«Если это будет продолжаться»

Роберт ХАЙНЛАЙН

ЕСЛИ ЭТО БУДЕТ ПРОДОЛЖАТЬСЯ...

1

На посту было холодно. Я было захлопал в ладоши, чтобы согреться, но тут же остановился, испугавшись потревожить Пророка. В ту ночь я стоял на часах как раз у его личных апартаментов - эту честь я заслужил, выделяясь аккуратностью на поверках и смотрах. Но сейчас мне совсем не хотелось привлекать его внимания.

Был я тогда молод и не очень умен - свежеиспеченный легат из Вест Пойнта, один из ангелов господа, личной охраны Воплощенного Пророка.

При рождении мать посвятила меня Церкви, а когда мне исполнилось восемнадцать, дядя Абсолом, старший мирской цензор, припал к стопам Совета старейшин, дабы они рекомендовали меня в военное училище.

Вест Пойнт меня вполне устраивал. Конечно, я, также как и мои однокурсники, ворчал на военную службу, но уж если говорить честно, мне нравилась монашеская жизнь - подъем в пять, два часа молитв и размышлений, потом лекции и занятия разнообразными военными дисциплинами: стратегией, теологией, психологией толпы, основами чудес. После обеда мы практиковались в стрельбе и укрепляли тело упражнениями.

Я не был в числе лучших кадетов и не надеялся стать ангелом господа, хотя и мечтал об этом. Но у меня всегда были отличные отметки за послушание и неплохие по практическим дисциплинам. И меня выбрали. Я был почти греховно горд. Еще бы, попасть в самый святой из всех полков Пророка, в котором даже рядовые были в ранге офицеров и которым командовал Разящий Меч Пророка, маршал войск. В день, когда я получил блестящий щит и копье, положенные ангелу, я поклялся готовиться к принятию сана, как только достигну звания капитана, которое позволяло на это надеяться.

Но в эту ночь, спустя несколько месяцев с того первого дня, несмотря на то, что щит мой блестел как прежде, в сердце моем появилось тусклое пятнышко. Жизнь в Новом Иерусалиме оказалась не совсем такой, как я представлял ее в Вест Пойнте. Дворец и Храм были пронизаны интригами и политиканством. Священники, дьяконы, государственные министры, дворцовые функционеры - все были заняты борьбой за власть и благорасположение Пророка. Даже офицеры нашего полка не избежали этого. Наш славный девиз "Non Sibi Sed Dei" [Ничего для себя - все богу (лат.)] приобрел кисловатый привкус.

Я и сам был не без греха. Хоть я и не вмешивался в драку за мирские блага, я совершил нечто такое, что было греховнее: я посмотрел с вожделением на посвященную особу другого пола.

Прошу вас, поймите меня лучше, чем я сам себя тогда понимал. По возрасту я был мужчина, а по опыту - ребенок. Единственная женщина, которую я хорошо знал, была моя мать. Мальчишкой в семинарии, прежде чем попасть в Вест Пойнт, я почти боялся девочек. Мои интересы ограничивались уроками, матерью и военным отрядом нашего прихода. В военном училище я попросту не видел женщин. Мои человеческие чувства были заморожены, а случайные соблазнительные сны я расценивал как искушения дьявола.

Но Новый Иерусалим - не Вест Пойнт, и ангелам не запрещалось жениться, хотя большинство из моих товарищей не стремились к этому, ибо женитьба вела к переводу в один из обычных полков, а многие из нас лелеяли надежду стать военными священниками.

Не запрещалось выходить замуж и мирским дьяконессам, которые работали во Дворце и в Храме. Но чаще всего они были старушками, напоминавшими мне моих тетушек и вряд ли способными вызывать романтические чувства. Не увлекался и более молодыми сестрами, пока не встретил сестру Юдифь.

Я стоял на том же посту месяц назад, впервые охраняя личные апартаменты Пророка, и, разумеется, волновался, ожидая обхода дежурного офицера.

Во внутреннем коридоре напротив моего поста вспыхнул на мгновение свет, и я услышал звуки шагов. Я взглянул на хроно: конечно, это девственницы, обслуживающие Пророка. Каждую ночь, в десять часов, они сменялись. Я никогда не видел этой церемонии и не надеялся увидеть. Я знал только, что девственницы, заступающие на суточное дежурство, тянули жребий - кому выпадет честь лично прислуживать священной особе Воплощенного Пророка.

Я не стал больше прислушиваться и отвернулся. Минут через пятнадцать фигура в темном плаще проскользнула мимо меня, подошла к парапету, остановилась там и стала смотреть на звезды. Я выхватил пистолет, но тут же смущенно сунул обратно в кобуру, потому что понял, что это всего-навсего дьяконесса.

Сначала я решил, что она - мирская дьяконесса, могу поклясться, мне и в голову не пришло, что она может быть священной дьяконессой. В уставе не было пункта, запрещавшего им выходить из покоев, но я никогда не слышал, чтобы они это делали.

Не думаю, что она меня заметила прежде, чем я сказал: "Мир тебе, сестра".

Она вздрогнула, подавила крик, но потом собралась все-таки с духом и ответила: "Мир тебе, малый брат".

И только тогда я увидел на лбу ее звезду Соломона, знак семьи Пророка.

- Простите, старшая сестра, - сказал я. - Я не увидел в темноте.

- Я не оскорблена.

Мне показалось, что она завязывает разговор. Я понимал, что нам не следует говорить наедине: ее смертное тело было посвящено Пророку, так же как душа - господу, но я был молод и одинок, а она - молода и очень хороша собой.

- Вы прислуживаете Его святейшеству этой ночью, старшая сестра?

Она покачала головой.

- Нет, я не удостоилась этой чести. Жребий пал не на меня.

- Должно быть, это великая честь - лично служить Пророку...

- Разумеется, хотя я не могу судить об этом по своему опыту. Жребий еще ни разу не пал на меня.

Она добавила с горячностью:

- Я немного волнуюсь. Поймите, я здесь совсем недавно.

Несмотря на то, что дьяконесса была выше меня по чину, проявление женской слабости тронуло меня.

- Я уверен, что вы проявите себя с честью.

- Спасибо.

Мы продолжали беседовать. Выяснилось, что она пробыла в Новом Иерусалиме даже меньше, чем я. Она выросла на ферме в штате Нью-Йорк и была отобрана для Пророка в семинарии Элбени. В свою очередь я рассказал ей, что родился на Среднем Западе, в пятидесяти милях от стены Истины, где был посвящен Первый Пророк. Я сказал ей, что меня зовут Джон Лайл, а она ответила, что ее зовут сестра Юдифь.

Я совсем забыл о дежурном офицере и о его неожиданных проверках и готов был болтать всю ночь, когда вдруг услышал, как мой хроно прозвенел четверть первого.

- Боже мой, - воскликнула сестра Юдифь, - мне давно пора быть в келье. - Она бросилась бежать, но остановилась...

- Вы на меня не донесете... Джон Лайл?

- Я? Никогда.

Я думал о ней до конца дежурства.

Я так и не смог выкинуть из головы сестру Юдифь. За месяц, прошедший с тех пор, я видел ее раз пять-шесть. Однажды на эскалаторе. Она ехала вниз, а я вверх. Мы не сказали ни слова, но она узнала меня и улыбнулась. Всю ночь после этого мне снился эскалатор, но я никак не мог сойти с него, чтобы поговорить с ней. Другие встречи были так же мимолетны. Как-то я услышал ее голос: "Здравствуй, Джон Лайл!" и, обернувшись, заметил только закутанную в плащ фигуру, проскользнувшую к двери. Однажды видел, как она кормила лебедей в крепостном рву. Я не подошел к ней, но, по-моему, она меня заметила.

И вот, через месяц, снова стоя на посту, уже не надеясь, что она выйдет из дворца, я услышал:

- Добрый вечер, Джон Лайл.

Я чуть не выскочил из сапог. Сестра Юдифь стояла в темноте, под аркой. Я с трудом выдавил из себя:

- Добрый вечер, сестра Юдифь.

- Шш-ш! - прижала она палец к губам. - Нас могут услышать, Джон... Джон Лайл - это, наконец, произошло. На меня пал жребий.

Я сказал:

- А! - и потом добавил растерянно: - Поздравляю вас, старшая сестра, да прояснит господь лицо Пророка в то время, когда вы будете ему прислуживать.

- Да, да, спасибо, - ответила она быстро... Джон... мне хотелось выкроить несколько секунд, чтобы поговорить с вами. Но теперь я не могу, мне нужно получить напутствие и помолиться. Я должна вас покинуть.

- Вы лучше поспешите, - согласился я. Я был разочарован оттого, что она не может побыть со мной, но счастлив, что она отмечена высокой честью, горд, что она не забыла меня даже в такой момент.

- Да пребудет с вами господь, - добавил я.

- Мне так хотелось сказать вам, что меня выбрали, - сказала она. Ее глаза блестели, и я решил, что это радость. Но ее следующие слова поразили меня.

- Я боюсь, Джон Лайл.

- Боитесь? - Я почему-то вспомнил, как дрожал мой голос, когда я впервые командовал взводом. - Не бойтесь. Вы проявите себя достойно.

- О, я надеюсь. Молитесь за меня, Джон Лайл.

И она исчезла в темноте коридора.

Я не молился за нее, а старался представить, где она, что она делает... Но так как я знал о том, что творится внутри дворца Пророка, не больше, чем корова знает о военном трибунале, то вскоре отказался от этого и стал думать просто о Юдифи.

Позже, через час или даже больше, мои размышления были прерваны пронзительным криком внутри дворца. Тут же послышался топот шагов и возбужденные голоса. Я бросился внутрь коридора и натолкнулся на кучку женщин, столпившихся у портала апартаментов Пророка. Трое из них выносили что-то из апартаментов. Они остановились, выйдя в коридор, и опустили свою ношу на пол.

- В чем дело? - спросил я и вытащил из ножен меч.

Пожилая сестра повернулась ко мне.

- Ничего особенного. Возвращайтесь на пост, легат.

- Я слышал крик.

- Это вас не касается. Одна из сестер лишилась чувств, когда Пророк обратился к ней.

- Кто она?

- Да вы, я посмотрю, любопытны, младший брат. - Пожилая сестра пожала плечами. - Если это вас так интересует - сестра Юдифь.

Я не успел подумать, как у меня вырвалось:

- Пустите меня к ней!

Пожилая сестра загородила мне дорогу.

- Вы сошли с ума? Сестры отнесут ее в келью. С каких это пор ангелы приводят в себя нервных девственниц?

Я мог отбросить ее одним пальцем, но уже понял, что она права. Я отступил и вернулся на пост.

С этого дня я не мог не думать о сестре Юдифи. В свободные часы я обшаривал те части дворца, куда я имел право заходить, в надежде ее увидеть. Она могла быть больна, может быть, ей запрещено покидать келью за то, что она нарушила дисциплину. Но я ее так и не увидел.

Мой сосед по комнате Зебадия Джонс заметил мое настроение и пытался развлечь меня. Зеб был на три курса старше меня и в Вест Пойнте я был его подопечным. Теперь он стал моим ближайшим другом и единственным человеком, которому я полностью доверял.

- Джонни, дружище, ты на покойника стал похож. Что тебя грызет?

- А? Ничего особенного. Может быть, несварение желудка.

- Так ли? Пройдемся? Свежий воздух очень помогает.

Я дал ему вывести себя наружу. Он говорил о пустяках, пока мы не вышли на широкую террасу, окружающую южную башню. Здесь мы были вне пределов досягаемости подслушивающих и подглядывающих устройств. Тогда он сказал:

- Давай выкладывай все.

- Кончай, Зеб. Тебе еще моих забот не хватало.

- Почему бы и нет? На то и друзья.

- Ты не поверишь. Ты будешь потрясен.

- Сомневаюсь. Последний раз это со мной случилось, когда я в покере прикупил четырех королей к джокеру. Тогда ко мне вернулась вера в чудеса, и с тех пор ее довольно трудно поколебать. Давай начинай. Мы назовем это задушевной беседой между старшим и младшим товарищами.

Я дал ему себя уговорить. К моему удивлению, Зеб совсем не был шокирован, узнав о святой дьяконессе. Тогда я рассказал ему все по порядку, сознался в сомнениях и тревогах, касающихся не только сестры Юдифи, но и всего, что мне пришлось услышать и увидеть после приезда в Новый Иерусалим.

Зеб кивнул головой и сказал:

- Зная тебя, могу представить, как ты на все это реагируешь. Послушай, ты на исповеди не повинился?

- Нет, - ответил я в растерянности.

- Ну и не надо. Держи язык за зубами. Майор Багби человек широких взглядов, его этим не удивишь, но он может счесть необходимым доложить по инстанции. Не думаю, что тебе доставит удовольствие встреча с инквизицией, даже если ты трижды невиновен... Каждому порой приходят в голову греховные мысли. Но инквизитор ищет грех, и если он его не находит, он продолжает копать, пока не найдет.

При мысли, что меня могут вызвать на допрос, у меня подвело кишки. Я старался не показать страха перед Зебом, а он тем временем продолжал:

- Джонни, дружище, я преклоняюсь перед твоей чистотой и наивностью, но я им не завидую. Порой избыток набожности скорее недостаток. Тебя поразило, что для управления нашей страной недостаточно распевать псалмы. Для этого надо также заниматься политикой. Я ведь тоже прошел сквозь все это, когда приехал сюда, но, честно говоря, я и не ожидал увидеть ничего другого, так что пережил первое знакомство с действительностью довольно спокойно.

- Но... - начал я и замолчал. Его слова звучали как ересь.

Я переменил тему разговора:

- Зеб, как ты думаешь, что могло расстроить Юдифь, раз она лишилась чувств в присутствии самого Пророка?

- А я откуда знаю? - он взглянул на меня и отвернулся.

- Ну... я полагал, что ты можешь знать. Ты обычно знаешь все сплетни во дворце.

- Хорошо... впрочем, нет, забудь об этом, старина. Это совсем не важно.

- Значит, ты все-таки знаешь?

- Я этого не сказал. Может быть, я могу догадаться, но ведь тебе мои догадки ни к чему. Так что забудь об этом.

Я остановился, глядя ему в лицо.

- Зеб, все, что ты знаешь или можешь догадываться... Я хочу услышать сейчас. Это мне очень важно.

- Спокойней. Не забудь, что мы с тобой гуляем по террасе, разговариваем о коллекционировании бабочек и размышляем, будет ли у нас на ужин говядина.

Все еще волнуясь, я двинулся дальше. Он продолжал, понизив голос:

Джон, господь бог не наградил тебя быстрой сообразительностью... Ты не изучал внутренних мистерий?

- Нет. Офицер по психической классификации не допустил меня. Сам не знаю, почему.

- Мне надо было бы познакомить тебя с некоторыми положениями этого курса. Хотя я не мог этого сделать - ты еще был тогда первокурсником. Жалко. Понимаешь, они умеют объяснять такие вещи куда более деликатным языком, чем я... Джон, в чем, по-твоему, заключаются обязанности девственниц?

- Ну, они ему прислуживают, готовят пищу и так далее...

- Ты абсолютно прав. И так далее... А твоя сестра Юдифь, если судить по твоему описанию, - молоденькая невинная девочка из провинции. Очень религиозная и преданная, так?

Я ответил, что ее преданность религии видна с первого взгляда. Это меня к ней и привлекает.

- Понимаешь, она могла лишиться чувств, услышав довольно циничный и откровенный разговор между Воплощенным Пророком и, скажем, одним из его министров. Разговор о налогах и податях, о том, как лучше выжимать их из крестьян. Вполне вероятно, хотя вряд ли они стали бы говорить на такие темы перед девственницей, впервые вышедшей на дежурство. Нет, наверное, это было "и так далее".

- Я тебя не совсем понимаю.

Зеб вздохнул.

- Ты и в самом деле божий агнец. Я-то думал, что ты все понимаешь, но не хочешь признаться. Знай, что даже ангелы общаются с девственницами после того, как Пророк получил свое... Уж не говоря о священниках и дьяконах дворца. Я помню, как...

Он замолчал, увидев выражение моего лица.

- Немедленно приди в себя! Ты что, хочешь, чтобы кто-нибудь нас заметил?

Я постарался это сделать, но не смог справиться с ужасными мыслями, мятущимися в голове. Зеб тихо продолжал:

- Я предполагаю, если это для тебя важно, что твой друг Юдифь имеет полное право продолжать считать себя девственницей как в физическом, так и в моральном смысле этого слова. Она может таковой и остаться при условии, что Пророк на нее достаточно зол. Она, очевидно, так же недогадлива, как и ты, и не поняла символических объяснений, преподнесенных ей. А когда уж ей ничего не оставалось, как понять, подняла шум...

Я снова остановился, бормоча про себя библейские выражения, которые я и не думал, что помню. Зеб тоже остановился и посмотрел на меня с терпеливой циничной улыбкой.

- Зеб, - взмолился я. - Это же ужасно! Не может быть, чтобы ты все это одобрял.

- Одобрял? Послушай, старина, это все часть Плана. Мне очень жаль, что тебя не допустили до высшего изучения. Давай я тебя вкратце просвещу. Господь бог ничему не дает пропасть задаром. Правильно?

- Это аксиома.

- Господь не требует от человека ничего, превышающего его силы. Правильно?

- Да, но...

- Замолчи. Господь требует, чтобы человек приносил плоды. Воплощенный Пророк, будучи отмечен особой святостью, обязан приносить как можно больше плодов. А если Пророку приходится снизойти до пошлой плоти, чтобы выполнить указание господа, то тебе ли возмущаться по этому поводу? Ответь мне.

Я, разумеется, ответить не смог, и мы продолжали прогулку в молчании. Мне приходилось признать логику слов Зеба. Беда заключалась в том, что мне хотелось забыть о его выводах и отбросить их как нечто ядовитое. Правда, я утешал себя мыслью, что с Юдифью ничего не случилось. Я чувствовал себя несколько лучше и склонялся к тому, что Зеб прав и потому не мне судить Святого Воплощенного Пророка.

Неожиданно Зеб прервал ход моих мыслей.

- Что это? - воскликнул он.

Мы подбежали к парапету террасы и посмотрели вниз. Южная стена проходит близко от города. Толпа из пятидесяти или шестидесяти человек бежала вверх по склону, что вел к стенам дворца. Впереди них, оглядываясь, бежал человек в длинном плаще. Он направлялся к Воротам Убежища.

Зеб сказал сам себе:

- А, вот в чем дело - забрасывают камнями парию. Он, очевидно, был настолько неосторожным, что показался за стенами гетто после пяти. - Он посмотрел и добавил: - Не думаю, что он добежит.

Предсказание Зеба оправдалось немедленно. Большой камень попал беглецу между лопаток, и тот упал. Преследователи тут же настигли его. Он пытался встать на колени, но опять несколько камней попало в него, и он упал. Он закричал, затем набросил край плаща на темные глаза и прямой римский нос.

Через минуту от него ничего не осталось, кроме кучи камней, из-под которой высовывалась нога. Нога дернулась и замерла. Я отвернулся. Зеб заметил выражение моего лица.

- Что ж, - сказал я, обороняясь. - Разве эти парни не упорствуют в своих ересях? Вообще-то они кажутся вполне безвредными созданиями.

Зеб поднял бровь:

- Может быть, для них это не ересь. Ты видел, как этот парень отдал себя в руки их богу?

- Но это же не настоящий бог.

- А он, может быть, думает иначе.

- Должен понимать. Им же об этом столько раз говорили.

Он улыбнулся так ехидно, что я возмутился:

- Я тебя, Зеб, не понимаю. - Убей, не понимаю. Десять минут назад ты втолковывал мне установленные доктрины, теперь ты, кажется, Защищаешь еретиков. Как это совместить?

Он пожал плечами:

- Я могу выступать адвокатом дьявола. Я любил участвовать в дебатах в Вест Пойнте. Когда-нибудь я стану знаменитым теологом, если Великий Инквизитор не доберется до меня раньше.

- Так... Послушай, ты думаешь, что это правильно - забрасывать камнями людей? Ты так думаешь в самом деле?

Он резко переменил тему.

- Ты видел, кто первый бросил камень?

Я не видел. Я заметил только, что это был мужчина.

- Снотти Фассет, - губы Зеба сжались.

Я хорошо знал Фассета. Он был на два курса старше меня, и весь первый год я был у него в услужении. Хотел бы я забыть этот первый год.

- Так, значит, вот в чем дело, - ответил я медленно. - Зеб, я не думаю, что мог бы работать в разведке.

- Конечно, и не ангелом-провокатором, согласился он. - И все-таки я полагаю, что Священному совету нужны время от времени такие инциденты. Все эти слухи о Каббале и так далее...

Я услышал его последние слова.

- Зеб, ты думаешь, эта Каббала в самом деле существует? Не могу поверить, что может существовать какое-нибудь организованное сопротивление Пророку.

- Как тебе сказать... На Западном берегу определенно были какие-то беспорядки. Впрочем, забудь об этом. Наша служба - сторожить дворец.

2

Но нам не пришлось об этом забыть. Через два дня внутренняя стража была удвоена. Я не понимал, какая может грозить опасность: дворец был неприступнее самой неприступной крепости. Его нижние этажи выдержали бы даже прямое попадание водородной бомбы. Кроме того, человек, входящий во дворец даже со стороны Храма, был бы проверен и узнан десять раз, прежде чем достиг бы ангелов внутренней стражи. И все-таки там, наверху, были чем-то взволнованы.

Я очень обрадовался, узнав, что назначен в напарники к Зебу. Поговорить с ним - было единственной компенсацией за необходимость выстаивать двойные смены. Я, наверное, опротивел бедному Зебу, беспрерывно говоря о Юдифи и о моем разочаровании жизнью в Новом Иерусалиме. Наконец он обернулся ко мне:

- Послушай, ты в нее влюбился?

Я постарался уйти от ответа. Я не смел признаться и самому себе, что мой интерес к ней выходит из рамок простой заботы о благополучии знакомой девушки. Он оборвал меня:

- Ты влюблен или ты не влюблен? Решай для себя. Если ты влюблен, мы будем разговаривать о практических вещах. Если нет, тогда не приставай ко мне с глупыми разговорами.

Я глубоко вздохнул и решился:

- Боюсь, что да, Зеб. Это кажется невозможным, я понимаю, что это смертный грех, но ничего не могу поделать.

- Чепуха. Тебя не перевоспитаешь. Итак, ты влюблен в нее. Что дальше?

- А?

- Чего ты хочешь? Жениться на ней?

Я подумал об этом с такой горечью, что даже закрыл лицо руками.

- Конечно, хочу, - признался я наконец. - Но как?

- Именно это я и хотел выяснить. Тебе нельзя жениться, не отказавшись от карьеры. Ее служба тоже не позволяет ей выйти за тебя замуж. Она не может нарушить принятые обеты. Но если вы посмотрите правде в лицо, то выяснится, что кое-что можно сделать, особенно если вы перестанете изображать из себя святош.

Неделю назад я бы не понял, на что он намекает. Но теперь я знал. Я даже не смог рассердиться на него толком за такое бесстыдное и грешное предложение. Он хотел, чтобы мне было лучше. Да и моя душа не была уже так чиста. Я покачал головой:

- Тебе не следовало этого говорить, Зеб. Юдифь не такая.

- Хорошо. Тогда забудем об этом. И о ней. И больше ни слова.

Я устало вздохнул:

- Не сердись, Зеб. Я просто не знаю, что делать. - Я оглянулся и присел на парапет. Мы стояли не у самых апартаментов Пророка, а у восточной стены. Дежурный офицер капитан Питер ван Эйк был слишком толст, чтобы обходить посты чаще, чем раз за смену. Я смертельно устал, потому что последнее время не досыпал.

- Прости.

- Не сердись, Зеб. Твое предложение не для меня и тем более не для Юдифи, не для сестры Юдифи.

Я знал, чего хочу для нас с Юдифью. Маленькую ферму, вроде той, на которой я родился. Свиньи, цыплята, босые ребятишки с веселыми измазанными физиономиями и улыбка Юдифи при виде меня, возвращающегося с поля. Она вытирает полотенцем пот со лба, чтобы я мог поцеловать ее... И никакой церкви, никаких пророков, кроме, может быть, воскресной службы в соседней деревне.

Но этого быть не могло, никогда не могло быть. Я выкинул видение из головы.

- Зеб, - продолжал я. Ты с самого начала говорил неправду. В каждой комнате дворца есть Глаз и Ухо. И если я даже найду их и постараюсь обрезать провода, через три минуты в дверь ворвутся офицеры безопасности.

- Ну и что? Правильно, в каждой комнате есть Уши и Глаза. А ты не обращай на них внимания.

У меня отвалилась челюсть.

- Не обращай внимания, - продолжал он. - Пойми, Джон, небольшие грешки не есть угроза Церкви - опасны не они, а измена и ересь. Все будет отмечено и подшито к твоему личному делу. А если ты попадешься когда-нибудь на чем-то более серьезном, то тебе пришьют именно эти грешки вместо настоящего обвинения. Они очень любят вписывать в личные дела именно такие грешки. Это укрепляет безопасность. Я даже думаю, что к тебе они присматриваются с подозрением. Ты слишком безупречен. А такие люди опасны. Может быть, поэтому тебя и не допускают к высшему учению.

Я попытался распутать у себя в голове эти цели и контрцели, но сдался.

- Все это не имеет отношения, - сказал я, - ни ко мне, ни к Юдифи. Но я теперь понял, что мне надо делать. Я должен ее отсюда увезти.

- Да... Довольно смелое заявление.

- Я должен это сделать.

- Хорошо... Я хотел бы тебе помочь. Я думаю, что смогу передать ей записку.

Я схватил его за руку.

- В самом деле?

Он вздохнул.

- Я хотел бы, чтобы ты не спешил. Но вряд ли это реально, если учесть, что за романтическая каша у тебя в голове. Риск велик именно сейчас, потому что она вызвала немилость Пророка. Ты будешь представлять собой нелепое зрелище на суде военного трибунала.

- Я готов пойти и на это.

Он не сказал мне, что сам шел на такой же риск, если не на больший. Он просто заметил:

- Хорошо, какое же будет послание?

Я подумал с минуту. Послание должно быть короткое.

- Передай ей, что легат, который говорил с ней в ночь, когда она вытянула жребий, очень беспокоится.

- Еще что-нибудь?

- Да. Скажи, что я - в ее распоряжении.

Сейчас это кажется наивным. Но тогда я чувствовал именно так. Я именно так и думал.

Во время обеда на следующий день я обнаружил в своей салфетке клочок бумаги. Я быстро кончил обед и выскочил наружу, чтобы прочесть записку.

"Мне нужна Ваша помощь, - гласила записка, - и я очень Вам благодарна. Можете ли Вы встретить меня сегодня вечером?"

Записка была без подписи и была напечатана на обычной магнитомашинке, которыми пользовались во дворце. Когда Зеб вернулся в комнату, я показал ему записку, он взглянул на нее и сказал равнодушно:

- Пойдем, подышим свежим воздухом. Я обожрался, спать хочется.

Как только мы вышли на открытую террасу и очутились вне досягаемости Глаз и Ушей, он выругал меня негромко, но зло:

- Из тебя никогда не получится конспиратор. Половина столовой видела, что ты нашел что-то в своей салфетке. Так какого же черта ты выскочил как ошпаренный? Потом, как будто нарочно, ты суешь эту записку мне. Я не сомневаюсь, что Глаз зафиксировал ее. Интересно, где ты был, когда Господь Бог распределял людям мозги?

Я пытался протестовать, но он оборвал меня:

- Забудь об этом. Я понимаю, что ты не желал сунуть обе наши шеи в петлю, но учти, что добрые намерения не принимаются во внимание трибуналом: первое условие любой интриги - вести себя естественно. Ты представить не можешь, как много дает опытному психоаналисту малейшее отступление от норм поведения. Надо было сидеть в столовой как всегда, покрутиться там после обеда и спокойно обождать того момента, когда сможешь прочесть записку в безопасности. Ладно. Где она теперь?

- В кармане мундира, - ответил я виновато. - Не волнуйся, я ее сжую и проглочу.

- Не так сразу. Погоди. - Зеб исчез и вернулся через несколько минут.

- У меня есть клочок бумаги такого же размера и цвета, как твоя записка. Сейчас я тебе его осторожно передам. Обмени их и затем съешь настоящую записку, но смотри, чтобы никто этого не заметил.

- Хорошо, а что на твоем кусочке бумаги?

- Заметки, как выигрывать в кости.

- Да, но это ведь тоже запрещено.

- Конечно, дурья твоя башка. Если они тебя застукают на азартной игре, они не подумают, что у тебя есть грехи потяжелее. В худшем случае начальник прочтет тебе нотацию и даст наряд вне очереди. Запомни на будущее, Джон: если тебя в чем-то заподозрили, постарайся сделать так, чтобы факты указывали на меньший проступок. Никогда не пытайся изображать из себя невинного ягненка.

Я думаю, Зеб был прав: мой мундир был обыскан и записка сфотографирована сразу после того, как я переоделся к смотру. Еще через полчаса я был вызван в кабинет к начальнику. Он попросил меня обратить внимание на то, не играют ли младшие офицеры в азартные игры. Это грех, сказал он, и ему не хотелось бы, чтобы его подчиненные в этот грех впадали. На прощание он похлопал меня по плечу.

- Ты хороший парень, Джон Лайл, - сказал он. - Прислушайся к доброму совету. Понял?

В ту ночь мы стояли с Зебом у южного портала дворца. Юдифь не появлялась, и я волновался, как кот в незнакомом доме, несмотря на то, что Зеб пытался урезонить меня. Наконец во внутреннем коридоре послышались легкие шаги и в дверях появилась чья-то тень. Зеб приказал мне знаком остаться на посту и сам подошел к порталу. Он вернулся почти сразу и поманил меня, прижимая палец к губам. Весь дрожа, я подошел. Это оказалась не Юдифь, а незнакомая мне женщина. Я открыл рот, чтобы сказать об этом, но Зеб прижал мне к лицу ладонь.

Женщина взяла меня за руку и повела по коридору. Я оглянулся и увидел силуэт Зеба, оставшегося на посту, чтобы прикрывать тыл. Женщина остановилась и толкнула меня к темному алькову, затем вынула из складок плаща маленький предмет со светящимся циферблатом. Я решил, что это, наверное, металлоискатель. Она провела им по воздуху, выключила и спрятала.

- Можете говорить, - сказала она тихо. - Здесь безопасно.

И она растворилась в темноте.

Я почувствовал слабое прикосновение к рукаву.

- Юдифь, - прошептал я.

- Да, - ответила она так тихо, что я с трудом услышал.

Тут же она очутилась в моих объятиях. Она сдавленно вскрикнула, и ее руки обвили мою шею, и я ощутил ее дыхание на своем лице. Мы поцеловались неловко, но горячо.

Никого не касается, о чем мы говорили тогда, да я и не смог бы рассказать по порядку, о чем. Называйте наше поведение романтической белибердой, если вам так хочется, называйте щенячьими нежностями. Но разве щенятам не бывает также больно, как взрослым собакам? Называйте это как хотите, но в эти минуты мы были одержимы безумием более драгоценным, чем рубины и золото, более желанным, чем разумная трезвость. И если вы этого никогда в жизни не испытывали, мне остается вас только пожалеть.

Наконец мы пришли в себя и смогли разговаривать разумно... Она принялась рассказывать мне о той ночи, когда она вытащила жребий и заплакала. Я сказал ей:

- Не надо, дорогая. Не надо мне говорить об этом. Я все знаю.

- Но ты не знаешь. Ты не можешь знать... Я... Он...

Я обнял ее.

- Прекрати, прекрати сейчас же. Не надо больше слез. Я все знаю. И я знаю, что тебе грозит... в случае, если мы тебя не выведем отсюда. Так что теперь мы не имеем права плакать, мы должны найти выход.

Она молчала. Молчала, как мне показалось, очень долго. И потом медленно сказала:

- Ты хочешь сказать, что я должна убежать? Я думала об этом. Боже милостивый, как я мечтала об этом! Но как убежать?

- Я не знаю. Пока не знаю. Но мы придумаем. Надо придумать.

Мы обсудили все возможности. Канада была всего в трехстах милях от Нового Иерусалима, и местность к северу от Нью-Йорка Юдифи была знакома. По правде говоря, это была единственная область, которая ей была знакома. Но граница там закрыта и охраняется куда строже, чем в других местах, там и патрульные суда, и радарные стены на воде, колючая проволока, пограничники на земле... и служебные собаки. Я проходил тренировку с такими собаками и не пожелал бы злейшему врагу встретиться с ними.

Мексика была безнадежно далека. Если бы Юдифь отправилась на юг, ее поймали бы в двадцать четыре часа. Никто не дал бы убежища сбежавшей девственнице. По закону общей вины любой такой доброжелатель совершил бы этим то же преступление, как и укрытый им беглец, а потому погиб бы той же смертью, как и человек, которого он спрятал. Путь на север был, по крайней мере, короче, хотя значил б те же ночные переходы, поиски укромных убежищ днем и голод. В Элбени жила тетка Юдифи: Юдифь была уверена, что та укроет ее, пока не удастся придумать способа перейти границу.

- Она найдет нам безопасное место. Я уверена в этом, - сказала Юдифь.

- Нам? - должно быть, вопрос мой прозвучал глупо. До тех пор, пока она не сказала этого, мне и в голову не приходило, что нам придется бежать вместе.

- Ты хочешь послать меня одну?

- Ну... Я просто не подумал о другом.

- Нет!

- Но послушай, Юдифь, самое важное, самое срочное сейчас - это вызволить тебя. Двоих людей, путешествующих вместе, значительно легче заметить и задержать, чем одну девушку. Нет никакого смысла...

- Нет. Я не пойду.

Я все еще не мог понять, что если ты сказал "a", то должен сказать и "б". И если я уговариваю ее покинуть службу, то становлюсь таким же дезертиром, как и она. Наконец я сказал:

- Ну хорошо. Главное убежать тебе. Ты доберешься до тетки и будешь ждать меня там.

- Без тебя я никуда не уйду.

- Но это же необходимо! Ведь Пророк...

- Лучше это, чем потерять тебя сейчас.

Я тогда не понимал женщин. Я их и сейчас не понимаю. Две минуты назад она спокойно рассуждала о том, что лучше рисковать жизнью, чем отдать свое тело в руки Пророка. Теперь она так же спокойно предпочитает сделать это, нежели решиться на временную разлуку со мной. Я не понимаю женщин. Порой я даже подозреваю, что у них ровным счетом нет никакой логики. Я сказал:

- Послушай, дорогая. Мы еще даже не придумали, как нам выбраться из дворца. Вернее всего, нам будет абсолютно невозможно уйти отсюда вместе. Разве ты не понимаешь?

Она ответила упрямо:

- Может быть, и так. Но мне это не нравится. Ну, хорошо, а как отсюда можно выбраться? И когда?

Я вынужден был признаться снова, что не знаю. Нужно было посоветоваться с Зебом.

Тогда Юдифь предложила:

- Джон, ты знаешь девственницу, которая привела тебя сюда? Нет? Это сестра Магдалина. Ей можно все рассказать, и она, возможно, захочет нам помочь. Она очень умная.

Я принялся было выражать свои сомнения, но наш разговор был прерван самой сестрой Магдалиной.

- Быстро! - шепнула она мне, заглянув в альков. - Назад, на пост.

Я выскочил и еле успел к обходу. Дежурный офицер обменялся приветствиями со мной и Зебом и потом - вот старый дурак! - решил поболтать. Он уселся на ступеньках портала и начал хвастливо рассказывать, как на прошлой неделе победил в схватке на мечах. Я беспомощно старался поддерживать беседу.

Наконец он поднялся на ноги.

- Мне уже за сорок, - сказал он. - Я чувствую, что стал тяжелее, чем прежде. И должен признаться, приятно сознавать, что глаз и рука тебя не подводят. Думаю, надо обойти дворец. Приходится быть бдительным. Говорят, Каббала опять активизировалась.

Я замер. Если он начнет осматривать коридор, то без всякого сомнения обнаружит двух девушек в алькове.

Но тут вмешался спокойный Зеб.

- Минутку, старший брат. Вы не могли бы показать мне, каким приемом Вы выиграли ту встречу? Я так и не понял.

Офицер схватил наживку.

- С удовольствием.

Он спустился по ступенькам.

- Вытащи меч, сын мой. Встань в позицию. Так. Теперь скрещиваем мечи. Нападай! Стоп. Не так. Я повторю медленно... В тот момент, когда острие приближается к моей груди... (Ничего себе грудь! Капитан ван Эйк обладал объемистым животом и был похож на кенгуру с детенышем в сумке.) Я поднимаю меч и заставляю тебя отступить на шаг. Пока все, как в учебнике. Но я не завершаю движение. Ты парень сильный и мог бы парировать удар. Тогда я вот что делаю... Он показал, и столкнувшиеся мечи громко звякнули в тишине. Теперь ты открыт, и я могу поразить тебя от коленок до горла. Ну, попробуй этот прием на мне.

Зеб послушался его. Офицер отступил. Зеб попросил разрешения повторить прием еще раз. Они повторяли его, каждый раз все быстрее, и каждый раз капитан успевал парировать удар Зеба в самый последний момент. Разумеется, они нарушали все правила, сражаясь настоящими мечами без масок и кирас, но капитан оказался действительно замечательным фехтовальщиком и был полностью уверен в своем мастерстве. Несмотря на состояние, в котором я находился, я не мог оторвать глаз от дуэли - это была изумительная демонстрация когда-то полезного военного искусства. Они окончили бой ярдах в пятидесяти от портала и настолько же ближе к кордегардии. Мне слышно было, как тяжело пыхтел капитан.

- Это было совсем неплохо, Джонс, - прохрипел он. - Ты неплохой ученик. - Он попыхтел еще и добавил: - Мое счастье, что настоящие встречи куда короче. Знаешь что, лучше уж осмотри коридор сам.

Он повернул к кордегардии, добавил весело:

- Господь вас хранит.

- Господь хранит и Вас, сэр, - ответил Зеб и поднял меч, салютуя начальнику.

Как только капитан исчез за углом, Зеб снова встал на пост, а я поспешил к алькову. Девушки все еще оставались там, прижавшись к стене.

- Он ушел, - успокоил их я. - Бояться пока нечего.

Юдифь рассказала сестре Магдалине о наших проблемах, и мы вместе обсудили их. Магдалина настойчиво советовала не предпринимать пока ничего.

- Я отвечаю за очищение Юдифи, - сказала она. - Я смогу растянуть очищение еще на неделю, и только после этого она снова будет тянуть жребий.

Я сказал:

- Необходимо что-то сделать до этого.

Юдифь, переложив свои беды на плечи Магдалины, заметно успокоилась.

- Не волнуйся, Джон, - сказала она. - Может быть, жребий не падет не меня в первый же лень. Мы должны слушаться умного совета.

Сестра Магдалина презрительно фыркнула.

- Ты совершенно не права, Джуди. Как только ты вернешься, жребий падет на тебя немедленно, вне всякой очереди... - она замолчала и прислушалась. - Ш-ш-ш, замрите. - И она бесшумно выскользнула из алькова.

Тонкий луч света вырвал из темноты человека, притаившегося у алькова. Я прыгнул на него раньше, чем он успел выпрямиться. Как ни быстр я был, сестра Магдалина опередила меня. Она повисла у него на плечах, он упал, дернулся и замер.

Подбежал Зеб.

- Джон, Магги, - прошептал он громко. - Что произошло?

- Мы поймали шпиона, Зеб, - сказал я быстро. - Что с ним делать?

Зеб зажег фонарик.

- Вы стукнули его?

- Он не придет в себя, ответил спокойный голос Магдалины из темноты. - Я вогнала ему виброкинжал между лопаток.

- Ну и ну!

- Зеб, я вынуждена была это сделать. Благодари Бога, что я не воспользовалась обычным ножом - а то весь пол был бы в крови.

Зеб тихо выругал ее, но Магдалина не ответила ни слова.

- Переверни его, Джон. Посмотрим, кто это.

Я повиновался, и луч фонарика уперся в лицо шпиона.

- Так, да ведь это Снотти Фассет.

Зеб замолчал, и мне показалось, что я слышу его мысли: "Его-то мы оплакивать не будем".

- Ну, Зеб?

- Встань у портала. Если кто-нибудь пройдет - я проверяю коридор. Надо от него отделаться.

Юдифь нарушила тишину:

- Выше этажом есть мусоросжигатель. Я вам помогу.

- Молодец, девочка. Иди, Джон.

Я хотел возразить, что это не женское дело, но понял, что меня никто не будет слушать, и пошел к выходу. Зеб взял труп за плечи, женщины за ноги и унесли. Они вернулись через несколько минут, которые показались мне вечностью. Без сомнения, тело Снотти превратилось в атомы прежде, чем они вернулись, - может быть, нас и не поймают. Правда, мне это не казалось убийством, да и сейчас не кажется. Обстоятельства были сильнее нас.

Зеб был краток:

- С этим покончено. Нас сменят через десять минут. Нам надо обо всем договориться раньше, чем появятся ангелы...

Наши предложения были непрактичны и даже в этой обстановке нелепы, но Зеб выслушал всех, а затем сказал:

- Слушайте. Теперь дело уже не только в том, чтобы помочь Юдифи. Как только обнаружат, что Снотти пропал, все мы - все четверо, окажемся под смертельной опасностью допроса. Понятно?

- Понятно, - сказал я.

- И ни у кого нет плана?

Никто не ответил. Зеб продолжал:

- Тогда нам надо просить помощи. И есть только одно место, откуда мы можем ее получить. Это Каббала.

3

- Каббала? - повторил я тупо.

Юдифь ахнула от ужаса.

- Как же так... Это значит - продать наши бессмертные души! Они же поклоняются сатане!

Зеб обернулся к ней.

- Я не верю.

Юдифь посмотрела на него со страхом.

- Вы - каббалист?

- Нет.

- Так откуда Вы знаете?

- И как, - добавил я, - обратиться к ним за помощью?

Ответила Магдалина.

- Я член подполья. Зебадия об этом знает.

Юдифь отшатнулась от нее, но Магдалина продолжала:

- Послушай, Юдифь. Я понимаю, что ты чувствуешь. И когда-то я тоже была потрясена самой мыслью о том, что кто-то смеет противоречить Церкви. Но потом я узнала - как узнаешь ты - что на самом деле скрывается за фальшивкой, в которую нас заставляют верить.

Она взяла девушку за руку.

- Мы не поклоняемся дьяволу, моя милая. Мы и не воюем против Бога. Мы боремся с Пророком, который делает вид, что представляет Бога на земле. Иди с нами, помогай нам, борись вместе с нами - и мы тоже поможем тебе. В ином случае мы не можем рисковать.

Юдифь всматривалась в ее лицо при неверном слабом свете, пробивавшемся от портала.

- Ты можешь поклясться, что это - правда? Что Каббала борется против Пророка, а не против Бога?

- Я клянусь, Юдифь.

Юдифь глубоко вздохнула.

- Просвети меня, Господь, - прошептала она. - Я иду к Каббале.

Магдалина быстро поцеловала ее и затем обернулась к нам.

- Ну?

Я ответил сразу:

- Если Юдифь согласна, то и я согласен. - И про себя подумал: "Боже, прости мне нарушение присяги. Я должен так поступить".

Магдалина посмотрела на Зеба. Он неловко помялся и сказал со злостью:

- Я сам это предложил, правда? Но все мы идиоты, и инквизитор поломает нам кости.

На следующее утро я проснулся, проведя ночь в страшных снах, в которых действовал инквизитор, и услышал, как в ванной весело жужжит бритва Зеба. Он вошел в комнату, стянул с меня одеяло, болтая о всякой чепухе. Я ненавижу, когда с меня стаскивают одеяло, даже когда я себя хорошо чувствую, и ненавижу веселье перед завтраком. Я снова натянул одеяло и попытался не обращать внимания на Зеба, но он схватил меня за руку.

- Вставай, старина! Господь выпустил солнце на небеса, а ты его не видишь. День прекрасен! Как насчет того, чтобы пробежаться вокруг дворца, а потом под холодный душ?

Я попытался вырвать у него руку и охарактеризовал его словами, которые, без сомнения, снизили мне отметку за набожность, если Ухо услышало их. Он не отпускал моей руки, и палец его нервно нажимал мне на ладонь. Я забеспокоился, не свихнулся ли Зеб от напряжения вчерашней ночи. И тут я понял, что он говорит со мной по азбуке Морзе.

- Б_у_д_ь _е_с_т_е_с_т_в_е_н_н_ы_м_, - сказали мне точки и тире, н_е _у_д_и_в_л_я_й_с_я _н_а_с _в_ы_з_о_в_у_т _н_а _и_с_п_ы_т_а_н_и_е _в_о в_р_е_м_я _о_т_д_ы_х_а_ п_о_с_л_е_ о_б_е_д_а_.

Я надеюсь, что не высказал удивления. Я даже умудрился отвечать что-то на поток чепухи, которую он нес, передавая мне послание. Потом я поднялся и с отвращением проделал все процедуры подготовки собственного тела к наступившему дню. Я даже улучил момент, положил руку ему на плечо и отстукал ответ: _Х_о_р_о_ш_о _п_о_н_я_л_.

День оказался тягучим и нервным. Я ошибся на утреннем смотре, чего со мной не случалось с училища. Когда занятия кончились, я вернулся в комнату и обнаружил, что Зеб, положив ноги на кондиционер, трудится над кроссвордом в "Нью-Йорк таймс".

- Джонни, мой барашек, - сказал он, обернувшись ко мне. - Подскажи мне, что это может значить - "чистый сердцем" из шести букв, начинается с "п"?

- Тебе этого знать не надо, - проворчал я и сел, чтобы снять амуницию.

- Так ты, Джонни, полагаешь, что я не заслужу вечного блаженства?

- Может, и заслужишь, но сначала просидишь тысячу лет в чистилище.

В дверь постучали, и вошел Тимоти Клайс, старший легат. Он чихнул и сказал:

- Ребята, не желаете прогуляться?

Я подумал, что худшего времени он не мог выбрать. От Тима отделаться было нелегко, а кроме того, он был самым исполнительным и преданным человеком в части. Я старался придумать какую-нибудь причину, чтобы отказаться, когда услышал слова Зеба.

- Ничего не имеем против, при условии, если мы заглянем в город. Мне надо кое-чего купить.

Я был сбит с толку ответом Зеба, но все же попытался отговориться какими-то срочными делами. Зеб оборвал меня:

- Бросай свою работу! Я тебе помогу вечером. Пошли.

Мы пошли через нижние туннели. Я думал, что, очевидно, Зеб решил дойти до города, а там отделаться от Клайса и вернуться во дворец. Мы завернули в узкий проход. Вдруг Клайс поднял руку, как бы желая подчеркнуть слова, с которыми обращался к Зебу. Его рука прошла близко от моего лица, я почувствовал, что-то брызнуло мне в глаза, - и ослеп.

Раньше, чем я успел крикнуть, он схватил меня выше локтя. В то же время он продолжал говорить как ни в чем не бывало. Он повел меня налево, хотя, насколько я помнил туннель, поворот здесь был только направо. Однако мы не врезались в стену, и через несколько секунд слепота прошла. Казалось, мы продолжаем идти по тому же туннелю. Тим шагал посередине, держа нас под руки. Он не сказал ни слова. Мы тоже. Наконец, он остановился перед дверью, постучал дважды и прислушался.

Я не расслышал, что там сказали, но Клайс ответил:

- Два пилигрима с надежным сопровождением.

Дверь открылась. Он ввел нас внутрь, и мы увидели вооруженного часового в маске, с пистолетом, направленным на нас. Он протянул свободную руку назад и постучал во внутреннюю дверь. Оттуда сразу вышел еще один человек в маске. Он по очереди спросил меня и Зеба:

- Желаете ли вы заявить со всей серьезностью, что Вы пришли сюда не по просьбе друзей, не по корыстным мотивам, что Вы честно и добровольно предлагаете себя в наше распоряжение?

Каждый из нас ответил "да".

- Оденьте и подготовьте их.

На головы нам были надеты кожаные шлемы, которые застегивались под подбородком и оставляли открытыми только рот и нос. Затем нам приказали раздеться. Я быстро терял энтузиазм - ничто так не обезоруживает мужчину, как необходимость снять штаны. Затем я почувствовал укол шприца, и сразу, хоть я и не спал, все вокруг стало казаться мне нереальным. Я почувствовал прикосновение чего-то холодного к спине и понял, что это виброкинжал. Достаточно кому-то за моей спиной нажать кнопку, и я буду так же мертв, как Снотти Фассет, но это меня не испугало. Затем последовали вопросы много вопросов, на которые я отвечал автоматически, неспособный ко лжи или увиливанию, даже если бы хотел этого. Я помню только обрывки из этого разговора.

Затем я долго стоял, дрожа на холодном полу, а вокруг шел горячий спор.

Он имел прямое отношение к действительным мотивам моего поведения здесь. Затем в дебаты вступил низкий женский голос, и я узнал сестру Магдалину. Она говорила что-то в мою пользу, но что - я не разобрал. Мне просто нравился ее голос, как прикосновение чего-то дружеского. Наконец, ощущение холода от прижатого к ребрам виброкинжала исчезло, и я опять почувствовал укол шприца. Он быстро вернул меня к реальности. Шлем был снят с головы.

Нет смысла рассказывать о дальнейших инструкциях и порядке приема в группу нового члена. В процедуре была какая-то торжественная красота и никакого следа богохульства или поклонения дьяволу, в котором их обвиняли распространенные сплетни.

Но я должен упомянуть об одной детали, которая меня удивила больше, чем что бы то ни было другое. Когда они сняли с меня шлем, я увидел стоящего передо мной в полной форме с выражением торжественности на круглом лице капитана Питера ван Эйка, толстого офицера. Он был здесь главный!

После заседания мы собрались на военный совет. Мне сказали, что решено не посвящать Юдифь в тайны подполья. Ее переправят в Мексику, и лучше ей не знать секретов, которые ей знать ни к чему. Но Зеб и я, будучи членами дворцовой стражи, могли принести пользу. И нас приняли.

Юдифь уже получила гипнотическое внушение, которое позволит ей забыть то немногое, что она знала, так что если она даже попадет на допрос, она ничего не скажет. Мне велели ждать и не волноваться. Старшие братья сделают так, что она будет в безопасности раньше, чем придет ее очередь тянуть жребий. Мне пришлось удовлетвориться этим объяснением.

Три дня подряд мы с Зебом являлись сюда после обеда за инструкциями, и каждый раз нас проводили новым путем с новыми предосторожностями. Совершенно ясно, что архитектор, проектировавший дворец, был один из них. Громадное здание заключало в себе ловушки, двери и проходы, явно не зарегистрированные ни на одном официальном плане.

Через три дня мы стали полноправными членами подполья. Такая поспешность объяснялась только серьезностью обстановки. Усилия впитать все, что мне говорили, почти полностью истощили мой мозг. Мне пришлось потрудиться больше, чем когда-либо в школе или училище.

Меня тревожило то, что мы не слышали ни слова об исчезновении Снотти Фассета. Это было подозрительно, настораживало больше, чем тщательное расследование. Офицер безопасности не может пропасть незаметно. Конечно, оставалась слабая надежда на то, что Снотти столкнулся с нами, выполняя поручение, о котором он не должен был каждый день рапортовать своему шефу. Но все-таки, вероятнее всего, он оказался у алькова потому, что следил за кем-нибудь из нас. Если так, то все это значило, что начальник Службы безопасности продолжал следить за нами, в то время как психотехники тщательно анализировали наше поведение. В этом случае наши ежедневные отлучки после обеда, несомненно, были занесены в соответствующую графу.

Я бы никогда над этим не задумался и чувствовал бы только облегчение от того, что за мной не следят, если бы этот факт не обсуждался с тревогой в подполье. Я даже не знал, как зовут блюстителя морали и где находится управление безопасности, да мне и не положено было это знать. Я знал, что он существует и что докладывает непосредственно великому инквизитору или даже самому Пророку, но и только. Я обнаружил, что мои товарищи, несмотря на невероятную осведомленность Каббалы о жизни дворца и Храма, знали немногим больше, чем я сам, о работе безопасности - у нас не было ни одного человека среди блюстителей морали. Причина была простая. Подполье было так же осторожно в отборе людей, как и Служба безопасности в отборе своих сотрудников. Блюститель никогда не примет в свои ряды человека, которого могут привлечь идеалы Каббалы. Мои братья никогда не пропустили бы такого человека, как, скажем, Снотти Фассет.

Было решено, что на четвертый день мы не пойдем в туннель, а будем находиться в таких местах, где обязательно будем замечены.

Я сидел в общей комнате, читая журналы, когда вошел Тимоти Клайс. Он взглянул на меня, кивнул и начал не спеша просматривать кипу журналов. Наконец он сказал:

- Эти ископаемые издания, наверное, попали сюда из приемной дантиста. Ребята, никто не видел последнего "Таймса"?

Слова его были обращены ко всем находившимся в комнате. Никто не ответил. Тогда он обернулся ко мне:

- Джек, я думаю, ты сидишь на нем. Поднимись на минутку.

Я ругнулся, но привстал. Он нагнулся ко мне, чтобы взять журнал, и прошептал: "Доложись Мастеру".

Кое-чему я уже научился, так что продолжал некоторое время читать как ни в чем не бывало. Потом отложил журнал, потянулся, зевнул, поднялся и направился в коридор. Через некоторое время я входил в подземное убежище. Зеб был уже там, и кроме него несколько членов группы. Они окружили Питера и Магдалину. В комнате чувствовалось напряжение.

- Вы посылали за мной?

Питер взглянул на меня и кивнул Магдалине. Та сказала:

- Юдифь арестована.

Мои колени ослабли, и я с трудом устоял на ногах. Я не очень нежен, но удар по близким и любимым - удар самый жестокий.

- Инквизиция? - с трудом выговорил я.

В глазах Питера я увидел жалость.

- Мы так полагаем. Они забрали ее утром, и с тех пор с ней не удалось связаться.

- Предъявлены обвинения? - спросил Зеб.

- Официально нет.

- Та-ак. Плохо.

- И плохо и хорошо, - не согласился с ним ван Эйк. - Если это касается того, о чем мы думаем, - Фассета, - у них есть все основания полагать, что она виновата не больше вас. И тогда арестовали бы всех четверых. По крайней мере, обычно они делают так.

- Но что же дальше? - спросил я.

Ван Эйк не ответил. Магдалина сказала, стараясь меня успокоить:

- Сейчас мы ничего сделать не сможем. Нам не пройти всех дверей, которые к ней ведут.

- Но не можем же мы сидеть и ничего не предпринимать!

Питер сказал:

- Спокойно, сынок. Магги единственная из всех нас может проникнуть во внутренние покои дворца. Придется довериться ей.

Я снова к ней повернулся. Она вздохнула и сказала:

- Да, но вряд ли я смогу сделать много.

И она ушла.

Мы ждали. Зеб предложил, чтобы мы с ним вернулись и продолжали "быть на виду", но, к моему облегчению, ван Эйк запретил.

- Мы не совсем уверены, что гипнотическая защита сестры Юдифи достаточна и она выдержит испытание. К счастью, она может выдать только вас двоих и сестру Магдалину, и потому я хочу, чтобы вы оставались в безопасности, пока Магдалина не выяснит все, что сможет.

Я почти выкрикнул:

- Юдифь нас никогда не выдаст!

Он печально покачал головой:

- Сынок, любой человек может выдать всех на допросе, если он не подвергся предварительно гипнотической защите.

Я не смотрел на Зеба, погруженный в собственные эгоистические мысли. Он удивил меня, заявив гневно:

Мастер, Вы держите нас здесь, как наседка цыплят, а в то же время послали Магги сунуть голову в мышеловку. А что, если Юдифь сломлена? Они же сразу схватят Магдалину!

Ван Эйк кивнул.

- Разумеется. Но это наш единственный шанс. У нас нет другого лазутчика. Но они ее не арестуют - она раньше покончит с собой.

Его заявление меня не потрясло. Я был слишком погружен в мысли о Юдифи. Но Зеб возмутился:

- Скотина! Вы не смели ее посылать!

Ван Эйк ответил мягко:

- Вспомни о дисциплине, сынок. Возьми себя в руки. Мы на войне, и она - солдат.

Он отвернулся.

Итак, мы ждали... и ждали... и ждали. Трудно понять кому-нибудь, кто не жил под тенью инквизиции, каково нам было ждать. Мы не знали деталей, но нам приходилось видеть людей, которые имели несчастье выжить после допроса. Если даже инквизиторы не требовали аутодафе, разум жертвы был обычно поврежден или даже полностью разрушен.

Наконец, Питер приказал одному из офицеров проэкзаменовать нас в том, что мы заучили вчера. Мы с Зебом тупо делали все, что от нас требовали, но только сверхчеловеческие усилия преподавателя заставляли нас сосредоточиться. Так прошло почти два часа.

Наконец, в дверь постучали, и Тайлер впустил Магдалину. Я вскочил и бросился к ней.

- Ну? - требовал я. - Ну?

- Спокойствие, Джон, - ответила она устало. - Я ее видела.

- Ну и как она?

- Она себя чувствует лучше, чем можно было ожидать. Разум ее не тронут, и она, очевидно, еще никого не выдала. А что касается остального может, останется шрам или два. Но она молода и здорова, она оправится.

Я начал было требовать подробностей, но капитан оборвал меня:

- Значит, они уже начали допрос. Если так, то как же тебе удалось ее увидеть?

- Да так, - и Магдалина пожала плечами, будто именно это и не стоило упоминания. - Инквизитор, который ведет следствие, оказался моим знакомым. Мы условились обменяться любезностями.

Зеб хотел вмешаться, но ван Эйк крикнул:

- Молчать! - и затем добавил резко: - Значит, Великий Инквизитор препоручил допрос другому и сам им заниматься не стал? В таком случае я полагаю, что арест не связан с Каббалой.

Магги покачала головой:

- Не знаю. Ясно одно: Юдифь лишилась чувств в самом начале допроса. Они даже не успели заняться ею как следует. Я умолила прервать допрос под предлогом, что ей необходимо окрепнуть. Они примутся за нее снова с раннего утра.

Ван Эйк постучал кулаком по ладони.

- Они не должны начать снова - мы не можем этим рисковать. Старший офицер, останьтесь. Остальные все идите. Кроме тебя, Магги.

Я ушел с чувством, будто не сказал чего-то важного. Я хотел сказать Магги, что она может использовать меня в качестве подстилки у двери в любой момент, когда ей этого захочется. Достаточно будет шевельнуть пальцем.

Ужин в тот день казался мне пыткой. Когда капеллан выбрался, наконец, из молитвенных дебрей, я попытался есть и даже присоединиться к общей болтовне, но мне все время казалось, что горло мое перехвачено стальным кольцом, которое мешает глотать. Рядом со мной сидел Хвала-Богу Биирпе, наполовину шотландец, наполовину индеец. Хвала учился со мной на одном курсе, но никогда не был моим товарищем; мы редко разговаривали, и в этот вечер он был, как всегда, молчалив и тактичен.

Во время ужина он наступил мне на сапог. Я с раздражением отдернул ногу. Но вскоре снова почувствовал прикосновение его сапога. Он принялся выстукивать:

- Г_о_л_о_в_у _в_ы_ш_е _т_ы _б_ы_л _в_ы_б_р_а_н _с_е_г_о_д_н_я н_о_ч_ь_ю_ в_о_ в_р_е_м_я_ т_в_о_е_г_о_ п_о_с_т_а_ д_е_т_а_л_и_ п_о_з_ж_е п_о_е_ш_ь_ и _п_р_и_н_и_м_а_й_с_я _р_а_з_г_о_в_а_р_и_в_а_т_ь з_а_х_в_а_т_и_ к_л_е_й_к_у_ю_ л_е_н_т_у_ с _с_о_б_о_й _н_а _п_о_с_т ш_е_с_т_ь _д_ю_й_м_о_в _н_а _ф_у_т _п_о_в_т_о_р_и.

Я кое-как выстукал "_п_о_н_и_м_а_ю_", продолжая делать вид, что ем.

4

Мы заступили на пост в полночь. Как только разводящий отошел, я рассказал Зебу все, что узнал от Хвалы, и спросил, знает ли он что-нибудь еще. Он не знал. Я хотел поговорить, но он оборвал меня. Мне показалось, что он нервничает даже больше, чем я.

Так что я встал на пост и постарался выглядеть бдительным и бодрым. Мы стояли на северном конце западного укрепления. Тут же находился один из входов во дворец. Прошел час, и я уловил движение в дверях. Это была женщина. Она была ростом ниже Магдалины, и я так никогда и не узнал, кто была та, что протянула мне клочок бумаги и исчезла снова в коридоре.

Я подошел к Зебу.

- Что делать? Прочесть с фонариком? Это рискованно.

- Разверни ее.

Я развернул записку и обнаружил, что надпись светится в темноте. Я мог прочесть ее, но для Глаза свет ее был слишком слаб, чтобы он мог что-либо различить.

"В середине дежурства, в момент, когда пробьют часы, войдите во дворец через дверь, из которой Вы получили эту записку. Через сорок шагов будет лестница налево. Поднимитесь на два пролета. Пройдите еще пятьдесят шагов по коридору на север. Освещенный коридор направо ведет к кельям девственниц. У дверей будет стоять часовой. Он не будет сопротивляться, но Вы должны взорвать парализующую бомбу, чтобы у него было алиби. Келья, которая Вам нужна, находится в дальнем конце центрального коридора, идущего с запада на восток. Над дверью горит свет, и у дверей сторожит дежурная девственница. Она не из наших. Вы должны нейтрализовать ее, но ни в коем случае не убивать и не причинять ей вреда. Заклейте ей рот и глаза лентой и свяжите ее же одеждой. Возьмите ключи, войдите в келью и вынесите сестру Юдифь. Она, возможно, будет без сознания. Принесите ее на пост и передайте дежурному офицеру.

Действуйте быстро, особенно с того момента, как парализуете часового, так как Глаз может заметить Вас в освещенном коридоре, и тогда начнется тревога.

Не глотайте записку - чернила ядовиты. Бросьте ее в дезинтегратор наверху лестницы.

Желаем успеха".

Зеб прочел записку через мое плечо.

- Все, что тебе понадобится, - мрачно сказал он, - так это способность творить чудеса. Боишься?

- Да.

- Хочешь, чтобы я пошел с тобой?

- Нет, думаю нам лучше выполнять все как приказано.

- Да, насколько я знаю нашего Мастера. А кроме того, может случиться, что мне придется кого-нибудь срочно пристукнуть, пока тебя не будет. Я буду прикрывать тыл.

- Правильно.

- Ну теперь давай помолчим и вернемся на пост.

Как только часы прозвенели середину дежурства, я прислонил к стене копье, снял меч, кирасу и шлем - всю церемониальную чепуху, которую положено было носить, но которая не помогла бы мне в моем деле. Зеб пожал мне руку. И я пошел.

Два, четыре, шесть, сорок шагов. Я пошарил рукой по темной стене и обнаружил вход. Вот и ступеньки! Я уже оказался в той части дворца, в которой до этого не бывал. Я передвигался в абсолютной темноте, надеясь только на правильность инструкции. Один пролет, второй... Я чуть не грохнулся, наступив на "верхнюю" ступеньку, которой не было.

Где же теперь дезинтегратор? Он должен находиться, как обычно, на уровне пояса наверху лестницы. Я лихорадочно размышлял, не зажечь ли свет, когда неожиданно нащупал крышку и запор. Со вздохом облегчения я выкинул улику, которая могла подвести стольких людей. Я уже было отошел, как вдруг меня охватила паника. Действительно ли это дезинтегратор? Может быть, грузовой лифт? Я снова нащупал в темноте задвижку и сунул внутрь руку. Руку прожгло даже сквозь перчатку. Я с облегчением выдернул ее и дал себе слово доверять инструкции. Но через сорок шагов коридор раздвоился, о чем в инструкции не было ни слова. Я присмотрелся. И тут увидел шагах в двадцати слабо освещенный проем и стражника перед ним. Стражник был один из наших, но я решил не рисковать. Я достал парализующую бомбу, поставил указатель на минимум, сорвал кольцо и подождал пять секунд. Потом кинул ее и нырнул за угол.

Подождав еще пять секунд, я высунул голову из-за угла. Охранник лежал на полу, и из царапины на лбу - видно, его задело осколком оболочки бомбы - сочилась кровь. Я бросился вперед, перешагнул через него, стараясь одновременно и бежать и казаться неспешно идущим. Центральный коридор общежития девственниц был слабо освещен, только синие лампы горели под потолком. Я достиг конца коридора и замер. Сестра, которая должна была ходить у двери дозором, сидела на полу, прислонившись к двери спиной.

Может быть, она задремала, потому что подняла голову не сразу. Но когда она увидела меня, то мне ничего не оставалось, как броситься к ней и зажать ей рот перчаткой. Я несильно ударил ее по шее ребром ладони, и она обмякла.

Сначала половину клейкой ленты на рот, потом столько же на глаза, затем сорвать плащ и связать ее им, - и быстрее, быстрее, быстрее, потому что чиновник Безопасности мог уже получить сигнал от Глаза над лежавшим без чувств часовым. Я нашел ключи на цепочке, обвязанной вокруг ее кисти, и поднялся, мысленно прося у нее прощения. Она казалась похожей на ребенка и была даже беспомощнее, чем Юдифь.

Но долго размышлять об этом я не мог. Я нашел нужный мне ключ, открыл дверь - и моя любимая оказалась у меня на руках.

Она спала глубоким сном и застонала, когда я ее поднял, но не проснулась. Халат ее распахнулся, и я увидел, что они с ней сделали. Я поклялся самой страшной клятвой отплатить за все семижды, если тот, кто виноват в этом, сможет выдержать.

Стражник лежал там же, где я его оставил. Я уже было решил, что мне удалось провести всю операцию, никого не разбудив и не встретив, как услышал сдавленный крик из коридора позади. Почему это женщинам не спится по ночам?

Я не мог заставить ее замолчать и просто побежал. Завернув за угол, я оказался в темноте, пробежал мимо лестницы, и мне пришлось вернуться и нащупывать ее, потом ощупью спускаться по ступенькам. Сзади раздавались крики и женский визг.

В тот момент, когда я добежал до выхода из дворца и, обернувшись, увидел черный портал, всюду зажегся свет и зазвучали сигналы тревоги. Я пробежал еще несколько шагов и почти упал на руки капитана ван Эйка. Он, не говоря ни слова, взял Юдифь на руки и тут же пропал за углом дворца.

Я стоял и, ничего еще не соображая, смотрел ему вслед, когда Зеб вернул меня к реальности, притащив мою амуницию.

- Одевайся! - прошипел он. - Тревога для нас! Ты обязан охранять дворец.

Он помог мне завязать ножны, надеть кирасу и шлем, а потом сунул в руку копье. Затем мы встали спина к спине у портала, вытащили из кобур пистолеты и спустили предохранители, как и было положено по уставу. В ожидании дальнейших указаний мы не имели права двинуться, так как тревога началась не на нашем посту.

Несколько минут мы стояли как статуи. Слышали звуки шагов, голоса. Кто-то из старших офицеров пробежал мимо нас во дворец, натягивая на ходу кирасу поверх пижамы. Я чуть было не застрелил его, прежде чем он успел ответить пароль. Потом мимо пробежали ангелы из резерва во главе с разводящим.

Мало-помалу суматоха стихла. Свет продолжал гореть, но кто-то догадался выключить сирены. Зеб решился прошептать:

- Что случилось, черт возьми? Все в порядке?

- И да и нет, - ответил я и рассказал о беспокойной сестре.

- Да-а-а! Это научит тебя не заигрывать с сестрами, когда находишься при исполнении служебных обязанностей.

- Я не заигрывал. Она просто выскочила из своей кельи.

- Я не имел в виду сегодняшнюю ночь, - сказал Зеб.

Я замолчал.

Через полчаса, задолго до конца смены, мимо нас снова промаршировал резерв. Разводящий остановил его, и нас сменили. Мы зашагали к караулке, останавливаясь еще два раза на пути, чтобы сменить другие посты.

5

Нас построили в зале и продержали по стойке смирно пятьдесят бесконечных минут, тогда как дежурный офицер прогуливался перед строем и рассматривал нас. Один из легатов во втором ряду переступил с ноги на ногу. На это никто бы не обратил внимания на смотре, даже в присутствии самого Пророка, но сейчас командир приказал капитану ван Эйку записать его имя.

Капитан Питер был разгневан точно так же, как и его начальник. Он тоже придирался ко всему и даже остановился передо мной и приказал дать мне наряд вне очереди за то, что сапоги мои плохо блестели. Это была наглая ложь, если, конечно, я не замарал их во время своих похождений. Но я не осмелился опустить глаза и проверить, так ли это, и не отрывал взгляда от холодных глаз капитана.

Его поведение напомнило мне слова Зеба об интриге. Ван Эйк вел себя так, как должен вести офицер, которого подвели подчиненные. Как бы я себя сейчас чувствовал, если бы ничего не знал?

Злым, решил я. Злым и несправедливо обиженным. Сначала заинтересовался бы событиями, а затем разозлился бы за то, что меня заставляют стоять по стойке смирно, как плебея. Они хотели взять нас измором. А как бы я думал об этом, скажем, два месяца назад? Я бы был уверен в своей чистоте и, естественно, унижен и оскорблен - ждать, как пария в очереди за продовольственной карточкой! Как кадет-мальчишка!

Через час, к тому времени, когда прибыл командующий охраной, я довел себя до белого каления. Довел я себя искусственно, но эмоции были самые настоящие.

Командующего я не любил никогда. Это был низенький человечек с холодными глазами, и он имел привычку смотреть сквозь младших офицеров вместо того, чтобы смотреть на них. И вот он стоит перед нами в распахнутой сутане, положив руки на рукоять меча.

- Помоги мне, боже, и это ангелы господа! - произнес он мягко в полной тишине и затем выкрикнул: - Ну!

Никто не ответил.

- Молчите? - кричал он. - Кое-кто из вас об этом знает. Отвечайте! Или вас всех на допрос отослать?

По рядам пробежал гул, но никто так и не заговорил. Он снова окинул нас взглядом. Встретился с моими глазами. Я не отвел их.

- Лайл!

- Слушаюсь, высокопочтенный сэр.

- Что ты об этом знаешь?

- Я знаю только, что хотел бы присесть, высокочтимый сэр.

Он зарычал на меня, но потом в зрачках его зажглась холодная ирония.

- Лучше стоять передо мной, сын мой, чем сидеть перед инквизитором.

Он отвернулся от меня и подошел к следующему легату.

Он терзал нас до бесконечности, но ни я, ни Зеб не пользовались его особым вниманием. Наконец он сдался и приказал разойтись. Я понимал, что это - не конец. Несомненно, каждое произнесенное здесь слово было зафиксировано, каждое выражение лица снято на пленку и в то время, как мы возвращаемся в свои комнаты, данные уже изучаются аналитиками.

Зеб меня восхитил. Он болтал о ночных событиях, рассуждая о том, что могло вызвать такой переполох. Я старался ответить ему естественно, и всю дорогу ворчал о том, что с нами недостойно обращались.

- В конце концов мы офицеры и джентльмены, - говорил я. - Если они думают, что мы в чем-то виноваты, пусть представят формальные обвинения.

Не переставая ворчать, я добрался до постели, закрыл глаза, но заснуть не мог. Я старался убедить себя, что Юдифь уже в безопасности, а то бы они не темнили так...

Я почувствовал, как кто-то дотронулся до меня, и сразу проснулся. Но тут же успокоился, узнав знакомое условное пожатие.

- Тихо, - прошептал голос, которого я не узнал. - Я должен тебя предохранить.

Я почувствовал укол. Через несколько минут меня охватила апатия. Голос прошептал:

- Ничего особенного ночью ты не видел. До тревоги ты не заметил ничего подозрительного...

Не помню, долго ли звучал голос.

Второй раз я проснулся от того, что кто-то грубо тряс меня. Я зарыл лицо в подушку и проворчал:

- Катись к черту, я лучше опоздаю к завтраку.

Меня ударили между лопаток. Я повернулся и сел, все еще не совсем проснувшись. В комнате находилось четверо вооруженных мужчин. На меня смотрели дула пистолетов.

- Вставай!

Они были в форме ангелов, но без знаков различия. Головы покрыты черными капюшонами с прорезями для глаз. И по этим капюшонам я их узнал: служители Великого инквизитора.

Я, честно говоря, не думал, что это может произойти со мной. Нет, только не со мной, не с Джонни Лайлом, который всегда хорошо себя вел, был лучшим учеником в церковной школе и гордостью своей матери. Нет! Инквизиция - бич, но бич для грешников, не для Джона Лайла.

И в то же время, увидев эти капюшоны, я уже знал, что я - мертвец, если это не кошмар и я сейчас не проснусь.

Нет, я еще не был мертв. Я даже набрался смелости притвориться оскорбленным.

- Что вы здесь делаете?

- Вставай, - повторил безликий голос.

- Покажите ордер. Вы не имеете права вытащить офицера из постели, если вам пришло в голову...

Главный покачал пистолетом перед моим носом. Двое других схватили меня под руки и стащили на пол, четвертый подталкивал сзади. Но я не мальчик, и силы мне не занимать. Им пришлось со мной повозиться, в то время как я продолжал говорить:

- Вы обязаны дать мне одеться по крайней мере. Какая бы ни была спешка, вы не имеете права тащить меня голым по дворцу. Мое право ходить в форме.

К моему удивлению, речь возымела действие на главного. Он остановил помощника знаком.

- Ладно. Только быстро.

Я тянул время, как мог, стараясь изобразить спешащего человека: сломал молнию на сапоге, не попадал крючками в петли. Как бы оставить знак Зебу? Любой знак, который показал бы, что со мной случилось.

Наконец я понял, что надо сделать. Это был не лучший выход, но другого у меня не было. Я вытащил из шкафа кучу одежды. Заодно вынул и свитер. Выбирая рубашку, я сложил свитер так, что рукава его легли в положение, означающее знак бедствия. Затем я подобрал ненужную одежду и сделал вид, что хочу засунуть ее обратно в шкаф. Главный тут же ткнул мне в ребра пистолет и сказал:

- Нечего. Уже оделся.

Я подчинился, бросив остальную одежду на пол. Свитер остался лежать посреди комнаты как символ, понятный каждому, кто мог прочесть его. Когда меня уводили, я молился, чтобы уборщик не пришел прежде, чем в комнату заглянет Зеб.

Они завязали мне глаза, как только мы вошли во внутренние покои. Мы спустились на шесть пролетов вниз и достигли помещения, наполненного сдавленной тишиной сейфа или бомбоубежища. С глаз сняли повязку. Я зажмурился.

- Садись, сын мой, садись и чувствуй себя как дома.

Я понял, что нахожусь лицом к лицу с самим Великим инквизитором, увидел его добрую улыбку и добрые собачьи глаза.

Мягкий голос продолжал:

- Прости, что тебя так грубо подняли из теплой постельки, но святой церкви нужна срочная информация. Скажите мне, сын мой, боишься ли ты господа? О, разумеется, боишься. Твое благочестие мне известно. Так что ты не откажешься помочь мне разобраться в маленьком деле, прежде чем вернешься к завтраку. И сделаешь это к дальнейшему процветанию господа.

Он обернулся к одетому в длинный черный плащ и маску помощнику и сказал:

- Подготовьте его. Только, ради бога, не причините ему страданий.

Со мной обращались быстро, грубо, но в самом деле не причинили боли. Они вертели меня, как нечто неживое. Они раздели меня до пояса, приладили ко мне электроды и провода, обернули правую руку резиновой полосой, привязали меня к креслу и даже прикрепили миниатюрное зеркальце к горлу. У пульта управления один из них проверил напряжение и работу приборов.

Я отвернулся от пульта и постарался припомнить таблицу логарифмов от одного до десяти.

- Понимаешь ли ты наши методы, сын мой? Эффективность и доброта - вот что их отличает. Теперь скажи, милый, куда вы ее дели?

К тому времени я добрался до логарифма восьми.

- Кого?

- Зачем ты это сделал?

- Простите, ваше преосвященство. Я не понимаю, что я должен был сделать?

Кто-то сильно ударил меня сзади. Приборы на пульте дернули стрелками, и инквизитор внимательно присмотрелся к их показаниям. Затем сказал помощнику: "Сделайте укол".

Опять шприц. Они дали мне отдохнуть, пока средство не подействовало. Я провел это время, стараясь вспомнить таблицу логарифмов дальше. Но вскоре это стало трудно делать, меня охватило дремотное равнодушное состояние. Я чувствовал детское любопытство по отношению к моему окружению, но страха не было. Затем в мой мирок ворвался с вопросом голос инквизитора. Я не помню, что он спрашивал, но наверняка я отвечал первыми попавшимися словами.

Не знаю, как долго это продолжалось. В конце концов они вернули меня к реальности еще одним уколом. Инквизитор внимательно изучал красную точку на моей правой руке. Он посмотрел на меня:

- Откуда у тебя это, мой мальчик!

- Не знаю, ваше преосвященство.

В ту минуту это была правда.

Он сокрушенно покачал головой:

- Не будь наивным, сын мой, и не думай, что я наивен. Разреши, я объясню тебе кое-что. Вы, грешники, не всегда сознаете, что в конце концов господь всегда побеждает. Всегда. Наши методы основаны на любви и доброте, но они действуют с обязательностью падающего камня, и результат нам всегда известен заранее. Сначала мы беседуем с самим грешником и просим его добровольно отдаться в руки господа, рассказать нам все, руководствуясь остатками добра, сохранившимися в его сердце. Когда наш призыв к доброте не находит отклика в ожесточившемся сердце, как это случилось с тобой, мой мальчик, мы пользуемся знаниями, которые вручил нам господь, чтобы проникать в подсознание. Обычно дальше этого допрос не идет, за исключением тех редких случаев, когда слуга сатаны встретился с грешником раньше, чем мы, и вмешался в святая святых - в мозг человека. Итак, сын мой, я сейчас вернулся из прогулки по твоему разуму. Я обнаружил в нем много такого, что наказуется. Но я обнаружил там также стену, воздвигнутую каким-то другим грешником, и вынужден признать, что сведения, необходимые церкви, скрываются за этой стеной.

Возможно, я не уследил за своим лицом, и на нем отразилась радость. Инквизитор улыбнулся печальной и доброй улыбкой и добавил:

- Никакая стена сатаны не остановит господа. Когда мы обнаруживаем такое препятствие, в нашем распоряжении два выхода. Если у меня достаточно времени, я могу убрать стену мягко, безболезненно и безвредно для упорствующего грешника. Я желал бы, чтобы у меня было достаточно времени, я действительно очень жалею, что у меня нет времени, потому что верю, что ты, Джон Лайл, хороший мальчик в сердце своем и не принадлежишь к сознательным грешникам. Но хоть время бесконечно, я им сейчас не располагаю. Есть второй путь. Мы можем презреть дьявольский барьер и ударить по тем областям мозга, которые владеют сознанием. Да поведут нас вперед знамена господа бога!

Он отвернулся от меня и сказал:

- Подготовьте его.

Безликие палачи надели мне на голову металлический шлем и сделали что-то с приборами на пульте управления.

- Послушай, Джон Лайл, - сказал инквизитор. - Я сам занялся тобой, потому что на этой стадии допроса мои помощники порой заменяют искусство усердием и приводят грешника к гибели. Я не хочу, чтобы это случилось с тобой. Ты заблудший ягненок, и моя цель - спасти тебя.

- Спасибо, ваше преосвященство.

- Не благодари меня, благодари господа, которому я служу. Однако, продолжал он, слегка нахмурившись, - прошу тебя учесть, что наступление на разум, хоть и необходимо, может оказаться болезненным. Простишь ли ты меня?

Я колебался не больше секунды.

- Я прощаю вас, ваше преосвященство.

Он взглянул на стрелки приборов и добавил сухо:

- Ложь. Но я прощаю тебе эту ложь, ибо она была сказана с благими намерениями.

Он кивнул своим молчаливым помощникам:

- Приступайте.

Свет ослепил меня, и нечто громом взорвалось в ушах. Моя правая нога дернулась от боли и скрючилась. Перехватило горло. Я задыхался. Что-то раскаленное уперлось мне в солнечное сплетение...

- Куда ты ее дел?!

Шум, начавшийся с низких нот, поднимался до тех пор, пока не превратился в тысячу тупых пил...

- Кто тебе помогал?!

Невероятный жар душил меня. И я никуда не мог от него деться.

- Зачем ты это сделал?!

Я мечтал сорвать с себя жгучую кожу, но руки не повиновались мне.

- Где она?!

Свет... звук... боль... жар... конвульсии... падение... свет и боль... холод и жар, звук...

- Любишь ли ты господа?..

Жгучая жара и боль, трещотки в голове, заставляющие кричать.

- Куда ты ее дел? Кто был с тобой? Сдайся, спаси свою душу!

Боль и беспомощность перед поглощающей темнотой.

Я думаю, что потерял сознание.

Кто-то с размаху бил открытой ладонью по рту.

- Очнись, Джон Лайл, и сознайся! Тебя выдал Зебадия Джонс.

Я ничего не ответил. Не было необходимости стимулировать оцепенение, которого я не мог стряхнуть с себя. Но слова были страшны, и мозг мой старался осмыслить их. Зеб, бедный Зеб! Старина Зеб! Бедняга Зеб! Неужели наши не успели создать преграду в его мозгу? Мне и в голову не пришло, что Зеб мог сознаться под пыткой. Я решил, что они умудрились вторгнуться в его подсознание. Умер ли он уже? Я понимал, что во все это втянул его я.

Голова моя дернулась от нового удара.

- Очнись! Слышишь меня? Джонс выдал твои грехи.

- Выдал что? - пробормотал я.

Великий инквизитор приказал помощникам отойти и наклонил надо мной обеспокоенное доброе лицо.

- Милый сын мой, сделай это для господа... и для меня. Мы молодец, ты отважно пытался защитить своих товарищей, но они-то тебя предали, и твоя отвага уже никому на свете не нужна. Не надо уходить на тот свет с такой тяжестью. Сознайся, и пусть смерть возьмет тебя, прощенного.

- Вы хотите убить меня?

Он возмутился.

- Я этого не говорил. Я знаю, что смерти ты не боишься. Но тебе следует бояться встречи с создателем, раз душа твоя так отягощена грехами. Открой, наконец, свое сердце и сознайся.

Он отвернулся от меня и мягким нежным голосом приказал:

- Продолжайте. Но этот раз механическое воздействие. Пока не стоит выжигать его мозг.

Нет смысла рассказывать, что он имел в виду под механическим воздействием. Рассказ мой и так утомителен. Методы инквизитора немногим отличались от средневековых пыток, разве что он куда лучше знал человеческую анатомию и расположение нервных центров и, надо сказать, мастерски использовал свои знания... Сам инквизитор и его помощники вели себя так, будто не получали никакого садистского удовольствия от моих страданий. Это придавало их действиям холодную эффективность. Но давайте опустим детали.

Сколько это длилось? Несколько раз я терял сознание, и помню только, как холодный поток воды снова и снова лился мне на лицо, приводя меня в чувство, а затем следовал новый кошмар. Не думаю, что я сказал им что-то важное, пока был в сознании, а когда терял его, меня предохраняла гипнотическая защита. Помню, как я старался выдумать грехи, которых никогда не совершал, но не могу вспомнить, что из этого вышло.

Помню еще голос, сказавший:

- Он еще выдержит. Сердце крепкое.

...Я был мертв. И это было приятно. Но, наконец, очнулся, как будто после очень долгого сна. Я попытался повернуться в постели, но тело меня не слушалось. Я открыл глаза и оглянулся: я лежал на постели в маленькой комнате без окон. Круглолицая молодая женщина в халате медсестры подошла ко мне и пощупала пульс.

- Доброе утро.

- Доброе утро, - ответила она. - Как мы себя чувствуем? Лучше?

- Что случилось? - спросил я. - Все кончилось? Или это только перерыв?

- Тихо, - сказала она. - Вы еще слишком слабы, чтобы разговаривать. Но все кончилось, и вы среди своих.

- Меня спасли?

- Да. Но теперь молчите.

Она подняла мне голову и дала напиться. Я снова заснул.

Прошло несколько дней, пока я оправился и узнал обо всем.

Комната, в которой я очнулся, была частью подвалов Ново-Иерусалимского универмага. Эти подвалы были связаны системой ходов с подземельями дворца.

Зеб пришел навестить меня, как только мне разрешили принимать гостей. Я постарался приподняться в постели.

Зеб, дружище, а я думал, что ты мертв.

- Кто? Я? - он наклонился надо мной и похлопал меня по руке. - С чего ты это решил?

Я рассказал ему о словах инквизитора. Он рассмеялся.

- Меня даже не успели арестовать. Спасибо тебе. Никогда в жизни больше не назову тебя дураком. Если бы не твоя гениальная догадка разложить на полу свитер, никто из нас не выпутался бы из этого живым. А так, поняв в чем дело, я прямиком направился в комнату ван Эйка. Он приказал мне спрятаться в подземелье и затем занялся твоим спасением.

Я хотел спросить его, как им это удалось сделать, но мысли мои перескочили на более важную тему.

- Зеб, а как Юдифь? Нельзя ли мне с ней увидеться? А то моя медсестра только улыбается и велит не волноваться.

Он удивился:

- А они тебе не сказали?

- Что? Я никого не видел, кроме сестры и врача, а они обращаются со мной, как с идиотом. Да перестань темнить, Зеб. Что-нибудь случилось? С ней все в порядке? Или нет?

- Все в порядке. Она сейчас в Мексике, мы получили об этом сообщение два дня назад.

Я чуть не расплакался.

- Уехала? Это же нечестно! Почему она не подождала два дня, пока я приду в себя?

Зеб ответил быстро:

- Послушай, дурачок! Нет, извини, я обещал не употреблять этого слова: ты не дурачок. Послушай, старина, у тебя нелады с календарем. Она уехала до того, как тебя спасли, еще когда мы не были уверены, что спасем тебя. Не думаешь ли ты, что ее вернут только для того, чтобы вы могли поворковать?

Я подумал и успокоился. Он говорил дело, хоть я и был глубоко разочарован. Он переменил тему:

- Как ты себя чувствуешь?

- Замечательно.

- Они сказали, что завтра снимут гипс с ноги.

- А мне об этом ни слова.

Я постарался устроиться поудобнее.

- Больше всего на свете мечтаю выбраться из этого корсета, а доктор говорит, что придется пожить в нем еще несколько недель.

- Как рука? Можешь согнуть пальцы?

Я попытался.

- Более или менее. Пока стану писать левой рукой.

- Во всяком случае мне кажется, что ты не собираешься умирать, старина. Кстати, если это послужит тебе некоторым облегчением, могу сообщить, что подручных дел мастеришко, который пытал Юдифь, скончался во время операции по твоему спасению.

- В самом деле? Жалко. Я хотел бы оставить его для себя...

- Не сомневаюсь. Но в таком случае тебе пришлось бы встать в длинную очередь. Таких, как ты, немало. Я в том числе.

- Но я-то придумал для него кое-что оригинальное. Я заставил бы его кусать ногти.

- Кусать ногти? - Зеб явно удивился.

Пока он не обкусал бы их до локтей. Понимаешь?

- Да, - усмехнулся Зеб. - Нельзя сказать, что ты страдаешь избытком воображения. Но он мертв, и нам до него не добраться.

- Ну тогда ему повезло. А почему ты, Зеб, сам до него не добрался?

- Я? Да я даже не участвовал в твоем спасении. Я к тому времени еще не вернулся во дворец.

- Как так?

- Не думаешь ли ты, что я все еще исполняю обязанности ангела?

- Об этом я как-то не подумал.

- Не мог я вернуться после того, как скрылся от ареста. Теперь мы оба дезертиры из армии Соединенных Штатов - и каждый полицейский, каждый почтальон в стране мечтает получить награду за нашу поимку.

Я тихо присвистнул, когда до меня дошло все значение его слов.

6

Я присоединился к Каббале под влиянием момента. Правда, в тот миг мне было не до долгих рассуждений. Нельзя сказать, что я порвал с церковью в результате трезвого раздумья.

Конечно, я понимал, что присоединиться к подполью значило порвать все старые связи, но тогда я об этом не задумывался.

А что значило для меня навсегда отказаться от офицерского мундира. Я гордился им, я любил идти по улице, заходить в кафе, магазины и сознавать, что все глаза обращены на меня.

Наконец я выбросил эти мысли из головы. Руки мои оперлись уже на плуг, и лемех вонзился в землю. Пути назад не было. Я выбрал себе дорогу и останусь на ней, пока мы не победим или пока меня не сожгут за измену.

Зеб смотрел на меня испытующе:

- Не понравилось?

- Ничего. Я привыкаю. Просто события разворачиваются слишком быстро.

- Понимаю. Нам придется забыть о пенсии, и теперь неважно, какими по счету мы были в Вест Пойнте.

Он снял с пальца кольцо училища, подкинул его в воздух, а потом сунул в карман.

- Надо работать, дружище. Ты, кстати, обнаружишь, что здесь тоже есть военные подразделения. И совсем настоящие. Что касается меня, то мне эта фанаберия надоела, и я рад бы никогда больше не слышать: "Стройся! Равнение на середину!" Но все равно мы будем работать там, где нужно, главное - борьба.

Питер ван Эйк пришел навестить меня дня через два. Он присел на краешек кровати, сложил руки на брюшке и посмотрел на меня.

- Тебе лучше, сынок?

- Я мог бы подняться, но доктор не разрешает.

- Хорошо, а то у нас людей не хватает. И чем меньше образованный офицер пролежит в госпитале, тем лучше. - Он помолчал, пожевал губами и добавил:

- Но, сынок, я и ума не приложу, что с тобой делать.

- Как так?

- Честно говоря, тебя с самого начала не следовало принимать в организацию: мы не имеем права вмешиваться в сердечные дела. Такие дела нарушат привычные связи и могут привести к скоропалительным и неверным решениям. А уж после того, как мы тебя приняли, нам пришлось впутаться в такие авантюры, которых, строго говоря, и быть не должно.

Я ничего не ответил. Нечего было отвечать: капитан был прав. Я почувствовал, что краснею.

- Не вспыхивай, как девушка, - сказал капитан. - Ведь с точки зрения боевого духа нам полезно иногда нападать самим. Но главная проблема - что делать с тобой. Парень ты здоровый, держал себя неплохо, но понимаешь ли ты в самом деле, что мы боремся за свободу и человеческое достоинство? Понимаешь ли вообще, что значат эти слова?

Я ответил, почти не колеблясь:

- Может быть, я и не первый умник, право, и мне никогда не приходилось размышлять о политике, но я твердо знаю, на чьей я стороне.

Он кивнул головой.

- Этого достаточно. Мы не можем ожидать, что каждый из нас станет Томом Пейном [Пейн Томас (1737-1809) - прогрессивный американский политический деятель, автор памфлета "Здравый смысл" (1776), в котором он призывал к борьбе за независимость Северной Америки].

- Кем?

- Томасом Пейном. Но ты о нем никогда не слышал, конечно. Когда будет свободное время, почитай о нем, у нас есть библиотека. Очень помогает. Теперь о тебе. Конечно, нетрудно посадить тебя за стол. Твой друг Зеб проводит за ним по шестнадцать часов в день, приводя в порядок наши бумажные дела. Но мне не хочется, чтобы оба вы занимались канцелярщиной. Скажи, что было твоим любимым предметом, твоей специальностью?

- Я еще не специализировался.

- Знаю. Но к чему у тебя были склонности? К прикладным чудесам, к массовой психологии?

- У меня неплохо шли чудеса, но боюсь, что для психодинамики у меня не хватало мозгов. Я любил баллистику.

- К сожалению, у нас нет артиллерии. Мне нужен специалист по пропаганде, но ты не подойдешь.

- Зеб был в нашем выпуске первым по психологии толпы. Начальник училища уговаривал его перевестись в духовную академию.

- Я знаю об этом, и мы постараемся использовать Зеба, но не здесь и не сейчас. Он слишком увлекся сестрой Магдалиной, а я не люблю, когда возлюбленные работают вместе. Влияя друг на друга, партнеры могут исказить объективную картину. Теперь о вас. Как вы думаете, а не получился бы из вас убийца?

Он задал этот вопрос серьезно, но как-то походя. Я с трудом поверил собственным ушам. Меня всегда учили - и я принимал это за аксиому, - что убийство - один из страшных грехов, подобный кровосмешению или клятвопреступлению... Я еле заставил себя произнести:

- А братья прибегают... к убийству?

- А почему нет? - Вон Эйк не спускал с меня взгляда. - Интересно, если тебе представится возможность, ты убьешь Великого инквизитора?

- Разумеется! Но при условии, если это будет честный поединок.

- И ты думаешь, что они когда-нибудь дадут тебе шанс на честный поединок? А теперь давай вернемся в тот день, когда инквизитор арестовал сестру Юдифь. Представь себе, что у тебя была бы единственная возможность выручить ее, убив инквизитора ножом в спину. Что бы ты сделал?

- Я ответил не колеблясь.

- Я бы его убил!

- И тебе было бы стыдно, ты бы раскаивался?

- Никогда!

- Видишь, как ты заговорил! А ведь Великий инквизитор не одинок. Есть субъекты и похуже его. Запомни: человек, который жрет мясо, не имеет морального права презирать мясника. Каждый епископ, каждый министр, любой человек, которому выгодна тирания, вплоть до самого Пророка, - прямой соучастник всех преступлений, которые совершает инквизиция. Человек, который покрывает грех, потому что это ему выгодно, такой же грешник, как тот, кто этот грех совершил первым. Осознаешь ли ты эту связь?

Может показаться странным, но я все это понял сразу. В конце концов последние слова Мастера не противоречили тому, что говорилось в Писании.

Мастер Питер продолжал:

- Но учти - мы не приемлем возмездия. Возмездие - прерогатива господа. Я никогда не пошлю тебя убить инквизитора, ибо этим ты возьмешь на себя право творить возмездие. Мы не соблазняем человека грехом как приманкой. Но мы ведем войну. Она уже началась. В этой войне мы проводим различного рода операции. Например, мы знаем, что ликвидация вражеского командира в бою важней, чем разгром целого полка. Так что мы можем отыскать ключевого человека и убрать его. В одной епархии епископ может быть именно такого рода командиром. В соседней он - просто марионетка, которую поддерживает система. Мы убьем первого, но поможем второму сохранить свое место. Мы должны лишить их лучших мозгов. Поэтому я спрашиваю, - тут он склонился совсем близко ко мне. - Хочешь ли ты быть одним из тех, кто охотиться за их командирами? Эти операции для нас крайне важны.

Мне вдруг подумалось, что в последнее время всегда находится кто-то, кто подсовывает мне неприятные факты и заставляет их признавать, тогда как обыкновенные люди всю жизнь занимаются тем, что обходят неприятности, избегают их. По зубам ли мне такое задание? Могу ли я отказаться от него? Как мне показалось, мастер Питер дал понять, что убийц набирают из добровольцев, а если я откажусь, легко ли мне будет сознавать, что кто-то другой должен исполнять самую тяжелую работу, а я хочу остаться чистеньким?

Мастер Питер был прав: человек, который покупает мясо, не имеет права смеяться над мясником - он кровный брат мяснику... Сколько есть людей, которые ратуют за смертную казнь, но они ужаснутся, если им самим предложат ее совершить. А разве мало тех, кто выступает за войну, но сам дезертирует, потому что боится быть убитым.

Левая рука должна знать, что делает правая! А сердце ответственно за действия обеих рук. И я ответил:

- Мастер Питер. Я готов служить... служить в том качестве, в котором братья решат меня использовать.

- Молодец. - Питер чуть расслабился и продолжал. - Между нами, признаюсь тебе, что работу убийцы я предлагаю каждому новому добровольцу, когда я не уверен, понимает ли он, что мы собрались не для того, чтобы играть в пинг-понг, но ради великого дела, которому каждый из нас должен отдать себя целиком без всяких условий - он должен быть готов ради дела расстаться со своим имуществом, своей честью и своей жизнью. У нас нет места для тех, кто умеет отдавать приказания, но отказывается чистить нужники.

Счастливое облегчение овладело мною:

- Значит, вы не всерьез предлагали мне работу убийцы?

- Обычно я не предлагаю серьезно эту работу новобранцам. Уж очень мало на свете людей, пригодных для этого. Но, честно говоря, в твоем случае я был совершенно серьезен, потому что мы уже знаем: ты обладаешь редчайшими качествами.

Я постарался сообразить, что во мне редчайшего и особенного, но не смог.

- Простите?

- В конце концов тебя на этой работе обязательно поймают. Каждый наш убийца успевает выполнить в среднем три с половиной задания. Это неплохой показатель, но нам желательно его повысить, хотя подходящие исполнители встречаются очень редко. В вашем случае мы уже знаем: когда они вас поймают и начнут допрашивать, им от вас ничего не добиться.

Видно, мои чувства отразились на физиономии. Опять допрос? Я до сих пор не слышу на одно ухо.

Мастер Питер сказал мягко:

- Разумеется, вам не придется снова пережить все это. Мы всегда предохраняем убийц. Мы делаем так, что им легко покончить с собой. Так что не волнуйтесь.

Поверьте мне, что после воспоминания о допросе мысль о самоубийстве была для меня облегчением.

- А как это делается? - спросил я.

- Для этого есть дюжина различных способов. Наши врачи могут заминировать вас так, что вы будете способны покончить с собой усилием воли. Конечно, есть и другие способы - цианистый калий в дырке зуба, например. Но к этому они уже привыкли и обычно сперва затыкают рот тряпкой, так что вам капсулу не надкусить. Но мы и тут нашли способ. - Он широко развел руки, завел их за спину. - Если я заведу руки за спину, чего в нормальных условиях человек никогда не делает, лопнет миниатюрная капсула, вшитая между лопатками. В то же время вы можете стучать меня по спине хоть весь день и ничего со мной не случится.

- А вы сам были... убийцей?

- Нет. Да и как я могу им быть, если у меня совсем другая работа? Но все мы, кто занимает в организации ответственные посты, обязательно заминированы. По крайней мере мы не выдадим то, что знаем. К тому же я ношу бомбу в брюхе, - он похлопал себя по животу. - Если эта бомба взорвется, то погибнут все, кто окажется со мной в комнате.

- Мне бы такую бомбу на том допросе! - воскликнул я.

- Не сглазьте! Тебе же сказочно повезло. Но если понадобится мина, мы ее тебе подложим.

Он поднялся.

- А пока не думайте о моем предложении. Вас еще должна исследовать группа психологов. А они придирчивые ребята.

Несмотря на его последние слова, я немало думал о его предложении. Правда, со временем уже не с таким содроганием.

Вскоре мне разрешили вставать и давали нетрудные поручения. В течение нескольких дней я считывал гранки "Иконоборца" - осторожной, слегка критичной, взывающей к реформам сверху газете. Это была газета типа "Да, но..." - внешне беспредельно преданная Пророку и в то же время призванная вызывать сомнения и заставлять задуматься даже самых нетерпимых и прямолинейных из его приверженцев. Значение ее заключалось не в том, что в ней говорится, а в том, как. Ее номера мне приходилось видеть даже во дворце.

Познакомился я немного также с нашим подземным штабом в Новом Иерусалиме. Сам универмаг принадлежал нашему человеку и был очень важным средством сообщения с внешним миром. Полки магазина кормили и одевали нас, через систему связи универмага мы не только сообщались с другими частями города, но и могли иногда организовывать международную связь, если нам удавалось зашифровать послание так, чтобы оно не вызвало подозрения у цензуры. Грузовики универмага помогали перевозить людей. Я узнал, что именно так начала свой пусть в Мексику Юдифь, - в ящике, на котором было написано "резиновая обувь". Коммерческие операции магазина служили хорошим прикрытием для наших широких связей.

Успешная революция - огромное дело, нельзя забывать об этом. В современном сложном индустриальном обществе кучка заговорщиков, которые шепчутся за углом и собираются при свече на покинутых руинах, не сделает революции. Революции нужны множество людей, запасы современной техники и современного оружия. И чтобы управлять всем этим, необходимы конспирация, преданность делу и тщательно продуманная организация.

Я работал, но, пока не получил назначения, у меня оставалось много свободного времени. Нашлось время и заглянуть в библиотеку; я прочитал и про Томаса Пейна и про Патрика Генри [Генри Патрик (1736-1799) американский общественный деятель, идеолог и активный участник войны за независимость Северной Америки], и про Томаса Джефферсона [Джефферсон Томас (1743-1826) - американский просветитель, идеолог войны Северной Америки за независимость, президент США в 1801-1809 гг.; автор Декларации Независимости США], и про других. Для меня открылся новый мир. Сначала мне было даже трудно поверить в то, что я прочел. Я думаю: из всего, что полицейское государство делает со своими гражданами, самое пагубное и непростительное - это искажение исторического прошлого.

Например, я узнал: оказывается, перед приходом первого Пророка Соединенные Штаты управлялись не шайкой сатаны. Я не хочу сказать, будто их государство было раем из проповедей, но оно не было и тем, чему меня учили в школе. Впервые в жизни я читал книги, непрошедшие цензуру Пророка, и они потрясли меня. Иногда я даже невольно оборачивался, боясь самого себя, ожидая, что кто-то обязательно должен следить за мной, смотреть мне через плечо.

Голова моя была забита новыми идеями, каждая из которых была интереснее предыдущей. Я узнал, что межпланетные путешествия, почти миф в мое время, прекратились не потому, что Первый Пророк запретил их, как противные господу; они прекратились потому, что правительство Пророка привело страну в упадок и не смогло их финансировать. Я узнал даже, что "безмозглые" (я использовал мысленно привычное слово для определения иностранцев) посылали в космос корабли и люди уже покорили Марс и Венеру.

Я был так этим взволнован, что даже забыл о нашем положении. Если бы меня не выбрали в ангелы господа, я, наверное, стал бы работать в области ракетостроения. Я любил такие вещи, которые требовали быстрых рефлексов, совмещенных со знанием математики и механики. Может быть, со временем Соединенные Штаты снова будут иметь космические корабли. Может быть, я...

Но эта мысль была заглушена сотнями других. Например, иностранными газетами. Я даже и не подозревал раньше, что "безмозглые" умеют читать и писать. Лондонская "Таймс" оказалась увлекательнейшей газетой. До меня понемногу дошло, что англичане не едят человеческого мяса и даже, может быть, никогда и не ели. Оказалось, они очень похожи на нас, если не считать, что им было до безобразия много разрешено; я даже видел письма читателей, в которых они осмеливались критиковать правительство. Больше того, в той же газете было напечатано письмо, в котором местный епископ укорял своих прихожан за то, что они редко ходят в церковь. Я не могу даже сказать, какое из писем потрясло меня больше. Однако не было никакого сомнения: письма эти указывали, что в Англии воцарилась полная анархия.

Мастер Питер сообщил мне, что управление психологии не пропустило меня в убийцы. С одной стороны, я почувствовал громадное облегчение. С другой - глубоко оскорбился. Чем же я им не подошел? Почему мне не доверяют. Я ощутил унижение.

- Не переживай, - сухо сказал ван Эйк. - Они ввели в компьютер твои данные и проиграли на нем ситуацию, в которой ты должен выполнить задание. И обнаружили, что все шансы за то, что тебя поймают в первый же раз. А мы не хотим, чтобы наши люди погибали так быстро.

- А что же теперь?

- Я тебя отправляю в Главный штаб.

- Главный штаб? А где это?

- Узнаешь, когда попадешь туда. А сейчас направляйся к метаморфисту.

Доктор Мюллер был специалист по пластическим операциям. Я спросил его, что он будет со мной делать.

- Не знаю, пока не выясню, что вы собой представляете.

Он меня всего обмерил вдоль и поперек, записал голос, проанализировал походку и проверил все мои психические данные.

- Теперь отыщем вам брата-близнеца.

Я наблюдал, как мою карточку сравнивали с десятками тысяч других, и принялся уже подозревать, что я - личность совершенно уникальная, не напоминающая никого на свете, когда почти сразу из аппарата выпало две карточки. А прежде чем машина закончила работу, на столе перед доктором лежало уже пять карт.

- Неплохой набор, - произнес доктор Мюллер, разглядывая их. - Один синтетический, два живых, один мертвец и одна женщина. Ну, женщину мы отложим в сторону, но запомним для себя, что на свете есть женщина, которую вы могли бы прилично имитировать.

- А что такое синтетический? - спросил я.

- Это личность, тщательно составленная из поддельных документов и придуманного происхождения. Сделать синтетического - задача сложная и рискованная, приходится вносить изменения в государственные архивы. Я не хотел бы пользоваться придуманной личностью, потому что тут не учтешь мелких деталей, которые могут оказаться жизненно важными. Я предпочел бы дать облик и данные живущего человека.

- А почему вы все-таки создаете синтетические личности?

- Иногда приходится. Например, надо срочно вывезти беглеца, и под рукой нет никого, чью личность мы могли бы ему передать. Поэтому у нас постоянно в запасе широкий выбор синтетиков. Посмотрим теперь, кто эти живые?

- Минутку, доктор, - перебил его я. - А почему вы сохраняете карточки умерших людей?

- А это те, кто формально считается живым. Когда кто-нибудь из наших умирает и представляется возможность скрыть это от властей, мы сохраняем его данные, чтобы ими мог воспользоваться наш агент. Да, вы поете?

- Неважно.

- Тогда этот отпадает. Он - баритон. Я могу многое в вас изменить, но не смогу научить вас профессионально петь. А не хотелось бы вам стать Адамом Ривсом, представителем текстильной компании?

- Вы думаете, я справлюсь?

- Разумеется. После того, как я с вами позанимаюсь.

Через две недели меня не узнала бы и родная мать. Да, думаю, и мать Ривса не отличила бы меня от своего сына. В течение второй недели я каждый день встречался с настоящим Ривсом. Пока мы с ним занимались, я к нему привык, и он мне даже понравился. Он оказался тихим, скромным человеком, которые не любил вылезать на передний план, и потому казался мне ниже ростом, хотя он был, конечно, такого же, как и я, роста, сложения и даже немного походил на меня лицом.

Немного - это было вначале. После небольшой операции уши мои несколько оттопырились. Нос Ривса был с горбинкой - кусочек воска, положенный мне под кожу на переносицу, придал горбинку и моему носу. Пришлось поставить коронки на несколько зубов, чтобы одинаковыми стали наши зубы. Это была единственная часть перевоплощения, против которой я возражал. Пришлось также просветлить мне кожу на лице: работа Ривса не давала ему возможности часто бывать на свежем воздухе.

Но самой трудной частью перевоплощения были искусственные отпечатки пальцев. Подушечки моих пальцев покрыли тонким слоем, на котором были выдавлены линии пальцев Ривса. Эта работа была настолько тонкая и точная, что доктор Мюллер заставил переделать один из пальцев семь раз, пока не признал, что трюк удался.

Но все это оказалось только началом. Теперь мне надо было научиться ходить, как ходил Ривс, смеяться, как он смеялся, даже изучить его поведение за столом. Я усомнился, что много зарабатывал бы как актер, и мой тренер полностью со мной согласился.

- Послушайте, Лайл, - повторял он. - Когда вы, наконец, усвоите, что жизнь ваша зависит от того, насколько хорошо вы будете имитировать Ривса? Вы обязаны научиться!

- А мне казалось, что я веду себя, как Ривс, - робко возражал я.

- Ведете! В этом-то и беда, что только ведете. И разница между вами и Ривсом, как между настоящей ногой и протезом. Вы обязаны стать настоящим Ривсом. Попытайтесь. Беспокойтесь, как и он, о распространении тканей, думайте о вашей последней деловой поездке, о налогах и расцветке... Давайте. Попытайтесь.

Каждую свободную минуту я изучал дела Ривса так, чтобы полностью заменить его как специалист по текстилю. Я изучал способы торговли и понял: мало только развозить образцы и предлагать их розничным торговцам. Еще до окончания работы я научился уважать своего двойника. Раньше я полагал, что продавать и покупать - просто. Оказывается, я и здесь ошибался. Я плохо спал и просыпался по утрам с разламывающейся головой, и уши мои, еще не зажившие после операции, зудели до безобразия.

И вот все кончено. За две недели я стал Адамом Ривсом, путешественником по торговым делам.

7

- Лайл, - сказал мне Питер ван Эйк. - Ривс должен вылететь сегодня на "Комете" в Цинцинатти. Ты готов?

- Да, сэр.

- Хорошо. Повтори приказ.

- Сначала я должен проехать до побережья. Явлюсь в Сан-Францисское отделение фирмы и отчитаюсь там в своих сделках. Потом возьму отпуск и поеду отдыхать. В Аризоне, в городе Фениксе, я должен посетить церковную службу. После службы я останусь и поблагодарю священника за вдохновенную проповедь. Затем я скажу ему пароль. Он поможет мне добраться до Главного штаба.

- Правильно. Ты попадешь к месту работы, и, кроме того, я использую тебя как курьера. Зайди сейчас в психодинамическую лабораторию, и главный техник даст тебе указания.

- Слушаюсь.

Питер встал из-за стола и, обойдя его, подошел ко мне.

- До свидания, Джон. Береги себя.

- Спасибо, сэр. А послание, которое я должен доставить, важное?

- Очень важное.

Он больше ничего не сказал и оставил меня в недоумении. Почему не сказать сразу, если я все равно через несколько минут все узнаю? Но я ошибался. В лаборатории меня попросили сесть и подготовиться к сеансу гипноза.

- Вот и все, - сказали мне после окончания сеанса. - Выполняйте приказание.

- А как насчет послания, которое я должен доставить в Главный штаб?

- Оно уже в вас.

- Гипнотически? Но если меня арестуют?

- Вы в безопасности. Ключ к посланию в двух условных словах. У того, кто будет вас допрашивать, если вы попадетесь, практически нет шансов произнести оба слова в определенном порядке. Поэтому вы не сможете выдать послание ни во сне, ни наяву.

Сначала я думал, что мне дадут какое-нибудь средство покончить жизнь самоубийством, если я попадусь. Но когда узнал, что послание будет в безопасности, то на стал даже просить. Кстати, я не склонен к самоубийству: когда дьявол придет по мою душу, ему придется тащить меня на тот свет силой.

Ракетодром Нового Иерусалима связан с городом подземкой. Станция находится прямо напротив универмага, так что я вышел из его дверей, перешел улицу, разыскал тоннель с надписью "Ракетодром", подождал, пока подъехала пустая повозка, положил туда багаж, сел сам. Служитель закрыл колпак, включил ток, и почти мгновенно я оказался в порту.

Я купил билет и встал в хвост очереди к портовому полицейскому участку. Должен признаться, что я нервничал. За документы Адама Ривса я не боялся, но знал, что полицейские наверняка имеют приказ задерживать всякого, кто напоминает бежавшего преступника Джона Лайла. Но они всегда кого-нибудь да разыскивают, и я надеялся, что список разыскиваемых лиц слишком длинен для того, чтобы на некоего Джона Лайла обратили особое внимание.

Очередь продвигалась медленно. Я принял это за неблагоприятный знак, особенно когда заметил, что нескольких человек вывели из нее и поставили у стены. Но само ожидание позволило мне собраться с силой. Я протянул сержанту свои документы, посмотрел на хроно, потом поднял глаза к станционным часам и снова посмотрел на свой хроно.

Сержант проверял бумаги не спеша. Он взглянул на меня и сказал:

- Не волнуйтесь, не опоздаете. Пока мы всех не проверим, они не полетят.

Он пододвинул ко мне блестящую дощечку:

- Отпечатки пальцев, попрошу.

Я без слов протянул руки. Он сверил эти отпечатки с отпечатками в моем разрешении на передвижение по стране, потом с отпечатками пальцев, которые Ривс оставил, когда прилетел сюда неделю назад.

- Все в порядке, мистер Ривс. Приятного пути.

Я поблагодарил его и пошел дальше.

Народу в "Комете" было немного. Я выбрал место у окна, в передней части салона, и только успел развернуть свежий номер "Святого города", как почувствовал прикосновение к плечу.

Это был полицейский.

- Прошу вас выйти.

Меня вывели из ракеты вместе с другими четырьмя пассажирами. Сержант был вежлив.

- Придется попросить всех вас вернуться в участок для дальнейшей проверки. Багаж будет выгружен. Билеты действительны на следующий рейс.

Я возмутился:

- Я обязан быть сегодня вечером в Цинцинатти!

- Прошу прощения. - Тут он обернулся ко мне. - А, вы - Ривс! Вроде все сходится. И рост и лицо. Дайте-ка я еще разок посмотрю ваш пропуск. Вы же прилетели в город неделю назад?

- Совершенно правильно.

Он снова внимательно изучил мои документы.

- Ну, конечно, теперь я припоминаю. Вы прилетели утром во вторник на "Пилигриме". И вы не могли быть в двух местах одновременно. Так что, я думаю, против вас мы ничего не имеем. Быстро возвращайтесь в ракету. Остальные следуйте за мной.

Я вернулся в салон и снова развернул газету. Через несколько минут ракета взлетела и взяла курс на запад. Я продолжаю читать газету, чтобы успокоиться, но вскоре заинтересовался. Только что утром, в подполье, я читал свежую канадскую газету. Контраст был поразителен. Я снова оказался в мире, для которого не существовало других стран, "иностранные новости" состояли из гордых отчетов наших иностранных представительств и миссий и нескольких сообщений о зверствах "безмозглых". Я подумал, куда деваются все деньги, которые ежегодно выделяются на миссионерскую деятельность. Остальной мир, если верить "их" газетам, и не подозревал, что наши миссионеры существуют.

Потом я начал выбирать из сообщений те, что были явно лживыми. К тому времени, когда я кончил их подсчитывать, мы спустились в ионосферу и приближались к Цинцинатти. Мы обогнали солнце и из ночи прилетели в вечер.

Очевидно, в моем роду был бродячий торговец. Я не только посетил все пункты, намеченные Ривсом, но даже добился кое-каких успехов. Даже обнаружил, что получаю больше удовлетворения, уговорив несговорчивого торговца, чем от военной службы. Я перестал думать о надежности моего нового лица, а полностью углубился в мир текстиля.

В Канзас-сити я улетел точно по графику и не встретил никаких препятствий в полиции, когда обратился за очередной визой на переезд. Я решил было, что Новый Иерусалим охраняется особо. А здесь уже никто и не разыскивает некоего Джона Лайла, бывшего офицера.

Ракета на Канзас-сити была переполнена. Мне пришлось сесть рядом с другим пассажиром, крепким мужчиной лет за тридцать. Мы поглядели друг на друга, а потом каждый занялся своим делом. Я выдвинул столик и принялся приводить в порядок заказы и другие бумаги, накопившиеся за дни, проведенные в Цинцинатти. Сосед откинулся на сидении и смотрел телефильм на экране в передней части салона.

Он толкнул меня в бок и, когда я обернулся, показал пальцем на экран. Там была видна площадь, заполненная народом. Люди бежали к ступеням массивного храма, над которым развевались знамя Пророка и вымпел епископства. Первая волна людей разбилась о нижние ступени храма.

Взвод храмовой охраны выбежал из боковой двери и быстро установил наверху лестницы треножники огнеметов. Дальше сцена снималась другой камерой, очевидно, установленной на крыше храма, потому что мы видели лица нападающих, устремленные в нашу сторону.

То, что последовало за этим, заставило меня устыдиться формы, которую я еще недавно носил. Чтобы продлить мучения людей, стражники целились огнеметами по ногам. Люди падали и катались в страшных мучениях по площади. Я усидел, как лучи ударили по ногам парня и девушки, которые бежали, взявшись за руки. Они упали, истекая кровью, но парень нашел в себе силы доползти до девушки и дотянуться рукой до ее лица. Камера покинула их и перешла на общий план.

Я схватил наушники, висевшие на спинке кресла, и услышал: "...аполис, Миннесота. Город находится под контролем местных властей, и присылки подкреплений не понадобится. Епископ Дженнинг объявил военное положение. Агенты сатаны окружены. Проводятся аресты. Порядок восстановлен. Город переводится на пост и молитву. Миннесотские гетто будут закрыты, и все парни переводятся в резервации Вайоминга и Монтаны для предотвращения дальнейших вспышек. Да пусть послужит это предупреждением каждому, кто осмелится подняться против божественной власти Пророка.

Передачу вела телестанция "Крылья ласточки" на средства Ассоциации Торговцев, производящих элегантнейшие в мире предметы женского туалета. Покупайте наши товары! Спешите! Новинка. Статуя Пророка, чудесным образом светящаяся в темноте! Высылайте один доллар наложенным платежом..."

Я снял наушники и повесил их на место. Я молчал, ожидая, что скажет мой сосед, - и он заговорил с откровенным возмущением.

- Так им и надо, этим идиотам! Штурмовать укрепленные позиции без всякого оружия. - Он говорил очень тихо, склонившись к моему уху.

- Интересно, почему они взбунтовались?

- Да разве предугадаешь действия еретика. Они же все ненормальные.

- Вы могли бы повторить это и в церкви, - согласился я. - Кроме того, даже нормальный еретик - если такие бывают - должен понимать, что правительство очень толково управляет страной. Бизнес процветает. - Я со счастливой улыбкой похлопал по черному портфелю. - По крайней мере, мой бизнес, хвала господу.

Мы немного поговорили о состоянии дел в стране. Я присматривался к нему. На вид он был обычный преуспевающий горожанин, консерватор, но что-то в его облике заставило меня насторожиться. Может, просто нервы не в порядке? Или это шестое чувство человека, за которым охотятся?

Взгляд мой упал на его руки, и меня охватило чувство, что я должен что-то увидеть. Но ничего особенного не было. Я пригляделся и заметил все-таки весьма мелкую деталь - на пальце левой руки след от кольца. Такой же след был на моем пальце, когда я снял тяжелое кольцо, которое я носил много лет в Вест Пойнте и после него. Конечно, это ничего еще не значило многие носили тяжелые кольца. На моем пальце, например, было кольцо с печаткой, принадлежащее Ривсу.

Но почему он вдруг снял кольцо? Пустяк, конечно, но этот пустяк меня насторожил. В Вест Пойнте я никогда не считался хорошим психологом, но сейчас стоило вспомнить то немногое, чему меня все таки научили. Я перебирал в памяти все, что знал о соседе.

Первое, что он заметил, первое, о чем он сказал, увидев сцену подавления восстания, - это то, что нападающие шли невооруженными на укрепленные позиции. Это могло указывать на военную ориентацию его мыслей. Но это еще не доказывало, что он военный. Наоборот, выпускники академии никогда не снимают кольца и уносят его с собой в могилу. Единственное объяснение в таком случае: он не хочет, чтобы его узнали.

Мы продолжали вежливую беседу, и я размышлял о том, чем бы мне подкрепить свои рассуждения, когда стюардесса принесла чай. Ракета как раз начала спускаться, ее тряхнуло, и стюардесса пролила немного горячего чая на брюки моему соседу. Он вскрикнул и почти неслышно выругался. Сомневаюсь, что стюардесса поняла, что он сказал, но я разобрал.

Это ругательство было типично для Вест Пойнта, и я никогда не слышал, чтобы его употреблял кто-нибудь, кроме выпускников академии.

Отсутствие кольца было не случайно. Он - офицер, переодетый в штатское. Вывод: почти несомненно, он выполняет секретное задание.

Но даже если он охотился за мной, он совершил минимум две грубые для секретного агента ошибки. Даже самый неопытный новичок (я, к примеру) никогда не сделает таких ошибок, а ведь секретная служба состояла не из дураков, у них работали и лучше головы страны. Хорошо, что же из этого следует? Ошибки были не случайны. Предполагалось, что я их замечу и буду думать, что они случайны. Почему?

Вряд ли потому, что он сомневался, что я - тот человек, который ему нужен. В таком случае на основании проверенного тезиса о том, что каждый человек виновен, пока не доказано, что он невинен, он просто арестовал бы меня и подверг допросу.

Тогда почему же?

Вероятнее всего, они хотели испугать меня, заставить бросить все и помчаться в укрытие - и навести их таким образом на след моих товарищей. Конечно, все это были мои предположения, но они не противоречили фактам.

Когда я понял, что мой сосед - секретный агент, меня охватил холодный страх, схожий с морской болезнью. Но когда я решил, что раскусил его, я успокоился. Что бы сделал на моем месте Зеб? "Первый принцип интриги - не предпринимать ничего такого, что могло бы вызвать подозрение...". Сиди на месте и изображай идиота. Если он захочет следить за мной, пусть следит, я проведу его сквозь все отделения универмага в Канзас-сити - и пускай поглядит, как я всучиваю свои тряпки.

И все-таки меня бил озноб, когда мы сошли в Канзас-сити. Я все время ждал мягкого прикосновения к плечу - прикосновения куда более страшного, чем удар в лицо. Но ничего не произошло. Он бросил мне обычное "хранит ас господь", обогнал меня и направился к лифту, ведущему к стоянке такси, пока я ставил печати на моем пропуске. Правда, это меня не очень успокоило - он мог десять раз передать меня другому агенту. И все-таки я отправился к универмагу весьма неспешно.

Я провел деловую неделю в Канзас-сити, выполнил все, что от меня ожидалось, и даже неожиданно заключил выгодную непредусмотренную планом сделку. Я старался узнать, следят ли за мной, но по сей день так и не знаю, был ли у меня "хвост". Если следили, то кто-то провел очень скучную неделю. Но как бы то ни было, я с большим удовольствием сел в ракету, улетающую в Денвер.

Мы приземлились на аэродроме в нескольких милях от Денвера. Полиция проверила документы, и я уже собирался сунуть бумажник обратно в карман, когда сержант сказал:

- Оголите левую руку, мистер Ривс.

Я закатал рукав, пытаясь выказать при этом должную степень возмущения. Чиновник в белом халате взял кровь на анализ.

- Нормальная процедура, - заметил сержант. - Департамент здравоохранения опасается эпидемии лихорадки.

Это было весьма неправдоподобное объяснение. Но для Ривса оно могло показаться достаточным. Объяснение стало еще более неправдоподобным, когда мне велели подождать результатов анализа в комнате полицейского участка. Я сидел там, ломая голову, какой вред могли причинить мне десять кубиков собственной крови.

Времени подумать у меня было достаточно. Положение не из приятных. Но предлог, под которым меня задержали, был настолько тривиальным, что у меня не хватало решимости попытаться убежать. Может быть, они и в самом деле боялись лихорадки. Я сидел и ждал.

Здание было временно, и стенка между комнатой, где я сидел, и помещение дежурного была из тонкого пластика. Я слышал голос, но не мог разобрать слов. Я не осмеливался приложить ухо к стене, опасаясь, вдруг кто-нибудь войдет, но в то же время понимал, что это может оказать полезным. Я подвинул стул к стене и качнулся на нем назад, так что стул держался на двух ножках, а мои плечи и затылок оказались прижаты к стене. Потом загородился развернутой газетой и приблизил ухо к стене.

Теперь я мог разобрать каждое слово. Сержант рассказывал клерку историю, которая могла стоить ему месячного покаяния, если блюститель морали услышал бы ее, но так как я слышал ее во время службы во дворце, то она меня не шокировала, да и что мне до чужой морали. О Ривсе ни слова.

Напротив было открытое окно, выходившее на ракетодром. Небольшая ракета спустилась к земле, притормозила и замерла в четверти мили от меня... Пилот выпустил шасси, подогнал ракету к административному зданию и оставил ярдах в двадцати от окна. Я хорошо знал этот тип ракет (я водил такую же, играя за армию в воздушное поло; в тот год мы обыграли и флот, и Принстонский колледж).

Пилот вышел из ракеты и скрылся в здании. Если зажигание не выключено, почему бы не попробовать? Я посмотрел на открытое окно. Возможно, оно снабжено виброзащитой, и тогда я даже не успею узнать, отчего я погиб. Но я не видел никакой проводки, а тонкие стенки вряд ли могли скрыть в себе провода. Может быть, окно было оборудовано только контактной сигнализацией?

Пока я размышлял, до меня снова донеслись голоса из соседней комнаты.

- Какая группа крови?

- Первая, сержант.

- Совпадает?

- Нет, у Ривса третья.

- Ого! Позвони в главную лабораторию. Мы возьмем его в город на анализ сетчатки.

Я попался и знал это. Они уже наверняка поняли, что я не Ривс. Как только они сфотографируют рисунок сосудов на сетчатке глаза, они тут же узнают, кто я на самом деле.

И я выпрыгнул в окно.

Я опустился на руки, перекатился через голову и, как пружина, вскочил на ноги. Дверь в ракету была раскрыта, и зажигание не отключено - дуракам везет!

Я не стал выводить ракету на главное поле, а дал полный газ. Мы с ней, с моей милой, подпрыгнули, пронеслись над землей и взмыли вверх, взяв курс на запад.

8

Я набрал высоту, чтобы включить главный двигатель. Настроение было отличное: в руках у меня чудесный корабль, а полицейские остались с носом. Но как только я отлетел на некоторое расстояние от аэропорта, мой глупый оптимизм испарился.

Если кот спасается, залезая на дерево, ему приходится сидеть там, пока собака не уйдет. Это была как раз та ситуация, в которой я оказался. Но я не могу бесконечно находиться в воздухе, а собака ни за что не уйдет из-под дерева. Уже дан сигнал тревоги. Через минуту поднимутся полицейские ракеты. Меня засекут, в этом сомневаться не приходится, и экраны слежения уже не выпустят меня из поля зрения. После этого - два пути: приземлиться, куда прикажут, или быть сбитым.

Чудо моего спасения казалось не таким уж и чудом? Или, может быть, слишком чудом? С каких пор полицейские стали такие рассеянные, что оставляют пленника без охраны в комнате с открытым окном? И не слишком ли чудесное совпадение - рядом опускается корабль, которым я умею управлять, и пилот забывает выключить зажигание именно в тот момент, когда сержант говорит громко, что я разоблачен?

Может, это и есть вторая, более успешная попытка запугать меня? Но если это так, то они не будут меня сейчас сбивать. Они все еще надеются, что я приведу их к моим товарищам.

Конечно, оставалась вероятность, что мне в самом деле повезло. В любом случае я не хотел попадаться им снова, как и не хотел привести их к моим товарищам. Я нес важное послание и не мог доставить врагам такое удовольствие.

Я настроил приемник на частоту полицейских ракет. Услышал разговор, касающийся каких-то грузовых ракет, но не больше. Никто не приказывал мне приземлиться и не грозил карами земными и небесными. Может, это начнется позже. Я отключился.

Приборы показывали, что я в семидесяти милях от Денвера и направляюсь на северо-запад. Оказывается я в воздухе меньше десяти минут. Это меня удивило. Баки были почти полные - у меня горючего на десять часов, или на шесть тысяч миль. Но, правда, на такой скорости они меня могли просто-напросто забросать камнями.

В голове начал формироваться план. Может, он был глуп и невозможен, но иметь какой-нибудь план лучше, чем не иметь никакого. Я взял курс на Гавайскую республику. Затем я заложил программу в автопилот: дальность полета 3100 миль, скорость 800 миль в час. Только-только.

Но это меня не волновало. Где-то там, внизу, как только я изменил курс, анализаторы принялись вычислять и пришли быстро к заключению, что я пытаюсь скрыться в Свободную Гавайскую республику на такой-то скорости, на такой-то высоте... Что я пересеку побережье между Сан-Франциско и Монтереем через шестьдесят минут. Перехватить меня нетрудно. Даже если они продолжают играть со мной в кошки-мышки. Перехватчики поднимутся из долины Сакраменто. Если они промахнутся (вряд ли!), ракеты более быстрые, чем моя, будут ждать меня над побережьем. Долететь до Гавайской республики у меня не было никаких шансов.

Но я и не собирался... Я хотел, чтобы они уничтожили мою ракету, уничтожили полностью, в воздухе, потому что не собирался в этот момент в ней находиться.

Вторая задача. Как из этой штуки выбраться? Выход из ракеты на полном ходу достигается простым нажатием кнопки, которая катапультирует вас с креслом. Об этом позаботились конструкторы. Потом раскроется парашют, и вы комфортабельно опуститесь на божью землю, неся с собой баллон с неприкосновенным запасом кислорода.

Но есть один недостаток: и корабль и капсула с пилотом немедленно начинают подавать сигналы бедствия. Все просто и непритязательно; как корова в церкви.

Я смотрел перед собой и ломал голову. Каждую минуту я пролетал тридцать миль, и каждую минуту у меня становилось минутой меньше. Конечно, рядом со мной был люк. Я мог бы надеть парашют и выйти наружу, но нельзя открыть люк в ракете, летящей на высоте шести миль. Стоит учесть и скорость - меня просто разрежет дверью, как масло.

Все зависело от того, сколь надежен у этой штуки автопилот. Хорошие автопилоты могут все сделать. Те, что подешевле и попроще, поддерживают скорость, высоту и направление полета, но этим таланты их исчерпываются.

Мой опыт полетов на такой ракете ничему не научил по той простой причине, что пользоваться парашютом при игре в воздушное поло не приходится. Поверьте мне на слово. Я поискал инструкцию, но не нашел ее. Без сомнения, я мог отвинтить панель автопилота и поработать над ним с отверткой в руках, но для этого понадобился бы целый день; в этих автопилотах до черта транзисторов и проволочной лапши.

Так что я вытащил парашют и принялся его надевать, напевая:

Друг, надеюсь, у тебя

Есть мне нужное устройство.

Автопилот не ответил ни слова, и надо признаться, я бы очень удивился, если бы он ответил. Потом я снова сел в кресло и принялся орудовать с автопилотом. Я был уже на пустыней и видел, как солнце отражалось в водах Соленого озера.

Сперва я немного снизился. На высоте шести миль слишком холодно и неуютно. Да и кислорода мало. Я перевел ракету на планирующий спуск. Мне хотелось, чтобы она в определенной точке начала опускаться вертикально. Затем я собирался выключить двигатели и выпрыгнуть наружу. Автопилот включит двигатели снова, и я надеялся, что это случится, когда я успею отлететь от ракеты.

Двигатели я намеревался выключить в тридцати тысячах футах от земли, так, чтобы автопилот успел включить тормозные устройства и ракета не врезалась бы в землю, что меня никак не устраивало.

Я выключил двигатели. Дверь не открылась. А когда открылась, это было так неожиданно, что я буквально вывалился наружу. С секунду и я, и ракета свободно падали рядом, потом расстояние стало увеличиваться. Я медленно вращался вокруг своей оси.

Понемногу ракета обогнала меня, и тут заработали ее двигатели автопилот принялся за работу, стараясь вернуть ее на заданный курс. Так мы расстались.

Следя за тем, как она удаляется, я почувствовал, что глаза обжигает страшный холод. Я закрыл глаза руками, чтобы не отморозить. Но с закрытыми глазами мне показалось, что я вот-вот врежусь в землю. На секунду я приоткрыл глаза и обнаружил, что земля еще далеко - милях в двух-трех. Расчеты мои могли быть и неточны, потому что внизу уже стемнело. Далеко поблескивали выхлопы ракеты. Корабль набирал высоту и продолжал путь к океану. Я пожелал ракете счастливого пути и благородной кончины в океане, а не от выстрелов перехватчика.

Продолжая падать, я смотрел на удаляющийся огонек ее выхлопа.

Триумф моего кораблика заставил меня позабыть о том, как я перепуган. Вываливаясь из него, я помнил, что должен совершить затяжной прыжок. Расставаясь с кораблем, тело наверняка оставит второй огонек на экране радара. Чтобы исчезнуть с экрана, я должен как можно скорее выпасть из их поля зрения, а парашют можно будет раскрыть только у самой земли.

Мне никогда еще не приходилось совершать затяжных прыжков. Я всего-то прыгал два раза, оба прыжка были учебными под надзором инструктора, что только и требовалось от кадетов перед сдачей выпускных экзаменов.

Пока я падал, зажмурив глаза, я чувствовал себя вполне пристойно, если не считать непреодолимого желания дернуть за кольцо, и пальцы вцепились в него. Я приказал пальцам отпустить кольцо, но они почему-то не подчинились. Но открывать парашют нельзя ни в коем случае - я был еще слишком высоко: ведь как только парашют раскроется, я стану медленно передвигающейся целью, которую может сбить каждый желающий.

Я намеревался открыть парашют где-то в пятистах футах над землей, но мои нервы не выдержали, и я не дождался. Почти прямо подо мной был большой город штата Юта-Прово, и я смог уговорить себя, что, если не потерплю еще хоть секунду, опущусь посреди этого города.

Я дернул кольцо и в течение двух страшных секунд был уверен, что мне достался негодный парашют. Но тут парашют весьма чувствительно для меня раскрылся. Я глубоко вздохнул - легкие стосковались по густому воздуху.

Я не видел земли, но чувствовал, что она близко. Я подогнул, как положено, колени, и тут же земля стукнула меня по ногам, и парашют потащил за собой, ударяя о кусты и волоча сквозь колючки.

Следующее, что я помню: я сижу на поле, засеянном сахарной свеклой, и потираю ушибленную коленку.

Шпионы во всех книжках зарывают свои парашюты, так что мне тоже, очевидно, положено было закопать свой. Но, во-первых, я устал, во-вторых, у меня не было с собой лопаты, а в-третьих, мне не хотелось копать землю. Я затолкал его в трубу под дорогой и пошел по обочине к огням Прово.

Из носа и левого уха шла кровь и засыхала на лице. Я был покрыт грязью, разорвал брюки, шляпа моя осталась бог знает где, коленка болела. Чувствовал я себя хуже некуда.

И все-таки я с трудом удерживался, чтобы не засвистеть. Да, они за мной гонятся, но они гонятся за пустой ракетой. Я надеялся, что мне на этот раз удалось их провести, - и тогда я свободен и сравнительно легко отделался... Если уж скрываться где-нибудь, то лучшего места, чем штат Юта, не придумаешь. Это всегдашний центр ересей с тех пор, как была уничтожена мормонская церковь, еще во времена Первого Пророка. Если я не попадусь на глаза полицейским, можно надеяться, что местные жители меня не выдадут.

И все-таки я покорно бросался в пыльную канаву каждый раз, когда мимо проносились огни машин, и прежде чем достиг города, я покинул дорогу и пошел напрямик полями. Я вошел в город узкой, слабо освещенной улицей. Оставалось два часа до комендантского часа, и мне надо было выполнить первую часть плана, пока на улицах не появились ночные патрули.

Больше часа бродил я по жилым районам, прежде чем нашел то, что нужно, - аэрокар, который я мог украсть. Это был форд, припаркованный у неосвещенного дома.

Укрываясь в тени, я подкрался к нему и ломал перочинный нож, стараясь открыть дверь, но все-таки открыл ее. Зажигание было выключено, но я и не надеялся на повторную удачу. Устройство двигателей входило в программу обучения в училище. Спешить было некуда. Через двадцать минут я замкнул цепь.

Не спеша выехал я на улицу, завернул за угол и включил фары. Затем открыто проехал через весь город, как фермер, возвращающийся с городского богослужения. Мне не хотелось встречаться с полицейским кордоном у выезда из города, поэтому, как только дома стали мельчать и расстояния между ними увеличивать, я свернул в поле. Неожиданно переднее колесо провалилось в канаву. Мне ничего не оставалось, как взлететь.

Двигатель кашлянул и заурчал. С треском распахнулись крылья аэрокара.

Земля ушла вниз.

9

Машина, которую я украл, оказалась старой и плохо ухоженной. В двигателе что-то постукивало, и ротор вибрировал так сильно, что мне это не нравилось. Но она летела, и горючего должно было хватить до Феникса.

Хуже было полное отсутствие навигационных приспособлений, если не считать нескольких старых карт, которые раздаются нефтяными компаниями. Радио в аэрокаре не работало.

Ну, что ж, у Колумба и этого не было. Я знал, что Феникс лежит на юге и до него пятьсот миль. Я держал высоту пятьсот футов.

Никаких следов погони. Очевидно, мою последнюю кражу не обнаружили. Мне пришло в голову, что за мной тянется хвост преступлений, слишком длинный для маменькиного сыночка: соучастие в убийстве, ложь Великому инквизитору, измена присяге, присвоение чужих документов и дважды - кража. Конечно, оставались еще поджог и изнасилования, но тут же подумал, что женитьба на святой дьяконессе может быть расценена именно так. Что ж, терять мне больше нечего.

Я не стал передавать управление автопилоту, потому что старался обходить города на почтительном расстоянии. Лишь отлетев на сто миль к югу от Прово, я решил, что могу позволить себе поспать.

В тех краях, за Великим Каньоном, люди попадаются очень редко. Так что я, приказав автопилоту поддерживать высоту в восемьсот футов от поверхности земли, перебрался на скамейку для пассажиров и тотчас же заснул.

Мне снилось, что Великий инквизитор старается сломить мой дух, пожирая в моем присутствии сочный бифштекс.

- Признавайся! - кричал он, откусывая кусок от бифштекса и смачно пережевывал его. - Признавайся, и сразу станет легче. Тебе кусочек от серединки или поджаристый краешек?

Я был готов уже во всем признаться, но, на мое счастье, проснулся.

Ярко светила луна. Мы как раз подлетали к Великому Каньону. Я метнулся к рычагам и взял управление на себя, испугавшись, что простоватый автопилот сойдет с ума, стараясь удержать нас на высоте восьмисот футов от поверхности гигантских ступеней каньона.

Открывшийся передо мной вид поразил меня настолько, что я на время забыл о голоде. Если вам не приходилось видеть Великий Каньон, то не стоит тратить времени, рассказывая вам об этом. Но я могу порекомендовать вам поглядеть на него ночью при свете луны с высоты птичьего полета.

Через двадцать минут мы пересекли Великий Каньон; я снова передал управление автопилоту и принялся обшаривать аэрокар, не пропуская ни одного ящика, ни одного шкафа, ни одного укромного местечка в поисках пищи. В результате я раздобыл дольку шоколада и несколько орешков арахиса. Таким образом я устроил пышный пир. Я считаю, что мне сказочно повезло, потому что я был уже готов обсасывать кожу с сидений. Я устроил себе пышный пир - ведь у меня во рту не было ни крошки с самого Канзас-сити. Проглотив трофеи, я снова уснул.

Я не помню, чтобы включал будильник, но звон разбудил меня перед самым рассветом. Рассвет над пустыней - не менее потрясающее развлечение для туриста, но, к сожалению, мне пришлось заняться штурманскими обязанностями, и я мало что увидел. После нескольких минут упорных подсчетов, я пришел к выводу, что, если мои поправки на ветер были правильными, через полчаса я должен увидеть Феникс.

Приземлился я в сухом овраге, ведущем к каньону Соленой реки. Приземление было неудачно - я сорвал колесо и разбил ротор. Но это меня не очень расстроило: здесь машину с моими (вернее, Ривса) отпечатками пальцев найдут не скоро.

Я выбрался на шоссе и побрел вперед. Идти было далеко, нога совсем разболелась, но я не хотел рисковать и проситься на попутную машину. Машин встречалось мало, и я успевал каждый раз сойти с дороги и спрятаться. И тут неожиданно грузовик догнал меня на открытой местности. Мне ничего не оставалось, как помахать водителю рукой, приветствуя его. Грузовик затормозил около меня.

- Подвезти, парень?

Водитель выкинул лесенку, и я забрался в кабину. Он поглядел на меня:

- Дружище! - сказал он в восторге. - Это был горный лев или только медведь?

Я совсем забыл, как я выгляжу. Я осмотрел себя и сказал торжественно:

- Оба. И обоих я задушил голыми руками.

- Я верю.

- В самом же деле, - добавил я, - я ехал на велосипеде и слетел с дороги.

- На велосипеде? По этой дороге? Уж не от самой ли долины?

- Правда, мне приходилось иногда слезать и подталкивать его в горку.

Он покачал головой.

- Давай-ка лучше вернемся к львино-медвежьему варианту. Мне он больше нравится.

Он не стал меня ни о чем расспрашивать, и это меня устраивало. Я подумал, что версии, придуманные на ходу, ведут к неожиданным осложнениям. Никогда в жизни я не видел этой дороги и не знал, каково пришлось бы на ней велосипедисту.

Когда мы выехали из каньона, дорога пошла под уклон. Наконец мой хозяин остановился у придорожного ресторана.

- Все наверх, - сказал он. Пора завтракать.

Хорошая идея, - ответил я.

Мы уплели по яичнице с беконом и по большому сладкому аризонскому грейпфруту. Он не позволил мне заплатить за него и даже сам пытался оплатить мой счет. Когда мы вернулись к грузовику, он остановился на лесенке и сказал:

Через три четверти мили полицейский кордон. Думаю, для кордона они выбрали неплохое место.

Он отвернулся.

- Да... - сказал я. - Полагаю, что мне лучше пройтись пешком. После завтрака очень полезны пешеходные прогулки. Спасибо, что подвезли.

- Не стоит благодарности. Да, кстати, ярдах в двухстах отсюда, если пройтись назад, начинается проселочная дорога. Она ведет на юг, но потом поворачивает на запад, к городу. Лучше гулять по ней - машин меньше.

Еще раз спасибо.

Я повернул к проселочной дороге, раздумывая, действительно ли мое криминальное прошлое так очевидно первому же встречному. В любом случае, прежде чем я войду в город, мне надо привести себя в порядок. Проселочная дорога вела мимо ферм, и я миновал несколько, прежде чем решился зайти в маленький дом, в котором обитала испано-индейская семья с обычным набором детей и собак. Я решил рискнуть. Многие испанцы в глубине души остались католиками. И, возможно, ненавидели блюстителей морали не меньше, чем я.

Сеньора была дома. Это была толстая, добрая, похожая на индианку женщина. Мы не смогли о многом поговорить из-за моего слабого знакомства с испанским языком, но попросил "агуа" и получил "агуа" и для того, чтобы напиться, и для того, чтобы вымыться. Сеньора заштопала мне брюки, в то время как я глупо маячил перед ней в трусах, и многочисленные дети весело комментировали это событие. Она даже дала мне бритву мужа, чтобы я побрился. Она долго отказывалась взять деньги, но тут я был непреклонен. Я покинул ферму, выглядя почти прилично.

Дорога повернула к городу, и мне не встретилось ни одного полицейского. Я нашел на окраине магазин и маленькую портняжную мастерскую. Там я подождал, пока мое возвращение к респектабельности не завершилось вполне благополучно. В свежевыглаженном костюме, в новой рубашке и шляпе я мог смело гулять по улицам и благословлять полицейских, глядя им в глаза. В телефонной книге я нашел адрес нужной мне церкви. Карта на стене портняжной мастерской позволила мне добраться до места, не задавая вопросов прохожим.

Я успел к началу службы. Вздохнув облегченно, я уселся в заднем ряду и с удовольствием прослушал начало службы, как любил слушать ее еще мальчишкой, пока не понял, что в самом деле за ней скрывалось. Я наслаждался чувством безопасности. Несмотря ни на что, я добрался до цели. Сказать по правде, я вскоре заснул, но проснулся вовремя, и вряд ли кто-нибудь заметил мой проступок. Потом я некоторое время слонялся вокруг, пока не дождался удобного момента, чтобы поговорить со священником и поблагодарить его за редкое удовольствие, которое доставила мне его проповедь. Я пожал ему руку и условным образом надавил пальцем на ладонь.

Но он не ответил. Я был так удивлен и ошеломлен, что даже не сразу понял, что он говорит:

- Спасибо, молодой человек. Всегда приятно новому пастору услышать добрые отзывы о своем труде.

Наверное, меня выдало выражение лица. Он спросил:

- Что-нибудь случилось?

- О нет, сэр, - пробормотал я. - Я здесь впервые. Так вы не Бэрд?

Я был в панике. Бэрд - единственный мой контакт в этой части страны. Если я его не найду, меня поймают за несколько часов. В голове уже вертелись несбыточные планы украсть еще одну ракету и направиться ночью к мексиканской границе.

Голос священника донесся как бы издалека:

К сожалению, меня зовут иначе. Вы хотели бы видеть господина Бэрда?

- Как вам сказать, сэр. Это не так уж и важно. Он старый друг моего дяди. И дядя просил зайти к нему и передать привет.

Может быть, та индианка спрячет меня до темноты?

- Ну, его увидеть нетрудно. Он здесь же, в городе. Я заменяю его, пока он занемог.

Сердце мое забилось с двенадцатикратным ускорением. Я постарался не выдать волнения.

- Может быть, если он болен, его лучше не беспокоить?

- Нет, напротив. Он сломал ногу - и с удовольствием примет гостя.

Священник задрал сутану, достал из кармана обрывок бумаги и карандаш и написал адрес.

- Отсюда два квартала, потом поверните налево. Вы не заблудитесь.

Разумеется, я заблудился, ног все-таки нашел в конце концов нужный дом. Дом был окружен большим неухоженным садом, где росли в живописном беспорядке эвкалипты, пальмы, кусты и цветы. Я нажал сигнал, в динамике что-то скрипнуло, и голос спросил:

- Да?

- Посетитель к достопочтенному Бэрду.

Последовало короткое молчание, потом тот же голос сказал:

- Вам придется самому войти. Моя служанка ушла на рынок. Обойдите дом и найдете меня в саду.

Дверь щелкнула и открылась. Я прошел в сад.

На качалке, положив забинтованную ногу на подушку, полулежал старик. Он опустил книгу, которую читал, и поглядел на меня поверх очков.

- Что нужно тебе, сын мой?

- Мне нужен совет.

Через час я запивал вкусный завтрак свежим молоком. К тому времени, как я добрался до вазы с мускатным виноградом, отец Бэрд кончил меня инструктировать.

- Итак, ничего не предпринимайте до темноты. Есть вопросы?

- Нет. Санчес вывезет меня из города и доставит туда, откуда меня проводят в Главный штаб. Все ясно.

Я покинул Феникс в двойном дне фруктового грузовика. Нос мой упирался в доски. Мы остановились у полицейского кордона на краю города. Я слышал отрывистые голоса полицейских и невозмутимо спокойный испанский ответ Санчеса. Кто-то прошагал по моей голове, и между досками верхнего дна появились светлые щели.

Наконец тот же отрывистый голос сказал:

- В порядке, Эзра. Это хозяйство отца Бэрда. Каждый вечер Санчес ездит к нему на ферму.

- Так чего ж он сразу не сказал?

- Когда он волнуется, забывает английский. О'кей, пошел, чико.

- Gracias, senores. Buenas noches [Спасибо, сеньоры. Спокойной ночи (исп.)].

На ферме отца Бэрда меня посадили в геликоптер, бесшумный и хорошо оборудованный. Оба пилота обменялись со мной приветствием, но больше не сказали ни слова. Мы поднялись в воздух, как только я устроился в кабине.

Иллюминаторы пассажирской кабины были закрыты. Не знаю, ни в каком направлении мы летели, ни сколь далеко. Поездка была не из комфортабельных, потому что пилоты все время летели над самой землей, чтобы их не засек радар.

Первое, что я увидел, выйдя из приземлившейся машины, было дуло пулемета, за которым возвышались два неулыбчивых человека.

Но пилоты сказали пароль, мы обменялись тайными знаками.

Мне показалось, что часовые были чуть-чуть разочарованы, что я оказался своим и они не смогли отличиться. Удовлетворившись нашими ответами, они завязали мне глаза и повели. Мы миновали дверь, прошли еще ярдов пятьдесят и забрались в какое-то тесное помещение. Пол ушел из-под ног. Я выругался про себя - они могли предупредить, что мы в лифте. Покинув лифт, мы перешли на какую-то платформу, и мне велели держаться покрепче. Платформа двинулась вперед с громадной скоростью. Потом мы еще раз опустились на лифте, прошли несколько сот шагов, и с меня сняли повязку. И тут я впервые увидел Главный штаб.

Я не ожидал ничего подобного и потому громко ахнул. Один из стражей широко улыбнулся.

- Все вы так, - сказал он.

Это была известняковая пещера, настолько большая, что в ней вы чувствовали себя, как на улице. Она заставляла вспомнить сказки, дворец короля гномов.

Я помню фотографии пещер в Карловых Варах. Главный штаб напоминал их, хотя, конечно, карловарские пещеры уступали штабу и в размере, и в роскоши. С первого взгляда я даже не смог оценить истинных масштабов пещеры: не было привычных наземных ориентиров.

Мы стояли несколько выше ее пола, и пещера была залита ровным светом. Я чуть не вывернул шею, вертя головой, потом посмотрел вниз и увидел там игрушечную деревню. Домики были высотой в фут.

Потом я заметил, как маленькие человечки ходят между зданиями, и тут же все стало на свои места, приобрело истинные размеры. Игрушечная деревня находилась по крайней мере в четверти мили от нас, а вся пещера была не менее мили длиной и несколько сот футов от пола до потолка. И вместо чувства, присущего людям, запертым в помещении, я был охвачен страхом перед огромным открытым пространством. Мне даже захотелось, словно перепуганной мышке, прижаться к стене.

Страж тронул меня за рукав.

- У вас будет достаточно времени оглядеться. Пойдемте.

Они повели меня по тропинке, которая вилась между сталагмитами размером от детского мизинца до египетской пирамиды, между озерцами черной воды с гипсовыми лилиями в них, мимо влажных куполов, которые были стары уже тогда, когда человек еще не стоял на земле. Со сводов опускались разноцветные сталактиты. Моя способность удивляться была явно перенасыщена.

Наконец мы вышли на ровную долину и быстро добрались до городка. Строения в нем не были строениями в принятом смысле этого слова - они оказались просто системами перегородок из пластика, чтобы не пропускать шума. Большинство зданий стояло без крыш.

Мы остановились перед самым большим. Вывеска над дверью гласила:

Администрация

Мы вошли внутрь, и меня провели в отдел кадров. Вид комнаты вызвал во мне сентиментальные чувства, настолько она была знакомая, военная и скучная. Здесь даже оказался пожилой клерк, который поминутно сморкался. Такие клерки - неизбежная принадлежность этих комнат со времен Цезаря. Табличка на его столе гласила, что перед нами - младший лейтенант Р.И.Джайлс, и он, судя по всему, вернулся в отдел, отработав уже положенные часы, специально для того, чтобы зарегистрировать меня.

- Рад встретиться с вами, мистер Лайл, - сказал он, пожимая мне руку.

Он почесал нос и чихнул.

- Вы прибыли на неделю раньше, чем мы ожидали, и предназначенное вам помещение еще не готово. Вы не будете возражать, если мы уложим вас на сегодняшнюю ночь в приемной?

Я ответил, что полностью удовлетворен, и это, по-моему, его порадовало.

10

Честно говоря, в глубине души я ожидал, что меня встретят, как великого героя, и представлял себе, что мои новые товарищи будут, открыв рты, ловить каждое слово в моем скромном рассказе о приключениях и чудесных побегах, о том, как мне удалось все-таки принести в Главный штаб важное сообщение.

Я ошибался. Начальник отдела кадров вызвал меня к себе на следующий день, как только я кончил завтракать, но я его самого не увидел: принял меня старый знакомый мистер Джайлс. Я был несколько задет таким отношением ко мне и сухо спросил его, когда мне будут удобнее нанести официальный визит командующему.

Он чихнул и сказал:

- О, да. Разумеется, мистер Лайл, я совсем забыл сказать, что командующий поздравляет вас с прибытием и просит вас считать, что визит вежливости был уже нанесен не только ему, но и начальникам отделов. Мы сейчас все очень заняты, и он просил передать, что пригласит вас к себе специально в первую же свободную минуту.

Я отлично понимал, что генерал не посылал мне никакого такого послания и клерк просто следует установившемуся порядку. Но лучше мне от этого не стало.

Ничего не поделаешь. Я уже приступал к службу. К полудню я был официально зарегистрирован и поставлен на довольствие. Меня осмотрел врач, послушал сердце и взял анализы. Потом я получил шанс рассказать о своих похождениях, к сожалению, только магнитофону. Живые люди прокрутят запись, но я не получу такого удовольствия, как от живых слушателей. Потом меня загипнотизировали, и они получили послание, которое я нес в себе.

Это было уже слишком. Я спросил психотехника, который надо мной трудился, что за послание принес я в Главный штаб. От ответил коротко:

- Мы не говорим курьерам содержание посланий. Его тон указывал, что вопрос мой был нетактичен.

Тут меня прорвало. Не знаю, старше ли он меня по ранку (знаки различия на костюме отсутствовали), но мне было плевать.

- Что же получается, черт возьми! Мне что, не доверяют? Я тут рискую головой...

Он прервал меня и заговорил мягче, чем раньше:

- Дело вовсе не в том. Это делается для вашего же блага.

- Как так?

- Мы считаем, что чем меньше вы знаете того, что знать не обязательно, тем меньше вы сможете рассказать, если попадетесь в руки полиции, - это лучше и для вас, и для наших товарищей. Например, знаете ли вы, где сейчас находитесь? Могли бы указать это место на карте?

- Нет.

- Я тоже. Мне никто не рассказал об этом, потому что это знание мне в данный момент не нужно. Однако, - продолжал он, - я думаю, вам можно сказать в общих чертах: вы несли в себе обычные сводки и доклады, подтверждающие те данные, что мы получили другими путями. Раз уж вы все равно ехали к нам, то они нагрузили вас всякой всячиной. Я с вас три пленки списал.

- Обычные сводки? Почему же Питер ван Эйк сказал мне, будто я несу послание особой важности. Что же, он шутил?

Техник улыбнулся.

- Я знаю, что он имел в виду. Вы содержали в себе одно важное сообщение, касающееся, в первую очередь, вас самого. Вы несли в себе гипнотически собственное удостоверение личности...

Мои путешествия по врачам, психотехникам, отделам снабжения и так далее дали мне почувствовать размеры помещения. "Игрушечный городок" был административным центром. Энергетическая станция и склад находились в другом зале и отделялись от нас десятками метров скалы. Женатые пары устраивались, где им было удобнее. Примерно треть живущих там составляли женщины, и они чаще предпочитали строить свои "курятники" подальше от центра. Арсенал и склад боеприпасов находились в боковом туннеле, на безопасной дистанции от жилых помещений. Свежей воды было достаточно, хотя она была довольно жесткая, и в некоторых проходах текли подземные ручьи источник, кстати, дополнительной вентиляции. Воздух всегда оставался свежим. Температура была постоянно 20°, а относительная влажность 32% зимой и летом, днем и ночью.

К обеду я был уже на работе и трудился в арсенале, проверяя и налаживая оружие. Я мог бы и оскорбиться, потому что обычно это работа сержантов, но я понимал, что тут никто не заботился о чинопочитании (например, каждый сам мыл за собой посуду после еды). Да и разве плохо было после всех переживаний сидеть в прохладном арсенале и заниматься спокойным делом?

В тот же день перед ужином я вошел в гостиную и хотел присесть. И тут услышал знакомый баритон:

- Джонни! Джон Лайл!

Я подпрыгнул на месте от неожиданности и увидел бегущего ко мне Зеба Джонса, здорового старика Зеба, весьма некрасивое лицо которого украшала улыбка до ушей.

Мы долго хлопали друг друга по спине и плечам и ругались последними словами.

- Когда ты сюда попал? - спросил я наконец.

- Недели две назад.

- Как так? Ты же был еще в Новом Иерусалиме, когда я уезжал?

- Меня перевезли в виде трупа, в глубоком трансе. Запаковали в гроб и написали "заразно".

Я рассказал ему о своем путешествии, и мой рассказ явно произвел впечатление на Зеба; это очень поддержало мой дух. Затем я спросил, что он здесь делает.

- Я в бюро пропаганды, - сказал он. - У полковника Новака. Сейчас, например, пишу серию в высшей степени уважительных статей о жизни Пророка и его аколитов, о том, сколько у них слуг, сколько стоит содержать дворец, сколько стоят церемонии, ритуалы и так далее. Все это, разумеется, абсолютная правда, и пишу я с большим одобрением. Правда, я довольно сильно нажимаю на действительную стоимость драгоценностей и несколько раз упоминаю о том, какая великая честь для народа - содержать наместников бога на земле.

- Не понимаю я тебя, Зеб, - сказал я, нахмурившись. - Ведь люди любят глядеть на эти штуки. Вспомни, как туристы в Новом Иерусалиме бьются за билеты на храмовый праздник.

- Правильно. Но мы не собираемся распространять мои творения среди сытых туристов в Новом Иерусалиме, мы отдадим их в маленькие газеты долины Миссисипи и Юга - мы распространим их среди самых бедных слоев населения Штатов, среди людей, которые твердо убеждены: благочестие не должно быть роскошным, что бедность и добродетель - не синонимы. Пусть они начнут сомневаться.

- Вы серьезно думаете, что можно поднять восстание таким способом?

- Это тоже входит в подготовку к нему.

После обеда мы с Зебом отправились в его комнатку. Мне было спокойно и уютно. В тот момент меня мало волновало, что мы с ним участвуем в движении, которое имеет мало шансов на победу, и вернее всего мы или погибнем вскоре в бою или будем сожжены как бунтовщики. Кроме Зеба, у меня никого не осталось, и я себя чувствовал, как в детстве, когда мать сажала меня на стул в кухне и кормила пирогами.

Мы болтали о том о сем, и постепенно я многое узнал о нашей организации, в частности, обнаружил и был этим весьма удивлен, что не все наши товарищи были братьями. Я имею в виду братьев по Ложе.

- Разве это не опасно? - спросил я.

- А что ты, старина, ожидал? Некоторые из самых ценных наших товарищей не могут по религиозным соображениям присоединиться к Ложе. Но нам никто не давал монополии на ненависть к тирании и на любовь к свободе. В нашей борьбе нам нужна поддержка как можно большего числа людей. Любой идущий с нами по одной дороге - наш попутчик и товарищ. Любой.

Я подумал, что эта идея логична, хотя чем-то она мне не понравилась. И я решил смириться с действительностью.

- Наверное, ты прав. Можно допустить, что, когда дело дойдет до сражений, мы используем даже парий, хотя, конечно же, их нельзя принимать в братство.

Зеб уставился на меня уже знакомым мне взглядом:

- Ради бога, Джон! Когда же, наконец, ты снимешь шоры?

- А что?

Неужели тебе до сих пор не пришло в голову, что само существование парий является частью пропагандистского трюка тирании, которая всегда ищет козла отпущения?

- Но какое это имеет отношение?..

- Заткнись! И слушай старших! Отберите у людей секс, запретите его, объявите греховным, замените ритуальным размножением. Затолкайте человеческие инстинкты вглубь, превратите их в подспудное стремление к садизму. А потом представьте толпе козла отпущения, дозвольте порабощенным людям время от времени убивать этого козла отпущения и в этом находить выход темным эмоциям... Этот механизм отработан тиранами за многие столетия. Тираны использовали его задолго до того, как было придумано слово "психология". И этот механизм по-прежнему эффективен. Не веришь погляди на себя.

- Ты меня не так понял, Зеб! Я ничего не имею против парий.

- Вот и молодец! Продолжай в том же духе. Тем более, что у тебя есть все шансы встретиться с ними в Высшем совете Ложи. Кстати, забудь это слово - "пария". В нем заключается, как мы говорим, высокий негативный индекс.

Он замолчал. Молчал и я. Мне нужно было время, чтобы разобраться в собственных мыслях. Поймите меня правильно: легко быть свободным, когда тебя воспитали свободным. А если ты воспитан рабом? Тигр, взращенный в зверинце, убежав, вновь возвращается в темноту и безопасность клетки. А если клетку убрать, он будет ходить вдоль несуществующей решетки, не смея перейти невидимую линию, отделяющую его от свободы. Подозреваю, что я был таким тигром и не мог перейти границу.

Мозг человека невероятно сложен. В нем есть отделения, о которых сам его владелец не подозревает. Мне казалось, что я уже устроил в собственном мозгу уборку и выкинул оттуда все суеверия, которые мне положено было в себе таскать. Но, оказывается, моя "уборка" - не более, как заметание сора под ковры. Настоящая же уборка завершится не раньше, чем через годы. Только тогда чистый воздух заполнит все комнаты моего разума.

- Хорошо, - сказал я себе, - если я встречу одного из этих пар... нет, одного из этих "товарищей", я буду с ним вежлив до тех пор, пока он сам вежлив со мной!

И в тот момент я не чувствовал ханжества в таком мысленном условии.

Зеб лежал на койке и курил. Я знал и раньше, что он курит, и он знал, что я не одобряю этой греховной привычки. Но это был не очень крупный грех, и мне даже в голову не приходило донести на Зеба, когда мы жили с ним во дворце. Я даже знал, что его обеспечивал контрабандными сигаретами один из сержантов.

- А кто тебе здесь достает сигареты? - спросил я.

- Зачем просить других, когда можно купить их в лавке?

Он покрутил в пальцах эту отвратительную штуку и сказал:

- Мексиканские сигареты крепче тех, которыми я пользовался раньше. Я подозреваю, что в них кладут настоящий табак вместо заменителей, к которым я привык. Хочешь закурить?

- Нет уж, спасибо.

Он сухо усмехнулся.

- Давай, прочти мне обычную лекцию. Тебе самому станет легче.

- Послушай, Зеб, я тебя не критикую. Может быть, я и здесь заблуждался.

- Ну уж нет. Это гадкая привычка, которая разрушает мне зубы, портит дыхание и в конце концов убьет меня, породив во мне рак легких. - Он глубоко затянулся, выпустил клуб дыма и был, по-видимому, вполне доволен жизнью. - Но я не могу устоять против этой гадкой привычки. К тому же господь бог не обращает на это никакого внимания.

- Не богохульствуй.

- А я и не богохульствую.

- Да? Ты нападаешь на одно из основных положений религии. Господь всегда следит за нами.

- Кто тебе сказал?

На секунду я лишился дара речи.

- Это же... это же аксиома. Это...

- Я повторяю вопрос: "Кто тебе сказал об этом?" Допустим, что за мной следит сам господь бог и накажет меня вечными муками ада за то, что я курю. Но кто тебе сказал об этом? Джонни, ты уже достиг в своем воспитании момента, когда ты понимаешь, что Пророка стоит скинуть и повесить на высоком-высоком дереве. И в то же время ты пытаешься навязать мне собственные религиозные убеждения. Поэтому я еще раз спрашиваю: "Кто тебе сказал?" На каком холме ты стоял, когда с неба упала молния и просветила тебя? Какой архангел принес тебе эту новость?

Я не смог ничего ответить.

- Я знал разных людей, - продолжал Зеб. - И хороших, и скромных, и преданных. Но как ты назовешь человека, который уверяет, будто знает, о чем думает сам господь бог? Человека, уверяющего, что он - его поверенный? И это помогает ему чувствовать себя всемогущим и править мной и тобой. Итак, появляется человек с громким голосом и средними умственными способностями. Он слишком ленив, чтобы стать фермером, слишком глуп, чтобы работать инженером, ненадежен, чтобы быть банкиром, но, братишка, он может молиться! Он собирает вокруг себя других таких же. И вот родился Первый Пророк.

Я готов был согласиться с Зебом, пока он не назвал Первого пророка. Я уже пришел к внутреннему заключению, что наш теперешний пророк плох, но это еще не поколебало основы моей веры, впитанной с молоком матери. Я хотел реформировать церковь, но не хотел ее ломать.

- Что-то не так? - спросил Зеб, разглядывая с интересом мое лицо. - Я опять тебя чем-то обидел?

- Нисколько, - ответил я тихо и принялся объяснять ему, что если власть в стране держит в своих руках дьявольская банда, это еще не значит, что неверна сама вера.

Зеб вздохнул, будто устал от нашего разговора.

- Повторяю, Джонни, что совсем не собираюсь спорить с тобой о религии. По натуре я не агрессор - вспомни, что даже в подполье меня пришлось тащить чуть ли не силой... - Он помолчал. - Ты полагаешь, что доктрины - дело логики?

- Конечно, это завершенное логическое построение.

- Тогда фигура бога очень удобна. Ты можешь с его помощью доказать все, что тебе хочется. Ты просто подбираешь выгодные тебе постулаты, а затем уверяешь, что они тебе внушены свыше. И никто не может доказать, что вы врешь.

- Ты хочешь сказать, что Первый Пророк не был назначен свыше?

- Я ничего не хочу сказать. Насколько я знаю, я сам и есть Первый Пророк, прибывший вновь на землю для того, чтобы изгнать торгующих из храма.

- Не смей... - начал я, но тут раздался стук в дверь. Я осекся и сказал: "Войдите!"

Вошла сестра Магдалина.

Она кивнула Зебу, улыбнулась, глядя на мою глупую физиономию, и сказала:

- Привет, Джон Лайл. Добро пожаловать.

Я впервые увидел ее без сутаны и капюшона. Она показалась мне удивительно хорошенькой и совсем молоденькой.

- Сестра Магдалина!

- Нет. Сержант Эндрюс. Для друзей - Магги.

- Но почему вы здесь?

- Сейчас потому, что узнала за ужином о вашем приезде. Не найдя вас нигде, я решила искать у Зеба. А вообще-то, я не могла вернуться во дворец, а так как наш тамошний подпольный центр переполнен, меня перевели сюда.

- Очень приятно видеть вас здесь!

- И мне тоже, Джон.

Она потрепала меня по щеке и снова улыбнулась. Потом села на кровать к Зебу. Зеб зажег еще одну сигарету и протянул ей. Она взяла ее, затянулась и выпустила дым так естественно, будто курила всю жизнь.

Никогда в жизни я не видел, чтобы женщина курила. Никогда. Я понимал, что Зеб следит за мной, и тщательно делал вид, что меня это совсем не шокирует. Вместо того, чтобы продолжать спор, я сказал:

- Как хорошо, что мы снова все встретились. Вот если бы еще...

- Знаю, - сказала Магги, - если бы Юдифь была с нами. Вы не получили от нее писем?

- Разве это возможно?

- Я не помню номер почтового ящика, но вы можете заглянуть ко мне в комнату. Будете писать, не запечатывайте. Мы проверяем письма, чтобы вы не написали лишнего. Я сама написала ей на прошлой неделе, но еще не получила ответа.

Я подумал, что надо извиниться и убежать писать письмо, но не сделал этого. Уж очень было в самом деле приятно сидеть с ними обоими, и мне не хотелось, чтобы этот вечер кончался. Я решил, что напишу перед сном, и тут же, к собственному удивлению, подумал, что не удосужился вспомнить о Юдифи с самого... самого Денвера, по крайней мере.

Но я не написал письма в тот вечер. Было уже больше одиннадцати, Магги сказала, что завтра рано вставать, и тут вошел ординарец.

- Командующий просит легата Лайла немедленно прибыть к нему.

Я быстро причесался и поспешил к генералу, жалея, что одет не в форму, а в гражданский костюм.

Дом Администрации был темен, и даже мистер Джайлс отсутствовал в этот поздний час. Я нашел дверь в кабинет, постучал, вошел и, щелкнув каблуками, сказал:

- Легат Лайл прибыл по вашему приказанию, сэр.

Пожилой человек, сидевший спиной ко мне за столом, обернулся, и у меня дух перехватило от удивления.

- А, Джон Лайл, - сказал он, встал из-за стола и подошел ко мне, протягивая руку. - Давно не виделись, не так ли?

Это был полковник Хаксли, начальник отдела прикладных чудес в Вест Пойнте и единственный мой друг среди офицеров. Не раз по воскресеньям я отсиживался у него дома, отдыхая от гнета мертвой дисциплины.

- Полковник... Я хотел сказать, генерал, сэр. Я думал, что вы умерли.

- Мертвый полковник становится живым генералом. Неплохо звучит. Нет, Лайл, я только считаюсь мертвым. На самом деле ушел в подполье. Они всегда так объявляют, если пропал офицер. Так лучше для общественного мнения. Ты тоже мертв, разве ты не знаешь?

- Нет, не знаю. Впрочем, это не играет роли. Как хорошо, что вы с нами, сэр.

- Хорошо.

- А как вы...

- Как я попал сюда и стал большим начальником? Я состою в движении много лет, Лайл. Но я не переходил на нелегальное положение, пока мне не пришлось это сделать, - никто из нас не скрывается в подполье по своей воле. Они хотели, чтобы я постригся в монахи. Им не нравилось, что мирской офицер знает слишком много о том, как организуются чудеса. Я взял отпуск и умер. Очень печально. - Он улыбнулся и продолжал. - Но ты садись, садись. Я ведь собирался тебя позвать, да очень был занят. Только сейчас выбрал время, чтобы прослушать запись твоего доклада.

Мы поболтали немного. Я уважал Хаксли больше, чем любого другого офицера. И его присутствие здесь развеяло бы любые сомнения в правоте нашего дела, если бы они у меня еще оставались. Раз уж полковник здесь, значит здесь и мое место.

В конце беседы Хаксли сказал:

- Как ты понимаешь, Лайл, я тебя вызвал в этот поздний час не только для того, чтобы просто поболтать. У меня есть для тебя работа.

- Да, сэр?

- Без сомнения, ты уже обратил внимание, что среди нас мало профессиональных военных. Не думай, что я недоволен моими товарищами, каждый из них посвятил нашему делу жизнь. Все они сознательно отдали себя под власть военной дисциплины, что не всегда легко сделать, если ты уже не мальчик. Но все-таки нам остро не хватает настоящих кадровых солдат. У меня уходит масса лишних усилий на то, чтобы превратить Главный штаб в успешно функционирующий организм. Я буквально завален административными делами. Не поможешь ли ты мне?

Я поднялся.

- Я сочту за честь служить с вами.

- Отлично! Назовем тебя пока моим личным адъютантом. На сегодня все. Увидимся утром, капитан.

Я уже был на полпути к двери, когда до меня дошли его последние слова. Но я решил, что генерал оговорился.

Оказалось, нет. На следующее утро я отыскал свой кабинет по табличке: "Капитан Лайл", приколотой к двери. С точки зрения профессионального военного, революция имеет большое преимущество - она дает возможность быстро расти по службе... Даже если жалованье получаешь нерегулярно.

Мой кабинет примыкал к кабинету генерала Хаксли, и теперь я практически жил в кабинете - даже поставил раскладушку в углу, за письменным столом. В первый же день, стараясь разобрать груду входящих бумаг, я поклялся себе, что как только разделаюсь с бумагами, первым делом напишу длинное письмо Юдифи. Но мне пришлось довольствоваться короткой запиской, потому что на самом дне груды я обнаружил меморандум, адресованный не генералу, а лично мне.

На меморандуме было написано: "Легату Лайлу", затем кто-то вычеркнул слово "легат" и написал сверху "капитану". Далее следовал текст:

Для сведения вновь зачисленного персонала:

1. От Вас требуется составление подробного доклада, включающего с возможной полнотой все события, мысли, соображения, инциденты, приведшие Вас к решению присоединиться к борьбе за свободу. Доклад должен быть подробным и максимально субъективным. Доклад, составленный в спешке, слишком коротко или поверхностно, будет возвращен Вам на предмет корректировки и дополнений, а в случае невозможности это сделать, Вам будет предложено пройти гипноэкзамен.

2. Ваш доклад будет рассматриваться как строго конфиденциальный, и Вы можете объявить секретной любую его часть. При желании Вы можете заменить буквами или цифрами имена собственные лиц, о которых идет речь, если это поможет Вам высказываться с полной откровенностью.

3. Доклад должен быть написан в свободное от работы время, однако без промедления. Черновик Вашего доклада должен быть представлен (далее чьей-то рукой была написана дата - сорок семь часов от той минуты, когда я закончил чтение. Можете представить, какими нецензурными выражениями я мысленно охарактеризовал автора этой приписки!)

По распоряжению Командующего

полковник М.Новак

Начальник департамента психологии

Я был крайне возмущен этими требованиями и решил, что все же сначала я напишу Юдифи. Но письмо не получалось: как вы прикажете писать любовное послание, когда вы знаете, что его обязательно увидят чужие глаза и будут подозрительно вдумываться в смысл самых ваших нежных слов.

Пока я писал Юдифи, мои мысли вновь вернулись к той ночи у парапета дворца Пророка, когда я впервые ее увидел. И я подумал, что перемены во мне начались именно с этого момента, хотя кое-какие сомнения у меня возникали и раньше. Так что настырный полковник Новак с его анализами был совершенно ни при чем. Закончив короткое письмо, я решил не ложиться спать, а взяться сначала за проклятый доклад.

Через какое-то время я обнаружил, что уже второй час ночи, а я все еще не добрался до момента, когда был принят в Братство. С сожалением я прекратил исповедь) хоть уже начал получать от ее создания определенное удовольствие) и запер рукопись в стол.

На следующее утро за завтраком я отвел Зеба в сторону, показал ему меморандум и спросил:

- Зачем этот допрос? Неужели они нас все еще в чем-то подозревают?

Зеб не удостоил меморандум внимательного взгляда.

- Ничего подобного, - сказал он. - Хотя, конечно же, любой шпион попадется на таком докладе, стоит его подвергнуть семантическому анализу.

- Но зачем же тогда этот доклад?

- Не все ли равно? Напиши его как следует и сдай куда надо.

Мне его реакция не понравилась.

- Сомневаюсь, что буду его дописывать. Лучше сначала поговорю об этом с генералом.

- Пожалуйста, если хочешь выглядеть дураком. Но, поверь, психоматематикам, которые будут анализировать доклад, твоя персона неинтересна. Им даже неважно, как тебя зовут. Перед началом анализа девица пройдется по всему докладу и заменит все имена, включая твое собственное. Ты для них - источник информации, не больше. Наш шеф замыслил какой-то грандиозный проект; я сам не знаю, какой, и ему надо набрать для него ворох статистических данных.

Я несколько успокоился.

- Чего ж они прямо об этом не скажут? А то я решил, что этот меморандум - приказ. И, естественно, разозлился.

Зеб пожал плечами:

- Все произошло оттого, что меморандум готовил отдел семантики. Если бы над ним поработали пропагандисты, ты бы вскочил с кровати на рассвете и до завтрака закончил бы работу - так тебе не терпелось бы отличиться.

Он добавил:

- Между прочим, до меня донеслись слухи, что тебя повысили в чине. Прими мои поздравления.

- Спасибо, - неожиданно для самого себя я смутился. - Каково тебе теперь чувствовать себя подчиненным?

- Как? Неужели ты взлетел так высоко? Я-то решил, что ты всего-навсего капитан?

- Я и есть капитан.

- Извини меня, что я лезу к тебе со всякой чепухой, но я уже майор.

- Ничего себе! Поздравляю.

- Не стоит благодарности. Здесь надо быть по крайней мере полковником, чтобы не застилать по утрам свою койку.

По правде сказать я был слишком занят, чтобы каждый день убирать свою койку. Спал я в основном на раскладушке в моем кабинете, и как-то раз мне пришлось неделю обойтись без душа.

Мне стало ясно, что организация была куда больше и сложнее, чем я предполагал раньше. Более того, она все время росла. Я стоял слишком близко к деревьям, чтобы увидеть лес, несмотря на то, что все бумаги, кроме сверхсекретных, проходили через мои руки.

Я заботился о том, чтобы генерал Хаксли не утонул в ворохах бумаг, и в результате утонул в них сам. Моя задача была решить, что он стал бы делать с той или иной бумагой, если бы у него была свободная минута. Потом делать это самому. Попервоначалу я совершил положенное число ошибок, но, очевидно, их было не столь много, чтобы генерал меня уволил, и месяца через три я уже стал майором с приятным для слуха званием: "Помощник начальника Генерального штаба". Зеб обогнал меня снова и уже исполнял обязанности начальника отдела пропаганды, так как его шефа перевели в региональный штаб под кодовым названием "Иерихон".

Но я забегаю вперед. Я получил письмо от Юдифи недели через две после приезда. Это было приятное письмо, но сильно сокращенное в процессе пересылки. Я собирался ей ответить немедленно, но протянул с ответом неделю. Мне нечего было ей написать, кроме того, что я здоров и чертовски занят. Если я напишу три раза подряд, что я ее люблю, то какой-нибудь идиот шифровальщик обязательно это выкинет.

Почта достигла Мексики через длинный подземный туннель, большей частью естественный, в некоторых местах пробитый в известняке. Маленькая электрическая дорога перевозила не только документы и переписку, но также продовольствие и припасы, необходимые для нашего городка. Подземелье, известное под названием Главный штаб, использовалось нашими уже лет двадцать. Никто не знал всех переходов и залов подземного мира. Мы просто-напросто освещали и использовали столько места, сколько нам было нужно. Любимыми развлечениями трогов (нас, постоянных жителей подземелья, называли троглодитами или трогами, а посетители назывались летучими мышами, потому что появлялись по ночам) были прогулки и пикники в не известных никому коридорах и залах, что требовало некоторого знания спелеологии.

Такие путешествия никогда не запрещались, но начальство требовало, чтобы мы принимали тщательные меры предосторожности и не ломали ног и рук. Генерал лично одобрял эти прогулки, потому что они были одним из очень немногих средств размяться и не терять формы - многие работали здесь месяцами и годами, не видя дневного света.

Мы с Зебом и Магги несколько раз выбирались в дальние пещеры. Магги всегда приглашала с собой какую-нибудь девушку. Сначала я протестовал, но она убедила меня, ибо это необходимо, чтобы избежать сплетен: девушки как бы оберегали друг дружку. Магги говорила мне, что Юдифь не стала бы возражать против таких пикников, потому что они совершенно невинны. Каждый раз спутницы Магги менялись, и так получалось, что Зеб куда больше обращал внимания на этих девушек, оставляя Магги на мое попечение. Одно время мне казалось, что Магги и Зеб поженятся, но теперь я начал в этом сомневаться. Вроде бы они подходили друг к другу как сыр к маслу, но Магги, совершенно очевидно, не питала к Зебу ревности, хотя, с моей точки зрения, он вел себя совершенно бесстыдно. Значит, и он знал, что Магги это не волнует.

Утром в субботу Зеб сунул голову в мою келью и сказал:

Выход в два часа. Захвати с собой полотенце.

Я поднял взор от кипы бумаг.

- Вряд ли я успею. А почему полотенце?

Но он уже исчез.

Через некоторое время ко мне в кабинет зашла Магги, чтобы забрать недельную разведсводку для Старика, но я и не пытался ее ни о чем спрашивать - на службе она идеальный штабной сержант. Днем я попытался перекусить, не поднимаясь из-за стола, все еще надеясь разделаться с делами и понимая, что не успеваю. Без четверти два я отправился к генералу Хаксли, чтобы он наложил резолюцию на послание, которое должно уйти вечером с гипнокурьером. Послание следовало немедленно отправить психиатору, который подготовит его для внушения курьеру. Генерал проглядел послание, завизировал его и произнес:

- Сержант Энди сказала мне, что у вас свидание.

- Сержант Энди ошибается, ответил я официальным голосом. - Я еще не обработал недельные доклады из Иерихона, Нода и Египта.

- Оставь их на моем столе и выметайся. Это приказ. Не в моих интересах, чтобы вы свихнулись от переутомления.

Я не стал напоминать генералу, что, по моим расчетам, он уже месяц не видел солнца. Я подчинился и вышел.

Я поспешил к нашему обычному месту встречи у женского общежития. Магги уже ждала там. С ней рядом стояла блондинка по имени Мариам Бус, которая служила клерком на интендантских складах. Я знал ее в лицо, но не был знаком. Девушки принесли с собой корзину с продуктами. Тут же подошел и Зеб. Он принес одеяло, на котором мы обычно сидели. Оно же служило и скатертью. В другой руке он нес переносной прожектор.

- Где твое полотенце? - спросил он.

- Я решил, что ты шутишь.

- Беги за ним. Мы пойдем Аппиановой дорогой, а ты нас догонишь. Пошли, девочки.

Они отправились в путь, а мне ничего не оставалось, как подчиниться. Схватив в моей комнате полотенце, я поспешил за ними и, только завидев их в дали, перешел с бега на шаг. Я с трудом отдышался - сидячая работа сказалась на мне катастрофически. Они услышали, как я топаю, и остановились, поджидая меня.

Мы все были одеты одинаково: в штаны, подпоясанные ремнями, с прикрепленными к ним фонарями, и куртки, обмотанные тросом. Хоть мне и не очень нравилось, что женщины в пещерах ходят в мужской одежде, я понимал, что пробираться по пещерам в юбках непрактично.

Мы покинули освещенный туннель, повернув, казалось бы, к сплошной стене. Тут же оказались в трудно различимом, но вполне проходимом коридоре. Зеб привязал к входу в коридор конец лабиринтного шнура и начал стравливать его, как требовалось по инструкции. Зеб всегда серьезно относится к серьезным вещам.

Мы прошли по коридору с полмили, встречая следы тех, кто бывал здесь до нас. Затем мы покинули исхоженную тропу и вскоре уперлись в глухую стену.

- Здесь мы должны перебраться через стенку, - сказал Зеб.

- А куда мы направляемся? - спросил я.

- Мариам там бывала. Она нам покажет.

Перебраться через стену не стоило особого труда. На всякий случай мы страховали девушек тросами. По ту сторону перемычки туннель продолжался. Если не знать о его существовании, можно тысячу лет ходить в метре от него и не догадаться о его существовании. Мы шли быстро, светя вперед фонарями, и останавливались лишь однажды, когда Зеб привязал к лабиринтному шнуру новый клубок. Вскоре Мариам сказала:

- Теперь не спешите. Мне кажется, что мы уже пришли.

Зеб обвел вокруг себя фонарем и присвистнул:

- Вот это да!

Магги медленно произнесла:

- Как здесь красиво.

Мариам лишь торжественно улыбнулась.

Я был с ними согласен. Мы оказались в небольшой высокой пещере шириной около восьмидесяти футов, которая протянулась в неизвестность, полого заворачивая направо. Главной достопримечательностью этой пещеры было спокойное, будто налитое тушью озерцо, перед которым расстилался песчаный пляж.

Наши голоса звучали гулко, но негромко, потому что звуковым волнам мешали распространяться сталактиты, свисавшие с потолка пещеры. Зеб подошел к краю озера, присел и попробовал воду пальцами.

- Не очень холодная, - сообщил он. И тут же добавил. - Кто нырнет последним, тому глаз вон!

В последний раз я слышал такое выражение, когда был мальчишкой. Зеб уже расстегивал куртку. Я подошел к нему и приглушенным голосом заявил:

- Зеб! Что ты делаешь? Мы же не можем купаться вместе!.. Ты пошутил, да?

- И не собирался шутить, - сказал он, глядя мне в глаза. - А почему нельзя? Что с тобой, мой дружок? Ты боишься, что тебя накажут? Не бойся, они не увидят. С наказаниями у нас покончено.

- Но...

- Что "но"?

Я не смог найти ответа. Пользуясь терминами и понятиями, которыми меня обучили, я мог бы объяснить ему всю греховность его намерений. Но я понимал, что Зеб рассмеется мне в лицо - и девушки услышат, что он смеется. А может быть, и они будут смеяться, поскольку они с самого начала знали, что мы будем купаться вместе, а меня никто не предупредил.

- Зеб, послушай, - не сдавался я. - Я не могу... я не знал... у меня даже плавок с собой нет.

- Я тоже их не захватил, - сказал Зеб. - Скажи, а тебе мальчишкой не приходилось купаться нагишом?

Он не стал ждать моего ответа, а повернулся к девушкам и спросил:

- А вы чего ждете, хрупкие сосуды греха?

- Мы ждем, пока вы кончите спорить, - ответила Магги, подходя ближе. - Зеб, не возражаешь, если мы с Мариам разденемся по ту сторону большого камня?

- Отлично. Но учти: не нырять, не отвязывать страховочного конца, и на берегу дежурит один из нас.

- Глупости! - возмутилась Мариам. - В прошлый раз я здесь ныряла.

- Тогда меня с тобой не было, - ответил Зеб. - Так что я повторяю: не нырять, а то отшлепаю.

Мариам пожала плечами:

- Будь по-твоему, полковник Зануда. Пошли, Маг.

Они зашли за камень размером с дом. На полпути Мариам остановилась, посмотрела на меня и погрозила мне пальцем:

- Чтобы не подглядывать!

Девушки исчезли за камнем, и до нас донеслось их хихиканье. Я быстро сказал:

- Ты делай, как хочешь, я в твои дела не вмешиваюсь. Но я останусь здесь, на берегу. Я буду вас охранять.

- Как тебе удобнее. Я готов был дежурить с тобой поровну, но никто не может помешать тебе быть упрямым ослом. Без нужды не суетись - обе девушки отлично плавают.

В отчаянии я прошептал:

- Зеб, я уверен, что генерал категорически запрещает купание в подземных озерах.

- Поэтому мы ему и не будем докладывать, - ответил Зеб. - Никогда не беспокойте командующего без нужды - цитирую по уставу армии царя Иосифа, тысяча четырехсотый год до нашей эры.

И он продолжал раздеваться.

Я не знаю, почему Мариам именно меня предупредила, чтобы не подглядывал, я и не собирался! Когда она разделась, то вышла из-за камня и направилась прямо к воде, но свет переносного прожектора ярко осветил ее. Мариам закричала:

- Выходи, Магги! Если ты поспешишь, то Зеб будет последним, и ему глаз вон!

Я не хотел смотреть на Мариам, но не мог отвести от нее глаз. Я в жизни не видел ничего похожего на зрелище, представшее моим глазам. Только раз мне удалось взглянуть на картинку, которую мне показал мальчик в нашей приходской школе. Но я успел лишь взглянуть и тут же на него донес.

Я сгорал от стыда, но смотрел на Мариам не отрываясь.

Зеб вошел в воду раньше Магги; правда, я думаю, что ей было все равно. Он почти нырнул - таким образом чуть не нарушил собственный запрет. Он прыгнул в воду, но не скрылся под ее поверхностью, а сразу поплыл и вскоре уже догнал Мариам, которая плыла к дальнему берегу.

Затем из-за камня вышла Магги и тоже вошла в воду. Она не преподнесла свое появление как торжественное событие, подобно Мариам; быстро и грациозно она скользнула в воду. Войдя в озеро по пояс, Магги легко скользнула вперед и сильными гребками поплыла в темноту. Вскоре она догнала остальных - мне было слышно, как они переговариваются, хотя я не видел их в темноте.

Пока она не скрылась из глаз, я был бессилен оторвать от нее взгляд, даже если бы от этого зависело бессмертие моей души. Что же такое заключено в теле женщины, превращающее его в самое соблазнительное и манящее зрелище на свете? Истинно ли утверждение некоторых людей, что все дело лишь в инстинкте, который заставляет нас покоряться воле господа, дабы плодиться и размножаться? А может быть, за этим скрывается нечто более загадочное и чудесное?

Я поймал себя на том, что губы мои шепчут:

"Как ты прекрасна, как привлекательна,

возлюбленная, твоей миловидностью!

Этот стан твой похож на пальму,

А груди твои на виноградные грозди..."

[Библия. Книги Ветхого Завета.

Книга Песни Песней Соломона. Глава 7. Стих 7,8]

В смятении и ужасе я заставил себя замолчать, ибо вспомнил, что Песнь Песней Соломона не более, как чистая и священная аллегория, не имеющая ничего общего с подобным зрелищем.

Я уселся на песок и постарался успокоить свою смятенную душу. Через некоторое время я почувствовал себя лучше, и мое сердце перестало столь часто биться. И когда они возникли из темноты, подплывая к берегу, мне удалось даже выдавить из себя улыбку. Происходящее уже не казалось мне столь ужасным, и до тех пор, пока тела девушек были скрыты под водой, ничего страшного я не видел. Не исключено, что зло таилось не в телах девушек, а в моем извращенном греховном зрении.

- Тебя подменить? - спросил Зеб.

- Нет, твердо ответил я. - Продолжайте купаться и веселиться.

- Хорошо, - согласился Зеб, перевернулся в воде, подобно дельфину, и поплыл назад. Мариам за ним. Магги подплыла на мелкое место и замерла там, касаясь дна кончиками пальцев, и глядела на меня. Ее голова и плечи, будто выточенные из слоновой кости, поднимались над черной водой, а длинные густые волосы окружали ее, струились по воде как водоросли.

- Бедный Джон, - мягко произнесла она. - Хочешь, я выйду и побуду с тобой?

- Нет, спасибо, не стоит.

- Ты уверен?

- Абсолютно уверен.

- Как хочешь, - она тоже повернулась и поплыла прочь.

Пока она разворачивалась, на какое-то чудесное мгновение моим глазам предстало все ее прекрасное тело.

Минут десять спустя Магги снова появилась на моей стороне озера.

- Я замерзла, - сказала она, вылезла из воды и прошла под прикрытие камня. Я подумал, что она не кажется голой - просто она не покрыта одеждой, подобно нашей праматери Еве. В этом заключалось различие между ней и Мариам - та была голой.

Когда Магги вылезла из воды и мы с ней оба молчали, я понял, что в пещере не раздается ни звука. Нет на свете ничего более безмолвного, чем безмолвие пещеры. На поверхности земли вы всегда можете уловить какой-нибудь шум, но совершенно особенная тишина достижимая лишь под землей. Если под землей ты затаишь дыхание, то ощутишь бесконечную совершенную тишину.

Я понял, что не слышу звуков от плывущих Зеба и Мариам. А эти звуки обязательно должны были до меня донестись. Я поднялся и сделал два шага по берегу озера, но остановился, потому что на моем пути находилась "костюмерная" Магги.

Я в самом деле был обеспокоен и не знал, что предпринять. Кинуть им веревку? Но куда? Прыгнуть в воду и искать их в глубине? Я тихо позвал:

- Магги!

- Что случилось, Джон?

- Магги, я волнуюсь.

Она сразу же вышла из-за камня. Она успела надеть брюки и прижимала к груди полотенце. Мне показалось, что она только что сушила полотенцем волосы.

- Почему ты волнуешься?

- Молчи и слушай.

Она замолчала. Через некоторое время она сказала:

- Я ничего не слышу.

- Вот именно. А ты должна слышать. Я слышал, как вы плыли, даже когда вы были у дальнего берега озера. А сейчас ни звука, ни всплеска. Не может быть, что они одновременно нырнули и ударились головами о камни?

- Не беспокойся, с ними все в порядке.

- Но я, честное слово, обеспокоен.

- Я уверена, что они просто отдыхают. На той стороне тоже есть маленький пляж, даже меньше этого. Там они и лежат. Я с ними там была, но замерзла и потому вернулась.

Но я уже принял решение. Я понял, что моя проклятая стеснительность мешает мне выполнить свой долг.

- Отвернись. Нет, уйди за камень. Мне нужно раздеться.

- Зачем?

Я открыл рот, чтобы закричать, но не успел издать ни звука, потому что Магги закрыла мне рот ладонью. От этого движения полотенце упало, что заставило нас обоих смутиться.

- Боже мой! - воскликнула она. - Пожалуйста, не кричи.

Она отвернулась от меня, нагнулась, подняла полотенце. А когда она обернулась вновь, полотенце было надежно обмотано вокруг ее груди.

- Джон Лайл, - произнесла она, - подойди сюда и сядь. Сядь рядом со мной.

Она села и хлопнула ладонью по песку - и в голосе ее звучала такая уверенность, что я послушно уселся рядом с ней.

- Подвинься ближе ко мне, - сказала она. - Я не хочу кричать.

Я осторожно подвинулся к ней так, что мой рукав касался ее обнаженной руки.

- Так-то лучше, - сказала она совсем тихо, стараясь, чтобы ее голос не разносился по пещере. - А теперь слушай внимательно: там находятся два человека, которые хотят побыть вдвоем. Они находятся в полной безопасности - я их видела. К тому же оба - отличные пловцы. Ты же, Джон Лайл, должен умерить свой пыл и научиться не вмешиваться в чужие дела.

- Боюсь, что я тебя не понял, - искренне сказал я. Но, по правде сказать, я уже подозревал, что начинаю ее понимать.

- Ну что ты за человек! Скажи мне, Мариам что-нибудь для тебя значит?

- Значит? Нет, пожалуй, не значит.

- Мне тоже так казалось. По крайней мере, за все время ты и двух слов ей не сказал. Значит, у тебя нет оснований ее ревновать. А если так, то оставь ее в покое и не суй нос в чужие дела. Теперь ты меня понял?

- Наверное, да...

- Вот и помолчи.

Я замолчал. Она не двигалась. Я остро ощущал ее обнаженность. Потому что она была обнаженной, хоть и была закрыта и казалась не обнаженной; и я так надеялся: она не предполагает, что я догадался о том, что она обнаженная... К тому же я остро ощущал себя участником... участником, не знаю чего. Я мысленно заявил себе: у меня нет оснований подозревать самое худшее, тем более что я не инспектор по морали.

Наконец я выговорил:

- Магги...

- Что, Джон...

- Я тебя не понимаю.

- Почему, Джон? Впрочем, а так ли надо все понимать?

- Мне кажется, что тебя совершенно не тревожит, что Мариам осталась совсем наедине с Зебом...

- А что я должна по этому поводу предпринять?

Ну что ты будешь делать с этой женщиной! Она нарочно делала вид, что меня не понимает.

- Ну как тебе сказать... понимаешь, у меня создалось впечатление, что ты с Зебом... я хотел сказать, что вы собираетесь пожениться, когда можно будет...

Она засмеялась низким голосом.

- Полагаю, что у тебя и в самом деле могло сложиться такое впечатление. Но, поверь мне, эта проблема решена и забыта ко всеобщему удовлетворению.

- Да?

- Пойми меня правильно. Мне очень нравится Зебадия, и я знаю, что тоже ему нравлюсь. Но психологически мы с ним оба доминантные типы - ты можешь проверить по нашим психологическим таблицам. Такие люди, как мы, не имеют права жениться друг на друге. Подобные браки совершаются не на Небесах, поверь мне. К счастью, мы поняли это вовремя.

- Ага.

- Вот именно, ага.

А вот как случилось то, что случилось в следующую минуту, я не понимаю. Я подумал было, что она такая одинокая... и оказалось, что я ее целую. Она прижалась ко мне, откинулась назад и ответила на поцелуй с таким жаром, какого я в ней и не подозревал. Что же касается меня, то в голове у меня гудело, глаза, кажется, вылезли из орбит, и я никак не мог сообразить, то ли я провалился на тысячу футов под землю, то ли я шагаю на параде.

Потом я пришел в себя. Она заглянула мне в глаза и прошептала:

- Дорогой мой Джон...

Затем она неожиданно вскочила на ноги, склонилась надо мной, забыв о том, что полотенце может упасть, и похлопала меня по щеке.

- Юдифи сказочно повезло, - сказала она, - интересно, она об этом догадывается?

- Магги! - взмолился я.

Она отвернулась от меня и сказала, глядя перед собой:

- Пойду кончу одеваться. А то простужусь. Я совсем закоченела.

А мне она совсем не показалась закоченевшей.

Вскоре она вернулась. Она была одета и яростно вытирала полотенцем свою пышную гриву. Я взял мое сухое полотенце и помог ей вытирать волосы. Я не думаю, что я предложил ей помощь: просто подошел и помог. У нее были такие густые и пышные волосы, что даже дотронуться до них - наслаждение. По мне мурашки бегали.

За этим занятием нас и застали Зеб и Мариам, когда они медленно подплыли к берегу. Мы слышали их смех и голоса задолго до того, как увидели их. Мариам вылезла из воды обнаженная и бесстыжая, как какая-нибудь шлюха из Гоморры, но я на нее почти не обратил внимания.

Зеб поглядел мне в глаза и спросил:

- Ты готов купаться, старик?

Я хотел было ответить, что и не собираюсь купаться, и намеревался в качестве оправдания заявить, что мое полотенце уже мокрое и мне нечем будет вытираться, - и тут я понял, что Магги наблюдает за мной. Она и слова не произнесла, просто смотрела на меня.

- Конечно, я выкупаюсь! - заявил я. - Я вас заждался.

- Затем я крикнул:

- Мариам, скорей вылезай из-за камня! Мне негде раздеться.

Мариам захихикала и выскочила из-за камня, на ходу оправляя одежду. Я торжественно проследовал в раздевалку.

Я надеюсь, что когда покинул это убежище, я сохранил остатки торжественности. Во всяком случае я стиснул зубы и зашагал к воде. В первый момент вода обожгла меня холодом, но я чувствовал холод лишь в первые секунды. Я никогда не был хорошим пловцом, но выступал за мой класс и как-то даже купался в Гудзоне на Новый год. В общем, купаться в черном озере мне понравилось.

Я переплыл озеро. На той стороне тоже был маленький песчаный пляж. Я не стал на него вылезать.

На обратном пути я нырнул и постарался достичь дна, но мне это не удалось. Видно, озеро было глубже и абсолютно тихо. Если бы у меня были жабры, то, наверное, стоило бы остаться в нем навсегда, подальше от Пророков, от Каббалы, от бесконечных входящих и исходящих бумаг, от забот и проблем, слишком сложных и тонких для меня.

Я вынырнул и с трудом восстановил дыхание. И быстро поплыл к нашему пляжу. Девушки уже разложили на одеяле обед, и Зеб кричал мне, чтобы я поторопился. Зеб и Магги не отвернулись, когда я вылез из воды, то я заметил, что Мариам беззастенчиво разглядывает меня. Не думаю, что я покраснел. Кстати, я никогда не любил блондинок. Я убежден, что Лилит была блондинкой.

11

Высший Совет, состоявший из начальников отделов, генерала Хаксли и еще нескольких человек, собирался примерно раз в неделю. Прошло около месяца после нашего разговора с Магги, я сидел в комнате заседания и стенографировал выступления. У нас остро не хватало людей. Моим номинальным начальником был генерал Пеннойер, носивший звание начальника Генштаба. Но я видел его только два раза, потому что еще он числился начальником снабжения и большую часть времени уделял второй специальности. Поэтому Хаксли приходилось самому выполнять все обязанности начальника Генштаба, а я стал при нем идеальным адъютантом. Я даже умудрялся следить, принимает ли он вовремя желудочные таблетки.

Совещание было шире обычного. На него прибыли руководители местных организаций. Я чувствовал напряжение приближающихся важных событий, хотя Хаксли ничего не говорил мне заранее. Зал заседаний охранялся так, что и мышь не могла бы в него проникнуть.

Сначала мы выслушали обычные доклады. Было отмечено, что в организации состоят восемь тысяч семьсот девять членов. Кроме них, мы насчитывали примерно вдесятеро больше сочувствовавших, но не зачисленных официально, на которых мы могли наверняка рассчитывать во время восстания.

Эти цифры не очень обнадеживали. Мы оказались в тисках дилеммы: сто тысяч человек - жалкая кучка для того, чтобы поднять восстание в громадной стране, но каждый принятый человек увеличивал опасность разоблачения. Мы опирались на старинную систему ячеек, при которой каждый знал не больше, чем ему положено было знать, и не мог выдать на допросе многих людей, даже если он оказывался провокатором. Но и при такой системе в такой многочисленной организации мы еженедельно теряли людей и целые группы. Четыре дня назад вся организация в Сиэтле была застигнута во время заседания и арестована. Это был тяжелый удар, но, к счастью, только трое из арестованных знали важные секреты, и все они успели покончить с собой.

Начальник связи доложил, что его люди могут вывести из строя девяносто процентов радио- и телевизионных станций в стране и что с помощью штурмовых групп мы можем надеяться обезвредить и остальные, за исключением станции "Голос бога" в Новом Иерусалиме.

Начальник инженерной службы заявил, что он готов прекратить доступ энергии в сорок шесть крупнейших городов, опять же за исключением Нового Иерусалима.

Доклады продолжались - газеты, студенческие группы, захват ракетодромов, водоснабжение, контрразведка, долгосрочные метеопрогнозы, распределение оружия. Война по сравнению с революцией проста. Война прикладная наука с четко определенными, испытанными историей принципами и методами. Но каждая революция - непредвиденная мутация, она никогда не будет повторена, и проводят ее не кадровые военные, а в первую очередь, народные массы, не имеющие опыта.

Магги приводила в порядок записи докладов, и я передавал их программистам, которые вводили данные в "мозг". Когда сообщения кончились, наступила пауза. Мы ждали решений "мозга". Перфорированная лента выползла из "мозга", и Хаксли, наклонившись, взял ее.

Он посмотрел ее, откашлялся и подождал, пока наступит тишина.

- Братья! - начал он. - Товарищи, мы давно уже договорились: когда сумма всех необходимых факторов с учетом возможных ошибок покажет, что ситуация сложилась с балансом риска два - один в нашу пользу, мы начнем восстание. Сегодня этот день наступил. Я предлагаю назначить время восстания.

Никто не сказал ни слова - так поражены были присутствующие. Надежда, затянувшаяся на долгие годы, превращает реальность в нечто, чему трудно поверить. А все эти люди ждали годами, некоторые большую часть своей жизни.

Пауза завершилась взрывом. Они вскочили, смеясь, плача, крича, ругаясь, хлопая друг друга по плечам, обнимаясь...

Хаксли сидел, не двигаясь, пока остальные не успокоились. Затем поднялся и сказал тихо:

- Я думаю, голосовать не нужно. Час я назначу после того, как...

- Генерал, одну минуту. Я не согласен, - это был начальник Зеба, генерал Новак, начальник управления психологической войны.

Хаксли замолчал. Наступила гробовая тишина. Я был поражен, как и все.

Затем Хаксли сказал, не повышая голоса:

- Наш совет обычно принимает решения по общему согласию. Мы давно уже договорились, каким образом и когда мы установим день восстания... Но я знаю, что вы не стали бы возражать, если бы у вас не было к тому веских оснований. Мы вас слушаем, генерал Новак.

Новак медленно вышел вперед и повернулся к совету.

- Братья, - сказал он, оглядывая удивленные и даже сердитые лица. Вы знаете меня. Семнадцать лет я отдаю все, что у меня есть, нашему общему делу. Я потерял семью, дом... Но я не могу позволить принять решение, прежде чем не скажу вам, что знаю с математической точностью: время революции еще не наступило.

Он был вынужден переждать несколько минут и понять руки, призывая к тишине.

- Да выслушайте меня, в конце концов! Я согласен, что с военной точки зрения все готово. Я даже склоняюсь к тому: если мы ударим сегодня же, то у нас есть возможность захватить страну. И все-таки мы не готовы...

- Почему?

- Потому что большинство населения все еще верит в установленную религию, верит в божественный приоритет Пророка. Мы можем захватить власть, но мы не сможем ее удержать.

- Еще как сможем!

- Послушайте. Никакой народ не может быть подчинен долгое время без его молчаливого признания власти. В течение трех поколений американский народ воспитывается от колыбели до могилы самыми умными и хитрыми психотехниками в мире. И люди верят!

- ...Мы выиграем революцию, но за ней последует длинная и кровавая гражданская война, которую мы проиграем!

Он замолчал, провел трясущейся рукой по глазам и произнес:

- Это все.

Несколько человек сразу попросили слова. Хаксли постучал по столу, призывая к порядку, потом предоставил слово генералу Пеннойеру.

- Я хотел бы задать Новаку несколько вопросов, - сказал он.

- Задавайте.

- Может ли ваше управление определить, какой процент населения, по вашим расчетам, искренне верит в Пророка?

Зеб поднял голову. Новак кивнул ему, и Зеб сказал:

- Шестьдесят два процента, плюс-минус три процента.

- А какой процент тех, кто тайно противостоит правительству, независимо от того, знаем мы об их существовании или нет?

- Двадцать один процент, с соответствующей поправкой. Остальных нельзя считать верующими, но они довольны сложившимся порядком.

- Как вы получили эти данные?

- Выборочным опросом и гипноприборами. Правительство потеряло много сторонников в первые годы современной депрессии, но постепенно ему удалось выровнять положение. Закон о церковной десятине и декреты против бродяжничества опять же уронили престиж церкви. В настоящее время под влиянием нашей пропаганды правительство постепенно продолжает терять авторитет.

- Так сколько же нам понадобится времени...

Начальник психологического управления ответил твердо:

- По нашим расчетам, понадобится три года и восемь месяцев, прежде чем мы можем рискнуть.

Пеннойер повернулся к Хаксли.

- Думаю, что, несмотря на мое уважение к генералу Новаку, я должен сказать: побеждай, когда можешь победить. Не исключено, у нас больше не будет такого шанса.

Почти все присутствующие поддержали его. - Пеннойер прав! Если мы будем ждать, нас кто-нибудь выдаст!

- Мы не сможем столько времени хранить в тайне такую организацию.

- Я уже десять лет в подполье. Я не хочу, чтобы меня здесь похоронили!

- Давайте победим, а потом уж будем думать, как найти сторонников.

- Да здравствует восстание!

Хаксли молчал, давая остальным выпустить пар. Я сам помалкивал хотя бы потому, что мое положение не позволяло мне вмешиваться в дискуссию, но я был согласен с Пеннойером: невозможно ждать еще почти четыре года.

Я увидел, что Зеб что-то горячо обсуждает с Новаком. Они настолько углубились в спор, что не обращали внимания на то, что творилось вокруг. Но когда Хаксли, наконец, поднял руку, требуя тишины, Новак покинул свое место и поспешил к нему. Генерал выслушал Новака, и мне показалось, что он сдерживает раздражение, которое вскоре сменилось неуверенностью. Новак поманил к себе пальцем Зеба, который поспешил к своему шефу. Вся эта троица шепталась несколько минут, а совет покорно ждал, пока они придут к решению.

Наконец Хаксли вновь обратился к залу:

- Генерал Новак предложил схему, которая может изменить всю ситуацию. Совет прервет заседание до следующего дня.

План Новака (или Зеба, хотя он никогда и не признавался в авторстве) требовал передышки по крайней мене на два месяца, до Дня ежегодного Чуда. Идея заключалась в том, чтобы вмешаться в проведение праздника. Ведь власть Пророка над людьми заключалась не только в пулеметах, но и в той вере, которую питали люди.

Будущие поколения вряд ли смогут поверить в важность, в исключительную важность как с точки зрения религиозной веры, так и с точки зрения политической власти Чуда Воплощения. Чтобы осознать это, надо понять: массы одураченных людей верили в то, что ежегодно Первый Пророк возвращается с небес, чтобы проверить, как живет его земное царство и насколько хорошо его преемники справляются с обязанностями. Люди в это верили, а меньшинство сомневающихся не смело и рта раскрыть.

Я сам в это верил, мне и голову не приходило ставить под сомнение эту основу основ веры, а меня можно было назвать образованным человеком, человеком, посвященным в секреты производства меньших по рангу чудес.

Последующие два месяца прошли в бесконечном напряжении - мы были так заняты, что не хватало ни дней, ни часов. В дополнение к этому шли приготовления к празднику Воплощения и соответствующие изменения первоначальных планов. Генерал Новак почти немедленно после совещания выехал в "Бьюлалэнд" для проведения операции "Бедрок". Так было написано в приказе. Я сам вручал ему этот приказ, но, хоть убейте, не знаю, где и на какой карте искать этот "Бьюлалэнд".

Хаксли сам отсутствовал почти неделю, перепоручив дела генералу Пеннойеру. Он мне не говорил, куда направляется, но я мог догадываться. Операция "Бедрок" была психологическим маневром, а не забудьте, что мой шеф был в свое время преподавателем прикладных чудес и неплохой физик. Я вполне допускаю, что в эти дни его можно было бы увидеть и с паяльником в руках, и с отверткой или электронным микрометром: Генерал никогда не боялся испачкать руки.

Я скучал без генерала Хаксли. Пеннойер иногда был склонен отменять мои мелкие приказания, совать нос в детали и тратить как свое, так и чужое время по пустякам, которыми ему и не следовало бы заниматься. Но его тоже не было большую часть времени. Вообще трудно было поймать на месте хоть кого-нибудь из руководства.

В эти же дни произошло еще одно событие, которое не имело прямого отношения к судьбе народа Соединенных Штатов и его борьбе за свободу, но мои личные дела к тому времени настолько перепутались с общественными, что я позволю себе отвлечься. Может быть, личная сторона тоже важна. Я типичный представитель большинства людей, я человек, которого сначала надо ткнуть носом, и только потом уже он разберет, что к чему, тогда как Магги, Зеб и Хаксли из того меньшинства, которому даны свободные души, - они мыслители и вожди.

Я сидел за столом, стараясь разбирать бумаги скорее, чем они прибывали, когда получил приглашение заглянуть в удобное для меня время к шефу Зеба. Не теряя времени, я поспешил к генералу.

Новак не стал выслушивать формальных приветствий.

- Майор, у меня для вас письмо, которое я только что получил от шифровальщиков. Я не знаю, что с ним делать, но по совету одного из начальников моих отделов я решил вручить его вам. Вам придется его прочитать здесь.

- Слушаюсь, сэр, - сказал я несколько растерянно.

Письмо оказалось довольно длинным, и я не помню большей его части. Помню только ту, что произвела на меня наибольшее впечатление. Письмо было от Юдифи.

"Мой дорогой Джон... я всегда буду вспоминать о тебе с теплотой и благодарностью и никогда не забуду всего, что ты для меня сделал... мы не предназначены друг для друга... Сеньор Мендоза все отлично понимает... я надеюсь, что ты простишь меня... он во мне так нуждается: должно быть, нас свела сама судьба... если ты когда-нибудь будешь в Мехико, считай наш дом своим... я всегда буду думать о тебе, как о моем сильном старшем брате, и останусь твоей сестрой..." Там еще много всего было такого же. Я думаю, что все эти письма подходят под категорию "мягкого расставания".

Новак протянул руку и взял у меня письмо.

- Я дал его вам не для того, чтобы вы заучивали его наизусть, сказал он сухо и выбросил письмо в дезинтегратор. Затем посмотрел на меня.

- Может, вам лучше присесть, майор. Вы курите? Я не присел, но голова у меня кружилась, и я взял предложенную сигарету и даже позволил ему зажечь ее. Потом я закашлялся от сигаретного дыма, и противное ощущение в горле вернуло меня к действительности. Я сдержанно поблагодарил генерала, вышел из комнаты, прошел к себе и позвонил заместителю, сказав, где меня найти, если я срочно понадоблюсь. Я объяснил, что неожиданно заболел и прошу по возможности меня не беспокоить.

Я провел в одиночестве больше часа, лежа на койке лицом вниз, не двигаясь и даже не думая ни о чем. Раздался тихий стук в дверь. Дверь открылась. Это был Зеб.

- Ну как ты? - спросил он.

- Ничего, ответил я. В то время мне пришло в голову, что начальник отдела, который попросил Новака показать мне письмо, был Зеб.

Он сел на стул и посмотрел на меня. Я перевернулся на кровати, лег на бок.

- Не давай выбить себя из колеи, Джонни, - сказал он. - Люди умирали неоднократно, но очень редко от любви.

- Ты ничего не понимаешь!

- Нет, не понимаю, - согласился он. - Каждый человек - свой собственный пленник, в одиночном заключении до самой смерти. Знаешь что, сделай мне одолжение, постарайся мысленно представить себе Юдифь. Постарайся увидеть ее лицо, услышать ее голос.

- Зачем?

- Постарайся.

Я старался. Я в самом деле старался и, вы знаете, не смог. Я никогда в жизни не видел ее фотографии, и теперь лицо ее от меня ускользало.

Зеб наблюдал за мной.

- Ты выздоровеешь, - сказал он уверенно. - Теперь послушай, Джонни. Мне надо было сказать тебе раньше. Юдифь очень милая женщина и, оказавшись на свободе, она неизбежно должна была встретить подходящего человека. Но нет, зачем объяснять все это влюбленному человеку?

Он поднялся.

- Джонни, мне надо идти. Мне очень не хочется оставлять тебя одного в таком состоянии, но генерал Новак ждет меня, мы уезжаем. Он меня живьем съест за то, что я заставил себя ждать. И разреши дать тебе еще один совет...

Я ждал.

- Я советую, - сказал он, - поговори с Магги. Она тебе поможет.

Он уже выходил из комнаты, когда я остановил его вопросом.

- Зеб, а что случилось между тобой и Магги? Что-то похожее?

Он оглянулся и сказал резко:

- Нет. Совсем не то. Это не было... не было то же самое.

- Я тебя не понимаю, я просто не понимаю людей. Ты советуешь мне поговорить с Магги... А ты не будешь ревновать?

Он посмотрел на меня, захохотал и ответил:

- Она - свободный гражданин, поверь мне, Джонни. Если бы ты когда-нибудь сделал ей что-то плохое, я собственными руками оторвал бы тебе голову. Но, думаю, ты ничего плохого не сделаешь. А ревновать? Нет. Я считаю, что она самый лучший парень из моих друзей, но женюсь я лучше на горной львице.

Он ушел, оставив меня опять в полном недоумении. Но все же я последовал его совету. Или, может быть, Магги последовала. Магги все знала - оказалось, что Юдифь написала ей тоже. Мне пришлось ее разыскивать. Она сама пришла ко мне после ужина. Мы поговорили с ней обо всем, и я почувствовал себя куда лучше, настолько, что вернулся в кабинет и полночи работал, наверстывал упущенное днем время.

Мы с Магги часто гуляли после обеда, но не заходили так далеко, как с Зебом. Иногда я мог уделить на прогулку минут двадцать, не больше - надо было возвращаться к работе, но это были лучшие минуты дня, и я ждал их.

Неподалеку от городка у нас было одно особенно любимое место. Тропинка вилась среди громадных каменных грибов, колонн, куполов и других пещерных чудес, которым трудно придумать название и которые можно с одинаковым успехом называть мечущимися душами и экзотическими цветами - в зависимости от настроения. На этой тропинке стояла каменная скамья. Тропинка здесь поднималась футов на сто над городком, так что мы могли сидеть и смотреть на наш мир сверху и молчать, и Магги могла не спеша покурить. Я привык зажигать ей сигареты, как в свое время Зеб. Она любила, когда я оказывал этот маленький знак внимания, а я уже научился не задыхаться от дыма. Месяца через полтора после того, как Зеб уехал, и за несколько дней до восстания мы сидели там и рассуждали, что будет с нами, если революция победит. Я сказал, что, наверное останусь в армии, если армия сохранится.

- А что будешь делать ты, Магги?

Она медленно затянулась.

- Так далеко в будущее я не заглядывала. У меня нет никакой специальности. Другими словами, мы же с тобой боремся за то, чтобы профессия, к которой я принадлежала, исчезла навсегда. - Она сухо усмехнулась и продолжала: "Меня не учили ничему полезному. Правда, я могу готовить, шить и следить за домом. Постараюсь найти работу экономки или служанки - ведь хорошие служанки очень редко попадаются, на них большой спрос."

Мысль о том, что отважный и умный сержант Эндрюс, умеющая обращаться, если нужно, с виброкинжалом, будут ходить в бюро найма и искать работу, чтобы прокормить себя, была для меня совершенно неприемлема. Магги, Магги, которая спасла мою не такую уж ценную жизнь, по крайней мере, дважды и никогда не задумывалась, чего это может ей стоить. Нет, только не Магги!

Я выпалил:

- Послушай, тебе этого делать не придется.

- Другого пути я не знаю.

- Ну тогда... тогда, как ты отнесешься к тому, чтобы готовить обед мне? Я надеюсь зарабатывать достаточно, чтобы нас обоих прокормить, даже если меня после революции понизят до моего прежнего чина. Это будет не очень жирно, но все-таки...

Она взглянула на меня.

- Ну что ж, Джонни, ты очень любезен. - Она раздавила сигарету и кинула ее вниз. - Я очень тебе благодарна, но ничего из этого не выйдет. Твое начальство может не одобрить такого выбора.

Я покраснел и почти прокричал:

- Я совсем не то имел в виду!

Я знал, что хотел сказать, но никак не мог подобрать слов...

- Я имел в виду... Послушай, Магги, мы с тобой друг друга хорошо знаем, я тебе не противен... и нам неплохо вместе... Поэтому почему бы нам...

Она поднялась на ноги и обернулась ко мне:

- Джон, ты хочешь жениться? На мне?

Я сказал смущенно:

- Ну, в общем... в этом и была моя мысль...

Мне было неудобно, что она стоит передо мной, и я тоже встал.

Она внимательно посмотрела на меня, как будто увидела впервые, и потом сказала печально:

- Что ж, я очень благодарна, в самом деле благодарна... и очень тронута... Но нет, Джонни, нет!

Из глаз ее покатились слезы, и она всхлипнула. Но тут же взяла себя в руки, вытерла глаза рукавом и закончила:

- Ну вот, ты заставил меня разреветься. Я не ревела несколько лет.

Я хотел обнять ее, но она оттолкнула мои руки и отступила на шаг.

- Нет, Джонни! Сначала выслушай меня. Я готова работать у тебя экономкой, служанкой, но замуж за тебя я не выйду.

- Почему нет?

- Почему нет? Дорогой мой, очень дорогой мой мальчик, потому что я старая, усталая женщина, вот почему.

- Старая? Ты старше меня не больше, чем на год или два. Ну три, самое большее. И это не играет роли.

- Я старше тебя на тысячу лет. Подумай, кем я была, где я была, что я знаю. Сначала я была "невестой" Пророка.

- Ты не виновата.

- Может быть. Но затем я была любовницей твоего друга Зеба. Ты знал об этом?

- Ну... в общем, я в этом не сомневался.

- Но это не все. У меня были другие мужчины. Одни по необходимости я покупала их милости, другие от одиночества и тоски. Потом, когда Пророку надоедает очередная невеста, она теряет во дворце всякую цену даже для себя самой.

- Мне все равно! Мне все равно! Мне плевать! Это не имеет никакого значения!

- Ты это сейчас так говоришь. А потом это будет иметь для тебя значение. Я думаю, что знаю тебя, милый.

- Значит, ты меня не знаешь. Мы начнем жизнь снова.

Она глубоко вздохнула.

- Ты думаешь, что любишь меня, Джон?

- Думаю, да.

- Ты любил Юдифь. Теперь, когда ты обижен ею, тебе кажется, что ты любишь меня.

- Но... но откуда мне знать, что такое любовь? Я знаю одно: я хочу, чтобы ты вышла за меня замуж и чтобы мы всегда были вместе.

- И я не знаю, - сказала она так тихо, что я еле услышал ее слова. Она подошла ко мне, и я обнял ее так естественно и просто, будто мы всю жизнь только и делали, что обнимались.

Мы поцеловались, и я спросил:

- Ну, теперь ты согласна выйти за меня замуж?

Она откинула голову и посмотрела на меня почти испуганно:

- О, нет!

- А я думал...

- Нет, дорогой, нет! Я буду содержать твой дом, вести хозяйство, стирать белье, спать с тобой, если ты того захочешь, но не надо тебе жениться на мне.

- Черт возьми! На такое я не согласен.

- Нет? Посмотрим. - Она вырвалась из моих рук.

- Магги! - крикнул я.

Но она уже бежала по тропинке, будто летела по воздуху. Я хотел догнать ее, споткнулся о сталактит и упал. Когда я поднялся, ее уже не было видно.

И - удивительное дело. Я всегда считал Магги высокой, статной, почти с меня ростом. Но когда я обнимал ее, оказалось, она совсем маленькая. Мне пришлось наклоняться, чтобы ее поцеловать.

12

В ночь Чуда все, кто оставался в Главном штабе, собрались в комнате связи перед экранами телевизоров. Наш городок совсем опустел, все разъехались по боевым постам. Нам, оставшимся, надо было поддерживать связь между группами. Стратегия была оговорена, и час восстания приурочен к часу Чуда. Тактические планы для всей страны не могли быть разработаны в Главном штабе, и Хаксли был достаточно хороший генерал, чтобы и не пытаться сделать это. Войска стояли на исходных позициях, и их командиры должны были сами принимать решения. Все, что нам оставалось, ждать.

На главном экране светилось объемное цветное изображение помещений дворца. Служба шла уже весь день. Процессии, гимны, жертвоприношения, песнопения - бесконечная монотонность красочного ритуала. Мой старый полк стоял окаменевшими рядами; блестели шлемы, и копья казались зубьями гребенки. Я разглядел Питера ван Эйка, живот которого был закован в сверкающие латы, стоявшего впереди взвода. Я знал из донесений, что ван Эйк выкрал копию нужного нам кинофильма, и его присутствие на церемонии было хорошим знаком: значит, его не подозревают.

На трех остальных стенах комнаты связи находились многочисленные экраны поменьше. Они показывали толпы людей на улицах различных городов, забитые молящимися местные храмы. И на каждом экране люди не отрывали глаз от телевизоров, показывающих ту же суету, что и наш главный экран, - в комнатах дворца Пророка.

По всей Америке люди ждали Чуда. Чуда Воплощения.

За нашей спиной психооператор склонился над телепаткой, находившейся под гипнозом. Телепатка, девушка лет двадцати, что-то пробормотала. Психооператор обернулся к генералу Хаксли:

- Станция "Голос бога" в наших руках, сэр.

Хаксли кивнул головой. От этого зависело все. У меня задрожали колени. Взять станцию в свои руки мы могли только перед самым началом Чуда. Не раньше... Изображение передается по кабелю с этой станции, и единственная возможность внести коррективы в передачу - захватить хотя бы на несколько минут передающую станцию. Я был несказанно горд успехом моих товарищей, но гордость сменилась горем, потому что я знал, что ни один из них не доживет до вечера.

Но если они продержатся еще несколько минут, смерть их будет не напрасна, и души их найдут успокоение. На такие подвиги обычно шил те братья, жены которых побывали в руках инквизитора.

Начальник связи дотронулся до рукава генерала Хаксли.

- Начинается, сэр, - сказал он.

Камеры направлены на дальний конец зала храма. Мы увидели алтарь, и затем все взоры устремились к арке из слоновой кости над алтарем - над входом в святая святых. Вход был закрыт тяжелыми золотыми занавесями.

Я не мог оторвать глаз от экрана. После бесконечного, как мне показалось, ожидания, занавеси дрогнули и медленно раздвинулись, и перед нашими глазами предстал реальный, будто могущий в любой момент сойти с экрана, сам воплощенный Пророк.

Он повернул голову, окидывая всех горящим взглядом, и мне казалось, что он заглядывает мне в глаза. Мне захотелось спрятаться. Я с удивлением услышал собственный голос:

- И вы хотите сказать, что можете воспроизвести это?

Начальник связи кивнул:

- С точностью до миллиметра. Наш лучший имперсонатор, подготовленный лучшими хирургами. Может быть, идет уже наш фильм.

- Но ведь это реально!

Хаксли взглянул на меня:

- Поменьше разговоров, Лайл, - сказал он. Никогда еще он был так сердит на меня.

Я замолчал и обернулся к экрану. Это могучее лицо и горящий взгляд, это - актер? Нет! Я знал это лицо и видел его столько раз на церемониях. Что-то испортилось, и наш план провалился.

Хаксли спросил почти грозно:

- Есть связь с Новым Иерусалимом?

- Простите, нет, сэр.

Пророк начал говорить.

Его покоряющий, могучий голос гремел, как иерихонская труба. Он ниспрашивал благословения господа на грядущий год. Потом замолчал, взглянул снова на меня, поднял очи горе и обратился к Первому Пророку, моля того явиться народу во плоти и предлагая свое тело посредником в этом.

Началось перевоплощение - у меня волосы стали дыбом. Я уже знал, что мы проиграли. Пророк вытянулся на несколько сантиметров, его одежды потемнели, и вот перед нами в старинной тоге стоял сам Негемия Скаддер. Первый Пророк и основатель Нового Крестового похода. Я чувствовал, как внутренности мои сковал страх, чувствовал себя снова маленьким мальчиком, впервые увидевшим это Чудо по телевизору в приходской церкви.

Он начал с добрых пожеланий народу и выражения своей любви к людям. Понемногу он разогрел себя, на лице появились капли пота, и пальцы переплелись так же, как и в те дни, когда он призывал бога на ранних собраниях крестоносцев в долине Миссисипи. Он клеймил грех во всех его проявлениях, грех плоти, духа и денег. В самый разгар речи он перешел на другую тему, чем весьма удивил меня.

- Но я вернулся сегодня не для того, чтобы говорить о малых грехах народа, - сказал он. - Нет! Я пришел к вам призвать вас к оружию. Поднимитесь и восстаньте! Сатана пришел к вам! Он здесь! Он среди вас! С гибкостью змея он проник сюда и принял форму вашего наставника! Да! Он принял личину Пророка!

Уничтожьте Пророка! Во имя господа уничтожьте его и его приспешников!

13

- Докладывает Брюлер со станции "Голос бога", - сказал связист. Станция отключена и будет взорвана через тридцать секунд. Группа попытается отступить до взрыва. Всего хорошего. Конец сообщения.

Хаксли пробормотал что-то и отошел от погасшего экрана. Малые экраны, передававшие сцены в различных городах страны, показывали полную сумятицу и растерянность. Но в то же время они вселяли в меня надежду. Повсюду начались бунты и столкновения. В шоке я смотрел на экраны, не в силах понять, кто друг, а кто враг. В открытом театре в Голливуде толпа затопила сцену и буквально поглотила чиновников и священников, сидевших в президиуме. Наверху, над последним рядом, стояло немало охранников, и поэтому я ожидал, что они сверху скосят бунтовщиков огнем из автоматов. Но прозвучал лишь один выстрел, и он был направлен не вниз, а в сторону. Один из охранников упал.

Дерзкий выпад против Пророка удался сверх ожиданий. И если правительственные войска по всей стране дезорганизованы так же, как в Голливуде, нам предстоят не бои, а удержать завоеванное.

Монитор из Голливуда погас, и я обернулся к другому экрану, передававшему картинку из Портланда, штат Орегон. Там тоже кипела схватка. Я увидел людей с белыми нарукавными повязками - это был единственный знак различия, который мы позволили в тот день. Но сражались не только наши братья. Я собственными глазами видел, как офицер безопасности упал, сбитый с ног кулаками невооруженных людей.

Сообщения и доклады из городов все накапливались, и теперь мы могли уже без опаски использовать собственные радиостанции. Я оторвался от экранов и поднялся к шефу, чтобы помочь ему разобраться в ситуации. Я все еще был растерян и не мог осознать всего, что произошло у меня на глазах. Перед моим мысленным взором все еще стояли лица обоих Пророков. Если даже я получил от этой сцены такой эмоциональный шок, каково было простым верующим?

Первый доклад пришел от Лукаса из Нового Орлеана:

Центр города захвачен. Энергостанция и связь в наших руках. Группы захвата занимают полицейские участки. Федеральные стражники деморализованы стереопоказом. Спорадическая перестрелка произошла между самими охранниками. Организованного сопротивления нет. Устанавливаем комендантский час. Да здравствует свобода! Лукас.

Затем доклады начали сыпаться как из бочки горох: Канзас-сити, Детройт, Денвер, Бостон, Миннеаполис - все крупные города Америки сообщали о нашей победе. С некоторыми вариациями они поведали одну и ту же историю: призыв к оружию нашего синтетического Пророка и последовавший перерыв связи превратили правительственные войска в тело без головы, которое без всякого смысла махало мечами и било по себе самому. Могущество Пророка основывалось на суевериях и жульничестве; мы же обернули это оружие против самого Пророка.

Заседание Ложи в тот вечер было самым грандиозным из тех, на которых мне приходилось присутствовать. Мы расположились в Центре связи. Начальник службы связи исполнял функции секретаря заседания, получая и тут же передавая генералу Хаксли как Мастеру Востока доклады и телеграммы с разных концов страны, по мере того как они поступали. Мне тоже предложили занять почетное место, произведя меня в младшие подмастерья. Генералу пришлось позаимствовать у кого-то шляпу каменщика, которая оказалась ему мала, но никто не обращал на это внимания. Мы произносили древние слова от всего сердца так, словно мы говорили их впервые в жизни. И поступила телеграмма, что Луисвилл наш, такой перерыв никого не раздражал. Мы строили здание нашего государства. Долгие годы трудилось лишь наше воображение, теперь мы принялись за этот труд наяву.

14

Временная столица была перенесена в Сан-Луис. Я сам отвез туда Хаксли. Мы обосновались на военной базе Пророка, вернув ей прежнее название казарм Джефферсона. Заняли мы также помещения университета и восстановили его название - Университет имени Вашингтона. Если еще многие не понимали истинного значения этих переименований, скоро они поймут и это. Я тоже совсем недавно узнал, что Вашингтон боролся за свободу.

Хаксли называл себя военным губернаторам и упорно отказывался от звания временного президента.

Положение было более серьезное, чем могло показаться. Несмотря на то, что революция охватила всю страну и правительственные войска были практически разгромлены, мы не могли захватить сердце страны - Новый Иерусалим. Более половины населения еще не с нами, многие просто растерялись. До тех пор, пока Пророк был жив, и Храм оставался центром, вокруг которого могли собираться его сторонники, у него оставалась надежда победить нас.

Чудо дало только временный эффект. Пророк и его помощники были не дураки. Они уже начали организовывать сопротивление тех, может, и немногочисленных, но преданных приверженцев, которые отхватывали самые жирные куски при церковном режиме. Понемногу всем становилось понятно, что это мы подделали Пророка. Казалось бы, что вывод из этого ясен: если мы могли подделать Чудо, то значит и все предыдущие чудеса были подстроены телевизионные трюки и ничего больше. Я сказал об этом Зебу, но он только посмеялся над моей наивностью. Верующие не подчиняются законам логики, сказал он. Трудно отказаться сразу от религии, которая обволакивает тебя с детства.

В любом случае Новый Иерусалим должен пасть, и время не было нашим союзником.

В ту пору в университете собралось Временное конституционное собрание. Его открыл Хаксли, который отказался снова от президентского кресла, затем объявил, что все законы, принятые со дня вступления на пост Пророка Негемии Скаддера, теряют силу. Нашей единственной целью, заявил он, является выработать пути возрождения демократии и подготовиться к свободным выборам.

Тут он передал слово Новаку и покинул собрание.

Времени на политику у меня не оставалось, но как-то раз я оторвался от работы, чтобы посидеть на вечерней сессии Ассамблеи, потому что Зебадия намекнул мне, что надо ждать внушительных фейерверков. Я пробрался в задний ряд и смотрел, как один из молодых гениев Новака демонстрирует фильм. Я застал только вторую его часть. Сначала он показался мне обыкновенным учебным фильмом по истории. В нем рассказывалось, что такое гражданские свободы, каковы обязанности гражданина свободного демократического государства. Разумеется, фильм категорически противоречил всему, что было положено учить в школе Пророка, но при том создатели фильма использовали все те же приемы и методы изготовления учебных фильмов, что и их коллеги в стане Пророка. Фильм закончился, и молодой гений (не помню его имени, может, потому, что он мне с первого взгляда не понравился) Стоукс - назовем его Стоуксом, не все ли равно! Стоукс - начал говорить:

- Вы просмотрели переориентировочную ленту. Такой фильм совершенно не годится для того, чтобы перевоспитать взрослого человека. Его привычки и рефлексы укоренились в нем так глубоко, что таким простым фильмом его не убедишь.

- Зачем же тогда вы тратите наше время, заставляя смотреть его? выкрикнул кто-то из зала.

- Погодите, пожалуйста. Я хочу сказать, что несмотря на эти недостатки, мы предназначали фильм именно для взрослых. Разумеется, при условии, что данный взрослый готов предварительно принять пищу духовную, которую мы ему предлагаем.

Экран вспыхнул вновь. На нем возникла прелестная пасторальная сцена, сопровождаемая медленно музыкой. Я не догадывался, к чему этот Стоукс ведет, но зрелище было умиротворяющим. Почему-то я вспомнил, что недосыпаю уже четвертую ночь подряд, да и вообще не помню, когда я высыпался. Я откинулся в кресле и расслабился.

Я не заметил перехода от пейзажа к абстрактным фигурам. Мне казалось, что звучит та же музыка и на нее накладывается голос - монотонный, теплый, успокаивающий... Фигуры на экране однообразно поворачивались, и я начал растворяться в этих узорах...

Тут Новак вскочил со своего стула и с проклятием выключил проектор. Я выпрямился с острым чувством протеста, почти боли, вызывающей слезы на глазах. Новак быстро, упорно, хоть и негромко выговаривал Стоуксу, затем обернулся к нам.

- Встать! - приказал он. - Начинаем разминку! Глубоко вдохните, пожмите руку вашему соседу справа, постучите его ладонью по спине... крепче, не ленитесь!

Мы подчинились, но я чувствовал себя дураком. И при том раздраженным дураком. Мне было так хорошо всего минуту назад, а теперь я вспомнил о горах бумаг, которые мне никогда не разобрать, и потому не приходится надеяться, что я выкрою вечером хотя бы десять минут для встречи с Магги.

Молодой гений Новака заговорил:

- Как мне сейчас сказал доктор Новак, - в голосе его не было раскаяния, он был по-прежнему уверен в себе. - Нет нужды подвергать нашу аудиторию действию пролога, так как вас не нужно переориентировать. Однако сам фильм, усиленный предварительным внушением, а если представится возможность, и добавлением небольшой дозы гипнотического вещества, в 83 процентах случаев поднимает в аудитории политическое чувство, направленное в нужном направлении. Это было проверено на группе добровольцев. Сам же фильм является плодом нескольких лет работы аналитиков, основанной на изучении докладов каждого из членов нашего Братства о том, как они разочаровались в Пророке и присоединились к революции. Лишнее отбрасывалось, нужное суммировалось, и то, что в результате получалось, должно отвратить от Пророка самого верного его последователя. Разумеется, при условии, что он получит порцию воздействия в момент, когда к этому подготовлен.

Вот зачем им понадобилось, чтобы каждый из нас обнажал перед ними свою душу! Что ж, это кажется логичным. Не могли же мы себе позволить дожидаться того сладостного момента, когда все легаты охраны Пророка втюрятся в прекрасных дьяконесс и потому у них раскроются глаза.

В дальнем конце зала поднялся пожилой мужчина, похожий на сердитого Марка Твена.

- Господин Председатель!

- Я вас слушаю, товарищ. Назовите свое имя и округ.

- Вы знаете, Новак, как меня зовут. - Я - Уинтерс из Вермонта. Вы одобрили эту схему?

- Нет.

- Но он - один из ваших мальчиков.

- Он свободный гражданин. Я контролировал производство фильма и исследований, на основе которых он создан. План использования фильма был предложен его группой, я не одобрил это предложение, но согласился на демонстрацию фильма в вашей аудитории. И я повторяю - он свободный гражданин, такой же, как и вы все.

- Можно тогда я выскажу свою точку зрения?

- Разумеется.

Пожилой мужчина приосанился и словно наполнился воздухом.

- Джентльмены... леди... товарищи! Я в этом движении состою уже сорок лет, куда дольше, чем большинство из молодого поколения прожили на свете. У меня есть брат, такой же хороший человек, как и я, но мы с ним не разговаривали много тел, потому что он искренне предан установленной вере и подозревает меня в ереси. И вот теперь этот щенок включает свои лампочки, чтобы обработать моего брата и сделать его "политически благонадежным".

Он перевел дыхание и продолжал:

- Свободного человека не надо обрабатывать. Свободные люди свободны потому, что они предпочитают приходить к собственным умозаключениям и предрассудкам своим собственным путем, без чужой помощи, и не желают, чтобы их кормили с чайной ложечки самозваные промыватели мозгов. Мы сражались, а наши братья истекали кровью и умирали совсем не для того, чтобы сменить хозяев, какими бы замечательными не были мотивы и побуждения новых господ. И я должен сказать, что мы с вами попали в яму, в которой сидим, именно усердием этих умоломов. Годами они учились тому, как оседлать человека и скакать на нем верхом. Они начали с пропаганды и подобных ей вещей и дошли до того момента, когда честное жульничество, к которому прибегает коммивояжер или бродячий торговец, превратилось в высокую математику, где нормальному человеку никогда не разобраться. - Он указал пальцем на Стоукса: "Я уверяю вас, что американский гражданин не нуждается в защите от чего бы то ни было, за исключением таких типов, как этот!"

- Это глупо, - раздраженно воскликнул Стоукс. - Нельзя давать детям играть со взрывчаткой. А мы имеем дело именно со взрывчатыми ингредиентами.

- Американцы - не дети!

- Они дети! По крайней мере большинство.

Уинтерс окинул взором аудиторию.

- Вы видите, что я имел в виду, друзья? Он уже готов взять на себя роль господа, точно как наш Пророк. Я я на это говорю: дайте народу свободу, верните нам права свободных людей и детей. И если мы снова отдадим права в недостойные руки, то сами и будем распутываться - ни у кого нет права влезать руками в их мозги.

Стоукс смотрел на него, не скрывая презрительной усмешки.

- Мы еще не можем сделать этот мир свободным и безопасным ни для себя, ни для наших детей, - закончил Уинтерс, - но господь и не уполномачивал нас на это.

Новак тихо спросил:

- Вы кончили, мистер Уинтерс?

- Да, у меня все.

- Вы тоже уже высказались, Стоукс. Садитесь.

Мне пора было убегать, так что я выскользнул из зала и не увидел драматического финала этого спора: я не успел отойти от зала и ста шагов, как Уинтерс упал и испустил дух.

Но даже это прискорбное событие не прервало собрания. Оно приняло две резолюции: ни один гражданин не может быть подвергнут гипнозу либо иному психологическому воздействию без его письменного на то согласия, и ни один политический или религиозный текст не может быть применен во время первых выборов.

Я так и не знаю, кто был прав в том споре. В последующие несколько недель мы бы чувствовали себя куда спокойней и уверенней, если бы знали, что народ твердо нас поддерживает. Но пока мы были лишь временными правителями страны и по ночам появлялись на улице как минимум вшестером, не осмеливаясь выходить в меньшем составе.

Правда, теперь у нас появилась униформа. Ее сшили из самой дешевой ткани в средних армейских размерах, мне мой мундир был мал. По мере того как мундиры поступали через канадскую границу, мы спешили одеть в них армию - белые повязки уже никого не удовлетворяли.

Помимо наших серо-голубых комбинезонов, вокруг появились и другие униформы: их носили как бригады добровольцев, прибывшие в Америку из-за рубежа, так и некоторые национальные части из Африки. Мормонские батальоны надели тоги и отрастили бороды. Они шли в бой, распевая давным-давно запрещенный гимн: "Вперед, вперед, святые люди!" С тех пор как мормоны получили обратно чтимый ими храм, штат Юта, центр мормонов, стал самым надежным штатом среди тех, в которых мы установили контроль. Была своя униформа и у католического Легиона, и это было полезно, потому что мало кто из них говорил по-английски. Солдаты Христианского Движения также носили совсем иные мундиры, и это понятно, потому что они оказались соперниками нашего Братства уже в подполье и не одобряли нашего выступления, полагая, что следовало еще подождать. Наконец армия Иеговы, набранная в резервациях парий на северо-западе и усиленная добровольцами со всего мира, носила мундиры, которые можно описать лишь как иностранные.

Хаксли осуществлял тактическое командование над всеми этими частями. Но их нельзя было еще назвать армией, скорее это был многочисленный сброд.

Единственное утешение заключалось в том, что армия Пророка была невелика. В ней было меньше двухсот тысяч человек - точнее это внутренняя полиция, чем армия, и из этого числа лишь немногие смогли пробиться в Новый Иерусалим и укрепить таким образом гарнизон Дворца. К тому же раз США уже сто лет не вели войн, Пророк не мог набрать добровольцев из числа ветеранов.

Правда, и мы были лишены возможности это сделать. Большая часть боеспособных солдат и офицеров была разбросана по всей стране и охраняла узлы связи и прочие ключевые пункты больших городов, и нам нелегко было найти людей даже для этой работы. Штурм Нового Иерусалима заставит, как все понимали, подскрести со дна последние силы.

Это мы и старались сделать.

Дни, проведенные в штабе до начала восстания, уже казались мне спокойными и патриархальными. У меня теперь было тридцать помощников, и я не подозревал, чем занимался каждый второй из них. К тому же массу времени отнимали попытки удержать ОЧЕНЬ Знатных граждан, желающих помочь Революции, от немедленной встречи с генералом Хаксли.

В эти дни случился один инцидент, который оказался важным для меня лично. Как-то моя секретарша вошла ко мне и сказала:

- Вас хочет видеть ваш близнец.

- Что? У меня нет братьев, тем более близнецов.

- Сержант Ривс, - пояснила она.

Он вошел, мы пожали друг другу руки и обменялись приветствиями. Я действительно был очень рад его видеть и сказал ему, что выполнил большую часть его работы.

- Да, кстати, я не успел никому сказать, что нашел вам нового клиента в Канзас-сити. Магазин Эмери, Бэрда и Тейера. Можете воспользоваться.

- Я постараюсь, спасибо.

- Я не знал, что вы - солдат.

- Да я и не солдат. Но я стал им, когда мой пропуск потерял... силу...

- Простите меня за это.

- Не стоит извиняться. Я научился обращаться с оружием и буду участвовать в операции "Удар".

- Ой-ой, это условное обозначение совершенно секретно.

В самом деле? Надо будет сказать нашим ребятам. А то они, по-моему, этого не понимают.

Я переменил тему.

- Собираетесь остаться в армии?

- Нет, вряд ли. Да, я хотел спросить вас, полковник. Вы полковник, не так ли?

- Да.

- Вы что, останетесь в армии? А то займемся текстилем!

Я удивился, но все-таки ответил:

- Что же, мне понравилось быть коммивояжером.

- Ну и хорошо, а то я остался без работы и подыскиваю партнера.

- Не знаю, - ответил я. - Я не заглядываю в будущее дальше, сем операция "Удар". Может быть, я останусь в армии, хотя не могу сказать, что военная служба нравится мне так же, как нравилась когда-то. Не знаю. Мне хотелось бы сидеть в винограднике под фиговым деревом.

- И никого не бояться, - закончил он за меня. - Хорошая мысль. Но почему бы вам, сидя под этим деревом, не развернуть несколько штук ситца? Ведь урожай с виноградника может подвести. Подумайте.

- Обязательно подумаю.

15

Мы с Магги поженились за день до штурма Нового Иерусалима. Медовый месяц продолжался ровно двадцать минут, пока мы стояли, держась за руки, на пожарной лестнице возле моего кабинета, - единственное место, куда не заходили посетители и начальники. Потом я вылетел на ракете, везя Хаксли на исходные позиции.

Я попросил разрешения сесть за штурвал истребителя во время штурма, но Хаксли отказал мне в просьбе.

- Зачем, Джон? - сказал он. - Войну мы не выиграем в воздухе. Она решится на земле.

И он, как всегда, был прав. У нас было очень мало ракет и еще меньше надежных пилотов. Большая часть ВВС была выведена из строя, а некоторые летчики улетели в Канаду и были там интернированы. С теми машинами, что у нас были, мы могли только периодически бомбить дворец, чтобы заставить неприятеля не высовываться наружу.

Кроме того, мы не могли серьезно повредить его, и это было известно и нам, и им. Дворец, такой роскошный снаружи, был под землей самым недоступным бомбоубежищем в мире. Он рассчитан на прямое попадание ядерной бомбы - глубинные туннели выдержат. А Пророк и его отборные войска находились именно в этих туннелях. Даже та часть, что поднималась над землей, была относительно неуязвима для обычных бомб, которыми снабжены наши самолеты.

Мы не прибегали к атомному оружию по трем причинам: во-первых, у нас не было ни одной атомной бомбы. Насколько мне известно, в США не изготовлено ни одной атомной бомбы после окончания III-й мировой войны и подписания договора в Иоганнесбурге. Во-вторых, мы не смогли бы добыть ни одной бомбы. Конечно, можно было попытаться выторговать две-три бомбы у Федерации, ежели бы нас признали законным правительством США. Но если Канада нас уже признала, то Великобритания с признанием не спешила, также не было признания и со стороны Североафриканской федерации. Бразилия колебалась. По крайней мере она послала в Сан-Луи своего поверенного в делах. Но даже если бы нас признали все члены Федерации и приняли в нее, она бы никогда не согласилась выделить атомную бомбу для сведения счетов в гражданской войне. И, в-третьих, должен вас уверить, что мы бы не стали прибегать к атомному оружию, даже если бы готовая бомба лежала у меня на коленях. И не потому, что были боязливы. Дело в том, что бомба, сброшенная на дворец, убила бы не менее ста тысяч наших сограждан в городе и почти наверняка Пророк остался бы жив.

Приходилось выкапывать Пророка из норы, как барсука.

В 00 часов 01 минуту мы двинулись ко дворцу со стороны реки Делавар. В нашем распоряжении было тридцать четыре наземных крейсера, тринадцать из них - настоящие тяжелые машины, остальные либо устаревшие, либо легковооруженные. Это все, что оставалось от бывших бронечастей Пророка. Остальные крейсеры были уничтожены верными ему офицерами. Тяжелыми машинами мы хотели взломать стены. Легкие должны были сопровождать транспорт, везущий пятитысячный штурмовой отряд.

Мы слышали, как шла бомбежка дворца, - глухие взрывы и содрогание воздуха доносились даже сюда. Бомбежка продолжалась уже тридцать шесть часов, и мы надеялись, что никому во дворце не удалось выспаться за это время, тогда как все наши солдаты по приказу спали по двенадцать часов подряд.

Ни один из наших крейсеров не был рассчитан на то, чтобы быть флагманом, поэтому в конической башне одного из них мы устроили командный пункт, выбросив телевизор дальнего действия и освободив место для нужных нам приборов управления боем. За моей спиной скорчились в тесноте психооператор и его команда телепатов, состоявшая из восьми женщин и невротического четырнадцатилетнего мальчика. Теоретически каждый из них мог контролировать четыре канала связи, но я сомневался, чтобы на практике у них это получилось.

Вперед мы двинулись зигзагами. Хаксли выхаживал по рубке спокойный, как улитка, посматривая мне через плечо и читая полученные сводки и донесения. Успевал он следить и за экранами телевизоров. Пеннойер командовал левым крылом и своим крейсером, Хаксли - правым крылом.

В 12.32 телевизоры погасли. Противник расшифровал нашу частоту и вывел из строя все телевизоры. Это было теоретически невозможно, но он это сделал. В 12.37 вышло из строя радио.

К этой неудаче Хаксли отнесся равнодушно.

- Переключитесь на телефонную связь, - сказал он.

Связисты уже предупредили его приказ: наши приемники и передатчики работали теперь на инфракрасных лучах - от корабля к кораблю. Прошел еще час. Хаксли так же неторопливо бродил по рубке, посматривая иногда на схему расположения движущихся крейсеров. Наконец он сказал:

- Пора перестраиваться в штурмовые порядки.

Я передал приказание крейсерам, и через девятнадцать минут последний крейсер доложил о готовности.

Я был доволен - некоторые водители еще четыре дня назад были шоферами грузовиков.

В 15.30 мы передали предварительный сигнал: "Выходим на боевые позиции". И я услышал, как наша орудийная башня содрогнулась, - заряжали орудие.

В 15.31 Хаксли приказал открыть огонь.

Наша пушка выплюнула гигантский снаряд. От выстрела поднялась пыль и застлала мне глаза. Машина от отдачи рванулась назад, и я чуть не упал. Мне никогда раньше не приходилось находиться рядом с тяжелым самоходным орудием, и я не ожидал, что отдача так сильна. Но после второго выстрела я уже был готов к этому.

Между выстрелами Хаксли смотрел в перископ, стараясь определить эффективность артиллерийского огня. Новый Иерусалим отвечал на наш огонь, но мы еще не вошли в зону действия его орудий. У нас было преимущество стрельбы по неподвижному объекту, расстояние до которого нам известно с точностью до метра. Но, с другой стороны, даже снаряды такого орудия не могли разрушить стен дворца.

Хаксли повернулся от перископа и приказал мне:

- Дымовая завеса, Джон!

Я, в свою очередь, крикнул офицеру связи:

- Всем телепатам готовность номер один!

Офицер связи доложил, что связи с другими крейсерами нет, зато психооператор с помощью телепатов уже восстанавливал связь. Через минуту заговорил подросток. Он передал нам ответ генерала Пеннойера: "Ослеплены дымом. Перемещаемся влево". Вскоре мы наладили связь через телепатов с кораблями второй линии и с самолетами-корректировщиками. Корректировщик доложил, что видимость у него нулевая и радар ему ничем не помогает. Я приказал ему оставаться в прежнем квадрате в расчете на то, что утренний ветер разгонит дым.

Впрочем, мы могли обойтись и без корректировщика, потому что наше расположение отлично известно. Дым также нас не беспокоил, он не влиял на точность наводки и стрельбы. Противнику было хуже. Выпустив дымовую завесу, начальник обороны дворца отныне полностью зависел от своего радара.

Радар во дворце был в полном порядке. Вокруг нас рвались снаряды. Прямых попаданий в наш крейсер еще не было, но мы чувствовали, как он вздрагивал, когда снаряды взрывались совсем рядом. Сообщения от других крейсеров были невеселыми: Пеннойер сообщил, что "Мученик" получил прямое попадание - снаряд разворотил переднее машинное отделение. Капитан "Мученика" старался обойтись одним двигателем и вдвое сбросил скорость, но от "Мученика" было мало толку. Орудие "Архангела" перегрелось, и ценность машины упала до нуля.

Хаксли приказал перестроиться по плану "Е". Он был рассчитан на то, чтобы снизить эффективность вражеского огня.

В 16.11 Хаксли приказал бомбардировщикам вернуться на базу. Мы стояли в пределах города, и стены дворца были так близко, что мы могли пострадать от собственных бомб.

В 16.17 в наш корабль попал снаряд. Боевую башню заклинило, орудие потеряло способность двигаться. Водитель был убит. Я помог психооператору надеть противогазы на телепатов. Хаксли поднялся с пола, надел шлем. Он посмотрел на боевую схему.

- Мимо нас через три минуты пройдет "Благословение". Передай, чтобы они снизили скорость до минимума и подобрали нас. Передай Пеннойеру, что я переношу флаг на "Благословение".

Мы перешли на другой крейсер без потерь, всей командой - Хаксли, я, психооператор и его телепаты. Лишь один из телепатов был убит и остался в крейсере - в него попал осколок снаряда. Еще одна телепатка вошла в глубокий транс, и мы были вынуждены оставить ее в замершей машине, что было куда безопасней чем эвакуировать ее в пекло боя.

Хаксли изучал карты с моими пометками о движении крейсеров.

- Мне нужна связь, Лайл, - сказал генерал. - Пора начинать решительный штурм.

Я помог психооператору задействовать телепатов. Отказавшись от связи с "Мучеником" и забыв на время о резерве Пеннойера, мы смогли обойтись без двух потерянных телепатов. Но оставшимся пришлось трудиться с полной отдачей силы. Четырнадцатилетний подросток поддерживал даже пять линий связи. Психооператор беспокоился, выдержат ли его подопечные, но ничего не мог поделать.

Закончив передавать приказания крейсерам, я обернулся к генералу. Хаксли сидел в кресле, и сначала мне показалось, что он глубоко задумался, потом я понял, что он потерял сознание. Только подбежав к нему, я заметил, что по ножке кресла стекает кровь. Я положил его на пол и, расстегнув куртку, увидел торчащий между ребер осколок.

Я услышал голос связиста:

- Генерал Пеннойер докладывает, что он заканчивает маневр через четыре минуты.

Хаксли вышел из строя. Живой или мертвый, он в этом бою уже не будет участвовать. По всем правилам, командование переходило к Пеннойеру. Но каждая секунда была на счету, и передача командования займет именно эти ценнейшие секунды. Что делать? Передать командование командиру "Благословения"? Я знал его - он был честный офицер, но без инициативы. Он даже не заглядывал в рубку, а управлял артиллерийским огнем из орудийной башни. Если я позову его, пройдет несколько минут, прежде чем он поймет, как поступать дальше.

Что бы делал Хаксли, если бы он оказался на моем месте?

Мне казалось, что я размышляю целый час. В действительности хронометр показал, что прошло всего тринадцать секунд между сообщением Пеннойера и моим ответом.

- Через шесть минут начинаем последний этап штурма. Приступайте к перестройке крыла соответственно плану.

Передав приказ, я вызвал к генералу санитаров.

Я перестроил свой фланг и отдал приказ "Колеснице":

- Подплан "Д". Покиньте строй и приступайте к исполнению приказа.

Подплан "Д" предусматривал высадку транспортом "Колесница" десанта возле универмага, который был соединен туннелем с дворцом. Из подземелья, где я впервые встретился с подпольщиками, десантники должны были маленькими штурмовыми группами рассредоточиться по дворцовых помещений. Многие из них погибнут, но они создадут так нужную нам в момент атаки панику в стане противника. Отрядом этим командовал Зеб.

Мы готовы.

"Всем крейсерам. Начинаем атаку. Правый фланг - правый бастион. Левый фланг - левый бастион. Полная штурмовая скорость с соблюдением боевой дистанции. Беглый огонь. Повторить приказ".

С крейсеров поступали подтверждения.

Вдруг пришло неожиданное сообщение через подростка:

- Говорит капитан ван Эйк. Ударьте по центральным воротам. Мы ударим по ним же с другой стороны.

- Почему по центральным воротам? - спросил я.

- Они разбиты.

- Если это правда, то это может решить все дело. Но я имел основание не доверять. Если они выследили ван Эйка, то это ловушка. Не представляю, как он в разгар битвы смог со мной связаться.

- Скажите пароль! - сказал я.

- Нет уж, сами скажите!

- Не скажу.

- Я назову первые две буквы.

- Хорошо.

Он не ошибся. Я успокоился.

"В отмену прежнего приказа. Тяжелым крейсерам с обоих флангов штурмовать центральный бастион. Легким крейсерам перенести отвлекающий огонь на правый и левый бастионы. Повторите приказ".

Через девятнадцать секунд я отдал приказ приступить к штурму, и мы пошли вперед. Мне казалось, что мы летим на реактивном самолете, у которого прогорело сопло. Мы пробивались сквозь кирпичные стены, наклонялись на поворотах, чуть не перевернулись, свалившись в подвал разрушенного здания, и с трудом выбрались наверх. Я практически не управлял крейсером, как, впрочем, и все остальные командиры.

Когда мы замедлили движение, готовясь к новому выстрелу, я увидел, что психооператор приподнимает веко подростка.

- Боюсь, что он погиб, - сказал психооператор глухо. - Я слишком перегрузил его в последние минуты. Еще две телепатки потеряли сознание.

Наше большое орудие выстрелило - мы отсчитали десять секунд и двинулись дальше, набирая скорость. "Бенисон" ударил по стене дворца с такой силой, что я думал - дворец сплющен от удара. Стена выдержала. Водитель выпустил гидравлические ноги, и нос крейсера стал медленно задираться. Крейсер встал почти вертикально, и мне показалось, что он вот-вот опрокинется; но тут стена поддалась, и мы вывалились через пролом в следующий двор.

Наше орудие заговорило вновь - оно стреляло в упор по внутреннему дворцу. Я подождал, пока последний из крейсеров войдет во внутренний двор, и затем приказал:

- Транспорты с десантом, вперед.

После этого я связался с Пеннойером и сообщил ему, что Хаксли ранен и командование переходит к нему.

Для меня бой кончился. Он шел еще вокруг меня, но я не принимал в нем участия - я, который всего несколько минут назад узурпировал верховное командование.

Я закурил сигарету и подумал, что же мне теперь с собой делать? Глубоко затянувшись, я вылез через контрольный люк в орудийную башню и выглянул в бойницу. Дым рассеивался. Я увидел, как откинулись борта транспорта "Лестница Иакова" и солдаты, держа оружие наготове, посыпались во все стороны, разбегаясь в укрытия. Их встретил редкий неорганизованный огонь. "Лестница Иакова" уступил место "Ковчегу".

Командир десанта на "Ковчеге" имел приказ захватить Пророка живым. Я выскочил из башни, спустился в машинное отделение и отыскал запасной люк. Откинув крышку, я вывалился на землю и бросился за десантниками.

Мы вместе ворвались во внутренние покои.

Бой кончался. Мы почти не встречали сопротивления. Мы спускались с этажа на этаж все глубже под землю и наконец нашли бомбоубежище Пророка. Дверь распахнута настежь, и Пророк находился там, где мы его искали.

Но мы его не арестовали. Девственницы добрались до него раньше, и он уже не был властительным и грозным. От него осталось ровно столько, чтобы можно было его опознать.