плитки; в их расположении не просматривалось какой-то системы. Кое-где плитки отсутствовали, и такие черные пятна были хаотично разбросаны по всему полу. Возможно, эти пятна появились тут позже, а не изначально задумывались неведомыми проектировщиками. Потолок тоже выглядел гораздо наряднее, чем в тех камерах и коридорах, где довелось побывать астронавтам, – по обтесанному камню змеились широкие красные спирали, то тут, то там пересекаясь друг с другом. Вероятно, их рисовали здесь в соответствии с каким-то замыслом, но замысел этот нужно было еще разгадать. В трех местах в стенах темнели проходы, а стена напротив обозревавших зал астронавтов напоминала витрину, точнее, три витрины, отделенные друг от друга каменными перегородками. Эти «витрины» были квадратными, почти от пола до потолка, их неярко освещенные изнутри мутноватые стекла (или то, что выглядело как стекла), казалось, покрывала легкая изморозь. Других источников освещения в зале не было. Оставалось только гадать о том, что за источник энергии в течение уже не одного тысячелетия поддерживает здесь свет. И для чего.

Батлер и Торнссон молча переглянулись и медленно, бок о бок, двинулись вперед, переставляя ноги очень осторожно, словно ступая по тонкому льду. После предыдущих пустых камер и коридоров этот зал выглядел чуть ли не празднично. Так, пожалуй, мог бы воспринимать площадь захудалого городка с тысячью-двумя жителей, площадь, где наперебой зазывают к себе выцветшей рекламой целых два магазина и одна забегаловка, какой-нибудь бедуин, в жизни не видавший ничего, кроме своей пустыни.

Переход через зал завершился без неприятных неожиданностей, и астронавты остановились перед одной из «витрин». Батлер провел ладонью по словно бы запотевшей поверхности – она была холодной, гладкой, но не скользкой и, скорее всего, не стеклянной; возможно, какие-то силикаты там и присутствовали, но не занимали в составе этого материала ведущего места. Прозрачнее от прикосновения ареолога «витрина» не стала.

Как ни странно, но и направленные внутрь лучи фонарей не делали более зримыми какие-то лежащие за «стеклом» предметы; напротив, эти предметы как бы вовсе теряли очертания, превращаясь в еле уловимые глазом подобия миражей, в бледные бесформенные отпечатки, грозившие полностью раствориться в тех люксах, что исправно извергала из себя земная светотехника.

– Выключи фонарь, – тихо сказал Алекс Батлер пилоту и погасил свой.

Свен Торнссон, чуть помедлив и оглянувшись, последовал его примеру.

Света стало гораздо меньше, но видимость от этого только улучшилась. За мутной перегородкой проступили слабо освещенные сверху контуры. Батлеру представилось, что он видит монолит, платформу, не более чем на метр возвышавшуюся над полом, бок которой, обращенный к астронавтам, испещрен какими-то едва заметными сквозь «изморозь» знаками; а на платформе лежат в ряд пять продолговатых предметов… Белое… с золотом… серо-белая ткань и тусклое золото масок…

– Боже мой… – почти беззвучно ошеломленно выдохнул ареолог.

Пропитанные благовониями полотняные погребальные ткани и золотые посмертные маски… Каменное ложе ушедших…

– Что такое, Алекс? – встрепенулся Торнссон, безуспешно пытаясь протереть «витрину». – По-моему, это всего лишь покойники. Или куклы.

– Это мумии, – стараясь не повышать голоса, отозвался Батлер.

– Марсианское кладбище! – Пилот восхищенно покрутил головой. – Это классно, Алекс! Мы нашли мумии марсиан!

– Боже мой… – повторил ареолог. – Видишь вон те значки? – Он ткнул пальцем в «стекло», показывая на посмертное каменное ложе.

Пилот прищурился, всматриваясь. Сказал неуверенно:

– Вроде змейки какие-то… Птицы… Точно, птицы… Человечки… Какая-то корзиночка… Что-то типа мобильника…

– Это не мобильник, Свен, это изображение плиты, – Батлер по-прежнему говорил приглушенным голосом. – Иллюстрация предыдущих четырех знаков. А эти предыдущие четыре знака составляют слово «памятник».

– Ага, понятно. А вон та зверюга означает слово «пантера». Похоже, да? – Пилот вдруг с изумленным видом повернулся к Батлеру: – Ты что, док, знаешь язык марсиан? Такие находки уже были? Секретная информация?

– Это не марсианский язык, Свен, – ответил ареолог. – Это древнее египетское рисуночное письмо вперемежку с древнеегипетским языком. Такие же символы есть на Розеттском камне, его нашли в Египте во время военного похода Наполеона.

– Ты хочешь сказать, что марсиане обучили древних египтян языку?

– Не знаю, Свен, не знаю… Но перед нами именно древнеегипетские письмена… – Батлер, сдвинув брови, немного помолчал, размышляя. – Смотри, что получается. Фараонов в Египте хоронили в грандиозных пирамидах. Не в кубических гробницах, не под земляной насыпью – именно в пирамидах. Это факт. Другой факт: ни в одной пирамиде, насколько мне известно, не нашли ни одного фараона… то есть, ни одной мумии. Объяснение есть: мол, те, кто был позже, осудили деяния предшественников и вынесли мумии из гробниц. Но вот они, фараоны, – Батлер кивнул на каменное ложе. – Я не утверждаю, что это именно фараоны, но похоже, что так. Золотые маски… Подобная была у Тутанхамона. Теперь смотри. Есть некий математический код, одинаковый для нефракталов здешней Сидонии и земных сооружений Стоунхенджа, Теотиуакана и Гизы. Даже введено такое понятие: «стандартная теотиуаканская единица»…

– То есть марсиане явились на Землю, построили все эти сооружения, прихватили зачем-то мумии фараонов и вернулись сюда, так, что ли?

– Я ничего не могу утверждать, Свен, я могу только предполагать.

– И?

– Марсиане могли обучить землян строительству таких сооружений. С соблюдением нужных пропорций, соответствующих теотиуаканской единице. Наверное, пропорции тут очень важны. Не думаю, что марсиане обучили египтян письму – письмо-то довольно примитивное. Они просто воспроизвели здесь, – ареолог вновь показал за «стекло», – древнеегипетские тексты. Потому что здесь покоятся именно фараоны Древнего Египта. Не исключено, что в каком-то другом зале находятся останки правителей Теотиуакана. А ну-ка… – Алекс Батлер прошел вдоль стены, заглянув во вторую и третью «витрины». – То же самое, Свен, – сказал он, вернувшись к пилоту. – Египетские мумии. Вообще, тут можно строить разные предположения, но для меня сейчас важнее другое: как мумии фараонов оказались здесь?

– А я думал, для тебя важнее, как нам выбраться отсюда, – с почти неуловимым оттенком сарказма сказал Торнссон. – Могу объяснить. Здешние великие жрецы посетили Землю и, возвращаясь, прихватили их с собой в качестве сувениров. Или как вещественные доказательства того, что они летали именно на Землю, а не рванули куда-нибудь на Юпитер.

– Шутки шутками, но все же: как мумии попали на Марс? И как марсиане попали на Землю? – Глаза ареолога возбужденно блестели. – И зачем там, – он кивком указал вверх, – на марсианской равнине, построены пирамиды?

– Ну давай, не тяни, – поторопил его пилот. – Ведь вижу, что есть у тебя ответ, тебе же идею выдать – все равно что мне хот-дог проглотить. Давай, рассказывай, как египетские рабы копали подземный ход до самого Марса.

– И расскажу. Слышал о таком понятии: энергия пирамид?

– Нет, док, не слышал. Мои интересы и увлечения лежат в несколько иной плоскости. Так что сделай милость, просвети.

– В пирамидах концентрируется некая энергия, – начал Батлер в стиле школьного учителя. – Я читал научные отчеты и сам, своими глазами, видел очень любопытные фотографии. Уже многократно установлено, что эта невидимая энергия пирамид не дает портиться мясу, бритвенные лезвия затачивает…

Торнссон удивленно поднял брови:

– Да ну!

– Вытягивает из предметов влагу, даже раны заживляет. Точь-в-точь как вода, заряженная сенситивами… не шарлатанами, а настоящими сенситивами – таких не очень-то и много. Помещали в пирамиду яйца – и из них выводились птенцы. Помнишь, Фло говорила про инкубаторы? Так вот, сами пирамиды и есть инкубаторы. То есть, вне всякого сомнения, пирамиды влияют на химические, физические и биологические процессы. Заметь, Свен, археологи много раз пробирались в пирамиды и находили там абсолютно нетронутые саркофаги, запечатанные по всем правилам. Открывают – пусто. И сухо. Словно там не мумии лежали, а сплошные живые Гарри Гудини! Размотались из своих пелен, выбрались, не повредив печатей, и ушли куда-то.

– И куда же это они ушли? Сюда, на Марс? Через двадцать пятое измерение?

– Так ты же сам видишь: вот же они, тут! Есть такая идея, что пирамиды были нужны для перемещения в пространстве. Марсиане об этом знали и, судя по всему, поделились своими знаниями с египетскими жрецами. Для перемещения тел нужно перевести их в некое лучистое тонкоматериальное состояние. И этого можно добиться именно с помощью энергии пирамид, понимаешь? Возможно, пирамиды не только концентрируют энергию, но и время от времени ее излучают. Вот так эти мумии и были перемещены сюда.

– Ну никак не могли марсиане обойтись без этих трупов, – скептически сказал Свен Торнссон. – Чем плохо им было там, на Земле, лежать?

У Батлера незамедлительно нашелся ответ и на этот вопрос:

– Мумии в тонкоматериальном состоянии переместили сюда и воссоздали. Мумии – это носители тонкоматериальных тел, такие тела состоят из каких-то невидимых микрочастиц, это своего рода фантомы, призраки. На них можно потом навесить нормальные атомы – и получится живой египетский фараон! Это, – ареолог показал на «витрину», – хранилище, понимаешь, Свен? Хранилище!

– Понимаю, – кивнул пилот, – и не перестаю удивляться твоим знаниям и фантазии… Нет, без всякой иронии, серьезно. Может быть, ты объяснишь еще, зачем марсианам понадобились оживленные фараоны? Зачем в городе великих жрецов Гор-Пта нужны живые египетские фараоны?

– А вот этого я не знаю.

– Тогда попробую-ка и я пошевелить извилинами.

– Ну-ка, ну-ка…

– Допустим, марсиане предполагали, что… м-м… древние египтяне когда-нибудь вымрут. Как мамонты. И хотели сохранить генофонд.

Алекс Батлер задумчиво почесал нос:

– Что ж, не исключено.

– Ладно, пошли отсюда, а? Не люблю находиться в компании с покойниками. Всякие грустные мысли в голову лезут…

– Пошли.

Батлер бросил последний взгляд на каменное ложе и отошел от «витрины». Включив фонарь, он поочередно осветил выходы из круглого зала-усыпальницы.

– Какой выбираешь, Свен?

– Мне в рулетку никогда особенно не везло. Выбирай сам.

Алекс подошел к левому проходу и направил луч фонаря в темноту. Ему показалось, что вдали, на пределе видимости, мелькнула какая-то тень. Метнулась от стены к стене – и пропала. Ареолог несколько раз моргнул, вгляделся еще раз – луч терялся во мраке неширокого прохода со сводчатым, не очень высоким потолком, и не было там никакого движения.

Он не был уверен, что тень ему померещилась.

«А мы все-таки пойдем именно туда», – решил он и махнул рукой пилоту:

– По машинам, Свен.

21.

Больше никакие тени ареологу не мерещились. Пол продолжал чуть понижаться, не так сильно, как раньше, перед круглым залом с мумиями фараонов, – но волей-неволей астронавты все глубже погружались в пустоты каменного колосса.

Вскоре они оказались перед ведущими вниз широкими темными каменными ступенями.

– Все ниже… – обреченно сказал Торнссон, остановившись рядом с ареологом. – Да, Алекс, ты, видимо, тоже не очень везучий.

– Можем вернуться и выбрать другой путь, – предложил Батлер. – А насчет моей везучести… Ты когда-нибудь выигрывал в экспресс-лотерею сразу две зажигалки и пепельницу?

– Чего не было, того не было.

– А я выигрывал. Правда, мне все это барахло было ни к чему, покурил разок классе в восьмом, и мне не понравилось на всю жизнь – но братец Ник был очень доволен. Так что, вернемся?

– Возвращаться – плохая примета, – сказал Торнссон. – Судьбу не обманешь. Как шли, так и дальше пойдем. Может быть, где-то там нас Флосси поджидает.

Ступени не были крутыми, и их оказалось ровным счетом пятьдесят. Они привели астронавтов на широкую прямоугольную площадку, упиравшуюся в стену с еще одним проемом. Передвигаясь все так же осторожно, как по ненадежному льду, Батлер и Торнссон дошли до проема, вырубленного в толще камня. Сделали еще несколько шагов под низким сводом и оказались в конце перехода.

Проем выходил в просторное помещение, которое вряд ли образовалось в этих подземных глубинах само собой, сотворенное природными процессами. Помещение было совершенно пустым и имело строгую правильную форму. Форму четырехгранной пирамиды. Эти грани переливались и блестели, отражая свет фонарей, словно были сделаны из льда или горного хрусталя. Высоко вверху, на уровне крыши, как минимум, десятиэтажного дома, там, где грани сходились в одну точку, брезжил слабый красноватый свет – таким выглядит Марс на земном небе.

Батлер и Торнссон стояли и, подняв головы, смотрели на этот свет, который, скорее всего, пробивался не с поверхности – до нее было слишком далеко, да и не бывало такой окраски у марсианских сумерек. Сквозь толстые подошвы ботинок они вдруг ощутили вибрацию, похожую то ли на отзвук далекого землетрясения, то ли на работу какого-то механизма, – и в тот же миг красная точка начала увеличиваться, расползаться, превратившись в красные треугольники. Они медленно потекли вниз по всем четырем граням, увеличиваясь в размерах; казалось, что стены пирамиды окрашиваются кровью. Движение треугольников было не равномерным, а пульсирующим – в такт то стихающей, то усиливающейся вибрации. Словно где-то в еще более глубоких глубинах ожило и забилось чье-то огромное сердце.

Сердце бога войны…

Вокруг не происходило никакого движения, ничего не рушилось, не оборачивалось провалами, и грани пирамиды вроде бы не собирались сдвигаться, как в новелле Эдгара По, или растекаться раскаленной лавой. Красные треугольники были еще очень высоко и не казались чем-то угрожающим, но Алекс Батлер, не сводя с них взгляда, сделал шаг назад, внутрь короткого туннеля.

Свен Торнссон повернулся к нему:

– Думаешь, это реакция на наше появление?

– Не знаю, – ответил ареолог. – Во всяком случае, все эти эффекты начались именно после нашего появ… Смотри! – Он вскинул руку, показывая куда-то в пространство пирамиды.

Красные треугольники исчезли, так же как и находившаяся напротив туннеля одна из наклонных граней пирамиды. Там уже ничего не сверкало и не переливалось перламутровыми отблесками – там дышала темнота, именно дышала, шевелилась, колыхалась подобно дыму, готовому вот-вот прорвать невидимую пленку и заполнить все пространство. Так продолжалось три-четыре секунды, не более, а потом, в один-единственный неуловимый миг, этот дым исчез. Темнота превратилась в огромный экран, на котором демонстрировалось отчетливое объемное цветное изображение. Только, в отличие от кинотеатров с их мощными звуковыми системами, звуки здесь заменяла все возраставшая вибрация.

Перед астронавтами распростерлось густо-синее небо; оно еще было подсвечено невидимым солнцем, но уже проклюнулись в нем бледные звезды, и висел в вышине слегка ущербный неяркий диск – не Фобос и не Деймос, а земная Луна – земная Луна! – с такими привычными и легко узнаваемыми темными пятнами. Непонятно было, раннее ли это утро или вечерние сумерки, но астронавты не задумывались над этим, во все глаза глядя на возникшее перед ними удивительное видение. Камера неведомого оператора находилась на каком-то возвышении, внизу застыло море зелени, горизонт был очерчен округлыми темными силуэтами гор, и вздымалась над зеленью ступенчатая пирамида, а дальше возвышалась еще одна.

Алексу Батлеру доводилось бывать и в Гизе, и в Стоунхендже, и в древнем уральском городе Аркаиме, и в грандиозном буддийском комплексе Борободур на острове Ява. Еще будучи студентом, он, благодаря давнему приятелю матери (а может быть, и не просто приятелю), в летние месяцы работал в одной из телекомпаний Трентона, принимая самое активное участие в создании цикла передач «Сто чудес света»; это позволяло ему путешествовать за чужой счет, за деньги телебоссов, потому что за свой счет он в те годы вряд ли уехал бы дальше канадской границы. Именно тогда повидал он и странные каменные шары, разбросанные в джунглях Коста-Рики, и – с вертолета – грандиозные рисунки на плато Наска… Удалось ему побывать и в Теотиуакане, – и сейчас он просто не мог не узнать величественную пирамиду Луны, на сорок с лишним метров вознесшуюся над землей. Хотя выглядела она на этом экране как-то не так…

Ареолог зачарованно глядел на панораму древнего города, не замечая нараставшей вибрации, забыв, где он и с кем он, а стоявший впереди него Свен Торнссон, приоткрыв рот, ошеломленно уставился на земную Луну, на такую знакомую Селену, повисшую над землей. Над Землей.

Перед ними была Земля…

Колыхнулась зелень, пошла волнами – и теплый ветер ворвался в пирамидальный зал, скрытый в толще Марсианского Сфинкса, своим шумом разогнав тишину и овеяв лица астронавтов.

Запахи… Запахи листвы… цветов… дыма…

– Невероятно… – прошептал Алекс Батлер, едва шевеля губами.

– Что? – Торнссон по-прежнему неотрывно смотрел на Луну, и светлые волосы его разметались от ветра.

– Это Теотиуакан, Свен… Древний земной город… Настоящий! Открылся переход…

Вверху, там, где сходились грани пирамиды, сверкнуло что-то лиловое, и Батлера охватила внезапная тревога. Сдавило виски, непрекращающаяся вибрация дрожью отдалась во всем теле.

– Скорее отсюда, Свен!

– Что? Это Земля, ты видишь? Земля!

От тяжелого удара, раздавшегося за их спинами, содрогнулся пол. Батлер отпрыгнул в сторону, разворачиваясь в прыжке лицом к проему, а Торнссон, тоже мгновенно среагировав на этот грохот, просто бросился подальше от стены, к центру зала, по которому свободно гулял земной ветер.

Не было уже никакого проема – его наглухо закрыла гладкая каменная плита.

Алекс Батлер разглядел на ней белые линии – два расположенных на одной горизонтали частично пересекающихся одинаковых круга и горизонтальную черту, ровно посредине соединявшую обе стороны общей для обоих кругов площади, – и в этот момент то ли от вибрации, то ли по какой-то другой причине пол под ним провалился, и ареолог, не успев издать ни звука, полетел вниз.

Несмотря на возникшую после лиловой вспышки сильную головную боль, он не утратил ясности мышления – скорее всего, это сработало выкованное долгими предполетными тренировками умение быстро ориентироваться в непредвиденных ситуациях. Наклонив голову и вытянув перед собой руки, Батлер развернул свое тело почти горизонтально, пытаясь и руками и ногами дотянуться до стен и замедлить падение, а если удастся – и вовсе заклиниться в этом колодце. Но у него ничего не получилось – стены были слишком далеко, одну из них освещал болтавшийся на его груди фонарь. Фонарь почему-то разгорался все ярче и ярче, и, посмотрев вниз, ареолог понял, что свет идет оттуда, из глубины, с совсем уже близкого дна. Белого дна, подобного выложенному кафелем полу морга.

Он успел представить, как грохнется сейчас на этот пол, и мигом исчезнут все проблемы, но некто, распоряжающийся его судьбой, видимо, имел другие планы. Не долетев нескольких метров до дна, Алекс почувствовал, что угодил в какую-то невидимую сеть, упал на невидимый батут, отбросивший его вверх, и вновь принявший его тело, и опять отбросивший – уже слабее. Так, попрыгав немного в воздухе, ареолог завис над дном, обливаясь потом и шумно дыша, не зная, как утихомирить рвущееся из груди сердце. Он даже не заметил, что головная боль прошла – столь же неожиданно, как и возникла. И вибрации больше не ощущалось – все вокруг было тихо.

Поле его зрения ограничивал квадратный проем, под которым белел освещенный пол, – судя по всему, ведущий из пирамиды колодец оканчивался в потолке какого-то помещения. Очередного помещения, каких, видимо, было полным-полно в недрах Марсианского Сфинкса. Ровный белый кафель – это было гораздо лучше, чем частокол или компания зубастых монстров.

Алекс Батлер выключил ненужный здесь фонарь и висел, не шевелясь и размышляя, каким же образом добраться до пола. Можно было попробовать посильнее раскачаться, чтобы прорвать собственной массой, умноженной на скорость, невидимый батут – падать тут было сравнительно невысоко. О Свене Торнссоне он старался пока не думать. Каждому из них был уготован свой собственный путь… Или конец пути…

Ареолог уже напряг мышцы, собираясь осуществлять свой план, и вдруг услышал внизу легкие шаги. Кто-то приближался к шахте и, судя по звукам, шел босиком.

Эти звуки были настолько неожиданными и совершенно невозможными здесь, в лишенных всякой жизни глубинах, что Батлер готов был принять их за слуховую галлюцинацию – ведь казалось же когда-то русскому астронавту, работавшему на околоземной орбите, что он слышит доносящийся с Земли лай собак и плач ребенка… Тем не менее, почти мгновенно сработал не разум, а инстинкт – ареолог расстегнул кобуру, выхватил «магнум-супер» и навел его на белый пол. Ему сразу же вспомнилась та тень в коридоре…

Секунда… другая… третья… – и в проеме показалась фигура в красном… со светлыми волнистыми волосами… Человек… Женщина…

Алекс Батлер, сглотнув, поспешно опустил руку с пистолетом на незримый батут и открыл рот, пытаясь заговорить, но не смог – оказалось, что у него пропал голос.

Женщина остановилась под ним, подняла к нему лицо и спокойно сказала:

– Представь, что ты прыгаешь вниз. Просто представь – и все.

– Фло… – все-таки удалось просипеть ему.

– Ну же, прыгай.

Флоренс Рок спокойно смотрела на него своими бирюзовыми глазами, и голос ее тоже был спокойным, словно они вели неторопливую беседу за чашкой эспрессо-доппио в каком-нибудь тихом кафе. На Флоренс было длинное темно-красное одеяние из тяжелой, слегка переливающейся ткани, наводящее на мысли о чем-то древнегреческом (пеплос? хитон? гиматий?), из-под почти достающего до белого кафеля подола виднелись белые ступни с алыми пятнышками покрытых лаком ногтей; ногти пальцев рук были такого же цвета. Батлер совершенно не помнил, как они выглядели раньше, потому что никогда не обращал внимания на подобные детали. Это касалось не только Флоренс, это касалось всех женщин, с которыми он когда-либо имел дело. В руке Флоренс держала багровую, в тон странной одежде, сменившей комбинезон, маску – миниатюрную копию Марсианского Лика, только без слезы под прорезью для глаза.

– Прыгай, – так же бесстрастно повторила Флоренс, и Батлер вдруг понял, что ему совершенно не хочется следовать ее совету.

Их разделяло метра три, и ареолог почему-то не желал сокращать это расстояние. Какой-то не такой был вид у Флоренс – и дело тут было не только в ее одежде… И голос ее звучал тоже как-то не так…

Батлер не спешил убирать пистолет обратно в кобуру. Сердце вновь заколотилось, как пошедший вразнос двигатель, он взмок и чуть ли не плавал в собственном поту. Это была реакция организма на абсолютно непредвиденную ситуацию, и на всех уровнях сознания дружно завывали сирены тревоги. Что-то явно было не так…

Он пальцем свободной левой руки смахнул пот с бровей и кончика носа и хриплым голосом спросил ту, что стояла внизу и продолжала смотреть на него неподвижным взглядом, в котором не читалось никаких эмоций:

– Как ты попала сюда? – На этот раз он не назвал ее по имени.

Женщина в одеянии цвета крови слегка пожала плечами и промолчала.

– Откуда эта одежда?.. Маска?.. – продолжал допытываться он.

Стоявшая внизу снова пожала плечами, переступила с ноги на ногу, словно пол был холодным, и, медленно подняв руку, приложила к лицу маску.

– Не хочешь прыгать – тогда я сама поднимусь к тебе.

И хотя не было здесь никакой лестницы, Алекс почему-то ни на мгновение не усомнился в том, что ей это удастся. Его правая рука сама сделала нужное движение – и дуло «магнума», описав короткую дугу, уставилось в маску, чуть выше прорезей для глаз.

Он не знал, решится ли выстрелить.

Флоренс опустила маску, и светлые локоны упали ей на лоб.

– Не хочешь – оставайся там, – сказала она и, по-прежнему глядя на ареолога, сделала шаг назад. – Но когда-нибудь это тебе надоест. Тебе надоест висеть здесь, и ты уйдешь отсюда… для того, чтобы сгореть…

Алекс Батлер внутренне вздрогнул – но, как ни странно, ему тут же стало легче, и он, уже без всяких раздумий, убрал оружие в кобуру.

Никто на свете, включая нанотехнолога Флоренс Рок, не мог слышать те слова, что сказала ему полупьяная маргиналка из племени дакота, сиу или навахо тем дождливым вечером в придорожном кабаке. Никто. А это значило, что нет на самом деле никакой женщины в багровом одеянии, и никто не говорит с ним. Вернее, говорит – но не кто-то, а что-то. Он, Алекс Батлер, в силу каких-то обстоятельств – возможно, причина кроется в той лиловой вспышке – уподобился тем многочисленным так называемым «контактерам», которые вполне искренне считают, что общаются с какими-то посторонними сущностями, будь то «космический разум» или «инопланетяне». «Серые» с Дзеты Сетки. Или «люди в черном» из Туманности Андромеды. А в действительности же это ведет диалог само с собой их собственное раздвоившееся сознание.

«Эпилепсия височных долей», – вспомнил он.

Человек, страдающий этой болезнью, может испытывать галлюцинации, похожие на описания многих встреч с инопланетянами.

Конечно, ничего хорошего во всем этом нет – но если он понимает свою проблему, то, возможно, все-таки справится с ней… пусть даже с помощью психиатров… Если ему удастся добраться до психиатров… Или не только это подобие Флоренс Рок, но и вообще вся экспедиция на Марс всего лишь грезится ему?

«Впрочем, если так рассуждать, – сказал себе он, – то и все собственное существование можно считать сном. Или даже сном во сне…»

Батлер потряс головой и, поколебавшись немного, все-таки заговорил с той, что стояла внизу, теперь уже опустив голову, словно у нее устала шея. Ему было любопытно, как выкрутится из этой ситуации его собственное раздвоившееся сознание.

– Откуда ты знаешь, что я сгорю? Как это произойдет, Фло? Пожар в моем доме? Катастрофа при посадке? Что-то связанное с террористами? Во всяком случае, для самосожжения пока причин не вижу. Так что это будет?

– Это будет конец, – последовал краткий ответ.

– Что ж, весьма убедительно, – сказал ареолог.

Естественно, его сознание понятия не имело, какая конкретно связанная с огнем ситуация якобы прервет его жизнь. Хотя могло бы и пофантазировать…

– Например, мне на голову свалится солнце, как тому лилипуту из комиксов, – предположил он.

Стоявшая внизу промолчала.

Собственные слова об упавшем солнце тут же обернулись цепочкой ассоциаций, и Батлер не удержался от вопроса, ответ на который, конечно же, отлично знал:

– Вчера вечером, возвращаясь к «банке», мы говорили о звездопаде, – сказал он. – Роберт Фрост… Как там у него? «Когда я брел под звездопадом…» Как там дальше, Фло? Напомни.

Она вновь подняла голову, и уже не бирюзовые, а агатовые ее глаза были неподвижны.

– Не знаю, о чем ты говоришь. Ты не хочешь спускаться ко мне и не пускаешь меня к себе. Пусть будет так. Ты сгоришь… Ты спрашиваешь о чем-то, а я не знаю ответа.

Это было странно. Он, Алекс Батлер, не помнил дословно тех строк Фроста, но в глубинной-то его памяти они должны были отложиться! Или тут что-то другое?..

– Я не знаю ответа, но я знаю иное, – продолжала Флоренс. – Здесь, внизу, целый подземный город, но он пуст. Многие ушли, а некоторые остались… Но не там… И стали не такими, как раньше… Ты спросишь, кем был тот, под чьим ликом ты сейчас находишься?

– Да, спрошу. – Батлеру было интересно узнать, какой ответ приготовило ему подсознание. – Кем же он был?

– Это Лик того, кто когда-то привел предков сюда.

– В Сидонию? – уточнил ареолог. – Или на Марс?

– В этот мир, – не совсем понятно ответила Флоренс.

– И как же звали этого космического Моисея?

– У него много имен, но все они – не истинные. А истинное откроется не здесь и не сейчас. И не тебе. Твое время уже истекает.

От этих слов Батлер ощутил невольный озноб – и это при том, что он продолжал оставаться совершенно мокрым от пота.

– Ты не хочешь идти ко мне и не пускаешь меня к себе, – опять прозвучал в тишине голос Флоренс. – Я ухожу…

Она медленно повернулась и сделала шаг… другой… Еще чуть-чуть – и фигура в красном, с маской в руке исчезнет за краем проема. Батлер молча провожал ее взглядом.

Звук босых ног становился тише… тише… Потом до слуха ареолога донеслось что-то, похожее на легкий всплеск, – и все. Вокруг вновь царило подземное безмолвие.

Он подумал, что если сейчас начнет копаться во всем этом, то, скорее всего, кончит очень плохо. Лучше попробовать дать нагрузку мышцам, а не мозгам.

Но как? Раскачаться на этом батуте?

«Представь, что прыгаешь…»

И он представил. Он мысленно сел на корточки на упругой прозрачной пленке и мысленно же прыгнул чуть вперед и вниз – как с крыши.

И эта мысленная картинка воплотилась в реальности. Алекс Батлер действительно полетел вниз, только не из положения сидя, а из положения лежа ничком. Выручила реакция – он успел опустить ноги и более-менее приблизить свое тело к вертикали, поэтому не отбил себе живот. Подошвы ботинок смягчили соприкосновение с полом, он выставил перед собой руки и упал на колени, и все-таки ощутимо приложился ладонями к белой поверхности, по твердости ничуть не уступающей кафелю.

Решив приберечь удивление и все другие эмоции до лучших времен, ареолог, продолжая стоять на четвереньках, поднял голову и обнаружил, что находится возле одной из стен традиционно уже пустого прямоугольного помещения размером, пожалуй, с баскетбольную площадку. У помещения были две характерные особенности: во-первых, отсутствие хоть какого-то намека на дверь, ворота или калитку, а во-вторых, повсеместное присутствие подобия белого кафеля – и пол, и стены, и потолок сплошь были выложены квадратными плитками. Без всяких сиррушей. Совершенно непонятно было, почему в этом белом зале светло, как в операционной, но Батлер не собирался погружаться в размышления по данному поводу: даже найди он источник освещения – что изменится в его положении?

Проем в потолке темнел довольно высоко над головой астронавта, и теперь туда можно было добраться, разве что совершив прыжок с шестом.

Но шестов нигде не наблюдалось, и Алекс обреченно подумал, что очутился именно в морге. В морге, рассчитанном на единственное тело. Его, Алекса Батлера, тело. Точнее – труп…

Он подул на ушибленные ладони и медленно встал. И увидел то, чего не было видно ему из положения на четвереньках. В дальнем от него конце зала, в углу, темнел на полу квадрат, и у самого края горельефом выступало из него бледное лицо Флоренс с прилипшими ко лбу светлыми волосами, а чуть дальше – оранжевое пятнышко…

Уже не раздумывая, иллюзия это или нет, Батлер бросился через зал, и стук его ботинок многократным эхом отскакивал от белых плоскостей. Квадрат оказался бассейном с темной, словно бы маслянистой жидкостью, неподвижно отражавшей белый потолок.

Он вытащил Флоренс на кафельный пол и опустился на колени возле нее. Это была именно нанотехнолог Флоренс Рок – в оранжевом комбинезоне, а не в красном подобии древнегреческого хитона или пеплоса. И без маски в руке. Темная субстанция, которую Батлер принял за жидкость, при ближайшем рассмотрении оказалась похожей на коллоид – она скатывалась с совершенно сухого комбинезона Флоренс, не оставляя следов, и лужицами застывала на белом полу. Лужицы почти мгновенно тускнели и превращались в серый порошок.

Вспомнив про недавний всплеск, ареолог бросил взгляд на бассейн – но ничего и никого больше не было видно на его глади. Лезть туда он не стал и посмотрел на руки Флоренс: знакомо алели на ее ногтях пятнышки лака. Снимать с Флоренс ботинки, чтобы посмотреть на ее ступни, Батлер тоже не стал. Остро ощутив дежа вю, он расстегнул комбинезон Флоренс, пальцем нащупал пульс… Состояние дежа вю продолжалось – веки ее затрепетали, как недавно у Свена Торнссона, и она открыла глаза, словно только и ждала этого прикосновения. Было тут что-то от истории про Белоснежку…

Взгляд Флоренс поблуждал по потолку – туманный, рассеянный взгляд… Скользнул по лицу ареолога… Вновь устремился в потолок… И замер. И померк – словно внутри ее глаз кто-то выключил освещение.

– Фло… – срывающимся голосом позвал Батлер.

Флоренс чуть повернула голову и смотрела теперь куда-то мимо ареолога. Лицо ее было застывшим… словно маска…

– Фло! – повторил Алекс, холодея от недоброго предчувствия. – Ты меня слышишь, Фло?!

Что-то на мгновение дрогнуло в ее глазах, по-прежнему бирюзовых, но погасших. Дрогнуло – и вновь растворилось в тумане.

– Что с тобой, Фло? – спросил он с отчаянием, вызванным пониманием собственного бессилия. – Где ты была?

И вновь какой-то отблеск мелькнул в бирюзовых глазах – и исчез. Губы Флоренс шевельнулись, слегка растянулись в слабом подобии улыбки, и ее глуховатый надтреснутый голос, так непохожий на прежний голос Флоренс Рок, болезненно отозвался в сердце Алекса Батлера.

– Где ты была? – как говорящая кукла повторила она его вопрос, по-прежнему глядя куда-то в пространство. – Оно меня окружило… Поглотило… Темнота… – Она роняла слова монотонно, отделяя их друг от друга длинными паузами, и было непонятно, осознаёт ли она то, что говорит. – Темнота… Темнота встала на мое место… Заняла мое место… Я – часть темноты… Она овладела мной… Темнота…

Губы ее сомкнулись, и закрылись ее глаза. Словно окончательно разрядились батарейки. Словно пружина распрямилась до конца.

– Фло! – крикнул Батлер и потряс ее за плечи.

Голова Флоренс безвольно мотнулась, и видно было, как под опущенными веками из стороны в сторону блуждают глаза.

«Это шок! – лихорадочно подумал ареолог. – Это просто шок. Из-за того дьявольского марсианского сиропа… Она очнется, обязательно очнется… Если бы хоть каплю нашатырного спирта!»

Он убеждал себя в том, что это шок, но в глубине души понимал, что все гораздо серьезнее. Гораздо хуже…

Шум, похожий на громкий тяжелый вздох, раздавшийся из бассейна, заставил Батлера повернуть голову. То, что было до сих пор неподвижной темной поверхностью, вспучилось маслянистым пузырем. Пузырь быстро раздувался, превращаясь в монгольфьер, и через мгновение лопнул с оглушительным грохотом взорвавшегося фугаса. Коллоид хлынул во все стороны, темная волна подхватила Батлера, вцепившегося в плечи Флоренс, и швырнула к стене. Ареолог ударился плечом о твердый кафель, но пальцы не разжал, продолжая удерживать Флоренс. Шум нарастал и нарастал, теперь коллоид мощными высокими гейзерами извергался из бассейна, быстро заливая все вокруг. Не прошло и десятка секунд, как Батлер был уже по грудь в этой субстанции, а еще через несколько мгновений она дошла ему до подбородка. Оттолкнувшись подошвами от пола, ареолог, не отпуская Флоренс, отчаянно заработал ногами, изо всех сил стараясь удержаться на плаву. Его поднимало к потолку, потолок был все ближе и ближе, холодный белый потолок морга, и темная масса вот-вот должна была до предела заполнить весь ограниченный белым мертвенным кафелем объем.

«Не сгореть мне суждено, а утонуть…»

Эта мысль была последней. Теплое, скользкое хлынуло ему в ноздри и потекло в горло.

Алекс Батлер в первый и последний раз судорожно всхлипнул, пальцы его разжались, теряя Флоренс, и вязкая темнота сомкнулась над ним…

22.

Леопольд Каталински гнал вездеход в режиме форсажа, с трудом удерживая руль, – инженера подбрасывало вместе с машиной, которая, казалось, вот-вот развалится от этой жестокой тряски; ведь не асфальт стелился под колесами, и не бетон, а усеянная камнями равнина, совершенно не подходящая для такой сумасшедшей езды. Он выжимал из марсохода все до предела, но эта самодвижущаяся четырехколесная тележка вовсе не была болидом «Формулы-1» или хотя бы джипом-внедорожником. Расстояние до Марсианского Сфинкса сокращалось удручающе медленно, и Каталински бормотал проклятия до тех пор, пока не прикусил себе язык при наезде на очередной камень.

Внезапная потеря связи с командиром не просто тревожила инженера – он был почти уверен, что произошло непоправимое, и мысленно не переставал проклинать себя за то, что оставил Маклайна одного и вернулся к модулю на погрузку золота. Но разве мог он ослушаться приказа? Вновь ослушаться приказа.

«Да, мог! Мог! – ожесточенно стискивая зубы, думал он. – Это как раз тот случай, когда я просто обязан был не подчиниться и не бросать его одного! Учитывая, что трое уже пропали здесь, и остались только он да я…»

Зловещий гигант, возвышавшийся посреди зловещей равнины, надвигался и разрастался, подпирая зловещее небо.

Сбавив скорость, Каталински направил марсоход вокруг Сфинкса, к тому его боку, где, судя по схеме, находился еще один вход.

Порывы ветра то и дело гоняли по равнине ржавую пыль, и как ни силился инженер отыскать следы командира, это у него не получалось. Возможно, где-то, за каким-то камнем, и сохранился уберегшийся от ветра отпечаток рубчатой подошвы, но Каталински не обладал способностями детектива и не мог его отыскать. Он медленно проехал вдоль всего каменного бока Сфинкса, напряженно, чуть ли не до слез, вглядываясь во все выступы и трещины, но ничего похожего на вход так и не обнаружил.

Ощущая нечто похожее на панику, инженер развернул вездеход и направился обратно, с еще большей тщательностью исследуя проплывающую мимо каменную стену. И наконец заметил зигзагообразно уходивший вверх узкий карниз. Пройдясь по нему взглядом, Леопольд Каталински убедился в том, что карниз упирается в глухую стену.

«Лео, я вижу вход… Попробую добраться до него – он довольно высоко…»

Командир видел вход. Видел отсюда, снизу. А теперь отсюда никакого входа не видно. Не то место? Или вход закрылся – точно так же, как закрылись ворота в туннеле?..

Каталински выключил двигатель, выбрался из ровера и направился к мрачному боку инопланетного чудовища, внимательно глядя себе под ноги.

То ли тому, кто держал в своих руках нити человеческих судеб, захотелось чуть-чуть помочь одной из миллиардов марионеток, воображающих себя вполне самостоятельными, то ли он решил ускорить действие, чтобы приблизить развязку и посмотреть на другие сценки – так или иначе, но, не сделав и десяти шагов, инженер оступился на присыпанном пылью камне. Его правая нога поехала в сторону, ботинок взрыхлил нанесенную ветром ржавчину – и из-под нее показался краешек чего-то очень знакомого. Каталински нагнулся и поднял разорванную звездно-полосатую обертку от армейского пищевого батончика. Эту обертку некому было оставить здесь, кроме Эдварда Маклайна, – командир, вероятно, решил подкрепиться перед восхождением.

А значит, место было именно то.

Леопольд Каталински выпустил обертку из пальцев и побрел назад, к вездеходу, за тросом. Вряд ли уже стоило спешить – от быстроты его действий, скорее всего, теперь ничего не зависело.

Случались у инженера минуты, когда он желал быть командиром на «Арго». И вот, похоже, это время наступило: он остался единственным участником Первой марсианской, находившимся снаружи, а не внутри, и мог отдавать любые приказы направо и налево. Только некому было выполнять эти приказы…

Перекинув через плечо моток троса, инженер медленным шагом участника похоронной процессии начал подниматься по карнизу. Вход был, несомненно, закрыт, и вероятность успеха равнялась твердому и беспрекословному нулю, но он не мог покинуть это место, не убедившись в абсолютной незыблемости этого нуля.

Он забирался все выше и выше, упорно глядя себе под ноги и не замечая, как постепенно раздвигается горизонт, открывая новые и новые однообразные пространства, усеянные ржавой пылью почти бесконечных времен. Когда-то там, за окоемом, была другая земля, цветущая, полная жизни земля, и скользили над волнами океана быстроходные корабли, и в небе кружили белые птицы, и дважды в год выбирались на берег из своих глубин обитатели подводной страны, и великие жрецы вели с ними долгие беседы…

Каталински мимолетно удивился своим странным мыслям и на ходу расстегнул ворот комбинезона. Ветер остался внизу, а здесь царила тишь, и никакая сила не могла пробить толщу камня, толщу каменной маски с празднования хэллоуина – шабаша злобных демонов…

Шаг за шагом… шаг за шагом… Чтобы ни с чем вернуться обратно…

Леопольд Каталински был неуживчивым человеком, и тянулся за ним по жизни длинный шлейф конфликтов. У него были приятели, но не было друзей, и каждая из его сменявших одна другую трех жен бросила его, не выдержав и года совместной жизни. Впрочем, он особенно не огорчался по этому поводу, потому что внутренне всегда был сам по себе, и чем дальше, тем больше врастал в свое одиночество, все теснее сживался с ним, представляя собой в некотором роде антипода космической черной дыры – не притягивая безвозвратно, а, напротив, отталкивая все внешние объекты.

Но ему очень не хотелось оставаться в одиночестве на этой мертвой планете, без надежды на чью-нибудь помощь. И хоть он и был эгоцентристом, но не простил бы себе, если бы не использовал даже нулевой шанс…

Был в его жизни один случай… Давно, полтора десятка лет назад, когда он не превратился еще в антипода черной дыры. Ситуация, в которую попал он с однокурсником – скорее, другом, чем просто приятелем, – быстро перешла в критическую стадию: чужой район, ночь и стая то ли обкуренных, то ли обколотых чернокожих с ножами, уже тогда чувствовавших себя подлинными хозяевами Америки… Он бросил Роя и пустился наутек, спасая свою жизнь, – и после убеждал себя в том, что был уверен: Рой тоже убежит. А Рой не убежал… Он потерял много крови, но все-таки выжил, и когда Леопольд, превозмогая страшнейший стыд, навестил его в больнице, Рой бросил ему в лицо: «Ты не человек, Красавчик. Ты марсианин». В те времена Леопольда Каталински называли Красавчиком.

Тот, кто управляет марионетками-людьми, любит разыгрывать представления себе на потеху – и через несколько лет свел Роя и Леопольда на флоридском пляже. Рой тонул, и Каталински первым доплыл до него. Бывший однокурсник узнал Красавчика и оттолкнул протянутую руку, предпочитая пойти ко дну. Его все же спасли – но не Каталински, а другие…

Леопольду Каталински очень не хотелось, чтобы в неизбежном будущем, где-то в иномирье, за чертой земного бытия, командир экипажа «Арго» Эдвард Маклайн тоже оттолкнул его протянутую руку… Даже если и не существует никакого посмертного инобытия. Леопольду Каталински не хотелось ни разу больше услышать: «Ты не человек. Ты – марсианин».

Возможно, еще и поэтому он так желал попасть в экспедицию на Марс. Чтобы доказать себе, что даже на Марсе он именно человек – а не марсианин…

Древняя тропа вывела его наконец на полукруглую площадку-выемку, ограниченную глухой стеной. До верха колосса было отсюда еще довольно далеко, и туда уже не вела никакая дорога – тропа заканчивалась именно здесь, а значит, именно здесь находился один из входов, указанных на невесть как попавшей на Землю древней схеме.

Приблизившись к стене, инженер изучил взглядом кружево трещин и протяжно вздохнул. Если тут и на самом деле находился вход, то теперь он был перегорожен плитой, и отличить ее от остального монолита Каталински не мог.

Впрочем, даже если бы и смог – что это меняло? Взрывчатка была израсходована в туннеле, никаких звуковых паролей, кроме «Сезам, откройся», он не знал и очень сомневался в том, что здешняя автоматика сможет должным образом отреагировать на этот пароль из земных сказок…

– Сезам, откройся! – хватаясь за последнюю соломинку, громко произнес Каталински, чувствуя себя законченным параноиком.

Марсианскому сезаму было глубоко наплевать на эту отчаянную просьбу.

– Пошел ты, сволочь! – Инженер смачно плюнул на темную, в бледных потеках стену и показал ей выставленный вперед средний палец.

Никакой реакции вновь не последовало.

Оставалось только спуститься к вездеходу и вернуться в пустой лагерь. Связаться с ЦУПом, доложить обстановку – очень печальную обстановку – и получить категорический приказ убираться с этого проклятого Берега проклятого Красного Гора, с этой проклятой планеты. Чтобы обеспечить доставку на Землю очень-очень ценного золотого груза. А потом, с солидной суммой в кармане, закатить в Лас-Вегас и устроить себе праздник. Или совершить вояж по Европе: Мадрид… Рим… Париж… И вернуться на работу, навсегда вычеркнув Марс из своей жизни.

Из жизни – но не из памяти…

Леопольд Каталински еще раз плюнул на древние чужие камни, перевесил моток тонкого троса с плеча на шею и, смерив взглядом расстояние до верха сидонийского урода и прикинув сложность задачи, полез вверх по слегка наклонной стене, цепляясь пальцами за выступы и изломанные края трещин. Там, наверху, внутри глазницы марсианской маски, находился еще один вход. Возможно, он окажется открытым. Возможно, удастся блокировать полное опускание плиты-перегородки каким-нибудь подходящим каменным обломком – и тогда останется щель, через которую он сможет выбраться наружу. Вместе с командиром – ведь командир тоже знает о существовании этого входа и вдруг да сумеет добраться до него.

Об остальных замурованных внутри ухмыляющегося идола членах экипажа «Арго» Каталински предпочитал не думать.

Он карабкался и карабкался вверх, тяжело дыша и обливаясь потом, забрав назад все те нелестные слова, которые извергал во время предполетной подготовки относительно совершенно ненужных, на его взгляд, тренировок по скалолазанию – ведь не в Гималаи же они собирались, и не в лунные горы, а в более-менее ровную область Сидония. А в памяти нет-нет да и всплывал тот образ, что он видел при посадке: черно-лиловые глаза на оскаленном лице, подернутые туманом, но даже сквозь туман глядевшие тяжело и зловеще. Наверное, именно так смотрит на свою жертву удав – прежде чем заглотать целиком и переварить. И умиротворенно дремать в ожидании следующей жертвы. Леопольду Каталински представились груды скелетов, высящиеся в подземельях марсианского удава, – и он чуть не промахнулся рукой мимо очередной трещины-зацепки. Его заранее коробило оттого, что, добравшись до глазницы, он попадет под прицел этого жуткого взгляда, однако он продолжал забираться все выше и выше, изредка выдыхая яростное: «Подавишься, ублюдок! Подавишься…»

Инженер уже начал выбиваться из сил, когда наклонная стена, по которой он упрямо полз, как жук по камню какого-нибудь каре-сансуй – японского сада камней, начала становиться все более пологой, постепенно и плавно закругляясь в верхнюю поверхность Сфинкса – в его головной убор, схожий с немесом владык Древнего Египта. Очень скоро Каталински поднялся на ноги и мог теперь ощутить себя покорителем Эвереста.

Но никаким покорителем инженер себя не ощущал, потому что цель этого восхождения была совсем другой. Он стоял у края, медленно обводя взглядом равнину внизу – сооружения Города, Пирамиду… Ни Купола, ни лагеря с котлованом и посадочным модулем с этой точки не было видно – их закрывал вздымающийся темным массивом длинный нос Марсианского Сфинкса. Кровавое небо отсюда отнюдь не казалось ближе, кровавые сгустки облаков сомнамбулически влеклись по нему, и Леопольду вдруг представилось, что сейчас хлынет сверху кровавый ливень – прямо в хищный прожорливый каменный рот. Передернув плечами, он вновь плюнул на камни и зашагал вперед, к провалу глазницы, стараясь не спотыкаться на неровной поверхности Лика-Маски.

Не спотыкаться ему все же не удалось, и так, попеременно то плюясь, то чертыхаясь, он добрался до края глубокой впадины. Достал из кармана комбинезона батончик «Хуа!», сорвал обертку и бросил ее на камни. Откусил от батончика, тщательно прожевал, вновь медленно откусил. И только полностью управившись с пентагоновским лакомством, сделал еще шаг-другой, присел и осторожно заглянул вниз, напрягшись в ожидании головной боли.

Но его опасения не оправдались – провал, в глубине которого маячил редкий туман, вблизи ничем не походил на глазницу. Обычная горная впадина, похожая на конусообразный кратер, дно которой терялось в темноте. Ничего жуткого и зловещего. Никакого недоброго глаза. Вполне доступная впадина – бока ее, сходясь книзу, шли под уклон, а значит, ему не придется спускаться, повиснув на тросе. Он просто сползет по стене, страхуясь с помощью троса – вот и все. Средняя степень сложности, не более. А то и менее.

Вот только что он будет делать, когда окажется на дне? С пустыми руками. Нет, есть еще ракетница, но для чего в данной ситуации нужна ракетница? Для того, чтобы отметить салютом удачный спуск? Или для того, чтобы засунуть ее в собственную задницу? От бессилия…

Если и будет салют – то как последняя дань тем, кто погребен под ужасной маской и никогда не вернется…

– С-сволочь марсианская! – скрежетнув зубами, прошептал Леопольд Каталински и, встав, принялся осматриваться в поисках выступа понадежнее, к которому можно было бы привязать трос.

Обследовав несколько каменных пеньков, он наконец нашел именно такой, какой хотел, – настолько напоминающий причальный кнехт, что можно было предположить: это специально обработанный камень для привязывания веревок, с помощью которых когда-то спускались в глазницу, ко входу. Хотя точно так же можно было утверждать и обратное: это никакой не кнехт, а вполне естественное природное образование…

Туман в глубине впадины выглядел совершенно безобидным, однако Каталински не стал искушать судьбу и, проверив заплечный баллон, надел гермошлем. Кто знает, каков химический состав этого тумана… Затем закрепил трос на камне, несколько раз подергал, проверяя надежность страховки, и, повернувшись спиной к пустой глазнице, начал спуск.

Он вдруг поймал себя на мысли о том, что глазница эта представляется ему провалом в черепе, под которым затаился целый выводок мерзких тварей.

«Прочь, гадина!» – шикнул он на собственную мысль, как на крысу, выпрыгнувшую из мусорного бака.

Крыса метнулась за бак и затаилась там, время от времени высовывая злобную ухмыляющуюся морду.

Успешно преодолев две трети расстояния до дна глазницы, в которой по-прежнему не наблюдалось ничего похожего на зловещее око, Леопольд Каталински попал в полосу тумана. Все вокруг заволоклось белой дымкой, не настолько, однако, плотной, чтобы он потерял из виду собственные руки. Туман вроде бы не собирался разъедать комбинезон и перчатки – это были, вероятнее всего, обыкновенные водяные пары. Обыкновенные пары, мелкими каплями оседающие на стекле шлема. Самые обыкновенные па…

Он хватал ртом воздух, легкие словно горели в огне, в горле было сухо, как в пустыне. Голова ничего не соображала, но ей на помощь бросилась рука, разблокировавшая крепления и поднявшая стекло гермошлема.

Леопольд Каталински с натужным стоном втянул воздух… еще раз… и еще – и сердце отозвалось бешеным стуком.

Вокруг было темно, и он не сразу сообразил, где находится, зато сразу понял, почему чуть не задохнулся: в заплечном баллоне кончилась дыхательная смесь. Марсианский воздух холодил лицо, его было много, и как же это хорошо, что его так много!.. Сознание собрало из кусочков паззл действительности, и инженеру стало наконец понятно, что он лежит на боку на каменной поверхности, идущей под уклон, его удерживает на месте трос, и мириадами звезд смотрит на него темное небо, очерченное кромкой впадины-глазницы.

Даже школьник-младшеклассник догадался бы, наверное, какой фактор тут замешан.

Реденький туман. Совершенно безобидный с виду туман. Совсем, оказывается, не простой туман – он сумел проникнуть сквозь герметический шлем и послать в нокаут его, Леопольда Каталински. И не на две-три минуты – на несколько часов!

Инженер громко выругался и включил фонарь на шлеме. Никакого тумана вокруг уже не наблюдалось, зато камни искрились кристалликами льда. Морозный воздух обжигал горло и стягивал кожу на лице. Каталински представил себе, в каком состоянии пребывают сейчас работники ЦУПа, обеими руками ухватился за трос и чуть ли не со скоростью катящегося по горному склону камня ринулся вниз. Он, как и прежде, абсолютно не надеялся ни на что хорошее, но был намерен выполнить то, что обязательно должен был выполнить.

…Замечательный режиссер и кукловод не собирался в эту ночь заниматься творением чудес на одной из бесконечного множества подвластных ему территорий, им же и созданных для собственной потехи: на том участке марсианской области Сидония, которую заявившиеся сюда земляне нарекли Берегом Красного Гора. Леопольд убедился в этом, вдоль и поперек исходив все каменистое дно глазницы. Никакого входа он не отыскал ни под ногами, ни в стенах. Если вход тут на самом деле существовал, то был надежно закрыт.

Каталински знал, как отсюда можно проникнуть внутрь Сфинкса: поднять в небо «консервную банку», зависнуть над глазницей и сбросить бомбу.

Но у него не было бомбы.

Ни ругаться, ни плеваться он больше не стал. В последний раз обвел фонарем каменную площадку и, яростно растирая щеки, побрел к склону. До рации в модуле Каталински добрался, еле волоча ноги от усталости, бросив в вездеходе и гермошлем, и пустой баллон. Все переживания и проблемы, вся спешка, все нагрузки последних часов – нет, не часов – целой жизни! – навалились на его плечи и вдавили в кресло с такой силой, словно не на Марсе он находился, а на гиганте Юпитере, чье мощное гравитационное поле способно вмиг превратить человека в тонкий слой масла, размазанный по бутерброду. Погрузка… Поиски пропавших… Перелет на орбиту… Разгрузка… Посадка на Марс с командиром… Еще одни поиски… Работа в котловане… И вновь – поиски…

А ночной спуск по карнизу к подножию Марсианского Сфинкса… А поездка к лагерю, когда путь освещает лишь одинокий фонарь на шлеме – у ровера не было фар, потому что никакие ночные вояжи программой экспедиции не предусматривались. И опять – багровые сполохи над каменным чудовищем, и вызывающее озноб ужасное ощущение, что за спиной, на равнине, находится не бесчувственная гора, а живой монстр. Да, Марсианский Сфинкс только прикидывался безжизненной каменной громадой, а на самом деле был коварным живым существом, хищником, тысячи лет терпеливо дожидавшимся добычи. Дожидавшимся – и наконец дождавшимся. Сфинкс пожрал четверых землян, точно так же, как пожрал некогда всех марсиан, и теперь медленно переваривал их в своем зловонном чреве. Так представлялось Леопольду Каталински.

У него не хватило сил даже на то, чтобы поесть, и он, передав сообщение в Хьюстон, уснул прямо в кресле перед рацией, уронив руки на панель и уткнувшись в них лицом, – словно провалился в черный колодец.

Раз за разом повторяющийся сигнал вызова с трудом вытащил его из этого колодца. Еле-еле разлепив глаза и с усилием подняв тяжелую голову, Каталински вышел на прием и выслушал вердикт ЦУПа.

Вердикт был вполне предсказуемым. Инженеру предписывалось, по возможности, довести до конца погрузку и убираться с Марса на орбиту. Не предпринимая больше никаких попыток найти хоть кого-нибудь. Категорически. Улепетывать на «Арго» и ждать там дальнейших указаний. Не возвращаться на Землю – а ждать.

В ЦУПе еще на что-то надеялись.

– Вас понял, иду спать, – лаконично ответил Каталински.

Некоторое время он обессиленно полулежал в кресле, глядя на экран внешнего обзора. Вспышки над Сфинксом прекратились, усеянное звездами чужое небо казалось хрупким, ненадежным, готовым в любой момент рухнуть вниз, рассыпая светила и открывая путь жуткой пустоте.

В этой черной ночи, не так уж далеко от модуля, затаился безжалостный хищник, продолжая переваривать тела Алекса Батлера, Флоренс, Свена Торнссона и командира…

Так ничего и не поев, Леопольд дотащил себя до койки и рухнул на нее, даже не попытавшись снять комбинезон. В какой-то момент ему стало глубоко безразличным все и вся, включая собственную персону, которая теперь занимала его не больше, чем столкновение двух космических пылинок где-нибудь в созвездии Волопаса…

Впрочем, он отдавал себе отчет в том, что эта апатия могла быть защитной реакцией организма, своего рода аварийной подушкой безопасности для нервной системы, расшатанной случившимися трагическими событиями и непредвиденными физическими нагрузками.

Каталински лежал, ни о чем не думая, и ему продолжала представляться монолитная зловещая громада. А потом он вновь провалился в черный колодец.

23.

Стремительный спуск по наклонной плоскости со скоростью хорошего горнолыжника завершился для Эдварда Маклайна удачно. Он словно бы влетел в невидимую перину, и некоторое время ощущал самую настоящую космическую невесомость. А потом обнаружил, что лежит на твердой ровной поверхности и по-прежнему держит в руке фонарь, который освещает каменную стену в трех шагах от него.

Он встал на ноги и, медленно повернувшись на месте и в полной тишине описав круг лучом фонаря, получил представление о том, куда его занесло – а точнее, всосало. И тут же попытался связаться с Леопольдом Каталински.

Однако со связью ничего не вышло – инженер молчал. Несколько раз безрезультатно повторив вызов, Маклайн приступил к более тщательному изучению окружающей обстановки, благо, как оказалось, его фонарь не является здесь единственным источником освещения.

Он стоял в круглом зале диаметром, пожалуй, раза в три больше цирковой арены. Судя по скорости и времени спуска, зал находился под поверхностью Марса. Все это просторное помещение представляло собой цилиндр высотой с пятиэтажный дом с плоским каменным потолком и каменными стенами. Никаких отверстий нигде не наблюдалось, но это не значило, что входов-выходов из зала действительно нет – ведь он, Эдвард Маклайн, вряд ли попал сюда сквозь толщу камня. Потолок зала светился, этот свет был довольно слабым, но его вместе с лучом фонаря вполне хватало для того, чтобы рассмотреть не только верхнюю, но и нижнюю часть цилиндра. Почти все основание зала занимал круг какой-то темной неподвижной маслянистой субстанции, внешне напоминающей нефть или мазут. Он стен ее отделяла кольцеобразная каменная полоса шагов в семь шириной, на которой и стоял сейчас командир «Арго». Воздух был теплым, но не спертым, и от круглого озера не тянуло никаким запахом.

Проверив, на месте ли кобура с пистолетом, Маклайн подошел к краю этого странного озерца и посветил туда фонарем, потом осмотрелся в поисках какого-нибудь камешка, но ничего не нашел. Тогда он отцепил от пояса шлем и, присев на корточки, прикоснулся им к темной поверхности. Слегка надавил… еще… Поверхность чуть прогибалась и пружинила, и теперь было ясно, что это не мазут и не нефть.

Давить сильнее Маклайн не стал. Он выпрямился, повесил шлем обратно на пояс комбинезона и задал себе самый главный вопрос: что делать дальше?

Он не любил долгих рассуждений и колебаний. Он привык ставить перед собой четкие задачи и искать наилучшие и наикратчайшие пути их решения. Или решать задачи, поставленные другими. Командованием.

Формулирование первоочередной на данный момент задачи не составляло никакого труда: ему нужно было выбраться отсюда. А вот с путями все получалось как раз наоборот: не только наилучших и наикратчайших, но и вообще каких-либо путей он не видел…

Он стоял в подземном зале и, покусывая губу, сосредоточенно смотрел на противоположную глухую стену, словно надеясь сокрушить ее взглядом. Он не чувствовал ничего, даже отдаленно напоминающего панику, и сердце его билось ровно. Единственное, что он отчетливо ощущал, – это досаду. Досаду на себя за то, что не сумел противостоять затащившей его сюда силе. Ну, и легкий налет сожаления – сожаления о том, что слишком многое не успел сделать в жизни. Не выполнил… Не вернулся… Недолюбил…

Самое страшное, что ожидало его здесь – это бездействие. Бессилие. Ведь не пробьешь голыми руками каменную толщу, и не прогрызешь зубами, и не поможет ни пистолет, ни даже артиллерийское орудие – если бы оно и было у него.

И не дай бог Лео полезет вслед за ним и тоже влипнет. Пусть выживет хотя бы один… Хотя бы один – из пятерых…

Оставалась еще слабая надежда на это темное непонятное озеро, но Эдвард Маклайн не хотел торопиться с озером, потому что никакой другой надежды не было.

Он продолжал стоять в тишине, опустив руку с фонарем, и все так же сверлил взглядом стену – и даже не заметил, в какой момент в зале стало светлее. Подняв голову, он обнаружил, что в потолке словно зажглись несколько невидимых дополнительных источников освещения, так что все окружающее стало достаточно хорошо различимым и без его фонаря. А вновь взглянув на противоположную стену, Маклайн увидел, что на ней появились тени. Черные, глубокие, гораздо темнее камня, резкие тени. Они причудливо извивались, словно исполняли неведомый танец под неслышную музыку… Они замирали на мгновение – то одна, то другая – и тут же претерпевали очередную метаморфозу, меняя и меняя форму… Они метались, складываясь в замысловатые фигуры, и фигуры эти вполне могли быть символами, несущими какую-то информацию, – но Эдвард Маклайн не в состоянии был разгадать смысл этих символов. Краем глаза он уловил движение у себя под ногами и, опустив голову, увидел, что тени пляшут и на полу вокруг него. Эти тени отбрасывал он сам, но их было целых пять, и каждая из них, повторяя, в общем, хотя и гротескно, контуры его фигуры, жила своей собственной жизнью, извиваясь и перемещаясь по-своему, не так, как любая другая. Да, тени перемещались, сновали по полу и стене, сливались с черной поверхностью озерца – хотя сам астронавт стоял неподвижно.

Маклайн когда-то видел нечто подобное. По телевизору, во время Олимпиады в Афинах. Виртуальные тени, гуляющие сами по себе. А еще в какой-то телепередаче показывали японский и, кажется, французский «теневые» проекты: там вещи, к которым притрагивался человек, отбрасывали совершенно непохожие на себя тени – тень кухонного ножа выглядела как цветущее дерево, тень обыкновенной чашки – как распускающийся лотос… А у французов силуэт на стене и вовсе вел свою собственную жизнь: работал, ел, спал…

Но в создании таких театров теней были задействованы компьютеры, цифровые проекторы, видеокамеры, инфракрасные датчики… Неужели тут, в глубинах древнего инопланетного объекта, тоже находится всякая сложная аппаратура, не утратившая своих рабочих качеств за тысячи и тысячи лет?

Немного подумав, командир «Арго» сказал себе:

«А почему бы и нет?»

Потому что гораздо легче, гораздо привычнее предполагать, что имеешь дело с техническими устройствами, некогда созданными обитателями Марса, чем объяснять всю эту теневую круговерть магией, мистикой и прочими эзотерическими таинствами, лежащими вне пределов обычной науки. Если рассматривать явления действительности с позиции мистики, то вряд ли стоит вообще чем-то заниматься в этой жизни, – так считал Эдвард Маклайн. Зачем прилагать какие-то усилия к достижению той или иной цели, если события все равно будут развиваться по непостижимым законам какой-нибудь Каббалы, соединенные не цепочкой причин и следствий, а совершенно иной связью…

Маклайна абсолютно не устраивали такие взгляды на жизнь.

Тени вдали и вблизи все продолжали и продолжали вихляться, разыгрывая безмолвное представление перед единственным зрителем, и командир «Арго» был даже по-своему рад этому. Во всяком случае, наблюдать спектакль с участием многочисленных и разнообразных теней отца Гамлета было гораздо интереснее, чем изнывать от безделья в пустом зале и постепенно повреждаться рассудком от отчаяния и безысходности.

Если бы еще знать, в чем смысл этой беззвучной игры, что она означает…

В какой-то момент тени напротив, за озерцом, перестали быть тенями. Они отделились от стены, превратившись в четыре черные высокие человекообразные фигуры, застывшие у кольцевой кромки подобно мрачным статуям, – и Маклайн незамедлительно вытащил из кобуры пистолет. Он не размышлял, кто или что находится сейчас перед ним и насколько вообще вероятно появление здесь, в чреве Марсианского Сфинкса, высящегося на давно безжизненной планете, каких-то живых существ. Он не размышлял – он готов был стрелять при малейших признаках угрозы. Или того, что он сочтет угрозой.

В течение нескольких долгих секунд Маклайн переводил дуло «магнума» с одной человекообразной фигуры на другую. Хотя статуи не двигались, астронавт взмок от напряжения, в каждый момент ожидая неблагоприятного для себя изменения обстановки.

– Спокойно, Эд, никто тебя не тронет, – вдруг раздался негромкий голос справа от него.

Командир «Арго» вздрогнул и резко повернулся.

Профессиональный военный летчик и профессиональный астронавт Эдвард Маклайн никогда не страдал галлюцинациями и не видел причины, по которой вдруг ни с того ни с сего начал бы галлюцинировать. Значит, то, что находилось сейчас неподалеку от него, не было галлюцинацией.

Вернее, не «что находилось», а «кто находился».

У кромки озерца сидел на каменном полу, опустив ноги в маслянистую субстанцию, человек в пурпурном одеянии, похожем на тогу сановников Древнего Рима. Обеими руками человек упирался в колени и, развернувшись вполоборота, смотрел на астронавта. Лицо человека – или существа, похожего на человека – было очень хорошо знакомо Эдварду Маклайну, потому что было его, Эдварда Маклайна, лицом.

Командир «Арго» совершенно точно знал, что у него нет никаких марсианских братьев-близнецов, и потому на мгновение ощутил себя персонажем малобюджетного фильма. Но только на мгновение – для галлюцинаций не было причин, в кинофильм он тоже попасть никак не мог, – значит, перед ним действительно находился марсианин, очень способный по части мимикрии. Этакий разумный местный хамелеон. Да еще и телепат – вряд ли это создание имело возможность когда-либо изучать англо-американский…

У Маклайна был выбор: или стрелять немедленно – или чуть позже. Добрые братья-марсиане давно бы уже пришли к «консервной банке» с букетами местных цветов. В первый же день. Если они этого не сделали, значит, были не добрыми и не братьями. Хотя, возможно, просто не могли высовывать нос за пределы Сфинкса.

Командир «Арго», не опуская пистолет, отступил к стене, чтобы держать в поле зрения и черные фигуры, и этого марсианского Эдварда Маклайна. Статуи по-прежнему неподвижно стояли у самой кромки, словно и впрямь были не более чем статуями, и взявшийся невесть откуда – из озера? – марсианин тоже не шевелился.

– Ну? – сказал Маклайн. – Будешь предъявлять мне претензии по поводу изъятия местного золотого запаса? Тогда это не ко мне – я просто выполняю свою работу. Все вопросы задавай нашему правительству. – Он говорил, чувствуя какую-то наигранность, неестественность своих слов, но не знал, какими другими словами можно заменить эти. – Где мои люди?.. Те, что прилетели сюда… Они живы?

– Спокойно, никто тебя не тронет, – повторил марсианин вместо ответа на вопросы, и губы его исправно шевелились. Он не менял позы и только слегка похлопывал себя ладонью по скрытому под древнеримской тогой колену. – Давай лучше я расскажу тебе про отца. Про то, что на самом деле произошло с ним во Вьетнаме.

Внутри у Маклайна будто разорвался снаряд, но внешне это никак не проявилось, и кисть его руки с пистолетом продолжала совершать равномерные движения вправо и влево, не упуская ни одной из пяти целей.

– Зачем? – спросил он, и голос все-таки выдал его состояние, чуть дрогнув на этом коротком слове.

– Это была не контузия, Эд, – вновь не реагируя на вопрос, произнес двойник-близнец. – Он просто угодил в лагерь, и там его сильно били. Заставляли их палить друг в друга. А он попытался выстрелить во вьетконговца. Там были и русские, Эд, вместе с вьетконговцами, и они тоже его били…

Астронавт сглотнул тугой комок. Марсианин не мог извлечь такую информацию из его, Эдварда Маклайна, сознания – такой информации там просто не было. Или когда-то, давным-давно, он делал такое предположение? Отец очень мало рассказывал о той войне, почти ничего…

– Зачем ты мне это говоришь? – спросил он.

– Просто демонстрирую свои возможности, – с усмешкой ответил древнеримский марсианин и поболтал ногами в озерце, словно парил ступни в тазе с водой. – Хочешь, расскажу тебе кое-что про Линду? Когда вы с ней были еще во Флориде, и ты улетал…

Эдвард Маклайн перестал водить пистолетом из стороны в сторону и взял на прицел собственное отраженное (скопированное? или все-таки кажущееся?) лицо.

– Только попробуй – и останешься без головы, – нисколько не блефуя, пообещал он. – Лучше скажи несколько слов о Флоренс Рок. Об Алексе Батлере. О Свене. Иначе я для начала отстрелю тебе яйца, – он сделал движение дулом «магнума», – если они у тебя есть, конечно. А если нет – отстрелю что-нибудь другое. Ну?!

Марсианин перестал болтать ногами, сгорбился, и лицо его скривилось в жалобной гримасе – подобных гримас Эдвард Маклайн никогда не видел в зеркале!

– Я ничего об этом не знаю, – сказал двойник со вздохом. – Откуда мне знать?

– А о моем отце ты откуда знаешь? Выудил из моей головы?

– Вон там, – марсианин кивком указал на озерцо, вновь уклоняясь от ответа, – целый город. Идем, я покажу. Увидишь, это совсем не то, что Теотиуакан или Хара-Хото. Совсем другое. Идем, не пожалеешь…

– Как-нибудь в другой раз, – сказал командир.

Этот тип умело копался в чужих мозгах и лихо заговаривал зубы, заманивая, отвлекая… Но Эдвард Маклайн был начеку и почти сразу заметил трансформации, начавшиеся на противоположной стороне зала. Черные статуи осели, как снежные Санта Клаусы под весенним солнцем, оплыли сгоревшими свечами, стекли в озерцо – и прошла по поверхности легкая дрожь, и появился там бугорок, вытягиваясь в нечто торпедообразное, и эта невидимая торпеда помчалась через озерцо, приближаясь к астронавту.

Маклайн, прижавшись заплечным баллоном к стене, бросил единственный короткий взгляд на двойника – лицо-отражение плавилось нагретой восковой маской, крупными каплями сползало на тогу, и тога тоже сползала, растекалась багрянцем по темному, маслянистому, – он бросил единственный короткий взгляд и сразу же трижды выстрелил по несущейся к нему торпеде… потом – по багровому пятну, тоже устремившемуся к нему… и вновь, еще дважды, – по торпеде.

Грохот в клочья порвал тишину, невидимыми железными копытами застучал по стенам, вздернул на дыбы озерцо. Черная стена метнулась к астронавту, обрушилась на него, повлекла с собой…

Не прошло и нескольких мгновений, как Маклайн сообразил, что его кружит в водовороте, засасывает в черную воронку – как сгусток мыльной пены над сливным отверстием ванны. Вращаясь все быстрее и быстрее в этом подземном Мальстреме, он начал действовать как автомат, даже не успевая осознавать, что именно он делает: с силой, рукоятью вперед, заткнул пистолет за ворот комбинезона, так что оружие провалилось и застряло где-то на груди; сорвал с пояса шлем и одним молниеносным движением надел его – нижняя эластичная прокладка тут же плотно обхватила ворот; включил подачу дыхательной смеси – и успел еще разглядеть прощальный бег новых теней на кружащемся потолке.

А потом сливное отверстие ванны втянуло сгусток мыльной пены, и сгусток вместе с водой понесся по трубам канализации то ли к коллектору, то ли к отстойнику, то ли еще куда-то. Эдвард Маклайн был тут в роли мыльной пены, а черная субстанция, резко сбавившая плотность, стала такой же текучей, как вода. Командир «Арго» в полной темноте несся по кишкам Марсианского Сфинкса, гадая, что ждет его впереди и готовясь к новым неожиданностям.

В какой-то момент черный поток, изменив направление, устремился вверх и, гейзером вырвавшись под прекрасное, невесомое, восхитительное розовое небо, небо из детских сказок, швырнул Эдварда Маклайна к каменной стене и втянулся назад, как жало змеи. А командир «Арго» ладонями, ребрами и коленями ощутил всю прелесть соприкосновения с камнями…

Плотный комбинезон и меньшая, по сравнению с земной, сила тяжести все-таки спасли его от переломов, но некоторое время Маклайн, с трудом повернувшись на бок, болезненно морщился и втягивал воздух сквозь стиснутые зубы. Ощущения были далеко не из приятных – наверное, именно так должен чувствовать себя мобильник, который с размаху швырнули на асфальт.

Но что такое ушибы и гематомы по сравнению с вновь обретенной свободой? Мелочь, ерунда, сущая безделица… «У кошки болит, у собаки болит, – приговаривала ему в детстве мама, нежно дуя на его поцарапанный палец, – а у тебя заживет…»

«Заживет, обязательно заживет», – подбодрил себя Маклайн, попытался вздохнуть полной грудью и поморщился от боли. Кажется, как минимум одну трещину в одном ребре он-таки заработал.

Если бы кто-то мог подуть сейчас на его раны – и телесные, и душевные…

Ему пришло в голову, что, наверное, именно так обитатели Марсианского Сфинкса расправлялись с врагами – просто вышвыривали вон с напором хорошего пожарного шланга. Физиономией на камешки. Если без амортизирующей амуниции – то в лепешку. В отбивную. Стоило ему открыть стрельбу – и его быстренько вытурили из здешней резиденции… А ведь у Алекса тоже есть пистолет – может быть, и он догадался стрелять? Впрочем, если бы ареолога выдворили, телекамеры «Арго» не оставили бы это без внимания – человека они могли бы разглядеть. Живого или мертвого…

Эдвард Маклайн приподнялся, скрипнув зубами от болезненных ощущений, мгновенно давших о себе знать в самых разных местах тела. Каменная поверхность наклонно поднималась к розовому ясному небу, а внизу находилась неровная, исчерченная черными тенями камней площадка. Никаких следов отверстия, через которое астронавта выбросило из чрева Сфинкса, на ней не было. Маклайну не потребовалось много времени для того, чтобы сообразить: он, скорее всего, находится в одной из глазниц Лица, возле только что закрывшегося выхода-входа, указанного на схемах из древних земных городов. Буквально в ту же секунду его взгляд наткнулся на что-то, разительно отличавшееся от однообразных камней. Это была знакомая обертка от армейского батончика.

Вряд ли обертку в стиле «звезды и полосы» оставили здесь марсиане – это спускался в глазницу в поисках его, Эдварда Маклайна, Леопольд Каталински.

Спустился, никого и ничего не обнаружил и покинул это место. Вернулся в лагерь, связался с ЦУПом… И наверняка получил приказ закончить погрузку и побыстрее убираться отсюда, пока Марсианский Сфинкс не сжевал «консервную банку»…

Астронавт поспешно включил рацию.

– На связи Маклайн. На связи Маклайн…

В ответ не раздалось ни звука. Ничего…

Что, если инженер поспешил выполнить приказ и уже покинул эту негостеприимную планету?

В такое командиру «Арго» верить не хотелось. И не верилось.

«А ну-ка, приведи в порядок мозги, – сказал себе Маклайн. – И не нервничай».

Не было еще даже и намека на сумерки, а значит, он провел внутри Марсианского Сфинкса не так уж много времени; точно определить было нельзя – на часах почему-то не светилась ни одна цифра. Но коль до сих пор продолжался день, то Каталински никак не мог успеть не то что стартовать, но даже подготовить модуль к взлету. Так что волноваться не стоило…

«Стоп! – Он тут же уловил нестыковку. – Как бы это Лео успел добраться досюда?..»

Во-первых, Каталински искал бы его поначалу не здесь. А во-вторых, действительно, инженер никак бы не успел достичь вершины Сфинкса, спуститься в глазницу и выбраться из нее. У него же не вертолет, а экскаватор.

И выходило, что это не инженер, не найдя поблизости корзины для мусора, сорил здесь обертками. Значит, все-таки – Алекс, совсем недавно? Удаленный из Сфинкса после применения оружия…

Эдвард Маклайн вновь включил рацию и вызвал Батлера. Ареолог не отвечал.

Командир «Арго» снял шлем и, вернув в кобуру пистолет, начал карабкаться вверх по склону, стараясь не делать резких движений.

Все впечатления от пребывания внутри Марсианского Сфинкса он убрал в некий воображаемый сейф, тщательно закрыл его на замок и не был намерен открывать до конца марсианской эпопеи.

Перемещаться по камням без боли никак не получалось, и Маклайн время от времени позволял себе крепкое словцо. Но ругался он только мысленно, да и то – шепотом.

…Командир «Арго» владел навыками скалолазания, и все-таки потратил немало сил и времени, прежде чем добрался до той площадки, где его втянуло внутрь Сфинкса, – спускаться зачастую бывает гораздо труднее, чем подниматься. Площадка была пуста, и не было там теперь никакого входа. Окинув взглядом каменную стену, астронавт, прихрамывая, направился к ведущей вниз древней тропе, надеясь увидеть там поднимающегося ему навстречу Каталински или спускающегося Батлера. Или их обоих.

Но ни на карнизе, ни у подножия Сфинкса никого не оказалось. И все так же молчала рация инженера. Ареолога Маклайн больше не вызывал. В глазницу Сфинкса могло занести восходящим воздушным потоком ту самую обертку, которую бросил внизу, перед восхождением по карнизу, он сам, Эдвард Маклайн…

Оставалось надеяться только на то, что инженер что-то перепутал, не слишком внимательно рассмотрев схему. Или уже был здесь, не увидел никакого входа и бродит теперь где-то вдоль другого бока Сфинкса. Точнее, ездит на ровере. Ну а рация… Любое устройство время от времени ломается, в полном соответствии с одним из законов Мерфи: «Если что-то может сломаться, оно сломается непременно. Если что-то не может сломаться, оно сломается тоже. Иногда – в самый что ни на есть неподходящий момент». А еще здесь по какой-то причине могла возникнуть зона радиомолчания. Почему бы ей и не возникнуть? Как сформулировал бы тот же Мерфи: «Там, где может возникнуть зона радиомолчания, она обязательно возникнет. В самый неподходящий момент».

Собственные аргументы представлялись Маклайну не очень убедительными, но он просто отстранился от них и задался другим вопросом: что предпринимать дальше? Ждать инженера здесь – или направиться в лагерь?

Правое колено болело и почти не сгибалось, пешее путешествие до лагеря представлялось занятием не самым легким, поэтому Эдвард Маклайн решил подождать.

…Он просидел на камне минут двадцать, но тщетно – вокруг не было видно ни ровера, ни инженера. Мысленно выругавшись, командир «Арго» с трудом поднялся на ноги и похромал в обход Сфинкса, надеясь, что Каталински все-таки догонит его. На встречу с Батлером он не рассчитывал.

24.

Утром инженер проснулся с тяжелой головой. Мышцы болели, словно он всю ночь, подобно тому древнему греку, таскал камни, а окружающее воспринималось отстраненно, как будто весь мир был отгорожен от него толстым стеклом. Кажется, ночью ему снились какие-то странные сны. Но что это были за сны, Каталински не помнил.

Мысль о еде почему-то вызывала у него отвращение, но он все-таки заставил себя сделать несколько глотков мультивитаминной смеси – и эта смесь показалась ему абсолютно безвкусной.

А потом он подошел к рации и отключил ее. Сам добровольно перекрыл канал связи с ЦУПом. Если бы его спросили, зачем он это сделал, он не смог бы ответить.

Немного постояв, рассеянно разглядывая пол и словно бы о чем-то размышляя, Леопольд Каталински круто развернулся и направился к выходному люку.

Новое марсианское утро было солнечным и тихим. Ничего не изменилось в окружающем пейзаже, только над хищным Сфинксом висела легкая белесая дымка. Вездеход выглядел как-то нелепо, он был неуместен здесь, на этой древней равнине, видевшей в ночном небе над собой легендарную планету Фаэтон.

Каталински присел на ступеньку трапа, широко расставил ноги, упираясь в песок задниками ботинок, и скрестил руки на груди. Внешний мир по-прежнему был отделен от него толстым стеклом. Нужно было выводить контейнеры, грузить золото, а потом готовить модуль к старту, но инженер как будто забыл обо всех этих хлопотах. Он просто сидел и задумчиво смотрел себе под ноги. Потом поддал носком ботинка бурый гладкий камешек, и тот со стуком закатился под широкий бампер марсохода.

Каталински равнодушно проводил его глазами и перевел взгляд на далекий Марсианский Лик.

Да, он не ошибся в своем предположении. Исполин не был мертвым монолитом наподобие вытесанных в скалах египетских храмов, он жил какой-то своей таинственной жизнью, он менялся. Солнце освещало его, и на каменном боку, обращенном к модулю, серебрился над поверхностью равнины безукоризненно правильный прямоугольник. Его там не было, когда инженер вышел из «консервной банки», – это Каталински знал точно.

Марсианский Сфинкс, вернее, то, что земляне называли «Марсианским Сфинксом», был способен на метаморфозы.

Леопольд Каталински почему-то совершенно не удивился и вообще не ощутил никаких эмоций; он продолжал оставаться за толстым стеклом и воспринимал действительность – или то, что казалось действительностью, – с невозмутимостью лежащей в холодильнике рыбы. Встав с трапа, он подошел к вездеходу и отвинтил фонарь с брошенного на сиденье шлема. Зачем ему нужен фонарь, он не знал, но ему и в голову не приходило искать какое-то объяснение. Обогнув ровер, Каталински неторопливо зашагал по равнине к каменному колоссу с прямоугольником, сверкающим серебром. Зашагал, словно был морским судном, плывущим на свет маяка. Или мотыльком, летящим к смертельно обжигающей лампе.

Серебряный прямоугольник медленно приближался, и было уже видно, что это ворота, огромные закрытые ворота, к которым вели несколько широких каменных ступеней, выраставших из грунта, – когда-то эта лестница поднималась высоко вверх, но за долгие века песчаные бури сделали свое дело, засыпая исполинское существо, и теперь ворота оказались совсем близко к поверхности увядшей планеты. Вчера он не видел здесь ни ворот, ни ступеней, не было такого входа и на схеме командира – но Леопольд Каталински совершенно не думал об этом. Никаких вопросов у него не возникало, и он брел как во сне, спокойно глядя в пространство перед собой.

Сфинкс навис над ним. Каталински медленно поднялся по полустертым ступеням, продолжая чему-то улыбаться. И остановился на верхней площадке возле двустворчатых высоких ворот с массивными дугообразными бронзовыми ручками. Их серебряная поверхность слепила глаза. Сбоку от ворот, из покрытой разводами мелких извилистых трещин бугристой стены (или бока марсианского существа), торчал на высоте чуть больше человеческого роста длинный, толщиной с руку, стержень из темного металла.

«Похоже на рычаг. – Инженер осторожно прикоснулся к стержню. – Дерни за веревочку – дверь и откроется?..»

Он обхватил стержень ладонями и, поджав ноги, повис на нем всем своим весом, как гимнаст на перекладине. Стержень не сдвинулся с места.

Но Каталински не собирался отступать – он был уверен в успехе. То отталкиваясь подошвами от каменной площадки, то повисая на рычаге, он упорно старался раскачать его, вновь заставить работать древний механизм.

И наконец у него получилось.

Рычаг со скрежетом опустился, заставив взмокшего от усилий инженера упасть на колени, что-то защелкало, зажужжало, словно невесть откуда налетел вдруг рой рассерженных пчел, – и высокие серебряные двери с громким шорохом подались назад, открываясь, откатываясь с поворотом на невидимых колесах по дугообразным колеям, выдолбленным в каменном полу. Утренний свет жадно устремился в застоявшуюся, спрессованную столетиями темноту, размягчил ее – и почти сразу захлебнулся в ней.

Но ему на помощь тут же пришел луч фонаря.

Поводя фонарем из стороны в сторону, астронавт без колебаний шагнул внутрь, и лицо его было совершенно спокойно и даже безмятежно – словно не раз и не два доводилось ему бывать за этими серебряными воротами.

Перед ним простиралось пустое пространство, огромный пустой зал с высокими сводами – и дальние стены, и потолок терялись в темноте. Гладкая каменная поверхность под ногами была покрыта пылью, и шаги получались неслышными, как по первому мягкому снегу. Леопольд обернулся. За открытыми воротами распростерлась бурая равнина, вдали застыл посадочный модуль, похожий на какое-то диковинное насекомое, приготовившееся к прыжку сквозь небеса, – и это летательное устройство почему-то показалось инженеру странным и нелепым, из разряда предметов и явлений, находящихся по другую сторону, за чертой…

Некоторое время он стоял, равнодушно глядя на модуль, а потом повернулся к молча и терпеливо ждущей его темноте. И медленно двинулся в глубь огромного зала.

Он сделал десятка три шагов – и вдали проступило какое-то смутное светлое пятно. Переложив фонарь из руки в руку, Каталински, сам не зная почему, ускорил шаги. По сторонам он больше не глядел и не оборачивался на видневшуюся в проеме ржавую равнину с нелепым летательным устройством; он глядел только вперед, на это светлое пятно, словно слышал дивное пение неведомых марсианских дев-сирен…

Перед ним был саркофаг, большой серебряный саркофаг, возвышавшийся над каменным полом. Его плоскости были исчерчены множеством тонких черных линий, создающих причудливые узоры. Орнамент этот был совершенно непривычен человеческому глазу, он рождал у Каталински какие-то смутные странные чувства, которые вдруг всколыхнулись в темных обманчивых глубинах подсознания, возможно – в прапамяти, и начали медленно всплывать к поверхности…

Астронавт прикоснулся пальцами к прохладному боку саркофага – и лицо его стало умиротворенным, словно он наконец обрел то, что искал, к чему стремился всю жизнь. Он положил фонарь на каменный пол и без труда сдвинул серебряную крышку.

Гробница была пуста.

– Ну конечно, – негромко сказал Каталински таким тоном, как будто догадался о чем-то очень важном.

«…нечно…» – тихим эхом прошелестело под сводами зала.

Отзвук не пропал, отзвук множился – и шелестело, шелестело вокруг, словно шептало что-то само древнее время, долгие десятки веков запертое внутри живого исполина – по-своему живого исполина – с ликом Марсианского Бога и наконец-то разбуженное и освобожденное пришельцем с соседнего космического острова, где пока еще продолжала существовать жизнь.

Теперь Каталински твердо знал, что ему делать дальше. Ему казалось, что это знание, непроявленное, невостребованное до поры, всегда было с ним.

Он еще больше сдвинул крышку вдоль саркофага, так что она в конце концов накренилась и с тихим стуком уперлась в каменный пол. Он видел, что черные узоры пришли в движение, и все множились и множились, подчиняясь единому ритму, и в этот ритм каким-то невероятным образом вплелся шелест, неосязаемым мелким дождем льющийся из-под невидимого темного свода.

Каталински без колебаний забрался в саркофаг, лег на его серебряное дно, скрестил руки на груди и медленно закрыл глаза, чувствуя, как освобождается от чего-то, до сих пор мешавшего ему по-настоящему жить. Он не думал ни о чем. Невидимое толстое стекло исчезло, и на его месте возникла испещренная древними неземными символами сияющая серебряная стена.

Леопольд Каталински неподвижно лежал в серебряном саркофаге посреди пустынного зала, и лицо его было подобно маске. И тихо, очень тихо было вокруг.

Когда солнце уже начало снижаться, приближаясь к горизонту, Каталински открыл глаза и выбрался из серебряного саркофага. В зале по-прежнему стояла тишина, продолжал буравить темноту фонарь на полу, и створки ворот были закрыты. Теперь они были не серебряными, а прозрачными.

Он приблизился к ним и остановился – взгляд его был спокоен. Потом с наслаждением вздохнул и улыбнулся.

Он видел перед собой вовсе не бурую, а синюю-синюю равнину – такими бывают лепестки инни после дождя. Равнина привольно раскинулась под прекрасным изумрудным – пронзительно знакомым и родным! – небом, в котором переливалось разноцветье тысяч и тысяч далеких светил. В стороне от величественного иссиня-черного Купола – хранилища знаний – виднелась несуразная конструкция, своими примитивными, убогими формами нарушая красоту и величие окружающего пейзажа, что воплощал вечную мировую гармонию. И совершенно непонятно было, зачем идти к этой абсурдной конструкции, которой вовсе не место здесь, на синей равнине, где когда-то вели неторопливые беседы великие жрецы…

Горячий ветер повеял вдруг из глубины темного зала, где стоял вновь опустевший серебряный саркофаг, и он почувствовал, как размягчается, растворяется его тело. Он знал, что сейчас исчезнет, – но это его совсем не пугало. Он был готов к такому финалу, за которым непременно последует новое начало, и продолжал спокойно улыбаться…

25.

Доковыляв до лагеря, Эдвард Маклайн понял, что его надеждам пришел конец.

Леопольда Каталински в модуле не было.

Леопольд Каталински по какой-то совершенно непонятной причине отключил связь с ЦУПом.

А бортовой хронометр показывал, что Маклайн провел внутри Марсианского Сфинкса гораздо больше времени, чем он полагал, – не час, и не два, а почти целые сутки! Выходило, что Каталински покинул лагерь, бросившись на помощь, еще вчера… И до сих пор не вернулся… Его тоже втянул внутрь Сфинкса тот неведомый пылесос?

И теперь все они – и Флоренс, и Алекс Батлер, и Свен, и Лео – весь экипаж! – находятся в глубинах Сфинкса… В подземном городе, о котором говорил двойник в пурпурной тоге…

А может быть, на самом деле нет ни двойника, ни города, а есть какое-то излучение, бьющее по мозгам и вызывающее видения?.. Может быть, Марсианский Сфинкс чем-то сродни плотоядным орхидеям, и то, что представлялось двойником, не более чем некий фермент, воздействующий на потенциальную добычу?..

Много чего могло быть…

Сколько времени придется провести здесь в ожидании? И приведет ли к чему-нибудь это ожидание?.. И надолго ли хватит ему запасов провианта?..

Вернуться на Марс с отрядом морской пехоты – «собак дьявола», коммандос-шварценеггеров, несокрушимых Рэмбо – и проникнуть в подземный город?..

Если они еще живы… Если будут живы…

Если такую операцию вообще захотят и сумеют организовать… Через год… через два… через три…

И какие там «собаки дьявола»! Это же не кино. Не будет никаких спасателей-коммандос. А будет просто еще одна экспедиция за золотом. И строжайший запрет даже приближаться к Марсианскому Сфинксу. А скорее всего, никто уже больше никуда не полетит. Налетались.

Даже если и полетят, то лет через пятьдесят. Или – через сто…

Эдвард Маклайн сел в кресло перед рацией и обессиленно опустил тяжелую, раскалывающуюся голову на руки. Боль переполняла усталое тело, и болью была полна душа.

Доложить Земле все, что можно доложить… И ждать ответа.

Он искал ответа и у самого себя – но не мог его найти…

По днищу вездехода уныло барабанили камни, ржавая равнина, с напускной покорностью ложившаяся под колеса пришлого, чужого здесь механизма, казалась залитой кровью. С деланным сожалением вздыхал ветер, и подчеркнуто медленно, словно демонстрируя свою показную, фальшивую скорбь, ползли по небу налившиеся кровью облака.

Командир космического корабля «Арго» Эдвард Маклайн возвращался из своей последней поездки по равнине, расположенной в марсианской области Сидония. Совершив безнадежный и безрезультатный прощальный виток на ровере вокруг каменного исполина, нареченного землянами Марсианским Сфинксом, он направлялся к лагерю Первой экспедиции, чтобы сесть за пульт управления модулем и покинуть Красную планету. В полном одиночестве покинуть планету, носящую имя кровавого бога войны.

За сутки, прошедшие с того момента, как он переступил порог безлюдного модуля, Маклайн, держась на обезболивающих инъекциях и биостимуляторах, успел загрузить «банку» новой партией золота, законсервировать экскаватор и разобрать транспортеры и реечную дорогу.

Теперь он должен был выполнить категорический, однозначный и не подлежащий обсуждению приказ ЦУПа, озвученный Стивеном Лоу: взлететь с Марса, доставить золото на «Арго», сойти с планетарной орбиты и пуститься в обратный путь к Земле.

Это был очень жесткий приказ. И, наверное, единственно правильный в данной ситуации.

Правильный – с позиции разума, с позиции здравого смысла.

А с позиции сердца, с позиции души?..

Эдвард Маклайн считал себя человеком долга. Всегда считал себя человеком долга. Он просто обязан был выполнить возложенную на Первую марсианскую экспедицию задачу и не подвести тех, кто доверил ему руководство этой экспедицией. Выполнить – за себя и за всех остальных, кто вместе с ним отправился к Марсу.

И была надежда на то, что если он приведет «Арго» к Земле – состоится вторая экспедиция.

Только бы они были живы…

Эдвард Маклайн все ближе подъезжал к лагерю, и в голове его монотонным хороводом кружились невеселые мысли. Целесообразность – или бегство?.. Долг – или все-таки предательство?..

До взлета оставалась всего одна ночь, впереди изготовился к последнему прыжку в небо модуль, а позади застыла черная на фоне темно-красного неба громада Марсианского Сфинкса.

Сгущались сумерки…

26.

Даже светофор старался прикинуться Марсом, о котором Стивен Лоу и так не забывал. Лоу на некоторое время отключился от окружающего – и только раздавшиеся сзади нетерпеливые гудки привели его в чувство. Красное око светофора уже превратилось в большущий круглый изумруд, и Лоу торопливо рванул с места, вдогонку за ушедшими далеко вперед автомобилями, только что стоявшими на перекрестке вместе с его серебристой «тойотой».

Из радиоприемника горохом сыпался речитатив какого-то рэпера, параллельным курсом и навстречу «тойоте» неслись разноцветные автомобильные потоки, и надвигались и уплывали назад величественные небоскребы, сверкая разноцветными стеклами под майским утренним солнцем. Стивен Лоу был уроженцем Хьюстона и любил свой динамичный, запруженный потоками авто, непрестанно растущий город.

Да, непрерывно растущий – и не только ввысь и вширь. Сегодня ночью население этого почти пятимиллионного гиганта увеличилось как минимум еще на одного человека – на маленького человечка. На девочку. Пока еще почти безволосую, с красным сморщенным личиком и голубыми глазенками. Новорожденную звали Оливией, подумать только, такая маленькая, со скорбно поджатыми в скобочку губками – и уже Оливия! – и она была внучкой Стивена Лоу, первой внучкой сорокашестилетнего сотрудника Космического центра имени Линдона Джонсона, который возвращался сейчас из клиники на свое рабочее место – место заместителя руководителя семнадцатой группы Центра управления полетами.

Весь персонал семнадцатой группы вот уже несколько дней подряд не отлучался из ЦУПа. Жена позвонила Лоу в начале шестого утра и сообщила, что Эйлин родила. Нед, зять Стивена Лоу, присутствовал при родах, и тут же, по мобильнику, поделился с тещей радостной вестью. На далеком Марсе командир Первой экспедиции Эдвард Маклайн в одиночку занимался финишными работами, и на связь должен был выйти еще не скоро – и Лоу, с согласия руководителя группы, на всех парах помчался в клинику.

Да, события на Марсе, судя по всему, из первоначальной феерии, которой не так давно рукоплескал весь ЦУП, превратились в трагедию – но он, Стивен Лоу, находясь здесь, в окрестностях Хьюстона, никак не мог повлиять на развитие действия там, в марсианской области Сидония, и его кратковременная отлучка ничуть не усугубляла ситуацию, которая и так была хуже некуда… А не поздравить единственную дочь с рождением ребенка… Разумеется, можно было поздравить и потом – но это все равно, что отметить Рождество в День независимости…

Утренний город еще не захлестнули стремительные потоки авто, и Лоу добрался до клиники быстро и без проблем. Пожал руку зятю; расцеловал дочь и вручил ей роскошный букет; через стеклянную перегородку полюбовался внучкой; сделал комплимент уже приехавшей в клинику жене, сказав, что на бабушку она своим внешним видом ну никак не тянет – и, взглянув на часы, заторопился обратно в Космический центр. Тут просыпался и готовился к очередному обычному дню огромный город, овеянный влажными ветрами, прилетавшими с Мексиканского залива и покрывавшими мелкой рябью неторопливую Сан-Джасинто, стянутую обручами мостов, а за миллионы километров отсюда иные ветры, дующие с просторов давно высохшего древнего океана, гоняли рыжую пыль по равнине Сидония, занося кизеритом опоры посадочного модуля, засыпая глубокий котлован с законсервированным экскаватором…

Командир Первой марсианской Эдвард Маклайн должен был справиться с работой и перед стартом на орбиту связаться с ЦУПом. Ему было категорически запрещено продолжать поиски пропавших – он должен был довести «Арго» с грузом золота до Земли.

Ну, а пропавшие… Вечная им память. Как первому экипажу «Аполлона». Как погибшим русским. Как сгоревшим на «Челленджере» и «Колумбии». Requiem aeternam dona eis, Dominе, et lux рerpetua luсеat eis – дай им вечный покой, Господи, и да светит им вечный свет…

Вероятно, на этом пути просто невозможно без жертв. Космические боги кровожадны…

Близкие пропавших не узнают правды – им сообщат, что астронавты погибли здесь, на Земле, в период предполетной подготовки.

Правду знают только те, кому положено знать. И мало кому известно, что у «Арго» уже есть почти полностью готовый близнец. «Арго-2».

Бормотание рэпера в радиоприемнике вдруг начало куда-то уплывать. Лоу вздрогнул, помотал головой и понял, что чуть не заснул за рулем. Почти непрерывные бдения этих дней давали о себе знать. Нужно было срочно выпить кофе, непременно выпить кофе – хотя сколько его за последнее время было уже выпито… Лоу огляделся, сбросил скорость, перестраиваясь в правый ряд, и, проехав еще два квартала, свернул под зеленые кроны деревьев, окаймлявших выложенный брусчаткой пятачок перед кафе-баром «Галвестон бей». Выйдя из машины, он остановился, пропуская подъехавший следом беспросветно черный «додж», и направился к стеклянным дверям.

Несмотря на довольно ранний час, кафе не пустовало – совсем рядом находился один из корпусов технического колледжа, и кое-кто из студентов решил заменить лекции, семинары и коллоквиумы чашкой кофе или чего-нибудь еще. Или просто прочищал мозги перед этими самыми лекциями, семинарами и коллоквиумами. Тем не менее, свободных мест пока хватало, и Лоу, взяв у стойки порцию бразильского «бурбона», устроился за столиком у высокого окна, выходящего на клумбы с пока еще не поблекшими от жары цветочными узорами.

Кофе был хорош, Лоу любил именно такой – с утонченным сладковато-горьковатым вкусом, чуть маслянистый, с легкой кислинкой. Он медленно прихлебывал из чашки, рассеянно смотрел на погожее утро за окном и старался думать только о внучке – потому что очень скоро ему предстояло думать совсем о другом, гораздо менее радостном и умиротворяющем.

– Не помешаю?

Лоу повернул голову от окна, слегка повел плечом:

– Да вроде бы нет.

Высокий мужчина лет тридцати пяти – уже явно не студент, – в просторном сером свитере и черных джинсах поставил на стол свою чашку и сел напротив Лоу. Судя по аромату, он начинал новый день с не менее, чем «бурбон» бодрящего колумбийского «эксельсо». Лоу сделал очередной глоток и вновь принялся смотреть в окно, мимолетно отметив, что сосед по столику весьма смахивает на киношного эльфа Леголаса своим удлиненным бледным лицом и светлыми волосами, собранными, похоже, в пучок на затылке. Киноэпопею он не смотрел, но фотографии в журналах видел.

От стойки доносилась негромкая, на удивление спокойная музыка, студенты в разных концах зала то и дело похохатывали и обменивались восклицаниями, и Стивен Лоу, уже допивая кофе, подумал о том, что в будущем году стукнет четверть века со дня окончания университета, и надо бы заранее созвониться-списаться и на полную катушку отметить этот очередной, немного грустный юбилей.

– Они живы.

Лоу непонимающе взглянул на соседа по столу. Черные глаза под длинными, вразлет, бровями несколько мгновений смотрели прямо на него, а потом парень повернул голову к окну и оказалось, что волосы у него действительно свисают сзади довольно длинным хвостиком. Нетронутый кофе перед ним исходил ароматным колумбийским дымком.

– Они живы, – повторил Леголас, теперь уже глядя на клумбы, и Лоу поставил пустую чашку и, чуть наклонившись вперед, взялся руками за сиденье кресла, собираясь отодвинуть его от стола и встать; у него хватало и своих проблем.

Однако следующие слова Леголаса заставили его замереть в этой напряженной неудобной позе – так замирают пловцы на тумбах в ожидании выстрела из стартового пистолета.

– Батлер, – произнес странный эльф, словно бы адресуясь к оконному стеклу. – Каталински. Рок. Торнссон. Все они живы, мистер Лоу.

Лоу всегда соображал очень быстро. В студенческие годы это качество не раз помогало ему побеждать во всяких интеллектуальных и полуинтеллектуальных играх. Двух-трех секунд хватило ему для того, чтобы понять: сидящий напротив ковбой не принадлежит к персоналу ЦУПа и вообще не входит в число тех известных Лоу лиц, которые осведомлены о программе «Арго». Вывод напрашивался чуть ли не сам собой: его, заместителя руководителя группы, ведущей программу «Арго», выследил представитель масс-медиа, поживившийся утечкой информации.

Дело могло принять очень серьезный оборот – этот парень, видимо, не представлял себе, во что влез, какая это святая святых, – и Стивен Лоу, выпрямившись наконец в кресле, уже прикидывал свои дальнейшие действия. Но то, что Леголас сказал после небольшой паузы, поставило под очень большое сомнение версию о специализирующемся на сенсациях журналисте.

– Полковник Маклайн начал стрелять, – голос незнакомца звучал тихо, но убедительно, – и был удален из объекта. А Батлер остался там, как и трое остальных. Внутри объекта.

– Какого объекта? – так же тихо, даже вкрадчиво, поинтересовался Лоу, положив руки на стол.

Делать вид, что он тут ни при чем, и вообще в этом кафе проездом из Нью-Йорка в Мексику, не имело смысла – незнакомец явно знал, что делает. И, между прочим, в радиодокладах Маклайн не упоминал о применении оружия. Против кого там было его применять?

– Объекта на планете Марс, в области Сидония, – последовал ответ человека, смахивавшего на актера Орландо Блума. – Его называют по-разному: Марсианский Сфинкс, Лицо…

– И чего вы от меня хотите?

Теперь Лоу очень внимательно разглядывал этого невероятно осведомленного типа, стараясь получше его запомнить. Видимо, Леголас приехал сюда вслед за ним на том черном «додже», оставшемся на площадке рядом с «тойотой»; площадка находилась за углом кафе и ее не было видно отсюда.

– Время внутри Сфинкса течет медленнее, чем снаружи, – тем же ровным голосом, словно он говорил о самых обыкновенных вещах, пояснил Леголас. – Причем в разных местах замедление может быть разным, и кое-где – очень большим. – Незнакомец наконец обратил внимание на свою чашку с безнадежно остывающим кофе и зачем-то отодвинул ее. Лоу заметил, что пальцы у него длинные и тонкие, с узкими ногтями – для дальнейшего выяснения личности важна была каждая деталь. – Там соседствуют разные временные зоны.

– То есть, вы хотите сказать, что они без всякого ущерба для собственного организма вполне могут провести там без пищи и воды хоть и с десяток-другой лет? – сразу же ухватил суть Стивен Лоу.

В глазах Леголаса мелькнули золотистые искорки, словно он и впрямь был каким-то сказочным существом.

– Именно так. Для них пройдет всего несколько часов, а здесь – гораздо больше. Можно будет подготовить вторую экспедицию. И вернуть их сюда в целости и сохранности.

В сложившейся ситуации не стоило продолжать гадать об источниках удивительной информированности незнакомца; нужно было задавать вопросы, стараться получить как можно больше сведений. А уж потом…

– Почему бы это не сделать Маклайну? – спросил Стивен Лоу.

– Он не успеет, у него ресурсов не хватит, – ответил Леголас после короткой заминки.

Лоу еще раз обвел его запоминающим, фотографирующим взглядом:

– Не уверен, что вы мне ответите, но все-таки попробую задать два прямых вопроса…

– Я знаю, – тут же, не дослушав, словно отбивая подачу на корте, отозвался незнакомец. – Кто я такой и откуда мне все это известно.

Лоу промолчал.

– Не отвечу, мистер Лоу. Не сочтите это за невежливость. Но сразу успокою: ни с кем более говорить об этом не намерен. Никаких сенсаций в прессе. – Незнакомец сделал паузу. – Они живы, мистер Лоу. И теперь их дальнейшая судьба зависит от вас. И еще я вас заверяю: ни один человек не обмолвился со мной ни единым словом о программе «Арго». Ни один. Утечки информации не было, не беспокойтесь. Просто я обладаю некоторыми не совсем обычными способностями…

– Например, читаете мысли…

– Да, что-то в этом роде. Знаю, что где взять.

«Единое информационное поле? – подумал Лоу. – А есть ли в действительности такое поле?..»

Незнакомец в упор смотрел на него.

Чтение мыслей… Кто-то когда-то сказал: «Далеко не каждая мысль, возникающая в твоей голове, принадлежит тебе». То есть человек может читать чужие мысли, только думает, что это мысли его, а не соседа справа или слева.

– А чужие мысли вам не мешают? – Лоу сказал это только для того, чтобы продлить беседу; вдруг да и появится какая-нибудь зацепка, которая потом поможет выяснить, кто же он такой, этот сказочный Леголас…

На тонких губах незнакомца обозначилось слабое подобие улыбки.

– Вы ведь умеете читать, мистер Лоу. Но это же не значит, что вы постоянно видите перед собой буквы… Главное не это, мистер Лоу. Главное то, что я действительно и совершенно определенно знаю: они живы. И их можно спасти. А чтобы доказать вам, что никакой утечки информации не было… Вы знаете, как они назвали район посадки?

Лоу отрицательно качнул головой, мысленно сетуя на то, что оставил мобильник на сиденье «тойоты». Закричать, привлечь внимание студентов, бармена? Задержать, непременно задержать, выяснить, кто же это такой…

– Берег Красного Гора, – сказал Леголас. – Спросите у полковника Маклайна при очередном сеансе связи. Он подтвердит.

– Непременно спрошу, – отозвался Лоу. – И про стрельбу тоже. Берег Красного Гора… Любопытно. Почему – Гора? Почему – Красного? – Он чуть подался к собеседнику: – Вы можете читать даже мысли тех, кто на Марсе? Это у вас врожденное или приобретенное? – Он бросал вопросы один за другим, как тренажер бросает теннисные мячи. – У кого-то учились?

Незнакомец вновь переставил свою чашку, откинулся на спинку легкого кресла и некоторое время смотрел куда-то мимо Лоу, словно давая тому возможность получше запомнить его в лицо. Потом коротко вздохнул:

– Итак, мистер Лоу, теперь дело за вами.

– А почему вы так озаботились их судьбой? – торопливо спросил Лоу, чувствуя, что его визави вот-вот закончит разговор и уйдет. – И зачем вся эта таинственность? Выследили меня… Могли просто позвонить, договориться о встрече, если уж вам откуда-то стало известно о моем существовании и причастности… Где вас искать?

– Позвольте мне не отвечать, мистер Лоу, – сказал Леголас. – Любое действие имеет свои причины, но главное в данном случае – действие, причины не столь важны. Чтобы вы не считали меня голословным, я вам кое-что продемонстрирую. Сейчас я поднимусь и уйду, а вы останетесь. Видите вот это?

Леголас медленно поднял левую руку, и его ладонь, описав полукруг, застыла у лица, чуть ниже глаз, прикрывая нос, словно он опасался удара. Лоу невольно проследил за ней взглядом – и вдруг обнаружил, что смотрит в пустоту.

Он тряхнул головой и огляделся. Резко встал и услышал за спиной стук отлетевшего от стола кресла. А вот кресло напротив, где только что («Только что?» – усомнился Лоу) сидел незнакомец, было просто немного отодвинуто назад, и все так же стояла на столе чашка с нетронутым кофе. Незнакомца в кресле не было, и в зале его тоже не было.

Лоу не хотел допускать мысли о том, что Леголас, как поистине сказочный эльф, просто растворился в воздухе или вдруг сделался невидимкой. Не хотел он думать и о такой вроде бы не очень научной штуке, как телепортация; не укладывалась телепортация в рамки современных представлений. На ум пришел Дэвид Копперфилд, и Лоу бросился через зал к выходу, понимая уже, что спешка эта совершенно напрасна.

На площадке у кафе стояла его «тойота» и два мотоцикла. А «доджа» цвета антрацита и след простыл. Современные эльфы не только умели читать мысли, но и, судя по всему, виртуозно владели техникой гипноза. Делились очень интересной информацией, потом буквально одним движением руки вводили собеседников в транс и уезжали на черных «доджах». На номер авто Лоу, конечно же, внимания не обратил.

Забравшись в свою «тойоту», Лоу отыскал в бардачке припасенную на всякий случай пачку сигарет и зажигалку – курить он, в принципе, бросил еще с месяц назад, встревоженный болезненно дающим о себе знать сердцем, но иногда, в силу разных обстоятельств, делал две-три затяжки.

На этот раз двумя-тремя затяжками не обошлось. Докурив сигарету до самого фильтра, он тут же взялся за новую.

Поле для размышлений было почти необъятным, широк был и диапазон предположений – от вполне реалистических до совершенно фантастических. Незнакомец мог быть журналистом – и настоящим эльфом из параллельного мира. Телепатом – и космическим духом. Гипнотизером – и одним из таинственных «людей в черном». Он мог быть вообще порождением его, Стивена Лоу, сознания, галлюцинацией. Или пришедшим в себя выходцем из погибшей Атлантиды. Или призраком.

Почему этот Леголас так заинтересован в спасении пропавших астронавтов? Просто хочет помочь – или тут кроется что-то другое?

Обнаружив в своей руке уже третью подряд дымящуюся сигарету, Стивен Лоу решительно выбросил ее в приоткрытую дверцу. Развернулся на площадке и направил «тойоту» к несущимся в разные стороны автомобильным потокам.

Привиделся ли ему таинственный собеседник или нет, можно было выяснить довольно скоро, когда Маклайн выйдет на связь.

«Берег Красного Гора… Почему?..»

Лоу мчался по направлению к Космическому центру, и невольно спотыкался взглядом о каждый встреченный черный «додж»…

27.

Она упорно проталкивалась сквозь густую вязкую темноту, и не знала, откуда, куда и зачем идет. Ее путь пролегал сквозь темноту, ее путь был темнотой, и темнота была ее путем. Она сама превратилась в часть темноты, но все-таки нечто у нее внутри продолжало стремиться к свету. Обрывки воспоминаний о прежней жизни не давали ей окончательно раствориться, перевоплотиться, навеки слиться с этим изначальным.мраком, предшествующим сотворению мира, мраком, который всегда таится рядом и ждет только удобного случая, чтобы вторгнуться, окутать, сдавить своими щупальцами, высосать до дна и растекаться все дальше и дальше, гася звезды, гася память, заливая все вокруг как вода, прорвавшая плотину…

«Мэгги…» – Это имя возникло, словно островок, словно огонек в ночи.

«Мэгги… Мою дочь зовут Мэгги…»

Мысли были вялыми, мысли появлялись летучими мышами и тут же исчезали, и она не успевала сосредоточиться ни на одной из них.

Где-то рядом – она чувствовала это вдруг проявившимся новым чувством – шли невидимые, еле слышно шуршали, уходили все дальше и дальше в никуда, вслед за жарким дуновением. Шуршали, шуршали – слабее, тише… А может быть, вовсе и не шуршали шаги, не шел никто – просто вздыхала непроглядная темнота, колыхалась, ворочалась неуклюже…

И вдруг, возникнув из ниоткуда, пополз вокруг слабый шепот, прерывистый, неуверенный. Кто-то шептал в темноте, задыхался в душной толще, звал кого-то… Безнадежно, отчаянно, словно боясь раствориться в черной безбрежности, затеряться, исчезнуть навсегда…

«Слушай… Слушай… Слышишь?.. Слышишь?..»

Тяжелые вздохи доносились со всех сторон, и ей стало страшно. Не прекращая идти вперед, она сдавленно крикнула в темноту:

– Перестаньте!

И, будто в ответ на ее просьбу, раздался где-то рядом негромкий звук, похожий на хлопок в ладоши, – и темнота перед ее лицом начала расползаться, сменяясь пятнами бледного света – света! – заставившего ее зажмуриться. Чья-то огромная тяжелая невидимая рука вдавила ее голову в плечи, толкнула вперед и вниз – и она упала, утонув лицом в скользком и упругом, непроницаемом, не дающем дышать. Сердце исступленно металось в грудной клетке, сознание тускнело, угасало, закатывалось за горизонт бытия, и наступала бесконечная вселенская ночь… Навсегда…

«Мэгги…» – с тоской подумала она и увидела себя стоящей на мосту. Внизу неспешно текла серая Теннесси, и сквозь толщу воды смотрели на нее недобрые глаза…

Кто-то тискал, мял ее грудь, кто-то прерывисто и горячо дышал ей в ухо, кто-то был в ней, двигался в ней, она ощущала в своем лоне все ускоряющиеся ритмичные толчки чужой напряженной плоти. Она открыла глаза – и увидела над собой знакомое лицо. Лицо Леопольда Каталински. Лоб его блестел от пота, глаза закатились. Каталински издал глубокое протяжное «а-а-а…» – и запрокинул голову, открывая поросшее черной щетиной горло.

– Фло… – прошептал он, придавив ее мокрой волосатой грудью. – Так надо, Фло…

Она изо всех сил впилась зубами в его скользкое плечо, тоже покрытое черными волосами, и, когда он дернулся от боли, повалила его на бок и вскочила на ноги. Два оранжевых комбинезона лежали на каменном полу, тут же была разбросана нижняя одежда. Каталински, совершенно обнаженный, как и она сама, пытался встать, держась рукой за плечо, и из-под пальцев его сочилась кровь. Не помня себя, Флоренс схватила ракетницу, прицепленную к поясу одного из комбинезонов, – это был комбинезон инженера, – и выстрелила в потное, бледное, перекошенное от боли лицо Леопольда. Он успел увернуться, покатившись по полу, и ракета ударилась в стену и с шипением рассыпалась ворохом ослепительных зеленых искр. Второй выстрел тоже прошел мимо – у Флоренс от гнева тряслись руки, а инженер быстро сделал кувырок назад и в сторону.

– Фло!.. Не стреляй!..

– Ах ты, ублю…

Договорить она не успела. Что-то плотное, упругое обрушилось на нее сверху, поглотило и повлекло с собой, все быстрее и быстрее…

Когда черная волна схлынула, Флоренс покатилась куда-то вниз, больно ударяясь плечами, коленями, локтями о твердые выступы. Сработали приобретенные на тренировках навыки – она напрягла мышцы, сгруппировалась, стараясь уподобиться хорошо накачанному футбольному мячу, – и, совершив последний переворот через голову, зарылась лицом в рассыпчатое, колкое, напоследок ударившись лбом обо что-то неровное и твердое.

Сознание она все-таки не потеряла, но некоторое время неподвижно лежала ничком, закрыв глаза, выбросив вперед руки и со страхом ожидая, что вот-вот нахлынет новая волна, – так каждый миг ждет боли человек в кресле дантиста, когда бор впивается в зуб, подбираясь к нерву…

Однако, неведомые силы вроде бы угомонились – и Флоренс осторожно приподняла голову. Это движение тут же остро отдалось в спине – казалось, кто-то ткнул туда горящей сигаретой, а потом залил кожу кипятком. Флоренс коротко вскрикнула и, зажмурившись от боли, уронила голову на руку. Она не понимала, где находится, мысли по-прежнему странно путались и так и норовили ускользнуть, разбежаться по темным норам – зато отчетливо ощущала каждое больное место на своем обнаженном теле. Горели сбитые колени и локти… тупо ныла левая ключица… пульсирующая злая боль терзала поясницу…

Флоренс стиснула зубы, вновь открыла глаза, и обнаружила у самого своего лица каменный обломок величиной с хорошую дыню, ржавый, как старая водопроводная труба на развалинах снесенного дома. Темное влажное пятно на обломке было похоже на кровь. Ее кровь. Не поднимая головы, Флоренс, напрягая болезненно отозвавшиеся мышцы, перевернулась на спину – и увидела над собой бледное небо цвета порезанной на куски семги, слегка прикрытое вуалью неземных облаков из кристалликов льда. Небо было светлым, скорее утренним, чем вечерним, и высоко-высоко едва угадывалась в нем одинокая слабая звездочка.

«Это «Арго»… Там мой Ясон…» – подумала она, и какая-то часть ее существа словно воспарила ввысь, к свету… но другая часть осталась внизу, в темноте…

Флоренс Рок ощущала странную раздвоенность, в ней словно бы жил кто-то еще, и этот кто-то, мрачный и непреклонный, тянул ее в унылую топь, в тоскливую бездну, где нет никакой опоры, где можно висеть целую вечность, – без всякой надежды на приход лучших времен…

А потом она почувствовала, как покрытая черной шерстью оборотня грудь Леопольда Каталински касается ее обнаженной груди. Она дернулась – и вновь вскрикнула от боли в пояснице (теперь туда вбили раскаленный гвоздь), – и поняла наконец, что это всего лишь ветер. Легкий ветерок, совсем безобидный…

Безобидный?

Ветер был холодным, и холодной была чужая земля, и постепенно остывала взбудораженная кровь, и покрывалась пупырышками кожа…

Флоренс, закусив губу, села и смахнула невольные слезы. В десятке шагов от нее, вырастая из рыжего кизерита, уходили вверх красноватые каменные ступени, потрескавшиеся, истертые, с обломанными кромками. Она скользила по ним завороженным взглядом, поднимая голову все выше. И увидела величественные двустворчатые ворота с дугообразными ручками цвета старой бронзы, тускло серебрившиеся в темной стене.

И только сейчас осознала, что перед ней возвышается Марсианский Сфинкс, и что ей удалось-таки выбраться из его каменного чрева!

Она закрыла лицо руками и зарыдала, содрогаясь всем телом, и то, светлое, что ожило в ней, тихо нашептывало из глубины: «Все будет хорошо… ты вырвалась… теперь все будет хорошо…» – а мрачное зловеще молчало.

Она вновь была на свободе.

Флоренс утерла слезы, и теперь уже дрожала от холода, а не от рыданий. Она с омерзением подумала об этом подонке, об этой мрази, дряни, подлеце – и сжала кулаки.

«Глаза выцарапаю!»

Жаркая волна ярости на мгновение согрела ее, и Флоренс вскочила на ноги, больше не обращая внимания на боль, готовая броситься вверх по ступеням, ворваться внутрь марсианского чудища, найти Леопольда Каталински и расправиться с ним.

«Успокойся, – посоветовал кто-то из глубины сознания, странно искаженного сознания, подобного отражению в кривом зеркале. – Ему воздастся по заслугам, темнота накажет его…»

Она опомнилась и отвела взгляд от серебрящихся створок. Обхватила себя руками за плечи, медленно повернулась на месте, морщась от боли, и увидела неподалеку оранжевый комбинезон, приткнувшийся к изъеденному ветрами каменному клыку… а чуть дальше еще один… и трико, ее трико… и ботинок…

Очень скоро она выяснила, что у подножия Сфинкса раскиданы вещи, составлявшие два комплекта одежды и обуви. Нашлась и ракетница – Флоренс совершенно не помнила, когда и как выпустила ее из рук. Получалось, что все это было выброшено из Сфинкса вместе с ней или вслед за ней.

Кем или чем выброшено? И почему не выбросили и Леопольда Каталински? Или все это он сам и выбросил – и остался внутри?

К многочисленным болевым ощущениям она уже немного притерпелась, да и боль перестала быть резкой и с ней вполне можно было мириться – тем не менее, Флоренс понадобилось довольно много времени для того, чтобы полностью одеться. Чувствуя, что начинает согреваться, она выпрямилась, держась обеими руками за поясницу, и обвела взглядом рыжую равнину, испещренную тенями корявых каменных зубов. Над равниной поднималось маленькое, немощное, окутанное паутиной облаков солнце. Чужое солнце. Вдали головой великана темнел Купол, гораздо правее, на южной стороне, вонзалась в розоватое небо вершина Пирамиды – а между ними виднелся вал кизерита, доставленного транспортерами из котлована. А чуть правее этого вала должен быть…

Флоренс замерла.

Когда она вместе с Алексом отправлялась на вездеходе к Сфинксу, позади них оставался посадочный модуль. Каталински работал на экскаваторе, а Свен сопровождал груженые золотом контейнеры от котлована до «консервной банки».

Теперь модуля на месте не было…

Потрясенная Флоренс, не веря собственным глазам, обшарила отчаянным взглядом весь горизонт – но нигде не обнаружила ничего похожего на модуль. Едва сдерживая нервную дрожь, она запрокинула голову, пытаясь отыскать в небе искорку «Арго», однако никаких звезд уже не было видно в утреннем небе.

Мысли хлынули неуправляемым потоком, настигая, отталкивая, обгоняя одна другую…

Кто увел модуль, кто бросил ее здесь? Алекс? Свен?.. Время внутри Сфинкса не такое, оно замедляется… Кто знает, сколько она находилась там, внутри… Может быть, прошли сутки… а может быть – и двое, и трое суток… Этих ворот не было, и этой лестницы… Не было! Лестницу откопал Каталински? Кто, кто увел модуль?..

Командир. Конечно – командир. Ясон. Каталински пригнал «консервную банку» на «Арго», и они вместе вернулись сюда, а потом Каталински откопал вход, и вошел внутрь Сфинкса, и не смог выйти. А командир забрал золото и улетел… Бросив остальных… Бросив ее…

«Он разгрузится и вернется, обязательно вернется!» – пыталась убедить она саму себя, а ноги уже понесли ее к лежавшей меж камней ракетнице.

Три желтых, три зеленых… Три желтых, три зеленых…

Условный сигнал. Сигнал о помощи.

Ракеты со свистящим шорохом уносились в бледное небо, и там, в вышине, вздувались огненными шарами и лопались, разбрасывая яркие брызги. Их нельзя было не заметить, их просто нельзя было не заметить оттуда, из космоса, с борта «Арго».

«Он обязательно вернется…»

Флоренс почти не контролировала себя – и, очнувшись от странного морока, обнаружила, что израсходовала весь комплект. Отбросив ракетницу, она присела на корточки и вновь зарыдала, громко, взахлеб – как ребенок, которого бросили ночью на кладбище. Злобно скалилось над горизонтом чужое солнце, злорадно завывал ветер, страшным зверем нависал над ней кровожадный Марсианский Сфинкс – ужасное порождение ужасного Берега Красного Гора… Тени, тени все гуще и плотнее накрывали ее сознание, липкие тени с мириадами цепких коготков – и невозможно уже было избавиться от этих теней…

«Не отчаивайся… Не сдавайся…» – голос из глубины звучал все слабее и слабее.

Когда слезы иссякли, Флоренс поднялась и, держась рукой за поясницу, побрела к далекому котловану – то, светлое, шепнуло ей, что улетевший в модуле мог оставить в лагере Первой марсианской какой-нибудь знак.

Увы, никаких знаков в лагере не оказалось. Собственно, и не было уже лагеря – а были только камни, оплавленные огнем двигателей модуля, и полузанесенный песком чехол от какого-то прибора. Исходив вдоль и поперек место высадки Первой марсианской, Флоренс с отчаянием убедилась в том, что модуль окончательно покинул планету – над кизеритовым валом больше не нависали транспортеры, и ни следа не осталось от реек, по которым передвигались автоконтейнеры. Взобравшись на вал, она увидела внизу, в котловане, аккуратно упакованный в герметичную пленку экскаватор со снятыми и тоже упакованными в пленку ковшами. Золотые плитки были засыпаны ржавой пылью, и возле бока экскаватора уже появилась невысокая пока насыпь. Не оставалось никаких сомнений в том, что все работы окончены. Во всяком случае, до прилета следующей экспедиции – если она состоится…

Солнце поднималось все выше, ветер усилился, и над равниной качалась пыльная ржавая дымка. Флоренс отрешенно опустилась на груду кизерита, расстегнула карман комбинезона – и пальцы ее наткнулись на что-то гладкое и твердое.

Марсианская крестообразная «пуговица». Алекс нашел ее в галерее, когда они шли к Сфинксу, спокойно разговаривая и не тревожась ни о чем. А дальше? Что было дальше? Стена мрака… Пустое помещение… Служитель Лучезарного… Коридор с иллюзорной преградой… А потом? Как они потеряли друг друга, когда, в какой момент не стало рядом с ней Алекса и Свена? И как она оказалась под этим мерзавцем Лео?..

Флоренс передернула плечами.

Ничего не вспоминалось. Ничего…

Марсианская вещица на ее ладони тепло сияла на солнце янтарным светом. Флоренс положила ее обратно в карман, похлопала по другому карману – и вытащила армейский батончик в звездно-полосатой обертке. Единственное, что было у нее из еды. Покачала в руке, словно взвешивая, – и вернула на место. Ни есть, ни пить ей не хотелось.

«Пока», – подумала она.

Внезапно словно открылась в ее сознании какая-то дверца – и то, что обнаружилось за дверцей, было очень отчетливым и ясным. Мозг очнулся от странного оцепенения, и она успела прикинуть кое-какие варианты.

Ей нужно оставаться здесь, в том месте, где был лагерь. Если ее сигналы замечены – модуль вернется, обязательно вернется! Ясон заберет ее.

Если же нет… Она внутренне содрогнулась. Если же нет – то можно отправиться на поиски марсоходов, доставленных сюда раньше автоматическими межпланетными станциями. Искать дюны, там есть замерзшая вода, смешанная с песком. С водой можно прожить… И с батончиком. А в комбинезоне Каталински тоже должен быть такой батончик, и не один – наверняка! Этот обжора запасливый… Добраться до марсохода, встать перед телекамерой, чтобы на Земле увидели – она жива!

«Ну и что? – спросила она себя. – «Арго» назад не повернет, иначе вообще не доберется до Земли, а до следующей экспедиции не дожить… Пока они заявятся, я сто раз умру от голода… точнее, хватит и одного раза…»

Был и третий вариант. Вновь уйти внутрь Сфинкса. Если время там течет медленнее, у нее есть шанс. Ненадежный, очень сомнительный – но единственный.

Если только не вернется модуль…

Он должен вернуться, обязательно должен вернуться!

И опять пелена окутала ее сознание.

Флоренс Рок всхлипнула.

«Господи, пощади, умоляю тебя! Я никогда больше не покину Землю, Господи!.. Пощади…»

Она спустилась чуть ниже по склону котлована и легла на спину, отрешенно глядя в помрачневшее небо. Закрыла глаза – и ей представилось, что она на Земле, а не здесь, на этом проклятом Берегу Красного Гора. Если бы все это ей только снилось!..

28.

Бурая чаша Марса проползала внизу, вся в грубых нашлепках гор и прорезях каньонов, которые когда-то принимались землянами за каналы, но Эдвард Маклайн смотрел на другой экран – там, на фоне звезд, должен был вскоре показаться корабль-матка. Модуль, завершая виток над Красной планетой, догонял «Арго» на орбите, и астронавту предстояла нелегкая операция – посадить «консервную банку» в грузовой отсек корабля-матки. Точность здесь требовалась поистине ювелирная. Маклайн не сомневался в себе, но сложность состояла в том, что швартовку он должен был произвести в одиночку. Ситуация назревала самая что ни на есть нештатная, потому что по плану в такой операции должны участвовать двое: пилот модуля и командир корабля-матки, готовый в любой момент, в случае чего, подкорректировать скорость и, возможно даже, и орбиту «Арго». Модуль и корабль-матка мыслились при этом как две руки, протянутые навстречу друг другу; на деле же действовать будет только одна рука, и вместо желанного рукопожатия мог получиться удар. Потому что на «Арго» никого не было…

Тем не менее, командир не сомневался в том, что в одиночку справится со швартовкой. Он просто обязан был сделать все, как надо.

«Удачного старта, Эд».

Этими словами Стивен Лоу закончил последний сеанс радиосвязи, когда Эдвард Маклайн уже был готов покинуть Марс.

«Удачного старта…»

Да, удача сейчас была бы очень кстати – после стольких неудач. Если можно таким мягким словом, эвфемизмом, охарактеризовать то, что произошло здесь, на Марсе. Золото марсианского Эльдорадо добыто – но какой ценой… Ценой потери четверых астронавтов. Всех участников экспедиции, кроме командира. Стоит ли даже все золото мира таких жертв?

Эдвард Маклайн был твердо уверен: не стоит.

После разговора с Лоу он подумал о том, что за свои сорок прожитых лет так и не научился как следует разбираться в людях. Понятно, что сеанс связи с модулем, находящимся не где-то возле Земли, а за многие миллионы километров от нее, – не то мероприятие, где можно давать волю эмоциям. Ругаться или приносить соболезнования. Только обмен самой необходимой рабочей информацией. Лоу не ругался и не соболезновал, и не извергал фонтаны слов – и это было понятно. Непонятно командиру было другое: зачем работник НАСА (не журналист – любитель жареного, не домохозяйка) поинтересовался, как участники Первой марсианской окрестили район посадки? С чего он вообще взял, что они дали древнему сидонийскому берегу какое-то особое название? Неужели это столь важно, неужели именно сейчас это самое важное? Уж лучше бы сказал пару ободряющих слов…

Бесчувственным оказался Стивен Лоу – а он, Эдвард Маклайн, полагал, что достаточно хорошо знает его. Что ж, пусть прыгает от радости и сообщает каждому встречному и поперечному, что район скопления марсианских нефракталов назван кем-то из пропавшей четверки Берегом Красного Гора. Так говорил Лео. Пропавший, как и все остальные… Как Алекс… Как Свен… Как Флоренс…

Флоренс.

Ему вспомнился тот вечер, когда они все вместе смотрели вечером телевизор на базе в Юте. В новостях показывали похороны жертв того страшного теракта в нью-йоркском метро, настроение было подавленное… Терроризм многоголовой гидрой расползался по планете, и никакие меры безопасности не давали стопроцентной гарантии, что завтра и тебя не взорвут по пути на работу. Флоренс тихонько исчезла из холла, и уже потом, выйдя прогуляться перед сном, он случайно заметил ее в беседке у небольшого искусственного озера. И она прочитала ему несколько стихотворных строк, она знала наизусть уймищу всяких стихов. Это, как она потом сказала, был Эдгар По, одно стихотворение которого, «Ворон», Маклайн тоже знал – только, разумеется, не наизусть. Но Флоренс прочитала ему не «Ворона», а что-то другое, и он запомнил эти несколько строчек, потому что они помогли ему понять состояние души напарницы по экипажу. Хотя тогда он еще не до конца осознавал – точнее, не позволял себе углубляться в эту тему, – как, оказывается, важно для него состояние души этой стройной молодой женщины с изумительными небесно-голубыми глазами…

Похоронный слышен звон,

Долгий звон!

Горькой скорби слышны звуки, горькой жизни кончен сон.

Звук железный возвещает о печали похорон!

И невольно мы дрожим,

От забав своих спешим

И рыдаем, вспоминаем, что и мы глаза смежим…

Разговор у них тогда, тем вечером, не получился, но стихи запомнились – и сейчас командир «Арго» словно услышал тихий голос Флоренс.

«Что и мы глаза смежим…»

И подавляющее большинство населяющих Землю людей не узнает, где смежили глаза эти четверо. Это не «Аполлон», это «Арго». И никто не готовит президенту двух вариантов речи – на случай успешного возвращения, и на случай гибели, как было тогда, в шестьдесят девятом…

«Судьба распорядилась так, что людям, полетевшим на Луну ради мирного ее освоения, суждено упокоиться там в мире… Они отдают свою жизнь ради одной из самых благородных целей, поставленных перед собой человечеством: ради познания и поиска истины. Их оплакивают их семьи и друзья; их оплакивает их отечество; их оплакивают народы мира; их оплакивает сама родина Земля…»

Этот текст, слава Всевышнему, так и не пришлось произносить, и о его существовании узнали позже. Экипаж «Аполлона-11» благополучно вернулся на Землю…

«Ради познания и поиска истины…»

Эдвард Маклайн ссутулился в кресле.

«А ради чего полетели мы?..»

Да, не будет никаких речей – ни восторженных, ни печальных… Радиомаяк «Арго» исправно работал, а Хьюстон параллельно с Маклайном отслеживал телеметрию корабля-матки; правда, вмешаться в процесс швартовки операторы ЦУПа не могли – слишком велика была задержка сигнала.

На один из дисплеев Маклайна поступала картинка-отчет телекамер «Арго»; передача шла не в режиме реального времени, это была запись, фрагменты, отобранные компьютером по принципу отклонения от стандарта. Отклонением могли быть багровые всполохи над Сфинксом, посадка или старт модуля и прочее. Например, если бы каменная слеза вдруг сползла по щеке марсианского исполина и обрушилась на песок…

«Арго» еще не попал в зону видимости, и Маклайн мог позволить себе краем глаза просматривать эти фрагменты.

Вот он – последний старт модуля. Клубы пыли и струи пламени… А вот…

Командир, вмиг позабыв обо всем прочем, стремительно подался к дисплею. Вернул уже исчезнувший с экрана фрагмент и зафиксировал его. Он боялся поверить собственным глазам…

Фата-моргана? Галлюцинация?

Но телекамеры вроде бы не должны страдать галлюцинациями.

В подернутом легкой облачностью небе над Сидонией расплывались желтые и зеленые гроздья. Сигнальные ракеты! Когда?.. Когда это было?!

Эдвард Маклайн взглянул на цифры в левом нижнем углу застывшего фрагмента. Меньше часа назад, когда модуль находился по другую сторону Марса.

Он максимально увеличил изображение и разглядел расплывчатую из-за облачной дымки фигурку в оранжевом комбинезоне возле Марсианского Сфинкса.

Лео. Это стрелял из ракетницы Леопольд Каталински!

Командиру «Арго» было все понятно. Лео удалось вырваться из Сфинкса, он обнаружил, что модуля нет и воспользовался единственным в данной ситуации средством, чтобы заявить о себе.

– Лео… – глухо сказал Маклайн, глядя на расплывшуюся вдруг картинку; нет, изображение было нормальным, просто слезы всегда чуть искажают окружающее. – Потерпи, Лео… Сейчас разгружусь, заправлюсь – и заберу тебя… Только ты, пожалуйста, больше не исчезай…

Он откинулся на спинку кресла и длинно, с силой выдохнул. Тот, кто распоряжался судьбами, решил дать шанс Леопольду Каталински. И теперь жизнь инженера зависела от него, Эдварда Маклайна.

– Потерпи, Лео, – повторил командир «Арго». – Я постараюсь побыстрей…

Он вновь прошелся взглядом по увеличенному фрагменту.

А это что там серебрится на боку Сфинкса? Прямоугольник… Ступени… Еще один вход? Каким образом он появился? Ведь не было там никакого прямоугольника, когда он, Эдвард Маклайн, в последний раз перед стартом объезжал вокруг Сфинкса!

Но это было неважно. Главное – вход там был! В данном случае – выход. Позволивший Лео выбраться наружу. Вероятно, инженер отыскал там, внутри, какой-то механизм – и проявились потайные ворота, и открылись… Открылись! Значит, можно будет вместе с Лео отправиться на поиски остальных!

Главное сейчас – разгрузиться, и назад! Назад, на поиски, что бы там ни приказывал Хьюстон!

Не время было давать волю эмоциям, и Маклайн хотя и с трудом, но справился с собой. Вновь сосредоточившись на экране внешнего обзора и стараясь дышать ровно, он увидел впереди уже заметно отличавшееся от звезд светлое пятно: наступило время филигранного маневрирования. Нужно было привести себя в полную готовность, отбросив все постороннее, не связанное с управлением модулем, пусть даже это постороннее очень и очень важно.

Все остальное – потом!

Когда Маклайн уже почти перешел в режим автомата, готовясь тормозить, менять тангаж, оценивать относительную скорость и дистанцию, из-под пластов памяти всплыло – нет, даже не всплыло, а выпрыгнуло, взвилось сигнальной ракетой! – давнее, прочно забытое за полной своей ненадобностью, воспоминание детства. Словно приложили к голове электрод – и направленный поток электронов выбил из коры или подкорки крохотный кусочек мозаики, один-единственный эпизод, случившийся тридцать три или тридцать четыре года назад…

Заиндевевшая скользкая желтая трава у самого лица, он только что, споткнувшись, на всем бегу растянулся в этой траве и, перекатившись на спину, видит над собой черные корявые ветви деревьев на фоне серого-серого неба – ветви, похожие на обглоданные кости. И – хищная огромная собачья морда, оскаленная пасть, черная шерсть, горящие злобой желтые глаза. Пес заходится хриплым лаем, еще секунда – и острые клыки вонзятся в горло, прорвав застегнутую до подбородка куртку, истерзают, искромсают на мелкие куски…

Потом – какой-то провал… И мужской голос, перекрывающий надрывный лай:

«Больше не крутись здесь, паренек, Арес не любит чужих. Может загрызть до смерти».

И – псу:

«Замолчи, Арес!»

И вновь эхом отдалось в голове:

«Арес не любит чужих…»

Арес – другое имя Марса, бога войны…

Воспоминание скользнуло – и тут же пропало; точнее, автомат Эдвард Маклайн мгновенно отключил его, потому что оно никоим образом не относилось к процессу швартовки. А все системы устройства под названием Эдвард Маклайн сейчас были нацелены только на швартовку и занимались только швартовкой.

«Арго» находился уже в каком-то десятке метров от планировавшего на него модуля, грузовой отсек просматривался на экране во всех деталях – свободного места для посадки там вполне хватало, – и оставалось произвести два импульса сервомоторами: один, тормозящий, по горизонтальной оси, – чтобы окончательно уравнять скорости, и второй, ускоряющий, установленным над кабиной сервом, по вертикали, вниз, в данной системе координат, – чтобы слегка подтолкнуть модуль в грузовое корыто.

Не отрывая взгляда от экрана – теперь экран полностью занимало изображение грузового отсека, – Маклайн повернул один тумблер, а затем, почти сразу, – другой, соседний; главное тут было и не замешкаться, и не поспешить, а сделать все в два самых подходящих момента. Модуль словно несильно ткнулся в стену и сразу пошел вниз, ускорение было небольшим, вполне приемлемым для мягкого касания, – и в этот миг совсем близкое днище грузового отсека вдруг вспучилось, словно что-то ударило в него изнутри. Взметнулись вверх рваные края образовавшейся пробоины и оттуда вырвался фиолетовый луч. От внезапной, как выстрел в спину, головной боли у Маклайна заломило в висках. Тонкостенный модуль напоролся на встопорщившийся металл грузового корыта. Командира бросило на панель управления, но он удержался в кресле. Что-то трещало и скрежетало под ним, и он понял, что это, не выдержав столкновения, теряет свою целостность и герметичность обшивка модуля – так удары ножа пробивают консервную банку…

На то, чтобы осмыслить происходящее, Эдварду Маклайну было отведено тем, кто распоряжается судьбами, не более двух-трех секунд – именно столько может прожить в вакууме человек без скафандра. Командиру хватило этих мгновений, чтобы сообразить: убийственный фиолетовый луч – все тот же фиолетовый луч! – примчался с Берега Красного Гора… Кораблю конец… И модулю тоже…

О себе Эдвард Маклайн подумать не успел.

Треск и скрежет мало походили на похоронный колокольный звон, но были именно похоронным звоном.

Пустота ворвалась в искореженный продырявленный модуль и убила Эдварда Маклайна.

«Арго» уничтожил Ясона, своего капитана, – как и тот, древний, «Арго»…

29.

Ей то ли снилось, то ли вспоминалось далекое земное утро накануне отлета на базу в Юту.

Оно было пасмурным, но теплым. Трава на лужайке перед домом еще не успела пожухнуть от летней жары. В шезлонге у сетчатой ограды лежала раскрытая книжка с яркими рисунками – это Мэгги вчера оставила ее там, убежав в дом смотреть мультфильм. Отсюда, с крыльца, картинки выглядели просто разноцветными пятнами, но Флоренс знала, что это за комикс. Она сама купила его дочке два дня назад, когда они ездили в торговый центр, а потом ели мороженое на набережной Теннесси. «Кот-победитель на Планете Чудес». Отважный кот, с легкостью выходящий целым и невредимым из любых переделок.

Вчера вечером Мэгги долго не могла угомониться, капризничала, и только довольно резкое замечание бабушки о том, что шестилетним девочкам просто непозволительно так себя вести, более-менее привело ее в чувство. Она еще немножко похныкала, поворочалась в постели – и наконец затихла. И до сих пор не проснулась. Как, впрочем, и ее бабушка.

Флоренс уже выехала со двора на улицу на подержанном «форде» матери и, остановившись у тротуара, вышла из машины, чтобы закрыть ворота, – и в это время дверь соседнего дома распахнулась и на крыльцо выбежала Пенелопа, огненно-рыжая полноватая женщина лет сорока, давняя напарница матери в воскресных прогулках по парку с обязательной чашечкой кофе на террасе у Теннесси и не менее обязательным бисквитом.

– Доброе утро, Фло, – слегка запыхавшись, произнесла она, поравнявшись с автомобилем.

Одета она была явно не по-домашнему – короткая светлая блузка навыпуск и белые брюки, туго облегающие широкие рубенсовские бедра, свидетельствовали о том, что Пенелопа не намерена в ближайшее время сидеть дома у телевизора или заниматься кулинарией.

– Привет, Пен, – ответила Флоренс, управившись с воротами и возвращаясь к «форду» цвета вишневого варенья.

Пенелопа была намного старше, но они давным-давно обходились без особых церемоний, еще с тех пор, когда этот старый дом, дом матери, был и ее домом, и отец еще не удрал на Западное побережье, променяв их на толстозадую и грудастую то ли официантку забегаловки, то ли продавщицу попкорна, которую черт принес сюда, в Чаттанугу, погостить у тетки…

– Ты куда-то по делам, Фло? – Пенелопа одернула блузку, и было видно, что ей не хочется навязываться, но что поделать – обстоятельства.

– Не то чтобы по делам – так, кое-какие покупки. Я ведь завтра улетаю в Юту… надолго… Оставляю Мэгги с мамой. У тебя какие-то проблемы, Пен?

– Если бы ты меня подбросила до больницы… Тебе ведь в ту сторону, да?

Наверное, не так уж и много наберется в мире людей, чья жизнь годами и десятилетиями являет собой образец безмятежности и счастья; несравненно больше таких, кто скрывает в шкафу какой-нибудь скелет. Флоренс знала, что Пенелопа отнюдь не исключение. Она когда-то заглянула в шкаф Пенелопы, в потаенный дальний шкаф, – и увидела оскал черепа и желтые кости… Со временем скелеты только прибавлялись.

Муж от Пенелопы не удрал, пустившись в странствия, подобные Одиссеевым, – она сама рассталась с ним, оставшись с сыном. Периодически появлялись в ее доме и другие мужчины, кто постарше, кто помоложе, но почему-то надолго не задерживались – значило ли это, что рыжим не особенно везет в жизни? Сын ее рос замкнутым и отчужденным, и, кажется, были у него серьезные проблемы с наркотиками, и занимался он не совсем понятно чем. А вчера, сказала Пенелопа, хмурясь и продолжая нервно одергивать блузку, забрал машину и укатил куда-то, и до сих пор не вернулся, хотя и обещал. Потому что прекрасно знал: ей, Пенелопе, нужно в больницу.

Это был еще один скелет из мрачного шкафа соседки. Больная мать, которую уже не один год пытались вернуть к полноценной жизни врачи городской клиники Святого Марка. Ретроградная амнезия, потеря памяти – последствие страшной автокатастрофы, в которую мать злосчастной Пенелопы попала, возвращаясь на автобусе из Ноксвилла, от сестры. Был дождь и туман, и ей еще повезло, если это можно назвать везением, – из тех, кто ехал тем утренним рейсом вместе с ней, выжили только семеро…

– Если ты торопишься, тогда ждать не надо, – продолжала Пенелопа, не переставая издеваться над блузкой. – Как-нибудь доберусь, не в пустыне же…

– Ну что ты, Пен, – сказала Флоренс и открыла дверцу. – Я как раз в те края. Садись.

– Ой, сейчас, только сумки возьму. – Пенелопа, тряхнув своей роскошной пламенеющей гривой, чуть вперевалку поспешила к дому, и ее полные ягодицы крутыми волнами ходили под обтягивающей тканью брюк, вот-вот, казалось, готовых лопнуть от такого неудержимого напора. – Я быстро, – на ходу обернувшись, заверила она. – Спасибо, Флосси!

Соседка скрылась в доме. Флоренс в ожидании забарабанила пальцами по рулю. Мимо проезжали редкие пока авто, деревья застыли в безветрии под пасмурным небом – и что-то кольнуло в сердце, слабо, но ощутимо, словно где-то вдали, за тысячи миль, вгонял иголки в куклу злобный колдун.

…Соседка расставила свои сумки на заднем сиденье и сама устроилась там же, и что-то говорила, что-то о сезонных скидках, – но Флоренс почти не слушала. Автомобиль катил по пустынным улицам, и светофоры на перекрестках спросонок недоуменно моргали разноцветными глазами. Проехав по мосту над серой и тоже какой-то то ли сонной, то ли тоскующей рекой, неторопливо несущей свои воды в дань далекой Огайо, вишневый «форд», купленный когда-то еще отцом, добрался до центральной части города – здесь жизнь бурлила уже вовсю, будто в этих кварталах и не было ночи.

На одном из поворотов «форд» подрезало такси, заставив Флоренс резко затормозить, – смуглокожий водитель, наверное, из тех, с Ближнего Востока, даже не оглянулся, а Пенелопа разразилась нелестными замечаниями в его адрес.

– Если он так же трахается, как водит, толку от такого мало – слишком тороплив, – завершила она свою филиппику и принялась собирать с сиденья выпавшие из сумки апельсины.

Протолкавшись через перегруженный центр, «форд» выехал на сравнительно тихую улицу, ведущую к клинике Святого Марка. Торговые комплексы остались позади, и Пенелопа, прервав какие-то свои рассуждения, неуверенно предложила:

– Может, я здесь выйду, Фло? Тут всего-то пять-шесть кварталов, а тебе ведь за покупками.

– Не трепыхайся, Пенни, – сказала Флоренс, бросив взгляд в зеркало заднего вида, где горело костром отражение рыжей гривы. – Будешь топать с сумками, как верблюд. Угостишь мою маму лишним бисквитом – и мы в расчете, о’кей?

– О’кей! – легко согласилась Пенелопа. – Не один, а два лишних бисквита и домашний яблочный пирог!

– Только смотри, не переусердствуй. Как бы ее не разнесло! Она должна быть в хорошей форме, чтобы справляться с Мэгги без меня.

– Я ей помогу, – заверила Пенелопа и вздохнула. – Всегда мечтала о дочке… Ты счастливая, Фло…

Флоренс промолчала. И вновь, уже в который раз, невольно подумала о человеке, о котором запрещала себе думать. О человеке, который очень скоро будет рядом. Она про себя называла его Ясоном. Но место Медеи было не ее местом. Она просто не имела права на это место…

Тот, мифический, Ясон женился на Медее. Но мифы и реальность – совершенно разные понятия, редко пересекающиеся друг с другом…

На просторной площадке у ворот клиники уже стояли несколько автомобилей. Широкая, вымощенная желтой плиткой дорожка, петляя, тянулась от ворот к окруженным деревьями двухэтажным белым корпусам.

«Дорога из желтого кирпича», – мелькнуло у нее в голове.

Только эта дорога отнюдь не вела к волшебнику Страны Оз, в Изумрудный Город, и не шагала по ней девочка Дороти.

За высокой оградой из толстых железных прутьев с заостренными наконечниками раскинулся больничный парк – деревья, аккуратно подстриженные кусты, клумбы чуть ли не всех цветов радуги, длинные скамейки с изогнутыми спинками.

«Замечательное место, – подумала Флоренс, припарковываясь рядом с приземистым «ягуаром». – Если бы оно не было больницей».

Люди сидели на скамейках, люди прогуливались по дорожкам вдоль клумб и кустарника, пожилые и не очень, и было видно, что это не простые отдыхающие. Отпечаток болезни лежал на их осунувшихся лицах, казавшихся серыми в бледном свете пасмурного утра, сулящего такой же пасмурный день, и опущены были их плечи, и неуверенной была походка. Там, в парке, находились безусловно больные люди, и Флоренс с замиранием сердца подумала, что многие из них не выздоровеют уже никогда.

– Спасибо, Флосси, – с чувством сказала Пенелопа. – Уж выручила так выручила.

– Тебя подождать? – спросила Флоренс, разглядывая невеселую картину за больничной оградой.

– Что ты, что ты! – замахала руками Пенелопа. – Я ее покормлю, погуляю с ней, а уж потом обратно. Так ведь уже налегке! Поезжай, Флосси, у тебя же свои дела.

– Давай хоть до ворот помогу донести, – предложила Флоренс, и Пенелопа вновь легко согласилась:

– Ну, если тебе не очень трудно… Еще один бисквит с меня! Лично тебе, Фло.

– Не стоит все измерять бисквитами, – заметила Флоренс, открывая дверцу.

– Ну да, есть еще наши симпатичные баксы, – поддакнула Пенелопа и спиной вперед выбралась из машины.

Флоренс, досадливо поморщившись, пожала плечами и взяла у Пенелопы одну из сумок. Вступать в дискуссию явно не стоило.

Следуя за Пенелопой, шествующей утиной походкой, она приблизилась к воротам, не отрывая взгляда от больничного парка, – что-то в этом парке, притягивало ее, словно был там какой-то невидимый магнит. Или удав. Из-за кустов показалось инвалидное кресло с высокой спинкой и большими, тускло блестевшими колесами, которое неспешно толкал перед собой санитар в бледно-зеленом халате – долговязый, стриженный под ежик парнишка никак не старше двадцати; скорее всего, подрабатывающий студент или же волонтер из Армии Спасения. В кресле сидела пожилая женщина в невзрачной серой кофте. Ноги ее были прикрыты клетчатым пледом, а сухие кисти рук безвольно свисали с подлокотников. Женщина, чуть подавшись вперед, остановившимся взглядом смотрела на дорожку, и трудно было сказать, видит ли она что-нибудь или нет, а если видит – осознаёт ли увиденное. Женщина была совершенно седой и выглядела беспомощной и жалкой.

– То же самое, что и у моей, – сказала Пенелопа, остановившись. – Память отшибло начисто, да еще и ходить не может. – И, тяжело вздохнув, добавила: – Я тут уже почти всех знаю… особенно из давних.

«В чем дело? – в смятении подумала Флоренс, не в силах отвести глаз от окаменевшего, похожего на маску лица несчастной. – Что я там увидела, что?..»

– У матери хоть я есть, – грустно продолжала Пенелопа, – а у этой никого, ни родных, ни знакомых. – Она вновь шумно вздохнула, запрокинула голову. – Господи, да минует нас чаша сия…

И внезапно, словно отзываясь на это движение Пенелопы, сидящая в инвалидном кресле женщина медленно выпрямилась, и взгляд ее стал осмысленным. Санитар вез ее вдоль ограды, в десятке шагов от Флоренс и Пенелопы, и больная всем телом поворачивалась к ним, и руки ее уже не свисали как плети, а вцепились, с силой вцепились в черные подлокотники.

«Что же это? – Флоренс никак не могла понять, что с ней такое, и сумка вдруг стала тяжелой, словно ее набили камнями, и ноги ее приросли к асфальту. – Она так глядит на меня… Что?.. Почему?..» – Мысли были лихорадочными и растерянными.

Седая женщина с сухим истончившимся морщинистым лицом разжала пальцы и вскинула руку к небу. Она указывала на низкое небо, затянутое серой мутью облаков, и что-то тихо говорила, и по дряблым щекам ее ползли слезы, выдавливаясь из выцветших глаз.

– Не приведи Господь… – пробормотала Пенелопа. – Давай сумку, Фло, я пойду.

…Давно скрылись за деревьями санитар и седая пациентка, потерявшая память, – а Флоренс продолжала стоять у больничной ограды, за которой простирался печальный, совершенно иной мир, и на сердце у нее было тяжело. Так тяжело, словно кто-то подлый и беспощадный завалил его многотонными плитами. Она стояла соляным столпом, ощущая себя ни в чем не повинной женой Лота, покаранной жестоко и несправедливо, а перед внутренним взором ее все маячила и маячила тонкая иссохшая рука, воздетая к серым грозным небесам, за которыми нет и не может быть ничего хорошего.

Потом она все-таки смогла вернуться в свой «форд» цвета запекшейся крови – но сердце продолжало болезненно ворочаться в груди тяжелым комком, и трудно было дышать…

30.

Флоренс закашлялась, открыла глаза – и тут же зажмурилась, потому что ветер швырял ей в лицо рыжую пыль, и все вокруг было заполнено пылью. Перевернувшись на живот – боль вновь прогулялась по пояснице, – она выплюнула вязкий комок и спрятала лицо в ладонях.

«Пылевая буря, – подумала она. – Начинается пылевая буря…»

Ветер свистел и завывал, песчинки шуршали по комбинезону, грозя засыпать ее, – и Флоренс спиной вперед, отталкиваясь от породы ладонями и разбитыми коленями, начала спускаться по склону, стремясь укрыться в котловане от разыгравшейся стихии. С каждым вдохом смешанный с пылью песок забивался ей в ноздри, наждаком скреб в горле, и она то и дело останавливалась, откашливаясь и отплевываясь, а потом продолжала свой путь.

На дне котлована оказалось ненамного лучше, чем на равнине. Да, здесь не так ощущался ветер, но сверху непрерывно сыпало и сыпало, и без шлема можно было просто задохнуться в этой желто-багровой мутной сумятице. Только раз Флоренс попыталась открыть глаза – и сразу же пожалела об этом: от жжения и рези под веками у нее потекли слезы. Она чувствовала себя одинокой и беспомощной, и, продолжая пятиться, согнувшись и закрыв лицо руками, готова была уже просто упасть и сдаться, сдаться насовсем, навсегда – и в этот миг уперлась спиной во что-то твердое. Это был экскаватор.

Она почти не помнила, как раздирала липкие швы упаковки, как пробиралась под матовую пленку – и обнаружила себя уже в кабине, полулежащей в кресле. Песок с шумом сыпался на упаковку, казалось, что это шумит дождь, – и вокруг царил багровый полумрак.

Флоренс плакала, с ногами забравшись в кресло, и проклинала тот день и час, когда ей предложили пройти отбор для участия в первой экспедиции на Марс. Непрерывный шорох нагонял тоску, и некуда было деться от этого шороха, и то, мрачное и непреклонное, все сильнее тянуло ее в бездну…

Но она сумела-таки приказать себе не скулить. Нужно дождаться вечера, сказала она себе, убедиться в том, что «Арго» все так же висит над Сидонией – и молить Господа, чтобы модуль вернулся сюда, на Марс. Ведь не настолько же она грешна, чтобы Господь не внял ее молитвам…

Или все-таки – грешна?

Она стала припоминать и перебирать все свои большие и малые прегрешения – и вновь незаметно задремала под шорох марсианского «дождя».

Так, в болезненной полудреме, наполненной видениями, она и провела весь долгий день, скорчившись в кресле возле панели управления экскаватором. В шорохе песка ей слышались чьи-то голоса… Голос дочки… Маклайна… матери… мужа… Чьи-то силуэты проступали за стеклом кабины, затянутой пленкой, кто-то смотрел на нее… хмурился… кивал… махал рукой… День все длился и длился, и ветер постепенно стихал, устав бессмысленно гонять песок над равниной, шорохи смолкали – и глухой стеной все ближе подступала тишина, ужасная тишина одиночества…

В какой-то момент Флоренс ощутила непривычную, тягучую боль в груди – что-то холодное сдавило сердце, намереваясь заставить его замолчать, и она сжалась на сиденье в недобром предчувствии. Но время шло, и сердце продолжало стучать, и она принялась дышать медленно и глубоко, прислушиваясь к себе. Дышать было тяжело, но боль как будто бы ушла, и место этой боли тут же заняла какая-то непонятная тоска… о непоправимой утрате…

Как будто оборвалась нить…

Не зная, что делать, как подавить, заглушить новую напасть, Флоренс вновь извлекла из кармана армейский батончик и, без раздумий сорвав обертку, съела его. Ничего этот батончик не решал… В очередной раз мысленно обратившись к Господу с горячей просьбой о помощи, она положила обертку на приборную панель и выбралась из кресла, привычно уже держась рукой за поясницу. Наружные шорохи полностью прекратились, и тишину нарушало только ее прерывистое дыхание. Флоренс чувствовала, что ей не хватает воздуха в тесной закрытой кабине, и как-то отстраненно удивилась, почему вообще не задохнулась здесь, под пленкой. Повернув голову, она обнаружила, что, оказывается, забравшись сюда, открыла клапан подачи дыхательной смеси из резервуара, которым был оснащен экскаватор, – но когда и как ей удалось это сделать, она абсолютно не помнила. Теперь же, судя по всему, резервуар опустел, и нужно было выбираться отсюда на свежий воздух, на простор. Она готова была отдать все, чтобы там, за дверью кабины, оказался земной простор, а не безлюдный, безжизненный берег высохшего марсианского океана…

Но, к сожалению, тот, кто управляет марионетками, вовсе не склонен к слишком частой демонстрации разных чудес, ибо подобная демонстрация порождала бы у марионеток всякие ненужные надежды…

Флоренс откатила вбок дверцу кабины и ступила на узкую лестницу, низ которой утопал в песке, набившемся под пленку сквозь разгерметизированные швы. Держась за поручни, она медленно спустилась на маленький плотный бархан и, раздвинув присыпанную песком пленку, выбралась наружу. Возиться с реконсервацией экскаватора у нее не было никакого желания; точнее, она мельком подумала об этом – и тут же забыла.

Стояло полное безветрие, и в сгущавшихся сумерках не раздавалось ни единого звука. Ровное кизеритовое одеяло расстилалось на дне котлована – и словно и не было там никаких золотых плиток. Воздух вновь был чист, розовое небо уже начало тускнеть, и невесомая дымка облаков выглядела почти прозрачной.

Флоренс стояла, привалившись спиной к боку экскаватора, и, не отрываясь, смотрела вверх, туда, где должна была светиться над котлованом слабенькая звездочка – космический корабль «Арго».

Другие звезды, настоящие и далекие, проклевывались в небе Сидонии, а этой, самой близкой, там не было.

И это значило, что Ясон уже отправился в обратный путь, подальше от Берега Красного Гора. Бросив остальных. Загрузил «Арго» золотом – и отправился восвояси…

Небо покачнулось и закружилось над ее головой, и Флоренс медленно осела на песок.

…Она не знала, сколько времени прошло, прежде чем неведомое внутреннее солнце наконец рассеяло мрак в ее голове. Это было очень странное солнце, его свет, разгоняя тени сознания, тут же создавал новые тени, непривычные, резко очерченные, геометрически правильные тени, неизвестно что скрывающие. Флоренс Рок, сама не ведая о том, начала несколько по-иному воспринимать реальность, и под другим углом видеть свое место в этой реальности. Что-то в ней словно сдвинулось, преобразилось, и стеклышки внутреннего калейдоскопа сложились в иной узор…

Она сидела на песке и бросала перед собой камешки, наблюдая, как они падают в пыль, вздымая маленькие колышущиеся бурые шлейфы.

Первый камешек – Земля далеко.

Второй камешек – «Арго» улетел.

Третий – Ясон бросил ее…

Четвертый – нужно принимать жизнь такой, какая она есть. Принимать жизнь – а не смерть.

Камешки вокруг кончились. Флоренс огляделась, отряхнула ладони и, поморщившись от боли, поднялась на ноги. Показала язык наливавшемуся тяжелой чернотой небу и неторопливо направилась в сторону Марсианского Сфинкса, руководствуясь символикой узоров собственных внутренних теней. Спешить теперь было вовсе не обязательно – и она не спешила. Все чувства куда-то исчезли, их заменила некая программа – и это ее вполне устраивало.

Бесчисленные звезды уже вовсю хозяйничали в небе, и воздух, казалось, с минуты на минуту был готов превратиться в лед, когда Флоренс добралась до серебряных ворот. Ворота были приоткрыты, словно ее здесь ждали.

Она медленно и осторожно, стараясь не споткнуться, поднялась по каменным ступеням и заглянула в пространство за створками. Слабо светились стены огромного пустого зала, и этот зал показался ей похожим на крытый стадион – хоккейный или футбольный, – который давным-давно покинули болельщики. Игра окончилась, команды ушли, чтобы уже никогда не вернуться под эти своды, – и остались тут только пустота и тишина. Пустота и тишина ждали ее, Флоренс Рок, и вдалеке, над самым полом, призывно светила залетевшая сюда с неба шальная звезда.

Флоренс повернулась к съеденной зверем ночи равнине, мельком взглянула на золотые небесные одуванчики и прошептала:

– Счастливого пути, Ясон…

И сделала шаг внутрь зала. Второй… Третий… И почему-то совсем не удивилась, когда створки ворот за ее спиной с шорохом сдвинулись с места и медленно сомкнулись, отделяя ее от равнины и звезд.

Стадион принял нового игрока.

Здесь было гораздо теплее, чем снаружи, и Флоренс вынула руки из карманов. Разжав пальцы, она обнаружила у себя на ладони марсианскую пуговицу – и, слабо улыбнувшись, отбросила ее от себя. Пуговица со стуком ударилась о каменный пол, и легкое эхо почему-то долго, не затихая, повторяло этот стук. А Флоренс уже шла вперед, к далекой звезде, повисшей над полом.

Звезда оказалась самым обыкновенным фонарем, такие фонари входили в комплект снаряжения участников Первой марсианской экспедиции. Фонарь лежал на полу, рядом с большим прямоугольником очищенного от пыли пространства – словно бы тут что-то стояло, а потом это «что-то» убрали отсюда. Вероятно, фонарь оставил здесь Каталински. Мысль об инженере не вызвала у Флоренс прежних чувств – чувства остались где-то на другой стороне; чувства были совершенно неуместны здесь, в огромном каменном склепе. Чувства следовало приберечь для будущих времен.

Чтобы не наклоняться и не тревожить ноющую спину, Флоренс присела на корточки и, выключив фонарь, повесила его на шею. Возвращаться к воротам было, наверное, еще очень и очень рано – не в тысячи же раз замедляется здесь время, – и она, упираясь руками в колени, встала и вновь побрела вперед, в слабый рассеянный свет бесконечного зала.

Но уже через несколько десятков шагов опять остановилась. Перед ней была круглая выемка размером с автомобильное колесо, и на дне этой выемки, похожей на отпечаток большого мяча в мокром песке, лежал удивительный и очень знакомый предмет – Флоренс видела такой же не только в Интернете, но и в музее американских индейцев в Нью-Йорке.

Вновь присев на корточки, Флоренс дотянулась до своей находки и взяла ее в руки.

Она внимательно рассматривала прозрачный человеческий череп с огромными светящимися глазницами и похожими на бриллианты зубами, гладкий и прохладный, и ей невольно вспомнился Гамлет, принц Датский.

– Бедный Йорик, – с улыбкой тихо произнесла она.

Флоренс знала, что череп высечен из кристалла кварца.

У нее не было удивления – она просто любовалась этой искусной поделкой, вероятно, принадлежавшей к тому самому семейству «хрустальных черепов», что стало широко известно после очередного фильма про Индиану Джонса.

Первый такой череп был обнаружен на полуострове Юкатан, при раскопках заброшенного города майя. Лубаантун, «Город упавших камней» – так назвал древние руины английский археолог Фредерик Митчелл-Хеджес.

Впоследствии похожие черепа нашлись в запасниках музеев и в частных коллекциях – не только в Америке, но и в Европе, и в Азии.

Экстрасенсы и просто высокочувствительные люди уверяли, что череп «Митчелл-Хеджес» навевает им особые, почти гипнотические состояния, сопровождающиеся необычными запахами, звуками и яркими видениями – как из далекого прошлого, так, возможно, и из будущего…

Флоренс была известна гипотеза о том, что эти черепа когда-то служили своего рода приемо-передатчиками – ведь кристаллы не только удерживают энергию и информацию, но и способны посылать их адресату. Но не обычными приемо-передатчиками, а работающими в диапазоне психических энергий и мыслеобразов. Для хрустальных черепов не существовало ни расстояний, ни временных барьеров. Предполагалось также, что они использовались для секретной связи между посвященными, находившимися на большом удалении друг от друга, – на различных континентах, а то и на разных планетах. Возможно, черепа были работоспособны и до сих пор…

Нанотехнолог продолжала держать череп в руке, вглядываясь в светящиеся глазницы, похожие на включенные автомобильные фары. Да, этот череп очень напоминал тот, который ей довелось увидеть в нью-йоркском музее.

«Ты сделан именно здесь, – без всяких эмоций подумала она. – Здесь, на Марсе. Все те хрустальные черепа, которые боги якобы подарили людям, сделаны здесь. А боги пришли на Землю с Марса…»

Она не задавалась вопросом, откуда в этом зале взялся хрустальный череп. Она не собиралась ничего анализировать, не собиралась выдвигать какие-то предположения – она просто принимала все как есть: вот зал, вот лунка и вот – прозрачный череп с сияющими глазницами…

Флоренс не заметила того момента, когда заклубился под прозрачным хрустальным гладким лбом черепа белый туман, и зашептали что-то непонятное далекие голоса, и тонко-тонко зазвенели со всех сторон невидимые колокольчики…

Туман расползался, растекался, заполняя собой все окружающее пространство, она плыла в этом тумане, поднимаясь все выше и выше… Невнятный шепот постепенно утих, а колокольчики, напротив, звенели все сильнее; уже не колокольчики это были, а огромные серебряные колокола, сотни, тысячи колоколов, каждый со своим голосом, ритмом, мелодией… Они ничуть не оглушали, их пение было таким же естественным и ненавязчивым, как дыхание, как стук собственного сердца. Прошло то ли мгновение, то ли вечность, и Флоренс поняла, что этот перезвон издают звезды, невидимые на дневном небе. Небо было просторным и светлым, и внизу безмятежно зеленела равнина, и сверкал на солнце величественный Купол, и Марсианский Лик был четким и красочным: белый лоб, розовые щеки, почти прозрачная слеза, изумрудные зрачки… А еще – темные волосы и красно-желто-синий головной убор… Мягко блестело золотое покрытие равнины, покачивались на легком ветерке шарообразные белоснежные цветы, и с дерева на дерево неторопливо перелетали птицы цвета сапфира, похожие на голубей. Вдали играла, переливалась бликами волнистая спина океана, и в розовой дымке у горизонта бродили, непрерывно меняясь местами, сияющие, уходящие в небо колонны… Она знала, что это за колонны, ей был понятен ритм их движения, и вообще она знала все об этом мире, воссозданном в новой плоскости бытия как воспоминание об иной Вселенной. Отсюда, из невесомой прозрачной вышины, она могла заглянуть под Купол, вернее, сквозь Купол, очутиться в любой из пирамид, одним взглядом охватить все помещения Лика. Она могла тонким лучом проткнуть небеса и скользнуть в пустоту – живую, дышащую пустоту, – а потом воплотиться в краю других пирамид, возле другого Сфинкса – еще одного воспоминания о предшествующем слое бытия.

Она повернула голову к солнцу – и увидела сияющий в небе хрустальный череп. Нижняя челюсть черепа двигалась, и несся оттуда звон множества колоколов.

А потом череп вдруг стал преображаться – и превратился в лицо пилота Свена Торнссона.

И это ее тоже совершенно не удивило.

Ей было спокойно и хорошо, но внезапно в этот изобилующий разноцветьем красок приветливый мир вторглись какие-то посторонние звуки, донесшиеся с небес. Звуки приближались, нарастали, заглушая серебряный звон колоколов, и все вокруг содрогалось в такт этим звукам. Содрогалось, блекло, съеживалось как сухой осенний лист – и проступало, все более четким становилось другое: слабо светящиеся стены… темный каменный пол… круглая ложбинка с углублением в центре. С углублением в форме черепа.

Размеренные звуки не прекращались, в них полностью растаял серебряный звон. Флоренс разжала пальцы – и хрустальный череп скатился в ложбинку.

Она поднялась на ноги, обогнула ложбинку, сделала еще несколько шагов вперед, навстречу приближавшимся звукам, и остановилась.

Флоренс поняла, что значат эти звуки. Это были чьи-то шаги. Кто-то шел к ней из глубины пустынного зала.

31.

Он даже не успел ничего понять. Внезапно налетевший теплый вихрь подхватил его, плеснула в лицо упругая, словно резиновая, волна – и он, мгновенно ослепнув и оглохнув, перестал ощущать собственное тело. Он как бы существовал и не существовал одновременно, он чувствовал, что сердце его продолжает биться, – но знал каким-то запредельным знанием, что нет теперь у него никакого сердца…

Ошеломление и испуг пришли позже, когда кто-то могущественный и умелый ловко воткнул его сознание назад, в исчезнувшую было плоть, – или же поймал сачком-телом бабочку-сознание…

Перед глазами все еще стояла потрясающая, невероятная картина: земная Луна над далекими сизыми горами, вздымающиеся над деревьями темные пирамиды – и все это возникло прямо внутри Марсианского Сфинкса! Ворвался в подземный зал теплый ветер, принес с собой запахи свежей листвы и цветов, запахи дыма, и Алекс сказал что-то… «Древний земной город… Открылся переход…» A потом сзади раздался глухой удар, от которого задрожал пол подземелья. А дальше? Что было дальше?

А дальше налетел вихрь и принес с собой черную волну.

Откуда-то издалека доносились монотонные голоса, но слов было не разобрать. Свен Торнссон лежал на чем-то твердом, непоколебимом, и под головой была явно не подушка. Голоса зазвучали напевнее, мужские низкие голоса, и ему представилось, что это идет церковная служба. Церковная служба – внутри Марсианского Сфинкса? Или это Батлер умудряется говорить сразу несколькими голосами? Или такое уж здесь необычное полифоническое эхо?

Он уже знал, что никакой это не Батлер, что все теперь совсем другое… и надо принимать это другое, потому что выбора нет…

Свен открыл глаза.

На то, чтобы изучить окружающее, у него ушло буквально несколько секунд. Оказалось, что он лежит на дне довольно глубокой каменной чаши, высоко над его головой, в колышущемся неярком свете то ли факелов, то ли костра, виден плоский каменный потолок, и круглое отверстие в нем находится точно над центром чаши. В отверстие заглядывает небо – не розовое, а темно-синее, и звезды в этом кружке – как свечи на торте по случаю дня рождения.

Да, небо было не розовым, марсианским, а темно-синим, глубоким – земным.

«Это древний земной город, Свен… Открылся переход…»

Так буквально минуту-другую назад сказал Алекс Батлер, Орфей-гитарист, специалист по Марсу. И, судя по его рассказам, по земным древностям тоже.

А вот Алекса Батлера рядом не было.

Пилот сглотнул и провел рукой по комбинезону, словно проверяя, на месте ли тот. Комбинезон был на месте, фонарь тоже – он лежал на груди, только почему-то был выключен. Из-за кромки чаши продолжали доноситься голоса – теперь это, несомненно, было пение, сопровождавшееся размеренными звонкими ударами, – словно били железным прутом по большой сковороде. Теплый воздух был насыщен незнакомым пряным ароматом с едва уловимой примесью запаха кофе.

«Ну что, Тор-Столб без молота Мьёлльнира, – сказал он себе. – Давай, вылезай. Будем знакомиться».

Он предпочитал не думать о том, что за марсианская машина и каким образом мгновенно перенесла его с Марса на Землю. Видимо, в тот самый город, о котором говорил Алекс. Тиу… Теу… В общем, не в родной Портленд, и не в Вашингтон. В какой-то Тиукан или что-то в этом роде.

Поднявшись на ноги, Торнссон перебросил фонарь за спину, поднял руки и, подпрыгнув, уцепился за край чаши. Подпрыгнуть оказалось не так уж и просто – земная сила тяжести после марсианской была очень ощутимой. Еще сложнее было подтянуться – но он все-таки сумел это сделать, помогая себе ногами. Тяжело дыша, лег животом на широкую кромку и обвел взглядом финишный пункт своей невероятной переброски.

Да, он не ошибся – именно факелы, закрепленные на стенах, освещали это просторное квадратное помещение, центром которого была каменная чаша. Справа и слева от чаши тянулись два ряда колонн, испещренных какими-то рисунками и значками. Колонны вели к глубокой прямоугольной нише в стене; там горел костер, и огненные блики плясали по вмурованной в стену золотой плите, на которой барельефом выступало округлое лицо с пухлыми губами, толстым приплюснутым носом и закрытыми миндалевидными глазами. На широком лбу, под головным убором, напоминавшим округлый шлем, виднелся черный знак – нечто вроде цветка с четырьмя лепестками. Торнссон не мог похвастаться знанием истории религий, это была отнюдь не его стихия; он несравненно лучше разбирался в летательных аппаратах – но такой цветок был ему знаком еще со школьного детства. Напарник по разным уличным проказам мексиканец Капелька Мигель – это прозвище тот получил за удивительное умение просачиваться сквозь любую толпу – как-то раз объяснил ему, что четырехлепестковый цветок у древних майя был символом Кинич Какмоо, бога Солнца.

Возле ниши в ряд стояли невысокие широкоплечие люди в желтоватых одеяниях, похожих на плащи; отсюда, с края чаши, Торнссон видел только их спины и затылки с длинными черными волосами, стянутыми в пучок. Светлые головные уборы были подобны тюрбанам, причем только у одного из этого десятка над тюрбаном вздымались плюмажем три зеленых птичьих пера.

Да, это явно был какой-то религиозный ритуал, связанный с круглолицым божеством, богом Солнца, если верить Капельке Мигелю.

Жрецы продолжали петь, а крайний справа через каждые три или четыре секунды наносил удар короткой палкой с шарообразным утолщением на конце по большому круглому серебристому блюду, на двух цепях свисавшему с перекладины, похожей на турник. Неподалеку от чаши, на одной линии с костром, возвышался большой каменный куб, покрытый какими-то темными потеками, а между колоннами и боковыми стенами с обеих сторон тянулись высеченные из того же камня длинные грубо обработанные скамьи. Оглянувшись, Свен разглядел в полумраке позади чаши обитые золотыми пластинами двустворчатые двери, испещренные замысловатыми узорами, – они, как и костер, тоже находились в нише и, вероятно, вели наружу из этого храма солнечного божества.

«Открылся переход…» – вновь прозвучали в его голове слова Батлера.

И этот ритуал, и вся окружающая обстановка подсказывали Торнссону, что переход открылся не просто на Землю. Переход, кажется, открылся в прошлое…

Сердце его сжалось – но только на мгновение. Не время было погружаться в переживания, убиваться, рвать на себе от отчаяния комбинезон и посыпать голову пеплом от ритуального костра в честь солнечного бога. Нужно было принимать решение и претворять его в жизнь.

Продолжая лежать на кромке чаши, Торнссон быстро прикинул в уме два варианта своих дальнейших действий. Можно было применить вариант «разведчик» – то есть вернуться на дно чаши, подождать, пока жрецы закончат ритуал и покинут храм, а потом тоже выбраться из этого зала наружу и, стараясь оставаться незамеченным, изучить обстановку. Или же действовать по варианту «контакт» – не откладывая дело в долгий ящик, подойти к этим аборигенам, поздороваться и потребовать номер в местном отеле и аудиенцию у мэра.

«Чему быть – того не миновать, – решил пилот в стиле фаталистов. – Во всяком случае, плакать обо мне некому».

И мать, и отец его погибли в автомобильной катастрофе десять лет назад, других родственников – если они и были – он не знал, а с последней из своих многочисленных подружек, Лу Хольц, окончательно разругался за несколько дней до начала предполетной подготовки, и новой обзавестись так и не успел.

Стараясь не потерять равновесие на ободке чаши, Свен выпрямился во весь свой немалый рост, вернул фонарь на грудь и включил, направив на золотой барельеф. Лик божества засиял, изумленные жрецы резко прервали пение, и в наступившей тишине раскатился по храму громовой голос пилота:

– Мир вашему дому! Я, Свен Торнссон, приветствую вас!

Шеренга качнулась – и через мгновение на возвышавшегося над чашей астронавта смотрели все десять жрецов. Торнссон провел лучом фонаря по их лицам. Лица были похожи на медные маски, окаймленные прямыми черными волосами, – с покатыми лбами, внушительных размеров носами и характерным для индейцев разрезом глаз. Ноздри жрецов украшали небольшие зеленые кругляшки. («Нефрит?» – предположил пилот. Когда-то по телевизору показывали нефритовый костюм одного древнего китайского владыки; многочисленные пластинки, соединенные золотыми проволочками, были такого же цвета, как кругляшки жрецов; тело в оболочке из нефрита должно было трансформироваться в сам камень и перенять его нетленность.) В уголках губ жрецов висели на небольших серебристых дисках серебристые же пластины, на шеях отсвечивали зеленью ожерелья из нескольких ниток трубчатых бусин. А у жреца с перьями нефритовая пластинка свисала и с кончика орлиного носа.

Пилот повернул фонарь в сторону и громоподобно повторил:

– Я, Свен Торнссон, приветствую вас!

В глубине души он надеялся, что после этих его слов жрецы незамедлительно падут ниц, как в фильмах (собственно, свое краткое выступление он и скопировал с какого-то видео), но ничего подобного не произошло. Оцепенение служителей культа продолжалось с полминуты, не более, потом они зашевелились, принялись оживленно переговариваться, и наконец медленно и осторожно начали приближаться к чаше. Плащи колыхались, открывая ступни, и оказалось, что на ногах жрецов нечто вроде плетеных сандалий, а на лодыжках в три-четыре ряда переливаются зеленью и серебром узкие браслеты. Впереди шел коренастый пожилой индеец с изумрудными птичьими перьями на голове; кривой шрам от виска до верхней губы пересекал его смуглое лицо с темными глазами и редкими черными волосками на подбородке. Чуть сзади и сбоку, как ведомый в паре самолетов-истребителей, сопровождал его жрец с колотушкой, а дальше неровной шеренгой двигались остальные.

Торнссон мгновение раздумывал, стоит ли ему спрыгнуть на пол, – и решил пока оставаться на месте. Так, по его мнению, он выглядел более внушительно, хотя и находясь рядом с индейцами, был бы на полторы, а то и на две головы выше самого высокого из них. Еще раз полоснув лучом по смуглым лицам – индейцы щурились от яркого света, но ладонями не загораживались, – он выключил фонарь, перевел его на отверстие в потолке и вновь включил. Поднял руку и все так же громко и торжественно заявил:

– Я, Свен Торнссон, прилетел с неба.

Жрецы остановились, воззрившись на яркий вертикальный луч, в котором кружились пылинки, и вновь начали перебрасываться фразами. Речь их была гортанной, с непрерывно и почти неуловимо менявшимися интонациями, и совершенно непохожей на давешний монотонный речитатив. И абсолютно непонятной Торнссону. Один из индейцев, отделившись от группы, обогнул чашу скользящим шагом и исчез за спиной пилота. Что-то зашуршало, взметнулись пылинки в луче – и раздался тихий стук. Пилот понял, что это открылись и вновь закрылись двери храма, но оборачиваться не стал. Хотя в груди у него возник неприятный холодок – вполне логично было предположить, что гонец отправился за местными копами, то бишь за вооруженными людьми. У Торнссона же из оружия имелся только небольшой складной нож, если его можно считать оружием. Лучше было его и не показывать. И это только в кино супермен-одиночка, поднаторевший в восточных единоборствах, мог запросто расправляться чуть ли не с сотнями автоматчиков-гранатометчиков. Пилот тоже в молодости увлекался шаолиньскими забавами, но прекрасно понимал, что никакое у-шу вкупе с тхеквондо, кунг фу и айкидо ему не поможет, если дело дойдет до столкновения с воинами, пусть даже вместо автоматов или пистолетов у них будут всего лишь копья или пращи. Нужно было во что бы то ни стало удержаться от конфликта, не допустить конфликта. А для этого следовало отыскать в себе ранее никогда не проявлявшиеся актерские способности и убедительно разыграть спектакль, где от его игры, возможно, будет зависеть сама его жизнь. Или, во всяком случае, свобода. Свену эта область культуры была совершенно незнакома. А ведь ситуация требовала от него не только достаточно убедительного для зрителей-участников исполнительского мастерства – он должен был придумать и сценарий этого действа под названием «Явление Свена Торнссона индейскому народу»…

Нельзя было допускать статичности – тут требовался непрерывный убедительный драйв; Свен понимал это, даже будучи полным профаном в сфере драматургии.

Со скоростью компьютера разложив в голове все детали по полочкам, он очертил лучом круг на потолке, опять выключил фонарь и, чуть присев, спрыгнул с кромки чаши, твердя про себя:

«Только бы не упасть! Только бы не…»

Тренированное тело, к счастью, не подвело – раскинув руки, он приземлился на обе ступни, сделал по инерции короткий шаг вперед и тут же выпрямился, как гимнаст, с блеском выполнивший соскок – концовку упражнений на перекладине. Воздев вверх руки, открытыми ладонями вперед, – смотрите, руки мои пусты, у меня нет оружия! – он двинулся прямо на жрецов, старательно улыбаясь и приговаривая:

– Я Свен Торнссон. Я прилетел с неба. Я Свен Торнссон…

Он представлял себе, как выглядит со стороны, и понимал, что зрелище получается довольно комичное, но ему было не до смеха. Впрочем, комичной эта сцена могла бы представляться Батлеру или Каталински, или давним портлендским приятелям – главное, чтобы она произвела отнюдь не комичное впечатление на тех, для кого разыгрывалась. На служителей культа из древнего земного города с труднопроизносимым названием.

«Теотиуакан! – внезапно вспомнилось ему это название, произнесенное всезнайкой Батлером. – Тео-тиу-акан!..»

Продолжая идти на жрецов, он ткнул себя пальцем в грудь:

– Свен Торнссон.

И, подняв руку вверх, добавил:

– Небо!

Первоначально Свен планировал остановиться перед ними, но когда он был уже в двух-трех шагах от индейцев, те, не сводя с него глаз, расступились – и у пилота моментально созрело новое решение. Вновь вскинув руки к потолку, он медленно прошествовал мимо жрецов – вблизи оказалось, что плащи их сделаны из какой-то тонкой ткани («Хлопок, что ли?» – неуверенно подумал пилот) – и, еще более замедлив шаг, направился к нише, в которой догорал костер. Момент был напряженный, и ему стало жарко, и он почувствовал, как мгновенно взмокла спина – словно ее полили из не успевшего закипеть чайника. Спина была широкой и совершенно незащищенной – комбинезон не бронежилет и даже не кираса, – и если под плащами у индейцев имеются ножи, и если кто-то пожелает проверить уязвимость странного пришельца в оранжевом одеянии…

Неведомо как в памяти пилота со школьных лет застрял тот факт, что индейцы поначалу вроде бы не трогали конкистадоров и, кажется, находили с ними общий язык… до тех пор, пока бледнокожие пришельцы из-за океана не начали кровопролитие, позабыв обо всякой морали при виде золота, золота, бесчисленного золота… Шутка ли сказать – даже домашняя утварь у этих латинос была золотая, а над дверями хижин висели тонкие золотые пластины!

Оставалось надеяться на то, что конкистадоры появятся тут только в будущем, а если и появлялись уже, то не успели устроить резню. А значит, местным жителям нет резона ни с того ни с сего рубить голову приятному улыбчивому белому человеку.

Надежды надеждами, однако Торнссон не переставал ощущать себя мишенью. Убрав с лица улыбку и с огромным трудом подавив желание оглянуться, он продолжал приближаться к костру, над которым сиял лик индейского божества с почему-то отнюдь не индейскими, а, скорее, негритянскими носом и губами. Только бы жрецы не сочли его действия за оскорбление святыни – может, к костру вообще нельзя подходить никому, кроме них, служителей культа.

Подумав об этом, он запоздало спохватился и выругал себя за предыдущий непродуманный поступок: не стоило, наверное, своими заявлениями прерывать ритуал, нужно было дождаться его окончания.

«Что сделано, то сделано, – сказал он себе философски и остановился перед нишей. – Попроворнее шевели мозгами, Столб, тут дело покруче, чем «банкой» управлять…»

Костер был разведен на золотой решетке, и вниз, в квадратное углубление, сыпалась зола. Незнакомый пряный запах здесь чувствовался сильнее, хотя жиденький белесый дым исправно улетучивался в вытяжное отверстие над костром. Торнссон бросил взгляд на висевшее справа от него серебряно отсвечивающее блюдо. Это было именно блюдо, с широким выступающим ободком и круглым плоским днищем, усеянным такими же замысловатыми, как и на колоннах, черными значками. Большая их часть была Свену совершенно непонятна, но кое-где в их мешанине его взгляд выхватил что-то знакомое: изображение черепа… птицы… какого-то представителя семейства кошачьих – то ли леопарда, то ли ягуара… кукурузного початка – или фаллоса?.. змеи с двумя головами… чего-то похожего на бабочку…

Отведя глаза от блюда, Торнссон затаил дыхание и прислушался – за спиной было тихо, и эта тишина вроде бы не казалась угрожающей. Он сделал еще один короткий шаг вперед и медленно опустился на колени. Так же медленно, театральным жестом, простер руки к солнечному божеству, а потом согнулся и уткнулся лбом в холодный каменный пол.

Чувствовал он себя при этом героем какого-то дурацкого фильма, но не это было главным. Главным было то, чтобы ему прямо сейчас не врезали по затылку, главное, чтобы жрецы-индейцы прочувствовали, прониклись, поверили: он, Свен Торнссон, прилетевший с неба, тоже глубоко уважает и почитает солнечного бога, равно как почитает и бога дождя, и бога ветра, и радуги, и растений, и всех других богов, – и не таит никаких дурных намерений. А потом он показал бы им Марс – если сейчас на небе виден Марс, – и как-нибудь растолковал бы, что он явился оттуда… А потом…

Что будет потом, Торнссон не знал, и не хотел об этом думать. Жить нужно было настоящей минутой, и от этой минуты, возможно, зависело, наступят ли для него другие минуты, много, почти бесконечно много минут, часов, дней, лет… Или же не суждено ему выйти живым из этого храма?..

Он не шевелился, он прислушивался, он упирался головой в пол, вытянув руки перед собой – и ему вдруг вспомнился зал с мумиями египетских фараонов, на который они с Алексом набрели в недрах Марсианского Сфинкса. Алекс стоял рядом с ним у «витрины», где на каменной платформе смутно белели погребальные ткани и золотились посмертные маски, и вещал в своей обычной манере школьного учителя. «Пирамиды были нужны для перемещения в пространстве. Марсиане об этом знали, и поделились своими знаниями с египетскими жрецами…»

Они с Алексом обнаружили пирамидальное помещение, созданное внутри Сфинкса. Неведомая марсианская машина заработала – и его, Свена Торнссона, перебросило на Землю. А что, если у машины есть и реверсивный механизм, обратный ход? Что, если отсюда, из этого индейского храма в древнем городе Теотиуакане, он вновь сможет попасть на Марс, и не в прошлое, а в то время, которое буквально четверть часа назад еще было его, Свена Торнссона, настоящим?

Чтобы проверить, так ли это, ему обязательно, во что бы то ни стало нужно было остаться в живых!

Сзади по-прежнему царила тишина. Мысленно неторопливо досчитав до ста – хотя ох, как нелегко давалась ему эта неторопливость! – Торнссон встал с коленей и, еще раз поклонившись солнечному божеству, медленно повернулся к центру зала.

Жрецы кучкой стояли на прежнем месте, и в колеблющемся свете факелов было не понять, что именно выражают их медные лица: недоверие? угрозу? благоговение?

«Иди к ним, – сказал себе пилот. – Проявляй инициативу, налаживай контакт, черт тебя побери! Умеешь же ты девчонок охмурять, попробуй охмурить и этих…»

Он нашарил в кармане батончик «Хуа!» и, вытащив его, бодрым шагом благодетеля направился к желтым плащам, сконцентрировав внимание на коренастом индейце с изумрудными птичьими перьями – кажется, именно он был тут главным. Еще издали помахал батончиком, показал на свой рот и похлопал себя по животу. Подойдя к коренастому, протянул ему армейскую радость в звездно-полосатой упаковке и внятно сказал:

– Батончик. Вкусно. – И вновь потыкал пальцем в свой приоткрытый рот.

Коренастый, поколебавшись, принял подношение. В его выпуклых темных глазах с тяжелыми приспущенными веками блестел свет факелов, и никаких эмоций не читалось на сухом, исчерченном глубокими складками лице, обезображенном давним, судя по всему, шрамом. Жрец осторожно провел пальцем по обертке (все остальные полукругом обступили его, рассматривая незнакомую вещицу), – и Торнссон тут же забрал батончик назад, вновь выругав себя за очередную оплошность.

– Вот так!

Он надорвал обертку, обнажая сам батончик, поднес его ко рту, сделал вид, что собирается откусить – и, приложив левую руку к сердцу, вернул коренастому.

Тот раздвинул узкие губы в осторожной полуулыбке, показав желтоватые, крепкие на вид зубы, и тоже поднес батончик к лицу. Только не к губам, а к своему орлиному носу. Шевельнув ноздрями с нефритовыми кружочками, втянул в себя воздух, приподнял густую черную бровь – и спрятал батончик куда-то под плащ.

Наверное, это можно было считать хорошим знаком – жрец не отверг подношение чужака, не выбросил его… хотя и пробовать тоже не стал.

«И я бы не стал, – сказал себе пилот. – Вполне естественная осторожность. Давай, продолжай, не стой столбом. Даже если ты и Столб!»

– Свен, – сказал он, глядя на коренастого, и похлопал себя по груди. – Я Свен. А ты? – он повернул ладонь к своему визави и выжидающе замолчал.

В ответ коренастый произнес какую-то длинную фразу, состоявшую, казалось, из одного-единственного слова. И слово это Торнссон не понял.

Однако сам факт, что на него вроде бы не собирались нападать, сбивать с ног и заламывать руки, придавал ему силы и подталкивал к новым действиям.

Показав рукой на отверстие в потолке, над чашей, пилот произнес:

– Марс. – Потом показал на себя: – Я… – Помахал руками, как крыльями: – Прилетел… -Вновь показал на отверстие: – С Марса. Марс. – Потыкал пальцем в пол: – Сюда.

И вновь в ответ последовала длинная, с разнообразными скачущими интонациями тирада – и вновь, увы, совершенно непонятная. Закончив ее, коренастый выставил указательный палец с длинным ногтем – на пальце поблескивало широкое, серо-белое с черными пятнами каменное кольцо (у одной из подруг Свена было похожее, она говорила, что это не просто обсидиан, а «снежный обсидиан», очиститель тела от разного негатива) – и приблизил его к плоской коробке фонаря, висевшей на груди пилота.

Это могло быть расценено двояко: и как желание вновь увидеть вспыхивающий свет, несравнимый с тусклыми факелами и неярким костром, – или же как желание стать обладателем удивительного устройства.

«Ах ты, смуглолицый брат мой… – Торнссон был в затруднении. – Хочешь, чтобы я подарил тебе фонарь? А потом тебе приглянутся мои часы, мой комбинезон, мои ботинки… И рация – хотя какой тебе прок от рации? И нож. И зарежешь ты меня этим ножичком, принесешь в жертву своему солнечному богу…»

Наверное, отказывать жрецу все-таки не стоило – вдруг этот отказ будет воспринят как страшное оскорбление? Но, с другой стороны, – не расценят ли согласие расстаться с фонарем как слабость пришельца?

Любой промах мог оказаться роковым – и пилот почувствовал, как на лбу у него выступила испарина. Но нужно было принимать решение – и причем принимать быстро.

Торнссон с юных лет умел быстро принимать решения. За что и уважали его, и считались с ним в родном привокзальном районе Портленда. Видно, была это наследственная черта, перешедшая от далеких предков, от викингов, наводивших страх на Европу, – они зарекомендовали себя решительными парнями, и Столб-Тор гордился своими пращурами.

«А ну-ка, сделаем вид, что поняли тебя именно так: продемонстрируем еще раз работу фонарика. А потом…»

Он уже знал, что сделает потом.

Передвинув пластинку выключателя, пилот направил световой луч прямо в лицо отпрянувшему жрецу, обвел стены и потолок – и выключил фонарь.

И вновь перешел на язык жестов, сопровождая их словами.

Пальцем – себя в грудь:

– Я…

Потом – вокруг:

– Здесь…

Указательный палец поднят, остальные сжаты:

– Один…

Палец вверх, в потолок:

– А там…

Взмахи руками-крыльями:

– Летают…

Кулаки сжаты и разжаты, и вместо кулаков – две растопыренные пятерни. И так, неторопливо, чтобы успели сосчитать, десять раз. Десять раз в полной тишине и при всеобщем внимании сжались и разжались кулаки.

«Считайте, считайте, ребята, – если умеете считать больше десяти, – сколько таких, как я, поблизости, в небесах. Моих приятелей».

Десять раз по десять пальцев – это сотня. Это – сила.

«Только бы поняли, – подумал пилот, обводя взглядом непроницаемые лица. – Вот дьявол, словно маски нацепили… Сообразили – или не дошло?»

Был у него и запасной вариант. Если ситуация станет явно угрожающей, эта горстка немолодых людей вряд ли сможет помешать ему быстренько-быстренько покинуть храм. Правда, его бегство, конечно же, будет воспринято как слабость – но лучше все-таки иметь запасной вариант, чем не иметь никакого.

«Вот ведь истуканы! – Пилот нервничал. – Повторить?»

Но повторить Торнссон не успел. С шорохом отворились скрытые каменной чашей двери, и от воздушной струи качнулось пламя факелов и выбросил вверх огненные лепестки почти уже догоревший костер.

Жрецы, как по команде, повернулись в ту сторону, и пилота вновь словно окатила горячая волна. Ему было ясно, что это вернулся гонец – и, разумеется, вернулся не один.

Кого же он привел – группу захвата?

Свен Торнссон стоял, опустив руки, и прислушивался к шагам тех, кто шел сюда от дверей. Он не боялся – но и безмятежным спокойствием назвать его состояние было никак нельзя…

32.

Флоренс не испытала каких-то особых эмоций, когда разглядела в слабом свете, исходившим от стен зала, кто именно приближается к ней. Чувства ее можно было бы сравнить с безнадежно увядшими листьями, которые – поливай не поливай – уже не вернуть к жизни. А вот Алекс Батлер последние несколько метров не то что пробежал – пролетел, и стиснул Флоренс в объятиях с такой силой, с какой еще никогда никого не обнимал.

– Господи, Фло!.. Господи!.. – срывающимся голосом приговаривал он, прижимая безучастную Флоренс к груди. – Живая…

– Пусти, мне больно.

Она попыталась оттолкнуть ареолога и он наконец разжал руки и, отступив на шаг, оглядел ее с ног до головы, будто все еще не веря, что это не мираж, не призрак, а самая настоящая Флоренс Рок. Ложбину с хрустальным черепом за ее спиной он не замечал, он ничего сейчас не видел, кроме невысокой женщины со слегка отрешенным лицом и потускневшими, словно подернутыми патиной, глазами.

– Я теперь тебя ни на шаг не отпущу, – заявил Батлер, не сводя с нее взгляда. – Свен остался в пирамиде, мы с тобой угодили в какую-то чертовщину, в кисель… Я уже думал: «Все, конец!» – а очухался в какой-то норе, голова тяжелая, как с похмелья… Бродил, сам с собой разговаривал… Свена искал, да где там… Тут такие лабиринты… И вдруг – как в кино: ступеньки, коридорчик… и наконец-то просторный зал, а то я уже начал побаиваться приступа клаустрофобии. И посреди зала – ты… Как ты здесь очутилась, Фло? Где ты ударилась? У тебя ссадина на лбу…

– Не знаю, – не сразу ответила Флоренс, глядя мимо ареолога. – Не помню. Я, наверное, всю жизнь здесь была, с самого рождения. И вся моя жизнь мне просто казалась.

Она не собиралась рассказывать Батлеру ни о Леопольде Каталински, ни о своем походе в лагерь, ни о том, что модуль уже покинул Марс. Зачем? Зачем кому-то еще знать о вещах, которые неинтересны теперь и ей самой?

– Почему ты называешь меня Фло? – спросила она, по-прежнему рассеянно и равнодушно созерцая пространство за плечом ареолога. – Я не Фло. Я не знаю, как меня зовут, и зовут ли как-нибудь вообще. Можешь называть меня, например, Юлалум. «Вот могила твоей Юлалум…» – Флоренс театрально повела рукой.

– Ничего, это пройдет, – после некоторой заминки бодро заверил ее Алекс, стараясь сохранить прежнее выражение лица. – Ты угодила в какую-то переделку, это синдром. Хоть я и не психолог, но точно тебе говорю: это синдром. Синдром Сфинкса. У тебя сработала психологическая защита, только и всего. Механизм замещения. Все развеется, Фло, это всего лишь вопрос времени. – Он тронул ее за рукав. – Пойдем, присядем вон там, у стеночки. Посидим, поговорим. Не знаю, как ты, а я здесь уже все ноги истоптал. Пойдем. Может, и Свен сейчас нам на голову свалится.

Он направился к слабо светящейся стене, так и не обратив внимания на закатившееся в ложбинку хрустальное творение неведомых мастеров, и все говорил, говорил и говорил, буквально из кожи вон лез, чтобы показать: все нормально, все в порядке, никаких проблем нет и мир прекрасен. Флоренс последовала за ним с таким же безразличием, с каким тень сопровождает своего хозяина. Слова ареолога сливались в ее голове в невнятный гул, подобный гулу далекой автомагистрали, и не имели никакого значения.

«Слова, слова, слова…» – подумала она и едва заметно улыбнулась.

Притворившаяся Вселенной пустота незаметно свернулась в совсем небольшой кокон, и находиться внутри этого кокона было не то чтобы приятно, но – удобно…

– Между прочим, заметила? Эхо тут совсем не откликается, – прорвались сквозь кокон слова ареолега, уже устроившегося на полу у стены. – Садись. – Он похлопал ладонью рядом с собой, и Флоренс покорно села, чуть поморщившись от боли, и тоже прислонилась к стене. – А вообще здесь жутко интересно, это какая-то постоянно меняющаяся система, именно система! И она функционирует, она реагирует на наше присутствие. Мы со Свеном тут такого навидались…

Батлер говорил без умолку, изливал словесные потоки… что-то о египетских мумиях… о пирамидах… об открывшихся переходах откуда-то куда-то…

Флоренс почти не слушала его, не воспринимала смысл произносимых слов, свернувшись клубком в своем невидимом коконе и чувствуя, как медленно превращается в дым. Но ареолог не дал ей превратиться до конца.

– Фло, не отключайся, слушай меня! – Он потряс ее за руку. – Отключаться нельзя, можешь не вернуться. Напрягись, Фло, сосредоточься, слушай меня! Через силу слушай! Поможет, я знаю – меня когда-то так вытаскивали, когда молодым и глупым был. Сосредоточься, слушай, я тебе еще много чего нарассказываю. Вот увидишь, поможет. Хорошо?

– Хорошо, – впервые взглянув ему в глаза, согласилась она, и у Батлера мурашки поползли по спине от этого странного взгляда непохожей на саму себя Флоренс Рок. – Ты расскажешь, а потом я уйду, ладно?

– Куда уйдешь? – растерянно спросил Батлер.

Флоренс, не отвечая, поежилась и спрятала руки в карманы комбинезона, словно ей вдруг стало холодно.

«Плохо дело, – подумал ареолог, озабоченно глядя на нее. – Тормошить ее надо, тормошить!»

– Ладно, – кивнул он. – Там видно будет. Я тут еще порылся в памяти, благо времени хватало. Очень любопытные совпадения! Вот послушай. Когда начали раскопки Большой пирамиды в Толлане, столице тольтеков, то нашли несколько золотых предметов. А потом рабочие – местные индейцы – отказались копать дальше; они говорили, что пирамида стоит на поле из золота. А холм с пирамидой с незапамятных времен назывался у них Эль Тесоро, то есть «Сокровище». Поле из золота, понимаешь? И здесь у нас тоже – поле из золота. Интересно, да? Что это – отзвуки марсиан? Они, вероятно, не только в Вавилоне и Египте побывали. Смотри: четыре статуи воинов в Толлане стояли на вершине пирамиды Кетцалькоатля и держали крышу Небесного Балдахина. А в египетской мифологии небо держали с четырех сторон света четверо сыновей Гора – Гора, Фло! У индейцев – Пернатый Змей, а у египтян – Крылатый Змей, он помогал умершим фараонам переноситься в царство бессмертных богов…

– Я боюсь змей, – не поворачивая головы, вдруг сказала Флоренс блеклым голосом.

– Что? – не сразу понял Батлер.

– Они шуршат по песку… и песок шуршит… снаружи темно… и ветер… И никого нет… Жутко, как в детстве… Моя мама в детстве увидела женщину в сером плаще… Та на нее смотрела… Если я капризничала, мама грозилась: «Отдам тебя серой женщине»…

Ареолог осторожно взглянул на нее, съежившуюся, уставившуюся в пол, – и у него заныло в груди.

«Сломалась, – подумал он. – Боится, что никогда не выберется отсюда. И что-то там с ней случилось. Эта ссадина…»

Он представил ту, другую Флоренс, явившуюся ему в недрах Сфинкса, босоногую, в темно-красном длинном одеянии.

«А ты сам веришь, что выберешься? – спросил он себя и тут же мысленно соорудил непробиваемую стену. – Стоп! Не думай об этом…»

Батлер отвел глаза от Флоренс и вдохнул:

– Эх, да на здешнее золото соорудить бы целую космическую флотилию и послать сюда. С сотней ученых из разных стран. Прочесать тут все уголки, вдоль и поперек и сверху донизу, – тут, я думаю, такое можно найти… Не секретная миссия, а открытая экспедиция, под эгидой ООН. Не в кладезь с золотом, а в кладезь знаний…

– В кладезь бездны, – безжизненно сказала Флоренс. – Из которого идет дым и лезет саранча*. * Из Откровения Иоанна Богослова. (Прим. авт.)

– Может, и так, – тут же согласился ареолог. – Может, тут такие сюрпризы, что Иоанну и не снились. Но если не наобум, не напролом… Аккуратненько, потихонечку, шаг за шагом… Сто раз подумать, прежде чем делать. И почему обязательно нужно предполагать именно плохое? А если не дым – а фимиам из глубин, не саранча – а прекрасные фениксы? Правда, кое-кто связывает Марс со зверем Апокалипсиса…

– Марс – зверь… Сфинкс – сердце зверя, – глядя в пол, размеренно, с расстановкой произнесла Флоренс. – Кто обитает в глубине этого сердца?

Батлер вновь, уже в который раз, вспомнил те слова, что услышал в белом кафельном зале от женщины с маской в руке, от женщины, очень похожей на Флоренс, женщины-слепка с Флоренс, посулившей ему смерть от огня… «Здесь, внизу, подземный город, в нем никого нет… Многие ушли, кое-кто остался… но не там… Они стали не такими, как раньше…»

– Послушай, Фло, – осторожно начал он, глядя на ее лицо, подобное неживым лицам статуй, покоящихся на морском дне. – А тебе тут ничего не грезилось про подземный город? Ну, что где-то под Сфинксом находится город?..

– Людвиг Уланд.

Ареолог непонимающего поднял брови, а Флоренс уже продолжала, роняя слова, как увесистые глыбы и не меняя выражения лица:

– А под холмом… низина… и пруд… в низине той… На дне лежит… корона… сверкает… под водой… В лучах луны… сверкая… лежит… уж много лет… И никому… на свете… до ней и дела… нет…

– Ошибаешься, Фло, – очень мягко сказал Алекс. – Есть дело. Ей-богу, я готов тут проторчать хоть и десять лет, только бы увидеть побольше. И понять.

«В конце концов, что я теряю? – вдруг подумал он. – Кто меня ждет? Что меня ждет? Хочу ли я отсюда выйти? И зачем мне отсюда выходить?..»

Ему было тридцать семь, пятнадцатилетняя дочь никогда не навещала его, и не звонила бывшая жена, и он говорил себе, что прекрасно обходится без этих визитов и звонков, он свободен и может выбирать любое направление движения – хоть по спирали, хоть зигзагом, хоть по наклонной… Или не выбирать никакого.

– Это твой путь, – сказала Флоренс и, вынув левую руку из кармана, зачем-то медленно провела ладонью перед своим лицом. – Твой… У меня – другой… Не нужны мне подземные города, меня Мэгги ждет… Мэгги…

Она помолчала, а потом вновь заговорила, теперь уже быстро, почти без остановок, как спортивный комментатор:

– Когда мне было лет шесть, ко мне одна девочка приходила играть, со своей куклой Барби. Моя Барби была светлой королевой и жила в светлом дворце – в аквариуме, он без воды стоял, в моей комнате, большой, круглый, настоящий дворец… А Барби той девочки, Джулии, была темной королевой и жила во дворце-вазе, черная ваза, из толстого стекла, знаешь, такая, как обрубок ствола со спиленными ветками, только кусочки торчат во все стороны… И откуда она у нас взялась? Такие памятники раньше на могилах водружали – обрубок дерева, плачущий ангел, странная какая-то ваза, нехорошая, мама и цветы туда никогда не ставила, но и не выбрасывала ее почему-то, что-то, связанное с отцом, только не помню, что… – Флоренс перевела дух и продолжила уже медленнее и все тише: – Так она у меня и стояла на полке… Я в нее обертки разные складывала, карточки… А Джулия сделала из нее башню для своей темной королевы… Увидишь там, – Флоренс слабым движением головы указала на пол, – такую черную башню – не подходи… Добра не будет… Заберет тебя темная королева…

Батлер все больше проникался уверенностью в том, что дела у напарницы совсем плохи. Тут явно виделись следы какого-то недавнего шока, и восстановится ли перекошенная психика Флоренс, оправится ли до конца от этого шока, мог определить только специалист.

– Она ведь меня предупреждала, что не нужно сюда лететь, – внезапно добавила Флоренс. – А я, дурочка, не поняла…

Нанотехнолог замолчала и, медленно покачиваясь, уставилась в пол широко открытыми, потерявшими весь свой блеск глазами.

– Кто предупреждал, Фло? – вновь очень мягко спросил Батлер. – Та девочка, Джулия?

Флоренс молчала и медленно перебирала пальцами ворот комбинезона. Тишина в огромном пустом зале была такой плотной, что давила на уши, ею можно было просто захлебнуться – или и не тишина это вовсе была, а спрессованное время?.. Алекс застыл в неудобной позе и почему-то не мог заставить себя пошевелиться. Ему казалось, что тишина вот-вот взорвется, разлетится во все стороны брызгами и осколками, изрешетит его сознание, заполнит его и останется там – навсегда. И не будет больше в его жизни ничего, кроме этой недоброй тишины.

– Клиника Святого Марка, – сказала Флоренс, не переставая покачиваться и теребить воротник. – Я туда ездила с Пен, это наша соседка… Она просила подвезти, у нее там мать… А потом я – на базу… Там, в клинике, женщина… Пожилая… Она не ходит, ее возят… Серая кофта… Если вернешься – съезди туда, найди ее… Скажи ей, что я не поняла… не послушалась… сунулась в небо… Найдешь? Клиника Святого Марка… Она знала, чем все это закончится… Она вообще что-то знает про меня… и мне иногда кажется, что я ее тоже знаю… Найдешь?

– Мы вместе найдем, Фло. – К ареологу наконец-то вновь вернулась способность управлять своим телом, и он привалился спиной к стене. – Я приеду к тебе в Чаттанугу, и мы…

– Нет, у меня не получится, – не дала ему договорить Флоренс. – У меня песок в голове, все больше и больше… До сих пор на зубах скрипит… Мне из-под него не выбраться… Пылевая буря…

Флоренс резкими движениями принялась теребить волосы – как будто сушила их под струей теплого воздуха. Батлер подался к ней, всматриваясь уже новым взглядом, – он никогда не смотрел на женщин так внимательно; он предпочитал воспринимать образ любой женщины в целом, не вдаваясь в детали, и Флоренс не была для него исключением. Теперь же, услышав последние слова нанотехнолога, он рассмотрел, что ее светлые волосы кое-где покрыты темным налетом… Придвинувшись вплотную к напарнице, он различил, что это красноватый налет. Налет цвета марсианской пыли.

– Пылевая буря… – пробормотал он. – Пылевая…

Рука Флоренс замерла и вяло опустилась.

– Ты сказала: «Пылевая буря»… Ты угодила в пылевую бурю. Недавно, – ареолог не спрашивал, а утверждал. – Тебе удалось выбраться наружу… Да?

Флоренс молчала.

– Тебе удалось выбраться наружу, – повторил Батлер. – А потом ты вернулась сюда… Почему?

Флоренс продолжала молчать, и вид у нее был совершенно отсутствующий.

– Понятно, – после долгой паузы сказал ареолог. – Другое течение времени. Там прошло гораздо больше времени, чем здесь… и они уже давно улетели… Правильно?

Флоренс представила бледную звездочку в небе над Сидонией – такую близкую… и такую далекую… И вновь не произнесла ни слова. Только поежилась и еще глубже уткнулась в ворот комбинезона – теперь там скрылся не только ее подбородок, но и губы.

Алекс Батлер отстранился от нее, с силой потер ладонью лоб, словно это могло помочь привести в порядок взбудораженные мысли.

– Где этот выход, Фло? Ты можешь показать? Можешь провести к нему?

Флоренс, чуть приподняв руку, показала в пустое пространство зала. Голос ее прозвучал невнятно и глухо:

– Там, в конце…

Ареолог рывком поднялся с пола и включил фонарь. Мощный световой поток устремился вдаль.

– И где же там выход?

Флоренс оттянула ворот комбинезона и отчетливо и холодно, на одной ноте, произнесла, отделяя слова друг от друга, – как будто одну за другой бросая льдинки в прорубь, в темную стылую воду:

– Не трогай – меня – иначе – я отгрызу тебе – ухо.

Батлер некоторое время сверху вниз смотрел на нее – она сидела неподвижно, опустив голову, напоминая аллегорическую фигуру Скорби на средневековых надгробиях. Потом бросил:

– Не вздумай вставать.

И направился вслед за лучом своего фонаря.

Он шел и думал о том, что командир с инженером покинули Марс и летят сейчас к Земле… а может быть, уже и прилетели… Он думал о том, что Свен скитается где-то в бесконечных коридорах и залах… если неведомый механизм перехода не выбросил его туда, к пирамидам Теотиуакана. Он шел и думал, что этот механизм может сработать еще раз… А если нет – у него, Алекса Батлера, есть теперь прекрасная возможность всю оставшуюся жизнь посвятить изучению великолепного, невиданного, полного всякой всячины сооружения, часть которого, находящаяся на поверхности, выполнена древними мастерами в виде лица. Он может ни на что больше не отвлекаться – здесь нет никаких мелких каждодневных земных забот, и никуда не нужно торопиться, и никто и ничто не мешает… Забыть прежнюю жизнь, зачеркнуть все прежние привязанности – и бродить, бродить, бродить по здешним лабиринтам. Бродить до конца жизни. А потом, если верить одной полупьяной скво, он окажется в какой-то тесной норе, и вспыхнет огонь – и это будет смерть и погребение, погребение вполне в стиле огнепоклонников, его, Алекса Батлера, неплохого, в сущности, парня, добравшегося до самого Марса. Пройдет сколько-то там лет, и программа «Арго» будет рассекречена, и весь мир узнает о парне из Трентона. А это – шанс. Не на бессмертие, конечно, но – на достаточно долгую память.

Все это было весьма и весьма неплохо, и он знал, что когда-нибудь обязательно вновь появится на свет – только уже, возможно, под иными небесами… Да, все было весьма неплохо – могло быть гораздо хуже… И все-таки в глубине души он сейчас предпочитал бы находиться не на Марсе, а созерцать этот кровавый мазок на небесном полотне из окна своей комнаты.

Впрочем, как и многие другие, он в любой неблагоприятной ситуации подсознательно надеялся на хороший для себя исход. Это помогало ему жить – как и многим другим…

Подземный город… Если слова, сказанные псевдо-Флоренс, были порождением его собственного сознания или подсознания – то почему он «услышал» именно эти слова? Что это? Так озвучились его собственные предположения? Или дело тут в каких-то дремучих архетипах – памяти о подземных пещерах, где ютились первобытные племена? Или это проявилось неосознанное представление о том, что объектам внешнего, светлого, мира должны соответствовать объекты глубинного, темного?.. Светлая королева Добра – темная королева Зла, прозрачный аквариум – черная ваза…

А может быть, все иначе: представление о подземном городе возникло как шанс на спасение… Там есть все необходимое для беззаботного существования, и можно жить-поживать в этом городе до тех пор, пока не явятся спасители-освободители…

Алекс Батлер шел и шел к далекой стене, совершенно забыв о Флоренс, – и вдруг замер на месте, словно кто-то невидимый схватил его за плечи. В глубинах памяти приотворилась почти незаметная дверца, давняя-давняя дверца… Нужно было не дать ей закрыться, попытаться протиснуться туда и разглядеть, что скрывается там, в темноте…

Да, именно так оно и было! Далеко-далеко отсюда, на расстоянии четверти века…

Он уже не помнил, что занесло их в тот вечер в старый дом, который вот-вот должны были снести. Что они там забыли с Бобом… Хаммером? Хамманом? Да нет же – именно Хаммером, Бобом Хаммером! И зачем полезли в подвал? Там было темно, и он вцепился Бобу в плечо, удержав того от шага вперед, потому что ему показалось: перед ними – бездна. Провал. В этом провале слабо тлели какие-то огоньки, веяло оттуда чем-то пугающим, недобрым… А в следующий миг словно что-то сместилось в его голове, и он увидел – не глазами, а неожиданно прорезавшимся внутренним зрением, – совершенно отчетливо увидел внизу, в головокружительной глубине, таинственный город с пустынными улицами и коробками зданий, в окнах которых кое-где горел свет… Черные дороги с редкими точками фонарей перекрещивались и разбегались в разные стороны, образовывали лучи и кольца, и как ни блуждай по ним – непременно окажешься в самом центре города, где возвышается что-то узкое… черное… чернее самой черноты… Угрожающе поднятый палец… Предостерегающе поднятый огромный палец… Ни в коем случае нельзя было приближаться к этому пальцу, торчащему из тьмы, – но все пути вели именно туда. И только туда.

Это продолжалось несколько мгновений, не более, а потом Боб щелкнул зажигалкой – и видение пропало. Они стояли на нижней ступеньке лестницы, и перед лестницей в трепещущем свете зажигалки был виден серый бетонный пол, на котором валялись смятые пивные жестянки и какое-то тряпье. И ползали там, в пыли, черные жуки, стараясь укрыться по углам от неожиданного света…

«Господи, зачем мы туда полезли? – подумал Алекс Батлер, стоя посреди огромного зала, вдруг напомнившего ему тот подвал из детства. – Мы там что-то прятали?»

Это была уже другая дверца к завалам памяти, и она не хотела открываться.

«Знаки, – сам не зная почему, сказал себе Батлер. – Каждый день мы получаем знаки, только не всегда можем разгадать их смысл. Вся наша жизнь наполнена знаками, но понимание приходит не сразу… или вообще не приходит. А хуже всего – если приходит поздно, когда уже ничего нельзя изменить, когда уже ничему нельзя воспрепятствовать, когда уже пошел не направо, а налево, когда уже открыл совсем не ту дверь – и замок защелкнулся за тобой, и у тебя нет ключа…»

Вновь представив тех черных жуков, копошившихся в пыли, он вдруг подумал о микроорганизмах. «Арго» вместе с модулем прошел наземную стерилизацию, дабы не занести на Марс земные бактерии. А если здесь, внутри Сфинкса, имеются свои бактерии и вирусы, тысячелетиями дремавшие в этих каменных толщах? И от этих марсианских вирусов и возникают галлюцинации в виде женщин в темно-красных одеждах…

«Что ж, прививки делать уже поздно, – подумал Батлер. – Коль на роду написано умереть не от птичьего, а от марсианского гриппа – тут уж ничего не попишешь…»

Сделав такой весьма ободряющий вывод, ареолог продолжил свой путь, но вскоре начал все больше и больше замедлять шаги – до стены, к которой он направлялся, оставалось совсем немного, и в ярком свете фонаря было хорошо видно, что впереди, по всей ширине стены, не наблюдается ничего похожего на ворота, дверь, калитку или хотя бы лаз для кошки… Ничего.

Если Флоренс говорила правду, и вошла внутрь Сфинкса именно здесь, то оставалось предположить, что неведомые технические устройства позаботились о смене декораций. Батлер еще раз подумал о том, что это именно они, астронавты Первой марсианской, являются причиной здешних перемен.

Фонарь освещал очень прочную на вид, непреодолимую каменную стену, с которой можно было справиться, наверное, только при наличии солидного количества взрывчатки, но уж никак не с помощью единственного имевшегося в наличии оружия – пистолета «магнум-супер»; хорошего пистолета, но бессильного против монолита.

Да, перед ареологом был именно монолит – цельный ровный камень без единой трещинки, обработанный неведомо какими инструментами. И на этой стене, на уровне лица Батлера, отчетливо вырисовывался знак размером с ладонь.

Ареолог подошел к самой стене и, подняв руку, провел пальцами по дугообразным гладким углублениям, прорезанным в камне – по верхнему… по нижнему… Потом ощупал глубокую круглую выемку, расположенную посредине, между смыкающимися дугами. Отступил на шаг, не отрывая взгляда от очередного намека (да что там намека – прямого указания!) на связь древнего Марса и древней Земли.

На стене красовалось изображение человеческого глаза с характерной извилиной, идущей чуть вверх из правого от астронавта уголка.

Уаджет – Око Гора. Символ глаз души, способных видеть скрытую суть вещей и явлений и распознавать добро и зло, истинное и ложное – как в собственном сердце, так и в сердцах других.

Известный, чуть ли не хрестоматийный миф времен Древнего Египта повествовал о том, как злой бог Сет вступил в схватку с богом-соколом Гором и вырвал у него левый глаз – символ луны; правый глаз – «глаз Ра» – был символом солнца. Но в дальнейшей борьбе Гор вернул лунный глаз, и отдал своему отцу, Осирису. Осирис проглотил Уаджет, получил новую жизнь и, передав египетский трон Гору, стал владыкой подземного царства. Уаджет, если верить «Книге мертвых», награждал вечной жизнью, защищал и отводил зло. Нарисованные и инкрустированные глаза вставлялись в прорези на личинах статуй, масок и антропоморфных гробов умерших, для того чтобы вернуть душу готовому к погребению телу во время ритуала «отверзания уст и очей».

Но зрачок этого Ока Гора, прорезанного в марсианском камне, был пустым… Или так и было задумано древними мастерами?

Ареолог любовался Уаджетом – перед ним находилось еще одно подтверждение того, что древнеегипетский бог-сокол имеет самое прямое отношение к Марсу. И было просто обидно, что вряд ли он, Алекс Батлер, сумеет поделиться этой уникальной информацией с широкими научными кругами, а также со всеми желающими…

Перемена произошла мгновенно. Темная выемка зеркально заблестела, и в ее вогнутом дне ареолог увидел свое маленькое искаженное перевернутое отражение. Отраженное пространство за спиной гротескного, но четкого подобия Батлера заполнилось лиловым светом, и возникли в этом мертвенном свете какие-то ажурные, геометрически правильные серебристые конструкции, напоминавшие то ли паутину, то ли кружева. Резко обернувшись, он вгляделся в глубину зала, откуда только что пришел, но не увидел там ничего необычного: ни лиловости, ни серебристых линий. В зале царил все тот же полумрак, слегка разбавленный рассеянным светом, источаемым стенами. Зеркало, внезапно возникшее на том месте, где должен был находиться зрачок лунного глаза Гора, отражало что-то не то… Если вообще речь шла о простом оптическом отражении.

Не очень надеясь, что разберется в очередном явлении из разряда здешних чудес, Батлер вновь повернул голову к Уаджету – как раз для того, чтобы наткнуться взглядом на багровую вспышку в зенице Ока Гора. Вспышка сопровождалась каким-то странным вибрирующим звуком; примерно в такой тональности, только гораздо тише, могла бы звучать не до конца натянутая басовая струна. Ареолог уже слышал нечто подобное в первую ночь на Марсе. Он почти инстинктивно присел и зажмурился, не зная, что может произойти в следующий момент.

Но ничего не произошло. Звук, от которого заныли все кости, резко оборвался, будто неведомый гитарист, спохватившись, прижал струну ладонью, – и пространство зала опять заполнила тишина.

Перед глазами плавали размытые багровые пятна – многочисленные подобия Уаджета, и звенело в ушах, даже не звенело, а пищало, причем этот писк все убыстрялся. Алекс осторожно взглянул на стену перед собой. Лунный глаз потух, и не осталось там, в круглой выемке, и осколка зеркальной поверхности.

«Фло!» – колоколом ударило в голове, мгновенно заглушив назойливый писк.

Астронавт торопливо выпрямился и быстрым шагом направился назад.

Он шагал, тяжело дыша, в тишине и полумраке, направив вперед свет фонаря, и в такт торопливым шагам стучало его сердце. Время от времени Батлер водил фонарем вдоль боковой стены и вскоре, по собственным расчетам, дошел до того места, где оставил Флоренс. Но ее там не оказалось.

Ареолог бросился дальше, продолжая обшаривать световым лучом все вокруг, – нанотехнолога нигде не было.

– Фло! – рупором приложив ладони ко рту, позвал он, понимая всю бесполезность собственного крика. – Фло-о!..

Звук его голоса ушел в пустоту, как в трясину.

Он опять остался в одиночестве…

33.

И вот они показались в пространстве между рядами колонн – целая процессия. Желтые плащи попятились в сторону, к скамьям, – и Торнссон остался стоять в одиночестве перед пришедшими.

Вся делегация, включая сопровождение, состояла из полутора десятка человек. Воины шли полукольцом, сзади и с боков прикрывая представителей местной – скорее всего, религиозной – власти. Парни в эскорте были все как на подбор. («Небось, элитное подразделение подняли по тревоге», – подумал Свен.) Они были хоть и невелики ростом, но широкоплечи, с мощными торсами и мускулистыми ногами. («Видать, бегать вам приходится изрядно», – вновь отметил про себя пилот.) Одежда их состояла из коротких, гораздо выше коленей, распахнутых сероватых накидок, расшитых все теми же нефритовыми бусами, и набедренных повязок – белой тканой ленты, опоясывавшей живот и двумя длинными концами свисавшей спереди и сзади. На ногах воинов красовались расшитые наколенники, а вот обуви не было. Грудь каждого служителя отечества украшала разноцветная татуировка из всякого рода геометрических рисунков, причем у одних узоров было больше, а у других – гораздо меньше. Черные блестящие волосы воинов были зачесаны назад, в ушах покачивались серебристые квадратики, мягко поблескивая в свете факелов, запястья и лодыжки окольцовывали браслеты. Молодые безбородые и безусые лица были сосредоточенны, черные глаза сверлили одинокого пришельца.

И конечно же, эти крепкие парни имели при себе как средства защиты, так и средства нападения. Причем Торнссон сразу же понял: для того, чтобы превратить его в труп, средств нападения даже больше чем достаточно.

В левой руке каждый воин держал небольшой круглый щит, сплетенный из прутьев и покрытый золотыми пластинами (уж насчет золота Торнссон после Берега Красного Гора не мог ошибиться). Над щитами вздымались султаны из разноцветных перьев, а в центре находилась маска, изображавшая того самого солнечного бога, чей барельеф располагался в нише храма. Из-под каждого щита свисала увесистая, гладко отполированная боевая дубина, похожая на бейсбольную биту, – оружие весьма эффективное в умелых руках; пилоту по молодости приходилось иметь дело с такой разновидностью то ли спортивного, то ли боевого снаряжения. А в правой руке эти крепкие парни сжимали копья или дротики – деревянные палки с оперением и пластиной острого черного каменного наконечника; это метательное оружие ненамного превосходило рост воинов. Пилот ничуть не сомневался в том, что в случае чего эти копья-дротики способны без труда сделать из него решето…

Те, кого сопровождали мускулистые гвардейцы, чинно шествовали впереди. Это были трое довольно пожилых мужчин, каждый в просторном распахнутом темно-синем плаще, под которым виднелось длинное расшитое платье. Да, вероятно, они тоже, как и желтые, были духовными лицами, потому что кроме ожерелий из толстых бус, множества браслетов и больших раковин, расположенных на груди как пекторали, на шее у всех троих висел золотой четырехлепестковый цветок – символ Кинич Какмоо. Головные уборы у них были побогаче жрецов в желтом – немыслимым образом сплетенные, скрученные полосы ткани, расшитые бусами, увенчанные золотыми диадемами и чуть ли не десятком зеленых перьев. Лица их просто сверкали от обилия переливающихся пластин, подвешенных к ушам, губам и ноздрям. Это были явно какие-то самые главные, верховные жрецы – и от их решения, скорее всего, зависела дальнейшая судьба пришельца.

Жрец в желтом, выполнивший миссию гонца, шел вне эскорта, чуть сбоку и сзади этой величественной троицы, вид которой произвел надлежащее впечатление на пилота – хотя он никак не мог отделаться от ощущения, что просто созерцает какую-то театральную сцену из жизни теотиуаканского бомонда.

«Как это они успели так быстро нарядиться? – мелькнула у него мысль. – Ведь вечер уже, время в одних трусах по дому ходить… Или они и спать ложатся одетые и со всеми этими побрякушками?»

Когда его и приближавшихся индейцев разделяло не более полутора десятков метров, из-за спин местных патриархов показался еще один, ранее не попадавший в поле зрения Торнссона участник этой процессии-делегации официальных лиц.

Точнее, участница. И Свен тут же сосредоточился только на ней, на время как бы отключившись от ситуации.

Молоденькая смуглая девушка была удивительно похожа на Сандру Тиллос.

Студенческие годы… Очередное увлечение… Но вскоре оказалось, что это больше, чем простое очередное увлечение, гораздо больше… Они пили вино, и он носил ее на руках, и качалась на волнах лунная дорожка… Много, очень много всякого у них было, они просто расцветали, стоило им увидеть друг друга… А потом все кончилось – сразу и вдруг.

Она погибла от пули. В мирное время, в мирном городе. От предназначавшейся совсем не ей пули полицейского. Ее даже не успели довезти до больницы – она умерла в машине «скорой помощи». А тот, в кого стреляли, благополучно смылся, оставив копов с носом…

У девушки с лицом Сандры Тиллос была другая прическа – длинные черные волосы, подрезанные на лбу, образовывали лесенку по обеим сторонам юного лица и, заплетенные в косы, гирляндой обвивались вокруг головы. Нос у нее был на удивление небольшой, совсем нетипичный для индейцев, без украшений, и только на нижней губе висела блестящая пластинка. Ожерелья, ушные подвески и браслеты выглядели очень живописно на фоне длинной белой туники с зеленой опушкой по краю. Собственно, девушка совершенно не нуждалась в этих многочисленных украшениях – она сама была украшением и казалась Торнссону голливудской кинозвездой на съемках исторического фильма. Пилот подумал, что она может быть дочерью или внучкой кого-то из этих верховных жрецов.

Он глядел в ее глаза цвета темного кофе, и не в силах был отвести взгляд. Возможно, в одной из следующих жизней эта индейская девушка действительно воплотится в Сандру Тиллос…

Между тем процессия остановилась напротив него, и жрец из желтых, тот, со шрамом и плюмажем, подойдя к троице, начал что-то быстро говорить – голос его непрерывно взмывал и падал на волнах интонаций, – показывая рукой то на чашу, то на пришельца, то на темное отверстие в потолке. И без всякого знания местного языка можно было без труда догадаться, о чем он ведет речь.

Торнссон наконец оторвался от созерцания юной красавицы, глядевшей на него с любопытством и даже, кажется, восхищением, и попытался привести в порядок мысли.

«Может, подарить им часы? – подумал он, наблюдая за монологом индейца со шрамом. – Но их трое, а часы у меня только одни… Лучше подарю здешнему мэру».

Еще он подумал, что не стоит пытаться рассказывать аборигенам о Соединенных Штатах Америки – мол, он гражданин США и все такое… Не было еще здесь никаких Соединенных Штатов, и не летал еще к Марсу космический корабль «Арго»… В глубине души он все-таки питал слабую надежду на то, что находится не в прошлом, а в своем привычном времени – просто попал в какое-то затерянное в джунглях племя… есть ведь еще на земле такие племена! Надежда была насквозь фальшивой, и ее следовало выбросить без сомнений и колебаний. Алекс Батлер говорил о Теотиуакане, значит, он знал, что такое Теотиуакан, а значит – знали и другие. Какое там затерянное племя, какое там костюмированное представление, рассчитанное на богатых туристов-гринго… Это прошлое, и прошлое очень далекое, потому что не Иисуса Христа они почитали, а солнечное божество Кинич Какмоо.

Нужно было не цепляться за несбыточные надежды, а принимать действительность такой, какова она есть. А для раздумий еще будет время. Если будет…

Жрец в желтом наконец закончил свою речь, трое в синем тихо посовещались – до пилота не долетал звук их голосов, – и один из них, повернувшись, что-то сказал ближайшему воину. Тот отдал команду – и четверо парней с дротиками, дубинами и щитами незамедлительно направились к Торнссону. Пилот напрягся, готовясь к худшему, но воины трогать его не стали. Двое остановились справа и слева от него, на расстоянии метра, не более, так что Свен сумел разглядеть все детали их татуировки и экипировки, а другая пара расположилась у него за спиной. В глазах воинов пилот увидел любопытство, смешанное с опаской, – но никак не страх перед странным, возможно даже, божественным, пришельцем. После этого приблизились и остальные, причем желтые встали обособленной группой и чуть в стороне, а девушка вновь спряталась за спины верховных жрецов и то и дело выглядывала оттуда, как любопытный котенок. И было в ее глазах что-то похожее даже не на восхищение, а на благоговение – так юные фанатки на концертах глядят на своих кумиров.

«Давай, – сказал себе пилот. – Продолжай знакомство».

Он вновь, уже привычным жестом, ткнул себя в грудь:

– Я Свен Торнссон. Мир вашему дому!

Затем включил фонарь и еще раз направил луч на отверстие в потолке:

– Я прилетел с Марса.

И выключил фонарь.

Качнулись зеленые перья жрецов, качнулись дротики воинов. Личико девушки исчезло – чтобы тут же вновь показаться из-за фигуры в синем плаще. Однако на сухих морщинистых лицах верховных жрецов не отразилось никаких эмоций. Стоявший посередине жрец выступил вперед и что-то произнес, обращаясь не к пилоту, а к своим соплеменникам. Соплеменники закивали с явным одобрением, а Торнссону оставалось только ждать, хорошо это для него или нет.

Жрец приблизился к нему почти вплотную, протянул руку – почему-то левую; застучали браслеты на запястье. Пилот без колебаний подал ему свою открытую ладонь – и она тут же оказалась сжатой чужими цепкими пальцами. Повернув ладонь Свена тыльной стороной вверх, жрец забрался другой рукой под плащ и извлек короткий нож. Нож был каменным, с инкрустированной разноцветной мозаикой рукоятью.

Торнссон замер, не зная, как расценивать это действие. Как поступить? Вырвать свою ладонь и немедленно спасаться бегством? Или повременить?

Спустя мгновение, не больше, он уже принял решение: повременить. Может быть, это какой-то местный ритуал…

«Но просто так меня зарезать не получится, – подумал он, не сводя глаз с кремниевого лезвия. – Это я вам всем гарантирую…»

Жрец, сохраняя все то же бесстрастное выражение лица, поднес нож к руке пилота и почти неуловимым движением резанул по коже между большим и указательным пальцами. Торнссон непроизвольно попытался отдернуть руку, но жрец держал крепко. Сразу же появившаяся из пореза кровь закапала на пол.

Жрец что-то сказал, вновь обращаясь к соплеменникам, и разжал костлявые пальцы. Взгляды стоявших напротив пилота воинов стали какими-то другими – и Торнссон вдруг отчетливо понял, зачем жрецу понадобилось производить такую манипуляцию.

Жрец показал всем присутствующим, что в жилах пришельца течет самая обыкновенная кровь. А значит, никакой он не бог, а человек. Может быть, не совсем обычный, но вполне уязвимый человек, которого можно и ранить – и убить…

В горле у Торссона окончательно пересохло.

«Господи, будь же справедлив! – мысленно воззвал он к тому, без которого прекрасно обходился в обыденной жизни. – Неужели стоило прожить на свете три с половиной десятка лет и добраться до Марса, чтобы в конце концов принять смерть от рук древних индейцев? Будь справедлив, Господи! Защити…»

Пилот совершенно упустил из виду то обстоятельство, что в эти времена в здешних краях властвовали совсем другие боги…

Решение вновь пришло молниеносно: выхватить дротик у ближайшего воина – и пробиваться к дверям. Пилот подобрался, приготовившись к броску, но жест жреца остановил его. Жрец показал рукой именно туда, куда собирался с боем прорываться Торнссон.

И, вполне возможно, такое решение представителя местных высших кругов тоже было хорошим знаком. Во всяком случае, оно как минимум откладывало кровопролитие на неопределенное время.

О своей мольбе, обращенной к Всевышнему, Свен тут же напрочь забыл – как обычно забываются подобные мольбы…

Он вытер рукавом комбинезона все еще сочащуюся из неглубокого пореза кровь, и, подняв голову, опять натолкнулся на взгляд девушки: благоговения в этом взгляде почему-то нисколько не убавилось. Пилот расправил плечи, улыбнулся ей и, мотнув головой в сторону дверей, бодро сказал:

– Туда – значит туда. Будем продолжать знакомство.

Инсценировку насчет сотни помощников, летающих в небесах, он решил не повторять: кажется, его не поняли, а если даже и поняли, то не испугались. Да и чего им, собственно, бояться? Тяжело ли справиться с помощью дубинок и дротиков пусть даже и с сотней безоружных?

Торнссон в сопровождении воинов неторопливо направился к дверям храма. Один из верховных скомандовал – и еще двое гвардейцев пристроились впереди пилота. Ему было непонятно: почетный ли это эскорт или же он взят под стражу?

«Дальше видно будет», – подумал Свен, и сам удивился снизошедшему вдруг на него спокойствию.

Жизнь продолжалась – и это было самое главное. Хотя спокойствие все-таки было подобно тонкой корочке льда, под которой мчится бурлящий поток…

Обернувшись, он обнаружил, что все следуют за ним, и девушка уже не прячется за спины тройки жрецов в синих плащах, а семенит впереди них. Пилот вновь улыбнулся ей и встретил ответную быструю улыбку. И подумал, что если ее мнение что-то значит для местных власть предержащих, – у него, кажется, есть шанс на что-нибудь более веселое, чем, например, сдирание кожи или сожжение живьем на ритуальном костре.

Воины распахнули перед ним двери – и пилот Первой марсианской экспедиции, один из пятерых членов экипажа американского космического корабля «Арго» Свен Торнссон вышел на простор, под земные небеса. В последний раз ему доводилось бывать на просторе, под земными небесами, несколько месяцев тому назад, на мысе Канаверал, перед стартом. Но то были совсем другие времена…

На просторной площадке перед храмом поджидали воины с горящими факелами – оказывается, жрецы обеспечили свой визит солидным сопровождением. Темное небо было так густо усеяно звездами, словно его щедро полили из шланга особым звездным раствором, и серебряным блюдом, испещренным черными знаками, висела в нем луна. Торнссон понял, что храм находится не на земле, а увенчивает какое-то другое сооружение, потому что внизу угадывались в лунном свете кроны деревьев и крыши построек, и белела ровная поверхность обширной площади, выложенной плитами. Пилот сообразил, что находится на плоской вершине пирамиды, одной из тех, что они с Алексом видели на «экране» внутри Марсианского Сфинкса. В теплом воздухе витал запах свежей зелени, его не мог заглушить чад факелов, и Свен с удовольствием, раз за разом, набирал полную грудь живительной земной праны, и у него даже слегка закружилась голова.

Воины с факелами с любопытством уставились на пришельца в странном оранжевом, явно не по сезону, одеянии, но прозвучавшая из процессии команда тотчас же привела их в чувство: они гуськом направились к краю площадки и начали куда-то спускаться. Пилот последовал за ними и обнаружил ведущую вниз широкую лестницу с каменными ступенями. Ему удалось рассмотреть в свете луны, что и весь бок пирамиды не гладкий, а ступенчатый. Торнссон оглянулся и увидел темный силуэт храма, закрывающий звезды. Жрецы в окружении воинов шли следом за ним, и белела в темноте туника девушки с лицом Сандры Тиллос…

Лунная ночь была прекрасной, и здорово было то, что он жив… Свен Торнссон улыбнулся воину – одному из следовавшей за ним по пятам пары, и сказал от избытка чувств:

– Все нормально, приятель! Найдем общий язык!

Он протянул руку, чтобы похлопать по щиту с маской симпатичного солнечного бога, но воин, презрительно осклабившись, сделал резкий, совершенно неожиданный выпад – и маска болезненно впечаталась пилоту в подбородок. Он отшатнулся, не до конца еще осознав, что произошло, мышцы его сработали почти рефлекторно, как в давних юношеских стычках, – и в следующий момент Свен Торнссон всей своей массой обрушился на обидчика. Индейский воин явно не был знаком с боксом; он не успел поставить хоть какую-то защиту – и был послан в нокаут сильнейшим ударом рабочей правой в челюсть.

Собственная решительность на сей раз сыграла против пилота – этот нокаутирующий удар, сбивший индейца с ног, мог иметь для Торнссона очень печальные последствия. Впрочем, пилот не успел даже подумать о последствиях, потому что, в свою очередь, незамедлительно получил удар сзади по голове. Ударили его явно не кулаком, а боевой дубиной.

Приветливая луна в небесах вдруг вспыхнула и рассыпалась мелкими искрами, звезды погасли, словно кто-то щелкнул выключателем, – и для Свена Торнссона мир мгновенно вернулся в свое первоначальное состояние, превратившись в кромешный мрак…

34.

Она была куклой Барби. Она лежала в прозрачном аквариуме, куда никто давным-давно не наливал воду, и ей было тепло от солнечного света, льющегося в окно. Свет июньского солнца пронизывал тихую комнату и беспрепятственно проникал сквозь стенки шара-аквариума. Раньше окно заслоняли раскидистые ветви старого дуба, но отец спилил их, потому что падавшие желуди стучали по крыше – и это его раздражало, – а самая длинная и толстая ветка при сильном ветре могла разбить стекло или рухнуть на веранду.

Она была куклой Барби. Нет, та, старая кукла из детства уже много лет лежала где-то в кладовке – выбрасывать ее не поднималась рука, а у Мэгги всегда хватало своих игрушек… И все-таки она была именно куклой Барби, она чувствовала себя куклой Барби, парящей в невесомости над самым дном залитого теплым светом аквариума. Здесь, в комнате, – она не видела, но знала это, – стояли ее стол и кровать, и кресло, а где-нибудь в углу наверняка притаился закатившийся мяч – нужно было только приподняться и посмотреть… Но ей не хотелось даже шевелиться, ей было очень уютно парить в аквариуме и видеть над головой светлый потолок. Он ничуть не походил на потолок ее комнаты – но какое это имело значение? Не так уж важно, что именно видят твои глаза; главное – что ощущаешь ты внутри себя, что представляется тебе, и как влияет на мысли, на мировосприятие твое собственное внутреннее состояние.

Внешний мир – это всего лишь отражение твоей души, не более, и облик его таков, каким видит его душа. И не так уж он и важен, не так и нужен, и воспринимать его можно по-разному – или не воспринимать вообще…

Флоренс прислушалась к собственному телу: нигде ничего не болело, и это было просто замечательно. Тот теплый вихрь, что перенес ее сюда – кажется, прямо сквозь каменную толщу! – возник, конечно же, не сам по себе, не с бухты-барахты; несомненно, ее специально направляли туда, куда нужно… Багровый луч, примчавшийся к ней от той стены, куда ушел Алекс, что-то окончательно изменил в ней, словно перетасовал колоду карт, поменял местами шахматные фигуры, переставил по-своему кегли… И это было нормально, и не вызывало у нее никакого внутреннего протеста… хотя слегка и царапало душу сожаление о том, что этот ударивший по глазам луч придал еще больше неоднозначности ее восприятию окружающей действительности и самой себя в этой действительности. Окружающее виделось в разных ракурсах… нет, это она, Флоренс Рок, представлялась окружающему в разных ракурсах… не внешняя, а внутренняя Флоренс Рок… Она чувствовала, что тех, кто с некоторых пор существовал у нее внутри, стало еще больше.

Однако ей даже в голову не приходило волноваться по этому поводу.

Флоренс искренне считала, что все в полном порядке как с миром, так и с ней самой. И когда внутри аквариума возник словно просочившийся сквозь стенку Леопольд Каталински, она приняла это как должное.

Тело инженера не было прикрыто даже фиговым листком – вся его одежда и до сих пор, наверное, лежала возле Сфинкса, засыпанная песком во время бури, а здесь он, вероятно, никакой другой одежды не нашел. Или просто не нуждался в ней. Флоренс, раскинув руки, лежала на невидимой воздушной перине, слегка прищурившись от льющегося со всех сторон яркого, но не слепящего света, и смотрела, как он приближается к ней, ступая по пустоте, которая и являлась полом этого небольшого шарообразного и очень уютного помещения, И грудь, и плечи инженера покрывала обильная черная растительность, с лихвой компенсировавшая некоторый недостаток волос на голове, и ноги его тоже были волосатыми, и черная, с завитушками, сужающаяся дорожка тянулась от густого островка в паху до самого пупка. На плече инженера багровел след от укуса. Фигурой и мускулатурой Леопольд Каталински, безусловно, уступал киногероям, но выглядел вполне прилично – во всяком случае, его вид не вызывал сейчас у Флоренс никаких негативных эмоций. Округлое лицо инженера словно бы немного сузилось – возможно, такое впечатление складывалось из-за пробившейся на щеках темной щетины. Ничего угрожающего в этом крепко сбитом мужчине не было. Плотно сжатые губы и сосредоточенный неподвижный взгляд, устремленный на Флоренс, свидетельствовали о том, что ему полностью понятны собственные действия и совершенно ясна их цель.

Она почувствовала, как сладко и призывно заныло в низу живота, и горячая волна, зародившись там, пробежала по телу и плеснула в учащенно забившееся сердце.

Флоренс знала, что все происходит так, как и должно происходить, и поэтому не только не сопротивлялась, а, напротив, помогала инженеру, когда он начал раздевать ее.

Их соитие должно было свершиться не из простой физиологической потребности – тут было совсем другое. Теперь она тоже знала цель, которую Леопольд Каталински постиг гораздо раньше, когда она, Флоренс Рок, была далека от прозрения.

Да, она делала все это не ради собственного удовольствия – но ей было очень хорошо.

«Живот мой – круглая чаша, в которой не истощается ароматное вино… Чрево мое – ворох пшеницы, обставленный лилиями… Паси, паси между лилиями… вкушай сладкие плоды сада моего…»

Промашку допустить было никак нельзя – потому что это был последний шанс…

«Не спеши уходить из сада… Не спеши покидать лилии… Задержись в моем винограднике…»

Мысли серыми птицами медленно кружили на горизонте ее сознания. Мысли были готовы навсегда раствориться в наступающих сумерках.

– Оставайся здесь, – уже отдышавшись, ровным голосом сказал Леопольд Каталински и шагнул с невидимого ложа на невидимый пол; там не было ничего, кроме пустоты. – Лежи, отдыхай. Тебе некуда спешить.

Флоренс легла ничком на упругую теплую перину и тихонько засмеялась. Ну и шутник этот Лео! Куда же она пойдет отсюда?.. Зачем куда-то уходить из собственного распрекрасного аквариума?.. Вот уж сомнительное удовольствие – расхаживать по здешним коридорам и залам, да еще голышом… Со всякими нудистами-эксгибиционистами ей не по пути, и она вряд ли бы решилась повторить поступок достославной леди Годивы… А расхаживать пришлось бы именно голышом – потому что вся ее одежда, оказывается, пропала в пустоте, исчезла из аквариума… вся-вся… И ботинки тоже пропали, и даже фонарь… Ну вот и хорошо: она будет здесь лежать и.думать о разных приятных разностях, и солнце никогда не устанет светить в ее окно… По небесной реке приплывет красавец-корабль – и на палубе его, возле мачты с белым парусом, будет стоять тот, кого она не надеялась уже увидеть. Корабль по солнечному лучу перенесется прямо в ее аквариум, и там заплещется вода, и аквариум превратится в море – и она навсегда останется на этом корабле вместе с тем… с тем… кто бросил ее?!

Да нет же – вот он, совсем рядом, только у него почему-то лицо Лео… У него нет лица… Никого тут нет… Никого…

Солнечный свет вдруг исчез, и сразу стало сумрачно, холодно и неуютно. И виновата в этом была туча, огромная сплошная серая туча, несущая нечто гораздо более страшное, чем ливень или град. Флоренс не видела эту небесную уродину, но знала, что та надвигается из-за Теннесси, простираясь от горизонта до горизонта, и вот-вот будет здесь, прямо над домом. Она зависнет над крышей, и то, что прольется из нее, окончательно и бесповоротно уничтожит все пространства и времена… Туча гнала перед собой волны ужаса, они дикой ордой ворвались в голову той, что уже не могла вспомнить свое имя, – и нужно было бежать, немедленно бежать, спасаться от этого ужаса…

Бежать!

Она вскочила на ноги и бросилась в сгустившуюся темноту, ничего не видя, не слыша и не понимая. Чьи-то скользкие руки толкали ее в спину, сотни мелких иголок кололи в голую грудь, что-то цеплялось за волосы и хлестало по ногам. Она бежала, задыхаясь, и то и дело натыкалась на какие-то острые углы – и ужас по пятам следовал за ней, высасывая ее мозг, превращая сознание в осколки разбитого зеркала.

Она падала и вновь поднималась, и продолжала бежать куда-то сквозь мрак, и в какой-то момент, словно отделившись от собственного тела, как бы увидела себя со стороны. Одинокая птица со сломанными крыльями, кувыркаясь, неслась в ночи, гонимая злыми ветрами, и что-то черное, чернее, чем сама непроглядная ночь, вырастало вдали. Изломанное тело наткнулось на преграду – и захохотал насытившийся ужас, и в осколках зеркала не отражалось уже ничего…

Леопольд Каталински довольно легко приспособился к своему новому состоянию. Оказалось, что он вовсе не исчез, не растворился – а просто стал другим. Провал в памяти казался невосполнимым, но, видимо, что-то случилось с ним во время этого провала, и теперь в нем словно существовали две личности, уживаясь вполне мирно, частично накладываясь одна на другую, сливаясь друг с другом, причем вторая, новая, личность все больше преобладала. Но это не вызывало у инженера никаких душевных осложнений. Он безболезненно вжился в иное состояние, и не возникало у него никаких мыслей по этому поводу.

Он точно знал, что ему нужно делать, и не сомневался в том, что выполнит свое предназначение. Первые шаги уже удались – и нужно было двигаться дальше.

Его совершенно не тревожило то, что он не может вспомнить подробности своего, как будто бы недавнего, прошлого, он жил теперь только будущим… хотя – вот парадокс! – ради будущего ему предстояло окунуться в прошлое…

Он ступал босыми ногами по холодному каменному полу коридора, но не испытывал при этом никакого физического дискомфорта. В коридоре царила кромешная тьма – не египетская, а марсианская, – но он не нуждался в свете. Чувства его перестроились, и внешний мир воспринимался по-иному, не так, как раньше. Леопольд Каталински уже думать не думал о Флоренс, оставшейся там, где он должен был оставить ее; все его мысли были направлены на достижение следующей, основной, цели.

Он шел в темноте, размеренно дыша, не ускоряя и не замедляя шаг, и точно знал, где и куда нужно свернуть. Его не интересовало, появляются ли эти боковые проходы только перед его приближением или же были там и раньше; он просто поворачивал направо или налево, спускался по ступеням, шел по тянувшимся под уклон галереями, абсолютно уверенный в том, что движется именно туда, куда ему следует двигаться. Он не знал, как долго продолжается его путь в недрах Сфинкса, потому что время теперь не имело для него никакого значения.

Пройдя ровно столько, сколько ему было нужно, Каталински спустился по очередным ступеням и вышел на просторную площадку перед проходом в стене; проход был размером с обычную двустворчатую дверь. Вокруг по-прежнему господствовал мрак, но площадка виделась инженеру желтым куском сыра, а проем окаймляли желто-зеленые полоски. Там, за проемом, находился конечный пункт его маршрута. Вторая личность инженера именовала этот пункт Истоком. Вторая личность знала, что, оказавшись внутри Истока, можно перенестись в прошлое.

Леопольд Каталински привык считать, что перемещения во времени ни в прошлое, ни в будущее невозможны: попасть вперед, в завтрашний день, нельзя потому, что этого дня еще нет; и назад, во вчерашний день, прогуляться тоже нельзя, потому что его уже нет.

Однако теперь эта убежденность совершенно спокойно уживалась с новым знанием: все-таки можно дважды войти в одну и ту же реку…

Он ровным шагом прошел через короткий туннель и оказался внутри обширного помещения, стены которого сходились в вышине в одну точку. Это была пирамида, вырубленная в толще Сфинкса; астронавт отчетливо видел ее гладкие грани своим новым зрением, не нуждающимся в свете. Эти стеклянно блестящие, уходящие ввысь грани представлялись ему дымчатым кварцем золотисто-коричневого цвета, и второе «я» подсказывало ему, что дымчатый кварц – не простой камень: он возбуждает фантазию, и его предназначение – вывести мысль из темноты подсознания в светлую сферу озарения и сверхсознания.

Неслышно ступая по гладкому полу, Каталински прошел в центр зала и сел в позе лотоса, падмасане, положив ладони на бедра. Медленно запрокинул голову – и увидел вверху, прямо над собой, загоревшийся солнечным золотом глаз. Глаз смотрел на него, и астронавту показалось, что тело его стало невесомым и, воспарив над полом, медленно возносится к источнику света.

Он поднимался все выше и выше – то ли наяву, то ли в собственном воображении, проплывая мимо золотистых стен, и в его сознании все отчетливее проступали какие-то знаки – так из-под уничтожаемого весенним солнцем льда появляются верхушки камней.

Теперь он знал не только то, что должен попытаться предотвратить планетарную катастрофу. Он знал теперь, что изменение прошлого совсем не обязательно приводит к изменению будущего. Может случиться и так, что в будущем все останется прежним, а из той точки времени, где было произведено вмешательство, потянется побег новой реальности, появится новая ветвь… Можно доставить побольше гвоздей под Ватерлоо, чтобы французы смогли-таки заклепать английские пушки. Можно устроить крушение поезда, везущего в Россию Ульянова. Можно разбить пивной кружкой голову будущему фюреру. Спасти рукописи Эйнштейна. Убрать стрелка из книжного склада в Далласе. Сорвать запуск «Челленджера». Но не всегда изменится именно это будущее…

Тем не менее, он должен был попробовать. Пройти путем пешки и обернуться ферзем, который и решит исход партии.

Леопольд Каталински закрыл глаза. Воздух вибрировал, и в унисон с ним вибрировали и тело, и сознание. Все текло, плавилось, меняло формы, проваливаясь в воронку инобытия.

Вспыхнул в сознании золотой глаз – и закатился за горизонт…

35.

То, что ему привиделось, было тревожным и неприятным. Он, совершенно голый, лежал в тесной ледяной пещере. Кто-то замуровал его в толще льда, и не было оттуда никакого выхода. Он лежал на спине, и видел над головой бледное расплывчатое световое пятно, и знал, что это – солнце. Оно продолжало светить там, за стенами пещеры, его лучи проникали сквозь лед – но он никогда уже не вырвется наружу, ему суждено до скончания времен пребывать здесь, в ледяном склепе. И не доведется ему больше увидеть солнце – настоящее солнце, а не слабый рассеянный отсвет… Голова у него болела, и ныл подбородок, но это не помешало оформиться неожиданной мысли – ясной, возникшей словно ниоткуда мысли, прозрачной, твердой и беспощадно холодной, как кусок льда.

«Всю свою жизнь мы видим, ощущаем не истинный мир, а только смутное отражение этого мира, и то, что мы считаем истиной – всего лишь игра полусвета и полутеней, туманная завеса, сквозь которую не в силах проникнуть наше сознание. И только перед смертью открывается у нас иное зрение, и мы на миг обретаем способность разглядеть подлинный облик мироздания. Мы наконец-то постигаем настоящую реальность… но уже не успеваем ни с кем поделиться этим открытием. Потому что умираем, и навсегда лишаемся возможности видеть как источник, так и отражение… А те, кому удалось вернуться, те, кого не принял свет в конце туннеля, – ничего не помнят о том, что открылось им перед уходом…»

Эта мысленная конструкция показалась ему такой странной, она была такой непривычной и необычной для него, что он с трепетом подумал: это конец, это пришла смерть.

Умирать не хотелось, не предусматривался такой пункт в текущих планах – и Свен Торнссон, собравшись с силами, приподнял непослушные веки. После нескольких попыток ему удалось наконец удержать глаза открытыми, а еще через некоторое время он стал более-менее внятно воспринимать окружающее.

Он действительно лежал на спине, только под ним был не лед, а холодный, жесткий и очень неудобный для лежания каменный пол. В голове пульсировала боль, словно маршировал там на месте пехотный полк, обутый в железные сапоги. Руки его были тесно прижаты к бокам обмотанной вокруг туловища веревкой, ногам, как и спине, было холодно, потому что из всей одежды на нем остались только тонкие белые плавки из спецкомплекта с черной надписью «Арго». Все остальное исчезло. Включая ботинки.

Проанализировав собственное физическое состояние, пилот выяснил, что у него болит не только голова, пострадавшая от удара боевой дубиной, и не только подбородок, в который заехал щитом бравый местный гвардеец, но и костяшки пальцев на правой руке – удар в челюсть обидчику-индейцу вышел славный.

«Скажи спасибо, что нос тебе не откусил, ублюдок краснозадый!»

Пилот непроизвольно сжал кулаки, и горячие волны ненависти плеснулись в груди и раскатились в разные стороны – до подошв и макушки. Он вспомнил презрительный оскал на медной роже туземца и понял, почему тот ответил ударом на его, Свена Торнссона, улыбку и вполне безобидное намерение прикоснуться к щиту. Этот меднорожий коротышка знал, что пришелец – не сошедшее с небес божество. У пришельца обычная кровь, он – обычный смертный. Но он – чужой. Не такой, как они. Из другого племени. А с иноплеменниками не стоит церемониться, им можно и даже нужно бить морду. Пинать ногами. Выкалывать глаза, вешать, топить и давить танками. Засовывать им в штаны гранату. Загонять в резервации или и вовсе стирать с лица земли. Последнее – самое предпочтительное. Потому что именно из-за чужаков, инородцев и иноверцев, и происходят все беды в этом мире…

Свен Торнссон прекрасно понимал этого индейца.

Ситуация, судя по всему, складывалась препаршивейшая, ни о каком визите к мэру и лучшем номере в местном отеле речь уже не шла – судя по веревке и мародерству, его не принимали за равного, и перспективы рисовались совсем не радужные…

«Что будет – то будет, – сказал себе пилот. – Не забили же сразу до смерти, значит кое-какая надежда имеется…»

Подбодрив себя столь оптимистическим умозаключением, Торнссон постарался не зацикливаться на назойливой боли и принялся изучать обстановку. Увы, обретенного на короткое время простора, пронизанного упоительным лунным светом, настоянном на лучах многочисленных звезд, здесь не было и в помине. Он вновь находился под каменным сводом (как будто мало было ему Марсианского Сфинкса!), гораздо более низким, чем в храме солнечного божества. Вновь горели факелы на стенах, расписанных цветными замысловатыми орнаментами, как в каком-нибудь дискотечном зале, – только не гремела здесь музыка и не отплясывала обкуренная молодежь. В сравнительно небольшом помещении было тихо, как на кладбище, хотя находилось в нем не меньше двух десятков этих то ли майя, то ли ацтеков, то ли кечуа… в общем, каких-то латинос, с чьими потомками Торнссону приходилось иметь кулачные дела в родном Портленде в незабвенные молодые-зеленые годы… Основную часть присутствовавших в помещении составляли воины – они расположились вдоль стен и у закрытой двери, вдоль и поперек обитой «в клеточку» золотыми полосами. Воины стояли, не шевелясь, почему-то повернувшись спиной к центру небольшого зала, словно им не велено было видеть, что там происходит. Еще двое представителей местных вооруженных сил (или это все-таки были здешние копы?) возвышались в ногах пилота и, кажется, просто спали на посту – во всяком случае, глаза их были закрыты.

Стоявший справа от пилота страж мешал обзору. Свен осторожно переместил голову – и в затылок сразу ударила боль. Однако он почти не обратил на это внимания, привлеченный открывшимся ему зрелищем.

Напротив стены сидели на чем-то, напоминавшем подушки, трое верховных жрецов в синих плащах и еще какие-то двое бритых наголо, в белых одеяниях, смахивавших на длинные мешки с прорезями для рук; всяких блестящих побрякушек было у них не меньше, чем у верховных жрецов. Подавшись вперед, подняв колени и упираясь руками в поблескивающий, словно покрытый слюдой пол, они завороженно смотрели чуть вверх – так, только сидя на стульях, созерцают бокс по телевизору посетители питейных заведений. Сходство усиливалось тем, что рядом с ними, на полу, стояли похожие на пивные кружки без ручек сосуды, покрытые узорами из полосок. У самой стены возвышалась тренога с пузатой емкостью. А вот девушки в белом в помещении не было.

Проследив за направлением взглядов людей, сидевших на подушках, пилот обнаружил, что предмет, который он до этого принимал за догорающий на стене факел, вовсе не является факелом и вовсе не закреплен на цветастой стене.

Предмет свисал с потолка на невидимой в довольно тусклом свете нити, и отделяло его от стены не меньше метра. От предмета исходило бледное сияние; его можно было бы принять за лампочку, невесть как оказавшуюся здесь, – но, пожалуй, только с крепкого похмелья или после хорошего удара боевой дубиной по голове, потому что это призрачное сияние весьма слабо походило на свет, который дает помещенная в стеклянную колбу, из которой откачан воздух, раскаленная вольфрамовая нить.

«Господи, да это же череп! – с содроганием понял Свен Торнссон. – Человеческий череп!..»

Правда, он почти тут же сообразил, что вряд ли обыкновенные человеческие черепа могут излучать сияние, быть прозрачными и обладать светящимися глазницами, подобными фосфоресцирующим кругам на морде жуткой собаки Баскервилей из виденного в детстве фильма. Этот череп, несомненно, был искусственным, как и украшения индейцев, как голливудский Кинг-Конг, как мудрый Йода и замечательный уродец Горлум…

Этот череп был явно не простой безделушкой наподобие елочных украшений – стали бы пялиться на безделушку верховные жрецы, люди, по статусу своему в здешнем обществе превосходившие, пожалуй, всех конгрессменов и сенаторов не существующих еще Соединенных Штатов Америки (хотя, возможно, это были и не самые-самые верховные жрецы). Череп был какой-то местной сакральной штуковиной, наподобие зуба Будды, черного камня Каабы или щепки от креста Спасителя…

Но что за сияние исходило от него?

В отличие от многих других американцев, Торнссон пропустил фильм «Индиана Джонс и Королевство Хрустального черепа» – у него были тогда свои заботы.

У индейцев, уставившихся на череп, были очень напряженные позы, они не шевелились и даже, кажется, не дышали, словно превратились в изваяния… или же впали в транс?

Спустя какое-то время Торнссон осознал, что не может отвести взгляд от этого светящегося пособия по антропотомии, но осознание это возникло где-то на задворках, на дальнем плане, оно не имело никакого значения и ни на что не влияло. Главное было – смотреть, смотреть, смотреть на череп…

Время для пилота пропало, растворилось в странном белом тумане, неведомо в какой момент вдруг заполнившем все помещение. Что-то мелко-мелко зазвенело в тумане, и к этому нежному перезвону незаметно добавилось неравномерное постукивание, напоминавшее сигналы азбуки Морзе. Звон и стук то шли отдельными темами, то сливались воедино в звучание какого-то своеобразного музыкального инструмента – и вновь расходились, постепенно затихая.

Туман то редел, то сгущался, в нем возникали и пропадали завихрения, маячили тени, проступали и растворялись некие абстрактные фигуры. В какой-то момент этого вневременья сознание Торнссона словно перестроилось – так бывает, когда хаотично, казалось бы, расположенные пятна вдруг превращаются в узнаваемый образ: чьего-то лица, корабля, птицы, здания с вычурными колоннами… Оказалось, что там, в тумане, давно кипит бой. Мчатся на конях бородатые белокожие люди в шлемах и кирасах… Летят стрелы… Полыхают огнем аркебузы… Мелькают окровавленные горбоносые смуглые лица индейцев… В неслышном крике открываются рты… Сверкает сталь… Назойливо лезут в глаза кровоточащие обрубки рук… Вновь – искаженные болью, перекошенные лица… Кони… Сломанные копья… Бородатые лица… Кровь… Кровь… Кровь…

«Конкистадоры… – тенью прошло по горизонту сознания. – Завоеватели… Он что, будущее показывает? Или это уже свершилось?»

Видение кровопролитного боя растеклось туманными струями, растаяло, как тают под лучами солнца вылепленные из снега фигуры, и белая масса, вновь заколыхавшись, стала возноситься к потолку и исчезать, словно просачиваясь сквозь камень.

Висел между полом и потолком прозрачный череп, и подрагивали на его поверхности отсветы огня факелов. Гало вокруг черепа исчезло, только глазницы продолжали слегка светиться – будто скрытые батарейки были уже на последнем издыхании.

После всего увиденного только законченный идиот продолжал бы принимать череп просто за оригинальную безделушку. Свен Торнссон никогда не считал себя идиотом, тем более – законченным.

Эта штуковина в форме черепа, несомненно, была каким-то прибором, техническим устройством, и в этом смысле стояла в одном ряду с телевизорами, компьютерами и альтиметрами. Но только в этом смысле. Потому что принцип действия этого черепа был не просто иным, а совершенно иным, нежели принципы действия обычных приборов. Различие тут было такое же, как различие между полетом валькирий, уносящих души храбрых воинов в Вальхаллу, и полетом марсианского модуля. Здесь работала какая-то иная, не смежная, а как бы перпендикулярная отрасль физики, а может быть и психофизики, отрасль, до которой еще не добралась наука двадцать первого века.

А древние индейцы, украшающие себя птичьими перьями и вооруженные примитивными дротиками, выходит, добрались? Может быть, они и мертвых умеют оживлять, и превращаться в лесных зверей, и одним взмахом руки менять рисунок звездного неба? Тогда почему они не избавились от старческих морщин, почему не общаются с чужаком телепатически, прямо из мозга в мозг, почему освещают свои помещения чадящими факелами и разводят костер перед изображением несуществующего бога?

Ответ тут мог быть только один, и Свен Торнссон знал его. Этот удивительный прибор в форме человеческого черепа не являлся изобретением самих индейцев, и вообще землян. Это была марсианская машинка, каким-то образом попавшая им в руки. Не случайно же путь из пирамидального зала Марсианского Сфинкса вел именно сюда, в это место и в это время…

Правда, если с местом все было более-менее понятно, то какой век сейчас на дворе, Торнссон определить не мог. Ясно, что после эпохи динозавров и до эпохи жевательной резинки и изобретения полковника Кольта, – но слишком уж большой получался промежуток, и погрешность могла исчисляться сотнями лет.

Марсианская машинка только что показала, как люди, похожие на него, Свена Торнссона, убивают индейцев. Или будут убивать через сотни лет. Вряд ли после такой демонстрации можно было питать хоть капельку надежды на собственное безоблачное будущее…

Сидевшие в отдалении жрецы зашевелились, выходя то ли из комы, то ли из транса, и начали переговариваться, поглядывая на связанного пришельца. Притворяться пребывающим до сих пор в отключке не имело смысла, и Торнссон не стал притворяться, понимая, что шансов уцелеть у него маловато и дело рано или поздно придет к известной, роковой для него развязке. Поэтому он открыто смотрел в их жесткие, похожие на маски, лица и жалел, пожалуй, только о том, что так и не доведется ему, видимо, раздвинуть ноги неприступной Лу Хольц и как следует оттрахать ее за все чуть ли не три недели, что она морочила ему голову, пока в конце концов не дала… увы, совсем не то, что хотелось бы, – а от ворот поворот! И еще он очень не желал мучительной смерти. Хотя все здесь зависело от местных традиций и предписаний… Может быть, по здешним представлениям, чем мучительнее кончина, тем легче будет в следующем воплощении… или они не верят в следующие воплощения?

Как нельзя более кстати припомнились ему истории о жизни, а точнее, смерти специалистов из знаменитой касты ниндзя – лазутчиков, непревзойденных мастеров шпионажа. Подобные истории были в ходу в том уличном сообществе тинейджеров, где далеко не последнюю роль играл когда-то и он, Свен Торнссон.

Ниндзя редко попадались в руки врагов, но уж если попадались… С них сдирали кожу, посыпая раны солью, поочередно отрезали пальцы на руках и ногах, а затем и сами конечности, сажали на муравейник, привязывали к полому металлическому столбу, внутри которого разжигали огонь… В ходу была и такая пытка, изобретение чьего-то изощренного и отнюдь не доброго ума: лазутчика привязывали к растяжке на полу и укрепляли над его головой блок с перекинутой через него веревкой. К одному ее концу подвешивали котелок с горячим дегтем, а другой конец давали жертве в зубы – и начинали колоть ее мечом. Человек дергался – и деготь проливался на тело… Нередко неудачливого шпиона превращали в «человека-свинью» – отрубали руки и ноги (останавливая кровотечение), выкалывали глаза, протыкали барабанные перепонки, вырывали язык и после этого «отпускали» на все четыре стороны… Особо досадивших варили в воде или в масле, на медленном огне, делая перерывы, так что, случалось, казнь длилась больше суток…

Ни одного из этих видов казни Торнссон себе не желал – но на крайний случай у него оставалось средство, к которому когда-то прибегали ниндзя. Откусить себе язык. Это вызывало болевой шок и бурное кровотечение, дарующее быструю смерть…

«Да что ты все о грустном да о грустном, – осадил себя пилот. – Может, они нормальные парни: врежут разок по голове дубиной, только посильнее, чем давеча, – и дух вон».

Жрецы, безусловно, заметили, что он пришел в себя. Один из бритоголовых поднялся, неторопливо направился к дальнему углу – и исчез из виду; вероятно, там находился проход, ведущий в какие-то кулуары. Через минуту-другую он вернулся, держа на повернутой вверх ладони какой-то предмет.

Когда бритый, провожаемый взглядами остальных жрецов, подошел ближе, пилот разглядел, что это оранжевая миска, разрисованная черными геометрическими узорами.

Воины, стоявшие в ногах Торнссона, уже не казались спящими. Они сложили на пол свое нехитрое наступательно-оборонительное оружие, и один из них принял миску из рук бритоголового, а другой, без каких-либо признаков обходительности ухватив пилота за плечи, придал его телу сидячее положение, и руки свои не разжимал. Миска оказалась у лица Торнссона, в ней темнела какая-то жидкость, от которой исходил не очень сильный незнакомый запах. Пилот не сказал бы, что этот запах неприятен – но предлагаемое питье явно не было ни чаем, ни пивом, ни тоником.

«Напиток смерти? – подумал пилот. – Порция местного ядовитого зелья?»

Он не тешил себя мыслью о том, что ему предлагают просто утолить жажду или, к примеру, выпить на брудершафт. И понимал он, что отвертеться ну никак не удастся, и ни в коем случае не минует его чаша сия… точнее, миска сия…

Тем не менее, покорно принимать смерть он не собирался и готовился оказать сопротивление. Вероятно, бритоголовый все прочитал в яростном взгляде пилота, потому что тут же изобразил жестом, что пьет, а потом, наклонив голову набок, подложил сомкнутые ладони под ухо и на мгновение закрыл глаза.

«Ага, усну, – пилот саркастически усмехнулся. – Вечным сном. Покойся, мол, с миром…»

Он отрицательно качнул головой и сказал:

– Пей сам, амиго. Пей, а я посмотрю.

Повторяя жест бритоголового, он продемонстрировал процесс поглощения местного напитка, повел подбородком на индейца и повторил:

– Пей.

Бритоголовый оказался понятливым. Забрав у воина миску, он отхлебнул из нее и показал язык. Язык был коричневым.

«Ладно, – подумал Торнссон. – Поверим. Будем считать, что это снотворное. Решили меня усыпить, чтобы не иметь лишних проблем. В конце концов, если бы они хотели меня прямо тут укокошить, то не тянули бы резину с этим питьем – дубин-то у них хватает…»

– Давай, – сказал он бритоголовому. – Выпью за приятное знакомство и здоровье всех присутствующих. И свое тоже.

Бритоголовый, молча и внимательно глядя на пилота, вновь передал миску воину, и Торнссон сам потянулся к ней.

Напиток оказался прохладным, терпким и чуть солоноватым, и совершенно незнакомым на вкус. Торнссон выпил его до конца, посмотрел на наблюдавших за происходящим жрецов, прислушался к своим ощущениям. Ничего вроде бы не изменилось, и все так же болела голова.

Пилот провел языком по губам, перевел взгляд на бритоголового:

– Доволен, амиго? Какие-то претензии ко мне име…

Он не договорил, потому что язык вдруг словно разбух и одеревенел.

«Что за…» – неоконченная мысль тоже словно одеревенела.

И в то же мгновение все исчезло.

36.

«Бом-м-м…» – донесся откуда-то из глубины сочный звук колокола.

И этим звуком был воссоздан мир. И он, Леопольд Каталински, был воссоздан в мире. Он не сомневался в том, что перенесся в прошлое Марса.

Сквозь зелень листвы над головой виднелось небо с пушистыми клочками облаков – темно-синее, с рыжинкой, небо, почти похожее на земное. Слегка покачивались большие шарообразные белые цветы на длинных стеблях – ни дать ни взять мячи, насаженные на кончики шпаг. На ветке сидела сизая птица и сосредоточенно копалась клювом у себя под крылом. Неведомый колокол больше не напоминал о себе, и вокруг слышался только тихий шелест узорчатых листьев на слабом ветерке, полном незнакомых ароматов.

Мысленно сосчитав до трех, он сел и, подвинувшись чуть в сторону, посмотрел на то, что было его ложем. И тут же оглянулся, вскинув голову, реагируя на новый звук, донесшийся сверху. Проводил взглядом улетевшую птицу и, чуть расслабившись, продолжил осмотр места, в котором очутилась пешка, переставленная рукой шахматиста.

Пространство под невысокими деревьями и цветами было сплошь выложено знакомыми золотыми плитками с черными силуэтами странного зверя – вавилонского дракона с врат богини Иштар. Мушхуш… Сирруш… Нет, совсем не так именовалось это существо, и никогда не водились такие создания в окрестностях Вавилона – теперь Каталински знал это совершенно точно.

Но не важны были сейчас все эти плитки с драконами, и не важно было, что и деревья, и цветы прорастают словно прямо сквозь золотую поверхность… Главное состояло в том, что он только что лежал тут, под деревьями, не на этом золотом покрове, а на желтом полупрозрачном упругом коврике. А значит его, Леопольда Каталински, забрали из Истока и каким-то образом доставили сюда. Перенесли, перевезли, телепортировали, распилили на кусочки и вновь соединили или сделали что-то еще – опять же, не суть важно. Главное – он здесь, и знает, что делать дальше.

Продвигаться с клетки на клетку, минуя, а при необходимости и атакуя вражеские фигуры, – и дойти до конца.

Солнечный свет пробивался сквозь листву, отражаясь от испещренной тенями золотой поверхности, в синеве вновь промелькнула птица. Он не спешил вставать, но и не собирался возвращаться на коврик. Ветерок овевал его обнаженное тело, и это было приятно. Он надеялся, что справится с задачей – Чужие, разумеется, и ведать не ведали о том, что он здесь.

Всем телом развернувшись назад, Каталински увидел именно то, что и ожидал увидеть: вздымающийся над деревьями исполинский белоснежный бок Марсианского Сфинкса… Вернее, никакого не Сфинкса – но первое «я» привыкло называть этот громадный комплекс именно так, а второе «я» против этого не возражало.

Хотя среди деревьев и цветов не видно было ни одной живой души, Каталински каким-то образом постоянно ощущал чье-то присутствие. Ощущение было необычным и немного странным, но отнюдь не раздражало; оно напоминало то состояние, когда бродишь по тихому парку, вокруг никого нет, но ты знаешь, что за деревьями и кустами тянется улица, и там полно авто и людей, и ты рано или поздно вернешься, и никуда они не денутся, эти люди на тротуарах, в автомобилях и за стенами домов.

Он был не один – просто для достижения цели ему необязательно было видеть Других. Все-таки он не являлся одним из них, и даже новое зрение не могло помочь разглядеть то, что разглядеть никак нельзя – ведь не видит же глаз человеческий магнитные поля или инфракрасное излучение…

Да, Других он видеть не мог. Но совершенно точно знал: нечто, относящееся к Чужим, увидит обязательно. Относящееся не к Другим, а именно к Чужим. К тем, что явились сюда из запределья, и если и не могут что-то коренным образом изменить по собственному разумению, то мешать – мешают. Не понимая, и руководствуясь собственными представлениями – подобно тому, как некий гипотетический совершеннейший невежда пытался бы найти копыта у морского конька, пребывая в полной уверенности, что если конек, то непременно должны быть копыта; и даже не найдя никаких копыт, все равно намереваясь подковать несчастного представителя семейства игловых…

Нельзя сказать, что Чужие были именно такими невеждами, но они исходили из своих собственных воззрений на то, как должен быть устроен мир.

Инженер оценивал обстановку и свою готовность. С обстановкой все было в полном порядке, с готовностью – тоже. Помехи отсутствовали, цель находилась рядом – и он знал, где именно.

Поднявшись на ноги и втянув ноздрями ароматный воздух, Каталински осторожными шагами направился в противоположную от белого колосса сторону, переходя от дерева к дереву, словно охотник, выслеживающий зверя.

И, как и подобает хорошему охотнику, сначала почуял цель, и лишь потом, пройдя еще немного вперед, увидел ее.

Деревья со всех сторон обступали просторную площадку, подобную боксерскому рингу с золотым полом, только гораздо большую. Притаившись за стволом с гладкой, чуть шелушащейся светло-коричневой корой, Леопольд внимательно разглядывал угольно-черное сооружение в центре площадки, высотой как минимум с шести-семиэтажный дом.

Черный параллелепипед с безукоризненно ровными гранями. Очень похожий на Каабу – Дом Бога – в священном городе Мекке на Земле, где находится знаменитый Черный камень…

Черный камень Каабы – аль-Хаджар аль-Эсвад – по преданию, упал с небес еще во времена Адама. Это был ангел-хранитель Адама, обращенный Господом в камень после того, как он допустил грехопадение своего подопечного. А разрушители легенд – ученые считают Черный камень Каабы метеоритом…

Марсианский параллелепипед, скорее всего, не имел никакого отношения к Каабе, хотя… Хотя ангел Джибрил, дававший указания Ибрахиму по части строительства, мог явиться на Землю вовсе не из чертогов Господа – а отсюда, с Марса…

Сейчас все это было второстепенным: совпадение или не совпадение – какая разница? Главное – то, что находилось внутри этой марсианской Каабы. Возможно, это «что-то» тоже имело вид Черного камня. Возможно – нет. Каталински не знал, что именно там обнаружит, но был уверен, что обязательно обнаружит. В нужный момент его направят и подскажут – те, кто послал его сюда, в прошлое.

Не стоило сломя голову мчаться прямиком к черному параллелепипеду, который совершенно не отражал свет неяркого здешнего солнца и почему-то не отбрасывал никакой тени на золотое покрытие равнины. Нужно было действовать по-другому, потому что путь к марсианской Каабе преграждали охранники. Один из них расположился в каком-то десятке шагов от Каталински, еще двое виднелись в отдалении; по ту сторону «храма» могли находиться и другие.

«Охранниками, преграждающими путь» называло эти создания первое «я» инженера; на самом же деле они вовсе не были охранниками и не преграждали путь. Они имели прямое отношение к Чужим, они являлись порождением Чужих, и, пожалуй, самым точным их определением могло быть такое: «живые-неживые». Второе «я» не располагало более конкретными представлениями на этот счет; все, что касалось Чужих, было весьма и весьма расплывчатым, неопределенным…

Ближайший к затаившемуся инженеру охранник стоял (сидел? лежал?) совершенно неподвижно. Охранником, сторожем он являлся не в большей мере, чем дверной замок является охранником дома; он не охранял, не сторожил – но был препятствием. Мешал. Выглядел охранник как серая капля величиной с «лендровер» или, к примеру, с ту порцию геля для ног «Мэри Кей», что показывают в телерекламе. Благодаря коротким отросткам, торчавшим где попало, можно было представить его ежом, морской миной времен второй мировой, порцией фруктового желе для Кинг-Конга, украшенной свечами, – все зависело от живости воображения. Возможно, охранник обладал и глазами, и носом, но определить наличие хоть одного из этих органов Каталински не мог. Да и не пытался. Он точно знал, как строить свои отношения с охранником, – и этого было вполне достаточно.

«Поздравляю, урод, – мысленно обратился он к охраннику, невольно подражая киногероям. – Вот идет Зет, сын Борея. Сейчас он подует тебе в ухо…»

Приподнявшись на носках, инженер обеими руками ухватился за ветку и, с усилием подтянувшись, забрался на нее.

«Ты сможешь, – сказал он себе, вновь подражая киногероям. – Ты обязательно сможешь. Это гораздо легче, чем стычка с теми тремя ублюдками у Брюса Мо».

Мо – это было прозвище бармена, так его звали в честь одного из героев бесконечного мультсериала о Симпсонах, а на память о той драке остался у инженера шрам позади левого уха…

Хотя Каталински откуда-то знал, что охранники не реагируют на звуки, но на всякий случай старался производить поменьше шума. Оседлав ветку, он еще раз изучил обстановку: серые капли по-прежнему не шевелились, среди деревьев не было заметно никакого движения, и только в лазурно-рыжеватом небе продолжала кружить одинокая птица.

Ветка была толстой и длинной, и вполне подходила для осуществления задуманного. Лишь бы не подвело тело… Конечно, оно оставалось пока еще достаточно крепким, но уже далеко не таким, как лет пятнадцать назад, когда быстроногий студент Леопольд Каталински запросто мог прорваться, увернуться, убежать от соперников и через все поле занести тачдаун в чужие ворота. Сборная их факультета не имели себе равных в университете, буквально рвала всех в клочья… Что ж, пришло время тряхнуть стариной, показать свою ловкость и напористость.

Взявшись одной рукой за ветку над головой, инженер осторожно, чтобы не потерять равновесие, сначала встал на колени, а потом выпрямился во весь рост и медленно, приставным шагом, принялся перемещаться в сторону серого желеобразного сгустка. Ноги его слегка дрожали от напряжения – не столько физического, сколько эмоционального, – но он продолжал контролировать каждое свое движение. И даже ощущал что-то похожее на азарт, как в детских, но вполне серьезных заварушках, когда нужно было застать врасплох задавак из соседнего квартала.

Он продвигался вперед до тех пор, пока ветка не начала клониться вниз под тяжестью его тела. Отсюда до серой сопли было не так уж далеко. Сделав глубокий вдох и выдох, Каталински, сгибая и разгибая ноги, начал раскачиваться вместе с веткой – вниз-вверх… вниз-вверх… – и, скомандовав себе: «Вперед!», взметнулся в воздух. Расчет его оказался верен – он обрушился прямо на охранника и почувствовал, как содрогнулась под ним серая масса. Руки, оказывается, прекрасно знали, что делать, – они моментально погрузились в вязкое желе в нужном месте, сомкнулись на чем-то тонком, жестком, угловатом; то ли позвоночник это был, то ли стержень, то ли какая-нибудь главная ось… Рванули это жесткое и тонкое в сторону и вверх, словно выдирая из земли корень, – и тут же вынырнули, сделав свое дело. Именно так киногерои одним движением сворачивают шеи всяким зловредным типам…

Серая масса, всхлипнув, начала оседать, растекаться по золоту, как стремительно тающая ледышка, и Каталински, скатившись с нее, бросился к черному параллелепипеду. Бег давался ему труднее, чем предыдущие трюки, таких затяжных рывков не приходилось ему совершать уже давненько. Оставалось уповать только на относительно слабую гравитацию и на то, что ноги вспомнят былые денечки и не разъедутся на гладком золоте, и не подкосятся, и сохранят в целости свои мышцы и связки – и донесут, донесут погрузневшее тело до финиша, до черной стены.

О том, что будет дальше, он не беспокоился, потому что уже знал: черная стена, не отбрасывающая тени, – лишь видимость, что-то наподобие голограммы, и преодолеть ее не составит труда. Все зависело от того, сумеет ли он опередить тех двоих охранников, которые уже, набирая скорость, серыми утюгами скользили ему наперерез. Второе «я» проинформировало кратко и исчерпывающе: столкновение с любым из охранников будет последним, что он ощутит в своей жизни. А с другой стороны площадки, словно что-то почуяв или же получив сигнал, выскользнула из-за «храма» еще парочка серых каракатиц и, вопреки законам физики, сделав поворот без всякого заноса, под прямым углом, тоже устремилась наперехват…

Серые танки мчались навстречу друг другу на всех парах, оглушительно лязгали по бетону гусеницы, зверски рычали моторы, и башенные стрелки, приникнув к смотровым щелям, оскалились, уже готовые нажать на гашетки. Тяжелая броня гнала перед собой волны пропитанного гарью воздуха – вот-вот они сомкнутся и превратят в лепешку оказавшееся между ними голое хрупкое тело… Славная получится лепешка…

– А-а-а! – чувствуя, что ходуном ходящее сердце готово взорваться, заорал Каталински, заорал, как при оргазме, – только был это совсем не оргазм, – и прыгнул вперед, изо всех сил стремясь добраться до спасительной черноты; серые танки ни за что не сунутся в эту черноту!

Уже в полете он успел поджать ноги – теплые волны обрушились с двух сторон, но он успел-таки ускользнуть. Успел! Бронебойным снарядом пронзив черную пустоту, он упал на жесткую поверхность, и, проскользив на животе вперед, врезался плечом во что-то еще более твердое.

Но это были уже пустяки. Он – прорвался!

37.

Лепешка была холодной, твердой и безвкусной как подошва, а может, и еще хуже. Жевать ее было не самым большим удовольствием, но выбирать особенно не приходилось. Альтернативу этой маисовой дряни составляла еще большая дрянь – черные жесткие и, опять же, безвкусные комки теста, нанизанные на веревку, которые удавалось протолкнуть в горло только после глотка напитка, похожего на какао. Напиток, к счастью, был вполне терпимый, хотя и отдавал каким-то прогорклым жиром.

Свен Торнссон поставил керамическую чашку на пол и вновь, заложив руки за голову, улегся на тощий тюфяк, набитый шуршавшими при каждом движении сухими травами. От каменного пола веяло холодом, и если бы не ветхая неопределенного цвета накидка, которую, наверное, давным-давно использовали как тряпку, а теперь милостиво пожаловали ему, он бы окоченел в этой тесной норе.

Это была именно нора – три шага в длину и два в ширину, в ней невозможно было выпрямиться в полный рост. Об окнах речь не шла – какие окна могут быть в норе? – и только над дверью, надежно запертой снаружи на засов (пилот уже испытал ее на прочность), виднелось небольшое квадратное отверстие. Сквозь отверстие внутрь проникал отсвет факела, закрепленного на стене коридора, заставляя поблескивать выложенный слюдой пол. Душистая начинка тюфяка не могла заглушить другой запах, исторгаемый отхожей дырой в углу, – судя по всему, этой дырой пользовался не только пилот, но и те, кому выпало удовольствие находиться здесь до него. Больше ничего примечательного в камере не было – разве что найденная под тюфяком маленькая человекообразная глиняная фигурка…

Сколько уже времени он провел взаперти, Торнссон не знал – неизвестный напиток, которым его напоили, мог усыпить на час-другой, а мог и на сутки-другие. А тот, бритоголовый, был либо невосприимчив к такому питью, либо выпил слишком мало для проявления вырубающего напрочь эффекта. Еду пилоту давали уже несколько раз – кусок доски внизу двери приподнимался, и мужские руки без колец и браслетов просовывали в камеру блюдо с отвратительными лепешками, не менее отвратительными черными шариками, красной и белой отваренной фасолью, кусками тыквы и плодами авокадо и папайи; против этих весьма приятных на вкус плодов Торнссон ничего не имел, но их было слишком мало. Те же руки ставили чашку с подобием какао.

Голова у него уже не болела – то ли целительно подействовало сонное зелье, то ли время, и подбородок, если не трогать его пальцами, тоже не болел.

О том, что с ним собираются делать дальше, пилот не имел ни малейшего понятия. С одной стороны, тот факт, что ему до сих пор сохраняли жизнь и кормили, и сняли путы, позволял возродиться надежде на не самый нежелательный исход дела. С другой стороны, поддерживание приемлемого физического состояния пленника могло иметь вполне определенную цель. Например, пленнику была уготована участь индейки на праздновании местного Дня благодарения. Или же, увидев картины, показанные черепообразной марсианской машинкой, здешние высокие чины решили нейтрализовать пришельца и приговорили его к пожизненному заключению без права подачи апелляции. Или же послали гонцов в столицу, к здешнему королю, императору или президенту, с известием о явлении белокожего чужака в странном одеянии…

Были, были варианты, но какой из них правильный (и есть ли вообще среди них правильный) оставалось только гадать. А занятие это Торнссон считал отнюдь не самым приятным из того, что ему доводилось делать в жизни.

Он копался в воспоминаниях, он дремал, и ему виделись сны о прошлом, и посещали его кошмары, и все чаще и чаще накатывалось такое всепоглощающее чувство обреченности, что впору было кричать и биться головой о каменную стену темницы…

Ему очень хотелось верить в то, что все, случившееся с ним, – не более, чем сон, пусть даже не простой сон, а некое астральное путешествие. Это не он сам, а только его астральное тело отправилось на Марс, и попало в недра Марсианского Сфинкса, а теперь вот залетело в прошлое, в индейский Теотиуакан, – а он, настоящий, подлинный, физический Свен Торнссон, лежит себе и спит в своей уютной холостяцкой берлоге, и не один спит, а в обнимку с какой-нибудь милашкой, утомившейся от его азартных многократных наскоков. Постель была его стадионом, его полем боя, его карточным столом…

Думать так было приятно, но пилот не мог сломить в себе реалиста и поверить в то, во что верить просто невозможно.

Временами, очень осторожно, он пытался осмыслить все происшедшее с ним, старался представить, как сможет существовать здесь (если, конечно, ему доведется остаться в живых), в этом мире далекого прошлого, отделенном непреодолимой пропастью веков от привычного, знакомого, дьявольски хорошо устроенного быта начала третьего тысячелетия от Рождества Христова. Пусть даже ему удастся вырваться отсюда, из этой темницы, из этого города – куда бежать дальше? Не тормознешь авто на шоссе, не проберешься на корабль, не возьмешь билет на самолет… И нет еще на Земле его страны, не родились еще его современники – и как он будет жить здесь?..

Мысли эти были настолько страшными, такая унылая, безысходная бездна распахивалась перед ним, что он запрещал себе думать об этом – иначе мозги могли пойти вразнос, закипеть и испариться…

Надежда – если это можно было считать надеждой – оставалась только на то, что у неведомой марсианской машины, забросившей его сюда, все-таки есть реверсивный механизм, и возвращение в исходную точку и в исходное время возможно. Уж лучше вновь очутиться в недрах Марсианского Сфинкса в своем времени, чем скитаться по совершенно чужим для него краям далекого прошлого…

Пожалуй, только эта тень надежды, не тень даже, а тень тени, вкупе с защитным психологическим барьером спасали Свена Торнссона от безумия.

Он лежал на жесткой колкой подстилке, вдыхая запах чужих трав, смешанный с вонью отхожего места, и как четки медленно перебирал мысли. Мысли вращались по кругу, и вращение это навевало черную тоску.

Его вернули к реальности голоса за дверью. Один голос был мужской, а другой – женский, молодой и звонкий. Пилота пробила испарина. Он рывком сел на своей шуршащей подстилке и насторожился. Что-то подсказывало ему: наступил тот момент, та «точка бифуркации», когда решается его дальнейшая судьба. Именно сейчас линия его жизни может сделать неожиданный поворот.

Женский голос был настойчивым, требовательным, а мужской – неуверенным и приглушенным. Он, по всей вероятности, принадлежал охраннику, чьи шаги и бормотание не раз доносились до Торнссона сквозь отверстие над дверью. Раздался протяжный звук отодвигаемого засова, кто-то потянул дверь на себя – и в каменном мешке стало гораздо светлее от возникшего в проеме горящего факела. Факел держала в руке та самая девушка с лицом Сандры. Ее поза копировала позу Статуи Свободы, и пилоту очень хотелось верить в то, что эта девушка, которой, видимо, разрешалось многое, станет для него символом свободы, его личной свободы, освобождения из карцера и возвращения к жизни и свету. За ее спиной виднелся под настенным факелом нахмуренный воин-охранник с дубиной наизготовку.

Выглядела девушка уже не так, как тогда, в храмовом зале на вершине пирамиды. Теперь ее густые иссиня-черные волосы были распущены и, разделенные пробором посредине головы, увенчанной небольшой нефритовой диадемой, двумя потоками свободно стекали на плечи. К похожей на блесну пластинке под нижней, чуть оттопыренной губой прибавились два отливающих серебром кольца, продетые в ноздри с обеих сторон, и нанесенные чем-то желтым – возможно, охрой – лепесткообразные пятнышки под глазами, невольно заставившие пилота вспомнить одну сумасбродку-мулатку, с которой он развлекался в Палм-Бич. Впрочем, эта своеобразная бижутерия и макияж ничуть не портили впечатление от ее свежего юного лица со специфическими индейскими чертами. Белая с зеленым туника сменилась тканью цвета рубина, в обтяжку обмотанной вокруг тела и скрепленной в нескольких местах изящными, напоминавшими бабочек, застежками.

Быстро осмотрев карцер, девушка остановила взгляд на сидящем пилоте – и Торнссон тут же улыбнулся ей, хотя внутри у него все дрожало от волнения. Глаза ее как-то особенно блеснули, и это был вовсе не злой, не воинственный блеск… А потом ее взгляд, переместившись, застыл на тонких облегающих белых плавках Торнссона с черной надписью «Арго». Пилот шевельнулся, и девушка вновь посмотрела ему в лицо. Он увидел в ее глазах благоговение, и понял, зачем она пришла сюда. Понял, что для нее он вовсе не презренный чужак, а некто очень и очень почитаемый, и что возможное спасение всецело зависит от нее, дочери влиятельного отца или внучки влиятельного деда, слово которой многое значит для обычных граждан типа этого воина-охранника – хоть на медной его физиономии и читается явное недовольство.

«Ты мой путь к свободе», – подумал Свен, и все в нем ожило, и вмиг улетучилось изматывающее душу чувство обреченности, и бездна безысходности при ближайшем рассмотрении оказалась вовсе и не бездной, а так, неглубокой впадиной с ясно просматривающимся дном, преодолеть которую не составляет особого труда.

Он еще раз улыбнулся – и девушка улыбнулась ему в ответ. И, пятясь в коридор, где по-прежнему маячил пасмурный охранник, поманила пилота рукой.

Торнссон не стал дожидаться повторного приглашения. Вскочив с тюфяка и едва не врезавшись макушкой в низкий потолок, он запахнул выданный ему секонд хенд и шагнул за порог своей одиночной камеры без холодильника и телевизора.

В обе стороны от двери тянулся неширокий коридор с еще пятью-шестью такими же дверями; концы его терялись в темноте, с которой не могли справиться два факела: один – закрепленный на стене, и второй – в руке девушки. В коридоре было теплее, чем в каменном мешке, пламя факелов слегка колебалось, и Торнссон подумал, что где-то неподалеку находится выход наружу.

Еще раз что-то строго сказав охраннику, юная спасительница задержала взгляд на пилоте и, сделав приглашающий жест, довольно быстро направилась в глубь коридора. Ее походка очень напоминала «крадущийся шаг» все тех же ниндзя – мягкое, бесшумное перекатывание с пятки на носок. Торнссон тут же последовал за ней по гладкому слюдяному полу, обдумывая, как остаться незамеченным, когда они выберутся из этого местного Алькатраса*. Он не сомневался в том, что спасительница пришла за ним не с утра, и не в разгар дня, а вечером или ночью. Ночью шансы на успех операции значительно повышались – обозревая окружающее с вершины пирамиды, когда его вывели из храма, он нигде не заметил ничего похожего на уличные фонари или какие-нибудь другие источники освещения. Луна была не в счет. * Известная американская тюрьма. (Прим. авт.)

Мягко покачивались округлые бедра спасительницы-проводницы, переливалась в свете факела ее диадема, и едва слышно постукивало что-то – вероятно, ножные браслеты. Пройдя с десяток шагов, пилот оглянулся: охранник сидел на корточках, прислонившись спиной к закрытой двери опустевшей камеры, и смотрел им вслед. Выражение его лица было не разобрать, и хотелось надеяться, что он не помчится поднимать тревогу. Впрочем, спасительница, несомненно, представила какие-то очень веские обоснования, иначе страж мог бы и не подчиниться. Или же, действительно, ее положение в местном бомонде давало ей большие возможности…

Еще через несколько шагов Торнссон обнаружил, что коридор упирается в глухую стену. Он резко остановился, не зная, что и думать, но девушка, обернувшись, вновь, как и на пороге камеры, сделала приглашающий жест и улыбнулась: не бойся, мол, пришелец, я знаю, что делаю. И повернула налево, исчезнув в стене. Быстро шагнув следом, пилот оказался перед узким проемом, в котором едва могли разминуться два человека. Вверх, в темноту, уходили невысокие каменные ступени.

«Ну точь-в-точь по Фрейду», – подумал пилот.

Сновидение, в котором поднимаешься по лестнице, имело вполне определенный однозначный смысл. Торнссон был уверен, что и в реальности такой подъем завершится именно по Фрейду.

Не сводя глаз с обтянутой тканью тугой девичьей попки, он, как завороженный, переставлял ноги, и картины одна соблазнительнее другой возникали в его голове. Ступени вели все выше и выше – и наконец Торнссон, вынырнув из радужных грез, сообразил, что все идет как-то не так. Он-то считал, что выход из этой местной тюрьмы находится неподалеку от его камеры – а что же получалось на деле? А на деле они как будто бы выбирались из глубокого подземного бункера. Почему?

Еще не успев сделать очередной шаг вверх по ступеням, он уже знал ответ на собственный вопрос. Его темница находилась не где-то среди городских кварталов, а в той самой пирамиде, на вершине которой возвышался храм солнечного божества! И помещение с черепообразной марсианской машинкой тоже находилось внутри пирамиды. Его, оглушенного, просто перенесли вниз. А теперь ведут вверх – не к выходу в город, а в тот же храм… Зачем?

«Ну, понятно, зачем, – подумал он. – А потом? Может быть, пока не поздно, повернуть назад и быстренько-быстренько убраться отсюда? С тем меднорожим уж как-нибудь справлюсь, и бита ему не поможет…»

Пилот колебался. Девушка по прежнему не сбавляла шага и не оборачивалась, и факел в ее руке был подобен олимпийскому огню, который обязательно нужно доставить к месту назначения. Туда, где начнется борьба. Начнутся игры. А игры бывают не только спортивные, но и совсем другие – не менее увлекательные…

Ради таких игр Свен Торнссон всегда был готов пойти на риск. Случались у него из-за этого и неприятности – сравнительно мелкие и покрупней, с драками и трещинами в ребрах… но даже зная, что дело может кончиться немалыми телесными повреждениями, он предпочитал ввязываться в каждую очередную амурную авантюру, а не уклоняться от нее. В конце концов, за каждое удовольствие нужно платить – эта максима была в силе от века, со времен пострадавшего Адама (Ева не пострадала от изгнания из Эдемского сада, а приобрела счастье материнства), и ее никто не отменял.

Правда, в данном случае, цена удовольствия могла оказаться чересчур высокой. Равной цене жизни…

Девушка, словно уловив сомнения и колебания пилота, остановилась и полуобернулась к нему – и Торнссон, встретив ее призывный взгляд, в котором сквозило все то же благоговение, окончательно решился.

«Дьявол, да что может быть лучше, чем принять смерть в момент наслаждения!..»

– Свен, – сказал он, показывая на себя.

– Лолалиатцакоаце, – не проговорила – пропела в ответ она, и добавила что-то еще, слогов на двадцать – двадцать пять, но для Торнссона это была уже избыточная информация.

– Лола, – повторил он первые два достаточно простых слога ее имени и, поднявшись еще на одну ступеньку, оказался рядом с ней. Ее волосы пахли незнакомо и возбуждающе.

Девушка прикипела взглядом к его плавкам, ноздри ее шевельнулись, и качнулись серебристые кольца, придававшие ей сходство с поклонницами дип-ретро.

– Пошли, Лола, – сказал он, едва удерживаясь от того, чтобы не приступить к делу прямо сейчас – такой почти физически ощутимый поток феромонов истекал от юного тела. – Пошли…

Лестница, сделав несколько витков, вывела их в такой же узкий коридор, в конце которого темнел еще один прямоугольный проем. Миновав его, Свен вслед за девушкой шагнул в темноту, тут же отпрянувшую, словно обжегшись огнем факела.

Это был небольшой зал, посредине которого возвышалось нечто похожее на ширму – деревянный каркас в рост человека, обтянутый белой тканью с витиеватыми узорами. Там часто повторялись изображения четырехлепесткового цветка, змей, бабочек, птиц и каких-то абстрактных фигур, которые можно было принять за творчество кубистов и супрематистов, – была в жизни пилота и специалистка по живописи, студентка-китаянка, не в меру экспансивная и ревнивая. Наискосок от входа, в сопредельной стене, виднелся еще один проем, и в глубине его что-то слабо отливало золотом в свете факела. Присмотревшись, Торнссон различил знакомые пухлые губы и приплюснутый нос солнечного божества. Всякие сомнения отпали – он опять был в том же храме на вершине ступенчатой пирамиды, только не в зале с чашей, а в соседнем помещении, вход в которое он не заметил, когда выказывал знаки уважения солнцеликому покровителю индейцев. И значит, скорее всего, он действительно так и не покидал пирамиду.

Пилот еще раз подумал, что обличьем своим Кинич Какмоо совсем не похож на свою паству, а похож на заплывшего жиром чванливого негра, – и тут же выпрыгнуло из подвалов памяти, казалось бы, прочно забывшееся за ненадобностью. Еще одна история из тех, что как арахис из надорванного пакетика сыпались из лорда-хранителя информации Алекса Батлера, под завязку забившего свою голову всякой всячиной, тутти фрутти на любой вкус и цвет.

Орфей-всезнайка говорил когда-то на базе в Юте что-то такое о древних каменных головах – огромных скульптурах, найденных, кажется, где-то в этих краях. Головах с обликом именно негров, а не индейцев. «Головы ольмеков» – вот как они назывались. Не сиделось, видать, неуемным неграм в своей Африке, тянуло в другие края… Вот только почему индейцы поклонялись негритянскому божеству?..

Впрочем, сейчас у пилота были дела поважнее, чем раздумья по поводу загадок истории. Подчиняясь жесту своей юной освободительницы, он вместе с ней подошел к ширме и с интересом проследил за тем, как девушка отводит в сторону одну из секций, открывая проход внутрь. Он не рассчитывал на то, что там обнаружится гидроматрас или обширное ложе-сексодром; гораздо чаще он обходился без этого. Но то, что он там увидел, было, пожалуй, похлеще гидроматраса и всех сексодромов вместе взятых.

За ширмой, на каменном полу, тускло отражавшем свет факела, сидел во всей своей небесной красе сам солнечный бог Кинич Какмоо. Точнее, сидел он не на полу, а на невысоком пьедестале, к которому вели три ступеньки. Размерами каменный бог был чуть побольше пилота. Лицо его украшала золотая маска – уменьшенная копия барельефа в нише, тело было расписано кое-где стершейся разноцветной узорчатой татуировкой, а по обилию уже привычных пилоту разнообразных побрякушек – браслетов, колец, ожерелий, пластин, трубочек, бляшек, перьев и прочего – солнцеликий превосходил десяток верховных жрецов вместе взятых. Никакой одежды на нем не было. Кинич Какмоо (если, конечно, именно так называли его здешние индейцы) сидел, слегка откинувшись назад, упираясь отведенными за спину руками в постамент, словно загорал на пляже; для полного сходства не хватало только дорогих солнцезащитных очков, но не будет же бог Солнца скрывать свое лицо от самого себя! Его полусогнутые в коленях ноги были широко разведены в стороны, и вздымался между ними золотой, ярко блестящий фаллос, размерам которого могли бы позавидовать не только любители сексуальных утех из породы homo sapiens, но, пожалуй, и племенные жеребцы. Солидный был детородный орган у солнечного божества, напряженный, вытянутый в струнку и готовый вонзиться туда, куда надо.

Но только хоть и бог это был – а все-таки каменный, с добавками золота. Всего лишь скульптура. Статуя. Неподвижное подобие, совершенно неспособное ничего никуда вставлять. А значит…

А значит, сообразил слегка оторопевший от этого зрелища Свен, солнечный бог фигура тут пассивная, и главную роль в обряде играет совсем не он. Пилот почти не сомневался в том, что не просто так, не для красоты, не для молитв и песнопений разместили здесь негроидного бога в такой позе и с такой мощной штуковиной, на которую так удобно присесть, держась руками за раздвинутые гладкие каменные колени. И не просто присесть, и не каждому присесть… А именно женщине. Девушке. Девственнице. Принять в свое лоно золотой фаллос солнечного бога. Кровь из разорванной плевы – ему, богу, первому. Право первой брачной ночи. Да, конечно, больно – а что поделать? Разве это не высшая честь – совокупиться с солнечным божеством?

Зачем девушка с труднопроизносимым именем привела его сюда? Чтобы он присутствовал при обряде? Или?..

Ну конечно – или!

Торнссон перевел взгляд на неподвижно стоявшую Лолалиатцакоаце. Она сделала шаг к постаменту, воткнула факел в углубление у ступни божества и медленно повернулась к пилоту.

– Лола… – сказал он.

– Су…ээн… – сказала она.

И перешла на язык жестов.

Этот язык был прост и понятен; для того, чтобы пользоваться им, не нужно ходить на какие-то курсы и слушать кассеты с записями текстов. Наверное, на таком языке можно общаться даже с инопланетянами. Главное – чтобы у собеседников не было никаких предубеждений и они искренне желали понять друг друга.

Лолалиатцакоаце, тихо и напевно говоря что-то, показывала пальцем на едва различимый в трепещущем свете факела потолок, и переводила палец на пилота, разводила руки в стороны, как крылья, и кружила на месте, глядя вниз, себе под ноги, словно бы с высоты… без всякого смущения поглаживала золотой причиндал божества, и устремляла взгляд на эластичные плавки Свена… притрагивалась ладонями к своему животу и выпячивала его… что-то покачивала на руках… простирала руки к статуе божества… расправляла плечи, изображая пальцами колышущиеся перья над головой… Это был целый моноспектакль, это был театр пантомимы, это была пламенная речь – изложение дальнейшей жизненной программы Лолалиатцакоаце.

И Свен Торнссон прекрасно разобрался в этой программной речи.

Он был белоликим богом, подобным солнечному божеству, – божеству, которому поклонялись, которого любили, которому отдавали свою девственность. Он, как и Кинич Какмоо, обитал в небесах, и спустился с небес, чтобы облагодетельствовать юную Лолалиатцакоаце. Ей уготовано было лишиться невинности от золотого фаллоса солнечного божества, но она поступит по-иному. Она отдастся пришедшему с небес Суээну, звездному брату Солнца, потому что он, Суээн, сродни людям, в его жилах течет такая же кровь… Она отдастся белокожему брату Солнца, и у нее родится ребенок. Сын. Сын вырастет – и станет верховным жрецом, самым могущественным из всех когда-либо существовавших верховных жрецов, и все будут покорны ему, и будут трепетать при каждом его слове, при каждом его взгляде, и безропотно выполнять все его указания. И она, Лолалиатцакоаце, мать великого верховного жреца, будет счастлива, и проведет свои земные дни в блаженстве и покое, а по окончании своего жизненного пути вознесется на небо. Ей уготовано вечное беззаботное пребывание среди богов, и сын ее в положенный час присоединится к ней – и они вечно будут жить на небесах…

«И все у тебя и сына будет о’кей», – подумал Свен Торнссон и понял, как это здорово, когда тебя считают богом и ни на мгновение не сомневаются в том, что ты принесешь истинное счастье.

– Пусть так и будет, Лола, – сказал он и сделал шаг к ней. – Пусть так и будет…

Она запрещающим жестом выставила перед собой руку, останавливая его. Пальцы другой руки пробежались по застежкам – и ткань с легким шорохом упала к ногам девушки, открыв длинный черный нож из обсидиана. Нож на тонком плетеном ремешке свисал с шеи Лолалиатцакоаце. Факел освещал девушку снизу и сбоку, и этого было вполне достаточно для того, чтобы пилот рассмотрел все ее обнаженное юное тело с маленькими холмиками грудей, плоским животом и выбритым лобком. Глаза Лолалиатцакоаце блеснули, она поднялась на пьедестал и, повернувшись спиной к пилоту, наклонилась и обеими руками обхватила золотой фаллос солнечного божества. Глянула через плечо на Торнссона, расставила ноги и слегка приподняла ягодицы. И замерла в ожидании.

Чувствуя, как сердце бухает уже не в груди, а где-то в горле, Свен сбросил с плеч накидку, рывком стянул с себя плавки и в один длинный шаг тоже очутился на постаменте…

…Сошедший с небес брат солнечного бога соединился со смертной, тем самым поставив ее неизмеримо выше других людей. Ее, и будущий плод чрева ее…

«Благословен плод чрева твоего…»

Ноги девушки подогнулись и она, выскользнув из рук пребывающего в сладком, восхитительном угаре Торнссона, опустилась на колени, продолжая держаться руками за рабочий орган солнечного божества. Все тело ее содрогалось, шумное дыхание, сливаясь с дыханием пилота, разносилось, казалось, по всему залу. Пилот тоже присел на холодный постамент, обнял ее сзади за плечи, прижал к себе.

– Спасибо, Лола…

«Это тебе спасибо, Свен…»

Да нет, конечно… не могла она так сказать. Просто бывает, что в мгновения близости люди могут слышать мысли друг друга…

Они сидели в тишине храма, в компании с солнечным божеством, – девушка Лолалиатцакоаце из древнего индейского племени и американский астронавт Свен Торнссон, – познавшие друг друга, свершившие то, что ежедневно, хвала мудрому змею-искусителю, свершается на земле и благодаря чему не переводится в мире род людской, – и золотой фаллос сиял в полумраке как символ неиссякаемости жизни. Торнссон вдыхал запах разгоряченного девичьего тела, и ему снова захотелось ее. Лолалиатцакоаце мгновенно отреагировала на его непроизвольное движение – только это была совсем не та реакция, какой хотелось бы пилоту. Отстранившись от него, девушка сняла с шеи обсидиановый нож. Повернулась к нему лицом и начала новый монолог на языке жестов, и Торнссон теперь еще лучше понимал ее – потому, наверное, что действительно мог сейчас читать ее мысли.

«Я знаю, что ты бог, – сказала она ему. – И наши старейшины-жрецы тоже это знают. Но место богов – на небе, а ты спустился вниз, на землю. Там, в небесах, ты неуязвим, а здесь подобен нам, людям. Тебя можно ударить. Тебя можно убить… Здесь, внизу, твое тело стало смертным. Но все равно ты остаешься богом, твое сердце наполнено божественным могуществом. Поэтому у тебя, живого, вырежут сердце, живое сердце, – девушка прикоснулась лезвием ножа к груди пилота, – и верховный жрец съест его. И уподобится богу… Я не хочу этого, потому что он не допустит появления на свет моего сына, и плод вытравят из меня… Вот тебе нож, иди к дверям, они не заперты, – и уходи отсюда, уходи далеко-далеко…»

Торнссон повесил нож себе на шею, провел рукой по волосам Лолалиатцакоаце, чувствуя, как защемило в груди.

Девушка едва заметно улыбнулась.

«Иди, Свен…»

Он встал, спустился с постамента и поднял с пола свои вывернутые наизнанку плавки. Девушка вдруг насторожилась, словно прислушиваясь к чему-то, и резко махнула рукой в сторону проема, за которым золотился барельеф солнечного бога. Торнссон тоже прислушался, но ничего не услышал, а девушка вновь отчаянно замахала рукой, глядя уже не на него, а в сторону невидимой лестницы, по которой они пришли сюда: «Уходи, быстрее уходи!»

Свен поспешно надел плавки, подхватил накидку и бросился прочь из зала. Если тот меднорожий охранник все-таки поднял тревогу, и сюда спешат воины – у него мало шансов с одним ножом устоять против дротиков и дубин.

Прежде чем покинуть помещение, пилот оглянулся: Лолалиатцакоаце, забрав свою одежду, закрывала за собой створку ширмы, собираясь спрятаться на рабочем месте солнечного божества, а от лестницы уже явственно доносилось приближающееся позвякивание и перестук.

Любая заминка могла оказаться роковой – и Торнссон, миновав нишу с барельефом, размашистым шагом направился через зал с чашей к дверям храма. К счастью, кое-где на колоннах и стенах еще трепетал отживающий огонь факелов, и можно было идти быстро, не опасаясь разбить лоб о колонну.

Он уже дошагал до чаши, слегка запыхавшись, – земная гравитация, от которой он отвык, была не на его стороне, – когда за спиной вновь возник стук и перезвон. Оглянувшись, он увидел, как один за другим появляются из проема фигуры воинов с факелами и дротиками в руках. Отбросив накидку и сорвав с шеи нож, он побежал к дверям – и услышал позади крики.

«Мои белые плавки, – подумал он, стискивая пальцами рукоятку ножа. – Мои очень хорошо заметные белые плавки…»

Леопольд Каталински как-то раз то ли в шутку, то ли всерьез говорил, что если настанут у него черные дни, он продаст свое нижнее белье, побывавшее на Марсе. Выставит на аукцион. Если, конечно, к тому времени будет обнародована вся правда о программе «Арго». Белье у астронавтов было не простое, а сплошь прошитое серебряными нитями – серебро замедляет рост бактерий, в таком белье не потеешь…

Он бежал, задыхаясь, и уже знал, что вот-вот окончательно отбегает свое.

Кому-то было суждено умереть от неосторожной прихоти прокатиться по Далласу в открытом лимузине… Кому-то – из-за дефекта в твердотопливном ускорителе… А ему, Свену Торнссону, – из-за того, что кто-то решил: у астронавтов, летящих на Марс, должны быть белые плавки…

Он успел добежать до дверей, и двери нехотя уступили его напору.

Выскочив на площадку перед храмом, Торнссон метнулся к ведущим вниз ступеням. Ночное небо смотрело на него мириадами звездных глаз, и сияла луна, и где-то среди этих звезд затерялся кровавый Марс – словно рана на теле Вселенной.

Ступени были совсем близко.

Он почти добежал до них – и получил болезненный удар в спину. Дротик вонзился под левую лопатку…

Прежде чем упасть и покатиться по ступеням, Свен Торнссон успел подумать, что его разорванное сердце вряд ли устроит верховного жреца, ведь тому нужно было живое сердце…

И если и приносилась сейчас жертва – то не земным, а марсианским богам.

Распахнулся черный зев туннеля – и вдали забрезжил свет иного…

38.

Некоторое время Каталински лежал, приходя в себя после сумасшедшего забега, все-таки завершившегося тачдауном, а потом приподнялся и сел, тяжело дыша и потирая ушибленное плечо. Никаких стен в поле своего зрения он не обнаружил; он сидел посреди обрамленной деревьями площадки, светило солнце, и все так же кружила в небе птица, и в отдалении, сбившись в кучу, застыла, как ни в чем не бывало, дюжина серых капель. От их пострадавшего сородича не осталось даже мокрого пятна – он словно испарился под нежарким солнцем.

Охранниками эти куски желе оказались никудышными, и Леопольд примерно знал, почему. Дело было не в охранниках, а в нем самом. Он был в этом мире иным, не принадлежавшим этому миру, – а охранники не умели вовремя распознавать иных. Потому сюда и направили именно его; только он мог стать проходной пешкой тех, кто находился в недрах Марсианского Сфинкса. Теперь ему предстояло переместиться на следующую клетку, еще ближе к последней горизонтали шахматной доски. И постараться и впредь не попадать под удар неприятельских фигур.

Охранники, только что представлявшиеся ему ревущими танками, выглядели теперь как самые заурядные плевки, не более. Ничего они не чувствовали, ничего не замечали; вернее, может быть, и чувствовали, и замечали – только совсем не то. Каталински был уверен, что со стороны его не видно – для той же птицы, продолжавшей неустанно тренировать крылья, на площадке по-прежнему возвышается черное сооружение, не отбрасывающее тени.

Скосив глаза направо и вниз, он обнаружил, что и сам лишился тени, как будто стал бесплотным духом. Мягко золотились разрисованные драконами плитки, он чувствовал собственной кожей, какие они теплые, – а значит, все-таки не превратился в привидение. К тому же, привидения вряд ли способны испытывать боль, а у него довольно сильно болело плечо; хотя, исходя из своего спортивного опыта, он не сомневался: там не перелом и даже не вывих, а просто сильный ушиб. Который до свадьбы обязательно заживет. До четвертой – если он отважится когда-нибудь на таковую.

Леопольд Каталински сидел, продолжая разглядывать золотое покрытие равнины, и не торопился поворачивать голову в другую сторону, чтобы наконец увидеть то препятствие, на которое наткнулся в своем отчаянном броске. И сердце, и дыхание уже почти пришли в норму, однако, он все медлил и медлил. И объяснение этому было очень простое: он боялся обнаружить там нечто не то чтобы неприятное… а такое, что потребует от него новых физических усилий… Давным-давно уже исчезло у него стремление, прорываясь напролом, сквозь толчки, захваты и удары, заносить соперникам тачдауны, голыми руками сворачивать горы, вообще – изнурять тело. Одной только что пережитой встряски было более чем достаточно, вторую такую он если и желал, то лишь врагу своему… вернее, врагам, которых всегда хватало. А если рядом окажется нечто неподъемное? И ведь нужно будет это неподъемное все-таки поднять, и понести на своих плечах – причем, особенно обрадуется этому левое плечо, – и не на два-три шага понести, а куда-нибудь на край света… Ну, не на край света, но все-таки… И как можно быстрее.

В общем, инженеру совсем не хотелось поворачивать голову налево.

Однако сидеть без дела, разглядывая сиррушей-драконов на плитках, было тоже как-то неправильно – негоже проходной пешке торчать посреди доски. И вообще, на доску мог прыгнуть проказник кот и снести с нее все фигуры – к чертовой матери!

Каталински вздохнул и повернул голову. Потом медленно встал и, сделав два шага назад, оглядел то, что находилось внутри призрачной марсианской Каабы. Это была круглая черная колонна высотой в полтора его роста и толщиной с ногу слона, водруженная на невысокий квадратный, тоже черный, постамент. Материал походил на мрамор, а еще вызывал у инженера ассоциации с роялем. Колонна сужалась кверху и заканчивалась головой какого-то существа, напоминавшего птицу. Глаза с завитками по сторонам и вертикальными овальными углублениями на месте зрачков слепо глядели вдаль, широкий хищный клюв был загнут вниз, а над гладким покатым лбом торчали два коротких рога, вырастающих из одной точки и наклонно расходящихся в противоположные стороны. Все линии были скупыми и четкими, как на графическом рисунке. Форма рогов совпадала с вырезанным на колонне на уровне груди инженера символом в виде буквы «V».

Каталински медленно обошел вокруг колонны – и не обнаружил никаких других знаков и архитектурных деталей. Он прикоснулся рукой к ее гладкой прохладной твердой поверхности, попробовал качнуть – но безуспешно. Вернувшись на прежнее место, он вновь медленно изучил рогатую птичью голову. Перевел взгляд на символ, точь-в-точь повторяющий знакомую букву. Еще раз взглянул на рога… на символ… на рога…

И в голове у него наконец сложился вполне законченный узор, потому что всплыл в памяти один эпизод, которому он в свое время не придал значения и благополучно забыл.

…Гоняли их во время предполетной подготовки на базе в Юте по полной программе, чуть ли не в режиме форсажа, но, слава богу, по вечерам давали отдышаться. И они, члены экипажа «Арго», собирались в холле у большущего плазменного телевизора, детища Страны Восходящего Солнца. Хотя у каждого в комнате и был свой телевизор, конечно, поменьше, чем этот, – но вместе было как-то веселее. Правда, такое случалось не каждый день, и далеко не всегда в холле сходились все пятеро, но все-таки – собирались. В тот вечер, представившийся сейчас инженеру, по телевизору шел какой-то средненький фильм – обычные мистические навороты, обильно сдобренные кровью, на фоне псевдоисторических декораций. Средневековый орден тамплиеров… Периодически оживающий по ночам козлоподобный идол… Убиенные дети, принесенные ему в жертву… В общем, традиционный набор.

Каталински смотрел все эти страсти-мордасти одним глазом – просто не хотелось торчать в своей комнате, а прогулка в окрестностях базы не доставила бы особого удовольствия, потому что за окнами ни с того ни с сего разгулялся холодный ветер; он такими ветрами был сыт по горло с детства. Свен Торнссон, напротив, наблюдал за нелегким житьем-бытьем тамплиеров с интересом, а командира и Флоренс, кажется, не было. Да, точно, – не было. Кто-то еще сидел в холле, из персонала базы… И Батлера тоже не было, а потом он пришел с гитарой, постоял сбоку, у стены, и удалился, так и не досмотрев, как взбесившийся рогатый идол пачками пожирает рыцарей-монахов.

Потом фильм кончился, бесконечной чередой замелькали рекламные ролики, и Торнссон тоже ушел, прихватив с собой девчонок… да, это были девчонки, точно. Хорошие девчонки, обслуживающий персонал. Инженер остался один, тут начался блок новостей, и в холле вновь возник Алекс. Уже без гитары.

На экране веселилась разношерстная толпа – кто-то кого-то обскакал на выборах где-то на задворках то ли Европы, то ли Азии, и толпа размахивала флагами и плакатами и тыкала в телекамеру победно растопыренными пальцами.

– Празднуют победу сатаны? – осведомился Батлер, садясь в соседнее кресло.

– При чем здесь сатана? – не понял инженер. – Какого-то кандидата в президенты. Или в султаны. Только что говорили.

– А почему же тогда знак сатаны показывают? – Ареолог развел в стороны средний и указательный пальцы на правой руке, изображая букву «V».

– Это знак победы, – сказал Каталински и, взяв пульт, уменьшил звук телевизора. – Можно подумать, ты сегодня родился.

– Нет, можно подумать, что это они сегодня родились, – возразил Алекс, кивая на экран, где, впрочем, показывали уже каких-то босоногих африканцев. – Как и те парни, что состряпали эту ахинею с тамплиерами. Прямо одно за другим.

Каталински совсем убрал звук и повернулся к ареологу:

– Сдается мне, уважаемый специалист по Марсу, что тебе чертовски хочется кого-нибудь просветить. Готов сыграть роль внимающей аудитории. Пользуйся, пока я добрый.

– Это ты, дорогой, пользуйся возможностью просветиться, – заявил повеселевший Батлер. – Денег не возьму.

Судя по всему, его действительно распирало от желания выразить свое возмущение некомпетентностью создателей «этого полнейшего дерьма собачьего» – так он отозвался о киноподелке про тамплиеров.

По древнему учению Каббалы, говорил Батлер, пентаграмма – пятиконечная звезда, заключенная в круг, – является как положительным, так и отрицательным символом. Обращенная кверху одним лучом, она символизирует мессию, а двумя лучами – сатану. А потому растопыренные пальцы – это символ сатаны. Именно такая пентаграмма, по некоторым сведениям, висела на шее идола Бафомета, которому поклонялись тамплиеры.

Тот Бафомет, что фигурирует в фильме, говорил ареолог, имеет весьма отдаленное отношение к тамплиерам, потому что появился гораздо позже, в девятнадцатом веке, и придуман французским оккультистом Элифасом Леви. Сведения же о Бафомете тамплиеров противоречивы.

В начале четырнадцатого века французский король Филипп Красивый разгромил орден тамплиеров. Под пытками некоторые рыцари-монахи признались в том, что поклонялись идолу Бафомету, однако ни одно из описаний идола не совпадало с другим. То ли он золотой, с рубиновыми глазами, то ли это человеческий череп, то ли деревянная или металлическая голова с волнистыми черными волосами… Если верить показаниям тамплиеров, идол и бородат, и безбород, и с двумя, и с четырьмя лицами, с телом то человека, то кошки, то свиньи. По некоторым свидетельствам, у него три головы и четыре ноги. Кое-кто во время инквизиционного процесса упоминал хвост, рога и крылья. Одежда тоже была самой разнообразной – от черного балахона до человеческой кожи.

Большинство же ученых считает, что никакого идола Бафомета и вовсе не существовало…

Однако, по слухам, после разгрома ордена тамплиеров Бафомет не только уцелел, но и до сих пор пребывает в целости и сохранности. Его где-то прячут.

Более того, продолжал просвещать инженера Алекс Батлер, Бафомет – не единственное имя идола тамплиеров, и вообще никакой это на самом деле не идол!

Оказывается, в древних иудейских текстах описывалась некая чудесная машина манны, которая обеспечивала евреев пищей во время их скитаний по пустыне после бегства из Египта. После смерти Моисея эта машина находилась, как святыня, в иерусалимском храме. Когда в Израиль вторглись вавилоняне, библейский пророк Иеремия спрятал священную машину в горах. Через сотни лет основатели ордена тамплиеров обнаружили ее и переправили во Францию. И дали ей название «Идол Бафомет», или «Священный Грааль»…

– «Священный Грааль»? – недоверчиво переспросил Леопольд. – Но ведь даже я в курсе, что Святой Грааль – это сосуд с кровью Иисуса Христа!

Ареолог развел руками:

– Мнения разные, Лео. Есть и такое, что эта машина могла производить не только манну небесную, но и многое другое. И ее можно было бы называть «Рогом изобилия». Тем самым, из древнегреческих мифов. Рог козы Амалфеи, что вскормила Зевса своим молоком. Между прочим, потом она была взята Зевсом на небо и превращена в звезду Капеллу в созвездии Возничего… Не оттуда ли он взялся, этот рог? Это какой-то универсальный аппарат, Лео. Люди, к которым он попал, использовали его на сотую долю потенциала, а может и того меньше. Знаешь такое расхожее выражение: микроскопом забивать гвозди?

– Жарить яичницу лазером…

– Вот-вот. Что-то в этом роде. Это многофункциональная штуковина, ее можно применять и для нападения, и для защиты, и бог знает для чего еще. Те, к кому она попала, просто не знали о ее истинных возможностях, и хорошо что не знали, а то, вполне вероятно, такой Армагеддон и Рагнарёк* устроили бы, что я бы сейчас это тебе не рассказывал, а ты не слушал. Конец бы человечеству пришел. * В переводе: «судьба богов» или «гибель богов». В скандинавской мифологии последняя битва между богами и чудовищами, во время которой погибнет существующий мир. (Прим. авт.)

– Фантастики начитался! – фыркнул инженер. – Если бы так все и было, как ты мне рассказываешь: универсальная, многофункциональная, боевое оружие, – то наши бравые джеймсы бонды и индианы джонсы давно бы все вверх ногами перевернули и достали эту игрушку. И с чего ты взял, что она такая уж универсальная?

– Есть целая группа, которая этими делами занимается, – пояснил Батлер. – Что-то типа клуба Бафомета. Подсел как-то на нашем сборище один парень, но не из наших, не из ареологов, начал рассказывать… Мол, эта штуковина – марсианская. Я потом полазил по Сети, посмотрел – есть там кое-что интересное на эту тему. Хотя многое голословно, фактической базы явно не хватает… Так что если встретится нам на Марсе что-то типа вот такого, – Алекс покачал разведенными в стороны на манер рогов пальцами, – то насчет как минимум еды можно будет не беспокоиться – вкусим манны небесной. Не единственную же свою машину они на Землю переправили. Если, конечно, верить всему этому…

…И вот теперь выходило, что ареолог как в воду глядел.

И что же дальше? Как дотащить этот монумент до Сфинкса? Леопольд Каталински уже знал, что машину нужно доставить именно туда – хотя только что не имел об этом ни малейшего понятия.

И тут же в сознании проступила новая информация – словно кто-то электронной почтой отправлял в его голову письмо за письмом.

Инженер протянул руку и указательным пальцем трижды, почти без интервала, прикоснулся к символу в виде буквы «V», в той точке, где сходились обе линии – или откуда они расходились. И попятился назад – на всякий случай.

Аспидно-черная поверхность плиты, на которой стояла колонна, стремительно изменила цвет; точнее, на ней, прямо под символом, образовался светлый квадрат, и прошло по нему какое-то мимолетное зыбкое сияние. Монолит в этом месте как бы растворился, явив глазам инженера нечто наподобие резервуара размером с экран кухонного телевизора; резервуар был заполнен полупрозрачной массой.

Осторожно приблизившись, Каталински наклонился, упираясь руками в колени, и вгляделся в эту субстанцию, напоминавшую гель. В глубине виднелись беспорядочно расположенные вкрапления мелких серебристо поблескивающих шариков, застывших, как звездные скопления, на разных расстояниях от поверхности. От гелеобразной массы едва уловимо тянуло чем-то приятным, но совершенно не поддающимся идентификации… Что-то, как будто связанное с ранним-ранним детством… и там навсегда и оставшееся… Или даже и не с детством, а с какой-то иной жизнью, если она была когда-то…

Ничего другого Каталински в резервуаре не обнаружил. Если субстанция и являлась тем, что тамплиеры нарекли Бафометом, то весьма непривычная это была машина; ее и машиной-то назвать язык не поворачивался.

Инженер прикоснулся пальцем к податливой поверхности, продвинул его вниз, поглубже, задев серебристые шарики, – они отскочили в сторону и вновь застыли. Да, и тактильные ощущения подтверждали, что перед ним какая-то дисперсная система, обладающая некоторыми свойствами твердых тел, – то бишь гель. Осмелев, Каталински погрузил руку по локоть – и пальцы уперлись в твердое дно. Вытаскивая руку, он зачерпнул горсть этой студенистой массы. Поднес ладонь к лицу, рассмотрел. Ничего особенного… чем-то похоже на кусок здешнего охранника… Оглянулся – охранники выводком амеб торчали на прежнем месте – и наклонил ладонь к резервуару. Студенистый комок скользнул по коже, не оставляя следов, и мягко, без шлепка, воссоединился с остальным содержимым.

Священный Грааль… Кровь Христа… Многофункциональная штуковина… И как же донести ее до Сфинкса, эту многофункциональную штуковину? Не легче, чем носить воду решетом…

Каталински беспомощно осмотрелся – и, конечно же, не обнаружил вокруг ничего похожего на ведро, большую кастрюлю или полиэтиленовый мешок. Закончив осмотр, он озадаченно воззрился на странную «машину». Второе «я» затаилось и ничем не выдавало своего присутствия.

Чемодан… Если бы эта штука была чемоданом с хорошей удобной ручкой… Нет, не чемоданом – кейсом. Черным аккуратным кейсом, можно даже без цифрового замка. Обычным кейсом, в которых эти тупицы таскают на службу зонты, журналы для ублюдков и пакетики каппуччино.

В следующее мгновение инженер забыл сделать выдох.

Перед ним был кубообразный резервуар с молочно-белыми стенками и дном, и поперек резервуара стоял черный кейс – точно такой, какой он только что себе представлял.

Леопольд Каталински медленно выдохнул. Поставил ногу на край плиты и, утвердив обе руки на бедре, подался вперед. Долго-долго рассматривал кейс, потом осторожно прикоснулся к мягкой, но вовсе не студенистой ручке, и потянул на себя. Превратившийся в кейс Грааль оказался неожиданно тяжелым, словно был набит кирпичами.

«Рюкзак, – мысленно сказал инженер. – С широкими лямками. Как у студентов…»

Он без труда создал в голове образ такого рюкзака.

…Поправляя на плечах широкие лямки и ощущая солидный груз на спине, Каталински понял, почему так разнились описания Бафомета…

Круглое отверстие в боку Марсианского Сфинкса появилось именно в том месте, где и должно было появиться.

Каталински освободился от своего груза, прислонил рюкзак к стене и заглянул в темноту. Неширокий желоб наклонно уходил вниз, и веял оттуда сухой теплый ветерок. Находившиеся внутри Сфинкса были готовы принять машину, доступ к которой преградили им Чужие. Чужие исходили из собственных представлений о целесообразности тех или иных действий. Чужие не видели никакой трагедии в надвигавшейся катастрофе планетарного масштаба – кто будет беспокоиться о плевелах, если на смену им должны прийти зерна?

Но плевелам вовсе не хотелось погибать. И не считали они себя плевелами, и не были ими…

Леопольд Каталински все больше ощущал свою общность с Другими – с теми, кто заселил и обустроил этот мир, будучи здесь хозяевами, а не случайными прохожими; с теми, кто намеревался уберечь этот мир от беды.

До Сфинкса он добрался беспрепятственно, хотя и не без усилий, – висевшая за плечами машина, казалось, становилась все тяжелее и тяжелее с каждым шагом. Но он не остановился, не упал, а, стиснув зубы, продолжал приближаться к Сфинксу – и все-таки дошел. Чужие не могли помешать ему – он был закрыт для Чужих.

Прежде чем переправить машину тем, кому она была сейчас очень нужна, Каталински сделал то, что задумал сделать, еще когда брел по освещенной солнцем золотой равнине. Равнина раскинулась вокруг величественного сооружения – наследия Давних, умевших творить из Пустоты… Давние сотворили и эту машину, что, прикинувшись студенческим рюкзачком, приткнулась у стены.

Сосредоточившись, астронавт создал в сознании отчетливый образ – и взял в руки нечто похожее на обрезок трубы. Ослепительный тонкий луч метнулся из трубы, прожигая белую облицовку, проплавляя глубокие узкие бороздки в каменном боку Сфинкса. Инженер выводил лучом буквы – одну… другую… третью…

Сделав дело, он перечитал написанное – точнее, выжженное, и отправил трубу в канал, ведущий вглубь Марсианского Сфинкса. Потом отступил на несколько шагов и вновь посмотрел на творение рук своих… вернее, машины Давних.

Он не стал выдумывать ничего экстравагантного. Он и в мыслях не держал оставить на этих камнях нечто подобное тексту скрижалей, врученных Моисею на горе Синай. Он написал всего лишь: «Леопольд Каталински». И все. Пусть поломают голову те, кто явится сюда через тысячи лет.

Он не просто вырезал в камне свое имя – он оставил здесь свое имя. Он больше не был Леопольдом Каталински. Здесь его нарекут другим именем…

…Он неспешно шел к далекому берегу, спокойный и умиротворенный, у него было легко на душе, и безмятежное солнце светило с безмятежных небес, которые отныне становились и его небесами. Он знал, что никогда не сможет вернуться назад – то есть вперед, в свое время, – и никогда больше на бывать ему на Земле. Но ничуть не жалел об этом. Прошлая жизнь закончилась, она была только преддверием, трамплином, разгонным бустером, обеспечившим переход от серых низин на орбиту иного, подлинного бытия. Он чувствовал себя готовым к этому новому бытию, к слиянию с новым миром, и был непоколебимо уверен в том, что этот мир вскоре проявится полностью, окончательно, и он увидит Живущих и присоединится к ним…

«Все вместе, – думал он, – мы изгоним Чужих, и я буду жить здесь совершенно счастливым, потому что отныне это – мой мир… Наверное, я потомок марсиан – и теперь вернулся к своим…»

Он шел мимо деревьев и благоухающих цветов, чувствуя спиной, как проступают позади него, кристаллизуются прямо из теплого прозрачного воздуха ажурные строения упоительно-прекрасного города, которому Давние дали имя Гор-Пта, – и теперь он знал, что значит это имя. Золотое покрытие под ногами сменилось бледной зеленью травы, и впереди, у далекого еще от него океана, ждал прикосновения его ступней мелкий мягкий песок. А еще дальше над волнами кружились, меняясь местами, ослепительные Пути, ведущие за небеса…

Он легко шагал, дыша полной грудью, и ветер ласкал его обнаженную кожу, которая уже постепенно меняла свой цвет. Он представлял, как в глубинах Древнего Лика заработал, превратившись в прозрачную сферу, принесенный им Источник Силы – и разрастается, во все стороны разрастается над равниной невидимый прочный щит… Пройдет время – и щит закроет всю планету, сделается ее оболочкой, способной противостоять опасности извне. А потом, предотвратив планетарный катаклизм, ичезнет…

Он не оборачивался, он смотрел только вперед, потому что знал: у него будет сколько угодно времени для того, чтобы налюбоваться всеми красотами, которые становились теперь доступными его органам чувств, как прежним, так и тем, что только-только начали зарождаться, дабы позволить ему во всей полноте воспринимать мироздание.

Он знал, что его ждут на берегу, и именно там предстоит ему полностью изменить свою прежнюю сущность.

«Прощай, Лео», – легко подумал он, и уже не мог да и не хотел вспомнить, что значит «Лео»…

…Но когда в спокойном небе вдруг вспыхнули десятки новых солнц, устремляясь вниз и все больше разгораясь, он, упав в траву, вмиг обратившуюся пеплом, вспомнил другое, проявившееся вдруг в его голове непонятно откуда:

«Бушевали в небе яростные огни, огни гнева твоего, о Лучезарный… и огненные камни сыпались вниз… и горело все вокруг… и в пар превращались воды… и глубокие провалы возникали на месте лесов… и сотрясалась земля, и раздвигалась… и падали в бездну строения… Ярче лика твоего полыхали те безжалостные карающие огни… и умирало все живое в день, когда решил ты покарать нас, о Лучезарный… И великий твой гнев обращал весь мир в мертвый пепел…»

«Нет, не весь мир, – успел подумать он, прежде чем превратиться в пепел. – Не весь…»

39.

Заметив вдали неясную фигуру, Алекс Батлер остановился. Света, исходящего от однообразных каменных стен, хватало для того, чтобы видеть пол под ногами, но в деталях рассмотреть то, что находится гораздо дальше, было невозможно. А включать фонарь ареолог не решался. Он не хотел признаваться самому себе, что просто боится, но так оно и было. Что, если там поджидает его еще одна псевдо-Флоренс, и не просто так поджидает, не для разговоров о погоде, а с совсем другой целью? Батлер невольно тронул кобуру.

Тишина была плотной, почти осязаемой. В этой тишине можно было стоять целую вечность. Или попятиться назад, а потом развернуться и уйти, и вновь наматывать километры по тем коридорам, которые он уже прошел в поисках Фло. А можно было пересилить себя и идти на сближение. Если эта встреча не случайна, то отвертеться не удастся. Встреча – с кем? Или – с чем?..

Резко выдохнув сквозь стиснутые зубы, Батлер вытащил из кобуры пистолет, а другой рукой включил фонарь. Вспыхнул впереди свет – отраженный свет! – и ареолог расслабленно прислонился к стене и поводил фонарем во все стороны. Для проверки. Далекое зеркальное отражение безупречно, без задержки, повторило все его движения.

Ареолог подумал, что вскоре будет шарахаться от собственной тени, оттолкнулся плечом от стены и направился вперед, навстречу собственному отражению. Подойдя ближе, он выключил фонарь, поскольку и так было видно, что именно находится перед ним. Да, этот очередной коридор привел его в тупик. Часть преградившей путь стены была зеркальной и создавала иллюзию продолжения коридора. Но продолжения не было. Высокое и широкое, в форме вертикально поставленного прямоугольника зеркало при ближайшем рассмотрении оказалось не просто вмонтированным в выемку, проделанную в камне. Оно представляло собой именно часть стены, камень плавно сменялся зеркальной поверхностью, перетекал в нее, и между ними не просматривалось никакой границы, как не просматривается такая граница на теле мифического кентавра.

Остановившись перед зеркальной преградой, Батлер вгляделся в свое отражение. Кто бы мог подумать, что им вот так, в полный рост, доведется встретиться на Марсе… В последний раз ареолог видел себя со стороны в полный рост на мысе Канаверал, когда они, все пятеро «аргонавтов», шли через вестибюль Управления запусками к ожидавшему у крыльца автобусу; одна из стен вестибюля была зеркальной, словно в каком-нибудь танцевальном классе. Из марсианского зеркала смотрел на Батлера средних лет, среднего роста и средней комплекции мужчина в комбинезоне и с кобурой на поясе. Кобура выглядела немного нелепо, потому что мужчина не очень походил на бравых военных. У мужчины было усталое лицо с двумя глубокими складками, сбегающими от крыльев носа к уголкам небольшого рта, глубоко посаженные глаза под широкими бровями, не очень выдающийся вперед нос и округлый подбородок человека с мягким характером. С мягким – но не слабым. Темные прямые волосы слегка прикрывали уши, но оставляли открытым обширный, перерезанный легкими складками лоб. Красавцем себя Алекс не считал, но и уродом тоже… а вообще-то давным-давно был уверен в том, что главное не фасад, а интерьер. Если, конечно, ты не одержим идеей стать победителем конкурса красоты.

Вновь монотонно вышагивать по уже пройденным пустым коридорам ему не хотелось, поэтому ареолог синхронно с отражением присел на корточки и достал из кармана армейский батончик.

Он медленно жевал, глядя на своего визави, и мысли его текли, сами выбирая себе русло. Он думал о том, что, возможно, перед ним не просто зеркало, а вход в иные края. Может быть, внутри каждого зеркала находится свой мир, своя Страна Чудес… а если уж это зеркало марсианское… Не оттуда ли явилась псевдо-Флоренс (если она не была галлюцинацией), и не там ли пропала настоящая Флоренс?..

Он скомкал обертку от батончика и запустил образовавшимся шариком в зеркало, целясь в лицо своему отражению. И замер, потому что шарик не отскочил от зеркальной поверхности, как полагалось по законам физики, а пролетел сквозь нее, угодил точно в лоб зазеркальной фигуре и упал на зазеркальный пол. Алекс Батлер машинально посмотрел себе под ноги, рассчитывая увидеть его там, ничего не обнаружил и вновь поднял голову. То, что представлялось зеркалом, волнообразно стекало вниз, как густое желе, открывая проем в только что казавшейся тупиком стене.

«Очередная бутафория», – подумал ареолог, вспомнив ту иллюзорную преграду, за которой обнаружились его, Свена и Фло амуниция.

Проем повторял своими размерами оплывшее «зеркало», которое уже без следа пропало в нем, так же как и смятая обертка от питательного батончика. Осторожно подойдя к проему, Батлер включил фонарь. Вниз, под наклоном градусов сорок – сорок пять, уходил широкий серый желоб, напоминавший начальный отрезок трассы для бобслея. Проведя ладонью по гладкому покрытию, ареолог определил, что это точно не камень и, кажется, не металл, а какой-то иной материал. Пожалуй, что-то наподобие пластика. Луч фонаря слабым отблеском отражался от него и терялся в темноте. Собственно, перед Батлером был наклонный туннель, ведущий неизвестно в какие глубины.

«Какая роскошь, – попытался поиронизировать он. – У меня целых три варианта…»

Первый вариант – оставаться на месте в ожидании неизвестно чего – был, возможно, и достаточно удобным, но уж больно скучным.

Второй вариант предполагал возвращение в уже пройденные коридоры. Они, в конце концов, могли вывести в какие-то новые места. Но зачем бродить в поисках этих новых мест, когда вот он, перед тобой, – вход в новые места?..

А это и был третий вариант. Отбросить все колебания и сомнения, нырнуть в туннель и прокатиться по этой бобслейной трассе. Может быть, она ведет в тот самый подземный город, о котором говорила псевдо-Флоренс.

Батлер прикинул ширину туннеля. Что ж, если ему не понравится там, внизу, если в глубинах сидит какой-нибудь злобный марсианский Минотавр, можно будет вернуться сюда, в исходную точку. Подняться по желобу, упираясь расставленными руками в стены туннеля. Действие – гораздо лучше бездействия, а то, что ждет его там, внизу, не обязательно таит в себе опасность…

Алекс Батлер никогда не относил себя к той категории людей, которые стремятся проживать каждый день как последний. Он предпочитал рассматривать сегодняшнее бытие как преддверие завтрашнего, сегодняшний день – как предвкушение дня завтрашнего. Так стоило ли рисковать, соваться туда, куда его явно не звали?

В другой ситуации он крепко бы подумал и, возможно, и не выбрал вариант номер три – но зачастую поступки человека диктуются именно ситуацией.

«Нет там никакого Минотавра, – сказал он себе. – С какой стати они держали бы там Минотавра?»

Тут же он подумал о драконе-сирруше – и заколебался.

«Ты мужчина или тряпка?» – когда-то сказала ему жена. Теперь уже – бывшая жена.

Алекс нахмурился и решительно шагнул в желоб. Присел и, придерживаясь руками за стены, чтобы особенно не разгоняться, начал потихоньку съезжать вниз на подошвах.

Поначалу все шло нормально, но туннель вдруг расширился, так что расставленные руки потеряли опору, а угол наклона желоба резко увеличился. К тому же, поверхность стала скользкой, как лед, и Батлер, потеряв равновесие, с нарастающей скоростью мчался вниз уже не на подошвах, а на спине, с ужасом представляя, что вот-вот или налетит на какую-нибудь очень твердую преграду, или его с большой высоты выбросит на камни, тоже отнюдь не мягкие. Он уже успел пожалеть о том, что выбрал именно третий вариант…

Ухватиться было решительно не за что, и ареолог подтянул колени к животу, а потом резко распрямил ноги вправо, рассчитывая изменить положение тела и заклиниться между краями желоба. Но подошвы скользили, никакой распорки не получалось, и неуправляемый спуск продолжался, все ускоряясь и ускоряясь.

Слегка посвистывала и шуршала ткань комбинезона, била в лицо струя теплого воздуха, мелькали в свете фонаря стены и сводчатый потолок, и мчаться вниз, в общем-то, было даже приятно – захватывало дух, как в детстве, на «русских горках», в парке аттракционов, куда водил его отец. Если бы еще знать, чем закончится этот вот аттракцион… Ареолог не оставлял попыток хоть как-то затормозить, но все было тщетно. Желоб тянулся, тянулся, тянулся вперед и вниз и не собирался переходить в горизонталь. Батлеру казалось, что он мчится так уже не минуты, а часы, и вот-вот, прошив Марс насквозь, вылетит наружу из кратера какого-нибудь вулкана на другой стороне планеты.

«Когда бы я еще так покатался», – устав от бесполезных усилий замедлить скольжение, меланхолично подумал он, и тут же почувствовал, как желудок, поджимая легкие, прыгнул к горлу, потому что наклон желоба изменился и траектория спуска стала более пологой.

Это не могло не радовать, но Алекс особенно порадоваться не успел. Твердая поверхность, по которой он скользил, резко сменилась пустотой, и он в каком-то мгновенном озарении понял, что должен был чувствовать сорвавшийся с небес Икар. Пролетев по дуге сквозь заполненное рассеянным светом пространство, астронавт завершил свой полет. Сжавшись в комок, он ожидал удара, ломающего ребра и позвоночник, но посадка оказалась мягкой: он с головой погрузился во что-то вязкое и уже знакомое…

С твердым дном ему соприкоснуться не пришлось. Он даже еще не начал задыхаться, когда его вытолкнуло на поверхность. Загребая руками вязкую субстанцию и вовсю работая ногами, Батлер добрался до каменной кромки и выполз из «водоема». Сердце еще выстукивало дробь, а ничуть не пострадавшая при падении, как и все остальное тело, голова уже сообразила, что инвалидная коляска, а уж тем более набор похоронных принадлежностей отменяются. Да, посадка оказалась мягкой, как у «Аполлонов», нырявших в океанские воды. Последние капли спасителя-коллоида скатились с комбинезона и устремились к бассейну – точь-в-точь как пятнышки жидкого металла в фильме о роботах-терминаторах. Ареолог, продолжая сидеть на гладком дымчатом каменном полу, провел рукой по голове и убедился в том, что волосы сухие.

Пора было осмотреться.

Ничего экстраординарного в окружающем не обнаружилось. Батлер находился в просторном округлом пустом помещении с традиционно светящимися стенами и высоким куполообразным потолком. («Не пирамида!» – сразу же отметил он). Почти всю нижнюю плоскость занимало пятно темной субстанции, с которой Алексу уже приходилось сталкиваться. Подняв голову, астронавт отыскал взглядом темное отверстие «линии доставки». Находилось оно на такой высоте, что о возвращении назад тем же путем можно было забыть. Если только где-нибудь поблизости не отыщется пожарная лестница.

Отверстие тоннеля вряд ли можно было считать выходом из этой обширной полусферы, но, кажется, имелся отсюда и другой выход – слева, за темным пятном. Посветив туда фонарем, ареолог убедился в том, что это не просто глубокая выемка в стене, а проход, ведущий куда-то в каменную толщу. Очередной коридор? Наличие такого коридора было бы, несомненно, гораздо лучше, чем его отсутствие.

Батлер не спешил вставать, все еще приходя в себя после столь стремительного спуска и полета. Вновь изучив более чем аскетический, спартанский интерьер, он ни с того ни с сего вновь задался вопросом: всегда ли столь голыми были здешние коридоры, залы и другие помещения или же все содержимое забрали при эвакуации? Или разграбили завоеватели? Собственно, вопросы были риторическими – но как знать? Многое могло проясниться со временем.

«Экспедицию бы сюда, – в который уже раз подумал ареолог. – Крупную научную экспедицию, международную. И не вылезать отсюда лет десять. Или двадцать».

«А ты представь себя участником такой экспедиции, – посоветовал ему альтер эго. – И вперед, за открытиями!»

Темную субстанцию Батлер решил оставить без внимания – какие такие исследования мог он сейчас провести, голыми руками? Понюхать? Попробовать на вкус? Хотя было у него подозрение, что этот кисель играет далеко не последнюю роль в процессах, происходивших внутри Сфинкса.

Он поднялся с пола и, огибая темное пятно, направился к проходу. Там оказался очередной широкий пустой коридор. Коридор, едва заметно понижаясь, уходил вдаль.

Батлер отшагал по нему сотни три шагов, и так и не обнаружил ничего, что хотя бы отдаленно напоминало открытие. Все было однообразно, как в городской канализации.

Появление в глубине коридора еще одной плохо различимой фигуры он принял уже более спокойно, чем в первый раз. Не останавливаясь, ареолог помигал фонарем, получил синхронные встречные вспышки света и приблизился к очередной зеркальной стене. Точнее, к замаскированному проходу – астронавт почти не сомневался в том, что перед ним именно проход; кое-какой опыт в этих блужданиях все-таки приобретался. Он поприветствовал самого себя поднятой рукой и открыл было рот, чтобы спросить: «Как дела?» – но так и не спросил. Потому что отражение, в отличие от него, Алекса Батлера, руку не опустило, и рот у отражения продолжал оставаться закрытым.

Это уже не лезло ни в какие ворота, это уже походило на совершеннейший бред… Ареолог не успел еще ухватить за хвост ни одну мысль, когда отражение и вовсе пропало. Вместе со всей зеркальной плоскостью. Словно сработала автоматика: зафиксировала, опознала и открыла вход… Куда?

Алекс Батлер уже увидел – куда. И сделал короткий шаг вперед.

Он оказался на сером, явно не каменном полукруглом выступе, обрывавшемся в пустоту на расстоянии вытянутой руки. Выступ прилепился под самым потолком гигантской вертикальной цилиндрической полости, уходящей вниз. Освещение напоминало пасмурное осеннее утро, и источников этого света не наблюдалось; во всяком случае, светились не стены. Они были светло-коричневыми, с красноватыми извилистыми прожилками, и казались гладкими, будто отполированными. Противоположная стена находилась, пожалуй, на расстоянии метров ста, не меньше. Площадка не имела никакого ограждения, и ареолог не спешил подходить к ее краю, дабы получше рассмотреть, куда уходит этот цилиндр и что находится внизу. С того места, где он стоял, и так было видно, что по вертикали цилиндр вполне может посоперничать с небоскребом, и на дне его, образуя концентрические окружности, тянутся прерывистые цепочки одинаковых светлых строений, похожих на аккуратно выложенные кирпичи. Если, конечно, это были именно строения, а не что-то иное.

Впрочем, Батлер не слишком вглядывался в эти «кирпичи», потому что его внимание почти сразу переключилось на другой элемент открывшегося пейзажа. В центре окружностей возвышалось нечто похожее на черную башню с закругленной вершиной – словно карандаш… нет, словно чей-то отрубленный палец! И опять, как уже было когда-то, в сознании произошел сдвиг – и картина приобрела несколько иной вид. Батлер вспомнил старый подвал, в котором привиделся ему таинственный город с редкими огнями и предостерегающе поднятым черным пальцем, заключавшим в себе неведомую угрозу. Теперь он разглядел внизу и дороги, и какие-то огоньки… Подземный город? Тот самый подземный город, о котором говорила псевдо-Флоренс, – или что-то другое? Или сознание его само создает некую упорядоченность там, где на самом деле никакой упорядоченности нет?..

Черная башня не страшила так, как тогда, в детстве, хотя все-таки походила именно на отрубленный палец, – и это сходство было неприятным. Алекс почему-то не мог отвести от нее взгляда, и неподвижно стоял, чуть подавшись вперед и не отдавая себе отчета в собственных мыслях. И чем дольше продолжал он оставаться в состоянии странного оцепенения, тем яснее различал какую-то легкую серую дымку, возникшую над вершиной башни – будто кто-то невидимый закурил там сигарету. Это могло обманом зрения или порождением его сознания – как, впрочем, и все остальное, – но дымка постепенно сгущалась, превращаясь в подобие облачка, и поднималась все выше, причем не строго по вертикали, а под углом, двигаясь по направлению к выступу. Затаившийся курильщик целенаправленно выпускал дым именно туда. В какой-то момент астронавт обнаружил и другое: тишина, к которой он уже давно привык, точнее, с которой смирился, тишина, обычно нарушаемая только звуком его шагов, пропала, сменившись слабым, идущим снизу шорохом. Так шуршит песок… Так шелестит листва… Но песок остался там, далеко отсюда, на поверхности, и не было здесь никакой листвы. Слабые звуки множились, нарастали, и ареологу начал слышаться отдаленный шум прибоя, а потом – словно бы аплодисменты…

Облачко продолжало приближаться, выпуская колышущиеся отростки, и Батлер подумал, что хвататься за пистолет, наверное, не стоит, а вот убраться с этого балкона без ограждения, пожалуй, нужно – мало ли какая ядовитая химия могла быть там намешана, в этом облачке. Даже если оно иллюзорно – лучше поосторожничать, чем рисковать; ситуация не требовала самопожертвования…

Сделать это, однако, оказалось непросто – тело не слушалось его, и глаза не могли оторваться от расплывчатого образования, подкрадывавшегося, как хищный зверь, и уже проступали в этом завораживающем мареве какие-то знаки… образы… А черная башня, находившаяся на периферии зрения, в какой-то момент преобразилась. Она стала ниже, но раздалась в стороны, и потянулись из ее стен какие-то ответвления.

«Черная ваза! – мелькнуло в голове ареолога. – Флоренс говорила о черной вазе…»

Сделав неимоверное усилие, Батлер закрыл глаза – веки двигались с трудом, как примерзшие к земле бетонные плиты, – и под несмолкающие, все более громкие аплодисменты, повернулся на месте, словно шуруп в неподатливой твердой древесине под нажимом отвертки. Невидимые путы ослабли, астронавт шагнул прочь из цилиндрической полости, в коридор, – и нога его наткнулась на неожиданное препятствие. Открыв глаза, он обнаружил перед самым своим лицом прежнюю зеркальную плоскость, только теперь уже с обратной стороны, ту самую фантомную плоскость, которая несколько минут назад вроде бы бесследно исчезла. Но если прежде что-то неладное творилось с его отражением, то теперь он увидел фокус похлеще. Вернее – не увидел. В зеркальной плоскости отражался близкий потолок и противоположная стена полости, усеянная, как он только сейчас заметил, не только красноватыми прожилками, но и какими-то желтыми пятнышками, похожими на шляпки гвоздей, а вот он, Алекс Батлер, в этом зеркале не отражался… Словно, сам того не заметив, стал бесплотным духом, словно потерял свое тело где-то далеко-далеко отсюда. Возможно, его тело лежало сейчас, засыпанное песком, на бурой равнине под холодным марсианским солнцем – или на кладбище, под могильной плитой. В Трентоне, где он родился, вырос, занимался наукой и читал спецкурс в Принстонском университете… и умер? Сошел с ума – и умер?..

Ну уж нет! Посмертные сны – это для Гамлета!

Алекс Батлер размахнулся под звуки то ли рукоплесканий невидимых зрителей, то ли шороха листвы, намереваясь пробить преграду, но кулак его не успел соприкоснуться со странной зеркальной твердью. Площадка, на которой он стоял, резко ушла у него из-под ног, как потерявшая опору полочка, что крепятся к спинкам кресел в конференц-залах, – и ареолог мгновенно оказался в состоянии свободного падения. Это состояние было ему знакомо по тренировочным прыжкам из самолета, но при тех прыжках в его снаряжении присутствовал такой важный компонент, как парашют, – а сейчас парашюта под рукой не было. Ничего не было ни под рукой, ни под спиной, кроме свободного пространства, далеко внизу сменявшегося не пуховой, скорее всего, поверхностью. Никаких кадров из прошлой жизни в голове не мелькало, и он не успел подумать о том, увидит ли терминальный туннель, за которым разливается Свет, – он просто падал, пусть и не так быстро, как это было бы на Земле, и в падении зачем-то пытался изменить положение тела, чтобы видеть, куда именно падает. Словно это было так уж важно…

Спустя несколько мгновений он погрузился во что-то туманное – и ощущение падения не то чтобы совсем пропало, но как-то затушевалось. Судя по всему, он угодил в то самое хищное облачко – хотя их траектории вроде бы не должны были пересекаться. Если только облачко не сделало резкий маневр в сторону, устремляясь наперехват.

Шум вокруг утих, он слышал только собственное прерывистое учащенное дыхание – а в следующий миг, уже не видя ничего из-за образовавшейся вдруг густой белой пелены, начал испытывать совершенно невероятное чувство. Чувство исчезновения собственного тела. Тело не исчезло в один момент, а растворялось постепенно, как растворяется сахар в теплой воде, как пропадает роса, как оплывает кусочек льда на раскаленной сковороде… Ощущение не было болезненным или неприятным, сознание, кажется, не давало сбоев – просто он неведомо каким образом знал, что его, Алекса Батлера, с каждым торопливым ударом сердца становится все меньше. Ничего поделать с этим он не мог, да и не пытался; в общем-то, он и понятия-то не имел, каким образом можно оказать сопротивление процессу собственного исчезновения…

Он испугался, когда понял, что дело дошло уже и до сознания. Внутренний горизонт стремительно сужался, коллапсировал в точку. Дальнейшую судьбу этой точки то, что оставалось еще от Алекса Батлера, проследить просто не успело…

40.

В последнее время более-менее хорошее душевное состояние было для Стивена Лоу большой редкостью. Но в этот субботний вечер настроение у него соответствовало отметке «плюс». Даже несмотря на то, что за окнами лил затяжной дождь, и вот-вот должен был заявиться в гости двоюродный брат Милли, Уолтер Плант, прибывший из Далласа на завтрашнее сборище субъектов с мозгами набекрень. Естественно, он не только поужинает, но и останется ночевать – и придется терпеть его компанию…

Нет, визит родственника жены не мог испортить настроение заместителю руководителя семнадцатой группы ЦУПа. Это был, пожалуй, первый проблеск после подавленности двух последних месяцев, связанной с трагическим финалом программы «Арго». Потому что именно сегодня, в эту дождливую субботу, в нужном месте наконец-то решился вопрос о программе «Дубль». Программе экстренной подготовки второго пилотируемого полета на Марс, такого же засекреченного, как и предыдущий. Споры об этом втором полете кипели нешуточные, сломанными копьями можно было устелить полдороги к Красной планете – но бог с ними, с копьями и нервными клетками. Главное – программе «Дубль» дали зеленый свет. Предоставили вторую попытку после фиаско Первой марсианской экспедиции…

Сообщение Лоу о встрече с неизвестным в хьюстонском кафе «Галвестон бей» произвело должный эффект. В поисках этого человека, кроме службы безопасности НАСА, принимали участие и другие спецслужбы – но безрезультатно. Если таинственный незнакомец и существовал на самом деле, то ничем себя не выдавал.

Разумеется, отнюдь не это бездоказательное сообщение о том, что четверо пропавших на Марсе астронавтов живы, сыграло главную роль в инициировании программы «Дубль». И даже не то, что незнакомец угадал название – Берег Красного Гора; возможно, он действительно был уникальным телепатом. Первая марсианская показала, что золота в Сидонии много, и что его можно добыть без особого труда. Транспортировка на Землю тоже вроде бы не составляла проблемы – если бы не гибель командира «Арго» Эдварда Маклайна. А в гибели его сомневаться не приходилось – один из космических телескопов НАСА зафиксировал вспышку на марсианской орбите… Специалисты сошлись во мнении, что трагедия произошла при контакте подлетающего модуля с кораблем-маткой, хотя более точным было бы тут определение «таран», а не «контакт». А вот почему произошел этот таран, оставалось только гадать. Проблемы с техникой – или главную роль сыграл человеческий фактор? Роковая ошибка измотанного, получившего травмы, оставшегося в одиночестве полковника Маклайна?

Лоу был склонен считать, что все-таки, как бывало уже не раз, подвела техника. Эдвард Маклайн не принадлежал к числу тех, кто совершает смертельные ошибки.

Было и еще одно предположение: воздействие «фактора Икс». Вмешательство какой-то внешней силы. Впрочем, насколько Лоу был в курсе, эта тема вплотную не обсуждалась, поскольку предоставляла слишком большое поле для домыслов.

Так или иначе, но там, в верхах, все же приняли положительное решение.

…Братец Уолтер был встречен, накормлен и напоен, а потом Милли принялась возиться с посудой, а Стивен Лоу, исполняя роль радушного хозяина, предложил гостю устроиться на застекленной веранде и отведать, в дополнение к ужину, легкого вина «каберне совиньон» калифорнийского разлива вкупе с такими же легкими сигарами «упманн».

Стивен Лоу не очень привечал этого лысоватого пятидесятилетнего толстячка, смахивавшего на знаменитого сурка Фила из Панксутони, хотя видимых поводов для такой неприязни вроде бы не было. В гости Уолтер наведывался не часто, звонками не надоедал и о каких-либо одолжениях не просил. Он вместе с двумя сыновьями занимался автосервисом где-то в Ирвинге – пригороде Далласа и был вполне обеспеченным человеком. Только не занимался он автосервисом, переложив это дело на сыновей, а занимался совсем другим. Наверное, здесь и крылась причина неприязни Лоу к родственнику жены. Стивен чуть ли не всю свою жизнь посвятил вполне конкретной работе, на его счету было участие в нескольких программах НАСА, программах, которые принесли практическую пользу, и пользу немалую, несмотря на все сбои, ошибки, а иногда и провалы… Как бы то ни было, его, Стивена Лоу, труд способствовал прогрессу, давал реальные результаты. А вот Уолтер Плант, по глубочайшему убеждению Лоу, последние несколько лет занимался совершеннейшей ерундой, не приносившей ровным счетом ничего. Никаких плодов. Лоу не знал да и не стремился узнать, что побудило двоюродного брата Милли пополнить ряды адептов паранауки, но факт оставался фактом: все последние годы Уолтер активно участвовал в деятельности какой-то организации, изучавшей что-то «астральное» и «парапсихологическое». Названия ее Лоу не ведал, ему глубоко безразличны были все эти общества по исследованию того, чего нет, и известно ему было только одно: эти тратящие свою жизнь впустую «исследователи» регулярно собираются то в одном, то в другом штате и делятся друг с другом разными бреднями. На сей раз местом встречи они избрали Хьюстон.

Других причин для антипатии, пожалуй, не было. Уолтер не походил на параноика, не нес всякую околесицу, и не призывал срочно встать под его знамена. Но это его бездарное времяпрепровождение… Нет, Стивен Лоу не понимал таких людей.

Впрочем, свое отношение к занятиям родственника жены он никогда не выказывал, да и сейчас, сидя в кресле напротив Уолтера, не собирался этого делать. Лоу давно уже понял, что бесполезно пытаться перекроить других под себя – да и что ему, в конце концов, за дело до Уолтера? Побеседуют да и разойдутся – и неизвестно, когда еще встретятся вновь.

Вино было приятным, сигара со сладковато-пряным вкусом тоже – раз в месяц можно позволить себе и вино, и сигару, хотя курить Лоу старался как можно меньше; бросить совсем так и не получилось. За стеклами уютно шумел летний дождь. С темой беседы проблем не было. Уолтер, к счастью, о своей астрально-парапсихологической белиберде не заикался, зато задавал вопросы касательно всяких «космических» дел. И удивленный работник космического агентства все больше понимал, что собеседнику это действительно интересно. Выходит, не зацикливался Уолтер Плант на своих астралах…

Раньше им как-то не доводилось общаться в подобном ключе.

«Что там с экспедицией на Луну? – интересовался Уолтер. – По-прежнему планируется на две тысячи двадцатый?»

И Стивен Лоу обрисовал подготовку к экспедиции – в общих чертах, конечно, как если бы давал интервью журналистам, хотя никаких интервью он никогда не давал. Впрочем, подробностей он и не знал – это был не его профиль; а если бы и знал, то уж, разумеется, не стал бы делиться ими с Сурком Уолтером.

«Будет ли НАСА производить запуски из Нью-Мексико?» – раскуривая вторую сигару, любопытствовал Уолтер.

И Лоу пояснил, что НАСА не имеет к этому космодрому никакого отношения. Тут игроком выступает частная астронавтика.

«Что случилось с «Арго»? – Сурок Уолтер, кажется, вполне вжился в роль дотошного журналиста. – Будут ли еще попытки восстановить радиосвязь?»

Для Уолтера, как и для подавляющего большинства других людей, «Арго» был автоматической межпланетной станцией, благополучно долетевшей до Марса и внезапно переставшей передавать информацию на Землю. Сурок ни сном ни духом не ведал, что человек, сидевший вместе с ним на веранде, является одним из руководителей программы «Арго».

Лоу добросовестно повторил уже растиражированную масс-медиа информацию об исчезновении связи, сослался на прежние потери межпланетных станций, направленных к роковой Красной планете, и доверительно сообщил Уолтеру, что есть довольно веские основания считать причиной молчания «Арго» столкновение с метеорным телом.

Чтобы избежать дальнейших расспросов о программе «Арго», Лоу плавно перевел разговор на другое, оставаясь в той же «марсианской» теме. Он рассказал о проекте «Боллботс», суть которого заключалась в исследовании Марса с помощью «роботов-мячей» – маленьких, размером с теннисный мяч, шариков, оборудованных датчиками. Планировалось использовать не десять или двадцать, а сразу тысячу таких роботов, причем сотню штук оснастить панорамными камерами, другую сотню – химическими сенсорами, третью – биоанализаторами, четвертую – микроскопами и так далее.

«Зачем вбухивать средства в разработку мини-роботов, – выразил недоумение Уолтер, – если НАСА собирается послать на Марс людей? А люди обойдутся и без роботов. Или после неудачи с «Арго» вопрос о подготовке такой экспедиции снят с повестки дня?»

Лоу, испытывая внутреннюю неловкость от собственных вынужденных недомолвок, объяснил, что НАСА параллельно ведет разработку нескольких проектов, и, скорее всего, предпочтение будет отдано наиболее финансово выгодному; точнее, наименее затратному. Так что подготовка к пилотируемому полету продолжается и, возможно, вскоре к Марсу будет направлен еще один беспилотный корабль – «Арго-2». И если на этот раз все пройдет благополучно, то шансы на то, что на Марс полетят люди, резко возрастут.

Стивен Лоу не был лжецом и не любил лжецов, но, согласившись участвовать в проекте «Арго», успокаивал себя тем, что в данном случае имеет место не вранье, а просто временное и совершенно необходимое искажение и замалчивание истинного положения дел. Именно временное. До поры. Не он устанавливал правила игры…

– Чтобы не иметь проблем, радиосвязь с участниками будущей марсианской экспедиции нужно подкрепить астральной связью, – не удержался-таки Сурок. – Надежней будет.

Лоу промолчал, стараясь не менять выражение лица. Дождевые струйки стекали снаружи по стеклам веранды, потихоньку темнело, и пока можно было отдыхать. До понедельника.

– Да, скептиков хватает, – пыхнув сигарой, продолжал Уолтер, – но факты говорят сами за себя. Причем связаться можно даже с умершими. Умершие не уходят, Стив. Они где-то рядом, и с ними можно общаться. И получать очень интересную информацию.

Лоу вновь промолчал. Уолтер Плант сосал сигару, и его одутловатое лицо с мясистым носом и оплывшим подбородком было серьезным и даже торжественным. Выпустив дым из уголка губ, он взглянул на Стивена:

– Думаю, каждый человек хоть раз в жизни сталкивался с чем-то необычным. Но чаще всего он об этом ни гу-гу, боится, что о нем нехорошо подумают. А зря. – Сурок подался к Лоу: – Только не говори, что с тобой никогда и ничего… Ведь было же, Стив?

Лоу безнадежно вздохнул. Придется потерпеть.

– Пожалуй, да, – сказал он и поставил бокал. – Вообрази: подходит к тебе какой-то неизвестный и проявляет совершенно невероятную осведомленность в твоих делах. Откуда-то знает такое, чего знать никак не может. И сообщает даже то, чего ты сам не знаешь, только предполагаешь, надеешься в глубине души, что дело обстоит именно так… Одним словом, чертовщина какая-то. Только не думаю, что здесь как-то замешаны умершие.

– Появляется некто, осведомленный о секретах НАСА. – Уолтер понимающе покивал. – И озвучивает твои надежды… Подтверждает твои надежды.

– Я не говорил, что это касается НАСА, – заметил Лоу.

– Ладно. Некто, осведомленный о твоих делах. Это проще простого, Стив. Твой незнакомец, скорее всего, – это тульпа.

Лоу недоуменно поднял брови:

– Тульпа? Что такое тульпа?

– Астральный двойник, – коротко пояснил Сурок.

– Ага, – сказал Стивен Лоу. – Разумеется, это все объясняет. Исчерпывающе.

– Напрасно иронизируешь, Стив. Ты ведь, сдается мне, не знаешь, что это такое. Тульпа – это мыслеформа, иллюзорное тело, фантом – называй, как хочешь. Можно и так: информационно-энергетический двойник, состоящий из микролептонного газа. Он способен существовать независимо от психической подпитки.

Лоу неопределенно повел головой, напоминая себе, что хозяин должен быть терпеливым. – Есть тульпа ума, тульпа речи и тульпа тела, – набирал обороты Уолтер, потушив наконец в пепельнице остаток сигары. Видно было, что он готов рассуждать на эту тему достаточно долго. – Тульпа создается мыслью, силой воображения. Вообще, это термин тибетский. Он связан с черной магией, особенно с той, что практикуют в тибетских монастырях. Ты слышал что-нибудь о такой путешественнице – Александре Давид-Неэль?

Лоу пожал плечами:

– Не припомню.

– Стремитесь к Марсу, и отрываетесь от земного, – назидательно сказал Сурок. – А здесь ох, как много интересного.

Стивен Лоу не собирался посвящать Уолтера в то интересное, что знал о Марсе, о переплетении земного и марсианского.

– И что там твоя путешественница? – вежливо спросил он.

Уолтер Плант плеснул себе еще вина и с удовольствием принялся просвещать Лоу. Вернувшись из Тибета, Александра Давид-Неэль рассказывала о двойниках-тульпа – точных копиях буддистских монахов; такие копии местные ламы были якобы способны создавать по своему желанию. Однако сотворение двойников небезопасно для того, кто не достиг достаточного уровня духовного и интеллектуального озарения.

Став обладателем энергии, нужной ему для самостоятельного существования, двойник старается освободиться от опеки своего создателя. Причем происходит это не по какому-то злому умыслу тульпы, а совершенно механически, подобно тому, как плод покидает лоно матери, когда наступает срок. Случается и так, что между фантомом и его хозяином ведется беспощадная война, в которой перевес может оказаться на стороне двойника – и фантом убивает того, кому обязан своим возникновением.

Обычно двойник исчезает в момент смерти своего хозяина, но бывают случаи, когда тульпа умирает постепенно, подобно телу, лишенному пищи. А отдельные фантомы изначально запрограммированы на то, чтобы пережить своего создателя. Как рассказывали тибетские ламы, нередко двойник, выполняющий какую-то миссию, уходил безвозвратно, начиная самостоятельное путешествие в качестве полубессознательной, опасной и преисполненной ненависти куклы.

Наслушавшись этих рассказов, Давид-Неэль решила тоже вызвать к жизни тульпу – толстого, веселого монаха. Для этого она уединилась в келье и в течение нескольких месяцев выполняла упражнения по мысленной концентрации и совершала различные ритуальные действия. В результате напряженной работы на свет божий появился призрачный монах, который медленно, но неуклонно становился все более жизненным и четким.

Закончив эксперименты, путешественница вместе со своими слугами отправилась в дорогу. К ним присоединился и монах-фантом. Этот призрак сопровождал путников, иногда останавливаясь и осматриваясь. Внешний облик монаха постепенно менялся: круглые щеки ввалились, лицо становилось все более хитрым, насмешливым и злобным. Он начал, что называется, лапать свою хозяйку и оскорблять ее. Давид-Неэль в конце концов попыталась избавиться от фантома, «растворить» его – но сделать это удалось только после шести месяцев упорной борьбы с призраком, отчаянно цеплявшимся за жизнь.

Если бы путешественница, сказал Уолтер Плант, оставила фантом в покое и перестала обращать на него внимание, тот, скорее всего, продолжал бы самостоятельное бытие, затерявшись среди людей, неотличимый от них.

– Призраки и чьи-то двойники могут существовать рядом с нами, а люди, их создавшие, не будут о них даже подозревать, если когда-нибудь не столкнутся с ними, – закончил Сурок.

Некоторое время на веранде царило молчание, слышался лишь шорох дождя, упорно старавшегося подвигнуть местных жителей на строительство нового ковчега.

– Допустим, я принял гипотезу о мыслеформах, – наконец сказал Стивен Лоу. – Допустим. Но я же не торчал несколько месяцев в келье, не совершал никаких ритуалов, не воображал себе ни монахов, ни ангелов, ни крокодилов.

– Случай с Давид-Неэль не единственный, – отозвался Уолтер. – Вероятно, у тебя концентрация шла на подсознательном уровне, ты и сам не ведал, что творишь мыслеформу. Которая подтвердит твои надежды.

– Значит, она и убить меня может?

– Кто знает, Стив… Во всяком случае, будь осторожен.

Лоу усмехнулся:

– Да уже два месяца прошло – и жив, как видишь. Кто эти рассказы проверял, кто видел этих двойников? Сомнительно все это, очень сомнительно… Просто шуточки психики.

– Телепатию тоже можно считать шуточками психики, – заметил Сурок. – И ясновидение. И телекинез. И телепортацию. А вот я почти уверен, что все эти шуточки не только существуют, но и вполне могут уже сейчас массово применяться.

– Это как?

– А вот так. Я думаю, что есть уже приборы, с помощью которых можно узнать мысли собеседника хоть и в Австралии. И добраться до той же Австралии за секунду. Только все это держится в тайне, и хода этим новинкам не дают. По вполне понятным причинам.

– Ну да, иначе развалится вся мировая экономика, – с серьезным видом подтвердил Стивен Лоу. – Обнищают производители средств транспорта и связи. Именно они этим изобретениям хода и не дают. Чтобы спасти человечество от краха.

Уолтер, прищурившись, взглянул на него:

– Опять иронизируешь? Или и сам об этом знаешь? Может быть, и НАСА приложило руку к запрету?

– Думаю, что не приложило. Прикладывать не к чему. Впрочем, вы там своих мертвецов поспрашивайте, мало ли что…

Одутловатое лицо Уолтера побагровело, он засопел, но промолчал. Только сцепил руки на животе. И в этот момент, как нельзя более кстати, на веранду заглянула Милдред.

– Ну и накурили вы тут, – сказала она. – Идите, гляньте, что они там рассказывают. Они собираются сносить наш универмаг и делать там автостоянку… Ужас!

Ранним утром, в понедельник, Стивен Лоу вывел из гаража свою серебристую «тойоту» и направился через просыпающийся Хьюстон в Космический центр имени Линдона Джонсона. Солнце еще не взошло над небоскребами, но звезды уже растворились в бледной июльской синеве. Небо казалось пустым, но это впечатление было обманчивым. Там, за тонким слоем воздуха, окутавшим хрупкий шарик Земли, как вата окутывает елочную игрушку в коробке, простирались безбрежные пространства, наполненные своеобразным, иным бытием.

Лоу знал, что уже сегодня придут в действие сложные многоступенчатые механизмы, закрутятся-завертятся, набирая обороты, колеса, войдут в соприкосновение и слаженно заработают все разнопрофильные детали – и проект «Дубль» начнет воплощаться в жизнь, проявляясь, обретая четкие очертания… как тульпа…

Стивену Лоу очень хотелось верить, что программа «Дубль» будет не только успешнее предшествующей, но и вытянет программу «Арго» из ямы. И аргонавты вернутся домой…

41.

Женщина с резким неприятным голосом наконец прекратила болтать и жевать печенье, оставила на тумбочке стакан с недопитым чаем и ушла, шаркая подошвами. И не закрыла за собой дверь.

Она встала и подошла к окну. На подоконнике лежала смятая газета, усыпанная крошками печенья, эта женщина разбрасывала газеты где попало. Под большим, в готическом стиле названием «Чаттануга Меркурий» было напечатано шрифтом помельче: «16 октября, 1970». Соседке по комнате приносили газеты, они шелестели, падали на пол, с них сыпались крошки.

За окном, в парке, прогуливались люди, то выходя на освещенные солнцем места, то попадая в тень деревьев. Она тоже часто там гуляла, но сегодня ей хотелось другого.

«Пора, – сказал голос в ее голове. – Вон по той дорожке из желтого кирпича».

Дорожка была знакомой. По такой дорожке возили женщину, посоветовавшую ей оставаться дома. Теперь этой женщины уже не было.

Но не осталась же – и ничего страшного не случилось. Надо просто ждать. Дожидаться всех.

Эта комната, эти коридоры, этот парк были местом ожидания. Она знала, что все находившиеся здесь люди кого-нибудь ждут. А дождавшись, уходят.

Она знала, что тоже дождется.

Но сегодня ей нужно было ненадолго покинуть это место. А потом вернуться. Такое уж было задание – хочешь не хочешь, а выполняй. А почему бы и не выполнить?

Никакого внутреннего протеста она не испытывала. Ей было спокойно.

Только нужно надеть плащ. Солнце солнцем – а вдруг дождь? Был ведь дождь. Здесь, на базе, погода переменчивая. Или это по телевизору был дождь? Хороший фильм, ковбои, индейцы… Ах, да – плащ…

Она согнула газету и ссыпала крошки в стакан с недопитым чаем. Может быть, теперь эта женщина догадается его вымыть. Бормочет по ночам…

Плащ…

Положив газету на тумбочку, она неторопливо приблизилась к вешалке. Да, плащ будет совсем не лишним, здесь погода то и дело меняется. Была жара, а потом индейцы…

Она сняла плащ с вешалки и надела. В плаще было очень удобно. Спокойно и очень удобно.

Она вышла в коридор и плотно прикрыла за собой дверь.

– Гулять?

Она подняла голову. Широкая негритянка в светло-зеленом халате смотрела на нее. Тут любили ходить в зеленых халатах, будто играли в инопланетных зеленых человечков. Но не все. У негритянки было знакомое лицо. Негритянка-инопланетянка. Забавно.

Она пошла по коридору к стеклянным дверям, выходившим на лестничную площадку. Она думала о том, как свернет с дорожки из желтого кирпича и пойдет дальше, дальше. Там, позади строений базы, за деревьями и полосой колючих кустов, есть калитка, и за ней тропинка и неглубокий овраг, и ручеек на дне оврага. Она видела этот ручеек. И, конечно же, лучше выйти там, а не через главные ворота – она ведь еще не дождалась, и потому не должна покидать базу.

Нет, она, разумеется, вернется – но это лишние расспросы и всякие прочие ненужности. Лучше через калитку – а по оврагам лазить несложно, она в прекрасной форме. Да, болело… и тяжесть… Но все прошло. Через калитку… Насидится еще у телевизора… ковбои… индейцы… Томагавки. «Смойте краски боевые… Смойте с пальцев пятна крови»… Ни словечка не забылось. «Закопайте в землю луки… Трубки сделайте из камня… Ярко перьями украсьте… Закурите Трубку Мира… И живите впредь как братья»… Именно. Хорош Лонгфелло, хорош… Через овраг, а там другая тропинка, ее видно из калитки. Сходить, а потом обратно на базу…

…Все получилось, все прошло без сучка и без задоринки – так, как и должно было пройти. Калитка, правда, оказалась запертой – но разве трудно перебраться через калитку? На склоне оврага росли какие-то мелкие кустики, а в ручье лежала автомобильная покрышка. А за оврагом был пустырь… нет, конечно, не простой пустырь – полигон. Площадка для «консервной банки» и вездехода. А еще дальше тянулась заброшенная железнодорожная колея, сразу видно, что заброшенная – совсем заросла травой, и никаких поездов. Те, кто дождался, уезжали отсюда не на поездах. Наверное, просто уходили. Вот как она. Взяла да и ушла. Но она вернется, ей еще нужно ждать. Еще не время…

«Теперь прямо, – сказал голос. – Там будет улица».

Ну конечно же, она знала, что там будет улица. Она все знала, и могла идти хоть с закрытыми глазами. Нет ничего проще. Если это тренировка, то очень легкая. А зачем трудности? Все спокойно и хорошо. В плаще удобно и уютно. Она правильно сделала, что не забыла о плаще. А та пусть жует свое бесконечное печенье и бормочет. Приходят две какие-то толстые женщины, неповоротливые, шумные, приносят печенье – но почему-то не забирают с собой эту бормоталку.

Пусть бормочет…

Улица. Автомобили. Интересные автомобили, как в кино. Люди. Смотрят на нее, проходят мимо. Никто не зовет с собой. И не позовет. Потому что это – другие люди. Не этих людей она ждет. Люди идут по своим делам, и она – по своему делу. И без подсказок знает, что далеко впереди – мост. Ей туда, через мост, на другой берег милой сердцу Теннесси.

Улица. Автомобили.

«Тут и там дома за пределами замкнутого пути, деревья, деревья, кусты, мимо них, мимо нас автомобили – перед нами, обгоняют, подгоняют сзади, и слева летят навстречу, слишком блестящие, неумолимо скользят в шесть рядов, на юг и на север мчатся, невнятно бурча…»

Точно, очень точно. Кто это написал? Да, Дениза Левертов*. Кто это – Дениза Левертов? В сером плаще, по мосту над рекой… Нет, Дениза Левертов – это другая. Это другая. * Американская поэтесса. (Прим. авт.)

«Я на серую воду смотрю, уплываю с серой водой… Я стою – и плыву, и плыву… Я осталась – и я уплыла…»

А это кто? Девочка, школьница, эти слова сложились в ее голове… Но как ее звали? Как ее зовут? Где эта девочка? Уплыла? А кто остался?

Как быстро и незаметно поменялось все вокруг. Нет уже моста, и нет реки, река позади – а есть лужайки перед аккуратными домиками, качели, велосипеды. Деревья вдоль тротуара – такие знакомые. Только пониже и потоньше. Уплыла – и осталась…

Она замедлила шаг.

«Это здесь?»

Голос в голове не отозвался.

Она и так знала, что это – здесь. И остановилась у невысокой ограды.

На крыльце сидела девочка с большим красным яблоком в руке и листала книжку.

Она смотрела на девочку до тех пор, пока та не подняла голову. Глаза девочки расширились, она выронила яблоко, вскочила и бросилась в дом. Хлопнула дверь. Книжка осталась лежать на крыльце.

«Пора», – сказал голос.

Она медленно отступила от ограды и побрела по тротуару туда, откуда пришла. Туда, где находятся те, которые ждут. На дороге туман. Туман… Это наша судьба. Это – жизнь…

Никто ей не подсказывал, и не из памяти всплыли слова. Она только что придумала их. Сама. Как когда-то…

Значит, она может и это? Алексу не сказала, что может и это. Она может…

Ей стало еще спокойней.

Прогуливаться по дорожке из желтого кирпича, собирать опавшие листья – и ждать, ждать… Ждать.

«Сорок лет Моисей водил свой народ по пустыне, – сказал голос. – Сорок лет будешь блуждать и ты».

– Как хорошо… – прошептала она.

Прошлое исчезало.

42.

– Ну, за Украину! – тоном Михалыча из популярных когда-то кинофильмов провозгласил дед Тарасов, поднимая стакан с водкой.

Стакан у него был настоящий, граненый, чуть отливающий синевой; рюмок и стопок дед не признавал и в гости ходил со своей, сталинских, наверное, еще времен посудиной.

Вячеслав Андреевич, кивнув Сереже, синхронно с дедом осушил малообъемную, не чета тарасовской, хрустальную стопочку и тут же налег на соленые грузди и квашеную капусту. Тетя Лена за компанию отпила чуть-чуть компота из большой расписной чашки, а Сережа удовольствовался прихваченной из города шипучей пепси-колой.

Тост деда Тарасова прозвучал в его честь – именно он, Сергей Мосейкин, семнадцатилетний студент музыкального училища, являлся в данный момент единственным представителем сопредельной Украины в деревушке Катьково, вековавшей не первый уже свой век в густых лесах Тверского края к северо-западу от столь же древнего города Торжка.

Отец Сергея еще в советские времена перебрался из Твери на Украину, да так там и застрял, хотя и не оставлял мысли вернуться в родной город на Волге. Сергей же впервые этим летом приехал в Россию, которая была для него не только чужой, но и во многом пугающей страной, недружелюбным соседом – так ее характеризовали украинские масс-медиа. После окончания учебного года у него был выбор: то ли навестить троюродного брата в Минске, то ли все-таки своими глазами увидеть Россию, о которой отец ему давным-давно все уши прожужжал.

И Сергей решил съездить в Россию. Отец и рад был бы поехать вместе с ним, но не получилось – нужно было заканчивать неотложную работу. В Твери жила вместе с мужем его родная сестра, которая и встретила Сергея с распростертыми объятиями – своих детей у нее не было. А чтобы не изнывать от июльской жары в городе, они отправились в глубинку, в леса, где не перевелись пока ягоды и грибы. Этой весной умерла в деревне Катьково дальняя родственница Вячеслава Андреевича, мужа тети Лены, и оказалось, что, кроме него, претендентов на опустевшее деревенское жилье нет. Сам Вячеслав Андреевич преподавал отечественную историю в Тверском университете, бросать работу и переселяться в глухие леса не собирался, но и нежданно-негаданно доставшийся в наследство дом решил не продавать – ведь готовая же дача! Правда, далековато: электричкой от Твери до Торжка, потом еще два часа проходящим поездом до ни на каких, наверное, картах не значащегося полустанка, да оттуда километров семь-восемь полем-лесом, полем-лесом… Но ведь не каждый же день совершать такие одиссеи – в отпуске можно и на неделю туда забраться, и на две.

До приезда Сережи Вячеслав Андреевич с женой побывали в Катьково несколько раз, в выходные. И вот теперь, загрузившись продуктами, выбрались всерьез и надолго. Сережа за свою жизнь и леса-то настоящего толком не видел, потому что вырос в степном городе, продуваемом пыльными ветрами, в местах, что звались когда-то Диким Полем. А тут, в тверских краях, леса были хоть куда! В таких лесах вполне еще могли обитать, хоронясь от железной поступи новых разнузданных хозяев планеты, соловьи-разбойники и кикиморы, анчутки и водяные, лешие, русалки и прочие представители уходившего безвозвратно прошлого…

Деревня Катьково оказалась длинным рядом двух с лишним десятков бревенчатых домов, похожих на те, что звались на Руси избами, с большими промежутками протянувшимся вдоль проселочной дороги. Дорога выходила из леса и в лес же уходила, и напротив домов – а окна многих из них были заколочены досками, – за покатой пустошью, поросшей высокой травой, тоже стоял лес. Огороды позади домов сползали к ручью; на другом его берегу буйствовало разнотравье, и кусочками небес синели васильки, а дальше вновь стеной стояли разлапистые ели вперемежку с березами и осинами. Тихое это было место, словно бы изъятое из времени или же перенесенное в третье тысячелетие от Рождества Христова из прадавних часов, – но символом новой эпохи круглилась над серой тесовой крышей одного из подновленных домов белая тарелка спутниковой антенны…

Постоянных жителей в деревне было не так уж и много; в основном, приезжал сюда на лето, отдыхать, собирать грибочки да ягодки, народ из Торжка, Твери и даже из далекого Санкт-Петербурга. Вот и сейчас, в июльскую предзакатную пору, стояли у палисадников запыленные иномарки, гоняли мяч на лужайке младшеклассники, сидели на крылечках люди, судя по одежде, явно нездешние, и доносился от ручья молодой смех, сопровождаемый трелями мобильных телефонов.

Несмотря на распахнутые настежь окна, в доме было душновато – но не понесешь же на крыльцо стол с тарелками и прочей посудой; это ведь не пикник, а ужин. После электрички, проходящего поезда и долгой ходьбы с полными сумками по полям и лесам.

Вообще-то, ужинать намеревались втроем, на скорую руку, а потом завалиться спать, чтобы с утра пораньше отправиться за грибами, – но тут в гости заявился дед Тарасов. Несмотря на почтенный возраст, дед был остроглаз, как Зоркий Сокол, и сразу углядел вновь прибывших, с которыми можно пообщаться на правах коренного обитателя здешних мест, автохтона, так сказать. Тем более, он вроде как сосед – почерневшее от времени строение деда Тарасова стояло через два дома от нового владения Вячеслава Андреевича, но те два были не в счет, потому что давно пустовали.

Дед Тарасов в этикете толк знал, и в гости напросился не с пустыми руками – кроме граненого стакана-ветерана, принес кастрюльку квашеной капусты, покрытой дольками соленых огурчиков, и банку соленых же черных груздей. Вячеслав Андреевич выставил поллитру – в Торжке было куплено с десяток бутылок «Столичной»; не для пьянки, нет, а для уплаты за всякие хозяйственные услуги. Деньги в деревнях особого веса не имели, и основным средством расчета, с советских еще времен, а может и вообще с царских, была бутылка.

Ужинали не спеша. Вячеславу Андреевичу приходилось иметь дело с дедом Тарасовым, и он знал, что если уж тот пришел – так всерьез и надолго. Дед ел мало, зато вовсю дымил «Примой», то и дело покашливая и потирая впалую грудь. Был он сухощав и редковолос, но вовсе не казался развалюхой, а смахивал на этакого удалого старичка-боровичка из советских фильмов-сказок. И одет он был не в какую-нибудь рухлядь, а во вполне приличную, хотя и выцветшую камуфляжную военную форму. Грузный, похожий на борца-тяжеловеса Вячеслав Андреевич оставался в «городских» рубашке и брюках, тоненькая тетя Лена переоделась в красно-белый «спартаковский» домашний халат, а Сережа был в футболке и джинсах – универсальной одежде не первого уже поколения молодежи любой, наверное, страны.

– Ты, Сярега, картоху-та с грибам наворачивай, а не просто так, – сказал дед Тарасов, откинувшись на старом венском стуле и попыхивая «Примой». Его «аканье» было для Сергея непривычным и смешным: отец, полжизни прожив на Украине, так не «акал». – Грибы-та нашенские, сам собирал, сам готовил. У вас там таких нет, че, я не знаю? С грибам и огурцам ешь, эт лучше сала-та.

– У нас вообще грибы не едят, – немного смущаясь, ответил Сережа. – А кто ел, тот отравился. Отравлений много, каждый год…

– Вот карелы-та! – почему-то восхитился дед Тарасов. Сергей сначала не понял, при чем здесь карелы, а потом догадался. В его краях говорили: «Ты шо, турок?» – Нашими не отрависся, тута ни химии, ни радиации. Природа! Чернобыль далеко, не то что у вас. Опять же, знать надо, что берешь, и готовить с умом. Ешь, Сярега, я семисят пять годов ем – и живой, как видишь. И еще лет сто помирать не собираюсь.

Сережа нанизал на вилку солидный скользкий кусок неведомого продукта, осторожно попробовал. Да-а, это было вкусно! Вкуснее соленых орешков «Козацька розвага».

– А мы за грибами завтра собираемся, – сообщил, делая ударение на «завтра», Вячеслав Андреевич и вытер платком испарину с покатого, с глубокими залысинами лба. – Лена у нас тоже в этом деле дока.

– Ну, дока не дока, а десятка два вагонов за свои сорок с хвостиком насобирала, – улыбнулась тетя Лена, аккуратно очищая от скорлупы сваренное вкрутую еще в Твери яйцо. – И с груздями дело имела. Хорошие у вас грузди, Василь Василич.

– Ну так! – дед Тарасов победно выпустил струю дыма в потолок, распахнул ворот камуфляжа; водочка, она свое брала, распаривала душу и тело. – Места здеся богатые, хошь косой коси. За грибам собрались – эт хорошо. Хошь туда можно, – он махнул рукой с сигаретой в окно за спиной Вячеслава Андреевича, – хошь туда, – рука мотнулась в сторону приоткрытой в сени двери. – Тока к Лихой горке не забирайтеся, я всех городских предупреждаю. Наши-та и так не ходють, калачом не заманишь.

– Почему? – спросил оторвавшийся от груздей Сережа, а Вячеслав Андреевич перестал хрустеть свежим огурцом.

Дед Тарасов потер седую щетину на подбородке и многозначительно поднял палец:

– Нехорошее место. Не выдумал, от стариков слышал, а те – от других стариков. Древняя история. Плясни, Андреич, еще чуток, и я расскажу.

– Только уже без меня, – отозвался Вячеслав Андреевич. – Душно… Я лучше пепси-колы племянниковой. Или, вон, компота.

– Канпота так канпота, – легко согласился катьковский старожил. – Ну, таперя, как грится, за Расею-матушку!

Выпив и занюхав водку рукавом камуфляжа, дед Тарасов приступил к рассказу. Тетя Лена слушала не очень внимательно – она принялась возиться в сторонке с какими-то пакетами, что-то там пересыпала, перекладывала; Вячеслав Андреевич, устроившись вполоборота к столу, рассеянно смотрел в окно на наливавшуюся темнотой кромку недалекого леса, а Сереже было интересно. Манерой вести повествование дед Тарасов напоминал дидуся Панаса из давней ежевечерней детской телепередачи на сон грядущий, только у Панаса, в отличие от катьковского старичка-боровичка, не заплетался язык.

Было это дело, говорил дед Тарасов, во времена тверского князя Михаила Ярославича. («Ну, который теплоход таперя, по Волге ходит, «Михаил Ярославич», мученик святой», – пояснил дед.) Разбитый московскими войсками, он с остатками дружины укрылся здесь, в дальнем лесном уголке своих владений, намереваясь пробираться в Литву за помощью, чтобы потом напасть на Москву и в пух и прах разнести спесивых москвичей. («Москалей», – улыбнулся про себя Сережа.) Дружина стояла в одной из местных деревень, из тех, что сгинули теперь с лица матушки-земли, готовилась к дальнейшему походу в литовские пределы. Опасаясь преследования московитов-московитян, князь пустил по окрестностям дозоры. И вот один такой дозор забрел на Лихую горку. Только тогда ее еще не называли «Лихой» – был это безымянный холм у слияния двух ручьев. «Точнее, это сейчас ручьи, – поправился дед Тарасов, – а тогда были целые речки, навроде Осуги, Поведи, а то и Тверцы». Там, на том холме, когда-то располагалось древнее, времен волхвов, языческое святилище («Капище», – вставил Вячеслав Андреевич, все внимательнее вслушиваясь в размытую речь нового Бояна), а потом, при новой вере христианской, идолов скинули, святилище развалили. Одним словом, все как при революции или перестройке, будь они неладны, вместе с лысым Ильичом и лысым меченым Мишкой. («Правильно, – сказала тетя Лена от своих пакетов. – Наш силикатный чуть ли не три года простаивал, люди не черта не получали».)

– Так вот, – покивав согласно, продолжал дед Тарасов, – взошли они на горку, чтобы осмотреться – трое их было али четверо… и пропали.

– Что значит пропали? – недоверчиво осведомился Вячеслав Андреевич. – Исчезли? Сквозь землю провалились?

– Да так вот и пропали. Провалились ли, исчезли… – Дед Тарасов пожал узкими плечами. – Не знаю. То есть, не все пропали, один остался, который на горку не ходил. Прибежал к князю, так и так, грит, бяда. Ну, снарядили туда отряд, все там облазили, нашли пустошь подземную…

– Ага, – кивнул Вячеслав Андреевич. – Нашли-таки.

– Так пустошь же, – стараясь твердо выговаривать слова, со значением сказал дед. – Пус-тошь. Пустое, значить, место. Навроде подземной пирамиды. Так никого и не отыскали. Оттого и горка – Лихая. Лихо, потому что – бяда. Уничтожили идолов – вот они и отомстили.

Дед покрутил в руке пустой стакан, дунул в него, выразительно взглянул на Вячеслава Андреевича. Тот, сделав вид, что не понял намека, отхлебнул компота, поставил чашку и заговорил, адресуясь не к деду, а к давно уже переставшему жевать Сереже:

– Есть у нас на факультете такой курс для студентов – «История Верхневолжья». И читаю я его чуть ли не со времен этого самого князя Михаила Ярославича. А был он, кстати, не только князем тверским, но и великим князем владимирским. И, между прочим, племянником Александра Невского. Напутано тут немало у ваших стариков, Василий Васильевич, – перевел он взгляд на деда. – Не Москва била Михаила Ярославича, а сам он наголову разбил союзную армию Москвы и всех суздальских князей плюс еще сильный татарский отряд в битве при Бортенево. И владения тут были вовсе не тверские. Что такое Торжок? Новый Торг, новгородское поселение. Это уже потом он Торжком стал. Новгородские это были земли, а не тверские, Василий Васильевич. Хотя Тверь и давала ему прикурить, и не раз. Тот же Михаил Ярославич, победив новгородцев, вообще приказал срыть новоторжские укрепления, а позднее другой князь тверской, он же великий князь владимирский, Михаил Александрович, поджег посад, и город полностью выгорел. И не бежал Михаил Ярославич ни в какую Литву, а убили его в Золотой Орде, прямо в шатре, из-за происков московского князя Юрия Даниловича. Тот хотел с помощью хана Узбека сместить Михаила Ярославича с общерусского княжения и самому получить ярлык на Владимир. А через четыре года сын Михаила Ярославича Дмитрий Грозные Очи встретился в ханской ставке с Юрием Московским и отомстил ему за гибель отца: убил Дмитрий Тверской Юрия, и казнили его по приказу хана за этот самосуд. Вот так-то вот, Василий Васильевич.

Дед Тарасов согласно кивал, сосал потухший окурок и с тоской смотрел на свое порожнее граненое изделие. Сережа, не выдержав, пододвинул ему бутылку с пепси-колой, но дед так отчаянно замотал головой, словно ему предлагали отраву.

– Было это в тысяча триста восемнадцатом году, – увлекаясь, продолжал Вячеслав Андреевич, вообразив, вероятно, что он читает свой курс, и перед ним его студенты. – Не Михаил Ярославич в Литву бежал, а последний великий князь тверской Михаил Борисович. Бежал от «дома Святого Спаса» – так Тверь называли на Руси по ее кафедральному собору, собору Святого Спаса Преображения. Решил, что лучше бежать, чем отказываться от княжения. Князь московский Иван Третий отбирал чужие княжения, одно за другим, дотянул свои руки и до Твери. В тысяча четыреста восемьдесят пятом. Вот тогда-то Тверь была взята, а Михаил Борисович окончил жизнь в изгнании, в Литве, и независимому великому княжеству Тверскому конец пришел… А вот Тверское-то княжество и помянуть не грех.

Вячеслав Андреевич, не обращая внимания на укоризненный взгляд жены, потянулся к бутылке «Столичной», налил встрепенувшемуся деду Тарасову, плеснул чуть-чуть в свою игрушечную, по сравнению с дедовым стаканом, стопочку.

– Помянуть – эт дело хорошее, – заявил оживший дед Тарасов, часто мигая выцветшими, глубоко посаженными глазами. – Всех воинов земли русской…

– Вы закусывайте, Василь Василич, – подала голос тетя Лена, но дед только отмахнулся и, осушив свою рабочую емкость, вновь полез в карман за сигаретами.

– Да, напутали старики много, – сказал Вячеслав Андреевич. – Этакий «испорченный телефон» получился. А вот насчет капища, насчет идолов – очень может быть.

– Отомстили идолы, отомстили, – убежденно повторил дед Тарасов.

– Отомстили или нет – не знаю. Владимир Красное Солнышко в свое время поставил в Киеве «великолепную шестерку» – Перуна деревянного, Хорса, Дажьбога, Стрибога, Симаргла и Мокошь, а через несколько лет всех их скинул. И ничего – правил себе еще чуть ли не три десятка лет…

– А так бы пять десятков правил, – заметил дед Тарасов.

– Возможно, – кивнул Вячеслав Андреевич. – Так вот, насчет капища на холме… Там, конечно, хорошо было бы покопаться. Может, еще один Стоунхендж обнаружится, как у Старой Рязани.

Сережа недоуменно посмотрел на него:

– Дядь Слав, так ведь Стоунхендж в Англии.

– Не только. – Вячеслав Андреевич раскраснелся, лоб его лоснился от пота. – В наших краях свои Стоунхенджи. Земля наша, племяш, буквально напичкана историей, тут чуть ли не в любом месте копни – и обязательно на что-нибудь древнее наткнешься. По истории ходим! Возьмем тот же тверской кремль – да там еще копать и копать…

– Слава, может, отдыхать уже будем, а? – недружелюбным голосом предложила тетя Лена. – Вон, Сережа дремлет уже…

– Ничего подобного, – возразил Сергей. – Вовсе я не дремлю, теть Лен.

По молодости своей и неопытности он не понял, что эти слова – лишь тактический ход, направленный против деда Тарасова, который опять уже дул в опустевший стакан и, судя по всему, не собирался уходить до тех пор, пока в бутылке остается хоть капля «огненной воды».

Вячеслав Андреевич тоже не желал слезать со своего любимого конька:

– Да успеем еще наспаться, Лен!

Он наполнил молниеносно подставленный стакан деда Тарасова (откуда у того и прыть взялась?!), не обидел и свой «наперсток». Чокнулся с дедом, одним глотком разобрался со своей порцией – уже без тостов, – и, тряся левой рукой рубашку на груди, чтобы хоть немного охладиться, продолжил, переходя на подобие скороговорки:

– Памятник на памятнике, понимаете? На десятки метров вглубь, где только ни воткни лопату. И на Лихой вашей горке, повторяю, интересно было бы покопаться; может, там не то что Стоунхендж – вторая Троя стоит, дожидается. Но средства! Где средства-то взять, милые вы мои? У нас студентов для раскопок не хватает, у нас Тверь практически нетронутая… Э-эх!

Историк, скособочившись, посмотрел в окно, словно силясь разглядеть там желанные средства на раскопки, потом повернулся к столу и заговорил уже потише и не так быстро:

– Вот вы сказали, там пустошь подземная, пирамида…

– Пирамида, – эхом отозвался несгибаемый дед Тарасов. – Как в Египте. Это не я сказал, я тока пересказываю…

– Ну да, «преданья старины глубокой». И ведь вполне возможно, что так оно и есть! Вот, Сережа, это уже о твоих краях информация. Были сообщения о том, что обнаружены подземные пирамиды в Крыму. И не только там, но и под Киевом, и в районе Днепропетровска, и где-то еще на Украине… Лихая горка может стоять в этом ряду. И если копнуть – отыщутся и дружинники пропавшие… то, что от них осталось… и много чего еще… Но средства! Но люди!.. – Вячеслав Андреевич горестно взмахнул руками.

– Копнуть… Как ты там копнешь? – возразил дед Тарасов и вытер рукавом заслезившиеся от дыма глаза. – Чижолое там место, проклятое. И я чувствую, и другие наши тоже… Там долго не проторчишь – сердце начинает разрываться, и будто душит кто. Одно слово – проклятое. Идолами проклятое… До войны, я еще пацаненком был, Ванька Демин сутки там по пьяни провалялся. Так еле откачали потом Ваньку-та.

Дед теперь уже сам, без приглашения, резво схватил бутылку, булькнул в стакан на два пальца и торопливо выпил, словно боясь, что отнимут. Тетя Лена, разбиравшая сумки, этого не заметила, а Вячеслав Андреевич хоть и заметил, но только усмехнулся: пусть пьет человек, если хочется, ему же завтра на работу не идти; лишь бы не заснул за столом да со стула не свалился.

– Геопатогенная зона? – предположил Сережа. Он иногда смотрел по телевизору всякие познавательные передачи.

Вячеслав Андреевич задумчиво покосился на него:

– Вряд ли. Наверное, просто перебрал Ванька самогонки. Или и вовсе отравился. И капища, и храмы сооружали в узлах энергетических решеток, в наиболее благоприятных местах. Кто же будет возводить храм в геопатогенной зоне?.. Хотя… – Он потер подбородок. – За сотни лет что-то могло сдвинуться, разбалансироваться…

– Да идолы же, сосед, идолы! – покачнувшись на стуле, громогласно заявил дед Тарасов. – Я хоть и верую в Господа нашего Иисуса Христа, но и в нечистую силу тоже. Не тока сатана есть на свете, Андреич, – не к ночи помянут будет, – но и другая всякая-разная нечисть. Ты вот стариков послушай, они тебе такого наговорят!

– Да уж, – согласился Вячеслав Андреевич, сжимая в руке промокший от пота платок. – Наговорить могут, это точно.

– Много всяких чудес, мно-ого… – протянул дед Тарасов, и наконец-то отставил в сторону свой стакан, чуть не опрокинув при этом солонку. – Вот, со мной… Навроде – мелочь, пустяковина, а как ты ее объяснишь?

Тетя Лена вернулась к столу и явно собиралась сказать что-то нелестное, но Вячеслав Андреевич едва заметно покачал головой: не мешай, мол, старику, пусть болтает.

– Я свою-то когда схоронил… Ну, поминки, напился, знамо дело… А ночью проснулся, будто кто со всей силы в поддых зафигачил. Лермонтов, грит, с-страница сто двенадцать, две верхние строчки…

– Кто говорит-то? – поинтересовался Вячеслав Андреевич.

– А не зна-аю, кто, – пьяно развел руками дед Тарасов. – Я ентого Лермонтова и не ч-читал никогда. А книжка еще дочкина, старая… Схватил, открываю… Щас, щас, вспомню… – Он поднял руку, сглотнул и зажмурился, пытаясь, вероятно, выудить из памяти образ той сто двенадцатой страницы. – О! «Грехи твои… и самые злодейства… простит тебе Всевышний»… – Глаза деда уже вновь были открыты и тускло блестели. – Эт, значить, она меня с того с-света прощала… Через Лермонтова… И тут обратно меня словно ударило! Я за карандаш, записал на газете… то, что в голову шибануло, – и вырубился. А утром беру газету-та, читаю свои каракули…

Дед, как профессиональный актер, сделал паузу, обвел всех мутноватым, как застоявшаяся вода, взглядом. Воздел палец к потолку и, по контрасту со своим предыдущим расслабленным невнятным говором, почти отчеканил, старательно отделяя слова друг от друга:

– Мы – пребываем – в состояньи – Тьмы!

Последнее слово он почти прокричал – и обмяк на стуле, как проколотый шарик.

– Это тоже Лермонтов? – осторожно спросил Сережа.

– А хрен его знает… – невнятно отозвался дед Тарасов и шумно вздохнул. – Наверно, она, покойница… Надо помянуть…

Он слепо потянулся за водкой, вновь чуть не упав со стула, но тетя Лена его опередила. Взяв бутылку, она крепко-накрепко завинтила пробку и протянула русский народный напиток расслабившемуся катьковскому автохтону:

– Вот, держите. Дома у себя помянете.

– Ну… спасибо, с-соседка… благодарствуйте… – забормотал дед Тарасов, принимая драгоценную емкость и пряча за пазуху, под камуфляж. – И то верно, дома… Дома помяну…

Вячеслав Андреевич приподнялся:

– Вас проводить, Василий Васильевич?

– Так я ж н-не девка, штоб меня провожать. – Дед выкатил грудь колесом. – Сам доползу, впервой, што ли… Я ж не бусурман какой, я ж русский ч-человек, и звучу гордо!

– Понимаешь, Макс, иногда у меня такая заморочка бывает: мне кажется, вот я играю на пианино, и из музыки возникают… ну… – Сережа замялся, подбирая определение. – Словно какие-то существа. Я их глазами не вижу, но чувствую.

– Все вы, музыканты, с заморочками, – отозвался идущий, оскальзываясь, по тропинке впереди Сережи долговязый сутуловатый Макс. – Оззи летучих мышей жрал, чуть ли не каждый рокер гитары на концертах разбивает, в толпу прыгает… Заморочливый вы народ… у, блин! – Это он опять поскользнулся на тропе, взбиравшейся к вершине поросшего соснами холма.

Утро было теплое, но пасмурное – солнце наотрез отказывалось появляться из-за обложивших все небо ватных, с серыми животами, полуоблаков-полутуч, готовых в любой момент пролиться дождем. Вчерашняя вечерняя духота обернулась-таки ночным небесным водопадом, и поход за грибами решено было отложить до лучших времен – невелико удовольствие бродить по насквозь промокшему лесу; хоть не докучают комары да мухи со слепнями, зато за шиворот нальется немало воды с ветвей. Тетя Лена намеревалась хлопотать по хозяйству, Вячеслав Андреевич, мучимый послезастольной изжогой, решил разобраться с сельхозинвентарем, а Сергею, рвавшемуся в лес, нашли напарника – закончившего девять классов тверича Максима, уже не первый год приезжавшего в Катьково к тетке. Сережу обрядили в просторную брезентовую куртку, кроссовки заменили на высокие резиновые сапоги – и отпустили вместе с Максом; Макс был почти что местный и здешний лес знал хорошо. Правда, в грибах он не очень разбирался, но перед ними и цели такой не ставилось, хотя тетя Лена и дала Сергею на всякий случай плетеную корзинку, из тех, что зовутся лукошками; побродить, воздухом лесным подышать, черникой да земляникой полакомиться и вернуться к обеду – вот и вся задача.

И Сергей, конечно же, – не успели они еще и на сотню метров отойти от деревни по размытой дождем дороге, – попросил Макса показать Лихую горку. После рассказов деда Тарасова и лекций дяди Славы ему очень хотелось взглянуть на это таинственное место…

Макс историю Лихой горки не знал и, выслушав Сергея, усмехнулся и небрежно махнул рукой:

– А! Гониво дед гонит, сто пудов! – Его синяя ветровка с наспинным портретом Че Гевары была мокрой, в торчащих ежиком волосах застряли сосновые иголки. – Это он боится, что пожар устроят.

– Кто? – Сергей поднимался вверх, хватаясь руками за ветки, подошвы его сапог разъезжались на размокшей тропе. – Кто устроит?

Максим обернулся к нему:

– Ну, приезжие. Вроде нас с тобой. Они там костры жгут.

Вот оно что! Сергей был разочарован. Неужели хитрый дед Тарасов действительно выдумал всю эту историю про древнее святилище и пропавших княжеских воинов?..

Они выбрались наконец на вершину холма, и Макс, остановившись, показал вперед; его поза напомнила Сереже памятник Кирову с центральной площади родного города:

– Вон твоя Лихая горка. Сейчас вниз – а потом вверх, прямо туда.

…Лихая горка поначалу не произвела на Сергея впечатления. Ее омывали два ручья с серой водой, и с плоской вершины, где теснились кучками какие-то кусты, окружая одинокие кривые сосны, открывался вид на дремучее лесное царство, зелеными волнами уходившее к горизонту. Уголок вроде бы был дикий, нехоженый… но только на первый взгляд. Тут и там среди мокрой травы виднелись черные проплешины кострищ, валялась под сосной поблекшая бело-синяя пустая пачка от сигарет «Бонд» и торчала из зеленых игл нанизанная на ветку пустая же пластиковая бутылка. Место старых идолов заняли новые…

Макс присел на полуобгоревший сломанный сук, лежавший на земле, принялся отчищать сапоги пучком травы, а Сергей подошел к склону, который почти отвесно обрывался в воду. Потом повернулся и еще раз обвел взглядом чуть вогнутую к центру поверхность Лихой горки.

И внезапно ощутил, каким-то неведомым чувством ощутил, что там, под толщей земли, – пустота. Полость, уходящая в глубину, гораздо ниже уровня ручьев.

Словно на мгновение открылось окошко – и вновь закрылось…

43.

– Так, парни, спать, – жестким тоном, как и положено командиру, сказал Джонатан Грей. – А то потом вас не добудишься.

– Эх, было бы еще с кем, – деланно вздохнул инженер-пилот Людас Нарбутис, подтянутый ухоженный франт, умудрявшийся в любой ситуации сохранять безукоризненный пробор и носить комбинезон словно смокинг.

– Можешь со мной! – хохотнул, сверкнув белыми зубами, темнокожий приземистый нанотехнолог Бастиан Миллз, вперевалку, как моряк, направляясь к своей каюте. – Только это очень рискованно.

– Пошел ты… – беззлобно проворчал инженер-пилот и картинно помахал рукой Джонатану Грею. – Приятных сновидений, командир. Вы уж, и вправду, не забудьте меня разбудить, я, когда волнуюсь, сплю крепко, это у меня защитная реакция.

«Это точно, – подумал Джонатан Грей, оставшись в одиночестве. – Насчет волнения…»

Все они волновались – это чувствовалось и по надуманным, неестественным репликам, и по невпопад звучавшему смеху, и по выражению лиц. Да и как тут не волноваться, у самого финиша…

Командир, подняв голову, взглянул в настенное зеркало над мониторами, в котором четко отражались индикаторы вспомогательной панели, прилепившейся к противоположной стене. Да нет, с лицом вроде бы у него все было в полном порядке. Из зеркала рассматривал его сидящий в кресле темноволосый коротко стриженный мужчина того возраста, что у древних греков назывался «акме», расцвет, – уже за сорок, но еще далеко не пятьдесят; у мужчины было скуластое, вполне фотогеничное лицо с крупным носом, чуть ли не как у Юлия Цезаря, и просторным лбом, чуть ли не как у Сократа… а то, что глубокий шрам рассекает бровь, устремляясь к виску (память о не очень удачном катапультировании), так ведь шрамы, как известно, только украшают мужчину; и чем их больше, тем мужчина, значит, краше… Темные глаза, под цвет волос, смотрели внимательно и спокойно – настоящие командирские глаза.

Джонатан Грей усмехнулся, подмигнул своему отражению и опустил голову. И отметил про себя, что усмешка все-таки получилась несколько натянутой.

Еще бы. Раньше ему никогда не приходилось бывать возле Марса. Раньше ему вообще не приходилось никуда летать дальше околоземной орбиты.

А теперь пришлось. Причем в довольно спешном порядке.

Вообще, потрясений было предостаточно. Ведь кроме того, что ему, Джонатану Грею, вот так, как бы с бухты-барахты, предложили срочно возобновить подготовку к полету на Марс, выяснилось, что это будет уже не первый, а второй пилотируемый полет на Красную планету. Более того, астронавты-предшественники, оказывается, не вернулись на Землю, но, по каким-то тайным сведениям, возможно, до сих пор живы. На Марсе! Спустя девять с половиной месяцев после старта с мыса Канаверал… Все это просто не укладывалось в голове, казалось розыгрышем, – но и лица, и слова руководителей Национального аэрокосмического агентства были серьезными, предельно серьезными, да и День дурака давным-давно прошел. А плюс еще информация о золотом панцире Сидонии, оставленном древней марсианской цивилизацией… И в довершение – известие о том, что и межпланетный корабль «Арго», и посадочный модуль уничтожены при не до конца выясненных обстоятельствах, и при этом погиб командир Первой марсианской Эдвард Маклайн, которого Джонатан Грей не просто знал, а прекрасно знал по космическому отряду НАСА. Было отчего забыть, на каком свете ты находишься. Ведь все они, астронавты НАСА, пребывали в полной уверенности в том, что Эдвард Маклайн вместе с другими членами экипажа «Арго» находится на базе в штате Юта, только еще готовясь к полету. Сразу осознать, осмыслить, пропустить через душу эти ошеломляющие, сногсшибательные сведения было очень и очень непросто – это ведь даже не как бейсбольной битой по голове из-за угла, это… это… Нет, у Джонатана Грея просто не находилось сравнений.

Бастиан Миллз и Людас Нарбутис чувствовали себя не лучше. Нужно было не раз и не два прокрутить всю эту информацию в голове, свыкнуться с ней, – но свыкаться пришлось уже на базе. День на прощание с семьями, и самолетом – в пустыню. На подготовку отводилось меньше четырех месяцев; в начале ноября «Арго-2» должен был устремиться к багровому соседу по Солнечной системе.

И все это, как и в случае с Первой марсианской, – в обстановке строжайшей секретности. Для родных и знакомых тройка астронавтов – участников проекта «Дубль» якобы отправилась в имитацию космической экспедиции на Земле на срок, равный сроку экспедиции реальной. По «легенде», там, на базе, до сих пор находились и все пятеро участников проекта «Арго». Те, кому не положено было знать истинную ситуацию, ничего и не знали.

Кроме, наверное, поразительно осведомленного незнакомца, имевшего беседу с заместителем руководителя семнадцатой группы ЦУПа Стивеном Лоу в хьюстонском кафе "Галвестон бей». Человека этого так нигде и не нашли, и сам он, как и заверял Стивена Лоу, не делал никаких заявлений в средствах массовой информации о засекреченном проекте «Арго» и о том, что астронавты пропали где-то в недрах инопланетного нефрактала, давно получившего с подачи тех же масс-медиа завораживающее название «Марсианский Сфинкс».

Количество участников Второй марсианской экспедиции сократилось на два человека по сравнению с Первой. Руководители проекта решили обойтись без ареолога – никаких научных исследований проводить не планировалось. Задание было четким и однозначным: посадить модуль в Сидонии, загрузиться золотом, доставить его на борт «Арго-2» и немедленно пускаться в обратный путь к Земле. Только одна посадка и один старт – не более! Общая стоимость золотого груза уже была подсчитана: марсианское золото, в случае доставки его на Землю, с лихвой окупало все расходы по подготовке и осуществлению обеих экспедиций. Да что там окупало – это выражение было слишком неточным. Перекрывало в сотни раз! Лишь бы все прошло удачно, лишь бы кровавый бог разрушений, несчастий и смерти не проявил свой злобный нрав…

Как показал опыт первой миссии, пилот посадочного модуля вполне мог совмещать функции инженера. Или наоборот. Инженер Первой марсианской Леопольд Каталински без проблем вывел модуль на ареоцентрическую орбиту. Так почему бы не обучить пилота управлению экскаватором? И пилот Людас Нарбутис, кроме работы с модулем, занялся на базе изучением землеройной техники. Он был единственным, кому предстояло почти весь рейс к Марсу провести в «усыпальнице» – командир и нанотехнолог не могли позволить себе такую роскошь. И хотя, пожалуй, никто из посвященных не питал особых надежд на то, что первые «аргонавты» до сих пор пребывают на Марсе в полном здравии, отсек-«усыпальницу» расширили, чтобы там могли разместиться пять человек: четверо первопроходцев плюс Людас Нарбутис. А на тот случай, если здравие будет неполным, каждый участник Второй марсианской прошел курс медицинской подготовки и овладел основами психотерапии; не исключено, что эти навыки могли пригодиться в Сидонии, во владениях Марсианского Сфинкса… Им не уставали повторять: ни в коем случае не заниматься поисками, на пушечный выстрел не приближаться к таинственному сидонийскому нефракталу, и уж тем более – не пытаться проникнуть внутрь. Золото, только золото! Больше ничего. Вот разве что первые «аргонавты» сами придут к посадочному модулю…

Да, по всем расчетам выходило, что два человека вполне управятся с погрузкой золота. А третий – командир – будет ждать в корабле-матке на орбите.

Джонатан Грей слыл в отряде астронавтов Национального аэрокосмического агентства «человеком без нервов», и изо всех сил поддерживал свое реноме, надеясь первым полететь к Марсу. Но выбор руководства пал на Эдварда Маклайна. Джонатан Грей был дублером командира «Арго», и в свое время уже проходил подготовку к полету – однако с тех пор много воды утекло и нужно было восстанавливать навыки. «Человеком без нервов» он казался окружающим – но не себе самому; он просто давно научился скрывать свои эмоции и в достаточной степени контролировать их. И старался быть с собой предельно откровенным.

Нет, сам полет его не страшил – те, кто боится, обречены до конца дней своих шаркать ногами по поверхности планеты, спотыкаясь о кочки, – опасения его были иного рода. Справится ли он? Не подкачает ли техника? Не подготовила ли Красная планета с ее загадочным Сфинксом и не менее загадочной атмосферной аномалией в районе Сидонии какие-то грозные неожиданности? Судя по тому, как сложилась Первая марсианская, благоприятному исходу дела могли помешать непредвиденные и совершенно неизвестные факторы.

Марс отнюдь не представлялся местом для беззаботных прогулок под двумя лунами, а гибель Эдварда Маклайна, невыясненные обстоятельства этой гибели, свидетельствовали о том, что шансы на успех ничуть не выше шансов на провал…

Успешно преодолев безвоздушный океан, «Арго-2», как и его предшественник, вышел на ареоцентрическую орбиту на высоте четырехсот километров от поверхности Марса. Сотней километров ниже не первый год ходил по кругу орбитальный разведчик, делая снимки различных участков Красной планеты с разрешением тридцать сантиметров на пиксель. Связавшись с ним, Джонатан Грей, получил великолепное изображение сидонийского побережья со всеми его нефрактальными объектами. Довольно четко просматривался вырытый Первой экспедицией котлован. Он был полузанесен кизеритовой пылью, укрывшей законсервированный в глубине, на уровне золотого покрытия, экскаватор. На борту «Арго-2» находилась и собственная заготовка экскаватора, которую предстояло довести до ума с помощью нанотехнологий уже на месте посадки.

Изображение, переданное на «Арго-2» орбитальным разведчиком, ничуть не напоминало человеческое лицо, хотя и отличалось от нашумевших в две тысячи шестом снимков, сделанных европейской станцией «Марс Экспресс». Те снимки, как и в девяносто восьмом году, были призваны развеять надежды широкой публики на искусственное происхождение Сфинкса, и специалисты потрудились на славу, представив марсианский артефакт обыкновенной горой, сильно разрушенной эрозией. На снимках орбитального разведчика Сфинкс тоже выглядел как вполне обычное скальное образование с впадинами в верхней своей части, без каких-либо признаков улыбки, зубов или головного убора наподобие тех, что носили земные фараоны. Лицо перестало быть Лицом, превратившись в один из довольно ординарных объектов марсианского ландшафта…

Это было странно, но не сверхъестественно – вероятно, в грандиозном сооружении древних марсиан продолжали функционировать какие-то системы, преображая его внешний вид. Не это являлось сейчас самым важным. Главное, чтобы не изменился золотой панцирь Сидонии, чтобы он оказался на месте, и золото не обернулось кизеритом или какой-нибудь банальной пемзой. А с нефракталами ученые потом разберутся…

Джонатан Грей вновь посмотрел в зеркало и мысленно попросил Господа отложить другие дела и посодействовать в выполнении задачи Второй марсианской.

44.

Как и подобает настоящему профессионалу, Людас Нарбутис волновался только до того момента, когда наступала пора браться за дело. И тогда уже не оставалось места волнению, и пусть сердце билось учащенно – это не мешало сохранять ясность ума, быстроту реакции, а руки как бы сами собой порхали над панелью управления, совершая отработанные сотни раз движения.

Посадка «шмеля» – так Нарбутис окрестил посадочный модуль – прошла безукоризненно. Модуль осел на грунт рядом с котлованом с элегантностью устроившейся подремать кошки.

– Превосходно, босс! – с одобрением сказал Бастиан Миллз, сделал несколько шагов и остановился за спиной пилота. – Спасибо за классную посадку. Словно фарфор вез… Или богемское стекло… Та-ак, все то же самое, – добавил он уже другим тоном, глядя на показания наружных анализаторов. – Плюс десять и три. Обожаю стабильность!

Его напарник молча смотрел на дисплей, где, кроме наружной температуры, уже появились данные о составе забортного воздуха. Да, это был именно воздух, вполне земной воздух, та самая атмосферная аномалия, которая присутствовала здесь и во время работы Первой марсианской экспедиции. И теперь, спустя год, эта аномалия оставалась неизменной. Или же вновь появилась совсем недавно, когда «Арго-2» вышел на ареоцентрическую орбиту?..

В отличие от своих предшественников, Нарбутис и Миллз были к этому готовы. Размышлять о происхождении аномалии не входило в поставленную перед ними задачу – такими размышлениями (вполне, впрочем, безуспешными) занимались ученые. А Нарбутис и Миллз просто должны были принять этот факт к сведению, не более того. Факт относился к категории благоприятных, потому что позволял работать без шлемов и заплечных баллонов и чувствовать себя чуть ли не как дома, на той же базе. А фактом неблагоприятным могли стать сбои, а то и полное отсутствие радиосвязи с кораблем-маткой, как это было у первых «аргонавтов».

Однако, связь пока не прерывалась, и Людас Нарбутис, на правах руководителя группы, состовшей из двух человек, доложил командиру «Арго-2» о благополучном финише.

Астронавты, расположившись у самого «шмеля», заканчивали сборку экскаватора, нет-нет да и поглядывая по сторонам и на розоватое, все больше светлевшее, почти прозрачное небо: они еще не привыкли к Марсу, новые впечатления еще не отстоялись, и хотелось смотреть, смотреть и смотреть вокруг, любоваться красотами иного мира, отделенного от Земли черными космическими безднами. Да, пейзаж был знакомым – они не раз и не два видели «картинки», переданные в хьюстонский ЦУП с модуля Первой марсианской; но одно дело – рассматривать со стороны, на экране, и совсем другое – находиться внутри такой «картинки» и наблюдать все собственными глазами. Никакая, даже самая совершенная аппаратура не может заменить непосредственного восприятия. Но вволю наглядеться на Марс они могли себе позволить только после загрузки «шмеля» золотым нектаром…

В очередной раз подняв голову и бросив взгляд в сторону Марсианского Сфинкса, Бастиан Миллз издал настолько странный звук – какой-то гибрид вздоха и стона, – что Людас Нарбутис резко повернулся к нему.

– Что такое?

Нанотехнолог молча показал рукой, не выпуская из нее универсальный ключ.

– Господи… – севшим голосом выдохнул Нарбутис. Такая интонация, наверное, была у апостолов, узревших воскресшего Иисуса.

По ржавой равнине, освещенной немощным солнцем, брела к модулю, отчетливо выделяясь на фоне Сфинкса, далекая оранжевая фигура. Такая же оранжевая, как комбинезоны Нарбутиса и Миллза. Брела спотыкающейся деревянной походкой, подобно зомби – ожившим мертвецам из малобюджетных триллеров. Фигура представлялась столь же неправдоподобной, нереальной, как и появление зомби на улицах Нью-Йорка или Чикаго – не в кино, а в обычной повседневной жизни.

Кто знает, как реагировали бы оба астронавта на такое невероятное явление, если бы не были предупреждены о возможности чего-то подобного. Правда, возможность эта представлялась – не только им, но и остальным посвященным – совершенно иллюзорной, относившейся к области чистой фантастики. Но иллюзия обернулась реальностью, фантастическая книжка на деле оказалась телефонным справочником, содержавшим подлинные номера.

Не сговариваясь, инженер-пилот и нанотехнолог побросали инструменты и чуть ли не бегом устремились навстречу тому, кто каким-то невероятным образом умудрился целый земной год провести на Марсе, не умерев от голода и жажды. Утверждение о том, что течение времени внутри Марсианского Сфинкса существенно замедляется по сравнению с привычным, уже не казалось голословным. Эта гора была, действительно, не просто горой. Не мертвой горой…

Они шагали молча, слабый ветерок овевал их лица, но не мог осушить блестевший от пота лоб Бастиана и нарушить пробор Людаса. Расстояние между ними и не идентифицированным пока человеком сокращалось; тот не делал никаких попыток ускориться, продолжая неторопливо переставлять ноги размеренными, чуть неуклюжими движениями робота.

– Батлер, – присмотревшись, сказал Людас Нарбутис. – Это Алекс Батлер…

– Точно, Батлер, – чуть помешкав, подтвердил нанстехнолог. – Вроде как в отключке. На автопилоте.

– Сейчас увидим…

Когда расстояние между экипажем «шмеля» и «аргонавтом» сократилось до нескольких десятков шагов, Нарбутису и Миллзу стало окончательно ясно, что с ареологом предыдущей экспедиции действительно не все в порядке. Комбинезон его был распахнут чуть ли не пояса, на боку, как безделушка, болталась расстегнутая, явно пустая кобура, лицо с короткой темной щетиной казалось окаменевшим, а застывшие глаза стеклянно смотрели перед собой, подобно автомобильным фарам, и, кажется, ничего не видели. Алекс Батлер и в самом деле больше походил на механизм, на какой-нибудь заводной манекен, чем на живого человека, – вот-вот до слуха Нарбутиса и Миллза могли донестись шорох и скрип деталей, из которых был собран этот манекен.

Пилот и нанотехнолог, переглянувшись, остановились на пути человекомеханизма, хотя у Миллза вдруг возникло острое желание отойти в сторону – мало ли что… Нарбутис же, комплекцией своей превосходивший и напарника, и Батлера, через две-три секунды сделал еще один шаг вперед и, выставив перед собой руки, произнес довольно нелепо прозвучавшую фразу:

– Эй, мы здесь, мистер Батлер. – Словно тот был слепым.

Под шорох ветра ареолог, не меняя выражения лица, приблизился к нему почти вплотную – и в следующее мгновение Нарбутис и Миллз стали свидетелями метаморфозы, наподобие той, которую описал Андерсен в сказке «Снежная королева»: горячие слезы Герды упали Каю на грудь, проникли в сердце, растопили его ледяную корку и расплавили осколок зеркала злого тролля – и Кай узнал Герду… И тогда же пилот и нанотехнолог окончательно прочувствовали, что именно глядящие осмысленно глаза делают таким живым и неповторимым каждое человеческое лицо…

Манекен, робот, зомби стал человеком. И остановился.

– Джейн… – надтреснутым голосом произнес Алекс Батлер. – Джейн…

– Что? – Нарбутис опустил руки. Единственную женщину, участвовавшую в Первой марсианской, звали Флоренс. Не Джейн.

Батлер отступил назад, и некоторое время переводил взгляд с Нарбутиса на Миллза и обратно. Причем смотрел он так, будто внезапно обнаружил перед собой зеленых, с десятком щупалец, марсиан. Пилот и нанотехнолог молча наблюдали за ним.

«Хорошо, что кобура у него пустая…» – подумал Бастиан Миллз.

Внезапно лицо Батлера покраснело, он шумно и прерывисто задышал и, пробормотав: «Кажется, вырубаюсь…» – тяжело осел на песок цвета запекшейся крови.

– Быстро, тащи его к нам! – почти мгновенно принял решение Нарбутис. – Любой транквилизатор, инъекцию витаминов, даже две, и снотворное – на всякий случай. А я гляну, откуда он пришел, пока следы не занесло. Может, там и другие…

– А как же запрет? – заикнулся было нанотехнолог, но пилот так взглянул на него, что Миллз, больше не делая попыток возражать, подскочил к лежавшему на боку Алексу, присел и приложил палец к его горлу, проверяя пульс. – Живой…

– Это реакция, – сказал Нарбутис. – Давай, неси его. Только не вздумай выходить на связь с командиром. А я с тобой сам свяжусь.

Миллз молча кивнул.

С помощью Нарбутиса он взвалил бесчувственного ареолога себе на спину и пустился в недалекий, что было утешительно, путь к модулю. А пилот, вглядываясь в слабые следы, оставленные ботинками Батлера, двинулся в сторону Сфинкса.

По пути он несколько раз оборачивался, дабы убедиться в том, что Миллз справляется с задачей. Нанотехнолог справлялся. В конце концов он доволок Батлера до трапа, втащил наверх, к люку, и вместе со своей ношей скрылся внутри модуля, предварительно помахав рукой Нарбутису: мол, все в порядке.

И Людас Нарбутис, уже не оглядываясь, продолжил путь по следам ареолога Первой марсианской, давным-давно заочно похороненного теми, кто был осведомлен о судьбе проекта «Арго».

А хоронить-то, оказывается, было рано – как и говорил таинственный незнакомец Стивену Лоу. Этот капитан Немо утверждал также, что живы и другие «аргонавты». С Маклайном, к величайшему прискорбию, все уже было предельно ясно, а вот насчет остальных… Может быть, у Батлера оказалось побольше сил, чем у Флоренс Рок, Торнссона и Каталински. Ареолог смог подняться на ноги и пойти к месту посадки «шмеля», а другие не смогли. И кем же он, Людас Нарбутис, потомок гордых латгалов, стал бы себя считать, если бы, неукоснительно следуя приказу, не сделал и шага в сторону Марсианского Сфинкса, где, возможно, находились участники миссии «Арго»? Руководители проекта «Дубль» были далеко, на уютной Земле, и командир экспедиции тоже был вне пределов Марса, а он, Людас Нарбутис, был здесь, в Сидонии, и принимал решения самостоятельно, исходя из обстановки.

«И точка, – сказал себе инженер-пилот. – Пусть потом думают, что хотят».

Он предпочитал не размышлять о том, почему Батлер объявился только спустя три с лишним часа после посадки «шмеля». Увидел модуль в небе? Услышал шум двигателей? Откуда? Можно было надеяться, что ареолог очнется и сам все расскажет. А пока единственная его, Людаса Нарбутиса, задача – добросовестно играть роль Длинного Карабина – следопыта из «индейских» романов Купера, и не терять из вида отпечатки подошв Алекса Батлера.

Впрочем, он уже почти со стопроцентной уверенностью мог сказать, откуда именно появился ареолог. В отдалении, перпендикулярно курсу, которым следовал пилот, тянулся ряд темных, правильной формы столбиков, напоминавших старое дорожное ограждение вдоль глубоких кюветов. Людас был ознакомлен с радиоотчетами Маклайна ЦУПу и знал, что это на самом деле не ряд, а два ряда, и не столбиков, а верхушек занесенных песком древних колонн.

Следы ареолога вели именно оттуда. Нарбутис ускорил шаг и оказался перед проемом, в который свисал трос. Нижний конец троса лежал на ржавой насыпи с явно свежими углублениями-следами. Не оставалось никаких сомнений в том, что Алекс Батлер выбрался именно отсюда. Из глубины – к свету. К жизни…

Прежде чем спускаться в туннель, Нарбутис связался с напарником:

– Баст, я прошел по следам. Он вылез из того самого перехода. Я – туда.

– Но…

– Расскажешь потом. Как там Батлер?

– Дышит. Я его уложил и накачал…

– Отлично, Баст. Давай к экскаватору, а я здесь посмотрю. Если что – выйду на связь.

– Но… – вновь попытался возразить нанотехнолог, но Нарбутис не дал ему блеснуть красноречием.

– Никаких «но», – отрезал он. – Трудись. Я пошел, конец связи.

Нарбутис повернулся спиной к проему, лег животом на плиту и свесил ноги в дыру. Повис на руках, разжал пальцы – и благополучно приземлился на кизеритовую горку.

«А мог бы и по тросу», – сказал он себе.

Но это было бы для него все равно что спускаться с дивана на пол при помощи лестницы…

Плоский фонарик, извлеченный пилотом из набедренного кармана комбинезона, осветил уходивший в обе стороны туннель. На пыльном каменном полу виднелись свежие полосы следов – прошедший здесь недавно Батлер почему-то волочил ноги. От усталости? От голода? Стараясь не загружать голову предположениями, Людас спустился с насыпи и направился к Сфинксу.

Прошагав полторы или две сотни метров, он внезапно ощутил какой-то внутренний дискомфорт. Еще не понимая, что к чему, Нарбутис остановился, прислушиваясь к своим ощущениям, – и в голове его неистово завыла сирена тревоги. Ему представилось, что там, наверху, вот-вот случится что-то ужасное, непоправимое… Возник в сознании образ какой-то высунувшейся прямо из бледного неба мохнатой лапищи, черной чудовищной лапищи с длинными кривыми когтями. Конечность космического монстра схватила крохотный по сравнению с ней модуль, сжала его и раздавила, как куриное яйцо, вместе с Алексом Батлером. А через мгновение огромный кулак обрушился на экскаватор – и превратил в антрекот Бастиана Миллза.

Картина была настолько впечатляющей и яркой, а дискомфорт, вернее, не дискомфорт уже, а необузданная тревога, настолько сильной, что Людас со всех ног бросился назад, к проему, совершенно не контролируя свои действия. Ему даже в голову не пришло вызвать по рации напарника – всепоглощающая тревога заставляла его мчаться изо всех сил, потому что, как ему представлялось, только от него зависело, претворится ли привидевшаяся ему картина в реальность. Внутренняя сирена завывала, не переставая, как сотня голодных волков, луч фонаря плясал на полу, и проносились мимо стены туннеля…

Не снижая скорости, Нарбутис взлетел на каменный холмик, засунул в карман включенный фонарь и с ловкостью циркача вскарабкался по тросу, цепляясь за узелки. Выбрался под жиденькое небо, споткнулся и чуть не упал, собираясь мчаться дальше, к модулю…

И тут истошно вопящая сирена стихла. Словно ей одним махом перерезали горло.

Тяжело дыша, астронавт присел на каменный столбик и, согнувшись и упираясь ладонями в колени, принялся сплевывать на рыжий песок. Все вокруг было тихо и спокойно, и никаких волосатых лап, прорывающих небеса, нигде не наблюдалось. Сердце постепенно нащупывало привычный ритм.

Отдышавшись, Людас Нарбутис связался с напарником.

– Я уже вернулся, Баст, – сообщил он, услышав голос нанотехнолога.

– Слава Господу нашему Иисусу Христу и великому Мулунгу!* – с облегчением сказал Миллз, не забывший религии предков. – Ну и что там? * Мулунгу, Мурунгу, Мунгу – первопредок и громовник в мифах бантуязычных народов Восточной Африки. (Прим. авт.)

Нарбутис пожал плечами, будто Миллз мог из своего экскаватора разглядеть эти движения.

– Знаешь, как инфразвук влияет на людей и животных? – еще раз сплюнув, спросил он.

– Слыхал о таком, – не сразу ответил Миллз. – Беспричинный панический страх. Ужас. В общем, Фобос и Деймос*. Тебя шуганули оттуда? * Сыновья Ареса (Марса) и Афродиты (Венеры). В переводе с греческого Фобос – «страх», а Деймос – «ужас». (Прим. авт.)

– Даже не страх, Баст. Со страхом я, может быть, и справился бы. Хотя не уверен. Тут другое. Мне показалось, что если я оттуда не выберусь немедленно, и тебе, и Батлеру конец придет. Его – всмятку, тебя – в лепешку.

– Понятно. Думаю, еще раз пытаться не стоит. Не пройдешь. А если и пройдешь – без мозгов останешься. А мы тебя на борт не возьмем без мозгов. На Земле и так безмозглых хватает.

– Но-но, – сказал Нарбутис. – Смотри, как бы я тебе, – сделал он ударение на «тебе», – мозги не вытряхнул. Но пройти я там, наверное, не сумею. Контроль теряется полностью. Ладно, возвращаюсь, пусть они меня простят…

45.

Он почувствовал на себе чей-то взгляд и попытался открыть глаза. Веки размыкались с трудом, словно были намазаны клеем, в голове слегка шумело – но внешний мир все-таки открылся перед ним. Окружающее представлялось не очень четким, однако было вполне узнаваемым. Привычный светлый пластик на потолке кабины модуля, плоские настенные дисплеи… Над ним склонялся бритоголовый негр, одетый в серое полетное трико, а за спиной негра возвышался светлокожий скуластый мужчина в таком же трико.

– С добрым утром, мистер Батлер, – сказал негр и присовокупил к словам традиционную ослепительную улыбку, весьма подходящую для какой-нибудь телерекламы.

Алекс Батлер приподнялся на локтях и обнаружил, что лежит в комбинезоне и ботинках на полу кабины управления; точнее, не на полу, а на тонком упругом матрасе из спального комплекта. Голова у него кружилась, но он все-таки сел по-турецки и обвел взглядом знакомое помещение посадочного модуля. Только это был не тот модуль. Негр примостился на корточках рядом с ним, а белый, сделав несколько шагов назад, опустился в кресло у панели управления. Оба они были незнакомы ареологу Первой марсианской.

В кабине повисло молчание. Нарбутис и Миллз ждали, с чего начнет Алекс Батлер. Потому что не знали, с чего начать самим.

Ареолог кашлянул и заговорил, негромко и медленно, как будто слова давались ему с трудом:

– Я сейчас соображаю не лучше Гомера Симпсона… Но, наверное, не ошибусь, если предположу, что вы – Вторая экспедиция.

– Точно! – вновь сверкнул улыбкой нанотехнолог. – Я – Бастиан Миллз.

– Людас Нарбутис, – подал голос инженер-пилот. – Командир там, – он показал на потолок. – Полковник Джонатан Грей.

– Полковник Грей, – повторил Батлер. – Кажется, слышал о таком. А… полковник Маклайн?

– Грей, – сказал Нарбутис. – Джонатан Грей.

– Так… – Шум в голове у Батлера почти стих, голова перестала кружиться и все вокруг приобрело нормальную четкость. – Сколько я здесь?

– Год, – коротко ответил Людас Нарбутис.

– Плюс четыре дня, – уточнил Бастиан Миллз, иллюстрируя свои слова четырьмя поднятыми пальцами.

– А… другие?

– Пока только вы один. – Теперь Миллз показал один палец.

Алекс привалился спиной к стенке кабины, перевел взгляд с Миллза на Нарбутиса и обратно.

– Как вы меня нашли?

– Без проблем, – тут же откликнулся Миллз. – Вы сами к нам пришли. Кстати, откуда?

Ареолог неуверенно пожал плечами и с силой потер виски.

– Не знаю… Не помню… Ничего не помню… Флоренс и я… Ворота… Вошли внутрь… Внутрь Сфинкса… Потом Свен, вслед за нами… И все. Провал. – Он вновь обвел взглядом своих собеседников. – Тем не менее, знаю, что время там течет медленнее, гораздо медленнее. Знаю, что рассчитывал дождаться вашего прилета… Но что?.. где?.. как?.. – не помню. Полнейший провал.

– Или блокировка, – заметил Людас Нарбутис.

Батлер кивнул:

– Возможно… Что-то ведь там было… Мы же как-то потеряли друг друга… Что-то было, уверен. Только не знаю, не помню – что…

Миллз подался к нему:

– Когда мы вас встретили – вчера, – вы сказали: «Джейн». Дважды сказали.

– Не помню… – потерянно сказал Батлер. – Не знаю…

Он осмотрел кабину, и задержал взгляд на экране внешнего обзора. Там была черная марсианская ночь, и неярко светились в ночи контуры автоконтейнеров, застывших на рейках между «шмелем» и котлованом.

– Люминофоры? А зачем?

Людас Нарбутис развернул кресло и, подняв голову, тоже посмотрел на экран.

– Психологи порекомендовали, – бросил он через плечо. – Чтобы не так страшно было.

– А может, чтобы зверей отпугивать, – добавил Бастиан Миллз.

Батлер вспомнил свою первую ночь на Марсе. Тогда его разбудил громкий звук какой-то струны. Звук был связан с Марсианским Сфинксом… и он, Алекс Батлер, целый год провел там, внутри… вернее, это на Земле и тут, на равнине, прошел год, а сколько – в чреве Сфинкса? Сутки? Двое? Был внутри – и ничего не помнит. Конечно же, это неспроста. Ему стерли память?..

– Что с погрузкой? – спросил он, продолжая рассматривать светившиеся в темноте линии.

Нарбутис вместе с креслом сделал полукруг в обратную сторону, пригладил волосы:

– Завтра должны закончить.

– Я помогу.

Нарбутис отрицательно покачал головой:

– Нет уж, мистер Батлер, вас приказано не привлекать. Сами управимся, дело-то нехитрое. Доставим вас в целости и сохранности, и попробуем побыстрее: не за полгода, а месяца за три.

– Как это? – удивился Батлер. – Нашли дорогу покороче, что ли? Проходными дворами?

– На обратном пути испытаем новый привод, – пояснил Людас. – Институт перспективных концепций подкинул. Сначала хотели ставить просто позитронный реактор, а потом решили попробовать абляционный. Посмотрим…

– Значит, на пользу пошло марсианское золото, – сказал Батлер. – Там же, я знаю, проблемы были с финансированием. Лео, помнится, очень эмоционально живописал, с руганью пресильнейшей.

Нарбутис с Миллзом переглянулись, и негр поднялся с корточек.

– Видите ли, мистер Батлер… – начал инженер-пилот.

– Алекс. Просто – Алекс. – Голос ареолога прозвучал напряженно.

– Видите ли, Алекс… Золото так и не попало на Землю.

Батлер оттолкнулся плечом от стены и, ссутулившись, обхватил себя руками, словно у него внезапно заболел живот.

– Что случилось? – коротко спросил он, сверля Нарбутиса тревожным взглядом.

– Модуль врезался в «Арго», – хмуро ответил тот. – Полковник Маклайн погиб.

– Как же так? – растерянно пробормотал Батлер. – А Лео?

– А инженер там, – кивнул Нарбутис на экран внешнего обзора. – Где и остальные.

В кабине вновь повисло молчание. Алекс Батлер, уставившись в пол, бездумно водил ладонью по заросшим щекам. Бастиан Миллз рассматривал собственные пальцы, словно решая: пора уже стричь ногти или можно еще подождать. Людас Нарбутис исподлобья наблюдал за ареологом. Экран казался дырой, сквозь которую внутрь «шмеля» вползала траурная марсианская ночь.

Наконец Батлер поднял голову:

– Мы будем их искать?

– Нет, – жестко сказал Нарбутис. Словно опустил топор на шею приговоренного к смерти. Приговоренных к смерти. – Загружаемся – и взлетаем. Туда не пройти, там барьер.

– Барьер?

– Да, что-то вроде барьера. Знаете, как действует на психику инфразвук?

Алекс медленно покивал:

– Читал. «Голос моря»…

– В данном случае – голос Сфинкса.

– Ясно, – после долгого молчания сказал Алекс Батлер. – Спасибо, что прилетели.

Он медленно встал, сверху вниз провел руками по бокам, словно оглаживая комбинезон, – и наткнулся на пустую кобуру.

– Пистолет-то верните. Пойду, влеплю ему в бок пару пуль на прощание.

– Вы пришли без пистолета, Алекс, – сказал Нарбутис и, встретив недоверчивый взгляд ареолога, добавил: – Честное слово.

– Без пистолета, – подтвердил Бастиан Миллз.

Батлер прищурился:

– И в кого бы это я стал там стрелять? Да, конечно, там что-то есть, определенно что-то есть… Память-то мне отшибло явно неспроста. Избирательно отшибло, имя свое я помню, и много чего другого помню… всю собственную жизнь… Но это не значит, что там меня схватили краснокожие жукоглазые марсиане… а я отстреливался… Это вовсе не значит, что навалились, связали, произвели резекцию мозга, а то и полную экстирпацию и отпустили на все четыре стороны… Но что-то там, несомненно, работает, до сих пор работает. И я из кожи, вон вылезу, чтобы вспомнить…

Во время этого монолога Батлер проверял свои карманы, словно рассчитывая обнаружить пистолет в каком-нибудь из них, – хотя «магнум-супер» не поместился бы даже в самом большом, набедренном, кармане. Внезапно замолчав, он извлек что-то из комбинезона, поднес к глазам – света в кабине было маловато. Обвел взглядом Нарбутиса и Миллза:

– Вы можете объяснить, откуда в моем кармане визитная карточка некоего Ди Эф Келли? Магазин дамского белья. Уолсолл, Фликстон-стрит, двадцать семь. Где этот Уолсолл находится?

Его собеседники озадаченно молчали.

46.

Неторопливо позавтракав под ритуальный аккомпанемент теленовостей – в Буффало горели склады, на Ближнем Востоке постреливали, в Европе продолжались газовые перебранки, пираты вновь захватили танкер, – он оставил посуду на столе, дабы приходящая прислуга не скучала, и набрал номер менеджера.

– Это Доусон, – сказал он, поздоровавшись с Беном. – Меня сегодня не будет в Мемфисе*. И завтра, возможно, тоже. Так что постарайтесь справляться собственными силами. Если что – звоните. * Город в США. (Прим. авт.)

Бен заверил, что все будет нормально, и Пол Доусон, опустив мобильник в карман халата, направился на второй этаж, в спальню, – собираться в дорогу.

Поднимаясь по лестнице, он представил, какую гримасу скорчил Бен, услышав слова «постарайтесь справляться собственными силами», – и не удержался от улыбки. Конечно, это была шутка, в дела фирмы он, Пол Доусон, никогда не влезал. Да, он являлся владельцем фирмы по производству холодильного оборудования, владельцем – но не более. На свете было множество гораздо более интересных вещей, чем морозильные камеры, терморегуляторы, компрессоры и водоотводы. Например, изучение материалов, связанных с тайнами истории. Разве может сравниться какой-нибудь гидрозатвор с рукописью семнадцатого века? Принимать участие в поисках храмов майя… Погружаться с аквалангом в подводный мир, к руинам древних городов… Углубляться в лабиринты пещер, на стенах которых сохранились рисунки охотников эпохи палеолита… Благо, средства позволяли вести такую жизнь. Но он всегда ставил в известность Бена о своем предстоящем отсутствии. На всякий случай. Так было заведено с тех пор, как полтора десятка лет назад фирма перешла в его руки.

Кинув халат на неубранную постель, Пол Доусон натянул джинсы, надел свитер и достал из шкафа легкую куртку. Пускаться в странствия в дорогих костюмах было не в его стиле. Побросав в небольшую сумку приготовленный заранее походный комплект – бритву, дезодорант и прочее, – он опять поиграл кнопками мобильного телефона, намереваясь заказать такси. Билет на авиарейс до Трентона уже лежал в боковом кармашке сумки.

Где-то над Кентукки землю внизу закрыла сплошная облачность, без единой прорехи сопроводив «боинг» до самой столицы штата Нью-Джерси. Октябрьский день, казалось, вот-вот готов был позиционировать себя как дождливый вторник, однако так и не собрался это сделать – Трентон встретил пассажиров порывами влажного ветра с Атлантики, но зонты доставать не пришлось.

Пол Доусон неторопливой походкой пересек просторный зал аэровокзала и, изучив указатели, свернул к туалетам.

В кабинке он пробыл недолго. Потом подошел к умывальникам, но открывать кран не стал, а принялся внимательно изучать в зеркале свое лицо.

В зазеркальном пространстве прилежно повторял все его движения высокий, средней комплекции мужчина из тех, кому за пятьдесят, с аккуратно подстриженными светлыми, но некрашеными волосами. Форме его массивного носа мог позавидовать любой ястреб, тонкие губы казались каменными, а из-под пшеничных, стрельчатых, густых бровей серьезно смотрели глубокие темные глаза. Вдоволь наглядевшись на себя, Доусон достал из нагрудного кармана куртки очки в тонкой дорогой оправе и водрузил их на свой ястребиный нос.

«Нормально, – сказал он себе. – Благообразный и респектабельный. Почти настоящий доктор».

Стекла в очках были обыкновенными, потому что на зрение он не жаловался.

47.

За приоткрытым окном шумели на ветру дубы. Крепкие морщинистые стволы с раскидистыми ветвями занимали все пространство между домом и сплошь обвитой плющом оградой, и землю с редкой травой усеивали желуди. Отсюда, с высоты второго этажа, был виден только кусок противоположного тротуара, протянувшегося вдоль пустыря, – говорят, там когда-то было кладбище, и строиться на этом месте никто не желал. Здесь, в южном пригороде Трентона, царила тишина, что вполне устраивало Алекса Батлера, перебравшегося сюда после развода. Из всех предложений агентства недвижимости он остановился именно на этом коттедже; и арендная плата была вполне приемлемой. А соседствующее кладбище – если оно там действительно когда-то было – его совершенно не смущало.

Второй день подряд он то бесцельно слонялся по дому, то лежал на диване, то прогуливался под дубами, то, как сейчас, сидел за столом, навалившись грудью на сложенные перед собой руки, и смотрел мимо экрана компьютера в окно, на равнодушные деревья, зачем-то пытающиеся дотянуться до серого октябрьского неба.

Состояние его было очень и очень странным. С одной стороны – полнейшая, всепоглощающая апатия, абсолютнейшее нежелание что-либо делать и о чем-либо думать. С другой стороны – какой-то непонятный зуд, ничем не обоснованное стремление куда-то идти, ехать, плыть, лететь, что-то искать… Куда идти? Что искать? Он словно раздвоился, в нем словно жили два Алекса Батлера, и безразличие смешивалось с тревогой, а отрешенность – с настойчивой тягой к каким-то немедленным действиям…

Возможно, лучшим средством примирить эти противоположности, забыться, отключиться, мог бы стать коньяк или виски, большими порциями и часто, – но Батлер давно уже не жаловал спиртное. Он не раз имел возможность убедиться в том, что алкоголь не приносит облегчения, алкоголь отравляет и разрушает мозг, и вернуться потом в нормальное состояние удается ценой слишком больших мучений. Наркотики же он никогда не пробовал, и пробовать не собирался. Самым крепким напитком для него в последние годы было пиво – да и то довольно редко.

Скорее всего, его теперешнее восприятие мира, точнее, себя в мире, требовало вмешательства психиатра – но Алекс не желал иметь дело ни с какими психиатрами.

Он не знал, что с ним творится, откуда взялась эта депрессия, перемешанная с изматывающей тягой к каким-то немедленным действиям, и у него не было никакого желания анализировать собственное состояние.

И ведь, казалось бы, – ну чего не радоваться жизни? Заветная мечта осуществилась – он побывал на Марсе. Более того, ангел-хранитель или кто-то другой уберег его – и он вернулся домой, целый и невредимый. Правда, с урезанной памятью – но могло быть гораздо хуже. Он вообще мог остаться там, внутри Сфинкса… как другие… Или погибнуть вместе с командиром.

А он вернулся.

И вот уже целый месяц не находил себе места под голубыми земными небесами. Голубыми, как глаза Фло…

Там, на Марсе, он все-таки сумел ночью выбраться из модуля и устремиться к Сфинксу, в надежде преодолеть невидимый барьер, – но далеко не ушел. Нарбутис и Миллз не позволили ему далеко уйти. Догнали, скрутили, затащили назад в модуль. Вкатили слоновью дозу транквилизаторов, так что в себя он пришел только на орбите, на борту «Арго-2». Да и то ненадолго – его чуть ли не сразу переправили в «усыпальницу», от греха подальше.

Техническая новинка – абляционный позитронный двигатель, разработанный под эгидой НАСА компанией «Позитроникс Рисеч», – не подкачала: через три с половиной месяца после старта с ареоцентрической орбиты «Арго-2» совершил посадку в Космическом центре Кеннеди на мысе Канаверал.

Карантин… Беседы с высокими чинами НАСА… Обязательство нигде и никогда не проронить ни слова о визитах землян на Берег Красного Гора – до тех пор, пока не будет принято решение о предании огласке этого секрета… Пополнение его банковского счета. Более чем солидное пополнение. Он, Алекс Батлер, преподаватель Принстонского университета, стал миллионером, и мог до конца своих дней не заботиться о хлебе насущном, и жить на проценты. Конечно же, он поинтересовался насчет вознаграждения всех остальных участников Первой марсианской, и его заверили в том, что оно непременно будет выплачено родственникам пропавших и погибшего. Свен Торнссон, Леопольд Каталински и Флоренс Рок считались пропавшими – в отличие от командира «Арго» полковника Эдварда Маклайна… Разумеется, по легенде НАСА, несчастье произошло здесь, на Земле, а не на далеком Марсе.

После карантина, сопровождавшегося тщательным медицинским обследованием, Батлер прошел через добрый десяток сеансов регрессивного гипноза по методике знаменитого гипнотерапевта доктора Голдберга – однако они не дали никаких положительных результатов. Он не смог вспомнить ни одной детали, связанной с его заточением внутри Марсианского Сфинкса. Более того – само космическое путешествие теперь казалось Батлеру не совсем реальным, и собственное пребывание на Красной планете представлялось всего лишь отрывком из какого-то фантастического фильма; посмотрел – и можно забыть. Глядя из окна на небо, перечеркнутое ветвями дубов, он уже не мог поверить, что действительно был там, что все это ему не приснилось.

Распрощавшись наконец с НАСА, Алекс в начале октября вернулся в Трентон. Проветрил свое забывшее хозяина жилище, навестил родителей. Они знали, что сын участвует в правительственном проекте, связанном с подготовкой марсианской экспедиции, и вряд ли сможет посвятить их в детали – поэтому лишних вопросов не задавали. Жив, здоров – и слава Богу! Да еще и с большими деньгами. Отец, правда, не удержался от того, чтобы не полюбопытствовать насчет перспектив полета на Марс – и Алекс искренне ответил, что ничего о таких перспективах не знает. Никто в НАСА на эту тему с ним не говорил, и участвовать в дальнейших марсианских программах ему не предлагали. Хотя он, конечно же, не отказался бы от возможности вновь побывать на Марсе. Только не сейчас, а через год или два, не раньше.

Бывшую жену Гедду с дочкой Айрин он навещать не стал. Они не поддерживали никаких контактов с его родителями, хотя внучка могла бы и по-другому относиться к дедушке и бабушке… они-то в чем перед ней виноваты? Но там, безусловно, все решала Гедда… Что ж, у каждого своя линия поведения и свой жизненный путь…

Все чаще вспоминалась ему Джейн – последняя его любовь, уже давно оставшаяся в прошлом. Почему он сказал «Джейн», выбравшись из Сфинкса? Ее ли он имел в виду? Или тут что-то другое?

Джейн была недосягаема – Алекс не знал, куда она уехала из Трентона.

А вот старший братец Ник дал о себе знать буквально на следующий день после визита Алекса в родительский дом. Мама позвонила Нику в Филадельфию, сообщила о том, что Алекс вернулся, да еще и заработал кучу денег, – и Ник тут же связался с братом и изъявил желание повидаться. Такое желание возникало у Ника не часто, они время от времени встречались в доме родителей, а лет пять назад Алекс посетил его в Филадельфии, когда приехал на симпозиум, организованный местным университетом имени Томаса Джефферсона. Ник тогда был на мели – впрочем, он чуть ли не постоянно был на мели. Хватался то за одно, то за другое, но ничего у него не получалось, играл в казино, надеясь на хорошее настроение Фортуны, однако Фортуна почему-то его не очень жаловала. И с семьей у него тоже не сложилось – а было Нику уже без малого сорок.

Алекс ничего не имел против такой встречи, и Ник сказал, что позвонит на следующей неделе и сообщит, когда он отправится в путь.

В Принстоне давно начался учебный год, но Батлер не собирался возвращаться в университет. Во всяком случае, в ближайшее время. Не то было у него настроение, совсем не то…

И сидонийское золото его сейчас не интересовало, и то ли марсианский, то ли земной зверь сирруш… Никаких сообщений на этот счет в теленовостях не было, и не приходилось рассчитывать на то, что они появятся в ближайшем будущем.

А вот о коллегах по Первой марсианской он не думать не мог. В голове всплывали их образы. В голове звучали их голоса… И оставалась, и теплилась надежда на то, что они живы. До сих пор – живы. Кроме командира. Если для него, Алекса Батлера, год, проведенный внутри Сфинкса, пролетел, как день или два, то могло ведь такое случиться и с остальными? Может быть, не все еще потеряно?

Если полеты на Марс будут продолжаться. Если там, в высших правительственных сферах, перестанут секретничать.

Ради спасения тех, с кем вместе он побывал на Берегу Красного Гора, Алекс Батлер был готов нарушить обязательство о неразглашении. Впрочем, он прекрасно понимал, что обязательство это никакого значения не имеет. Даже если он заговорит – кто поверит его голословным утверждениям? Что он может продемонстрировать в доказательство своей правоты? Ровным счетом ничего. И где гарантия, что он в тот же день не станет жертвой автокатастрофы? Или пристрелит его какой-нибудь террорист-одиночка. Или он просто тихо скончается в собственной ванной от совершенно неожиданного сердечного приступа. Всякое могло случиться – в этом он нисколько не сомневался. Голливуд предлагал самые разные сценарии возможного развития событий. И такое случалось не только в кино, но и в жизни.

Шумели, шумели дубы за окном, и эти звуки что-то ему напоминали. Что-то связанное с Марсом? Да нет, откуда там деревья?.. В шелест листьев, которым не давал покоя неугомонный ветер, изредка вплетался легкий гул проезжавших мимо коттеджа автомобилей. Вторник, разгар дня, все на работе… Тихо… как на Марсе…

Батлер с трудом, как железный брус от магнита, оторвал взгляд от заоконного пейзажа и посмотрел на часы. Пятнадцать тридцать две. В шестнадцать за ним должен заехать Джереми Вайсбурд, крупный специалист по криолитосфере Марса из университета Сент-Луиса, разработавший в свое время вместе с коллегами кратерный метод определения глубин кровли льдосодержащих пород, постоянный участник анализа марсианских сейсмограмм и создатель одной из моделей внутреннего строения Марса, все больше подтверждавшейся в ходе исследований Красной планеты. В мире было не так много ареологов, и время от времени почти все они съезжались на симпозиумы, чтобы обсудить свои специфические проблемы. Именно свои, а не Марса, – у Марса проблем не было. Батлеру не раз доводилось бывать в одной компании с доктором Вайсбурдом, хотя с глазу на глаз за коктейлем они не беседовали.

Часа три назад доктор Вайсбурд позвонил на городской телефон Батлера и сообщил, что прибыл в Трентон по своим делам, но был бы рад встретиться с коллегой. Он уже звонил в Принстон, рассчитывая найти собрата по ремеслу именно там, и ему в университете дали номер этого, домашнего, телефона. Голос Джереми Вайсбурда звучал в трубке приглушенно и сипло, словно доктор сорвал его накануне, болея за своих хоккеистов-«блюзменов»*. * Команда «Сент-Луис блюз». (Прим. авт.)

Алекс совершенно не был настроен ни на какие встречи, но отказать коллеге в общении просто не мог. Как бы он глядел в глаза почтенному доктору Вайсбурду на очередном симпозиуме после такого свинства? Продолжая разговор, он уже прикидывал, какие продукты нужно будет срочно заказать в ближайшем супермаркете с доставкой на дом, но ареолог из университета имени Джорджа Вашигтона, не желая, по-видимому, создавать Батлеру проблемы, предложил свой вариант: он заедет за Алексом и они тихо-мирно посидят в каком-нибудь не очень шумном ресторанчике и обсудят свои «марсианские» дела.

Услышав эти слова, Батлер с огромным трудом заставил себя не отказываться от встречи. Беседовать о Марсе – и даже не заикнуться о том, что был там, своими ногами ступал по его песку, своими глазами видел его небо и камни, своими ушами слышал шорох ветра, летящего над Сидонией, над Сфинксом… Лучше уж было вовсе не подходить к телефону.

«Принимай это как испытание, – подумал Батлер. – В конце концов, многое в нашей жизни есть именно испытание… Возможно, сама наша жизнь – испытание…»

Договоренность была достигнута, Алекс объяснил доктору, как добраться до его жилища – и вот теперь наступила пора побриться и решить, во что облачиться.

Побольше слушать, поменьше говорить самому. Может быть, даже сослаться на головную боль. Или на измучившую бессонницу.

Алекс протяжно вздохнул и встал со стула, с усилием упираясь руками в край стола.

Дубы за окном продолжали уныло шуметь.

48.

Оказалось, что у доктора Вайсбурда изменился не только голос, но и прическа, и цвет волос. Голос теперь был нормальный, не сиплый, но не такой, который помнил Батлер. Хотя отметил он это мимолетно и не стал недоумевать по этому поводу. Возможно, он что-то перепутал – или же воспринимал действительность как-то не так. Возможно, здесь имела место этакая аберрация восприятия, связанная, быть может, с марсианскими перипетиями; аберрация, о которой совсем не обязательно знать психиатрам.

Сент-луисский ученый подкатил к коттеджу в шестнадцать ноль три. Судя по номерам, «мустанг кобра» цвета металлик был взят напрокат здесь, в Трентоне. Алекс Батлер сел в машину, пожал руку Джереми Вайсбурду, и они направились в центральную часть города.

К легкому удивлению Алекса, доктор Вайсбурд был немногословен и, едва отъехав от коттеджа, прибавил звук радиоприемника. Батлера это вполне устраивало, поскольку хоть на время избавляло от разговора о Марсе.

Минут через десять, уже на шоссе, доктор выключил радио и поверх очков взглянул на Алекса:

– А что, если мы поедем не в ресторан, а посидим в моем номере, в отеле? Я хочу вам кое-что рассказать, и ресторан для этого не очень подходит.

– Как вам будет удобнее, мистер Вайсбурд. Я, собственно, не весьма большой любитель ресторанов.

– Вот и отлично. Даже если за нами следят, подслушку в моем номере они установить никак не могли.

Батлер не сразу осознал смысл сказанного, а, осознав, с изумлением воззрился на ястребиный профиль коллеги:

– Какую подслушку? Почему – подслушку?

Доктор Вайсбурд вновь блеснул на него очками:

– Не исключено, что за вашим домом ведется наблюдение, мистер Батлер. Не исключено, что ваши телефоны прослушиваются, а электронная почта проверяется. И в доме у вас вполне могут быть «жучки».

– Ничего не понимаю, – пробормотал Батлер. – Кому бы это взбрело в голову за мной следить? И зачем?

«Подозревают, что я могу проболтаться о Марсе? Но откуда он знает, что я…»

– Они ищут меня, – отозвался Вайсбурд. – И думают, что я рано или поздно свяжусь с вами. То есть, это я так думаю, что они так думают.

– Ничего не понимаю, – повторил совершенно сбитый с толку Алекс. – Вы кому-то крепко насолили?

«И именно поэтому он избавился от своей всегдашней шевелюры и изменил голос? Что за чепуха?.. Лицо-то осталось все то же…»

– Не то, чтобы насолил… Просто проявил осведомленность в делах, о которых мне знать вовсе не положено.

Батлер некоторое время усваивал это сообщение, а потом спросил:

– Кто за вами следит? И почему они считают, что вы должны со мной связаться?

– Давайте поговорим у меня в номере. Я вам подробно все расскажу.

– А телефон? – встрепенулся Батлер. – Вы же мне позвонили. Если его прослушивают, то…

– Они ищут вовсе не Джереми Абрахама Вайсбурда, – совершенно непонятно отозвался доктор. – Они ищут другого человека. Скоро вам все будет ясно, Алекс.

Батлер почувствовал, как, смывая апатию, поднимается в нем волна любопытства. К любопытству примешивался некоторый страх – кажется, он угодил в какую-то темную историю. Если, конечно, коллега не одержим манией преследования. Раньше за доком вроде бы такого не замечалось… хотя виделись они не часто, только на симпозиумах… Или док каким-то образом разузнал о Первой марсианской?..

«Мустанг кобра» в потоке других автомобилей прополз по набережной мутной реки Делавэр и свернул в лабиринт кварталов центральной части Трентона.

Доктор Вайсбург разместился в новом корпусе отеля «Гилдебрехт», возвышавшимся над ровной линией еще покрытых листвой каштанов. Окно уютного номера выходило во внутренний двор, заставленный автомобилями; с высоты шестого этажа они напоминали кусочки разноцветного мыла.

Поскольку Батлер от спиртного отказался, Вайсбурд заказал в номер чай – и теперь они сидели в глубоких мягких креслах друг напротив друга, разделенные низким столиком, и прихлебывали из чашек нежный цейлонский «Хэйлис», не забывая отдавать должное хрустящим трубочкам с шоколадной начинкой. Чаепитие происходило в полном молчании, в воздухе словно витала какая-то предгрозовая напряженность, и Батлер с нетерпением ждал, когда же его визави приступит к делу.

Доктор Вайсбурд поставил наконец чашку на столик, задвинулся поглубже в кресло, словно собираясь продавить его мягкую спинку, и, сцепив руки на поджаром животе, обтянутом серым свитером, заговорил:

– Давайте начнем, мистер Батлер. И начнем с демонстрации. Одно дело – сказать, а другое – показать. Это гораздо убедительнее. Хотя несколько слов я все-таки предварительно скажу… И прошу вас, реагируйте спокойно. Без битья посуды.

Алекс усмехнулся, до конца расстегнул пиджак и возложил руки на округлые подлокотники кресла – как распахнутые крылья. Крылья, кажется, слегка подрагивали.

– Постараюсь без битья, хотя обещать не могу.

– Постарайтесь, мистер Батлер, – произнес доктор Вайсбурд таким тоном, что Алекс невольно напрягся. – Начнем с того, что я не доктор Вайсбурд из Сент-Луиса. Подождите! – Он поднял ладонь, потому что Алекс сделал невольное движение. – Можно сказать, что я – Протей. Знаете, был такой морской бог, сын Посейдона. Был, конечно, в смысле мифологическом. Славился своей способностью принимать любой облик…

– Знаю такого, – спокойно сказал Батлер, с некоторым участием глядя на известного специалиста по криптолитосфере Марса доктора Джереми Вайсбурда. – Кажется, царствовал в Мемфисе? А кто-то из гомеровских героев поймал его, хотя тот и принимал разные облики… Льва… Дерева…

– Совершенно верно, – кивнул собеседник Батлера. – Да, царствовал в Мемфисе. Я тоже из Мемфиса, а не из Сент-Луиса. Только, разумеется, не из того, древнеегипетского, а из нашего. Штат Теннесси. Мое имя Пол Доусон. И сейчас, пока у вас не лопнуло терпение, я вам продемонстрирую свои способности. В духе Протея. Только вы уж не хватайте меня, как Менелай, – я убегать не собираюсь, я вас долго ждал. Просто увидите своими глазами – и отношение у вас будет другое.

– Ну-ну… – Это было все, что сумел сказать в ответ Алекс Батлер.

Его собеседник снял очки и, подавшись к столу, положил их рядом с чашкой. Вновь углубился в кресло, закрыл лицо ладонями и замер, словно окаменел. Батлер исподлобья наблюдал за ним, чувствуя себя персонажем телепередачи «Скрытая камера». За окном, в колодце двора, вдруг истошно завизжала противоугонная сигнализация.

Назвавший себя Протеем медленно развел руки в стороны – и Батлер увидел перед собой совершенно незнакомого человека. Вернее, что-то неуловимо знакомое в его лице вроде бы и было – только вот что?.. Ученый из Сент-Луиса исчез. То есть он оставался на месте, но выглядел теперь, пожалуй, моложе Батлера, разом сбросив лет пятнадцать-двадцать. Пропали морщины под глазами, сгладились складки между бровей, словно по ним хорошенько прошлись утюгом; ястребиный нос стал гораздо короче и тоньше, а губы, напротив, приобрели больший объем… В общем, это был совсем другой человек. Протей, неведомо каким образом проделавший удивительную метаморфозу. Батлер невольно вспомнил Овидия…

– Вот это и есть мое настоящее лицо, – заявил Протей. – И этот маскарад мне понадобился, чтобы поговорить с вами тет-а-тет. Без чужих ушей.

– Вы, случаем, не родственник Копперфилда? – нашел в себе силы на подобие иронии Алекс.

– Нет, не родственник. Я Пол Доусон, владелец «Рифриджеретори системс». Холодильники-морозильники.

«Какие холодильники-морозильники? – смятенно подумал Батлер. – И при чем здесь доктор Вайсбурд?»

В голове его крутилось что-то об афере, о марсианском золоте, о НАСА…

До конца осознать, а тем более, упорядочить эти мысли он не сумел, потому что был послан в нокаут новыми словами собеседника. Возможно, примерно так же он бы чувствовал себя, если бы, покинув Землю на борту «Арго», внезапно обнаружил, что родная планета действительно покоится на слонах и черепахе.

– Я отнюдь не аферист, мистер Батлер, – сказал человек, назвавшийся Полом Доусоном. – И все это не имеет никакого отношения к вашему вознаграждению за полет на Марс. И к НАСА я тоже никакого отношения не имею. Хотя именно я им сказал, что вы – живы.

Окаменение было полным. Батлер сидел с раскрытым ртом, впервые в жизни прочувствовав внутреннее состояние камня. Бить посуду он не собирался, поскольку просто не мог пошевелиться.

Голова у него все-таки работала – помогла предполетная психологическая подготовка; выходит, штука полезная не только на Марсе, но и на Земле…

– Вы что, еще и телепат? – наконец выдавил он из себя.

– Временами. Я действительно Пол Доусон, и это действительно мое настоящее лицо. Вы не откажетесь меня выслушать, мистер Батлер?

– Интересно, кто бы отказался? – пробормотал Алекс.

– Итак, я Пол Доусон. Живу в Мемфисе. Я давно ждал этой встречи, мистер Батлер, потому что, судя по всему, именно вы можете кое-что прояснить.

Алекс поерзал в кресле, но промолчал. Слушать он умел, и с вопросами решил не спешить.

Тот, кто назвал себя Полом Доусоном, начал издалека, чуть ли не с собственного рождения, словно давал пространное интервью проныре журналисту.

Родился он в Мемфисе и был единственным ребенком в семье владельца «Рифриджеретори системс» Роберта Доусона и его жены Киры Доусон, причем ребенком поздним: отцу тогда уже стукнуло сорок восемь, а мама была на четыре года младше. Более того, он был не родным, а приемным сыном, как выяснил совершенно случайно, за год до смерти отца в девяносто четвертом. Кира Доусон пережила мужа на пять лет. Пол Доусон ни разу, ни единым намеком не дал им понять, что знает семейный секрет, ведь подлинные родители – это те, кто вырастил тебя. Однако тайком он навел справки: может быть, женщина, родившая его, не бросила ребенка, может быть, с ней случилось какое-то несчастье? Увы, то, что он узнал, было вполне обычно: его доставили в приют полицейские. Скорее всего, какая-то подзалетевшая малолетка почему-то не стала делать аборт – вероятно, не желая рисковать здоровьем, – и, родив, сразу же отказалась от совершенно не нужного ей младенца. Возможно, она была студенткой, причем приезжей, и родители ее остались в неведении о поступке дочери. А уж отцом Пола Доусона мог быть любой из тогдашних молодых мемфисских самцов – или даже и не очень молодых…

Чета Доусонов обеспечила приемному сыну безоблачное существование, и Пол рос, как лилии, как птицы небесные, не зная горя и бед. После школы он поступил в местный университет, где изучал историю, – исключительно для собственного удовольствия, ему нравилась история; а дальнейшую жизнь так или иначе предстояло связать с отцовской фирмой, а не с историей.

Он был вполне обычным парнем – немного играл в баскетбол, гулял с девчонками, ходил с ровесниками-приятелями на матчи местных бейсболистов, смотрел телевизор и обожал группу «Квин». Фаррух Балсара – Фредди Меркьюри – был его кумиром. Именно с лидером этой культовой группы и оказалась связанной его первая «девиация» – так он впоследствии стал называть свои внезапно обнаружившиеся странные способности.

В тот июльский день пятнадцатилетний Пол как зачарованный сидел в своей комнате перед телевизором, показывавшим грандиозное музыкальное шоу на лондонском стадионе «Уэмбли». Это был один из двух концертов, организованных Святым Бобом – бывшим панк-рокером и лидером группы «Бумтаун Рэтс» Бобом Гелдофом – для сбора средств в помощь голодающим Эфиопии.

Концерт начался в полдень с выступления команды «Статус Кво», а музыканты «Квин» появились перед зрителями почти семь часов спустя. Фредди легко скользил по сцене, в белой майке и голубых джинсах, с серебряным амулетом на шее. Хиты «Квин» довели собравшуюся на стадионе публику до полнейшего экстаза, а вместе с ней – и прилипшего к экрану Пола…

После финальной песни в исполнении всех участников концерта Пол выключил телевизор и в каком-то сладком оцепенении уставился на красочный постер «Квин» с Фредди на переднем плане, прилепленный скотчем к стене над кроватью. Он буквально пожирал глазами своего кумира, неистово желая перевоплотиться в лидера «Квин», – и вдруг лицо его словно обдало горячей водой, и оно стало оплавляться. Он схватился за щеки – и тут же с ужасом отдернул руки, потому что все там было мягким, податливым, как желе, все шевелилось и чуть ли не расползалось под пальцами. Лицо превратилось в пластилиновую маску и, казалось, вот-вот стечет с костей черепа и бесформенным сгустком шмякнется на пол… Вскочив с кресла, он метнулся к шкафу, распахнул дверцу – там, с внутренней стороны, было зеркало, – и успел увидеть завершение метаморфозы. Только что ходившая мелкими волнами кожа, нос, губы перестали шевелиться, лицо вновь обрело четкость очертаний. Лицо Фредди Меркьюри. Именно это лицо отражалось в зеркале…

Сказать, что Пол испытал шок, – это значит ничего не сказать. Он сел буквально там, где стоял, – прямо на пол возле шкафа. Мысль о галлюцинации, возникшую, когда к нему вернулась способность мыслить, он сразу отмел – пережитое две-три минуты назад ощущение изменений собственного облика было слишком реальным и никак не могло оказаться всего лишь ложным восприятием того, чего на самом деле не существует. Его лицо, лицо Пола Доусона, действительно превратилось в лицо Фредди Меркьюри.

Он сидел перед зеркалом, и в нем бурлили самые противоречивые чувства: восторг… изумление… страх… растерянность… Он не знал, что ему делать с этим новым своим лицом, и у него хватило ума не являться в таком облике родителям и уж, тем более, не бежать на улицу, чтобы раздавать автографы от имени лидера группы «Квин». Потрясение постепенно не то чтобы прошло, но немного сгладилось. Пол вдоволь насмотрелся на свое невероятное отражение и принялся наконец шевелить мозгами, намереваясь докопаться до причин столь внезапного разительного преображения.

Особо напрягать мыслительный аппарат не пришлось, объяснение лежало на поверхности: он каким-то образом сумел воплотить собственное страстное желание. Возможно, это граничило с чудом или же на самом деле было чудом, проявлением неких высших сил – но, возможно, тут дали знать о себе заложенные в нем, Поле Доусоне, (или – в любом человеке?) скрытые способности. Пол был в гораздо большей степени прагматиком, нежели мистиком (если допустимо такое противопоставление), в нем не усохла еще юношеская вера в скрытые потенции человека и человечества, поддерживаемая фильмами о суперменах… А что, если и сам он, до сих пор не подозревая об этом, был суперменом, переходным звеном к новой, высшей расе, кем-то наподобие «детей индиго»? От всяких заманчивых перспектив кружилась голова, но, преодолев это головокружение, Пол сформулировал, в общем-то, само собой напрашивавшееся предположение: при столь же страстном желании можно добиться возвращения привычного облика.

Как ни странно, самым трудным для Пола здесь оказалось представить себя со стороны. В этом помогла незамедлительно извлеченная из альбома собственная недавняя фотография, сделанная на пикнике с одноклассниками в начале летних каникул. А вот какого-то запредельного желания не понадобилось – новая способность, словно преодолев инерцию покоя при своем инициировании, теперь проявилась достаточно легко. Не было уже ощущения брызнувшего в лицо кипятка, хотя жар все-таки чувствовался, и не так пугала возникшая желеобразность маски Фредди Меркьюри – хотя наблюдать за колыханиями и подергиваниями уродливо расползавшегося в зеркале лица было неприятно. Словно облезала с прогнивших костей истлевшая плоть мертвеца…

Зато он вновь обрел прежний облик.

Теперь по вечерам, уединившись в своей комнате, он примерял на себя разные личины, он копировал чью угодно внешность, какая только взбредала в голову, – от одноклассников до звезд Голливуда и президента Рейгана. Он научился управлять своей «девиацией» – это оказалось не сложнее, чем научиться кататься на роликовых коньках. Задолго до «Матрицы» с красавчиком Нео он предположил, что является «избранным», что эта способность дана ему неспроста. Было, было где разгуляться фантазии! Прячась под чужой внешностью, грабить магазины. Тискаться с любой девчонкой, выдавая себя за ее дружка и на полную катушку пользуясь своим положением. Беспрепятственно проходить на элитные вечеринки, прикидываясь какой-нибудь знаменитостью подходящей комплекции – и что ему даже самый строгий фейс-контроль!

Но не было нужды грабить магазины – родители никогда не отказывали ему в деньгах. Не привлекали его чужие девчонки – у него хватало своих. И не тянуло его на элитные вечеринки.

В общем, его вполне устраивал собственный облик, данный Господом и отцом с матерью. И нет-нет да и посещала его тревожная мысль о том, что «девиация» вовсе не дар, а мутация, и неизвестно еще, как эта мутация влияет на его организм.

Собственно, дело было даже не столько в том, что Пол не видел необходимости менять обличья – просто что-то подсказывало ему: держи в тайне и не используй ради развлечения.

Хотя временами ужасно хотелось продемонстрировать этот трюк приятелям или очередной девчонке…

Однако, в пятнадцать лет он уже умел сдерживать себя, стараясь походить на киногероев-суперменов, скупых на слова и проявление эмоций, И попадать в лапы ученых он отнюдь не желал, не сомневаясь в том, что они, ради постижения сути феномена, без колебаний искромсают на мелкие кусочки его мозг, дабы тщательно рассмотреть под микроскопом… Или замучают анализами и экспериментами. Или отдадут военным, а те живо зашлют его под чужой личиной в какую-нибудь из коммунистических стран – например, убивать Кастро. А коммунисты поймают его и шлепнут…

То, что случилось почти через два года, заставило Пола Доусона не только вновь задуматься о своей «избранности», но и о том, что им руководит какая-то сила, заложившая в него некое подобие известного из мифологии сосуда, названного позднее «ящиком Пандоры». Нет, возможно, то, что лежало в его «ящике», вовсе не грозило бедами – но как знать?..

Не очень поздним майским вечером Пол, расставшись с белокурой подружкой, возвращался домой кратчайшим путем, и у дальнего конца автостоянки, между сетчатой оградой и глухой стеной предназначенного к сносу уже нежилого дома, был перехвачен тремя смуглокожими парнями, остановившими его явно не для того, чтобы узнать, что он думает о внутренней и внешней политике правительства. На руке у Пола были очень даже не дешевые часы, хорошо заметные в свете фонаря, а в кармане джинсов – немало зеленых бумажек, и расставаться с этим имуществом ему совершенно не хотелось. Но ситуация складывалась далеко не в его пользу – парни обступили его, и отблески того же фонаря заиграли на лезвиях отнюдь не игрушечных ножей.

Все дальнейшее словно проделал за него кто-то другой. Из глубины сознания поступил вдруг некий импульс и, повинуясь этому импульсу, Пол медленно поднял левую руку, одновременно совершая оборот на месте. Ладонь, описавшую полукруг, он задержал у лица, и ни с того ни с сего понял, что находится теперь внутри некоего непрозрачного снаружи цилиндра; он видел парней, решивших поправить свои дела за его, Пола, счет, а они его – нет. Эта невесть откуда взявшаяся убежденность тут же получила подтверждение: физиономии у лихих ребят вытянулись, глаза забегали в поисках неожиданно исчезнувшей потенциальной жертвы, а у одного, щуплого и явно самого молодого, выпал из руки нож. Пока городские пираты бормотали разные неприличные слова, Пол, не желая испытывать судьбу, на цыпочках прокрался мимо них, чуть ли не прижимаясь к стене и подавляя в себе желание врезать им всем ногой по яйцам. Свернул за угол и тут уже позволил себе перейти на бег. До самого дома.

Так появился второй аргумент в пользу его «избранности», необычности, и Пол не сомневался, что при необходимости этот аргумент вновь непременно сработает.

Следующая «девиация» проявила себя, когда он уже в охотку учился в университете. Какой-то экстремальной ситуации для этого проявления не понадобилось – просто некто однажды незаметно влез в его голову (или нечто влезло в его голову) и что-то там умело подкрутил, перепаял, поднастроил, а, может быть, и вовсе заменил кое-какие детали… в общем, проапгрейдил и прокачал. И усовершенствованные мозги Пола Доусона обрели способность воспринимать чужие мысли.

Все началось как бы на ровном месте. В серьезном разговоре с однокурсником Пол подумал о том, что хорошо было бы узнать действительные намерения собеседника. И он их узнал – чужие мысли почему-то представлялись медленно выползавшей из-под камня безглазой зеленой змеей, и не слова воспринимались, а смысл. Действительные намерения собеседника потом проявились, они оказались именно такими, какими воспринял их Пол, – но все равно это могло быть всего лишь совпадением. Требовалась проверка – и он устроил такую проверку. И не одну.

Результата оказались стопроцентными – он и вправду мог теперь читать чужие мысли…

Это было поразительно, это было феноменально, это было восхитительно! Горизонты открывались такие, что просто дух захватывало… Лавировать, опираясь на доброжелателей, заблаговременно нейтрализуя намерения недругов, и – вверх, вверх, непрерывно вверх, к самому лучшему месту под солнцем бытия…

Скорее всего, именно так поступили бы девяносто девять человек из ста. Но Пол Доусон был по натуре своей тем единственным из сотни, кого совершенно не прельщала уникальная возможность сделать головокружительную карьеру. Он был вполне доволен своей жизнью, каникулы проводил на раскопках или в подводных экспедициях, и не существовало для него ничего интереснее храмов-коконов великого Копана – древнего города майя, или погрузившегося в воду Порт-Ройяла, бывшего некогда главным пристанищем пиратов Карибского моря, или лежавшего на дне Адриатики легендарного Бибиона, где, как утверждали исторические документы, зарыл награбленные в походах драгоценности вождь гуннов Аттила.

Но пользоваться своей новой способностью Пол не собирался не только и не столько потому, что его не прельщала карьера. Буквально сразу же перед ним встала во весь рост моральная проблема: а имеет ли он право, даже в мыслях не держа никакой для себя выгоды, подглядывать в чужое сознание? И Доусон решил не рыться без самой крайней надобности в чужих головах. Люди были для него теперь доступными книгами, но он не собирался их читать.

Канули в прошлое студенческие годы, делами фирмы продолжал заправлять отец, и Пол продолжал жить в свое удовольствие, справедливо считая себя достаточно счастливым человеком. Точнее, почти счастливым. Женившись в двадцать восемь лет на дочери преуспевающего мемфисского бизнесмена, он тяжело пережил супружескую измену (о которой узнал отнюдь не подслушав мысли жены – а от нее самой), и накануне нового тысячелетия остался совершенно один в опустевшем родительском доме. Нет, какие-то женщины время от времени приходили и уходили, но на семейную жизнь он больше не отваживался, опасаясь новых разочарований – рога, наставленные бывшей женой, продолжали зудеть.

О «девиациях» своих он почти не вспоминал, тратил деньги на участие в различных археологических проектах и проводил много времени в разъездах, благо с делами фирмы вполне справлялись и без него.

А потом на него обрушилась новая «девиация». Пожалуй, самая необычная и непонятная.

Эта «девиация» не зависела от его желания и проявлялась, без какой-либо угадываемой периодичности, по утрам, во время пробуждения, когда левой ногой еще находишься во сне, а правой уже шагнул в мир реальности. Пола посещали какие-то образы, и роились в голове обрывки каких-то неясных мыслей – не его мыслей… Они просто не могли быть его мыслями! Все это было настолько странным, что он даже несколько раз намеревался обратиться к психиатру – но где-то внутри возникал вдруг запертый турникет, не позволявший Полу посвящать кого-то в свои глюки.

Виделись ему какие-то пустоты в неизвестно где находившейся каменной толще, даже не пустоты, а нечто иное, не поддававшееся идентификации, ускользавшее от осознания, как ускользает из руки кусок мыла, который ты уронил в наполненную водой ванну и пытаешься выудить оттуда. Там, несомненно, что-то было… и кто-то был… Но что? Кто? Метались, метались стаей перепуганных птиц лоскутки чужих непрошеных мыслей, словно ему настойчиво пытались что-то растолковать, пытались добиться от него понимания…

Лишь через несколько месяцев, заполненных этой назойливой утренней накачкой, кусочки мозаики стали складываться в отдаленное подобие хоть какого-то узора – и этого хватило для того, чтобы одним ранним апрельским утром Доусон ощутил себя торпедой в момент соприкосновения с бортом вражеского корабля.

– Описать это просто невозможно, – сказал он Батлеру, который давно забыл о том, в каком пространстве и времени находится. – Я так толком ничего и не знаю и не понимаю… Хотя какие-то отдельные представления – возможно, не очень точные или совсем неточные представления – у меня, пожалуй, сформировались. Знаете, как бродишь в тумане: вот вроде бы дерево, а вот – куст или другое дерево. Кажется, всего лишь два деревца посреди пустыря – а там на самом деле целый лес…

– Слепцы ощупывают слона, – задумчиво отозвался Алекс. – Один взялся за хвост и сделал вывод, что слон похож на веревку, другой потрогал ногу и решил, что слон – это колонна.

– Нет, не так, – не согласился Доусон. – Этого своего слона я, пожалуй, в целом представляю, только он совершенно расплывчатый. Не могу притронуться ни к хвосту, ни к ноге – вижу его издалека. Понимаю, что сам себе противоречу, но тут все так запутанно… Но в общем… Какая-то схема есть… Думаю, что есть… Только не спешите звонить в ассоциацию психиатров.

– Я мог бы сделать это гораздо раньше, – заметил Батлер. – Теперь уже поздно. Вы меня заразили, и я вам верю. Давайте, выкладывайте дальше.

– А дальше пойдет даже не фантастика, а фантасмагория какая-то, – медленно, будто сомневаясь в собственных словах, произнес Доусон. – Видите ли, мистер Батлер, я в конце концов убедился, что весь этот поток… эта трансляция… весь этот ворох образов, мыслей… – Он сделал паузу и, понизив голос, закончил: – Идет с Марса. С планеты Марс.

Алекс Батлер невольно дернулся и ногой зацепил столик.

– С чего вы взяли, что именно с Марса? – глухо спросил он.

– Мне показывали вас там, на Марсе. Вас, эту женщину, Флоренс Рок… Инженера… Пилота… Я видел ваш модуль – «консервную банку»… Золотые плитки… Через вас, как бы вашими глазами. – Доусон несколько виновато усмехнулся. – Вынужден был нарушить собственное табу и залезть в ваши головы, чтобы уяснить, что к чему… Они ведь неспроста мне показывали, они же чего-то добивались… А потом – как отрезало.

– Они – это кто?

Доусон осторожно пожал плечами, словно боялся, что это движение может причинить ему боль:

– Даже и не знаю, как сказать… Те, кто на Марсе. Кто-то на Марсе. Или – что-то…

Батлер высвободился из кожаных объятий кресла и, переместившись на самый край сиденья, подался к Доусону:

– А можно подробнее? Более конкретно? Кто? Что?

– Попробую. Хотя насколько верны мои представления, судить не берусь.

То, о чем поведал далее Пол Доусон, действительно казалось фантастикой, но фантастикой, кажется, не являлось. Потому что сидевший напротив Батлера мужчина с самым обычным, ничем непримечательным лицом процитировал то, что сказал ареолог Алекс Батлер нанотехнологу Флоренс Рок, когда они вдвоем ехали на вездеходе к сидонийскому Сфинксу. «Как-то раз по Марсу шел – и дракона я нашел»… Или же Доусон только что выудил эти давно забытые им, Алексом Батлером, слова из его же, Алекса Батлера головы? Ведь даже если человек забывает что-то, это забытое никуда не исчезает из его памяти – просто оседает на дне и затягивается илом…

Из сбивчивого, довольно косноязычного последующего монолога Доусона все-таки постепенно вырисовалась некая картина, точнее, фрагменты картины, смахивавшей на творения абстракционистов или каких-нибудь приверженцев дадаизма.

И вот какая в итоге получилась муть, подобная то ли поделкам Голливуда, то ли фантастическим романам.

Некие сущности, которые находятся на Марсе, внутри сидонийского Сфинкса, каким-то образом смогли войти в контакт с обладающим некоторыми нестандартными способностями землянином Полом Доусоном, установить этакую пси-связь; цель контакта – если она была – оставалась непонятной. Они не являли свой облик – опять же, если у них был какой-то определенный облик – внутреннему взору реципиента; Доусон просто как бы ощущал их присутствие внутри Сфинкса. И то ли внушили ему, то ли он сам пришел к убеждению, что сущности эти – не живые и не мертвые в человеческом понимании, они – какая-то особая форма бытия. Не механизмы, не животные, не гуманоиды, не какие-нибудь мыслящие медузы. Нечто иное, чему нет аналогий среди понятий, заложенных в мышлении homo sapiens.

Эти сущности (Доусон, не придумав ничего более оригинального, называл их просто «марсианами») были как бы тенями, слабыми отражениями, отзвуком шагов каких-то еще более иных, если возможно такое определение – во всяком случае, так представлялось Доусону. Этих «еще-более-иных» на Марсе уже не было, а «марсиане» – были.

– Прислуга, – неуверенно сказал Доусон. – Мне почему-то представляется домашняя прислуга. Убрать, помыть, сходить за чипсами… Что-то в этом роде…

Прислуга осталась в одиночестве в покинутом хозяевами доме. Хозяева ушли – и дом постепенно приходил в упадок. Прислуга толком не знала, как работают разные домовые устройства и что вообще происходит в разных его частях – так пылесос ведать не ведает о том, что творится в ванной, так садовник понятия не имеет о разбившейся в спальне вазе. Что-то удавалось поддерживать в нормальном состоянии, что-то – нет. Прислуга бродила по опустевшим комнатам, пыталась воспроизводить действия хозяев – и кое-что у нее получалось. Дом продолжал жить – хотя теперешнее его существование было всего лишь слабым подобием прежнего великолепия…

Через несколько месяцев содержание пси-передач изменилось. Теперь Доусон словно стал незримым участником Первой марсианской экспедиции. Связь была односторонней, он не мог сообщить астронавтам о своем присутствии, но видел все происходящее то глазами Батлера, то Флоренс, то Леопольда Каталински, то пилота и без труда проникал в их мысли. Он не злоупотреблял возможностью копаться в чужих головах, и делал это только для того, чтобы выяснить для себя цели экспедиции, о которой знал весьма ограниченный круг людей.

Дабы окончательно убедиться в том, что эти пси-сеансы не плод его воображения, Пол Доусон «прозондировал» сотрудников НАСА, информацию о которых он выудил из сознания «аргонавтов».

– Я не имею ни малейшего представления о том, как это у меня получается, – ответил он на вопрос Батлера. – Вы ведь вряд ли сможете объяснить, как вы дышите, какие именно процессы при этом происходят. Просто дышите – и все. Захотелось вам прочитать газету – вы берете и читаете. Вот так и я…

Не раз и не два Доусон задавался вопросом: зачем все это? Может быть, марсиане ошиблись с адресатом, может быть, их послания предназначены вовсе не ему? Что он мог сделать, кроме того как просто принимать к сведению всю эту информацию?

Увидеть глазами «аргонавтов» внутренние лабиринты Сфинкса Полу Доусону не дали – никаких «картинок» он не воспринимал. Зато по тому же неведомому каналу узнал, что время внутри сидонийского колосса течет по-разному. Еще он узнал о том, что Маклайн применял оружие, и что все «аргонавты» живы. Теперь уже влезть в их головы ему не удавалось – но Доусону словно бы внушали такую мысль.

А дальше случился совершенно неожиданный кульбит. Как будто фокусник вытащил за уши кролика из, казалось бы, пустого цилиндра. Как будто пока ты, моргая, на мгновение закрыл глаза, на пустыре перед тобой воздвигся дворец с колоннами, арками и резными башенками. Прямо среди бела дня в сознание Пола Доусона воткнули некий информационный блок – ящик с немногими, вполне определенными, точно разложенными по своим местам предметами. Это были не обрывки, не отдельные капли, не кусочки паззла – это была четкая информация.

«Все астронавты живы. Четверо находятся внутри Сфинкса. Пятый собирается покинуть Марс. Один. Без них. Остальных можно будет потом забрать. Они живы. Они дождутся. Они – дождутся».

И такую информацию Доусон не мог просто принять к сведению. Эта информация обязывала его действовать. В очередной раз погрузившись в информационный океан, он узнал, что в НАСА поспешили похоронить пропавшую четверку и все внимание сосредоточили на командире миссии полковнике Маклайне, который должен довести «Арго» до Земли. Мертвые уже не требовали никакой заботы.

И вот тогда Доусон помчался в Хьюстон, чтобы, изменив облик, встретиться со Стивеном Лоу…

После этого пси-передачи прекратились и он обрел наконец желанный покой – чертовщина эта все-таки основательно давила на психику, приходилось чуть ли не горстями глотать транквилизаторы. В конце мая Доусон отправился в Европу, на берега Венецианского залива, где неподалеку от устья реки Тальяменто покоился под водой древний Бибион. Это было не первое его посещение Адриатики, и он с группой дайверов вдоволь нанырялся в поисках погребенных в море раритетов. Однако полностью отрешиться от марсианских дел Доусон не мог, он все время помнил о них и периодически «прощупывал» сотрудников НАСА, чтобы узнать, готовится ли вторая экспедиция на Марс. Такое решение было принято в июле, когда он уже распрощался с Европой и прибыл в родные пенаты.

Ему было известно о гибели полковника Маклайна, а контакт с другими «аргонавтами» так и не получался. И только осенью вновь иглой вонзилась в его сознание короткая информация: он должен встретиться с Батлером. Когда тот вернется на Землю.

Пожалуй, самым правильным решением было бы самому заявиться в штаб-квартиру Национального аэрокосмического агентства и все-все рассказать. Но Доусон слишком дорожил своим независимым существованием и не желал лишаться превосходного во всех отношениях статуса. Кроме того, были у него и опасения на этот счет: а вдруг, расскажи он о контакте с марсианами, те смогут нанести ему такой мозговой удар, что он сойдет с ума или и вовсе умрет?

Умирать ему не хотелось. Не рвался он, подобно героям кинофильмов, спасать планету от потенциальной угрозы ценой собственной жизни. На исходе четвертого десятка своего безмятежного существования под земными небесами он уже давно умел разделять кино и действительность. В кино сильные выручали попавших в беду хороших людей. В жизни сильные, расталкивая и топча слабых, по их телам выбирались из охваченного пожаром небоскреба. В кино несгибаемый капитан погружался в морскую пучину вместе с кораблем, обеспечив спасение пассажиров. В жизни капитан с командой чуть ли не первым бежал с корабля, забрав единственную шлюпку. В кино астронавт на орбитальной станции без раздумий бросался в открытый космос, чтобы вызволить угодившего в переплет напарника. В жизни никто из русских вертолетчиков-спасателей не решился присоединиться к командиру отряда, поплывшему в пургу в резиновой лодке, чтобы добраться до упавшего в озеро спускаемого аппарата космического корабля «Союз-23» с двумя русскими же парнями – об этом спустя тридцать лет писали газеты…

Целый год миновал с момента того последнего информационного укола, и все это время Доусон жил обычной жизнью. Но продолжал помнить: ему зачем-то нужен Алекс Батлер. Возвращение «Арго-2» не стало для него секретом. Решив, что за Батлером могут следить, Доусон придумал трюк с перевоплощением в доктора Вайсбурда – отыскать необходимую информацию о докторе не составило для него особого труда.

Свои подозрения насчет возможной слежки Доусон обосновывал следующим образом. Пред очи высокопоставленного работника НАСА Стивена Лоу предстал некто, осведомленный о строго засекреченной миссии и утверждающий, что пропавшие на Марсе астронавты живы. Значит, этот некто заинтересован в том, чтобы астронавты были живы. (Или же он выступает в роли посредника.) Значит, он войдет в контакт с вернувшимся на Землю Алексом Батлером. Вот тут-то и можно будет хватать его и вязать, и превращать в лабораторную белую мышь…

– Подождите, – сказал Батлер. – Если вы такой специалист по чтению чужих мыслей, то что вам стоило узнать вполне определенно: есть слежка или нет?

– Я не знаю, где искать, – ответил Доусон. – Все не так просто, нужно копаться и копаться… Но будем исходить из того, что слежка есть.

– Мда-а… – протянул Батлер. – Неприятно знать, что кто-то может рыться у тебя вот тут. – Он постучал согнутым пальцем по собственному лбу. – Кажется, я временами ощущал ваше присутствие в моих мозгах. И Фло что-то такое говорила… «Неприятно» – это еще очень мягкое определение, мистер Доусон. – В голосе Батлера чувствовался холодок.

– Понимаю, – кивнул тот. – И впредь не собираюсь этим заниматься. Честно говоря, когда меня оставили в покое, я твердо решил плюнуть на все и забыть. Ну зачем мне это нужно? Жизнь у меня и так насыщенная. – Он усмехнулся. – Сам себе иногда завидую…

– Почему же не плюнули? – осведомился Батлер.

Пол Доусон вскинул голову:

– А потому что мне интересно! Просто интересно! Мне интересно, зачем я должен был с вами встретиться, мне интересно, что вы можете мне сказать. Вы знаете, Алекс, по-моему, мы с вами – инструменты для достижения цели. Ключи, отмычки – называйте как хотите. Но какова цель?

Батлер встал и, засунув руки в карманы пиджака, подошел к окну. Заглянул вниз, во двор, и повернулся к Доусону:

– Я ничего не помню о Сфинксе. Что там делал, как выбрался… Как провел год на Марсе, земной год… У меня в голове барьер… Пол… Неприступный барьер. Меня день и ночь в клинике потрошили, пытались пробиться – бесполезно. А теперь зуд какой-то… – Батлер поежился. – Тянет куда-то, а куда – сам не знаю. И теперь, после ваших откровений, думаю: тянет неспроста.

– Неспроста, – убежденно сказал Доусон и тоже встал. Обогнул кресло и уперся ладонями в его округлую спинку. – О вашем барьере я знаю, пробовал. Да, это неспроста, Алекс. Барьер неспроста, зуд неспроста… Повторяю, мы с вами инструменты, Алекс. Они поработали над вами, поставили барьер – чтобы вы ничего никому не сказали. Это временный барьер, уверен! Он исчезнет. Вы вспомните, Алекс, вы все вспомните! Откровенно говоря, я думал, что наша беседа поспособствует этому.

– Увы! – Батлер развел руками, не вынимая их из карманов, так что пиджак распахнулся, показав светлую шелковую подкладку. – Ничего не вспомнилось. Хотя… – Он наморщил лоб. – Вы говорили о прислуге и хозяевах… «Хозяева ушли»… И у меня всплыло что-то такое… Какая-то фраза… «Многие ушли, а некоторые остались… Но не тут… И стали другими»… Что-то в этом духе… Кто это говорил? Когда? И говорил не здесь, а там. – Батлер полуоборотом головы показал на вечереющее небо.

– Вы вспомните, обязательно вспомните, – твердо сказал Доусон.

– Хочется верить… А марсиане, значит, с тех пор молчат?

– Молчат. А я не знаю, как с ними связаться.

Алекс сделал несколько шагов от окна, остановился напротив Доусона и пристально взглянул на него:

– Почему же они выбрали именно вас?

– Понятия не имею, – ответил Пол Доусон.

49.

Таксист, как и просил Батлер, остановил машину за квартал до места назначения.

Алекс огладил пиджак и, пройдя между низкими ограждениями блеклых осенних газонов, оказался на тротуаре, мощенном такой же блеклой плиткой. Солнце нависало над домами, просвечивая сквозь поредевшую листву тополей, улицу у светофора пересекали две редкие встречные шеренги прохожих, и наискосок от Батлера, за сквериком с немощным фонтаном, притулилась к серому брандмауэру церковь в столетней давности стиле модерн, похожая на кубик грязноватого льда из холодильника. В той стороне, куда умчалось такси и куда собирался направляться и Батлер, высоких зданий не было, словно какой-то Гулливер взял ножницы да и состриг все лишние, на его взгляд, этажи.

Где-то там, неподалеку, прятался за деревьями дом, в котором жила мать Флоренс Рок. До назначенного времени визита оставалось совсем ничего, но Батлер, осмотревшись, свернул в скверик, где курила одинокая пожилая негритянка, и сел на длинную низкую скамейку с выпуклой спинкой. Согнулся, расставил ноги и, положив локти на колени, сцепил пальцы в замок. Фонтан слабо шипел в такт шелесту проезжавших автомобилей, и плавали в воде опавшие листья.

Встреча предстояла очень непростая. Не из тех, которых ждешь не дождешься, на которую хочется бежать, сломя голову. Тяжелая предстояла встреча…

Три дня прошло с тех пор, как человек по имени Пол Доусон рассказал ему о таких вещах, которые с трудом укладывались в голове. Батлер не сомневался в том, что все, изложенное Доусоном, – правда. Сидонийский Сфинкс был не просто памятником древней марсианской архитектуры в тамошнем стиле модерн, в нем продолжалась неведомая иная жизнь. Вероятно, именно благодаря присутствию этой жизни он, Алекс Батлер, и остался в живых. А вот другие? Что стало с другими: с Фло, с Торнссоном, с ворчуном Лео? Почему из Сфинкса выбрался только он один? Значит ли это, что их уже нет среди живых, как и командира, в гибели которого никаких сомнений не было?

Сюда, в Чаттанугу, Батлера пригнал вовсе не тот, не дававший покоя, непонятный зуд. Он хотел увидеть дочку Фло, Мэгги, хотел как-то поддержать маму Флоренс, лишившуюся не только дочери, но и зятя. Как узнал Батлер от Стивена Лоу, муж Флоренс, Саймон, скоропостижно скончался от обширного инфаркта четыре месяца назад, в начале лета, едва достигнув возраста Иисуса Христа.

У Алекса не возникало желания общаться с родственниками других «аргонавтов», но это не относилось к маме и дочери Флоренс. Он почему-то отчетливо понял это после встречи с уникальным человеком Полом Доусоном и теперь твердо знал: не обрести ему покоя, если он немедленно не посетит Чаттанугу. И было еще какое-то смутное ощущение, связанное с Чаттанугой, что-то, хранившееся на складах памяти, запертых на прочные замки. Доусон утверждал, что блокировка исчезнет – но пока ничего не вспоминалось…

Прежде чем брать билет на самолет и заказывать номер в отеле, Батлер позвонил Стивену Лоу. Собственно, он не знал ни имени, ни адреса матери Флоренс и рассчитывал получить эти сведения у заместителя руководителя семнадцатой группы Центра управления полетами. И в любом случае он считал необходимым поставить НАСА в известность о своих намерениях – рискованно было бы нарушать собственные обязательства, связанные с программой «Арго». Если за ним действительно следят, то лучше действовать в открытую. Дабы не нарываться на крупные неприятности. Вообще, выбравшись после встречи с Доусоном – вследствие встречи с Доусоном – из унылых пространств апатии, Батлер вновь обрел способность мыслить здраво и достаточно глубоко, и, обдумав ситуацию, понял: за ним непременно должны следить, даже вне всякой связи с поисками Пола Доусона. За ним, конечно же, следят и будут следить, потому что он имеет самое непосредственное отношение к сверхсекретному проекту. Даже несмотря на взятую с него подписку о неразглашении. Не такие это парни, чтобы всецело доверять подписке.

Но он перестал бы себя уважать, если бы вычеркнул Чаттанугу из своих ближайших планов.

Набрав номер Лоу, Батлер коротко сообщил ему о своих намерениях.

– Зачем вам это нужно, Алекс? – после довольно долгого молчания спросил Лоу. – Хотя… Кажется, я вас понимаю.

– Да, – сказал Батлер. – Увидеть ее дочку. Мы с Фло были достаточно близки… Ну, не в том смысле.

– Понимаю, – повторил Лоу.

– Пообщаться с мужем, с мамой.

И тут Лоу сообщил о том, что Саймон Рок умер во сне.

– Мы ведь рассматривали и его кандидатуру, но из-за проблем с сердцем…

– Я знаю, Флоренс говорила, – машинально выдавил из себя Батлер. – Господи, Мэгги теперь сирота… Когда вы ему сказали о?..

– Мы ничего не успели сказать. Он ничего не знал. Так что связи тут нет.

– А что вы придумали для матери? Насчет обстоятельств гибели ее дочки?

– Несчастный случай во время наземной подготовки, – сухо ответил Лоу. – Без подробностей. Но хоронить нечего. Деньги ей уже поступили, так что с этим проблем нет.

– Проблемы есть, – вздохнул Батлер. – Мэгги… Послушайте, мистер Лоу… Может быть, вы поспешили? А что, если третья экспедиция…

– Мне ничего не известно о третьей экспедиции, – прервал его Лоу. – Ситуация изменилась, Алекс. Кажется, владелец руна принял меры, и то, что раньше было доступным, теперь… – Он замолчал.

– Царь Ээт спустил с цепи дракона, – чуть не выпустив из руки трубкy, пробормотал Батлер. – «Золотой лихорадке» конец.

– Похоже, что так. Алекс, надеюсь, вы понимаете, что не в ваших интересах в разговоре с…

– Конечно, мистер Лоу. Ничего такого, абсолютно ничего… Легенда простая: вместе проходили отбор, сблизились. Я даже в команду не попал. А теперь вот узнал и… И выражаю соболезнования…

– Да, Алекс. Именно так. И не более. – Лоу сделал паузу. – Чем намерены заниматься, с таким-то состоянием? Если не секрет?

– Не секрет. Вложу в бизнес, – неожиданно для себя сказал Батлер. – Тайны я из своих миллионов не делаю, вся родня знает, что агентство поощрило за мою очень светлую голову… Сумму, конечно, не сообщаю, это лишнее. И не только родня. Кое-кто из Мемфиса предлагает объединиться и завалить весь «Добровольческий штат»*, а в перспективе и всю страну холодильниками – потепление-то климата не за горами. Пока обдумываю, прикидываю. Впрочем, это детали… * Прозвище штата Теннесси. (Прим. авт.)

– Ну-ну, – сказал Стивен Лоу. – Только науку не бросайте, с вашей очень светлой головой.

Батлер не собирался ставить НАСА в известность о том, что за необычный человек этот «кое-кто из Мемфиса». Пусть знают о нем (вот и объяснение дальнейших встреч с Полом Доусоном!) – но не более. Это была не его тайна. И потом, речь ведь не шла о какой-то угрозе человечеству. Какая угроза?! Марсиане веками сидели в своем Сфинксе и никуда не лезли – так с чего бы им лезть теперь? Судя по только что прозвучавшим словам Лоу, они, наоборот, приняли меры для того, чтобы не лезли к ним… «Владелец руна принял меры»… Тайна Пола Доусона – это тайна Пола Доусона, ему и распоряжаться этой тайной. Другое дело, если у него, Алекса Батлера, когда-нибудь наступит прояснение мозгов, и он вспомнит то, что с ним приключилось внутри Марсианского Сфинкса. Тут уж ему решать, что делать с этой информацией: носить в себе или поделиться с другими. Все зависит от того, какой будет информация. Если она вообще будет…

– Как у вас с памятью, Алекс? – Лоу словно угадал его мысли.

– Пока никак, мистер Лоу. Пока – никак…

Стивен Лоу тоже не знал ни адреса, ни номера телефона матери Флоренс, но обещал узнать. И действительно позвонил вечером, когда Батлер, сидя на полу, вовсю разбирал свои старые бумаги, свалив их из отделений стенного шкафа в кучу прямо посредине комнаты. Немного подумав, Алекс не стал беспокоить Клару Баллард, решив, что сделает это завтра. Нужно было собраться с духом для этого звонка.

Но и наутро Батлер как мог тянул со звонком в Чаттанугу. Вместо того, чтобы набрать продиктованный Стивеном Лоу номер, он, позавтракав, вышел во двор, взял ведро и принялся зачем-то собирать старые желуди – как будто это было так важно.

«Ты мужчина или тряпка?» – прозвучал в его голове раздраженный голос Гедды, и он представил бывшую жену, такой, какой она была, когда говорила ему эти слова – со злыми глазами, с искривившимся ртом. Почему часто бывает так, что один любит, а другой – другая – всего лишь позволяет себя любить? До поры…

Батлер внезапно пнул ведро ногой, так что оно покатилось, рассыпая содержимое, присел на корточки под дубом и вытащил из кармана мобильник.

Не отвечали довольно долго, но вот наконец в трубке прозвучал слегка встревоженный, как ему показалось, женский голос:

– Да? Я вас слушаю…

– Здравствуйте, миссис Баллард, – пересилив себя, произнес он. – Это Алекс Батлер, из Трентона. Я работал вместе с… вашей дочерью… в Национальном агентстве… На днях буду у вас, в Чаттануге…

В трубке молчали.

– Флоренс часто говорила о вас… – после заминки продолжал Батлер. – О Мэгги…

– Мэгги ничего не знает, – сказала Клара Баллард таким сдавленным голосом, словно ее душили. – Приезжайте… Это случилось… при вас?

– Нет, – поспешно ответил он. Слишком поспешно. Словно его подозревали в преступлении. – Меня списали… Раньше… – Он чувствовал, как пылают его щеки. – Я только недавно узнал…

– Господи-и… – с какой-то тоскливой усталостью протянула Клара Баллард. – Ну почему, ну почему и ее тоже не списали?.. Я чувствовала, я давно уже чувствовала, что… Душа болела…

…Шипел, шептал непонятные слова невзрачный фонтан, и казалось – это шелестит ветер, гоняя рыжую пыль по угрюмым просторам Сидонии.

Алекс Батлер взглянул на часы и медленно, будто неся на плечах тяжелый груз, поднялся со скамейки.

Разговор за столом явно не клеился. Алекса не покидало тягостное ощущение, что за стеной гостиной, в соседней комнате, находится гроб с мертвым телом. Впрочем, в некотором роде так оно и было. И не один гроб стоял в этом старом доме, а два. Флоренс Рок… Саймон Рок…

Клара Баллард сидела напротив Алекса, и ее чашка чая оставалась нетронутой, и заброшенно ютились на блюдце из псевдомуранского стекла кружочки рассыпчатого сахарного печенья – такие же блюдца, целых три, когда-то в приступе злости разбила Гедда. Алекс никогда не умел определять возраст женщин, но простой арифметический подсчет показывал, что если младшей дочери было двадцать семь… нет, сейчас уже было бы двадцать девять, то матери – где-то около пятидесяти. Он сразу, как только она появилась на крыльце, заметил, в кого пошла Флоренс. С умело обработанного косметикой довольно моложавого лица смотрели знакомые глаза цвета неба, вот только небо казалось подернутым легкой облачностью. Строгий костюм с оттенком красного дерева гармонировал с аккуратно уложенными, крашенными «под каштан» волосами.

Рядом с матерью Флоренс сгорбилась над чашкой женщина с округлым серьезным лицом, на котором выделялись черные полукружия бровей и чуть тронутые лиловой помадой пухлые губы. Если бы ему не сказали, Алекс ни за что бы не догадался, что это родная сестра Флоренс – видно, тут одержали верх отцовские хромосомы. Отца в своих рассказах Флоренс никогда не упоминала. Сестра, насколько Батлер помнил, была замужем и жила где-то здесь, в Чаттануге.

Третья из собравшихся за столом женщин, надежно устроившая свое полное крепкое тело на стуле по левую руку от Батлера, была не родственницей, а приятельницей или подругой – он не особенно вникал во все это, обмениваясь рукопожатием при знакомстве. Ее пышная грудь рвалась наружу из-под облегающей яркой блузки, а огненные волосы, рассыпавшиеся по округлым плечам, свели бы с ума любого пожарного.

А вот Мэгги за столом не было. Она отказалась чаевничать со взрослыми и ушла к себе, в детскую, – худенькая восьмилетняя девчушка с лицом лесной птицы, обнаружившей свое гнездо разоренным. У Алекса перехватило горло, когда он увидел ее, и, взглянув в серые – не материнские – глаза, он почему-то подумал: этот ребенок чувствует, что мама, как и отец, никогда не вернется… Осторожно пожимая маленькую теплую ладошку, он заставил себя улыбнуться и вынул из кармана специально купленный в аэропорту тройной батончик «Додо» в скользкой радужной упаковке. То, что произнесла Мэгги после «спасибо», заставило его беспомощно взглянуть на Клару Баллард.

– Бабушка сказала, что вы работали вместе с мамой. А почему вы уже вернулись, а мама еще нет?

– Я же тебе объясняла, Мэгги: у мистера Батлера ничего не получалось, и его отправили домой, а у мамы получается. Поэтому ее оставили. Так, мистер Батлер?

– Так, так, – торопливо покивал Алекс. – Твоя мама много рассказывала о тебе. Она тебя помнит и любит.

«Не нужно было мне здесь появляться», – подумал он. Его коробило от собственного фальшивого голоса.

– Мама любит не меня, а свою работу, – серьезно сказала Мэгги. – Когда я вырасту, и у меня будет дочка, я буду брать ее с собой на работу.

– Мама любит тебя, Мэгги, – повторил Батлер. – А детей туда брать не разрешают.

– Почему? – спросила Мэгги.

– Давайте пить чай, – сказала Клара Баллард.

Но чаепитие получалось очень грустным. Батлер чувствовал, не видел, а именно чувствовал, как мать Флоренс раз за разом бросает на него взгляды, надеясь расшевелить, вызвать на разговор о дочери. Но он боялся заводить такой разговор, боялся сказать лишнее. И вообще, на душе у него было отвратительно, потому что он не любил недомолвок и полуправды. Он по горло был сыт полуправдой за последние годы совместной жизни с Геддой.

– Фло часто рассказывала о вас, – все-таки начал он, повторив то, что уже говорил по телефону. – О вас и Мэгги… Какие-то подробности… Вообще, у нее феноменальная память. Стихи читала, массу всяких стихов…

– Это у нее с детства. – Глаза Клары Баллард увлажнились. – У Кейт тоже.

Сестра Флоренс грустно усмехнулась и едва заметно кивнула.

– Да! – встрепенулся. Батлер. – Помню, возле «банки»… – Он замолчал, словно споткнулся, но тут же пояснил: – Это наш сленг. Там у нас такое устройство было, точь-в-точь консервная банка. Свинина с бобами. Она сказала что-то такое… Я, мол, не только перед телевизором сидела, но и книги читала. Тянулась за сестрой. – Батлер взглянул на Кейт. – Она у меня умница. Так она сказала, точно!

Теперь уже слезы заблестели и на глазах у Кейт.

– Она вообще о людях только хорошее говорила, – поспешно вступила в разговор огненноволосая. – И мне всегда, что ни попросишь: «Хорошо, Пен, без проблем».

Однажды в детстве Алекс, стремясь во всем проявлять самостоятельность, попытался починить забарахливший выключатель. Снял крышку, полез пальцем – и получил удар током. Ощущение запомнилось на всю жизнь. Последние слова соседки по столу были похожи на тот давний удар. Только пришелся он не в палец, как тогда, а в голову. Электрический разряд проскочил прямо в мозг – и там вспыхнуло, и осветились дальние темные углы, и кое-где начала осыпаться корка, открывая кусочки изображений на хранившихся в запасниках памяти картинах. Вот чье-то лицо, а вот – часть пейзажа, а вон там, внизу, у самой рамы, проступили надписи…

– Вы Пен, соседка? – еле слышно произнес Алекс, боясь, что в следующее мгновение все опять исчезнет в темноте. – Фло вас подвозила… в больницу…

«Там, в клинике, женщина, – зазвучал в его голове голос Флоренс Рок. Она сидела у светящейся стены в огромном пустом зале и теребила ворот комбинезона, и волосы ее были присыпаны красноватым налетом. – Пожилая… Она не ходит, ее возят… Она что-то знает про меня…»

Неужели Пол Доусон прав, и барьер начал разваливаться?

Пышногрудая огненная женщина всем телом повернулась к Батлеру и часто-часто закивала:

– Да-да-да! Подвозила! К маме, к Святому Марку. У меня там мама, десятый год уже, я бы ее забрала, но там ей лучше, там лечат, а у меня сын… Господи, она и обо мне рассказывала? Да-да, подвозила, подвозила, перед самым отъездом…

«Не нужны мне подземные города, меня Мэгги ждет, – вновь донеслись до него слова Флоренс, донеслись оттуда, из недр Марсианского Сфинкса, из обширного зала, где были только он и она. – Барби – светлая королева в светлом дворце-аквариуме… А другая Барби – темная королева в черном дворце…»

– Ваза, – произнес Батлер, поднимая глаза на Клару Баллард. – Черная ваза… В комнате у Флоренс, в детстве…

– Да-да, ваза! – воскликнула соседка, опережая хозяйку дома. – Так и стоит, если Мэгги не разбила, она у меня умудрилась зеркало разбить. – Пен стремительно, словно делая зарядку, развернулась от Батлера к миссис Баллард: – Не разбила, Клара?

– Ее должна была еще я разбить, – вмешалась Кейт, словно обрадовавшись возможности увести разговор в другое русло. – Попала в нее мячом, она на пол… Только там стенки вот такой толщины. – Она показала Батлеру пальцами, какой именно толщины была ваза.

– Подарок. И принимать не хотелось, и выбросить нельзя, – туманно пояснила Клара Баллард.

Возвращалось, возвращалось забытое. Пусть отдельными штрихами, фрагментами, но – возвращалось.

– Женщина в сером плаще, – сомнамбулически продолжал Батлер, невольно подражая тону, каким эти слова произносила Флоренс. – Отдам тебя серой женщине. Что это за женщина?

Клара Баллард слабо махнула рукой:

– Это давно… Я, наверное, была такой, как Мэгги. Сидела на крыльце, там, – она повела подбородком в сторону двери, – и какая-то странная женщина остановилась у ограды. И смотрит на меня. Лица не помню, и в чем ее странность – тоже не помню. Помню, что здорово напугалась, почему – не знаю. Убежала в дом, и по лестнице – к себе, наверх… Сколько же всего она вам рассказала… Вообще-то, болтуньей ее вряд ли можно назвать, и Кейт тоже…

– Да-да, – вновь закивала Пен. – Это я уж болтунья так болтунья, а Фло больше слушать любит… любила… Господи… – У нее задрожали губы.

Алекс уже не слышал этих слов. Он шел по бесконечному залу, оставив Флоренс сидеть у стены, и впереди, как он думал тогда, был выход из Сфинкса… а на самом деле никакого выхода не оказалось, только еще одна стена – непреодолимая каменная толща, не дававшая никаких шансов… И – Уаджет, Око Гора, символ глаз души, выбитый на стене. А потом – внезапный блеск зеркальной вогнутой поверхности, далекое отражение женской фигурки в оранжевом комбинезоне, багровая вспышка и странный гитарный звук…

И главное, самое главное – исчезновение Фло. Он бросил ее, он забыл о ней, устремившись к предполагаемому выходу, – и проворонил ее. Если бы он не оставил ее – она бы не исчезла. Или же они исчезли бы вместе. И через год вместе вышли навстречу Нарбутису и Миллзу. Или до сих пор бродили бы внутри Сфинкса…

Он, скотина Алекс Батлер, проворонил Флоренс.

Ему стало так плохо, что он обеими руками вцепился в край стола.

– Мистер Батлер? – донесся до нее обеспокоенный голос Клары Баллард.

Он с трудом заставил себя ответить:

– Извините, мне нужно идти…

В глаза матери Флоренс он смотреть не мог.

50.

– Выпейте кофе, Алекс, – посоветовал Пол Доусон, с участием глядя на хмурого Батлера. – Кофе тонизирует, легче станет.

– Это заблуждение. Я уж лучше воду. Вы сидите, пейте… только, ради бога, не курите!

Доусон убрал в карман вынутую было пачку сигарет и принялся за кофе, а Батлер, залпом осушив стакан воды, заложил руки за спину и принялся вышагивать по гостиничному номеру от окна к двери и обратно, длинно втягивая воздух полуоткрытым ртом и делая резкие шумные выдохи.

Вчера он нарушил собственный «сухой закон» и провел вечер в одном из баров отеля «Чаттануга чу-чу». Не хлебал бутылками – нет, выпил сравнительно немного, и не какой-нибудь бурды, а знаменитого «Теннесси виски», что капля за каплей прогоняют через фильтры с кленовым углем, – но и этого количества хватило, чтобы утром чувствовать себя совсем разбитым.

А вечером виски оказалось довольно действенным средством для снятия напряжения. По мере того, как затуманивался мозг, Батлер все меньше винил себя в исчезновении Флоренс. Вернее, не в исчезновении – к этому он, конечно же, был непричастен, – а в том, что оставил ее одну, ушел от нее.

«Я ведь не собирался бросить ее там, – убеждал он себя, расслабленно покручивая в руке тонкий стакан, где крохотным айсбергом плавал кусочек льда. – Я просто хотел убедиться, что выход действительно есть, а потом вернуться к ней… – Мысли растекались, ускользали, мыслям мешала доносившаяся от стойки с темнокожим лоснящимся барменом какая-то рваная музыка. – Я не виноват… Это они так задумали… И сделали бы это, даже если бы я ни на шаг не отходил от нее… У них какой-то свой план, и в соответствии с этим планом они ее и забрали, а меня оставили… И в соответствии с планом меня выпустили, а ее – нет. И Лео… И Свена… А замыслы их мне неведомы…»

Постепенно он потерял чувство времени, и вообще все чувства притупились, и исчезла душевная горечь, и все окружающее отдалилось и подернулось дымкой, и он уже не слышал музыки и не обращал внимание на тех, кто сидел за соседними столиками.

В какой-то момент безвременья (если есть у безвременья моменты) он осознал – хотя ему казалось, что осознание это пришло не к нему, а к кому-то постороннему, – что барьер продолжает разрушаться, и все больше отдельных неясных пятен сливается в узнаваемые картины. Картины его пребывания внутри Марсианского Сфинкса.

Подземная колоннада, ведущая к Сфинксу…

Крестообразная янтарная «пуговица»…

Двустворчатые приоткрытые ворота…

Надвигающаяся черная стена…

«…и умирало все живое в день, когда решил ты покарать нас, о Лучезарный, и великий твой гнев обращал весь мир в мертвый пепел…»

Погружение в болотную топь…

Свен…

Мумии фараонов…

Пирамида и распахнувшиеся земные просторы…

Женщина в одеянии цвета крови…

Черная башня с округлой вершиной, башня, похожая на предостерегающе поднятый палец…

Падение – и погружение в туман…

Камень за камнем, камень за камнем – и понеслась лавина, сметая остатки барьера, загрохотала в голове, вынудив Батлера навалиться на столик и зажать уши ладонями, – хотя грохот шел не снаружи, а изнутри. Голову просто-таки распирало, в любое мгновение она могла треснуть и разлететься на куски, испортив настроение находившимся в баре людям, – и Алекс со второй попытки сумел подняться со стула и по извилистой траектории добраться до туалета.

Воспоминания уже наслаивались друг на друга, воспоминания захлестывали сознание, и кружилась, кружилась, кружилась голова…

Он пригоршнями бросал в лицо холодную воду, забрызгав пиджак, брюки, зеркало и кафельный пол вокруг умывальника, и ему удалось немного остудить воспоминания. С трудом добредя до своего временного жилища, он позвонил в Мемфис, Полу Доусону (расставаясь, они обменялись номерами мобильных телефонов), – растекшийся по жилам крепкий теннессийский напиток толкал его на немедленные действия.

– Пол, бросайте все и гоните в Чат… Чаттанугу, – проговорил он в трубку, неуклюже ворочая языком. – У меня есть, что вам сказать.

Даже в таком состоянии Батлер помнил, что кое для кого этот звонок не останется незамеченным, и поэтому добавил:

– Насчет перс-спектив нашего партнерства. Вы еще не отказываетесь от своего предложения завалить холодильниками весь Тен… Теннесси?

После этого он прямо в костюме упал на постель, продолжая ворошить, просеивать, подбрасывать и ловить, раскладывать пасьянсом наконец-то прорвавшиеся долгожданные воспоминания, – и так и заснул, и во сне все бродил и бродил по туннелям Марсианского Сфинкса…

А Доусон, правильно определив смысл этого сообщения, ранним утром, наняв частный самолет – маленькую одномоторную «сессну», – вылетел в Чаттанугу. Город на реке Теннесси еще не успел окончательно проснуться, когда Доусон подъехал к дверям бывшего вокзала, а ныне отеля с тем же названием, что и знаменитая песня, ставшая визитной карточкой оркестра непревзойденного Гленна Миллера: «Чаттануга чу-чу».

– Это все, что я вспомнил, – закончил Батлер свой рассказ, в ходе которого поглотил литра два воды. И это нехитрое средство явно пошло ему на пользу: тяжесть в голове уменьшилась, и утихло желание непрерывно бродить по комнате. – Извините, что сорвал вас с места. – Алекс смущенно потер небритую щеку. – Вчера казалось, что это буквально вопрос жизни и смерти. Знаете, как бывает… Расходы я вам возмещу.

– Непременно, – с иронией отозвался Доусон и пощелкал ногтем по своей пустой чашке. – Только не забудьте вычесть стоимость кофе. Вы это хорошо придумали, насчет партнерства.

– И в НАСА об этом знают, я обмолвился. Как бы между прочим.

– Отлично! Но вспомнили-то вы не все. И цель по-прежнему непонятна. Чем закончилось ваше падение? Что это был за туман?

Батлер опустился на диван, закинул ногу на ногу и сцепил руки на колене:

– Не знаю. Не помню…

– Ничего, ничего, – бодро сказал Доусон. – Это только вопрос времени. Вас постепенно подводят к главному.

Алекс, задумчиво покачивая ногой, глядел в пол. Потом поднял голову:

– Когда те парни, с «Арго-два», встретили меня, я им сказал: «Джейн». И повторил. Они мне потом так сказали, я этого момента не помню, я вообще не помню, как с ними встретился.

– Джейн… Не Флоренс, а Джейн?

– Да. Именно Джейн. Тут, наверное, мои собственные заскоки. Я знал одну Джейн… Очень даже хорошо знал…

– Посмотрим. Подождем. Процессы идут, Алекс, и процессы явно не спонтанные.

Батлер переменил позу: откинулся назад, распростер руки на спинке дивана и устроил там и голову, так что лицо его оказалось обращенным к потолку. И представил себя сидонийским Сфинксом, глядящим сквозь тонкое марсианское небо в космические дали… или на Землю, соседку по общему дому – Солнечной системе.

– Черт побери, – сокрушенно сказал он. – Обнаружить столько следов, столько подтверждений связи Марса с Землей, и не иметь никаких доказательств… Ни видеозаписи, ни той пуговицы… Да хоть бы капельку того коллоида!

Он вдруг вскочил с дивана, быстро подошел к столу и буквально навис над подавшимся назад Доусоном:

– Вы представляете, какой это удар по официальной истории! Безусловнейшие контакты с Древним Египтом, и не только с Древним Египтом… Сфинкс из Гизы и Сфинкс из Сидонии… Механизмы для внепространственных перемещений… Да, скорее всего, – именно внепространственных. Во всяком случае – не через это пространство, – Батлер широким жестом начал обводить комнату, но вдруг уронил руку. – Золотые плитки… – приглушенно сказал он с видом сыщика, разгадавшего тайну убийства. – Плитки с вавилонским драконом… Они же здесь, их же доставили те парни!

– Только об этом вряд ли узнает широкая публика, – заметил Доусон. – А если и узнает, то не сегодня, и не завтра. И даже не к Рождеству.

– Да уж… – уныло согласился Батлер. – И не к Рождеству.

– Бросьте, Алекс, не принимайте близко к сердцу. Ничего бы эти доказательства к истории не добавили. Нет такой науки – история, а есть обрывки разных слухов и записей этих слухов, и трактуются они, как кому заблагорассудится. «Жребий брошен!» А говорил ли такое Цезарь? «Коней, стремительно скачущих, топот мне слух поражает», – сказал Нерон и зарезался. – Доусон, прищурившись, взглянул на Батлера: – Ой ли? «Сим победиши» – очередная байка. Нам не дано знать, что и как там происходило на самом деле, потому что для этого надо там присутствовать. Да что там Нерон или Константин Великий! Посмотрите выпуски новостей на двух каналах – и сразу увидите разницу. Одно и то же событие преподносится то так, то этак. И это сейчас, Алекс, – а что же говорить о делах тысячелетней давности?.. Никакой объективной картины нам никогда воссоздать не удастся. И никакие отдельные свидетельства не помогут.

Доусон вновь достал из кармана пачку «Нат Шерман», повертел в руках и, так и не вытащив сигарету, бросил на стол.

– Вот, для примера, – продолжал он. – Нам известен бродячий философ-самоучка Иисус с учениками-апостолами. Бескорыстный странствующий проповедник, пытавшийся вдолбить людям новую – или старую – мораль… А откуда мы знаем, как там было на самом деле? Со слов Луки и Марка? А кто такие Лука и Марк? Кто такие Матфей с Иоанном? Что они писали – мемуары или фэнтези? А если Христос был не философом, а главарем шайки разбойников, и не проповедовал он, а грабил и убивал? Может быть, именно так оно и было, Алекс? И распяли его как разбойника, а Варавву отпустили, потому что именно Варавва и был безобидным проповедником со своими тараканами в голове…

– Ну, это вы передергиваете, Пол, – сказал Батлер, на шаг отступив от стола.

– Почему передергиваю? Не знаем мы ничего, Алекс, и не узнаем. Это я вам как историк говорю. Как представитель несуществующей науки. Да и что изменилось бы, даже притащи вы с Марса египетскую мумию? По-моему, ничего. Положили бы эту мумию в какой-нибудь «ангар восемнадцатъ», к инопланетным «летающим тарелкам» – и все. А вы хоть круглосуточно давайте интервью направо и налево – на официальную науку ваше красноречие никак не повлияет.

– Скептик вы, однако, – заметил Батлер.

Спорить ему не хотелось, самочувствие не располагало к спорам. Да и суждения Доусона были, в общем-то, ему созвучны, хотя сам он до такого радикализма никогда не доходил.

– Я не скептик, я просто стараюсь смотреть на вещи реально. И я уже вышел из того возраста, когда верил, что любой ученый готов пожертвовать всем ради постижения истины. А если эта новая истина камня на камне не оставляет от его теории, на которой он сделал себе имя? И еще, Алекс, не в обиду вам будет сказано… Очень много у нас торопливых, делающих скоропалительные выводы, спешащих заявить о связях, которых на самом деле, возможно, и нет. Я не поучаю, не замечание делаю, а просто констатирую.

– Вы считаете, что вывод о связи марсиан с древними земными цивилизациями скоропалителен? – Батлер почувствовал легкое раздражение. – То есть это гениальный египетский ученый Имхотеп в третьем тысячелетии до Рождества Христова сконструировал и построил космический корабль и послал его на Марс с командой обученных рабов и с грузом мумий фараонов – дабы уберечь останки царственных особ от всяких земных передряг?

Доусон поднял палец:

– Вот! Видите, как вы сразу же принимаете это в штыки? Потому что вам показалось – я покушаюсь на ваши воззрения, которые вы считаете единственно верными.

– Да я ведь собственными глазами видел…

– Не кипятитесь, Алекс, – успокаивающе сказал Доусон. – Я не собираюсь оспаривать то, чему есть подтверждение. Хотя оно и недосягаемо ни для нас, ни для, опять же, широкой публики. Я всего лишь имею в виду ваши слова насчет Сфинкса из Гизы и Сфинкса из Сидонии. Тут-то связь не только не очевидна, но, скорее всего, никакой связи и вовсе нет. Марсианский Сфинкс – это убежище, это аналог Агарти*. А египетский? Скульптура, не более того. То ли бог Хармахис, то ли чудовище Сфинга, что загадало загадку Эдипу… То ли его создали атланты, то ли египтяне… Не знаю, как вам, а мне по душе предположение о земной копии созвездия Льва, хотя с не меньшей вероятностью может быть, что это вольное, скажем так, изображение того же Имхотепа. Или фараона Хефрена-Хафры. Все зыбко, Алекс, все построено на песке… и, как говорил мудрый Экклезиаст, нет памяти о веках, что были прежде, да и о том, что будет, памяти тоже не останется. Вот уж действительно: суета сует – все суета! Не знаем и не узнаем… * Легендарная подземная страна. (Прим. авт.)

– Так зачем же вы тогда ездите в экспедиции? – не выдержал Батлер. – Сидели бы дома да читали Экклезиаста.

Пол Доусон широко улыбнулся:

– Отвечу так же, как уже вам отвечал: просто мне интересно. Мне интересно, Алекс. Да, я в грош не ставлю историю как научную дисциплину, но мне интересно участвовать, если выражаться красиво, в поисках кусочков прошлого. Пусть даже потом эти кусочки никуда не лепятся. И не стоит раздражаться – я ведь не навязываю свое мнение. Просто захотелось поделиться, вы ведь человек неравнодушный ко всем этим вещам, вам ведь тоже интересно. Думаю, иначе вы бы не полетели на Марс. Только не говорите, что главным стимулом были деньги – не поверю.

Батлер прищурился:

– Что, по мозгам моим пробежались?

– Боже упаси, Алекс! Просто я чуть-чуть, как мне кажется, разбираюсь в людях. – Доусон помолчал, рассеянно покрутил чашку. – А знаете, что меня тревожит, Алекс? Вот мне – интересно, и вам тоже интересно. И многим другим. Мы пытаемся докопаться до истины, узнать что-то новое, мы в постоянных поисках, и пусть даже ищем мы, возможно, совсем не там и не то – но ищем же! Да, нас, таких, относительно много, но наша доля, наш удельный вес в общем количестве населения планеты неуклонно падает. Тот же Имхотеп был единственным ученым, искателем истины, среди десяти тысяч человек – число беру совершенно условное; а сейчас в Египте, скажем, тысяча ученых – настоящих ученых, а не присосавшихся к науке! – но уже на сорок пять или там пятьдесят миллионов населения. Подавляющее большинство наших соплеменников-землян уже давно перешло из категории «человек разумный» в категорию «человек потребляющий», «хомо консуменс». Потребляющий хлеб свой насущный, товары, информацию… Юзер. Общество перешло в стадию глобальной дебилизации, и я не вижу, какая сила смогла бы вытащить его из этой стадии. Знаете, есть в исламе такое понятие: «райя». Скот. Стадо. Быдло. Это те, кто в хлеву, в болоте, кто никогда не дотянется до небес, кому даже в голову не придет хоть раз взглянуть на звездное небо и задуматься: откуда оно? почему оно звездное? Голова у них только для того, чтобы есть. Кушать хлеб насущный. Тупые сериалы, рекламные ролики и триллеры – вершина их культурных устремлений, и вообще, телевизор – единственный их бог. Мы живем в эпоху всеобщего дебилизма, Алекс, и дальше будет еще хуже. Продолжится снижение интеллектуального потенциала, и наша техногенная цивилизация скончается. И вновь нагрянут средние века, только бал будут править уже не белые, а черные и желтые…

– Не сгущаете краски? – с сомнением спросил Батлер, уже как-то по-новому глядя на сидевшего боком к столу человека с ничем не примечательней внешностью участника киномассовки. – Не только не сгущаю, а даже, напротив, разбавляю, – ответил Доусон. – Причем это только набросок. Эскиз.

– У вас, случаем, еще одной необычной «девиации» нет, как у Иоанна Богослова?

– Нет, в будущее заглядывать не умею. Да и какая в этом нужда? И так понятно, куда мы идем. То есть катимся.

– Или куда нас несет, – добавил Батлер. – Интересный вы человек, Пол, только дискуссию я сейчас не вытяну. Я лучше еще воды выпью. – Он кивнул на бутылку. – Хорошая вода, из айсберга. Не хотите?

– Нет, спасибо, – отказался Доусон и покосился на лежавшую на столе пачку сигарет. – Я бы лучше закурил…

– Ладно, курите, – разрешил Батлер, наполняя стакан. – Я уже почти в норме. Отделался легким испугом.

Доусон быстро придвинул к себе пепельницу, щелкнул зажигалкой и с удовлетворенным видом выдохнул первую порцию дыма. Сразу же сделал новую затяжку и сказал:

– Действительно, что-то я разошелся. Вернемся к нашим марсианам. Что вы собираетесь предпринимать дальше, Алекс? Докладывать агентству?

Батлер оторвался от стакана и ответил:

– Нет. Пока – нет. Вспомнил-то я еще не все. Я бы съездил в местную клинику Святого Марка. Флоренс меня просила… Если хотите, можете составить мне компанию. Тут какая-то туманная история…

51.

– Пожилая женщина? Не может ходить? – переспросила сидевшая за толстой прозрачной перегородкой темнокожая медсестра, пристально глядя на Алекса Батлера. – Вы что, не знаете, как ее зовут?

– Забыл, – ответил Батлер. – Меня… нас попросили проведать ее, поговорить. Ее возят в кресле… Так нам сказали. Ну, забыл я имя, дырявая голова…

Медсестра продолжала сверлить его взглядом, и ее черные зрачки были похожи на два револьверных дула. Потом оба дула переместились на стоявшего сбоку, в двух шагах от Батлера, Доусона, и вновь взяли Алекса на прицел.

– Кажется, я знаю, о ком вы. Только сомневаюсь, что вам удастся поговорить с миссис Стоун.

– А… что с ней?

Медсестра поднесла руку к виску и слегка пошевелила короткими пальцами:

– Проблемы с головой. Очень серьезные… и безнадежные. – В ее выпуклых, похожих на теннисные мячи глазах засветилось любопытство. – А кто вам о ней сказал? Она тут уже лет сто или двести, и никто никогда ее не проведывал. Вроде бы и имя-то у нее ненастоящее, никто не знает, как ее зовут, а сама не говорит.

– Одна знакомая сюда приходила, – не стал уклоняться от ответа Алекс. – Точно не знаю, в чем там дело, но просила навестить, если буду, – он мельком взглянул на Доусона, – если будем в Чаттануге. Ну, вот… – Он поднял пакет повыше, чтобы медсестра увидела со своего вращающегося кресла. – Надеюсь, фрукты ей не противопоказаны?

– Сейчас вас проводят. – Медсестра щелкнула клавишей селектора. – Миссис Стоун в палате. Ее вывозят на прогулку, только позже.

– А что у нее с ногами?

Медсестра подняла голову от селектора:

– Доходилась. Кто-то из бывших медсестер рассказывал: ушла в город, незаметно, и ее машина сбила. Давно. Ну, не сто лет назад, а лет тридцать пять – сорок точно. Присядьте вон там, сейчас я провожатую вам найду.

Садиться Батлер не стал, а отошел к стене вестибюля, где рядком выстроились декоративные невысокие пальмы в больших зеленых, под цвет настенной плитки, вазонах. Доусон, немного помедлив, тоже перебрался в этот зеленый уголок и, посмотрев на Алекса, сочувствующе спросил:

– Что, новая трансгрессия?

Батлер непонимающе поднял брови.

– Рецидив похмельного синдрома? – более ясно сформулировал Доусон. – Вы белы как флердоранж. Или как холодильник. Голова болит?

– Да вроде нет, – ответил Батлер, прислушиваясь к себе, – Пусть пока и не высший сорт, но во вполне приличном состоянии. Просто… Просто как-то не по себе… Волнение какое-то непонятное… – Он встрепенулся: – Слушайте, Пол, а вы не могли бы узнать, кто она? Ну, пошарить у нее в голове… Почему Фло вдруг вспомнила тогда, ни с того ни с сего?

– Пошарить-то можно, – помедлив, ответил Доусон. – Но если у нее там, – он, поднеся ладонь к голове, повторил жест медсестры, – то вряд ли что-то получится.

– Ничего не понимаю, – растерянно сказал Батлер, слепым взглядом уткнувшись в волосатый ствол пальмы. – Сердце колотится как тогда, при старте…

– Вчерашнее продолжает играть, – пояснил Доусон. – Вы ведь в этом плане человек нетренированный.

…Проворная белозубая смуглая девчушка в слишком тесном для ее бедер и груди халатике открыла перед ними белую дверь палаты и заглянула внутрь.

– Миссис Стоун, к вам гости.

Повернулась к Батлеру и Доусону:

– Проходите. – И, посторонившись, добавила: – Только вам ее не расшевелить.

Батлер первым вошел в палату, где витал неистребимый запах лекарств. Доусон последовал за ним. Смуглянка-медсестра неплотно прикрыла дверь и то ли осталась в коридоре подслушивать, то ли тихонько удалилась.

Прямо напротив двери, возле зашторенного окна, стоял на тумбочке большой телевизор. Его экран был повернут в сторону застеленной по-армейски кровати – клетчатое сине-зеленое покрывало лежало ровно, без единой складки, и подушка располагалась в изголовье строго по продольной оси кровати. Наволочка на подушке отсутствовала. Справа от телевизора, почти закрывая вторую тумбочку, возвышалось кресло на колесах; подставка для ног была опущена наподобие ножа бульдозера и почти касалась бледного линолеума. Кресло упиралось в другую кровать. Там, на двух подушках, полулежала женщина. Руки ее были вытянуты поверх легкого одеяла цвета кофе с молоком, почти неотличимого от больничной пижамы, пальцы чуть подрагивали, словно женщина представляла, что работает на компьютере. Короткие, но довольно густые еще волосы были седыми, а лицо походило на сухой осенний лист, которому никогда уже не суждено налиться живительными соками. Женщина смотрела в сторону двери, где стояли Батлер с Доусоном, и глаза ее напоминали пятна луж, отражающих серое-серое небо. Безжизненное небо.

И все-таки оцепеневший Алекс почти сразу узнал ее, разглядел знакомые черты – не обычным зрением, а каким-то иным, глубинным, что, наверное, до поры таится в каждом человеке. Он разглядел знакомые черты, и это опять было как удар током, а за ним тут же последовал еще один удар: он понял, почему не давало ему покоя лицо Пола Доусона.

И едва он это понял, как Доусон издал странный звук у него за спиной – словно, задохнувшись, со стоном втянул в себя воздух. Почти одновременно с этим женщина приподняла голову над подушками и всем телом подалась к краю кровати.

– Алекс… Наконец-то… – Ее ломкий голос казался последним шорохом опавших листьев.

Она перевела гаснущий взгляд на Доусона:

– О-о…

Это было все, что ей удалось произнести. Она вновь откинулась на подушки и закрыла глаза, и губы ее слегка задрожали.

Все перемешалось в смятенной голове Батлера, а потом одна-единственная мысль заслонила собой все остальные:

«Это конец…»

Последнее дуновение стихло, и лицо той, что застыла на больничной кровати, превратилось в маску. В недолговечную маску.

«Вот могила твоей Юлалум…» – всплыла в памяти Батлера строка Эдгара По, которую когда-то произнесла Флоренс Рок в пустотах Марсианского Сфинкса.

– Боже, она умерла… – услышал он срывающийся голос Пола Доусона. – Мама…

И опять из общей сумятицы Алексу удалось выделить другую мысль, и зацепиться за нее, и мысль эта казалась невероятной, фантастической, ошеломляющей, она нестерпимым огнем пылала в сознании: все эти годы Флоренс Рок провела в одном городе со своей матерью, со своей дочкой… и с самой собой… Она существовала в двух ипостасях…

А теперь ушла. Навсегда. В какую-то другую, небесную, Чаттанугу.

…So Chattanooga Choo-Choo

Won't you choo-choo me home…

Замолчал оркестр Гленна Миллера – и песня оборвалась.

Батлер не помнил, как вышел из палаты, и куда подевался Доусон. Дверь в палату была распахнута настежь, и мимо него ходили какие-то люди в светло-зеленом, и доносились из палаты чьи-то голоса.

Спустя то ли минуту, то ли час он обнаружил, что стоит в коридоре, всей спиной опираясь о стену, не дававшую ему упасть, а неподалеку от него Пол Доусон с потерянным видом слушает невысокого лысого старца в явно дорогом сером костюме, опиравшегося на черную, полированную, коллекционного вида трость. Поймав взгляд Алекса, Доусон собрался что-то сказать, но в этот момент из палаты с тихим шелестом выехала каталка. То, что лежало на ней, было прикрыто одеялом цвета кофе с молоком. Хмурый санитар скользнул по лицу Батлера равнодушными глазами и повез свою поклажу по коридору, мимо посторонившегося Доусона – и тот вдруг побледнел еще больше.

Алекс, с трудом отклеившись от стены, сделал несколько неуверенных шагов следом и остановился, потому что сгорбленная спина санитара скрылась за углом, и стих шелест колес. Старик перекрестился и повернулся к нему, сильно налегая на трость левой рукой, а Доусон опустил голову и прикрыл лицо ладонью, словно собираясь изменить свою внешность.

– Вот и все, – сказал старик, глядя на Батлера бесцветными глазами, и в голосе его не чувствовалось никаких эмоций.

«Вот и все, – эхом отозвалось в пустоте, которой был сейчас Алекс Батлер. – Вот и все…»

Старик был широк в плечах, сплюснутый нос позволял предполагать в нем бывшего боксера, а глубокие борозды морщин на желтоватом крутом лбу вызвали у специалиста по Марсу Батлера ассоциацию с дюнным полем на дне марсианского кратера Проктор.

– Ван Маарен, – чуть склонив голову, представился старик. – Деннис ван Маарен.

Батлеру сейчас было не до знакомств, и он не собирался называть в ответ свое имя. Поэтому он ограничился аналогичным кивком и направился к Доусону, продолжавшему закрывать лицо рукой. Но старик, сделав шаг в сторону, загородил ему дорогу.

– Я Деннис ван Маарен, – еще раз сказал он с таким видом, словно Батлер должен был тут же попросить у него автограф. – Мне восемьдесят три года, я давно в отставке, и мог бы сейчас доживать свои дни в Майами или в Палм-Бич – средства позволяют. Но я выбрал Чаттанугу. Я живу здесь, в этой клинике, у меня отдельная палата, сдвоенная палата, и я плачу за нее. Нет-нет, – быстро добавил он, заметив, что Алекс сделал движение в сторону, – я вполне здоров, насколько можно быть здоровым в восемьдесят три. Я не лечусь здесь, а именно живу. Как бы продолжаю оставаться на службе. И знаете почему? Потому что вот уже четыре десятка лет надеюсь выяснить, кто она такая и откуда взялась. – Ван Маарен показал тростью в глубь коридора, куда проследовала каталка. – Я тогда занимался этим делом, но безрезультатно. До сих пор – безрезультатно.

До Батлера наконец дошло, что говорит этот струльдбруг. Доусон опустил руку и подошел ближе; глаза у него были какие-то шальные и влажно блестели.

– Я пытался найти смысл в том, что она говорит, – продолжал старик, – но она говорила все меньше и меньше. И все-таки я надеялся, что когда-нибудь появится хоть какая-то ниточка. Возможно, кто-то будет ее искать и наконец найдет. У меня были основания думать именно так. Мы давали объявления на телевидении, с ее фотографией, а потом я продолжал делать это за собственные деньги. Все, абсолютно все здесь знают – я, разумеется, имею в виду медперсонал, а не больных, – что если вдруг к ней придет посетитель или посетители, надо немедленно поставить меня в известность. И вот я дождался! – Ван Маарен придвинулся к Батлеру вплотную, так что тот ощутил сладковатый запах крема, исходивший от изъеденных временем хорошо выбритых щек старика. – Кто она такая?

– Как она сюда попала? – ответил Батлер вопросом на вопрос.

– Ее нашли в шестьдесят девятом, в Англии. В Стоунхендже. Без сознания. И с поврежденной психикой. Потом перевели сюда, в Чаттанугу. Она иногда упоминала Чаттанугу… Оформили под фамилией Стоун, Элис Стоун. Надеялись хоть что-то выяснить…

Доусон во все глаза смотрел на старика.

Деннис ван Маарен в свое время много провозился с неизвестной, найденной в Стоунхендже. Агентство национальной безопасности оплатило перелет Элис Стоун через океан и взяло на себя все расходы, связанные с ее содержанием в клинике Святого Марка.

Психическое состояние женщины не улучшалось, сеансы регрессивного гипноза по-прежнему ничего не давали. Тем не менее, ван Маарен не спешил списывать это дело в архив, и попытки получить от незнакомки хоть какую-то информацию продолжались. К тому же, появились в истории с Элис Стоун и новые, более чем странные обстоятельства…

Отчет комиссии Кондона в немалой степени способствовал тому, что в конце 1969 года был закрыт финансировавшийся ВВС США проект «Синяя книга», в рамках которого анализировались случаи наблюдений НЛО – но Агентство национальной безопасности это направление работы сворачивать отнюдь не собиралось.

В апреле 1970 года подтвердились слова Элис Стоун, которые записал журналист Марк Синчин, насчет «несчастливого» «Аполлона». Экипаж «Аполлона-13» из-за взрыва кислородного бака на борту корабля был вынужден отказаться от посадки на Луну. Облетев ее, Ловелл, Суиджерт и Хейс вернулись на Землю.

А накануне этой аварии пациентка двухместной палаты клиники Святого Марка родила ребенка. То, что она беременна, выяснилось еще осенью. Вопрос об аборте не ставился, к наблюдениям психиатров добавились и наблюдения акушера-гинеколога – и апрельской ночью в родильном доме Чаттануги на свет появился крепкий горластый мальчик. Утомленную родильницу отвезли в палату, а малыша поместили в бокс для новорожденных. Произошло это во втором часу ночи.

Примерно в 2.10-2.15 обнаружилось, что ребенок исчез.

Проведенное по горячим следам дознание не дало ровным счетом никаких результатов. С совершенно одинаковой степенью вероятности можно было предположить, что новорожденный либо провалился сквозь землю, либо улетел на Луну, либо просто растворился в воздухе. Примчавшийся в Чаттанугу ван Маарен буквально из кожи вон лез, работая за десяток детективов сразу, но так ничего и не добился.

Элис Стоун вела себя как обычно, словно и не помнила того, что была беременной и рожала. Ее вновь перевезли в клинику Святого Марка, в общество пожилой соседки по палате, страдавшей параноидной манией, – и она продолжала свою странную жизнь, невидимой, но непреодолимой стеной отделенную от всего окружающего. Нет, она реагировала на внешние воздействия, она слушала радио и смотрела телевизор, она узнавала врачей и пациентов – однако оставалась «вещью в себе» и, судя по всему, не отождествляла себя с какой-то определенной личностью. Собственное прошлое было закрыто для нее. И для Денниса ван Маарена тоже. Он довольно часто наведывался в Чаттанугу, пытался вызвать больную на беседу, и ломал голову над ее высказываниями. Высказывания не были бредом или бессмыслицей – но за них никак не удавалось ухватиться, найти тот кончик, потянув за который, можно распутать весь клубок…

Ван Маарен был уверен в том, что необъяснимое исчезновение новорожденного как-то связано с таким же необъяснимым появлением незнакомки в Стоунхендже…

Батлер перевел взгляд за спину старика и наткнулся на болезненно скривившееся лицо Пола Доусона. Доусон походил на человека, только что получившего чем-то тяжелым по голове.

– Кто она такая? – повторил ван Маарен. – Поверьте, это не простое любопытство.

Батлер помолчал, подбирая формулировку, и только сейчас обнаружил, что до сих пор держит в руке пакет. Вместительный пакет с фруктами для той, которая ни в каких фруктах и вообще больше ни в чем не нуждалась. Разве что в милости Господней, там, в запредельных пространствах.

– Я не могу ничего вам сказать, – произнес он. Отошел в сторону, нагнулся и поставил пакет на пол, прислонив к стене. – Извините.

– Вы не можете просто так уйти! – с мольбой воскликнул ван Маарен и стукнул тростью с такой неожиданной силой, словно собирался пробить дыру в линолеуме. – Это… Это нечестно!

– У меня есть определенные обязательства, – сказал Батлер. – Вы ведь знаете, что это такое?

– Разумеется, – сразу умерил свой пыл ван Маарен. – Куда мне обратиться за информацией?

Батлер поколебался, но все-таки ответил:

– В аэрокосмическое агентство.

– Я так и думал, – сказал ван Маарен и сокрушенно покачал головой. – У каждого ведомства свои тайны – вот что нам мешает. Мешало, мешает и будет мешать. Я давно об этом говорил, но все обещания – как вода в песок. Скажите мне только одно… даже нет, просто промолчите… то есть, не отрицайте… Это связано с… перемещением во времени?

Последние слова он произнес почти шепотом. Блеклые глаза ван Маарена глядели на Батлера с надеждой и ожиданием.

«Все вопросы – к НАСА», – хотел ответить Батлер – но промолчал.

– Понятно, – так же тихо произнес Мафусаил с дорогой тростью, владевший во время оно такой информацией, за которую, не задумываясь, продал бы душу любой журналист. – И это перемещение привело к полному и необратимому расстройству психики…

– Извините, – твердо сказал Батлер. – Нам нужно идти.

– Да-да, конечно, – пробормотал ван Маарен и, опустив плечи и тяжело опираясь на трость, побрел прочь по коридору.

– Пойдемте, Пол.

Доусон покорно кивнул, но остался стоять на месте. Судя по его виду, он еще не пришел в себя.

– Пойдемте, – повторил Алекс и услышал за спиной женский голос:

– Вам придется задержаться.

Он обернулся и увидел чернокожую дежурную из вестибюля. Дежурная стояла поодаль, а за ее спиной возвышались двое санитаров очень и очень внушительной комплекции.

– Нельзя вот так взять и уйти, – почти дословно повторила ван Маарена медсестра, приближаясь чуть вперевалку. – После того, как… – Она кивнула на широко открытую дверь палаты. – Я, конечно, ничего такого не думаю… но вы зашли – и вот… Могут возникнуть вопросы…

– О господи! – Батлер сунул руку во внутренний карман пиджака и вытащил мобильник.

– Я бы сейчас выпил, – потерянно сказал Доусон. – Я бы очень крепко выпил…

Дежурная и санитары остановились и смотрели на них с любопытством и настороженностью. Слов ван Маарена о перемещении во времени они слышать не могли, потому что находились довольно далеко, а бывший сотрудник спецслужб задавал вопрос тихо.

Удалявшийся стук его трости продолжал доноситься из-за поворота коридора.

– Мистер Лoy, – сказал Алекс в трубку. – Это Батлер. Я сейчас с компаньоном в Чаттануге. Тут нас подозревают чуть ли не в убийстве, так вы уж как-нибудь повлияйте.

– Что-что? – недоверчиво переспросил Стивен Лоу.

– Мы в клинике Святого Марка. Тут сейчас умерла одна женщина… – Батлер взглянул на ловившую каждое его слово троицу медицинских работников, повернулся к ним спиной и тихо добавил: – С Берега.

– С берега… – медленно повторил Лоу. – С какого берега?

– Красного Гора.

Батлеру показалось, что в трубке обрушилась лавина. Лавина тишины. А потом раздался неуверенный голос Лоу:

– Алекс… Не может… Алекс! Ни о чем ни слова! Сейчас… Святого Марка?

– Чаттануга, клиника Святого Марка.

– Сейчас, Алекс… Ничего никому не говорите! Никому! Но это же… Стоп! Сейчас, я свяжусь… Ждите, к вам приедут. Алекс… Вы уверены?

– Я видел собственными глазами, – ответил Батлер.

Если то, что увидели твои глаза, не вписывается в твои устоявшиеся представления, то надо менять не глаза, а представления. Именно такого принципа уже очень давно придерживался Алекс Батлер. Похоже, Стивен Лоу считал точно так же.

52.

Маленькая комната без окон была обставлена с простотой монашеской кельи. Из мебели в ней наличествовали только полужесткое, не очень удобное кресло с низкой спинкой и квадратный, светло-коричневый, в тон креслу, столик-недомерок. Еще была закрытая дверь без внутренней ручки, покрытый какой-то серой синтетикой пол, затянутые серым же стены, светильник-трубка на потолке и вентиляционная решетка у одного из четырех верхних углов. Если убрать скудную мебель и добавить смотровое окошко в двери, то комнату вполне можно было бы принять за бокс для душевнобольных с признаками обострения.

Стивен Лоу слегка усмехнулся от такой мысли и посмотрел на наручные часы: прошло неполных десять минут с тех пор, как очередной не назвавший свое имя молодой человек из обслуживающего персонала привел его сюда и попросил чуть-чуть подождать.

Чем Лоу и занимался. Он, подавшись вперед, сидел в кресле, не касаясь спинки, как сидят на скамейке штрафников хоккеисты, а его черная папка лежала на столе-эмбрионе, накрыв чуть ли не всю столешницу. Ничего особенного в папке не было – но являться с пустыми руками в штаб-квартиру НАСА казалось несолидным; все-таки не в бар заглянул на пару минут выпить кофе или чего-нибудь покрепче…

По всем правилам субординации, сюда, в Вашингтон, должен был лететь не Лоу, а его непосредственный начальник, руководитель семнадцатой группы ЦУПа Уэйн Шварцер, но Шварцер после окончания миссии «Арго-2» сначала лег в больницу – у него была давняя гипертония, – а потом отправился в отпуск, отдыхать от марсианской программы. Да и самой семнадцатой группы, как таковой, уже не существовало – большинство сотрудников перебросили на другие направления, остальные занимались обработкой полученных в ходе двух полетов материалов, но семнадцатой группой уже не назывались. Вопрос о дальнейших экспедициях, возможно, и обсуждался – не мог не обсуждаться, – но без участия Лоу. Сам он неуместного любопытства не проявлял, полагая, что в свое время его поставят в известность о марсианских перспективах, и вызов в штаб-квартиру НАСА воспринял без удивления. Неожиданным было другое: ему дали понять, что речь идет о секретном совещании с ограниченным кругом лиц, и что информацией об этом совещании совершенно незачем делиться ни с семьей, ни с друзьями, ни с сослуживцами. Не требовалось особых аналитических способностей для того, чтобы прийти к выводу: он, Стивен Лоу, поднялся на ступеньку выше в корпоративной иерархии, а может быть, – и не на одну, а на целый лестничный марш.

Из Хьюстона в столицу его доставил один из самолетов НАСА, а в Национальном аэропорту имени Рейгана ждал солидный, цвета воронова крыла «крайслер» с сопровождающим. В самой резиденции НАСА Стивена Лоу, как в регби, передали от одного другому, третьему и четвертому – и вот пока все закончилось в этом маленьком помещении, расположенном, по прикидкам Лоу, этаже на десятом-двенадцатом. Если считать не вверх от поверхности земли, а вниз.

У него не было никаких сомнений в том, что он приглашен для разговора не о погоде в Хьюстоне, а именно о Марсе. Точнее – о марсианской области Сидония. Еще точнее – о грандиозном сооружении, именуемым Лицом, или Марсианским Сфинксом.

Стивен Лоу относился к руководящему звену НАСА, и знал довольно много таких вещей, о которых ни слухом ни духом не ведали средства массовой информации.

Вот уже несколько лет ему было известно о настенных рисунках, обнаруженных в Теотиуакане, и схемах, найденных в Хара-Хото. Эти рисунки и схемы можно было считать доказательством того, что земляне знали о Марсианском Сфинксе еще в давние времена, задолго до «космической эры». Если, конечно, там был изображен именно инопланетный колосс, а не какое-то земное сооружение; только не имелось в распоряжении ученых никаких сведений о существовании такого сооружения, в прошлом или настоящем, ни в Азии, ни в Европе, ни в Америке – вообще нигде на Земле.

Знал Стивен Лоу и о загадочных хрустальных черепах майя – и, опять же, знал такое, что не предавалось широкой огласке. НАСА поработало с одним таким черепом, найденным в 1994 году, и результат был ошеломляющий. Этот череп обнаружила хозяйка ранчо близ Крестона в штате Колорадо, объезжая на лошади свои владения; он лежал прямо на земле, словно его там кто-то обронил. Он оказался смятым и скрученным, будто до того, как затвердеть, был очень пластичным. Несколько экспертов-сенситивов, работавших с этим черепом независимо друг от друга (ни один из них не знал, что к черепу имеет доступ кто-то еще), дали практически одинаковое описание того, что им привиделось при визуальном и тактильном контакте с колорадской находкой. А привиделся им один и тот же пейзаж: золотая равнина с зелеными деревьями и белыми цветами, и белоснежное гигантское сооружение, вздымавшееся к синему небу с маленьким кружком солнца. Это небо никак не могло быть земным, потому что над горизонтом бледнели два полумесяца, ничуть не похожие на спутницу Земли Луну. К тому времени уже было выдвинуто предположение о том, что кристаллы, во многом благодаря своей жесткой структуре, обладают, как и живые биологические объекты, собственной памятью. Под воздействием «тонких» излучений человека кристалл возбуждается и, усиливая, выдает вовне давно сделанную на нем запись. Запись на черепе-кристалле, с которым работали эксперты НАСА, была сделана не на Земле.

Когда в том же 1994 году пенетраторы автоматической межпланетной станции «Марс Обзервер» пронзили марсианскую поверхность в области Сидония и информировали о наличии под толщей песка и пыли золотого слоя, стало окончательно ясно, где находится то место, которое «видели» эксперты, контактировавшие с хрустальным черепом из Колорадо. Те, кто участвовал в подготовке Первой экспедиции – Стивен Лоу в их числе, – исходили из предположения о том, что золотой панцирь сохранился в первозданном виде до нынешних времен. Во всяком случае, вероятность этого считалась очень высокой.

Совсем недавно орбитальный марсианский разведчик, на одном из витков специально пройдя над Сидонией, не обнаружил атмосферной аномалии, от которой вставали дыбом волосы у специалистов. Для проверки, по команде из ЦУПа, был сделан второй заход со сбрасыванием капсулы и фотографированием и видеосканированием района, который в ЦУПе уже называли только Берегом Красного Гора. Если кто-то в чем-то еще и сомневался, то теперь места для сомнений не осталось: как показали размещенные в капсуле приборы, параметры атмосферы в этом месте больше ничем не отличались от параметров других участков.

А вот поверхность планеты вокруг Сфинкса очень даже отличалась. Прочная капсула, сброшенная без парашюта, не зарылась в кизерит, а осталась лежать под марсианским небом, и на снимках с орбиты было отчетливо видно: прилегающая к Сфинксу равнина потемнела и приобрела характерный блеск. Такой блеск мог появиться у первоначально рыхлого кизерита, если он сплавился в твердую массу под воздействием высоких температур. Создавалось впечатление, что над Берегом Красного Гора взорвалась небольшая атомная бомба. Или же там откуда ни возьмись появилась гигантская микроволновая печь. Появилась – и исчезла, изменив свойства грунта. Теперь никакой, даже самый мощный экскаватор не смог бы добраться до золотого панциря. Золото стало недоступным.

В природный характер этих процессов мог поверить разве что дошкольник, да и то далеко не всякий, – а таких в Национальном аэрокосмическом агентстве не водилось. Да, разногласия существовали, но касались они другого: одна часть специалистов, располагавших данной информацией, считала, что произошедшие метаморфозы вызваны работой каких-то автоматических систем, действующих без участия своих давно почивших в бозе создателей; другие склонялись к тому, что именно создатели причастны ко всем феноменам Берега Красного Гора. Создатели, до сих пор обитающие под поверхностью Марса.

Стивен Лоу относился к этой второй группе. Марсианская раса не исчезла, не погибла в космическом катаклизме, не покинула родную планету. Марсиане действительно существовали. Не на страницах книг, не в кинофильмах, а в реальности – и именно они распорядились судьбами участников Первой экспедиции. Марсиане владели секретами пространства и времени – и забросили на Землю Флоренс Рок, причем забросили в прошлое, на четыре десятка лет назад. Прежние представления о времени лопнули как мыльные пузыри…

И хотя то, что сказал по телефону Батлер, с трудом укладывалось в голове – а точнее, вообще не укладывалось, – Лоу был уверен: это не ошибка и уж тем более не розыгрыш. Оказывается, он все время подсознательно ждал какого-то фортеля, какого-то крутого виража – и дождался… Впервые в истории своей космической деятельности земляне наткнулись на ответную реакцию, причем, реакцию не природы, а иного разума.

Прежде, чем Батлер выключил мобильник, там, в клинике Святого Марка, Лоу задал ему вопрос:

– Алекс, как вы оказались в клинике? Вы что-то вспомнили?

– Нет, – после небольшой заминки ответил Батлер. – Это был давний разговор, еще на базе. Фло говорила о больной женщине.

Позже Стивен Лоу вспомнил эту заминку, и она показалась ему странной. Похоже, Батлер солгал. Похоже, память к нему вернулась, но он почему-то решил не распространяться об этом.

Но такие мысли пришли уже потом, а в то время, сразу же после звонка Алекса, Лоу вышел на руководство НАСА и сообщил невероятную новость о Флоренс Рок. И буквально через час вылетел в Чаттанугу.

Батлера он в клинике не застал, а застал сотрудников Агентства национальной безопасности. Еще до того, как прибыли из Вашингтона руководители программы «Арго», Лоу побывал в морге клиники Святого Марка и увидел тело пожилой женщины, значившейся по больничным документам как Элис Стоун. Лоу не мог бы с полной уверенностью утверждать, что перед ним именно постаревшая Флоренс Рок – хотя сходство, несомненно, было; в такой степени, в какой может существовать сходство между женщиной в двадцать восемь и той же женщиной через четыре десятка лет. При выходе из морга Стивена Лоу встретил ветхий старик с тростью, отрекомендовавшийся бывшим сотрудником АНБ ван Маареном, Деннисом ван Маареном, – и Лоу узнал историю пациентки клиники Святого Марка.

После анализа и сопоставления данных биологического тестирования и компьютерного моделирования внешности женщины, скончавшейся октябрьским утром в больничной палате, было со стопроцентной определенностью установлено, что это именно Флоренс Рок, нанотехнолог, участница Первой марсианской экспедиции, пропавшая внутри сидонийского Сфинкса.

И этот безусловный факт был, пожалуй, самым невероятным, самым впечатляющим в истории науки. Был бомбой, в пух и прах разметавшей все устоявшиеся концепции, все сложившиеся воззрения на свойства Вселенной. Открывались такие неожиданные новые дали, что впору было заказывать лед, много-много льда, дабы спасти мозги от вскипания.

Тело Флоренс Рок забрали из клиники, и что с ним собирались делать дальше – тайно похоронить? оставить как «вещественное доказательство»? – Лоу не знал. Он знал лишь одно: родные Флоренс Рок так и останутся в неведении о том, какова была ее судьба. Человеческая цивилизация не могла обходиться без строжайших секретов, и – кто знает? – возможно, такие секреты и позволяли ей идти к своему закату без лишних потрясений…

В тишине подземной комнаты вдруг раздался протяжный звук, похожий на жужжание бьющегося в оконное стекло шмеля. Стивен Лоу поднял голову и увидел, что стена напротив двери разъехалась в стороны, как створки лифта, открывая еще одно помещение.

– Заходите, пожалуйста, – донесся оттуда негромкий мужской голос.

Лоу встал и, взяв со столика свою папку, подошел к проему. Еще со своего кресла он разглядел, что его приглашают в совсем уже маленькую комнату, этакую кабину или бокс, только кресло в боксе другое – с высокой спинкой и широкими подлокотниками. Кресло стояло боком к проему, перед выступавшей из стены параллельно полу серой пластиковой панелью. Там виднелась одинокая бутылка воды «Алэска Нестле» с нахлобученным на горлышко прозрачным одноразовым стаканчиком, а чуть выше нее приглушенно светился плоский экран размером с журнальный разворот.

– Устраивайтесь поудобнее и присоединяйтесь к нашей работе, – сказали с экрана. – Вы – номер два-три. Запомнили? Два-три.

– Два-три, – зачем-то кашлянув, повторил Лоу.

Он положил папку на панель и забрался в кресло, отметив про себя, что по имени его не называют. Голова говорившего занимала почти весь экран, но рассмотреть лицо было невозможно: слабый свет падал сзади – так обычно показывают по телевизору свидетелей преступления и полицейских, которым нежелательно быть узнанными. Да и голос звучал неестественно, ему явно не хватало обертонов.

Створки рядом с креслом вновь сомкнулись, изолируя кабину, одновременно с этим за спиной Лоу сотворился рассеянный свет – и Лоу понял, что теперь выглядит на других экранах, установленных в других боксах, как голова без лица, как силуэт.

Такие предосторожности наводили на мысль о том, что это секретное совещание является заседанием Координационного совета НАСА. О составе Совета Стивен Лоу ничего не знал, но дело тут, конечно же, не могло обойтись без участия Белого Дома, Пентагона, Агентства национальной безопасности и прочих спецслужб. Его пригласили «присоединиться к работе» – то есть что-то уже обсуждалось, пока он сидел там, за стеной; то, что ему не положено знать. Допустили к обсуждению какого-то одного пункта, а потом вновь продолжат без него.

«Меньше знаешь – крепче спишь», – так он сказал командиру «Арго» Эдварду Маклайну накануне старта к Марсу.

И вот сейчас, расположившись в кресле перед экраном, Стивен Лоу понял, что готов страдать бессонницей – лишь бы знать как можно больше.

Но это, в данном случае, от него не зависело.

«Тайный союз спецслужб, – подумал он, глядя на экран, где продолжала маячить голова одной из неидентифицированных VIP-персон. – Что ж, не я придумывал эти правила…»

Хотя помещение было закрыто со всех сторон и размерами едва ли превосходило кабину лифта, в нем не чувствовалось духоты, а по ногам гуляла струя прохладного воздуха. Лоу сложил руки на панели и приготовился к приобщению.

– Продолжаем, – сказала голова. – Попробуем разобраться в наших марсианских делах. Сообщение краткое, основные моменты. Пожалуйста, один-четыре.

Изображение мигнуло и стало чуть-чуть иным. Хотя на экране присутствовал такой же, как и раньше, рассеянный свет, однако силуэт изменился. Теперь это была голова другого человека, еще одного члена сверхсекретного союза царя Ашоки*. И голос был другой, впрочем, не менее безжизненный и ненатуральный, чем голос предыдущего полуфантома: * Мифическая организация, якобы ведущая непрерывный мониторинг научно-исследовательской деятельности в мире. (Прим. авт.)

– Сведения, которыми мы располагаем в данный момент, позволяют сделать однозначный вывод: мы столкнулись с проявлениями чужой разумной деятельности. Это – бесспорнейший факт, что бы там ни говорили скептики. И всю нашу работу нужно строить, исходя именно из этого факта. Подчеркиваю: именно факта, а не предположения. Эта деятельность осуществляется то ли непосредственно «могиканами», то ли созданными ими и до сих пор успешно функционирующими системами. Завод по-прежнему дымит. И подтверждений этого прибавилось.

«Могикане – краснокожие, – сообразил Лоу. – Жители Красной планеты… Марсиане».

Голос продолжал:

– Первое звено – несомненно, кахамаркский феномен. (Лоу слыхом не слыхивал о таком феномене. «Кахамарка – это, кажется, где-то в Перу», – подумал он.) Второе – Дэн Келли. Третье – Чаттануга, Флоренс Рок. И если добавить к этому теотиуаканскую находку Росси девяносто девятого года, то картина будет достаточно полной и однозначной…

– О находке Росси поподробнее, пожалуйста, – вклинился прежний голос. – Не все присутствующие знают, о чем идет речь.

Стивен Лоу относился именно к тем, кто понятия не имел о какой-то «теотиуаканской находке Росси». Он подался к экрану, приготовившись ловить каждое слово. И услышал историю, которая вполне могла претендовать на почетное место в каком-нибудь таблоиде наряду с сообщениями об оживлении мумии Тутанхамона и встрече с «биг-футом»* в лунном Море Ясности. Но коль эта информация звучала на заседании Координационного совета, в ее достоверности не приходилось сомневаться. * Снежный человек. (Прим. авт.)

Оказывается, при проведении очередных археологических работ внутри пирамиды Солнца в Теотиуакане был обнаружен закрытый массивной плитой вход в туннель, ведущий под основание пирамиды, в противоположную сторону от уже известной подземной пещеры. Там, в глубине, туннель ветвился на множество еще более узких проходов. Первые три, обследованные археологами, кончались тупиками. Четвертый был залит водой – рядом проходил обнаруженный еще раньше подземный канал, соединенный с рекой Сан-Хуан. А пятый туннель привел исследователей в треугольную камеру, получившую название «Треугольник скелетов». Потому что вся она была завалена человеческими костяками, лежавшими вповалку, друг на друге, как при массовых расстрелах в годы второй мировой. Осмотр останков показал, что то ли у живых еще людей, то ли уже у трупов были отрублены руки, а многие жертвы оказались к тому же и обезглавленными. Кроме груды костей, в камере находились разнообразные фигурки из обсидиана, несколько золотых пластинок и странный расплющенный предмет, явно перенесший многочисленные удары какой-то древней кувалды или побывавший под прессом. Предмет разительнейшим образом отличался от других найденных артефактов. Это было не золото и не обсидиан, а вполне современный сплав цветных металлов. После тщательного изучения в находке признали… наручные часы «своч»! Без браслета. Вряд ли подобные бытовые приборы могли быть в ходу у жителей древнего Теотиуакана, поэтому было выдвинуто иное, достаточно правдоподобное предположение о группе «черных археологов», сумевших проникнуть в подземные тайники пирамиды Солнца. Обследуя туннели, грабители добрались до «Треугольника скелетов» и вынесли почти все имеющие ценность предметы – а там могло быть немало золотых изделий. И обронили в камере безнадежно испорченные наручные часы.

У этой версии имелось достаточно слабых сторон. Каким образом грабителям удалось сдвинуть плиту? Как они вообще догадались, что за плитой находится вход в тоннель? Зачем, покидая пирамиду, вернули плиту на место – чтобы впоследствии продолжить незаконные поиски? С какой целью носили с собой безнадежно изуродованные часы и почему они так изуродованы?

И все-таки, худо-бедно, такое предположение можно было принять – подобные случаи бывали и раньше. Разумеется, на месте своих грабежей «черные археологи» оставляли не расплющенную бытовую технику, а вполне исправные зажигалки, компасы, ключи с брелоками… Был случай, сообщил неведомый «один-четыре», когда в затерянной посреди сельвы пирамиде обнаружили записную книжку с адресами – с ее помощью удалось раскрыть целую группу «расхитителей гробниц».

В общем, находке из «Треугольника скелетов» не придали особого значения и благополучно о ней забыли. Однако новые события заставили взглянуть на нее совершенно в ином ракурсе. Слушая сообщение высокопоставленного анонима, Стивен Лоу не мог не признать, что в спецслужбах работают очень въедливые, с цепкой памятью аналитики, способные к самым неожиданным сопоставлениям и умозаключениям. Всего ничего прошло с момента установления личности пациентки клиники Святого Марка, а кто-то уже вспомнил о «Треугольнике скелетов» – и останки наручных часов, произведенных дочерней компанией швейцарской фирмы «Своч групп» в Ричмонде, были подвергнуты радиоизотопному анализу. И оказалось, что этому механизму для измерения времени как минимум тысяча – тысяча двести лет! Кварцевые часы «своч», если верить результатам анализа, были изготовлены в эпоху гномонов, клепсидр и песочных часов, задолго до изобретения голландского ученого Христиана Гюйгенса. Да, были и до механических часов Гюйгенса гиревые часы, были и другие стародавние измерители времени – чего стоит хотя бы удивительный «небесный диск из Небры», астрономические часы, созданные древними жителями Европы более трех с половиной тысяч лет назад… Но одно дело – металлический диск с изображенными на нем небесными светилами или часовой механизм с шестеренками, пружинками и стрелками, и совсем другое – часы знаменитой швейцарской фирмы. Причем часы кварцевые – а история кварцевых часов насчитывала всего лишь несколько десятков лет. Все эти подробности «один-четыре» вставлял как бы мимоходом, но у Стивена Лоу сложилось впечатление, что тот хорошо владеет материалом и мог бы распространяться на эту тему сколь угодно долго.

За теотиуаканскую находку взялись всерьез, пытаясь с помощью компьютерного моделирования воссоздать ее первоначальный вид. И хотя ничего убедительного из этого не вышло, в свете случившегося с Флоренс Рок получило право на существование предположение о том, что часы принадлежали кому-то из участников миссии «Арго». Потому что именно кварцевые часы «своч», изготовленные в Ричмонде, были вмонтированы в их комбинезоны. И это значило, что либо Свен Торнссон, либо Леопольд Каталински (а может быть и оба астронавта) оказались перемещенными в далекое земное прошлое.

– Разумеется, этот пункт недостаточно убедительный, – продолжал засекреченный «один-четыре». – Но он вполне вписывается в схему. Кахамарка – пирамида. Келли и Рок – мегалит. Часы – пирамида.

Лоу уже знал, кто такой Дэн Келли, чья визитная карточка неведомо каким образом оказалась в кармане комбинезона Батлера. В английском Уолсолле до сих пор жил сын Келли – он и рассказал о давнем исчезновении отца. А в полицейских архивах Солсбери сохранились документы, указывавшие на самую прямую причастность коммерсанта из Уолсолла к обнаружению среди камней Стоунхенджа неизвестной женщины… Вернее, теперь уже известной. И окончившей земной путь.

– У меня вопрос относительно часов, – прервал паузу еще один голос.

– Вообще-то, вопросы потом, – вновь вклинился ведущий. – Хотя… Один-четыре, не возражаете?

– Нет. Давайте ваш вопрос.

– Стоит ли включать в схему недостаточно, как вы сами выразились, убедительные детали только на том основании, что они вписываются в схему? Речь, конечно же, идет не о фальсификации, а о неверной интерпретации… О заблуждении, скажем так.

– А что, мало было фальсификаций? – раздался резкий голос очередного инкогнито. – Да сколько угодно! Навскидку, просто к сведению присутствующих, тут же у нас, как я понимаю, разношерстная компания собралась, специалисты разного профиля – а значит, недостаточно компетентные в других областях.

– Как и вы, – буркнул кто-то.

– Безусловно. Так вот, навскидку, для расширения кругозора. («Ну и желчный же, судя по всему, тип», – подумал Лоу.) Лет этак сто тридцать назад Британский музей приобрел терракотовый саркофаг. Терракота, если кто не знает, – это разновидность керамики, обожженной глины, а саркофаг – это гроб.

– Это, пожалуй, лишнее, один-два, – осторожно сказал ведущий.

– Не лишнее, – отрезал один-два. – Чтобы не было недоразумений. Крупнейшие музейные специалисты, подчеркиваю, круп-ней-ши-е специалисты Британского музея – Британского музея, а не музея сельской школы! – определили, что саркофаг сделан в шестом веке до Рождества Христова. Уникальное, так сказать, произведение этрусского искусства! А что выяснилось через десяток лет? Оказывается, сей саркофаг изготовил простой реставратор Лувра, вместе с братом. Закопали, а потом инсценировали находку. А подделка фресок в церкви Святой Марии в Любеке? Сам реставратор расписал и выдал за подлинную живопись тринадцатого века. И что же? Признался – а ему не поверили. Заявили, что он страдает манией величия! Специалисты не поверили, видные ученые, реставраторы. Только потом уже комиссия экспертов все-таки разобралась… А пепел Иоанна Крестителя? Надеюсь, все присутствующие знают, кто это такой? Император Юлиан якобы приказал разрыть могилу Иоанна, перемешать его останки с костями животных и сжечь. Так сейчас килограммы – килограммы! – этого пепла хранятся и в Риме, и в Генуе, и и бог знает где еще. Девять рук Иоанна! Пятнадцать крайних плотей Христа! А карта Пири Рейса…

– Благодарю вас, достаточно, – наконец пресек этот поток ведущий. – Все-таки у нас не лекция. Вы хотите сказать, что кто-то сознательно завысил возраст находки?

– Помните такого – У Сок Хвана? Того корейца, что фальсифицировал результаты исследований, связанных со стволовыми клетками?

– Ну, если подходить с таких позиций, можно вообще не собираться, – вступил в разговор следующий аноним. – Зачем кому-то потребовалось бы искажать истинный возраст часов?

– Не знаю, – отрезал желчный. – Собственно, я никого ни в чем не обвиняю. Но нужна тщательная проверка. И желательно – экспертами из другого ведомства.

– Принято, – сказал ведущий. – Пусть ваши люди и проверят. По-моему, мы несколько уклонились от темы…

– Нет, не уклонились, – подал голос то ли какой-нибудь семь-два, то ли девять-восемь, то ли кто-то еще. (Лоу уже начал путаться в этих почти одинаково звучащих механических голосах.) – Вопрос нужно рассмотреть со всех сторон. И с этой тоже. Я, в отличие от э-э… не сомневаюсь в добросовестности специалистов, производивших радиоизотопный анализ. Но никакой схемы, извините, не вижу. Кахамарка – пирамида, Келли – мегалит. Где тут схема? У русских есть пословица, что-то типа: «В Японии рис, а в Детройте племянник». По-моему, здесь то же самое. Пирамида Солнца в Мексике – это одно, Стоунхендж в Соединенном Королевстве – совершенно другое…

– Нет, цепочка прослеживается. Рок оттуда – в Стоунхендж, Келли из Стоунхенджа – туда. Это именно по Стоунхенджу. По пирамиде такой цепочки нет. Кто-то бесследно исчезал в Теотиуакане? И часы на аргумент не тянут.

– А откуда следует, что каждый, кто исчезает здесь, попадает именно к «могиканам»? Знаете, сколько ежегодно людей бесследно исчезает? Тысячи!

– Кто-нибудь занимался статистикой исчезновений и появлений в пирамидах и мегалитах? Именно в пирамидах и мегалитах?

– Уже занимаются.

– И что?

– Работа только началась, это же необходимо переворошить огромные массивы информации…

– Почему мы исходим только из искусственного происхождения таких зон? Возможно, это самые что ни на есть естественные точки пробоев континуума…

– Точки, может быть, и естественные, но сооружения над ними, вокруг них – искусственные…

Разносились, разносились по боксу голоса, сменяли, сменяли на экране одна другую головы. Лоу пока слушал молча, хотя и ему было что сказать; он просто выжидал подходящего момента.

– Если пирамиды и мегалиты действительно.являются частями одной схемы, нужно взять их под контроль. Не только Теотиуакан и Стоунхендж, а все подобные объекты.

– А что, есть такой реестр?

– Значит, нужно заняться его составлением. Возможности, думается, у нас немалые.

– Очень даже немалые, – подтвердил ведущий. – Отрадно, что начали поступать конкретные предложения. Собственно, именно в этом цель нашего обсуждения. Я имею в виду данный пункт. Определить задачи, внести предложения. Или хотя бы задуматься над предложениями. Каковы должны быть наши действия, наша стратегия и тактика – вот что мы рано или поздно должны решить. Надеюсь, все вы согласитесь: нужно принять за постулат утверждение о существовании «могикан». Как уже и говорилось. Даже если все это автоматика – действовать так, как если бы «могикане» существовали. Мы можем поступить по-разному. Например, свернуть программы и больше не совать туда носа – раз. Или же вести себя так, как и раньше, словно мы до сих пор находимся в неведении, прикинуться этакими простачками – два. Или искать контакт. Можем продолжать секретничать – или же афишировать. Сотрудничать с русскими. Подключить ООН. Об угрозе со стороны «могикан» речь пока – пока! – не идет. Возможно, ответная реакция спровоцирована действиями «аргонавтов». Но, думаю, все мы понимаем: притвориться, что проблемы нет, мы не можем. Рано или поздно контакт произойдет, и форма его зависит от наших с вами решений. – Ведущий говорил так, словно забивал гвозди. Фpaза – гвоздь. Фраза – гвоздь… – Хотя, по большому счету, вариантов у нас, на мой взгляд, всего три. Всего три. Первый: мы сами разворошили муравейник, и нам нужно убираться оттуда. Чужой дом, запретная зона. Нас туда не звали. Второй вариант столь же очевиден, согласны?

«Продолжать изучение…» «Не отступать…» – раздалось в ответ почти одновременно.

– Позиция индеек, ратующих за Рождество, – не очень внятно проворчал кто-то.

– Но самый предпочтительный и беспроигрышный третий вариант, – прозвучал с экрана еще один голос. – Ликвидация. Думаю, именно это имелось в виду.

– Именно это, – помолчав, ответил ведущий.

(«Ария Пентагона, – подумал Лоу. – Несомненно, это Пентагон. «Хороший индеец – мертвый индеец»…)

– Экс унгвэ лэонэм, – непонятно сказал желчный (Лоу уже узнавал его по манере говорить) и тут же пояснил: – По когтю льва. То бишь, видна птица по полету. Есть такое латинское изречение.

– Да, решение самое непопулярное, но самое действенное, – веско произнес «Пентагон». – Речь идет о потенциальной угрозе человечеству.

– Вряд ли «могикане» допустят, чтобы вы сбросили на них бомбу.

– Есть и другие средства.

– Ну, да, конечно. Помним филиппинские цу…

– Это только один из вариантов, – поспешно и громче обычного вмешался ведущий, заглушив окончание предыдущей реплики. – Каждый из них имеет право на существование, но до окончательного решения еще очень и очень далеко. И приниматься такое решение будет только после тщательнейшего всестороннего обсуждения. Хотя потенциальную угрозу, согласен, нужно обязательно иметь в виду. Если что – это будет не кайзер, и не Гитлер, это будет пострашнее.

– Страшно уже сейчас, – заметил желчный. – За нас страшно. Ничего еще толком не узнав, уже готовы уничтожить. Откуда такая ксенофобия? Кинодерьма насмотрелись?

– Лучше переоценить, чем недооценить. Намерения «могикан» нам неизвестны, и если бы они пылали к нам любовью, мы бы это давно почувствовали.

– Как знать, может быть, мы до сих пор еще и существуем именно благодаря им…

Кто-то в ответ громко фыркнул.

– Это не последний наш обмен мнениями, – сказал ведущий. – Хотелось бы, чтобы мы были толерантными друг к другу. Мы находимся в совершенно новой для всех нас ситуации, но руководствоваться нам нужно не эмоциями, а разумом. Трезвый расчет, взвешенные решения. Краеугольный камень – прагматизм. Не преувеличивать, но ни в коем случае и не умалять.

– Слова, слова, слова… Это не я, это Шекспир. Английский драматург, если кому-то интересно. Мы тут строим грандиозные планы спасения человечества, мы секретничаем, мы даже друг друга не видим… хотя кое-кого нетрудно распознать. Несмотря на всю секретность. А возможно такое, что те, кому надо, нас и видят, и слышат, и знают все наперед? Если уж мы скатились до голливудских клише.

– Если исходить из предположения, что они знают наперед, то нам лучше бы немедленно разойтись, забыть обо всем и отдаться, так сказать, судьбе. – Это снова был ведущий. – Но, надеюсь, далеко не все здесь присутствующие исповедуют фатализм.

– Не кажется ли вам, что мы занимаемся ловлей ветра? Представьте картину: сидит человек, загорает, а на ногу ему заполз муравей. Человек смахнул муравья и сидит себе дальше. Так и все эти пространственно-временные перемещения. Отмахиваются от нас. Без всякого умысла отмахиваются. Не интересуют их муравьи.

– С такой же вероятностью можно предположить и обратное: интересуют.

«Батлер, – подумал Стивен Лоу. – Он вспомнил, но не говорит. Почему?»

– Это два-три, – сказал он. – Можно вопрос?

– Задавайте, – разрешил ведущий.

– Ведется ли контроль за Батлером? – спросил Лоу, глядя на экран. Там появилась его затемненная голова, и он себя не узнал. – Мне кажется, он знает больше, чем говорит. Возможно, его будет искать тот телепат.

– Мы помним о Батлере, – последовал лаконичный ответ.

– Есть предложение, – вмешался еще кто-то. – Давайте еще раз прослушаем сообщение Маклайна и сопоставим с заявлением телепата. И вот что заметьте: Маклайн применил оружие – и не пострадал. Реакция последовала не до выстрелов, а после. Если, конечно, телепат сказал правду.

– А значит, третий вариант вполне может пройти, – подхватил «Пентагон». – Вполне может пройти!

– Вам бы только кровушки побольше, – проворчал желчный. – Вампирские замашки…

– Лучше быть вампиром, чем безнадежно мертвым покойником, – парировал «Пентагон».

53.

Все вокруг было белым, белым, белым… Заснеженные поля, плавно понижаясь и столь же плавно повышаясь, уходили к отороченному темными полосками деревьев горизонту, перетекая в сплошные серые облака, битком набитые снежинками, – мириадами узорчатых снежинок, готовых в любое мгновение просеяться вниз и нарастить сугробы до самого неба. («Откуда взялось столько снега? Когда это бывали тут холодные зимы?») Вдалеке вздымалась пирамида. Она была белой и гладкой, возможно, сооруженной изо льда, ее острая вершина едва не касалась облаков. Рядом с пирамидой – темный на белом фоне – стоял отец, его было на удивление хорошо видно, вопреки немалому расстоянию. Отец призывно махнул рукой и шагнул прямо в ледяную грань.

Отец знал, что делал, – и нужно было немедленно следовать за ним. Там, внутри пирамиды, скрывался прекрасный мир, утраченный когда-то. Этот мир не исчез, он ждал и был готов вновь принять…

Он попытался сделать шаг вперед, к пирамиде, – но не смог. Ноги вмерзли в снег, и он обречен был оставаться здесь и уповать только на приход тепла. Ему стало очень обидно, потому что пирамида могла растаять вместе с прекрасным миром, – и он рванулся из снежного плена, помогая себе криком. И рухнул лицом в совсем не холодный снег, мешавший дышать.

Стивен Лоу сел на кровати и некоторое время глубоко и шумно втягивал в себя воздух. Эти участившиеся в последнее время приступы ночного удушья начинали всерьез его тревожить. В комнате плавал рассеянный предутренний свет, в полированных створках встроенного в стену шкафа тускло отражалось окно. За окном не было никаких пирамид. Нет в Хьюстоне пирамид…

Кое-как отдышавшись, Лоу опустился на влажную подушку и закинул руки за голову. Сердце ныло, словно предупреждая, что устало от своей однообразной работы.

«Надо бы отдохнуть, – сказал он себе и осторожно положил на грудь руку, в надежде на то, что сердце притихнет, почувствовав тепло. – Выкинуть все из головы и хорошенько отдохнуть…»

…Однако, проснувшись еще раз, уже утром, в обычное время, Лоу первым делом позвонил Батлеру. Он пробовал разыскать Алекса еще вчера, вернувшись из Вашингтона, но ни мобильник, ни домашний телефон ареолога не отвечали.

На этот раз он дозвонился.

– Это Лоу. Как дела, Алекс?

– В порядке, – осторожно, как почудилось Лоу, ответил Батлер. – Приобщаюсь к бизнесу, работаю с компаньоном. Или вы не это имели в виду?

– Не это, – произнес Лоу.

Тон Батлера казался ему не совсем искренним. Или только казался?

– Ничем новым порадовать не могу, мистер Лоу.

– Абсолютно ничем?

– Вы меня разбудили. Я еще не проснулся. Нет, мистер Лоу, ничем. Если будет какой-то прорыв – обязательно сообщу. Все никак не могу прийти в себя… после клиники… Вы ведь этим занимаетесь, да? Точка возможного перемещения и прочее…

– Да, обсуждение ведется. Алекс, нам нужно встретиться…

Молчание, воцарившееся в трубке, было каким-то вязким, оно все больше сгущалось и явно стремилось окончательно и бесповоротно затвердеть. Стивен Лоу как будто на мгновение вселился в своего собеседника и понял, как тому не хочется продолжать разговор. И добавил:

– Может быть, есть смысл вновь показаться специалистам? Пусть попробуют еще раз, покачают, пошатают. То, что случилось с Флоренс… Теперь особенно важно, чтобы вы вспомнили, Алекс.

– Боюсь, в ближайшее время не получится, мистер Лоу. – Теперь голос Батлера звучал достаточно жестко, словно в рукав рубашки засунули металлический стержень; почему-то именно такое сравнение пришло в голову Стивену Лоу. – Ко мне приехали гости, нужно уделять им внимание. Я потом сам позвоню, мистер Лоу,

Слова Батлера о гостях не внушали доверия, они были, скорее всего, наспех придуманной отговоркой, но продолжать давить на ареолога Лоу не стал. В конце концов не его это было дело. «Мудрецы» сказали, что помнят о Батлере, – вот пусть и занимаются…

«Им карты в руки, а я умываю руки», – подумал Лоу, а вслух произнес:

– Ладно, Алекс. Простите, что разбудил. Занимайтесь своими гостями.

– Я позвоню, – еще раз пообещал Батлер.

Позавтракав вместе с женой, Стивен Лоу вместо того, чтобы ехать на работу, подсел к компьютеру, намереваясь кое-что выяснить для себя.

Взять под контроль пирамиды и мегалиты… А сколько их на свете, этих пирамид и мегалитов?

Информации было много, информации интересной, но обособленной, как разбросанные то тут, то там куски мозаики, не дающие общей картины.

Мегалитические сооружения были рассредоточены по всей планете, кроме Австралии, гораздо раньше других континентов отколовшейся от Гондваны – одного из двух древних материков – в результате падения гигантского метеорита. Создавались они в разные эпохи, а расцвет их приходился на 4500-2500-е годы до Рождества Христова. Пирамиды, кромлехи, дольмены, менгиры…

Факты так и просились в Книгу рекордов Гиннесса. Самый большой в мире обтесанный камень Хаджар эль Губл, предназначенный для Баальбекской террасы в Ливане, весил две тысячи тонн. Самый высокий менгир – вертикально врытый в землю каменный столб – Камень Фей во Франции вздымался на двадцатиметровую высоту. Самый грандиозный, Карнакский, комплекс из отдельно стоящих менгиров, а также нескольких параллельных рядов камней первоначально насчитывал около десяти тысяч монументов. Самый известный кромлех – ансамбль менгиров, соединенных сверху каменными плитами – Стоунхендж поначалу состоял из восьмидесяти глыб голубого песчаника; менее знаменитый Эйвбери превосходил своего собрата и по размеру, и по структуре, а камни его были почти вдвое тяжелее самых больших дольменов Стоунхенджа. («Значит, не в размерах дело», – подумал Стивен Лоу.) Пирамида Хеопса некогда на полторы сотни метров возвышалась над Гизой, на возведение ее пошло два с лишним миллиона каменных блоков весом до ста тонн…

Факты, факты, факты, потоки фактов… И чуть ли не каждый год приносил новые открытия, причем открытия продолжались и в новом, двадцать первом веке.

Десятки неисследованных пирамид, превосходивших по высоте египетские, насчитывал Китай, они были видны на спутниковых снимках среди крестьянских полей неподалеку от города Сианьянга, но китайские власти никого туда не допускали. Предполагалось, что ученые боятся вторгаться внутрь пирамид из-за опасения найти там документы, которые перевернут все сложившиеся представления о жизни на Земле. («Странная логика», – подумал Стивен. Лоу.) Высказывалось также мнение о том, что сианьянгские сооружения – это лишь часть гигантской системы святых линий «фэн шуй». Ходили слухи о каких-то древних свитках, возрастом пять тысяч лет, где якобы было написано: авторами этого грандиозного проекта являются Сыны Неба, некогда прилетевшие на Землю на своих металлических «огнедышащих драконах»… Грандиозные пирамиды были обнаружены в Боснии, около городка Високо – средневековой боснийской столицы. Они получили названия пирамида Солнца, пирамида Луны и пирамида Дракона и стали первым открытием такого рода на территории Европы, не имевшей никаких свидетельств существования цивилизации настолько развитой, чтобы быть способной на возведение пирамид. Боснийская пирамида Солнца на треть превышала пирамиду Хеопса… Еще одну пирамиду, восемнадцатиметровую, раскопали в Мехико, в дополнение ко многим другим памятникам старины этого региона… Такой же высоты пирамида была найдена на морском дне у японского острова Йонагуни. Эту пирамиду, вместе с храмовым комплексом, могли возвести никак не позднее десяти тысяч лет назад, так как потом суша в тех краях ушла под воду из-за подъема уровня Мирового океана. Но, по сложившимся воззрениям, в те времена люди еще не умели строить или вырубать в камне, а охотились в шкурах на диких животных… Новый Стоунхендж открылся глазам исследователей в 2006 году на вершине одного из холмов возле берега Амазонки – сто двадцать семь гранитных блоков, образующих подобие короны диаметром около тридцати метров по периметру холма. Эта, по мнению ученых, астрономическая обсерватория была сооружена около двух тысяч лет назад… Ступенчатые пирамиды обнаружили на дне озера Фусянь в Китае…

Чем больше Стивен Лоу бродил по ссылкам, тем больше убеждался в том, что речь идет даже не о сотнях, а о тысячах объектов, и число их постоянно росло. Похоже, Координационному совету грозила очень серьезная головная боль…

Хотя, конечно, не было оснований считать любой мегалит точкой пространственно-временных перемещений.

Лоу отодвинулся от компьютера, с силой, до хруста в позвонках, выгнул спину, а потом ссутулился и тихонько забарабанил пальцами по столу. И перед глазами у него вновь возник отец, стоящий возле ледяной пирамиды. Отец манил его за собой, в пирамиду. Отец, умерший семь лет назад.

– Ты сегодня работаешь дома? – услышал он за спиной голос Милдред.

– Нет, уже уезжаю, – сказал Лоу, поворачиваясь к жене. – А вечером заеду на кладбище, к отцу.

Створки ворот автоматически раздвинулись перед «тойотой», но путь на проезжую часть улицы перекрывал «опель» цвета бронзы, с волнистыми разводами, невесть почему решивший отдохнуть поперек проезда, хотя чуть дальше, рядом с автобусной остановкой, было место для парковки. Лоу все-таки вывел свой автомобиль за пределы двора и уже собирался посигналить женщине, сидевшей в кресле водителя, но она тут же открыла дверцу и вышла из машины. И направилась к нему. Лоу огляделся – улица была почти безлюдна – и заглушил мотор. Судя по всему, бронзовый «опель» остановился здесь не случайно.

Женщина приближалась, плавно покачивая бедрами и держа в руке небольшую черную сумочку под цвет ее брючного костюма. Одежда была подобрана явно по контрасту с длинными светлыми волосами и легким белым шарфиком вокруг шеи, обоими концами спускавшимся на грудь. Женщина была довольно высокой и стройной, двигалась гибко, и Лоу только вблизи рассмотрел, что ей, пожалуй, уже под сорок. Белое, словно высеченное из мрамора холодное красивое лицо вызвало у него ассоциацию со Снежной королевой – несмотря на черный костюм. Такая женщина могла обитать в той ледяной пирамиде и заставлять своих подданных выкладывать паззлы из осколков льда.

Женщина наклонилась к дверце «тойоты», и Стивен Лоу опустил боковое стекло.

– Доброе утро, мистер Лоу. – Она не присовокупила к этим словам стандартную вежливую улыбку. Глаза у нее были серые, с легкой голубизной, и казались ледышками. – Я Линда Маклайн.

Лоу ни на мгновение не усомнился в том, что такое совпадение фамилий отнюдь не случайное. Его вычислили. Он представил себе, сколько трудов стоило этой женщине отыскать его – и это при строжайшей засекреченности миссии «Арго» и всего, что было связано с Первой марсианской, – и в который уже раз подумал о том, что искусство обеспечивать неприкосновенность тайн явно вырождается и нужно обязательно – обязательно! – принимать какие-то радикальные меры. Жена… вдова полковника Маклайна не должна была ни при каких обстоятельствах не только знать о причастности его, Стивена Лоу, к судьбе мужа, но и вообще иметь хоть какое-то представление о его существовании.

«Нет ничего тайного, что не сделалось бы явным» – неужели Иисус был абсолютно прав?

Видимо, что-то такое все-таки отразилось на его лице, потому что женщина, не дожидаясь ответа на свое приветствие, добавила:

– Только не говорите, что тут какое-то недоразумение, и вы не Стивен Лоу, и не знаете… не знали моего мужа, Эдварда Маклайна. Если что – я и под колеса брошусь. Или буду кричать, а когда выскочит ваша жена или сбегутся люди, – скажу, что вы пытались меня изнасиловать, прямо здесь и сейчас. И в полиции то же самое заявлю. Лучше со мной по-хорошему, мистер Лоу!

В ее голосе было столько решимости, а глаза стали такими пронзительными и неумолимыми, что Лоу понял: именно такое представление и может разыграться здесь, прямо у ворот его собственного дома. И при всей абсурдности обвинений – начнется разбирательство. Шум, полиция… И, возможно, за углом только и ждет начала спектакля оплаченный репортер…

– Что вы хотите? – спросил он, чувствуя, как кровь застучала в висках, сигнализируя о том, что подскочило артериальное давление. Как у шефа, Шварцера.

– Я хочу знать правду, – тихо сказала Линда Маклайн, еще ниже пригибаясь к окошку, так что концы ее шарфа белыми полосами закачались перед лицом Лоу. – Я сяду к вам в машину, и мы поговорим. Я не кусаюсь.

Лоу с сомнением поднял бровь:

– Прямо здесь? Поперек тротуара?

– Прямо здесь!

Лоу бросил взгляд в зеркало заднего вида. Ворота были закрыты, и Милдред не могла из дома видеть его автомобиль.

Он пожал плечами:

– Что ж, садитесь, если вам так удобнее. Хотя я ведь тоже могу вызвать полицию.

– Не вызовете, – сузив глаза, отрезала Линда Маклайн. – Вам совесть не позволит.

Лоу повел плечом и промолчал. Он прекрасно понимал, какую правду имеет в виду вдова командира «Арго» и чувствовал себя отвратительно. Не потому, что горячие молотки продолжали изнутри лупить по вискам, явно намереваясь пробить череп, – отвратительно было на душе. Лгать всегда неприятно, если ты нормальный человек, а не лгать не получится – не имел он права раскрывать не им сотворенные тайны.

– Что вы хотите? – подавив вздох, повторил вопрос Лоу, когда она села на соседнее сиденье. – Какую правду вы рассчитываете от меня услышать? Правду о чем?

– Вы знаете, – сказала Линда Маклайн, глядя не на него, а вперед, на расписной бок своего «опеля». – Вы все отлично знаете, мистер Лоу.

– Нет, так не пойдет. – Лоу положил руки на руль. – Я знаю много такого, что, извините, не имеет к вам ни малейшего отно…

– То, что не имеет ко мне отношения, меня не интересует, – прервала его Линда Маклайн. – Меня интересует, что случилось с моим мужем, полковником Маклайном, летчиком и вашим астронавтом. – Теперь она повернулась и подалась к Лоу; от нее веяло какими-то горьковатыми духами. Осенними духами, настоянными на облетевшей листве и увядших надеждах. – То, что случилось с ним на самом деле.

– Ваш муж погиб при прохождении предполетной подготовки. – Стивен Лоу едва справлялся с желанием покинуть машину и убраться как можно дальше от этой женщины, напиравшей на него с видом обвинителя. – Несчастный случай, пожар…

– Да-да, пожар! – покивала вдова, и в ее голосе явственно слышалась горькая ирония. Такая же горькая, как ее духи. – Это мне уже говорили. Пожар, все сгорело, и хоронить просто иечего. У моего мужа даже нет могилы.

– Но…

– Да, я знаю, вы что-то там такое соорудили, в закрытой зоне, какой-то там мемориал, куда ни я, ни мой сын попасть не можем. А теперь послушайте, мистер Лоу. Неужели вы все, в вашем чертовом агентстве, так возомнили о себе, что считаете всех остальных безнадежными идиотами? Что это за предполетная подготовка такая, которая длится два с лишним года? В какой полет готовился мой муж – к Сириусу? В другую галактику? Под хвост Большой Медведице? Два с лишним года подготовки на Земле, здесь, в Америке, – и запрет даже на телефонные звонки! Почему вы запрещали ему звонить?

– Видите ли, там полностью имитировались условия длительного полета, реального полета…

– Не надо, мистер Лоу! Возможно, вокруг и в самом деле хватает идиотов, но я не принадлежу к их числу. Два с лишним года без единого звонка, без единого слова по электронке. Это раз. Невероятная по размеру денежная компенсация. Это два. Неужели вы там, у себя, в вашем дерьмовом НАСА, полагали, что я не смогу сосчитать, сколько будет дважды два?

– И сколько это будет? – тихо спросил Лоу.

– Четыре, мистер Лоу, – так же тихо ответила вдова астронавта. – А не три или пять, как ваши люди пытались меня убедить. Какая предполетная подготовка, мистер Лоу? Вы запустили моего мужа в этот чертов космос, на Луну или на Марс, или на Солнце, не знаю. И он погиб там, потому и нет здесь его могилы. Пусть это выглядит смешно, но я обращалась… к одной… В общем, она подтвердила, что мой муж погиб там, – она ткнула пальцем в крышу автомобиля, – а не здесь. Подтвердила то, что я и так знала.

«Телепаты… Ясновидящие… – подумал Лоу. – Мир сходит с ума…»

– Я могу только повторить то, что вам уже говорили, – подбирая слова, медленно начал он. – Вы можете этому не верить, вы можете обращаться к каким угодно… м-м… нестандартным личностям, но никакой иной официальной информации, кроме той, которой вы уже располагаете, вы получить не сможете. Я понимаю вас, но… – Стивен Лоу едва заметно отрицательно покачал головой. – Ваш муж погиб именно во время предполетной подготовки.

– Мистер Лоу, что бы вы делали, случись такое с вашей женой?

Серые неумолимые глаза Линды Маклайн приблизились еще больше, и Лоу отвел взгляд. В тишине было слышно ее дыхание, и от этого дыхания тоже веяло горечью осени, скорбящей на могиле лета и предчувствующей неизбежный приход убийцы-зимы.

– Ваш муж погиб во время предполетной подготовки, – упрямо повторил он уродливую ложь, придуманную не им, и вновь почувствовал, как злые молоточки неуклонно и непоправимо разрушают его голову. Это было почти невыносимо.

Он обвел взглядом тихую улицу – улица показалась ему какой-то ненастоящей, какой-то выцветшей декорацией в убогом театре – и добавил:

– Но даже если бы… если бы полковник Маклайн погиб… не здесь… – Он перевел дыхание. – Что бы это для вас меняло?

– Очень многое. – Линда Маклайн отстранилась от него и расправила плечи. – Марк должен знать, как погиб его отец. Он должен знать, что его отец погиб в космосе. Как герой. Не сгорел при пожаре, не стал жертвой несчастного случая, а погиб в полете. В космическом полете. И я тоже должна это знать. Я имею на это право, мистер Лоу. И я добьюсь… – Ее голос сорвался.

Лоу приложил пальцы к виску. Висок был мокрый от пота.

– Больше ничего не говорите, мистер НАСА. Вы все уже сказали, спасибо. Подумайте, как это устроить. Только не затягивайте. У вас же есть сердце…

Стивен Лоу сидел, привалившись грудью к рулю, и смотрел, как она медленно возвращается к своему «опелю».

Да, у него было сердце, он сейчас отчетливо чувствовал это. Сердце болело…

Марк, кроме отца, мог теперь потерять и мать.

54.

– Мне нужно выпить, – сказал Батлеру подавленный Пол Доусон, когда они вышли за ворота клиники Святого Марка.

Прибывшие туда сотрудники Агентства национальной безопасности с расспросами приставать не стали. Просто разрешили идти на все четыре стороны, не требуя никаких показаний. Безусловно, этому посодействовал Лоу.

– Алекс, мне непременно нужно выпить!

Выпивка нашлась поблизости, в малолюдном в такое время заведении с незапомнившимся Батлеру названием.

– И как мне теперь жить дальше? – вопросил Доусон, чуть ли не одним глотком осушив бокал «Хеннесси»; он налил коньяк именно в бокал, предназначенный совсем для других, гораздо более легких напитков. Глаза у него были совершенно больными. – Как мне жить, Алекс?

Батлер молча пил сок, его передергивало от одной только мысли о спиртном. Ответа на вопрос Доусона он не знал, он постоянно видел перед собой Флоренс – невозвратно постаревшую Флоренс Рок на больничной койке, и это было ужасно…

– Я ее сын, Алекс, – слегка запинаясь, проронил Доусон и, скривившись от выпитого, уставился на пустой бокал. – Это – как удар по затылку… Вас били по затылку, Алекс? Я просто вдруг понял: она – моя мать. И она тоже поняла, что я ее сын… Успела понять… Господи!.. А кто же мой отец, Алекс? – Он перевел на Батлера тяжелый мутный взгляд. – Кто-то из команды «Арго»? Нет, Алекс! Мой отец оттуда… с Марса… Оттуда же и все мои «девиации»… странности… странные способности… Они оплодотворили ее, Алекс… и отправили сюда… В шестьдесят девятый год… А потом этот старикан или такие же, как он, забрали у нее ребенка… Меня забрали! И подбросили…

– Зачем было забирать? – спросил Батлер.

– Ну… не знаю… Были у них какие-то соображения. Это у него надо спросить, у этого агента в отставке… Стратеги!

– Не вяжется, – заметил Алекс. – Если бы вас забрали спецслужбы, то вы хоть раз за все эти годы, но почувствовали бы контроль.

Доусон махнул рукой:

– Это не самое главное! Главное совсем другое, Алекс.

Батлер вопросительно поднял на него глаза, а Доусон вдруг перешел на тяжелый шепот:

– Марсиане во всем разобрались, все просчитали… Они убили командира, им не нужен был командир… И убили еще двоих, или же держат у себя и отпускать не собираются. А вас отпустили, Алекс, потому что теперь вы – их орудие, и вы скоро это поймете, почувствуете. И я тоже их орудие… Мы с вами их инструменты, Алекс, я это уже говорил, и говорю еще раз! Они чего-то добиваются… У них есть цель… Узнать бы – какая…

Доусон вновь наполнил высокий бокал коньяком, и Батлер чуть отодвинулся от стола, потому что его едва не стошнило от запаха «Хеннесси».

– Давайте будем исходить из того, что эта цель не во вред человечеству, – сказал он. – Как минимум не во вред, как максимум во благо. Попытка контакта, проникновения, конвергенции. Если думать иначе, то нам с вами впору забраться куда-нибудь повыше и прыгнуть вниз. На асфальт. Чтоб всмятку.

– Я не хочу всмятку, – заявил Доусон, опрокинул в себя второй бокал и вновь ничем не закусил. – И вообще все эти рассуждения… слишком человеческие… Муравью кажется, что чьи-то огромные ноги целенаправленно преследуют его, чтобы задавить… а человек просто идет к своему автомобилю… собирается ехать в супермаркет… Тут, может быть, совершенно иная логика… Неземная… Нечеловеческая… – Он опять окинул Батлера размытым, плывущим взглядом. – Или же мы с вами посредники… парламентеры… Все было рассчитано заранее… Наша встреча… Два куска урана – и готова критическая масса… И взрыв… Переход на новый уровень… Да, не губительный взрыв, а именно переход… И именно во благо, а не во зло, это вы правильно сказали. Хочется верить, что правильно сказали… что так оно и есть… Иначе действительно – лучше головой на асфальт.

– Каббала, – сказал Батлер. – Это насчет того, что все было рассчитано заранее. На Марсе обитают каббалисты.

– А? – встрепенулся Доусон. – Почему – каббалисты?

– Каббала утверждает, что все картины происходящего во времени существуют одновременно и только развертываются перед нами по оси времени, – пояснил Батлер. – Можно как бы приподняться над временем, и тогда мы увидим сразу и прошлое, и настоящее, и будущее… как если бы мы разложили на полу киноленту.

– Да, знакомо, – тяжело кивнул Доусон. Его разбирало от коньяка.

– Для нас с вами главное даже не это, – продолжал Батлер. – Мы сами должны быть каббалистами. Каббала говорит о том, что мы не можем изменить события и их последовательность, потому что это записано в нашем духовном гене. Но мы можем изменить наше отношение к происходящему, понимаете? А оно в корне меняет наше ощущение событий от драматического к радостному. Однако приверженец Каббалы никогда не старается видеть происходящее. Напротив, он абстрагируется от самих событий и приподнимает себя над ними в своем отношении к ним, как к абсолютно доброму управлению Творца. Улавливаете мысль?

– Улавливаю, – так же тяжело кивнул Доусон. – Что ни делается – все к лучшему? А если вспомнить Вольтера: «Все к лучшему в этом лучшем из миров»? Улавливаете мысль? – скопировал он Батлера, поставил локоть на стол и подпер ладонью щеку. – Так что, будем каббалистами, Алекс? Хотя… как же все это… неожиданно… как гром среди ясного неба… Неожиданно – и странно… – И он в очередной раз потянулся к бутылке.

– Пол, я вас не дотащу до отеля, – предупредил Батлер.

– Абстрагируйтесь от событий, – с хмельным смешком посоветовал Доусон. – При… приподнимитесь над ними, мы же с вами каб… каббалисты. Вы ведь меня уже дотащили, в будущем, согласно вашей каб… каббалистике.

…Пол Доусон оказался прав. Вскоре, слегка пошатываясь, он в сопровождении Батлера вышел на улицу и уселся в вызванное такси. И они поехали в отель «Чаттануга чу-чу».

– Постараемся смотреть на вещи просто, – не очень внятно выговорил Доусон, пытаясь непослушными пальцами отвинтить крышку у еще одной, прихваченной с собой, бутылки, названной по имени человека, придумавшего коньячные «звездочки». Темнокожий водитель бросал неодобрительные взгляды в зеркало над лобовым стеклом. – Вот угодили мы с вами в переплет… переживаем… голову ломаем… А что, если сейчас доедем до того перекрестка – и р-раз! Все! Финал!..

– Почему? – спросил Алекс, глядя на напрягшегося таксиста.

Доусон засмеялся, бросил неподдающуюся бутылку «Хеннесси» на сиденье.

– Потому что весь этот мир всего лишь экскременты Господа. Фекалии. И я, и вы, и Африка с Австралией, и Марс с Полярной звездой… Экс-кре-мен-ты! Мы что-то там такое исследуем, воюем, пытаемся докопаться до истины… А истина-то, вот она: Вселенная – это унитаз. Сейчас Господь сольет воду – и все для нас кончится…

Таксист, фыркнув, облегченно покрутил головой и прибавил газу.

– Пол, как вы смотрите на то, чтобы погостить у меня, в Трентоне? – спросил Батлер.

– Никак не смотрю, Алекс, – расслабленно отозвался Доусон. – У меня все плывет перед глазами, кружится…

– Это вас вода из унитазного бачка Господа кружит. Так как насчет погостить?

– Да, – размашисто кивнул Доусон, чуть не ударившись подбородком в собственную грудь. – С-согласен. Плохо мне будет одному… Хотя и с вами лучше не будет…

Устроив Доусона в том же отеле, только этажом выше (Пол тут же, не раздеваясь, упал на кровать и отрубился), Батлер заказал два билета на завтрашний авиарейс до Трентона и весь день просидел в своем номере, переключая каналы телевизора. Делать ничего не хотелось – да и нечего было делать… Мысли постоянно возвращались к Флоренс, и это были тяжелые мысли. Телевизор хоть как-то отвлекал, а под шумную телеигру с дурацкими вопросами, заставившими вспомнить рассуждения Доусона о повальной дебилизации, Батлер и вовсе задремал.

Разбудила его трель мобильника.

«Очнулся, – подумал Батлер и покосился на стол, где возвышалась изъятая у Доусона бутылка «Хеннесси». – Наверное, не может сообразить, где находится…»

Но это был не Пол Доусон. Это был братец Ник.

– Привет, Алекс, узнаешь филадельфийского изгнанника? – начал он бодрым голосом, в котором, однако, сквозила некоторая напряженность.

Такое прозвище Ник придумал себе сам, хотя никто его никуда не изгонял. Он добровольно уехал в Филадельфию попытать счастья, и попытал – только, видимо, чего-то другого; но в родительский дом, несмотря на уговоры, возвращаться не собирался.

– Узнаю, – отозвался Батлер. – Привет, Ник.

– Я утряс дела и готов тебя навестить. Как насчет завтра?

– Завтра… – повторил Батлер, нагнулся за упавшим на пол пультом и выключил звук у телевизора. – Вообще-то, я сейчас в Чаттануге.

– Ого! – сказал Ник. – Чаттануга чу-чу!

– Угадал. Именно в этом отеле.

– И надолго тебя туда занесло?

– Завтра улетаю. Так что давай послезавтра, Ник.

– Дьявол, я уже билеты купил. Теперь придется менять…

– А что ж ты раньше не позвонил? Я бы не спешил с Чаттанугой.

– Да ладно, не беда, переиграю. Тут еще вот какое дело, братишка… – Прежняя напускная бодрость исчезла из голоса Ника, и тон у него теперь был совсем другой. – Я не один хочу приехать, Алекс. Вернее, она тоже хочет…

– Без проблем, Ник. Рад за тебя.

– Она раньше не хотела, – еще больше понизил голос Ник. – Ну, пока ты… с Геддой… А теперь говорит: «Тоже поеду»…

– Что? – Батлеру показалось, что в живот ему угодила ледяная глыба, мегакриометеор, из тех, что все чаще и чаще падают с ясного неба в разных местах планеты. – О ком ты, Ник? Кто она?

– Ну…Джейн. Джейн Белич.

Глыба разрасталась, заполняла всю комнату.

«Джейн…»

– И давно ты… с ней? – услышал Батлер собственный замороженный голос.

– Да почти сразу, как она уехала из Трентона. Сама меня разыскала…

«Джейн…»

– Приезжайте, Ник. Послезавтра. Передавай привет… Джейн…

Алекс выпустил из руки мобильник и некоторое время сидел, отрешенно глядя на беззвучную чередующуюся телерекламу. Потом встал и сделал шаг к столу. Что-то отскочило от носка его ботинка – Батлер неузнавающе посмотрел на лежавшую на полу коробочку телефона и направился дальше походкой сомнамбулы. Наткнулся на стол, словно вдруг ослеп, медленно протянул руку и взял бутылку. Постоял так, сдвинув брови, будто решал какую-то сложнейшую задачу, – и все-таки поставил коньяк на место.

«Джейн… Джейн… – раскатывалось в голове. – Джейн…»

…Он не помнил, что делал дальше в тот день. Кажется, бродил возле отеля… Кажется, купил какие-то газеты, но так и не прочитал ни строчки… Кажется, долго стоял под душем, совершенно механически попеременно прибавляя и убавляя то холодную, то горячую воду… Или ничего этого не было – и он просто сидел на диване, выпав из времени и пространства?

А среди ночи буквально взвился над кроватью, включил свет и начал кругами ходить по комнате, зачем-то растирая щеки обеими руками.

Сон, который ему приснился, не был россыпью хаотично перемешанных отпечатков реальных событий, преломленных множеством призм сознания и подсознания. Сон с фотографической точностью воспроизводил обрывки того, что когда-то происходило с ним, Алексом Батлером, внутри Марсианского Сфинкса. Много обрывков – исповедь Лучезарного, мумии фараонов, черный кисель… И то странное облачко, в котором он когда-то растворился, падая с высоты…

Да, он растворился – но вынырнул из небытия. И теперь помнил все, что было дальше.

Тогда, вновь ощутив собственное тело, он увидел перед собой совсем другие места, совершенно непохожие на коридоры Марсианского Сфинкса. Очень знакомые места, как он сразу отметил, как отметило сердце, сжавшееся сладостно и болезненно.

Он стоял на пригорке, покрытом увядающей травой. Трава была усеяна мелкими желтыми листьями, опавшими с высоких берез. Березы окружали его, стройные, красивые, подобные колоннам эллинского храма, и сквозь их золотую листву проглядывало ясное осеннее небо – чистое, отмытое ночными дождями небо, освещенное солнцем. Березовая роща была пронизана светом, в теплом воздухе плавали поблескивающие паутинки, и дышалось свободно и легко. Березы тихонько шелестели, словно доносились сверху далекие аплодисменты, на их белых с черным стволах трепетали закручивающиеся в трубочку тонкие полоски, отделившиеся от коры, и в воздухе порхали, порхали бабочки-листья. Роща сбегала с холма, и за рощей просвечивало поле, и он знал, что в низине течет ручей с прозрачной холодной водой, а справа, у болотца, стоит стена камышей и восседают на кочках лупоглазые лягушки… Он знал, что позади него, за пригорком, торчит из травы трухлявый пень, ставший домом для муравьев, и тянется вокруг пригорка муравьиная дорожка.

Он оглянулся. Пень был на месте. Такой же трухлявый, с углублением на срезе, забитым опавшими листьями. По пню сновали рыжие муравьи.

Он когда-то уже был здесь. Они с Джейн пришли сюда, в эту рощу, оставив машину за полем, на обочине проселочной дороги со следами конских копыт.

Ноги его ослабли, и он опустился на траву, и фонарь, качнувшись, ткнулся ему в грудь.

«Резерват «Пайндленс», – сказал он себе. – Я в лесном районе резервата».

Резерват «Пайндленс» составлял немалую часть штата Нью-Джерси, и ничто не напоминало здесь о не таком уж далеком портовом городе Трентоне. Леса… Поля… Поросшие клюквой болота… Противовес урбанизированным до предела территориям, чудовищному мегалополису Босваш – Бостон-Вашингтон, – протянувшемуся вдоль Атлантики. Кусочек нетронутой чистой кожи на изъязвленном теле Северной Америки…

Он слишком рано женился, приняв влюбленность за любовь, и с каждым годом они с Геддой все больше отдалялись друг от друга. Наверное, им нужно было расстаться, но он не хотел, чтобы его дочь, Айрин, выросла без отца. Да, он и Гедда продолжали жить вместе, но каждый сам по себе, и мучились, и мучили друг друга… Появление в его жизни Джейн было как глоток воздуха, как порыв свежего ветра… но Джейн тоже не хотела, чтобы его дочь выросла без отца…

Однажды, осенним ясным днем, они приехали сюда, в резерват «Пайндленс», и это был замечательный день… Были и другие дни, и другие места, но все меньше света несли в себе эти встречи, и все больше горечи заключалось в них… И лезли, лезли в голову истекающие обреченностью строки, запавшие в душу еще в те годы, когда он жил в полной гармонии с самим собой… Давние строки Густаво Адольфо Бекера, «Шопена испанской поэзии»…

Моя жизнь – пустырем идти: опадает все, что срываю; на моем роковом пути кто-то сеет зло впереди, а я его собираю.

Кто был этот неведомый сеятель? Зачем он делал это? Зачем подговорил Джейн, зачем убедил ее в том, что ей нужно исчезнуть, что так будет лучше для них обоих?

И Джейн исчезла. Уехала из Трентона неизвестно куда. Больше он ее не видел.

Вот тогда он впервые в полной мере прочувствовал, что такое глубокая депрессия…

Как он очутился здесь, в этой березовой роще? Или – как очутилась здесь березовая роща?

Он готов был поверить, что действительно перенесся туда, в резерват «Пайндленс», – но тут же понял, что это не так. Потому что из-за белых стволов вышла Джейн, и она была именно такой, как в тот день, когда они были здесь. Молодой, светловолосой, в узких синих джинсах и короткой, чуть ниже пояса, серой куртке – под цвет глаз. Со стеблем камыша в руке, который он тогда срезал для нее у болота.

В школьные годы он вслед за братом прочитал роман о мыслящем инопланетном океане, способном материализовать образы, хранящиеся в человеческой памяти. То, что он видел сейчас, напоминало ситуацию из той старой книги. Еще он вспомнил, что главный герой, пытаясь удостовериться в том, что не бредит, проводил «ключевой эксперимент», связанный с какими-то сложными вычислениями…

Алекс Батлер не собирался проводить никаких экспериментов. Он не сомневался в том, что сознание его перестало отражать внешний мир, и отражает теперь исключительно самое себя, – но ему было на это наплевать. Ему было хорошо в этом отражении отражений.

Джейн приближалась к нему, и трава приминалась под ее ногами, и потрескивали попавшие под каблук сухие веточки – и он встал с пригорка и шагнул ей навстречу…

…Потом, когда они лежали на его расстеленном комбинезоне, и дыхание их постепенно успокаивалось, он, продолжая гладить ее обнаженную грудь, все-таки не удержался от вопроса. Хотя и знал, что все вокруг – нереально. Возможно, как и он сам. Глаза ее были полузакрыты, она слегка улыбалась и водила пальцем по своим зацелованным до крови губам.

– Как ты думаешь, чем закончилась вся эта история на Солярис? – спросил он.

Ему было интересно, что она ответит, и ответит ли вообще, потому что он никогда не думал о том, каким могло бы быть продолжение той книги.

Джейн открыла глаза. Теперь они были не серыми, а голубыми – в них отражалось небо. Смешно оттопырила нижнюю губу – именно так, как делала всегда, – и пробежалась пальцами по его голому животу; тоже, как всегда.

– Печально закончилась, Алекс. – Голос у нее был негромкий и мягкий. – Оказалось, что Крис вовсе не человек. Он вновь побывал на древнем мимоиде и нашел там собственное тело. Мертвое… Тот, кто считал себя Крисом, на самом деле тоже был фантомом, порожденным океаном.

Батлер совершенно точно знал, что никогда не думал о таком финале. И все равно, этот ответ не мог прояснить ситуацию. Сознательно он, может быть, и не думал, а подсознательно?

Он понимал, что бесполезно пытаться выяснить истинное положение дел, разобраться с явью и бредом, но вновь не удержался – вопрос был подсказан все той же книгой:

– Ты знаешь, как зовут нашего пилота?

Во времена его встреч с Джейн он и понятия не имел о том, что есть на свете некий Свен Торнссон. И Джейн, разумеется, тоже не знала.

Она с улыбкой посмотрела на него:

– Господи, о чем ты думаешь, Алекс?.. Неужели это так важно?

– И все-таки? – настаивал он.

Она вздохнула:

– Икар Монгольфье Райт. Хорошее имя для пилота. Доволен?

– Не знаю…

– Ну вот и я не знаю, Алекс. – Она по-прежнему улыбалась. – Ты не хотел бы чего-нибудь пожевать?

Он прислушался к себе и отрицательно покачал головой:

– Пожалуй, нет…

– А вон там, смотри.

Он оглянулся. На траве лежала большая белая бумажная салфетка, а на ней рядочком выстроились булочки, усыпанные черными точками маковых зерен. Булочки в форме сердечек с открыток к дню Святого Валентина. Одну из них уже исследовал проворный муравей. Такие сдобные булочки он помнил с раннего детства – их пекла мама, и он с братцем Ником уплетал их за обе щеки.

…Да, это были те самые булочки. Булочки из детства. Мягкие, еще теплые, с легким привкусом имбиря.

– А если я захочу ведерко клубничного мороженого? – спросил он с набитым ртом, окончательно отбросив мысль о пистолете. – И шоколадного Санта Клауса?

– Пожалуйста, – улыбнулась Джейн. – Все, что захочешь. Можно здесь, можно там. – Она повела рукой в сторону далекого поля. – Только сначала отдохни.

И она, сложив зацелованные губы трубочкой, легонько дунула ему в лицо…

…Барьер если и не исчез до конца, то местами просвечивал насквозь. Память не только стала гораздо более полной – теперь Алекс Батлер знал, что ему нужно делать дальше.

Он был уверен в том, что это случилось бы обязательно – через неделю, через месяц, через год, – но случилось бы. Просто слова брата оказались катализатором – и барьер рухнул именно теперь, а не через неделю или год…

Спать он больше не мог, но и к сраженному коньяком Доусону не спешил – и все вышагивал и вышагивал по гостиничному номеру, за окном которого плескалось в ночи разноцветье реклам, вышагивал, словно вновь и вновь воссоздавал свой путь в лабиринтах Сфинкса. И намечал новый путь, по которому ему отныне предстоит идти.

55.

– Поздравляю, – сказал слегка опухший Пол Доусон, когда Батлер пришел к нему в номер и заявил, что сплошной барьер превратился в ветхий забор с поломанными досками, за которым довольно хорошо виден сад. – Я знал, что так и будет.

Он, чуть поморщившись, уселся в кресло.

– И что же вы вспомнили, Алекс?

– Много чего, так сразу и не расскажешь… Побродил я немало… Но главное было в конце… – Батлер замялся. – Понимаете, Пол… Там очень много личного… Не помню, кто сказал: «Что пройдет, то будет мило»… Я был в своем прошлом, именно там и тогда, где и когда мне было особенно хорошо. В совершенно реальном прошлом, Пол! Да, я понимаю, головой понимаю, что это все-таки какая-то очень ловко устроенная иллюзия, но сердцем… Сердцем чувствую, что все было на самом деле. Многое из того, что там происходило, в действительности никогда не происходило… Да, была похожая ситуация, достаточно давно… а все остальное – мои реализовавшиеся мечты и желания. Как бы реализовавшиеся. Я был в мире моих желаний…

– Подождите, Алекс.

Доусон потряс головой, помассировал пальцами виски и снизу вверх взглянул из кресла на стоявшего лицом к нему, у окна, Батлера. За окном шевелился, просыпаясь, утренний город.

– Вы хотите сказать, что марсиане прозондировали ваши мозги, узнали ваши сокровенные воспоминания и желания – приятные воспоминания и желания, – и оборудовали для вас персональный мир, то ли реальный, то ли иллюзорный?

Батлер выбросил палец в его сторону:

– В точку, Пол! Для человека, накануне чрезмерно накачавшегося коньяком, вы даете потрясающе точные формулировки.

– Особых мук похмелья никогда не испытывал. Что же вы все-таки там увидели, Алекс? Хотя бы намеком. Чем те времена были для вас так хороши? Женщина?

– Да. Мы расстались… Кстати, вчера звонил мой брат, он завтра приедет ко мне. И она тоже.

Доусон молча вскинул брови, ожидая продолжения.

– Она теперь с ним. Я только вчера от него узнал. Но мы расстались не из-за этого. Просто у меня была жена, и она, эта женщина, Джейн, не видела перспективы.

Доусон медленно покивал:

– Да, женщинам нужна перспектива. Это та самая Джейн, о которой вы говорили?

– Та самая. То, что там было, Пол… Это действительно мир моих желаний. Возможно даже – не всегда осознанных, подспудных… А они как-то уловили и воплотили, те, кто внутри Сфинкса. И еще… Мне трудно подобрать определения, трудно точно передать… – Батлер приподнял руки и пошевелил пальцами, подыскивая слова. – То ли мне внушили эту мысль, то ли я сам до такого додумался, еще там, в Сфинксе, а потом забыл…

– Не тяните, Алекс! – поторопил его Доусон. Он подобрался в кресле, словно готовясь к прыжку, и настроение у него было явно не сродни вчерашнему. – Вы подошли к самому главному!

Алекс прекратил свои манипуляции и, оттолкнувшись от подоконника, пустился в медленное странствие по комнате, на ходу роняя слова:

– Повторяю: я не знаю, насколько все это соответствует действительности… Но мне почему-то кажется… теперь кажется… Те, внутри Сфинкса… Это не хозяева, да, как вы и говорили. «Многие ушли, а некоторые остались». Помните? Я встретил там Фло… только это была не она, а подобие Фло… Это ее слова. – Он остановился и повернулся к напряженно следившему за ним Доусону. – Самое главное, Пол: те, которые остались… им нужны хозяева, новые хозяева… Мы, земляне, должны стать их новыми хозяевами… Никаких коварных марсиан, Пол, никакой агрессии! Они вовсе не собираются нас завоевывать. Мы им нужны как хозяева, а они создадут для каждого из нас отдельный мир – из наших воспоминаний и желаний. Мы им нужны, как любому из нас нужен близкий человек, без этого они угасают, давно уже угасают… Что-то в этом роде…

Доусон выскочил из кресла, как оторвавшийся от трамплина лыжник.

– И на нас с вами возложена миссия переправить к слугам как можно больше новых хозяев? Так?

– Не знаю, – ответил Батлер.

Доусон вытащил сигареты, закурил и, сделав несколько глубоких затяжек, изрек из клубов дыма, словно Господь, явившийся Моисею на горе Синай:

– Они рассчитывают на то, что мы с вами будем проводниками, Алекс. Что мы будем показывать людям путь в новый мир. Вернее, в новые миры – миры их самых лучших воспоминаний и желаний.

– Был какой-то фантастический рассказ… – Батлер наморщил лоб, вспоминая. – Шекли? Саймак? Кто-то там питался человеческими эмоциями. Что-то типа энергетических вампиров.

– Жуки кфулу. Хотите сказать, что люди им нужны как своеобразная пища? Высосут положительную энергетику и оставят помирать? – К потолку понеслись очередные клубы дыма. – Возможно. Если вообще принимать все эти наши с вами полувпечатления за истину. Вы пытаетесь втолковать собаке, чтобы она выключила телевизор, а она вместо этого несет вам вчерашнюю газету. Несовместимость и непонимание. Может, так и мы с вами… Слишком уж все это действительно фантастично.

– Фантастично? И это утверждаете вы? Вы, который…

– Да, тут вы, пожалуй, правы. Это я пытаюсь сопротивляться. Все-таки не совсем приятно осознавать, что выступаешь в роли орудия, подчиняешься чужой воле.

– Не знаю… – тихо сказал Батлер. – Когда все это на меня навалилось, сегодня ночью… я потом уже не спал, не мог заснуть. Лежал, думал… И понял, что совсем не прочь был бы вернуться… туда… Я понял, что мне уже не нужна эта, теперешняя, Джейн… мне нужна память о той, прежней, Джейн… Я уже не тот, и она уже не та – сколько лет-то прошло… Воплощенная память, возвращение в прошлое – вот что мне нужно. – Батлер остановился посредине комнаты, напротив Доусона, солнечный луч бил ему прямо в лицо, но он не щурился и не отходил в сторону. – Мне тридцать восемь, Пол. И возраст Христа остался позади, и половина жизни, скорее всего, уже прожита. Подъем закончился – и начался спуск. Я думаю, у каждого человека наступает такой момент, когда приходит осознание: апогей пройден и больше не повторится. Ко мне такое осознание уже пришло, я совершенно отчетливо понимаю: все лучшее осталось позади, в прошлом, и дальше жизнь будет катиться по инерции, к финишу. Жизнь утекает между пальцами, Пол, и ее не остановить, и изменить ничего нельзя! Я иногда просто-таки физически чувствую, как уходят дни, – день за днем, день за днем… как вагоны, Пол! Цепляешься за них, а они неумолимо проскальзывают мимо, уходят к финальному тупику – и удержать их ты не можешь. Я это чувствую, Пол… И лучше уж переселиться в мир воспоминаний. Раньше в прошлое было невозможно вернуться – а теперь такой шанс есть. И я обязательно постараюсь им воспользоваться.

Доусон хмыкнул и задумчиво покрутил в пальцах недокуренную сигарету.

– Вы рассуждаете, как древний старик, Алекс… И… И я, пожалуй, склонен с вами согласиться. Хотя, честно говоря, я об этом так серьезно еще не задумывался. Вернуться в прошлое… – Он сделал новую длинную затяжку. – А чем же все кончилось там, в вашем мире?

– А вот тут – провал. Мы с Джейн были в Майами… ну, как бы в Майами… там, в Сфинксе… Вернулись с пляжа, посидели в ресторане, танцевали… Потом… В общем, я заснул… там… А очнулся уже на борту модуля. В компании Нарбутиса и Миллза.

– Майами… Вы там были только вдвоем? Никаких других людей не было?

– Почему же? Полным-полно народу, как всегда. Обычные люди, ничего иллюзорного. Хотя я понимаю, конечно, что никаких пляжей и никаких людей там на самом деле не было. Но это я сейчас понимаю… нет, вру! И тогда понимал – только мне было все равно. Может, среди них были и настоящие марсиане… слуги… Я ни о чем таком не думал, мне было просто хорошо. Иллюзия не иллюзия – какая разница? Может быть, весь наш мир тоже только иллюзия – главное, чтобы мы, – Батлер выделил голосом это «мы», – его считали настоящим. Все, что было там, ничем не отличалось от настоящего… и я туда вернусь.

– И вы знаете, как это сделать? – спросил Доусон.

– Знаю, – уверенно сказал Батлер. – Нужна пирамида. Нужна подходящая пирамида.

Доусон задумался, машинально стряхнул пепел прямо на пол. Потом медленно произнес:

– Мне кажется, что рано или поздно я бы тоже это сообразил. Они подстраховались, делая инструментами нас обоих. Расчет был такой: или вас озарит – или меня. Или и вас, и меня. Но дело в том, Алекс, что я пока вовсе не горю желанием переселяться в прошлое. Мне интересно в настоящем.

– Пока, – с нажимом сказал Батлер.

– Да, возможно, – согласился Доусон. – Но ваше возвращение в одиночку вряд ли их устроит. Если бы им был нужен только один Алекс Батлер, они бы вас не выпустили.

– Я не собираюсь возвращаться в одиночку, Пол. Вернее, если и собираюсь, то не сейчас. Сначала я найду и опробую пункт переброски. Потом найду людей, которые хотели бы погрузиться в счастливый мир собственного прошлого. Кто-то из них вернется сюда – на время – и расскажет другим. Желающих наберется немало, хотя я не склонен считать, что это будет повальный исход. И мне почему-то кажется, Пол, что и вам захочется там побывать.

– Зов крови, – криво усмехнулся Доусон и, подойдя к столу, с силой вдавил окурок в пепельницу. – Вижу, вы продумали целый план, Алекс.

– Это не мой план, – сказал Батлер.

Доусон извлек из пачки новую сигарету, поднес к ней зажигалку. Зажигалка слегка подрагивала в его руке.

– Не думаю, что такое массовое бегство будет одобрено властями, – заметил он, вновь выдыхая дым.

– Я тоже не думаю. Безусловно, если установят контроль над пирамидой Хеопса, оттуда не убежишь. Вернее, туда не попадешь. Но есть и другие места.

Доусон приблизился к Батлеру и произнес, глядя ему в глаза:

– Алекс, поверьте, я отнюдь не собираюсь чинить вам препятствия. Все эти мои колебания только из-за того, что мне не очень комфортно ощущать себя орудием, я уже говорил. На самом деле я готов отправиться с вами и тоже добросовестно исполнять роль проводника. В конце концов, это, наверное, и есть мое предназначение. Именно это, а не что-либо другое. И я знаю, где есть такая пирамида: в амазонской сельве. Только не спрашивайте, откуда я это знаю. Просто знаю. Поверьте.

– Я вам верю, Пол, – тотчас отозвался Батлер. – Наверное, этот мой странный зуд… Меня тянуло именно туда, только без вас я бы тыкался во все стороны и маялся гораздо дольше.

– Они старались нас свести, и у них получилось… Ведь скажите, положа руку на сердце: разве у нас с вами есть выбор, и мы можем поступить иначе? Разве орудия могут ослушаться хозяев?

Алекс Батлер молчал.

Доусон, дымя сигаретой, задумчиво прошелся по комнате.

– Да, вот еще что, – встрепенулся Батлер. – Совершенно не помню, как у меня в кармане, там, внутри Сфинкса, оказалась визитка. Магазин дамского белья в Уолсолле, некто Келли. Это в Англии, я узнавал. Видимо, нашел в каком-то коридоре Сфинкса. Или он мне ее вручил в придуманной реальности. То есть он-то не придуманный, этот Келли, он на Земле очутился в точке перехода… в пирамиде… И его занесло в Сидонию. Я так думаю. Иначе откуда бы она у меня взялась, эта визитка?

– Да, – кивнул Доусон. – Очень даже может быть. Переходы продолжают работать, и это хорошо…

…Позавтракав в ресторане отеля, они отправились в аэропорт. И там, в ожидании посадки на рейс до Трентона, Батлер рассказал Доусону о том, что ему вспомнилось, что удалось разглядеть сквозь щели в заборе. Черная стена… Исповедь жреца Лучезарного… Исчезновение Фло… Мумии… Пирамида и открывшийся переход в земной Теотиуакан… Женщина в красном, псевдо-Флоренс… Черная башня… Джейн…

Джейн…

56.

В Трентоне накрапывал дождь, и разгулявшийся ветер срывал с деревьев листву. Листья метались в воздухе, как мысли в голове сумасшедшего, и было что-то зловещее в этой их суете.

Сразу по прибытии Батлер с Доусоном поехали в банк, и в результате немалая доля состояния Алекса была переведена на банковский счет мемфисского бизнесмена, дабы застраховаться на случай возможного негласного наблюдения за Батлером. Возможно, Батлер делал рискованный шаг, – но он нисколько не сомневался в порядочности человека, чья цель совпадала с его собственной целью.

Добравшись до коттеджа Алекса, они устроились у компьютера, разыскивая необходимую информацию и обсуждая детали своих дальнейших действий.

А на следующее утро Батлеру позвонил Ник и сообщил, что он и Джейн уже в пути.

…Алекс старался справиться с волнением, но это у него плохо получалось. Он кругами вышагивал по двору, а Доусон сидел в шезлонге под дубом и листал толстенный географический атлас, едва удерживая его на коленях; второй атлас, с картами и фотографиями поверхности Марса, прихваченный из любопытства с книжной полки ареолога, лежал на влажной траве у шезлонга.

Срыв в питейном заведении в окрестностях клиники Святого Марка был у него единственным. Если он и продолжал переживать по поводу своего невероятного происхождения, то переживания эти никак не отражались на его поведении. Батлер тоже не касался этой темы – ему было о чем думать и что раз за разом прокручивать в голове; теперь воспоминаний и впечатлений о марсианской эпопее хватало с лихвой. И все-таки, как человек, усвоивший в период предполетной подготовки немало премудростей науки психологии, он не мог не задаться вопросом: что означает такое поведение Доусона? Что это – вызывающая восхищение душевная уравновешенность, умение быстро справиться с шоком, сгладить его – или же речь идет не о сглаживании, а о подавлении, которое чревато непоправимым душевным потрясением?

Впрочем, в данный момент он об этом не думал. Он думал, как встретится с Джейн. И пусть даже та Джейн, та девушка, которую он знал и любил, приехать никак не могла, потому что осталась там, в глубинах Марсианского Сфинкса, куда он непременно вернется, а здесь его ждала всего лишь встреча с тридцатитрехлетней женщиной, живущей с его братом, – но волнение не проходило. И к этому волнению примешивались другие чувства… Нет, не любовь, любовь была в прошлом – здесь, на Земле, и в будущем – там, на Марсе… Досада? Да, пожалуй, досада. Расстаться с ним, сбежать от него в Филадельфию, чтобы отыскать там Ника – он говорил ей о Нике… Ревность. Променять его на Ника… Злость. Злость относилась только к брату. Ни разу не обмолвиться ни словом! И ведь когда он, Алекс, приезжал к Нику в Филадельфию, тот специально скрыл Джейн… Специально! Да и теперь, скорее всего, не стал бы брать ее с собой, если бы не рассчитывал на то, что размякший братец, то бишь он, Алекс, отвалит побольше денег. Хотя… Хотя, возможно, Ник здесь и ни при чем, и это действительно решение самой Джейн?..

Он взвинчивал себя и нарезал круги по двору, как стайер на дорожке манежа, – и когда подъехало такси, чувствовал себя совершенно измотанным. Дальнейшее воспринималось кусками, подобно прояснившимся фрагментам воспоминаний о пребывании внутри Марсианского Сфинкса.

…Брат Ник – высокий, худощавый, широкоскулый, длинноволосый, с довольно жалкими усиками, похожий на не слишком преуспевающего рок-музыканта из провинциальной команды. Потасканные джинсы, чересчур широкая, обвисшая куртка, словно с чужого плеча. Темное лицо, какие-то воспаленные глаза. Ник старается изобразить радость, продемонстрировать отличное настроение, а глаза не в силах участвовать в этой игре, глаза -поистине зеркало, отражающее состояние души, а состояние это совсем не радужное, и чувствуется, что он смущен, что он не в своей тарелке…

…Невысокая сероглазая женщина с короткими светлыми волосами – а раньше они струились по плечам. И не серая куртка на ней, как тогда, а темно-синий жакет с аппликацией, а под ним виден черный топ, и джинсы другие, цвета летнего неба… Знакомая женщина. Знакомая – не более… Похожа на ту, из прошлого, но не та.

И сразу же к Батлеру пришло спокойствие. Остановившаяся перед ним женщина имела мало общего с той, настоящей, Джейн, которая ждала его в одном из миров Марсианского Сфинкса.

Он обнялся с Ником, пожал руку Джейн – но так и не встретился с ней взглядом, – представил Доусона, «компаньона по бизнесу», который поднялся из шезлонга, оставив там вместо себя раскрытый атлас.

Прошли в дом, и Алекс вручил гостям по бутылке пепси-колы – промочить горло с дороги. Ничего другого в холодильнике не было, и кухонной возни он не признавал. Поэтому обедать отправились в ресторан, а потом Джейн решила накупить продуктов для домашнего ужина, и Доусон вызвался ее сопровождать. Алекс высадил их возле супермаркета и остался наедине с братом. Заглушив мотор, он повернулся к заднему сиденью:

– Ну, давай, выкладывай.

Ник изобразил было непонимание, но Алекс не дал ему возможности разыгрывать ненужный спектакль.

– Только не прикидывайся, Ник, – резко сказал он. – Черта с два я бы тебя увидел, если бы не стал денежным мешком. И черта с два ты решил бы попросить у меня денег, если бы, опять же, я не стал денежным мешком.

– С чего ты взял, что я собираюсь просить у тебя денег? – вновь попытался начать спектакль Ник, но Алекс и на этот раз дал ему понять о своем полнейшем нежелании заниматься драматургией.

– Потому что ты на мели, – сказал он. – У тебя на физиономии все написано.

Ник собрался было что-то ответить, но промолчал и, коротко вздохнув, отвернулся к окну.

– Я дам тебе денег, – продолжал Алекс. – Столько, сколько душе твоей будет угодно. В разумных пределах, конечно, – тут же уточнил он. – И не взаймы, а насовсем. В общем-то, мне их просто некуда тратить. К роскоши я не привык, и в тридцать восемь поздновато приобретать новые привычки. Так что не беспокойся.

Ник оторвался от созерцания автостоянки и положил руки на спинку переднего пустующего сиденья, покинутого Доусоном:

– Нет, Алекс, только взаймы. Я верну, только не сразу. Года через два-три, не раньше.

– Договорились.

Алекс без всякой нужды потер пальцем руль. Потом поднес палец к глазам и принялся внимательно рассматривать его.

– Как же это вы нашли друг друга? – спросил он, не отрываясь от изучения пальца.

– Это не мы, – быстро ответил Ник, словно ждал такого вопроса. – Это она. Один одинокий человек пришел к другому одинокому человеку… Она мне только потом сказала… Я ведь ничего не знал, Алекс, ни слухом ни духом… Нашел у нее твою фотографию, – Ник повел плечами, будто стараясь освободиться от своей старомодной рокерской куртки, – устроил допрос с пристрастием, ну и…

– Чем она занимается?

– Что-то переводит, по заказам.

– Как вы с ней?

– Нормально… Алекс, я на самом деле ничего не подозревал. Если бы она хоть словом обмолвилась, то… ну, не знаю…

Алекс похлопал брата по руке:

– Все в порядке, Ник. Живите долго и счастливо…

– И умрите в один день! – с облегчением подхватил Ник. – Нет, я бы предпочел умереть раньше, чем она… тьфу ты, дьявол! Да зачем умирать?! Это такое дело – никуда не уйдет, хоть на завтра ты его откладывай, хоть на послезавтра… Поздним вечером, когда все уже разошлись по своим комнатам, и Алекс, еще не раздевшись, лежал на диване, глядя в темное небо за окном, к нему пришла Джейн.

И опять это была не та Джейн. Прошлое выглядело милее настоящего, и в будущем ожидало все то же милое прошлое. Настоящее представлялось совершенно ненужным элементом, и все-таки Батлер не удержался от вопроса.

– Почему именно Ник? – спросил он, когда молчание стало почти невыносимым.

Джейн сидела у него в ногах, очень ровно держа спину, и ее лицо бледным пятном выделялось в полутьме.

– В нем я видела тебя. Всегда видела тебя.

– А теперь?

Джейн тихо вздохнула:

– Не знаю…

– Зачем ты приехала?

– Не знаю, – повторила она. – Да, наверное, прошлое должно оставаться прошлым. Только прошлым.

«Прошлое станет будущим», – подумал он.

И тут его осенило: ведь для нее их совместное прошлое тоже может обернуться будущим!

Он сел на диване и придвинулся к Джейн:

– Послушай, а как ты смотришь на то, чтобы вместе с Ником поучаствовать в одной экспедиции? Мы с Полом собираемся на Амазонку, прямо сейчас, чтобы управиться до сезона дождей, до декабря. Там есть одно место, где воплощаются воспоминания о прошлом, лучшие воспоминания. Ты хотела бы очутиться в собственном прошлом, возвратиться на несколько лет назад? До того, как ты уехала в Филадельфию? Ника, думаю, я уговорю. Хотела бы, Джейн?

– Зачем ты так? – Ее голос дрогнул.

– Я не шучу. Ты еще не знаешь Пола, он помешан на всяких раскопках, развалинах, гробницах. В Амазонии есть одна пирамида, и там действительно можно вернуться в прошлое. Это правда, Джейн!

– Сказочная правда… Я не против, Алекс. Если тебе это зачем-то нужно…

– Тебе это тоже нужно, Джейн, вот увидишь. А с Ником я поговорю завтра. Вас ведь ничего срочное не держит?

– Не держит. – Джейн как-то поникла. – Нас давно уже ничего не держит… Только больше не говори, что где-то там можно вернуться в прошлое. Я уже давно не маленькая, Алекс…

Переливчатая мелодия мобильного телефона ворвалась в сон и разрушила его. Так исчезает цель с экрана радара при результативном запуске боевой ракеты. Алекс вывалился в настоящее, где гуляло по комнате утро, новое утро нового дня.

Ему не хотелось отвечать на этот телефонный вызов, однако он пересилил себя: если его ищут, то обязательно найдут, нагрянут прямо сюда и припрут к стенке. Он и так уже довольно долго не отвечал на звонки. Не стоит продолжать игру в прятки…

– Это Лоу, – раздался в трубке знакомый голос. – Как дела, Алекс?

Батлер сел на кровати, упираясь рукой в подушку, и осторожно ответил:

– В порядке. Приобщаюсь к бизнесу, работаю с компаньоном. Или вы не это имели в виду?

– Не это.

– Ничем новым порадовать не могу…

Он с трудом заставил себя довести разговор до конца. Уронил мобильник на пол и снова лег и закрыл глаза. Из-за двери не раздавалось ни звука – похоже, все еще спали. Или просто старались не шуметь.

«Ничем новым порадовать не могу»…

Батлер не был полностью уверен в том, что Лоу не уловил фальши.

«Да почему это он должен что-то заподозрить? – подумал Алекс. – Он что – профессиональный психолог? Коп? Агент АНБ?»

Он ни с кем не собирался делиться своими воспоминаниями. Его, как и Доусона определили в проводники, и он должен был выполнить свое предназначение – и никак иначе. И совершенно незачем кому-то еще знать, что память его восстановилась, – за этим могли последовать совсем не те действия, какие были бы желательны ему, проводнику…

Он встал с кровати, оделся и подошел к окну, на ходу привычно включив компьютер. Почты в последнее время было мало – мир прекрасно обходился без планетолога-ареолога Алекса Батлера.

Утро, в отличие от предыдущих, было прозрачным и светлым, как в первые дни творения. Дубы во дворе вполне могли сойти за деревья Эдемского сада, и не маячил еще у ворот тот херувим с пламенным мечом обращающимся, о котором говорилось в Библии, а стоял у шезлонга Адам, то бишь братец Ник, и рассматривал что-то в оставленном Доусоном толстом географическом атласе.

«Надо будет сегодня съездить с ним к родителям», – подумал Алекс и, открыв окно, высунулся наружу, вдыхая прохладный воздух с легкой примесью чего-то горелого.

Ник обернулся – то ли на звук, то ли почувствовав взгляд в затылок, – и Алекс приветственно махнул рукой и показал, чтобы Ник поднимался к нему, на второй этаж. Ник кивнул в ответ и, положив атлас на другой, марсианский, направился к дому. Походка у него была тяжелая и ничем не напоминала прежнюю, размашистую и уверенную, какую Алекс помнил с давних лет; тогда он еле поспевал за братом на стадион или в кино…

– Есть предложение, – без обиняков начал он, едва Ник вошел в комнату. – Садись, слушай и решай.

Ник настороженно взглянул на него и присел на край дивана с таким видом, словно под ним была мина, готовая в любой момент взорваться. Одет он был в те же замусоленные джинсы и плотную клетчатую ковбойскую рубашку, тоже видавшую лучшие виды.

– Речь не о деньгах, – тут же сказал Алекс, угадав причину настороженности брата. – Деньги ты получишь, не сомневайся. Речь о другом. Если у тебя нет никаких неотложных дел, я предложил бы тебе прокатиться в Южную Америку. Вместе со мной и Полом. Джейн тоже не против составить нам компанию, я с ней вчера говорил.

– И когда же это ты успел? – нахмурившись, спросил Ник.

– Вчера вечером, – невозмутимо ответил Алекс. – Надеюсь, я имею право общаться с ней и без твоего присутствия?

– Ты свои права безвозвратно потерял, – мрачно произнес Ник. – Еще тогда. Держался за свою фифу… – Он с самого начала почему-то не переносил Гедду.

Алекс уселся на стол, возле монитора, и поставил ноги на кресло.

– Давай не будем, Ник. Я ни на что не претендую, все давно прошло. Я предлагаю тебе увлекательную туристическую поездку в амазонскую сельву – край заброшенных индейских городов и древних пирамид, край, где навалом всяких сокровищ…

– И где ждет не дождется нас полная золота страна Эльдорадо, – фыркнув, закончил фразу Ник. – Я еще не впал в детство, братишка. Мне не доводилось бывать в сельве, но я примерно представляю, как чудесно могли бы там чувствовать себя туристы. Не морочь мне голову, староват я для таких авантюр.

– Тебе сколько: восемьдесят или все-таки даже еще не сорок? – поинтересовался Алекс. – Притом мы не будем продираться сквозь чащобу – недаром же изобрели вертолеты! А в конце, представь: затерянная в чаще пирамида, битком набитая раритетами! Мой компаньон точно знает, где ее искать.

– Тебе что, мало тех денег от НАСА?

– Те деньги я получил за работу, а эти свалятся в руки сами, стоит лишь слегка потрясти ветку. Минимум усилий. Правильно ли будет отказываться от состояния, которое само падает тебе в руки?

Ник прищурился, пощипал себя за ус:

– Что-то ты темнишь, док. Какие-то детские сказки про сокровища…

– Это не сказки. Пол – специалист по поиску всяких древностей. У него есть информация. Стопроцентно достоверная информация. А у меня есть деньги. Вполне нормальный расклад.

– А зачем тебе я… и Джейн? Если бы мы не приехали, ты не стал бы разыскивать меня в Филадельфии, чтобы сделать такое предложение, так? С чего же это вдруг ты решил приобщить меня и Джейн к вашим с Полом делам? Или ту пирамиду охраняют демоны, древние индейские духи, и без жертвоприношения туда не сунешься? А жертвы – это я и Джейн?.. – Ник говорил все это с усмешкой, но глаза его были серьезными. Он определенно чувствовал в неожиданном предложении Алекса какой-то подвох.

– Понимаешь, Ник, жизнь по сути своей очень пресная штука, чередование похожих один на другой дней – если по большому счету… Врач делает одни и те же операции. Кассир в супермаркете выбивает одни и те же чеки… ну и так далее. Очень точно уж не помню кем подмечено: «Как зубья пилы – чередою бегущие дни: со скрежетом жизнь перережут они»…

– Сборник Валлювара, «Тирукурал», – вставил Ник. – Древняя Индия.

– Узнаю старого книжного червя, – смехнулся Алекс. – Так вот, чтобы не пилили тебя эти одинаковые дни, нужно стараться хоть как-то их разнообразить. Создавать приключения. Да, согласен, приключения кончаются, и опять продолжается обыденность… Знаешь, я страшно не люблю эпилоги. Пустились в путь, искали сокровища, сражались с пиратами, а потом… Капитан Смоллет оставил морскую службу. Бен Ганн пошел в привратники к сквайру… Всё! Приключения кончились, Остров сокровищ исчез – и вновь потянулись обычные дни. До самой смерти. Так надо искать новые приключения! Неужели тебе не интересно на время поменять свой образ жизни?

– Заботишься, чтобы я не засох, братишка? – с легким сомнением произнес Ник. – Что ж, если там действительно… хотя уж больно все это… Пирамида… Сокровища… А с другой стороны… Мне в последнее время страшно не везет, Алекс. Да и не только в последнее время – вообще не везет! Я ведь игрок… Сейчас одни долги… Надо подумать.

– Подумай, Ник. В убытке не останешься, это я тебе обещаю.

Тем же утром Алекс поведал Доусону о своих планах насчет Ника и Джейн.

– Понимаю, – кивнул Доусон. – Хотите и их осчастливить? Что ж, ваше дело, Алекс. Может быть, это самый правильный ход. И что, вы им все рассказали?

– Нет. Это потом, позже… Когда найдем.

– А вам не приходило в голову поделиться информацией с коллегами из НАСА?

– Приходить-то приходило, но, думаю, делиться не стоит. Я не уверен, что они выберут именно тот вариант, который бы меня устраивал. Сегодня мне звонил Лоу, и я ему сказал, что ничего не вспомнил.

– И правильно сделали, Алекс. Как один из вариантов, они рассматривают уничтожение Сфинкса вместе с «могиканами» – так они их называют.

– Откуда вы это… Ах, да. Опять покопались в чьих-то мозгах?

– Проводник должен знать о возможных препятствиях. Между прочим, таинственным телепатом, то бишь мною, они занимаются всерьез. Поиски масштабные… но бесполезные.

Алекс усмехнулся:

– Вот сдам вас, и получу вознаграждение. Денежки к денежкам. Уж очень неудобный вы человек, Пол, с этим вашим чтением мыслей…

Доусон пристально взглянул на него:

– А я и не совсем человек. И сдавать вы меня не собираетесь. Нужно действовать, Алекс. Скажите Лоу, что везете брата в Бразилию, поразвлечься и все такое. А я домой, а потом вас там найду. В Манаусе. Думаю, в Амазонию они за вами не сунутся.

– Да, Пол, – чувствуя неловкость за свои последние слова, ответил Алекс. – Сейчас закажу билеты.

57.

«В конце XIX века нарождающаяся эра автомобиля потребовала шин, мир жаждал каучука, и давала его только Амазония. Множество авантюристов устремилось в доселе неведомую деревушку Манаус, рассчитывая быстро разбогатеть. Бывшие хозяева сельвы – индейцы, соблазнившись дешевыми безделушками, тканями, виски, быстро попали в зависимость от белых пришельцев, без надежды когда-либо выбраться из долгов. Но рабочих рук не хватало – смертность среди индейцев была очень высокой. Тогда вербовщики обратились к белым нищим сухих земель и в голодные порты северо-востока. Деньги, виски и сказочные обещания сделали свое дело – в Манаус начали прибывать тысячи преисполненных надежд серингейрос – сборщиков каучука. Многим из них суждено было умереть в сельве от истощения, болезни бери-бери, погибнуть от рук индейцев или сгинуть в ловушках «зеленого ада».

Деньги в Манаус текли рекой, сколачивались миллионные состояния. Квартал «красных фонарей» стал чуть ли не самым большим в мире. Город рос и жирел.

Однако каучуковая лихорадка быстро закончилась – англичанин Уитхэм тайком вывез семена гевеи, основного каучуконоса, в Юго-Восточную Азию, и Коломбо с Сингапуром завалили рынок дешевым каучуком. Наступивший экономический застой превратил Манаус в «мертвый город».

Второе дыхание города открылось в 1967 году, после объявления зоны свободной торговли в Манаусе…»

Алекс Батлер прошелся взглядом по цветным фотографиям: пестрые попугаи, солнечные цапли, распахнувшие крылья, туканы с огромными клювами, голубые бабочки, изъеденные временем дворцы, окруженные пальмами и кактусовыми изгородями, хижины на сваях на фоне речного простора – и бросил рекламный проспект на столик гостиничного номера. Был поздний вечер, но на улице по-прежнему веселились разгоряченные кашасой* туристы. Алекс только что принял душ и устроился в кресле, раздумывая, как завершить насыщенный день. Традиционно – телевизором? На стене возле телевизора висел красочный постер. Театро Амазонас – здание оперы, символ Манауса. Он вместе с Ником и Джейн побывал там в первый же день прилета в столицу штата Амазонас. Этому разукрашенному фресками мраморному дворцу было больше сотни лет, его заказали в Англии и доставили в Манаус по частям. * Бразильский крепкий алкогольный напиток из сахарного тростника. (Прим. авт.)

И не только там они успели побывать. Устроились в отеле – и пошли бродить по тихим тенистым улицам, благо столбик термометра не дотягивал и до двадцати пяти. Накупили всякой экзотической мелочи в лавках и прямо в сквериках, у ремесленников-кустарей, полюбовались на отделанные голубой керамикой дома, забрели в порт… А потом, прибившись к экскурсионной группе, отправились к месту под названием «слияние рек» – там Риу-Негру впадает в Солимоеш, порождая собственно Амазонку. Два потока параллельно уходили вдаль, не смешиваясь друг с другом, – черные, похожие на шипучую кока-колу воды Риу-Негру и мутно-желтые, густые, как кофе с молоком, воды реки Солимоеш. Зрелище было захватывающее…

А местная кухня! Алекс не считал себя гурманом, но не смог устоять перед соблазнительными запахами, витавшими вокруг ресторанов. Хотелось попробовать сразу все местные яства, и они добросовестно этим занимались, проверяя на выносливость собственные желудки. Ну разве можно было не отведать национальное бразильское блюдо фейжоаду – ассорти из фасоли, мяса, специй, муки маниоки с приправой из капусты, ломтиков апельсинов, риса и соуса из перца? К фейжоаде полагался национальный же напиток кайпиринья – Алекс от него отказался, Джейн ограничилась двумя-тремя маленькими глотками, зато преобразившийся по прибытии в Манаус, чуть ли не постоянно блаженно щурившийся Ник (вероятно, свою роль в этой перемене настроения сыграло солидное финансовое вливание Алекса) с удовольствием поглощал эту смесь тростниковой водки, лимона и сахара. Как можно было устоять перед гуасадо де тартаруга – тушеной черепахой? Только безнадежный язвенник мог пройти мимо шураско – бразильского шашлыка из говядины, однако никто из их троицы язвой не страдал. В прибрежном ресторане им прямо сказали, что они проживут жизнь напрасно, если не вкусят «корову в трясине» – и они вкусили очередной шедевр местной кухни: говяжью грудинку в бульоне из маниоки, заели ее итапоа – крабовым пудингом, сдобрили мармеладом из гуавы с сыром и муссом из маракуйи. И, конечно же, запили кофе, приятнейшим, с кислинкой и привкусом пряностей неповторимым бразильским кофе «Суль де Минас», что выращивается в штате Минас-Жерайс на восьмисотметровой высоте над уровнем моря. Быть в Бразилии и не пить кофе – это все равно что добровольно отказываться от водки в далекой России или от риса в Китае…

Это Лукуллово пиршество, этот безудержный бразильский карнавал, эти лихие самба и капуэйра желудков закончился тем, что Джейн пришлось глотать таблетки, а Алекс всю первую ночь в Манаусе не вылезал из туалета – в то время как Ник чувствовал себя превосходно, допоздна заливая в себя легкое белое вино.

На второй день Алекс был уже осмотрительнее и решительно отказался от очередного умопомрачительного блюда такака но тукупи – смеси пасты и муки маниоки с соусом, высушенными креветками и растением джамбо. Пол Доусон пока не давал о себе знать, и они отправились в одну из многочисленных поусад – поселений для туристов, – расположенных в окрестностях Манауса, прямо в джунглях, где можно было провести ночь, послушать на рассвете звуки просыпающегося леса и побродить там с проводником, разглядывая этот удивительный мир, позволявший представить то, что будет на Земле, когда наконец полностью выдохнется и канет в небытие человечество…

В отель вернулись только на следущий вечер, переполненные впечатлениями от прогулок во влажном душном полумраке, куда почти не проникали солнечные лучи, среди огромных орхидей и лишайников, ипомеи и множества других растений, названий которых они не знали… Деловитые очковые медведи… Гиганские выдры с совершенно разбойничьими усатыми мордами… Толстенькие капибары… Застывшие кайманы с тусклыми глазами статуй, сохранившими, кажется, остатки света давнего солнца какого-нибудь кембрия или девона… Все здесь источало дикость правремен, когда еще не было на Земле городов, телерекламы и хот-догов, но у Алекса нет-нет да и возникало ощущение, что он видит картины тщательно отрепетированного, ежедневно повторявшегося спектакля для туристов, где каждое животное, каждое растение играет свою нехитрую роль, и стоит только туристам удалиться, как сворачиваются в трубочку листья пальм, на полушаге застывают на ветвях обезьяны, камнем идут на дно стерниклы, только что как брызги вылетавшие из воды, спасаясь от выдр, да и сами выдры замирают рядом с ними, и нет им больше никакого дела до рыбы.

И как же все это изобилие жизни было непохоже на голый обездоленный Марс!

Впрочем, Батлер не думал о Марсе, он отрешился от мыслей и воспоминаний, от прежней жизни, от самого себя – и просто отдыхал, ни о чем не заботясь и не тревожась.

Алекс еще раз посмотрел на постер и взял пульт телевизора. И в это время раздалась приглушенная трель мобильника.

– Добрый вечер, Алекс. – Это был Доусон. – Я по соседству, напротив отеля. Ресторан «Виктория Регия».

– Здравствуйте, Пол. Я уж думал, вы пропали.

– Да нет, я тоже прилетел позавчера. Только другим рейсом, из Сан-Паулу. И успел переделать здесь кучу дел.

– С чего это вас занесло в Сан-Паулу? – недоуменно поинтересовался Алекс. – Вроде бы, это совсем в другой стороне.

– Захватил там нужного человека. Приходите, познакомлю. Это действительно нужный человек, можете не сомневаться.

Не прошло и четверти часа, как Алекс Батлер вступил под навес обрамленной кустарником круглой площадки ресторана «Виктория Регия», формой своей похожей на знаменитую одноименную местную кувшинку – подлинное украшение амазонских заводей-стариц. Пол Доусон, одетый в светлые шорты и легкую, в тон шортам, рубашку навыпуск, лакомился вместе с «нужным человеком» кокосовыми орехами в шоколадном муссе.

«Нужного человека», в унисон с наименованием ресторана и кувшинки, звали Викторией. И, как и цветок знаменитой кувшинки, она сияла белизной тонкой блузки и брючек в обтяжку. Виктория Монти, свободная журналистка, была яркой черноволосой женщиной с очень привлекательной грудью, в возрасте между тридцатью и сорока годами – точнее Алекс, по своему обыкновению, определить не смог. Подобные женщины рекламируют по телевизору стиральные порошки, зубные пасты и разные разности для критических дней. Она была похожа на бразильянку, но, как выяснилось в ходе разговора, появилась на свет в Амарилло, штат Техас.

Поработав некоторое время в провинциальной газете, Виктория рискнула резко изменить образ жизни и пуститься в свободное плавание. Начав с Ливана, она вскоре перебралась в Италию, а впоследствии прочно обосновалась в Бразилии, переезжая из одного в другой город Атлантического побережья все ближе к Уругваю – Форталеза, Ресифи, Салвадор, Рио и, наконец, Сан-Паулу. Свои материалы она предлагала различным информационным агентствам, и дела у нее шли очень даже неплохо. Пол Доусон познакомился с ней еще на Адриатике, и с тех пор она не теряла с ним связи, выуживая подробности его постоянных археологических изысканий. Доусон был для нее одним из многочисленных источников информации, и ни о каких других контактах, как понял Алекс, речь тут не шла. Виктория горела желанием побывать в глубинах Амазонии, где ждет не дождется древняя-предревняя пирамида, и собиралась самыми яркими красками расписать предстоящее открытие и донести его до информационных агенств. А значит, подумал Алекс, если и не миллионы, то тысячи узнают об этом чудесном месте, возвращавшем счастливое прошлое; и если не тысячи – то сотни поверят; и если не сотни – то десятки отправятся туда, к тем, кто жаждет обрести новых хозяев. Главное – пойдет слух, разбегутся круги по воде, все шире, все дальше и дальше… Власти, конечно, в конце концов отреагируют, но случится это далеко не сразу.

– Носик попудрить не желаешь? – минут через десять по-свойски обратился Доусон к Виктории.

– Изгоняешь представителей прессы? Хочешь пообщаться при закрытых дверях? – Журналистка промокнула салфеткой свои великолепные рекламные губы и встала, поигрывая узкой талией. – Мочевой пузырь меня пока не беспокоит, я уж лучше – туда. – Она показала изящным пальцем на игровые автоматы. – Потом позовешь, если меня к тому времени не снимут.

– Но-но, – сказал Доусон. – Или работа – или секс!

– Эти понятия вполне совместимы. При желании, – ответствовала представительница второй древнейшей профессии, задорно подмигнула Алексу и пошла от столика походкой путаны, провожаемая пламенными взглядами присутствовавших на площадке ресторана мужчин.

Доусон восхищенно цокнул языком:

– Какова, а? Сладка, как бригадейро, – он кивнул на блюдце с бразильским лакомством.

– Да, лакомый кусочек, – согласился Алекс, не сводя глаз с удалявшейся красавицы. – Думаю, у нее нет проблем с интервью.

– Понятия совместимые…

– В подробности вы ее не посвящали?

– Разумеется, нет. Вы же не против ее участия, Алекс?

– Я только за. И могу ли я возражать после того, как без вашего разрешения привлек Ника и Джейн?

– Она может быть нам очень полезна, Алекс. Хоть король сам по себе и хорош, но его все-таки делает свита.

– Я уже сообразил. Повторяю: я только за. Но был бы я ее мужем, в сельву бы не отпустил.

– Уверяю, она бы вас и не спросила, Алекс. Она не из тех, кого можно куда-то не отпускать. Уж скорее, это она не отпустит. – Доусон слегка хлопнул ладонью по столу. – Ладно, к делу. Докладываю: практически все вопросы с экипировкой уже решены, остались две-три позиции, это завтра. Никого подозрительного как будто бы не наблюдается, но вы продолжайте отдыхать, на всю катушку. Рекомендую ночную охоту на кайманов.

Алекс отрицательно качнул головой:

– Нет. Охота – это не для меня. Я против убийства животных.

– Но, тем не менее, отнюдь не вегетарианец, – усмехнувшись, заметил Доусон. – Мясом убитых животных не брезгуете. Весьма распространенное явление.

– Знаю. Да, от мяса не отказываюсь, но убивать – увольте.

– А как насчет ловли пираний? Или вам и это не по душе?

– Нет, почему же: рыба – это нормально, даже Иисус народ рыбой кормил. А вообще, Пол, мне гораздо больше нравится не воздействовать на природу, а созерцать природу. Как Торо*. Сливаться с природой. Какая здесь красотища, Пол! Зелень… Чувствуешь себя таким спокойным, умиротворенным… Так и кажется, что если бы смог – пустил бы здесь корни, врос в землю, украсился листьями. Покой, никаких проблем… * Генри Дэвид Торо – американский писатель, мыслитель, натуралист, общественный деятель XIX века. (Прим. авт.)

– Ну да, зеленый цвет успокаивает. А у меня наоборот. Мне почему-то больше импонирует синий.

– Синий тоже пассивный цвет, – заметил Алекс. – Поглощение энергии. Символизирует самоуглубление, этакую философичность, интеллектуализм.

– Вот как? Не слыхал такого.

– А я уже и запамятовал, где набрел на такую символику. Но точно помню: белый – цвет печали, рождения. Девственный, не захватанный жизнью. И потому несколько не от мира сего. А черный, естественно, противоположность белому. – Алекс, как обычно, незаметно увлекся. – Там, где белый, – там начало, где черный – конец. Белый лист бумаги полностью замазали черной краской, не оставив ни одного светлого пятнышка. Но, с другой стороны: если белому все ясно, то черному ничего не ясно. Поэтому черный устремлен в будущее, а белый – в прошлое. Тьма рассеется, и проявится нечто.

– Интересная трактовка, – сказал Доусон. – А… красный?

– Напряжение и сила. Выброс энергии, в отличие от синего. Я всего не помню. – Алекс задумался. – Красный бьет в одну точку, а желтый – это хаотический выброс энергии. Зато красный с желтым дает оранжевый – цвет радости; легкомыслие и агрессивность взаимно уравновешивают друг друга. А коричневый подобен коре дерева или слою земли, что-то скрывающему. Под темной коркой течет какая-то неведомая жизнь…

– Неведомая жизнь… – задумчиво повторил Доусон. – Сфинкс, случаем, не коричневый?

– Н-нет, скорее рыжий… Вернее, пыль на нем рыжая. Хотя цвет – штука субъективная, зависит от особенностей восприятия наблюдателя.

– А если наблюдателя нет? – спросил Доусон и тут же встрепенулся: – Да о чем мы, Алекс? Вон, смотрите, Викторию и вправду могут увести. Этот мачо прямо анакондой увивается, а она вроде и не против… Значит, так: вертолет я нашел, договорился с хозяином. Запросил он, конечно, ого-го, – но я цену сумел-таки сбить. Машина в нашем распоряжении, он и пилота дает. Пару дней полетаете по окрестностям – на всякий случай, если вы все-таки под наблюдением. Потом я загружусь: продовольствие, палатки, фонари, тросы, оружие – мало ли что? – в общем, список солидный. Загружусь – а вы будьте готовы. Позвоню вечером, накануне, и с утра пораньше – вперед! Пойдем до Тефе, там дозаправимся – и дальше, на Фонти-Боа. Еще раз заправимся, возьмем с собой запас – и до «пункта Икс». Я эту точку почувствую, они меня, кажется, ведут. Сесть там, скорее всего, не получится, так что груз спустим на тросах, и сами, как десантники… Вертолет уйдет в Фонти-Боа и будет там ждать, а потом, когда потребуется, мы его вызовем. Вернее, я вызову, вас-то там уже не будет, если все удастся. И когда вернетесь – неизвестно.

– Ну да, – кивнул Алекс. – Время там другое, мы ведь можем и через месяц появиться, и через год. Значит, вы остаетесь… Да, это правильно. Вы большой стратег, Пол. Или тактик – я эти вещи постоянно путаю. И что, вы так и будете постоянно сидеть в этом Фонти-Боа?

– Не беспокойтесь, Алекс. Когда вернетесь – сделаете звонок Армандо, и он вас заберет. Прилетит отсюда, из Манауса, и заберет.

– Кто это – Армандо?

– Пилот. Человек надежный, я выяснял, причем не в одном месте. Лишнего не выспрашивает. Знаете, из тех: за ваши деньги – все, что угодно… Ракетница есть, оставим у пирамиды. И мобильники оставим – в конце концов, можно навести и по мобильнику: выше-ниже, правее-левее. Вертолет маневренный, пилот опытный.

– А как мы на борт попадем? Спускаться – это одно, а вот подниматься – совсем другое. Лестница до земли не долетит, застрянет в ветвях.

– Алекс, когда вы в последний раз летали на вертолетах?

– Да я, собственно, вообще не летал. На космическом корабле летал, а вот на вертолете не приходилось.

– Значит, и новых трапов не видели. Хорошие трапы, Алекс. Пролезут сквозь любую чащу, как гарпун, – я уже справки наводил. Не беспокойтесь. – Доусон придвинул к себе тарелку с шариками бригадейро, но есть не стал. – Вернетесь, Виктория все распишет в лучшем виде… Читали ее статьи?

Батлер отрицательно покачал головой:

– Не приходилось.

– Она умеет. Так вот, вернетесь, она все распишет, а я в это время… – Доусон запнулся и посмотрел на Алекса с таким видом, словно ему на голову только что упало Ньютоново яблоко. – Не будет никаких трапов, Алекс! Пока вы там – найму рабочих, расчистим площадку. Оборудуем постоянный лагерь, и вертолеты смогут садиться. Главное – утрясти все вопросы с администрацией.

– Это все хорошо… – медленно начал Алекс. – Но, вообще, дело пока не совсем ясное. Мы с вами создали некую умственную конструкцию, в силу нашего понимания. Но где гарантия, что мы идем по правильному пути? Нет такой гарантии…

– Вот и проверим на практике. Пирамида там точно есть, а вот работает ли переход?..

– Вы говорили, они вас ведут… Вы это чувствуете?

– Это на уровне интуиции, какой-то внутренний сигнал…

Батлер устремил взгляд мимо Доусона, на Викторию. Она смеялась, прижав ладони к щекам и извиваясь гибким телом на высоком табурете, и над ней склонялся усатый красавец, тоже весь в белом, и что-то говорил с улыбкой змея-искусителя, и глаза его прямо-таки сверкали от вожделения; чем-то он напомнил Алексу Леопольда Каталински. – Тут есть еще один аспект, – сказал он. – Может быть, нужно ей все рассказать? И Нику с Джейн?

Доусон неопределенно повел плечом:

– Не знаю… Не лучше ли там, на месте?

– Да, – сразу согласился Алекс. – Когда все окончательно станет ясно. Да, вы правы, Пол…

Через два дня, ранним-ранним утром, Алекс, Ник и Джейн покинули отель и на такси доехали до аэродрома, где их уже ждал сосредоточенный Пол Доусон. Переодевшись в ангаре в камуфляжную форму, они забрались в вертолет. Поздоровались с бритоголовым Армандо – невозмутимым круглолицым смуглым крепышом лет тридцати в сером летном комбинезоне. Устроились в креслах – и белобокий «Робинсон» взял курс на юго-запад.

…Дозаправились в городке Тефе, а затем в Фонти-Боа, и вот уже второй час подряд лопасти неутомимо молотили воздух на последнем отрезке пути. Джейн сидела в кресле впереди Алекса, прильнув к прозрачному колпаку стрекотавшего вертолета. Ник дремал рядом с ней, время от времени встряхивая длинноволосой головой. В первом ряду кресел яйцеобразной кабины шестиместного легкого «Робинсона» располагались, тоже спиной к Алексу, пилот и Пол Доусон. Доусон всматривался вдаль, подобно вахтенному матросу, который из своего «вороньего гнезда» на грот-мачте надеется вот-вот увидеть долгожданную землю. А справа от Батлера, боком устроившись в кресле и скрестив руки под грудью, спала Виктория Монти. Ее длинные черные ресницы слегка подрагивали.

Вертолет со скоростью сто тридцать миль в час летел над самой поверхностью застывшего зеленого моря, разлившегося от горизонта до горизонта и смыкавшегося с затянутым тонкими облаками небом, и совсем недалеко был экватор. Это зеленое море называлось коротко: «сельва» – и название это одновременно и притягивало, и пугало. Это был совершенно иной мир, отнюдь не приветствовавший чужаков. День был в разгаре, и никаких преследователей позади не наблюдалось. Позади осталась река Жапура, а впереди, по курсу, приближалась колумбийская граница – горючего до нее вполне хватало, но им не нужна была Колумбия. То, что они искали, находилось где-то здесь, под толщей зелени – могучие деревья, окруженные густым подлеском, вздымались на тридцатиметровую высоту. Можно было пролететь хоть и над десятком мертвых городов – и так и не заметить их. Но Пол Доусон рассчитывал вовсе не на зрение. Он был уверен в том, что ему обязательно подскажут, где находится цель.

Услышав его возглас, Алекс мгновенно выпрыгнул из незаметно накатившей дремоты, как выпрыгивает на поверхность, едва разожмешь руки, погруженный в воду резиновый мяч.

«Пирамида!» – мелькнуло в голове.

Он приподнялся в кресле, глядя вперед, через плечо встрепенувшейся Джейн, и успел увидеть что-то белое, какой-то расплывчатый белый предмет на фоне зелени. В следующее мгновение там что-то вспыхнуло, но эту вспышку почти сразу закрыла голова дернувшегося Доусона – и Алекс, инстинктивно отшатнувшись, упал назад, в кресло. Ровный шум двигателя превратился в короткие слабеющие всхлипы, и ничего еще не сообразивший Алекс почувствовал, как желудок подскочил чуть ли не к горлу – это вертолет вдруг сорвался вниз… клюнул носом… начал кульбит… Двигатель на миг ожил, пилот попытался выровнять стремительно терявшую высоту машину -.и это ему почти удалось. Вертолет качнулся назад, вновь принимая горизонтальное положение относительно зеленой, резко приблизившейся плоскости, которая уже превратилась в ясно различимое скопление листьев, рванулся вперед – но тут двигатель вновь зашелся в кашле. «Робинсон» под углом устремился навстречу зеленому хаосу – и заметался по кабине отчаянный крик Джейн. Алекс почувствовал боль, и даже успел заметить, что это журналистка, как Фредди Крюгер, вонзилась в его кисть своими длинными ногтями… А потом время растянулось. Растянулось – для него, Алекса Батлера.

Он знал, что подобное случалось с людьми, попавшими в чрезвычайную ситуацию. С военными летчиками, чьи самолеты были подбиты вражескими зенитками. С водителями – в тот миг, когда столкновение кажется неизбежным. С солдатами, на которых со свистом несется снаряд. Наверное, сказались и тренировки – на базе «аргонавты» не раз отрабатывали действия в случае неполадок при полете модуля, и кое-какие навыки могли еще сохраниться. А возможно, дело было во вмешательстве персональных ангелов-хранителей, которые просто не могли не вмешаться – потому что не вышел пока отмеренный срок, и книги жизни еще не были дописаны до конца…

Время растянулось – и Алекс, вновь приподнявшись и выдернув руку из-под ногтей Виктории, успел все рассмотреть и принять решение. Вертолет, все больше заваливаясь носом вниз, неуклонно приближался к верхушкам деревьев, и оттуда разноцветными лоскутками разлетались во все стороны переполошенные попугаи в компании с двумя-тремя желтоглазыми канюками – он и это успел зафиксировать взглядом! Он видел спину и напряженный затылок пилота – тот совершал какие-то движения руками, а вот Доусона заметно не было; Доусон, вероятно, осел в кресле и, втянув голову в плечи, так что его скрыло за спинкой кресла, ожидал неминуемого удара – сельва неслась прямо на него. Джейн продолжала кричать, вцепившись в плечо Ника, а Ник замер, зачем-то вскинув правую руку, словно кого-то приветствуя. Единственным человеком, не попавшим в поле зрения Алекса, была журналистка; он слышал ее учащенное дыхание, но на то, чтобы повернуться к ней, не хватало времени. Зато его хватило, чтобы сообразить: надо попытаться выровнять вертолет, чтобы он не врезался на всей скорости в крепкие стволы, а пошел по касательной, более-менее постепенно продавливая своей массой зеленую подушку. В этом случае у них оставался шанс на спасение.

– Назад! – крикнул он Виктории Монти, стремительно развернулся и бросился на спинку кресла, пытаясь перенести весь свой вес как можно ближе к хвосту вертолета.

Там, за спинкой, было свободное пространство, и он ухитрился чуть ли не до пояса свеситься туда – и тут же каким-то неведомым чутьем ощутил, что журналистка повторила его отчаянный маневр.

Хвост вертолета пошел вниз, как доска качелей, двигатель внезапно ожил, словно понял, что не все еще потеряно, под днищем застучало и затрещало, и в мгновение ока летающая машина превратилась в повозку без рессор, катящуюся по ухабистой дороге. Но, слава богу, катящуюся не смертельно быстро и теряя ход. Удары, треск, подпрыгивания повторялись и повторялись. Корпус вертолета повело вниз, и Алекс, только что свисавший со спинки кресла, оказался лежащим на ней. Еще несколько мгновений все более замедлявшегося падения, под громкий шорох листьев по корпусу, довольно резкая остановка, от которой Алекс сильно ударился подбородком, – и счастливчик «Робинсон», так и не встретившись с землей, повис в переплетении ветвей, как муха в паутине, видимо, зацепившись хвостом за прочный сук.

Некоторое время Алекс лежал, не двигаясь, обхватив руками спинку своего кресла и упираясь ногами в спинку кресла Джейн, и наконец осознал, что двигатель умолк сразу же после соприкосновения с кронами деревьев – то ли окончательно вышел из строя, то ли Армандо успел выключить его. Дневной свет сменился полумраком, и, повернув голову влево, Алекс наткнулся взглядом в этом полумраке на широко раскрытые глаза Виктории. Журналистка зеркально отражала его позу, ее испуганное лицо было белым, как скрытые теперь листвой облака, а губы дрожали, словно она собиралась заплакать. И заплакала бы, но, вероятно, боялась нарушить шаткую неподвижность машины. Алекс тоже не смел пошевелиться, хотя ему очень хотелось потереть рукой ушибленную челюсть.

– Эй, вы живы? – раздался наконец откуда-то снизу сдавленный голос пилота.

– Вот черт, – так же сдавленно отозвался Ник. – Нам с Джейн не очень удобно.

– Виктория! Алекс! – осторожно позвал Доусон.

– Мы в порядке, – едва шевеля челюстью, выговорил Батлер и подмигнул журналистке – так же, как она ему в ресторане «Виктория Регия».

– Не двигайтесь, – сказал пилот. – Сейчас я выберусь и посмотрю, надежно ли мы висим. А потом потихоньку спустимся.

– Только побыстрее! – жалобно и чуть ли не фальцетом подала голос Джейн.

– Супер! – выдохнула Виктория. – Покруче Диснейленда.

Судя по этой фразе, журналистка умела очень быстро приходить в себя.

58.

Дальнейшее показало, что невидимые днем звезды наконец благоприятно расположились в скрытом сплошным зеленым пологом небе – и высадка, и выгрузка багажа во влажный жаркий сумрак прошли без осложнений. Мокрые от пота, в бейсболках с противомоскитными сетками, похожими на чачван* мусульман, они расположились среди рюкзаков и баулов, вяло отмахиваясь от насекомых, в стороне от избежавшего рокового удара о землю вертолета. Он продолжал висеть среди листвы и ползучих растений, как пойманная за хвост рыба, на высоте, пожалуй, пятиэтажного дома и, кажется, застрял там прочно. Армандо уже связался с диспетчером аэродрома в Фонти-Боа и сообщил об аварии, но о помощи не просил. Все были живы-здоровы, если не считать ушибленной челюсти Алекса и разбитого носа Ника. У них было полным-полно нетронутой пока провизии, у них имелись палатки и одеяла, фонари и мобильные телефоны, оружие, лекарства, туалетная бумага и всякие другие необходимые вещи, приобретенные скрупулезным Доусоном. Он даже раздобыл где-то три дорогущих армейских ножа швейцарской фирмы «Венгер» – каждый из них представлял собой целую батарею, состоявшую, помимо собственно лезвия ножа, еще из нескольких десятков разнообразных инструментов, начиная пилой, щипцами, плоскогубцами, шилом и штопором и кончая компасом, лупой, пинцетом и приспособлением для обрезки сигар. В эвакуации пока не было необходимости – Доусон считал, что пирамида находится где-то неподалеку. Вопрос заключался только в том, как добраться до нее сквозь густые заросли и сколько это может занять времени. И главное – не пройти мимо; хитросплетения лиан и корней, плотный подлесок обычно столь надежно скрывают в сельве цель поиска, что можно буквально наткнуться на какой-нибудь древний город и даже не понять этого – такие случай бывали. * Прямоугольная густая сетка из конского волоса, закрывающая лицо женщины. (Прим. авт.)

Отдышавшись, напившись воды, начали обсуждать случившееся, поглядывая на беспомощный белобокий «Робинсон» – диковинный плод, который уже начали обследовать любопытные обезьяны.

Причина аварии крылась не в ошибке пилота и не во внезапной неполадке в двигателе. Как выяснилось, и Армандо, и Доусон увидели прямо по курсу вынырнувший из зеленого моря непонятный белый объект. И тот, и другой успели заметить, что объект хоть и казался размытым, но имел правильную форму параллелепипеда, только Пол Доусон, видимо, по причине своего бизнеса, сравнил его с летающим холодильником, лежащим на боку, а пилот – с гигантской зажигалкой. В определении размеров холодильника-зажигалки они разошлись, но оба утверждали, что этот объект, во всяком случае, не меньше «Робинсона». Особенно рассматривать не довелось, потому что объект выпустил в направлении вертолета яркий световой луч – и Армандо с Доусоном временно ослепли. Этот же луч, по всей вероятности, повредил двигатель. Пилот, и ослепнув, не потерял самообладания, продолжая на ощупь управлять вертолетом, и ему удалось-таки не только сбросить скорость, но и превратить падение в подобие планирования. Плюс своевременные действия Алекса и Виктории. Плюс густая зеленая масса, тот «толстый-толстый слой шоколада», что отделял воздушное пространство от поверхности земли. И плюс, наверное, еще что-то, не поддающееся точному определению…

Зрение к обоим вернулось быстро, как после любой яркой вспышки, но до сих пор они чувствовали то и дело возникавшую несильную резь в глазах. А Доусон в момент вспышки ощутил еще и, как он выразился, «мозговой удар», и у него побаливала голова.

– Секретная военная база? – выпустив струю сигаретного дыма в облачко роящейся мошкары, предположил он.

– Какая база? – часто моргая, возразил пилот. – Отродясь не бывало здесь никаких баз. Кому бы в голову взбрело размещать базы в этом пекле?

– Тайные плантации, – гундосо буркнул Ник. Нос у него распух и покраснел, это было видно даже под сеткой.

Пилот потер глаза и сплюнул себе под ноги:

– Тогда уж – духи пирамиды.

Алексу живо представился первый вечер на Марсе. Их разговор в «консервной банке». «Проклятие фараонов»… «Стражи пирамид»…

Он собрался сказать свое слово, но его опередила Виктория. Выглядела она довольно бодро, в отличие от Джейн, которая, кажется, до сих пор не пришла в себя после падения из воздушного в зеленое море. – «Летающая тарелка», – заявила журналистка. – Здесь, в Бразилии, полно «летающих тарелок», прямо кишмя кишат. Я просматривала рассекреченные материалы военных, есть специальный сайт.

– Дед говорил, когда-то и в нашей газете, в Манаусе, об этом писали, – добавил пилот. – Мол, прилетели «тарелки» и забрали цыплят, свиней, коров… Давно, еще при Гуларте*. На самом деле, это кубинцы были, от Кастро, – так дед говорил. * Жоао Гуларт – президент Бразилии в 1961-64 гг. (Прим. авт.)

У Алекса тоже слегка пощипывало глаза, хотя Доусон невольно заслонил его от поразившего вертолет луча.

– «Тарелка» это или не «тарелка», а окулисту вам обязательно нужно будет показаться, – сказал он, взглянув на пилота и Доусона. – На всякий случай… В общем, так. Можно верить в «тарелки», можно не верить, но факт остается фактом: нас определенно сбили, и это был не камень, не зенитная установка, и не…

Он опять не успел сказать то, что хотел, – Виктория, уже традиционно, была быстрее:

– Феномен «чупа-чупа»!

– Да, похоже, – осталось только согласиться Алексу.

Виктория, несомненно, имела в виду неопознанные летающие объекты, испускавшие лучи, от которых, по сообщениям, людей корежило и трясло, они то чувствовали страшный холод (летающий холодильник!), то получали ожоги (летающая зажигалка!). НЛО-вампиры, высасывающие кровь из своих жертв… Такие истории якобы происходили в Амазонии лет тридцать-сорок назад. Хотя убедительных доказательств, опять же, не было. Но, с другой стороны, трупы – были.

– Что такое феномен «чупа-чупа»? – осведомился Ник, осторожно трогая нос. – Какая-то сосалка на палочке?

– Сосалка, сосалка, – покивала Виктория. – Ослепляет лучом и высасывает кровь.

– Если верить газетам, – вставила Джейн.

– Верь не верь, но нам-то попало! – вскинулась Виктория. – И я уж постараюсь, чтобы это обязательно появилось в газетах. Может, это и не «тарелка», а какой-то местный зверь… или мутант!

– Сбежавший, конечно же, из военной лаборатории зловещего доктора Моро, – с кривой усмешкой добавил Ник.

Виктория уже вскочила на ноги, пропустив мимо ушей эту реплику. Глаза ее чуть ли не прожигали противомоскитную сетку, словно она сама превратилась в местного монстра.

– Мы должны его найти! Фотоаппарат я с собой взяла. А видеокамера есть?

Доусон снизу вверх посмотрел на нее:

– А почему ты не спросишь, есть ли у нас оружие? Если эта тварь запросто может сбивать вертолеты… И вообще, у нас, кажется, были несколько другие планы…

– Планы можно и подкорректировать, – заявила Виктория. – Это ведь такой шанс! Завалим «чупу», а потом пойдем к пирамиде.

– И как ты собираешься искать эту «чупа-чупс»? – вновь задал вопрос Доусон.

– Идти… вон туда. – Журналистка не очень уверенно показала рукой, куда именно, по ее мнению, нужно идти. – Мы же в ту сторону летели?

– Я впервые в сельве и, может быть, чего-то не понимаю, – с некоторой язвительностью начал Ник, – но, по-моему, передвигаться в этих зарослях гораздо труднее, чем гулять по парку. Если я не прав, пусть уважаемая Виктория меня поправит. И шуму наделаем такого, что эта сосалка нас издалека услышит. И примет меры…

Журналистка фыркнула и, недовольно оттопырив нижнюю губу, уселась на рюкзак.

– Здесь пешком не ходят, – меланхолично сказал Армандо и достал из кармана комбинезона начатую упаковку жевательной резинки. – Дороги здесь – это реки. Сеньор прав, далеко нам не пройти. Кто знает, куда она может залететь, эта «чупа». Как бы еще сюда не пожаловала… если у нее звериный нюх… – Пилот начал медленно жевать, поглядывая по сторонам.

– Так достаньте камеру! – вновь оживилась Виктория. – Этого зверя надо обязательно запечатлеть! Представляете, какой будет материал?

Ник скривился и взглянул на пилота:

– Думаете, эта дракула заявится сюда, чтобы пососать кровь из вертолета?

– Из нас, – тихо сказала Джейн.

Ее слова не расслышали, потому что одновременно заговорил Алекс:

– Винтовки бы нам действительно не помешали. Дискуссию мы можем продолжать достаточно долго, и лучше это делать, вооружившись. Здесь могут водиться тигры…

– Какие тигры? – Пилот забыл про жвачку и вытаращил на него свои и без того навыкате глаза. – Сеньор ошибается, здесь нет тигров. Здесь ягуары, пумы…

– Так писали раньше на старинных картах, где были пустые, неисследованные места, – пояснил Алекс. – «Здесь могут водиться тигры».

– Брэдбери*, – понимающе кивнул Ник. * Так называется рассказ Рэя Брэдбери. (Прим. авт.)

Покопавшись в багаже, они извлекли на свет и видеокамеру, и большие ножи-мачете, способные справиться с зарослями, и, наконец, три охотничьих ружья – Доусон все предусмотрел и рассчитал, показав себя умелым снабженцем. Правда, он не приобрел оружия для пилота, потому что тот должен был только доставить экспедицию к пункту назначения и улететь в Фонти-Боа, – но Армандо, раскрыв свою черную сумку – подобие планшета, – прикрепленную к комбинезону, продемонстрировал пистолет – небольшую, однако вполне убойную «беретту».

Двустволки «Стивенс» производства компании «Сэвидж Армз» тоже были хороши, в них сочетались синеная сталь с нанесенной лазером на боковые панели гравировкой и ореховое дерево, покрытое матовым лаком. Главное, конечно, заключалось не во внешнем виде, а в технических характеристиках, но все-таки держать в руках такое элегантное оружие с автоматическим эжектором и флуоресцентным прицелом было гораздо приятнее, чем какой-нибудь тяжелый кремниевый мушкет восемнадцатого века.

Неугомонная Виктория Монти тут же заявила, что тоже хочет винтовку, но Доусон, приняв сразу две таблетки терапина от головной боли, возразил, что она не сможет одновременно фотографировать, производить съемку видеокамерой и стрелять, а Ник заверил журналистку, что в случае чего отдаст ей свою двустволку.

– Я отойду в сторонку ненадолго, – сказал Доусон, поднимаясь. – Мне нужно окончательно сориентироваться.

– Мог бы и не пояснять, – усмехнулась журналистка. – Захвати деньги – туалеты здесь наверняка платные.

Пол не ответил и, раздвигая руками гибкие шуршащие побеги, исчез из поля зрения остальных.

– Это он не фигурально выразился насчет ориентирования, – пояснил Алекс. – У него что-то там такое в голове, он чувствует цель.

– Мне он ничего такого не говорил! – встрепенулась журналистка.

– Наверное, к слову не пришлось.

Джейн, сидевшая тихонько, сгорбившись и обхватив себя скрещенными руками поперек талии, подняла голову:

– Только бы он правильно чувствовал…

Армандо настороженно вслушивался в тишину, прерываемую жужжанием насекомых, а Ник все щупал и щупал свой нос, как будто это был его самый главный бесценный орган.

«Вот так всегда, – подумал Алекс, рассматривая двустволку. – Мы беремся за оружие, вместо того, чтобы искать пути к пониманию…»

Разговор как-то сам собой прекратился, и вернувшегося Доусона встретили молчанием.

– Все в порядке, – заявил он, приблизившись. – Мы в нужном квадрате.

– И какова же площадь этого квадрата? – сразу поинтересовался Ник.

– Точно сказать не могу, но нам – туда. – Доусон показал рукой в сторону вертолета. – Может быть, три-четыре мили, не больше. Или даже меньше.

Армандо тихо присвистнул и посмотрел на свои наручные часы:

– До ночи не доберемся, пешеходных дорожек тут нет. Да еще и с грузом…

– Значит, поставим палатки и заночуем, – сказал Доусон. – Не сегодня дойдем, так завтра. Главное – мы почти у цели.

Пилот засунул руки в карманы комбинезона и, отчужденно глядя куда-то вбок, заявил:

– Мы так не договаривались. Мое дело – доставить и убраться подобру-поздорову. И аварию босс на меня повесит…

– Понятно. – Доусон обменялся взглядом с Алексом. – А если мы вам заплатим, дополнительно? Чековая книжка при мне. – Он похлопал по нагрудному карману.

Пилот снял бейсболку и с силой потер бритую голову.

– Соглашайтесь, не пожалеете, – подала голос Виктория Монти. – А то мы будем с золотом, а вы останетесь с носом.

– С золотом? – насторожился Армандо. – Там есть золото?

Алекс с Доусоном снова переглянулись, и Доусон сказал:

– Учитывая изменившуюся ситуацию, мы готовы считать вас компаньоном. Давайте, я позвоню вашему боссу, и все объясню. И потерю вертолета мы ему компенсируем, так что вы как минимум ничего не теряете.

Армандо принялся тереть голову еще сильнее, словно намереваясь добыть таким способом огонь. Все остальные молча наблюдали за ним.

– Я в ваши дела не лез, я в чужие дела никогда не лезу, – наконец сказал он. – Вы сами предложили, правильно?

– Сами, сами, – покивал Доусон.

– Так вот, у меня мозгов хватает, чтобы не отказываться… Но дополнительная оплата остается в силе. Отдельным пунктом.

Доусон вновь кивнул:

– Принимается.

Алекс подумал, что надо бы прояснить очень деловому пилоту вопрос относительно гипотетического золота, – но не стал. А что, если и вправду что-нибудь такое там найдется, в этой пирамиде, какой-нибудь благородный металл?..

59.

Костер потрескивал сухо и деловито, огонь без разбора поглощал и поглощал ветки, и все никак не мог насытиться. Сизый дым, разгоняя мошкару, возносился под балдахин из листвы, в прорехах которого виднелось вечернее небо – для ночлега они специально выбрали место, где заросли были пореже, да еще и дружно прошлись ножами по подлеску. Дневная духота отступила, и так ни разу за весь день и не появившееся из-за облаков солнце покатило на свидание с другим боком планеты. Как сводный хор сумасшедших, сбежавших из доброго десятка клиник, завывали в отдалении обезьяны-ревуны, стараясь перекрыть безудержный щебет длиннохвостых попугаев ара. Все вокруг было пропитано незнакомыми сладковатыми, но какими-то тревожными ароматами – так может веять духами от соблазнительной красавицы-вампирши, только и ждущей момента, чтобы вонзить клыки в ваше беззащитное горло.

Шестеро утомленных людей, поужинав, сидели вокруг костра, на кое-как расчищенном от растительности пятачке. Чуть поодаль рядком расположились три двухместные палатки. Маленький лагерь был окружен по периметру сухими банановыми листьями – их захватил из Манауса предусмотрительный Доусон. Оставалось только удивляться, когда он успел получить необходимые сведения – шуршание и треск охранного бананового кольца должен был сигнализировать о том, что к палаткам пытается пробраться местное хищное зверье. Более того, в палатках лежали раздобытые все тем же Доусоном легкие, покрытые узорчатыми разводами плащи из кожи анаконды – долго сохраняющийся запах этой королевы змей отпугивал разную ядовитую живность; во всяком случае, так заявил Доусон, ссылаясь на мнение знатоков. Пилот при этом заявлении с сомнением пожал плечами, но промолчал.

Целый день они продирались сквозь заросли, следуя по намеченному Доусоном маршруту. Мужчины, сменяя друг друга, орудовали мачете, и это непривычное занятие отнимало все силы. А еще была поклажа, которая не вмещалась на шесть спин и в дюжину рук (кто знал, что ее придется тащить на себе?), и приходилось в несколько заходов переносить ее с места на место; все было нужным, и ни один баул или рюкзак не хотелось отдавать сельве, на радость обезьянам. Продвигались гуськом, каждый видел только спину впереди идущего, на разговоры не отвлекались, и на привалах просто падали с ног. И как же не хотелось потом подниматься!

Никто не возражал, когда Армандо еще засветло предложил остановиться и расчистить место для ночевки. Темнеет здесь быстро, сказал он, и лучше приготовиться к ночи заранее. Пусть даже пирамида всего в двух-трех- десятках шагов – никуда она до утра не денется. Да, она рядом, подтвердил Доусон, но спешить действительно некуда – конкуренты отсутствуют.

– Будет очень некстати, если ваша сосалка обитает в пирамиде, – сказал Ник, зачарованно глядя на костер с видом пиромана.

– Подстрелим, – устало отозвался Доусон, не очень уверенно кивая на двустволку.

Пилот сидел рядом с ним, размеренно жуя свою резинку, журналистка, обхватив руками колени и положив на них голову, тоже, сонно моргая, смотрела на огонь, а Джейн лежала на спине, подложив под голову рюкзак, и глаза ее были закрыты.

– Подстрелим или нет, а материал я вам обещаю, – заторможенно сказала Виктория. – Распишу нашу колумбиаду в самом лучшем виде. Низвержение в сельву… Схватка с ягуарами… Атака анаконд…

– Битва с кентаврами, – оживившись, подхватил Ник.

– Три года в плену у гномов, в подземной стране, – добавил Алекс.

– А что, публика поведется. – Доусон потянулся к костру, выхватил тлеющую ветку и прикурил от нее сигарету. – Состряпай сценарий и предложи Голливуду. Красавица-журналистка отбивается от сексуально озабоченных мерзких гномов. В подземелье. В мрачных туннелях. Вот бы нам такой туннель, до самой пирамиды, – чем путаться в этой чащобе…

– Красавица в туннелях! А почему нет? – Виктория распахнула глаза, и в них запылали маленькие отражения костра. – Приплести сюда туннели будет очень даже кстати. Упомянуть душечку Деникена…

– А! – махнул рукой Доусон. – Вот только не надо Деникена. Ему бы фантастические романы писать, левой ногой, а не компрометировать само понятие науки. Каждый черепок объявлять артефактом инопланетян… Какая-то всеохватывающая ксеномания!

Ник отвел взгляд от пляшущих огненных язычков:

– А что у Деникена о туннелях?

– Сказки у него о туннелях, – проворчал Доусон. – Мол, кто-то когда-то затеял устроить этакое метро под Андами. От Куско к Лиме, а потом на юг, в Чили, до пустыни Атакама – чтобы гонять с ветерком. Деникена якобы туда провел один аргентинец, который весь этот комплекс и открыл – подземные переходы, залы…

Алекс, подобно Виктории, устроил голову на поднятых коленях и закрыл глаза. И подумал о том, какой получается парадокс: Пол Доусон, человек, который не только знает о том, что внеземная разумная жизнь существует, но и сам является ее порождением, в грош не ставит апологета инопланетян, писателя, буквально помешанного на инопланетянах…

Алекс читал книги швейцарского ксеномана Эриха фон Деникена, в том числе и ту, где описывалось посещение подземелий, пронизывавших Южную Америку. Вместе с проводником Деникен якобы оказался в обширном зале, откуда в разные стороны, подобно змеям, расползались коридоры. Углубившись в один из них, они попали в гигантское помещение, посреди которого стояли стол и кресла, на вид похожие на пластиковые, но тяжелые, как сталь. Там находились и фигуры разных животных: слонов, ягуаров, верблюдов, волков, обезьян, медведей… И самое главное: там была библиотека из тонких пластин, сделанных из неизвестного металла. Они стояли вплотную друг к другу, как страницы огромных книг, и были испещрены непонятными знаками. Проницательный швейцарец сразу догадался, что эти записи на тарабарском языке – древнейшие на Земле, и в них, безусловно, содержится не только история человечества с перинатального периода, но и сведения о посещении Земли инопланетянами, которые, разумеется, и создали и эту библиотеку, и залы, и всю систему подземных ходов…

Голос Доусона, пересказывавшего откровения Деникена, доносился до Алекса все глуше, словно Пол не продолжал сидеть у костра, а углублялся в сельву.

Батлер встряхнулся, открыл было рот – и почувствовал уже привычную боль; челюсть помнила об аварии. Костер по-прежнему горел, пилот по-прежнему невозмутимо жевал, Доусон уже молчал, а говорил Ник. И Виктория с Джейн были на своих местах – одна с открытыми, а другая с закрытыми глазами.

– …не только не препятствуют этой шумихе, но и сознательно ее поощряют, – убежденно говорил Ник. – Чем больше небылиц, слухов, сенсаций, чем больше строчат журналисты, тем труднее разобраться, где правда, а где ложь. Народ без разбора поглощает все это варево, и если и найдется какой-нибудь Фокс Малдер, его быстренько поднимут на смех. Народ не хочет докапываться до истины, народ принимает все: вчера над Чикаго пролетела «тарелка» – вот и отлично! Инопланетяне рядом! А тем, кто знает настоящее положение дел, только этого и надо. Они контактируют себе и имеют свою выгоду.

– Вы на журналистов не очень-то наезжайте, – подавив зевок, сказала Виктория Монти. – Лично я слухи не тиражирую. Хотя иногда так и подмывает…

– Далеко не у всех из вашей братии такие принципы, – заметил Ник. – Да я, собственно, не о том. Вот, Деникена ругают все, кому не лень, за то, что он валит все в одну кучу, – но в куче-то не только мусор, но и алмазы попадаются.

– Кто бы спорил, – сказала Виктория. – Мы все потомки марсиан. А сам Деникен – обыкновенный пришелец. И другие тоже пришельцы: телепаты разные, ясновидящие и прочие Кассандры… О! Пол! – журналистка повернулась к окаменевшему от ее слов Доусону. – Говорят, ты эту пирамиду как-то по-особенному чувствуешь, вот тут. – Она легонько похлопала себя по лбу. – Да?

Доусон медленно поднял голову, и Алексу показалось, что он слегка поморщился.

– Представь себе, чувствую. – Голос Доусона звучал ровно, без эмоций. – У меня паранормальные способности, я действительно инопланетянин.

– Я в этом никогда и не сомневалась. Иметь процветающий бизнес и при этом заниматься какими-то сомнительными археологическими изысканиями… Это не по-американски. Не по-человечески. Это по-марсиански.

– Вот именно, – кивнув, подтвердил Пол. – Ты сказала. – Он сделал ударение на «ты».

– А что, разве тот же Шлиман не имел бизнеса? – поспешно вмешался Алекс. – Миллионером был, однако. Еще до раскопок Трои. Да и Перси Фосетт, кажется, не бедствовал. Полковник, как никак. Но ведь полез же в эти края. Без вертолета.

– Полковник, без вертолета? – заинтересовался пилот. – Не слышал о таком.

– Это давно было, – пояснил Алекс. – В последний раз он тут бывал в двадцатых годах. Тут и пропал. Вы фильмы про Индиану Джонса видели?

– Видел, – кивнул Армандо.

– Образ Индианы Джонса делали именно с Фосетта. Полковник хотел найти Пайтити – тайный город инков, там инки спрятали свои сокровища от конкистадоров.

Пилот забыл о своей жвачке.

– И нашел? – спросил он.

– Может и нашел, никто до сих пор не знает. Пропал полковник. Вместе с сыном и еще одним парнем, школьным товарищем сына. Всех сопровождавших индейцев отослал назад, и дальше они пошли только втроем.

– Самоубийцы… – пробормотал пилот.

– А еще говорят, что его потом видели, и не раз, – заметил Доусон. – То в плену у индейцев, в глухом селении, то на лесной дороге, сошедшего с ума. Но все это были слухи, не более.

– Кошмар… – тихо сказала Джейн, поежилась и бросила взгляд на темные заросли.

Пилот посмотрел на нее, выплюнул белый комочек своей резинки и предложил:

– Давайте укладываться, а то завтра не встанем. Потянем жребий, кому когда караул нести.

Жребием служили травинки разной длины, которые Армандо зажал в кулаке. Первые два часа выпало дежурить Нику, и он горестно вздохнул, потому что не могло быть сейчас ничего более приятного, чем забраться в палатку и провалиться в сон. Однако пилота ждало испытание потяжелее – он, проспав всего ничего, должен был сменить Ника. Впрочем, Армандо по этому поводу совершенно не переживал и вообще, судя по всему, настроение у него было хорошее. Даже несмотря на то, что наездник остался без коня. Извлечь «Робинсон» из переплетения ветвей представлялось очень проблематичным – и с технической, и с финансовой стороны. Но Доусон уже связался с боссом, объяснил ситуацию и пообещал компенсировать утрату вертолета. Увольнять пилота босс не собирался, и они с Доусоном договорились о том, что в нужное время для эвакуации экспедиции будет выслан другой вертолет – разумеется, за дополнительную плату.

Следующим нести вахту предстояло Алексу, а завершал дежурство Доусон.

– У меня третья стража! – провозгласил ареолог. – С часа ночи. Время появления призраков. Например, тени отца Гамлета.

– Третья стража начинается сразу после полуночи. И Гамлет-старший являлся именно сразу после полуночи, – не преминул показать свою эрудицию Ник. – И длились стражи не по два, а по три часа.

– Именно за такое занудство мне не раз хотелось в детстве тебя поколотить, – проворчал Алекс. – Привычки все те же, братец.

– Кто бы говорил! – усмехнулся Ник.

– Значит, я последний, – сказал Доусон. – Мало того, что встал сегодня ни свет ни заря – так опять просыпаться раньше всех… – И добавил, повернувшись к Алексу: – Но если явится призрак – будите без стеснения.

– Сеньор!.. Просыпайтесь, сеньор!..

Зыбучие пески сна отпускали добычу неохотно, но Алекс наконец смог открыть глаза.

– Я уже… – пробормотал он, и его перестали трясти за плечо.

Голова была тяжелой и мутной, а когда он сел, откинув змеиный плащ, оказалось, что кроме челюсти, у него болят спина, шея, руки и ноги – это откликался непривычный тяжелый дневной переход. Рядом ровно дышал Доусон.

Армандо уже выбрался из палатки, и Алекс, натянув берцы, чуть ли не в полудремоте последовал за ним. Но тут же, спохватившись, вернулся и нашарил ружье и фонарь.

В сельве господствовала ночь, и в центре этой ночи горел костер – словно изначальный свет, сотворивший когда-то Вселенную. От костра доносился смолистый запах араукарии, а с противоположной стороны, из темноты, тянуло перегноем. Тишина заливала все вокруг, и это была не обманчивая тишина пригорода, готовая в любой миг обернуться шумом мотора или знакомой мелодией телерекламы из чьего-то окна, – это была тишина спящей сельвы, и веяло от нее памятью тех времен, когда не зародилось еще на Земле человечество. И костер представлялся здесь инородным элементом, палатки были совершенно неуместными, а уж приглушенный храп, раздававшийся из той, где спал Ник, казался и вовсе кощунственным. Пилот, деливший палатку с Ником, должен был попытаться уснуть под этот храп…

Армандо мужественно пошел навстречу этому испытанию. Он скрылся в палатке – и Алекс остался один на один с безглазой ночью. Стараясь ступать неслышно и осторожно, как по минному полю, он обошел периметр лагеря, высвечивая фонарем нетронутые банановые листья и сжимая в другой руке ружье, – и устроился у костра. Однако его почти сразу потянуло в сон, и он встал и принялся вышагивать из стороны в сторону, одновременно занимаясь разминкой, дабы оживить и хоть как-то привести в подобие рабочего состояния ноющие мышцы.

Он ходил и думал о том, что если бы знать наперед, чем завершится их вчерашний вылет, то нужно было бы отправляться в путь на двух вертолетах, наняв в Манаусе или Фонти-Боа крепких парней, хорошо владеющих мачете. А ведь и пирамида, разумеется, стоит не на открытом месте; она, скорее всего, заросла деревьями и кустами по самую макушку, увита лианами… И размерами, уж наверное, не с собачью конуру, а побольше… Ее нужно не только отыскать, но и расчистить, чтобы добраться до входа… И где этот вход – неизвестно. Справятся ли они вшестером?… Точнее, вчетвером, – не будут же Виктория и Джейн рубить кусты и лианы…

Чем дольше Алекс размышлял, тем большей авантюрой представлялась ему эта экспедиция. Тогда, при обсуждении планов с Доусоном, все выглядело достаточно просто – а на деле… А на деле, очень даже возможно, придется возвращаться не солоно хлебавши и набирать людей. Подобные штуки легко решает кино: вот летит вертолет над сельвой – а вот кадры сменились, и сверкающие белозубыми улыбками киногерои уже стоят у открытого входа в храм, гробницу, пирамиду, логово монстров или командный пункт базы инопланетян. В жизни, однако, все немного сложнее…

Время текло медленно, словно в какой-нибудь аномальной зоне, но все-таки чувствовалось, что близится рассвет – вдалеке вдруг наперебой завопили проснувшиеся обезьяны и промчалась над лагерем птичья стая. Алекс подбросил в костер очередную порцию веток и еще несколько раз обошел лагерь по кругу. В палатках было тихо, Ник давно уже не храпел, и Алекс с усмешкой подумал, что Армандо, возможно, просто придушил братца, и одним ртом стало меньше. Правда, продуктов Доусон закупил изрядно, и с водой пока все в порядке – но при таком расходе (а пить хотелось довольно часто) нужно или искать местные источники, или вызывать вертолет с парой-тройкой бочек, а то и больше. И предупредить о возможной атаке «чупы». Космическая ли это тварь или вполне земная, секретный ли мутант или представитель здешней фауны – в данном случае не столь важно. А важно то, что она являет собой серьезную угрозу. А если и на самом деле охраняет пирамиду…

«Похоже, моча к голове прилила, – сказал он сам себе. – Иди, отлей, сказочник Андерсен, пока не закипело…»

Посветив вокруг фонарем и повесив ружье на плечо, Алекс направился в сторонку, к зарослям. Шел он медленно, внимательно смотрел под ноги, осторожно раздвигая ботинками высокую траву. Все чувства вдруг обострились, готовые сигнализировать об опасности, – вероятно, это на помощь ученому, специалисту по планете Марс, пришло первобытное существо, тот составлявший единое целое с природой предок, который продолжал жить в каждом человеке и временами давал знать о себе. Этот предок подсказал Алексу, что тут, поблизости, есть что-то еще кроме травы, кустов и деревьев. Что-то еще – не растение, а… камень…

«Пирамида! – Алекс, почувствовав себя паранормалом Полом Доусоном, поспешно застегнул «молнию» на брюках. – Это же пирамида…»

Направив свет фонаря в сплетение ветвей, он шагнул вперед, вновь раздвинул ногой зелень – и тупой носок его ботинка наткнулся на твердое препятствие. Алекс переложил фонарь в левую руку, снял с пояса нож и, присев на корточки, принялся кромсать шелестящую растительность, чуть ли не кряхтя от боли в мышцах.

И довольно быстро выяснил, что перед ним вовсе не каменный бок заветной пирамиды, а одинокая серая плита, вросшая в землю. Продолговатая плита размером, пожалуй, с обычную дверь. Ее усеянная бесчисленными бугорками и впадинами поверхность зернисто поблескивала в луче света, и был там выбит то ли неровный крест, то ли буква «Х». И все.

Чья-то могила?

Загадок хватало не только на Марсе. Их с лихвой было и здесь, на Земле…

60.

– Ты обещал увлекательную туристическую поездку, братец, – заявил Ник, выскребывая ложкой со дна банки остатки тушенки. – Туристическую! Хорошенькая же получается поездка – у меня все кости ломит! Вот, видишь, банку еле держу.

– Не нужно было пренебрегать физическими упражнениями, – парировал Алекс. – Сколько тебя помню, ты был изрядным лентяем.

– Э-э, полегче! – вскинулся Ник. – А то я сейчас про тебя такое расскажу…

– Оставайтесь в лагере, – тут же предложил Нику Доусон. – Пирамида совсем рядом, я уверен, – и мы и втроем управимся. А наших прекрасных амазонок оставлять одних никак нельзя, это все-таки не сквер Сити-холла на Бродвее, и даже не Центральный парк. В конце концов, если дело затянется, вы смените кого-то из нас.

Ник возмущенно засопел и собрался, вероятно, выложить все, что он думает по этому поводу, но Алекс потушил пожар в зародыше:

– Мы, кажется, забыли о «чупе», а она может о нас и не забыть. Ты наша система ПВО, Ник, и мы на тебя рассчитываем. Сиди здесь и следи за небом.

– Но когда найдете пирамиду, сразу зовите нас, – сказала Виктория, разгоняя рукой устремившийся в ее сторону дым от костра.

Выглядела она очень даже неплохо – почти так же свежо и ярко, как в Манаусе, а вот Джейн, устроившаяся в позе йога рядом с ней, казалась какой-то серой и не совсем здоровой.

– Разумеется, – заверил Алекс. – Точнее, позовем, как только доберемся до входа.

Пилот с некоторым усилием поднялся на ноги:

– Давайте начнем, пока не жарко. Небо сегодня ясное, упаримся… Упариться Алекс, Пол и Армандо не успели – пилот, возглавлявший их маленький отряд, наткнулся на стену древнего сооружения буквально через двадцать минут после того, как они покинули лагерь.

– Я же говорил! – с довольным видом воскликнул Доусон, прикасаясь ладонью к темной поверхности камня, покрытой островками сухого мха. Как далеко вширь и ввысь простиралась эта поверхность, было непонятно – вокруг теснились стволы деревьев, сплошь завешенные ползучими растениями и перевитые лианами. – Финиш, аплодисменты!

– Еще неизвестно, сумеем ли мы найти вход, – остудил его восторг Алекс. – Работы здесь невпроворот…

– Попробуем, Алекс! Главное – мы нашли ее. И вход тоже отыщется, не беспокойся. Нас ведь не могли направить в тупик, не так ли?

Батлер молча пожал плечами, а пилот остро взглянул на Доусона.

– Вход непременно отыщется, надо только поискать, – уверенно добавил тот, не заметив этого взгляда.

Алекс позвонил брату и сообщил о том, что пирамида найдена. Ник сразу же возжелал прибыть на место, но Алекс попросил его не покидать лагерь.

– Ни дверей, ни ворот пока не видно, – сказал он. – Так что не спеши.

Алекс и Пол начали продвигаться вдоль стены в разные стороны, а пилот направился в обход, сквозь заросли, чтобы выйти к другой стороне пирамиды и пробираться навстречу Алексу. Работали сосредоточенно, обливаясь потом, – хотя стояло еще раннее утро, – изредка перекликаясь и то и дело отмахиваясь от насекомых. Стучали по дереву ножи, шуршали листья, и вдали голосили, как заведенные, горластые обезьяны.

Еще до полудня они выбились из сил, – но не обнаружили пока ни малейшего намека на вход.

…В лагерь приплелись на ватных ногах, и обедали, сидя у костра, вяло, без аппетита.

– Теперь моя очередь, – сказал Ник. Особого энтузиазма в его голосе не чувствовалось. – Кого заменить? Братец, посторожишь?

– Нет, – не согласился Алекс. – Лучше пойдем вчетвером – быстрее будет. О «чупе» ни слуху ни духу, она нас явно игнорирует. Или и вовсе убралась отсюда. Звери к огню не полезут…

– А если полезут – получат! – самоуверенно заявила Виктория, потрясая бутылкой с соком. – Только ружье оставьте. Хотя вы не представляете, как я себя сдерживаю, чтобы не рвануть туда сломя голову.

– Еще успеете, Виктория, – сказал Алекс. – Конкурентов здесь нет. А ваша сила воли достойна уважения.

Он вспомнил, как возился с оборудованием после посадки там, на Марсе, и как ему хотелось побыстрее добраться до нефракталов.

– А мне ружье не нужно, – тихо произнесла Джейн. – Я без ружья закричу так, что все поразбегаются. Да я и стрелять-то не умею.

Пол Доусон положил ложку и покачал головой:

– Нет, это не дело. Кто-то еще обязательно должен остаться.

– Странно. – Пилот обвел взглядом буйную зелень. – Тут нет ни обезьян, ни птиц, я еще вчера заметил. Там кричат, а сюда не суются. Странно…

– Ночью пролетали, – сообщил Алекс.

О серой плите он никому не сказал. Пусть тот, кого закопали под ней, лежит спокойно. Если, конечно, это именно могильная плита.

– Не излучает ли какую-нибудь дрянь наша пирамида? – предположил Ник. – Может, мы тут сидим и облучаемся потихоньку? А потом руки-ноги поотпадают. И что-нибудь еще…

– От пирамиды никакого вреда быть не может, – заверил Доусон, вытаскивая сигарету. – Ничего, кроме пользы.

– Ну да? – с сомнением сказала Виктория Монти. – А вдруг проберемся внутрь – а там монстры невиданные и неслыханные… Похлеще «чупы». Какой будет материал!

Ник хмыкнул:

– Только писать уже будет некому.

– Если невиданные – то мы их и не увидим, – заметил Алекс. – Вернее, увидим не то. Есть такая штука у нас в голове: «воронка Шеррингтона». Первично фильтрует все сигналы от рецепторов тела. Подавляющее большинство отбрасывает, поскольку они неинформативные, а остальные сигналы укрупняет, объединяет, как куски пластилина, обрабатывает по сформированным схемам и предъявляет нашему бессознательному. И уже оттуда они частично, по принципу наибольшей важности, проявляются в сознании. Поэтому мы осознанно видим именно ту реальность, которая сложилась в нашем сознании…

– …хотя реальность гораздо шире и глубже, – закончил Доусон и выпустил струю дыма в мошкару.

– Именно.

– Ты не переел, братец? – подал голос Ник и плюнул в костер. – Грузанул так грузанул. Вон, у нашего вертолетчика аж глаза остекленели.

Армандо уже управился с обедом и традиционно двигал нижней челюстью, жуя свой ментол с эвкалиптом.

– Осознай неподготовленный человек все и сразу – и он тут же сойдет с ума, – не обращая внимания на реплику, продолжал Алекс. – Понимаете? Проблема в том, что картина мира, которая находится передо мной, может отпечататься во мне только в соответствии с программой, имеющейся у меня. То есть отпечатывается только та картина, которую я в состоянии обработать. – Алекс, как всегда, увлекся, и куда-то пропали и сонливость, и усталость. – Маленькие дети многого не видят. Чем старше человек, тем больше он видит… Но если вдруг передо мной появится объект, модели которого во мне нет, я его и не увижу… Понимаете? – Он взглянул на пилота.

Армандо продолжал сосредоточенно жевать, зато вновь откликнулся Ник.

– Гос-споди! – чуть ли не простонал он, закатывая глаза. – Это ты в своем Принстоне такое студентам излагаешь? На пару с этим самым Шеррингером?

– Шеррингтоном, – поправил Алекс. – Это английский физиолог, он давно уже умер. Нет, это не я излагаю. Это нам излагали, на… – он хотел сказать: «На базе», – но вовремя спохватился. – В общем, монстров мы не увидим.

– Потому что их там нет, – вставил Доусон.

– «Воронка Шеррингтона», – словно пробуя этот термин на вкус, произнесла Виктория Монти. – Любопытно, дьявольски любопытно. Это надо будет запомнить!

– Монстров мы там не увидим, – повторил Алекс и обвел взглядом слушателей. – Мы увидим там другое… Возможно, вскоре вход будет найден, и я хочу, чтобы все вы знали, что находится внутри. Мистера Доусона я не имею в виду – он и так знает. Хотел оставить это напоследок, но если уж зашел разговор… Прошу отнестись к моему сообщению серьезно, это не бред, не выдумки и не мистификация. Я ручаюсь за каждое свое слово, потому что уже через это прошел. И хочу пройти еще раз. Когда вы тоже туда попадете, вы меня поймете.

– Ты что, уже был в пирамиде? – недоверчиво спросил Ник.

– В этой – нет. Я был в другой, сейчас туда не попасть. Наша пирамида, как и та, является входом… в иной мир. Скажу так: в те места, где каждый из вас будет счастлив. Что-то типа волшебной страны…

– Галлюцинации? – деловито спросила Виктория Монти.

– Нет, реальность. Иная реальность…

– Рай! – фыркнул Ник.

– А как же золото? – перестав жевать, настороженно поинтересовался пилот. – Речь шла о золоте…

– Возможно, для вас там будет и золото, – ответил Алекс. – Только там и без золота хорошо. Все вы вернетесь сюда, если захотите… Расскажете другим… Здесь будет вертолетная площадка. И, я уверен, вновь туда уйдете. Как я…

– Алекс не фантазирует, – добавил Доусон. – Я подтверждаю все, что он сейчас сказал.

– Вы тоже там успели побывать? – с насмешкой спросил Ник.

– Пока нет, но обязательно побываю. В общем, Алекс вас просветил, а верить или нет – личное дело каждого.Сами убедитесь – вот только отыщем вход.

– Тут, по сценарию, все мы должны поднять вас на смех, – сказала журналистка, внимательно глядя на Алекса. – Но я не буду. Есть ли там страна Оз или нет – а я обязательно туда полезу. Непременно!

– Увлекательная поездка! – вновь фыркнул Ник. – Все нормально, дорогой братец, эпизод удался. Смешно было бы забраться в такую глушь, доплестись до пирамиды – и не сунуться внутрь. Да, Джейн?

Джейн, грустно вздохнув, коротко кивнула.

Алекс взглянул на пилота:

– А вы что скажете?

Армандо опять немного пожевал, а потом, надвинув козырек бейсболки чуть ли не нос, произнес целую речь:

– Сеньоры обещали золото. Теперь сеньоры говорят, – он поднял палец, – «возможно»! А возможно и нет. Я могу прямо сейчас позвонить боссу и попросить вертолет. И улететь. Босс не откажет, я хороший специалист, и я ему нужен. Но! – Палец вновь взметнулся в воздух. – Я знаю, что такое пирамиды, и знаю, что там находят. Поэтому я никуда не улечу. Пусть сеньоры уходят в волшебную страну – а я заберу золото. Алекс удовлетворенно кивнул:

– Отлично. Тогда женщины остаются в лагере, а мы вчетвером идем к пирамиде. Пол, соглашайтесь. Рисковать так рисковать.

Доусон в раздумье потер подбородок.

– Чем больше вас будет, тем больше шансов на удачу, – сказала Виктория. – Терпеть не могу, когда мои рейды заканчиваются вхолостую. Звери нас здесь не съедят, не беспокойтесь. Если уж очень припрет, скормлю им Джейн. Джейн, не возражаешь?

Та слабо улыбнулась.

– А «чупе» мы точно не интересны, – продолжала журналистка. – Ей вертолеты подавай.

– Ладно, – наконец сдался Доусон. – Разве устоишь перед таким красноречием? Тогда договоримся: ты, Виктория, если что – пали из всех стволов, – я тебе свое ружье оставлю, – а вы, Джейн, сразу звоните и сообщайте, что случилось. Тут недалеко, примчимся на помощь.

– Укокошу любого зверя, пусть только попробует сунуться! – вновь решительно заявила журналистка. – Будет знать, с кем имеет дело.

– Да с вашей братией дело иметь опасно, – заметил Ник.

61.

Первым до входа добрался Ник. Услышав его торжествующий вопль, от которого испуганно притихли бесновавшиеся вдали обезьяны, Алекс, Доусон и пилот поспешили к нему.

Ник стоял на одной из широких слегка искривленных каменных ступеней, довольно круто ведущих вверх, в сплетение лиан. Обзор он уже расчистил – и на высоте примерно в полтора человеческих роста виднелся портал пирамиды. Узкие вертикальные каменные блоки без каких-либо знаков и украшений обрамляли темный проем, прикрытый сверху каменным же козырьком. Козырек оплетали зеленые нити растений с мелкими розово-фиолетовыми цветами, формой своей неотличимыми от звездочек на американском флаге.

В ход немедленно были пущены все четыре мачете – и путь до площадки перед порталом занял всего лишь несколько минут. Бейсболки с противомоскитными сетками они давно сняли – те мешали работать.

– Осторожно, – предупредил пилот, – там могут быть змеи.

– Не думаю, – сказал Алекс, направляя луч фонаря в душный полумрак.

К этому лучу сразу же присоединились три других, освещая ребристые каменные стены и полого уходящий вверх пол с продольным желобком посредине. По полу тянулись редкие засохшие побеги, сумевшие доползти сюда от ступеней. В следующий момент вся четверка невольно отпрянула назад, ослепленная ответным светом, ударившим из глубины прохода. Ник даже вскинул руку к лицу, Армандо дернул фонарем, а Пол Доусон издал какой-то екающий звук. Алекс на миг зажмурился и в голове его со сверхсветовой скоростью пронеслась мысль о том, что перед ними «чупа», – но он почти не успел осознать эту мысль, потому что сразу же понял, с какой вспышкой они имеют дело. В мгновение ока всплыла в памяти картинка из прошлого, даже целых две картинки… Коридор в глубинах Марсианского Сфинкса и вспышка – зеркальное отражение света его фонаря. Отражение странное – но не опасное. Зафиксировали. Опознали. Открыли вход. Этакий фейс-контроль.

– Это именно то, что нам нужно, – сказал он, опуская фонарь. – Зеркальная стена. За ней – вход. Я такое уже встречал…

– Дьявол! – нервно выругался Ник. – Это же наши фонари!

– Именно, братец. Вперед, в Зазеркалье!

– А страховка? – остановил его пилот. – Нужно взять веревки, без страховки нельзя.

– Не нужна страховка, амиго, – заверил его ареолог. – Я там уже падал, и с приличной высоты, а последствий никаких.

– Подождите, Алекс, – присоединился к пилоту Доусон. – А наши женщины?

– Ах, да! – спохватился ареолог. – Сейчас, я только гляну поближе…

Он, посвечивая под ноги фонарем, неторопливо, но уверенно направился к зеркальной стене, и Доусон последовал за ним, держась на два шага сзади. Ник взглянул на пилота и, поколебавшись, тоже двинулся в глубь проема, ступая осторожно, как канатоходец. Армандо молча наблюдал, как все они удаляются от него.

– Может, не надо спешить? – произнес Доусон в затылок Алексу. – Если эта машина сразу начнет работать… Я ведь планирую остаться.

– Зеркало должно исчезнуть, – не оборачиваясь, ответил ареолог. – Со мной такое уже было. А дальше я не пойду. Все соберемся – и уже тогда… А вы, Пол, просто не будете входить, вот и все.

Он остановился перед зеркальной стеной. Стена была на удивление чистой, словно ее ежедневно протирали, и даже самые длинные побеги не дотягивались до нее. Доусон замер за его спиной, и в тишине слышны были неуверенные приближавшиеся шаги Ника.

– Да, точно та… – начал Алекс и замолчал на полуслове.

Зеркало исчезло, сменившись чернотой, в которой увяз свет фонарей, – а в следующее мгновение Пол Доусон, совершенно неожиданно для самого себя, сильно толкнул Алекса Батлера в спину. Вернее, это сделал не он, а его левая, свободная, рука – поднялась и совершила резкое движение вперед. И этого оказалось достаточно для того, чтобы Алекс, покачнувшись, сорвался куда-то вниз, в темноту…

В следующий миг взвились оттуда багровые сполохи и в неистовом танце заметались по стенам и каменному своду, освещая растерянные лица замерших людей. Издав хриплый рык, какому мог бы позавидовать лев, Ник, сдернув с плеча ружье, рванулся вперед, к Доусону. Размахнулся и ударил того сзади прикладом по голове.

– На, сволочь!

Доусон пошатнулся, выронил фонарь и, согнувшись, осел на пол. А Ник животом бросился на пол, заглядывая за край, туда, где исчез Алекс. Он ощутил, как вибрирует каменная толща – а только что никакой вибрации не было и в помине! – и тут же увидел брата. Коридор обрывался вниз, превращаясь в идеально круглый не очень глубокий колодец с гладкими, переливавшимися багрянцем стенками. Алекс лежал на дне – он непонятно как успел развернуться лицом вверх, – придавив спиной свою двустволку, и силился поднять руку. Рука дрожала в такт вибрации. И губы, кажется, беззвучно шевелились, словно он пытался что-то сказать.

– Сейчас, – прохрипел Ник. – Вытащу!

Он моментально опустил ружье вниз, по-прежнему держа его за стволы. Если бы Алекс поднялся на ноги, то дотянулся бы до приклада, но он не вставал. Глаза его были открыты и казались налитыми кровью.

– Хватайся! – успел выдохнуть Ник, не замечая больше ничего, кроме этих глаз.

Стенки колодца вдруг полыхнули.

– А!.. – коротко вскрикнул Алекс, и огонь мгновенно охватил его.

И тут же какая-то сила бросила Ника вперед, в колодец.

Соприкоснуться с телом брата он не успел, потому что почти сразу растворился. Исчез. И, находясь неизвестно где, успел удивиться этому непередаваемому ощущению.

Пол Доусон, морщась и держась рукой за голову, подполз к краю. Только что полыхавшего колодца уже не было, и вибрация почти не ощущалась, и коридор по-прежнему был заполнен тишиной. Внизу, под уступом, где исчезли братья, расстилалась ровная каменная поверхность, образуя квадратную площадку, с трех сторон ограниченную глухими стенами; на площадке вполне могли бы разместиться семь-восемь грузовиков. Упавший на пол фонарь светил в стену коридора, но, тем не менее, Доусон отчетливо видел эту площадку, словно ее заливало солнце. На площадке лежала одинокая кучка пепла – как будто кто-то высыпал его тут из ведра. Из маленького детского игрушечного ведерка. Это было все, что осталось от Алекса и Ника. От тел Алекса и Ника.

Или – только от ружей, фонарей и одежды Алекса и Ника?

«Я не собирался толкать его, – подумал Доусон. – Это они толкнули его. Моей рукой… А кто – Ника?..»

Едва ощутимая дрожь камня свидетельствовала о том, что этот механизм продолжал работать.

Доусон встал, потирая затылок. Удар был не из слабых, но Нику явно не приходилось раньше вырубать людей ружейными прикладами – потому и не получилось.

– Вы знали, что так будет, – раздалось за спиной Доусона. – Духам пирамиды требовались жертвы, и вы принесли эти жертвы. И теперь препятствий нет. Не так ли, мистер Доусон?

Он повернул голову – и увидел, что пилот стоит сбоку от него, в нескольких шагах, возле уступа, держа в одной руке выключенный фонарь, а в другой – пистолет. Ствол пистолета был направлен в лицо Доусону, и у того неприятно заныло над переносицей. Судя по тому, что сказал пилот, он видел все случившееся, а судя по выключенному фонарю, тоже обходился без света.

– Я ничего не знал, – сказал Доусон. – Клянусь. Все получилось неумышленно…

– Да-да, – усмехнулся Армандо, продолжая держать собеседника на мушке. – Чистая случайность. Я не совал нос в ваши дела, правильно? А теперь вот как все повернулось… Вы ведь заранее знали, что вход тут непременно должен быть. Не наугад полетели.

– У них получилось, – начал было Доусон, но пилот тут же прервал его.

– Я не знаю, что там у них получилось, но знаю другое: вы отправитесь вслед за ними, и ваших напарниц я тоже сюда приведу – и вы, все вместе, будете искать золото. А я подожду вас здесь. Объясню боссу ситуацию, и он пришлет вертолет с парой-тройкой парней. Вернетесь с золотом – и все поделим по справедливости.

– Или вы нас просто пристрелите, – заметил Доусон, не сводя глаз с пистолета.

– Я не гангстер, мистер Доусон. Я никогда никого не убивал… и в жертву никого не приносил. От золота я не откажусь, но соваться туда, – пилот мотнул головой в сторону площадки с кучкой пепла, – не намерен. Так что ступайте за золотом, а мы с парнями вас здесь подождем.

– Сомневаюсь насчет золота, – сказал Доусон. – Это вход в другой мир, вам же не кто-нибудь – ученый объяснял, из Принстонского университета. Время там может замедляться, и вы мхом обрастете, нас дожидаясь… По нашим с Алексом замыслам, я должен остаться здесь, оборудовать вертолетную площадку…

– Нет, сеньор, вместо вас здесь останусь я, а вы – раз уж вы такой специалист по этим делам, – извольте туда. – Армандо вновь, теперь уже пистолетом, показал вниз и сразу же вернул оружие в прежнее положение. – Считаю до трех и, если вы не приступите к делу – буду стрелять. Я не шучу. Я не гангстер, но выгоду свою упускать не намерен. Ступайте за ними, договаривайтесь с местными духами и возвращайтесь с добычей. Честное слово, я ничего против вас не имею, но… – Пилот шевельнул пальцами, обнимавшими рукоять пистолета. – Давайте, сеньор! Раз…

Доусон опять потер затылок, вздохнул и пробормотал:

– Прости ему, Господи…

– Два… – отчеканил пилот.

– …ибо не ведает, что творит…

И Доусон шагнул с уступа.

62.

– Дальше немного потрясет, – предупредил Сергей и взглянул в зеркало заднего вида на пассажиров.

Все четверо молча приняли его слова к сведению. Нет, не четверо – трое. Четвертый – грузный дядька с кустистыми бровями, которого Сергей окрестил про себя Пузырем, просто спал, сложив руки на выпуклом животе. Он едва вмещался в кресло, и Сергей еще раз подумал, что с Пузыря семь потов сойдет на предстоявшей длинной дистанции. Впрочем, пусть хоть и десять сойдет – главное, чтобы сам Пузырь не сошел…

Матово-зеленый джип «рэмблер», или «лягуха», как называл его Сергей, сбавляя скорость, прокатил последние метры по испещренной выбоинами, но все-таки асфальтовой дороге и, подавшись тупой широкой мордой вниз, съехал под роскошные пыльные ели, где едва угадывалась в траве колея. Она наклонно вела в глубь леса, и вскоре под колесами захлюпало, и джип если и не затрясся, то закачался на рессорах; создавалось впечатление, что он едет по шпалам – роль шпал выполняли многочисленные выступавшие из земли корни, обильно полосующие глухую лесную дорогу.

Солнечный июльский полдень потускнел под почти сплошным навесом из щетинистых еловых и сосновых лап, над травянистыми обочинами вились стайки светлых бабочек, в ветровое стекло «лягухи» то и дело бились слепни, и безуспешно пытались атаковать большого зеленого четырехколесного жука комары, которых уносило по покатому лбу вверх и назад. Лесные запахи и звуки тоже не могли проникнуть в изолированный мирок автомобиля – стекла всех дверей были подняты до упора, работал кондиционер, и еле слышная музыка, доносившаяся из магнитолы, почти сливалась с мягким, но насыщенным тоном двигателя.

Хотя дорога и выглядела заброшенной, о ней все-таки не забывали – об этом свидетельствовали изредка встречавшиеся засохшие россыпи конских яблок, в которых копошились черные навозные жуки, и клочки сена, зацепившиеся за колючую придорожную зелень, утянутые то ли с телеги, то ли с тракторного прицепа. Сергей знал, что восточнее расстилается заросшая обильной травой пойма вертлявой речушки – он вместе с Володей когда-то исходил эти места вдоль и поперек, – но «лягуха» направлялась вовсе не туда, а на северо-запад, и вскоре должна была, распрощавшись с этим призраком дороги, свернуть на широкую просеку, где было полно земляники, ящериц и ужей.

Джип неторопливо углублялся в хвойное Берендеево царство, продолжая пружинисто подпрыгивать на шпалах-корнях, и Сергей время от времени поглядывал в зеркальце на людей, расположившихся за его спиной, в двух рядах его вместительного, мощного и недешевого «рэмблера». Бритоголовый лысоватый Пузырь все еще спал, словно ехал на рыбалку или пикник – или просто делал вид, что спит. Одет он был, правда, не по-рыбацки: просторная, в таксистских «шашечках» рубаха навыпуск, зеленые шорты до колен, сандалии на толстенной подошве; впрочем, кто в чем – не имело никакого значения. Позади Пузыря перебирал какие-то свои бумажки крепкий парень года, наверное, на два-три старше Сергея, одетый так же, как и Сергей, в футболку и джинсы; бумажки эти он поочередно доставал из большой черной папки с ручкой в виде петли на одном из углов, и складывал туда же, занимаясь этим от самого Торжка, если не раньше… Перечитывал старые письма напоследок? У противоположной стенки «лягухи» сидели друг за другом еще двое: бородатый подтянутый мужчина лет сорока пяти, похожий на отставника (хотя откуда такие деньги у отставника?.. С другой стороны, внешность может быть обманчивой, ехал же в прошлом году бомж бомжем), и миниатюрная, с лиловыми волосами, образующими нечто похожее на закрепленный лаком терновый венец, женщина в том возрасте, когда «баба ягодка опять» или же еще не достигшая этого возрастного этапа. Лица и у отставника, и у лиловой были сосредоточенные, как перед прыжком в бассейн с десятиметровой вышки или при взлете авиалайнера.

«Для них это и есть прыжок или взлет», – привычно подумал Сергей.

Это была его семнадцатая поездка. Он уже провез по этой дороге почти сорок человек – по одному, и по двое, и по трое. И четверых тоже доводилось возить. Он никогда не интересовался, кто они, и почему выбрали этот путь. Они платили ему деньги – очень и очень хорошие деньги, – а он доставлял их туда, куда они возжелали попасть. Вот и всё.

Это был их выбор, это было их личное дело.

И где и как клиенты взяли такие деньги, он тоже не интересовался.

Сергей посмотрел на часы и вновь перевел взгляд на дорогу. Вот-вот должна была показаться просека. На выезде из Твери чуть ли не полчаса пришлось проторчать в «пробке» из-за утреннего ДТП – лихач-мотоциклист вклеился в бок древней «Волги», дорожная инспекция перекрыла движение и пускала транспорт в объезд. Но потом Сергей наверстал отставание – «рэмблер» был машиной серьезной и на шоссе не всякому позволял себя обойти. В особенной спешке, правда, не было необходимости – никто с секундомером не следил, не подгонял, и конечный пункт работал круглосуточно, а не с девяти до восемнадцати, и без перерыва на обед… Но Сергей любил пунктуальность, видимо, переняв это качество от отца. И с удовлетворением отметил, что впереди посветлело именно тогда, когда и должно было посветлеть, – это значило, что «лягуха» допрыгала до просеки.

Минуту спустя машина свернула налево и, хрустя валежником, покатила по собственным давним следам. Ухабов здесь хватало с лихвой, и Пузырь наконец проснулся и начал с таким усердием массировать необъятную короткую шею, словно намеревался ее сломать. Солнце не жалело света для молодой поросли, то тут, то там торчали из травы пятнистые мухоморы, и трепетал крылышками над просекой одинокий жаворонок.

Сергей осторожно въехал прямо в еловый подол – там он собственноручно, с помощью лопаты, обустроил этакий заглубленный пятачок для стоянки – и заглушил мотор. Теперь с просеки зеленого жука не было видно, и вряд ли кто-то мог бы случайно на него наткнуться – ближайшая деревня находилась в добром десятке километров отсюда, и праздношатающемуся лицу в голову бы не пришло переться в глубь просеки; да и не было там праздношатающихся лиц – пять-шесть домов со стариками да старухами…

– Можете выйти, землянику пособирать, – сказал Сергей. – А я отлучусь на пятнадцать минут.

Не дожидаясь реакции клиентов, он открыл дверцу, соскочил с подножки и, раздвинув облепленные паутиной еловые лапы, выбрался на солнце. Подобрал сухую ветку и направился через просеку к своему заветному месту, сбивая на ходу шляпки мухоморов. Сзади приглушенно захлопали дверцы.

Заветное место находилось по другую сторону баррикады из сухой древесной мелочи, попавшей когда-то под нож бульдозера. Придерживаясь руками за ветки, Сергей перебрался через завал и поднялся на поросший редкими соснами-коротышками пригорок, облюбованный еще в первую поездку сюда с Володей. На противоположном склоне росла причудливо изогнутая сосна-йог с настолько удобно раздвоенными в метре от земли ветвями, что там можно было полулежать, опираясь затылком на теплый шершавый ствол, и смотреть вверх, в голубое небесное оконце. Проводить здесь четверть часа стало для Сергея традицией. Именно сюда Володя, шутки ради, когда-то забросил единственную фляжку с водой – Володя был большим приколистом, еще со школы, и одноклассники, включая Сергея, не раз то ухохатывались от его приколов, то злились на него. Фляжка на длинном ремешке повисла на этой самой сосне, описав параболу над пригорком, и Володя, сам того не ведая, указал Сергею заветное место. Потому что за фляжкой через завал полез не Володя, а именно Сергей.

Приятно было, слегка напрягая и расслабляя мышцы ног, покачиваться в развилке и созерцать проползавшие через оконце облака. Сергей с удовольствием предался этому занятию, релаксируя перед длинным, спиралями и зигзагами, переходом через лес, хотя по прямой можно было, конечно же, добраться гораздо быстрее. Но клиентам не нужно знать, где находится цель, – а вдруг кто-то из них, отказавшись от своего первоначального намерения, тоже захочет попробовать себя в роли проводника? Занятие-то, однако, весьма и весьма прибыльное… Правда, припрятан был в «рэмблере» пистолет, с помощью которого наверняка удалось бы уладить любые коллизии, но Сергей очень сомневался в том, что сможет пустить его в ход. Рука не поднимется.

Откровенно говоря, все эти заморочки с заветным местом, где обязательно нужно немного побыть в одиночестве, прежде чем проделать последнюю, пешим ходом, часть пути, были не его придумкой, и вообще… «Понты чистой воды», – так сказал бы Володя. В отроческом возрасте – да и позже – Сергей, как и большинство его сверстников, книги не особенно жаловал (кроме тех, что обязательны по школьной программе), отдавая предпочтение компьютерным «игрушкам» -«бродилкам-стрелялкам», – телевизору, музыкальному «тяжеляку», видеофильмам и блужданию по Интернету. Отец, выросший в далекую и странную эпоху расцвета книгоиздания и полнейшего отсутствия бытовых компьютеров, пытался хоть как-то уменьшить этот пробел (который Сергею пробелом вовсе не казался): он позволял сыну наносить очередной визит в зал компьютерных игр и интернет-кафе только при условии, что тот прочитает ту или иную необходимую, по мнению отца, книгу. Так, собственному желанию вопреки, Сергей приобщился к творчеству Лема и Шекли, Саймака и Стругацких (всех «Гарри Поттеров» и «Властелина Колец» он прочитал сам, без принуждения, посмотрев шумно разрекламированные фильмы). А после «Пикника на обочине» уже без подсказки отца раздобыл записанный на видео старый фильм Тарковского о Зоне и сталкере…

Сталкер-Кайдановский ложился в густую траву Зоны перед тем, как вести клиентов к месту, где исполняются желания…

Нет, Сергей отнюдь не считал себя сталкером. И не было здесь никакой Зоны с необычными свойствами, а были обычные тверские леса, которые он впервые посетил несколько лет назад. Деревня Катъково, тетя Лена с Вячеславом Андреевичем, и дед Тарасов, и лесной холм, омываемый ручьями… Не слишком изгаженные еще человеком леса. Пока – не Зона.

Он не был сталкером – и нельзя было его сравнить и со знаменитым старостой вотчины Романовых в Домнине Иваном Осиповичем Сусаниным; Иван Сусанин уводил от цели, а он, Сергей Мосейкин, – приводил. Проводник – иначе и не скажешь.

Плыли, плыли в вышине облака, как плыли и тысячу лет назад, и как будут плыть еще через тысячу лет, и не было им дела до людских забот и проблем. Сколько их уплыло с тех пор, как он в первый раз влачился по лесам и полям от глухого полустанка до глухой же деревушки Катьково… Упорхнули, сменяя друг друга, те летние денечки, которые он проводил в компании нового знакомого Макса и приезжих девчонок, – и Сергей, открыв для себя Россию, вернулся в свой украинский город, и продолжал учиться на пианиста в музыкальном училище. Мать видела его новым Рихтером и Гилельсом, вместе взятыми, а ему нравились группы «Раммштайн» и «Слипкнот». Он даже английский специально учил, чтобы знать, о чем поют его кумиры. И когда, согласно планам матери, пришла пора поступать в консерваторию, Сергей впервые взбунтовался и наотрез отказался от такой перспективы – один только вид пианино вызывал у него чуть ли не тошноту. И, в отличие от матери, никакого собственного светлого музыкального будущего он не представлял. Играть на троллейбусных остановках и возле рынков, как многие другие бывшие студенты-музыканты? Так ведь пианино – не гитара и не саксофон, его не будешь каждый день таскать с собой из дому, с четвертого этажа, при хронически не работающем лифте…

Реальным решением бытовых проблем могла бы стать армия – немало знакомых Сергея устроились контрактниками и, в общем-то, не бедствовали. Однако при мысли об армейской службе Сергея тошнило еще больше, чем от пианино; он привык чувствовать себя вольной птицей и терпеть не мог, когда им пытались командовать, и сам командовать не любил. Так что эта дверь была для него заперта. Срочная же служба ему и подавно была не нужна – да и не нуждалась армия в нем, пианисте Сергее Мосейкине.

Побив баклуши, Сергей все-таки нашел достаточно удобную нишу. Окраинный район, в котором он жил, обрастал магазинами. Последовав примеру ровесника, соседа по подъезду, Сергей устроился охранником в один из них – зарплата была приличной, работа не требовала какой-то особой квалификации, а рабочее место находилось буквально через дорогу от дома. Свободное время щедро и безоглядно, как это и бывает в молодости, расходовалось на кафешки, общение с приятелями – любителями всякой «готики» и прочего «тяжелого металла», обмен эсэмэсками, но при всем при том Сергей любил, как и раньше, побродить по виртуальным просторам Интернета – теперь у него был свой комп, – и еженедельно получал десятка два рассылок, причем не только с музыкальными новостями, но и посвященных вопросам культуры, истории, науки и техники и даже психологии. Не хотел Сергей чувствовать себя совсем уж тупым валенком… Жизнь текла себе да текла от понедельника до вторника, от вторника до среды и так далее, жениться Сергей пока не собирался, и о будущем если временами и задумывался, то тут же гнал прочь эти мысли.

Поворотным пунктом для Сергея стала информация, на которую он как-то раз наткнулся в Интернете, на одном из бесчисленных сетевых форумов. Там обсуждался материал какой-то южноамериканской журналистки, а потом он нашел и саму эту статью, добросовестно переведенную кем-то на русский язык. Статья была достаточно бредовой – в Южной Америке всегда все было в полном порядке с марихуаной, ЛСД и прочим добром, – но комментарии «форумчан» вынудили Сергея отнестись к ней не просто как к очередной хохме или продукции улетного состояния автора.

Виктория Монти повествовала о своем участии в экспедиции к неведомой древней пирамиде, затерянной в амазонских тропических лесах, где много попугаев и диких обезьян, и где водится свирепая «чупа-чупа», сбивающая вертолеты на фиг одним взглядом своих лазерных гляделок. Пирамиду эту журналистка, конечно же, успешно отыскала, вместе со своими спутниками проникла внутрь – и перенеслась в какой-то иной мир. С одной стороны, этот мир вроде бы находился на Земле, это было как бы ее, журналистки, собственное прошлое, каким она хотела бы его видеть, – в ее описаниях было много философии и прочих премудростей, от которых слипались мозги, а красочные картины ее жизни в этом придуманном прошлом в разных городах Америки и Европы заставляли предположить, что у нее очень богатое воображение… С другой стороны, мир этот был вовсе не на Земле, а на Марсе, пирамида представляла собой хитроумное устройство для перемещения, и все похождения журналистки на самом деле происходили внутри хорошо известного Марсианского Сфинкса – занятного сооружения, которого, впрочем, по утверждениям ученых, и вовсе не существовало… Ан нет, заявляла журналистка, Марсианский Сфинкс не только существует, но еще и обитаем, и именно его обитатели (она называла их почему-то не «марсианами», а «соседями») обеспечивали всем перемещенным яркую, красивую, увлекательную жизнь; не иллюзорную жизнь, но – иную реальность! К этой иной реальности могли без особого труда приобщиться те, кому по разным причинам кисло жилось на Земле. В общем, налицо был Новый Иерусалим, «приготовленный как невеста, украшенная для мужа своего»*, град небесный, мечта человечества… * Откровение Иоанна Богослова. (Прим. авт.)

Журналистка провела там чуть ли не два года, а потом вернулась, чтобы поделиться своими впечатлениями и призвать других последовать ее примеру. А спутники ее, как она утверждала, возвращаться не захотели, и так и остались в своих мирах, созданных внутри Сфинкса. Журналистка вновь собиралась туда, и вновь не одна, а со всеми желающими, причем утверждала, что та амазонская пирамида отнюдь не единственное место, где можно совершить переход в Новый Иерусалим.

Перечитав все материалы форума, Сергей узнал много интересного и неожиданного. То, что воспринималось им поначалу, как выдумка объевшейся каких-нибудь бразильских мухоморов журналистки, странным образом все больше и больше обретало реальные черты. Журналистка, как оказалось, вновь сгинула, и не только она одна. Какой-то форумчанин, скрывавший, как это обычно бывает в Сети, свое подлинное имя под «ником», выложил невесть кем собранную статистику исчезновений людей в разных местах планеты – причем поблизости всегда оказывались пирамиды… О своих перемещениях на Марс (без указания местонахождения отправного пункта) поведали еще трое работников масс-медиа – двое из Южной Америки, а третий, точнее, третья – из Китая. Все они в один голос твердили о том, что там – классно, там – страна сбывающихся надежд… Некий хакер утверждал, что добрался до «икс-файлов» российского министерства обороны (Пентагон когда-то уже взламывали – история была нашумевшая) и цитировал выдержки из секретных документов. Речь в них шла о каких-то «объектах» в Уральских горах и на Алтае, известных как места неоднократных исчезновений людей, – с именами, фамилиями и указанием адресов. Приводились и примеры появления давно пропавших лютей, предлагающих россиянам переселяться в новое Беловодье, то бишь на Марс, – опять же, указывались точные даты, конкретные фамилии и адреса…

Сразу несколько человек, дополняя друг друга, сообщили, как очевидцы, о том, что в разных исторических местах теперь не протолкнуться от полиции и военных патрулей – в частности, в Гизе и Стоунхендже (хотя Стоунхендж отнюдь не был пирамидой), а к целому ряду памятников древней культуры доступ туристов вообще прекращен из-за проведения реставрационных работ; причем к реставрации приступили чуть ли не одновременно в разных странах разных континентов. ЮНЕСКО никаких комментариев по этому поводу не делала, но в Сети приводились цитаты из интервью некоторых высокопоставленных чиновников. Оказывается, причиной не проявлявшегося ранее повышенного внимания полиции и военных к памятникам старины стали угрожающие заявления некой экстремистской организации. Эта организация якобы намеревалась взорвать и египетские пирамиды, и английский Стоунхендж, и сооружения Теотиуакана, причем никак не мотивируя это свое более чем странное намерение и не выдвигая никаких требований (или же чиновники не сочли возможным сообщить журналистам о характере этих требований). «А был ли мальчик?» – вопрошал по этому поводу один из форумчан. По его мнению, россказни об экстремистах не что иное, как фальсификация, предпринятая с целью пресечь доступ к местам перехода в небесный Иерусалим.

Чуть ли не весь год подряд читал Сергей все новые и новые материалы, то ли правду, то ли слухи и выдумки, то ли причудливую смесь того и другого – и, конечно же, давным-давно держал в уме лесной холм в окрестностях деревеньки Катьково, который дед Тарасов называл Лихой горкой. Слухи не слухи, но сетевой народ довольно активно обсуждал все эти дела – и на других форумах тоже, и кое-кто интересовался, как можно пробраться на станцию, с которой открываются пути прямехонько в Новый Иерусалим…

Было, несомненно, было во всем этом винегрете какое-то рациональное зерно, хотя и выглядело это зерно совершенно фантастично. Кажется, «соседи» и впрямь заманивали людей к себе, на свою Красную планету. Но зачем, с какой целью? Чтобы очистить Землю от коренного населения и самим занять освободившиеся территории? Такое предположение было вполне в духе массовой культуры, и представлялось Сергею не весьма правдоподобным. Искренняя забота о страждущих, желание осчастливить всех и вся? С чего бы это? Ведь давным-давно известно, что за всякое удовольствие нужно платить. Или этот постулат действителен только в мире людей, а «соседи» руководствуются иными принципами? Космическая раса, утоляющая чужие печали не корысти ради, а просто потому, что иначе не может?

Верилось в такое с трудом…

Марс… Марс Алексея Толстого. Марс Рэя Брэдбери. Пришлось-таки когда-то Сергею по настоянию отца прочитать и эти книги, выдумки, имеющие мало общего с настоящим Марсом – унылой безжизненной планеткой, куда который год все собираются слетать то американцы, то россияне, то европейцы, да все никак не соберутся.

Однажды отец, роясь в какой-то отпускной день в залежах своих старых бумаг, с радостным «опа!» извлек два пожелтевших тетрадных листка, одни в клеточку, а другой в линейку.

– Сохранились! – объявил он с таким видом, словно нашел неизвестный египетский папирус или личный дневник Иисуса Христа. – Это я классе в восьмом или девятом сочинял, под Высоцкого, мы все тогда Высоцким бредили. Послушай, чем твой отец на уроках занимался. Посильнее «Фауста» будет, как говаривал товарищ Сталин.

Слушать Сергею совершенно не хотелось, но куда было деваться?

Сегодня ночью, возвращаясь с пьянки,

С усильем продираясь сквозь кусты,

Я встретил по дороге марсианку,

Возникшую из черной пустоты.

Она почти похожа на людей,

Лишь вместо рук и ног у ней колеса,

Торчат антенны вместо двух грудей

И уши на лице на месте носа.

– А? Как? – спросил отец и сам же себе ответил, восхищенно подняв большой палец: – По-моему, шедеврально!

– Ничего, – сказал Сергей. – Только я «Фауста» не читал, сравнить не могу.

– Теперь уже можешь и не читать. «Фауст» по сравнению с этим, – отец потряс листками, – детская считалочка. А вот песню послушай, только без музыки, хотя я тогда и музыку придумал. Просто у тебя другой вкус, может не понравиться. Только мне сдается, твои «раммштайны» отдыхают.

– Ну-ну, – сказал Сергей.

Ох, этот Марс – коварная планета,

Смерчи и ветры, все в песчаной мгле…

Спускается, снижается ракета,

Оттуда шлем мы наш привет Земле.

Марс – Земля – сто сотен верст полета,

Марс – Земля – лишь пустота кругом.

В космос нам распахнуты ворота,

Брошена Земля – родной прекрасный дом.

Твердили на Земле, что Марс – загадка,

Да где уж там, туды его в печенку!

На целую планету для порядка

Хотя б одну смазливую бабенку.

Марс – Земля – летели мы напрасно,

Марс – Земля – две точки в звездной мгле.

Выпить, братцы, хочется ужасно,

Только негде взять – ведь мы не на Земле…

– Ну и так далее, пять куплетов. И, как у меня тогда обычно, – не окончено. Не хватило сорока пяти минут урока.

– Да, «раммштайны» отдыхают, – с иронией согласился Сергей. – Тут даже самые великие отдыхают. Пушкин кудри рвет от зависти, Шевченко усы грызет, а те и вовсе стреляются, которые «ты целуй меня везде – я ведь взрослая уже»…

– Правильно мыслишь, сын! Да-а…

Отец обратил затуманившийся взор на книжную полку. Положил свои опусы на стул, подошел и выковырнул из тесного ряда невзрачный томик.

– А теперь, для контраста, послушай настоящее. Николай Заболоцкий, «Противостояние Марса». Пятьдесят шестой год…

Подобно огненному зверю,

Глядишь на землю ты мою,

Но я ни в чем тебе не верю

И славословий не пою.

Звезда зловещая! Во мраке

Печальных лет моей страны

Ты в небесах чертила знаки

Страданья, крови и войны.

Когда над крышами селений

Ты открывала сонный глаз,

Какая боль предположений

Всегда охватывала нас!

И был он в руку – сон зловещий:

Война с ружьем наперевес

В селеньях жгла дома и вещи

И угоняла семьи в лес.

Был бой и гром, и дождь и слякоть,

Печаль скитаний и разлук,

И уставало сердце плакать

От нестерпимых этих мук.

И над безжизненной пустыней

Подняв ресницы в поздний час,

Кровавый Марс из бездны синей

Смотрел внимательно на нас.

И тень сознательности злобной

Кривила смутные черты,

Как будто дух звероподобный

Смотрел на землю с высоты.

Тот дух, что выстроил каналы

Для неизвестных нам судов

И стекловидные вокзалы

Средь марсианских городов.

Дух, полный разума и воли,

Лишенный сердца и души,

Кто о чужой не страждет боли,

Кому все средства хороши.

Но знаю я, что есть на свете

Планета малая одна,

Где из столетия в столетье

Живут иные племена.

И там есть муки и печали,

И там есть пища для страстей,

Но люди там не утеряли

Души единственной своей.

Там золотые волны света

Плывут сквозь сумрак бытия,

И эта милая планета -

Земля воскресшая моя.

– Вот так, сын, – помолчав, сказал отец. – Это тебе не антенны вместо грудей.

Смел свои листочки со стула и вновь зарылся в бумаги.

…Все множившиеся и множившиеся сетевые материалы добили-таки Сергея. Перед глазами чуть ли не постоянно стояла Лихая горка. В то давнее уже посещение Катьково он с Максом и двумя девчонками, тоже приехавшими сюда отдыхать на каникулы, еще раз побывали там. И больше не ходили, потому что, как и говорил дед Тарасов, было на ней как-то нехорошо – сердце то замирало, то стучало отбойным молотком, и еще возникла головная боль. Не сразу, правда, а где-то минут через сорок после того, как они там расположились. Посиделки у костра явно не удались, и Лихая горка была вычеркнута из перечня местных объектов, пригодных для прогулок…

Начитавшись всего этого в Интернете, Сергей в середине июня попросился в отпуск, а получив отказ, рассчитался с работы и поехал в Москву – разгонять тоску. А точнее – для переговоров со школьным другом Володей Лосевым. До этого он копил деньги, и в переписке по электронной почте просил Володю разузнать, где в Москве можно раздобыть во временное пользование переносной индикатор геофизических аномалий ИГА-4, предназначенный для обнаружения под землей трубопроводов, разных объектов и пустот.

Володина мама давно уже получила вид на жительство в России и работала в Москве. Володя, под присмотром старшей сестры, закончил на Украине школу и с первого захода поступил на мехмат МГУ. Украинское гражданство он сохранял, но жил теперь в Москве и после университета был зачислен сотрудником какой-то хитрой организации. «В сущности, разрабатываем таблицу умножения или, если хочешь, линейных матриц применительно к условиям Нечерноземья», – так непонятно выразился Володя, и углубляться в тему не стал. Сергей и не допытывался, потому что был далек от математики и не тщился, уподобляясь пушкинскому Сальери, поверить алгеброй гармонию. Володя был нужен ему не как математик, а как надежный друг, который может помочь, в прямом смысле слова, докопаться до истины. До той истины, что находилась внутри лесного холма неподалеку от деревни Катьково.

Он выложил Володе весь ворох – о Марсе, пирамидах, исчезновениях, Лихой горке, о спорах форумчан, о предположениях, о людях, которые не прочь шагнуть в иномирье, если им покажут дорогу туда. Стать проводниками на неизвестную властям, милиции и военным станцию – вот способ заиметь много-много денег и делать в этой жизни все, что душе угодно, а не торчать охранником в супермаркете. И не выдумывать таблицу умножения для Нечерноземья.

Володя был человеком здравомыслящим и осторожным, но Сергей все-таки убедил его совершить поездку в тверские леса – с отпуском у Володи, в отличие от Сергея, проблем не возникло. О переносном индикаторе Володя, как обязательный человек, узнал, хотя, по его словам, потратил на это немало времени. Они съездили в организацию «Геопоиск-Центр», и там, расставшись со значительной долей накопленных денег, Сергей получил в обмен четырехкилограммовый аппарат, внешне схожий с кувалдой на длинной ручке. Обязавшись вернуть через неделю. Точнее, вернуть обязался Володя, потому что записали именно его паспортные данные, как проживающего в Москве. Да еще и проверили по каким-то своим каналам – стоил-то прибор недешево.

Поклажей решили себя не обременять; вернее, решил Сергей, – но необходимым минимумом обзавелись, уже в Торжке: две лопаты, моток веревки, фонарик, спички и попить-поесть.

Володя доказывал, что нельзя отправляться в поход вот так, совсем уж налегке, словно собирались пивком побаловаться на природе и засветло утопать обратно. Однако Сергей от своей линии не отступил.

«Горка небольшая, – сказал он. – Где вход в пирамиду, определим быстро. И в две лопаты мигом докопаемся. Вот увидишь».

…Башкирский прибор ИГА-4 не подвел. Он показал и обширную подземную полость, и что-то, похожее на колодец, рядом с ней. Вероятно, там и находился вход. Правда, он был чем-то закрыт сверху.

Чем он был закрыт, выяснилось, когда лопаты на метровой, примерно, глубине наткнулись на серую гранитную плиту. Поднять ее явно не удалось бы даже вдвоем.

– И что дальше? – разочарованно спросил Володя. – Динамита у тебя, случайно, не завалялось?

Сергей озадаченно молчал.

– Тут должно получаться без динамита, – сказал он наконец. – Дружинники же княжеские без него обошлись. А ну-ка…

Он, отставив лопату, выбрался из ямы и тут же спрыгнул на плиту, сопровождаемый изумленным взглядом Володи. И плита с шорохом, к которому примешивался легкий приглушенный скрежет, медленно начала опускаться, как кабина лифта, увлекая с собой оцепеневших друзей и солидный пласт земли, отвалившийся от стенки ямы. Прежде чем парни успели прийти в себя, стародавний лифт доставил их на дно каменной шахты и остановился. Теперь от верхнего края их отделяло не меньше трех с половиной метров, но это они осознали и прикинули позже. Внимание их было приковано к другому – перед ними зиял проем, за которым виднелась неширокая площадка и каменные ступени, довольно круто ведущие вниз, в темноту, и нависал над ступенями наклонный каменный потолок. Сергей сунулся было туда, но Володя удержал его за руку.

– Стоп! Фонарик-то наверху остался, – сказал он и добавил, тут же все просчитав математическими своими мозгами: – И вдвоем нельзя. Вдруг эта штука автоматом вверх пойдет, и мы здесь останемся, как дети подземелья. Если бы не закрывалась, тут дырка была бы еще со времен твоих дружинников. Один должен наверху остаться, страховать с веревкой, а другой – туда. Я бы предпочел страховать.

Сергею совершенно не улыбалось в одиночку лезть в темноту – жутковатым это представлялось занятием, хоть и говорил дед Тарасов: «Пустошь там. Пустое, значить, место». И все-таки. Но он понимал, что Володя предлагает очень разумный вариант, с которым нельзя не согласиться.

– Ладно, – сказал он. – Я кашу заварил, мне и расхлебывать.

– Выше хвост, – подбодрил его Володя. – Если что, я твоим позвоню, скажу, что тебя инопланетяне забрали. И раз в год приветы буду от тебя передавать.

Юмор у него был своеобразный. Как у таукитян.

Встав Сергею на плечи, Володя выбрался из шахты и сбросил сверху фонарик и веревку, предварительно привязав один ее конец к ремню своих джинсов. То же самое проделал и Сергей. Включил фонарик и, перекрестившись, начал медленно спускаться по ступеням, и хоть и знал, что внизу не может быть ничего страшного, но чувствовал себя не то что не в своей тарелке, но и вообще вне всяких тарелок. Сам не зная, зачем, он принялся в уме считать ступени, по которым скользило световое пятно его фонарика, но уже на втором десятке сбился со счета, потому что постоянно представлял, как вылетает снизу огромная тень с горящими глазами, хватает его и утаскивает в черную глубину. И как будто бы становилось все труднее дышать, и доносились из темноты какие-то шорохи…

Когда ступени кончились, Сергей был совершенно мокрым от пота, будто не спускался только что, а лез под облака по отвесной скале. Остановившись на последней ступени, он посветил фонариком вперед, готовый дать деру при малейшем намеке на опасность. Но ничего опасного не наблюдалось, а наблюдалcя голый каменный пол и наклонно уходящие вверх каменные стены. И в который уже раз вспомнился Сергею дед Тарасов: это, несомненно, была та самая подземная пирамида…

Идти вперед Сергей не только не стал, но, наоборот, сделал два шага вверх по ступеням, чтобы, не дай бог, не унестись за тридевять земель. Он вовсе не стремился угодить в какие-то иные эфемерные миры – его вполне устраивала собственная земная жизнь. Разве что было бы денег побольше… Но такой существенный недостаток он надеялся ликвидировать с помощью этой сооруженной неведомо кем пирамиды, а точнее – чудесной машины, действовавшей на основе еще не открытых современной наукой законов.

Издалека, сверху, донесся до него голос Володи. Сергей не стал кричать в ответ, опасаясь своим криком что-нибудь здесь нарушить. Сматывая веревку, он, уже внутренне спокойный, зашагал вверх по ступеням, к дневному свету.

Когда они уже сидели возле ямы, плита-лифт поползла вверх и заняла первоначальное положение, скрыв шахту и вход в наклонную галерею.

– Кто же это в древности мог соорудить такой агрегат? Волхвы? – Сергей помотал головой. – Вряд ли… Действительно марсиане прилетали, что ли?

– Может, и марсиане, – согласился Володя. – Ты говорил, дружинники там бродили, своих искали. Товарищей не нашли, но сами не исчезли – значит, эта штуковина не всегда включается, так? Приведем мы сюда толпу, запустим – а контакта нет. Никто никуда не переносится. И вообще, может, уже аут, бензин кончился? Проверить бы…

– Ты предлагаешь, чтобы я туда опять полез и на ноль помножился? – осведомился Сергей. – Или кошку запустить?

– Кошка – это идея, – кивнул Володя. – Только где ее взять? В лесу кошки не водятся.

– Приведем сначала одного, предупредим, что может и не получиться. Запустим – и посмотрим.

– Мудро, – оценил Володя. – Ну что, ямку бы надо закопать и походить, поприкидывать маршрут?

– Верно говоришь, Лосяра! Я лазил один, а тебе – яму закапывать!

…Первого клиента пришлось ждать довольно долго. Володя уехал в Москву, а Сергей устроился в Твери, у тети Лены, и даже нашел работу по специальности – музыкантом в ресторане «Селигер»! Вячеслав Андреевич был куратором группы, где училась дочка метрдотеля, и в приближавшемся учебном году ей предстояло писать дипломную работу под его руководством… В общем, договор с Сергеем был оформлен без проблем, и на шее у тети с дядей он не сидел – платили в «Селигере» прилично. В конце июня он разместил в Сети лаконичное сообщение для тех, кто понимал, о чем идет речь, – а первый желающий появился только в середине сентября. Сергей позвонил Володе – но школьный товарищ вдруг отказался участвовать в этой затее. «Чем мог, я тебе помог, – сказал он, – а водить никого не буду. Это, Серый, криминалом попахивает, а я, как Остап Ибрагимыч, чту уголовный кодекс». Сергей попытался возражать – мол, нет в кодексе статьи, запрещающей переправлять людей на Марс, но Володя привел такой довод, которому Сергей не смог ничего противопоставить. «Если у тебя все прокатит, – сказал Володя, – ты что, с полученных денег будешь платить налоги? Не будешь. А это, сам понимаешь, нарушение. Я, Серый, своей работой дорожу, и гражданство хочу получить, так что ты уж без меня…»

И Сергею пришлось действовать в одиночку.

Первый же блин оказался удачным – подземная машина сработала без сучка и задоринки. И дальше тоже все шло без осечек.

Он занимался этим уже два года – только летом и ранней осенью, когда еще не было слякоти, а тем более снега, а в остальное время продолжал играть в ресторане «Селигер». А еще он играл в самые разные лотереи, и демонстрировал разноцветные карточки тете Лене и Вячеславу Андреевичу – чтобы не было вопросов, откуда взялись деньги на съем квартиры. Кстати, богатенькие, гулявшие в «Селигере», на чаевые тоже не скупились. Жизнь была веселая, легкая, жизнь Сергею нравилась, и, провожая до заветного места очередных клиентов, он не испытывал им малейшего желания вслед за ними войти в подземелье. Он был доволен своим безоблачным бытием, а пирамида – удел разочарованных, неудовлетворенных, тех, чьи лучшие годы уже позади.

Его же лучшие годы только начинались…

Сергей стоял на краю шахты и смотрел, как они один за другим уходят в проем – отставник… женщина… Пузырь… парень с папкой…

Сухие сосновые ветки они впятером раскидали быстро, и четырьмя припрятанными лопатами вмиг докопались до плиты – а вот забрасывать яму землей и маскировать до следующего визита придется ему одному. Как обычно.

Парень с папкой замешкался в проеме, снизу напоследок глянул на Сергея, словно хотел что-то сказать. Но не сказал – и шагнул в темноту вслед за остальными.

Сергей сложил лопаты, присел на них и стал ждать. Через четверть часа плита-лифт должна была подняться – неведомый механизм сбоев не давал. Сумку он поставил рядом с собой. В сумке лежали пистолет, пол-литровая бутылка минералки и пакетик кешью; плотно пообедать он намеревался уже возле Торжка, был там у него давно облюбованный ресторанчик, неподалеку от трассы.

Солнце щедро расточало тепло, ветерок раскачивал верхушки сосен, пахло хвоей и чуть-чуть – сыростью, и можно было вообразить, что Земля безлюдна, как в седые времена, если бы не самолет, уверенно пронизывавший пушистые облака. Сергей взглянул на часы, встал, потянулся и, раздвигая кроссовками мясистые лопухи, сделал несколько шагов в сторону обрыва. И не в первый уже раз подумал о том, как привязано к эпохе поведение человека. Средневековый люд считал Лихую горку проклятым местом, куда не стоит соваться, ибо там орудуют недобрые потусторонние силы… да что там средневековый люд – дед Тарасов тоже так считал. Комсомольцы-добровольцы времен юности страны Советов живо бы здесь все перекопали и раздолбали пирамиду на кусочки вместе со всеми механизмами. И на переплавку, чтоб было чугуна и стали на душу населения вполне. Вячеслав Андреевич стал бы изучать. Поднять шум, привлечь внимание, выбить средства на исследования… А он, Сергей Мосейкин, достойный продукт эпохи постсоветского недоразвитого капитализма, даже и не зная, что же это перед ним такое, изучать ничего не собирается и поднимать шум не намерен. Зачем громогласно заявлять о курице, несущей золотые яйца? Лучше потихонечку делать свой бизнес и иметь свой хлебушек с маслицем. Так устроен мир…

Какой-то шорох за спиной заставил его обернуться. Парень с черной папкой, висевшей на запястье, выползал из шахты на невысокий отвал рыхлой земли. Можно было подбежать и столкнуть его вниз, но Сергей замер, как в детской игре, даже не до конца развернувшись к яме. Парень встал возле сумки Сергея, отряхнул землю с футболки и джинсов и, не сводя глаз с Мосейкина, расстегнул свою толстенную папку; не папку – целый чемодан, И вытащил оттуда… нет, не бумаги – пистолет.

– Видел? – Парень задрал край футболки и заткнул оружие за пояс джинсов. – Так что давай без фокусов, гражданин Мосейкин. Стой, где стоишь.

Он вновь запустил руку в папку и на сей раз извлек из ее безразмерного нутра мобильный телефон.

– Паша? Все, порядок. Я сейчас назад, с проводничком. Патрулю на семьдесят третьем скажи на всякий случай. Что? Да, зеленый, не перекрасил… – Парень помолчал, слушая и по-прежнему не спуская с Сергея глаз, потом коротко хохотнул. – Не, не надо. Он смирный…

До Сергея наконец дошло.

Лет пять назад довелось ему быть свидетелем грандиозной драки на дискотеке – ввязались менты, бросились разнимать, и кто-то из них тоже получил… Вот тогда уже принялись хватать всех подряд, и Сергей имел счастье провести ночь в камере райотдела. Потом, слава богу, разобрались, отпустили, – но впечатление от той ночи, проведенной взаперти, были очень сильными. Ни за какие коврижки Сергей не желал бы еще раз пережить ту ночь…

А теперь очень отчетливо и ясно виделась ему перспектива не одной такой ночи, а десятков, сотен ночей и дней, и не в райотделе милиции, а в тюрьме. В калымажне. На киче. Не нужно было от корки до корки знать уголовный кодекс со всеми его статьями, чтобы совершенно точно угадать собственное будущее. Его ждала тюрьма. Не продолжение легкой и веселой нынешней жизни – а тюремное существование…

Ноги у него ослабли, и он чуть не сел в лопухи.

– Но-но, – сказал оперативник, засовывая телефон обратно в папку. – Не падай, я тебя до твоего танка зеленого на себе переть не намерен.

«Бежать? – в смятении подумал Сергей. – Куда? Пристрелит – и все…»

Да и вряд ли он смог бы убежать на своих вконец обмякших ногах.

– Как дырку закрываешь? – спросил опер.

– Она сама закрывается. – Сергей едва расслышал собственный голос.

– Что? Что ты там шепчешь? А ну, иди сюда, только не дергайся – себе дороже будет. Понял? И руки за спину.

Сергей медленно шагнул к шахте, косясь на свою сумку. Сумка была недосягаемой.

«И за пистолет припаяют», – острым гвоздем вонзилась в сердце еще одна мысль.

Опер поднял ладонь:

– Стоп!

Сергей послушно замер на месте, сцепив руки за спиной.

– Так как закрываешь?

– Она сама… Плита поднимается, автоматически…

– Вот как?

Опер с интересом повернул голову к дыре в земле. В тот же момент Сергей, словно получив толчок в спину, бросился мимо него, и ногами вперед прыгнул в шахту. Налетел на стенку, вскрикнул от боли и завершил свой прыжок контактом с каменным дном. Контакт получился довольно удачным – не макушкой или ребрами, а подошвами кроссовок, смягчившими удар. Сергей тут же рванулся к проему, ведущему в пирамиду, и устремился вниз, перепрыгивая через несколько ступеней сразу. Скакал в темноту похлеще архара и боялся только одного – выстрелов вдогонку, выстрелов, которые разнесут ему голову.

Но выстрелов не было…

63.

Тридцать с лишним лет назад, будучи студентом, Стивен Лоу любил шумные компании с подначками, веселыми, а порой и довольно жестокими розыгрышами, пивом и крутой музыкой, от которой тряслись стены и сыпались со стола стаканы. Но недаром еще в эпоху Древнего Рима было подмечено: «Времена меняются, и мы меняемся с ними». Теперь, в пятидесятидвухлетнем возрасте, руководитель одного из подразделений НАСА любой вечеринке предпочитал уединение и более-менее относительную тишину. Этот летний вечер вполне отвечал обоим условиям: Милли отправилась проведать шестилетнюю внучку Оливию, а плоский настенный телеэкран бормотал тихо и как бы сам для себя, не мешая сидевшему в кресле под лампой Лоу просматривать газеты.

В третий раз перечитав одну и ту же строчку в статье о сложной ситуации в Иерусалиме, Лоу понял, что прислушивается к телевизору и, отложив газету, взял пульт и прибавил звук. Миниатюрная блондинка с довольно умным, на удивление, лицом вела беседу с лысоватым дородным мужчиной в длинной белой рубахе навыпуск, как было модно этим летом среди тех, кто считал себя культурной элитой нации. Вновь прозвучало из лиловых с перламутром уст блондинки привлекшее внимание Лоу словосочетание «Новый Иерусалим», и вскоре он понял, что действо происходит в одной из хьюстонских телестудий. Оказывается, жемчужину южных штатов посетил кинорежиссер Дэйв Гарднер, снявший по собственному сценарию нашумевший фильм «Новый Иерусалим» – грандиозную космическо-мистическую феерию с мощной философской подкладкой; во всяком случае, так охарактеризовала этот продукт Голливуда белокурая телеведущая.

Лоу в последний раз был в кинотеатре еще в прошлом тысячелетии, вместе с тогда еще маленький дочкой, а потом такие заведения как-то сами собой выпали из перечня посещаемых им объектов. Поэтому творения Гарднера он не видел – но что-то в этой телебеседе привлекло его внимание, что-то срезонировало, и он, не помышляя больше о распластавшейся на столике газете, переключился на телевизор.

– …не избежать извечных рассуждений о концептуальности, – продолжала блондинка, хмуря выщипанные бровки и подглядывая в свой листочек. – Вы вдруг покидаете обычное, езженое-переезженное шоссе и устремляетесь в бездорожье, прямо в кукурузу. Перспективы развития человечества… Возможный переход его в совершенно новое качество… Человек, обитающий в космосе, этакий «хомо сапиенс космикус», чувствующий себя в межзвездном пространстве – без всяких скафандров – так же комфортно, как мы с вами на пляжах Флориды. Человек, заключающий в себе сразу несколько личностей – ну, тут веет и Стивенсоном, и Шекли… – и одна личность, разделенная между несколькими носителями. Наконец, создания без души, нечто живое-неживое… Ваш Гро Без Тени, этакий зомби – не зомби, манекен – не манекен… Покидая развалины Темного города, он в ответ на вопрос Советника называет себя «шестым». Но если за точку отсчета принять эпизод с белым пером Снайпера, вернее…

– Снайпер здесь ни при чем, – наконец перекрыл словесный поток ведущей Дэйв Гарднер. – Вообще, не в моих правилах растолковывать собственное творение, да и вряд ли я, в данном случае, могу что-нибудь разъяснить. «Сапиэнти сат», то бишь умный поймет. А для тех, кто не понял, предлагаю такой вариант: Гро намекает на воззрения навахо, хотя ни о каких навахо он, скорее всего, и слыхом не слыхивал. Бытовало у них представление о том, что люди – это существа разного рода…

– Ну да, женского и мужского, – поторопилась блондинка, бросив победный взгляд в телекамеру. Теперь ее лицо уже не казалось Лоу таким уж умным.

– Myжчина и женщина – это первый и второй род, – чуть поморщившись, произнес создатель «Нового Иерусалима». – Есть еще третий и четвертый, люди с двумя душами: женщина в мужском теле и мужчина в женском. Пятый род – это люди с многими душами…

– А шестой – человек без души, точнее, создание без души, – вновь потянула одеяло на себя ведущая и нырнула взглядом в свои записи. Возможно, ее поджимало эфирное время. – Что ж, удовлетворимся этим объяснением. Хотя кое-кто считает, что вы имели в виду шестого потомка Адама…

Гарднер поднял брови, но промолчал.

«Или шестого президента США, – мысленно сказал за него Лоу. – Почему бы и нет? А кто у нас был шестым президентом? Уж не Адамс ли?..»

– Ладно, оставим пока в покое Гро Без Тени и вытащим из тени другой эпизод, – попыталась скаламбурить блондинка. – Галактические задворки, планета Фирси – это рассказ Скитальца во время привала в Родонитовой башне. Предвидя возможную роковую роль этой планеты в противостоянии Mиров-Ha-Грани, звездные нефилимы берутся за ее демилитаризацию, предоставляя разные замечательные блага в обмен на каждую единицу сданного оружия. Но, как это ни парадоксально, оружия на Фирси не только не убывает, но, напротив, становится все больше и больше. Очень интересный эпизод! Ваш Скиталец ничего не объясняет, просто не успевает объяснить, потому что в который раз раздается клич: «Веет Северный Ветер!», и все беглецы…

– Нет, не потому. А потому что объяснять тут нечего. – Гарднер, похоже, перенял бесцеремонную манеру ведущей. – Общеизвестный «эффект кобры».

– Общеизвестный? – с сомнением сказала ведущая. – М-м…

– Когда-то в Индии развелось слишком много кобр, – скучным голосом начал Гарднер. – Дабы избавиться от этого бедствия, губернатор назначил награду за каждую убитую змею. И что тогда сделали индусы?

– Стали убивать змей? – неуверенно предположила блондинка, чувствуя подвох.

– Разумеется, – кивнул Гарднер. – А еще они стали разводить кобр, чтобы получить вознаграждение.

– Сообразительные индусы! – восхитилась ведущая.

– Но все это так, между прочим, – продолжал Дэйв Гарднер. – Все эти «эффекты кобры», шестые потомки Адама, любовники Евы… А был ли, собственно, шестой потомок Адама именно мужчиной? Каин, Авель – а кто дальше?.. Все это – отдельные блестки, так же как и, скажем, эпизод с пирайским Ковчегом, с перевоплощением… даже не блестки, а узелочки, маленькие черные пятнышки Ламберта. Только не говорите, что вы не знаете, кто придумал художника Альберта Ламберта*. То же самое можно сказать и об Исходе… * Персонаж фантастического романа Клиффорда Саймака «Заповедник гоблинов». (Прим. авт.) – Да, я как раз собиралась затронуть эту тему. – Ведущая предпочла пропустить мимо ушей фразу о Ламберте. Лоу тоже не слышал о таком художнике и не знал, кто его «придумал». – Десятки разных миров, и проблемы у всех одинаковые: перенаселенность, невостребованность значительной части населения, отсутствие, так сказать, точек приложения силы, своих способностей. Параллели очевидны, но я не буду об этом. Новый Иерусалим, мир грез, иллюзий, райский уголок, где каждому по-своему хорошо. Правда, в вашей трактовке, Господь – будем называть так – покинул его, но тут как раз, на мой взгляд, все ясно. А вот ваше личное отношение, не как автора… Правильно ли это – погружать людей… ну, не людей, в данном случае, – но разумные творения… Правильно ли погружать иx в иллюзии? Ведь это те же наркотики… Если верить слухам, это уже в некоторой степени касается и нас… то есть, именно нас и касается, а не придуманных вами ринглов, этрийцев и прочих.

– А чем плохи наркотики, не разрушающие личность, не вызывающие ломки? Наркотики ли это? Или великолепный шанс для тех, кто, как вы сказали, не находит точек приложения силы? Или для тех, у кого вообще сил нет? Разве не гуманно погрузить их в мир иллюзий? По-моему, кто бы это ни делал – Господь ли, Высший Разум или кто-то еще, – он поступает очень прагматично.

– А по-моему, это нас унижает. Мы должны все решать сами, без чьей-либо помощи или принуждения.

– Вопрос в том, можем ли мы сами? Я уже не столько о фильме – бог с ним, с фильмом! – а об этих, как вы говорите, слухах. Я ведь тоже по Сети брожу, читаю то одно, то другое. И если бы не видел проблему, то, наверное, вполне обошелся бы без этих эпизодов. Хотя… проблема-то пока только в зародыше, и не нам ее расхлебывать.

– То есть пусть голова болит у тех, кто будет завтра?

– А почему бы и нет? Почему бы и не прислушаться к совету Горация, отнюдь не последнего среди умных людей: «Чем душа жива, тем живи сегодня. Завтра счет иной»? Только не стоит переживать за тех, кто будет завтра. Может быть, оракул из меня и никудышный, но у нас ведь накоплен такой богатый опыт решения проблем силовым путем…

– Удастся ли?

– Вот завтра и будем думать.

Лоу выключил телевизор и подумал:

«Сегодня. Уже сегодня. Уже сегодня – «счет иной». И не думать надо – а делать…»

Эти, в телевизоре, не знали и тысячной доли того, что знал он, Стивен Лоу, член Координационного совета НАСА.

64.

Он проснулся оттого, что почувствовал на себе чей-то взгляд. Это умение он за многие годы отшлифовал до совершенства, и оно никогда его не подводило, и не раз выручало – и позволяло ему, при весьма специфическом роде деятельности, до сих пор оставаться живым и здоровым, и выполнять все новые и новые задания. И не только в пределах родной страны.

Но это был не тот взгляд, это был ласковый взгляд любящих глаз – как свет утреннего солнышка в безмятежном детстве. Да и не могло сейчас существовать никакой угрозы – в той ситуации… в том состоянии, в котором он находился.

Он еще не разомкнул веки, но уже знал – не предполагал, а именно знал, – кто с такой нежностью смотрит на него, и ему стало тепло и хорошо, и не просочилось в душу ни единой капельки давней горечи.

– Ты уже не спишь, Бобби?

Он наконец открыл глаза и улыбнулся, ощущая затылком податливую подушку.

– Уже не сплю, мама…

Она улыбнулась в ответ:

– Тогда вставай, сынок, будем завтракать.

Именно такой он навсегда запомнил ее.

Дверь за ней тихо закрылась.

Роберт Талбот приподнялся и, уткнув локоть в подушку и подпирая ладонью голову, обвел взглядом знакомую комнату. Это была его комната, и находилось в ней давнее и привычное. Письменный стол с разъехавшейся стопкой журналов, серой настольной лампой, подобной трансформеру, и большим глобусом на подставке с приклеенными скотчем разноцветными бумажными лоскутками – так он когда-то отмечал места, где обязательно нужно побывать… Разрисованный фломастерами стенной шкаф… Музыкальный центр – на одной колонке лежит боксерская перчатка, другую попирает фигурка индейца со всеми атрибутами: перьями, томагавком, трубкой, мокасинами – подарок на давний день рождения… Старая гитара на широкой полке под потолком, зажатая с двух сторон коробками с разными вещами, которые когда-то были очень нужными вещами…

Он посмотрел в окно и с удовольствием обнаружил лужайку с качелями, и улицу, обсаженную высокими липами. Это была его улица, исполосованная легкими тенями, там светило утреннее солнце, шли по своим делам редкие прохожие, и торжественно проехал, теребя крышей зеленую листву, знакомый школьный автобус.

Рука его подогнулась, и он упал лицом в подушку и ощутил знакомый запах свежей наволочки. То, что нахлынуло на него, было приятным… желанным… родным…

Он пересилил себя.

Да, задача на ближайшее время была только одна: ждать прибытия других. И значит, пока вроде бы можно просто плыть по течению, этаким Летучим Голландцем в призрачных водах. Он с удовольствием бы позавтракал вместе с мамой, и поболтал с ней о том о сем, и послушал бы ее милый голос… Красный халат с золотистыми цветами… Ямочки на щеках… Каштановые волосы, собранные сзади в замысловатую корзиночку… Тонкие брови «домиком»…

Но в этом-то и таилась главная опасность! Размякнуть, расплыться, утонуть, раствориться, слиться, сплавиться с этим миром – и забыть о том, каких действий от тебя ждут. А в итоге: «Увы, Талбот, вы нам не подходите…»

Роберт Талбот выпрыгнул из постели, отработанными быстрыми движениями натянул на себя джинсы и тонкий, с глубоким вырезом, свитер, сунул ноги в кроссовки. Вытащил из-под кровати свой рюкзак, забросил за спину. Поправил узкий браслет на запястье, оглянулся на дверь. И, неслышно ступая, подошел к окну. Открыл его, взобрался на подоконник и мягко соскочил во двор, на лужайку, которая когда-то казалась ему большой-пребольшой… Такой же, наверное, какой теперь казалась другая лужайка в другом городе его трехлетнему сыну.

Сын и жена были в Вашингтоне, а он был здесь, в городе детства. Летучий Голландец дрейфовал в призрачных водах…

Он шел по тротуару, то и дело перескакивая через тени от ветвей и совсем не заботясь о том, что подумают о нем прохожие. Впрочем, ничье внимание он, кажется, не привлекал – обычные люди ходили туда-сюда, и ехали в автомобилях, и появлялись из дверей магазинов, и садились в автобус, и покупали сигареты, хот-доги и газеты. И что интересно – нигде он не замечал ни одного знакомого лица. Воздух был теплым, небо безоблачным, и повеяло откуда-то ароматом свежего кофе.

Он остановился было у газетного киоска, но тут же подумал, что у него нет денег – да и зачем ему это? Это – лишнее, дрейфующему Летучему Голландцу не нужны газеты…

Но любопытства ради все-таки обратился к отходившему от киоска пожилому мужчине в плотной, не по погоде, вязаной куртке:

– Будьте добры, который час?

Отреагирует ли?

Мужчина отреагировал. С прищуром глянув на браслет, охватывавший запястье Талбота, он подтянул рукав куртки:

– Восемь сорок три. Да, восемь сорок три, если не села батарейка.

– Спасибо.

Разумеется, где-то когда-то он видел этого старика, только образ его, как и образы других сотен и тысяч людей, за ненадобностью давным-давно погрузился на дно памяти…

Пройдя три квартала, Талбот свернул за угол и, миновав двадцатипятиэтажную серую громаду «Пальца великана» – достопримечательности городка, возведенной еще в начале шестидесятых, – оказался напротив входа в городской парк, позаимствовавший имя у своего французского собрата: «Люксембургский сад». Талбот никогда не бывал в Париже и не мог сравнить местный оазис с европейским, но подозревал, что тот наверняка будет покруче.

Впрочем, для их провинции парк был, по мнению Талбота, очень и очень неплох. Центральный вход находился в вершине почти безупречного равнобедренного треугольника буйной зелени; две боковые стороны треугольника были ограничены улицами, а основание упиралось в глухую бетонную стену, ограждавшую территорию завода, с которого, собственно, и начиналась полтора столетия назад история города. Отец Роберта работал на этом заводе, и оба деда… И, возможно, он еще встретит здесь отца. Только много ли радости доставит встреча с человеком, бросившим жену с годовалым ребенком на руках?..

Парк был ухоженным, но не чересчур, и не производил впечатления искусственного образования. Он не просматривался насквозь, потому что, кроме деревьев, его заполняли извилистые полосы кустарника, то тут, то там прорезанного тропинками. За кустами скрывались разные нехитрые аттракционы – здесь не было и намека на Диснейленд, – пара-тройка кафе, а по периметру тянулась железная дорога, по которой бойко бегал маленький локомотив с полудюжиной открытых вагончиков. В детстве Роберт вместе с приятелями-однолетками не раз устраивал засаду на повороте – поезд замедлял ход, и они, выскочив из кустов, облепляли заднюю площадку последнего вагона, а потом, корча рожи приближающемуся кондуктору, горохом сыпались под невысокий откос и с хохотом и индейским улюлюканьем мчались к озеру, чтобы обкидать шишками какую-нибудь амурничающую парочку на водном велосипеде. Да, в парке было обширное искусственное озеро, и, хоть купаться там запрещалось, они умудрялись-таки забраться в воду и, от всей души обрызгивая друг друга, промокнуть до нитки…

В парке было тихо. Талбот, свернув с центральной аллеи, уже довольно долго шел по тропинке, направляясь к озеру, и ему пока никто не встретился. Короткими сериями постукивал среди листвы невидимый дятел, в траве, словно тренируясь, совершали пробежки пышнохвостые белки. Кое-где кусты дугой отступали от тропинки, предоставляя место полянам с обязательным бревном-лавкой, пнями-столиками и пнями-табуретками и урной в виде пенька поменьше, с удаленной сердцевиной. На одну из таких полян Талбот и променял свою тропинку. Оседлал бревно, широко расставил ноги и, упираясь ладонями в колени, принялся бродить неспешным взглядом по стволам и ветвям, постепенно впадая в некое подобие нирваны. Вокруг по-прежнему парила невидимой кисеей безмятежная тишина, исключавшая всякую мысль о присутствии здесь кого-либо еще, и потому прозвучавший за спиной Талбота негромкий мужской голос оказался полной неожиданностью.

– Доброе утро, мистер Талбот. Я к вашим услугам.

Умение молниеносно и трезво оценивать ситуацию являлось одним из обязательных профессиональных качеств Талбота – он сразу понял, что в данном случае нет необходимости нырять в сторону, уходя в кувырке с линии огня или делать выпад назад, атакуя противника. Выпрямившись, Талбот неторопливо перенес правую ногу через бревно, развернулся и только потом обратил взгляд на непонятно как очутившегося здесь человека, назвавшего его по имени.

В трех шагах от бревна в непринужденной позе стоял коренастый, коротко остриженный смуглый мужчина, смахивавший на мексиканца. Одет он был в кремовую, с едва заметными желтыми вертикальными полосками рубашку-безрукавку и кремовые же шорты до колен, что позволяло видеть обильный черный волосяной покров на тонких, но не худых руках и ногах, обутых в какое-то подобие массивных лыжных ботинок, диссонировавших с легкой летней одеждой. Лицо у мужчины тоже было тонкое, словно выточенное из кости, с правильным прямым носом, аккуратными обводами губ и широко расставленными темными доброжелательными глазами. Если Роберт Талбот и видел когда-либо раньше этого мужчину, то совершенно забыл о такой встрече; образ «мексиканца» покоился там же, где и образ старика, встретившегося у газетного киоска.

– Я к вашим услугам, – повторил мужчина и дружелюбно улыбнулся. – Можете звать меня Хесус.

Не Талбот устанавливал здесь правила, и вряд ли целесообразно было бы нарушать их без особой нужды. Режиссеры этого действа вольны были поступать так, как им заблагорассудится. Для него главное – справиться с делом.

Между прочим, именно это мексиканское имя – Хесус – пришло ему в голову при первом взгляде на незнакомца.

– Добрый день, мистер Хесус, – сказал Талбот, поднимаясь с бревна. – Собственно, что именно вы имеете в виду? Какие услуги?

– Не мистер, – вновь улыбнулся мужчина. – Просто Хесус. А услуги любые. Все, что пожелаете. Есть у вас сейчас какие-то желания?

Талбот молчал, соображая, как вести себя дальше. Похоже, он, сам того не ведая, сделался владельцем волшебной лампы Аладдина. И джинн Хесус может запросто, в мгновение ока, соорудить здесь дворец повыше «Пальца великана» с двумя сотнями прелестных наложниц… Только не стоит попадаться на такую удочку.

«Увы, Талбот, вы нам не подходите».

– Спасибо за заботу, Хесус, – сказал он, копируя дружелюбную улыбку джинна. – В данный момент я ничего такого особенного не желаю. Просто поброжу здесь – вот и все.

– О’кей, мистер Талбот, – без тени неудовольствия согласился исполнитель любых услуг. – Если что-нибудь надумаете, просто позовите: «Хесус», – и я тут же явлюсь.

Хесус нагнул голову в вежливом поклоне, и Талбот подумал, что тот сейчас растворится в. воздухе, вместе с шортами и нелепыми ботинками, – но мексиканец повернулся к нему спиной и направился к тропинке, оставляя вмятины от подошв на сочной траве. И эти вмятины, как и все вокруг, были настолько реальными, что в душе Талбота шевельнулось сомнение.

Впрочем, только на миг.

…У озера было немноголюдно – как всегда, крутили педали водных велосипедов две-три парочки, застыла у островка одинокая лодка, возились в песке под присмотром бабушек маленькие дети. Пустовало кафе на сваях, нависшее над спокойной водой с отражениями деревьев. Картина была обычной для обычного утра – не субботнего и не воскресного…

Талбот спустился по зеленому, с проплешинами, склону к кромке песка и побрел вдоль берега к скоплению больших серых камней, удаляясь от кафе и причала. Он помнил, как завозили сюда эти камни, с четверть века назад, когда он был еще младшеклассником. А потом, через несколько лет, он приходил сюда с Эйлин… Они устраивались на теплых спинах камней, друг напротив друга, и он вдохновенно молол всякую ерунду, он разливался соловьем, он извергал фонтаны слов, – а Эйлин от души смеялась, откидываясь назад, и в ее зеленых глазах смеялись вместе с ней маленькие солнечные отражения. А потом…

И кажется – ушел ты от погони,

И в памяти исчез незримый след.

Но вдруг – минувшее в душе твоей застонет,

Когда ты – в будущем. Давно не зная бед…

Словно кто-то невидимый, подкравшись, прошептал ему на ухо эти слова. Да, в прошлом, увы, было не только хорошее…

Талбот, болезненно скривившись, прислонился к твердому каменному боку, где сохранились выбитые им когда-то инициалы «Р. Т. – Э. X.», и устремил взгляд на вздымавшийся над деревьями «Палец великана». Этот палец уже тогда грозил, предупреждал о беде, – но кто предполагает плохое в шестнадцать лет?..

– Здравствуй, Бобби, – раздалось сзади.

Некоторое время Талбот продолжал пребывать в неподвижности, а затем, сделав усилие над собой, всем телом повернулся на этот голос, придерживаясь рукой за камень.

Да, совсем рядом стояла она. Она – Эйлин. Эйлин Ходовац.

И это был нечестный прием, это был удар ниже пояса. Такие удары нельзя прощать, даже если ты всего лишь подопытный кролик.

Зеленоглазой женщине со светлыми, чуть подсиненными волосами, одетой в легкое платье под цвет глаз, было за тридцать. Наверное, именно так выглядела бы сейчас Эйлин Ходовац… но Эйлин Ходовац навсегда осталась шестнадцатилетней, и в памяти его она застыла именно шестнадцатилетней, и не могла повзрослеть ни на один год, ни на один день… Она перестала быть подвластной изменениям в тот самый миг, когда сердце ее навеки остановилось вон там, за парком и заводом, в реанимационном отделении местной больницы…

Эту боль он утопил в себе, и все эти годы сам для себя делал вид, что ее, этой боли, не существует. Боль, многократно умноженная чувством собственной вины, – что может быть страшнее?

Tот огромный грузовик неумолимым ангелом смерти, холодным ветром из мрачной тучи несся прямо на них, и за стеклом оскалившейся кабины маячило бледное безумное лицо, – а он оцепенел, он не в силах был сделать ни одного движения. Он обязан был схватить ее за руку, дернуть на себя, пусть даже это грозило Эйлин вывихом… Черт возьми, ну что такое вывихнутая, даже сломанная рука по сравнению со смертью! А он ничего, ничегошеньки не сделал. Грузовик промчался мимо него, совсем рядом, – и сбил Эйлин…

Он ничего не сделал, он превратился в столб, он проявил слабость. Может быть, именно поэтому он потом выбрал свою опасную профессию? Чтобы доказать себе: ты способен действовать в любой ситуации, действовать, а не превращаться в камень – как этот, на котором выбиты их инициалы…

Но почему она здесь – такая? Ведь он никогда не представлял ее такой. Ну конечно, режиссеры испытывают его на прочность, стараются вывести из равновесия, заставить забыть о задании!

«Держись, парень», – сказал он себе.

– Ты заснул, Бобби? Пойдем, прогуляемся. Расскажешь, как ты, где ты, что ты…

«А что – ты?» – чуть не сорвалось у него с языка.

– Да, в общем-то, ничего особенного, – преодолев себя, сказал Талбот. – Работаю в одной организации… Дислокация в Вашингтоне, а выезжаем то туда, то сюда… В общем, куда нужно.

– А сейчас в отпуске или как?

Эйлин улыбалась, и видно было, что ее совершенно не интересует, в отпуске ли он здесь или по какой-то другой причине. Сделав шаг назад, она поманила его за собой, а потом показала рукой на теснившиеся наверху склона деревья.

Она легко взбиралась по траве, чуть наклоняясь вперед, а он шел за ней и смотрел на ее загорелые ноги. В голове у него была полная сумятица, и он не знал, как себя вести. А еще ему нестерпимо хотелось дотронуться до нее, ощутить ее тело, волосы, губы…

Она остановилась под раскидистым кленом, который когда-то был всего лишь чуть выше ее, медленно повернулась и зажмурилась от солнечного луча, упавшего ей на лицо. У Талбота защемило в груди. Было, было уже когда-то: зеленоглазая девушка возле тонкого клена, прищурившаяся от солнца…

Эйлин отвела голову чуть в сторону, в тень, и взглянула на него:

– Ты бы хотел видеть меня другой, Бобби?

– А кто ты сейчас? – тихо спросил Талбот.

Она рассмеялась, прислонилась спиной к крепкому, уже не гнущемуся, как раньше, стволу и, глядя куда-то в пространство, старательно продекламировала в манере ученицы младших классов на школьном концерте:

Я Никто! А кто же ты?

Может быть, тоже – Никто?

Тогда нас двое. Молчок!

А то выгонят нас – я знаю!

Как тоскливо – быть – Кем-нибудь!

И – весь июнь напролет -

Лягушкой имя свое выкликать

К восторгу местных болот.

– Это ты… сама, да? – растерянно спросил Талбот. Он никогда не слышал от нее стихов. – Это… твое?

– Нет, Бобби, это не мое, – улыбнувшись, ответила Эйлин. – Это Эмили Дикинсон*. Представляешь, всю жизнь прожила в своем Амхерсте… Знаешь, как ее называли? «Амхерстская монахиня»… Почти не выходила из дома, сидела в своей комнате… И сочиняла стихи. Чуть ли не две тысячи стихотворений. А опубликовано при жизни всего лишь семь, да и те – анонимно. После того, как она умерла, ее сестра нашла в ящике бюро множество самодельных тетрадочек и кипу листков – и всё стихи, стихи… «Я Никто»… – Она встрепенулась: – Хочешь, я тебя с ней познакомлю? Она теперь здесь. * Американская поэтесса. (Прим. авт.)

– Д-да… – выдавил из себя Талбот. – То есть…

– Бобби… – Эйлин сделала шаг и положила руки ему на плечи, легкие, но отнюдь не призрачные руки. Ее глаза – живые глаза! – были совсем рядом. – Если хочешь, я стану другой. Такой же, как тогда… Это совсем просто, правда-правда! Ты не хочешь меня обнять?

– Да, – сказал Роберт Талбот.

И тут в голове у него прозвучал голос:

«Второй здесь».

«Я слышу», – мысленно сказал он и взглянул на браслет.

На маленьком круглом экране суетились светящиеся точки, складываясь в схему.

Можно было ничего не говорить ей, но он сказал:

– Мне пора.

– До встречи, Бобби.

Он, не оглядываясь, зашагал через парк.

Он шел по городу детства и думал о том, что режиссеры-таки придумали для него нелегкое испытание. Это же надо – так разбередить душу…

«Я Никто…»

Талбот уже был у последних домов, когда его догнал Хесус.

– Ну как вам здесь, мистер Талбот? Не появились ли какие-нибудь желания?

– Нет, – коротко ответил Талбот, не сбавляя шага.

Только что на связь выходил Третий. Он тоже уже был здесь.

– Идете на встречу с друзьями? Им здесь понравится. У нас хорошо, очень хорошо…

Талбот промолчал.

Хватит. Выбросить из головы.

Хесус остался у него за спиной и еще раз напомнил вслед:

– Я всегда к вашим услугам, мистер Талбот.

Он встретил Второго и Третьего в редком лесочке за шоссе, огибавшем городок. Вернее, в том месте, что представлялось Талботу редким лесочком.

Они стояли под чахлыми сосенками, ощетинившимися сухими рыжими иголками, и у каждого из них на спине висел рюкзак с деталями регистратора. Теперь, когда они собрались вместе, им предстояла очень несложная работа: вынуть детали из рюкзаков и собрать регистратор. И оставить его здесь, в этом лесочке, под увитыми серой паутиной рыжими ветками – как первое звено будущей цепи, которая позволит выяснить, что происходит внутри Марсианского Сфинкса и как на самом деле выглядят его иллюзорные миры.

Роберт Талбот знал, что справится с заданием.

И, сделав свое дело, вынырнет из глубокого транса и очнется там, где и находится сейчас, – в медицинской лаборатории, расположенной в округе Колумбия, в Центре секретного правительственного спецподразделения «Аббадон»*. * Демон смерти и разрушения, военный советник Ада. (Прим. авт.)

Даже погруженный в глубокий транс, он понимал, что пребывает не на Марсе, а на Земле, и все то, что происходит с ним, – это эксперимент. В ходе которого он, Роберт Талбот, агент спецподразделения «Аббадон», должен доказать, что никакие иллюзорные миры не могут сбить его с толку, запутать, заморочить голову, поймать в сети.

И если он докажет это, то действительно, воспользовавшись одним из пунктов перехода, отправится на Марс, внутрь Сфинкса, и вслед за ним отправится второй, а потом третий партнер. Партнеры будут уже не иллюзорными, как сейчас, не выдумками режиссеров, а реальными. И они втроем установят не эту, тоже иллюзорную, а настоящую регистрационную аппаратуру.

Он – сделает, он – агент «Аббадона», а, не шестнадцатилетний мальчишка, беспомощно застывший перед ревущим грузовиком…

Они найдут друг друга с помощью мыслепередач и браслетов-локаторов, как и в этом спектакле-видении. Хватило бы и одних браслетов, но были опасения, что внутри Mapсианского Сфинкса сигналы могут не пройти – и организаторы решили подстраховаться. Каждый из троицы обладал определенными экстрасенсорными способностями, и это относилось не только к телепатии. Лишь наличие таких способностей давало человеку шанс стать агентом спецподразделения «Аббадон».

«Талбот, хотите поучаствовать в интересном деле? – спросили его. – Вы слышали про бегство на Марс?»

Да, он слышал. И хотел поучаствовать в установке первого из регистраторов. И согласился на эксперимент, на глубокую суггестию, во время которой должен был доказать свою способность выполнить поставленную задачу.

«Это интегративная техника, – сказали ему. – Тут и психосинтез, и гипноанализ, и элементы ребефинга… Ощущения могут быть не из приятных».

«Я готов», – без колебаний ответил он.

И сейчас они убедятся, что не ошиблись в нем, что задача эта вполне ему по плечу. Пусть даже в мире Сфинкса он вновь встретит свою мать и Эйлин…

Чувства чувствами, а работа работой.

Роберт Талбот медленно опустил рюкзак на землю, усыпанную опавшим сосновым оперением. Двое его иллюзорных партнеров сделали то же самое. Иллюзорное солнце наконец отклеилось от иллюзорного неба и клонилось к закату, с иллюзорного шоссе доносился, то приближаясь, то удаляясь, иллюзорный шум иллюзорных автомобилей. Этот внушенный ему мир был настолько похож на настоящий, настолько четко воспринимался всеми органами чувств, что Талбот невольно подумал, выкладывая из рюкзака детали: а вдруг нынешнее его состояние – глубокий транс – и есть настоящая жизнь, а придя в себя в лаборатории, он окажется в мире иллюзий, где и находился с самого своего рождения?

65.

Сергей споткнулся на всем бегу и, невольно зажмурившись, упал во что-то мягкое – это был явно не каменный пол пирамиды. Тело почему-то очень долго не желало слушаться, словно он превратился в статую. Наконец, когда страх и отчаяние дошли до предела и готовы были пожрать рассудок, Сергей сумел открыть глаза. И увидел рядом с лицом зеленую траву. Самую обычную, земную-преземную траву. Он поднял голову – это получилось без труда – и быстро оглянулся. Преследователя сзади не было. Впрочем, Сергей, ошеломленный увиденным, тут же забыл об этом опере с пистолетом. Он встал с травы и сделал медленный оборот на месте, зачарованно оглядывая открывшуюся картину.

Рядом с ним расстилалось золотое от подсолнухов поле, спускавшееся в низину. Вдали виднелись среди зелени деревьев двухэтажные красные дома. Водонапорные башни уходили в небо, покрытое облачным пухом, сквозь который проглядывало солнце. Серой лентой тянулось мимо домов пустынное шоссе, а за далеким болотцем застыл в песчаном карьере экскаватор. Шагали к горизонту черные опоры высоковольтных линий; наверное, они и рады были бы разбежаться в разные стороны, но их не пускали провода. С противоположной стороны была проселочная дорога, обсаженная редкими тополями, за ней начинались дачные участки с одинокими будками и сараями, приютившимися под вишнями. А левее, за полосой лесопосадки, серым стадом сгрудились многоэтажки. Знакомая городская окраина… Сергей вырос на этой окраине, и жил тут, пока не перебрался в Тверь. Вон выглядывает из-за соседа краешек десятиэтажного дома, где живут отец с матерью. Выходит, забросило его с Лихой горки вовсе не на Марс, а на окраину родного города? Или это и есть та самая иная реальность Марсианского Сфинкса? Пригородный поселок, поля, огороды и железобетонный окраинный микрорайон – все это скопировано на Марсе, в глубинах Сфинкса?

Сергей почувствовал, что дрожит. На футболке зеленел след от травы.

Ему было ужасно жалко расставаться со своим миром. Чуть ли не до слез… Впрочем, отсюда можно вернуться – другие-то возвращались! Правда, там будут проблемы с милицией…

Или он все-таки на Земле, а не на Марсе?

Сергей перевел взгляд на поросшую высокой травой полоску между обочиной и стеной подсолнухов, посреди которой он стоял. Сердце сбилось с ритма. Он раньше уже бывал здесь. Вон там, в пяти шагах от тополя, они с отцом похоронили Пушинку, Пусю, Пусечку – черную с белой грудкой сибирскую кошечку, которая была ну просто членом семьи; своенравной, независимой и очень любимой… Обложили холмик дерном и посадили прутик вишни. Теперь же ни холмика, ни вишни не было.

Переход сработал, и проводник оказался там же, где и его клиенты…

«Зайти домой?» – как-то отстраненно подумал Сергей, все еще не до конца осознавая случившееся.

Он стряхнул травинку с джинсов, сделал шаг, поворачиваясь к обочине, – и замер. Со стороны города к нему приближался мужчина в камуфляжном костюме цвета хаки и высоких ботинках на толстой подошве. У мужчины были короткие темные волосы и широкоскулое загорелое лицо. Шагал он размашисто, словно торопился. Незнакомец приветственно поднял руку и свернул с дороги в траву. Сергей вытаращил глаза: ни одна травинка не шевелилась под ногами путника, словно это был не человек, а бесплотный дух, призрак.

– Хай, – сказал призрак, остановившись напротив оторопевшего Сергея. – Я Пол Доусон.

Сергей понял, что с ним говорят по-английски.

Вряд ли марсиане стали бы изъясняться по-английски. Перед ним стоял либо некто из иной реальности, либо такой же, как и он, Сергей, человек, воспользовавшийся точкой перехода. И взгляд у него был встревоженный. Но почему он проходит сквозь траву, как голограмма, как фантом?

«Это не он фантом, – наконец сообразил Сергей. – Это мой мир для него фантом. У него-то здесь какой-то свой мир. И видит он сейчас не подсолнухи, а Темзу свою… или Вестминстерское аббатство…»

– Хай, – ответил он и начал подбирать слова. – Май нейм из Сергей… Фром Раша… Энд ю?

Пол Доусон произнес несколько фраз, из которых Сергей понял, что тот не англичанин, а гражданин Соединенных Штатов Америки, попал сюда из Бразилии, но на разговоры нет времени, потому что им нужно сделать очень важное дело. Крайне важное дело.

Сергей был прав. Доусон действительно видел совсем другую картину.

Из одной пирамиды, бразильской, он, понуждаемый Армандо, переместился в другую, марсианскую. И не обнаружил здесь никакой иной реальности или иллюзий. Никаких миров типа того, о котором рассказывал Алекс Батлер. Шагнув с уступа, он очутился в буквальном смысле в объятиях темноты, причем эти объятия отнюдь не были дружескими: грудь сдавило так, что Доусон едва не задохнулся. Потом хватка немного ослабла, и стало светлее. Доусон увидел большой пустой зал с ровным каменным полом и стенами. Потолок находился вне поля его зрения, и оказалось, что невозможно не только поднять голову, но и вообще пошевелиться. Он ощущал себя мухой в куске янтаря, рыбой, вмерзшей в лед. Тело совершенно не повиновалось ему, и он не был даже уверен, осталось ли у него тело. Словно злой маг заколдовал его, превратил в часть стены этого пустого зала.

Те, кто хозяйничал здесь, не сочли нужным создавать для него персональную реальность. Мавр сделал свое дело…

Впрочем, эта мысль появилась у него уже потом, может быть, через год, а может быть, и спустя столетия. Ощущение времени исчезло, в голове было пусто – если оставалась в наличии сама голова.

Да, в зале никого не было, но тем не менее он необъяснимым образом ощущал чье-то присутствие. Его контролировали.

Это он тоже понял уже потом, через год или через столетия, когда вновь почувствовал, что у него есть тело.

Дальняя стена то ли стала абсолютно прозрачной, то ли растворилась – и открылось обширное пространство, терявшееся вдали. Если и были там стены и потолок, то взгляд до них не достигал. Прежде чем пошевелиться, Доусон увидел посреди этого пространства, в котором отсутствовал и пол, чью-то фигуру. Вокруг стало светлее, и словно прибавили резкость, поэтому Доусон без труда определил, что в пустоте ничком лежит кто-то темноволосый, в футболке песочного цвета, синих джинсах и черных кроссовках. Кажется, это был парень, а не девушка. И лежал он, не шевелясь.

Вдалеке, справа от парня, вдруг высветилась сфера. Внутри этой сферы кружком стояли, опять же, ни на чем, трое в джинсах и одинаковых серых свитерах. Они доставали из одинаковых серых рюкзаков какие-то штуковины разной формы.

Вот тогда Пол Доусон сделал шаг вперед, оглядел себя, отметив, что все вроде бы на месте, – и включил мозги. Пространство у себя за спиной он тоже оглядел, и не нашел там ничего интересного. Там оказался все тот же пустой зал, и стены были довольно далеко от Доусона. Значит, его представление о том, что он превратился в часть стены, было неверным.

Мозги заработали сразу, на полную мощность, и Доусон недолго ломал голову над тем, почему его освободили от заточения. Оставив пока без внимания лежащего паренька, он сосредоточился на троице в свитерах, продолжавших раскладывать перед собой некие предметы.

Пошарив у них в головах, Доусон выяснил следующее. Все они – агенты спецподразделения «Аббадон». Каждый из этих троих убежден, что участвует в эксперименте, проходит этакий виртуальный тест. Каждый из них пребывает в полной уверенности в том, что двое других – иллюзорны. Каждый считает, что находится на Земле, погруженный в транс, в котором видит наведенные галлюцинации. Все они знали о цели эксперимента и понимали, что занимаются иллюзорным делом – сборкой устройства, предназначенного для регистрации процессов, происходящих внутри Сфинкса, дабы потом можно было разобраться, что на самом деле представляют собой его «новые миры». Если эксперимент закончится удачно, думали они, их действительно направят на Марс для установки регистратора.

«Значит, у спецслужб уже есть своя точка переброски», – подумал Доусон.

Вроде бы ничего странного: для проведения спецоперации привлечены сотрудники спецподразделения. Но зачем те, кто ставил задачу, ввели агентов в заблуждение? Зачем внушили, что все это не более чем иллюзия? Чтобы не боялись?

«Нет, – сказал себе Доусон. – Дело тут в другом».

Он знал, в чем тут дело.

Агенты не должны были знать, что все это наяву, и что они доставили в Марсианский Сфинкс детали взрывного устройства. Не регистрирующей аппаратуры, а бомбы. Готовую бомбу марсиане могли и распознать – и принять меры. Просто не пустить сюда агентов, уничтожить при переходе. Или по прибытии. А знай агенты о подлинном задании, марсиане извлекли бы эту информацию из их мозгов и, опять же, приняли бы меры. Организаторы этой акции исходили из предположения, что марсиане способны копаться в чужих мозгах. Перестраховывались, что было вполне понятно.

Но ведь те, кто обитал внутри Сфинкса, умели предвидеть возможное будущее! Батлер рассказывал о жреце Лучезарного, о словах псевдо-Флоренс. Или собственное будущее для них закрыто? Как для гадалки, которая все тебе предскажет, а о себе самой не ведает, что сейчас пойдет в супермаркет, поскользнется – и вот он, перелом берцовой кости…

Это было не главное. Главное – то, что там, вдалеке, трое агентов уже готовы были приступить к сборке взрывного устройства, которое разнесет все внутренности Марсианского Сфинкса; специалисты, надо думать, подсчитали необходимую силу заряда, да еще и с запасом… И не будет здесь больше ничего живого, и его, Пола Доусона, тоже не будет…

Но что изменится в его положении, если он попытается предотвратить взрыв? Вновь замуруют в стену на бог весть какое время? Или в награду за бдительность отпустят на все четыре стороны? Или примут к себе?

На размышления не было времени. От его догадки о бомбе в окружающем не произошло никаких перемен – не летели в агентов «Аббадона» молнии, и они продолжали делать свое дело. Доусон твердо знал, что перспектива близкой смерти его не прельщает. Смерть обрывала все возможности на перемены к лучшему в его дальнейшей судьбе.

Варианты? Какие могут быть варианты?

Доусон покусал губу.

Если он сейчас скажет этим парням из «Аббадона», что они собирают бомбу, которая уничтожит и их самих, они не поверят. Примут его за предусмотренную сценарием помеху, подлежащую устранению. И устранят. Они же специалисты по устранению…

Доусон перевел взгляд на паренька. Тот уже встал и растерянно озирался. Какой мир он сейчас видел?..

Доусон быстрым шагом направился к нему.

«Эй, они собираются уничтожить вас!» – мысленно взывал он на ходу к тем, кто обитал внутри Сфинкса.

Но ничего не менялось.

…Парень не очень разбирался в английском, поэтому Доусон старался говорить медленно и внятно, короткими фразами.

– Видишь тех людей? – спросил он, показывая на агентов, собиравших свой паззл.

Сергей посмотрел на лесопосадку, пожал плечами и неуверенно ответил по-английски:

– Нет…

– Там три парня, – сказал Доусон и выставил три пальца. – Они делают бомбу. Бух! – Он взмахнул руками, изображая взрыв. – Ты и я, мы оба – умрем. Сейчас! Понимаешь?

Темноволосый паренек распахнул глаза:

– Умрем?.. Мы?..

– Да! Они – агенты. У них приказ: взорвать все это. – Доусон обвел руками окружающее. – Уничтожить Марсианский Сфинкс.

– Ун-ничтожить… – с запинкой повторил Сергей.

Доусон заговорил еще медленнее:

– Слушай внимательно, Сергей. Сейчас мы подойдем к ним. Я буду с ними говорить, а ты… Хватай любую деталь – и беги! – Доусон продолжал сопровождать слова жестикуляцией. – Хватай и беги. Не оглядываясь и не останавливаясь. Мы должны выиграть время. Хозяева сообразят, и вышвырнут их вон. – Доусон махнул ногой, имитируя пинок под зад. – Ты меня понял, Сергей?

– Понял… Но я их не вижу.

– Увидишь. Вперед!

Сергей вслед за Доусоном поспешил по проселку к лесопосадке. В голове у него творилась настоящая чехарда. Что за агенты? Зачем взрывать? Но подбирать английские слова для вопросов было некогда, потому что американец в камуфляже уже закричал, и Сергей его понял.

– Эй, парни! Эй!

Дорога вползла на пригорок, Сергей наконец догнал Доусона и увидел тех, о ком тот говорил. Трое крепких мужчин лет под тридцать, коротко стриженных, в одинаковых свитерах и джинсах, сидели на корточках возле деревьев и действительно собирали какой-то бочкообразный агрегат.

– Хватай и беги, – строго повторил Доусон. – Я надеюсь на тебя, Сергей.

– Ай эм ту… хоуп…* – пробормотал Мосейкин. * Я тоже надеюсь. (Прим. авт.)

Роберт Талбот повернул голову и выпрямился. Второй и Третий тоже поднялись во весь рост. Со стороны шоссе к ним приближались двое: мужчина средних лет и молодой парень. Они шли прямо сквозь сосны, даже не притворяясь реальными людьми, как Хесус. Так задумано режиссерами?

– Привет, – сказал мужчина, остановившись в трех шагах от Талбота.

Высокий паренек застыл за его спиной. Глаза у него были какие-то испуганные.

Талбот обменялся взглядами с Вторым и Третьим и вновь повернулся к незнакомцам:

– Привет. У вас к нам какие-то вопросы?

– Я Пол Доусон, из Мемфиса, – представился мужчина. – А это мой друг Сергей. Он из России.

Паренек шарил глазами по деталям регистратора.

– Мы бы рады с вами побеседовать, но у нас дела, – вмешался Третий. – Ставим здесь детектор.

Доусон поднял брови:

– Детектор? А зачем здесь детектор?

– Гамма-фон замерять, – сказал Второй. – Ладно, приятели, давайте не будем мешать друг другу.

Доусон сделал успокаивающий жест:

– Уходим, уходим… Просто шли мимо, видим: знакомые лица. Вы ведь из «Аббадона», правильно? А вон там ваш шеф наблюдает.

Он повернулся к Сергею, показывая рукой куда-то в сторону. Сергей увидел его глаза и понял: «Пора!»

Агенты непроизвольно повернули головы, следуя за жестом Доусона. Тот сделал короткий шаг вбок, давая дорогу Сергею, и Мосейкин коршуном бросился мимо него к намеченной заранее детали – блестящей трубке с тонким штырем на конце, напоминавшей насос. Схватил – и помчался вдоль лесопосадки к стаду многоэтажек. Бегать он умел неплохо, а сейчас собирался побить все рекорды. Лишь бы «хозяева» все поняли наконец и занялись агентами. И главное, чтобы, не разобравшись, не прихлопнули сразу всех. Лес рубят – щепки летят…

Он не видел, что творится у него за спиной.

Доусон сделал, пожалуй, максимум того, что мог сделать обычный человек против трех подготовленных бойцов, специфика работы которых предполагает хорошее умение не только стрелять, но и обезвреживать противника голыми руками. Он успел прыгнуть на одного из партнеров Талбота, пытаясь сбить его с ног и не дать возможности помешать Сергею. Агент без труда увернулся – и в следующий момент Доусон уже лежал лицом вниз, с вывернутой за спину рукой, скрипя зубами от боли в плечевом суставе. Зато теперь агент не мог принимать участие в преследовании Сергея.

Двое других тут же кинулись в погоню по безликому пространству, каковым представлялось Доусону окружающее. Руку чуть отпустили, он приподнял голову и увидел, что русский парень на всех парах мчится вдаль, в пустоту без линии горизонта, а за ним рысью несутся два агента «Аббадона».

«Ну что же вы медлите, ну давайте же! – взмолился Доусон, адресуясь к обитателям Сфинкса. – Они же взорвать вас хотят!»

Но его, кажется, по-прежнему не слышали.

Роберт Талбот бежал за парнем и видел впереди шоссе, а дальше – коттеджи родного городка и автозаправку с одиноким красным «фрейтлайнером»*. * Тяжелый грузовик. (Прим. авт.)

Майк Балдингер, напарник, почти догнал Талбота. Он видел заполненный людьми пляж и пальмы на Оушен Драйв*. * Набережная в Майами. (Прим. авт.)

Расстояние между преследуемым и преследователями медленно сокращалось.

Сергей Мосейкин мчался к собственному дому. «Насос» оказался довольно тяжелым, и с каждой секундой словно прибавлял в весе, превращаясь в обузу.

Он все-таки не выдержал и оглянулся. Агенты явно догоняли его, они словно не бежали, а летели над землей.

Сергей уже начал задыхаться.

«Господи, я не хочу умирать! – в смятении подумал он. – Не хочу! Сделай так, чтобы все это оказалось сном…»

Вдалеке что-то пронзительно кричал Пол Доусон.

Приближающиеся здания как будто чуть дрогнули и сместились – или это только почудилось?

«Не хочу…»

Оглавление

1.

2.

3.

4.

5.

6.

7.

8.

9.

10.

11.

12.

13.

14.

15.

16.

17.

18.

19.

20.

21.

22.

23.

24.

25.

26.

27.

28.

29.

30.

31.

32.

33.

34.

35.

36.

37.

38.

39.

40.

41.

42.

43.

44.

45.

46.

47.

48.

49.

50.

51.

52.

53.

54.

55.

56.

57.

58.

59.

60.

61.

62.

63.

64.

65. X Имя пользователя * Пароль * Запомнить меня

Регистрация

Забыли пароль?