«Игры с судьбой. Книга вторая»

Баранова Наталья Валерьевна Игры с Судьбой книга вторая

1

Облизнув губы, Да-Деган отставил бокал с вином, посмотрел на Хаттами Элхаса. Контрабандист только развел руками.

Усмешка возникла на губах, медленно изменившись в улыбку.

— Да, Хаттами, — произнес Да-Деган негромко, — заварил я кашу. В такие интриги сунулся.

— Смотри, голову не потеряй.

Только взмах руки — ответом. Сам знает, как оно просто, но только ж разве можно постоянно думать о смерти, шагая по лезвиям?

— Ты предложил сотрудничество Стратегам? — спросил Да-Деган негромко, словно о чем-то вспомнив.

— Предложил. Под мое начало переходит три транспорта с командами.

— Лиха беда — начало.

— Не потерять бы Гильдию. Стратеги — люди серьезные и служат лишь себе и Лиге.

Только вздохнуть в ответ. Понятны опасения Хаттами. Только потерять Гильдию — не потерять ничего. Игра идет на куда большие ставки. И чем-то всегда приходится рисковать. Гильдия в этой игре — копейка, но напоминать об этом не хочется.

— Если Хозяин узнает, на что я решился — амба! — заметил контрабандист задумчиво.

— Не дрожи коленками. Он знает.

— Ты с ума сошел!

— Хаттами, скоро, очень скоро ему будет не до тебя.

— Твоими устами мед пить! А как его головорезы явятся в этот дом?

— Не явятся. Он знает, что на сей факт нужно смотреть сквозь пальцы. Для пользы Эрмэ.

— Я не понимаю тебя, Дагги. Куда ты клонишь? К чему, зачем? И когда ты был на Эрмэ, мы не сотрудничали с Разведкой.

— Ну, я, как бывало часто, слегка слукавил. Сказал, что врага лучше знать в лицо, и необходимо узнать все планы Стратегов. И мы с ним лучше подготовимся к войне, если будем знать о Разведке все.

— Да на кой ляд тебе это надо — петь под дуду Императора?

— Правильно, Хаттами, незачем. Но и знать Хозяину об этом незачем тоже. Пусть спит спокойно, не волнуясь. Незачем человеку дергать нервы раньше времени. Пусть думает, что служу ему верою. Как раб.

Тихий смех разбудил тишину, отразился от высокого потолка. Подойдя к окну, Да-Деган посмотрел на улицу. Ветер гнал волну по кронам деревьев, обещая скорый дождь. Тучи ползли по небу черной отарой.

В поверхности стекла, как в зеркале отразился облик — высокий и юный. Тщательно уложены завитые белые волосы, минимум косметики на лице — на губах и у глаз. Обычный юный бездельник, коих хватало на Раст-Танхам. Искатель приключений. Праздный развратник.

Низкий вырез белоснежной рубашки распахнут чуть не до пояса, на шее десяток цепочек из платины и серебра с подвесками из сияющих, нестерпимо ярких бриллиантов. Облегают сильные длинные ноги черные лосины. И в довершении всего — низенькие, плотно прилегающие к щиколотке сапожки из черной кожи на внушительных каблуках. Хорош, нечего сказать!

Хорош! Как картинка! Девушки и юноши вслед смотрят, раскрыв рты, кто постарше — посмеиваются. Ни тем, ни другим невдомек, что в пышных рукавах рубашки спрятан в ножнах острый, как бритва, нож, и что б достать его много времени не нужно — одно движение и перекочует стальной коготь в ладонь. В веере, обычно прицепленном к поясу — яд, в каблуках — еще пара стальных лезвий. Немного. Но и немало. Вполне достаточно, что б ходить по закоулкам Раст-Танхам без опаски. А выучка у него хороша, еще в Разведке натаскали опасность чувствовать кожей меж лопаток.

Впрочем, куда б ни пошел, следом бодигарды. Глянуть на каменные лица — и вся охота нападать на богато разодетого мальчишку пропадет, увешены телохранители оружием с головы до пят, как кокотка бусами.

Только усмехнуться, глядя на отражение. Ну, кому в голову придет, что в голове праздного юноши не только ветер? Что облик этот с порочинкой во взгляде и улыбке, так ловко скопированный с лица заклятого врага — Анамгимара только маска. Оружие шута — его личина.

Усмехнуться, подмигнув самому себе. Игра. В который раз — игра. Только вместо зеленого сукна — сама жизнь, и вместо карт, решающих судьбу — замыслы и намерения.

И видно в отражении стекла недоумение на лице Хаттами. Но недоверия нет. Слишком хорошо знакомы, что б что-то заподозрить.

— Поговаривают, что ты собрался на Рэну.

— Верно поговаривают. Скоро четыре месяца уже, как не был дома. Много. Ждут меня. Мальчишка один ждет. Я ему помощь обещал. Лишь бы дождался. Ничего, Хаттами, скоро вернусь.

— Когда летишь?

— Завтра уже. И Фориэ с собой возьму. Знаю же, эта чертовка тебя раздражает. Вздохнешь спокойно.

— Навряд ли.

— Ты перед Стратегами особо не приседай. Гоняй их в хвост и гриву. По условиям договора не ты им служишь, а они тебе. Путь их Анамгимар боится. Думаю, не лишним будет протоптать тропиночку в сектор Р-77/611. Там планетка есть а у нее шесть спутников. На пятом Разведка когда-то обнаружила крупные залежи редких минералов. После разгрома Вэйян цены на них взлетят втридорога. Рекомендую поставить базу и разрабатывать потихонечку.

— А Лига?

— В Лиге — Локита. Она не заинтересована в подобных разработках. Так что Лига тут не конкурент. Бери вожжи в руки, и поехали! Озолотишься, продавая сырье тайком той же Лиге. А с надежными людьми тебя сам свяжу или Стратеги помогут. Не бойся рисковать.

— Где денег на это взять? Затраты не малые. Я, сколько нужно, не за год скоплю.

— Деньги будут. Указание я дал. Через подставных лиц тебе переведут необходимую сумму. Император за Вэйян полной ладонью отсыпал, от меня не убудет. Одна просьба — Рокше из вида не выпускай. И, уж если доиграюсь, — моих не бросай. Сделаешь?

— Сделаю.

Вот, вроде и все. Остальные инструкции в запечатанном конверте, что еще утром передан в руки Гая. Отмечены на навигационных картах маршруты наиболее прибыльные и безопасные — кропотливая работа, на которую ушло больше месяца. Теперь, какое-то время сможет прожить Гильдия и без него. А самое главное — отстал Анамгимар. Не смеют крейсера Иллнуанари нападать на флот Оллами. Потявкивают, но перечить приказу Хозяина не смеют. И то ладно.

На прощание пожатие рук. И можно доверять этим крепким рукам. Надо будет — вытянут.

— Спасибо тебе, Хаттами, за все спасибо.

— Не за что, друг мой.

Вот и все. Начало разлуки. Отчего-то трудно уйти. Всегда трудно уходить от друзей. А там, на Рэне тоже друзья и воспитанники. Там Лия. Там Илант. Там и сын, своевольный, огненный, дерзкий. И его хочется видеть не меньше. Предупредить. Удержать.

Накинув на плечи черный, длинный плащ, натянуть на голову капюшон, спешить в ночь.

Ветер кинул пригоршню холода в лицо, ударил порывом, перехватывая дыхание. Осень. Стылая, замерзающая пора. Ладно, хоть зимы в Аято недолги.

В тишине улочки пронзительной дробью каблуков звучат его шаги. Следом топочут телохранители. Только не спокойно на душе. Кажется, мнится в стылости улочки опасный запах дикого зверя, поднимая волосы на загривке. Нервы на пределе, обострены чувства. Каждый звук, каждый шорох — как удар. И вся надежда лишь на себя.

Тень отделилась от изгороди, перегородив дорогу — невысокий, гибкий, сильный. По виду — почти мальчик. Только с детьми Эрмэ нельзя доверять глазам.

— Доброй ночи, враг мой, — звучит знакомый голос, успокаивая страх.

— Таганага?

— Он самый, враг мой. Прогони свою свиту. Есть дело.

Обернувшись, Да-Деган посмотрел на телохранителей, махнул рукой, словно отгонял мух. Те не споря удалились. Знали крутой нрав хозяина. Как и то, что в случае чего тот мог постоять за себя.

— Что привело тебя? — тихий вопрос.

Разгорелись диковатым светом зрачки воина. Усмешка тронула губы.

Мне бежать пришлось из-за ваших с Шеби проделок. Думаешь, Хозяин не хватился Рокше? Как бы ни так. Когда узнал, что Шеби подсунула его к подаренным тебе рабам, обозлился. Гневался страшно. Летели головы. Он и ее убить хотел. Да я приложил ему по темечку, что было дури. Прятался потом по темным углам. До сих пор жалею, что не убил — рука дрогнула. Да, может, оно и к лучшему. Если б он преставился, Локита б вернулась на трон.

— А сейчас?

— Сейчас его выхаживает Шеби. Все как всегда, враг мой, она ничуть не изменилась. А вот я сбежал. При первой возможности украл корабль. Третий день околачиваюсь по Раст-Танхам, людей пугаю, — презрительная усмешка тронула губы воина. — Вот тебя встретил, Дагги Раттера. Не подскажешь ли, чем заняться воину? Куда спрятаться?

— Так вы ж чужим не служите?

— Вот и я о том, враг мой. Только и назад мне дороги нет. Закрыта. Отрезано.

— И чем могу помочь тебе я?

Усмешка снова тронула губы воина.

— У меня есть племянник, Дагги Раттера. И ходят слухи, что он не отказался б от хорошего охранника. Покушаются часто. Может, отрекомендуешь?

— Дело не хитрое. Только….

— Ну, говори, не медли! Что не так? Боишься, убью его?

— Боюсь, Таганага.

— А ты не бойся. Просто поверь….

… Просто поверь. И соблазн велик, и риск не маленький. Тень коснулась лица. Хорошо было верить в юности. А теперь — лишь сомнения стаями. И все ж, трудно не верить, глядя в лицо воина, в эти золотые глаза.

— Хорошо, Таганага, отрекомендую. Только сначала испытаю тебя. Анамгимар клялся добыть камни Аюми для Хозяина. Не уверен, что получится у него, ну, а вдруг? Проследи. Принесешь мне эти камни — будь по-твоему.

Таганага плавно покачал головой.

— К Локите предлагаешь в логово сунуться? Бродить по Софро?

— Зачем же на Софро? Можешь и здесь подождать. Хотел я нанять пяток парней, что б глаз не спускали с Эльяна. Но ты десятка стоишь, а то и двух. Мне все равно — потеряет он камни или не украдет. Мне его Гильдия нужна. И голова. Половина срока, отпущенного Хозяином, вышла. Осталась еще половина. Понимаешь?

И в ответ — слабый кивок головой. Молчаливый знак согласия. И усмешка снова приподнимает губу.

— Зачем тебе Илнуанари, рэанин?

— Не спрашивай, Таганага. Меньше знаешь — слаще спишь. И в ответ смешок. Нежданный и искренний.

— Что ж, будет тебе Гильдия и голова Анамгимара, раз ты так хочешь.

Мягкий шаг назад, в тень, — и ищи — свищи воина. Растворился, слившись с тенью, бесшумны движения, попробуй найди! Только инстинкт говорит, что он еще где-то недалече и следят за каждым движением внимательные желтые глаза.

Поежившись, словно от порыва холодного ветра. Да-Деган поспешил прочь.

Давно заучено, уже на уровне инстинкта — никогда не показывай спину врагу. Показал. Или это просто на уровне клеток — не считать Таганагу врагом? Так ведь, вроде, и не друзья. Впрочем, захочет воин напасть, все равно спасенья не будет. И только прибавить шаг, уходя.

А в сердце властно — зов.

Рэна….

Четыре года в форте, четыре месяца по иным мирам. А желается — упасть в траву, отслеживая летящие тени белоснежных облаков, дышать воздухом, пропитанным солью океанов, напитанным дурманами трав. Слушать треск цикад.

Как давно! Как давно не был дома! И даже не сразу в ум, что дома — то как такового и нет. Есть развалины и пепел. Но это — все равно. Это — неважно. Лишь бы попасть домой. На Рэну. Ходить знакомыми тропами, склоняться к ручьям. Стоя на обрывистом берегу, угадывать в дымке жаркого дня далекие острова Архипелага. И словно не четыре с небольшим года, а четыре столетия не видел Амалгиры.

Там на Рэне…. Так много на Рэне. И все с нею связано. Там Илант. Там Лия. Там Аторис Ордо. Там, если жив — Вероэс. Увидеть бы! Заглянуть в чистые, не умеющие лгать глаза. Улыбнуться, сказав лишь одно только «здравствуй». А еще «это — я».

Хоть на несколько дней отрешиться от проблем. Хоть на пару минут стать собой. Таким, как был давно. И пусть все эти ощущения ложны, пусть давно смята душа, обмануться и получить кусочек счастья.

Лежит путь в порт. Еще несколько часов до старта. Немного. Всего чуть — чуть. И ждет его на борту арендованной яхты Фориэ Арима. Не смогла устоять перед соблазном принять его приглашение еще вечером. Вчера. Не смогла укрыть от его взгляда стремления. Как же, оказывается, и ей, желалось — на Рэну.

А у него — последние дела. А больше всех дел — желание пройти по улочкам, попрощавшись с Аято. Посмотреть на гладь бегущей воды, кинуть пригоршню мелких монет, отдавая дань. Что б вернуться еще не единожды. Зайти в кабак, что б выпить крепкого вина. Лишь в гостиницу идти не за чем — все вещи еще с полудня в трюмах яхты. И, если, не лукавя, признаться себе, только его возвращения и ждет капитан, что б отправиться в путь.

2

Вот и старт.

Момент прощания. Набирает яхта скорость, оставляя за кормою планету. Удаляется та, превращаясь в сияющий диск, и проступают посреди черного бархата — звезды. Сколько было этих взлетов и все равно — как в первый раз перехватывает дыхание.

И не сравнить уют прогулочной яхты с отсутствием комфорта на борту транспортника. Если отрешиться от всепроникающего мурлыканья маршевого двигателя, можно и вовсе забыть, что за стеной — межзвездный простор.

Вместо серого покрытия пола и стен — драпировки из шелка и диковинных расцветок ковры. Уютны глубокие кресла и изогнуты линии диванов. И искусная имитация окна с подрагивающими от порывов ветра, портьерами. Открытое окно в бездну! Если не знать секрета, можно и сойти с ума. Старый трюк — всего лишь огромный сверхтонкий дисплей на который выводятся данные с локаторов. Та же картинка и у пилотов в рубке. Только здесь нет наслоения обработанных компьютером данных и куда масштабней и величественней вид.

Поднявшись из кресла, мужчина подошел к окну.

— Ну что, Фориэ, — молвил тихо. — Вот и началась она, дорога домой. Рады?

— Рада. А вы?

— А я…. Я сомневаюсь, ждут ли меня там. Желают ли видеть. Я тоже боюсь, — проговорила женщина, чуть нахмурившись. — Сколько ж я там не была?

— Донтару было пятнадцать, мадам. А Лии двенадцать. Почти десять лет назад. Вы улетали, и обещали скоро вернуться. И вы бы вернулись, как и обещали, не десять, а пять лет спустя, если б не бунт. Он спутал все наши планы. Помните, мы мечтали жить счастливо?

— Помню ли? Помню ли, как Донтар смотрел на эту юную вертихвостку Ордо? Прекрасно помню.

— Лия хорошая девочка. Она искренняя и светлая. Не чета многим вашего пола.

— Слишком уж она хороша!

— Вы истинная женщина, мадам! Вы даже ревнуете.

Да-Деган достал бутыль вина и бокалы. Плеснул алого вина в стекло. Подняв бокал, посмотрел на свет. Вино играло отсветом огня, сияло ярче рубинов.

— Ваше здоровье, Фориэ! И что б не покинула нас удача!

Женщина аккуратно коснулась пальцами стекла, подняв взгляд, смотрела в лицо Да-Дегана неотрывно и словно б влюблено.

— Я должна вас поблагодарить. Если б не вы, сколько б мне еще не попасть домой…. Стоило лишь приблизиться к контрабандистам с подобной просьбой, как получала поворот. Отчего — не знаю…

— Контрабандисты — сплетники, мадам. Ну и еще, в меру разумного, трусы. А по Раст-Танхам ходил слушок, будто б вы служите Стратегам. Мы с вами знаем, что то, больше, чем слух. Но и одной гипотетической вероятности — слишком много.

Женщина покачала головой, вопросительно выгнув бровь. Улыбка коснулась пухлых губ, нарисовав очаровательные ямочки на щечках.

— Да, моя милая, да….

— Ну а вы с чего взяли эту нелепость?

Да-Деган мягко пожал плечами.

— Хотите сказать, что нет?

— Хочу сказать….

— А не нужно ничего говорить, Фориэ. Вы лучше придумайте, что скажете Аторису Ордо, если вдруг он узнает. И мужа и сына вы проведете, не сомневаюсь. Но кроме них на Рэне полно народа. И старые знакомые и новые люди. Кстати, остерегайтесь Энкеле Корхиду. Этот гад из тех, что кусает исподтишка и, если быть предельно откровенным, я и сам его побаиваюсь. Мерзавец, каких мало!

— Я его не знаю, Дагги.

— Еще узнаете!

Только поджать губы, вспоминая. Если б была возможность — не вернулся бы на Рэну никогда, лишь бы не встречаться, даже случайно. Не генерала боялся — себя. Боялся что дикое, темное, звериное всколыхнется в нем, лишит разума, понесет. Отмстил бы, если б мщение могло вернуть из страны мертвых — живого. Но не меняет Судьба кровь на кровь.

И выдергивает из раздумий голос Фориэ Арима, журчащий ручьем по светлым камушкам. Ворожит! Использует женские, древние чары. Улыбается, смотрит влюбленной девочкой.

— Вы были в момент бунта на Рэне. Так что же там произошло? Расскажите мне.

Думаете, очень хочется вспоминать? — а в голосе, не пойманная вовремя злость. Рваными нотами, спертым дыханием. «Расскажите»…. Наивная! Можно ли об этом рассказать?

— Вы простите мне. Но Доэл и Донтар…

— О них я ничего не могу сказать, мадам. Почти ничего.

— Дрожат пальцы, обнимающие хрусталь. Дрожит вино, запертое в гранях. Как бы стиснуть стекло, что б хрустнуло оно колотым льдом! Что б принесла отрезвление острая боль и кровь, смешавшаяся с вином!

— Вы мне не доверяете, — потерянный голос. Упрек. Да разве заслужил он упрека?

— На Рэне разверзся ад, мадам. Бунтовщики очень грамотно подошли к выполнению своих планов. Они в четыре дня подмяли под себя Рэну. Взорвали энергостанции, снесли спутники связи, блокировали Службы Безопасности. Дольше всего бои шли в горах, координатор и иже с ним удерживали последний плацдарм.

— Космопорт?

— Да. Но они не удержали его, как и все остальное тоже. Даже не смогли никого эвакуировать в Лигу. Ордо контролировал ситуацию. Для него космопорт, что дом. Разве что комендант знал порт лучше. Только и комендант оказался на одной стороне с бунтарями. Вы ведь знаете, Доэл всегда был ближе к Ордо, нежели к координатору. И когда ему пришлось выбирать, он выбрал. А Хэлану Арвиссу предложили условия почетной капитуляции и выбор. Впрочем, какой там выбор? Медленно дохнуть без воды и пищи или сдаться в руки врага, надеясь, что тот выполнит обещание и отпустит на все четыре стороны….

— Слову Аториса я как-то привыкла доверять, — тихо заметила женщина.

Да-Деган издевательски рассмеялся.

— Вы еще большая идеалистка, чем я думал, мадам! Да. Аторис сдержал слово. Хэлан получил корабль и разрешение на взлет. Более того, «Арстрию» даже поднялся в небо. Только координатор не знал, что на каждом из двигателей стояло по замечательному, гениальному устройству, созданному руками Хэлдара. Помните этого мальчика? Он умеет не только созидать, но и разрушать тоже. В момент икс бомбы рванули, превратив корабль в суденышко без руля и ветрил. Только представьте себе — хорошая скорость, набираемая перед прыжком, масса лайнера, незаконченный маневр, который дал кораблю ориентировку прямо на солнце и…. Невозможность что-то изменить.

— Они сгорели?

— Да, мадам. У Хэлана был призрачный шанс на спасение. Если б они только ушли в прыжок!

— Если б они это сделали, звезда б взорвалась….

— Да. И ливнем элементарных частиц смыло б с карты жизни и Рэну. Это было б жутко. Но, возможно, так было бы лучше.

Взглянули вопросительно зеленые глаза, на самом дне у зрачков — неприятие. Ужас.

«Да, госпожа Арима, именно так я и мыслю».

— Вы сошли с ума?

— Да. Но я видел то, чего не видели вы. Я слушал как с гадкой усмешкой передо мной своими «подвигами» похвалялся Корхида. И я не был бы удивлен, если б Хэлан стер вместе с планетой этого гада. Энкеле хвастал мне, что пытал Рэя на виду у его отца, добиваясь, что б координатор выдал коды доступа ко всем защитным системам.

— Вы серьезно?

— Я? Вполне. И, видимо, он их получил. А вы знаете, что может сделать обычный противометеоритный щит с даже очень солидным крейсером? А от меня Энкеле требовал лишь маленькой лжи. Хотел, что б я сказал, будто Рэй погиб. Погиб раньше, чем попал в его руки.

— И вы…?

— Что «я»? За кого вы меня принимаете, госпожа Арима? Я провел в форте Файми четыре года… впрочем, что вам говорит это название «Файми»…? Ничего.

— Ну отчего ж… Исторический центр. Крепость, что возведена задолго до основания Лиги. Кажется ей больше двадцати тысяч лет. Раритет. Мало где сохранились такие. Кажется, там когда-то была тюрьма.

— Там и сейчас — тюрьма. Хотите, расскажу вам об этом форте? Если узнают, что вы работали на Разведку — барахтаться вам там. Как-никак, хоть морально будете готовы.

— Дали Небесные! Вам так хочется говорить мне гадости?

— Ну что вы…. Вы спросили, а я попытался дать внятный ответ.

И вновь на губах — отсвет гадкой усмешки и только глаза смотрят, грозя выдать правду, так не смотрят глаза мерзавца и подлеца. В этих, серых глазах — океан терзаний. Отблески не сгоревшей боли.

Отвернувшись, Да-Деган вновь поднял бокал, налил вина под самый край, рассмеялся, словно раскаркался. Затушив смех вином, опустил голову.

Рука коснулась его затылка, мягко перебирая прядки волос.

— Простите меня.

Мягкий тон, задушевный! И можно поверить словам. И какой же соблазн, окунуться в тепло этого голоса, принять, поверить.

— Я не должна была вас мучить. Но я ужасная эгоистка. Пытаясь узнать, шла напролом.

— Ничего, мадам, это нормально! Гораздо терпимее, чем стоять перед Энкеле, зная, что не в силах разорвать путы и придушить мерзавца! А уж с фортом и сравнивать не стану. Каждый раз во время прилива вода врывалась в расщелины скал, поднимаясь до моей камеры, а вода там, у Файми ледяная, стылая.

— Как вы выжили?

— Видно, Судьбе было угодно, что б выжил….

И вновь, это робкое прикосновение, нежданная нежность. И так хочется верить ей. В каждый жест и взгляд. Как верят в детстве. Только кончилась вера, не выдавить из себя ее крох.

— Бедный, бедный мой!

— Не нужно меня жалеть, Фориэ.

А вместо ответа нежданное тепло, близость тела. Обняв его плечи, стоит за спиной, словно желая укрыть от печалей и биение сердца так ощутимо — слышимо, близко! И волнует кровь ее женственность, нежность, только не рабу Императора познать легкомысленность этой любви, вкусив тепла, оттаяв, ринуться в огонь страсти.

— Не нужно…

Встав, не оттолкнуть, но отстраниться, спрятав чувства за маскою безразличия. Отойдя к окну, смотреть на причудливый рисунок звезд, в котором быстрыми метеорами привносят орнамент хаоса корабли. Ох, не спокойно небо над Раст-Танхам. Кипуче!

Обернувшись, смотреть в лицо Фориэ, усмехнуться равнодушно — невесело, пряча за усмешкою горечь. Отмечать и взволнованное дыхание, вздымающее грудь и отблеск мечты и надежды в глазах. Любоваться этими зелеными омутами, не позволяя себе в них утонуть.

— Я б хотел сохранить между нами деловые отношения, мадам. Вы привлекательны, я привлекателен, но не стоит на этом строить отношений. У нас с вами общее прошлое и одна планета. Только и всего. Да, забыл… у меня была весьма веская причина взять Вас с собой. Хотите знать отчего?

— Не хочу!

— А я скажу — и только полуулыбка — полуусмешка цветет на губах. Подойдя к окну показать на точку, идущую параллельным курсом. — Почему я предложил вам совместный полет? Да потому, что, моя дорогая, я не уверен ни в чем. Но мне дорога моя шкура. Анамгимар Эльяна не преминет напасть, чувствуя свою полную безнаказанность. Он будет встречать нашу яхту где-то по дороге. А Вас сопровождает крейсер Разведки, и даже не особо прячется. Стратеги обеспечат нам безопасность полета, а я за это подтвержу вашу легенду. Как видите, все понятно, логично, совершенно законно! И никаких следов благотворительности!

— Вы ли это, Дагги Раттера?

Усмехнуться вновь, глядя, как затухает мечта в зеленых бездонных глазах. И выражение ее лицо становится обиженным, как у маленькой девочки.

Развернуться б, уйти, но жалость сильнее негодования и злости, смотреть, как она кусает губы, как жаркий неровный румянец заливает и щеки и шею — не пытка ли? Вздохнув, подойти. Мягко коснуться сухими губами лба.

— Простите вы меня, Фориэ. Неужели думаете, что я не вижу всех ваших хитростей, шитых белыми нитками? Не нужно мне врать! Давайте будем искренны. Возможно, я сумею помочь Вам. Ведь какие б мотивы не побуждали меня к этому — я везу Вас на Рэну. Ну?

— Странный вы, Дагги. Неужели вы думаете, что я совсем не смогла б обойтись без вашей помощи? Благодарю, но без Вас я всего-то потратила б чуть больше времени. Видите, я тоже откровенна. Но я благодарна Вам, за все, что вы сделали для меня. Если Вам нужна будет моя помощь, что ж, я попробую помочь.

Только покачать головой в ответ на эти слова. Неужели верит сама в то, о чем говорит? Да хоть в то, что у них у всех есть оно — это лишнее время? Как раз минуты — и есть самое ценное. Самое дорогое. Их нельзя расходовать безумно соря.

Уйти, в каюту, что б нечаянно не сказать больше, чем уже сказано. Не попасться на удочку женских чар. Искать одиночества и бояться остаться наедине с собой. Разметаться на широком ложе, кусая губы, жалея о времени, потерянном зря. О равнодушии. О безразличии. Вспоминая….

— Вам плохо, господин?

Обернуться на звук, усмехнуться, глядя на пряди волос напоминающих цветом аквамариновую синь океанов. Тэнокки! Человек-игрушка, подарок Императора. Невысокий, как все дети Эрмэ, тонкокостный, изящный, словно статуэтка хрупкого фарфора и внимательно, зорко смотрят глаза, такие чистые, пронзительно — прозрачные глаза!

— Иди отсюда!!!

— Вам плохо, господин… — на этот раз не вопросительно. Утверждающе.

— Иди отсюда, — уже глуше, спокойнее. Взял разум верх над чувствами, успокаивая муть.

Отрицательно качнув головой, тэнокки приблизился, без позволения сев рядом, на край кровати. Молчание, опущены ресницы, и слабая улыбка играет на губах. И просьбой срывается с губ, раньше чем успел осознать страх свой перед одиночеством.

— Отвлеки меня. Расскажи что-нибудь о себе. Ну, хоть как твое имя?

— У тэнокки нет имен, господин.

Верно, все верно! И как он забыл? Как посмел забыть? У воинов и Властителей, у рабов и вещей у всего есть имена. Но только не у тэнноки! Даже в этом отказано париям Эрмэ.

Закрыв глаза, лежать, думая ни о чем, пропуская сквозь себя межзвездную пустоту. И только благодарить Судьбу, что родился не в этом ублюдочном черном мире, лишенном даже нормального неба.

Там где рос, небо было. И россыпи звезд, щедро разбросанных по небосводу, и неторопливый бег двух лун, и солнце жаркое, щедрое!

Это небо звало! Манило! Нельзя было напиться светом этих небес! Сколько раз ночами он выискивал в хаосе Весло и Корму, Колесо и Визиря. Сколько раз мечтал покататься в колеснице Звездной Королевы? Как звало! Как теснило в груди, как хотелось, стоя на пике — дотянуться руками до звезд!

Как смеялся отец — светло, беззлобно, глядя на эти нелепые попытки его.

Как звало… словно чувствовал что-то… Там, в Морщинке у левого глаза Визиря. Прогоняло покой и сон. А ведь верно, видно звал голос крови. Там в Морщинке, на грани зрения слабых человеческих глаз — желтоватая точка — Анэрли. Солнце Ирдала. Солнце его отца. А в другой стороне — в Сандалии Звездной Королевы, у самой пяточки и вовсе незримо — Аэйрас. Солнце Рэны, ставшей ему домом.

И над Эрмэ тоже плывет в вышине золотая звезда. Даже просто смотреть отчего-то тепло. Так тепло, как разве что у Лассара и Вьяны — пустынных, бесплодных, но толпы туристов летят к рукотворным островам, просто что бы побыть, напитавшись их светом! Откликаются тела на сам спектр, впитывают жадно, как воду из родника, которую пил из колодца у дома.

И можно только биться, ища ответа, а разгадать нельзя, где в каком мире найти звезду, что выпестовала своим светом все Человечество. Все племена и расы. Откуда, от какого корня пошли они, заполонив сотни миров, если не тысячи. И разве поверить ему словам Императора, что исток всех племен и народов — там, в душно-угарном мире. На Эрмэ. Да не поверить в это ему ни за что!

Разве можно поверить, что цивилизация достигшая грандиозного развития могла впасть в дикую ересь, сколлапсировать, став сосредоточием вселенского Ужаса. Да никогда! Лучше уж отмахнуться от слов Императора. Забыть навсегда, словно никогда их не слышал! Списать на гордыню черного Демона, что играет словами, извращая смысл.

Тяжко вздохнув, Да-Деган вновь посмотрел на тэнокки, поднявшись на ноги, подошел, присел на корточки перед мальчишкой, заглянув в глаза снизу вверх.

— Хорошо, — проговорил негромко, — не говори. Ничего не говори. Хочешь, я тебе расскажу? О Лиге.

3

Как словами выразить всю любовь свою, все преклонение? Где найти их — самые нужные, самые верные? Что б донести, быть понятым, а не выслушанным из вежливости?

Смотреть в глаза, которые не знали света, кричать в уши, что были глухи! Разве объяснить слепому, что это такое — свет?!

Но жадно ловит каждое слово, смотрит в лицо широко распахнутыми глазами цвета океанской волны, завороженный рассказом тэнокки. Слушает, словно сказание о небывалом, невозможном, о простой незапредельной реальности, о том, что человек человеку — брат. То ли верит, то ли не верит, но в огромных глазах столько восторга, что никак нельзя замолчать.

Лига….. Ожерелье, лежащее на ладонях Вечности. Много звезд в Галактике, и не у каждой роится жизнь. Но кое-где есть. Тут и там разбросаны оазисы жизни. Где-то лишь протоплазму качают суровые волны. Где-то в космос шагнула эта самая жизнь. Много миров, населенных людьми. Памяти не хватит — перечислить все и ни разу не ошибиться.

Больше двух сотен планет входят в Дружественный Союз. Ни войн ни крови, ни мелких стычек — все семнадцать тысячелетий с момента подписания первого договора.

Разумный всегда сумеет договориться с разумным. Аксиома. Как и неписаное правило, которое соблюдается всюду — достигая определенного уровня развития, цивилизация теряет юную агрессивность. Словно проходит переходный период и злющий мальчишка — подросток, переболев становлением «я» вырастает в не страдающего от детских комплексов мужчину.

Только вот с Эрмэ, отчего-то это правило никак не желает работать. Эрмэ — сама по себе, вне правил.

И только глядя в огромные глаза тэнокки, он осознал, как хрупок мир, как шатко равновесие. Никогда Лига не вела войн. Никогда не происходило конфликтов с подобными себе. Контрабандисты — не в счет! У контрабандистов под контролем меньше десятка планет. Да и не особо стараются они тявкать на Лигу. Масштаб не тот. Даже Иллнуанари и то в открытую никогда не нападает.

Только Лига уже не тот мир, который он когда-то любил. В Лиге Локита. Как сумела просочиться — да кто ее знает? Главное — там. Разрушает, расшатывает помаленьку, исподволь, незаметно. Очаровывает, увлекает, убеждает, растлевает. Властительница! Недавняя Хозяйка Империи. И бог весть, что еще способна натворить!

Даже Империи не сломать Лигу с наскока. Не поставить на колени. Если только перессорив всех и вся. Ну, так это надо стараться. Вот и старается ведьма, втайне надеясь взойти не просто на трон, покинутый однажды. Нет, половины мира ей — слишком мало. Ей подавай его весь!

Как рассказать, как самому поверить, что устоит Лига? Что не потеряет в чернильном облаке своего сияния? Только вздыхать. Иногда замолкать, и кусая губы искать ответа на сотни незаданных вопросов. Каяться о прожитых в бездействии годах.

Не так опасен Хозяин, как Локита!

И как же, ох, как же тварь, хороша! Как безумно привлекательна — светлые волосы с пепельным отливом собраны в высокую прическу, высокий лоб, темные, бархатной сини глаза, губы — полные, страстные. И не скрывает одежда женственности тела, подчеркивает все изгибы и впадинки. А голос — как сладкая карамель. Хочется слушать вечно. Только опасны песни сирены. Сводят ее слова с ума мужчин. Теряют те разум. Вьются трутнями подле шелковых юбок.

Вот кого избегать. От кого таится. Плести свою паутину, не попадаясь на глаза. Вот с кем быть предельно осторожным!

И снова сияние сочувствия в глазах тэнокки. Сопонимание. Слабая улыбка. Зачем? К чему? Разве может помочь? И вздох ответом, трепетание длинных, сине-зеленых ресниц.

«Ах, как хороша была Лига! И как будет она хороша! Лишь бы устояла! Лишь бы была, продолжаясь в вечность! Что толку в жизни без свободы, без любви, в повиновении. Разве ж подобное существование — жизнь?»

Замолчав, пройти, словно мимоходом касаясь тонкими зрячими пальцами поверхности полированной мебели, в которой как в зеркале отражается вся каюта. Закрыть глаза, прислонившись лбом к прохладе зеркал.

Угадать бы, что там, впереди! Знать бы, что мыслит враг и к чему готовится. Знать наверняка, не угадывая, не грезя! Если б только это спасло…

Не спасет. Вся надежда — на милость Фортуны! На улыбки девочки-Судьбы.

Распахнута дверь, и кошачья мордочка стюарда — юнги расплылась в улыбке.

— Кушать подано, господин!

В темной зале — огромный стол. Стулья с золочеными спинками. Мерцает хрусталь и жаром горит серебро. Разложены на блюдах яства, словно для того, что б писать натюрморт. В воздухе носится аромат пряностей и мяса, дразня обоняние.

Натянутая, как струна на другом конце стола — Фориэ. Сидит, не смея посмотреть ему в глаза, робеет, видно слишком поздно спохватившись, слишком поздно поняв дерзость его и собственных слов.

— Что ж вы милая, ешьте же! Кушайте!

Подцепив на вилку кусочек розовой мякоти рыбы, пресыщено отправить ее в рот, отмечая оттенки вкуса. И можно кривить губы, отмечая ошибки повара, а можно просто наслаждаться, вспоминая пятимесячной давности свое бытие. Каждый кусок смакуя, словно амброзию.

На столе и вино, но нет желания пить. Каждая капля его, словно желчь, разливаясь по губам, будит ярость. В вазах фрукты — яркие краски в палитре художника. И услужливо вьется около женщины юнга, окружая вниманием. Словно муха. Лопочет что-то, будто жужжит.

Нехотя, без аппетита, поддаваясь на уговоры, с скучающим выражением лица Фориэ взяла из груды персик.

— Что ж вы сразу так, за десерт?

Подмигнув, Да-Деган послал ей улыбку, получил в ответ разъяренный взгляд.

— Я порчу вам аппетит, — проговорил мужчина, пожал плечами. — Какие все же слабые нервы у Вас, дорогая. Я думал Вас, учили всему, там, в Разведке. Неужели так трудно солгать? Улыбнувшись, да хоть назло мне, чувствовать себя королевой, что принимает недостойного вассала?

— Спасибо, — холоден голос и холоден взгляд.

Опустить очи долу, рассматривая разложенный на тарелки натюрморт, вертя в пальцах нож и вилку. Прятать улыбку в уголках глаз, у самых кончиков губ. Говорить, роняя слова, словно б и не задумываясь о смысле оброненных слов.

— Знаете ли вы, что Вас ждет на Рэне? Так уж вышло, я в ответе за вас, раз уж согласился вас, глупую, переправить домой. Главное отличие Рэны от миров, в которых вам доводилось бывать ранее — там о Разведке знают многие и много! Хотите погореть?! Не думаю, что желаете. А еще я думаю о Доэле, и о вашем сыне. Если вы провалите миссию, пострадаете не только вы, пострадают они.

— Вы не думайте за меня. Это — моя забота! Да и какое вам дело?

И так хочется просто взять и накричать. И только дрожат пальцы от едва сдерживаемого волнения. И только он один знает, чего это стоит — вместо крика взять себя в руки, повторять тихо, мягко, почти беспечно, словно и не касается его происходящее, словно и не колотит тело от волнений и сомнений ознобом.

— Фориэ, вы помните Ордо? Скажите, каким вы его помните? Вы ведь симпатизируете ему, признайтесь хоть в этом!

— Какое дело вам до моих чувств?!

— Когда вы попадете на Рэну, вы поймете, что не можете больше симпатизировать. Поймете, что нет больше Рэны, той, которой она была…. Обвините его, и чувства ваши будут раз за разом выдавать вас. В вас тоже будет зреть бунт. Хотя б потому, что Рэна — ваша планета! Помните, как играли вместе дети? Как Донтар плел венки для Лии? Только этого нет, и никогда не повторится. Все разрушено. Это больно! И это свыше моих сил. Возможно и ваших…. Только скажите слово, и я прикажу повернуть назад! Я буду рад, если Стратеги помогут Рэне стать прежней, если вернется все на круги своя. Но вы не представляете, на что вы обрекаете себя! Так вышло — вам выпало дома быть засланным казачком, среди тех, кто вас знает. А это — сложно…. Пока не поздно, скажите и я поверну….

— Нет. Не скажу, — звенит голос решимостью. Давно все решила для себя. Впрочем, как и он сам. Пути к отступлению просто нет. Но как же боязно, как же не хочется отпускать ее в этот мир без защиты.

Смотреть в лицо, лаская взглядом правильные черты лица, копну черных, как смоль волос, точеные плечи, чувствуя как в сердце мешаются страх и нежность. Девочка! Милая отчаянная, отважная девочка!

И раньше, чем рассудок остановил, прежде чем сам понял смысл своих слов, они скатились с губ.

— А если Вас вдруг будут пытать?

— Думаете, Ордо на это способен?

Жестом отрицания — покачать головой. Не Ордо. Вспоминается злобный взгляд гада. Энкеле Крохида!

— На Рэне не только Ордо. Есть еще Энкеле Корхида, — не пойман тяжелый вздох, выпуская все тяжелые думы, гложущие душу сомнения. — И потом… кто же знает, на что способен Ордо? Я тоже помню его… иным. Я знаю, как он рисковал, не раз плевал на условности и согласования, помню, что однажды, он в одиночку стартовал на буксире, что б перехватить транспортник, внезапно потерявший управление над Ирдалом. Я тоже не думал, что он способен поднять бунт. Не думал… А вы? Думали, что Ордо способен пойти против Лиги?

— Не против Лиги, — слабая улыбка на губах и дрогнувший голос. Девочка, какая же, все же, доверчивая девочка!!! — против Локиты. Не находите, большая разница?

— Идеалистка!

Вздохнув, Да-Деган отвернулся, что б не видеть ее лица, зеленых, горящих глаз. Так хотелось — ударить в стену, круша все и вся. Так хотелось — позволить захлестнуть себя безумию. Но только сжимались пальцы в кулак. Только…. прочь из обеденной залы. Куда? Зачем? Идти, не замечая дороги. Вместо окружающего — былое. Вспоминать, отрешившись от мира вокруг. Каждый шаг — не вперед, а в прошлое.

Остановиться в кают-компании, у экрана — окна. Смотреть на звезды за окном, только гадая, как их видел Ордо. Что в этой пустоте, полной искрами света такого, что очаровало его, оторвало от тверди? Романтика? Но работа пилота лишена того ореола. Семь лет в Академии могли бы выбить дурь. Значит не это. Значит, просто судьба — жить в полете, в вышине, мотаясь по ниточкам звездных трасс.

Нет, только гадать! И горечью, и холодом — нет, не знал он собственного сына. Упустил в спячке, в долгом становлении самим собою. В возвращении своем. Что он знал — да не больше, чем те же чужие, вот за это прощения нет.

Ткнуться лбом в прохладу дисплея, прикрыть глаза, унимая стыд. Молчать. Кусать губы и молчать.

Ах, каким глупым был когда-то! Задиристым зверьком, уверенным, что звезды сами падут к ногам — только свистни. Прошло. Судьба кинула в пекло, выжигая поверхностность и глупость.

«Все, что не убивает нас — делает нас сильнее». Только хватит ли этой силы?

— Господин Да-Деган!

Высокий, широкоплечий, в идеально пригнанном белом мундире, с перчаточками на руках, капитан.

— Что-то случилось?

— Нас преследует неизвестное судно.

— Я предполагал. И вас предупреждал.

— Но их два. Как нам быть? Может, вы пройдете в рубку?

— Конечно, пройду.

Быстрым жестом пригладить волосы, изгоняя след слез из уголков глаз, улыбнуться, идя за капитаном, туда, где радужные соцветья узоров сменяются привычным светло-серым пластиком панелей.

Присев в кресло смотреть на дисплей, куда выведены данные. Два корабля. Один явно — крейсер Стратегов, второй — малый, размером с крупный валун, не зная, и не скажешь, что это такое. Военный катер Эрмэ.

И внезапно — еще один — встречным курсом, на перехват. Один из крейсеров Иллнуанари. Надо ж, в пространстве самой Раст-Танхам! И не прячутся, черти!

— Вот дьявол! — тихий голос пилота.

Сменяется мурлыкание маршевого двигателя на утробный вой, и звучит по кораблю властное «всем пассажирам занять противоперегрузочные капсулы». Готовность номер один. Готовность бежать — сломя голову. А спустя несколько секунд — маневр, резкая смена курса. Вдавило в кресло со страшной силой, закружило!

Знают контрабандисты кого бояться, от кого убегать. Оторваться б от страшной парочки. От крейсера Иллнуанари, от катера Эрмэ. А транспорт Стратегов далековато, упустил капитан тот момент, когда нужно было вмешаться.

«Ну, черти полосатые! Вечно все выхватывают у вас из рук! Стратеги, мать вашу!!!»

Взять бы командование на себя, развернуть яхту, увеличивая скорость, уходя на пределе. Но здесь он лишь пассажир.

— Иллнуанари готовят пушки, — ровный голос капитана, — приготовьтесь, ребята!

И снова маневр. Уходят с траектории выстрела. Но разве ж это — надолго? И готовит орудия к бою кораблик Эрмэ, тоже, видно, берет на пушку! Словно в замедленной съемке, мухой в застывающем янтаре и бледность по лицу капитана — чуть темнее кожа белоснежного воротничка, и старый жест, неизвестно откуда пришедший, знак, отгоняющий зло. С воином Эрмэ контрабандистам не справится. Эти дьяволята — нечто особенное.

Залп! И сбиты орудия с крейсера Иллнуанари. Второй — подбит маршевый двигатель! Только видно, как радиация раскаляет металл. И на прощанье не боевым лазером, световой пушкой — салют!

«Аве, Цезарь!»

Уходит катер в пространство, убегает от внезапно очнувшихся от спячки Стратегов. Посмотреть на часы, отмечая, как странно течет время в моменты волнений. Казалось — едва ли прошло пять минут. Оказалось, почти что полчаса.

— Сумасшедший эрмиец! — ну а следом словечко похлеще, матерной бранью поток с губ капитана, залпом, выпуская пар, и дикая радость на лицах команды.

Вспоминаются желтые — желтые, полные светлого янтаря глаза. Усмешка, и это извечное «враг мой». Таганага! Кто ж еще мог? Кто бы осмелился? Императору дела нет до их с Анамгимаром счетов. Выживает сильнейший. Аксиома.

Навалившись на плечи, точит силы усталость. Покачать головой, отгоняя туман. Пройти назад, в помещения отделанные с немыслимой роскошью, каюты пассажиров, посмотреть на разгром, учиненный маневрами. Вверх тормашками стол, в углах, разлетевшись на части — золоченые ножки стульев. Крошевом фарфора — остатки блюд.

Лишь осталось найти Фориэ Арима, посмеяться над дамочкой. Он нашел ее в закутке, у спасательных капсул. Не одна. Рядом — юнга. И рядом — тэнокки. Словно мамочка-кошка у блудливых котят. И стынут злые издевательские слова, сменяясь настоящим, живым и теплым.

— С вами все в порядке, мадам?

Кивок. А у самой — синяк на скуле, прикушенная губа.

— Ну а вы как?

— А я был в рубке. Нас атаковали, мадам.

— Анамгимар?

— Сомневаюсь, что лично.

Помочь подняться, хоть на миг перехватив груз с ее плеч, подхватив на руки перенести в каюту, уложить на низкий диванчик, подложив под голову подушку.

— Отдыхайте, мадам. Я пришлю Вам врача.

— А мальчишки?

— Ничего, я займусь и мальчишками….

4

Вот и Рэна. Акк-Отт. Черная пустыня. Но нет, не черная. До самого горизонта, на сколько хватает глаз — буро-серый песок. Запасной космопорт. До бунта его использовали исключительно как грузовой. И — редко. Да и сейчас на поле не так и много кораблей. И всё — флот вольных торговцев.

Спуститься по трапу, пожав на прощанье ладонь капитану, поддерживая под локоток Фориэ Арима. Следом — тэнокки. Щурят разноцветные свои глаза на яркое солнце. Укрыты шевелюры темным шелком капюшонов, скрывают плащи трепетную хрупкость.

А на поле встречает(!) Ордо. Прохаживается невдалеке, меряет пространство шагами. Посматривает в сторону яхты искоса. Надо же! И рядом, как столбик — Доэл. Верит? Не верит? А шут его знает! Только на лице — вся гамма чувств. Надежда, вера, любовь. Треплет знойный ветер непокрытые темные волосы с редкими прядями серебряной седины.

Лишь увидел — сорвался с места, быстрым шагом навстречу. Мужчина! И какой же мальчик! Только улыбнуться порыву.

— Вас встречают, мадам!

Улыбнулась, взмахнула ресницами и вновь опустила взгляд, словно шепчет он ей нечто интимное.

— Вы удивлялись? Доэл любит меня.

— Берегите того, кто вас любит, — напутствием вслед.

Отпустить локоток, стоять и смотреть на кокетку. И на то, как с каждым вздохом и каждым шагом Доэла навстречу расправляется ее спина.

Момент встречи. Как же нужно любить, что б не забыть за десять лет разлуки! За десять лет, в которых уместились две эпохи!

Отвернувшись от встретившихся двоих, подойти к Ордо, что так же невдалеке, успокоившись, смолит сигаретку.

— Добрый день, Аторис!

И усмешка на губах бунтаря. Усталая горечь в глазах.

— Все ж вернулся? Только рано. Энкеле обиды не забыл. Обещал подстеречь, снять с живого шкуру. Ты ходить-то ходи, да оглядывайся!

— Приказал бы ты что ль его удавить, Аторис. Самому б легче стало. А за меня не волнуйся. Я теперь как-нибудь сам….

— Лучше скажи мне, как Лия.

— Неужто соскучился?

— Представь себе — да.

— Лия, как Лия.

Равнодушные интонации, только в глазах равнодушия нет. Смотрят удивительные эти глаза с лукаво-ехидным прищуром. Осматривая всего — от макушки до пяточек. И только усмехнуться в ответ.

— Знаешь, — тихим голосом. Без оттенков эмоций, без отсвета чувств, — Шайтан с тобой! Жить на Рэне — живи! Да особо не высовывайся. Напорешься на нож, я плакать не стану.

Вот и весь разговор. Нескладный, нелепый и только смотреть, как уходит Ордо прочь. И побежал бы вслед, да только нельзя так явно, так ярко показывать чувства.

«Ну и Бог с тобой, чертушка. Там еще свидимся!» Улыбнуться вослед.

В сопровождении свиты двинуться к выходу с летного поля, где уже ждет флаер, что доставит город. В роли пилота — низенький, щупленький, но знающий свое дело агент.

— Мальчишку нашел?

— Как приказывали, господин! Все выполнено в лучшем виде! Я снял вам комнаты в Каммо и дом на окраине.

— Дом? Я разве приказывал это?

— Но тот адрес, что вы дали… там невозможно жить. Пока невозможно…. Я нанял рабочих. Но пока разберут завалы, пока приведут руины в нормальный вид!

— Я знаю. И все же, разве трудно купить палатку?

— Но?

— Я не хочу жить, Бог знает где. Доделайте то, о чем просил. Обязательно господин. Я прошу прощения за ошибку….

— Не за что. Но не стоит ошибаться впредь.

— В «Каммо», господин?

— Где ждет мальчик?

— Он в «Каммо».

— Ну, туда и вези.

Замолчав смотреть на легчайшие облака в выси, на то, как серый песок пустыни внезапно сменяется длинной, уходящей в море косой. До Амалгиры несколько часов лета.

Удивленно шепчутся тэнокки за спиной. Никогда не видели моря. Такого — синего, живого, бурного! Не видели белопенных бурунов у рифов и слепящих солнечных зайчиков, играющих на волнах.

Полны восхищения голоса, звенят восторгом. Точно дети! И на душе покойно и тепло. И не хочется думать ни о чем дурном. Он вернулся. Домой.

Прикрыть глаза, прислушиваясь к мелодичным голосам. Вбирать дыханием запахи моря. Вспоминать…

«Тебе придется по нраву Рэна…»

Да, по нраву. Ах, Вероэс, Вероэс, когда ж это было? Не вспомнить. Но легко вспомнить где. Там, на Софро. Под сумасшедшим небом, увенчанным спиральным аграфом Галактики. Как же был прав. Понравилась. Так понравилась, что решил здесь построить дом.

Где дом человека? Там, куда стремится душа. Сюда стремился из любой дали. Сюда бежал, вырвавшись с Эрмэ. По этому миру тосковал и печалился. Его небом жил. Напивался лишь водой рэанских родников. Наедался только ее хлебом.

И не самая чудная из планет Лиги. Ничем, вроде, не примечательная, таких по закоулкам — десятки. Но другие не звали, как звала эта. Или других голосов он не слышал. С этой планетой билось в одном ритме сердце.

— Господин!

Как же сладко спалось, как же грезилось! Тихий голос тэнокки вырвал из сна. Флаер по широкой дуге снижался над Амалгирой. Знакомый город, и словно чужой. Когда-то вся в убранстве из мрамора, а теперь стыдливо прикрывается лохмотьями. Рэна, Рэна, что ж ты с собою позволила сделать!?

Флаер коснулся бетона посадочной площадки и остановился. Да-Деган поспешил за провожатым. Вышколенные слуги склоняли головы при виде богатого господина и его слуг. Помнил ли кто нищего оборванца, вышедшего из стен форта и посмевшего предложить Энкеле Корхиде безумное, самоубийственное пари? Навряд ли…

Чуть не бегом по мраморной лестнице — наверх, в апартаменты класса «люкс». Под самую крышу. Оттуда — вид на город, на сады и проспекты. Там — Илант.

Войдя в комнату, сделать жест, отсылая всех. Стоять, смотреть, чувствуя, как сердце наполняется теплом. Двинуться навстречу, к юноше, бесцельно стоящему у окна. Видно, не ждал. Видно грезил о чем-то своем, только вздрогнул мальчишка, внезапно услышав шаги. Обернулся.

— Да-Деган, вы? — словно и не его вовсе ожидал увидеть.

— Здравствуй, Илант. Вот я и вернулся. Ждал?

— Ждал. Но не думал увидеть…. Вы ушли тогда в «Каммо», а потом были всякие слухи. Кто говорил, что вы сбежали, кто утверждал, что Энкеле вас подстерег и убил. Кто говорил, что вы не дурак — вернуться на Рэну. Я ждал. Месяц, два… а потом решил, будто вы мне приснились.

— Но я все же пришел.

Вздох разорвал тишину, взглянули зеленые глаза неистово!

— Как я ждал вас! Как вы были нужны мне тогда!

— А сейчас?

— Мне кажется, я вырос.

Тихой горечью упали слова, и вновь озябло сердце. И к чему был этот вопрос. Ждал. Конечно же ждал. Только путь был долог. И казалось бы просто — подойти, обнять, но…

Просто протянуть раскрытую ладонь.

— Я не из прихоти задержался, Илант. Так было надо.

— Я понимаю.

И теплое пожатие ответом.

— Я вас не узнаю, — тихие слова, лукавая улыбка.

— Я же сказал, что сделаю контрабандистам предложение, от которого они не посмеют отказаться. Теперь я советник Оллами, Илант.

— Значит, худшее позади.

— Не хочу загадывать, юноша.

— Я бы на вашем месте и не вернулся.

— Но ты не я…. Я слишком привык к Рэне. Хочешь, я помогу тебе уехать?

— Нет! У меня тут дела, — дрогнул голос, показав злость.

— Вот видишь, ты на моем месте тоже б вернулся.

И вновь молчание. Тишина. Горят заревом глаза мальчишки, срываются слова, давным-давно обретшим силу навязчивой идеи обещанием.

— Я убью их! Их всех! Корхиду, Йонэ, Хэлдара! Я убью Ордо! Но сначала заставлю помучиться. Я…

Вздрогнув, Да-Деган, встряхнул юношу за плечи.

— Не дури!

— Я убью их всех! Что они сделали!!! Вы не знаете….

«Все я знаю, Илант!» Смотреть в глаза, полные ненависти, на лицо, искаженное гневом. И пусть праведен гнев и прав мальчишка….

— Ты и Лию убьешь?

— Убью.

Ответ, словно хлесткая пощечина, с полной руки. И нет сил рассуждать и думать — отчего. И невозможно молчать, когда слова рвутся с губ сами.

— Я воспитывал вас вместе. Всех четверых!!! Я смотрел, как вы росли! Как вы дружили! И вы все мне дороги. Все. Неужели, я так ничему вас и не научил?! Неужели ты все позабыл?!

Осторожно, словно по льду, ступать по внезапно запрыгавшему под ногами полу. Опуститься на край дивана, смотря, как проступает на лице Иланта румянцем отметина внезапного стыда…

— Уходи, Илант.

Тихо, потерянно звучит голос. Нет сил.

— Дагги?

— Для вас, юноша, господин Раттера.

— Вы?

— Я не хочу знать, что вырастил монстра. Уходи. И больше не попадайся мне на глаза.

— Дагги? Дагги, разве я не прав? Неужели они не заслужили? Неужели!?

— Лия тоже?

Тяжело разлеплять губы и цедить слова. Язык — словно каменный. Зачем, куда стремился? К чему? И лишь молчание ему ответом.

— Ты когда-нибудь убивал человека, Илант?

— Нет.

— Тогда и не бросай слова напрасно.

Тихо-тихо дышать, ловя губами крохи воздуха, пытаясь взять себя в руки. И куда девался весь хваленый самоконтроль? Вспоминается диалог с Фориэ Арима, и насмешливый тон. Отчего обвинял ее? Не оттого ль, что безмерно неуверен в себе?

— Дагги?

С трудом поднять взгляд, перевести его на лицо мальчишки. В глазах — испуг. Поздно взрослеют в Лиге.

— Вы…. Вы выгоняете меня?

— Останься….

И вновь песком времени — молчание. Тишина. Жаль, до безумия жаль случайно сорвавшихся слов. Что за затмение разума нашло? Разве ж можно — вот так?

— Поклянись мне, что никогда не будешь искать встречи с узурпаторами. У них охрана, солдаты. Пожалей, если не себя, то меня. Я не хочу терять ни тебя, ни Лию. Не хочу!!! Я с ума сойду, если с вами что-то случится.

— Но…

— Без «но», Илант. Без всяческих там «но». Прошу….

В ответ — молчание. Ни да, ни нет. Кто-то сказал «молчание — знак согласия». Кто-то…. И лучше не настаивать сейчас. После, потом, разберутся. А сейчас — нет, он не готов. Не рассказывать о себе, ни слушать.

Только молчать, коготками выдергивая ниточки из плотной обивки дивана. Старый способ унять волнение. Раньше еще помогала авола. И только усмехнуться это осознав.

Илант подошел, сел рядом, в другом углу. Расстояния — всего — ничего, только протяни руку. И сложно сделать это. Молчит мальчишка, но и без слов, без эмоций, прорывающихся в интонациях, чувствуется — напряжен, как струна.

— Я ненавижу их, Дагги.

— Я понимаю. Я тоже умею ненавидеть. Но все же прошу. Хотя бы сейчас, давай забудем о ненависти.

— Вы не понимаете….

— Я понимаю. Я все понимаю. Ты хочешь попасть в капкан.

— Хорошо. Не сейчас….

В голосе не согласие, но смирение пред доводами разума. Но обоим понятно это — отсрочка. Рано или поздно еще предстоит вернуться к оборванному разговору и продолжить его. И возможно, тогда ни один, ни другой не уступит.

Обернувшись, Да-Деган посмотрел в лицо юноши, отмечая и крайнюю худобу, и нездоровый блеск глаз, словно впервые видел его. Высокий лоб, угольно-черные брови. Зеленые глаза, на исхудавшем лице казавшиеся огромными. То ли обветренные, то ли искусанные губы. И трещинку разрастающейся пропасти между.

— Не сердись на меня, Илант.

— Я не сержусь.

Но нотки металла в голосе заставляют сомневаться в правдивости слов. И сколько бы отдал, лишь бы повернуть время вспять, лишь бы совсем иначе прошла эта встреча. Взять бы слова назад, найдя другие. Сдержать свою бездумную ярость.

— Ты много не знаешь.

И снова молчание в ответ. Хоть убейся! Упрям мальчишка, весь в отца. Упрется — не сдвинешь. Хоть бейся головой о стену. Да хоть в лепешку расшибись! Ох, и характерец!!!

— Ни о чем не желаешь спросить?

— Нет.

— Совсем?

— Совсем….

— Совсем — совсем?

— Ну, если знаете, отчего Лига не вмешалась? Почему те же Стратеги не пришли на Рэну, не остановили это безумие?

— Ведомство Стратегической разведки расформировано, Илант. Аккурат после бунта. В связи с неэффективностью проводимых работ. Предлогом был пропущенный Стратегами переворот на Рэне. Леди даже не дала им возможности послать разведдесант.

— Вы ничего не путаете?

— Сведения я собирал на Раст-Танхам, а не в кулуарах Софро, тем не менее, не думаю, что в этих сведениях много неточностей. Стратеги не из тех, кто спокойно подчинится дурацким приказам. Часть личного состава Разведки перебазировалась на Раст-Танхам, плевать хотев на приказ о расформировании. Но до Рэны доберутся они не скоро. По всей Лиге не спокойно, Илант. Что-то будет.

Илант покачал головой, улыбнувшись не веря. Трудно поверить тому, что весь сияющий мир держится на тоненькой ниточке.

Достав их кармана, укутанный в тонкий шелк предмет. Да-Деган подал его в руки юноши.

— Посмотри….

— Что это?

— Я же сказал, посмотри.

Осторожно развернув шелк, открыть трепетную нежность желто-синих язычков пламенного цветка, выпуская на волю сонное, маленькое существо, радостно задрожавшее, потянувшееся навстречу.

Окутало ароматами радуг. Прикоснулось, нет, не лепестками — потоком, пузырьками, лопающегося на коже, тепла. Засияло….

Побежала по венам быстрее кровь. Укутало душу безмятежным спокойствием. Можно было вечность сидеть, созерцая совершенство линий, вбирая всеми порами уставшего тела благодать.

— Что это?

— Кто ж его знает, Илант, кто же знает…?

— Вы знаете…

— Говорят, это нашли средь обломков «Кана-Оффайн». Того самого корабля, в бортжурнале которого Ордо должен был сделать запись о нахождении…

— Флота Аюми? Так это не брехня? Эта старая-старая сказка?

— А вот это уже не ко мне. А к Ордо. Кто-то не верит. А кто-то за те координаты очень много собирается заплатить. Но дыма без огня не бывает.

— Вы не договариваете, Дагги.

Промолчать бы. Отмахнуться от слов мальчишки, как от чего-то малозначимого.

Вздохнув, пройти по комнате, остановившись у окна, наблюдая, как сгущаются тени, и меркнет мир, прощаясь с уходящим за горизонт солнцем.

Илант подошел и встал рядом.

— Империя существует. Илант. Я там был.

— Что-о??

Посмотреть в глаза. В эти глубокие глаза Властителя по рождению. И этот, как и Рэй унаследовал от бабки темный дар манипулирования людьми. Только не точил его. Не использовал. Никогда. Даже в играх. Видно не лежала душа к тому. Рассказать бы все. Да как расскажешь? И молчать тоже нельзя.

— Я не шучу. Я принят при дворе Императора. Нравится мне это или нет, но с этим уже ничего не поделаешь. Если останешься, готовься к тому, что вся Рэна, да что там Рэна, вся Лига вскоре назовет меня подлецом. И тебе, как и мне будут лететь плевки вслед, потому что в лицо — ни один не посмеет.

Рука юноши легла на плечо.

— Дагги?!

— Я не могу решать за тебя, но я б на твоем месте смылся.

— Черта с два! Я останусь.

5

Ночь! Какая же темная, беспросветная. Мрак царит, мрак вольготно расправил крылья и накрыл Амалгиру своим покрывалом. Только кое-где, редкими искрами свет. Так ли было раньше?

Когда-то сияла в ночи Амалгира, подобно звезде, белой жемчужине на черном бархате побережья. Даже с орбиты было видно зарево прожекторов. Ночь была равна дню. А ныне… Разве что «Каммо» сияет, да еще кое-где, скупо цедят свет навигационные маяки.

Только сплюнуть кислое вино, поморщившись, как от нудной зубной боли. Посмотреть на, прикорнувшего на подушках дивана, Иланта. Юность! Все тревоги переборет, забывшись исцеляющим сном. А ему вот — не спится.

Отставить в сторону бокал, посмотреть в зеркало. Волчье зарево в глазах. И усмешка на губах — волчья. Кто знал его лет пять назад — тому не признать. И вроде те же черты, но словно другая в этом теле душа. Чужая.

Поправить манжеты, нанизать на пальцы дорогие кольца, спустится вниз, где народ. Все равно не уснуть. Одолела бессонница.

В широком зале — десятки людей, сидят за столиками, смеются, пьют, едят. Из уст в уста перелетают сплетни и шуточки. Снуют официанты с подносами, трудятся пчелками.

Найдя свободный столик в нише, далеко от центра зала, сидеть, рассматривая посетителей, отмечая знакомые лица. Все ж лучше, чем маяться от тоски одному. Заказав официанту скромный ужин, сидеть, не привлекая к себе внимания.

Контрабандисты, рэане. Впрочем, последних немного. Шиковать средства позволяют не всем.

Только улыбнуться, отметив заинтересованный взгляд в его сторону. Смуглый, синеглазый, в белоснежной рубашке, украшенной кружевным жабо. Щеголеватый сверх всякой меры….

— Добрый вечер, Дагги!

Хэлдар! Не дожидаясь приглашения, подошел, присел на стул рядом, уложил холеные руки на стол.

— Чему обязан, юноша?

Вызов лишь вызвал улыбку. Блеснули синие глаза.

— Вы мне не рады, господин Да-Деган. Впрочем, я не удивлен, должники всегда подобным образом встречают кредиторов.

— Я вам что-то успел задолжать?

И вновь улыбка коснулась губ Хэлдара.

— Вы обещали заплатить, если я вам помогу свести счеты с Корхидой. Я свою часть обязательств выполнил. А вы слиняли утренним туманом. Забыли уже?

— Сколько?

Хэлдар чуть заметно покачал головой, натянул улыбку, показав белые зубы, прищелкнув пальцами, подозвал официанта. Заказав кофе и сигареты, отослал мальчишку прочь.

— Думаете, я за деньгами пришел? — проговорил, обернувшись к Да-Дегану. — Конечно, от них я б не отказался. Но по большому счету, это только предлог. Хотя, говорят, вы изрядно преуспели в коммерции. Ваш агент носится по всей Рэне, словно пчелой в одно место укушенный. Боится не угодить. Никогда не видел, что б парни с Раст-Танхам перед Лигийцами стелились ковриком.

— Я этого не заметил. По-моему этот агент — пройдоха…

— Тем более. Он чует в вас свою выгоду. И боится ее потерять.

— Вам-то что от меня желается получить?

Хэлдар равнодушно пожал плечами. Закурив сигарету, выпустил беловатый дым. Неторопливо следил за тем, как он тает в воздухе.

— А вы деловой человек, Дагги Раттера. Вот так сразу и в галоп. Впрочем, Ваше время должно стоить дорого. Это мое дешево — потому как я не знаю чем себя занять.

— Бедолага! Впрочем, если вы не решили еще какую сумму озвучить, можете сделать это позже.

— Дело не в деньгах.

— Даже так? И что же вам нужно?

— Может, не стоит вот так сразу и в лоб? У меня есть небольшие разработки. Хотелось бы воплотить задуманное в жизнь. Давайте так — вы поможете мне ссудить приличную сумму ну хоть у той же Оллами, просто поручитесь за мою платежеспособность. И все…

— Хэлдар, да вы с ума сошли! Думаете, контрабандисты мне поверят на слово?

— Разве нет?

— Может быть, и нет. Я должен знать, что рекомендую. Надеюсь, вы не станете делать из этого тайны?

Хэлдар равнодушно пожал плечами. Хоть в глубине синих ярких глаз притаилась колючей искоркой досада.

— Хэлдар, я не сказал «нет».

— На Рэне скоро кончатся раритеты, — недовольно проговорил щеголь. — И денег на этот план мы можем взять лишь у контрабандистов. В общем, что ни говори, а ситуация патовая. Мы с Ордо задумали поставить ремонтные мастерские на базе космопорта Акк-Отт. Контрабандисты порою летают на таком хламе! Мой бог! Не думаю, что починка на Рэне обошлась бы им дороже оной на Раст-Танхам или тайком на верфях Лиги. Но прежде чем поставить мастерские, необходимо реанимировать или построить хоть какую-то энергостанцию. Проблем — вагон. Но, в общем-то, они решаемы.

— В общем-то? — Да-Деган вопросительно выгнул бровь. — Вы думаете отделаться от меня общими фразами? Или выдумаете, что «в общем-то» хватит, что б заставить Хаттами Элхаса развязать тесемочки своего кошелька?

— Вам нужен план?

— Именно, Хэлдар. Точный план, в котором будет расписано все по пунктикам. От и до! В этом случае я могу попытаться убедить если не Хаттами, то неких денежных тузов раскошелиться. Но я должен убеждать их с цифрами в руках, доказывая, что средства вернутся. С процентами. Вы меня понимаете?

— Вполне.

— Скажем так. Я даю вам месяца полтора — два на разработку плана. Приходите с ним ко мне. И тогда мы поговорим. А пока — извините….

Замолчав, Да-Деган, посмотрел на спешащего к нему официанта с подносом в руках. Отчего-то нахлынула тоска. «Каммо» душил. Золотом, раболепием, наглостью, ароматами изысканной кухни.

Переведя взгляд на Хэлдара, мужчина поджал губы. И у этого не было радости во взгляде. Скорее, замаскированная тоска.

— И какого вам не хватало с Ордо, а? — проговорил он внезапно. — Я понимаю, Йонэ и Корхида — у этих натура хищников. Рвать на части и жрать крупными кусками. Но вы-то! Какого вас понесло в этот бунт? Для чего? Что б спустя неполных пять лет разорить планету и идти по миру с протянутой рукой?

Досада! Как заноза, которую никак не достать! Нечаянная, зубной ноющей болью, жгущая изнутри злость. Да и на лице Хэлдара — та же растерянность. Та же боль. Как медленное пламя, тлеющее под слоем земли и дерна.

— Не говорите ничего, — резкий ответ, нежданный и быстрый взгляд по сторонам. — Не нужно здесь об этом. Кто задает подобные вопросы, тот долго не живет.

— Угрожаете. Хэлдар?

— Нет, — трудно усомниться в искренности порыва, в истинности быстрых фраз и внезапно переставшего быть ленивым взгляда, — и не думал. Но по всей Рэне шныряют шпионы Энкеле. Если только до него дойдет, о чем мы с вами говорили…. Вас-то ваши связи, может быть, и спасут. А меня он удавит.

— Неужели Ордо позволит?

— Боюсь, Корхида доложит Аторису о заговоре в той форме, что мне не уже не удастся оправдаться. Или задним числом, когда мне будет уже все равно. Понимаете?

Только усмехнуться, фыркнув в ответ. Было б смешно, если б не было б грустно. Подцепив на вилку кусочек мяса, отправить его в рот, не сводя взгляда с Хэлдара. Жечь взглядом. Смотреть, испытывая и искушая. Искусство, познанное на Эрмэ.

— Вы боитесь Энкеле?

— Советую и вам остерегаться его. Или вы забыли форт?

Да-Деган снова усмехнулся. Отодвинув от себя блюдо, достал из кармана овальный медальон, подаренный воином, протянул Хэлдару.

— Посмотрите. Можете сказать что это?

Хэлдар повертел кусочек металла в руках, разглядывая со всех сторон. Легкое недоумение отразилось на лице.

— Похоже, эта вещь с «Арстрию».

— Похоже? — и снова выгнута бровь. — Вам что-то мешает его идентифицировать?

Хэлдар, равнодушно пожал плечами, покатал вещицу меж пальцев, словно монету.

— После лабораторных исследований, я скажу точно. Но даже на первый взгляд металл кажется очень старым. Безумно старым. Где вы это взяли?

— Это важно? Лучше скажите, что думаете вы.

— Подобные медальоны использовались в отделке пассажирского отсека «Арстрию». По стилю исполнения — оно и есть, или очень удачная имитация. Впрочем, «Арстрию» был уникальный лайнер. Единственный в своем роде. Я был мальчишкой-практикантом на Та-Аббас, когда оснащали этот корабль. Я его помню. Там много чего было необычного. Его создавали около полутора десятка лет. Не знаю, зачем это было нужно, но даже корпус создан из нетипичных, экспериментальных сплавов и композитов. Это песня. Это — сказка. И я б не удивлялся, создавай мы исследовательский комплекс для Даль — разведки. Но пассажирский лайнер? Такое количество технических новинок и уникальных разработок было явным излишеством.

— Вот как?

И кивок ответом. На смуглом лице ни тени легкомысленности или насмешки. Собираются на высоком лбу неглубокие морщинки, изменяя лицо. И синие глаза смотрят иначе, чем несколько минут назад. Словно незнакомец сидит рядом. И манера разговора тоже иная.

— «Арстрию» был неоправданно дорог. Можете сомневаться, но многие из конструкторов скажут вам то же, что и я. Начну с того, что корабли подобного типа обычно не садятся на поверхность планеты. Для посадки и высадки пассажиров существуют легкие, комфортабельные челноки. Для «Арстрию» была разработана целая система планетарно — маневровых двигателей. По сравнению с обычной схемой это увеличило стоимость проекта едва ли не вчетверо. Специально для этого корабля разрабатывались особые сверхпрочные сплавы, выдерживающие запредельные значения температуры, давления, напряжения электромагнитных полей. Повторяю, я бы ничуть не изумился, узнав, что данное судно предназначено для исследовательских работ вблизи ядра Галактики. Ко всему, вместо средней навигационной системы на борт этого корабля был установлен мощнейший аналитический комплекс. Да и курировали проект Стратеги. Так что представьте себе мое изумление, когда я узнал, что именно мы построили. Лайнер! Пассажирский лайнер! К тому же для одной из самых спокойных трасс. Уму непостижимо!

— Даже так?

— Даже так. Я до сих пор понять не могу, что за смысл был вкладывать астрономические суммы в пассажирский лайнер! Мать моя, женщина! Более нелепых трат Лига не знала!

Да-Деган недоверчиво покачал головой. Заметив этот жест, Хэлдар снова быстро посмотрел по сторонам.

— Вы мне не верите, — заметил тихо. — Но я бы мог доказать свои слова. Вы же знаете, я работал на Та-Аббас. Незадолго до бунта я скопировал данные по самым интересным проектам, о которых что-либо знал. Так что в моем личном архиве сохранилось много чего интересного. Чертежи, инструкции, практически готовые планы технологических цепочек.

— Вы сейчас шутите? — спокойно спросил Да-Деган.

Хэлдар отрицательно покачал головой.

— Если докажете факт наличия у вас подобной документации, тогда я возьмусь добыть средства для создания мастерских. Понимаете, Хэлдар, под залог подобного обеспечения деньги найти более реально, чем под честное слово Ваше или Ордо. Только учтите, что без толкового агента вы, скорее всего, поставите себя под удар, а архив просто банально украдут или снимут копии с данных. Так что не советую напрямую обращаться к Хозяевам Старых Гильдий. Это все пройдохи еще те!

— Боитесь, кусок пройдет мимо вас?

Рассмеяться, тихо, словно услышав старую, но довольно милую остроту…. Легким жестом поправить кружево белоснежных манжет.

— Хэлдар! Ну, кто заходит с козырного туза? Да и к кому вы можете обратиться? К Анамгимару Эльяна? Не спорю — этот богат. Но только предпочитает брать все, что приглянется, без платы.

— Есть еще Со-Хого….

— Есть еще Оллами, — поддразнил Да-Деган. — Но только господа контрабандисты не так просты, а вы с Ордо…. Да что там об этом говорить…. Я надеюсь, у вас хватит ума последовать совету. Или и это готовы отдать за бесценок?

И снова молчание, которое боязно спугнуть. Копии архивов самой крупной из всех верфей Лиги. А это — не безделушка. Лишь бы не уплыл архив в неизвестном направлении.

И только сидеть, рассматривая собственные руки, кольца, нанизанные на изящные удлиненные пальцы, аккуратные ноготки, отсвечивающие перламутром.

— Вы мягко стелете, господин Да-Деган.

И вновь улыбнуться в ответ, лениво и зорко оглядывая зал.

— Я возьму с вас процент от сделки. Так будет справедливо. И не в моих интересах будет продешевить.

— А если я скажу «нет»?

— Ну, — протянул Да-Деган спокойно, — ищите тогда другого агента, Хэлдар. Мешать не стану. А за информацию о медальоне заплачу. Интригует меня эта вещичка.

Подозвав официанта, расплатиться за практически нетронутый ужин, закончить разговор коротким кивком, стараясь скрыть свою живейшую заинтересованность, уйти покуда не выдал себя.

И, только удалившись позволить себе вздохнуть глубоко, сбрасывая напряжение.

«Вы мягко стелете, Да-Деган!» А как мягко стелет Судьба! Словно кошка ластится к ногам. И что еще нужно от него ветреной капризной девчонке? Нет ответа. Да разве ответит Судьба? Разве кому когда отвечала?

Прислониться б сейчас лбом к прохладе стекла или выйти б на воздух. В тишину, утонувших в темноте, улочек. Пройти бы к взморью. Стоять у края почти отвесных скал, напиваясь простором и ветром, словно б полетом. Да разве ж испытать мгновения мятежного покоя? Куда идти…. А куда ни иди — от себя не сбежать.

Только и остается — по широким мраморным лестницам подняться наверх, в свои покои. Смотреть на затопленный тьмою город, по редким искрам огней угадывая что ж там таится — за черным зеркалом стекла.

6

Взять в руки фиал, наполнить вином, вертеть его в руках, любуясь алой влагой. Напиться бы! Да только так легко утопить в вине и остатки рассудка, последние капли разума. И так после визита ко двору Императора на душе словно кошки скребутся. Тоскливо. Тяжко. Мятежно! Ахнуть бы тонкостенный бокал о стену…. И бросил бы, в напряжении броска заодно с вином выплескивая с души тяжесть, да нельзя.

Беспокойно спит, раскинувшись на подушках дивана, мальчишка. И дыхание взволнованно, словно точит и его нечаянная печаль во сне, грызет голодной тварью душу.

Поставив фиал на столик, подойти, подвинув стул присесть рядом. Чуть, лишь слегка коснуться ладонью темных, жестких неровно остриженных волос. Изучать черты, диковатые и утонченные, угадывая гремучую смесь кровей Эрмэ и Рэны, текущих в жилах…. Эти скулы и разрез глаз — копия бабкиных, как и тонкий в основании, с едва заметной горбинкой, нос. А вот подбородок тяжелее, и губы очерчены более жестко.

И только поражаться на себя, на свою привязанность к отпрыску злейшего своего врага! Не забыть ненависти своей к ней, утопившей душу в огне! Не избавиться от пламенем жгущего желания мести. Попадись ему в руки Локита — убил бы без сожалений, скрутил бы голову, как курице! Но, глядя на юное лицо Иланта, заставить помнить себя об этом родстве не мог. И ненависть гасла, словно щедро политая водой. Лишь сожаления кружили осенними листьями, да щемящая жалость об ушедшем, прекрасном былом тревожила разум.

Дрогнули ресницы юноши, словно и через полог сна почувствовал чужой взгляд. Глубокий вздох разорвал наваждение. Резко отпрянув в сторону сел, широко распахнутыми глазами посмотрел в лицо, постепенно узнавая.

— Дагги….

— Что-то приснилось?

В ответ резкое отрицание головой. Ухватив ладонями виски, сгорбившись, только покачивается, словно пытаясь отогнать нечто явившееся во сне, напугавшее до испарины на висках.

— Так, ничего….

Поднявшись, принести бокал воды. Как когда-то давно, перешагнув целую пропасть лет и безмерное море событий.

— Тебя что-то тревожит, — проговорил тихо, медленно, тщательно подбирая слова, — но ты не хочешь поделиться этим со мной. Видно перестал доверять.

— Нет, Дагги! Просто я хочу забыть.

— Не лучший способ…

Из глубины зеленых глаз выстрелило смятение, скрылось за длинными, изогнутыми ресницами. Огрубевшие от работы пальцы комкали ткань.

— Ладно, проехали…., - обронил Да-Деган негромко. — Прости дурака, лезу в душу. Поучаю, наставляю, выпытываю.

— Нет, — тихо, почти что вздохом, — не за что… Но я убью их, Дагги! Я их убью!

Покачать бы головой, но нет бешеного запала, нет желания спорить. Как нет желания поучать. Пройти по комнате, ловя звук собственных шагов, снимая с пальцев перстни. Устало опустить плечи, усмехнуться — неласково, невесело.

А в душе — пустота. Одна лишь пустота. Не до эмоций. И разум молчит. И кажется, вся вселенная протекает сквозь тело, через усталые мышцы, повторяя изгибы кровеносных русел. Усмехнувшись, бросить кольца на стол, скинуть с уставших ступней щегольские сапожки со стилетами, спрятанными в каблуках. Устали ступни, ноют.

— С кого начнешь? — тихий вопрос, заставший юношу врасплох.

— Что?

— С кого начнешь убивать? — повторил Да-Деган. — Может, чем помогу….

— Вы?

Не насмешка даже, неверие. Негромко рассмеявшись, поднять с пола обувь, бросить на край дивана, неторопливо закатав рукав рубашки, освободить от ножен руку, бросив и нож в ножнах Иланту.

— Как видишь, небольшой арсенал я при себе держу. Мелочь, конечно. Не против бластера с этим, но все ж…. Переспорить тебя мне навряд ли удастся. Может, хоть чему научу. Против каждого из противников нужна своя тактика. Так с кого ты хочешь начать? С Хэлдара? С Аториса Ордо?

— Нет! — быстрый ответ, поспешный.

— С Корхиды?

— Йонэ….

— Этот чем тебе насолил?

И вновь молчание. Струится поверх пола серым туманом. Испытывает тишиной. Недоговоренностью. Незнанием.

— Он мерзавец! Как и все они! Вся эта четверка! Тварь никчемная! Ох и тварь! Дагги, они устраивают охоты на людей, травят припозднившихся прохожих собаками!

— И Ордо?

— Не знаю…. Но Йонэ и Корхида — я видел!

— Попался им?

— Почти, — прямой взгляд. Глаза в глаза. И в глазах юноши ни тени сомнений, только огонь и ярость. — Я успел добраться до таверны. Счастье мое, там меня ждал ваш агент с письмом в руках и охраной за плечами. Если б не это — сожгли бы и таверну, если б хозяин не выдал меня. А с контрабандистами Йонэ предпочитает не связываться. Да и Энкеле струсил. Ушли, поджав хвосты! Твари! Трусливые подлые твари! Разве можно таким позволять жить?

Только кивнуть опрометчиво, невольно соглашаясь с доводами сердца, а не рассудка. И тут же следом отрицательно покачать головой.

— Скоро кто-то захочет счеты свести со мной, — горько, шелестом сухих губ. — И доводы будит приводить те же. Тварям и подлецам незачем жить.

— Но вы же не подлец! Вы же!!!!

— Кто знает. Илант? Часто случается так, что одно и то же кто-то любит, кто-то ненавидит.

— Опять вы пытаетесь спорить! Вы что ж, их боитесь?

— Никого я не боюсь, Илант. И ничего.

Никого. Ничего…. «А ведь ложь это. И сердце замирает, стоит только вспомнить Хозяина Эрмэ. Боюсь. Только страх… ему нельзя давать воли. Его нужно держать на стальном поводке».

— Докажите мне! Помогите мне! Дагги! Ну, почему же вы так спокойны? Неужели сами не желаете отомстить?

— За что?

— Ну, хоть за форт!

— Я отомщу. И так, что мало не покажется. Но только я хочу разобраться во всем. Не хочу, что б страдали невиновные.

— Невиновные! — Словно пружина подбросила юношу на ноги. — Невиновные, говорите вы! Да где ж вы их нашли-то, невиновных этих?! У них у всех руки по локоть в крови!

— Тебе видать, тоже неймется. Или думаешь, убивая, останешься чистеньким?

Усмехнувшись, Да-Деган подошел к юноше, положил ладонь на плечо.

— Горяч ты, — проговорил с сожалением, — выдержки ни на грош. Жить, должно быть, уже надоело. А хочешь на Ирдал? Гай отвезет. А там у меня домик, сад. Рядом море. Тишина и покой. Безмятежность….

— Что ж вы сами вернулись на Рэну? Раз так дорог покой….

Встрепать бы черные, словно покрывало ночи, волосы, посмотреть в глаза — как когда-то. Успокоить улыбкой. Но что скажешь теперь?

«У меня здесь Лия и ты. И Рэну я себе выбрал домом.» Не в двух словах донести это. А злость обладает свойством не дать слышать то, чего ты не готов услышать.

Покой…. Эта безмятежная открытость чувств, безтревожная радость…. Конечно желанна. Что еще сравнить с покоем? С размеренным течением времени, несуматошным воплощении бытия? С мгновениями, которые можно тратить на созерцание огня в зеве камина, полет шмеля, на бесконечное созерцание светлой бегущей воды.

Дорог покой. И за право наслаждаться покоем — тоже нужно платить. Порою — пеплом, сжигаемой пламенем страстей души, отсутствием надежды, болью, горечью, неимоверной усталостью, желанием закончить все и сразу. Но разве ж поймет мальчишка, как бывает дорог покой? Разве сможет понять, как желанно желание покоя?

Гложет его душу нетерпение и жажда чужой крови. Месть! Черная жажда. Но понятно побуждение. Только чужие страдания покоя все равно не принесут. Не успокоят души. Разве что дадут иллюзию исцеления. Потерянное не вернется назад. Но иллюзия тем и ценна, что, обманывая, помогает жить.

— Эх, Илант! Разве мог я не вернуться? Я ж обещал тебе. Помнишь?

Короткий кивок. И снова взгляд в глаза. Преданный и дерзкий одновременно. Наивный и полный горечи.

— Помогите мне. Помогите! Я должен отомстить. За брата, за отца! За Рэну!!! Разве нет? Ну, скажите мне, разве могу я уйти, улететь, простить, забыть? Скажите! Вы б бросили? Вы бы простили?

«Сложные вопросы ты ставишь, мальчик. Невероятно трудно ответить на них, не покривив душой. Сам горю желанием мести. Анамгимар, Локита, Император. У меня свои тени из прошлого и свой ад. От мести не отказаться. Разве могу я простить их? Разве могу? Разве можешь ты простить Ордо? Но только, молю, не проси у меня его крови, мальчик. Не проси… Легче взрезать собственные вены, чем поднять руку на него. Хоть и неправ он, сто тысяч раз не прав».

— Не простил бы, — тихо, почти на грани слуха. Нет сил смотреть в глаза мальчишки. Страшно — вдруг поймет, какое пламя таится за спокойствием обманного облика, вдруг почувствует, угадает все мысли? — но месть — разрушение. Ты юн, не тебе мечтать превратить все в руины. Лучше б обратил свои силы на то, что бы Рэна встала с колен.

— Уйдут узурпаторы, тогда и Рэна станет прежней.

Только покачать головой. Улыбнуться горькой улыбкой.

— Падать легко, Илант. Падение быстро. Назад к вершине нелегко. Рэна тысячелетия жила за счет Лиги. Пестовала искусства, учила, растила. При всем уважении к тебе не могу сказать, что ты прав. Уйдут узурпаторы — придут другие. Правда такова, что выживает сильнейший. Рэне долго не стать прежней. Если только поможет Лига. А иначе — тоска….

Вздохнув, взять в руки подушку, мять ее бархатные бока, зашвырнуть со всей дури в угол, выпуская пар. Выпуская ненависть, смятение, злость и тревогу. Опуститься на пятую точку, зажав руками виски, слушать гул крови, пытаясь сохранить достоинство и разум. Хоть внешнее присутствие оных.

Кричать бы! Проклинать! Сиять глазами как мальчишка — неистово, убеждая в своей правоте всех и вся. Да нельзя! Нельзя! Только молчать. И надеяться — на одного себя. Других помощников нет.

— Эх, Илант. Было время, и я был юн. Тоже верил, что в мире все происходит само. Не происходит! Если где-то что-то случается, значит, кому-то это нужно. И нужно вычислить, узнать — кому. Есть у меня подозрения. Страшные. Доказательств пока не имею. Дай мне время. Хоть год! Я прошу! Не лезь пока в свару! Ну? Хочешь, встану на колени? Как просить тебя? Умоляю! Не трогай пока Ордо! И Хэлдара не трогай!

— Йонэ и Корхиду, стало быть, можно?

А голос мягкий, как мед, как масло. Завораживают интонации, лаская слух. Властитель! Пусть не отточен дар, но растекается масляной пленкой по нитям логики окаянное колдовство. Только неистовым напряжением воли удалось стряхнуть с себя власть почти колдовских чар.

— Ради тебя самого прошу, не лезь покуда в эти свары! Что ты можешь? Хочешь почить в кустах с перерезанным горлом? Хоть драться научись для начала!

И многозначительным обещанием, летит в лицо.

— А я научусь! Научусь!

7

Словно обещание — рассвет, узкая полоса зарева над бескрайним океаном, светлеющее небо, пропадающая в сиянии лазури чернильная пропасть ночного неба с клыками — звездами.

И из алого, бушующе — кипящего котла неба и моря выкатывается солнце! Дарит первый яркий луч миру. И быстро, стремительно светлеет диск с каждым мгновением по небосводу!

И открывается мир. То, что было покрыто мраком, доступно взору.

Утро! Новый день. И что там, в каждом следующем мгновении? Да кто ж отгадает!

И то радость — ночь прошла. На свету словно б легче. Безжалостен к нему сон — не пришел. На мгновение не принес отдохновения. А новое утро — новые дела, новая жизнь.

И щупленький, невысокий, похожий на юркую ласку агент уже на ногах. Вошел в покои, чуть закашлявшись у порога.

— Проходи. Я не сплю.

Легким жестом поправить кипень манжет, обернувшись. А на лице агента — ожидание. Внимателен, прозорлив. Умен! Но взгляда не прячет.

— Ваши распоряжения, господин?

— За завтраком не пошлю. На то есть слуги. Говори, где крутился ночью, проныра?

— На Форэтмэ. Плантации запущены, жуть. Есть только два более-менее ухоженных участка.

— Восстановить реально?

— Восстановить, господин? Реально. Но нужны вложения.

— Ладно, Шайтан с ним! Будут средства — поговорим о восстановлении плантаций. А пока другая тема….

— Да?

— Я не зря отправил тебя на Рэну раньше, чем вернулся сам. Что скажешь? Мне интересно твое мнение по всем вопросам.

— Мнение….

Агент усмехнулся, блеснули под бровями умные темные глаза, лишь на миг нарисовалась на губах усмешка — тень презрения.

— Мнение таково. Ордо спустил практически все, чего было на Рэне ценного. Энергостанции, те, что уцелели, дышат на ладан. Их хватит года на три — четыре. Если учесть, что часть территорий во время бунта выжжены под ноль и соваться туда небезопасно — радиация в месте падения фрагментов орбитальных энергостанций зашкаливает всяческие нормы, то перспектив никаких. По счастью Форэтмэ зацепило лишь краем. В зону отчуждения попала небольшая полоса на западе острова. А так же утеряны близлежащие Алгана и Имол. Не такие уж большие города, но все, что там было, превратилось в пепел.

— Так значит, Рэна — бесперспективна?

— Для нас — безусловно да. Если применить метод комплексного анализа — то прогноз таков. В ближайшие десять — пятнадцать лет планета деградирует окончательно.

— Насколько сильно?

— Смею предположить, вплоть до феодализма. Так что, разумнее всего — уйти. Вы же знаете, и в лучшие времена Рэна жила за счет Лиги. Сырье, продовольствие — в основе было привозным. Так что, я ставлю на этой планете крест.

— Это окончательное мнение?

— Господин Да-Деган, вы все увидите сами. Лет через семь — восемь изменения приобретут необратимый характер. Если только не вмешаются Стратеги. Они б могли взять ситуацию под контроль. Но Стратеги….

— Знаю, знаю…. Слишком заняты, что б заниматься Рэной. Но для чего-то эта планета годна?

— Годна, черт дери! Она годится, что б забыть ее! Окончательно и бесповоротно. Это дыра!

Забыть! И только в удивлении взлетают брови вверх. Забыть! Да нет желания забывать, вычеркивать из души все сокровенное и дорогое! Ни рассветов ее, ни закатов! Ни костра на ночном берегу, ни общения с теми, кто был дорог. Поставить крест — значит предать былое. И о душе собственной позабыть, и ее принеся в жертву…. Да разве ж волен он — отказаться? Ни за что!

— Что ж, — мягкий голос прозвучал ударом кнута. — Если таково ваше мнение, и вы желаете забыть Рэну — Вы свободны. Не смею Вас больше задерживать. Когда желаете получить окончательный расчет?

— Но, господин, Да-Деган!?

— Я предпочту работать с дилетантами, но фанатиками, чье мнение совпадает с моим. Мое мнение — Рэна отнюдь не бесперспективна! Просто она требует вложения очень больших сил. В первую очередь — духовных.

— Извините, но вы — сошли с ума!

Теплая улыбка возникла на губах.

— Мне говорили это не раз, — молвил Да-Деган спокойно. — Помнится, в этом самом здании, когда вышел из форта я предложил Энкеле Корхиде своеобразную дуэль. Не было ни одного человека, кто усомнился б в моем душевном нездоровьи. Я вас предупреждал об этом. Мне не нужен трезвый рассчет. Мне нужны люди, что готовы делать чудеса за приличное вознаграждение. Извините, мы не сработаемся. Прощайте!

Хлопнула дверь. Судорожно вздохнув, Да-Деган отошел от окна. В собственные слова не верилось самому.

«Чудеса приходят только к тем, кто в их реальность верит». Усмехнуться, кусая губы. Обернувшись на шорох, посмотреть на Иланта, застывшего у порога, ведущего в соседние покои.

— Вы выгнали управляющего?

— Да.

— Зачем?

— Хороший вопрос.

— И все же зачем?

Только пожать плечами, не желая отвечать, пройти по комнате, остановившись в двух шагах от юноши. Стоять, с легкой улыбкой разглядывая волчонка! Отмечая огонек в глазах, чуть пробивающийся над верхней губой пушок. Мальчишка!

— Могу я не отвечать на этот вопрос?

— Ну, я все слышал. Так что, понять вас могу. Но…. Сейчас ли это делать?

— А когда? — вопросом на вопрос. — Когда его уход станет мне ударом в спину? Нет, Илант, извини….

— Стало быть, вы верите в то, что все можно вернуть?

— Нет.

Ответ жесткий. Как удар. Как упавшая глыба. Но к чему лгать?

— Я не верю, Илант, — все тот же мягкий голос. Кто его не знает, не почует стали. — Но я сделаю все, что б так случилось. Понимаешь?

— А я верю…

И не понять чего больше в голосе юноши — упрямства, наивности, глупости? Да кто ж его знает! Но в этих двух слова — отблеск надежды. Ее рассвет.

— Не могло ж все исчезнуть бесследно. Помните, вы говорили когда-то… Любое безумие когда-нибудь пройдет…

— Лишь бы не было слишком поздно.

Посмотреть на мальчишку, улыбнуться как когда-то, эпохи назад, с добрым изучающим прищуром и улыбкой в уголках губ. Тепло распустило лепестки около сердца, исцеляя от грусти.

— Пойдем, побродим, — предложил он внезапно.

— Куда?

— На побережье.

Утро встретило свежей прохладой, шепотом листвы, горьковатым ароматом встревоженной зелени. Капли росы сияли на траве, кое-где проросшей через брусчатку мостовых. Чем дальше от «Каммо», тем признаков запустения — больше. Словно и сама жизнь сосредоточилась возле контрабандистского стойбища.

Хотелось закрыть глаза. Воскресить иной город. Тот, который навечно запечатлелся в скрижалях памяти. Но это было не дано, как и повернуть время вспять. Все было незнакомым, даже неширокие тропинки окраин поросли травой, став уже и мельче.

Остановившись у полуразрушенной ограды, он вздохнул, переводя дух. Дом, белый дом, похожий на спустившееся с неба облако…. Знать, что и он обращен в руины — одно. А вот видеть собственными глазами — это иное.

Перешагнув незримую грань чудом уцелевшей арки, вздрогнул…. Обожженный пламенем белый камень почернел, статуи, украшавшие сад, беспомощно валялись на земле. Тишина и запустение правили миром. И дурманно, ошеломляюще пахло свежей травой и близостью моря.

И плыло в вышине солнце, карабкаясь к зениту, и переговаривались негромкими голосами дикие птицы. Шелестел ветер травой, кидался в лицо. И не было сил заставить себя сделать еще хоть шаг, туда, где за порослью кустарника, некогда стоял дом. Погребенный в руинах дом. Место, куда стремился из любой дали.

— Зачем мы пришли сюда? — голос мальчишки вспугнул тишину.

— Ты знаешь что это?

— Знаю. Дом певца…. Был когда-то. Но на руины я насмотрелся предостаточно! Куда б не пошел — они всюду!

— Энкеле проиграл эти руины мне… тогда…

— Наслышан!

— Я хочу отстроить этот дом. Поднять из пепла. Как думаешь, это нам по плечу?

— Легче построить новый.

— Легче, не спорю. А этот? Реально?

— Попробовать стоит.

Усмехнувшись, юноша пошел вперед, Да-Деган неторопливо ступал следом, отмечая каждую мелочь вокруг. Нежданный вопрос застал его врасплох.

— Откуда у тебя деньги, Дагги? Ты — игрок?

— Игрок….

И легче умолчать о правде, нежели открыть ее. Но кривить душой не хотелось.

— Игрок с Судьбой, Илант. Авантюрист, или как пожелаешь назвать. Деньги мне дал Император. Оплатил, так сказать, разрушенье Вэйян.

— Не понял, Дагги! Ты это всерьез?

— Что всерьез? Вэйян? Абсолютно!

— Я не верю! Ты ж… Ты просто не мог! Разве ты знаешь, как командовать флотилией? Разве ты знаешь…. Нет, я не верю!

— А надо поверить…

Сорвав соломинку, присесть на обломок, лежащий на земле — тяжелый и плоский валун. Кусая сочный стебель, указать на валун напротив.

— Садись, поговорим. Здесь нет стен. И нет чужих ушей, которых стоит опасаться. То, что я не доверю стенам «Каммо», можно сказать этим камням. Они не болтливы.

— О чем?

— Не торопись. Мне бы вспомнить, где было начало. Или… в прошлое лучше не лезть? Ладно, расскажу лишь о перспективах. А перспектива такова, что вот-вот Эрмэ навяжет Лиге войну. И весь мир наш потонет в огне. Не знаю, есть ли в этом уравнении возможность решения, но просто стоять в стороне не могу. Не хочу, что б с Софро, Ирдалом, Лагали случилось то же, что и на Рэне.

— Но какого черта вы тогда разрушили Вэйян? Если все же разрушили…

— Хотел доказать свою преданность и решимость Императору. Грустно это, мой мальчик, но другого способа решить уравнение нет. Только будучи принятым при дворе, я смогу разгадать планы Эрмэ. И приготовить, если возможно, ответ.

— Дали небесные, как же вы самоуверенны! Самонадеянны!!! Да что вы можете?

Усмехнуться, грызя травинку. Запрокинув лицо, смотреть в небо, отмечая краешком сознания, как неторопливо и величественно парит в утренней прохладе неба черноперый стервятник.

«Что я могу? Ничего. Это верно, мой мальчик. Все, что я умею — писать вилами на воде, рисовать на прибрежном песке. Когда-то я был удачлив. Когда-то мне улыбалось солнце. Но с тех пор утекло немало воды. Что я могу? Ничего. Только стиснув зубы идти напролом. А уж там, как повезет…».

Внезапно накатила злость. Глядя в пронзительно-зеленые глаза мальчишки, он чувствовал, как ярость разогревает кровь.

— Что я могу? Какая разница, Илант? Я не могу остаться в стороне! Тебе этого довольно? Или предпочел бы, что б я как прежде впал в спячку и реагировал ироничной улыбкой на все, что творится вокруг? Предпочтешь, что б я праздновал труса?

— Нет…. Вы меня не так поняли…

— Может, и не так. Могу я, как и все — немного. У меня две руки, две ноги и одна голова, которая мне нужна не для того, что б я ей гвозди заколачивал. Эх, мальчик! Я и так упустил слишком много. А что я могу? Ну, так разве это узнать, если не пробовать? Если смириться и просто ждать… не пройдет ли беда стороной.

— И все же вы — авантюрист. Форт вас изменил. Вы таким не были. Никогда.

Улыбка ненадолго вернулась на лицо. И не было желания исправлять ее на усмешку. Покачать бы головой. «Много ли ты обо мне знаешь, мальчик? А что, собственно, ты знаешь? Да ничего!»

И горьким привкусом дерзкое.

— Был.

И усмехнувшись нелепости слов. Несмело отвести взгляд от лица Иланта. Смотреть на руки, на зелень травы, на бегущие по небу облака! Но не в лицо. Только не в лицо!

— Расскажите мне о себе. Расскажите, что вы задумали?

— Зачем?

— Если с вами что-то случится…

— Если я не смогу — ты точно не сможешь. И дело не в то, что ты юн. Нет, мальчик…. Это — только мое. Если хочешь быть мне полезен, будь рядом. И когда-нибудь я расскажу тебе все.

8

Закрыв глаза, погрузиться б в сон. Но сон не идет, и бежит время прочь. А скачка мыслей — остается. Шелестят кроны деревьев в вышине, укрыв от дневного зноя купол поставленной посреди островка уцелевшего сада, палатки. Увенчан белый шатер золотым шпилем. Втекает прохладный сладостный воздух через ткань, облегчая дыханье. На траве — несколькими слоями богатые плотные ковры.

На коврах — ложе на резных львиных лапах, покрытых позолотой. Белые простыни, как белая метель. Как искристый покров высоких гор.

И только кусать губы, понимая, что прошлое недостижимо. И улыбаться тому, что в этом прошлом было.

«Мы еще посчитаемся!» Обязательно. Мы еще решим кто кого…..

Безмолвными тенями кружат около тэнокки. Одни они могут быть так ненавязчиво — прилипчивы. Лишь от их присутствия не устаешь. Умеют быть незаметными и незаменимыми, стервецы. Ох, эти узкие, прохладные ладони, что касаются лба.

— У вас жар, господин….

Жар….. Кругом голова. Не смертельно и не впервые. Хотя, нет, это не жар. Это просто усталость. Это огонь из глубин души накаляет и кости и кожу.

А забытья не дано. Стоит закрыть глаза, встает опаленная пламенем Вэйян и костры Империи. И темное лицо Хозяина половины мира. Надменный взгляд, от которого хочется выть волком.

Запах дыма. Туман зелий. Благостный туман, через который звездами проглядывают сине-синие огоньки. Бесподобные, сияющие в любой тьме камни Аюми. Закрыть глаза и улыбнуться. Улыбаться, несмотря на всю копоть и смрад, несмотря на свинцовую усталость. Несмотря на неизвестность и что уж таить — дикий страх.

Камни Аюми. Восемь прозрачных капель небесного океана. Восемь сполохов чистейшего пламени. Тепло и свет. Таким сокровищем желанно обладать каждому, не выпуская из рук.

Негромкий голос обрывает дурман.

— Прочь пошли, сучьи дети!

В этом голосе уверенная властность и нотки легкого презрения. Сочный голос. Один из тех, которые позабыть невозможно. Как и легкий, бесшумный уверенный шаг. И невысокую, худощавую фигуру, от которой почти зримо исходит свечение опасности и силы.

— Таганага?

— Да, враг мой, Таганага.

С трудом, разлепив веки, смотреть…

В белых тунике и брюках, невозмутимый, спокойный. Словно памятник самому себе, а не человек. И нет даже тени усмешки на губах. И глаза смотрят прямо, не пряча золото взгляда.

Можно обмануться, приняв за мальчишку. И только если вглядеться в черты станет до дурноты ясным, что бесшабашной юностью тут не пахнет.

— Я принес камни, Дагги Раттера. Хочешь увидеть?

И ни «да», ни «нет» ответом. И только крутит жилы неведомая дурнота. И дрожью прошивает тело жажда. Такая неистовая жажда обладания бесценным сокровищем, сходная лишь с жаждой того, кто десяток суток жил на скудных каплях воды, мечтая добраться из пустыни к оазису.

И с трудом овладев собой:

— Покажи…

Достав из кармана бархатный мешочек, воин развязал тесемки, вытрусил камни на бронзовую сильную ладонь. Сверкнули подобно…. Да нет, бесподобно.

Это глядя через тонкую пленку стекла, казалось возможным подобрать сравнения и описать словами. А так — в яви, вблизи…словно сняли мутный покров. И как только не обжигало глаз неистовым сиянием, сполохами, что от малейшего движения и дуновения воздуха пробегали по неграненым, словно сточенным водой, их бокам. То била молнией неистовая синь, то выцветали они, словно ситец полуденного неба; чуть не добела выцветали! То темнели, почти в черноту. Играли, радуясь каждому мгновению.

Воин бесшумно приблизился. Протянув руки, Да-Деган принял камни, с ладони на ладонь.

Засияло. Рассвело. Отступили тьма и дурман.

Только кошачьим когтем царапнул вопрос:

— И куда ты их денешь, Дагги Раттера? Императору поднесешь?

«Поднесешь?» Была такая мысль. Но минула. Держа в руках сокровище Аюми казалось возможным все. Только бросить их в тьму — невозможно. Равносильно предательству. А спокойный голос воина продолжал:

— Если и принесешь, Император может огневаться. И разгневается, в этом будь спокоен. Анамгимар ему не одну сотню лет верно служит. А ты выслуживаешься. Смотри, голову снесет. За то, что посмел Анамгимару мешать. Прими совет. Нельзя их тебе передавать Императору. Ой, не можно! И при себе не держи. Вдруг не удержишь?

Молча кивнуть в ответ, чувствуя, как прожигает мозг невероятная мысль, шалая. Посмеяться, поскалить зубы.

— Где твой транспорт, воин? Неужто в порту?

— По кой ляд тебе сдался мой транспорт?

— Нужен.

— Нужен? — и такая невероятная, непривычная улыбочка на строгой физии воина, что не рассмеяться просто нельзя.

— Я верну их, черт побери! Я верну их Лиге!

— Сам? — и выгнулась бровь. А в желтых глазах пляшут чертенята.

— Нет конечно же. Попрошу Ареттара.

— Сумасшедший!

— Как знать?

Воин покачал головой, только озорно засияли глаза.

— Что ж, транспорт мой близко. Да ведь ты не водил корабли Эрмэ. Пожалуй, и мне придется с тобой.

— Пожалуй, придется….

Подняться, преодолевая слабость, с постели. Потянуться к сияющим инруальским шелкам, кутая в их сияние плечи. И усмехнуться самому, видя усмешку на лице воина. Хорошо понятную усмешку.

А транспорт и вправду был недалече…. Свернув на север, осторожно спускаться к бешеным волнам, к подводным скалам, рискуя оступиться и полететь в бездну. Идя, словно испытывая на прочность парками спряденную нить. Туда, к гроту, который выточили бешеные волны за сонмы сотен лет. Куда, когда-то лазил и вовсе без надобности, рискуя.

У самого входа. Похожий на крупный обломок серой скалы. И только тускло поблескивали бока в неверном свете.

Хорош кораблик — не безделушка! Мелкий, маневреный, и не смотря на габариты таит не шуточную мощь! Таких бы Лиге! Да поболее.

Аж свело скулы.

Лига.

Спит себе, Живет спокойно, размеренно, не ведая беды, не зная страха. А надо б проснуться. Надо. Сейчас, покуда не стало поздно. Оклематься б от сна, стряхнуть беззаботность. Да только в силу ли это? Сколько лет жили, не ведая бед? Избегая войн.

«Разумный всегда договорится с разумным». Хорошее правило. Только вот поди, договорись с Императором. Этот и слушать не станет. Не улестишь!

— О чем задумался, Раттера?

Только покачать головой, отгоняя мысли прочь. Взять волю в кулак. Заставить сердце биться ровно. Спокойно. Ответить, не дрогнувшим голосом.

— Так, ни о чем….

Так, держа нервы, словно б накрученными на кулак — что б не рождали предательской дрожи, и шагнуть в нутро корабля, перебарывая весь свой страх перед полетами.

Так и лететь — все эти долгие пятнадцать часов, всматриваясь в непривычные столбцы диаграмм, слушая негромкий голос воина, объяснявший что и к чему.

Да и прилетев, не сметь выпустить ни на секунду чувств из узды. И, чувствуя, как стихает слабый гул двигателя, как словно б уходит из стального тела жизнь, ждать.

Хотя чего?

Но было, нечто, как предчувствие. Как слабый отголосок зова. Тихого и безнадежного. Надежда…

— Давай, шевелись… — ровный голос, уверенный тон. — Нам не век тут прохлаждаться.

Корабль покоился на пустыре. Даже в Аято встречались подобные места, вроде вот он город, а не спешит занимать пустующие территории жилыми домами. То ль рельеф мешает, то ли предубеждение. И только сорные травы пробиваются через тяжелую, неопрятную, словно мертвую землю.

И вряд ли кто заглянет на этот пустырь, в ближайшее десятилетие. Ну и в благо! Взяв из рук воина черный плащ, закутаться в него, пряча блеск шелка.

Неузнанным топтать тропы Аято, следуя за воином в одну из гостиниц окраины. Местечко темное, где никто никому не привык задавать вопросов. Где никто ни на кого не привык обращать внимания.

Тихий номер в цокольном этаже. Окна на уровне мостовой. Сапоги, сапоги, разбитые чеботы. Людская река текла мимо.

Круженье дней, смазанное жаром то ли раскаяния, то ли болезни. Нечеткое восприятие реальности. Только камни в руке — живые. Только камни — как все понимающий друг. Как нечто большее, нежели чужой человек. Та — вторая, лучшая половина души, что обуглилась когда-то, покрывшись черной коркой. И надежда и полет и песня….

Голову кружило от немыслимого чародейства.

Бесшумно ступал воин. Приходил, уходил. Сновал тенью. Говорил мало, не торопил. Видно и сам ждал. Впрочем, трудно было узнать в нескладном тощем юнце, в простой одежде того, перед одним именованием кого, трепетали контрабандисты. Воин Эрмэ.

Отвел глаза, паршивец. Где ж углядеть в нем воина? И ступает так, как ступает не воин — рабочий. И речь струится говорком уроженца контрабандистской столицы. И этот легкий наклон головы. Лишь глаза вспыхивают подобно угольям. Но так это всего — иногда. И легче принять за потомка выходцев с Наталэ или Игелоры, чем за того, кем является на деле.

— Таганага…..

— Да…. - тих голос. Куда ушла издевка и наглость?

— Куда ты мотаешься?

— В порт. Там, стоит на ремонте корабль. Корабль Лиги. Может, без затей, просочиться на борт да передать камни капитану? А, Раттера? К чему спектакль?

— А капитан-то надежен? Или как все, Локитой очарован? Да и что делать может корабль Лиги на Раст-Танхам. Сам подумай! А уж если это не Стратеги!!!!

— Не Стратеги, враг мой. Совсем не Стратеги. Даль-Разведка. Еще двое суток и закончат ремонт. А там и в путь-дорожку. До дома.

— Думаешь, так и ремонт?

— Ну а что же еще?

— Не отводят глаза? Не шпионы…?

Тих смех воина. Словно шелест листвы под порывом легкого ветра. Но этот смех не тревожит.

— Там командует Гресси Кохилла. Ох, девчонка. Колючка! Денег нет, так вынудила контрабандистов на починку. Орудия на город навела. Чините, говорит, а то разрушу половину вашей богадельни.

— Разрушит?

— А кто ж ее знает? Видел я ёе, пока по кораблю гулял. Отчаянная девчонка. Стриженая, что пацан, и глаза горят. Смотрит волком. Но это шанс!

— Боюсь я.

— Волков бояться в лес не ходить. А ты на саму Эрмэ забрался. Для чего? Что б потом трусить? — И укор в глазах. Тихий упрек. Словно кислота на кожу.

И нет желания признаваться. Мог бы — не выпустил бы синих камней из своей руки. Из крепко сжатой ладони. Сросся с ними. Вместо сердца — гонят кровь по артериям, изгоняя тоску, усталость и туман. Светят. И свет их как луч маяка, указывает заблудшим место и путь.

Но… «Покуда держит камни Хрустальная дева, стоять и Лиге».

Слабое утешение. Стоять…. Эх, захлестнет, затопит….

Посмотреть бы вновь в желтые глаза воина, да нет ни смелости. Ни сил. Только обронить в ответ.

— Правда твоя, Таганага. Только и мне б надо в город. Но не в этом же…..

Только рассмеяться, глядя на вышитый цветами шелк, на дорогой наряд. Многим знакомый.

— Это как раз не проблема…..

Все припасено. Одежда, обувь, парики и грим. Выбирай, шут, облик. Меняй личину, дабы не узнали. Что желаете, господин хороший?! Кем на сей раз предстать?

Перебирали пальцы лен и сукно, кожу и шелк. Гладили пряди волос разного цвета — черных и светлых, русых, пепельных, снежно — бесцветных, покуда не обожглись о рыжее пламя. Отпрянули пальцы.

Таганага заметил, блеснул глазами, удержал руку.

— Сам говорил…..

И в словах тот же упрек. Та ж кислота укоризны.

И как признаться, что прошлое минуло, и пугает сама возможность хоть на миг, на краткую минуту воскреснуть прежним — собой. Не от этой ли гипотетической вероятности так гнет и лихорадит, выворачивая душу?

А воин понял. Отпустил руку, отошел к окну бесшумным шагом охотящейся кошки.

— Если передумал, я спорить не стану….

И не угадать, что таится за ровным тоном голоса. За мягкостью слов. Что за чувство несет он и боится расплескать?

Только вздохнуть.

Отвернуться б, уйти. Унимать бессилие в бесцельном блуждании в лабиринте улочек. Страх. И алчность. Но уйти невозможно, так же, как и отказаться от собственных слов.

Взглянуть в гладь тусклого зеркала, покрытого паутиной, примерив рыжее пламя чужих локонов, заодно примерив улыбку. Нет не прежнюю — такой ей уж и не бывать, чуть грустную, не безрассудную ухмылку. Протереть пыль с зеркала рукавом и отпрянуть от отражения, смотревшего из глубины.

Рыжий, бессовестный и вдохновенный. Только чуть более пронзителен взгляд. А так, даже грима не нужно. Словно откатились года в былое. Словно прошедшее обернулось настоящим.

Защемило, заныло сердце, обожгло. Память! Но не стать уже тем, минувшим. Тем, что когда-то был. Безрассудство сгорело. Истрепалось бесстыдство. Слиняла огненная рыжина. Вдохновение минуло. Что осталось? Да только злость.

Только запал и дерзость. Только месть…

Усмехнуться б.

Если б в том, былом, довелось встретиться с самим собой нынешним — узнал бы? Да вот не факт. И не признал бы.

Только чуть сильнее сжались губы и заиграли желваки. Вспыхнул стальным клинком взгляд.

Сбросив на пол сияющий шелк, переоделся. Плотные брюки из черной ткани обтянули бедра. Высокие сапоги прильнули к голени. Поверх тонкого батиста рубашки накинута скупо мерцающая ткань куртки. Руки в карманы и — на выход.

— Куда намылился? — и вроде так же тускл голос воина, но нет, ловит чуткое ухо нотки окаянного озорства. Нотки с ничем не перепутанным оттенком бодрой радости.

— В город. Вернусь поздно.

— Зачем?

— Вот вернусь, и поговорим…..

Короткий кивок ответом. И вовсе уж неожиданное:

— Я с тобой!

— Не стоит.

— Что ж, прикажи мне остаться!

«Прикажи!» А на губах не улыбка — оскал. Прикажи такому, справься с ним. Так нет, не справиться! И хорошо это знает воин. Оттого и выбрал момент, когда можно напомнить.

Пожать плечами, не пререкаясь и не споря. Все равно сделает по-своему.

Стоило выйти на воздух — ветер бросил полные пригоршни ледяных мелких капель на кожу. Взбодрило. Ушла тоска.

Пальцы машинально ощупали камни, припрятанные у сердца.

Нырнув в поток спешащих фигур, он пошагал без определенной цели, стараясь затеряться в толпе.

Люди скользили по его лицу и фигуре равнодушными взглядам. Кто-то отставал, кто-то обгонял.

Ветер трепал рыжие пряди локонов парика.

И вдруг, внезапно, словно не в яви. Во сне.

Крепкая фигура стародавнего знакомца. Пронзительный взгляд, волнение в складках морщин. Олай Атом. Строгий. Упрямый. Седой.

— Аретт, ты?

Только кивнуть слегка, пытаясь проглотить горячий ком, вставший поперек горла. Перехватило дыхание, не позволяя дышать — то ль волнение, то ли стальные, в шипах колючей проволоки ростки некогда посеянного кода.

Только озлиться еще больше, это осознав, чувствуя, как темнеет перед глазами мир. Как отступает реальность и словно издалека, со стороны воспринимать и себя самого и весь этот окружающий его поток….

Аретт… уже чужое имя. Так отчего же мокрая соль по щекам? От этого ли нежданного узнавания.

— Мир тебе, Олай. Давненько не виделись.

— Аретт, Аретт! — и тихий укор. — Жив чертяка! Жив!!! А говорили….

— Сказать можно разное.

Пожать крепкую ладонь старого знакомца, чувствуя, как рушатся ледяные торосы. Как вскипает жизнь, разрывая дурман. Разве ж удержать плотине — шквала взбесившейся реки? Разве засыпать песком с берегов всех глубин океанов? И не наигранная, а та, прежняя осветила лицо улыбка, заставляя маслянисто, сметанно сиять серые вдохновенные глаза.

— А ты не изменился…..

Посмотрев на седые виски, усмехнуться, понимая, что ничуть не изменился блеск темных глаз.

— Ты тоже.

Постоять друг против друга, помолчав. Иногда оно бывает нужнее всяких слов. Пожать ладонь друга на прощание, чувствуя, что на смену снежной метели приходит весна. Обещание возрождения. Луч надежды. И пусть до весны еще долго, пусть лишь первые мгновения пошли от солнцеворота, но душа уже ждет…. Того тепла, света, талой воды и аромата свойственного лишь началу расцвета.

Проводив глазами знакомца и самому шагнуть в людской водоворот, идти, бежать, спешить. Вынюхивая, словно лисице все новости, собирая сплетни. Отделять зерна от плевел. И тонкой ниткой вшивать в орнамент жизни свой собственный, особенный узор.

«Ты не изменился…»

Ловить в бликах начищенного до блеска стекла свое отражение. Рыжий, гордый, огненно-дерзкий, словно рожденный полуденным зноем. И легкий румянец грел щеки. И сияли глаза.

Кружил голову хмель вольного ветра. Каждый глоток воздуха уносил кручину вдаль. И обжигали кожу случайные сполохи Синих, чудных, невозможных камней.

Очнуться, держа в руках полированное дерево простенькой аволы. Дешевой, невзрачной. Очнуться б и выпустить из рук. Вспомнив ту… прежнюю первую — из драгоценного красного дерева, сереброструнную, с нежной волоокой головкой Музы на грифе.

Но не отпускали пальцы.

— Бери, недорого…. Считай что даром. Кто знает толк, тот оценит….

Тронуть пальцами натянутые струны, высекая звук — то ли вздох, то ли вскрик, то ль движение пронзительно — стылого ветра.

Откликнулась авола. Запела. Звенела трелями. Ревела зверем. Нежным хрустальным, говорком текущего ручья нашептывала что-то.

Горели пальцы, вспоминая старое искусство. Горели щеки. Горел и плавился в горле ком, не дававший обронить и звука.

И внезапно, вместе с потоком светлых, незамутненных слез, словно оборвалось где-то что-то, словно упали старые путы, перетертые волей, надеждой, жаждой или Судьбой, рассеченные клинками сияния небывалых камней Аюми…

Вырвался голос, дрогнул, сорвался…. Да только остановить ли вод бушующей реки?

Окрепнув, взлетел к потолку, рассыпая снопы искр. Играл голос подобно…, да нет, бесподобно…. Лишь с сияющей синью небывалых камней и можно было сравнить. Звучал, задевая за струны души, и казалось…, мерещилось и мнилось…

И невозможно было оборвать песню. Легче — перестать дышать. Невозможно было выпустить из рук аволу, не ласкать ее струн.

Не играть, не петь — все равно, что не жить. Все равно, что безголосым призраком скитаться по свету. И быть…, кем угодно быть, да только не собой!

Собиралась толпа, подтягивались люди. Шли на песню, остановленные, притянутые мелодией и голосом, словно магнитом. Стояли, внимая бесподобному голосу, что играл бриллиантом, переливался шелковой волной, что ласкал и карябал, нежил и мучил! Звук этого голоса заставлял смеяться и высекал слезы.

О, этот голос…. Он плыл, сливаясь со стылым воздухом. Он проникал в сердца. Он жег. Он холодил. Он сиял, подобно звезде.

И лишь когда песня иссякла, певец заметил, что стоит посреди толпы, восхищенной, онемевшей и жаждущей продолжения.

Нехотя он опустил аволу, обвел взглядом народ.

— Спой еще, — выдохнул кто-то. — Спой….

И только улыбнувшись слегка, покачать головой.

На миг задумавшись, поднять лицо к небу. Ловить прохладу воспаленными губами, унимая внутренний жар. Унимая дрожь в руках и коленях.

Слезы катились из глаз. Непроизвольно. Падали с щек, подхваченные ветром.

Он пел! Все равно, что поднялся с колен, все равно, что воскрес!

Улыбнувшись через силу, присел на скамью. Рука тронула струны.

Сердце билось, готовое выпрыгнуть из груди. И на губах тоже был привкус соли. Соли и меда.

9

Петь, как не пел никогда. Словно позабыв всю горечь, откинув былое. Словно не было ничего — только дурной сон, который с рассветом развеялся туманом.

Падали рыжие локоны на белоснежное кружево воротника. Блестели серые, пронзительно — светлые, сияющие глаза. Проворные тонкие пальцы ласкали струны.

Парил голос. Тек свободной вольной рекой. Кружил гордой птицей. Невозможный голос! Божественный! То ль подарок, то ль проклятие. Услышавшему раз, не забыть вовек, не выкинуть из памяти, не вытравить из души.

Этот голос! Он касался струнок человеческой души и высекал слезы и смех. Ему, одному дано было унести горечи и печать и подарить надежду. Этот голос не признавал преград, он их рушил. Немыслимое чародейство кружило в воздухе. И казалось возможным — все!

— Мой друг, — тихий голос префекта, прозвучал неожиданно, сливаясь с последними звуками песни, — Я вам признателен за Ваше искусство, и рад бы просить Вас задержаться подольше, но… Мне кажется, Анамгимар Эльяна не очень-то доволен. И готовит какую-нибудь каверзу.

На полных губах префекта возникла мимолетная усмешка. Но темные сметливые глаза буквально ощупывали пространство.

— Знаете, — продолжил префект, понизив голос. — Он утверждает что вы — собственность Империи. А мне, как бы я того не желал, не удастся защитить Вас, если Анамгимар задумает нехорошее. Уходите, покуда не поздно. И так ваше присутствие для него все равно, что красная тряпка для быка. Хотите, мои люди проводят Вас?

Только отрицательно покачать головой. Рано. Слишком рано! Подозвав официанта, разносящего напитки, взять с подноса бокал, полный вина. Прикоснуться к влаге жадными, пересохшими губами. Пить, как когда-то в безрассудной юности, вином заменяя воду.

Только мысли в голове роились совсем иные, чем когда-то.

Поставив бокал, щелчком ловких пальцев поправив манжеты, не взирая на предупреждение префекта направиться к Анамгимару. Подойти близко, глядя на это порождение преисподней, улыбаться мягко и ласково. Слишком ласково. Впрочем, в этот вечер позабыто было само слово «слишком».

Глядя в лицо контрабандиста снова коснуться пальцами струн. Играть, как никогда не играл. Тревожить сполохами звука. И манить и отталкивать. И жечь взглядом из-под полуопущенных ресниц. И петь. Словно ворожить. Словно творить чародейство. Вплетать то ль былое, то ли выдумку в канву яви. Петь так, что отступало настоящее, уступая место распахнутым крыльям мечты.

Видеть, как слезы наворачиваются на глаза врага, и смеяться, бессовестно смеяться в лицо Судьбе.

Только заново обретя голос, можно было понять, что ж заставили потерять…. Нет, не голос. Надежду. Не надежду — Дар! Не Дар — предназначение!

Или все лишь скользящий по глади озера блик? Или все обман? Суета сует! Пустота.

Но оборвать себя, замолчать — нет, этого он не мог. И камни под тканью одежды были ощутимо — горячи. Пылали, равно как и сердце. Бились с ним в унисон. Звучали пронзительной, не ведающей преград нотой.

Словно душа Аюми слилась с его душой.

Ах, как сладко было — тонуть в звуках, подчиняться им и владеть — толпой, залом, и душой заклятого врага. Казалось — дрогни голос, сорвись — сорвется и полетит в тартарары кружащимся на ветру листом и этот зал, и эти люди, и вся планета. Сгинет. Исчезнет. Не будет уже никогда.

Ах, как лился голос — несравненный, волшебный, небывалый!

И вновь, словно однажды в полуденном саду нахлынуло. Странное ощущение страстного танца, резкого пряного, дурманного. Танца с Судьбой. На узеньком клочке суши, в свете утреннего солнца и бушующих, кипящей стеной встающих на горизонте, волн.

Шаг вперед, шаг назад. И нельзя, нельзя оступиться, пока в его ладонях не просто струны старой аволы — ладошки самой Госпожи. Пока следит за ним дерзкий и влюбленный ее взгляд, выбрав из толпы единственного — его!

Ах, как сладко было играть с ней… когда-то.

А сейчас — даже не позволить себе презрительной насмешки в лицо Анамгимару. Что цена ей, этой насмешке? Разве равна она жизни?

И лишь допев, жестом пальцев подозвать — всю свою старую гвардию. Всю эту рать — Олая и Хаттами, Аллана Юваэ. Смотреть в лицо Анамгимара дерзко и зло. Рывком, резким жестом достать небольшой бархатный мешочек, аккуратно высыпать камни на ладонь, так, что б все и каждый в этом зале видели их. Узнавали.

И лишь в этот миг, в момент самого узнавания — рассмеяться заклятому врагу в лицо, выплескивая всю свою ненависть, все презрение. Хорошо смеется тот, кто смеется последним!

И не дожидаясь, пока ошеломленная толпа придет в себя, закинув аволу за плечо, а камни Аюми зажав в кулаке — сбежать! Сбежать, как когда-то мальчишкой, ускользнув в окно.

Нестись по мокрети и холоду, шлепая по лужам, отыгрывая не секунды, их доли. Бежать, чувствуя, как присоединился, карауливший все это время у стен воин.

Нырнуть в узкую кишку переулочка, с натыканными по ней глухими стенами, чувствуя преследователей то ли шестым чувством, то ль угадывая по смазанным далеким звукам.

И так же по легчайшим отзвукам понять, где оторвался от него Таганага, ожидая преследователей, давая фору, которая просто не могла быть малой. Пропустив два из ближайших выходов к магистралям, смешаться с толпой в полноводной реке проспекта, врезавшись в нее сходу. А далее — там всего ничего.

Грузную фигуру, сходную габаритами с гризли он узнал сразу. Гайдуни. Получил записку, ждал. Верил и не верил. Бухнуло сердце — а вдруг узнает, но подавив эту мысль, он кивком позвал контрабандиста за собой. Вновь уходя от полноводной реки проспекта, вдаль от любопытствующих глаз, вынюхивающих носов.

В подворотне чужого дома остановиться на миг, чувствуя, что пять — десять, двадцать секунд нет да и не будет тут никакой опасности. Ссыпать из ладони камни в широкую лапищу контрабандиста, избегая прямого взгляда, когда глаза в глаза.

— Верни их в Лигу, — жарким шепотом, тихим, вкрадчивым, безобманным и сладким тоном, — верни Элейджу. Он заплатит. Сам знаешь, камням этим цены нет! Жаль, ничем больше Вам отплатить не могу, долг вернуть твоему отцу. Верни камни в Лигу!

И, вновь, уходя, раствориться в стылом тумане. Уходить на забытый людьми и Богом пустырь, где, схожий с валуном, ожидал корабль. Если не догонит, не присоединится Таганага — отныне и навсегда — его корабль.

Пусть, пусть ищет теперь Анамгимар! Пусть как ищейка носом роет землю! Пусть вглядывается в лица, пытаясь отыскать Ареттара. Пусть перерывает небо и землю! Пусть пытается найти. Слишком мал срок, что б мог он узнать, догадаться, найти!

Хватая губами стылый воздух, Ареттар проталкивал его в легкие! Легкие горели! Горело горло. Горел разум. Как тяжко было отдавать и отдаваться на милость Судьбы. Как тяжело было отдавать камни. Стоило выпустить из горячей ладони — словно замерзло сердце. Покрылось корочкой льда. А чужая воля рукой в стальной перчатке схватила за горло. Лишь пока камни творили волшебство, отступил призрак из прошлого. Вкрадчивый, сладкий голос, вьющий веревки, опутывающий паутиной. Лишь пока камни сиянием своим грели кровь, был он свободен. И был собой…

И как же тяжело отказываться от себя!

Нет, и в мыслях не может быть ни у кого, что расстанется он с камнями, добровольно отдаст.

Что ж…. А это — фора. Немалая.

Откуда-то, из толпы, выдвинулся, подхватил под руку — быстрый, гибкий, полный животной, первобытной силы, не человек — ураган! Таганага! Черные волосы крутыми завитками, и весело блестят желтые, как у дикой кошки глаза….

10

Свет. Тьма. Круженье дней. Было ли? Или только пригрезилось? Камни Аюми синие, как сама синева.

Только закусить губу, перебарывая дрожь во всем теле. Не подняться самому. Сил нет. Он пел. Пел ли? Или то сон, болезненный бред, память об ушедшем? Только сипло выдохнуть свою боль, не в силах ее одолеть.

Льняные простыни, как ложе снежной королевы — белая-белая метель. Ледяные торосы. И так же, как лед — холодны. А в теле жар. Кипит кровь, горят мышцы. Унять бы его. Отделить бред от яви.

Словно во сне все звуки — и два негромких голоса спорщиков, и шорох шагов, и шум ветра в высоких кронах и рокот моря, недальнего моря.

Недалеко, тут, рядом… бьются волны в гранит скал. Бились, бьются и биться будут, покуда не сточат остров в тонкий песок.

И прохладная ладонь на горячем лбу.

— Очнулся….

Промолчать… Очнулся? Разве можно это так назвать — все равно, окружающее видится как через полиэтиленовую пленку, мутную, потрепанную ветром.

С трудом узнать говорившего. Высок, статен. Волосы — тьма, щедро присыпанная солью. И то ли кажется, то ли мнится, желается и грезится.

— Вэроэс? — выдохом, хриплым карканьем старого ворона. — Ты? Спаси… меня…

Дрогнула ладонь.

И вновь — горячечный бред. Шквал подступающей тьмы небытия. Губы, как черная корка обожженной земли. И вспоминается Вэйян. Жжет и мучит! Криком бы кричал, да только стоны срываются с губ.

Если б мог — повернул бы время вспять, отказался бы. Если б мог! Если б мог — как гадюку, как гюрзу кинул бы в огонь аволу. Открестился бы.

Хоть хороша была шутка. Ох, хороша! И слезы на глазах Анамгимара были бальзамом для его души. И стоило! Тысячу раз оно того стоило!

…. Ночь….

Кружение звезд, просвечивающих сквозь листву. Тихий зов. Как когда-то в детстве! Встать бы, бежать. Да нет сил подняться. Выпиты они болезнью, отданы все, без остатка. Одна надежда, что не бросит зовущий, приблизится….

Легкое прикосновение рук к вискам, холодные ладони. Тихий голос. Совсем далекий. Нежный, знакомый. И как хочется расслышать, понять, что ж он твердит… Открыть глаза….

Но звенящая пустота вновь всасывает всего, без остатка.

Запах дурманных, пряных трав…. Дым, ползущий над землей, удушливый угар…. Пламя пожара, из которого — не вырваться, нет! Гореть заживо, чувствуя, как волдыри вскипают на коже, и моментально лопаются, как мышцы превращаются в уголь….

Криком оборвать бред, очнувшись от собственного ужаса и понять, что не издал ни звука.

Где ночь? Где огонь? Тихо утро. Лишь треск цикад, да далекие, очень далекие голоса. Широко распахнуть глаза и смотреть, смотреть в белый купол прямо перед собой. На причудливые тени, что чертили неявные знаки.

Отступило, сгорело несбывшимся сном. Только часто-часто бьется сердце, да на лбу капельки пота. Смахнуть их, но едва повинуются руки — дрожат, словно собственный вес — тяжкий камень.

Закрыв глаза, попытаться понять — на каком же он свете. Но мысли не давались, бросались врассыпную. И явь была подобна солнечному блику, скользящему по поверхности воды.

Только плакать от собственного бессилия, от беспомощности своей. Волком выть, попавшим в капкан! Да что это изменит?

С трудом подняться с подушек, толкая размякшее безвольное тело. Подняться на ноги, чувствуя, как предательски качается земля под ногами, как весь мир вокруг ходит ходуном. Накинув на плечи прохладный шелк, выбрести из шатра. Прислонившись спиною к шероховатой, теплой коре дерева впитывать благодать бытия: Запах трав, стрекот, тепло. Чувствовать, как солнечный луч касается кожи. Чувствовать шероховатое тепло дерева. Чувствовать, как соки поднимаются к кроне.

Обмануть себя, чувствуя небывалое единство. Сплестись сознанием со всей вселенной!

Чайки в небе — его мечты. Темная жирная земля, в которую врастают корни — его плоть.

Прикрыть глаза, позволить себе стечь к корням, да так и остаться сидеть, не нарушая чародейства бытия.

Наслаждаться моментом, в котором ни тревог, ни волнений. Чувствовать себя как когда-то давно, в раннем детстве — песчинкой океана вечности. Просто радоваться своему бытию, тому, что есть в этом мире. Что повезло родиться на этот свет!

Поднять мутный взгляд, чувствуя, как кто-то, подойдя, встал рядом. Отмечать, не узнавая, блеск желтых глаз, силу, хлещущую через край.

Воин неожиданно улыбнулся. Не произнося ни слова, сел рядом. Ладонь легла поверх его ладони.

— Очнулся… — и ни отзвука удивления, словно только так и могло быть.

— Да, — тих ответ, едва слышен. На большее сил нет.

— Жить будешь…

Посмеяться б в ответ. Нет сил, но есть успокоение. Как обещание рая эти слова. Жить…! И пусть нельзя провести всю жизнь в раю! Пусть! Покуда продолжается жизнь, остается шанс.

«жить будешь….» Холодок коснулся спины. Все верно — мог и не выжить. Повезло в этот раз. Как когда-то однажды. Играет Судьба на его стороне. Не в поддавки, но без ее участия б не выжил.

Повернув голову посмотреть в желтые глаза воина, усмехнуться криво, спросить бы «почему помогаешь мне?». Но не идут слова с губ. Да и к чему пытать словами, если и так доступен ответ.

«Враг мой»… ироничная улыбка, что не зажигает света глаз. А правда в том, что не враг. Посмеялась Судьба. И тайком посмеивается воин.

— Таганага….

— Что?

— Камни?

— Слушок ходит — в Лиге Камни. Анамгимар рвет и мечет. Скоро кончается срок. Не сегодня, так завтра призовет его Император. И тебя позовет. Смотри, не дрогни. Узнает Хозяин, что ты замешан — голова полетит.

— Я-то с какого бока?

Взглянули в лицо воина чистые, словно ледниковые озера, глаза. Усмехнулся воин. Поднявшись с земли, пошагал прочь мягкой поступью охотящейся рыси.

Все так, все верно. Как и должно было быть. Сорвав тонкий стебель травинки ухватить его зубами, упасть в траву вверх лицом.

А в небесах — облака, как белая вуаль, скрывающая синь. А в небесах огненный шар Аэйраса. В небесах, укутанные сиянием солнца, заслоненные сиянием дня — сонмы звезд, сотни миров.

Вздохнуть, напиваясь небом, коснуться пальцами шеи. Там под кожей и мышцами — все равно что зазубренный кинжал. Но это — совсем неважно.

Раскинуть руки, трогая чуткими пальцами жирную землю — скользить по шелковому покрывалу густой травы, перебирать ниточки зеленого ковра. Щуриться от режущего глаз солнечного сияния! Жарок день! Палит зной. Но как желанно это тепло! Лишь ему и под силу — растопить лед, которым покрылась душа!

Закрыть глаза, потонув в алом сиянии. И ничего нужнее нет. Ничего желаннее.

Шум моря, высота неба, шелест листвы, тихие голоса…..

Голоса….

И кажется что когда-то однажды все уже было. Все было.

Травинка щекотала шею, не давая забыться. Возвращая из грез в этот мир. Щурясь, приоткрыть глаза, что б узнать, кто нарушил покой.

— Привет, Дагги!

Сидит рядом, на траве. Не заслоняя солнца, невысокая огненно-рыжая, словно в короне из янтаря. На коже — легкий след загара. На губах — улыбка.

— Привет.

Заставив себя подняться, посмотреть вновь. Сморгнуть, отгоняя наваждение. Впрочем, нет, не наваждение это.

— Лия?

— Лия, Лия…. Кто еще?

Тряхнула головой, словно отгоняла муху, рассыпая золото волос по плечам, прислонилась спиною к дереву. Сведя брови, смотрела в небо.

— Как ты сюда попала?

— Вот, навестить пришла. Вероэс сказал, где ты и что ты….

— Отец отругает….

Она, усмехнувшись, пожала плечами, внезапно приникла к нему, прижалась к плечу.

— Чудной ты, Дагги! Заметил бы он мое отсутствие! Сам в лазарете валяется.

Отпрянув, она поежилась. Словно от холода. Отвернувшись, посмотрела вдаль.

— Вот так и живем, — заметила негромко. — То дрожу, что не сегодня так завтра его убьют. То ругаемся с ним, так что самой убить есть желание!

— За что?

— А за все…. - голос прозвучал тихо и глухо. — могла бы — сбежала б!

Только улыбнуться странным ее словам. Повернуть голову так, что б видеть лицо. Этот нежный овал, соболиные дуги бровей, упрямый рот, опахала ресниц.

Смотреть и не дышать. Так смотрят на Бога. Прикоснуться рукою к плечу, поймать прядку волос, и внезапно привлечь к себе. Обнять.

Эх, защитить бы от всех бед! Спрятать!

— Что с отцом? — спросить негромко, постаравшись не встревожить.

Она мотнула головой, словно не желая отвечать, вздохнула как-то устало. Отстранившись, машинально поправила волосы, заводя растрепавшиеся прядки за ухо.

И внезапно ударило понимание, нет, не та наивная девочка — и дерзкая и нежная перед ним. И она изменилась. Знакомы черты лица, и все равно — взаимопонимания нет. Оно тихо ушло, а что б вернулось нужно приложить много сил и желания.

Уронив голову, смотреть на траву.

— Эх, Дагги, — проговорила девушка устало. — У нас, что ни день, то приключения. Отца пытались убить. Опять….

Опять… и от этого не отмахнуться. Как и от усталости в голосе нежной повесы.

… звенели травы, пронзительным светом наполнено было все бытие. Смех, где ж ее смех, отчего потерялся?

«Трус, — уколола совесть. — Трус! Сколько лет прятался и ждал — не пройдет ли беда стороною! Молился… молиться ли надо было? Упустил шанс, не воротишь, разогнались бешеные кони, несутся галопом, вскачь! Не остановишь! Голову б не свернуть!!!! Впрочем, велика ли цена голове? Эх, Дагги, Дагги!!!»

Молчать, не смея поднять взгляда. Перебирать четки памяти. Ронять воспоминания, одно за другим….

И нет веры браваде в голосе Лии. Слишком уж хорошо эта стрекоза знает его. И знает как нужно соврать, что б он не почувствовал лжи. Ей — озорной непосредственной, милой, веры было всегда больше всех. Но она одна могла обвести его вокруг пальца.

— Да, — обронить тихо, слегка прикусывая губы, — что ж, стало быть, он не откажется…. Есть у меня на примете телохранитель. Уговорить его — моя задача. Ну а ты — уговори отца….

И только кивок головою. Не спорит. Сама знает — не стоит.

— Спасибо тебе…

— Не на чем. Помоги….

Подняться, опираясь на ее плечи, прошествовать в палатку. Уронить себя в кресло перед массивным рабочим столом. Устало ткнуться в сложенные замком руки.

Она осторожно перебирала листки бумаг, шелестевшие, словно сухой тростник. Рассматривала вязь букв чужого наречия. Осматривалась….

Тихо вздохнув, вызволила из бумажного плена толстый фолиант в тяжелом переплете, присев на край стола, перелистывала страницы, тихо что-то шепча.

— Дагги, — тихо спросила внезапно, — помнишь, ты рассказывал сказки? Помнишь?

А как не помнить? Куда ж эту самую память деть! Как избавить себя от ненужных воспоминаний? От того, что постоянно карябает душу?

Скромный дом и скромный сад. Увитая плющем терраса. Лужайка с малахитовой травой. Дом с чердаком и таинственным темным подвалом. Качели во дворе, которые тихонько что-то насвистывали. И самое главное — беззаботный смех детей, запахи кушаний, от которых текли слюнки, долгие — долгие посиделки по вечерам. Свет свечей, присутствие тайн.

Не в силах петь, он не мог молчать, и все, что когда-то звало, что манило обретало плоть в долгих-долгих негромких рассказах.

— Помню… — тих ответ. И повисает молчание.

— Почему нам не вернуть это время…. - нет, не вопрос. Сожаление. Сожаление в неполных-то восемнадцать лет!

А ответа у него нет. Как ответов на множество иных вопросов, которые она может задать, которые жгут, царапают острыми краями.

— Знаешь, — тихий голос, струится, обволакивает разум, — я все думаю, как человек, которому дано было узреть флот Аюми, мог устроить на Рэне все это. Безумие….

— Ты веришь в эти сказки, — сказать бы тихо, но голос дрогнул, слова вылетели карканьем ворона, кружащим над трупами.

— Ты не веришь?!

Подняв взгляд посмотреть на нее. На явную насмешку, на ехидно-задорный вид встрепанного воробьишки — славного малого, никому не дающего спуска.

— Знаешь, Дагги, — неожиданно громко и с вызовом, дерзко и огненно, с тем запалом, что был свойственен когда-то ему самому, — можешь думать, что я сошла с ума, что с папашей у нас это семейное. Но я верю! И не потому что он старался мне что-то доказать. А фиг вам с маслом! Ничего подобного. Но я, поверь мне, знаю своего отца. Для него этот флот — больное. Это было! Как бы кто-то не старался все исказить. Ясно тебе?!

— Ясно… — да голос исчез… только кивок головой, да легкое движение губ.

И нельзя не любоваться ей — грациозной рыжей сиреной, столь темпераментной и дерзкой!

— Ты не веришь мне! Ты не веришь.

— Успокойся. Верю.

Тихо-тихо, едва дыша…. Как не верить, если и сам однажды видел? Разве можно не верить своим глазам? Разве можно рассказать кому-то или позабыть? Если прикоснулся к тайне — она уже не отпустит.

Ах, полыхающее небо Софро! Гроты у зеркальной воды залива. И отчего понесло в один из этих гротов? Зачем? А ведь словно звало. Шел, как завороженный.

Много ли видел? Да нет, немного…. Чудное небо, врастающий в небосвод странный замок — цветок. Ветви деревьев, усыпанные нежно-розовым цветом. Аромат… сладкий. Кружащий голову аромат.

И ступил бы на землю мира, который манил, да упал там же, где и стоял, а очнулся, — оказалось, блуждал где-то чуть не неделю.

Забыть? А запросто. Забыть, не вспоминать, отказаться от прошлого.

Отказаться. И жить. Как получится, не тревожась, не сомневаясь, легко скользя по волнам бытия. Не чувствуя ни капли ответственности, не обременяя себя. Жить, довольствуясь тем, что дарит Судьба.

А в глаза смотрят ясные пытливые глаза юной сирены. Разве можно отмахнуться от этого взгляда? Разве можно сбежать от себя?

— Лия, Лия, — тих голос, почти неслышен, но нельзя не услышать в нем нотки укора. — Ну, что ты, девочка…. Разве можно не верить в то, что дарит надежду?

11

Посланец явился под вечер.

Где-то над морем грохотал гром, и ползли по небосводу серые тучи, задевая рваными своими подолами за скалы, пряча солнце и умаляя зной.

И на душе было так же пасмурно, как и в небе. Время пересыпалось песком с ладоней вечности, а он все ждал, сам не зная чего — то ли того, что никогда больше не призовет под свои очи Император, то ли надеясь, что это случится скоро. И чем скорее, тем лучше.

Уставала душа от ожидания. От неопределенности, от суеты.

И только дрогнуло сердце, когда ожидаемое стало бытием.

Невысокий, как все эрмийцы, темноглазый, темноволосый, хрупкого, не воинского сложения, с той надменной улыбкой, что была так присуща Властителям всех рангов.

Он явился, и отступила тревога. Впрочем, страх, сменивший ее, тоже не был долог. Он сжал сердце в прохладных ладонях, пощекотал низ живота и отступил, не смея больше его тревожить.

Странное ощущение, когда ничто не тревожит, и не пугает, накрыло с головой, заполнило всю его суть. Нет, это пожалуй не было равнодушием. Так как не боясь, он все же ожидал — с негаснущим любопытством ожидал, как прозвучат слова его приговора.

Посланец лениво кинул тощее тело в кресло, не сводя пронзительного взгляда с рэанина. Усмешка коснулась губ.

— Да-Деган Раттера? — сорвалось с губ.

Вместо ответа легкий кивок, как неслыханная дерзость. Но то, что не подобает рабу уместно слуге. И нет сил пошевелить высохшими губами. И нет желания.

— Вас желают видеть на Эрмэ.

Не кивок, но легкий поклон ответом.

— Вы летите со мной! — тоном, не терпящим возражений, хлестким приказом. Только улыбнуться заносчивому тону слов.

— Я в вашем распоряжении. Когда отлет?

— Как только вы соберетесь, но не позднее полуночи. Я буду ждать вас в порту.

Поднявшись, эрмиец с иронией осмотрел интерьер палатки. Сверкнул очами на прощание. Ушел с стремительностью летящей стрелы. Лишь остался аромат — тяжелый, чувственный, полный первобытной силы. Пряный дурманный аромат черного колдовства, темного чародейства.

Да-Деган легонько пожал плечами, обвел взглядом помещение, словно ища тот предмет, что заставил надменно улыбаться эрмийца.

Тяжело ударило сердце. Кровь побежала по венам, касаясь стенок сосудов маленькими коготочками новорожденных котят.

Дрожь….

Но это ничего. Все это терпимо. Жила бы надежда.

«как вы соберетесь…..» А что собирать-то? Давно готов ко всему. Дорогие шелка опереньем Жар-птицы полыхают, стекая от плеч к каблукам. Белоснежные волосы убраны в прическу, покрыты диадемой, усыпанной полыхающими зарницами алмазов.

Давно готов. А багаж…. Он привык жить налегке. Есть вещи от которых ничто не спасет, сколько не готовься. Впрочем…

Он тихо хлопнул в ладони, собирая слуг. И закипела работа. Деловито сновали тэнокки, собирая гардероб и украшения, безмолвными тенями, отражениями в зеркалах, суетились, не тратя времени зря.

Он вышел на воздух, прошел по едва заметной тропе к взморью, к высоким отвесным скалам. Остановился на краю, вдыхая аромат далекой грозы, глядя, как расчерчивают небо далекие вспышки молний.

На миг обожгла разум мысль — сделать шаг, устремившись к волнам. Улыбка тронула губы.

Где-то близко загрохотал гром, заворчал утробно голодным зверем, зарычал, огневавшись.

Отступив от края, Да-Деган обвел взглядом утонувший в серой дымке горизонт.

Подступало время дождей. Долгий месяц, когда солнце уступало место силе иной стихии. Месяц полный серости, безрадостного омовения, когда водой пропитывался весь мир, готовясь к времени цветенья. Время куколок готовящихся стать бабочками.

«Увидеть бы еще лазурь этого неба» — мелькнула мысль. Наивно было мечтать вернуться. Наивно было верить… во что угодно верить. И надеяться и ждать.

Прикусив губу, он впивал аромат соли моря и неба, запах горячей, смоченной первым дождем земли. Запоминал навсегда. Что б никогда не потерять ни одного из слагаемых.

Он опять не услышал, как подкрался воин, чутье смолчало.

— Зовет Хозяин? Я видел посланца, — проговорил Таганага, нарушая безмолвие.

Кивнуть в ответ, склонив голову, вздохнуть. Горячая ладонь воина легла на плечо.

— Боишься? — проговорил воин, — вижу, не отрицай. А ты не бойся! Император тоже не всесилен.

— Я не его боюсь, — сорвалось раньше, чем успел поймать и понять. — Я себя боюсь. Боюсь того, что когда-то они со мной сделали — он и Локита. Боюсь вросшей в плоть сути раба. Оказаться с ними на одной стороне — боюсь!!!

— Брось, — прошелестел голос воина, — ты с ними на одной стороне никогда не был, да и не будешь никогда. Я знаю. А ты мне просто поверь….

— Эх, Таганага!

Жила бы в сердце уверенность. Но уверенности нет. Сыплют сомнения мелким снегом, вьется тревога холодной поземкой. И нечем растопить холод сомнений.

— Они не смогли тебя убить тогда. Не думаю, что ты им это позволишь теперь. Держись, борись. Будь собой. Ты выиграешь, поверь мне.

Только вопросительно выгнуть бровь, не в силах надеть маску с оскалом усмешки.

— Выиграю.

— Разве тебе остается что-то иное?

Только кивнуть. Ничего иного не остается. Прав воин. Можно уговаривать себя сто тысяч раз, увещевая бросить игру, очнуться от упоения азарта. Но слишком велика ставка, что б можно было бросить карты и не играть. Что б просто встать из-за зеленого сукна, сказав, что с него довольно.

Можно сто тысяч раз себя корить. Можно проклинать Судьбу. Но… когда ничего иного не остается…. Разве выпустит он из рук соломинку? Разве простит себя…

Впрочем, прощения нет, все равно.

Попрощаться коротким кивком, уходя.

Время бежало, тяжко дыша. И время гнало.

Лишь на пару минут присесть на лежащую в траве мраморную плиту, обводя взглядом все, что было когда-то столь дорого.

Вернуться и заметить, с каким напряжением ждут его возвращения люди — цветы, отметить страх на точеных лицах, махнуть рукой, словно отмахиваясь от мух.

— Боитесь возвращаться? Ну, и катитесь все к чертовой матери. Обойдусь без вас!

Отодвинулись прочь от него, словно чувствовали решимость и злость, лишь один подошел, смело заглянув в глаза.

— Я с Вами, господин!

Коснуться скул тонкими пальцами, побуждая не отводить взгляда, заставляя смотреть в глаза. Что там было в этих кротких глубоких глазах? Упрямство? Решимость? Нет, не было… Сомненья — стаями вспугнутых ворон. Тревога. Страх. Что еще? Сочувствие? Сочувствие!

Только этого ему не хватало!

— Я с Вами, господин…. - тише и настойчивей.

Нет, не стал спорить, только коротко кивнул. Слуги подхватили чемоданы, поволокли.

Ах, каким быстрым, сумбурным было прощание с Рэной. Полет над бурным океаном… последние шаги по бурому песку.

Его ждали… стоило подняться на борт, пройти в каюту — и был отдан приказ на старт. Заработали двигатели, преодолевая притяжение, разрывая связь с любимой планетой.

Нет, он не жалел. Полулежа в кресле, перелистывал прошедшие дни, в который раз убеждаясь, что нет ничего страшнее и выматывающее ожидания. Этой пустой вереницы дней, когда даже нельзя строить дальнейшие планы.

Пришел давнишний посланец, сел напротив. Усмешка раздвинула тонкие губы.

— Через сутки мы будем на Эрмэ.

Кивнуть головой в ответ. Значит, еще сутки ожидания. Еще сутки тихого сумасшествия, сутки полные адского огня. Но… ничего, и это пройдет! Терпимо!

— Рад. — отозвался негромко, — Рад, что Хозяин не забыл о моей персоне. Надеюсь, я буду ему полезен.

Усмешка снова тронула губы Высокорожденного.

— Анамгимар поклялся, что убьет Вас. Неосторожные слова, правда, которые все ж достигли слуха Хозяина. И Хозяйки. А Локита питает слабость к Анамгимару.

— Вы — нет?

— Мне все равно…. Но в одном я соглашусь с Вами, Раттера. Таскать симпатичных мальчишек и девчонок из Лиги — тут особого ума не нужно. Я настоял, что сам доставлю Вас на Эрмэ…. Если б не это, вам перерезали б горло на одном из кораблей Иллнуанари. Там Анамгимар и царь и бог. Сомневаюсь, что вам удастся усмирить эту Гильдию.

Чуть раздвинуть губы в усмешке, показав ряд ровных жемчужных зубов молодого хищника.

— Трусы уважают жестокость, — обронить небрежно, не придавая значения словам.

— Но прежде, чем получить дарственную из рук Хозяина, вам придется кое-что доказать.

— Что ж?

— Что вы не причастны к странным перемещениям неких синих камней.

Вопросительно выгнуть брови, прикладывая все искусство, что б не вызвать подозрений, не переиграть….

— Не понял…?

— А что тут понимать? Анамгимар проиграл пари, и кажется, это именно то, в чем вы были уверены.

— Разве могло быть иначе? Насколько мне известно, камни Аюми пытались выкрасть не единожды. Контрабандисты, вы, эрмийцы, некоторые коллекционеры и просто романтики. Ну, нет людям покоя от сияния этих камней. Но их слишком хорошо охраняют. Так что Анамгимар бросил вызов всей системе безопасности Софро. Несколько необдуманно, правда? И слишком самонадеянно. И поверьте, у меня не было, и нет никакого желания помогать Анамгимару.

— Тем не менее, Анамгимар украл камни с Софро.

Вскочить на ноги, посмотреть удивлено, не веря. Выдавить из себя сдавленное, удивленное:

— К-как?

А во взгляде тревога и обреченность. Во взгляде лишь одно неистовое неверие. Только посмеивается, спрятавшись под маской интригана и подлеца истинная суть, огненная, невыдержанная душа Ареттара.

— Н-да, — насмешливо протянул эрмиец. — Анамгимар украл камни. Вот доставить их Хозяину не смог. Потерял. И теперь небылицы плетет…, выгораживает себя. Пытается выжить. Так что, каким будет решение Хозяина — никто не знает. Учтите….

12

Темнота и ночь. И дурманом тянет из сада — сладким, приторным ароматом. А еще шелестит вода по каменным ложам. Не спится. Не уснуть. Второй день, как на Эрмэ, а покоя так и нет. Два дня под давящим куполом, но не спешит звать Хозяин.

Два дня растянулись в пару столетий. Каждый шаг без опоры под ногами. Каждый вздох не несет ни глотка кислорода. Смерть. Да легче смерть, чем подобное бытие.

Ожидание…. Странное состояние между, что сродни безвременью.

Пустота….

И только гадать, чем закончится ожидание. И не сметь надеяться. На Эрмэ надежды нет.

В плоть и кости вросло это знание. На Эрмэ не место пустым упованиям и мечтам. И любви в этом мире места нет, как и многому иному.

А ко всему… слишком много сделано того, чего не простит Хозяин Эрмэ. Ни за что не простит, если только узнает….

Прикрыв глаза, вспоминать…

Шеби…. Ее глаза, ее точеную фигурку обольстительной гурии, шелковые локоны, ее улыбку, ее голос….

Хоть на миг напитать бы сердце и любовью и надеждой, что б разогнать беспросветный мрак, топящий волю. Встать бы, пойти к ней. Упасть к ногам, ожидая хоть мимолетной ласки, если не узнавания и не прощения.

Только усмехнуться несбыточным своим мечтам. Знал, что не пойдет. На аркане б тащили, и то сопротивлялся б. Не сейчас…

И чувствуются, кожей, мышцами, обнаженными волокнами нервных клеток чужие пересуды, злые, зоркие взгляды, а еще ощутимо, до дрожи присутствие той темной силы, которую люди именовали Локитой.

Не нужно было слов, что б почувствовать, что бы знать, ни звука шагов, ни отголосков дыхания — оно это присутствие взрывало череп изнутри. Било… нет не рукой в железной перчатке. С этим можно было как-то смириться. Оно словно б взрывало мозг изнутри. Жгло….

Ненависть…. Она, как загнанный в угол раненый зверь, пыталась увернуться…. От легких запахов тела. От далеких, очень далеких шагов, от того, чему нет, да и не должно было быть наименования в человеческом языке.

И только ждать — чем же кончится и эта встреча. Он чувствовал, нет, просто знал — разминуться Судьба им не даст. Ни за что.

Судьба….

Застонать бы от безысходности, от томления, от усталости, но нельзя. Нельзя показать, поддаться слабости. На Эрмэ так… быть живым и то опасно. На Эрмэ нужно быть камнем.

Если хочешь померяться силами с Высокорожденными, что ж нужно стать подобием хоть одному из них.

И только пальцы — в кулаки, холеными крепкими коготками — в плоть, чуть не до крови. И сжимать губы, не смея кусать.

И нельзя показать ни трепета, ни страха. На Эрмэ не выживает слабый. Слабых жизнь топит. А сила…. Где-то сродни искусству пойти по головам.

Только презрительно скривить губы, представ перед зеркалом, поймав отражение в пласте стекла.

Странный облик. Порочный и юный. Точеная красота статуи, но лицо, словно маска, а холод, сочащийся их глубины черных зрачков, внушает страх. Казалось, не человек, но призрак. Холодное создание, у которого соленая морская вода вместо крови. Только кто б знал, как отчаянно может биться сердце, жаждая тепла.

Кинуть отражению презрительную усмешку, отойти к окну, слушать кваканье жаб. По биению сердца считать минуты, ожидая.

Ожидание….

Ждал встречи с Хозяином, как первую из улыбнувшихся женщин.

У первой из его женщин были темные волосы и светлые глаза, вторая взяла смелостью, третья была противоположностью и первой и второй, четвертую он не помнил, как и последовавших за ней. Каждая ночь несла новую душу и новое тело в его объятья. И каждая ночь дышала лаской и зноем.

Любил ли тогда? Умел ли любить и ценить то, что доставалось без труда?

Не ценил, оно было так же естественно, как извечное движение солнца по небосводу.

Прикрыв глаза, втягивая ноздрями душный воздух, чувствовал, как соль подступила к глазам. Незримая, сухая соль, царапавшая глаза.

Подумалось — не встань на пути Эрмэ чем бы стал, во что б обратился? Долго ли смог бы жить, разменивая злато на медяки? В беспрерывной череде ночей терялась живая трепещущая искра подлинной любви. Менялись лица, менялись тела, менялись забавы…. Терялся смысл. Терялась ценность. И все легче и легче было дерзко вскидывать голову, считая себя если не центром вселенной, то существом неповторимым и непостижимым. Словно Аюми….

Смех, да и только. Прекрасная оболочка, божественный голос, умирающая душа….

Если б не Эрмэ…. Мысль пронзила, подобно удару молнии, осветившему пропасть у ног. Если б не Эрмэ, давно, утратив смысл бытия, потеряв дерзость, спился б от вселенской тоски, а не спился б — сложил голову в бессмысленной потасовке, которые зачинать был мастер. Или бы вскрыл вены, надеясь, что за гранью бытия, встретившись с чем — то доселе непознанным и неведомым сумел бы найти то, чего лишила Судьба.

Если б не Эрмэ.

Шутка Судьбы, ее оскал. Кто знает, может — подарок. Может, кинула в пекло, что б вновь научить надеяться, верить, любить….?

И только надеяться, что случайная его мысль — только игра воспаленного разума, мираж, рожденный воспаленным воображением.

И как хочется убедить себя в том, что ничего нет. Ни смысла. Ни жизни, ни сути. Ничего. Пустота….

Удар…. Еще удар кнута….

Бьется сердце, пытаясь вырваться из груди. Кажется, что кто — то незримый, ухватил его сердце в кулак, сжал, пытаясь раздавить.

Обернувшись, невольно, склониться.

Тот, кого ждали. И горят дьявольским огнем разномастные злобные волчьи очи.

— Пришел сам. Смел ты, рэанин. Я думал — сбежать попытаешься.

Отчего-то непроизвольно возникла ухмылка на губах.

— От судьбы не убежишь, — ответил Да-Деган ровно. Сглотнул подкативший к горлу ком, и вновь твердо и дерзко посмотрел в глаза Императора. — Да и к чему бежать?

— Правильно. От меня не убежишь, — отозвался Император. — Где угодно достану.

Сверкнули гневным заревом глаза эрмийца, поджались пальцы в кулак.

— Плети захотел. Плети и метки раба, — зло выдохнул Хозяин, приближаясь бесшумным легким шагом.

И снова — только склониться, гнуть спину в непривычном поклоне, не зная, что вызвало гнев. Ждать. Опять ждать — пусть пару секунд, но оттого не легче.

— Ну что Вы, — ответить, не выпуская тревоги в легкомысленность тона, плести кружева, опутывая обманом и лестью, как паутиной жертву опутывает паук. — Я пришел совсем за другой наградой. Мне была обещана Гильдия. Иллнуанари.

— Иллнуанари, — процедил Император сквозь зубы. — Ты, рэанин, злишь меня.

— Тем, что разрушил Вэйян, и Стратеги как осы носятся по Галактике? Смею уверить, Вэйян не единственная из их тайных баз….

— Ты украл мальчишку!

И только закатить глаза, не притворяясь, нет, будучи удивленным, рассмеяться, так невовремя, некстати, глядя, как наливаются злобою и белки глаз Хозяина Эрмэ.

— Мальчишка…, - протянуть небрежно, отряхивая невидимую пыль с кружевных манжет. — Вот оно что! Причина гнева! А я то думал, меня обвинят, Бог знает в чем…

— Ты украл его!

— Меня просила Шеби….

— И Шеби за это получит сполна!

Усмехнуться — на этот раз криво, зло, не пряча едкого, хорошо выдержанного ехидства за фасадом равнодушного спокойствия, не прикрываясь им, словно маской.

— Мальчишка, стало быть, нам дороже флота Аюми?

— Что?

— Я обещал раздобыть вам те координаты? Я их раздобуду. Но к каждому сердцу и к каждым устам нужен свой ключик….

Замолчать, и, не скрывая презрения, стоять, скрестив руки на груди. Усталость, апатия, тоска — накатило внезапно и вдруг, погребло под собой и на миг показалось — что жизнь, что смерть — нет никакой разницы, разве что смерть и добрее к нему и ближе его душе….

— Но если мальчишка Вам дороже флота — я его верну.

Блефовать, как когда-то, за зеленым сукном, с никудышными картами на руках, не желая быть побежденным.

— Да, — признаваться, словно бросая карточный веер на стол. — Я воспользовался моментом. Да, увез! Да, украл! Но грешно было этого не сделать! Уж я — то знаю Ордо! Аторис за этого мальчишку из кожи вывернется. Как чертенок похож на его погибшего сына! Я — то знаю. Сам чуть не спутал…. Поверьте мне, не много нужно времени, что б все сложилось, как должно быть. Впрочем, прикажите, и я привезу мальчишку назад. Еще не поздно….

Вздохнув, тяжело, словно сожалея, вновь склонить голову в не слишком низком поклоне. Ждать, считая секунды по ритмичным сокращениям сердца. Ждать, чувствуя металлический привкус яда на тонких губах.

«а прикажет вернуть — так ведь придется!» Отогнать страшную мысль, отгородиться от нее высоким глухим забором. Нет, нельзя, что б случилось так. Нельзя!

— Ты наглец, рэанин, — на этот раз почти мягко, почти нежно. Но мурашки бегут по коже от этого вкрадчивого тона. От Императора добра не жди, особо, когда его уста сочат мед.

— Таким мама родила, — ответить с усмешкой.

И то ли случайно, а то ли исполняя давнишний свой замысел, выпрямившись, и не сутулясь смотреть так явно сверху вниз. Не пряча ни силы, ни превосходства. Стоять, не в силах стереть одновременно презрительную и ласковую и озорную улыбку с губ, погасить сияние глаз.

Вопросительно выгнул бровь Император, усмехнулся криво.

«Вот и выбирай, господин мой хороший, — мысленно уколол Ареттар, — что тебе дороже — случайная прихоть, или сокровища Странствующих, которым цены нет. Выбирай. Постараюсь, что б ты в любом случае получил кукиш…»

Вновь усмешка коснулась губ Хозяина. Странная усмешка. Неприятная, но не отталкивающая. И на миг показалось — у чудовищ тоже есть душа, пусть даже и цвета непроглядной тьмы.

— Мама… родила…, - протянул эрмиец лениво, — а Локита говорит, что ты на голову больной. Совсем больной. Контуженый… Малахольный.

И вновь только гнуть спину, пряча насмешку. В поклоны прятать гордыню, надежду и боль.

— Не думаю, что Локита знает меня хорошо, господин. Впрочем, как и я ее. Мы встречались раза три или четыре. Это мало, что б узнать друг друга как следует. Надеюсь, что в отношении меня, Леди сделает немало приятных открытий. Я постараюсь, что б она изменила свое мнение.

Чуть дрогнули губы Императора. Махнув рукой, Хозяин отвернулся к окну. Повисла тишина, заполонила собой пространство, заставляя трепетать каждой клеточкой тела. Уже знакомое ожидание.

— Говорят, это ты сосватал Стратегов Оллами.

И вновь легкий поклон.

— Все верно, господин. Моя работа.

— Наглец! — вновь, тихо. Спокойно. Уже не удивляясь. Просто констатируя факт.

— Да, господин. Но врага лучше держать на виду. Обещаю, через два — три года я буду знать, где находится большинство военных баз Разведки, как бы хорошо они не были спрятаны. Локита разогнала Стратегов, не потрудившись подумать о том, что будет, если они выполнят ее распоряжение чисто формально. И реально с ними нужно считаться. Насколько я знаю, это — сила.

Усмехнувшись. Да-Деган приблизился к Императору на расстояние двух — трех шагов.

До обоняния доносился аромат садовых цветов, прелой зелени, неспокойной воды. И раздражающий аромат несвободы. Запах слез, запах страха.

— Мой господин — тихо, почти шепотом. Низко и глухо, выпуская слова с равномерностью метронома. С бесстрастностью робота, — я не знаю о чем думает Локита. Но, может статься, она специально дала Стратегам возможность уйти из твоего поля зрения. Кто знает, может их руками она думает расчистить путь к трону. Говорят, когда-то давно она правила Империей, мой господин. А то, что даже я, несведущий в ее делах человек, знаю о ней…. Не смирилась она с такой потерей. И никогда не смирится.

Развернулся чертушка! Чуть не подскочил, будто ужаленный. И разные глаза — как уголья. Жгут! Ощупывает взгляд лицо, так слепой смотрит, доверяясь кончикам пальцев! О! Этот взгляд, как ярок! Физически ощутим!

— Довольно, рэанин! — выдохом, ударом силы! — Довольно! Я этого не слышал, и знать не хочу! Будет баба нарываться — накажу. Но не твоя то забота! Но ненавидишь ты ее! Ненавидишь люто. Раз не боишься вот так! Может, откроешь, за что?

«За что…» мог бы — вцепился б кошкою в лицо высокорожденной. Мог бы — придушил как гадюку. И было за что, было! Мало было подлой Ареттара!

— Господин, я воспитывал ее внуков, — легким упреком. Так мальчишке втолковывают трудно дающийся урок. — Не знаю, кому они, кроме нее могли помешать. Доказать не могу. Но знаю… она, она их отправила туда, откуда не возвращаются. Я их любил. Теперь мне любить некого.

Закусить губу, вспоминая самую большую из своих потерь. Рэй. Эх, смазливая мордочка, проказливые очи. Бездна силы! И яркость огня! Рэй, Рэй. Рейнар Арвисс.

И не удержать слезы, скатившейся из глаза, оставившей соленую дорожку на щеке.

Никогда не думалось, что вспоминание может быть настоль горьким. Все остальные не шли ни в какое сравнение с этим.

Кусая губы, стараться удержать равнодушное выражение лица, но рвалось оно, сползало мятой карнавальной потрепанной маской.

Даже если б смотрел в лоб ствол оружия, не смог бы сдержать волнения, не смог бы удержаться. Не смог бы не кусать губ.

— Да, я ненавижу ее, мой господин, — тихо, едва слышным, тяжелым шепотом.

Ненавижу….

Наплевать бы на этикет, рухнуть в кресло, но нет сил сделать шаг — и нет желания угадывать что это — то ли выпил их взгляд повелителя Эрмэ, то ли волнения и ожидания сожгли былую закалку.

Тихо опуститься на пол, у ног повелителя половины мира. И не в силах сдержаться — прикрывать лицо руками, что б хоть не было видно волнения, соли на щеках, дрожащих губ.

Боль рвала когтями горло. Ненависть клокотала горячим варевом. Из боли и ненависти рождалось презрение — к самому себе.

Это презрение разливало по венам холодную желчь, жалило кожу, заставляя вспоминать о пунцовых одеяниях стыда.

— Мой господин, — тихо-тихо, почти неслышно, только вздохом.

«Мой господин…» И чего уж таить. Сладки были эти слова. Слаще меда. Желанны. «Мой господин»… Давно минуло время, в котором он не признавал никакого господства над собой.

Это было. И минуло. Боролась душа, из последних сил пыталась вырваться из капкана.

«Ненавижу!» Только куда раньше родилась его ненависть, даже раньше, чем несвобода.

Усмешка тронула губы Хозяина Эрмэ, полыхнул заревом взгляд, пригибая к земле…. Коснулась рука, тщательно завитых локонов, сжались пальцы, ухватив белоснежные пряди.

— Еще раз сделаешь что-то поперек моей воли — убью! Такое перед смертью испытаешь, что смерть тебе избавлением покажется! Сам ее призывать станешь! А пока — живи! Черт с тобой! Получишь Иллнуанари, раз был уговор. Только ты уж сам убеди Анамгимара подвинуться….

— Да, господин, — тихим всхлипом, тяжелым вздохом.

— «Да, господин»! — передразнил Император. — Если проиграешь ему — ответишь за все! И за мальчишку и за все то, что сулил, но не сделал. Понятно тебе, рэанин? Впрочем, можешь попытаться сбежать. Тогда поиграем в догонялки…

Только слабо кивнуть, показав, что все понял.

Молчать.

Ждать.

Опять ждать! И чувствовать, как отпускает слабость. И слышать как удаляются, затихают шаги.

Встав, подковылять к узорчатой решетке, прислониться лбом к холодному золоту. Стоять, не чувствуя, как летит время. Не чувствуя ничего, кроме страшной, зовущей пустоты в мыслях, отсутствия чувств.

Словно не жить.

13

Куда девались чувства? Куда сбежали все эмоции — не понять. Словно отняли душу. Странное ощущение — жить, не чувствуя себя живым. Словно смотреть из-за грани.

Впрочем, кто знает, может оно и к лучшему. Так проще. Безболезненней. И уже не мучают сомнения и тревоги. И можно абсолютно спокойно рассматривать полупустой огромный зал, в котором теряются звуки, а люди кажутся тенями.

Впрочем, не так и много в нем людей. Лишь несколько теней, закутанных в жемчужно — серое подпирают колонны. Да давешний посланец стоит почти за спиной.

— Смотри, Раттера, — тихо напутствие, — у Анамгимара всегда полно неожиданных сюрпризов. Соперник твой не гнушается ничем. Второй нож в рукаве — это так наверняка, и не жди, что лезвие чисто от яда.

Только кивнуть, показав, что все понял. Хоть и не нужно ему предупреждений. Давно знает, что это за тварь — Анамгимар. Только лицо — юное, чуть удивленное. А на деле — гадюка, она гадюка и есть. И как только не отпечаталась жестокость и подлость в чертах?

Впрочем, и сам далеко не беззащитен.

Ну а то что будет — так это как распорядится Судьба. Все в ее власти, в ее воле. Но проигрывать он не собирается, нет.

На мгновение прикрыть глаза, отрешиться. И внезапно услышать сладкий, карамельный топящий волю, голос. Локита! Ах, стерва! Нашла его, нашла.

— Добрый день, господин Да-Деган.

Склониться в изящном поклоне перед Хозяйкой, улыбнуться вежливой улыбкой.

— Добрый день, Леди….

Сочить карамель так же, как и она. Говорить, словно набрав леденцов в рот. Так сладко. Так славно. Манерно.

Похожа ли она на хозяйку? Бог весть? Нет, не чувствуется в хрупком, кукольном теле силы. Скорее — безмерная слабость. Пепельные локоны по плечам, румянец на щеках — румянец юной девочки, зардевшейся от собственной смелости, начавшей первой разговор с мужчиной. И розовые губки. И бархатные темно — синие глаза, бездонные, словно чертов колодец.

Кто ж поверит, что у этой юной сирены, у девочки уже давно взрослые внуки? А кожа щек — как нежный, спелый бархатный персик, на взгляд нежная, не то, что на прикосновение. И жесты и взгляды — девственницы, трепещущей от игры в любовь.

И как не потерять головы? Как удержаться, что б не поверить? Как?

Только помнить, беспрестанно помнить, не забывая.

Когда пришел в этот мир за сыном — она была столь же юна. И нежна и беззащитна. И так же трепетала. И так же билась тонкая жилка на нежной, словно перламутровой шее. И так же, абсолютно так же смотрела, словно просила ее пощадить!

Обман! Кто не знал — тот не поверит. Нет, не газель, не милый пушистый зайка! Просто прикинувшийся плюшевой игрушкой крокодил. Акула у которой в три ряда острые зубы, если схватит — не вырвешься, не уцелеешь, не устоишь.

— Вот уж кого не ждала здесь увидеть. Каким ветром вас сюда занесло?

— Ветры нынче веют буйные, — отозвался рэанин. — И оторвут и закружат и понесут. — Не меньше вашего удивлен своим присутствием у трона. Судьба!

— Судьба — дамочка занятная!

Ах, какая славная улыбка! И ямочки на щеках. И взгляд — осторожный и призывный одновременно. А тонкий пальчик крутит локон, крутит, как бы невзначай обращая внимание на высокую, почти нагую грудь, на взволнованное дыхание. А из глубокого декольте так долог путь назад — к кукольному детскому чистому лицу.

Нет, что до него — он предпочел бы иметь дело с буйным, бешеным, гневным Хозяином Эрмэ. От того хоть и веет сокрушительной силою, но его можно понять. Ее же…

Нет, не угадать что таится в глубине бархатных глаз. Не угадать мыслей. И пусть демонстрирует полное свое расположение, этому верить нельзя. Одно название ей — Локита.

— А вы все так же очаровательны, — заметить, будто невзначай. — Когда же мы с вами первый раз встретились? Должно быть, лет пятнадцать назад. Или больше? Помню, на вас было изумительное синее с серебром платье. И на какой-то миг я принял Вас за девочку? Помните?

Помнила. Хоть и не любила вспоминать. Гримаска тенью скользнула по лицу, на секунду обозначив излом морщин в уголке рта. Опахалами дрогнули ресницы. Посмотрела в его глаза. Смотрела и рассыпала чистый, сияющий искрами смех. Но не верил он этому смеху. Только что, краткий миг, сотую долю секунды смотрела из ее глаз подлинная суть — холодная жестокость. Мерзопакастная дрянь, сплетенная из цинизма, высокомерия, самолюбования и презрения к миру. И забыть этого взгляда он не мог. Благодарение Судьбе — послала озарение, сорвала покров чар.

Как же легко было ненавидеть эту ведьму на расстоянии. Как невмочь — стоявшую в двух шагах. Да и памятуя — хотелось простить. Хотелось забыть и не вспоминать. Хотелось поверить и лицу и взгляду.

И не хотелось судорожно удерживать сомнения. Боялся — эта могла все угадать. Да, эта — могла.

— У вас красивый смех, — шепнуть на ушко, словно открывая самую страшную тайну, врать, не кривя душой.

Так же когда-то смеялся Рейнар. Только не верить Рэю было нельзя. Мальчишка был искренен.

— Вы хотите сделать мне комплимент? — и опять взгляд в глаза. Трогательно — неверящий, словно просящий повторить слова, что б убедиться и поверить.

— Вы безумно прекрасны, моя милая Леди…

Улыбнулась. Повела плечами — зябко, настороженно. Он склонил голову, пряча за ресницами слишком уж трезво — рассудочный взгляд.

— Льстец…. - и холодно и не веря.

Но ведь и не надеялся так просто ее провести. Только усмехнуться в ответ. И лукаво и надменно. Так, как давно не смел улыбаться.

— Ну да, я неуклюж, — признаться в этом было облегченьем. — И я не первый, кто повторяет вам подобные слова.

— По крайней мере, вы стараетесь быть милым.

И вновь на ярких, словно лепестки румяных роз, губах цветет улыбка. И легко движение плеч. Зябкое, искреннее движение.

А он старался смотреть и не видеть. Ни этой плотной ровной кожи пятнадцатилетней девочки, ни королевской осанки. Не чувствовать аромата плывущего по воздуху от ее кожи, от ее волос. Аромата свежего, только распустившегося цветка.

— Я был бы рад служить вам, как королеве, — тихим — тихим, бесшумным выдохом, так что б скорее угадала, нежели и услышала она, — выполнять ваши приказы, угадывать пожелания.

Заинтригованно вскинулись ресницы, на миг впустивши свет в глубину бархатных глаз. На этот раз не просто скользила взглядом. Испытывала. Смотрела, как прошлой ночью Император — словно пыталась понять, чего ж можно от него ждать. И таяло презрительно — снисходительное выражение в глазах.

Чуть прикусила губу ровными зубками, дрогнула, и отступила на полшага назад.

— Вот вы какой, — а в голосе уже не сладкая вежливость, а возвеличивающее восхищение.

Словно увидела и готовность и силу. Словно не знала никогда — спокойного, незлобивого, словно замороженного живьем, странного апатичного воспитателя собственных внуков. Словно никогда не презирала, словно влюбилась — внезапно и вдруг.

Только вот не могло быть этого «вдруг». Не знают бездушные твари дара любви.

Но только довольно кивнуть ей в ответ, словно и его сердце задела ее сладкая лесть.

А она на прощание оглянулась, отступая, словно убегая от опасности, поспешила к подножию трона, туда, где когда-то наблюдала презрительно за возней у своих ног.

И вновь только усмехнуться, кривя губы…

Она шла, словно переступая по горящим угольям, шла, как ведьма на костер, и ненависть и ярость бушевали вокруг нее, словно плыло по воздуху раскаленное алое марево, не видимое кроме него никому.

И не было покоя его душе. И не было спасения. Не было соломинки, за которую б мог ухватиться. Только неизвестность. Сомнения. Тревога. Боль и страх.

Стряхнуть бы оцепенение, проснуться, оборвав затяжной кошмар. Проснуться, нырнув обратно в детство. Отказавшись от сонма лет и событий. Да только не ходит время вспять. И как не желай отрешиться от реальности, все равно не убедить себя, что все минувшее было только сном.

Как не был сном дворец Императора, склоки, интриги. Как не было сном наваждение, именуемое Локитой.

Вздохнув, отступить на шаг, прислонившись спиной к мрамору колонны и нечаянно столкнуться с фигуркой закутанной в темный шелк, одарить взглядом, внезапно узнавая.

Шеби! Милая, маленькая, надежная его мечта. Волосы, словно торнадо, кроток взгляд небесно — голубых глаз, взволнованно дыхание! А у глаз следы тревог. Следы сомнений, бессонных ночей, следы ожидания и надежды.

И нельзя не улыбнуться ей, желая ободрить, словно протянуть ладонь.

— Вы? Здесь? — тепло, без холодной вежливости, искренним, живым тоном. — Даже не надеюсь, что из — за меня. Но раз встретились, не хотите ли сказать мне «спасибо»?

Дрогнув, взметнулись ресницы.

— Спасибо…. - отступила на шаг, и внезапно вернулась, заглянула в глаза, — господин Да-Деган, скажите мне…. Говорят, на Раст-Танхам видели Ареттара. Это может быть правдой?

И усмехнулся и презрительно пожал бы плечами, если б спросил это кто-то другой. Если б не смотрели с взволнованного лица эти глаза, ее глаза. Если б не ждала его признания она.

Проклясть бы Судьбу. Эх, признаться б… да разве это возможно?

— Я не знаю, — но не скрыть ноток сочувствия в тоне, не отвернуться от нее, не отмахнуться. Положить ладонь на хрупкое плечо, чуть сжать, словно б ободряя, — Я был бы рад знать, и сказать то, что вы хотите услышать. Но даже этим ободрить вас не могу.

Облизнуть пересохшие губы, отвернуться, ища спасения. И рядом с ней не было ему покоя. И не было ни единого твердого клочка суши под ногами. Поймала его ладонь ее рука, прикоснулись губы к коже, обжигая. Дурманом бросилась в голову кровь. Только выхватить руку, обернувшись смотреть на мольбу в глазах.

— А вы узнаете? — робкая просьба. Так молит приговоренный к смерти о еще одном глотке воздуха. О последнем вздохе. О праве на последнее желание. — Я прошу Вас.

И нет ни единой мысли в голове. Пустота. Только горит кожа там, где ее коснулись губы, да сжигает изнутри навязанная суть, причиняя нечеловеческую боль. Признался бы! Но что это изменит? Нет у раба Императора права на счастье.

— Я постараюсь узнать, — произнести ледяным холодным голосом, желая, что б отошла, не смотрела так, не испепеляла покой. — Ради того, что б вы улыбнулись — все, что угодно!

«Все что угодно!» Схватить бы в охапку и нести, бредя босыми ногами по звездному мосту, презрев власть и пространства и времени над собой. Если б только вернулась Свобода — украл бы! Стянул из-под носа Хозяина Эрмэ самую большую драгоценность. Посмеялся б от души, не жалея ни о чем.

Если б только можно было….

А впрочем, что ему извечное «нельзя»? Любоваться вместе восходами, закатами, неторопливым бегом светил по ночному небосводу, наслаждаться если не телами и дыханьем друг друга, так беседами, чувствуя, как в унисон звучат их мысли, разве это позволит он кому-то у себя отнять?

Разве может он потерять еще хоть что-то? Разве можно столько терять и продолжать жить? Уж сколько было потерь…. Почему же еще жива душа? Почему еще бьется сердце, то, радуясь и ликуя, то болезненно сжимаясь? Пора б привыкнуть ко всему, а, привыкнув, отрешиться, замкнувшись в равнодушии. Только и этого ему не дано. Не дано равнодушия. Этой универсальной анестезии от своих и чужих переживаний. Видно, таким был угоден своевольной своей госпоже.

И вновь улыбнуться — мило, светло. Как не умеют улыбаться на Эрмэ, стараясь не спугнуть, не оттолкнуть. И тут же, спохватившись, погасить улыбку, что б не перехватили ее чужие злые взгляды.

— А вы любили Ареттара, — выдохнуть без насмешки, грея сочувствием.

— Любила… — тихим эхо, невольным признанием. — Только лучше бы не любила. Сколько бед происходит от моей любви!

Удивленно распахнуть глаза, словно не веря ушам. Да и как тут поверишь?

Если б не она, эта любовь, если б не было ее, разве бы выжил? Разве бы верил? Разве мог бы надеяться хоть на что — то? Разве смог бы снова кинуть в лицо Фортуны вызов?

Если б не надеялся — смог бы вернуться сюда?

А и в самом деле — коего черта вообще вернулся? Посчитаться с Хозяином Эрмэ, или в который раз обжечься на каленом железе? Так ведь нет! Нет! И это было, но только разве ж было главным?

Разве месть может затуманить рассудок так, что сам сунешься в капкан? Нет, лишь любовь толкает на безумие. Разве не из-за взгляда любимых глаз готов был поплатиться головой? Разве не из-за надежды — встретиться, еще хоть раз встретиться рвался сюда из неведомой дали.

Вспомнился Файми — ледяной, стылый. Потоки ледяной воды, отнимавшей последнее тепло у измученного тела. Почему не сдох? В беспросветном мраке, в полной темноте, в тишине, холоде, голоде и забвении?

Не потому ль что надеялся, безумно надеялся, безрассудно, глупо и истово надеялся заглянуть в ее глаза?

Признаться, не признавшись, выдохом, выпуская на волю не мысли, все то, чем жил последние годы, эту самую бездну лет, что не видел ее глаз:

— А я б рискнул навлечь на себя любые беды, если б только вы любили меня.

«Если б только вы любили меня….»

Отпрянула, отступила на шаг. И только в линию губы. Покачала головой, словно умоляя не просить о невозможном.

Ароматом полыни наполнился воздух, до того пьянящий ароматами меда и солнца. Горечь, только горечь на губах. Впрочем, может, она и права.

Скривить губы и отступить самому, уходя прочь, к подножию трона. Идти, словно б в последний путь, чувствуя, как уплывает из — под ног земля, как неверно, неугадываемо будущее и не понять, какой еще узор задумала Судьба, какой выкинет фортель.

По знаку Императора подняться ввысь, присесть на мраморные ступени, заваленные пушистыми шкурами. У ног Хозяина. Рядом с лживо улыбающейся Локитой, которая высматривала в толпе кого-то, как охотящаяся кошка — мышь.

— А вы заигрываете с Шеби, — тихо-тихо произнесла чертовка. Только взгляд прожигает насквозь. — У вас есть вкус. Девочка симпатична. Одна незадача… она рабыня. Хотите, покажу пару покладистых деточек из хороших родов?

Усмехнуться в ответ, смотря в ее лицо холодным взглядом.

— Вы считаете, что сестра Хозяина Эрмэ недостаточно хорошего рода?

Смотреть, глядя, как легкий румянец залил ее щеки. Пропустила — таки удар! И слишком поздно поняла сама что именно сказала! А Хозяин рядом, и Хозяин настороже. Подхватил слова, отметил, запомнил!

Не мог дьявол забыть невысокого своего происхождения. Не раб, но не Властитель! Не мог похвастаться чистотою крови и тем, что принято было в Империи именовать благородным происхождением.

Воин! Живой щит, ночной ужас, хищник в облике человека!

Хозяин Эрмэ.

А в прошлом — годы муштры и годы подчинения чужой воле.

— Не любишь ты, Локита, Шеби, — мягок голос демона, но за мягкостью металл. — За что только? Или это зависть богини?

Да-Деган пожал плечами. Нашел у подножия трона фигурку, укутанную в темный шелк, перевел взгляд на Локиту, улыбнулся бесстрастно.

— Если б мне было дано право выбирать, — молвил осторожно. — Не знаю точно, кого бы я выбрал. Богиню ли, смертную ли…

— Тебе не нравятся Богини? — усмехнулся Император.

— Мне нравятся Богини, — осторожно возразил Да-Деган. — Только вот с смертными как — то проще по жизни…. Не ждешь от них никаких неприятностей и умираешь в своей постели. От яда или ножа — другой вопрос. Главное, что перед смертью не дергаешься.

Опустить глаза, заметив кривую ухмылочку Хозяина, пусть и смотрел Хозяин не на него. Смотрел на Локиту, пристально, так как мог смотреть он один.

Поджав губы, рассматривать носки собственных туфель, словно нет ничего интереснее на свете и ничего занятнее, как нити платины, сияние бриллиантов, сплетенные в замысловатый узор. Кожей чувствовал дуэль взглядов, выпады с одной и оскорбленную невинность с другой стороны. Понимал — не простит Хозяйка, но это было — все равно.

Машинально двигались пальцы, словно выбивали замысловатый ритм. Что-то бравурное, разнузданно — веселое!

— Может, к делу? — заметила Леди.

— Можно и к делу, — отозвался Император.

Не скрыть дрожи, пробившей тело при этих словах, прозвучавших как знак начала схватки. Отрезало все — насмешливый тон, старые счеты. Даже сердце изменило ритм.

Трепетали ноздри, словно ноздри хищника, зачуявшего кровь. Казалось, что-то щелкнуло в голове, и исчез неторопливый, уверенный в себе человек, испарился как дым, уступив место почти незнакомому, осторожному, сильному воину. И подмечал взгляд так много, как никогда ранее. И сгустился воздух, и тянулись секунды неторопливым хороводом, давая рассмотреть каждая свой особенный лик.

По знаку хозяина отворила свита двери, впуская в двери молчаливую толпу. Нехотя, в первых рядах, перебирал пространство, словно четки, Анамгимар. Смуро ступал Катаки.

И еще множество — незнакомых, тех, кого только предстояло узнать.

— Ты принес камни? — летит с выси голос Императора, внушительный резкий голос разноглазого дьявола. Голос, от которого словно в смертной муке сжимается сердце.

И нет ответа. Вместо него — молчание, только горят черные глаза Анамгимара Эльяна, словно желают испепелить трон и подобравшегося так близко к Хозяину Эрмэ высокого светловолосого человека в белоснежных, блистающих, словно морозный узор под солнцем, шелках.

Встал Император, выпрямившись, смотрел с высоты, словно на букашку на оплошавшего слугу.

— У меня украли камни.

Тихо звучит оправдание. Знает Анамгимар, что без толку пытаться разжалобить того, у кого сердца нет.

— Мне дела нет! Но ты обещал их принести!

Низок поклон пирата, раболепны жесты. А взгляд, как у лисы, попавшей в капкан.

— У меня их нет. Последний раз камни видели на Раст-Танхам, в руках Ареттара. Я видел. Многие видели.

Тих вздох Императора, но опасно сверкнули бархатно — синие очи Локиты.

— Ложь, — мягок голос Хозяйки. Сладок, как мед, топит волю, как муху. — Певец мертв. Пятьдесят лет, как мертв. А мертвые, всем известно, не воскресают.

Дрожь прошла по толпе, вытолкнули чужие руки, как последний козырь, высокого, сильного, словно вековой дуб, человека.

Скользил взгляд по знакомой фигуре, и как через ледяную корку — неспешно, приходило узнавание. А не узнать было нельзя. И этот дерзкий взгляд, полный презрения, и гордость, которую не укротили кандалы. Хаттами!

Вскочить бы, устроить черте что, разбить реальность в осколки! Но вместо того даже не сметь закусить губы. И если б знал, если б только мог предположить какой фортель выкинет судьба, отрекся б, отказался б от безрассудного своего и желанного, самого сладкого в чреде недавно канувших дней. Если б только знал как — отмотал бы время назад. Не должно было быть этого! Не должно!!!

Горечью жгло знание. Знал — раз стоит контрабандист здесь, у черного трона — не вернется назад. Что хочешь делай, хоть пой, хоть кричи, хоть волчком вертись! Нет прощения Анамгимару, но и для Хаттами его нет.

— Скажи! — голос Анамгимара сорвался на крик, — скажи! Мертвым ли ты его видел?! Скажи! Было ведь?! Пел!!!!

Усмешка раздвинула губы Хаттами. Вскочил на ноги, презрев условности, смотрел на Императора снизу вверх, а казалось — свысока.

— Ну, было… — раздвинул раскатистый голос стены и своды, такой яркой, словно огонек в ночи, насмешкой. — Пел он. Да как пел, Хозяйка! Анамгимар и тот плакал. Половина Аято видела эти слезы!

Побледнело лицо Локиты. Не белоснежным теплым фарфором казалось оно теперь, а хрупким кружевным льдом, сквозь который чернеет стылая вода полыньи.

— Ложь!

Воспарил голос, да сорвавшись, опал вниз, с тихим шуршанием последней листвы.

— Ну, это, как Вам будет любо!

— Найдешь его, привезешь назад — помилую, — мягок голос Императора. Вкрадчив. Так и хочется поверить в искренность интонаций, в это неподдельное волнение, что заставляет вибрировать каждый нерв, каждую клеточку тела. — Милостью осыплю. Ну?

Тишина.

Слышно даже дыхание.

Слышно как переминается некто неопознанный с ноги на ногу.

Каждый миг — как ломкий хрусталь. Каждая секунда как шаг по полу, утыканному лезвиями мечей. И кажется, оставляют секунды следы. Алые от крови следы. И готова спуститься на мир пелена. И впору жалеть, что нет в руках веера с надежным быстрым ядом, пропитавшим каркас.

Перебирают ледяные пальчики Фортуны его виски. Замораживают биение сердца. Не был бы сед — поседел бы в эти недолгие пять — десять секунд!

Бесценный дар — жизнь! Бесценный и сладкий!

И словно катится время вспять. Детство, юность… былое….

И предательская, неверная мысль. Что б найти Певца, что бы выдать, даже не нужно куда-то идти. Стоит только указать на него взглядом, обозначить коротким словом.

Не был бы сед, щедро б украсила седина виски, морозным узором страха. Не был бы так ошеломлен — сам бы выдал себя.

Но красноречив и совсем о другом говорит тяжкий вздох Хаттами, сорвавшийся с верных губ.

— Не для того я увез его из проклятого твоего города, что б искать по всему свету, дабы предать! Спасибо за предложение, Хозяин, но я, пожалуй, откажусь.

— Подумай! — настойчив тон, сладок голос.

А в ответ — фигура, сложенная из трех пальцев, хмельной кураж, издевательский смех.

— Накось, выкуси!

Уж на что был сам безрассуден, да только мурашки щипали кожу от чужого огненного куража.

Бешенство ударило в голову Хозяина, накрыло черным дурманом, топило волю, топило сознание, словно слепого щенка крутя и вертя в чудовищном водовороте.

Жуть исходила от невысокой фигуры Хозяина Эрмэ. Ничем не объяснимое колдовство сминало волю, словно пустой фантик.

— Найдешь!

— Ни за что….

Взрывался мозг изнутри, мягкой слизью тек вниз, по горлу, по венам.

Схватившись за голову, упав на колени, клонился к земле Хаттами.

Смерть, жизнь… красная кровь на мраморе пола, безвольное тело…

Тих шепот Локиты, тих и ядовит, и сочит сквозь алую пелену, проясняя сознание.

— Зачем ты его убил? Отдал бы мне, я б правду из него по капельке выдоила! Из-под ногтей бы выдавила, из сердца выжала! Голову б затуманила. Что проку с мертвого тела?! Оно не скажет, оно ничего не найдет. Повелся! Разозлился! Идиот!!!

И вновь, все сминающим ударом силы железного кулака.

— Ты забываешься, Локита! Лучше помолчи!

Тих зал. Чьи — то руки уже унесли тело, и стерта кровь. И только ожидание царит.

Молчит Анамгимар, смотрит ввысь пораженно, и чуть приоткрыв рот. А в глазах нечто странное, то ли неверие, то ли священный ужас. Узнавание в провалах черных глаз. И боязнь ошибиться и оторопь. И боязнь стать посмешищем для всей Эрмэ, и сомнения. А отсрочки — краткие горсть секунд.

Усмехнулся Император, протянул в открытой ладони нож.

— Иди вниз, рэанин. Если мой слуга с той же ловкостью что крал камни будет защищать свою жизнь, то скоро Гильдия будет твоя.

Кивнуть, принимая стальной коготь из монарших рук, спуститься вниз, словно на крыльях. Нельзя терять ни секунды. Сменяется оторопь старого врага готовностью, желанием признанья. Да только времени на это нет.

Налететь вороном, утянуть в омут борьбы, скользить на каблуках по полу, каждый шаг ставя как танцевальное па. Не терять понапрасну силы, но вытягивать их. Драться, как не дрался никогда, понимая, что неровно нагрузила Судьба чаши весов. На одной — жизнь Анамгимара. На другой — его жизнь. И сонмы звезд. И надежды многих. И Лига.

Только б не споткнуться, устоять на ногах, раз за разом парируя удары Анамгимара, не давая тому ни секунды, ни лишнего вздоха. Разить, словно превратившись в холодную белую молнию, уходить от ударов кинжалов, от хитроумных выпадов. И не чувствовать ничего. Словно опять, как в старом своем сне, танцуя жаркое танго с Судьбой — на границе моря, земли и неба, на границе бытия с небытием.

Скользнул нож, распарывая крепкий паучий шелк, обнажая плечо, срывая покровы, словно не так, то иначе желая выдать его тайну, вернув себе и положенье при дворе, и расположенье Хозяина.

Не дрогнув, отметить удивленный взгляд Анамгимара, и вспомнить серый дворик, синие пряди тэнокки, и последний вздох провидца, оборвавший безмятежность, вывернувший душу… «он отмстит за все. За страх, за боль, за сына…» И словно бы во сне, использовать краткую фору удивления, пробив защиту старого врага, дотянувшись стальным когтем до черного сердца. Вогнав холодную сталь в теплую плоть, выпустить из юного тела гнилую душу.

И вновь, как когда — то давно, стоять, подняв взгляд в холодную высь. Стоять, едва держась на ногах, беззвучно, мыслью одной, не шевеля губами, словно заклинанье, повторяя.: «Я отомщу».

14

Месть! Сладкое горькое блюдо! Вот и вознесла Судьба, одарила! Если б мог — отказался бы от ее подарка, от черной чертовой Гильдии Иллнуанари! Только ведь нельзя. Никак нельзя.

Низки поклоны Катаки, безумный страх в глазах, даже не страх, а священный ужас. И ревут двигатели, унося корабли от одной звезды к другой.

Не стал в этот раз задерживаться на Эрмэ, лишних пяти минут не остался! Стоило получить из рук Хозяина дарственную — унесся, откланявшись, прочь!

Не мог находиться вблизи от Локиты, не мог сладко улыбаться ей — не было сил. Но и голову гнуть, как Катаки тоже не мог. И боялся, безумно боялся, что кто-то узнает. Как Таганага. Как Анамгимар.

Сидя в каюте, просматривал сводки и отчеты. Кривил губы. Если б немного больше было дано Анамгимару смелости и здравого разума, Гильдия была б силой, с которой считалась бы Лига, не смея сбрасывать ее со счетов. И пусть флот был не слишком нов….

Ласково улыбнувшись, он поднял взгляд холодных глаз на Катаки.

Капитан стоял рядом, опустив голову, словно нагадивший щен. Присесть в кресло Да-Деган ему не предложил, забыв о том поначалу, а, видя понурую физиономию, решил, что и не стоит.

— Значит так, — промолвил рэанин, — при мне жить, как при Анамгимаре не получится. Воровать и врать я не позволю. К тому же готовься — в течении месяца проведете несколько диверсий на территории Лиги. И никаких возражений я не потерплю, равно как и провалов!

— Команды будут роптать!

О командах не беспокойся! Если услышу хоть слово против, прикажу повесить каждого пятого! А начну с тебя! Понятно? Если ж будешь умничкой и не станешь на меня вякать, да и командам объяснишь что и почем — место свое удержишь. Как был вторым номером, так и останешься, да и оклада тебе прибавлю.

Встав, Да-Деган неторопливо обогнул стол, и присев на край, потрепал контрабандиста по щеке.

— Что не так? — спросил удивленно.

— Все так.

— Ну, вот и иди…. Донеси до команды мою волю. Здесь всем я Хозяин!

Закрылась дверь за контрабандистом, но и одиночество облегчения не принесло. Царапало, жгло, тревожило.

Усмехнуться б. Но невесело на душе. Погано.

Никак не забыть Хаттами. Не забыть последней встречи, минут, когда даже не посмели соприкоснуться взглядами. Страшно было даже подумать, помыслить о том, что могло бы случиться, если б не Хозяин вел допрос, а Локита. Если б не ударил хмель в голову Хозяина. Если бы….

Впрочем, что толку гадать. Его-то жизнь при нем. А вот Хаттами…. Нет больше Хаттами.

Много было по юности друзей. И почти всех унесла река времени. Кто-то сгинул по закрытым Секторам, кто — то ушел, кто — то перестал быть другом….

Пока душа полна света — легко быть другом всей Вселенной, пока молод, пока легок и дерзок — легко. А вот переплавившись в горниле терзаний, утратив половину души, обуглившись, словно головешка…. Тогда, когда больше всего нужно доброе слово и верное плечо, душа, на которую можно положиться больше, чем на свою душу — вот тогда только косые взгляды да торопливо убегающие шаги. «Выкручивайся сам, Аретт. Выкручивайся, как умеешь».

Легким щелчком активировать карту Галактики, светлой голограммой повисшую в воздухе, сесть и смотреть на спиральные рукава в широком разбеге, отмечая моргающие синие огоньки территорий Лиги и солнечно-золотистые — колоний Эрмэ. Оранжевый огонек Раст-Танхам.

Где-то посреди молочно — белых рек затеряны сотни баз Разведки. И десятки, а может быть тысячи военных баз Эрмэ. Их нужно найти все. Если не найдет, если не сумеет — грош цена ему!

Но главное сейчас даже не это, главное — удержать Иллнуанари. Накинуть узду, объездить как строптивую лошадку. Нахлестать по бокам, так что б не смели контрабандисты слова своего нового владельца ослушаться. Что б пытались мысли наперед угадывать.

Усмехнувшись невесело, он поднял взгляд к потолку, рассматривая густую черноту, собравшуюся у потолка.

Подумалось, хорошо б, если б Судьба послала знак. Что б во влюбленности своей помиловала и приласкала. Обычной девчонкой уснула б в его объятьях….так ведь нет, любит, шальная, куражиться! Всю душу вымотает, прежде чем успокоится!

Вскочив, пнуть с досады расшитую шелком подушку. Золото вокруг, золото и алый шелк, безделушки, драгоценности и душит сама атмосфера доставшегося от Анамгимара кабинета!

И чего больше в сердце — тоже неясно. Ведет его рука Судьбы, а кроме нее делят сердце ненависть и любовь. Сомнения и тревоги не дают покоя. Лишь иногда — рассветным золотым лучиком врывается в его жизнь надежда.

Посветит и вновь окружит мрак.

И все, что остается — действовать. Верить, мечтать. И надеятся, беспрестанно надеяться.

Тихо раздвинулись створки двери, впуская очередного посетителя. Резко обернувшись, Да-Деган посмотрел на визитера и невольно улыбнулся, была знакома и озорная мордочка и горящие любопытством глаза.

— Добрый день, господин, — заметил мальчишка. Как поживаете? Вижу у Вас теперь отдельная каюта.

— Хив? Жив еще?

— Да что таким, как я, станется. Ничего не значил при Анамгимаре, ничего не буду значить при Вас. Как видите от этих перестановок, моя жизнь не меняется. А вы, господин, всем нос утерли.

Только махнуть рукой, проговорить тепло и искренне.

— Перестань.

— Хоть бы дверь заблокировали что ль, — с укором протянул юнга.

— Спасет? — с насмешкой отозвался Да-Деган.

— Нет, конечно, — отозвался парень.

— Ну, так и смысл?

— Катаки Вас убить хочет, и представить все как несчастный случай. Сам слышал!

— Думаешь, убьет?

— А что тут думать? Конечно же попытается. Только в одиночку все не провернешь по — тихому. Кого — то ему надо в долю брать.

— Разумно. Одно «но»! Если Хозяин станет допрашивать?

— Если, — протянул юнга. — А если нет? Анамгимар у Локиты в любимчиках ходил. Да и за Катаки на Эрмэ заступиться есть кому. Если, он вдруг станет в выигрыше, разумеется. В такие интриги полезли, а обезопасить себя не можете!

Согласно кивнуть.

Не обезопасил. И не пытался. Вероятно, просто надеялся, что убьют, что там, после смерти не будет тревог, сожалений, сомнений. Не будет той долгой ноющей боли у сердца, которая родилась в миг смерти Хаттами и постепенно распространялась по телу, отравляя кровь.

Впрочем, оставаться безразличным к своей судьбе, после слов юнги уже не мог. Словно рассек воздух удар бича, и, опустившись на спину, толкнул его вперед, причиняя боль, срывая кожу, и не позволяя оставаться незлобиво — спокойным.

— С кем и когда Катаки договаривается, знаешь?

— Конечно, — усмехнулся юнга.

— Проводишь!

Усмехнувшись, мальчишка кивнул.

— Только, — заметил он, хитрюще улыбнувшись, — давайте договоримся наперед. — Я скажу вам кто и где, а вы по приходе в первый же порт отпускаете меня на все четыре стороны, рассчитавшись за все эти два года службы Иллнуанари. Идет?

— Не нравлюсь я тебе.

— Ага, — усмехнулся мальчишка. — Мне вообще тут не очень. Осточертела Столица Ужаса. А так вы очень даже ничего. С вами договориться можно. Так, по рукам?

— Что ж, по рукам!

Поднявшись с кресла достать оружие из тайника, вместе со стволом, доставшимся после Анамгимара, проверить заряд, машинально отметив, что на игрушечки Анамгимар не скупился. Оружие было дорогим и даже щеголеватым. Если б не вес, можно было б назвать его женским.

Усмехнувшись переложил бластер из руки в руку, и поняв, что не спрятать, пошел, сжимая богато украшенную серебром рукоять в ладони.

Юнга деловито шагал впереди, указывая дорогу, ступал легко, словно кошка, не забывая держать ушки на макушки и осматриваться по сторонам.

Остановившись, не доходя до очередного изгиба коридора, указал на дверь, утопленную в нише.

— Это каюта одного из мятежников. Там они.

— Уверен?

— Ага!

Усмехнувшись, пожать плечами, глядя, как исчезает в лабиринте фигурка юнги. Подойдя к дверям погладить шероховато — холодный металл, кончиками пальцев чувствуя угрозу.

Аккуратно приложив ладонь к стене, нащупать по покалываниям в подушечках подводящие энергию провода, неторопливо приложить бластер и установив необходимую мощность, выжечь дырку в стене, расплавляя и металл проводки. И только поморщить нос, чувствуя неприятный запах паленой изоляции.

Кончилась тишина. Сквозь металл двери доносились голоса. Кто — то предлагал нож, кто — то яд. Старые излюбленные способы. Древние, как мир.

Легко растолкнув в стороны створки двери ворваться в помещение, глядя на остолбеневших от неожиданности контрабандистов. Кто — то тихо отступил, кто — то потянулся за оружием.

Ничего не оставалось кроме как выстрелить первому, на опережение, пронзая помещение хлестким зеленым огнем.

Наполнялся воздух запахом паленой плоти, стонами, криками.

Два тела неподвижно лежали на полу, разрезанные пополам.

Дурнота подкатывалась к губам.

Глядя на притихших, несмелых, отступивших к стене, только нарисовать на лице ухмылку — гаденькую, плотоядную! Ухватив за русые кудри Катаки, толкнуть на пол, пнуть в живот, не жалея ни туфель на высоком каблуке, ни силы.

— И еще раз — предупредительным выстрелом — в потолок, разнося напрочь туманные полусферы светильников, довершая разгром. Заговоры вздумал устраивать, сукин кот! — процедить сладко, манерно, поднимая скрючившегося на полу контрабандиста за патлы. — На тот свет решил отправить? Сам сдохнешь раньше!

Приподняв Катаки плюнуть в смазливое личико, в самые глаза, приставить бластер к виску, отмечая, как белеют губы, и ледяная испарина выступает на висках.

— П-помилуйте, господин!

— Помиловать?

И только гаденькая усмешка на губах. Хочется придавить, вонзив каблук в слабую плоть, пригвоздить к полу, хочется раздавить мерзкую гадину!

Помиловать! Кровь бросилась к щекам. И дрожала рука на курке. Как хотелось отомстить и этому. Не за себя, за все зло, причиненное людям.

Только ударить наотмашь увесистым металлом ствола по смазливому личику, выбивая зубы.

— Этих, — произнес, указав на тихо стоящих у стены заговорщиков, — казнишь сам. Каждого десятого из команды — тоже! Для острастки остальных. И! Если мне покажется, только покажется, Катаки, что ты вновь затеваешь заговор, то выстрелом в голову ты не отделаешься. На кол посажу! Ясно?!

И только кивок в ответ. А по лицу — слезы. Слюни. Сопли… и сочит из разорванной губы кровь, от всей красы контрабандиста одни ошметки — страх изменил черты, и ничего человеческого не осталось. Только ужас и готовность пойти по головам., и…. Нет, не раскаяние, не знает этого чувства и этого слова контрабандист, но преклонение перед более сильным.

И только сплюнуть вновь, чувствуя презрение ко всему миру и к самому себе, развернувшись, уйти, ожидая выстрела в спину. Да так и идти с гордо поднятой головой, презрительным видом и холодом в сердце, ступая словно по раскаленным угольям и не смея этого показать.

15

— Позвольте помочь Вам, господин….

И откуда только взялась здесь в ало — золотой, пламенеющей его каюте? Ласковая, знойная, обжигают карие темные глаза вожделеющим взглядом, просят полные губы поцелуев. Не женщина — мечта развратного мальчишки. И хороша, чудо как хороша! Темные волосы, высокие скулы, длинная гордая шея, крепка высокая грудь.

Легкая ткань не скрывает изгибов тела, струится мягкими драпировками, на светлой коже сияют жаркими сполохами золото и самоцветы, стекают цепочки в ложбинку меж высоких грудей.

И поступь кошачья, призванная, мягкая. И взгляд, и улыбка. Смотрит из — под ресниц, разжигая в крови пламя. Знает, что делает чертовка! Этот взгляд! О, этот взгляд, который обещает блаженство, напополам со смертной мукой! И можно что угодно отдать за этот взгляд…. За это обещание, за страсть…

И ответить бы на зов, ринуться, как с обрыва в реку в хмельную, угарную страсть, первобытное шквальное безумие, растворившись в очах, в губах, во всем ее сладком желанном теле.

Да только не дано этого рабу Императора.

А ласковые руки тянулись к его плечам, льнула к его телу девчонка, словно прося тепла и холода, нежности и боли. Пьяными, безумными были ее глаза, жаркими губы, обжигало дыхание.

Отстранившись, отойти…. Да только такая разве ж отпустит?

— Вы не хотите меня, господин? — голос низкий и хрипловатый, как зовущий голос мартовской кошки. — Вы не бойтесь! Я дурного не сделаю…

И судорожно срывают быстрые проворные руки с его плеч драгоценный, сияющий шелк…, мутится сознание, горьким комом подкатывает к его губам дурнота, от близкого, слишком близкого дыхания ее губ!

Нет, не для раба Императора радости любви, невинные шалости похоти, озорное скольженье в пучину разврата!

Вместо радости — мука, ком в горле, неприятие каждой клеточкой тела чужого вожделения, чужой страсти. Код, чертов код! Разорвать бы, но как? Как избавиться от паутины, давно сросшейся с ним. Не выпутаться из сетей, накинутых Локитой по капризу Хозяина, не сорваться рыбке с крючка!

И ненависть, не рассуждающая, жгущая огнем бросается в голову, затмевая окружающий мир.

Ударить по щеке, хлестко, наотмашь, так, что, не устояв на ногах, отшатнулась в сторону, упала, смотря на него неверяще и странно.

— Я ничего дурного не сделала, господин… — а голос звучит как из глубокого колодца, ни обиды в нем, ни гнева, а изумление напополам с просьбой прощения.

— Не сделала, — отозваться глухо, чувствуя, как молоточками стучит по вискам кровь… — и не сделаешь. Пошла прочь!

Дрогнули губы, как у обиженного ребенка, наполнились слезами глаза. Отрицательно помотав головой, неловко поднялась на ноги, подковыляла и уперлась грудью в выставленную впереди ладонь.

Остановившись, смотрела в его глаза пустым, бессмысленным взглядом.

«Уходи, я ж убью тебя, глупая!»

Уходи…

Снова и снова, как заклинание, как мольбу о помощи мысленно повторяя одно и тоже…. И одна мечта — не сорваться, остаться собой, хоть в этом пересилив чужую, жестокую волю!

— Вон пошла! — крикнув, словно хлестнув, оттолкнув от себя.

— Господин? — а в глазах, только что бывших пустыми недоверие и удивление без меры.

«Ну, с чего, с чего ты решила, будто нужна? Ну, откуда ты, ТЫ свалилась на бедную мою голову? Ну, с чего ты взяла, будто буду я благодарен тебе за поцелуи и ласки? Ну, кто сказал, что я вожделею их? Что желаю…. Да нет же, желаю…. Только, даже признавшись, не мне их принять. И Песня и Любовь и Мечта — не для меня. Все когда-то выменял на жизнь сына. Все отдал, не торгуясь…. Только как же сложно жить — без половины себя! Дышать, ходить, смеяться…. И не быть! Не чувствовать себя живым. Живым!»

— Уходи, — и спокойно и тихо, словно не было урагана, грозящего утопить разум в шквале чувств.

Покачала головой, опустила взгляд, вздохнула. Отступила на шаг….

— Господин!

— Ты еще здесь?

Тишина ответом. Обхватила себя за плечи, стояла, поникнув, смотря в пол, и тихо-тихо дрожали губы. Плясали сполохи в драгоценных камнях — варварски — крупных, бесстыжих рубинах браслетов….

Так хотелось утешить…. Ведь не камень же сердце…. Не камень…!

Так хотелось обнять и прижать голову к своему плечу, стоять, наслаждаясь теплом и запахом волос, чудесным волшебством короткого момента.

Не дано….

Ах, Властитель, Хозяин, как много украл! Отобрал, позавидовав робкому счастью…. Посмеялся….

И только закусить губу или вонзить ногти в ладони, унимая душевную боль. И стоять, чувствуя…. а ничего не чувствуя, кроме душного гнева, да царапающих осколков стекла там, где положено быть душе….

— Ты меня слышала, женщина?

Короткий кивок ответом, а в глазах стоят слезы.

— Пожалейте меня, господин….

Пожалеть….?

Подойдя, помочь подняться с пола, пресекая попытки вновь вцепиться в плечи и губы, усадить в глубокое кресло, сунув в руки ей свежий платок.

— Я жалею, — и мягко и гадко, отстранившись, словно выстроив стену, — жалею. Только ты мне не нужна. И не нужно смотреть так, словно режу! Ну, зачем ты пришла? Не за лаской моей, это точно. Что ты хочешь? И кто ты?

Нет ответа. Молчание, словно дым. Сизо — алый. Духмяный. Забытый.

Усмехнувшись, бросить тело в кресло напротив, сидеть, смотря взглядом василиска, и так же, как и она, кусать губы, пытаясь обрести спокойствие. Пытаясь приманить к себе безмятежный покой.

— Я долго буду ждать ответа? — спросить, поймав ее взгляд, поняв, что молчание тянется долго, слишком долго, и тишина не просто звенит, а давит!

— Не отсылайте меня к команде, господин! — тихо, так тихо, что едва поверить, что эта знойная красотка может быть робка! — Я буду делать все, что вы скажете, я…. Я буду вам рабой, если любовницей не нужна! Только не отдавайте меня команде, мой господин!..

Тишина…. Вновь тишина, пришел черед молчать ему. Смотреть, не веря собственному взгляду. Словно как у новорожденного котенка открылись глаза, и увидел мир, совсем не таким, как мечтал увидеть.

— Кто сказал, что я собираюсь это сделать?

Вздохнула, посмотрела в лицо, обжигая взглядом, в котором засияла надежда, бросилась к ногам, вновь загоняя его в тупик! Только поморщиться в ответ.

— Право, женщина, ты странно ведешь себя.

— Господин! — а голос дрожит, голос срывается и не смеет она встать с колен. — Господин!

Целует ноги, целует расшитый, весь в бриллиантовом сиянии, ирнуальский шелк!

Рассмеяться бы! Оборвать как сон, странное это наваждение, прекратить фарс.

«Безумие! — мелькнула мысль, — дали небесные, да разве бывает так?!»

— Встань, женщина, — процедить с насмешкой, — платье испачкаешь!

Вырвать из ее рук полу собственного одеяния. Скривить презрительную мину, кивком указать на шкаф.

— Подай, там, вина и бокал.

Взять из ее рук бутыль и фиал. Налить рубиновой жидкости в прозрачное стекло, пить, крупными, жадными глотками, топя в алой влаге собственную рассудительность, волнение и страх.

— Кто ты! Как зовут? — хлещут вопросы. Ни тепла в голосе, ни света. Лед, один мерзлый, вековой лед.

— Лаэйлла, мой господин! Я… была наложницей Анамгимара….

Только скривиться, как от зубной боли, добавить вина в бокал. Встав самому подойти к шкафу и добыв второй налить его под край, протянув красавице.

— Пей, солнышко! Пусть земля будет пухом Анамгимару, да упокоят его дух все демоны Вселенной!

Взяла бокал, посмотрела в его глаза, усмехнулась нехорошо, изгнала улыбка миловидность из черт, не красотка смотрела в его лицо — ведьма!

— Ни дна ему, ни покрышки! Будь проклят он во веки веков!

Выпила вино залпом, не закашлявшись, ни поморщась. Лишь выпив, вновь посмотрела в лицо — не ища ободрения, без вызова, но с безмерной усталостью, скопившейся в глубине зрачков.

Трудно было выдержать ее взгляд, но выдержал. Лаэйлла первой отвела взгляд, отвернулась. Стояла, обхватив себя за плечи, и покрывалось тело пупырышками «гусиной кожи», словно голой ее выставили на мороз.

— Ты из Лиги, детка?

Обернулась резко, сверкнула глазами…

— А существует ли Лига? Не приснилась ли мне?

— Ты из Лиги? — хотя зачем спросил — бог весть? К чему травить и без того больную душу?

— С Игелоры, господин.

— Давно здесь?

— Два года….. - кривятся губы. — Хоть здесь два года все равно, что два столетия.

— Домой хочешь?

Смех в ответ. Хриплый смех пьяной менады — горький и злой одновременно.

— Кому я там нужна. Такая?

Только согласно нагнуть голову. Трудно не согласиться с неправедной истиной ее слов. Кто видел ад, в мире людей и ангелов — изгой!

Усмехнуться невесело, смотря в провалы темных, словно состоящих из одних зрачков, глаз. Чувствовать, как делится ненависть пополам — на двоих! Как утихает ее бешенство, недоверие, ненависть. Но остается, полыхает в глазах желание справедливой, праведной мести. Как хочет отплатить за унижение и боль мучителям.

— Мести желаешь? — бросить в лицо.

— Желаю, господин!

— Любовница мне не нужна, это правда. Но если останешься со мной — не пожалеешь. Обещаю!

В ответ кивок, только кивок, но как сияют глаза — как звезды! И разве видел он когда-нибудь более сияющий взгляд? Даже в моменты любви?

— Что нужно Вам от меня, господин?

— На костер пойдешь?

— Что б этих тварей выпотрошить — пойду! Говорите, что нужно?

И только покачать головой, усмехаясь…

— А ничего особенного-то и не нужно, Лаэйлла…. Будешь считаться моей любовницей, хорошая. И держать язык за зубами. Поняла?

Усмехнувшись, посмотрела в его лицо….

— И вы тоже желаете кому-то отомстить…. Не нужно, не лгите. Одержимый, всегда поймет одержимого….

Усмехнуться бы. Только валит с ног усталость и хмель. Упасть в мягкие объятия кресла…. Посмотреть на нее снова и вновь — снизу вверх, отмечая безупречное женственное сложение, темную красоту черт, огонь, заключенный в хрупкой оболочке. Сожалея лишь об одном, словно заклинание, осознавая — «Не встретилась ты мне в мои лихие девятнадцать лет!»

16

Желанен покой, но нет его. Нет, и не будет! Не на ту тропу ступил, которая ведет к покою. Не ту дорогу выбрал. И пусть не сам выбирал… впрочем, загоняли ли силой?

Только усмехнулся, посмотрев на Лаэйллу, одетую строго, дорого и просто. Как к лицу ей была свежесть белого плотного шелка, благородство сдержанных украшений, легкий, прикосновением ветра, коснувшийся лица макияж.

Если б не преображалась на его глазах, узнал бы? Сумел бы узнать?

Только усмехнуться невесело. Идиот! Слепец, невежда! Неужели, даже пройдя сквозь ад Эрмэ, не утратил иллюзий? И сколько еще стоит преодолеть порогов, что б научиться перешагивать их?

Усмехнувшись, отвел взгляд, что б не почувствовала, не поняла, что смотрел на нее, как умирающий от жажды смотрит на воду. Как голодный — на кусок хлеба. Смотрит и не смеет утолить ни жажды своей, ни голода!

Если б знал, что за пытка будет — рядом с ней, не удержал бы около себя и предлагать бы не стал. Но что сделано, то сделано и не чужая она ему, нет, не чужая!

И как удалось ей — за несколько дней, стать своей? Как сумела разрушить стены? Впустил-таки в душу. Нашел место и красоте ее и огню, и улыбкам, в которых плескалось солнце.

Вздохнув, оборвал себя. Подошел к зеркалу, у которого стояла она, остановился рядом — рука об руку.

— Отмени казнь, — проговорила женщина негромко.

— Ты их жалеешь?

Сверкнули глаза, словно своим ответом он разбудил дремлющие молнии, что до того смирно спали на самом дне зрачков, подернутые пеплом.

— Я не жалею, — ответила Лаэйлла, поправляя высокий воротничок платья, — только вряд ли это разумно. Катаки всегда найдет способ нагадить. Ты уверен, что он не избавится от той части экипажа, что лояльно настроена к тебе и враждебно — к нему? Он слишком долго ходит на вторых ролях, мой дорогой. Просто при Анамгимаре он и не смел мечтать о первых!

Усмехнуться в ответ! Как быстро она перешла от униженного «господин» к фамильярному «мой дорогой»! Недели не прошло! Усмехнуться, несмотря на ее правоту, сам думал об этом. Но, сказав «а», говори и «б». Нельзя останавливаться на половине пути.

— Ты знаешь, кто есть кто в этом вертепе? Кто служит только Катаки, а кто решится служить и мне?

— Я могу указать нескольких, особо преданных Анамгимару, людей. Эти будут подначивать команду, покуда не избавятся от тебя.

— Анамгимара-то они не вернут?

— Ну и что? У Анамгимара, между прочим, есть законный наследник и законная жена.

— Они имеют хоть капельку влияния?

— Ни черта они не имеют! Жену на шею Анамгимару повесил Хозяин Эрмэ, и уже с пузом. Об этом знает вся Гильдия. И вся Гильдия хохотала, когда это произошло. Но сейчас…. Сейчас чем черт не шутит! Хорошо хоть то, что Катаки не единственный из капитанов, который хочет присвоить Гильдию. Повесь ты Катаки! Он же покушался на тебя!

Усмехнуться. Посмотреть на нее долгим-долгим, почти влюбленным взглядом! «Ты еще и умна, фаворитка моя!», подумав, словно расставив все точки.

Повесил бы! Нет, право слово, повесил бы, но не хотелось, покуда, открыто признавать себя владельцем Иллнуанари. Стоит этой новости начать свое шествие по свету, и будут захлопнуты перед его носом сотни дверей, в которые еще даже и не вошел.

Нет, право слово, повесил бы! Но кто еще из капитанов известен так же, как русокудрый стервятник с миловидным лицом? Кто был правой и одновременно левой рукою Анамгимара? Так что, выбора не было.

— Что ты знаешь о благоверной Анамгимара? — спросить вроде бы и без интереса, не выпуская и десятой доли его в голос, во взгляды. Смотреть через зеркало на себя, украдкой присматриваясь к Лаэйлле. — Она эрмийка?

— Не знаю, — ответила девушка, — я никогда не видела ее. Знаю только, что Анамгимар всегда был не в восторге от этого брака, шипел и плевался как дикий кот при каждом упоминании о своей несвободе. Понимаешь, он присматривал себе более подходящую партию. Одно время поговаривали, что префекту придется согласиться на брак дочери с Анамгимаром. Но не срослось. А спорить с Хозяином Эрмэ Анамгимар не стал. Сам знаешь — неизвестно еще, как оно может выйти. Император вспыльчив, горд, дерзок. И не терпит, когда с ним пытаются спорить. Видел, наверное?

— Разумеется, — чуть улыбнулся Да-Деган. — правда при куче недостатков у него есть еще и немало достоинств.

— Ты ослеплен, — прошептала Лаэйлла. — тебе кажется, что у этого человека есть достоинства. На самом деле это просто клубок ненависти, зависти и злобы. И ты играешь с огнем.

— Этот клубок ненависти и злобы, как ты его назвала, сумел укротить Локиту, — усмехнулся Да-Деган. — разве это само по себе не достоинство?

— Ты сумасшедший, — заметила Лаэйлла грустно, — добровольно полез в этот гадюшник. Нормальный человек на Эрмэ не рвется. Он оттуда бежит!

— И Анамгимар?

— И Анамгимар. Просто он уже доигрался, а ты только начал игру. Но итог будет тот же. Послушай, Дагги, покуда не поздно — беги! Беги куда глаза глядят. Мир огромен.

— Ну, да, — заметил рэанин ехидно. — Именно для того я и заполучил Иллнуанари, что б сбежать. Других возможностей мне было мало! Если хочешь мне помочь, не говори ерунды. Лучше покажи мне кем силен Катаки.

— Хорошо, покажу, — проговорила Лаэйлла со вздохом. — Только когда придет время, не говори, что тебя не предупреждали!

Коротко кивнуть, соглашаясь с неприятной истиной ее слов. Ну, да, все верно, все так…. Беги! Это сейчас есть куда бежать, а если не будет? Да и убежишь ли от самого себя?

Впрочем, ему точно не убежать! Судьба нагонит в любой дали, поймает и отвесит таких оплеух!

Испытано!

И не скрыть усмешки при воспоминании о годах долгого затишья, когда, затаившись, как мышка сидел и ждал, не пройдут ли беды стороной. Жил, пытаясь вытравить, выдавить из себя память об Эрмэ, о Хозяине, о том, что жило в нем, скованное, опутанное цепями.

Не вспоминал годами, что когда-то так привольно, свободно лился из его гортани волшебный голос. Что когда-то было дано и ласкать и карябать!

Так нагнала судьба. Нагнала, нашла, сунула в пекло. И как теперь скрыться от ее когтей?

А никак.

И вроде рад бы отыграть все назад, да только кто позволит ему бросить все?

Сам себе не позволит.

Вспомнилось… и щеки обожгло краской стыда. Наказала Судьба — разбросала по миру, щедро раздала испытаний всем, кого любил. Искалечила душу и мысли. Что уж говорить, если мальчишка — Илант, и тот простить не может. В юные свои годы только о мести твердит. О мести ли ему думать?

Сам в такие же годы лишь об одном мечтал, — как мимо не пропустить понравившуюся ему воплощенную грацию, одурманить, окрутить, увлечь, погубить ласками своими, поцелуями.

Ненасытен был в любви, жаден. Все спешил, спешил ту, единственную найти, да не так искал. Не понимал того, да разве ж оно волновало?

Бросался в страсть, как в омут. И так же быстро разочаровывался. Лишь об одном зарекался — неприступных крепостей не штурмовать.

Огненной была его любовь, погибельной, дурманной. Сколько душ испепелил? Да разве ж сам мог сосчитать?

И разве был виноват в том, что песни его, стихи, голос его западал в душу, прожигая ее словно кислотой, и не вытравить было памяти о тех словах и ласках?

Кто виноват, что на погибель многим был рожден?

Не в том мире, не от тех людей, да не под теми небесами?

Не за это ли был наказан?

Не за это ли был казнен?

Помнилось лицо Алашавара, морщины в уголках глаз, глаза излучавшие то ехидное лукавство, то злость. Полыхавшие, как горячие уголья! Разве что зрачок не светился потусторонним зеленым огнем! А как ронял слова Сенатор! А как цедил, резал по живому!

Разве ж ему, двадцатилетнему мальчишке было тягаться с той силой, с той волей, с напором тем и гневом?

Нет, не чувствовал за собой вины, не знал, покуда грубо и жестко не сорвал Сенатор повязки с его глаз.

Не церемонился Алашавар, бил словами наотмашь, так что пунцовыми пятнами загоралось лицо, и обугливалась душа.

Хотя, был ли хоть в чем — то виноват? Разве ж, уходя, хоть одной обещал вернуться? Разве обещал любить вечно? Принадлежать душой и телом навсегда? Нет, не клялся, и намеков не дарил. Все что дарил — самого себя. На краткий миг. На самую мелкую из бесчисленных долей вечности.

Кто виноват, что ждали, многие ждали из бесчисленного сонма его женщин, что вернется назад, позовет, хоть улыбку мимолетную подарит опять.

Нет, ни одной ничего не обещал. Сам, обвенчанный с одиночеством лишь об одной мечте заикался — что свяжет Судьбу лишь с той, что подарит ребенка. Ни одна не подарила, так что толку было возвращаться назад?

И кто виноват, что каждую любил, как любят единственную? В чем был обман? В огне ласк? В крепости объятий? Нежности каждого нового поцелуя? Кто виноват, что возвращения его ждали как чуда, а, изверившись, — проклинали, как проклинают лишь любимых, посмевших забыть о любви?

Кто виноват, что в ожидании и страсти, сходя с ума, порою добровольно расставались с жизнью? Его была вина? Видимо, все же его.

Кто виноват, что было это всеобщим истеричным помешательством, так несвойственным спокойному и любимому миру его мечты?

Несмотря на острый язык так и не нашел, что сказать, что ответить Алашавару, стоял с понурой головой. Горело не только лицо, горело сердце. Нет, не желал никому и сотой доли тех мук, что причинял. Не понимал, видимо. Резвился….

Праздный бездумный развратник, юный, прекрасный.

Где тот мальчик?

То было сном?

Вся жизнь та, далекая, была сном….

Отчего, спотыкаясь и путаясь в словах, пытался поздно, слишком поздно оправдаться в глазах Сенатора. Сам ведь предложил — пошлите в ад, буду достоин рая! И ничего — то ведь не обещал в наказанье Сенатор, сидел у массивного стола, золотисто — рыжего и смотрел, не тяжело, не испытывающе, как-то спокойно, почти равнодушно смотрел в его лицо. Но вызов этот, эту просьбу не проигнорировал, хоть и мог понять, что двигает им лишь запал, да желание быть не хуже других. Иных и многих…. Отправил к Стратегам.

Сколько было миров? Муштры, тренингов, изматывающих испытаний. Сколько было закрытых Секторов? Выигранных состязаний, проваленных заданий?

Сколько песен? И в каждой — мечта. Как получилось, что подбирал грязь и ловил звезды, и из глины и света созидал, а что — и сам не ведал. Непристойность и пошлость возводил в ранг легенд, любую Легенду мог сделать осязаемо — понятной.

И женщин… сколько ж ждали по всем этим мирам, его женщин!

Нет, не прошла привычка дарить себя. Все надеялся, хоть в одной прорастет его семя. Хоть в одной! И будет, назло Судьбе будет счастлив, и будет и у него свое продолжение…. А дочь или сын — не думал тогда об этом. Все равно было. Хотелось просто стать отцом, взять на руки свое дитя.

Кто виноват, что еще до рождения посмеялась своенравная его госпожа?

Кто виноват, что, одарив талантами, лишь в одном обошла природа, обманула, посмялась, лишив самого желанного? Не поспорить с природой. Не переделать себя заново. Сути своей не изменить. Только горько смеялся и пил, узнав о странной отметине, о клейме, что поставили не люди — Судьба! Слишком велико генетическое различие. Слишком! Мать его и отца сия чаша минула, его — настигла! И шанс стать отцом — один на миллион! Один на….!!!!

Разве в силах познать мужчина миллион женщин? Только на чудо надеяться, что случайно, быть может, однажды прижмется к крепкому телу своей плотью единственная — та! Та, что наградит исполнением мечты, развеет одиночество, станет счастьем.

Ах, как сладко было купиться на слова Алашавара, сукиного сына, в пекло, в самое пекло заманившего!

«Контрабандисты имеют сообщение со многими мирами, Лиге пока неизвестными. И должен тебе заметить, что, несмотря на кажущееся тождество человеческих рас, различия меж ними всеми имеются, где-то почти несущественные, но где-то и переходящие барьер тождественности вида. Лишь одно очевидно — исходной ветви, корня, от которого пошли все расы, в Лиге нет!»

Дураком был, купился. Купился не на обещание, на вероятность! Вероятность того, что где-то быть может, есть та… Там, на Раст-Танхам или далее!!! Сам просился! Все сам!

Ох, Стратеги! Алашавар! Сукин сын! Сенатор! Шеф Разведки! Властитель, эрмиец — и это вне сомнений!

Половина души сгорела, но мечту свою он у Судьбы выцарапал! Только отчего — то горько, что горче некуда…

«Ох, Стратеги!!!»

Качнулась реальность, поплыла….

Лишь Лаэйлла стояла, вцепившись в его плечи, да всем корпусом дрожал корабль, а мальчишка — юнга стоял посреди каюты.

— Нас атакуют Стратеги, господин!

17

«Нас атакуют Стратеги».

И сладость в тех словах и горечь.

Только ж куда, глупые лезут? Разве позволит он теперь вырвать Удачу из своих рук, разве позволит безнаказанно на себя вякать?

Отцепив от своих плеч руки Лаэйллы, почти бегом рванул в рубку, ворвался холодным вихрем, отметил холодный пот на лице Катаки, и, усмехнувшись, перевел взгляд на экран.

Покачал головой. Нужно было быть сумасшедшим, что б вступить в бой, но получилось, что Катаки в него влип. Их атаковали три малых крейсера.

Только закусить губу. Три малых крейсера против одной полубаржи…..

— Припрыгал, — прошипел Катаки и сплюнул на пол.

— Цыц! — крикнул рэанин, сверкнул очами гневно. Согнав с места одного из пилотов, сам умостил тощее тело в кресле, надвинул на голову шлем.

И словно иная Вселенная ворвалась в сознание, затмевая разум. И хотелось застонать, понимая, что шатко и хрупко равновесие, и почти нет будущего, а если есть, то… кто знает, чем оно обернется…..

Шансов не было. Не с их мощностями да против этих пираний! Замордуют, измучат. И пусть не сильна огневая мощь крейсерков Стратегов, да маневренны они, и в этом их преимущество. А у него… что ж у него неуклюжий мастодонт, которому не сразиться и не оторваться, что б убежать. Если только в прыжок…куда-нибудь на край Вселенной.

Только чертыхнуться, сжав пальцами подлокотник кресла.

Но не зря, не зря ж, Алашавар, сукин сын говорил, что безвыходных положений не бывает! Сколько раз убеждался в том! Но видимо, ошибался Сенатор, для него выхода не было, по крайней мере, в этот раз.

Это ж как нужно было рассердить Судьбу, что б пошутила так? И до Раст-Танхам, надежного тихо порта — всего ничего, каких-то десяток часов ходу. И только сумасшедший пойдет в центральной части системы в прыжок. Слишком уж… чревато.

Обожгла мысль натянутые нервы, холодом заморозила душу. Впрочем, выхода не было. Другого не было. И хоть не слышал, что б кто-то когда-то вытворял подобное, решился сразу и всерьез. Лишнего времени тоже не было. Продержаться б полчаса. Остальное неважно.

— Активировать деструктор пространства, — произнес негромко.

Не поняли, разве только Катаки посмотрел испуганно.

— С ума сошел, — процедил сквозь зубы.

— Делай, что говорят, — повторил спокойно. — Как только будем готовы к прыжку, доложишь. Если выживем, всех прощу, сукины дети! Ну?! Жить не хочешь? С тебя Стратеги первого шкурку снимут на штандарт!

Вздрогнуло время, всем телом вздрогнуло, когда в недрах корабля тихо завибрировал, заурчал, переходя в предпрыжковую готовность деструктор.

Одна за другой возбуждались обмотки, генерировалось поле, способное порвать континуум в клочья, любую материю разложить на составляющие, высвобождая всю энергию вещества.

И только оставалось — считать, прикидывать, да молиться…. Всем известным и неизвестным богам молиться!

— Примерная масса кораблей? — устало спросил у Катаки, усмехнулся невесело.

Шанс был…. Призрачный. «Не испепелить бы систему» — мелькнула мысль…. Он ее отогнал.

По знаку контрабандиста переключил управление на себя. Уходя от атак Стратегов, заманивал их в ловушку, выбирая наиболее удобную позицию…. Плел сеть….

И дико билось сердце, готовое выскочить из груди.

Радиус поля прокола — метров… надцать….

Как раз, что б разорвать пространство и скатиться в гравитационный колодец, не нарушив стабильность системы…. Умудриться б, еще хоть один из крейсеров подпустить столь близко, что б попал в зону действия деструктора, не почуяв подвоха. Их — корабль и экипаж должны было спасти само поле работающего деструктора; весть поток гамма-излучения и нейтрино должны были пойти по вектору в сторону от них…. Значит, и Раст-Танхам надо оставить в тылу…. Слишком близко планета! И маневр этот не безопасен, ох, небезопасен. Смертелен!

Еще б и самим удержаться на грани прыжка. Не влететь…. Как правило, корабли, уходившие в прыжок вблизи скрытой массы, терялись навсегда. Такой Судьбы он не желал.

Шанс был. Призрачный, невероятный. Из тех, что на миллион «не повезет» — один!

Ах, как было б легко и просто — отдать приказ, что б ушли, не перли на рожон Стратеги. Если б только было возможным!

Закусить губу, отгоняя эмоции — и горечь, и сожаление, и страх.

Вспомнилось, словно в небыли — удивление на лицах свидетелей давнего, почти забытого пари. «Вы с ума сошли, Дагги Раттера!» Сойдешь тут….

В Разведке каждый день на грани, каждый час — сумасшествие…. А нормальным, обычным — ну это разве только прикинуться.

Отрезвил вкус крови на губах, вернул цвет реальности. И только мысленно попросить прощения у тех, с кем когда-то был на одной стороне. «Вы простите меня, ребята. Иного выхода нет…»

И нет слез на глазах. Сожаление — оно глубоко, где-то в потаенных кармашках его души. Глубоко! В серых, ледяных глазах лишь расчет и азарт!

Волчьи у него глаза! Очи быстролапого хищника….

Все сошлось, все сбылось! Срослось!!!.. И нужная траектория и расположение и дистанция! Краток был момент работы деструктора, не умом считал — инстинктами, обостренным чутьем! Не по биению сердца, а по пульсу Мироздания сверял бесконечно малые отрезки времени.

Устало стянул с головы шлем, откинул голову на подголовник, смотрел, словно не видел…. Не существовало более одного из кораблей Стратегов, два других — покалечены радиацией, счастье, если хоть до самого близкого порта смогут доползти. Доигрались, мальчишки.

Только рассмеяться, разгоняя тишину, встать, выпрямившись, гордо развернув спину, посмотреть в ошеломленное лицо Катаки.

— Зайдешь ко мне. Поговорим….

* * *

Поговорим…..

Только смотреть в смазливое лицо с еще не сошедшими следами побоев, усмехаться.

— Какого черта ты их подпустил? Почему не доложил сразу?

— Не знаю… Как ниоткуда взялись…

— Ниоткуда, — передразнить карканьем ворона. Мерять быстрыми шагами каюту из угла в угол. — Ты это мне брось! Может, у тебя с ними договоренность была, а? Красивая идея!

Катаки отрицательно мотнул головой, внезапно побледнев.

— Нет? Тем более непонятно!

— Господин, — тихо, мягко, словно переступая на бархатных лапках. — Тревожить не хотел. Думал мы там сами…. Не знал, что вы в кораблевождении понимаете.

— Я много в чем понимаю, Катаки! А твоя забота не думать, а докладывать и исполнять приказы! Еще такой прокол — ей-ей, я с тебя три шкуры спущу, сукин кот!

— Наверняка работка Оллами, — огрызнулся контрабандист. — Стратеги у них под крышей. А вы их…

— Цыц, салага!

Не удержавшись отвесить оплеуху, что б не забывался, и тяжести кулака тоже не забывал мерзавчик, взглянул в глаза прихвостня.

— Вся Раст-Танхам знает, что это вы Хаттами убедили…

— А еще что вся Раст-Танхам знает? — рассвирепев, вскрикнул рэанин, — ну?! Что еще?

— Разное поговаривают….

— Я надеюсь, о том, что Иллнуанари МОЯ Гильдия, ты на всех перекрестках трубить не станешь? Ей-ей! Если только поползет такой слушок — за язык вздерну. Первым болтуна, вторым — тебя, что пасть не всем захлопнул! Понял?

— Что ж вы, стесняетесь?

Мягкий голос, а издевочка все равно слышима. Усмехнуться в ответ, показав крепкие белые зубы.

— Узнают на Раст-Танхам о том, что Иллнуанари мне принадлежит, тот же Гай мне от ворот поворот даст. Сам понимаешь, не станет со мной советоваться…. Только и Хозяин таким оборотом дел обрадован не будет! Покуда я служу Оллами, я знаю все, что там творится. И о планах Стратегов. Усек, капитан?

Усек, как не понять. Не первый день на свете живет. Понимает, что злить Императора — не с руки. И понимает, что случайно влез в чужие интриги. В такие интриги….

И взгляд, как у набедокурившего щенка….

— Вот, что мальчик, — усмешка ударом бича дергает нервы, — давай остановимся на том, что ты служишь мне. Верно служишь!!! А я в долгу не останусь. Но вот если еще один какой прокол случится — на себя пеняй, милый. Больше не прощу. Надоело! Если же нарочно попытаешься мешать, — для острастки остальных первым казню, войдешь в историю в ранге великомученика. Слышал ли что говорю?

Слышал. Хорошо слышал. Подобострастен поклон.

Только веры мерзавчику как не было, так и нет. Да и не будет. Из той, паршивец породы, за кем пригляд нужен. Кому постоянно то кулак, то пряник нужен. И легче было б избавиться напрочь, но где гарантия, что не займет это место, второй — вот такой же, если не опаснее?

Только поморщиться невеселым этим мыслям. Махнуть холеной белой рукой с щедро нанизанными на пальцы кольцами, словно отгоняя муху.

Опустившись в кресло, вновь активировать карты, рассматривая кружево Галактики.

Взяв в руки тонкую и длинную иглу, отмечать торговые трассы и Лиги и контрабандистов, рассчитывать зоны риска и нейтральное пространство, высчитывать, словно пророчить.

Черновики!

Усмехнуться вновь, бросив стек на пол. Откинуть голову на подголовник, прикрыть глаза. Как бы не хотелось того избежать, уклониться — не удавалось. Ничто не рассчитать, не найти всех точек на карте экстраполируя и размышляя.

Не существует непогрешимых формул. И значит, это значит только одно — разведку боем. Чреду набегов, моря крови.

Стиснуть зубы, не позволяя дрожи охватить все тело, не позволить себе подчиниться нормальным человеческим чувствам, отступив от края пропасти.

Только стиснуть руками виски, словно отгоняя воплощенный кошмар. Сидеть, пытаясь тщетно успокоить бег мыслей и скачку чувств.

Как бы хотелось потерять память, не вина, чертового темного зелья оноа нахлеставшись, что б проснуться беспамятным — иным. То ли прошлого своего не помнить, то ли будущего не ведать.

Закрыть глаза. Накрепко зажмурить…

Все равно не уходит, стучит в виски набат. Просит прощения душа. Огнем горит.

Нет, сколько не приучал чертов Император менять жизнь на жизнь, сколько не учил убивать без сомнений — так и не приняла этой науки душа. Каждый раз, каждый шаг — как по стеклу, по горячим угольям.

Сжать губы. Открыть глаза, смотреть сквозь стены, смотреть в никуда. И сил нет проклинать Судьбу. И нет сил ей противится….

18

Тих дом Хаттами. Не вернется хозяин в эти стены, не сядет у массивного стола, накрытого каменной полированной столешницей. Только стены и те помнят хозяина.

Войдя, остановиться на пороге. Трудно было ступать по начищенному до янтарного блеска полу. Отчего-то не гостем чувствовал себя. Гонцом, несшим дурную весть.

На шаги, на легкие звуки его присутствия принеслась девчушка лет двенадцати, встретила поклоном, сверкнула глазищами, темными, что чернослив.

— Господина нет дома….

— Гая позови….

Унеслась, что быстроногая козочка, испарилась дымком. Он отошел к окну, смотрел на сад, на ветки, усыпанные белым цветом….

Весна! Вот и весна пожаловала. Раскрыла объятья, норовила отогреть, приголубить. А аромат плыл по улицам, кружил голову. Цвели сады, обещая блаженство.

Обернуться на звук шагов, посмотреть в лицо контрабандиста. Ком встал в горле. Ни выдохнуть, ни слова сказать, и откуда-то брызнули, соленые, непрошеные, горячие, катились по щекам, слезы.

«С дурной вестью я…»

— Чего на пороге — то? Проходи, Да-Деган….

Проходи….

Закусить губу, подняться вслед за Гайдуни по широкой мраморной лестнице, высекая едва слышный ритм стилетами каблучков.

Привел контрабандист его в знакомый кабинет, указал на кресло. Достал вино, бокалы.

Не стал отказываться от вина. Смотрел на рубин, заключенный в гранях бокала, отмечая, что дрожит рука — раньше так не дрожала. Маханул одним глотком, бросил стекло на пол, глядя, как крошатся в морозный узор прозрачные грани.

Промолчав, посмотрел за окно. Как же теснило дыхание, как же горело внутри. Давно ли сам просил у Хаттами, здесь в этом самом кабинете говоря «Если доиграюсь — моих не бросай!».

Идет игра. Только доигрался не он, нет в этом мире Хаттами. Не к кому обратиться за помощью, за поддержкой. Нет больше такого же крепкого локтя во всей Галактике. Такого отчаянного и окаянного на всем свете больше нет.

— Ты чего? — тих голос Гайдуни. Видимо, что-то почувствовал. Посмотреть в глаза контрабандиста, протянуть бы как когда-то руку, пожать бы ладонь, но не смеет. Не имеет прав.

— Я с дурной вестью, Гайдуни…. - промолчать бы. Но нельзя. Как не жгут, не мучают слова, промолчать права ему никто не давал. — Умер Хаттами.

— Ты с ума сошел, Да-Деган?!

Жестом остановить, да еще взглядом.

— Подожди писать меня в сумасшедшие! Агнамгимар, сволочь, отвез его на Эрмэ, Хозяину! Только отец твой тот еще штучка, молчать и кланяться не умеет. Разозлил Императора, так хоть умер быстро, не мучаясь…. Так что принимай дела Гильдии. Ты теперь Оллами и владелец и голова.

— Порву Анамгимара! Честью клянусь!

— Не спеши клясться. Не в твоих силах это. Мертв Анамгимар.

Дойти до окна, смотреть в усыпанный белой порошею цветения, сад! Только не смотреть в честное открытое лицо Гайдуни. Не смотреть! Не выдержит ведь, иначе. Во всем, во ВСЕМ покается!

Прислониться лбом к прохладному стеклу, унимая жар. Стоять, чувствуя, как пол покачивается под ногами, как плывет куда — то белым пароходом земля…

— Дали небесные! — тих голос, поражен, все оттенки эмоцией в этом приглушенном до шепота сочном басе — и вера и неверие и ненависть и любовь! — А ведь ты не шутишь!

Стереть кистью соль глаз, вцепиться пальцами в подоконник.

«Не шучу, Гай. Не шучу. Давно забыл о том, что есть на свете шутки…»

Только не обернуться, не видеть растерянности на лице Гайдуни. Только не смотреть парню в глаза.

«Доигрался, сволочь? Камушки спер! Гильдию получил? Радуйся!!! Видели глазки, что покупали, теперь жрите, хоть лопните!!!».

— Как же теперь? — удивленно проговорил контрабандист. — Только из долгов выкарабкались, на ноги вставать стали…. - отец так мечтал…

Обернулся резко, так что взметнулся белоснежный шелк одеяний, подошел к Гайдуни, прикоснулся рукою плеча. Чем еще мог утешить? Разве хоть что-то значат слова? Разве умерят боль?

— Ты держись, Гай. Знаю, нелегко. Но ты держись. Хаттами слез не любил. Зубы сцепи и вперед! Да живи так, что б не посрамить отца. А больше…. Разве больше мы можем?

Кивок ответом. Но не так, как пяток минут назад смотрят глаза. Словно кто-то всемогущий украл прежний взгляд. И нет бесшабашности, удали. Подменили ее серьезностью. И руки сами собой сжимаются в кулаки.

— Ты был при этом? Ты опять был в Империи?

И так же, молча, ответить знаком, опущенной головой. Стоять, чувствуя, как налипает на кожу песок вечности. Как наметает он меж ними барханы.

Разрушив наваждение посмотреть в глаза! Прямо в глаза!

— Был, — произнести чуть холодно, чуть отстранено, не позволяя клинку смысла распороть его вены. — Хаттами знал. Впрочем, что тут говорить, ты не Хаттами, и ты мне этого не простишь.

— Ты вытащил Оллами…. Стратеги говорят, у тебя странные способы… Но ты нас один раз спас.

— Один раз… я задолжал Хаттами. Теперь вот второй….

И вновь тишина. И отчего — то лезет в глаза странный, весь ломаный узор дорогого ковра, расстеленного на полу. Линии, сплетающиеся в цветы, цветы, разбегающиеся дорогами с перепутья.

И вновь вспугнута тишина, быстрым шагом, решительным! Влетел, встав на пороге, юнец — контрабандист.

— Что случилось, Пайше? — проговорил Гай, обернувшись. — что еще?

— Иллнуанари уничтожила три корабля наших союзников. Обнаглели напрочь! Знаешь,!

Отмахнулся. Не стал слушать Гайдуни… Только прошелестело, едва тронув воздух…

— Передай мои соболезнования союзникам, Пайше.

Усмехнулся Да-Деган, вспыхнули глаза волчьим заревом.

— Передай Стратегам, что б вовремя с тропы Иллнуанари убирались. Новый хозяин теперь и у этой Гильдии. Миндальничать не станет.

Вновь проснулся интерес на лице Гая.

— Ты откуда знаешь? Ну-ка, говори!?

— Так эти черти меня с Эрмэ на Раст-Танхам и доставили, — проговорил Да-Деган уклончиво. — Или думаешь, есть еще сумасшедшие, которые курсируют меж Аято и Столицей Ужаса?

— Подожди, ты сказал, Анамгимар мертв…?

— Мертвее некуда.

— Кто на его месте? Катаки? От сукин кот! Пайше, передай Стратегам. Пусть подготовятся. Катаки мразь. Молодой, да ранний! Анамгимар уже пресытившийся был. Успокоенный. А Катаки, он исподтишка рвать и гадить будет! Ой, лихо! Наплачемся!

Рассмеяться б, только невесело. Мелькнула усмешка на юном, холеном лице. Ни на секунду не задержалась. Исчезла. Минула незамеченной.

— Неужели нет на подлеца управы? — проговорил Да-Деган осторожно подбирая слова.

Усмехнулся контрабандист.

— Найдем, — пообещал многозначительно.

Жестом отослал Пайше, присел в кресло, смотрел за Да-Деганом как кот за мышью.

— Отец говорил, что б доверял тебе, как самому себе. Отчего это, не скажешь? Чем ты его душу купил?

— Так и я ему доверял. Даже больше, чем самому себе, Гай. Только в этом ошибся он. Доверять мне не нужно.

— Стало быть, не Катаки у руля Иллнуанари. Так ведь?

Только усмехнуться, достать синевато-лазоревый лист с золотой печатью Императора, небрежно бросить в руки Гайдуни. Тот даже смотреть не стал, отложил на стол, взглянул на рэанина.

— Благодарю за визит, за весть, хоть и дурную. Знание оно все ж лучше, чем неизвестность. Одно горько, ты, стало быть, не Оллами, ты Императору служить задумал. Ну да Шайтан с тобой, чертушка!

Закружило, оторвало, затуманило голову горечью.

— Не меньше твоего, Гай, я Императора ненавижу! Мог бы — глотку бы перегрыз! Если б ненависть была огнем, сжег бы дотла Хозяина! И пепел по ветру!

Усмехнулся контрабандист. Взглянул теплыми карими очами в замерзшие серые. Комкали руки случайно попавшийся платок, мяли. Не было злости в усмешке. Не было и растерянности.

— Вот ты какой, Дагги Раттера! Вот что вы с отцом таили от меня…. Стало быть, тебя он увез из Столицы ужаса….

— Нет! — криком так, что зазвенели стекла. — Нет, Гай! Нет! Никогда того не было. Ошибся ты…, забудь…. Слышишь, все не так….

«Забудь! Не выдай! Сохрани Судьба!!!» И снова как акробат на раскачивающейся проволоке над глубоким ущельем.

— Думаешь, так просто забыть? — тих голос, почти неслышен. — Синеву камней Аюми в своей руке, тепло их, и встречу с Певцом, ту, в подворотне. Ты бы забыл?

Бросилась кровь в лицо, запылали щеки. Огнем горел разум, кипела кровь.

— Я забыл, — ответил так же, чуть слышно. — Я все забыл. И тебя прошу позабыть! Отец твой за те камушки жизнь отдал, да за безрассудство певца. Так хоть ты не будь безрассудным!

— Я подумаю, — пообещал Гайдуни.

Поднявшись на ноги, взял конверт, сунул его в руки Да-Дегану.

— А компромат убери, советничек. Не ровен час, тот же Пайше заметит, так свернет тебе шею!

19

И вновь полет. Ненавидит пространство. Ненавидит краткие мгновения небытия в прыжках, ненавидит…, терпеть не может. И болит голова, раскалывается после каждого выхода из прыжка, и замирает сердце, только приходится держать себя в руках. Смотреть надменно, насмешливо, убивая в себе собственную слабость.

Словно легконогий хищник — наскочил, атаковал, ушел. Невеликая армада сопровождает флагманский крейсер, так невелики покуда и замыслы….

Там царапнуть, здесь откусить…. Прийти, куда не ждут, наброситься, вырвать кусок и вновь скрыться во мраке пространств. Не ввязываться в тяжелые затяжные бои. Главное — найти добычу по силе себе, уйти раньше, чем прибудет подмога.

Нет, это не то, что на Вэйян. Нет за кормою разрушенных планет. Города да селения, счет не на тысячи убитых, всего лишь на сотни. Всего лишь! Только не бывает мало ее, этой чужой, родной человеческой крови!

Слышит, как перешептываются контрабандисты у него за спиной. Присмирел тот же Катаки. Пусть и раньше разбойничали, промышляли пиратством. Да только по — малому, осторожно. Почти не всерьез. Крали втихую…. А вот так, что б с оружием да на вооруженный форпост! Нет, не бывало такого! Самой большой добычей почитали пассажирский лайнер. Тихи были. Тихи… это он — лих.

Вот и сейчас, уговаривали повернуть назад. Знали, нападения на Юмай не простит Лига. Соберет силы, бросится вдогон. За разрушенную сырьевую колонию, да пограничный пост жалить будет, и помнить будет!

Наивные! Не воевала сотни лет Лига, если не тысячи! Что б прийти в себя после такой пощечины — много времени нужно. Пока соберутся. Пока обсудят все… есть еще время. Можно еще два — три мира навестить, тогда и в нору.

Усмехнуться…. Не он ли проклинал окаянство пиратов? Сам вон, пиратствует! Только в сражениях не участвует, бережет свежесть белопенных одежд, да сияние бриллиантов. Сражаться на передовой, это пожалуйте, Катаки, да остатки опальных офицеров. Только, видимо, Катаки как заколдованный. Ничего ему не делается. Ну, так что ж…?

Только грустнеет взгляд Лаэйллы. С каждой успешной операцией все тише и тише становится, девочка. То ли проклинает. То ли отдаляется просто.

Или кажется это?

Не хотелось бы ее терять. Ой, как не хотелось! Светлы улыбки, когда улыбается; и беспокойство ее не наигранное — искреннее. А потерять так легко! Когда пришла, не надеялась, что он чем-то отличается от прежнего хозяина Иллнуанари, но поверила, доверилась, душу распахнула. А от него вдруг вьюгой зимней повеяло. Ни разговоров по душам, ни молчанья вдвоем. Только отрывистые слова, резкие жесты, усталость. Молчание о главном. А слова, так, ни о чем!

Ну а что он может сказать? Ей сказать? Ничего!!!! А дела сами за себя говорят. И ничего доброго сказать не могут!

Прикусив губу, посмотрел на экран, на столбцы данных, на крутые загривки синусоид графиков. Еще недолго до прыжка, совсем недолго.

Еще один мир на пути. Еще только один!

Нет, не имеет права развернуться сейчас. Не для того кружил, не для того вынюхивал, что б просто повернуть назад. Если расчеты хоть в сотой доле верны — самое время рейду на Кианману…. Если не ошибся в самом главном — тут ждать не будут. А если и будут — не беда!

— Господин, может быть, лучше вернуться? — Катаки. Серьезны глаза, бледноваты губы. А вокруг глаз синева усталости.

— Ты лучше смотри и учись, — огрызнуться беззлобно, — в следующий раз в рейд без меня пойдешь! Если что не так сотворишь — шкуру спущу!

Опустил голову. Все понимает. Кажется, дошло, что лестью да подхалимством ничего не добиться. Не замечает их Да-Деган. Только смеется на каждое льстивое слово, издевательски вздергивает бровь.

«Смотри, учись»…, и ведь есть чему поучиться. Не прошли даром уроки Разведки. Не забыты они. Только ноющей зубной болью отзывается тело на каждый прыжок. Только после каждого пространственного прокола хочется упасть, не дыша. Замереть и не жить.

Только злее становится взгляд и все сильнее горит душа. Повернуть? Никогда!

Кианману — обычная планетка. Обычная, да не совсем. Оружейный склад. И, если не подводит память, где-то рядышком гнездо Стратегов. Интересно, отреагируют, черти? Высунут нос из норы? Должны бы!

И вновь прыжок, небытие, помноженное на страх ожидания. И новая звезда новой системы светит, слепя молочно бело — желтым сиянием глаза. Мгновение, покуда перестраивались фильтры. Но и его достаточно. Только кратко рыкнуть в сторону Катаки, отсыпая очередную порцию замечаний.

Вперед, и только вперед! А по пятам следует эскадра, еще четыре корабля. Как стая голодных волков — рыщут!

Сориентировавшись, идти к планете по хитрой траектории, чтоб не подняли вой раньше времени, чутко прослушивать эфир….

Нет, не ждут. Живут спокойно и тихо. Где Юмай, а где Кианману!!!! Благо, раньше слыхом не слыхивали о подобной дерзости, что после одного рейда, без передышки, сразу же во второй. Ну что ж, услышат! И удачно рассчитан прыжок, удачно вошли, до планеты на полном ходу — часов двенадцать лету. Даже если и сообразят, приготовить отпор вряд ли успеют.

Ничего. Скоро вся Лига перестанет спокойно спать. Говорят, на молоке обжегшись — на воду дуть начинаешь. Пусть! Пусть так, оно даже на руку! Тем труднее будет и кораблям Империи пройти незамеченными. Авось, сплотится Лига, подожмет пальцы в кулак, преодолеет внутренние разногласия и споры, поймет наконец!

Хотелось бы….

Мечталось….

Встать на ноги, скидывая шлем пилота. Пройти, разминая ноги. Не нужен он здесь и сейчас. Есть два-три часа на отдых….

Время — то есть, но разве уснешь? Тихо в каюте. Слышно, как капает время, сыпется золотым песком. Ну, так хоть посидеть в тишине, успокаивая совесть. И знает, что не успокоит, так все равно… больно. Словно что-то оборвалось в груди…

Утопить боль в вине? Тоже нельзя. Неизвестно еще как жизнь повернется. Неизвестно как встретит Кианману…. Могут ведь и отпор дать. Вероятность мала, но что с того?

На Юмай и то собраться не успели. Два часа — и в руинах селения. А ведь с утра таким лазоревым и безмятежным было небо! Таким обманно — успокаивающим, ласкающим взгляды!

Ткнуться б головой в подушки, завыть!

Холодно на душе. Метет грядущее вьюгой. Только маску не сбросить с лица. Не отказаться от воплощения планов. Куда большая беда на пороге, страшная. Не отведет — вот тогда прощения точно не будет. И не люди — сам не простит. Пока хоть утешать себя можно замыслами да грезами. Крепенько сжимать зубы да с упертостью танка рваться вперед. А вот если не сбудется — пулю в лоб, петлю на шею… да разве мало придумано способов, что б от жизни избавиться?

Только не смотря на беды, что стороной не обошли, рано ему о смерти грезить. Смерть, конечно от боли избавит. Но ведь не от одной только боли. Ото всего. Уходя в небытие, не вернешься назад, Судьбу не взнуздаешь! Смерть, это ведь навсегда. Навечно….

Только вздохнуть, отмахиваясь от невеселых своих дум, от сомнений. Прикрыть веками глаза, пытаясь воскресить совсем иное бытие — тихие вечера, когда воздух стоит, напоенный благоуханием цветов и трав, а небо похоже на лазоревый бархат. И солнце купается в море, неспешно окуная бока в морскую пучину. И негромко, словно боясь спугнуть чары, переговариваются птицы. А неподвижный воздух укутывает тело мягким пледом, стирая капельки пота, забирая усталость, которую принес дневной зной.

Где это было? Было ли?

Не приснилась ли в краткий миг грез вселенская та безмятежность?

Мир, надежный, не стремящийся уйти из-под ног. Неспешность, что дарила иллюзию незыблемости. Казалось, так будет вечно!

Да как-то быстро минула вечность — глазом моргнуть не успел. Застлал покой глаза. Не заметил, что хищник готов вцепиться в горло.

Только сжать пальцы, вгоняя ногти в плоть, наказывая себя, болью тела притупляя боль души….

Ничего… еще только раз, только одна битва и домой, в гнездо. На Рэну….

И все равно, что и там будет трепать, не выпустив его из зубов, совесть. Все равно….

Впрочем, нет. Не все равно. Было б так — пальцем не пошевелил сам в капкан не сунулся! Давно сорваны розовые очки, и мир, где прекрасный, где неприглядный, видит в истинном свете, не позволяя обманываться на его счет.

Было бы все равно, сложил бы лапки, отравил память. Не так и сложно. Припасено черное эрмийское зелье, только кинь в вино, раствориться в безбрежности память, оставит его в покое…. Только нет. Разве позволит себе этого? Желать и жаждать будет. Но вот так, самому…. Нет… никогда.

Покатать капсулу между пальцев, рассматривая на свет. Посмотреть и запереть в сейфе, чтоб не мозолила глаза, чтоб не тянулись к ней руки.

На краткие мгновения позволить себе опуститься в кресло, прикрыть глаза, прогнозируя ход боя. Если Стратеги вмешаются — будет худо. Не вмешаются — хуже стократ. Хотя б потому, что напрасно. И бой и жертвы — напрасны….

Только сложить пальцы в старый, с детства известный жест, отгоняющий нечисть. И усмехнуться, это отметив. Давно не верит в духов и богов. Кажется, тысячи лет с той поры прошли, а в момент опасности пальцы все так же чертят знакомый знак. Память!

И снова, как во сне — тихий ветер. Изумрудные травы. Близкие горы и дивное море, в котором солнце купает рыжие бока.

Закрыв глаза уверовать бы в мечту, уйти бы в нее, отказавшись от мира окружающего, только безумие грез все равно, что смерть.

Так что нет для него выхода. Нет.

Только осознавать это страшно. И смиряться не хочется. Порой смирение хуже смерти. Страшнее.

И из лабиринта этого нет выхода. Есть только вход.

Тронула ласковая ладонь белые пряди. Оглянулся — стоит за спиной мальчик — тэнокки. Лазоревые волосы, безбрежные глаза, нежностью, какой-то запредельной нечеловеческой нежностью полны взгляд и жесты. Только пальцем шевельни, позови, утопит в нежности своей, слова против не скажет. Только можно ли? Только стоит ли рисковать?

Если б не черная липкая паутина кода. Если б не была исковеркана душа. Если б только в ответ на нежность рождалась нежность, а не черное угарное облако ярости, боли, ненависти! Если б только, пойдя на поводу у страсти, можно было б остаться человеком!

И вновь покачать головой, отвести мягкую ладонь, отстраниться, холодностью взгляда обрывая возможность сближения. Расстоянием отгораживаясь, словно стеной, расправляя гордо плечи, вскидывая подбородок.

Скулила душа побитой собакой. Только и в этом — разве ж признаться?

Только вновь подбирались пальцы в кулак, сжимались крепенько! Мог бы — этими самыми пальчиками схватил бы за горло Хозяина. Держал бы его, сжимая, покуда б не придушил!

Кто виноват, что, не терзая Лиги, не мог подобраться к горлу заклятого врага? Он ли сам, судьба ли…. Сил искать ответ на эти загадки не было. Желания — тем паче.

Отослав тэнокки, опустился в кресло, активировал карты. Вновь и вновь прокручивал разнообразные варианты исхода столкновения Эрмэ и Лиги.

Как ни крути, иного выхода не было.

20

Тих закат. Опускается на мир темнота всеми оттенками бархатной сини, накрывает постепенно. А в небесах появляются звезды — мелкие искорки света, дрожат, словно от холода.

В пространстве холод невыносим. Холоднее лишь в его сердце. Закрыть глаза, изгоняя память о рейде на Кианману. Отстраниться б, не помнить.

Налетели жалящими осами, ударили с неба, брали не силой — неожиданностью. Эх, легконогие, острозубые хищники! Смеялся Катаки, удивляясь тому, как просто, оказывается, бывает побеждать…. Лишь он один не смеялся, шествуя по обожженной земле победителем.

Летел над черной золой белый край одежд, подкатывала к горлу дурнота. И так знал, что увидят глаза. Только разве ж от этого легче? Тяжелый запах горелой изоляции и плоти, разорванные на куски тела. Не позволил он Кианману сопротивления. Первый же удар лазерной пушки пришелся по складам. Только кто ж знал, что так близко к складам будет поселок?

Впрочем, лжет, закрывая глаза на неприглядную правду. Знал, все знал! Списывал на несовершенство масштабирования! Да и если б не знал — все равно поступил бы так же, как поступил. Отдал бы тот же самый приказ, выполнил тот же маневр.

Только как тяжело помнить…. И как бы забыть кошмар!!!

Там, на Кианману, тоже разливался вечер. И кто-то тоже радовался умеряющей зной, тьме.

Закусив губу, вскочить на ноги! Подойти к высокому от пола до потолка, окну…. Прислониться лбом к прозрачной преграде, шепча, словно заклинание: «Видят Небеса, я не хотел…». Только самому невозможно поверить! Нельзя…

Обернуться на звук шагов, загоняя эмоции внутрь, маской прикрывая суть, маску накладывая на личину…, а где истинное лицо — и самому не сыскать! Скользнуть взглядом по темнеющей глади зеркала, рукой поправив растрепавшиеся пряди. Расправить плечи, шагнуть навстречу…..

— Господин Да-Деган, Аторис Ордо желает Вас видеть.

Коротко кивнуть, улыбнуться через силу.

— Пусть подождет, Илант, я сейчас спущусь. Предложи ему кофе, сигары….

Кивнул юноша, поспешил уйти…. Нет, не тот испуганный зверек, каким был после бунта! И этот научился носить личину. На губах — высокомерная усмешка, и холен, что любимый хозяйский кот. И все ж недовольство в глубине бархатных зрачков порою пышет жаром преисподней!

Много ли времени прошло? Да нет, не много…. Отстроен дом, почти отстроен…. Лишь кое-где продолжаются последние работы. И все равно, равносильно чуду. Стал дом, как был — открыт свету, воле, простору. Не нужно повышать голоса — чутко ловят его сами стены…. Только на сад без слез не взглянешь. Полны грязно — бурой тины арыки, многие деревья стоят обожженные, тянут к небу пустые ветки, словно молятся, словно грозят! На пруду тина и ряска, и беседки, что цветками лотоса отражались в воде, глыбами камня валяются у берегов.

Усмехнувшись, зажечь свет, посмотреть отражению в глаза, отмечая, что не прошли бессонные ночи даром. Залегли круги у глаз, осунулось лицо, бледны губы, бледны скулы. Словно покинула его жизнь.

Вздохнув, посмотреть на робкую тень в кресле у стены. Девчонка совсем! Единственная, выжившая из того поселка, на Кианману! Худее самой худобы. Глаза, что два провала! И такая в этих глазах тоска. Ненавидела б, было б легче!

Но и бросить ее не мог, не смел оставить корчиться на корке черной земли, иссеченную осколками металла, с глубокими рваными ранами, словно нанесенными сильной когтистой лапой! И добить рука не поднялась! Хоть и знал, что, возможно, так было б милосердней! Сколько дней старательно пытался удержать в хрупком теле гаснущую жизнь, словно мог вымолить этим у всех Богов Вселенной прощенье….

Нет, не вымолил. Только напоминание себе оставил. Как зарубку на коре дерева. Да только эта — шрамом на сердце.

Отвернулся к зеркалу, подвинул шкатулку с кремами, пудрой, румянами, усмехнулся вновь. Не решался спуститься вниз, на глаза Ордо, таким, как есть, словно после долгой-долгой болезни…. Или долгой изматывающей пьянки…. Не смел…. Прятал самого себя, возвращая бледной коже цветущий вид, рисовал обманный облик — полный силы, полный беззаботности и огня…

Отодвинувшись от зеркала, прошел по комнате. Волновалось сердце. Не кто-нибудь посторонний, чужой — сын пришел! Его сын! Только вот разговор у них не о том пойдет. И сына, как многих, приходится так же, за горло! И тут уж нельзя показать слабинку! И надо идти, надо….

Тихо вышел из комнаты, шел, не тревожа эхо. Тихо спускался по белой, мраморной лестнице, словно боялся чего-то. Словно крался следом неведомый зверь. Тень Эрмэ.

А Ордо пришел не один. Раньше, чем увидел — нюхом почувствовал воина, потом и заметил — в скоплении тени, за спиною Аториса. Неприметный, худощавый, кто не знал о воинах Империи — тому легко отведет глаза, примут не за охранника, за мальчишку.

— Добрый вечер, Аторис…. - подхватил дом звуки, понес слова, и Дагги сам испугался приветствия, понизил голос. — Давно я тебя не видел. О чем просить пришел? Опять о деньгах?

Поморщился Ордо, словно что-то кислое на зуб попало, посмотрел в глаза прямо, с дерзостью, с вызовом. Видно было — едва сдерживает себя, едва-едва….

Усмехнуться в ответ на это, опуститься в кресло, неторопливо расправляя складки белоснежного, украшенного вышивкой шелка, рассматривая искусно вышитые бледной, разве чуть розовеющей нитью бутоны, с легким оттенком малахита — стебли с листвой….

— И зачем я выпустил тебя из форта? — тихо проговорил Ордо. — Коего дьявола? Что за дурь тогда мне в голову взбрела…. Говорил же Энкеле….

— Не выпустил бы, идти кланяться не к кому б было, — оборвал его Да-Деган. — А когда идти некуда, это, Аторис, — финал. Это финиш! Так что счастье твое, что послушал себя, а не Энкеле. Не тяни время, говори, что за нужда тебя привела! Подумаю. Может быть, помогу. Не чужие ведь люди…. Десять лет твою спиногрызку воспитывал.

Усмехнулся Ордо. И у этого в очах волчье зарево, хмельной огонь! Сила вперед бежит. Раньше, правда, теплом веяло, и в глазах — темных, бархатных, с золотыми искрами, словно отблесками дальнего костра, мечта плескалась. Только украли мечту, и тепла не стало…

— Прошлое, стало быть, вспоминаешь, Дагги?

— Вспоминаю иногда, на досуге… — отмахнуться от слов легко, как от мухи, придавая легкомысленность тону. Нет, не на досуге! Всегда! Мог бы, поплыл бы против течения, лишь бы вернуться. Да только не ходит время вспять…. А в глазах, серых как лед — тень. Усталость…. Указать на кресло подле себя. — Да ты не бегай. Аторис, сядь. Поговорим.

Сел Ордо, взгляда не отвел. Смотрел, словно взвешивал, словно думал, стоит ли!

— Ты Хэлдару деньги обещал…, - проговорил Ордо. — От слов своих не откажешься?

— Не собираюсь, пока. Хэлдар планы приготовил? Пусть несет. Сам посмотрю и решу… Только, Аторис, мастерские — то глупость. Мелко плаваете. Деньги есть у меня. Можно верфь заложить. Хэлдар, хоть и балбес, каких поискать, все же гений. Я б рискнул, пожалуй. Ты что на это скажешь? Корабли бы строили, прибыль делили. Не ты б к контрабандистам кланяться бегал. Они б к тебе на поклон пошли.

— Мягко стелешь….

Усмехнуться в ответ, усмехнуться почти что ласково, но не скрывая ядовитой едкости и злости, пожать плечами…

— Не хочешь, как хочешь. Другое место найдем. Локти кусать будешь!

— Ученый я, — отозвался Аторис, — бесплатный сыр, он только в мышеловке. Знаю, что мне по силам, что нет. А про тебя говорят, что ты последнюю шкуру снять способен….

И вновь, улыбнуться, опустив ресницы. Встав пройти по комнате, из угла в угол, неспешно, не торопясь.

— Последнюю шкуру, — произнес негромко, зная, что и так слышно в комнате каждое его слово. — Ты, видно забыл, что и сам я — рэанин. И хоть надо б, надо с тебя драть три шкуры, помилосердствую! Ради девчонки твоей, чтоб не пошла по миру с протянутой рукой из-за глупости отца!

— Забываешься, Дагги!

Вскинулся Ордо, смотрит волком. А руки сами в кулаки сжимаются. Пожать плечами в ответ. Как вода против пламени. Стылый лед…, легкое морозное кружево.

— Ах, Аторис, когда ж ты хоть на ошибках, да учиться будешь?! Не последний я человек в Гильдии Оллами. Хочешь в форт отправить, да деньги к рукам прибрать — попробуй. Попробуй! Только не думай, что сойдет тебе это. Нет, и не мечтай! Контрабандисты за своих глотку любому чужому перегрызут.

— Угрожаешь?

— Я? Нет, Ордо. Предупреждаю, что б глупостей не наделал. Ты их одну на другую лепить мастак. На процветающей планете бунт поднял, власть взял. Во что мир превратил? Сам уже с протянутой рукой ходишь, а очевидного признать не желаешь! Не сердись на слова, я не скажу — никто не скажет. Кто побоится, кому-то не на руку. Самому неужели не надоело себя дурачить?

Куда ушел огонь? И в черных глазах знакомая, безмерная усталость. Сел, поник головой, видно задели слова за больное.

— Ах, стервец, — прошептал негромко Ордо! — Прохиндей!

— Аторис, Аторис, — ласковым укором.

И можно сесть за стол, один напротив другого. Не друзья, не враги. И можно спокойно смотреть друг другу в глаза, и говорить спокойно, как не говорили после бунта.

— У Хэлдара сохранилась кое — какая документация с верфей Та-Аббас, — проговорил Да-Деган негромко. — Сам должен понимать, чего она стоит. А не понимаешь, так я объясню…. Не с ноля верфи закладывать будем, не с пустого места рассчитывать все от и до. Чертежи эти дорогого стоят. Продать — легко и деньги получишь хорошие. Только если не продашь, больше выгадаешь. Свои верфи на Раст-Танхам только у одной Гильдии и есть.

— Иллнуанари?

— Не угадал. Со-Хого. Оттого они уже полторы тысячелетия на плаву. Потому и вес имеют, что кроме торговли кораблестроением занимаются. И пусть строят они по сотне кораблей в год, пусть корабли эти в подметки кораблям Лиги не годятся, дела это не меняет. Корабли стоят дорого. Корабли нужны всем! И Гильдиям и мелким торговцам, и честным пиратам. Так что не будь дураком, решайся! После того, как контрабандисты даже через подставных лиц, в Лиге малой яхты заказать не могут, бизнес этот убыточным не будет!

Усмехнулся Ордо, покачал головой, потянулся к сигарам. Закурил, выпуская душистый дым. Молчал, ждал чего-то, о чем-то думал, может, просто тянул время.

Последние отблески заката гасли за окном. В доме медленно разгорался свет, излучаемый строгими шестигранными колоннами, поддерживающими высокий свод. И в этом ярком свете резко выступала, била по глазам бесстыдная роскошь.

Ковры ласковым котенком ластились к ногам. Ласкали взгляд статуи из драгоценного, похожего на живую кожу, бело-розового мрамора, прятавшиеся в уютных глубоких нишах. Ведь дом излучал довольство и покой. В теплом, легком воздухе покачивались ароматы цветов…. Пахло жасмином, ванилью, в их симфонию вплетались ароматы роз и орхидей и чего-то пряного, щекочущего нюх.

— Что-что, а уговаривать ты умеешь, — процедил Ордо сквозь зубы. — Возможно, тебе и впрямь нужны корабли. Одного не пойму, я — то зачем тебе нужен?

Да-Деган покачал головой, щелчком стряхнул с плеча невидимую пыль.

— Незачем, — отозвался жестко. — Только вряд ли Хэлдар согласится сотрудничать, если я тебя в долю не возьму! С тем, что Хэлдар мне нужен, ты спорить не станешь….

— Хэлдар, — протянул Ордо насмешливо, — а ты денег ему предложи побольше, соловьем спой, как передо мной сейчас распинался. Глядишь, и пошлет он меня, а к тебе прицепится….

И что в лице — не понять, непроницаемо оно, смуглое от загара, обрамленное волосами цвета ночи, в которых запутались ниточки седины. И темные глаза свою тайну прячут. Поди, угадай, что на уме…. Непроницаемые глаза.

Только нет в душе злости, как и досады нет. Постукивают удлиненные красивые пальцы по дереву стола, выбивая странный ритм.

— Не за этим я пришел! — внезапно и вдруг, тяжким грузом, безмерной усталостью выдохнул Ордо, уронил голову в ладони, провел по лицу пальцами, словно желая смыть свинцовую усталость. — Не о том разговор у нас… все не так! Собирайся!

И вновь усмешка на губах. Смотрит, не зная, чего ожидать, только сердце колотится часто, а лицо — безмятежно. Как и всегда.

— Не бойся, не в форт! — а в голосе нервный смешок. Дрожит голос Ордо. И руки дрожат. И как это он раньше того не заметил? — Обещал я тебя привести. Клялся. Пойдем…

— Куда? — не скрывает насмешки. Да и что таить? Не к чему….

— Рэй хотел тебя видеть. Слышал, что жив ты… просил.

Рэй! А в сердце вьюга…. Холод безмерный, бриллиантовая пыль замерзающей влаги.

Давно погиб мальчишка, а мертвые не воскресают. Не отдаст огонь, и время не отдаст. Только слышали уши. И трудно не верить, глядя в лицо Ордо.

— Рэй? — упало имя, качнув стены дома…. — Рэй Арвисс?

Трудно устоять на ногах. Перехватывает дыхание от межзвездного холода, словно сама смерть схватила за горло. И нет сил сдержать слез. Текут по щекам. Ни соленые, ни горькие — никакие…. Просто мелкие колючие льдинки.

Стиснуть зубы, сжать пальцы в кулаки, не сдержавшись ахнуть по столу! Со всей силы, со всей дури ахнуть!!!! Упав в кресло, стиснуть пальцами голову…

Как торжествовал Энкеле, как скалил зубы! Смеясь говорил, как кричал мальчишка, от ласк огня, от пожирающей этой страсти…. Смаковал подробности, мучая….

Как тогда удержался на грани тьмы и света? Как не лишился рассудка. Так что ж выходит, и это — обман?

— Рэй жив? — произнес изменившимся, севшим голосом.

— Пойдем. Сам увидишь…

Вскочил, словно подбросило пружиной, хотел было позвать Иланта, понял, звать не придется, в одной из ниш, рядом с статуей мерцала тень….

Посмотрел на Ордо долгим тоскующим взглядом, кивнул…

— Что же, пойдем….

21

Не так и далеки два дома друг от друга. Если идти напрямую, через сады, едва ли наберется с полчаса ходьбы…. Только и эти полчаса ему — мукой. Мог бы — бежал. И неважно, что наутро будут гулять по Амалгире сплетни.

И сжимается от невыносимого страдания сердце, разрываемое меж страхом и надеждой.

Вот и дом — притихший, темный. Теплится в нескольких окнах слабый свет. Знакомый дом. Те же окна и те же стены. Так же доносится гул моря, как и сто лет назад. Или последний раз он был под этой крышей тысячелетия тому назад?

Не верилось, что минуло всего ничего…. Не верилось….

Шел осторожным шагом за Ордо. По пологим ступенькам как по хрупкому льду. По тускло освещенному коридору.

Остановился на пороге, не веря глазам.

Как же это было желанно, какой болью отозвалось! Как смотрел Рейнар! Распахнув огромные изумруды глаз, смотрел, словно не мог и сам поверить.

Рэй, Рейнар! Тонки черты лица, белая, бледная кожа, казавшаяся меловой в сравнении с угольной чернотой волос. Утомленным, изможденным было лицо, словно трепала мальчишку неведомая болезнь.

Встав, шагнул Рэй навстречу, как-то ломано, неровно шел, приволакивая ногу, ступая осторожно, словно боясь упасть.

Отлепившись от стены, с трудом и сам кинул себя навстречу, подлетел стремительно, подхватывая юношу на руки, поражался худобе его, легкости, словно куклу нес на руках.

— Дагги? — коснулась тонкая рука лица, задержавшись у щеки. — Хорошо, что ты пришел….

Опустить хрупкое тело на подушки дивана, опустившись подле. Смотреть, чувствуя, как разгорается в душе жаркое, опаляющее, звездное пламя.

Поймав, держать ладонь в своих руках, гладя пальцы, словно пытаясь залечить старые раны. Словно сквозь толщу воды видя, отмечая, и пряча в самый дальний карман сознания — что б не взорваться, не сгореть, не сойти с ума, — следы пыток, отсутствие где ноготков, а где и фаланг….

Хотелось, безумно хотелось ткнуться головой в подушки, завыть от безысходности, от тоски….

А вместо этого, слабая улыбка на губах, взгляд излучающий не мороз — весеннее тепло. Как мог иначе смотреть в лицо мальчишки? Разве право на это имел?

— Дагги, Дагги…. - а взгляд доверчивый, словно не было этих безумных лет, словно ничего не изменилось и он был таким, как и прежде — незлобивым, рассудительно — спокойным, светлым, — как я рад, что ты жив….

— И я тоже….

Дрожит голос, срывается, подводя его. И в горле огонь, ну что тут поделаешь?

Распустилась улыбка на губах мальчишки свежей, нежной весенней розой, чуть, только чуть порозовели щеки. А взгляд в противовес хрупкому, изможденному телу — тверд. Отгорела в нем радость, но не сменилась болью. Не мальчика взгляд, слишком для того зрелый. Взгляд взрослого мужчины. Только нет-нет, да и мелькнет на самом дне нечто светлое, нежное, озорное и детское. Вспыхнет искрой и погаснет тут же.

Осторожно высвободил ладонь из его рук Рейнар, обернувшись, посмотрел на Ордо.

— Позволь нам поговорить одним, Аторис.

Спиной, кожей лопаток чувствуется неласковый взгляд, ироничная усмешка. Что-то царапающее и жесткое. Неприятное.

— Позволь, — мягок голос Рейнара. Научился просить. Нет нажима в голосе, а во взгляде, как в бокале под края налитым абсента плещется зеленая тина страданий. Умоляют глаза, без слов говорят. — Я прошу! Я все смогу объяснить сам.

Только шорох удаляющейся поступи в ответ, да грохот где-то захлопнутой двери.

— Я убью Ордо!

Чей это голос, чьи слова? Неужели его собственные? Как же, как это?

Прислонил палец к его губам Рейнар.

— Тсс! Вот это — напрасно….

Поймала рука руку. Нежно сжал ладонь в своих руках.

— Рэй, Рэй, как же это?….

Отогреть холодную ладонь своим дыханием. Давно забыто, что не родной мальчишка ему по крови. Одинаково дороги — все четверо! Одинаково болит сердце за каждого…. И почему сохранить не сумел? Уберечь, защитить от боли?

— Ты зря не говори, — тих голос, слаб, а вот тон тверд, словно камень. — Аторис сам не знал, на что у Энкеле ума достанет.

— Сейчас должен знать…

— Знает.

Усмехнулся мальчишка, словно фыркнул кот, вырвал руку, повернувшись на бок, положил под голову. Так получилось — вновь встретились взгляды. Глубокий, зеленый, и серо — ледяной.

— Энкеле говорил, что ты умер, — осторожен шепот, падают тяжелыми каплями слова, — потому не искал. Не спрашивал даже. А ты выжил, ты жив!

— Жив! — отозвался Рейнар. И жутковатый огонек вспыхнул в зрачках. Темное зарево. Пламя, рожденное то ли болью, то ли мечтой о мести. — Энкеле — сволочь! А Хэлдар, если б не Хэлдар, сгорел бы я заживо. — На миг замолчал, закусив губу, дернул кадыком, приник внезапно головою к плечу. — Дагги, Дагги, не знал я, что бывает такая боль. Не знал, что такое бессилие. Простить себе не могу той слабости, тех слез. Умолял, когда убивать надо было…. Жаль, сам не умер.

Вздохнул, и тяжким камнем тот вздох лег на сердце. Обняли бессильные руки его плечи….

— Забери меня отсюда, Дагги! Понимаю, нет прямой вины в том Ордо, а все равно смотреть на него не могу! Свыше сил моих это! Да и Шайтан с ним, с Ордо!!! Что ни день, то Корхида является…. Стоит, смотрит, ухмыляется! А меня от этих усмешек трясет. Забери! Сгину ведь….

— Рэй, ну что ты?

— Дагги, забери…. Уговори его! Ты сильный, я знаю, ты сможешь…. Или сам сбегу…. А бежать мне некуда.

Замолчал, только вновь уперся в лицо взгляд. Пьяные глаза, больные, под края полные влаги. Искусаны губы…

Забери! И без просьб бы забрал! Унес бы на край света, лишь бы от боли и страха укрыть. Только вернуть отравленному взгляду безмятежность малахита вряд ли удастся. Не каждому дано испить из кубка боли и забыть….

— Бежать мне некуда, — потерянно повторил Рэй. — Давно б сбежал…. Только часа на солнце не протяну. Горю от солнечного света, Дагги, ненавижу его! За то, что отобрал Аэйрас отца. Знаю глупо, нелепо. А ничего поделать с собой не могу! И ведь сам же проклял себя. Сам! Помнишь, в детстве ронял вас в траву! Вот и себя уронил. В преисподнюю…. Забери!

— Забрал бы. Отпустит ли Аторис?

Тих вздох. Отрицательно покачал головой юноша.

— К тебе — никогда!

— Почему? — не скрыть изумления. Не сдержать слов.

— Был разговор в этом доме. Клялся Корхида, что ты, а не Катаки владеешь Иллнуанари. Доказательств нет. Но и подозрений много. А Аторис верит Корхиде. Оплел его генерал. Вижу, как эта мразь из Ордо веревки вьет, помешать не могу. Трус я, Дагги. Помню, что надо б было забыть, перешагнуть через память свою не могу. Даром своим бы упокоил мерзавца, а страх не дает. Хорошо хоть, после того как Таганага в этом доме появился, легче стало. Я Корхиду боюсь, а Энкеле — охранника, даже ступает перед ним на цыпочках. И все равно крутить не перестает.

Взволнован, сбивчив тон, бросает мальчишку с одного на другое, и все равно, ценней этих слов нет. То холодом они ему, то жаром. И хоть душа, беспокойная, в смятении разум ловит слова, выбирая крупицы смысла.

— Погоди, — обожгло морозом. — Энкеле-то об Иллнуанари откуда знает?! На Раст-Танхам и то ни сном, ни духом! А этот, на Рэне стало быть в курсе…. Чудеса!

— Так, стало быть, правда это?

— Стало быть, да….

Нет, не отвернулся мальчишка. Приподнялся на локте только, всматривался в лицо. И доверие из взгляда никуда не ушло. Странные глаза у Рейнара. Странные. Когда Илант узнал — презрением полыхнули, этот же, словно б и успокоился. Улеглась в глубине изумруда буря, наполнились очи покоем и умиротворением. Сияли, словно маяк во тьме.

— Что ты задумал, Дагги?

Соврать бы. Но как соврешь такому? Разве можно и самому жечь и мучить? Легла ладонь Рэя на плечо.

— Скажи мне….

Мягок голос. Но никуда не ушло умение, дар управлять людьми. И ведь чует правду мальчишка. Чувствует. Такого обмануть почти невозможно. Это только если искренность с ложью мешать. А надо ли? Не сам ли воспитывал? Не сам ли пытался наполнить душу сиянием? Удалось? Да кто его знает! Нет уверенности ни в чем….

— Игру я затеял, Рэй. Страшные дела творятся в мире, мальчик мой. Не вступлю в нее — погибнет Лига. Об Эрмэ ты слышал? Страшный мир, темный. То Империя наших Легенд. Тьма сама. Готовится Эрмэ к войне. Хуже всего — контролирует Лигу. Так контролирует, что не подготовиться нашему миру отразить нападение. Везде у Императора свои люди. Видимо даже Энкеле оттуда. И Локита служит ему….

— И ты?

— Только не я!!!.. А уравновесить силы можно. Если б построить флот для Иллнуанари, да повернуть эту силу не против Лиги, а против Императора! Только вряд ли Ордо согласится, раз знает….

— А ты правду ему скажи….

— Ему? Правду?! Увольте меня от помощника — дурака! — вскочить на ноги. Пройти из угла в угол…. Застыть, словно приклеились ноги к ковру. — Что случилось, когда он нашел корабли Аюми, помнишь? — выдавил Да-Деган из себя глухо. — Может, и видел он тот потерянный флот. Может, коснулся чудес. Только не дошел корабль до порта, ни одного из чудес не донес. А почему, знаешь? Есть вещи, о которых молчать нужно. Молчать, покуда слова ничего значить не перестанут! О надеждах моих двое мы знаем. Я да ты. Смотри, не скажи кому. Вести разносятся быстро.

Кивнул Рейнар, вновь упал на подушки, закрыл глаза.

— Счастье твое, — проговорил, едва шевеля губами, — что я не дурак. Уговорить Ордо помогу. Не бойся, силы достанет. Ты мне лучше скажи, как заставишь Иллнуанари против Империи повернуть?

— Моя забота.

— Сможешь? — вновь распахнулись глаза. Не на него смотрели, сквозь потолок на ночные звезды.

— Обязан смочь.

И вновь комок в горле. Не для того терзает Лигу, что б на колени поставить. Нет, не для того! Одна затея — заставить собраться, пальцы в кулак подтянуть, вторая — вынудить перегруппировать силы.

— А об Эрмэ я знаю, — прошелестел голос Рэя. — Алашавар рассказывал, когда даром меня пользоваться учил.

— Алашавар… Сукин кот! Тоже из этих….

Мелькнула усмешка на губах, вздохнул Рейнар тихо.

— Не больше твоего он Империю любит.

— Уже верю, — отозвался Да-Деган зло. — Раз об Империи знает, раз сам тебя Властительским штучкам учил, какого черта Локиту в Лигу допустил? Как не углядел? Объяснить можешь? Я не могу. И в благие намерения его не верю. Нет тому доказательств!

— Он у Стратегов за главного…

— Без тебя, мальчик, знаю! Только вот ничегошеньки ровным счетом оно не доказывает! Локита тоже Леди Лиги. Леди! Много от нее добра люди видали. Сам ты, хоть и внук?

И вновь усмешка на губах юноши. Кривая, горькая.

— Она меня убить приказала. Энкеле хвалился, думая, что мне не выжить. И горько было и больно. Зато прозрел.

Оборвать жаркий шепот. Подойти, подсесть рядом, подвинув кресло.

— Не могли Стратеги пропустить подготовку к бунту. Должны были видеть, что творится. Почему тогда не вмешались? Думаю, и Алашавар знал. А после того, как на Рэне полыхнуло, Локита Разведку расформировала. Официально, конечно. Но Стратеги теперь вне закона. Для чего все это? Понять не могу! Если только Алашавар подпевает ей, понять это можно.

— Не верю!

Все верно. Так проще — не верить. И сам бы не верил. Только в жизни этой верил теперь себе одному. Столько раз предавали — не сосчитать.

Улыбнуться в ответ — тихой, мягкой улыбкой. Смотреть, унимая жар, что сам же зажег. Осторожно коснуться рукой щеки, дотронуться волос, чувствуя дрожь тела, словно бросили мальчишку голым на лед.

— Хотел бы и я — не верить.

Только вздох ответом. Молчит Рейнар. Кусает губы, но не отвечает ни слова. Миг — отвернулся, спрятал в подушках зелень взгляда. Только плечи трясутся, выдавая его. Выдавая тайну, что не смог спрятать, сокрыть своих слез.

Опуститься на колени рядом, приобнять.

— Не плачь, Рэй. Не все потеряно. Будет еще и на нашей улице праздник. Послушай меня….

Нет, не слышит…. Или не желает отвечать…. Или не понимает….

Обернулся — поразил Да-Дегана. Нет, не было слез — смех, издевательский, злой. Не принесла соленая влага своего облегчения. Только духов мщения разбудили его слова. Сияют изумрудные глаза, прожигая насквозь.

Успокоить бы! Как? Угадать верно и то не смог.

— Дагги, Дагги, — чуть громче голос, срывается, дрожит. — Как же так это? И чему теперь верить? Помнишь, сам говорил, тьма — всего лишь отсутствие света. Зло просто не ведает добра. А оказалось? Там враги и тут враги. И куда ни глянь — некому довериться.

— Некому, Рэй. Главный урок, что преподнесла мне Судьба, тот, что надеяться можно только на себя.

Покачал мальчишка головой. Рассыпались черные пряди, отвел их от лица, вновь, не желая, случайно показав изуродованные руки. Смутился внезапно, опустив взгляд.

— А как же ты? — тих вопрос, почти невесом. Как дыхание. — А как же я? Что, и мы из когорты безразличных? Не верю я! Хочешь, помогу. Чем могу, Дагги.

— Какой с тебя спрос, Рэй?

И вновь усмешка на губах, напомнившая ему Локиту. Ударила сила под дых, выворачивая волю, бросила ниц. Задыхался, горел, не в силах сбить пламя, не в силах поверить, что только грезится этот адский огонь ему.

Отпустило, словно бы не было.

Сидит Рэй, опустив глаза. Ни тени улыбки на лице, ни блика румянца.

Не парень, а черт те что! В чем душа держится, а умения своего не забыл. Поставь против Императора, неизвестно кто б еще выиграл.

Задавить мысль, скрутив ей башку. Что за глупости лезут в голову? Что за дурь!

Поднявшись на ноги, отряхнуть пыль, искоса посматривая на юношу, которого когда-то воспитывал. Этой мощи он сказки рассказывал? Этой силе слезы вытирал?

— Прости, Дагги…. - проговорил Рейнар. — Помню, просил ты забыть, и даром этим никогда не пользоваться. Помню. Не моя вина, что выполнить обещанное не сумел. Локита, стерва, отцом как хотела крутила. Он и не хотел, а не мог ее ослушаться. Я же, как мог, пытался помочь ему от морока избавиться. Оттого, когда Алашавар предложил научить, отказаться не смог. Думал, сумею у бабки душу отца вырвать, на волю отпустить. До сих пор жалею, что не сумел. Я ведь и на Рэну рванул, потому, что о бунте узнал. Прав ты, слышал я, как Имри с Элейджем лаются. Имри говорил, что посылать Стратегов на Рэну нужно немедленно. Алашавар протестовал. Кричал, что нельзя, никак нельзя этого. Говорил, что приходится Рэной жертвовать, Хэлана его судьбе отдавать…. Я же не на Рэне должен был те каникулы проводить. Где-то на практике, в Закрытом Секторе.

— Почему мне ни слова не сказал?

— Думал, какой с тебя толк. Ты ж только Легенды горазд был рассказывать. Даже не мог помешать яблоки тырить нам по чужим садам. Отцу говорил, да он отмахивался. А потом поздно стало.

Тишина, какая плотная, поразительная тишина. Слышно как бьется море невдалеке. А меж ними — тишина. Только в тишине этой куда больше смысла, чем в самых правильных словах. Лишь иногда соприкасаются взгляды. Каждый смотрит, словно ищет взглядом свет маяка. То, во что можно поверить. Чему можно довериться, зная, что не обманет.

Поймала рука руку. Легла поверх его пальцев ладонь Рейнара, обожгло теплом. Следом соприкоснулись взгляды.

— Забери меня, — вновь проговорил юноша. — Помоги мне и я помогу. Слышишь! Чувствую же, что нужен тебе! Ну, не трусь! Укради, пригрози. Можешь же!

22

Можешь….

Горит рассвет, окрашивая небо оттенками золота, плывут в выси легчайшие облака. Тих дом. Спит, еще не проснулся.

Спит и Рэй. Занавешены окна плотными портьерами, не впустят ни одного радостного яркого луча. Ни одного, ни половинки! Цедят хрустальные шары неяркий свет. Не гори светильники, тьма была бы кромешной.

Спит мальчишка, обняв подушку, темные локоны рассыпав по шелку. Спокойно спит. Ни тревог, ни волнений в этом сне.

Украл, на руках унес. Только зажмурить глаза, представляя, что на эту выходку скажет Аторис. А ведь скажет. Не хватился еще, так хватится.

Усмехнуться в ответ на думки. Выйти, аккуратно, плотно притворив за собою дверь. Не успел отойти и шага — Илант. Стоит поджидая. Покачать головой, пройти мимо, спускаясь в сад.

Идти по неровным дорожкам, чувствуя, что не отстает, почти дышит в спину.

— Дагги! — негромок голос, просящ тон.

Присесть на валун, остаток одной из беседок, посмотреть на пруд, мутный, зловонный.

— Я убью Ордо!

«Я те убью!» отмахнувшись от слов, комкать в руках вышитый шелк.

— Когда за сад рабочих заставишь взяться? — тих голос, не громче, чем всегда. Приучает дом не кричать понапрасну. Когда-то песни пел в этом доме — слышала вся округа.

Вскинул брови Илант. Посмотрел удивленно.

— Я убью Ордо, — повторил глуше.

Да-Деган рассмеялся издевательски. Вопросительно выгнул бровь.

— Ну, убьешь, — протянул неласково. — Дальше что? Здоровья это твоему брату прибавит? Жизнь отцу вернет? Не пори горячку. Руки в ноги, как хочешь, хоть ужом пролезь, хоть крупными купюрами кого нужно подмасли, а Вероэса сюда доставь. Есть медики и лучше, но не на Рэне.

— Если жив Вероэс.

— Если жив. Нет — на Раст-Танхам полетишь бешеной кометой, но стоящего медика сюда доставишь! Пока это не выполнишь, забудь и думать об Ордо! Слышишь меня?

— Все равно ведь убью…

Только сплюнуть в сторону, посмотреть с ехидством.

— С Таганагой-то справишься, убийца?

Тень скользнула по лицу юноши, но запал не пропал, лишь на миг прикрыл ресницами глаза, а открыл вновь, и стало видным всепожирающее пламя.

— Зря смеетесь, господин Да-Деган!

— Да не смеюсь я, — ответить, гася ухмылку. — За тебя, дурака, волнуюсь. Таганаге порезать человека на ленточки — пара минут.

— Смотрю я на Вас, — прошептал Илант, — и удивляюсь…. Вроде всю жизнь вас знал. Вроде понимал даже. А теперь перестал понимать. Чего вы желаете? К чему клоните, чего добиться желаете?

А ведь хороший вопрос, чего он в жизни добиться желает. И ведь добиваться — то лично ему нечего. Нечего и незачем! Сохранить вот то, что имеет. А на большее замахиваться — только душу травить.

Вспомнилось лицо Ордо. Глаза с искорками. Все черточки знакомы до единой. И злиться можно и негодовать. Только разве ж станет оттого единственный сын нелюбимым? Горяч, порывист, норовист и разума не слушает, да разве ж в том только Аториса вина?

Сам бы должен был воспитать, помочь, направить. Сам обязан был следить за ним во все глаза. И следил бы, если б не болезнь, источившая душу, если б не ощущение того, что словно вырезали у него из груди сердце….

Вспомнить и прикрыть глаза. И стыдно было, и понимал — не смог бы сам воспитать. Так чередовались приступы нежности с приливами ярости, что прав был Вероэс, когда мальчишку у него отбирал.

Только вздохнуть тяжело, посмотрев на Иланта.

Вражда. Такая глухая, такая бестрепетная. Не рассуждает ярость, и месть глаза застилает. И принято решение. Будет своего добиваться. Или — или. И плевать юнцу на то, что разрывает ему душу. Не может потерять ни одного. Не может. Только ж как удержать?

Связать, и связанным в подвал? На воду и хлебушек? Н-да… его-то самого и форт не остудил. А казалось — сломать должен был непременно.

— Ты еще здесь, Илант?

— Вы мне не ответили.

И почему довериться этому сложнее, чем другому? Одинаковые же! Что Рэй, что Илант. Глаза зеленые и космы черные, рост один. Близнецы! Только на этом сходство и кончилось.

Этот холен, что любимый кот. Сила в налитых мышцах плещется. Тот изможден, усталость в зеленых глазах просвечивает. И ведь куда больше Рэю от жизни досталось, а о мести не думает. Слова о том не было сказано. Неужели, просто силы недостает? Так не в этом дело. Захотел бы — кого угодно в бараний рог согнул. Не так уж и сложно тому, кто Даром умеет пользоваться, чужое сердце остановить, оборвать дыхание, жизнь в ад превратить. Этот же неистовствует.

— А что я должен тебе ответить?

— Зачем Ордо защищаете? Если б не ваш Таганага десять раз бы его убил! Только не нужно мне опять, что если Ордо не будет, то Энкеле к власти придет. Не придет, если не захотите. Знаю же, вам ему хребет переломить — плевое дело!

И как такому объяснить, что, нарушая стабильность системы, можно вызвать шквал непрогнозируемых событий? Разве поймет? Разве станет слушать? А об отцовском своем сожалении пополам с раскаяньем — тоже не стоит. Не поймет…

— Позже поговорим, Илант. Иди…

Окончен разговор. Только подняться, уйти, оставив юношу, не дать возможности начать разговор сначала.

Идти по едва угадываемым тропинкам к взморью. Туда, где скалы возносясь, распахивали мир, раздвигая горизонт. Туда, где волны бились, настойчиво и глухо, ударяя в мокрый гранит.

Удивившись, увидеть в излюбленном своем месте темный силуэт. Так же, как сам когда-то, вдыхая полный солью и йодом, воздух любил бродить сам.

Еще больше было изумление узнавания. Лаэйлла.

Стояла, придерживая рвущуюся от потока свежего ветра ткань платья. Казалось, миг и ринется вниз, к пенным бурунам, к ощерившимся по отливу клыкам подводных скал.

Молча, не тревожа ее опуститься на камень дорожки, не заботясь о сиянии белоснежного шелка. Не липла грязь к шелкам Ирнуаллы. Оставались всегда чище и свежее лотоса.

Обернулась, почуяв присутствие его рядом, но с места не сдвинулась.

— Страшное место, — проговорила задумчиво.

— Страшно красивое, — ответил Да-Деган, наблюдая за оттолкнувшимся от глади вод диском солнца.

— Говорят, здесь погиб Ареттар.

Усмехнуться в ответ. Только нет желания повторять, что «говорят» еще не истина в последней инстанции. Сказать бы, что гибель бывает разной. Сказать бы, что погиб певец гораздо раньше, чем вернулся на Рэну. Когда первый раз человеческой крови вкусил. Когда голосом своим несравненным ласкал и тешил разноглазого дьявола, когда против воли своей, желаний своих ложе с ним делил, выкупая жизнь сына.

Посмотрел ей в лицо с отчаянием утопающего.

— Лаэйлла, хорошая моя, солнышко, может ну его к черту, Ареттара?

Смотрела удивленно. В изумлении взметнулись брови.

Встать, подойдя, увести от обрыва, читая все, что в душе кипит, что, перегорев, может неизвестно в какие поступки вылиться.

Ступать рядом, уводя от взморья к дому, стоявшему посреди измочаленного сада.

«Может ну его к черту, Ареттара?» Если б только часть жизни вычеркнуть, словно страницы вырвать из книги. Да только такого зелья и на Эрмэ не придумано.

Была б возможность — забыл. Забыл бы с удовольствием. Избавляясь от памяти, как от наибольшего зла. Забыл бы, только не все.

Не успел до дома дойти — гостя заметил. Стоял Ордо у ворот, нервно покуривал. И злость, и досада, и порыв. Одинокая фигура, и не верится, что пришел один.

— Где Рэй? — сух голос, как скошенная трава, вылежавшаяся на солнцепеке.

— В доме, — к чему отрицать очевидное?

— Кто позволил?

Легонько пожать плечами в ответ. И многое можно сказать в ответ на вопрос, но нет желания затягивать дискуссию.

— Я спрашиваю!!! — а в голосе пламя.

— Не нервничай ты так, Аторис. Отец его, когда жив был, мне его на воспитание отдал. А так как нет в живых Хэлана, то я теперь ему не только воспитатель, но и опекун. Покуда не достигнет совершеннолетия. Благодарю тебя за заботу о нем, но отныне это моя обязанность!

— Я спрашиваю, кто позволил?

Усмехнувшись, вздернуть бровь.

— Не с того вопроса ты начал, — произнес, не повышая голоса, — я б сначала спросил — «почему»?

Ордо шагнул вперед. Упер руки в бока. Так и стояли, смотря друг на друга. Гневный, напористый Ордо. И сам Да-Деган, возвышавшийся на полторы головы над невысоким, как многие из воинов Эрмэ, Аторисом. Какие мысли отражались в черных, с золотистыми искорками, глазах, не понять. Не о том думал.

Не читал, словно открытую книгу. Смотрел. Любовался. Этим бешеным пламенем любовался. Неукротимостью, гневностью, напором. Улыбнулся внезапно, изгоняя из глаз крошево льда.

— Не отдам! — произнес с улыбкой. — Можешь дом по камешку раскатать, меня снова в форт отправить. Да что там говорить, что хочешь делай, Аторис, мальчишку я тебе не отдам. Сам он просил его из твоего дома забрать. Видно несладко ему там. Невесело. Захочет сам вернуться — удерживать не стану. А вот заставить ты меня не сможешь, даже если убьешь.

Дернулось лицо Ордо. Заиграл у глаза тик. Отвернулся так же резко, как и подошел. Только руки сжались в кулаки. Разжав пальцы Аторис медленно, словно нехотя, полез в карман за сигаретами, закурил, выпуская ароматный сизый дым.

— Повыеживался, и гоже, — проговорил Ордо устало. — Не хочешь по-хорошему, будем по-плохому. Что делать станешь, если откажу контрабандистам, всех вон выставлю? И Оллами твою любимую, и Иллнуанари тоже?

— Самоубийственный шаг, — усмехнулся Да-Деган. — Не они от вас, пока вы от них зависите.

— Все ведь меняется, Дагги. Недовольных много. Так что легко это — поганой метлой!

— Чем жить будешь? Или Энкеле что-то новенькое придумал? Уж не Эрмэ ль служить?

— Тебе что до этого?

Покачать головой, закусив до боли губу, соленым вкусом крови наполняя рот.

— С ума сошел, — произнести, чувствуя, как раскачивается под ногами мир. — Ты хоть знаешь, что такое Эрмэ?

— Говорят, Эрмэ неплохо платит за услуги.

— Платить-то платят. Да тебя там живо сожрут!

Нет сил играть. Душит свободный вырез одежд. Словно камень положили на грудь. Камень, а не легкий шелк.

— Боишься, кусок мимо рта пройдет? — усмехнулся Ордо. — кто-то, как мне сказали, координаты потерянного флота задешево купить хотел.

Нет слов. Нет сил. Только взгляд в самые глаза. И как не заметил, что искры в глазах холодны и колючи, как далекие звезды? Как не понял, как не угадал? Дотронуться тонкими пальцами до крепкого плеча.

— Дурак ты, Аторис! Умничка каких мало, но дурак! Прежде чем в омут нырять, спросил бы об Эрмэ. У того же Таганаги спроси.

— Спросил, не волнуйся. Только говорят, ты Эрмэ верою служишь. И Вэйян — твоя работа.

— Энкеле донес? — а голос чужой и хриплый, словно карканье ворона. Сохнут губы и в горле ком. Не хотел вспоминать. Да вот, напомнили.

— Хоть и Энкеле, тебе-то что?

— Да ничего….

Мягко скользнуть по плечу рукой, отвернуться, чувствуя дрожь в коленях, да только уйти нельзя! Нельзя бросить, не чужой же, свой! Сын!

Только ближе были б, если б были чужими! Не мог приблизить его к себе. Не мог. Боялся снизойти до самой малой, дружеской орбиты. Из виду не выпускал, но и в душу не лез. Боялся. Боялся, что отгадают, вычислят, найдут. Что вернут к трону, да не только его самого. Что и Аториса не минует эта участь — Эрмэ!

— Ничего. Кроме одного. Ты не я. Сожалеть будешь.

— А ты, стало быть, не каешься?

Покачать головой, изгоняя из глаз сомнения и грусть.

— О чем мне каяться, Аторис? Один я во всем мире этом подлунном. У меня дочек, как сирены поющих, нет. Император же любит музыку. И рыжих, строптивых, словно огонь, любит. Пойдешь на поклон к нему — последнего дорогого в этой жизни лишишься. Мне, конечно насолишь. Только и самому несладко будет.

А в ответ — смех. Горький смех. Злой и гневный.

Обернулся, взглянуть, что же так насмешило. Жарким гневом полны черные глаза. Жарким гневом, почти что безумием. Не объяснить его, не понять. И принять невозможно.

— С тех пор, как нет Иридэ в этом мире, и мне терять нечего, Дагги. Сам знаешь!

Сказать бы «опомнись», только опомнится ли? Войдет ли в разум? И страх струйкой стекал по позвоночнику вниз, от самой макушки. Холодил не кожу — разум.

— Что я должен знать? — произнести чуть слышно, поведя плечами.

— Довольно милая женушка, Эльния мне рога наставляла. И с тобой, верно, более, чем с другими! Ох, недаром Лия, девчонка так на тебя похожа. Не зря!

Отступить на шаг. Не деланным было в этот раз изумление, искренним. Мутилось в голове, набатом стучало в груди.

И в первый раз не знал что сказать, что сделать…. А земля, качаясь, вскачь убегала из-под ног. И близким было безумие. Вплотную подступал колодец с тьмой.

— В своем ты уме, Аторис? — только и произнести, не в силах вернуть сиянье лицу и безмятежность взору. — Что говоришь такое? От крови родной отрекаешься?

— От крови родной ты отрекся!

Жалит усмешка, да только ж за что? Подойти, как на цыпочках переступая, как по стеклу идя, натертому маслом! Вплотную подойти. С высоты своего роста смотреть, схватить за плечи, не удерживая силы, вцепиться пальцами в плоть, встряхнуть, словно помогло б это очнуться.

Пришелся удар кулака под дых, под самую диафрагму. Словно из железа кулак, и тяжел и тверд. Да еще прибавляет сил нерассуждающая темная ярость.

Отступить, уходя от второго удара, нет желания быть мишенью, но и уйти нельзя, не объяснив. И лети все в тартарары, только оборвать безумие это он должен!

Что это? Как это? Почему, как глупые мальчишки, которым в голову ударила ярость, катаются вместе в пыли? И берет верх в схватке Ордо. Нет сил собраться, наполнить себя яростью, бить в полною силу. Да и нельзя. Еще убьешь ненароком. Не простит этого Судьба! Сам себя не простит.

И словно во сне, поверх всего это безумия небо — высокое, синее, и стелется меж землей и небом визг Лаэйллы. И отчетливы как никогда — ветви, тянущиеся в небо, холод земли под лопатками, колыхание трав.

Углом глаза заметить движение, тень, метнувшуюся к ним. Гибкая фигура, налитая силой и злостью. Сверкнул холодный блеск стального зуба, зажатого в руке. И словно во сне тянутся мгновения. И миг узнавания горек. Как все это лучезарное, яркое утро. Как высокий небосвод.

Илант!

Дождался-таки мига своего торжества. Не бросает слов на ветер.

Только как горько это, как больно!

Вздохнуть, забыв о боли в подреберье, про разбитую скулу и губы! Вздохнуть, как когда-то у подножия трона, не желая сдаваться и признавать поражение.

Из последних сил умудриться скинуть с себя Ордо, накрывая своим телом, закрывая от холодной блистающей стали, от клыка кинжала, принимая удар на себя.

Только дернуться невольно, чувствуя, как холодное жало входит в плоть, разрывая мышцы. Как скользит по ребрам. Благословение небесам по ребрам, а не под них!!!

23

Кусать губы, морщась от боли, утонув в глубоком кресле. Исподтишка наблюдать за Ордо, стоявшим около открытого окна. А в кресле напротив — Илант, сидит, опустив голову.

— Дали небесные! — сорвалось с губ, опалило жаром. — Я надеюсь об Эрмэ, Аторис, ты говорил не всерьез?

Обернулся Ордо, обвел взглядом комнату, приблизился почти бесшумным шагом.

— Не знаю, — ответил-таки! Ответил!

Сел в третье кресло, так что бы видеть обоих. Потянувшись, стянул из вазы кисточку винограда, общипывая, забрасывал ягоды в рот.

Сказать бы «ты эту затею брось». Но как тут скажешь? Только повернуться, устраиваясь поудобнее, так, что б не тревожить свежей, только что обработанной, раны.

— Больно? — спросил Илант, вскакивая на ноги….

— Сиди, чудо….

Переведя взгляд, посмотреть в лицо Ордо. Нет, до сих пор так и не понял, не догадывается даже, почему прикрыл его собой. Правда ярость ушла. Теплится в глубине глаз светлячок благодарности.

Ничего, ненадолго. И ведь видно, что собственная благодарность Ордо в диковинку. Что если б мог — скрутил ей голову, как куренку. Привык ведь уже — не верить. Ненавидеть и презирать.

Только улыбнуться побелевшими кончиками губ. Отмахнуться от заботы Иланта.

— Ты лучше иди, вина принеси. Мститель….

Вновь посмотреть на Ордо, кусая губы.

— Дурак ты, Аторис, — заметить с ехидцей.

Усмехнулся Ордо.

— Интересно мне, кто тут больший дурак, — ответил с издевкой, — Ты чего на нож полез? Жить надоело?

— Тебя пожалел, — ответил глухо. — Ради тебя Илант бы руки сдерживать не стал. Убил бы….

— Ну и убил бы, — спокоен голос, нет в нем сожалений. — Что такого? Все в жизни бывает. Ну а ты Рэну к рукам бы прибрал. Тоже неплохо.

Улыбнуться слегка. Больше глазами, нежели шевеля губами.

— Зачем ты бунт поднял, Аторис? Для чего? Столько крови пролил. Ненависть, как болезнь, и не одну душу ты в этот костер бросил. Помнишь, каким был Илант? Не меньше отца тебя любил. А теперь? Каждый день, да не по разу — «убью». Не о тебе говорю. Как жить ему с этим?!

— Не моя забота.

Только вздохнуть в ответ, прикрыть ресницами глаза, чувствуя, как уходят силы, как вгрызается в тело боль.

Ничего, не так страшно, когда болит тело. Когда болит душа — вот тут не стерпеть. Только ранят слова Аториса, как тот самый кинжал.

— Не твоя. — согласиться спокойно. — Тебе, похоже, все равно. Что б ни случилось — не твоя забота. Эх, Аторис. Когда-то ты таким не был.

— Когда-то и солнце светило иначе.

Легок тон, почти насмешлив. От кого набрался этого? Кто научил? Жизнь?

Посмотреть бы в самые глаза, словно извиняясь произнести «ни в чем я перед тобою не виноват». Только не скажет же! Никогда не скажет. Потому, как его вина. И не сможет забыть об этом.

— Мальчишка-то в чем виноват? Другие чем виноваты?

— А Вэйян?

Хороший ответ. Холодный. Чем бы ни жило сердце, поступки говорят о другом.

Улыбнувшись, стянул Ордо со стола вторую кисточку винограда. Выбирал виноградины, обрывая самые спелые, самые темные. И не спешила уйти с губ улыбка, такая хорошая славная, светлая. Словно бы все, что осталось в нем прежнего. Того, что наполняло сердце когда-то, давно.

— Ладно, шайтан с тобой, Аторис. Только на Эрмэ не суйся.

— Почему? Хочешь остаться в посредниках? — легок тон, почти смешлив. — В принципе, я не против. Плати и сговоримся!

— Дурак ты, Аторис, — произнести покаянно, устало. — Отец твой, что б тебя из Империи выцарапать душой поплатился… и жизнью. Ты же сам хочешь вернуться назад.

Удивленно взлетела в изломе бровь. Стрельнул темный глаз золотистыми искорками.

— Странно. Ты моего отца знал…. Чудеса….

— Знал, — ответить, боясь заглянуть в глаза. — Твоего отца вся Раст-Танхам знала. Да и Лига забыть не смогла.

— Ну и мне скажи, что б и я знал, — а у самого усмешка на губах. Бесенята в глазах. Ни волнения, ни тревоги. — А то кто не спросит, не знаю, что и сказать. Какого я рода, племени. Привык быть подкидышем. А тут, интригуешь ты, Дагги. Хоть посмеюсь.

Нет, не гаснет насмешинка. А гнева на него так и нет; усталость есть и сочувствие.

— Пятьдесят лет живу, а тут такая возможность!

— Напрасно грешишь на меня, что жену твою соблазнял, Аторис. Так уж получилось, не на тебя дети твои похожи. На деда. Ареттаром звали. Не слышал о таком?

Еще шире улыбка Ордо. Но не долго играла. Мелькнула, погасла. Странная оторопь в черных глазах.

— Врешь!

— Не вру, — тихо ответить, не пустив дрожь в голос, собрав волю в кулак. — Не вру, Аторис. Иди в «Каммо», кого хочешь — спроси! Им не веришь — спроси у Вероэса. Он-то знает. Лучшим другом певцу был. Спроси!

«Спроси!» Изо всех сил держаться, не отводя взгляд. Признаться бы! Только что признанием этим изменишь?

— Стало быть, и Вероэс это знал?

— Вероэс, а еще я и Альбенар Хайадару.

— И ты?

— Куда же без меня?

И вновь тишина. Что там, в черных глазах? О чем думает Ордо — не постичь.

— Почему я не знал? — устало, тихо.

Только развести руками. Сам ведь просил Вероэса не говорить. Сам умолял молчать. Боялся, что мальчишка так или иначе до корней докапываться начнет. Боялся, что приведет дорога на Эрмэ.

Да она и так привела. Ведет, точнее.

Сизый дым плывет по воздуху. Не удержался Ордо, закурил, глотает дым, словно он чем-то помочь может. Наивный!

— Чего я еще не знаю? — спросил Аторис. — ты давай, выкладывай! Раз уж начал.

— Что еще? Локита терпеть отца твоего не могла. А Энкеле один из ее людей.

— Врешь!

— Аторис, Аторис…. Нас с тобой ссорить лишь ей и на руку. Больше никто и на Эрмэ не возьмется мне дорожку переходить. Смотри сам, конечно, кому верить, кому не верить. Только по старой памяти я тебе бы помочь мог. Да хоть ради рыжей и своевольной девчонки, что ты мне в дочери пишешь.

Усмехнулся Ордо, мотнул головой. Вспыхнули на мгновенье глаза, словно отразив улыбку. Только улыбки как раз и не было. Вот растерянность — да, немного.

Мягкими шагами мерил пространство комнаты, словно большой кот. Легок шаг хищника, почти бесшумен. Как шаг многих из касты воинов. Никуда не убежать от этого, не деться. Пусть наполовину, но воин! Говорит кровь! Сама знаки дает! И никакое воспитание того не сотрет. Как и огненности и силы.

— Скажи мне тогда, коего дьявола Энкеле-то в бунт понесло?! Раз он Локите служит?

— Дурак ты, Аторис. Умничка, но дурак. Кто сказал, что Локита за Лигу болеет? Она ее рвет на кусочки, что бы Эрмэ сожрать смогла не подавившись! Думаю, без ее участия не обошлось. Она это умеет. Неявно, исподволь. Вспомни, кто контрабандистов сюда пригласил. Ты? Или Энкеле? Кто за бесценок все богатства разбазаривать начал? Теперь вот служить Эрмэ тебя склоняет. Как бы мне в пику. Ну, давай, давай, купись на его посулы еще разок! Если Эрмэ сюда придет, для рэан места не останется. Вспомнишь не раз, что тебе говорю, только поздно будет!

— Так какая теперь разница? Ты же сам служишь Эрмэ.

— Меня Судьба умом не обидела, Аторис. Я не Эрмэ, я себе служу.

Повисла пауза. Вздохнув, Да-Деган прикрыл глаза. И так сказано больше, чем нужно. Осторожно поменял позу в кресле, чувствуя, как испарина выступает на лбу, аккуратно отер пот тыльной стороной ладони.

Добавить бы пару ласковых, только… усталость. Бьет усталость по натянутым нервам, скручивает в бараний рог.

Закусить губу.

Открыв посмотреть на Ордо. А он близок. Стоит в двух шагах, на лице сочувствие.

— Больно, Дагги?

«Больно, что ты такой дурак…»

— Это что-то изменит?

— Где Илант?

Улыбнуться одними губами. Слегка.

— Надеюсь, что сбежал, Аторис. Я б на его месте точно б сбежал, судьбу не искушая.

Усмехнуться, отметив тень на лице сына, преодолевая боль и усталость, встать. Подойти к окну, не утратив твердости шага, упереться рукой в подоконник, глядя на скользящие в мареве знойной дымки острова где-то у горизонта.

Когда-то давно, так же любовался, готов был парить в лучезарной сини, в играющей лазури, окунаться в ультрамарин, растворяясь под ливнем солнечных лучей. И парила душа. Спокойно летала на широких крыльях. Мечта и любовь. Как окрыляли они его! Каким счастьем наполняли бытие! Нет теперь того. И поменялось само понимание счастья.

Счастье, что можно стоять рядом с сыном. Счастье, что Ордо не послал его сразу. Счастье, что слушает! Прислушается, может быть…. А не прислушается, что ж… придется тогда совсем по-другому.

— Давай договоримся, Аторис, — тих голос, сам боится своих слов. — Ты поможешь мне. А уж я сделаю все, что б Эрмэ на Рэну ни ногой. Устроит? У тебя все равно, весьма ограничен выбор. Либо Эрмэ, либо Иллнуанари. Но со мной ты договориться можешь, а вот с Императором….

— Не видел я Императора. Сравнивать не с чем….

«Видел, мальчик мой, видел. До трех лет во дворце его жил. Не помнишь, просто. Счастливец! Вот и я бы забыл…»

— Кстати, — сух голос Ордо, вновь ушел к деловому тону. — Я Рейнара вечером жду. Не забудь.

— Перетопчешься. Не любит он твой дом. Корхиду, что к тебе зачастил, на дух не выносит. Как хочешь, но я тебе мальчишку не отдам.

— Опять споришь?

Обернуться медленно, улыбнуться зло, показав белоснежные зубки хищника.

— Сможешь — отбери. Только учти, после этого флот Иллнуанари устроит здесь образцово — показательные учения. Разнесу к чертовой матери все, что еще осталось. За мной не только Вэйян числится. Не хочешь по-хорошему, по-плохому тебе Иллнуанари навяжу. Будешь землю жрать, и благодарить за науку!

Никогда не говорил так. И такого бешенства на лице Ордо не видел. И растерянности, что самого заколотила до дрожи.

Вздохнул, унимая сердцебиение, чувствуя, как мутится сознание, как застилает разум пелена. Сцепив зубы, заставил себя устоять на ногах.

Дрогнула рука Ордо. Не удержался! Потянулся за оружием, доставая бластер из кобуры. Мальчик. Какой же мальчик!!! Не рассуждает, не думает. Все такой же, как был — огонь и порох! Чертенок.

Улыбка коснулась губ. Смягчился взгляд и чуть затуманился. Только и хватило сил, что откинуть голову, наблюдая. Куда делось ехидство? Да и страха не было. Словно смотрел знакомую постановку незатейливой пьесы.

— Не шути со мной, Дагги, убью!

— Убей, — тих голос, шуршит опавшей листвой. — Можешь прямо сейчас начинать. Думаешь, я пугача твоего боюсь? Или тебя? Стреляй. Что ж ты?

Сделать самому шаг навстречу, взглянуть серыми искренними в темные глаза.

Отпрянуть, заслышав хохот. Нет, не Ордо смеялся, но и он вздрогнул, услышав этот смех.

— Держите меня четверо, трое не удержат! Мальчики, ну вас на полчаса оставить двоих нельзя! Вы еще подеритесь!

Обернуться на знакомый голос, на этот язвительный смех, краем глаза отмечая, как поспешно прячет оружие Аторис. Улыбнуться чуть виноватой улыбкой, узнав.

Высокий, стройный, несмотря на возраст, несмотря на морщинки избороздившие лицо и седину в волосах. И каким-то поистине королевским величием веет от фигуры и добротой от взгляда глубоченных зеленых рэанских глаз.

— Да нет, вы продолжайте, пожалуйста. Я мешать не собираюсь. Это что у нас? Дуэль?

— Это у нас беседа, драку ты пропустил, Вероэс, — отозвался Да-Деган, чувствуя, как ватными и непослушными становятся ноги. Словно у старой тряпичной куклы. — Проходи. Какими судьбами?

— Здрасьте! Хочешь сказать, не ты за мной посылал?

Посылал. Но в какой это было жизни? Только улыбнуться, отводя взгляд. Не думал, что Илант — таки выполнил поручение. Развел осторожно руками. По воздуху плыл запах табака. Ордо курил у окна, и руки его чуть заметно дрожали.

24

В воздухе витал легкий аромат кофе, щекотал обоняние, дразнил нюх. На солнечно — золотом, медового цвета столе, на благородном дереве, в живописном беспорядке на тарелочках нежились лакомства.

Втекал через открытое окно воздух, колыхал нежнейшее кружево занавесей. То замирал, то вздыхал, прижимаясь к уставшим от зноя людским телам. Нес далекие голоса, шорох взбудораженной листвы, крики чаек.

Чудилось в вольном его разгуле нечто, как обещание близкой быстрой грозы, скорого ливня, недолгого ненастья.

Да и просила душа — бури, вихря, молний и грома, упоения единением со стихией!

Вымыть бы всю грязь из души! Выплеснуть вон, забыть обо всем, что накопилось неприятного, давящего, душащего, чуждого. Стоять бы под упругими потоками, промокая насквозь. До озноба впитывая, до бодреньких мурашек по коже, аромат озона, смешавшийся с буйством хищно — ласковой, неистово — живой воды!

Хотелось…. Бежать, сломя голову, не разбирая дороги, как носился по юности, пугая молоденьких девушек необузданностью своей — дикой, шальной. И что б влага капала с волос на нос. И не солью пахла — свежестью мира, свежестью радости, бодрящей терпкостью счастья.

А вместо этого — сдерживать себя. Улыбаться кончиками губ, устало разглядывая синь за окном, в которой плыли мягкие, словно подушки, пухлобокие облака.

Рядом, удобно устроившись на диванчике сидел Вероэс. Пил терпкий ароматный кофе, уминал сладости. И, несмотря на возраст, отпечатавшийся на лице, на сеточку морщин, казался молодым, бесшабашным и озорным. Била ключом в нем жизнь. В зеленых глазах плескалась бездна.

Иногда встречался взгляд взгляда, и прошивало сознание током, то обволакивало теплом. И было так хорошо и покойно. Отдыхал, впитывая и взгляды эти и тепло клонившегося к исходу дня.

И не было, зависти, злости, негодования, ненависти. Словно вернулось былое — славное, светлое. Словно никогда не лежал в руинах дом, и не было бунта. Да и Эрмэ тоже не было. А была спокойная, наполненная смыслом и радостью жизнь.

И только оборвать мечты и грезы, понимая, что не подменят они правды. Все равно не подменят, как бы ни просила того душа.

— Не узнаю я тебя, — сладок голос Вероэса. Так и жди какого-нибудь подвоха. — Мирный, спокойный и на тебе!!! Чем ты Ордо довел, что он за оружие, как безумный схватился?

Только развести руками в ответ, улыбнуться славненько.

— Сам понять не могу, что ему не понравилось. Нервы, наверное, расшалились.

— Ты прикидываться белым и пушистым брось! Меня провести не удастся. Эх, знал бы я, что на тебя так ледяные ванны подействуют, сам бы в Файми запер. Лет этак на тридцать пораньше, чем Корхиде идея пришла!

— Ты знаешь, где я был?

— Скажи спасибо, что узнал. Вода камень точит. А мне на мозги Аторису полгода капать пришлось, уговаривая, что б тебя выпустили.

— Я, вроде ему ничего плохого не делал. Отчего так долго-то?

— Это ты не ко мне. Это к нему. Ну, может быть, к генералу. Энкеле-то ты так отделал, что он едва жив остался. На девушек, правда, больше не глядит. Да и на мальчиков не заглядывается, сволочь! Жаль, не ко мне он попал.

— Вылечил бы?

— Залечил бы, — мягка улыбка. Только оба знают, слова эти — не шутка. — Аторис полгода метался меж молотом и наковальней. Я ему одно, Энкеле — противоположное. Не знаю, уж какие небылицы генерал плел, как только тебя Ордо не поносил, не знаю. Самое мягкое «этот сукин сын» было. Хотел я сказать кем «этот сукин сын» лично ему приходится, да так и не отважился.

Улыбнуться этим словам, посиять глазами. Не прерывать паузы, просто наблюдать из-под ресниц, как уминает за обе щеки Вероэс бисквит, разве что не облизываясь от удовольствия.

Мягко потянувшись придвинуть тарелочку с пирожными поближе к старому другу.

— Ты кушай, кушай, не стесняйся, дорогой.

Усмехнулся Вероэс.

— Хочешь сказать: «жри, да помалкивай?»

— Фи, зачем же так грубо?

— Зато в яблочко. Я тебя, Дагги, знаю. Не для того ты меня позвал, что б пирожными кормить. И не из-за своей царапины. Насколько я знаю, что ты, что Ордо. Вас обоих, что б с медцентра не сбежали, в кандалах держать надо. Да стражу приставлять. Не любишь ты, когда я тебе об Аторисе говорю. Всего аж переворачивает. Не только сейчас. Всегда в лице меняешься.

— Давай не будем?

— Чем он тебе насолил? Ненавидишь ведь!

— Ненавижу? — покачать головою, рассыпая длинные подвитые пряди по плечам, — нет, Вероэс, ошибаешься. Не его ненавижу. Просто сложилось так, что ненависть моя очень близко с ним ходит.

— Ну-ну…. Зачем звал-то?

— Рейнар Арвисс жив.

Чуть не поперхнулся Вероэс, чертыхнулся сдержано. Вмиг посерьезнело лицо, испарился шутливый тон.

— Быть не может, — протянул тихонько.

— Сам увидишь. Спит пока. Ночная он пташка. А… сам все поймешь. Досталось ему предостаточно, в чем душа держится. Хочу, что б взглянул ты на него.

— Совсем плох? — проговорил Вероэс осторожно.

— Я не медик, мне судить сложно. Медик из нас двоих ты. Тебе и дело.

— Послушай, но где ж все это время был Рэй? Почему я не знал?

— А это не ко мне, Вер. Это к Аторису. Я Рэя в его доме увидел, из его дома забрал. И то, что Аторис на всех перекрестках не голосил, что Рейнар жив, тоже понять могу. Пытали мальчишку, и не убили, что странно. От таких свидетельств везде во все времена избавляться пытались. То ли у Ордо совесть временами просыпается, то ли разум спит.

Чертыхнулся вновь медик, отразилась в глазах небесным сполохом целая гамма чувств. Отодвинул от себя и кофе и сладости. Кусая губы, смотрел куда-то — то ли на стремительно темнеющее небо, то ли поверх его. Казалось, совсем близко в глазах слезы. Или просто чудилось?

— Что за сумасшествие, Дагги? Мальчишку-то за что? Да не мог Аторис этого. Небом тебе клянусь!

— Не клянись…. Без толку. Мог, не мог — не время о том рассуждать. И я не поверил бы, хоть циничней тебя во сто крат. Может, не знал Ордо, может, знал. Прошло время гадать о том. Если сможешь, помоги мальчишке. А Аторису мозги на место вставлять мне позволь.

— Убьешь ведь!

— Не убью. Навешаю только. Совсем у него сорвало крышу. С Эрмэ спеться собирается, к Императору на поклон идти.

— Самоубийца!

— Шайтан с ним! Всю Рэну погубит!

— Позволь, я с ним поговорю…. Уговорю ведь. Не умеешь ты по-хорошему. Ты ж на него смотришь, а видишь эрмийца! И к ногтю его, к ногтю! А он…. Он такой же как ты. Ты себя, Дагги, вспомни….

Лишь кивнуть, промолчав. Подойдя к окну смотреть, как кружит ветер, вздымает пыль с дорожек, как стремительно темнеет небо и холодает — внезапно, вдруг.

Волны шли по высокой траве, как по бушующему морю. То сгибалась под порывом, то выпрямлялась она, колыхалась под злыми ударами.

Смолкли птицы, затихли.

Резко, внезапно и вдруг упало на город ненастье. Расколол небосвод фиолетово-белый зигзаг молнии. Падали на землю холодные крупные капли, оставляя в пыли темные кляксы, били по кронам притихших, замолкших деревьев. Били капли по покрытой тиной поверхности прудов, бунтовали против затхлости и тины.

Вздохнуть, обернувшись, посмотреть на Вероэса. В зеленые, взволнованные глаза посмотреть, не смея ответить на вопрос. Ни отказать в просьбе другу, ни согласиться.

— Что ты скажешь ему? Что лгал всю жизнь?

— Хоть и это. Он не глупый мальчик. Ничего он не знает, твой Аторис! Сам просил не говорить. Я клятву дал и молчал. Но, может быть, хватит?

— Он упрямый, Вер. Не свернешь.

— Не знаешь ты его!

— Ты знаешь? Может, и о бунте знал?

— Может, и знал.

Только вздохнуть, покачав головой. Закусить губу, смотреть, как, поднявшись, медленно меряет шагами комнату Вероэс.

Бились в потемневшую, промокшую землю капли дождя, грохотал гром, разрывая равномерную дробь капель басовито-недовольным урчанием.

— Вер?

— Дагги, Дагги…. Я того мальчишку забыть не могу, каким был он, ни огня, ни порыва, ни света в глазах. От отчаянья бунт его. Сам посуди, легко ли слыть сумасшедшим? Да наглым лгуном ко всему? Ведь ни сном, ни духом! Видел он флот Аюми! Видел! И кто только не прошелся по этому? Лишь ленивый не пнул! Ну а Хэлан бил постоянно.

— Но права ему над Рэной измываться это не давало. Понимаешь, наверное.

— Понимаю. Только что с Хэланом можно было сделать? Не одного Аториса его выходки бесили. Вспомни, как мы с тобой сами обсуждали его решения? И как любые его грешки прикрывала Локита! Если б не Леди, отстранили бы юношу от руководящих должностей! И жил бы он тихо. Так ведь нет! Если б один Ордо у Арвисса в недругах ходил, лопнул бы бунт, как пшик, как мыльный пузырь, как воздушный шарик! Ты оглянись, добрая половина, все у кого хоть капля разума имелась, с Ордо шли! И только скажи, что нет, что я ошибаюсь! Поименно всех назову!

— Вер…

— Что «Вер»? Если б не Аторис, кто-нибудь другой бы поднял этот бунт. У твоего сыночка организаторские способности имелись, вот и встал во главе, так уж получилось…..

— Ты так его защищаешь, будто это твой сын….

Обернулся Вероэс, подошел совсем близко, схватил за плечи, встряхнул.

— Мой, — отозвался тихо, — не ты, я его воспитывал. Все его радости и горести близко к сердцу принимал. Оттого, видимо, и понимаю его лучше. И хоть сто раз ты мне доказывай, что подлец он и паскуда — не поверю! О бунте мне Доэл за сутки сказал. Предупредить того же Хэлана время было. Только…. А, что с тобой говорить, Стратег чертов! Сердца у тебя нет. Только мозги!

Опустив взгляд смотреть в никуда. «Стратег чертов!» Только кусать губы, удерживая соленую влагу, внезапно защипавшую глаза.

— Вер, — тих голос, прерывист. — Ты же лучше всех знаешь, что это не так….

— А если так, то какого дьявола в молчанку играешь? Что, Аторис — дикареныш трех лет, которого ты привез на Рэну когда-то? Чего ты высчитываешь, скажи! Ну, хоть мне скажи!

— Вер, как это интересно у тебя. Я ж во всех грехах и виноват оказался.

Грохнуло близко, совсем близко, почти у ограды. Вздрогнув, попятился от окна Вероэс. Да и самому вдруг стало неприятно и жутковато. И на душе — хуже некуда.

— Прости, — негромок голос Вероэса, едва перекрывает шорох капель. — Я — дурак….

— Ничего, терпимо, можешь даже повторить, — глухо отозвался Да-Деган, присаживаясь на край дивана.

Коснуться рукой медово-золотой столешницы, вывести тонким пальцем замысловатый вензель, словно рисуя, видимое лишь ему одному. Стукнуть по рыжей плите столешницы, несильно, лишь выплескивая досаду, не ярость.

— Знаешь, я за этот год столько натворил, — произнес задумчиво, — Иллнуанари к рукам прибрал, пиратствую потихонечку. Только об этом и на Раст-Танхам ни сном, ни духом. А здесь на Рэне знают…. Энкеле знает. Чувствуешь?

— Думаешь, он Локите служит?

— Не ей так кому-то еще из заклятых моих друзей. Но не Самому. И потихонечку Ордо против меня настраивает. Ох, не хотелось, что б Аторис стал мне мешать. Только не это!

— Иллнуанари-то тебе зачем сдалась?

Тихо покачать головой, словно поражаясь неразумности вопроса. Вскинув длинные ресницы посмотреть в лицо Вероэса долгим спокойным взглядом, и, не удержав улыбки, отвернуться, заметив, как в ответ усмехнулся Вер.

— Ну, пиратствуй, — съехидничал Вероэс, — только не проси, что б я уговаривал Ордо к тебе прислушиваться. Не доверяешь ты мне, так бегай сам, волк — одиночка.

И вновь улыбнуться в ответ, не сдерживая тепла, сияющего в глазах.

— А я прошу. Мне необходима твоя помощь, Вероэс. Не поможешь — утопит меня ведьма, а там и до Аториса с Лией доберется. Мало Аторису глаза открыть. Необходимо, что б он в меня, как в соломинку вцепился. Что б слова против моего сказать не смел.

— Многого ты, Дагги желаешь. Не та натура у Аториса — помалкивать.

— Знаю, Вер, знаю. Только если не уговоришь, придется мне Рэну к ногтю прижать. Флот Иллнуанари на рейде поставить. И Аторису нежеланно это. А мне тем более. Не хотел бы я, что б головорезы Иллнуанари по Рэне как по своей вотчине разгуливали. Только иного выхода не будет.

— Угрожаешь?

— Считай как хочешь. Знаешь сам на что Стратеги способны. Так что желания мои на решения не повлияют. Если нужно будет — сделаю.

— Ох, Дагги, жаль мне тех лет, что ты прожил как все нормальные люди. Цветы сажал, детей растил. Сказки рассказывал, и не было в тебе этой червоточинки. Этого спесивого превосходства. В зеркало, что ль бы глянул. У тебя из глаз пустота смотрит, как в тот раз, когда из Империи вырвался. Смотрю на тебя, а самому страшно. Что за человек ты, оказывается, не знаю.

— Сам не знаю, Вер. И тех лет самому жаль. Нужно было биться и стены бить. Не сидеть. Не ждать. Нужно было об угрозе на всех углах кричать — услышали бы! А я — в нору. Так что мне и расхлебывать. Об одном прошу — как тогда помог, сейчас помоги. Один я Ордо не переупрямлю. Пошлет меня, и прав будет.

Только хмыкнул в ответ Вероэс, поймала теплая ладонь плечо, стиснула.

— Мне о задумках расскажешь?

— Черта с два. Вер! Что знают двое — знает весь мир.

— Значит, нет?

— Нет.

— Ну, на нет и суда нет. Сам с Ордо договаривайся!

Взглянуть в глаза друга, и покачать головой. Умел Вер молчать, лучше всего мира хранить тайны. Только все равно открываться — боязно. Закусив губу, отвести взгляд.

— Выручай, Вер, — произнести тихо, едва слышно, словно рвалась душа, подобно тонкому листу бумаги. — Ничего я тебе сказать не могу. Сам ни в чем не уверен. И действовать буду по обстоятельствам. Только я не предатель. Ни Ордо, ни тебя, ни одного глотка воздуха Лиги я Империи не отдам. А то, что к трону Императора бросаю сейчас — так за то Империя заплатит втридорога! Такую цену спрошу — мало не покажется! Слышишь?

Только иронично выгнута бровь. Смотрит, словно не верит. Только ничего не значит этот излом. В глубоких, теплых глазах искоркой мерцает понимание и доверие.

— Выручай, Вер….

«Выручай, как выручал всегда».

Нет, не удержать на одних плечах всей тяжести мира. Слишком уж он тяжел. Только если есть верное плечо рядом. Если есть на кого надеяться и кто поддержит. Уж если не делом, то словом.

Опустившись в кресло смотреть на ненастье за окном, На то, как лихой ветер рвет с деревьев листву. На то, как волны идут по застоявшейся черной воде пруда.

Не мог, нет, не мог и сотой части этого буйства отдать Империи. Ни единого глотка воздуха, ни одного порыва ветра, ни одного сорванного листа.

И ложилась на плечи свинцовая тяжесть, словно только понял, почувствовал и осознал, сколько придется еще вынести. Словно только сейчас и понял, и решился, и постиг. Словно только — только оно, это решение, отпустило голову и поселилось в сердце.

Сами собой сложились пальцы в охранный знак, призванный отогнать всякой зло — старый жест, как заклинание, усвоенный с далекого босоногого детства, рефлекс.

25

Перебирали тонкие пальцы четки, перенизывали жемчужины, одну за другой. Девять теплых, золотистых, десятая — черная. Никак не могли успокоиться руки.

Бился огонь в зеве камина. Гудел, рвался вверх, словно стремился взлететь.

Следом первой грозе упал серым покрывалом на Амалгиру сезон дождей. Надежно укрыл город от зноя и сияния. Потерялись в туманной дымке острова. Съел туман и город и море.

Только вода текла по окнам и стенам. Стремилась к морю, к извечному своему ложу, откуда вырвана была жаром и светом.

Тонули звуки шагов в мохнатых, толстых коврах.

Покой! Покой, в котором нет успокоенья, лишь томление! В котором, как хищник в клетке — с единой мечтою — разорвать путы, разметать преграды!

И только поблескивают кинжальным ударом, стальным сиянием вдохновенно — серые глаза. Да усмешка на губах — усталая, ироничная. Привычная уже усмешка человека, всему знающего цену.

Подойдя к окну, откинуть плотную ткань портьер, щедро расшитых золотом. Всматриваться в непроглядную ночную темень жадным взглядом.

Прятала ли когда беломраморное сияние под скромный плащ ночной черноты Амалгира? А сейчас стыдливо таились улочки в темноте. Таяли звуки далеких шагов в шуме падающих капель.

Казалось — стоит дом в безлюдной пустыне, в дальней дали от людского жилья, что ни города, ни домов не существует на целые мили в округе. Только в свете единственного мутновато — желтого фонаря было видно, как барабанят капли по лужам, растекшимся поверх выщербленных гранитных плит, да как волнуются под дождем листья, трепеща от холода и влаги.

Холодом была полна Амалгира. Холодом, волглою пеленой, сыростью, туманом. Холодно было на душе.

Отойдя от окна приблизиться к огню, смотреть в золотисто — малиновое трепещущее нутро пламени, не щурясь. Впитывать порами кожи обжигающее тепло, не смея отпрянуть.

Но не грел души и огонь. Только отведя взгляд отвернуться, ища себе места. Минуту б покоя. Мгновение безтревожья.

Только как унять собственный страх?

Рыскали по Галактике голодной стаей корабли его Гильдии. Нападали. Разоряли, сжигали. Нападали нежданно. Уходили так же быстро и словно бы в никуда.

Кому б можно было сказать о том, что поперек желаний своих, воли своей шел…. Что вела Судьба. Шальная, не ведающая ни добра, ни зла, его госпожа. Что жгла ему душу и замораживала дыханием с ледяных пустошей.

Да кому объяснить то, не рискуя прослыть сумасшедшим? Да и стоит ли говорить? Не есть ли ересь, ощущение, живущее в душе? И как жжет надежда вперемешку со страхом. Нет, не устоять на месте. Не усидеть.

Но и в метаниях не найти себе успокоения. Словно маятник чувства. Раздирают душу замыслы и предчувствия.

Только обхватить голову руками, моля Судьбу не лишать разума. Ни самообладания, ни хотя бы видимости спокойствия не лишать. Ох, как хотелось то смеяться, то плакать. Как хотелось бежать — от себя самого сбежать!

Только разве ж скроешься — от себя?

Прислонившись спиною к стене, унимать взбудораженное дыхание. Как тихо и покойно было в стенах Файми! Там, в объятиях ледяной воды, моля и проклиная, не знал он такого накала чувств. Не рвалась душа, словно разрезанная напополам!

В тишине и тьме можно было весь мир посчитать пригрезившимся в бреду. Здесь же — как посчитаешь?

Прикрыв лицо руками пытаться овладеть собой. Пытаться — да. Но овладеть?

— Не спишь, Дагги? — тих голос, умиротворяет тон. Нагоняет сонную неживую одурь.

Открыв глаза посмотреть на невесть откуда взявшегося мальчишку. Мягок взгляд изумрудных глаз, опушенных стрелами ресниц цвета антрацита. Бледен тон кожи, нет не снег, но молоко.

— Не спишь, Рэй?

— Я ночами не сплю. Забыл?

Забыл. Все забыл. Только удивленно смотреть на неровную походку, отмечая, что нет уже ни запредельной слабости в движениях, ни обреченности в глазах.

Легла тонкая ладонь на лоб, унимая жар, успокаивая скачку мыслей. Встретились взгляды. Показалось — качнулся мир. Словно опору вышибли из-под ног.

… Пели птицы в высоком небе, сияло небо. Улыбался мир свежестью раннего утра. Холодило кожу дуновением взлетающей к зениту росы. Клонились к лицу травы, щекотали шею….

Лишь мгновение соприкасались видение с реальностью, но отступила тревога. Словно щедрой рукою плеснули воды в жадно лижущее дерево пламя.

Легка улыбка на губах Рейнара, в зеленых глазах играют бесенята.

— Легче, Дагги?

Нет сил сердиться. Нет желания спорить или ругать. Только кивнуть, не отвечая словами. Как не легче? Легче. Но это лишь миг.

— Бросил бы ты свои штучки, Рэй. Не нравится мне, когда вот так….

— Воли лишиться боишься? Не бойся, не украду.

Улыбается, но взгляд спрятал, отвернулся, неровной походкой приблизившись к креслу, отпустился в него, подобрав колени к груди.

И что сказать в ответ? Словно иссякли и слова и мысли. Пуст разум, разве не звенит эта пустота.

— Ты как Хэлдар. Тот тоже боится моих глаз. Говорит, я его волю краду. Глупый….. Было б что красть. Вот и ты, как он, Дагги. Боишься, а чего? Сам не знаешь….

Повисла тишина сизым дымом.

— Знаю, Рэй. Видел, что твоя бабка с людьми выделывала.

— Я не бабка.

И снова на губах улыбка — эта нежная, несмелая улыбка. Очаровывает чертенок, отнимает и злость и раздражение, гасит их обаянием своим, этим мягким вкрадчивым голосом. Словно качает на ладонях океан, словно волны шепчут свои напевы.

Распахнулись глаза внезапно. Уперся изумрудный взгляд в лицо. Словно поставили подножку. Едва устоял на ногах.

— Прекрати, Рэй, — и раздражено и несмело.

Вздохнул Рейнар, спрятал взгляд за ресницами. Казалось — рассматривает пол, рисунок редкого по красоте, наборного паркета. Только трудно было поверить в эту безмятежную внимательность. Грезилось, мнилось — приготовил мальчишка какой-то сюрприз, только открывать не спешит.

Опустился в кресло напротив Да-Деган. Рассматривал Рэя, словно впервые видел. И эту бледность, и утонченность черт, и густую тень от длинных ресниц, любовался водопадом черных густых волос, свободно падавших на плечи.

Если б не бунт! Если б не пытки! Вроде и близнецы с Илантом, а поставить рядом никак нельзя. Не ровня друг другу. Разные! Совершенно разные! Одному — здоровье и физическую силу. Другому — боли под края и умение, как куклами управлять людьми. Каждому свое определила судьба.

Если б мог — заставил бы Рэя забыть диковинное это свое умение. Только не мог.

— Боишься ты меня, Дагги. — произнес юнец, констатируя факты. — Жаль.

— С ума сошел?

— Не боишься? — и вновь улыбка. — А мне кажется, ты благодаря Локите что-то важное для себя потерял. Вот теперь меня опасаешься. Как и Хэлдар.

— Хэлдару-то она что сделала?

Опомнившись, вскочить на ноги, только Рэй словно и не заметил обмолвки. Сидел, обхватив колени руками, умостив на них остренький подбородок.

— Хэлдару, — протянул юноша, — ничего хорошего. Трусом сделала, уверенности в своих силах лишила. Знаешь, отчего он с Та-Аббас ушел?

— Говорят, напортачил чего-то в каком-то проекте. Шума было много, но я не интересовался.

— Бабкина работа, Дагги! Как уж ей удалось, но она Хэлдара за десять минут беседы в полный ноль превратила. Так опутала! Едва распутал! — и вновь улыбка коснулась губ, нарисовав ямочки на щеках. — Вот смотрю на тебя, и знакомые узелочки вижу. Дагги, чем ты бабке мешал?

Перехватило дыхание, качнулся под ногами пол. Чем? И как уйти от нежданного этого вопроса? Как соврать, как уйти от ответа? Не отпускают изумрудные очи, как канатами тянут, тянут правду из недр души. С самого дна, из-под слоя зловонного ила страха, ненависти и боли.

Ударить бы по столу, раскрошить дерево в пыль! Оборвать бы наваждение, только…..

— Я не хочу об этом говорить, Рэй!

— Значит, было?

Какая разница — было, не было? Вновь взглянуть в черноту провалов зрачков. Так смотрят в лицо неведомому.

Отвел взгляд Рейнар, встал осторожно, подойдя, положил руки на плечи.

— Что б она не сделала, я вытащу эту занозу, слышишь! Вытащу! Только доверься мне, Дагги! Поверь!

Качнуть головою, то ли соглашаясь, то ли отмахиваясь. Поймать хрупкую ладонь в свои руки.

— Нет, Рэй, — произнес Да-Деган глухо. — С этим ничего не сделать. Послушай меня, и поверь. Я сам позволил ей. Понимаешь, позволил! Сам просил! В ногах валялся, умоляя, что б она меня этим проклятьем опутала. Потому с этим ничего не сделать. Только смириться и терпеть. А когда терпения недостанет — в петлю.

Дрогнул голос, и рука Рэя в его ладонях дрогнула. Высвободив пальцы, мальчишка отступил на шаг, покачал головой недоверчиво.

— Даже попробовать не желаешь?

Грустно качнуть головою, смотря с запредельной нежностью в знакомые черты.

— Не желаю, Рэй, — тихо упали с губ слова, вырвались помимо воли. — Боюсь.

Пожал плечами юноша, отошел к окну. Жадно всматривался в ночь, так же как недавно смотрел и сам. Улыбался чему-то своему, неведомому, тайному.

В некоторые мгновения казалось — едва сдерживает слезы, в другие — что готов рассмеяться непосредственно, весело, как когда — то в былом.

— Ты не знаешь, где ночами бродит Илант? — спросил Рэй негромко, отпуская пелену вышитого шелка из рук.

— Как не знать? Ищет приключения на свою шею. Не спится ему спокойно.

— А ты не держишь?

— А ты сумеешь удержать?

Обернулся. Стрельнул глазами, готовый разразиться смехом. Но не рассмеялся, нет, снова странно усмехнулся.

— Я, предположим, смогу. Нужно ли?

— Это, как знаешь сам. Недовольных властью Ордо много. Некоторые новой хотят. Ну и братец твой с ними тоже.

Рэй кивнул головой, поджал недовольно губы, проступило сквозь черты упрямство. Словно пот, сквозь поры проступила и сила и воля.

Странное сочетание — решительность и… нежность. Воля, что сгибала, заставляя себя уважать, не ломая, не круша в хрупкое стекло. Бережно, осторожно, словно боясь разрушить, опутывал своими сетями мальчишка разум.

Ни разу на Эрмэ не доводилось видеть ничего подобного. А тут… довелось. Не стремился раскатать в лепешку, не ломал, не гнул. Улыбался. Но ради этой улыбки желалось наизнанку вывернуться. Невозможное совершить.

И только приблизившись, притянуть к себе, обнять за плечи, взъерошить волосы, что б как когда-то, бездну веков, сонмы столетий назад, эти долгие — долгие годы, прошедшие с начало того, оборвавшего безмятежность бунта, почувствовать что даже если изменится весь мир, все будет неизменным в том, что касается их двоих. Что ими не забыты ни долгие разговоры, ни искристый свет легенд, что ни честность, ни преданность, ни доверие — не пустой звук. Хотя б для них двоих. Пусть из всего мира только двоих.

— Хочешь, я поговорю с Илантом? — спросил Рэй. — нет, не буду давить. Но мне он поверит. Мы — братья.

— Хочешь сказать, я ему чужой?

— Он никогда не понимал тебя, Дагги. Любил, но так любят солнце, на которое больно смотреть. А теперь, когда все его солнце в пятнах, он не знает, что и думать…. И бесится. Злится, но на себя.

Только улыбнуться в ответ на улыбку, рассмеяться, вслух, выпуская из кольца крепких рук, пытающегося высвободиться юнца.

— Ага, это себя он пырнул недавно ножиком.

И вновь, качнув головой, рассмеялся Рейнар. Заглянул в глаза, опутывая теплом, каким-то странным ощущением благодарности, что сжало горло, не позволяя выпустить ни звука.

Дрогнуло в груди, ухнуло, словно упал оземь железный молот, и затопило все существо — от холодного рассудка, до каждой маленькой клеточки давно не испытываемой радостью. Словно рухнула плотина и берега, покрытые смрадом, омыла сильная, светлая, уставшая сдерживать силу влага.

— Дагги, Дагги, чудной ты, право. Илант еще ребенок. Совсем мальчик. Для него только белое, только черное. Ничего иного нет.

— Ты тоже мальчик, Рэй. Не забывай….

Отпрянул, посмотрел испуганно и грустно, прикусил нижнюю губу ровными зубками.

— Дагги, Дагги….

Тихо, как шелест ветра в листве, как звон плывущих поверх облаков звезд. И отчего-то и самому становится грустно. Только грусть светла.

— Ты не забывай об этом, пожалуйста, Рэй…. Если б не бунт….

— Да при чем тут бунт?

Вскинулся дикой кошкой! Блестят, метают молнии изумрудные глаза. Покачал головой, внезапно рассмеявшись, юнец.

Но только с этим и силы иссякли. Опустился в кресло устало, спрятав взгляд, позволив темным прядям волос занавесить лицо.

— Дагги, Дагги, ты сам как ребенок. Ничего не замечаешь, кроме того, что желаешь видеть.

Подойти, откинуть эти темные пряди. Отступить, увидев напряженное лицо и взгляд лучистых изумрудных глаз направленный не вовне — в себя.

— Что с тобой, Рэй?

— Ты когда-нибудь думал, что измерять возраст годами — глупо?

— Чем же тогда? Событиями? Тут ты прав, Рейнар. Все повидавшие бунт много старше своих же ровесников там, в мирах Лиги.

— Нет, Дагги…. Ты не прав. Не событиями. Чувствами. А мои меня спалят.

— Жалуешься?

Отстранился Рэй, встал, отошел. Бесцельно брел по комнате, словно пьяный, словно слепой. Остановившись у окна, откинул шелк и всматривался в ночь. Словно ждал…. Словно весь смысл был заключен в ожидании. Тихо вздрогнул.

Подойдя, обхватить его плечи, словно пытаясь передать часть своей силы. Если б мог — неужели б не защитил от тревог и волнений, от горя, от боли, от беспокойства…? Если б мог, неужели не взял бы их на себя?

Хотелось спросить: «Кого ты ждешь, Рейнар? Кого высматриваешь там, под струями проливного дождя, в тьме и холоде? Отчего трепещет твое сердце так, словно рвется навстречу? Неужели ты думаешь, что в эту непогодь кто-то рискнет покинуть дом и кров и прийти…. Сюда в этот дом, прийти.»

Хотелось…. Но не посмел. Отпустив, сам отошел к камину, тронул тонкий фарфор статуэток, украшавших каминную полку, провел пальцем по камню, стирая невидимую пыль. Усмехнувшись невесело, опустился в кресло, заглянув в сполохи, лижущие сухое благовонное дерево. Пальцы нащупали нить жемчужных четок, забытую на столике подле.

Перебирали пальцы жемчужины, гладили перламутровые бока, впитавшие в себя холодную безмятежность пучины. Так когда-то перебирали серебряные струны аволы, воплощая и радость, и задумчивость в пронзительной мелодии — то удалой, то нежной.

И было жаль, безумно жаль, что былое никогда не вернется. Что и надеяться и мечтать не о чем, что избавление — даже не греза, ведь оно не для него, оно там, за гранью реальности. За той гранью, куда не дотянуться человеческим рукам. Что оно сродни дарам Аюми — невозможным, нечеловеческой красоты творениям, словно наполненным теплом и светом.

Дрогнули губы. И снова в душе оборвалось, горячим соленым потоком подступило к глазам, не смея выплеснуться наружу. «Я вытащу эту занозу, слышишь! Вытащу! Только доверься мне, Дагги! Поверь!»

Разбередил мальчишка душу, заставил грезить о несбыточном…. Ни его слов не забыть, ни своего ответа! А как забудешь? Слишком хорошо знал Локиту, помня ее предупреждение все истекшие годы. Словно каленым железом выжгли ее слова в памяти: «Попытаешься избавиться от кода — умрешь. Долго будешь умирать, Аретт. Так что, даже не рыпайся».

И вновь душа как на лезвии. Меж отвесной скалой и глубокой пропастью. А как хочется довериться, поверить и получить свободу! Обрести самого себя….

А вместо того — отбросить четки, гордо выставить подбородок, пряча тень слез, залегших в глубине глаз. Вновь натянув на лицо маску, заставить себя забыть о том, что есть душа, не только разум. Забыть, что когда-то, в момент иного бытия, в юности и думать бы не стал, поставь его кто перед подобным выбором. Ведь крылатому только и жизнь, что в небе! Да только давно потеряны крылья…. Верни кто, сумел бы взлететь?

Коснулась грустная улыбка губ. Подняв взгляд, посмотрел на Рейнара. Знал бы мальчишка, что сотворил с ним одним своим обещанием. Ну да что с того, если б и знал?

Почувствовал Рэй взгляд, отступил от окна, пожал плечами.

— Кого ты ждешь? — тих голос, сух и безразличен тон.

— Никого, — слишком быстр ответ, что б поверить в его искренность, довериться прямому честному взгляду зеленых глаз.

Слишком хорошо знал все повадки Рейнара. И пусть время меняет…. Меняет, но не настолько ж.

— Думаешь, твоя зазноба придет в такую непогодь? С ума не сходи….

А в ответ — короткий кивок и усмешка на четко очерченных, чуть полноватых губах.

26

Тихий звук, почти неслышный, но отчего так встрепенулась и встревожилась душа? Готов был подхватиться и бежать, лететь навстречу пронзительной ноте, которую не уши услышали — сердце. Словно бритвой полоснули по венам.

Этот растаявший отзвук, как память о солнечных днях, о юности, о свете. Мнилось, снилось, грезилось….

Так когда-то пела авола в его руках. Пела, обжигая души, послушная тонким проворным перстам.

Здесь в этом доме, в стенах этих….

Может, и пригрезилось оно, может просто примечталось. Может, вспомнили своды звук, возвратив его ему рикошетом….

Как билось сердце!

Повернувшись резко, так, что взметнулись шелка белоснежных одежд; готов был бежать, жадно вслушивался, пытаясь понять откуда ветер донес, откуда пришел отзвук песни.

Повернулся, наткнулся взглядом на холодное лицо Иланта, стоявшего в дверях. Вода текла с темных волос, собираясь в лужицу у ног.

Скинув насквозь мокрый плащ, бросив тут же на пол, подошел юноша к камину, протянул руки к огню, отогревая замерзшие пальцы.

— Где ты был? — спросить, нарушив молчание, забыв о порыве, о желании бежать, обо всем позабыв, увидев потемневшее усталое лицо.

— Где всегда, — отозвался Илант хмуро. — И не будем об этом. Я нотациями сыт по горло! Учи жизни Рэя, от меня же отстань!

Отсветы огня рождали блуждающие тени, может быть, от них лицо Иланта казалось то растерянным, то злым.

«Мальчик. Какой же все-таки мальчик»…

Дерзость — от неуверенности в себе?

— Что-то пошло не так?

— Он еще спрашивает! — вскинулся юноша, блеснули глаза злостью, как у дикой кошки.

В каждом движении, в каждом шаге — грация охотящегося хищника, агрессия, топорщащая шерсть дыбом.

— Ты зол, — не вопрос, констатация факта. Трудно ошибиться, глядя в искаженное от бешенства лицо.

— Я зол? Я не зол! Я в бешенстве! Я убью этого ублюдка, что б ты не говорил, убью! Слышишь? Я с него живого шкуру спущу, слышишь ты, Дагги? Слышишь? Я его живьем закопаю! Я его! Эх, я его!!!!

Усмехнуться бы, да только лед в глазах Иланта пугает. Лед, сделавший юношу похожим на Локиту.

Притянуть бы к себе. Успокоить бы, только боязно. Как кормить с ладоней хищника, способного оттяпать полруки? Только покачать головой, спросить.

— Вы наткнулись на войска?

— Нет, — холодный ответ, сухой, как треснувшая под ногой в тихой чащобе ветка. — С этим, как раз, порядок.

— Что же тогда? Недостаточно провианта? Денег? С этим проблем не будет.

Положив руку на плечо, заглянуть в глаза. Илант сбросил руку, ответил долгим взглядом. Усмешка раздвинула губы.

— У нас, — проговорил юноша с нажимом, — все в порядке. А вот ты, видимо, не знаешь, что творится в этом доме!

— Что творится в этом доме? — спросить, опешивши, устало, словно во сне отмечая детали — огонь, бьющийся в камине, тихий перестук древних часов, тени бродящие под потолком…. — Кто-то кого-то убил? Успокойся, Илант… и крыша цела и стены не рухнут нам на голову…. Все остальное поправимо.

— Издеваешься, да?

Вздохнув, отойти, обхватив озябшие плечи. Снова резанул по обнаженным нервам звук. Словно призрак гулял по дому, царапая нервы, тревожа.

— Я не понимаю тебя, Илант…. Ты устал. Отдохни. Какие сутки без сна? Вот и Рэй заметил, что ты куда — то таскаешься. Покуда я могу списать все на визиты к вдовушками и свободным девицам. Но лучше б ты и правда завел зазнобу, чем якшаться с повстанцами. Я боюсь за тебя….

Резанул по натянутым нервам смех. Опустившись в кресло, Илант рассмеялся, запрокинув голову. Вытянув ноги к огню, барабанил по столу пальцами. Попали в руки мальчишке четки, поймал, мял бесцельно, словно испытывал крепость шелковых нитей.

— Рэй! Ах, этот душка Рэй! За него волноваться не приходится, да? Сидит дома? Как сыч? Как филин?

— Что ты имеешь против Рейнара?

И вновь ответом усмешка. Только четки полетели в дальний угол, с шумом упав на пол.

— Что у вас произошло? — спросил Да-Деган устало. — Вы поругались?

— Нет. И причин ругаться, у меня с ним, нет.

— Есть единственная версия. Ты сошел с ума….

— Нет, к несчастью. Да и брата у меня больше нет, Дагги! Мир с ума сошел! И ты, и он! В преисподнюю вас! В Эреб!

Вскочил на ноги — дерзость, сила, порыв, вылетел из комнаты вихрем, только шум шагов оставив напоминанием, да вскоре затихли и шаги.

Осторожно ступая по коврам пройти по комнате, подняв ни в чем неповинный попавший под руку жемчуг, вновь уловив далекий вскрик аволы.

Нет, не мнилось. Нет, не грезилось. Ласкала струны чья-то умелая рука. А вслед далекому звуку рвалась и его душа.

Где-то в доме, недалече, но и не близко, пела авола о любви. И замирало сердце, внезапно начав пропускать удары.

Казалось бы отдал — жизнь саму отдал за право петь и любить. За полет, за надежду и мечту. За сияние глаз, в котором лишь одна…. Она одна….

Как наваждение гнать от себя память. Как наваждение отрывать от себя по кусочкам… вихри волос, нежный овал лица, любовь в глазах цвета полуденной сини.

Разбередила авола душу, потянула. Позвала. Как пели струны! Как манили переборы!

Слезы… подступили к глазам, побежали по лицу… как было не узнать? Авола пела, звала… его авола.

Дрогнули пальцы, словно нечаянно коснулся пламени. Поджались губы.

Тихо, неслышно ступал, ища звук, следуя зову. Как мог забыть? Отчего, вырвавшись с Эрмэ, бросил ее в доме, отказавшись? Почему не унес с собой, сделав тайной? Оттого ль наказал сереброструнную, что была ему верна? Что невмоготу было смотреть и помнить, как там на Эрмэ, сам голос ее утешал, унимая усталость, вселяя надежду?

Прислонившись к стене, закусил губу. Пела авола. Тихо-тихо, совсем негромко, словно не желая тревожить ночную темноту. Вторя голосу аволы, пел человек, голос его неуверенный, негромкий, порою срывался, дрожа…

Но колдовала ночь, и вторил голосу стук капель по стеклам….

Как часто я единство ощущаю В молчании сильнее, чем в словах. Лишь волосы твои перебираю, Как чётки. Затихают на губах Пустые фразы. Тихою лампадой Затеплится молитва — не спеши Просить о большем. Разве не награда, Когда одной душою две души Становятся? Когда два сердца сшиты Единой нитью? Не о чем просить. Любовью лишь наполнены молитвы, И страха нет. Не смогут разлучить Двоих — ни здесь, ни даже там — за гранью… Познать, однажды, было мне дано Простую истину. С тех пор я твёрдо знаю — Не разлучают то, что есть — одно… И в унисон: и лёгкое дыханье, И стук сердец, и зарожденье грёз… Перебираю пальцами в молчанье, Как чётки, пряди шёлковых волос…

И голос был знаком, и интонации, и легкий благоприобретенный акцент. Странным было слышать этот голос в ночной тишине, да под крышею своего дома.

Покачать головою, вслушиваясь и узнав. Голос Хэлдара будил ночь, изгоняя покой, будоража душу.

И только улыбнуться, не спеша вдруг больше никуда. Остановившись, словно легкие домашние туфли вдруг оказались налиты свинцом…. Не ему пелись эти песни, но внезапно и вдруг стало понятным все…. И ожидание Рэя, недомолвки, злость и запал Иланта.

Только одно оставалось непонятным — как же быть, что же делать ему самому?

Смолкла авола, но не смолкли голоса. И звучал под сводами дома такой счастливый, словно исполнились все мечты, смех Рейнара.

— Спой еще мне. Спой, Хэл…. Ты так редко поешь….

— Перетопчешься, милый…. За просто так я петь не буду.

— За поцелуй?

— Так мало ценишь мои песни?

И смех в ответ, и легкий шум возни, и звуки страстных поцелуев….

…Вдребезги разбивалась ночь, горела в угаре любви, туманила разум.

Зажмурив глаза, заткнув уши, бежать! Прочь бежать от чужой любви, от чужого, чумного, полоумного счастья! Да только куда сбежать из собственного-то дома?

Отступив на шаг, наткнуться на Иланта, бледным изваянием подпирающего стены, в руках держащего как-то неправильно и неумело стальной клинок.

— Я убью их…. Я убью их, Дагги! Хэлдар — сволочь, а этот! Подстилка!

Встряхнуть с нежданной силой мальчишку за плечи, приходя в себя, словно вернувшись из иного, лучшего мира, где ни зависти, ни злобы, ни горечей и бед! Ударить бы по щеке, да только разве вернет разум удар? Схватить плечи так жестко, так крепенько, зная, что наверняка проступят на плечах синяки. Закусить губы, глядя прямо в полные недоумения и горечи глаза.

Держать, как когда-то его самого, там, на обрыве, недалеко от дома, вцепившись как в соломинку, держал Вер.

«Не сходи с ума».

— Успокойся немедленно, слышишь! — выдохнуть в лицо, не повышая голоса. Ухватив за плечи, увлечь за собой. Не разбирая куда, лишь подальше, прочь. Прочь от тех, кому эта ночь дарила счастье.

Захлопнулась за спиною дверь, ударило по глазам сияние огня. И ударил взгляд замерзших зеленых глаз.

— Я убью!

— Я это уже слышал!

Отбросить юнца от себя, встав у двери, преграждая путь. Смотреть, как вертит в руках юноша нож, все ж не смея решиться.

— Отойди, Дагги!

— Не отойду…. Что б выйти отсюда, тебе нужно будет убить меня.

— Отойди!

Только покачать головой, усмехнуться едва заметно, не спуская внимательного взгляда с клинка.

— Я прошу тебя, Дагги!

— Не проси. Без толку. Я твоей кровожадности понять не смогу.

Перекосилось лицо мальчишки. Как бык, завидевший красную тряпку, ринулся в бой. Наскочил стремительно, уверенно держа сталь.

Да-Деган быстро отступил на шаг в сторону, поймал руку, державшую клинок, вывернул жестко, вырывая из ладони нож. Полетели в разные стороны, в одну — юноша, в другую кинжал.

И вновь, словно ничего и не произошло, стоял, подпирая спиною дверь.

Закусил губу юнец, мотнул головой, бросился вновь, даже забыв подобрать с пола оружие. Налетев на крепкие руки, пытался вывернуться из этих тисков.

— Пусти меня, — проговорил глухо, устав. — Пусти….

— Видел бы твой отец тебя сейчас, — заметил Да-Деган глухо, не ослабляя хватки, — не знаю, что б сказал. Видно, никудышный я воспитатель, если ты готов братоубийцей стать!

— Пусти!

— Поклянись, выбросишь эти глупости из головы! Не трогай ты Рэя. И так мальчишке досталось.

— Не трону, пусти!

— Поклянись.

— Да черт с тобой, Дагги! Не трону я этого убогого, но Хэлдара пощекочу!

Отпустить бы, да только нет веры словам, ведь в глазах иное — всепожирающий пал, стена огня. Дай такому волю — неизвестно чем все закончится…. Да и не нравится последняя фраза, совсем не нравится.

И где то время, когда вместе ползали по траве, собирая спелые сладкие ягоды? Отчего ушло, так рано, так безбожно рано бросив их на произвол Судьбы?

— Ты их не тронешь, — спокойно повторил Да-Деган. — Ни Рэя, Ни Хэлдара. Посмеешь ослушаться — пеняй на себя!

— Угрожаешь, Дагги? А… давай! Что ты мне сделаешь, что? Ну? Ударишь? Так бей! Нужен тебе Хэлдар? На все готов глаза закрыть, да? А, может, ты это все придумал? Хэлдара умаслить?

Ударила в голову крепким вином злость. Отшвырнул мальчишку от себя как нашкодившего щенка. Стоял у двери, поджав губы, пытаясь справиться с неистовым биением сердца.

— Не думал, что ты так ненавидишь собственного брата, — проговорил срывающимся голосом. — Я б на твоем месте благодарил Хэлдара хоть за то, что Рэй смеяться не разучился, а ты…. Ненависть весь мир затмила?

— Ненависть? — полыхнули глаза. — Мир затмила? Память у меня хорошая, Дагги! Кто отца убил? Кто двигатели «Арстрию» заминировал? Не Хэлдар? А этот… этот любится с ним. Тьфу!

Подойти, поймать, прижать к плечу, несмотря на всю ершистость, на все колючки. Гладить темные, слегка вьющиеся волосы, кусая губы, чувствуя привкус крови на языке…..

— Было, — прошептать тихо. — Было, мальчик мой. Все верно ты говоришь, все так! Только ведь ничего с этим поделать уже нельзя. Не повернуть время вспять. И отца не воскресишь. Ничего ты уже сейчас с этим сделать не сможешь. А убьешь Хэлдара… не возненавидел бы тебя Рэй…..

— Да мне что с его ненависти? — глухо прошептал юноша.

— Вы же братья, Илант…. Не чужие же….

Уговаривать, как уговаривают неразумное дитя, дорогое дитя, любимое. Лишь на миг отстраниться, что б заглянуть в лицо, и вновь прижать к себе, не надеясь, а, только умоляя Судьбу, просить, что б растаял кусок льда в душе Иланта.

— Он сам виноват, — прошептал юноша. — Он что, забыл? Или ему все равно? Ненавижу! Слышишь! Ненавижу…. Предатель!

Только сильнее обхватить плечи, мешая вырваться из объятий. Сам знал — каково это, без опоры под ногами. Понимал — позволит вырваться и уйти — никогда того себе не простит. Потому и держал, как никогда раньше. Чувствовал, как утихает злость, сменившись бессилием, как отгорает она, вытекая слезами из глаз.

— Тише, Илант, тише…. Жизнь, она неправильная штука. Нелогичная. Тебе вот кажется, что я с ума сошел, во всем лишь выгоды себе ищу. Тебе кажется, я после форта Ордо словно одержимый ненавидеть должен? В глотку ему вцепиться?

— Разве нет?

— Разве да? Ведь он — мой сын, родной сын, Илант. Как я могу желать его смерти? Оттого и тебя прошу…. Как я могу попрекать всех, кто с ним были? Не могу…. Тебе боль одно говорит, хоть и кажется тебе, что ты живешь разумом. Когда-нибудь утихнет она, и ты сможешь любить.

— Может быть. Но их я не прощу! Никогда! Слышите! Не смогу простить….

— Мне тоже казалось, что я никогда…. Никогда не забуду того пламени, что коснулось меня однажды. Но время лечит, Илант…. Правда, каждому нужно свое время. Не сердись ты на Рэя, прошу, за то, что его боль не так долго длится как твоя. Поверь, досталось ему не мало….

— Да понимаю я!

— А если понимаешь — поговори. Как брат с братом. А не как судья с преступником…. А то заигрался ты в свои игры с повстанцами. Это только кажется Вам, что правы вы, когда караете виновных. А если на пару шагов отойти, да всю картину взглядом окинуть…. Ничего кроме разорения и еще большего разрушения вы не делаете.

Горькие слова, летят как стрелы. Мог бы — вырвался бы парень из его объятий, но только разве ж выпустит он? Разве позволит, вот просто так фыркнуть и уйти? Только вопреки смыслу слов мягок тон. Нет желания ранить и жалить. Но как промолчать?

— Эх, Илант, рассказать тебе, в какие заварушки меня Судьба кидала — не поверишь ведь. Я и тебя и Рэя возненавидел бы, не подкинь мне вас Вероэс слепыми кутятами, лет четырех отроду. У меня ведь свои, старые счеты к госпоже Локите, и такие, что не расплатиться ей до смерти. Спасибо Вероэсу, если б не он, утонул бы я в своем яде. А так, хоть что-то прежнего да осталось в душе…. Так что не суди поспешно. Не суди.

Отпустить из рук поникшие плечи, самому отступить, упав в кресло, смотреть на огонь. Наблюдать, как скачут язычки пламени и сияют угли.

Ждал удаляющихся шагов, а вместо этого на плечо легла теплая ладонь. Не ушел Илант, встал рядом.

— Знаешь, — произнес юноша, приглушив голос, — контрабандисты порой такое говорят при слугах, видно забывая, что прислуга — тоже люди…. О бабкиных фокусах наслышан уже. Такое слышал — мурашки по спине….

— Галопом, — усмехнулся Да-Деган. — Только слова, это только слова. Словами всего не передашь, Илант. А вот когда тебе душу выжигают каленым железом…. Когда мечешься, стоя перед нелегким выбором…. После этого нужно суметь выжить. Только жить дальше, как жил, уже невозможно. Поверь, понимаю, что тебя рвет на части. Сам свое прошлое забыть не могу. Собственного сына люблю до безумия, а ненавижу до зубовного скрежета. Что б ему жизнь сохранить такое творил…..

Замолчав, подняться, пройдя по комнате, достать бутыль вина, открыв, дрожащими руками плеснуть вина в бокал…. Пить, словно ища исцеления.

Воспоминания… жгли и мучили, но отчего — то вдруг боль из резкой стала тупой. Жгущей, но… терпимой. И что тому виной? Глоток вина? Так это вот навряд ли….

Обернувшись, посмотрел в глаза Иланта. В их безмерной зелени сияло…. Да просто слезы стояли в глазах, заставляя их лихорадочно блестеть в свете камина.

Чуть дрожали губы мальчишки, да сжимались пальцы, что б тут же разжаться. Шагнул вперед, и нежданно растаяла пропасть. Словно не было ее, словно не было непонимания и отчуждения.

Стоял, смотрел, а что выискивал зелеными своими очами в холоде ледяных — бог весть.

— Прости меня, — необычно тих голос, непривычно мальчишке прятать слова, и выражение на лице, несколько растерянное и ошеломленное непривычно.

И как же трудно признаваться! Видимо, все упрямство свое взял в кулак, что б заставить себя сказать…. Эти непривычные слова выдавить по капле!

Резко мотнул головой, словно мух, изгоняя слезы из глаз. Ткнулся сам в плечо Да-Дегана.

— Дагги, Дагги, — прошептал тихо. — Мог бы и раньше сказать. Что ты уж меня за дурака-то держишь?

27

И снова за ночью — день. И снова тонет в рассветном сиянии мир. Проступает свет сквозь пелену облаков, тянущихся хороводом.

Утих дождь. Не стучит в окна, сеет, как мука через сито, только легкую дрожь вызывая на поверхности прудов. И негромко в сырых кустах чирикают птахи. Видимо, скоро унесут ветра небесное воинство и напоит мир жаром сиянье светила. Скоро. Но ещё не сейчас….

Отойти от окна, заставив себя углубиться в бумаги. Кривенько ухмыляться, пролистывая их, едва пробегая глазами. И так все понятно наперед. У Рионорро и Мистраль уничтожены по три судна с грузами. Под ноль выжжены склады Уканари. А вот к Кис-Сади с ее заводами было лучше не соваться. Ждали Службы безопасности атаки, да и Стратеги помогли, где-то там, недалеко база. Где — и сам не знал, но в пределах системы, то ли на спутниках планет — гигантов, то ли на выжженной равнине Аноль — первой от светила планеты.

И вновь на карту нанесена метка. И только кривятся губы в усмешке.

А Катаки, как заговоренный — бежал, но выжил. Вернулся на Рэну. Хвастает победами, но о поражении молчит, шакал! Четыре корабля оставил на поле битвы, лишь один вернулся.

И вновь на губах — ядом гюрзы, улыбка. Нужны, ох как нужны, заводы. Нужны, ох, как нужны корабли. Новый флот….

И выводит рука замысловатые буквы на плотной, с водяными знаками бумаге. Прошение к Хозяину, просьба позволить построить флот. А в лояльности и верности убеждать Хозяина уже не нужно. И без того ведомо Императору, что проще списать все деяния на отморозков — контрабандистов, чем выйти из тени и напугать…. Самому напугать.

Пусть, пусть заглотит наживку Хозяин, оттого и играет словами, убеждая…, оттого и поет соловьем, расписывая будущие походы на Ирдал, Гвенар, Алдабенг. Оттого и кривятся губы.

Запечатав письмо, вложив в несколько конвертов, передал послание в руки нарочного. Лишь тогда, обернувшись, посмотрел на утонувшего в кресле гостя.

Усмехнулся, глядя в синее, как полдневное небо, глаза. Промолчал, оглядывая от макушки до начищенных носков щегольских высоких сапог.

Хэлдар…. Темные волосы, смуглая кожа, оттененная белоснежным воротом рубашки. Потомить бы еще ожиданием, но….

Только усмехнуться мыслям. Снова посмотреть в лицо — не пряча ехидного своего любопытства, не пряча интереса, тихонько прищелкнуть пальцами…..

— Ранняя вы пташка, Хэлдар. Солнце не взошло, а вы уже в моем доме. С чем пожаловали? Готовы Ваши планы?

Пробежала по смуглому лицу тень, нахмурились брови. Вертят руки чашку белоснежного фарфора, не могут успокоиться.

Да и верно, ответить — то нечего. И оба знают это. Не с тем пришел, не за тем. Если вообще не забыл давнего их разговора.

— Нет? — прошелестел голос Да-Дегана. — А я жду. Все жду. И справки навел и средства, почти что, нашел. Думал, договоримся. А вы все дурака из меня делаете….. или вы о другом вспомнили? За должком пришли? Так скажите, что я вам должен….

Сладок голос и легок тон. Звучит голос, зачаровывая какой-то запредельной мягкостью и уверенной силой. Легко парит в утренней свежести, отражаясь от стен, воспаряя к потолку.

Едва заметно смущение Хэлдара. Блестят глаза, а на бронзовых щеках неяркой краской румянец. И эта дрожь тонких пальцев может сказать куда больше, нежели слова.

И только вздохнуть. Не кончается молчание, не рассеивается. И стоит у ног Хэлдара авола. Его авола! Та самая, верная, сереброструнная.

У этой аволы — лицо богини. Морщит носик ветреная муза. Взять в руки инструмент, покажется — смотрит в глаза.

Откуда он взял, что у его аволы должен быть не только голос, но лицо и душа? Но с усердием и нежностью из неподатливого дерева, отсекая лишнее, вырезал утонченные, полные озорства и неги черты.

Отчего эта авола пела так, что огонь прокатывался по нервам? Только вздохнуть, жалея прошлого, что не вернуть. Так хотелось взять в руки, улыбнуться и петь…. Петь, голосом своим творя колдовство, рассекая реальность надвое, натрое, на сто тысяч кусков! А вместо того мучить вопросами, взглядами, ухмылками.

Присесть на подлокотник кресла — рядом, посмотреть чуть сверху вниз, усмехнувшись. Поймать локон темных волос…..

— Молчите? Ну, как хотите. Только я знаю, что вы делали в этом доме, зачем явились незваным гостем. Так вот, позвольте Вас предупредить….. Управляющий мой — юноша нервный. И у мальчика есть мечта — пощекотать вас кинжалом.

Усмешка тронула губы Хэлдара. Поймала бронзовая от загара рука руку Да-Дегана, отвела. Встретились взгляды.

— Пусть! — произнесли губы твердо.

— Не боитесь?

Вздох в ответ, и снова улыбка.

— Боюсь.

Покачать головой, словно дивясь. Поднявшись на ноги, бесшумным кошачьим шагом пройти по комнате.

— Всепрощение не входит в список достоинств Иланта, — проговорил Да-Деган задумчиво. — Как и спокойствие. У потомков Локиты в жилах лава течет, а не кровь.

Вновь улыбка коснулась губ Хэлдара, осветив лицо. Казалось, улыбались не только губы, улыбались глаза. Внезапно тень коснулась лица, стирая сияние, натянув маску боли.

— Если б вы только знали, — сорвалось с его губ, — если б только ведали, как я корю себя за ту авантюру, за тот бунт. Лучше б мне было с вами мокнуть в стенах Файми, чем ходить победителем. Сам не знаю, что за затмение нашло! Что за одурь! Казалось, нет выхода, кроме как бунт….. Казалось! Поздно затмение это прошло…..

— Да и каяться поздно, — отозвался Да-Деган. — Боюсь, Ваши чувства ничуть не встревожат Иланта. Он предпочтет взять вашу жизнь. За жизнь отца… он думает, это справедливо….

Чуть побледнело лицо, сжались в ниточку губы Хэлдара. Сжали пальцы тонкий фарфор так, что едва не брызнул осколками.

— Счастье Ваше, не Илант, а я Вас увидел. Хотите правду? Я Иланта понимаю, а Рэя — нет. Говорят, любовь слепа и зла, но тем не менее…. Придется мне с ним серьезно поговорить.

Вновь отойти к окну, смотреть на промытые дождями сады Джиеру, рукотворным лесом, раскинувшиеся окрест. Смотреть и комкать в руках платок. Куда больше было в душе горечи, чем звучало в словах. Куда больше усталости и непонимания.

— Не трогайте вы Рэя! — негромок голос, но тверд. — Не мучьте его хоть вы, господин, Раттера, вы слышите?! У мальчишки одного светлого дня в жизни, после этого чертова бунта не было! Пусть Ваш Илант хоть на куски меня кромсает, но Рэя не троньте!

Вскочил, подошел, сам развернул лицом к лицу. Так и стояли — глядя друг другу в глаза. Играли желваки на лицах и казалось, один неверный жест, одно слово и вспыхнет порох.

Не выдержал, первым отвел взгляд Да-Деган, вернулся к массивному золотисто — янтарному столу, утонул в объятиях кресла. Активировав голограмму карты, смотрел на перемигивающиеся искорки звезд, повисшие в голубом тумане.

— Значит, за Рэя жизнь готов отдать? — произнес то ли серьезно, то ли с усмешкой.

— Шутишь, Дагги?

— Такими вещами не привык. Боюсь, недолго ему жить, если ты мне не поможешь. Приди в голову Локите, что внучонок жив, и недолго ему дышать останется. Убийцу пошлет, и не станет Рэя. Мне с Локитой в открытую цапаться не с руки, только существует тот, кто и Локиту в стальных лапках удержит. А что б удержать захотелось, что ж….. флот нужен. Хороший флот! Реальная сила! Об Иллнуанари, небось, и ты слышал?

— А кто не слышал? Только глухой!

— Вот и славненько. Поможешь мне Иллнуанари усилить, тогда и я смогу Локиту от опрометчивых шагов удержать!

— Хозяину Эрмэ служишь, Дагги? — негромок голос, да горек укор. — И меня на то подбиваешь?

— Хочешь — бездействуй! — коснулась губ улыбка, побарабанили тонкие пальцы по янтарно — золотому дереву стола. — Учти, пяти лет не пройдет, как лишишься Рейнара.

— Я помогу тебе, а ты грабить будешь?! Жечь?!! Убивать?!!!

— Экий совестливый! Мало на твоих руках крови?! Впрочем, выбирай сам…. Не думаю, что для тебя они имеют равную цену — кровь Рэя и чужая кровь…. Чья-то будет дороже…..

И снова отстраненно смотреть на странное, удивленное смуглое лицо, на брови в удивленном и гневном изломе, на морщины раздумья, прорезавшие высокий лоб.

— Смотри, Хэлдар, — обронить напоследок, — будешь локти кусать, что не прислушался, что не решился. Как о бунте сейчас будешь каяться, да только исправить будет опять ничего нельзя. Хочешь Рэя совсем потерять — пошли меня к черту! В преисподнюю! В Эреб! Плюнь в лицо, и уходи! Только ни руки Иланта больше не стану сдерживать, ни дверей не открою! Трус, что любовь свою готов за сомнения отдать, не человек даже! Так… червяк…..

Бросилась кровь в лицо Хэлдара. Дрогнули губы. Видно, что-то хотел сказать, только гнев исчез так же быстро, как и вспыхнул. И сонмы сомнений скользили тенями по лицу.

— А где гарантия, — произнес Хэлдар глухо, — что вы не обманете? Что вы сумеете сохранить жизнь Рейнара? Слышал я от кого-то древнюю пословицу, куда благими намерениями путь мощен.

— А нет гарантий, — отозвался Да-Деган. — я лишь в одном могу поклясться. Пока сам жив, и Рэй будет жить…. Такие гарантии тебе подойдут, Хэлдар?

Невеселая усмешка тронула губы Хэлдара, пожав плечами, он направился к двери.

— Я подумаю, — бросил на прощание.

— Подумай! — буркнул Да-Деган.

Отчего-то на душе было гадко. Поежившись в дорогих одеждах, словно утренняя свежесть коснулась лопаток, он поднял забытую аволу, нежно тронул струны, вызывая отклик.

Но не успел погрузиться в мелодию, как снова хлопнула дверь. Подняв взгляд, встретил бешеный взор Иланта.

— Как это прикажете понимать? — спросил юноша гневно.

— Что понимать, Илант? — произнес с наигранной беспечностью. — Ты опять грел уши под дверью?

Илант усмехнулся без тени смущения на лице, подойдя к Да-Дегану, схватил того плечи.

— А ты еще больший подлец, чем мне казалось, — выдохнул юноша изумленно. Я думал, что тебе хоть Рэй дорог. Я поверил тебе. А оказалось…. Ты опять делаешь из меня дурака, а?

— Так позволь уточнить, ты бесишься из-за себя или из-за Рейнара? — проговорил Да-Деган, лукаво улыбнувшись. — За Рэя не беспокойся. Я решил устроить его обожаемому Хэлдару маленькую проверку на вшивость.

— Хочешь сказать, что согласись Хэлдар на твои условия, и ты благородно откажешься?

— Отнюдь, Илант. Кстати, не так уж я много и врал, когда говорил с ним. Узнай твоя милая бабушка, что Рейнар жив — я в нынешней ситуации не дам за его жизнь и ломаного гроша. Но если сумею усилить свои позиции при дворе Императора, что ж, быть может, тогда все кончится и не так плачевно.

— Ты и вправду собираешься воевать с Лигой? — протянул Илант недоверчиво.

— Приходится, — отозвался Да-Деган.

Встав на ноги, он прошелся по комнате из угла в угол, заложив руки за спину. Странная улыбка не сходила с его губ.

— Илант, мальчик мой, ты не знаешь очень многого. Но другого выхода, по сути, нет. Либо прогнуться перед Империей и сохранить хоть каплю силы и достоинства, либо умереть, либо принять участь раба. Как видишь, я больше ничего не утаиваю от тебя.

— Убить императора? — произнес юноша негромко….

— Всех не переубиваешь. Поверь, на Эрмэ больше, чем достаточно желающих получить в свои лапки абсолютную власть. Если на место Императора встанет Локита, тогда я сам лично пристрелю и тебя, и Рэя, а потом и себя…. А у твоей бабки весьма неплохие шансы. Нет, уж лучше Хозяин, чем этот шайтан в юбке, приходящейся тебе родственницей!

— Старые песни, — задумчиво протянул Илант. — Звучат убедительно, только не для меня. Тоже самое вы говорили мне о Корхиде.

— Так хочешь его крови? Так какого черта меня слушаешь? Так и будешь ходить на поводу, словно теленок? Я б на твоем месте давно выпустил генералу кишки.

— Но вы говорили….

— Я много говорю. И не всегда изрекаю истину. Но если все ж решишься пощекотать Энкеле, будь предельно осторожен! Потому что этот скот служит Локите. А если при всем том ты сумеешь добыть доказательства этой связи…. Илант, мальчик, это многое б могло изменить. Только не вправе я посылать тебя на такое…. Слишком. Слишком опасно…..

Юноша внезапно покачал головой, посмотрев в лицо Да-Дегана, внезапно расхохотался.

— Умеешь ты зубы заговаривать. Дагги! — произнес он… — Начали с одной темы, перебрались на другую. Ты мне скажи, что из сказанного тобой — правда? То, что ты сказал Хэлдару, или то, что говорил мне?

— Как ни странно, — усмехнулся Да-Деган, — правду сегодня я говорил вам обоим. — И вскинув брови, добавил, — Что-то не так?

Юноша устало развел руками.

— Скользкий ты, словно угорь, — заметил невесело. — Не доверяешь никому. И меня подозреваешь во всех смертных грехах. Тебе в голову не приходило, что эта твоя черта бесит! Или думаешь, что я способен сдать тебя с потрохами?

Да-Деган тихонечко покачал головой. Ласковая улыбка не сходила с губ.

— Илант, Илант, — произнес он устало. — Давай не будем начинать все сначала. Угробим уйму времени. Иди, займись делами. Может быть, позже, я тебе кое-что расскажу.

Посмотрев в запылавшее гневом лицо, пожал плечами. «Позже, Илант, позже. Сейчас никак не могу». Выйдя из комнаты, пошел прочь, чувствуя, как наваливается на плечи усталость. Самое худшее было, что усталость была не физической, а с той занозой, что сидела у сердца, ничего поделать было нельзя.

28

«Каммо», как обычно был полон народа. Среди контрабандистов тенями скользила прислуга, гордая рэанская знать держалась отдельно, своим кругом.

Да-Деган с усмешкой отметил, что Фориэ Арима не следует общим правилам. Женщина сидела за одним столиком с Гайдуни Элхасом и о чем-то оживленно болтала с ним. Рядом сидела парочка крепких парней, по виду пилотов Оллами, но Да-Деган не доверял их развязным манерам. Чувствовалось во взглядах и жестах отнюдь не разухабистое и вольное, а жесткое, расчетливое.

Невольно Да-Деган залюбовался Фориэ Арима. Мало того, что Фориэ от природы была хороша собой, так и манеры придавали ей изрядную толику шарма. Что ж касаемо, с виду простого и скромного платья, с длинными рукавами — в нем не было ни единого изъяна. Респектабельность, умноженная на хороший вкус — как раз то, что ценили сами контрабандисты.

Заметив его, женщина демонстративно отвернулась. Видимо и Стратеги были в курсе, кто старательно портит им кровь. Досадно.

Это было неприятнейшим открытием из всех. Стратеги вряд ли станут сносить и далее выходки Иллнуанари. Без сомнения, рано или поздно, но ему придется отразить нападение этих сорвиголов. И, если так случится, потери будут колоссальными.

Невесело усмехнувшись, он направился к занявшему тихий уголок Ордо. Из этого уголка прекрасно было видно весь зал, а вот Аториса мог заметить только внимательный и ищущий взгляд.

Присев на стул рядом, Да-Деган улыбнулся поморщившемуся от такого соседства Ордо.

— Как дела, Аторис? — спросил с улыбкой.

Ордо тихо вздохнул. Где-то рядом чувствовалось присутствие Таганаги. Прислушавшись к собственным ощущениям Да-Деган, поднял взгляд и разглядел фигуру воина, стоявшего недалече. Обычно бесстрастное лицо воина было чуть взволнованным, хотя, могло и показаться.

— Нормально, — отозвался Ордо. — Терпимо, во всяком случае.

— Я слышал, ты наводил справки об Ареттаре, — усмехнулся Да-Деган. — Решил проверить, стало быть?

— Откуда ты знал? — спросил Ордо язвительно.

— Неважно…..

— Ох, все меньше и меньше нравишься ты мне, Дагги, — проговорил Ордо невесело.

— Да мне, это собственно, безразлично, Аторис. — отозвался Да-Деган, и, метнув быстрый взгляд в сторону Таганаги, коротко приказал, — проследи, что б нам не мешали.

— Кто тебе право дал распоряжаться моей охраной?

— Хочешь, что б наш разговор слышала вся публика «Каммо»? — усмехнулся Да-Деган. — Ну-ну. Только разговор будет интересный. И для тебя бесплатный. Так сказать, последние крохи моего расположения к тебе, Аторис.

— А не прогуляться ли тебе, Дагги?

— А я то хотел тебе рассказать об одном интересном факте в биографии твоего воспитателя, — произнес Да-Деган лениво. — Если б об этом стало хоть кому-то известно ранее, хорошую головомойку получил бы и Вероэс, да и Альбенар Хайадару заодно.

— А при чем тут координатор Ирдала?

— А должностное преступление у них одно на двоих, Аторис.

— Не понимаю я тебя….

— Эх, Аторис, Аторис….. Скажи, вот кто-нибудь в этом мире, кроме Вероэса, разумеется, видел твоего папеньку мертвым?

— Ну, — в замешательстве произнес Ордо, — нет!

В глубоких темных глазах блеснули золотистые искорки, словно разгоралось пламя. Безразличие и недовольство ушли, сменившись неподдельной заинтересованностью.

— Вот и я говорю… — усмехнулся Да-Деган Раттера.

— Ты думаешь?

— Я, Аторис, в отличии от тебя, знаю, что никогда никто не видел трупа певца. У Вероэса всегда была репутация честнейшего человека, ему поверили на слово. Но Вер — это тот еще пройдоха. Насколько я знаю, у него были коды доступа к медицинской базе данных Лиги. И я знаю, что он подменил кое-какие данные. Тоже самое проделал и Альбенар. Эти два прохвоста создали для Ареттара новое имя и новую биографию.

— Как это? Нет, погоди, ты знаешь, где искать Ареттара?

— Понятия не имею, — отозвался Да-Деган спокойно. — Потряси Вероэса. Если кто и знает, так это он. Или Альбенар. Просто случайно я оказался в курсе, что певец, хоть и пытался сигануть со скал около дома, но сделать ему того не дали.

Легкое замешательство отразилось на лице Ордо. Да-Деган, усмехнувшись, обвел взглядом зал.

— Мне, в принципе все равно, — проговорил Да-Деган неторопливо, — сам ты будешь доискиваться до истины, или попросишь Стратегов тебе помочь. — Ухоженный палец, украшенный перстнем из платины с массивным бриллиантом показал в сторону Фориэ Арима. — Скажу лишь одно. Папенька твой, когда я видел его в последний раз, костерил Стратегов на все лады. И не думаю, что он обрадуется, если мальчики из ведомства, где он служил, ворвутся к нему под кров.

— Фориэ из Стратегов? — удивленно спросил Ордо. — Ты откуда знаешь?

— Сам их Оллами сватал, — съязвил Да-Деган. — Из-за ее прекрасных глаз. Так что, считай, дождался и ты внимания Лиги. Немного они запоздали, ну так….

Да-Деган подмигнул Ордо, и, поднявшись, обменялся взглядами с Таганагой. В желтых глазах воина плескалось неприкрытое веселье, хоть лицо оставалось напряженным.

— Подожди, — произнес Ордо, следуя за Да-Деганом. — Ты хочешь сказать, что Стратегов заинтересовала Рэна?

— Скорее уж Иллнуанари. Сто против одного, что до исхода этой недели меня попытаются убрать. Выживу — скажу Энкеле пару ласковых.

— Подожди, Дагги, ты не ошибаешься?

— Спроси Гайдуни. Стратеги под его покровительством на Раст-Танхам. Впрочем, мне нет до этого никакого дела! Когда я был советником Оллами, я был заинтересован в этой Гильдии и действовал соответственно, но теперь, повторяю, мне до этого нет никакого дела!

Отвернувшись от Ордо, Да-Деган поспешил уйти. Поднимаясь в номера «люкс», оставленным за собой, тихо чертыхался.

Войдя, он аккуратно притворил за собой створки тяжелых дверей, и, обернувшись к ожидавшему его человеку, слегка склонил голову. Эрмиец в ответ поднялся с места.

— У вас проблемы, Господин Да-Деган? — произнес на вполне внятном рэанском.

Да-Деган, покачав головой, подошел к столику, налил себе в бокал малую толику вина, и, глядя на алый рубин, заключенный в гранях бокала, невольно выругался.

— Передайте Императору, — произнес он по-эрмийски, — что щадить людей Локиты здесь, на Рэне, я больше не намерен. Госпожа Локита делает все, лишь бы досадить мне, невзирая на обстановку и здесь на Рэне, и там, в Лиге…. Я мог бы еще долго лавировать, якобы служа Оллами, и служа Империи. Но Госпожа вынудила меня сбросить маску. Не считаю такую позицию выгодной Эрмэ. Теперь, что бы узнать расположение баз Стратегов мне придется приложить куда больше усилий. Да и времени потребуется больше. Я сделаю это. Это мои проблемы. Но Хозяин должен позволить мне усилить флот Иллнуанари. Стратеги — противник не из легких.

— Я понимаю Вас, — отозвался посланник Императора. — Думаю, с этим проблем не будет. Меня интересует другое. Хозяин хотел узнать о координатах флота Аюми.

Да-Деган легко развел руками и, влив в себя содержимое бокала, отбросил его в сторону.

— Я не забыл, — ответил, опасно сверкнув глазами. — Боюсь, в силу интриг Локиты мне тоже будет не так легко провернуть это дельце. Но я не отказываюсь. Я всегда выполняю то, что обещал.

— Господин Да-Деган, — усмехнулся Высокородный, — вы считаете, что можно не выполнять обещанного в силу каких-то там обстоятельств?

Да-Деган гаденько усмехнулся в ответ. Вытерев рукавом губы, он незаметно передвинул клинок из ножен в ладонь. Легко скользнув к Властителю, он приставил клинок к его шее.

— А вы, милейший, считаете, что обстоятельства никогда не бывают сильнее людей? — прошипел он в ухо посланцу, легонько поводя ножом под подбородком. — Думаю, в ваших интересах будет доложить Императору о событиях так, как сказал я….

Удар обрушился на плечи, заставив слегка покачнуться на ногах. Впрочем, это была не буря. Удара этой силы хватило б поставить на колени. Согнуть в бараний рог, отняв волю и любые желания, если б, если б не Рэй.

Усмехнувшись, Да-Деган прижал кинжал плотнее к коже, прорезав ее, и давая эрмийцу понять, что на подобные фокусы его не возьмешь….

— Мне крайне прискорбно будет сообщить Императору о Вашем неразумном поведении, — прошипел Да-Деган. — Думаю мы еще обсудим с ним цену координат того флота. Думаю, мне было обещано за них слишком мало. Слишком! И это — оскорбление!

— Вы предлагаете мне передать ваши слова Хозяину?

— Я предлагаю намекнуть вам, что моя верность была б безграничной, пожелай он выполнить просьбу своего верного раба.

— А Он поймет, о чем речь?

— Шеби, — тихо произнес Да-Деган, внезапно вспоминая запах меда и запах полыни, легкий шепот колокольцев и шелест шелка ее одежд. — Законный брак с его сестрой. Это меня устроит.

— Не думаю, что ему понравится.

— Думаю, перспектива один на один бороться с Локитой за трон устроит его еще меньше, — усмехнулся рэанин. — Если поможете мне, я отблагодарю, — добавил Да-Деган, убирая клинок. — Кто вы сейчас? Мальчишка на посылках? Разве этого достоин сын одного из древнейших родов Эрмэ? Решайтесь! Вы не пожалеете!

Властитель тихо рассмеялся, и, поправляя одежду, заметил:

— Вы умеете быть убедительны, Да-Деган. Хорошо, я передам Ваши пожелания в приемлемой для Хозяина форме, если…. Если вы сумеете сегодня остаться в живых. Господа Стратеги планировали покушение на Вас. Так что, будьте осторожны.

Да-Деган коротко кивнул. Сегодня. Что ж, кто предупрежден…. Приятнее было б получить подобное предупреждение заранее, но…. Пусть будет так.

Видимо, и Таганага чувствовал нечто. Вздохнув, Да-Деган убрал нож в ножны. Против Стратегов, оно, конечно, не оружие. Если Стратеги решились за него взяться, то это всерьез. И вряд ли они дадут ему спокойно покинуть «Каммо». Даже если б здесь находился Катаки и десяток его подручных, дела бы это не изменило.

Только мысленно чертыхнуться, проклиная излишнюю инициативность Корхиды. Выжить — становилось первоочередной задачей. Все остальное потом. Выйдя за дверь, он прислонился спиной к стене, закрыл глаза, протяжно вдохнул пахнущий благовониями воздух.

Сдаваться было еще рано, но отчего-то помимо воли, губы кривились в неприятной гримасе.

«Еще и Стратеги!» — подумалось вдруг. Урезонить всю эту гвардию было несложно. Стоило только достать лежащий в укромном уголочке кабран. Эти б поняли, удалились бы отсалютовав. И начался бы фарс. Игра в догонялки. Только вот этого как раз никак позволить нельзя. Нет!

Он сжал губы, вспоминая запах гари, что тревожил обоняние на Вэйян. Если Император заметит хоть одну фальшивую фразу в игре! Хоть одну фальшивую ноту! Все, что угодно, только не это. Игра должна быть доиграна. Игра не должна прерваться.

И если сегодня ему посчастливится уцелеть, что ж, тогда его ждет долгий и неприятный разговор с Рейнаром. Если с ним случится что-то непредвиденное, что выведет его из Игры, мальчишка должен будет принять эстафетную палочку и довести дело до конца.

Жаль, что сложилось так, а не иначе. Но кроме как на Рейнара — надеяться не на кого. Так уж получилось, что из множества народа, эта игра по силам, быть может, лишь им двоим.

Вздохнув, Да-Деган заставил себя унять волнение и спокойно спуститься вниз. Заметив на себе пристальный взгляд одного из предполагаемых Стратегов, улыбнулся в ответ и послал воздушный поцелуй.

— Тебе обязательно дразнить всех, Дагги? — раздался за спиной приглушенный голос Таганаги.

— Нет, — ответил рэанин воину, — но это так интересно.

— Интересно мне, как ты свалишь отсюда, — усмехнулся воин в ответ.

— Не поможешь? — отозвался Да-Деган.

— Видно, придется, раз ты об этом упомянул. Эх, Аретт…

— Тсс, — отозвался Да-Деган, — не поминай это имя всуе. Наверху сидит посол Хозяина. Он будет рад узнать, что певец жив.

— Аторис бы тоже порадовался.

— Вот пусть сам и ищет. Ты ведь ему не скажешь, а?

— И почему я должен тебя слушать? — ядовито протянул воин.

— Можешь вернуться домой. Думаю, за такие вести Хозяин простит тебе все и даже немножко больше.

— Угу. Мечтаю вернуться…..

Обернувшись, Да-Деган не заметил воина. Старый трюк. Эти бестии умели отвести взгляд — смотри в упор и то не разглядишь.

Отвернувшись, вновь услышал тихий шепот:

— По дороге из «Каммо» тебя ждет засада.

— Какая глупость. Неужели Стратеги надеются…..

— А мне без разницы, на что они надеются. Думаю, вооружены они будут не ножами. Позволь, я пойду вперед. Иначе ты не пройдешь.

— Мальчишки, — тихо прошептал Да-Деган…. — Если вперед пойдешь ты, ни у одного из них не будет шанса.

— Только не говори мне, что Иллнуанари ты натравливаешь на Лигу из личных антипатий.

Да-Деган опустил голову. Отчего-то очень тихо стало в груди, словно замерло сердце. Утекли и мысли и слова. Осколки рассудка снежинками кружили в пустыне здравого смысла.

— Дай им шанс, Таганага, — тихо прошептал вельможа, направляясь в сторону Фориэ Арима….

«Дай им шанс….»

Как просто, как сложно, опустить руку в карман, чувствуя кончиками пальцев прохладу кабрана. Как невозможно достать его и положить на стол. Как хотелось — не изгоем, своим быть среди тех, кого уважал.

Невозможность этого царапала душу, резала на тонкие ленточки. И вновь пришло старое ощущение. Казалось — не по полу ступал, по тонкому льду, хрупкому и прозрачному под которым бушевала черная вода, грозящая страшной бедой. Только не тело замерзало — замерзала душа. Стыло, стыло, уходило последнее тепло, словно сменяла дивное лето долгая суровая зима….

«Дай им шанс»….

Оба знали, как невозможно воплотить эти слова. И оттого на душе становилось еще холоднее.

— Добрый вечер, Фориэ, — произнести, без приглашения заняв стул меж нею и Гайдуни. — Добрый вечер, Гай.

Фориэ кисло поморщилась. Не скрывала чувств, и даже не считала необходимым прятать под маской хороших манер свою нелюбезность. Гай же, с секунду подумав, протянул руку, открывая ладонь.

— Рад видеть, Раттера. Что привело? Дела?

— Дела, — отозвался Да-Деган. — Кажется, ты торгуешь с Абба-Холд?

— Ну, есть немножко.

— Уводи корабли, — проговорил Да-Деган, не отводя взгляда. — Через месяцок я туда наведаюсь, наведу порядок. Лучше, если твоих ребят там не будет. Сам понимаешь, должок за мной твоему папеньке. Потому и предупреждаю.

— До скончания веков предупреждать станешь?

— Нет. Это — последний раз. А лучше в открытую переходи под знамена Лиги. Легко не будет, но на Раст-Танхам тебе делать нечего. Хозяин припомнит тебе Стратегов.

— Где наша не пропадала? — усмехнулся Гайдуни. — Сам береги голову. Хозяин их снимать мастер.

— Мне нужно больше опасаться твоих союзников, — усмехнулся Да-Деган. — Голову готов заложить, мадам Арима не терпится снять с меня шкуру, и как трофей бросить под ноги шефу Разведки. То-то будет рад старик Элейдж.

Легкая улыбка тронула губы Гайдуни.

— Ты что-то имеешь против госпожи Арима? — заметил ехидно.

— Ничего, — усмехнулся Да-Деган. — Ничего личного.

Поднявшись, прошествовал к выходу, чувствуя, как холодом царапнуло кожу. Недобрый взгляд Фориэ провожал, не выпуская из виду до самого выхода.

Выйдя из здания пройти пяток метров и очутиться посреди тьмы.

Звезды, перемигиваясь, рассматривали с высоты дерзкого, гордого человечишку. В шорохах листвы и стрекотании цикад мнились угрозы.

Ветер качал на ладонях ароматы потревоженной зелени, прели, цветов и морской соли.

Неспокойно было на душе, бурно! Словно бушевала гроза. И трепетали ноздри, вбирая запахи ночи. И зорко, словно у хищника, смотрели глаза. А еще дикое, потревоженное — голосом инстинкта, откровением шестого чувства, зрением кожи, чутьем тела….

И тих был шаг — ступал, не тревожа ночных улиц, казалось — тенью летел над мостовой, призраком прошлого выступая, духом города становясь.

Остановился как вкопанный — почудился то ли протяжный вздох, то ли легкий стон. Не мог не идти на голос, на пригрезившийся отзвук…. В узкой щели черного переулочка, прислонившись к камню старой ограды, тела. И незримо усмехался в ночи Таганага, фыркая, словно кот.

Аккуратно переступая, подойти к Таганаге, коснуться крепкого плеча.

— По проспектам не ходи, — тих голос воина, едва тревожит воздух. — Это первая группа, но не единственная. Дальше еще сторожа. Думаю, тоннели коммуникаций Амалгиры тебе известны. Там Илант со своими бойцами, но все ж и вполовину не так опасно, как Стратеги. И, — еще тише голос воина, еще отчетливей слова, — не знать тебе покоя с этой минуты. Стратеги не отступают….

Оглавление

.

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

20

21

22

23

24

25

26

27

28

Реклама на сайте