«Потайной ход»

Глава 1

Во второй половине дня прохладный Фриманский бриз, который дует с моря и умеряет зной на улицах Перта, разгулялся вовсю. Волны Индийского океана подбрасывали нас на белопенных барашках и бились о борт лодки. День выдался чудесный. Мы до отвала наелись свежеподжаренных лангустов, выловленных у рифов вблизи острова Роттнест, напились белого «Шардоне» и пребывали в прекрасном расположении духа. Небо на западе запестрело бирюзовым и оранжево-розовым, солнце готовилось окунуться в море, и Боб Коллис направил лодку к югу от Роус-Хэд, прямиком в гавань. Бобу шестьдесят с небольшим, но он выглядит моложе своих лет и держится отлично. В большом городе пристроить лодку на стоянку втрое хлопотнее, чем припарковать машину. Но не для Боба, он ловкий человек. И мы мгновенно вытащили его судно с нелепым названием «Вечерний мародер» из воды и привязали у пристани. А через пять минут я уже сидел в своем стареньком «рейнджровере» и ехал в южную часть города к себе домой.

Войдя в квартиру, я выпил стакан холодной воды и включил автоответчик. Я не люблю иметь дело с автоответчиком и испытываю некоторую неловкость от того, что сам им обзавелся. Но на нем, возможно, содержалась нужная мне информация с предложением работы. Это было важно для меня, потому что если вы начинающий юрист, не так давно открывший свою крохотную конторку и повесивший на дверь медную табличку, то надо хвататься за любую работу, которую вам навязывают.

Я прослушал пленку. Был только один звонок. Незнакомый голос произнес: «Джон, это Джим. Для тебя есть новость. Позвони мне». Я не понял, кто говорил. Когда люди не называют себя, я начинаю злиться. А если учесть привычку австралийцев вообще обходиться без фамилий, то все может запутаться с такой скоростью, с какой и лабораторные мыши не плодятся. И я должен вспомнить всех своих знакомых Джимов. Пришлось прокрутить запись еще несколько раз и основательно порыться в памяти в поисках владельца голоса с таким тембром, высотой звука и возрастной окраской, этих трех определяющих, при помощи которых я могу найти своего абонента. Конечно, все это не очень серьезная проблема. В конце концов, сегодня вечером или завтра Джим позвонит снова.

Но какой-то неугомонный чертик внутри подзуживал меня выяснить все немедля. Я принялся проверять номера. Вот уже пять Джимов позади, а загадка не решена. Когда я пытался отыскать в своей телефонной книжке еще какого-либо Джима, раздался звонок, тот самый, которого я ждал. Я бы ни в жизнь не догадался, что звонил Макквин. Он доктор из Олбани, города к югу от Перта, и его пациенты — отъявленные преступники, заточенные в лучшую местную тюрьму с самой совершенной системой охраны.

— Извини, что побеспокоил тебя в воскресенье вечером... — начал он.

Я знаю его ровно настолько, чтобы ограничиться фразой: «Привет, Джим», поэтому я сказал:

— Мне очень приятно, Джим, я тебя слушаю.

И стал ждать, что будет дальше. Он может покупать дом, разводиться с женой, составлять завещание... Я готов заняться всем, что бы он ни предложил.

— Я о Питеркине, — сказал Макквин.

— Что с ним?

— Он мертв.

У меня засосало под ложечкой, как обычно бывает, когда приходят дурные вести. Ибо речь шла о человеке, который был самим воплощением жизненной энергии.

— Как это произошло?

— Дознание проведут утром, тогда и получим точные сведения. Похоже, с лестницы.

— То есть умер так, как обычно гибнут заключенные в тюрьмах, когда им в этом помогают? — спросил я.

— Не надо об этом думать. Во всяком случае, не теперь. Я решил, что тебя следует поставить в известность. Он был твоим подзащитным.

— Кто производит вскрытие?

— Правительственный патологоанатом. Ты приедешь на дознание?

Я задумался. Олбани в пятистах километрах от моего обиталища, а сейчас восемь вечера. Сидя с трубкой в руках, я живо представил себе пять часов езды по темному безмолвному шоссе, по бокам которого мелькают большие кенгуру, внезапно выскакивающие на середину дороги и замирающие в лучах автомобильных фар. Только попробуй наехать на крупного самца! Он пробьет лобовое стекло и в агонии искромсает вас на куски. А я вообще не люблю так просто, мимоходом убивать животных.

— Попробую успеть. Во сколько мне надо быть?

— В десять, но могу попросить и подождать.

— О'кей, раз у тебя есть такая возможность. Я выеду рано, постараюсь не опоздать. Дай мне знать, если что, хорошо, Джим?

После этого я приготовил себе виски с содовой, уселся в кресло и вскоре поймал себя на том, что думаю о Питеркине...

* * *

Само имя какое-то дьявольское у этого человека. До него я знал только одного Питеркина, мальчика из «Кораллового острова». Но этот Питеркин не имел ничего общего с юным героем Р.-М. Бэллентайна. Это вам не маленький мальчик. Мой Питеркин — настоящий гигант. Вернее, был им. Что-то около одного метра девяноста сантиметров. Прочный как гвоздь, крепкий как дуб, косая сажень в плечах — все эти избитые выражения вполне к нему применимы. Для тех, с кем он хотел подружиться, на его лице появлялась широкая улыбка, но она сияла не часто, потому что Питеркин был человеком замкнутым.

Должен сказать, его стремление к уединению совсем не такое, как у нас, когда мы, добропорядочные граждане, включаем телевизор, запираем дверь и не открываем никому, ибо не желаем, чтобы нас трогали. Нет, замкнутость Питеркина была совершенно другой. Он порой нуждался в тишине и стремился к уединению. Однако хамом он не был, и если посягали на его жизненное пространство, Питеркин просто извинялся и уходил, причем далеко — порой за сотни километров.

Я дважды защищал его в суде. Мою визитную карточку ему дал Боб Коллис, бывший полицейский, суперинтендент в отставке и мой дальний родственник. Он разбрасывает мои карточки, словно конфетти, всякий раз, как приходит в управление навестить старых друзей. В первый раз Питеркин был осужден за уличную драку. Трое подвыпивших юнцов набросились на него, чтобы отобрать деньги и на них купить пива, но Питеркин отбился. На беду, один из них умер, и Питеркина обвинили в убийстве.

— Обвиняемый мог просто избить парня, — сказал мне прокурор, — а он предпочел свернуть ему шею.

— Несчастный случай, — парировал я. — Он не хотел этого.

— Да вы посмотрите на него. Этот молодец отлично знает, что делает.

Мне нечего было возразить. В этом большом человеке чувствовалась какая-то внутренняя твердость. Казалось, он многое знает и понимает по-своему. Я тогда подолгу разговаривал с ним и каждый раз все больше убеждался, что за кажущейся мягкостью характера моего Питеркина скрывается сильная воля, и этот человек не совершит необдуманного поступка. Несомненно, только мертвецки пьяному взбрело бы в голову связаться с ним.

Он получил три месяца. Выйдя из тюрьмы, Питеркин уехал. Куда — точно не знаю, но он всегда зарабатывал себе на жизнь тяжелым физическим трудом: был ловцом жемчуга в Бруме, грузил руду в Хедленде, валил лес на юго-западе. Он перепробовал все, что приносит хороший заработок настоящим мужчинам. Я лишь никак не мог понять, почему он выбирает именно такую работу. Он не был глупцом и не относился к тем, кто в жизни полагается только на физическую силу. В его глазах светился ум, это было видно сразу.

Положим, в первый раз он попал в тюрьму по недоразумению. Положим, я плохо его защищал. Во второй раз все обстояло иначе. Начнем с того, что я считал его честным человеком.

— Я устал от работы, — говорил мне Питеркин. Он так и не избавился от своего акцента. — Хочу снова увидеть свою страну.

— Где она, твоя страна?

— Это Черногория.

Значит, он югослав, как и многие новоиспеченные австралийцы.

— Ты потому и сделал это? Чтобы оплатить проезд?

Улыбнувшись, он вежливо кивнул.

— Расскажи.

— В прошлый раз в тюрьме я встретил мужчину. Он говорил, что, если нужны деньги, он знает, как достать.

— Продолжай.

Питеркину было смешно; ему светил год или три тюрьмы, а он веселился.

— Золото, — ответил он с улыбкой. — Вы разбираетесь в золоте?

— Все западные австралийцы разбираются в золоте, Питеркин. Ты это знаешь.

— О'кей. Одна унция песка стоит три — пять долларов США. А самородок в унцию?

— Намного больше.

— В два раза. В три раза. Тот человек назвал мне цену.

А еще тот человек рассказал ему, как соорудить печь. Это давний, с большой седой бородой трюк. Вы покупаете немного золотого песка, достаточно одной или двух унций. Где-нибудь в тихом месте разводите огонь. Пока ваша печурка раскаляется градусов до трехсот, чтобы мог расплавиться песок, роете в земле небольшую ямку и кладете туда несколько кристаллов кварца и, может быть, для большей достоверности, чуть-чуть серебра. Его можно соскрести с ручки тетушкиной ложечки для соли. Когда золото в тигле расплавится, берете его щипцами и выливаете содержимое в ямку. Потом подбрасываете туда еще немного пустой породы, чтобы получился сплав, напоминающий неправильной формой естественный самородок.

Затем можно сесть и покурить, пока «самородок» не остынет и не перестанет обжигать руки. А когда он готов, вытаскивайте его и отправляйтесь искать какого-либо простофилю.

Питеркин спорил с полицией и со мной, что его поступок вовсе не был нечестным. Он утверждал: сама мать-природа создавала свои самородки точно таким способом. Значит, покупая золото у Питеркина, вы все равно приобретали настоящий самородок. Разницы нет никакой.

А разница в том, заявил судья, что подобные действия называются мошенничеством. И Питеркин, так и не перестававший улыбаться, был препровожден в тюрьму Олбани на три года за незаконную продажу богатому американскому туристу «самородка» весом в двадцать унций за пятьдесят тысяч долларов. Тот страшно обрадовался, и все вышло бы гладко, если бы Питеркин добросовестнее сработал свой товар, а тут в поверхность камня вплавился кусочек от шляпки ржавого гвоздя. Совсем крохотный. Но американец приехал с женой, которая всюду возила в сумочке ювелирную лупу. Дамочка тут же примчалась в полицейский участок.

Но в это время Питеркин был уже на борту летящего в Югославию самолета. Его арестовали лишь по возвращении.

Инцидент был вроде бы полностью исчерпан, но остался один вопрос: действительно ли Питеркин потратил все эти пятьдесят тысяч американских долларов во время весьма короткой поездки в Черногорию? Такое казалось маловероятным, но на сей счет Питеркин хранил гробовое молчание.

Значит, эти деньги были где-то спрятаны. И я подумал, что наверняка найдутся люди, особенно в тюрьме строгого режима, которым очень хотелось бы выяснить, где именно.

Глава 2

Формально у меня не было ни прав, ни обязанностей по отношению к Питеркину, и уж тем более я не мог выступать в суде. Сидел просто как зритель, а слушание дела длилось всего десять минут. Питеркин и вправду упал с железной лестницы. В тот момент поблизости никого не оказалось. Сердце у него было здоровым. Но патологоанатом предполагал инсульт, который иногда случается с людьми его возраста и комплекции.

Словом, какая-то загадочная история. Питеркин ляжет в могилу для бедняков, а его дело — на стол адвоката, назначенного правительством. Никто не знал, оставил ли он завещание.

После суда я решил поговорить с Макквином.

— Я работаю по воскресеньям, а у тюремного врача выходной, — сказал он. — Когда Питеркин упал, вызвали меня, и я вспомнил, что он твой клиент.

— Ты раньше обследовал его?

— Да.

— Он был здоров?

— Абсолютно. Однако удар — коварная штука. Может даже такого парня в любой момент свалить ни с того ни с сего.

— Думаешь, так все и было?

Макквин пожал плечами:

— Кто знает. Что-то случилось. Какой-то сбой внутри, и прощай, Питеркин.

— Это действительно был удар? Или просто всех очень устраивает такое объяснение?

Он опять пожал плечами:

— Может быть, он потерял равновесие. С каждым бывает. Положим, ударился головой, когда катился по ступенькам, и это вызвало кровоизлияние.

— Да, но умереть можно смертью естественной и смертью насильственной, — ответил я и рассказал Макквину о деньгах.

— А-а... — задумчиво протянул он. И добавил: — Я был с помощником коменданта, когда принесли его пожитки: четыре доллара мелочью, тюремная одежда, плейер и открытка. Носовой платок в кармане. Больше ничего. Питеркин путешествовал налегке.

— От кого открытка? Ты посмотрел?

— Да. На картинке вид морской гавани Сингапура. И текст: «Я приеду, и мы очень скоро увидимся». Подпись: Ник. Пишется: эн-и-ка.

Ну вот, опять только имя, без фамилии.

— Мужчина или женщина?

— Имеешь в виду почерк? Довольно четкий. Прямой. Думаю, это мужчина.

Я испытывал странное чувство оттого, что мы осмелились приподнять жесткий панцирь, закрывающий внутренний мир Питеркина. В жизни такого мужчины наверняка были женщины, но я никогда не видел и не слышал о них. В тюрьме его тоже никто не навешал. Это я знал точно, потому что специально спрашивал об этом.

— Что ж, теперь он наконец полностью огражден от внешнего мира, — заметил я.

В тот момент, когда мы с Макквином пожимали друг другу руки, подошел помощник коменданта тюрьмы и сообщил, что, согласно желанию Питеркина при заключении в тюрьму, похороны состоятся в Джералдтоне. Деньги на церемонию внесены. Кем? Самим покойным.

— Джералдтон? — удивился я. — Это же черт знает где!

— Он купил там землю под могилу.

Я шумно вздохнул и сказал:

— Интересно, будет ли на похоронах еще кто-нибудь...

Через три дня за пятьсот миль я стоял под палящим солнцем, слушая заупокойную молитву, и смотрел, как четверо крепких могильщиков опускали в землю гроб с телом Питеркина.

Я был там не один. Немного спустя после того, как я вошел в церковь, послышался звонкий стук каблуков. Я обернулся и увидел, что какая-то женщина в черном села на заднюю скамью. Ее лицо было закрыто вуалью, и в тот момент я не смог ее разглядеть. Позднее, когда Питеркина уже похоронили, мне все-таки удалось рассмотреть ее. Я заметил чуть раскосые глаза и широкие скулы: азиатка, около тридцати лет, привлекательная.

Она проходила мимо меня, и я спросил:

— Вас зовут Ник?

Ответа я не получил. Она тотчас уехала в сверкающем голубом «холдене», каких вокруг тысячи. Подошел священник, сказал:

— Торопится.

— Знаете, кто она?

Он покачал головой.

— Вы хорошо знали Питеркина?

— Ни разу с ним не встречался. Землю под могилу он купил здесь тридцать лет назад. Не пойму, почему именно в Джералдтоне. Его с этими краями вроде бы ничего не связывало.

— Странно.

— Вообще-то я здесь новенький. Может быть, он когда-то жил здесь.

Я сказал, что, по-моему, Питеркин одно время занимался ловлей лангустов. Священник рассеянно кивнул.

— Он все приготовил. Купил могилу. И даже заказал себе надгробную плиту.

— Когда он это сделал?

— Понятия не имею. Думаю, довольно давно. Она у нас на складе.

— Я хотел бы взглянуть на нее.

— Пожалуйста, пойдемте.

Мы собрались уходить, я заметил, что за нами наблюдает какой-то парень в темной шляпе. Он уже некоторое время стоял метрах в ста от нас.

Плита, завернутая в гофрированную бумагу и перевязанная бечевкой, была прислонена к асбестовой стене.

— Их нечасто готовят заранее, — заметил священник. — Люди ведь не знают, когда умрут. Да, по-моему, и не хотят знать.

Он перерезал бечевку перочинным ножом, убрал бумагу, и мы принялись разглядывать плиту. Обычно на надгробиях красуются довольно многословные надписи: «Горячо любимый супруг Элизабет Мэри и отец Альберта, Генри, Джейн, Элизы» и так далее плюс даты рождения и смерти. На этой же было выведено лишь одно слово «Питеркин» и рисунок — древесный листок, высеченный так же грубо, как и само имя.

Смело. Понятно, что он сделал это собственноручно.

Через несколько минут я уже ехал обратно на юг. Ничего не поделаешь.

К моменту возвращения в Перт спидометр накрутил внушительную цифру, а выяснить в этой поездке так ничего и не удалось.

Но вот наступило утро и пришла почта.

Среди всяческих сообщений о компьютерных принтерах, шкафах для хранения файлов или системе страхования жизни оказался пакет, упакованный настолько тщательно, что вскрыть его удалось только при помощи ножа и ножниц. Внутри оказался еще один пакет, белого цвета, тоже добросовестно заклеенный. Когда я вспорол и его, в моих руках оказалась пачка долларов.

Очень много денег, это было видно невооруженным глазом. Я сидел довольно долго, уставившись на купюры, по-моему, даже открыв рот. В конце концов я все-таки пересчитал их. Это были американские банкноты, пятьдесят пять штук по тысяче долларов. И еще купюра достоинством в один доллар, обычный доллар, за исключением того, что на нем был изображен знак в виде древесного листа.

* * *

«Хорошо, — сказал я себе, пытаясь рассуждать логично, как полицейский. — Ни тебе проблем, ни тайн. Эти деньги пришли от Питеркина. Очевидно, послал их не он сам, поскольку был уже мертв в тот момент, когда бандероль пустилась путешествовать по неторопливым, но надежным каналам австралийской почты».

И тут меня озарила новая мысль: мне присланы те самые пропавшие деньги, и теперь они возвращены официальному представителю правосудия, каковым я как адвокат являюсь. И организовать это не так уж сложно. «Послушай, приятель, подержи у себя мой конверт и, если я вдруг умру, брось его в почтовый ящик». Все-таки Питеркин оказался честным человеком, хоть прежде и грешил по малости. У меня было какое-то отрадное чувство: круг замкнулся самым достойным образом.

Я думал о Питеркине, о его жертвах-американцах и той неумолимой леди, жене туриста — не дай Бог встретиться с подобной дамой! — и о пятидесяти тысячах долларов, которые, как уверяла эта парочка, они отдали Питеркину.

Пятьдесят тысяч. Раздобыв такие деньги, парень на радостях махнул к себе на родину в Черногорию отдохнуть, встретиться со старыми друзьями и попить сливовицы. Я раньше задавал себе вопрос: сколько же он потратил на свою милую поездку? Теперь стало ясно, что нисколько и даже где-то заработал еще пять тысяч. Очень толково.

* * *

Передо мной лежали манящие банкноты, и я продолжал логически рассуждать. Да, он получил некоторую прибыль. Ведь он мог вложить деньги, например, в строительную компанию. В конце концов это всего десять процентов, но с тех пор, как за Питеркином захлопнулись тюремные ворота, на бирже Перта можно было получить за акции намного больше. Может, он хотел вернуть эти деньги туристу и даме с лупой? Пусть так. Тогда зачем посылать их лично мне, Джону Клоузу, бывшему многообещающему сотруднику процветающей пертской фирмы, а теперь одинокому игроку на большом игровом поле закона? Ведь Питеркин об этом прекрасно знал. Джон Клоуз может запросто прикарманить деньги. И Джон Клоуз вправду чувствовал, как велик соблазн. «Никто не узнает, — нашептывал ему сатана, — что тебе прислали деньги. Они не зарегистрированы». Вот такие мыслишки меня одолевали.

* * *

Не думаю, что я в самом деле втихую присвоил бы их. Но все же сразу подавил в зародыше свои криминальные мысли, ибо меня вдруг осенило: все продумано заранее! Продумано кем-то, вероятно Питеркином, который на камне высек один лист и нарисовал другой, рассчитывая, что я уловлю тайную связь между ними. Я пришел к выводу: разрабатывая такой сложный план, он наверняка предусмотрел какой-нибудь ход, чтобы вороватый судейский не смог хапнуть крупную сумму.

А почему, собственно, план? Вряд ли он намеревался адресовать это послание, снабдив таким причудливым знаком, именно мне. Да и любой адрес на конверте можно запросто переписать на другое имя. Возможно, так оно и было. Я проверил каждую банкноту, внимательно разглядев ее со всех сторон.

Только на долларовом счете был нарисован древесный лист. И больше нигде.

Я взглянул на обрывки белой упаковки. Ничего. А на твердом темно-коричневом пакете была наклеена пертская почтовая марка, проштемпелеванная вчерашним днем, и на нем почерком, показавшимся до странности знакомым, выведены мое имя и адрес. Буквы слишком квадратные и слишком закругленные, совершенно неестественные, я такие уже где-то видел. И тут до меня дошло: тот, кто писал адрес, пользовался пластмассовым буквенным трафаретом из готовальни.

Я вспомнил замечательную фразу Черчилля о загадке, скрытой в глубине секрета, окутанного еще большей тайной. Некто затеял игру, но человек, позволяющий себе швыряться суммой в пятьдесят тысяч долларов, вряд ли играет по мелочам.

Попробуем порассуждать иначе. Питеркин не мог предугадать, что я приеду на похороны, а свою контору я открыл всего несколько месяцев назад. Значит, лист означает что-то важное, иначе он не изобразил бы его дважды.

Короче говоря, деньги нужны были для какой-то цели, в этом я не сомневался. Питеркин не из тех, кто делает что-либо просто так. Но для какой цели?

* * *

На следующий день мне надлежало явиться в суд. В те времена я был в положении человека, который хватается за любую работу и старается сделать ее хорошо, чтобы получить новую. Вел одно дело, мне подкинули другое. В результате я первое выиграл, а второе проиграл. И когда наконец сел выпить чашечку кофе, меня хлопнул по плечу Остин Стир.

— Вижу, вы потеряли клиента.

— Какого клиента? — спросил я, обернувшись.

— Того парня со смешным именем. Который подделывал золотые самородки. Я был обвинителем на процессе. Как его звали?..

— Питеркин, — ответил я.

— Убийство, потом подделка самородков, — продолжил Стир. — Так что мне пришлось...

— Он был хорошим парнем. Незачем было отправлять его в тюрьму, — перебил я его.

Стир протестующе поднял руку:

— Скажите это судье. Я просто констатирую факты. Но мне было интересно, поехали ли вы?

— Куда?

— На его похороны.

— Почему вы спрашиваете?

— А, все-таки вы забыли! Я чувствовал, что забудете. Помните, об этом говорилось в его заявлении в полицию...

Он вопросительно посмотрел на меня, и тут я вспомнил:

— Да, речь шла о цветах...

— ...на могилах, — закончил Стир. — Это было, когда разбиралось его первое дело об убийстве. Питеркин тогда сказал: «У меня на родине есть поговорка. — Стир умышленно сделал паузу и улыбнулся. — Твой друг тот, кто приносит цветы на твою могилу, и у меня есть такой друг — мой адвокат».

Я тоже улыбнулся и ответил:

— Да, теперь припоминаю.

— Вы положили ему цветы?

— Нет, но принесу обязательно.

— А вы полагаете, это нормально, — задумчиво произнес Стир, — когда твой лучший друг — адвокат?

— Смотря какой он человек, этот адвокат.

* * *

«Вот и еще одно подтверждение того, что покойный не делал ничего просто так», — думал я, уходя из суда. Впервые Питеркин был привлечен к ответственности пять лет назад и уже тогда готовил свой план, незаметно подбрасывая мне соответствующие идеи. Задолго до своей смерти он прекрасно знал, что я поеду на его похороны.

Действительно странно. Почему он, крепкий парень с богатырским здоровьем, мрачно размышлял о погребальных венках и смерти? И почему он выбрал именно меня? Ведь не только потому, что я защищал его бесплатно? Послание со знаком листа, огромная сумма денег — все это забавно. И не просто забавно. Забавно до странности.

* * *

Вернувшись в свою контору, я открыл сейф и снова вытащил банкноты. На этот раз внимательно изучил каждую в отдельности, просматривая их на свет. Ничего нового ни на одной из пятидесяти пяти тысячедолларовых купюр я не нашел. А вот на бланке мне вдруг привиделся еще какой-то знак. Но, повертев бумажку и так и сяк, я не смог ничего толком определить.

И тогда я решил, что одному не справиться. Нужен совет эксперта, благо получить его не трудно.

Я позвонил Бобу Коллису, который попросил меня быть кратким, поскольку он сейчас очень занят: возделывает свой ширазский виноград, а это дело тонкое и деликатное.

— Расскажи мне все о водяных знаках, — попросил я.

— Защитная мера, — ответил он. — Никаких иных целей. Их проставляют во время самого процесса изготовления бумаги. Ими пользуются правительства, банки, страховые компании и другие друзья человечества, а также производители бумаги и канцтоваров. Подделать их очень трудно, но можно, если мне не изменяет память, при помощи специального масла или жира.

— Спасибо, — сказал я.

— Не за что, сынок.

— А ты не хочешь меня спросить?..

— Зачем тебе это надо? Нет.

— О'кей!

— В последний раз, когда я с тобой связывался, все обернулось довольно скверно.

— Ты прав.

— Теперь я стал старше и предпочитаю спокойную работу на свежем воздухе.

— Да свидания, Боб.

— Но у меня осталась парочка друзей в полицейской лаборатории на случай, если тебе понадобится экспертиза.

— Спасибо.

— Значит, я звоню, а ты делаешь свое дело, о'кей?

* * *

Молчаливый лысеющий сержант в белом халате побрызгал каким-то веществом на мой долларовый счет, слегка встряхнул его и дунул. Небольшое облачко порошка взлетело в воздух. Но кое-что все же осталось на бумаге.

— Советую снять фотокопию, — сказал сержант.

Я поблагодарил его, он кивнул в ответ и добавил:

— Там за дверью у нас благотворительная касса.

Я уплатил и снял фотокопию, стараясь сделать ее поконтрастнее. Формально я, конечно, совершил преступление, переснимая американскую банкноту.

Знак представлял собой четыре буквы, которые складывались в замысловатый небессмысленный рисунок. Он не был похож на слово, во всяком случае я не знал такого, но несомненно, это буквы для кого-то что-то означали. И в первую очередь для Питеркина, иначе он вряд ли так аккуратно нанес бы их тайнописью на бланк счета.

Почему он был уверен, что я все-таки найду его водяную метку? Или попытаюсь выяснить, что это такое?

Потому что постарался изучить меня. Казалось, он знал меня не хуже, чем я сам, и от этой мысли мне стало несколько неуютно.

Глава 3

— Вы сами видите: надпись довольно четкая, — сказал я девушке за стойкой Государственной справочной библиотеки.

Она одарила меня милой, но равнодушной улыбкой. Девушка была красивая, пышущая здоровьем, загорелая, и с ее прямым носом впору было бы рекламировать защитные кремы и солнечные очки, а не сидеть, уткнувшись в книги.

Она ответила:

— Ну, я не уверена. — И вновь улыбнулась.

— Может быть, у вас есть кто-нибудь, кто разбирается в этом?

— Конечно, не волнуйтесь. Вам не придется долго ждать.

Я смотрел, как она уходила, высокая и грациозная. Город Перт щедр на таких красавиц, их, взращенных на родной ниве, пачками экспортируют за рубеж, в варьете Парижа и Лас-Вегаса, где самые длинноногие танцовщицы — девушки из Западной Австралии. Может быть, у нее нет докторской степени, зато налицо другие достоинства, и в том числе манеры.

— Вам поможет мистер Форрест, сэр, — сообщила она. — Пройдите вон туда.

Мистер Форрест выглядел как человек, часами просиживающий за книгой или кружкой пива. Нос у него был длинный и кончик загибался крючком над губами, растянутыми в любезную улыбку.

— Похоже, мы на правильном пути? — спросил я.

— Почти. Только я не знаю голландского.

— Голландского? — повторил я и подумал: какая связь между Питеркином из Черногории и Голландией?

— Этот знак, — сказал мистер Форрест, — торговая марка голландской Ост-Индской компании. Представляет она несколько длинных многосложных слов, которые довольно трудно произнести. Если хотите, я могу выяснить, что это за слова.

— Буду очень признателен.

Он кивнул, улыбнулся и ушел. И почти сразу ко мне подошла девушка:

— Все в порядке?

— Да. Большое спасибо за помощь.

— Хорошо, — ответила она. Повернулась и отправилась улыбаться другому клиенту.

Я смотрел на возвращающегося мистера Форреста и думал, что новая библиотека в Перте — единственное место, где все улыбаются.

Мистер Форрест положил передо мной листок бумаги. На этом листке было написано: «De Vereenighde Oost Indische Compagnie».

Я нахмурился.

Он тихонько кашлянул. Ясно, что он англичанин.

— Надеюсь, вы извините меня, если я... — Он изъяснялся так, как в Перте уже давно никто не разговаривает. — Конечно, мне незачем знать, что вы ищете, но... — И он замолчал.

— От помощи не откажусь, — заметил я. — Ни от какой.

— Ну, тогда вы могли бы сходить на выставку «Батавия» в Морском музее во Фримантле. Кажется, именно там я видел такой знак.

— Но одну деталь нам все-таки не удалось прояснить, — сказал я.

— Знаю. Что означает буква "А".

— Может быть, Амстердам?

— Не исключено, — ответил мистер Форрест, — но ручаться не могу. Если в музее вам ничего растолковать не смогут, я с удовольствием помогу вам разобраться сам.

* * *

Ему не нужно было объяснять, что такое «Батавия». И мне не было нужды спрашивать. Такие вещи знает на Западе каждый. Так назывался корабль, потерпевший крушение на рифах недалеко от берега в начале семнадцатого века. Это была страшная трагедия. Останки корабля обнаружили в 1960-х годах, и благодаря усилиям подводных археологов основные части корпуса удалось восстановить и заново смонтировать. Мне следовало давно побывать здесь, но, как однажды сказал мой лондонский приятель о тех, кто ежедневно проходит мимо собора Святого Павла, но так и не удосуживается ни разу зайти туда: «Мы, как правило, не делаем того, что сделать проще всего».

Выставка, устроенная в старом здании комиссариата, возведенного руками заключенных, оказалась довольно любопытной. Они подняли со дна тонны дубовых досок «Батавии», пролежавших в море триста пятьдесят лет, и несколько скелетов. Корабль потерпел крушение из-за нападения пиратов. Многие были убиты. Я внимательно все разглядывал и размышлял и так увлекся, что напрочь забыл о букве "А". Как и Форрест из библиотеки, я сразу понял, что существует связь между знаком голландской Ост-Индской компании и крушением «Батавии». Но сейчас просто ходил по холодному каменному зданию, рассматривая ворота из песчаника, которые предназначались для дворца на Яве, а нашли свое последнее пристанище на рифах. И никаких новых ассоциаций в моей голове не возникло. Я не представлял себе, на что надо обратить особое внимание.

Я подошел к экспонату, изображавшему аквалангиста, который нашел оскаленный череп и кости одной из жертв. Горестное зрелище, если учесть, что тут все подлинное. Но лично для себя я ничего существенного пока не обнаружил. Что хотел показать мне здесь Питеркин? Какой-нибудь знак или, может быть, место?

Бывают дни, когда я плохо соображаю, но все-таки в какой-то момент надо мной будто вспыхнула яркая лампочка, как в детских комиксах. А в самом деле, спросил я себя, где же затонула «Батавия»? И ответил: недалеко от острова Аброльос, в Индийском океане, неподалеку от Джералдтона. А местное население занимается ловлей лангустов.

Обходя выставку, я ознакомился с каталогом, но ничего примечательного поначалу в нем не нашел. Теперь перечитал его. Там было написано следующее: «4 июня 1629 года „Батавия“ в темноте натолкнулась на риф Морнинг, который относится к группе островов Уаллаби, входящих в состав островов Хоутмен Аброльос. Из 360 человек уцелело только сорок. Они добрались до маленького пустынного островка, который в наши дни называется Бикон».

Я мысленно вернулся назад и попытался нащупать какую-нибудь связь торговой марки Ост-Индской компании на долларовой банкноте с Джералдтоном, который Питеркин избрал местом своего захоронения. Оттуда ловцы лангустов отправляются на промысел в район островов Аброльос, богатый рыбой. Думал я и об изображении листа. Но может быть, это только совпадение? Однако деньги и все те условные знаки, которые предназначались мне, вроде исключали подобную версию.

Я еще раз все обдумал, и намерения Питеркина показались мне яснее ясного. Он обозначил путь, по которому придется пройти мне, когда его не станет, и выслал деньги на дорожные расходы. Пока все мои усилия распутать это дело свелись к тому, что я всего несколько часов просидел за рулем. Теперь сумма в пятьдесят пять тысяч долларов убедительно давала понять: в будущем меня ждут не только автомобильные прогулки. А как же моя работа, моя юридическая практика, которой я так недавно начал заниматься? Другими словами, надо выбирать: продолжать идти по проторенной дорожке или послать все к черту и рискнуть взяться за необычное дело. Моя служба на благо закона кончилась тем, что мне пришлось уйти из фирмы. Я пытался убедить себя, будто собираюсь принять разумное, взвешенное решение, но на самом деле был просто-напросто заинтригован и находился на распутье. А работа на юридическом поприще может подождать. При этой мысли я почувствовал значительный душевный подъем. Выходя из музея, я взглянул на окно банка и мгновенно подсчитал в уме: если американские доллары перевести в австралийские, получится примерно шестьдесят пять тысяч. Так что, какими бы ни оказались мои расходы, все же кое-что останется мне в качестве скромного гонорара. Я ухнул двадцать долларов на изысканный рыбный обед и бутылку австралийского белого вина, такого прозрачного, что оно буквально светилось. После этого я пошел домой, чтобы собрать чемодан, наполнить бензином и водой канистры «рейнджровера» и оставить записку мой секретарше.

* * *

У меня было обманчивое ощущение, будто я отправляюсь в отпуск, если учесть, что на самом деле меня ожидало совсем другое. Но на осколках пивных бутылок, ковром устилавших землю, весело играли лучи солнца, шоссе было безлюдно, уши услаждала музыка Шостаковича из кинофильма «Овод». Эту кассету дал мне с собой Боб Коллис, и я снова ехал на север, в таинственный мир островов Аброльос, о котором почти ничего не знал.

Вдалеке в непроглядной тьме показались огни приближающегося города. Джералдтон невелик, но жизнь в нем кипит вовсю. Здесь три месяца в году усердно занимаются ловлей лангустов, приносящей прибыль в тридцать миллионов долларов. Через Джералдтон идет основной экспорт пшеницы, которой заняты сотни гектаров Западной Австралии. Зимой в Джералдтон приезжают туристы, потому что там солнце светит всегда, в то время как в Перте зима обычно холодная и сырая. И вообще в Джералдтоне царит дух благополучия, и это привлекает жителей больших городов. А когда наступает зима, они валом валят на север. Однажды на Джералдтон обратятся взоры всего мира, и тогда он станет таким же огромным, как Токио.

Я остановился в мотеле и вышел поужинать в ближайшем кафе. Возвращался в наиблагостнейшем расположении духа, вдыхая ароматный ночной воздух и любуясь Южным Крестом. Его звезды сверкали на небе, словно платиновые бусинки на бархате.

Мой путь лежал вдоль ряда небольших магазинчиков.

— Клоуз! Мистер Клоуз! — услышал я тихий голос, когда поравнялся с домом, расположенным в глубине небольшого двора. Я заметил в темноте чью-то темную фигуру. — Притворитесь, что рассматриваете витрину, и слушайте.

Я повернулся к витрине, на которой было выставлено рыболовное снаряжение, арбалеты и жуткого вида ножи.

— За вами следят, — прошептал голос.

Все это было неожиданно, странно и никак не вязалось с моим лирическим настроением, навеянным теплой ласковой ночью.

— Кто?

— Думаю, что русские, — прошипел голос. — Будьте осторожны. Теперь идите.

— Кто вы? — недоуменно спросил я. Разглядеть что-либо в глубине дворика не представилось возможным. А то, что я принял за темный силуэт, оказалось пластиковыми мешками для мусора.

— Идите. Я свяжусь с вами.

Можно было покорно отправиться восвояси или ворваться в дверь домика и встретиться лицом к лицу с противником. Но им мог оказаться здоровенный ловец лангустов с кривым ножом в руке. И я потрусил прочь, всматриваясь в стекла витрин, где мог отразиться мой преследователь. Наверное, я разиня или за мной действительно никого не было. По пути мне встретились две пожилые леди, говорившие о своих внуках. И все.

* * *

В своем номере я немного протрезвел и, уставившись в потолок, принялся размышлять об этом странном случае, скорее похожем на сюжет из фильмов сороковых годов, в которых играли Джоэл Маккри и Пол Муни, чем на действительность. Вопросы рождали новые вопросы. Правда ли, что меня преследовали русские? Во всяком случае, кое-кто был в этом уверен. Я никогда в жизни не встречал ни одного русского, даже близко не подходил к русскому посольству или консульству, и мои познания о русских были очень незначительны. Но ведь кто-то почти целый час прождал, пока я закончу трапезу и выйду из ресторана, чтобы предупредить меня о преследователях. У меня было такое чувство, что хриплый шепот принадлежал скорее всего женщине. Но это не более чем ощущение, и я так ничего определенного и не решил даже после того, как я сам в темноте попробовал что-то шептать.

Слово «русские» напугало меня не на шутку, и через какое-то время я вдруг обнаружил, что сижу на постели при включенном свете и повторяю: «Русские преследуют меня».

Примерно в половине второго я заставил себя успокоиться, выключил свет. И вдруг сердце чуть не выпрыгнуло из груди — кто-то стучал в окно.

Я встал, нащупал шпингалет и открыл окно, надеясь, что кровожадные москиты не успеют влететь в комнату. Когда я выглянул наружу, уже снова было тихо. И тут я заметил приклеенную к стеклу маленькую записочку, написанную по-английски: «Идите на стоянку фургонов в Сеперэйшн-парк у первого светофора. Вам нужен номер 23».

Пройдя в ночной темноте около километра, я нашел номер 23 и не успел постучать, как дверь сама отворилась. Я доверчиво шагнул вперед.

Ее я видел единственный раз, когда на ней были вуаль и черное платье и она торопливо направлялась к такси, мне запомнились широкие скулы и близко посаженные глаза на азиатском лице. Сегодня она была одета в джинсовый костюм. Но лицо то же, азиатское.

— Кто вы? — решительно спросил я. — И что все это означает?

— Его дочь, — ответила она шепотом.

— Питеркина?

— Не произносите его имени. И говорите тихо.

— Почему?

— Потом я объясню все, — сказала она. — Зачем вы приехали сюда?

Я тряхнул головой:

— Это мое дело.

Она нахмурилась и, казалось, была недовольна моим ответом.

— Как вас зовут? — спросил я.

— Алекс. Вы должны поверить...

— У него не было дочери, — сказал я, — и жены. Не было, если мы оба имеем в виду Пи... его.

— Им не удалось пожениться, — возразила она, покачав головой. — Но он мой отец.

— О'кей. Теперь скажите, зачем вы позвали меня сюда и при чем здесь русские?

— Они тут. Ведь вы заметили на похоронах мужчину в дурацкой шляпе?

— Может быть, она и дурацкая, — парировал я. — Но шляпа «акубра» — все-таки австралийская шляпа.

Она шумно вздохнула.

— У меня есть лодка, — сказала Алекс. — Она привязана у рыбацкого причала. Идите туда. К лодке. И ждите меня.

— Хорошо, мисс. А имя?

— Я же вам говорила. Алекс.

— С вашего позволения, я имею в виду название лодки.

— "Леди Аброльос".

— Ну что ж, вполне подходящее название, — сказал я. — А кофе там варят?

Она фыркнула и вытолкнула меня за дверь. Я осторожно крался по предрассветным улицам, стараясь не привлекать к себе внимания, и всю дорогу меня не покидало ощущение, будто за мной следят в бинокль, а может даже — уж так разыгралось мое идиотское воображение, — мне в спину кто-то целится из снайперской винтовки.

Ранним утром в порту всегда суета. Подплывали лодки с ночным уловом, мужчины закрепляли сети и корзины, связывали снасти — словом, занимались тем, чем обычно занимаются рыбаки перед выходом в море. Я поискал глазами «Леди Аброльос» и почти сразу увидел ее: на черном корпусе название было выведено белыми буквами, а сама лодка привязана к причалу. С борта спускался железный трап, так что попасть на лодку оказалось делом нетрудным. Я постучал по деревянной крышке люка, но никто не отозвался. Тогда я открыл его, забрался внутрь и вдруг услышал, как крышка за мной захлопнулась. Пока я искал в темноте выключатель, снаружи раздался глухой стук, будто кто-то прыгнул на палубу. И звонко щелкнул замок.

Глава 4

— Эй! — завопил я во весь голос.

Никакого ответа не последовало. Я замолчал и услышал, как включают двигатель, почувствовал, что лодка начала двигаться. Я сидел в темноте в трюме странной лодки и думал, что дочь Питеркина, судя по всему, вдоволь насмотрелась приключенческих телесериалов.

Я уже не верил в преследующих меня русских. Символ русских — добродушный медведь — внушал мне доверие. Если бы я думал иначе, я бы уже сошел с ума от страха. Мисс Алекс со своими вуалями, такси, темными дворами, ночными стуками в окно явно перестаралась. Конечно, я был встревожен, но не умирал от страха. «Скоро лодка отойдет подальше от берега, — размышлял я. — Откроется люк, и в проеме покажется хорошенькое азиатское личико».

Я правильно предсказал дальнейший ход событий, за исключением одного: лицо, появившееся в проеме люка, принадлежало не мисс Алекс, а крепкому детине с черными бакенбардами и звериным оскалом.

— Оставайтесь здесь, — прорычал он, — не выходите. Понятно?

Я кивнул, и он исчез. Наконец на фоне светлого неба появилось другое, лицо. И я сказал:

— Алекс, это же смешно.

Она задумчиво посмотрела на меня и вдруг широко улыбнулась.

— Ладно, оставайтесь внизу. Получите свой кофе, и мы уладим наши дела.

— Не уверен, что уладим, — ответил я. И это была чистая правда.

Алекс спустилась вниз и принялась хозяйничать. Открыла иллюминаторы, в трюме стало светло. Перед тем как поставить кипятить воду, привычным движением включила вытяжку.

Я сидел тихо за столом, пока передо мной не появилась кружка с горячим кофе. Алекс плюхнулась напротив и принялась разглядывать меня сквозь облачко пара.

Если она действительно дочь Питеркина, все доллары принадлежат ей. Не важно, законнорожденная она или нет, просто в последнем случае на юридическое оформление уйдет чуть больше времени. Ей причитается наследство, и меня, как юриста, могут обвинить в том, что я присвоил средства клиента! И если я не приму мер, отправлюсь в тюремную камеру, как когда-то покойный Питеркин. И сейчас я не знал, действительно ли она та, за кого себя выдает, потому что, могу поклясться, ее внешность говорила о другом.

— Если вы сумеете подтвердить, что вы — это вы, мы бы сразу перешли к деловому разговору, — произнес я.

— А вы можете подтвердить вашу личность?

— Вот мои водительские права, — сказал я, доставая кожаную коробочку, — медицинская страховка, рабочее удостоверение и кредитные карточки.

— Я не сомневаюсь, что вы — это вы, — сказала она.

— Теперь ваша очередь.

Она пожала плечами:

— Я официально являюсь капитаном этого судна, у меня есть разрешение на сезонный лов рыбы.

— А сейчас не сезон.

— Верно.

Она открыла дверцу буфета. Внутри к деревянной стенке была приколота фотография.

Алекс протянула через стол свое удостоверение: «Мисс Алекс Ташита предоставляется право...» И так далее. С фотографией.

— Ташита?

— Моя мама была японкой. Из Брума. Она умерла, мистер Клоуз. Три года назад.

— Мне очень жаль.

Вся эта информация мне ничего не дала.

— У вас есть доказательство, что вы дочь Питеркина?

— Мамино письмо. Больше ничего. В нем она подтверждает, что он был моим отцом.

— Это было засвидетельствовано под присягой?

— Нет.

Несмотря ни на что, письмо — аргумент убедительный.

— Он признавал вас публично?

Она тряхнула головой, иссиня-черные волосы блеснули в льющемся из иллюминатора свете.

— Вы же знаете его, мистер Клоуз. Он был человек-секрет. Когда я увидела в газете сообщение о его смерти, мне показалось, что внутри меня тоже что-то умерло.

Слово «секрет» несколько резануло слух. По моим наблюдениям, девушка неплохо знала язык и была довольно образованной.

— Я не собираюсь заниматься вашим лексиконом, но, может быть, вы хотели сказать: «скрытный»? — спросил я.

— Он был именно секретом. Он сам и все, что имело к нему отношение. Ходячий секрет — вот кем был мой отец. Уверена, вы никогда не видели его в компании.

— Я встречался с ним как адвокат наедине или в зале суда, где всегда много народу. Но я понимаю, что вы хотите сказать.

Она кивнула.

— Вся его жизнь была такой. Постоянные прятки. Он ночевал в лачугах или старых трейлерах, брошенных в лесу. У него было полно таких убежищ, мистер Клоуз, мне даже трудно подсчитать сколько. Когда я была ребенком, мы с мамой пытались жить с ним в таких местах по нескольку недель, по месяцу или два. В Бруме он навещал нас только раза два по ночам, когда приносил деньги.

— Где он их брал?

— Нанимался на работу. Это всегда был тяжелый физический труд под палящим солнцем. А потом уезжал. И посылал нам деньги. Он их не выслал, наверное, только раз или два. Он пас скот или рубил лес. В общем, находил работу подальше от людей, сами знаете. И всегда носил бороду, темные очки и большую шляпу, надвинутую на глаза.

— Не знаете почему?

— Вы не поверите мне. — Алекс уставилась на свою чашку, задумчиво помешивая кофе.

— Уже не верю, если вы снова имеете в виду русских. У вас есть доказательства, что его преследовали русские?

Раскосые глаза ее гневно блеснули.

— Конечно нет! Я знаю, как он жил, постоянно скрываясь, знаю, как он хотел быть с нами, со своей семьей, но не мог себе этого позволить. И только изредка нам удавалось пожить вместе в каких-нибудь глухих, Богом забытых местах.

Она остановилась и вдруг спросила:

— Вы его знали. Разве можете сказать, что он был трусом?

Я представил себе Питеркина и не мог не улыбнуться.

— Нет, это слово не самое подходящее.

— Вот видите! — воскликнула она, победно посмотрев на меня. — Он был невероятно сильным. Но мне пришлось увидеть однажды, как он бросился в кусты, когда заметил рядом ребенка.

— А по-моему, все просто, — сказал я. — Скорее всего, его беспокоило прошлое. Когда-то, давным-давно, он совершил проступок и с тех пор был вынужден жить в бегах.

— Какой проступок?

Я пожал плечами:

— Да все, что угодно. Хотя бы убийство. Ведь он действительно убил человека. Мы это знаем.

— То был несчастный случай, — отрезала Алекс.

— Суд расценил по-иному. Вы хоть что-нибудь знаете о его прошлом? О тех временах, когда он жил в Черногории?

— Он не рассказывал. Ни мне, ни маме. Говорил, прошлое есть прошлое, оно позади, и я не хочу об этом вспоминать. — Она с гордостью повторила его слова.

— Неужели в тот раз, когда он предпринял поездку на родину, вы не получили открытки от него?

— Получили одну.

— Откуда?

— Из Лондона, — ответила Алекс.

— А как он оказался в Лондоне?

Она развела руками: кто знает?

— Вы так и не рассказали о некоторых вещах, имеющих прямое отношение к делу. На чем основана ваша уверенность, что он был нужен русским?

— Я уже говорила, это просто мои смутные ощущения. Слышала, как он говорит во сне на каком-то странном языке...

— Наверное, черногорский или, как там его, сербохорватский, что ли. Звучит весьма необычно.

Алекс запальчиво продолжала:

— Он часто уничтожал письма, чтобы их никто не увидел. Даже мы с мамой.

— Письма из России?

— Не знаю. Я же их не видела.

— Вряд ли из России, — с сомнением сказал я. — Расскажите мне о своей матери.

Она сердито взглянула на меня. Страх перед русскими в ней был слишком глубок. Она жила им, впитала с материнским молоком.

— Мама была японкой. Родилась в семье, которая издавна занималась ловлей жемчуга.

— Где она познакомилась с отцом?

— В Бруме в начале пятидесятых. Тогда он прожил там около года.

— И ей понравилась такая жизнь с человеком, который вынужден скрываться, никогда не сможет жить дома, не женится на ней? Что она думала об этом?

— Вы, наверное, удивитесь, но она была счастлива, мистер Клоуз. Она воспитана в японских традициях и не подвергала сомнению правильность всего, что делает муж. Вспомните: он очень заботился о нас. У нас были дом и деньги. Мама никогда не работала. Эту лодку мне купил он. Мы не бедствовали.

— А может быть, вам предстоит еще и разбогатеть, — добавил я.

* * *

Я рассказал Алекс о деньгах, и ее это нисколько не удивило, потому что именно она отправила мне ту коричневую бандероль, хотя и не знала, что внутри доллары. Как-то однажды Питеркин вручил ей пакет с просьбой вскрыть после его смерти. Помимо белой упаковки в этом пакете лежало письмо матери, объявляющей, что Алекс — дочь Питеркина. Девушка показала мне его.

— А почему он не подтверждал этого?

— Он никогда не стал бы этого делать, вот и все.

— А вы спрашивали его: почему?

— Сотни раз. Для него было важно, чтобы никто не узнал о существовании его дочери и вообще ребенка. Это он мне говорил. Больше ничего.

Я глотнул кофе и взглянул на нее:

— А что хотите вы?

Она ответила предельно просто:

— Все выяснить. А что надо вам, мистер Клоуз? Зачем вы приехали сюда еще раз?

— Я тоже хочу все выяснить. Он загадал мне загадку. И мне надо найти ответ.

— Какую загадку?

— Хорошо, скажу, но мне нужны гарантии. Кто такой этот ваш «юнга»? И куда меня везут?

— Его зовут Джо Хэг. Он мой дальний родственник и работает вместе со мной.

— Вместе с вами или на вас?

— Вместе со мной. Получает половину дохода от улова, устанавливает цены, решает и другие дела. Вот только лодка эта принадлежит мне одной. А вас никто никуда не везет. Мы просто отплыли от берега, чтобы можно было спокойно поговорить с глазу на глаз.

* * *

И мы принялись оживленно задавать друг другу вопросы и отвечать на них. Она не знала, почему Джералдтон так много значил для Питеркииа. Зачем здесь оказался я. А я не стал упоминать о нарисованном на счете листе, хотя именно из-за этого сюда приехал. Мне казалось, что я предам Питеркина, если раскрою эту тайну даже его собственной дочери.

Мы говорили о нем, о его человеческих качествах. Она рассказала, что он всю жизнь обожал море и однажды, когда она была поменьше, отвез ее в Манки-Миа посмотреть на дельфинов, потрогать их, даже поплавать вместе с ними.

— Он считал, — продолжала Алекс, — что если в каком-нибудь месте, вроде Акульей бухты, вы плещетесь вместе с этими красавцами, вы просто в раю. Вы там бывали? Понимаете, о чем я говорю?

— Понимаю, — ответил я. — И это правда. Считайте, что ваша жизнь не состоялась, если вам не пришлось покружиться в море с диким дельфином. Я до сих пор удивляюсь, какому идиоту пришло в голову назвать эту бухту Акульей! — добавил я.

— Когда я подросла и уже могла управлять лодкой, мы с ним отправлялись туда. — Она указала пальцем на запад. — На острова Аброльос. Там я научилась всему. Ведь не просто ловить лангустов: когда спускаешься на дно со своей корзиной, каждый раз рискуешь жизнью.

— Но вы любите охоту на лангустов. И он любил.

— Там он оставался наедине с собой. Попадал в другой мир. Вы, конечно, можете сказать, что это избитая фраза, но, поверьте, лучше не подберешь. Острова для него много значили, давали возможность уединиться. На одном из них у нас была небольшая хижина, и мы там, он и я, оставались совершенно одни. Иногда к нам присоединялся Джо Хэг.

Она улыбнулась своим воспоминаниям, и неожиданная улыбка совершенно изменила ее лицо. До этого Алекс была серьезной, даже мрачной, а теперь в ней появилось что-то озорное.

— Острова возвышаются над водой всего на метр с небольшим. И когда наступает прилив, их затопляет. Папа в таких случаях всегда смеялся и начинал строить новую хижину взамен унесенной водой.

— Он хорошо управлял лодкой?

— У меня получалось лучше. И у Джо Хэга. Но отец умел отлично маневрировать.

— А у него были любимые места, любимые острова и рифы? — спросил я.

— Да, тот остров, на который мы уплывали в сезон ловли, — ответила Алекс. — Не думаю, что у него есть название: он совсем крохотный, площадью в полгектара. Но отец всегда говорил, что дарит его мне. И мы называли его остров Алекс.

Она подняла голову и вопросительно посмотрела на меня:

— Хотите побывать там?

* * *

До острова мы добирались почти три часа. В море штормило, как это обычно бывает, когда отплываешь далеко от берегов Австралии. Однако здесь и в ясный день будешь испытывать болтанку, потому что волны несутся сюда от мыса Доброй Надежды и, пока проходят длинный путь около десяти тысяч километров, постепенно набирают силу.

Джо Хэг, стоящий у штурвала, понравился мне и показался хорошим, честным, преданным человеком. Я разговорился с ним.

Да, Питеркин был его другом. Да, Алекс дочь Питеркина. Нет, он ничего не знал о происхождении Питеркина, о его поездке в Европу. Тем временем Алекс возилась на камбузе и наконец принесла нам бутерброды с беконом и яичницей и кофе. Волны еще больше разыгрались, брызги обрушивались на нас, и все-таки утро было прекрасным. Оно вселяло оптимизм, и я испытывал радость от того, что поступаю правильно, в соответствии с указаниями Питеркина направляясь на острова Аброльос.

Я уже был готов затянуть матросскую песню, как вдруг Джо Хэг толкнул меня локтем и кивком указал влево, где примерно в тридцати метрах от нас возвышался над поверхностью воды огромный черный спинной плавник.

— Белый пойнтер, — сообщил он. — Весь мир знает этих чудовищ как белых акул.

Рядом с нами плыла рыба-убийца. Еще несколько минут она крутилась рядом с лодкой, но, кроме плавника, мы так ничего и не увидели. Потом неожиданно акула исчезла, унеся с собой наше лучезарное настроение.

Издалека остров Алекс не виден, и причалить к нему не так просто. «Леди Аброльос» была еще в открытом море, как вдруг вокруг нас выросли из воды скалы, закружились водовороты. Джо Хэг предусмотрительно снизил скорость и осторожно повел лодку между рифами. Остров выступал над поверхностью моря самое большое на три метра, а на нем каким-то чудом примостились хижины, которые, казалось, были собраны из упаковочных ящиков.

— Вот мы и дома, — крикнула Алекс прямо мне в ухо. «Леди Аброльос» теперь двигалась по почти гладкой поверхности и наконец остановилась в тихой заводи за скалой. Алекс подошла к борту и уверенно прыгнула на берег. Я не решился сразу последовать за ней, так как нужно было перемахнуть через почти метровую полосу воды между берегом и лодкой, а дно было усеяно острыми обломками скал.

Алекс, смеясь, стояла на берегу, протягивала руку и кричала: «Давай!» И я прыгнул. И конечно, все обошлось благополучно.

* * *

— Пойдемте, я вам все покажу, — весело скомандовала она и пошла впереди.

Островок был небольшим. Наверно, метров пятьдесят в длину и сорок пять в ширину. Мы направились к одной из хижин. Внутри нее было пусто и сыро.

— Вы что, здесь жили? — спросил я.

— И очень неплохо, хоть вам это и покажется странным.

Мне действительно казалось это странным. Деревянные стены побелели, словно они долго находились в воде, а потом высохли на солнце.

— Сезон ловли продолжается три месяца?

— Правильно, — сказала она. — И здорово, когда он кончается и подсчитываешь деньги.

Озираясь, я вошел в хижину, внимательно оглядел все. Я искал что-то, а что — и сам пока не знал.

— Не старайтесь, — послышался сзади ее голос. — Я тщательно обследовала обе хижины. Вы не найдете здесь ни писем, ни каких-либо предметов, ни даже куска засохшего хлеба.

Мы обошли остров, и Алекс показала мне, где она купалась в хорошую погоду, где ловила рыбу и другие места, где, как она выразилась, «нужно быть начеку, чтобы вас не смыла волна, иначе на берег уже не выбраться».

Но, разговаривая о ничего не значащих вещах, мы на самом деле думали о Питеркине, о тайнах, с ним связанных. А он будто прогуливался рядом с нами. Мы пробыли на острове уже целый час, но так и не нашли ничего, что хотя бы отдаленно подсказало разгадку тайны Питеркина. Кроме этих двух отсыревших хижин, здесь не было ничего, свидетельствовавшего о пребывании тут людей. Раньше на вершине скалы, как и на многих других островах Аброльос, были залежи помета морских птиц. Но гуано собрали для производства фосфатов, и с тех пор эта скала стала серой и голой.

— Ничего нет, — сказал я наконец, испытывая большое разочарование. Выходит, Питеркин послал меня сюда, чтобы я просто пошатался по его любимому острову.

— Вы думаете, он мог тут что-нибудь оставить?

— На этих островах наверняка есть что-то. Должно быть. — Я повернулся к Алекс: — Подумайте, какое место, кроме этого острова, могло быть ему особенно дорого?

После некоторого колебания она ответила:

— Остров Бикон.

— Где потерпела крушение «Батавия»?

— Где творились бесчинства. Рассказ об этом произвел на отца огромное впечатление. Он иногда приезжал на остров и пытался выяснить, где именно произошла трагедия. Даже сделал зарисовки, на которых...

— У вас сохранились его рисунки? — перебил я ее.

Она прищурилась.

— Да, один. Всего один. — И весело рассмеялась: — Считаете, что это карта пиратского клада?

— Где он?

— Тут, на «Леди».

Глава 5

Историю «Батавии» я знал только в общих чертах. И случилась она еще за полтора века до того, как Джеймс Кук открыл Австралию.

В 1628 году из Голландии на Яву отплыл караван голландской компании «Ист-Индия», состоявший из шести кораблей. Флагманом была «Батавия» — новое большое судно с двадцатью пушками, считавшееся гордостью всего флота. Однако «Батавию» с самого начала преследовали беды: на борту зрел заговор, мятежники собирались захватить корабль и разграбить его сокровища.

После того как караван обогнул мыс Доброй Надежды, его корабли разбросало штормом, и «Батавия» в конце концов осталась одна. А вскоре оказалось, что ее несет на рифы.

Возможности спастись у громадного корабля не было. Он затонул, но большинству находившихся на борту людей удалось добраться до берега острова Бикон. Капитан Пелзерт отправился на шлюпке на Яву за помощью. Пока он отсутствовал, мятежники убили больше сотни оставшихся в живых матросов. Когда Пелзерт вернулся, мятежников схватили и всех вместе судили. Одним отрубили руки, других повесили.

* * *

Существовало несколько свидетельств происшедшего: рассказ самого Пелзерта, судебные слушания, проведенные на Яве расследования. Но за одно или два столетия документы покрылись пылью и потускнели, и никто не вспоминал о них до тех пор, пока в начале семидесятых годов начали работать морские археологи и стали доставать бронзовые пушки, серебряные монеты и скелеты со следами насильственной смерти. Тогда Биконом заинтересовались многие. И он стал легендарным островом сокровищ.

Алекс вытащила большой бумажный лист с полки и стала разглаживать его на столе. Мы направлялись на север. Рулевым был Джо Хэг, и «Леди Аброльос» шла к Хоутмен Аброльос.

— Кто такой Хоутмен? — спросил я.

— Еще один голландский моряк. Когда они пересекали океан, их отнесло на юг, и они выбрались на берег где-то здесь. Знаете, что означает Аброльос? Это искаженные португальские слова: «открой свои глаза».

— Португальцы тоже побывали здесь?

Она покачала головой:

— Это никому точно не известно. Но совет хороший.

* * *

Большой лист был наполовину картой, наполовину схемой. Питеркин — плохой чертежник, но в дотошности отказать ему нельзя. Маленькими черным кружками он отметил все места, где произошли какие-либо события, от них четкие линии вели на поля, там в аккуратной рамочке приводились объяснения, имена участников и другие данные. Я спросил Алекс:

— Сколько времени на это ушло?

— С перерывами два или три года, — ответила она. — Обычно он читал новую статью и делал поправки, но на карту нанес все только после того, как побывал на острове Бикон, обошел его и проверил.

— И не нырял за монетами?

Она обиделась:

— Он никогда этим не занимался! Исследование было его хобби. Вернувшись из Европы, он работал над этой картой вплоть до ареста.

— Когда за ним пришли, вы были с ним?

Она кивнула.

— Как это случилось?

— Он сидел за столом.

— Где это было?

— В трейлере около Карнарвона. Он собирался пойти поработать. И когда пришла полиция, просто встал и пошел с ними. Больше я его не видела.

Ее глаза заблестели.

— Вы его не навещали?

— Вы же знаете, что нет. Никто не навещал...

— Почему?

Она с горечью ответила:

— Понятная, черт возьми, причина, мистер Клоуз. Чтобы никто, черт возьми, ни о чем не узнал. Простите мне эти неподобающие для девушки выражения.

— Потом, после ареста, что случилось с его вещами? — спросил я.

— Я вынесла их из трейлера, вот и все. Да, по существу, и нечего было выносить. Так, какая-то спецовка да несколько инструментов.

— Бумаги, документы?

— Паспорт.

— Как его звали?

Она улыбнулась:

— Там написано — Джек.

— А место рождения?

— Где-то в Черногории... Это я тоже посмотрела: Скопье.

Мы прервали наш разговор, потому что Джо дважды ударил ногой по палубе над нашими головами, и Алекс поспешила наверх. Когда я, несколько замешкавшись, последовал за ней, увидел их стоящими рядом. На их лицах было написано удивление.

— Идите сюда и посмотрите! — позвала Алекс.

Я обернулся и открыл рот. Мимо нас на расстоянии не более восьмисот метров проплывала вышедшая на поверхность подводная лодка. Я в них не разбираюсь, а в тех редких случаях, когда приходилось видеть подводные лодки у морской базы на острове Гарден, они казались мне длинными и плоскими, глубоко сидящими в воде. Эта была похожа на круглое чудовище.

— Атомная... — произнесла Алекс.

На палубе стояли несколько человек. Мы схватились за бинокли, чтобы получше разглядеть их. Они смеялись и махали руками. Все без головных уборов, в темных брюках и белых свитерах. Но я нигде не увидел опознавательных знаков: ни на форме моряков, ни на лодке.

Подводная лодка бесшумно прошла мимо нас.

— Русская, — сказала Алекс.

— Больше похожа на британскую, — возразил я, — или на американскую. Помните Оборонительный договор по Тихому океану?

— Русская, — повторила Алекс. — На ней нет никаких опознавательных знаков, но если не остережется камней, появятся другие отметины.

Тем временем подводная лодка развернулась на запад, где море было более глубоким и безопасным. Мы стояли и смотрели, как она постепенно исчезает вдали.

— Как считаешь, нам нужно сообщить об этом? — спросил Джо.

— Зачем беспокоиться? На острове Гарден о ней наверняка уже известно.

Он заупрямился:

— Как это возможно, если море такое большое? Никто не в силах уследить за всем пространством.

— О, они могут, Джо. Ты даже не представляешь, сколько у них кораблей на дне океана. Когда такая штучка проходит мимо, монитор улавливает шум. Я читала где-то, что они даже распознают, какой стране принадлежат подводные лодки, по шуму двигателей.

* * *

«Леди Аброльос» уверенно шла на север, и вскоре на поверхности океана, там, где волны разбивались о выступающие камни, стали появляться белые пенистые пятна.

Теперь нужно было плыть осторожно. Сезон ловли лангустов кончился, и море было пустынным.

— В сезон, — сказала Алекс, — кругом было бы полно лодок. Случись беда — и у тебя есть шанс, что кто-нибудь увидит и поможет. Правда, не всегда вовремя, чтобы спасти еще и твое имущество. Но все-таки...

Мы подошли к острову Бикон с востока, где море было более спокойным. Мы смогли постоять и осмотреться, прежде чем отважились пристать к берегу. На острове было несколько домиков. Один их них выглядел довольно солидно. Возможно, был сборным и принадлежал Морскому музею и его археологической группе. Остальные были деревянными и убогими, похожими на те, которые Питеркин поставил на острове Алекс.

— Любопытно, а что рыбаки делают в мертвый сезон?

— Расскажи ему, Джо.

Джо поднял большую руку:

— Первое — перебирают двигатель, второе — чистят дно.

Алекс пояснила:

— Он имеет в виду дно лодки.

— Третье, — сказал Джо, — приводят в порядок корзины для лангустов. Четвертое — красят свои лодки.

— И пятое, — сказала, смеясь, Алекс, — едут в Перт, поселяются, если удается, в «Хайэт» или «Пармелии». И пьянствуют целый месяц. Правильно, Джо?

Джо усмехнулся:

— Я, например, строю себе дом.

— Он его строит двадцать лет, не так ли, Джо? Когда закончит, это будет, пожалуй, самое большое здание в Перте...

— Алекс, мы идем на берег? — перебил Джо. — Или будем весь день разговаривать?

Мы сошли на берег.

* * *

Остров Бикон небольшой, размером с футбольное поле, но когда прочесываешь его только вдвоем, он кажется не таким уж маленьким.

Джо Хэг должен был остаться на борту. А мы с Алекс разделили территорию на четыре части. Затем каждую четвертую — еще на четыре, потом, изучив карту Питеркина, снова обошли остров, шагая рядом и опустив головы. Но увидели только камни, песок и следы морских птиц. Для того чтобы прятать на нем сокровища, остров явно не годился, его можно было осмотреть весь разом с любой точки. Правда, в камнях были трещины, но они хорошо выскоблены, возможно, искателями сокровищ, а может, и археологами. Минут через сорок я понял, что мы занимаемся зряшным делом. Вдруг Алекс внезапно остановилась.

— Как раз на этом месте, — сказала она, показывая на рисунок Питеркина, — был убит мальчик. Вы ведь знаете об этом?

— Примерно.

— Его звали Андриес Вриес. Мятежники заставили его перерезать горло больным. В первый раз их было одиннадцать, а если бы он отказался, его бы убили. Потом ему пришлось сделать то же самое во второй раз. А после они убили и его за то, что он разговаривал с одной из их женщин. Они сделали это здесь, на этом месте.

Алекс держала карту одной рукой, а другой показывала на надпись Питеркина, как вдруг неожиданный порыв ветра вырвал карту из ее рук, и она, крутясь, легко понеслась по земле. Я хотел схватить ее, но промахнулся и бросился вдогонку. Снова промахнулся и тут сообразил, что через несколько метров мы окажемся в воде. Собрав все силы и вытянувшись во весь рост, я упал, прижав карту своим телом, разорвал лист и расцарапал колени. Но тут подбежала мисс Алекс и сердито сказала:

— Вы ее испортили!

— Это не я ее отпустил, — огрызнулся я, осторожно складывая карту и совмещая ее края. — Надеюсь, на вашей лодке найдется какая-нибудь клейкая лента?

И тут что-то необычное бросилось мне в глаза. Всего несколько букв, перевернутых вверх ногами, и все-таки прочитать их было легко. Окончание одного слова и начало другого, заключенные в рамку, выполненную синими чернилами, совместились, образуя одно слово: лист.

«Слишком просто», — подумал я, складывая бумагу. Но странное дело: если карту держишь правильно, его почти не видно. Я снова перевернул карту.

— Что вы делаете? — требовательно спросила Алекс.

— Мне кажется, я что-то нашел, — пробормотал я, рванувшись вперед и на бегу соображая, насколько результаты исследования Питеркина соответствовали очертаниям берега, созданного Богом.

— Что вы заметили? — Алекс бежала позади меня и все время твердила: — Скажите мне! Что вы нашли?

Наконец я остановился, я был почти на месте. Ничего пока не видно. Маленькая каменная площадка была совершенно голой.

Я резко остановился. Нет, не может быть! Это точно напоминало... Нет, черт возьми, не здесь, а вон там. Да. Там, где скала поворачивает... В рисунке, выбитом на твердом камне, легко можно узнать очертания листа. Рисунок был достаточно глубоким, чтобы продержаться в течение долгого времени.

Алекс остановилась рядом со мной.

— Что вы нашли? — Она немного запыхалась.

Я вспомнил, что не рассказал ей о нарисованном на долларовой бумажке. Но сейчас мне пришлось бы все долго объяснять. И я сказал:

— Там!

— Что там? Это лист?

— Да. И это должно быть знаком, который отмечает место, где что-то спрятано.

* * *

Камень с выбитым на нем листом не двигался. Я ходил вокруг, толкал его, я проделывал всевозможные бесполезные манипуляции, разве что не прыгал. Камень оставался неподвижным. Мне пришлось рассказать Алекс о таинственных листьях ее отца. И она сердито заявила, что меня не обманывала, в то время как я ей ничего не говорил, а потому оказался последним негодяем. И насколько она знает, листья в жизни Питеркина не играли никакой роли и нигде не фигурировали. А потом заявила:

— Если вы уверены, будто что-то нашли и это что-то не на суше, тогда попробуйте поискать в воде!

Лист был вырезан на камне всего в метре от кромки моря. Я стоял и смотрел на воду, которая была неспокойной и прозрачной.

— Есть там что-нибудь, обманщик? — требовала стоящая рядом Алекс.

— Я ничего не могу рассмотреть.

— Должны. Здесь мелко. Вы умеете плавать?

— На пляже в Скарборо умею.

— Тогда сумеете и здесь, если на дне не окажется норы с муреной или той акулы, что мы видели.

— Как насчет русской подводной лодки? Она тоже может оказаться здесь, внизу!

— Ну, так идите и поищите. Если вы стесняетесь, я отвернусь.

Через минуту я в симпатичных малинового цвета плавках, которые невестка мне подарила на прошлое Рождество, стоял по пояс в воде и шарил в песке под камнем с изображением листа. Песок был плотным, но поддавался довольно легко, и вскоре я выкопал что-то вроде норы. Везде вокруг, кроме этого маленького разлома, был твердый камень, и казалось, будто рука входит в водосточную трубу, заполненную песком. Я выгребал его горстями, причем часть его сразу же осыпалась назад. Алекс сидела на корточках и все время нетерпеливо спрашивала:

— Что там? Что вы нашли?

— Я дошел до дна. Ничего нет.

Я копал старательно, просеивая песок через пальцы, и чувствовал гладкую, почти свободную от песка поверхность дна этой естественной норы под камнем. Я ощупал еще раз ее кончиками пальцев и вдруг обнаружил маленькую петлю из тонкой проволоки...

Потянул за нее один раз, потом еще — и вытащил наверх светлый предмет.

Выбравшись на берег, я внимательно рассмотрел его. Предмет оказался куском глины. Грубо слепленный и обожженный, он напоминал по форме лист.

— Это лист, — сказала Алекс. — Вы хотели лист, и вы его получили. Это неплохой лист, если знаешь, кто его сделал! Но для чего он?

— Подумайте, Алекс, где ваш отец нашел печь для обжига и зачем он это сделал?

— Дайте мне подержать.

Я передал ей лист. Большим пальцем она потерла его обратную сторону, потом наклонилась, чтобы ополоснуть в воде.

— Здесь есть знаки, — сказала она. — Посмотрите.

Я взглянул. Она оказалась права. Буквы были нацарапаны на глине до обжига.

— Там написано «R и I gtn».

— Ну, это очень просто. Значит, то, что я думаю, правильно?

— Для меня это означает «Сельскохозяйственный и промышленный банк в Джералдтоне».

— Для меня тоже. — Алекс улыбнулась. — Как вы думаете, мистер Клоуз, мы сможем получить кредит?

Глава 6

Банк оказался накрепко закрытым именно тогда, когда мы в нем больше всего нуждались. На следующий день двери для клиентов распахнулись, и мы положили лист на прилавок. Девушка-клерк посмотрела на него, потом на нас, улыбнулась и сказала:

— Доброе утро. Чем могу помочь?

— Это — изготовленный из глины лист, — сказал я, — у меня есть основания полагать, что у вашего банка есть нечто, имеющее к нему касательство. Быть может, документы. Вы могли бы проверить сейф?

Она привела менеджера. У него был недовольный вид. Он был одет в кремовые шорты, гольфы и желтую с короткими рукавами рубашку с галстуком. В Западной Австралии так обычно одеваются банковские служащие, во всяком случае, когда жарко, и это нередко удивляет иностранцев. Он спросил, кто мы, есть ли у нас какие-либо документы, удостоверяющие личность.

Я показал ему все: мою карточку Юридического общества обратную сторону листа и еще кое-что. Он пригласил нас сесть и подождать, а через несколько минут вернулся со словами «Все в порядке», причем его недовольная мина исчезла.

— Немного необычны, — пояснил он, — некоторые условия выдачи конверта. Его можно отдать только по предъявлению листа, сделанного из глины, фотографии прилагаются.

Теперь он улыбался:

— Подпишите, пожалуйста, здесь.

Через несколько минут мы уже спешили назад на «Леди Аброльос». Алекс возбужденно болтала, а я почти бежал молча. «Разгадка близка», — думал я, уверенный, что содержимое конверта расскажет, зачем Питеркину понадобилось так все запутывать.

Я сидел за корабельным столом, жадно рассматривая конверт, который держал в руках. Несколько разочаровало меня то, что он не был надписан, хотя обклеен несколькими витками клейкой ленты. Я собрался уже его открыть, как Алекс села напротив меня и быстрым движением выхватила конверт из моих рук.

— Дамы в первую очередь, — заявила она.

Я рванулся, чтобы взять у нее конверт обратно.

— Собственность фирмы, — возразил я. — И я его адвокат. Это мое право. А у вас никаких прав нет, пока не признают дочерью Питеркина. Давайте его сюда.

Но она не отдала. Мы договорились бросить жребий — кому читать первому. Она выиграла и с полным правом открыла конверт. В нем было несколько страниц, исписанных четким почерком.

— Почерк отца, — сразу определила Алекс.

Несмотря на то что Питеркин долгое время прожил в Австралии, он так и не смог полностью овладеть английским. Письмо было написано с ошибками.

Вот что он писал:

"Мое имя не имеет значения, если, конечно, никто не будет ставить себе целью меня выследить и схватить. Я всегда помню об этом, потому что они никогда ничего не забывают. Даже по прошествии многих лет.

Сначала о моем возрасте. Я родился в 1923 году на Украине, в 1940 — вступил в Красную Армию. Когда началась война в 1941 году, воевал с германскими захватчиками, был ранен, награжден медалью, находился на излечении в госпитале около Москвы. Сам Сталин приезжал встретиться с нами.

Неожиданное событие произошло во время этого визита. В моей палате лежал раненный в голову солдат. Наверное, он не был сумасшедшим. Может быть, он был очень болен. Но у него оказался пистолет. Откуда он его взял, я не знаю. И никто не знал.

Нас фотографировали со Сталиным, он сидел среди нас. Я — рядом, слева от него. Моя грудь и плечо были забинтованы новыми, очень белыми бинтами.

Вдруг я увидел, в углу, где лежал раненный в голову человек, какое-то движение. Сталин ничего не видел. Люди сидели спокойно, не двигались, смотрели на фотографа. А этот человек вышел из-за спины фотографа с поднятым пистолетом и собрался стрелять в Сталина. Я вскочил и закрыл своим телом Сталина, и выстрел достался мне. Охранники убили этого человека, решили, что я его сообщник, и в меня тоже выстрелили. Отвезли в тюрьму Лефортово, потом на Лубянку. Допрашивали, делали уколы. Я говорил правду. Мне поверили. Через несколько недель я снова был здоров. Пришло время возвращаться на фронт, каждый солдат на счету, немецкая армия приближалась к Москве.

В мою камеру пришел офицер. У него на петлицах были голубые шпалы. Я тогда не знал, что он кремлевский охранник из специального полка. Офицер сказал, что, если я согласен, меня переведут в охрану Сталина. Я удивился, ведь в Красной Армии у рядового солдата никогда не спрашивают согласия на перевод в другую часть. Офицер улыбнулся и ответил, что вся охрана Сталина состоит из добровольцев — героических добровольцев. Я должен гордиться тем, что спас вождя.

А потом на меня надели форму с голубыми петлицами и стали учить рукопашному бою, приемам защиты себя и тех, кого придется охранять. Однажды отвезли в какое-то учреждение, где сам Сталин прикрепил мне медаль и пожал руку. Вскоре меня отправили в охрану вождя. Каждый день, каждую ночь у дверей Сталина дежурили двое. Мы пробовали его еду, пили водку из его особых бутылок. Каждый день открывали новый тюбик американской зубной пасты и первыми чистили зубы. Сталин был очень осторожным человеком.

Мы — охранники вождя — тоже старались быть осторожными. Нам рассказывали, как одного из охранников застрелили за потерю бдительности. Он не остановил важного человека у двери в комнату Сталина. Этим человеком был Берия, глава МВД. Берия приказал убрать его за это.

Прошел год, и меня назначили ночным дежурным вместе с Юрием Анастасовичем Гусенко. Мы все время были наготове: принимает ли Сталин ванну, обедает, принимает гостей. Мы приносим табак и трубки, вино и грузинский коньяк. Мы вооружены и не покидаем своего поста у кабинета или спальни. Все двери — стальные, закрываются, когда Сталин входит в комнату. Мы остаемся на страже с другой стороны. Я многое забыл, да это теперь не важно. Мне запомнился только 1943 год, когда шестая армия Паулюса сдалась под Сталинградом. Сталин на несколько недель сменил квартиру. С ним в это время работал генерал-инженер Чентесский. Дважды слышал, как Сталин говорил с Чентесским, спрашивал, сделана ли работа, готовы ли новые стратегические планы. Меня никто не замечает. Я слуга и невидим в белом пиджаке. А я многое слышу, запоминаю все, маленькие и большие события, разговоры стараюсь удержать в памяти. Люди, работающие в квартире Сталина, — заключенные, немцы, инженерная элита шестой армии фон Паулюса, они не говорят по-русски. Но нам и не разрешено ни с кем общаться.

Наконец я возвратился на дежурство в старые апартаменты, в так называемый Дворец развлечений, осмотрелся, нет ли чего нового. Нового ничего не было, все то же, на том же месте. Вскоре мы услышали, что расстреляли Чентесского. Чентесский оказался предателем. Об этом рассказал сержант, который командовал солдатами-охранниками, рассказал нам в назидание, как пример, что всегда надо быть бдительными. Я удивился, как мог предатель быть так близко к Сталину. Гусенко, мой напарник, человек хладнокровный, не удивился совсем. Он повторил слова сержанта о бдительности. У него служба всегда на первом месте.

В конце 1943 года ночью я находился на посту у двери Сталина. Гусенко что-то съел или просто заболел и все время сидел в сортире. Мы забеспокоились, ел ли эту же пищу Сталин.

Но Сталин, кажется, здоров. Неожиданно зазвонил телефон. Говорил Сталин. Я открыл дверь и вошел.

Он был очень пьян. Шинель накинута на плечи. Его рвало. Я помог ему, поддержал голову, разговаривал с ним. Потом снял с него шинель. Чувствую, ткань влажная. Сталин ослаб, сам не мог дойти до кровати. Я помог ему лечь на диван. И он мгновенно заснул.

В этой комнате я никогда раньше не был. Мне нужно убрать ее. Я стал искать ванную, вижу открытую дверь. Подхожу к ней, оказывается, это не ванная. Открытая дверь ведет к лестнице... ступени идут далеко вниз. Сердце мое начинает биться сильнее. Рассказывают, в Кремле много секретных ходов. Говорят, даже Наполеон по одному из них покинул Кремль. Я смотрю на дверь. Со стороны комнаты она покрыта деревянными панелями, на них книжные полки. Несомненно потайная.

Я вспоминаю, что шинель Сталина была мокрой от снега. Значит, он выходил один на улицу. И об этой двери теперь знаю я. И Сталин. Еще я уверен, завтра он все вспомнит, и меня расстреляют. В этом нет никакого сомнения. Если я останусь, то умру. Я беру его шинель, срываю знаки отличия. Он небольшой человек, я — большой. Это сейчас не имеет никакого значения, все, что у меня есть, — шинель.

Я закрываю за собой потайную дверь и иду по ступеням. Внизу вижу металлическую дверь, на ней чертеж дверных механизмов. Я внимательно изучаю его. Стою, слушаю, все спокойно, потом привожу в действие дверные механизмы. Дверь открывается, свет везде гаснет. Я выхожу за кремлевскую стену. Кругом черная ночь, луны нет, освещение запрещено на случай бомбежки.

Дверь за мной закрылась. Я ухожу. Я хороший солдат. Я быстро хожу. На моих ногах крепкие сапоги, и это тоже хорошо, потому что мне надо идти очень далеко. Необходимо уехать из моей страны, даже если я знаю, что сделать это невозможно".

* * *

Мой мозг порой напоминает вместилище совершенно излишних сведений. Например, в моей памяти застряли имена весьма посредственных давно умерших игроков в крикет, дата рождения Гитлера и всякий подобный хлам.

Я знаю, что рост Сталина 163 сантиметра, а Питеркина — под два метра. Я попытался его представить в сталинской шинели.

Возможно, Сталину нравилась просторная одежда, а Питеркин в молодости был худым. Можно вообразить себе, как подозрительно выглядел Питеркин на улицах столицы воюющего государства.

Однако все обошлось, видимо, шинель защитила и сохранила жизнь во время самого жуткого путешествия из тех, которые довелось совершить Питеркину в жизни. Он описал его детально и с законной гордостью, но это его хождение по мукам достойно отдельной книги, поэтому я просто перескажу его вкратце.

Прежде всего, ему повезло: около жилого дома он нашел воткнутые в снег лыжи с палками — видимо, кто-то забыл их по рассеянности. Питеркин спокойно надел лыжи и укатил. Снег, который до этого намочил шинель вождя, все еще шел, поэтому лыжный след сразу же замело. После полуночи Питеркин оказался на окраине города, в березовом лесу. Чтобы преследователи не подумали, что он пошел на запад с целью перейти фронт и сдаться в плен немцам, он двинулся на восток.

Питеркин рассчитывал, что у него в запасе несколько часов: Сталин проспит по крайней мере до семи, а то и до восьми. А проснувшись, не сразу сможет ясно соображать.

Но ведь существует Гусенко, который скоро обнаружит, что Питеркин исчез. Для Гусенко служба превыше всего, и бдительность — главный и священный долг. Гусенко, возможно, подумает, что великий вождь вызвал Питеркина, чтобы тот оказал ему одну из тех маленьких услуг, которые Сталин иногда требовал от своих охранников. Не исключено, что даже бдительный служака какое-то время будет колебаться и не сразу войдет в комнату вождя. И еще Питеркин подумал: до утра он может использовать свой специальный пропуск кремлевского охранника. Эта мысль придала ему уверенности.

В шинели, во внутреннем кармане, он нашел серебряную фляжку, где осталось немного коньяка. Он выпил его. Потом остановился перевести дыхание и в тишине березового леса начал размышлять.

Лучше всего добраться до Китая. Конечно, предпочтительнее попасть в Индию, но горы — огромное препятствие, их трудно преодолеть в одиночку. Чем дальше он будет уходить на восток, тем безопаснее. Сибирь не только огромна, но и пустынна. Туда когда-то многие ушли сами, других сослали по разным причинам. Если он дойдет до обширных пространств тайги или степей, ему легче будет там скрыться. Он принял для себя одно главное решение: никогда никого не станет убивать, что бы ни случилось. И все-таки он не выполнил его.

Как-то на рассвете Питеркин неожиданно вышел из леса на поляну. Около костра, свет которого в сиянии яркого низкого солнца был плохо виден, сидели двое солдат. И прежде, чем он сообразил, как быть, солдаты набросились на него, не спрашивая документов, видимо, мгновенно распознали в нем беглого. У хлипких вояк из саперного подразделения не было ни малейшего шанса справиться с хорошо тренированным и сильным специалистом рукопашного боя, но солдат было двое, и пришлось их убить.

У саперов он нашел небольшой запас консервов, забрал рюкзаки и винтовки. Провизию и флягу Питеркин затолкал в один из рюкзаков, взял винтовку со штыком, а все остальное закопал вместе с трупами.

По его плану, он и вправду мог уехать очень далеко, если бы сумел добраться до Транссибирской железнодорожной магистрали и незаметно проникнуть в поезд.

Однако поезд, на который Питеркину удалось сесть, был набит заключенными, которых везли на Крайний Север в концлагерь. И его отправили вместе с ними. В лагере он понял: если не выберется, умрет. И он выбрался, убив трех голодных сторожевых собак и прорвав заграждение из колючей проволоки.

Он прошел примерно три тысячи километров: сначала по направлению к Байкалу, потом вдоль его замерзших берегов, потом все дальше и дальше к югу. Ему каким-то образом удалось сохранить шинель и не сойти с ума, и он изменил свое решение идти на восток. Южные границы были недосягаемы, но гораздо ближе... Он знал, что смерть поджидает его и там, и все же день за днем пробивался на юг.

В горах Питеркину пришлось хуже всего. Еда кончилась, сапоги развалились, шинель плохо защищала от холода. Он обморозился и все-таки упрямо шел вперед.

Ему встретился небольшой черный медведь. Оба были голодными. Борьба длилась недолго, и человек убил зверя. В глубокой расселине, на запятнанном кровью снегу Питеркин ел его мясо, зубами отрывая куски. Мясо подкрепило его силы, и он снова полез вверх.

В конце концов, сам не зная как, он попал в Индию. Он не помнил, где, каким маршрутом он шел, возможно, через Афганистан, он не забыл лишь постоянное чувство голода и пронизывающий холод, от которого не спасала изорванная в клочья шинель.

В то время Индия была еще британской, и Питеркин выдал себя за поляка, сбежавшего из России.

Нельзя сказать, чтобы эти старые негодяи англичане встретили его с распростертыми объятиями. Сначала упрятали в камеру, а потом два офицера несколько раз допрашивали его. Один из них хотел сразу же вернуть Питеркина советским союзникам, а другой предлагал его расстрелять как шпиона. Питеркин все время разговаривал с ними по-польски. На этом языке он мог изъясняться довольно бегло, так как был родом из той части Украины, которая граничила с Польшей по реке Буг, что к северо-западу от Львова. В конечном счете англичане через несколько недель посадили его за руль трехтонки, и он с конвоем грузовиков направился через Персию к Средиземному морю. На Ближнем Востоке он встретил много поляков, и англичане милостиво разрешили ему присоединиться к ним.

После окончания войны Питеркину предложили на выбор, как и большинству поляков, вернуться на родину или остаться на Западе. Он, естественно, решил остаться. И в очередной раз стал так называемым перемещенным лицом. Оказавшись в Англии, выучился на рабочего-текстильщика и трудился на захудалой фабрике «Дюсбери и Бетли» в Йоркшире.

Работа, конечно, была не ахти какая, но ему нравилась. Во всяком случае, какое-то время. У него была комната, деньги в кармане, еда. Завелись приятели, два польских беженца, за плечами которых, как и у него, остались годы невзгод и лишений. Они умели уважать потребность человека в уединении. Вместе посещали кино, рынки, футбольные матчи. С умилением наблюдали, как в Англии проходят выборы, как оппоненты поносят друг друга. Питеркину все нравилось. Здесь было общество, и он стал его частью. Решил, что нужно принять католичество, ибо все поляки — католики, по воскресеньям регулярно присутствуют на мессе. Ему тоже надо. Дело было не столько в религии, сколько в правильном поведении, лояльности к друзьям.

И Питеркин начал готовиться к принятию веры. Его наставник — отец Бодински, человек большого трезвого ума, бывший капеллан Войска Польского, награжденный военным крестом за доблесть, как-то вечером спросил Питеркина, не пытались ли его агитировать агенты...

— Агенты? Какие агенты?

Отец Бодински объяснил:

— Новое коммунистическое правительство хочет, чтобы поляки жили в Польше, а не в Англии. Они засылают сюда шпионов. Некоторые эмигранты в Англии стали тайными агентами. Они агитируют поляков возвращаться на родину. Если они не соглашаются, агенты узнают фамилии их родственников и угрожают им, вынуждая таким образом тех, кто остался в эмиграции, покинуть Англию.

Питеркин ответил, что к нему никогда никто не подходил. Но однажды, когда он на улице пил пиво, к нему подошел человек и стал расспрашивать, кто он и откуда. Потом сказал: «Ты говоришь по-английски как украинец. Если ты украинец, ты — советский гражданин. Ты должен возвратиться в Советский Союз. Ты — предатель. Тебя надо расстрелять».

Питеркин ударил его и убежал.

* * *

"Я пошел к отцу Бодински. Он уже несколько недель жил в Брэдфорде. Я рассказал ему об этом человеке. Отец сказал, что теперь мне будет трудно. Всегда. Мое имя внесут в список, агенты начнут меня искать, они также сообщат обо мне в МВД.

И еще отец Бодински сказал, что надо готовиться к принятию новой веры. Он учил меня исповедоваться и велел встать на колени. Потом он отправил меня спать в комнату в своем доме. На другой день он позвонил на фабрику, на которой я работал, и предупредил, что я заболел. Мы много говорили обо всем с отцом Бодински, я ничего от него не скрывал.

Вскоре ему стало известно, что у меня есть тайна. Большая тайна, о которой я узнал, убегая по подземному ходу. Отец Бодински — человек умный и все понял. Я сказал ему, что это одна из самых больших тайн на свете и очень опасная. О ней знаю только я, и больше никто.

Отец Бодински посоветовал мне написать обо всем, потому что это снимет с моей души тяжесть. А если я умру, то умрет и секрет. Я молился, думал. В конце концов я записал все, о чем помнил. На следующий день отец Бодински унес мою исповедь. Он обещал надежно ее спрятать. Моя тайна в безопасности, ведь я писал по-украински. Отец Бодински не может прочитать. Он отдал записи директору английской школы для священников, который поклялся передать их своему епископу. Мне сообщили название церкви, номер места в церкви. Это специальный код. Таким образом я получу свою исповедь, если однажды захочу вернуть ее назад.

До сих пор все шло хорошо. Отец Бодински устроил меня вместо кого-то на корабль с эмигрантами, идущий в Новую Зеландию. Я прожил там два года. Потом отправился в Западную Австралию, менее заселенную людьми. Теперь я живу здесь. Переезжаю с места на место. Везде хорошо. Всегда солнце, хорошая еда.

Каждый год я отправлял открытку отцу Бодински и каждый год он присылал открытку своему другу — священнику в Перте. Я звонил этому другу и спрашивал, все ли в порядке. Мне отвечали, что все хорошо. Так продолжалось до 1953 года. В тот год отец Бодински исчез. Вечером он вышел позвонить по телефону-автомату недалеко от дома и не вернулся. Его больше никогда не видели. Полиция предположила, что отца Бодински выкрала русская или польская секретная полиция. Потому что он большой враг коммунистов. Но доказательств никаких не было, ничего не было.

После этого известия я все время переезжал. На одном месте жил месяц, а потом снова в путь. Я — сильный, работы много. Кроме того, я только так чувствовал себя в безопасности.

В том же году я услышал, что Сталин умер. Маленков должен заменить Сталина. Я видел Маленкова много раз, когда он был секретарем великого вождя, но не верил, что он может выполнять работу Сталина... Не считал его сильным человеком. Некоторое время я думал, что со смертью Сталина мне не нужно больше прятаться, моя тайна потеряла свою значительность. О ней знали два человека, теперь — только один.

Но я читал газеты, вспоминал людей, которые приходили к Сталину, их холодные, жестокие глаза и лица. В Кремле идет борьба. Скорее всего, Маленкову придется уйти, потому что вокруг него полные амбиций, рвущиеся к власти Берия, Каганович, Хрущев, Молотов, Микоян.

У меня осталась моя тайна. Найдется много людей на Востоке и на Западе, которые все отдадут за нее. И снова моя тайна гнетет меня, как огромный груз. Если я отдам ее кому-нибудь, ее используют в грязных целях. Если же она останется у меня, ею нельзя воспользоваться. Так я решил. Сталин мертв, я не должен всегда прятаться.

Я поехал в Брум к одной женщине. Она австралийская японка, очень добрая, очень красивая. У нас родилась дочь, назвали ее Александрой. Мы решили, что скоро поженимся.

Потом я случайно нашел одну австралийскую газету, видимо, кто-то случайно забыл ее в лодке, мыть которую входило в мои обязанности. В ней я прочитал, что Организация Объединенных Наций протестует против назначения Советским Союзом в ООН Юрия Гусенко. Оказывается, Гусенко был правой рукой Андропова и участвовал в кровавых событиях в Венгрии. У Гусенко было также задание привезти в наручниках в Москву из Праги Дубчека. В статье сообщалось, что Гусенко занимает высокий пост в КГБ. Я подумал, может, этот Юрий Гусенко совсем другой человек, а не тот, с которым мы служили в кремлевской охране. Ведь в Советском Союзе много Гусенко. Но в той же газете я нашел еще одну статью о деятельности Гусенко во время революции в Будапеште. Автор называет его по имени-отчеству и пишет, что Юрий Анастасович Гусенко убил выстрелом в голову генерала Малетера после того, как обещал ему безопасность.

Моей свободе пришел конец. В настоящее время Гусенко — могущественный человек, занимающий высокое положение в Комитете государственной безопасности, а также в ООН. С этого дня я все время думал, догадывается ли Гусенко, что я в Австралии? Надеюсь, он не знает, где я. Если ему это известно, со мной может случиться то же самое, что и с отцом Бодински. Но ведь прошло уже тридцать пять лет. Скорее всего, он меня забыл. Хотя сердцем чувствую, что он помнит своего напарника Петра Ивановича Кинского, исчезнувшего ночью из квартиры Сталина. Такой человек все еще хочет знать, как Петр Иванович это сделал".

* * *

Я восхищенно присвистнул:

— И представить себе не мог, что Питеркин был таким человеком!

На Алекс было смешно смотреть. Лицо сияло от гордости, и в то же время из глаз текли слезы. Она все время ими моргала и бормотала:

— Почему я не знала?

— Потому что это была его тайна.

— Но я его дочь!

— Если бы он видел вас сейчас, он и вправду признал бы этот факт, — сказал я, улыбаясь.

Она просияла:

— Вы и правда так думаете?

— Да, у него есть дочь.

Она вдруг сказала:

— Смотрите, здесь еще что-то написано на обратной стороне.

Я быстро перевернул лист. Там было четыре буквы и номер.

— Какого черта? Что это значит?

На бумаге стояло «CH.AD.11». Кавычки, заглавные буквы — и все.

Глава 7

— Питеркин уже сообщил нам, что это значит. Церковь и номер места.

— Ладно, первые две буквы обозначают церковь, 11 — номер места, так?

— Не знаю, правильно ли, но я думаю, так.

— Что тогда AD[1]?

— Я думаю, может быть, что-то вроде Адриан или до нашей эры.

— Или Адам?

— По правде говоря, я никогда не слышал о церкви Адриана или Святого Адриана. И насколько я знаю, Адам никогда не был святым. AD и 11 век до нашей эры — это слишком давно.

Она улыбнулась, взволнованная тем, что след снова был найден.

— А как мы узнаем?

— Мне кажется, через справочник.

— Я хочу знать отцовскую тайну. Он ведь правда был моим отцом! Когда вы докажете это и я стану его законной наследницей, я унаследую и его тайну.

Я спросил напрямик:

— Вы хотите этого? Питеркин всю жизнь ее боялся.

— Вы совсем не знаете женщин, мистер Клоуз, не так ли?

— Я никогда не говорил, что знаю.

— Так вот, если и есть на свете что-то такое, от чего женщина не может отказаться, то это — тайна.

Она засмеялась, и я засмеялся тоже, хотя мне не было весело. Алекс от природы жизнерадостная девушка, из тех, которые умеют забывать неприятности или уживаются с ними. Я же человек другого типа. Тот, кто хмуро сидит в углу и размышляет, и его не сразу можно привести в хорошее расположение духа. И даже ослепительный солнечный свет Джералдтона мог развеять сопутствующий тайне Питеркина страх не больше, чем приветствия экипажа атомной подводной лодки способны смягчить представление об ее ужасающей разрушительной силе. Алекс и Джо верили, что появление подлодки вблизи Аброльоса только случайность. Прежде Алекс казалось, что в истории с ее отцом замешаны русские. Теперь предположение сменилось уверенностью, но ей даже не приходила в голову мысль, что кто-то из-за Питеркина пошлет атомную лодку за тысячи километров.

Мне такая мысль не давала покоя; Смерть Питеркина могла положить конец всей этой истории, в которой я и Алекс увязли по горло. Если бы о тайне знал только он. Но Питеркин оставил свои записи в третьих руках. Значит, его секрет знали уже пять человек. Был и шестой. Ведь Питеркин предполагал, что Юрий Анастасович Гусенко, его напарник в давние сталинские времена, ничего не забыл. Мало того, Гусенко, смолоду жестокий и суровый, с годами превратился в страшного человека.

* * *

Необходимо было продолжать поиски. Конец всему мог наступить только тогда, когда больше нечего будет скрывать.

Мы не могли так просто отойти. Питеркин всю жизнь считал, что находится в опасности. Если вспомнить его фатальное падение и неожиданную смерть, он, может быть, страшным образом доказал, что был прав. Теперь в опасности была Алекс.

— Нам нужно ехать в Англию, — сказал я наконец. — Найти то, что спрятал Питеркин.

Алекс покачала головой:

— Я не поеду. Поехать должны вы.

— Почему я?

Она посмотрела на меня очень серьезно.

— Я об этом много думала. Здесь я могу прятаться так же как и мой отец. Я теперь понимаю, мне необходимо скрыться. Посмотрите на меня: как может затеряться в Англии молодая японка с австралийским акцентом?

— У меня такой же акцент.

— Вовсе нет. Вы — наполовину англичанин. Послушайте себя когда-нибудь. Вам можно ехать. Там таких, как вы, шестьдесят миллионов. Потому, наверное, мой отец так распорядился деньгами. Не забывайте, он прислал их именно вам, не мне. И наверняка, чтобы вы могли съездить в Англию.

— О'кей, — сказал я спокойно. Англия мне нравилась. И там жила Джейн.

* * *

Меня ничто больше не задерживало в Австралии. У Алекс в Джералдтоне был Джо Хэг и другие ловцы лангустов, которые могли защитить ее и спасти. Она написала письмо, в котором назначила меня своим адвокатом и представителем во всех важных для нее вопросах.

Я даже не зашел домой за костюмами, галстуками и прочим. В Гонконге сделаю остановку и куплю. Но сначала надо сесть на самолет до Перта.

Мы все трое сошли с «Леди Аброльос» и зашагали рядышком по джералдтонскому молу. Прошли совсем немного, как вдруг из тени на солнцепек вышел человек, одетый в темный пиджак и черную шляпу. Он стоял, прислонившись к стене, наблюдая, как мы приближаемся.

Джо Хэг пробормотал, что он может хоть сейчас съездить этому типу по шее, если мы на это посмотрим положительно.

Я сказал:

— Только если он попытается нас остановить, Джо.

А Алекс сказала:

— А если у него есть оружие, то не надо...

Мы направились в его сторону, а он стоял и смотрел на нас через очки с голубыми стеклами. Ростом около метра восьмидесяти сантиметров, плотного телосложения, мускулистый. Просто стоял и смотрел, как мы проходили мимо.

Я попрощался, сел в «рейнджровер» и отправился в маленький аэропорт Джералдтона. Припарковался и с трудом устроился на рейс до Перта, который осуществлял маленький двухмоторный самолет. Лететь на таком я боялся до смерти. При взлете и посадке его качает и бросает, а этот к тому же бразильского производства, что не повышало к нему доверия.

За час с небольшим я добрался до места. Все старались услужить, пилот по радио запросил для меня место на какой-нибудь ближайший рейс. С этим в Перте проблема, рейсов немного, обычно все билеты бывают забронированы заранее. Ему ответили, что мест нет. Все рейсы уже отправлены. Остался лишь «Квантас» из Сиднея до Гонконга через Перт... Задержался из-за неполадок с двигателем и сейчас находится в международном аэропорту Перта. На этот рейс только что сдали билет в бизнес-класс. Мне придется подождать сутки в Гонконге, но потом есть место на ночной рейс в Лондон.

Мой паспорт остался дома. Я немного подумал. Потом позвонил Бобу Коллису. Он без труда может проникнуть в мою квартиру, схватить паспорт и доставить в аэропорт. Он смог. Так и сделал. Без труда.

* * *

Я чем-то неприятен девушкам, регистрирующим пассажиров в аэропортах. Жаль, не знаю, чем именно. Они только разок взглянут на меня, потом на план расположения мест — и сажают в тех рядах, где обычно сидят матери с пятью малолетними детишками. И если девушки-регистраторши меня не любят, то маленькие дети — наоборот. Они лишь взглянут на меня — и лезут на колени, пачкая мой костюм липкими конфетами. Когда я обращаюсь к стюардессе с просьбой дать мне другое место, мне отвечают: «Неужели вы не рады, что вас так любят дети?»

На этот раз было по-другому. Быть может, на борту и были малые дети, но они находились; очень далеко от меня, в туристическом классе. Показывали кино, еда была неплохая, выпивка хорошая. Семь часов до Гонконга пролетели незаметно.

На следующий день я в новом, сшитом за двадцать четыре часа костюме, ботинках на заказ и рубашке, тоже сшитой на заказ за восемь часов, чувствовал себя щеголем. В моей дорожной сумке лежали еще четыре рубашки, брюки и носки. Я заталкивал эту сумку под сиденье, когда рядом со мной остановился человек, вежливо ожидая, когда я закончу. Я поднял голову, улыбнулся и сказал:

— О'кей, я сейчас. — И увидел, что он кладет в шкафчик знакомую мне шляпу.

Он сел в кресло рядом со мной. На нем был темно-синий костюм, а сам он, широкогрудый и широкоплечий, с мясистыми ногами, еле уместился в кресле, очки с голубыми стеклами не снял.

— Приятно снова встретиться, — приветливо кивнул незнакомец.

— Ловко вы сумели достать это место, — ответил я.

— Как вы, австралийцы, любите говорить: без проблем.

— Мы австралийцы, да. А кто вы?

— Друг, я надеюсь.

— Друг откуда?

— С неожиданной стороны. — Он улыбнулся. — Как только мы оторвемся от земли, я выпью банку пива. А вы?

— Водки.

Он рассмеялся. Я сказал:

— Я прислушивался к вашему акценту, и он похож...

— Свое произношение, — прервал он меня, — я приобрел в Оксфорде, в Королевском колледже. Давайте выпьем за это кларета.

— Давайте не будем. Чего вам на самом деле нужно?

— Поговорить с вами, пока будем в воздухе и нас не смогут подслушать или прервать. Возле вас свободное место. И его кто-нибудь может занять. — Он нахмурился.

— Что за пустые опасения! В самолете все места одинаковы, и никто его не займет.

Во время взлета он сидел молча, но как только мы оторвались от земли, сказал:

— Я объясню. Когда-то давно я приезжал учиться по обмену. Вы с первого раза догадались правильно. Я — русский, так же как и ваш друг Петр Иванович Кинский, в последние годы известный как Питеркин.

— Не друг. Я — адвокат, а он был моим подзащитным. Как вас зовут?

— Сергей.

— Что ж, Сергей. Я ничего интересующего для вас не знаю.

Он спокойно кивнул.

— Это не совсем так. То, что вы уже знаете, имеет определенную ценность. Но вы можете узнать еще больше, гораздо больше, чем, например, я. И когда вы до этого докопаетесь, я надеюсь, займете правильную позицию.

Проявление такой любезности и непринужденности было удивительным, если не поразительным, принимая во внимание, кем, по его собственному признанию, был этот человек. Еще сильнее ошеломлял его облик. Я с тревогой подумал, что сижу рядом с агентом великой, хотя и ослабевающей марксистско-ленинской державы. С самым настоящим русским шпионом! Мне не было страшно. Когда-то я сильнее боялся продавцов машин и, уж конечно, сотрудников автоинспекции.

Словно подслушав мои мысли, он сказал:

— Конечно, вы правы. Ситуация несколько изменилась. Бояться совсем нечего.

— Вы имеете в виду, что не ходите больше со смертоносным оружием и отравленными зонтиками?

Сергей ответил не сразу. Он посмотрел на свои ухоженные ногти и признался:

— Если я и вправду агент, то я агент страны, где так или иначе происходят большие перемены.

— Вы имеете в виду «перестройку» или «гласность»?

— Секундочку, — перебил он, — все по порядку.

Подошла девушка:

— Пиво?

— Спасибо.

А когда она подала ему банку, он посмотрел на надпись мелким шрифтом и отдал ее обратно.

— Сделано в Сиднее, а мы из Перта. Не подойдет.

— Что же вам тогда дать?

— Водку, — сказал он с довольным видом. — И лед. То же для моего друга.

— И апельсиновый сок, — попросил я.

Когда она отошла, он продолжил:

— Перестройка означает реконструкцию. Практически всего, что есть в государстве.

— Вам лучше знать.

Он был таким вежливым, непринужденным и невозмутимым, что я очень скоро и думать забыл о том, кем он был.

— Сюда относится, например, КГБ?

— Да. Все управление Комитета. — Потом он широко улыбнулся и уточнил: — Ну, скажем, почти все. Включая ГРУ — военную разведку. Все подлежит реформированию. Вы, наверное, заметили, что у нас новые президенты. Очень энергичные очень решительные. А вы, не сомневаюсь, знаете второй закон термодинамики.

— Я учил его в школе.

— Не могли бы вы повторить его сейчас?

Я заученно сказал:

— Всякое действие рождает равное противодействие. Принцип работы реактивного двигателя. Значит, кое-кому изменения не нравятся.

— Трудность в том, что некоторые из недовольных людей имеют доступ к ракетам, ядерным снарядам, военным кораблям, танковым войскам и реактивным двигателям, о которых вы упомянули. Среди них есть Маршалы Советского Союза, некоторые в морском, некоторые в воздушном флоте, а также в Верховном Совете, хотя их и меньше, чем было раньше.

— А вы кто?

Он засмеялся:

— Простой чиновник, и все, Джон. Я ведь могу, по австралийскому обычаю, называть вас Джоном?

— Конечно, Сергей, можете.

Он неожиданно одним глотком выпил водку.

— Так что вы понимаете мою проблему?

Я с минуту раздумывал над его словами.

— Это что же, проблемы многих разрешились, если бы кому-то одному пустить пулю в лоб? — спросил я.

— Можно и так. Видите ли, этих людей нельзя обвинять по-настоящему. Любой, кому теперь около семидесяти, всю жизнь воспринимал только одну модель мира, в которой существовал. Возможно, это был не самый удобный мир, может, в нем не хватало свеклы для борща. Но правила были ясны, а людям нравится, когда правила ясны. И вдруг появляются молодцы, одержимые желанием реформировать, и уже крестьяне в колхозах не вольны бездельничать около сломанного трактора и вкалывать по вечерам на своих приусадебных участках. Теперь хотят, чтобы они работали! Я скажу тебе, что человек с подковой в руке недоволен по меньшей мере так же, как тот, у кого в руке жезл.

— Выходит, вы на стороне Гор...

Он перебил меня:

— Не так скоро. Вопрос не в том, чью сторону принять. Все не просто.

— Но вы только что осветили мне эти стороны!

— Враждующих сторон пока нет. В этом все дело. А теперь давайте посмотрим: есть две группы, настроенные одна к другой в десять раз непримиримее, чем либералы и лейбористы в Австралии, где нет прецедентов политической агрессии. Это России такая традиция свойственна. Во главе одной стороны — генерал А, во главе другой — мистер Б. Вовсе не легко одному избавиться от другого, выбрав какую-либо форму убийства. Каждый их них окружен всевозможными мерами безопасности.

— Юлия Цезаря это не спасло, — напомнил я.

— Вождь всегда уязвим. Никто не может ничего поделать против вдруг ставшего убийцей друга или коллеги, который говорит: «Доброе утро, Джордж», — и тут же втыкает перочинный нож боссу в живот.

— К чему же это все ведет?

Сергей вздохнул:

— Знаете, мы сейчас импортировали обучающих менеджменту. Это очаровательные, явно цивилизованные господа из Гарварда, которые симфоническую музыку называют «товаром». Не используют артиклей: ни определенного, ни неопределенного. В описании моей работы говорится о внешнем кольце. Мне нужно предотвратить удар противника.

— Догадался я, на чьей вы стороне, или нет?

Он вздохнул еще раз:

— В этом, видите ли, заключается трудность. Я мог бы представиться одним, а оказаться другим. Но вам нужно это уяснить, потому что рано или поздно придется кому-то довериться. Выпьем еще?

* * *

Самолет приземлился в Дели, потом взял курс на север. Сначала мы летели над Афганистаном, потом над Россией. Когда пилот объявил, что мы летим над Россией, Сергей указал пальцем вниз, улыбнулся и сказал:

— Вот где все происходит!

Все же он оставался для меня загадкой. Даже когда наш лайнер заканчивал полет и приближался к Лондону, мне еще не было ясно, чью сторону во внутренней борьбе в России он поддерживает.

В какой-то момент я закрыл глаза и притворился, что сплю, главным образом чтобы спокойно подумать. И через некоторое время решил: в этом мире существует очень мало определенного, кроме, как сказал один мудрец, смерти и налогов. И весьма вероятно, что Питеркин говорил правду. И также вполне вероятно, что Сергей — из аппарата Гусенко. И когда под крыльями самолета мелькнули зеленые поля старой Англии, я спросил:

— На какой же стороне Гусенко?

Сергей посмотрел на меня и усмехнулся:

— Гусенко на стороне Гусенко. Ничего нового, а?

Я подумал, что сделал ошибку и надо быть осторожнее.

— Я вас еще увижу?

— Зависит от того, куда вы направляетесь, — сказал Сергей. — Но на вашем месте я думал бы, что шанс есть.

— Ну, тогда пока. Скажите мне одну вещь: через какой коридор вы проходите паспортный контроль?

— Конечно, там, где проходят граждане Соединенного королевства и стран Общего рынка.

— А если я скажу им, что вы русский шпион?

— Они ухом не поведут. Могут попросить вас доказать. Вы сможете? — И он достал синий британский паспорт. — Это настоящий паспорт. Да, и еще одно.

— Что такое?

— Подозреваю, к вам проявляется очень большой интерес. И не только с моей стороны.

— А с чьей?

Он зевнул.

— Я сказал бы, что это, похоже, общий интерес.

Глава 8

Я лежал в отеле аэропорта Хитроу, тщетно пытаясь заснуть и надеясь, что пройдет наконец дурнота, донимавшая меня из-за резкой смены часовых поясов. Одолев перелет из Австралии в Лондон, чувствуешь себя так, будто по темечку ударили крикетной битой, да не единожды. Мысли в голове путались. Шли часы. Я дремал, просыпался, опять задремывал и думал. В сущности, все очень просто, решил я наконец. Тридцать пять лет назад Питеркин сбежал из кремлевской тюрьмы, несмотря на всевозможные запреты, засовы, решетки и охраны. Сбежать оттуда очень трудно, однако он это сделал. Наверное, подозревали, что к делу причастен его напарник Гусенко, который в тот момент заперся в туалете, мучаясь расстройством желудка. Видимо, его довольно долго и жестоко допрашивали. Ему предлагалось продумать многочисленные возможные варианты исчезновения Питеркина. В конце концов он, подобно Шерлоку Холмсу, проанализировал все варианты и пришел к выводу, что остается один, пусть даже совершенно невероятный, но он единственный будет верным. Если Питеркину удалось сбежать, минуя посты, строго охраняемые ворота, то он ушел каким-то другим путем. Значит, есть какой-то выход, о существовании которого не знает даже высшее тюремное начальство.

Тогда, тридцать пять лет назад, Юрий Гусенко понял, что у Сталина, который был еще жив и здоров, есть свой потайной ход. По совершенно необъяснимой причине он мог выпустить через него Питеркина и, конечно, разгневался, если бы кто-нибудь посмел его заподозрить, а тем более заявить об этом вслух.

История не стоит на месте. Сталин умирает, уходит его окружение. Потайная дверь остается. Питеркин точно знал, что она существует, а Гусенко догадывается. За прошедшие годы он сделал головокружительную карьеру и превратился из скромного кремлевского караульного, попавшего под подозрение, во влиятельного человека, облеченного доверием в высших кругах МВД — КГБ и наделенного широкими полномочиями.

Если верить сообщению старой газеты, в 1956 году, всего через три года после смерти Сталина, господин Гусенко становится правой рукой Андропова и помогает ему подавить мятеж. Гусенко доказал, что он находчив и безжалостен, если верить, что именно он застрелил в Будапеште генерала Малетера.

Не придя ни к какому решению, я уснул как убитый. Проснувшись, собрался принять душ, побриться, переодеться и поразмыслить, в каком справочнике можно отыскать «CH.AD.11». Однако, стоя под струями воды, я вдруг понял, что если буду звонить из отеля Хитроу, выяснить ничего не удастся. То, что мне было нужно, находилось в неведомой церкви в Западном Йоркшире, и я должен отправиться туда прямо сейчас. Я поднял трубку, заказал билет на ближайший рейс и через два с половиной часа приземлился в аэропорте Брэдфорда.

* * *

События заставляют меня быть опытнее, мудрее. Прежде я взял бы напрокат машину, подъехал к библиотеке и поставил машину там, где стоянка запрещена. Меня оштрафовали бы и заставили убираться. В результате пришлось бы тащиться пешком, оставив машину на какой-нибудь отдаленной тихой улочке. А поэтому теперь я сел в такси и, сверившись с картой Херца[2], попросил отвезти меня в Брэдфорд. Оттуда было недалеко до Бентли и Дьюсбери, где когда-то жил Питеркин. Там же находилась большая справочная библиотека. Но для начала понадобилось кое-что уточнить, и я велел водителю высадить меня у здания редакции местной газеты. Войдя туда, я сказал, что мне нужен библиотекарь. Его разыскали быстро. Библиотекарь спросил о цели моего прихода. Я ответил, что я юрист из Австралии, мне необходима помощь и я готов в разумных пределах заплатить за услуги.

Мистер Хоулдсворт оказался чудесным человеком и, когда мы наконец попали в его кабинет, приветливо улыбнулся мне.

— Чем могу помочь?

— Я хотел бы заглянуть в картотеку и узнать причину исчезновения человека, которого звали отец Бодински, — ответил я. — Это было давно, вы не помните ли?

— Помню ли я? — воскликнул он. — Да я занимался этой историей. Сейчас принесу.

Картотека оказалась довольно толстой, но не слишком толковой. Я внимательно прочитал каждую вырезку и понял, что все они об одном и том же. Когда поднял голову, Хоулдсворт сказал:

— Он исчез. Вчера был тут, а сегодня уже нет. Ничего не объяснил. И не оставил следов.

— А есть какие-нибудь соображения на этот счет?

— Полиция считала, что Бодински был ярым антикоммунистом и заявлял об этом и с кафедры и на улицах, поэтому от него решили избавиться. Вы знаете, поляки подняли тогда целую кампанию, призывая своих собратьев вернуться на родину.

— А что думаете вы?

— Трудно сказать. Он был не единственным строптивцем. Многие священники высказывались в том же духе, но я не слышал, чтобы похитили кого-нибудь. А почему вас это интересует? — спросил Хоулдсворт, искоса посмотрев на меня.

На этот случай я заготовил коротенькую историю. И сейчас я ее изложил, рассказал, будто у меня был клиент, поляк из Австралии, который попросил выяснить все, что можно, поскольку он подумывал, в память об отце Бодински, оставить наследство его старой церкви.

Хоулдсворт кивнул.

— Вообще-то забавно, — сказал он. — Это довольно старая картотека. А вы уже второй человек на этой неделе, которому она понадобилась.

— А кто другой?

Библиотекарь рассмеялся.

— Тот другой действовал иначе, мистер Клоуз. Он позвонил и спросил, есть ли у нас в картотеке сведения о Бодински.

— Вы ответили, что есть?

— Конечно. Может быть, он заедет сегодня днем.

— Вы не предупредите меня, если он появится?

— А где вас найти?

— Пожалуй, я сам позвоню.

* * *

Мне нужна была комната. Я пересек вымощенную булыжником маленькую площадь и снял номер в гостинице «Виктория», которая находилась напротив редакции, оставил там свои рубашки и снова вышел. В кармане у меня лежала записка с названиями двух церквей из картотеки Хоулдсворта, в которых ранее вел богослужение отец Бодински. Это были церковь Святого Катберта в Дьюсбери и Святой Девы Марии в Хортоне, расположенная в полутора километрах отсюда. Я прошагал это расстояние и понял, какое взвалил на себя непосильное дело. Мне стало абсолютно ясно, что если бы отец Бодински вдруг чудом вновь очутился здесь, он вряд ли узнал бы это место. Каждое второе лицо теперь принадлежало азиату, магазины тоже. Я прошел мимо двух викторианских церквей, построенных из местного камня, нынче превратившихся в кинотеатры, которые крутили исключительно азиатские фильмы. Не хочу сказать, что я имею что-либо против. Ни один австралиец сегодня не станет осуждать людей, рыщущих по свету в поисках лучшей доли. Но ощущение было странное, примерно такое, как если бы вы приехали в Бали и увидели, что там сплошь одни негры. Мне даже подумалось, что я зря теряю время, взбираясь в гору, чтобы попасть в Хортон, потому что церковь Святой Девы Марии может оказаться пакистанской лавкой, торгующей блестящими сари.

К счастью, она осталась такой, как прежде, только стены снаружи немного пооблупились, но внутри царил тот же покой. Я посмотрел, пронумерованы ли ряды, отсчитал одиннадцатый от входа, сел и внимательно огляделся. Деревянные скамьи были обыкновенными, пахнущими мебельным лаком. Подушечки для ног, покрытые чем-то вроде ковриков, лоснились от коленей многочисленных прихожан. Церковь небогатая, но ухоженная стараниями верующих. Все скамьи походили одна на другую, и насколько я понял, ни в одной из них нельзя было устроить тайник. Может быть, удалось бы что-нибудь спрятать в подушечке, но когда мыли полы, а мыли их часто, подушечки убирали. Вряд ли тот, кому нужен постоянный надежный тайник, воспользуется подушечкой.

Я пересек боковой неф церкви, осмотрелся, сел, откинул назад голову и залюбовался чудесным высоким потолком в виде голубого неба, усеянного звездами, и вдруг услышал голос:

— Могу я помочь чем-нибудь вам, сын мой? Я отец Франклин. Не удивляйтесь, подошвы и каблуки подбиты резиной. При моем сане шаги мои не должны нарушать тишину и покой верующих.

Я представился, объяснил, зачем пришел сюда, спросил о Водински. Священник перекрестился.

— Как мне рассказывали, тогда происходило нечто ужасное, приход захлестнула волна страха, — сказал отец Франклин. — Каждый думал, что следующим станет он. И не только здесь.

— А много тут было поляков?

— Их и сейчас много, — заметил он. — Поляки, приехавшие в годы войны, стареют и умирают, но их дети и внуки продолжают жить здесь, посещают магазины и кафе, ходят в клубы, поют свои песни и танцуют свои танцы.

Позади нас послышались шаги. Стук каблуков в церквах всегда отдается гулко. Отец Франклин обернулся.

— Еще посетители, — сказал он и направился их поприветствовать.

Поднялся и я. Мне тут больше нечего было делать. Отец Франклин что-то говорил мужчине и женщине, сидевшим на задней скамье, но когда я поравнялся с ними, пошел за мной и, как только мы вышли, предложил:

— Вы проделали длинный путь. Хотите, покажу вам, где видели отца Бодински в последний раз?

— Спасибо. Не подумайте, что я проявляю нездоровый интерес, но мне бы очень хотелось посмотреть, где это произошло.

Мы стали спускаться по улице, и он показал на дом:

— Здесь жил отец Бодински.

Я кивнул.

Простое, каких сотни здесь, каменное здание с террасой. Питеркин, за которым много лет охотились, тоже обитал в этом доме. Оба они вышли отсюда, чтобы исчезнуть, только пропавшего Питеркина приняла в свои объятия радушная Австралия, а несчастный Бодински канул в таинственное небытие.

— Он сказал тогда, что ему надо позвонить, — продолжал отец Франклин. — Как видите, телефонная будка рядом.

Действительно, телефон находился метрах в ста сорока от нас.

— Кому он сказал об этом? — спросил я.

— Экономке. Даме почтенного возраста, — рассмеялся святой отец. — Знаете, в доме священника бывают дамы только почтенного возраста. Она умерла уже много лет назад. Он закрыл за собой дверь и ушел.

— Ему удалось позвонить?

Отец Франклин пожал плечами:

— Мы даже не знаем, добрался ли он до будки.

— И никто ничего не видел? Все-таки священник — фигура заметная.

Он покачал головой:

— Была ночь, точнее вечер. Но эта улица всегда запружена народом, здесь много фонарей и автобусов. Однако никто ничего не видел. Тот, кто похитил его, мистер Клоуз, проделал это очень умело.

Мы стояли у телефонной будки. Я оглянулся и посмотрел на церковь и домик священника. В этот момент из церкви выходили мужчина и женщина и садились в такси.

— Американцы, — сказал отец Франклин. — Внесли крохотное пожертвование — пятьдесят долларов.

— А не остался ли тут кто-нибудь из друзей отца Бодински? — спросил я. — Я хотел бы поговорить с кем-нибудь, кто знал его.

— Дайте-ка подумать, — сказал он.

— С каким-нибудь его настоящим другом?

— Ну конечно, это Павел. Близкий друг святого отца. До войны Павел играл в футбольной команде за Польшу, отец Бодински тоже увлекался футболом. К сожалению, Павел уже не наш прихожанин, он переехал. Да, вы могли бы с ним встретиться. Его зовут Павел Бланк.

Отец Франклин назвал его адрес. Павел жил в Хилтоне, «около дороги рядом с той самой баптистской церковью, из которой сделали доходный дом». Номер 11.

— Мне понадобится такси?

— О нет. Сядете на этот автобус, сойдете на Саутфилд-Лейн и там пересядете на другой автобус, номер 74. Он подвезет вас прямо к двери. — Заметив мое колебание, он добавил с улыбкой: — Поверьте, автобусы здесь ходят хорошо. Надо же во что-то верить, сын мой!

* * *

В душе я почти ликовал. Отец Франклин назвал номер дома. Может быть, цифра одиннадцать имеет отношение к «CH.AD.11»?

Пересев на второй автобус, я забрался наверх, где было мало народу, сел сзади и уставился в окно. Оттуда хорошо видны улицы старинного викторианского города, который изо всех сил боролся с последствиями экономического спада. Он был на первом месте в мире по производству и переработке шерсти и имел налаженные связи с Пертом и Фримантлом. Со своего места я мог смотреть во все стороны и через какое-то время заметил, что все машины на остановках наш автобус обгоняли, а «форд» неотступно следовал сзади. В нем сидели мужчина и женщина. Женщина — за рулем. Солнце отсвечивало на ветровом стекле, их было трудно разглядеть, но эти двое вполне могли оказаться парой, пожертвовавшей отцу Франклину пятьдесят долларов. Я недоумевал, зачем они преследуют мой автобус, хотя, может быть, это как раз и свидетельствовало о «большом интересе» к моей персоне, о котором говорил Сергей?

Следовать за автобусом можно и по совершенно невинным мотивам, я сам так поступал, когда хотел подвезти тех, кто выходил из автобуса. К тому же я вовсе не был убежден, что сидевшие в машине — те самые американцы.

Поддаваться страхам, порожденным моей буйной фантазией, сейчас было бы глупо, ведь я почти добрался до дома Павла Бланка.

Я вышел из автобуса. Машина не двигалась. Через дорогу я увидел табличку с названием улочки, на которой жил Павел. Если эти люди замышляют что-то против меня, подумал я, черта с два я приведу их прямехонько к дому Бланка.

Дорога круто спускалась в долину, и дальше на склоне, примерно в полутора километрах, виднелись дома. Когда я проходил мимо машины, боковое стекло плавно опустилось, и человек изнутри скомандовал:

— Эй ты, в машину!

В руках он держал револьвер. Но не успел направить его на меня.

Я прыгнул в сторону и изо всех сил рванулся вперед. Пробежав вниз по откосу несколько метров, не услышал выстрела. Только ревел двигатель да скрипели шины. Должно быть, женщина отчаянно пыталась развернуть машину на том довольно опасном повороте.

Я мчался по одному из тех склонов, которые книзу становятся круче и не позволяют бегуну расслабиться. Под воздействием силы тяжести человек развивает такую скорость, что остановиться уже невозможно и остается только гадать, сумеете ли вы удержаться в вертикальном положении. С мальчишеских времен я так быстро не бегал. И тогда это было страшно, а теперь тем более. Позади меня снова взвизгнули шины. Еще немного — и «форд» с ревом догонит меня, по этому опасному пути ехать на машине быстрее и безопаснее, чем бежать на своих двоих. До меня донесся звук автомобильного выхлопа, и я отметил, что дорога, по которой я продолжал мчаться, свернула вправо. Меня несло вниз с ужасающей скоростью. Я отчетливо сознавал, что еще немного — и растянусь на этой злополучной каменистой дороге. Чтобы так быстро спускаться вниз по такому жуткому склону и не сломать шеи, нужно иметь минимум четыре ноги.

Было слышно, как сзади переключили скорость один раз, потом второй. И тут за поворотом дорога немного выровнялась. Слева от меня поднимался холм, на котором виднелись современные дома и деревья. До меня донесся звук летящей из-под колес щебенки. «Форд» несся за мной. Впереди лежала дорога, резко уходящая в гору. Справа я увидел каменные ворота с вывеской: «Хитонские леса. Проезд запрещен». Я не знал, остановит ли это моих преследователей, но у меня появился шанс ускользнуть, тем более что ворота были каменные, крепкие и неширокие. Я бросился в узкий проход и оказался в гуще величественных деревьев с толстыми стволами и пышной листвой. Где-то в глубине леса журчал ручей.

К моему удивлению, я совсем не запыхался. Конечно, я был перепуган, но физически чувствовал себя отлично. Наверное, когда бежишь под гору, кислорода надо меньше, чем если бежишь по ровному месту.

Пронзительно скрипнули тормоза — «форд» занесло на щебенке, и машина остановилась. Я услышал, как хлопнула дверца. Если это те самые американцы, которых я видел в церкви, значит, теперь они будут преследовать меня пешком. Но они старше меня, и в этом мое преимущество.

Я перешел на трусцу, все еще двигаясь вниз по пологому лесистому склону. Эта пробежка могла бы даже показаться приятной, если бы за мной не гнался человек с револьвером.

Тропинка стала более неудобной, и все мое внимание было приковано к тому, чтобы удержать равновесие. Мое тело быстро тяжелело, и с каждой секундой мне становилось все труднее передвигать ноги. И тут справа я заметил ступеньки. Судя по всему, они поднимались по обратной стороне холма, с которого я только что сбежал.

Теперь нужно было решить, что делать дальше. Либо двигаться в том же направлении и углубиться в лес, либо свернуть на ступеньки, а они наверняка приведут в поселок.

Позади раздались крики, раздумывать было некогда. Я бросился вверх по ступенькам, обернулся и увидел, что мои преследователи выскочили из леса и гонятся за мной. Впереди, как ни странно, бежала женщина, мужчина немного отстал, но оба двигались с довольно большой скоростью. На мгновение они остановились, женщина указала на меня и что-то прокричала. Я снова устремился вверх, охая и стеная, уже почти карабкаясь на четвереньках, теряя силы и последние остатки мужества. Еще раз оглянувшись, я увидел, как мужчина внизу облокотился на изгородь, поднял руки на уровень плеч. Послышался далекий выстрел. Затем другой. Видимо, усталость, кислородное голодание сыграли свою роль, поэтому я даже не понял, что стреляют именно в меня. Однако третий выстрел достиг цели. На этот раз мужчина не промахнулся.

Стрелявшему не повезло, поскольку я забрался слишком высоко. Пуля уже на излете вонзилась в спину немного выше правой почки. Я застыл на месте, а рука сама потянулась к ране, пальцы нащупали застрявшую в теле пулю. Как только я до нее дотронулся, она выпала мне прямо в ладонь. Я увидел кровь, спина болела. Я швырнул пулю в сторону и снова потащился вверх, гадая, успею ли добраться до вершины или помру по дороге. Совершенно выбившись из сил, я наконец понял, что карабкаюсь уже на последнюю ступеньку, а через несколько мгновений стоял на булыжной мостовой. Передо мной красовались решетки, садики во дворах старых домов, и все дорожки вели вниз, прямо-таки тянули меня к себе с неодолимой силой.

В последний раз я оглянулся назад и увидел, что женщина с трудом карабкалась по ступеням, а мужчина, сделав несколько шагов, остановился. Оба казались совершенно физически разбитыми.

Я тоже измотался. Вдобавок был ранен. Но все-таки стоял на вершине. Пошарив рукой под курткой, я нащупал рану на спине. Она была липкой от крови и ужасно болела. В тот момент я действительно чуть не умер от страха. Но чувствовал себя сносно.

С трудом потащился дальше. Дыхание стало тяжелее, а боль острее, но уже через две минуты эта боковая улочка привела меня обратно на главное шоссе, по которому ходили автобусы. И тут я увидел, что нахожусь всего в нескольких метрах от автобусной остановки, расположенной напротив улочки под названием Парсон-Драйв, где жил Павел Бланк. Сейчас не стоило идти прямо туда, потому что меня преследовали те двое. Наверное, я истекал кровью, и мои кровавые следы приведут их прямо к двери Бланка. Я прислушался: автобус давно отошел и направлялся вниз по холму. Тут вообще были одни холмы, и все крутые. Но преследователей я не услышал. Тогда перешел через дорогу, свернул на левую улочку и постучал в дверь под номером 11.

Я заметил, что она выкрашена в зеленый цвет, и шторы тоже зеленые. А листья комнатных растений, выставленных здесь в горшках прямо на ступеньках, желтые. Не считая белого...

Глава 9

На голове у меня была огромная шишка, и пульсирующая боль отдавалась во всем теле. Ныли суставы пальцев, и когда я поднял правую руку, она оказалась исцарапанной. Левая тоже. Я голый по пояс лежал ничком на какой-то подстилке, похожей на шершавый нейлоновый коврик.

Раздались чьи-то шаги. Мне удалось приподнять голову. Надо мной склонился пожилой мужчина небольшого роста с пластмассовой чашкой в руке и коробкой под мышкой. Я учуял запах лекарств. У мужчины было треугольное лицо с широкими скулами и славянскими глазами.

— Я порвал вам нечаянно рубашку, — проговорил он, — извините. — Потом опустился рядом со мной на колени, пробормотав: — Будет немного больно.

Он осмотрел рану. Я снова почувствовал боль. Он стал тихо уверять меня, что я не сильно пострадал, что мне повезло и он знает, что говорит, ему приходится заниматься такими вещами. Он совсем неплохо объяснялся по-английски. Понять его мог каждый, но никто бы не усомнился, что он иностранец.

— Я открываю дверь, вы падаете, — рассказывал он. — Дело не в пуле, пуля — ерунда. Но вы не дышали.

— Пришлось бежать, — ответил я.

Он кивнул и был внешне необычайно спокоен.

— Лучше расскажу вам, кто я. Я Джон Клоуз, юрист из...

— Австралии, — прервал меня Павел Бланк. — Город Перт.

— Откуда вы знаете?

— Из паспорта, который у вас в кармане, — рассмеялся он. Его, этого маленького редкозубого славянского эльфа, похоже, не покидал оптимизм, несмотря на все невзгоды, поджидавшие у порога дома.

— А что, часто у вас под дверью люди падают без сознания? — спросил я.

Он некоторое время молчал.

— Здесь — нет, в Хитоне — тоже нет, — наконец произнес он. — В других местах — да, бывало.

Затем, все еще стоя около меня на коленях, он взял мою руку и пожал ее.

— Добро пожаловать в мой дом, хотя это очень печально. Ведь он уже на небесах...

— Питеркин, да он уже...

— Я говорю о Петре.

— Человек тот же, имя другое.

— Как он умер?

— Упал с лестницы. Он сидел в тюрьме.

— Убийство?

— Не думаю. Но возможно.

Павел поджал губы и легко, как юноша, поднялся на ноги. «А ведь ему, наверное, лет семьдесят», — подумал я.

— За мной гнались какие-то люди, — сказал я. — Мне пришлось бежать вниз по склону через лес, а потом вверх.

— По ступенькам... Немудрено, что вы свалились без сознания, — усмехнулся Павел.

— Эти люди, наверное, где-то недалеко.

— Наверное, — ответил он без тени тревоги в голосе.

— У них оружие.

— У меня тоже. — И он указал рукой туда, где в углу, рядом с древним дубовым буфетом, стояла старая армейская винтовка. — Трехдюймовая, марки «Ли Энфилд». Я тоже метко стреляю.

Он подошел к окну, чуть отодвинул бархатную штору и посмотрел в щелку.

— Горизонт чист, — сказал он бодрым голосом. — Так что вы привезли Павлу?

* * *

Я не привез ничего, кроме собственной персоны.

— А что мне нужно было привезти, мистер Бланк?

— Зовите меня Павел, а не мистер Бланк. Никогда. Он говорил, что вы должны что-то захватить.

— Вам звонил отец Франклин?

Он покачал головой. Так кто же тогда таинственный «он»?

— Сергей? — предположил я.

— Кто такой Сергей? — отрывисто спросил Павел.

— Один русский.

По его лицу было видно, что он недолюбливал русских.

— Зачем вы разговариваете с русскими?

Я мягко заметил:

— Это он разговаривал со мной. Хотел узнать о Питеркине, о Петре.

— А что, Сергей знает Петра?

— Не думаю. Во всяком случае, до его гибели не знал.

— Где сейчас этот Сергей?

— В Англии.

Он присвистнул сквозь зубы.

— Сергей гнался за вами?

— Думаю, те двое были американцы, — ответил я.

Эльф нахмурился.

— Сначала русские, потом американцы.

Павел зашагал по комнате на своих коротеньких, кривоватых, как у футболиста, ножках.

— Петр хранил тайну. Много лет. — Он повернулся и пристально посмотрел на меня. — Теперь это уже не тайна.

— Что вы, это тайна. Все в порядке, — сказал я.

— И вы ее знаете! — В его тоне послышался упрек.

Я покачал головой:

— Нет. Только чуть-чуть. И его дочь знает не больше. Возможно, знаете вы.

Он коротко рассмеялся.

— Зачем мне тайна! Мой друг Бодински — вот кто знал. Не прошло и пяти минут после того, как он узнал, а потом — пиф-паф.

Эльф прищелкнул пальцами, показывая, как быстро не стало отца Бодински.

— Петр знал, что он умер, — продолжал Павел. — Может быть, убийство, но вам и это неизвестно.

— Он ведет меня туда, — сказал я.

— Кто?

— Питеркин, Петр.

— Дух-поводырь, ха! — громко воскликнул Павел.

— Он оставил бумаги. Кое-что еще. Все спрятано в разных местах.

Я стал подниматься на ноги, в голове застучало от боли, видимо, я сильно ударился о его дверь, когда потерял сознание. И, вспомнив, как, падая, что-то заметил, я сказал:

— Лист.

Он прикинулся, будто не понимает.

— Пусть будет лист. Все, что угодно вашей милости.

— Павел, у меня есть другой, точно такой же.

— Что у вас есть?

— Лист, — повторил я. — Петр дал указания, и я нашел его там, где он его спрятал.

— Он у вас с собой? Идите, принесите.

— Нет, Павел, он в Австралии, у его дочери Алекс.

— Сергей знает вас. Алекс он тоже знает?

— Да.

— Тогда он все узнал от нее.

— Она прячется, — возразил я. — Она это умеет. Научилась у отца, а уж он-то был мастером по этой части.

Он склонил голову набок, размышляя. Я не стал ему мешать. Наконец он сказал:

— А почему вы не привезли лист?

— В этом не было необходимости. А лист действительно у меня.

— Но сам лист... я его не видел.

— Он похож на тот, которым украшена ваша дверь. Керамический. Покрытый глазурью.

— Это одни слова, — не сдавался Павел. — Откуда я знаю, что это правда?

— Мы должны доверять друг другу.

— Доверять? Да вы с ума сошли!

Я не мог не улыбнуться, хотя у меня ужасно болела голова и ныла рана.

— Некоторые считают, что это возможно, — возразил я.

— Много же им от этого перепадает счастья! Я поляк и среди поляков доверия не ищу. Его давно украли воры.

— Когда вы спросили, что я с собой привез, вы имели в виду лист?

Он пожал плечами.

— Значит, дальше мы не продвинемся, — сказал я.

Он снова пожал плечами. И стал рассказывать:

— С Петром я встречался один раз в жизни, в его первый приезд в Англию. Отец Бодински, мой друг, был его наставником. — Павел перекрестился и продолжал: — Когда он ушел, отец сказал мне: «Это самый опасный человек из всех ныне живущих».

Павел медленно повторил эти слова:

— Это самый опасный человек из всех живущих. Вы понимаете?

— Могу только догадываться. А вы?

На мгновение Павел зажмурил глаза.

— Не знаю. Не хочу знать. Надеюсь, никогда не узнаю!

— Я постараюсь, — ответил я, — чтобы вы никогда не узнали.

— Да еще этот Сергей, — добавил он с раздражением в голосе, — все эти русские, все эти американцы!

— Но Питеркин, или Петр, если вам так больше нравится, пытается указать на что-то именно мне. Может быть, это и есть его большая тайна, та сама", из-за которой его считали самым опасным человеком в мире. Не знаю, я просто физически чувствую, как он подталкивает меня в спину!

Он искоса взглянул на меня, и лицо эльфа помрачнело.

— Павел, ну зачем мне врать! — воскликнул я.

— А зачем, Джон Клоуз, юрист из Перта, врут люди? А юристы самые большие вруны на свете. Врут, постоянно врут.

— Как этот лист попал к вам, Павел?

Он прищурился.

— Это к вопросу о вранье... Вы ведь тоже врете, — сказал я.

— Почему я вру?

— Я не знаю почему, — распалился я. — Но знаю, что вы врете, наверняка. Примерно три года назад Питеркин смотался к своим друзьям и семье. В Черногорию, как он говорил. В то время все думали, что он из Югославии. Я тоже. Но он не из Югославии, не из Черногории, разве не так? Он такой же русский, как Ленин. И когда он якобы улетел в Европу, он пожаловал сюда, скорее всего в этот дом — к вам.

Павел снова прищурился, из-под полуприкрытых век ярко поблескивали глаза.

— Он притащил вам этот лист, не правда ли? И попросил держать его у себя, пока к вам не явится человек, у которого будет такой же. Поэтому лист покоится рядом с вашей дверью. Ведь тут ничего особенного нет. Он ни для кого, включая Сергея, ничего не значит. Но он кое-что значит для меня, потому что именно я нашел точно такой же на дне моря, на метровой глубине под водой, в районе островов Аброльос, за двадцать тысяч километров отсюда. Он когда-нибудь упоминал Аброльос?

Его крохотная головка дернулась, но ответа не последовало. Я подождал немного и сказал:

— Речь идет о доверии, Павел. Если мы оба решимся говорить друг другу правду...

— Подождите, — остановил меня Павел и встал. — Подождите здесь!

Он скрылся, плотно закрыв за собой двери. Я слышал, как где-то открывались и закрывались другие двери, и наконец Павел вернулся и объявил:

— Завтра снова поговорим.

— Хорошо.

— Так лучше, — сказал он. — Вы отдохнете, я подумаю. Отправляйтесь спать.

Откровенно говоря, я был не против. Перелет, затянувшаяся гонка и пуля в спине доконали меня, и мой запас прочности иссяк.

— Где вы остановились? — спросил Павел.

— В отеле «Виктория».

Он стоял возле буфета, держа небольшую стопку книг.

— Я подброшу, — решил он. — Потом мне надо в библиотеку.

— Я доберусь сам. Могу по телефону вызвать такси.

Он настаивал. Не расставаясь со своими книгами, вывел меня через заднюю дверь дома. Перед нами был маленький садик, в конце которого виднелся деревянный гараж. Где-то невдалеке раздавался стук теннисных мячей. Павел прислушался.

— Все время теннис. Счастливое место.

— Вы любите теннис?

Он покачал головой.

— Для Павла — только футбол. Но Павлу нравится, когда люди счастливы. А часто он видит совсем другое.

Я лениво соображал, где тут могла уместиться машина, потому что места для нее было явно маловато. Павел открыл дверь маленького гаража из кедровых досок, и мой взгляд упал на громоздкий старый мотоцикл, на котором мог кататься кто угодно, только не эльф. Павел гордо воззрился на меня.

— "Ариэль-сквер-четыре". Первый мотоцикл у Павла. Единственный мотоцикл у Павла.

Это был настоящий монстр, с четырехцилиндровым двигателем. Павел подобно экскурсоводу в картинной галерее рассказал обо всех достоинствах своей машины. Мотоциклу уже стукнуло лет тридцать, но он сверкал, как новенький, будто его собрали лишь на прошлой неделе. Павел уложил библиотечные книги в одну их больших черных корзин, находящихся на багажнике, и добавил:

— Ездит быстро.

— Не сомневаюсь. Павел, а что такое «CH.AD.11»?

Он не ответил, его мысли были заняты мотоциклом.

— Быстро довезет. А это читали? — Он протянул мне одну из книг.

Я взглянул на заголовок.

— Нет.

— Археология. — Ему ничего не стоило произнести это слово, как, впрочем, и любое другое, но связать их вместе было выше его сил. — Интересная очень. Может быть, завтра поговорим обо всем.

Он положил эту книгу вместе с остальными, потом передал мне шлем и легко взобрался на сиденье. У этой допотопной громадины и в помине не было такой ерунды, как стартер. Мотоцикл можно было стронуть с места только при помощи какого-то допотопного устройства. Павел нажал на педаль — ни с места. Он подмигнул мне и сказал:

— Сейчас.

Нажал еще раз. Машина взревела, возвещая о том, что жива и готова тронуться в путь.

* * *

Мы с ревом выехали на дорогу, повернули вправо и понеслись по такому крутому спуску, каких я и не припомню. Еще свежи были воспоминания о забеге, когда я, петляя, летел вниз с горы по щебню. Конечно, надо было проявить настойчивость и заказать такси, но теперь было поздно. Одно могу сказать: Павел умел водить машину.

Не отрицаю, пока мы ехали, мне было не по себе: ноги Павла едва касались земли, а его мотоцикл всей своей громадой нависал над небольшими автомобильчиками, которые ускользали в сторону прямо у меня из-под колен.

— За нами никого нет, — прокричал он мне через плечо, когда, проехав около километра, мы мягко остановились у светофора. — Кто может угнаться за нами?

Он радостно рассмеялся и нажал на педаль, как только загорелся желтый, а потом зеленый свет. За несколько минут мы одолели не один километр, плавно обгоняя множество машин. Я сошел у своего отеля в довольно приподнятом настроении, хотя меня и пошатывало.

— До завтра! — прокричал Павел на прощанье. — В десять часов у меня.

— Хорошо, — ответил я.

— И никакой выпивки сегодня. Вам нехорошо. — Он поднял руку в мотоциклетной перчатке и с ревом унесся.

Я поднялся по лестнице, прошел через турникет, а в ушах все еще звучали слова, брошенные им напоследок. В фойе мой взгляд упал на вывеску «Американский бар». Взяв ключ от своей комнаты, я подумал, что выпивка сейчас как нельзя кстати. Я вошел, заказал сухого мартини, выпил его в три глотка и уж потом вызвал лифт.

Отель «Виктория» был одним из тех старых отелей, в которых ванны встроены позже, за счет жилой комнаты. Новая стена закрывала часть номера, так что вы, стоя у входной двери, изголовья кровати увидеть не могли. Я вошел в комнату, включил свет, а они уже сидели именно там, где их нельзя было сразу увидеть, — у изголовья. Она держала в руках пистолет. Мужчина произнес:

— Скажи-ка мне, Мак, ты человек или горный козел?

Глава 10

Я предложил им убраться и не возвращаться больше сюда. Мужчина хохотнул, а женщина молчала. Он был ниже среднего роста, с широкой грудью, с морщинистым лбом, в очках. Ни дать ни взять Киссинджер, только без проблеска интеллекта в глазах и без привычного скрипучего голоса.

— Хорошо, тогда уйду я, — сказал я и повернулся к двери.

— На таком расстоянии мы не промахнемся, — заметила женщина. — А вот эта трубка называется глушитель.

Это меня как-то не слишком испугало. Наверное, после езды на мотоцикле Павла мне уже ничего не было страшно. И я сказал:

— Какую цену предлагают американцы? Похоже, вы будете первыми покупателями на аукционе. Разве не так?

— Не умничай, сынок, — отрезала она.

Они сидели и глазели на меня. А я стоял и глазел на них. Потом предложил:

— Вы не считаете, что вам лучше бы все мне рассказать?

— О чем рассказать?

— О том, о чем вы молчите.

— Перестань строить из себя умника.

— Бога ради! Что тут происходит? — воскликнул я. — Мы что, репетируем роли для гангстерского фильма? Вы входите, точнее, врываетесь в мою комнату, угрожаете мне, разговариваете, словно герои Кэгни и Джорджа Рафта. Сегодня вы не просто стреляли в меня. Вы не промахнулись. При первом удобном случае я вызову полицию.

— О Боже! — воскликнула женщина. — Как же ты нас напугал!

— Хорошо. Если не боитесь полиции, позвоню Сергею.

Они переглянулись, встали и велели мне сесть. Вся эта сцена показалась мне почти комедийной. Я молча сел. Мужчина сказал:

— Парень, ты не понимаешь?

И тут я принялся хохотать. Без сомнения, это была настоящая истерика.

Он ударил меня — тыльной стороной руки, как в кино. И сделал это не дрогнув. Я почувствовал резкую боль и сразу успокоился, взглянул на него осмысленно.

Он удовлетворенно кивнул и сказал:

— Да, мы американцы. Сейчас я задам вопрос, который ясно осветит все позиции, наши и ваши. Ты когда-нибудь слышал об американских агентах, выдворенных из Великобритании или из той же Австралии за превышение своих полномочий?

Я покачал головой. И провел языком по губам. На них была кровь, правда немного.

— Мы поступаем так, как нам нужно. Эта страна, Британия всегда была государством-заказчиком. Америка хочет того же, что и вы. Нам это нужно, вы это делаете, мы забираем. Правильно? Америка всегда будет первой. Ясно?

Я кивнул.

— Сейчас ты расскажешь нам все, что знаешь.

— О чем? Я ничего не знаю.

— Наверняка знаешь.

— Ничего такого, что могло бы заинтересовать вас.

В разговор вмешалась женщина:

— Ты знаешь Сергея? Ты сам так сказал!

— Я сидел в самолете рядом с одним человеком. Он говорил, что его зовут Сергей. Ни фамилии, ни отчества он не назвал. Даже никаких инициалов, которые приняты в Америке. Если Сергея знаете вы, скажите, кто он и чем занимается?

Она ответила:

— Скорее всего, агент КГБ.

— Теперь ясно: вам известно столько же, сколько и мне, — подытожил я. — Значит, все летит к чертям.

* * *

Мы еще поспорили. Потом она подняла телефонную трубку, назвала номер и немного погодя тихо произнесла несколько слов.

— Теперь подождем, — сказала она.

И я подумал, что из них двоих главная, наверное, она.

Мы стали ждать. Я спросил, можно ли по телефону заказать кофе, и был удивлен, когда мою просьбу удовлетворили. Через некоторое время послышался стук в дверь, я подумал, что, наверное, принесли кофе. Но ошибся. В номер вошел мужчина, чванливый английский господин с высокомерным выражением лица, в черном костюме, клубном галстуке и с золотыми часами на цепочке. Ему было около сорока, но он старался выглядеть старше для большей солидности.

Женщина сказала:

— Руперт, вы знаете кого-нибудь по имени Сергей?

— Из тех, кто сейчас работает? Нет, — ответил он. — А это кто?

— Лазутчик, — раздраженно ответила американка. — Австралийский лазутчик. Поясните ему правила игры.

Руперт окинул меня взглядом с высоты своего роста.

— Какие у вас проблемы?

— Их несколько... — начал я. — Во-первых, сегодня днем этот одержимый ранил меня в спину. Во-вторых, в данный момент я оказался в плену, да еще на мушке. В-третьих, от меня требуют, чтобы я выдал какую-то информацию, непонятно зачем, непонятно о чем. И в-четвертых, мне кажется, у меня будут проблемы и с вами.

— Надеюсь, вам сообщили о преимущественном праве Америки в этом деле?

— Вы сколько угодно можете целовать грязную американскую задницу. На здоровье, — не выдержал я. — Слава Богу, я — австралиец.

— О Господи. Вы задира, как все австралийцы.

— Еще какой!

— Ладно. Как вам объяснить? Мы сейчас разговариваем о довольно щекотливом деле. Не совсем определенном, но имеющем большое значение для другой стороны.

— Откуда вы знаете?

Он изо всех сил постарался придать своему лицу выражение таинственности и произнес:

— Из соответствующих источников.

— А другая сторона, как всегда, Россия?

Руперт посмотрел на меня. То, что он увидел, ему не понравилось.

— Вы обязаны мне отвечать, — сказал он, — а я вам — нет. Мы опять начали спорить. По мнению Руперта, Боб Хок и наше благословенное правительство объединятся с британцами и заставят меня подчиниться. Я же, как австралийский юрист, заявил, что у Боба больше здравого смысла, чем они думают, и мы можем позвонить сейчас в Канберру, если они пожелают. Потом я и вовсе разошелся. Как так получается, возмущался я, что правительство умудряется подбирать таких подлецов-служащих, которые могут только заламывать тебе руки за спину и которых мама в детстве не научила говорить «пожалуйста». Я не имею в виду какую-то определенную страну, горячился я. Англичане, американцы, австралийцы — все одним миром мазаны.

— В общем, подумайте, — заключил я. — Кстати, Сергей — очень воспитанный человек.

— Ах ты, чертов коммунист! — набросились на меня американцы.

— В любом случае, что вам тут надо, мистер... э?.. — спросил Руперт.

— В Англию я приехал по делам своего клиента.

Он покопался у себя в кармане и извлек оттуда пластиковую карточку. На ней было написано «Министерство обороны», «уполномоченный» и тому подобное. Я предложил:

— Попробуйте иначе. Если вы попросите вежливо... я подумаю, отвечать вам или нет. Если думаете, что я знаю больше вас, то расскажите сначала, что знаете вы. Конечно, в том случае, если мне и в самом деле известно больше и если то, что я вам расскажу, не отразится на интересах моего клиента...

Они сообщили, что к ним поступила информация, нелегальная, из России. Имен они не называли, но утечка информации шла, в том числе, по-видимому, из ведомства Юрия Анастасовича Гусенко. Тот разыскивал какого-то крупного секретного агента, которому удалось сбежать. А если взялся за поиски сам Гусенко, значит, дело и впрямь довольно серьезное. Потому что Гусенко возглавлял Первое главное управление КГБ, и за ним закрепилась репутация человека, который попусту тратить время не станет.

Я, кажется, начал понимать, что происходит. Очередь была за мной. Я описал внешность Сергея, обратил их внимание на то, что у него своеобразный акцент, он закончил Королевский колледж в Оксфорде. Эти сведения не удовлетворили Руперта, и он лишь презрительно пробормотал: «Королевский». Я добавил, что один их моих клиентов, джентльмен из новых австралийцев, похоже, был родом из России, но он уже умер.

— Расскажи нам все об этом парне, — потребовала американка.

— Конечно... Он был поденным рабочим в течение сорока лет, — сообщил я, чем, наверное, разочаровал ее.

— Не очень-то я тебе верю.

— Как вам угодно. В конце концов я здесь нахожусь по просьбе своего клиента, японской дамы.

— Японки? — удивился Руперт. — А эти-то откуда там у вас?

— Они в основном иммигранты, но эта дама родилась в Западной Австралии.

— Где?

— Попробуйте сами узнать.

* * *

На этом наш разговор закончился. Когда они трое покинули комнату, воздух которой пропитался их скрытыми и явными угрозами, зловещими предостережениями и моей полной душевной сумятицей, я облегченно вздохнул. Я тоже был сбит с толку, но не до такой степени, как они. Лежа на кровати, я поразмыслил и решил, что умный мистер Гусенко задумал пустить полчища агентов на поиски нужной ему информации. И уже в этом деле были замешаны не только я, но и две секретные службы, точнее, три, если считать Гусенко.

Мне было легче разобраться в ситуации, потому что я, в отличие от моих «друзей» — из ЦРУ и SIS, действительно кое-что знал. Многое, видимо, известно и Гусенко, и Алекс, но мне — больше всех. Я недоумевал, как это Павел так ловко провел меня через заднюю дверь своего дома, не дав хорошенько рассмотреть лист. Ладно, подумал я, взгляну на него утром. Я поужинал и вздремнул, правда, и от того и другого я не получил большого удовольствия.

Трудно описать, что чувствуешь, когда за тобой следят. Об этом много пишут и читают — как опытные шпики незаметно снуют по оживленным улицам, а еще более опытные подозреваемые оставляют их с носом.

Ничему из этой области на юридическом факультете университета Западной Австралии не учат, а мне нужно было изловчиться и не привести «хвоста» к дому Павла. Я очень скоро понял, это совсем не просто. Вчера я ускользнул от американцев только потому, что моложе, чем они, а бежать нужно было в гору. Хороший способ избавиться от преследователей, но, увы, им нельзя воспользоваться больше одного раза. Я согнул одеревеневшие ноги и почувствовал, как заныли мышцы. Тогда я уселся в горячую ванну и принялся массировать икры. Когда вылез, ногам стало значительно легче. После завтрака вызвал такси и попросил водителя отвезти меня к Хитонским лесам.

— Хотите развлечься? — спросил он с усмешкой.

— Не понял?

— Развлечься, — повторил он. — Поглядеть за влюбленными парочками. Вам нужны большие ботинки и длинная палка с пером на конце. Вы найдете много весельчаков в Хитонских лесах.

— Так ведь еще утро, не рановато?

— Не-а, весельчаки — они оптимисты.

— Вы всегда спрашиваете пассажиров об этом?

— Только по четвергам.

Мне приходилось вести и более бессмысленные беседы, но довольно редко. Я поинтересовался, можно ли поехать кружным путем, таксист сказал, что это не проблема, и повез меня по дорогам, которых я еще не видел. Мы понеслись сначала вниз, в самую гущу старых деревьев, потом взлетели вверх и остановились у каменных ворот, через которые я вчера проскочил. Я заранее приготовил деньги и протянул их, как только машина остановилась. Когда я вышел, шофер крикнул вдогонку:

— Вы узнаете их по ботинкам. Этих весельчаков.

Его смех замер за холмом, а я во второй раз побежал рысцой по тропинке.

Стояла тишина. Легкий ветерок слегка покачивал верхушки деревьев, и слышался только стук моих подошв да журчание ручья внизу. Чувствовал я себя на удивление хорошо. Раненая спина побаливала, но не так сильно, как я ожидал. Павел обработал рану весьма искусно, наверное, у него большой опыт по этой части. Вдыхая свежий утренний воздух, я даже ощутил прилив сил.

Вскарабкавшись по ступенькам, я довольно быстро взмок, но, оглянувшись назад, преследователей, к счастью, не увидел, и это придало мне бодрости. Правда, я все боялся, что они угадают мои планы и благополучно встретят меня наверху, в конце лестницы. Но когда я, запыхавшись, влез на гору и пошел по боковой улочке вниз к поселку, мне не встретился никто, кроме двух женщин с продуктовыми корзинками, спокойно идущих и болтающих, видимо, о всяких пустяках.

Я остановился в конце улицы и взглянул из-за угла на центральное шоссе, по которому ходили автобусы. Дорогу я уже знал, а потому обошел дом, чтобы попасть к черному входу. Нужно было пройти мимо гаража. Его кедровая дверь оказалась распахнута настежь. Я заглянул внутрь, надеясь увидеть блестящий мотоцикл и его любящего хозяина-эльфа. Их там не было. От волнения у меня пересохло в горле: куда они могли подеваться?

С тяжелым сердцем я пошел по тропинке к задней двери. Она тоже была открыта. Я крикнул: «Привет!», но никто не отозвался. И я вошел в дом.

Глава 11

Я принялся обходить одну за другой все комнаты этого скромного жилища, хотя в глубине души с самого начала был уверен, что никого не найду, потому что в пустом доме и в доме, где кто-либо есть, звуки отдаются по-разному, и это сразу заметно. Павел не относился к числу беспечных людей, которые оставляют двери распахнутыми настежь. Значит, что-то случилось. Я боялся в одной из этих тихих комнат обнаружить его труп. Павла не было — ни живого, ни мертвого. Постепенно переходя из одного помещения в другое, я понял только одно: каждая комната была обыскана. В двух закатаны ковры и вскрыт паркет. В спальне на первом этаже дно чугунного камина покрыто сажей, словно проверяли и дымоход. Нельзя сказать, что все перевернули вверх дном, поскольку в тщательно прибранном домике эльфа было очень мало мебели. Скорее кое-что переставили.

Только, пожалуй, в комнате, в которой мы вчера с Павлом сидели, где находились его рабочий стол и книги, действительно царил хаос: бумаги разбросаны по полу, из стола и буфета вытащены и перевернуты ящики, а их содержимое вывалено на пол.

При мысли о том, что могло случиться с Павлом, я почувствовал приступ дурноты, потому что в этом был виноват я. Ведь тот, кто все это натворил, не сам нашел дорогу к дому Павла. Ему помогли. И не кто-нибудь, а я. Из-за собственной неосторожности я кого-то привел за собой сюда, на Парсон-Драйв, к этому дому, к маленькому Павлу.

Я с горечью осознавал, что чуда не произойдет: входная дверь уже не откроется и в ней не появится Павел со словами: «С утром, привет, привет!» Кому-то вчера удалось меня выследить. Американцы и Руперт из SIS ничего не знали: после разговора с ними мне это стало яснее ясного. А Сергей вроде бы был далеко отсюда и понятия не имел, что я тут. Хотя, конечно, он мог пользоваться услугами своих многих помощников, которые день и ночь следили за Павлом и вошли в дом, как только мы с ним уехали, и устроили кавардак. Я продолжал уныло глазеть на разбросанные пожитки Павла, и вдруг мой взгляд упал на книги. Множество их валялось на полу. Я потому обратил внимание на них, что они были на польском языке и обернуты в толстые блестящие обложки.

Я наклонился и поднял одну. Когда мы с Павлом собрались уезжать, он взял с собой три книги и рекомендовал мне какую-то из них. Она, кажется, была об археологии, о богах. А три книги, которые валялись на полу, оказались детективами. Я внимательно осмотрел их. Павел сходил в библиотеку и вернулся домой с этими новыми книгами, а потом снова укатил на мотоцикле.

Эта была новая загадка, и ее мне предстояло разгадать!

* * *

Я чуть отодвинул штору и выглянул наружу. Улочка Парсон-Драйв безлюдная, и я никого не заметил. Тогда я приоткрыл входную дверь ровно настолько, чтобы увидеть короткую дорожку и ступеньки. На том месте, где находился гипсовый лист Питеркина, теперь лежал огромный серый булыжник, который отлично вошел в опустевшее гнездо.

Это говорило о том, что Павел сюда вернулся и снова уехал на своем «Ариэль-сквер-четыре». Он его великолепно водит, так что, наверное, и до звезд за полтора часа доберется. Книги он оставил дома, а лист забрал. А это могло означать, что Павел в безопасности. Я был озадачен. Павел знался с отцом Бодински, исчезнувшим много лет назад, и наверняка не хотел, чтобы его самого отправили следом за ним. Поэтому решил исчезнуть добровольно. Вероятно, его преследовали, хотя, принимая во внимание вид транспорта, которым он пользовался, это было маловероятно. Или он заметил, что за ним следят, и захотел улизнуть, потому что почуял опасность.

Но он назначил мне встречу на сегодняшнее утро, наверно, попытался подать какой-нибудь знак. Этим знаком могли быть библиотечные книжки или пропавший лист. Еще у меня были буквы, подсказанные Питеркином: «CH.AD.11», о которых я пока не получил ответа ни от отца Франклина, ни от Павла. И решать эту головоломку предстояло мне, Джону Клоузу.

Питеркин очень тщательно спланировал маршрут головокружительной гонки с препятствиями. Поэтому я решил прежде разобраться с «CH.AD.11», еще раз поговорив с отцом Франклином, жившим на другом конце города.

Вовсе незачем было отправляться туда самому, телефонная будка находилась совсем рядом, на улице.

* * *

— Отец Франклин, — начал я, — это говорит Джон Клоуз, мы с вами вчера встречались, если вы помните.

Он ответил, что помнит меня, и спросил, удалось ли мне поговорить с Павлом.

— Да, вчера, — слукавил я. — И он задал мне непростую задачу. Надеюсь, вы поможете мне разобраться.

— Мистер Клоуз! — воскликнул святой отец. — Я не расположен решать какие бы то ни было задачи.

— Понимаю, извините меня, но это действительно очень важно. Речь идет о значении кое-каких букв и цифр.

— Надеюсь, — сказал он, — вы не заставите меня попусту терять время.

— Сначала идут вместе две заглавные буквы С и Н. Потом точка. И дальше заглавные А и D, тоже вместе. И подряд две единицы. А может это оказаться, к примеру, главой из Библии? Стихом?

— Такие вещи, — произнес отец Франклин, — обязан знать-каждый образованный человек, мистер Клоуз. У вас есть Библия?

— Дома, — сказал я. — В Австралии.

— Пойдите и купите карманное издание.

— Обязательно, непременно, — скороговоркой ответил я, чувствуя, что он сердится и вот-вот бросит трубку. — Я тоже собирался сделать пожертвование для вашей церкви. И в скором времени к вам зайду. Пожалуйста, поверьте.

Он шумно вздохнул.

— С и Н могут обозначать главу, а точка указывает на аббревиатуру. Но я не знаю ни одной главы в Библии, которая начиналась бы с букв А и D. Поэтому думать, что это Библия, не приходится.

— Что еще могут означать эти буквы?

— C-H-A-D[3], — раздраженно повторил отец Франклин, помолчал, потом сказал: — Это маленький человечек, который выглядывает из-за стены и произносит: «Знаю ничего». Помните в мультфильме?

— Нет, но я постараюсь его где-нибудь посмотреть. Спасибо, что не пожалели для меня времени. Обещаю обязательно внести деньги в фонд вашей церкви.

— А еще, мистер Клоуз, был такой Чад, вернее, Святой Чад, именем которого названа одна из церквей в нашем городе.

— С точкой?

— Без.

— Отец Франклин, — пробормотал я, — вы...

— Священник, — перебил он, — а не фокусник. Буду очень признателен, если вы на будущее запомните разницу между этими понятиями. И вот еще что. Какую сумму вы собираетесь внести, мистер Клоуз?

Я вспомнил о Питеркине и о деньгах, которые он оставил мне на разные расходы. Питеркин посещал эту церковь, получал наставления от отца Бодински...

— Сто долларов, — сказал я. — Нет, тысячу...

Я почувствовал, как его недовольство улетучивается, будто где-то вытащили пробку и выпустили пар.

— За такую сумму, — произнес он, — вы вправе задать мне еще два вопроса.

— А где находится церковь Святого Чада?

— На Толлер-Лейн.

— Автобус номер семьдесят четыре проходит там? — спросил я, заметив из будки, что кто-то спускается с горы и направляется в мою сторону.

— Думаю, примерно в полукилометре от того места, где вы находитесь.

Я бросился к остановке, но не увидел и не почувствовал никакой слежки.

* * *

Кондуктор-пакистанец не знал, где нужно выходить, чтобы попасть в церковь Святого Чада. Мне помогла одна крупная дама.

— Вам ехать до Дакуорт-Лейн, дорогуша, — сказала она, с трудом обернувшись через плечо.

— Благодарю вас.

— Я скажу, когда приедем, не волнуйтесь.

— Спасибо.

Всю дорогу она трещала:

— Видите дом, вон тот особняк наверху? Мы едем по Гарден-Лейн, а особняк Сатклифф принадлежал Йоркширскому Потрошителю.

Через несколько метров снова:

— Смотрите, а это Солтберн-Плейс. Здесь родился Дж.Б.Пристли.

И наконец я услышал:

— Вам выходить. Идите в ту сторону, направо.

Меня беспокоило, что при входе на табличке в названии церкви Святого Чада не было точки. Надпись гласила, как назывались церковь и приход и в какие часы проводится служба. Слово «Чад» было написано слитно, без какого-либо знака. Возможно, Питеркин сделал грамматическую ошибку или скорее всего рассчитывал, что местные жители, тот же Павел и отец Франклин, без труда поймут значение этого слова.

Внутри церкви было тихо, утреннюю мессу уже отслужили. Я осмотрел задние скамьи, они не были пронумерованы, и двинулся вперед не слишком уверенно, потому что атмосфера пустой церкви всегда сковывает, и начал отсчитывать ряды. Вот и одиннадцатая скамья, ее деревянные сиденья отполировало время.

Никаких знаков на ней не было видно. Я нарочно уронил монету, чтобы был предлог поползать на коленях и поискать, что там было спрятано. Конечно, глупо искать оправдание, чтобы стать на колени в церкви. Я заглянул под скамью и увидел гладкий каменный пол, темное дерево и какой-то тусклый предмет в тени. Чтобы дотянуться до него кончиками пальцев, нужно было лечь на пол, но мне все же удалось дотянуться, и когда я до него дотронулся, почувствовал, что уже прикасался к такой же вещи, — это был гипсовый лист Питеркина.

— Отыскали? — услышал я голос сзади.

— Э... да.

— Я слышал, как звякнула об пол монета. Здесь звук далеко разносится. А вы знаете, как мы, священники, реагируем на звон монет.

Мне не терпелось осмотреть лист, однако пришлось поддерживать разговор, правда недолго. Он оказался милым человеком и был польщен, когда я вручил ему деньги в фонд церкви. В благодарность он провел меня по своей обители; Казалось, прошла целая вечность, пока я наконец не очутился на улице, вертя в руках лист. В основании нащупал небольшую неровность. Там были какие-то буквы. Я посмотрел и вздохнул. Видно, загадки Питеркина никогда не кончатся. И где этот здоровяк, этот простак приобрел вкус к головоломкам?

«Пол.сс.» «Пол» может означать «польский», подумал я. Во многих местах в той же Австралии, в Новой Зеландии и здесь, в Англии, буквами «сс» означают или кубические сантиметры, или крикетный клуб.

* * *

В телефонной будке я снова услышал недовольное сопение отца Франклина, который сказал мне, что в городе существует Кавалерийский клуб, членами которого стали храбрые поляки, которые в 1939 году ринулись навстречу германским танкам верхом на лошадях.

— Клуб был основан теми, кто тогда уцелел, — добавил он. — Их осталось мало, многие поумирали. Но они все еще приходят в свой клуб и приводят сыновей и внуков.

Я сел на тот же семьдесят четвертый автобус, который снова чудесным образом подбросил меня к дому в конце Грейндж-роуд, где находился клуб. Дверь была открыта, старик подметал пол.

— Что вам нужно? — строго спросил он. — Бар открывается ровно в двенадцать.

— Меня направил сюда один человек, — ответил я.

Другой на его месте поинтересовался бы, кто именно меня сюда послал. Во всяком случае, я ждал этого. А он просто пересек комнату, открыл дверь и крикнул что-то кому-то, видимо, по-польски. Оттуда ответили. Старик жестом предложил мне пройти.

— Вас ждет человек, — произнес он.

А ждал меня не кто иной, как Павел, который взобрался на высокий стул у стойки бара и напоминал эльфа, сидящего на шляпке поганки. Он весело оскалился:

— Нашел?

— Нашел. Павел, ваш дом...

— Конечно, конечно. Его обшарили? Ждал этого, очень ждал. Видел людей, значит, должен уйти. Вы умно нашли меня.

— Не слишком умно. Вначале я подумал, что вас убили.

— Теперь знаете — я в порядке. Вы видели книги?

— Да, на полу.

— Не важно где. Вы нашли лист в церкви Чада?

— Да.

— Это я положил его туда.

— Я так и понял. Никто другой не мог этого сделать.

— И вы тут!

— И я тут. Но что мне это дает? В конце концов, у вас есть для меня что-нибудь от Питеркина?

— От Питеркина?

Я редко выхожу из себя. Но на этот раз так вспылил, что даже не помогли попытки сосчитать до десяти. Я схватил Павла за лацканы пиджака и проревел ему в лицо, чтобы он вел честную игру и перестал врать.

— Что я вру? — недоуменно спросил он.

— А то, — орал я, — что, по вашим словам, вы видели Питеркина всего один раз.

Он лукаво посмотрел на меня.

— Может, и два раза...

— Вторая встреча, — прошипел я сквозь стиснутые зубы, — произошла около трех лет назад.

— Примерно.

— Когда он явился сюда с этим треклятым листом, — продолжал я. — Он оставил все у вас и дал вам соответствующие инструкции, так?

Павел кивнул.

— Он сказал, что однажды сюда приду я, поскольку я на тридцать лет моложе и у меня больше шансов дожить. Правильно?

Он снова кивнул.

— Он требовал, чтобы сначала вы полностью убедились, что я — это я, что я настойчив и у меня есть деньги.

— Правда. Абсолютная правда.

— И в то время как все, в том числе Алекс и ее мать, его гражданская жена, думали, что старина Питеркин покоряет вершины Черногории, он был в Йоркшире, за двадцать пять тысяч километров от нее, прокладывал тот самый замысловатый путь, по которому после него должен был пойти я. Почему, Павел?

— Почему спрашиваете?

— Потому что уже существовал план, как сохранить тайну Питеркина. Его разработал лично Бодински. Бумаги должны быть спрятаны в монастыре. Очень надежное место.

— Монастырь закрыт, — поспешно ответил Павел. — Найти Петра было очень трудно, но Бодински нашел. Мы ждали. Петру нужны деньги, чтобы приехать. Мы нашли деньги. Приехал Петр. Взял бумаги из тайника и спрятал в другом месте.

— Где?

— Здесь, — произнес Павел. — У меня в руках.

Движением фокусника он вытащил из-за спины руку, сжимавшую конверт, очень похожий на тот коричневый пакет, который я получил от Питеркина.

— Читайте и изучайте, — сказал Павел.

— Вы знаете, что там?

— Нет, я не хочу знать ничего.

— Я могу прочитать их прямо здесь?

— Конечно.

— Павел, скажите, есть что-либо существенное в той книге, о которой вы вчера специально упомянули? О богах и прочем? — спросил я.

— Вы сами должны догадаться. А меня с этой минуты здесь больше нет.

— Ну почему же вас здесь нет? Вы здесь.

Эльф покачал головой.

— Я сделал все, что должен был сделать. Теперь у меня каникулы. Уеду навещу друзей, «Ариэль-сквер-четыре» не догонят. Вернусь, когда все закончится. Только тогда.

Он встал и исчез, и вскоре я услышал, как где-то вдалеке с ревом оживает его мотоцикл. Секунда — и он умчится, а я оглянулся вокруг в поисках ножа, чтобы вскрыть конверт...

Глава 12

Я разорвал конверт. В нем лежали исписанные рукой Питеркина страницы.

"Я еще раз приехал в Соединенное Королевство, потому что знал, монастырь закрылся. Бумаги необходимо отправить в другое место. Свою тайну я должен сохранить и передать другим.

Но сначала подумал, ведь прошло очень много лет. Может, моя тайна уже потеряла свою значимость? Возможно, ее уже не стоит так оберегать. Все это следует узнать. Но нужны деньги, а у меня их нет. Я вспомнил о человеке из тюрьмы Фримантл. Он как-то рассказывал мне, как извлекать деньги из американцев. Американец, говорил он, очень умен у себя дома, но глуп во время отпуска. Я всю свою жизнь был честным человеком. Если находил монетку на земле, оглядывался, нет ли поблизости человека, который уронил ее. Выплачивал налоги с заработной платы, платил владельцу дома, занимал и отдавал. Всегда был в стороне от неприятностей. Когда дураки старались ограбить меня, я боролся с ними и постепенно научился обманывать, применяя их хитрости.

Я много думал обо всем, что происходит там, на моей родине. Теперь генеральным секретарем стал Никита Сергеевич Хрущев. Может, все стало по-другому и я могу не прятаться, я свободен, могу открыто жить с женой и дочерью, ничего и никого не опасаясь.

Когда Кеннеди начал войну с Кубой, я прикинул, не открыть ли свою тайну США. Я не мог на это решиться. Пусть никаких секретов не существовало уже, я буду хранить в тайне все, что со мной произошло много лет назад.

Чтобы достать много денег, я купил золото. Использовал свои сбережения, сделал самородок, как меня научили, разыскал американцев. Их было полно во Фримантле, некоторые очень богатые на яхтах. Это было хорошее время, счастливое, легкое. Я продал много самородков, а потом меня разоблачила американка. Я не рассказывал раньше об этом трюке с самородком. Но теперь расскажу.

Сначала вы ищете американца. Если он богат, то сам быстро сообщит об этом; если не богат, я найду другого. Американец любит рассказывать, как он добыл свои деньги. Он говорит о недвижимости, о рынке ценных бумаг, о производстве обуви. Я сообщаю ему, что нашел деньги. Вот и все.

Он спрашивает, какие деньги? Я ношу на шее на кожаном шнурке маленький самородок в одну унцию, не больше. Достаю, показываю ему. Даю подержать в руке, почувствовать. Ему нравится.

Это ерунда, говорю я. У меня есть самородок больше этого. Слишком большой и тяжелый, его трудно носить на шее. Убеждаю, что американец не сможет его купить. Мы много разговариваем, много пьем, — я только пиво, чтобы голова была ясной. Американец спрашивает, где то место, где я нашел золото? Скажи, просит он, мы станем партнерами, с помощью техники добудем много золота. Я отвечаю — нет, место, где нашел самородок, только мое. Это золото из Западной Австралии. Когда-нибудь я найду такой же, еще один большой самородок.

Американец упрашивает меня, он хочет увидеть большой самородок, который я нашел. Я отвечаю, что через два дня, может, через три покажу, но продавать не буду, только разрешу посмотреть.

Дело сделано. Американец уже видит себя в Америке с самородком, показывает его друзьям. Друзья завидуют.

Американец платит высокую цену, а я исчезаю.

* * *

В Австралии я человек из Черногории, но у меня паспорт переселенца из Новой Зеландии. Легко достаю новый паспорт. Самолетом греческой авиакомпании лечу до Афин, а потом в Лондон.

Как-то прогуливаясь по Пикадилли, я остановился в изумлении. Здесь расположено агентство «Аэрофлота». Плакаты на окнах приглашали посетить Советский Союз. Как красивы Москва и Ленинград, как солнечно в Сочи! Агентство не предлагало посетить Воркуту, не упоминало о колючей проволоке, не описывало, как чудесна Лубянка.

Я с изумлением подумал: неужели это возможно, неужели можно поехать на родину. Если поеду, смогу выяснить все, касающееся моей тайны. Но лететь в СССР — большой риск. Я пошел дальше. На Риджент-стрит британская авиакомпания. Здесь тоже висят плакаты с предложением посетить СССР. Удивительно, что нет никаких проблем. Платите триста фунтов стерлингов — и вы можете ехать вместе с туристической группой. Визу получить нетрудно, это займет всего несколько дней. Девушка, приветливо улыбаясь мне, сказала, что поездка доставит мне удовольствие.

Конечно, я не думаю, что мне она принесет радость. Иду в парк, сижу и смотрю на свой паспорт. В нем сказано: Питер Кински, гражданин Новой Зеландии, родился в Скопье, Черногория.

Я знаю, у советских самая большая картотека в мире, наверное, называется Главный справочник. Я значусь там как охранник Кремля, а также как скрывающийся преступник. Там есть отпечатки моих пальцев, рост, вес, цвет глаз, шрамы от ран, размер ноги, цвет волос. Охрана на советской границе в аэропорту сверится со справочником, там числится Петр Кинский. Это будет просто, все данные в компьютере.

Конечно, в справочнике много Кинских, с тем же весом, ростом, с такими же шрамами, такого же возраста. Если проверяют серьезно, посмотрят на отпечатки пальцев, и меня сразу же отправят на Лубянку. В моей памяти возник образ Гусенко Юрия Анастасовича. Теперь он уже старый, жестокий. Мой старый приятель был бы рад лично допросить меня.

Я нашел представительство Новой Зеландии в Лондоне, ходил в консульство, разговаривал с молодой леди. Она очень мила, все время улыбается, оптимистка. Говорит, много людей с паспортами Новой Зеландии ездили в Москву, все возвращались, нет причин для беспокойства. Никогда не было неприятностей. Советские не враги Новой Зеландии. Она не знает, советские — враги Петра Кинского!

Три дня я думал, нервничал. Хотел достать фальшивый паспорт, но не смог.

Я должен на что-то решиться. Сделать выбор должна монетка. Подброшу монетку. Орел — еду, решка — не еду. Когда посмотрел, увидел — орел!

* * *

Я еду в Советский Союз. Мне страшно, но держусь спокойно. Стараюсь вспомнить уроки по безопасности. В нашей группе много женщин. Я осторожно всех изучаю. Две пожилые дамы из Шотландии, говорят с сильным акцентом. Для чужестранца все акценты похожи один на другой. Стараюсь разговаривать с дамами в аэропорту, в самолете, в очереди на проверку документов. Мы все волнуемся, потому что это СССР. Слышатся нервные смешки. Я смеюсь сам, миновав пограничный контроль.

Современная Москва не похожа на ту, которую когда-то я покинул. Тогда рядом с городом стояли немецкие танки, но в городе не было немцев. Сейчас много немцев, но нет немецких танков на окраине города. Я хожу в театры, в цирк, в парки, иду на балет в Большой, конечно, на «Лебединое озеро». Много раз гуляю по Красной площади, по Кремлю, как и все туристы, прохожу мимо могил у Кремлевской стены. Но я все время настороже, наблюдаю за всем и за всеми. Никто не наблюдает за мной. Никто не следует за нами, не шпионит. Я не ослеп. Просто здесь новый режим, не следят, не шпионят, значит, нет и секретной полиции. Это выглядит как-то нелепо: в России всегда была слежка.

Я вторую ночь в Москве. Небо затянуло тучами, луна едва видна. Я был в театре, проводил шотландских дам в гостиницу, сказал, что хочу прогуляться перед сном. Пошел на Красную площадь, она хорошо освещена. Мавзолей Ленина закрыт, но все равно много людей, медленно прохаживаются, смотрят по сторонам. Я тоже медленно иду среди туристов вдоль могил у Кремлевской стены. Вот Ворошилов. Я видел его много раз, как и его друга с большими усами, Буденного. Читаю имена, которые большей частью уже забыл, не хотел помнить. Я посмотрел на то, свое место, снова я здесь. Я вижу метку. Я все помню. Я останавливаюсь, нагибаюсь, трогаю..."

Здесь Питеркин прервался, как сочинитель детективов, который хочет заинтриговать читателей. Допускаю, что тому была другая причина. Он оставил на листе пустое место, приблизительно строки на три, затем продолжал:

"В гостинице было отделение «Интуриста». Я сказал девушке, что интересуюсь искусством. Она посоветовала мне пойти в какой-нибудь музей или картинную галерею. Я покачал головой, мне хотелось увидеть работу современных скульпторов, познакомиться с одним из них.

Девушка подсказала, где я могу найти то, что меня интересует. Нашел молодого человека, показал ему мои листья, объяснил, чего хочу. Он сказал, до завтра не успеет сделать, обжечь, покрыть глазурью. Я настаивал, предупредил его: если он предаст меня, то я его убью. Он не испугался, скорее удивился, но согласился выполнить мой заказ завтра. Предупредил, что получится не очень хорошо.

В аэропорту я гордо сказал таможеннику, что листья плакучей березы сделаны на память. Он улыбнулся, похвалил работу скульптора, сказал, что мне повезло, и спросил, сколько я заплатил. Пока мы разговаривали, прибыли шотландские дамы, очень довольные, они купили матрешек и балалайки. Мы все, довольные, смеялись. До свидания, Москва. Добрый вечер, Лондон".

Странно сидеть в этом подозрительном баре и читать о неблаговидном поведении Питеркина в Москве.

Я начал думать об этом и понял, что, как и Питеркин, когда он с облегчением улетал из Москвы, нуждаюсь в том, чтобы сказать: «Добрый день, Лондон!»

Я вызвал такси, затем положил бумаги и мой новый лист в карман и отправился в гостиницу укладывать вещи. Я чувствовал себя по-настоящему легко, и на то было три причины. Первая: я не знал секрета Питеркина, еще не знал. Вторая, и очень важная: я мог доказать всем, кто интересовался, что его не знаю. Например, Сергею, или той очаровательной чете, или шикарному англичанину, Руперту. Любой из этой веселенькой компании, столкнувшись с пробелом в московской легенде Питеркина, понадеется, что получит эти сведения от меня, но, прочитав все, должен будет признать, что хоть я и знаю много, но с полной картиной не знаком. Я не имел ни малейшего понятия о листьях, которые продолжали попадаться на моем пути. Тем не менее в них должен был быть какой-то смысл. Питеркин всегда все очень хорошо обосновывал. И третья причина — я позвонил Джейн и потому чувствовал себя более уверенно, когда сидел в номере гостиницы Хитроу.

В некоторые моменты своей жизни мне приятно думать, что мы почти помолвлены. Я адвокат и опекун ее наследства, которое ей оставила двоюродная бабушка на севере Западной Австралии. Джейн Страт — инженер по образованию, офицер по профессии и грозная женщина по натуре. У меня всегда возникает чувство, что, живи я рядом, мы были бы значительно ближе к алтарю; но ухаживать на расстоянии, когда мы все время в разлуке, — дело трудное, не приносящее желаемых результатов.

У нее манера быстро отвечать по телефону.

— Майор Страт, — отрывисто произнесла она, ничуть не удивившись, услышав мой голос.

— С каких пор?

— С августа, Джон.

— Мои поздравления. Держу пари, через две недели ты станешь полковником. Подвинься, Монтгомери, берегись, Веллингтон...

— Спасибо, а ты где? Остановился в «Пенте», не так ли?

— Я хочу тебя видеть.

— Рада слышать это. Почему звонишь мне только теперь, ведь ты здесь очень давно?

Я ответил:

— Ну, есть обстоятельства.

— Не по телефону, Джон. Давай увидимся вечером.

Она точно назначила время — восемь вечера. Я жду ее в чудеснейшем греческом ресторанчике на Сент-Мартин-Лейн, под названием «Беотис». Ровно в восемь некто совершенно не похожий на армейского офицера спустился по ступенькам. Она была в темно-голубом мерцающем платье, потрясающая женщина с обворожительной улыбкой на губах.

— Ты проделал весь этот путь, чтобы увидеть меня?

— Ну, э-э... нет, — сознался я.

Она осторожно села.

— И не очень-то спешил...

— Был очень занят, — пробормотал я.

— Чем?

— Нет, — возразил я. — Теперь моя очередь задавать вопросы. Как ты узнала, что я остановился в «Пенте»?

Она улыбнулась.

— Ты летел с маленьким сигналом.

— Неужели? Какой же это сигнал?

— Электронный. Когда появляется твое имя, наблюдается вспышка света и резкий короткий звук.

— Что за компьютер?

— Иммиграция, — ответила Джейн.

— Откуда ты это знаешь? Нечто подобное вряд ли должно интересовать специалиста твоего профиля.

Она оглянулась вокруг. Ресторан еще не был заполнен.

— Кажется, они пытаются меня достать. Последние месяца два это была служба безопасности порта и аэропорта. А раньше «Коды и шифры».

— Военная разведка?

— Не знаю, похоже на их почерк.

— Ты хочешь заниматься этим?

— Даже не знаю.

Я спросил:

— А кто обезвреживает бомбы в Белфасте?

— Саперное подразделение. Там нет женщин, только мужчины.

— Ты считаешь это неправильным?

Джейн фыркнула.

— Женщины ловкие.

— Ты сказала ловкие?

Она усмехнулась.

— У нас ловкие пальцы и легкие прикосновения. А в моем случае еще и диплом инженера-механика. Я однажды вызвалась добровольно. Они даже не стали обсуждать это. Твое дело, дорогая, заниматься вязанием.

— Тем не менее, они сделали тебя майором. Что ты носишь?

— Корону на каждом плече.

— Ты можешь обменять их на рабочие брюки и пойти на угольную шахту. По-моему, они готовы разрешить женщинам спуститься под землю, так велика потребность.

— Благодарю.

— Или поезжай в Западную Австралию.

— Понятно. — Она посмотрела на меня. — Благодарю, но... Джон, что ты замышляешь?

Я огляделся, не навострил ли кто уши. Подошел официант, мы заказали напитки, и, пока ждали, я спросил:

— А откуда тебе известно, что я что-то замышлял? Слишком резкая перемена темы.

— Алиец под наблюдением. Вот откуда я знаю.

— Алиец?

— Австралиец, — пояснила она. И потом: — Было донесение о тебе.

— Бьюсь об заклад, что было, — зло сказал я. — Отвратительный ублюдок по имени Руперт. Работает с американцами такими же отвратительными, как он. Пытается помыкать мною. — Я замолчал. — Ты в самом деле из Брэдфорда?

— Из Торнтона, — ответила Джейн, — это достаточно близко.

— Я только что был там.

— Я знаю.

Мы пили, ели, говорили, нас перебивали, мы старались начать снова, но рестораны не самое подходящее место для разговоров, которые следует держать в тайне. В конце концов мы ушли и прогуливались по Холборну, спокойно беседуя, и я начал рассказывать Джейн о Питеркине. Несколькими месяцами раньше в разговорах я уже, по сути, представлял его ей, но в те дни, еще живой, он был просто смешным, новым австралийцем, который занимался мошенничеством.

Теперешний, мертвый Питеркин был вовсе не смешон, и в какой-то момент Джейн сказала:

— Не стоит рассказывать дальше.

— Нет, слушай, — возразил я, — мне нужно поговорить с кем-нибудь, кому могу доверять. Эта проблема слишком сложна для меня одного.

Она схватила меня за руку:

— Ты не можешь доверять мне.

— Почему?

— Потому что я могу тебя подвести... Более того, я поклялась защищать королеву, ее корону и величие. И ее достоинство! Служебные тайны.

— Послушай, Джейн!..

— Более того, я любопытна. Интриганка. Везде сую свой нос. И возможно, обязана все это у тебя выведать.

— Звучит увлекательно, — сказал я.

— Нам лучше пожелать друг другу спокойной ночи.

— Нет, пожалуй, не надо, — возразил я.

Мы остановились. Она спросила:

— Ты все знаешь о Питеркине, не так ли?

— Нет. Не знаю.

— Но ты должен!

— Он не сказал мне. Осталась неизвестность.

Она прищурилась.

— Поскольку все остальные уже тащатся с надеждой за мной, можешь примкнуть к ним. Возможно, как правая рука Руперта.

— И предать тебя?

— Нечего предавать. Во всяком случае, в данный момент.

Она сказала:

— Так будет. Ты близко к цели, а станешь еще ближе. То, что ты знаешь, очень ценно.

— Не очень. Во всяком случае, теперь.

— И возможно, только ты, — сказала Джейн очень серьезно, — можешь воплотить все его мечты. Только ты. Никто другой. Правда?

— Может быть.

— Ты знаешь, что произойдет потом?

— Знаю, что должен сделать я.

— Тогда не говори мне этого, Джон!

Я сказал:

— Ради Бога, Джейн, я рассчитывал на твою помощь!

Я продолжал горячо настаивать.

— Не помнишь, кто сказал: «Если мне придется выбирать: предать мою страну или предать друга, я надеюсь, что у меня хватит мужества предать страну»?

— Это сказал Форстер.

— Я с ним согласен.

Она спросила:

— Когда ты сможешь вернуться домой, Джон?

— Как только захочу. — Я пристально смотрел на нее. — Здесь оставаться незачем, не так ли?

Она опустила глаза. Я в первый раз видел ее такой. Потом она подняла руку, дотронулась до моего плеча и пробормотала:

— Извини.

— Конечно.

Джейн подняла глаза. Залитые слезами, они смотрели прямо, и она заговорила со спокойной решимостью:

— У меня есть долг. У меня есть звание, я дала клятву. В чем смысл всего этого, если я не выдержу первой же проверки?

— Значит, вот как?

Я отвернулся, огорченный, как вдруг она сказала:

— Но мы же все равно на одной стороне!

Я взглянул на нее.

— Разве нет? Британия и Австралия?

— Что ты имеешь в виду? — спросил я. — То, что британское, — это британское, а австралийское — это тоже британское?

— Вовсе не это, а то, что у нас один и тот же союз! Мы вместе плаваем на судах, вместе летаем. Вот что.

— Но я не в твоем подчинении, пойми это!

От слез и следа не осталось, Джейн улыбалась, как обычно.

— Я стремлюсь заключить союз, вот что я стараюсь сделать.

Тебе нужна помощь: может быть, я смогу кое-чем тебе помочь. И в то же время стану тебе ближе, чем кто-либо другой.

— Это как ты пожелаешь.

Я почувствовал облегчение.

— Это как пожелаем мы оба, — сказала Джейн. — Я считаю, мы должны действовать вместе.

— Согласен. Вместе до конца. В таком случае решение принимаю я.

— Какое решение?

— Такое, чтобы все в открытую. И повторяю, решать буду я.

Она взглянула на меня и переменила тему, предоставив мне догадываться, согласна она со мной или нет.

— Эти листья, — сказала она, и я забыл обо всем остальном. — Что в них, как ты думаешь?

— Я не думаю, что в них что-то скрыто. Их роль — передавать сообщения.

— Ты думаешь, это все?

Мы проходили мимо холборнского полицейского поста. Я направился к «Линкольнс-Инн-Филдс», гостинице, которая прежде была элегантной и романтической, хотя в наши дни это вряд ли больше, чем ночлежка. Мы повернули направо и пошли вдоль ограды Грейс-Инн.

— Да, — ответил я. — Да, это все.

— Они тяжелые?

— Тяжеловатые, — сказал я. — Это же керамика. Они должны быть тяжелыми.

— Можно сказать, нормальные? Не слишком тяжелые и не слишком легкие? Ты в этом уверен?

— Да. А что?

Она остановилась и повернулась ко мне.

— Судя по тому, что ты мне рассказал, — а ты ведь прочитал его записи, — твой приятель Питеркин ничего особенного не замышлял, — сказала Джейн. — После того как сведения оказались у них, Питеркин тотчас ушел из гостиницы, спешно нашел молодого скульптора, который, очевидно, после угроз что-то для него сделал. После этого он контрабандой успешно провез свои листья плакучей березы мимо чрезвычайно сентиментального таможенника в Шереметьево. Хотя я слышала, что на службу, связанную с границей, берут отнюдь не сентиментальных. Тем не менее Питеркин проскользнул. Возможно, ему помогли две кроткие шотландские леди. — Она замолчала. — Нет, мой мальчик. Если эти листья не содержали чего-то или не маскировали что-то, тогда я Маргаретт ван дёр Алстер, прославленная голландка. Где он?

— Что именно?

— Лист, пока я не удушила тебя собственноручно.

— В «Пенте».

— Вези меня в «Пенту», — сказала Джейн. — Прямо сейчас.

Я открыл было рот, чтобы сказать: «С удовольствием», как Джейн добавила, покраснев:

— Я могла бы сказать это повежливей.

— Безусловно, могла. Ты могла бы сказать — давай вместе поедем в «Пенту».

— Ты хочешь, чтобы я разобралась с листом, который у тебя?

— Конечно.

Джейн подумала секунду, краска сошла с ее лица.

— Наверное, нас уже видели вместе. Если мы сейчас расстанемся, они, возможно, подумают, что это был просто обед. Послушай, оставь завтра лист у администратора в гостинице, а я позвоню туда и заберу его. Результат сообщу завтра вечером.

— А ты не сообщишь ее величеству прежде, чем мне?

— Нет. Спокойной ночи. — Она поцеловала меня в щеку и растаяла в ярком свете Хай-Холборн.

* * *

Я возвращался в «Пенту» на метро. На платформах и в поездах подвыпившие хулиганы ко всем приставали, некоторые эскалаторы не работали. Хитроу — неприятное место, и англичане частенько бывают неприятными людьми. Один из пренеприятнейших ожидал меня в фойе гостиницы. Тот, которого я знал как Руперта. Он, кажется, знал меня как Клоуза.

Он сидел на низком диванчике. Поднялся, посмотрел на меня сверху вниз и сказал:

— Клоуз, у вас есть двенадцать часов, чтобы покинуть страну.

— Думаю, вы хотите предъявить это вот постановление, — заметил я, указав на листок бумаги в его руке.

— Точно. — И он протянул его мне.

Я прочитал: «Канцелярия министерства внутренних дел. Вы предупреждены...», затем сунул листок в карман.

— В вашем распоряжении двенадцать часов, — повторил он. — Это означает...

— Полдень. Скажите, кто проследит, уехал ли я?

— Я, — ответил он. — Билет на «Квантас» в двенадцать пятнадцать.

— Желаю спокойной ночи, — сказал я. Поднялся в лифте в свою комнату, приготовил маленькую посылочку с листом, адресовав ее Джейн, и позвонил дежурному, чтобы он поднялся в номер.

Затем я лег на кровать. Я мог бы попросту разбить лист на кусочки, например, на твердом полу в ванной, и несомненно секрет был бы раскрыт. Но только для меня одного, а этого было мало. Я хотел, чтобы Джейн тоже была вовлечена в тайну Питеркина. Когда вы живете в Перте, а ваша девушка большую часть времени на другом конце планеты и вы не уверены, ваша ли она, надо использовать любую возможность почаще ее видеть. Кроме того, если в листе что-то спрятано, в чем я сильно сомневаюсь, тогда Джейн здесь, в Лондоне, с помощью военных или сотрудников разведки сможет заняться этим лучше, чем я. Перт для таких деяний не подходит. Солнце или дары моря — это да, разведывательные операции — вряд ли.

Телефонный звонок разбудил меня в семь. На другом конце провода был Руперт.

— Пора вставать! И поторопитесь. Вылет в двенадцать пятнадцать, а регистрация за два часа, — значит, в аэропорту надо быть в десять пятнадцать, да еще нужно туда добраться. Так что если хотите позавтракать...

Я выслушал его в угрюмом молчании, бросил телефонную трубку на рычаг и отправился в душ. Мне подали отличный завтрак, который Джейн и большинство австралийцев произносят как «стайк-нигз»[4]. Я с удовольствием поел, злорадно надеясь, что поджидающий меня Руперт голодает. Сборы заняли несколько минут. Потом я с полчаса размышлял, что спрятано в листе, который Джейн должна была забрать из гостиницы.

На нем маленькими буквами были написаны три слова: на одной стороне «толкай», а на другой — «тяни». Я уже пробовал тянуть за один конец, но безрезультатно. Третье слово было «Олбани». Оно мне знакомо, я знаю, где Олбани. И послезавтра я все выясню.

Я так думал. Но события развернулись по-другому.

Глава 13

О герцоге Эдинбургском рассказывают такую историю. Старина Филипп прилетел из какого-то дальнего далека, спускался по трапу самолета не в самом радужном настроении. Он пожимал руки встречающим, когда какой-то подхалим спросил: «Как долетели, сэр?» Филипп помолчал с минуту, затем спросил этого малого: «Вы когда-нибудь совершали полет в шестнадцать тысяч километров?» Парень ответил, что да. «Ну, так в этот раз было то же самое», — сказал Филипп. Правда или нет, но похоже на него, и, в общем, это правильно.

Мой полет домой тоже ничем не отличался от предыдущих. Самолет был наполовину пуст, и до Гонконга в моем распоряжении оставался целый ряд кресел. Мир и покой, австралийское шампанское и хороший фильм. Пока я на земле ожидал рейса на Австралию, вспомнил свою встречу с Сергеем, удивляясь, почему давно его не видел. Сергей из тех, кто входит в вашу жизнь, не спрашивая разрешения. Возможно, думал я, он шел за мной по пятам в Англии, видел, как я входил в дом Павла, ехал следом, когда я сидел на заднем сиденье мотоцикла Павла. А может быть, Сергей перестал интересоваться тем, что мне казалось интересным приключением.

Я был настороже и во время полета, и на земле, в аэропорту Кай-Так, стараясь не пропустить ничего подозрительного. Вокруг сновали, наверно, шпионы разведок разных стран, толкались тут и там, пили кофе или между полетами покупали что-нибудь в магазинчиках. Сергея нигде не увидел.

От прощального поцелуя моей Джейн на сердце было тяжело, и я никак не мог отвлечься от вычислений, как далеко в данный момент находится она от меня. Я готов был вернуться в Лондон и подметать там улицы, только бы она была рядом. Это не эгоизм: улицы должны быть подметены. И потом, мне так нужна Джейн! И вдруг... Ну, я вам скажу! Такой экземпляр мог сойти с обложки «Вог», ее белокурые волосы годились для рекламы шампуня, и она могла сниматься с парой волкодавов у величественного дома.

Она остановилась рядом со мной.

— Я не хотела бы раздавить вашу шляпу, — с улыбкой сказала она, собираясь положить свое пальто на багажную полку.

Я ответил:

— О, пожалуйста! Она заслуживает быть раздавленной хотя бы потому, что и без того абсолютна бесформенна. Вам помочь?

Нет, спасибо, она сама справится. Я поднялся, пропуская ее к креслу у окна. Она была упакована в замшу и шелк. На некоторое время все мое внимание было сосредоточено исключительно на ней.

Когда мы взлетели, она уронила перчатку и оказала мне честь, позволив поднять ее. Очень мило поблагодарила, а через некоторое время принялась болтать. Она направляется в Мандьюру навестить заболевшую родственницу. Раньше ее родственница жила в Перте, но несколько лет назад переехала на юг. Саму ее зовут Элин Гундерссон, она наполовину шотландка, наполовину исландка, однажды побывала в Перте, но никогда не была в Мандьюре. Бывал ли там я?

— О да, — ответил я, сразу же вспоминая тамошних москитов, доводивших сильных мужиков до рыданий, и залив, где всегда можно было встретиться с парочкой акул. Но клянусь, москиты атаковали быстрее и более жестоко. — Мандьюра — чудесное место, там столько рыбы и морских обитателей, — сказал я.

Она тоже любила дары моря, и мы проболтали еще часика два. Она поведала мне, как мариновать селедку в мадере, а я ей — как запекать крабов, которых она сможет наловить в заливе. Мимоходом упомянул о москитах и посоветовал достать какой-нибудь репеллент[5].

Элин пожала плечами.

— Насекомые меня не волнуют.

А я подумал: «Ну, что ж, леди, удачи вам...»

Всю оставшуюся часть полета она проспала, проснулась за час до Перта, как раз вовремя, чтобы успеть умыться и привести себя в порядок.

Очередь к иммиграционному и таможенному контролю выстроилась длинная, сидеть было не на чем, всюду приходилось стоять... Я оказался очень далеко от Элин, потому что все мужчины говорили ей: «О, пожалуйста, только после вас!» Я махал рукой, пока она не исчезла из поля зрения. В ответ — лишь легкий взмах руки.

Я вышел в зону, куда допускались встречающие. Здесь, как всегда, было душно и многолюдно. Я глубоко вздохнул и, взяв свои вещи, нырнул в толпу. Извиняясь на каждом шагу, пробирался к выходу и невдалеке увидел Сергея. Он пробормотал:

— Приятно снова встретиться.

Мы вместе пробились к выходу.

— Хорошо попутешествовал, приятель? — поинтересовался Сергей, когда мы остановились на солнцепеке, переводя дыхание. — Много выяснил, а?

— Ничего, — ответил я. — Я в том же тупике, что и прежде.

Он вздохнул.

— Итак, вся эта безумная беготня по Йоркширу оказалась напрасной. Это очень печально. Тебя подбросить?

— Спасибо, я возьму такси.

— Таксисты, — Сергей сделал неопределенный жест рукой, — слишком жадны. Они стараются урвать где только можно. Как бы там ни было, у меня здесь машина, а нам нужно поговорить. — Он крепко взял меня за локоть и пробормотал: — Сюда, сэр.

И я пошел с ним. Отчасти потому, что после полета слишком устал, чтобы спорить, отчасти потому, что он все равно заставил бы меня пойти, если бы я даже и сумел собрать силы, чтобы отказаться. Мы шли между рядами машин, пока он не указал на голубой с металлическим блеском «командор». Сергей подошел к дверце водителя, а я в это время собирался обойти машину, чтобы сесть на пассажирское место. Когда он остановился, кто-то сзади меня произнес:

— Это ваша машина, мистер Клоуз?

— Нет. — Я повернул голову. — Это... — И остановился на полуслове, потому что малый сзади меня выставил охотничий нож с черным тефлоновым покрытием. Тефлон нужен, чтобы лезвие не блестело, а главное, не цеплялось за ребра, когда нож вытаскивают.

— Не сюда, назад, — скомандовал он.

Я со страхом взглянул на Сергея, который тоже выглядел испуганным, как и я, потому что стоял лицом к лицу с Элин Гундерссон. И поскольку она улыбалась, а он нет, было достаточно ясно, что перевес на ее стороне.

Я подчинился и забрался на заднее сиденье. С другой стороны втиснулся здоровенный детина. Он достал наручники и пристегнул меня к дверной ручке, а затем вышел.

Машина тронулась, я больше не видел ни Сергея, ни Элин. Она, должно быть, представляет сторону противника, кем бы этот противник ни был. Помню, я задавал себе вопрос: откуда она может быть? Меня, наверно, преследует «Парамаунт Пикчерз» в надежде выведать тайну Питеркина или, может быть, Большой театр.

Но в этом не было ничего забавного, и я оставил ненужные мысли. Если вам интересно узнать, как себя чувствуешь, когда тебя похищают, то могу просветить: ужасно. Кроме того, минуту или две вы думаете, кто они, эти негодяи, и куда везут вас, и что будут делать, когда доберутся до места.

На переднем сиденье были двое, и я задал эти вопросы обоим вместе и каждому в отдельности. Они не ответили. Но вид окрестностей навел меня на кое-какие мысли. Мы повернули направо к Квинана Фриуэй, переехали через реку Каннинг и попали в Брентвуд. Такой маршрут означал, что мы направляемся в университет Мердок либо в Джандакот, третий по значимости аэропорт в Перте.

Мы в Джандакоте. Машина въехала на стоянку и остановилась рядом с ангаром. Через некоторое время подъехала еще одна машина, из нее вышла Элин. Сергей остался на заднем сиденье. Я повернул голову и увидел, что готовится к вылету вертолет.

* * *

Через десять минут мы были на его борту. Элин Гундерссон села впереди вместе с летчиками. Напротив меня поместился человек с пистолетом за поясом, а напротив Сергея уселся другой, с пистолетом в руке. Оба держались напряженно и настороженно, хотя это вряд ли было нужно, поскольку и меня и Сергея опять приковали наручниками.

Из-за сильного шума мой голос был едва слышен, когда я обращался к Сергею в надежде получить хоть какие-то разъяснения. Он, возможно, услышал меня, посмотрел в мою сторону, но вряд ли понял, о чем я спрашиваю.

Тем временем мы повернули на запад — центр города остался позади — и летели к северным окраинам, пока не достигли океана. Дальше, насколько я мог судить, мы летели вдоль береговой линии. Понять удалось немногое, но через час или два, взглянув в окно справа, я увидел маленький, похожий на Энеаббу городок с озерами Йарра-Йарра за ним. Я решил, что мы направляемся в сторону Джералдтона, и удивился: какие такие секреты могли храниться в Джералдтоне? Конечно, Питеркин здесь жил, но недолго, точно так же как в других городах.

* * *

Вскоре вертолет приземлился на равнине, простиравшейся во всех направлениях до горизонта. Через окно я узрел нечто, похожее на кабель. Когда выключили двигатель и лопасти перестали вращаться, я увидел желто-зеленый грузовик, во всяком случае, его верхнюю часть. Нет сомнений — дозаправка.

Я громко позвал на помощь.

— Я на твоем месте поберег бы голос, — сказал Сергей.

— О Боже, должны же мы попытаться!

— Снаружи работают двигатель и насос, а вертолет звуконепроницаем, — пояснил Сергей.

— Как ты полагаешь, где мы очутимся?

— Уверен, эту местность ты знаешь лучше меня, — ответил он. — Мы сейчас летели на север. Возможно, в Джералдтон, а может быть, немного севернее. Никогда не знаешь, что эти люди предпримут.

— Кто они? Кто эта девушка?

— А, да. Очаровательное маленькое создание, не правда ли? Подозреваю, намного старше, чем выглядит. Должно быть, капитан или майор, по крайней мере.

— Откуда она?

Он начал было объяснять. Но тут распахнулась дверь, они вернулись. Через несколько минут мы снова в воздухе. Вертолет наклонился, я секунду или две мог смотреть через плечо пилота. Мы пролетели над океаном, направляясь на запад, то ли к Южной Африке, то ли обратно на Аброльос.

И я оказался прав. Да и трудно было ошибиться: либо Аброльос, либо морская могила для меня и Сергея. Когда нас освободили от наручников и вывели наружу, мы оказались на плоской скалистой площадке, созданной матерью-природой для идеальной посадки вертолета. Вокруг, сколько хватало глаз, ничего не было видно, кроме океана. И неподалеку еще ужасная черная подводная лодка! При виде этого монстра всего в нескольких метрах от нас у меня от изумления отвисла челюсть и я пришел в такое смятение, что уже не мог владеть своими чувствами: мне снова стало страшно.

Лодка была неподвижной, плоской и очень реальной. Крошечный каменистый островок служил ей пристанью. Спустили узенький трап, и через несколько минут я уже шел по нему под дулом двух пистолетов. За мной подталкивали Сергея.

— Вверх по трапу, — резко прозвучал сзади голос Элин.

Я выполнил ее приказание. Нас уже ждал моряк, указывавший на люк.

Я посмотрел вниз: сверкающие огни и люди, все лица повернуты в мою сторону.

— Спускайтесь вниз, — опять приказал голос Элин, столь же мелодичный, как могут быть мелодичны звуки ломающихся сосулек.

* * *

Она сказала:

— Все просто, мистер Клоуз.

Мы сидели лицом друг к другу, почти соприкасаясь коленями. Один из охранников стоял вне пределов слышимости, примерно на расстоянии метра, спиной к лестнице, по которой мы только что спустились.

— Просто, — повторила она.

Ее ясные серые глаза не отрывались от моих. Они были настойчивы, эти глаза, и как будто излучали энергию.

— Хорошо бы. Но, к сожалению, это не так, — ответил я. — Все, что я делаю, я делаю в интересах клиента. Некоторые, по-видимому, считают, что я занимаюсь чем-то иным.

— Так оно и есть, — сказала она. — В ваших руках дела предателя и перебежчика Петра Кинского.

— Рабочего человека, которого зовут Питеркин, — возразил я. — И поэтому меня похищают под дулом пистолета, везут триста километров на вертолете, а теперь держат на борту подводной лодки.

— И ей предписано через пять недель вернуться домой, во Владивосток. — Элин сделала паузу, затем добавила: — Если понадобится, с вами на борту.

— И в каком случае это будет необходимо? — поинтересовался я.

Ноздри ее раздулись, она глубоко и печально вздохнула.

— Мистер Клоуз, у вас находятся секретные документы, которые формально принадлежат Кинскому, но фактически — государству.

Я покачал головой:

— Его семье.

Теперь головой покачала она:

— Семьи нет, так что...

— У вас есть доказательства?

— Друг мой, был проведен тщательный поиск. Семьи нет.

— Будем считать, что есть, — сказал я, — и если даже предположить, что его собственность должна быть возвращена государству...

— А она должна...

— Даже тогда это будет не ваше государство. Она должна быть возвращена короне.

— Британской короне? Ерунда! Кинский был русским.

— Насколько я знаю, украинцем. Доказательств, конечно, нет.

— Украина — часть СССР. Он был советским гражданином.

— После этого он стал гражданином Новой Зеландии. Он присягал на верность короне.

Она с яростью взглянула на меня:

— Ни один советский гражданин не может перестать нести ответственность перед советским законом.

— И это вы говорите сейчас, в то время, когда в советской стране начался процесс распада государства. Мы читаем сводки о войне в Армении!

— Да, все так! Но Кинский будет нести ответственность за совершенное им, пока не будет принято специальное решение, освобождающее его по закону от этого, — сказала она. — В данном случае существует заочный приговор к смертной казни.

— Это еще нужно осуществить!

— Это уже осуществлено.

Я пристально смотрел на нее, а она на меня. Питеркин мертв. Я склонен думать, что он погиб в результате несчастного случая, упав с тех ступенек в Олбани. Но возможно, и нет.

— Если вы так приблизились к Питеркину, зачем понадобилось его убивать? Если вправду существует какая-то секретная информация, Питеркин был одним из тех, кто обладал ею. В конце концов, шарманщиком был он, а я всего лишь обезьянка.

— Вы будете замерзшей обезьянкой, если вас отправят в Сибирь. Есть одна пословица...

— Как он умер? — перебил я.

— Полагаю, его падение было не случайным. Меня там не было. Обычно женщин в мужские тюрьмы не пускают.

— Он увидел вашего парня и сразу прыгнул.

— Что-то в этом роде.

Она лучезарно улыбнулась.

— Хватит о прошлом. Быть может, вернемся к настоящему? Человек оставил после себя сведения огромной важности. Несомненно, он доверил их вам. — Улыбка сбежала с ее лица, а глаза стали еще холоднее. — Вы передадите эти сведения мне.

Это были хитрые подчиняющие глаза. Я вспомнил, как ее взгляд пригвоздил меня к месту. Уж не гипнотизер ли Элин Гундерссон?

— Он оставил мне средства, чтобы оплатить похороны, вот и все.

— Вы лжете. — В голосе не слышно приказа, он очень мягок, чуть громче шепота.

— Нет, — возразил я. — И я не знаю, что вас всех интересует. Я простой адвокат. Питеркин слышал обо мне, и я дважды защищал его, но безуспешно. Послушайте, Элин, я даже не уберег его от тюрьмы. Он сел на долгих три года. Вы считаете, это основа для близких взаимоотношений, для большого доверия? Я так не считаю. Я не стал бы доверять Питеркину. Но я был его адвокатом и занимался его делами. Вот и все.

Ее глаза еще горели, но я уже не испытывал страха перед опасностью оказаться под их влиянием.

Некоторое время она сидела, пристально глядя на меня, потом сказала:

— Вы должны рассказать мне все добровольно. Это самый простой путь для меня и, конечно, для вас. — Она помолчала. — Если этого не сделаете, подумайте, что может произойти.

— Меня уже пытали.

— Еще нет. Потом будет инъекция. Укол, который заставит вас говорить, рассказать абсолютно все.

— Зачем же тогда теряете время?

— Лекарство может иметь неприятные побочные эффекты. И кроме того, против вас персонально мы ничего не имеем. Вы, в общем, не предатель. Вы тот, за кого себя выдаете, адвокат, у которого есть обязанности по отношению к клиентам. К несчастью, ваши обязанности привели вас к обладанию информацией, которая для нас важна.

— К несчастью?

— Для вас — да. Вам эта информация абсолютно без надобности, вы не сможете ее использовать.

Я решил рискнуть:

— Я могу продать ее. Немало тех, кто желает обладать ею. Возможно, устрою аукцион.

Ноздри ее раздулись.

— Что вы собираетесь продавать, мистер Клоуз?

— То, о чем я знаю.

— Тем не менее, вы утверждали, будто ничего не знаете. — Элин ухмыльнулась. — Я устрою небольшой перерыв, чтобы дать вам подумать. Вы пьете чай с лимоном?

* * *

Я угрюмо прихлебывал чай с лимоном, стараясь решить, что же мне делать. Я хоть прежде и чувствовал себя загнанным в угол, но не в такой, как этот, когда нет ни малейшей возможности спастись. Кроме всего прочего, я находился в подводной лодке, меня охраняла как минимум сотня человек из команды, и выход только один вверх по трапу — или на дно. Что я мог им сказать, ведь я сам почти ничего не знал. Мои сведения, что Питеркин украинец, три года назад побывал в Москве и привез оттуда керамические листья с непонятными словами на них, были им ни к чему. Для Элин это бессмыслица. Даже для меня с моим знанием Питеркина и Западной Австралии слова «тяни», «толкай» и «Олбани» не слишком много значили.

Я отхлебнул еще чая, озабоченный проблемой: если меня не станет, «великую тайну» я унесу с собой в могилу. И это означает, что и Сергей, и этот ужасный Руперт, и Элин, в данный момент не готовые списать «великую тайну» со счетов, пока не готовы разделаться со мной. Но рано или поздно, в один прекрасный день кто-либо из них может сказать: «Черт с ним, какой в нем прок?» — и ускорит мою смерть, чтобы никто другой не сумел узнать тайну.

Надо было принять решение и кому-то все рассказать. Единственным человеком, доступным мне в данный момент для беседы, была Элин Гундерссон. Тогда сначала нужно узнать все, что возможно, о ней.

— Я надеюсь, — сказала Элин, усевшись через несколько минут опять напротив меня, — что вы решили сотрудничать с нами.

— Я думал об этом, — ответил я. — Однако существуют некоторые «но».

— Какие?

— Представьте, например, что у меня есть алмаз. Вы приходите и говорите: отдай мне алмаз, потому что я твой друг и не хочу причинить тебе вреда, в противном случае мне придется применить силу. Первые два утверждения в таком случае бессмысленны. Вы мне не друг, пока не представите доказательств дружбы, а ваши утверждения, что не хотите причинить мне вреда, необоснованны. Реальность одна — угроза применить силу. Почему не хотите ничего объяснить мне?

— Что именно?

— Расскажите о себе.

Она коротко кивнула. Так красивые женщины кивают швейцару в отеле, когда хотят вызвать такси.

— Я советский офицер. Вот и все, что вам следует знать.

— Нет, — возразил я. — На чьей вы стороне?

— Не понимаю вопроса.

— Что вы думаете о перестройке?

— Это — официальная политика моей страны.

— А что вы думаете о Горбачеве и Ельцине? И кто вы — преданный товарищ или только законопослушны?

— И то и другое.

— А команда?

— На лодке есть капитан.

— Кому вы можете отдавать приказания?

Она пожала плечами.

— Это значит — вы офицер разведки.

Она еще раз пожала плечами.

— Держу пари, — сказал я, — что вы офицер ГРУ.

— А если и так, какое это имеет значение? — спросила Элин. — Вооруженные силы всех стран имеют разведку.

— Сергей, — сказал я, — из КГБ. По крайней мере, я так думаю. А у вас он под стражей. Ну, не смешно ли?

— Отщепенец, — отрезала она.

— Он мне таким не показался.

— Вряд ли о подобных делах вы много знаете.

— Я твердо убежден, что он считает себя и патриотом и прагматиком. Знаю, он хочет того, о чем думает. Объясните мне, — продолжил я, — если у меня есть что-то ценное и я передам или захочу передать это представителю вашей страны, оно попадет к вам или к Сергею?

— Ко мне.

— Сергей здесь, на борту. А я очень благоразумный человек. Он может присоединиться к нашим беседам?

— Я уже сказала, он — отщепенец.

Когда она говорила, поблизости зазвучал звонок. Послышался звук снимаемой трубки и быстрый разговор. Элин прислушалась, потом нахмурилась.

— Что происходит?

Она ответила:

— Верьте или не верьте, но у нас гость.

— Враждебный? — спросил я. — Австралийский сторожевой корабль? Американский транспортный самолет?

— Человек, продающий рыбу.

— Ничто другое не может так заинтриговать, — сказал я. — Вы купите?

Она прислушивалась к шуму наверху, подняв красивую голову.

— Этот нахальный дурак появился без разрешения!

— Купите рыбу, и он исчезнет.

Она посмотрела на меня:

— И что это будет за рыба?

— Возможно, акула. Если повезет, баррамунди. Или сельдь для маринада.

Элин позволила себе улыбнуться.

— Маринованная селедка. Стоит попробовать. Капитан!

Наверху что-то случилось. Опять зазвонил телефон, потом внезапный тяжелый всплеск, затем голос, со смехом говоривший что-то. Элин поднялась и что-то зло крикнула.

— Смотреть под ноги! — гремел голос наверху. — Убрать ноги с пола!

Я быстро вскочил на сиденье, как дама, спасающаяся от мыши. Отсюда открывался прекрасный обзор помещения. Сверху из люка лилось нечто ярко-зеленое с желтым, целый поток студенистой дряни. Несколько мгновений я был в оцепенении. Элин с оружием в руках приросла к месту на расстоянии чуть больше метра. Мне было достаточно секунды, чтобы понять, что такое это желто-зеленое. И кто там наверху. Я выхватил из рук Элин пистолет, пока она стояла разинув рот.

Затем сверху опять послышался голос, такой громкий и внушительный, словно это был сам Бог:

— Вверх по лестнице, Джон!

Элин попыталась схватить меня, когда я одним прыжком достиг лестницы и, сознаюсь, ударил ее. Но ведь я был в панике и рвался наверх, высоко поднимая колени, потому что пол под моими ногами был полон живых морских змей, маленьких жалящих тварей.

Несколько человек, которых я успел увидеть, быстро ретировались, и правильно сделали, потому что эти змеи цвета национального флага Австралии вырабатывают яд в несколько раз более сильный, чем любая наземная змея. Семь тигровых змей жалят так же, как одна морская.

Тяжело дыша, я схватился за стальную ступеньку передо мной и почувствовал, как моя правая рука скользнула по жирному. При мысли, что сорвусь в кишащую массу морских гадов, сердце подскочило от ужаса, я крепко ухватился за ступеньку левой рукой.

— Выбирайся, ты, ублюдок! — прорычал голос, и я инстинктивно повиновался. Я ловко взобрался по лестнице. Внизу царствовала неразбериха, но недолго. Прозвучала команда, и я услышал удар металла о металл, а затем выстрел! Этот звук придал мне силы. Я летел наверх, ожидая еще одного выстрела, направленного прямо в меня, я рвался к свету, сиявшему надо мной. Когда очутился на палубе, оглянулся, увидел в нескольких сантиметрах позади себя Сергея с лицом, искаженным болью. Я понял, что он ранен в плечо, рубашка намокла от крови.

— Не валандайтесь там, — прорычал тот же голос, огромная ручища схватила меня за шиворот, и Джо Хэг буквально выбросил меня на берег, а следом за мной и Сергея.

Через секунду я стоял на скале, ожидая, когда Сергей ко мне присоединится. Над нами на фоне голубого неба выделялся силуэт большого сооружения из металла. Вдруг крышка люка открылась, из него хлынул поток света.

— Быстро, — скомандовал я Сергею. — Бежим!

На расстоянии не более сотни метров, на другом конце островка, я увидел «Леди Аброльос». Опять послышался голос Джо Хэга:

— А теперь попробуйте вот этого!

И не надо было быть ясновидящим, чтобы понять: еще одна партия морских гадов сброшена в подводную лодку, прямо на головы моих преследователей.

Несколькими секундами позже Джо Хэг спрыгнул на берег и побежал за нами.

Когда мы добрались до «Леди Аброльос», она уже разворачивалась. Я увидел в рубке маленькую фигурку Алекс, которая пыталась развернуть судно кормой к нам. Я немного колебался, стараясь в неясном свете правильно рассчитать прыжок. Одной ногой надо было точно попасть на корму и сразу сделать шаг вниз. Я прыгнул на деревянную обшивку кормы и затем полетел вниз, словно мешок с песком, сброшенный с грузовика. Было больно, но я ничего не сломал. Быстро вскочил и подхватил Сергея, летевшего за мной следом. Он лучше меня умел управлять своим телом. Через секунду или две с неба свалился Джо Хэг, который приземлился тяжело и с таким звуком, что у меня моментально возникло подозрение — не пролетел ли он сквозь обшивку кормы.

Алекс включила дизель, и судно стало удаляться от скал, постепенно набирая скорость.

Я сказал:

— Алекс, они нас не догонят.

— Они могут потопить нас.

— Нет! Нет! — воскликнул раненый, но довольный Сергей. — Они не потопят нас, будь уверен... Подумают, что ты отправишь послание в бутылке или что-нибудь в этом роде. — Он улыбнулся. — Как бы там ни было, ты со мной. — Внезапная улыбка исчезла с его лица, и он свалился на палубу в обмороке.

— Мне все равно, что он говорит! — Алекс прибавила скорость, и «Леди Аброльос» устремилась вперед, прямо к черной скале, возвышавшейся приблизительно на два метра над темным океаном, маскируя проход в канал. Я съежился от страха и отвел глаза. Джо Хэг прыгнул на нос, скорость уменьшилась, и вдруг мы, вместо того чтобы разбиться, начали медленно и осторожно продвигаться вперед. Я стоял на коленях около Сергея, который пришел в себя, моргал и ругался по-русски, а я не понимал русского. Но проклятья звучат всегда, как проклятья.

— Рана болит? — спросил я.

— Глупый вопрос! — сердито ответил Сергей. — В моем плече пуля, будь она проклята! А ты еще дергал меня, затаскивая на борт. Проклятие, конечно, болит!

— Давай посмотрю. И следи за речью в присутствии дамы.

— Спасибо, непременно. — Сергей разрезал левый рукав рубашки, когда раздался усиленный громкоговорителем голос Элин:

— Будьте уверены, мистер Клоуз, вам не скрыться!

Но Сергей, очевидно, не принимал ее угрозы всерьез. Он был занят обследованием раны на руке, закончив, сказал довольным тоном:

— Входное отверстие здесь, видишь? А выходное — вот здесь. Перебинтовать, и горячий сладкий чай от шока. Ах да! Не давайте мне спиртного, даже если попрошу, ладно? Двадцать четыре часа.

— Если проживу так долго, — ответил я.

— Проживешь! — Он взглянул на меня. — Она отстала от тебя. До следующего раза, конечно.

— Откуда ты знаешь?

— Приготовь чай, приятель, это срочно. Мне плохо.

Я пошел и принес аптечку первой помощи. Потом вскипятил воду и приготовил чай, положил сахару и принес ему дымящуюся кружку. Он сидел на палубе, прислонившись спиной к борту, прижав к ране большой кусок ваты.

— Спасибо, — сказал Сергей, — а теперь принеси оставшуюся кипяченую воду и что-нибудь дезинфицирующее. Промоем рану.

Потом он надел один из запасных свитеров Джо Хэга, спасаясь от вечерней прохлады. Свитер свободно болтался на нем, хотя Сергей был крупным малым. Он выглядел в этом одеянии немного комично, но нисколько не походил на больного.

Немного погодя я спросил:

— Почему ты думаешь, что она отстала?

— Это их новая подводная лодка. Глупо посадить ее на эти скалы, как ты считаешь? — Это был и ответ и вопрос одновременно.

— Как ты думаешь, кто она?

— ГРУ, — ответил Сергей.

— Так я и думал. Сказал ей это.

— Да? — Он зло усмехнулся. — Это застало ее врасплох, я думаю.

— Сказал ей, что ты из КГБ. — Было темно, и я не мог разглядеть его лица.

— И как она отреагировала? — спросил он.

— Сказала, что ты отщепенец.

Сергей коротко рассмеялся.

— Забавно, не правда ли? Все эти динозавры...

— Мне она не показалась динозавром.

— Да, она очаровательная, я согласен. Беда в том, знаешь ли, что некоторых из этих динозавров обуяли безумные военные идеи и они направляют все усилия на их осуществление. Встретил ее в самолете, да?

— Да.

— Ты, безусловно, должен перестать летать, учитывая твою способность заводить нежелательные знакомства.

Я оставил его и залез в рулевую рубку.

— Подводная лодка может нас догнать?

Алекс обернулась ко мне:

— Не думаю. Она слишком велика, чтобы пройти здесь ночью. Но у нее хорошая скорость. Возможно, она может пойти на юг, а потом вернуться и перехватить нас прежде, чем мы доберемся до Джералдтона.

— Во всяком случае она побоится зайти в территориальные воды Австралии, — добавил Джо Хэг. Для такого огромного человека он двигался очень легко, и я не слышал, как он подошел.

— Честно говоря, мне все это почти нравится. — Он ухмыльнулся. — Как мы все рассчитали, здорово?

— Блеск!

— Я увидел, как вертолет направлялся сюда. Так далеко они не летают, во всяком случае штатские. Я рассказал обо всем Алекс, она позвонила своей приятельнице в «Квантас»! Там подтвердили прибытие Дж. Клоуза в Перт.

— А змеи?

— Обитатели моря — мое увлечение. У меня есть пруд, где я их развожу. Вот я и придумал, как можно атаковать подводную лодку. Ну и вспомнил о пруде. У меня чудесная сеть, чтобы их вылавливать. Так что все просто, приятель.

Я огляделся. Сергей сидел, прислонившись к кабине, в одной руке кружка с чаем, в другой — сигарета. Алекс, держа штурвал в своих маленьких сильных руках, уверенно вела судно сквозь тьму, Джо Хэг, в одиночку справившийся с целой командой русской подводной лодки, ковырял ножом в зубах.

Вокруг все тихо, один лишь я не чувствую внутреннего успокоения. Сердце все еще прыгает, руки все еще дрожат, во рту все еще сухо.

— Какие есть предложения? — спросил я.

Молчание. Затем Сергей повернул голову:

— На вашем месте я не стал бы заходить в Джералдтон.

— Правильно. Будем держать курс на юг.

Глава 14

Олбани расположен на юге, путь до него долог и нелегок, потому что в этих водах встречаются два океана. И несмотря на то что это всего лишь точка на карте, когда достигаешь места, где Индийский океан встречается с южными морями, в голову лезут истории о сгинувших в пучине моря кораблях, сражавшихся за Олбани, о прекрасной тихой бухте Принцесс Ройал, где мужественные моряки могли отдохнуть. Хотя это уже не ревущие сороковые, а всего лишь тридцать пятые параллели.

Я из Олбани. Я там вырос. Я хорошо знаю это место. Пока «Леди Аброльос» неслась на юг, я старался рассуждать логически и перебирал в памяти все места, где могли бы пригодиться слова «тяни» и «толкай». Я думал о дверях в гостиницах, туалетах, магазинчиках. Но как ни напрягал свой мозг, эти слова Питеркина не вызывали никаких ассоциаций.

* * *

Но до Олбани мы не добрались. После двадцати часов пути, когда показался остров Ротнест, вдруг послышался сперва громкий удар, затем металлический скрежет, после чего последовали противные звуки, напоминающие пулеметную очередь. Мы на что-то наскочили. Оказалось к тому же, вышел из строя правый дизель и сорвало лопасти винта. Это было непостижимо. Мы ругались каждый на свой лад. Я услышал, что юная Алекс изъясняется, и очень свободно, по-японски.

* * *

Ротнест был совсем рядом, там было полно опытных яхтсменов, готовых прийти на помощь. К сожалению, починить там судно мы не могли. Чуть дальше, в двадцати пяти километрах, находился Фримантл, где полно первоклассных доков. Выбирать можно было любое место, правда, нужно было помнить, что во Фримантле сидит кто-нибудь из подчиненных Элин Гундерссон с биноклями и поджидает нас, а в море через перископ за нами наблюдает подводная лодка.

Мы решили идти во Фримантл, дотащились на парусе до Роуз-Хед, пришвартовали судно так, что корму с названием «Леди Аброльос» мог увидеть каждый, кто входил в гавань.

— Мы оставим ее здесь, — сказал я, указывая на лодку, — и будем добираться до Олбани разными путями. И желательно порознь.

— Я пойду с вами, — сразу сказала Алекс.

Я покачал головой:

— Вы — с Джо.

— Зато с тобой я, — сказал Сергей.

— Нет.

Он уверенно кивнул:

— Попробуйте только улизнуть от меня.

— Хорошо.

Я добрался до Перта, прошел через его центр, на торговых улицах сначала заскочил в магазин спортивных товаров, оттуда легко проскользнул в продуктовый магазин, потом спрятался за углом галереи, пересек винные подвалы и там, где полно восточных ресторанов, почувствовал себя в безопасности. Сергея нигде не было видно.

С Веллингтон-стрит я позвонил к себе домой и прослушал по автоответчику все звонки, которые мне поступили. Разнообразные голоса что-то бормотали, но ничего важного не сообщали. Немного о работе, о развлечениях, о барбекю у Пита, об обеде с танцами в Юридическом обществе. В самом деле, подумал я, до чего же я занятой малый. Я был поглощен этой мыслью и не сразу осознал, что со мной разговаривает Джейн. В своей слегка торопливой манере, которую трудно не узнать, она извинялась за поздний звонок.

Затем она сказала:

— Кажется, подтверждается моя первоначальная гипотеза. Возможно, кое-что тебя удивит. Прилетаю завтра, — но не уточнила когда.

Я повесил трубку с некоторым облегчением. Нам нужны ответы на проклятые вопросы, а у Джейн они есть, и, благослови ее Бог, она принесет их прямо мне. Но Джейн может угодить прямехонько в лапы Элин или попадет к Сергею, поскольку оба наверняка узнали, возможно даже раньше, чем я, что записано на пленке моего автоответчика. Им нужно лишь набрать мой номер. Там самый несложный защитный код, но оба они разберутся с этим. В конце концов, их готовили в Москве.

Я начал волноваться. Джейн хитра, она знает, что за мной следят, следовательно, и за ней тоже.

Джейн уже летала в Западную Австралию. Это для нее не ново. Так что если она из Британии вылетит в Дарвин, а затем пересядет на местный самолет, как она могла бы догадаться поступить...

Я позвонил Бобу Коллису и поинтересовался, не было ли каких-нибудь важных звонков в последнее время.

— Да, был один.

— Когда?

— Прошлой ночью. Могли быть проблемы, но их нет. Слушай, я открыл бутылку своего «Рислинга». Лучшего не достанешь в Лампье.

— Да? — спросил я, а потом воскликнул: — О! — потому что до меня наконец дошло. — Выпьем как-нибудь.

Он ответил:

— Самое время — сегодня вечером.

Я повесил трубку, нашел газетный киоск, купил газету. Если кто-нибудь слышал наш разговор с Бобом, что нежелательно, но и не исключено, тогда слово «Лампье» их обманет. Оно обмануло бы и меня, если бы Боб прошлой осенью не рассказал мне о нем.

Джейн, как я полагал, находилась в коттедже Боба в Дейвсвилле, на берегу залива, где ее прятали раньше. Она была в безопасности, и мы с ней увидимся этой ночью у Лампье.

* * *

Я позвонил в агентство, предоставляющее машины напрокат. Оттуда за мной приехали, привезли в свою контору, наблюдали, пока я подписывал бланки. Были очень учтивы. Столкновения с Сергеем, с Элин пока избежать удалось. Я поехал на запад, через пригороды. Некоторые названия чудесны: Эппл-Кросс, Комо. Интересны и местные названия, такие как Муари и мое любимое Кулбеллап. Не знаю, что оно означает, но окончание «ап» показывает на близость воды. Названия даны аборигенами, а они понимают ее ценность.

Шли часы. Температура поднялась до тридцати градусов. Теперь мне было бы легко спрятаться от любопытных глаз в каком-нибудь кафе или держась подальше от главных дорог. Но я — уроженец Западной Австралии и, как все мы, обожаю море и серфинг с рождения. Меня вдруг потянуло на солнце и морской берег.

Я направился к Буссельтону, купил плавки и полотенце, затем поехал в Коварамап и остановился на вершине горы полюбоваться серфингом. Может быть, австралийский серфинг не самый известный, но, несомненно, лучший в мире, я в этом уверен.

Внизу перекатывались буруны. Прямые, словно прочерченные по линейке, они шли с интервалом в двести метров. Волны зарождались в полутора километрах от берега, вставали на дыбы и неслись с огромной скоростью к пляжу. Любители серфинга ждали момента, когда высокая волна подбросит их вверх и они, скользнув по ее крутым бокам вниз, будут раскачиваться, пока новая снова не заставит их взлететь на гребень.

Я не мог остаться равнодушным при виде всей этой красоты, хотя у меня были сомнения, смогу ли я удержаться на доске. Ведь я не занимался серфингом почти год. Кроме того, здесь я вряд ли кому-то попадусь на глаза. Никому и в голову не придет искать меня на большом расстоянии от берега.

Я съехал вниз и на доске отправился в море. Приобретенные в детстве навыки остаются на всю жизнь. После двух часов плавания на серфе я так устал, что болели все мышцы и кости. Я лег в тени и уснул. Когда проснулся, опять схватил доску и ушел туда, где возникали буруны. Чтобы добраться к ним, нужно преодолеть большие волны. Одну я недооценил, и она меня швырнула с такой силой, что я с трудом удержался на доске. Я взлетел в воздух и тут заметил невдалеке предмет, напоминающий перископ подводной лодки.

В этот момент солнце, казалось, померкло, я вернулся к действительности. Могло так случиться, что меня узнали, хотя человека с мокрыми волосами, облепившими лицо, вряд ли так легко распознать. Но возможность того, что меня засекли, существовала. Я подождал следующей хорошей волны, взобрался на доску и помчался к берегу. Быстро оделся, сел в машину и пустился в обратный путь по розовой пыли. На дороге остался след, который виден за полтора километра, мой след там не единственный. Через час или около того пыль разнесется по всей дороге.

* * *

Недалеко от Кейпа в естественном амфитеатре расположен винный завод с виноградниками. Но нынешним вечером там зазвучит не только пение москитов. Оркестр Лондонской филармонии, выступавший в Сиднее, должен был лететь в Сингапур, но его уговорили прервать путешествие и дать в Западной Австралии концерт. К Культуре, которая здесь пишется с прописной буквы, австралийцы относятся с большим уважением. Поэтому все граждане Западной Австралии, несмотря на погоду и расстояние, устремятся на концерт на всех видах транспорта: на самолетах и вертолетах, на машинах всех марок — от самых древних до новеньких «роллс-ройсов», а жены гуртовщиков — в четырехколесных экипажах. Сливкам местного общества представится возможность, надев смокинги и вечерние туалеты, «выехать в город»: очаровательные дамы смогут показать себя и свои бриллианты, а того и другого в Перте хватает. Это был превосходный замысел, поддерживаемый верой в то, что все австралийские змеи уползут прочь, оставив виноградники любителям музыки и участникам пикника. Для меня идея была привлекательна еще и тем, что я смогу встретить Боба среди виноградных кустов, и с ним будет Джейн. Более того, в этой неразберихе мы с Джейн сможем незаметно ускользнуть.

Я припарковал машину достаточно далеко от места, где должен состояться концерт, чтобы потом было легче уехать и не попасть в пробку.

Знойный день угасал, наступил столь же жаркий вечер. В машине не было кондиционера, и неизвестно, что лучше — сидеть с закрытыми окнами и изнемогать от зноя или опустить стекла и отдать себя на съедение москитам. Я решил окна не открывать.

Около шести вечера на небе в разных направлениях вспыхнули огни, это летел цвет Перта, чтобы приземлиться на местном полевом аэродроме. Пыль из-под колес поднялась до небес. Змеи и те, наверное, устремились к холмам, заслышав шум, а москиты уже предвкушали обильную трапезу. Когда совсем стемнело, я выбрался из машины и направился к виноградникам, слегка топая ногами, чтобы предупредить змей о моем приближении. У ярко освещенного амфитеатра уже собралась толпа, и я смог спокойно стоять и наблюдать за происходящим, не привлекая ничьего внимания.

По моим предположениям, я находился на пятнадцать или восемнадцать метров выше длинных рядов стульев, поставленных лицом к оркестру. Слева возвышался старый дом, перестроенный под ресторан. Вход в концертный зал был напротив меня. Справа — место для оркестра, а позади — величественные старые эвкалипты. Я рассматривал разноцветные фонарики, развешенные на ветвях, прожекторы, освещавшие деревья и камни. Мое хорошее настроение внезапно улетучилось, потому что я увидел Сергея, в его очках с синими стеклами и черной шляпе, который шел по краю амфитеатра, а затем начал спускаться вниз по тропинке. Я разглядывал его в бинокль. По тому, как он держался и оглядывался вокруг, я понял, что он кого-то высматривает. На нем был смокинг, в руке он держал бумажный листок, наверное, билет, а в зубах — сигарету в мундштуке.

Сергей появился на концерте не просто так, подумал я, видимо, узнал, что я буду здесь, и он осведомлен о существовании Джейн, хотя не знает, как выглядит она сегодня. Джейн придет с Бобом Коллисом. Она хитра и что-нибудь придумает для маскировки. Я смотрел вниз и ждал, украдкой поглядывая в просвет между виноградными лозами. Смогу ли я узнать Джейн в непривычном для нее наряде? Да, конечно, любимая девушка и все такое... Я старался посчитать в уме, сколько времени мы провели вместе, и оказалось, не так уж и много: в общей сложности месяц, причем большую часть времени она была в брюках и старой рубашке, а иногда в военной форме. А женщины умеют при помощи иной прически и нового платья изменять внешность, как хамелеоны. Я должен увидеть ее до того, как это сделает Сергей.

Но не сумел. И все из-за Боба Коллиса и его манер. Если бы он вошел первым с бутылкой в одной руке, с бокалом в другой, с друзьями по обеим сторонам, тогда я бы сразу узнал его. Но Боб Коллис был не похож на себя, пижонистый, галантный, — он осторожно, бережно вел Джейн несколько впереди себя. Честно говоря, я оказался не очень бдительным и внимательным. А Сергей не упустил ничего.

Я лениво наблюдал за одной дамой в платье из голубой тафты, в сережках и ожерелье с бриллиантами и за ее спутником в синем смокинге и галстуке под цвет платья... И вдруг я увидел, как рядом с ними возник Сергей. Негодяй был быстр, словно змея! Секунду постоял с безразличным видом, а в следующую — вынырнул рядом с этой женщиной. Только тогда я понял: дама в голубом — загримированная Джейн в черном парике, а ее спутник — бедный Боб, тоже переодет, чтобы его не узнали. Сергей доказал свою проницательность. Он не нашел меня, но это и не было нужно: он знал, что Джон Клоуз прямиком направится к Джейн.

Я решил подойти незаметно и похлопать Сергея по плечу, но мне это не удалось. Он опередил меня, вежливо поздоровавшись.

— Добрый вечер, мистер Клоуз! Какая радостная встреча! — Волшебник, нет сомнения. Затем сладким голосом произнес: — А где ваши места? — И когда Боб Коллис ответил, пробормотал: — Какое приятное совпадение! Я сижу в следующем ряду.

— Как вам это удалось? — в свою очередь спросил я.

Он слегка пожал плечами.

— Никак, — и протянул мне стодолларовую купюру. — Неплохо бы выпить шампанского, приятель, лучше всего — французского.

Я ничего не успел ответить. Неожиданно спокойный голос за моей спиной произнес:

— Как приятно вас всех видеть!

Я обернулся. Передо мной стояла Элин Гундерссон в элегантном туалете, улыбающаяся, как королева.

Вместе с ней была парочка определенно знакомых типов, одетых без всяких претензий на изящество — в темные костюмы. Низкие лбы, огромные кулаки, торчащие из рукавов, говорили об отсутствии всякого интеллекта. Полагаю, и вооружены они так же, как и Элин Гундерссон. У нее в руках была маленькая вечерняя сумочка, в которой мог уместиться пистолет 32-го калибра.

Так мы и стояли кучкой, а людской поток обтекал нас, как река скалу. Мы смотрели друг на друга с вежливой неприязнью. Сергей сказал с иронией: «Забавно, право». И ждал, чтобы кто-либо спросил, что именно забавно. Все молчали. Это его не расстроило. Думаю, Сергея ничто не могло расстроить. Он, словно ничего не произошло, продолжил:

— О, очень забавно и почти трагично. Я имею в виду оркестр, который прилетел в Перт со всеми инструментами. А потом пересел из одного самолета в другой, чтобы попасть сюда. Здесь они вышли, но автобус опоздал, было и правда ужасно жарко... Вы не представляете, моя дорогая, что тут начало твориться!

Элин холодно взглянула на него. Наверное, подумала, как эта кривляющаяся обезьяна может быть в самом деле советским шпионом?

Я поддразнил его:

— Что же произошло, Сергей, расскажите.

— Жара, знаете ли. Клей стал плавиться. О, этот клей, — разливался Сергей. — Вещество, при помощи которого держатся все части скрипок Страдивари. И Гварнери тоже. Маленькая птичка донесла мне, что там были еще и Амати. Ужасно, если здесь все это превратится в кучу лакированного дерева! — Сергей говорил громко, и проходившая мимо пара остановилась, мужчина спросил:

— Я случайно услышал ваш разговор. Что случилось?

— Они сложили все это в холодильники винных погребов, — ответил Сергей, — но будет интересно, не правда ли, послушать, как скрипки будут звучать после всего происшедшего.

Он вдруг сделал какое-то быстрое движение ногой, и Боб Коллис полетел вниз по склону. Одновременно рукой он грубо толкнул в грудь Элин Гундерссон, она пошатнулась, налетела на своих спутников и все трое тоже покатились по склону. Через секунду я получил удар в солнечное сплетение и упал, хватая ртом воздух, а Сергей схватил Джейн, перебросил ее через плечо и побежал с криком:

— Дорогу! Дорогу! Кислорода!

Я еще слышал его крики, когда поднялся на ноги и неуверенно последовал за ними, задыхаясь и спотыкаясь на каждом шагу. Несколько мгновений я видел их, потом они исчезли среди старых эвкалиптов, на которых сверкали разноцветные огни. Колени мои дрожали, и меня шатало из стороны в сторону. Я был в отчаянии, чувствуя себя уничтоженным морально и физически. Разевал рот, словно толстяк, пытающийся догнать автобус, будто больной, которому вдруг перекрыли кислород. Все, что я мог сделать, — собрав оставшиеся силы, не терять из виду просвет между деревьями, за которым исчезла Джейн.

Неловко зацепившись за что-то ногой, я потерял равновесие и упал, ударившись левым плечом о дерево. Боль от ушиба заглушила внутреннюю боль. Я прерывисто дышал, вглядываясь в темноту, но больше не услышал криков о кислороде для дамы. Я поднялся, потирая плечо, и пошел, пошатываясь, между деревьями. Кругом была темнота, освещающие амфитеатр огни остались позади. Взошедшая над головой круглая луна светила слабо. Они не могли убежать далеко, они были где-то здесь, близко, я был в этом уверен.

Услышав впереди какой-то треск, ринулся наугад, надеясь, что бегу в нужную сторону. Наталкивался на деревья, падал, но продвигался вперед. Совершенно неожиданно справа увидел автомобиль с включенными фарами, из-под его колес вырывались клубы красной пыли, а на этом световом фоне черными силуэтами выделялись эвкалипты. Я осознал, что автомобиль движется быстро и у меня есть секунда или две, чтобы осмотреться, пока все опять не поглотит темнота. Я пытался заметить хоть какое-то движение, но источник света быстро перемещался, а вместе с ним двигались деревья, кусты, ветки и земля...

И тут слева что-то вроде бы шевельнулось. Не дерево, не ветка, не куст. Что-то живое. Я повернулся и заспешил туда. Услышал мычание, а секундой позже — ругательство. Тут до меня дошло, что двигаюсь с большей легкостью и уже могу дышать — боль утихла. У меня не было иллюзий: один на один мне с Сергеем не справиться. Но, может быть, если удастся его догнать, ему придется оставить Джейн, чтобы защищаться, а она в этот момент сможет укрыться в темноте. Я ринулся вперед. И вновь уловил совсем близко какое-то движение. В следующие мгновения я приблизился настолько, что смог уже ясно разглядеть Сергея. Этот упрямый человек упорно шел вперед с Джейн на плече. Вряд ли он слышал, что я приближаюсь, вокруг слишком много других звуков: его собственное дыхание, шум шагов. Когда расстояние сократилось до двух метров, я крикнул:

— Сергей, остановись!

Он на секунду остановился, повернулся, затем заспешил снова вперед, и я уже приготовился броситься за ним, когда он, внезапно потеряв равновесие, начал падать. Я набросился на него, придавил к земле и тут понял, что с этим человеком необычайной физической силы мне никогда бы не справиться. Но он был неподвижен!

Это было настолько неожиданно, что сразу подумалось — мертв. Я был все еще озадачен, когда знакомый женский голос произнес с удовлетворением:

— Вот и успокоился. Это ты, Джон?

— Именно, — вздохнул я. — Ты его убила?

— Нет. Как бы мне этого ни хотелось. Кто он и что ему нужно? Он ведь не местный? Он шпион, русский?

— Один из них, — сказал я, беря ее за руку. — Что ты с ним сделала?

Она, стоя на одной ноге, надевала белую туфлю.

— Эти каблуки очень острые, — пояснила она.

— Ты его этим ранила?

Она покачала головой.

— Ударила по почкам. Поэтому он и отпустил меня. А потом стукнула еще раз.

— Куда?

— Куда учили, — с превосходством сказал Джейн. — Ты невредим? Может быть, пойдем?

— Конечно.

— Кто другие? Они русские?

Она посмотрела на распростертого Сергея.

— Девушка, которую ты видела. И еще двое, что с ней.

— Она похожа на фотомодель, — сказала Джейн, — а на деле они просто убийцы. Связать его, как ты думаешь?

— Оставим так и скроемся. Пойдем.

Взявшись за руки, мы пошли через лес. Мне чудились зловещие шорохи среди упавших листьев. Джейн, казалось, не замечала ничего. Я нарочно топал ногами, чтобы спугнуть змей.

— Ты не слишком шумишь? — спросила она раздраженно.

— Я делаю это нарочно. Ты ведь не в ботинках, а в лодочках на высоких каблуках, не так ли? Ставь ноги осторожно и иди за мной. Даже мои легкие туфли лучше защищают от змей. Конечно, многое зависит от того, какая змея ужалит, но в большинстве случаев ужаленный обречен, если не ввести противоядие. Нас ожидает чудесная прогулка до того места, где я оставил машину. В ней, кстати, тоже нет противоядия.

Глава 15

Найти мою машину не составило труда, но вывести было невозможно, поскольку ее заблокировал обыкновенный негодяй в обыкновенном «форде». Это был большой желтый автомобиль, который мы были не в состоянии передвинуть вручную, и моя маленькая голубая «тойота» оказалась забаррикадированной. Когда-нибудь на досуге я проведу исследование, просто ради интереса: почему водители «фордов» ведут себя нахальнее, чем, например, «холденов» или «мицубиси». Если вам мешают выехать, то это непременно «форд».

А за нами уже могли гнаться — Элин Гундерссон с ее молодчиками из ГРУ и Сергей. Я отчаянно ругался, глядя на этот проклятый «форд» и соображая, каким образом мы смогли бы выбраться отсюда. Внезапно понял, что разговариваю сам с собой, Джейн рядом не было. В панике я окликнул ее. И услышал:

— Сюда, Джон!

Я пошел на голос. Она стояла рядом с большой темной прямоугольной машиной и усмехалась.

— Что это?

— "Ленд-круизер", — ответил я. Однажды в северной пустыне мы попали с такой же в неприятную историю. — Чья это?

— Кого-то из желающих приобщиться к культуре, — беззаботно ответила Джейн. — Ему она потребуется через час или два. Он оставил дверь открытой, прямо-таки хочет, чтобы ее украли!

Джейн артистически угнала машину: шесть секунд ей потребовалось, чтоб разобраться в проводах, еще десять, чтобы правильно соединить их, и около четырех, чтобы выехать на дорогу.

— Что ты скажешь, — предложил я, — если мы слегка попортим этот «форд»? Просто для нашего личного удовлетворения?

— У нас на это нет времени.

— Как прикажете, майор Страт!

— Но я не знаю, куда ехать. Пожалуйста, подскажи, а?

— Олбани, — сказал я. — Прямо на юг. Это далеко. Около трехсот километров.

— Еще кто-нибудь знает, куда мы едем?

— Они умеют узнавать...

— Нечестно угонять этот «круизер» так далеко. Есть какой-нибудь другой выход?

Другого выхода не было.

Я выглядывал в окно, дабы убедиться, что за нами никто не следует. Это было маловероятно, но не исключено. Когда остановились у излучины реки, наши фары на миг осветили загон, где стояло около сорока лошадей.

— Сколько сможешь проехать верхом? — спросил я.

— Двести миль. Что, одна из тех лошадей — Черная Бесс?

— Мы возьмем их, — сказал я, — и устроим чудесный небольшой отпуск.

Джейн на секунду отвела от дороги глаза и одарила меня коротким осуждающим взглядом.

— Ты серьезно?

— Всю дорогу проедем лесами и полями. Мы исчезнем. По-моему, очень ловко, — сказал я.

— Мы стащим лошадей прямо с поля?

— Из загона, — уточнил я.

— Ну, из загона. И проедем двести миль верхом без седел?

— Сверни налево, — скомандовал я, — и поезжай прямо, пока не увидишь справа выкрашенную в белый цвет ограду. Эта ферма принадлежит богатому дантисту. Он мой клиент. Лошадей держит на мои средства, так же как и на средства других бедных налогоплательщиков, потому что это не облагается налогом. Все будние дни он в Клэрмонте стережет свое золото, а лошади пасутся, и он гордится своим чудесным седельным снаряжением, которое импортирует из Италии.

— А как с машиной?

— Оставим ее где-нибудь. Позвони в полицию, если хочешь, и сообщи где.

— Хорошо, — согласилась Джейн, поворачивая влево.

* * *

Мы выбрали лошадей и оседлали их. Позаимствовали еще кое-что из вещей Блуи Мартина, которые нам могли понадобиться в дороге. Ему они были не нужны, поскольку я никогда не видел, чтобы Блуи жил в палатке, даже с бутылкой каберне во избежание опасности замерзнуть. Так что дальше мы отправились, захватив еду, одежду, плитку, спальные мешки и тому подобное. Неторопливая прогулка без риска натолкнуться на врагов, да и вообще на кого бы то ни было, пока сами того не пожелаем. А мы не желали.

Лично я был бы рад навсегда остаться здесь, на огромном пространстве красивого, зеленого, малонаселенного юга Западной Австралии, в районе, известном как Великий Южный. Люди в Европе не верят рассказам о гигантских эвкалиптах, о лесах высотой в сорок пять и более метров, об огромных пастбищах и прекрасных реках. Это безлюдный край, и Джейн он понравится так же, как и мне. Но о Джейн можно сказать — это само движение. Каждый из нас был рад обществу другого, но оба сознавали, что не можем просто так мирно прогуливаться. Поэтому, когда мы нашли место для ночлега и лежали в спальных мешках, глядя на Южный Крест, я наконец спросил:

— Что столь внезапно привело тебя в Австралию? Лист?

Она ответила не сразу. Я чувствовал, Джейн собирается с мыслями. Через минуту она спросила:

— Имя Шлиман что-нибудь тебе говорит?

— Слышал его. Но не помню, где и когда. Это человек или место?

— Человек. Немец. Замечательная история.

— Расскажи, — попросил я.

— Хорошо. Может занять много времени, но это важно.

Я уселся поудобнее. Слушал Джейн и думал, что это чудесный способ проводить время.

— Он был бизнесменом, — начала Джейн. — Родился в 1822 году. Ему сопутствовала удача, он заработал кучу денег, но не был увлечен бизнесом.

— А чем он был увлечен?

Она ответила:

— Гомером.

Я слышал о Гомере.

— Эпическая поэзия?

— Да. Он читал Гомера, как я «Маленьких женщин»[6] или Нэнси Дру[7]. Запоем. Кажется, по поводу Гомера всегда шли дискуссии — что достоверно, а что нет. Шлиману в этой истории было важно то, что Гомер писал об осаде Трои. Многие академики тогда думали, это просто легенда. Но Шлиман верил в нее, как ортодоксы верят в Библию: все верно, слово в слово.

Шлиман начинал как ученик бакалейщика, затем ушел в море, но недалеко. Потерпел крушение у берегов Голландии и нашел работу в Амстердаме. Все, как обычно для тех времен. А теперь приближаемся к необычному, потому что он начал изучать языки. Угадай, сколько?

— Сто девять.

— Ну, ты скажешь, — изумилась Джейн. — Он владел семью языками, включая русский. Заметь, самостоятельно изучил семь языков. Ему было всего двадцать четыре года, когда фирма, где он работал, направила его своим представителем в Санкт-Петербург. Это было в 1846 году. И вскоре после этого он начал собственное дело. К сорока годам нажил столько денег, что мог бы отойти от дел. Но не отошел. Вместо этого начал изучать археологию. И потом поехал в Турцию, как ее теперь называют. Он начал раскопки места, именуемого Хиссарлик, и установил, что там был город.

— Затерянный?

— Да, — согласилась она. — Три тысячи лет о нем никто не слышал. Не перебивай, когда я рассказываю. Было много проволочек, — продолжила Джейн. — Обычные препоны, масса нервотрепки, и наконец он начал раскопки. В то время считали, что Троя, если она реально существовала, а не выдумана Гомером, находилась очень далеко. Но Шлиман верил Гомеру. И вот, раскапывая холм в Хиссарлике, он нашел девять городов, точнее, то, что от них осталось. Они располагались один под другим. Ты еще слушаешь?

— Очень внимательно! — сказал я. — Но что же лист?

— Будь терпелив. Я оставила это напоследок. На чем остановилась?

— На девяти городах.

— Да. Каждый строился на развалинах другого, и так продолжалось тысячи лет. Из этих девяти городов Шлиман выбрал один, но, как оказалось, неверно. Он исследовал второй или третий уровни. Как установлено позднее. Троя была шестым.

— А при чем же здесь лист?

— Не торопись. Вдумайся, как я.

— Листа нет?

— Пока еще нет. Итак, он был энтузиастом-самоучкой, всего лишь дилетантом и совершил величайшее открытие в истории археологии. Такого ждал весь мир.

— А что было потом?

— Он решил закончить раскопки 15 июня 1873 года. Хотел уехать, потому что у него были и другие проекты. И вот, за день до этого...

— Четырнадцатого?

— Как заставить тебя помолчать? О чем я говорила?

— День перед этим был четырнадцатым числом.

— Вот именно, — сказала Джейн. — В тот день он наблюдал за раскопками и вдруг что-то заметил. Он сказал жене: «Отошли всех рабочих, всех, тотчас же». Она спросила: «Почему?» И он ответил: «Не спорь, просто сделай». Мужчины обычно так себя и ведут. Никаких объяснений. Типично, можно сказать.

— И она...

— Она возражала.

— Тоже, можно сказать, типично...

— Шлиман велел сказать им, что внезапно вспомнил о своем дне рождения и назначает выходной.

— А он не мог все это сказать им сам?

— Он, черт побери, мужчина, — ответила Джейн. — Зачем делать самому, когда рядом рабыня.

Джейн села на своего конька. Когда ее нет со мной, я стараюсь не вспоминать о нем, но когда она рядом, об этом забыть не удается.

— Итак, женщина приказала, а мужчины повиновались, верно? И сколько их было?

— Думаю, сто или около того.

— Она, должно быть, была женщиной с сильной волей.

Джейн холодно взглянула на меня и призвала к абсолютной серьезности.

— Прошу прощения, — сказал я.

— Когда они ушли, он велел принести ее красную шаль, затем спустился в яму и начал неистово копать ножом. Над ними нависли большие глыбы камней, которые могли в любое мгновение обрушиться. Но он увидел блеск золота — огромного количества золота, и слоновой кости, и серебра. Это были сокровища одного из древних царей. Они пролежали в земле три тысячи лет, пока Шлиман в тот день не переложил все это в шаль своей жены. Держу пари, — добавила Джейн, — ей и пришлось все это из ямы.

— Разве такой факт не установлен?

— Это несомненно так.

— А лист был частью сокровищ?

— Нет.

— Зачем же ты тогда мне все это рассказывала?

— Делай что тебе говорят, Джон. Слушай.

И я слушал. Хотя очень устал. Позади был день, полный испытаний. Мой мозг не воспринимал информацию, я уже не мог следить за событиями, непонятным образом веки опустились, словно тяжелые железные заслонки. И я уснул.

* * *

На следующее утро я проснулся рано и чувствовал себя бодро, в отличие от Джейн, она еще ощущала разницу во времени. Я зажег маленькую газовую плитку, поставил на нее сковородку для яичницы с беконом. Все это я захватил из дома Блуи. Запах жарящегося бекона разбудил Джейн. Я придерживаюсь мнения, что если ветчину утром жарить на кладбище, две трети тех, кто под землей, поднимутся, облизываясь. Джейн не заставила себя ждать. И первыми ее словами были слова упрека в мой адрес:

— Надо же было заснуть!

— Я очень устал, а это было так успокаивающе.

— И скучно, да?

— Яйца сейчас будут готовы. — Я ушел от ответа.

Она смотрела сердито, оглянулась вокруг, затем улыбнулась.

— Трудно ругаться в такое утро. Особенно после того, как ты спас меня вчера.

— Для тебя я сделаю все, что угодно.

Я выложил бекон и яйца на одну из оловянных тарелочек Блуи. За завтраком она вернулась к вчерашним событиям.

— Почему он схватил меня? Чем я могла ему помочь? — спросила Джейн.

Я объяснил:

— Сергей гоняется за информацией. А у тебя есть новости!

— Но откуда он мог знать?

— Начнем с того, что он, возможно, прослушивает телефонные разговоры. Мои — это точно, не исключено, и Боба Кол-лиса. Затем, он знает тебя по Англии. И с его точки зрения, у тебя должны быть стоящие новости. Он и представить себе не может, что ты проделала весь этот путь только ради того, чтобы повидать меня.

— А что скажешь об остальных? — спросила она, принявшись за бекон.

— Об остальных русских?

Она кивнула.

— Конкуренты, — ответил я.

— Его конкуренты?

— Мне никто ничего не говорил, Джейн. Но я знаю, что Сергей из КГБ и за реформы. Девушка, я думаю, из ГРУ — военной разведки. Следует добавить, что с ней и те два парня, которых ты видела вчера, океанская подводная лодка и вся ее команда и, возможно, множество других сил.

— И Сергей и девушка...

Я перебил:

— Ее зовут Элин Гундерссон. Во всяком случае, так она представилась.

— Сомневаюсь в этом, — сказала Джейн. — Имя исландское. Наверное, вымышленное. Она и Сергей — враги?

— Готов в этом поклясться!

— Меня она тоже хочет похитить?

— Подозреваю, что Сергей вчера схватил тебя потому, что если бы не он, то это сделала бы она.

— Мне нужно быть осторожной?

— Нужно, чтобы за тобой кто-нибудь присматривал.

Джейн взяла аккуратно отрезанный кусочек яичницы.

— Прошлым вечером ты действительно постарался, и я тебе благодарна. Кофе?

Пока мы его пили, я узнал еще кое-что о герре Шлимане. Сокровища, которые он откопал и думал, что это золото Трои, Шлиман контрабандой вывез из страны. Нет сомнений, он хотел очень тщательно изучить его.

За следующей ароматной чашкой кофе я опять заговорил о листе, и опять мне было приказано слушать и ждать.

После Трои Шлиман руководил другой крупной археологической экспедицией в Микенах в Греции. И мы с Джейн еще раз возвратились к истории и мифам. На сей раз легенда оказалась более занимательной. Мы знаем об Агамемноне, что он десять лет был на Троянской войне, а дома эта грязная крыса Эгисф заигрывал — и успешно — с его женой, Клитемнестрой. Но на этом Эгисф не остановился. Когда Агамемнон вернулся, Эгисф пригласил его на праздничный банкет и там убил. Прошли годы, сын Агамемнона Орест вернулся, чтобы прикончить убийцу своего отца и прелюбодейку мать. В этом мифе не было ничего нового, пока дядюшка Генрих не вонзил лопату в землю. Шлиман верил — и было множество причин верить — каждому слову Гомера.

— Короче говоря, — сказала Джейн, вытирая губы бумажной салфеткой, — он сделал еще одно великое открытие — могилы, а в них — останки мужчин, Агамемнона и его людей, убитых Эгисфом и Клитемнестрой. Он послал знаменитую телеграмму королю Греции: «Сегодня я смотрел в лицо Агамемнону».

— А что же миссис Шлиман?

— Очень правильный вопрос, — отозвалась Джейн, — ее звали София. Три недели и четыре дня она копала землю голыми руками и перочинным ножиком. Видишь ли, чисто женская работа. Представляю, как Шлиман в это время сидел и курил сигару и думал о возвышенном. Было найдено пять могил. Держу пари, — продолжала Джейн, — что их нашла миссис Шлиман, а дорогой Генрих прибрал все к рукам. В любом случае он объявил королю: «Могилы открыты мной».

— Тебе известны еще какие-нибудь имена?

— Кассандры, — ответила Джейн. — Дочери короля Трои.

— Это та, что приносила плохие вести?

— Она обладала даром пророчества, — уточнила Джейн. — Предсказала гибель Трои, но ей никто не поверил. Когда Троя пала, Агамемнон схватил ее.

— И что? Взял под мышку и принес домой?

— Что-то в этом роде. Ты уже заметил, надеюсь, что то, что было запрещено Клитемнестре, мог запросто позволить себе Агамемнон?

— Думаю, здесь о чьей-то вине очень трудно судить. Кассандра носила лист, да?

— Нет.

— Я становлюсь нетерпеливым. Не могли бы мы перейти к рассказу о листе?

— Скоро дойдем.

Если Джейн когда-нибудь согласится выйти за меня замуж, — а я надеюсь, что так оно и будет, — я не совсем уверен, кто будет рядом со мною — жена или командир. Подозреваю, что для меня самое подходящее определение — подкаблучник.

— Тебе придется примириться и выслушать меня, Джон, — продолжала она. — Так на чем я остановилась?

— На могиле Кассандры.

— Да, хорошо. Это были не Кассандра и не Агамемнон. Могилы датируются четырьмя веками раньше.

— Шлиман опять опростоволосился! — воскликнул я.

— Смотря что иметь под этим в виду, — быстро возразила Джейн и неодобрительно взглянула, когда я хихикнул. — Это были не их останки. Но они были покрыты золотом, серебром и драгоценными камнями. Это послужило компенсацией Шлиману.

— А листья? Листьев на них было столько, сколько простаков на свете?

Она беспощадно продолжала:

— Шлиман писал, что все музеи мира, вместе взятые, не имеют одной пятой того, что имеет он.

— И он был прав?

— Думаю, что да. Позволь рассказать, что он нашел.

Из маленькой вечерней сумочки она достала листок бумаги.

— Итак, в первой могиле он нашел три скелета, и на каждом были диадемы из чистого золота — лавровые листья и кресты...

Я дерзко перебил ее:

— А те листья...

— Нет, — отрезала Джейн. — В другой могиле находились останки трех женщин, и вместе с ними захоронены различные украшения в виде животных, цветов, бабочек, золотых фигурок львов, зверей, воинов. О, Джон, список далеко не окончен. На одном из скелетов была корона. Разумеется — золотая, украшенная золотыми листьями.

— Это те...

— Нет. Голова с короной почти рассыпалась в прах.

— Со мной вскоре произойдет то же самое.

— И в этой могиле... — Она сделала паузу. — Может, забудем про остальное?

— Пожалуйста! — воскликнул я. — Ну, пожалуйста!

— В этой могиле были найдены толстые золотые листья.

— Наконец-то! — Я захлопал в ладони. — И те, которые были у Питеркина, тоже?

— Очень возможно. Трудно утверждать. Их было очень много.

— Ну, у Питеркина было несколько. А сколько их было всего?

Джейн весело рассмеялась.

— Семьсот один. Представляешь, какая ценность!

Я с минуту прикидывал их стоимость: четыреста долларов за унцию.

— Так у нас семьсот первый?

Она покачала своей каштановой головкой.

— Ничего у нас нет, но это один из них. Я проверила. Ходила в Британский музей к женщине-эксперту, которая с нами сотрудничает. С ней консультируются, когда возникает необходимость. Она лишь взглянула и начала подпрыгивать. От волнения заговорила шепотом.

— Говорила: «Стукните меня!» Да?

— Говорила: «О Боже, это Микены!» Затем еще раз шесть подпрыгнула и произнесла: «Шлиман!» И еще немного попрыгала. А потом сказала...

— Откуда вы это раздобыли?

— Нет. Не ее забота задавать вопросы. Она должна давать ответы.

— Что же еще она сказала?

— Следующее слово было «Берлин».

— Свои находки Шлиман привез туда? Собираешься рассказать мне еще одну маленькую историю, не так ли?

— Совсем короткую. Разреши налить тебе еще чашечку кофе?

— Продолжай о Берлине.

— Коллекция Шлимана отправилась в музеи Берлина. В основном в один — древней истории. Итак, что произошло с Берлином?

— Разрушили стену.

— А до этого?

— Гитлер... — сказал я.

— Да. А что потом?

— Война, бомбардировки.

— Продолжаю. В связи с бомбежками важные материалы, ценности, сокровища для сохранности были переправлены из музеев и галерей в Тиргартен.

— Это зоопарк, не так ли? Не положили же они все это ко львам?

— Нет, — возразила Джейн, — но там была огромная цитадель, ощетинившаяся пушками. Предположительно неразрушаемая и неприступная. Догадываешься?

— Она оказалась не такой уж неприступной.

— Правильно. Она была разрушена. Большая часть содержимого похоронена в развалинах. Кое-что уцелело. Весь Берлин был в развалинах в результате длительных бомбардировок...

— Снарядами Красной Армии, если мне не изменяет память, — продолжил я.

— Не изменяет, Джон. Понимаешь, что это значит?

— Да, — ответил я. — Все ясно. Красная Армия пришла первой, не так ли? Раньше, чем англичане и янки?

Она кивнула.

— У нас есть лист или три листа, которые нам достались от Питеркина, который заполучил их... Ты понимаешь, о чем я думаю?

Глава 16

Мы молча вымыли тарелки в ручье неподалеку от нашей стоянки. Я даже не побрился: уверенность, что нас разыскивают, навела на мысль: усы, выросшие за несколько дней, будут не бесполезны. Джейн смотрела на мою щетину, как старший сержант на рядового: бровь приподнята и губы сжаты. Мы оседлали лошадей, упаковали пожитки и тронулись в путь.

Было чудесное утро: голубое небо, прохладный воздух, зеленая трава, красивейшие рощи, какие могут быть только в Австралии. В загонах паслись овцы, лошади... И никто не обращал на нас никакого внимания. В одном из загонов находился огромный рыжий бык. Джейн сказала:

— Он мне напоминает...

— Что?

— Сталина, — сказала Джейн. — Большой и красный.

— Наверное, ты правильно его представляешь, — ответил я.

В этот момент мы были так далеко от Сталина, как только возможно: сорок лет, шестнадцать тысяч километров, два океана и два или три поколения.

— Боже мой, ведь можно прочертить прямую линию от короля Приама и осады Трои к Гитлеру в Берлине и Сталину в Москве, а из Москвы — к Питеркину в Олбани, а потом — ко мне!

— К нам, — твердо возразила Джейн. — У меня есть лист.

— Где он?

— В безопасности в аэропорту Перта.

— Хорошо. Итак, все произошло следующим образом: поправь меня, если что-нибудь не так. Господин Шлиман сокровища выкопал. Он — немец. После того, как совершил этот пиратский поступок и вывез все из Турции...

— Греции...

— Микены в Греции? Ну, хорошо. Найденные сокровища отправляются в музей или музеи, где остаются до прихода Гитлера, а потом переносятся в надежное место, но его разрушают. Согласна?

— Продолжай.

— Пришел миллион русских, с ними — пушки, танки, самолеты. С тех пор прошло сорок лет. До нас. Мы знаем о Шлимане и его открытиях, так? Мы знаем о берлинских музеях?

— Да.

— Следовательно, все это факты. Мне кажется безумием, что все эти бесценные сокровища перенесли в Тиргартен, ведь каким бы это место ни казалось неприступным, город день и ночь бомбили. Я имею в виду, что эта мера предосторожности не была разумной.

— Гитлер не имел дела со страховыми компаниями, — сказала Джейн.

— Но я имел с ними дело, Джейн. Я знаю.

Она вздохнула.

— Думаю, государство отвечало за это. Как с кораблями или банками.

— А кто сообщил тебе об этой цитадели?

— Дама из Британского музея.

— Как факт?

— Я спросила. Это установлено точно, вот что она сказала. В той цитадели глубокие подвалы, но верхняя часть была полностью разрушена.

Я сказал:

— Послушай. Во время бомбежек начались пожары и разрушения, охотники за сувенирами воспользовались этим. Потом пришли русские друзья, и среди тех, кто разыскивал специалистов по ракетам и военных преступников, был некто, охотившийся за сокровищами Шлимана.

— И нашел их и доставил своему боссу! — Глаза Джейн сверкали. — И это был человек, у которого Питеркин украл их.

— Подожди, Джейн. Красная Армия в Берлине. Этот человек знает, где искать, и находит древние сокровища. Или их часть. Что он делает? Летит первым самолетом к Сталину? Или не к нему? Это твой мир, ты лучше его знаешь. «Пожалуйста, сэр, могу ли я поговорить с полковником или с кем-нибудь еще?»

Джейн сказала:

— Может быть, это и был полковник.

— Как я понимаю, это был даже генерал. Железный человек. Маршал Конев. Он брал Берлин. Он знал, он должен был так или иначе знать об этом.

— Почему?

— Потому что ему важно угодить кровавому тирану.

Джейн покачала головой:

— Это не выдерживает никакой критики, Джон. Везде были политические комиссары. Один из них мог сам решить так, как считал нужным, вместе с маршалом или без него.

— Я хочу понять, каким образом листья попали в Кремль, поскольку очевидно, что они оказались там. Если Сталин послал специального комиссара, о котором ты говоришь, тогда справедливо предположить, что он разбирался в археологии. Если бы ему понадобилось просто золото, он и так мог бы иметь его сколько угодно. Потому что Россия — крупный производитель золота.

— Что ты хочешь этим сказать, Джон?

— Листья найдены в руинах, доставлены маршалу Коневу или кому-нибудь другому того же ранга, а затем подарены Сталину, который хранил их не потому, что они золотые или древние, а как напоминание о том, что он сделал с Берлином, с Германией, с Гитлером.

— Ну, хорошо. Ты выслушал меня, теперь я слушаю тебя. Но какое это имеет значение?

— Я читал о Кремле. Я видел фильм. Кремль набит сокровищами царей и Бог знает чем еще. Но эти листья хранились в особом месте, не так ли? Питеркин ночью, когда убегал, не набил себе полные карманы листьями, зная, что Сталин убьет его за одно то, что ему известно о мокрой шинели.

— Я не понимаю, о чем ты говоришь?

— Когда Питеркин поехал экскурсантом в Россию, он знал, как проникнуть в бывшее жилище Сталина.

— Думаешь, его сохранили таким, каким оно было при жизни вождя?

— Сохранили же квартиру Ленина! Почему не сделать то же для Сталина? Нет, черт побери, она должна быть сохранена! Нелепо думать иначе. Несколько лет назад Питеркин был в России, разыскал вход, через который когда-то вошел, и проник туда, а когда вышел, в его карманах было несколько безделушек. По крайней мере, один лист, потому что пока найден лишь один, но возможно, он вынес несколько.

Мы ехали молча. Немного погодя Джейн сказала:

— Но ведь Сергею нужен не золотой лист из Микен? И этой Гундерссон...

— Или тем проклятым американцам в Англии. Нет. Есть еще твой отвратительный товарищ по работе, Руперт. Хотя я не уверен, что американцы или англичане знают, за чем охотятся. Они видят, русские что-то ищут, и они из принципа решают заняться тем же.

— Холодная война окончена, Джон!

— Но история продолжается, — возразил я. — Не забывай, сколько лет Кремлю. Семь, восемь веков? Это крепость. Сколько тиранов она приютила? Дюжины. Сейчас ты можешь сказать, что все окончено. Но побьешься ли об заклад? Может появиться еще один тиран. Через десятилетие, через пять десятилетий, через сто лет?

— Но, Джон, Советский Союз распадается! Пройдет немного времени, и будет дюжина независимых государств.

— Которые начнут сражаться друг с другом, — добавил я. — Может быть, произойдет то же самое, что и на Балканах. Или как было несколько веков назад, когда Россию окружали враждебные племена. О Господи! Не говоря уж о Золотой Орде! Теперь русские на танках, а не на лошадях. Ты знаешь, что сделал Сталин?

Она повернула голову и улыбнулась мне.

— Да, я знаю, что он сделал. Сталин пробил кремлевские стены.

— И?..

— Что-нибудь еще?

— И оставил их пробитыми! Питеркин вошел. Это мог сделать и любой другой — шпион, убийца. И это могло произойти в том году, в следующем, когда-нибудь или никогда. Питеркин был всегда прав. Тайна, которой он обладал, несет смерть. Представь, если бы Центральное разведывательное управление, скажем, в 1951 году, когда русские занимались изготовлением первых ядерных бомб, могло представить себе, что можно послать убийцу прямо в квартиру Сталина!

Джейн все еще улыбалась. Я сказал:

— Нечего усмехаться! Питеркин хранил свою тайну до самой смерти и не собирался открывать ее даже своей дочери. Но он открыл ее мне, чтоб его разорвало!

— Нам, — опять поправила она.

Я совершенно не понимал, почему мы оба улыбаемся. Нет, знал, чему улыбаюсь я. Мне было приятно, что поделился тайной с Джейн, потому что это сближало нас. На мой взгляд, недостаточно, но все же... По этой причине я и улыбался. Но о том, что вызывало улыбку Джейн, я не имел представления. Возможно, чувство безопасности, которое возникло на этой чудесной земле, почти не обжитой человеком.

* * *

Несколькими часами позже во время ленча Джейн сказала:

— Мы можем спастись.

— Как ты думаешь поступить?

— Все, что нам нужно сделать, — заявила она, — это рассказать им все, что мы знаем.

— Они не поверят. Такие люди всегда думают, есть что-то еще.

— Да, но... мы ничего больше не знаем. Никто из нас. Но тебе известно, где можно все выяснить.

— У меня есть ключ, оставленный Питеркином. Если я смогу отгадать эту загадку...

— Если мы сможем отгадать ее.

— Чудесно! Если мы сможем, мы узнаем, что скрывал Питеркин...

— И только тогда мы откроем большую тайну, — сказала она. — Следовательно, нужно дать им ключ, указать на него. Позволь им его найти. И станет достаточно ясно, что мы ничего не знаем. Тогда мы окажемся в безопасности и не понадобится больше быть хранителями всего этого ужаса. Свобода!

— Ура!

Поев, мы продолжили путь, спокойно размышляя. Лично я уже начинал уставать от верховой езды. Не знаю, как Джейн, но спросить ее было неудобно. Я думал: все, что она сказала, было в основном верно, но, чтобы получить пулю в спину, нам не нужно знать все. Часто даже малого знания бывает достаточно для этого, а мы знали больше, чем немного. Мы знали, что в Кремле есть секретная дверь. Мы могли не знать и действительно не знали, где она находится, но знали, где это можно выяснить. Совершенно достаточно, чтобы смерть была единственной гарантией нашего молчания.

Я высказал все это вечером.

Джейн выслушала, а немного подумав, сказала:

— Есть еще клятва.

— Ее величеству?

— Да, она. Джон, что же мы будем делать?

Я ответил:

— Есть только один способ отделаться от этого.

— Кому-нибудь все передать? Нашей стороне, а не их?

— Что-то в этом роде.

— Тогда пойдем дальше. Постараемся получить информацию. И прежде, чем ты спросишь: «Кто мы?», я отвечу: «Британия и Австралия».

— Джейн, ты знаешь, кто я?

Она усмехнулась:

— Более или менее. Тебе нужно, чтобы я описала детально?

— Я — орудие в руках Питеркина. Я был его адвокатом. Может быть, им и остался. Но в действительности я его агент. Я взял деньги, чтобы сделать то, что он хотел, чтобы я сделал. Я должен подумать, чего же он хотел.

— Ну, и что ты думаешь? В общем-то, мы — две части одной и той же страны. Если оба наших правительства получат информацию, я не вижу, почему Питеркин возражал бы против этого. В конце концов, Британия приютила его, когда он был беженцем.

Мы посмотрели друг на друга. Мы уже не улыбались. Эта сельская идиллия была приятна, и я хотел, чтобы она длилась вечно. Но это было невозможно... Люди, которые стремились заполучить тайну в свои руки, все еще продолжали нас искать.

Но Джейн была права, и теперь она сказала:

— Что мы, в конце концов, ищем? Какой указатель оставил нам Питеркин и где мы можем найти его?

— В Олбани, — ответил я. — И все, что мы имеем, — это два слова: одно — «толкай», другое — «тяни».

Глава 17

До Олбани мы добирались шесть дней. Мы подъехали к городу со стороны безлюдной местности национального парка Поронгоруп-Рейндж. С тех пор как нас выследили на том концерте, мы не встретили никого. Мы с Джейн все еще не были женаты, ни фактически, ни юридически. Однажды, я надеялся, может такое произойти, но пока это были лишь мои мечты.

Мы почти час сидели, рассматривая мой родной город сверху. Я мысленно пытался предугадать, где и как начнут происходить дальнейшие события. Но сначала необходимо познакомить майора Джейн Страт с городом и основными сведениями о нем. Город, на который мы смотрели, тянется вдоль бухты Принсесс Ройал, одной из самых закрытых бухт в мире. Олбани — огромный порт, безопасный для судов даже в самый сильный шторм. Он может сравниться с Гонконгом или с Сан-Франциско, с Саванной или с Сиднеем. Во времена парусного флота Олбани был раем для кораблей, натерпевшихся лиха в южных морях, а позднее местом, где они могли запастись углем и продовольствием. После того как угольные копи иссякли, бухта Олбани потеряла свое прежнее значение. В дни моей юности из нее отправлялись суда, груженные зерном, шерстью, древесиной и фосфатами. Кроме того, в то время процветал промысел китов, их было множество, поскольку континентальный шельф тянется здесь на пятьдесят километров от берега и китобоям не приходилось уходить далеко в море. Потом началось движение в защиту китов. Протест против истребления разрастался, и в 1978 году китобойный промысел на Чейниз-Бич закончился. Теперь там музей, где рассказывают, как на континентальном шельфе киты даже голодают, потому что их стало больше, а корма меньше, и криль, которым они питаются, теперь собирают и продают, компания же в защиту криля не ведется.

Я описал Джейн весь город, от залива Френчмен на западе до пляжа Нанарап на востоке, где занимаются серфингом. Там и я некогда проводил беспечно время.

— Очень красиво, — пробормотал я, — но нигде нет знаков «толкай» или «тяни».

— Может, это двери универмагов?

— Да тут всего один приличный. Нам придется поискать.

— Пабы?

— То же самое.

— Но двери где-то должны быть, — сказала она. — Признаюсь, я никогда не смотрю на указатели, всегда толкаю от себя, когда надо тянуть к себе. А потом чувствую себя идиоткой.

— Все так делают.

Джейн улыбнулась, чтобы сделать мне приятное, но вообще-то ей это не особенно удавалось.

— Что еще, кроме дверей, толкают люди?

— Испортившиеся машины, — сказал я. — Косилки для травы. Коляски. Велосипеды на крутые склоны.

— А что мы тянем?

— Есть и жаргонные выражения. А так — веревки, цепи. Телегу, если ты лошадь, корабль, если ты буксир. Зубы, если ты дантист.

— Наверняка это все-таки двери, — сказала Джейн. — Итак, нам нужно...

— Продавцы толкают товар, — вспомнил я.

Она покачала головой.

— Опиши мне Питеркина.

— Большой, сильный, спокойный.

— Нет, не это... Он был умный?

— Эйнштейном, конечно, не был.

— Насколько хорошо он знал английский?

— Питеркин? Почти прилично. Говорил с сильным акцентом и не совсем правильно, сразу было видно — иностранец. Всю жизнь занимался физическим трудом. Не ваял скульптур и не писал театральных рецензий. Почему ты спрашиваешь?

— Ведь он оставил ключ к разгадке, правда? Только два слова, поэтому необходимо быть очень точным. Он должен хорошо понимать их значение, знать наверняка, что они будут правильно поняты нужным человеком, а именно тобой, Джоном Клоузом, адвокатом.

Я задумался.

— Ты имеешь в виду, точно ли он знал значения слов? Дай-ка мне подумать. Хотя, должен признаться, рассказ о побеге написан весьма неплохо. — Я вздохнул. — Там все понятно. Он записал, что с ним случилось, и сделал это толково. — Я еще немного подумал, вспоминая. — Он писал так, как говорил. Даже в прозе у него был сильный иностранный акцент.

— Ты понимал каждое слово? Не припомнишь каких-либо серьезных ошибок в употреблении слов? Были случаи, когда совсем нельзя было понять?

— Нет. Правда, я читал уже давно, несколько недель назад...

— Не имеет значения. Последний вопрос: он точно понимал значения двух слов — толкать и тянуть на себя?

— Да, несомненно.

Она посмотрела вниз, на раскинувшийся под нами Олбани. Солнце освещало спокойную гладь моря в широкой бухте и просторы Кинг-Джордж-Саунд с простиравшимся за ним Индийским океаном, безмятежным внешне.

— Странно, — произнесла Джейн. — Надо же случиться, чтобы в таком отдаленном и спокойном месте скрывалась столь запутанная тайна.

— Скрывается, — поправил я. — Мы же не знаем, заканчивается здесь след Питеркина или нет.

— Не может быть, чтобы он нас снова куда-то отослал, — сказала она.

— Возможно, вовсе не стоит полагаться на этот покой и безмятежность, — предостерег я. — Никогда. И не здесь...

— Но посмотри вокруг! — запротестовала она. — Океан гладкий, как...

Я возразил:

— Он очень коварен, этот увалень. Индийский океан. Вот послушай. В школе у меня был товарищ, звали его Брюс Росс. В то время ему было двенадцать. В такой же, как сегодня, день он стоял на вершине гранитного утеса вон за тем полем для гольфа. Место называется Гэп. Стоял он просто так, на высоте приблизительно двадцать пять метров. Казалось, был в безопасности. Но случается, что вдруг накатываются огромные волны. Они зарождаются в сотнях километров к югу, но континентальный шельф слишком близок к берегу, чтобы их разбить. Брюсу не повезло. Но и он чертовски был неосторожен, потому что нас миллионы раз предупреждали. Накатилась такая волна и аккуратненько слизнула Брюса со скалы. Больше его не видели.

— Двадцать пять метров!

— Да, случается, — сказал я.

* * *

Немного к северу от шоссе Саут-Коуст расположен ипподром и конюшни. Мне удалось за несколько баксов оставить там наших лошадей. Теперь нам были нужны кое-какие вещи. У меня не было иллюзий относительно того, что переодевание поможет, если нас обнаружат, но можно будет затеряться в толпе, ведь Олбани — туристический город. Летом население увеличивается вдвое и становится очень разнообразным. В Поронгорупе можно поиграть в теннис, в гольф, съездить на экскурсию. Побродить по холмам, полазить по скалам, поискать красивые камни, походить под парусом, покататься на водных лыжах...

Мы подошли к стоянке жилых автоприцепов на Маунт-Баркер-роуд. Попросили разрешения позвонить по телефону. И я набрал номер доктора Макквина, того самого Джима Макквина, с сообщения которого о смерти Питеркина и началась вся эта история. Услышав по его автоответчику: «Извините, но доктор сейчас занят, оставьте, пожалуйста, свой номер...», я через стекло улыбнулся Джейн и сказал магнитофону: «Джим, это — Джон. Я хотел бы, чтобы ты дал мне свой „лендровер“. Сейчас я к тебе заеду». Потом поймал такси.

— Что было смешного? — спросила Джейн.

— Это местная шутка, не волнуйся.

Я раздумывал. Нельзя было предугадать, кто еще толчется в городе. Теоретически никто не знал, что мы в Олбани. Даже Боб Коллис. Единственными, кому известно о листе с Аброльоса, были Алекс и Джо Хэг, но они находились в далеком Фримантле, занимаясь ремонтом двигателя и балансировкой погнутого винта. Возможно, мы были в полной безопасности здесь. Но не исключалось, что Сергей и Элин Гундерссон были рядом.

«Лендровер» Джима Макквина, припаркованный на широкой дорожке у дома, имел темные тонированные стекла. Отдельно на бетонированной площадке стояли спортивный автомобиль «мазда», седан «тойота» и красивый удлинненый «лидер» с двумя двигателями от «вольво». Можно было быть уверенным, что, по жизненным стандартам австралийских врачей, Джим не пребывал в нищете и тем более на грани голодной смерти.

А такие люди не любят расставаться с тем, что имеют. Когда я рассказал, как он втянул меня в историю, связанную со смертельным риском, его это нисколько не удивило.

— Я привык к такому, — сказал он. — Не забывай, моя работа ежедневно связана с жизнью и смертью.

— Даже если это чужая жизнь?

Он задумался.

— Если что-либо случится с машиной, — сказал Макквин, — ты ее починишь. Чтобы выглядела как новенькая. От и до. На сколько времени ты ее забираешь? И кстати, зачем?

— Нужно, Джон.

— На сколько?

— На два-три дня. — И вдруг увидел флаг с шотландским львом на задних лапах, развевающийся над его садом. Я сказал: — Познакомься с моей невестой. Леди Джейн Фрейзер. Она тоже шотландка.

Это его пробрало: шотландка, да еще с титулом!

— Фрейзер, — почтительно пробормотал он. — Наверное, из клана Ловат?

— Ветвь Кадет, — сказал я. — Двоюродные Салтунов.

Вся эта ерунда была известна мне от матери, которая приехала в Австралию из Ская, главным образом потому, что ей надоел дождь. Но Макквин был под впечатлением: он сочтет за честь, если леди Джейн полюбуется на океан из окна его автомобиля. Это место очень похоже на западное побережье Шотландии.

Когда мы отъехали, Джейн не знала, смеяться ей или сердиться, а у меня в ушах все еще звучал его прощальный шепот: «Смотри, чтоб ни единой царапинки». В специализированных магазинах мы потратили часть денег Питеркина и оделись как туристы. Я купил клетчатые шорты и ярко-красную рубашку. Джейн предпочла белые шорты, футболку с картинкой Сиднейского моста, желтые кроссовки и белую бейсболку. Такой наряд она уже однажды носила. Чтобы не привлекать к себе внимание, мы надели большие темные очки, как и все в Олбани.

Теперь мы не выделялись из толпы отдыхающих на Йорк-стрит, а за солнцезащитными стеклами макквиновского «лендровера» были почти невидимы. Приятно чувствовать себя в безопасности. И мы устроились в мотеле, который был удобно расположен и в то же время достаточно удален от сутолоки центра.

Пока Джейн принимала ванну, я сел и, подумав минутку, стал обзванивать своих бывших одноклассников и соседей. Необходимо было придумать предлог, так как последний раз я разговаривал с ними много лет назад. Я объяснил, что заехал в Олбани по делу на один-два дня и что у меня заключено пари. Это был самый верный способ возбудить интерес австралийца к моей персоне. Один приятель в Перте, сказал я, поспорил, что я ни за что не сумею найти дверь, на которой написано «тяни», тогда как в действительности надо открывать ее, толкая от себя, при этом я обязательно буду проходить мимо этой двери. Кто-нибудь слышал что-нибудь о таком чуде?

Им понравилось. «Забавная штучка. Но прости. Позвоню, если придумаю, где это. Приятно было поговорить...»

Когда вошла Джейн, я сказал:

— Все мои звонки закончились неудачно. Придется искать по всему городу. Единственный способ.

Она глубоко вздохнула:

— Что ж, ладно. Нам нужна система.

— Лучше бы удача. Ведь существуют магазины, универмаги, пабы, отели, туалеты, площадки для игры в гольф, больницы. Дверь с указанием «к себе» и «от себя» может быть везде, в любом из этих мест.

— Или во всех, — подытожила Джейн. — Как мы узнаем? Справедливо предположить, что Питеркин подумал об этом и подстроил все так, чтобы мы, когда увидим, догадались.

— Или догадаешься ты, — сказал я.

Она нахмурилась.

— Я, может быть, не сумею. Это предназначалось для тебя.

Несколько минут мы пребывали в унынии. Потом Джейн выпрямилась:

— Питеркин знал, что ты родом из Олбани?

— Не думаю. Своим клиентам обычно я ничего не рассказываю. Во всяком случае, о себе. Все, что им известно, так это то, что я стряпчий из Перта.

— Но он мог знать?

— Возможно, но сомневаюсь.

— Ты навещал его в тюрьме?

— Нет. Здесь — нет, только во Фримантле. Что тебе пришло в голову?

— Представь себя на месте Питеркина. Ты оставляешь закодированное послание на глиняном предмете. В нем говорится: «Олбани», «тяни», «толкай». Предназначается такому-то стряпчему из Перта. Если тот знает Олбани хорошо, ему ничего не удастся найти по всем тем причинам, которые мы только что рассмотрели. Если же он не знает города, если он турист, то сможет познакомиться как следует с городом. — Она оживилась. — Джон, так куда ходят туристы?

— Ну, те, кто любит гольф, идут играть. В округе семь площадок. Тысячи мест для рыбной ловли.

Она нетерпеливо перебила меня:

— А куда все ходят?

Теперь до меня дошло.

— В бухту, покататься на лодке. В Гэп, Джимми-Ньюэл, краеведческий музей, бриг «Амити», «Мир китов», конечно.

— О Гэпе ты мне рассказывал, да? Это где смыло мальчика?

— Да, Брюса Росса.

— Что такое бриг «Амити»?

— Модель корабля. Местная достопримечательность. Интересно для любителей истории.

— А Джимми-Ньюэл?

— Маленькая бухточка. Бедняга Джим неожиданно попал в бурю в океане, и его случайно занесло туда. Ему здорово повезло, поверь. Не то погиб бы.

— Так, что осталось? Музей — хороший?

— Да, вполне приличный. Маленький, но...

— Ты еще сказал «Мир китов» — это что?

Я ответил:

— Это, Джейн, главное чудо. Ничего подобного нет нигде в мире. Старая китобойная база на Чейниз-Бич. Помнишь, я ее тебе показывал сегодня утром?

Джейн нетерпеливо кивнула.

— А слово «мир»?

— Это китобойный музей: они переоборудовали его из когда-то действующей китобойной базы. Там можно увидеть весь процесс. Китобойную шхуну, палубы, где свежуют туши, разделочные камеры, гарпуны. Весь комплекс.

— И туда все ходят?

— Единожды, — сказал я. — Любитель острых ощущений, возможно, зайдет еще раз, а для слабонервных одного раза достаточно посмотреть на гильотину.

* * *

Майор Страт не из тех, кто падает в обморок, отводит глаза или пользуется нюхательными солями. Во всяком случае, она производит такое впечатление. У нее ясные глаза, твердый подбородок, открытый взгляд и ни тени стеснительности.

И все-таки мы начали не с «Мира китов».

— Я думаю, нам лучше вести себя как все туристы, — заметила майор Страт, повернув сверкающий автомобиль доктора на Принсесс Ройал-Драйв и остановившись у брига «Амити». Я заплатил за вход из денег Питеркина, и мы взошли на борт. Это было маленькое судно, копия доставившего сюда первых поселенцев. Тогда, в 1826 году, на судне прибыли сорок пять человек. А сегодня, когда на борту находились лишь мы с Джейн да пожилая дама, корабль показался ужасно тесным, одному Богу известно, как они все поместились. И конечно, глиняный лист был спрятан не на нем, там просто не было места, куда можно было бы хоть что-нибудь спрятать.

— Куда теперь? — коротко спросила Джейн.

* * *

Мы отправились в восстановленную старую тюрьму. Я вспомнил, как мой отец, бывало, грозился запрятать меня туда. Он никогда этого не сделал бы, но в детстве эти гранитные стены всегда удерживали меня на праведном пути.

После тюрьмы мы отправились в краеведческий музей — филиал замечательного регионального музея. Листа там не было, во всяком случае насколько мы с Джейн могли заметить. А мы смотрели внимательно. Когда показываешь кому-нибудь места своего детства, охватывает странное ощущение. Даже самые знакомые места в присутствии Джейн смотрелись иначе, я видел их если не другими глазами, то в новом ракурсе. Теперь я понимал, что Олбани, который больше половины моей жизни казался целой вселенной, на самом деле просто маленький городок. Оживленный, гордый и богатый историей, природными красотами, но маленький. И от сознания этого стало очень обидно. Я уже видел Лондон и Рим. Рядом с ними даже клокочущий Перт всего-навсего провинциальный городишко. Но такой же красивый, как Олбани.

Мы не увидели никаких листьев и ничего, что бы открывалось «к себе» или «от себя» до тех пор, пока не оказались на бывшей почте, а ныне ресторанчике, на полированных дверях которого красовались медные таблички с этими самыми словами. Мы их заметили, подтолкнули друг друга, тщательно обыскали зал, но нашли только по чашке кофе. Подкрепившись, отправились в Ванкуверский центр искусств. Олбани был очередным открытием капитана Джорджа Ванкувера, учившего навигации самого капитана Кука, чье имя осталось в названиях специализированных магазинов по всему свету, даже вдали от места, где он родился.

Мы осмотрели все туристские достопримечательности и остались довольны как всем увиденным, так и, чему я был особенно рад, обществом друг друга.

— Куда теперь? — бодро спросила Джейн.

— Пожалуй, познакомлю тебя с Гэпом, — сказал я.

— Ладно. Куда идти?

Я показал.

Она спросила, правда довольно спокойно:

— Не там ли находится...

— "Мир китов"? Точно.

Я почувствовал, что Джейн никуда не хочется идти, и я решил, что ей пошел бы на пользу морской воздух. Поэтому, отложив поездку на Чейниз-Бич, мы отправились на морскую прогулку по заливу, то есть вдоль гавани Принсесс Ройал. Естественно, ничего похожего на самодельные глиняные листья мы не обнаружили, хотя я хорошенько осмотрел лодку, в то время как Джейн всматривалась в берег. На обратном пути к городскому причалу я сказал:

— Я думал о Питеркине.

— Ты считаешь, что мы ничего не найдем?

Я покачал головой:

— Здесь есть только одно место, которое соответствует его стилю.

— У него был стиль?

— Слово, может быть, не то, если под стилем подразумевать модные картины и всякие скульптурные украшения в доме. Это что-то большее. Ну... у него был стиль жизни.

Джейн кивнула:

— Ты говорил об этом в Лондоне. Расскажи снова. Может быть, это наведет на стоящую мысль.

Я начал:

— Большой человек. Сильный физически. До определенной степени независимый, и мы знаем почему. В той же степени скрытный — и об этом мы тоже знаем. А здесь, в Австралии, с тех пор как приехал, жил более или менее в отдаленных местах и занимался физическим трудом, в основном неквалифицированным. Все время переезжал с места на место, тоже по известным нам причинам. Был ловцом жемчуга в районе Брума, работал в эвкалиптовых и прочих лесах, на животноводческих фермах на севере, рыбачил в районе Джералдтона. И вот что я подумал...

— Что он ходил на ловлю китов? — быстро сказала Джейн.

— Да, он никогда мне об этом не говорил. Но это работа в его стиле. Видишь тот мыс? Как раз за ним залив Френчмен, и там Чейниз-Бич — китовая база. Перт — самый удаленный из крупных городов мира, он находится на расстоянии двадцати тысяч километров от другого большого города. А от Перта до Олбани четыреста двенадцать километров.

— Сколько это в милях?

— Примерно двести пятьдесят. Ты же инженер! Теперь смотри: залив Френчмен находится далеко даже от Олбани, такая небольшая благополучная колония. Во всяком случае, была такой, когда я ее знал. И мужчина-китобойцы почти все время находились на китобойных судах.

— Удаленных даже от китобойных баз! — подсказала она.

— Вот именно.

— Сохранились ли у кого-нибудь архивы?

— Может быть, но я думаю, они нам не нужны. «Олбани — тяни — толкай», — вот что написано на глине. Мы сейчас в Олбани, и могу поспорить на что угодно, он оставил лист на китобойной базе. Это была знакомая ему территория.

Лодка подошла к причалу, и матрос помог пассажирам выбраться на берег. Мы вернулись к «лендроверу» и сели в машину.

— Показывай дорогу, — сказала Джейн.

Я повиновался, и она добавила:

— Кто-нибудь следил за нами, как ты думаешь?

Я покачал головой.

— Я тоже не думаю. — Джейн слегка дернула плечом. — Но с трудом верится, что нам удалось уйти, ведь верхом мы двигались очень медленно.

— Западная Австралия огромна, ее трудно обыскать всю.

— Они обязательно будут разыскивать нас, — сказала Джейн. — Для них это очень важно.

Глава 18

Охота на китов прекратилась в 1978 году. Теперь охотятся на доллары туристов и получают их. Странно, но весь мир испытывает что-то вроде отвращения к убийству китов, и в то же время нет недостатка в людях, которые желали бы увидеть орудия их смерти. Так же, как в лондонском Тауэре: чтобы увидеть топор палача и плаху, стоят огромные очереди, а там, где показывают оружие, народу меньше.

Покупая билеты в «Мир китов», можно поглазеть на висящую там схему, предварительно ознакомиться с такими объектами, как разделочная палуба, подъемник туш, палуба, где их свежевали и добывали ворвань и внутренности.

Прослушав объяснения о технологическом процессе, можно прогуляться по берегу, стараясь не просмотреть резвящихся в заливе китов и дельфинов. Экскурсии отправлялись каждые сорок минут, и мы присоединились к одной из них.

Технология промысла, о котором нам рассказывали, была очень проста: в пятидесяти километрах от берега, на континентальном шельфе, киты кормились на своих пастбищах. Высылался самолет, который находил скопления китов и по радио вызывал китобойное судно, оснащенное гарпунной пушкой. Туши буксировали в залив Френчмен, рубили и варили. Жир из головы животного был такой чистоты и качества, которые невозможно получить из других источников, будь он животного или растительного происхождения. А остальное, то есть мышцы, кости, внутренности и хрящи, — все перерабатывалось. По прошествии полутора десятков лет, когда промысел заглох, бездействующее металлическое оборудование начало разрушаться из-за ржавчины и яри-медянки, старые деревянные палубы — под воздействием дождей и ветров.

Когда экскурсия закончилась, мы с Джейн еще походили одни, без экскурсовода, пытаясь определить, где Питеркин мог спрятать лист.

У входа в перерабатывающий цех я сердито заметил:

— Не положил же он его в один из этих проклятых огромных бункеров. В них нельзя проникнуть.

Джейн задумчиво посмотрела на следующую экскурсионную группу.

— Джон, видишь того мужчину в синем?

— В бушлате?

Она кивнула.

— Похож на одного из тех двоих, что были вместе с русской женщиной на концерте.

Я поглядел. Он, несомненно, походил на моряка и, несмотря на жару, был одет в теплый синий бушлат. Кроме того, у него был низкий узкий лоб.

— Не могу сказать, что его лицо мне знакомо, — заметил я.

— А я думаю, это он, — сказала Джейн.

— Насколько ты уверена?

— Совсем не уверена. Это ощущение. Будто мороз по коже.

— Давай уйдем.

— В таком маленьком месте, как Олбани, идти особенно некуда, — справедливо заметила она. — Городок слишком маленький, чтобы в нем спрятаться, поэтому нас и нашли. Вопрос в том, что они предпримут.

— Ничего, — сказал я. — Потому что ничего не изменилось, ведь так?

— Мы не нашли ответа на проклятую загадку Питеркина, и, пока не найдем, они ничего не посмеют сделать, чтобы не подвергнуть нас опасности.

Джейн задумалась.

— Будет совсем другое дело, когда мы найдем, правда?

Я промолчал, и она продолжила:

— Я не имею права прекращать поиски. А ты не обязан мне помогать. Мне кажется, стряпчие ведь не дают клятвы.

Я ответил с пафосом:

— Это вопрос справедливости, а не шпионажа!

* * *

Мы отправились назад, в город. Вскоре справа показался знак, указывающий на узкую боковую дорогу, ведущую в Гэп.

— Нет, только не сегодня, — запротестовала Джейн.

Я ничего не ответил, но она была абсолютно права: когда смотришь вниз на огромные бурлящие волны, накатывающиеся на Гэп, меньше всего хочется думать, что сзади тебя мог притаиться враг. Насколько мы могли судить, пока за нами никто не следил.

Вечером делать было, в общем-то, нечего. Мы поехали через перешеек у Кингз-Пойнт в ресторан, знакомый мне чуть не со дня рождения, чтобы попробовать экзотических блюд.

— Только не бифштексы из китового мяса! — предупредила Джейн.

— Бифштексов из китового мяса не будет, — пообещал я.

Мы заказали бифштексы из местной говядины и пили каберне, тоже местное, темно-красное и приятно крепкое. Когда мы уже заканчивали, дверь в зал открылась, я оглянулся и увидел входящего парня. Его лицо было чем-то знакомо. Он поймал мой взгляд и подошел прямо к нам, протянул руку и сказал:

— Ах ты, негодяй!

Это жизнерадостное австралийское приветствие и его голос подсказали мне, кто это. Я пожал его руку.

— Кстати о негодяях, — заметил я, — где ты пропадал последние десять лет?

Это был замечательный человек, и звали его Крейг Бриндел. Удивительно, что он вообще дожил до седых волос. Он был местным летчиком-смельчаком. Еще мальчишкой за один фунт совершал полеты над бухтой. Кроме того, обожал компании мальчишек. Если у кого-нибудь ломался велосипед, он не только чинил его, но и показывал, как это делается, помогал склеить воздушный змей и запустить его высоко в небо, учил бросать бумеранг, ловить рыбу и потрошить ее...

Он рассказал, что после смерти жены десять лет жил в Юкле. Один из его сыновей стал зубным врачом, и ему потребовалось помещение, поэтому Крейг переехал назад в Олбани, по которому все время скучал.

Я познакомил его с Джейн и предупредил, чтобы он не обзывал ее, потому что она англичанка и вообще хорошо владеет ударом слева. Джейн сразу же почувствовала к нему расположение. Позже, когда мы разговорились, она сказала, что мы побывали в «Мире китов».

— Я обслуживал двигатели их самолетов-разведчиков, — сказал Крейг Бриндел. — Случались зимы, когда это было почти единственной работой, которую можно было найти.

Он рассказал немного о ловле китов, немного о ловле рыбы, немного о работе зубного врача. Он мог говорить почти обо всем и, казалось, знал почти все. Был осведомлен и о Королевских инженерных войсках, в которых служила Джейн.

— Служил у них в сорок четвертом, по-моему, это было тогда, на строительстве взлетной полосы.

Джейн была в восторге, Крейг тоже. Они говорили и говорили, и я не скучал с ними. Чуть позднее мне пришло в голову задать Крейгу один вопрос. Я пытался дождаться паузы в разговоре, но они не умолкали, оживленно беседовали о каком-то военно-инженерном лагере на Сейлзбери-Плейн. В конце концов я постучал ложкой по столу, и к нам, спотыкаясь, поспешил официант. Я жестом отослал его и спросил:

— Ты знаешь почти все. Не встречался ли когда-нибудь с человеком по имени Питеркин?

— Знакомое имя, — откликнулся Крейг. — Где это могло быть?

— Возможно, на Чейниз-Бич.

Он зажмурился. Вокруг глаз образовались глубокие морщины, он стал похож на старую черепаху.

— Как он выглядел? Имя такое странное.

— Большой, сильный. Говорил с иностранным акцентом.

Он быстро открыл глаза.

— Так, вспомнил. Он ведь работал здесь, на фабрике? Большой, стеснительный парень, никогда ни с кем не разговаривал. К тому же сильный, черт.

— Но вы, наверное, не знаете, чем он занимался? — спросила Джейн.

— Сдирал с китов шкуру. Дайте вспомнить... Это был год 1976, может быть, 1977. Да, точно, он стоял там на палубе с... Вы видели когда-нибудь топор для сдирания шкуры? Длинный такой, с чертовски острым лезвием на конце...

— Сегодня видели, — сказала Джейн ровным, как мне показалось, слабым голосом. — Но вы ведь не знали Питеркина?

— Нет, нет. Я думаю, его никто не знал. Он в городе пробыл недолго. Мало где бывал. Большую часть времени проводил там, на Чейниз-Бич. Господи, какой он был стеснительный. На кой шут он вам понадобился?

Я ответил:

— Он умер. Я — его адвокат. Маленькое наследство, вот и все.

Крейг Бриндел кивнул:

— Он всегда работал в полную силу, могу подтвердить. Техническим обслуживанием я обычно занимался по вечерам, и если мне требовалась помощь, на него всегда можно было рассчитывать. Никогда не сидел по пабам, никогда! Но до чего же неразговорчив! Можно было пробыть с ним целый час и не услышать от него ни слова.

Я подумал о том, что хотя бы по крайней мере одна информация подтвердилась. Питеркин действительно работал на Чейниз-Бич, поэтому появились основания предполагать, что лист находится где-то там.

Эти мысли отвлекли меня от разговора, и я словно сквозь туман слушал, как Джейн оживленно болтала со стариной Крейгом. У нее это получалось очень здорово. И вдруг я услышал, как она спокойно спросила, какие у них были самолеты. «Зачем, — пронеслось у меня в голове, — ведь мы это уже знали. Мы видели их сегодня днем».

И старина Крейг так же спокойно ответил ей. Но его слова прозвучали как гром среди ясного неба.

Глава 19

Одному Богу известно, что подумал Крейг, когда мы невежливо, быстро и небрежно простились с ним. Но нам не терпелось скорее выскочить на улицу. Как только за нами захлопнулась дверь, мы бросились друг другу в объятия и заплясали в каком-то неведомом танце.

— Нашли! — заорала Джейн мне на ухо.

Мы забрались в докторский автомобиль и поехали.

Джейн спросила:

— Сейчас?

— Конечно, черт возьми, сию минуту!

— Сейчас там все заперто на все замки и засовы. Ведь в помещении хранятся деньги.

— До которого часа? Когда он открывается?

— Путеводитель там, в ящике для перчаток, — сказала она.

Я нашел его и посмотрел:

— Девять утра. Не могу так долго ждать! Нет, я как-нибудь проникну туда.

Она прикрикнула:

— Не смей!

— Боишься, что там может быть Сергей?

Джейн трудно вывести из себя. Со своей обычной деловитостью она спросила:

— Что ему там делать? За нами хвост есть?

Я повернулся на сиденье:

— Не думаю.

Она заметила:

— Они люди опытные, знают, как следить. Ты уверен?

— Никого не вижу. Сзади никаких огней.

Он вздохнула:

— Лучше сам веди машину!

— Почему?

— Представь себе, что за нами кто-то есть, независимо от того, так оно или нет. Это твой, а не их родной город. Оторвись от них!

— Но никого нет.

— Заберись в укрытие, — сказала она, — как перепуганная змея.

Мы поменялись местами, и я начал кружить по улицам моего детства, которые сначала привели нас в Нанаруп, потоя35 снова вернулись к мосту Йакама... Мы проехали по всем окраинам с погашенными фарами. Полиция, на наше счастье, не встретилась. На одной из карт указан лишь единственный маршрут из Олбани к заливу Френчмен, а на другой, более подробной, еще и другой. По нему мы и поехали, никого не встретив, с выключенными фарами. На шоссе Болд-Хед мы снова их включили. После наступления темноты людей там мало, поэтому сразу обнаружились бы огни, появись они позади нас.

Было уже, наверное, одиннадцать вечера, когда я повернул наш «лендровер» к стоянке у «Мира китов». Машину спрятать в этом месте невозможно, но мы постарались поставить автомобиль так, чтобы его не сразу заметили. Потом вышли и огляделись.

В этот час Олбани светился тонкой полоской огней вдоль бухты. Здесь ложатся спать рано и спят долго. Мы наблюдали, как один за другим гасли огни. Позади нас, на дороге, по который мы приехали, стояла сплошная темнота. Все было неподвижно. Все, кроме неутомимого свирепого Индийского океана.

Когда мы днем ходили по «Миру китов», то не заметили, как искусно он огорожен. Огонек на приборной доске был нашим единственным освещением, и в темноте мы не нашли места, через которое можно проникнуть внутрь.

Джейн достала маленькую схему всей территории и тщательно ее рассмотрела. Интересовавший нас большой ангар находился всего в нескольких футах от забора. Земля здесь образовала небольшую горку, и ограждение казалось ниже.

— За несколько минут мы должны обернуться туда и обратно, — прошептал я.

— Ты можешь перелезть?

Душа моя ушла в пятки: ведь если меня поймают лезущим в музей, я лишусь права работать юристом. Вряд ли приличествует адвокату быть взломщиком.

Однако я не смог засунуть ногу в ячейку сетки — спортивные туфли были слишком широкими. Джейн наблюдала, как я несколько раз безуспешно пытался подтянуться на заборе, потом положила руку мне на плечо и легонько толкнула:

— Дай я попробую.

Кроссовки Джейн были будто специально предназначены для лазания по сетчатому забору, их носки аккуратно вошли в отверстия сетки, и она полезла по ограждению, как опытный скалолаз. Наверняка сказывалась армейская тренировка.

Прошипев ей вслед напоминание об осторожности, я увидел, как она пробежала по траве и выбежала на извилистую бетонную дорожку, приблизилась к ангару, помеченному на схеме цифрой «10». Через минуту послышался шум отодвигаемой двери, она оказалась внутри!

Я стал ждать, прислушиваясь и проклиная себя за свою неуклюжесть. Конечно, я умею довольно хорошо бегать, прыгать и лазать по скалам, но мне далеко до Джейн, обладающей прекрасной физической подготовкой.

Повернувшись, я посмотрел на ленту дороги, исчезающую в черноте ночи. Все так же тихо, не видно ни огонька. На противоположной стороне залива в Олбани уже почти во всех домах погасли окна, лишь уличные фонари еще светились желтыми шариками. Всматриваясь в ночную темноту, я понял, почему именно это место выбрал Питеркин для устройства тайника.

Интересно, возникло ли у Крейга Бриндела хоть малейшее подозрение, почему мы заинтересовались его рассказом о самолетах. Он сказал, что для обнаружения китов обычно использовались самолеты разных типов, но всегда с надежными двигателями. Конечно, если летали на двухмоторных, то работы у Крейга бывало в два раза больше... Он нам об этом тоже сообщил. Самый лучший из них «сессна», двухмоторный и надежный. Неразумно летать над водой на одномоторном. Нужно совсем свихнуться, чтобы летать над водой с одним двигателем. «Сессну» мог заменить разве что старина «Миксмастер-337». Этот мог целый день на одном работать, а второй включали в случае необходимости.

Так всегда делали, когда шли на двухмоторном, но летчик чувствует себя несколько неуверенно, если моторы по бокам и один из них вдруг выходил их строя. А вот у «миксмастера» они в линию, то есть один толкает, другой тянет. Это гарантия полной безопасности...

Джейн опомнилась первой, пока я еще переводил дыхание, и спросила с вежливым удивлением: «Вы сказали, что один толкает, а другой тянет?» Я был уверен, ей казалось, что говорит спокойно, но в голосе слышалось волнение. И Крейг терпеливо объяснил: «Да-а, его называли старина тяни-толкай. Разумеется, двигатели вытащили, когда охоту запретили. Старина „миксмастер“ установлен на опорах в ангаре, а двигатели стоили немало, поэтому их наверняка продали. Кто их купил, не знаю».

Я спросил: «А Питеркин мог об этом знать?» Он на минуту задумался: «Ага, он обычно помогал, когда вытаскивали двигатель, а я всегда называл его Танитомсаем. Да, мог он знать». Крейг усмехнулся и добавил: «Но почему это интересует тебя, Клоуз? Ты мне об этом ведь расскажешь, а?»

Вот тогда-то мы с Джейн очень неловко и некрасиво, почти невежливо расстались с Крейгом.

* * *

Ожидая возвращения Джейн, я то и дело вертел головой по сторонам, оглядывая сушу и море вокруг. Ночь была очень темной. Тоненький серпик месяца прятался за толстым облаком на юго-западе, вода казалась такой же темной, как и земля, только вдали на черной поверхности вроде бы светилась легкая линия.

Я начал волноваться за Джейн. Я мысленно себе представлял, что там происходит: на переднем плане разложены гарпуны, а сзади на возвышении стоят старые самолеты «миксмастер» и «сессна». Сейчас Джейн карабкается по самолету, ползает по крыльям, исследует фюзеляж, ощупывает основания соединительных тяг у крыльев. Хотелось быть с ней там, за оградой, самому обыскивать самолет или хотя бы держать фонарик. Фары зажигать рискованно. Вполне возможно, что ночной сторож на дежурстве или какой-нибудь хранитель музея живет на территории. Но нам лучше было находиться именно там, где мы и были: один внутри, пытаясь что-то найти, а другой — на страже снаружи.

Стальные стены ангара не пропускали света, земля темная, море черное, и даже воздух казался тяжелым и влажным.

Дверь открылась бесшумно, послышался тихий шелест и шепот Джейн:

— Эй, соня!

Я подошел к сетке. Она стояла по другую сторону, держа что-то в руке.

— С тобой все в порядке?

Она победно прошептала:

— Нашла! — и подняла это что-то кверху.

— Что это?

— Догадайся.

— В отгадайку будем играть на этой стороне, — сказал я. — Давай перелезай. Быстро!

Она перелезла, спрыгнула на землю, рванулась к «лендроверу» и забралась в него. Я уселся на место водителя и зажег свет.

— Еще один проклятый лист! — Я почти застонал от разочарования, когда увидел, что она держала в руках.

— Подожди, смотри! — Она перевернула лист. На обороте, как и на предыдущем, были нацарапаны слова: «Велл Инто Ннос».

— Тебе это что-либо говорит? — спросила Джейн, глядя на меня. — «Велл Инто Ннос», — ты понимаешь, что это означает?

Я сидел, задыхаясь от душившего разочарования, от того, что проклятые тайны Питеркина все еще не кончились.

— Это бессмыслица, — сказал я. — Во всяком случае для меня.

— "Велл Инто Ннос", — медленно произнесла Джейн. — Они должны что-то значить. Послание оставлено специально для тебя!

— Нет, — взъярился я. — Вся эта история чересчур затянулась. По вине Питеркина и его проклятой тайны меня крутило, как бетон в бетономешалке, меня преследовали, ловили, я убегал, неделями пребывал в опасности, потому что этот глупец решил, что я — его послушное орудие! Ну, с меня хватит! Я не собираюсь идти всю оставшуюся жизнь по длинному следу, который он мне оставил. И мне ничего не говорят эти слова.

Она долго пристально смотрела на меня. Потом приказала:

— Посмотри мне в глаза и повтори, что ты сказал.

Я повернулся и посмотрел на нее. У Джейн были хорошие глаза, ясные и честные, но эти глаза завораживали меня, словно глаза гипнотизера. Я пробормотал:

— Ничего...

— Джон Клоуз, ты гадкий лгун! — сказала Джейн. — Во всех смыслах, черт подери!

Я пожал плечами.

— Мы добрались сюда. Почему бы нам не пойти до конца?

— Боже! Да этому нет конца!

— Послушай, парнишка! — В голосе ее звучал металл. — И слушай внимательно. Мы могли бы сказать, что между нами существует понимание. Что касается меня, то я не струшу и не откажусь. Ты как хочешь, так и поступай. Во всяком случае я имею право говорить «да» или «нет», а ты не имеешь. Теперь давай начнем сначала! Ты понимаешь?

Я кивнул.

— И ты понимаешь, что значат слова на листе Питеркина, так ведь?

Я снова молча, послушно кивнул.

— Итак, что они значат и где находится «Велл Инто Ннос»[8]?

Я пробормотал:

— На юго-западе отсюда. Километра три.

Джейн одобряюще кивнула:

— И что это?

— Глыба камня.

Она наклонилась к приборной доске и повернула ключ зажигания. Когда двигатель заработал, Джейн сказала:

— К носу, водитель, пожалуйста. И побыстрее.

* * *

Майор Джейн Страт спокойно сидела на сиденье пассажиров и с интересом рассматривала лист Питеркина. Мне же хотелось умереть. Через минуту она спросила:

— Почему «нос» написано с двумя буквами "н"?

Я задумался.

— Потому что, — с обидой сказал я, — он был глупым, неграмотным дураком, а думал, что чертовски умен и что это шифр.

— Не понимаю, какой еще шифр?

— Прочитай, все три слова написаны одно за другим, из них получится два.

— Ох, да, понимаю. Веллинтон нос. Это тот Веллингтон, у кого сапоги?

— Он самый.

— Старый носач.

— Да, это он.

— Он похоронен в Лондоне, — сказала она. — В соборе Святого Павла. Я видела надгробие. А что его нос делает здесь?

Я объяснил. Рассказал, что меня всегда приводило в недоумение. Западная Австралия основана в 1826 году, то есть через одиннадцать лет после битвы у Ватерлоо. Перт возник еще позже. Но имя этого человека можно встретить в стране повсюду. Одна из главных улиц в Перте называется Веллингтон-стрит.

— Знаешь Банбери?

— Да.

— Пиктон-Кресент находится в Банбери.

— Кто такой Пиктон?

— Ты меня удивляешь, ты же солдат! Сэр Томас. Его дивизия переломила ход битвы при Бадахосе.

— Ты что, военный историк?

— Я хотел сказать, что в Австралии некуда деться от Веллингтона.

— В Олбани тоже есть такая улица?

— Ага. И не только имени Железного герцога. Есть улицы, названные в честь половины его свиты, а если не его, то Нельсона.

— Расскажи мне о носе Веллингтона.

Я немного помедлил, прежде чем ответить. Я уже сделал поворот налево. Сейчас мы пробирались по узкой дороге для туристов, потом повернули на гладкий асфальт автостоянки.

— Через минуту, — сказал я, выключая двигатель, — ты все увидишь сама.

— В темноте?

— Море неплохо светится.

Глава 20

Одну-две минуты мы спокойно сидели в темноте, выключив фары «лендровера». До рассвета, казалось, еще очень далеко. Не оставалось ничего, кроме как проявить терпение. Много терпения. Целый океан.

Однако терпение не самая главная из моих добродетелей. Джейн тоже не могла им похвастаться. Через десять минут она вдруг сказала:

— О'кей, хватит, — распахнула дверцу и выпрыгнула.

— Что хватит? — опросил я.

— Голова гудит, как мотор. Не могу расслабиться. Лучше пробегусь.

— Пробежишься? — переспросил я. — В час ночи?

— Самое время, — коротко бросила Джейн.

— Но я не хочу...

— Тогда сиди. Поспи.

Джейн исчезла. Какое-то мгновение я чувствовал себя осиротевшим. Но сиденья «лендровера» большие, мягкие. Австралийские врачи ценят удобства. Я здорово устал, поэтому поуютнее уселся на мягком сиденье и подумал о Джейн как о жене, которая на рассвете отправляется на пробежку. Такая у меня будет жена. Прекрасно. На двадцать пять процентов армейский старшина, инженер, стрелок из ружья, стойкий солдат... Моя голова удобно расположилась на темном бархате, я грезил наяву, вернее, видел сны.

* * *

Когда открылась дверца, «лендровер» мгновенно заполнил ночной воздух — холодный и колкий. Я поежился, заморгал от яркого света, лившегося с потолка, и пробормотал:

— Джейн, ты вернулась?

Но это была не Джейн. Я снова поморгал, стал тереть глаза и услышал, как женский голос, не принадлежавший Джейн, приказал:

— Выходи.

Из освещенного салона машины мне ничего не было видно, я с трудом вгляделся в темноту и увидел неясные силуэты каких-то людей. Затемненные стекла машины мешали разглядеть остальное, но не узнать стоящую у дверцы Элин Гундерссон, одетую в бушлат и темно-синий берет, было невозможно.

— Выходи, — повторила она.

Я послушно вылез из машины. Пока кто-то меня обыскивал, Элин оказалась внутри «лендровера». Она обшарила машину и нашла лист. Потом вылезла, холодно взглянула на меня и принялась рассматривать находку при слабом свете, падающем из салона. В левой руке она держала лист, в правой — пистолет. Подняла его и произнесла:

— Расскажи мне об этом листе. Иначе — сам понимаешь... Это пистолет Макарова. Заряжается обоймой. Двойного действия.

— Это не мой, — сказал я. — Машину взял взаймы. Самому интересно.

Она кивнула головой, и я почувствовал короткий удар по правой почке, отчего у меня подогнулись колени и появилась сильная ноющая боль в спине.

— Что означают слова «Велл Инто Ннос»?

— Не знаю. Правда не знаю.

Я уклонился в сторону от ожидаемого удара по почкам. К моему удивлению, его не последовало. Я лихорадочно соображал, куда могла подеваться Джейн. Может быть, они поймали ее и держат где-нибудь рядом? Надо как-то выиграть время, Джейн что-нибудь придумает, если она на свободе.

И я сказал:

— Даже не могу догадаться, какой это язык. Одно слово похоже на английское, другое — нет, а третье с двумя буквами "н" вообще непонятно.

Элин задумчиво поглядела на меня.

— Ты ведешь себя как круглый дурак. Но я с трудом верю, что не можешь прочитать это послание.

— Ну, не могу. Я всегда плохо соображал. С тех пор...

— А я могу, — прервала Элин. — Несмотря на две ошибки, эти слова означают «Нос Веллингтона».

— Может быть, — согласился я. — Да. «Велл Инто Ннос». Может быть.

— Что это тебе говорит?

— Да ничего особенного. У Веллингтона большой нос. Его обычно называли старый носач. Но он же уже двести лет как умер. Я видел его могилу.

— Сто пятьдесят лет назад, — поправила Элин. — Не думаю, правда, что это имеет какое-либо значение. — Она помолчала. — Мне кажется, если подойти к вопросу логически, у нас получится следующее: вы находитесь здесь, мистер Клоуз. Здесь также глиняный лист, на котором написано «Веллингтон нос». Еще здесь есть большая скала и каменное образование, показанное на картах Британского Адмиралтейства под названием Гэп и Природный мост. Мне кажется также возможным, что какая-то часть этого образования могла быть названа в честь Веллингтона. Как вы на это смотрите?

Первые лучи солнца упали на ее лицо. Черты, без сомнения, совершенны и эти огромные сияющие глаза. Но лицо это было холодным как мрамор, а глаза — сердитыми.

— Ты здесь родился, — сказала она. — Жил здесь мальчиком. Вырос здесь. Так?

— Нет! — запротестовал я.

— Да! У меня полные данные: номер твоего дома, улица, дата рождения, твоя школа в Спенсер-парк. Год и когда ты поступил в Западно-Австралийский университет в Перте, чтобы изучать право. Ты владеешь информацией, которая нам нужна. — Она помолчала. — Как твоя почка?

— Чувствую ее, — ответил я.

— Я снова тебя спрашиваю: где находится нос Веллингтона?

— Не знаю. Никогда ничего об этом не слыхал.

Я напрягся, ожидая удара.

Элин Гундерссон презрительно процедила:

— Геройство не поможет. Твоя девушка у нас. Если эта женщина-шпионка тебе дорога, ты расскажешь, где находится нос Веллингтона.

Нос Веллингтона — это южная оконечность континента, огромная, дикая и жестокая. С юго-запада дуют холодные и жестокие ветры, волны Индийского океана в тихий день достигают здесь высоты в шесть метров. Сомневаюсь, что где-нибудь на земле есть еще место, которое сразу же убеждает, насколько наша жизнь хрупкая. Чтобы почувствовать суровость этого края, надо постоять на этих гранитных скалах и ощутить свое полное бессилие перед стихией дикой природы.

Вот так закончились наши поиски. Не салютом, а слезами, так наступил конец всему. И Джейн я больше не увижу. Совершенно опустошенный, я сказал:

— Подождите, может, это то, что называют Скала поросенка? Мне кажется, я слышал, как ее называли Носом.

— Покажи мне, где она. — Выражение лица Элин не изменилось.

— Но нужно пройтись.

— Тогда иди вперед.

Пистолет Макарова уперся мне в спину, и я повел их по тропинке к вершине скалы под ударами ветра. Внизу на расстоянии метров двадцати пяти ревел и бушевал океан. Мы прошли мимо предупреждающего знака. Я его не прочитал, ибо знал, что там написано о необходимости остерегаться ветра, который отражается от скал с такой силой, что может легко сбить с ног человека и унести с собой. Элин Гундерссон тоже не прочитала предупреждение, и это было опрометчиво с ее стороны.

Мы шестеро шли гуськом. Я впереди, остальные спокойно следовали по указываемому мной пути. Четверо представляли собой свиту Элин Гундерссон: широкоплечие молчаливые мужчины, которые поступят так, как им прикажут.

— Как вы сюда попали? — спросил я, стараясь быть спокойным.

— На лодке, — коротко ответила Элин.

— Если я помогу, вы отпустите Джейн?

— Возможно, если ты хорошо будешь себя вести.

Сначала я привел их к Гэпу, там есть нечто вроде бетонированной площадки, с которой очень хорошо все видно, если вам доставляет удовольствие наблюдать, как каждые несколько секунд на вас обрушиваются пенистые волны. В этом месте сердце бьется быстрее у всех. Они стояли, а я смотрел на них и видел, как дергались кадыки, когда мужчины делали глотательные движения. Лицо Элин Гундерссон тоже стало напряженным и в золотистом свете южной зари казалось побледневшим и усталым.

* * *

Под нами гигантская волна ударила в Гэп.

Пенящаяся вода рвалась к нам вверх. Все, включая меня, благоразумно отступили на шаг. Нас обдало брызгами.

Когда водяная лавина с шипением и ревом откатилась назад в каменную впадину, Элин спросила грубо:

— Нос здесь?

— Нет, немного дальше.

— Быстрее! — Пистолет Макарова снова уткнулся мне в спину.

Я повел их к другому местному чуду. Оно называется Природный мост. Когда-то давно океан обнаружил трещину в граните и в течение нескольких тысяч лет ударялся в это место, подтачивая скалу до тех пор, пока от нее не откололись куски. Южный гранит очень прочен, и в воду упало только основание скалы, а оставшаяся верхняя часть образовала обширную естественную арку высотой тридцать и длиной сто метров, а в пролете ее двадцать четыре часа в сутки грозно кипит океан. И если что-то на земле может внушить благоговение, так это здешний вид.

Вы смотрите на Природный мост и гадаете: какую строительную фирму нанял Бог, настолько хорошо все рассчитано и устроено.

Великолепный вид произвел впечатление даже на стоявшую рядом неприступную красавицу. Я услышал нечто похожее на восклицание. Потом она извлекла из кармана какой-то белый предмет и вытянула из него антенну. Пробормотала несколько слов, похоже, на русском, выслушала ответ и прикрепила предмет к бушлату.

— Который нос?

— Ну... — протянул я. — Давненько здесь не был...

Я посмотрел на огромную каменную арку моста. Поросенка можно было увидеть при соответствующем освещении и определенном угле зрения. Взглянешь не с того места — и там ничего нет, просто серый камень, а с другой точки старина Поросенок виден отчетливо, и нос Поросенка — это и есть нос Веллингтона. Линии, вырисовывающие такое четкое изображение на сером камне, — это трещины и неровности в гигантских гранитных блоках, из которых Бог сотворил мост.

— Покажи мне, где нос?

Я кивнул и показал, думая о Джейн. И о Питеркине тоже. Он все начал, она присоединилась ко мне, и сейчас я заканчивал, надеясь этим ее спасти.

— Там, — указал я. — Видите задние ноги?

Элин Гундерссон покачала головой:

— Нет.

Я и сам едва мог различить контуры Поросенка. Трещины на граните были очень нечеткими при слабом утреннем освещении.

— Смотрите на группу из трех отдельных камней наверху, — посоветовал я. — Видите их?

— Вижу.

— А теперь взгляните на передний, самый маленький из трех. Он только кажется маленьким, на самом деле он огромный, величиной с автобус. Опускайте взгляд по вертикали вниз, потом остановитесь.

— Я все еще ничего не вижу.

— Прямо вниз, вниз к краю арки!

Я наблюдал за этой красивой женщиной, напряженно пытающейся увидеть в нагромождении гранитных скал то, что могло помочь разгадать тайну Питеркина.

И вдруг она заулыбалась.

— Теперь вижу этого поросенка, вон там!

— Да, — сказал я. — Там.

— Вижу нос. Удивительно! — На короткий миг эта сильная, опасная и прекрасная женщина стала похожа на маленького ребенка. — Действительно как поросенок.

Она повернулась, чтобы посмотреть на меня.

— Это точно?

— Ну, это все, что я об этом знаю.

— Очень странно, — сказала Элин Гундерссон. — Я не понимаю. Веллингтон был великим человеком, а здесь он просто часть поросенка. Мы бы никогда такого не сделали.

— Это типично австралийский подход.

Она кивнула, бросила что-то через плечо своим помощникам, и ей подали бинокль. Тщательно изучила Нос Веллингтона и Поросенка:

— Я ничего не вижу. Но трещины в камне очень глубокие. Наверняка это спрятано там.

— А что именно вы ищете?

— То же, что и ты, — сказала Элин Гундерссон.

— Но я не знаю, что это. Хотите верьте, хотите нет, но действительно не знаю.

Она недоверчиво покачала своей белокурой головой, и мы отправились вверх по каменной арке. Через десять минут встали рядом с гигантскими валунами над массивным пролетом Природного моста. Внизу, не видный с того места, где мы стояли, врос в скалу Нос Веллингтона. Находиться там, казалось, было и в самом деле опасно. Вокруг бушевал ветер, и нам приходилось время от времени менять положение.

Я подумал: «Ладно, Элин Гундерссон, ты — из прирожденных лидеров. Настало время решений. Так что же ты сейчас предпримешь?» Она смотрела вниз, на длинный гранитный склон, влажный от утренней росы, на склон, ведущий вниз к Поросенку с его многочисленными трещинами и впадинами. А дальше — только свободное падение на гранитные камни. О том, как свалился с Природного моста, в пабе потом не расскажешь. Упадешь, и волны слизнут тебя со скалы, словно сливочный крем. Я стоял здесь в первый раз в жизни. Не зря это место всегда меня пугало, и теперь на скользких мокрых камнях я вспомнил запись в дневнике Скотта, сделанную на Южном полюсе: «Великий Боже, это — страшное место!»

И тут Элин Гундерссон сказала:

— Мы спустимся вниз по веревкам.

— Мы?

— Ты и я и «Макаров».

Глава 21

Группа, которую Элин Гундерссон привела на берег, была хорошо экипирована: все обуты в ботинки с шипами, перепоясаны веревками, одежда надежно защищала от ветра. На мне же были белые спортивные туфли, и я возразил против категоричного заявления, что должен с ней спускаться вниз. Она неприязненно посмотрела на меня, потом на мою обувь... Тем временем высокий бородатый мужик с дурным запахом изо рта, одетый в бушлат, обвязал меня веревкой. Мне он был противен.

Мы были готовы к спуску. Элин скомандовала:

— Спиной вперед, понимаете? Они будут держать вас. Вы в полной безопасности. Мы пойдем бок о бок.

Она повернулась и без малейших колебаний начала спускаться вниз по мокрому граниту прямо в бездну, пропуская веревку через руки по мере того, как продвигалась. Я лазил по скалам только однажды, много лет назад, недалеко от Олбани. Но тогда я был еще мальчиком, и за мной следил инструктор, специалист из Южных Альп. Теперь все было иначе. Я дрожал от страха. А она казалась спокойной, двигалась легко и уверенно. Я старался следовать ее примеру, потому что так было безопасней.

Сначала мы наклонились вперед и ветер дул нам в спину, но через некоторое время пришлось откинуться назад над бездной, как ни ужасно это было.

— Будьте осторожны. Не рискуйте своей жизнью и жизнью женщины, — напомнила мне Элин.

— Хорошо, — ответил я, задержался на мгновение, затем согнул ноги и наклонился под нужным углом, потом слегка оттолкнулся и прошел по скале вниз на достаточное расстояние. Это требует уверенности, а я в это утро переполненным уверенностью не был. В метре от меня Элин Гундерссон отталкивалась ногами от скалы и возвращалась к ней, продвигаясь за один раз на метр и больше. «Еще одна Джейн», — подумал я. Готов держать пари, Джейн держалась бы как первоклассная альпинистка. Русская женщина, которая была со мной рядом на скале, если беспристрастно судить, может, и красивее, но это не Джейн. Отвага и тренированность — в избытке, но человечности маловато.

* * *

Ее ботинки опять ударились о гранит, и она опустилась ниже меня, крикнув:

— Быстро! Смелей! Они не дадут вам упасть!

Я отталкивался от скалы и постепенно спускался вниз. Это был ужасно длинный путь, а страховка не давала возможности спрятаться в расщелину. Я висел на этой дергающейся веревке, чувствуя, как юго-западный ветер бьет меня в спину, угрожая перевернуть и ударить о гранит.

Мы спускались ниже и ниже, Элин Гундерссон все время находилась впереди меня. Я на минуту задумался, можно ли разоружить ее и как-нибудь скрыться? Нет, никаких шансов не было. Наверху команда. Внизу — бездна, скалы и смерть. И еще Джейн. Они ее могли убить. Элин Гундерссон опасность не грозила, по крайней мере с моей стороны.

Мы добрались до глубокой расселины. Она подождала меня, подхватила и коротко приказала:

— Спускайтесь вниз, потом расскажете, что там увидели.

Я посмотрел на нее:

— С чего вы взяли, что я расскажу вам?

Гибкая и светловолосая, она висела над пропастью, как в своем дворе на качелях, как обезьяна на лиане, и насмешливо пояснила:

— Потому что вы уже мертвы, мой друг, и ваша женщина тоже. А сейчас у вас есть шанс спасти жизнь себе и ей. Полезайте.

Я прополз два или три метра по граниту, пока не удалось заглянуть в расселину.

Она опять приказала:

— Спускайтесь!

Не оставалось ничего, кроме как повиноваться. Она сообщила что-то по рации, а я устроился на вершине скалы, спустил ноги в расселину и заглянул в ее глубину.

В этом месте громадный, неправильной треугольной формы кусок скалы за последний миллион лет отошел и отвалился. Но сполз вниз всего примерно на метр и занял новое положение, в котором остался навечно. В месте отрыва образовалось пространство, вот в эту-то проклятую дыру я и заглянул.

На дне этой шестиметровой расселины я увидел дневной свет и бьющиеся пенистые волны. Глубоко вздохнув, начал протискиваться вниз, стараясь двигаться равномерно, потому что внезапные рывки в этих условиях опасны.

— Одну минуту!

Я задержался, а Элин сказала:

— Вы будете единственным, кто знает все. Помните об этом.

— Хорошо, — ответил я, осмысливая сказанное ею. Если верить тому, что мне известно о Питеркине, ключи от Кремля лежали где-то в расселине скалы у моих ног. Этот человек всю свою жизнь провел в бегах, охранял свою тайну и был настолько безрассуден, что не открыл секрета даже своей дочери. Но лучше всего не обладать этими проклятыми сведениями. Если кто-то удостоверится, что вы владеете ими, тогда действительно вам грозит смертельная опасность.

— Идите, — опять приказала Элин Гундерссон, и я начал послушно спускаться в расселину, чтобы посмотреть, нет ли там какого-либо тайника. Без сомнения, Питеркин рассчитал правильно: никому не придет в голову без нужды спускаться сюда, и на его тайну никто случайно не наткнется... Скала была гладкой. Лишь один этот кусок откололся от основной гранитной массы и слегка сполз, вот и все. И на ее совершенно голой поверхности было очень мало трещин, куда можно спрятать что-нибудь. Медленно спускаясь, я сообразил, что нахожусь в природной воронке, широкой вверху, сужающейся книзу и с открытым дном. Я посмотрел на веревку, на которой висел, с внезапным страхом, — а вдруг она перетрется о гранитные края? Ведь, если она лопнет, я полечу прямо через дно воронки в пучину. «Но веревка прочная, она выдержит», — убеждал я себя, оглядываясь вокруг в поисках пакета Питеркина. Он должен быть где-то совсем рядом. И найду я его или нет, я буду единственным, кто знает все.

Я продвинулся вниз. Немного света пробивалось сверху, а вокруг — мрачные серьге тени. Если бы я был Питеркином, то... Белое. Что-то было засунуто в трещину. Что-то будто светилось во мраке. Я протянул руку, но дотронуться не смог. Изменил положение тела и опять попытался дотянуться, но поскользнулся, и сердце подпрыгнуло, когда ноги потеряли опору. Пальцы по-прежнему были слишком далеко от белого предмета. Я качнулся на веревке — и опять неудача. Качнулся еще раз, четыре, пять, шесть раз, туда и обратно. Я пытался схватить этот маленький белый кусочек вытянутой левой рукой. Наконец мои пальцы дотронулись до него, но прикосновение было слишком коротким, а ощущение — странным. Белый предмет в трещине не был холодным. Здесь, внутри гранитных масс, все было промозглым: воздух, сама скала, — холод поднимался снизу. Я стиснул зубы и качнулся еще раз, оттолкнувшись согнутыми в коленях ногами, и схватил его. То, за чем я раскачивался в ледяной воронке между небом и ревущим океаном, было остатками сломанной пластиковой чашки.

Я трижды дернул за веревку, сообщая, что меня можно поднимать. И медленно двинулся вверх к очаровательной белокурой головке Элин Гундерссон, которая свесилась вниз. Когда я приблизился, она спросила:

— Что вы нашли?

Я протянул ей находку. Она схватила, нахмурилась.

— И это все?

— Все, что я смог найти.

— Это положил Кинский?

Я пожал плечами. Откуда мне знать? У Питеркина могла быть с собой фляга и чашка во время одинокого спуска, хотя в это я не верил. Он не любил комфорта, старина Питеркин. Тщательные приготовления — это да, а фляга с кофе — нет.

— Как же это туда попало? — Элин осторожно вертела в руках остатки чашки, будто на ней могла пропустить какое-то послание.

— Кто-то уронил ее сверху, — предположил я. — А может быть, занесло огромной волной, и она там застряла.

Она с сомнением покачала головой.

— А может, забросило туда ветром? Сильный ветер способен и человека поднять в воздух, не то что пластиковую чашку... — Я невольно замолчал.

Через плечо Элин Гундерссон я увидел судно, показавшееся из-за Зеленого Острова в полутора или двух километрах. Судно было мне знакомо, я сразу понял — это «Леди Аброльос», там Алекс и Джо Хэг. Они помогут.

Элин перехватила мой взгляд и тут же сообщила по переносной рации. Через мгновение рядом с «Леди Аброльос» появилась в воде темная масса. Это была подводная лодка. Судно Алекс оказалось теперь в ловушке.

— Для вас нет никакой надежды спастись, — сказала Элин Гундерссон.

Она положила остатки чашки в карман и достала фонарик.

— На этот раз спустимся вместе.

Итак, самое важное — выжить, как говорят умные люди, поэтому я послушно приготовился к спуску.

Чтобы замедлить движение вниз, надо дернуть за веревку два раза, чтобы подняться наверх — три раза. Я дернул дважды и начал спуск. Элин была рядом и освещала скалу фонариком. Мы спускались все ниже и ниже. Она висела на расстоянии около полуметра к не обращала внимания на меня, была занята веревкой и фонариком. И опять мне пришла в голову мысль убить ее. Конечно, в этой дыре я, висящий на конце веревки, идеальная мишень. Хуже всего то, что люди наверху могли просто отпустить веревку. Тогда мне никогда не выбраться, там, на дне расщелины, я и умру. Элин Гундерссон светила себе фонариком, обследуя все уголки. Через некоторое время она толкнула меня. Я посмотрел на нее.

— Ничего нет?

— Нет, насколько я могу видеть.

— Но ведь это Нос Веллингтона?

— Одна его сторона, — уточнил я. — Есть еще одна расселина.

Она посмотрела на меня, сжав губы от разочарования.

— Тогда отправимся туда. Не будем терять время.

Прежде нам нужно было подняться наверх. Я огляделся. Увидел и команду Элин Гундерссон, и «Леди Аброльос» в океане. А над нашими головами на краю скалы лежали веревки. Чтобы добраться до другой расселины, необходимо было сначала подняться вверх на три или три с половиной метра. Я располагался на скале чуть выше Элин. И все-таки она пошла первой. Я последовал за ней со страхом. Есть веревка или нет ее, но вокруг пустое пространство, падение означает смерть. Я прижимался к скале. Краем глаза видел, что Элин Гундерссон достигла расселины и забирается внутрь. Я еще не успел последовать за ней, поверхность скалы была передо мной как на ладони. Я повернул голову, собираясь лезть вслед за Элин, и вдруг что-то насторожило меня. На серой поверхности скалы был участок другого оттенка, другой структуры. Я присмотрелся. Да это же цемент! Питеркин приволок с собой мешок цемента, чтобы замаскировать свое послание. Удивительный человек. Один над бездной без помощника бетонирует что-то в скале. Что за идиот!

Если я расскажу о своей находке Элин, она, может быть, освободит Джейн. В голове роились различные мысли. Неподалеку подводная лодка, возможно, та же самая, где я уже побывал. Тогда угрожали, что меня отправят во Владивосток! Ничего не может быть проще, чем погрузить нас с Джейн на борт, увезти на север. Или убить. Это вполне вероятно. Мисс Элин с ее тяжелым взглядом и тонкими поджатыми губами милосердие чуждо.

Нужно сохранить секрет. Он находился здесь столько лет, и лучше оставить его на месте.

Элин прикрикнула на меня, приказав поторопиться. Я подчинился.

— Вы должны опять спуститься вниз, — сказала русская.

Она посмотрела в расселину, я сделал то же самое. Эта расселина имела форму неправильного треугольника. Одной стороны у этого треугольника не существовало — там было открытое пространство и плескался океан. Небольшая ошибка — и произойдет несчастье.

— Подумайте о себе, мистер Клоуз. И пошевеливайтесь!

Я начал медленно спускаться под пристальным взглядом русской женщины, делая вид, что изучаю поверхность скалы. На самом деле мне ничего не нужно было искать: я уже знал, где спрятано послание Питеркина.

— Дальше! — прокричала она. — Глубже в расселину!

Я продвигался вниз, присматриваясь и прислушиваясь, потому что в этом месте полно различных звуков. Я раскачивался, крошечное беспомощное человеческое существо, на конце тонкой веревки, и все мое внимание сосредоточилось на реве волн, завывании ветра, голосе Элин Гундерссон, говорящей что-то по рации. Я взглянул на нее снизу вверх и в то же мгновение услышал звук, не похожий на другие. Его никому не удастся описать. Этот звук я не слышал со времен своего детства, но забыть его невозможно. Сообразив все в долю секунды, я крикнул ей:

— Спускайтесь вниз! Громадная волна! Скорее!

Я видел, как она крутила головой из стороны в сторону, не понимая, о чем я ее предупреждаю, а звук все нарастал.

— Прыгайте! Прыгайте! — кричал я.

Она смотрела на меня подозрительно. Что она увидела, что ее убедило, я никогда не узнаю. Но внезапно Элин Гундерссон прыгнула, повиснув на веревке. И тотчас вся мощь океана поднялась против нас. Волна обрушилась в расселину, сметая все на своем пути. Я вжался в скалу. Элин протянула мне руку, а сверху на нас, как скоростной лифт, неслась масса воды. Моя рука на какую-то секунду ухватила ее за рукав, но тут вокруг нас закипел океан. Рукав выскользнул из моих пальцев. Ради своего спасения я старался забиться в угол расселины. В следующий момент для меня перестало существовать все в мире, кроме этой ужасной силы. Я ничего не слышал, не видел, не понимал, только старался поглубже забиться в спасительный угол.

Огромная волна вздыбилась, на несколько секунд словно замерла, затем, как Ниагарский водопад, начала падать, увлекая за собой все, что смогла захватить. Вода ослепила и тащила с собой, оглушила, было нечем дышать. Если веревка не выдержит, волна унесет меня в океан. Я собрал последние силы, чтобы удержаться. Это продолжалось секунды две, и я выдержал. Затем все прошло. Океан был подобен генералу, нанесшему мощный удар, после которого остается пустое поле битвы, где ни одного живого врага, только поверженные.

Элин покачивалась в воздухе. Ее веревка, обхватившая талию, тоже выдержала! Она находилась в горизонтальном положении и выглядела немного странно. Я начал приближаться к ней. Из пореза на лице струилась кровь, одна рука и нога неестественно вывернуты... Я предположил, что она мертва, поймал ее за куртку, притянул к себе, положил руку на горло. Но не смог прощупать даже пульса. Я смотрел на красивое, очень бледное, обрамленное золотистыми волосами лицо и думал о том, что ее жизнь оборвалась. Но вдруг ее ноздри дрогнули. Она дышала.

Я испытал короткий прилив разочарования, даже злости. Если бы океан убил ее, я мог бы оставить ее здесь. А теперь...

Было невероятно трудно, упершись ногами, притянуть к себе ее безжизненное тело, связать вместе обе веревки и дать сигнал, чтобы нас поднимали. Я подергал за веревку.

Никакого ответа. Если людей ее команды смыло, мы погибли. Спастись от такой волны можно лишь на луне, как любил повторять мой отец. Без посторонней помощи отсюда не выбраться. Я подергал опять, сообразив, что веревки все еще на страховке. Пока я думал о нашей судьбе, до меня дошло, что у нее где-то должна быть рация, если только ее не сорвало волной. Я поискал, рации не обнаружил. Но пистолет Макарова был на месте, и я взял его. Я проверил ее левый карман и, должно быть, причинил ей боль, потому что она застонала, хотя и была без сознания. Но приемник все-таки лежал в кармане, и я тоже взял его. Через минуту нас начали поднимать. Все усилия и все внимание я сосредоточил на том, чтобы уберечь Элин от новых травм. Люди наверху тянули нас рывками, и это причиняло ей боль. Когда до вершины осталось немного, я включил рацию, услышал щелчок — она заработала — и сказал:

— Медленнее, ради Бога! Она ранена!

В ответ услышал ворчание: «Не понимаем по-английски». Попробовал сказать то же самое по-немецки. Опять такое же ворчание. Последней надеждой был французский. Вроде бы ничего не произошло, но подъем прекратился. Мы достигли края расселины. Я был готов ко всему, даже к новой гигантской волне, хотя через столь короткий промежуток времени это было маловероятно. Я еще раз попробовал включить рацию, чтобы услышать какой-нибудь ответ, как вдруг наверху раздался какой-то шум, показался ботинок, потом нога и наконец появился человек. Он не разговаривал, но знал свое дело. Мы привязали руки Элин к бокам, связали ноги и осторожно втянули ее на веревке наверх.

Я подумал, что даже если бы не сделал больше ничего, я уже заработал свободу для себя и для Джейн. Я опять был на вершине, наблюдал за океаном в лучах солнца и незаметно осматривался вокруг, пытаясь обнаружить Джейн, но ее нигде не было видно. Человек со светлой бородой не обращал на меня внимания, он разговаривал по рации, возможно, с подводной лодкой.

Русский остановился передо мной, пытаясь мне что-то объяснить жестами. Я понял. Элин Гундерссон нужно спустить в лодку. Все достаточно просто.

Они торопились. Состояние Элин Гундерссон было серьезным, и они хотели поскорее увезти ее. Я услышал рев двигателя.

Элин, все еще без сознания, лежала на граните, сверху ее укрыли курткой. Она была очень бледной. «Сотрясение мозга или еще что похуже», — подумал я. Видимо, волна сильно ударила ее головой о скалу.

Мы ждали. Я взглянул на часы. Еще не было 7.30. Ярко светило солнце, голубел океан, дул легкий ветерок. Джейн нигде не было.

Через несколько минут я опять услышал шум двигателя. К нам бежали люди, один из них, по-видимому, врач. Элин Гундерссон обследовали внимательно, но быстро. Наложили шины, положили на носилки и стремительно понесли. Доктор шел рядом.

Я остался на месте. Никто со мной не разговаривал. Все были заняты эвакуацией Элин.

Два оставшихся человека сматывали веревки. Все явно собирались уезжать. Мне никто ничего не говорил и не приказывал. Я поспешил к машине. Доктор закрывал дверь, горя нетерпением поскорее уехать. Я кинулся к нему и спросил:

— Вы взяли в плен женщину. Где она?

Он обернулся и с недоумением посмотрел на меня. Светлобородый встал передо мной и сказал:

— Уходи, или мы тебя убьем.

Я схватил его за плечо.

— Я спас ей жизнь! — И добавил: — Свою женщину вы получили. Где моя?

Он ничего не ответил, — похоже, использовал весь свой словарный запас английского языка — и с силой оттолкнул меня. Я уцепился за его куртку. Он сгреб меня в охапку и швырнул на землю. Все быстро сели в машину. Лежа, я вытащил из кармана пистолет Макарова, прицелился в ближайшую шину и выстрелил.

Они все высыпали из машины, я вскочил на ноги.

— Где она? — кричал я, размахивая пистолетом. — Что вы с ней сделали?

Светлобородый ругался. Он ругался по-русски, но я это уже слышал и не испугался. Затем один из людей кинулся в машину, достал винтовку и направил ее на меня. Я видел темное отверстие ствола, его правую руку на спусковом крючке... Я выстрелил в него и промахнулся, выстрелил еще раз и снова промахнулся. И тут начало твориться что-то странное. Целившийся в меня человек вдруг выпрямился, а потом повалился на бок. Когда он падал, мне показалось, что к нему привязан какой-то шест.

До меня быстро дошло, что ситуация изменилась. Должно быть, подействовал адреналин, подскочивший в результате неожиданного спасения. Я должен был взять упавшую винтовку. Она лежала под убитым. И уже двое пытались овладеть ею. Один светлобородый. Но другим... другим была Джейн!

По моему приказу оба выпрямились и подняли руки вверх. Глаза Джейн широко раскрылись, затем она улыбнулась — сперва чуть-чуть, потом радостно и широко. И я понял, что за шест торчал из спины убитого: это был гарпун!

— Ты? — спросил я.

— Мастерски! — похвасталась Джейн.

Глава 22

Джейн взяла из моих рук винтовку и сказала:

— АВС-36 Симонова.

Ее руки обращались с оружием привычно. Несколько коротких щелчков — и винтовка уже снова готова к выстрелу. Ей никто не сопротивлялся. Джейн обошла машину и указала на испорченное колесо. Она не говорила по-русски, да это и не требовалось: ее поняли и колесо быстро заменили. Она мне сказала:

— Мы позволим им уйти, иначе начнется грандиозный международный скандал. Подумай, советская подводная лодка в австралийских водах, стрельба на берегу, русский матрос убит гарпуном... Нужно ли нам все это, а?

Я посмотрел на нее:

— Ты сказала нам?

— Австралии, — поправилась Джейн.

— И не упоминаешь Британию?

— Это подразумевалось само собой.

— Итак, пусть они уходят? И никто ничего не узнает?

— Я так думаю. А ты?

— Я же ничего не знаю, — ответил я.

— Нет, ты знаешь. По твоим глазам вижу.

— Позднее, Джейн, обо всем расскажу.

— Тогда пусть скорее все убираются! — приказала Джейн.

Русские забрали убитого, и машина уехала.

— Пойдем пешком?

— Прекрасное утро для прогулки, — ответила Джейн. — Можем погулять, поговорить немного, разобраться во всем.

— Да. Поговорить есть о чем.

Я протянул ей руку, она взялась за нее, и мы пошли к океану. Со скалы мы видели, как русские погрузились на подводную лодку и она исчезла, на поверхности океана не осталось никаких следов.

— Думаю, все к лучшему, — подытожила Джейн.

Она бросила винтовку в ущелье, засмеялась и сказала:

— Поцелуй меня.

Что я и сделал.

* * *

Через час или два мы встретились с Алекс и Джо Хэгом. Как только подводная лодка ушла, они подогнали «Леди Аброльос» к берегу, и запах жарящегося бекона распространился чуть ли не на километр. Они сошли на берег поздороваться с нами и узнать, что нового. Я рассказал им все, умолчал только о бетонных работах Питеркина. Не рассказал этого и Джейн. Теперь я был хранителем тайны, с той лишь разницей, что она уже не была так страшна, ибо о ней не мог знать никто, кроме меня.

На обратном пути в Олбани мы встретили американцев, охотившихся за мной неделей раньше. Мы остановились, вежливо поздоровались, рассказали о русских, о себе и сообщили, что охота закончена. И в конце концов убедили их в этом. Должно быть, помогла наша беззаботность. Мы были счастливы, мы и выглядели счастливыми.

Чтобы совсем усыпить их бдительность, я предложил показать им листья Питеркина. Это означало — нам нечего скрывать, никакого секрета нет. И они отказались от моего предложения, пожали плечами, развернули свой «форд» и уехали. Все было удивительно просто.

Я был горд своим хитроумным планом. Приключение закончено, все разъезжались. Джейн намеревалась остаться в Австралии на несколько дней, но очень скоро передумала, опять превратилась в майора Страт и поспешила домой, служить ее величеству на другом конце света. Именно поэтому я и не рассказал всего о тайне Питеркина. Потому что это привязало бы ее ко мне. Стоило только свистнуть...

* * *

Но, честно говоря, нужно было сделать гораздо больше, чем просто свистнуть. Предстояло заручиться поддержкой того, кому доверяю полностью, — Боба Коллиса. Кроме того, должно было пройти время, чтобы все, кто не слишком-то поверил мне, успокоились. Шло время. Я отослал золотые листья обратно Алекс.

* * *

В конце марта, когда все события отодвинулись в прошлое и казались почти нереальными, я полетел в Британскую Колумбию, чтобы встретиться с Джейн. Это чудесное место на полпути между Пертом и Лондоном. Там можно отлично покататься на лыжах. Кроме всего прочего, оно расположено в трех часах от Лас-Вегаса, так что ежели кто-либо решит пожениться... Я все продумал: романтичный обед при свечах и так далее.

Но мне не представилось такой возможности. На второй день вечером, когда я шел с лыжами на плече рядом с Джейн, чей-то тихий голос заставил меня остановиться. Я повернул голову и увидел Сергея в разноцветном свитере и зеленой лыжной шапочке с двумя пурпурными помпонами.

— Ты что-то сказал?

— Я говорю, это не совпадение.

В этот момент Джейн обернулась. Он ей коротко кивнул, и улыбка слетела с ее лица.

— А, майор! — сказал он.

— Что вам нужно? — холодно спросила Джейн.

— Увидеться с вами. Приходите в шесть. У меня есть холодный сухой мартини. Комната 237.

— Не думаю, что придем, — ответил я.

Сергей просительно посмотрел на меня:

— Ну что вам стоит?

Что до меня, то я и близко к нему не подошел бы, но Джейн думала иначе и из очаровательной девушки, приехавшей покататься на лыжах, сразу превратилась в майора, состоящего на службе ее величества. Она считала, что это может быть важным, если не для Англии, то для Канады или Австралии, и у нее был наготове ответ:

— В любом случае придем. Я — офицер разведки.

В шесть часов, — а Джейн всегда точна, — мы постучали в комнату 237. Мне казалось безумием находиться в гостях у русского шпиона в номере комфортабельного отеля с коктейлем в руках.

— Орешков? — предложил он.

— Ради Бога, Сергей!

— Хорошо, — сказал он, пожимая плечами. — Устраивайтесь поудобнее. Я думаю, вы читаете газеты?

— Только результаты матчей по крикету, — ответил я.

— Кое-что изменилось. По сути, чуть-чуть.

— Они поставили новые ворота, — сказал я.

— Но изменилось все не так сильно, как вам кажется, — настойчиво продолжал Сергей.

— Что не изменилось так сильно, как мы думаем? — вмешалась Джейн.

— Все, — ответил Сергей. — Вы ведь хотите кое-что узнать, верно?

— Продолжайте.

Он сел, устроился поудобнее, налил мартини.

— Ну, для начала: КГБ не совсем то, что вы думаете...

Язвительный, убедительный, обходительный Сергей говорил бессвязно, перескакивая с одной темы на другую.

Я грубо перебил его:

— Чего ты хочешь? Говори яснее.

Он с минуту внимательно смотрел на меня. О чем он думал, я не догадывался, пока он не заговорил:

— Хочу покончить со всем этим.

Джейн была более резкой, чем я:

— Если все дело в этом, то у тебя должны быть лучшие связи, чем у нас...

Он не дослушал, кивнул.

— Итак? — спросила она.

— Переселение втечет за собой неудобств а. Нужно все бросить, переместиться в другое окружение, завести новых друзей. Это все очень дорого, если хочешь жить хорош о. Лично я, например, не желаю стать почтальоном где-нибудь в Йеллоунайфе.

— Деньги? — коротко спросила Джейн.

— Деньги.

— У вас есть что продать?

Сергей усмехнулся:

— Только мою страну.

— На рынке резкое падение спроса, — парировала Джейн. — Он продолжает падать.

— Да, но всегда есть информация, которая ценнее всего остального и касается непосредственно нашего дела. Это Кремль.

Он говорил, смотря на меня, и что-то в его взгляде насторожило. У меня перехватило дыхание. Моя реакция заставила его усмехнуться.

— Так что же о Кремле? — невинно поинтересовалась Джейн.

Сергей скрестил ноги и посмотрел на носки своих ботинок.

— Много чего интересного, — проговорил он, — но для нас особенно важны две вещи.

— Для нас? — переспросила Джейн. — Что вы хотите сказать?

— Я не имею в виду сообщество разведчиков такое, каким бы оно ни было.

— А кого же ты имеешь в виду?

— Я имею в виду тебя, его и себя.

Я понимал, о чем идет речь, а Джейн не понимала. Я ей ничего еще не рассказал.

— Я раскопал кое-что еще, — сказал Сергей. — Теперь знаю о вас больше, чем раньше. Он, — указал на меня пальцем, — молодой адвокат, ты, — указал на Джейн, — достаточно богата, у тебя впереди блестящая карьера, помоги тебе Бог. А я усталый шпион, у которого всего несколько тысяч долларов в женевском банке и мечта отдохнуть от всего этого.

Сергей посмотрел на нас.

— Он на тебе хочет жениться, но не может позволить себе этого. А я не хочу подавать в отставку. Все выстраивается в логическую цепочку, — сказал Сергей, — и ведет в Кремль. К Кремлю, как к дворцу, где лежат деньги.

Джейн сказала:

— Но я не вижу...

Сергей посмотрел на меня:

— Хранишь маленький секрет? Клоуз[9], скрытный по природе. Так? Расскажи ей.

В этот момент смотреть в глаза Джейн было все равно что в дула двухствольного ружья. Они остановились на мне, как на мишени, и слегка расширились.

— Расскажи ей, Джон.

Я сказал Джейн:

— Я хотел сберечь эту тайну. — Звучало неубедительно даже тогда, когда я произносил эти слова.

— Ключ от кремлевской двери, — пояснил Сергей. — Кремль — одна из величайших сокровищниц мира. И догадайтесь, у кого ключ?

Трудно поверить, но я покраснел, стал прямо-таки малиновым, Джейн неотрывно смотрела на меня. Сергей бодро сообщил:

— Он вернулся туда и забрал его. Да, Джон?

Не было смысла отвечать. Все, что творилось в моей душе, Джейн могла прочитать и так.

Сергей продолжал:

— Это секретный вход. Можно войти, сделать все, что нужно, и выйти. Никакой опасности, кроме паутины, если мои расчеты верны. А они верны.

Джейн перестала смотреть на меня и взглянула на Сергея. Я люблю эту девушку, но она умеет быть грозной. Когда она смотрит на вас вот так, взгляд пронизывает насквозь и пригвождает к месту. Сергей тоже замер, но лишь на минуту.

— Я видел Алекс, дочь Кинского, — сообщил Сергей, приходя в себя. — И она показала мне те листья, потому что была полностью уверена, я посланец аппарата премьер-министра из Канберры. — Он усмехнулся. — Лед тает. Еще мартини?

— Спасибо. Я думаю, — сказала Джейн, — нам лучше быть трезвыми.

— Как хотите. Я выпью еще.

Он наполнил стакан и сел на место.

— Вернемся к сокровищам.

Я вмешался:

— Я читал о Сталине. Его не интересовали деньги. У него было множество должностей, он каждую неделю получал заработную плату в конвертах и не открывал ни одного из них.

— Пропаганда, — прокомментировал Сергей. — Петр Кинский, которого ты называешь Питеркином, украл, убегая, золото, не так ли? Могу сказать по собственному опыту: тот, кто одержим собиранием золота, соберет его много. Сталин вполне мог собрать сокровища.

Джейн сказала мне:

— Это все фантазии. Пойдем, Джон. — И встала.

Я тоже послушно поднялся, а Сергей продолжал сидеть. Он достал из внутреннего кармана пакет и протянул ей.

— Посмотри.

— Нет, спасибо.

— О, на вашем месте я бы взглянул. Эти фотографии не обычные компрометирующие фотографии КГБ, но тем не менее они бросят тень на вашу репутацию.

Я спросил:

— Что это?

— Трудно удержаться, чтобы не посмотреть, да? О, они достаточно невинные, но взглянуть стоит. Это майор Страт, а это я. А это, как она себя называет, Элин Гундерссон. Мы оба из Москвы. Она скрывает свое имя, и вы оба должны знать это. Если бы она и вправду была исландкой, ее фамилия звучала бы как Гундерсдоттир. Гундерссон мужского рода. А если мне не изменяет память, Элин женщина.

Я смотрел то на Сергея, то на Джейн. Он был спокоен, она бледна. Немного помолчав, с величайшим удивлением произнесла:

— Вы меня шантажируете?

— Это правда.

— Шантаж не сработает. Я смогу объяснить.

— Не исключено, в конце концов ваша организация вам поверит. Позвольте старому шпиону открыть истинную правду. В будущем они станут доверять вам меньше. Даже если вы сообщите обо всем, что знаете и делаете. Даже тогда, поверив каждому вашему слову, они все равно проявят интерес к фотографиям. Это часто случается. «Посмотрите, скажут они, майор здесь с русскими. Да, конечно, мы знаем... но вы видели выражение ее лица? А посмотрите на ее глаза. Нет гарантий, что она...»

Для моих неискушенных в шпионских делах ушей это звучало как Правда с большой буквы.

— Есть еще убийство гарпуном, кража гарпуна из музея. Ну и так далее. Что касается его, — жест в мою сторону, — то я не думаю, что он всегда строго следует закону. Он, конечно, не такой преступник, как вы, майор. Я не могу уличить его в чем-то конкретном, не могу напрямую его шантажировать. Но среди его слабостей самая большая — вы. Он для вас сделает все, Джон Клоуз. Непременно сделает. — Сергей перевел взгляд с меня на Джейн. — Непременно сделает, — повторил он.

На протяжении следующих дней мы увиливали от встречи с ним как могли, но Сергей поймал нас в сети и вытащил на берег, словно жирных форелей.

* * *

Он фотографировал нас всегда и везде — прежде, чем пожелать спокойной ночи или приятного аппетита, на прогулке и в ресторане. Через два дня на мое имя пришел маленький пакет со штампом Британского Совета. Я осторожно осмотрел его.

— Кого ты там знаешь? — спросила Джейн.

— Никого, — мрачно ответил я.

— Держу пари, это Сергей, будь он проклят.

Так оно и было. В пакете было два паспорта в красных пластиковых обложках. По ним мы были ирландцами, Джейн родилась в Килларни, а я — где-то в Кенмаре. Как мы определили по атласу, в нескольких километрах от настоящей родины Джейн. Мы с тяжелым чувством смотрели на паспорта. Ужасно, когда вдруг обнаруживаешь, что ты — это не ты, а кто-то другой. Нас определенно хотели отправить в Россию.

Статья «Тайм» на этой неделе сообщила, что Гулаг все еще существует, десятки и даже сотни тысяч людей по-прежнему страдают в лагерях где-то на севере. Россия, похоже, разваливается, постепенно становится более либеральной, но они продолжают запускать на орбиту спутники и подавляют всякое инакомыслие в пределах своих границ. Несмотря на перемены, там много насилия. Кроме того, у власти немало представителей старого режима. Все это делало наше путешествие действительно рискованным.

Я часто говорил Джейн, что Сергей, возможно, просто блефует, что он никогда не станет ей действительно вредить.

— Какой ему смысл это делать? И кроме того, он не сможет ничего доказать. Они увезли тело убитого, забрали с собой Элин Гундерссон. Свидетелей нет. Даже если узнают, что гарпун на дне ущелья, ну кто полезет туда искать его. Но убедить Джейн было невозможно.

— Сергей очень ловкий. Он все знает, все способен выяснить и найти доказательства. Будут и свидетели. Ведь свидетели были, ты же один из них!

— Но я же никогда...

— Возможно.

— Конечно нет!

— О, Джон! Он может убить нас обоих.

И это говорила сильная, уверенная в себе Джейн! Она и раньше бывала в опасности и попадала в переделки, но никогда в жизни не была в такой ситуации. Она могла гулять, разговаривать, кататься на лыжах, делать все, что угодно. Но по приказу Сергея готова была прыгнуть в кипящий котел.

События развивались очень быстро. Билеты, инструкции были доставлены еще в одном пакете. Джейн открыла его, так как он был адресован на ее имя, и начала просматривать содержимое.

— "Балкан эйр", — бормотала она, — на Варну. Это в Болгарии, да? А оттуда два места на трехдневную экскурсию. О, Джон!

* * *

Я никогда раньше не видел Джейн плачущей. Во время путешествия она, бледная и отрешенная, сидела десять часов до Манчестера, еще четыре до Варны и шесть до Москвы. Это было как путешествие с зомби. Аэропорт Шереметьево, куда мы прилетели, не самое успокаивающее место на земле. От Перта до Ванкувера вас сопровождают солнце и хорошее настроение, окружают бодрые, довольные собой люди. В Лондоне или Риме попадаешь в атмосферу достатка. В Москве даже сам воздух наполнен опасностью. Проходя контроль, вы видите только глаза и нос офицера иммиграционной службы, в то время как он оглядывает вас с головы до ног, долго и пристально рассматривает, и вы не знаете, что делать со своими глазами и руками. Не произносится ни слова. Молча ставится въездная виза, и паспорт возвращают. Ни улыбки, ни слова приветствия. Я вспомнил слова Сергея, что в России все изменилось лишь чуть-чуть, а не так, как нам кажется издалека.

Мы приехали в гостиницу «Россия» на такси в полном молчании. Угроза ощущалась везде — в лифте, коридорах.

— Я должна отсюда выбраться, — сказала Джейн безнадежным голосом. — Я должна!

Мы оставили наши чемоданы и вышли.

* * *

Красная площадь притягивает, как магнит. По улице все двигались в одну сторону, словно река из людей и автомобилей. Мне не хотелось идти на Красную площадь, но выбора не было. На следующий день должен был состояться праздник пионерской организации, и площадь была украшена.

Она оказалась меньше, чем я предполагал. Мы привыкли видеть ее в кино с колоннами марширующих военных и танков, и это создавало впечатление, что площадь огромна. На самом деле Красная площадь — это величественный архитектурный ансамбль. Этим вечером мы с Джейн гуляли в толпе. В других городах это, возможно, приободрило бы нас. Но здесь все было мрачным: лица людей невыразительные, бормотание — вместо разговора. Мы тоже говорили мало, мы вообще уже давно почти не разговаривали. Джейн повисла на моей руке, еле передвигая ноги. Глаза тревожные. Я помню только одно проявление человечности к нам, когда американская леди из нашей группы вдруг дотронулась до плеча Джейн и спросила:

— У вас есть карта? Карта необходима. У нас есть несколько экземпляров. Вот, возьмите! — И она отошла к своим приятелям.

Мы с Джейн шли по площади. Повернули налево и приблизились к Мавзолею Ленина. Я не собирался этого делать, но мы уже очутились там, нас приволокла толпа. Я увидел памятники под елями, и в голове пронеслись указания Питеркина...

* * *

...Мы оба. Боб Коллис и я, обвязавшись веревками, проверив работу друг друга, стояли наверху Природного моста. Прозрачное раннее утро обещало чудесный день. Я пристегнул ремень, к которому были прикреплены молоток и стамеска, надел ботинки с шипами на подошве. Когда все это было проделано и оснований для промедления не осталось, я опять спустился вниз, в расселину. Очень не хотелось этого делать, но надо было завершить дело Питеркина. В конце концов я все исполнил. Через двадцать минут был уже опять на вершине и с облегчением, переводя дыхание, отстегивал от пояса маленький пластиковый пакет, который Питеркин замуровал в скале. Дрожащими руками я вскрыл его...

Глава 23

Мы с Джейн думали, что этим вечером где-нибудь наткнемся на Сергея. Его инструкции были точны, и мы им следовали. Он забронировал для нас номера. Точно определил дату и время нашего пребывания на Красной площади.

Мы прогуливались, ожидая, что он возникнет внезапно, как обычно, что-нибудь пробормочет мне на ухо. Но он все не появлялся, и мы продолжали шагать мимо памятников за Мавзолеем Ленина, мимо могил у Кремлевской стены. Тут были известные имена: Киров, Калинин, глава секретной полиции Дзержинский, прокурор Вышинский. От этих имен кровь стыла в жилах, хотя все они давно умерли. И наконец, сам Сталин. Величайший палач в истории человечества. Он тоже покоился здесь. Этот титул мог оспаривать только Мао Цзэдун. Мы на секунду задержались, мельком взглянули на усатое лицо с мраморными глазами и двинулись дальше. Возможно, Ленин и дискредитирован, но к нему идут люди, и очередь в Мавзолей протянулась по Красной площади на шестьдесят — семьдесят метров.

Высоко над нами на каждой из главных кремлевских башен по-прежнему сияли красные звезды, ярко выделяясь на темном вечернем небе.

— Цвет крови, — пробормотала Джейн с содроганием.

Мы продолжали идти по направлению к Государственному историческому музею. Потом спустились по удивительно крутой маленькой горке к Угловой Арсенальной башне, по которой все еще поднималась очередь желающих увидеть Ленина. Завернув за угол, мы, к нашему удивлению, увидели сад. Он был обозначен на карте под названием Александровский. Мы пошли по саду, над аллеей между двумя башнями перекинут мост, левая громадная башня — Троицкая. Ее обозначил Питеркин.

Это и есть наша цель. Но, кажется, все произойдет не сегодня вечером. Все равно, проходя мимо, я смог разглядеть черное пятно на стене. Я сказал об этом Джейн, ее это не заинтересовало. Я ускорил шаг, надеясь таким образом расшевелить ее. Она без труда поспевала за мной, но на протяжении всего путл вокруг кремлевской крепости оставалась все такой же спокойной и далекой. Я спрашивал себя: в какой темной камере я могу оказаться следующей ночью? Узнать, что думала Джейн, не было возможности.

Мы вернулись по берегу Москвы-реки до всем известных куполов собора Василия Блаженного, затем через Красную площадь — в гостиницу «Россия». Сергея не было. И никаких известий от него тоже.

* * *

На следующее утро Джейн была все так же странно молчалива и не желала поддерживать разговора со мной. Заказала завтрак, съела его. Внешне все было будто бы нормально, но и только.

Из боязни привлечь к себе внимание я не осмелился спросить у дежурного в гостинице, нет ли для нас послания. Сергей сам свяжется с нами. Он как сказал, так и сделает, хотя, поскольку время уходило, я уже начинал питать надежду, что с Сергеем что-то произошло. В этом случае мы завтра вечером улетим из Москвы невинными ирландскими туристами, находящимися в отпуске.

Между тем мы, как туристы, посетили парк культуры и отдыха и Музей космонавтики, после чего был долгий ленч. Долгий потому, что обслуживание здесь невероятно неторопливое. Джейн пребывала все в том же состоянии транса. Сергея все не было.

Во второй половине дня я достал бумажник, чтобы заплатить за две порции мороженого, и обнаружил засунутую в бумажник сигарету. Поскольку я не курю, никогда не курил и не ношу сигарет с собой, чтобы угощать других, это было очень странно и неожиданно. Более того, это была русская сигарета, называемая папиросой, с полой картонной частью, в ней оказался кусочек западной папиросной бумаги, а на нем виднелись слова: «Орджоникидзе, 8.00». Сергей, несомненно, был виртуозным карманником.

Я спросил у Джейн:

— Кто или что такое Орджоникидзе?

— Друг Сталина. Сталин его уничтожил.

Мы убивали время. Рано поели, потом вышли на улицу. Джейн делала все очень медленно, будто впереди целый век. Что было с ее сердцем, не знаю, но мое прыгало, руки дрожали. Я был весь в поту. В это трудно поверить, но это было чистой правдой: мы намеревались проникнуть в Кремль! Трудно придумать что-либо подобное! Или что-нибудь более рискованное!

Ни Джейн, ни я не читали по-русски, а имена на мемориальных досках были написаны кириллицей. Сергей наверняка подумал об этом: имя Орджоникидзе оказалось самым длинным в ряду. Около него Сергей назначил встречу. Мы остановились. Сергея не видно. А между тем было без двух минут восемь. Ровно в восемь он прошествовал мимо, не глядя на нас, насвистывая на ходу мелодию «Вперед, прекрасная Австралия!».

* * *

Указания Питеркина, весьма смутные, висели на моей шее на золотой цепочке. Во время моего второго путешествия к Природному мосту я извлек из цемента слиток золота весом 56 граммов. Его чистоту подтверждало клеймо на одной из сторон. Когда я повертел эту вещицу, обнаружил на гладкой плоской поверхности грубо нацарапанный рисунок.

* * *

Мы послушно последовали за Сергеем в Александровский сад. Около памятника неизвестному солдату он приостановился, уважительно снял шляпу, дождался нас и пошел рядом.

— Следующая башня — Средняя Арсенальная, — сказал он, — Троицкая — самая большая, с красной звездой.

«Опять цвет крови», — подумал я, молясь, чтобы эта кровь не оказалась моей.

Народу вокруг было мало, аллея почти пустая.

— По крайней мере, спокойно, — сказал я с дрожью в голосе.

— Не обманывайся, — возразил Сергей. — Это Москва. Двигайтесь медленно в сторону деревьев. Мы просто гуляем.

Мы наткнулись на деревянную скамейку и сидели, пока Сергей курил сигарету. Затем поднялись и двинулись дальше.

— Здесь охрана, — предупредил Сергей. — На всех башнях и около всех входов. Вы — влюбленные, вот и ведите себя как влюбленные.

Обнявшись, мы прошли под аркой Троицкого моста. Я потянул Джейн в тень и поцеловал. Через ее плечо увидел, как Сергей кивнул головой и двинулся вправо. Мы осторожно последовали за ним. Это был момент наибольшей опасности. Прямо перед нами возвышалась огромная Кремлевская стена, освещенная и охраняемая на всей протяженности. Но рядом с нами был затененный участок, возможно, оставленный таким по личному распоряжению Сталина. Мы вступили в тень, как влюбленная пара. Сергей играл роль своеобразной дуэньи, сопровождающей возлюбленных для приличия.

Я искал указанный Питеркином прямоугольник и был уверен, что он здесь, — темное пятно в тени, напоминающее лист. Я пробежал глазами по рядам древних кирпичей, спрашивая себя, из чего лист может быть сделан: из стали или какого-нибудь другого металла, из керамики или просто нарисован. И ничего не увидел. Снова и снова внимательно рассматривал каждый ряд каменной кладки. И вдруг... Это была игра света: угол падения луча изменился — и совершенно ясно я увидел легкий контур листа на одном из кирпичей.

У меня перехватило дыхание. До этого момента теплилась надежда, что все это лишь фантазия Питеркина, рожденная его странной жизнью. Даже золотые листья могли быть ее частью — он мог сам отлить их раньше.

Но теперь... Я посмотрел на Сергея. Его лицо застыло, а глаза сверкали. От привычной ленивой усмешки и следа не осталось. Джейн побледнела, казалось, она сейчас потеряет сознание.

— Вправо, — сказал я и нажал на кирпич.

Он не сдвинулся. Я толкал его вправо, влево, вниз.

— Ничего! — сказал я.

— Попробуй нажать и толкнуть чуть вверх, — подсказал Сергей. — Сталин был маленького роста.

Я надавил пальцами на кирпич и почувствовал движение. Совсем немного, всего несколько миллиметров, не больше. Внезапно стало совсем темно. Я услышал, как за моей спиной Сергей воскликнул:

— Что это?

— Выключился свет.

Я посмотрел на стену. Так и есть.

— Быстро! — сказал я. — Здесь дверь.

Мы проскользнули внутрь за секунду, словно кролики в нору. В дверь, по-видимому, встроен часовой механизм. Как только мы вошли, она закрылась за нами так стремительно, что Сергея отбросило в сторону. Некоторое время мы оставались в полнейшей темноте. Было такое впечатление, что мы в этой стене замурованы, как в страшных рассказах. Затем раздался какой-то звук, и на стенах вспыхнули огни.

Я посмотрел на эти лампы. На них лежала сорокалетняя пыль. Они когда-то светили Сталину и Питеркину и, возможно, больше никому, кроме обреченных немецких офицеров, которые их здесь устанавливали. Практичный Сергей сказал:

— Нужно идти вверх и вниз. Вы пойдете вверх, а я — вниз.

Тут я проявил упрямство.

— Мы пойдем вместе, — возразил я. — Наверху, должно быть, его спальня. Питеркин писал, что, когда убегал, двигался вниз. Эта дорога и привела его сюда, к двери.

Мы двинулись вниз.

* * *

Это был пыльный, затянутый паутиной мир. У входа кладка если и не совсем новая, но, по крайней мере, не древняя. Сделана недавно. Оказавшись на ступенях, мы попали в другой — древний мир, лестницы и стены были из старого камня.

— Один из потайных ходов, — прошептал Сергей. — Наполеон ушел по такому ходу. История свидетельствует, что их несколько. Некоторые очень древние.

Мы продолжили свой путь. У подножия лестницы перед нами оказалась тяжелая деревянная дверь. Я взялся за ручку и повернул ее. Она свободно открылась.

— Ни замка, ни ключа, — удивился Сергей. — Трудно поверить, учитывая характер этого ублюдка.

Комната напоминала офис. Удобные стулья, обтянутые кожей, большой письменный стол. Правильно было бы назвать ее кабинетом.

— Ну, поищем сокровища, которые сделают нас богатыми, — сказал я.

— Терпение, подумай о минах-ловушках. Помни, это был Сталин. Мы можем до чего-нибудь дотронуться, и все взорвется.

Я стоял и наблюдал за Сергеем, положив руку на плечи Джейн. Она не дрожала, как я, просто спокойно ждала. Я попытался усадить ее, но она отказалась.

Тем временем Сергей выдвинул ящики письменного стола.

Я внимательно оглядел комнату. Ее когда-то занимал ужасный жестокий тиран. Я знал кое-что о нем. Его биографий написано много, некоторые я читал, узнал и о его стремлении лишать людей свободы, истязать, убивать. Но я никогда не сталкивался со всем этим лицом к лицу. «Чудесный грузин», уничтоживший всех своих друзей и соратников из-за патологической подозрительности. И в то же время это был человек простых привычек. В этой его комнате не было никакой роскоши. Она была просто удобной.

— Как в лондонском клубе, не так ли? — Сергей выпрямился, держа что-то в руке.

— Что ты нашел?

— Ключ. Вопрос в том, к какому замку он подходит.

В стене за письменным столом была дверь. Оказалось, ванная и туалет. Сергей заглянул туда и сказал:

— Оборудование импортное, американское.

В ванной до сих пор лежал старый растрескавшийся кусок мыла, кисточка для бритья и лезвие, висели полотенца. Больше ничего. Туалетная бумага была тоже американской.

Вернувшись в кабинет, я посмотрел на темный стол, тянувшийся вдоль стены. Большая часть его поверхности была заставлена ящичками с конвертами. Я взял один их них: грубая коричневая бумага, тяжелый, скреплен печатью. Я открыл конверт. Внутри бумажные деньги и монеты. Явно зарплата. Напечатано имя: СТАЛИН.

Я спросил:

— Что это? Зарплата Сталина? Здесь тысячи таких конвертов.

Сергей кивнул.

— Ты мне рассказывал раньше, что у него было много должностей, и за каждую он получал деньги. А ты не всегда бываешь неправ, верно?

— Он ничего не тратил. Ему это было не нужно. Для него все бесплатно. — Сергей усмехнулся. — Кроме людей. Теперь посмотрим, что за этой дверью...

В кабинете Сталина было три двери. Через одну мы вошли, вторая вела в ванную. Сергей положил руку на дверную ручку третьей двери, повернул и открыл ее. Я не знаю, чего я ожидал, но все двери открывались свободно. Сергей облегченно вздохнул.

— Как в холодильнике, — сказал он. — Дверь открываешь и включается свет!

Три ступеньки вели вниз. Сергей вошел. Прежде чем последовать за ним, я обернулся, чтобы посмотреть на Джейн. Она все еще стояла, прислонившись спиной к стене прямо у входа.

— Все в порядке, Джейн? — спросил я с надеждой, хотя ясно видел, что нет. Но она кивнула.

— Иди, Джон.

Ее голос был чуть слышнее шепота.

Мне не хотелось оставлять ее там, где она была. Вроде бы ничто не предвещало опасности, но во всей этой душной атмосфере таилась какая-то необъяснимая угроза. Томительная атмосфера Великого Террора...

— Иди, — настаивала она, пытаясь за напускным оживлением, которое я впервые заметил за последние несколько дней, скрыть свое состояние. Я взглянул на нее еще раз и неохотно последовал за Сергеем в нижнюю комнату.

Первое, что я увидел, была камера: стальные прутья от пола до потолка отгораживали площадь в два с половиной на два с половиной метра. Сергей стоял перед ней, всматриваясь внутрь.

— Кости, — пробормотал он. — Посмотри.

Это были не просто кости, даже не скелет. Это было тело, плоть которого высохла. Оно лежало на бетонном полу, видимо, долгое время.

— Кто это?

— Замечательный вопрос! — воскликнул Сергей. — Кто-то, кого он не любил.

«Никто не смог бы опознать это тело», — подумал я. Кожа высохла и была как бумага, натянутая на череп и ребра. Я оглядел камеру. В ней около стены, приподнятая над полом на кирпичах, лежала бетонная плита, заменяющая, видимо, кровать, стоял маленький горшок, который можно было просунуть в просвет между прутьями.

Сергей сказал:

— Возникают вопросы, не так ли? Вот, например, кто опорожнял горшок? Сам Сталин? Или сюда спускался кто-то еще? А как с пищей и водой?

— Вода могла быть из ванной, — сказал я. — Это просто. А пища — консервы.

— Но я не вижу пустых консервных банок. А ты?

— Он, кто бы он ни был, мог умереть прежде Сталина.

— Миллионы людей исчезали. Никто не знает, кем был этот. И потом, — добавил Сергей, — дядюшка Джо не то чтобы заходил сюда каждый день. Иногда он по неделям и даже месяцам совсем не бывал в Кремле.

— Тогда у этого парня была чудесная жизнь, — сказал я.

— Нельзя не содрогнуться, — заметил Сергей, хотя его натуре это было совсем не свойственно.

Я смотрел на стены.

— Нигде не видно, чтобы было нацарапано хоть какое-то имя.

— Ногтями на бетоне ничего нацарапать невозможно, — ответил Сергей. — Это хорошо известно в тюремных кругах. И конечно же было известно Сталину.

Я обернулся, чтобы рассмотреть комнату. Она была длинной и узкой, возможно, семь с половиной на два с половиной метра. Ее перегораживала еще одна крепкая решетка, такая же, как у камеры. За ней от пола до потолка стояли шкафы, стальные, темно-зеленые. Лишь в одном месте они образовывали просвет, и там на стене висела картина в золоченой раме.

— Икона, — пояснил Сергей. — Дева Мария с младенцем. Странно видеть ее здесь. Наверно, воспоминание о семинарии, где он учился на священника. Но все, чему он научился, так это играть в политику. — Сергей старался осторожно повернуть ключ в замке. — Может взорваться, — пробормотал он.

Ключ неожиданно повернулся свободно, и когда Сергей толкнул дверь, она легко открылась. Мы вошли, я еще раз посмотрел на икону, около которой засветилась лампадка. Я подошел ближе и увидел большой косой крест, образованный диагональными разрезами по полотну.

— Это сделал он? Зачем?

— Был способен на все, — сказал Сергей. Он наклонился, разглядывая икону. — Сомнительно, чтобы она имела какую-нибудь ценность. Написано грубо, и рама простая, крашеная. Это не золотой лист.

— Тогда почему она здесь?

— Предположительно, принадлежала кому-нибудь, кого он ненавидел. Оставь ее. Хочу посмотреть, что в шкафах.

Он сразу же начал открывать ящики в первом шкафу с левой стороны комнаты. Заглянув ему через плечо, я увидел, что он полон скоросшивателей и на каждом этикетка. Сергей взял одну папку в руки, посмотрел и сказал с отвращением:

— Грузинский. Я не понимаю ни слова, и вряд ли кто-нибудь еще поймет, кроме грузина. По всей видимости, это секретный шифр. — Он открыл папку, быстро просмотрел содержимое и наткнулся на фотографию. — Молотов и его жена, — объяснил Сергей, поднимая голову. — Сталин арестовал ее и отправил в лагерь. Молотов был министром иностранных дел. В необычном мире они жили, а? — Он поставил скоросшиватель на место и закрыл ящик. — Историки отдали бы все за этот материал, — проговорил он, открывая следующий ящик.

Третий ящик тоже был полон скоросшивателей. Четвертый, когда открывали, загрохотал. В нем были банки и бутылки, в большинстве пустые. Сергей взял одну бутылку, посмотрел внимательно, прокомментировал:

— Местный коньяк. А вот это что такое? — Он поднял банку.

На ней была крышка, крепко прикрученная веревкой. Сергей улыбнулся.

— Грецкие орехи. Варенье из грецких орехов.

— Я читал об этом. Его мать варила и присылала ему. Любимое лакомство диктатора.

Сергей скептически посмотрел на меня.

— Звучит слишком сентиментально для дядюшки Джо.

— Но тем не менее это правда.

— Мы читали разные книги. — Он закрыл нижний ящик, подошел к следующему шкафу, просмотрел все четыре его ящика, набитых картотеками и бумагами. В третьем шкафу было то же самое, все написано по-грузински. Сергей приступил к четвертому из пяти шкафов, которые выстроились вдоль левой стены. Наверху были бумаги и во всех ящиках тоже. Он едва взглянул на содержимое. В самом нижнем ящике впереди лежали бумаги, а позади — завернутый в желтую клеенку сверток.

— Вопрос в том, — Сергей повернулся ко мне, — не бомба ли это? — Он аккуратно поднял сверток и развернул клеенку. Внутри находилась книга в потертом черном кожаном переплете. — Тоже грузинская, — заметил Сергей.

— Похожа на Библию.

— Это и есть Библия. Чья она и почему здесь? — Сергей открыл книгу. — О, это можно прочитать: Кеке. Должно быть, имя его матери?

— Я думаю, Библия была запрещена.

— Так и было. Но он делал все так, как хотел.

Он опять завернул книгу в клеенку и положил на место, открыл еще один ящик. В нем все было так же, как и в предыдущем: впереди бумаги, сзади сверток.

— Опять книга, а? — проворчал Сергей, вынимая довольно тяжелый сверток. Он положил его на верх шкафа и развернул. То, что было там, засверкало и засияло: это была корона из золота, бриллиантов и бархата.

— Чья это, царская? — спросил я.

Сергей этого не знал, а обращаться к справочникам было не время, да и не оказалось их в шкафах. Все ящики он просмотрел в большой спешке, и они не выдали ничего существенного.

Через несколько минут Сергей с яростью выругался.

— Корона тебя утешит? — спросил я.

— Мне не нужны утешения, — грубо огрызнулся Сергей. — Мне нужны настоящие сокровища. И много!

— Есть еще помещение наверху.

Мы поднялись наверх. Спальня была почти точным повторением нижней комнаты: конверты с зарплатой, бутылочка с йодом на письменном столе, промокательная бумага, на которой Сталин чертил изображения волков.

Сергей обыскал все, включая ящики письменного стола и бокового столика. Исследовал даже две картины на стене. И ничего особенно ценного не нашел.

Сергей опять выругался, а я сказал:

— Корона — это тоже кое-что.

Он разозлился.

— Здесь было золото. Кинский нашел часть. Но где?

Я покачал головой.

— Должно быть, где-то здесь.

Он моргал глазами, о чем-то раздумывая.

— Или здесь есть сейф, который мы еще не нашли, или что-то находится в той камере, где лежит тело.

— Камера пуста. Там лишь кирпичи, бетон, прутья.

— Нет, — возразил Сергей. — Бетонная плита лежит на подставках из кирпичей. Они как бы образуют коробку. Пойдем посмотрим.

И вдруг он застыл.

— Это твоя девушка?

Я услышал быстрые шаги по ступенькам.

— Надеюсь.

Но это была не Джейн! В дверь вошел человек с тонким жестким лицом, решительными глазами и пистолетом в руках. Он грубо заговорил по-русски. Сергей поднял руки, через мгновение я сделал то же самое. И тут в комнату вошла Элин Гундерссон. Она тоже была хорошо вооружена, и выражение ее лица не обещало нам ничего хорошего. Она велела Сергею и мне отойти в угол. Мужчина тем временем внимательно осмотрел комнату. В следующую минуту он вернулся к двери, через которую вошли и они и мы — она все еще была открыта, — и закрыл ее. Дверь просто исчезла, стала частью стены. На ней была навешаны книжные полки, похожие на те, что висели на противоположной стене. Мужчина подошел и постучал в дверь кулаком, потом пистолетом, прислушался. Не было слышно ни единого звука. Он что-то сказал девушке.

Сергей пояснил мне по-английски:

— Да, именно так они и выходили.

— Они? — переспросила Элин.

— Кинский, когда спасался. Иосиф Виссарионович на свои вечерние прогулки.

Сергей повернулся ко мне:

— Женщину ты знаешь. Мужчина — Юрий Анастасович Гусенко, заместитель председателя комитета.

— Спокойно. — Гусенко продолжал осматривать все вокруг.

Ему было за шестьдесят, а может быть, около семидесяти, но выглядел он молодо. На жестком лице застыло странное выражение злости и растерянности одновременно, и для меня не составляло труда прочитать его мысли. Все прошедшие пятьдесят лет он пытался разрешить загадку исчезновения отсюда своего приятеля Петра Кинского. И так и не разгадал. В его представлении это было нечто мистическое. Теперь наконец он узнал ответ, весьма далекий от мистики: просто потайной ход в старинной стене.

— А вы не искали этот ход? — спросил у Гусенко Сергей.

— Искали. — Гусенко продолжал разговаривать по-русски.

— Говорит, потайной ход был слишком хорошо спрятан, — переводил мне Сергей. — Это была тайна, за нее могли поплатиться головой. Никто и не пытался ее открыть.

Сергей оставался, как обычно, собранным и спокойным, хотя так же, как и я, должен был отлично сознавать, что мы можем умереть здесь, как тот, чье тело лежит в нижнем кабинете.

Словно угадав мои мысли, Гусенко спросил с акцентом по-английски:

— Как он убежал из Советского Союза?

— Кто? Кинский?

Гусенко кивнул.

— Из города на лыжах, затем поездом. Потом все время шел не останавливаясь. И наконец перешел через горы в Индию.

— Невероятно!

Я сказал:

— По дороге ему пришлось однажды сражаться с медведем. И он победил. Он съел его!

Сергей заметил:

— Вас это всегда интересовало, правда, Юрий Анастасович? Теперь вам все известно. Теперь мы все всё знаем. И что же дальше?

— Вы искали здесь что-то? — спросил Гусенко с презрением.

— Да, но нашли не много, — с иронией ответил Сергей. — Вы проведете чудесный месяц или два за чтением, если, конечно, читаете по-грузински.

— Где? — резко спросил Гусенко.

— Внизу. Вы там еще не были? Все так же, как и здесь. Точная копия...

Элин Гундерссон вопросительно взглянула на Гусенко и, когда он кивнул, направилась к двери. Но не смогла открыть ее. Гусенко это тоже не удалось. Невозможно было даже разглядеть очертания двери, так идеально она подходила к окружающим полкам. Мы с Сергеем все еще стояли с поднятыми руками. Гусенко повернулся и спросил:

— Как ее открыть?

Я не имел об этом ни малейшего представления. Мы открыли дверь снаружи, со стороны лестницы, когда вошли сюда.

— Как Кинский открыл ее? Он должен был сказать вам об этом.

— Нет, он ничего не говорил, — ответил я. — Даже Сталин, когда выходил отсюда, оставлял дверь открытой. Но я подозреваю, что вы можете войти другим путем.

Гусенко согласился:

— Да, я могу. И майор Гундерссон. А вас мы уничтожим...

— Только в случае, если не будет другого выхода, — предположил Сергей.

Гусенко улыбнулся не особенно приятной улыбкой и пожал плечами.

Я решил предложить свои услуги.

— Можно посмотреть? — И поскольку они не возражали, пересек комнату и начал рассматривать книги.

Я почти сразу заметил черную книгу с вдавленным на корешке золотым листом. Без сомнения, это был ключ к двери, но нельзя упоминать об этом, иначе нас обманут, оставят здесь.

— Хорошо замаскировано, — сказал я, — сделано немецкими инженерами, об этом упоминал Питеркин. — Я повернулся к Гусенко: — Что будет потом?

— Вы отправитесь в тюрьму, — сказал он. — В лагерь.

Я удивился:

— Я думал, все лагеря закрыты.

Он снова улыбнулся и покачал головой:

— Некоторые закрыты. А некоторые остались. Для вас есть один на Камчатке.

Я почувствовал, как по телу пробежала дрожь. До этого момента все было как будто бы в спектакле — нереальным, придуманным, сказочным. Казалось невозможным, что Джонни Клоуз из Перта взаправду находился в Кремле и близок к тому, чтобы попасть в Гулаг! Человек, который стоял передо мной, действительно был одним из палачей красного террора. Тут было от чего задрожать!

И Джейн. Где Джейн? О Боже, неужели с ней что-нибудь случилось?

Я зло спросил:

— Куда вы дели Джейн Страт?

Они переглянулись, и по выражению их лиц стало совершенно ясно, что в ходе событий они о ней совершенно забыли.

— Где она? — спросил Гусенко.

— По другую сторону двери, — сказал я. — Там, где вы ее не можете достать.

Элин с жалостью посмотрела на меня.

— Нет такого места, которого Юрий Анастасович не мог бы найти. Даже нынешняя Россия нуждается в КГБ.

Гусенко, пока она говорила, опять повернулся к книжным полкам и по очереди двигал каждую книгу, приподнимая и поворачивая ее.

— Всесильная личность! — с сарказмом сказал я. — Не может открыть даже эту проклятую дверь.

Он в ярости обернулся.

— Я посажу вас за дверь, которая никогда на откроется, — с расстановкой проговорил он.

Я подумал о Джейн, ожидавшей нас внизу. Интересно, что она делает? Но представить это было трудно. Прежняя Джейн уже просто стояла бы за дверью, вооруженная и готовая действовать. Но прежней Джейн не было, теперь она совсем другая — апатичная и унылая. Возможно, все еще стоит, прислонившись к стене в кабинете двумя этажами ниже, уставившись в никуда?

Гусенко все еще передвигал книги, тщательно осматривая каждую полку. Внезапно раздался щелчок, и дверь открылась. Он указал рукой на лестницу и сказал:

— Вниз.

Сергей пошел первым, за ним Элин с оружием наготове, следом я, а за мной Гусенко. Между верхней и нижней комнатами Сталина около пятидесяти ступенек, и на полпути есть небольшая площадка, с нее дверь ведет к Троицкой башне.

Джейн нигде не было. Ее не было ни на ступеньках, ни на площадке, ни в комнате Сталина.

Гусенко, который теперь говорил по-английски специально для нас, приказал Элин:

— Держи их здесь. Если что — стреляй!

Она кивнула, и Гусенко один вошел в комнату, где находились документы.

Он оставил дверь открытой, и мы слышали, как он там ходил, осматривая комнату, поворачивал ключи, выдвигал ящики шкафов, шарил на столе.

Наконец его голова показалась в проеме двери, на этот раз он обратился к Элин по-русски. Сергей перевел мне:

— Он узнал тело. Это Власик.

— Кто он? — спросил я.

— Заткнись! — Это уже приказ Элин.

— Сталинский холуй, — продолжал Сергей, будто ничего не слышал. — Злое животное. Должно быть, не угодил хозяину.

— Еще слово — и я буду стрелять, — пригрозила Элин Гундерссон, готовая в любую минуту выполнить свое обещание. Она действительно была потрясающе красива и в то же время потрясающе холодна. Так мы стояли втроем, прислушиваясь к звукам, которые издавал Гусенко за дверью. А я беспокоился о Джейн. У меня было только два предположения: она либо в ванной комнате Сталина, либо ушла, проскользнув через Кремлевскую стену обратно в Александровский сад.

* * *

Мы, должно быть, стояли так минут десять или даже больше, когда вдруг раздался какой-то странный звук, а за ним последовал металлический стук. Гусенко что-то крикнул Элин, и она нахмурилась.

— Он поднял засовы камеры, — пробормотал Сергей с недоумением, как только Элин отвернулась. — Какие еще засовы?

— Проходите, — приказала она.

Мы отодвинулись, давая ей возможность пройти в комнату. Она подошла к двери, наблюдая за тем, что Гусенко делает, потом что-то крикнула ему.

— Она сказала: «Осторожно, папа!» — тихо перевел Сергей.

Я переспросил:

— Так он возится с решеткой?

— Похоже, что да.

Элин бросала на нас короткие предостерегающие взгляды, но было достаточно ясно, что все ее внимание сосредоточено на Гусенко, а не на нас. Я прикидывал, увенчается ли короткий бросок успехом, сумею ли разоружить ее. Но Сергей словно угадал мои мысли.

— Не будь дураком, — предупредил он.

А затем раздался металлический лязг, громкий удар, похожий на тот, который мы слышали раньше, пронзительный вопль.

— Нет! Нет! — закричала Элин и, не обращая внимания на нас, ринулась в длинную узкую комнату, где находился ее отец.

— Держу пари, старый ублюдок что-то после себя оставил, — сказал Сергей. — Это был скверный шум.

— Пойдем, посмотрим, — предложил я.

— Что, без оружия?

— Но вы не безоружны, — раздался за нашими спинами женский голос. Голос Джейн!

— Вот. — Она протянула Сергею пистолет.

Я спросил:

— Где ты была все время?

Джейн ответила:

— Пока вы были наверху, я здесь все вокруг осмотрела.

— С тобой все в порядке?

Она улыбнулась:

— Абсолютно, спасибо.

Гусенко все еще вопил, его крики становились громче, и в них слышался ужас.

Сергей первым достиг двери и вошел в комнату. Я последовал за ним. Вопли сменились душераздирающим, отчаянным стоном.

Глава 24

Я преодолел оставшиеся ступени и заглянул в комнату.

За прутьями камеры находились уже двое: к давно умершему Власику присоединился Юрий Анастасович Гусенко, и это он издавал страшные стоны.

Схватившись за прутья, он пытался приподнять стальную решетку. Элин Гундерссон помогала ему снаружи. Оба напрягали все силы, но и совместными действиями не могли сдвинуть ее ни на миллиметр.

Элин повернула голову.

— Эй, вы! Попытайтесь приподнять решетку! — приказала она. — Мы должны освободить его.

— Как это случилось? — спросил я.

— Решетка ушла вверх, в потолок, — простонал Гусенко. — Я отодвинул икону в сторону. Решетка поднялась, я вошел сюда и приподнял одну из плит, ту, что в основании. — Гусенко замотал головой из стороны в сторону. — Там — золото, много золота. Когда я хотел взять его, решетка обрушилась вниз.

— Там, видимо, какой-то механизм, — сказал Сергей. Он повернулся ко мне: — Иди передвинь икону.

— Ну, нет, — возразил я. — Там еще одна решетка. Сделай это сам.

— И не я, — покачал головой Сергей.

— Вы — трусы! — с возмущением завопила Элин. — Он может умереть!

Она бросилась в соседнюю комнату. Чуть поколебавшись, протянула руку к золоченой раме иконы. Ничего не произошло.

Гусенко крикнул:

— Толкни вправо!

Элин толкнула икону вправо и тут же ринулась вон из комнаты, потому что послышался все тот же знакомый звук. Не веря своим глазам, мы наблюдали, как две плиты пола раздвинулись в стороны, почти там, где я стоял, я чуть было не свалился в эту яму. Хотя падать было некуда — все пространство под каменным настилом было заполнено. У меня отвалилась челюсть. Вся яма была забита сокровищами, предметами величайшей ценности, насколько я сразу мог определить. Я лихорадочно пытался осмыслить, что же происходит, но мой мозг отказывался воспринимать и осознавать эту находку. Тем не менее две вещи я узнал: царскую корону и еще одну, о которой прочел совсем недавно. Это был золотой головной убор из сокровищ Трои, тот самый, который Генрих Шлиман надел на голову своей жены и сфотографировал ее в нем.

А за нашими спинами раздавались крики:

— Оставьте все это, бросьте! Поднимите решетку!

— Я посмотрел на Сергея, тот на меня и сказал:

— Как и все они, он готов издеваться над кем угодно, а сам не хочет испытывать это на себе.

Элин приставила пистолет к голове Сергея и заорала, сперва на него, потом на меня. Затем, положив пистолет на пол, сама схватилась за решетку. Решетка оставалась неподвижной.

Гусенко командовал:

— Раз, два, три — поднимай!

Никакого результата.

Потеряв надежду открыть решетку, Элин направилась к двери, и снова раздался вопль ее отца. Наши глаза до этого были прикованы к Элин, теперь мы все повернулись к Гусенко. Он, вытянув руку, пристально разглядывал что-то на ладони. На ней лежало несколько золотистых крупинок. Потом, подняв голову, посмотрел на потолок и что-то испуганно крикнул.

— Песок? — удивился Сергей. — Откуда песок?

Песок тек с потолка маленькой струйкой, такой же, как в песочных часах. И она постепенно утолщалась: была сначала не толще нитки, потом заструился золотой дождь из песка, начавший покрывать пол. Внезапно Гусенко отскочил назад и посмотрел на свои следы. Они заполнялись песком прямо на глазах.

Элин опять бросилась к двери. Вдруг в другом месте камеры появился еще один поток из песка. Мягкий, шепчущий звук падающих песчинок казался очень громким, потому что все застыли в молчании. Поняли, что происходит. Для Гусенко это была смерть, и жестокая: в железной клетке он будет похоронен заживо. Такова месть Сталина из могилы, наказание за посягательство на его собственность даже через сорок лет после смерти.

Мы стояли неподвижно, не могли двинуться с места и смотрели на отверстие в потолке, откуда сыпался песок. Скоро он заструился уже из дюжины щелей. Я взглянул на Юрия Анастасовича и увидел, что песок лег на пол толстым слоем и уже достиг верха мягких кожаных ботинок заместителя председателя КГБ. Несомненно, песок скоро заполонит всю камеру.

Рядом со мной Сергей пробормотал что-то.

— Что ты сказал? — спросил я.

Он не ответил, усмехнулся и кивнул в сторону обреченного Гусенко.

— Вот не думал, что Сталин верил в справедливость. Послушай, нам пора выбираться отсюда.

Он повернулся к яме в полу. Затем начал оглядываться вокруг.

— Сумку, быстро, — сказал он. — Мне нужна сумка!

Но сумки нигде не было. Струйки песка становились все мощнее, песок начал засыпать сокровища в яме. Сергей встал на колени и пытался достать золотые вещи. Выкапывал их, передавал мне, затем рыл снова, пытаясь извлечь еще хоть что-нибудь, прежде чем все это будет похоронено.

Элин не двигалась. Ей, так же как и нам, было совершенно ясно: ее отца ничто не может спасти. Гусенко будет похоронен под песком через несколько минут, и нет никакой надежды на то, что прибудет помощь извне. Сталин избрал старинный, верный способ защиты своих секретов. Так оберегали свои захоронения фараоны: если грабители дотрагивались до тайного рычага, начинал струиться песок, сдвигались, лишенные опоры, каменные глыбы пирамид.

О Господи! Я подумал об этом и тут же посмотрел вверх. Перед моим изумленным взором часть стены медленно, очень медленно сползала внутрь.

— Вон отсюда! — закричал я. — Скорее! Мы будем здесь похоронены! — Я указал на сдвигающийся бетонный блок, такой же смертоносный, как те, которым доверяли фараоны.

— Сюда, возьми вот это! — Сергей протягивал мне что-то. Троянский головной убор! Я засунул его под рубашку и двинулся к двери, нагруженный еще шестью предметами, выкопанными Сергеем из ямы. Он шел следом за мной.

Я обернулся в последний раз. Падающий с потолка песок достиг талии Гусенко. А перед ним стояла Элин. Песок сыпался через решетку и доходил ей уже до колен. Как же можем оставить ее?

Сергей, который, казалось, всегда читал мои мысли, сразу все понял.

— Она не пойдет, — сказал он. — Она заявила, что не оставит отца.

Элин держала Гусенко за руки и повторяла по-русски одну и ту же фразу.

— "Навсегда вместе", вот что она говорит, — перевел мне Сергей.

Пока я наблюдал за Элин, кто-то, грубо отпихнув меня в сторону, прошел мимо. Джейн, увязая почти по колено в песке, подошла сзади к Элин Гундерссон, сильно нажала большими пальцами какие-то точки на ее шее и, когда та потеряла сознание, потянула ее к двери.

— Вы собирались оставить ее, да? — обратилась она ко мне, презрительно глядя на сокровища в моих руках. — Предпочли вот это, да? Ну, теперь помогите мне.

Я не знаю, откуда у женщин возникает непререкаемый авторитет в трудные минуты, но он, без сомнения, у них есть и действует безотказно. Мы с Сергеем взяли Элин за руки и попробовали вытащить из песка. Джейн, стоя на коленях, откопала ее ноги, и мы понесли Элин к выходу. Я бросил еще один взгляд назад. Песок сыпался с потолка из множества отверстий, он доходил Гусенко уже до груди. Он молчал, стоял прямо и спокойно и сейчас, перекрывая шелест падающего песка, крикнул:

— Английская женщина!

Джейн обернулась.

— Спасибо за мою дочь! — сказал Юрий Анастасович Гусенко и отдал ей честь.

Рядом со мной Сергей опять пытался вытащить из песка сокровища, которые Джейн заставила его бросить. Но было поздно. Дверь стало невозможно закрыть, потому что песок просочился в кабинет Сталина. Джейн с Элин на плече боролась со все прибывающим песком. Она протянула мне руку, я схватил ее и крикнул:

— Сергей!

Он тоже схватил ее за руку, и мы медленно протащили их через дверь.

И в этой комнате было много песка, а его струи все увеличивались. Я хотел взять Элин, но Джейн не дала. Мы поспешили к двери — слава Богу, она все еще открыта! Я боялся, что какие-нибудь хитрые механизмы могли замуровать нас. Мы поднялись по лестнице, ведущей вверх. Здесь не было песка! Но он был в нашей обуви и на нашей одежде. На каждой ступеньке после нас оставался песок.

Пока мы поднимались по ступеням, я опять попытался отобрать у Джейн бесчувственную Элин, но она не позволила. Окинув меня презрительным взглядом, Джейн дала мне понять: поскольку я мужчина, мне доверять нельзя. Она не разговаривала, берегла дыхание; нести на плечах человека вверх — работенка тяжеленькая, даже если это очаровательная девушка.

Я не отступал, желая ей помочь. Сергей энергично бежал впереди, перепрыгивая через две ступеньки. Он достиг площадки, когда мы одолели лишь половину пути, и оглянулся. Я увидел в его руках корону и ожерелье из бриллиантов и рубинов, которые сверкали в свете лампочек на площадке. И до самой смерти я буду помнить выражение ужаса на его лице и его крик. Это заставило меня повернуть голову, и тут я увидел, что огромная бетонная плита сдвинулась с места и вот-вот опустится на пролет лестницы. У нас были лишь секунды!

— Быстро! — закричал я.

Я оттолкнул Джейн, схватил Элин и побежал вверх по лестнице. Джейн быстро поднялась на ноги и помчалась следом за мной. Мы почти чувствовали давление плиты, которая медленно опускалась сверху. Через несколько секунд она раздавит нас, если не успеем добраться до площадки!

Оставалось десять ступенек, восемь, шесть, четыре, и тут плита коснулась моей головы! Я бросил Элин на площадку, где ее подхватил Сергей, а сам поднырнул под плиту и тоже оказался на площадке. За мной выскочила Джейн, и тут же за нами с глухим стуком тонны бетона плотно легли на ступени лестницы.

Я поднялся и огляделся. У моих ног на полу была видна линия, где встретились края бетонной плиты и площадки лестницы. Вот и все. Не осталось ничего, что указывало на существование потайных апартаментов внизу. Их никогда никто не обнаружит. И Юрий Анастасович Гусенко, убитый мертвым Сталиным, при жизни уничтожившим великое множество людей и своих друзей, был погребен подобно древнему грабителю могил фараонов, пытавшемуся проникнуть в секретные камеры пирамид.

Мы стояли, тяжело дыша, все еще не веря в то, что случилось. Стояли уже не на площадке, а в коридоре. Ступенек вниз больше не было, просто пустое место между высокими стенами.

Мы осторожно открыли дверь и вышли на свежий воздух. Огни на Кремлевской стене были погашены. Когда дверь за нами захлопнулась, они опять зажглись, но мы все еще стояли в тени.

Элин, которую вынес Сергей, тихо стонала, приходя в сознание. Он поставил девушку на ноги, она покрутила головой и что-то сказала по-русски. А через несколько мгновений другой, более громкий голос грубо окликнул нас тоже по-русски, бросив нам что-то вроде: «Кто идет?» Элин тотчас пришла в себя, пристально посмотрела на офицера и четверых солдат из кремлевской охраны, назвала свое имя. Они проверили ее документы, отдали нам честь и удалились.

* * *

Вот и вся история. Майор Элин Гундерссон из ГРУ, сирота и красавица, зная, что мы спасли ей жизнь дважды, облегчила наш — мой и Джейн — отъезд из России. Как выпутался Сергей, не представляю, но спустя несколько месяцев я получил в Перте от него открытку. На ней изображен Королевский колледж в Оксфорде, а на обратной стороне начертаны мой адрес и слова «Умеренная роскошь».

Мы с Джейн улетели в Болгарию, все еще выдавая себя за ирландских туристов, и провели отпуск на побережье Черного моря. Улетая из Москвы, благодаря Элин, не проходили, как все прочие, таможенного досмотра, а у меня под пальто все еще находится троянский головной убор Шлимана.

В самолете Джейн спросила:

— Что ты собираешься с ним делать?

— Ну, — ответил я, — есть «Кристи» и «Сотби». Да и вообще коллекционеры по всей пла...

Она перебила:

— Это принадлежит музею в Германии, Джон!

Я подчинился неизбежному. Кроме того, чиновники решили, что будет лучше, если убор вернут они, а не я. Более того, отдадут официальным лицам по ту сторону Северного моря, разумеется, в обмен на какую-нибудь любезность. Со мной, естественно, этот вопрос еще обсуждается.

Но когда-нибудь вы все же прочитаете в газете сообщение о том, что троянский головной убор вернулся в Музей истории. Но, конечно же, все интересные подробности будут опущены.

Примечания

1

СН — церковь: AD — Anno Domini — до нашей эры (лат.).

(обратно)

2

Херц — компания по прокату автомобилей.

(обратно)

3

CHAD — по-русски читается ЧАД.

(обратно)

4

На самом деле — «стейк энд эгз» — бифштекс с яйцом.

(обратно)

5

Репелленты (лат.) — химические препараты, применяемые для отпугивания вредных насекомых от растений, которыми они питаются, животных и человека.

(обратно)

6

«Маленькие женщины» — популярный роман писательницы Луизы Мей Олкотт (1832 — 1888).

(обратно)

7

Нэнси Дру — героини детского детективного сериала.

(обратно)

8

Искажено. «Колодец, ведущий в нос»

(обратно)

9

Игра слов: «клоуз» — скрытный.

(обратно)

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24 . . . . . . . . . .