««Если», 2004 № 08 (138)»

Журнал «Если», 2004 № 08

ПРОЗА

Борис Руденко Шаги идущих

Латунная табличка на двери была совсем маленькой, и разобрать выгравированный на ней текст можно было, лишь приблизившись почти вплотную: «Розыск пропавшего. A.B. Север». Посетитель некоторое время изучал надпись, затем толкнул дверь, открывшуюся с легким скрипом. Сидевший за столом человек выжидающе посмотрел на гостя.

— Вы господин Север? — спросил гость. — Я Лазарев. Час назад я вам звонил.

— Прошу вас, — хозяин кабинета указал на единственный свободный стул. — Слушаю.

Север был сухощав и чрезвычайно пропорционально сложен. На первый взгляд, ему можно было дать не более тридцати, однако окруженные мелкой сеточкой морщин светлые глаза говорили о том, что возраст его, скорее всего, значительнее.

Внешность посетителя представляла почти полную противоположность. Обрюзгшее лицо, животик, которого не мог скрыть даже отличный покрой костюма. Выглядел Лазарев очень богатым и очень усталым человеком намного старше своих сорока.

— У вас хорошие рекомендации, — вяло сказал он, окинув взглядом скромный кабинет. — Хотя мне казалось, вы работаете с большим размахом.

— Я работаю один, — ответил Север. — Что вас ко мне привело?

— Потеря, — лицо гостя внезапно исказила короткая судорога. — И я очень рассчитываю на вашу помощь.

— И что же вы потеряли?

— Жену. Мою Лизу. Мы поженились всего два года назад. Она… она пропала, — лицо Лазарева снова дернулось, но усилием воли он взял себя в руки.

— Когда это произошло? Вы уже заявили в милицию?

— В милицию я не заявлял.

— Почему? — удивился Север. — Это первое, что вы должны были сделать. Надеюсь, вас предупредили, что я не занимаюсь делами, имеющими сомнительный привкус, с точки зрения закона?

— Сомнений у вас быть не должно, — устало покачал головой Лазарев. — Я не заявлял потому, что милиция в моем деле помочь не сможет. Ничем. Совершенно ничем.

— Объясните, — потребовал Север.

Вместо ответа Лазарев достал из кармана газетную вырезку и положил на стол перед хозяином кабинета. «Авиакатастрофа над Черным морем» прочитал тот набранный огромными буквами заголовок, а под ним строчки: «…рухнул в море при заходе на посадочную полосу аэропорта «Адлер». Причины катастрофы пока неизвестны. На место падения были немедленно направлены спасательные суда и вертолеты. К сожалению, оставшихся в живых не обнаружено. Предполагается, что жертвами этой катастрофы стали сто пятьдесят два человека. На место трагедии вылетела специальная группа Министерства чрезвычайных ситуаций…»

— Жена летела в этом самолете, — сказал Лазарев. — Это произошло неделю назад. Двадцатого июня мой шофер отвез ее в аэропорт…

Брови Севера поползли вверх. Он откинулся на спинку стула и скрестил на груди руки.

— Не понимаю, — мягко произнес он. — Я очень вам сочувствую, но в данном случае, к сожалению, помочь не могу…

Реакция посетителя оказалась неожиданной.

— Можете! — выкрикнул Лазарев, мгновенно впадая в ярость. — Вы — можете! И вы это сделаете! Я готов на все, чтобы ее вернуть!

— Успокойтесь, — холодно сказал Север. — Мне кажется, вам лучше отказаться от этой мысли. Повторяю, я весьма вам сочувствую…

— Перед тем как придти сюда, я собрал о вас сведения, — Лазарев вновь вытащил из кармана пачку бумажек и бросил на стол. — Я могу себе позволить любые траты. И знаю о вас все! Вы редко беретесь за работу, но неудача не постигла вас ни разу. Шестнадцать случаев — и все они вот здесь! — он постучал пальцем по бумажкам. — Сбежавшие жены, похищенные дети… Вы начинаете работать, когда у милиции опускаются руки, и всегда добиваетесь успеха. При этом вы не туманите клиентам мозги всякой чепухой вроде гадания по картам и ясновидения. Вы просто идете по следу, и одному Богу известно, как вам удается отыскать исчезнувших. Вы словно заглядываете во времени назад, в тот момент, когда беда только что случилась…

— Я иду по следу живых людей, — сумел вставить Север. — Но в вашем случае, увы, этот след окончательно остыл.

— Неправда, — Лазарев внезапно успокоился. — Есть и семнадцатый случай, и я о нем тоже знаю. Уверен, кстати, что найдутся еще, просто у меня не было времени искать. Вы вернули дочь Дудлера с того света.

— Это просто чушь, — начал было Север, но Лазарев его тут же перебил.

— Дудлер сам рассказал мне! — снова вскричал он. — Она разбилась на своей машине, разбилась вдребезги вместе со своим дружком, когда они, вдрызг пьяные, гнали по трассе. Дружка собирали по кускам, но ее вы вернули! Она оказалась цела и невредима. Ни единой царапинки! Она вообще исчезла с места катастрофы. Потом — якобы целый месяц — лежала в больнице, но это было сделано лишь для того, чтобы не возбуждать любопытство газетчиков, которое неизбежно привело бы к вам! Вы отчего-то очень боитесь известности. Ну так учтите: если вы еще раз произнесете слово «нет», ваше досье будет передано в десяток изданий. Я сделаю вас знаменитым, и слава вас убьет. Либо я сам… Повторяю, денег у меня достаточно, и я их не пожалею. Кстати, вообще, вы кто такой? Откуда вы взялись? Что, такие вопросы вам тоже не нравятся? Так не вынуждайте меня искать на них ответ!

Север с немалым интересом разглядывал гостя. Таких клиентов у него пока не бывало.

— Если я вам не помогу, вы готовы меня убить? — спросил Север.

— Да! — ответил Лазарев без малейшего колебания.

«А ведь не врет и не блефует», — подумал Север. Это позабавило его.

— Как вам удалось разговорить Дудлера? — поинтересовался Север.

— Он сам ко мне пришел, — сказал Лазарев. — Дудлер должен мне очень крупную сумму. Был должен, — поправился он. — Сведения о вас он продал. Так вы мне скажете, как вам удалось вытащить его дочь?

— Возможно, — ответил Север.

Он колебался, решая, как поступить. Угрозы Лазарева его не пугали. Конечно, скандалист может создать некоторые проблемы, но серьезный вред причинить не в состоянии. «Собственно, почему бы и нет? — подумал Север. — Этот тип и так уже знает достаточно много. По крайней мере, если у меня получится, он не будет болтать лишнего. И если не получится — тоже…»

— Даже если я возьмусь за ваше дело, никаких гарантий дать не могу, — сказал он. — Вы готовы с этим согласиться?

Лазарев гулко сглотнул слюну и утвердительно кивнул.

— Учтите: ваш случай чрезвычайно сложен. Прошла целая неделя.

— Повторяю, я не пожалею никаких средств!

— В данном случае не в деньгах дело, — отмахнулся Север. — Впрочем, моя услуга обойдется вам недешево.

Лазарев расслабился и мрачновато-удовлетворенно усмехнулся.

— Наконец-то вы заговорили как деловой человек!

— Да поймите вы, — разозлился Север, — я не могу перепрыгнуть через собственную голову. Есть нечто более существенное, чем мое желание и ваши глупые угрозы. Дудлеру тогда просто повезло. Это было редчайшее стечение обстоятельств. И сейчас я вам готов обещать лишь одно: я попытаюсь рассчитать вероятность успеха. Не более. И если она равна нулю, я не смогу ничего изменить.

— Сколько потребуется времени для ваших расчетов? — спросил Лазарев.

— Около часа. Но результат будет окончательным, и на обжалование не рассчитывайте. Вы можете убить меня сразу — это ничего не изменит.

— Я приду ровно через час, — сказал Лазарев.

* * *

— Вы правы, в своей работе я использую фактор времени, — говорил Север. — Хотя и совсем не так, как вы думаете. Все намного сложнее. Я не могу попасть в любую точку, которую пожелаю. Вот вы, например, вошли через эту дверь, предварительно поднявшись по лестнице. Путь через стену или через окно вам заказан. Я в таком же положении. Самое главное, что шанс у нас действительно есть. Маленький, почти призрачный, но я могу попытаться его использовать. Впрочем, посвящать вас в детали нет смысла, это утомительно и отнимает время, которого у нас и так остается немного. Но кое-что я вам обязательно должен объяснить.

Произнося эти слова, Север одновременно переодевался в довольно странный наряд, представлявший собой нечто среднее между костюмом ковбоя и мушкетера: высокие сапоги, черные плащ и шляпа с небольшими загнутыми полями.

— Пока я буду отсутствовать, вам придется посидеть в соседнем помещении, — показал на дверь Север. — Там не слишком удобно, но это необходимо. Слышали когда-нибудь об эффекте близнецов? Нет? Впрочем, это неважно. Важно то, что стены помещения покрыты изолирующим изомером, который защитит вас от неизбежного искажения реальности. Видите ли, если все кончится успешно, я не хочу, чтобы вы забыли о необходимости выплатить мне гонорар.

— Я всегда держу слово, — произнес Лазарев. — И мне не нравится ваш намек.

— Дело вовсе не в вас, — отмахнулся Север. — Просто в какой-то момент — очень короткий — будут существовать сразу два господина Лазарева: счастливый муж и безутешный вдовец. Так вот, в наших общих интересах, чтобы в конце концов остался именно тот, кто переступил порог моего офиса. Вы со мной согласны?

— Я понял, — кивнул Лазарев. — И как вы намереваетесь… решить эту проблему?

— Близнецов? Никак. Она решится сама. Когда кончается ветер, вода вновь становится неподвижной. Волны исчезают. В нашем случае произойдет то же самое. И если вы не покинете пределы комнаты, то вообще ничего не заметите.

— А если покину?

— Тоже не заметите. Только тогда, вполне возможно, это будете уже не вы. То есть не вы — сегодняшний… Кстати, что вы делали в тот самый день?

— Я тоже летел, — уныло ответил Лазарев. — В своем самолете в Тюмень. Это была командировка. Через неделю я должен был вернуться. О катастрофе я узнал в самолете и приказал лететь обратно.

— Так это же прекрасно! — воскликнул Север. — Мне не потребуется делать ничего лишнего. Правда, ей придется немного поволноваться. На неделю вы для всех просто исчезнете. Но ничего, полагаю, со многими мужьями такое изредка случается, и она вас простит.

— Она меня простит! — с жаром подтвердил Лазарев. — Она необыкновенная женщина!

— В таком случае, прошу вас занять купе, — Север подобрал полу плаща и с полупоклоном отворил перед Лазаревым дверь, куда тот вошел с неприятным ощущением дешевой театральности происходящего.

— Я буду отсутствовать час двадцать три минуты, — продолжал наставления Север. — По истечении этого срока я и появлюсь.

— А если не появитесь?

— Значит, нам обоим не повезло. Причем, мне в гораздо большей степени. Тогда можете выходить и отправляться, куда вам заблагорассудится.

Помещение и в самом деле было крохотным: просто чулан с окошком вентиляции. Здесь были кушетка, книжная полка с детективами и маленький переносной телевизор.

— Я вижу, вы используете это свое купе довольно часто, — усмехнулся Лазарев, разглядывая изрядно потрепанные корешки книг.

— Теперь нет, — серьезно ответил Север. — У меня нет такой возможности. Я подвергаю себя большой опасности, и если бы не ваш шантаж…

— Не будем о грустном, — прервал его Лазарев. — Когда вы намерены начать?

— Сейчас, — сказал Север и с этими словами просто исчез.

* * *

Главное — точно рассчитать путь. Делать это нужно как можно тщательней, малейшая ошибка способна унести на века и сотни километров от искомой точки. Пространство и время непрерывны лишь в несовершенных ощущениях сиюминутного человеческого бытия. И стальной шарик, бегущий по кругу рулетки, мог бы возомнить себя вечным странником по Бесконечности, не заподозрив ограниченности ее пределов. Но чтобы найти иной путь, недостаточно догадываться о его существовании: нужно его осязать. Во множестве миров Вселенной на это способны только Идущие, к числу которых принадлежал Север.

Глаза его были зажмурены — так ему проще переждать легкий приступ тошноты, всякий раз сопровождающий Шаг, однако упавшую на него тень он ощутил сразу.

— Вот уж кого никак не ожидал увидеть, — услышал он насмешливый голос. — Разве ты не знаешь, что тебя до сих пор ищут? Только вчера здесь болтались ищейки Пурвица, ты разминулся с ними буквально на сутки.

— У меня не было времени задумываться о подобных мелочах, — проворчал Север, открывая глаза и поднимаясь. — Здравствуй, Хорто. Ты совсем не удивлен? Можно подумать, ты меня ждал.

Пыльный двор, обнесенный глинобитной стеной, раскалился в полуденных лучах солнца. Пыль неподвижно висела в знойном воздухе, она высветлила кожу щегольских сапог Хорто, ткань плаща и сабельные ножны. Север смотрел против солнца, и тень широкой шляпы почти полностью скрывала лицо хозяина дома, позволяя различить лишь белки глаз и зубы на смуглом лице да пепельную, словно тоже припорошенную пылью бородку.

— Во всяком случае, я был уверен, что ты скоро объявишься, — сказал Хорто и протянул руку, помогая Северу подняться с земли.

— Ты куда-то отлучался? — спросил Север.

— Не так далеко, как ты. Я отвез жену с детьми погостить к ее родителям и только что вернулся.

— Значит, мне повезло с самого начала. Я очень рад тебя видеть, Хорто.

— Я тоже, Север, — сказал хозяин дома. — Я всегда рад тебя видеть, хотя не думал, что наша встреча произойдет так скоро. Но ты поступаешь крайне легкомысленно. Что заставило тебя рисковать?

— Увы, мой путь проложен так, что первый Шаг заканчивается именно здесь, Хорто. Хотя я и не собираюсь задерживаться надолго. У меня просто нет для этого времени. Мне нужно всего лишь добраться до Семи Дубов.

— Крайне неудачное решение, — огорчился Хорто. — В Семи Дубах сейчас ярмарка, там наверняка полно стражников и солдат. К тому же на переправе наверняка дежурят соглядатаи Пурвица. Последнее время они шныряют здесь постоянно.

— Наплевать на Пурвица и его шпионов, — отмахнулся Север. — Я не собираюсь задерживаться здесь надолго. А как живется тебе?

Хорто высвободил из-под воротника рубахи серебряную цепочку с кристаллом индикатора и показал Северу.

— Я законопослушный гражданин, — с грустноватой усмешкой произнес он. — У меня семья, Север, мне некуда отсюда бежать. Я живу тихо, и шпионы мне почти не докучают. Однако это совсем неинтересно. Уместно ли будет осведомиться о цели твоего путешествия?

— Вполне, — сказал Север. — Там, где я провел последние годы, потребовалось совершить изменение. Я поставлен в безвыходное положение и не могу поступить иначе.

Некоторое время Хорто внимательно разглядывал гостя из-под шляпы, а когда заговорил, голос его был полон сожаления.

— Тебе нельзя этим заниматься. Изменение неизбежно засекут, и тогда на твой след выйдут люди Пурвица.

— Если я этого не сделаю, они выйдут на меня еще быстрее, — проворчал Север. — Клиент, в интересах которого должно произойти изменение, угрожает растрезвонить обо мне в газетах.

— Что это за изменение? Он хочет вернуть утерянные деньги?

— Нет, — мотнул головой Север. — Жизнь человека. Свою жену.

— Когда-то, очень давно, я пробовал сделать то же самое, и мне это не удалось. Ты сам знаешь, что это почти невозможно, Север.

— Почти, — кивнул Север. — Ты сказал совершенно правильно. Именно поэтому я это непременно сделаю. Ты мне поможешь?

— Я обязан тебе слишком многим, чтобы отказать. Пойдем в дом, там ты расскажешь, как собираешься поступить.

— У меня нет времени, друг, — возразил Север. — В моем распоряжении чуть более суток и потому на счету каждая минута.

— Ну, взять оружие тебе все равно придется, — заметил Хорто.

Плотно закрытые ставни до сих пор удерживали в доме ночную прохладу, и за те несколько минут, что они здесь пробыли, Север даже слегка продрог. От предложения перекусить он отказался, лишь выпил несколькими торопливыми глотками кружку густого темного пива.

— Мне кажется, я рассчитал все правильно, — объяснял свой план Север. — Из Семи Дубов я шагну в Эброкет — там мне не придется даже менять одежду. Потом спущусь по реке к устью и сделаю Шаг в Джелалабад — это уже совсем рядом, и мне останется пройти лишь пару километров. Последний Шаг вернет меня туда, откуда я пришел к тебе за шесть часов до критического срока. На все это у меня только сутки.

Хорто создал над столом цветную голограмму и вгляделся в переплетение линий.

— Ты задумал опасное путешествие, Север, — покачал он головой. — В Эброкете ты появишься через полчаса после того, как был выписан приказ о твоем аресте. Как ты намерен оттуда выбираться?

— У меня осталась одна лазейка. Я не воспользовался ею в прошлый раз и надеюсь найти ее в неприкосновенности. Ты будешь меня сопровождать, Хорто? Мне бы очень понадобилась твоя помощь. Я не знаю равных тебе среди Идущих в умении выбрать правильный путь.

Хозяин дома еще раз посмотрел на голограмму и стер ее плавным движением.

— Скажи, Север, твой сегодняшний дом находится в сходном времени?

— Нет, друг. Не в сходном и даже не в этом потоке. Это будущее совсем другой линии. Чтобы оторваться от погони, мне пришлось изрядно побегать по линиям.

— Тогда прости меня. Я слишком привык к дому и, боюсь, не гожусь для продолжительного путешествия. Я пойду с тобой в Эброкет и буду сопровождать до устья, но дальше тебе придется идти одному. Даже Эброкет мне изрядно надоел, хотя я не был там со дня твоего побега.

— Жаль, — нахмурился Север. — Признаться, я рассчитывал на тебя в Джелалабаде. А в моем мире необходимость в оружии возникает отнюдь не всякий раз.

— Джелалабад принадлежит твоему нынешнему миру?

Север немного подумал.

— Полагаю, что да. Хотя от моего дома его отделяют около ста двадцати лет и две тысячи километров. Потому я и задумал совершить еще один Шаг.

Хорто восстановил голограмму и заставил медленно вращаться вокруг вертикальной оси, отыскивая что-то взглядом в ее центральной области.

— Мне кажется, когда-то я был в Джелалабаде текущей минуты, — пробормотал он. — Это случилось много лет назад, но думаю, что кое-кого из надежных друзей я могу тебе там порекомендовать.

— Буду признателен, друг. А сейчас нужно отправляться. И если ты не слишком устал с дороги…

— Я не молод, но и не настолько стар, — проворчал Хорто, окончательно уничтожил голограмму и поднялся. — Ты еще получишь возможность надышаться пылью из-под копыт моего коня. И еще раз: тебе понадобится оружие. Очень надеюсь, что ты не разучился владеть клинком.

— За пять лет я ни разу не брал клинок в руки, — признался Север. — Боюсь, мне придется ограничиться пистолетами.

Тем не менее саблю из арсенала Хорто он взял. Легкая, прочная и прекрасно уравновешенная, со слегка изогнутым лезвием, что ничуть не мешало использовать при необходимости острие, она была выкована из отличной стали. И хотя в прежние времена Север предпочитал прямое обоюдоострое оружие, он не мог не отдать должное мастерству оружейника.

А еще через минуту они мчались по дороге к переправе, нещадно погоняя коней. Что касается пыли из-под копыт — тут Хорто ничуть не преувеличил. Давно не вкушавшая дождей земля будто ждала малейшего повода устремиться к небесам в поисках влаги, и едва Север отставал более, чем на корпус, он тут же оказывался в плотном сером облаке. Впрочем, его конь тоже не испытывал ни малейшего желания глотать пыль и прибавлял ход, стремясь поравняться с жеребцом Хорто. Дорога петляла меж голых холмов с округлыми вершинами, похожих друг на друга, как песочные куличи из одной и той же формочки, и если бы не служившее ориентиром солнце, Север заподозрил бы, что они просто бесцельно кружат на одном месте.

Примерно через полчаса пути Хорто поднял руку, призывая Севера остановиться, а сам крикнул на коня и взлетел на очередной холм. Постоял немного на вершине, вглядываясь вдаль, а потом съехал вниз, сдерживая разгоряченное животное.

— Солдат на переправе нет, — сообщил он. — Но шпион наверняка найдется. Поэтому готов спорить на что угодно: в Семи Дубах тебя уже будут ждать. А в Эброкет можно попасть только оттуда, и Пурвицу это известно ничуть не хуже, чем нам с тобой.

— Ты забыл, Хорто: Пурвиц не знает, что я намерен отправиться именно в Эброкет, — усмехнулся Север.

Хорто, смутившись, взглянул на него:

— Наверное, я действительно слишком долго не покидал своей усадьбы и совсем разучился соображать, — признался он. — Значит, на пароме мы должны сделать вид, что наш путь лежит совсем в другую сторону?

— Я вообще не намерен вступать на паром, — сказал Север. — Мы оставим на переправе коней и наймем лодку до Гантвиля. Конечно, Гантвиль нам совершенно ни к чему — мы сойдем на берег сразу за излучиной, и пусть на переправе хоть каждый второй служит шпионом, волкам Пурвица нас не опередить. К тому же мне кажется, что здесь меня так просто не признают — все-таки минуло пять лет.

— Зато в Эброкете ты отсутствовал всего лишь два часа, — заметил Хорто. И спустя мгновение добавил: — Этой пары часов у нас уже не будет. Вперед!

На пристани и возле нее собралось немало народа, поэтому Север надеялся, что их появление останется незамеченным для тех, кто мог его здесь стеречь.

Пока Хорто договаривался с владельцем конюшни, чтобы коней накормили и отправили обратно в усадьбу, а потом пошел нанимать лодочника, Север нетерпеливо переминался на причале, осматривая тех, кто ждал отправления парома. За прошедшие пять лет тут мало что изменилось. Смена сборщиков подземных грибов холило держалась вместе с семьями тесной молчаливой кучкой, и даже явно скучавшие без развлечений дети, несмотря на жару, старались не отходить далеко от родителей. Эта каста всегда сторонилась чужаков, подозревая в каждом незнакомце охотника за их профессиональными секретами. Остальную площадь причала занимали торговцы и будущие покупатели, съехавшиеся на ярмарку со всех окрестностей. Ожидающие начала посадки громко переговаривались и пили темное пиво, звонко стукаясь деревянными фляжками. Вперемешку с прочими по причалу бродили несколько персональных курьеров с бляхами на груди, крестьяне из ближних деревень и какие-то неприметные личности, что равно соответствует образу и соглядатая, и карманного вора.

Север почувствовал болезненный толчок в область левой почки и резко повернулся. Сейчас он совершенно не был настроен на ссору и с легкостью готов был простить чужую неловкость, но, взглянув в лицо толкнувшего, понял, что о случайности речи здесь нет. Лицо было довольно молодым, но уже обрюзгшим, небритым и немытым. Такие лица Север в последнее время слишком часто встречал в Москве, и они ему изрядно надоели.

— Что-о! — грозно прорычал человек. — Что ты так смотришь?! Я тебе не нравлюсь?

Север решил, что вряд ли эта провокация специально готовилась в ожидании его появления на причале. Скорее всего, это была обычная импровизация скучающего ублюдка, за развитием которой наверняка с интересом наблюдали его приятели. Север быстро огляделся и действительно увидел в стороне кучку таких же кандидатов в подонки, старательно делающих вид, будто происходящее их совершенно не интересует.

— Я не ищу ссоры, — нейтрально сказал Север, делая шаг назад и отворачиваясь, но это, как и следовало ожидать, возымело совершенно противоположный эффект.

— А тогда зачем ты болтаешься под ногами? И держишься за свою ржавую железку, будто в самом деле способен выдернуть ее из ножен!

Хорто все не появлялся, а собравшиеся на причале люди постепенно начинали проявлять признаки внимания к разгорающейся ссоре, что Северу было совершенно ни к чему.

— Моя железка покинет ножны с той же легкостью, как и твоя, — заверил Север. — Но не думаю, что это следует делать именно сейчас.

Спорщик удовлетворенно осклабился.

— Вон там, за пакгаузами, есть удобное место. Так и быть, я не стану тебя сильно калечить.

Краем глаза Север заметил, что компания задиры дружно направилась с причала к пакгаузам, словно происходящее их совершенно не интересовало. Ему все стало понятно. Это были не искатели приключений, а обыкновенная шпана, избравшая своей жертвой одинокого, прилично одетого и наверняка не бедного путника. Честной схватки, разумеется, ждать нечего.

— Струсил, да? — подначивая, спросил парень.

— Что ж, пошли, — вздохнул Север и первым зашагал к узкому проходу между строениями.

Проход был пуст, приятели наверняка уже притаились за углом, но идти туда Север не собирался. Хотя он довольно неплохо владел холодным оружием, ввязываться в схватку против пятерых — гиблое дело. Да и времени не было. Оказавшись в проходе, Север прислушался к сопению за спиной, а затем в резком полуобороте выбросил назад высоко поднятый локоть. Удар в горло оказался точен. Всхрапнув, противник грузно осел на землю, повалился на спину и замер.

Вот теперь следовало поторопиться. Выскочив наружу, Север увидел, что Хорто стоит на боковых мостках возле нанятой лодки, отыскивая спутника взглядом.

— Куда ты исчез? — недовольно спросил он подбежавшего Севера.

— Небольшие проблемы, — слегка задыхаясь от быстрого бега, ответил тот. — Все в порядке. Поплыли!

Лодочник оттолкнул судно от мостков, сделал несколько энергичных гребков и развернул парус. Небольшого ветерка вполне хватило, чтобы легкая лодка набрала вполне приличный ход, и спустя минуту от пристани их отделяло уже не менее сотни шагов.

— Что там за суета? — спросил Хорто, кивая на берег, где с проклятьями в адрес отплывших бегали друзья поверженного бандита.

— Не обращай внимания, — отмахнулся Север. — Это было просто мелкое происшествие, не имеющее никакого отношения к делу.

Хорто неопределенно пожал плечами и продолжать расспросы не стал. Ни он, ни Север не заметили маленького невзрачного человечка, до того бесцельно слонявшегося по пристани, а теперь бежавшего изо всех сил к сигнальной вышке.

* * *

Структура пространства-времени соткана так причудливо, что разобраться полностью в переплетении ее нитей не дано никому. И все же опытный Идущий теоретически может попасть в избранную точку, двигаясь от узелка к узелку, перешагивая из потока в поток, используя их течение для достижения искомой цели. Но возможности его ограничены. К сердцу безводной пустыни нельзя добраться, следуя лишь речными путями, сколь бы велико и разнообразно ни было количество окружающих пустыню протоков. Точно так же лучшему в мире пловцу никогда не достанет сил подняться вверх по водопаду. В данном случае Север не мог вернуться на три, десять дней или месяц назад — таких дорог просто не существовало. Готовясь к началу пути, Север тщетно искал канал стабильности — такие связи иногда возникают и сохраняются некоторое время. Отыскать канал для каждого Идущего настоящая удача, но, как всякая удача, приходит она крайне редко.

Поэтому путь, как обычно, предстоял сложный и прерывистый. Рассчитанная им линия вела в прошлое, отстоявшее от начала маршрута на неделю, и чтобы не потерять ее кончик, в распоряжении Севера были лишь сутки, за которые он должен был преодолеть водой и сушей не менее полусотни километров, всякий раз поспевая к следующему переходу в точно назначенный промежуток времени. Но, как всегда, не только расстояние служило Идущему преградой.

Место, где они сошли на берег, было топким и сплошь заросшим дремучим кустарником. Хорто шел впереди. Бормоча под нос проклятья, он уверенно ломился сквозь кусты. Северу оставалось надеяться, что его друг выбрал правильное направление.

Впрочем, кустарник вскоре кончился, теперь они бежали по чистому лесу древесных великанов, чьим именем назывался поселок, к которому лежал их путь.

— Весьма надеюсь, что Пурвиц еще не ведает о твоем возвращении, — сказал Хорто во время короткой передышки. — Или, по крайней мере, не догадывается о маршруте. Хотя надежда, честно говоря, скупая. Когда мы достигли середины реки, я заметил вспышки зеркального телеграфа. Боюсь, сообщение касалось твоего появления. А ввязываться в драку сразу после такой беготни мне бы совсем не хотелось.

Впрочем, выглядел он полным сил, несмотря на учащенное дыхание.

— Нам нужно добраться лишь до торговых рядов, — ответил Север. — В центр мы не пойдем.

— Я не хуже тебя знаю, откуда следует шагать в Эброкет, — проворчал Хорто. — Поторопись, если хочешь успеть!

Он немедленно взял такой темп, что Север вынужден был приложить все усилия, чтобы не отстать. А потом лес кончился: они вышли на дорогу и увидели Семь Дубов.

Поселок располагался в небольшой долине с пологими склонами, вход в которую обозначали те самые семь дубов, давшие ему название. Это были истинные гиганты; их неохватные стволы образовывали почти правильный семиугольник, который пронизывала дорога от переправы. Кроны деревьев сплелись, образовав крышу, непроницаемую даже для сезонных ливней. Здесь находили убежище путники, тут просили об удаче и благодарили за спасение. Говорят, в незапамятные времена в центре семиугольника приносили человеческие жертвы, но, как полагал Север, рассказы эти относились к области фантазий. Однако они сумели взволновать Пурвица — в ту пору, когда он только начинал править в образе реформатора (тогда и Север ненадолго попал под власть его обаяния). Пурвиц распорядился срубить деревья и выкорчевать пни, дабы навсегда изгнать из народной памяти эпоху языческого беззакония, и только лишь растерянность его тогдашних сподвижников, а также протесты местных жителей остановили эту инициативу.

Краткий период лояльности к власти у Севера закончился в тот день, когда Пурвицу пришло в голову заставить всех Идущих обзавестись ошейниками с личными индикаторами. Подчинившихся оказалось меньшинство, а на остальных Пурвиц открыл бесконечный сезон охоты.

Эти воспоминания отвлекли Севера от дороги, он сбился с темпа и запнулся на ровном месте.

— Я вижу, ты совсем отвык ходить пешком, — по-своему расценил его заминку Хорто. — Вот почему мне не нравится мир, жизнь которого целиком зависит от исправной работы механизмов на дурно пахнущем топливе.

Они уже выходили из-под зеленой крыши, как вдруг Хорто резко остановился.

— Стражники! — с тревожным недоумением пробормотал он. — Что они здесь делают?

У ворот Север увидел несколько фигур в синих камзолах, внимательно вглядывающихся в лицо каждого, входящего в городок.

— Хотелось бы мне знать, кого они ищут? — сказал Хорто. — Неужели тебя все же засекли на пристани? Во всяком случае, испытывать судьбу не стоит. Мы выйдем к торговым рядам с другой стороны.

Свернув с дороги, они зашагали по тропинке вдоль кустарника, ограничивающего коровий выгон, на котором паслись десятка полтора животных, и вскоре оказались в узеньком проходе между деревянных заборов, а затем на городской улочке. Большая собака с пыльной свалявшейся шерстью спала у калитки. Она лениво посмотрела на незнакомцев и вновь уронила голову на лапы. Несколько местных жителей, попавшихся на пути, проводили их равнодушными взглядами, и Север почти поверил, что до места они доберутся без затруднений.

Четверо стражников вышли из переулка, когда до торговых рядов оставалось пройти всего пару кварталов. Не останавливаясь, Хорто и Север миновали их и успели отдалиться на некоторое расстояние, когда услышали первый оклик.

— Не оборачивайся! — процедил Хорто, ускоряя шаг, но стражники уже почуяли добычу. С криками и топотом они устремились вслед.

Тяжелая амуниция им изрядно мешала, поэтому беглецам сразу удалось увеличить дистанцию, однако навстречу выскочило еще трое вооруженных людей в синем. Схватка становилась неминуемой, но Север не желал никого убивать. Выхватив из-за пояса оба пистолета, он выпалил поверх голов стражников, присевших от неожиданности, а потом они с Хорто просто врезались в них, сбивая с ног, как кегли, свернули за угол, перепрыгнули через пару заборов и смешались с толпой. Людской шум совершенно заглушил звуки погони, появление их осталось незамеченным, зато продвижение изрядно замедлилось. Проталкиваясь сквозь толпу торговцев и покупателей, Север и Хорто пробирались к центру ярмарочной суеты, туда, где вознесся матерчатый купол циркового балагана.

Впереди закричали громко и неразборчиво, толпа шарахнулась в одну, затем в другую сторону. Взобравшись на ближайший прилавок, Хорто посмотрел поверх голов и тут же спрыгнул обратно.

— Солдаты! — крикнул он в самое ухо Севера. — Кругом солдаты. Нам не прорваться!

— Я должен! — заорал в ответ Север, пытаясь выкрутиться из удерживавших его рук товарища.

— Тебя схватят, и все закончится прямо здесь!

Толпа снова качнулась и начала раздаваться, пропуская сквозь свое многоголовое, многорукое тело ручейки вооруженных людей. Хорто потянул Севера в сторону, они скрылись за одной из торговых палаток. Кто-то выглянул из-за угла и мгновенно исчез с пронзительным воплем: «Они здесь!» — тут же подхваченным голосами из толпы.

— Бежим! Скорее! — крикнул Хорто…

* * *

Плотный морозный туман окружал их со всех сторон, превратив пространство в серую однородность. Сумеречный свет в равной степени мог предвещать наступление ночи или следующего дня — об этом им суждено узнать в ближайшие полчаса.

— Где мы? — спросил Север. — Ты был здесь когда-нибудь?

— Нет, — Хорто провел перед собой руками, словно этот жест мог восстановить прозрачность воздуха.

— Я должен вернуться, — сказал Север. — И сделать это немедленно, пока еще не поздно.

— Подожди!

Хорто опустился на твердый снег и принялся создавать голограмму. Север сел рядом, вглядываясь в рождающееся в морозном воздухе переплетение цветных линий.

— Мы попали на стремнину, Север, — грустно произнес Хорто. — Тебе поздно возвращаться. Там прошло не менее восьми часов, и тебе никак не успеть к конечной точке вовремя.

Сила охватившего Севера раздражения удивила его самого. Пурвиц снова нарушил его планы.

— Это из-за тебя, — прохрипел Север. — Это ты виноват! Я должен был остаться там. Я мог прорваться!

Впрочем уже в следующую минуту он испытал ощущение неловкости. Право же, это не стоит того, чтобы обижаться на старого товарища. Тем более, что в дураках, в конечном счете, остался все же Пурвиц.

— Посмотри, Север! — воскликнул Хорто. — Кажется, у нас есть шанс. Если войти вот здесь, мы попадем в параллельный поток. Он вынесет нас в Эброкет лишь часом позже. Нужно только успеть шагнуть вовремя. Это недалеко… вернее, не слишком далеко. Нам нужно двигаться… — он повертел головой, определяя направление, — в ту сторону. И у нас есть около шести часов.

Словно в ответ на его указующий жест, откуда-то из тумана прозвучало низкое глухое рычание.

— Но прежде тебе стоит зарядить пистолеты, — добавил он. — И держать их наготове.

Все-таки это было утро. С каждой минутой становилось светлее, туман рассеивался, отступал, открывая глазам людей мир, в котором они очутились. Это был мир вечного снега и льда. Они находились на огромной холмистой равнине, чьи границы с трех сторон сливались с небесами. В той же стороне, куда лежал их путь, возвышался горный хребет.

— Поспешим, — сказал Хорто, — мы должны добраться до подножия гор, пока не подтает наст.

Поначалу они бежали легко. По ощущениям Севера, мороз был не ниже пяти градусов. Он не имел времени выяснять, оказались ли они на шельфе Антарктиды или в более умеренных широтах эры великого оледенения: ясно было лишь то, что сейчас здесь лето. Безмолвие и полное отсутствие движения царили вокруг, и хотя они не выпускали из рук оружия, ощущение опасности постепенно начало притупляться. Солнце поднималось выше, температура воздуха ощутимо росла.

Двигаться становилось все труднее: наст плавился под солнечными лучами. С каждым шагом ноги погружались в снег по колено. Они двигались друг за другом след в след, меняясь каждые десять минут. А когда одолели очередной подъем, с вершины пригорка увидели погоню.

Два зверя. Они бежали по следу людей параллельно друг другу, и рыхлый снег им ничуть не мешал. Издалека бег казался совсем неторопливым, но ни Север, ни Хорто на этот счет не обманывались. Север взвел курки пистолетов, Хорто обнажил и воткнул перед собой в снег саблю. Впрочем, против этих животных холодное оружие казалось слабой защитой. Приземистые мощные тела, укрытые толстыми шкурами грязно-белого цвета, толстые когтистые лапы и массивные челюсти прамедведей превращали любого обитателя здешних мест в жертву.

— Целься в голову или в лапы, — велел Хорто. — Второй попытки не будет.

Почуяв близость добычи, звери ускорили бег. Сейчас они мчались неуклюжим галопом, забрасывая массивные толстые крупы в сторону. Север уже ясно слышал их хриплое дыхание, видел облачка пара, вырывающиеся из оскаленных пастей. Оба выстрела ударили одновременно. Хорто был точнее. Зверь резко затормозил, с ревом попытался встать на задние лапы и медленно повалился на снег.

Пуля Севера попала в плечо животного, заставив его лишь недовольно дернуть башкой. Север тут же поднял второй пистолет и выстрелил прямо в открывшуюся пасть. Страшный толчок отшвырнул его в сторону. Еще кувыркаясь в воздухе, он услышал грохот пистолета Хорто и вой смертельно раненого животного.

Снег смягчил падение. Север потряс головой и кое-как поднялся.

— Ну как, выжил? — прозвучал будто издалека голос Хорто.

— Да, — ответил Север, проверяя свои ощущения. — А ты?

— Не совсем, — Хорто сидел на снегу, зажимая рукой плечо. Из-под ладони бежала струйка крови. — Он зацепил меня когтями. Это не слишком опасно, однако следовать за тобой в Эброкет я уже не смогу.

— Черт! — воскликнул Север. — Значит, нам придется поворачивать. А я уже поверил в успех…

— Поворачивать не нужно, — возразил Хорто. — Ты плохо изучил голограмму. Из той же точки я могу вернуться почти к самому дому. Мы пойдем вперед, если ты перевяжешь мне рану…

Солнце поднялось над горизонтом, превратив снег во влажную липкую кашу. Теперь они плелись с черепашьей скоростью, с трудом переставляя отяжелевшие ноги, то и дело проваливаясь и теряя равновесие едва ли не через каждый десяток шагов. Минуты убегали, Север физически чувствовал их течение…

— Надо бы отдохнуть, — сказал Хорто.

— Нет времени. Постарайся. Осталось немного, — то ли выплюнул, то ли выкашлял Север.

Идти на самом деле оставалось немного — всего сотню метров вверх по склону, но этот подъем превратился в пытку, они потратили на него почти час. Дважды миновав середину подъема, они съезжали вниз вместе с пластами снега. Полежав секунду, начинали вновь упрямо карабкаться вверх. У Севера мелькнула мысль, что, если обвал начнется немного выше, снег просто похоронит их под своей тяжестью. Мысль появилась и исчезла, так и не успев как следует напугать. Бояться у Севера просто не было сил.

Он первым вскарабкался на свободный от снега скальный карниз и втащил за собой задыхающегося Хорто.

— Мы успели? — спросил Север, и Хорто сумел лишь кивнуть в ответ.

Некоторое время они лежали в полной неподвижности, собирая остатки сил. А потом, молча пожав друг другу руки, шагнули в очередной раз…

* * *

Заброшенный цех выглядел таким же, каким он его видел в последний раз. Что неудивительно. По здешнему времени его предыдущее посещение Эброкета завершилось всего несколько минут назад. От порыва ветра где-то над головой громыхнул лист кровельного железа, и Север на секунду инстинктивно пригнулся.

Непутевой дочке парфюмерного магната Дудлера несказанно повезло. Север узнал об автомобильной катастрофе из теленовостей спустя час по-сле того, как она произошла. Он собирался посвятить тот вечер «глубокому отдыху» — так он называл ужин в своей квартире в полном одиночестве. Заказанная в ресторане отличная еда, бутылка коньяка и никаких женщин. Тогда он успел съесть крабовый салат и выпить всего пару рюмок. Спиртное возбудило в нем приступ сентиментальности, и Север позвонил Дудлеру. Парфюмер был ему симпатичен. Месяцем раньше Север раскрыл кражу в его офисе, за что получил весьма щедрую награду. В сейф Дудлера залез его ближайший помощник — юный, ловкий, обаятельный и совершенно бессовестный представитель нового поколения деловых людей, которого магнат отказывался подозревать даже теоретически. За несколько минут до ограбления Север установил перед сейфом скрытую камеру, а потом передал пленку Дудлеру. Пухленький парфюмер был не столько обрадован, сколько расстроен. Предательство человека, которому он в перспективе доверил бы свой бизнес, Дудлера потрясло. Это действие не было изменением — Север не нарушил естественный ход событий, а лишь придал им немного иное направление.

В случае с дочерью все обстояло иначе. Но тем вечером Север был щедр и добр. Голограмма показала, что изменение возможно и последствия его будут для Севера минимальны: отзвуки угаснут быстро и Пурвиц не сумеет его засечь.

Почти обезумевший от горя Дудлер все же не настолько потерял голову, чтобы не понять смысл слов Севера. Гораздо более странным было то, что он Северу поверил. Впрочем, он был готов уцепиться за любую соломинку. От Дудлера требовалось немедленно организовать самолетный рейс в Санкт-Петербург. На высоте восьми тысяч метров в определенной точке трассы Север должен был покинуть салон, совершив Шаг в приемную Министерства социального обеспечения в Риге, а оттуда шагнуть непосредственно на место катастрофы в ту самую секунду, когда она совершилась.

Лазарев был не прав дважды. Пострадавших вовсе не разметало в клочки после того, как машина соскочила с трассы и несколько раз перевернулась. От немедленной смерти их спасли подушки безопасности. Но спустя несколько мгновений взорвался бензобак — это и стало причиной гибели. Однако этих мгновений Северу хватило, чтобы вытащить дочку Дудлера из искореженного салона. Ее приятеля он спасти не смог: не осталось времени.

Девушка вовсе не пряталась в частной клинике от прессы — тут Лазарев ошибся во второй раз. У нее в самом деле было сломано несколько ребер, и на лечение ушло больше месяца.

Изменение потребовалось минимальное; оно произошло в тот момент, когда Дудлер сломя голову мчался к месту аварии. Оно даже не затронуло его субъективную память, о чем сейчас Север очень сожалел. Чтобы избежать визита Лазарева, он был готов отказаться от щедрого дудлеровского гонорара.

Однако сейчас нужно думать о другом.

Беда в том, что Идущие Пурвица уже находились здесь, он шли по его следу, оставленному пять лет назад — субъективных пять лет Севера, — и наверняка почувствовали возмущение пространства, вызванное его Шагом. Через несколько минут они возьмут новый, более свежий след, натравив на Севера всю местную полицию.

Но подобную возможность Север предусмотрел заранее и приготовил ответ.

Все дело во времени. И одежда поможет. Приказ об аресте Севера достиг здешних мест раньше, чем посланная Пурвицем погоня. Местная полиция искала его уже два дня, тогда как трое Идущих прибыли сюда всего лишь полчаса назад. Они еще не успели вступить в контакт с властями и — что самое главное — переодеться. Не сказать, что их одежда, равно как и наряд самого Севера, резко выделялась: на улицах города нетрудно было отыскать и более экстравагантные одеяния, однако характерная шляпа, плащ и высокие сапоги были в прошлый раз перечислены в числе примет самого Севера, чем он и собирался сейчас воспользоваться. Идущим было намного легче выследить его, чем полиции. Чтобы оторваться от погони пять лет назад, Северу понадобилось немало сил, но теперь его преимущество заключалось в том, что он точно знал, как поведут себя его преследователи в ближайшие минуты.

Плащ, шляпа, пистолеты и сабля были брошены в угол. Север пересек заваленный металлоломом и прочим хламом заводской двор, выглянул на улицу и отпрянул, пережидая, пока мимо проедет полицейская машина. Заскочив в ближайшую телефонную будку, набрал номер.

— Полиция, — равнодушно ответили на том конце линии.

— Тот, кого вы ищете, вместе с двумя сообщниками только что появился в районе автовокзала, — сказал Север. — Вы узнаете их по известным вам приметам. Будьте очень осторожны: у них взрывчатка, они хорошо вооружены и не намерены сдаваться.

Трубка легла на рычаг, он зашагал по улице быстрым шагом делового человека. Дважды Север поднимал руку, пытаясь остановить такси, но это ему удалось лишь тогда, когда он миновал квартал трущоб.

— В речной порт! — скомандовал он.

Навстречу с воем пронеслись несколько машин, набитых полицейскими.

— Опять террористы, — со вздохом сказал таксист. — Полиция снова перекроет полгорода, и день для меня пропал.

— Если мы успеем добраться к отходу «Речной акулы», ты сможешь отправляться домой, — пообещал Север. — Я заплачу за весь день.

— Успеем! — ответил повеселевший таксист и надавил на педаль газа.

Север тем временем шарил в карманах. Черт возьми! Он только сейчас сообразил, что у него совершенно нет местных денег.

— Послушай, дружище, — сказал Север. — Кажется, у меня небольшая проблема… Скажи, ты видел когда-нибудь такую штуку?

Он вытащил из кармана крохотный цифровой магнитофон и включил. Звуки музыки заполнили салон. Шофер восхищенно взглянул на музыкальную игрушку и сбавил ход.

— Заграничная, — уверенно определил он. — Вот ведь научились делать!

— Предлагаю тебе два варианта. Мы возвращаемся домой за моим кошельком, но тогда я опаздываю на «Речную акулу» и плачу строго по тарифу. Или же ты согласишься принять эту вещицу в качестве оплаты. Выбирай.

Шофер колебался недолго. Он взял магнитофон и спрятал в свой карман.

— Приехали! — сообщил он спустя минуту.

* * *

Перед тем как открыть дверь «купе» ожидания, Север осторожно ощупал себя. Ребра с левой стороны болели, но, кажется, обошлось без переломов. В Джелалабад Север попал в самый разгар уличных волнений, и ему пришлось удирать от участников противоборствующих группировок, каждый из которых, забыв о распре, считал своим долгом догнать и уничтожить чужака в странной одежде. К счастью, до того места, откуда он должен был совершить последний Шаг, было недалеко. Бассейн на площади перед мечетью, наполненный грязной и вонючей водой, куда Север нырнул, сжавшись от отвращения. Единственным утешением служила мысль, что преследователи непременно полезут следом и будут долго бултыхаться в отвратительной жиже, пытаясь отыскать его тело.

Он успел вовремя. До назначенного срока оставалось чуть больше часа, и Север успел заскочить домой — сменить изодранные, воняющие лохмотья на чистую одежду. Дальше все происходило в точном соответствии с планом.

Когда Елизавета Лазарева с чемоданом и сумочкой в руках вышла из подъезда к поджидавшей ее машине, Север устремился навстречу. Елизавета была молода и чрезвычайно эффектна. Разинувший рот Север оказался столь неловок, что столкнулся с ней на тротуаре. Бормоча извинения, он бросился поднимать ее сумочку, и душ холодного презрения излился из ее прекрасных глаз на недотепу. Она хлопнула дверцей, и машина укатила в аэропорт.

Остальное было совсем просто. Пространство-время соткано из случайностей, далеко не все они бывают неприятными для Идущих, но на этот раз Северу повезло (жаль только, что подобное произошло в самом конце пути). Север ощутил канал стабильности и нашел его всего в нескольких кварталах от квартиры Лазаревых. Еще час назад канала не было, вероятно, через сутки он бесследно исчезнет, но пока он существовал. Канал, позволяющий всего за один Шаг перенести Севера туда, где томился в ожидании Лазарев.

— Ну что?! — заказчик бросился навстречу Северу.

— Все в порядке, — Север протянул ему выуженные из сумочки авиабилет и паспорт. — Без паспорта улететь еще никому не удавалось. Так что можете ей звонить. Только придумайте сначала хоть какое-то объяснение своему недельному отсутствию.

— Ты украл билет и паспорт? — поразился Лазарев. Потом до него дошло главное. — Ты ее видел?!

Север смотрел, как Лазарев дрожащими пальцами тычет в кнопки мобильного телефона.

— Дома никого нет, — прошептал он и снова принялся набирать номер.

— И мобильник не отвечает! — сказал он, волнуясь все больше. — Что происходит?

— Позвоните своему секретарю, — раздраженно сказал Север. — У вас есть секретарь? Наверняка там оставлена какая-то информация.

— Конечно… конечно… — лицо его слегка прояснилось. — Валентина! Это я… ничего со мной не случилось… никуда я не пропал, у меня все в порядке… просто обстоятельства… Да подожди ты! Лиза не звонила?… Что я должен знать?… Нет, ничего не слышал… Что-о-о?!

Лазарев послушал еще немного, опустил руку с трубкой и в беспамятстве двинулся на Севера.

— Ты! — прохрипел он. — Самолет разбился! Она погибла! Ты ответишь за свой дешевый спектакль, гнида. Прямо сейчас!

Рука Лазарева скользнула в карман пиджака, но вытащить оружие Север не дал. Прыгнул вперед и намертво сковал руку туго натянутой тканью. Лазарев отчаянно брыкался.

— Этого не может быть, — твердо и внятно сказал Север. — Придите в себя. Она не могла улететь тем рейсом. Без билета и паспорта это невозможно.

Лазарев сник. Не то чтобы он поверил Северу. Просто выдохся.

— Ты врешь, — прошептал он. — Все равно ты уже покойник.

— Я не вру, — отвечал Север, с усилием извлекая его руку из кармана. — И я тебе сейчас докажу. Чего бы мне это не стоило.

Он испытал сильнейший приступ тоски. Мир, который давал ему убежище последние пять лет, мир, к которому Север так привык, придется покидать. Теперь это было неизбежно. Канал стабильности еще действовал. Но перетаскивая по нему Лазарева, Север создаст мощное возмущение среды, и Пурвиц это непременно заметит. Его ищейки немедленно устремятся в погоню, Северу вновь предстоит бежать, а затем, если ему все же удастся скрыться от погони, снова начинать с нуля в незнакомом мире, чужом времени.

Он крепко обхватил Лазарева, шагнул вместе с ним и тут же поспешно отпрыгнул в сторону, потому что того начало неудержимо тошнить. Север стоял, с отвращением наблюдая, как Лазарев содрогается в рвотных конвульсиях.

— Что это было? — простонал Лазарев спустя несколько минут, отирая платком рот. — Где мы?

— Около твоего дома, — ответил Север. — Разве ты не узнаешь? Сегодня двадцатое июня, десять минут назад твоя жена отъехала отсюда на машине с твоим шофером. Если ты поторопишься и поймаешь машину…

Дальше Лазарев слушать не стал. Он с воплем прыгнул на мостовую, отчаянно размахивая руками.

— В Домодедово! Двести баксов! — рявкнул он в приоткрывшееся окно. — Скорее!

Он сел рядом с шофером, Север устроился на заднем сиденье. Лазарев вертелся, крутил во все стороны головой, словно пытаясь различить приметы рокового дня, в котором оказался вновь, а потом сообразил спросить шофера, какое сегодня число.

— Двадцатое, — покосился тот на пассажира. — Что, братан, крупно загулял?

— Я сейчас лечу в самолете, — вдруг вспомнил Лазарев.

Шофер расценил эту реплику по-своему.

— Пока еще нет, — хохотнул он. — Вот доедем в аэропорт, тогда и полетишь.

Лазарев повернулся к Северу.

— Я сейчас лечу в самолете?

— Уже нет, — ответил тот. — Вероятно, ты исчез, чем сильно удивил своих спутников.

— Бред, — пробормотал Лазарев.

Он замолчал и за оставшиеся сорок минут езды не произнес больше ни слова, что Севера вполне устраивало. Лазарев ему бесконечно надоел.

Такси остановилось у секции вылета. Сунув шоферу купюры, Лазарев прыжками помчался к дверям.

— Что, у него совсем чердак от водки потек? — сочувственно спросил шофер.

Регистрация рейса на Сочи еще не началась. Когда Север вошел, Лазарев метался по залу, заглядывая в лица пассажиров. Приглядывая за ним краем глаза, Север набрал на своем мобильнике номер службы спасения.

— Самолет рейса сорок четыре шестьдесят один неисправен. Возможно, это теракт. Остановите регистрацию, — быстро проговорил он и отключился.

Семь бед — один ответ. Катастрофа теперь не состоится. Только что произведенное им изменение определит его координаты с точностью до метра. До начала облавы на него остается лишь несколько минут.

В этот момент Север Увидел Елизавету. Она стояла на тротуаре и вовсе не торопилась на регистрацию, кажется, до сих пор не догадываясь о пропаже документов. Впечатление было такое, что она кого-то ждала.

— Лиза! — заорал над его ухом Лазарев, но сквозь толстое стекло та его не слышала.

Лазарев поискал глазами ближайший выход, бросился влево и вдруг резко затормозил.

Из подъехавшего джипа вылез молодой, модно небритый атлет. Елизавета прыгнула к нему на шею.

— Лиза! — потерянно ахнул Лазарев.

Атлет бросил чемодан Елизаветы на заднее сиденье и помог ей взобраться в кабину.

— Стой! — взревел Лазарев, устремляясь к двери. — Лиза, стой!

Север видел, как его недавний клиент с огромной скоростью несется за джипом. Чем закончилась эта погоня, Северу узнать было не дано. Он почувствовал, как внезапно изменилась обстановка. Со всех сторон огромного зала аэропорта к нему начали приближаться люди. Одежды некоторых выглядели довольно странно, лица других показались Северу знакомыми. Охота началась. Беглец обреченно вздохнул и сделал Шаг. Первый из многих, что ему предстояли.

Виталий Каплан Линия отрыва

— Дядь Саш, а ты мне принес котенка? — в очередной раз поинтересовалась Манечка.

— Привет, монстр, — Саша потрепал ее по черным волосам, задев синий бантик. — Папа дома?

На монстра девочка не обиделась. Незнакомые слова ее не пугали — не кикимора же, не лахудра… Она юркнула в приоткрывшуюся дверь, что-то пропищала, и вскоре на пороге комнаты появился Моисей Абрамович — сутулый, в еле заметных веснушках, похожий на высохший батон хлеба.

— Чего тебе, Саш? — чувствовалось, что сегодня он уже успел слегка разогреться. Исключительно для аппетита.

— Разговор есть, Абрамыч, — Саше не хотелось рассусоливать, да и некогда было. — Серьезный разговор.

— Заходи, — сосед сделал гостеприимный жест. Пить в одиночку Моисей Абрамович еще не привык и нуждался в собеседнике.

— Нет, Абрамыч, не здесь, — Саша мотнул головой. — Пройдемся до скверика.

Возражений не последовало. Сосед накинул потрепанный пиджак и послушно затрусил по коридору. И почему так получается? Почему все они слушаются? Было бы так дома. Например, чтобы Люся…

На улице уже расползалась первая, зыбкая волна сумерек. Только что побрызгал дождик, но облака разошлись, и слегка щербатая луна отражалась в многочисленных лужах. Саша вдруг подумал, что отражения эти кажутся едва ли не убедительнее высокого оригинала.

— Ну, так чего тебе? — взгляд черных, слегка навыкате глаз соседа был гораздо трезвее голоса.

— Слушай, Абрамыч. Разводить турусы не буду. Уезжать вам надо из Ленинграда, всей семьей. Срочно. Сегодня. У тебя же вроде родня в Сталино? Брат младший, тетки-дядьки? Короче, билеты я вам уже взял. Вот, держи. В ноль пятнадцать…

— А… А с какой стати, Саша? — едва дыша, спросил Моисей Абрамович.

— А вот с такой, — жестко сказал Саша. — Есть у меня необъяснимая уверенность, что ночью за тобой придут.

Умница Моисей Абрамович не стал изображать недоумение образцового советского человека.

— А в Сталино… там не придут?

— Маловероятно. Хотя и не исключено. Но здесь — наверняка. А там, может, и пронесет.

Моисей Абрамович поверил. Это было удивительно, невозможно — но он поверил. Все они верили. Хотя, по логике вещей, следовало бы заподозрить в «доброжелателе» банального стукача-провокатора. Тем более, что Моисей Абрамович — дядька жизнью битый, тертый.

— Дочке скажи, там котенок будет. Да, записки свои не забудь… не бросать же… сам понимаешь. И не пей там, слышишь? Твоя голова нужна не только твоей шее. А еще и человечеству…

* * *

Из файла «Краткая сводка первого уровня».

Фельдман Моисей Абрамович — родился в местечке Уголье Смоленской губернии 14.04.1899. В 1922 г. окончил физико-математическое отделение Петроградского университета, в 1925 г. защитил кандидатскую диссертацию. Работал в Ленинградском Политехническом институте под руководством академика А.Ф.Иоффе. Область научных интересов — электродинамика, физика твердого тела. Женился в 1930 г. на Розе Марковне Блицштейн, 1905 г.р. В 1931 г. родилась их дочь Мария. В 1935 г. уволен из Политехнического института (после убийства Кирова по всем ленинградским учреждениям прокатилась волна «чисток», и выяснилось, что Фельдман скрыл в анкете свое социальное происхождение: его отец был служителем культа, раввином). После увольнения уже не мог устроиться по специальности, находил временные подработки. Однако в домашних условиях продолжал свои теоретические исследования и даже проводил некоторые эксперименты, используя подручные материалы. Согласно воспоминаниям соседей по коммунальной квартире, деревянная платформа с ладонь величиной в ходе этих опытов зависала в воздухе на несколько минут… В июне 1936 г. арестован органами НКВД по стандартному обвинению в антисоветской пропаганде, по 58-й статье, пункт 10, осужден на 10 лет лагерей. Умер в Магаданской области в 1938 г. Согласно справке лагерного врача, причина смерти — «внезапная остановка сердца». Похоронен в общей могиле, место расположения неизвестно. Семья Фельдмана выслана из Ленинграда в августе 1936 г., сведений о дальнейшей судьбе его жены и дочери нет…

Саша помнил сводку наизусть. Не было в ней никакой экзотики, кроме разве что зависавшей в воздухе деревяшки. Прочитав это впервые, он усмехнулся. Известно, что такое соседи. Спьяну им и ведьма на помеле привидится. А уж старческие воспоминания… записанные полвека спустя…

Но деревяшка все-таки летала. Своими глазами видел. Моисей Абрамович, испытывая к Саше необъяснимое доверие, не раз демонстрировал ему свои, как он выражался, «кунштюки». А на вопрос: «Абрамыч, а как же это оно не падает?» — отвечал длинно и витиевато. Сашиных знаний, полученных на радиофаке Пензенского университета, явно не хватало. Даже учитывая то обстоятельство, что в армию его загребли в 2007 году, после второго курса. Да и тех куцых знаний (ну троечник он, троечник по жизни!) здесь показывать не стоило. По «легенде», его образование ограничивается семью классами, что по местным меркам весьма неплохо.

Интересно, до каких высот поднялись бы деревяшки Фельдмана, не случись 11 июня 1936 года? А если он и в самом деле антигравитацию открыл? Ту самую, которая прочно обосновалась в фантастических романах, но упорно избегала физических лабораторий? Глядишь, вся история повернулась бы иначе. Не было бы Великой Отечественной, СССР схарчил бы всю Европу, и в перестроечных очередях давились бы за водкой докеры Ливерпуля…

«Александр, вы должны первым делом усвоить, что рассчитать последствия реальной коррекции невозможно в принципе, — говорил завлаб, стремительно лысеющий Константин Павлович. — Это только у фантастов супернавороченный компьютер выдает прогноз на сто лет. А на деле — бесконечное множество переплетающихся линий, у каждой имеется своя вероятность, которую мы оцениваем «на глазок». Впрочем, все это представляет сугубо теоретический интерес. Машина времени принципиально невозможна. Поэтому давайте не грузить себя гамлетовскими вопросами, у нас есть свое дело».

* * *

Идти домой было незачем. И провожать Фельдманов тоже не стоило. Чем меньше шуму, тем лучше. Моисей Абрамович ему поверил, и это главное. Жену убедит, здесь никаких сомнений. С братом Иосифом тоже проблем не будет. Саша еще полгода назад, спустя считанные недели после транспонирования, съездил в Донецк (ох, с каким трудом переучивался, как кололось во рту название «Сталино»), присмотрелся к младшему Фельдману. Человек тихий, одинокий и вроде бы порядочный. Провизор в аптеке. Из «краткой сводки» выходило, что жизнь его не зацепит ни тюрьмой, ни войной, доживет он до восьмидесяти трех лет. Тесно, конечно, но уж как-нибудь перекантуются. Саше еще бабушка рассказывала, как жили они после войны — семеро в десятиметровой комнате… Ну а месяца через два нужно будет самому туда перебраться, поближе к подопечному. Донецк не Питер, конечно, но и там чекисты резвятся. Куда устроиться — не проблема, варианты, как всегда, сами подвернутся, лишь выбирай. Таковы условия игры.

А ведь как кисло все начиналось…

Сперва Люся… рыжие волосы и россыпи веснушек, точно грибы-лисички. Лисенок-дитенок… и как же сухо шелестели ее слова: «Извини… ничего у нас не получится… мне страшно представить, что вот и через десять, и через двадцать лет я каждое утро буду видеть твою помятую физиономию… а стирать носки ты и сам сможешь… Только не обижайся, ладно?»

И как не было трех лет. И снова пустая квартира, затхлый воздух, сколько ни проветривай. Как при бабе Тане было, так и осталось… И воскресные визиты к родителям… эта молчаливая жалость…

Потом лопнула «Вега», то ли конкуренции не выдержала, то ли «крыша» оказалась дырявой… А ведь пророчили блистательное будущее: альфа-диски только-только вошли в моду, торговать ими и торговать. Гендир Семенихин, по кличке Кощей, даже квартальной премии не выплатил: «Не с чего, ребята, вам хорошо, пойдете куда хотите, а мне тут еще с долгами разбираться».

Куда хотите… Кому он такой нужен, «менеджер широкого профиля»? Нет бы после армии обратно в институт, а так — ни профессии настоящей, ни связей. Даже в охрану не взяли, мало ли что два года срочной, десантура, горячие точки… Дошло до того, что на стройку разнорабочим нанимался. Хорошо, в последний момент позвонил Вадик: «Знаешь, старик, есть такая лаборатория, что-то там на стыке психологии и компьютерных прибамбасов. Платят средне, в общем, терпимо».

Оказалось, вполне прилично. Уж всяко лучше, чем на стройке. Зарплата вполне на уровне, то есть в «Веге» было побольше, но где та «Вега»? И люди приятные. Контракт на три года. Конечно, страшновато было соглашаться на роль «подопытной зверушки», но ведь ни препаратов колоть не будут, ни электродами в мозг долбиться. Работа интеллектуальная, как внушал Константин Павлович.

«Машина времени, конечно, невозможна, — хромированная оправа его очков посверкивала сотнями крошечных искорок. — А вот ее виртуальная имитация… С помощью техники гипноза человек представляет себя, допустим, на бастионах Севастополя в дни Крымской войны. Или в Провансе XII века: трубадуры там всякие, рыцари, катары с альбигойцами… Заметьте, начальный импульс дает человеку только вводную, а все остальное достраивает его воображение… ну, может, в особых случаях подаются корректирующие сигналы. Все это записывается на кристалл. И тут начинается самое главное. Мы изучаем архетипы человеческого сознания… некие с детства усвоенные представления. Когда человек творчески конструирует картины прошлого, эти архетипы всплывают на поверхность, оказываются доступны фиксации. Это крайне интересная тема — на стыке психологии, культурологии, нейротехники…»

Попутно оказалось, что не всякий человек годится, что Саша превосходно прошел тесты, что в перспективе у него блестящая научная карьера. И нынешний титул «техник-испытатель» — только начало. Зарплата будет расти, едва лаборатория выдаст зримые результаты.

…Сумерки плавно перетекали в ночь, которую, впрочем, и ночью-то не назовешь. Уж больно белая. Романтическая, само собой, наполненная запахом сирени. Дома, в реальности, ноябрь, мокрый снег. А тут благодать… И ведь все чаще забываешь о лаборатории, о кожаном, похожем на зубоврачебное, кресле, о шлеме на голове… Хотя какой там шлем? Скорее, обруч. Корона императора иллюзий, как шутит Фарид… И мигают цифры на огромном дисплее, и все пишется, пишется на терабайтные кристаллы… Но такие мысли надо давить, они, как постоянно зудит Константин Павлович, ведут к какому-то рассогласованию матриц, создают помехи в записи. Вспоминать о реальности надо редко, в особых случаях. А все остальное время — вот она, реальность ленинградской ночи. Реальность огромной коммуналки на Кирочной, рябого алкоголика Максимыча из комнатки напротив, Манечки, которой столь опрометчиво был обещан котенок.

Впрочем, сирень сиренью, а спать хочется. Пора домой — если эту огромную, переполненную клопами, запахами и разнообразными Шариковыми коммуналку можно считать домом. Олд рашен экзотик! Ладно он, знающий, что все понарошку, но ведь предки и впрямь жили в этом кошмаре. Жили и не жужжали, не знали даже слов таких - «тонизирующий душ», «домашний кинотеатр», «климатизатор»…

* * *

В Фельдмане Саша не ошибся. Утром на кухне тетка Авдотья, разжигая примус, доверительно сообщила ему, что съехали Фельдманы.

Вроде как телеграмму получили, дядька в Гомеле у них помер, наследство… «Они ж, как деньгами запахнет, так сразу прыг-скок — такое уж все ихнее племя». Управдом уже ругался: а выписаться через милицию? А домовая книга? Как теперь прикажете селить на эту освободившуюся плошадь? И освободившуюся ли? А ну как хрюкнется Абрамычево наследство, и назад прискачет?

Гомель — это правильно, это он молодец. Камешек в кусты… Впрочем, на самом-то деле молодец Саша: это же все в его голове крутится. Нет никаких Фельдманов… то есть когда-то были, сто лет назад, а сейчас только их тени, образы.

Не то чтобы он сильно огорчался по этому поводу. Ну да, игра воображения, индуцированная гипнотехникой, всякими там волновыми резонансами с корой… честно говоря, он не особо вникал в объяснения Константина Павловича. Как это у них получается — Бог его знает. Да и все равно ноу-хау. «Воспринимайте это как своего рода игру… ну вроде виртуальных симуляторов… Путешествие, так сказать, в сталинскую Россию». Игра игрой, но больно бывает по-настоящему, и кушать хочется, и все остальное. Конечно, есть в критических обстоятельствах палочка-выручалочка, заветная кодовая фраза: раз — и обнаружишь себя в лаборатории. Живого, здорового, в своем собственном теле и в своем уме.

А здесь и тело было чужое. Так проще, объяснял Палыч. Чем дополнительно сочинять всю историю проникновения в 1936 год, думать о социальных привязках, о внутренней логике внедрения, не лучше ли воспользоваться готовой «платформой»? Разрабатывается подходящий местный типаж, в него как бы впрыскивают Сашино сознание. Раз — и ты в 36-м году, но с паспортом, работой, деньгами и жильем. А далее играй, как хочешь… Ну, понятно, выполняя миссию.

«Миссия — это важно, — тут Константин Павлович делался необыкновенно серьезен. — Для того чтобы активизировать ваш полет фантазии, необходим некий вектор. Нужно поставить определенную задачу. Решая ее, сталкиваясь с разными трудностями, вы и начнете структурировать воображаемую реальность».

Придумано неплохо. Даже имя у прототипа то же. Вообще удивительно, сколь подробно они разработали этот персонаж. Лучницкий Александр Степанович, 1906 года рождения, служащий, происхождения пролетарского… С каждым днем он узнавал все больше о своем здешнем «теле». То ли продолжалось гипнотическое вливание, то ли это резвилась собственная фантазия, достраивая картину.

Поначалу это казалось странным. Ведь раньше он не отличался столь уж игривым воображением. Откуда что взялось? Откуда он вообще столько знает о тридцатых годах? Ну, что-то читал, еще до армии… роман какой-то старый… Константин Павлович только улыбался, выслушивая эти речи. «Мы плохо себя знаем, Саша. Наш мозг в обычном режиме работает едва ли не в десятую долю отпущенных ему возможностей. А вот если запустить его на полную мощность…» И многозначительно поглаживал серебристый обруч.

Нет, конечно, постоянно пребывать в Ленинграде 1936 года было бы слишком утомительно. Так на то и КЗоТ, восьмичасовой рабочий день. В шесть вечера (в реальности) вырубался ток, снимался с головы обруч — и свобода. До десяти утра. Он шел домой, в свою скучную однушку — к телевизору, интернету и пиву «Муромец». Но странное дело, день ото дня привычная жизнь как-то линяла, жухла. Реальность древнего Ленинграда звала его, тянула. Там все было хоть и выдуманное, но яркое — как небо в июльский полдень.

«Да, — в конце концов признал Константин Павлович, — есть своего рода наркотический эффект. Зависимость. Но не волнуйтесь, это после опытов легко снимается. Вы же не первый у нас… Главное, на состоянии здоровья это никак не отражается. Вашему воображению поставлены жесткие рамки, линия ваших грез изогнута согласно программе эксперимента. Поэтому не берите в голову. Потом пройдете недельный курс реабилитации…»

Он поставил чайник (нелегко далось ему тонкое искусство укрощения примуса), почистил картошку. Тетка Авдотья все бубнила себе под нос, но Саша уже не слушал. Что-то казалось ему странным, что-то этакое крутилось в мозгу, но ухватиться за ниточку никак не выходило. Может, насчет работы? Здешней, ленинградской? Как же скучна ему поначалу казалась эта Леноблпотребкооперация! Там он трудился скромным счетоводом. Сводил дебет с кредитом, о чем раньше и понятия не имел… Потом обнаружилось, что и люди интересные, и девочки есть очень даже спелые, — кабы не мысль, что все будет записываться на кристалл, он бы определенно форсировал. Раз уж Люся пожелала ему напоследок «успехов в личной жизни»… И плевать, что личная жизнь получается сугубо виртуальная; а вот забудь он о лаборатории, о серебристом обруче, и как различить, где реал, а где вирт? Чувства-то все те же, а комсомолочки здесь, кстати, вовсе даже не закомплексованные… или так хочется его воображению?

И тут Саша подскочил, будто опрокинул чайник на брюки. Вчера же было одиннадцатое! За Фельдманом должны были ночью прийти! Опечатать комнату. Какой, к лешему, управдом с его претензиями? Сейчас бы вся квартира гудела, как растревоженное осиное гнездо. В материалах же четко сказано — 11 июня, с четверга на пятницу…

Как же так? Не сработал обруч, подавая корректирующий импульс? До сих пор никаких отступлений от вводной не наблюдалось. Или… Может, Фельдмана взяли прямо на вокзале? А Раиса Марковна с Манечкой? Арестовать должны были одного Моисея Абрамовича.

Что же делать? Возвращаться в лабораторию и советоваться с Константином Павловичем? Крайне нежелательно. Во-первых, завлаб с самого начала предупредил, что запись останавливать нельзя. Кристалл загубишь. Все равно как в старое время CDR-диски писали. А гамма-кристаллы — вещь не просто дорогая, а очень дорогая… Во-вторых, на посмешище себя выставишь. Может, это не баг, а предусмотренная программой эксперимента фича?

Значит, так. Прямо вот сейчас на Литейный, отстоять в длинной очереди зареванных женщин, выяснить у дежурного — поступал ли такой Фельдман М.А. Даже если сняли с поезда, то дело-то в Ленинградском управлении заведено, сюда и привезут. Хотя, наверное, справки дают только родственникам… Ну, авось обаяние сработает. А если все путем — завтра надо будет увольняться из кооперации и ехать в Донецк.

Но это все потом, а пока — нажарить картошки. Голодное брюхо к миссии глухо.

* * *

Снилось что-то мутное. Сперва обещанный Манечке котенок, по-чему-то размером с носорога, гонялся за ним и требовал немедленно оплатить по акту, потом товарищ Сталин задумчиво ковырял в носу на их коммунальной кухне, а тетка Авдотья сердито пеняла ему за невымытый пол. А в конце концов симпатичная экспедиторша Леночка оседлала Константина Павловича и, колотя его по лысине, неслась по ночной степи навстречу огромной апельсиновой луне…

Саша рывком сел на кровати. Ночь… где-то на улице фонарь и аптека. Ходики негромко тикают… Сон внутри сна. «С физиологической точки зрения, — объяснял Константин Павлович, — ваше состояние во время сеанса является особого рода сном. Нет, не гипнотическим, гипноз нужен только в начальной фазе. Здесь нечто иное».

В дверь постучали — как-то неуверенно. Не понравился Саше этот стук, сердце на мгновение провалилось куда-то в область желудка. Он вскочил с кровати, принялся нашаривать в темноте брюки.

— Кто там?

— Сашенька, открой! — голос тетки Авдотьи напоминал выжатую половую тряпку. — Тут это… такое значит…

Он щелкнул выключателем, комнату затопил жиденький, тусклый свет. Уже догадываясь о своем ближайшем будущем, отодвинул засов.

Тут же, оттеснив бледную тетку Авдотью, в комнату вломились трое. Парочка молодых людей в гимнастерках и красноармеец с винтовкой, сейчас же занявший позицию у дверей.

— Гражданин Лучницкий? Александр Степанович? — ухмыльнулся один из визитеров, похожий на обожравшегося сметаной кота.

Ну вот, приплыли… Что ж, такой поворот исключать не стоило. Но что же теперь делать-то?

— Ну, предположим, — кивнул Саша. — А вы, извиняюсь, кем будете?

— А мы, извиняюсь, будем из органов безопасности, — расплылся второй и даже обмахнулся какой-то корочкой. И тут же, без всякого перехода, заорал: — Контра, гнида! Сгною!

На пороге маячила тетка Авдотья, на лице ее страх смешивался со жгучим любопытством. Взяли в понятые, решил Саша.

Нет, надо что-то делать. И прямо в ближайшие секунды. До конца сеанса еще пять часов, кристалл пишется. Значит, «всплывать» нельзя. Но как же миссия? Сколько продлится следствие? Недели? Месяцы? И стоит ли полагаться на пресловутое «обаяние»? Да, ему здесь почему-то все верят, но есть же какой-то естественный предел. Не волшебник ведь. А за это время с лишенными его присмотра Фельдманами всякое может случиться. И эксперимент не даст ожидаемых результатов. А Моисея Абрамовича погонят на Колыму. А Манечку сунут в детдом для врагов народа.

Чушь, конечно. Никто никуда никого не сунет, игра это все. Игра воображения. И тем не менее… Пускай игра, пускай вирт, почему же их так жалко?

— А что вас интересует, товарищи? — елейно осведомился Саша. — Может, я вам сразу и покажу? Начнем, пожалуй, с переписки?

— Это с какой же переписки? — тут же заинтересовался котообразный.

— Да Энгельса, — как нельзя кстати вспомнился старый фильм. — С этим, как его, чертом… с Каутским.

Прыжок к двери, еще в воздухе удар ногой под подбородок, и тут же — время растянулось эластичным бинтом — подхватить выпавшую винтовку красноармейца. Резкий щелчок затвора.

— Стоять! — резко скомандовал он и выразительно повел стволом. Оба визитера сунулись было по кобурам, но двигались они точно аквалангисты на предельной глубине. Их что, вообще ничему не учат? Стволом под основание носа «коту» (повезло ему, что штык снят), прикладом в висок второму. И для верности добавить скрючившемуся на полу красноармейцу. Хорошо бы этих кексов связать, да нечем и некогда. Быстро обшарил карманы, мельком глянул на корочки. Пригодятся. Со вторым даже отдаленное сходство наблюдается.

— Тетя Авдотья, зайди-ка, — Саша едва ли не силой втянул в комнату остолбеневшую соседку. — Вот посмотри на них, на фашистско-троцкистских недобитков, маскирующихся под работников НКВД и похищающих честных советских людей. Я вызову милицию и настоящих чекистов. А твоя задача — успокоить людей, если кто проснулся от шума. Объяснишь им, что такое вот, понимаешь, вредительство… ну ты ж умная баба, должна иметь понимание. Ступай, ступай… Да не бойся, они еще долго не прочухаются…

Он стремительно оделся, сунул в карман лейтенантские корочки и взял чемоданчик, на всякий случай сложенный с вечера.

Тщательно запер снаружи дверь. Замок хороший, сам врезал. Долго ломать придется.

Времени было всего ничего. Скоро соседи начнут трезвонить куда надо и не надо. И визитеры очнутся. А предстояло еще вырубить водителя: во дворе гостеприимно дожидался «черный воронок»… Ну, да уж как-нибудь справится. Против нашей десантуры ихние чекисты хлипкие.

Особенно воображаемые чекисты.

* * *

— Вы присядьте, Александр Григорьевич, — завлаб хмурился, то и дело протирал лоб, хотя в его кабинете было совсем не жарко. — Нам с вами предстоит серьезный разговор. Тут, видите ли, вот какое дело…

Саша поежился. Вступление ничего хорошего не предвещало.

— Проблемы у нас… — Константин Павлович отвел взгляд. — Не только конкретно у нас, а у всего института. Перекрыли нам кислород — в смысле, финансирование. И президентский грант под наше направление тоже накрылся медным тазом… Там, наверху, — его ладонь взметнулась к потолку, — совсем озверели… Короче, ряд тем приходится сворачивать. В том числе и наши с вами исследования. Виртуальный Ленинград… Жалко, а что поделать? Даже и штатных сотрудников придется сокращать, на треть от списочного состава… То есть вы, конечно, с расчетом получите и премию из резервного фонда, — суетливо утешал Константин Павлович. — Жалко с вами расставаться, но что поделать…

— Понятно все, — вздохнул Саша, глядя на буйную заоконную метель. Рановато что-то в этом году началась зима.

— Если не секрет, Александр, — помолчав, спросил завлаб, — у вас есть на уме какие-то варианты трудоустройства?

— Это вы к чему? — вяло поинтересовался Саша, у которого, конечно же, никаких вариантов не было. Это все потом — обзвоны, шастанье в интернете, а то и биржа труда…

— Тут вон какое дело, моему зятю работники нужны. Он руководит крупной строительной фирмой, сейчас они все реорганизуют, требуются новые люди. Неглупые, ответственные. Мне почему-то кажется, что вы справитесь. Зарплата уж точно не меньше, чем у нас. Вот, — он нацарапал на бумажке телефон. — Можете прямо завтра с утра звонить… Только вот что… Маленькая личная просьба. Пожалуйста, не рассказывайте никому о наших исследованиях. Понимаете, — в голосе завлаба что-то булькнуло, — все-таки хотелось бы сохранить приоритет. Может, все еще и вернется на круги своя. А если пойдут разговоры, идею могут перехватить. Вы меня понимаете?

— Да не волнуйтесь, Константин Павлович, — поднялся Саша. — Буду нем как рыба.

Он не лукавил. Действительно, совсем не тянуло рассказывать кому-нибудь про жизнь в 36-м году. Вышло бы что-то вроде стриптиза.

И вертелась глупая мысль: а что же теперь будет с Фельдманами?

* * *

Саша поставил гравидиск на свою площадку, мигнул брелком сигнализации. Надо признать, повезло — в их доме крыша плоская, стоянку оборудовали на раз. А вот Антошка, сэр Энтони, как называют его в отделе, вынужден ютиться в древней высотке. Хочешь не хочешь, а ставь свою «гравицапу» на уличной стоянке. Со всеми втекающими и, главное, вытекающими…

Люся, конечно же, трепалась по визору с этой жуткой своей подругой Зинаидой, наглой истеричной дурой. В старину таких называли кликушами. Но как же, не смей обижать Зиночку! У нее так печально сложилась судьба, надо закрывать глаза на мелкие недостатки, и вообще, от вас, мужиков, сочувствия хрен дождешься.

Так и выражалась — «хрен». При пятилетней Машеньке и трехлетнем Димке. И как бритвой: «Когда нечего возразить, цепляются к словам».

А ведь поросенком визжал от счастья, когда Людмила свет Аркадьевна соизволила вернуться. Во всех деталях он помнил ту люто-снежную зиму пятнадцатого года. Звонок в дверь, надрывный такой… а за окном ветер перемешивает хлопья снега с хлопьями тьмы. И на пороге — она. Снежная королева. Во всяком случае, шуба точно оттуда.

Он не спеша разделся, пошел в детскую, повозился с наследниками, выслушал Димкины жалобы на вредную Машку и Машкины на противного Димку, пообещал в выходные слетать с ними в зоопарк — само собой, при надлежащем поведении, прилежании и кашепоедании.

Молча подкрался к болтающей Люсе (и плевать, что на глазах у завистливой Зинаиды), поцеловал в тонкую, как у Царевны-Лебедь, шейку.

— Обед на верхней полке холодильника, сам разогреешь, — не оборачиваясь, сообщила она.

Холоскрин на кухне надрывался рекламой. «Я расскажу вам, в чем секрет успеха», — сообщила Саше сексапильная дамочка, пока он совал суп и котлеты в микроволновку. Суровый мужик в камуфле рекламировал микронасадки Тобольского завода. «Да настоящий, блин, мужик дешевку юзать не привык». Деточка младшего школьного возраста в незаметном глазу купальнике ныряла с вышки в огромный торт — в нем из белого крема уже торчали головы ее довольных одноклассников.

Саша раздраженно щелкнул пальцами. Умный экран, уловив команду, переключился на случайный серфинг по каналам.

«Но все же как вы объясняете причины технологического прорыва последних лет?» — допытывалась холоведущая Мариалла (модное в этом сезоне имечко). Почтенный седовласый академик глядел на нее снисходительно. И терпеливо объяснял, что научно-технический прогресс подчиняется особым законам, это не прямая, а причудливая кривая, аппроксимировать которую можно лишь с известной долей осторожности… И не надо говорить: «Как из рога изобилия», — ту же антигравитацию могли бы открыть и двадцать лет назад, кабы не беспредел и практически полное отсутствие финансирования. А лечение рака на любой стадии, «транснуклеарная волна»? Дорогая моя, теоретические наработки опять же были еще в прошлом веке, не было лишь политической воли, чтобы сломить сопротивление фармакологических олигархов. Та же самая борьба сейчас идет с транспортными корпорациями. Все понимают, что «си-трансгрессия» и быстрее, и дешевле, но куда девать аэробусы, гравидиски и прочие велосипеды? И куда девать занятых в этой сфере людей?

Расправившись с борщом (увы, покупным, из банки), Саша дал команду переключиться на новости. Все равно ничего умного в «Гранях познания» не услышишь. Так и будут тянуть кота за резину. Никто ведь — ни академик, ни уборщица — не знает ответа. Да, действительно посыпалось. Да, как из рога изобилия. И что интересно, все открытия исключительно российского производства. Каких-то три-четыре года — и мы опять мировая держава, а не радиоактивное кладбище. Ура, сограждане! Под мудрым водительством президента Усова!.. В европейских школах ввели обязательное изучение русского языка…

«Наводнение в Нижегородской области… десятки жертв… представитель МЧС заявил…»

«В своем выступлении министр отметил, что «ваххабитская петля» — это проблема, уходящая корнями в далекое прошлое, и неправомерно сваливать всю вину на действия военных».

«Мода на добровольный уход из жизни принимает среди молодежи угрожающие размеры…»

Саша выключил холоскрин. Сплошная депрессуха. Кажется, что земной шарик угодил в какую-то огромную черную дыру… Несмотря на «гравицапы», гамма-инфазию и стабильный рубль…

И только он собрался заесть свою печаль котлетами по-киевски (увы, тоже из магазинной упаковки) — тренькнул на запястье сигнал портативного визора. Недовольно отложив вилку, Саша принял вызов.

С крошечного экранчика глядел на него какой-то лысый толстяк, которого он не сразу узнал.

— Здравствуйте, Александр Григорьевич, — голос Константина Павловича ничуть не изменился за эти шесть лет. Только вот ощущалась в нем какая-то нервная нотка.

— Приветствую, Константин Павлович, — вежливо ответил Саша. — Какие новости, как лаборатория?

— Нам нужно встретиться, — с ходу предложил собеседник. — Собственно, я стою сейчас возле вашего дома. И если найдется буквально полчаса…

— Заходите, конечно.

После чего допил компот.

* * *

— Да, ничего себе… — протянул Саша. Эффект был, как от легкой контузии. Впрочем, не такой уж и легкой.

— Вы коньячку, — пододвинул к нему стопочку Константин Павлович. — Тут ведь дела такие, что без смазки никак… Вот, правильно.

И лимончиком. Заметьте, не сластить лимон надо, а напротив, самую малость подсолить…

Он правильно начал разговор, предъявив свою совершенно неожиданную корочку. Иначе бы Саша уж точно счел бывшего шефа съехавшим с катушек. По причине хронического недофинансирования.

— Ну, сами посудите, — вновь повторял полковник Заворыкин, — разве можно в таких вещах полагаться на гражданскую сознательность и прочие высокие материи? Пришлось играть перед вами спектакль. Психология-культурология, архетипы-хренотипы…

— Почему же не взяли в испытатели кадрового офицера? — вяло спросил Саша. На самом деле не хотелось ему сейчас ни спорить, ни ругаться. Сидел в кресле, точно заваленный кубометрами ваты. И мягко, и душно, и не сдвинуться…

— Эх, дорогой мой, кабы всякий был способен к темпоральному транспонированию, — вздохнул Константин Павлович. — Увы, тут особые характеристики нужны. Годится примерно один из десяти тысяч обследуемых. Уникальное сочетание параметров психики, биополя, соматики… Да и не было у нас технической возможности весь штат Службы прошерстить, авось, дескать, найдутся уникумы. И без того целый год ушел на подбор испытателей. Нашлось, между прочим, всего-то пятнадцать человек… Включая вас.

— Раз уж мы такие ценные, могли бы и больше платить, — просто чтобы не молчать, пробубнил Саша.

— Это бы сразу насторожило, — отмахнулся полковник. — И не воображайте, что у нас там златые горы. Львиная доля финансирования шла на технику.

— Н-да… Так вот запросто узнать, что на самом деле полгода прожил в двадцатом веке… по-настоящему… это же свихнуться можно.

— Не свихнетесь, — успокоил его Константин Павлович. — У вас потрясающе лабильная психика… Ну да, темпоральная квазипетля. Но ведь перемещалось только ваше сознание. Материальные предметы пока посылать не умеем. Собственно, мы ведь совершенно не понимаем, как и почему это работает. Само открытие — побочный эффект совсем другой темы… вам лучше не знать. Помните, у Экклезиаста? «Во многом знании много печали…»

— А как же парадоксы? — всплыло в памяти что-то из литературы.

— Да нет никаких парадоксов, — полковник вновь наполнил обе стопочки. — Время оказалось куда сложнее, чем думалось раньше. Когда мировая линия замыкается — тут же возникает как бы отросток, отдельная реальность. Наложенная на то же пространство, но в другом временном измерении. И эта новая ветка отрывается от ствола… вернее, причинно-следственные связи односторонние. Мы на них влиять кое-как можем, а они на нас — никак. Ну, не считая опосредованного воздействия, то есть той информации, которая качалась через ваше сознание.

— И все-таки я не понимаю, — не сдавался Саша. — Ну какое может быть сознание отдельно от мозга, от тела? Как его можно куда-то там перемещать? Это же антинаучно! Это мистика какая-то…

— А в этом, — закусывая, улыбнулся полковник, — пусть разбираются наши теологи. Не удивляйтесь, есть у нас и такие в штате… Однако факт — сознание действительно можно локализовать, оторвать от материального носителя. И более того, можно послать его сквозь время, наложить на другой носитель — из побочной реальности. Которая, в общем, и создается благодаря переносу.

— Значит, если я правильно понял, в тридцать шестом году действительно был некий Александр Лучницкий, и в его мозг вы спроецировали мое сознание? Вселили в него мою душу?

— Вернее, сцепили вместе обе ваши души. И таким образом как бы кинули якорь в ту реальность. Связь возможна только через вас, больше никто бы туда не попал. Послать другого человека — это значит создать другую реальность. Их можно создать бесконечное множество, все равно что файл копировать…

— А зачем? — Саша задумчиво посмотрел на бутылку. Коньяк хороший. Интересно, на личные средства приобретенный или полковник потом финансовый отчет напишет?

В дверь просунула голову Люся, собралась было что-то заявить, но Саша так на нее зыркнул, что супруга ретировалась. Отступление, конечно, временное…

— Увы, Александр Григорьевич, мы не альтруисты, — признал полковник. — Фундаментальная наука — это, конечно, здорово, но государству нужен практический результат. То есть любой ценой выбираться из той, простите, задницы… Нужен был принципиальный технологический рывок. И вот мы создаем эти отростки, эти параллельные линии реальности. И не просто создаем, а подталкиваем там развитие событий в какую-то нужную сторону. «Миссия», одним словом. Вот смотрите: действительно же был такой физик Фельдман, действительно погиб в лагере. А если бы он продолжал свои исследования? Если бы он и в самом деле открыл антигравитацию? А он открыл. Даже в нашей реальности открыл, а уж тем более в побочной, где вы спасли его от ареста. Нам осталось лишь пожинать плоды. Поверьте, тут самое главное — понять, есть ли принципиальная возможность и в какую сторону копать. А уж детали наши ученые и сами разработают. У Фельдмана деревяшка над столом зависала, а мы с вами гравидисками пользуемся.

Саша вспомнил давешнего велеречивого академика из «Граней познания».

— Значит, все так просто? И трансгрессия, и лечение рака, и биотехника? Все где-то стырили?

— Я бы не выражался так грубо, — поморщился Константин Павлович. — Восприняли и усовершенствовали. Кому хуже-то стало? Фельдману? Его семье?

— Настоящий Моисей Абрамович все равно погиб, — напомнил Саша.

— А тот, с кем вы общались, разве не настоящий? — прищурился полковник.

— Не боитесь Господу Богу уподобиться? — сам не понимая отчего, выдал вдруг Саша. — Тоже миры посотворять захотелось?

— Александр, это разговор не на один чайник. Как-нибудь потом, на досуге. Поверьте, есть гораздо более важные вопросы… Не задумались, зачем я к вам пришел и все эти государственные тайны выдаю?

— А что тут думать? — не стал спорить Саша. — Ясно, что я вам очень нужен.

— Умный мальчик, — кивнул полковник. — Так вот, продолжим разглашать тайны. Которые вы, как умный мальчик, сохраните в сердце своем. Короче, идея была гениальная, и действительно, эффект налицо. Только вот кое-что пошло не так… в конце концов, у нас ведь нет никакой научной теории — голая эмпирика. И получилась палка о двух концах. Возник странный эффект… Вот мы создаем эти параллельные реальности, они живут себе, никаких парадоксов, все внешне нормально. Однако само их существование… поверьте, это очень трудно объяснить… я и сам плохо понимаю, хотя я же не только полковник. Я между прочим действительно доктор наук… Очень упрощая, скажу, что энергию своего существования эти параллельные времена берут от нашей, стволовой реальности. Мы выяснили, что канал, по которому из нашего мира качается энергия в те миры — это сознание испытателей. Тех, на ком держится связь. В том числе и вы, Александр.

— Так ведь шесть лет прошло? — не понял Саша. — Вы же меня уволили, эксперименты кончились…

— Ну, уволили потому, что с фельдмановской идеей у наших физиков получилось. Сделали экспериментальную установку, смысла пасти Фельдмана больше не было. Так вот, оказывается, остаточная связь все равно есть. Даже сейчас как-то вы с Лучницким связаны, через вас туда течет энергия. Мало, не хватает… и потому та реальность, скорее всего, распадается. Такая вот затянувшаяся агония. Но и наш мир… Вы наверняка задумывались, отчего так все плохо стало в последние годы? Все эти катастрофы, болезни, депрессия всеобщая? А оттуда же. Соки вытекают жизненные. Знаете, если в одном месте прибыло, значит, в другом убыло. Законы сохранения, чтоб их…

— И что теперь?

— А что теперь? — напрягся полковник. — Если утекает, надо завинтить краны. За тем я и пришел. Помощь ваша нужна. Все это очень неприятно… Поверьте, я испытываю к вам самые лучшие чувства…

Саше внезапно стало холодно.

— И как же вы собираетесь закручивать кран? — он плеснул себе в стопку и судорожно глотнул. — Нет человека, нет и проблемы?

— Ну, зачем сразу так уж… низко? — Константин Павлович взглянул укоризненно. — Не скрою, цена вопроса очень велика… Однако сами посудите, будь все так просто — кто бы стал вас извещать? Несчастный случай… увы, бывает. Семье бы мы, разумеется, помогали… Но вот какая штука — не получится. Честно скажу, пробовали. Каждый раз — цепь необъяснимых случайностей. То в последнюю секунду у исполнителя живот скрутит, то электричество отключат, то кирпич не на того упадет. Действительно, мистика. Будто колпак какой-то защитный над всеми вами. Я, конечно, атеист, но…

— Но пускай с этим разбираются ваши штатные теологи, — закончил его фразу Саша. — От меня-то что надо?

Полковник облизнул губы.

— Есть способ полностью переместить ваше сознание туда, — вздохнул он. — Полностью слить с матрицей реципиента. Здесь останется только ваш… гм… организм, в глубокой коме. А в том мире вы ведете полноценную жизнь. Ну считайте, что вы просто уезжаете навсегда. Связи между мирами уже не будет, та линия реальности полностью оторвется от ствола.

— А чем тогда будет питаться тот мир? — сейчас же сообразил Саша. — Откуда возьмется энергия?

— Понятия не имею, — признал полковник. — Может, и лопнет со временем. Но нас с вами это должно волновать в десятую очередь. А в первую — интересы нашего родного мира, нашей реальности. Надеюсь, гражданское сознание-то у вас есть?

— Кончилось, — хмуро сообщил Саша. Спасибо коньяку, все-таки какой-никакой, а фильтр, сдерживает до поры до времени стылый ужас. — А если я откажусь? Давить будете? Угрожать?

— Толку-то? — вздохнул Константин Павлович. — Чтобы отрыв сознания состоялся, вы должны сами этого захотеть. Из-под палки не получается… Думаете, вы первый из пятнадцати? Вы девятый. Четверо уже там, в своих реальностях. Двое думают. Трое отказались наотрез. Из этих троих одному мы попытались создать должное расположение духа. Химическим путем. В кому он впал, а полного наложения не вышло, канал до сих пор наблюдается. Так что, увы, только добровольно. Ну, ясное дело, семью будем опекать по высшему разряду. Равно как и родственников, друзей — всех, кого вы укажете… Тут уж денег не считают, сами понимаете. На карту поставлена судьба всего человечества…

— Уходите, — Саша, морщась, выплевывал слова. — И больше не приходите. Тоже мне, нашли героя, спасителя мира… У меня жена и дети! Я их люблю, и они любят меня. И мне это важнее, чем все эти ваши… — он не договорил. Схватило горло от внезапно подступивших слез.

— До свидания, Александр Григорьевич, — поднялся полковник. Уходя, он прихватил с собою ополовиненный коньяк.

* * *

— Дядя Саша, что ж ты меня так ужасно обманул? Все обещал котенка, а не принес.

Манечка сильно изменилась. Еще бы, прошло шесть лет. Вместо забавной малышки — худенький, угловатый подросток. Пионерский галстук, пышная грива вьющихся волос, ироничная линия губ.

Чистая комната, обои в горошек, за окном ветер треплет одевшиеся первой листвой тополя. Середина мая, наверное. Никак не разобрать число на календаре. На стенке чуть ниже портрета товарища Микояна черная тарелка радио бубнит новости:

— С небывалым энтузиазмом готовятся к весеннему севу крестьяне Тамбовской области. Свободный труд на свободной земле объединяет и сплачивает советских людей. Теперь, когда ужасы троцкистско-сталинской диктатуры в прошлом, когда страна в едином порыве очищается от мрачных извращений недавних лет, трудящиеся с чистым сердцем работают на благо социализма. Как учит нас товарищ Микоян…

Радио заглушил обиженный детский плач. Ворвались Машка с Димкой и, размазывая сопли по щекам, принялись орать:

— Ты нас обманул! Обещал в зоопарк, а сам! А сам!

Выступила из темноты тетка Авдотья, принялась их гладить и утешать, одновременно и показывая «козу рогатую», и причитая: «Ох, Саша-Саша».

— Товарищ Лучницкий? — сунулся в дверь котообразный чекист. — Пройдемте, у нас к вам серьезный разговор. Кстати, привет от Константина Павловича. Очень положительно вас рекомендовал…

Саша рывком вскочил, сбросил на пол одеяло. Недовольно завозилась в постели Люся, но так и не проснулась.

В окошко спелым апельсином глядела полная луна. Неярко высвечивалось время на стенных часах — 04:13. Ветер, забравшись в форточку, беззастенчиво теребил занавеску.

«Никогда! Никуда! Сдурели они все! — колотилось под кожей, там, где полагалось находиться сердцу. — Тоже мне, нашли идиота!»

И стыдно было лишь от того, что он ведь и в самом деле не принес Манечке котенка.

Анджей Джевинский Восьмой день творения

А проснувшись, Бог вновь принялся за работу, поскольку дел было много

.

Незамеченной инвалидная коляска остаться не могла. Подгоняемая размеренными движениями рук в кожаных перчатках, она со скрипом катилась через холл. Конечно, входить в здание министерства разрешено всем, однако слишком уж выделялся сидевший в ней бедный калека в толпе лощеных, гладко выбритых, хорошо одетых чиновников. Увидев инвалида, Рольняк пробормотал некое слово, а стоявший рядом с ним Рогочки плотнее сжал губы. Потом тихий звонок оповестил о прибытии лифта, и они поспешно вошли в кабину.

— Подождите, — послышался голос сзади. — Я с вами.

Поймав вопросительный взгляд телохранителя, Рольняк в ответ лишь пожал плечами. Ничего не поделаешь.

— Прошу, — Рогочки подвинулся в сторону и, с силой толкнув коляску, закатил ее в лифт. — Вам на какой этаж?

Инвалид поправил темные очки и небрежно махнул рукой. Рогочки понял его по-своему и нажал самую верхнюю кнопку. Именно на этом этаже у его шефа через пять минут должна была начаться важная встреча. Лифт тронулся, и Рольняк облегченно вздохнул. Еще немного, и он получит один документ, а тогда… Он вдруг обратил внимание на руки инвалида в новых изящных печатках. Они никак не совпадали с убогой одеждой и старой коляской. Рольняк вдруг почувствовал, как к его лицу прилила кровь. Он ненадолго потерял бдительность, а сейчас уже было поздно.

— Ты пытаешься нас погубить, Рафал, — вставая, мнимый калека уронил темные очки на пол. — Вот только я тебе этого не позволю.

Тусклый свет лампы мешал хорошо рассмотреть бледное лицо, но теперь, увидев его вблизи, Рольняк схватил своего телохранителя за полу расстегнутого пиджака и крикнул:

— Стреляй в него! Сейчас же!!!

Тот, стоявший с полуоткрытым от удивления ртом, хотел было вытащить оружие, но вдруг замер. На ладонь его упала крупная капля воды. Еще мгновение — и в лифт из плафона хлынула вода, настоящий ливень. Рольняк, попытавшись отобрать пистолет у охранника, поскользнулся на мокром полу и рухнул на коляску, уже стоявшую в воде почти по оси колес. Вода хлестала сверху, словно из шляпы волшебника. Струи ее секли лица, вода заливала глаза, мешала дышать. Рогочки ударил кулаком по кнопкам. Облепленный мокрой одеждой, в воде по пояс, задыхаясь, он потерял ориентировку и впал в панику. До него доносилось хриплое дыхание Рольняка, пытающегося вытащить оружие, но разглядеть его телохранитель уже не мог. Потом вода стала заливать Рогочки рот, и он ощутил запах ила. Кто-то наступил ему на ногу, послышался крик, переходящий в вой:

— Нет, не хочу-у-у!

Сразу же вслед за этим погас свет, и кабина пошла вниз. Она уже весила так много, что охранные системы остановить ее не смогли. Словно гигантский поршень, сопровождаемая дьявольским визгом вырывающегося из шахты воздуха, кабина лифта летела вниз. Мимо проносились этажи, мигал свет, а Рогочки вдруг увидел темный силуэт Рольняка, выделывающего руками странные пассы. Неожиданно высветилось лицо незнакомца. Дальше опять была темнота. Потом вода закрутилась водоворотом, легкие Рогочки что-то страшно стиснуло, затем была вспышка, сильный удар в лицо и чей-то пронзительный крик. Рассыпавшийся на множество звуков, он стал финальным аккордом отлично сыгранной партитуры. Телохранителю в спину ударили куски дерева и металла, а еще через мгновение хлынувшая из кабины вода потащила его по паркету. Рогочки получил удар в голову, рядом с ним кто-то упал, со всех сторон послышались удивленные возгласы.

С трудом откашлявшись, телохранитель приподнялся на локте и окинул взглядом холл министерства. Он никак не мог понять, что произошло. Откуда взялись обломки дверной коробки, забрызганные стены, пол… В том месте, где они стояли всего пару минут назад, зияла дыра, оставленная дверью лифта.

Рогочки опустил голову и задумчиво взглянул на прямоугольную сумочку, каким-то образом оказавшуюся у него в руке. Мгновением позже он рухнул на собравшийся гармошкой ковер и, прежде чем погрузиться в беспамятство, еще раз увидел лицо незнакомца, каким оно было, перед тем как лифт начал падать. Этот человек улыбался.

* * *

Кроны деревьев еще не обзавелись листвой, и яркое мартовское солнце заставило Збигнева Оршевского опустить голову. Теперь ему не оставалось ничего иного, как только разглядывать холмик земли возле своих ног и слушать панихиду. Он не плакал, это было позади. Впрочем, его встречи с отцом всегда были сугубо деловыми. Поцелуи и прочие церемонии заменяло обычное рукопожатие.

Збышек потер пальцами веки. Ощущение утраты, окончательной и безвозвратной, оказалось горше, чем он представлял. В конце концов, отец был его единственным живым родственником. Он машинально отметил, что оратор сменился. Слова текли монотонно и казались холодными, словно мокрая трава после ночного дождя. Серое небо, лица людей и ряды могил сливались в единую мозаику. Збышек наклонился, взял горсть земли и, бросив ее вниз, услышал тихий стук. Лица, ладони, губы, шепчущие молитву, все это сейчас не имело для него значения. Он хотел лишь, чтобы ритуал завершился как можно быстрее.

Потом, когда все закончилось, он еще раз взглянул на ближайшее дерево, словно пытаясь запомнить место, и пошел прочь. На стоянке Оршевский поблагодарил всех, кто пришел проводить отца, и сел в такси лишь для того, чтобы, проехав несколько улиц, приказать шоферу остановиться и отправиться далее пешком.

Прогулка несколько успокоила Збышека. Жизнь сделала один оборот и, завершив его, вернулась в привычное русло. Он неожиданно понял, что оказался неподалеку от квартиры отца. Старик Оршевский снимал ее в новостройке, каких множество в последние годы выросло вокруг вроцлавского рынка. В кармане плаща Збышек нащупал ключ, который ему вручили в полиции вместе с остальными личными вещами отца. Поднимаясь по крутой лестнице, он подумал, что тут его никто не найдет. Преисполненный печали, он вынул из холодильника очередную бутылку водки и пакет сока. Налив в стакан водки на два пальца, он покрутил пакет в руке, а потом, поставив его на место, плеснул еще немного. Желая забыться, Збышек выпил.

Пару минут спустя он сидел в кресле и просматривал фотографии родственников. Их как попало запихнули в альбом, и теперь при каждом неосторожном движении они вываливались из него. Поездка в Варшаву, отец в шляпе с эдельвейсом поднимается канатной дорогой в Каспров, какой-то прием, даже первомайское шествие затесалось. На нескольких старых фотографиях он заметил надписи пером — давняя привычка отца. Ему частенько случалось раскланиваться с теми, кого он видел первый раз в жизни, и не узнавать старых знакомых. Желая помочь памяти, он собирал вырезки из газет, частенько надписывал фотографии. И все равно слава рассеянного человека его не миновала. Правда, со временем его память несколько улучшилась, а скорее всего, он научился лучше себя контролировать.

Прозвенел дверной звонок, и Збышек почувствовал, как его сердце забилось чаще. Выйдя на цыпочках в прихожую, он заглянул в глазок. Мужчина лет тридцати держался так, словно наверняка знал о его присутствии за тонкой дверью. Збышек дрожащими пальцами накинул цепочку и открыл замок.

— Чем могу?… — Ему пришлось проглотить стоявший в горле комок.

— Моя фамилия Рогочки. Ваш отец… — незнакомец замялся. — Это я выжил в том проклятом лифте. Мы должны поговорить.

Оказавшись в квартире, незнакомец виновато улыбнулся и, взглянув на покрывавшую столик глянцевую россыпь фотографий, объяснил:

— Я следовал за вами от кладбища…

Збышек попытался прикинуть, куда удобнее посадить гостя.

— Удивительно, как вы меня не потеряли, — указывая на кресло, промолвил он. — Я ехал в такси.

— Меня этому учили, — мужчина сел только после хозяина дома. — Что вам сообщили в полиции о происшествии?

Збышек подвинул носком ботинка лежавшую на полу фотографию.

— Несчастный случай, лопнул трос, — он пожал плечами. — Какие-то путаные объяснения.

В следующем вопросе ему послышалась насмешка.

— И ваш отец не пользовался инвалидной коляской?

— Чепуха.

— Я тоже так подумал, — Рогочки потер подбородок, а потом рассказал, как именно Оршевский выглядел тем утром.

Раздражение, вызванное сообщением, заставило мысли Збышека помчаться галопом.

— Они обязаны были мне об этом рассказать.

— Мне тоже так показалось, — гость усмехнулся уголками губ.

— Черт возьми, мой отец не был Джеймсом Бондом!

Рогочки, однако, отступать не собирался.

— Именно поэтому я и пришел, — сухо сказал он. — Прошу выслушать меня внимательно.

Как только визитер начал свой рассказ, у Збышека появилось желание выпроводить его за дверь, однако постепенно до него стало доходить, что поведанная ему история имеет смысл. Слушая ее, он поднял с пола фотографию. Мать тогда еще была жива. В светлом платье она стояла на пляже.

— И прошу запомнить, — Рогочки выделил эти слова. — Не знаю, не имею понятия как, однако могу дать голову на отсечение: ваш отец спас мне жизнь.

Предупреждая следующий вопрос, он развел руками.

— Знаю, мы падали в кабине лифта. Я не предполагаю, а знаю, благодаря кому остался в живых. Однако мне хотелось бы понять, откуда взялся этот странный дождь.

Оторвавшись от фотографии, Збышек чисто интуитивно спросил:

— Вы не любили своего шефа?

— Рольняка? — Рогочки прищурился. — Не любил, однако платил он неплохо.

Наклонившись, он стал разглядывать лицо Збышека, словно пытаясь прочесть на нем разрешение продолжить разговор.

— Есть еще одна вещь, — наконец тихо сказал он. — Это происшествие меня изменило. Может быть, я скажу глупость, но до сих пор я чувствую биение сердца вашего отца. Не помню, а просто ощущаю. Благодаря этому что-то во мне проснулось.

Он замолчал. Не зная, как отреагировать на эти слова, Збышек слегка улыбнулся. Рогочки вздохнул, встал и показал глазами на ванную.

— Могу я ею воспользоваться?

Ответ был очевиден.

Слушая шум воды, Збышек пошел на кухню — приготовить себе тот самый однокомпонентный коктейль. «Только никогда не смешивай», — смеялся его отец, а потом любил рассказывать историю, случившуюся во время какого-то приема в Москве, где ему неожиданно пришлось пить коньяк с шампанским. В третий раз Збышек мешать тоже не стал, а после возвратился в гостиную.

Рогочки стоял посередине комнаты и, похоже, собирался уходить. Збышек не стал его задерживать. Ему надо было прийти в себя. Открыв дверь, он вдруг почувствовал в пальцах узкую карточку.

— Это мои координаты, — голос гостя звучал до странности тепло. — В случае нужды прошу звонить в любое время.

Збышеку даже не пришло в голову его поблагодарить. Вернувшись в гостиную, он приложил лицо к холодному стеклу и взглянул на двор. Ничего необычного. Грязная песочница, перекладина, бегают несколько ребятишек. «А он мне тут о чудесах толкует. Попросту лифт ударился о пол, и Рогочки выкинуло…» Оршевский уже почти убедил себя, что услышанное им — вранье, но его раздумья прервал звонок. Он кинулся искать телефон и нашел его только после второго звонка. Отец любил болтать, принимая ванну.

— Слушаю, — сказал Збышек, закрыв дверь ванны. — Оршевский.

— Добрый день, звонит Малички. Все в порядке, это меня устраивает. Могу быть утром.

Збышек только сейчас сообразил, что его приняли за отца. Полностью осознать ситуацию мешало выпитое.

— Да, — сказал он машинально.

— Тогда буду ждать перед вашим домом в шесть утра, — Малички засмеялся: — Теплые носки можно не надевать. Отопление в машине я починил.

— Великолепно, — Збышек все еще не мог сориентироваться.

— В таком случае, до свидания.

Збышек опустил трубку на аппарат и медленно присел на край ванны. Блокнота, который отец всегда держал возле телефона, на месте не оказалось. Зато на одной из полочек он заметил что-то постороннее. Маленький пакетик с желтым порошком. Покрутив его в пальцах, Оршевский посмотрел в окно на серое городское небо и прошептал:

— Боже, что происходит?

* * *

Надеясь узнать нечто новое и не желая опоздать на утреннюю встречу, он остался ночевать в отцовской квартире. Приснился ему пляж, наполненный призраками. Они с матерью безуспешно искали отца. Сон был таким скверным, что Збышек проснулся. Потом он стоял возле подоконника и долго смотрел на прямоугольники чужих окон.

Теперь, сунув руки в карманы плаща, он ждал на лестничной клетке. Как начать разговор, Збышек даже не представлял, рассчитывая, что все прояснится само. Так, собственно, и получилось. Это оказалось такси — «мерседес» в неплохом состоянии. Машина остановилась возле бордюра, а Збышек подошел и постучал в окно.

— Ничего не получится, — толстый шофер указал на красный фонарь. — Жду клиента.

— Я сын Яна Оршевского! — объяснил Збышек, запахивая полы плаща. — Наверное, нам надо объясниться.

Таксист наклонился к стеклу, внимательно посмотрел на него, а потом открыл дверцу.

— Что с отцом? — спросил он. — Кстати, вы и в самом деле очень похожи…

— Были, — Збышек подал ему газету, свернутую так, чтобы был виден некролог. — Вот, смотрите.

Читая некролог, таксист мрачнел на глазах. Наконец оторвав глаза от текста, обведенного черной рамкой, он провел пальцами по остаткам волос на висках.

— Что за несчастье… такой солидный клиент, — покачал он головой. — Попал под машину?

— Нет, упал с лифтом, — Збышек отметил невольный комизм разговора. — Оборвался трос.

По улице проходила какая-то парочка, и Оршевский выключил лампочку. Теперь салон освещал только тусклый свет начинающегося дня. Малички печально кивнул и вдруг поднял голову.

— Но ведь это был его голос.

У Збышека появилось какое-то новое, пока еще неясное ощущение. Оно словно бы дразнило его, напоминало о некоторых не очень приятных ночных видениях.

— Не понимаю.

— Ну, вчера, — Малички развернулся к пассажиру всем телом. — Мне позвонил ваш отец и спросил, сможем ли мы поехать сегодня с утра. О Боже… — таксист охнул и снова взглянул на некролог.

А Збышек почувствовал, как новое ощущение выросло настолько, что у него перехватило дыхание.

— Вы уверены?

— Да. Лилась вода, а ваш отец частенько звонил из ванной. Он говорил, что у него в этот момент лучше память работает, — лицо таксиста от старания почти карикатурно исказилось. — Погодите… Во второй раз это мог быть кто-то другой.

Малички окинул Збышека подозрительным взглядом, а тот не нашелся с ответом.

— Прошу извинить, — Збышек опустил голову, словно ожидая удара. — Вчера я обнаружил ваш телефон с непонятной запиской, смысла которой не понял, но… — Он сделал вид, будто подбирает слова. — Не знал, как начать. Получилось, конечно, глупо, однако после похорон…

Подозрительность сползла с лица шофера, уступая место сочувствию. Он положил руку Збышеку на плечо.

— Все в порядке. Я понимаю.

Оршевский скорбно усмехнулся. Сам он ничего не понимал. Как Рогочки со своим высоким голосом мог выдать себя за отца? Малички закурил сигарету и, опустив стекло, выпустил на улицу дым.

— Не могли бы вы мне сказать, — собрав всю свою смелость, спросил он, — куда возили отца?

— Вы не знаете? — Малички взглянул на него с нескрываемым удивлением. — В Варшаву. В последнее время он там даже снял комнату. Хо-хо, я уже несколько лет его вожу.

Обдумав услышанное, Збышек вынул бумажник.

— Я хотел бы там побывать. Дам обычную цену.

— Серьезно? — шофер хлопнул ладонью по рулю и неожиданно посерьезнел. — Нет разговора. Оплатите только бензин. Я обязан вашему отцу. Прошу сесть сзади и снять плащ. Так вам будет удобнее.

На последующие вопросы Малички отвечал не слишком охотно. Он возил отца нерегулярно. Обычно доставлял его в центр и часть дня посвящал своим делам либо возвращался через пару дней. Не имел ни малейшего понятия, чем Оршевский занимался. Кажется, какими-то исследованиями. Таксиста история или социология не интересовали, поэтому с пассажиром он об этом не говорил. Перебирая в памяти последние годы, Збышек вдруг подумал, что иногда не мог связаться с отцом по телефону, а о конференциях слышал подозрительно часто. Когда-то он даже заподозрил отца в любовной интрижке.

Обогреватель в машине работал великолепно, и, прибыв к полудню в Варшаву, они совершенно забыли об утреннем холоде.

Разговор с владельцем особняка не принес ничего нового. Отец вот уже месяц назад отказался от комнаты, а на прошлой неделе забрал последние вещи. Помогал ему толстый мужчина лет шестидесяти, вроде бы похожий на какого-то известного актера. Збышек поднялся наверх взглянуть на жилище отца, остававшееся до сих пор свободным. Небольшая, скромно обставленная комната выходила окнами на палисадник с тремя высокими тополями. Оршевский повел носом, словно желая обнаружить знакомые запахи, потом заглянул под кровать, на верхние полки стеллажа и в ящики стола. В одном из них он нашел пустую бумажную папку. Такую же, как те, в которых отец хранил свой архив.

Наморщив лоб, Збышек медленно опустился в кресло. Теперь он знал, чего не хватало в квартире отца. Записок, вырезок, таблиц и прочего бумажного хлама. Пытаясь понять значение этого открытия, он еще раз сунул руку в ящик и кончиками пальцев нащупал нечто гладкое. Кусочек пластиковой пленки. Открыв бумажник, Збышек вынул из него найденный в ванной пакетик и убедился в их идентичности. Поднеся пакетик к окну, он полюбовался, как в нем пересыпаются крохотные кристаллики.

Збышек зубами надорвал угол пакетика. Потом, расширив отверстие, осторожно потянул носом воздух. Ничего не случилось. Тогда Оршевский сделал более глубокий вдох. Некоторое время ничего не происходило, а потом комната перевернулась вверх ногами. Когда неведомая сила потянула его к люстре, он отчаянно вцепился в подлокотники кресла, которое превратилось в автомобильное сиденье.

«Мерседес» Малички, дорога в ярком свете дня, мелькание кустов. Збышек знал, что это ему только грезится, однако галлюцинации были очень правдоподобными. Торможение. На дороге стоит светловолосая девочка. От ужаса малышка зажмурилась. Сбоку — крутой откос, с другой стороны — кусты, машина «затанцевала». Девчушка что-то отчаянно кричит. На такой скорости съехать с дороги будет верной смертью. Малички пробует объехать кроху, но тут несущийся навстречу грузовик… Хлюпающий удар, частый дождь капель по стеклу, и только тогда краем глаза Збышек видит с левой стороны пологий спуск в поле, перед этим наглухо закрытый зарослями.

Застонав, он очнулся, а потом почувствовал на лице что-то мокрое и сразу же вслед за этим боль в затылке.

— Ну, однако, вы и чувствительный человек, — Малички подсунул ему стакан с водой. — Лучше?

Напившись, Збышек кивнул. В голове у него так шумело, словно в черепе завелось гнездо ос. Как боксер после нокаута, Оршевский тяжело поднялся на подгибающиеся ноги.

Проклятый наркотик, подумал он. И тут до него дошло. Его отец и наркотики? О Боже!

— Ну как? Возвращаемся во Вроцлав или едем пообедать?

Различая окружающий мир словно в тумане, Збышек решил отложить возвращение и принял предложение заморить червячка. Кроме того, ему жутко хотелось промочить горло.

Знакомство с варшавской гастрономией и визиты в пару автомобильных магазинов, где Малички искал какие-то запчасти, заняли у них чуть ли не весь остаток дня. Так что ничего удивительного в том, что из столицы они выехали на закате, не было. Таксист болтал без перерыва и, к счастью, довольствовался ответами в виде периодического невразумительного мычания.

Наркотики — слово это будило самые черные мысли. Он никак не мог поверить, что его отец имел отношение к зелью. С его-то взглядами, его щепетильностью?

К тому же в голове Збышека не укладывалось, что его отец вел двойную жизнь. Воображение подсовывало вариант газетного заголовка — «Профессор университета торгует наркотиками!».

— Идиот, — промолвил Збышек, да так громко, что Малички глянул на него в зеркальце.

Зевнув, Оршевский сделал вид, будто засыпает.

А Рогочки? Перед его приходом в ванной не было никакого пакетика. Збышек был в этом почти уверен. Прежде чем заняться фотографиями, он вымыл руки — старая привычка, с детства. А может, кто-то устроил провокацию?

Эта мысль его встревожила, и, встрепенувшись, он оглянулся. Но нет, шоссе сзади было пусто, никаких огней. Тогда Збышек вынул из кармана пакетик с остатками порошка и высыпал за окно. Ветер моментально подхватил крупинки и унес к обочине. Оршевский старательно вытер пальцы о штаны, а когда наконец посмотрел вперед, то увидел в свете фар нечто блестящее.

— Иезуз Мария! — крикнул Малички, и машина пошла зигзагом.

Это не солнце, мелькнуло у Збышека в голове. Его глаза четко фиксировали детали. Справа, под откосом, возле трактора тесно стояла группка людей. Одна из фигур, отделившись от остальных, бежала в их сторону. Этот человек кричал. Благим матом. Его голос напугал ребенка, и тот, впав в ступор, застыл посреди дороги. Все это Оршевский заметил буквально в одно мгновение и только после этого увидел фары грузовика.

— Держите ее, люди! — Малички, крутя руль, испуганно оглядывался по сторонам.

Шофер грузовика давил и давил на сигнал, а девочка все стояла, закрыв лицо руками. Ей оставалось жить не более трех секунд, и Збышек понимал: следующий ход — за ним. Перегнувшись через сиденье, он схватил руль и со всей силы отвернул его прочь от растущей прямо на глазах машины.

— Что ты делаешь?! — взвыл Малички, пытаясь его оттолкнуть, но Збышек держал руль крепко.

Они пересекли разделительную полосу и в свете фар грузовика вылетели на противоположный откос. Таксист застонал. Очевидно, он ждал полета, а потом падения, неминуемо сопровождающегося треском сминаемой жести. Вместо этого машина выскочила на обычную дорогу. Они проехали несколько десятков метров и остановились. Збышек вдруг почувствовал нестерпимую духоту. Он нашел защелку и скорее выполз, чем вышел в поле. При блеклом лунном свете на шоссе, словно на сцене, стояли грузовик и несколько других машин. Между ними суетились люди, кто-то показывал в сторону «мерседеса». Збышек приложил лоб к холодному металлу крыши.

Теперь у него имелись доказательства, что порошок не был обыкновенным наркотиком.

— Откуда ты знал?

Збышек повернул голову.

Малички открыл дверцу и теперь сидел, опустив ноги на землю.

— Предчувствие, — Збышек откашлялся. — Что-то мелькнуло за кустами. Вроде бы съезд с трассы.

Он замолчал, поскольку понял, что таксист его уже не слушает. Некоторое время тот смотрел ничего не видящим взглядом перед собой, потом покачал головой и прошептал:

— Вы похожи. Вы и в самом деле очень похожи.

Со стороны дороги к ним подходила группка людей.

* * *

На работе он взял неделю отпуска, и никто не задал ему никаких вопросов. Человек, согласившийся его заменить, нашелся без проблем, а перед уходом он еще и получил фотографии с похорон. Дома он их просмотрел, но без всяких эмоций. Влив водку в стакан с соком, он уселся в кресло. Мать, увидев подобное, обычно здорово злилась. Ее настораживало его увлечение алкоголем, еще когда Збышек был студентом. А после того как на это стали обращать внимание их знакомые, она предложила сыну пойти на собрание АА, или Анонимных Алкоголиков. Благодаря этому он узнал, что его мать сама несколько лет ходила на подобные собрания. Збышек туда не пошел, однако пообещал, что будет соблюдать определенную норму. Слово это он держал до самой ее смерти, потом выполнять обещание стало труднее. А сейчас, после гибели отца, он и вовсе забыл о своей клятве.

Збышек закрыл глаза.

Да, к этой мысли он еще вернется, но не сейчас. Пока еще слишком свежа рана.

Он невольно обратился к событиям вчерашнего дня. Зря он выбросил в окно упаковку от порошка. Один знакомый химик мог бы установить, откуда…

Наклонив стакан, он почувствовал, как на язык полилась жгучая жидкость, и быстро ее проглотил.

Наверняка это был сушеный кактус или еще какая-нибудь экзотическая редкость. Впрочем, кто поверит, что с помощью такого порошка можно действительно предвидеть будущее? Что снадобье дарит ясновидение?

Следующий глоток пошел лучше.

Для чего Рогочки подложил ему этот порошок? Збышек утром звонил по номеру, указанному на его визитке, но трубку никто не поднял.

Дверной звонок ожил так неожиданно, что несколько капель напитка упало на брюки. Оршевский одним глотком опустошил стакан и пошел открывать. Гость был настолько толст, что это не могли скрыть даже хорошо сшитый костюм и пальто. Из-под густых бровей на Збышека смотрели удивительно светлые глаза, и все это довершала бледная улыбка.

— Моя фамилия Трачук. Провожу расследование несчастного случая с Яном Оршевским, — визитер продемонстрировал удостоверение. — Можно войти?

Еще позавчера подобный визит мог бы удивить Збышека, но сейчас он, не моргнув глазом, пригласил гостя в квартиру. Налив себе водки с соком, а Трачуку сок, Оршевский приготовился слушать.

— До вас доходили какие-нибудь слухи? — Начало было нестандартным.

— Не понимаю, — Збышек оторвал губы от стакана.

Трачук покивал.

— А вы не слышали об «Отделе отсева»?

Вот это Збышека уже вывело из себя.

— Вы проводите следствие или собираете данные для анкеты «Колеса Фортуны»?

Улыбка на лице собеседника показала, что ему не чуждо чувство юмора. Неожиданно встав, он подошел к открытому бару и, не спрашивая разрешения, долил в свой сок солидную порцию водки.

— Хорошо, попробуем еще раз, — промолвил он и расстегнул пиджак. — «Отдел отсева» был создан в середине пятидесятых годов при Министерстве внутренних дел. Его компетенция, как и задачи, оставались тайной даже для многих высокопоставленных чиновников.

Круглая физиономия гостя приобрела многозначительное выражение, почти такое же, какое временами Збышек видел на лице отца.

— На самом деле отдел занимался сбором данных о жизни выдающихся людей, ключевых фигур из мира науки, культуры и искусства. Фактов, не требующих стандартного расследования, а всего лишь анализа с целью определить, не интересуются ли кем-нибудь из них враждебные структуры.

— Ага, — Збышек принял очередную порцию «успокоительного». — Если известный профессор пообедал в заведении, где обычно ест персонал американского посольства, это вполне могло свидетельствовать о работе на ЦРУ.

— По сути вы правы. — Трачук сложил руки на животе. — Несмотря на все перемены, случившиеся в стране, отдел существует до сих пор и результаты его работы востребованы.

— Это замечательно, — Збышек почувствовал, как алкоголь ударил ему в голову. — Однако какое отношение к этому имеет мой отец?

Трачук молчал, словно решая, стоит ли продолжать разговор.

— Ваш отец погиб не от несчастного случая, — наконец тихо сказал он. — Причиной аварии была страшная перегрузка лифта. На кабину рухнула неизвестно откуда взявшаяся огромная масса воды. Рогочки наверняка вам это рассказал.

Збышек уже хотел было спросить, как Трачук узнал о визите Рогочки, но передумал.

— Мы проверили кабину. В ней нет никаких кранов или скрытых резервуаров, — продолжил гость. — Короче говоря, чудо. Более того, физико-химические исследования показали: вода эта взята из Вислы.

— Вы хотите сказать, что кто-то силой воли перенес пару ведер воды из реки в лифт и таким способом убил моего отца.

— Гораздо больше, чем пару ведер, однако, в принципе, все было именно так.

Страха или восхищения Збышек не ощущал. Его просто слегка злило, что смерть отца пытаются объяснить именно таким образом.

— Следующий феномен — сам Рогочки, — Трачук гнул свое. — Он не мог уцелеть. И почему ваш отец не хотел быть узнанным? Он для этого даже прикинулся калекой. Ну и последний факт, может быть, решающий: Рольняк и ваш отец неплохо друг друга знали.

Он замолчал, похоже, ожидая, как Збышек отреагирует на его слова. А тому ничего не приходило в голову. Облизнув пересохшие губы, он сказал:

— Отец при мне никогда этого имени не упоминал.

Трачук опустил ладонь на принесенную с собой папку.

— В 1955 году они оба были задержаны возле деревни Сьешев в Нижней Силезии за беспокойство, причиненное местным жителям. В конечном итоге Рольняка и вашего отца это просто спасло, поскольку крестьяне, кажется, собирались поднять их на вилы. — Он щелкнул по замку папки. — Люди кричали, что эти двое искали что-то в старом форте, а потом вызвали страшную бурю, уничтожившую их посевы. Если бы не милиция, толпа растерзала бы подозрительных типов, как шпионов или как колдунов, отправлявших свои дьявольские ритуалы.

— Что вы несете? — Збышек невольно повысил голос, однако Трачук ответил на это лишь ироничным взглядом.

— Годом позже форт стал частью российского полигона и вплоть до начала девяностых не считался территорией польского государства. Позднее, однако, Советы нас оставили, и благодаря весьма странному совпадению в местную общину были поданы два заявления об аренде форта. Первое от Яна Оршевского, а месяц спустя и от Рафала Рольняка. Любопытно, не так ли?

Молча забрав у Трачука стакан, Збышек плеснул ему и себе чистой водки.

— Ваш отец — человек инициативный и деятельный, но Рольняк был редким пронырой и обладал туго набитым кошельком. В тот момент, когда случилось несчастье, он, собственно, ехал для последнего разговора в министерстве.

— Вы работаете в отделе? — Збышек поставил стакан на ковер. — Так?

— Да, — Трачук выпил содержимое стакана, словно лимонад. — Благодаря этому мне удалось не допустить разглашения подробностей происшествия, но я не знаю, что обо всем этом думать. — Он открыл папку, показывая лежавший в ней сверху конверт. — Это письмо, написанное много лет назад вашим отцом своему приятелю.

Збышеку захотелось вырвать конверт из его рук.

— Откуда оно у вас?

— Его изъяли у вашего отца во время следствия в 1955 году и поместили в архив. Взявшись за это дело, я на него наткнулся. Возникает ощущение, что Ян Оршевский обладал слишком буйной фантазией. С возрастом она могла перерасти во что-то худшее, — Трачук закрыл папку. — В любом случае письмо останется у вас.

Не до конца понимая причину такого поступка своего гостя, Збышек тем не менее послушно забрал конверт.

— Если возникнут какие-то мысли, прошу мне позвонить.

К конверту добавилась визитка. Збышек прочитал адрес.

— Так вы из Варшавы, — протянул он. — И охота была вам тащиться в такую даль.

Трачук тяжело вздохнул.

— Иногда приходится.

Хлопнула дверь. Збышек некоторое время стоял, массируя виски, а когда это не помогло, не совсем понимая для чего, скорее, машинально двинулся в сторону ванной. На половине дороги он, однако, остановился и, стараясь сохранить равновесие, оперся руками о телевизор. На нем лежали фотографии с похорон. Пододвинув одну пальцем, Збышек наклонился, почти касаясь ее носом. Нет, он не ошибся. За спинами знакомых отца около старого надгробья стоял толстый мужчина в хорошо сшитом пальто.

* * *

По радио объявили, что сейчас десять утра. А у Збышека, державшего в руках конверт, было ощущение, что он все еще пребывает во сне. Взглянув в приоткрытое окно, он увидел плывущие по небу облака, а потом снова опустил взгляд на листы бумаги. О том, как давно это было написано, свидетельствовали пожелтевшие края бумаги.

«Дорогой Марк!

Когда мы виделись в последний раз, я обещал написать тебе о Тайне. Теперь, мне кажется, я нахожусь в шаге от разгадки и думаю, для этого наступило время.

Первое упоминание о пещере я обнаружил случайно, изучая историю братства Хульнерского, давно забытой ложи XVIII века. Во время работы над одним изданием, отпечатанным в 1922 году типографией Халса в Дрездене, я наткнулся на упоминание о старой немецкой семье, обладающей неким феноменом. В их владениях находилось место, из которого можно было «читать будущее». Подробностей не приводилось, и я наверняка должен был забыть об этом сообщении, если бы мне в руки не попал дневник Алоиза Бенарда, изъездившего в начале XIX века всю Европу, в том числе Саксонию и Нижнюю Силезию. Он описывал, как гостил в семье Платцев целых два месяца, и жалел только о том, что ему не показали главную местную достопримечательность — таинственную пещеру, в которой можно узнать будущее. Платцы сначала утверждали, что это не более чем семейная легенда, но позднее сказали, что пещеру можно открывать лишь раз в несколько десятилетий. Все это время она заряжается, черпая энергию из космического эфира. Бенард приводит немецкое название местности, которое, я был в этом уверен, уже однажды мне встречалось. Потратив несколько бессонных ночей, я перетряс свой архив и нашел книгу, в которой оно упоминалось.

Еще годах в сороковых, будучи студентом, от большого энтузиазма, вооружившись лишь письмом правительственного уполномоченного, никого ни к чему не обязывающим, я вместе с парой таких же горячих голов ездил по окраинам Вроцлава, пытаясь спасти ценнейшие экземпляры из богатых, оставленных немцами библиотек. Я писал тебе о том, как часто обнаруживал лишь переплеты, поскольку тонкая бумага идеально подходила для самокруток. Однажды в библиотеке Грейса, известного врача, я наткнулся на сборник судебных отчетов шестнадцатого века. Настоящее сокровище для любителя хроник известных уголовных процессов. Благодаря им я даже сел писать магистерскую диссертацию о процессах над ведьмами в Нижней Силезии. Тогда, собственно, в первый раз я и наткнулся на название Зауберблик, что можно перевести как «колдовское зрение». Бог знает, почему после войны наши власти переименовали эту местность в Сьешев. Интересующий нас судебный процесс, на первый взгляд, выглядит банально. В Зауберблике и нескольких других окрестных деревнях, населенных по большей части немцами, на скот напала какая-то болезнь. Она уничтожила три четверти поголовья, и крестьяне, которых еще к тому же обложили высокими налогами, решили, что дело нечисто. Как водится, они стали искать виновных и обнаружили четырех молодых людей из Вроцлава, раз в несколько недель без какой-либо определенной цели посещавших находящиеся в лесу пещеры. Желая успокоить население, войт[1] приказал их арестовать. Трех парней и девушку выдернули прямо из кроватей, и уже во время первого допроса они сломались. Из акта получается, что войт, наверняка подученный земляками, запугал молодых людей процессом над ведьмами и продемонстрировал им инструменты для пыток. Однако, к удивлению проводивших следствие, арестованные, вместо того чтобы признаться в банальном распутстве, сообщили, что обнаружили грот, в котором могли лицезреть дивные видения. Как они сами это называли, «иллюзии нигде не существующих городов, механизмов и экипажей». Следствие на месте ничего необычного не обнаружило. Неизвестно, чем могла закончиться эта история, но тут вмешались власти из Вроцлава: арестованные оказались детьми из благородных семейств. Крестьянам уменьшили налог, а молодых людей под конвоем развезли по домам. Их поведение приписали стандартному в то время объяснению: слабоумие. Но я сумел узнать больше. Бенард упоминал, что пещеру нельзя было посещать часто, поскольку тогда она теряла силу. Если это являлось правдой, то не было ничего удивительного в том, что дознание на месте не принесло результатов. Заинтересовавшись, я стал изучать генеалогию семейства Платцев. Что же оказалось? Особняк около Зауберблика построил примерно в 1790 году Максимилиан Платц, жена которого в девичестве носила фамилию Глаубер. Ту же самую, как и попавшая под следствие девица.

Не желая утомлять тебя подробностями, могу добавить лишь то, что обнаружил несколько иных источников, указывающих на Платцев как на хранителей редкого феномена.

Я убедился, что особняк был частично разрушен во время восстания ткачей в середине XIX века, однако подземелья остались в целости и сохранности. Потом Платцы обнищали, и в конце века их землю выкупила армия, рассчитывая использовать находившиеся глубоко под землей подвалы в качестве складов. Теперь это место уже много лет называют фортом, и он до сих пор стоит возле Сьешева.

Я не знаю, выдумка это или правда. Рассудок подсказывает, что первое, вот только вокруг всего этого дела накопилось некоторое количество прекрасно дополняющих друг друга фактов, и их нельзя не учитывать. Будущее! Я думаю о том, что можно увидеть, и меня начинает бить дрожь. Кроме того, при взгляде на руины, в которые обращена наша страна, возникает желание хотя бы с помощью чародейского средства увидеть Польшу возрожденную, богатую и счастливую. Утром выезжаю в Нижнюю Силезию. Скоро жди известий.

Твой Ян».

Збышек старательно сложил лист и сунул его в выцветший конверт.

Почему отец никогда ему об этом не рассказывал? Если бы не пакетик с порошком… Он опустил руки на подлокотники кресла и сжал так, что побелели пальцы. Это не помогло, и холод одиночества, неожиданно охвативший его сердце, остался. Оршевскому как никогда захотелось поговорить с кем-нибудь близким, кому можно довериться. Собственно, его жизнь состоит только из работы, преподавания, общения с парой знакомых… и ничего более.

Смешно, но он почувствовал себя совершенно беззащитным против одного простого вопроса. Неужели и его жизнь где-то записана, а в пещере добрый Боженька оставил возможность эту запись прочитать?

Он услышал, как на пол упала книга, и, подумав о сквозняках, спрятал лицо в ладонях, пытаясь сосредоточиться, не упустить мысль. Если можно увидеть будущее, то значит оно есть! Существующее и предназначенное каждому. Можно стать на голову, но, несмотря на это, придется пойти предписанной тебе дорогой. Будь святым или преступником, это не имеет значения, поскольку все уже предписано. Свобода воли — лишь иллюзия.

Збышек вымученно засмеялся и пошел закрыть окно.

Собственно, это все не более чем игра ума и гипотезы.

Он замер над рассыпанными книгами. Окно было закрыто.

* * *

Купив газету, Збышек обратил внимание на заголовок: «Серийный убийца схвачен». Киоскер, проследив его взгляд, хлопнул ладонью по стопке журналов с яркими обложками.

— Раньше газеты писали о том, что человека обокрали в трамвае, а сейчас… — его сморщенное лицо помрачнело. — Не пугает даже просто убийца. Обязательно должен быть серийный.

Не желая обсуждать эту тему, Збышек отделался рассеянным кивком, но старичок вообще-то был прав. Зло, насилие, агрессия более не прятались. Что хуже всего, зло становилось привычным: понемногу, шаг за шагом, из чудовищного становилось нормой жизни. Нормальная ненормальность. Он боялся ее и ненавидел. После похорон у него возникли проблемы с желудком, но он и сам не понимал, что послужило тому причиной: смерть отца или сопутствующие ей странные обстоятельства. Первое было настоящей трагедией, но уже завершившейся, а вот второе — загадочное — потенциальной угрозой. Поравнявшись с домом отца, он пошел медленнее. Пропуская автобус, Оршевский краем глаза заметил знакомый силуэт. Вступив на тротуар, он оглянулся еще раз. Ворота на противоположной стороне улицы были пусты, однако Збышек мог бы поклясться, что видел Трачука. Холодными ладонями вытащив ключ, он стал подниматься по лестнице. Заинтригованный просвечивающей сквозь дырки почтового ящика бумагой, Оршевский вынул из него большой пухлый конверт. Внутри свертка ощущалось что-то твердое. Збышек поднял взгляд, словно пытаясь через несколько этажей увидеть квартиру отца.

Вокруг него шла неведомая, невидимая, но все же ощутимая игра. Он был в этом уверен.

Боже, откуда такие мысли?

Почувствовав, как по телу струится холодный пот, он подумал, что это вполне может быть и реакция на порошок, остаточный эффект от его употребления. На лестничной клетке слышались чьи-то шаги, и он снова поднял голову. «Это будет… — он закрыл глаза, — женщина в пепельного цвета плаще». Момент, в который следует открыть глаза, он угадал точно. Открыл и увидел типичного пенсионера в поношенной клетчатой куртке.

— Идиот, — сказал себе Збышек и, поймав удивленный взгляд пенсионера, тут же прикусил язык.

На свой этаж он поднялся бегом и, закрыв все замки, упал на канапе. Впрочем, почти тотчас же вскочив, он подошел к бару и глотнул прямо из бутылки с желтой наклейкой. Помогло не очень.

«Я и в самом деле много пью, — подумал Збышек, — а от этого люди глупеют».

Выглянув в окно, Оршевский убедился, что в воротах никто не стоит. Тогда он вернулся на канапе и разорвал адресованный отцу конверт.

Из него выпала кассета VHS и небольшая карточка.

«Вы не получили материал в срок, поскольку я позволил себе переслать его почтой. Здоровья. Януш».

В этот раз из коробочки у бара он вынул два леденца. Потом вставил кассету в магнитофон и сел в кресло.

«Тест 1 — уровень стресса 12 — категория профессионализма. Малички несправедливо лишен водительских прав. Через три дня он согласится на проверочный экзамен».

После надписи появилось изображение. Збышек узнал таксиста, хоть и выглядел значительно моложе, чем сейчас. Вот он вошел в комнату. Интересно, откуда это было снято? Вот он вешает плащ, а теперь — моет в ванной руки, делает это ненатурально старательно. Слышится женский голос, приглашающий его к столу. Камера, как на просмотре в супермаркете, переносится в столовую. «Волос! — Малички колотит кулаком по столу, а суп плещется на скатерть. — В моей тарелке волос!»

Он кричит это женщине прямо в лицо и, хлопнув дверью, выходит. В тишине слышится лишь плач. Девушка гладит женщину по плечу. Сцена снята откуда-то из-под потолка, и поэтому то, что они обе толстые, становится более заметно. Перенос — и мы видим Малички, сидящего в кресле. Лицо его спрятано в ладонях. Дочка подходит к двери и решительно нажимает ручку. «Папа, — тихо говорит она. — Я налила тебе другую тарелку. Иди, а то остынет». Видно, как на лице мужчины борются разные чувства. Потом он встает и тяжелым шагом идет к столу.

Изображение исчезло. Збышек, увидев на экране хоровод снежных точек, остановил пленку. В наступившей тишине он вдруг осознал, что остался в одиночестве. Даже отец превратился в какого-то незнакомца.

Свобода воли — вечная проблема философов. Если Бог создал мир и, являясь всевидящим, знает будущее, можно ли считать себя властелином собственной судьбы? Мораль имеет ценность лишь тогда, когда человек становится хозяином своих поступков, иначе она превращается в ничего не значащее слово. Если будет доказано, что некто является психически больным и не может контролировать свои поступки, его не станут судить даже за убийство. Если уж кого винить за зло мира, так только Творца, а не нас, безвольных марионеток. Отец нашел пещеру. Нашел и поверил, что все уже где-то записано. Иначе не решился бы на такую подлость, как подсматривание за другими людьми. Это было единственным, в чем Оршевский сейчас был уверен.

* * *

Збышек поправил под носком пластырь, закрывавший легкий порез на икре. Теперь он убедился, что дар телекинеза передается по наследству. А иначе как объяснить, почему под его взглядом флакон туалетной воды поднялся в воздух и, перевернувшись, ударился о ванну. Хотя это его не сильно удивило. Во-первых, он чего-то подобного ожидал. А во-вторых, как раз в этот момент зазвонил телефон.

— Вы Оршевский?

— Я Збигнев, его сын. Мой отец умер.

— А… — голос в трубке на некоторое время замолчал, потом ожил: — Значит, того, скверное дело.

Ни голос звонившего, ни его манера говорить, никому из знакомых отца принадлежать не могли.

— С кем имею честь?

— Может, вас это заинтересует…

— О чем речь?

— А вот о том, — собеседник, похоже, начинал злиться. — Дело это небольшое. В прошлом месяце я увел чемоданчик вашего старичка на вокзале. Ничего ценного там не было, ну я и подумал, что если человек волнуется, то, значит, мне что-нибудь за возвращение чемоданчика перепадет.

Збышек договорился о встрече.

Сейчас он сидел в скверике неподалеку от военного министерства и чувствовал себя необыкновенно раздраженным. Наверняка из-за того, что не принял послеобеденную порцию спиртного, но и не только поэтому. Этот хмырь хотел четыреста злотых. Много и одновременно мало. Много, чтобы отдать вору, и мало, если знать отца, поскольку сам чемоданчик стоил лишь чуть меньше. А в целом, вся эта история казалась весьма странной. Слишком много совпадений. Сначала приходит Рогочки с исповедью, потом Трачук приезжает из Варшавы совершенно бесцельно. Собственно, только для того, чтобы отдать ему письмо. Словно бы случайно возвращенная кассета, а теперь… Нет, невозможно. Кто-то за этим стоит. Вопрос, за чем? Ну и, конечно, — порошок на закуску. Это не могло оказаться случайностью. Кто-то хотел разбудить в нем паранормальные способности, а может, при случае заставить разоткровенничаться о пещере, и…

Неожиданно сбоку послышался голос:

— Вот тут у меня на пробу.

Глаза у мужчины были водянистые и бегающие, лицо совершенно не запоминающееся. Между ними на лавочке лежал полиэтиленовый пакет.

— Ну, смотрите, — поторопил тип, разглядывая голубей, которые кружили над площадью. — Предлагаю сейчас два свертка, а позднее обменяемся остальным. Таков был уговор.

Действительно, был.

Збышек открыл пакет и вытащил книжку с заложенными между страницами карточками. Почерк отца он узнал сразу. Но в уговоре ничего не было об ухмылке. Збышек даже не предполагал, как неприятна подобная игра.

— Получишь штуку, но скажешь, кто тебя прислал, — тихо промолвил он.

— Что? — его собеседник явно насторожился.

— Скажешь, кто тебя прислал, — Збышек старался не повышать голос. — И получишь тысячу злотых.

Лицо мужчины стало угрюмым. Он крепко сжал поручень скамьи. Похоже, надеждам Збышека не суждено сбыться.

— Мужик, подобные фокусы проходят только с лохами на центральном вокзале. Даешь монету или топаешь домой.

Вот этого он не должен был говорить.

— Кто? — прорычал Збышек, и незнакомец подскочил, словно его укусили за ягодицу.

Он даже попытался удрать, но, схваченный за руку, лишь взрыхлил ботинками гравий. Подходивший из глубины сквера мужчина с собакой круто развернулся и пошел прочь.

— Спрашиваю, кто тебе приказал мне это всучить?

Уголовник боднул головой, явно целясь Збышеку в нос, но, согнувшись от боли, застыл. Пугливые голуби вспорхнули и полетели искать более спокойное место.

— Говори, слышишь?!

Не контролируя свои действия, с яростью, но одновременно и с некоторым удовлетворением, Оршевский наблюдал, как противник, почувствовав его хватку, стал корчиться. Лицо ворюги синело, рот жадно хватал воздух. Вот мужчина поднялся вверх. Захрипел. И только тут Збышек понял, что делает это без помощи рук, лишь усилием воли. Эта схватка не собрала толпу зевак лишь потому, что они находились в уединенном месте.

— Говори!

Изо рта ворюги текла слюна. Вот он пошевелил губами, и Збышек великодушно счел это за согласие. Он расслабился, и мужчина рухнул на траву, как мешок картошки.

А вокруг жизнь шла своим чередом. Единственный свидетель, мальчик с велосипедом, попытался обратить внимание отца на странную сцену. Безрезультатно. Чувствуя угрызения совести, Оршевский склонился над полузадушенной жертвой.

— Не бойся. Заплачу.

Он не мог предположить, что в ответ получит пинок в живот. Не очень точный, но его хватило, чтобы Оршевский рухнул в большой куст. Оживший незнакомец убегал, словно за ним гналась тысяча дьяволов.

— Папа, папа! Теперь он убегает! — раздался восторженный крик ребенка.

Царапая руки в кровь, Збышек в конце концов поднялся на ноги. Подхватив брошенный пакет, он кинулся в погоню. Они проскочили газон и оказались на аллейке, расположенной рядом с проезжей частью улицы.

Убегающий оглянулся, и его лицо исказила гримаса ужаса. Редкие прохожие поспешно уступали им дорогу. Оршевский, давно уже не занимавшийся спортом, бежал тяжело, но у преследуемого это получалось еще хуже. Он неловко передвигал ноги, а голову держал под странным углом. Похоже, все еще чувствовал последствия драки. Збышек понял, что удрать уголовнику не удастся.

Как раз в этот момент к островку на середине перекрестка подъехал трамвай. Для того чтобы на него попасть, необходимо было миновать подземный переход, однако мужчина даже не попытался этого сделать. Он предпочел рискнуть и, перескочив через металлическую ограду, отделяющую аллею от улицы, помчался к остановке.

Збышек возле нее остановился. И правильно. Лавина машин, мчавшаяся со стороны моста, даже не попыталась затормозить. Мужчина сделал несколько прыжков, но от судьбы не ушел. Зеленое «вольво» ударило его боком и послало, словно мячик в сетку, в ограждение остановки. Трамвай зазвонил, но не двинулся с места. Из него выходили люди, чтобы поглазеть на неподвижное тело. Кто-то подбегал со стороны остановившегося автобуса, а женщина, хозяйка «вольво», плакала в голос.

— Этот человек снова летал. Видел, папочка?

Голос ребенка вернул Оршевского к действительности. Присоединившись к группке зевак, он неспешно спустился в подземный переход. Сняв плащ, он запихнул его в пакет и через другой выход направился к ближайшему парку. Стараясь не оглядываться, Збышек тем не менее убедился, что за ним никто не следит.

* * *

В Варшаву он приехал «Одером» — кажется, одним из самых быстрых экспрессов в стране.

Утреннюю газету купил еще на вокзале. Заметку о мужчине, сбитом во время перехода улицы в неположенном месте, найти было не так-то легко. Читая о том, что пострадавшего, находящегося в шоке и с множеством травм, увезли в госпиталь, Оршевский почувствовал, как у него с души упал камень. Что ж, этой тропой пройти не удалось, а по телефону, оставленному Рогочки, никто не отзывался. Значит, оставался только Трачук. Этот человек должен знать, кто дергает за нити. Однако, оказавшись перед зданием министерства, Збышек струсил и направился в находившийся напротив бар. Там он открыл пакет, который ему передал уголовник.

«Многомерная Вселенная» — гласили красивые буквы на обложке книжки, а на внутренней ее стороне был экслибрис отцовской библиотеки. Книжку эту Збышек уже изучил в поезде. Любопытная, хорошо написанная вещь о физике, затрагивающая философию. Он и не знал, что его отец интересуется чем-то подобным.

Оршевский повертел в пальцах карточку, исполнявшую роль закладки. Обычная, прямоугольная — обладающая двумя измерениями: длиной и шириной. Быстрыми движениями он начал сворачивать ее в трубочку, все более плотную, все более тонкую. Вскоре у него получилось что-то вроде стерженька, практически одномерного. Автор книги утверждал, что в самом начале Вселенной могло получиться что-то подобное. Шесть из десяти измерений свернулись до таких микроскопических размеров, что сейчас их невозможно увидеть. Для их исследования пришлось бы использовать виды энергии, недоступные даже в ближайшем будущем. Ясное дело, эта теория входила в противоречие со здравым смыслом. Согласно ей, мы живем в трехмерном мире, где длина, ширина и высота зависят от изображения каждого объекта или ситуации, если только к ним добавить четвертое измерение — время. Далее автор объяснял, что здравый смысл частенько подводит людей. Особенно, если с его помощью пытались судить о будущем. К примеру, так сейчас обстоит дело в мире атомов или в его противоположности — в космологии. Физики, осторожно исследующие эти пространства, увидели кроме множества зависимостей симметрию, просматриваемую за многомерной основой нашей действительности. А затем шли параллельные вселенные, петли времени, все, что подсказывает воображение.

Спрятав книгу, он расплатился и вышел на улицу. С неба капало, но Збышек доверчиво поднял вверх лицо. Неужели ему всегда суждено пасовать перед действительностью? Одни творят будущее, а другие обречены жить в прошлом. И от этого не убежишь. Он посмотрел на мрачную громадину здания и, поборов дрожь неуверенности, вошел в него. Визитки и звонка с вахты хватило, для того чтобы он вскоре оказался на нужном этаже. Пастельный цвет стен и большие цветочные горшки возле окон, как в любой канцелярии. Встретившаяся в коридоре девушка мимоходом ему улыбнулась. Остановившись возле двери, Збышек набрал в грудь воздуха и тихо постучал.

Приглашение тоже было тихим. Он вошел. Трачук сидел за столом и внимательно разглядывал визитера. Создавалось впечатление, что хозяин кабинета словно сравнивает вошедшего с неким хранящимся в памяти описанием. В комнате слегка пахло мастикой для мебели.

— Садись, — скупо улыбнувшись, пригласил Трачук. — Позволь, я буду к тебе обращаться по имени. Я хорошо тебя знаю по рассказам твоего отца.

Збышек осторожно сел в кресло. Теперь он знал ответы на некоторые вопросы.

— Это вы прислали того уголовника?

— Да, — мужчина, казалось, слегка сконфузился. — Только он не должен был требовать никаких денег. Впрочем, я разговаривал с ним по телефону, и ты о нем теперь можешь забыть.

Это было для Збышека существенным, но не самым главным.

— А письмо? Оно и в самом деле было адресовано вам?

— Ты прав.

— Но для чего?

Некоторые люди, желая подчеркнуть важность сказанного, неожиданно наклоняются к собеседнику. Трачук принадлежал как раз к таким.

— Хочешь знать, почему я не сказал тебе правды? Почему ты раньше не слышал о пещере или обо мне, хотя я и говорю, что был приятелем твоего отца? — Он сам себе кивнул. — Терпение. В этом деле много тайн. Сейчас ты все узнаешь.

Магнитофон оказался в столе, а колонки — на стене, за спиной. Он нажал кнопку, пошла запись. Сначала послышался стук закрываемой двери, потом шаги.

«Я вас слушаю, чем могу служить?» — Збышек узнал голос Тарчука. Наступила тишина, словно пришедший неожиданно остановился. Слова, прозвучавшие позднее, заставили Збышека затаить дыхание.

«Марек, мы ошиблись, оба варианта никуда не годятся, — это голос его отца! — Мы ни под каким видом не имеем права путешествовать во времени. Рафал раздвоился, как одно из мест, и тот, другой, хочет это сделать. Я вижу моего сына. Только вы вдвоем можете исправить ситуацию, однако направляй его постепенно. Привлеки к делу Рогочки. Прощай».

Уставившись в одну точку на стене, Збышек чутко фиксировал малейшие звуки. На пленке было записано чье-то тяжелое дыхание. Потом послышался иной голос, молодой и на пару тонов выше.

«Моя фамилия Рогочки. Я получил повестку. Думаю, разговор будет о случае с лифтом».

Трачук выключил пленку и откинулся на спинку кресла, явно чего-то ожидая. Прошла секунда — и Збышек пришел в себя. Он вдруг понял значение последних слов.

Запись была сделана уже после несчастья, после смерти отца. Но откуда же тогда взялся голос отца? Пленка подделана? Вполне возможно. А для чего?

— Кто это говорил? — наконец выдавил он из себя. — Там, в самом начале.

— Кто? Хороший вопрос, — Трачук соединил кончики пальцев. — Твой отец устами Рогочки.

— Однако, — Збышек не удержался от весьма простого сравнения, — человек не магнитофон, на него нельзя ничего записать.

— Обычно, — Трачук в первый раз улыбнулся от души. — А еще, как правило, люди не способны двигать предметы силой воли. Вот только Ян Оршевский не был обычным человеком.

Он открыл ящик стола, как оказалось, игравший роль бара, наполнил рюмочки и поставил их перед собой. Потянувшись за ближайшей, Збышек четко осознал, что становится алкоголиком. Рука сама решила все за него и взяла рюмочку. Видимо, на его лице что-то отразилось, поскольку Трачук сунул бутылку обратно в ящик и закрыл его.

— Вы говорили, что, когда лифт падал, мой отец с помощью гипноза или чего-то подобного…

Збышек замолчал, вспомнив телефонный звонок Малички. Тот также слышал голос отца.

— Происшествие с лифтом не было случайностью, — Трачук потер набрякшие веки. — Ян спланировал все до мелочей. Посвятил жизнь, чтобы узнать будущее.

— Какое будущее?

— Наше, людей. Однако подожди. Давай я расскажу тебе все с самого начала.

Збышек с трудом не поддался искушению задать еще несколько вопросов.

— Сначала была пещера, — подсказал он приятелю отца.

Глаза его собеседника заблестели.

— Да. Нас было трое: твой отец, свежеиспеченный адвокат Рольняк и я. Рафал, самый из нас изобретательный, раздобыл «газик», и мы прибыли к форту возле Сьешева перед самым полуднем. Была весна, и погода стояла теплая. Ян рассказывал о чудесах, которые ждут нас в пещере. Даже Рафал выглядел взволнованным, — лицо Трачука вдруг слегка изменилось, на него словно легла тень прошлого. — Думаю, твой отец не до конца осознавал, зачем берет нас с собой, наверняка ему это подсказала интуиция.

Полированная мебель источала терпкий запах, от которого слегка кружилась голова.

— В те времена термин «паранормальные явления» еще не существовал, но у каждого из нас был свой дар. Твой отец мог передвигать предметы, Рафал обладал очень сильной интуицией, а я, — тут он сел поудобнее в кресле, — чувствую эмоции, разные флюиды, могу определить их причины.

— Эмпатия, — Збышек кашлянул и покрутил пустую рюмку. — Вот как это называется.

— Может быть. Важнее, что благодаря этому мы открыли то место. Подземелья форта представляют собой огромный лабиринт, в нем полно натуральных гротов, хорошо укрытых коридоров и залов. Шансов найти пещеру случайно нет никаких. На счастье, я чувствовал ее эманации, — он махнул рукой. — Впрочем, обойдемся без подробностей.

Трачук выпил и отер рот тыльной стороной ладони. Где-то за стеной зазвонил телефон, из-за окна слышался шум проезжающего трамвая.

— Неужели увидели будущее?

— И да, и нет, — Трачук принялся пальцем рисовать круги на крышке стола. — Представь себе, что видишь сцены из будущего, только они являются какими-то обрывками. Улица с мигающими машинами, чья-то пустая комната, фрагмент пейзажа. Нужна редкая удача, для того чтобы увидеть нечто интересное, а особенно то, что потом можно проверить.

— И это было?

Смех Трачука напоминал скрип по стеклу.

— Рафалу, прохвосту, всегда везло. Он увидел загаженный двор с газетами в мусорном ящике. На первой странице газеты была фотография огромной толпы перед Дворцом культуры и науки, ну и фамилия оратора.

— Гомулка, — одними губами произнес Збышек.

— Год спустя мы это могли увидеть собственными глазами.

— И тогда поверили?

— Не только, — Трачук взглянул на гостя исподлобья. — Трудно это объяснить, но мы были уверены, что столкнулись с чем-то непонятным. Сначала видишь большие, висящие в воздухе, сотворенные из лазурного света ворота, а когда их проходишь, слышишь музыку.

— Какую музыку?

— Каждый раз что-то… — он не мог найти слов. — Что-то, попадающее в голову и остающееся с тобой на всю жизнь.

Збышек остановил взгляд на губах мужчины.

— Видишь ли, мы тогда точно уверились, что наш мир предопределен, и мы можем только играть предназначенные нам роли. На нас это подействовало по-разному. Рафал, практик, стал прикидывать, как можно это обратить в свою пользу. Однако он не заметил, что при полной предопределенности он с таким же успехом мог бы лечь на бок. Я… после визита в пещеру не смог жить своей головой. Мне нужно было на что-то опереться, и я после института пошел работать в МВД. Это огромная система, где каждый должен быть на своем месте. Обретя безопасность и внутренний покой, я заплатил за это тем, что в них растворился. Впрочем, это прошло…

— А папа?

— Ты его знаешь. Он не мог смириться с детерминизмом, с предопределенностью. Он стал искать иные толкования. Что-то похожее на «тени» Платона: многовариантное будущее, еще не вполне затвердевшее, прежде чем наши поступки приобретут окончательный вид. Глядя в будущее, можно увидеть один вариант, а в следующий раз — другой.

В мимике Трачука Збышек вдруг заметил нечто похожее на отца.

— Почему вы не пошли туда еще раз? Прежде чем русские захватили форт. За новыми фактами. Тогда можно было бы подождать и посмотреть, что сбудется.

— Ты ведь уже знаешь: пещера, открываясь в будущее, теряет энергию. Наш единственный визит вычерпал ее до дна. Мы убедились в этом спустя неделю. Не знаю, почему. Может быть, мы так расплатились за наши способности.

— А позднее? Сколько времени нужно, чтобы она зарядилась?

— Сначала мы этого не знали. Боялись, что она попадет в грязные руки. Однако десять лет назад Ян узнал, когда она снова начнет действовать, — он кивнул в сторону висевшего на стене календаря. — И поэтому у нас сейчас возникли проблемы. Это произойдет десятого утром.

Кто-то энергично постучал, а потом нажал ручку. Збышек даже не оглянулся.

— Звонит твоя жена, говорит, ты отключил аппарат.

— А, понятно. — Трачук выгрузился из-за стола. — Подожди, Збышек, я сейчас вернусь.

Оршевский остался в одиночестве. Вытертый диван, пара хрустальных ваз на стеллаже, большой шкаф возле стены. Любопытно, Трачук не пользуется компьютером. Может, у него для этого есть какие-то люди?

Збышек подошел к окну, за которым под паутиной трамвайных проводов лежала улица. А если он врет… Если самым ординарным образом пытается его подставить? Малички могли подговорить, голос на пленке мог быть записан Бог весть когда, а потом подделан. Оршевскому стало жарко. Невидящим взглядом он провожал мужчину, выходящего из бара напротив.

Впрочем, он теперь мог передвигать предметы. Это подделать нельзя.

Неожиданно ему захотелось поднять шляпу незнакомца вверх.

Головной убор с такой силой налез мужчине на уши, что тот плюхнулся на тротуар. Некоторое время повоевав с ожившим головным убором, мужчина швырнул его на дорогу. Теперь шляпу нужно взять, подумал Збышек, сконфуженно глядя вслед быстро удаляющемуся силуэту. Он подкатил ее к бордюру и, усаживаясь в кресло, вспомнил о том, что ждет его послезавтра. Ему снова стало жарко.

— Прошу извинить, — Трачук закрыл за собой дверь. — У моей жены неважное здоровье. После работы мне придется заехать в аптеку.

Он возвратился на место.

— Мы разговаривали о сроке, однако прежде появились сны. Через несколько лет после визита в пещеру. Но беда в том, что Ян не мог до конца их вспомнить. А касались они чего-то безмерно важного. Ян сходил с ума, но не мог их полностью восстановить. Искал помощи в фармакологии, даже в магии. Со всего мира собирал разную гадость: галлюциногенные и стимулирующие субстанции, вытяжки из кактусов, медуз и Бог знает из чего еще. Это ему не очень помогло, хотя, кажется, он наткнулся на средство, увеличивающее способности к телекинезу. Понятное дело, при условии, что они врожденные.

Пакетик, подумал Збышек. Отец меня разбудил и препроводил своим следом.

Трачук продолжал:

— Ему так хотелось понять замысел Творца, хотя бы общий контур его намерений. А кто как не люди, сотворенные по образу и подобию Божьему, могли дать ему лучший ответ? Поэтому его так мучило, являемся мы по своей натуре добрыми или злыми? — он вздохнул. — Ян увлекался психологией преступления, ты об этом слышал?

Очередной трамвай зазвонил за окнами с толстыми стеклами.

— Безусловно, это была тема еще его докторской диссертации.

Трачук подождал, пока на улице не стихнут голоса людей.

— Преступления, правонарушители, кто, как, для чего. А еще случаи проявления героизма, жертвенности, доброты. Тысячи фактов: исследования настолько тщательные, что даже страшно становится. С самого начала было видно, что это не обычная страсть ученого. Скорее, мания, безумие, желание заглянуть людям в душу.

Разглядывая край рюмки, Збышек повернул ее в пальцах. Вспомнились слова мамы, доброй и терпеливой: «Я уже больше не могу этого выносить, ты болен». И лицо отца, мгновенно окаменевшее, словно он неожиданно услышал о себе правду. Збышек никогда не забудет, как они сидели в полумраке, пытаясь в последний раз наладить семейную жизнь, давшую трещину.

Он тогда тихо выскользнул в коридор и пошел в свою комнату просить Бога о помощи. Он никогда так и не узнал, был ли услышан. Родители не развелись, но месяц спустя отец снял комнату в городе. И так было уже до самого конца.

— Мне кажется, я знаю, о чем вы говорите, — сказал он тихо.

Черты лица Трачука показались ему странно расплывшимися.

— Вот что я хочу спросить… — Збышек глубоко вздохнул. — Вы следили за таксистом?

Судя по выражению лица, Трачук чувствовал себя не очень удобно.

— Только раз, после того как обзавелся пленкой… — он замолчал, но немного погодя продолжил: — Мы сняли наблюдение и никогда более не тестировали людей. Пленку сохранили… как предупреждение. Она была среди вещей, которые Ян не хотел держать дома. Я тебе ее послал, однако сейчас, думаю…

— Я ее уничтожил, — признался Збышек.

— Правильно. Так будет лучше, — Трачук прикрыл глаза. — А потом было происшествие. Отказали тормоза в автобусе, которым твой отец возвращался с конференции. Дорога как раз вилась вниз серпантином.

— Помню. Шоферу удалось сделать несколько витков, прежде чем он свалился в кювет, но уже внизу. — Збышек поднял взгляд. — Но это не все. Правда?

Трачук покачал головой.

— Ян был буквально одной ногой в гробу. Однако в тот момент он вспомнил часть забытого видения. Ему стало ясно, что послезавтра наш мир перестанет существовать. Проклятье, не могу…

Он открыл ящик и налил себе. Немного алкоголя попало на стол.

— Не понимаю, — Збышек почувствовал, как губы его деревенеют. — Атомная война? Космическая катастрофа?

— Ничего подобного, — Трачук снова покачал головой. — Попросту наша действительность прекратится. Конец. Ян сказал, что это выглядело так, словно кто-то ножницами отрезал кусок кинопленки. Он не знал, почему, но центром катастрофы будет пещера, и дело не обойдется без вмешательства Рафала.

— Он ее породит?

— Неизвестно. Ян говорил, что во время той безумной езды в автобусе катастрофа только померещилась.

— Вы пытались с ним поговорить?

— С Рафалом? Да. Он засмеялся, как идиот, и объявил, что, как только получит в аренду форт, ни одного из нас туда не пустят. Когда мы стали описывать ему видение вселенской гибели, он даже не дослушал нас до конца. Сказал, что это склеротические бредни. В общем, он держался так, будто нас ничто никогда не связывало. Ты хорошо себя чувствуешь?

У Збышека уже некоторое время стучало в висках. И он с облегчением увидел, что Трачук открывает окно.

— Папа, — глубоко вздохнув, промолвил он, — решил повторить ситуацию с автобусом, правда? Только так, как временами любил, с театральными эффектами…

Приятель отца застыл на фоне панорамы города. Глядя на улицу, он сказал:

— Да, спектакль. Вот только в этот раз он не оставил себе ни одного шанса. Он тебя любил и поэтому сделал все, чтобы ты не узнал о пещере. Видишь ли…

Трачук повернулся к Збышеку, и тот увидел, что в его глазах стоят слезы.

— Кроме снов, у Яна всю жизнь были проблески воспоминаний о жизни в других, параллельных мирах. Он узнавал лица людей, которых до этого никогда не видел. Знал подробности их жизни, факты, к которым не имел доступа. Более того, временами он знал, к чему приведут некоторые поступки. Не значит ли это, что наш мир окружен множеством ответвлений альтернативной истории? Трудно сказать. В фантастике как будто об этом давно пишут. Кто-то даже создал научную теорию.

— Эверетт, — Збышек проглотил слюну. — Вселенная, неустанно развиваясь, в момент важного выбора раздваивается. Я слышал об этом от отца, когда мы обсуждали рассказы Борхеса.

— Видишь, самый сильный из проблесков до тебя дошел. Твой отец знал, что когда-то — в прошлом, будущем или в иной действительности — он раскрыл эту тайну, а ты исчез, — Трачук вздрогнул, будто от окна пахнуло холодом. — Ян не знал подробностей, однако был уверен: тебя уничтожили. Однако он писал для тебя дневник. Вопреки рассудку. Думаю, что даже не на всякий случай, а как замену общению. Теперь ты его получишь вместе со всем прочим, — он вздохнул. — Досадно, что так поздно.

Трачук подошел к шкафу и открыл нижние дверцы. В глубине стоял кожаный чемодан с окованными углами. Это было уже сверх сил Збышека.

— Мне нужно на секунду выйти, — тихо сказал он.

— Ну конечно, — Трачук приподнялся. — Туалет напротив.

Согнувшись, Збышек вышел в коридор. На счастье, туалет был не занят. Встав возле умывальника, Оршевский открыл кран и прислонил голову к зеркалу, а потом отчаянно, от всего переполненного болью сердца расплакался.

Через несколько минут он почувствовал себя легче. Слегка. Но этого хватило, чтобы вернуться и закончить разговор.

— А те варианты? — спросил он, усевшись в кресле. — О чем папа говорил через Рогочки?

Трачук уже поставил чемодан возле кресла и теперь с участием разглядывал лицо Збышека.

— Ян умел телепортировать предметы и даже людей, — тихо сказал он. — Вот только не самого себя. Поэтому, устраивая катастрофу в лифте, был уверен, что живым из него не выйдет, — толстяк потер лицо. — Мы знали о времени подписания договора. Мы знали, что Рафал ходит вместе с Рогочки. Отец хотел его спасти и использовать для передачи сведений.

— А Рольняк?

— Будь он невинен, Ян его бы тоже телепортировал…

Трачук замолчал. У него был вид человека, смертельно уставшего от возложенной миссии.

— Мы долго ждали, — продолжил он. — Но на одной чаше весов лежал наш мир, а на другой — жизнь человека, пытающегося его уничтожить. Теперь, — он развел руками, — я уже ни в чем не уверен. Ян увидел нечто важное, но иное, чем рассчитывал. На передачу сведений у него была всего секунда, и он импровизировал. Мог не успеть спасти Рогочки из лифта.

— Таким образом, — Збышек начал медленно кружить по комнате, — вы рассчитывали, что либо Рольняк планирует нечто гнусное и его смерть нас спасет, если этот вариант будущего исчезнет, либо он невиновен. В любом случае папа много узнает и передаст сведения через Рогочки. А тут… как это получилось? Рольняк раздвоился, и только мы можем предотвратить несчастье. Только каким образом?

На обложке папки, поданной ему Трачуком, шариковой ручкой были нарисованы разные фигурки. Некоторым подобное творчество помогает думать.

— Внутри лежит протокол осмотра останков Рафала. По моей просьбе были сделаны рентгеновские снимки левой голени. Видишь ли, — он закрыл окно, — я знал Рафала еще с детства. Хорошо помню, как он упал с перекладины и сломал ногу. Кость заросла, но след перелома должен был остаться.

Збышек перестал развязывать папку.

— На снимках нет ничего. Похоже, они сделаны с иного человека.

— Вы думаете тот, из лифта…

Трачук заслонил прямоугольник окна, но и при таком освещении можно было заметить страх на его лице.

— Я очень боюсь, что твой отец хотел сообщить нам об обнаруженной им в лифте подмене. Вдруг Рафал подставил вместо себя кого-то другого? А что если послезавтра он пожелает перенестись во времени, надеясь вернуть себе молодость, оставив сегодняшнюю память?

— Но ведь это невозможно?

— А пещера? Вдруг она способна и на такое?

Ответ был неплох и требовал продолжения разговора.

* * *

Трачук приглашал его домой, на обед, но Оршевский, поблагодарив, отказался. Он хотел, успев на полуденный экспресс, вернуться во Вроцлав вовремя. А еще он чувствовал себя прозревшим слепцом. Мог теперь связать холод снега с его белизной, а зелень травы с исколотыми пятками. Поэтому они ели в ближайшей столовой, почти молча.

— Как ты думаешь, — спросил Збышек в конце обеда, даже не общая внимания, что говорит приятелю отца «ты», — зачем Творцу пещера?

Трачук перестал манипулировать кусочками сахара и задумчиво окинул взглядом сложенную из них на столе гексаграмму.

— Почему лед плавает по воде? Почему нельзя превысить световой барьер? Неизвестно. Так устроен наш мир, — движением руки он рассыпал сахарную фигуру. — Феномен пещеры неповторим. А вот следующий вопрос любопытнее: почему Бог допускает исключения в правилах игры?

— Знаешь ответ?

— Думал над этим долгими вечерами. Мне кажется, это что-то вроде пробы. Проверка на взрослость. Как расщепление атома. Нам это удалось, и мы кроме всего прочего получили бомбу. Может, пещера является толчком для инженерии во времени и пространстве? Мне кажется, Ян это мог объяснить лучше.

— А если мы не сдадим экзамен? Если используем ее для чего-то страшного?

— Об этом лучше спросить Рафала, — Трачук положил ладони на столешницу. — Ну что, идем?

Збышек не ответил, машинально поигрывая вилкой.

— Думаешь, Рольняк хочет возвратиться в прошлое…

Трачук пожал плечами.

— Читал книжку о многомерном мире. Получается, что мировая наука начинает допускать путешествия во времени, однако при условии затраты невообразимо большого количества энергии. Это вполне согласуется с предостережением, доставленным нам Рогочки.

Вилка Оршевского резко дернулась.

— Смотрел фильм «Назад в будущее»? — Трачук отрицательно мотнул головой. — Там один парень перемещается во времени и забирает с собой спортивный альманах, в котором есть все результаты матчей за последние годы. Потом он начинает играть на тотализаторе, делая стопроцентно верные ставки, и зарабатывает себе состояние. Логично, верно?

— Логично, — признал Трачук. — А ты что бы с собой забрал?

— О, существует много подобных вещей. Например, описания новых технологий или координаты недавно открытых месторождений. Впрочем, помнишь реформу Балсеровича? Знай я заранее колебания курса доллара, сейчас был бы страшно богат. Может быть, Рольняк интересовался чем-то таким, собирал подобные данные?

Приятель отца улыбнулся кончиками губ.

— Ты, похоже, думаешь, что я управляю каким-нибудь большим отделом? Ничего подобного. Я мелкая сошка, — и, опередив вопрос Збышека, продолжил: — Но кое-что еще могу. Поэтому сумел подключиться к следствию об упавшем лифте. Кстати, я не слышал, чтобы Рольняк собирал подобную информацию.

— А вы заглядывали в магазин компакт-дисков? — неожиданно даже для самого себя спросил Збышек. — В Аллеях Иерусалимских стоит самый большой магазин CD-ROM'ов в Польше.

Лицо Трачука застыло. Прежде чем Збышек успел еще что-то сказать, к их столику подошла толстая женщина. На подносе у нее было столько тарелок, что за глаза хватило бы на троих.

— Что-то вы, товарищ, сегодня плохо выглядите? — прощебетала она, отвлекая Трачука от раздумий.

Мужчины, не сговариваясь, встали и покинули столовую. Миновав пару дверей, они вышли к паркингу.

— Садись в машину, — предложил Трачук. — Сейчас мы это проверим. Потом подвезу тебя на вокзал.

Збышек сунул в багажник чемодан отца и покорно занял место возле Водителя.

— Холера, — пробормотал Трачук после долгого молчания. — Я старая развалина. Не сообразил, что лазерный диск является для Рафала идеальным хранилищем информации.

Перед глазами Збышека возник кабинет Трачука, без следов электроники, и он воздержался от комментариев. Ангел-хранитель постарался, и они приехали в центр без задержек, причем, что было уже совсем чудом, даже нашли место для парковки.

— Добрый день, — Трачук показал удостоверение продавцу. — Хотелось бы получить информацию.

Судьба по-прежнему к ним благоволила. Гарантийные покупки оказались занесены в компьютер, но на этом дело не кончилось.

— Нет, Рафал Рольняк у нас ничего не покупал, — продавец даже огорчился. — Возможно, он делал какие-нибудь единичные покупки.

Ряды полок с разноцветными дисками казались оригинальным произведением искусства. Рядом было разбито стойбище слушателей, обставленное, словно современными тотемами, огромными колонками.

— А Бернат, Роман Бернат? Может быть, вы его найдете?

Трачук перехватил взгляд Збышека и нервно улыбнулся.

— Я засек пару его сделок перед происшествием в лифте. Он явно перекачивал деньги на счета некоего Берната.

Продавец деликатно кашлянул и добавил:

— Месяц назад он приобрел переносной проигрыватель CD-ROM'ов, очень хороший.

— Что-то еще? — спросил Трачук, записывая данные в блокнот.

— Нет, ни одного диска, ничего более.

Пока Трачук объяснял продавцу, что они не собираются создавать магазину плохую рекламу, Збышек оглядывал богато представленные отделы истории, техники и иных наук. Мультимедиа энергично вторглись на рынок и продолжали наступать. Ну, вот хотя бы взять интерактивную кулинарную книгу с фотографиями самых лучших блюд.

Если во время приготовления пищи задумаешься о происхождении помидора, то узнать это нетрудно. Достаточно лишь нажать соответствующую иконку.

— Нервничаешь? — спросил Трачук из-за спины.

Збышек покачал головой и пошел к выходу.

— Пытаюсь понять, почему Рольняк ничего не купил. Хотя бы «Энциклопедию XX века». Месяц назад была в продаже.

— Ох, не знаю. Диски он мог купить где-то в другом месте, — они остановились возле машины. — Меня больше беспокоит, обязаны ли мы так рисковать.

Збышек наморщил лоб.

— В любом случае мы не исчезнем. Папа в своих видениях в лифте увидел меня в будущем. Я уже могу тебе сказать…

— А может, Рогочки что-то придумал… нет, это безумие, — Трачук ударил ладонью о ладонь. — Мы выступаем в одиночку против Рафала. Уверяю, он может быть опасен.

Такие вещи трудно выразить несколькими фразами, однако Збышек попытался.

— Я пришел по следу своего отца и встретил тебя. Думаю, мы уже не можем отступить, — голос его слегка задрожал. — Обязаны продолжать. Жаль терять то, за что было заплачена такая цена.

Они сели в машину и поехали на вокзал. Выбора у них не было.

До отхода поезда оставалось десять минут.

* * *

Збышек сидел в кресле и с удовлетворением смотрел в телевизионный экран. Мелькание кадров в телевизоре его совершенно не интересовало, как и большую часть клиентов привокзальной кофейни. Они точно так же могли пялиться на прыгающие разноцветные шарики. Главное, лишь бы играла музыка. Збышек наморщил лоб и, словно это было решением всех его проблем, осушил очередную рюмку коньяка. Три других стояли на столе ровной шеренгой. Вообще-то, выйдя из поезда, он зашел сюда лишь для того, чтобы выпить чего-нибудь прохладительного. Коснувшись очередной стопочки кончиком пальца, Збышек захихикал. Коньяк будто только что вынули из холодильника.

— Эй, шеф! — крикнул широкоплечий субъект из-за столика возле стены. — Еще раз пива!

Повернув голову на голос, Збышек увидел типичную привокзальную компанию: крикливые типы, беспрестанно курящие и уже нетрезвые.

— Сейчас, — барменша чего-то ждала возле телевизора. — Я должна убедиться, что не выиграла миллион.

Субъект отпустил непристойное замечание, и все, сидевшие за его столиком, заржали. Остановившаяся было в дверях пожилая парочка, нерешительно потоптавшись, убралась прочь. Алкоголь, туманивший Збышеку голову, подталкивал к действию, подсовывая смутные мысли о выпавшей ему миссии.

— Вот этим номерам сегодня повезло, — донеслось с экрана.

Збышек сел в кресле поудобнее и громко сказал:

— Три.

— Три, — покорно повторил ведущий.

— Двадцать шесть.

— Двадцать шесть.

После третьего совпадения в кофейне наступила тишина. Збышек, увлекшийся самим процессом, без запинки назвал весь ряд. После этого он окинул зал взглядом.

— Поздравляем владельцев правильно заполненных купонов, — промолвил ведущий и объявил рекламный блок.

Передвинулось кресло. Барменша, до этого ошеломленно смотревшая на Збышека, даже вздрогнула. От столика возле стены поднялся плечистый тип. Ему, судя по всему, хотелось дать кому-то по физиономии.

— Хохмач, — прорычал пьяница, щерясь. — Цыганку из себя строишь?

За его спиной по-волчьи засветились глаза дружков. Тут сбоку кто-то кашлянул.

— Прошу не нервничать, — мужчина в возрасте старался улыбаться. — Этот человек пошутил, поскольку розыгрыш был днем, после обеда.

Под взглядом субъекта, стоявшего посредине зала, он умолк.

— Пей, дед, свой настой и не вмешивайся, — процедил хулиган и снова повернулся к Збышеку. — За дураков нас держишь?

Может, выдернуть из-под него ковер? Или нет… Лучше поднять его в воздух и швырнуть на стену, будто тряпку. Збышек широко улыбнулся, как улыбаются только пьяные. Плечистый, похоже, посчитал это оскорблением и, слегка покачиваясь, двинулся к нему. Оршевский с усилием сконцентрировал на противнике взгляд. Он попытался задействовать свой чудесный талант, но тщетно. Единственным результатом стало то, что у него болезненно запульсировали виски. Еще одно бесполезное усилие, закончившееся осознанием невозможности выбраться из тяжелой ситуации.

— Вставай! — мужчина был уже в двух шагах от него.

Похоже, сидящего он бить не собирался, а может, попросту не желал наклоняться. Вот тут Збышек почувствовал страх. Резкий, как желудочная колика, он вынырнул из отупевшего сознания и вонзил когти в сердце. Слишком мало тренировался, подумал Збышек и, попав в плен абсурдной ассоциации, припомнил лицо школьного учителя. Алкоголь коварен, сказал он им как-то на уроке.

— Ну, вставай!

«Не будь этой выпивки, — пришла ему в голову мысль, — уж я бы наверняка впечатал грубияна в стену». Он даже хотел встать, извиниться и отправиться прочь, вот только, судя по злобному взгляду хулигана, на такой исход тот был не согласен. У Оршевского вдруг закололо в животе, потом боль охватила все тело. Болело и колыхалось. Коньяк и пиво. «Если бы не это пойло, — с пьяным упорством подумал Збышек, — я мог бы себя защитить».

Страх, огромный и опаляющий, а потом крик. Вот только никто его не бил, лишь лампы слепили глаза… Он услышал смех, нервный, подхваченный и другими посетителями. Это позволило прийти в себя и снова оглядеть зал. Плечистый стоял там же, где был, и недоверчиво рассматривал собственные штаны. Вокруг ширинки расплывалось большое мокрое пятно, сбегающее по ноге вниз, до самого ботинка, вокруг которого росла лужа. Тяжелый пивной запах не оставлял ни малейшего сомнения.

— Райс, — долетело из-за столика возле стены. — Ты облился.

Смеялись все, даже старичок, заказавший чай. Плечистый хотел было закатить скандал, но осознав, в какую глупую ситуацию попал, выругался и выскочил в коридор. Телекинез, гипноз? Збышек этого не знал, да откровенно говоря, ему на это было плевать.

В кофейне еще обсуждали происшествие, а он по-тихому вышел в вокзальный вестибюль, желая лишь поймать такси и доехать до дома.

— Эй, — услышал он за спиной приглушенный голос барменши. — А кто платить будет?

* * *

Телефон звонил очень долго. Збышек успел открыть дверь, положить сумку с покупками, раздвинуть портьеры и лишь потом поднял трубку. Звонил Трачук. Его жену отвезли в госпиталь. Она возвращалась домой, нервничая по поводу планового обследования у онколога, и упала на лестнице. Сильно расшиблась. Трачук теперь мчался в госпиталь и наверняка не успевал к вечернему поезду. Со Збышеком они договорились заночевать в квартире отца. Теперь Трачуку придется всю ночь провести за рулем. Около шести он появится во Вроцлаве, заберет Збышека, и они двинут в Сьешев. Да, он знает, что автомобили ломаются, однако в этом случае он доверяет видениям Яна. Збышек пообещал, что будет с полудня в квартире, у телефона.

Он поехал к себе за чемоданом отца. Заодно пообедал. Без водки. Потом сидел и читал дневник. Несколько раз плакал. Плакал потому, что осознал, как много они с отцом потеряли, живя раздельно. И совсем не думал о пещере, о магических способностях, присущих его родным.

Отсутствие каждодневных встреч делает связи между людьми поверхностными. Даже находясь где-то далеко, надо иметь кого-то, к кому следует вернуться. Под вечер он успокоился настолько, что стал просматривать дневник, отыскивая факты, связанные с пещерой. Их было немного. Семья Платцев старательно сохраняла сведения о ней в глубокой тайне. Поэтому большая часть добытых отцом фактов касалась самой семьи. Збышек изучил генеалогическое древо, великолепно нарисованное на пожелтевшей картонке, подробный список имущества, корреспонденцию, даты официальных приемов, охоты и так далее. В особом конверте хранились карточки, посвященные всем членам семьи. Он проглядел их, и в длинных списках дат рождений, крестин, свадеб или кончин никаких открытий не сделал. Хотя…

Оршевский сунулся в самую середину пачки и вытащил ту единственную, отличающуюся от прочих картонку. На ней было написано «Джонатан Платц», а напротив даты рождения стоял большой знак вопроса. Его поставили ручкой и несколько раз обвели — словно машинально, задумавшись. Это мог сделать лишь отец Збышека, вот только он никогда раньше так не поступал с вещами, которые коллекционировал. Чем его так заинтересовал Джонатан Платц, почему он забыл об аккуратности? Кстати, было доподлинно известно, что Джонатан слыл большим оригиналом. Возраста его усыновления никто не знал. Никаких данных о настоящих родственниках не обнаружилось, но это еще можно было как-то понять. Збышек припомнил отрывок из дневника:

«Чем дольше я изучаю историю этой семьи и тайну, которую они скрывали, тем больше уверен: что-то в них действительно есть. У меня много гипотез, и часть из них способна поставить с ног на голову наши знания об окружающем мире. Жаль, что мы не можем об этом поговорить. Марек — великолепный человек, однако не любит фантазировать».

Збышек отложил карточки и посмотрел в окно, закрытое ночной пеленой. Несмотря ни на что, он все-таки боялся. Коктейль, который он пил маленькими глотками, помогал бороться со страхом, слегка ослаблял это ощущение. Еще ему было стыдно за вчерашнее приключение в кофейне, за то, что он позволил себе выйти из рамок, но сейчас он так и не смог обойтись без алкоголя. Правда, он следил за тем, чтобы сока в питье было побольше.

Оршевский снова взял великолепно выполненный рисунок генеалогического древа семьи Платцев. Судя по последним датам, исполнил его кто-то в начале XX века, когда Платцы уже официально покинули свою усадьбу в Зауберблике. Интересно, знали ли они, что оставляют после себя? Может, они надеялись, что пещеру никто не найдет?

Нужно было соединить проницательность отца с умением Трачу-ка, чтобы ее история на этом не закончилась.

Что-то блеснуло на поверхности картонки. Збышек наклонил ее, передвинул лампу и увидел, что когда-то здесь карандашом был нанесен знак вопроса, а потом его кто-то стер. Отец? Он повел пальцем от имени Джонатана вниз, вплоть до Максимилиана, где линии раздваивались…

Збышек отодвинулся от лампы и осторожно нащупал кресло. У него было ощущение, что он сейчас потеряет сознание. Как сказал Рогочки? Место?! С ненавистью взглянув на остатки коктейля в бокале, он подошел к шкафу с магнитофоном. Кассета — копия той, с работы Трачука — была здесь, внутри.

«Марек, мы ошиблись, оба варианта никуда не годятся. Мы ни под каким видом не имеем права путешествовать во времени. Рафал раздвоился, как одно из мест…»

Клавиша щелкнула и пленка остановилась. «Как одно из мест», — повторил Збышек, по-новому смакуя каждую интонацию. Они этого не поняли. Думали, что, падая в лифте, отец что-то напутал или Рогочки чего-то не понял. Ошибка! Рогочки не слышал слов, отец вложил ему свои мысли прямо в голову. Может быть, в виде символов, а не слов на каком-то конкретном зыке. А «Platz» по-немецки значит место. На самом деле смысл послания такой: «Рафал раздвоился, как один из Платцев». О Боже, это все меняет. Стоп, а сломанная нога? Ох, если пещера обладает такими чудесными свойствами, то почему бы ей не лечить старые травмы? Он зашагал по комнате, пытаясь найти телефон. Надо позвонить в Варшаву. Сейчас Трачук у жены в больнице, однако…

Дверной звонок возвестил чей-то приход. Оршевский еще мгновение пытался сообразить, куда можно спрятать разложенные документы, но вдруг опомнился. В конце концов, это не имеет значения. Кем бы гость ни оказался, он его сейчас спровадит. Мужчина за дверью выглядел банально. Сумка на плече делала его похожим на курьера. Может, телеграмма от Трачука? Збышек открыл замок.

— Оршевский? — спросил незнакомец, испытующе глядя ему в глаза.

— Да, а в чем дело?

Визитер принял какое-то решение и сунул руку в сумку.

— Прекрасно. — Он вытащил из полиэтиленового пакета влажную тряпку. — У меня для вас кое-что есть.

Збышек почувствовал удар в живот, боль и влагу на лице. Он попытался вдохнуть воздух, однако что-то мерзкое заполнило его легкие. Из-за фигуры мужчины появился еще кто-то. Оршевский пнул его со всей силы, потом его снова ударили, а потом… Собственно, далее никакого «потом» уже не было.

* * *

Збышек сидел привязанный к креслу и не мог изменить свою позу даже при большом желании. Особенно мешали ему в этом руки — выкрученные назад и связанные. Рот ему залепили пластырем, и закричать он тоже не мог. Напавшие на него дремали, едва различимые в свете ночной лампочки. Окна заслоняли шторы, но до рассвета еще оставалось какое-то время.

Оршевский повернул голову. Часы на видеомагнитофоне показывали пятнадцать минут шестого. С того момента, как он пришел в себя, прошло два часа. О Боже, пробуждение было ужасным. Средство, которым его усыпили, оказалось жуткой отравой, и Збышека так рвало, что похитители не знали, что делать. Один из них, молодой, более здравомыслящий, приготовил ему чай, и постепенно Оршевскому стало легче. Кстати, профессионалами они не выглядели. Скорее уж, смахивали на людей без моральных принципов, решивших таким способом немного заработать. Еще в ванной, склонившись над умывальником, он услышал их ссору. Адрес и фамилия жертвы совпадали, а вот возраст — нет. Им немного полегчало, когда Збышек объяснил, что его отец недавно умер. Не желая, чтобы их работодатель пошел на попятный, они решили не отпускать Збышека. Правда, пообещали, что только до полудня. Оршевский подумал, что они, скорее всего, получат за свою работу немного. Нетрудно было догадаться, кто хотел продержать Яна Оршевского под замком в то время, когда пещера будет открыта.

Он снова взглянул на часы. Трачук должен приехать через несколько минут. Не спуская глаз с мужчин на канапе, Збышек осторожно снял с ноги ботинок. Все в порядке, получилось. Теперь он прикинул, как далеко сможет дотянуться ногой. Тоже неплохо. К счастью, он сидел лицом к прихожей и, хорошо прицелившись, сразу же после звонка мог попасть ботинком во входную дверь. Трачук его услышит, а уж он наверняка вооружен.

Один из похитителей что-то пробормотал, потом встал и пошел в туалет. Збышек прикрыл глаза. Несмотря ни на что, он должен освободиться. В том проклятом лифте отец увидел будущее. Он не мог ошибиться. Именно поэтому сегодня в десять часов он обязан появиться в Сьешеве и встретиться с Рольняком. Не с тем, ровесником его отца. Тот наверняка хотел увидеться со своим дубликатом и, чтобы этому не помешали, нанял похитителей. Надо было найти молодого Рольняка, того, который в 1955 году родился в пещере. Чудо, несомненное чудо! Однако, как сказал Трачук, вся пещера является сплошным чудом. Один Рольняк вышел, а второй перенесся на сорок лет вперед и сейчас появится в Сьешеве. Вот причина, по которой сила пещеры иссякла всего лишь за один визит. То же самое произошло двести лет назад с Максимилианом Платцем. Однако тому хватило знания о будущем, усыновления самого себя и получения богатства. Он не хотел возвращения в прошлое и манипулирования историей. Может, ему не хватило воображения, а может, Рольняк сильнее жаждал обогащения.

Так, теперь он все полностью понял. Рольняк купил проигрыватель компакт-дисков для своего двойника. Он придумал это сорок лет назад, входя в пещеру. Разделиться, чтобы один жил нормально и готовил для самого себя руководство к действию, сведения о происшедшем. Теперь молодой, находящийся где-то между временем, заберет шпаргалку и получит истинное богатство. Только ничего из этого не выйдет. Уйдя в поток времени, он прежде всего уничтожит наш мир. Прошлое переплетется с будущим и взорвется великим, многомерным Армагеддоном. Может, Рольняк рассчитывает, что мир разделится на версии со старым Рольняком и с молодым, получившим в подарок знание о будущем? Возможно… Но отец из своего видения понял, как страшно ошибался Рольняк.

— Хочешь отлить? — услышал он из-за спины.

Этот жест доброго самаритянина его так поразил, что Збышек некоторое время не мог осознать, о чем идет речь. А когда хотел было ответить утвердительно, прозвенел дверной звонок. Сердце Збышека заколотилось как бешеное. Один из похитителей встал так, чтобы заблокировать ему ноги. А когда Оршевский попытался передвинуться, охранник сел на него. В панике, давясь пластырем, Збышек принялся отчаянно лягаться, но это привело лишь к тому, что на помощь бандиту пришел его товарищ. Снова звонок, потом громкий стук. Похитители закрыли двери в прихожую. Шум, он должен произвести какой-нибудь шум. Да, телекинез. Почему он не подумал об этом раньше? Как сбросить телевизор… Удар в живот помешал его усилиям. Бандиты схватили Збышека и, протащив его по коридору, засунули в ванну. Сверху был наброшен плед с топчана. Стук в дверь неожиданно смолк. Наверное, Трачук понял бесплодность своих усилий. Один из похитителей вышел из ванной и через некоторое время вернулся.

— Какой-то толстяк. Сел в машину и уехал.

Они перетащили Збышека обратно в комнату и отклеили изгрызенный пластырь. Пленник судорожно вдохнул воздух и заплакал.

— В пять все закончится, — одному из похитителей стало его жаль. — Мы скажем тебе «прощай», и более ты нас никогда не увидишь. Можешь даже настучать фараонам.

Они ошибались. Он плакал о мире, который через несколько часов должен был неизбежно погибнуть.

Еще через полчаса он опять сидел в кресле, и его рот закрывал новый пластырь. Похитители вытаскивали из холодильника его вчерашние покупки. Рядом на столик они положили снятую с двери записку.

«Был в 6.00. Звонил. Надеюсь, что ничего плохого с тобой не случилось. Если решил не вмешиваться, то я это пойму. Марек.

P.S. У моей жены положительный результат анализа на рак».

Это страдание. Ощущение, что струсил. Страдание, усиленное тем, что Трачук был готов оставить свою жену. Страдание от того, что отец ошибся. «Как мог он прозевать этих двух мерзавцев? Впрочем, в падающем лифте все возможно», — сказал себе Збышек.

— Отодвинь занавески, — послышалось из кухни. — Нужно впустить немного свежего воздуха.

Збышек апатично смотрел, как молодой похититель подходит к балконным дверям. На видеомагнитофоне показалась семерка с двумя нолями. Зашуршали занавеси, и Оршевскому в глаза ударил утренний свет. Молодой похититель нажал ручку, откашлялся, словно желая что-то сказать, а потом привалился к стеклу. И только тогда Збышек увидел за ним другую фигуру. Молодой вздохнул и упал на пол, а в комнату проскользнул Рогочки. Подмигнув Збышеку, он бесшумно двинулся на кухню. Удар короткой палкой, сопровождающийся хлопком, и второй похититель упал лицом в тарелку. Рогочки вовремя подхватил покатившуюся кружку.

— Неплохо развлекаетесь, нет слов…

Он со знанием дела проверил пульс на шее мужчины, а потом подошел к Збышеку. Осторожно сняв пластырь и разрезав шнурок, он посоветовал:

— Смажь губы каким-нибудь кремом.

Оршевский машинально кивнул.

— Откуда ты взялся? Я звонил, но трубку никто не брал.

— Уезжал по одному делу, — Рогочки спрятал шнурок в карман. — На счастье, отозвался твой старик. Сегодня, точно в полпятого.

— Позвонил? — Збышек знал, что Рогочки ждет его вопроса, но все же удержаться от него не смог.

— Нет, — засмеялся телохранитель. — Просто я проснулся и уже знал, что твой отец мне поручил тогда, в падающем лифте. Ловкач. Влез, спрятал в памяти и запрограммировал сегодня проявиться в сознании. Мог бы чуть-чуть пораньше, поскольку еле успел. Пришлось мчаться из Познани. Тебе на сборы десять минут.

— А они? — вставая, Збышек слегка покачнулся. — Это Рольняк еще до катастрофы оплатил их работу. Хотел…

— Подробности по дороге. А теперь мы снесем их в подвал. Как придут в себя, сами потихоньку смоются. Поторапливайся. Твой старик — заботливый гость.

Оршевский остановился в дверях ванной.

— Сообщил мне в конце, — Рогочки захихикал, — что ничего уж более на меня не записал. С его стороны это очень любезно.

* * *

Над холмами висел туман. Липкий и холодный, он стелился вдоль дороги, густея между деревьями, едва из-за него видимыми. Рогочки остановил автомобиль возле опрокинутой будки караульного. На прутьях ограды лежали похожие на бусинки капли росы. Сломанную табличку с двуязычной надписью кто-то зашвырнул в ров, а рядом с обрубком столба стоял желтый «рено» с варшавским номером.

— Дальше мы должны идти пешком, — Рогочки ненадолго задумался. — Минут через пятнадцать будем на месте.

Услышав пролетающую мимо птицу, Збышек вздрогнул, но пошел за своим проводником без возражений. В машине он рассказал ему все. Получалось, что даже после смерти Рольняка угроза осталась. С диском или без него, но если молодой Рольняк попытается возвратиться в прошлое, он тем самым уничтожит действительность. Надлежало его поймать и… тут даже Рогочки пожимал плечами. Впрочем, эту проблему можно было решить и позже.

Теперь дорога уходила вниз. Потом на белом туманном полотне стали проступать очертания большого кирпичного здания. Збышек, поглядывая на идущего впереди Рогочки, замедлил шаг, быстро вынул из кармана небольшую бутылочку. Открутил пробку и… заколебался. Выбор, каких много в жизни. Так ли он важен, чтобы сейчас над ним думать? Неожиданно, словно отметая все предыдущие сомнения, он закинул склянку в кусты. Выдержу, решил Збышек и, неловко перескочив яму, стал догонять Рогочки.

Дорога сначала вела вдоль забора из темного крупного кирпича, потом они вышли на подъездную дорожку, несколькими метрами далее исчезавшую в громаде форта. Туннель вел вниз, и пахло в нем, как в заброшенном гараже. Слабая циркуляция воздуха не позволяла выветриться впитавшимся в стены следам многолетней эксплуатации. Збышек взял у Рогочки фонарь и шел, старательно обходя старые масляные пятна.

Коридор, в котором могли разминуться две грузовые машины, превратился в широкий зал с высоко поднятыми софитами. Выщербленный пол указывал, что тут после разгрузки машины разворачивались. Дальше туннель разделялся на несколько десятков коридоров или входов в склады.

— Далеко еще? — шепотом спросил Збышек.

Он чувствовал себя не очень хорошо.

Рогочки направил пятно фонаря себе под ноги.

— Не знаю, — ответил он. — В этом месте заканчиваются инструкции твоего отца. Он добавил только еще одно слово — «проводники». Провода?

Збышек взглянул на часы и исполненным отчаяния жестом показал на стену. Почти половину ее занимали провода, кабели и какие-то проволочки.

— Осталось десять минут, а Марек до сих пор не подозревает, что опасность притаилась у него за спиной.

Уповая на удачу, они миновали еще пару холодных, вызывающих приступы клаустрофобии коридоров. Збышек крикнул, однако голос его затерялся среди изгибов коридоров. Хотелось плакать от отчаяния. Они застряли буквально в шаге от цели. Отец, вместо того чтобы рассказывать Рогочки о количестве записей в его голове, мог добавить хоть… Он поймал мысль. Нет, не то. Они снова вернулись в зал, с которого начали поиски.

— Марек — эмпат, он просто почувствует это место, — пробормотал Збышек, ощущая, как у него начинают от холода постукивать зубы. — Провода, черт побери, тут всюду провода.

Глаза Рогочки блеснули.

— Нет, не так, — сказал он, поднимая палец вверх.

Взгляд Збышека последовал за пятном света, и он увидел несколько вентиляционных труб, по которым в пещеру поступал свежий воздух. Проводники свежего воздуха! Они исчезали в одном из незаметных коридоров. Импульсивно, вдруг поверив в правильность предположения, они кинулись в этот коридор. Тотчас до них донеслось эхо выстрела, а потом крик боли. Чей крик? Неизвестно. Они не остановились, лишь Рогочки на ходу вытащил оружие. Слишком много было поставлено на кон в этой игре.

Перед ними хаотично прыгали огоньки фонарей. Коридор оказался сухим и ничем не загроможденным. Они теперь бежали, и Рогочки, кажется, совершенно забыл об осторожности.

И напрасно. Ворвавшись внутрь пещеры, они оказались в роли мишеней. Прямо им в лица светил голубой прямоугольник, висевший в воздухе. Ворота. В их блеске они не сразу увидели находившиеся у самого пола фигуры. И только услышав болезненный стон, они оторвали взгляд от ворот.

— Ты, длинный, — послышался суровый голос. — Положи пушку.

Збышек увидел лежавшего Трачука. Тот держался за живот, и возле его рук темнело пятно сгоревшего пороха. Второй человек притаился за ним.

— Ну? — прятавшийся за Трачуком встряхнул его так, что тот застонал. — Или мне придется всадить в толстяка вторую пулю?

Рогочки как-то странно наклонился и замер. И тут послышался голос раненого:

— Стреляй в него. Не думай обо мне.

Телохранитель Рольняка уже однажды слышал подобный приказ — в лифте, миллионы световых лет отсюда. Тогда он его не выполнил…

— Нет! — голос Збышека прозвучал, словно выстрел. — Ты ничего не изменишь. Только я или Марек.

Револьвер упал на бетон. Потом от пинка перекатился к руке мужчины, прятавшегося за раненым. Около ног Рогочки упали наручники, наверняка добытые из кармана Трачука.

— Там есть трубы, — мужчина стволом револьвера указал направление. — Прикуйся к ним и не пытайся выкидывать штучки. — Воздух, переполненный светом, подарил их фигурам легкую ауру. Внутри ворот переливались тени. Они казались сотканными из бледного эфирного пламени.

— Это Рафал в молодости, — голос Трачука более напоминал стон. — Помнишь слова…

— Не мучай себя. Я догадался, хотя и слишком поздно.

— Заткнитесь, — прятавшийся мужчина не спускал глаз с Рогочки. — Это правда, что я погиб? Ну, тот Рольняк, который здесь жил?

В голосе преступника теперь появились новые нотки.

— Правда, — Збышек заметил, как по полу поползли крохотные разряды. — Погиб вместе с моим отцом.

Щелкнули наручники. Рогочки, хоть и скованный, стоял выпрямившись.

— И в самом деле, ты похож на Яна, — как будто удивленно вздохнул Рольняк. — Подумать только, всего лишь час назад он стоял рядом со мной.

Еще раз оглядев помещение, он добавил:

— Наверняка вы хотели помешать моему двойнику, — Рольняк пренебрежительно махнул рукой. — Глупо это признавать, однако я такое уважаю. Вот только на самом деле он для меня никогда не существовал. Он такая же фикция, как и весь ваш мир. Хотя, ничего не скажешь, фикция выгодная. Посмотрите, какой случай, — он показал на ворота. — А воспользуюсь им только я.

— Он безумен, — Трачук с хрипом вдохнул воздух. — Я говорил ему о результатах…

— Говорите, я безумен? — молодой Рольняк облизнул губы. — Я в порядке. И скажу вам, о чем думаю. Я вижу всю Вселенную лежащей у Бога на столе. Он идет вдоль стола, останавливается и смотрит, как зарождаются мамонты. Немного дальше пещерный человек бьет своего соплеменника по голове, потом начинается Рим, мировые войны и так далее. Ворота позволяют нам соединить разные времена. Бог дал людям такой шанс, и кто его не использует, тот простофиля.

— Но последние научные теории… — начал было Збышек, однако Рольняк вовсе не собирался дискутировать.

— Перестань. — Он указал на валявший на полу стержень. — Подними лучше вон ту штуку.

Неожиданно разум Збышека затопила волна злости. Ему захотелось схватить негодяя… Рольняк наклонился, сомкнул пальцы на горле Трачука и крикнул:

— Нет! Только без штучек! Я знаю, что умеет твой старичок. Только попытайся. Одно подозрительное движение — и я всажу ему пулю в лоб.

Воздух вокруг Збышека как будто загустел от сдерживаемой энергии.

— Что ты хочешь сделать? — спросил он, с трудом подавляя эмоции. — Они погибли, и для тебя ничего нет. Ты ничего не сможешь забрать с собой в прошлое. Так что положи оружие на пол. Нам нужно поговорить, а его необходимо доставить в больницу.

Рольняк окинул Збышека оценивающим взглядом.

— Поговорить… ты и в самом деле такой же, как твой старик, — он махнул рукой. — Подними этот прут, и я покажу тебе, что возьму с собой.

Збышек принес кусок металла. Его ровесник, хотя и родившийся на много лет раньше, оглядел помещение и криво улыбнулся.

— Подними плиту, на которой стоишь, — приказал он.

Збышек наклонился и вбил прут в щель между покрывавшими пол плитами. Одна и них поддалась. Под ней обнаружились доски.

— Ну, вытаскивай, что там есть.

В углублении под досками завернутый в пластик лежал проигрыватель CD-дисков. Збышек взял его в руки и выпрямился. Черная коробка оказалась удивительно тяжелой. Над клавишами управления была наклеена карточка. Достаточно нажать START…

— Уничтожь… — начал было Трачук, но замолчал, поскольку пришелец из прошлого пнул его в бок.

Потом Рольняк прицелился Оршевскому прямо в лицо.

— Давай это ваше чудо техники!

— Дьявол! — выругался Рогочки.

Мгновенно повернувшись, Рольняк выстрелил в его сторону. Пуля срикошетила от трубы.

— Я вас нафарширую пулями! — Рольняк помахал оружием. — Если хотите жить, молчите.

Фильтр, подумал Збышек. Пещера расколола Рольняка по линии, разделяющей его душу на добро и зло. Нет, все получилось так: словно кто-то зачерпнул из сосуда с отстоявшейся водой. Причем, находящийся перед ним Рольняк был зачерпнут у самого дна. Каким тогда был тот, погибший в лифте? Он четко понимал тяжесть этого вопроса. Стон раненого вернул Збышека к действительности.

— Слышишь, приятель?! — белое лицо Рольняка дергалось от злобы. — Отдашь мне или…

Збышек подумал, что кроме злобы того буквально пожирает страх. Такой сильный, что он в этот момент не способен даже думать о дальнейшей судьбе этого мира. Непрошеный гость из прошлого хотел как можно скорее вернуться и начать собственную версию истории. И тут Збышек к нему двинулся. Он не слышал ни слов лежащего Марка, ни вопля Рогочки. Он вдруг понял, как будет разыгрываться партия.

— Стой! Положи на пол и убирайся прочь.

Он послушался. Под потолком беззвучно полыхнули молнии. Рольняк разрезал пленку.

— Голова у меня работает или нет? — тихо спросил он, а потом триумфально улыбаясь, добавил: — Хотели меня перехитрить? Однако я оказался предусмотрительнее.

Глаза его радостно блестели. Внимательно осмотрев обтекаемый корпус проигрывателя, он с любовной нежностью прикоснулся к приклеенной к нему записке с инструкцией. Он уже видел себя богатым, могущественным. Его совершенно не интересовали вопросы: для чего и какой ценой? Збышек вдруг почувствовал уверенность, что тогда, в лифте, эту сцену видел и его отец. Добрый Творец должен был дать ему тогда и решение.

— Теперь мы попрощаемся, — Рольняк встал. — Я возвращаюсь, чтобы перестроить мир по-своему.

Радуясь собственной удаче, он хрипло рассмеялся и сделал шаг к воротам. По полу пробежала короткая рябь. Рольняк не обратил на это внимания.

— Збышек, — простонал Трачук.

На большее у него не хватило сил. А Збышек спокойно смотрел, как молодой человек со злобной гримасой на лице пятится к воротам.

— С течением времени твое второе «я» изменилось. Знаешь ли ты это? — спросил Оршевский в тот момент, когда Рольняк оказался в шаге от ворот Армагеддона.

Просьба или крик ненависти не могли остановить двойника. Только слова — холодные и расчетливые, прозвучавшие неожиданно.

— Возможно. Ну и что?

— Твой постаревший дубликат тебе каждый день завидовал, полагая, что ты находишься вне времени, а потом получишь знания и изменишь мир в соответствии с собственной волей. Он завидовал этому. Страшно завидовал…

Оружие Рольняка снова нацелилось на него.

— Куда ты клонишь?

— А еще я думаю, что он немного поверил моему отцу, предостерегавшему его от путешествия во времени. Он начал бояться, что глупая неосторожность уничтожит все задуманное, — Збышек не обратил внимания на выражение лица Рольняка. — Мы слегка помешали ему, однако сейчас настала пора окончательно исправить все ошибки.

Ворота за Рольняком кипели водоворотом мерцающей лазури. Кто же способен представить, что этот цвет может быть приглашением в пекло? Збышек посмотрел на CD-ROM в руках двойника.

— Что ты имеешь в виду? — прорычал Рольняк, окруженный ореолом разрядов.

— Только то, что согласно его плану ты обязан был сразу нажать эту клавишу. Ты заболтался с нами, но ничего страшного, — Збышек болезненно усмехнулся. — Я тебе помогу.

Сконцентрировав свою волю на единственном простом желании, он нажал клавишу прибора в руке Рольняка. Сила взрыва разнесла спрятанный внутри баллончик с газом, окутав тело двойника белой завесой. Взрыв искалечил ему руки, и его оружие оказалось на полу. Попытавшись было вновь схватить револьвер, Рольняк вдруг осознал, что не может этого сделать. Смертельный газ атаковал его тело через легкие и кожу. И несмотря на это, наполовину парализованный, он бросился к воротам, пытаясь исполнить предназначение.

— Останови его! — крик Рогочки пробился сквозь боль в голове Збышека.

Он почувствовал, как его мысли разорвали оковы воли. Пучки силы не хуже стальных струн схватили Рольняка, задержали его и отпустили только тогда, когда газ закончил свое дело. Тело двойника упало на плиты. Збышек почувствовал на лице влагу, но не отреагировал на нее, пока не запихнул остаток ядовитой взвеси в ворота. Потом он почувствовал соленый вкус. Это кровь, подумал Збышек, и провалился в темноту.

* * *

Придя в себя, он первым делом ощутил запах туалетной воды, потом увидел стоящие на полу лампы. Ворота исчезли.

— Сейчас ты почувствуешь себя лучше, — находившийся за кругом света Рогочки улыбнулся. — Я остановил ток крови. Теперь мне нужно вернуться к Трачуку.

Марек лежал рядом, не далее метра, а свет придавал его коже трупную белизну. С его пухлым лицом, в вывернутом плаще, он напоминал моржа, выбравшегося на берег и вдруг почувствовавшего на себе всю силу гравитации. Когда Рогочки расстегнул ему рубашку, он тихо застонал. Рогочки, на одной руке которого все еще висели наручники, выглядел не лучше. Збышек перекатился на бок, а потом сел. В голове у него шумело, как после невероятного напряжения. Он осторожно, кончиками пальцев прикоснулся к своему носу.

— Болит, — голос Трачука отразился от стен пустой пещеры и вернулся тысячей шепотов.

Рогочки осторожно положил ему ладони на рану. Потом что-то мелодично забормотал, двигая при этом пальцами, а когда вновь открыл рану, стало видно, что она зарубцевалась. Еще никогда Збышек не видел такой радостной улыбки.

— Меня всегда любили звери, — сообщил охранник. — Твой отец во мне что-то открыл, а здесь я почувствовал, что могу больше, что…

Он поискал слова, но в конце концов только опустил руку и положил на бетон комочек свинца. Збышек подумал, что Рогочки научился этому не случайно. Наверняка что-то почувствовал. Пещера и связанные с ней люди обладали разными необычными свойствами. Трачук кашлянул и приподнялся на локте. У него было лицо человека, пытающегося встать на скользком льду со стопкой фарфоровых тарелок в руках. Утвердившись на ногах, он сначала прикоснулся, а потом и похлопал себя по большому животу. В пещере заметно похолодало, поэтому он застегнул сначала рубашку, а потом и пиджак.

— Думаю, ворота исчезли окончательно, — сказал он, осмотревшись. — Не чую, абсолютно их не чувствую.

Збышек глядел на фигуру, лежащую за кругом света.

— Думаешь, мы сдали экзамен? — спросил он.

Они помолчали, глядя, как Рогочки накрывает тело своим плащом.

— Не знаю, — ответил Трачук. — Но уж наверняка его не провалили. Не хочу об этом думать. Вчера у моей жены были важные анализы, я должен быть рядом с ней, — Трачук вздохнул. — Слава Богу, что результат оказался отрицательным.

Он подошел к Рогочки, и они обсудили создавшееся положение. Полицию было решено в это дело не впутывать, а тело Рольняка спрятать в лесу. Когда вынесли его наружу, Збышек остался возле шоссе, чтобы предупредить, если возле форта кто-то появится.

Туман намочил лес и исчез. Первый раз с того момента, когда он пошел на собрание Анонимных Алкоголиков, Збышек вдруг осознал, что у него пропала тяга к спиртному. Присев на обломок стены, он взглянул на плывущие по небу тучи, в каждое мгновение иные, а в общем-то те же самые.

Рольняк совсем неглупо придумал тот стол и Бога, над ним склоненного. Вот только он не смог увидеть главное. Наш мир не является застывшей картинкой, как раз наоборот: динамичный и загадочный, он все время меняется. Он изменяется в одном невидимом измерении — своем времени, существующем только для Творца, изо всех сил старающегося помочь малым, строптивым, но на свой лад ценным созданиям. Александр Македонский, владыка земель от Атлантики до Японского моря, ядерный взрыв над Манхэттеном и победа стран ОСИ, великая зараза, выбравшаяся из лаборатории и опустошившая половину Европы — все это было, но только не для нас. Неактуальные, отброшенные возможности. Мы, ограниченные четырехмерной пластиной стола, способны объять разумом лишь нашу Вселенную, являющуюся только одной моделью эволюции. Мы не способны увидеть результаты наших поступков, расходящиеся волнами как в одном, так и в другом направлении движения нашего времени. Чего он хочет? Было бы большим упрощением утверждать, что совершенства. А может, целью является сам процесс?

Послышались приближающиеся шаги, и Оршевский соскочил на землю. Трачук нес в руке полотенце, намоченное в ручье.

— Возьми, оботри лицо.

Збышек вытер засохшую кровь и вернул полотенце.

— Любопытно, — пробормотал Рогочки. — Если вспомнить о газе, то чем был план старого Рольняка — убийством или самоубийством?

Збышеку эту тему обсуждать не хотелось. Ответ на следующий вопрос за него дал Трачук.

— Спрашиваешь, как он додумался? Доверял видениям отца, верил, что всегда может получить очередной шанс. А бомба была последней оставшейся нам возможностью. Правда?

Збышек только улыбнулся. Для разговоров еще будет время, подумал он, а сейчас есть только запах леса и твердые камни под ногами. Они с Мареком двигались неторопливо, смакуя тишину, позволяя Рогочки идти впереди. Поэтому, когда они оказались возле машин, он уже стоял, опершись о капот одной из них, и читал газету.

— Проклятый мир, — пробормотал Рогочки, услышав их шаги. — Снова кого-то обокрали в трамвае.

Хлопнув ладонью по газете, он с мрачным видом стал проглядывать следующие страницы.

Трачук остановился и, глядя на Збышека поверх машины, сообщил:

— Через месяц выхожу на пенсию. Буду жить в свое удовольствие.

Улыбнувшись в ответ, Оршевский устроился на сиденье. Машина тронулась, и его мысли вернулись к столу, придуманному Рольняком. Парень ошибся в одном. Творец не стоит, словно зритель, а неустанно созидает. Поэтому история мира — плод его усилий — все еще продолжается. И значит, имеет смысл жить дальше.

Перевел с польского Леонид КУДРЯВЦЕВ

Андрей Саломатов Здравствуй, это я!

В свои тридцать пять лет Вадим Полуэктов считался писателем средней руки. Что называется, второго плана. У него было немало друзей и хороших знакомых среди разного рода кандидатов наук, никому не известных режиссеров, бесперспективных чиновников и никогда не летавших космонавтов. Слыл Полуэктов человеком не робкого десятка, но звезд с неба не хватал и жил как большая часть населения планеты, то есть довольствуясь тем, что имеет. Когда же изобрели машину времени, и богатый народ потянулся в будущее к собственным кронам, Вадим не раздумывая воспользовался давней дружбой с человеком, который когда-то учился с женой начальника лаборатории, где эту машину и произвели на свет. По знакомству Полуэктов должен был оплатить лишь затраченную на перемещение электроэнергию, но и эта сумма оказалась для него значительной — машина пожирала мегаватты, как средний московский микрорайон в новогоднюю ночь.

Вадим очень волновался. Ему предстояло переместиться на сорок лет вперед и встретиться с самим собой. Он понимал, что рискует не застать себя в живых. На этот случай оставались дети, внуки и многочисленные племянники, у которых он смог бы выяснить, чего добился за свою жизнь, когда и при каких обстоятельствах скончался и много ли оставил своим потомкам из написанного и заработанного многолетним писательским трудом. Но самое главное, Полуэктов желал узнать у прожившего долгую жизнь старца, какие тот совершал ошибки, чего следует опасаться и, наоборот, куда нырять без страха и сомнений. Особенно его интересовало, стоит ли покупать акции одной сомнительной торговой фирмы. Для приобретения их он собирался продать квартиру. Как говорил его друг-бизнесмен, дело было верным, и все же рисковать единственной недвижимостью было боязно.

По установленным правилам накануне Вадим сдал все анализы. Он весь день ничего не ел, вечером сделал клизму и только на ночь позволил себе стакан воды. Утром поднялся рано, вымылся, надел свежее белье и, когда ему позвонили, был готов к перемещению. Внешне Полуэктов выглядел совершенно спокойным, и только руки выдавали его напряжение — они мелко дрожали, как после средней выпивки с последующей ночью любви.

Уже на месте Вадим внимательно прочитал и подписал договор о добровольном согласии на перемещение. В нем говорилось, что в случае неудачи (в скобках неудача именовалась летальным исходом), он и его родственники не будут иметь претензий к институту, в котором находилась экспериментальная лаборатория. А по возвращении он обязуется пройти полный медицинский осмотр и написать подробный отчет обо всем увиденном и собственном самочувствии во время полета. Полуэктова предупредили, что оттуда возвращаются не все, правда, никто не знал, по какой причине. Возможно, невозвращенцы просто оставались в будущем, но пока проверить это было нельзя, и путешествие во времени оставалось штукой достаточно рискованной.

Перемещение прошло нормально. Вадим не заметил никаких отклонений ни в самочувствии, ни в душевном настрое. Сердце билось несколько учащенно, но все же медленнее, чем когда он садился в капсулу.

На первый взгляд, мир через сорок лет ничем не отличался от его времени. Капсула как была, так и проявилась в сосновом бору недалеко от шоссе. Гигантские бронзовые стволы уходили далеко в высоту и заканчивались темно-зелеными плоскими кронами, между которыми лишь в нескольких местах проглядывало пронзительно синее небо. По асфальтовой дороге так же неслись автомобили. Правда, дизайн отличался от привычного, и машины двигались совершенно бесшумно, а сзади не было видно вонючего голубого шлейфа. Это убедило Полуэктова, что он действительно переместился на какое-то время вперед. Оставалось выяснить, на какое и где искать своего семидесятипятилетнего биологического двойника.

Вадим вышел на обочину шоссе и огляделся. Слева в двух десятках метров от него стояла старенькая «божья коровка» омерзительного грязно-бежевого цвета, которая при его появлении тронулась с места и медленно подкатила к Полуэктову. Дверца автомобиля ушла в сторону, и Вадим просунул внутрь голову.

— Садись, — сказал пожилой водитель, но Полуэктов по инерции произнес заготовленную фразу:

— Вы не подвезете меня до…

— Садись! — требовательно и с необъяснимой неприязнью повторил старик. — Я Полуэктов Вадим Николаевич. Ты прилетел ко мне.

И все же Вадим не сразу сообразил, что перед ним цель его путешествия — он сам, сильно постаревший, с недельной серебряной щетиной и усталостью во взгляде. Старику пришлось еще раз сказать, кто он такой, и только после этого Полуэктов засуетился, полез было обниматься, но его решительно осадили:

— Ничего радостного в нашей встрече нет. Во всяком случае, для меня.

— Но как же?! Как же вы… как же ты не понимаешь…

— Заткнись! — еще более настойчиво, ледяным голосом произнес старик. При этом у него было такое выражение лица, что Вадим сразу замолчал. — Я не повезу тебя к себе, тебе там нечего делать, — продолжил собеседник. — Поговорим здесь. — И тут до Полуэктова дошло, что визави никак не мог узнать о его появлении и тем не менее явно дожидался его.

— А откуда тебе известно, что я перемещусь к вам в будущее? — пристально вглядываясь в злое лицо двойника, спросил он.

— Ты всегда был бестолковым, — неожиданно смягчившись, печально заявил старик. Глаза его увлажнились, похоже, он вспомнил что-то из своей жизни, а может, и вся она в мгновение ока пронеслась перед мысленным взором, высветив все его неудачи, крушения и несбывшиеся надежды. С замиранием сердца Вадим ждал продолжения разговора, не решаясь перебить собеседника, который знал о нем куда больше, чем он сам.

— Я прекрасно помню свой приезд ко мне семидесятипятилетнему, — наконец произнес старик.

— Ты тоже перемещался в будущее?! — изумился Полуэктов и отвел глаза от презрительного взгляда, которым его одарил двойник.

— Ты же пришел. А я и есть ты.

— Извини, забыл, — смутился Вадим, хотя забывчивость была здесь ни при чем. У него не укладывалось в голове, как такое могло случиться. — И что тебе сказал тот, ну, твой… наш…

— Сказал, что он помнит свое перемещение к себе семидесятипятилетнему, — ответил старик.

— Ты имеешь в виду, что это случается с каждым из нас? — мучаясь от непонимания, спросил Полуэктов.

— Не с каждым, а с одним и тем же человеком. Со мной, а значит, и с тобой. Это как между двух зеркал — изображения множатся до бесконечности, но на самом деле ты один.

— Значит, через каждые сорок лет я прихожу к себе семидесятипятилетнему?

— Не каждые сорок лет, а один раз через сорок лет, — терпеливо продолжал старик. Он уже смирился с появлением своего непонятливого молодого двойника, закурил и достал небольшую металлическую фляжку.

— Все равно не понимаю, — воспользовавшись паузой, попытался разобраться Вадим. — Ты прожил эти сорок лет, и я к тебе пришел…

— Да, но я тоже приходил к себе сорок лет назад, и ты этому доказательство, — отхлебнув пару глотков, старик смерил собеседника взглядом, как бы обдумывая, предложить ему выпить или обойдется.

— Ты говоришь «я», «ты». Мы что, не одно лицо? — провожая взглядом фляжку, которая вернулась в карман, спросил Полуэктов.

— Не одно, — подтвердил старик. — Тебе — тридцать пять, мне — семьдесят пять. Если я — это ты, значит, сорок лет назад я прилетал к себе и должен помнить это событие сорокалетней давности. Вот о нем я тебе сейчас и рассказываю. А он, тот семидесятипятилетний, к которому я прилетал, помнил о своем перемещении сорок лет назад. Мир устроен не так, как тебе кажется, дружок. Хотя я или ты — это один человек, все же нас до отвращения много. Ты стоишь в одной точке времени, я — в другой, и мы разные люди. Просто мы находимся на одной прямой. Я уже близок к ее концу, ты далеко от него. И оба мы существуем одновременно. Через сорок лет тебе стукнет семьдесят пять, и к тебе припрется твой тридцатипятилетний двойник. Ты ему скажешь то же, что и я тебе. Потому что больше тебе сказать нечего. Ты сообщишь, что помнишь, как прилетал к себе семидесятипятилетнему, поэтому он и появился у тебя. Понял?

— Нет.

— Честно говоря, со мной было то же самое. Ты уясни главное — перемещение было только одно, и я здесь выступаю в двух ипостасях: я тридцатипятилетний, который помнит о своем путешествии во времени, и я семидесятипятилетний, — он ткнул себя пальцем в грудь и снова достал фляжку.

— А я? — следя за траекторией фляжки, Вадим облизал пересохшие губы.

— А ты, извини, только в одной. Вот проживешь еще сорок лет, явится к тебе тридцатипятилетний болван, тогда все поймешь. Теперь уяснил?

— Да, — соврал Полуэктов и униженно попросил: — Дай глотнуть.

— Ну вот, — протягивая фляжку, снисходительно произнес старик, — кажется, ты начинаешь соображать.

Вадим осторожно сделал пару глотков. Во фляжке оказалась неплохая водка с привкусом какой-то терпкой травы.

— Так это все, что он тебе сообщил? — промокнув губы рукавом пиджака, поинтересовался Полуэктов и снова увидел на лице старика брезгливость.

— Засранец, пора бы носить носовой платок, а ты все еще рукавом занюхиваешь, — ответил собеседник и продолжил: — Хочешь узнать все? Ну так слушай: ты дурак и бездарь, Вадим. Посмотри на меня. Я старый, больной, нищий. У меня нет денег даже для того, чтобы заменить себе печень. Я уж не говорю об остальной требухе.

— Я дурак, а ты нет? — осмелев после водки, спросил Полуэктов.

— Я — конечный результат. А живешь и станешь мной ты.

— Постой, постой, — замахал рукой Вадим. — Ты, кажется, обвиняешь яйцо за то, что курица, которая из него вылупилась, ничего не сумела добиться в жизни?

— А ты считаешь, это курица виновата, что вылупилась из такого бестолкового яйца? — парировал двойник, и от досады Полуэктов проглотил фразу, которой собирался пригвоздить своего собеседника.

— Э нет, так мы с тобой ничего не добьемся, — уныло проговорил Вадим. — Совершенно бессмысленный разговор.

— А чего ты хотел добиться? — удивился старик и поморщился. — Ах, ну да, помню. Ты рассчитывал, что существует бесчисленное множество вариантов судьбы одного человека. И если поступить иначе, попадешь в иную версию своей жизни, фактически, в другой мир.

— Примерно так, — согласился Вадим.

— Все это чистейшей воды вранье и фантазия. Зачем множить до бесконечности миры дураков? Не слишком ли жирно будет? Вселенная не такая уж и большая.

— Насколько я понял, если сорок лет назад ты переместился в будущее, значит, мой полет был предрешен? — упавшим голосом проговорил Полуэктов.

— Нет. Но когда собирался, ты этого еще не знал, поэтому предрешен.

— Как это может быть: одновременно и предрешен, и не предрешен? — начиная впадать в тоску, спросил Вадим и машинально сделал характерный жест, который был хорошо знаком его собеседнику. Старик достал фляжку, отпил сам и протянул своему молодому двойнику.

— Если бы ты заболел или не захотел этой встречи, то не полетел бы, — ответил он. — А ты уперся, как баран. Вот этим путешествием и разговором со мной ты и закодировал себя на неудачу. И я ничем не могу тебе помочь. Бесполезно отговаривать тебя от перемещения, ты уже здесь. По той же причине я не могу посоветовать тебе дать такой же совет тому идиоту, который посетит тебя через сорок лет. Все закольцовано. Вернешься, попробуй промыть себе мозги или покрепче ударься башкой об асфальт. Может, если ты забудешь об этой встрече, дела твои пойдут лучше или, во всяком случае, по-другому. А теперь через сорок лет к тебе снова прилетит…

— Ну хватит, про идиота и болвана я уже слышал, — перебил его Полуэктов. — А если попытаться что-то сделать, нарушить ход событий?

— Законы физики не обманешь, — ответил старик. — Сам посуди: я бы сейчас дал тебе совет, который сделал бы тебя богатым. Неужели ты думаешь, что у меня в это время ниоткуда взялся бы счет в банке, а квартира в одно мгновение разрослась бы до размеров дворца?

— Да сомневаюсь, — возвращая фляжку, ответил Вадим.

— Правильно, это уже волшебство, — вздохнул старик. — А оно, к сожалению, невозможно. Поэтому все и закольцовано. Я даже не могу тебе сказать, чего нужно опасаться, потому что ничего такого не делал, в аферы не влезал… хотя, может, и стоило. Посоветовать тебе писать лучше? Ты не сможешь, потому что бездарь. Не спорь! — предупредив возмущенную реплику Полуэктова, вскричал его собеседник и повторил: — Это я в порядке самокритики.

— Хорошо, бездарь, — устало согласился Вадим. — Я собираюсь купить акции…

— Пробовал, — не дал ему договорить старик. — Лишился квартиры.

— Тогда я не куплю, — с облегчением произнес Полуэктов.

— И это пробовал, — огорошил его двойник.

— Так ты купил или не купил?

— После той встречи с собой семидесятипятилетним, после того неприятного разговора с ним я тоже решил не приобретать акции. А когда вернулся, узнал, что Сергей — так, кажется, его зовут? — уже взял их на мою долю. Мы же с ним договорились, а он поторопился.

— Да, действительно, мы с ним договорились, — обеспокоенно промолвил Вадим, и от перспективы потерять квартиру у него на лбу выступили крупные капли пота. В поисках ручки он машинально провел ладонью по дверце и жалобно спросил: — Может, я еще успею отказаться?

— Нет, раньше двух тебя не вернут. У тебя же повременная.

— Дьявол! Ну, не бывает такого, что ничего нельзя сделать! — в отчаянии воскликнул Полуэктов, а старик печально ухмыльнулся.

— Бывает.

— А если я завтра застрелюсь?! — продолжая лихорадочно искать ручку, фальцетом выкрикнул Вадим.

— Не застрелишься, — уверенно проговорил двойник. — Я тебя знаю. Посмотри на меня — ты доживешь как минимум до семидесяти пяти лет, и я этому гарантия.

На некоторое время в машине воцарилась тишина. Расстроенный Полуэктов смотрел через пыльное лобовое стекло на проносящиеся автомобили и думал, почему в небе не видно разных там флаеров и прочей летающей машинерии будущего. После разговора он чувствовал себя глубоко несчастным, как будто жизнь его расписали по пунктам, не оставив ни малейшего шанса сделать что-то самому. Пока он здесь болтал с этим старым брюзгой, дома его лишали жилья, и он никак не мог этому помешать.

— Да ладно, не грусти, — вдруг сказал старик. Он отхлебнул из фляги и протянул ее Вадиму. — В общем-то, мы прожили не такую уж плохую жизнь.

— Я еще не прожил, — мрачно ответил Полуэктов.

— Проживешь, — с оптимизмом сказал его собеседник и рассмеялся. — Еще как проживешь. Помнишь Татьяну? Рыженькая такая.

— Татьяну? Это из детской редакции? — напрягая память, переспросил Вадим. А старик вдруг задумался и затем ответил:

— Ах, нет. Тебе же только тридцать пять. Она будет потом. Хорошая девка!

— А ты помнишь Ольгу? — включился в игру Полуэктов. Несколько глотков водки смягчили чувство утраты, и он охотно погрузился в воспоминания. — Блондиночка с зелеными глазами.

— Это которая предлагала мне уехать с ней в Канаду? — оживился старик.

— Мне, — уточнил Вадим.

— Ну да, и мне тоже, — быстро согласился собеседник и с сожалением покачал головой: — Эх, дурак, не поехал.

— Я тоже… идиот, — вздохнул Полуэктов.

— Ну вот видишь, я же сразу назвал тебя идиотом, а ты обиделся, — обрадовался старик. — Вот где была возможность начать все сначала. А что, сейчас уже поздно? Уехала?

— Давно. Она уже там вышла замуж.

— Да, оплошали мы с тобой, — искренне подосадовал двойник. — И ведь хорошая девушка!

— Ты лучше вспомни, почему я не поехал, — сказал ему Вадим.

— Не знаю, почему не поехал ты, а я в этот момент увлекся другой. Как ее?…

— Людмила, — подсказал Полуэктов.

— Точно. У меня в компьютере даже остались ее фотографии. Да ради такой можно было пожертвовать и Канадой!

Они снова замолчали. Улыбки медленно сползли с их лиц. Оба смотрели в окно, и каждый вспоминал что-то свое. Наконец Вадим хлопнул себя ладонью по колену и с плохо скрытым сожалением произнес:

— Ладно, вечер воспоминаний закончен.

— Нет, ты правда зря расстраиваешься, — снова оживился собеседник. — На, глотни.

— Что-то ты раздухарился, старик, — ухмыльнулся Полуэктов. — Лучше скажи, что у меня будет с жильем?

— Ничего особенного. Поскитаешься по родственникам, по друзьям. Потом опять женишься, пойдут дети…

— Сколько? — осторожно спросил Вадим.

Очевидно, продолжая витать в прошлом, старик посмотрел на визави затуманенным взором и рассеянно ответил:

— Не буду тебя расстраивать. Придет время, узнаешь. Да ты не бойся, я живу неплохо. Дети разъехались, у меня отдельная квартира, голодных у нас нет. Машина вот… Если ее можно так назвать. Болею только. Ну, а коли не сумел ничего нажить, кроме грыжи, играю в лотерею. По мелочам иногда выигрываю.

— Ну-ну, — понимающе кивнул Полуэктов.

— Ты извини, что я вначале так с тобой обошелся, — виновато проговорил собеседник. — Тот, к которому я прилетал, встретил меня лучше. Угостил обедом. И я вот что подумал: может, мы постепенно набираемся опыта, и во время следующей встречи…

— Ты же говорил, что встреча была и есть только одна, — тихо перебил его Вадим.

— Говорил, — согласился старик. — А все равно, черт его знает? Встречи-то по-разному происходят. Я ездил к нему домой, а тебя, видишь, не пожелал к себе везти. Стыдно. Наверное, не хочется, чтобы ты настраивался на такую старость. Кстати, через полгода после твоего возвращения машину времени запретят.

— Почему? — удивился Полуэктов.

— Плохо помню. Много народу сгинуло, скандалы пошли. Прочитаешь в газетах. В общем, держись, парень, и все будет нормально. Я тебе сильно завидую. У тебя еще все впереди…

— Ну да, например, потеря квартиры, — усмехнулся Вадим.

— Плюнь. Не это главное, — махнул рукой двойник, и глаза его снова заблестели от нахлынувших воспоминаний: — А на Татьяну обрати внимание. Рыжий локон над ушком… камейный профиль… До сих пор помню, как у меня от нее поехала крыша. Персик, а не девушка.

— Старый развратник, — с серьезным лицом произнес Полуэктов.

— Чья бы корова мычала, — ответил старик, и Вадим поспешил добавить:

— Как же не обращу, если ты уже все за меня сделал?

— Вот-вот, не отпускай ее, — мечтательно проговорил старик и заключил: — Нет, я доволен прожитой жизнью.

— Господи! — воскликнул Полуэктов. — Чтобы встретиться с этим старым… Чтобы услышать всю эту ерунду, я возвращаюсь домой бездомным.

— Привыкай.

Последующие сорок лет для Вадима Николаевича Полуэктова пролетели в сплошных заботах, да так быстро, что ему было не до воспоминаний о том коротком путешествии во времени. Но в день своего семидесятипятилетия, в полном одиночестве и безденежье, он вспомнил о нем и не испытал ничего, кроме душевной и совершенно материальной горечи, какая бывает при больной печени.

В назначенный день, когда должен был появиться его молодой биологический двойник, Вадим Николаевич проснулся в отвратительном настроении. Он плохо себя чувствовал, болела спина, тянула грыжа. Полуэктов тяжело поднялся с постели, оглядел свою захламленную трехкомнатную квартиру, в сердцах плюнул и снова завалился спать. Ни ехать на встречу, ни готовиться к приезду молодого разгильдяя ему не хотелось. Но около десяти утра тот прибыл сам, объявив о своем появлении настойчивым звонком в дверь.

Вадим Николаевич встретил двойника совсем не гостеприимно. Он с неудовольствием осмотрел его с ног до головы, отметил про себя, что тот одет, как попугай, и с порога грубо произнес:

— Пошел вон, болван!

На лице гостя отразились недоумение, страх и беспокойство, туда ли он попал. Протянутая было рука повисла в воздухе, затем скользнула назад, и он растерянно пустился в объяснения:

— Здравствуй, это я. Вадим Полуэктов. Я — это вы… то есть ты, только моложе.

— А ты думаешь, я не знаю, — наслаждаясь его глупым видом, расхохотался Вадим Николаевич. Но смех его прекратился так же неожиданно, как и начался. Полуэктов разом как-то сник и жалобно произнес: — Господи, ну почему ты такой дурак? Летаешь и летаешь. Тебе что, больше нечем заняться?

— Я в первый раз, — удивленно ответил гость.

— Иди-иди отсюда, бездарь, свидание окочено! И больше не прилетай! — неожиданно рассвирепел Вадим Николаевич и с треском захлопнул дверь перед самым носом своего молодого двойника. Последние слова были сказаны им просто так, для усиления эффекта, потому что за свою долгую жизнь он давно смирился с тем, что все-таки перемещение было только одно.

А на следующее утро после появления гостя Полуэктов узнал, что наконец выиграл в государственную лотерею двенадцать миллионов. В этот же день вся сумма была переведена на его счет. Вадим Николаевич сидел в кресле, смотрел на экран компьютера, где прыгали циферки, и блаженно улыбался. Теперь он мог позволить себе продлить жизнь лет на пятьдесят, а то и больше. Но от радости у Полуэктова не выдержало сердце, и последняя его мысль была: «Повезло этому дураку. Через сорок лет он все-таки разбогатеет».

Вадим Николаевич умер миллионером.

Александр Бачило Тележкин и сыновья

Каждый год мы собираемся у нашей Аси Фаизовны всем классом. Ну, всем не всем, но человек десять — пятнадцать всегда бывает. Без мужей и жен, понятное дело. Какие жены, мужья в десятом «А»? Вот они, наши девчонки, и мы вот они — их мальчишки. Можно дружить, дергать за косички и чубы (у кого еще есть, за что ухватиться) и даже ухаживать — в этом особый юмор. Все равно ведь никто всерьез такие ухаживания не воспринимает, ведем себя, как детвора. Правда, выпиваем и закусываем по-взрослому, и Ася, которая раньше нас за это гоняла и вызывала родителей, теперь тосты произносит.

Почему-то встречи с одноклассниками гораздо интереснее всяких там корпоративных вечеринок и дней рождения. Может быть, потому, что встречаются не обрыдло-вежливые сослуживцы и не родня ежедневного употребления, а люди, которых не видел целый год, а кого и дольше. Им есть, что порассказать, есть, что вспомнить, им действительно интересно, как у тебя дела.

— Мальчишки, наливайте! Зыкин, ты чего сидишь? В десятом классе тебя уговаривать не приходилось! — Ася Фаизовна подняла бокал. — Выпьем за нашу Леночку Ушакову, чтоб все у нее было хорошо и в срок.

— И чтоб пацан, — добавил Валерка, — здоровый, на четыре кило.

— Сиди ты! На четыре! — замахали на него девчонки. — Тебя бы самого заставить!

— А я вот родился два семьсот, — прогудел огромный Вовка, — и ничего.

— Да ты и в восьмом был еще два семьсот, — заметил Аркаша, — а потом как попер!

— Это всегда так бывает, — сказала Ася Фаизовна, — в восьмом классе мальчики мельче девочек. А к десятому — вытягиваются.

— Ну уж и мельче… — Вова расправил необъятные плечи.

— Мне в седьмом Астафьев по плечо был! — наябедничала Танька Короткова.

— Не ври ты, Коротыха! — привычно парировал кандидат медицинских наук Аркаша по кличке Астафон.

— Спорим?! — Танька вскочила. — Мы на фотографии рядом стоим! Ася Фаизовна, можно посмотреть альбом?

— Ну, мы пить-то будем или нет? — простонал Валерка. — Мне завтра вечером в рейс, а я еще ни в одном глазу!

— Да-да! — спохватилась Ася. — Потом фотографии! Короткова, сядь на место! Давайте, за Леночку Ушакову!

— Аж сердце екнуло! — сказала Танька. — Я думала, вы скажете: «Короткова, к доске!»

Ржем…

— Ну че ты, где ты? — спросил Санька Тележкин, когда мы вышли на балкон покурить.

— Да там же все… — я пожал плечами.

— Не женился, не защитился?

— Бог миловал…

— Астафьев-то, вон, докторскую пишет. И фирму свою открыл. Лысины волосами засаживает, бабки рубит немереные. Клиентов чуть ли не из правительства окучивает.

— Аркаша молодец, — вздохнул я. — Пахарь. А мы вот к труду крестьянскому непривычные. Сажать, окучивать да рубить не умеем. Клопы кабинетные!

— Да ладно тебе, — без сочувствия сказал Саня. — Все я про тебя знаю!

— Что знаешь?

— Ну-ну! Скромник тоже нашелся! Все газеты про ваш институт пишут, я тебя и по ящику уже видел! Колись сразу: твое изобретение?

— Да какое изобретение-то?! — недоумевал я.

— Ты че, как неродной? — обиделся Саня. — Уж мне-то, наверное, можно рассказать? Ни хрена себе, изобрел машину времени, а сам шлангом прикидывается…

— А-а! — я наконец понял. — Вон ты о чем! Это ротороид, что ли, машина времени?

— Не знаю, кто там у вас чем роет… — Тележкин нервно сплюнул за перила балкона, — по телику ясно сказали: «В Институте создания проблем группой ученых… тыры-пыры…» — и тебя показывают, типа, вот этот чудик все и замутил. И теперь, значит, исполнилась вековая мечта какого-то там писателя…

— Уэллса, — вздохнул я. Черт меня дернул выскочить из монтажного лаза прямо на того типа с видеокамерой…

— Точно! — обрадовался Саня. — Вэнса! Значит, признаешь машину? Твоя работа?

— Да где уж нам… — я тоже плюнул за перила и долго смотрел вниз. — Ротороид, Саня, это не мое изобретение и не машина времени, а неизвестно, чье, и неизвестно, что.

Тележкин глубокомысленно кивнул, потом, помолчав, сказал:

— Переобоснуй.

— Ты электромагнит когда-нибудь видел?

— Яптить! — Саня гордо выпрямился. — Я два года дежурным электриком на подстанции оттрубил! У меня допуск до пяти тыщ вольт, понял?

— Ну, тогда проще. Берешь тороидальный сердечник величиной с футбольное поле, пропускаешь в сверхпроводящей обмотке ток…

— От Братской ГЭС! — Саня восторженно гоготнул.

— Ну, пусть будет от Братской, — согласился я. — Добавляешь еще того-сего, усиливаешь вихревые поля, отводишь паразитические токи, и получается — что?

— Убьет на хрен!

— Правильно понимаешь! — я крепко пожал Сане руку и направился обратно в комнату.

— Погоди! — спохватился он. — А машина-то что?

— А вот это и есть машина. Никаких принципиально новых решений. Просто большой ток в большой катушке. Иногда это приводит к любопытным эффектам. Например, к расхождению показаний опытного и контрольного хронометров…

— Ага, понятно, — Саня прошел следом за мной в комнату, сел к столу, набуровил полный фужер водки и рассеяно хлопнул его одним глотком.

В комнате царило шумное веселье, разглядывали альбом школьных фотографий, смеялись над собственными оттопыренными ушами, и на нас с Саней внимания не обращали.

— Ты прямо скажи, — горячо дыхнул мне в ухо Тележкин, — в прошлое на ней можно попасть?

— М-м… почему именно в прошлое? — я зажевал глоток коньяка лимонной долькой.

Саня угрюмо смотрел на меня. Нет, не отвяжется…

— Ну, в принципе, такая возможность, конечно, не исключена, — кивнул я, — но это будет сильно зависеть от динамики общей энтропии системы…

— Ты мозги мне не гудронь, скажи, как есть! Могу я в прошлое попасть или нет?

— Саня! — я потрепал его по плечу. — Ну зачем тебе, чудаку, в прошлое? Чего ты там не видел?

Тележкин помялся, с отвращением глядя на блюдце с лимоном.

— Прадед у меня там! — зашептал он с волнением. — Купец второй гильдии! «Никанор Тележкин и сыновья». Не слыхал? Фирма была покруче «Пепси-колы»!.. Только шлепнули его в гражданскую…

— Ни фига себе! Выходит, ты у нас из купцов второй гильдии! — я ухмыльнулся.

Вечное Санькино безденежье и привычка стрелять у друзей по чирику на пиво давно перестали быть даже поводом для шуток. Это были его неотъемлимые черты, такие же, как цвет глаз и размер ботинок.

— За купеческое сословие — опору экономики! — я поднял стопку и взял лимонную дольку.

Выпили за сословие.

— Да, на шестисотом «мерсе» сейчас бы рассекал, если б не советская власть! — Тележкин вздохнул с белогвардейской тоской, вылавливая двумя пальцами маринованный огурец из банки. — Очень легкая могла быть у меня… биография!

— Надо тебе, Саня, старую торговую марку зарегистрировать. Будешь, как Смирнофф — водку продавать.

— Зачем это ее продавать? — Тележкин с видимым удовольствием вытянул еще фужер теплой «Смирновки». — Ты не путай меня! На чем мы остановились?

— На торговой марке «Тележкин и сыновья», — сказал я, жахнув с ним за компанию еще стопку коньяка.

— У кого сыновья?! — всполошилась Танька Короткова. — Тележкин! Ты когда сыновей успел настрогать?! Женился, что ли?!

— Не дождетесь! — отмахнулся Саня.

— Это мы не про детей, — старательно выговорил я, — а про торговую марку. Этот, как его… брэнд!

— Ты, Бачило, смотри, чтобы этот брэнд тебя не напоил! — посоветовала Короткова. Мы его марку знаем!

— Брэнд! — упрямо повторил я. — Сивой кобылы…

— Да не слушай ты ее! — снова зашипел мне в ухо «Тележкин и сыновья». — Лучше скажи, может один человек твою бандуру запустить?

— Один человек? — переспросил я сквозь золотой коньячный туман. — Может! А другой не может…

— А ты? — Санька тяжело навалился на плечо.

— Я все могу!

— Когда? — жадно спросил он.

Надо, ох, надо было мне промолчать! Но черт уже дергал меня за непослушный язык.

— Да хоть щас! — заявил я. — Спорим, с закрытыми глазами выставлю триста параметров?

— Ты мне один выстави! Тысяча девятьсот восемнадцатый! Сумеешь?

— Легко! — соврал я. — Чего там восемнадцатый! Давай тысяча пятисотый! До нашей эры!

— На хрена мне до нашей! Мне восемнадцатый год нужен. Прадед, чудик, клад зарыл как раз за день до того, как город красные взяли! Все свое золото, камушки там, бусы, все дела… А сам — в бега.

— «Мой отец в Октябре убежать не успел…» — затянул было я, но Санька больно ткнул меня в бок.

— Пока ты тут песни поешь, там комиссары мое золото приватизируют!

— Нациоа… — я поднял палец, — …оанализируют!

— Да мне без разницы! Вставай, пошли!

Он вынул меня из кресла и потащил в коридор.

— Чего это вы в такую рань засобирались? — удивилась Ася.

— Мы только за сигаретами. — объяснил Саня. — Бачиле подышать надо…

— А куда мы идем? — спросил я, едва поспевая за ним вдоль по улице.

— Как — куда? В Проблемы твои, где там у вас жлыга эта стоит?

— В институт, что ли? — я остановился. — С ума сошел? У меня и пропуска с собой нет! А у тебя и подавно!

— Мой пропуск — голова! — изрек Саня.

Я представил, как он будет головой пробивать институтскую проходную, и мне стало нехорошо. Однако Тележкин ничего подобного устраивать не стал. Он повел меня кругом, вдоль забора, огораживающего территорию института, и наконец привел к тщательно замаскированной дыре.

Никакой особой секретности в нашем институте нет. Наоборот, все его достижения старательно выставляются напоказ. Иностранцы толпятся у нас круглые сутки, делегациями и по одиночке, охрана состоит из пожилых вахтеров, а на территорию не сможет пройти только ленивый.

— Не ссымневайся! У меня все рассчитано! — заверил меня Тележкин.

— Да, но это, видишь ли, не совсем… А если шеф узнает? Представляешь, что будет?

Вместо ответа Санька выхватил из-за пазухи недопитую бутылку.

— Глотни-ка еще разок! — потребовал он. — А то завод кончается.

От глотка меня совсем повело. Я забыл про шефа и стал думать только о том, чтобы не загреметь вниз по лестнице. А лестниц в здании нашего Роторного Тороида было предостаточно. Пультовая находится на шестом подземном уровне, куда ведет целая паутина трапов, металлических мостиков и прочих пандусов.

К сожалению, в этот субботний вечер на лестницах не было ни души, никто не заметил двух нетрезвых нарушителей пропускной системы, никто не поднял тревогу, не предотвратил беду.

В помещении пультовой слабо мерцали контрольные огни, тихо гудели трубы, отводящие конденсат, шелестели пропеллеры вытяжной вентиляции да неприкаянно бродил лабораторный кот Лоренц, приставленный следить, чтобы мыши не попортили изоляцию.

Я включил свет.

— Ишь ты! — сказал Санька, оглядев пульты. — Красиво… как на электровозе! А с какого места в прошлое запендюривают?

Из-за гудения и тепла сотен приборов у меня разболелась голова. Начинало мутить.

— Темпоральная камера — там, — я показал в окно пультовой, туда, где посреди огромного зала висела на растяжках наша РТТК.

— Ни хрена себе! — забеспокоился Саня. — А как туда забираться-то?!

— Там, внизу, подъемник…

— Ага, — Тележкин приник к окну, пытаясь разглядеть что-то в полумраке. — Понятно… Ну все, пошел!

— Куда?! — простонал я.

— Как куда? Туда, в камеру!

— Погоди, Саш. Не глупи… — я без сил плюхнулся на стул. — Шутка это была, понял? Прикол! Никого мы ни в какое прошлое не посылаем. Эксперинем…тируем пока только на металлических болванках. Смещаем вер…ктор на несколько миллисекунд…

— А че так мало? — удивился Тележкин.

— А то!.. — я потер лицо ладонью. — Не помню точно… В общем, последствия могут быть. Опасно, понимаешь?

— Конечно, опасно! Додумались тоже — железные болванки в прошлое закидывать! А если она там кому по голове? Послали бы знающего человека, он на месте, поди, разобрался бы с последствиями!

— Может быть… — я закрыл глаза. Пультовая вдруг накренилась и пошла кругом. — Лет через пятьдесят, не раньше… а сейчас — поспать бы…

— Погоди спать!

Что-то тряхнуло меня, я снова открыл глаза.

— Чего надо? Эскскурсия закончена. Иди домой. А я здесь, на диванчике…

— Не сразу! — Тележкин крепко держал меня за ворот. — Сначала покажи, как выставляешь триста параметров!

— Пжалста! — я не глядя ткнул пальцем в клавишу.

Экраны осветились, услужливо предлагая ввести новые данные.

— Геомагнитная кривая сегодня паршивая…

— Ничего, как-нибудь… — Саня, казалось, совсем протрезвел, — мы же не по правде, а так, для проверки. Вдруг ты разучился?

— Да сам ты темень необразованная! Разучился! Напряженность поля, скажем, двести, импульс — два по семь гиг… Вектор обратный, модуль — миллисекунд… сколько?

Тележкин смотрел на меня, что-то прикидывая.

— А до восемнадцатого года сколько в миллисекундах?

— Дался тебе этот восемнадцатый год! Ну, считай: две тысячи три минус тысяча девятьсот восемнадцать, умножить на триста шестьдесят пять, на двадцать четыре, на шестьдесят, еще на шестьдесят, да на тысячу… — я с трудом попадал в клавиши, — будет двести шестьдесят восемь тысяч пятьдесят шесть на десять в седьмой.

— Че-то до хрена… — Саня глотнул из бутылки.

— А ты хотел!.. Так испаритель выставляем по макси… муму… му-му! Хе!

— Не отвлекайся!

— Полезная масса — один килограмм…

— Чего это — один?! Пиши — восемьдесят пять! Или слабо твоей жлыге?

— Да ей хоть тонну давай! Все полезно, что в камеру пролезло… Ха-ха!

Пальцы мои автоматически находили нужные кнопки, хотя перед глазами плыло уже не на шутку. Ничего! Я ему покажу, как я разучился! Дубина пэтэушная…

— Готово! Вот тебе поле, — я шлепнул пятерней по экрану монитора, на котором было изображено нечто вроде паутины с запутавшимися в ней мигающими числами. — Разучился! Да я пять лет за этим пультом сижу! Без меня ни одного экс…принемен… ну, ты понял.

— Ага, — Тележкин впился глазами в картинку. — А красная кнопка где? В смысле — пуск?

— Никаких пусков! Если в эту точку… то есть в камеру, — я махнул в сторону зала, — поместить образец, то образцу придет… что? В смысле — улетит он к едрене бабушке! Безо всяких кнопок.

— А назад вернется?

— А куда ж ему деваться с подводной лодки! Флуктуация-то затухающая! Хотя тебе не понять…

— Да мне и не надо! — легко согласился Саня. — Спасибо тебе, приобщил. Пойду я домой, поздно уже…

— Вот это правильно, — я положил голову на теплую клавиатуру. — И я пойду… скоро…

— Ну, давай на посошок! — Саня булькнул у меня над ухом остатками выпивки.

— Ни за что… — простонал я. — Мне хватит…

— А за науку? Один глоток! Увидишь, как сразу взбодришься! Давай за эксперимент! За эксперимент нельзя не выпить!

— За экс…применент… можно. А то он не выговаривается… — я открыл глаза, но увидел только бутылку в протянутой руке.

— Ну, пожелай мне удачи, что ли! — потребовал Тележкин из тумана.

— Удачи тебе, Саня… — сказал я, взял бутылку и сделал глоток…

Разбудили меня дежурные электрики. Сквозь адскую головную боль я долго не мог сообразить, зачем они светят мне в глаза своими фонарями, потом понял: в пультовой и за окном, в зале тороида, стояла кромешная тьма, и только желтые пятаки света выхватывали из нее знакомые предметы. Круги были похожи на ломтики лимона, от них явственно разило коньяком. Мне стало совсем плохо.

— Весь институт отрубился, — сказал седой электрик.

— И телефоны молчат! — радостно сообщил молодой. — Неслабо где-то коротнуло!

— А ты чего на работе? — с подозрением спросил седой.

— Да так, засиделся… — непослушный голос выдавал хрипы и сипение, мало похожие на слова.

— Я и по духу чую, что засиделся! — седой с осуждением оттолкнул пустую бутылку, подкатившуюся ему под ногу. Где-то под пультом жалобно мяукнул Лоренц.

— Нажрутся, а потом в электроустановки лезут… Включал чего?

Я оглядел черные экраны, поблескивающие в луче фонаря. Интересно, я сначала их отрубил, а потом сам отрубился или… наоборот? Ни черта не помню!

— Один пил или с компанией? — спросил седой, не дождавшись ответа на предыдущий вопрос.

Ох! Я вдруг вспомнил. А Саня-то где? Хотя… Нет, он, кажется, ушел раньше.

— Вроде один…

— А вот это плохо! — наставительно сказал молодой. — Пьянство в одиночку — первый признак алкоголизма.

— Шел бы ты домой, парень, — седой похлопал меня по спине. — Нечего тебе здесь делать! Еще шею сломаешь в темноте. Давай мы тебя до выхода проводим…

Они решительно подхватили меня под руки, освещая путь фонариками, повели по коридорам, переходам и лестницам института, ставшего вдруг пустым и мертвенно-гулким, как развалины древнего храма, и наконец вывели за проходную.

— Отоспись как следует, — сказал седой на прощание. — У тебя еще все воскресенье впереди. В обед бутылочку пива можно. А с понедельника завязывай…

Пошатываясь и дрожа от похмельной прохлады, я побрел через парк, отделяющий территорию института от населенных кварталов. В парке тоже было темно, хотя обычно там горят фонари. Если бы не луна, маячившая в просвете между деревьями, не знаю, как долго я плутал бы среди стволов. Через каждые десять — пятнадцать шагов мне приходилось останавливаться и отыскивать ее в небе. Неожиданно она пропала совсем. Я сделал еще несколько шагов по инерции и вдруг больно натолкнулся на что-то твердое. Это была стена дома. Я оказался в городе, не заметив, как вышел из парка. Здесь царила все та же тьма, ни одно окно не светилось, фонари торчали черными столбами на фоне смутно прорисованных громад домов.

Похоже, весь город вырубило.

Идти по темным улицам было жутковато. Казалось, город вымер, и теперь я вечно буду бродить здесь один… Хотя — нет! Вон впереди какой-то неясный силуэт. Настолько бледный, что не поймешь, есть он там или нет… Да, вот я уже слышу его шаги. Человек спешит, торопится. На работу, должно быть. В ночную… Только вряд ли удастся ему сегодня поработать, без света и электричества. Кстати, надо спросить, может, он знает, что произошло со светом…

Я уже открыл было рот, чтобы поздороваться, как вдруг заметил нечто странное. Темный силуэт прохожего на мгновение загородил от меня луну, но она, как ни в чем не бывало, продолжала светить сквозь его голову!

От неожиданности я споткнулся и чуть не загремел носом об асфальт.

— Уй-йо мое!

Встречная фигура остановилась и вдруг произнесла голосом Тележкина:

— Бачило, ты?

— Саня? — я изо всех сил помотал головой, стряхивая дурацкое наваждение. — А ты чего тут делаешь?

— Что делаю! Тебя ищу! С самого, считай, возвращения!

— Возвращения — откуда?

— Оттуда! Не спрашивай, а то поседеешь! — он схватил меня за руку. — Пошли, надо поговорить!

Ничего не соображая, я бежал за ним, поминутно запинаясь о кочки и рытвины, бордюры и камни, и когда наконец плюхнулся на диван в его комнате, перед глазами у меня плавали разноцветные круги.

Саня принес с кухни зажженную свечу.

— Ну а теперь объясни мне, — еле сдерживая ярость, заговорил он. — Что за хреновину вы спаяли вместо нормальной машины?!

— Какой машины? — не понял я.

— Времени! — заорал он. — Без толку убитого времени!

— Тележкин… — прошептал я, еще не веря. — Ты что, правда, залез в камеру?!

— А что ж мне пятьдесят лет ждать, пока вы раскачаетесь? Работнички! Рассчитать толком не могут! Зря только смотался!

— Смотался? — я смотрел на Тележкина, как на чудо природы. — Да ты хоть понимаешь, что совершил?! Первый в мире успешный бросок во времени!

— Кой черт, успешный! Ты знаешь, куда меня закинул, придурок?!

— Ну-ну, рассказывай! — я в нетерпении ерзал по дивану. — Только по порядку! Что ты чувствовал?

— Да ничего я не чувствовал! — отмахнулся Саня. — Испугаться даже не успел. Чпок — и в стогу.

— В каком еще стогу?

— А я знаю? Стоит стог сена посреди поля. Я в него прямо с высоты — хренакс!

— С большой высоты?

— Да черт бы ее мерил! Метров пять. И зачем вы свою жлыгу так высоко подвесили?

— Ну, ты, Саня, везунчик! — я только головой покачал.

— Ага, щас! — Тележкин плюнул на пол. — Не зря говорят: если все идет хорошо, значит, не туда. Выкинуло посреди поля, города не видать, и в какой он стороне — неизвестно. Пока нашел дорогу, пока добрел до Миллионной улицы, это, оказывается, Кирова раньше так называлась — Миллионная! Понтов на миллион, а городишко-то — деревня-деревней! Куры ходят, свиньи. Асфальтом и не пахнет! А пахнет каким-то… как в зоопарке, короче. И народ — прямо дикий. Уставятся, рот разинут и смотрят. В окна повысовывались, будто им парад нудистов показывают. Один так с телегой в чужой огород и въехал, забор повалил. Старухи крестятся… Ну, прямо чувствуешь себя, как клоун в цирке!

Ладно. Пошел я в Гостиный Двор. Высотное, можно сказать, здание — целых два этажа! Если б не он, я бы вообще города не узнал. Церкви какие-то, штуки три рядом. Откуда у нас церкви?

— Были когда-то, — я кивнул. — В тридцатых снесли.

— Да сиди ты! Снесли! — Саня явно мне не поверил. — На черта бы их строили? Сносить потом? Не знаешь, так не выпендривайся! Специалист! Три кнопки правильно нажать не может, а сочиняет!

Я промолчал.

— Ну и вот, — продолжал Саня. — Прихожу в Гостиный Двор. Вонища еще круче, чем на улице! Ходят какие-то бородатые, друг друга за рукава дергают, в лавки зазывают. И такой охмуреж стоит — своего голоса не слышно! Орут, спорят, по рукам хлещут, а посмотришь — одними гвоздями торгуют. Ни шмоток приличных, ни бытовой техники.

Ладно. Подхожу к одной бороде, спрашиваю, где тут «Тележкин и сыновья». Стоит дурак дураком, глазами хлопает. Второго, третьего спросил — тоже ни бе, ни ме. Жмутся, да в затылках чешут, будто фамилии такой сроду не слыхали.

Тут подходит мент с усами шире плеч — городовой по-ихнему.

— Кто таков? — спрашивает.

— Все нормально, сержант, — говорю. — Я племянник купца второй гильдии Никанора Тележкина. Который «и сыновья». Слыхал?

— Нет, — говорит, — не слыхал. Нету такого купца — Тележкина.

И сразу, по ментовской привычке, документы требует.

— Какие тебе документы, дядя! — объясняю. — Со дня на день город красные возьмут! Они тебе такие документы возле стенки пропишут — карманов не хватит! Рви погоны, сержант, и дуй в эмиграцию, пока не поздно!

Короче — гружу его по полной, пальцы веером, все дела… а он только хлебало разевает.

— Что еще за красные? — спрашивает.

— Темень деревенская! — говорю. — Если у вас тут еще телевизора нету, так вы хоть радио слушайте! Война гражданская идет! Большевики наступают! Царя убили! Неужели не слышал?!

Тут это чудо с усами надувается, как Мишка олимпийский — ну прямо полетит сейчас! — и хватает меня за воротник.

— Я вот тебе покажу царя! — орет. — А ну пошли в околоток!

И давай в свисток дуть! Аж уши заложило.

Смотрю, с другого конца коридора бегут двое таких же. Ну, думаю, пора когти рвать. Выхватываю баллончик из кармана и пшик ему прямо в усы! Он и завалился с непривычки, и с ним еще пара мужиков, зацепило их, видно. Визжат, кашляют, по полу катаются, ничего понять не могут…

Остальные разбираться не стали, увидели такое дело да как дернут от меня в разные стороны! Смели и тех двух ментов, что на помощь бежали, и два прилавка — в щепки, и окно даже высадили. Ну и я, не будь дураком, ноги делаю — через прилавок перепрыгнул и по подсобкам! Я ж у нас в Гостином экспедитором целый год работал, каждый закоулок знаю. По лестнице наверх, два коридора — прямо и направо — и вот я уже на другой линии. На ходу подцепил телогрейку какую-то, надел, чтоб не очень выделяться, и постепенно ход сбавляю. Здесь уже, чувствую, потише, паники не слышно, народ делом занят — ящики штабелюют, бочки катают, матерятся — в общем, все спокойно. Ну и я такой деловой иду, будто ни при чем.

Смотрю, стоит мужик, мнет папироску и газетку полистывает. Ага, думаю, ну-ка я разговорюсь с ним. Подхожу, вынимаю «Мальборо».

— Огоньку не найдется? — спрашиваю, а сам тут же ему пачку под нос. — Моих не желаете? Угощайтесь!

Берет он сигарету и, вижу, не знает, какой стороной ее в рот совать.

— Это откуда ж такие?

— Американские, — говорю, — с угольным фильтром.

— Вот черти! Чего только не напридумают!

Закурили.

— Что пишут? — спрашиваю. — Как успехи на фронтах?

— На которых фронтах?

Вот тебе раз, думаю, а сам в газетку заглядываю — неужели и там о красных ни слова?! И вдруг вижу, под самым заголовком, крупно — дата: двенадцатое мая тысяча девятьсот первого года!

Я сразу и не понял.

— Что это, — говорю, — вы такие старые газеты читаете? Не подвозят?

— Почему старые? Третьего дня из уезда. Самая свежая!

Ну, до меня и дошло наконец. Машина твоя, чтоб ей пусто было, не в тот год меня законопатила! В девятьсот первый вместо девятьсот восемнадцатого! Я чуть не разревелся там.

— Ну, все понятно, — бормочу. — Базара нет. Конечно, какой тут может быть Тележкин? Никто тут никакого Тележкина еще не знает!

А мужик вдруг:

— Почему не знаем? Знаем. Никишка Тележкин у Вахлаковых в приказчиках. Да вон он в лавке с кралей лясы точит!

И пальцем тычет куда-то.

Я, как подорванный, пулей туда! Вбегаю в лавку и вижу — точно, он! Только молодой. Какие уж там сыновья! Сопляк сопляком! Стоит, с девахой какой-то базарит.

— Тележкин? — спрашиваю.

— Тележкин.

Ах ты, мать твою! Наконец-то повезло!

Только слышу вдруг: по коридору будто табун лошадей ломится — топот, свист, крики!

«Держи! — вопят. — Вон он, в лавке!»

Глянул, а там целая рота ОМОНа, да с шашками наголо. Меня ищут.

Ну, я деваху шуганул оттуда, чтоб не мешалась, а этого пацана взял за шкварник и говорю:

— Как разбогатеешь через семнадцать лет, так не прячь, дурила, клад в амбаре! Красные его там найдут и тебя же за него и шлепнут! А зарой лучше в Сыром овраге под старой ивой! Там одна такая. За это правнуки тебе спасибо скажут…

Только всего и успел объяснить. Вваливается вся толпа — и ко мне! Я к стене, руками уперся, ноги расставил.

— Сдаюсь! — ору. — Не стрелять! Добровольно отпускаю заложников!

И глаза закрыл. Ну, думаю, сейчас бить начнут. Стою, жду. А куда деваться?

Но не бьют почему-то, замерли, тишина мертвая. Я осторожно глаза открыл — темень, хоть глаз выколи! И холодно.

Тут дошло до меня, что я опять в твоей этой термопальной камере. Выдернуло меня из прошлого! Холод собачий, камера вся сосульками обросла, еле выбил дверь. Чувствую — дома. В смысле, тут, в нашем времени. Только тьма во всем институте, чуть с подъемника не слетел, когда спускался!

Тебя будить не стал, понимаю, что наделал делов с этим электричеством, заложишь еще… В общем, кое-как выбрался за территорию и рванул прямиком в Сырой овраг, под старую иву! А там, ну ты можешь себе представить? Пусто. Нету клада!

Саня похлопал себя по карманам, достал «Мальборо» и, не предложив мне, прикурил от свечки.

— Вот она, ваша машина времени, чтоб ей ни дна, ни покрышки!

— А мы-то здесь причем? — меня вдруг пробило на нервный хохот.

— Не поверил, видно, тебе прадед-то! За психа принял! Ты радуйся, что вернулся благополучно!

— Благополучно?! — взбеленился Саня. — А это что за хрень?!

— Где? — я огляделся.

— Вот где! — Тележкин взмахнул рукой.

Я думал, он хочет меня ударить, и инстинктивно закрылся кулаками, но вдруг понял, что он имеет в виду. Словно в луче стробоскопа, рука его отпечаталась веером четких силуэтов.

— Ух ты! Что за фокус?

— Фокус?! — совсем остервенился Саня. — В гробу я видал ваши фокусы! А это что такое, я спрашиваю?!

Он поставил свечу на стол и загородил ее собой. Я выпучил глаза. Огонек свечи был по-прежнему виден! Как будто корпусная Санина фигура не стояла на одном месте, а исчезала и появлялась с большой частотой.

— Я когда это в зеркало увидел, чуть не сдох, — сказал Саня тихо.

— Чего это со мной, а?

— Разберемся, — пообещал я, хотя в голове еще не было ни одной мысли, кроме смутного предчувствия беды. — А ну расскажи еще раз, как было дело с Никанором. Подробно, каждое слово.

— Ну как было дело… Говорю же, с девахой он стоял…

— Стоп! А нет ли у тебя старых семейных фотографий?

— А как бы я иначе прадеда узнал? Конечно, есть!

— Неси.

Саня ушел со свечой в другую комнату, долго хлопал там дверцами шкафов и наконец вернулся с древним фотоальбомом в сафьяновом переплете.

— Вот он, прадед, — Тележкин раскрыл пахнущий пылью альбом на первой странице. — Но здесь он уже взрослый, с усами. А вот это они вдвоем, с прабабкой… Ух ты, блин!

Саня испуганно поглядел на меня.

— Она? — спросил я, уже зная ответ.

— Она! Та самая деваха! А я-то ее так шуганул, что только пятки засверкали! Неудобняк получается…

— Неудобняк! — простонал я. — Да знаешь ли ты, что натворил?! Ты разрешил главный парадокс Машины Времени!

— Как разрешил? — испугался Саня.

— Тупо! Путешествия во времени считались невозможными именно из-за этого парадокса! Если отправиться в прошлое и убить там своего дедушку, то некому будет родить твоего отца, а следовательно, и тебя. Значит, некому будет поехать в прошлое и убить дедушку, значит, ты все-таки родишься, и так далее…

— Да не убивал я никакого дедушку! — обиделся Саня.

— Какая разница! Ты расстроил его брак. Следовательно, никто из твоих предков и ты сам не родились! Понимаешь? В камеру тороида ты не влезал, в прошлое не отправлялся — и не мог помешать прадеду ухаживать за девушкой. Поэтому он благополучно женился, нарожал детей, обзавелся внуками и, наконец, феноменально жадным правнуком… Никакого парадокса времени не существует, если волна изменений распространяется с конечной скоростью! Это же величайшее открытие!

Я вскочил и зашагал по комнате.

— Открытие… — задумчиво повторил Саня. — В гробу я видал твои открытия! Это что же выходит, что меня теперь нет?

— Не всегда. То нет, то есть. В зависимости от фазы.

— От фазы… — Саня почесал в затылке. — Понятно. Это, типа, как у нас на подстанции. Ухватишься по пьяни за провод, а дальше — в зависимости от фазы. Либо ты есть, либо — чпок! — и тебя нету…

— Примерно так, — покивал я, чувствуя приближение новой мысли. — Мало того! Все, что ты сделал своими руками, тоже будет мерцать!

— А чего это я своими руками сделал? — с подозрением спросил Тележкин.

— Ну, мало ли… табуретку там, дачу… дом, дерево, сына…

— Я что, папа Карло, табуретки выстругивать?! — Саня был искренне возмущен. — Не было у меня сроду ни дачи, ни дома! А если и будут, так куплю готовые, зачем самому-то горбатиться?

— А дети? — мне вдруг вспомнилось, что я никогда не слышал о семье Тележкина.

— Я за безопасный секс! — отрезал Саня.

— Ну что ж, — я вздохнул с облегчением. — Значит, человечеству, можно считать, повезло.

— Да идет оно в баню, твое человечество! — Тележкин выудил из пачки очередную сигаретку и потянулся к свечке. Пальцы его дрожали. — Мне-то теперь как?!

— А чего тебе? Живи, как жил. Ну, подумаешь, легкое мерцание. На свету, поди, и вовсе не заметно.

— Думаешь?

— Наверняка. Главное, ничего не делай сам, чтобы не распространять мерцание на другие предметы и людей. Пользуйся только готовым…

— Не учи, понимаешь, отца! — заверил меня Саня. — Я всю жизнь прожил — травы тяпкой не измял! А на ваш дурацкий институт я еще в суд подам! За увечье…

— Хм. Ты бы подумал сначала, тут всяко может обернуться, — честно предупредил я. — За проникновение в институт без пропуска тебе ведь кое-что причитается. И город без электричества оставить — тоже не мелкое хулиганство. Так что смотри сам…

Саня задумчиво поскреб небритый подбородок.

— Ладно, проваливай! — сказал он наконец. — Буду думать. Но легко вам от меня не отделаться! Не надейтесь!

Спускаясь по лестнице, я улыбался. Все-таки это счастье, что Тележкин наш такой обормот. Окажись на его месте какая-нибудь креативная личность, да еще, не дай Бог, отец семейства — и неприятностей было бы не сосчитать. Скажем, строил человек мосты, забивал клепки. А теперь вдруг все забитые им клепки пусть на долю секунды, но исчезнут. Что будет с мостом?… Да разве только в мостах дело! Нет, что ни говори, а Тележкин — личность уникальная. Таких беречь надо! Содержать в тепличных условиях! Где-нибудь под стеклом… И табличку присобачить: «Роль данной личности в истории строго равна нулю»…

Стоп! А это что такое?!

Я вышел из подъезда и остановился, обалдело задрав голову. Над крышами стареньких наших пятиэтажек поднимался другой город, никогда мной раньше не виденный, огромный и сверкающий.

Бесчисленные этажи, окаймленные живой зеленью, уходили в бездонное небо, где висела, медленно вращаясь, гигантская конструкция — искусственная планета. Между зданиями стайками и поодиночке носились большие красивые птицы. Приглядевшись, я понял, что ошибаюсь. Это были не птицы, а люди с крыльями за спиной. Перелетев от здания к зданию, они складывали крылья и скрывались в зелени садов, разделяющих этажи. Солнце, встающее в промежутке между двумя пятиэтажками, светило прямо сквозь призрачно мерцающий город…

Так вот как выглядит мир, в котором не родился Саня Тележкин! Оказывается, Санина роль в истории была не так уж и мала. Не примяв травы и не ударив пальцем о палец, он сумел каким-то образом затормозить прогресс и лишить мир всего этого сверкающего великолепия. Впрочем, дело здесь, возможно, и не в Сане. Может быть, во всем виноват его отец или дед, одним словом, кто-то из наследников прославленной мерцающей фирмы «Тележкин и сыновья»…

НАУКА

Сергей Дерябин Малетт, или Туда и обратно

С тех пор, как в 1895 году Герберт Уэллс «изобрел» машину времени, мало кто из фантастов не отдал дань этой «вечной» теме — хронопутешествию.

Способы, с помощью которых они заставляли перемещаться туда и обратно, при всех нюансах сводились к двум: либо «инструментальный» (некое устройство), либо природный (дыры в пространстве-времени). Посмотрим, как наука относится к подобным версиям.

Понятие «стрела времени», столь популярное в фантастике, было впервые использовано знаменитым ученым Артуром Эддингтоном в 1928 г. в книге «Природа физического мира». Не будем касаться сложных физических и философских проблем, стоящих за этим термином. Скажем только, что оно предполагало обратимость физических явлений при «развороте» этой стрелы на 180 градусов. Иногда для наглядности в научно-популярной литературе приводили пример с записью на киноленту. Так вот, если заснять, допустим, падение стакана на пол, а затем прокрутить ленту обратно, то на экране мы увидим, как осколки собираются вместе, а затем целый стакан взмывает обратно на стол. Или предположим, что кто-то умеет двигаться обратно во времени, как, например, в повести Владимира Савченко «Встречники». Такой «встречник» увидит абсолютно тот же процесс, только вывернутый наизнанку.

Речь идет, как вы понимаете, о некоей симметрии. Отсюда предполагалось, что при определенных условиях (то есть с помощью машины времени, а то и вовсе без нее, одной силой мысли, как в романе Джека Финнея «Меж двух времен») можно вернуться назад и предотвратить падение стакана.

Но, увы, по столь ясной, логичной и притягательной для фантастов картине был нанесен удар.

Нобелевский лауреат, бельгиец Илья Пригожин, рассмотрев проблему «стрелы времени» с точки зрения современной термодинамики, заявил, что обратимость процессов во времени невозможна. Иными словами, если киноленту пустить обратно, то на столе появится вовсе не стакан, да и стола может не оказаться на месте. Дорога в прошлое была перекрыта не только для путешественников, но и для теоретиков.

Казалось, тема, с научной точки зрения, закрыта, да и носила она чисто умозрительный характер. Но в том, наверное, и состоит главный парадокс любой науки, что вокруг очередной «стены» возникают десятки обходных тропинок.

В прошлом веке многие ученые пытались создать единую теорию поля на основе одной лишь геометрии[2]. Так, гравитация рассматривалась как кривизна четырехмерного пространства-времени, а остальные силы — как кривизна пространств более высокого порядка. Вот и в начале 60-х физик Джон Уилер решил создать всеобъемлющую теорию, в которой все силы природы были бы сведены к проявлению некоей скрытой геометрии. Уилер даже придумал название для новой дисциплины — геометродинамика. Не вдаваясь в подробности, рассмотрим лишь модель электрического заряда по Уилеру. Представьте себе похожую на половинку бублика трубку, приклеенную к листу бумаги. Заряженная частица представляет собой нечто вроде входа в трубку, соединяющую друг с другом точки пространства, а сама трубка (sic!) проходит сквозь другое измерение. Уилер назвал такие туннели «кротовыми норами». Впоследствии Уилер отказался от этой теории, но «кротовые норы» или «червоточины» в пространстве-времени зажили своей жизнью. И вообще, Уилеру везло на создание новых терминов. Например, весьма прижилась «черная дыра»…

История гласит, что причиной вспыхнувшего интереса к червоточинам стал… научно-фантастический роман! Знаменитый ученый Карл Саган, известный также как писатель-фантаст, попросил своего друга, астрофизика Кипа Торна, дать хоть какое-то наукообразное объяснение эффекту мгновенного перемещения в романе «Контакт». Дело в том, что прыжок к звездам, который осуществила героиня книги (и фильма), имел место в некоем пространственном туннеле — червоточине.

Торн заинтересовался проблемой и подключил к ней своих сотрудников. Для начала они подсчитали, что стенки такого туннеля должны выдерживать давление в триллионы атмосфер, а масса их должна быть отрицательной. То есть атомы такой материи отталкивают, а не притягивают друг друга. Но это были только «технологические детали». Парадоксы начались чуть позже.

Саган и его «Контакт» имели успех, а Торн продолжал свои теоретические исследования червоточин. Тут и выяснилось, что если на входе и выходе в червоточину поместить черные дыры, то получится нечто вроде туннеля во времени! То есть можно будет нырнуть в такую червоточину сегодня, а вынырнуть вчера.

Вообще-то гипотеза Торна достаточно безумна для того, чтобы оказаться верной. К тому же в свое время Стивен Хокинг и Джон Уилер предположили, что, собственно говоря, все наше пространство изъедено такими червоточинами, правда, очень маленькими, около 10-43 см. Можно ли расширить такую микродыру до приличных размеров, не изменяя при этом сущности нашего мироздания — вот в чем вопрос.

Несмотря на всю фантастичность гипотезы о перемещении во времени посредством таких червоточин, сам Торн относится к ней исключительно серьезно и полагает, что со временем человек научится манипулировать черными дырами, и тогда Вселенная, ее прошлое и будущее окажутся у его ног. А что касается машины, способной манипулировать временем, — это уже не наука, а фантастика.

Ан не тут-то было!

Весьма уважаемый в научном мире профессор теоретической физики Коннектикутского университета Рональд Малетт вполне серьезно заявил, что знает, как построить настоящую машину времени. Что заставило его рискнуть своей репутацией и карьерой?

Эта история немного напоминает эпизод из фантастического сериала «Квантовый скачок». Кстати, не исключено, что именно Малетт стал прототипом героя сериала, ученого, открывшего принцип перемещения во времени.

Как выяснилось, отец Малетта не заботился о здоровье, пил-курил в свое удовольствие и умер в 1955 году от инфаркта. Будущему профессору было тогда 10 лет. Вскоре мальчик прочитает знаменитое произведение Герберта Уэллса «Машина времени» и задумается о том, как вернуться в прошлое и спасти отца.

Прошло много лет. Изучая проблемы деформации пространства и времени вблизи вращающихся тел, Малетт пришел к тем же выводам, что и многие ученые до него. Действительно, чем сильнее гравитационное поле, тем больше отклонение светового луча от прямой линии. А такие объекты, как черные дыры, вообще приводят к закольцовке света, замыкая его траекторию в границах свернутого пространства-времени. Концепция Торна о червоточинах — ходах во времени — уже тогда была весьма популярна. Но любой здравомыслящий человек понимает, что черные дыры в ближайшие тысячелетия вряд ли станут подвластны манипуляциям. Малетт не предполагал прожить столько времени.

Он решил вывернуть проблему наизнанку. Управление гравитационными полями нам пока недоступно. Хорошо, но как там насчет света? Суть идеи Малетта такова: если закольцевать свет и к тому же замедлить его скорость до весьма низких показателей, это даст возможность двигаться против потока времени.

Малетт уверяет, что он экспериментально получил весьма обнадеживающие результаты. По его словам, световой луч, идущий по кругу (с помощью зеркал или призм), вызывает странные эффекты, что-то вроде «пространственного вихря». Поэтому свет может стать средством для искривления пространства.

А как же быть со временем? И вот тут Малетт выкладывает на стол козырной туз. Чтобы «свернуть» время, он предлагает пустить по тому же кругу встречный луч. И тогда, манипулируя интенсивностью света, можно поменять местами пространство и время. Иначе говоря, внутри светового кольца время двинется по кругу.

На первый взгляд, все это выглядит как научная фантастика, благо фантастами неоднократно описывалось, как человек, попав в аналогичную петлю времени, встречался сам с собой по выходе из нее, и ни к чему хорошему это не приводило. А на второй взгляд, это выглядит как ненаучная фантастика, потому что основным требованием Малетта является замедление скорости света чуть ли не до полной остановки. Помня еще из школьной физики, что скорость света — 300 000 км/с, а фотон не имеет массы покоя, мы могли бы спокойно забыть безумную идею Рональда Малетта. Но тут подоспели новые данные…

Не так давно из Гарвардского университета пришло сообщение о том, что голландка Лене Хау снизила скорость света до нескольких метров в секунду и даже до полной остановки. При проведении своих экспериментов она использовала так называемый конденсат Бозе-Эйнштейна.

Это чрезвычайно воодушевило профессора Малетта. Согласно его теории, чем меньше скорость света, тем большее искривление пространства он вызывает, поскольку при замедлении света возрастает его инерция. А при увеличении инерции возрастает энергия, что в итоге приведет к нужному результату. Теперь же, считает Малетт, проблема создания машины времени приобретает технологический характер. Обеспечить циркуляцию света сквозь конденсат гораздо проще, чем иметь дело с червоточинами или черными дырами.

О каком конденсате идет речь?

В 1924 году индийский физик Чатьендра Бозе прислал Альберту Эйнштейну письмо, в котором речь шла о математическом обосновании статистики Эйнштейна, описывающей распределение световых квантов. В свою очередь, Эйнштейн обнаружил, что статистика Бозе подходит не только для световых квантов, но и для частиц. Фактически речь шла о существовании пятого состояния вещества — абсолютно противоположного плазме, которое было названо «суператомом». Дело в том, что все составляющие его атомы в определенный момент ререходят в одно и то же квантовое состояние. А согласно теории, в природе в одном квантовом состоянии может находиться только один атом.

Многие известные ученые полагали бозе-эйнштейновский конденсат научным заблуждением. Однако в 1938 году Петр Капица открыл сверхтекучесть жидкого гелия при сверхнизких температурах, а в 1941-м Лев Ландау объяснил механизм возникновения и свойства так называемой «квантовой жидкости», или, иначе говоря, «жидкости Бозе». Долгие годы предполагалось, что гелий — уникальный элемент с уникальными свойствами, а «заморозить» другие атомы вряд ли удастся. Для многих газов температура такого перехода весьма низка, и поэтому они переходят в твердую фазу до того, как начнется конденсация в подобную жидкость.

Однако нобелевская премия 2001 года по физике была присуждена американцам Эрику Корнеллу, Карлу Виману и их коллеге немцу Вольфгангу Кеттерле именно за экспериментальное получение конденсата Бозе-Эйнштейна, причем в ощутимом (для приборов) количестве. Иными словами, они превратили вещество в объект, обладающий квантовыми свойствами.

На самом деле конденсацией это явление названо условно, хотя и возникает аналогия с конденсацией молекул пара в жидкость при его охлаждении. В действительности процесс носит несколько иной характер. Для тех, кто интересуется деталями: распределение частиц в обычном пространстве остается прежним, а конденсация возникает в некоем «пространстве импульсов». До недавнего времени был известен лишь один конденсат — сверхтекучий жидкий гелий. Впрочем, и явление сверхпроводимости тоже имеет отношение к этому состоянию, хотя немного из другой области… Исследование конденсата других элементов породило весьма энергично развивающуюся область физики — лазерное охлаждение и захват атомов в магнитооптические ловушки.

Перед учеными открылось новое поле исследований, границы которого находятся за пределами наших знаний. Загадки начались, когда Виман и Корнелл исследовали конденсат. Внезапно при изменении магнитного поля произошел своеобразный взрыв части нового вещества. Несмотря на то, что масштаб взрыва, с обыденной точки зрения, был ничтожен, ученые тем не менее обнаружили в нем подобие процесса, сопровождающего возникновение так называемых «сверхновых» — звезд, заканчивающих свою жизнь вспышкой чудовищной силы.

Нобелевские лауреаты обнаружили также новое явление — «испарение» конденсата, не вписывающееся ни в какие существующие теории. К тому же магнитное поле в определенных условиях могло изменять характер взаимодействия между атомами, позволяя взаимно отталкиваться или притягивать друг друга. Возможно, именно это подвигло Вимана в одной из публикаций сравнить подобное взаимодействие с гравитационными процессами, порождающими черные дыры.

Но вернемся к Рональду Малетту. В ближайшее время он намерен провести серию экспериментов. Малетт собирается зафиксировать свертывание пространства, наблюдая за частицей, помещенной в кольцо света. И если он сумеет запустить встречный луч, то кто знает, не получит ли он подтверждение своей гипотезы о возможности перемещения во времени.

Что интересно, Малетта поддержали ученые Гарвардского университета, в лаборатории которого он и намерен осуществить свои эксперименты. Впрочем, даже при самых невероятных результатах, утешает нас Малетт, его машина времени не позволит нам отправиться на охоту к динозаврам или ненароком убить своего далекого предка.

Исходя из концепции нашего изобретателя, мы сможем двигаться назад во времени лишь до того момента, когда была включена машина. А поскольку она еще не заработала, то, возможно, именно поэтому к нам в гости пока не захаживают внуки наших внуков. Не исключено, что само кольцо можно создавать на весьма ограниченные промежутки времени.

Но ведь прошлым является и то, что было день, час или секунду назад.

Помнится, в старом рассказе Айзека Азимова «Мертвое прошлое» была изобретена плохонькая машина времени, которая не позволяла людям перемещаться далеко в прошлое, но зато они могли подглядывать практически за всеми в настоящем… доли секунды тому назад.

Вот и решай после этого — что будет, если машина Малетта заработает: очередной рывок прогресса или наша жизнь превратится в ад?

Время — великолепный учитель, но, к сожалению, оно убивает своих учеников.

Г. Берлиоз

ПРОЗА

Майкл Суэнвик Хронолегион

Работа у Элинор Войт была весьма странной. Восемь часов в день она проводила в офисе, где не велось никаких дел. В ее обязанности входило сидеть за письменным столом и смотреть на дверь чулана. На столе имелась кнопка, которую следовало нажать, если из этой двери кто-то появится. Кроме того, на стене висели большие часы, и раз в смену, ровно в полдень, она подходила к двери и вставляла в скважину специально выданный ключ. Перед ней неизменно открывалась внутренность чулана. Ни потайных панелей, ни люков — она проверяла. Пустота. Чулан, в котором ничего нет. Согласно инструкциям, Элинор, заметив что-то необычное, должна была вернуться к столу и нажать кнопку.

— Какого рода «необычное»? — допытывалась она, когда ее принимали на работу. — Не понимаю. Чего именно я дожидаюсь?

— Поймете, когда увидите, — коротко ответил мистер Тарблеко, выговаривая слова с сильнейшим акцентом. Мистер Тарблеко был ее нанимателем и, кажется, иностранцем, обладавшим крайне неприятной, если не сказать устрашающей, внешностью: белая рыхлая кожа, ни одного волоска на голове, так что, когда он снимал шляпу, сходство с грибом неизвестного сорта становилось прямо-таки поразительным. Маленькие заостренные ушки, как у зверька. Элли считала, что он, возможно, чем-то болен. Но он платил два доллара в час, что в те времена считалось неплохими деньгами, особенно для женщины ее возраста.

К вечеру ее сменял неухоженный молодой человек, признавшийся однажды, что он поэт. Когда же она входила утром в офис, из-за стола поднималась грузная негритянка, молча брала с вешалки пальто и шляпу и с невероятным достоинством плыла к выходу.

Итак, Элли сидела за столом и ничегошеньки не делала. Ей запрещалось читать книги, из опасения, что она слишком увлечется и забудет посматривать на дверь. Разрешались кроссворды, поскольку не считались такими захватывающими. Зато она связала кучу вещей и подумывала заняться плетением кружев.

Со временем дверь занимала в ее воображении все больше места. Элли представляла, как открывает ее в неурочный час, и видит… что?!

Но как бы живо она ни представляла себе эту картину, внутри непременно оказывалось нечто самое обыденное. Щетки и тряпки. Спортивное снаряжение. Галоши и поношенная одежда. Ну, что еще может быть в чулане? Что еще может там оказаться?!

Иногда, захваченная своими фантазиями, она вдруг оказывалась стоящей у стола. Мало того, временами подходила к двери. Однажды даже положила ладонь на ручку, прежде чем отстраниться. Но мысль о потере работы неизменно ее охлаждала.

Все это ужасно бесило.

Дважды, во время ее смены, в офисе появлялся мистер Тарблеко, в неизменном черном костюме с одним и тем же узким черным галстуком.

— У вас есть часы? — спрашивал он.

— Да, сэр.

В первый раз Элли вытянула руку, но презрительная мина, с которой тот проигнорировал жест, послужила хорошим уроком: во второй его визит она вела себя сдержаннее.

— Уходите. Вернетесь через сорок минут.

Элли отправилась в маленькую чайную по соседству. Утром она принесла с собой пакетик с ланчем: сандвич с колбасой, политой майонезом, и яблоко, но от растерянности позабыла в столе, а потом побоялась вернуться. Пришлось побаловать себя изысканным «дамским ланчем», который в нынешнем настроении она не смогла оценить по достоинству. Элли вытерла губы, оставила официантке десятицентовик на чай и подошла к зданию офиса ровно через тридцать восемь минут после ухода. Еще через две минуты она потянулась к ручке двери.

Мистер Тарблеко, словно поджидавший ее, вылетел из офиса, надевая на ходу шляпу. Он никак не комментировал ее пунктуальность, мало того, вроде бы даже не заметил присутствия подчиненной. Просто промчался мимо, словно ее вообще не существовало.

Ошеломленная Элинор вошла, закрыла дверь и уселась за стол. Только сейчас ее осенило: мистер Тарблеко был невероятно, сказочно богат. Подобное высокомерие присуще именно людям, которые имеют столько денег, что могут позволить себе роскошь добиваться своего даже в мелочах, поскольку всегда найдутся те, кто готов им услужить. Особи его типа не знают, что такое благодарность, и не дают себе труда быть вежливыми, ибо им даже в голову не приходит, что можно вести себя как-то иначе.

И чем больше Элли думала об этом, тем больше злилась. Она, разумеется, не коммунистка, но все же ей казалось, что у человека должны быть определенные права, и одно из них — право на обычную учтивость. Крайне неприятно, когда с тобой обращаются, как с предметом мебели. Мало того, это унизительно. Будь она проклята, если еще раз стерпит подобное отношение!

Прошло шесть месяцев.

Дверь открылась, и в комнату ворвался мистер Тарблеко, с таким видом, словно выходил на несколько минут.

— У вас есть часы?

Элли открыла ящик стола, бросила туда вязанье, открыла второй ящик и вынула пакет с ланчем.

— Да.

— Уходите. Вернетесь через сорок минут.

Она вышла на улицу. Стоял месяц май, неподалеку раскинулся Центральный парк, поэтому она поела там, у маленького пруда, где дети пускали игрушечные кораблики. Элли кипела от ярости. Она хороший работник, в самом деле хороший! Сознательная, пунктуальная, никогда не брала отпуск по болезни! Мистеру Тарблеко стоило бы это ценить и уж, во всяком случае, не обращаться с ней так мерзко.

Ей ужасно хотелось опоздать, но совесть не позволила. Добравшись назад ровно через тридцать девять с половиной минут после ухода, она встала прямо напротив двери, так, чтобы мистеру Тарблеко ничего не оставалось, кроме как заговорить с ней. Если это будет стоить ей работы… что ж, чему бывать, того не миновать.

Вот до чего дошла скромная Элинор Войт!

Через тридцать секунд дверь распахнулась, и на пороге показался мистер Тарблеко. Не останавливаясь и не выказывая ни малейших эмоций, он подхватил Элли под мышки, легко поднял и переставил в сторону. И исчез. Только эхо шагов отдавалось в коридоре.

Какая наглость! Какое бесстыдное, беспардонное нахальство!

Элли вернулась в офис, но не смогла заставить себя сесть за стол: слишком была расстроена. Вместо этого она принялась мерить шагами комнату, споря с собой, выкрикивая вслух то, что должна была сказать — и сказала бы, задержись мистер Тарблеко хоть ненадолго. Чувствовать, что тебя поднимают и переставляют, как… как… Невыносимо!

И особенно неприятно то, что даже излить свое раздражение некому!

Наконец она все же успокоилась настолько, что обрела способность мыслить связно и поняла, что ошибалась. Все же существовало кое-что… кое-что… скорее, правда, чисто символическое, чем существенное или материальное… на которое она готова отважиться!

Она могла открыть эту дверь.

Элли не поддалась первому порыву. Она была женщиной аккуратной и даже педантичной. Поэтому сначала хорошенько продумала свои действия. Мистер Тарблеко крайне редко показывался в офисе: всего два раза, пока она здесь работала, а прошло уже больше года. Более того, шансы на его возвращение в третий раз всего несколько минут спустя после ухода совершенно незначительны. Он ничего не оставил в комнате, это видно с первого взгляда: обстановка офиса была почти спартанской. Да и никакой работы для него здесь нет.

Но Элли на всякий случай заперла входную дверь, а для верности сунула в ручку ножку своего стула. Даже если у кого и есть ключ, в комнату все равно не войти. Потом приложилась ухом к замочной скважине и прислушалась, не идет ли кто.

Тишина.

Как ни странно, но теперь, когда она решилась, время, казалось, замедлило бег, а комната увеличилась в размерах. Целая вечность ушла на то, чтобы пересечь огромное пустое пространство между ней и дверью чулана. Рука, тянувшаяся к ручке, проталкивалась сквозь вязкий, как патока, воздух. Пальцы, один за другим, смыкались вокруг гладкого шарика, и за это время в голове нашлось достаточно места для тысячи сомнений. Откуда-то донесся звук… работающего механизма? Тихое жужжание, похоже, неслось из чулана.

Она вложила ключ в скважину и открыла дверь.

Перед ней стоял мистер Тарблеко.

Элли взвизгнула и отшатнулась. Но оступилась, подвернула щиколотку и едва не упала. Сердце колотилось так отчаянно, что заныла грудь.

Из чулана на нее злобно пялился мистер Тарблеко с белым, как лист бумаги, лицом.

— Единственное правило, — холодно и бесстрастно выговорил он. — Единственное правило, и вы его нарушили.

Еще секунда — и он выступил из чулана.

— Плохая рабыня. Очень непослушная рабыня.

— Я… я… я…

Язык не повиновался Элли: слишком велико оказалось потрясение.

— Я, — выдохнула она наконец, — вовсе не рабыня!

— А вот тут ты ошибаешься, Элинор Войт. Сильно ошибаешься. Открой окно! — велел мистер Тарблеко.

Элли подошла к окну и подняла жалюзи. На подоконнике стоял маленький кактус в горшочке. Элли перенесла его на стол и открыла окно. Оно поддалось не сразу, так что пришлось применить силу. Наконец нижняя рама пошла вверх, сначала медленно, потом чуть быстрее. Легкий свежий ветерок коснулся волос.

— Взбирайся на подоконник.

— Я ЭТОГО…

…не сделаю, — хотела сказать она, но к своему величайшему изумлению обнаружила, что покорно лезет на подоконник. И при этом не в состоянии справиться с собой. Похоже, собственной воли у нее не осталось.

— Садись, свесив ноги.

Все происходило, словно в жутком, уродливом кошмаре, из тех, о которых знаешь, что этого не может быть на самом деле, силишься проснуться, но никак не получается… Тело больше ей не повиновалось. Она полностью потеряла над ним контроль.

— Не прыгай, пока я не прикажу.

— А вы хотите, чтобы я прыгнула? — дрожащим голосом пролепетала Элли. — О, пожалуйста, мистер Тарблеко…

— А теперь посмотри вниз.

Офис располагался на девятом этаже. Элли, урожденной жительнице Нью-Йорка, эта высота не казалась такой уж впечатляющей. Но отсюда, с подоконника… Пешеходы были не больше муравьев, автобусы и автомобили — размером со спичечную коробку. До нее доносились гудки, шум автомобильных двигателей, птичье пение — обычные повседневные звуки весеннего дня в большом городе. А земля была ужасно далеко! И между ней и Элли ничего, кроме воздуха! Единственное, что отделяет ее от смерти — пальцы, судорожно вцепившиеся в раму.

Элли остро ощущала, как земное притяжение манит ее, зовет к серому бетону тротуара. Перед глазами все плыло от головокружения и болезненного, тяжело ворочавшегося в животе стремления разжать руки и совершить хоть и короткий, но полет.

Она зажмурилась и почувствовала, как по щекам катятся горячие слезы.

Судя по голосу, мистер Тарблеко стоял прямо за спиной.

— Если я велю тебе прыгнуть, Элинор Войт, ты это сделаешь?

— Да, — пропищала она.

— Теперь скажи: как назвать человека, способного прыгнуть из окна только потому, что кто-то приказал?

— Э… рабом.

— В таком случае, кто же ты есть?

— Рабыня! Рабыня! Я рабыня!

Она рыдала от страха и унижения.

— Не хочу умирать! Я стану вашей рабыней, кем угодно, только не убивайте меня!

— А если так, какой именно рабыней ты должна стать?

— Хо… хорошей. Послушной.

— Слезай с окна.

Элли с облегченным вздохом повернулась и встала на пол. Колени мгновенно подогнулись. Пришлось схватиться за подоконник, чтобы не упасть. Мистер Тарблеко смотрел на нее строгим немигающим взглядом.

— Ты получила первое и единственное предупреждение, — объявил он. — Если снова ослушаешься или попытаешься уволиться, я прикажу тебе прыгнуть из окна.

Он вошел в чулан и закрыл за собой дверь.

До конца смены оставалось два часа: только-только, чтобы успеть взять себя в руки. Дождавшись появления взъерошенного молодого поэта, Элли уронила ключ в сумочку и молча, даже не поздоровавшись, прошла мимо. Потом отправилась в ближайший гостиничный бар и заказала джин с тоником.

Следовало о многом поразмыслить.

Характеру Элинор Войт были присущи находчивость и изобретательность. До встречи с покойным мужем она служила исполнительным секретарем, а всем известно, что любой босс при хорошем исполнительном секретаре чувствует себя, как за каменной стеной, и может спокойно передоверить ему свой бизнес. До банковского краха[3] она вела довольно богатый дом и железной рукой правила тремя слугами. Принимала гостей. Некоторые ее вечеринки требовали тщательного планирования и долгой подготовки. И если бы не Депрессия, Элли наверняка занимала бы куда более высокое положение, чем сейчас.

Она не желает и не будет рабыней!

Но прежде чем найти выход из переплета, в который она попала, нужно разобраться и понять, что происходит. Во-первых, чулан. Мистер Тарблеко покинул офис, и не успела она оглянуться, как он уже сидит в чулане. Что-то вроде потайного хода… нет, это одновременно и слишком просто, и чересчур сложно. Перед тем как открыть дверь, она слышала шум работающих механизмов. Значит, какое-то устройство для транспортировки! То, в существование которого она еще вчера не поверила бы. Телепортация или машина времени.

Чем больше Элли думала об этом, тем сильнее склонялась к мысли о машине времени. И дело не только в том, что телекинез был темой воскресных развлекалок и сериалов с Баком Роджерсом, а «Машина времени» — известный роман мистера Герберта Уэллса. Хотя, нужно признать, это тоже играет роль. Но устройство для телепортации должно где-то иметь своего двойника, а у мистера Тарблеко не было времени выйти из здания.

А вот теория машины времени многое объясняет! Долгие периоды отсутствия ее нанимателя. Необходимость постоянно наблюдать за аппаратом, когда он бездействует, чтобы кто-то другой им не воспользовался. Неожиданное появление сегодня мистера Тарблеко и его способности к внушению, которыми не обладает ни одно человеческое существо на Земле.

И тот факт, что Элли больше не могла думать о мистере Тарблеко как о человеке.

Она едва притронулась к джину, но сейчас у нее не хватило терпения допить стакан. Поэтому она бросила на стойку долларовую банкноту и, не дожидаясь сдачи, ушла.

За время, понадобившееся ей, чтобы прошагать полтора квартала до офйса и подняться на лифте на девятый этаж, Элинор успела все продумать. Быстро пройдя по коридору, она без стука открыла дверь.

Взъерошенный молодой человек поднял растерянные глаза от исписанного бумажного листка.

— У вас есть часы?

— Д-да, но мистер Тарблеко…

— Уходите. Вернетесь через сорок минут, — бросила Элли, с мрачным удовлетворением наблюдая, как молодой человек сует ключ в один карман, листок — в другой и направляется к порогу.

«Хороший раб», — подумала она. Может, он уже подвергся тому небольшому испытанию, которое пришлось перенести и ей, и мистер Тарблеко сыграл с ним свой коронный трюк. Скорее всего, каждый служащий проходил через это ритуальное порабощение. Что же, мистер Тарблеко нашел неплохой способ держать их на коротком поводке. Однако проблемой рабовладения во все века было нежелание рабов проявлять инициативу — по крайней мере, идущую на пользу хозяину.

Элли открыла сумочку, вынула ключ и подошла к чулану.

И на секунду замялась. Достаточно ли она уверена, чтобы рискнуть жизнью?

Но логика была безупречной. Ей не дали второго шанса. Знай мистер Тарблеко, что она решит открыть дверь во второй раз, то просто-напросто приказал бы ей прыгнуть вниз при первом нарушении. А значит, он отнюдь не ясновидящий.

Элли набрала в грудь воздуха и открыла дверь.

Внутри оказался целый мир.

Долго… наверное целую вечность Элли разглядывала огромный унылый город, разительно непохожий на Нью-Йорк. Правда, таких высоких зданий она еще не видела: мили и мили, устремленные в небо. Между домами тянулись паутины воздушных переходов, совсем как в «Метрополисе». Но в фильме красота была невероятной, а здешние сооружения меньше всего претендовали хотя бы на внешнюю презентабельность. Скорее уж, были уродливы, как смертный грех: серые, грязные, без окон. Вдоль улиц тянулись ровные линии резкого света, а под их беспощадным сиянием шагали мужчины и женщины в униформах, безжизненные, как роботы. За окном офиса стоял чудесный яркий день. Но за дверью чулана было темно.

И шел снег.

Элли нерешительно ступила в чулан. Едва ее нога коснулась пола, помещение словно стало расширяться во все стороны. Она стояла в центре огромного круга, образованного дверями. Но все они, кроме двери в офис и в зимний мир, были закрыты. Около каждой на вбитых в простенки крючках висели костюмы десятков различных эпох и культур. Элли показалось, что она узнает римские тоги, вечернее платье викторианской эпохи, кимоно… Остальное она видела впервые.

Около двери в зиму находился длинный плащ. Элли завернулась в него и обнаружила внутри нечто вроде верньера. Повернула вправо — и плащ мгновенно нагрелся. Повернула влево — снова стал холодным. Она теребила верньер, пока не добилась нужной температуры. Потом распрямила плечи, еще раз глубоко вздохнула и шагнула в неприветливый город.

Послышалось легкое шипение, словно загорелась люминесцентная лампа, и она оказалась на улице. И тут же повернулась, желая получше рассмотреть, что у нее за спиной. Там высился прямоугольник из какого-то гладкого черного материала. Она постучала по нему костяшками пальцев. Твердый. Но стоило поднести к поверхности ключ, как прямоугольник замерцал и снова открыл это странное пространство между мирами.

Значит, дорогу домой можно найти в любой момент.

По обе стороны ее прямоугольника на некотором расстоянии, в самом центре большой безликой площади, стояли еще два точно таких же: то ли огромные киоски, то ли очень низкие здания. Элли обошла и их, простукивая каждый своим ключом. Открылся только один.

Первым делом следовало обнаружить, где — или, скорее, когда — она находится. Поэтому она заступила путь одному из сгорбленных, едва бредущих людей.

— Простите, сэр, не могли бы вы ответить на несколько вопросов?

Мужчина поднял безнадежное, какое-то стертое лицо. На шее блеснуло серое металлическое кольцо.

— Hawrzat dagtiknut? — в свою очередь, осведомился он.

Элли в ужасе отступила, а незнакомец, словно надувная игрушка, на секунду придавленная чьей-то бесцеремонной ногой, потащился дальше спотыкающейся походкой.

Элли, не выбирая выражений, выругала себя. Ну, разумеется! Язык должен был измениться за неизвестно сколько столетий. Что ж, это означает только то, что сбор информации затруднен. Но ей к трудностям не привыкать. В тот вечер, когда Джеймс покончил с собой, именно ей пришлось отмывать стены и пол. После этого она твердо уверилась в том, что способна добиться всего, если задастся целью.

Сейчас самое главное — не заблудиться.

Она еще раз внимательно оглядела площадь, с ее дверями в различные эпохи в самом центре. Придется дать ей название… Таймс-сквер. Вполне подойдет.

Выбрав наугад одну из широких улиц, выходившую на площадь, Элинор решила, что это будет Бродвей.

Она направилась вниз по Бродвею, следя за всем и всеми. Некоторые из людей-зомби тащили сани с какими-то сложными механизмами. Другие сгибались под мягкими полупрозрачными мешками, заполненными мутной жидкостью и неясными формами. В воздухе стоял отвратительный запах, но источник смрада был ей неизвестен.

Она прошла уже квартала три, когда завыли сирены: пронзительные душераздирающие звуки, сверлившие уши и отдававшиеся эхом от стен зданий. Уличные огни гасли и зажигались на счет один-два. Властный голос ревел из невидимых динамиков:

— Akgang! Akgang! Kronzvarbrakar! Zawzawstrag! Akgang! Akgang!

Люди, не торопясь, стали поворачиваться, касаться руками ничем не примечательных серых табличек рядом с неприметными дверями и исчезать в зданиях.

— О, дьявол, — пробормотала Элли.

За спиной началась какая-то суматоха. Элли повернулась и увидела нечто совсем уже странное.

Девушка лет восемнадцати-девятнадцати в летней одежде — мужских брюках и цветастой блузке с короткими рукавами — в панике мчалась по улице, хватаясь за безразличных людей-зомби, умоляя о помощи.

— Пожалуйста! — кричала она. — Помогите! Кто-нибудь… мне нужна помощь!

С каждым выдохом из ее рта вырывались клубы пара. Раз-другой она бросалась к зданиям и шлепала ладонью по жирным от тысяч людских рук пластинкам. Ни одна дверь не открылась.

Девушка поравнялась с Элли и, уже совершенно отчаявшись, механически повторила:

— Пожалуйста.

— Я помогу вам, дорогая, — пообещала та.

Девушка взвизгнула и порывисто обняла ее.

— О, спасибо, спасибо, спасибо вам, — повторяла она, как заведенная.

— Идите за мной и не отставайте, — велела Элли и двинулась дальше, почти наступая на пятки одному из безжизненных зомби. Улучив момент, когда он стукнул рукой по табличке, но еще не успел войти, она схватила его за тунику из грубой ткани и дернула. Он обернулся.

— Vamoose, — бросила она непреклонно, ткнув пальцем куда-то себе за плечо.

Зомби отошел. Хотя слово он слышал впервые, тон и жест оказались достаточно красноречивы.

Элли вошла в здание, таща за собой девушку. Дверь за ними закрылась.

— Вот это да! — восхищенно ахнула незнакомка. — Как вам это удалось?

— Мы попали в рабовладельческую культуру. Рабу, для того чтобы выжить, прежде всего необходимо подчиняться всякому, кто ведет себя, как хозяин. А теперь назовите ваше имя и объясните, как попали сюда, — велела Элли, одновременно оглядывая помещение. Огромное, тускло освещенное, оно не имело внутренних перегородок. Повсюду виднелись лишь колонны и узкие металлические лестницы без перил.

— Меня зовут Надин Шепард. Я… там была дверь! Я вошла в нее и очутилась здесь! Я…

Бедняжка была на грани истерики.

— Знаю, дорогая. Скажите, откуда вы?

— Чикаго. На Северной стороне, рядом с…

— Не где, дорогая. А когда. Какой у вас год?

— Э… две тысячи четвертый. А разве нет?

— Не здесь. И не сейчас.

Серые люди кишели повсюду, передвигаясь так же неохотно, но строго придерживаясь пространства внутри желтых линий, нарисованных на бетонном полу. Пахло от них едко и малоприятно. Все же…

Элли шагнула вперед и встала прямо перед одним из печальных созданий, на этот раз женщиной. Когда та остановилась, Элли сняла с ее плеч тунику и отступила. Женщина без всякого раздражения и протестов возобновила свою странную прогулку.

— Ну, вот и все, — кивнула Элинор, отдавая тунику девушке. — Наденьте, дорогая, вы, должно быть, замерзли. Смотрите, руки у вас совершенно синие.

И действительно, внутри было немногим теплее, чем на улице.

— Я Элинор Войт, миссис Джеймс Войт.

Трясущаяся от холода Надин накинула неуклюже сшитую одежку, но вместо того, чтобы поблагодарить, заявила:

— Ваше лицо мне знакомо.

Элли, в свою очередь, присмотрелась к ней. Довольно хорошенькая, хотя, как ни странно, совсем не пользуется косметикой. Правильные черты лица…

— И мне ваше тоже. Не могу припомнить, где и когда мы могли видеться, но…

— Неважно, — отмахнулась Надин, — лучше скажите, где я и что здесь происходит.

— Честно говоря, сама не знаю, — вздохнула Элли. Даже сквозь стены доносился вой сирен и рычание динамиков. Если бы только здесь было посветлее! Она никак не могла понять плана и назначения здания.

— Но вы должны знать! Вы так уверенно, так спокойно держитесь! Вы…

— Я здесь такой же изгой, как вы, дорогая. Просто стараюсь сообразить, как лучше поступить в каждый конкретный момент. Могу сказать одно: мы в далеком-далеком будущем. Несчастные, деградировавшие создания, которых вы видели на улице — все они рабы высшей расы: назовем хозяев Послелюдьми. Послелюди очень жестоки и могут путешествовать во времени так же легко, как вы и я на поезде из одного города в другой. И это все, что мне известно. Пока.

Надин приложилась глазом к крошечной щели в двери, которую Элли перед этим не заметила.

— Что это? — воскликнула она. Элли заняла ее место у щели и увидела, как огромная, громоздкая, заполонившая всю ширину улицы машина остановилась в квартале от здания. Оттуда посыпались похожие на насекомых твари, нечто вроде роботов, а может, просто люди в доспехах и, заполонив тротуары, принялись исследовать каждую дверь. Сирены и динамики смолкли. Уличные огни снова горели ровно.

— Нам пора уходить, — сообразила Элли.

Громоподобный механический голос сотряс здание:

— Akgang! Akgang! Zawzawksbild! Alzowt! Zawzawksbild! Akgang!

— Скорее!

Элли схватила Надин за руку, и они побежали.

Серый народец без особых эмоций отклонился от заданного курса и неспешно двинулся к выходам.

Элли и Надин попытались держаться подальше от дорожек, но воздух стал вибрировать, все с большей силой по мере того, как они отходили в сторону. Кожу жгло и саднило, поэтому им довольно скоро пришлось вернуться на полосу, ограниченную желтыми линиями. Сначала им удавалось протискиваться мимо зомби, а потом и попросту расталкивать их, расчищая путь. Но все новые процессии неумолимым шагом спускались с металлических лестниц. Лифты, низвергавшиеся с самого потолка, выплевывали сотни таких же рабов с застывшими лицами. Откуда-то из тусклых глубин здания выливались потоки одинаковых зомби.

Поход сквозь бастионы становился все труднее. Женщин постоянно относило назад, беспомощных, как винные пробки, смытые дождем в полноводную реку. В конце концов их вытеснили сквозь дверной проем и наружу.

Где уже ждала… полиция?

При виде Элли и Надин — их было нетрудно выделить из бесцветного однообразия толпы, — две закованные в латы фигуры выступили вперед и размахнулись длинными палками.

Элли успела поднять руку, отражая удар, и палка тяжело опустилась на ее запястье.

Ужасная, режущая боль, страшнее которой она в жизни не испытывала, почти парализовала ее. На какое-то хмельное, головокружительное мгновение Элли испытала странное, восторженное ощущение бытия и подумала:

«Если я смогу справиться с этим, значит, вынесу все».

Но тут мир погас.

Элли очнулась в тюремной камере.

Комнатка была маленькой, квадратной, без окон и дверей. С неопределенного цвета потолка лился убогий ровный свет. По периметру помещения шла скамья. В центре зияла дыра, о назначении которой красноречиво говорил исходивший оттуда смрад.

Элли села.

На скамье напротив, закрыв лицо руками, тихо всхлипывала Надин.

Итак, ее отважное маленькое приключение закончилось провалом. Она восстала против тирании мистера Тарблеко, и теперь ее постигла судьба большинства мятежников. Во всем виновата ее собственная глупость. Она действовала нерасчетливо, непродуманно, не собрав информацию и не изучив врага. Пошла против силы, способной с легкостью покорять пространство и время, вооруженная всего лишь носовым платком и запасными очками, и эта сила, разумеется, в два счета смела ее, приложив минимум усилий.

Они даже не потрудились отнять ее сумочку.

Элли покопалась в ней, нашла завернутую в целлофан карамельку, сунула в рот и принялась безрадостно сосать. Надежда ее покинула.

И все же, кроме надежды, оставались еще и обязательства.

— Ты в порядке, Надин? — выдавила она. — Чем я могу помочь.

Надин подняла залитое слезами лицо.

— Я всего лишь вошла в дверь. Только вошла. Не сделала ничего дурного, или подлого, или… совсем ничего. И теперь я здесь! — захныкала она и с внезапно полыхнувшей яростью взвизгнула: — Будьте вы прокляты, прокляты, прокляты!

— Я? — изумленно ахнула Элли.

— Вы! Вы не должны были позволить им схватить нас! Нужно было отвести меня в укрытие, а потом спокойно вернуть домой! Но вам лишь бы сделать по-своему! Глупая, бесполезная старуха!

Элли едва удержалась, чтобы не влепить оплеуху юной леди. Но сказала себе, что Надин еще совсем ребенок, и, похоже, поколение девиц 2004 года растет не слишком смышленым. Вполне возможно, люди двадцать первого века слабы и изнеженны, поскольку все делают за них роботы, а им остается только сидеть и слушать весь день радио. Поэтому она придержала не только руку, но и язык.

— Не волнуйтесь, дорогая, — утешила она. — Мы выберемся отсюда. Как-нибудь.

Надин недоверчиво уставилась на нее потухшими глазами.

— Как?! — выпалила она.

А вот на это у Элли ответа не было.

Время шло. По прикидкам Элли они сидели здесь не один час. И по мере того, как тянулись эти бесконечные часы, она — больше от скуки, чем в надежде, что из ее выкладок будет хоть какой-то толк — снова принялась анализировать ситуацию.

Каким образом Послелюди выследили ее?

Должно быть, некое устройство на двери в будущее предупредило их о появлении нежеланной гостьи. Но полиция нашла ее так быстро и уверенно. По-видимому, точно знала, где искать. Машина подъехала прямо к зданию, а потоки нелюдей вынесли ее в руки насекомоподобных существ.

Значит, в ней самой или на ней имеется нечто вроде маячка, оповестившего Послелюдей о ее появлении.

Элли с подозрением посмотрела на сумочку. Может…

Она порывисто вытряхнула содержимое сумки на скамью и принялась лихорадочно рыться в поисках предателя. Так… несколько карамелек, кружевной платочек, полпачки сигарет, авторучка, футляр для очков, пузырек с аспирином, ключ от дома… и еще один ключ, к чулану, — единственная вещь, полученная непосредственно от мистера Тарблеко. Элли схватила ключ.

На вид ничего особенного. Элли потерла его, понюхала, осторожно коснулась языком. Во рту стало кисло. Вкус такой, словно лижешь батарейку.

Язык защипало, словно от слабого электрического тока. Очевидно, ключ все-таки не простой.

Она подняла очки на лоб, поднесла эту штуку к глазам и прищурилась. Не отличишь от обычного ключа, каких она перевидала сотни… и все же не совсем. На нем нет клейма фирмы, а это уже странно, поскольку ключ выглядит совсем новеньким. Верхняя часть была покрыта причудливыми геометрическими рисунками.

Но рисунки ли это?

Она подняла голову и наткнулась на немигающий пристальный взгляд Надин: так обычно смотрят кошки.

— Надин, детка, ваши глаза моложе моих, не присмотритесь ли к этому? Похоже на крохотные переключатели или я ошибаюсь?

— Что?

Надин взяла протянутый ключ, хорошенько изучила, ткнула в него ногтем.

Шур-р-х!

Словно молния вспыхнула!

Когда Элли проморгалась и снова обрела способность видеть, оказалось, что одна стена камеры исчезла.

Надин подступила к самому краю, вглядываясь вдаль.

— Смотрите! — вскрикнула она, и когда Элли, повинуясь призыву, подошла ближе, обхватила ее за талию и шагнула в пропасть.

Элли вскрикнула.

Женщины вели полицейскую машину по Бродвею к Таймс-сквер. Несмотря на множество приборов, окружавших лобовое стекло, управлять ею было проще простого: толкни единственный рычаг вперед, и скорость увеличится, отведи влево или вправо — машина послушно повернет. Очевидно, здешней полиции особенного ума не полагалось: насколько могла видеть Элли, ни на механизме управления, ни на дверях не было замков. По-видимому, зомби были настолько послушны, что ничего запирать не требовалось. Этим и объяснялась легкость их побега.

— Откуда ты узнала, что машина стоит прямо внизу? — удивлялась Элли. — И что мы сможем ее вести? Меня чуть удар не хватил, когда мы свалились едва ли не на сиденья! Как же ты догадалась столкнуть меня? Сама бы я ни за что не решилась.

— Блестящая мысль, верно? Слизала из гонконгского боевика, — ухмыльнулась Надин. — Отныне зовите меня просто Мишель Йо.

— Как скажешь.

Похоже, она слишком поспешно судила о девушке, и люди двадцать первого века не совсем уж нежные фиалочки.

Квадратная стеклянная пластинка под лобовым стеклом вспыхнула и ожила. Послышалось тихое жужжание. Белые светящиеся точки заплясали, дрогнули и слились, образуя лицо.

Лицо мистера Тарблеко.

— Хронопреступники Эры Спада! — прогремел его голос из скрытого динамика. — Слушайте и повинуйтесь!

Элли взвизгнула и швырнула сумочку на визи-пластину.

— Не слушай его! — приказала она Надин. — Лучше попробуй найти способ выключить эту штуку.

— Немедленно остановите украденный транспорт!

К своему ужасу Элли обнаружила, что оттягивает рычаг, снижая скорость машины. Но тут Надин в слепом подчинении неумолимому голосу мистера Тарблеко тоже вцепилась в рычаг, однако рука ее соскользнула, и девушка с тихим воплем навалилась на него всей тяжестью, толкнув вбок.

Машину занесло, ударило о стену здания и перевернуло, но Надин, мгновенно опомнившись, открыла люк на крыше и потащила Элли в образовавшееся отверстие.

— Давай! — завопила она.

Выбравшись из машины, они бросились вперед по улице. Вскоре они добрались до Таймс-сквер и круга дверей в центре. Уличные огни вспыхивали и гасли, динамики вопили: «Akbang! Akbang!», где-то, приближаясь, звучала сирена. Элли постучала ключом по ближайшей двери. Ничего. Следующая. Ничего.

Она бежала по кругу, царапая ключом каждый вход, и наконец… вот оно!

Она сжала руку Надин, и обе ввалились внутрь.

Внутреннее пространство расширялось огромным колесом по всем направлениям. Элли повернулась. Повсюду двери, но все закрыты. Она не имела ни малейшего представления, которая ведет в ее родной Нью-Йорк.

Погодите-ка! У дверей висят костюмы соответствующих эпох! Если обойти каждую, пока не отыщется пиджачная пара…

— О, Господи! — выдохнула Надин, хватая ее за руку.

Элли повернулась, поискала взглядом и увидела. Вход… тот самый, через который они прошли… снова открыт. И на пороге стоял мистер Тарблеко, вернее, если быть точной, три мистера Тарблеко.

— Сюда! Быстро! — отчаянно завопила Надин, распахивая ближайшую дверь.

Они поспешно нырнули в нее.

— Oolostullatu ashulalumoota, — пропела женщина в спортивном костюме, сунув под нос Элли дощечку с зажимом, которую держала в руке. — Oolostullati utalurin.

— Я… я не понимаю, о чем вы, — заикаясь, пролепетала Элли. Они стояли на зеленом откосе, спускавшемся прямо к океану. Там, у самого берега, гигантские строительные машины, управляемые мужчинами и женщинами (да-да, именно женщинами: самое поразительное и странное зрелище из всех, что ей пришлось увидеть сегодня), воздвигали исполинское загадочное сооружение, живо напомнившее Элли изображение вавилонской башни из учебников воскресной школы. Легкий тропический ветерок развевал ее волосы.

— Эра Спада, Амерлинго, — объявила дощечка. — Точный период неясен. Прошу ответить на несколько вопросов. Газ — для освещения или для автомобилей?

— В основном, для автомобилей. Хотя еще есть несколько…

— Яблоки — для еды или вычислений?[4]

— Для еды, — ответила Элли.

— Для того и другого, — выкрикнула Надин.

— Возможности — для мечты или возрождения?

Женщины промолчали.

— Ранний Атомный период, до и после Хиросимы, для каждой — свое. Вы почувствуете легкий дискомфорт. Не волнуйтесь. Это для вашего же блага.

— Пожалуйста…

Элли перевела взгляд с дощечки на женщину и обратно, не зная, к кому обратиться.

— Что происходит? Где мы? У нас так много…

— Сейчас не время, — нетерпеливо бросила женщина. Ее выговор не был похож ни на один из слышанных Элли ранее.

— Вам должны внушить понятие о доктрине, принципах преданности и преподать основы хроновоенной подготовки. Нам отчаянно не хватает хроновоинов. Эта база утром будет уничтожена.

— Что?…

— Дайте мне ваш ключ.

Элли, не задумываясь, протянула ей ключ, и тут же на нее нахлынула волна черной тошноты. Она покачнулась, стала падать и потеряла сознание еще до того, как ударилась о землю.

— Хочешь героина?

Лицо сидевшего напротив мужчины было покрыто татуировкой, изображавшей темных угрей. Широкая улыбка обнажала сточенные треугольником кинжально-острые зубы.

— Простите? — пролепетала Элли, не понимая, где находится и как сюда попала. Кроме того, и смысл слов этого неприятного типа оставался для нее загадкой.

— Героин, — повторил он, сунув ей под нос открытую металлическую коробочку с белым порошком. — Дать понюшку?

— Нет, спасибо, — осторожно отказалась Элли, боясь оскорбить незнакомца. — У меня на него аллергия.

Мужчина, брезгливо фыркнув, отвернулся.

Какая-то девушка, сидевшая рядом, озадаченно протянула:

— Кажется, мы с вами знакомы?

Элли повернулась. На нее смотрела Надин.

— Ну как же, дорогая! Надеюсь, вы не забыли меня?

— Миссис Войт? — ахнула Надин. — Но вы… вы так помолодели!

Руки Элли сами собой потянулись к лицу. Кожа оказалась упругой и гладкой. Вяло обвисший подбородок подтянулся. Проведя ладонями по волосам, она убедилась, что они снова стали густыми и пышными.

Ей вдруг отчаянно захотелось взглянуть в зеркало.

— Должно быть, они сделали что-то, пока я была в обмороке.

Она легко коснулась висков, кожи вокруг глаз…

— Да на мне нет очков! Я прекрасно вижу!

Она огляделась. Помещение, в котором они находились, было еще более убогим, чем тюремная камера, откуда они бежали. Только две металлические скамьи, стоявшие одна напротив другой, и на них сидела самая разношерстная компания мужчин и женщин, которую когда-либо доводилось видеть Элли. Одна из женщин весила не менее трехсот фунтов. Ни унции жира — сплошные мускулы. Рядом устроился парнишка-альбинос, настолько тщедушный и хрупкий, что казался почти невещественным. Настоящий эльф. Правда, первое впечатление было ошибочным: стоило лишь взглянуть на его умную физиономию и горящие глаза, чтобы безошибочно признать в нем одного из самых опасных типов на свете. Что же до остальных… ни у кого не наблюдалось ни хвоста, ни рогов, зато внешность была достаточно красноречивой.

Эльф подался вперед.

— Вы из Эры Спада, верно? Если сумели пережить такое, значит, должны рассказать, как попали сюда.

— Я…

— Они стараются убедить вас, что выхода нет и что вы, в сущности, словно мертвы, но не верьте! Я ни за что не завербовался бы, если бы не нашел способ после всего этого вернуться, — подмигнув, объяснил он, снова усаживаясь. — Ситуация, разумеется, безнадежна. Но я бы не принимал ее всерьез.

Элли ошарашенно моргнула. Здесь что, одни психи?

В этот момент с потолка спустилась и зависла визи-пластина, очень похожая на ту, что была в полицейской машине. В стеклянном квадрате появилось женское лицо.

— Герои! — объявила она. — Я приветствую вас. Как вам уже известно, мы на переднем крае битвы. Империя Послелюдей неотвратимо движется назад, в свое прошлое — наше настоящее, захватывая по году за одну атаку. К нынешнему моменту Оптимизированная Рациональность Истинных Людей потеряла в этой борьбе пять тысяч триста четырнадцать лет.

Ее глаза яростно сверкнули.

— Но их наступление будет остановлено здесь! До сих пор мы проигрывали, поскольку, живя в прошлом Послелюдей, не можем получить техническое превосходство над ними! Каждое изобретенное нами оружие легко и без усилий переходит к ним в руки.

Но мы все равно намереваемся бороться и победить, пусть не военной техникой, но тем качеством, которым они, не будучи людьми, не могут обладать. И это качество — человеческий характер! Наши исследования глубокого прошлого показали, что любая самая прогрессивная технология пасует перед истинной отвагой и превосходящими силами противника. Один человек с санстрокером[5] может пасть жертвой дикарей, вооруженных всего лишь нейтронными бомбами, если таковых достаточно и сами дикари готовы умереть за идею. Армию с бластерами не слишком сложно уничтожить палками, камнями и железной решимостью. Через минуту ваш транспорт вместе с миллионами ему подобных приплывет к пристани в нуль-времени. Вы наденете респираторы и высадитесь на берег, где найдете временные шлюпки. Управление каждой требует двух операторов — пилота и стрелка. Пилот подведет шлюпку как можно ближе к дредноутам Послелюдей. Стрелок приведет в действие хроноразрушающую торпеду.

«Безумие! — подумала Элли. — Я не собираюсь делать ничего подобного».

Но одновременно с этой мыслью пришло осознание того факта, что она обладает навыками наведения торпеды. Должно быть, ей внушили эти знания, когда вернули молодость и хорошее зрение.

— Из вас выживет лишь один на тысячу, чтобы добраться до половины пути. Но те немногие, кто сумеет приблизиться к дредноутам, оправдают жертвы остальных. Ибо своей гибелью вы убережете человечество от порабощения и вымирания! Мученики, я приветствую вас! — воскликнула она, потрясая сжатым кулаком. — Мы — ничто! Рациональность — все!

Присутствующие дружно вскочили, повернулись к визи-экрану и воздели сжатые кулаки, скандируя хором:

— Мы — ничто! Рациональность — все!

Элли, ужасаясь и не веря себе, услышала собственный голос, самозабвенно выкрикивавший лозунги в унисон с остальными. Хуже всего была искренняя убежденность, звучавшая в ее голосе.

Женщина, отобравшая ключ, сказала что-то насчет «внушения принципов преданности». Теперь Элли поняла, что означал этот термин.

Элли с трудом пробиралась к хроноторпеде в сером внепространстве нулевого времени. На достаточно умудренный опытом и критический взгляд, которым она уже обладала, эта штука казалась довольно примитивной: наномеханизм весом пятнадцать граммов, приделанный к разборному корпусу из коллапстали, снабженному неинерционным двигателем и нагруженному пятью тоннами чего-то такого, что ее мысленный переводчик определил как «аннигиляциум». Элли всеми фибрами своего существа чувствовала, что это вещество огромной разрушительной силы.

Надин втиснулась рядом с ней.

— Давай я поведу шлюпку, — попросила она. — Я часами просиживала за игрушками еще с тех пор, как Марио был злодеем в «Донки Конг».

— Надин, дорогая, я хотела кое о чем спросить, — пропыхтела Элли, втискиваясь в щель, предназначенную для стрелка. Для приведения в действие аннигиляциума следовало проделать двадцать три операции, одна сложнее другой, и при любом неверном движении взрывное устройство не срабатывало. Но у Элли не было ни малейших сомнений, что она сделает все быстро, четко и правильно.

— Что именно?

— Скажи, этот твой футуристический жаргон действительно что-то означает?

Смех Надин был прерван щелчком визи-пластины. Снова появилась женщина, чуть раньше произносившая перед ними пафосные речи. На этот раз вид у нее был суровым.

— Вылет через двадцать три секунды. За Рациональность!

— За Рациональность! — истово ответила Элли в один голос с Надин, думая, однако, при этом: «Во что это я впуталась? И каким образом? Ах, нет никого глупее старой дуры!»

Она с сожалением вздохнула, краем уха прислушиваясь к отсчету:

— Одиннадцать секунд… семь секунд… три секунды… одна секунда…

Надин отвела рычаг управления.

Вне времени и пространства не может быть ни плана, ни последовательности, ни распределения попаданий. Битва между дредноутами Послелюдей и флотом Рациональности, при всех перемещениях, уклонениях от встречи с противником, увертках и отвлекающих ударах, может быть сведена сначала к единственной вспышке одномоментного действия, а потом к такому же единственному двоичному победа/поражение.

Рациональность потерпела поражение. Хронодредноуты Послелюдей захватили еще один год прошлого.

Но где-то в самом сердце этого не слишком важного сражения две шлюпки, одну из которых вела Надин, по-прежнему мчались к горячей точке того руководящего сознания, которое вело и управляло флагманом временной армады Послелюдей. Два толкателя привели в действие взрывные устройства. Две взрывные волны пошли навстречу друг другу, столкнулись, смешались и слились с поднявшейся вверх третьей, противоударной взрывной волной, посланной сработавшим охранным механизмом дредноута.

Произошло нечто невероятно сложное и недоступное пониманию.

Элли вдруг очутилась за столом в баре отеля «Алгонкуин» в Нью-Йорке. Напротив устроилась Надин. Соседями по столу оказались пройдоха-альбинос и мужчина с татуированным лицом и сточенными зубами. Альбинос широко улыбнулся:

— А! Примитивы! Из всех, кто мог уцелеть — исключая меня, разумеется, — всего приятнее видеть именно вас!

Его татуированный приятель нахмурился.

— Пожалуйста, Сед, веди себя хоть немного тактичнее! Сами себя они примитивами не считают!

— Ты, как всегда прав, Дан Джал. Позвольте представиться: Седьмой Клон дома Орпен, лорд Экстратемпорал веков с 3197-го по 3922-й, Резервный Потенциальный Наследник Неопределенного Трона, сокращенно Сед.

— Дан Джал. Наемник, с первых дней Рациональности и до того, как она стала разлагаться.

— Элинор Войт, Надин Шепард. Я из 1936-го, а она — из 2004-го. Где… если это верное слово… где мы?

— Ни «где» и ни «когда», прелестная аборигенка. Нас, очевидно, забросило в гипервремя, это псевдотеоретическое состояние, информирующее и поддерживающее семь временных земных измерений, с которыми вы, несомненно, знакомы. Обладай мы разумом, способным проникнуть в них прямо и непосредственно, не сойдя при этом с ума, кто знает, что смогли бы увидеть. А это, — он небрежно взмахнул рукой, — слишком похоже на клонаториум моего Единого Отца, в котором так много моих «Я» провели детство.

— А я вижу мастерскую, — возразил Дан Джал.

— Вот я вижу… — начала Надин.

Дан Джал внезапно побледнел.

— Тарблек-нуль! — вскрикнул он, вскакивая и инстинктивно потянувшись к оружию, которого в их нынешнем состоянии просто не существовало.

— Мистер Тарблеко! — ахнула Элли. Она впервые вспомнила о нем с момента внедрения в память технического обучения во временной крепости Рациональности, и его имя, произнесенное вслух, вызвало в памяти целые потоки связанной с ним информации. Оказывается, существовало семь классов Послелюдей, или Тарблеков, как они себя называли. Самый низший, Тарблеки-шесть, был классом жестоких и требовательных владетелей. Самый старший, Тарблеки-нуль, властвовал над миллионами покорных подданных. Максимальная мощность, которую могли в одно мгновение собрать Тарблеки-нуль, равнялась четырем куодам в секунду. То есть физическое выражение этой мощности было так велико, что, знай Элли это раньше, в жизни не подошла бы к двери в чулан.

Сед гостеприимно показал на пустое кресло.

— Да, я так и думал, что тебе давно пора показаться.

Зловещий серый Послечеловек придвинул стул и уселся.

— Этот малыш знает, почему я здесь, — начал он. — Остальные — нет. Для меня слишком унизительно объясняться с такими, как вы, так что придется говорить ему.

— Верно. В числе моих привилегий — возможность изучить наиболее таинственные процессы времени.

Маленький человечек сложил пальцы домиком и улыбнулся неземной, хитрой улыбочкой поверх их кончиков.

— Поэтому я знаю, что физическая сила здесь бесполезна. Победить можно только логическими аргументами. Следовательно, поведем разбирательство методами убеждения. Я начну первым.

Сед встал.

— Мои аргументы просты. Как я уже говорил нашим дорогим свирепым друзьям, жизнь Потенциального Наследника Неопределенного Трона имеет слишком большую ценность, чтобы рисковать ею в сомнительных авантюрах. Прежде чем мне было позволено завербоваться наемником в войска Рациональности, моя старшая ипостась была вынуждена засвидетельствовать, что я вернусь из испытания живым и невредимым. Я вернулся. Следовательно, вернусь снова.

Он сел. Наступило минутное молчание.

— Это все, что ты можешь сказать? — спросил Дан Джал.

— По-моему, вполне достаточно.

— Что же, — буркнул Дан Джал и, откашлявшись, тоже поднялся.

— Значит, моя очередь. Империя Послелюдей в основе своей нестабильна, причем во всех отношениях. Возможно, когда-то она была природным феноменом, повторяю, когда-то. Вполне вероятно, Послелюди возникли как следствие обычных эволюционных процессов и в какой-то период времени могли претендовать на свое естественное место в этом континууме. Но все изменилось, когда они стали расширять Империю в свое же собственное прошлое. Для осуществления завоеваний в глубине прошедших веков они должны посылать агентов во все предыдущие тысячелетия, чтобы воздействовать на людей, подкупая их, разлагая, превращая поток истории в нечто ужасное и ужасающее, из которого когда-нибудь смогут возникнуть они. Так продолжалось довольно долго. Массовые убийства, лагеря смерти, геноцид, мировые войны… — В его речи были и другие непереводимые термины, понятия настолько ужасные, что у Элли просто не было для них слов. — Надеюсь, вы не думаете, что все это дело рук человеческих? — продолжал он. — Мы слишком разумная раса для подобного рода вещей… при условии, что нас оставят в покое. Нет, худшие из наших бед затеяны и вызваны Послелюдьми. Мы далеки от совершенства, и ярчайшим примером этому служит жестокое ведение войны в последние годы Оптимизированной Рациональности Истинных Людей, когда наши вожди стали почти такими же гнусными тварями, как и Послелюди, что неудивительно, поскольку последние зародятся именно в их рядах. Но кем могли бы стать мы? Разве без вмешательства Послелюдей мы не могли бы превратиться в нечто, достойное восхищения? И тогда бы нас называли не Последними Людьми, но Первыми, воистину достойными этого имени!

Он сел.

Сед лениво, иронически поаплодировал.

— Следующий?

Тарблек-нуль тяжело положил руки на стол и, подавшись вперед, медленно встал.

— Неужели пристало тигру объяснять свои поступки овцам? И нужно ли объяснять? Овцы и без того понимают, что Смерть бродит среди них, чтобы съесть, кого пожелает, и пощадить остальных, но только потому, что она не голодна! Так и люди понимают, когда пришел их хозяин. Я не порабощаю людей, пользуясь доводом, что это правильно или прилично, а просто потому, что могу и хочу этого. Сила не нуждается в оправдании. Она либо существует, либо нет. Кто из сидящих здесь имеет право сказать, что я не ваш господин? Кто станет отрицать, что Смерть бродит среди вас? Естественный отбор выделяет среди людей наилучших и самых приспособленных, чтобы вывести новую расу. Эволюция поставила мою ногу на ваши шеи, и я не уберу ее.

Он сел под общее молчание и едва заметно скосил глаза в сторону Элли, словно подначивая опровергнуть его. Но она была не в состоянии собраться с мыслями, а непослушный язык словно скрутило узлом. Она сознавала его неправоту… нет, была уверена, что он лжет, и все же не могла найти никаких аргументов, словно разом лишилась всякой способности мыслить связно.

Надин коротко засмеялась.

— Бедный супермен! — воскликнула она. — Эволюция не линейна, как и не надо нам совать под нос таблицу, на одном конце которой — выползающая из воды рыба, а на другом — мужчина в деловом костюме. Все виды постоянно стараются эволюционировать в разных направлениях одновременно: немного выше, немного ниже, немного быстрее, немного медленнее. Когда то или иное различие доказывает свои преимущества, оно закрепляется. Послелюди ничем не умнее людей, а во многом и глупее. Менее гибки, менее изобретательны: взгляните, какой застойный, загнивающий мир они создали! Просто они более властны по натуре.

— Властны? — растерянно повторила Элли. — И это все?

— Довольно и этого. Вспомни, сколько несчастий принесли такие люди, как Гитлер, Муссолини, Калигула, Пол Пот… все, что у них имелось — сила личности, способность воздействовать на толпу, заставить ее подчиняться их приказам. И что же? Послелюди — потомки именно таких тиранов, только с удвоенной или утроенной силой воли. Помните тот день, когда Тарблек заставил вас лезть на подоконник? Для него это было легче легкого. Так же просто, как дышать. Поэтому Рациональность не может победить. О, все было бы по-другому, сумей они с корнем вырвать из своих душ эту страсть к принуждению. Но они ведут войну, а во время войны каждый пользуется тем оружием, которое имеет. Возможность потребовать от миллионов солдат пожертвовать собой ради общего блага — слишком действенный метод, чтобы от него отказаться. Но пока они борются с внешним врагом, в их рядах зарождаются и эволюционируют Послелюди.

— Вы сами это признаете, — бросил Тарблек.

— Помолчите хоть немного! Вы, глупое маленькое существо, понятия не имеете, против чего пошли! Спросили ли вы хотя бы раз Послелюдей из правящего класса вашей империи, почему ваша экспансия распространяется назад, в прошлое, а не вперед, в будущее? Очевидно, потому, что впереди ждут создания куда огромнее и ужаснее, с которыми вы не смеете столкнуться лицом к лицу. Боитесь идти туда, опасаетесь, что найдете меня! — договорила она, вынимая что-то из кармана. — А теперь убирайтесь, все и сразу!

Щелк!

Вспышка.

Ничего не изменилось. Изменилось все.

Элли по-прежнему сидела в баре «Алгонкуина» вместе с Надин. Но Сед, Дан Джал и Тарблек-нуль исчезли. Более того, бар казался настоящим, каким не был всего мгновение назад. Она вернулась домой, в свое собственное «сейчас» и «когда».

Элли полезла в сумочку, вытащила смятую пачку «Лаки Страйк», выудила сигарету и спички. Глубоко затянулась и выпустила дым.

— Ладно, — сказала она, — так кто же ты?

Глаза девушки весело сверкнули.

— Как, Элли, дорогая, разве не знаешь? Я — это ты!

Вот так Элинор Войт была завербована в самую эксклюзивную организацию всех времен и народов: организацию, полностью и исключительно состоящую из сотен тысяч ипостасей ее самой. На протяжении миллионов лет она, разумеется, росла и эволюционировала, так что ее конечное, вселяющее ужас и великолепное «я» не имело даже отдаленного сходства с человеком. Но нужно же с чего-то начинать, а Элли по необходимости приходилось начинать с малого.

Послелюди были одними из наиболее простых врагов того будущего, которое, как она считала, заслуживает Человечество. Тем не менее им нужно было противостоять, желательно ненасильственным путем, что крайне усложняло задачу.

После четырнадцати месяцев тренировки и восстановления всех ее сброшенных ранее лет Элли вернулась в Нью-Йорк, в то самое утро, когда впервые ответила на странное объявление в «Таймс» об открывшейся вакансии помощницы. Ее первое «я» уклонилось от ситуации, чтобы, если понадобится, завербоваться позднее.

— Какого рода «необычное»? — допытывалась она. — Не понимаю. Чего я дожидаюсь?

— Поймете, когда увидите, — ответил Тарблек, вручая ей ключ.

Она взяла ключ. В ее теле были скрыты приборы, мощь которых легко подавляла возможности этого примитивного устройства хроно-переноса. Но шифрованная информация, скрытая в ключе, позволяла следить за делами и событиями в империи Послелюдей. Работая прямо у них под носом, она сумеет разрушить их замыслы, ослабить мощь и, возможно, воспрепятствовать возникновению.

Правда, Элли имела самое смутное представление о том, как сможет всего этого добиться. Но она была уверена, что со временем найдет выход. А время у нее было.

Сколько угодно времени.

Перевела с английского Татьяна ПЕРЦЕВА

Стивен Бакстер Рубеж уничтожения

1.

Нас не предупреждали о том, что раненый сплин-корабль вернется в родное пространство. Если это вообще можно назвать возвращением. Но это было еще до того, как я поняла, что каждый сверхсветовой корабль является заодно и машиной времени. Мне еще предстояло разгадать эту загадку. А пока приходилось выполнять свои обязанности. Случилось так, что в то время мы находились в пространстве, гоняя «Кард» после переоборудования и замены экипажа. «Кард» представляет собой корвет — небольшую и верткую яхту, предназначенную для полетов на близких к субсветовым скоростях. Нам предстояло выполнить достаточно сложную последовательность включений маршевых двигателей, экстренных разворотов, полного торможения, инструментальных проверок, систем противопожарной безопасности и ремонта.

Мне тогда только что исполнилось двадцать лет, и на эту прогулку меня в чине энсина[6] прикомандировали к старшему помощнику Барасу. Первый раз в жизни попасть на мостик — дело волнующее. И я была рада, что компанию мне составляет Тарко, отпрыск кадрового офицера, пусть этот парень и был наделен внушительным животом.

Как бы то ни было, именно благодаря нашему случайному появлению на мостике мы с Тарко оказались среди первых, кто заметил вывалившийся из гиперпространства поврежденный военный корабль. Естественно, он принадлежал к типу сплин-кораблей, то есть судов живых и похожих на внушительных размеров мясистое глазное яблоко. Возник он из ниоткуда. И мы оказались достаточно близко, чтобы различить врезанный в его плоть зеленый тетраэдр — знак свободного человечества. Однако не заметить руины на месте артиллерийских установок и огромную брешь в корпусе, покрытую запекшейся кровью, было невозможно. Корабль окружал рой небольших огоньков, похожих на спасательные капсулы.

Все, кто находился на мостике, сразу притихли.

— О, Лета, река забвения, — прошептал Тарко. — Откуда он взялся?

Никаких военных походов в то время вроде бы не предпринималось.

Однако нам не предоставили времени на обсуждение.

Во всех помещениях корвета прозвучал голос капитана Яны:

— Перед нами «Факел». Корабль просит о помощи. Ситуацию вы видите сами. Всем занять штатные посты.

И он начал отдавать отрывистые приказы главным специалистам.

Мы подтянулись. Но на круглой, как луна, физиономии Тарко появилось еще не знакомое мне выражение.

— Что не так?

— Я уже слышал это название — «Факел». Корабль должен появиться на 592-й в будущем году.

— Значит, он опередил график.

Он посмотрел на меня.

— Ты ничего не поняла, уродина. Я видел декларацию. «Факел» — это новорожденный сплин-корабль. Он еще даже не покидал Землю.

Однако поврежденному судну было, по меньшей мере, несколько десятков лет.

— Ты ошибся. Сам не красавец.

Он не отреагировал. А меня впервые посетило дурное предчувствие.

«Кард» отошел от операционной позиции, и передо мной открылся превосходный вид на Базу 592 — планету, на которой мы располагались. Прекрасное зрелище, если смотреть из космоса: неторопливо вращающаяся сфера из черных вулканических пород, припудренная россыпью серебристо-серых корабельных ангаров, настолько огромных, что иные казались подобием кратеров. Голубые блики отражались от искусственных океанов, сооруженных для купания сплин-кораблей.

База 592 занимала чрезвычайно важное стратегическое положение на краю Спирального рукава, окружающего ядро нашей Галактики, в котором засели ксилиты. Сюда, на десять тысяч световых лет от Земли, докатилась волна Третьей Экспансии человечества, но глубже к ядру нам продвинуться не удалось. База 592 считалась веселым местечком. Мы находились на линии фронта и знали об этом. Посему на базе царило, как сказал бы сторонний наблюдатель, лихорадочное оживление.

Я уже видела корабли, поднимающиеся со всей планеты на помощь поврежденному судну. Великолепное зрелище согревало душу благородством чувств — человечество проявляло свои лучшие качества.

«Кард» жужжал, как подобает хорошо отлаженной машине. Экипаж, рассеянный по всему кораблю; офицеры и артиллеристы, повара, инженеры и сотрудники вспомогательных служб, опытные члены экипажа и едва обученные новобранцы готовились извлекать уцелевших в походе в недра великой пустоты, попытавшейся убить их. Такое нам предстояло дело. И я принялась обдумывать собственную роль.

Вот почему я без особой радости услышала за своей спиной негромкий голос комиссара Варсина.

— Энсин, ваша фамилия Дакк? У меня есть для вас особое поручение. Пойдемте со мной.

Высокий и тощий Варсин служил на корвете комиссаром, каковая должность присутствовала в штатном расписании всякого корабля с экипажем более сотни человек. Выражение его лица, холодного и расчетливого, я понять не могла.

Комиссаров опасается всякий, однако я совершенно не намеревалась попасть в такую минуту на утомительную и долгую работу.

— Я подчиняюсь непосредственно помощнику капитана, сэр.

На лице Бараса оставалось нейтральное выражение. Трения между Военным Флотом и Комиссариатом восходили к древним временам, однако я заранее знала, что услышу от Бараса следующие слова:

— Исполняйте, энсин. Ступайте и вы, Тарко.

Короче говоря, пришлось подчиниться. Мы поспешили за комиссаром.

В отличие от просторного и тихого мостика, коридоры «Карда» наполняли шум и движение, люди носились во всех направлениях, тащили с собой оборудование, выкрикивали приказы.

Труся рысцой, я шепнула Тарко:

— Интересно, откуда они? Звезда SS 433?

— Нет, — возразил Тарко. — Разве ты не помнишь? Возле SS 433 у нас не было потерь.

Он был прав. Звезда SS 433, находящаяся в нескольких сотнях световых лет от Базы 592, обращается вокруг массивной нейтронной звезды, испуская при этом горячие струи тяжелых элементов. Месяц назад туда нагрянули ксилиты, попытавшиеся разрушить земные обогатительные заводы. Однако благодаря уверенным действиям Комиссариата Исторической Правды их встретил сокрушительный отпор. Событие приобрело известность, стало причиной праздника.

И поводом для размышлений. Иногда Комиссариат настолько точно угадывал будущие события, что можно было подумать: у них есть лазутчики среди ксилитов.

Человечество уже контролировало примерно четверть Галактики, центром великой империи оставалось Солнце, ей принадлежали и некоторые территории в звездных скоплениях галактического ореола. Ксилитам принадлежало все остальное, включая галактический центр.

С течением времени поначалу вялая война между людьми и ксилитами разгоралась все ярче. И меня радовало то, что комиссары находятся на моей стороне.

Спустившись на пару палуб, мы оказались в главном грузовом трюме корвета. В огромном портале ворот виднелась стена обожженной и изувеченной плоти. Воняло жутко, а на сверкающем полу уже собирались лужицы желто-зеленого гноя.

Это был корпус «Факела». «Кард» аккуратно пришвартовался к «Факелу», и мы получили первые результаты.

Деловитые инженеры прорезали отверстие в этой стене. То есть отверстие в плоти, новую рану. За ним виднелся коридор, скорее, похожий на горло. По туннелю передвигались фигуры — должно быть, экипаж «Факела» выбирался наружу.

Двое из них поддерживали между собой третьего. Матросы с «Карда» бросились вперед, чтобы подхватить калеку. Трудно было даже понять, мужчина это или женщина, настолько кошмарными были полученные ожоги. С рук, превратившихся в подобия сучьев, свисали лохмотья плоти, из-под которых кое-где выглядывали обуглившиеся кости.

Мы с Тарко не могли смотреть на эту сцену без дурноты. Однако раненого немедленно закутали в медплащ, мягкий, словно ласка любовника.

Я поглядела на комиссара, который терпеливо ждал рядом с нами.

— Сэр? Не можете ли вы сказать, зачем мы понадобились?

— Мы приняли идентосигналы с «Факела» в момент его выхода из гиперпространства. Кое-кто хочет встретиться с вами.

— Сэр, но кто…

— Лучше, если вы, энсин, увидите все собственными глазами.

Один из членов экипажа «Факела» направлялся к нам. Это была женщина примерно моего роста в покрытом пятнами крови обожженном и разорванном комбинезоне; она хромала, рана в ее бедре едва ли не дымилась. На воротнике — капитанские знаки отличия.

Ее лицо — прямой нос и небольшой подбородок — было мне знакомо, невзирая на то, что щека и шея этой особы были испачканы сажей, а на лбу красовалась подсохшая огромная ссадина. Длинные волосы ее были связаны на затылке конским хвостом — в отличие от моей положенной по уставу короткой стрижки. Однако (это было мое первое впечатление) лицо ее казалось странным образом искаженным: зеркальным отражением того, к которому я привыкла.

Я немедленно ощутила какую-то неловкость.

Среди моих знакомых капитанов немного, они же видели тысячи человек, но она сразу узнала меня.

— А, это ты.

Тарко вдруг напрягся. Он просчитал ситуацию чуть дальше, чем я.

— Комиссар, а в каком сражении и где участвовал «Факел»?

— Он вернулся из Дымки.

Челюсть моя отвисла. Каждый моряк на Базе 592 знал, что Дымкой называется межзвездное облако пыли, служившее местом основной концентрации ксилитов и располагавшееся внутри Спирального рукава в доброй сотне световых лет по направлению к центру Галактики. Я сказала:

— Вот уж не думала, что мы наносим врагу столь глубокие удары.

— Вы правы. Мы их еще не наносим.

— Кроме того, — голос Тарко дрогнул, — мы встречаем поврежденный в бою корабль, который еще не стартовал с Земли.

— Вы правы, — согласился Варсин. — Энсины, вам оказали честь, предоставив возможность увидеть это. Находящийся перед вами корабль участвовал в битве, которая состоится только через двадцать четыре года.

Тарко охнул.

Что касается меня — я не могла отвести глаз от капитана «Факела». Волнуясь, она водила большим пальцем по щеке.

— Это моя привычка, — тупо сказала я.

— О, Лета, — в голосе ее прозвучало недовольство. — Да. Я — это ты, только старше. Привыкай. А у меня еще есть дела.

Многозначительно глянув на комиссара, она повернулась и похромала к своему кораблю.

Варсин негромко проговорил:

— Идите за ней.

— Сэр…

— Исполняйте, энсин.

Тарко последовал за мной.

— Итак, уродиной ты останешься даже через двадцать четыре года.

И я с горечью подумала, что он прав.

Мы втиснулись в узкий коридор.

Мне еще не приходилось наличном опыте сталкиваться с произведениями сплин-органической технологии. Мы действительно оказались внутри огромного тела. Стенки прохода покрывала сырая плоть, значительная часть которой была обожжена и исковеркана даже под корабельной эпидермой. Каждый раз, когда я прикасалась к стенке, руки мои прилипали к ней, а на комбинезон все капала какая-то солоноватая жижа. Поле тяготения было неровным, и я заподозрила, что его подают от инерциальных генераторов «Карда».

Но все это было еще ничего.

По сравнению с капитаном Дакк… О, Лета!

Она глянула на меня.

— Энсин, прекратите пялиться. Уже в ближайшее время жизнь осложнится для нас обеих. Как всегда бывает в подобных ситуациях. Привыкай — по столовой ложке.

— Капитан…

Она сердито глянула на меня.

— Не расспрашивай.

— Слушаюсь.

— И запомни: мне эта ситуация нравится не больше, чем тебе.

Мы приблизились к рядам завернутых в плащи раненых. Люди с «Карда» торопились доставить их на корабль. Однако коридор оказался слишком узок, и в нем образовалась настоящая пробка. Ситуацию можно было бы назвать комичной, если бы не стоны и крики, если бы не окружавшая нас атмосфера боли и отчаяния.

Дакк отыскала офицера, одетого в мундир ремонтной службы.

— Кэди, во имя Леты, объясни мне, что здесь творится?

— Дело в коридорах. Они сделались слишком неровными, чтобы вывезти раненых на тележках. Поэтому нам приходится делать это вручную. — Лицо его стало расстроенным. — Капитан, ответственность лежит на мне.

— Ты поступил правильно, — мрачно сказала она. — Может быть, нам удастся как-то прибрать… Эй, вы, — она сверкнула глазами на нас. — Займите место в цепочке.

Потом она отправилась в глубь своего корабля и на время исчезла из виду. Дакк быстро организовала цепочку из экипажей «Факела» и «Карда». И скоро мы начали передавать укрытых плащами раненых из рук в руки — по коридору и далее в грузовой отсек «Карда».

— Потрясающая картина, — промолвил Тарко. — За ближайшую четверть столетия тебе суждено обрести мозги.

— Чего встали!

Огрызнулись соседи по цепочке. Мы с Тарко засмотрелись на одного из раненых, в полном сознании оглядывавшегося вокруг, — мальчишку лет шестнадцати или семнадцати.

Если глаза не обманывали меня, в моем сегменте времени он еще не родился.

Он спросил нас:

— Вы с «Карда»?

— Ага.

Он начал было благодарить нас, но я отмахнулась.

— Скажи, что с вами произошло?

Тарко осторожно шепнул мне:

— Эй, разве ты не слышала о временных парадоксах? Клянусь, что у Комиссариата найдется несколько правил на этот счет.

Я пожала плечами.

— Мне только что пришлось повстречаться с собой. Что может быть хуже этого?

Но раненый или не знал, что мы явились из его прошлого, или ему было все равно. Отрывистыми фразами он рассказал нам, что «Факел» участвовал в крупном сражении внутри Дымки. И как стрелок он все отлично видел из башни своего звездолома.

— Мы обретались возле Сахарной Головы. Видали хотя бы одну? Это крупная и укрепленная боевая позиция ксилитов. Но ночных истребителей там роилась тьма. Нам крепко врезали. И пришел приказ отступить. А эта проклятая Сахарная Голова была уже совсем рядом — хоть рукой трогай. И капитан Дакк не выполнила приказ об отступлении.

Тарко недоверчиво сказал:

— Чтобы она-то не выполнила приказ?

— Мы пересекли рубеж уничтожения. Отступление обмануло ксилитов, и «Факел» прорвался сквозь их ряды. — Рубеж уничтожения — на самом деле это такой пространственный допуск, тактическая граница, разделяющая два сектора в космосе, в данном случае между спорной территорией внутри Дымки и контролируемым ксилитами пространством. — Мы продержались только несколько минут. Но успели выпустить «Рассвет».

— Что-что? — переспросил Тарко.

Я пнула его, и он заткнулся.

Парнишка неожиданно схватил меня за руку.

— Мы едва добрались домой. Но, клянусь Летой, когда мы увидели, что «Рассвет» попал в цель, эта старая щука едва не развалилась на части от наших воплей — при той-то трепке, которую мы получали.

Тарко ехидно поинтересовался:

— А как ты относишься к капитану Дакк?

— О, она настоящий вожак! Я последую за ней куда угодно.

Я ощутила только неловкость. Никаких героев — вещало Учение Друза, излагавшее суть объединявшей человечество в течение пятнадцати тысячелетий веры, которую ежедневно вдалбливали в наши мозги комиссары на своих обязательных ориентировках. И если мое будущее «я» позабыло об этом, значит, что-то шло совсем не так…

Однако теперь стрелок уже внимательно рассматривал меня. Осознав, что рефлекторно вожу по щеке большим пальцем, я уронила руку и отвернулась.

Передо мной стояла капитан Дакк.

— Пора бы уже и привыкнуть.

— Не хочу, — буркнула я. Ситуация совершенно перестала мне нравиться.

Дакк расхохоталась.

— Едва ли то, чего мы с тобой хотим, энсин, имеет значение.

Я шепнула Тарко:

— О, Лета. Неужели я настолько важничаю?

— Ну да.

Дакк сказала:

— Кажется, я уже все здесь организовала. Вернусь потом, когда сумею заняться ремонтом. А пока нас вызывают к вашему капитану. Нас обеих.

Тарко спросил неуверенно:

— Капитан… а что такое «Рассвет»?

Она удивилась:

— Ах да. У вас их еще нет. «Рассвет» — это торпеда, пилотируемая человеком. Камикадзе.

Она посмотрела на меня.

— Значит, ты слышала о том, что произошло в Дымке.

— Самую малость.

Она потрепала меня по щеке, впервые прикоснувшись ко мне. Ощущение оказалось странно привычным — ну, словно это сделала сестра.

— В свое время узнаешь. Славное было дело.

Когда все закончилось, Дакк провела нас на офицерскую палубу «Карда». Нас встретил комиссар Варсин.

Перегородки здесь уже убрали, превратив помещение в госпиталь. Его заполняли раненые, находившиеся на самых разных стадиях выздоровления. Некоторые, бессильно распростертые на койках, смотрели в потолок пустыми глазами. Многие просили обслуживающий персонал помочь им вернуться на борт «Факела» — тот, кто в прифронтовой зоне потеряет свой корабль, может до конца жизни более не встретиться с ним. Некоторые самым трогательным образом расспрашивали о состоянии «Факела». Живой корабль был им действительно дорог: потрепанный в боях корпус составлял единое целое с экипажем.

И едва ли не все они — и мужчины, и женщины — носили длинные волосы, собранные в конский хвост, явно подражая своему капитану.

Заметив Дакк, они разразились приветственными криками. Ходячие столпились вокруг нее. Прикованные к постели поворачивали головы на подушках. Глаза Дакк, как я заметила, увлажнились, и при всей улыбке в шестьдесят четыре зуба она явно готова была разреветься.

Среди врачей я заметила бритоголовую персону в просторном одеянии комиссара. Переходя от пациента к пациенту, она колола их иглой. Но не потому, что эта женщина их лечила. Она брала у них кровь и помещала образцы в специальную сумку.

Время показалось мне явно не подходящим для анализов, и я шагнула вперед, подчиняясь естественному порыву. К счастью, Тарко остановил меня.

Комиссар Варсин сухо заметил:

— Насколько я понимаю, вы, энсин, сохраните свою порывистость до зрелых лет. Ординарец исполняет свои обязанности. Хотя для нее они столь же неприятны, как и для вас. Видите ли — комиссары тоже люди.

— Тогда что же…

— Перед вступлением в бой каждому из членов экипажа впрыскивают мнемоническую жидкость. Нам нужно взять ее образцы от каждого человека. Чем больше точек зрения на происшедшее удастся получить, тем лучше мы сможем подготовиться к этому событию. Кроме того, мы проанализируем все корабельные базы данных и журналы.

Если угодно, считайте, что я лишена воображения. Но я все-таки еще не понимала, какая невероятная цепь обстоятельств привела меня к знакомству с самой собой. И все же я впервые сумела сообразить, насколько могучее оружие попало в наши руки.

— О, Лета, — сказала я. — Так вот каким образом нам удается выигрывать сражения. Если вы заранее знаете ход будущих баталий…

— Вам предстоит еще во многом разобраться, энсин, — проговорил Варсин более любезно. — Но давайте не будем забегать вперед.

Что могла посоветовать себе и я сама.

Наконец — к моему облегчению — нам удалось оторвать Дакк от ее экипажа. Варсин повел нас далее по коридорам в бархатную кают-компанию капитана Яны.

Мы с Тарко остановились посреди ковра, осознав, насколько перепачкана наша одежда, опасаясь замарать мебель Яны. Однако Варсин указал нам на кресла, и мы неловко присели.

Я посмотрела на Дакк. Она распростерлась в огромном кресле, позволив себе расслабиться вдали от экипажа. Она была мной. Лицо это было с детства знакомо мне по отражению в зеркале.

Я была в смятении. Мысль о том, что я сделаюсь такой старой, надменной и своенравной, была мне противна. Однако многое в Дакк — сила, умение командовать, добиться привязанности экипажа — восхищало меня. Частью своего существа я хотела помочь ей. Другая же часть советовала не приближаться к этой особе.

Впрочем, в первую очередь, я ощущала ту связь, что соединяла нас, связь куда более прочную, чем между двумя сестрами. Нравится она мне или нет, было совершенно неважно; когда-нибудь я сделаюсь ею. Мысль эта не вселяла в мою душу особого уюта.

Варсин пристально посмотрел на меня. И я поняла, что он прекрасно понимает мои чувства. Однако же он приступил к делу, сложив перед собой руки.

— Итак, мы пытаемся сейчас загрузить данные, чтобы сколько-нибудь разумно истолковать то, что произошло там — вниз по течению.

«Вниз по течению» — сколько же слов профессионального жаргона мне еще предстоит усвоить.

— Вас ждут новые сюрпризы, энсин Дакк.

Нервно рассмеявшись, я указала рукой на капитана Дакк:

— После этого? Валяйте, готова слушать.

На лице Дакк появилось недовольное выражение. Тарко умиротворяющим жестом опустил руку на мою спину.

Варсин проговорил:

— Сначала вы — точнее, капитан Дакк — предстанете перед судом. Предстоит провести расследование.

— Перед судом? По какому же обвинению?

Варсин пожал плечами.

— Превышение полномочий, безрассудный риск. — Он посмотрел на Дакк. — Предполагаю, что будут и другие пункты, в соответствии с нарушениями правила Учения Друза.

Дакк холодно улыбнулась. И я подумала, что и представить себе не могу, каким это образом мне удастся сделаться настолько циничной.

Варсин продолжил:

— Энсин, вы будете иметь непосредственное отношение к делу.

Я кивнула:

— Естественно. В будущем.

— Вы не поняли меня. Непосредственное отношение. Мы хотим, чтобы вы выступили в качестве обвинителя.

— Я? Сэр… — Я набрала воздуха в грудь. — Вы хотите, чтобы я обвиняла саму себя? В преступлении — предполагаемом, конечно, — которое совершу через двадцать четыре года? Или я чего-нибудь не понимаю?

Дакк рассмеялась:

— Так у них принято, детка. Кто еще может знать меня лучше, чем ты?

Я встала.

— Комиссар, я не буду этого делать.

— Садитесь, энсин.

— Я иду к капитану Яне.

— Садитесь. Немедленно.

Столь жесткой интонации мне еще не приходилось слышать. От испуга я села.

— Энсин, вы человек незрелый, неопытный и порывистый. Для выполнения этого приказа вам придется многому научиться. Но выбор вашей кандидатуры определяется необходимостью. Более того… — Я вновь почувствовала человечность в голосе комиссара. — Через четыре месяца вы обратитесь в родильный комплекс Базы 592 и потребуете разрешения на оплодотворение присутствующим здесь энсином Хама Тарко.

Тарко торопливо убрал руку с моей спины.

— Разрешение вам предоставят, — продолжил Варсин. — Я сам позабочусь об этом.

Я не верила своим ушам. А потом возмутилась, ощутив, что оказалась в какой-то ловушке:

— Почему это вы решили, что я захочу рожать ребенка от Тарко?

На лице комиссара появилось раздражение.

— По-вашему, это решаю я? Неужели вы не поняли, в каком положении мы находимся? Так написано в журнале «Факела». Потому что ребенок, которого вы родите, будет…

— Находиться на «Факеле» вместе со мной, — продолжила за него Дакк.

— Его звали Хама, — сказал комиссар. Клянусь, слова эти заставили Тарко побагроветь.

— Звали? — Я ощутила нечто вроде паники. Значит, он погиб, так? Погиб там, в Дымке?

Варсин буркнул:

— Давайте не будем забегать вперед, энсин.

Дакк наклонилась ко мне:

— Да, он погиб. Он пилотировал «Рассвет». Он вывел монопольную[7] бомбу на Сахарную Голову ксилитов. Поняла? Твой сын, Дакк. Наш сын. Он был героем.

«Только не надо забегать вперед», — несколько раз повторила я про себя. Однако кают-компания начинала кружиться вокруг меня.

2.

В яхте Дакк я плыла вдоль огромного борта «Факела». Возле него неподвижно висели медицинские тендеры, закачивавшие какой-то уплотнитель в огромные раны.

«Факелу» разрешили присоединиться к флотилии подобных ему линейных кораблей. Живой корабль величиной с город просто не может быть изящным, однако я заметила в их движении координацию величественного танца. Они даже соприкасались боками — как колоссальные рыбины.

Дакк проговорила:

— Некоторые из этих титанов служат человеку более тысячи лет. Мы отнимаем у них самосознание — и тем не менее какая-то доля его все-таки сохраняется… потребность в утешении среди подобных себе.

Я слушала в полной рассеянности.

Дакк и я. То есть я сама, и еще раз я сама.

Яхта причалила, и нас с капитаном перенесли по трубам на борт «Факела». Я оказалась в какой-то пещере, стенки которой были укреплены жилами похожего на хрящ материала. Минуя отверстия, по округлым в поперечнике коридорам мы продвигались в недра сплин-корабля. Освещение уже исправили, бортовую гравитацию тоже. Экипажа Дакк не было видно, нам попадались только ремонтники с Базы.

— Тебе, кажется, еще не приходилось служить на сплине, так? Не забудь, что корабль этот живой. Он теплый. Ночами — то есть во время сна, — когда идешь по кораблю, повсюду спят люди: раздетые, на мешках с продовольствием, на оружии, просто в теплом уголке. Слышно, как пульсирует в его жилах кровь, а иногда даже, как бьется сердце — словно кто-то ударяет в гонг далеко от тебя. Ну, и крысы скребутся.

Уютная подробность, однако не слишком соответствовавшая тому флоту, который я знала.

— Крысы?

Она усмехнулась:

— Эти мелкие прохвосты пролезают повсюду.

Так вот мы и шли. Все вокруг выглядело не столь плохо, как при первом знакомстве с кораблем — посреди тьмы и хаоса. Тем не менее создавалось общее впечатление, что ты находишься в некоем внушительном чреве. И я просто не могла понять, каким образом сумею привыкнуть к подобной обстановке. Однако Дакк явно радовалась своему возвращению.

Мы пришли в глубокое помещение, которое Дакк называла животом. Оно напоминало ангар, разделенный на отсеки огромными прозрачными переборками, похожими на подернутую жирком мышцу. Внутри отсеков располагались мешки с похожей на воду жидкостью — зеленой и мутной.

Я похлопала по одному из них, слегка колыхнувшемуся под моей рукой. Внутри мешка находились какие-то растения, сновали рыбы, ползали моллюски, общество им составляли несколько автономных роботов.

— Похоже на аквариум, — сказала я.

— Это и есть аквариум. Миниатюрный кусочек океана. Зеленые водоросли не имеют корней, они годятся в пищу едва ли не целиком. Кроме того, в этих емкостях обитают морские моллюски, рыбы-мечехвосты и разнообразные микроорганизмы, составляющие полную и замкнутую экосистему. Так вот мы здесь живем. Животные эти населяют океаны Земли. Тебе не кажется, что это несколько романтично — воевать против сверхнауки ксилитов, полагаясь на капельку воды породившего нас первобытного океана?…

— А как вы поддерживаете численность видов в этом биоценозе?

— Растения отмирают сами. Моллюски поедают мертвых рыб. А рыбы поддерживают Свою численность, пожирая собственный молодняк.

Наверное, я скривилась.

— Привереда, — одернула она меня. — Пора забыть такие привычки.

И мы продолжили знакомство с чудесами сплин-корабля.

По правде сказать, я просто пыталась включиться. Должно быть, я находилась в своего рода шоке. Люди не приспособлены к временным парадоксам как таковым — и к встречам с самим собой, и к рассказам об участи еще не рожденных детей.

Ну а работа по расследованию обстоятельств будущих событий казалась мне и вовсе невозможной.

Процедура расследования представляла собой прихотливую смесь древних флотских традиций и принятого в Комиссариате судоговорения. Комиссар Варсин был назначен председателем суда, а в качестве обвинителя я представляла собой нечто среднее между прокурором, судебным приставом и судейским клерком. Сам суд, соединявший в себе функции присяжных и судей, состоял из комиссаров и флотских офицеров, среди которых затесалась парочка штатских и даже — для красоты — академик. Я решила, что в основе всего лежит компромисс между Комиссариатом и Флотом.

Однако расследование представляло собой только первый этап. После предъявления обвинений Дакк предстояло предстать перед полным военно-полевым судом, а возможно, и перед судом самой Коалиции. Словом, дело было очень серьезным.

К тому же обвинения, предъявленные мне самой, пусть и в будущем, были обидными: Небрежение, Приведшее к Повреждению Военного Корабля; Прискорбная Неспособность к Выполнению Служебного Долга; Неисполнение Приказа Вышестоящего Командования, Поставившее под Угрозу Цель Кампании Флота; Проявление Индивидуализма, Побудившее Экипаж Военного Корабля Отклониться от Положений Учения…

Свидетельств — уйма. Мы располагали виртуальными реконструкциями, составленными по данным, записанным в бортовых журналах «Факела» и считанным с мнеможидкостей, извлеченных из тел членов экипажа корабля. Дополнял картину безостановочный поток свидетелей, в основном раненых, являвшихся с «Факела». Им не сообщали, каким образом их показания дополнят общую картину, что волновало многих, однако все они выражали верность капитану Дакк и восхищение ею, хотя, с точки зрения комиссаров, подобное поклонение, скорее, свидетельствовало не в ее пользу.

Но все это имело лишь вспомогательное значение. Чего я не понимала, так это мотива. Я не могла уяснить причин, заставивших Дакк поступить именно так.

Я никак не могла четко представить себе свое будущее «я». Меня шатало от презрения к желанию защитить, и соединявшая нас парадоксальная связь просто угнетала меня. Я ощущала, что и она испытывает примерно те же самые чувства. Иногда она обходилась со мной, как с самым зеленым из новобранцев, в другие мгновения пыталась прибрать под свое крылышко. Ей было неприятно вспоминать, что некогда она была столь незначительной персоной, как я. Однако если мы обе и представляли собой два временных среза одной и той же личности, ситуация выглядела отнюдь не симметричной. Она была мной — когда-то, мне же предстояло стать ею — и раздать уже выплаченные этой особой долги.

Во всяком случае, именно поэтому я попросила освободить меня от совещаний, чтобы провести какое-то время вместе с Дакк на ее собственной территории. Мне нужно было познакомиться с ней — хотя я ощущала все меньше и меньше желания ввязываться в это темное будущее.

Она провела меня в новую камеру. Здесь, посреди хрящевых жгутов высился столб, сложенный из прозрачного красно-фиолетового каната. Ноздри колол запах озона.

Я поняла, где мы находимся.

— Это камера гиперпривода?

— Да. — Она протянула руку и погладила волокна. — Великолепно, не правда ли? Помню, когда я впервые увидела мышцу гиперпривода сплин-корабля…

— Конечно, помнишь.

— Что?

— Потому что это происходит сейчас.

«Однажды, — подумала я уныло, — мне неизбежно предстоит оказаться на той стороне этого помещения, взирая на свое же собственное молодое лицо».

— Разве ты не помнишь этой встречи? Ты была мной, на двадцать лет моложе, и встретила… себя?

Ее ответ смутил меня.

— Все было совсем не так. — Она бросила на меня раздраженный взгляд. — Ты хотя бы понимаешь, каким образом я застряла в прошлом, получив возможность лицезреть твою прыщавую физиономию?

— Нет, — призналась я без особой охоты.

— Я совершила маневр Толмана[8]. — Она посмотрела мне в глаза. — Каждый сверхсветовой корабль является машиной времени. Думай, энсин. Это всего лишь специальная теория относительности! А имя Толман принадлежит скончавшемуся задолго до Искоренения ученому. Все эти сведения преподают детям в первом классе.

Я пожала плечами:

— И дети их в том же возрасте забывают — кроме немногих, мечтающих стать навигаторами.

— И как же ты хочешь стать капитаном — при подобном-то отношении к делу?

— Я не испытываю никакого желания стать капитаном, — неторопливо заметила я.

Она осеклась. Но все же сказала:

— Дело в том, что когда сверхсветовой корабль участвует в бою, всегда происходит проскальзывание времени, и тебе следует заранее считаться с этим. Например, представь себе, что универсального сейчас не существует. Пусть у нас здесь будет полночь. Мы находимся в световой минуте от Базы. Так сколько же сейчас времени в этой блошиной дыре — в вашей казарме на 592? Представь себе, что ты можешь сфокусировать телескоп на циферблате находящихся там часов?

Я задумалась. Чтобы изображение тех часов со скоростью света достигло меня, понадобилась бы минута. Значит, они показывали бы без одной минуты двенадцать.

— Хорошо, но если мы скомпенсируем время, необходимое для прохождения сигнала со световой скоростью, все-таки можно представить себе некоторое стандартное настоящее… разве не так?

— Только в том случае, если все вокруг неподвижно. Но стоит лишь предположить, что этот скрипучий дряхлый сплин движется на половине скорости света… Даже тебе должно быть известно о замедлении времени. Наши часы замедлят свой ход, если посмотреть на них с базы; мы тоже увидели бы в точности такую картину.

Подумай хорошенько. В космосе может встретиться целая флотилия кораблей, движущихся с различной скоростью, живущих по собственной временной шкале каждый. Эти шкалы никогда не могут оказаться согласованными. Поняла? В общем, прошлого и будущего не существует. Есть только события — точки на огромном графике, осями которого являются пространство и время. Так и надо представлять все это. События плавают вокруг нас, как рыбы; и чем дальше они, тем более неопределенным становится их положение с твоей точки зрения. Поэтому нигде, ни на Базе, ни на Земле, вообще нигде, нет такого события, которое в точности соответствует твоему сейчас. В действительности таких событий целый спектр — в самых далеких областях.

Подобная неопределенность делает двусмысленной и историю. Конечно, Земля располагает вполне определенной историей, как, например, и База. Но Земля находится примерно в десяти тысячах световых лет отсюда. И сопоставлять конкретные события земной истории с датами по летосчислению Базы просто бессмысленно; они могут различаться на тысячелетия. Можно построить даже такую историю Земли, которая при рассмотрении с Базы будет развиваться в обратном направлении.

Теперь ты понимаешь, насколько усложняет дело сверхсветовой полет? Причинность определяется скоростью света. События могут быть обусловлены обращенной назад причинной связью только в том случае, если световой луч недолго путешествует между ними. Но в сверхсветовом корабле ты можешь как угодно перемещаться в пространственно-временных координатах. Я совершила сверхсветовой полет в Дымку, и когда оказалась там, с моей новой точки зрения, история здешней Базы сделалась неопределенной в масштабе десятилетий… Когда же я вернулась назад, то просто переместилась к событию, предшествовавшему моему отлету.

Я кивнула:

— Но ведь это получилось случайно. Так? Подобное происходит не всегда.

— Все зависит от геометрии. Мы улепетывали от ксилитов с субсветовой скоростью в направлении Базы, когда включили гиперпривод. Словом, да, это вышло случайно. Однако маневр Толмана можно выполнять и преднамеренно. И при любом действии мы оставим зонды Толмана — записи, журналы, перемещающиеся в прошлое.

Я попыталась внести ясность:

— То есть ты хочешь сказать мне, что посылка информации в прошлое являлась преднамеренным тактическим ходом во время всей этой войны?

— Конечно. Если существует такая возможность, ею стоит воспользоваться. Разве можно представить себе лучший способ разведки? Флот никогда не пренебрегал им. Война заставляет добиваться превосходства любыми доступными средствами.

— А разве ксилиты не поступают подобным образом?

— Конечно. Но тут весь фокус заключается в том, чтобы помешать им. Взаимопроникновение прошлого и будущего зависит от относительных скоростей. И мы пытаемся организовать события таким образом, чтобы преимущество извлекали мы, а не они. — Дакк хищно оскалилась. — Это соревнование в ясновидении.

Я попыталась сосредоточиться на главном:

— Ладно. Тогда предоставь мне свою весть из будущего. Объясни, каким образом ты сумела пересечь рубеж уничтожения.

Она вновь посмотрела на меня. А потом принялась расхаживать по камере в такт пульсациям немыслимой гиперприводящей мускулатуры сплина.

— Как раз перед тем, как поступил приказ к отступлению, мы получили крупную пробоину. Знаешь, как себя при этом чувствуешь? Сперва удивляешься тому, что это произошло именно с тобой. Удивляешься, не веришь, сожалеешь, гневаешься. Корабль — твой дом и член твоего экипажа. Кто-то покусился на твой родной кров. Но экипаж занял оборонительные позиции, готовясь выполнить свои обязанности. Паники не было. Да, паники не было.

— И в такой ситуации ты решила нарушить приказ об отступлении.

Она заглянула мне в глаза.

— Мне пришлось принимать решение мгновенно. Мы прошли за рубеж уничтожения и углубились в центр концентрации ксилитов, истекая кровью от дюжины ран и с пылающими звездоломами. Понимаешь, только так и удается бороться с ними. Ксилиты сильнее нас. Но мы кипели яростью. Они видят в нас червей, и мы боролись доступными червям методами.

— Ты выпустила «Рассвет».

— Его пилотировал Хама.

Мой не рожденный, даже не зачатый ребенок.

— Он вел начиненную монополями торпеду — одну из последних новинок. Сахарная Голова ксилитов представляет собой крепость в виде куба со стороной в несколько тысяч километров — целую планету, только наделенную вершинами и гранями. И мы проломили в ее стене дыру, словно проткнули бумагу.

— Но вы получали пробоину за пробоиной.

— Нам пришлось эвакуировать внешние палубы. — Лицо ее напряглось. — Некоторые спаслись в капсулах. Погибло несколько сотен… Ты знаешь, почему торпеда получила имя «Рассвет»? Потому что рассвет возможен только на планете. Ксилиты обитают в космосе. Они не отличают день от ночи. И любой восход принадлежит нам, а не им. Подходящее название, правда? Видела бы ты, что бывает, когда пилот «Рассвета» поднимается на борт.

— Как Хама.

— Когда яхта выходит из порта, провожать ее увязывается целая флотилия, гражданские корабли и военные. Когда поднимается на борт пилот, в коридоры выходит весь экипаж, слышно только одно имя. — Она улыбнулась. — Твое сердце разорвалось бы от гордости, если бы ты видела его.

Я попыталась привести мысли в порядок:

— Ты хочешь сказать, что пилотам поклоняются.

— О, Лета, вот уж не думала, что ты такая ханжа. Деточка, на войне не до соблюдения всех тонкостей учения. К тому же разве не представляет собой пилот «Рассвета» пример высшего служения идеалам Экспансии? Вспомни: короткая жизнь светит ярче, и пилот «Рассвета» воплощает этот принцип в жизнь самым наглядным образом.

— А ты, — спросила я осторожно, — героиня своего экипажа?

Она нахмурилась. Лицо Дакк было исчерчено морщинами, которые годы врезали в мою собственную плоть.

— Понимаю, о чем ты думаешь. Я слишком стара, и мне стыдно цепляться за жизнь. Послушай меня. Через десять лет после нашей встречи тебе придется принять участие в битве возле нейтронной звезды… звезды Кеплера. Тогда ты все поймешь. И твой экипаж будет уважать тебя именно поэтому, хотя тебе не повезет — тебе не удастся умереть. Что касается рубежа уничтожения, я нисколько не сожалею об этом. Черт возьми, мы все-таки нанесли удар. Я имею в виду надежду. Этого комиссары не понимают… Надежду и веру в человеческом сердце. Ради них я и пошла на это… — Пыл ее поубавился. — Но теперь ничто не имеет значения. Теперь я оказалась за другим рубежом уничтожения, так ведь? Но только проведенной во времени, в прошлом, где меня предают суду.

— Меня вынудили стать твоим обвинителем.

— А по-моему, тебе это дело по душе.

Я не знала, что сказать. Я находилась в полном смятении. Я и любила ее, и ненавидела одновременно. Должно быть, и Дакк испытывала ко мне подобные чувства. Однако мы понимали, насколько тесно связаны.

Наверное, невозможно поладить с самим собой — будущим или прошлым. В конце концов, эволюция не предназначала нас для этого.

В молчании мы добрались до кают-компании Дакк. Там нас дожидался Тарко.

— Уродина, — приветствовал он меня официальным тоном.

— Бегемот, — ответила я.

И мы поглядели друг на друга с недоумением и испугом. Мы еще не оказывались вместе, после того как узнали, что нам предстоит родить ребенка. А капитан Дакк сидела между нами, как воплощение судьбы.

Учение Друза не запрещает любви. Но дело не в этом. Там, на границе, где смерть подстерегала покинувших родной дом людей, я узнавала вещи, куда более сложные, чем предполагали мое образование и подготовка.

Я спросила:

— Что ты здесь делаешь?

— Ты послала за мной. В своей будущей, более толковой и симпатичной ипостаси.

Капитан сухим тоном проговорила:

— Предполагаю, что вам есть о чем поговорить. Однако, увы, времени у нас немного.

Тарко повернулся к ней:

— Тогда приступим к делу. Зачем я вам понадобился?

Дакк ответила:

— Флотская разведка анализирует доставленные «Факелом» записи. Ее сотрудники начали вступать в контакт с теми, кто будет служить на, корабле… или с их семьями и родителями, если они еще дети или не рождены… чтобы информировать о будущем назначении. Этого требует политика.

Тарко напрягся:

— И это относится ко мне?

Дакк не давала прямого ответа:

— Существуют и другие обязанности. Когда корабль возвращается с поля боя, капитан или старший из уцелевших в бою офицеров посылает письма с соболезнованиями семьям и родственникам погибших или посещает их.

Тарко кивнул:

— Мне приводилось сопутствовать капитану Яне в серии подобных визитов.

Я осторожно заметила:

— Однако в нашем случае сражение еще не произошло. Те, кому суждено погибнуть, еще не приписаны к кораблю. Некоторые даже не появились на свет.

— Да, — негромко заметила Дакк. — Однако письма я обязана написать.

Это показалось мне непостижимым.

— Но зачем? Ведь никто еще не погиб.

— Но мы-то об этом знаем. Что же, лучше солгать или умолчать?

— И как же они реагируют?

— А как ты думаешь?… Энсин Тарко, что вы видели во время обхода вместе с Яной?

Тарко пожал плечами:

— Некоторые впадали в уныние. Другие плакали. Третьи сердились, даже выставляли нас из своего дома. Четвертые говорили, что таким вещам верить нельзя… Но всем хотелось иметь побольше информации. Как это случилось, чего ради. Каждому хотелось услышать, что погибшие отдали свои жизни за стоящее дело.

Дакк кивнула:

— Приходится встречаться со всеми этими реакциями. Некоторые не вскрывают писем. Они помещают их во временные капсулы, словно бы стараясь придать истории должный вид.

Она пристально посмотрела на меня.

— Это война путешественников во времени, энсин. Такой войны человечеству еще вести не приходилось. И мы подгоняем собственные обычаи — даже гуманизм — к обстоятельствам. Но ты привыкнешь.

Тарко с напряжением в голосе проговорил:

— Капитан, прошу вас… а как же насчет меня?

— Я подумала, что ты захочешь услышать это от своего капитана.

Дакк с серьезным видом передала мне диск с данными.

Я проглядела его. И, не имея сил что-либо сказать, передала диск Тарко.

Он торопливо просмотрел данные.

— Ну вот, уродина, — выдохнул он. — Ты назначила меня своим старпомом. Уж и не знаю, как это могло случиться. Наверное, год выдался плохим на старпомов.

Мне не хотелось смеяться:

— Читай до конца.

— Я знаю, что там написано. — На его широком лице появилось облегчение.

— Ты ничего не понял. Тебя ждет смерть, там, в Дымке.

Он широко улыбнулся:

— Я ждал этого известия с того самого мгновения, когда «Факел» появился в порту. А ты?

Рот мой по-рыбьи безмолвно открылся и закрылся.

— Можешь назвать меня лишенной воображения, — проговорила я. — Но как ты можешь принять такое назначение, зная, что оно закончится твоей смертью?

Он удивился:

— А что еще я могу, сделать?

— Да, — проговорила капитан. — Разве ты не понимаешь, насколько это благородно, Дакк? Разве не справедливо, чтобы он заранее знал собственную судьбу и тем не менее исполнил свой долг?

Тарко взял меня за руку.

— Не надо. Это произойдет через много лет. Мы еще увидим, как вырастет наш ребенок.

Я разозлилась:

— Итак, начинается любовный роман.

— Да…

В воздухе соткалась виртуальная голова комиссара Варсина. Без всяких преамбул он проговорил:

— Изменение в планах. Энсин, становится ясно, что имеющихся свидетельств будет недостаточно для обоснования обвинений. Особенно трудно утверждать, что действия Дакк отрицательно повлияли на достижения целей всей войны. Чтобы установить это, нам придется обратиться в библиотеку штаб-квартиры Комиссариата.

По зрелом размышлении я произнесла:

— Сэр, она находится на Земле.

Лишенная тела голова рявкнула:

— Мне это известно.

Я не имела ни малейшего представления о том, каким образом комиссары, зарывшиеся в книги на Земле, в десяти тысячах световых лет от линии фронта, могут помочь при рассмотрении дела. Однако комиссар Варсин дал мне необходимые пояснения, и я узнала об этой системе, посылающей самой себе приветы из будущего. Окопавшийся на Земле Комиссариат Исторической Правды картографировал будущее — на пятнадцать тысяч лет.

— Отлично, — сказала я. — Значит, все вполне объяснимо.

Моя будущая ипостась пробормотала:

— Я же говорила, к этому привыкаешь.

Варсин чуть смягчился.

— Толкуй это как шанс. Каждый землянин эпохи Экспансии должен при жизни увидеть свой родной мир.

— Полетим вместе со мной на Землю, — порывисто предложила я Тарко.

— Ну ладно…

Дакк опустила руки на наши плечи.

— О, Лета, разве это не величественное предприятие!

Я ненавидела ее; я любила ее; я хотела, чтобы она убралась из моей жизни.

3.

Странная, на мой взгляд, собралась компания: двое соединенных звездами любовников, члены суда, флотские адвокаты, строевые офицеры, комиссары и прочая братия. Не говоря уже о моей версии из будущего.

На всем пути от Базы 592 атмосфера была напряженной. Отправить нас на Землю было в интересах Варсина. Флот не намеревался без борьбы отдавать своего капитана в лапы Комиссариата Исторической Правды, и сам факт переноса суда на Землю вызвал продолжительные споры. В итоге с нами отправилась бригада флотских адвокатов.

Но в данный момент все различия между нами, все политические и эмоциональные хитросплетения были забыты; собравшись возле смотрового окна, мы разглядывали место нашего назначения — Землю!

Она вполне могла показаться совершенно ничем не примечательной планетой: еще один скалистый шар, обращающийся вокруг незаметной звезды, притаившейся в уголке разорванного Спирального рукава. Однако Землю окружали несколько оболочек из разведывательных станций «Снежинка», занимавших все пространство до покрытой кратерами Луны, а в волнах колоссального океана, простиравшегося почти на половину поверхности планеты, резвились косяки сплинов. Странно было думать, что где-то под нами плавает сейчас другой «Факел», младшая версия потрепанного в бою старого корабля, на наших глазах прихромавшего в порт. Однако сама мысль об этом приводила в восторг. Этот крохотный мирок сделался столицей Третьей Экспансии, империи, занимавшей все видимые отсюда звезды и уходившей еще дальше в глубины Галактики. Перед нами находился истинный дом всякого человека, которому еще суждено жить на свете.

Наш флиттер погрузился в атмосферу, которая закутала его в бледно-розовую плазму. Тарко взял меня за руку.

Во всяком случае, у нас появилось время побыть вместе, поговорить. Мы даже занимались любовью — авансом. Однако это ничем не могло улучшить наше положение. Слишком многим людям было известно наше будущее, и право его выбора нам не принадлежало. Я казалась себе крысой в лабиринте. Разве у нее может найтись повод для радости?

Однако меня не оставляла надежда на то, что в Комиссариате нам скажут еще кое-что. Не может быть лучшей разведки, чем знание будущего — способность предсказать исход еще не назначенной битвы, или наметить поворотные точки еще не объявленной войны… Какой толк в подобной разведке, если будущее неизменно, если мы вынуждены вести заранее запрограммированные жизни?

Но, конечно, меня волновала не война и не судьба человечества. Я просто хотела знать, действительно ли обречена сделаться капитаном Дакк — израненной, разочарованной, высокомерной и далеко не правоверной особой — или же я все-таки по-прежнему свободна.

Флиттер летел над континентом. Земля внизу была тесно заселена, различались обширные укрепленные районы, которые должны были стать последним рубежом обороны родного мира — если до этого дойдет дело. Наконец начался спуск к Конурбации. На широком просторе внизу поблескивали выдутые из скального основания пузыри жилищ, соединенных каналами. Однако шрамы, оставшиеся после оккупации кваксов, закончившейся пятнадцать тысячелетий назад, еще были заметны. На месте равнин и гор простирались силикатные пустыни, оставленные лучами звездоломов и нанорепликаторов.

Комиссар проговорил:

— Эту Конурбацию построили кваксы. Ее до сих пор называют данным ими регистрационным номером — 11 729. Она скорее напоминает трудовой лагерь усиленного режима или питомник для разведения людей, чем человеческий город. Сейчас в 11 729-й размещается штаб-квартира Комиссариата. Здесь Кама Друз разработал Учение, которое и направляло с тех пор всю судьбу человечества. Мы решили оставить сделанное кваксами без изменений. Чтобы все видели, какая судьба ожидает нас, если человечество дрогнет или встретится с неудачей…

Ну, и так далее. На узком лице глаза горели праведным гневом. Было даже чуточку страшно.

Нас доставили в комплекс, находившийся в самом центре Конурбации. Он мог похвастать только грубой архитектурой кваксов, однако пузыри жилищ были соединены и углублены в землю, образуя помещение, на мой взгляд, границ не имевшее.

Варсин объявил, что мы находимся в Библиотеке Будущего. Некогда Библиотека представляла собой отдельную организацию, пояснил он, однако три тысячи лет назад Комиссариат взял на себя управление ею. Очевидно, память об этой эпической войне передавалась среди бюрократов из поколения в поколение.

Нас с Тарко поселили раздельно. Моя комната казалась огромной, она занимала несколько уровней, в ней было все — камбуз и даже бар. Судя по выражению лица капитана Дакк, нетрудно было понять, что она думает о подобной расточительности.

Кроме того, было странно оказаться в таком месте, где «день» продолжался один стандартный день, а «год» — настоящий год. В пределах Экспансии все даты устанавливаются по земному календарю — а как же иначе, что еще можно придумать? Например, на Базе 592 день продолжался более двух сотен стандартных дней — больше года, который составлял половину стандартного.

Впрочем, в баре оказалось достаточное количество Крови Пухля.

Расследование должно было возобновиться на второй день нашего пребывания на Земле. Однако Варсин сказал, что хотел бы ознакомить нас — меня, капитана Дакк и Тарко — с находками Комиссариата, прежде чем обнародовать их перед судом.

Итак, в этот критический день мы трое явились в помещение, которое Варсин именовал Картографическим Залом.

Он напоминал огромный улей, от колоссального центрального атриума отходило множество альковов и каморок. Повсюду на нескольких уровнях расхаживали бритоголовые фигуры в длинных одеяниях, в одиночестве или группами, окруженные прозрачным облачком виртуалов.

И мы, три простых космоплавателя, показались себе ничтожными и заскорузлыми.

Варсин находился в самом центре атриума. Увидев нашу троицу, он приветливо улыбнулся и при этом театрально помахал нам рукой.

Перед нами, подобно страницам колоссальной книги, начали открываться виртуальные диорамы. Осознав, что именно предстает передо мной, я ощутила, как по коже побежали мурашки. Передо мной разворачивался каталог судеб всего человечества.

В первые несколько мгновений я видела огромные флотилии, отправляющиеся на битву или — искалеченные — возвращающиеся обратно; я видела миры, блистающие, как драгоценные камни, свидетельства мощи и процветания человечества… или опустошенные и безжизненные, покрытые шрамами, как земная Луна.

Но, что хуже всего — там были голоса. Триумфальные вопли, мольбы о помощи.

Варсин проговорил:

— Здесь работает полмиллиона человек. Интерпретация в значительной части автоматизирована… однако ничто не способно заменить человеческий глаз, человеческий ум, человеческое суждение. Конечно, вы понимаете, что чем дальше вы находитесь от места, тем больше неопределенности проявляет его временная траектория в сравнении с вашей собственной. Поэтому лучше всего видны в будущем наиболее отдаленные события…

— То есть война, — проговорил Тарко.

— О, да. Насколько мы можем судить, вниз по течению — в каком направлении ни смотри — повсюду видна война.

Я уцепилась за это «в каком направлении ни смотри»…

— Комиссар, значит, вы здесь не только размечаете карту событий?

— Нет. Конечно, нет.

— Так я и знала, — проговорила я полным блаженства тоном, и все посмотрели на меня круглыми глазами. Однако перспектива приводила меня в восторг. — Вы способны изменять будущее. Значит, если вы видите, что битва будет проиграна, то можете не жертвовать флотом. Вы можете спасти тысячи жизней одним простым решением.

— Или вы можете предвидеть наступление ксилитов, — взволнованно проговорил Тарко. — Как на SS 433. И вы расставляете корабли на позиции… это была идеальная засада…

— Не забывай, что ксилиты имеют в точности такие же возможности, — проговорила Дакк.

— Я не подумал об этом.

— Итак, если бы они предвидели SS 433, то могли бы не посылать туда корабли.

— Да, — согласился Варсин. — Если бы разум обеих сторон действовал безупречно, никакие победы и поражения просто не были бы возможны. Продвижение вперед становится возможным только благодаря тому, что знание будущего несовершенно, поэтому ксилиты и не предвидели засады у SS 433.

Тарко спросил:

— Сэр, а что было с самого начала? Чем закончилось сражение у SS 433 до того, как обе стороны начали вмешиваться в будущее?

— Ну, этого мы не знаем, энсин. Возможно, сражения не было вовсе, а может, та или другая сторона заметила стратегическую брешь, которую можно было заполнить. Однако подобные размышления бесполезны. Следует видеть в будущем лишь грубый набросок, в который мы — и ксилиты — постоянно вносим изменения, придаем форму, оттачиваем до мельчайших подробностей. Как если бы мы вырабатывали историю будущего, приемлемую для обеих рас.

Но я все время старалась постичь основы.

— Сэр, а как же быть с временными парадоксами?

— О, Лета… — пробормотала Дакк.

— Я хочу сказать… — я указала на диорамы. — Предположим, вы ставите маяк с датой битвы. Но потом решаете изменить будущее, и битва не происходит… Что случается тогда с маяком? Он исчезает из бытия? А вам остается описание не произошедшего сражения? Откуда берется информация о нем?

Тарко поторопился с ответом:

— Возможно, таким образом создаются параллельные вселенные. В одной битва происходит, в другой нет. Маяк просто перемещается из одной вселенной в другую…

Лицо Дакк исказила досада.

Варсин взмахнул рукой.

— Нет, здесь не занимаются подобного рода метафизикой. Дело в том, что космос, как оказалось, обладает известного рода здравым смыслом. Если ты вызываешь временной парадокс, никакого волшебства не происходит. Всего лишь образуется никем не созданная аномальная информация или не имеющая аналогов система. Конечно, такие факты способны смутить человека, но производимое ими воздействие так незначительно рядом с существованием параллельных вселенных или объектов, вдруг возникающих или исчезающих. Нас беспокоит другое — последствия подобного знания.

— Последствия?

— Например, утечка информации из будущего в прошлое оказывает воздействие на эволюцию человечества. Новые изобретения передаются назад. Мы становимся статичными. Неподвижными — в крупном временном масштабе. Конечно, это помогает вести войну в столь колоссальном объеме пространства и времени. К тому же если обратиться к войне, многие сражения имеют ничейный результат благодаря предвидению с обеих сторон. Возможно, мы просто продлеваем войну. — Лицо его окаменело. — На мой взгляд, работая здесь, человек невольно становится осторожным. Консервативным. Чем глубже ты заглядываешь вниз по течению, тем более обширными делаются последствия. Одним движением руки в этом зале я могу обречь на забвение — а скорее всего, вычеркнуть из существования — триллионы душ.

Я не успокаивалась:

— Мы говорим о знании будущего, а выходит, все, чего мы добиваемся — это пат за патом?

Конечно же, подобные утверждения в устах невежественного энсина не доставляли Варсину никакого удовольствия. Он отрезал:

— До сих пор еще никому не приходилось вести войну подобным образом! Но пока мы, как мне кажется, справляемся с делом, правда? И по-моему, достаточно хорошо. И запомните еще вот что. Знание будущего не отменяет некоторых фундаментальных основ войны. Ксилиты старше нас. Они могущественнее, более развиты технологически. Логически рассуждая, при их ресурсах они должны победить нас вне зависимости от того, что мы будем делать. Мы не способны обеспечить победу любым предпринятым здесь действием — это ясно. Но мы подозреваем, что если примем здесь неправильное решение, то потерпим поражение наверняка. Можно надеяться только на то, что мы сохраним за собой возможность победы. И мы считаем, что без Картографирования человечество уже проиграло бы войну.

Я не была в этом убеждена:

— Вы можете изменить историю. Однако посылаете Тарко в сражение, зная, что он не вернется. Почему?

Варсин попытался сдержать раздражение: — Вы должны понять происходящий здесь процесс. Мы стараемся выиграть войну, а не одну битву. Мы пытаемся увидеть за каждым отдельным событием цепь рождаемых им последствий. Вот почему мы иногда посылаем корабли на заведомо проигранную битву… вот почему посылаем воинов на верную смерть, зная, что не добьемся этим даже малого преимущества… вот почему иногда позволяем победе превратиться в поражение, если долгосрочные последствия победы невыгодны для нас. И в этом состоит суть выдвинутых против вас обвинений, капитан.

Дакк отрезала:

— Давайте держаться ближе к делу, комиссар.

Варсин снова взмахнул рукой.

Перед изображениями возникла мерцающая виртуальная диаграмма в виде похожей на луковицу прозрачной сферы, образованной многими слоями. Внешние слои были зеленого цвета, по мере продвижения внутрь они желтели, в центре располагалась ослепительно белая звезда. Внутри сферы проплывали туманные силуэты. Она бросала зеленый свет на наши лица.

— Красиво, — сказала я.

— Это монополь, — пояснила Дакк. — Схематическое изображение.

— Боеголовка торпеды «Рассвет».

— Да.

Варсин вступил внутрь диаграммы и начал указывать на ее отдельные детали.

— Вся эта структура имеет размер атомного ядра. Внешняя оболочка образована W и Z бозонами. Глубже существует область, в которой происходит объединение слабых ядерных и электромагнитных сил, а сильные ядерные взаимодействия вырождаются. Здесь, в центральной области… — он обхватил рукой крохотную звездочку, — достигается великое объединение…

Я заговорила:

— Сэр, а каким образом эту штуковину можно воткнуть в задницу ксилитам?

Дакк обожгла меня взглядом:

— Энсин, монополь представляет собой основу оружия, соответствующего физическим характеристикам ксилитов. Вам известно, что вакуум обладает структурой. И у этой структуры есть дефекты. Ксилиты пользуются двумерными дефектами — «полотнами» — в качестве источника питания ночных истребителей. Однако можно получить одномерные дефекты — «волокна», и дефекты, не имеющие пространственной размерности.

— Монополи, — догадалась я.

— Наконец-то.

— И поскольку ксилиты используют дефекты пространства-времени в качестве привода своих кораблей…

— Самый надежный способ борьбы — другой пространственно-временной дефект. — Дакк ударила себя кулаком по ладони. — Вот так мы и проделали дыру в этой Сахарной Голове.

— Но ужасной ценой. — Варсин выключил монополь. Теперь перед нами предстала своего рода тактическая карта. Мы увидели плоскую проекцию центральных регионов Галактики — компактный завиток Спирального Рукава, плотно обволакивавший ядро. Синие огоньки показывали расположение передовых баз человечества — таких, как База 592, — окружающих концентрацию ксилитов в ядре.

И мы увидели сражения, свирепствовавшие по всему Рукаву; волна за волной синие огоньки человеческих кораблей продвигались к ядру, разбиваясь о прочные оборонительные периметры ксилитов.

— Это следующая фаза войны, — проговорил Варсин. — В большинстве вариантов будущего это наступление начинается через столетие. В конце концов мы сумеем проникнуть сквозь оборону ксилитов к ядру… или, во всяком случае, мы сумеем создать варианты, допускающие подобный исход. Однако стоимость большинства сценариев колоссальна.

Дакк проговорила:

— И все это благодаря одной пущенной мною торпеде.

— Благодаря той информации, которой вы наделили противника. Вы впервые использовали монопольное оружие. После вашего сражения ксилиты узнали, что мы им обладаем. Проигнорированный вами приказ об отступлении основывался на принятом в более высоких инстанциях решении не пользоваться им в сражении в Дымке, приберечь на будущее. Прорвавшись сквозь рубеж уничтожения, вы отменили решение старших по рангу.

— Я не могла предполагать о существовании подобного решения.

— Мы считаем, что вам вполне хватало способностей догадаться о нем. Ваша ошибка вызовет великие страдания, излишние смерти. Ваше суждение оказалось ошибочным.

Так оно и было. Изображение Галактики рассыпалось на отдельные пиксели. Тарко рядом со мной напрягся, Дакк притихла.

Варсин обратился ко мне:

— Энсин, я понимаю, что вам тяжело это слышать. Но теперь вы, может быть, поймете, почему вас назначили обвинителем.

— Я поняла это, сэр.

— И вы исполните мои рекомендации?

Я задумалась. Как поступила бы я в пылу боя на месте Дакк? Что говорить — точно так же, и этого нельзя было допустить. Конечно, я соглашусь с заключением Комиссариата. Что еще мне оставалось делать? Этого требовал мой долг. Нам еще предстояло выполнить все формальности расследования, однако за ними должен был последовать военно-полевой суд и неизбежный приговор.

Вы скажете, что во мне уже не оставалось места для удивления, но последующие слова Варсина меня поразили.

Став между нами обеими — мной будущей и мной настоящей, — Варсин произнес:

— Мы будем настаивать на суровых санкциях.

— Конечно, сэр…

— Против вас, энсин. Простите.

Я узнала, что меня не выставят из Флота. Однако в мое личное дело занесут строгий выговор, что не позволит мне дослужиться до капитана, да и вообще занимать серьезные посты.

Более того, на любое прошение о ребенке от Тарко мне будет дан отказ.

Примириться надо было со многим, причем сразу. Однако я начинала усматривать логику в изложении Варсина. Переменить будущее можно только воздействием на настоящее. В жизни Дакк что-либо менять поздно; ей оставалось влачить тяжесть собственного проступка до конца своих дней. Но ради общей победы следовало принести в жертву мою жизнь.

Я поглядела на Тарко. Лицо его оставалось бесстрастным. Нас ничто не соединяло, даже этот ребенок, и тем не менее у нас отобрали все, сделав любое будущее таким же нереальным, как и внесенные в каталоги Варсина события.

— Вот тебе и любовная история, — проговорила я.

— Да. Жаль, уродинка.

— Да. — Думаю, оба мы тогда поняли, что нас больше ничто не удерживает вместе. Мы ведь даже ничего толком не оговорили.

Тарко повернулся к Варсину:

— Сэр… я должен спросить…

— В вашей судьбе значительных изменений не предусмотрено, энсин, — негромко проговорил Варсин. — Вы будете старпомом на «Факеле». Из вас выйдет толковый офицер.

— И все-таки не вернусь из Дымки.

— Нет. Простите.

— Не за что, сэр. — В голосе Тарко прозвучало облегчение. Не знаю, понравилось мне это или нет.

Дакк смотрела прямо перед собой:

— Сэр. Не надо этого делать. Не уничтожайте славу.

— У меня нет другого выхода.

Дакк пожевала губами. А потом проговорила пронзительным тоном:

— Вы, долбаные комиссары, сидите в этих позолоченных гнездах. Вы вершите наши судьбы, как божки. Неужели вы никогда не сомневались в собственной правоте?

— Сомневаемся, капитан. Ежеминутно, — с печалью в голосе произнес Варсин.

Последовало полное напряжения мгновение. А потом из Дакк словно бы что-то ушло.

— Ну что ж, по всей видимости, я миновала еще один рубеж уничтожения. Вся моя жизнь объявлена несуществовавшей. И я даже лишена права избавиться от нее.

Варсин опустил ладонь на ее плечо:

— Мы позаботимся о вас. К тому же вы не одиноки. Среди нас живут многие осколки несостоявшихся вариантов будущего. И некоторые из них пребывают ниже вас по течению времени. И многие могут рассказать весьма интересную повесть…

— Однако, — проговорила Дакк напряженно, — с моей карьерой все.

— Да.

Я повернулась к Дакк:

— Итак, все кончено.

— Только не для нас с тобой, — проговорила она с горечью. — Для нас с тобой ничто и никогда не кончится.

— Почему ты сделала это?

Она криво усмехнулась:

— Ты хочешь знать, почему ты могла бы поступить подобным образом? Потому что это стоило сделать, энсин. Потому что мы нанесли удар ксилитам. Потому что Хама — наш сын — отдал свою жизнь самым лучшим из всех возможных способов.

Наконец-то я поняла ее.

В конце концов, она — это я сама. С тех пор как я выросла, мне все время вдалбливали, что достичь старости не столь уж почетно… и чувство это в какой-то мере сохранилось в Дакк. Ей не нравилось быть живой легендой.

И она позволила Хама, нашему погибшему сыну, выполнить ее собственную мечту. Даже нарушив при этом приказ. Даже вопреки интересам всего человечества. И теперь она завидовала славному самоубийству юноши.

По-моему, Дакк хотела еще что-то сказать, но я отвернулась. Я понимала, что ничем не могу помочь ей; утешать себя саму доводится далеко не каждый день.

Но как бы то ни было, я ощутила душевный подъем. Невзирая на наказание за преступление, которого я никогда не совершала, невзирая на поломанную карьеру, невзирая на утрату ребенка, которого я никогда не узнаю, невзирая на возможные отношения, которые могли сложиться у меня с Тарко. Откровенно говоря, я была рада тому, что не превращусь в нервную эгоманку, находившуюся передо мной.

Было ли это жестоко? Я понимала, что Дакк утратила свою жизнь, воспоминания и достижения, — все, что было для нее важно, все, что делало ее собой. Я ощущала лишь это. И ничего не могла поделать. В конце концов, мне не придется вновь переживать эту сцену, стоя на противоположной стороне комнаты, глядя на свое собственное лицо.

Я навсегда останусь связанной с Дакк, связанной узами вины и ответственности, куда более сильными, чем те, что соединяют ребенка с родителем. Но я была свободна.

Тарко обратился к комиссару с вопросом:

— Сэр… а мы победим?

Сохраняя бесстрастное выражение лица, Варсин хлопнул в ладоши, и изображения над нашими головами переменились.

Как будто изменился масштаб.

Я увидела флоты, где кораблей было больше, чем звезд. Я увидела, как сгорали планеты, как вспыхивали и умирали звезды. Я увидела Галактику, превратившуюся в россыпь красных звезд, похожих на тлеющие угольки. Я увидела людей — но не похожих на все, что я слыхала о них: людей, обитающих на одиноких аванпостах посреди межгалактической пустоты, людей, проникающих в недра звезд, людей, чье абстрактное окружение ничего не могло сказать мне. Я увидела летящих в пространстве нагих людей — светящихся, словно боги.

А потом увидела людей погибающих… великими волнами… несчетными множествами.

Варсин проговорил:

— Мы предполагаем, что в ближайшие несколько тысячелетий нас ждет суровейший кризис. Жестокая борьба за центр Галактики. Многие из вариантов будущего сводятся к этому. Далее все становится неопределенным. Чем дальше по течению, тем более туманными становятся видения, тем более странными — действующие в них лица, даже сами люди… Существуют тропы, которые ведут нас к славному будущему, потрясающему будущему победоносного человечества. Есть и такие, что ведут к его поражению — даже уничтожению, полному истощению всех возможностей.

Дакк, Тарко и я обменялись взглядами. Наши судьбы образовывали сложное переплетение. Однако, клянусь, в тот миг все мы дружно почувствовали радость от того, что являемся простыми служаками, что нам не надо иметь дело вот с этим.

Все было почти закончено. Встреча состоялась, наступало время официального суда.

Однако меня еще кое-что смущало.

— Комиссар…

— Да, энсин?

— Есть ли у нас свободная воля?

Капитан Дакк скривилась:

— О нет, энсин. Только не у нас. У нас есть долг.

И мы вышли из Картографического Зала, где за нашими спинами мотыльками порхали варианты будущего, которым не было суждено воплотиться в жизнь.

Перевел с английского Юрий СОКОЛОВ

ВИДЕОДРОМ

Унесенные пургой

Мировую премьеру фильма специально приурочили к началу лета. Дабы не слишком раздражать публику морозными сценами и чтобы происходящее на экране казалось еще более фантастичным.

Не кажется ли вам, что погода с каждым годом все хуже и хуже? То непрерывный дождь, то ураган, то жара, то холод, то засуха, то наводнение. Может быть, климат действительно меняется, а может, все происходит из-за обычных человеческих перверзий памяти — мол, и трава раньше была зеленее… В любом случае кинематограф не мог не отреагировать на подобное, и в результате появился масштабный, с бюджетом в 125 миллионов долларов, фильм-катастрофа «Послезавтра» Роланда Эммериха.

Почему люди так любят фильмы-катастрофы? Скорее всего, сказывается обычная психология зеваки: интересно посмотреть страшилку, которая вроде бы тебя не касается. Строятся такие картины, как правило, по одному и тому же принципу — от общего к частному. Вот и Эммерих не стал выходить за классические рамки.

Первый штамп — в центре внимания ученый, предсказавший катастрофу. Профессор Джек Холл разработал теорию, согласно которой глобальное потепление в результате парникового эффекта приведет к новому ледниковому периоду. Вроде бы нелогично, но тают антарктические льды и как результат — избыток пресной воды в океанах перекроет теплые течения, формирующие климат в северном полушарии. Профессору никто не верит — кроме зрителей. Ведь зрители уже наблюдают и отколовшийся от Антарктиды огромный пласт льда, и снег в Бомбее, и торнадо в Лос-Анджелесе…

Продолжая следовать принципу «от общего к частному», режиссер вводит огромное количество персонажей разного пола, возраста и социального статуса. Здесь шотландский профессор и нью-йоркский бомж, здесь, президент и вице-президент США, здесь врачи и полицейские, школьники и астронавты, ученые и нелегальные иммигранты. Многие из них, жители северного полушария, гибнут из-за наступившего практически мгновенно похолодания и его последствий. На оставшихся в живых концентрируется сюжет.

Чтобы заставить зрителей сопереживать, рассказывается и частная история. Сын Джека Холла, старшеклассник, с группой товарищей умудряется спастись от наводнения и холода в нью-йоркской библиотеке. Пока все население Штатов пытаются эвакуировать к экватору, профессор, опытный полярник, с парой соратников пробивается в Нью-Йорк за сыном.

Очень странно, что немецкий режиссер, перебравшись в США, снимает такие ура-патриотические фильмы. Неужели работает комплекс «новой родины»? Как мы помним, начинал Эммерих свою голливудскую карьеру со ставших классикой фантастики «Луны 44», «Звездных врат» и «Универсального солдата», но затем последовали «звездно-полосатые» гимны — «День Независимости», «Патриот» и, наконец, «Послезавтра». Американский флаг появляется чуть ли не в самом первом кадре фильма-катастрофы, об остальном мире только упоминается, хотя режиссер-то иностранец!

Впрочем, кое-какие «фиги в кармане» Эммерих оставляет — в основном визуальные. Торнадо, сносящий с горы знаменитую надпись «Голливуд», вмерзшая в океан «по шейку» статуя Свободы, русский танкер, вплывающий на улицы Манхэттена… Но, помимо этого, перед нами образец советского пропагандистского кино — о том, как вся страна в едином патриотическом порыве поднимается на борьбу со смертоносными стихиями.

Зато снято это все «не по-нашему». Картины катастроф поражают своей масштабностью. Неплохи и актеры: Джека Холла сыграл весьма популярный Дэннис Куэйд («Аламо», «Сердце дракона», «Внутреннее пространство»), его сына Сэма — Джейк Джилленхал, запомнившийся главной ролью в фантастической ленте «Донни Дарко». Засветился в картине и классик британского кино оскароносец Йэн Холм («Чужой», «Пятый элемент», «Бразилия», «Экзистенция»).

Однако, несмотря на хорошую актерскую игру, фильм не выглядит достоверным. Слишком много сюжетной «клюквы». Поэтому опасения администрации США, снижающей ассигнования на климатические исследования, что налогоплательщики, посмотрев фильм, испугаются, как пугались в свое время падающих на Землю космических тел, совершенно беспочвенны. Пусть даже специалистам НАСА не рекомендовано комментировать картину — зритель все равно воспримет ее как совершенно фантастическую страшилку. Вроде «Годзиллы» все того же Роланда Эммериха. Не станешь же требовать от правительства мер по защите от Годзилл?

Тимофей ОЗЕРОВ

РЕЦЕНЗИИ

Миллион лет до нашей эры (RRRrrrr!!!)

Производство компаний TF1 Films Productions и Studio Canal (Франция), 2004. Режиссер Ален Шаба.

В ролях: Жерар Депардье, Жан Рошфор, Марианн Фоис, Морис Бартелеми, Элиза Ларниколь. 1 ч. 35 мин.

С легкой руки француза Жозефа Рони-старшего произведения о доисторических временах принято считать фантастикой. Еще один всемирно известный французский брэнд — это хорошая кинокомедия. В данном фильме комедия удачно соседствует с повествованием о пещерных людях.

Действие происходит отнюдь не миллион лет назад, как это явствует из странного русского перевода названия фильма, а всего лишь 35 ООО. Когда у всех зверей, даже у лягушек и кроликов, еще были клыки, как у мамонтов. Неподалеку друг от друга обитают два племени — Грязноволосых и Чистоволосых. У них есть многие достижения цивилизации, например, дубины и наскальная живопись. Правда, еще не изобрели имен — всех Чистоволосых зовут Пьерр, всех Грязноволосых — Тонтон (в русском переводе эти имена зачем-то заменили на Гоги и Гиви). Грязноволосые вот уже 800 лет пытаются украсть у соседей их главную тайну — рецепт производства шампуня. Все попытки бесплодны.

Тем временем не все ладно в большом и дружном племени Чистоволосых — здесь начинают происходить убийства. Доисторические люди искренне недоумевают: как это можно убивать человека, ведь он же сам когда-нибудь умрет. Двоих бездельников назначают шерифами, дабы найти убийцу и расспросить его о причинах столь непонятного поведения, Но тут в поселение прибывает лазутчица Грязноволосых, называющая себя РРРрррр…

Режиссера Алена Шаба мы хорошо запомнили после второго фильма об Астериксе и Обеликсе «Миссия Клеопатра». Фирменный стиль постановщика — экстраполяция современных реалий в древнеисторическую обстановку: так было и в «Клеопатре», так он продолжает шутить и в очередном фильме. Кстати, большинство актеров, снявшихся в «Миссии Клеопатра», были задействованы и в нынешней ленте. Откровенно пародийные моменты, забавные анахронизмы, изрядная доля черного юмора, разбавленная гэгами и чисто французским комедийным шармом — все это делает зрелище довольно занятным.

Тимофей ОЗЕРОВ

Звездный десант-2: Герой Федерации (Starship Troopers 2: Hero Of The Federation)

Производство компании Columbia Tristar, 2004. Режиссер Фил Триппетт.

В ролях: Эд Лаутер, Ричард Бурги, Сандрин Хольт, Келли Карлсон, Колин Порш и др. 1 ч. 30 мин.

То, что после сокрушительного успеха эпатажной, издевательски-ироничной верхувенской экранизации романа Роберта Хайнлайна «Звездный десант» обязательно появится какое-то продолжение, было очевидно с самого начала. Но отчего-то такая перспектива не вызывала бурного энтузиазма в зрительских душах. В самом деле, ну что нового добавить к трактовке Пола Верхувена? Как оказалось — ровным счетом ничего, кроме детского желания еще раз пострелять в стра-а-ашных жуков.

Опьяненные победой над самым главным жуком, земляне возвращаются в мир арахнидов, дабы провести «зачистку» территории (зачем это понадобилось, непонятно даже им самим). Делают они это старым дедовским способом — постреливая из модернизированных моделей М-16. Небольшая команда мобильной пехоты, отрезанная от своих, обороняется в заброшенном, но хорошо укрепленном форте. Первую половину фильма пальба из автоматов разбавляется пафосными речугами в худших традициях кино про доблестных американских вояк («Наше дело — правое!») и ужасающими в своей примитивности диалогами. Вторую половину говорят мало, но крови становится больше, потому что постановщики придумали ход, подкупающий своей новизной: оказывается, коварные арахниды отложили яички в телах десантников, а потом… правильно: «Чужие» для бедных. Каким образом жукам удалось сотворить такое злодеяние — непонятно. В конечном итоге мы получили дешевый и до невозможности пошлый космический ужастик с бездарным сценарием, слабой режиссурой и безликой актерской игрой, заполненный сладострастным смакованием всевозможных членовредительств, как то: отрубание голов (очень натуралистично), вскрывание животов, выковыривание глаз и т. д. Финал и вовсе вызывает гомерический хохот.

Одним словом, телефильм категории «С». А ведь снял-то его «оскароносец» Фил Триппетт, мастер спецэффектов и аниматор, хорошо знакомый по работе над такими суперхитами, как «Индиана Джонс», «Парк юрского периода», «Робокоп» и, кстати, первый «Звездный десант». Что ж, и такое бывает.

Юрий КОРОТКОВ

Шрек-2 (Shrek 2)

Производство компании DreamWorks SKG, 2004. Режиссеры Эндрю Эдамсон и Келли Эшбери. Роли озвучивали: Майк Майерс, Эдди Мерфи, Кэмерон Диас, Антонио Бандерас, Руперт Эверетт. 1 ч. 33 мин.

Что-то не выходит у Шрека «жить долго и счастливо»… Не успев насладиться семейными радостями и пребыванием в родном болоте, симпатяга-огр против воли вынужден отправиться в далекое-далекое королевство к родителям супруги, где его ждут не только холодный прием коронованного тестя и насмешки толпы, но и коварные планы феи-крестной.

Оказывается, мы не вполне поняли интригу первого фильма. Теперь ясно, что превращение барбиподобной Фионы в очаровательную «людоедку» было, так сказать, делом модальным — поцелуй принцессу прекрасный принц, и ходить бы ей до конца жизни с кукольным личиком. А поскольку за спиной искомого принца стоят Светлые Силы — сиречь омерзительная интриганка фея-крестная, — то бедному Шреку придется ох как несладко…

Пародия? Ну, естественно; чего же еще ждать от невероятно изобретательных создателей первого фильма? Все его находки, все типовые черты, логика, стилистика — всё добросовестно перенесено во вторую ленту и до крайности педалировано. И в этом основная проблема картины (если дозволено говорить о проблеме в момент уже начавшейся всенародной любви). Первый «Шрек», как уже отмечалось рецензентом на страницах «Если», при всей своей пародийности был самостоятельным кинопроизведением, второй стал насмешливым комментарием чужих работ. Иногда в его перевернутом зеркале — штампы, но чаще просто эпизоды, типажи, жесты, репризы. Практически каждая сцена — это выпад, суть и соль которого можно понять, лишь вспомнив, кому он адресован. В первом фильме пародийна сама история, а ее «адресные» элементы только поддерживают общую хулиганскую атмосферу картины. Во втором — эти элементы становятся самоцелью, заполняя собой все экранное пространство до такой степени, что истории просто негде толком развернуться.

Впрочем, тут ведь кому что нравится…

Валентин ШАХОВ

Легенда о красном драконе (Rencontre Avec Le Dragon)

Производство компаний Canal+, Centre Europeen Cinematographique Rhone-Alpes, Diaphana Films (Франция) и Samsa Film S.a.r.l. (Люксембург), 2003. Режиссер Элен Анжел.

В ролях: Даниэль Отой, Сержи Лопес, Эммануэль Дево, Николя Ноле. 1 ч. 40 мин.

О чем мы вспомним в первую очередь, когда разговор зайдет о Средневековье? О рыцарях, Крестовых походах и легендах. Всего этого (кроме Крестовых походов) в фильме Элен Анжел предостаточно. Юный бастард Феликс грезит встречей со своим кумиром — отважным, а по слухам, и бессмертным, французским рыцарем Гийомом де Монтабаном по прозвищу Красный Дракон. О его подвигах даже написана красочная книга, которую Феликс украл в монастыре. Случай сводит мальчика с великим воином, Феликс становится оруженосцем, однако действительность оказывается гораздо суровее легенд. Гийом бессердечен, циничен, способен на подлость, даже на убийство женщины или ребенка. В данный момент странствующий крестоносец охотится за сбежавшим поэтом, фаворитом папы. За тем же поэтом охотится и враг Гийома — рыцарь Месполед. Обстоятельства приводят к Гийому и Феликсу странных попутчиков: безумного друга детства Гийома, но ночам превращающегося в кабана, и беременную настоятельницу монастыря. В путешествии раскрываются страшные тайны прошлого Красного Дракона. Все движется к трагической развязке…

Легенды всегда совмещали в себе красоту и смерть. Режиссер фильма попыталась создать образ легенды не только сюжетно, но и визуально. Очень красивые видовые кадры соседствуют с даже несколько натуралистичными сценами смерти. Блестящие, стильно снятые костюмированные эпизоды из жизни папского двора сочетаются со средневековой жестокостью, трагическая история любви перемежается беспощадными поединками, реальные люди спокойно беседуют с призраками… Глаза Красного Дракона (его роль прекрасно исполнил один из лидеров французского актерского цеха Даниэль Отой) выдают и циничную натуру крестоносца, и его романтическое, но страшное прошлое. Любителям хэппи-эндов фильм, скорее всего, не придется по вкусу, зато поклонники современного европейского кинематографического стиля, безусловно, останутся довольны.

Тимофей ОЗЕРОВ

Бессмертные: Война миров Immortel (Ad Vitam)

Производство компаний TF1 Films Productions, CiBy 2000, UGC-Fox Distribution (Франция), 2004. Режиссер Энки Билал.

В ролях: Линда Харди, Томас Кречманн, Шарлота Рэмплинг. 1 ч. 42 мин.

2095 год. В небе над Нью-Йорком зависла египетская пирамида — то ли космический корабль, то ли тюрьма, в которой Анубис, хозяин царства мертвых, и Баст, богиня любви и веселья, приговорили к смерти покровителя фараонов Гора. У последнего есть всего лишь неделя, чтобы оставить на Земле наследника. Ему нужна Джилл — женщина с голубыми волосами, гостья из другого мира. Она станет матерью нового бога… если сокологлавый Гор найдет мужчину, в тело которого сможет вселиться.

Для выполнения миссии вполне подойдет Никопол, повстанец и маргинал. Нужно лишь уговорить его…

От фильма остается двоякое чувство. Роскошная лента — эстетическое наслаждение и отрада для глаз — поражает полнейшим отсутствием развития сюжетных линий. Их несколько, но все они невнятны. От перегруженности мелкими деталями и не очень удачного симбиоза компьютерных персонажей и живых актеров возникает ощущение неимоверной усталости. Разобраться в этой мешанине из всевозможных инопланетян, монстров, мутантов довольно сложно, доминирующие тусклые синий и зеленый цвета навевают сонливость и желание отрешиться от происходящего на экране… Как ни старался Энки Билал — отец-основатель «культовой» серии комиксов «Никопол», создатель футуристической эстетики в стиле арт-деко на основе канонического «Метрополиса» Ф.Ланга — передать зрителю свое видение, отовсюду выпирает фундамент из «Блейдраннера», «Звездных врат», «Пятого элемента» и «Последней фантазии».

И все же лента удивительна: ее стоит посмотреть еще раз, чтобы проникнуться и вновь насладиться эстетичным совершенством билаловского мира. Эта картина для гурманов. Попробуйте проникнуть в этот мир снова, и возможно, вам откроется еще один слой, скрытый нагромождением деталей и шорами голливудских блокбастеров. И кто знает, вдруг вам понравится?

Вячеслав ЯШИН

Надежда на помощь стен

Человеку испокон веков было свойственно одушевлять, наделять сверхъестественными способностями и населять сверхъестественными существами, иногда даже обожествлять свое жилище. Безусловно, это стремление не могло не отразиться в кинематографе, наиболее зеркальном из всех искусств. Дом, замок, квартира, комната нередко не только выходили за границы понятия «декорация», но и становились персонажами кинополотен.

Собственно, существует не так много экранных типажей нашего героя. Самого распространенного из них можно условно назвать «домом с привидениями». Этот персонаж весьма многообразен, встречается, как правило, в фильмах жанра «хоррор», мистических кинолентах и «черных» комедиях. Такой дом часто населен потусторонними существами, он либо живет с ними в симбиозе, либо, будучи почти разумным, управляет ими, либо является своеобразной «дверью» в другой мир, из которого чего только не приходит в нашу реальность. Обычно такой дом-персонаж весьма негативно относится к населяющим его людям, строит им козни — либо сам, либо посредством подручных инфернальных существ. Преследование хозяев бывает как страшным, так и смешным — в зависимости от жанра.

Другой тип нашего персонажа — «дом-слуга». Это жилище, в котором существует множество технических приспособлений, облегчающих (а иногда и сильно усложняющих) жизнь населяющим его людям. Как правило, такой дом становится второстепенным персонажем, вводимым лишь для того, чтобы подчеркнуть некоторые черты характера хозяина (например, один из самых распространенных архетипов — дом безумного ученого) или, как это принято в научно-фантастических фильмах о будущем — стать иллюстрацией к описанию технического, социального и экономического развития общества, в котором происходит действие фильма.

Практически любой «одушевленный» экранный дом можно отнести к тому или другому из вышеперечисленных типажей. Но сам взгляд на подобный персонаж менялся вместе с развитием кинематографа.

Часть первая НАДЗИРАТЕЛИ И УПРАВЛЕНЦЫ

Рассказывать о домах-автоматах или обустраивать жилища грядущих поколений — удел научной фантастики. На заре кинематографа дела с этим обстояли неважно. Несмотря на то, что крайне популярным объектом экранизаций были тогда романы и рассказы Жюля Верна и Герберта Уэллса, где хватало подробных технических описаний (в том числе и жилищ, и архитектуры городов), режиссеры старались вычленять из книг совсем другие фантастические идеи — невидимость, полеты в космос, путешествия во времени и т. д.[9]

Первым фильмом, где было обращено самое пристальное внимание на архитектуру и устройство домов, стал немецкий «Метрополис» (1926) Фрица Ланга, снятый по роману Теи фон Харбоу и справедливо считающийся шедевром мирового кино. Социальная антиутопия с поражающими воображение картинами огромного города будущего, впоследствии неоднократно скопированными и растиражированными в десятках фильмов: небоскребы, чудовищные подземные конвейеры, воздушный городской транспорт, роботы-слуги — все это было снято на высочайшем для того времени техническом уровне и выглядело весьма достоверно. Здесь проявились первые черты дома-слуги — это, в первую очередь, небоскреб богача Фредера, а также небольшой домик демонического ученого Ротванга, где установлены автоматические двери и телеглаз. Для тех лет — невероятное техническое бытописательство.

Затем за дело взялись англичане: спустя десять лет после «Метрополиса» вышел фильм Уильяма Камерона Мензиеса «Лики грядущего», снятый по роману Герберта Уэллса. В картине рассказывается о будущем британского городка Эвритауна, выжившего после ужасных бомбардировок. В 2036 году это огромный подземный мегаполис: по стенам движутся прозрачные лифты, заменяющие общественный транспорт, горят мощные лампы, имитирующие солнечный свет. Впрочем, в обустройстве квартир Мензиес далеко от Ланга не ушел — те же автоматические двери и свет.

Американцы не могли не ответить Европе — тогда же, в тридцатые годы, вышел комедийный гибрид мюзикла с футурологией «Только представьте» Дэвида Батлера. Герой картины засыпал в Нью-Йорке 1930 года, а просыпался в 1980-м. Картины грядущего Нью-Йорка были не очень впечатляющими, однако можно считать, что именно с этого времени США также занялись проблемами жилища нового времени.

Научная фантастика всегда была более политизирована, чем смежные жанры. В послевоенные годы на фоне холодной войны и противостояния систем взгляды, брошенные в будущее, не отличались оптимизмом. Так, в начале пятидесятых годов почти одновременно в Англии и США были осуществлены две экранизации культового романа-антиутопии Джорджа Оруэлла «1984». Дом-слуга, как в романе, так и в фильмах; превратился в дом-надзиратель: от всевидящего ока Большого Брата спрятаться невозможно.

Несколько позже, в шестидесятые, стены дома будущего превращаются из «надзирающих» в «транслирующие». Француз Франсуа Трюффо перенес на экран еще одну классическую антиутопию — «451° по Фаренгейту» Рэя Брэдбери. В обществе, где запрещены книги, умами правят «родственники» — герои бесконечных мыльных опер, круглосуточно мелькающие на огромных стенах-экранах в квартирах. Другая французская антиутопия шестидесятых — культовый фильм Жана-Люка Годара «Альфавилль» — привносит в описание города будущего (как ни странно, действие происходит в том же 1984 году) управляющий компьютер. Творение безумного ученого фон Брауна, огромный компьютер, управляет не только зданиями, но и людьми.

Голливуд на французские футуристические экспромты ответил в семидесятых. В раннем фильме Джорджа Лукаса «ТНХ 1138» (1971) мы видим подземное общество будущего, также управляемое компьютером, а дизайн интерьеров прост, как само совершенство — все абсолютно стерильно, все белое, из стен изредка появляются странные механизмы… Чуть позже на экраны вышел еще один американский фильм «Бегство Логана» режиссера М.Андерсона. В этой картине искусственный интеллект управляет небольшим городком под куполом, где в полной изоляции проживает горстка землян. Благодаря спецэффектам, позже удостоенным «Оскара», и постановке декораций автоматизированный город мечты выглядит одновременно невероятным и реалистичным.

БУДЕТ ЛАСКОВЫЙ ДОМ

Почти вся советская научная кинофантастика поначалу тоже ничуть не интересовалась архитектурой грядущего. Житие конкретных людей, даже при коммунизме, мало интересовало власти в тридцатые годы — вспоминается разве что инженер Карасик из комедии «Вратарь», построивший робота-привратника.

Послевоенная отечественная фантастика также смотрела совсем в другом направлении — в космос и мало места оставляла Земле. Лишь в начале семидесятых наш кинематограф стал задумываться, как будут жить люди. Речь, естественно, не о строе, а именно как? Начало положила футурологическая короткометражка Виталия Акимова «Воспоминания из будущего». В ней зрителя переносили на тридцать лет вперед, в 2000 год и задавались вопросом: какие из научно-фантастических идей будут реализованы к тому времени. Впрочем, жилищу «досталась» лишь полностью механизированная кухня, как будто взятая из рассказа Стругацких «Скатерть-самобранка».

Ведущий режиссер-фантаст советского времени Ричард Викторов также пытался решить проблему жилища будущего. На космическом корабле в фильме «Москва- Кассиопея» (1973) существует странная комната-трансформер, принимающая любой заказанный вид, вплоть до имитации природных ландшафтов. Во втором фильме дилогии — «Отроки во Вселенной» (1974) — уже совсем другая комната-трансформер, чудо враждебной цивилизации, обнаруживается на планете, заселенной роботами. Путем манипуляций со специальным ключом в этой комнате можно сотворить кресла, столы и даже телепортировать в комнату еду и напитки. Странно, что в следующем своем фильме «Через тернии к звездам», снятом по сценарию Кира Булычёва, Викторов не пошел дальше — дом в коммунистическом будущем оказывается простым деревянным строением.

Тем не менее самые страшные сюжеты, связанные с разумными домами, пришли в наше кино из западной фантастики. Замечательный рассказ Рэя Брэдбери «Будет ласковый дождь» повествует о доме-компьютере, продолжающем выполнять свои функции и пытающемся обслужить хозяев, давно уже не существующих, уничтоженных то ли атомной, то ли нейтронной бомбой. Дом-автомат будит детей в школу, накрывает на стол, включает любимую музыку, читает стихи — и не подозревает, что человечества уже не существует. Первая советская экранизация этого рассказа была игровым фильмом режиссера Г.Николаева и называлась «Голос памяти» (1982), вторая — и лучшая — мультфильмом Назима Туляходжаева «Будет ласковый дождь» (1984), Особенно впечатляет в мультфильме сцена саморазрушающего сумасшествия искусственного интеллекта дома — главный манипулятор, напоминающий огромную змею, начинает слепо крушить все вокруг…

Тот же Назим Туляходжаев снял киноверсию еще одного рассказа Брэдбери, посвященного разумному дому. Фильм называется так же, как и рассказ — «Вельд» (1987), — и повествует о конфликте поколений. Родители запрещают детям подолгу находиться в комнате со стенами-экранами, непрерывно транслирующими африканскую природу. В результате дети запирают предков в этой комнате, а экранные львы оживают и съедают родителей. Это был, пожалуй, первый настоящий фильм ужасов, снятый в нашей стране.

Дом-автомат явлен зрителю еще в одной экранизации. Юный герой картины, снятой по роману Александра Грина «Золотая цепь» (1986, реж. А.Муратов), оказывается в странном замке, «доме мечты» неожиданного миллионера — здесь движутся комнаты, лестницы, постоянно меняется интерьер и происходят загадочные события…

Ну а самым необычным домом на территории отечественного кино стал дом из фильма по повести Александра Житинского «Лестница» (1989, реж. А.Сахаров). Этот дом пытается устраивать людские судьбы — герой фильма бродит по лестницам обычного питерского строения, но никак не может пройти к выходу. Вопреки физическим законам все лестницы выводят его к одной и той же квартире. В этой квартире его ждет судьба…

ЛИЧНОЕ ПРОСТРАНСТВО

В западном кинематографе прорыв во взгляде на архитектуру будущего был совершен фильмом Ридли Скотта «Блейдраннер» («Бегущий по лезвию»), снятым по роману Филипа Дика «Снятся ли андроидам электроовцы?» в 1982 году. Прорыв даже не в техническом, а, скорее, в визуальном плане. Мрачная, стилистически выдержанная на полуигре света и тени архитектура города, дизайн квартир породили новую эстетику, повторенную позже не одним десятком режиссеров рангом пониже. Считается, что этот фильм положил начало столь модной сегодня киноэстетике «киберпанка» — в этом жанре снято немало картин, где не только здания, но и люди буквально напичканы механизмами и микросхемами: достаточно вспомнить «Джонни-мнемоника» Роберта Лонго или «Странные дни» Кэтрин Бигелоу. В стилистике, заложенной Ридли Скоттом, сняты культовые «Темный город» Алекса Пройаса и «Вспомнить все» Пола Верхувена, в которых механизация, компьютеризация квартир и домов также является существенным фактором, иллюстрирующим происходящие события. К сожалению, всего лишь иллюстрирующим: например, квартира героя Шварценеггера в ленте «Вспомнить все» используется всего-навсего как фон для поединка центрального персонажа со своей «псевдоженой».

Наиболее скрупулезно к образу дома будущего в последние годы подошли Люк Бессон, Стивен Спилберг и Роберт Родригес.

Идея «Пятого элемента» (1997) — приключения таксиста в мегаполисе будущего — пришла Люку Бессону еще в пятнадцатилетнем возрасте. Став признанным режиссером и перебравшись из Франции в Голливуд, он эту идею со вкусом осуществил. С автоматизацией дома мы сталкиваемся в фильме дважды. Впервые — в миниатюрной комнатке Корбена Далласа: здесь все сделано для экономии места — кровать автоматически покрывается пленкой и убирается в стену, душевая кабина оказывается на месте холодильника, уезжающего в пол. Мегаполис XXII века, так роскошно реализованный в фильме, требует минимализации. В кабинете же злобного миллиардера Зорга оказывается огромное количество всевозможных механизмов, вроде роботов-уборщиков, хищно бросающихся на любую оброненную вещь. Однако они не в состоянии спасти миллиардера, неожиданно подавившегося вишенкой, о чем задыхающемуся злодею назидательно вещает священник Вито Корнелиус. Такая вот простая мораль — техника-техникой, а без человека никуда.

Роберт Родригес оказался большим выдумщиком по части различных технических фантастических изобретений. Его трилогия «Дети шпионов» (2001–2003) пародирует почти все фантастические и детективные техноштампы. Забавно наблюдать жилище-трансформер — сначала дом как дом, и вдруг он оказывается набитым всякими суперприспособлениями. В шпионских домах у Родригеса не содержится ни одной стабильной детали или элемента мебели — каждая несет, как минимум, еще одну функцию.

Самый капитальный подход продемонстрировал Стивен Спилберг при подготовке «Особого мнения» (2002). Перед съемками режиссер пригласил видных дизайнеров, разработчиков хай-тех, футурологов и даже одного теолога с предложением провести мозговой штурм на тему «Как будет выглядеть Нью-Йорк в 2054 году?».

Результаты мы можем видеть в фильме, снятом, кстати, опять по произведению Филипа Дика. Автомобиль только что двигался по вертикальной автостраде, и вот он, уже проехав по боковому ответвлению, пристыковывается к квартире. Главный герой, дистанционно по зрачку опознанный электронным вахтером, заходит в жилище, по дороге отдавая дому голосовые команды. Включаются плоские прозрачные экраны, человек садится посмотреть семейный альбом — и голографические образы близких возникают в натуральную величину среди квартиры, начинают двигаться и разговаривать… И так далее.

На сей момент в «Особом мнении» мы видим лучшую за всю историю кинематографа иллюстрацию на тему «дом-слуга» будущего. Остается лишь ждать новых кинематографических решений данного персонажа. Кстати, одним из сюжетных ходов гонгконгского футуристического боевика «Серебряный ястреб» стало появление в разумном доме голографического портье, своеобразного помощника хозяев в общении с домом.

Напоследок хочется отметить еще один относительно недавний фильм. Вроде бы незначительное, почти незаметное явление среди бешенного кино- и телепотока — канадская телевизионная лента режиссера Джима Макинчука «Дом мечты» (1999). Но в нашем контексте эта лента уникальна — она совмещает в себе сразу два архетипа: и электронный «дом-слугу», и одушевленный «дом с привидениями». События в фильме развиваются так: семья компьютерного дизайнера поселяется в крайне автоматизированный дом (опытный образец), управляемый искусственным интеллектом. В какой-то момент компьютер начинает сходить с ума и выступать против людей… Тема дома-автомата, терроризирующего хозяев, в результате даже была обыграна в одном из «хэллоуиновских», традиционно фантастико-пародийных выпусков культового сериала «Симпсоны». Разумный компьютер не без успеха попытался уничтожить беспечную семейку — ведь в «хэллоуиновских» сериях хэппи-энды редки. Судя по всему, фильм Макинчука послужил объектом этой пародии.

Впрочем, настоящие, реальные умные дома уже шагают по планете. До искусственного интеллекта управляющим ими компьютерам пока еще далеко. Но стоит ли пренебрегать предупреждениями киношников — старайтесь не злоупотреблять автоматикой в домашних условиях. Иначе все может случиться…

Дмитрий БАЙКАЛОВ

(Об образе «дома с привидениями» читайте в следующем номере».)

ЭКСПЕРТИЗА ТЕМЫ

Два года назад вышла первая в постсоветском пространстве тематическая антология «Пятая стена», в которой были собраны рассказы отечественных фантастов, посвященные «умному дому». А вот каким российские фантасты хотели бы видеть свой личный «смартхаус»? Такой вопрос мы решили задать писателям — участникам сборника (причем первый из них еще и редактор-составитель).

Андрей ЩЕРБАК-ЖУКОВ:

Обустройство жилища — это вечное движение между Сциллой и Харибдой. Большинству наших соотечественников приходится не столько обустраивать жилище под себя, сколько самим подстраиваться под ту жилплощадь, что уже имеется… Если же начать мечтать об универсальном доме, то окажется, что весь он должен строиться на противоречиях. С одной стороны, он никак не может быть маленьким — в нем должны быть гостиная, спальня, подсобное помещение, кухня, кабинет… С другой стороны, очень большим дом тоже не должен быть, — я не представляю себя в доме, где слишком много комнат и несколько уровней; и думаю: я не одинок в таком ощущении, иначе откуда бы взялось столько книг и фильмов, где напряжение нагнетается за счет того, что герои блуждают из комнаты в комнату в огромном доме. Если речь идет о доме будущего, то он должен иметь интеллектуальную оснастку, должен освободить хозяина от части бытовых раздумий — это с одной стороны. А с другой — и лишней свободы ему давать не стоит, во избежание комплексов и стрессов у хозяина. К этим двум парам «общих» Сцилл и Харибд добавлю еще одну от себя лично: я люблю, когда в доме есть старинные предметы, но при этом не хочу отказываться и от удобств современного сервиса. Но главная моя бытовая проблема — это наведение чистоты. Никак не хочется жить в грязи, но и убираться все время тоже неохота. При этом квартира полна мелких предметов: книг, кассет, дисков, картинок, каких-то сувениров и прочих артефактов. И большинство из них боится влаги! Я бы не задумавшись назвал гением того, кто изобрел бы способ все это автоматически очищать от пыли…

Михаил ТЫРИН:

Хочу, чтобы Дом имел несколько автоматических профилей. Например, «Утро», «Работа», «Отдых», «Гости», «Гостям пора уходить», «Гости ушли».

Хочу, чтобы Дом моделировал профили не только светом, звуком и запахом, но и изменял пространство.

Хочу, чтобы Дом изымал из оборота ненужные вещи, а потом тайком от меня их выкидывал.

Хочу, чтобы Дом никогда не говорил мне: «Где ты шлялся полночи?», «Соседи уже давно балкон застеклили» и «Пора стать серьезнее».

Хочу, чтобы Дом отлавливал мышей, мух и комаров, но не убивал, а выпускал на свободу.

И еще. Если можно, конечно. Пусть им управляет какая-нибудь нормальная операционная система. Не очень хочется каждые полчаса слышать: «Дом выполнил недопустимую операцию и будет закрыт».

Олег ДИВОВ:

«Смартхаус» — это совершенно иное качество жизни. Рядовому пользователю бытовых приборов и не снилось, какой уровень комфорта предоставляет человеку нынешний «смарт». Да, многие слышали о самоочистке помещений, автоматическом заказе продуктов, многоуровневой охране… Но это ничего не говорит об идеологии «смарта». Теперь представьте: вы вышли из душа, а «смарт» заранее ступенчато изменил температуру воздуха на вашем пути. Перемещаясь из зоны в зону, ваше тело охлаждается плавно. Вот какие мелочи отслеживает грамотно настроенный «смарт», и таков он во всем. Заказывая себе «умный дом», вы столкнетесь с необходимостью ответить на сотни вопросов, зачастую неожиданных. Потому что «смарт» должен вас даже не окружать заботой, а мягко ею обволакивать. И конечно, в идеале «смарт» — не начинка для готового здания, а дом, отстроенный комплексно, с нуля. Строительству предшествует длительная рекогносцировка, когда будет учтено все — коммуникации, роза ветров, криминогенный фактор… Хороший «смарт» способен долго жить в автономном режиме. Но в то же время его нельзя ставить абы где. Его могут элементарно затравить соседи. Его трудно ограбить, но все усилия дома по самообороне пойдут насмарку, если не прибудет вызванная им охрана. Он великолепный самодиагност, но что в этом толку, если до ближайшего специально обученного техника — сотни километров. Такие мелочи тоже приходится учитывать при проектировании.

И наконец, основное. Сколь бы умен ни был дом, но если его жильцы в принципе не умеют быть счастливыми, тут им «смарт» никаким боком не помощник. По статистике, убийства и самоубийства происходят в «смартах» ничуть не реже, чем в обычных домах.

А я свою крошечную арендованную «однушку» уверенно могу назвать «смартхаусом». У меня тут целых две умных головы. И несколько компьютеров разной степени раздолбанности. Если доживу до глубокой старости — постараюсь к тому моменту заработать на «смарт». Пусть обо мне, немощном, заботится. Пока что он мне просто не нужен. Слишком расслабляет и отрывает от реальности. Русскому фантасту это ни к чему.

ПРОЗА

Рассел Гриффин Сберечь время

1.

— Кьеркегор, — говорила официантка бармену, — не знал, что…

— Круассан, будьте добры, — попросил мистер Леру.

— …со своей колокольни…

— Если это не слишком трудно, — продолжал мистер Леру, — и…

— Ты приздаешь алогичдое избедедие веры, — отпарировал бармен, сморкаясь. Несколько минут назад он обчихал всего мистера Леру. — Если ты спросишь бедя, твой чертов гегельядский форбализб…

— Кофе, — закончил мистер Леру.

— Способен ли ты хоть частично понять суть этой дефиниции? — бросила официантка, направляясь к дальнему концу стойки.

— Деужели дельзя потратить вребя на простой оббед бысляби? — вопросил бармен и последовал за ней.

Мистеру Леру, сидевшему за столиком рядом со стойкой, было ясно, что проблема Кьеркегора и формализма Гегеля, возникшая еще во время завтрака, вряд ли будет разрешена до прихода Дитера. В этом беда университетских городков. Здесь не бывает профессиональных официанток. Не бывает поломоек — энтузиасток своего дела. Весь местный сектор обслуживания состоит из случайных интеллектуалов, готовящихся осесть где-то в другом месте.

Он пошарил в кармане и убедился, что монета Дитера никуда не делась. А ведь он мог нечаянно расплатиться ею. При этой мысли ему стало страшно. Пожалуй, хорошо, что официантка так занята. Со вздохом он поднялся со стула, прошел между завсегдатаями кафе, взъерошенными беглецами из психушек, листавшими книги по философии-религии-нравственности, и направился к двери.

Ему все еще хотелось съесть мягкий слоеный круассан. Круассаны хороши тем, что ими нельзя отравиться.

Нигде не найти круассанов лучше, чем в этом кафе при книжном магазине, от которого рукой подать до Двуязычной библиотеки Леопольда при факультете гуманитарных наук — хотя в последнее время эти тонкие пожелтевшие корешки Боэция, Августина Блаженного, епископа Гиппонского и «Сна о Кресте» все больше и больше отодвигались в сторону, освобождая место дешевым изданиям.

— Истида субъективда! — донесся до него выкрик бармена.

— Фашист! — провизжала в ответ официантка.

На улице полисмен выписывал квитанцию, поставив ботинок на бампер автомобиля.

— Не думайте, что мне это нравится, — сказал он. — Но я заканчиваю диссертацию…

— Полицейские науки? — выдавил улыбку мистер Леру. Полисмены нервировали его. Впрочем, так же, как толпа, высота, закрытые пространства, открытые пространства, тризм челюсти (он каждое утро, начиная с пятилетнего возраста, регулярно проверял, не заедает ли челюсть) и смерть от удушья в ресторанах.

— Сравнительное литературоведение, — сказал полисмен.

Мистер Леру улыбнулся с таким видом, будто ему наступили на ногу.

Мистер Леру не был чужаком в академии. Он работал над диссертацией, превращая ее в книгу. Диссертация называлась «966-й: Год предначертания».

Он начал с 1066-го, но суматоха отвратительных битв, ни на что не похожие имена викингов (Рагнар Ворсистые Штаны, подумать только! Айвар-без-Костей!) и победа норманнских неотесанных пиратов над культурными англосаксами заставляли его спускаться все ниже и ниже, пока он не добрался до 966-го — года, в который ничего не случилось, года, который был для робкого странника во времени, вроде мистера Леру, сонным солнечным днем, тяжким от пыльцы и гудения лишенных жала пчел. Здесь пресыщенный историк мог плавать, как на надувном плотике, в пушистом тепле заводи потока времени, размышляя о таких вещах, как чистота англосаксонского героического идеала. Беовульф, зная о том, что обречен, идет в пещеру дракона, потому что так нужно его людям. Бьортвольд сражается без надежды бок о бок со своим вождем Бьортнотом, пока викинги не обрушиваются на него в битве при Мэлдоне. Вот сущность добродетели — упорно продолжать свое дело перед лицом очевидного поражения.

Это придает англосаксонской литературе торжественность и величие. Поэмы начинаются с риторических вопросов: «Увы! Где Медовый чертог?» или «Увы! Где теперь всадники?». И ответов вроде: «Увы! Лежит в руинах!» или «Увы! Тлеют в могилах!». Возможно, самым подходящим определением этой поэзии было бы сумрачная. Хорошо, мрачная, а уж кто мог оценить клиническую депрессию, так это мистер Леру.

Он подвергся первой реальной проверке на депрессию, когда исторический истеблишмент отверг «966-й: Год предначертания», сочтя его описательной работой. Где были теоретические сценки, аксиоматические буксы и безапелляционные дорожные колеса, чтобы довести до пункта назначения поезд его логики? Напрасно он доказывал: поскольку в 966-м так ничего и не случилось, то не требуется никакой теории, чтобы это объяснить.

«Кто-нибудь когда-нибудь слышал о бесконфликтной историографии?» — вопрошали они.

Из-за их злопамятности ему пришлось посылать «966-й: Год предначертания» в Голландию и платить из своего кармана, чтобы книгу напечатали плохо знающие английский голландцы.

Он остановился и выудил из кармана монету Дитера. Что за прихоть посылать такую ценность по почте внутри кампуса. Судя по весу, монета золотая, она блестит, словно новенький крюгерранд[10]. На ней выбита голова, увенчанная лавровым венком и словами TI CLAVDIVS CAESAR AVG PMTRRP, на одной стороне и девушка в прозрачном платье и слова LIBERTAD AVGUSTA на другой.

Не надо быть римским историком, чтобы понять: это золотой царствования императора Клавдия, 41–43 годы н. э., стоимостью в двадцать пять серебряных динариев. И кто знает, сколько тысяч долларов.

Зато никому не понять, где такой идиот, как Дитер (нельзя сказать, чтобы мистер Леру когда-нибудь говорил ему это в лицо), который проводит все свое время, выступая против экспериментов на кошках и за эксперименты на обществе, добыл римскую монету в столь нетронутом виде, что мистер Леру мог бы поручиться: ее отлили только вчера. Скорее всего, это копия.

Мистер Леру добрался до дома порядком проголодавшись, а Дитера все не было. Что ж, поделом, нечего водить дружбу с людьми с факультета коммуникационных наук. Он прошел прямо в гараж за своим аккуратным домиком (на самом деле он никогда не пользовался им как гаражом, потому что в день экзамена на права тридцать лет назад его хватила такая мигрень, что пришлось лежать в постели до тех пор, пока головная боль и любое стремление водить машину милосердно прошли), влез в свой синий комбинезон механика и противогаз времен второй мировой войны и зарядил пульверизатор ядохимикатом от насекомых.

Затем он пошел в сад, свирепо взглянул на сотни бронзовых спинок, выпуклых, как шлемы безжалостной армии, совершающей переход под сенью листьев.

— Оккупанты!

Свист.

— Наемники!

Свист.

— Чертовы жуки!

Свист.

Каждый раз он делал паузу и внимательно прислушивался, нет ли предательского гудения. Бабушка не раз рассказывала ему о прекрасном человеке, кажется, советнике посольства, который в расцвете сил был ужален пчелой, налился краской, раздулся, наподобие иглобрюхой рыбы, и упал замертво. И если уж были кое-какие вещи, которые мистер Леру ненавидел больше толп, высоты, закрытых пространств, открытых пространств, тризма челюсти, смерти от удушья в ресторанах и полисменов, изучающих сравнительное литературоведение, так это вероятность покраснеть, раздуться, как иглобрюхая рыба, и упасть замертво.

Когда похожие на шлемы спинки стали двигаться медленнее, а листья роз побелели от химикатов, он отложил опрыскиватель, вытащил свой третьесортный зонтик — один из суперскладных, который легко можно таскать в кармане — и отправился в только что засеянный палисадник величиной с почтовую марку. Одинокая ворона оторвалась от обеда, замахала крыльями и взлетела на край желоба. Мистер Леру прикинул расстояние и, решив, что он в безопасности, принялся энергично открывать и закрывать зонтик, направив его в сторону птицы. Ворона некоторое время задумчиво понаблюдала за ним, нехотя каркнула и улетела. Мистер Леру удовлетворенно улыбнулся.

— Извините, пожалуйста, это вы открываете и закрываете зонтик? — раздался голос.

Тут мистер Леру понял, что ворона испугалась человека, а не манипуляций с зонтиком.

— Я хотел бы поучаствовать. А на вас надет — остановите меня, если я ошибаюсь — противогаз?

— Безусловно.

— Значит, вы очень заняты?

— Я уже закончил. — Он обернулся и посмотрел на собеседника через желтоватые очки противогаза. — Дитер! Я вас ждал.

— Надеюсь, — ответил Дитер, взглянув на свои часы. Скорее, это были мегачасы: большие электронные часы в резиновом корпусе, которые были бы очень хороши на глубине шестидесяти футов, а если нажать одну из их маленьких кнопок, вы могли бы хронометрировать забег на шестьдесят ярдов или сообщить, который час в республике Чад. — Заседание Комитета по продвижению в должности затянулось.

— Из-за того, что не могли договориться, кого продвигать? — пробормотал мистер Леру себе под нос, стягивая противогаз, складывая маленький зонтик и запихивая то и другое в карман комбинезона.

— Если вернуться к семидесятым, мы тогда вырабатывали основные принципы…

— Мне больше нравится опрыскивать розы.

— Как же мне побудить вас к самореализации? Вы должны показать начальству, что стоите на том же самом символическом уровне, если хотите конкретизировать свои долгосрочные цели.

— Простите?… — ошарашенно спросил мистер Леру.

— Удивительно, почему вы до сих пор еще читаете лекции? Я работаю в двадцати пяти комитетах и через два года буду полностью независим. Я мог бы вам посодействовать…

— Высшее учебное заведение не место для саморекламы.

— Ладно-ладно, — сказал Дитер, исподтишка взглянув направо и налево. — Нам надо поговорить о другом.

Он жестом поманил мистера Леру за собой, поднялся по ступенькам и вошел, не дожидаясь приглашения. Манеры, подумал мистер Леру, останавливаясь, чтобы сорвать розу для петлицы пиджака, исчезли тогда же, когда и карманные часы.

В застоявшемся воздухе холла пахло старыми книгами и бумагой. Раздался визг, Дональбейн выскочила из своей засады за стойкой для зонтиков и вцепилась Дитеру в лодыжку.

— Что это? — спросил Дитер со страдальческим выражением, подволакивая пострадавшую ногу в гостиную.

— Всего лишь терьер, — ответил мистер Леру, расстегнув комбинезон и пытаясь вытащить лацкан пиджака наружу.

— Мне показалось, это лохматый кирпич. Как вы узнаёте, где у него фасад?

— Спереди зубы, — сообщил мистер Леру, пытаясь просунуть стебель розы в петлицу. — Как правило… — Петлицы на лацканах исчезли тогда же, когда и манеры. Теперь существовали только эрзац-петлицы, псевдопетлицы, всего лишь вышитые иллюзии. Если вам действительно нужна петлица, придется проковырять ее самому.

— Что можно сделать, чтобы меня отпустили?

— Кто отпустил? — уколовшись о шип, мистер Леру замахал большим пальцем.

— Собака.

— Попрощаться, — ответил он. — Она отпустит вас у входной двери.

— Я могу сам оторвать ее, благодарю, — сказал Дитер, подтягивая поближе ногу с висящим на ней грузом.

Мистер Леру провертел дырку в лацкане и засунул туда розу.

— Что же касается монеты… — Дитер какое-то мгновение колебался: — Не спорю, мне необходима ваша помощь.

Мистер Леру был удивлен и польщен. До этого момента Дитер всегда трактовал его как лабораторную крысу, которая сама нуждается в поддержке, чтобы одолеть хитросплетения лабиринта.

— Какого рода помощь?

В руках Дитера оказалась фотография, которую он держал так, словно ее не должны были касаться пальцы непосвященного. На фотографии была удивительно стройная женщина лет тридцати пяти, в белой кожаной шляпе и рыжих мехах, невооруженным глазом были заметны ментальные вибрации ее шишковидной железы.

— Кто это?

— Летиша Дросс из проекта «Физика Звезд», — ответил Дитер. — Мое Значимое «не-Я», — он замолчал, посмотрел на фотографию, как бы освежая в памяти образ женщины, и вздохнул: — Я зову ее «не-Я» для краткости.

— Вы встретили эту женщину в Комитете по спасению китов?

— Школьное увлечение. Затем я работал вместе с ней в Комитете по ликвидации несправедливости при назначении заработной платы. Как только она назвала первый пункт повестки дня, я понял, что мы с ней одной крови. Она показала мне такое, о чем я и мечтать не мог.

— Вот как! — мистер Леру покрылся румянцем. — Но вернемся к монете.

— Я имел в виду путешествие. Вот чем занимается ее группа — но только она предупредила меня, чтобы я ничего не трогал, попав в Италию, а после продажи рабов…

— Что?

— Ну, я вроде бы поднял эти две монетки, понимаете, пока никто не видел, я думал, может, убежусь на собственном опыте, как это действует, подарив одной из дам — какой-то малорослой, она вовсе не была мне интересна, и — бах! — «не-Я» мне просто голову оторвала, сказала: наши системы ценностей совершенно несовместимы, и спросила, знал ли я, что мог изгадить всю историю и сделать так, что мы оба исчезнем? Я ранимый человек! — Дитер издал длинный, как поезд, вздох, целые мили сцепок и содрогающихся товарных вагонов. — Меня просто угробили, Леру, и угробила самая достойная женщина во всем западном полушарии. — Он снова прервал свою речь на целый вагон вздохов. — Я хочу умереть.

— Чем я могу помочь? — отозвался мистер Леру.

— Надо вернуть ее.

— О! — Только не это.

— Моя идея такова: переориентировать ее межличностные отношения в мою пользу с помощью обычной моделирующей поведение техники, основанной на стимулировании.

— Простите?

— Дать ей что-то, что заставит ее броситься мне на шею.

— Бриллиантовый кулон?

— Совершенно новое общество! И я бы хотел заняться этим, пока она в отъезде.

— Я специализируюсь на раннесредневековой истории Англии.

— Именно! Послушайте, я занимался оценкой ценностей в историческом развитии Америки… и каждый раз сталкивался с рабством, сексизмом, эксплуатацией или угнетением. А вы знаете, кто все это делал? Белые англосаксонские протестанты. Это их вина! Вплоть до языка. Поэтому, мне кажется, если мы сумеем разобраться с этими англосаксами в самом начале, дальше история сама о себе позаботится. Мы сможем сберечь время! Вот тут в ход пойдет ваша эрудиция: что сделало англосаксов такими ужасными?

— То, что они потерпели поражение от норманнов, — ответил мистер Леру.

— Да? И когда это случилось?

— Я пошутил. Возможно, ваш роман с женщиной-ученым заставляет вас ожидать причинно-следственных взаимоотношений и в человеческой истории. Но говорить, что событие А послужило причиной события В, потому что событие А случилось раньше В — это чистая гипотеза в сюжетно-тематической форме, не лучше, чем кропать романы. — Он помолчал. — Движущие силы событий слишком сложны, чтобы их понять. Норманнское завоевание повинно в нашей тысячелетней истории не в большей мере, чем бутылка коньяка, из-за которой у Наполеона началась изжога, — в его разгроме при Ватерлоо. Только неглубокие историки выбирают одну причину и пытаются написать об этом книгу.

— Значит, начало несправедливости положило норманнское завоевание, — сказал Дитер, явно почувствовав облегчение.

— Вы не слышите меня, — недовольным тоном произнес мистер Леру. — Кстати, «норманны» происходят от «norsemen» — скандинавов, грабителей, совершавших набеги на французское побережье. — Мистер Леру почувствовал себя увереннее. — Тогда почему бы не винить во всем викингов?

— Вы имеете в виду этих белобрысых парней с рогами на шлемах?

Мистер Леру задумался, есть ли у Дитера чувство юмора.

— Ведь они в конце концов отобрали трон у бедняги Этельреда. Ох-ох-хо, — сказал Дитер, взглянув на лодыжку. — И началось угнетение.

— Слышали ли вы о роли женщин в обществе викингов?

— Нет, ничего.

— О социальных реформах?

— По нулям.

— Оставим это, — мистеру Леру нравилась эта игра, что-то вроде веселой прогулки вдоль берега, когда не боишься споткнуться и утонуть в прибое. — Вильгельм, вероятно, победил, потому что за несколько дней до его высадки сакской армии пришлось бежать, а затем пройти сотни миль к югу, чтобы встретиться с ним. Это викинги были виноваты в том, что саксы оказались изнурены походом.

— А сейчас у шведов есть даже государственное здравоохранение, — сказал Дитер. Он на мгновение задумался. — А что бы изменилось, если бы саксы выиграли?

Лицо мистера Леру покраснело.

— Вы снова начинаете!

— Ну скажите: если бы вы могли выбирать…

— Битва при Мэлдоне в 991-м, — огрызнулся тот. — Если бы викинги не разбили войско Этельреда, то сын Этельреда Эдуард Исповедник не побежал бы в Нормандию и не заинтересовал своего кузена Вильгельма Англией. Вам хотелось несерьезных рассуждений — пожалуйста. Существует довольно известная поэма об этом сражении: «Битва при Мэлдоне». — Он подошел к книжной полке и вытянул тоненький желтый томик.

Дитер ухмыльнулся.

— А вам бы хотелось изменить ее?

— Ни строчки, это же искусство!

— Я говорю о битве.

Мистер Леру внимательно посмотрел на Дитера. Если существовало что-то, что мистер Леру ненавидел больше толпы, высоты, закрытых пространств, открытых пространств, тризма челюсти, смерти от удущья в ресторанах, полисменов, изучающих сравнительное литературоведение, вероятности покраснеть, раздуться, как иглобрюхая рыба, и упасть замертво, так это присутствие сумасшедшего в собственной гостиной.

— Кажется, мне пора заняться розами, — сказал он.

Дитер ухмыльнулся шире обычного и полез в карман. Мистер Леру прижал руку к груди, чтобы унять сердцебиение. Но Дитер всего-навсего вытащил монету. Еще один золотой!

— Вы, наверное, истратили целое состояние, чтобы скопировать их, — заметил мистер Леру.

Дитер покачал головой и таинственно улыбнулся.

— Почему бы нам не прогуляться в кампус? Будет понятнее, если я покажу вам. И возьмите с собой эту книжку: нам понадобятся детали. Вы точно знаете, что эта тварь отпустит меня у двери?

2.

— Что представляет собой проект «Физика Звезд»? — спросил мистер Леру, изучая надпись на матовом стекле двери, окруженной прямоугольником провода сигнализации.

— По-настоящему хорошую физику, — ответил Дитер.

— Я серьезно, — сказал мистер Леру.

— Физика сил и гравитация, — ответил Дитер, продолжая возиться с замком.

Мистер Леру провел большую часть прогулки, зачитывая из «Битвы при Мэлдоне» отрывки, как викинги высадились (высочайшее достижение англосаксонского повествовательного искусства), но затем сакские эрлы и отряды местного ополчения загнали их на дальнюю сторону реки Пэнт; как король Оффа поручил родственнику отпустить своего любимого сокола в лес, чтобы не быть обвиненным в трусости в грядущей битве; как Эдрик вновь произнес клятву идти в бою впереди своего конунга. И как датчане насмехались над ними, пока военачальник саксов Бьортнот, эрл эссексский, благородно и неразумно разрешил им переправиться, чтобы битва свершилась на равных условиях. Но даны убили Бьортнота, и немногим саксам удалось спастись, однако Бьортвольд и преданные ему таны продолжали сражаться на стороне своего любимого вождя.

Чтение придало мистеру Леру храбрости.

— Звезды, — лучезарно улыбнулся он. — Сколько академических дисциплин посвящено изучению вещей, которые мы не можем подвергнуть проверке наших органов чувств? На другом конце кампуса Уортингтон отдает свою жизнь абстракциям высшей математики, сидит допоздна Хауэлл, разгадывая тайны Вселенной, а вот здесь женщина изучает физику вещества, удаленного от нас на миллионы миль, вещества, которое она никогда не сможет увидеть или потрогать… а я занимаюсь изучением безвозвратно ушедшего прошлого.

— Это мы еще посмотрим, — пробормотал Дитер.

Продолжая свою речь, мистер Леру взглянул в одно из высоких окон конца девятнадцатого века на верхней площадке лестницы и запнулся.

— Боже, — произнес он. — Сюда спускаются солдаты!

Дитер суетился с замком.

— Вам показалось.

— Конечно, солдаты! Какого черта они делают в кампусе?

Вдруг мистеру Леру вспомнилось, как Дитер настаивал, чтобы они воспользовались для прохода старым туннелем парового отопления под Блэтчли-холлом экономического факультета и поднялись сюда по задней лестнице.

— Вы что-то утаили от меня?

— Черт бы побрал этот замок! — завопил Дитер.

Пальцы ног мистера Леру похолодели.

— Мы не станем дожидаться профессора Дросс, чтобы войти внутрь?

— Разве я не сказал вам, что она уехала? Какая рассеянность!

— Куда уехала?

Пауза.

— В Вашингтон.

— Тогда кто-нибудь из ее коллег…

— Они тоже в Вашингтоне.

Мистер Леру шагнул назад, к окну.

— Почему?

— Произошло небольшое недоразумение.

— Армия не посылает войска из-за небольшого недоразумения.

— О'кей. Думаю, можно сказать, что это моя вина, — сообщил Дитер. — Один человек сказал другому о римских монетах, и теперь Вашингтон встал на уши, полагая, что все это очень опасно.

— Опасно? — переспросил мистер Леру. Пальцы ног просто заледенели.

— Ерунда. Все в порядке, — сказал Дитер, открывая дверь. Он втянул внутрь мистера Леру, запер дверь и вновь включил сигнализацию.

Мистер Леру нервно огляделся вокруг. Как все большие лаборатории, помещение напоминало авторемонтную мастерскую. Вдоль стены стояло электронное оборудование, а также смертоносные стеклянные и стальные камеры неизвестного назначения. В глубине было еще больше оборудования, только оно все было перекорежено, а на полу перед ним свежая бетонная заплатка.

— Опасность… вы имели в виду это? — спросил мистер Леру, чувствуя, что пальцы ног превратились в небольшие ледники.

— Ничего подобного, — заметил Дитер. — Просто небольшой предмет, полученный с той стороны, здесь может оказаться слишком тяжелым. — Он присел перед микрокомпьютером, соединенным с принтером бежевого цвета.

— Это не просто бетон, а железобетон, — хрипло сказал мистер Леру.

— Ну конечно, — ответил Дитер.

Но мистера Леру такой ответ не устроил.

— У них есть, хм, концентраторы массы и приспособления, которые они называют магнитными бутылками, — сообщил Дитер. — Идея такова: конденсировать газы, чтобы создать, ну, мини-солнце, а затем изучать его с близкого расстояния. Но они, кажется, перестарались.

— В каком смысле? — Ледниковый период незаметно вылез из ботинок мистера Леру и пополз по лодыжкам. — Как это перестарались, объясните подробнее.

Он осторожно огляделся. Не выкатываются ли откуда-нибудь из-за полок небольшие огненные шары, которые испепелят его на месте.

— Сгущали газы слишком сильно. Атомы стали такими плотными, что сплющились. Превратились в черную дыру размером с булавочную головку.

— Но они не испускают опасных лучей?

— Да ничего они не испускают. Просто проникают сквозь пол вот здесь и уходят по одному из туннелей парового отопления… О'кей, мне нужны детали для необходимой базы данных пространства-времени. Как вы говорили: эта битва при Мэлдоне случилась в 1966 году?

— Одиннадцатого августа 991 года.

— Где, вы говорили, находился этот Мэлдон?

— Я не говорил, — устало ответил мистер Леру. — Он находился на реке Пэнт, в теперешнем устье реки Блэкуотер на восточном побережье Англии.

Плейстоцен уже добрался до бедер.

— Вот он: тридцать минут восточной широты, пятьдесят один градус северной долготы… Должен я вводить минуты или нет?

— Вы уверены, что знаете, чем занимаетесь? — осмелился спросить мистер Леру, потихоньку двигаясь к двери.

— Хорошему коммуникатору это не обязательно, дружище. Он постигает сущностную форму, а не эфемерную субстанцию.

— Так я и думал, — произнес мистер Леру.

— Все очень просто. Я наблюдал, как это делает «не-Я». Она объясняла, что время — как ковровая дорожка, которая проходит по холлу, а путешествовать во времени все равно что прыгать по этой дорожке, когда на ней стоишь, а потом перепрыгивать на следующую складку, если вы понимаете, о чем я говорю. — Он помолчал и стукнул компьютер. — Черная дыра под лестницей создает то, что «не-Я» называет «темпоральной деформацией», типа какого-то моста между складками, а этот дурацкий компьютер предупреждает, где эта деформация возникнет. И там ты будешь зависеть от траектории собственного прыжка…

— Траектории? — заволновался мистер Леру.

— Ну да. В нашем случае у нас есть двадцать девять часов, чтобы полностью изменить Мэлдон. Для опытного коммуникатора времени вполне достаточно.

Неужели из-за женщины можно полностью утратить контроль над собой?

— Кстати, о времени, — сказал мистер Леру, прочищая горло, — мне действительно пора идти. Если собаку не выводить каждые полчаса…

— Вы ведь не испугались, правда?

— Я? — сказал мистер Леру голосом на три октавы выше, чем обычно. Он улыбнулся яростно-спокойной улыбкой.

— Знаете, я ведь тоже сначала боялся. Но клянусь вам: путешествие во времени — это раз плюнуть.

Мистер Леру подбавил своей улыбке мощности в ваттах.

— Перестаньте скалиться, как обезьяна! Вы что, не верите мне? — Дитер снова вытащил золотые. — Это настоящие монеты, причем совершенно новые. Как еще я сумел бы добыть их?

В первый раз мистер Леру начал надеяться, что Дитер всего лишь сумасшедший.

— Если даже можно изменить историю, я не стану этим заниматься. История неприкосновенна!

— А как насчет полученной из первоисточника информации, которая у вас будет? Подумайте о работе, которую вы могли бы сделать, обо всех этих снобах, которые пренебрегали вами. У вас появится возможность написать собственный исторический труд — самый достоверный, самый истинный.

Мистер Леру помолчал. После многих лет, когда он был никто, шанс написать не темные комментарии по историографии, а конкретные тексты. Быть не только мальчиком-прислужником истории, но одним из ее священнослужителей. Возможно даже, высокого ранга!

— Эй, вы, там! — раздался голос из-за двери. — Открывайте!

Дитер приложил палец к губам.

— ФБР! — крикнул другой голос.

— Только их нам и не хватало, — сказал Дитер. Он отошел от компьютера, на прощание стукнув его еще раз, пошарил среди висящих на стене рюкзаков, пока не нашел тот, который ему был нужен, затем забросил его за спину.

— От ФБР не сбежишь, — сказал мистер Леру. — У них везде есть свои отделения!

— Но не в десятом веке.

Глаза мистера Леру раскрылись еще шире.

— Я вернусь через эту дверь.

— И дадите ответы на кучу довольно сложных вопросов относительно взлома и проникновения в закрытую лабораторию?

Дитер пересек комнату несколькими длинными плавными шагами и открыл дверь, на которой была прикреплена скромная табличка.

— Вот выход, — произнес он.

— Но как же? — спросил мистер Леру, указывая на скромную табличку, прикрепленную к двери:

ЗАКРЫТАЯ ЗОНА. ТОЛЬКО ДЛЯ ПЕРСОНАЛА

— Мы начинаем штурм, — услышали они голос снаружи.

— Идем! — завопил мистер Леру, выскакивая вслед за Дитером на металлическую площадку и с грохотом сбегая по лестнице. Ему хотелось, чтобы все это оказалось просто кошмарным сном. На первом уровне была другая табличка:

ОПАСНОСТЬ. РАДИАЦИЯ

— Студенческие шуточки, — отмахнулся Дитер.

— Стой! — раздался голос прямо над ними.

— Меня в семьдесят восьмом травили газами полицейские почище тебя! — завопил Дитер.

В лестничном колодце загрохотало от оглушительного выстрела, произведенного над ними. Мистеру Леру показалось, что он слышит отдаленное «в-з-з-з-з» чего-то пролетевшего мимо.

— Ты должен был сначала предупредить их, Фрэнк! — пробасил второй голос.

— Стойте, или мы стреляем на поражение! — крикнул первый.

Мистер Леру скатился к подножию лестницы и пролетел сквозь проем тяжелой металлической огнеупорной двери, которую в тот момент Дитеру с трудом удалось открыть. Краем глаза Леру увидел третью, удивительно маленькую табличку:

Чрезвычайная опасность

Область высокой гравитации

Никаких персональных действий за этой отметкой

Уровень произвольных изменений

— Это кратчайший путь, — объяснил Дитер.

На лестнице прогрохотал новый выстрел. Дитер бросился вперед, как олень, а мистер Леру суетливо поспешил за ним, словно куропатка. Он оказался в коридоре, на стенах которого каплями выступала влага и клочьями висела краска, тут параллельными линиями шли толстые, укутанные асбестом трубы, над головой через равные промежутки мелькали тусклые желтые лампочки в проволочных сетках.

— Вы уверены, что мы идем правильно? — спросил мистер Леру, пытаясь выровнять дыхание.

Опять послышались приглушенные выстрелы. Леру упорно бежал за Дитером, подошвы башмаков неприятно хлопали по твердому, ровному бетону.

Внезапно перед ними возникла колонна: словно из океанских вод поднялась скала. Дитера швырнуло к ней и отбросило обратно. Где-то прозвонила электронная имитация колокольчика, напомнив мистеру Леру его собственную имитацию петлицы на лацкане пиджака. Он изо всех сил старался избежать столкновения с колонной, однако ноги не слушались. Казалось, ботинки увязли в чем-то тяжелом, похожем на патоку, но скользком, как графит. Он с трудом поочередно отрывал их от вязкого бетона, но каким-то образом продвигался вперед все быстрее и быстрее — левой, правой, левой, правой. Леру услышал звук рвущейся ткани и почувствовал, как связка ключей скользнула по ноге и выпала. Ключи упали на пол и, звеня и царапаясь, поползли за ним, будто металлический паук. Всегда следуй приметам, говорила ему бабушка, и он нашарил в кармане золотой. Леру настолько увлекся процессом, что не заметил колонны, пока не вмазался в нее. Динь! — отозвался далекий псевдоколокольчик.

Леру отбросило в сторону, он столкнулся с очередной колонной и отлетел в новом направлении.

Динь!

Это напоминало гигантскую игру в пинбол! — пам-пам — динь!

Впереди него Дитер не бежал, а, скорее, летел — или, точнее, падал. Только рушился он параллельно полу, подобно водному лыжнику, которого тащит невидимая лодка.

Мистер Леру посмотрел вниз, увидел, что не может вытащить собственную ногу из мягко охватившего ее бетона, и отвел глаза только тогда — пам-пам — динь! — когда стукнулся о последнюю колонну и пол просто совсем растопился под ним. Он оторвался от земли. И полетел головой вперед к концу туннеля.

По крайней мере, он подумал, что это конец туннеля, хотя не видел, чтобы разверзшаяся пустота казалась светлее, темнее или становилась бездонной. С воздухом происходило что-то неправильное. Он казался живым, словно его взбаламутили крылья тысяч комаров. И сходящиеся параллельные линии паровых труб, казалось, все сразу искривились в непроницаемом центре пространства. Внезапно впереди появились тонкие лучи красного света, образуя решетку.

Дитер вертел головой и что-то выкрикивал. Это напомнило мистеру Леру пластинку «Маленькая машинка, которая все могла…», причем в тот момент, когда он прижимал ее пальцем, чтобы замедлить вращение, а бабушка от этого на нервной почве покрывалась сыпью.

— Я не-е-е слы-ышу ва-а-ас, — прокричал в ответ мистер Леру.

— Спра-а-а-ва-а втор-о-о-ой квадра-а-ат! — снова выкрикнул Дитер. — Следи-и-ите за свое-е-ей траекто-о-орие-е-ей!

Во всяком случае, Леру показалось, что Дитер сказал именно это. Тут он подпрыгнул и полетел, как стрекоза, затем вплыл очень ме-е-е-едленно в другую квадратную решетку справа, растянулся и повис, словно арахисовое масло без хлеба.

И мистеру Леру больше ничего не оставалось, как только повторить прыжок Дитера, после чего он тоже проплыл между красными лучами. Сверкающая решетка промелькнула, но он не завис в пространстве, как Дитер. Теперь, когда мистер Леру быстро приближался к своему неподвижному коллеге, это грозило столкновением, Дитер только удивленно моргал. Но времени на размышления не было, поскольку в этот момент несколько важных Законов Физики проникли глубоко в тело мистера Леру, схватили его за корни ногтей на пальцах ног и вывернули наизнанку.

Мир стал черным.

3.

Он лежал на полу, щекой на чем-то шершавом, а ноздрю его щекотало нечто длинное и легкое. С закрытыми глазами он пошарил вокруг себя и нащупал холодный, неровный бетонный пол. Ага! Пол не вставал на дыбы. Наоборот, это он сам упал.

Тут он вспомнил об агентах ФБР и втянул голову в плечи, предчувствуя, что вот-вот ему в затылок ткнется вороненый ствол.

Но никакого вороненого ствола не оказалось. Прошли минуты, может быть, часы — и никакого вороненого ствола. Наконец он открыл один глаз и увидел, к чему прижималась его щека и что щекотало в ноздре. Трава.

— Дитер! — заорал он во всю мочь.

Нет ответа. Мистер Леру встал на четвереньки и огляделся. Он был готов увидеть университетские здания и сады. Ведь кто-то был в ответе за то, что позволил траве расти в туннеле парового отопления, и так до самого подножия холма.

Подножия холма?

И туннель парового отопления, и университет исчезли! Мистер Леру находился где-то за городом. Очень далеко от города, поскольку здесь не было ни линии высоковольтных передач на фоне неба, ни таявшего в воздухе следа реактивного самолета, летевшего к аэропорту Кеннеди. Он не мог вспомнить, когда ему доводилось слышать такую тишину. Не доносилось даже отдаленного гудения какой-нибудь автострады за деревьями.

— Дитер! Ну же, Дитер!

Он повернулся, все еще на четвереньках. Дитер стоял в нескольких шагах, спиной к нему, и смотрел вниз с крутого обрыва. Мистер Леру с трудом поднялся на ноги, сунул в карман золотой, который все еще зажимал в кулаке, и поплелся вперед.

— Дитер, — крикнул он, кипя праведным гневом, — это вовсе не дорога домой!

Дитер прижал палец к губам и показал вниз, на разноцветную регату, протянувшуюся вдоль побережья: сотни кораблей с квадратными парусами в красно-белую или зелено-белую полоску, свободно повисшими на снастях. Изящные носы кораблей заканчивались драконьими головами.

— Что это за яхт-клуб, Дитер?

— Викинги.

— Не разыгрывайте меня.

— Я немножко беспокоился, как сработает программа. Мы могли бы проскочить 991 год или даже вообще Англию. Но мы здесь, и я снимаю перед вами шляпу. Ну, и как мы пойдем к Бертнозу?

— Куда?

— Ну, к этому эрлу, о котором вы рассказывали.

— Бьортноту?

— Точно. У нас двадцать восемь часов, семнадцать минут, пятьдесят четыре секунды — и возможность отговорить его от этого обычая переправляться через реку.

Подобная мысль показалась мистеру Леру настолько нелепой, что он даже не нашел возражений.

— Я думал, вы пацифист, — вяло заметил он.

— Это было давно, дружище. Сейчас я дозрел до того, чтобы понимать: война — это альтернативный способ коммуникации. Но я и сейчас противник ядерных электростанций и насилия на телеэкране.

— Вы не знаете языка!

— Я прошел курс занятий по невербальной коммуникации. Это как кинесика — язык тела, жесты, позы и все прочее. И проксемика: американцы начинают потеть, если ты приблизишься больше чем на восемнадцать дюймов, а арабы не могут даже говорить, если ты дальше, чем на шесть. Интересно, как с этим у викингов? Впрочем, это не важно. Вы знаете язык.

Мистер Леру почувствовал, что голова разрывается от боли. Пульс зачастил. Определенно, тахикардия с возможной аритмией. Должно быть, это сон. Кажется, он где-то читал: жители какой-то азиатской страны известны тем, что их можно напугать до смерти во сне. Проснись, проснись!

Он с надеждой открыл глаза. Пропади все пропадом! — берег был на месте. Что-то блеснуло. Что же?

Большой меч.

Да, большой меч в большой руке одного из группы крепких людей в темных кожаных куртках с металлическими нашлепками. Мистер Леру мог бы по ошибке принять их за байкеров, лишившихся своих мотоциклов, если бы на их головах не красовались металлические шлемы, и если бы у них не было больших щитов ромбической формы, и если бы они не держали в руках что-то удивительно напоминавшее копья. Они взбирались по узкой тропе от берега, время от времени обмениваясь возгласами. Мистер Леру пробовал и пробовал противиться кьеркегоровскому алогичному изменению веры.

— Как вы думаете, они нас не заметили?

— По-моему, они показывают на нас, — ответил Дитер. — Может быть, наладить с ними связь, послать сообщение, и не одно, и дать понять, как мы любим викингов?

— Я не говорю на их языке, — несчастным голосом произнес мистер Леру.

— Я думал, вы знаток древнеанглийского.

— Викинги говорили на древнеисландском.

— Разве это не одно и то же?

— Разумеется, нет!

— А еще говорят, что коммуникационные науки не важны! — воскликнул Дитер. — Я нахожусь в Средневековье всего пятнадцать минут и уже вышел за рамки этой проблемы. Все, что нам нужно, это построить паралингвистические мосты понимания, и можно возвращаться домой.

Что-то вроде спички взлетело над этой пестрой группой. Объект становился все длиннее по мере приближения и, пролетев мимо уха Дитера, воткнулся в склон позади них.

Стрела?

— Но нам следует несколько минут побыть одним, чтобы продумать детали.

Мистер Леру занимался непривычным для себя делом — он бежал к дальней стороне склона. Если и существовало что-то, что мистер Леру ненавидел больше толпы, высоты, закрытых пространств, открытых пространств, тризма челюсти, смерти от удушья в ресторанах, полисменов, изучающих сравнительное литературоведение, вероятности покраснеть, раздуться, как иглобрюхая рыба, и упасть замертво, так это бег. Ему казалось, будто по голеням его кто-то бьет железной кочергой. Ступням приходилось еще хуже. Не говоря уже о том, что сердце перенапрягалось и в любой момент могло схлопнуться, как проколотый пляжный мячик.

— Я только что закончил пересматривать свои приоритеты, — задыхаясь, сообщил подбежавший Дитер, — и конкретизировал новую цель.

— Какую же?

— Вон та рощица!

Он пустился бежать вперед, но мистер Леру, как ни удивительно, не отставал, и за считанные минуты они оказались в дарующей надежду тени. Леру бросился за самый густой куст, какой только мог найти, а резкие крики возвестили ему, что разбойники достигли вершины холма и теперь спускаются. Он даже мог расслышать звон цепей и бряцание оружия. Затем звуки стали удаляться. Он перевел дух и выглянул из-за деревьев. Никого не было. Мистер Леру вздохнул с облегчением…

— Черт побери! — произнес голос позади него.

— Дитер?

Мистер Леру медленно поворачивал голову, пока его нос не оказался напротив свирепо изогнутого, как клюв, другого носа, под которым виднелись клыки, напоминавшие зубцы шестеренки. Повыше два холодных голубых глаза. Послышалась неразборчивая речь. И вдруг…

— Боже! Я… я понимаю! — сказал мистер Леру.

— Он говорит по-викингски? — проблеял Великий Коммуникатор.

— Он хочет знать, хм, что мы за воины, почему не в кольчугах и не пришли ли мы из земли саксов? — мистер Леру почувствовал, что его разум без позволения совершил алогичное изменение веры. — Дитер, он говорит на древнеанглийском!

Мистер Леру откинулся, чтобы лучше видеть. Лицо перед ним было скорее встревоженным, чем свирепым. Оно было худым, землистого цвета, на голове седоватые волосы и проплешина. Рот кривился, как мрачный полукруг, словно его обладателю минуту назад напомнили о предстоящем визите к зубному. Одет он был в рубаху из волокон конопли, грубую, как наждачная бумага, подоткнутую под ремень, чтобы не мешала при беге. Голени покрыты шрамами и рубцами, ступни обуты в грубые кожаные сандалии. Если не говорить о плаще с капюшоном, грубо сшитом из маленьких шкурок, на которых еще сохранился кроличий мех, вид у незнакомца был аскетический.

Он протянул руку и пощупал ткань рубашки Дитера, потом изумленно поднял брови.

— Из земли данов?

Потом сказал что-то непонятное, угрожающе выставив в их сторону кинжал.

— Он хочет знать наше происхождение, — перевел мистер Леру.

Опять неразборчиво произнесенная фраза.

— Боже! Оказывается, говорить на древнеанглийском гораздо труднее, чем слушать, Дитер. Если бы только у меня было время сосредоточиться! Ну, слушайте… — и мистер Леру забормотал что-то в ответ.

— Что вы сказали ему? — спросил Дитер.

— Что мы из племени профессоров колледжа.

— А-а-а! На самом деле это, можно сказать, союз, дружище, настоящие представители народа, несут культуру в массы, свет знаний и…

Человек протянул руку, зажал рот Дитеру и зашипел.

— Это значит «тише», — объяснил мистер Леру.

— Я понял, — пробормотал в ответ Дитер.

Другой рукой человек приставил острие кинжала к ямочке у основания горла мистера Леру. Позади них на освещенном солнцем склоне холма викинги собрались посовещаться: их яркие металлические шлемы казались золотыми в послеполуденном солнце, остроугольные щиты походили на детскую мозаику, копья покачивались, словно антенны. Леру почувствовал, что острие прижалось сильнее. Ему хотелось закричать, но он решил вести себя очень, очень тихо. В интересах сотрудничества между эпохами.

Викинги двинулись в их сторону, и человек выругался.

— О, да я тоже понимаю древнеанглийский! — сказал Дитер.

Человек бросился на Дитера, чтобы заставить его замолчать, а на вершине холма появились викинги. Ужасный момент: казалось, они начнут спускаться. Но они настойчиво звали остальных. Человек, захвативший их в плен, глубоко вздохнул и поднялся на ноги, волоча мистера Леру за шиворот, словно он был упрямой собакой.

— Боже, — произнес мистер Леру голосом человека, погибающего от удушья в ресторане.

— Черт побери! — сказал человек и дал мистеру Леру тумака.

— Прекрасно, в самом деле, прекрасно, — пробормотал Дитер. — Вот уже они разделяют наши мысли и чувства, а мы затратили на это минимум времени. — Он взглянул на свои мегачасы. — Очень удачно, так как у нас осталось двадцать семь часов, сорок три минуты и двадцать девять секунд.

Сначала они перебегали от рощицы к рощице, стараясь, чтобы их не видела основная группа викингов, но когда до инфаркта миокарда оставалось несколько минут, человек решил, что они могут замедлить шаг.

— У меня нет желания причинить вам вред, — похоронным тоном объявил их пленитель. — И я не хочу, чтобы эти парни с копьями обнаружили нас и разорвали бы нам ноздри, прежде чем вы пустите в ход свои чары, хотя, несомненно, рок пошлет бурю с градом и так или иначе убьет нас всех.

— Какой Рок? — переспросил Дитер, пока мистер Леру переводил.

— Ну, судьба. На самом деле, мы хотим помочь, — обратился он к незнакомцу, с удовольствием отмечая, как легко он говорит на праязыке.

— Спросите его имя, — подсказал Дитер. — Первое правило коммуникации — узнать имя.

Мистер Леру задал вопрос.

— Дреориг, — вздохнул человек.

— Что беспокоит вас и чем мы способны помочь? — задал вопрос мистер Леру.

— Сначала пришли римляне и построили много храмов и дворцов, — сказал Дреориг. — А теперь они умерли, и дворцы лежат в руинах. Затем был король Артур, но мои предки убили его, и теперь он покоится между корнями и корнеплодами. После него был Этельфрит и Освальд, Оффа и Альфред Великий. Увы, ubi sunt?[11]

— Истлевают в могилах? — осмелился предположить мистер Леру.

— А-ах! — простонал Дреориг так громко, что мистер Леру подпрыгнул. — Жизнь проходит быстрее, чем черствеет испеченный хлеб!

— Скажите мне, — спросил мистер Леру, — вас беспокоит толпа или высота?

— Я мог бы быть счастлив, созерцая задницу быка, когда иду за плугом, и был бы рад умереть молодым, — сказал Дреориг. — Но нет, мне надо было выучиться читать и писать, я должен был стать братом монахов в Винчестере. Вставать на рассвете, чтобы прочитать пятьдесят пять псалмов в заутреню, затем умерщвление плоти, омовение, телесное наказание, потом месса и надо смешивать мед с ламповой сажей для чернил, точить перья для писцов и рисовальщиков, затем снова телесное наказание, обедня, служба и корка хлеба или овсянка, если день не постный, потом работа в саду, за которой следует основательное телесное наказание; а после вечерня и наконец вечернее богослужение, телесное наказание, если необходимо, и несколько минут сна — на голодный желудок. Ну а завтра все сначала.

— Судя по всему, довольно много телесных наказаний, — рассудил мистер Леру.

— Сотня монахов, и кто, по-вашему, получает по заднице? Один-единственный. Кто разлил чернила, и пол стал липким? Этот монах. Кто не заточил как следует перья? Срежь свежую ивовую розгу и научи бедолагу смирению. Боже, лучше бы я не учился ни читать, ни писать.

— Тяжелая жизнь…

— Но она мед по сравнению с нынешней. Недавно наш настоятель проиграл пари настоятелю Линдсфарнского монастыря, и надо было доставить выигрыш, но в это время года погода слишком непредсказуема, чтобы путешествие показалось приятным. Какой выход? Поручить дело тому же самому монаху: пусть отнесет чудесную книгу с драгоценными камнями, вделанными в переплет, а страницы внутри украшены листьями аканта с двойной позолотой. Заглавные буквы пестрее, чем цветущий луг, и ни слова о Боге — только поэма о битве. Но кто я такой, чтобы судить? Я был послан, и меня обокрали. По счастью, прежде чем я решил, как поступить — вернуться и быть запоротым до смерти или спрятаться в лесах и умереть с голоду, — меня схватили солдаты и били, пока я не встал в их ряды. — Он мрачно покачал головой и пробормотал что-то невнятное.

— Что он говорит? — спросил Дитер.

— Что с тех пор, как он стал одним из стражей берега, ни одному врагу не удалось сюда проникнуть.

— В бесконечный дождь и снег, — добавил Дреориг. — Но хотя слепота туманит мои глаза, и суставы мои задеревенели, а смерть кружит поблизости, как голодный волк, я не стану стенать…

— Он считает, что его труд не получает вознаграждения, — сказал мистер Леру.

— …потому что мои молитвы не остались без ответа, — истово продолжал Дреориг.

— Каким образом? — спросил мистер Леру.

— Не надо хитрить, — ухмыльнулся Дреориг. — Ну, колдуны, верните мне мою книгу, и я отпущу вас. Но торопитесь, мы совсем рядом с границей, и стража может обнаружить вас в любой момент.

— Вы имеете в виду викингов?

— А-а-а! — раздался боевой клич.

— Слишком поздно, — тяжело вздохнул Дреориг.

С каждой стороны дороги материализовалось по нескольку солдат.

— Молодец, книжный воин, — улыбнулся старший. — Ты поймал шпионов.

— Спасибо, — мрачно отозвался Дреориг.

— Но мы не шпионы! — воскликнул мистер Леру.

— Отведем их туда, где эрлы сумеют выбить из них правду, — решил главный.

— Я вас предупреждал, — пожал плечами Дреориг.

Они дошли до вершины холма, откуда в красноватых лучах солнца увидели следующий холм, ощетинившийся знаменами и вымпелами, заполненный людьми в сверкающих кольчугах. Лагерь Бьортнота, эссексского эрла.

Когда они подошли ближе, лагерные собаки подняли лай. Вскоре солдаты, привлеченные бешеным лаем, двинулись им навстречу. Один из воинов выкрикнул что-то, с ухмылкой показывая на пленников, остальные весело захохотали, как подвыпившие болельщики на стадионе.

— Он говорит, что никогда не видел карликов в таких странных доспехах, — пересказал мистер Леру.

— Он имеет в виду ваш комбинезон?

— Не очень удобно опрыскивать розы в твидовом костюме, верно? — спросил мистер Леру. — Наверное, вам кажется, что ваши джинсы и кроссовки здесь как раз к месту.

Главный поторапливал, они шли через враждебную толпу уставившихся на них солдат. Справа и слева то показывались, то исчезали лица, в пленников тыкали пальцами и щипали. Мистер Леру отметил, что дышит быстро и неглубоко. Гипервентиляция. Приступ тревоги. А ведь, наверное, от этих мест до самого Лондона не найдешь ни одного бумажного пакета, которым можно воспользоваться…

Главный велел им остановиться под старым дубом с роскошной золотой осенней листвой. Солдат, который шел за ними, неожиданно сбил Дитера с ног и заставил его ползти, а через минуту снова поднял и выкрутил ему правую ногу.

— Это насилие или что другое? — спросил Дитер.

Солдат вытащил из-за пояса длинный кинжал.

— Ах! — издал возглас Дитер.

Солдат просунул лезвие под шнурки кроссовки и перепилил их. Шнурки с громким звуком лопнули, в руках у солдата осталась кроссовка, затем таким же образом он добыл вторую и поднял обе на всеобщее обозрение.

— Я увидел прошлое, — сказал мистер Леру, не обращаясь ни к кому в частности. — И оно не впечатляет.

4.

Стемнело. Дреориг, которому было велено помочь караулить пленников, прислонился к дереву, почесался и зевнул, как старая собака, выжидая, когда можно будет продолжить дискуссию с мистером Леру; однако другие стражи хотя и подремывали после долгого перехода, но не засыпали.

Мистер Леру, чтобы успокоиться, попытался вытащить из кармана комбинезона «Битву при Мэлдоне», маленькую книжечку издания «Леопольд-Классика», но только порвал желтую обложку; к тому же было слишком темно для чтения.

Вокруг горели костры, словно забрав свет у неба, в воздухе звучали разговоры и молитвы. Рядом стояла полосатая палатка, где Бьортнот (или кто бы там ни было), скорее всего, совещался со своими командирами. Если бы только Леру мог пойти и объяснить, как они собирались помочь… Но эта закрытая палатка с таким же успехом могла бы находиться за сотни миль отсюда, так строго ее охранял особый отряд светловолосых голубоглазых великанов. Ведь он пытался объяснить Дитеру: нельзя просто так пойти к сакскому эрлу и велеть ему не давать викингам пересечь реку.

Глаза мистера Леру обратились к лагерным кострам викингов на южной стороне холма напротив. Неужели завтра действительно будет битва, и сотни убитых людей ожили, чтобы умереть во второй раз? Будет ли это похоже на телевизионную постановку или страшная битва произойдет снова, на самом деле, а все последствия вновь окажутся лишь возможностями?

Его взгляд был теперь направлен к далеким звездам. Какие они ясные, их свету не мешает ни смог, ни отблеск огней городов. И неподвижные — ни одна из звезд не превратилась в посадочные огни позднего самолета. Они казались знакомыми, но не совсем, за тысячу лет до рождения Леру они располагались на небе чуть по-иному. Наконец он нашел четырехугольник Большой Медведицы. Нет, даже она была здесь другой — Артуровой колесницей, что тяжело катилась над ними, или повозкой Карла Великого. Да, так и есть, ковш Большой Медведицы казался уже и глубже.

Интересно, удастся ли ему попасть домой? Как ему недоставало даже жуков-оккупантов и ворон. Если только он сумеет попасть обратно, то упадет на колени и будет целовать свой ковер.

Его взгляд спустился с небес на землю и обнаружил Дитера. Он сидел в рыжем отсвете костра и разглядывал свои ноги в носках. На одной лодыжке виднелся аккуратный полумесяц крошечных зубов Дональбейн, но мистер Леру не испытывал к Дитеру ни малейшего сочувствия. Если бы не Дитер, мистер Леру сидел бы дома.

Леру пронзил Дитера стальным взглядом.

— Похоже, мы попали в переплет.

— Я все предусмотрел, — невозмутимо ответил Дитер.

— Например, утрату ботинок?

— Не стоит расстраиваться из-за ерунды.

— Знаете, как они поступят с нами, если решат, что мы шпионы викингов? — спросил мистер Леру. — Нас будут пытать и четвертуют.

— Это в фильмах, — сказал Дитер. — Кстати, как это выглядит на деле?

— Привяжут за руки и за ноги к четырем лошадям, которых потом погонят на четыре стороны света, — объяснил мистер Леру.

— Что, правда? Ну, теперь нам пора воспользоваться одной штукой, которая лежит у меня в рюкзаке.

— Ружье?

— Лучше.

— Автомат?

— Проектор.

— Что?

— Мой председатель Комитета поддержки детских танцев воспользовался бы видеокамерой. Но, как ни крути, здесь бы она работать не смогла.

— Да? — мистер Леру чувствовал, что лоб его становится горячим.

— Понадобится монитор, чтобы посмотреть кассету, но не похоже, чтобы эти парни имели представление о телевизоре.

Мистер Леру проверил, не частит ли пульс.

— А на что способен ваш проектор?

— Множество людей проголосовали бы за телевидение, компьютер, лазеры. Но проектор — это испытанная технология. — С этими словами Дитер вытащил из своего рюкзака что-то похожее на металлического гуся с вытянутой шеей. По счастью, усталые стражи спали, опираясь на свои копья, как работники городских служб — на лопаты, и даже Дреориг дремал.

— Что у вас на уме, Дитер?

— Мы спроецируем наше послание на стенку палатки Берноуза задом наперед, так, чтобы, находясь внутри, он сумел его прочитать, — и presto! Установлена коммуникационная линия! Я все предусмотрел.

Мистер Лepy пожевал губу.

— А вдруг он не умеет читать?

Дитер победно улыбнулся.

— Позовет священника.

— Понятно, — сказал мистер Леру, наблюдая, как он нагибается и вытаскивает из-за проектора шнур с вилкой. — А что с этим?

Глаза Дитера стали тусклыми, как монетки, спина его согнулась, он опустился на колени и с отчаянием уставился на огонь. Мистер Леру был готов пожалеть о своих словах, но вдруг Дитер снова вскочил на лишенные обуви ноги.

— Не вижу проблемы. Посмотрите, что перед вами, дружище. Костер! — Он достал из рюкзака пачку прозрачных пластиковых листов и маркер. — Ну же, давайте, чего вы ждете?

— Я должен что-то написать?

— Вам никогда не приходилось пользоваться проектором? Напишите своему Бертноузу, чтобы он атаковал викингов до того, как они переправятся через реку.

— Но я не писал на древнеанглийском с окончания университета, да и тогда это были фразы типа: «Герой с датчанином сражался» или «Увы, тан соколом своим убит».

— Сделайте все, что можете.

Мистер Леру вздохнул, уселся и, пытаясь удержать разъезжающуюся стопку, стал впервые в истории записывать фразу на древнеанглийском с помощью фломастера на прозрачном листе.

Он споткнулся на первом же слове.

Как должна выглядеть повелительная форма глагола «давать»? В разговоре слова находились довольно легко. Но письмо — дело гораздо более официальное, здесь неудачное выражение, ошибка в синтаксисе или стиле могут привести к необратимым последствиям. Он заглянул в конец книжки, но страницы глоссария отсутствовали, остался только словарь к «Битве при Мэлдоне». Имей он сейчас Клэберовское третье издание «Беовульфа» или его собственную затертую «Грамматику древнеанглийского»… И даже если он разберется с глаголом «давать», дальше идет не поддающееся точному определению существительное «река». Как сказать — «водный поток», «стремнина»?…

Он глубоко вздохнул и начал писать, скрипя маркером по пластиковому листу.

Вдруг лист распался в пыль под кончиком фломастера.

— Дитер, он… разложился.

— Так бывает, если кто-нибудь из отдела им уже пользовался, листок стал хрупким.

Мистер Леру взял другой лист.

Как он мог забыть слово «враг» по-древнеанглийски? Может быть, написать «датчане»? А вдруг это были норвежцы? Он листал «Битву при Мэлдоне» в тусклом свете костра. Поэт тоже темнил. Вот, он назвал их «ненавистными чужеземцами». Что ж, если хорошо для поэмы, то сойдет и для мистера Леру.

Боже мой, мистер Леру вдруг осознал, что находится почти внутри поэмы, он использует ее как основной источник информации. Неужели это возможно, хотя бы логически? Возможно ли, что поэт, написавший «Битву при Мэлдоне», находится здесь? Какой удачей была бы встреча с ним! Но как можно узнать поэта среди сотен воинов?

А что, если они изменят исход битвы? Сумеет ли англосаксонский дух достичь тех же вершин при победе, что при трагедии и поражении? Мистер Леру взглянул на Дреорига. Наверное, нет. Но страшнее всего вопрос: а вдруг в новой истории поэта убьют? Неужели мистер Леру окажется повинен в том, что одна из величайших поэм англосаксонской литературы не будет создана?

Меж тем Дитер пристально наблюдал, как Дреориг уже не первый раз зевает, показывая огромные зубы.

— Поздновато уже, не правда ли? — шепнул ему Дитер. Он начал напевать «Колыбельную» Брамса. Подбородок Дреорига свесился на грудь.

— Ну вот, спокойной ночи, — пропел Дитер. — Паралингвистика, — прошептал он мистеру Леру. — То, что нам надо.

Приглушенный храп пробивался сквозь густые усы Дреорига.

— Закончили? — шепотом спросил Дитер.

— Ну, это, разумеется, не перевод Боэция королем Альфредом, но все же…

Дитер схватил ломкий лист, засунул его под стекло в основании проектора и поднял проектор на высоту груди.

— Тащите головешку из костра, — приказал он.

Мистер Леру вытащил бревно из кучи.

— Да нет, с огнем. Свет, понимаете?

Мистер Леру осторожно вытащил из костра горящую ветку и встал рядом с Дитером.

Слабый луч первого в истории проектора, работающего от костра, пробился сквозь ночь. Он высветил ствол дерева.

— Как, кхе, кхе, — прокашлял голос Дитера из клуба дыма, — получилось?

— Отлично, замечательно.

— В какую, кхе, кхе, кхе, сторону сдвинуть?

— Влево.

Луч перемещался в темноте, пока тусклый квадрат света не оказался на стене полосатой палатки, напоминая кино для автомобилистов на открытом воздухе в Саут-Бенде. Наступила долгая пугающая тишина.

— Святой Боже! — послышался сдавленный крик из палатки.

— Мы установили связь! — воскликнул Дитер. И помолчав, добавил: — Знаете, я вот тут подумал…

— О чем? — Языки пламени лизали ветку.

— Знаете, технология этих прозрачных листов довольно древняя…

— Ну и что?

— Это, кхе, кхе, ацетатная пленка.

— И? — спросил мистер Леру. — Что это значит?

— Ацетатная пленка легко воспламеняется.

БАХ! — раздалось из проектора, и в небо взлетел огромный огненный шар.

5.

Мистер Леру обнаружил, что сидит в нескольких футах от места, где стоял, глядя на дымящиеся останки проектора.

— Дитер? — позвал он.

Никакого ответа.

Где же Дитер?

Тем временем со всех сторон из темноты появлялись сонные испуганные солдаты. Другие воины спешили из палатки.

Дреориг пробрался в круг следом за стражем, черным от копоти.

— Что это еще за новое колдовство? — прорычал он.

— Колдун? — крикнул кто-то. — Где колдун?

— Никакому колдуну такое не под силу, — отозвался другой. — Это был дьявол из преисподней!

— Вот они, с черными мордами, — крикнул третий, указывая на мистера Леру и стража с покрытыми копотью лицами. Нож сверкнул у него в руке. — Убьем их!

— Стой! — закричал чернолицый страж. — Он святой!

Святой? Мистер Леру почувствовал благодарность, но…

— С чужедальней звезды, от которой шел призрачный свет!

— Да нет, дорогой мой, ничего экстраординарного. Понимаете, я как раз думал о том, чем занимался в двадцатом веке, то есть чем буду заниматься, если вы понимаете, о чем я…

— Ничего ты не знаешь, — набросились на стража. — Нам было слышно, как ты тут храпел.

— Звезда навела на меня сон, глубокий, как сон Иакова, — отвечал страж. — Звезда с копьем!

Звезда с копьем? Хм, возможно, это один из пресловутых англосаксонских кеннингов — метафор-загадок, вроде «пути лебедя», когда речь идет об океане, или «радости птицы», когда речь идет о пере для письма. Что может означать «звезда с копьем»?

— Ты хочешь сказать, комета?

— Спасибо, — отозвался мистер Леру и, обернувшись, увидел знатного пожилого господина в тяжелых богатых одеждах, похожего на те изображения, что украшали столовые факультетов. Он явился из палатки.

— Я видел, как они пролетели мимо, целых две, — согласился другой солдат. — Взгляните, у меня волосы опалены! — на ногах у него были серые кроссовки Дитера.

— Думаешь, это имеет что-то общее с огненными буквами на стене моей палатки? — эти слова произнес широкоплечий человек, примерно сорока пяти лет, красивый и самоуверенный, который вышел вслед за пожилым господином. Понятно, это Бьортнот, эрл Эссекса и командующий армией Этельреда. Он казался слишком молодым для эрла, но все, что о нем знают историки, взято из «Битвы при Мэлдоне», а от поэзии вряд ли стоит ждать исторической точности.

— Вы видели такие же огненные буквы, каковые наблюдал и Валтасар, мой господин, — сказал советник.

Огненные буквы, подумал мистер Леру. Дитер может гордиться. Но где же он?…

— Они нам предсказали конец нашего королевства, мудрый Уистан, добрый советчик?

— Как Валтасару нужна была помощь, чтобы раскрыть смысл этих слов, так и вы должны найти Даниила, который сделает то же самое, — сказал Уистан.

— Вас, например? — насмешливо спросил юный тан, едва ли старше, чем первокурсники мистера Леру.

— Спокойно, Хротфут, — сказал Бьортнот. — Слова, которые узрел Валтасар, были темны: «Мене, мене, текел, упарсин». Но то, что видел я, выглядело просто: «Не давай ненавистным чужеземцам перейти водомет». Кто-нибудь из вас видел поблизости хоть один водомет?

— То, что морское чудовище оставляет за собой, когда ныряет? — с иронией спросил Хротфут. — Когда кормится?

— Если Бог создал настолько большую рыбу, что она проглотила Иону, — начал священник, — он мог создать…

И тут мистер Леру понял, что написал не «водяной поток», а «водомет», фонтан…

— Я пытался объяснить своему коллеге, что все это не так легко, как поужинать с французом, — сообщил мистер Леру. — Староанглийский — мертвый язык. То есть я хочу сказать, будет мертвым. Надеюсь, никто не обиделся. Кстати, никто из вас не видел моего друга?

Дреориг бросил ему предупреждающий взгляд из последней сцены «Гамлета» и покачал головой. Полоний, Офелия, Гертруда, Лаэрт, Клавдий, Гамлет и Дитер — все мертвы. Мистер Леру прикусил губу.

— Принимая во внимание то, что пишет Августин Блаженный, — сказал Уистан, повернувшись к Бьортноту, — каждое слово Священного писания имеет значение буквальное, аналогическое и аллегорическое. Так и каждое из этих слов должно быть умело истолковано, чтобы его правильно поняли. Таким образом под «водометом» мы должны понимать «жестокую битву».

Этот человек — прирожденный академик, подумал мистер Леру.

— А это создание и есть «ненавистный чужеземец»? — спросил Бьортнот, показывая на мистера Леру.

Несколько роковых мгновений Уистан молчал.

— Нет, этот человек один, а «ненавистных чужеземцев» должно быть гораздо больше, это воины-моряки с кораблей. Мы должны стоять крепко, чтобы они не перешли через водомет битвы.

— Уистан, как всегда, больше беспокоится о том, чтобы приобрести власть при дворе, чем проявить храбрость в битве, — воскликнул Хротфут. — Он хочет, чтобы мы ждали. Настоящий воин храбро идет колоть и рубить, или слава битвы окажется на стороне чужеземцев, а их женщины споют победную песню.

— Что ты об этом ведаешь, юнец из монастыря? — спросил Уистан. — Твой меч еще не пил вина битвы.

— Я ничего не могу поделать с тем, что меня вырастили монахи, — резко ответил Хротфут. — Но знаю, каким путем должен следовать герой, знаю не хуже, чем датские стражи моего господина. — Последняя фраза сопровождалась неопределенным жестом в сторону стоящих поодаль голубоглазых телохранителей Бьортнота. — И мне ведомо от монахов, что послан дьявол на корабле из серы, чтобы помочь Уистану затмить наш разум. И я говорю — сожгите его!

— Боже, — прошептал мистер Леру.

Все снова посмотрели на него.

— Если это посланник лукавого, — сказал Уистан, — разве не был бы он красив и мудр, чтобы обольстить нас? Только святой властитель наших судеб мог подвергнуть нас испытанию с помощью ухмыляющегося дурня.

Мистер Леру согнал с лица нервную усмешку.

Бьортнот покачал головой.

— Нам нужен знак!

— Другой луч звезды? Или нечто большее? — спросил Уистан. — Разве то, что в апреле коровы не телятся, а куры не несутся, недостаточный знак?

Слова прозвучали предостережением для мистера Леру, но прежде чем он успел осознать это, священник с крючковатым носом и блестящими глазами под мощными бровями принялся махать руками.

— Сожгите их, — восклицал он. — Сожгите их всех.

— Я всего-навсего простолюдин, — сказал Дреориг, почтительно кланяясь, — но тоже умею писать и читать, и я знаю, что он вовсе не с корабля из серы. Я взял его в плен всего шесть часов назад вместе с другим, одетым так же странно, но таким же человеком, как вы или я.

— Ты лжешь, — заявил Хротфут, отводя кулак для удара.

— Да благоденствует церковь, — сказал Дреориг, весь съежившись и торопливо крестя воздух. — Я тоже жил у монахов!

— Стойте! — приказал Бьортнот. — Я не потерплю, чтобы мои таны раскололись накануне битвы. — Он перевел взгляд с мистера Леру на Дреорига, потом на своих танов и придворных. — Это увело нас далеко от истинной проблемы. Должны ли мы атаковать или воздержаться от атаки?

— Огненные слова приказывают воздержаться.

— Из-за вашего предателя-брата у нас осталось мало людей, чтобы выдерживать атаку за атакой, — заключил Хротфут. — Мы должны ударить, пока еще есть силы.

— Этот неиспытанный воин забыл обо всем ополчении, — сказал Уистан. — Люди в этих местах сыты и здоровы.

— Новички, не искушенные в жестокой буре войны, — отпарировал Хротфут.

— Такие же новички, как и ты, болтун, — возразил Уистан.

— Никчемные скотоводы, еще не отмывшие ноги от навоза. Посмотрите, вон у того даже нет сапог, какие-то жалкие тапки.

— В битве побеждает тот, кто в большей мере человек, — ответил Уистан.

— Твой совет кажется лучшим, — решил Бьортнот. — Воздержимся.

— Тогда разрешите мне присоединиться к ополчению, — сказал Хротфут, покраснев. — Это простолюдины, но они завтра увидят радость меча. Дайте мне возможность подтвердить, что я не зря ношу свое имя — Гневная Нога, которая топчет лица мертвецов! Убитым не будет радости!

— Иди, — разрешил Бьортнот. — И возьми с собой чужака. И его защитника.

— Но, господин мой… — взмолился мистер Леру.

Бьортнот обернулся к нему, и тут мистер Леру осознал, что самое мудрое будет отойти в сторону, дабы история могла твориться свободно. Даже вручить свою судьбу Хротфуту, с этой точки зрения, было бы лучшей возможностью. А если он не будет лезть не в свои дела и попробует сидеть очень, очень тихо, то, возможно, уцелеет в битве и завтра в сумерках сумеет ускользнуть назад, к обрыву, и отыщет исчезнувшего Дитера.

— Простите меня, господин, — сказал он, — я ничего не хотел сказать.

— В тебе есть что-то странное, — сказал Бьортнот, оглядывая его. — Я побеседую с тобой, возможно, после битвы — если мы оба еще будем живы.

— Как пожелаете, мой господин, — ответил мистер Леру.

— Больше не мешкай! — заорал Хротфут и подтолкнул Леру вперед.

— И не вздумай сжечь его, — предупредил Бьортнот. — Если я узнаю, что ты сделал это, вира будет равна целой корове.

— Целой корове, — вздохнул Дреориг. — Вот бы меня оценили так высоко.

6.

— Не пересчитывай своих врагов, пока они не убиты, — произнес Хротфут, многозначительно взглянув через плечо на мистера Леру.

Мистер Леру совершил небольшой прыжок, чтобы оказаться рядом с Дреоригом.

— О чем он говорит? — спросил Леру монаха.

— Брат Экберт умел свертывать молоко и заговаривать бородавки с помощью болотной ряски… Но его колдовство не идет ни в какое сравнение с вашим.

— Я не колдун!

— Тогда как ты объяснишь, что упал с неба?

Мистер Леру замер.

— Шевели ногами! — приказал Хротфут.

Мистер Леру двинулся дальше.

— Вы видели, как мы появились? — тихо спросил он Дреорига.

— И спрятался в лесу, потому что понял: вы тоже боитесь людей с моря, но молчал об этом, чтобы Хротфут и его священник не бросили вас в огонь.

От ощущения близкой опасности у мистера Леру подогнулись колени.

— Спасибо, спасибо вам. А я никак не могу отблагодарить вас.

— Нет, можешь.

— В самом деле?

— Я дал обет не проливать кровь, но ты мог бы заколдовать меня, чтобы завтра после битвы я остался в живых.

— Я не могу.

— Разве я не спас жизнь тебе и твоему спутнику?

— Я хочу сказать, что это не в моей власти.

— Колдуны всегда так говорят, если их попросить о чем-то стоящем. Сделать так, чтобы соседскую корову раздуло, найти наперсток, который потеряла твоя жена, сварить любовное зелье — пожалуйста. Но попроси их о чем-нибудь полезном и тут же услышишь, что их возможности ограничены. Хорошо, по крайней мере наколдуйте мне богатство, чтобы я мог снова купить благорасположение монахов и опять мог бы спать на сухой соломе.

— Попробую что-нибудь придумать, — пообещал мистер Леру.

— Они с трудом шли, вдыхая запахи кожи, металла, едкого пота, дыма костров из зеленых ветвей и сырых листьев. На них, оторвавшись от корки хлеба, удивленно таращили глаза. Там и тут священники, переходившие от группы к группе, чтобы выслушать исповедь, останавливались и провожали взглядом небольшую процессию, и во все стороны разбегались слухи, словно полевые мыши: вот он! Да, тот, кто вызывает молнии. Говорят, это демон.

— Скажи нам, кто ты, — крикнул один из солдат.

— Преподаватель истории раннего Средневековья.

— О горе мне!

— Но меня обещали повысить.

— Он летает по небу на комете.

— Эта комета появлялась в прошлом апреле?

— Да, во время весеннего сева.

— Именно этого я и боялся. Возможно, сейчас вовсе не битва при Мэлдоне.

— Что, господин?

— Ничего, ничего.

Кто может знать, как назовут битву, прежде чем она состоится? — подумал мистер Леру. Иногда даже будущие историки расходятся во мнениях. Скажем, битву при Антиетаме южане называют «при Шлисберге».

Никакого сомнения: речь идет о комете Галлея. А мистер Леру прекрасно знал, в каком апреле состоялось ее явление — в апреле 1066 года. Это зафиксировано в «Англосаксонской хронике», это выткано на гобеленах из Байё как знамение того, что Вильгельм Завоеватель разгромит короля Гарольда. Неужели компьютер Дитера ошибся и отправил их не только в другое место, но и в иной век?

— Какой сейчас год? — спросил он.

— Точно тот, в который наш добрый старый король умер, и на трон взошел новый король, — ответил Дреориг. — А участь бедного человека плачевна, как и прежде.

Если вам нужен ответ на исторический вопрос, подумал мистер Леру, никогда не обращайтесь к участнику событий. Он забыл, что люди считают годы королевского правления, а не века. Но тут пришло озарение. Комета Галлея движется по орбите, которая возвращает ее по предсказуемому графику через каждые… сколько же?… Семьдесят шесть лет! Теперь, сколько будет, если отнять 76 от 1066 и битвы при Гастингсе?

Мистер Леру всегда ненавидел математику, но тут он с головой погрузился в расчеты, и довольно быстро у него вышло 990, однако делая поправку на несколько месяцев в ту или другую сторону и учитывая изменения грегорианского календаря, он получил довольно близкое число — 991. Все в порядке.

Если можно считать «порядком» пребывание за тысячу лет до собственного рождения, причем накануне битвы и к тому же на той стороне, что должна проиграть.

Хротфут остановился у костра. В круге желтого света сидели люди, еще несколько дней назад бывшие крестьянами. Они вскочили, кланяясь и приглаживая вихры, в которые въелся запах пота и тот незабываемый аромат октябрьских ночей, который мистер Леру живо помнил — так пахла его одежда, когда он возвращался домой, а бабушка, отложив поминальную книгу, завертывала его в одеяло с электрическим подогревом, давала ему лекарство и уверяла, что, если он будет так поздно приходить, в один прекрасный день ей не удастся его спасти.

Хротфут пренебрег приветствием и велел своему священнику стать рядом. Дреориг уже познакомился с кем-то. Мистер Леру устало сел рядом с парнем по имени Вульф. Ему было не больше девятнадцати, у него было бледное отечное лицо и толстые сильные руки. Одет в домотканую рубаху, сверху что-то из двух кусков серого меха, перетянутое ремнем. Мистер Леру никогда не видел подобного меха, разве что в диораме «Холодный Север» в Музее естественной истории, но где-то в атавистической глубине сразу же узнал волчью шкуру. Ноги Вульфа были перевиты веревками из крученой соломы, а ботинками служили привязанные к щиколоткам квадраты кожи.

Рядом с ним сидел, согнувшись, мальчик — слишком юный, чтобы сражаться. Он натянул капюшон, в надежде спрятаться от набиравшего силу холода, поджал под себя перевитые ремешками босые ноги, накрыл колени плащом. Два передних зуба заходили на нижнюю губу, как у кролика. Его звали Эльфайн, он держался поближе к Вульфу, поэтому мистер Леру решил, что они братья.

— Как дела? — спросил мистер Леру в порядке вежливости.

— Морские волки сожгли мой дом, когда высадились на берег, — мрачно ответил Вульф. — Господин сказал, что я должен вступить в ополчение или меня повесят, а вороны выклюют мне глаза.

Эльфайна била дрожь.

— Ветер такой, что ботинки пристывают к ногам, братец, — сказал Дреориг.

— Могло бы быть хуже, — заметил мистер Леру.

— А потом люди короля съели мою корову и овец, — продолжал Вульф.

— Благодарение Богу, — произнес жирный священник с лоснящейся кожей, который прошел мимо них, торопясь присоединиться к группе монахов, собравшихся вокруг Хротфута.

Мистер Леру оглядел сидящих у костра. Какие судьбы принесет утро этим людям? Он вытащил свою «Битву при Мэлдоне», чтобы пролистать ее, но не нашел ничего об этих простолюдинах и крестьянах в бескровной абстракции исторического текста. Искусство и история всегда были уделом людей более высокого полета.

— Это рукопись, господин? — спросил Дреориг.

Мистер Леру попытался прикрыть страницу рукой. Хотя там ничего не было сказано о судьбе Дреорига, зато более чем достаточно об участи Бьортнота, и Леру не отваживался изменить историю больше, чем уже изменил. Но Дреориг жадно отвел его руку.

— Никаких картин, но тонкая, как пергамент, а какие маленькие и четкие буквы! И написаны везде одинаково, даже «т», а это труднее всего. Поверьте старому книжнику, она стоит целое состояние. Но на каком языке она написана?

— Алфавит, наверное, выглядит странно, — сказал мистер Леру. — Но это язык англов, вроде разговорного… ну, в другом месте.

Дреориг бросил взгляд на страницу. Медленно, с трудом одолел кусочек текста.

— Да ведь я все понимаю!

— Этот мелкий шрифт может повредить вашему зрению, — торопливо заметил мистер Леру, вновь закрывая страницу.

— Что бы сказал брат Кнуд о подобном чуде? — пробормотал Дреориг.

— Встань, чтобы мы приняли решение, — прогремел голос Хротфута. Он приблизился к огню во главе группы священников, краснолицый и разгневанный. — Я рассказал этим святым людям все, что знаю. Некоторые считают, тебя следует сжечь, другие готовы подождать.

Мистер Леру счел, что эти полусобратья в учености предали его; казалось, его призвали на заседание Дисциплинарного комитета факультета.

— Но ваш вождь!..

— Что такое для воина цена коровы? — Хротфут прижал кулаки к вискам. — От всех этих «да» и «нет» разламывается голова.

— Тогда позвольте мне предложить свое решение, — дрожащим голосом предложил мистер Леру. — Я не дьявол.

— Наверняка дьявол! — сказал Хротфут.

— У вас есть полное право на подобное мнение, но я, в свою очередь, буду оспаривать его до самой смерти, — воодушевленно сказал мистер Леру.

— Дайте ему доказать, что он не демон, — вставил Дреориг.

— Как он наберет поручителей, готовых поклясться, что правда на его стороне? Ведь он чужестранец, — сказал один из священников, свирепо блестя глазами.

— У меня целая армия, которая присягнет, что он лжец, — сказал Хротфут.

— В состоянии ли вы представить, что пройдут годы, и люди будут считать гораздо более убедительной систему юриспруденции, основанную на фактических доказательствах, а не на утверждениях, подкрепленных клятвой?

— Существует и другой способ, — сказал толстый священник. — И довольно простой.

— Прекрасно, — произнес мистер Леру.

— Это тройное испытание Судом Божьим.

— Ох…

— Но мы удалились от реки. И как теперь проверить, выплывет ли он со связанными руками и ногами, — возразил священник с соколиным взором.

— И у нас нет времени для второго и третьего испытаний, — добавил второй священник. — Закон дает целых три дня, чтобы раны зажили, и испытуемый сумел доказать свою правоту.

— Раны?

— Когда ты возьмешься за раскаленное докрасна железо голыми руками и вытащишь камень из кипящей воды…

— А как насчет испытания креста? — спросил Дреориг.

— Крест, крест! — хором закричали остальные.

Мистер Леру помнил, в чем состоит испытание. Он и Хротфут должны стоять, раскинув руки наподобие креста, и первый, кто опустит руки, будет признан лжецом.

— Ты хочешь моей смерти? — прошептал он Дреоригу.

— Это самое безопасное, что пришло мне в голову, — ответил тот.

Тем временем Хротфут снял свою перевязь с мечом и кольчугу.

Стройный и отважный. Словом, герой.

— Боишься, демон?

— Другого пути нет, — ответствовал Дреориг, провожая мистера Леру к Хротфуту и массируя ему плечи, словно тренер, который готовит боксера в углу ринга. Хротфут выпятил грудь и отвел назад руки, наподобие распятия над алтарем, — воплощение торжества, а не страдания. Дреориг схватил мистера Леру за руки и вытянул их подобным же образом.

— Не жди легкой победы, демон, — сказал Хротфут. — Ты еще вспомнишь обо мне, когда огонь подберется к твоим ступням!

В первые минуты мистер Леру нашел испытание терпимым. Так вот, значит, как ощущает себя вешалка для пальто. Это было похоже на гимнастику, которую в бытность школьником так любили его тренеры. Леру даже охватил осторожный восторг, когда он представил себе, как должны выглядеть противники: грудь колесом, руки и головы отведены назад, словно соперники готовы взлететь.

— Как Христос на кресте, — сказал священник, любуясь Хротфутом.

Руки мистера Леру стали наливаться тяжестью. Закон гравитации пел ему голосом сирены о передышке, и мистер Леру пережил искушение Одиссея, привязанного к мачте. Руки немели.

— Он слабеет, — улыбнулся Хротфут.

— Мужайся, — шептал Дреориг, — я такое испытание прошел.

Пение становилось визгливым, пронзительным, требовательным.

Свинцовые грузила проросли из кончиков пальцев мистера Леру. Невидимые кувалды свисали с его запястий, а наковальни — с предплечий. Он заскрежетал зубами.

— По крайней мере, когда все будет кончено, возможно, монахи не станут свежевать вас, — сказал Дреориг. — Кстати, не мог бы я взять на всякий случай книгу из вашего кармана? Я не перенесу, если ее сожгут.

Мистер Леру сглотнул, изо всех сил стараясь держать руки на весу, но раскаленные докрасна иглы впились ему в плечи, и руки начали дрожать. Как продержаться против первоклассного спортсмена, каковым был Хротфут? Тот смотрелся членом футбольной университетской команды перед первой в сезоне игрой, он был в отличной форме. Да-да, конечно, у него были все преимущества футболиста. Но и пробелы тоже. Он не имел ученой степени мистера Леру.

— Ты скоро увидишь, на что я способен, — пообещал Хротфут.

— Я и сейчас прекрасно вижу. — Сквозь стиснутые зубы сказал мистер Леру.

— Да поможет мне это в битве.

— Битве? — вскричал мистер Леру. — Они начали сражаться без тебя!

— Что? — крикнул Хротфут, прыгнув вперед. — Как они посмели?!

— Хротфут — лжец! — изрек маленький священник. — Чужестранец не демон.

Хротфут замер на половине шага. Сидевшие вокруг воины безучастно смотрели на него.

— Что вы расселись? — заорал он, пнув одного из них, но когда тот не двинулся, Хротфут огляделся. — А где враги?

Мистер Леру растирал руки, чтобы восстановить кровообращение, а Дреориг массировал ему спину.

— Ты обманул меня, демон! — воскликнул Хротфут, обнажая меч.

— Не убивай его, господин, — крикнул Эльфайн.

Хротфут отпихнул его в сторону. Капюшон откинулся, открыв длинные рыжие волосы, перетянутые пеньковой тесемкой.

— Шлюха, — произнес Хротфут. Он схватил ее за запястье и поднял: ее лицо оказалось в нескольких дюймах от его. Мистер Леру видел, как ходят мышцы его челюстей.

— Святотатство, — сказал священник с соколиным взором. — Воины должны оставаться целомудренными перед битвой.

Хротфут швырнул девушку на землю. В ту же секунду Вульф оказался рядом. Исподлобья глядя на Хротфута, он стирал грязь со щеки Эльфайн. Яркая полоска крови выступила у нее на губах.

— Не смотри на меня волчьим взглядом, простолюдин, — сказал Хротфут.

— Молчи, Вульф, — прошептала Эльфайн. — Горе тому, кто возражает господину.

— Что ты делаешь здесь, женщина? — задал вопрос священник с соколиным взором.

Но тут весь покрытый пылью петух натянул свою привязь, упал, замахал крыльями и запел. Звук рога, более густой, чем предполагал мистер Леру, прорезал темноту с другой стороны холма. Ему ответили близкие звуки рогов. Ужасное утро началось.

— Пора на битву, священник, — провозгласил Хротфут. Он посмотрел сначала на Эльфайн, затем на Вульфа. — Смотри, ты за это заплатишь.

Лагерь ожил. В сером свете люди спешили к вершине холма. Там и тут мистер Леру видел испытанных в боях ветеранов со шрамами, в помятых шлемах, закрепленных ремешками под подбородком, кожаных куртках с нашитыми пластинами и заклепками. Но большинство солдат были совсем юными и испуганными, с грубыми острыми вилами, с каменными топорами, прикрепленными ремнями к раздвоенному деревянному топорищу, и с кожаными рогатками. Он устыдился своих былых страхов толпы, высоты, открытых и закрытых пространств.

— Вы муж и жена? — спросил мистер Леру. Эльфайн кивнула, ее волосы снова скрылись под капюшоном. — Но почему вы не остались дома?

— Я говорила вам. Они, — Эльфайн указала на вражеский лагерь, — сожгли наш дом. После того, как Вульфа взяли в ополчение.

— Они бы сожгли ее вместе с домом, если бы я не вернулся и не забрал ее с собой.

Мистер Леру встал в строй вместе с остальными, когда войско потащилось вверх по холму.

— Шевелись, свинья! — покрикивал Хротфут.

— Вы слишком молоды и ощущаете все слишком глубоко, — сказал Дреориг. — Пусть мир уходит. Жизнь дана взаймы, все не оправдывает ожиданий, и жизнь, и свет.

Мистер Леру с удовольствием услышал знакомые слова из «Беовульфа».

Когда они подошли к людям на вершине, солнце уже окрасило холмы слева от них ярким оранжевым цветом, осветило долину и вершину возвышенности за ней, где черные полчища строились под красными и белыми знаменами. Враг стал вдруг ужасно реальным.

Мистер Леру пролистал «Битву при Мэлдоне», чтобы понять, сможет ли он разглядеть, как родич Оффы выпускает его любимого сокола в лес, чтобы рука короля была свободна для битвы, но увидел лишь пыльного петуха, засунутого в мешок. Он попытался найти Эдрика, взявшего на плечо копье, чтобы исполнить клятву — сражаться впереди своего господина, но перед ним были только ряды крестьян с вилами и тяпками.

Позади царила суматоха, слышался звон упряжи, скакал верхом Бьортнот в сопровождении Уистана и своих вассалов. Над ними плыло огромное знамя с желтым драконом.

— Загораживайтесь щитами, — командовал он. — Крепко держите копья. Слава не приходит к малодушным.

А вот наконец что-то из поэмы. «Бьортнот стал строить своих людей в ряды, передвигаясь верхом среди них, советуя им, показывая своим воинам, как ставить лук, приказывая держать щиты прямо, действовать быстро и не бояться».

Бьортнот натянул поводья коня, подъехав к мистеру Леру, словно хотел что-то сказать. Мистер Леру ясно ощущал, как реально происходящее, сколь многое зависит от предстоящей битвы. Через считанные минуты мечи вонзятся в реальные мускулы и жилы, реальные глаза потускнеют, а лбы станут холоднее земли. И одним из убитых будет этот человек.

— Мужайся, — сказал он мистеру Леру с улыбкой. — Судьба иногда хранит человека, если он храбр.

Опять «Беовульф». Эти люди, несомненно, любили цитировать. Негативное мышление, сказал бы Дитер. Но для мистера Леру во фразе прозвучало благородство.

— Нет! — воскликнул он.

— О чем ты? — спросил Бьортнот.

— Ни о чем, мой господин, — ответил мистер Леру. Он не мог объяснить крепнущего в нем желания, несмотря на все свои священные обязательства перед прошлым, спасти этого человека. Он изменит историю.

7.

Рога трубили, перекликались. Свет ложился полосами на зеленый склон холма, золотил медные шлемы и заклепки кольчуг, выпуклости в центре щитов и бубенчики уздечек. Голубоватый туман поднимался от росистой травы, и в отдалении мистер Леру видел красные и желтые деревья, кивающие в задумчивости, как лохматые головы школьников. Он с сожалением вспомнил свою классную комнату.

— Боже, Боже мой, — произнес он.

Теперь, при свете, он мог лучше оценить местность. Они находились на самом высоком из нескольких холмов. С флангов их защищали лощины. В долине оказался небольшой поток, впадавший в зеркальный пруд, — ничего похожего на реку Пэнт из «Мэлдона». Викинги могли бы легко обойти его. Неужели их появление изменило дислокацию битвы?

Несмотря на все сопротивление мистера Леру, под напором идущих сзади солдат он попал в передовую шеренгу на вершине холма. Он никогда не был силен в том, как оценить численность, и подозревал, что полиция и газетчики просто завышают цифры, сообщая количество участников митингов. Тем не менее здесь были тысячи солдат с каждой стороны, построенные по десять или двенадцать в ряд, намного больше, чем он воображал, читая о битве при Мэлдоне. Это могло бы пригодиться для его небольшой монографии, добавило бы ей блеска, и он попытался запомнить детали.

Те, кто шел позади него, были вооружены огромными двойными секирами на пятифутовой рукояти и несли тяжелые круглые щиты из дерева и кожи с большими железными выпуклостями в центре, которые с внутренней стороны служили опорой для руки. Знаменитая сакская стена щитов. Редкие священники двигались в толпе воинов, шепча слова поддержки, а по всем рядам слышались крики и шепот.

Враги, шлемы которых блестели, как спинки жуков-оккупантов, двигались тремя отрядами вниз по холму. Пехота была вооружена луками, мечами и копьями, а к спинам солдат были прикреплены ремнями длинные щиты, напоминавшие воздушных змеев. Но вот что, однако, показалось мистеру Леру удивительным: добрую половину наступавших составляла конница. Воины держали в руках копья, на которых развевались небольшие яркие вымпелы. Даже самым зеленым первокурсникам было известно, что викинги сражались в пешем строю. Он попытался для верности полистать «Мэлдон», но тут на него кто-то налетел, несколько страниц пропало, а верхняя оказалась порвана неровно, словно ее отгрыз внезапно появившийся динозавр. Но текст был ясен: сакские эрлы отослали прочь своих коней в начале битвы, а викинги, вне всякого сомнения, наступали в пешем строю! Еще один факт для его монографии. Уж эту монографию не придется отсылать печатать в Голландию. Она может даже потянуть на Пулитцеровскую премию.

Они шли и шли, собираясь у зеркального пруда, в который превратился ручей, словно ловя свое последнее в жизни отражение. Это была настолько угнетающая мысль, что мистер Леру испугался: неужели он становится похожим на Дреорига.

Снова запели трубы в долине. Пешие солдаты начали выдвигаться вперед. Мистер Леру ощущал беспокойство. В поэме говорилось о герольде, бросавшем обидные упреки, из-за чего Бьортнот благородно позволил викингам переправиться. Где же этот герольд?

— Не бойтесь, господин, — раздался голос. Это был Дреориг. Он где-то раздобыл щит и держал его на вытянутой руке, чтобы прикрыть мистера Леру. Неподалеку стояли Вульф с Эльфайн, которая выглядела бледной и испуганной. Вульф держал вилы, ее руки были пусты.

— Хотя, думаю, вы уже произнесли магическое заклинание, чтобы отвратить от себя копья.

— Я же говорил вам…

— Я понял, понял. Но вы не против того, чтобы я стоял рядом?

Дальше в шеренге мистер Леру видел огромный штандарт с драконом, сворачивавшийся и разворачивавшийся на утреннем ветерке. Под ним собрались свирепые белокурые телохранители Бьортнота, а среди них верхом сам Бьортнот: одной рукой он держал поводья, другая свободно лежала на бедре. В небе над ним кружили большие черные птицы.

Приближалась битва, гибель в сражении. Пришло время, когда обреченные люди должны были пасть. Поднялся крик, вороны кружили, орлы слетались, жаждая мертвечины. Плач стоял по всей земле.

— Птицы битвы, — изрек Дреориг. — Что есть солдат, как не мясо на радость ворону? Орлы ждут, когда мы погибнем, и серые волки будут красться, когда спустится ночь, чтобы пожрать наши внутренности.

Мистер Леру подумал о вороне на желобе своего дома и вздрогнул. Одно дело — клевать семена мистера Леру, а другое — его самого.

Новые крики. Град стрел дугой взлетел над холмом и опустился на головы защитников. Инстинктивно мистер Леру полез за зонтиком, но Дреориг оказался проворнее и прикрыл Леру своим щитом. Резкий звук — незнакомый, но очевидный. Мистеру Леру не нужно было поднимать голову, чтобы убедиться: стрела попала в ствол липы над его головой.

Тот же звук, но глуше и мягче. Мистер Леру отлично знал, что это за звук, хотя никогда не слышал его раньше. Едва дыша, он повернул голову и увидел, как осел солдат, который шел рядом с Вульфом. Стрела торчала из его груди, словно вешалка для пальто. Воин смотрел вперед, губы его неслышно шевелились, словно он произносил молитву. Затем слюна, стекавшая из уголка рта, стала красной, и глаза закатились. Но он был так крепко стиснут плечами товарищей, что все еще оставался на ногах.

Новый и новый град стрел. Лучники пытались ответить тем же, но их было слишком мало, чтобы это могло дать какой-то эффект. Солдаты противника лезли вверх по склону холма, прикрываясь щитами, похожими на воздушных змеев. Они взбирались все выше и выше и на последних нескольких ярдах перешли на печатный армейский шаг.

Они были уже настолько близко от мистера Леру, что он мог различить их лица, темные глаза, блестевшие из-под железной перекладины шлемов, закрывавшей нос, широкие плечи прятались под кожаными пальто длиной почти до колена, усеянными головками заклепок, а многие были в куртках, сделанных просто из переплетенных железных колец.

О чем только думал Дитер? Изменить ход битвы… с таким же успехом можно попытаться голыми руками удержать набирающий скорость поезд. Ничто не может спасти Бьортнота.

— Dex aide! — кричали викинги сквозь клубы пыли, которые подняли при приближении. — Dex aide!

Что бы это значило?

— Бей их! — откликались саксы. — Бей, бей!

Потом столкновение, щиты сошлись со щитами, плечо с плечом, длинные мечи и топоры на длинных рукоятях взлетели в воздух. Шеренга подалась назад, затем качнулась вперед.

Тяжелый деревянный щит ударил мистера Леру и отбросил на солдата, шедшего сзади. Не раздумывая, он стукнул в ответ зонтиком, который, не причинив вреда, отскочил от конического шлема викинга, уже занесшего руку с мечом. Мистер Леру внутренне содрогнулся, подумав, похоже ли это на удар палкой, сколько займет времени и долго ли он будет испытывать боль, но тут Вульф воткнул свои вилы в грудь викинга. Еще выкрики «Dex aide!» и «Бей их!», тучи пыли, а потом — отдаленные звуки труб. Напор, казалось, ослабел, как постепенно стихает ураганный ветер. Свирепые викинги отступили на шаг, другой, затем атака расстроилась, и они побежали с холма.

Далеко в стороне крестьянин, босой и в лохмотьях, побежал вперед, догонять побитого врага — смешное пугало, состоящее из оружия и ног. Товарищи, подбадривая его, махали руками. Несколько солдат начали хохотать, и даже мистер Леру коряво ухмыльнулся. Во всем этом было что-то неуловимо знакомое…

Стрела воткнулась в землю рядом с парнем, он обернулся и обнаружил, что за ним никого нет. Солдаты смеялись все громче, но тут трубы викингов заставили всех посмотреть вниз, где всадники отогнали в сторону отступивших пехотинцев, а затем двинули лошадей вперед.

Крестьянин с минуту колебался, рассматривая приближающуюся конницу, потом начал взбираться вверх по холму, совсем как персонаж мультфильма, который только что понял, что падает с обрыва, и пытается удержаться. В ту же секунду один из всадников погнал лошадь на холм за парнем под крики и смех своих товарищей. Он поднял коня на дыбы, когда стало ясно, что сакс успеет вернуться под защиту стены щитов, и отсалютовал смельчаку, подбросив вверх и поймав на лету копье. Затем он подбросил в воздух блеснувший на солнце меч, поймал и его, словно демонстрируя, что мог бы догнать и зарубить парня, если бы захотел. Всадник крикнул что-то оставшимся позади воинам и яростно погнал своего коня вверх по склону. Его товарищи с воплями пустили лошадей галопом, вымпелы на их копьях развевались и хлопали.

Значит, вот он, герольд викингов. Мистер Леру проверил по тексту. Никакого упоминания о коне, но через минуту герольд должен сказать что-то вроде «Не лучше ли вам сразу послать за выкупом, чтобы прекратить атаку наших копейщиков».

Однако всадник ничего не сказал. Он врезался в средоточие саксов, где Бьортнот в кругу своих телохранителей наблюдал за происходящим. Мистер Леру увидел, как герольд размахивал мечом, а исступленный конь ржал и рвался вперед, пока и всадник, и конь не исчезли в водовороте поднятых секир. Благородный человек, хотя бы никого не осыпал упреками. Но это, возможно, свидетельствует о том, что ход событий мог несколько измениться из-за появления мистера Леру.

Основная масса всадников поднималась по холму вслед за своим погибшим герольдом. На мгновение мистер Леру забылся и почувствовал трепет возбуждения в предчувствии битвы. Как звучала эта фраза? Жестокая буря войны. Да, как грозовой фронт в открытом поле — свежий запах озона, электрические искры в волосах.

Столкновение с конницей викингов, врезавшихся в стену щитов, заставило шеренгу содрогнуться по всей длине. Сквозь клубы пыли неясно вырисовывались чудовищные призраки, взмахивали мечами, огромные лошади с выкаченными глазами взбрыкивали и ржали, слышался чистый, ясный звон и визг металла, столкнувшегося с металлом.

Мистер Леру поднял свою книгу, словно щит.

— Щит треснул, — воскликнул он, — и кольчуга запела песню ужаса.

— О, да ты поэт! — крикнул Хротфут, появившись неизвестно откуда. — Неудивительно, что я принял тебя за демона! Почему ты сразу не сказал? — Он принялся яростно рубить мечом бока гнедой кобылы, на которой сидел его противник. — Так смотри же, чтобы мог вплести мои деяния в свою песнь!

Лошадь зашаталась, всадник в тяжелом вооружении потерял равновесие, и секира Хротфута срубила его, словно большое дерево.

— А я буду жить вечно.

Высоко в небе жадно кружили черные птицы.

Новый всадник появился перед ними, он занес свою пятифутовую булаву над мистером Леру.

— Не тронь моего поэта! — крикнул Хротфут и толкнул ближайшего воина к всаднику. Вульфа. Эльфайн пронзительно вскрикнула, а Вульф, потеряв равновесие, шатнулся вбок. Он получил удар булавой по затылку. Голова Вульфа дернулась, на лице застыло удивленное выражение младенца, впервые увидевшего мир, и он скользнул вниз.

Мистер Леру размахивал зонтиком, сжимая его обеими руками. Лошадь ржала, тяжелое лицо всадника расплылось в удивительно белозубой ухмылке, но внезапно глаза его закатились, он зашатался в седле и свалился, словно мешок с грязными носками, сползший со стола в прачечной-автомате. Дреориг сделал шаг назад, один зубец вил Вульфа был сломан, другой стал мокрым и красным от крови. Он посмотрел на мистера Леру. На его лице ясно читалось раскаяние.

— Я нарушил свой обет, — сказал он.

— Смотри же! — позвал Хротфут, двинувшись вперед.

Но мистер Леру стал искать Вульфа.

Вульф лежал на спине в центре этой бури, на истоптанной, смешанной с грязью траве. Грудь его запала, а грубая рубаха пропиталась кровью. Лицо, напомнившее мистеру Леру лица его студентов, стало белым, даже юношеские прыщи поблекли, а глаза смотрели прямо на круживших в небе воронов.

Стойко сражавшиеся

воины пали,

ослабевшие от ран

среди убитых.

А Эльфайн пропала.

Сквозь звон и стук стрел о шлемы и щиты послышались звуки труб. Справа викинги снова отходили, откатываясь, словно волна. Лошади скакали галопом и кружились в смятении, их преследовали на пути вниз по склону с криками «Бей! Бей!».

Дрожь предчувствия пробежала по рядам воинов, и с новым жаром они рубили и напирали, чтобы соединиться со своими товарищами. Затем в столпотворении внизу один пеший рыцарь выбросил другого из седла, вскочил на коня и принялся созывать воинов, волной катившихся мимо, но они не останавливались. Он встал в стременах и снял шлем.

Голова с заметными залысинами, блестевшими, словно верхушка шлема, подбритый затылок, тяжелые плечи и выступающий вперед, совсем как у мистера Леру, небольшой животик.

Но эффект был поразительный. Послышались крики и возгласы, масса людей замедлила ход и остановилась.

Что за стыд, подумал мистер Леру, ведь этот военачальник даже не упомянут в поэме. Может быть, Дреориг сумеет потом найти писцов в Винчестере, чтобы вставить этот образ в текст. Или мистер Леру упомянет об этом в своей монографии.

Тем временем военачальник построил своих людей плотными рядами и вновь повел их на сбивших строй саксов. Те хотели снова взобраться на холм, но вождь викингов, казалось, успевал повсюду, кричал, наносил удары, и за несколько минут последние воины саксов исчезли среди всадников и клубов пыли. Мистер Леру покачал головой. Даже ему была заметна разница между закаленными в битвах викингами и неопытными ополченцами саксов.

Снова трубы, снова стремительное наступление конницы вверх по холму, снова внутри все сжимается, а ноги дрожат, снова звон и стук, пыль, крики и стоны. Так и идет час за часом, линия боя смещается то вперед, то назад. Мистер Леру ощущал, как устала спина. Он боялся, что время образовало петлю, что битва будет длиться вечно, Вульф воскреснет и будет снова убит…

Но вот с криками «Бей их! Бей!» шеренга саксов вновь начала теснить викингов.

— Чего вы ждете, люди? — подгонял Хротфут, которого водоворот битвы вернул на прежнее место. — Даже крестьянам хочется славы! — он со значением взглянул на мистера Леру, чтобы убедиться, что его поощрение замечено.

В этот момент, так же внезапно, как вождь викингов, явившийся своему отступающему войску, на самом кончике носа мистера Леру появился самолет-заправщик в поисках Б-54. Самолет в черную и желтую полоску.

Оса.

Каким образом в середине октября в самом центре сражения могла оказаться оса, понять было невозможно. Тем не менее она парила среди блещущих мечей и копий, готовя свое жало.

А если существовало что-то, что мистер Леру ненавидел больше толпы, высоты, закрытых пространств, открытых пространств, тризма челюсти, смерти от удушья в ресторанах, полисменов, изучающих сравнительное литературоведение, вероятности покраснеть, раздуться, как иглобрюхая рыба, и умереть и пробежек, это возможность быть ужаленным в нос.

Осу привлекла роза на лацкане. Мистер Леру совершенно забыл о розе из мира на тысячу лет позже, но она была тут. Слегка увядшая, она выглядывала из-за воротника его комбинезона. Он дернул ее, но из-за того же шипа, который мешал ее засунуть, теперь ее было не вытащить. Он сделал шаг назад, пытаясь достать цветок, но кругом теснились ополченцы, и отступать было некуда. Оса блеснула, закладывая вираж, и спикировала с высоким звуком «з-з-з-з-з», как «Юнкерс» на русский товарный поезд. Мистер Леру выскользнул из шеренги, словно намыленный.

— Смотрите, как жаждущий славы торопится в бой! — за его спиной воскликнул Хротфут. — Подожди меня! А вы, собачьи дети — за мной, вы тоже можете найти упокоение на ложе славы!

Мистер Леру несся впереди осы, охочей до носов, и был слишком занят, чтобы увидеть, как шеренга рвется, словно старые обои, и расстилается вниз по холму вслед за ним. Вместо этого он вспоминал: все, кроме его бабушки, всегда говорили, что если стоять тихо, то оса не тронет. Поэтому, добежав до страшного хаоса битвы у подножия холма, он затормозил, а оса пролетела мимо и исчезла, поднявшись в небо резким штопором. Мистер Леру перевел дыхание.

— Бей их! — кричали саксы, топоча следом за ним.

— Ой! — вскрикнул мистер Леру, когда ужасная, пульсирующая боль пронзила нос и распространилась по лбу и челюстям. На глаза навернулись слезы, под веками вспыхнули звезды.

— Dex aide! — орали викинги.

— Это не скандинавский! — завопил мистер Леру, словно жало прочистило ему мозги. — «С нами Бог!» Это старофранцузский! — Тут он узнал снимавшего шлем вождя противника, который снова появился неизвестно откуда, чтобы устроить западню: он повернул своих бегущих солдат и двинул вперед конницу, прятавшуюся в рощах с обеих сторон от поля сражения. Стрелы градом летели над головой мистера Леру в оставшихся на гребне холма саксов.

Время замерло. Даже стрелы, казалось, лениво замедлили полет.

Мистер Леру знал, что увидит, и не хотел смотреть, но не мог устоять. На вершине холма телохранители толпились под знаменем с драконом — знаменем не Эссекса, разумеется, а королевского Уэссекса. И успокаивал своего испуганного коня не Бьортнот, а король. Но вот роковая стрела попала ему в правый глаз, и он упал.

Свирепая ухмылка осветила лицо Хротфута, когда он принялся косить своей секирой врагов налево и направо.

— Они сумели убить моего господина, — крикнул он мистеру Леру, — но никто не посмеет сказать, что я вернулся домой без него. — Он снова занес секиру. — Смотри-и-и…

Неожиданный удар мечом разрубил его надвое, разрезав кольца кольчуги, расчленив тело, и он тоже упал на землю.

Черт бы побрал Дитера, черт бы побрал его компьютер, черт бы побрал его мечты. Мистер Леру повернул от места, где лежал король Гарольд, туда, где скакал верхом Вильгельм, которого безумная выходка мистера Леру сделала Завоевателем.

8.

Выл волк — не романтические завывания, как в фильмах-вестернах, которые бабушка не разрешала смотреть мистеру Леру, а вой существа, которое вела нужда и которое рисковало красться среди живых, страшных и ненавистных, чтобы добраться до мертвых. Мистер Леру, которого вместе с другими пленными согнали в кучу, думал о Вульфе — пище для его тезки-волка, и то нажимал, то отпускал кнопку своего складного зонтика. Погибли Хротфут, Гарольд, Эльфайн.

Увы, ubi sunt?

И Дреориг. Леру не видел его с тех пор, как его самого загнал в угол норманнский пастух, яростно вопя «Se ceder, vache!»[12] и покалывая его кинжалом, повел по краю сражения в тихую заводь раненых и пленных. Теперь у него не было никакой возможности вернуться к обрыву, даже если бы он знал, чего ожидать, когда он туда доберется. Он проведет остаток жизни в плену, в чужом веке, без антибиотиков, без дезинсектантов, без…

Без Дитера. Реальность этой утраты дошла до него, и он ощутил, как ему недостает спутника. Дитер обладал тем благородством, которое придает вера, пережившая все невзгоды. Мистер Леру никогда не думал об этом раньше, но теперь понял, что, несмотря на все свои коммуникационные науки, Дитер был романтиком. Именно это лежало в основе его маршей в защиту мира и петиций, обличающих власти. И когда взорвался проектор, он умер смертью романтика, как Байрон, погибший от лихорадки, сражаясь за освобождение Греции, или Шелли, утонувший в море.

Он попытался загнать назад появившуюся в уголке левого глаза слезу. Бедный, бедный…

— Помощник мирового класса, — раздался ниоткуда голос Дитера, — вот о чем я говорю. Эй, Леру, я рад, что с вами все в порядке!

— Дитер!

— Да?

— Это в сабоб деле вы?

— Да, в самом деле.

— Здачит, вы живы! Разве вы де взорвались вбесте с этиб проектороб? — мистер Леру ощущал, что говорит, как бармен из кафе.

— Хорошенький вопрос, — сказал Дитер, — я помню, что очнулся под лошадью. Они заставили меня таскать сено и обращались со мной, как с идиотом — со мной, коммуникатором первого класса! Затем меня послали вперед, где стрелы и все прочее. Хорошенькую кашу вы заварили, заведя всех в ловушку.

— Это вы были причидой, вызвавшей атаку, — парировал мистер Леру. — Разве де вы обращались утроб ко всеб с призвывоб следовать за ваби?

— Я просто пытался наладить линию связи.

— Так или идаче, бедя ужалила оса, — мрачно объявил мистер Леру. Он пытался разглядеть распухший нос, но глаза начинали косить, и он боялся, что они останутся такими навсегда. Кстати, бабушка всегда ему это предрекала. Но она к тому же говорила, что он покраснеет, раздуется, как иглобрюхая рыба, и умрет, если его ужалит оса, а он вовсе не умер.

Выходит, старушка была психопаткой?

— Представьте, я винил во всем порочных белых англосаксонских протестантов, — в раздумье пробормотал Дитер, глядя на свои мега-часы. — Так или иначе, у нас осталось два часа шестнадцать минут, чтобы исправить то, что вы наделали, и вернуться к обрыву. Или мы увязнем здесь навсегда.

— Молчать! — крикнул один из стражей. Его копье уткнулось Дитеру в спину.

И они замолчали. Из темноты начали просачиваться стоны раненых, и мистер Леру изо всех сил старался не думать о волках. Он прислушивался к болтовне стражей. Подъехал высокомерного вида всадник в покрытой пятнами кожаной куртке и презрительно посмотрел на пленных. Как все аристократы, он напоминал настройщика фортепиано. У него не было бороды, а длинные усы обрамляли рот и подбородок. Всадник рядом с ним казался покрепче — широкие плечи, округлое брюшко. Именно он сегодня сплотил войска, сняв шлем.

— Вильгельб Завоеватель, — сообщил мистер Леру Дитеру.

— Этот? — переспросил Дитер. — Может быть, я сумею убедить его оставить это занятие и вернуться во Францию…

— Вы с уба сошли!

— Нет пределов тому, что может сделать опытный коммуникатор.

— Почебу вы де влюбились в кого-дибудь еще? Ведь есть да свете дабы, ради которых совсеб де обязательдо бедять ход истории.

Но Дитер не слушал. В нем снова проснулась одержимость.

— Все это время я полагал, что мы должны изменить динамику англосаксонской культуры. Это было глупостью!

— Да, — согласился мистер Леру.

— Потому что если норманны берут верх, то изменить следует именно их! Мы возвысим их сознание, понимаете? Я создам группы встреч, дискуссионные группы ровесников, группы терапии, контактные группы…

— Дитер, это среддие века. Здесь не божет быть дичего удобдого. У дих дет даже цедтральдого отопледия.

— И комитеты, чтобы блокировать все несправедливости, пока они не создадут цивилизованное общество, — продолжал Дитер. — Вы будете моим переводчиком?

— Дет.

— У меня степень бакалавра естественных наук, мне не нужен был язык, и все, что я прошел в институте, — это двухнедельный курс испанского. Но, в отличие от вас, я готов рискнуть.

Он направился к герцогу Вильгельму и остановился около его стремени.

— Es usted la employer action affirmatif?[13]

Два десятка вооруженных солдат бросились на Дитера и повалили его на землю.

— Прошу вас, де убивайте его, — вступился мистер Леру.

Герцог слегка откинулся назад, чтобы рассмотреть наглеца.

— Как твое имя? — спросил он.

— Леру.

Герцог слегка наклонил голову, затем его губы расплылись в широкой улыбке. Он перегнулся и сбил шлем с головы стражника рядом с собой, словно крышечку с бутылки, открыв на всеобщее обозрение густую шапку рыжих волос.

— Le roux, aussi![14] — проревел он, откинул голову назад со смехом, напоминающим рев потерявшегося в тумане буксира. Это было самое забавное, что ему приходилось слышать со времен, когда он рвал носы и отрезал уши горожанам Алансона.

Мистер Леру выглядел мрачно. Хотя он иногда размышлял над тем, что его фамилия может быть французской, но никогда не задумывался над возможностью своего происхождения от рыжего норманна. А теперь он стоял лицом к лицу с грубым мужланом, который мог быть его собственным предком. Он смотрел на дыры между желтоватыми клыками, на белый шрам, бежавший по щеке от носа, будто лыжня на Снежной горе, на бледно-голубой мертвый глаз и другой, живой и блестящий.

— Надеюсь, у вас нет детей мужского пола? — спросил мистер Леру.

— Le roux, aussi! — трубил в тумане Вильгельм, на случай, если кто не услышал. Его прервал шум в темноте, и еще несколько солдат приблизились к огню, волоча с собой своих пленников.

— Regardez la bonne chance![15] — радостно крикнул один из них, откидывая капюшон своего пленника.

— Эльфайн! — задохнувшись, выговорил мистер Леру.

Она не поднимала глаз.

— Une fille![16] — воскликнул Леру-прототип.

— Эльфайн? — повторил мистер Леру.

Она взглянула на него сухими глазами, откинула назад рыжие волосы. Широкое лицо и кроличьи зубы делали ее еще более уязвимой. Рыжий схватил Эльфайн за волосы и заставил повернуться к нему.

— Перестаньте! — прохрипел мистер Леру, удивив даже самого себя.

— Сеньор, — запротестовал рыжеволосый стражник. — Она наша!

— У нее на глазах сегодня убили мужа, — сообщил мистер Леру.

Улыбка герцога Вильгельма потускнела. Он перевел взгляд со стражника на Эльфайн, взирая как бы издали, словно думая о дочери дубильщика кож из Фалеза, которую его отец взял на берегу озера, где девушка мирно стирала белье.

— Возьми всю остальную Англию, — велел герцог, выпрямляясь в седле. — Предоставь ей горевать.

Рыжий стражник неохотно поклонился, бросив искоса взгляд на Эльфайн.

— Сейчас я произнесу прорицание, и оно окажется истинным, — сказал мистер Леру на самом своем лучшем французском языке. — С этого дня вас будут именовать Вильгельмом Завоевателем.

Герцог улыбнулся.

— Все лучше, чем Вильгельмом Бастардом.

Он дал знак стражникам отпустить Дитера, затем повернул коня и ускакал в историю.

Мистер Леру принял мех с водой от собрата-пленного и передал его Эльфайн. Она напилась и вытерла рот тыльной стороной руки. В ней была сила, которая показалась ему необычайно привлекательной. Он взглянул за нее, на красное небо на западе. Закат уносил не только прожитый день. Мир потерял нечто удивительное и чудесное. Несмотря на все хвастовство, Хротфут обладал отвагой, и Дреориг, вопреки своей мрачности, отличался проницательностью, свойственной немногим.

Мистер Леру почувствовал необходимость обозначить конец этой эпохи. Для его поэтических намерений староанглийский не подходил, но у него были остатки «Мэлдона». Он пролистал книгу. Первые слова на уцелевшей странице «…были разбиты». Как верно. Он прочистил горло и при мерцающем свете костра начал читать, нет, скорее, декламировать — тихо, вполголоса.

— Поэт! — прошептал один из пленных. — Сплетающий слова!

Мистер Леру покраснел. Он не был поэтом, он только декламировал чужие строки, но все остальные придвинулись ближе, чтобы найти утешение в знакомых ритмах.

— Прекрасно, дружище, — прошептал Дитер. — Пусть им будет хорошо, а я пока что-нибудь придумаю.

У кого-то оказалась при себе арфа, и четыре торжественных удара по струнам отмечали каждую строку. Раз-два-три-четыре, раз-два-три-четыре. Как юные воины отказались от своих коней и велели их увести, как родственник Оффы отпустил его сокола, а Эдрик дал клятву, как герольд викингов насмехался и упрекал, а Бьортнот разрешил врагам переправиться через реку, как Элфнот и Вульфмаер пали. На глазах у всех блестели слезы, ведь мистер Леру показал сегодняшнее поражение в зеркале другого, случившегося семьдесят пять лет назад. Он добрался до последней страницы: старый слуга Бьортнота призывает его воинов сражаться, даже зная, что они должны погибнуть.

Решение должно быть твердым, сердце должно стремиться, храбрость должна удвоиться, потому что наши силы истощились.

На обрывке были еще строки о Годрике, бросающем копье в приближающегося неприятеля, но комок, стоявший в горле мистера Леру, сделался слишком большим, чтобы можно было продолжать.

— Это пел бог, — произнесла Эльфайн.

Мистер Леру, глубоко польщенный, взглянул ей в лицо.

— Настоящее достоинство не в том, чтобы сражаться, когда надежда велика, — сказал один из слушателей, — но в том, чтобы продолжать, когда надежды уже нет.

Мистер Леру попытался стереть выжатую октябрьским холодом каплю влаги под носом и ощутил резкую боль. Он вспомнил быстро мелькнувшую перед глазами осу. Какие гнусные рожи у этих насекомых. Их вид пробуждает какой-то глубоко запрятанный атавистический страх. Он сунул руки в карманы комбинезона и что-то нащупал.

Черт возьми. Как только в человеке проснутся героические идеалы, это тут же входит в привычку.

— Знаете, дружище, — сказал Дитер, — на этот раз, в виде исключения, я в тупике. Возможно, мы засели здесь навсегда. Возможно, мне никогда больше не увидеть «не-Я».

— Не печалься, мудрый воин, — прошептал мистер Леру, цитируя «Беовульфа». — Чем хуже дела, тем сильнее мы должны быть. Помогите Эльфайн, когда я скажу, что пришло время. — Он отвернулся, чтобы стражник не видел, как он лезет в карман, но стражник был слишком заинтересован Эльфайн, чтобы обращать на него внимание.

— Пошли, женщина, — приказал он.

— ИЗВИНИТЕ, — пронзительно пропищал мистер Леру, просовываясь между ними.

Стражник обнаружил, что оказался лицом к лицу с дьяволом, у которого была голова пучеглазого кузнечика и который указывал на него какой-то черной палкой.

— Вельзевул! — заорал он.

Черная палка с треском лопнула, как иглобрюхая рыба, стражник отшатнулся и упал в костер.

— Пошли, Дитер, — крикнул мистер Леру, перескакивая через простертого рыжего стражника.

Удивительная процессия быстро бежала в темноте — долговязый Дитер, сакская женщина в плаще из мешковины, мистер Леру в комбинезоне и противогазе, с зонтиком, высоко поднятым над головой. Их преследовал человек в тлеющем плаще, далее бежала следующая партия — воины в позванивающих кольчугах, размахивающие мечами и факелами и выкрикивающие проклятия на дурном французском.

Подпаленный рыжий начал догонять их, намереваясь схватить мистера Леру. Но им удалось оторваться от него и затеряться среди быков и телег герцогского обоза.

— Это Молли! — воскликнула Эльфайн, останавливаясь.

— Подруга? — спросил мистер Леру.

— Наша корова!

Большое животное, привязанное к колесу телеги, заставленной бочками, спокойно глядело на них.

— Вы идете? — нетерпеливо спросил Дитер.

Мистер Леру помог отвязать корову.

— Можно ли придумать маскировку лучше? — воскликнул он. — Как будто бы мы поставляем продовольствие армии.

— Но вы идете не в том направлении, — отозвался Дитер, нажав на кнопку освещения, чтобы разглядеть стрелку встроенного в мега-часы компаса. — Море вон в той стороне.

— Должно было быть там, если бы это был Мэлдон, — согласился мистер Леру. — Но эта дорога ведет обратно к лагерю. Идите за Эльфайн. Она знает местность.

Но на деле он вовсе не был таким смелым, как его речи, и при каждом звуке шагов его охватывала тревога. Но каким-то образом они прошли через хаос, оставленный армией, в темную тишину к югу. Высоко в небе висел полумесяц, давая достаточно света, чтобы видеть тропу. Далеко позади выл волк.

Наконец рощи стали походить на те, в которых мистер Леру прятался накануне. Вдруг сзади раздались крики. Это опять был он, Леру-прототип, возможный прародитель рода Леру. Он бежал изо всех сил, размахивая чудовищно широким мечом и в ярости не замечая рыжего пламени, которое ветер раздувал на спине его плаща. У них хватило бы времени добежать до деревьев, если бы Молли не увлеклась поздним клевером. Эльфайн тянула ее за веревку, но, хотя Молли опускала голову и вытягивала шею, ее ноги отказывались сдвинуться с места. Мистер Леру пришел на помощь и схватил веревку.

— Умри! — воскликнул подбежавший огненный шар, размахивающий широким мечом.

Мистер Леру отскочил и сделал выпад зонтиком. Вот уже во второй раз все движения замедлились, и мистер Леру мог рассчитать каждый угол и скорость. Кончик его зонта должен был попасть в незащищенное место на горле Леру-прототипа и убить его. А потом? Если этот человек действительно его предок, не уничтожит ли мистер Леру самого себя? Ощутит ли он боль, когда его зонт воткнется в шею собственного предка? Или он просто мигнет, словно угасающая звезда?

И есть ли в нем то, что позволяет убить человеческое существо?

Ему не удалось этого выяснить. Как раз перед тем, как кончик зонта должен был устремиться вперед во второй раз, раздался другой звук, от которого похолодела спина, — треск разбитого черепа. Зонтик ткнулся в пустоту. Рыжей головы там просто не оказалось.

Из темноты появился Дреориг, держа в руке окровавленный сук. У его ног лежал мертвый норманн, на котором горел плащ.

— Уверены, что вы не колдун? — спросил Дреориг.

— Он упал в костер еще в лагере, — ответил мистер Леру. — Как вы сюда попали?

— Любой, кто научился прятаться от брата Кнуда и его ивовых розог, сумеет провести нескольких пьяных норманнов. С вами все в порядке?

Мистер Леру ощупал себя. Он не исчез. Он совсем не чувствовал боли в носу. Опухоль, правда, еще держалась, но заметно уменьшилась.

Значит, он оказался прав тогда, давно, когда говорил Дитеру, что никакое отдельное действие не может изменить историю.

Если, конечно, этот человек все же не был его предком.

— Пошли, пошли, — торопил Дитер. Он нажал кнопку, и его мегачасы засветились зеленоватым светом, как кучка тухлых устриц. — Мы опаздываем!

Мистер Леру прикрыл часы ладонью.

— Вы хотите, чтобы нас заметили? Дреориг, помогите Эльфайн отвести нас к тому обрыву, где вы нас нашли.

— Чтобы еще колдовать?

— Чтобы попасть домой.

— Ну хорошо, — пожал плечами Дреориг. Я думаю, убить нас могут как там, так и здесь.

Корову они привязали в одной из рощиц, прежде чем одолеть последнюю часть пути вверх. Наконец они остановились, лица их холодил сильный ветер с моря, в свете луны белый прибой казался волшебно ярким на черной воде. Дреориг молча показал на группы солдат, охранявших вытащенные на берег корабли.

— Как мы найдем нашу нору в темноте? — прошептал мистер Леру.

— Будем искать лазерную решетку, — ответил Дитер. — Компьютер запрограммировал ее.

Мистер Леру вгляделся.

— Я ничего не вижу.

— Конечно, нам нужен огонь.

— Разве он не привлечет внимания?

— Он также создаст преломление среды, и мы сможем увидеть луч, — ответил Дитер. — Так поступала «не-Я», когда мы возвращались из Рима. У вас есть спички?

У мистера Леру спичек не было, тогда Дитер, пошарив в кармане, нашел зажигалку. Дреорига послали набрать сухих листьев. Когда он вернулся, Дитер, встав на колени, поднес к листьям зажигалку.

— Вам лучше уйти, — сказал мистер Леру. — Они увидят огонь, если мы сумеем его разжечь. — Он порылся в карманах и добыл разодранную книжку — все, что осталось от «Битвы при Мэлдоне». — Это вам, — сказал он, протягивая ее Дреоригу.

— Слишком дорогой подарок, — запротестовал Дреориг.

— Постарайтесь с его помощью вернуть себе место среди монахов, — посоветовал мистер Леру.

— Да, я попрошу братьев переписать один экземпляр для вас.

— Нет-нет, у поэмы пропали начальные и последние страницы. Если она когда-нибудь войдет в обиход, то возникнет путаница с изучением текста.

Дреориг казался озадаченным.

— А это вам, Эльфайн, — сказал мистер Леру. Он достал розу из петлицы и вручил ей. — У Данте и Беатриче получилось лучше с алой и белой розой, но думайте об этом цветке, как об осенней розе Всех Святых.

— Когда два человека знают друг друга, — ответила она, — они разговаривают на «ты».

— Хорошо, на «ты», — согласился он, краснея, и порылся в кармане. — Это тоже тебе. — Он вручил ей золотые.

При виде золота глаза ее стали круглыми. — Они порвут мне карман на обратном пути, но тебе они помогут начать жизнь заново. Мне бы только хотелось, чтобы они помогли тебе добиться справедливости.

— Жизнь не бывает справедлива, — возразила она. — Она дана взаймы.

— Получилось! — крикнул Дитер, увидев тонкую струйку дыма, поднимавшуюся от костерка.

— Бегите! — сказал мистер Леру.

— Кстати, о бородавках, — произнес Дреориг, которому хотелось задержаться и посмотреть, что будет дальше. — Я забыл заклинание, но весь секрет в ряске. Потри ею бородавки, и они сойдут.

Внезапно пламя увеличилось, дым стал гуще. Никакой норы в земле не было видно.

— Она должна быть где-то тут, — бормотал Дитер. — «Не-Я» никогда не ошибается.

— Вы уверены, что ваши часы идут верно?

— Ну разумеется, — в отблесках пламени лицо Дитера казалось озабоченным. — Осталась минута. Если мы ее пропустим, нам придется снова все рассчитывать, причем без компьютера… Ну почему я не захватил ноутбук!

Дым почти невидимым столбом поднимался в черное небо. Позади них слышались крики. Внизу на склоне появились всадники. В тот же момент налетел ветер, и дым отнесло с обрыва вниз.

И вдруг они появились — длинные перекрещивающиеся лучики красного света, отмечающие их путь в будущее. На десять метров ниже верхнего края обрыва.

Мистер Леру сглотнул. Если было на свете что-то, что он ненавидел больше, чем толпы и так далее, это была высота. Всадники одолевали холм.

— Сюда, — сказала Эльфайн. — Я сумею спрятать тебя.

— Мне нужно туда.

— Прыгнуть? Но так не уйти…

— Уведите ее, — обратился мистер Леру к Дреоригу. — Может появиться еще одна молния.

— Я знал, я так и знал! — воскликнул Дреориг, хватая Эльфайн за руку. — Все-таки колдуны. Бежим, девочка. Я видел, как это бывает. — Он увлек Эльфайн в темноту. Она в последний раз бросила взгляд на мистера Леру и исчезла.

Мистер Леру вынул из ножен свой зонтик, и они с Дитером взялись за руки. К ним приближался всадник.

— Что если мы промахнемся? — несчастным голосом спросил Дитер.

Похожий на воздушного змея щит хлопнул его по голове, словно свернутая газета, как раз в тот момент, когда мистер Леру решительно раскрыл зонтик и толкнул Дитера в пустоту.

Они стремительно неслись вниз, а мистер Леру пытался изменить угол наклона зонтика, чтобы они попали ногами внутрь норы. Не имея опыта, он рассчитал неверно, но когда они пролетали мимо, навстречу своей смерти, порыв ветра отнес их к разверзшейся трещине в пространстве-времени, где их закрутило и утащило в проложенные водопроводные трубы веков.

9.

— Они не очень хорошо выдерживают удар, — заметил мистер Леру, осматривая остатки своего складного зонта. Зонт выглядел, как скелет упавшего птеродактиля. Они вернулись вчера, и мистер Леру до сих пор лечил синяки и ссадины, полученные во время обратного путешествия по туннелю парового отопления. Но он уже три раза успел выстирать шампунем ковер, которым пользовалась Дональбейн, чтобы не лопнуть. Он также обнаружил, что его газон превращен птицами в пересохший клочок незасеянной грязи.

Ну погодите же!

— Однако он спас наши головы, — заметил Дитер. — Иначе мы бы разбились у подножия этого утеса девятьсот с чем-то лет назад. Надо сказать, вы очень быстро сообразили. Для историка.

— Благодарю вас. — Мистер Леру поправил галстук, думая об Эль-файн. Сегодня никаких роз не было. Куст был растерзан сильнее, чем зонтик, даже жуки ушли. Ну что ж, жалеть не стоит. На этом пиджаке, скорее всего, тоже нет петлицы. — Вы виделись с «не-Я»?

Дитер покачал головой. Как старый Дреориг.

— Ну, — мягко сказал мистер Леру, — почему бы нам не прогуляться?

Было время завтрака, он купит Дитеру круассан и кофе в кафе при книжном магазине.

Они шли молча. Дитер смотрел прямо себе под ноги.

— Я звонил ей, — сказал он наконец. — Она сказала, что пыталась проанализировать все недавние повреждения, что компьютер кто-то лупил топором.

— Удивительно.

— А Вашингтон предъявляет ей обвинение, потому что ФБР считает, что два человека проникли в лабораторию и превратились в кашу. Они до сих пор ищут останки.

— Боже мой, — отозвался мистер Леру.

— Она сказала, что если я не откажусь от участия во всех комитетах, куда мы входим с ней вместе, то она попросит одного своего старого друга из метеорологического центра, чтобы он установил бомбу в моем видеомагнитофоне.

— У нее это пройдет, — успокоил мистер Леру.

Они прошли мимо полисмена, поставившего ногу на чей-то бампер и выписывающего квитанцию.

— Увидимся на занятиях, — сказал он Дитеру.

Дитер трагически улыбнулся.

— Надеюсь, — ответил он слабым голосом.

— Потому что я буквально распахал целину, — сказал полисмен. — Я обнаружил, что волк — это образ, который соотносится сам с собой.

— В староанглийской поэзии? — задал вопрос мистер Леру.

— В «Трех поросятах». Никто раньше не читал эту сказку так деструктивно.

— Если только мы хоть что-нибудь изменили… — произнес Дитер, когда они зашагали дальше.

— Но даже если так, откуда «не-Я» узнает? Мы вернулись в настоящее, где эти изменения были всегда. Но все же я скажу: когда вы приближаетесь к историческим силам, они оказываются слишком огромны, чтобы постичь их, не говоря уже об изменениях. Вы не можете дать Наполеону слабительное. Императорская гвардия не подпустит вас. На самом деле, чтобы иметь подобную возможность, вам нужно вернуться за годы до Ватерлоо и дать ему знать, что на пути наверх…

— Подождите минутку! — воскликнул Дитер. — Вот оно! Я сумею приручить ее немедленно. Разумеется, при этом я буду все так же уважать ее как личность.

— Почему бы вам не пойти со мной и не выпить чистого колумбийского кофе с мягким слоеным круассаном?

— Времени нет, — ответил Дитер. — Вот как раз то, что нужно, чтобы сберечь время. Мне просто необходимо попасть туда достаточно рано, когда все — еще чистая страница. — Он повернулся и пошел по улице, затем вдруг остановился. — Кстати, вы не знаете, кто у нас тут специалист по Большому Взрыву?

— Дитер, я…

— Ничего страшного, «не-Я», наверное, знает. Пока, дружище! — И он ушел, быстро перебирая ногами.

Наконец, вздохнул мистер Леру, Дитер опять стал собой. Он открыл дверь и вошел.

Те же взъерошенные беглецы из психушек шарили по книжным полкам, та же официантка вела тот же спор с барменом. Никто не заметил, как мистер Леру подошел к стойке, а если и было что-то, что он ненавидел больше… Чепуха, в чем, собственно, дело? Он отошел в сторону, как будто на самом деле собирался полистать книги, и увидел, что стоит у полки «Леопольд-Классика». Те же виды поездов и памятные вещи Люфтваффе, тот же непроданный экземпляр «Битвы при Мэлдоне». Может быть, купить книгу вместо той, что он оставил Дреоригу? Он взял поэму с полки и открыл первую страницу.

«…были разбиты».

Где же начало? Этот текст начинался точно с того места, что и его поврежденный экземпляр. Он просмотрел сноску.

«С копии, сделанной в 1724 году Джоном Элфинстоуном с рукописи одиннадцатого века, сгоревшей в 1731 году, по всей вероятности, переписанной с поврежденной или неполной рукописи более раннего происхождения, возможно, собственноручно написанной анонимным автором. Библиотека Бодлейн, рукопись Роулинсон Брит. 203, с. 7–12».

Рукопись «Мэлдона», которую должен был сделать писец, утрачена — возможно, это та самая поэма, которую монахи доверили Дреоригу — а вместо нее переписано порванное издание «Леопольд-Классика», которое он оставил Дреоригу. Значит, он все же изменил историю. Всего лишь рукопись, литературное произведение, но все же что-то!

Он вернулся к стойке.

— Согласно Лейбницу, — продолжала спор официантка, — время не может существовать независимо от событий.

— Страддые люди, — бармен неодобрительно шмыгнул носом.

Мистер Леру громко хлопнул книжкой по стойке. Беглецы из психушек у задних полок подпрыгнули.

— Я только что вернулся из дальнего путешествия, — громко сказал он. — Я хочу чашку свежего колумбийского кофе с двойными сливками, а также мягкий слоеный круассан, причем немедленно. Не то вы все скоро найдете упокоение на ложе славы, и поводов для радости у вас не будет.

Все уставились на него. Через минуту бармен принялся протирать стойку перед мистером Леру, а официантка наливала ему кофе.

— Скажите мне, — произнес он с удовлетворением, открывая книгу, — вам когда-нибудь читали вслух древнеанглийскую поэзию?

Перевела с английского Валентина КУЛАГИНА-ЯРЦЕВА

МИНИАТЮРА

Владимир Ильин Руками не трогать!

В кабинет менеджера компании «Коррекция истории» ввалился без стука человек с помятой физиономией, но в дорогом белоснежном костюме.

— С кем имею честь? — осведомился менеджер. — Ты че, издеваешься? — просипел посетитель. — Промой глаза кефиром! Юров я, король алмазов, нефти и туалетной бумаги «Нежность»!

— Очень приятно, Олег Ефимович, — вежливо улыбнулся менеджер. — Я вас слушаю.

— Ты че, пацан? — удивился олигарх. — Это я тебя хочу послушать! Мы — люди конкретные! Сначала — что, почем и сколько, а там посмотрим. Ну, излагай, только без рекламы!

— Если вкратце, то мы выполняем любое пожелание наших клиентов, связанное с темпоральной коррекцией истории. Секретное ноу-хау…

— Любое желание, говоришь? Эк замахнулись! Даже я не могу себе такое позволить. А где гарантия, что вы меня не кинете?

Менеджер терпеливо улыбнулся:

— Придется кое-что пояснить. Предположим, я приму ваш заказ…

— Но-но! — перебил его Юров. — Что значит — предположим? Да ты примешь его, блин, на полусогнутых, или не знаю, что с вашей вонючей конторой сделаю!

— Мы не всесильны, — пожал плечами менеджер. — Например, мы не можем отменить стихийные бедствия. Мы корректируем лишь ту историю, которая зависит от воли людей. Надеюсь, ваше дело не связано с природными явлениями?

— Да нет, — отмахнулся Юров.

— При приеме заказа подписывается легальный типовой договор об оказании услуг… кстати, вот образец… и вы производите предоплату: пятьдесят процентов от общей суммы. Потом мы планируем коррекцию и отправляем спецагентов в прошлое. Однако заказчик может убедиться в исполнении своего желания сразу после предоплаты.

— Это как?

— Видите ли, изменения, внесенные в историю, становятся для нас реальностью автоматически. Но, к сожалению, не мгновенно. Это называется темпоральной инерцией. То есть некоторое время старая версия реальности продолжает существовать, и переходный этап может продлиться несколько месяцев. Но наше ноу-хау позволяет мгновенно перенести мир на новую линию развития.

— Ладно, — махнул рукой Юров. — Верю. Да и базар о вас идет чисто конкретный. Лично мне понравилось, как вы одному пахану биографию выправили. Будто бы он — далекий потомок Юлия Цезаря и никогда на зону не ходил, а занимался честным бизнесом. Но учти, блин: если что, мои парни уроют и тебя лично, и всю вашу коррекцию! Короче, запускай свою нах… нох… ну, ты понял!

— Как скажете. А что будем менять?

— Книжку «Анна Каренина» читал? — спросил Юров, закуривая. — Ну, как одна баба под поезд легла — видно, с любовником его перепутала… Кто, по-твоему, этот рассказ навалял?

— Классик, — сказал менеджер. — Толстой Лев Николаевич.

— Пра-ально, — уныло сказал Юров. — Классик, мать его за ногу! А мы вчера с дружбанами в клубе пульку расписывали, и я брякнул, что книжку про эту Аньку-железнодорожницу сочинил Пушкин. Который еще писал, что любит он, понимаешь, грозу в начале мая… Ну, меня этот урод Захаревич и уел. Мол, хоть я и олигарх, а темнота. А меня понесло. И побились мы об заклад, при свидетелях. Причем не как лохи, на ящик «Хеннесси», а солидно — на контрольный пакет акций головной компании. Захар хотел, чтобы книжку прямо в клуб притащили, но мне стремно стало — и говорю: «Завтра разберемся». Он думал: никуда я не денусь, и согласился на сегодня стрелку перенести. Вся надежда теперь на вашу машину времени. Не дайте еврейской морде русского бизнесмена по миру пустить! Ведь наша национальная гордость, блин, под угрозой!..

— А вы представляете, как будет трудно заставить Пушкина написать этот роман? Переписывать-то готовый текст Александр Сергеевич вряд ли согласится. Придется, во-первых, заинтересовать его этой идеей, а во-вторых, проследить, чтобы он реализовал ее до конца, а не оставил одни наброски, как не раз делал со своими собственными произведениями… Впрочем, желание клиента для нас закон. Надо прикинуть…

Менеджер защелкал клавишами, поглядывая на экран компьютера.

— Возьмем тридцатые годы… — бормотал он. — Тогда прозы он больше писал… Болдинская осень… Та-ак… девиц всяких — отставить… балы — тоже… и поездку на Урал… обойдутся потомки без «Истории Пугачева»… Итого девять месяцев. Должен успеть… Если б еще ноутбуком его снабдить, но это чревато… Пусть гусиным пером пишет…

Наконец он объявил:

— Компания принимает ваш заказ.

— Сколько? — осведомился Юров.

Менеджер молча набрал на калькуляторе число со множеством нулей.

— Ты че, опупел? — ужаснулся «русский бизнесмен». — Да это ж почти треть стоимости акций, на которые я поспорил!

— Думаю, результат оправдает такую цену, — укоризненно улыбнулся менеджер. — Разве вам не хочется стать творцом истории? Подумайте: ведь вы фактически совершите переворот в русской литературе!

Юров произнес несколько исконно-русских словечек, отражающих его отношение к русской литературе. Потом поскреб макушку:

— Слышь, а чего-нибудь попроще нельзя придумать?

— Можно, — невозмутимо сказал менеджер.

И показал цифру на несколько нулей меньше.

— Ну вот, совсем другое дело! — воскликнул Юров.

— Только, боюсь, вам это не подойдет.

— Это почему?

— Потому что мы тогда не будем трогать классиков, а отправим вас самого в тот момент, когда вы совершили… гм… ошибку. Вас это устраивает?

— Нет!

— Почему?

— Да этот гад у меня уже поперек горла стоит! — рявкнул Юров. — И мы с ним вчера все равно бы сцепились! Неважно, из-за чего! А он хитрый, сволочь! Институт закончил — не то что мы, выходцы из народа. Лучше уж давай первый вариант, который с Пушкиным!..

* * *

Когда договор был подписан и Юров по телефону распорядился немедленно перевести «бабки» на счет компании, менеджер сказал:

— Ну, а сейчас мы произведем перенос реальности, чтобы вы убедились, что ваш заказ выполнен. Присядьте на минуту.

Юров неохотно плюхнулся на стул.

Менеджер взял древний телефонный аппарат и крутанул ручку вызова.

— Володя, привет, — сказал он в трубку. — Это Макс. Прими очередной заказ. В двух словах: Пушкин должен написать «Анну Каренину». Да-да, именно так… Заказчик — очень уважаемый человек, так что надо постараться… Да, предоплата есть. Договор я тебе сейчас перешлю… Включай машину. Ну, пока…

Он аккуратно положил трубку и нажал потайную кнопку. На мгновение в кабинете сгустилась тьма, а когда она рассеялась, то оказалось, что от Юрова остался лишь сигаретный дым. Вскоре пропал и он.

— Читайте классиков, — посоветовал Макс пустоте. — Фантастов в том числе.

Секрет был в том, что «старая» история сохранялась наряду с новой. И ноу-хау компании «Коррекция истории» заключалось в сети темпоральной защиты, предохраняющей всю планету от переноса в новую реальность, за исключением нескольких кубометров пространства перед столом менеджера. Поэтому лишь сами «творцы истории» могли испытать на себе последствия своих прихотей. Пусть знают, что История — дама капризная и не любит, когда ее лапают грязными руками. Чистыми, впрочем, тоже…

Макс устало зевнул и потянулся. Потом взглянул на часы и, нажав кнопку селектора, сказал:

— Оля, запускай следующего. Да-да, того историка, который хочет доказать, что никакой античной Греции не было…

КРИТИКА

Глеб Елисеев Плывущие против течения

Тема «пловцов» во времени, казалось бы, достаточно хорошо исследована критиками. Но, оказывается, существует еще один аспект проблемы, фактически не освоенный нашими фантастоведами. Московский критик взялся проанализировать и систематизировать временные парадоксы, порождаемые многочисленными темпоральными странствиями.

Мы живем внутри времени, погружены в него, и все-таки никто не может точно определить, что это такое. Мы часто бесцеремонно ведем себя с ним — тратим его, пытаемся «убить». Частенько даже задумываемся о путешествиях во времени, хотя совершенно не представляем, как эти путешествия могут быть организованы и чем они будут отличаться от перемещений в пространстве.

Трудно сказать, кто из фантастов первым обратился к теме темпоральных странствий. Одни критики считают описаниями таких путешествий книги, в которых герой засыпает на длительное время и просыпается в будущем (как в «2440-м году» Л.С.Мерсье или в известнейшем рассказе В.Ирвинга «Рип Ван Винкль»). Другие исследователи НФ в качестве первого произведения об искусственных перемещениях во времени называют рассказ Э.Митчелла «Часы, которые шли назад», изданный в 1881 году. Третьи настаивают на первенстве русского писателя А.Ф.Вельтмана с его романом «Александр Филиппович Македонский. Предки Калимероса», изданным в 1836 году.

Но, так или иначе, подлинный интерес к идее подобных путешествий пробудил знаменитый роман Герберта Джорджа Уэллса «Машина времени». В частности, именно в этой книге впервые поднят вопрос о возможных парадоксах, возникающих при темпоральных перемещениях:

«— Машина должна была отправиться в прошлое, если вообще можно допустить, что она куда-нибудь отправилась, — сказал он [Психолог].

— Почему? — спросил Путешественник по Времени.

— Потому что если она, не двигаясь в пространстве, отправилась бы в будущее, то все время оставалась бы здесь: ведь и мы движемся туда же!

— Но если бы она отправилась в прошлое, — заметил я, — то мы видели бы ее здесь, когда только пришли в эту комнату и в прошлый четверг, когда были здесь, и в позапрошлый четверг и так далее!»

Уэллс уничтожил возникший парадокс, заявив, что наблюдатели просто не могут воспринять слишком быстро движущуюся машину, так же, как невозможно «видеть спицу быстро вертящегося колеса или пулю, летящую в воздухе». Английский писатель, казалось бы, ответил на один из сложнейших вопросов, связанных с хронопутешествиями. Но вскоре в размышлениях ученых над данной проблемой эти парадоксы начали умножаться, а фантасты с восторгом принялись их эксплуатировать в своих произведениях.

Невинноубиенный дедушка

Самым расхожим в истории НФ-литературы о путешествиях во времени является «парадокс дедушки». Суть его в следующем: вы залезаете в машину времени, берете с собой револьвер, встречаете в прошлом своего несчастного дедушку, всаживает ему в голову всю обойму, и… А вот дальше возникают только два возможных варианта развития событий — или кровожадный внучок моментально исчезает, не оставив после себя даже тихого хлопка в воздухе, или же он не может выбраться из видоизмененного прошлого, застряв там навсегда.

Первый вариант был реализован, например, в рассказе Ф.Брауна «Первая машина времени». Там создатель хрономашины, профессор Грейнджер, демонстрирует трем приятелям свое изобретение, а потом один из них захватывает аппарат, проникает в прошлое и приканчивает своего дедушку. Спустя 60 лет после убийства профессор Грейнджер опять демонстрирует машину времени — но уже только двум приятелям… И.Варшавский в рассказе «Выстрел» и вовсе пришел к выводу, что перед нами история в стиле «сказки про белого бычка». Судите сами: если убийца дедушки совершает свое преступление успешно, то он тут же исчезает. Однако в этом случае некому убить дедушку, тот благополучно женится, у него появляется зловредный внук, который отправляется в прошлое, убивает дедушку, исчезает, дедушке опять никто не угрожает, он снова женится… А вообще, возможным убийцам во времени следует задуматься над издевательскими словами французской писательницы Натали Хеннеберг: «А вы уверены, что это в самом деле ваш дедушка?»

Впрочем, не все фантасты отличались такой неприязнью по отношению к собственным предкам. Большинство считало, что уже одной встречи главного героя с самим собой в прошлом или будущем достаточно, чтобы создать впечатляющий парадокс времени. Во всяком случае, о подобном столкновении написал в 1891 году Ф.Энсти в рассказе «Торговля во времени». Этот текст по праву считается самым первым произведением в НФ, посвященным именно временным парадоксам.

Встречу со своим собственным двойником в прошлом живописало так много фантастов, что в библиографии НФ можно найти несколько рассказов с одним и тем же названием — «Человек, который встретил самого себя» (например, так назывались произведения Э.Кревшоу-Уильямса и Ральфа Фарли); О.Ситуэлл написал роман «Человек, который потерял самого себя», а Д.Геррольд — «Человек, который сдублировал себя».

Однако не все писатели серьезно увлеклись изображением хронопарадоксов в своих книгах. Сомнительная «научность» самой идеи путешествий во времени заставляла фантастов, строго подходивших к проблемам отражения науки в творчестве, использовать парадоксы в гротесковом или юмористическом ключе. С.Лем вволю поиздевался над штампами «встречи с самим собой» в знаменитом «Седьмом путешествии Иона Тихого». После столкновения с гравитационным вихрем в ракете межзвездного путешественника Иона Тихого появляется его двойник во времени, затем еще один, и еще, и еще… Вскоре на корабле уже невозможно протолкнуться от бесконечно размножившихся Ионов, их деятельность только увеличивает хаос, и главный герой рассказа выпутывается из сложившейся ситуации почти случайно.

«Парадокс скульптора»

Другой временной парадокс выглядит следующим образом: изобретатель машины времени неожиданно обнаруживает под дверью записку, в которой сказано, где зарыт клад. Он отправляется в указанное место, отыскивает клад, потом возвращается в свое время, пишет записку с указанием местонахождения клада и подбрасывает себе под дверь. Вопрос, который возникает в этой ситуации, кажется, не имеет реального разрешения: каким образом герой узнал, где находится клад? Подобный парадокс косвенным образом подтверждает невозможность путешествий во времени, ведь получается, что информация о кладе возникла ниоткуда.

Такой вариант довольно часто встречается. Есть множество версий подобной ситуации. Вспомним, например, рассказ С.Майнза «Найди скульптора», где герой отправляется в будущее и видит памятник, построенный ему как изобретателю машины времени. Герой возвращается назад, в настоящее, и сооружает себе точно такой же памятник.

Главная проблема здесь, как точно заметил известный исследователь НФ Малкольм Эдвардс, заключается в том, что «нечто создается из ничего». Так, в рассказе Мака Рейнольдса «Смешанный интерес» герой отправляется в прошлое, чтобы положить в банк пять центов. Эти деньги через несколько столетий принесут главному персонажу капитал, на который он и сможет построить машину времени. А в рассказе Г.Гаррисона «Загадка Стоунхенджа» ученые пытаются выяснить, зачем был построен этот мегалитический памятник. Для этого они совершают путешествие в глубокую древность, и выясняется, что памятник был сооружен в честь чудесного явления некоего предмета, коим оказалась машина времени.

В шуточной форме обыгрывает подобную коллизию У.Тенн в рассказе «Открытие Морниела Метауэя». Искусствовед, прибывший из будущего, чтобы познакомиться с великим художником Морниелом Метауэем, обнаруживает вместо гения невероятную бездарь. И к тому же этот бесталанный маляр крадет машину у хронопутешественника во времени и уносится в будущее, а искусствоведу приходится жить в прошлом по документам художника, занимаясь живописью и постепенно превращаясь в настоящего гения — в того самого Морниела Метауэя, с которым он стремился познакомиться. В скрытой форме здесь запрятан все тот же «парадокс скульптора»: путешественник создает картины Метауэя, невольно вспоминая о тех репродукциях, которые видел в будущем. Вновь информация появляется «из пустоты».

О подобных временных парадоксах писали как именитые, так и не слишком известные фантасты: Росс Роклинн, Чарлз Харнесс, Уилсон Таккер, Роберт Силверберг, Боб Шоу, Уолтер Джон Уильямс и многие другие.

Петля на шее времени

Развитие отдельных элементов «парадокса дедушки» и «парадокса скульптора» приводит к возникновению третьего парадокса — «петли времени» (или даже «кольца времени»). Возникает он в ситуациях, когда путешественник заставляет самого себя совершать некие поступки или производить какие-то действия. К примеру, будущий изобретатель машины времени в молодости от отчаяния бросается под грузовик. Однако в тот самый миг, когда грузовик уже готов раздавить несчастного, некая странная сила выталкивает незадачливого ученого из-под колес автомобиля. Через много лет уцелевший изобретатель наконец-то создает аппарат для перемещения во времени. Он отправляется в прошлое, надеясь увидеть себя молодым. Изобретатель появляется в тот момент, когда он сам, только молодой, решает покончить с собой. Путешественник во времени спасает самого себя и удаляется назад в будущее.

В отличие от «парадокса дедушки» этот парадокс может возникнуть в случае бездействия изобретателя. Что произойдет, если изобретатель откажется спасать самого себя? Он исчезнет вместе с машиной времени, как уже произошло в НФ с некоторыми незадачливыми убийцами собственных дедушек? Или произойдет что-нибудь более масштабное?

Некоторым фантастам разрушение «петли времени» казалось настолько опасным делом, что они предсказывали уничтожение Вселенной, если в ходе эксперимента будет нарушена последовательность событий (такое несчастье случилось с нашим миром в рассказе Ф.Брауна «Эксперимент», где профессор Джонсон нарочно пошел на «разрыв временной петли»).

Но все же большинство фантастов считает, что Вселенная при создании «петли времени» уцелеет, хотя при этом и возникнет запутанный клубок проблем, разрешить которые героям произведений окажется не так-то просто. Например, в рассказе Р.Хайнлайна «Все вы зомби» герой вообще не смог бы появиться на свет, если бы не использовал «петлю времени» и сам не стал одновременно и своим отцом, и своей матерью, проникая в прошлое из разных периодов будущего. Да и в классическом рассказе Д.Уиндема «Хроноклазм» описанные события просто не могли бы произойти, если бы их не запустил в самом конце истории главный герой рассказа.

Юмористический потенциал парадокса «петли времени» оказался наиболее продуктивным. Вспомним хотя бы рассказ Р.Шекли «Вор во времени», герой которого, Томас Элдридж, оказывается вовлечен в погоню за самим собой. Рассказ построен на попытке «продуктивного использования временного парадокса»: путешественник в будущем подготавливает почву для того, чтобы состоялись события, произошедшие в прошлом. Элдридж сначала переживает цепь неприятностей, вызванных его же собственными действиями, а затем вынужден эти же действия старательно подготовить, чтобы в итоге ликвидировать образовавшуюся «петлю времени».

Оптимистический взгляд на возможность распутать «петлю времени» вызывает у некоторых писателей вполне справедливые сомнения. Они считают, что в итоге таких манипуляций возникает угроза образования «кольца времени», в котором темпоральный путешественник будет вынужден постоянно повторять одно и то же действие. Простейший сценарий «кольца времени» выглядит следующим образом: путешественник собирается включить машину времени, неожиданно аппарат получает мощный удар и включается автоматически. Путешественник переносится на несколько минут в будущее, решает вернуться назад, чтобы повторить эксперимент более организованно, не рассчитывает точку возвращения и врезается в готовую отправиться в будущее более раннюю версию машины времени, что и спровоцировало ее путешествие. И так — до бесконечности. Получается замкнутый круг, в котором, однако, есть весьма заметный логический разрыв: а что же произошло с путешественником после того, как он «въехал» в машину времени? Что помешало ему отправиться дальше путешествовать во времени? К тому же, если следовать логике, каждое новое столкновение будет плодить все новые машины времени и все новых путешественников.

Поэтому для создания реального «кольца времени» необходимо либо завершить столкновение смертельной катастрофой («столкновение в обратно направленном временном потоке привело к резкому высвобождению энергии и гибели создателя машины времени»), либо сделать путешественника безвольной жертвой злой воли иных путешественников.

Примерно так и поступил П.Буль в самом классическом рассказе о «кольце времени» «Бесконечная ночь». Главного героя так запутывают перемещениями во времени иных персонажей, что в итоге он не может выбраться из замкнувшегося временного потока и обречен вечно воспроизводить одну и ту же ситуацию: «Мне предстояло заново пережить эту кошмарную ночь, причем во всех подробностях, а стало быть, на исходе ночи мне вновь придется подобрать машину времени и нажать кнопку. И снова я вернусь назад, и опять потащусь через эту ночь… И так вновь и вновь, до бесконечности. Еле заметное движение моего пальца навсегда затянуло меня в замкнутый цикл течения времени…» Правда, французский прозаик, создавая «ловушку времени», почему-то не задумывается о существовании героя, который возвращается назад с воспоминаниями об уже прошедших «бесконечных ночах», пусть мрачного, но все же выхода — самоубийства.

Сходную ситуацию описывает и С.Ярославцев (А.Н.Стругацкий) в рассказе «Подробности жизни Никиты Воронцова», в котором герой обречен вечно переживать одну и ту же биографию, сохраняя память о предыдущих воплощениях. Однако сколько бы Воронцов ни пытался изменить свою судьбу, меняются только незначительные подробности, а общий ее ход остается неизменным (кстати, благодаря изначально более логичной посылке А.Стругацкому удалось избежать ловушки, в которую попал П.Буль — когда Никита Воронцов совершил самоубийство, он все равно опять возродился в Москве, в 1923-м году).

Во временную петлю попадет и герой рассказа Д.Биленкина «Принцип неопределенности». В произведении советского фантаста темпоральная ловушка возникает из-за того, что операторы, управляющие машиной времени, не имеют возможности точно определить: в какой конкретно исторический момент удастся забросить путешественника. В итоге главному герою приходится спасать собственную возлюбленную и собственного ребенка, о существовании которых он даже и не подозревал, отправляясь в путь. Впрочем, Д.Биленкин «разрубает» временную петлю довольно простым способом — оставив героя в Средневековье, где тот вынужден совершить поступки, обусловившие его прошлое.

В своем чистом виде и «парадокс дедушки», и «парадокс скульптора», и «петля времени» не столь уж интересны, и поэтому авторы чаще предпочитают использовать их в своего рода ослабленном варианте. То есть путешественник во времени производит некие кардинальные изменения в прошлом, но непосредственно его самого или его ближайших предков они не затрагивают. Зато частенько затрагивают всю Вселенную.

Затерявшиеся в темпоральных потоках

Описывая путешествия во времени, фантасты любили порассуждать о том, что произойдет, если изобретатель машины времени прикончит Гитлера, Александра Македонского, Магомета или даже Христа (подобное совершил, например, герой романа Д.Бойда «Последний звездолет с Земли», намеренно сыгравший в прошлом роль Иуды). Из бесчисленного количества НФ-историй на эту тему мне почему-то в наибольшей степени запомнился ранний вариант ироничного рассказа Ильи Варшавского «Петля гистеризиса».

Несмотря на свое название, этот текст не имеет прямого отношения к парадоксу «петли времени». Это, скорее, иное название для непредсказуемого воздействия на события прошедшего. В грядущем Хранители времени устраивают предварительную проверку кандидатам на поездку в прошлое в ходе имитации путешествия (дабы будущие странники по временным потокам не плодили бесконечные парадоксы и не уродовали настоящее). Вот такого испытания и не проходит главный герой «Петли…» историк Курочкин. Благодаря своим нелепым действиям он оказывается принят (естественно, только в ходе имитационного эксперимента) за Иисуса Христа и якобы порождает христианство. В результате Ку-рочкина к путешествию не допускают, а предлагают совершить экскурсию к питекантропам, потому что там «из-за неопределенности истории петля гистеризиса размывается» (сходную мысль высказал и А.Азимов в рассказе «Уродливый мальчуган»).

К сожалению, позже И.Варшавский отказался от пародийного финала своего произведения, в поздней редакции путешествие Курочкина произошло на самом деле, сильно снизив юмористический накал текста и превратив блестящий рассказ во вторичную антирелигиозную агитку, вроде написанного почти в то же время романа М.Муркока «Се человек!»[17].

Некоторые авторы считали, что нет смысла устраивать учебные испытания начинающим путешественникам, потому что история жестко запрограммирована и ее глобальный ход изменить невозможно. В лучшем случае удастся затронуть какие-то отдельные детали. Наиболее четко подобную позицию декларировал С.Гансовский в повести «Демон истории», являющейся одновременно и повествованием о путешествии во времени, и маленьким шедевром альтернативной истории. Чисон, главный герой повести, пытаясь предотвратить становление диктатуры в Германии и вторую мировую войну, отправляется в прошлое и убивает немецкого тирана Юргена Астера. Однако, вернувшись в свое время, Чисон обнаруживает, что вместо Астера к власти в Германии пришел Адольф Гитлер, и война все равно оказалась неизбежной.

Несмотря на почти титанические усилия путешественников во времени, не удается изменить судьбу главного героя рассказа Р.Шекли «Три смерти Бена Бакстера» ни в одном из временных потоков. Рассказу даже предшествует меланхолический эпиграф: «Судьба целого мира зависела от того, будет или не будет он жить, а он, невзирая ни на что, решил уйти из жизни!»

И все же подавляющее большинство фантастов считают, что темпоральный путешественник способен хотя бы однократно решительно воздействовать на ход мировой истории. В результате такого воздействия возможны три исхода: либо оказывается задействован все тот же «парадокс дедушки», и «истребитель Наполеонов» исчезает вместе со своей машиной, либо путешественник возвращается в реально изменившееся будущее, либо… Либо возникает решение ситуации, давшее почву для самого, пожалуй, представительного направления в фантастике о перемещениях во времени. Впрочем, об этом чуть ниже. Пока же присмотримся к двум первым вариантам развития событий.

Первый из рассмотренных нами парадоксов лежит, например, в основе известной книги американского писателя Уорда Мура «Принеси праздник», хотя формально роман является, скорее, альтернативной историей. Да, главный герой ликвидирует прошлое, в котором Конфедеративные Штаты Америки одолели Соединенные Штаты. Однако после этого выбраться из прошлого, в котором Роберт Ли проиграл Шерману и Гранту, персонаж уже не может. Ему некуда возвращаться — его будущее исчезло.

Истории об одномоментном вмешательстве в прошлое обычно оформляются писателем разумно и последовательно, хотя иногда и здесь возникают логические неувязки. Например, классической историей об однократном изменении прошлого считается рассказ Р.Брэдбери «И грянул гром». Однако еще С.Лем в «Фантастике и футурологии» едко высказался по поводу абсолютной нелогичности главной посылки этого произведения: «Участник «сафари на тиранозавров», растоптав мотылька и пару цветков, казалось бы, незначительным поступком дает начало такой пертурбации причинно-следственных цепочек, протянувшихся на миллионы лет, что, вернувшись, узнает об изменениях в самой орфографии английского языка и о победе на выборах другого кандидата в президенты: не либерала, а диктатора. Жаль только, что Брэдбери был вынужден пустить в ход сложные и малоубедительные рассуждения, чтобы доказать, каким образом охота на динозавров, которые, что ни говори, падают под пулями охотников из будущего, ничего не нарушает в причинно-следственных цепочках, а растоптанный цветок устраивает такую пертурбацию (когда убитый тиранозавр падает на землю, цветов погибает побольше, чем когда участник охоты нечаянно оступается и сходит с защитной полосы на землю)».

Правда, однократное вмешательство большого простора для фантазии писателя не предоставляет. Ну, проникли в прошлое, сломали нечто важное и теперь несем за это заслуженное наказание. Длинный роман на такой элементарной посылке построить сложно. Поэтому гораздо охотнее писатели рассказывают о вмешательстве во время, живописуя деятельность неких сил, стоящих на «страже времен» и стремящихся подобные вмешательства предотвратить. Наиболее успешно эксплуатировали эту тему А.Азимов в романе «Конец Вечности» и П.Андерсон в цикле «Патруль времени» (в современной российской НФ эту «жилу» удачно разрабатывает В.Свержин, создавший целый ряд романов о сотрудниках Института Экспериментальной Истории, стремящихся предотвратить искажение прошлого).

Понятно, что многократное вмешательство в прошедшее или грядущее должно порождать бесконечные парадоксы. Однако большинство фантастов над подобными вопросами либо не задумываются, либо не замечают возможных путей развития сюжета. Если в известном романе Д.Финнея «Меж двух времен» пресловутый «парадокс дедушки» использован очень изящно и не раздражает читателя, то в романе-сиквеле «Меж трех времен» непродуманные автором сюжетные линии вызывают досаду: герои, пытаясь предотвратить катастрофу «Титаника», фактически ее провоцируют. Заставив своих персонажей биться в отчаянии, автор почему-то не видит возможного решения — снова отправить героев в прошлое, чтобы они помешали самим себе совершить роковую ошибку. Хотя, конечно, это невероятно запутало бы сюжет и осложнило жизнь писателю.

Ситуация с вмешательством еще больше запутывается, если допустить, что историю стремится контролировать не один патруль, а группа конкурирующих организаций, как в повести «Необъятное время» Ф.Лейбера и в романе «Время не пахнет» Ж.Клейна, где беспардонно действуют «темпоральные командос», искажающие и уродующие время.

Еще одна проблема, которая неизменно возникает при чтении всевозможных книг о подвигах «патрульных времени»: каким образом утверждается существующая версия истории и кто убедил патрульных в том, что именно эта версия изначальна, что она не подверглась редакции ранее (подобная уверенность должна быть очень прочной, ведь патрульным приходится проводить весьма хитроумные и, как правило, несанкционированные операции, как описано в рассказе П.Андерсона «Delenda est»)?

Ситуация в романе А.Азимова «Конец Вечности» более правдоподобна: там хронократам, в сущности, наплевать на правильность хода человеческой истории. Все разговоры о «благе человечества» — демагогия для тех, кто находится на более низкой ступени посвящения. В реальности «вечные» просто стремятся сохранить свою власть, основанную на умении путешествовать во времени. В еще более откровенной форме корыстные устремления хронократы демонстрируют в романе Б.Бейли «Падение Хронополиса». Там вооруженные корабли Хронофлота перемещаются по главной линии времени и уничтожают все, что может нести даже тень угрозы для власти Имперского Тысячелетия.

Иногда хозяева времени проявляют не расчетливую беспощадность и равнодушие к другим людям, не умеющим странствовать по коридорам времени, а элементарное легкомыслие, как герои романа Г.Гаррисона «Фантастическая сага». Конечно, с юмористического произведения взятки гладки, и все же некоторый «умственный дискомфорт» у читателя остается — слишком уж бесцеремонно ведут себя голливудские киношники во времена викингов, даже не задумываясь над тем, что их махинации могут как-то отозваться в современности.

Столь же безответственно действует и герой романа Л.Спрэга де Кампа «Да не опустится тьма!». Он изменяет жизнь поздней Римской империи, не обращая внимания на то, как его деятельность отразится на будущем. Таких «слонов в посудной лавке прошлого» можно встретить предостаточно на обширном континенте мировой НФ.

Хотя о возможных итогах целенаправленного вмешательства в историю замечательно написал еще в 1948-м лорд Дансени в рассказе «Пропал!». Его главный герой, пытаясь в ходе путешествия во времени исправить свои прошлые ошибки, полностью уничтожает все хорошее, что у него было в настоящем.

Видимо, устав ломать голову над возможными последствиями вмешательства в прошлое, некоторые фантасты попытались раз и навсегда ликвидировать саму проблему парадоксов, создающихся при многократном воздействии на время. Эти авторы предположили, что после воздействия будущее просто «разветвится».

Первыми идею разных вселенных, возникающих в ходе темпоральных путешествий, предложили в 30-е годы XX века Д.Дэниелз в рассказе «Ветви времени» и Н.Шэчнер в рассказе «Голоса в наследство». И после этого не только фантасты ухватились за столь простой способ, позволяющий избежать парадоксов и в то же время нарисовать невероятный образ ежесекундно умножающейся Реальности. Об этом писали лорд Дансени в пьесе «Если», Дж. Б.Пристли в пьесе «Опасный поворот», Х.Л.Борхес в рассказе «Сад расходящихся тропок»… А уж сколько параллельных миров наплодили авторы НФ — М.Лейнстер, Ф.Хойл, Ф.Лейбер, К.Лаумер, Ф.Пол, Д.Уильямсон!.. До логического завершения довел идею А.Бестер в рассказе «Человек, который убил Магомета», в котором возникает столько пространственно-временных континуумов, сколько вообще существует людей на земном шаре.

Самой серьезной попыткой исследования как темпоральных парадоксов, так и идеи «параллельных времен» в отечественной фантастике стал роман А.Громовой и Р.Нудельмана «В Институте Времени идет расследование». Однако история загадочного несчастного случая, приведшего к смерти главного героя, смазывается надуманным, фальшиво-оптимистичным финалом. А угроза парадокса уничтожается в ходе сотворения бесчисленных вариантов Вселенной и размножения двойников героев из разных временных линий. Авторы настолько усложнили свое произведение, что им пришлось вводить в текст рабочие схемы, составлявшиеся для конструирования сюжета, дабы читатель мог разобраться в перемещениях двойников по временным линиям.

В современной НФ писатели по большей части предпочитают не поднимать тему хронопарадоксов, а незаметно ампутировать ее или обойти легким кавалерийским маневром. Хорошей иллюстрацией может служить опубликованный в 2002 году роман М.Суэнвика «Кости Земли». На русском языке роман только ожидается, поэтому позволю себе подробнее остановиться на его содержании. Книга начинается с того, что главный герой, палеонтолог Ричард Лейстер, получает в дар голову настоящего стегозавра. Через некоторое время выясняется — открыт способ путешествия во времени (почему-то — только в мезозой), и главный персонаж попадает в число избранных палеонтологов, допущенных к таким путешествиям. Правительство США не стремится захватить контроль над машиной времени, чтобы слегка подредактировать собственные ошибки в недалеком прошлом. Напротив, оно охотно позволяет разным дармоедам из числа миллиардеров кататься на развлекательные пикники в прошлое, где те могут любоваться на живых мозозавров. Причина подобного хладнокровия, видимо, кроется в том, что Суэнвика интересовали не парадоксы времени, а возможность отрекламировать некоторые (в том числе и крайне спорные) теории в современной палеонтологии и вылить дополнительный ушат грязи на креационистское движение, изобразив его участников невежественными фанатиками-террористами. От проблем темпоральных путешествий фантаст просто отмахивается. А ближе к финалу вообще выясняется, что парадоксы в мире «Костей Земли» могли бы происходить сколько заблагорассудится. Дело в том, что возможность путешествовать во времени нам предоставили птицелюди, существующие в далеком будущем, после того, как хомо сапиенс вымер (любопытно, что дар этот птицелюди передали нам, дабы исследовать два самых характерных, по их мнению, вида человеческой деятельности — науку и… бюрократию). После окончания исследований обитатели грядущего каким-то образом собираются изолировать временной поток, в который они вмешались, от основного русла времени, и он исчезнет вместе со всеми происходившим там событиями.

Наиболее правдоподобный ответ на вопрос: «Почему современные фантасты меньше интересуются парадоксами времени?» — дал М.Эдвардс. Он утверждает, что произведения о парадоксе времени в НФ сродни детективам о «тайне запертой комнаты». Поначалу эта идея завораживала многих писателей, пытавшихся сконструировать очередной вариант объяснения того, каким образом преступление произошло в помещении, закрытом изнутри. Но через некоторое время авторы детективов поняли, что невозможно вырваться за пределы набора из трех объяснений: перед нами замаскированное самоубийство; убийство произошло раньше, чем думали; «закрытая комната» вовсе не является такой уж «закрытой». И интерес к бесконечным вариациям на эту тему угас. Ныне, если «запертая комната» и возникает в детективе, то ее тайна является не основной движущей силой сюжета (как, например, в знаменитом романе Г.Леру «Тайна желтой комнаты»), а второстепенным элементом, одним из эпизодов, осложняющим для сыщика путь к истине (как в книге шведских прозаиков П.Вале и М.Шеваль «Запертая комната»).

Так же и непосредственные игры с парадоксами во времени довольно быстро надоели фантастам. Выдумать что-либо оригинальное, помимо нескольких базовых парадоксов, оказалось слишком сложно.

Пожалуй, единственный нормальный исход любого вмешательства во время предложил саркастичный и умный У.Тенн в классическом рассказе «Бруклинский проект». Восходит этот текст к знаменитому парадоксу Пуанкаре, который, правда, касается не времени, а пространства — «почувствуете ли вы что-нибудь, если в момент вашего сна Вселенная (и вы сами) увеличится в миллион раз или, наоборот, уменьшится?». В рассказе Тенна нажали кнопку, отправив исследовательский аппарат «хронор» в прошлое, и хотя во Вселенной все радикально изменилось, никто этого не заметил — потому что ученые изменились вместе с окружающим миром. И вот в конце рассказа главные герои, радостно раздувая лиловые тела и вытягивая по пятнадцать псевдоподий, говорят о том, что мир не претерпел изменений.

Кто знает, может быть, некие изобретатели давно изменили (и изменяют) наше время, да только мы этого не ощущаем. И, возможно, завтра мы проснемся в обличье пучеглазых ракообразных, но ничего необычного в случившемся не обнаружим и продолжим размышлять о природе темпоральных парадоксов.

Поэтому хорошо, что в нашей реальности время все еще остается непокоренным…

РЕЦЕНЗИИ

Алексей Калугин На исходе ночи

Москва: ЭКСМО, 2004. — 480 с. (Серия «Абсолютное оружие»). 10 000 экз.

Несмотря на кажущуюся общность, между криминальными и НФ-детективами существует заметная разница. Автор криминального произведения изначально провоцирует читателя на участие в игре, на то, чтобы он, напрягая силы своего разума, оказался умнее и проницательнее сыщика. В принципе, к тому же должен стремиться и автор детектива фантастического. Но в данном случае читатель, к сожалению, подспудно ожидает, что у писателя в рукаве спрятан козырной туз фантастического объяснения, до которого читающий книгу сам додуматься не в состоянии. Поэтому честнее поступают авторы таких НФ-детективов, в которых истоки преступления объясняются криминальными, понятными нам причинами, а не фантастическими обстоятельствами.

Вот и в романе А.Калугина представлен внешне вполне фантастический мир — некая планета, где после космического катаклизма день и ночь стали длиться по тридцать семь лет. Механизма катастрофы автор, увы, не описывает, он сосредоточен на психологических и социальных проблемах общества, где свирепствуют психические отклонения (практически все жители наблюдают загадочные привидения — «призраки Ночи»), и психосоматических последствиях долгого пребывания во тьме (возникновение смертельной «болезни Ше-Варко»). Скрывающихся от карантинной службы больных, «варков», разыскивают и сдают властям наемные охотники за людьми. В остальном же общество Кен-Ове весьма похоже на нашу Россию — только автор при описании использует термины и топонимы, вызывающие ассоциации с Кореей или доколумбовой Америкой. Поэтому вместо президента появляется ва-цитик, вместо депутатов — ва-ниохи… Детективная история в романе Калугина вращается вокруг серии загадочных зверских убийств, и в расследование невольно оказывается вовлечен «ловец» Ону Ше-Кентаро. По ходу книги герою придется довольно туго, да и преступление, в конце концов, раскроет не он. Да уж, серийных убийц разыскивать- это вам не «варков» ловить…

Глеб Елисеев

Сергей Чекмаев Везуха

Москва: ACT, Ермак, 2004. — 348 с. (Серия «Звездный лабиринт»). 5000 экз.

Часто в первой своей крупной вещи молодой писатель либо решается на эксперимент, либо добросовестно следует традиции. Дебютант Сергей Чекмаев избрал второе. Необычайная удачливость его героя не покажется удивительной тому, кто знаком, скажем, с «Квартирным вопросом» Каттнера. Впрочем, Андрей, менеджер агентства «Евротур», демонстрирует свои необычайные способности в наших, российских, условиях.

Итак, давным-давно в древней Индии существовал некий Совет Девяти Неизвестных, оставивший списки запрещенных знаний. Списки, правда, зашифрованы, но разнообразные спецслужбы, разумеется, разобрались в них — хотя и не до конца, чтобы оставить место для интриги. В одном из списков и содержатся рекомендации приобщения к Удаче. Для этого надо последовательно посетить девять точек, большинство которых связано со всяческими культовыми сооружениями, разбросанными по всему свету. Думаю, учитывая обложку книги, я не выдам никакой тайны, если скажу, что последняя точка находится на Луне, куда не без помощи наших спецслужб в конце концов и прибывает герой. С каждой точкой способности героя растут — под конец он выходит за рамки, предназначенные ему «опекунами» (спаситель России), и превращается во всемогущее, непобедимое и самодостаточное существо. Немного похоже на «Спектр» С.Лукьяненко, с той разницей, что вместо калейдоскопа миров перед нами предстают описания стандартных туристских маршрутов, словно скопированные из путеводителей того же «Евротура» — Стоунхенджа, Осаки, Каира, Золотого Кольца…

Эти описания возвращают нас к «застойным семидесятым» с их вожделенной и недоступной заграничной экзотикой. Так что, в принципе, «Везуху» можно рассматривать как ностальгическую стилизацию под «правила игры» тридцатилетней давности. А поскольку известно, что мода повторяется каждые тридцать лет, то можно поздравить Чекмаева с изящным тактическим ходом. Боюсь только, его мало кто оценит — поклонники тогдашней советской фантастики теперь читают иные книги.

Мария Галина

Александр Бушков Дикарка

Москва: ОЛМА-ПРЕСС, 2004. — 383 с. (Серия «Русский проект»). 60 000 экз.

В литературе существует закон: как только какой-либо тип сюжетов подвергается пародированию, значит, пора ему петь отходную. Вот только авторы зачастую об этом не подозревают. Примером чему может служить новый роман А.Бушкова.

Как любили говорить в XIX веке: объяснимся.

Сюжет незамысловат: девушка-суперагент отправляется в далекое и очень-очень отсталое государство, дабы провести там некое расследование. Местная верхушка насквозь коррумпирована, военщина метит в Наполеоны, исподволь готовится какая-то революция, но героическая девушка не тушуется и быстро оказывается в самом центре политической интриги. Естественно, не обходится без дрыгоножества, рукомашества и альковных забав.

Именно такие схемы и пародировал Кир Булычёв в своем цикле об агенте ИнтерГпола Коре Орват. А.Бушков словно решил переписать «Последних драконов» или «Предсказателя прошлого», сильно ухудшив их сюжеты за счет того, что обычно называется чернухой: разнузданные оргии, выстрелы в спину, ножи в сердце…

И в самом деле, создается впечатление, что беллетрист заимствует у Булычёва даже антураж. Вместо отделившихся от Земли инопланетных колоний мы встречаем суверенные сибирские государства (почему Россия приказала долго жить — Бог весть), вместо восхитительной Коры (что характерно, сироты, пригретой мужественным комиссаром Милодаром) — сомнительную Дикарку, выросшую без родителей и воспитанную «гэ-бэ» будущего…

Где-то до середины книги ждешь хотя бы лихо закрученной интриги. Увы! Действие вертится вовсе не вокруг машины времени, инопланетян или чего-нибудь столь же фантастичного — вульгарные дискеты с паролями к вооружениям, с помощью которых революционеры мечтают возродить былую империю. Впрочем, к концу романа пламенных товарищей остается маловато: доблестная Дикарка перебила лучшую их половину.

Алексей Обухов

Дэвид Брин Небесные просторы

Москва: ACT — Ермак, 2004. — 606 с. Пер. с англ. А.Грузберга. (Серия «Золотая библиотека фантастики»). 7000 экз.

Сериал Д.Брина о вселенной Пяти Галактик был начат еще в 1980 году романом «Прыжок в Солнце». Но эта книга оказалась лишь своеобразным прологом к последующим произведениям. Истинным началом цикла стал роман «Звездный прилив», где была рассказана история земного корабля «Стремительный», обнаружившего некий секрет древней цивилизации и тем невольно спровоцировавшего межгалактический кризис.

Если романы первой трилогии («Прыжок в Солнце», «Звездный прилив» и «Война за возвышение») вращались вокруг традиции «возвышения» — помощи со стороны разумных существ в обретении разума животными видами, которые приблизились к порогу разумности, то в основе второй трилогии — проблема взаимодействия между инопланетными расами. Этим озабочены как обитающие на планете Джидждо общины беглецов из галактической цивилизации, появившиеся в романах «Риф яркости» и «Берег бесконечности», так и целые «порядки жизни» (кислородо-дышащие, водорододыщащие, разумные машины и др.), действующие в романе «Небесные просторы».

В этой формально заключительной книге проявились как сильные стороны таланта Брина, так и его слабости. Да, фантаст виртуозно усложнил картину созданной им вселенной, введя в нее иные уровни реальности и группы новых разумных существ, в том числе и могучих, почти божественных «трансцендентов». Тем самым автор преобразовал итоговую книгу из космооперы в «оперу космогоническую». Однако это переусложнение и возникновение огромного количества новых сюжетных линий привело к тому, что целый ряд заявленных в предыдущих книгах ходов так и не был реализован. Внешне вторая трилогия закончена: одиссея «Стремительного» завершилась, экипаж, состоящий из людей и «возвышенных» ими дельфинов, вернулся на Землю. И все же финал производит впечатление открытого — уж слишком много героев и событий оставлены автором за феерическими картинами катастроф, сопровождающих очередной кризис галактический цивилизации.

Глеб Елисеев

Максим Голицын Глядящие из темноты

Москва: ЭКСМО, 2004. — 480 с. (Серия «Миры fantasy»). 4100 экз.

Имя Максима Голицына известно любителям фантастики. Наиболее информированные даже знают, что за ним скрывается писатель, критик и поэт Мария Галина. Тем не менее ЭКСМО предпочло держаться проверенного «мужского» брэнда…

По форме «Глядящие из темноты» — science fantasy. Земляне уже несколько веков шастают по Галактике, используя подпространственные туннели. Находят множество цивилизаций — исключительно гуманоидных и непременно отсталых. Все оттенки спектра от каннибализма до феодализма. Их изучают, но ни в коем случае не вмешиваются. Знакомая картина. И когда двое землян-исследователей, изображая послов заморской страны Терры, прибывают в графство Солер, читателю уже все ясно. Сейчас нам такое профессорство заквасят…

Однако типичное, точно с гобеленов сошедшее Средневековье вскоре начинает задавать одну загадку за другой. Происходящее не только не вписывается в исторические и культурологические реалии, но вообще выламывается из материалистической парадигмы. Жестокие чудеса льются, как из ведра, расшатывая мировосприятие землян. Суеверия туземцев вдруг оборачиваются правдой — хотя и совсем неожиданной.

Динамичный сюжет романа отнюдь не препятствует разговору об очень глубоких вещах — не столько даже этических, сколько онтологических. Где начинается и где кончается свобода воли? Какой пустотой обернется бессмертие и могущество? Как остаться собой, если всё вокруг — лишь тщательно наведенная галлюцинация?

В тексте немало намеренных аллюзий по поводу творчества Стругацких. Не сказать, что автор специально полемизирует с братьями — скорее, пытается взглянуть на все это по-своему, под иным углом.

В итоге получается весьма интересно и часто неожиданно. Уж скучать читателю явно не придется, хотя речь идет о предметах более чем серьезных: «о несчастных и счастливых, о добре и зле, о лютой ненависти и святой любви…» Ну, и как там дальше поется.

Виталий Каплан

Андрей Хуснутдинов Данайцы: Фантастические повести

Москва: ACT, 2004. — 267 с. (Серия «Звездный лабиринт» — Библиотека фантастики «Сталкера»). 5000 экз.

«Легкой славы ему не предсказать. Он сложен, склонен к эпатажу, сюрреалистичен. Из-за этого он как бы попадает между двух стульев — коммерческим изданиям фантастики он не нужен, а «общелитературные» журналы не любят фантастического образа мысли», — такими словами в начале 90-х Кир Булычёв напутствовал первую публикацию молодого автора из Ташкента.

Площадка на стыке фантастики и мэйнстрима — странное место. В советское время ее успешно освоил Г.Гор, для которого «странная» фантастика оказалась единственным дозволенным способом самореализации. Здесь авторы используют образы, сюжеты и другие элементы фантастической поэтики для решения художественных задач, самому жанру чуждых и обретающих смысл лишь в поле «большой литературы». В результате фантастика изменяется, обогащается, развивается… Для фантастики такие авторы важнее, чем для мэйнстрима.

В заглавной повести сборника поначалу кажется, что сюжет давно знаком: космический полет оборачивается картонными декорациями и сопутствующим унижением экипажа. Но автор уходит от стандартных путей развития темы: полет все-таки происходит, хотя вместо системы жизнеобеспечения в трюме — тюки барахла да несколько трупов в придачу. Полет может закончиться во сне, но продолжается наяву — при том, что граница между сном и явью в тексте размыта. Бредовый сон завтра легко может оказаться реальностью.

Светлые мечты и пафосные обещания для героев оборачиваются противоположностью — грязным подвалом, физическими и душевными муками, зрелищами истязания людей, попавших в «ближний круг» участников эксперимента. Вместо космического пантеона — «подвалы совести». Вдобавок — усложненный стиль: Хуснутдинов словно бы вгрызается и просачивается в глубины языка, чтобы выяснить, каким образом осуществляется управление восприятием действительности. Как вообще возможно в языке насилие и подчинение, возвеличивание и унижение, как они связаны с его механизмами и между собой.

Сергей Некрасов

Олег Овчинников Семь грехов

СПб.: Азбука-классика, 2004. — 448 с. (Серия «Правила боя»). 5000 экз.

«Семь грехов» Олега Овчинникова вышли в серии «Правила боя». Этот факт сыграл коварную роль в отрадной в целом ситуации — долгожданном книжном дебюте уже известного писателя, стартовавшего со страниц журнала «Если». В последние несколько лет на книжном рынке появились несколько издательств, которые за счет «вкусной» подачи материала научились умело манипулировать потребителем. Ряд «фишек», разбросанных по тому (формат, оформление, переплет), говорит читателю: покупая наши книги, ты выделяешься из толпы. А между тем под модными обложками скрываются в лучшем случае самые обычные тексты. Такой подход был уже апробирован на детской и «интеллектуальной» литературе. Теперь очередь фантастики.

Участвуя в подобных проектах, писатель обязан соблюдать ряд правил, не связанных с литературными достоинствами его текста. Похоже, в такую ловушку попал и О.Овчинников. Книги серии «Правила боя» в соответствии с требованиями издателя должны выглядеть толстыми. Видимо, именно эта «особая необходимость» заставила автора расписать получившую премию «Сигма-Ф» повесть «Семь грехов радуги» в роман. История о появлении на Земле нового мессии, переиначившего на современный лад семь смертных грехов, выглядела в журнальном варианте гораздо привлекательнее. Хотя, надо признать, обаяние героев повествования от его расширения не уменьшилось. Они представлены не носителями неких наборов функций, заданных писателем, а живыми и полнокровными людьми.

Вообще, тема писательского мастерства (и ремесла) серьезно привлекает автора. Этому прямо или косвенно посвящены лучшие вещи сборника — рассказы «Слепой Бог с десятью пальцами» и «Будущее приходит сейчас», выгодно отличающиеся как от романа, так и от небольшой юмористической повести в новеллах «Контакты и конфликты».

Итак, сухой остаток. Лучше меньше — да лучше (© Ленин). Можно еще радикальнее. Миссия мессии — в усекновении скверны (© Овчинников).

Андрей Синицын

КРУПНЫЙ ПЛАН

Творец историй Тед Чан. «История твоей жизни и другие истории». ACT

Впервые российский читатель познакомился с Тедом Чаном в 2000 году, когда на страницах журнала «Если» была опубликована его повесть «История твоей жизни». Затем в 2002 году последовала повесть «72 буквы», с большим интересом встреченная читателями, и рассказ «Вавилонская башня», опубликованный в «Если» в прошлом году. Ныне издательство ACT выпустило сборник Теда Чана (первую книгу автора), завоевавший за рубежом премию журнала «Locus»[18]. О сборнике рассказывает старший коллега «по цеху» писатель Норман Спинрад.

В наши дни Тед Чан как писатель-фантаст представляет собой крайне редкое явление, ибо только ему из всех новых авторов, пишущих в жанре НФ, удалось создать себе солидную литературную репутацию произведениями малых форм, не опубликовав при этом ни одного романа.

В былые времена никто не нашел бы в этом ничего особо удивительного: вполне традиционная траектория писательской карьеры, постепенно подводящая автора к публикации первого романа. Тут сразу же приходят на ум такие имена, как Теодор Старджон, Рэй Брэдбери или Харлан Эллисон, которые прославились как великолепные рассказчики задолго до того, когда стали публиковать романы. Теперь, кстати, эти самые вещицы малых форм считаются вершиной творчества авторов, а многие из них — классикой фантастики.

Чана нельзя назвать романтическим поэтом в прозе, как Брэдбери; он не мастер психологических глубин и поучительного сюжета, как Старджон; не творец современных мифов, погруженный в ин-ферно кипящих страстей, как Эллисон. И тем не менее Теду Чану удалось очень быстро завоевать признание читателей и твердую репутацию в среде профессионалов, написав, по сравнению с этими тремя мастерами, всего лишь горстку произведений.

Но как? И почему?

Что ж, наверное, следует начать с того, что все истории Теда Чана великолепно структурированы. И структура здесь относится не только к построению сюжета, но и к форме текста, а это далеко не то же самое.

В самом деле, если рассматривать эти истории в ракурсе традиционных понятий о сюжете и способе повествования, на которых построена фантастика, то малые формы Чана по своей сути довольно бедны. Некоторые, например, «Вавилонская башня» или «Деление на нуль», попросту состоят из финального разоблачения заявленной тайны и пространного введения, подводящего читателя к концовке. Такой способ повествования реально срабатывает лишь в текстах философского толка, и, с этой точки зрения, некоторые из его вещей почти не отличимы от метафизических конструкций.

Однако все до единой истории Теда Чана отлично сделаны. На уровне формы его повествование обыкновенно сложнее и изощренней, чем содержание той истории, которую эта форма в себе заключает. Впрочем, в таких произведениях, как «История твоей жизни» или же «72 буквы», по-иному, наверное, и быть не могло.

Тед Чан вовсе не блестящий стилист, если понимать это в духе Джека Вэнса или Рэя Брэдбери; он не тот писатель, чья проза завораживает сама по себе, доставляя читателю глубокое эстетическое наслаждение. Но его без колебаний можно назвать мастером прозы, который использует изложение как точный инструмент. Точнее, Чан владеет целым набором подобных инструментов: с их помощью он скрупулезно подбирает, а затем с уверенностью создает тот правильный стиль, который не только адекватно передает вполне определенное содержание, но и безошибочно сочетается с вполне определенной формой конкретной истории.

Стилистически диапазон Теда Чана уже почти не уступает диапазону Старджона и, разумеется, намного шире, чем у признанных стилистов Брэдбери и Вэнса. Эти знаменитые мастера принадлежат к совсем иной категории писателей, которые всегда рассказывают свои истории одним и тем же, хорошо узнаваемым голосом; и чаще всего их читают и перечитывают именно потому, что этот знакомый голос для поклонников автора гораздо важнее, чем его построения и сюжетные повороты рассказа.

Проза Чана отнюдь не для узкого круга ценителей и знатоков, но ее нельзя назвать совершенно прозрачной. Это функциональная проза; она порождается не только содержанием, но и формой повествования.

Поэтому огромная сила этих историй коренится не в их сюжетах, персонажах или характерных деталях; и даже не в идеях, подчас весьма оригинальных, положенных в их основу. Но в том изумительном единстве стиля и формы, с которым их преподносит читателю Тед Чан.

Норман СПИНРАД

Перевела с английского Людмила ЩЁКОТОВА

СТАТИСТИКА

Открыт сезон темпоральных путешествий!

Как вы, наверное, догадались, очередной опрос на сервере «Русская фантастика» редакция провела не по собственной инициативе, а по настоятельной просьбе некоей весьма серьезной и очень засекреченной организации. Что ж, читателям (а всего в опросе приняли участие 1017 человек) удалось удивить и кураторов из этой организации, и редакцию журнала. Разобраться в ситуации вызвался «наш человек» в Департаменте темпоральной безопасности (вот мы и проговорились!), а по совместительству — писатель-фантаст и профессиональный историк.

Если бы вам выпал случай воспользоваться машиной времени, куда бы вы отправились, дабы внести коррективы?

Неолит — 2 %

Месопотамия — 0 %

Месоамерика — 2 %

Древняя Греция — 2 %

Древний Рим — 3 %

Средневековье — 6 %

Эпоха Реформации — 1 %

Времена конкисты — 1 %

XIX век — 10%

Канун Февральской революции в России — 18 %

Начало перестройки в СССР — 13 %

Куда-нибудь, но никакого вмешательства! — 36%

Кому: Директору Департамента темпоральной безопасности От: Начальника Отдела отслеживания угроз Статус: конфиденциально, весьма срочно

Аналитическая записка

После досадного инцидента, в результате которого две машины времени (далее — МВ), следовавшие встречным курсом, столкнулись 30 июня 1908 года в районе Подкаменной Тунгуски, одна из МВ оказалась выброшена за пределы исторического континуума. Согласно расчетам, ее возвращение в континуум должно состояться в начале XXI столетия на территории, приблизительно совпадающей с границами Российской Федерации. Если действующий объект MB попадет в руки представителей этой эпохи, вероятность несанкционированного проникновения в прошлое и изменения хода истории возрастает до уровня «Оранжевая тревога».

Следует заметить, что наш Отдел не рассматривал возможность проникновения нелегальных путешественников во времени в будущее, полностью полагаясь на компетенцию коллег из Отдела глобального мониторинга. Впрочем, нам вполне хватает и прошлого. Традиционно маловероятной считается корректировка истории человечества до появления на сцене Homo Sapiens Sapiens (кроманьонцев), хотя нельзя сбрасывать со счетов различные экзотические сценарии, вроде создания режима наибольшего благоприятствования для неандертальцев с последующим закреплением за ними статуса доминирующей разумной расы. В любом случае в зоне нашего внимания оказывается пятьдесят тысяч лет, а это совсем немало. Сложнее всего локализовать наиболее уязвимые точки исторического континуума. При выполнении этой задачи мы исходили из того, что, хотя разобраться в принципе управления MB может любой человек со средним образованием, поверить в ее существование способен только любитель научной фантастики. Именно поэтому в качестве прикрытия для работы команды экспертов-аналитиков нашего Отдела был выбран наиболее авторитетный в рассматриваемую эпоху НФ-журнал «Если». Под видом ежемесячного опроса мы провели скрытую проверку «группы риска». Главной нашей целью было определить, КУДА отправится человек, в руки которого попадет МВ. Результаты оказались достаточно неожиданными.

Начнем, пожалуй, с конца, то есть с тех эпох и цивилизаций, которые не представляют большого интереса для потенциальных обладателей МВ и, соответственно, вряд ли станут головной болью для сотрудников Департамента темпоральной безопасности. Абсолютным аутсайдером здесь стала Месопотамия — туда не захотел отправиться ни один из опрошенных. Одной из причин столь малой популярности Двуречья, как нам представляется, стала нарочитая размытость вопроса. Первые цивилизации возникли в Месопотамии не позднее четвертого тысячелетия до нашей эры и сменяли друг друга вплоть до завоеваний Александра Македонского, после чего говорить о Месопотамии как о самостоятельном культурном локусе уже не приходится. Таким образом, голосующим приходилось выбирать из доброй полудюжины цивилизаций (шумеры, аккадцы, вавилоняне, ассирийцы, митаннийцы и т. д.), большая часть которых довольно слабо известна широкой публике. Если прибавить к этому традиционно непривлекательный образ древневосточной деспотии, то нежелание респондентов отправиться в Месопотамию становится вполне понятным.

По 1 % голосов набрали такие важные (и уязвимые, с точки зрения темпорального вмешательства) исторические периоды, как эпоха Реформации и времена конкисты. Если с Реформацией все более или менее понятно — современный любитель НФ, как правило, далек от религиозных споров и Тезисы Лютера вряд ли способны разжечь его воображение, — то за эпоху конкисты, честно говоря, немного обидно. Наш Отдел привык считать период конца XV — середины XVI в. классической приманкой для любителей подкорректировать историю. Казалось бы, что может быть увлекательней для безответственных путешественников во времени, чем снабдить индейских воинов огнестрельным оружием и обучить их технике боя, способной повергнуть стальные когорты испанских конкистадоров? Однако читатели журнала «Если» проигнорировали эту возможность. Скорее всего, проблемы взаимодействия коренных обитателей Америки и европейских пришельцев представляются им чем-то экзотическим. Что ж, меньше хлопот нашему Отделу: при таком слабом интересе к временам конкисты отпадает необходимость в отправке туда специалистов по наружному наблюдению.

По 2 % получили эпоха неолита, Месоамерика и Древняя Греция. Это немного, хотя выследить нарушителей в длившуюся много тысячелетий эпоху неолита кажется совсем непростой задачей. Неолит, кстати, представляется идеальным полигоном для проверки различных теорий темпорального вмешательства — именно тогда были сделаны многие изобретения, определившие пути развития человечества. Следовательно, любая новаторская технология, внедренная в этот период, способна оказать длительное — и, возможно, увеличивающееся с годами — воздействие на историю цивилизации. Что касается Месоамерики, то нам не совсем понятно, какая из многочисленных цивилизаций этого региона заинтересовала опрошенных. Возможно, это древние майя — таинственный и весьма одаренный народ, достигший высот в математике и астрономии. Не совсем понятно, правда, какого рода коррективы собираются внести в историю майя наши интервьюируемые. Майя не слишком страдали от отсутствия у них высоких технологий: скажем, колесо они знали (в погребениях найдены глиняные игрушки на колесиках), но не использовали ни для перевозки грузов, ни в гончарном деле. Сомнительно, что такая консервативная культура легко поддастся чужому влиянию, пусть даже благотворному… Древняя Греция, скорее всего, представляется опрошенным неким оазисом культуры и науки, корректировать историю которого попросту излишне. Ничем иным мы не можем объяснить столь низкий уровень интереса к истории Эллады. Древний Рим несколько обошел конкурентку — туда хотели бы отправиться 3 % опрошенных. Мы связываем это с влиянием хорошо известного любителям фантастики романа Спрэга де Кампа «Да не опустится тьма!», впервые опубликованного на русском языке на страницах журнала «Если». Описанная там методика воздействия на древнеримскую цивилизацию времен упадка империи достаточно проста и доступна для среднестатистического пользователя МВ.

Средневековье (вообще говоря, это весьма условный термин, но мы предполагали, что опрошенные по умолчанию будут рассматривать европейское Средневековье со всеми его классическими атрибутами: замками, рыцарями, турнирами, охотой на ведьм и т. д.) привлекло внимание 6 % опрошенных. Эксперты нашей группы считают, что это, в основном, поклонники жанра фэнтези и ролевых игр. Раз так, то серьезных причин для беспокойства мы не видим: их представления о Средневековье, как правило, не имеют ничего общего с одним из наименее комфортных для путешественника во времени историческим периодом. Поэтому, рекомендуя установить в ключевых темпоральных узлах Средневековья автоматические камеры слежения, мы все-таки полагаем, что культурный шок при столкновении с реальностью этого периода вынудит большую часть любителей фэнтези отправиться на поиски приключений в другое время.

Значительно больший интерес участники опроса проявили к XIX столетию — туда хотели бы отправиться 10 % опрошенных. По сравнению с менее популярными эпохами, это время куда ближе к «родному» для респондентов, и возможностей для корректировки здесь довольно много. Необходимо учитывать и привлекательный в целом образ девятнадцатого столетия, созданный классиками русской литературы.

Впереди у нас — тройка лидеров. И здесь нас ждут настоящие сюрпризы.

Во-первых, неожиданно привлекательными оказались ранние годы перестройки — 13 % опрошенных, не моргнув глазом, направили бы свою МВ именно туда. Что собираются корректировать они в это смутное, полное неясных надежд время? Не допустить развала СССР? Поучаствовать в приватизации? Или исправить какие-то ошибки, совершенные своими родителями? На самом деле это не так уж важно: как мы хорошо знаем, любое изменение может оказаться роковым для нашего исторического континуума. Поэтому наш Отдел настоятельно рекомендует ввести постоянное патрулирование этого небольшого, но судьбоносного периода истории России для предотвращения возможного вмешательства.

Гораздо более предсказуемым стало второе место, которое занял период кануна Февральской революции в России (18 % опрошенных). Популярность произведений в жанре альтернативной истории сделала идею спасения России от ужасов большевистского переворота одной из наиболее востребованных в отечественной фантастике. Неудивительно, что почти 183 человека из нашей контрольной группы собираются десантироваться во время, предшествующее «великим потрясениям», расшатавшим и в конечном счете пустившим ко дну Российскую Империю. С точки зрения историка, корректировать что-то серьезное в этот период, конечно, уже поздно: корни Февраля и Октября лежат гораздо глубже, и путешественники во времени, собирающиеся изменить ход истории в XIX веке, могут добиться куда более ощутимых результатов. Тем не менее мы считаем необходимым установить постоянное наблюдение за периодом, предшествующим Февральской революции.

Абсолютное лидерство, однако, у варианта, который мы включили в анкету, главным образом, для собственного успокоения. 36 % участников опроса хотели бы отправиться «куда-нибудь», но не осуществлять никакого вмешательства в исторический процесс! Честно говоря, получив этот результат, мы испытали огромное облегчение. Отказавшись от вмешательства, наши респонденты продемонстрировали высокий уровень ответственности и прекрасное владение материалом. Знаменитый парадокс дедушки, убитого собственным внуком, «принцип домино», при котором крошечное изменение прошлого влечет за собой лавиноподобную деформацию настоящего и будущего, — эти и другие виды темпоральных катастроф знакомы любителям фантастики не хуже, чем нам, сотрудникам ДТБ! И остается только надеяться, что утерянный экземпляр МВ попадет в руки тех, кто отчетливо представляет себе, какие угрозы таит несанкционированное изменение структуры исторического континуума.

Кирилл БЕНЕДИКТОВ

КУРСОР

Любовь к сериалу о «Гарри Поттере» может стать опасной. Аккурат к мировой премьере третьего фильма о юном суперволшебнике в интернете появился вирус, распространяющийся в виде писем с предложениями прочитать мнение о только что просмотренной кинокартине. Первыми жертвами вируса стали, естественно, дети, но пострадали и некоторые крупные фирмы. На самом деле вирус не нов и известен под названием Netsky.P. Благодаря имени юного мага червь обрел новую жизнь.

Настоящий фурор среди любителей кинофантастики произвела информация о выходе в сентябре этого года DVD-версии четвертого, пятого и шестого эпизодов «Звездных войн». Ранее Лукас неоднократно заявлял, что не выпустит DVD оригинальной трилогии до выхода в свет третьего эпизода (по слухам, он будет называться «Рождение империи»), то есть до мая 2005 года. По количеству предварительных заказов дисковый сет уже побил все мыслимые рекорды. Зрителей ждет множество сюрпризов: кроме 150-минутного документального фильма о съемках киносаги — короткометражные фильмы о символике «Звездных войн», о влиянии цикла на мировое кинопроизводство, о световых мечах и многое другое.

Еще один фильм Лукаса выйдет на DVD в сильно измененном виде. Речь идет о режиссерской версии ранней антиутопии режиссера «ТНХ 1138» (1971), которая, в свою очередь, родилась из студенческой короткометражки Лукаса «ТНХ 1138 4ЕВ», она также присутствует на диске в качестве бонуса.

Жанровые кинопремии «Сатурн» вручались в Лос-Анджелесе. Наибольшее количество призов собрал, конечно же, третий фильм саги Питера Джексона «Возвращение короля». Лента получила приз за лучший фильм в жанре фэнтези, награды лучшему актеру (Элайджа Вуд), лучшему актеру второго плана (Шон Остин), лучшему режиссеру (Джексон), за лучший сценарий (Джексон, Фрэн Уолш и Филипа Войнс) и лучшую музыку (Говард Шор). Из других лауреатов стоит отметить лучший анимационный фильм «В поисках Немо», лучшую НФ-ленту «Люди Икс 2», лучший хоррор «28 дней спустя».

Книга Михаила Емцева (1930–2003) «Душа мира: Фантастика и не только» выпущена издательством «СоюзДизайн». Произведения дуэта Михаил Емцев — Еремей Парнов давно вошли в «золотой фонд» отечественной фантастики. Однако в 1970-е Михаил Тихонович отошел от фантастики, серьезно занявшись живописью. Как оказалось, с жанром М.Емцев все же не расстался: в сборнике собраны рассказы Михаила Тихоновича, написанные сольно, наброски повестей и фантастического романа «Големиада», а так-же дневниковые записки писателя, его письма, раскрывающие неизвестные массовому читателю подробности жизни популярного фантаста — участника диссидентского движения, философа, эссеиста и критика. К сожалению, скромный тираж делает книгу недоступной большому числу любителей фантастики, но москвичи имеют возможность приобрести ее в магазине «Библио-Глобус».

Третий «Шрек» не за горами. Компания «DreamWorks» уже запустила в производство очередную серию одного из самых успешных своих проектов («Шрек 2» в первый же уик-энд проката собрал 92 миллиона долларов). Основные актеры предыдущих лент уже дали согласие на участие в озвучке следующей. Тем временем продюсер «Шрека» Джон Уильямс приобрел права на еще одну книгу детского писателя Уильяма Стейга (первый «Шрек» был снят по мотивам его произведения) — «Джунгли Зазаба», повествующую о мальчике, пробирающемся через фантастические джунгли, дабы спасти родителей.

Под угрозой будущее самого ожидаемого и самого «долгоиграющего» российского фантастического фильма. В результате конфликта с режиссером Алексеем Германом артист Леонид Ярмольник отказался от дальнейших съемок в ленте «Трудно быть богом». Впрочем, Герман утверждает, что «картина будет снята — с Ярмольником или без него».

Свой телеканал фантастики появился в конце июня в Израиле. Называется он «НОТ-Space», на нем будут демонстрироваться фантастические фильмы и телесериалы. Во время просмотра зрители при желании смогут включить русский синхронный перевод.

Агентство F-пресс

БИБЛИОГРАФИЯ

БАКСТЕР Стивен (BAXTER, Stephen)

Один из ведущих представителей современной британской НФ, Стивен Бакстер родился в 1957 году в Ливерпуле. Он окончил Кембриджский университет с дипломом математика и Саутгемптонский с дипломом инженера. Некоторое время преподавал математику, физику и информационные технологии в колледже. В 1991 году Бакстер записался в отряд космонавтов, решив первым из англичан слетать на станцию «Мир», но на раннем этапе был отсеян, а с 1995 года он полностью переключился на литературную деятельность.

Первый рассказ «Цветок ксили» Бакстер опубликовал в 1987 году. Широкая известность пришла к автору после публикации первого романа «Плот» (1991), напомнившего о грандиозных космогонических фантазиях соотечественника Бакстера — Олафа Стэплдона. Последующие романы из цикла о галактической цивилизации ксили — «Бесконечность, подобная времени» (1993), «Поток» (1993), «Кольцо» (1994) и «Вакуумные диаграммы» (1997, премия имени Филипа Дика) — составили одну из самых «долгих» историй будущего в современной научной фантастике: Бакстер описывает историю Вселенной от ее рождения (около 20 миллиардов лет назад) до смерти через 10 миллиардов лет, считая от настоящего времени. Среди других произведений плодовитого английского писателя, за полтора десятка лет творческой деятельности сумевшего опубликовать около 30 романов и около сотни рассказов и повестей, выделяется его «паропанковый» роман «Анти-Лед» (1993), действие которого разворачивается в альтернативном мире. Роман-продолжение «Корабли времени» (1995) принес писателю Британскую премию по научной фантастике, Мемориальную премию имени Джона Кэмпбелла и еще одну премию имени Филипа Дика. Вторую Британскую премию по научной фантастике Бакстер получил за рассказ «Птицы войны» (1997), также входящий в его цикл о ксили. Кроме этого цикла перу Бакстера принадлежат и другие: «Седловина», «Многообразие», «Мамонт». Вместе с Артуром Кларком он написал романы «Свет былого» (2000) и «Око времени» (2003).

БАЧИЛО Александр Геннадьевич

Писатель и драматург Александр Бачило родился в 1959 году в г. Искитиме Новосибирской области. После окончания Новосибирского электротехнического института работал программистом в Институте ядерной физики сибирского отделения Академии наук. По собственному признанию, «там-то, сидя ночами «под теплым боком» ускорителя, стал писать фантастические рассказы». Участник литобъединения «Амальтея» М.П.Михеева, Малеевских семинаров и ВТО МПФ, А.Бачило дебютировал в 1983 году рассказом «Элемент фантастичности» (газета «Молодость Сибири»). В течение 1980-х произведения автора регулярно публиковались в периодической печати, включались в сборники «Снежный Август», «Румбы фантастики». В 1988 году вышла первая книга фантаста — написанное в соавторстве с Игорем Ткаченко научно-художественное издание для детей «Путешествие в таинственную страну, или Программирование для мушкетеров» (в 1990 году этот творческий тандем выпустил еще одно произведение для детей — фантастическую повесть «Пленники Черного Метеорита»). Перу Бачило-фантаста принадлежат книги «Ждите событий» (1989), «Проклятие диавардов» (1991) и роман в жанре юмористической НФ «Незаменимый вор» (2000).

Параллельно с литературной биографией успешно развивается и телевизионная карьера А.Бачило. С 1992 года он участник известного клуба юмористов «Контора Братьев Дивановых», разрабатывал телесценарии игр и фестиваля КВН в Сочи. Перебравшись в 1999 году в Москву, А.Бачило стал работать на телевидении в качестве сценариста и режиссера программ «О.С.П.-студия», «Несчастный случай» и других. Один из автор сценария телесериалов «Простые истины» и «Театральная академия».

ГРИФФИН Рассел (GRIFFIN, Russell М.)

Американский писатель и ученый-филолог Рассел Морган Гриффин (1943–1986) родился в городе Тингсборо, штат Массачусетс. После окончания Тринити-колледжа в Хартфорде, штат Коннектикут, преподавал литературу в университете и в свободное время писал сам, причем почти все произведения посвящал проблемам времени. Первой публикацией Гриффина в жанре научной фантастики стал роман «Временный бог» (1979). За оставшиеся семь лет жизни Гриффин, скоропостижно скончавшийся в возрасте 43 лет от инфаркта, успел опубликовать еще три романа — «Конец столетия» (1981), «Слепец и слон» (1982) и «Слуги времени» (1985), а также девять произведений малой формы и несколько научно-фантастических стихотворений.

ДЖЕВИНСКИЙ Анджей (DRZEWINSKI, Andrzej)

Польский фантаст и физик А.Джевинский родился в 1959 году во Вроцлаве. Дебютировал рассказом «Забытый людьми» (1983), в том же году вышел и первый сборник автора «Игра в стрелялки». Позже в соавторстве с Анджеем Земянским написал две повести: «Убийцы сатаны» (1989) и «Ностальгия по Слуаг-Сайд» (1990). В соавторстве с Миреком Яблонским выпустил сборник рассказов «Посланец» (1986). Рассказы и повести писателя регулярно публикуются в антологиях и журналах.

Помимо художественных произведений А.Джевинский известен как популяризатор науки. Он автор научно-популярных статей и книги «Рассказы из истории физики» (в соавторстве с Янушем Войткевичем). Член польской Академии наук.

ИЛЬИН Владимир Леонидович

Московский писатель-фантаст и переводчик Владимир Ильин родился в 1957 году в городе Златоуст (Челябинская область). После окончания Московского военного института (бывший Военный институт иностранных языков) работал переводчиком в Мозамбике и Анголе, преподавал в родном институте, занимался научными исследованиями в области языкознания. В 1998 году уволился из Вооруженных Сил в звании подполковника. С 2000 года работает в отделе международных связей Конституционного Суда РФ.

В фантастике дебютировал в 1982 году рассказом «Родина этеллита», опубликованным под псевдонимом Е.Нагорнов; но первая книга — сборник НФ-рассказов «Самые странные существа» — увидела свет только в 1994 году. С тех пор В.Ильин остается верен «твердой» НФ с выраженным приключенческим сюжетом и в романах — «Реальный противник» (1996), «Враги по разуму» (1996), «Сеть для игрушек» (1997), «Пожелайте мне неудачи» (1998), «Зимой змеи спят» (1999), «Куб со стертыми гранями» (2000), «Нельзя идти за горизонт» (2000), «Люди Феникс» (2002). Его перу принадлежат сборники рассказов и повестей «Сны замедленного действия» (2001) и «Единственный выход» (2003). Читателям «Если» В.Ильин также хорошо известен своими переводами зарубежных фантастов с французского, испанского и португальского языков.

КАПЛАН Виталий Маркович

Писатель-фантаст, критик и журналист Виталий Каплан родился в 1966 году в Москве. После окончания Московского государственного педагогического института им. В.И.Ленина (ныне — МПГУ) преподавал математику в школе, работал начальником компьютерного отдела в Государственном центральном театральном музее им. А.А.Бахрушина; с 2004 года — сотрудник православного журнала «Фома». С 1995 года В.Каплан руководит подростковой литературной студией «Кот в мешке».

Дебют Каплана-фантаста состоялся в 1997 году, когда его рассказ «В два хода», завоевавший первое место в конкурсе «Альтернативная реальность», был опубликован в журнале «Если». В 2001 году увидела свет первая авторская книга фантастики «Корпус», получившая приз за лучший дебют на ЕВРОКОНЕ-2002 и российскую премию «Старт». В 2003 году вышла вторая книга писателя — философско-фантастический роман «Круги в пустоте», высоко оцененный критикой и читателями. В.Каплан активно выступает в качестве литературного критика, его рецензии и статьи, посвященные современной российской НФ и фэнтези, регулярно публикуются на страницах журналов «Если», «Новый мир» и других изданий. Дипломант журнала «Если» за лучшую критическую публикацию 2003 года.

РУДЕНКО Борис Антонович

Писатель и журналист Борис Руденко родился в Москве в 1950 году. Окончил Московский автомобильно-дорожный институт. Полгода «пылился» (по его собственному выражению) в одном из КБ, а затем перешел на работу в милицию, прослужил «полный срок» и уволился в чине подполковника. После демобилизации занялся журналистикой, в настоящее время работает в журнале «Наука и жизнь».

Был активным участником Малеевских семинаров. Первый фантастический рассказ «Вторжение» опубликован в журнале «Техника — молодежи» (1978). В течение следующего десятилетия НФ-рассказы и повести Б.Руденко регулярно появлялись на страницах журналов и сборников. Однако в 1989 году писатель неожиданно «эмигрировал» в иной жанр: детективная повесть «До весны еще далеко» была напечатана в «Искателе». Затем последовали детективные романы «Всегда в цене» (1994), «Исполнитель» (1995), «Смерть откладывается на завтра» (1995), «Время черной охоты» (1996), «Мертвых не судят» (1996), «Снайпер» (1997), «Беглец» (1998), «Психозона» (2003) и другие.

В 2003 году на страницах журнала «Если» состоялось долгожданное возвращение писателя к литературным истокам — в жанр НФ (рассказы «Без проблем» и «Измененный»). Сейчас Б.Руденко заканчивает фантастический роман.

САЛОМАТОВ Андрей Васильевич

Андрей Саломатов родился в Москве в 1953 году. После школы поступил в Московский геолого-разведочный институт, но не закончил его. Позже будущий писатель получил другую специальность — в Художественном училище им. 1905 года на факультете станковой живописи. Прежде чем полностью посвятить себя литературному труду, А.Саломатов сменил немало профессий и «мест обитания»: ловил змей в Средней Азии, валил лес на севере, в Крыму писал картины на заказ, работал бутафором в московском театре, литературным консультантом и редактором в столичном издательстве.

В литературу А.Саломатов пришел в начале 1980-х. Выпускник Малеевских семинаров, он приобрел известность, в первую очередь, как детский писатель, автор остроумных сказочных и фантастических новелл о подростках. Эти рассказы позже составили содержание первой авторской книги «Наш необыкновенный Гоша» (1994). Особую популярность приобрел сериал о приключениях мальчика будущего и его инопланетных друзей на Земле и в космосе: «Цицерон — гроза тимиуков» (1996), «Цицерон и боги Зеленой планеты» (1997), «Сумасшедшая деревня» (1998), «Возвращение Цицерона» (2000), «Сыщик из космоса» (2000), «Фокусник с планеты Федул» (2001) и другие. Эта серия принесла автору литературную премию «Алиса». В 2001 году в издательстве «Дрофа» вышел девятитомник А.Саломатова, куда включены фантастические повести и рассказы для детей.

В иной тональности работает «взрослый» Саломатов — автор психологических повестей и рассказов, созданных на границе мэйнстрима и фантастики. Наибольшей известностью пользуется роман «Синдром Кандинского», впервые опубликованный в журнале «Знамя», а затем изданный в Париже. В 2003 году увидел свет первый сборник «взрослой» фантастики писателя — «Проделки Джинна», а в 2003–2004 годах — двухтомник «Синдром Кандинского» и «Кокаиновый сад». Рассказы и повести А.Саломатова были удостоены жанровых премий «Странник» и «Филигрань».

СУЭНВИК Майкл (SWANWICK, Michael)

Американский писатель Майкл Суэнвик родился в 1950 году и после окончания университета работал в сфере информатики. Писать фантастику Суэнвик начал в 1980-е годы, дебютировав рассказом «Пир Святого Джаниса» (1980), и достаточно быстро завоевал репутацию автора глубокого, оригинального, разностороннего и неповторяющегося. Он одинаково хорошо себя чувствует и в «твердой» НФ, и в фэнтези, и в «мифопоэтике», и в киберпанке, куда его сгоряча «записали» после выхода нескольких рассказов и романа «Вакуумные цветы» (1987). В отличие от большинства своих коллег, Суэнвик в каждой новой книге старается пробовать что-то новое (как правило, успешно), вместо того чтобы продолжать эксплуатировать единожды найденный «верняк».

На сегодняшний день Суэнвик является автором семи романов: «Дрейф» (1984), «Вакуумные цветы» (1987), «Яйцо грифона» (1991), «Станции прилива» (1991, премия «Небьюла»), «Дочь Железного Дракона» (1993), «Джек Фауст» (1997), «Кости Земли» (2002). Перу Суэнвика принадлежит около семи десятков рассказов и повестей, лучшие из которые составили сборники «Ангелы гравитации» (1991), «География Неведомых Земель» (1997), «Буклет Boscone 37», «Лунные псы» и «Рассказы Старой Земли» (все — 2000). Кроме указанной премии «Небьюла» писатель успел дважды получить премию «Хьюго», Всемирную премию фэнтези и премию имени Теодора Старджона (1990).

Подготовили Михаил АНДРЕЕВ, Вадим КУМОК и Юрий КОРОТКОВ

АНОНС

ГОРОДСКАЯ ФЭНТЕЗИ

в совместном проекте Генри Лайона ОЛДИ, Андрея ВАЛЕНТИНОВА, Марины и Сергея ДЯЧЕНКО "ПЕНТАКЛЬ"

в повести Далии ТРУСКИНОВСКОЙ "ВИХРИ ВРАЖДЕБНЫЕ"

в рассказах Чарлза де ЛИНТА, Евгения БЕНИЛОВА, Грегора ХАРТМАНА и других авторов

а также в статье Владислава ГОНЧАРОВА о границах жанра

Читайте сентябрьский номер "ЕСЛИ"

Текущая подписка на журнал проводится по объединенному каталогу "Пресса России", Индекс - 73118.

Стоимость одного номера (без стоимости почтовых услуг) - 47 рублей.

Примечания

1

Должностное лицо. (Прим. перев.)

(обратно)

2

См. статью С.Дерябина «Вселенная не стопка бумаги» в «Если» № 11, 1997 г. (Прим. ред.)

(обратно)

3

Крах 1929 года. Начался на нью-йоркской бирже, послужил толчком к Великой Депрессии. (Здесь и далее прим. перев.)

(обратно)

4

Имеются в виду компьютеры «Apple».

(обратно)

5

От англ. sunstroke — солнечный удар.

(обратно)

6

Младший офицерский чин на флоте, аналог мичмана. (Здесь и далее прим. перев.)

(обратно)

7

Бомба, использующая магнитные монополи.

(обратно)

8

Имеется в виду Ричард Толман (1881–1948), профессор Калифорнийского технологического института, специализировавшийся на статистической механике и теории относительности, участвовавший в создании атомной бомбы.

(обратно)

9

Не считать же фантастикой про дом-автомат новеллу Чарли Чаплина, в которой подвыпивший герой никак не может совладать с кроватью, автоматически складывающейся в стену. (Прим. авт.)

(обратно)

10

Золотая монета Южно-Африканской республики. (Здесь и далее прим. перев.)

(обратно)

11

Где они теперь? (лат.)

(обратно)

12

Пошевеливайся, скотина! (франц.)

(обратно)

13

Это вы использовали положительное воздействие? (искаж. испанск.)

(обратно)

14

Тоже рыжий! (франц.)

(обратно)

15

Глядите, как повезло! (франц.)

(обратно)

16

Девушка! (франц.)

(обратно)

17

То, что Варшавский описывал с ироничной улыбкой, другой отечественный фантаст. — Г.Шах (псевдоним Г.X. Шахназарова) описал «па полном серьезе» в небольшой повести «Берегись, Наварра!». В ходе сымитированного путешествии во времени главный герой пытался предотвратить покушение Равальяка на французского короля Генриха IV. Автор ставит вопрос: да, конечно, можно отправлять в прошлое путешественников, которые будут хладнокровно взирать на убийство Генриха Наваррского или на сожжение Жанны д'Арк, однако имеют ли право такие люди представлять будущее в прошлом? (Прим. авт.)

(обратно)

18

Подробнее библиографию писателя можно узнать в рубрике «Персоналии» в «Если» № 11 за 2003 год. (Прим. ред.)

(обратно)

Оглавление

ПРОЗА

  Борис Руденко . Шаги идущих

  Виталий Каплан . Линия отрыва

  Анджей Джевинский . Восьмой день творения

  Андрей Саломатов . Здравствуй, это я!

  Александр Бачило . Тележкин и сыновья

НАУКА

  Сергей Дерябин . Малетт, или Туда и обратно

ПРОЗА

  Майкл Суэнвик . Хронолегион

  Стивен Бакстер . Рубеж уничтожения

ВИДЕОДРОМ

  Унесенные пургой

  РЕЦЕНЗИИ

    Миллион лет до нашей эры . (RRRrrrr!!!)

    Звездный десант-2: Герой Федерации . (Starship Troopers 2: Hero Of The Federation)

    Шрек-2 . (Shrek 2)

    Легенда о красном драконе . (Rencontre Avec Le Dragon)

    Бессмертные: Война миров . Immortel (Ad Vitam)

  Надежда на помощь стен

  ЭКСПЕРТИЗА ТЕМЫ

ПРОЗА

  Рассел Гриффин . Сберечь время

МИНИАТЮРА

  Владимир Ильин . Руками не трогать!

КРИТИКА

  Глеб Елисеев . Плывущие против течения

  РЕЦЕНЗИИ

    Алексей Калугин . На исходе ночи

    Сергей Чекмаев . Везуха

    Александр Бушков . Дикарка

    Дэвид Брин . Небесные просторы

    Максим Голицын . Глядящие из темноты

    Андрей Хуснутдинов . Данайцы: Фантастические повести

    Олег Овчинников . Семь грехов

КРУПНЫЙ ПЛАН

  Творец историй . Тед Чан. «История твоей жизни и другие истории». ACT

СТАТИСТИКА

  Открыт сезон темпоральных путешествий!

КУРСОР

БИБЛИОГРАФИЯ

АНОНС . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Реклама на сайте