«Некромантисса»

Ольга Онойко Некромантисса

пока эту землю поют, она существует.

пока в это пламя шагают, оно горит.

in_sе

1

Придёт май, наступит условленный день, и он снова будет ждать на опушке леса. Весть о нём передадут звери и птицы. Помчится над зелёными кронами, обгоняя весенний ветерок: «Лореаса!»

Он снова ждёт.

Порхнёт сойка и прошепчет весть рыжей белке, а белка настрекочет с ветвей серому волку. Поднимется серый, глянет янтарным глазом, поскребёт лапой трухлявый пень — и вот уж хлопочет вдовая лешачиха, посылая сына за гиблый бор, за овраг, в край болотный: «Зовут, зовут тебя, Лореаса». Хваткий, бедовый лешачонок поскачет зайцем, полетит тетеревом, поползёт ужом — сквозь лес, сырой и дремучий, через ледяные ручьи и страшные топи — дальше, дальше. Замрёт маленький вестник на седой кочке, покличет иволгой, покличет враном, и пробудится древний холодный дом на краю болота, чёрный дом, крытый замшелой дранкой. На крыше поверх дранки белеют кости, а под углами сруба стынут могилы, давно стынут, так давно, что если отворятся и выпустят своих мертвецов, подивится на них народ лесной, всего навидавшийся. Потому — не людские это кости и не звериные, и не помнит уже никто из живущих такого племени, и спроси хоть саму Деву Сновидений — не узнает этого сна.

Поминая Деву Сновидений не то к добру, не то к худу, выйдет на свет Лореаса. Завидит её неулыбчивое лицо маленький лешачонок и запрыгает лягушкой, вновь и вновь повторяя: зовут тебя! Снова пришёл к нам твой храбрый молодчик, шугает птиц, топчет травы, и от коня его пахнет сталью и дымом. Вот уже много лет ты не можешь прогнать его — ни весенней грозой, ни волками, ни призраками тёмных болот, ни даже нахмуренной бровью. Поздно гнать, Лореаса!

Подпрыгнет в последний раз лешачонок, переливчато засмеётся и нырнёт в чёрную пахучую воду под ковром ряски — уплывёт туда, где сердце и утроба болота, где гниют поваленные деревья и забытые утопленники.

А вслед за Лореасой из чёрного дома выбегут под солнце две девочки в платьишьках из болотного мха. Посмотрит на них Лореаса и опустит глаза, не проронит ни слова. А дочери её, красавицы беззаботные, голосистые, примутся играть и смеяться: близнецы, наполовину люди — Лореана и Лореада.

Было время, когда Лореаса шла через лес — ступала по сухому суглинку и моховым коврам, вброд переходила ручьи, пробегала над оврагами по наклонным стволам и толстым веткам. В ту пору она заранее перебиралась поближе к условленному месту, ночевала там в тёплом березняке, с раннего утра считала вздохи — когда же придёт Кодор? Каждый год боялась, что он не придёт. Каждый год её сердце вздрагивало и замирало, как мышь, пронзённая рысьим зубом, стоило только услышать вдалеке топот подкованного коня, а потом и громкие человечьи шаги… Подув на травы, Лореаса поднимала туман и пряталась в нём, долго-долго слушала голос гостя и улыбалась.

Это было, когда она ещё не родила дочерей.

— Лореаса!

Теперь Лореаса веет с холодным ветром, течёт с водой, змеится в земле тонким корнем. Она больше не прячется и не ждёт. Она возникает перед Кодором как волшебное дерево, в один миг прорастающее из семечка: только что дремала в тиши поляна, пустое, тихое место, и вот поднялась и стоит Госпожа Леса — роса на серебрящихся косах, пояс из живых ящериц.

Изумлённо вздохнув, Кодор отступает на шаг.

— Поздно гнать его, Лореаса! — светло и радостно поют птицы в кронах. — Вот уже двадцать лет!..

«Вот уже двадцать лет», — мысленно повторяет она и складывает руки в замок, а Кодор смотрит тревожно, узнавая горькую складку в углах её губ. Он не пугается колдовства: никогда его не боялся. Сызмала он воспитывался как Королевский Лесничий, четырнадцати лет отроду поступил на великую службу. Но Кодору больно думать, что он не может позаботиться о Лореасе, обогреть её, как людской мужчина людскую женщину — и это она читает в его глазах.

Двадцать лет минуло с их первой встречи. Уже их дочери вступили в возраст учёбы. Лореаса думает, что они будут учиться долго, упорно и прилежно, а потом попытают счастья — так же, как их бабка и прабабка, Лориола и Лоревина, и вплоть до самой родоначальницы Лорелеи… и так же, как все былые некромантиссы, девочки потерпят неудачу и поселятся в чёрном доме с могилами под каждым углом.

А Кодор стал старым.

Лореаса смотрит на него и видит все пролетевшие годы в одном миге, видит время сразу застывающим и текущим.

…Сейчас, в это мгновение Кодор юн, и красив, и плечист, и бесстрашен, и глаза его лучатся весенней зеленью, точно были некромантиссы в его роду. Он пробирается через чащу, погнавшись за ланью, блуждает неделю и выходит к болоту — к порогу чёрного дома.

В это же самое время он измождён, полусед, щёки его ввалились, а в улыбке не хватает пары зубов, но глаза горят ярче прежнего. Рана на подбородке уже поджила, рука всё ещё на перевязи.

— Мы отстояли наш город, Лореаса, — говорит он, и всхрапывает за его плечом боевой конь, конь Лесничего, не боящийся колдовства. — Мы сражались доблестно, хотя враг вдесятеро превосходил нас числом. Не взвидеть бы нам света, если бы половину вражеского войска не унесла холера… Спасибо тебе, Лореаса.

Она молчит.

Идут годы. Кодор лысеет, толстеет, растет в землю, обзаводится парчовым камзолом, орденом, золотой цепью. Но он приезжает снова и снова, один, как было условлено десятилетия тому назад, и зовёт её. Порой — чтобы только увидеть, порой — с иными мольбами.

— Лореаса!..

— Если ничего не предпринять, — отвечает она, — в город придёт чума.

— Что делать?

— Изведите всех крыс, — говорит она. — Всех до единой, в особенности — в бедных кварталах и дешёвых публичных домах.

И в тот же миг Лореаса видит единственное свидание, которого Кодор не мог дожидаться условленный год. Минул всего месяц, оставалось ещё одиннадцать. Но она смилостивилась, вышла на отчаянный зов, позволила смолкнуть вечно поющимся клятвам. И как кричала она тогда на Кодора, трясущегося и бледного!

— Кто же виноват, что вы решили вызвать демона-дудочника, да еще и не заплатить ему! Ты знаешь, чего будет стоить вернуть ваших детей?..

…В это самое время, две встречи спустя, она говорит ему:

— Кодор, тебе пора жениться и продолжить род.

— У меня есть дети, — тотчас отвечает он и улыбается: — Я хочу увидеть своих дочерей, Лореаса! Я даже не знаю, как они выглядят.

— Забудь о них.

— Я не из тех мужчин, которые забывают своих детей, — говорит он со сдержанной гордостью.

— Это хорошо. Ты сделаешь счастливой хорошую женщину.

…Дочери льнут к её коленям и тихо воркуют, когда она плачет и жалуется мертвецам под углами чёрного дома, — плачет, зная, что Кодор послушался. Но год спустя Лесничий вновь на условленном месте и зовёт её, а она выходит навстречу.

Кодор ни словом не упоминает о своей жене.

Всё ещё затерянная во времени памяти, она произносит:

— Здравствуй.

Кодор подходит вплотную, обнимает её так же крепко, как бывало; и Лореаса возвращается. Она целует его в щёку губами холодными, как лесные ручьи. Но ящерки с её пояса разбегаются игриво, и одна уже сидит на его плече, сторожко поглядывая по сторонам, а другая пытается влезть на лысую голову. Кодор добродушно посмеивается. Ответная улыбка загорается в зелёных глазах Лореасы, вот уже и всё лицо освещено ею… Теплеет сердце колдуньи. Душа её оживает, словно ствол дерева, по которому побежали весной пробуждённые соки.

Поздно прогонять гостя. Всегда было поздно.

— Здравствуй, Лореаса.

— Ты настойчив, — говорит она, глядя лукаво, чуть искоса. — Не утомился ещё?

— И не жди. Я упорней барана.

Лореаса смеётся. Кодор смотрит в её лицо, любуясь, и сжимает её руки, пока они не становятся тёплыми, как руки людских женщин; и тогда он отпускает Лореасу. Он отступает со светлым вздохом, склоняет голову, теребит золотую цепочку часов.

— Сегодня я с известием, — говорит он, — и с просьбой.

К этому она давно привычна. Но сейчас Кодор хмурится. Лореаса видит, что кустистые брови его поседели, как болотный мох. Она чуть приподнимает руку: хочет дотронуться до его лица, но сдерживает себя. Кодор мнётся. Это так на него не похоже. Что случилось? Снова война, чума, разорение? Дева Сновидений покинула город своей милостью? Злые твари пробираются с изнанки мира, изгрызая души, словно жучки древесину? Демон-крысолов вернулся за детьми горожан?.. Уже сама Лореаса хмурится и отводит глаза. Она как будто отражает Кодора в колдовском зеркале: так же складывает руки, так же неглубоко дышит, принуждает своё спокойное сердце перенять учащенный ритм биений, а холодную кровь — прилить к щёкам. Что пугает Кодора, лихого охотника и бесстрашного воина? Пугает Лесничего, не страшащегося ни старости, ни увечья, ни колдовства?

— Лореаса, — говорит наконец Кодор, — моя жена умерла.

«Загублена? Испорчена ведьмой?» — быстро предполагает Лореаса. Не иначе так; отчего же ещё нужно нести такие вести некромантиссе? Кодор поднимает глаза, в них печаль и надежда. Лореаса скорбно складывает губы. В её душе нет и никогда не было добра для его жены — но нет и ни капли зла. Если та людская женщина была хорошей женой, если её извели невинную и Кодор искренне хочет отомстить за её смерть, Лореаса сделает это для него.

— Что с ней случилось?

— Умерла в родах. И ребёнка… не сберегли.

Лореаса опускает веки. Теперь она, пожалуй, жалеет ту женщину. Не позавидуешь ей. Смерть в родах — людское проклятие, его не знают некромантиссы, рожающие легко и быстро, как кошки. Но людские ведьмы не проклинают женщин смертью в родах: слишком тяжки эти слова, слишком велик риск, что проклятие обернётся против самой ведьмы. Есть на выбор много других смертей.

Чего же боится Кодор?

— Это плохо, — говорит Лореаса. — Я сожалею о ней. Но о чём ты хотел меня просить?

Закусив губу, Кодор смотрит на неё и молчит. Молчит и молчит, переминаясь с ноги на ногу. Лицо его делается почти детским. Он застенчиво моргает. Выглядит нелепо. Лореаса недоумённо склоняет голову.

И тогда он просит:

— Выходи за меня замуж.

Глаза её распахиваются.

— Что?!

— Лореаса, я хочу взять тебя в жёны.

— Ты безумен!

— Всегда был безумен! — восклицает он. — И двадцать лет назад был безумен тоже. Ужели ты не знала? Ведь это я.

— Уходи сейчас же.

— Подожди. Подожди чуть-чуть, послушай меня, — Кодор заискивающе улыбается. Он тянется к ней, пытается вновь обнять её пальцы своими тёплыми, мозолистыми, людскими ладонями.

Лореаса в бешенстве вырывает руки.

Испуганно крича, поднимаются в воздух птицы с опушки, стремглав летят прочь. Разбегаются мыши и ящерицы. Даже насекомые спешат скрыться. Некромантисса в гневе! Страшна ярость хозяйки чёрного дома!..

Лореаса может исчезнуть сей же час: раствориться туманом, улететь с ветром, нырнуть в землю, как рыба в воду — но не делает этого. Она сама не ответит, почему, но она ждёт.

— Один раз я послушался тебя, — торопливо говорит Кодор. — Я взял в жёны хорошую женщину и любил её, но всё это время я любил тебя больше. И вот что скажу: с меня хватит. Может, сейчас я не так красив, как в юности, но теперь-то уж я точно знаю, чего хочу!

Изумление, словно ураганный ветер, чуть не сбивает её с ног. Едва опомнившись, Лореаса сдвигает брови и смотрит на него с гневом куда большим, чем в действительности испытывает.

— А чего, по-твоему, хочу я?!

— Я могу только догадываться, — честно отвечает Кодор. — Ты двадцать лет подряд приходишь сюда в условленный день. Так же, как и я. И поэтому я решил, что мы хотим одного и того же.

Что тут ответишь?..

Плечи Лореасы опускаются. Встряхнувшись по-звериному, всем телом, обеими руками взявшись за собственные косы, она садится на траву и смотрит прямо перед собой. Взгляд её застывает, в глазах отражаются высокие злаки. Земля начинает ходить ходуном, словно кочки на болоте, но не проваливается, а поднимается всхолмием — двумя небольшими крутыми гривками, чтобы им с Кодором было удобней сидеть. Но Кодор, чтобы быть ближе, опускается на колени рядом с Лореасой и обхватывает её за плечи.

— Пугай меня как угодно, — говорит он тихонько ей на ухо, — я не боюсь. Я знаю, что состарюсь и умру, пока ты будешь молода. Я знаю, что ты наполнишь дом колдовством, и многие будут тебя бояться. Что мне до них! Я не из тех, кто мечтает только быть как все и избегать пересудов. Я Королевский Лесничий. И я хочу жить с тобой, Лореаса.

— А как же горожане? — спрашивает она. — Священница? Бургомистр? Разве они обрадуются некромантиссе?

Кодор улыбается.

— Ты всегда поддерживала нас, и советом, и делом. Мы не всегда умели следовать твоим советам, но это уже не твоя вина. Городское собрание решило, что преподнесёт тебе ленту почётной горожанки, если ты согласишься покинуть лес.

Лореаса выгибает бровь.

— Это ты придумал?

Кодор весело смеётся. На его лице становится заметен след от раны, нанесённой вражеским мечом: старый шрам. Двух зубов у него не хватает, хотя остальные крепки как у молодого.

— Я не настаивал, но они согласились.

Покачав головой, Лореаса замечает:

— Они думают, что я буду оберегать город, живя в нем. Пожалуй, они правы. Но у нас две дочери, Кодор.

Кодор разводит руками.

— Я столько лет мечтал их увидеть.

— Они в самом дрянном возрасте. Долг обязывает их постигать науку, а изменяющиеся тела уродуют их и портят характеры. А характеры у наших дочерей и без того не сладки.

— Все это естественно, Лореаса. И… я должен сказать тебе ещё кое-что.

Лореаса пристально смотрит на него из-под ресниц.

— У меня есть ещё одна дочь, — просто говорит Кодор. — Ей всего пять лет. Её зовут Геллена. Надеюсь, они подружатся.

Лореаса долго молчит. Потом усмехается:

— Ты забыл сказать: «Девочке нужна мать».

— Девочке нужна мать, — соглашается Кодор.

Лореаса кусает губы.

— Ты не мог сделать худший выбор, — с сердцем говорит она наконец.

— Нет, — уверенно возражает он. — Я не мог сделать лучший.

2

— Гелле!

— Я сейчас!

— Иди к нам, скорее!

Быстро-быстро топочут детские ножки. Со второго этажа с визгом слетает, почти не касаясь ногами ступенек, девочка в голубом платье. Платье вышито бабочками, но вышивка уже растрепалась — свисают нитки, одна бабочка-калека однокрыла, от другой остались только жёлтые усики. Подол платья чем-то запачкан, а большой, на вырост, подгиб оторвался наполовину и сзади свисает, как маленький шлейф. С шестой ступеньки Геллена прыгает, распахнув руки, будто птичка с ветки. Лореана со смехом ловит её и кружит в воздухе. Лореада хмурится, ловит сводную сестру за ногу в вязаном чулочке и с укором оглядывает дырку.

— Опять порвала, — ворчит Лореада, — вся обтрёпанная ходишь, прах земной. Твои платья, наверно, не вырастут из травы, Гелле! Мама два вечера шила, а ты…

— А почему не вырастут? — обиженно спрашивает Геллена.

— Потому что ты прах земной!

— Ада, не брюзжи, — весело говорит Анна, — от этого растут бородавки. Ты же не хочешь ходить вся в пупырях, как жаба?

— Жаба! — хихикает Геллена. — В пупырях!

Лореада мрачнеет как осенняя туча. Это совсем не смешная шутка. Заклятия Снов Земли не удаются ей. Вот уже две недели, как Ада старается не выходить из дому, а если всё же приходится, то кутается в платок так, что видны только глаза. Она вся покрыта белесовато-зелёными пятнами. На самых крупных проступает змеиная чешуя. Даже тёмные волосы Ады на висках стали иззелена-седыми.

— Я посмотрю на тебя, — резко говорит Лореада, — когда придёт твой черёд петь Земные Сны. На кого ты тогда будешь похожа!

Лореана виновато склоняет голову, опускает Геллену на пол и прижимает её к себе, обняв за шею.

— Не сердись, — с улыбкой просит она. — Прости нас с Гелле, мы обе дурочки.

— Да, это видно, — хмуро замечает Ада. — Так мы сегодня будем работать или поиграем в салки?

Геллена выпутывается из рук Лореаны и деловито подтягивает чулочки.

— Салки!

Обе старшие сестры смеются.

— Ты же сама упросила нас показать волшебство, — замечает Ада. Она уже сменила гнев на милость. — Что, не будем колдовать?

— Но ты сказала «работать», — недоумевает Геллена. — Разве волшебство — это работа?

— Конечно. Если это настоящее волшебство.

Геллена хлопает глазами, прозрачно-серыми, как вода в вешнем ручье. Задумавшись, она берётся обеими руками за ладонь Лореаны и прижимается к её юбке.

— Но ведь волшебство, — несмело говорит она, — это… это чудо.

Выпростав ладонь, Лореана гладит её по золотоволосой головке.

— Если хорошо потрудиться, — отвечает она, — то будет чудо.

…Геллена смотрит настороженно, затаившись, словно зверёк. Только что, крепко взяв её за обе руки, старшие сёстры отвели её в сторону, к комоду, и велели стоять там, чтобы, упаси Дева, её не тронуло заклятие. Геллена стоит послушно и даже не думает шалить: она знает, что может случиться, если заклятие угодит не туда, куда надо. Анна и Ада рассказывали. Когда они упражняются, то часто промахиваются и попадают друг в друга. Но они колдуньи, они справятся, если вдруг врастут в пол или превратятся в болотные огоньки, а Геллена колдовать не умеет. Для неё это очень опасно.

Сёстры опускаются на колени и прижимают ладони к доскам пола, будто собираются его мыть. Они с родителями ещё вчера решили, что лестницу на второй этаж пора укреплять: она давно рассохлась и страшно скрипит, а седьмая ступенька грозит скоро треснуть. Геллена стоит, покусывая пальчик, и вспоминает, кто что сказал тогда. Отец сказал, что заменит доску, вобьёт новые гвозди и всё проклеит, а мачеха ответила, что ему не стоит лишний раз трудить спину. Пусть лучше Анна и Ада позаботятся об этом. Геллена спросила мачеху, неужели они будут колдовать, а та со смехом ответила: «Что ты, солнышко. Это ещё не колдовство, это так — подколдовки».

Геллена вздрагивает, когда Анна начинает петь.

С закрытыми глазами, с нежной улыбкой на лице, Лореана похожа на лисичку. Песня её тихая и даже не очень красивая — часть звуков она не поёт, а дышит, и они похожи на шелест листвы под ветром. В песне нет слов. Ада повторяет за сестрой обрывки мелодии, а потом начинает низко мурлыкать, плавно и однообразно; её голос напоминает журчание вод.

«Они заколдуют лестницу, — думает Геллена, — чтобы лестница проросла сама в себя и была крепкой, как живое дерево».

Но сперва на песню откликается не лестница, а почему-то одежда сестёр.

Может, они так и задумали, а может, просто ещё плохо умеют.

Материя их платьев обычно выглядит как зелёная парча, хотя Геллена знает, что на самом деле это мох. Сейчас всякий бы увидел, что это мох. Сквозь него пробивается травка, на нём распускаются маленькие жёлтые цветы. Это очень красиво. Геллена мечтает носить такое платье. Платья Анны и Ады очень красивые, даже когда просто парчовые. Папа и мачеха стараются одевать Геллену хорошо и красиво, но они не могут одеть её в парчу, а мшистое платье не живёт без колдовства… Геллена не завидует старшим сёстрам. Она просто очень, очень хочет стать колдуньей. Как они.

Они хорошие. Когда папа сказал Геллене, что скоро у неё появятся старшие сёстры и новая мама, Геллена очень испугалась. Но скоро оказалось, что бояться нечего. Никто не смог бы бояться, когда вокруг столько чудес. Анна и Ада добрые и весёлые, хоть ссорятся часто, зато часто и мирятся. А Лореаса, их мама, похожа на королеву или даже на саму Деву Сновидений, и она всё-всё может, даже летать, обернувшись ветром. Геллена тоскует по своей настоящей маме и до сих пор иногда плачет ночью, и она ни разу не смогла назвать мамой Лореасу, но думает, что когда-нибудь потом станет так её звать. Не сейчас. Когда-нибудь.

— Вот и всё, — говорит Ада, распрямляет спину и устало проводит по лицу зелёным рукавом, стирая испарину. — Гелле! Пробегись-ка по лестнице, попробуй, что получилось.

Близится ночь. Уже затеплились окна в домах. Бредёт по улице фонарщик с длинным шестом. Геллена видит его в окно из коридора на втором этаже. Тихо падает снег. Где-то далеко-далеко играла и затихла шарманка. Шарманщика не видно. Геллене хочется, чтобы сёстры запели и наколдовали что-нибудь маленькое. Зима наступила, и они больше не поют Снов Растений, зато поют Сны Воды, и снег в саду за ночь складывается в чудесные фигуры — белые деревья и белых зверей.

Геллена бесшумно сбегает вниз. Помолодевшая лестница чуть заметно пружинит под ногами. Прошло полгода с тех пор, как Анна и Ада пели ей, и лестница уже не пытается выкинуть молодые побеги. «Может быть, весной она зацветёт», — думает Геллена.

Лореаса сидит у камина в глубоком кресле и вяжет для падчерицы голубые чулки. Напротив неё, в другом кресле, попыхивает трубочкой улыбчивый муж, а старшие дочери устроились на подушках, брошенных поверх ковра.

Геллена кидает в Лореану подушкой, и Лореана хихикает, а Лореада опять начинает ворчать. «А в меня!» — окликает Кодор. Он откладывает трубку на подставку и получает подушку прямо в руки.

…Нет могил под углами этого дома, и крыша крыта черепицей, а не костями…

Лореаса погружается в свои мысли и теряет петлю. Подбирая её, она вспоминает письмо от Анжевины, бывшей соученицы; сколько лет прошло с тех пор, как они в последний раз перемолвились словом, сколько столетий… Только мимолётные лебеди по осени приносят от неё вести и уносят весной ответы подруги. Теперь у Анжевины большая семья: Анделара, Анселера, Анниола и внучка Анкелина. Анделара отделилась и живёт своим домом. Как повелось, Анделара пытала счастья, но и она потерпела неудачу. Никто из тех, кого знает или знала когда-то Лореаса, не стал новой Девой Сновидений.

И всё же однажды это случится.

Однажды мир станет больше.

Игра дочерей всё шумливей, отец вовсю подначивает их: никому не скрыться от весёлой кутерьмы и суматохи. И наконец брошенная подушка прилетает прямо в Лореасу.

— Ах вы бездельницы! — беззлобно укоряет та. — И ты, старый бездельник, им потакаешь. Нашли бы себе занятие!

— Чем же нам заняться? — лукаво спрашивает Лореана.

— Уж я вам найду занятие! — грозится мать. — Давно пора вытряхнуть ковры и начистить медь. Недурно бы поставить тесто. А дорожки в саду замело — не пройти.

Лореана миролюбиво отвечает:

— Снег я распою перед сном. Чистить и мыть мы будем завтра. А про тесто ты поздно вспомнила, мама, уж прости!

Запыхавшаяся Геллена собирает подушки и укладывает их аккуратно. Щёки у шалуньи красные как маков цвет. За осень она заметно вытянулась: всё ещё девочка, но скоро станет девушкой. Летом ей исполнится десять… Отец улыбается, глядя на неё, и подзывает к себе. Геллена усаживается ему на колени.

— Мама Лореаса, — вдруг говорит она, — а когда я начну учиться?

Углы губ Лореасы вздрагивают. Она не отрывает взгляда от вязания: «Всё ещё не „мама“, но уже „мама Лореаса“, вот как…»

— Чему ты хочешь учиться? — ласково спрашивает она.

— Петь.

Спицы Лореасы замирают. Она поняла, о чём говорит падчерица. Но всё же хватается за ускользающую надежду:

— Что же, давай сходим к учителю музыки…

— Нет, нет! — Геллена крутит головой так, что разлетаются золотые косы. — Петь сны. Сны Земли, и Сны Воды, и Сны Растений. Как ты.

Лореаса медленно опускает вязание на колени.

Воцаряется тишина. Слышно, как тикают часы; кажется, слышно, как за окном падает снег. Сёстры-близнецы настороженно смотрят на мать. Лореаса сидит неподвижно, сжав губы, на лбу пролегают морщинки, бледность покрывает лицо. Несколько мгновений, и уже Кодор начинает подозревать неладное. Геллена недоумённо хлопает длинными ресницами. Она готова испугаться. Она сказала что-то плохое?

Отец прижимает Геллену к груди, но смотрит на жену.

— Лоре, — начинает он, — мы…

Лореаса прерывисто вздыхает.

— Что же, — говорит она более самой себе, чем притихшей семье, — пора, так пора.

Растерянная Геллена беспомощно глядит на старших сестёр. Лореада отвернулась, схватила кочергу и яростно ворошит дрова в камине. Лореана уставилась в пол и теребит подол платья. «Тут что-то плохое», — понимает Геллена, и ей, наконец, становится страшно. Но она от природы не робкого десятка, она дочь Королевского Лесничего, и никто не учил её, что девочка должна быть слабой. Геллена слезает с отцовских колен и становится между отцом и мачехой, прямая, как маленький солдатик.

— Мама Лореаса, — решительно спрашивает она, — а что не так?

Лореаса склоняет голову.

— Ты смышлёная девочка, Гелле. Я думала, пройдёт ещё лет пять, прежде чем мы заговорим об этом. Но раз уж так вышло, слушай меня и не забудь моих слов.

Геллена кивает с решительным видом.

Она ждёт.

Добрую минуту Лореаса не может заговорить. Наконец, она пересиливает себя.

— Я знаю, что ты расстроишься, Гелле, — глухо говорит она. — Мне очень жаль огорчать тебя. Но я не хочу тебя обманывать. Гелле, ты никогда не будешь колдуньей.

— Почему?

Лореаса быстро поднимает глаза, окидывает фигурку падчерицы внимательным взглядом. Видно, что Геллена пока ещё и не думает огорчаться. Она просто требует ответа.

— Потому что ты человек.

— А разве люди не колдуют? Почему я не могу научиться? — и Геллена не выдерживает, прибавляет умоляюще: — Ну пускай не как ты! Хотя бы чуть-чуть!

Лореана плотно зажмуривается. Лореада сидит с кочергой в руках и, забывшись, завязывает её в узел, словно шёлковую ленту. У неё по-прежнему скверно со Снами Земли, но она прирождённая певица Сна Металлов.

— Люди колдуют, — отвечает Лореаса, и страшно тяжела ей эта честность. — Ты можешь научиться. Но пожалуйста, Гелле, никогда, никогда не пытайся!

Некромантисса гонит от себя мысли о том, насколько легче было бы умолчать, солгать, отмахнуться. Сказать: «Вырастешь — узнаешь». Геллена ещё так мала. Но неведение здесь куда опаснее знания.

— Почему?!

Вслед за дочерью этот вопрос повторяет Кодор.

— У людей, — хрипло говорит Лореаса, — совсем другое волшебство. Бойся ведьм человеческой крови. С ними приходит зло.

— Почему?

Совсем смерклось. Тикают часы. Потрескивают дрова в камине.

— Смотри, — говорит Лореаса и показывает вязание. — Видишь, две стороны, лицевая и изнанка. Так же устроен мир. У него есть две стороны, Сон и Явь. Сон — это жизнь, а жизнь есть сон. Нашу жизнь и всё, что вокруг нас, поёт Дева Сновидений.

— Поэтому для Девы поют в храмах, — кивает Геллена. Она подбирается ближе к мачехе и садится у её ног. — Мне рассказали в воскресной школе.

— Да, — кивает Лореаса. — На самом деле есть много Дев Сновидений. Каждая из них поёт часть мира, и эти части складываются, как лоскутки в одеяло. Девы Сновидений получаются из некромантисс — из тех, чьи песни оказались самыми прекрасными и могущественными.

Глаза Геллены округляются. Она смотрит на мачеху с восторгом.

— А ты?

— А у меня не получилось стать Девой Сновидений, — Лореаса улыбается с затаённой печалью. — Но я поддерживаю песню нашей Девы. Подпеваю ей.

— И Анна с Адой тоже?

— И они тоже, хотя они ещё долго будут учиться. Мы предназначены для этого с рождения, как реки предназначены течь, а деревья — расти. У людей предназначение другое.

— Какое?

— Я не знаю, — Лореаса впервые встречает пытливый взгляд Геллены. — Я не человек. Я только знаю, что люди, когда умирают, уходят на другую сторону мира — в Явь. Там всё по-другому. Там — другие важные дела.

— Важнее, чем здесь?

— Я не знаю. Но я знаю, что для них нужно хорошенько подготовиться, пока ты живёшь.

— А при чём тут ведьмы?

Лореаса вновь показывает незаконченный чулок.

— Ты умеешь вязать. Связала себе и Анне отличные шарфы. Что будет, если ты начнёшь вытаскивать нитки из полотна и тянуть из в разные стороны?

Геллена пожимает плечами.

— Всё испортится. Станет косо. Можно поправить, но совсем хорошо уже не будет.

— Примерно это и делают ведьмы. Они хватают нитки и тянут их в разные стороны, чтобы полотно перекосилось и стало таким, как они хотят. Можно пытаться исправить то, что они натворят, но совсем хорошо уже никогда не будет. Поэтому я и прошу, Гелле, опасайся ведьм и не пробуй ведьмовство.

Геллена нахмуривается. Сжимает и разжимает кулачки.

— Я не буду, — говорит она наконец. Лореаса не успевает вздохнуть с облегчением, когда Геллена спрашивает:

— А откуда взялись ведьмы? Как они появились?

— Это долгая история, — говорит Лореаса, и на лице её написано, что она совсем не хочет рассказывать. Но тут подаёт голос Кодор.

— Я тоже хочу услышать, — говорит он. — Я не знаю этой истории. Даже не знал, что такая есть! Поведай её нам, Лоре, пожалуйста.

— И мы не знаем, — вдруг удивлённо говорит Лореана. Мать бросает ей грозный взгляд, но время упущено: уже вся семья смотрит на Лореасу с надеждой.

«Как же, — досадливо думает некромантисса, — занятная история ввечеру, чего же ещё желать! Ах я дурочка, не додумалась иначе повести разговор…» Отказываться поздно, остаётся только умалчивать о главном. Несколько минут Лореаса размышляет, как и о чём следует умолчать. Её слов ждут с наивными улыбками. Даже близнецы рассчитывают, что услышат просто сказку о старых временах. Лореаса готова ругаться — но и это неразумно, нельзя, чтобы дочери и падчерица слишком серьёзно отнеслись к легенде, упаси Дева, чтобы они начали доискиваться правды, спрашивать, сопоставлять…

— Все, что мы видим вокруг, — начинает Лореаса, — и сами мы — сон, который придумала и спела Дева Сновидений. Я уже сказала: Дев много. Каждая из них поёт часть мира…

И тембр голоса Лореасы изменяется.

Вместе с ним изменяется ритм её речи, он подчиняет себе все движения её тела — дрожь пальцев, биение сердца, глубину дыхания. Вслед за телом и душой певицы волшебная песнь пронизает и покоряет всех, кто её слышит — даже огонь камина, даже камень и дерево, из которых построен дом, даже снег за стенами дома и землю, спящую под покровом снега. Много лет пройдёт, прежде чем дочери Лореасы прикоснутся к этой науке, ибо это последняя, самая последняя ступень перед попыткой запеть Сон Жизни…

Лореаса поёт Сон Сказок.

Она поёт про то, что Девы Сновидений знают друг друга. Взоры каждой Девы могут проникать в души и замыслы других Дев до самого донышка.

В незапамятные времена Девы собрались вместе, чтобы установить начальный тон пения: тот великий Звук, который собирает мир воедино. Они быстро пришли к согласию, потому что у них не было повода для распри. В ту пору в замыслах их не было ничего похожего на ведьмовство. Живые существа могли причинить зло другим живым, зло мог изведать и принести в мир каждый, но никому не под силу было исказить мелодию мира, которая пела, что зло уходит, а добро остаётся.

Согласившись, Девы улыбнулись друг другу и приготовились петь Сон Жизни, полный неизречённого света, несказанной красоты и неописуемого величия.

В этот миг, нарушив все замыслы и законы, родилось Вечное зло.

Никто не задаёт Лореасе вопросов. Устремлённые на неё взгляды внимчивы и светлы, но в них нет ни единой мысли, и не появится, пока не завершится Сон Сказок. Для того она и запела, вызвав к жизни самое могучее колдовство некромантисс, — пусть не будет вопросов!

Не надо лишних вопросов.

…Вечное зло родилось по вине одной из Дев. До поры оно оставалось тайной, — незначительным, малым секретом, словно пятнышко ржавчины на металле или единственный рожок спорыньи в хлебном поле. Но нельзя было скрывать его долго: все усилия сдержать его делали его только сильней.

Дева Сновидений влюбилась.

Она не узнала счастья в любви, и горе подогревало сжигавший её огонь. Но вовсе не горе её было самой большой бедой.

Истина в том, что Дева Сновидений должна любить только сны, которые она создаёт. Любить их всем своим существом, жарче и крепче, чем что бы то ни было — иначе им не обрести плоть и не стать Снами Жизни.

А Дева изведала другую любовь… Чувство её разгоралось, поглощало её целиком, и Дева не могла думать ни о чём больше. Она стала постепенно забывать своё царство. Сначала — самые отдалённые уголки, пустыри, бурьян, глухомань; потом ненаселённые горы, леса и озёра; потом — возделанные поля и исхоженные дороги…

То, о чём забывает Дева, отходит в области смерти.

Мир начал разрушаться.

Раньше или позже, несчастная поняла, что происходит. Ужас и раскаяние охватили её. Но она ничего не могла сделать. Она была беспомощна перед своей любовью и бессильна что-либо исправить, а рождённый ею мир умирал у неё на глазах. Тогда, в отчаянии, она взмолилась к Величайшей Любви, источнику всего сущего. Дева просила освободить её от чувства, которое губило её и её Сновидения.

Но даже Богиня не могла убить любовь, так как сама была ею. Она лишь извлекла её из сердца Девы и поместила её в замкнутое пространство. Вместе с нею Богиня извлекла горе, отчаяние, ужас и смертную вину — всё страдание, которое причинила Деве любовь.

Это страдание превратилось в непроницаемые Стены Кошмара.

Тот, кто прикасался к ним, немедленно пробуждался в смерть — но не уходил в Явь, а оставался на перепутье между мирами.

Так возникла Страна мёртвых. Вернее было бы назвать её Страной тоскующих призраков. Обычные умершие мирно продолжают свой путь в Явь, — а вокруг Стен Кошмара пролегли мрачные бессветные области, откуда не было спасения и где несчастные медленно превращались в злых духов.

Чтобы обезопасить живых, Дева вырастила необъятный Королевский Лес. Она погребла свою любовь в её ужасном гробу в самом сердце Леса, в торфе непроходимой топи.

С незапамятных времён обязанность Королевских Лесничих — следить за Лесом, убивать воплотившиеся кошмары и зверей, заражённых злом. Бесплотные же кошмары, зловонные выдохи чёрной топи, развеивают некромантиссы.

Но болезненный, искажённый росток Яви не увянет в глубине залесных болот. Он вечен, потому что он сродни источнику всего сущего. Он как родник мёртвой воды. Он навевает спящим страшные сны и рождает среди людей ведьм…

Медленно, медленно затихает мелодия Сна Сказок.

Лореаса откидывается на спинку кресла и закрывает глаза. Она чувствует глубокий, всеобъемлющий покой, тело её расслаблено, но когда она пытается взяться за спицы, то находит, что пальцы у неё дрожат. Это понятно. Ей пора в постель. Сегодня она больше не сможет даже вязать.

Она дремлет, пока семья её пробуждается от очарования Сна. Слышно, как завороженно ахает Геллена, как изумлённо покряхтывает Кодор. «Как это страшно грустно», — говорит Лореана, и Лореада отзывается: «Как это страшно».

Сейчас они начнут задавать вопросы. Это будут простые вопросы, на них можно ответить. Но сил у Лореасы уже нет. Ей хочется подремать ещё хотя бы несколько секунд, но пора подниматься и всех отсылать в постель…

Лореаса встаёт. Поначалу она даже не может заставить себя открыть глаза. Но голос её твёрд и решимость непреклонна, когда она говорит:

— Всё, дорогие мои. Нам пора спать.

— Но мама…

— Мама Лореаса, а кого Дева…

— Но почему Величайшая Любовь…

— Нет, нет, нет! — строго повторяет она. Сейчас она готова даже прикрикнуть на непослушных дочерей. — Пора спать.

На помощь приходит Кодор.

— Достаточно, милые, — говорит он. — Не видите разве: мама устала? Все вопросы завтра.

Девушки одновременно фыркают. Но добрый их отец всё же Королевский Лесничий и однажды взял в жёны некромантиссу. Доброта его куда как далека от слабости. Его слово — закон.

Кодор подходит к Лореасе и подхватывает её, обнимая за талию. Лореаса с облегчением кладёт голову ему на плечо.

Он бы и на руках отнёс её в спальню, вызвав тем самым безмолвное восхищение дочерей. Но Лореаса не забывает про его больную спину. «Поздновато Кодору для таких трюков», — думает она с нежностью и по пути только опирается на его руку.

Кодор помогает ей раздеться и лечь. В супружеской спальне горит единственная свеча. Он задувает свечу и ложится, находит под жарким волчьим одеялом ледяную руку некромантиссы. Лореаса сжимает его пальцы. Так они лежат в тишине, пока кровь колдуньи не становится тёплой. Жёлтая, сырная Луна смотрит в щель между занавесок.

Лореаса надеялась, что уснёт быстро, но всё что-то не получается. Она смотрит в белёный потолок и окликает свои сны — простые, непевучие, глубокие, как гнездо из чёрного пуха. Сны бродят одаль и приближаются медленно, медленно…

Кодор тоже не спит, заодно с женой. Немного поразмыслив, он спрашивает наугад:

— А всё же, Лоре, кому мы обязаны появлением Леса? И ведьм, и Стен Кошмара, и Страны мёртвых? Кого полюбила Дева?

Лореаса тихо усмехается.

— А сам ты как думаешь?

Кодор похмыкивает.

— Наверно, прекрасного молодого короля, — предполагает он. — Или отважного рыцаря. А может, мудрого учёного?

«Старый романтик», — с нежностью думает Лореаса, но лицо её быстро омрачается печалью.

— Нет, — отвечает она со вздохом. — Эта песня совсем о другом.

— О чём же?

— Я расскажу. Но обещай, что не станешь передавать кому бы то ни было. Дева простит нам тайну на двоих, но не простит её разглашения. Её немилость падёт на весь город.

Озадаченный Кодор приподнимается и заглядывает в лицо жены. Лореаса очень, очень спокойна. Она не шутит.

— Обещаю, — кивает муж. — Расскажи мне, Лоре. Я давно уже взрослый мальчик.

Лореаса вздыхает и смотрит на прозрачные лунные пальцы, пробирающиеся из-за занавеси. Тем временем Кодор усаживается в постели, взбивает подушку и пристраивает её у себя за спиной.

— Дева несчастна в любви, — говорит Лореаса. — А теперь, коли ты стар и мудр, ответь: есть ли на свете такой человек, который может пренебречь Девой Сновидений?

Кодор хмурится.

— Возможно, у него уже была любимая невеста или жена…

Лореаса усмехается.

— Кодор, ум Девы порождает все, чем мы живы. Как поётся в молитвах: «руды и воды, травы и древа, рыбу и гада, зверя и птицу; солнце и звёзды, ярость и нежность, войны и песни…» И рыцарь твой, и его невеста, и их любовь для Девы были бы только её видением, полностью ей подвластным.

— Тогда я не понимаю. Как можно безответно влюбиться в собственное видение?

— Не в видение.

— Но… — начинает Кодор.

И вдруг умолкает. Несколько минут он остаётся недвижим. Людская женщина заподозрила бы, что старый муж уснул сидя. Лореаса не смотрит на него, но чувствует, как течёт и вздымается его мысль, как рождается под нею догадка.

— Что есть реального для Девы? — наконец произносит Кодор; он размышляет вслух, и Лореаса не отвечает. — Величайшая Любовь в небе, Смертная Явь на земле, начальный тон песни, соединяющий миры, и другие Девы Сновидений…

И приходит молчание.

— Да, — говорит Лореаса наконец. — Это так. Она полюбила другую Деву.

Лесничий озадаченно покачивает головой. Снова вздохнув, Лореаса приподнимается и целует мужа.

— А я любила тебя, Кодор. Поэтому теперь я всего лишь некромантисса.

— Ну вот, — огорчается Кодор, — выходит, это я виноват.

Лореаса смеётся.

— Я ни о чём не жалею. Не волнуйся об этом. Но я думаю о дочерях, — она слегка прикусывает губу и размышляет несколько мгновений. Потом продолжает: — Однажды Лореана и Лореада попытаются стать Девами Сновидений. И я не верю, что у них получится. Мне больно и стыдно оттого, ведь я мать, как я могу не верить в силы своих детей, но… мне кажется, что я желаю им повторения своей судьбы. Возлюбленных, детей и вечеров перед камином, а не вечных сновидений во имя Величайшей Любви… Есть ли в этом добро? Может, и нет.

— Ох, — только и отвечает Кодор и заворачивается в одеяло.

Подумав, он прибавляет:

— Но если весь наш мир поделен между Девами, где же им найдётся место? Неужели Девы могут сражаться друг с другом?

Лореаса грустно улыбается.

— Когда появляется новая Дева, мир становится больше… Впрочем, хватит на сегодня сказок. Давай спать. Ты увидишь сон. Все, кто впервые слышит эту историю, его видят.

Кодор ложится и обнимает жену. Они засыпают, держась за руки.

Лореаса тоже видит этот сон — не свой, колыбельный и тёмный, а яркий, ошеломляющий сон Кодора.

На скале, возвышаясь над штормовым морем, под вихрями ледяных брызг стоит Дева. Рваные тучи стремительно проносятся над её головой. Свистит могучий, жестокий ветер, губитель мореходов и кораблей. Дева Сновидений облачена в одежды из алой парчи. Ветер так силён, что тяжелая парча летит по нему, словно шёлк. Смоляные кудри Девы развеваются, дико сверкают её глаза. Она поёт Сон Жизни, но нельзя различить звуки женского голоса — лишь голоса скал и туч, ветра и океана.

Огромный дракон мчится на зов Девы. Чешуя его цвета запёкшейся крови, крылья свинцово блестят, а глаза изумрудные. Подлетев, он прижимается к скале, цепляясь за неё стальными когтями, и Дева ступает ему на темя. Дракон поднимает её и уносит. Она стоит на его голове недвижимо, будто вросла в неё. Издалека она кажется огромным рубином в его короне.

Навстречу им сквозь смерчи и грозы стремится другой дракон. Тот, второй — светло-золотого цвета и блещет как солнце. У него нет крыльев. В воздухе его держат мудрость и волшебство. Он похож не на ящера, а на угря. На его гибкой шее сидит хозяйка.

Вторая Дева одета в тончайший шёлк, но под ветром он неподвижен, словно тяжелая парча. Глаза Девы раскосы и непроницаемо-темны, как камни-гематиты. Узкое лицо излучает глубокий покой. Волосы её собраны в тугую прическу и пронизаны золотыми шпильками. На кончиках шпилек сидят бабочки.

Разбиваются смерчи о цитадель тишины.

Тучи становятся легкими облаками.

3

Белое утро рассветает над городом. Серебряный колокольный звон плывёт над домами. Принарядившиеся горожане стекаются с улиц к распахнутым узорным дверям храмов. Лореаса идёт, улыбаясь, голубая почётная лента перекинута через её плечо. Иные встречные радостно приветствуют её, и она отвечает поклоном; иные же торопятся отвести взгляд или даже перейти на другую сторону улицы, и этих Лореаса не замечает. Дочери-близнецы поглядывают на них свысока или вполголоса мурлычут насмешки друг другу на ухо. «Это неважно, — думает Лореаса, — это нестрашно». Королевский Лесничий и сам — не тот человек, который понятен и близок каждому. От того, что он обзавёлся колдовской роднёй, репутация его не пострадала. Скорее наоборот: в последние годы Кодор пользуется всё большим почтением.

И всё же многие избегают некромантисс.

Сейчас Кодора и Геллены нет рядом. Отец проводил Геллену в храм немного раньше, чтобы она могла подготовиться. Сегодня Гелле поёт в храмовом хоре. Лореаса представляет себе, как красавица Гелле станет славить Деву Сновидений, и цветные лучи, падающие сквозь витраж, окрасят её белое платье в сказочные цвета. Она улыбается. Давно Лореаса даже в мыслях перестала называть Гелле падчерицей, она почти забыла, что Кодор был женат прежде.

Как жаль, что нельзя совсем забыть об этом. Всякий раз, когда близнецы запевают знакомые Сны или учатся новым, младшая сестра смотрит на них с неизбывной скрытой тоской. И волей-неволей Лореаса вспоминает, что Гелле — человек, прах земной, что ей никогда не суметь того же, ей нельзя даже думать о колдовской науке. Как восполнить это злосчастное неравенство? Чем заменить чудеса? Геллена умна и всё понимает, она пытается справляться сама и утоляет тягу к знаниям, изучая добрые, людские науки и ремёсла. Родные помогают ей как могут. Кто-то скажет, что они потакают её капризам. Отцу уже не раз намекали доброхоты, что дочери его трудно будет выйти замуж: если математика и медицина ещё могут пригодиться хорошей хозяйке, то механика и оптика девушку только испортят. Кодор в ответ им только хохотал и отвечал, что танцевать, шить и готовить его тринадцатилетняя дочь умеет лучше всех сверстниц в городе…

Было дело, Лореаса ставила её в пример родным дочерям. Где ещё увидишь такое прилежание!

А кроме того, она красива и скоро станет ещё красивей.

Но однажды, поддавшись уговорам, добросердечная Лореана спела для неё платье из зелёной моховой парчи, украшенное лютиками и незабудками. Платье прожило несколько часов, а потом увяло. Геллена проплакала всю ночь, а наутро старалась не подавать виду, но глаза у неё были красные и опухшие… Лореаса отвела старшую дочь в спальню и там, не повышая голоса, отругала её так, что под конец Лореану трясло. Но уже ничего нельзя было исправить.

Пускай священница никогда не пригласит некромантисс в храмовый хор. Геллена с радостью отказалась бы от этой привилегии ради возможности по-настоящему поддерживать песню Девы своим голосом…

Храм прекрасен. Чудится, будто он испускает золотое сияние, и если подойти поближе — станет соперничать с солнцем. Стройные контрфорсы похожи на стволы деревьев, лёгкие арки — словно сплетённые ветви, архивольты изукрашены листьями и цветами. Свет играет и искрится на витражах. Высокие своды расписаны чудесными картинами. В венце капелл позади хора выставлены дары, принесённые Деве мастерами. Самые разные вещи можно увидеть там: причудливые вышивки, танцующие заводные статуэтки, диадемы и кольца, вазы, картины и веера. Все эти прекрасные изделия мастера увидели во сне, и поэтому, изготовив, подарили Деве.

Горожане рассаживаются по скамьям. Кодор машет рукой с первого ряда, подзывая жену и дочерей. Геллена уже стоит в рядах хора, смущённая, напуганная и лучащаяся счастьем. Лореаса смотрит на неё с гордостью.

Когда начинается служба, она различает в сплетении мелодий уверенный голос Геллены. Та долго готовилась и не ударила в грязь лицом. Она талантлива… Взгляд Лореасы падает на регентшу хора. Регентша — мастерица своего дела, хор чутко отзывается каждому движению её пальцев, но она уже совсем старушка. «Может быть, это выход? — с внезапной надеждой думает некромантисса. — Может быть, Гелле захочет выучиться музыке и стать регентшей церковного хора? Ей не откажут! И она сможет по-настоящему петь для Девы. Храм — место для людских, незапретных чудес».

Впервые за много лет тревога покидает Лореасу. Волна радости захлёстывает её. Подняв глаза, некромантисса находит взглядом лик изваяния Девы и от души благодарит её за ниспосланный светлый ответ. Безмятежная каменная Дева мало похожа на ту Деву, которую знает Лореаса, но это она; и Лореаса молится, сжав на груди руки, беззвучно повторяя слова гимна вслед за поющими прихожанами.

После службы они с Кодором и близнецами ждут Геллену на улице. Та скоро выбегает и бросается к ним обниматься. Она так торопилась переодеться, что платье её криво зашнуровано. Заметив это, она только хохочет. Беззлобно ворча, Лореада отводит её за выступ контрфорса и помогает перешнуровать платье. Тем временем Лореаса шёпотом делится с мужем новой мыслью и видит радость в его глазах. Уже давно он тревожился о том же.

— Но нужно сначала спросить Гелле, — рассудительно говорит он и оглаживает подбородок. — В последнее время, кажется, её больше увлекает астрономия, нежели пение.

— Конечно, — соглашается Лореаса. — Нам и самим стоит ещё немного поразмыслить. Давай поговорим вечером.

Когда возвращаются Ада и Гелле, родители встречают их улыбками.

Разговор приходится отложить: Геллена попросилась в гости к новым подругам из храмового хора. Провожая её, Кодор с Лореасой переглянулись: обоих посетила одна и та же мысль.

Раз не суждено исполниться мечте Геллены, пусть она хотя бы не делит с сёстрами оборотную сторону чудесной власти: отчуждённость. Уже много лет некромантиссы живут рядом с людьми, покинув чёрный дом у болота, но горожане так и не привыкли к ним. Почётной лентой они просто откупились от Лореасы — откупились бы, если б она хоть немного ценила такие дары. Нет. Она хранит город как жена Королевского Лесничего и любимая женщина своего мужа.

Лореаса думает, что Анна и Ада за годы детства привыкли к одиночеству. Они не страдают от того, что не завели подруг, им хватает Геллены. Это хорошо. «Анжевина писала, — вспоминает Лореаса, тихонько напевая Сон Воды, — она писала, что со времён её матери люди привыкли, что могут встретить некромантиссу. Когда Анделара перебралась из села в соседний город, никто не был особенно удивлён. Она даже берёт учеников — не пению Снов их, конечно, учит, а травознатству… А вот Мелинда, дочь Мериалы, дочери Мелузины, напротив, переселилась поглубже в лес…»

Ещё Лореаса думает, что давно не испытывала столь ярких чувств. Кровь её холодна. Так нужно, иначе она не смогла бы жить вблизи Стен Кошмара. Лореаса может пересчитать по пальцам все те дни и события, которые заставляли её по-настоящему волноваться. Первые свидания с Кодором и час зачатия близнецов. Роды. День, когда ей пришлось погнаться за демоном-дудочником и поспорить с ним за детей горожан. День, когда Кодор предложил ей руку и сердце.

Теперь к ним прибавился день, когда Дева ниспослала ей светлый ответ. Как же легко стало на сердце! Исчезла давняя тревога за судьбу Геллены. «Пусть она будет счастлива», — думает Лореаса.

Пение Сна поднимает струйки воды и сплетает их в воздухе. В огромных лоханях вода бурлит и мечется, закручивает водоворот, играет наволочками и полотенцами, как обломками кораблекрушений. Радужная пена взлетает чуть не до потолка, превращаясь в призрачные горы и тучи. Повинуясь лёгким движениям пальцев Лореасы, в пене проглядывают очертания дворцов Фата-Морганы…

Нетерпение превратилось в жажду деятельности, и Лореаса затеяла большую стирку. Близнецы даже не решились предложить помощь: как встали в дверях, так и стоят, глядя на мать круглыми глазами. При Геллене она не стала бы устраивать представление.

— Девочки, — напоминает она, не оборачиваясь. По опушке радужного пенного леса перед нею мчится белопенный единорог. — Девочки, пожалуйста, не дразните Гелле песнями Снов. Не забывайте об этом.

Обе они вздыхают, прежде чем согласиться. Да, есть тут о чём вздыхать… И странное беспокойство вдруг примешивается к радости и нетерпению Лореасы. Руки её на миг замирают в воздухе. «Что-то не так? — спрашивает себя она и сама отвечает: — Да, я слишком беспечна и себялюбива. Прошу дочерей не дразнить Гелле, а сама дразню их. Нехорошо. Я должна подавать пример».

И всё исчезает — пальмы, дворцы, корабли. Теперь только вода вертится в лоханях.

Лореаса слышит, как позади разочарованно кряхтит Кодор: он тоже приходил поглядеть.

На высокой кровати Эльхены подружки расселись как птички и так же щебечут — весело и беззаботно. Уже вечереет, а они всё ещё не наговорились.

— Гелле, — спрашивают её, — а твой отец не будет беспокоиться? Уже поздно.

Геллена пожимает плечами.

— Мама отправит за мной птицу. Птица найдёт меня, увидит, что со мной ничего не случилось, и передаст ей.

— А ты сама не можешь отправить птицу? — говорит самая младшая из подружек, Люна.

— Нет. Я ведь не колдунья.

Люна разочарованно вздыхает. Геллена улыбается. Ей только подумалось, что перед другими людьми она легко называет Лореасу мамой, а в глаза — нет. Но она просто не пробовала.

— А вы, — спрашивает она прочих, — о вас разве не заволнуются?

— За нами родители придут, — отвечает Киона. — Ещё чуть попозже. Чтобы проводить.

— А меня проводят собаки, — говорит Геллена. — А когда я хожу в лес, меня охраняет целая стая волков! Мне даже один раз разрешили погладить волчонка.

— Вот это да!

— Только один раз?

— Волчатам нельзя привыкать к людям. Иначе они не испугаются охотника, и будет беда.

— Как здорово, — мечтательно говорит Эльхена. — Как это потрясающе, когда ты дочка колдуньи!

— Колдунья Геллене не мать, — вдруг доносится от дверей.

Девочки оборачиваются, Ринна и Киона привстают. Геллена перестаёт улыбаться.

Ей не нравится тётушка Ивена. Пускай она щедрая, и нестрогая, и наготовила на вечер угощения, но она говорит неприятные вещи и как будто получает от этого удовольствие. Вот и сейчас:

— Бедное дитя, — с чувством произносит тётушка, опустив на стол поднос с печеньем и чаем. — Остаться без матери совсем крохой! Твой отец не должен был жениться, да ещё и на такой женщине.

Геллена не успевает даже рот открыть, когда тётушка прибавляет:

— Ты помнишь свою мать, милая? Хоть немного?

Лицо Геллены омрачается. Чувства её смешались: она зла на Ивену за то, что та плохо говорит о Лореасе, но вместе с тем ей стыдно. Она почти не помнит родную мать. Только тёплые руки, мягкие колени, ленту в волосах, передник, пахнущий хлебом…

— Да, я помню, — послушно отвечает она. — Но…

— Ведь ты скучаешь по ней?

«Нет», — вдруг понимает Геллена и приходит в ужас: ведь это похоже на предательство — не скучать по родной матери. Неужели она настолько дрянная девчонка?

— О, конечно, — с удвоенным стыдом лжёт она. Уши горят. Она опускает лицо и не видит, как в глазах тётушки Ивены загорается и быстро гаснет странная искорка.

— Благодарите Деву за то, что ваши родители живы! — восклицает тётушка, обращаясь к остальным. — Вы не цените и не бережёте их. Подумайте о судьбе сирот! Что будет с вами, если ваши отцы и матери уйдут в Явь?

Девочки смиренно молчат, потупив глаза. Иные изо всех сил строят из себя примерных детей, иные — недостаточно искусны в притворстве. Вероятно, только начитанная Геллена знает слово «ханжа», но подругам, судя по выражениям их лиц, и без того хватает ругательных слов.

Тётушка расцветает в улыбке.

— Угощайся, милая Гелле, — она подвигает к ней чашку, кладёт на тарелочку пирожок, — угощайся и отдохни немного, ведь дома тебе не приходится отдыхать. Только труд и заботы. О, как быстро кончается детство сирот!

От такой очевидной лжи у Геллены глаза лезут на лоб. Она теряет дар речи. Заботы? Да она не помнит, когда в последний раз делала то, что ей не нравится. А если ей нравится чистить медь, шить или ухаживать за садом, так что с того? И никому в их семье не приходится надрываться. Почти всю тяжёлую работу сёстры могут спеть.

Ей не хочется прикасаться к снеди, приготовленной тётушкой. Вежливость всё ещё пересиливает, и Геллена одними губами произносит:

— Спасибо.

— Будьте добры с милой Гелле, — обращается тётушка к её подругам, — видите, она почти расплакалась. Да, тяжела жизнь в доме мачехи!

Больше всего Геллена хочет отвесить тётушке пинка. Повыдрать её прилизанные косы. Из последних сил держа себя в руках, она сидит, вытянувшись, будто проглотила аршин, и вымученно улыбается.

Но всё же ей только тринадцать лет, и она не может мириться с несправедливостью. Спустя полчаса, столкнувшись с тётушкой в коридоре, Геллена горячечно выпаливает:

— Это неправда!

Тонкие брови тётушки Ивены ползут на лоб.

— Что… о чём ты, милое дитя?

— Вы сказали неправду о моей матери! Моей… приёмной матери! Она добрая и заботится обо мне!

— О… — округлившийся рот тётушки похож на дырку в розовом атласе лица. Геллена гневно смотрит ей в глаза, задрав подбородок, кулаки её сжаты, на щеках рдеет румянец.

— Меня вовсе не заставляют!.. — прибавляет она. — Я учусь!..

Мало-помалу она теряется под изумлённым и деланно-наивным взглядом тётушки и говорит всё тише. Тётушка смотрит на неё со снисходительным любопытством.

— Простите, — наконец нерешительно говорит Геллена. — Но я не могла промолчать.

Тётушка Ивена моргает, складывает губы в гримасу задумчивости — и вдруг улыбается.

— Тогда я тоже попрошу у тебя извинений, дорогая Гелле, — произносит она совершенно другим голосом. Слова её звучат искренне, и Геллена смущается. Может, она тоже была несправедлива к тётушке? Может, та не так плоха?

— Прости, что я так отозвалась об этой благородной женщине, — мягко говорит Ивена. — Мой жизненный опыт сыграл со мной злую шутку. Ты ведь и сама знаешь, что обычно мачехи недобры к падчерицам, особенно если у них есть свои дети.

— Мои сёстры, — быстро говорит Геллена, — мои… лучшие подруги.

Она понимает, что перебила тётушку; это, как ни крути, дерзко и невежливо, и Геллена опускает глаза. Уши её по-прежнему горят, а в груди всё сжимается от волнения.

Ивена улыбается шире, от уголков глаз пролегают морщинки. Она как будто вмиг стала другим человеком. Геллена приходит в замешательство. Она слишком юна, чтобы понимать людей вроде тётушки Ивены, и может лишь верить и недоумевать.

— Я рада, что ошиблась, — говорит тётушка с сердечной теплотой. — Раз всё так, то тебе очень повезло. Будь благодарна судьбе, Деве Сновидений и отцу, который выбрал такую хорошую женщину в жёны. И, конечно, госпоже Лореасе.

О, это всё та же тётушка! Геллена скрывает усмешку. Это всё та же тётушка Ивена, которая вечно напоминает всем, кто, за что и кому должен быть благодарен. Иногда противная, иногда глупая, но вовсе не злая.

— Я иду на кухню, — говорит тётушка и чуть приподнимает свечу в стакане подсвечника. — Не поможешь ли мне? Нужно переложить пирожки с противня в корзинку и принести девочкам.

— Да, конечно, — охотно соглашается Геллена.

По дороге Ивена спрашивает её:

— Чему же ты учишься?

— Пока что всему понемногу. Я ещё не решила, кем быть.

Сказав это, Геллена тут же понимает, что такая откровенность была лишней. Но слово — не воробей, его не воротишь. Тётушка вновь изумлена до глубины души.

— Быть? Решила? О Гелле! Ты должна думать о том, как стать хорошей женой и матерью. Здесь нечего выбирать.

«Какая я болтушка, — с досадой думает Геллена. — Надо учиться держать язык за зубами!»

— Да, вы правы, — смиренно отвечает она.

Но тётушка не так проста. Она заигрывает с девочкой, будто кошка с мышью. Она смеётся.

— А впрочем, — доверительно говорит она, — на свете так много интересных вещей. Вряд ли заманчива жизнь между печкой и колыбелью. И плоха та мать, которой нечему научить ребёнка.

Недоверчиво, широко распахнутыми глазами Геллена смотрит на неё, а довольная тётушка кивает в подтверждение собственным словам. «Какая она… странная», — думает Геллена.

Кухня почти не освещена. Только огонь за печной заслонкой играет алыми языками. За окном стемнело. Тётушка Ивена зажигает от своей свечи пятисвечник над широким столом. Потом она с помощью Геллены вынимает из печи тяжёлый противень. Надев на руку чистый полотняный мешочек, Геллена начинает перекладывать горячие пирожки. Тётушка не помогает ей, чтобы избежать лишней суеты над горячим железом, да здесь и не нужна помощь. Ивена стоит над столом, сложив руки под грудью.

— Если тебе интересны науки, — вдруг говорит она, — наверняка тебе будет интересна и наука дрёмознатства.

«Вот это да! — брови Геллены приподнимаются. Тётушка не перестаёт удивлять её. — Она что-то смыслит в науках?»

— А что это такое? Я даже не слышала об этом.

— Это наука о человеческих душах. Об их пути от Сна к Яви, о том, как души отзываются на Сны Жизни, и что происходит с ними после смерти.

— После смерти? — переспрашивает Геллена.

Тётушке не потребовалось прилагать много усилий, чтобы её охватило любопытство. Геллене сразу вспомнился давний разговор с Лореасой и вопросы, на которые мачеха-некромантисса не знала ответов. Ещё совсем маленькой Геллена задумывалась о том, для чего люди видят Сон Жизни, как правильно подготовиться к путешествию в Явь и что будет там, за гранью. Если есть такая наука, значит, кто-то искал ответы и находил их. Что же известно дрёмознатцам? Это так интересно!

Но вместе с тем слабое подозрение, словно червячок, грызёт где-то глубоко. Геллена помнит, о чём пела Лореаса давно, когда она была ребёнком — об ужасном склепе, где погребена любовь, о Стенах Кошмара и роднике мёртвой воды, бьющем в чёрных топях… И она, нахмурившись, спрашивает:

— А это не ведьмовство?

— Что ты! — Ивена всплёскивает руками. — Это наука о святом Сне Жизни. Разве она может быть ведьмовской?

Геллене не приходит в голову спросить, откуда тётушка знает о ведьмах.

Возвратившись, они попадают в самый разгар веселья. Люна визжит и пытается спрятаться в шкаф, старшие девочки хохочут, а Ринна сидит на подоконнике, завернувшись в штору, и замогильно воет.

— Ох, что за бедлам! — восклицает тётушка. — Что вы затеяли, бесстыдницы?

— Они пугают меня! — кричит Люна.

— Мы рассказываем страшные истории, — жеманно произносит Эльхена и делает реверанс, чем вызывает новый взрыв смеха. — Не знаете ли вы, тётушка, таких историй?

Геллена воображает, какие истории тётушка полагает достойными того, чтобы их рассказывать молоденьким девицам, и у неё делается кисло во рту. Она корчит гримаску.

Но она снова ошиблась.

— Я знаю печальную историю о том, как бедный сиротка замёрз студёной зимой под дверью у жестоких людей, — строго говорит Ивена. — И знаю страшную историю о крысолове, который увёл всех детей нашего города, потому что родители не заплатили ему за работу. Но мне кажется, что вы уже слышали эти истории.

— Да, слышали, — честно отвечает Люна, выбравшись из шкафа.

— Может, лучше рассказать вам другую историю? — спрашивает тётушка, присев в кресло. Глаза её странно блестят. — Загадочную историю о прекрасном принце?

— Да! — хором, с придыханием говорят девочки. — О да!

Ивена устраивается в кресле поудобнее. Её не приходится просить дважды.

Она выдерживает паузу, дожидаясь, когда все замолчат, и начинает:

— Далеко-далеко, там, где Сон граничит с Явью, обитает волшебный народ. Они проводят дни в пении и танцах, а король их устраивает великолепные балы в своём призрачном замке. У него есть сын, юноша, обладающий бесчисленными достоинствами: он красив, силён, умён и отважен, и галантен так, как может быть галантен только сын волшебного народа. Все юные девицы во владениях его отца влюблены в него, но вот уже тысячу лет он не может выбрать себе невесту. Дева Сновидений ниспослала ему вещий сон и сказала, что его женой станет обычная смертная девушка. Поэтому каждый год его отец устраивает великолепный бал, на который приглашает одну из смертных. Самую лучшую девушку на свете. Если вы будете хорошо вести себя, то, возможно, однажды за вами приедут послы волшебной страны, чтобы пригласить на бал.

Все взгляды устремлены на неё. Ивена лукаво улыбается и опускает веки.

Девочки смеются.

— Нам нечего и мечтать об этом! — говорит Эльхена сквозь смех. — Может, за Гелленой приедут послы? Она из колдовского рода.

— Отстань! — хохочет Геллена, пунцовея, — замолчи! Я не колдунья!

— Разве ты не хочешь замуж за принца? — спрашивает Ивена словно бы в шутку, но суженные глаза её блестят всё ярче и холодней.

— Это же сказка!

— Это иносказание, моя дорогая, — мягко говорит Ивена, вставая из кресла. Подняв взгляд, она возвышает голос: — Это иносказание, милые девушки. Смысл его в том, что девушка добрая, смиренная и трудолюбивая может рассчитывать на самое удачное замужество.

— О, как скучно, — бормочет Ринна.

— Ты ещё слишком молода, чтобы понимать, — ворчливо замечает тётушка, прежде чем оставить неблагодарных слушательниц. Она снова смотрит в пол, и кутается в шаль, и складывает губы в куриную гузку, и выглядит самой обычной надоедливой брюзгой. Но в дверях она оборачивается и находит взгляд Геллены.

— Если хочешь, дорогая Гелле, навести меня как-нибудь. Я научу тебя… печь пирожки по моему особому рецепту.

Улыбнувшись, Ивена уходит.

Её провожает молчание. «Пирожки? — безмолвно повторяет Геллена. — О чём она? Обычные пирожки с яблоками, даже без корицы, Лореана печёт лучше… Что за тайны? Ой! Она же говорит про дрёмознатство. О Дева, как всё странно. Загадочно. Я хочу знать».

— Может, мы ещё расскажем страшных историй? — наконец спрашивает Ринна.

— Нет! — кричит Люна.

— Да, — говорит коварная Эльхена и прибавляет: — Гелле, а ты знаешь страшные истории? Может, колдовские?

Погружённая в размышления Геллена вздрагивает, услышав оклик. Мгновение она недоумённо смотрит на подругу, потом опоминается. Колдовские истории? Геллена знает историю о любви, которая обернулась смертью, но знает и то, что никогда никому не станет её пересказывать. Всё же ей хочется отличиться и чем-нибудь напугать подруг, и она роется в памяти. О чём бы поведать?

— Я знаю… — неуверенно начинает она, — я знаю историю о тоскующих призраках.

— Расскажи!

Геллена помалкивает, собираясь с мыслями. Её слов ждут. Люна заранее прижимается к юбке Кионы.

— В глубине Королевского Леса… — начинает Геллена и поправляет себя: — нет, не так. Когда люди умирают, они уходят из Сна в Явь. Но некоторые умершие не могут добраться до Яви. Это те, кто при жизни был очень несчастен. Настолько несчастен, что лучше даже не представлять. Их души собираются в глубине Королевского Леса, там, где бьёт родник мёртвой воды. Эту воду они пьют и едят, чтобы не исчезнуть… Там они по-прежнему несчастны. И они хотят уйти хотя бы куда-нибудь. В окончательную Явь или обратно в жизнь. Есть пророчество, в которое они верят. Оно говорит, что их может спасти любовь. Взаимная любовь. Призраки ищут любви живых. Надежда придаёт им сил, и они могут притворяться живыми людьми, пока надеются, и даже колдовать, показывая чудеса. Но они не помнят, что такое любовь, и поэтому пытаются добиться обещания руки и сердца… Нам нужно быть осторожными. Тот, кто не любит, но хочет жениться, может оказаться тоскующим призраком.

Воцаряется тишина.

По коже Геллены подирает озноб: под конец она попыталась пошутить, но у неё не получилось. Совсем не получилось.

Она опускает глаза. Подруги тоже смотрят в пол, кусают губы, теребят юбки. Потом маленькая Люна робко говорит:

— Но если любовь может их спасти, значит… Ведь нужно спасти их! Им же так плохо!

— Да, это так, — медленно говорит Геллена. — Но кто сможет полюбить тоскующего призрака? И не стать от этого несчастным, страшно несчастным? И не превратиться в призрака сам?

— О Дева!.. — выдыхает Эльхена. — Гелле, я испугалась.

Она натянуто смеётся. Остальные тоже улыбаются или пытаются улыбнуться, но они бледны.

За окном воет собака.

Это так жутко, что всех просто подбрасывает. С криком Люна кидается к шкафу и прыгает прямо внутрь.

К собаке присоединяется вторая, затем третья.

— Ох, — говорит растерянная и смущённая Геллена, — это за мной. Их прислали, чтобы проводить меня до дома. Простите, что они заставили вас испугаться.

— Мы и так пугали друг друга, — вздохнув, говорит Эльхена и серьёзно прибавляет на правах старшей: — не стоило делать этого так поздно вечером. До встречи в храме на спевке, Гелле.

4

На кухне холодно. Остывшая печь стоит, как покинутая крепость. Сквозь вымытые окна льётся ясный дневной свет, но стены и потолок покрывает копоть, и оттого свет кажется чуть серым.

— Взгляни-ка на это, Гелле, — говорит Ивена.

Она стоит над разделочным столом. На стол водружён большой таз, полный воды. Геллена сидит напротив, облокотившись о стол и подперев голову кулачками. Рядом с тазом лежит горка мелких камней. Ивена берёт один из них и кидает в воду: по воде идут круги, отражаются от стенок, пересекаются и смешиваются. Наконец вода вновь спокойна.

— Песня Девы Сновидений, — говорит Ивена, — как родник. Дева создаёт воду песен, в которой наши души плавают, как рыбы. Но эта вода никогда не бывает спокойной. Каждый поступок, каждое слово порождает в ней такие круги. Они распространяются далеко-далеко, отражаются друг от друга, пересекаются, смешиваются… Тот, кто видит эти круги и понимает их язык, видит и понимает мир намного глубже, чем тот, кто живёт, не задумываясь.

Геллена слушает, затаив дыхание. Она чувствует себя сейчас такой же водой: лёгкие бегущие круги любопытства над глубочайшим изумлением. Это — тётушка Ивена? Та самая тётушка, которая так скучна и так досаждает всем своими нравоучениями? Может, её подменили? Та тётушка, верно, и слов-то таких не знает, какие произносит эта, другая…

Тётушка Ивена — дрёмознатец.

Это самая потрясающая вещь, которую Геллена когда-либо слышала. Удивительнее, чем любое колдовство. «От колдовства, — умудрённо думает она, — ждёшь невероятного и удивительного, а оно оказывается просто работой. От тётушки Ивены можно ждать только скукотищи — а она оказывается дрёмознатцем. Вот это и есть чудеса!»

В самом начале тётушка честно созналась, что она ещё не до конца постигла науку. В город она приехала ненадолго, повидать родню. Дома, на побережье, она числится в ученицах настоящего мастера. Но азы она может объяснить Геллене и сейчас.

— Можно ещё сказать, что всякая вещь и всякая жизнь дополняют песню Девы своим эхом, — продолжает Ивена. — А также всякая смерть.

Холодок катится по спине Геллены. Задержав дыхание, она поднимается со стула и смотрит внимательней — но не на тётушку, а на воду.

Она не призналась бы в этом, но эта, новая Ивена её немного пугает.

— Есть и обратная связь, — говорит та. — Где сталкиваются две волны — рождается новая. Где согласно звучат два эха, зачинается новый звук. Если ты выучишь язык, на котором поётся Сон Жизни, то сможешь управлять поступками и словами людей, а также живой и мёртвой природой.

Геллена закусывает губу. Она мало что поняла, но её охватывает благоговение. И всё же увлеченность не до конца затмила её разум. Она не может не повторить вопроса:

— Тётушка Ивена… разве это не ведьмовство?

Та качает головой.

— Ты многое знаешь, милая. Разве тебе не рассказывали, что ведьмы используют силы Смертной Яви?

— Конечно.

— Ведьмы приводят в мир смерть, и используют её эхо для изменений. Потому что нет эха сильнее, чем эхо смерти. Теперь ты понимаешь?

— Да. Кажется, да. Это не ведьмовство, потому что используются только силы жизни. Но…

Ивена величественно кивает.

— Спрашивай, — одобряет она. — Хорошая ученица должна задавать много вопросов.

Впервые нравоучения тётушки приходятся Геллене по душе. Она смотрит на Ивену с искренней улыбкой.

— Но как они используются? Где взять силы, чтобы… изменять Сон Жизни? Некромантиссы поддерживают Деву своими песнями, они могут петь разные Сны — Сны Земли, Сны Воды… А здесь?

— Где взять силы, чтобы изменять Сон Жизни? — медленно повторяет Ивена и смотрит на ученицу с лукавцей. — А ты не догадываешься?

Геллена приоткрывает рот.

— Нет.

— В собственной душе, дорогая. В глубине сердца. И самую великую силу даёт любовь… Скажи мне честно, ты любила уже?

От неожиданности Геллена хватает ртом воздух. Алая краска заливает её уши, щёки и шею. Девушка опускает глаза и впивается пальцами в край стола.

— Нет, — робко отвечает она.

— Тебе почти четырнадцать, — ласково говорит тётушка. — Сказочные героини в твоём возрасте уже шли под венец. Но мы не в сказке… Гелле, ты сразу подумала о женихах, но почему?

Пунцовый румянец покрывает даже грудь Геллены. Она совсем онемела от стыда и не может ответить. Ивена мягко смеётся.

— Не смущайся так. Есть любови и кроме супружеской, и силы их ничуть не меньше. Любовь родителей к детям. Любовь детей к родителям… Взаимная любовь матери и ребёнка — это огромная мощь. Подумай о Деве Сновидений: мир, в котором мы живём — её дитя… Если ты хочешь начать учиться, первое, что ты должна сделать — найти эту силу внутри себя.

Геллена молчит.

— Подумай о своей матери, — советует Ивена. — О своей настоящей матери. Позови её.

Геллена мнётся.

— Но…

— Нет, не о Лореасе! — настойчиво говорит Ивена. — Лореаса добра к тебе, но она не твоя мать.

— Тётушка…

— Она даже не человек!

— Но… может быть, можно… любовь к отцу…

— Нет! — восклицает Ивена. — Нужна та, кто выносила тебя, вырастила в своём теле, вскормила своим молоком!

Лицо Геллены мучительно искажается. Она тихо произносит:

— Но я… почти не помню свою маму…

— Неправда, — уверенно отвечает Ивена. — Эти воспоминания скрыты под пологом лет, но они живы. Ты можешь вызвать их.

— Я…

— Гелле, ты хочешь учиться?

— Да! Но…

— Никаких «но», — жёстко говорит Ивена.

Глаза её сверкают, тело напряжено. Геллена не поднимает на неё взгляда и не видит, как упруго, точно хищница, тётушка подалась к ней. Не видит, как она склонилась над тазом с водой и как пальцы её вычерчивают на воде странные знаки. Не видит, как отзывается ей вода: приподнимается вслед за пальцами Ивены, будто вязкое тесто, тяжело колышется и бурлит.

— Никаких «но». Или ты хочешь учиться, или нет.

Внезапно выражение её лица меняется: теперь Ивена смотрит ласково, тепло, ободряюще. Голос её смягчается и звучит как нежное кошачье мурлыканье:

— Гелле, что с тобой? Я всего лишь попросила тебя подумать о маме. Тебе так больно думать о ней? На самом деле ты тосковала по ней все эти годы и обманывала себя, думая, что мачеха заменила тебе её… О, это очень больно понимать. Я сочувствую тебе… Как звали твою настоящую маму?

Геллена глубоко вздыхает.

— Тиена.

— Тиена… Она покинула тебя, да? Отправилась в Явь и оставила тебя одну?

— Тётушка, — почти со слезами начинает Геллена, — я не хочу…

Ивена уже не обращает внимания на слова девушки. Вода в тазу перед ними меняет цвет и закипает холодным кипением.

— Тогда ты тем более должна поговорить с ней, — твёрдо говорит она. — Вызвать её… образ из глубины своего сердца. И поговорить с ней… с той, кого ты помнишь.

Голос Ивены горяч и сладок, как свежая карамель. Она охвачена вдохновением. Она почти выпевает слова. Веки её полуприкрыты. Пальцы касаются поверхности воды в тазу.

Вода стала чёрной и ледяной.

Здесь, в тихой кухоньке старого дома, дышат мраком воды гиблых болот. Сердце Королевского Леса бьётся всё громче. Войди сейчас умеющий видеть — поклялся бы, что старым, потёртым тазом только что зачерпнули воду из-под самых Стен Кошмара.

Глаза Ивены такие же чёрные и ледяные.

— Тебе нужно помириться с ней, Гелле, — тихо и нежно произносит она, — и сказать, как сильно ты её любишь…

Геллена медленно открывает глаза.

Она дома.

Здесь темно и тихо. Кто-то погасил Сон Огня в кованых фонариках, да и сами фонарики зачем-то унесли. Зачем? Они всегда стояли на окнах, сколько Геллена помнит… Камин холоден и полон золы. Занавески давно пора постирать, а ковры выбить. Как странно. В доме было чисто, когда Геллена уходила в гости к тётушке… Она осторожно ступает по скрипучим половицам.

По спине сбегают мурашки.

В их доме нет скрипучих половиц. Нет рассохшегося или гнилого дерева, нет жучков-древоточцев. Со всем этим легче лёгкого справиться некромантиссам, умеющим петь Сон Растений.

Что-то случилось?

Геллена ускоряет шаг. В коридоре светлее: в окна сияет луна. Откуда луна? Только что был день, время послеобеденное… Выйдя в пятно бледного света, Геллена останавливается как вкопанная. Вытянув руки, она потрясённо оглядывает себя. Что с ней? Почему она одета в такое тряпьё?! Её платье годится только для того, чтобы снять его и помыть им пол. Ещё и грязное к тому же, как будто им уже мыли…

Темнота скрадывает нечистоту, пыль и запустение, но их нельзя не заметить. С домом что-то случилось. Её дом стал другим. Всё здесь блёклое и затхлое, старое и заплесневелое. Как будто ушли жизнь и радость. Ушло колдовство, к которому так привыкла Геллена.

По коридору навстречу ей медленно идёт Лореана. Геллена с надеждой подаётся к сестре, но та не замечает её и проходит мимо, больно задев плечом.

Геллене становится по-настоящему страшно. Что происходит?! Она оборачивается, смотрит Лореане вслед. Жуткий холод схватывает её, будто чьи-то костлявые лапы. Лореана похожа на призрак. На злой и тоскующий призрак чёрного леса. Геллена готова закричать, зарыдать в голос — но у неё нет голоса. Она открывает рот и не может издать ни звука.

Она дрожит.

Но её сердце не бьётся.

Ей кажется, что она не дышит.

Ужас, охвативший Геллену, не сравним ни с чем. Она сжимает руки на груди и крепко зажмуривается. «Это только сон, — думает она. — Мне приснился кошмар. Я сейчас проснусь». Но пробуждение не приходит.

— Не может быть, — беззвучно говорит Геллена. Её колотит дрожь. — Этого не может быть. Мама спасёт меня. Мама, где же ты?..

В этот миг она думает только о Лореасе: об огромных, непостижимых силах колдовства некромантиссы, о той, кто некогда пыталась стать вровень с самой Девой Сновидений. Лореаса может справиться с любым кошмаром. Она почувствует, что дочери плохо. Она разбудит её. Она может войти в её кошмар и увести из него за руку.

Но Лореаса не приходит.

Вместо этого Геллена слышит тихий, очень тихий печальный зов:

— Гелле…

Она резко оборачивается.

У дверей в тени, там, куда не падают лунные лучи, стоит её мать.

Геллена узнаёт её мгновенно, словно никогда не забывала. Это её мать. У неё доброе круглое лицо и округлые мягкие руки под закатанными рукавами, на ней голубое платье и белый фартук, и вязаные гетры — Геллена вмиг вспоминает, что мать её так же любила вязать, как мачеха, и тоже много вязала для дочки. На голове у матери белый чепец, а из-под него просыпаются, будто колосья пшеницы из плохо завязанного снопа, золотые волосы — их Геллена унаследовала от матери, как и серые глаза, и чистую кожу, и светлый, влекущий облик. Красота её почти колдовская, но иная, чем красота некромантисс, дочерей чёрного леса: это тихое и глубокое очарование смертных женщин, рождённых солнечным днём. Творение Девы Сновидений, душа которой ещё не омрачена…

Мать протягивает дочери руки и улыбается.

Насколько хмур и лишён волшебства старый знакомый дом, настолько же исполнена волшебства фигура Тиены. Она кажется единственно настоящей здесь. Словно бы стены дома сотканы из плесени и паутины, словно бы это не дом, а тёмная грёза, а за Гелленой, потерявшейся в страшном сне, пришла мама…

— Мама! — вскрикивает она и кидается к ней.

Тёплые, излучающие свет руки обнимают её.

— Моя дочка, — шепчет Тиена, и дочь узнаёт тот голос, что пел ей колыбельные песни, тот голос, что разговаривал с ней, когда она ещё не покинула родную утробу. — Милая моя дочка…

— Мама, — повторяет Геллена, радуясь, что голос вернулся к ней. Вместе с немотой ушли и другие пугающие иллюзии: Геллена вновь чувствует биение своего сердца, она вновь дышит, она жива!

В памяти всплывает образ Ивены и её слова.

Уткнувшись лицом в материнское плечо, Геллена понемногу приходит в себя. Мама гладит её по голове. «Какой я стала высокой», — думает Геллена. Они с мамой одного роста. «Как хорошо…» — мысли проносятся легко, будто летние облака. Геллена не открывает глаз: слышит вкусный запах свежего хлеба от платья мамы, чувствует её нежные прикосновения. Когда мама прерывисто вздыхает, сердце Геллены отзывается её печали, пропуская удар.

Наконец успокоившись, Геллена поднимает голову.

Она всё помнит и всё понимает. Правда печалит её, но Геллена не боится взглянуть правде в глаза.

Мама вовсе не воскресла. Та, кто обнимает сейчас Геллену — лишь образ, рождённый её собственной памятью и любовью, образ, хранящийся в её сердце. Тётушка Ивена сказала, что для обретения настоящих сил нужно быть до конца честной с собой. Геллена должна признать: она обижена из-за того, что мама бросила её, отправившись в Явь. А признав это, надо простить маму, помириться с ней и сказать ей, как же в действительности ты её любишь…

Геллена думает, что это будет легко. Ведь именно это она и чувствует.

Держа маму за руки, она немного отстраняется и находит её взгляд. Мама смотрит ей в глаза, чуть склонив голову набок: она любуется своей дочерью, такой красивой и взрослой, не по возрасту мудрой…

— Мама, — полушёпотом говорит Геллена, — я обиделась на тебя. Ты меня бросила совсем маленькую.

— Мне так жаль… — беззвучно движутся губы Тиены, на лице её грусть.

— Но я прощаю тебя! Я так скучала по тебе, так плакала. Я понимаю, что ты не могла иначе. Давай помиримся, мама.

— Конечно, милая. Я люблю тебя.

Геллена улыбается во весь рот. Она счастлива, и счастье будто приподнимает её над полом. Всё получилось! Она рада не только тому, что увидела маму будто живую, не только тому, что смогла перемолвиться с ней словом. Она чувствует, что обрела нечто очень важное и большое — обрела и никогда больше не потеряет. Ей удалось то, к чему она стремилась: она, как говорила тётушка Ивена, восстановила глубочайшую душевную и сердечную связь, прикоснулась к сокровищу дочерней любви и, значит, обрела силы, способные изменять мир.

Окрылённая, Геллена не замечает, как глаза её матери загораются странным огнём. Улыбка Тиены становится напряжённой и вместе вкрадчивой. Резче и заметней ложатся на её лицо тени. Тиена подаётся вперёд. Огромная болезненная надежда горит и бьётся в ней, просвечивает сквозь бледную кожу, будто пламя сквозь бумагу фонарика. Очень нежно, очень светло мать спрашивает:

— А ты? Любишь ли ты меня, дочка?

— Я очень люблю тебя!

Тиена смотрит на дочь с блаженной улыбкой.

Руки их размыкаются…

Геллена просыпается до того, как черты её матери расплавятся и стекут вниз, обнажая скалящийся голый череп.

Дом окончательно превращается в стылую тень, и ветер разносит его прах в чёрной бездне. Некоторое время в бессветной пустоте ещё виден скелет в обрывках гниющей голубой ткани, но он быстро рассыпается, и тоскующий призрак исчезает с горестным воплем.

Геллена просыпается в другой сон.

Она спит, сидя за столом, уронив голову на руки. Золотые волосы рассыпались, скрывая лицо. Геллена неспокойна — постанывает, вздрагивает, что-то невнятно лепечет сквозь сон, и тогда костистая длиннопалая рука тётушки протягивается к ней, касается её затылка и оглаживает вьющиеся кудри. Изредка тётушка осторожно пододвигает Геллену сбоку, чтобы та не упала со стула.

Ивена стоит над ней, как кошмарный страж: она смертельно бледна, щёки запали, под серой кожей шеи видны все жилы и хрящи, а ввалившиеся глаза чернее мёртвой воды. Но она улыбается. Она очень довольна.

— Нет, — насмешливо говорит она кому-то незримому. — Этого достаточно.

Её потусторонний собеседник отвечает ей.

Он отражается в её глазах, в мёртвых глазах ведьмы, и никто не хотел бы увидеть этого отражения.

— Ты хочешь слишком многого, — говорит Ивена. — Она не даст вам второго дара любви. Она умрёт.

Лишь ведьма слышит, что он говорит ей. Но с каждым словом в доме становится холоднее. На поверхности воды в тазу плавают серые льдинки.

Наконец Ивена разражается хохотом.

Геллена ахает и всхлипывает во сне, покачивается на стуле, и тётушка придерживает её за шею узловатыми пальцами. Ногти ведьмы почернели, отвердели и выгибаются, как когти.

— Лореаса! — восклицает она. — Лореаса, как же это я забыла. Ты хотел бы уморить родную дочь некромантиссы, но не можешь, и, значит, умрёт её любимая падчерица. Лореаса! Я вижу, даже её имя причиняет тебе боль. Я запомню это и использую, не сомневайся. Но я, пожалуй, согласна на сделку. Ты, конечно, понимаешь, что это будет очень дорого тебе стоить? О да. Возможно, в качестве подарка, я изгоню её обратно из города в лес. Тогда ты сможешь пожрать город. Но я потребую многого в уплату!

Чёрные глаза её блестят, а губы приоткрывают в улыбке пеньки разрушенных, гнилых зубов. Она выслушивает ответ.

— Что же! — говорит она. — Её сердце открыто и свободно, а душа чиста. Показывай ей свои любимые видения, она поверит. Волшебный бал, о! мой прекрасный принц. Не забудь, она не должна уйти из дворца до полуночи!

И Ивена снова смеётся.

Напоследок она ещё раз произносит, вытянув в его сторону когтистую лапу: «Лореаса!» Имя вылетает из её уст, как ядро из пушечного жерла и, судя по довольному виду ведьмы, производит похожие разрушения.

5

В дом их пришла беда.

Тихо-тихо ходят некромантиссы по молчаливым живым половицам, чтобы не потревожить беду — пылающую в жару, с обмётанным ртом, всю покрытую мелкой розовой сыпью. Дважды в день приходится менять простыни, пропитанные зловонным потом. Воспалились суставы, и любое неосторожное движение заставляет её плакать от боли. Она просит пить, но каждый глоток для неё — пытка: горло раздирает ангина. Из-за этого она почти не ест и с каждым днём слабеет. Прекратилась хотя бы рвота, приступы которой каждый раз заканчивались обмороками, но облегчение было недолгим. Если и была надежда на скорое выздоровление, то угасла.

Геллена больна.

Сейчас она спит — бледная, измождённая, похожая на маленькую старушку. Очередь Лореаны петь над ней. Сутки в этом доме больше не делятся на день и ночь, утро и вечер, они строго поделены на три равные части — трое колдуний подхватывают друг за другом Сон Крови, делая всё, что в их силах.

В их силах немногое.

Приглашённый городской доктор не смог сказать, что это — корь ли, скарлатина ли, иная, редкая лихорадка? Осматривая больную, с каждой минутой он становился всё печальней и строже. Возможно, иным родителям он честно сказал бы: «Готовьтесь к худшему», — но перед ним стояли некромантиссы, и он счёл за лучшее промолчать.

Лореаса прочла эту мысль в его глазах. «Мы одинаково верим друг в друга, — подумалось ей тогда, — и одинаково беспомощны». Однако доктор сделал всё, что было в его силах. Он установил распорядок дня, прописал лекарства и предупредил, что больной придётся нелегко. Возможны осложнения.

Кодор, не теряя ни минуты, отправился в аптеку. Лореаса провожала доктора. Уже стоя в дверях, он вдруг открыто встретил её взгляд, тёмный и хмурый — и покачал головой.

— По крайней мере, — вслух ответила Лореаса, — это честно.

Потом она поднялась в спальню дочери, села на край кровати и запела Сон Крови.

…Замирает дом, настороженный и испуганный, но всё ещё хранящий надежду. Кодора нет, он ушёл на заседание городского совета, в ратушу. Ада спит, но скоро проснётся. Анна наверху тихо поёт для сестры дивный, страшный, огненный Сон Крови, утоляя её боль, делясь с ней силой, и дом отзывается её песне. С каждым днём могущественнее песня Анны, само сердце мира бьётся в ней; кажется, ещё немного, и песня её достигнет слуха Величайшей Любви, а Лореана, первая из многих, поравняется с Девами Сновидений.

Но не излечить Геллену этой песней. Перед её болезнью Сон Крови бессилен.

Проходя по безгласным, пыльным, будто покрытым патиной древности коридорам, Лореаса думает о том, какими разными выросли её старшие дочери — и какими похожими. Только Лореана сначала сострадает, потом действует, а Лореада сначала действует, потом сострадает…

Вечереет. Скоро нужно сменить Анну на посту сиделки… Лореаса чувствует себя измотанной и слабой. Прикрыв дверь спальни, она ложится в постель в надежде подремать немного.

«Странная, загадочная хворь, — думает она. — Что же это такое?..»

Сон нейдёт.

Мешает эхо. Оно слышно одной только некромантиссе, но Лореасе чудится, что оно сотрясает стены. Это эхо безмерного страдания младшей дочери и эхо неукротимой волшебной мощи старшей.

На грани сна Лореаса продолжает размышлять.

Когда она впервые запела Сон Крови, Геллена вскоре перестала метаться в постели и забылась дремотой. Боль отпустила её, и жар немного спал… с тех пор только песня поддерживает её. Выписанные доктором лекарства оказались бесполезней воды. На всякий случай родные следят, чтобы Геллена принимала их по часам. «Возможно, — с надеждой говорит Лореана, — они подействуют спустя какое-то время». Она и сама в это не верит. Голоса лекарств не слышны ни в теле больной сестрёнки, ни в теле болезни.

Если у этой болезни есть тело, если оно есть… Дни напролёт Лореаса думала о странной хвори, когда пела и когда отправлялась отдыхать. Это не корь, не скарлатина, не инфлюэнца, и уж подавно не что-то более грозное. С любой известной людям болезнью некромантиссы давно бы отыскали общий язык. Некогда Лореаса, спасая любимого мужчину и осаждённый город, говорила с холерой — и не нашла в том ничего особенно трудного. Она уверена, что смогла бы совладать и с чумой.

Но сейчас перед ними не чума и не чёрная оспа. Эти губительные, всепожирающие и безжалостные существа всё же — живые. Они рождёны живым воздухом и землёй.

С каждым мгновением ясней и страшней открывается Лореасе истина.

Перед ними мёртвая порча.

Впервые предположив это, она испугалась. Она ещё не говорила об этом дочерям. Но, кажется, Анна и Ада догадались сами. Лореаса слышит это в напевах и модуляциях их Снов Крови. Множество иных Снов приводят в них сёстры — Сны Огня, и Воздуха, и Воды. Они быстро поняли, что с мёртвой порчей невозможно бороться, и вместо этого пытаются побудить Геллену к жизни. И они терпят неудачу за неудачей, потому что слишком силён враг. «Неподходящее слово, — думает Лореаса, паря в пустоте долгой бессонницы. — Это не враг, и он не силён. Это бездна, глотающая все силы. Её невозможно заполнить, через неё нельзя навести мосты. Она вберёт в себя всё и останется жаждущей. Но откуда она пришла? Такие провалы разламывают сам Сон Жизни. Они не возникают беспричинно».

Много раз Лореаса пыталась дознаться, что же произошло. С того самого часа, когда она впервые заподозрила в болезни Геллены мёртвую порчу, она не успокаивалась. Девочка часто бывала в гостях у подруг, но семьи их много поколений жили в городе, были на виду и имели прекрасную репутацию. Подозрительным показалось некромантиссе лишь то, что незадолго до болезни Геллена заснула в гостях. Быть может, тот сон стал роковым для неё? Но Геллена ничего не помнила. Лореаса входила в её сны и тоже ничего не нашла там.

Что-то было стёрто из памяти Геллены? Что-то в ней ныне скрыто чёрной завесой, чернее болотных вод, над которыми стоял лесной дом Лореасы?

Мёртвую порчу можно подхватить, лишь прикоснувшись к Стенам Кошмара. Сами Стены скрыты в непроходимых лесах, подступы к ним охраняются некромантиссами и Королевскими Лесничими. Но каждый демон, прорвавшийся через кордоны, и каждая ведьма, продавшая душу за власть над миром, носит в себе её частицу…

«Призраки должны это знать», — думает Лореаса.

Призраки.

Значит, нужно отправиться к ним.

«Дева Сновидений, помоги мне! — безмолвно шепчет Лореаса. — Помоги мне и моей дочери…»

С этой мыслью некромантисса засыпает.

Проснувшись через час, она чувствует себя не столько освежённой, сколько полной решимости.

За окнами темно. Лореаса спускается в гостиную. Кодор уже дома, а Лореада успела приготовить ужин. Оба они, отец и дочь, печальны. Они даже не поднимают на неё глаз.

— Что-то случилось? — спрашивает Лореаса.

Кодор молча качает головой.

Он вернулся с дурными вестями.

Лореаса выслушивает его, присев за стол. Ада накладывает рагу ей в тарелку, но мать даже не прикасается к еде.

…По городу бродят слухи. Поговаривают, что лесная колдунья, обременённая взрослыми дочерьми, возненавидела свою падчерицу, чистую, добрую девушку, и хочет сжить её со свету. Именно она наложила на Геллену гибельные чары, отравила её, измучила неизлечимой болезнью.

Слыша это, Лореаса закусывает губу. Сердце её обрывается. Она вновь чувствует себя обессиленной. Бледный Кодор смотрит на неё виновато, разводит руками. Он сам потрясён. Он пытался переубедить отцов города, своих давних друзей и братьев по оружию; он напоминал им, сколь велики заслуги Лореасы, что она не просто так получила ленту почётной горожанки, что многие обязаны ей собственными жизнями и жизнями своих детей…

— Они словно оглохли, — тихо говорит Кодор. В его голосе нет даже досады, одна глухая тоска. — Все они… Неужто это старость, Лоре? Я же помню, какими они были. Смелыми. Разумными. Мы вместе прошли огонь и воду. Они не боялись ни Дев, ни демонов, а теперь они мнительны и суеверны, верят в чох и вороний грай. Это старость? Неужто и я — такой же?

Поднявшись, Лореаса обходит стол. Кодор встаёт ей навстречу. Он встревожен и растерян. Некромантисса обнимает мужа и прижимается лицом к его плечу.

— Нет, милый, — отвечает она. — Ты никогда не станешь таким.

Но сейчас и она чувствует себя очень старой.

Всегдашняя отчуждённость сослужила им плохую службу. Некромантиссы избегали навязывать своё общество, видя, что горожанам неуютно в их присутствии. Много лет они оставались загадочными гостьями, чья истинная сила и намерения неизвестны. Лореаса не видела в этом дурного. Главное, что Геллена была общей любимицей: так ей казалось. Лореаса думала, что Геллена сможет примирить город с их семьей, сделать их частью людской жизни. Ведь Анделаре удалось стать близкой людям, почему же это невозможно для Лореасы и её дочерей? Не нужно торопиться: так она думала…

И вот как всё обернулось.

— Но кто, — говорит Кодор, — кто всё это придумал?

Придумал?

Лореаса вздрагивает.

Сказать по чести, она всегда полагала, что любые ужасы люди способны придумать сами. Но что, если Кодор прав? Кто-то принёс в город мёртвую порчу. Глупо ждать, что порождение Вечного зла ограничится каком-нибудь одним злодеянием.

— Я давно ничего не слышал о своём ученике, — задумчиво говорит Кодор. — Айдар отличный парень, добрый и храбрый, на него можно положиться. Но не случилось ли с ним чего?

Лореаса коротко выдыхает, глядя в сторону.

— Разузнай о нём, — говорит она. — А я… мне тоже нужно кое о чём разузнать, Кодор.

Ада понимает мать без слов. Лореаса выходит на кухню, и дочь следует за ней. Она сама закрывает дверь, не дожидаясь просьбы. Прислонившись спиной к дверце шкафа, скрестив на груди руки, Лореаса задумчиво смотрит в заоконную тьму. Они не зажигают свеч, потому что некромантиссы видят в темноте.

Холодна нынешняя ночь, холодна и черна, как болотные воды…

— Мама? — наконец, начинает Лореада.

Лореаса медлит. Вторая сестра-близнец наверху, в спальне, всё ещё поёт, и мать прислушивается к её песне.

Потом она говорит:

— У людей почти нет болезней, которые передаются некромантиссам.

— Поэтому мы не можем заразиться, — кивает Ада.

— И поэтому из нас не самые лучшие целительницы, — хмуро замечает Лореаса. — Мы не знаем языка болезней. Но, конечно, если очень нужно, можно разобраться во всём.

Ада озадаченно молчит.

— Что ты хочешь сказать, мама? — наконец спрашивает она.

— Я очень долго пыталась. Но я не могу услышать речь этой болезни. Как будто у неё нет языка.

Лореада спокойна. Её не так легко напугать.

— Объясни-ка подробней, — строго говорит она.

Медленно Лореаса проходит к плите и садится возле неё на стул. Отодвигает вьюшку и выдыхает единственный тихий звук. Над золой и углями с радостным треском поднимается яркий, ласковый Сон Огня.

— Почти всякая болезнь — живое существо, — говорит некромантисса, глядя в огонь. — Как жучок-древоточец, поселившийся в дереве. Можно услышать её, узнать, откуда она пришла и чего хочет, а потом выгнать. Но болезнь Геллены… я боюсь произнести это вслух, Ада. И я всё ещё надеюсь, что просто ошиблась.

Брови Лореады сдвигаются.

— Эта болезнь, — уточняет она, — существо неживое?

Лореаса закрывает глаза.

— Нет. Это не существо вовсе. Это мёртвая порча, Ада. И кто-то её принёс…

— Но почему Гелле?! За что — ей? — в голосе Ады звенит гнев. — И как…

— Я всё это узнаю, Ада.

Дочь замолкает.

— Я всё узнаю, — повторяет некромантисса, не открывая глаз. — Но какое-то время вам придётся обходиться без меня. Вы справитесь?

Лореада усмехается.

— Ты могла и не спрашивать.

Лореаса встаёт, улыбаясь. Ничего другого она не ждала от своей дочери и ученицы. Не нужно больше ничего объяснять. Ада позаботится обо всём. А Кодор… что же, он знает, на ком женат.

И некромантисса коротко вздыхает.

Под пристальным взглядом дочери Лореаса медленно тонет, опускаясь прямо сквозь пол, словно дерево превратилось в зыбучий песок. Тело её гнётся так, как не гнутся людские тела, волосы вздымаются тёмной волной, и иллюзорная седина на них превращается в паутину. Сотни пауков разбегаются по полу от плывуна, в котором исчезает колдунья. Ночные бабочки бьются в стекло.

Лореаса отправляется домой.

К брошенному дому на берегу чёрных болот летит она птицей, течёт рекой, змеится в земле тонким корнем. Вот уже позади город, мелькнули и минули вспаханные поля и исхоженные дороги, исчезает вдали дым человеческого жилья. Приближается Королевский Лес.

Лес полон жизни. Он пышет зелёной силой. Немного сыщется охотников настолько смелых, чтобы бродить здесь, разве только Лесничий поднимет лук, добывая себе пропитание, и звери сами определяют свою численность. Множество малых колдовских созданий обитает в Лесу. Они привычны, как дождь и весеннее цветение, и редко кто задумается над тем, как удивительна по сути своей их природа. Все лешие, болотницы, ночные огни и другие волшебные обитатели Леса — бывшие человеческие души. Злой судьбой предопределено было им стать тоскующими призраками. Но как бы ни были тяжелы наложенные на них проклятья, как бы ни были эти люди при жизни несчастны, всё же добро не до конца выгорело в их сердцах. И потому они не попали во власть Стен Кошмара и не пришли в царство Короля мёртвых, а обрели благословение Девы и навеки стали частью её Сна Жизни — прекрасной частью.

Облачённая в зелёное платье живого мха, встаёт над высоким обрывом некромантисса. Величественна она, исходит от неё свет древней молодости, лучистая колдовская мощь наполняет воздух, воду и землю. Впервые за много лет Лореаса не сдерживает своих сил и не скрывает свой истинный облик. Блеск окружает её, и подобна она Деве Сновидений, поющей жизнь…

Чёрная вода застыла внизу. Поднимается блёклый туман.

Лореаса смотрит на воду.

Она медлит. Как давно она не была дома… Пусть дом этот мрачен и одинок, всё же она скучала по нему. Звери и духи приветствуют её. Долгие, долгие годы прошли, как не видели её здесь! Волки выходят из логовищ, чтобы справиться о здоровье её человеческой падчерицы. Тот волчонок, что подружился когда-то с Гелленой, стал теперь матёрым красавцем-вожаком. Вдовая лешачиха торопится поведать, что всё это время прибиралась в покинутом чёрном доме и даже как-то почистила черепа скелетам на крыше. «Добрая женщина», — посмеивается Лореаса. Изумрудные, лиловые, алые ящерки бегут к некромантиссе, чтобы прильнуть к её платью драгоценным поясом и браслетами, а блестящие серебряные жуки садятся на грудь и в волосы Лореасы, как броши и заколки.

Улыбнувшись, движением мысли с благодарностью отсылает их Лореаса. Не время украшаться. У неё есть дело, и дело это нерадостное…

Погодив ещё несколько минут, Лореаса смыкает веки.

И со следующим вздохом некромантисса падает вниз с обрыва, точно подрубленное дерево — прямо в гиблый холодный омут, туда, где нет ни моллюсков, ни рыб, к чёрным ключам, к могильной тине, к самым Стенам Кошмара.

Тяжёлая вода без всплеска смыкается над ней.

Спустя безмерное время — секунды? Тысячелетия? — Лореаса медленно открывает глаза. Простерев руки как крылья, она парит в неведомых, бескрайних областях, заполненных серым туманом. Здесь нет ни верха, ни низа, ни света, ни тени. Нет цвета и объёма. Глаз различает контуры, но не в силах определить расстояние. Не то вдали, не то вблизи грезятся какие-то гигантские, странные фигуры, но чуть сместишь взгляд, и их уже нет.

Ничто не движется здесь, кроме иллюзий; но всё здесь — иллюзия.

Это Страна мёртвых.

Счастлив тот умерший, что проходит своей дорогой в неведомую Явь, не заметив этих безликих пустот. Разве только тень на миг омрачит его взор. Здесь обитель тоски, которую нельзя утолить, и голода, который не суждено насытить.

Лореаса видит призраков, мельтешащих в бездне.

Это тоскующие души: те, кто при жизни был страшно несчастен, а после неё не может ни уйти дальше, ни вернуться, ни успокоиться в горе и холоде, и жаждет толики тепла, малой толики тепла, лишь малой толики! Но не может её получить и не сможет никогда, потому что нет в нём органа, способного воспринять тепло…

Некромантисса вновь опускает веки, а когда поднимает их, серая муть перед ней уплотняется, сходясь в туманное подобие того обрыва, с которого Лореаса прыгнула в воду. Коротко усмехнувшись, она встаёт на иллюзорную землю.

И земля под её ногами становится настоящей.

Тотчас безумный стон тысяч призраков доносится до её ушей. Нечто подлинное, нечто прочное возникло в безвидности! Это причиняет призракам боль, но вместе с тем наслаждение. Пламя живого мира дарует им надежду согреться и утолить голод. Одной этой надежды достаточно, чтобы немного утешиться, а ведь она обещает больше, больше…

Пусть некогда Лореасе не хватило сил, вдохновения и отрешённости, чтобы запеть собственный Сон Жизни, но она — некромантисса. Она вся звучит им, великим Сном, вырывающим бытие у Смерти. Она — как струна, затронутая пальцами музыканта, как труба органа, переполненная воздухом. Среди чёрного, серого и белого цвета бездны она пылает зелёной весной и рыжей медью осенних трав, аквамарином морских пучин и жидким золотом мёда, лилово-серебряной шалью звёздного неба и алой сладостью плодов земных. Она поёт, как поют олени и осы, волны и ветви. О, какой же малости не хватило ей, чтобы войти в вечно светлый круг божественных Дев!..

— Идите ко мне, — говорит она призракам, как хозяйка цыплятам. — Я дам вам немного жизни.

— Идите ко мне!

Дрожат и колеблются перед ней горькие тени. Но они не могут сопротивляться влечению, единственному, что составляет сейчас их существо. Они тянутся к жизни, они жаждут бытия. Опасливо и робко они приближаются к Лореасе.

Некромантисса вспыхивает ярче. Изумрудные и золотые лучи пронизывают пространство. Страдальческий вой несётся по вьющимся тучам бесчисленных призраков, но боль им сладка, и она влечёт их, как вино влечёт выпивоху. Упиваясь болью, призраки льнут к некромантиссе. Она едва сдерживает омерзение, но не прогоняет их.

— Идите сюда, — велит Лореаса, — и расскажите о мёртвой порче!

— О… она… она… — доносится шёпот.

— Кто?

— Она кормила нас… кормила Короля мёртвых…

— Кто?!

— Она кормила нас её любовью, её теплом…

Глаза Лореасы сужаются. «Стало быть, — думает она, — речь о ведьме».

— Кто — она? — требует некромантисса. — Назовите её имя.

— О, какая вкусная! — стон доносится в ответ. — Какая сладкая… Гелле, Геллена-лена-лена…

Лореаса хмурится.

— Почему вы не оставили Геллену? Что связало вас с нею?

— Её след… — шепчут призраки. — Она кормила нас ею… а потом вынула её след на дорожке в саду…

— Что?

Волосы Лореасы встают дыбом.

— След невинной… — шепчут призраки, в их голосах восхищение, вожделение, мучительная мечта, — след невинной, живой, тёплой… он алмазный! Он хрустальный!.. он — сокровище!..

Лореаса молчит. Она до крови прокусила губу, и мириады призраков с воплями тянутся к алой капле — пусть эта кровь не человеческая, пусть она холодна как лёд, но это живая кровь.

— Что сталось со следом Геллены? — наконец спрашивает некромантисса.

— Нельзя забыть… — покорно плачут горькие души, — нельзя отказаться… Король, Король захватил сокровище! Хрустальный след достался Королю мёртвых. Король мёртвых придёт за своей невестой.

И лютая, чёрная ярость охватывает Лореасу, ярость ледяная, как гиблые болотные воды. Она наконец поняла, что случилось.

Желая подчинить себе бесплотные кошмары и тоскующих призраков Страны мёртвых, некая ведьма посулила им жертву. И долго, должно быть, подыскивала она столь богатую жертву, чтобы её принял сам Король мёртвых — самую сильную, самую весёлую, самую свободную, выросшую в любви и готовую дарить любовь…

«Геллена!..»

— Я не позволю, — шепчет Лореаса, — я не отдам мою дочь мертвецам и кошмарам.

И она выпрямляется. Все мышцы в её теле напряжены. Исходящий от неё свет становит пламенем, чистым и белым. Пламя обжигает призраков, рвёт и режет их, и они вопят от невыразимой муки, неспособные отказаться даже от такого тепла, неспособные умереть… Громовым голосом Лореаса приказывает:

— Назовите мне имя ведьмы!

6

Кодор давно уже не ездит в дозоры. Теперь он стар, он — отец семейства. Он давно подготовил себе преемника. Но должность Лесничего — пожизненная. Всякий знает, что Лесничие не боятся ни старости, ни увечья, ни колдовства. Даже на склоне лет Лесничий останется грозным воином. Кодор бился с воплощёнными кошмарами в Лесу и с вооружёнными людьми на городских стенах. И сейчас он спокоен.

Задумчивый, он шагает по узким улочкам и едва приметно улыбается своим мыслям. Мерно постукивает его тяжёлая трость. Что удивительного, если пожилой господин пользуется палкой? Некому знать в городе, что мышцы Лесничего крепки, как в юности, а внутри дубовой трости скрывается тонкий клинок. Да и сама трость — оружие: набалдашник её залит свинцом.

Тевер Лендал, начальник городской стражи, тоже стар и тоже — отец. Он помнит тот славный бой, когда осаждённые горожане пошли в контратаку, помнит, как опустился подвесной мост и как Королевский Лесничий первым помчался навстречу мечам врага. А ещё он помнит ночь, когда Лесничий привёл домой его детей — девятилетнего Юхана и его крохотную сестрёнку; Олана спала на руках у брата. Юхан рассказал, как очнулся посреди дремучего леса. Рядом были другие дети, знакомые и незнакомые, мальчики и девочки, бедные и богатые; все они лежали на мягкой траве под куполом звёздного неба, рядом стояла прекрасная госпожа, и она назвалась Лореасой… а никакого крысолова с дудкой не было, не было вовсе никогда.

Год назад Юхан женился. Нынче в доме начальника стражи уже плачет младенец.

Внук.

Поэтому Тевер не спрашивает Кодора ни о чём. Выслушав его просьбу, он только хмурит брови и закусывает седой ус. Подумав немного, он идёт к старшему конюху. Тот тоже обязан некромантиссе жизнью своих детей и тоже бился когда-то плечом к плечу с Королевским Лесничим.

Втроём они отправляются в конюшню. Молодой конюх прикорнул на сене. Его не будят. Старики запрягают в лёгкую коляску пару самых быстрых лошадей. Ухватывая поводья, Кодор печально усмехается: ещё лет десять назад он поскакал бы верхом, но теперь такие приключения уже не для его спины…

Ему нужно беречь силы — беречь для схватки, которая, возможно, станет для него последней. Но он не может сидеть смирно. Он Лесничий, и с ранней юности его долг — сражаться с воплощённым кошмаром.

Тевер и Экан, старший конюх, глядят на него сумрачно и твёрдо. Они понимают, и они верят. Никто не произносит ни слова.

Женщина по имени Ивена уехала из города совсем недавно. Она попросилась попутчицей на телегу селянина, и смирные усталые лошадки вряд ли успели увезти её далеко.

Кодор знает, что настигнет её. Чутьё старого воина ведёт его вперёд.

По следу ведьмы.

Быстро бегут свежие, сытые кони. Громыхают копыта по сухой пыльной земле. Алое солнце впереди опускается к зазубренному горизонту. Кромка Королевского Леса в его свете кажется чёрной и напоминает Лесничему стройные и страшные ряды вражеских пик.

Так оно и есть. Там, в Лесу, враг.

Кодор нахлёстывает коней и зычно гикает, привставая.

Перед тем, как отправиться в путь, он поднялся в спальню младшей дочери и долго смотрел на её измождённое, будто бы старческое лицо. Геллена спала. Его доченька теперь казалась старше, чем он сам… «О Дева, — думает отец, — за что ей такое? Почему она?! Это я виноват, во всём виноват, старый дурень. Доверил дело Айдару, а сам разлёгся на перинах, болтал в совете, спал с женой. Я предал долг Лесничего. Я должен искупить свою вину».

Всхрапывая, мчатся кони. Сотрясается на кочках коляска, и немеет больная спина Лесничего.

— Нет, — говорит Кодор вслух, говорит алому равнодушному солнцу и чёрному Лесу, — нет, не сейчас. Я должен убить ведьму. Она умрёт. А прочее — в воле Девы.

Он думает, что в воле Девы и судьба Айдара. Молодого Лесничего давно не видели в городе. Конечно, он мог забраться очень далеко в Лес. Кодор, бывало, месяцами не спал на кровати, выслеживая порченые волчьи стаи или обезумевших медведей. Разделаться с заражёнными зверями было, пожалуй, труднее, чем с настоящими воплощёнными кошмарами. Демоны сами набрасывались на Лесничего, а звери искали добычу слабее себя и бежали от охотников… Кодор думает, что нет среди людей непобедимых, и просит у Девы сил — для Айдара и для себя.

…Лореаса вернулась раньше, чем он ожидал. Не прошло и недели. Некромантисса была бледна. Целый час, всё время, пока она рассказывала о том, что узнала, Кодор держал жену за руки, но её пальцы так и не согрелись. Словно гиблая вода чёрных болот текла в её жилах, а не кровь, хотя бы и ледяная кровь некромантиссы.

И от слов её сердце Кодора леденело.

«Сам Король мёртвых принял жертву», — так сказала она. Король мёртвых взял жизнь и любовь девочки, и, по всей вероятности, уже за них расплатился. Ведьма дала ему залог. В его костлявых руках вынутый след Геллены, и потому рано или поздно он придёт за своей невестой.

— Что можно сделать с этим? — горячечно спросил её Кодор. — Нельзя же смириться. Это против всех законов мира, против воли Дев и Величайшей Любви…

Он запнулся, вскочил и с минуту мерил шагами гостиную.

Старшие дочери стояли у дверей, одинаково скрестив руки на груди: Лореана у дверей столовой, Лореада — у выхода в коридор. На их бескровных скулах играли желваки. Глянув на лица близнецов, Кодор вдруг испытал незнакомое прежде чувство. Судьба не дала ему сыновей. Он и не думал сетовать на это, ведь его дочери были лучшими в мире. Но в тот час он понял, что чувствует отец, видя своих сыновей вооружёнными и готовыми идти за ним в бой…

Он остановился и провёл рукой по лицу, собираясь с мыслями.

— Я могу собрать Лесничих, — сказал он. — Мы можем отправиться в Лес целым отрядом. Но будет ли от этого толк?

Лореаса встретила его взгляд.

— Нет, — почти беззвучно ответила она. — Вы не уничтожите ни Страну мёртвых, ни Стены Кошмара. Ничего не изменится.

— Но способ есть! Скажи мне, что способ есть!

— Он есть, — сказала Лореаса и низко опустила голову.

…Геллена должна умереть.

Она умрёт.

Год и один день некромантиссы продержат живую душу в умершем теле, предохраняя его от разложения. Спустя год и один день Король мёртвых обнаружит, что невеста не торопится в его объятия. Нет, он не откажется от своей жертвы. Но ему не останется ничего другого, кроме как покинуть свои владения и отправиться за Гелленой в мир людей.

Здесь, где полнозвучен и полновластен Сон Жизни, злой дух будет непрерывно терять силы, а на пороге дома Лесничего ему придётся поспорить за душу своей невесты с тремя могущественными колдуньями.

В этот день он должен потерпеть поражение.

Когда Король мёртвых отступит и побежит обратно к Стенам Кошмара, порча развеется. Геллена сможет вернуться к жизни. Она почти ни о чём не будет помнить, разве только о том, что тяжело болела. Полностью свободная от злых чар, она проживёт отмеренный ей срок жизни так, как благословит Дева.

«Да будет так и никак иначе», — думает Кодор.

Геллена умрёт.

…Но ведьма умрёт раньше.

Лес приближается. С опушки дует холодный ветер. Сгущаются сумерки. Красное, кровавое солнце заходит за горизонт. В его рассеянном свете всё кажется немного ненастоящим. Кони устали, их приходится подгонять всё чаще. Кодор не щадит их. Возможно, ему вообще не придётся возвращаться. «А если всё же придётся, — думает он, — то доберусь уж как-нибудь». Не останавливая коляску, он наклоняется вбок и читает в пыли остывшие следы копыт. Вот здесь лошади, запряжённые в тяжёлую телегу селянина, понесли. На высоких седых злаках возле дороги мелькнул тёмный след, похожий на след крови… «Должно быть, — приходит в голову Лесничему, — ведьма проголодалась». Это скверно, очень скверно. Если мерзкая тварь успела насытиться, драка будет суровой.

В нём нарастает беспокойство. Чутьё всё настойчивей твердит о том, что рядом Стены Кошмара. Тракт проходит по самой опушке Леса, здесь часто бывают путники, настоящие Стены в неделях пути отсюда — и это значит, что Лесничий чует зло, заключённое в ведьмином сердце.

Кодор собирает волю в кулак и отчаянно молится Деве: пусть вернёт ему молодость! Пусть хотя бы на полчаса вернутся к нему крепость мышц и острота чувств. Прошли годы с тех пор, как он в последний раз заносил меч над воплощённым кошмаром… Старые раны, застуженная спина, ослабевшее зрение — вот его самые грозные враги.

Вороная кобыла, левая в упряжке, визгливо, панически ржёт. Второй конёк из одолженных Лесничему, серый мерин, только помахивает головой. Кодор чувствует страх лошадей. Его чутьё всё ещё тоньше, чем чутьё животных… это ободряет.

Дорога круто забирает налево.

Миновав поворот, Лесничий видит вдали повозку.

В тот миг, когда Кодор настигает её, Ивена сидит на растерзанном трупе хозяина телеги. Его лошади стоят, низко опустив головы. Почуяв за собой хищника и кровь, они понесли и долго бежали так быстро, как могли, но выбились из сил и теперь согласны умереть. Ведьме не нужны жизни покорных животных, они не насытят её. Если она убьёт их, то лишь для развлечения…

Вороная кобыла вновь кричит от ужаса. Она тоже вот-вот понесёт.

Кодор натягивает поводья и, не теряя времени, выскакивает из коляски. Пристально глядя на ведьму, Королевский Лесничий медленно вытягивает из трости клинок.

Да, дело обернулось к худу… Но могло быть ещё хуже.

Кодор думает, что Ивена убила и съела селянина из-за того, что почуяла за собой погоню. За ней гнался Лесничий, она поняла, что жизнь её в серьёзной опасности. Пожранное человеческое сердце должно было дать ей силы драться или скрыться.

Но она ещё не до конца преобразилась.

Она уже больше похожа на гигантского стервятника, чем на человека, и всё же крылья пока не поднимут её в воздух. Над её плечами торчат уродливые отростки из обнажённых вздутых костей, покрытых её же чёрной кровью. Они слишком малы. Даже ещё не развернулись.

«Это хорошо, — думает Кодор, — она не сможет уйти. Но она будет драться отчаянно».

На тощей груди ведьмы трещат клочья синего платья. Сквозь прорехи пробиваются редкие перья. Руки и ноги уже полностью превратились в когтистые лапы. Завидев Лесничего, ведьма издаёт хриплый клёкот, полный насмешки — и страха.

Только лицо Ивены осталось неизменным. На чудовищном теле, изуродованном незавершившимся превращением, это лицо — самое страшное. В глаза Кодору смотрит глуповатая, скучная тётушка, хлопотунья и богомолка, сплетница и брюзга.

— А-а, дружочек, — выдыхает она, приподнимаясь. Несформировавшиеся крылья шевелятся. Кажется, за истекшие мгновения они стали больше. — Вот и ты…

«Нет времени, — понимает Кодор. — Ещё минута, и она встанет на крыло».

— Большая честь, — говорит Ивена, — встретить тестя самого Короля мёртвых…

Ей заметно трудно ворочать языком.

Кодор заносит меч, приближаясь к телеге. Он не отвечает. Не о чем говорить с ведьмами.

Ивена выставляет ему навстречу огромные чёрные когти. Лесничий знает, что под ними яд. Достаточно царапины, чтобы он начал слабеть.

Их всё ещё разделяет десяток шагов. Кодор поспел вовремя: ещё минута, и ему пришлось бы драться с летучей тварью. Ведьма готовится к прыжку. Она ударит когтями.

Он всё ещё слишком далеко, чтобы поразить её мечом, и не торопится приближаться.

— Как себя чувствует невеста? — глумится Ивена. — Она счастлива? Должно быть, не может дождаться встречи с женихом. Она будет королевой!

Чёрные глаза её пристально следят за руками Лесничего. Пока обе его руки сжимают рукоять меча. Но на боку Кодора, под курткой, спрятан метательный нож.

Это его шанс.

Когда Ивена отталкивается от борта телеги, чтобы прыгнуть, в мгновение ока Кодор выхватывает нож и швыряет навстречу.

Нож вонзается в брюхо.

Это не та рана, которая убьёт её, но ведьма вопит от боли и валится на дорогу. Удар страшных когтей проходит мимо цели.

Стремительно метнувшись вперёд, Лесничий перехватывает меч обеими руками и вонзает тонкое лезвие прямо в сердце Ивены.

…Он был достаточно сильным и быстрым, чтобы сделать это. Дева Сновидений и Величайшая Любовь ответили на его молитвы. Но на этот единственный рывок ушли все силы его старого тела.

Кодор не успевает отпрыгнуть.

Ведьма умирает не сразу. Бесконечно долго она вопит и воет, размахивая длинными лапами. На Кодоре нет кирасы, тяжёлый доспех измотал бы его ещё в пути, больная спина могла отказать прежде времени. Кожаная куртка разлетается в лоскуты. Когти снова и снова распахивают его тело. Алая кровь брызжет на лицо и грудь умирающей Ивены, поддерживая её и продлевая её агонию. Алая кровь смешивается с чёрной.

Лесничий падает.

Он теряет сознание ещё до того, как ведьму скрутит последняя судорога. В последний миг перед его взглядом мелькает лицо дочери — здоровой, юной и красивой, взволнованной и вдохновенной, поющей в церковном хоре… Кодор улыбается.

Благословен Лесничий, сражающийся с воплощённым кошмаром. Благословен отец, мстящий за дочь.

Дева Сновидений, пой ему славу.

Когда он приходит в себя, первое, что он видит — солнце, поднимающееся над лесом. Рассветное золото заливает Королевский Лес, и яркая зелень шумит, полная жизни. Лиственный шелест набегает и удаляется, словно шум волн. Птицы щебечут. Неподалёку фыркают лошади. Кодору тепло и мягко, грудь его полна радости, его раны исцелились, отдохнувшее тело вновь стало сильным. Он чувствует, как на глаза наворачиваются слёзы.

Он сделал это. Он прогнал ночь.

И где он теперь?

— Это Явь? — спрашивает он беззвучно. — Я умер?

— Нет, — тихо отвечает ему Лореаса.

Кодор приподнимается, оборачиваясь к ней. Высокие травы обступают их, загораживая от ветра. На земле — ковёр из хвощей и густого болотного мха, который вроде бы не должен расти в этих сухих местах… Плечи Кодора закутаны в шаль Лореасы, а ноги его греет пара маленьких мохнатых медвежат. Мать-медведица сидит чуть поодаль и внимательно смотрит на некромантиссу.

— Спасибо вам, — говорит ей Лореаса и кивает. Шумно выдохнув, медведица встаёт и уходит. Дети бегут за ней. Лесничий изумлённо смотрит им вслед.

Он понимает, что всю ночь жена держала его голову на своих коленях. Это Лореаса спасла его, примчавшись сквозь тьму и вернув его к жизни… Не говоря ни слова, Кодор крепко обнимает её, привлекая к себе, и целует — волосы, веки, губы. Кожа Лореасы — тёплая.

Некромантисса вздыхает и прижимается к мужу.

Так они сидят долго-долго.

Потом Лореаса откидывает голову и находит его взгляд.

— Ты всё-таки сделал это, — говорит она, — всё-таки сделал.

Голос её полон безмерного восхищения и глубокой нежности. Кодор улыбается. Зелёные глаза Лореасы лучатся, в них прыгают искры. На её волосах сидят бабочки, а высокая шея украшена живым полозом.

Кодор кидает взгляд через плечо.

Обе повозки стоят на дороге, запряжённые. Вороная кобылка бьёт копытом, остальные лошади дремлют. От ведьмы осталась груда костей, покрытых засохшей кровью, и несколько перьев. Плоть её, как и должно было случиться, истлела мгновенно, как только её сердце перестало биться.

Её больше нет. Сон Жизни стал чище на один воплощённый кошмар.

Кодор усмехается и встаёт. Лореаса поднимается следом.

Помедлив, он спрашивает:

— Как… Геллена?

И словно тень набегает, заслоняя ясное солнце. Смолкает рассветный лес. Кодор с ожиданием смотрит на жену. Рот некромантиссы печально сжимается. Тяжёлое беспокойство охватывает Лесничего. Он вспоминает, о чём шла речь вчера — и ему впервые за всё время становится страшно.

Лореаса покусывает губу. Она долго собирается с мыслями и выглядит нерешительной, но когда начинает речь, то в голосе её звучит несокрушимая властность. Её слова — приказ.

— Поезжай в дозор, Кодор, — говорит она. — Как можно дальше отсюда. Ты всё ещё Королевский Лесничий. Возвращайся через год и один день. Поверь мне. Тебе не нужно этого видеть.

7

Имя её под запретом.

У неё нет имени.

Она была принесена в жертву и обречена на смерть. Она заперта в склепе собственного тела, не мертвая и не живая. Её разум спит, она не испытывает желаний, лишена дара речи и не имеет собственной воли. Ныне она всего лишь прах земной, и лишь этим именем её дозволено называть.

Так будет год и один день.

О том, что случится на следующий день по истечении этого срока, некромантиссы предпочитают молчать. Им предстоит испытание, по сравнению с которым всё, что они изведали до сих пор — детские забавы и подколдовки. И это испытание невозможно даже вообразить.

Потому кажется: хуже, чем сейчас, быть не может.

Дом стал тёмен и мрачен. Чему удивляться: он превратился в гроб. В нём обитает мёртвое тело, сохраняемое колдовством. Мыши, черви и насекомые вьются вокруг него. Они зорко следят, не началось ли разложение, и обо всём рассказывают Лореасе.

С тех пор, как уехал Кодор, никто не навещает его семью. Люди предпочитают обходить их дом стороной. Некромантиссы довольны этим. Они и сами не показываются на свет. Лореана предполагает, что горожане теперь откровенно ненавидят их и рассказывают о них жуткие небылицы. Это не имеет значения, пока они не явились сюда с дрекольем и факелами. А они не явятся: для этого у них достаточно здравомыслия.

«Когда прах земной вернётся к нам, — говорит Лореаса, — и приедет Кодор, жизнь станет прежней. Люди забывчивы». Слыша это, Лореана с надеждой кивает, а Лореада мрачно усмехается, отводя глаза.

Как-то она признаётся: с каждым днём в ней крепнет уверенность, что мудрее всех была Мелинда, дочь Мериалы, дочери Мелузины, переселившаяся поглубже в Лес. Чем дальше от людей, тем лучше. Только отца и ту, которая ныне прах земной, любит Ада, а прочие люди один хуже другого.

Мать ничего не отвечает на это.

У них много забот. Непросто сохранять мертвеца готовым вернуться к жизни. Для этого недостаточно пения Снов. Пением можно поддерживать кровоток и работу лёгких, сберегать мышцы и кожу — но намного важнее сохранить мозг. Если мозг начнёт разрушаться, можно проститься с надеждой на новую встречу. Тогда придётся лелеять прах земной лишь для того, чтобы душа её по истечению года спокойно отправилась в Явь, а не стала тоскующим призраком…

Чтобы мозг оставался в целости, он должен работать.

Но разум мёртвой спит, пробудить его нельзя.

И это невыносимо. Это самое мучительное из испытаний: нужно постоянно заставлять прах земной выполнять какую-то работу, самую примитивную и монотонную, нужно придумывать всё новую и новую работу и следить, чтобы не мыслящая работница не повредила себе. Она может делать стежки, но не может сменить нитку в иголке. Она может возить по полу шваброй, но не в состоянии прополоскать тряпку. Если приказать ей вытереть пыль, она справится разве что с поверхностью стола — на каминной полке слишком много статуэток, а чтобы дотянуться до верха шкафа, нужно пододвинуть табурет…

При жизни… «Раньше, — неизменно поправляет Лореаса, — просто раньше». Достаточно того, что они видят своими глазами, не нужно ещё и вслух говорить о смерти. До того, как случилось несчастье, прах земной любила начищать медь и бронзу. Конечно, сразу понятно было, что нельзя давать ей в руки чистящие порошки. Но оказалось, что с медной лоханью и куском шерстяной ткани её тоже нельзя оставить. Она не понимает, когда нужно остановиться. Шерсть сначала протёрлась до дыр, потом вовсе распалась на пыль и кусочки ниток, а прах земной всё продолжала чистить медь… Она стёрла себе пальцы до мяса. Сон Крови помог восстановить плоть. Но от крика Лореаны, нашедшей прах земной в ту минуту, мороз подрал до костей…

Лореана тяжелее всего переживает их страшное дело. Мать и Лореада замкнулись в себе, став мрачными как грозовые тучи. Лореана плачет каждый вечер, осунулась и сама теперь похожа на тоскующий призрак.

Как-то она придумала заставить прах земной подрезать розы в саду. Отдала приказ и ушла. Вернувшись, она увидела, что розовый куст срезан до пенька, а прах, равнодушный ко всему, обрезает следующий куст — по одному листу, по веточке… «Я не могу на это смотреть!» — кричала Лореана, содрогаясь в рыданиях на груди сестры; она горевала вовсе не по розам… Лореада молча гладила её по голове.

Прах земной продолжала обрезать розы до первого снега. Каждую ночь непреклонный Сон Растений вновь заставлял цветочные кусты выбрасывать побеги и растить листья.

Когда наступила зима, и растения уснули, пришлось искать замену этому занятию. Несколько дней некромантиссы промучились с прежними способами. Выход нашла Лореаса. С минуту поглядев на то, как прах земной шьёт без нитки, она отправилась в кладовую. Вернувшись, она высыпала на пол в коридоре мешок сушёного гороха, мешок гречневой ядрицы и такой же — риса, в несколько движений перемешала их и велела праху перебрать крупы.

С тех пор они повторяли это каждый день.

Одна мысль поддерживает их: это закончится. Год кажется бесконечным, но каждый прожитый день неуклонно сокращает срок ожидания.

Почти ничего не случается. Дни сливаются в тоскливом однообразии. Некромантиссы почти бессмертны и потому привычны к уединению и однообразию — к бесконечному природному циклу, к бездействию, к круговороту жизни и смерти. Но здесь, в городском доме, всё им тягостно. Время растягивается и сжимается одновременно. Каждая секунда бесконечна, нельзя ускорить стрелки часов. Однажды Лореада замечает, что они начали считать время мешками крупы — вот прах земной снова закончила сортировать крупу, пора опять её перемешивать…

Лореаса перестаёт разговаривать вовсе.

В начале весны голуби доставляют вести от Кодора и от Анжевины. Кодор пишет, что нашёл Айдара — тот был тяжело ранен и отлёживался в доме лекаря на набережной, в портовом городе. К тому времени, когда появился Кодор, он уже встал на ноги. Вместе Лесничие, учитель и ученик, выследили в городе колдуна, который охотился за детьми из трущоб. Драка была суровой, но они справились. Он, Кодор, любит Лоре и всех своих дочек очень сильно.

Читая эти строки, Лореаса впервые за полгода улыбается.

Анжевина же говорит, что Лореаса взвалила на себя непомерную ношу, но та столь же благородна, сколь тяжела. Девы Сновидений даровали роду Анжевины способность заглядывать в будущее, и она видит в нём некое огромное добро. Она желает Лореасе, чтобы это добро открылось ей поскорее.

А потом к ним приходит единственный за год гость.

Вернее, гостья.

Это старая регентша из храма Девы Сновидений. Она звонит в колокольчик у ворот. Колокольчик словно охрип от долгого молчания. Лореаса спускается вниз и открывает калитку. Регентша смотрит на неё, строго поджав губы и склонив к плечу седую, как одуванчик, голову. Она похожа на большую белую сову. Лореаса напрягает память и произносит какие-то обычные слова — кажется: «Добрый день, вы что-то хотели?»

— Да, — говорит регентша. — Я хочу спросить: можно ли ждать, что в мой хор вернётся Геллена?

Лореаса на мгновение зажмуривается.

Когда она открывает глаза, то видит, что лицо старушки яснеет. Морщины её разглаживаются. Кажется, будто регентша готова улыбнуться. Она что-то поняла, мудрая женщина, и теперь смотрит на Лореасу с ободрением. Взгляд её отчего-то и впрямь придаёт Лореасе сил, хотя кто она и что она значит, эта маленькая старушка…

Снег сошёл не весь, но в саду уже пробивается первая зелень. Воробьи чирикают радостно: «Мы выжили, мы выжили, зима прошла!»

— Можно, — отвечает некромантисса. — Я очень надеюсь, что это случится.

Седая регентша покусывает губу, чуть щурясь. Она обута в зимние ботики, одета в тёплую серую юбку и розовый жакет, а кружевной воротник её блузки бел как сахар. Глядя на неё, Лореаса вдруг вспоминает, не разумом, но сердцем: мир живой и вечный. Зло уходит, а добро остаётся.

Она ждёт, что регентша скажет: «Благослови Дева», — но та просто говорит:

— Удачи вам.

Лореаса кивает. Она уже очень давно не разговаривала с людьми, отвыкла от этого, и на сегодня её запас слов весь вышел.

Но она думает, что им действительно, действительно понадобится удача.

Уже скоро.

День и час известен им с самого начала.

И всё равно это случается внезапно.

На небе ни облачка, но на дом и сад ложится тень. Солнце блёкнет и выцветает, небо кажется застиранной скатертью. Становится холодно, но не свежо. Ветра нет. Кажется, будто повсюду легла пыль — толстые пелены нетронутой серой пыли. Растения увядают и плесневеют. Вещи становятся старыми.

Замирает в ужасе дом, кряхтит и скрипит полами и лестницами. Шторы и покрывала начинают сыпаться гнилыми нитками. На меди темнеет патина. Потолок над камином на глазах покрывается чёрной гарью, и жирная грязь расползается по мебели и коврам.

Прах земной перестаёт возиться с крупой и встаёт.

Это первое за год движение, которое она сделала без приказа. И хотя причина его понятна, по спинам у видящих это всё равно сбегают мурашки.

Прах земной поворачивается к дверям.

Делает шаг.

Она часть этой наползающей мертвенности и принадлежит ей. Она просто должна вернуться домой. В свой настоящий дом, куда её не пускали так долго. Её возлюбленный наконец нашёл её. Он умоляет её вспомнить данные клятвы. В его руках блистает её маленький нежный след, отпечаток её изящной ножки, вынутый из песка. Он зовёт к себе, в свой дворец, где она — королева.

Королева мёртвых.

— Стой, — глухо приказывает Лореада.

Прах цепенеет.

Воля сестры всё ещё сильнее воли её мёртвого суженого. Но он зовёт. Зов его сладок и повелителен. И прах выгибается вперёд, запрокидывает голову и тянется навстречу гостю горлом и грудью, хотя ноги остаются прикованными к полу.

— Иди в гостиную, сядь в кресло и не двигайся.

Прах повинуется. Она двигается медленно, движения неестественны, изломаны: ноги подчиняются приказу, а уши и сердце слышат могучий зов.

По лестнице спускается Лореана. В дверях кладовой показывается мать.

Платья некромантисс словно горят в затхлости и темноте. Иллюзия рассеялась, и они вновь облачены не в расшитую ткань, а в живой мох, траву и цветы. Лица их бледны, бескровные губы сжаты. Они обмениваются долгими взглядами и несколько минут стоят неподвижно — до тех пор, пока из гостиной не доносится тихий, страшный, неживой стон.

Стон праха, который призывает в себя могила.

Собравшись у дверей, некромантиссы вновь медлят.

Зов крепнет.

Король приближается.

Обдумывая предстоящее сражение, Лореаса решила, что они не станут выходить ему навстречу, а дадут бой в дверях дома. Одержимый злой дух нерешителен, он будет медлить сколько сумеет и одновременно — терять силы. Можно ждать, пока с прахом земным не начнёт твориться что-либо неладное… Здесь познания Лореасы заканчивались, и она более не могла предсказывать. Она лишь предполагала, что прах не сможет долго противиться зову. Прах будет рваться к зовущему, рано или поздно мольба Короля станет сильнее приказа некромантиссы. И тогда придётся поторопить события.

Лореана начинает петь Сон Воздуха. Её чистое дыхание разгоняет удушливый сумрак. В мир возвращается цвет и блеск.

Лореада подхватывает, вплетая в песнь Сон Воды: движение и чистота, новая жизнь и утоление жажды.

Лореаса прикрывает глаза. Из груди её рвётся почти доплетённый Сон Сказок.

…Прах земной в гостиной стонет безостановочно, и плач её переходит в крик.

Потом — в вой.

Близится миг, когда Король осознает, что должен напасть немедля — или отступить навсегда. Надежда на то, что он уйдёт сам, мучительна и неистребима, но готовиться нужно к иному.

Песни Снов сплетаются и наступают, давят как ураганный ветер, наваливаются как горы. Лореаса поёт, не разжимая губ, сомкнув веки. Бесчисленные видения окружают её, сменяются и сияют, блещут как неведомые солнца, яркие и прекрасные, и ни в одном из них нет смерти.

Ещё немного. Ещё немного.

Ручка двери вздрагивает.

Лореаса напрягается и подаётся вперёд, как рысь перед рывком. Она — рысь, обороняющая своих котят. Она страшный враг и растерзает любого. Даже ценой собственной жизни…

За миг до того, как дверь упадёт с петель, мгновенно сгнив и обратившись в труху, Лореана кричит:

— Мама! Отойди! Я…

И в единый ускользающий миг та понимает, что это не каприз. Лореана знает, что делает. И Лореаса шарахается в сторону.

Лицом к лицу демона встречает её дочь.

…Он даже не страшен.

В нём нет ничего отвратительного для тех, кто жил в доме с костями на крыше и могилами под каждым углом. Он чист. Беспомощно протянуты белые кости рук, остатки плоти на них совершенно сухи. Лицо Короля — лицо призрака, а не черепа, полупрозрачная колеблющаяся маска, и маска эта выражает смирение, растерянность и мольбу.

Он пришёл не убивать. Он пришёл за тем, что уже мертво. Девушка обещана ему. Она дала ему дар любви, пока была жива, и теперь он хочет её. Дар не спас его, не позволил ни уйти в Явь, ни вернуться в Сон Жизни, но Король всё ещё надеется. Быть может, необходимо полное обладание душой девушки. Быть может, нужно воссоединиться с ней. Поглотить её.

Король просит.

Лишь отведя взгляд от провалов его глазниц, посмотрев чуть вкось, можно понять, что он такое на самом деле.

— Уходи, — приказывает Лореана.

Её голос — как удар раскалённого ветра. Демона отбрасывает назад, его облик начинает плавиться и растекаться. Вопль Короля соединяется с жутким криком праха земного. Он словно расплетается на плесень, рассыпается в пыль, прах, песок, умаляется, исчезает…

Голос Лореасы поднимается, перекрывая все прочие звуки. Сон Сказок — это почти Сон Жизни… Собрав все силы, Лореада присоединяется к матери.

Лореана молчит.

Пересиливая их напор, демон вновь приближается. Отчаяние распространяется от него, как мертвенный холод. Его существо соткано из горя и боли, из безмерного, бесконечного страдания и тянущей пустоты. Он хочет только одного — обещанного, выкупленного, принадлежащего ему по праву. Он жаждет избавления от вечных мук — и в этом ему отказывают.

Зов обретает ужасную силу.

В этой буре не слышны лёгкие шаги и слабый стук… Лореада в панике оглядывается: прах земной выходит из гостиной, шатаясь, ударяясь о косяки двери. Ноги не держат её. Прах падает и ползёт к возлюбленному на локтях.

— Стой!.. — растерянно приказывает Лореада, теряя мелодию своего Сна, и испуганно вскрикивает: — Мама!..

В этот миг Король бросается на неё.

Они падают — живая, окружённая тёплым зелёным сиянием некромантисса и Король мёртвых. Лореада кричит и захлёбывается криком. Голова её откидывается, тело выгибает судорога. На мгновение чудится, что сквозь её кожу видны кости черепа. Лореаса кидается к дочери, свет вздымается огненной волной, пляшут жгучие золотые смерчи, низвергаются водопады бриллиантов, обращаясь океанами, хребтами зелёных гор, облачными хороводами… Летят лепестки — лиловые, белые, розовые. Поют пчёлы над медоносными звёздами. Щебет мириад птиц поднимается, превращаясь в цветное мерцание. Надвигаются и проливаются грозы в венцах синих молний. Из пены прибоя поднимаются белые башни, чайки кричат над бешеным морем, среди неистовых ветров скользят величественные драконы, и как драгоценные камни сверкает их чешуя. Туман курится в бездонных ущельях. Величественные замки и города возвышаются среди лесов и лугов, скачут и ржут кони, промытые стёкла окон отражают рассвет, фонарщик гасит усталые фонари. По улицам проходят люди. Кошка скрадывает мышь. Растёт трава. Седая регентша в храме открывает ноты и начинает петь.

И слышится Звук.

Он один, огромный, как ствол векового дуба: от бездонных глубин он поднимается в неизмеримые выси. Он порождает всё и соединяет всё. Звук — единственное, что существует, и в то же время — самое малое из того, что есть на свете…

И нет ничего.

Тихо и жарко. Полуденное солнце заглядывает в двери. Ни ветерка.

Лореаса приподнимается со сдавленным стоном и стискивает руками виски — очень болит голова. Она неудачно упала и ударилась затылком. Нету сил ни на какой обезболивающий Сон. Даже на ноги встать нету сил.

Проморгавшись, она находит взглядом Лореаду и тотчас же, пересиливая боль и слабость, подползает к дочери. Прикладывает ухо к её груди и спустя минуту с прерывистым вздохом вытягивается на полу рядом с ней. Лореада жива.

Как и Геллена. Они лежат рядом, голова к голове. Геллена спит и всхлипывает во сне. Золотые волосы её рассыпались из-под чепца и мерцают в солнечном свете, а на щеках румянец. Оказывается, Лореаса успела забыть, что люди бывают румяными. Это выглядит так странно.

Не видно Лореаны.

Переведя дыхание, Лореаса вновь пробует подняться.

Знакомые мягкие руки помогают ей. Лореана обнимает мать и прижимает к себе. Опираясь на её плечо, Лореаса чувствует безмерное облегчение и дикую, почти животную радость — всё хорошо, всё закончилось, всё удалось! Все живы и с ней. Никто не умер. Они прошли испытание. Вернётся Кодор, Геллена станет учиться музыке, можно будет снова жить счастливо. А с Лореаной, кажется, вовсе ничего не случилось…

Нет.

Случилось.

Судорожным движением Лореаса обхватывает ладонями голову дочери и заглядывает в её глаза. Лореана улыбается чуть печально и ничего не говорит. Её силы скрыты, и даже платье её выглядит сотканным из льняных нитей, но Звук остался… Он слышен. И слышно различие. Лореана более не принадлежит тому Сну Жизни и тому миру, в котором она родилась. Она звучит по-другому.

И Лореаса понимает, что это значит.

Это огромная радость. Этого все некромантиссы ждали тысячелетиями — но матери отчего-то хочется погоревать. Пожалеть дочку, которая… что? Неизвестно, что будет дальше, никто просто не знает, что бывает после такого. И всё же сердце подсказывает Лореасе, что они скоро расстанутся и не увидятся более никогда.

— Но как? — только спрашивает она. — Ведь ты… так любила нас всех. И…

«Я и сейчас вас люблю», — речь Лореаны беззвучна, и мать откуда-то знает, почему так нужно: каждый звук её голоса отныне имеет власть созидания и изменения, и она не может просто так говорить вслух.

«Я и сейчас люблю вас — тебя, папу, Аду и Гелле. Но есть будущее. Ничего не желаю так, как этого будущего. Я люблю его больше всего иного, потому что в нём зло уходит, а добро остаётся».

Лореаса улыбается, кивает и закрывает глаза. Она кладёт голову на плечо Лореаны, обнимает её покрепче и долго стоит так, глубоко дыша и пытаясь сдержать слёзы, — а после уже и не пытаясь их сдержать. «Я ещё не ухожу, — немного растерянно думает ей Лореана, — я ещё буду здесь. Я ещё не начала петь свой Сон Жизни, я его даже не придумала».

Лореаса тихо смеётся.

Её дочка. Маленькая девочка. В порванном платье, с зелёными волосами и пятнами чешуи на щеках из-за неудачно пропетых Снов, с браслетами из лягушачьих косточек. Девочка, кричащая: «Мама, отойди!..»

Дева Сновидений.

Они вместе переносят Лореаду в гостиную и укладывают в глубокое кресло, а потом будят Геллену. Та долго морщит нос, жмурится, мотает головой и постанывает. Лореаса кладёт её голову себе на колени и осторожно массирует виски и лоб, а Лореана берёт ладошки сестры в свои.

Геллена не сразу приходит в себя. Разлепив веки, добрую минуту она пытается проморгаться. Видно, как ей тяжело и неуютно: ни тело, ни разум её не слушаются. Но долгий сон рассеивается. Глаза Геллены становятся всё ясней, взгляд — осмысленнее. Наконец, она различает над собой Лореасу и глуховато, заплетающимся языком выговаривает:

— Мама?..

7.03.11

Оглавление

1

2

3

4

5

6

7

Реклама на сайте