«Великий посев»

Владимир Михановский Великий посев

Зерен не мог бы точно назвать момент времени, когда снова – впервые после катастрофы с кораблем и падения – включилось его сознание. Словно яркая вспышка озарила его, после чего нахлынули ощущения. Ощущения были знакомы: сколько раз уже приходилось переживать их, но всякий раз по-особому. Происходило это по двум причинам. Во-первых, на каждой планете свои природные условия, свои раздражители, свои соли и микроэлементы, растворенные в воде, – все это, конечно, воздействует по-разному. Во-вторых, с каждым новым назначением все, что происходило с Зереном прежде, стиралось из памяти, оставляя только смутные воспоминания, дающие порой тревожное, саднящее чувство. Так морской берег, с которого схлынула волна, все еще хранит память о следах, которые смыла вода…

Влага упорно просачивалась сквозь его внешнюю оболочку, Зерен ощущал каждую молекулу ее, и тело его неудержимо разбухало, увеличиваясь в размерах. Неведомые едкие примеси в воде доставляли мучительную боль, так что Зерен временами еле сдерживался, чтобы не издать сигнал боли.

Приходилось, однако, терпеть – ведь этот процесс перед выбросом стрелки неизбежен. Потом, когда число ростков-близнецов умножится, станет полегче.

Зерен прикинул расстояние до поверхности почвы: добрый десяток сантиметров, не меньше. Это хорошо.

Невыносимо ныл обожженный при катастрофе бок, который, видимо, разъедали соли.

Чтобы отвлечься от боли, он вызвал в памяти картину гибели корабля, который вез Зерена с миллионами собратьев. Они преодолели сотни парсеков, чтобы попасть в катастрофу, и где же? – у самой цели.

Собратьям так и не удастся выполнить главную свою миссию – они погибли в адском фотонном пламени, хлынувшем из разрушенных дюз. Остался только он один, и то обожженный и оглушенный. И ему никогда уже не возвратиться на материнскую планету.

Ну что ж, он и здесь, на этой пустынной планете, которая прозябает под палящим солнцем, постарается сделать все, на что способен.

Энергию для возвращения беречь ни к чему – корабль на орбите вокруг планеты, увы, не ждет его. Значит, Зерен употребит ее на другие цели!

От последней мысли стало легко, радостно, даже обожженный бок стал меньше саднить. Решено: уж коль скоро судьба забросила его в это жуткое место, безжизненную и бескрайнюю песчаную пустыню, которую он успел разглядеть, прежде чем сила инерции вонзила его в землю, – он попытается побороться с пустыней.

Зерен один продолжит дело Великого Посева, до тех пор, пока хватит сил.

Невзрачная желтая звездочка на окраине соседней галактики была выбрана загодя как цель очередного десанта. По данным радиоастрономов, звездочка обладала планетной системой, по всей вероятности, безжизненной. Ну а если так, следовало привить на них жизнь, расселить зелень, включить в зону Великого Посева, – разве не в этом состояла главная задача тех, кто носит разум?..

Они шли сюда, как обычно, на фотонных парусах. Немало полетного времени прошло, пока неровно светящееся зернышко, неведомо кем брошенное в безбрежные поля вселенских просторов, начало набухать, как и положено зерну. Вскоре зерно сверкало в центральной части сферического экрана, перед киберкапитаном, день и ночь бессменно стоящим у пульта управления.

Вскоре пылающее солнце заняло почти весь экран. Предметы на корабле раскалились – не притронешься, хотя вовсю работала система охлаждения. Члены экипажа расхаживали по отсекам, как сонные мухи, а Зерен и его братья, погруженные в анабиоз, дремали в прозрачных самораскрывающихся контейнерах, ожидая своего часа. Зерену не спалось – гипноз на этот раз не сумел одолеть его. Может быть, это его и спасло.

Зерен сквозь прозрачную оболочку контейнера наблюдал за дрожащей, вечно волнующейся поверхностью желтого светила. Это был клокочущий океан, колеблемый неведомой силой. Гигантские пузыри пламени выплывали из глубины и лопались, разбрызгивая куски лавы далеко вокруг. Зерен подумал, какой бы оглушительный грохот стоял вокруг, если бы в космосе не царил глубокий вакуум, в котором умирает, не родившись, любой звук.

Время от времени из океанских глубин беспокойной звезды вырывались огненные языки, достигая немалой высоты. Они медленно и величаво опадали, чтобы тут же взметнулись новые.

Скоро зерняне будут выброшены на поверхность безжизненной планеты и приступят к делу, которое они проводили уже многократно.

Сотни высадок на тысячах небесных тел. Свершится очередной посев, и они взлетят на магнитных подушках, и корабль возвратит их на материнскую планету, где десант будет отдыхать – до нового проекта, который определит Мозг планеты.

И сейчас, пока тело пришельца изнемогало, разбухая от подпочвенной влаги, насыщенной, как он успел уже выяснить, живительными микроэлементами, в памяти всплыла ужасная картина гибели корабля. Штурман, видно, ошибся, проложив курс слишком близко от светила.

Из огненного океана вылетел огромный протуберанец. Он рос и рос, и казалось, ему не будет конца. Казалось, его верхушка вот-вот прожжет поверхность экрана и выскочит наружу, в командный отсек. Члены экипажа, разных размеров и конфигураций, в зависимости от назначения, застыли на своих местах, словно парализованные необычным зрелищем. Все глаза, не отрываясь, смотрели на огромную сферу экрана.

Протуберанец переливался всеми цветами радуги, вершина его росла и росла, раздуваясь, словно голова удава. И вдруг, когда напряжение ожидания на корабле стало нестерпимым, голова протуберанца лопнула, взорвалась, как будто была начинена гремучей смесью, разлетевшись на мириады осколков. Один из них и угодил в фотонный парус – это хорошо было видно на обзорном экране. Парус, охваченный адским огнем, тут же вспыхнул и опал, лепестки его скукожились, пламя перебросилось на веретенообразное тело корабля, с которым был сращен капитан. Он и погиб, едва распался корпус.

Контейнеры – их было семь, по числу планет, – автоматически катапультировались. Но в окрестном пространстве носились пылающие обломки, а десантники пребывали в анабиозе и не могли проявить свою волю, чтобы спастись.

С невыразимой горечью Зерен наблюдал, как хрупкие контейнеры один за другим охватывало пламя и его собратья гибли, безвольно рассыпаясь в клубах огня и дыма. Пробудить их, быстро вызвать из анабиоза не было никакой возможности: чтобы выйти из состояния, граничащего со смертью, требовалось длительное время, а тут теперь счет велся на жалкие доли секунды.

Когда очередь дошла и до его контейнера, Зерен, как и думал, сосредоточился, представив в памяти планетную систему, которую обрисовал им Мозг перед стартом. Воображение Зерена пленила Третья планета, вокруг которой вращался естественный спутник, все время обращенный к ней одной стороной. И сейчас, пока жадное пламя пожирало прозрачную пленку контейнера, он вызвал в памяти Третью планету, почему-то окрашенную в голубой цвет.

Важно было точно определить время медитации: ведь самостоятельно пробить оболочку контейнера он, естественно, не мог. Слишком рано рванешься – упрешься в непроницаемую стенку и весь гипнозаряд пропадет. Слишком поздно это сделаешь – погибнешь в пламени вместе с сородичами, погруженными в глубокий сон.

Едва оболочка догорела до середины, Зерен сосредоточился и вылетел из полуразвалившегося контейнера, словно камешек, которым выстрелили из рогатки.

Ни мгновения не раздумывая – да на это и времени не оставалось, – Зерен ринулся в черные бездны космоса. Гибнущий корабль вскоре остался позади. Место катастрофы превратилось в безобидно тлеющий огонек, который и вовсе пропал в угольной тьме. Осталось позади и желтое мохнатое Солнце, неутомимо продолжающее выбрасывать в пространство щупальца-протуберанцы.

Зерен теперь летел прочь от него, навстречу неизвестности. И немало времени прошло, прежде чем из мрачных глубин, обжигающих его, несмотря на защитную оболочку, космическим холодом, выплыла в голубом сиянии планета, видевшаяся ему в бесчисленных грезах.

Оказалось, планета обладает мощной атмосферой. Впрочем, воздух никогда не служил для него препятствием. Пробив его тысячекилометровый слой, десантник рухнул на раскаленный песок и сумел в него вонзиться, поскольку во время падения инстинктивно держался вертикально. Этот инстинкт был выработан программой обучения десантника: зерно, прежде чем прорасти, должно внедриться в почву, на какой бы планете это ни происходило.

В воронку, которую образовала продолговатая капсула, беззвучно заструился горячий песок, сглаживая внезапно образовавшееся отверстие. Однако Зерен этого уже не видел – от удара он потерял сознание.

Они шли долго. Атагельды вообще потерял счет дням. Снова и снова прорезалась ранним утром узкая полоска на востоке, похожая на пластинку раскаленного металла, которую дед, крякнув, вытаскивал щипцами из пламени и швырял на наковальню.

Проходило короткое время, и алая полоска на горизонте начинала корчиться, меняя форму, словно под ударами невидимого молота, и над горизонтом выплывал красный солнечный шар.

Ночи в пустыне были прохладными, и дед с внуком с вечера до утра дрожали от холода. Они прижимались друг к другу, укрывались всем своим скудным тряпьем в тщетной надежде согреться. Ночью у деда особенно сильно болело надорванное сердце, и он тяжко вздыхал, стараясь не потревожить Атагельды, хотя тот и не спал.

Стоило, однако, взойти солнцу, и картина резко менялась: воздух быстро нагревался, раскалялся песок, вскоре он начинал больно обжигать босые ноги.

Невидимые струи разогретого воздуха, поднимаясь от застывших песчаных волн-барханов, искажали перспективу. И вот уже вдали начинали появляться радужные видения, иногда до жути реальные. И тогда Курбан и Атагельды невольно ускоряли шаг, чтобы поскорее достичь миража.

Как ни странно, но именно миражи больше всего измучивали путников, а не долгий нелегкий путь. Они не только забирали у путников надежду, но и рушили остатки сил, оставляя после себя холодное отчаяние. Ведь когда видение рассеивалось, стократ тяжелее давался каждый шаг.

Таяли, растворялись в расплавленном мареве пышные кроны деревьев, дающие густую тень, румяные бока сочных плодов, зеркальная поверхность чуть выпуклого водоема, на которой мельтешат солнечные зайчики, – и снова пустыня, и снова песок – куда ни кинь взгляд.

Близ крутой стены бархана Курбан приостановился, сбросил с плеч котомку.

– Опять сердце? – спросил Атагельды, глядя на его посеревшее лицо.

– Кольнуло.

– Сильно?

– Пустое, пройдет. – Курбан попытался улыбнуться и погладил жесткие курчавые волосы внука.

– Может, отойдем отсюда? – Атагельды показал на угрожающую трещину, которая, начинаясь от основания, змеилась до самой верхушки песчаного холма. – А то, глядишь, засыплет нас – и косточек не найдут.

– Не бойся, малыш. Этот бархан еще нас переживет, – произнес старый Курбан и, кряхтя, опустился на корточки. Не мог же он, в самом деле, признаться мальцу, что больше не в силах и шагу ступить?..

Успокоенный Атагельды опустился рядом. Несколько мгновений они безмолвно наблюдали, как юркая ящерица, взбежав на крохотный бугорок, бесстрашно застыла на месте, разглядывая их блестящими бусинками глаз. Но едва дед, слегка отдышавшись, заговорил, и при первых звуках его голоса ящерица, вильнув, куда-то исчезла.

– Идем уже четвертые сутки, – покачал головой старик, что-то прикинув. – А конца-края не видать…

– Четвертые сутки? – удивился мальчик. – А я думал, добрых две недели. Скажи, а мы скоро придем на место, о котором ты говорил?

– Скоро, парень, скоро. – На сей раз, запустив ладонь в его шевелюру, дед долго не отпускал руку. Он искоса бросил испытующий полный нежности взгляд на Атагельды. Ну как признаешься ему, что потерял дорогу, утратил путеводную нить в этой безотрадной пустыне?

Курбан достал из котомки флягу, взболтнул ею. Воды оставалось на донце, всего три-четыре скупых глотка, не больше. Последняя еда – сушеные финики – кончилась вчера. «Значит, здесь и суждено нам погибнуть, – с внезапным спокойствием, рожденным безнадежностью, подумал старик, окидывая взглядом пространство вокруг себя. Что ж, наугад пустыню не пересечешь… Сделав несколько глотков из фляги, мальчик лег на бок, поджал ноги, закрыл глаза от косых лучей солнца, клонящегося к закату, и задремал.

«Итак, конец, – продолжал размышлять Курбан. – Но лучше погибнуть здесь, в пустыне, вольным человеком, чем там, в городе, на кровавой плахе, под топором палача эмира».

– Дед, а за что эмир хотел отрубить тебе голову? – спросил Атагельды, внезапно открывая глаза. Ход их мыслей был настолько одинаков, что старик вздрогнул.

– Прогневал я земного владыку, – вздохнул Курбан, – своей строптивостью. Попозже расскажу тебе подробно, когда выберемся отсюда.

– Думаешь, выберемся, пересечем пустыню? – по-взрослому спросил Атагельды.

Дед промолчал.

Хотя солнце уплывало в закат, жара медлила, не отпускала.

«Скажу ему всю правду, если он и сам до сих пор не догадался», – с внезапной решимостью подумал Курбан, но посмотрел на Атагельды и осекся: тот снова задремал.

Дед откинулся спиной на стенку бархана, не думая о грозной трещине, грозящей привести в движение многие тонны песка. Глубокие морщины, изрезавшие его лицо, придавали ему сходство с корой старого дерева. Особенно много морщин сосредоточилось на лбу. Выцветшие глаза печально выглядывали из-под сросшихся бровей, он подложил котомку под локоть, чтобы не так жег песок, и погрузился мыслями в недавнее прошлое.

…Они жили на окраине города, расположенного на скрещении оживленных караванных дорог. Их мазанка приткнулась к огромному караван-сараю, где днем и ночью было людно и шумно: одни приезжали, другие собирались двигаться дальше, далеко окрест разносились крики погонщиков верблюдов, звон медной посуды, крики и ругань носильщиков, степенный говор пышнобородых купцов.

Кузница Курбана располагалась поодаль, у самой дороги, так что дышать приходилось пылью, поднятой бесчисленными копытами. Зато работы, слава аллаху, хватало. Подковать животину нужно всем – и богатому всаднику, гарцующему на снежно-белом арабском жеребце, и бедному дехканину, под которым еле плетется тощий верблюд. Да мало ли кому еще?..

Однажды из караван-сарая за ним прислала богатая госпожа, у которой сломалась повозка, обитая рытой китайской тканью. Она дала ему целый золотой, который старик берег как зеницу ока. Он и сейчас пощупал его в кармане – маленький кружок, нагревшийся от солнца. Ну и что, разве золото всесильно? Разве спасет оно их от мучительной смерти?

А однажды степенно подъехал к кузнице на заморенном коне старик с белой как лунь бородой.

Гость степенно спешился, испросив разрешения, завел коня в тень и первым делом попросил воды не для себя, а для него. Только освободив коня от поклажи, разнуздав его и задав корму, седобородый незнакомец принял из рук Курбана пиалу с ледяной водой из артезианского колодца. О, блаженные времена, когда можно было пить сколько угодно!..

Они проговорили тогда всю ночь, устроившись во дворе под дырявым навесом. Атагельды давно спал, так и не дождавшись конца их беседы.

Старик, видимо, был устадом, – знаменитым придворным поэтом, который услаждал слух эмира. Певец не потрафил ему, и владыка выгнал старца, лишив всего имущества. Об этом пришелец говорил больше намеками, но Курбан и так без труда представил себе, как вчерашний богач ходит по базару, выискивая клячу подешевле, чтобы хватило на нее горсти медных дирхемов, глухо позвякивающих в кармане.

– Жаль мне твою клячу, устад, – заметил Курбан, переведя взгляд с собеседника на редкую крышу, сквозь которую просвечивали звезды, спелые, словно гроздья бухарского винограда. – А тебя жаль еще больше: боюсь, недалеко унесет тебя конь от эмирского гнева.

– Недалеко, говоришь? – загадочно усмехнулся седобородый. – Вот и видно, сынок, что у тебя нет поэтического воображения. (Он так и сказал – «сынок», хотя они, вероятнее всего, были почти одного возраста.)

– Да зачем мне оно, воображение? – удивился Курбан и посмотрел на смутный силуэт коня, дремлющего у перевязи. – Наверно, не одна тысяча коней прошла через мою кузню. И я, поверь, неплохо научился разбираться в их статях.

– Тебе это только кажется. – Гость погладил бороду.

– А что до воображения, то знай: только оно способно дать человеку крылья.

– Ну, воображай не воображай, а конь твой – заморенная кляча, и не более того, – упрямо возразил Курбан. – И боюсь, он падет на первой версте, едва ты покинешь город.

– И опять ты не прав, почтенный, – произнес седобородый, и глаза его весело и как-то по-молодому блеснули. – Ежели ты такой знаток, то разве не видишь, что это животное благороднейших арабских кровей? Посмотри на его линии, на густую гриву, на тонкие и сильные ноги! А разве ты не обратил внимания, сколько разума таят его глаза?

В словах устада была такая сила убежденности, что Курбан против воли подумал: чем шайтан не шутит, может, и впрямь конь в прошлом – арабский скакун, только замордованный и заезженный прежними своими хозяевами?.. И ведь в самом деле в больших и печальных глазах коня тлеет некий загадочный огонь.

– Вот-вот, поразмысли над моими словами, сынок, – усмехнулся гость, словно угадав мысли кузнеца, и глотнул из пиалы остывшего зеленого чая. Чай, как всегда, заваривал Атагельды, научившийся этому искусству от покойной матери.

– Вот ты говоришь – воображение, – сказал Курбан. – А зачем оно мне? Нужно ли оно простому человеку?

– Воображение нужно всем, – веско произнес устад. – Оно способно создать мир, реальный, как сама жизнь.

– По мне, лучше уж сама жизнь, как она есть, – возразил Курбан.

– А ты не подумал, что, как ты говоришь, сама жизнь есть не более, чем воображение? – улыбнулся седобородый.

Курбан не понял, однако переспрашивать не стал.

– Поясню свою мысль, – сказал гость и сделал еще глоток. – Хочешь, я изображу коня так, как видится он моему воображению? И ты поймешь, что оно реальнее самой жизни…

– Но как ты нарисуешь его?

– Слушай.

Гость резким движением отодвинул пиалу с недопитым чаем, едва не расплескав его. Лицо его внезапно побледнело, как показалось Курбану при холодном свете звезд. Он откинулся назад, словно изготавливаясь к прыжку, и, полузакрыв глаза, медленно произнес строки, которые слагал на ходу:

Не говори, что это конь, — Скажи, что это сын. Мой сын, мой порох, мой огонь И свет моих седин! Быстрее пули он летит, Опережая взгляд, И прах летит из-под копыт, И в каждом – гром победный скрыт И молнии горят. Умерит он твою тоску, Поймет твои дела, Газель настигнет на скаку, Опередит орла, Гуляет смерчем по песку, Как тень, нетерпелив, Но чашу влаги на скаку Ты выпьешь, не пролив.

– Ну, понял ты теперь, каков мой конь? – спросил гость после продолжительной паузы.

Ошеломленный кузнец в ответ мог только кивнуть. О многом они еще говорили, а потом, когда небо перед утром начало светлеть, словно покрываясь изморозью, и остались только самый яркие звезды, которые блистали, словно насечки, сделанные таинственным мастером на просторной, заброшенной ввысь кольчуге, Курбан спросил:

– Это все… Ты сочинил?

– Я.

– Как сумел ты?..

– Это моя профессия.

– Повтори слова!..

– Зачем? – скупо улыбнулся гость и бережно погладил свою бороду. Все равно слова забудешь ты. А мое имя… Что ж, оно растворено в этих строчках.

– Жаль мне тебя, – покачал головой кузнец. – На склоне лет, с таким талантом, лишенный имущества, изгнанный и одинокий, ты едешь умирать на чужбину. Ты словно лепесток, гонимый вихрем по степи.

Устад поднял руку.

– За добрые слова спасибо, – сказал он. – Но человек не может знать свой завтрашний день. Эмир наш капризен и непостоянен. Может, и на тебя, не приведи аллах, падет гнев его или его приближенных, и тебя тоже вышвырнет отсюда вихрь.

– Я человек маленький.

– Это не меняет дела.

Мог ли думать Курбан, что пророчество слагателя, об имени которого он потом уже, после его отъезда, начал догадываться, так скоро и так страшно исполнится!

Старик осторожно вздохнул, стараясь не расшевелить еще больше непроходящую боль в сердце, и снова потрогал в кармане маленький золотой кружочек. Так и не потратил его. Жаль. Теперь не доведется. Здесь, в пустыне, на него не купишь даже глотка воды. Он взял золото на зуб, полюбовался арабской вязью и сунул его обратно.

Атагельды проснулся, оба поднялись и побрели дальше. Едва они сделали несколько шагов, как песчаный холм позади с громким шумом рухнул, подняв целую тучу пыли.

Время от времени приостанавливаясь, Курбан долго и мучитель соображал: в каком направлении идти? Кругом, куда ни глянь, было одно и то же – однообразная пустыня, похожая на волны застывшей влаги, и над ней – выцветшее от жары небо, лишенное малейших признаков облаков.

– Дед, а чем ты все-таки разгневал эмира? – спросил Атагельды, и старик был рад неожиданному вопросу.

Слово за слово, и он рассказал, что произошло во дворе кузницы пять дней назад.

…Поздней ночью, когда Атагельды уже спал, в вечно распахнутые ветхие ворота въехали два пышно изукрашенных всадника. Один из них подъехал к навесу и ткнул рукояткой камчи Курбана, который прилег на ложе из веток, – его как раз схватил сердечный приступ.

– Вставай, лежебока! – сказал всадник.

– Что вам угодно, господин? – вежливо спросил кузнец, приподнимаясь.

– Коня подковать.

– Огонь уже погашен, господин, и разжигать его долго, – ответил старик, сдерживая стон. – Приходите завтра.

– Поднимайся и марш в кузницу, – повысил голос всадник. – И без разговоров!

Курбан покачал головой:

– Не могу, господин.

– Ах, не можешь? – крикнул всадник. – Так я помогу тебе! – И он вытянул Курбана камчой.

Острая боль обожгла плечо. «Хорошо, что мальчик спит в доме и ничего не слышит», – мелькнула мысль.

– Мы помощники эмира, и если ты сейчас же не отправишься в кузницу, жалкий червь, тебе не поздоровится, – с угрозой в голосе произнес второй всадник.

– Для меня неважно, кто вы, слуги эмира или последние попрошайки, – ответил с достоинством старик. – Если б мог, я бы выполнил работу сейчас. Но это невозможно.

Его ответ привел пришельцев в бешенство, и они в две нагайки принялись хлестать старика. Избив его до полусмерти, они удалились, присовокупив на прощанье, чтобы на рассвете он ждал серьезных неприятностей.

В ту же ночь Курбан и Атагельды бежали из города: старик знал, что с эмировыми слугами шутки плохи.

Старик поправил на плечах котомку и замолчал.

– Скажи, дед, разве ты не мог выполнить просьбу двух всадников? – спросил мальчик. – Разбудил бы меня, я бы горн помог разжечь, как всегда…

– Видишь ли, малыш… Я вольный мастер, а не раб эмира. И никогда не плясал под чью бы то ни было дудку.

Мальчик кивнул.

– А куда мы теперь идем? – спросил он.

– Там, за пустыней, мне говорили, есть место, где живут свободные люди, – указал старик вперед. – Там тень вдоль улиц, там журчат фонтаны и бегут полные арыки, там вдоволь воды, и там найдется работа для меня.

Я больше всего люблю слушать, как журчит вода, – задумчиво произнес Атагельды. – Скажи, а мы скоро придем? Пить хочется…

Курбан хотел сказать, что по рассказам знающих людей, которых немало перебывало в кузнице, туда трое суток пути, но вовремя осекся.

– Скоро. Потерпи, малыш, – только и сказал он.

Желтобрюхий варан прополз поодаль и исчез средь песчаных холмов. «Так и мы скоро оба исчезнем», – почти равнодушно подумал старик.

* * *

Когда тягостное ощущение, вызванное разбуханием, стало невыносимым, оболочка наконец лопнула, и зеленый росток неудержимо полез вверх, обжигаемый раскаленным песком. С влагой Зерен измучился: в окрестной почве ее не было, и воду приходилось буквально по молекуле вытаскивать снизу, из почвенных глубин. Хорошо хоть, что там она оказалась.

Упорный росток пробил слой песка и выглянул наружу. Нежная кожица его была вся во вмятинах от раскаленных песчинок, но росток обладал немалым запасом жизнестойкости. Кроме того, Зерен все время подпитывал его энергией, аккумулированной еще на материнской планете.

Росток проклюнулся на пологом склоне бархана, почти у самого его подножия. Он дерзко стоял, едва колеблемый горячим ветром, – единственное растение на многие километры вокруг.

Юркий тарбаган надумал подгрызть неведомый стебелек. Однако едва он приблизился, неведомая сила притормозила зверька, а когда он надумал преодолеть ее – чувствительный разряд пронзил все тело. Коротко пискнув, тарбаган юркнул в нору.

Шли дни, росток упрямо тянулся ввысь. Дождей эта планета – или, по крайней мере, данный участок ее – не ведала, но растение было неприхотливо и жизнестойко. Довольствуясь токами, которые давали глубоко ушедшие корни, да еще скудной росой, выпадавшей по ночам, оно росло и росло, утверждаясь на неласковой почве, под неласковым светилом.

Чем больше вытягивался росток, тем длиннее становилась и тень, отбрасываемая им. Вскоре показались и листья – плотные, со стреловидным окончанием, похожие на ладошки фикуса. На верхушке растения появилась крохотная завязь.

В один из рассветов неподалеку от одинокого растения показался еще один, совсем маленький росток, затем третий, четвертый…

Чувство удовлетворения от того, что первая задача Великого Посева выполнена, наполняла все естество Зерена.

Хорошо, что он с самого начала не пожалел универсальной энергии, хотя ее оставалось совсем немного, для того чтобы создать вокруг первого ростка защитное облако. В случае гибели первого ростка погиб бы и весь посев, погиб в самом начале, не успев как следует подняться.

Поначалу тень, отбрасываемая растениями, была хилой, представляла собой отдельные сиротливые полоски и пятна. Однако день ото дня они густели, все увереннее соединялись, сливались между собой. И настал день, когда неровный круг тени стал сплошным.

Наступил рассвет, начались пятые сутки пути.

Солнце, следуя извечным своим путем, начало быстро карабкаться к зениту.

Курбан и Атагельды медленно брели, оставляя за собой осыпающиеся следы.

– Дедушка, я утомился. Песок, что ли, стал глубже? – сказал мальчик и вытер пот, заливающий глаза.

– Будь джигитом, Ата, как твой покойный отец, – ответил старый кузнец. – Нам недолго уже осталось.

– Хочу пить.

Вместо ответа Курбан молча достал флягу, отвинтил крышку, перевернул сосуд и потряс им: ни капли не упало на нагретый песок. После этого он отбросил флягу в сторону. Хорошая вещь, хивинской работы, с узорной росписью. Но фляга, увы, больше не понадобится. С глухим звуком сосуд шлепнулся в песок, полузарывшись в него.

Без капли влаги в пустыне недолго протянешь. Мальчик блеснул глазами, но ничего не сказал, и они двинулись дальше.

Незаметно подкрался полдень, и каждый отвесный луч жалил, словно ядовитая гюрза.

Последний час Атагельды шел как будто в забытьи. В этом богом проклятом месте не было ни травинки, только солнце и песок, песок и солнце. Почему человек живет до обидного мало? Почему он вообще должен умереть?!

Увязая по колено в песке, мальчик догнал деда, шедшего немного впереди.

– Дедушка, а человек может быть бессмертным? – негромко спросил он, взяв Курбана за руку.

Кузнец, казалось, не удивился вопросу. Он пытливо посмотрел на Атагельды и, немного подумав, сказал:

– Человек может быть бессмертным. Я, во всяком случае, не вижу в этом ничего необычного.

– Почему же люди умирают?

– На то много причин. Например…

– Не нужно примеров! – живо перебил мальчик. – Ты лучше скажи, как стать бессмертным!

– Клянусь аллахом, хороший вопрос. – Улыбка пробежала по лицу старика. – Эх, учиться бы тебе, малыш! Да что теперь говорить…

– Ты не ответил, – напомнил Атагельды.

– Есть священные книги, в которых рассказывается о богах. Было это в древней стране, омываемой полуденным морем. Боги были прекрасны и могучи, и жили они вечно.

– Так то боги, – разочарованно протянул мальчик, – а я спрашиваю о людях.

– Не торопись, – произнес Курбан. – Дело, видишь ли, в том, что эти боги, согласно старинным легендам, по сути дела, ничем не отличались от людей. Ну, конечно, покрасивее, посильнее, а в остальном – те же люди. Но вот питались они по-особому, употребляли в пищу амброзию. Думаю, в этой пище и заключена тайна бессмертия.

– Наверно, амброзия – это просто ключевая вода, – вздохнул Атагельды.

Неожиданно старик пошатнулся и тяжело опустился на песок. Когда мальчик приподнял его голову, глаза Курбана были закрыты. Грудь вздымалась медленно, еле заметно. Атагельды опустился перед ним на колени, едва не вскрикнув от боли: _впечатление было такое, словно он стал на раскаленную сковородку.

– Дедушка, – тихонько позвал он, взяв Курбана за руку. Тяжелая рука, выскользнув, упала на песок.

Атагельды в отчаянии поднял глаза к небу, и оно показалось ему таким же шершавым и пересохшим от жажды, как его язык и небо, алчущие хотя бы глотка воды.

Мальчик нагреб кучу песка, положил деда повыше. Тот что-то пробормотал, не открывая глаз.

– Что? – переспросил Атагельды.

– Напейся… Напейся… – разобрал он только одно слово.

– Ты о чем, дедушка? – спросил мальчик, но Курбан молчал.

Тогда Атагельды решил докопаться до воды. Он принялся яростно копать песок. Тот утекал словно жидкость, сыпался сквозь пальцы, но это не останавливало мальчика. Он рыл и рыл, несмотря на то, что струйки песка стекали обратно в ямку. Но говорят же люди, что, если землю копать глубоко, обязательно доберешься до воды.

Вода, однако, не показывалась, даже песок не становился влажным. И проклятая жара нисколько не спадала. Пожалуй, было даже жарче, чем в дедовой кузнице, когда там вовсю пылал горн. Песок набился под ногти, было больно, но он продолжал копать.

За упорство Атагельды был вознагражден. Через какое-то время песок пусть не стал влажным, но по крайней мере холодным. Ата набрал горсть его, с трудом вылез из углубления, подошел к Курбану и приложил к его лбу прохладный песок. Дед на несколько мгновений приоткрыл глаза, в которых мальчику почудилось осмысленное выражение, и снова закрыл их. Спекшиеся губы шевельнулись.

– Напейся… – снова услышал Атагельды.

– Я хотел вырыть колодец, – медленно, по слогам произнес Атагельды, приблизившись к уху Курбана, – но ничего не получилось. Водоносный слой, наверно, залегает слишком глубоко. Даже до влажного песка я не добрался, а только до холодного.

– Ножик… возьми в моей котомке ножик… – прохрипел через силу Курбан.

– Нож? – переспросил мальчик. Ему показалось, что он ослышался. – Зачем он мне?

– Пока я жив… надрежь мне вену… и напейся крови, – докончил старик.

– Не говори чепухи.

– Слушай меня. И сделай, как я говорю. Мне все равно не жить, с моим-то сердцем. А ты молодой, ты должен жить. Когда напьешься, возьми мою котомку. И еще… в кармане… золотой. И иди на северо-восток. Строго на северо-восток. Я, понимаешь, сбился. Потерял направление.

– Знаю.

– Выйдешь к людям – они не дадут тебе пропасть. Только не говори никому, что ты внук врага эмира.

– Я спасу тебя. Старик покачал головой:

– Пустое. Лучше не теряй время, ведь с каждой минутой ты слабеешь.

Атагельды схватил деда под мышки и поволок его. Едкий пот заливал глаза. Уже через несколько шагов он выдохся.

– Знаешь, дед, ты полежи спокойно, а я пойду на разведку. Может, хоть тарбагана промыслю. Или, чем шайтан не шутит, воду найду!

Атагельды и сам не верил своим словам. Но речь деда, его страшное предложение привели его в такой ужас, от которого было только одно лекарстВо– движение, действие, любые усилия, пусть до крайнего изнеможения – тем лучше! Отчаянье придало ему силы.

– Вот-вот, и я говорю: иди на разведку. Да не торопись возвращаться, – согласился Курбан. – Я тебя подожду.

Атагельды с подозрением посмотрел на него, но лицо деда было спокойным.

Одолев крутой хребет сыпучего бархана, Атагельды остановился, вытер тыльной стороной ладони глаза, всмотрелся в даль. Снова мираж, будь он неладен.

В дрожащем мареве высилась небольшая рощица тонких, странных растений. Больше всего его поразили бледные, необычной формы листья, отчетливо видные. Но что ему до их формы, главное, что они отбрасывали тень. И потом, раз растения, там должна быть и какая-нибудь вода. Однако ни водоема, ни даже самого завалящего арыка Атагельды не разглядел, сколько ни всматривался. «До чего же убогий мираж явила мне в последний раз пустыня, – подумал он. – Видение, право, могло бы быть и побогаче». Может, он и не думал такими словами, но суть его размышлений была именно такова.

Он решил идти до тех пор, пока мираж рассеется, а там – будь что будет. Однако, странное дело, по мере продвижения мальчика видение не тускнело, не исчезало. Наоборот, становилось все более отчетливым.

Но понадобилось немало времени, прежде чем Атагельды убедился, что рощица существует на самом деле.

Удивительные растения! Прежде он никогда таких не видел. Самое высокое из них, стоящее в центре рощицы, было ему по плечо. Хотя ветра не было, все растения слабо покачивались, как будто связанные невидимой нитью. «Словно все они братья», – подумал Атагельды.

Казалось, растения приветствуют его.

Осторожно переступая, чтобы ненароком не задеть какой-нибудь из стеблей, он подошел к самому высокому растению. Листья, словно выделанные из бледно-зеленой кожи, были покрыты мельчайшими ворсинками. Стебель – вот уж совсем чудное, просто немыслимое дело – оказался полупрозрачным, словно это была струя застывшего стекла. Он долго смотрел на таинственные, крохотные, с булавочную головку, пузырьки, одни из них карабкались наверх, другие торопились вниз. Там же, в глубине стебля, внимательно вглядевшись, можно было различить тончайшие разноцветные нити – может быть, токи различных жидкостей?

Все это походило на чудо.

Позабыв обо всем на свете, Атагельды рассматривал странную карликовую рощицу, бог весть каким чудом возникшую в пустыне. Листья на вид казались сочными, мясистыми. Сорвать один, пожевать, – может, хоть немного утолит жажду? Он протянул руку к центральному стеблю, но она уперлась в невидимую преграду. Словно упругая пленка остановила ее движение. Что за чертовщина!

В полном недоумении он зачем-то огляделся. Все так же безмятежно сияло небо, шествовало своим путем солнце, вокруг, насколько хватало глаз, лежали изжелта-белые пески. И только вокруг него боязливо сгрудилась маленькая стайка ветвей неизвестного растения.

Он снова попытался протянуть руку к одному из листьев, и неведомая сила ее отбросила. Тогда Атагельды обратил внимание на чашечку, которой был увенчан самый высокий стебель. Чаша качнулась, и в ней что-то блеснуло. Влага… Неужели вода?! Пригубить бы, только пригубить.

Он осторожно, опасаясь подвоха, наклонился к чаше. Но ничто не воспрепятствовало этому движению. Казалось, растение почувствовало, что мальчик не собирается принести ему никакого вреда.

Да, в чашечке оказалась вода. Тепловатая, с каким-то сладким привкусом, но чистая. И было ее совсем немного – может быть, с четверть пиалушки.

Едва начав пить, Атагельды вспомнил про деда, оставшегося в песках, и с трудом оторвался от цветочной чаши. Как принести ему остатки воды? Посуды с собой не было. Фляжка, выброшенная Курбаном, осталась среди песков, теперь ее, наверно, не отыщешь.

Сгоряча он решил оторвать чашечку от верхушки растения, чтобы отнести ее деду. Однако, получив в протянутую руку чувствительный разряд, отказался от своей затеи.

Растение не только само по себе было странным, но и вело себя в высшей степени странно, словно строптивый жеребенок: оно то подпускало к себе Атагельды, то как бы отталкивало его.

Раздумывать, однако, было некогда. Ата стащил с головы выцветшую тюбетейку и не без опаски сделал шаг к стеблю, увенчанному чашечкой, полуприкрытой лепестками. Никакого противодействия, однако, на этот раз не последовало.

Атагельды осторожно, бережно раздвинул снова лепестки, окаймляющие чашу, и опустил туда тюбетейку, ожидая, пока она впитает влагу. Наконец тюбетейка намокла, жидкости оставалось на самом донце. Он допил ее и двинулся в обратный путь, сунув влажную тюбетейку за пазуху и моля бога об одном: чтобы она не высохла до того момента, как он доберется до Курбана.

Путь назад показался еще более тяжелым. Атагельды несколько раз оглядывался, словно боялся, что растения исчезнут. Но они оставались на месте, все так же покачиваясь в лад. Теперь они, казалось, провожали мальчика.

Мокрый ком тюбетейки приятно холодил грудь. Время от времени Атагельды совал руку за пазуху: нет, плотная ткань оставалась влажной.

Курбан был в том же положении, в котором его оставил мальчик. Глаза его были прикрыты, а грудь вздымалась так редко и слабо, что в первую минуту показалось – старый кузнец не дышит.

Атагельды стал на колени, потряс деда за плечо. Тот открыл глаза.

– Ты? Разве ты не ушел?

– Я ходил на разведку. Нашел местечко, где есть тень и немного воды…

Не дослушав, Курбан снова закрыл глаза. Зубы его были плотно сжаты, Атагельды никак не удавалось расщепить их. Тогда он достал из дедовой котомки нож и воспользовался им – маленьким стальным рычагом.

– Вену… режь вену… – пробормотал Курбан, на несколько мгновений открыв глаза.

Атагельды выдавил из тюбетейки в пересохшую щель рта несколько капель воды. Старик зачмокал, сделал судорожный глоток и посмотрел на мальчика.

– Сладкая? Где ты взял сладкую воду, Атагельды? Или, может быть, я брежу?..

Мальчик заботливо приложил ему ко лбу свою выжатую тюбетейку, все еще странным образом хранившую прохладу, и рассказал о путешествии, увенчавшемся находкой.

– Мне стало полегче, клянусь, – пробормотал старик и сел повыше. – Даже от сердца отлегло. Но послушай, тебе не померещилось все это? – посмотрел он недоверчиво на внука.

– А вода, по-твоему, откуда? – возразил Атагельды.

– Верно, верно, это вода, хотя и сладковатая, – согласился Курбан. – Будь это кровь, она была бы соленой… Но сколько на белом свете живу, о таких чудесах не слыхивал: одинокое растение среди пустыни сохраняет воду, да еще днем, в самый зной.

– Несколько растений.

– Все равно.

– Если ты не слыхал, это еще не значит, что такого не бывает. – Атагельды начал терять терпение.

– Ты прав, Ата, – согласился Курбан и, кряхтя, поднялся с земли, собрал свои скудные пожитки и добавил: – Ну, пошли, что ли. Показывай, где там твой рай земной.

Путь к растениям отыскать было нетрудно – песок еще не успел занести следы Атагельды.

Когда они добрались до цели, Курбан долго стоял перед купой одинаковых, только разного роста, растений, затем задумчиво произнес:

– И верно, Атагельды, это не мираж. Отродясь не видал таких растений. Одно небо ведает, каким ветром их сюда занесло. В тени мы сможем переждать полученные часы, отдохнуть, поднабраться сил, а потом…

– Смотри! – перебил его мальчик.

– Что?

– Вода!

Острый взгляд Атагельды углядел, как в чашечке самого высокого растения, обрамленной мохнатыми листьями, тускло блеснула жидкость. За то время, пока он отсутствовал, чаша успела наполниться снова…

На сей раз они утолили жажду. Живительная влага возродила силы, и даже жара, показалась, пошла немного на убыль.

– Отдохнем здесь денек-другой, да и двинемся дальше, – произнес Курбан, когда они расположились в тени.

– Но ты ведь направление потерял!

Старик промолчал.

– И потом, без воды мы здесь не пропадем, а вот что есть будем? – продолжал Атагельды.

– Видишь, на этих растениях есть завязь, – сказал Курбан, показывая на небольшие зеленые шишки, расположенные кое-где у основания листьев. – Может быть, эти плоды съедобны?

Ата пожал плечами. Что там говорить, после того как он утолил жажду, есть захотелось невыносимо. Но боязно было отравиться неведомым плодом, о чем он и сказал деду: вдруг эти зеленые шишки действуют похлеще мухомора?

– Я и сам, голубчик, это понимаю, – уныло согласился Курбан и вздохнул.

Атагельды встревожился:

– Опять сердце?

– Нет, сердце меня совсем перестало беспокоить, – сказал старый кузнец и впервые за пять дней улыбнулся.

– Дедушка, а что мы завтра будем делать?

– Посмотрим. Утро вечера мудренее.

Они лежали под открытым небом, ничем не защищенные от пустыни, которая обступила их со всех сторон, жарко дыша. Зато звезды над ними были точь-в-точь такие, как над двором старой кузницы. Между ними тянулись ввысь хрупкие стебли, от которых, казалось, исходило дружественное спокойствие.

И ночь провели они спокойно, хотя издали доносился заунывный вой шакалов. Обоим добровольным изгнанникам чудилось, что какая-то добрая сила стережет их сон.

Назавтра Курбан и Атагельды нашли в себе силы соорудить силки, в которые попался жирный тарбаган, так что призрак голодной смерти от них отодвинулся.

– Мне нравится в этом оазисе, – объявил однажды Атагельды, когда они сидели в тени растений.

– Какой же это оазис, если нет ни водоема, ни арыка, – возразил дед.

– А чаша цветка? Пусть она не глубока, но все время наполняется влагой.

– Верно, от жажды не помрешь.

– Как ты думаешь, дед, что это за жидкость? По-моему, это не вода.

– А что же?

– Не знаю.

– Может быть, сок растения? – высказал предположение старый кузнец, прерывая долгую паузу. – Но какая нам разница? Только бы цветок не отказался нас поить!

Силки, на которые было затрачено столько усилий, подвели: на следующий день они были пусты, несмотря на хорошую приманку, оставленную Атагельды. Всякая живность по непонятной причине старательно обходила западню. И новый день не принес никаких изменений.

Употреблять в пищу завязь растений дед и внук не рискнули.

Зелень росла быстро, не по дням, а по часам. Если поначалу самое высокое растение, возвышавшееся в центре маленькой зеленой колонии, едва достигало плеча Атагельды, то теперь они сравнялись в росте. Прежде мальчику приходилось немного нагибаться, чтобы достать влагу из чаши цветка, а теперь он, наоборот, пригибал чашу ко рту. Сначала он делал это с опаской, но сторонняя сила ни разу его не отталкивала. Уж не пригрезилась ли она Атагельды?

Итак, силки пустовали, голод заставил их снова потуже затянуть пояса, и однажды мальчик сказал:

– Мы уже отдохнули. Пора в путь.

И Курбану скрепя сердце пришлось с ним согласиться. Однако их выход из маленького оазиса оказался непродолжительным и едва не окончился трагически.

Растения еще не успели скрыться из вида, как что-то в воздухе неуловимо изменилось. Началось с того, что тело Курбана и Атагельды начало легко покалывать, словно тысячью иголок. Покалывание перешло в нестерпимый зуд. Оба яростно почесывались, хотя никаких видимых причин для этого не было. Расчесы оставляли на теле следы, но зуд не проходил.

Впрочем, по мере удаления от оазиса зуд начал слабеть, но тут случилась новая напасть: поднялся ветер, которого дотоле не было и в помине. С минуты на минуту он усиливался, что при открытых песчаных пространствах предвещало большие неприятности.

– Что будем делать, дедушка? – спросил Атагельды, остановившись.

Песчинки больно секли лицо, в воздухе стоял тонкий звук, вызванный трением мириадов песчинок друг от друга.

Прежде чем ответить, Курбан внимательно оглядел небо, которое оставалось безмятежным. Старик, честно говоря, недоумевал: резкий ветер поставил его в тупик.

– Будет самум? – с тревогой спросил Атагельды. Курбан пожал плечами.

– Видишь ли, малыш, самуму должны предшествовать определенные изменения на небе, – произнес он. – Они еле заметны порой, но я хорошо изучил их за долгую жизнь. А сейчас, видишь? – показал он рукой наверх. – Нет даже легчайшего облачного налета, небо чистое. Или мои глаза обманывают меня…

– Нет, в небе ни облачка, – подтвердил Атагельды, запрокинувший голову.

– Я не могу понять, откуда взялся этот ветер, – признался старик. – Мне кажется, это какой-то шальной вихрь, он должен убраться.

Действительность, однако, не подтверждала столь оптимистического вывода: ветер с каждой минутой усиливался.

– Если ветер закружит, поднимет вихри, нам придется несладко, – покачала головой Курбан.

К счастью, ветер пока дул в одном направлении – бил в лицо. Он достиг определенной силы и, похоже, слабеть не собирался.

Они стали спиной к ветру и, пока совещались, вокруг каждого успел образоваться песчаный холмик.

– Идти дальше опасно, – решил Курбан. – Нужно возвращаться, пока не поздно.

Несколько шагов они сделали в молчании.

Ветер дул в спину, идти стало легче, но все равно из-за вездесущих песчинок не то что переговариваться – даже дышать было трудно. Вокруг, насколько хватало глаз, простиралась однообразная пустыня, заштрихованная косыми траекториями песчинок.

– Послушай, а мы правильно идем? – спросил внезапно обеспокоенный Курбан.

– Ищи наши следы, только и всего, – откликнулся беспечно Атагельды.

– Наши следы давно занесло.

– Ну и что! – воскликнул мальчик. – У нас остался еще один хороший ориентир.

– Что ты имеешь в виду?

– Ветер! Он ведь как поднялся, так и не менял направление, – сказал Атагельды.

– Ты уверен?

– Конечно. Он дул нам все время в лицо, словно хотел заставить, чтобы мы вернулись в оазис.

– А ты молодец, дружок. Головка работает, – похвалил старый кузнец. – Я и сам бы до этого додумался, только подрастерялся малость, – добавил он.

Шло время, но растения оазиса не показывались. Курбан уже забеспокоился, когда они оба почти одновременно увидели светло-зеленые верхушки, едва выглядывающие из песчаных холмов. Ветер к этому времени утих – так же внезапно, как начался.

– Беда, да и только, – поцокал языком Курбан, разглядывая занесенный песком оазис. – Попробуем раскопать…

– Дед, посмотри, они сражались с песком! – воскликнул Атагельды, указывая на растения.

В самом деле, каждое растение находилось в углублении, окруженное песчаным барьером. Песок пятился, словно отбрасываемый растением. Дед с внуком решили помочь странным растениям. Трудились долго, поскольку растений было с десяток, не меньше.

– Отдохнем немного, – предложил Курбан.

– Сердце?

– Нет, сердце эти дни меня не беспокоит. Просто устал я немного…

– Потерпи, дедушка. Давай сначала освободим от песка все растения, потом будем отдыхать. А то они могут задохнуться.

– Задохнуться? – удивился Курбан. – С чего ты взял?

– Мне так кажется, – уклончиво ответил Атагельды, снова принимаясь за работу. Не мог же он, в самом деле, сказать деду о смутном видении, мелькнувшем в его мозгу? Расплывчатый образ существа, которое задыхается от удушья…

Наконец работа была закончена. Маленький оазис был очищен от песка. Растения, как и прежде, едва колебались в лад, хотя вокруг царило полное безветрие. Чашечка, совсем небольшая, появилась на верхушке еще одного растения. А завязь под листьями, сулящая плоды, стала вроде покрупнее, – или это им только показалось?

– Это – твоя, – указал на вторую чашечку Курбан, а сам направился к первой.

…Атагельды совсем не удивился, когда обнаружил под плотными, кожистыми лепестками сладковатую, прохладную жидкость. Он выпил ее всю, отчего сразу прибавилось сил.

После этого происшествия Атагельды с Курбаном ни разу не пытались покинуть оазис.

Когда плоды созрели, они решились их отведать и не пожалели: плоды оказались сочными и на удивление сытными. Правда, вкус их был непривычен, но выбирать не приходилось. Определить, что это за плоды, старый Курбан не мог: встречать такие ему прежде не доводилось.

С появлением второй чаши влаги им хватало, оставалось даже на чай. Запасливый Курбан всегда держал во фляге небольшой запас, он собирал туда воду, которую они не успели выпить за день. Стоило цветочную чашу опорожнить, как она через некоторое время снова наполнялась.

* * *

«…Наконец-то удалось пробить слой песка, и росток начал тянуться ввысь. Когда он достиг необходимой высоты, я смог приступить к круговым наблюдениям.

Картина безотрадная. Во всем поле зрения – всхолмленная песчаная пустыня. Таким образом, беглые наблюдения, сделанные мной во время свободного падения, подтвердились, к сожалению.

Неужели вся планета лишена жизни? Неужели не ведает она ни растений, ни животных? Похоже, что так, и соображения наших ученых не подтвердились.

Если так, то космическая судьба предоставила мне удивительный шанс – будучи в единственном числе, без собратьев, попытаться озеленить целую планету. Сумею ли? Во всяком случае, обязан попытаться.

Жаль только, что модифицировать растения – вне моих возможностей. Что ж, пусть лучше покрывают пустыню растения одного вида, чем останется пустыня, лишенная каких бы то ни было растений».

«Песчаный слой толст. С величайшим трудом корень, пробивая почву, добрался наконец до водоносного слоя.

– Зерен, – донесся до меня сигнал, посланный корнем. – Можешь прекратить синтез молекул воды, необходимый для твоего питания, и готовься получать жидкость, рождаемую почвой этой планеты.

Произвел экспресс-анализ, жидкость оказалась богатой на удивительные соли и соединения. Странно, что при такой почвенной воде на планете нет зелени. Может, была, но песок уничтожил ее? Не буду, впрочем, торопиться с поспешными выводами: тот, кто совершает Великий Посев, делать этого не должен.

…Сегодня великий день. Радостный и одновременно тревожный. Радостный – потому что я впервые обнаружил в окрестности живое существо. На всякий случай зафиксирую в памяти информацию. Обладает оно четырьмя конечностями. Передвигается на двух задних, и довольно неуклюже.

Долгое время не мог понять, обладает ли оно хотя бы начатками разума или действует, подчиняясь только инстинктам.

При виде растений существо выразило удивление: лишнее подтверждение тому, что планета лишена растительного царства.

Сразу установил односторонний биоконтакт, чтобы вызнать намерения существа. Оно двинулось ко мне с желанием сорвать лист, что могло бы повредить стебель, еще неокрепший. Пришлось наскоро выбросить защитное силовое поле. Существо удалось отпугнуть.

Существо в испуге отступило, и в этот момент мне стало ясно, что оно сильно страдает от жажды. Я сильнее покачнул чашей цветка. Существо, видимо опасаясь подвоха, снова боязливо приблизилось. Я рассеял силовое поле и постарался передать об этом мыслеграмму существу. Не знаю, дошла ли она, но существо наклонилось к чаше и, раздвинув лепестки, начало пить. Не допив, подняло голову.

Дальнейшие его действия отличались загадочностью. Сначала оно решило было оторвать чашечку от стебля – ту самую чашу, которая напоила его, спасла от смертельной жажды! Ясно, что оно было лишено разума. Я едва успел включить защитный разряд. Получив чувствительный удар в переднюю конечность, существо отпрянуло. А затем повело себя еще более загадочно. Отделило от головы некую оболочку – я так и не разобрался, естественное это покрытие или нет, – и погрузило ее в чашу цветка, где на донце оставалось еще немного влаги.

Поскольку действия существа на этот раз были осторожны, а движения бережны, я рискнул и снял защиту.

Когда оболочка набухла, существо спрятало ее у себя на груди и удалилось.

Когда существо исчезло из зоны видимости, я попытался привести в порядок только что полученную информацию. К моей радости, вызванной тем, что на планете обнаружилось живое существо, прибавилась тревога за собственную безопасность. Ведь убежать, как и вообще передвигаться, я не могу. Все время держать включенным защитное поле тоже невозможно – запасов энергии не хватит. Если здесь есть живые существа, они могут повредить центральный ствол, и тогда вся зеленая колония погибнет.

Пока я размышлял, передо мной снова появилось прежнее существо, а с ним еще одно. Оно было той же породы, но гораздо старше – я понял это с первого взгляда.

Есть мои плоды они побоялись, да, честно говоря, они к тому времени еще не созрели. Так или иначе, жажду они утолили, а потом устроились на ночлег прямо посреди колонии. Мое биополе подействовало на них благотворно, и они быстро уснули.

По неровному дыханию и другим признакам я понял, что у старика больное сердце. Микроэлементы, растворенные в нектаре, должны были ему помочь, возможно, не сразу.

А пока я занялся изучением биологической природы этих двух существ. Тело их было покрыто оболочкой, похоже, искусственного происхождения. Это признак разума или хотя бы его начатков. В пользу этой точки зрения говорило и то, что у них имелись примитивные орудия: сосуд для жидкости и еще одна вещь, о которой скажу позже.

Сосуд был достаточно сложный, с завинчивающейся крышкой, создающей герметичность. Но главное – мне показалось, что сосуд украшен письменами. Если это так, то существа в умственном отношении стоят гораздо выше, чем я предположил поначалу. Впрочем, возможно, что сосуд это принадлежит другой расе, а они его нашли на стороне, не имея к письменам ни малейшего отношения: такие случаи, я знаю, бывали на других планетах. Так или иначе, в этом предстояло разобраться.

Вторая вещь, которая у них находилась, вызвала мое беспокойство. Она представляла собой узкую стальную полосу, с одной стороны остро заточенную. Полоса была для удобства снабжена рукояткой, и оба существа довольно ловко пользовались этим орудием.

Один удар такой полоски может погубить центральный стебель, а с ним и всю колонию».

«Пытаюсь воздействовать внушением, однако пока в биоконтакт удалось вступить только с более молодым индивидом».

«…Существа – разумны, другое дело – какой ступени их разум. Обмениваются акустическими сигналами. Зовут друг друга сложными именами, пока не могу их воспроизвести.

Тела их в значительной степени состоят из жидкости, вода – основа жизненной активности. Двух цветочных чаш для них хватает, поэтому новых не выбрасываю».

«Немало усилий пришлось затратить, чтобы раздобыть для них из почвы оптимальное количество жидкости. Пришлось расширить корневую систему. Это, впрочем, все равно необходимо для предстоящего расширения колонии».

* * *

Прошел месяц жизни в оазисе.

За это время колония стеблей приметно разрослась. Стебли один за другим вылезали из-под песчаного покрова в каком-то им одним ведомом порядке. И тут же начинали тянуться ввысь под жарким солнцем пустыни.

Издали рощица напоминала светло-зеленую пирамиду. В центре – самый высокий и толстый стебель, а вокруг него концентрическими кругами располагались остальные, постепенно понижаясь до самых маленьких, которые только вчера вылупились из песка.

Высота центрального стебля перевалила за два метра, и он продолжал расти. Теперь, чтобы напиться либо набрать во флягу жидкости, Курбану приходилось нагибать полупрозрачный стебель. Тот гнулся, но не ломался.

Листва, сплетаясь, давала густую тень, днем, в жару, это было настоящее спасение. Да и ночью отдыхать в ней было неплохо – едва войдешь, раздвигая руками стебли, и сразу тебя охватит чувство уверенности и покоя.

– Может, это порода бамбука такая? – сказал однажды Атагельды, в который раз рассматривая заматеревший ствол главного стебля.

Старик потрогал пальцем сочленение.

– Никогда не встречал бамбука, прозрачного, как стекло, – покачала он головой.

Там, под кожистой оболочкой, шла, как всегда, чужая, непонятная жизнь: торопились, обгоняя друг друга, разноцветные пузырьки воздуха, сталкивались, сливались, тянулись бесконечные нити…

Вдвоем они с трудом наклонили ствол, после чего поочередно напились из чаши.

– Словно амброзии отведал, – сказал Курбан, вытирая ладонью губы.

– Это той, что бессмертие богам давала? – откликнулся Атагельды.

– Не знаю, как там насчет бессмертия, – хитро сощурился старый кузнец, – но от этой водички я чувствую себя лучше, это точно.

Как-то они пролили немного жидкости из чаши на песок. Жидкость долго не впитывалась в почву, несколько дней лежала темным бархатистым пятном. Курбан трогал его пальцем, что-то бормоча, пока пятно не просохло.

Странными были не только полупрозрачные стволы, но и листья – плотные, кожистые, похожие на добрые лапы неведомого чудища. Памятуя давний опыт, Атагельды не пытался их обрывать. Но однажды, проснувшись утром, он обнаружил под ногами опавший лист. Слегка пожелтевший, с выступившими синими прожилками, он казался еще крупнее, чем на стебле.

Подошел Курбан, и они вдвоем несколько минут разглядывали это маленькое чудо.

– Поверхность словно кожа, – заметил Атагельды, поглаживая лист.

– Никакой мастер так кожу не выделает, – покачал головой Курбан.

Потом, когда листьев опало достаточно, они соорудили из них хижину. Теперь было где ночью укрыться от холода.

* * *

«Обнаружил и еще живые существа – небольшие, юркие, четвероногие, покрытые шерстью».

«Разумных, однако, только два. Они соорудили из опавших листьев временное жилище, использовав в качестве каркаса несколько молодых моих побегов. Признаюсь, я опасался, что они повредят их, но существа с честью выдержали эту проверку на разумность».

«С некоторых пор одна мысль не дает мне покоя: неужели, кроме этих двоих, на планете больше нет разумных существ? Ответить на этот вопрос непросто, ведь я лишен возможности передвигаться. Потому остается только одно: изучить как можно глубже две данные особи, вникнуть в их образ жизни, распознать акустические сигналы, которыми они регулярно обмениваются. Не исключено, что это речь, состоящая из множества слов.

Нетрудно представить мое отчаяние, когда оба существа вдруг надумали покинуть оазис!

Не знаю, разумеется, какая цель их влекла, но мне пришлось приложить все усилия, чтобы возвратить их. На их пути я создал перепад потенциалов, который вызвал сильный встречный ветер.

Они возвратились, но и я едва не погиб: ветер намел вокруг колонии такую гору песка, что я едва не задохнулся. Но тут они оба пришли мне на помощь, разбросав песчаные барьеры.

Начал различать отдельные звуки-слова, но смысл многих из них для меня пока неясен…»

* * *

Однажды, выйдя на край оазиса, Курбан заметил на горизонте небольшое облачко. Оно возникло вдали, на стороне, противоположной той, с которой они пришли.

Курбан долго вглядывался, затем позвал Атагельды.

– Посмотри, что это, у тебя глаза молодые.

– Может, песчаная буря начинается? – высказал предположение мальчик. – Нужно стены хижины укрепить.

– На бурю не похоже, – покачал головой старик. – Видишь, верхушки барханов не дымятся. Да и ветра совсем нет.

– Мираж?

– И на мираж не похоже.

– Значит, просто туча пыли.

– Точно. Караван движется.

– В нашу сторону? – хлопнул в ладоши Атагельды.

– В нашу, малыш, – кивнул Курбан, но радости в его голосе не было.

Через некоторое время показался небольшой караван, который двигался в сторону оазиса. Пожалуй, караван – слишком громко сказано. Несколько полудохлых верблюдов еле плелись, понукаемые худыми, оборванными людьми. Даже вид зеленого оазиса не зажег в их глазах особой радости.

Кто бы это мог быть? Купцы? Не похоже. Уж слишком тощие хурджины покоятся на верблюжьих боках. Да и в людях не чувствуется купеческой степенности.

Впереди каравана шел горбоносый человек с потемневшим лицом. Он волочил за собой по песку бич. Скользнув безразличным взглядом по Курбану и Атагельды, вышедшим на край оазиса, он крикнул гортанным голосом:

– Привал! – и щелкнул бичом, подняв продолговатое облачко песка.

Видно, его привыкли слушаться. Дети, изнуренные долгим путем, сбились в кучу, ожидая дальнейших приказаний. Погонщики остались подле животных.

– Груз снимать, Ахметхан? – почтительно обратился к нему старик, держащий в поводу усталого коня.

– Снимайте! – решил Ахметхан. – Мы здесь остановимся. Тут есть тень, а значит, должна быть и вода.

Только теперь он обратил внимание на Курбана и Атагельды и, все так же волоча бич, приблизился к ним.

– Откуда в пустыне бамбук? – спросил он. – Это вы его вырастили?

– Это вовсе не… – начал Курбан, но Атагельды перебил его:

– А ты видел, Ахметхан, на бамбуке такие листья? – И он поднял с песка пожелтевшее кожистое чудо с синими прожилками.

Горбоносый перевел тяжелый взгляд на мальчика, затем взял лист и долго рассматривал его, вертя так и этак.

– Из такого материала впору сапоги для эмира тачать, – заметил он.

– Мы из этих листьев хижину собрали, – вступил в разговор Курбан.

Из дальнейшего разговора выяснилось, что караван Ахметхана держал путь как раз из того места, куда мечтал добраться старый кузнец. И там так же худо, как в городе, который они с Атагельды покинули.

Освоившись, дети с визгом носились по песку, взрослые приводили в порядок поклажу. Все запасы воды, которые удалось накопить Атагельды и Курбану, были уничтожены, так же как и запасы созревших плодов.

Вертлявый мальчишка с перевязанной щекой подбежал к центральному стеблю и тут же с визгом отскочил от него.

– Анартай! – прикрикнул на сына горбоносый. – Занимайся делом.

– Отец, оно дерется! – заверещал Анартай.

– А я еще добавлю, – проворчал Ахметхан, не вникнув в суть дела.

Вечер скоротали у костра, в который пошли пересохшие листья.

– Жалко жечь такое добро, – вздохнул старик, разглядывая лист, корчащийся в огне.

Листья давали ровное и жаркое пламя, они горели лучше любых дров. Синие прожилки, расплавляясь, превращались в ослепительно сверкающие голубые шарики, похожие на драгоценные каменья. От них летели во все стороны веселые стрелки огня.

– Сделать бы ожерелье из таких каменьев, – произнесла женщина, которая не отрываясь глядела на огонь.

Анартай захохотал:

– Шею сожжешь!

Сидя на отшибе, он размотал повязку. Курбан глянул и ужаснулся: щеку мальчика обезображивала ужасная язва. Кузнец переглянулся с Атагельды. «Неужели проказа?» – подумал Курбан, инстинктивно отодвигаясь от Анартая. Тот беспечно подбросил несколько листьев в огонь, затем снова замотал щеку.

Старик, ехавший в караване на коне, стреножил его, предварительно покормив остатками овса. Конь, подбрасывая ноги, приблизился к хозяину и остановился позади него, фыркая и косясь на огонь умным глазом.

Конь вызвал общее оживление. Посыпались реплики, смысл которых был в том, что конь для старика – самое близкое и родное существо. Старик отбивался как мог, жалко улыбаясь, а когда наступило затишье, Курбан негромко произнес:

Не говори, что это конь, — Скажи, что это сын. Мой сын, мой порох, мой огонь И свет моих седин…

– Чьи это слова? – воскликнул старик, едва Курбан умолк. – Я их не слышал.

– Эти строки сочинил один мой знакомый, – осторожно ответил Курбан.

– Кто, скажи?

– Я забыл его имя.

– Боже мой, такие стихи может сочинить только единственный человек в подлунном мире, – как бы про себя произнес старик, покачав головой. – Я все его газели знаю наизусть. И всю жизнь мечтал хоть одним глазком поглядеть на него. Да, видно, не судьба.

Курбан, глядя на старика, хотел что-то сказать, но сдержался.

Огонь догорел, и только синие угольки нездешне светились в серой золе.

– Поздно, – сказал караванбаши и резко поднялся. – Сейчас всем спать. Завтра с утра будем складывать хижины. Вот такие, как у них, – кивнул он на Курбана и Атагельды.

Прибывшие с караваном уснули быстро. Легли они как попало, накрывшись тряпьем. «Словно трупы», – подумал Курбан и сам ужаснулся своему сравнению. Атагельды шел с ним рядом, словно во сне. В голове теснились непонятные образы. Зерно набухало в почве и лопалось, давая росток. Какое-то устройство летело в черном пространстве и вдруг жарко вспыхивало, распадаясь на части.

Идя рядом с дедом, мальчик почувствовал, что неведомая сила пытается взять в полон его сознание. Но он усилием воли сумел отторгнуть ее.

– Не отставай, – сказал Курбан. – Э, да ты спишь на ходу. Ахметхан прав, уже поздно.

* * *

«…Сколько же времени потребуется, чтобы мне одному покрыть растительностью пустыню? А может, и впрямь вся планета засыпана безжизненным песком? В этом случае мне понадобятся столетия, если пользоваться мерой времени, задаваемой постоянной скоростью вращения данной планеты».

«Ну что ж, временем я не ограничен. В любом случае я пленник Земли. Только бы запаса энергии хватило да никакая случайность не погубила моего существования».

«Пытаюсь наладить биоконтакт с двуногими особями, количество которых четыре дня назад резко увеличилось. Пока удалось упрочить связь только с молодым существом, которое отзывается на кличку Атагельды».

«Великий Посев – задача, ради выполнения которой годятся любые средства.

Если мои ростки со временем покроют планету, это изменит состав атмосферы. Я произвел химические выкладки, которые это доказывают. Тогда, может быть, здесь сможет существовать раса по-настоящему разумных существ, а не этих странных двуногих, находящихся на низкой ступени развития. Об этом говорит хотя бы то, что они постоянно друг с другом враждуют – до прихода каравана я этого, правда, не замечал. Они не умеют избавляться от собственных болезней. Передвигаются неуклюже, да и то – только по поверхности, в двумерном пространстве. Летать не способны.

Действия их не поддаются анализу, мысли хаотичны и сумбурны. Наконец, они не вступают в биоконтакт».

«В общем, такой расой, как переходной, не жалко пожертвовать во имя будущей, высокоразумной. Впрочем, это вопрос будущего».

«Пока самая острая проблема – влага для пришельцев. Для двоих воды, которую я набирал в чаши, хватало. Теперь ее явно недостаточно.

Двуногие уже вступают за воду в кровавые раздоры. Что же будет дальше?»

«Я мог бы увеличить количество чаш на верхушках стеблей, но это не решает проблемы. Дело в том, что тот водоносный слой, которого способна достичь моя корневая система, может скоро иссякнуть. И тогда все существа, которые остались в оазисе, будут обречены, если только не решатся на длительный и опасный путь в другие места, неведомые мне».

«Выход вижу только один: внушить через Атагельды всем остальным мысль о необходимости, как это ни трудно, пробить глубокую вертикальную скважину, чтобы добраться до воды. А я уж с помощью корневой системы смогу поддерживать в ней уровень влаги, если это будет необходимо».

* * *

Жизнь в оазисе стала кошмарной. Скудные запасы воды пытались делить и так и этак, но ее все равно не хватало.

На общей сходке Ахметхан сказал:

– Вода нужна для самых сильных. Того, что дают эти ветки шайтана, хватит только по половине глотка. Лучше пусть выживет часть, чем погибнут все.

Ответом ему было гробовое молчание. Даже Анартай притих, с испугом глядя на отца. Потом тишина взорвалась, заголосили женщины, заплакали дети.

– Пока растения выбросили только две цветочные чаши, – начал Курбан, и взгляды обратились на него. – А стеблей уже вон сколько, поглядите! Когда мы с Атагельды пришли сюда, их было всего несколько штук, а теперь – целый зеленый остров. А теперь – целый зеленый остров! – повторил старик. – Его и обойдешь-то не сразу. Если появятся еще чаши – воды хватит всем, – закончил он.

Ахметхан спросил:

– Что же ты предлагаешь?

– Подождем еще несколько дней. А пока воду нужно делить поровну.

– Это не выход, Курбан, – отрезал Ахметхан. – Ты, видно, привык витать в облаках. Вода нужна нам сегодня, в крайнем случае – завтра.

– Я знаю, где взять воду! – вдруг, неожиданно для самого себя, воскликнул Атагельды, побледнев от волнения.

– Помолчи, когда старшие говорят, – оборвал его строго Курбан.

– Пусть говорит, – перевел на него тяжелый взгляд властный караванбаши.

– Воду нужно взять под землей, – произнес Атагельды.

– Это как – под землей? – с недоумением переспросила худая женщина, а Анартай открыл от удивления рот.

Атагельды пояснил:

– Надо отрыть колодец. Тогда воды хватит всем – и нам, и верблюдам, и лошадям.

– Я думал о колодце, – признался Курбан, когда шумок утих. – Но чем нам вырыть его?

– Да и вода, я думаю, здесь очень глубоко залегает, – добавил старик – владелец преданного коня.

– А что, в словах мальчика что-то есть, – произнес чей-то голос из кучки оборванцев. – А вдруг где-то водоносный слой поближе выходит к пескам?

– Да, такие места должны быть, – согласился старик. – Я знаю это.

– Глупцы! – произнес Ахметхан! хлопнул по песку камчой, с которой никогда не расставался. – Возможно, такое место и есть здесь, в пустыне. Но как же вы отыщете его? Это все равно, что найти иголку в стоге сена.

– Я найду место, где нужно копать колодец, – снова неожиданно для себя сказал Атагельды: словно какая-то сторонняя воля заставила его произнести эти слова.

Курбан испуганно дернул его за руку, а караванбаши, недобро ощерясь, произнес:

– Ты? Жалкий хвастун, пустой. Жажда, видно, затуманила твои мозги.

– Я не хвастун. Вот как, ты упорствуешь? – сощурился Ахметхан. – Тогда ступай ищи место для колодца. Но, клянусь аллахом, если не найдешь его – я тебя засеку до смерти своими руками, вот этой камчой. – Снова на песке вздулся рубец от страшного удара плеткой.

Последующие действия Атагельды отличались загадочностью не только для старого Курбана, но и для всех остальных. Мальчик прошел в рощицу, образованную стеблями, приблизился к центральному стеблю, задрал голову к его верхушке – странные камышины продолжали ежесуточно прибавлять в росте. Казалось, Атагельды внимает какому-то голосу, неслышному для остальных. Затем он нагнулся и выбрал среди опавших листьев один, по внешнему виду ничем не отличающийся от других. Вот он, изогнутый, слегка бугристый, похожий на лоскут драгоценной замши.

Все, не скрывая интереса, глядели на действия Атагельды. Тот принялся обрывать лист, оставив только черенок. Действия его были замедленными, он двигался словно во сне. Оглядев черенок и, видимо, оставшись удовлетворенным осмотром, он повернулся к деду, стоявшему рядом. Что-то в глазах мальчика было такое, что Курбан невольно сделал шаг назад.

– Дедушка, прости меня, – вдруг произнес Атагельды и неуловимо быстрым движением вырвал у него волосок из бороды. Затем привязал к концу волоска черенок.

– Это что за орудие? – не стерпев, спросил караванбаши, переведя взгляд с черенка на мальчика.

– Потерпи, Ахметхан, узнаешь в свое время, – не очень почтительно оборвал его Атагельды.

Караванбаши только моргнул, но ничего не ответил.

Держа свое хрупкое сооружение в вытянутой руке, Атагельды двинулся прочь из оазиса. За ним, не отставая ни на шаг, направилась остальная толпа.

В этот момент произошла небольшая заминка.

– Смотрите, облако! – пронзительно завопил Анартай, случайно глянувший в небо.

Все глянули и убедились: на выцветшей от зноя небесной голубизне и впрямь появился белоснежный барашек. Люди остановились, разглядывая его.

– В этой части пустыни не бывает дождей! – категорическим тоном произнес Ахметхан. – И облаков здесь тоже не бывает…

Небольшое облачко, однако, продолжало висеть, невесть откуда появившееся.

– Неужели мои глаза обманывают меня? – пробормотал старик. – Или, может быть, это проделки шайтана?

Ему не ответили. А облако, не успев разрастись, так же внезапно начало таять, словно кусок каймака, брошенный в кумыс. Когда оно исчезло через минуту-другую, из всех грудей вырвался вздох разочарования.

Первым пришел в себя Атагельды. Он продолжил прерванный путь, за ним потянулись остальные.

Они вышли из оазиса, покинули спасительную тень, и солнце с удвоенной яростью набросилось на них. Атагельды шел, словно во сне. Преодолел пологий бархан, не выпуская из рук волосинку, и направился к ровной площадке, песок на которой был особенно золотист. Площадка была довольно обширной, ее окаймляли песчаные холмы.

– Где-то здесь водоносный слой должен близко подходить к поверхности почвы, – произнес мальчик, ни к кому не обращаясь.

– Ата, одумайся, откуда ты можешь знать это? – не удержавшись, крикнул Курбан. – Признайся, что пошутил, и мы простим тебя.

Атагельды молча пожал плечами.

– Нет уж, такие шутки не прощаются, – покачал головой караванбаши. – Он взбаламутил всех моих людей, вселил в них несбыточную надежду…

Между тем Атагельды двинулся вдоль края площадки, внимательно глядя на черенок, зависший горизонтально. Дойдя до песчаного холма, он повернул обратно и двинулся параллельно своему следу. Он напоминал пахаря, который кладет на пашне борозду к борозде.

Вскоре люди от него отстали. Они сгрудились на краю площадки, продолжая наблюдать за странными действиями Атагельды. Впереди других стояли Курбан и Ахметхан. Только Анартай не отставал от Атагельды. Кривляясь, он вышагивал за ним, время от времени подталкивая в спину, а однажды так ткнул кулаком, что Атагельды, не удержавшись, упал на колени.

– Анартай, не мешай ему, – возмутился старик. – Вдруг он спасет нас?..

У него самого губы пересохли от жажды, – тихонько добавила женщина.

– Спаситель! – краешком губ усмехнулся Ахметхан, хотя лицо его оставалось неподвижным. – Гляди, Анартай, не упусти его, ежели задумает дать стрекача. А впрочем, здесь он никуда от нас не убежит.

Атагельды продолжал с упорством преодолевать полосу за полосой, не обращая внимания на Анартая. Он даже ни разу не обернулся, не посмотрел на своего мучителя. Взгляд его был прикован к черенку, губы беззвучно шевелились. Курбан решил, что мальчик шепчет молитву. Что касается черенка от листа, то он все время занимал одно положение – горизонтальное.

Шел Атагельды медленно, наклонившись вперед, словно ему приходилось преодолевать сильный ветер. Старый кузнец следил за ним с недоумением, смешанным с испугом. Но задать ему вопрос не решался.

Пыль, медленно оседая, тянулась за мальчиком ленивым облаком. Наконец, преследование Анартаю надоело, и он, несколько раз чихнув, присоединился к наблюдающим.

Теперь Атагельды шагал по песку один. Он шел сутулясь, словно на плечи его давила непомерная тяга.

– Послушай, мальчишка! Ты долго будешь нам голову морочить? – воскликнул Ахметхан, нарушив тяжелую, гнетущую тишину.

– Время поиска мне неизвестно, караванбаши, – ответил Атагельды.

Ответ привел Ахметхана в ярость.

– Даю тебе еще час, – произнес он, хлопнув камчой. – И если ты не найдешь то, что обещал, клянусь, я собственноручно измолочу тебя. И Курбан будет держать тебя. Договорились? – обратился он к кузнецу. И, не дождавшись ответа, заключил: – Ну, вот и хорошо.

Народ не разбредался, никто не уходил в тень: каждому хотелось посмотреть, чем закончится действо, которое разворачивалось на их глазах. А кроме того, люди в душе надеялись, что Атагельды все же отыщет воду – уж слишком уверенно он держался, словно знал нечто, недоступное остальным.

Когда срок, намеченный Ахметханом, подошел к концу, Атагельды успел прошагать лишь незначительную часть площадки, стиснутой песчаными холмами. Впрочем, никому из присутствующих не было известно, собирался ли он пройти ее всю и вообще каковы его намерения.

– Вы все свидетели: время истекло, – громко произнес Ахметхан, а я хозяин своему слову, и я это докажу. Пойдем, Курбан, будешь держать своего внука, как договорились.

– Оставь меня, насильник, – вырвал кузнец руку, которую ухватил караванбаши.

– Вот как? – угрожающе произнес Ахметхан. – Ладно, я с тобой позже разберусь. Эй, хватайте негодяя!

Первым с визгом на площадку выскочил Анартай. Другие, однако, за ним не торопились. Глухо ропща, они остались на месте.

И никто в возникшей кратковременной суматохе не заметил, как черенок, повисший на волосинке, который нес перед собой Атагельды, вдруг дрогнул и одним концом наклонился вниз, словно чаша судьбы на весах древних.

Анартай занес кулак, но какая-то сила оттолкнула его, и он с криком пролетел мимо Атагельды. А тот, не глядя на рухнувшего наземь противника, ткнул босой ногой в песок и сказал – негромко, но так, что все услышали:

– Здесь копать.

Дед, подошедший вместе со всеми, со слезами радости обнял Атагельды:

– Я верил, внучек, что небесные силы помогут тебе.

– Рано радуешься, старик, – оборвал его караванбаши. – Возможно, малец хитрит, чтобы выиграть время, и никакого водоносного слоя здесь нет. В таком случае я повешу его, как собаку!

– На чем ты повесишь его, отец? – ввернул вертевшийся под ногами Анартай. – Здесь нет ни деревца.

– Найду на чем, – пообещал Ахметхан. – Я повешу его на самом толстом стебле этого проклятого бамбука, – надеюсь, он выдержит.

Атагельды, казалось, не слышал раздающихся вокруг голосов.

* * *

«…Двуногие существа с начатками разума, как я уже отмечал, в значительной мере состоят из влаги. При ее недостатке они погибнут. То же, по всей вероятности, относится и к животным, которыми владеют двуногие.

Как дать им воды, как напоить их?»

«Мой синтезатор влаги слишком маломощен, он рассчитан только на одно или несколько семян, попавших в чрезвычайные условия. Именно его я использовал здесь, в пустыне, чтобы, получить ограниченное количество молекул воды и прорасти».

«С помощью корневой системы разведал слой почвы на предельной, доступной мне глубине. Утолить жажду всех двуногих с помощью чаш едва ли удастся».

«В одном месте, неподалеку от оазиса, обнаружил, что водоносный слой ближе всего подходит к поверхности. Здесь существа должны вырыть артезианский колодец. Но как внушить им мысль о колодце? Это можно сделать только с помощью Атагельды – он единственный из двуногих, с которым у меня постоянный биоконтакт».

«…Колодца на эту группу живых существ достанет. Ну, а если на планете окажутся еще живые существа?

Нужно решать проблему в общем виде: улучшить климат, сделать пустыню плодородной. В том, что это возможно, я убедился с помощью корневой системы: под слоем песка лежит плодородная почва».

«Формула: нужно напоить не существа, а пустыню! Для этого необходимо вызвать дожди. Сделать это можно с помощью ионизации атмосферы. Энергия для этого, к счастью, у меня еще имеется. Боюсь только перепугать двуногих – они, похоже, не знают, что такое дождь».

«Такие планеты, лишенные дождей, нам встречались.

Начну поэтому с малого, чтобы приучить их.

Сегодня вызвал прямо над оазисом небольшую тучу. Для этого со стрелок стеблей испустил в небо небольшое количество ионизирующих зарядов.

Первый эксперимент прошел удачно. Этому способствовало то, что в окрестности царит полное безветрие, тучу не сносит в сторону, и я могу контролировать ее размеры и прочие параметры. Я получил облако нужной величины и убедился, что при желании смогу вызвать над пустыней дождь. Над колонией стеблей скопилось немного влаги, но для первого раза я решил не обрушивать ее на землю.

Через короткое время я прекратил истечение разрядов, и облако рассеялось».

«Во время опыта убедился в правоте своих предположений: существа явно видел облако в первый раз. Они чрезвычайно возбудились, обнаружив его, указывали друг другу на него пальцем, оживленно обменивались звуковыми сигналами.

В следующий раз вызову кратковременный дождь, пусть существа привыкают к нему.

В конечном счете, задача Великого Посева – не только зеленые насаждения, но изменение с помощью их жизненных условий планеты».

* * *

Ахметхан велел начать работу сейчас же, не дожидаясь, пока наступит вечер и спадет жара.

Не было ни кирок, ни лопат, в ход пошли ножи и тесаки. Песок в хурджины насыпали руками. Его относили в сторону и высыпали в кучи те, кто послабее, – женщины и дети. Хурджинов не хватало, и для транспортировки песка пользовались наиболее широкими листьями, сшив их по несколько штук.

Кончился слой песка, пошла глина.

– Можно использовать глину для самана, – заметил Курбан, разрезая ножом жирный слой, глянцевито поблескивающий под лучами солнца.

– Копай, копай дальше, – буркнул угрюмо Ахметхан. – Наша цель – не глина.

Анартай как зачарованный приглядывался к ножу с орнаментом, которым орудовал Курбан. Ему очень хотелось стащить его, но старик не выпускал нож из рук.

Атагельды не принимал участия в общем труде. Бледный как смерть, он стоял близ ямы, словно к чему-то прислушиваясь, и смотрел вниз.

– Сынок, тебе дурно? – несмело спросила одна женщина из каравана. – У меня кусок лепешки есть…

Атагельды безучастно глянул на нее и ничего не ответил.

Слой глины кончился, теперь хурджины наполнялись влажной землей.

– Настоящая почва, – произнес задумчиво старик из каравана, разминая пальцами землю. Он ее разглядывал, обнюхивал, казалось, вот-вот сунет в рот, словно редкое лакомство. – Если будет влага, можно сделать грядки, поливные поля. Семена у нас в грузе, к счастью, имеются…

– Вот то-то: если будет влага, – оборвал его Ахметхан. – А воды нет как нет. Так что говори, да не заговаривайся.

Шло время – яма углублялась, но воды не было. Лица копающих, поначалу светившиеся надеждой, были угрюмы. Взгляды их ничего хорошего Атагельды не обещали.

Наконец, на какое-то время задержавшись над горизонтом, алый шар солнца скользнул вниз. Сразу, как это бывает в пустыне, наступила тьма. В небе появилась полная луна, и по песку зазмеились тени, черные, словно китайская тушь.

Курбан трудился исступленно. Он вонзал нож в почву, словно в злейшего врага, ничего вокруг не замечая. Сначала его лезвие резало слежавшийся песок, потом глину, далее – рыхлую темную почву, чуть влажноватую.

Но воды не было.

Вскоре из ямы стало трудно подавать нарытую почву. Тогда, по предложению Ахметхана, отрыли с одной стороны ступени, ведущие вниз, и работа пошла более споро.

Тень, отбрасываемая кучей вырытой породы, протянулась до самого оазиса.

Анартай подошел а Атагельды и толкнул его:

– Эй, что застыл как памятник? Атагельды промолчал.

– Эй, внук кузнеца! Может, у тебя уши заложило? – не отставал сорванец.

Снова не дождавшись ответа, он изо всей силы ущипнул мальчика повыше локтя, но тот, вместо того чтобы вскрикнуть от боли, неожиданно спросил:

– Как твоя щека?

– Что? – растерялся Анартай.

– Я спрашиваю, как язва на щеке: меньше болит? – пояснил Атагельды.

– Откуда ты знаешь? – поразился Анартай. – Я об этом никому не говорил, даже отцу.

– Мне так показалось, – ответил Атагельды и странно усмехнулся.

– Врешь ты все. Я даже повязку не снимал, чтобы язву не побеспокоить.

– А ты сними.

– Боюсь.

– Не бойся, – произнес Атагельды, и в его голосе прозвучала такая уверенность, что Анартай, поколебавшись, стал осторожно разматывать повязку, белевшую в лунном свете.

– Ну вот, все зарубцевалось, – сказал Атагельды и безбоязненно потрогал пальцем подсохший струп.

Анартай провел ладонью по щеке.

– Знаешь, – сказал он, – эта язва мучила меня с детства. Самые лучшие целители ничего не могли с ней поделать. Мы с отцом даже в святые места ходили… А один мулла сказал отцу, что это наказание за грехи, которые… Ну, не важно, – оборвал он себя, поняв, что сболтнул лишнее. – Так что, будет вода в колодце? – перевел он разговор.

– Будет.

– А когда?

Атагельды подумал, посмотрел на дно, где копошились люди, облитые серебристым лунным сиянием:

– Думаю, ближе к полночи.

– К полночи… – как зачарованный повторил Анартай и, приблизившись к Атагельды, жарко зашептал: – Послушай, научи меня колдовству!..

– Никогда не умел колдовать.

– Да ладно тебе! Я же не слепой, – настаивал Анартай. Брошенная повязка валялась у его ног.

Собеседник пожал плечами.

– Ладно тебе прикидываться, – продолжал Анартай, покосившись на старика, который тащил мимо хурджин с землей. – А корешок листа на волосинке – это не колдовство? Я же видел, как он наклонился, и ты велел копать в этом месте. Разве не так все было?

– Так, – согласился Атагельды.

– Ну, вот видишь! – оживился Анартай. – А почему наклонился корешок? Его подземная вода притягивает, да?

– Не знаю, – признался мальчик. – Мне только показалось, что в нужном месте какая-то сила должна поколебать мою легкую перекладинку.

– Ты решил мне голову морочить? – с угрозой в голосе произнес Анартай и наступил на повязку. – Предупреждаю: со мной шутки плохи. А может, ты вообще все это придумал, чтобы морочить всем голову? Может, просто хочешь оттянуть время, когда тебя повесят?

– Но ты же сам видел, Анартай, как черенок наклонился.

– Видел, – согласился Анартай. – Ну и что? Почем я знаю, может ты на него тихонько подул, чтобы никто не видел. Я сразу понял, как только вас увидел, что вы с дедом себе на уме. – С каждой фразой Анартай повышал голос. – Эй, отец! – вдруг закричал он. – Чего ты ждешь? Этот негодяй обманул нас всех, воды в яме нет и не будет. Пора его вешать.

– Замолчи, – рявкнул на него снизу караванбаши. – Обойдусь без твоих советов. – Он стоял на дне по щиколотку в грязи. Это была она, вожделенная влага.

…Только глубокой ночью на дне ямы захлюпала долгожданная вода.

Курбан тихонько провел ладонью по поблескивающей лужице и заплакал, не стыдясь слез.

Снизу передавали воду наверх в чем только можно: в разнокалиберных сосудах, в хурджинах и даже в плотно сомкнутых ладонях.

Люди пили, пили и не могли напиться. Старик поил коня, который шумно фыркал.

А вода все прибывала, и вскоре тем, кто был на дне, пришлось ретироваться, воспользовавшись предусмотрительно вырытыми ступенями.

Курбан нес в баклажке воду и не заметил, как обронил нож на предпоследней ступеньке. Тускло блеснув, тот упал на скользкую землю.

…Откуда людям было знать, что подчиняясь команде Зерена – сложнейшей кибернетической системы, смонтированной из органических молекул и способной воспроизводить себе подобных, – великое множество корней собирает влагу и передает в только что отрытую яму, попутно насыщая воду необходимыми органическими добавлениями.

Откуда было им знать, что капилляры трудятся с полной нагрузкой, подобно крохотным ручейкам насыщая более полноводные потоки.

Один только Атагельды, продолжавший неподвижно стоять на краю колодца, смутно видел перед мысленным взором удивительную картину: глубоко под ногами во все стороны ветвятся змеи. Они неподвижны, эти добрые змеи, и только внутри них, ни на мгновение не замедляя бег, спешит, бьется, струится куда-то животворная влага.

Подошел Курбан, протянул баклажку, на которой поблескивали темные капли:

– Попей, Ата.

Атагельды пил долго, делая судорожные глотки. Отдыхал и снова припадал к отверстию. Вода оказалась такой же сладковатой, как та, которую они брали в чашечках растений. Курбан поглядывал на внука с каким-то новым выражением, вроде начал слегка побаиваться. Шутка сказать, он неким таинственным образом вывел их к воде, спас весь народ от мучительной смерти. А теперь о нем как будто забыли, никто даже не подойдет.

Наконец Атагельды оторвался от сосуда, вытер губы и глубоко, словно проснувшись, вздохнул.

– А ты? – спросил он. Старик улыбнулся:

– Я напился.

Тихий, как степная лисица, незаметно подкрался рассвет. Побледнел, истончился и стал почти прозрачным трепетный диск луны, а тени, лежащие на песке, из черных превратились в серые. И узкая полоска на востоке начала только-только разгораться.

Усталые люди с сосудами, полными воды, возвращались в свои хижины, которые они успели за короткое время собрать из легких опавших листьев.

Женщина, несшая в одной руке узкогорлый кумган, подошла к Атагельды и молча расцеловала его.

Жизнь в оазисе покатилась спокойно, как арба по наезженной дороге. Люди оказывали Атагельды знаки внимания и почтения, но он старался всячески избегать их. И в конце концов его оставили в покое, к большому облегчению Ахметхана, которому невыносимо было наблюдать, как превозносят этого сопляка, жалкого выскочку. Подумаешь, обнаружил место, где нужно копать колодец. Да, может, он сделал это по чистой случайности, просто повезло. А если и вселился в него дух, то бесноватый, нечистый. И, собственно, теперь, когда есть вода, оазис дает тень и достаточно плодов на пропитание, мальчишка вообще никому не нужен. Только взгляды людей к себе притягивает, словно магнитом.

Да, после той памятной ночи, когда в пустыне открыт был колодец, авторитет караванбаши явно пошатнулся. Но теперь, похоже, все возвращается к прежнему порядку.

На следующий день, когда люди подошли к колодцу, вода в нем достигла середины ствола, остановившись где-то на уровне четвертой сверху ступеньки. Приходил сюда, между прочим, и Курбан, который ночью хватился ножа; потери своей, однако, он не обнаружил.

В последующие дни уровень воды в колодце оставался неизменным, сколько бы из него ни черпали, какой бы зной ни сжигал пустыню.

Когда с водой стало свободно, решили вместо хижин-времянок из опавших листьев построить саманные домики. Ведь от мыслей покинуть оазис пришлось отказаться: а куда податься? И в том городе, который покинул кузнец с внуком, и там, откуда пришел караван, – всюду было плохо, всюду властвовали богатеи и с бедняков спускали три шкуры. Так зачем же гневить судьбу и, как говорится, от добра искать добра?..

Воспользовались глиной и землей, нарытыми во время копания глубокого колодца. Саман получился отменным, и вскоре два ряда приветливых домиков выстроились вдоль единственной улицы кишлака, которая одним концом уходила в оазис, а другим шла в пустыню.

И никого особенно не удивило, что постепенно в поселке то здесь, то там стали прорастать все те же светло-зеленые полупрозрачные побеги, дающие и тень, и плоды.

Новых чашечек, несущих влагу, не появилось, но в них и не было необходимости.

Затем по инициативе старика – владельца коня соорудили несколько грядок, расчистив для этого слой песка. Скептики утверждали, что ничего из этой затеи не получится, пустыня-де свое возьмет, песок занесет землю. Маловеры, однако, оказались посрамлены.

Семена, оказавшиеся в караване, дали хорошие всходы, песок, несмотря на ветры, грядки не засыпал, а земля все время хранила влагу, каким-то образом подпитываясь изнутри.

Уже не рощу, а чуть не целый лес представлял собой оазис, тот который Атагельды когда-то обнаружил в виде маленького зеленого островка. Стебли разрастались, захватывали все большую территорию.

Несколько раз над кишлаком собирались тучи, самые настоящие тучи, однако, повисев в небе, таяли. Впрочем, в последний раз из огромного серобрюхого облака упало на кишлак несколько капель, что вызвало общую радость.

Ребятишки носились по улице как оглашенные, даже удар грома их не испугал. И взрослые покинули саманные обиталища, сменившие времянки из сухих листьев.

Курбан степенно стоял у своего глинобитного крыльца, с надеждой поглядывая на небо. Честно говоря, сладковатая вода порядком ему надоела, хотя внук и уверял, что именно она принесла здоровье его сердцу, точно так же, как излечила десятки хворей у других людей. Но мало ли что взбредет в голову Атагельды? Он вообще после того случая, когда отыскал место для колодца, стал вроде не от мира сего. Задумчиво бродит, словно неприкаянный, все время к чему-то прислушивается, а спросишь о чем-нибудь – отвечает невпопад. Может, и впрямь Ахметхан прав – Ата слегка тронулся умом?

Даже в груди кузнеца, при всей беспредельной любви к внуку, начало вырастать против него глухое раздражение.

С некоторых пор Курбан начал подумывать о том, чтобы открыть рядом с домом небольшую кузницу. Работенка нашлась бы, да и здоровье позволяло: сердце совсем перестало беспокоить. Сдерживало только то, что не было необходимых инструментов: поспешно уходя из города, они, конечно, успели взять только самое необходимое.

Пока старый кузнец стоял, размышляя, над его головой успело собраться мохнатое облако. Внук, отправившийся к колодцу по воду, долго не возвращался, это начинало беспокоить. С улицы доносились верблюжьи крики, коротко проржал конь. Заплакал грудной младенец, и послышался успокаивающий голос матери.

На потрескавшуюся от зноя глину крыльца упали первые тяжелые капли. Дождь!

Курбан слизнул каплю, попавшую на губу. Это была обыкновенная вода, сладковатый привкус в ней отсутствовал. Вскоре капли густо застучали, грянул ливень. Странно было наблюдать это дождь, идущий из одной тучи, в то время как рядом с безмятежного неба продолжало сиять солнце.

Раздвинув стебли, образующие живую изгородь, во двор вошел Атагельды. Он шел не спеша, несмотря на то что сильный дождь вымочил его до нитки. Занес в дом воду и стал рядом с Курбаном.

Стоя на крыльце, они несколько минут молча наблюдали, как с острых концов листьев, покрывающих крышу, стекают прозрачные струйки воды.

Старик посмотрел на внука: свежий кровоподтек пересекал его лоб.

– Опять? – покачал Курбан головой. – Сколько раз тебе говорил: это плохо кончится.

– Он всегда начинает первым.

– Как это случилось?

– Я шел к колодцу. Дождь еще не начинался, было жарко, решил идти через оазис. Ну, разросся он – что-то несусветное, прямо джунгли. С каждым шагом заросли все гуще, приходилось продираться. Хорошо там, прохладно, сыростью пахнет… Ближе к середине – стебли все толще и выше. Сорвал спелый плод, ем. Вдруг показалось, впереди кто-то пробирается, листья под ногами шуршат.

Курбан погладил бороду.

– Удивился я, – продолжал Атагельды. – Потому что знаю: люди почему-то стали побаиваться сюда ходить. Подумал: может, конь из каравана забрел в чащу? Гляжу – Анартай.

– Я и говорю: вечно он тебе попадается, – вставил старый кузнец.

– Заинтересовало меня, что ему понадобилось в середине старого оазиса? – вел рассказ мальчик, пропуская реплику старика мимо ушей. – Стал наблюдать. Гляжу, он приблизился к центральному стволу, зачем-то обошел вокруг него раза два-три. Потом достал из кармана какой-то продолговатый предмет – сквозь листья я не разобрал, что это было.

Но тут под ногой у меня хрустнул пересохший ствол стебля. Анартай вздрогнул и сунул предмет в карман. И здесь я догадался, что счастливый случай привел меня сюда, в глубину оазиса, вовремя: видимо, Анартай хотел ножом срезать самый старый стебель.

Курбан пришел в раздражение.

– Никак не избавишься от своих фантазий, – проворчал он. – Дался тебе этот самый стебель! Ну и что было дальше?

– Я ему говорю: «Не трогай ствол! Предупреждал ведь…» А он: «Не твое дело». Ну, и ругается. «Отдай дедушкин нож». – «А ты его видел у меня?» – «Не видел, но знаю – он у тебя». – «Слишком много знаешь», – ухмыльнулся Анартай.

– А ты на самом деле знаешь, что мой нож у него? – оживился Курбан. – Откуда?

– Понимаешь, дедушка, я не знаю, как объяснить… – Атагельды запнулся. – Мне как бы снилось это… снилось наяву… Словно Анартай подобрал нож, который ты обронил, когда копал колодец.

– Опять твои сны, – покачал головой кузнец. – Это я же тебе и рассказывал, что, по всей вероятности, потерял нож в ту ночь. Неважно у тебя с головой, Ата.

– Слово за слово, и мы подрались…

– Как всегда.

– Мне, честно говоря, досталось…

– Я не слепой, – вставил Курбан и погладил его по непокорным волосам.

– Но и ему досталось, – закончил Атагельды.

К этому времени ливень иссяк, прекратившись так же внезапно, как начался. Края облака истончились, и оно начало быстро таять.

– Непонятно, откуда взялся этот дождь, – заметил старик. – И продолжался-то он всего ничего – по-моему, несколько минуток, не больше. Знать бы заранее, что он будет, я бы приготовил посудину, собрал хоть немного воды.

– Зачем тебе?

– Та, что мы пьем, сладковатая, уже начала надоедать, – признался Курбан.

Атагельды хотел сообщить, что и облака снятся ему накануне появления. Видится в полусне, возникающем наяву, как из самого старого стебля, расположенного в середине оазиса, устремляется ввысь невидимая струйка мельчайших частичек, будто это пылинки, но во много раз меньше. И каждая, поднявшись в небо, становится центром, вокруг которого собирается капля воды. Множество капель, словно пасущиеся овцы в отару, собираются в облако.

Ну разве такое расскажешь дедушке, который и так считает, что ты немного не в своем уме? Атагельды подумал и промолчал.

– И так Ахметхан на нас косится, – вздохнул старик после продолжительного молчания. – А тут еще сегодняшняя твоя драка с Анартаем… ну, срезал бы он старый ствол, подумаешь! И вообще, с чего ты взял, что его нельзя касаться? Тоже приснилось, что ли?

– Не могу тебе ответить, дедушка, – пожал плечами Атагельды. – Знаю только одно: если срезать или повредить самый первый стебель, будет плохо.

– Кому?

– Всем. Всем, кто живет в кишлаке, кто нашел здесь дом и пищу, – ответил Атагельды.

– Чудишь, Ата, – вздохнул Курбан. – А я вот кузницу надумал открыть. В кишлаке у нас всем заправляет Ахметхан. Как я теперь пойду к нему?

Атагельды оживился. При слове «кузница» ему живо припомнились и звонкая наковальня, на которой дед ловко отковывал подковы, гвозди, задвижки и прочие нужные вещи, и весело пылающий в печи огонь, и горн с мехами, которые жалобно вздыхали, когда Атагельды принимался раздувать пламя.

– Откроешь кузницу?

– Хорошо бы, – сказал Курбан. – Но для этого много вещей нужно, а где их взять?

* * *

В свободное время Зерен решил подвести итоги своего пребывания на планете, на которую забросила его судьба.

Что ж, результаты неплохие. Покрыта растительностью поверхность пустыни площадью в несколько сот квадратных аррабегов. Обнаружено несколько видов, пусть немного, живых существ, в том числе и разумные. Последние несколько забавно перемещаются на двух задних конечностях, освободив передние для работы. Кстати, умственный коэффициент двуногих оказался гораздо выше, чем Зерен поначалу предполагал. Что ж, ошибка в подобную сторону всегда приятна. В биоконтакт, правда, удалось вступить только с одной особью, но, может, это только начало?

Отверстие в почве для воды двуногие проделали удачно. Эксперимент Зерена с внушением получился на славу. И теперь он с помощью капиллярной системы поддерживает в колодце воду на одном уровне.

С помощью корневой системы, которую специально пришлось туда подводить, питает он влагой и грядки, на которых двуногие посадили семена. Честно говоря, то, что они умеют культивировать зеленые насаждения, потрясло его. Значит, потенциал у них – ого-го! Что ж, тем больше оснований помочь им, сделать пустыню пригодной для жизни, преобразовать планету, выполнить то, что называется двумя величественными словами – Великий Посев.

Да, двуногие существа с начатками разума оказались совсем не простыми. Запросы их иногда ставили Зерена в тупик. С их недугами, связанными с нарушениями органики, он разобрался относительно легко, и ненужные вещества, добавленные к воде, сделали свое дело: среди двуногих больных больше не было.

Но вот последний биосеанс с молодой особью Атагельды доставил ряд загадок, и теперь Зерен размышлял, как действовать дальше.

Снова и снова прокручивал он перед мысленным взором образы, переданные ему мозгом Атагельды.

…Сводчатая печь, в которой судорожно пляшут языки огня. Мальчик подбрасывает туда куски черного, жирно лоснящегося угля, который тут же подвергается реакции интенсивного окисления.

Ну, огонь двуногие знают, в этом Зерен убедился давно, еще когда дед и внук, изнемогая от жажды, добрались до оазиса – нескольких стеблей с цветочной чашей, чудом произросших в пустыне. Тогда же, вечером, Курбан и Атагельды развели неподалеку от Зерена костер, и он боялся получить ожог. Итак, уголь? Возможно, здесь есть в почве и уголь, во всяком случае, он поможет им добыть его, как помог добыть из-под земли воду для питья и прочих нужд.

Что еще? Пламя, без устали танцующее в печи, освещает сумрачное прямоугольное помещение, выхватывая из полутьмы то бороду Курбана, то его сильные жилистые руки, то оживленное лицо Атагельды, то кусок мазаной стены с висящим на ней инструментом.

Какие выводы можно сделать из картин, расшифрованных в эти мгновения Зереном?

Двуногие существа, оказывается, уже знакомы с металлом, научились обрабатывать его. Быть может, они успели пройти в своем развитии железный век. Популяция их достаточно велика, в пустыне оказалось только несколько особей. А может, на планете произошла неведомая катастрофа и эти особи – все, что осталось от рода?..

Зерен обязан их спасти, не дать погибнуть в пустыне… И он снова вернулся к образам, которые вспыхивали в мозгу молодой человеческой особи.

…Снова помещение кузницы. Здесь пахнет угольной пылью, железной окалиной, овечьей шерстью. Это сложный клубок запахов, в котором Зерен сумел разобраться только с помощью памяти Атагельды, которая служила ему путеводной нитью.

Проникать в чужую мыслительную сферу было трудно, порой даже мучительно, но Зерен понимал, что это необходимо для того, чтобы спасти двуногих.

…Посреди помещения – массивный предмет, похожий на пень дерева, ровно срезанного стреловидной молнией. Предмет темный, закопченный. Интересно, из какого он вещества? неужели это древесина, покрытая слоем копоти? Очень хочется потрогать предмет, но сделать это невозможно. Хотя бы потому, что он существует только в воображении Атагельды. И потому остается только вслушиваться, вглядываться, внюхиваться в его память.

– Атагельды, подай-ка мотыгу! – раздается глуховатый, как у всех сердечников, голос Курбана.

Мальчик хватает в углу инструмент, подбегает к деду.

– Бросай на наковальню!

При ударе раздается характерный звук. Железо! Так он, Зерен, и предполагал.

Курбан начал возиться с мотыгой. В углу громоздилась еще куча всякого инструмента. И мысль, уже некоторое время подспудно беспокоившая Зерена, заполонила его. Не предназначены ли все эти изделия из металла для войны? Не являются ли они холодным оружием?

Если это так – ситуация коренным образом меняется. Цивилизация Зерена прошла через эпоху опустошительных войн и на собственном горьком опыте постигла, к каким страшным последствиям они приводят. Потому Зерен и его бесчисленные собратья поклялись уничтожать войны в самом зародыше, на какой бы планете, в какой бы галактике ни встречались угрожающие признаки междоусобиц. И тут… Длинное древко, на нем изогнутое металлическое лезвие. Если его наточить – им вполне можно снести голову, отсечь конечность, как-то иначе нанести рану.

«Мо-ты-га», – повторяет Зерен, фиксируя и этот термин в своем запоминающем устройстве. Словарный запас его неуклонно растет. Итак, для чего же она, мотыга, служит двуногим? Зерен вышел на главную мысль: теперь от этого зависит все. Другие предметы, лежащие в углу, едва ли могут служить для военных целей: полукруглые предметы – подковы, их двуногие набивают на копыта лошадей, верблюдов и других вьючных животных. Ку-мга-ны, котелки, казаны – их используют как емкости для влаги и жидкой пищи. И на других, хоть и неизвестных Зерену изделиях, явно лежит печать мирных занятий. Но вот мотыга… Мотыга вызвала у него подозрения. И он снова и снова возвращается к ней, терзая память Атагельды во время каждого сеанса биосвязи.

…А мальчик измучился, спал с лица, его терзала бессонница. Обеспокоенный Курбан расспрашивал, что с ним происходит, но Атагельды не мог ответить ничего вразумительного. Тревожные, сумбурные сны донимали его, какие-то липкие тонкие корешки проникали словно щупальца в мозг, обжигая его нездешним огнем, – но как об этом расскажешь деду?

Ну а если окажется, что мотыга – орудие войны? О, тогда Зерен знает, как поступить. Он снова соберет в себя жизненосную силу, которая растеклась по тысячам и тысячам капилляров, добывающих из глубин почвы драгоценную влагу, силу, которая гонит вверх растения, заставляет их выбрасывать листья и плоды. Плоды дают людям пищу, зеленые листья – тень. Опавшие листья они использовали для самана, из которого сооружены хижины кишлака.

Достаточно Зерену отдать команду – и капилляры отомрут, плоды увянут, листья пожухнут. Стебли пожелтеют, утратят прозрачность, их сломит и свалит на песок самый слабый порыв ветра. И строения двуногих станут хрупкими и начнут разваливаться без всякой видимой причины. Просто саман начнет крошиться, словно слеплен он из влажного песка, и хижина за хижиной будет рушиться, пока люди не останутся без крова над головой. И они погибнут здесь, в пустыне, от голода и жажды, если только не сумеют выбраться из раскинувшихся окрест песков, если вообще на этой планете кроме песков есть и другая, плодородная почва.

Вот Атагельды кладет на наковальню очередную мотыгу – их больше всего в куче предметов, сваленных в углу кузницы.

Курбан снимает мотыгу с древка, оглядывает железное лезвие, трогает его пальцем, хмурится. Затем подходит к печи и бросает его на раскаленные уголья, источающие нестерпимый жар.

– Поддай жару! – говорит кузнец.

Атагельды еще больше раздувает горн. Мехи надсадно скрипят, как легкие астматика.

Но вот мотыга раскалилась докрасна, Курбан натягивает рукавицы, щипцами достает ее и кладет на наковальню. Податливое железо легко изгибается под тяжелым молотом, которым орудует кузнец. Звонкие удары металла о металл разносятся по кузнице. Красными звездочками разлетается во все стороны окалина.

Дело сделано.

Курбан, захватив мотыгу щипцами, несколько мгновений любуется делом своих рук, затем бросает ее в бочку с водой, откуда с шипением поднимается белый султан пара.

Дав время остыть, Атагельды достал мотыгу из воды, потрогал пальцем закраину:

– Острей, чем твой нож, – сказал он деду.

– Все равно, – кивнул Курбан. – Думаешь, легко дехканину взрыхлять поле? Ведь в засуху оно бывает потверже камня.

«Взрыхлять поле!» Словно удар молнии осветил сознание Зерена. Будь речь о человеке, можно было бы сказать, что он перевел дух. Если бы Атагельды не произнес свою фразу, вся правдивая история, которая здесь рассказывается, могла бы повернуться по-другому.

Так или иначе, мальчик эти слова произнес, вернее, Зерен их вытащил из его одурманенного сном мозга.

Итак, единственное подозрительное по форме орудие двуногих носит, оказывается, мирный характер, значит, военные устремления им чужды.

Теперь можно выяснить, чем он, Зерен, в силах им помочь. Мечты Атагельды ясны – это, очевидно, и мечты старого Курбана: воссоздать здесь, в кишлаке, кузницу, которая была у них где-то далеко, за пределами оазиса.

Зерен погрузился в глубокое раздумье, воспроизведя образы предметов, которые для этого необходимы.

Прежде всего – помещение. Это не сложно. Кузница, которой грезил Атагельды, сложена из такого же самана, что и все дома кишлака. Ну, без примеси опавших листьев, но это не существенно. Наоборот, с листьями строение будет еще прочнее.

Что там еще? В сознании всплыли молот, мехи, горн, наковальня, щипцы. Вещество, из которого их следует сделать, Зерен примерно представлял. Но как выполнить эти вещи!..

И Зерен погрузился в раздумье.

* * *

Уже не рощицу, а целый лес представлял собой оазис, некогда приютивший и спасший двух умиравших от жажды путников. Разрастаясь, стебли захватывали все большую территорию. И песок отступал, не в силах ничего поделать с могучей зеленью.

Жизнь в кишлаке потекла размеренно, как полноводный арык в привычном русле. Босоногие детишки, с утра оглашавшие криками единственную улицу поселка, окрепли, да и взрослые на здоровье не жаловались: многочисленные хвори и болячки куда-то отступили, исчезли.

Женщины научились шить одежду из привядших листьев взамен поистрепавшейся, и получалось совсем неплохо.

Однажды Атагельды шел в сумерках к самому толстому и старому стеблю, который, подобно патриарху, возвышался среди своих собратьев.

С некоторых пор мальчик чувствовал необъяснимую тягу время от времени приходить в глубину оазиса, постоять здесь немного, послушать таинственный шум листьев, прислониться щекой к шершавому стволу, вглядеться в подвижные трубки и жилки, в которых пульсирует чужая жизнь. Он давно уже, как и остальные жители оазиса, перестал считать необычным эти растения: разве привычное может оставаться странным?

Он шел по тропинке, которую успел протоптать, хотя ходил сюда один. Остальных сюда не влекло, или, может, чего-то они побаивались. В кишлаке ходили глухие слухи, что прежде, бывало, захочешь дотронуться до растения, а оно как шибанет тебя – ого-го, только держись!

Раскаленный краешек солнца еще висел над горизонтом. «Точно серп, который только что вытащили из печи», – подумал Атагельды. Под влиянием разговоров деда он часто вспоминал кузницу, которую им пришлось бросить в городе, и думал о том, как построить новую здесь, в кишлаке, заказов бы им хватило, да и руки, честно говоря, истосковались по работе – и у Курбана, и у внука.

В пустыне темнеет быстро. Солнце не успело скрыться, а тени от стеблей уже поползли через тропинку, стараясь густо заштриховать ее поперечными полосами.

Атагельды показалось, что вдали, близ главного ствола, что-то блеснуло. Он замедлил шаг, пригляделся, но мешала зелень, особенно густая здесь, в середине оазиса. Почва, усыпанная прелым листом, сплошь покрывавшим песок, мягко пружинила под ногами. От стволов шел какой-то чуть сладковатый пряный запах, отдаленно напоминавший вкус воды.

Стараясь не шуршать, Атагельды выглянул из-за ствола, ближайшего к центральному. В этот момент он не думал о собственной безопасности.

Тьма сгустилась еще больше, на небосклоне прорезались первые звезды.

У старого ствола маячила какая-то фигура, которая показалась Атагельды знакомой. Фигура опустилась на корточки. Снова блеснуло, и послышался глухой удар о ствол. В то же мгновение тело Атагельды пронзила такая боль, что он, не удержавшись, вскрикнул. Фигура обернулась, поднялась и отпрянула от ствола.

– Анартай! – изумился Атагельды. – Что ты здесь делаешь?

Его постоянный соперник молчал, ковыряя почву босой ногой. Глаза Атагельды, привыкшие к темноте, различили смущение на его лице.

– Я-то по делу, – поднял голову Анартай, – а вот тебе что здесь надо?

Вопрос застал мальчика врасплох. И впрямь, что ему тут нужно в этот поздний час? Какая необходимость привела его в самую таинственную середку оазиса?

Он сделал шаг к Анартаю:

– Скажи, не бойся.

– Вот еще, бояться! – презрительно усмехнулся Анартай. – Вы с дедом не мерзнете в хижине по ночам?

– Бывает, – ответил Атагельды, сбитый с толку неожиданным вопросом.

– И что тогда делаете?

– Печку топим… – Атагельды все еще не понимал, куда клонит собеседник.

– А чем?

Ата пожал плечами:

– Листьями, как все.

– Вот именно, как все, – повторил Анартай. – А мне надоело совать в печь эту труху, которая не дает никакого жара. – С этими словами он ткнул ногой кучу листьев. – Мы с отцом мерзнем, мне это надоело, и я решил пустить на дрова это ствол! – Он ударил по растению кулаком, и в тот же момент Атагельды ощутил болезненный толчок в грудь.

– Растения нельзя рубить, они дают нам все.

– Подумаешь! Вон их сколько, – повел рукой Анартай. – Одно срубишь – два новых вырастет.

– Нет, так дело не пойдет, – решительно произнес Атагельды. – Ступай домой.

– Ты мне не указ.

– Зачем тебе понадобился именно этот ствол?

– Он самый толстый и высокий. Посмотри, верхушка с чашей упирается в небо. Ну, чаша нам не нужна, в колодце всегда достаточно воды. Слушай, а ты поможешь дотащить его до нашей хижины?

Произнеся эту тираду, Анартай с ножом в руке снова нагнулся к основанию растения.

Не помня себя, Атагельды ринулся на противника. Их тела сплелись, словно две песчаные змеи в смертельном соперничестве.

Анартай был старше и сильней, и поначалу он одолевал. Атагельды рухнул на колени, потом на спину. Враг занес руку, чтобы пырнуть его ножом, в котором Ата узнал давно пропавший нож деда. Но не о ноже думал в эти секунды Атагельды. И не о себе. Изловчившись, он вцепился зубами в правую руку противника, тот завопил от боли и выпустил нож. Атагельды подхватил его на лету и, не раздумывая, отбросил как можно дальше. Нож, описав дугу, с легким шумком нырнул в кучу зарослей, казавшихся черными.

– С ума сошел, щенок, – прошипел Анартай. – Дамасская работа. Попробуй его теперь найти.

– Не найдешь, – спокойно подтвердил Атагельды. Анартай набросился на него с удвоенной яростью. Однако главная опасность была устранена…

Они катались по слежавшимся листьям, и, когда вблизи оказывалось растение, Анартай бил его о корни головой.

Треск они подняли немалый, но кишлак был отсюда далеко, и шум битвы никто не слышал.

Наконец Анартай поднялся с земли, очищая запачканные колени.

– Это тебе хороший урок, – обратился он к Атагельды, который остался лежать.

Когда шум шагов затих вдали, жестоко избитый мальчик попытался встать, но это ему не удалось. Голова гудела, во рту он почувствовал солоноватый привкус. Провел рукой по губам, ладонь стала мокрой: он догадался, что это кровь. Анартай в драке разорвал ему уголок рта. Боль становилась все сильнее, затопляя сознание.

Не будучи в силах подняться, он пополз в сторону центрального ствола. От прелых листьев шел дурманящий запах, который шибал в нос.

Мальчик добрался до старого ствола, обхватил его руками. Ему почудилось, что поверхность ствола мелко дрожит. А может, это дрожат руки?

От растения исходила какая-то успокаивающая сила. Она утишала боль, проясняла голову.

Через несколько минут Атагельды сумел стать на ноги, придерживаясь за ствол. Стала таять и саднящая боль в порванном уголке рта. Он потрогал рукой: кровь перестала идти. Радость от того, что спас растение, переполняла душу.

Через непродолжительное время Атагельды окончательно пришел в себя. Он попробовал сделать несколько шагов. Боль окончательно прошла. Тронул рот – раны в углу губ как не бывало.

Подойдя к месту схватки, Атагельды на глазок определил, куда мог упасть дедов нож, и попытался нашарить его, но вскоре убедился, что это безнадежное дело. Жаль, хотелось порадовать старого кузнеца. Но ничего не поделаешь!

И он отправился домой, чувствуя странную, какую-то звенящую легкость во всем теле. Словно напился бодрящего напитка из неведомого источника.

Курбан не спал, поджидая внука. Когда появился Атагельды, он не стал расспрашивать, где тот так долго ходил, а только проворчал:

– Ложись поскорее, завтра рано вставать.

– Почему? – поинтересовался Атагельды.

– Я приготовил яму, пока ты неведомо где носился, – ответил старик, поглаживая бороду. – Будем замешивать глину для самана.

– Дом расширять?

– Дом нас устраивает. Вон там, в углу двора, я решил сложить помещение для кузницы.

– Здорово! – хлопнул в ладоши Атагельды.

– У вьючных животных сменим подковы, которые стерлись. Потом, я давно мечтаю подковать скакуна, который мне понравился в первый день, когда пришел караван. Ну и вообще, внучек, работы нам с тобой хватит.

– А где ты, дед, возьмешь оборудование для кузницы? – спохватился Атагельды. – Наковальню, горн, мехи, щипцы и все остальное?

– Спи, разболтался, – неизвестно почему обиделся старик. – Неужели ты думаешь, что аллах оставит нас в беде?

* * *

«…До сих пор не могу прийти в себя. Для исполнения своего замысла пришлось снять защитное поле вокруг центрального ствола, и в результате один из аборигенов едва не уничтожил его, попытавшись срубить под корень. Хорошо, что дело спас Атагельды, приглашенный мной для очередного сеанса биоконтакта.

Молодая особь вступила в борьбу со злоумышленником, рискуя собственным существованием. К сожалению, ничем не мог помочь ей, ведь моя корневая система слишком малоподвижна по сравнению с быстрыми перемещениями двуногих».

«Теперь, когда снова все спокойно, я могу вернуться к своему замыслу.

Постановка задачи выглядит незамысловато. Я представляю себе предметы, которые нужны для оборудования кузницы. Знаю и материал, из которого они сделаны. Остается получить их. Но как?»

«Попытка прозондировать мозг Атагельды. Результаты малоутешительны. Аборигены используют слишком сложный путь для получения железа: это связано с добыванием руды, переплавкой ее в печах и так далее, что мне в данных условиях осуществить затруднительно. К тому же представления мальчика нечетки, расплывчаты, видимо, получение железа он представляет смутно».

«Тупик?

Нет, так просто я не сдамся. Думаю, думаю, использую для мышления всю резервную энергию, в том числе и защитных силовых полей, но придумать ничего не могу. Идея бродит где-то рядом, но все время ускользает…»

«Пока решил, воспользовавшись случаем, взять образчиком изделие из металла, который обронили аборигены во время единоборства…»

* * *

Помещение для кузницы получилось на славу. Весь кишлак приходил на него полюбоваться.

– Нам нужен кузнец, – произнес Ахметхан. – Не только подковы – копыта животных стерлись от долгого пути. И потом, не вечно же нам торчать здесь?! А для дальнего пути караван надлежит привести сначала в порядок… Но чем же ты собираешься работать? – воскликнул он, не в силах скрыть удивления, когда убедился, что помещение пусто.

– Не беспокойся, караванбаши, – ответил Курбан. – Все будет в свое время.

– Откуда возьмешь оборудование? – сощурился Ахметхан. – Может, оно у тебя припрятано?

Курбан сжал бороду в кулак:

– Это мое дело.

– Темнишь, ох, темнишь ты, старик, – сказал Ахметхан и удалился, поигрывая плеткой, которой пользовался для наведения порядка среди населения кишлака.

Дед и Атагельды переглянулись.

* * *

Нож, брошенный Атагельды, упал в зарослях молодых растений. Пронзив лезвием слой листьев, он воткнулся в песок. Так лежал он несколько суток, то покрываясь ночной росой, то слабо нагреваясь под солнечным лучом, случайно прорвавшимся сквозь завесу листьев и ветвей.

Никто из людей не видел, как вокруг открытого пятачка, на который попал нож, вдруг начали прорастать тонкие и бледные усики ростков. Они тянулись вверх медленно, словно часовые стрелки. Но для скорости роста ветки это, по земным понятиям, была, конечно, величина огромная.

Все прутья обладали одной особенностью – каждый из них склонялся к ножу, словно хотел получше рассмотреть его. Вскоре верхушки прутьев переплелись наверху, образовав над ножом подобие маленького ребристого шатра. Затем купол шатра с той же скоростью начал опускаться на нож.

И вот уже только небольшая вмятина в почве напоминала о том, что здесь недавно торчало лезвие. Гибкие и прочные щупальца, послушные воле Зерена, утащили металлический предмет, принадлежащий землянам, под песок, чтобы исследовать его. Это могло помочь реализации плана, который смутно созревал в сознании Зерена.

Между тем нож все глубже погружался в землю. Некоторые щупальца, попадавшие на остро заточенное лезвие, перехватывались и погибали, но другие занимали их место, и движение не прекращалось. Через какое-то время, правда, щупальца перестроили свои действия. Человек сказал бы, что они набрались опыта. Теперь тонкие упругие нити избегали лезвия, предпочитая навиваться на рукоятку.

Погрузившись на достаточное расстояние, нож двинулся в горизонтальном направлении в сторону мощной корневой системы, над которой возвышался центральный ствол, самый старый в оазисе. Перемещался нож с той же самой, почти не ощутимой человеком, скоростью.

…Исследование металлической пластинки еще более подняло интеллект местных существ во мнении Зерена. Он долго осмысливал продолговатый стальной предмет, которым был нанесен такой болезненный удар по стеблю. Рана оказалась столь глубокой, что ее пришлось врачевать с помощью активных биологических соединений, подобно тому как он исцелял болезни и увечья самих этих непонятных существ.

Сталь была неожиданно высокой пробы, мало на каких планетах, кроме его собственной, могли изготовлять такую. Вещество – высокочистое, почти без молекулярных вкраплений. Как могли эти неуклюжие, примитивные существа получить такой совершенный предмет? Может, он попал сюда из космоса? Нет, не следует спешить с выводами. К этой мудрости старый Зерен пришел давно.

Он поместил нож в мощное силовое поле, которое, подобно ножнам, окутало его. Затем последовала подземная вспышка, и прекрасный нож Курбана, украшенный восточными письменами, перестал существовать. Он рассыпался в пыль, на кусочки, обломки вещества.

Вспышка в глубине оазиса, глубоко под землей, сопровождалась легким гулом, который был слышен даже в кишлаке. Люди с недоумением поглядывали то в сторону горизонта, то на небо. Но даль была безмятежной – не было ничего, что напоминало бы внезапный самум или надвигающийся смерч.

Спокойным было и небо – на этот раз в нем не было облаков, которые время от времени сгущались над оазисом, изредка проливаясь долгожданным дождем.

И люди постепенно успокоились, возвратившись к прерванным делам.

…Зерен напряженно размышлял, пока его не осенила ослепительная мысль. Снова и снова возвращался он к ней, обдумывая детали.

Да, он, пожалуй, сумеет осуществить то, о чем мечтают старый Курбан и Атагельды, он выполнит для них те предметы, которые видит мальчик в своем воображении. Правда, на это уйдут остатки силовой энергии, в том числе и защитной.

Форма предметов была ясна, как и вещество, из которого их надлежит делать. Не ясно только, какой величины должны они быть, эти предметы, которые необходимы для кузницы.

С чего начать?

Зерен припомнил молот, которым в многокрасочном сне мальчика орудовал старый кузнец, и принялся за дело.

* * *

Пустое помещение для кузницы угнетало Курбана. Он с грустью поглядывал на приземистые саманные стены, на плоскую крышу, сложенную из опавших листьев. Столько усилий затрачено, и все впустую.

– А на что ты, дед, надеялся? – как-то спросил его Атагельды, когда они сидели вечером на крылечке хижины.

Дед вздохнул.

– Сам не знаю, – уныло развел он руками. – Очень по работе соскучился. Думал, может, у Ахметхана найдется для нас какое-нибудь оборудование. Вон сколько груза всякого тащил караван…

– Если что у него и есть, он не даст, – задумчиво произнес Атагельды, глядя в одну точку. – Не такой человек.

– Сам знаю, – согласился Курбан. – Да что теперь делать, кто скажет?

Помолчали.

– Печку мы сложим, – начал старик, прерывая паузу. – Мехи, как-нибудь исхитримся, из листьев сошьем. Но железа где взять нам! Хоть кусочек для начала…

Атагельды посмотрел на него отрешенным взглядом.

– Да и нож, как на грех, пропал, – с досадой добавил кузнец.

– Нож твой я недавно видел.

– Это где же? – встрепенулся Курбан. Атагельды рассказал о недавнем происшествии в зарослях оазиса.

– Я спас самый старый стебель, – заключил он свой рассказ.

– Стебель меня не интересует, – отмахнулся старик. – Что же ты сразу не рассказал?

– Не хотел волновать.

– А место, где вы подрались с Анартаем, найдешь? – Глаза Курбана заблестели.

– Найду.

– И местечко, куда нож кинул?

– Конечно.

– Может, Анартай туда потом смотался и нож подобрал? – озабоченно сказал кузнец.

– Он туда не ходил.

– Откуда знаешь?

– Я наблюдаю за ним все эти дни, – пояснил Атагельды. – Опасаюсь за старый ствол.

– А сам-то зачем туда ходишь?

– Дед, я ведь объяснял тебе много раз, – сделал мальчик нетерпеливое движение. – Возникает у меня тяга – вот и иду туда…

– Ладно, ладно, разберемся еще с твоей тягой. Не вековать нам здесь, в пустыне. Уж не знаю как, но когда-нибудь выберемся отсюда, и я поведу тебя к лучшему целителю. Говорят, он ученик самого Абу Али ибн Сины… А теперь вставай! – Старик вскочил со ступеньки, схватил за руку и поднял легонькое тело Атагельды.

– Что случилось?

– Пойдем в оазис!

– Ночь на дворе.

– Луна полная. Светло, как днем! – возбужденно проговорил старик, не выпуская руку мальчика.

– Что за спешка?

– Тяга у меня, понимаешь? – улыбнулся Курбан. – Тяга отыскать свой нож.

Атагельды пошел, хотя и с неохотой. Улица была пустынна. Кишлак спал. Спали и хижины, отгородившись от пешеходной части глухими глинобитными дувалами. Калитка в дом караванбаши была приоткрыта, и Курбан заглянул туда, но никого не увидел.

Вдоль улицы росли редкие стебли растения, сразу за околицей они шли погуще. Успевшие опасть листья образовали слой, который начисто скрыл песок.

Впереди шел Атагельды, за ним, отставая на несколько шагов, Курбан. Вслед за ними тащились огромные четкие тени. Под ногами слабо шуршали мягкие листья.

– Удивительный оазис, – заметил Курбан, – да благословит его аллах! Он все время наступает на пустыню и, видишь, побеждает ее. Спас нас от смерти, а потом дал приют и пищу целому кишлаку. Знаешь, мне даже временами и покидать его не хочется. Так и жил бы здесь всю жизнь.

– Ну и живи.

Старик возразил:

– А ты? Атагельды промолчал.

– Даже не знаю, где теперь границы оазиса… – пробурчал старик себе под нос.

Заросли становились все гуще. Иногда приходилось сквозь них продираться. Выручала еле заметная тропинка, проложенная Атагельды.

– Как ты только дорогу находишь? – сказал Курбан, еле поспевая за внуком.

Мальчик промолчал и на этот раз. С каждой минутой стебли становились все выше. Они давно уже перевалили за человеческий рост.

– Я сюда не ходил с того дня, как мы попали в оазис, – проговорил кузнец, тяжело дыша. – Поистине, здесь джунгли. Далеко еще?

– Нет.

– Не беги так, – взмолился старик. – Я не поспеваю за тобой.

– Уже пришли, – сказал Атагельды и остановился. – Вот он, ствол! – Медленными, какими-то торжественными шагами он подошел к старому растению, вымахавшему высоко в небо, обхватил его руками и прижался щекой к сморщенному стволу. Затем опустился на корточки, стал вглядываться в могучее основание, пошарил по нему руками и недоуменно воскликнул: – Здесь ничего нет.

– А что должно быть? – осведомился кузнец, который стоял рядом, скрестив на груди руки.

– След от ножа! Я сам видел, как после удара Анартая нож глубоко вонзился в ствол и из коры во все стороны брызнул сок…

Курбан нагнулся, осмотрел место, на которое указывал Атагельды: никаких повреждений, рубцов не было.

– Не знаю такого, чтобы зарубка на стволе пропала сама собой, – проговорил он, поднявшись, и покачал головой. – Может, тебе привиделось? Сам говоришь, что тебя сонные видения одолевают…

– Нет, не привиделось, – ответил Атагельды, пытаясь скрыть растерянность.

– Ладно, привиделось – не привиделось, – махнул рукой старик. – Показывай, куда нож забросил.

Но и здесь Атагельды подстерегала неожиданность. Несмотря на усиленные поиски, нож не находился. Мальчик готов был поклясться, что именно в это место среди зарослей нырнуло блестящее лезвие, но ничего, кроме вмятины среди листьев, они не обнаружили.

Кузнец уже смирился с пропажей.

– Пойдем, – сказал он внуку, – больше тут делать нечего.

Но Атагельды удерживала какая-то смутная сила, и он продолжал безнадежные поиски, хотя умом и понимал, что они ни к чему не приведут.

– Я в твои годы тоже был таким упрямцем, – сказал Курбан. Он сидел в холодке, прислонившись спиной к стволу, и поглаживал свесившийся к нему широкий лист растения.

Короткая ночь успела промелькнуть, наступило утро, и солнечные лучи начинали приметно припекать.

Дед еще что-то говорил, но Атагельды не обращал на его слова внимания. Стоя на коленях, он как одержимый продолжал перебирать лист за листом, а добравшись до песка, просеивал его сквозь пальцы.

Вдруг мальчик издал короткий торжествующий крик.

– Что случилось? – всполошился Курбан. – Нож отыскал?

– Нет.

– Змея укусила?

– Подойди ко мне, – попросил Атагельды. – Кажется, я обнаружил клад.

Курбан, кряхтя, поднялся. Когда он приблизился к Атагельды, тот пристально разглядывал какой-то небольшой предмет. Старик подслеповато сощурился:

– Что там? Старинная монета? Или, кажется, фигурка? – присмотрелся он.

Вместо ответа Атагельды протянул ему маленький молоточек, сделанный из какого-то серебристого металла.

Старик недоуменно повертел его в руках, осторожно погладил узловатым пальцем, очищая от налипших пылинок.

– Не похож на старинный… – покачал он головой. – Блестит как новенький. Странный молоток – рукоятка его сделана не из дерева, а тоже из металла. Погоди, не трогай.

– Дед, это серебро?

Курбан потрогал молоточек на зуб, зачем-то даже понюхал его.

– Нет, не серебро.

– Не серебро? А что же? – В голосе Атагельды сквозило разочарование. В мыслях он уже видел узкий лаз в пещеру и сокровища Али – Бабы.

– Сталь, мой мальчик.

– Сталь?

– Сталь, – подтвердил кузнец, – но очень высокого качества. Я бы сказал – благородная сталь. Мне даже кажется… но нет, этого не может быть! – перебил сам себя Курбан.

Как ни приставал Атагельды, он не пояснил, о чем идет речь.

– Потом, потом, – сказал старик. – Дай мне додумать свою мысль до конца.

Молоточек блестел как новенький и был совершенной формы.

– Послушай, дедушка, – воскликнул вдруг Атагельды. – Да ведь это молот, которым ты работал в кузнице. Только, конечно, уменьшенных размеров.

– Думаешь? – Продолжая рассматривать находку, старик в задумчивости погладил бороду.

– Ну конечно! – возбужденно произнес Атагельды. – Гляди, вот обух, вот рукоятка, изогнутая у основания. Я помню твой молот до мельчайших подробностей, много раз представлял его себе…

– Гм…

– Только, конечно, твой молот был такой, – показал руками мальчик. – А такой игрушкой много не наработаешь. Дед, а что тебе показалось?

– Видишь ли… Мне почудилось, что этот молоток переплавлен из моего ножа.

– Это как?

– Не знаю.

– Нет, дедушка, такого не может быть! – решительно произнес Атагельды. – С чего ты взял?

– Мне мой нож прослужил не один десяток лет, – сказал кузнец. – Он стал мне чем-то вроде родного брата. Не изменял, был надежным… и прочным. Я его на ощупь мог узнать среди других инструментов. Вот и теперь вроде его узнаю, но в обличье молотка. – С этими словами Курбан сунул находку в карман.

– А может, что-то еще здесь найдем? – предложил Атагельды. – Давай поищем.

– Хорошо, – согласился кузнец.

Они рылись до позднего вечера, но молоточек оставался единственной находкой. Измазанные и усталые, в кишлак вернулись затемно.

Стойкие растения с широкими листьями так далеко разбежались по пустыне, что редко кто доходил до их края. А потом жителям кишлака и вовсе стало казаться, что они испокон веков живут в этом странном лесу.

Пищу им давали плоды, которые приносили растения. Люди их не только поедали, но и сушили, и вялили впрок. Близ каждой хижины висели их золотистые связки.

Каковы они были на вкус? Тут мнения людей решительно расходились: дело в том, что каждый находил в них свой собственный вкус, и самые ожесточенные споры не позволяли прийти к единому мнению.

Но, так или иначе, а пищи хватало, да еще с избытком.

Хватало и воды в колодце. Сколько бы ее ни черпали накануне, назавтра она всегда достигала прежнего уровня, холодная, прозрачная, хотя и чуточку сладковатая.

Чашами, расположенными на верхушках растений, люди пользовались все реже, и количество их уменьшилось. Наконец осталась только одна, расположенная на верхушке самого старого растения.

Люди в середину оазиса предпочитали не ходить – это место пользовалось дурной славой. Только Атагельды время от времени пробирался сюда, повинуясь неясному импульсу. Он-то и решил проследить, куда деваются чаши растений.

Заметив накануне, что чаша приметно уменьшилась в размерах, он назавтра с утра отправился в центр оазиса, запасшись несколькими вялеными плодами.

За ночь чаша успела еще более съежиться. Лепестки, окаймляющие ее, приобрели розоватый оттенок и напоминали застывшие языки огня.

Атагельды выбрал наблюдательный пункт близ места, где они с дедом недавно нашли таинственный молоточек, и принялся смотреть на чашу. Неуловимо медленно она продолжала уменьшаться в размерах. Он порылся в опавших листьях, но никаких новых находок обнаружить не удалось. В голову лезли мысли о кузнице, которую так и не удалось оборудовать, о том, что Курбан спрятал сверкающий молоточек в укромное место, сказав, что это их талисман и о нем не нужно говорить никому.

Отвлекшись, он забыл о времени, а когда спохватился и посмотрел на чашу – она стала совсем небольшой. Теперь он глядел на нее не отрываясь.

К вечеру чаша превратилась в маленький цветок, который свободно бы уместился в его кулаке. Наконец она стянулась в розовую почку, которая вскоре исчезла, словно растворилась в воздухе. Сколько ни вглядывался, запрокинув голову, Атагельды, он так и не сумел ее обнаружить.

Когда он собрался возвращаться в кишлак, в воздухе пронеслось что-то вроде вздоха – и земля под ногами задрожала. Прогремел гром, более явственный, чем тот, с неделю назад, заставший его в кишлаке. Однако в небе и на этот раз не было ни облачка.

* * *

Идея Зерена была столь же проста, сколь и неожиданна. Она получила окончательную завершенность после того, как Атагельды, находясь в оазисе, руками показал размер кузнечного молота, который необходим.

Теперь Зерен знал подлинные размеры предметов, которые необходимы Курбану для кузницы.

Форму он тоже умеет выдерживать – это подтвердил сделанный им из атомов стального ножа молоток, который дед и внук единодушно сочли точной копией кузнечного молота.

Суть замысла Зерена была такова. Он хочет получить предметы для кузницы. Но для этого нет необходимости плавить, строгать, обтесывать другие предметы, как, по всей вероятности, поступают эти примитивные существа где-то там, вне зоны видимости Зерена. Для этого есть гораздо более простой путь…

Ведь что такое предмет, рассуждал Зерен, любой материальный предмет? Это застывшее расположение определенного сорта атомов в определенной конфигурации пространства.

Пусть одна из конфигураций имеет форму кузнечного молота, другая – наковальни, третья – мотыги, четвертая – кетменя и так далее. Остается заполнить эти формы атомами определенного сорта, и задача будет решена.

Нужную форму можно будет получить из силовых полей, соответствующим образом искривив их и задав достаточную интенсивность. Тогда атомы будут описывать необходимые траектории, прежде чем каждый займет ту точку пространства, то единственное место, которое ему положено.

Оставалась, правда, еще одна загвоздка. Не было металла, который нужен был для осуществления замысла. Нигде больше вещей, подобных стальному ножу, Зерен не обнаружил. Не было в окрестности ни железа, ни прочих металлов.

Правда, на большой глубине неподалеку от колодца поисковые корни Зерена наткнулись на кумган из обожженной глины, в котором оказались плоские кругляшки из желтого металла, который не взяла даже ржавчина. Зерен решил было его использовать, однако счетная система рассудила, что металла слишком мало, и космический пришелец велел подвижным корням оставить сосуд в покое.

Имелась еще одна возможность. Погружаясь все глубже, все те же подвижные корни, снабженные чувствительными анализаторами, обнаружили вслед за поясом глины залежи железной руды. В принципе можно было бы ее использовать для получения металла, но Зерен подсчитал, что энергии на выплавку и синтез не хватит: нужно было выбирать что-то одно. И он выбрал второе.

В качестве рабочего вещества для синтеза Зерен решил выбрать собственные листья, конечно опавшие, предварительно измельчив их и уплотнив образовавшуюся массу. При надлежащем воздействии, Зерен проверил экспериментально, получалось вещество, не уступающее по твердости железу.

Этот опыт Зерен провел, когда реципиент находился неподалеку, на поверхности.

Для осуществления своего замысла Зерену пришлось с помощью корней создать под оазисом пустое пространство, похожее на сферическую пещеру. Песчинки из этого пространства отсасывались по полым трубкам, пролегающим внутри корней и стволов растений.

Когда помещение достигло нужной величины, Зерен велел пропитать его стенки тягучим соком, который схватил их намертво, предотвращая осыпи и оползни.

После этого иногалактический мозг приступил к монтажу хитроумных силовых полей…

Все это время Зерена беспокоила одна вещь. Хотя он залечил рану, нанесенную стволу местным существом с помощью ножа, боль от нее все время возвращалась.

…Это, разумеется, была вовсе не та боль, которой порой подвержены человек или прочие существа Земли. Болевые разряды, отдаленно напоминающие электрические, пронизывали все невероятно разветвленное тело Зерена, от верхушек растений и до кончиков корней. Да, все это было единое тело, которое все еще продолжало разрастаться, шаг за шагом отвоевывая у пустыни.

Боль возникала в том месте, где была глубокая рана, нанесенная безжалостной сталью. Рану Зерену удалось затянуть, зарастить слоем клетчатки, но, видимо, нож Анартая перерубил важный нерв, срастить который полностью Зерену не удалось. Потому-то внезапно и вспыхивали болевые разряды, которые заставляли тихо трепетать листья, еле заметно раскачивали верхушки растений, а главное, мутили сознание Зерена, туманили его, заставляли ошибаться в расчетах.

Происходило, увы, и то, чего с самого начала опасался Зерен. Как только его пронизывал разряд от не до конца залеченной травмы, болевой приступ охватывал и Атагельды.

Мальчик стойко переносил свалившееся на него несчастье, хотя и не в силах был понять, откуда оно взялось. Помогал деду по дому, играл на улице с ребятишками, строил с Анартаем песчаную крепость – в те нечастые часы, когда они не враждовали, – и вдруг дикая боль схватывала левую руку, словно огненный обруч сжимал ее. Однако проходила минутка-другая – и боль постепенно отпускала.

Больше всего он боялся, чтобы дед не заметил его внезапного недуга, но Курбан, поглощенный своей кузницей, казалось, ничего не замечал вокруг.

Он натаскал во двор из оазиса листьев, выбрав пошире и попрочнее, и надумал сшить из них мехи. После нескольких неудачных попыток работа получилась. Внешне, правда, мехи выглядели неуклюже, напоминая чешуйчатое доисторическое животное. Когда Курбан с внуком попробовали качать воздух, «животное» зашевелилось, зашуршало, словно даже приподнялось с утрамбованного земляного пола. Но работало приспособление хорошо, а это было главное. Правда, воздух пока качать было некуда, но, как говорится, лиха беда начало.

Атагельды с дедом вырыли во дворе яму, размесили в ней глину, приготовили кирпичи и выложили в углу кузницы печь. Протопленная сухими стеблями и листьями, которые Атагельды собрал на краю оазиса, печь показала неплохую тягу, и тепло хорошо хранила, не остывая до конца в течение холодной ночи.

– Славный материал, – заметил Курбан однажды, разглядывая сухой стебель. – И гибкий, и прочный. Его бы в дело пустить, а не в печь заталкивать.

– Разве печь топить – не дело? – спросил Атагельды и посмотрел на деда.

– Таким добром – не дело.

– А что из него можно сделать?

Курбан задумался, стоя перед потрескивающим пламенем, которое весело полыхало в печи.

– Даже не знаю, – признался он. – Я, видишь ли, с таким материалом сталкиваюсь впервые…

– Дедушка, а если плетеную мебель из этих стеблей делать? – предложил вдруг Атагельды. – Нам ведь сидеть и спать не на чем.

– А что? – Курбан попробовал стебель на изгиб. – Материал крепкий. И упругий. Давай попробуем сплести скамейку…

Через короткое время весь кишлак обзавелся мебелью, сплетенной из засохших стеблей, которых было достаточно в разросшемся оазисе. Была она хоть и примитивной, но служила людям верой и правдой.

Старый кузнец тосковал об оборудовании для кузницы. Часто, когда в доме не было гостей, он просил Атагельды проверить, не стоит ли кто-нибудь за окном, после чего доставал из потайного места завернутый в тряпицу небольшой молоток – точную копию молота, которым он некогда орудовал.

– Ты посмотри, Ата, – не уставал он повторять, – Вот даже зазубрина на обухе, я ее посадил, когда ты был совсем крохотным… Как мог ведать о ней тот неведомый мастер, который выковал эту блестящую вещицу? Как хочешь, это похоже на колдовство, – добавлял он, снова завертывая в тряпицу таинственную находку.

Атагельды обычно помалкивал.

Многое, многое было необъяснимо, и число загадок, с тех пор как они жили в оазисе, все время увеличивалось. Так, прежде опавшие листья, да и стебли, сгорая, почти не давали тепла, но начиная с какого-то момента все переменилось. Нет, внешне листья и стебли не изменились, но казалось, кто-то пропитал их особым составом: они горели теперь долго и давали отменный жар, и люди в кишлаке перестали мерзнуть по ночам.

Однажды Атагельды проснулся от боли в руке. Казалось, кто-то ткнул раскаленным жгутом в локтевой изгиб. Боль, однако, как пришла, так же внезапно и ушла. Он потрогал пальцем руку, но боль не возобновилась.

Циновка из листьев при малейшем движении немилосердно шуршала, но они с дедом давно привыкли к этому шороху.

С бьющимся сердцем Атагельды несколько мгновений лежал в неподвижности, пытаясь разобраться: вскрикнул он спросонья или это только ему показалось.

Из угла доносилось ровное дыхание Курбана. С тех пор как сердце его перестало болеть, старик и дышать стал легче, исчезла одышка, прежде мучившая его.

Атагельды перевел дух. Похоже, деда не разбудил. Он все еще переживал диковинный сон, четкий до реальности. Жаль, досмотреть не удалось – он был прерван вспышкой боли в руке.

…Он шел по залитой солнцем пустыне. Шел легко, а точнее сказать – летел. Под ним, глубоко внизу, проплывал песок, источавший жар, и какая-то мягкая, но властная сила несла Атагельды.

Внезапно пустыня под ним, словно по мановению волшебного жезла, сменилась кишлаком. Мальчик узнавал в нем каждую хижину, каждую из тростинок, растущих вдоль улицы. Вот дом Ахметхана. Его легко узнать, он самый большой в кишлаке, хотя живут в нем только двое – караванбаши и его сын. Дом выглядит богато, островерхая крыша состоит из нескольких слоев аккуратно, один к одному, сложенных листьев. Атагельды помнит, как ее складывали все люди из каравана, а Ахметхан, поглядывая, как идет работа, стоял посреди двора и изредка стегал по песку камчой.

…Вон старик из каравана ведет на поводу скакуна благородных арабских кровей, о котором дед знает такие дивные стихи…

…А вон их хижина, с плоской, как у всех, кроме Ахметхана, кровлей, а рядом кузница, которая никак не начнет работать. Во дворе – ямы, в которых они месили саман для построек.

Атагельды, никем не замеченный, пролетел над улицей, и вскоре кишлак скрылся из виду. Под ним потянулись заросли тростника. Желто-зеленое море стеблей и листьев…

Мальчик увидел, что путь его лежит к колодцу. «Сейчас напьюсь – и проснусь», – мелькнуло в голове. Но он ошибся: колодец остался позади, а полет продолжался. Высота, однако, резко падала, и он стал бояться, что упадет и расшибется. Либо напорется на острые копья стеблей, которые угрожающе раскачивались внизу. Самые высокие из них уже начали доставать его, и вскоре он плыл в шуршащем море камыша, непрерывно снижаясь.

Хорошо, что скорость полета была невелика, и он успевал отводить руками листья, которые лезли в лицо, и каким-то образом избегал встречных стеблей.

Атагельды вздрогнул, и цепочка картин его недавнего сна прервалась: Курбан тяжело вздохнул.

– Не спишь? – спросил мальчик.

– Ты опять кричал во сне, – произнес Курбан. – Что у тебя болит, малыш? Клянусь священной памятью Абу Али ибн Сины…

– Ничего не болит, дедушка, – поспешно перебил Атагельды. – Просто мне сон необычный приснился…

– Да? Что же тебе приснилось? – В голосе старика сквозила недоверчивость, плохо прикрытая ворчливым тоном.

Атагельды начал рассказывать. Старик слушал, не перебивая.

– А потом я начал снижаться и наконец опустился на землю, – заключил мальчик.

Дед спросил:

– Значит, ты в оазисе опустился?

– Да.

– А в каком месте?

– Неподалеку от колодца.

– Ну что ж, – подвел итог Курбан. – Зря ты переполошился. Сон как сон. Мне тоже в детстве снились полеты. Ученые люди говорят, это к росту. – Он помолчал немного и спросил: – И это все?..

– Что ты, дед, – листья под Атагельды зашуршали, – самое интересное впереди! Едва я опустился на землю, растительность вокруг меня исчезла, та, которая составляет оазис. Куда ни глянь, простиралась степь, поросшая ковылем. Не успел я подивиться такой перемене, как издали послышалось ржание коней, крики всадников. Я едва успел спрятаться за холм и принялся из-за него наблюдать.

– Дальше.

– Всадники ехали на мохнатоногих крепких конях, их сбруя позвякивала серебром. Посреди отряда восседал на белом скакуне богато одетый человек в остроконечной шапке с лисьим хвостом.

– На скакуне, говоришь? – перебил Курбан. – Ясно, откуда попал он в твой сон. Я тоже всегда любуюсь конем, который…

– Не в коне дело. – Голос Атагельды зазвенел от волнения. – Вот послушай, что было дальше. Один из всадников держал огромный кумган из обожженной глины.

Отряд спешился перед самым холмом. Ветер доносил до меня слова на незнакомом языке, запах разгоряченного лошадиного пота. Я осторожно выглянул из-за холма. К счастью, пришельцы меня не заметили. Бросив на песок луки и колчаны со стрелами, они рыли маленькими заступами, привезенными с собой, какую-то яму, подчиняясь указаниям начальника в остроконечной шапке.

Когда яма оказалась достаточно глубокой, «лисий хвост» дал им команду остановиться. Кто-то расстелил перед ним ковер, и начальник высыпал из кумгана содержимое. Дед, о таком богатстве я слыхивал только в сказках Шехерезады! На ковер, звеня, хлынул поток золотых монет. Каждый из желтых кружочков сверкал, словно маленькое солнце. Сверху на эту груду упало несколько драгоценных камней, каждый из которых был достоин украсить корону магараджи…

– Что же ты умолк?

– Ничего, в руку кольнуло…

– И потом?

– Богато одетый начальник упал на колени, поцеловал каждый камень, затем ссыпал все богатство обратно в узкогорлый кумган и тщательно запечатал его.

– Ты так подробно рассказываешь, словно это не сон, а подлинное событие, в котором тебе довелось участвовать, – произнес задумчиво старый кузнец. – Ну, а потом, наверно, кумган, как всегда бывает в снах бедняков, растаял в воздухе?

– Не угадал, дед! Человек в остроконечной шапке опустил запечатанный кумган в яму, и всадники засыпали ее, сровняли с землей. Затем, став в кружок, прокричали какую-то клятву, вскочили на коней и помчались по степи. Я провожал их взглядом, пока маленький отряд не скрылся за горизонтом. Пока я наблюдал за уменьшающимися фигурками всадников, местность вокруг меня быстро изменялась. Степь исчезла, образовалась пустыня. Холм уменьшался в размерах, пока не пропал. А затем из песка во мгновение ока выскочили камышинки с широкими листьями, образовав оазис, близ которого мы живем.

– Ты дурачишь меня, – сердито сказал старик. – Помнится, когда мы копали колодец, я наткнулся неподалеку на заброшенный шурф, засыпанный землей, и решил, что это пустяки, не стоящие внимания. Говорил я тебе о нем?

– Не помню.

– Может, бросил вскользь, ты не обратил внимания, а в памяти отложилось. И так бывает. Но сны у тебя яркие, ничего не скажешь, – заключил Курбан.

– Это не сон.

– А что?

– Ну, видение наяву… Я не могу объяснить… – Голос мальчика прервался.

В окна хижины начал пробиваться рассвет. Смутные предметы в комнате приобретали все более явственные очертания.

– Дед, – нарушил долгое молчание Атагельды, – а ты помнишь то место?

– Какое? – сонным голосом спросил Курбан, успевший снова задремать.

– Тот заброшенный ствол, забитый землей, рядом с колодцем.

– Думаю, помню.

– Пойдем туда?

– Зачем?

– Кумган поищем.

– Глупости, – отрезал дед, переворачиваясь на другой бок. – Дело надо делать, а не чепухой заниматься. Не мешай спать.

Атагельды вскочил с матраса, подбежал к Курбану и затормошил его:

– Ну пойдем, дедушка! Я чувствую, что мы найдем клад, вот увидишь.

Старик медленно поднялся и сел – листья под ним жалобно заскрипели.

– Ата, послушай, – медленно произнес он, – ты уже большой и многое можешь понять. Мы живем здесь не одни – нас окружают люди каравана. И не все к нам относятся одинаково. Как относится к нам Ахметхан – знаешь сам, а в его руках власть. Ты вечно ссоришься и дерешься с его сыном…

– Я слежу, чтобы Анартай не проник в центр оазиса, – перебил Атагельды. – Он может накликать на всех большую беду.

– Какую беду?

– Не знаю.

– Вот видишь, не знаешь, а лезешь в чужие дела! – рассердился старик. – Кто дал тебе такое право? Да и что случится, если кто-то срубит самый старый стебель? Весь кишлак топит стеблями печи.

– Люди пользуются только засохшими стволами, – напомнил Атагельды, что еще больше разозлило Курбана.

– Ну и зря! – закричал он. – Вон сколько выросло этого тростника – ни проехать, ни пройти. Если срубить дюжину-другую – от него, думаю, не убудет.

– Значит, не покажешь мне это место? – В голосе Атагельды зазвенели слезы.

– Забудь о своем сне, – сказал старик. – И запомни: бедняку золото ни к чему. От него одни несчастья…

* * *

Зерен, как и его погибшие в катастрофе собратья, слишком хорошо знал, что такое война. Он был свидетелем многих катастроф, жестоких единоборств, в которых не было победителей и побежденных: удел всех был один – гибель, но это не останавливало участников. Гибли не только отдельные особи – гибли целые континенты, планеты, цивилизации, миры.

Эта бессмысленная агрессивность представляла собой величайшую загадку. Может, причина воинственности разумных существ – некий до сих пор не обнаруженный вирус войны, путешествующий из галактики в галактику? Лучшие медики искали его, но найти не смогли. Оставалось одно: в меру собственных сил гасить военные пожары, в какой бы части открытого пространства они ни вспыхивали.

Такая задача стояла и перед теми, кто участвовал в грандиозном эксперименте под названием Великий Посев, в том числе и перед Зереном – так сказать, рядовым солдатом программы.

Во время биосеансов с молодой особью – единственным каналом связи с местными разумными существами – Зерен пытался выведать, ведома ли им война.

К счастью, Атагельды о войне никогда не думал, как и его дед. Драки, стычки к войне, естественно, не относились. А то, что мотыга оказалась мирным орудием для обработки почвы, окончательно успокоило Зерена, и он принялся за реализацию задуманного проекта.

Сферическая пещера, которую он сделал накануне, по размерам подходила для задуманного. Своды ее не рухнули, даже не дрогнули – выдержали испытание, когда он сделал пробную модель – миниатюрный молоточек, копию того молота, который отпечатался в мозгу Атагельды.

Теперь предстояло создать предметы для кузницы в натуральную величину.

Подходящего металла в достаточном количестве не было, и Зерен в качестве рабочего вещества после долгих раздумий остановился, как было сказано, на собственных листьях, рассудив, что их атомы в конечном счете не хуже других. Правда, энергии на их перестройку уйдет больше, но тут уж ничего не поделаешь. Придется использовать собственное защитное поле…

Команды, отданные центральным стволом, разбежались по ближним корням, обладающим способностью перемещаться, и те принялись за дело. Множество гибких трубок, который отсасывали песок из сферической полости, теперь подавали в нее измельченные в порошок листья.

Из крохотных отверстий со всех сторон в глубь пещеры начала сеяться пыль, и всю полость вскоре заволокло туманом. Туман становился все гуще, одновременно повышалась и его температура. В однородной смеси образовывались горячие вихри время от времени ее пронизывали световые разряды, отдаленно похожие на молнии.

Если опыт закончится удачно, это будет достойным завершением Великого Посева на этой планете, думал Зерен. Оазис, направляемый главным стволом, будет разрастаться все дальше, становиться гуще, служа аборигенам верой и правдой.

Туман, образованный мельчайшими частичками перемолотых листьев, достиг звездной плотности, гибкие трубки продолжали нагнетать его.

Когда искры начали пронизывать пространство пещеры почти непрерывно, Зерен понял: пора!

Иномозг включил вокруг сферы силовые поля, сложная конфигурация которых, отвечающая форме предметов, которые нужно было получить, была им рассчитана заранее.

Движения частичек материи, прежде полностью хаотичные, мгновенно изменились. Теперь атомы двигались по строго предназначенным для них траекториям, перемещались вдоль невидимых силовых линий, прихотливо изогнутых.

Загрохотал, нарастая, подземный гром, почва на поверхности задрожала. Но там не было никого из кишлака: люди опасались ходить в середину оазиса – место пользовалось неважной славой. Некоторую лепту в это мнение постарался внести и Атагельды.

Несмотря на давление и быстро меняющиеся силовые поля, своды пещеры, загодя обработанные, выдержали, даже не потрескались.

Подземный грохот, дойдя до немыслимой точки, вдруг прекратился, и воцарилась тишина.

Кромешный туман внутри полого шара начал оседать, в нем образовывались светлые проплешины. Наконец он полностью рассеялся.

Над вогнутым дном пещеры, удерживаемый стационарным силовым полем, висел кузнечный молот. По форме это был самый настоящий молот, но вещества, из которого он сделан, земляне не знали. Это не было железо, не был и другой металл, во всяком случае из тех, которые известны людям.

По тяжести вещество не уступало стали, а по прочности намного его превосходило.

Черный, поблескивающий, массивный молот слегка покачивался вокруг положения равновесия:

С помощью подвижных корней-исполнителей Зерен доставил его наружу и приступил к созданию следующего предмета, который двуногие существа именовал мотыгой.

Когда вся работа была завершена, Зерен велел предметы для кузницы сложить в ямку неподалеку от центрального ствола, густо присыпав их листьями: он не хотел, чтобы вещи попали не по адресу.

Теперь необходимо было сделать так, чтобы их получили Курбан и Атагельды.

Люди, живущие в кишлаке, давно привыкли к тому, что время от времени над оазисом собираются тучи, идет дождь. С каждым разом дождь становился все интенсивней и продолжительнее. Но такого, проливного ливня, как сегодня, еще не бывало.

Небо начало хмуриться с утра.

Вскоре над кишлаком закурчавились облака, повеяло сыростью. Дождь все не шел, и люди, задирая головы, подолгу вглядывались в небо: они истосковались по ласковой влаге, не обладающей сладковатым привкусом.

Облака продолжали сгущаться, вскоре слившись в тучу круглой формы, которая зависла над оазисом.

– Видно, что-то разладилось там, на небе, – заметил Ахметхан и хлопнул камчой поперек дороги, подняв облачко пыли. Он стоял на улице, окруженный кучкой людей.

Кто-то добавил:

– Такие большие тучи, а дождя нет.

К стоящим присоединились и Курбан с внуком.

– Курбан, у тебя есть рифмованные строчки про всякий случай, – дружелюбно обратился старик к безработному кузнецу. – Прочитай что-нибудь про дождь!

– А дашь коня?.. – вырвалось у Курбана.

– Скорее жизнь отдам.

– Мне только прокатиться, – сжал Курбан в кулак свою бороду.

– Катайся сколько хочешь, – улыбнулся старик. – Я ведь не слепой, вижу, какие взгляды ты бросаешь на него. А стихи нам все-таки прочитай. Так редко видно тебя, живешь отшельником…

Анартай исподтишка ущипнул Атагельды, но тот не дал сдачи, засмотревшись на деда. Тот нахмурился, посмотрел в грозовое небо и негромко прочел, ни на кого не глядя:

Набухшие тучи сосцами волчицы По хмурой и влажной земле волочатся. Тяжелые капли на почву ложатся, И чудится – осень на землю сочится.

– Мне кажется, Курбан, прежние стихи, об арабском скакуне, который роднее сына, получились лучше, чем эти, – сказал осторожно старик, нарушив неприязненное молчание.

– Да? А что в них плохо? – оживился Курбан.

– Ну, Во-первых, ты говоришь – осень, – загнул старик грязный палец. – А у нас здесь осени вообще не бывает, сплошное лето. Во-вторых, – загнул он следующий палец, – тучи у тебя волочатся. Но посмотри на небо: когда тучи возникают, они неподвижно висят над кишлаком…

Кузнец хотел что-то сказать, но промолчал.

– Не стыдно тебе, Курбан, чепухой заниматься? – вступил в разговор кто-то из дехкан. – Словами играешься, словно мальчишка камешками. А тут нельзя верблюда подковать, кетмень отбить… Одна слава, что кузнец, – заключил он и сплюнул.

– У нас же кузница пустая, – воскликнул Атагельды, потрясенный несправедливостью обвинения. – Нет ничего – ни молота, ни наковальни.

– Молчи, внук, – оборвал его Курбан. – Мудрец сказал: кто не хочет видеть, тот не видит.

– У нас даже кусочка железа нет! – не унимался Атагельды.

– Молчи, щенок! – ударил его кто-то по затылку. – Как ты смеешь вмешиваться в разговоры почтенных людей?

Мальчик умолк, глотая слезы обиды. Курбан положил ему руку на плечо.

– Гордецы! – сказала какая-то женщина. – Никогда в общих работах не участвуете.

– Как плоды собирать, камыш сухой или листья – так вас нет! – добавил стоящий рядом с ней верзила.

– Но ведь каждый в кишлаке собирает для себя, – начал слабо оправдываться Курбан, ошеломленный этим внезапным взрывом ненависти, но только подлил масла в огонь.

– Колдуны!

– С шайтаном знаетесь.

– А зачем ходите в гущу оазиса? – разобрал Атагельды голос Анартая. – Почему от всех таитесь?

– С нечистой силой знаетесь! – завопил истошный голос. – Всех старый ствол бьет, а вас не бьет!

Общий шум покрыл эти слова. Только когда упали первые капли, страсти немного приутихли. Взоры людей обратились на небо – дождь был для них желанным и редким гостем.

Прежде слегка ущербный, круг, образованный облаками, приобрел теперь идеальную форму. По краешку обода он розовато просвечивался, а посреди был черным, как безлунная ночь. Такого облачного круга отродясь еще никто не видел.

– Дедушка, он вращается! – воскликнул Атагельды, внимательно присмотревшись.

И впрямь, черный с розовым подбоем диск медленно кружился, словно колесо едущей арбы.

– Разогнали дождь! – взвизгнула женщина. – Сами наколдовали, а теперь удивляетесь.

– Чем же я наколдовал, почтенная? – поинтересовался Курбан, продолжавший сохранять спокойствие.

– Чем? Да стихами своими проклятыми, – сверкнула глазами женщина. – Думаешь, мы не знаем, что это не стихи, а заговоры? И теперь вот, как про дождь прочитал, так облака и закружились…

Облачный круг вращался все быстрее, а начавшийся было дождь прекратился.

После слов женщины толпа вокруг Курбана и Атагельды угрожающе сдвинулась, снова посыпались угрозы.

– Почтенные, стихи не могут влиять на погоду, – сказал Курбан. – Так могут думать только темные люди. А что касается общих работ, то мы с внуком готовы принять в них участие, если нас пригласят.

– Ждите, пригласим! – произнесла женщина. – Чтобы вы всех нас погубили.

Атагельды с дедом медленно отступали вдоль улицы, увертываясь от затрещин, которые сыпались со всех сторон.

Как на грех, круг облаков, вращаясь, светлел и уменьшался в размерах, так что надежды на дождь не было.

– Верни дождь, кузнец, – с угрозой в голосе произнесла женщина. – Верни по-хорошему, иначе тебе несдобровать, слышишь?..

Курбан вздознул:

– Это не в моих силах.

В то же мгновение просветлевший диск, который висел над кишлаком, двинулся в сторону. Удаляясь, он истончался, как бы таял в ослепительном синем небе.

Солнце, до этого скрытое облачным кругом, принялось жечь с удвоенной яростью.

Ахметхан до поры до времени молчал, не вмешиваясь в свару, хотя одного слова его было достаточно, чтобы утихомирить страсти. Когда облачный диск превратился в белое пятнышко, караванбаши щелкнул камчой и произнес, обращаясь к кузнецу с внуком:

– Вы прогнали тучи. А мы прогоним вас. Ступайте прочь, вам нет места в кишлаке. – И он хлопнул плетью у самых их ног.

Следующий удар пришелся по изгоям. Атагельды схватился за щеку, которую обожгла резкая боль. Курбан взял его за руку и сказал:

– Пойдем.

Перед ними нехотя расступились.

– Убирайтесь, колдуны, – неслось вслед.

Каждый считал своим долгом толкнуть их или ударить. Исключение составлял только старик – владелец коня. Он подошел к ним и что-то хотел сказать Курбану, но только скорбно улыбнулся. Кое-кто отводил глаза, предпочитая не смотреть на деда и внука, медленно бредущих в сторону оазиса.

Анартай догнал идущих. Он хотел ударить на прощанье Атагельды, но натолкнулся на его колючий взгляд и ограничился тем, что крикнул:

– Берегись! Я сделаю такое… такое… что все твои чары развеются!

Когда они вошли в заросли оазиса, облачный круг полностью растаял над горизонтом.

Они шли долго, не чувствуя усталости. Этому способствовало нервное возбуждение. Уже давно скрылись хижины кишлака, их обступали все более высокие стебли, покачивая листвой.

– Чем тебе угрожал этот негодный мальчишка? – спросил Курбан.

Атагельды пожал плечами:

– Не знаю.

– Не бойся. Мы заберемся в такую чащу, что нас не найдут, – сказал кузнец.

– Дедушка, почему они такие злые? – спросил мальчик. На глазах его показались слезы.

– Не злые они, а темные, – покачал головой Курбан. – Это разные вещи. Когда-нибудь поймешь.

– Пить хочу, – произнес Атагельды через некоторое время, замедляя шаг.

– Придется потерпеть. Моя баклажка осталась в хижине, как и все остальные вещи.

– Давай я ночью проберусь туда, возьму что нужно, – предложил Атагельды.

– Не нужно, – решил старик – я боюсь за тебя. Ладно, не впервой нам начинать на голом месте. А к колодцу попробуем пробраться, когда там никого не будет. Там и напьемся.

* * *

Задача Великого Посева, которую Зерен поставил перед собой, разрешалась успешно.

Стебли с листьями, его настойчивые посланцы, шаг за шагом обживали пустыню, делая ее пригодной для жизни разумных существ. Немногочисленная популяция выстроила собственные жилища, хотя и примитивные, но спасающие от холода и всяких неожиданностей. Колодец, ежесуточно пополняемый влагой до уровня, намеченного Зереном, давал двуногим достаточно воды для питья и прочих нужд.

У некоторых существ оказались болезни, вызванные несовершенством их биологической природы. Зерену удалось их исцелить, хотя это оказалось совсем непросто и в отдельных случаях отняло много времени и усилий.

Организм двуногих оказался не таким примитивным, как могло показаться с первого взгляда. Он состоял из клеток, количество которых, по прикидкам Зерена, превышало пятьдесят триллионов. Клетки были нестабильны: каждая представляла сложную структуру, нечто вроде комбината, в котором каждую секунду происходило две тысячи биохимических реакций.

Как определить, что для организма двуногого норма, а что – отклонение? Задача усугублялась тем, что ни на одной из планет Зерен подобных существ прежде не встречал. Изучать их, подвергая вивисекции, гуманный инопланетянин, ясное дело, не мог. Значит, необходим был другой путь.

Зерен, используя свой опыт, решил исходить из того, что органы любого существа связаны между собой. Это явилось путеводной нитью в изучении странных двуногих.

В первом приближении Зерен решил рассматривать человеческий организм как совокупность компьютеров. Какой же из них является самым главным, на который выводятся результаты жизнедеятельности всех остальных?

Поначалу Зерен обратил внимание на головной мозг человека: судя по всему, именно он управлял действиями организма, а значит, к нему стекались сведения от всех остальных органов. Значит, если какой-то орган болен, это найдет отражение в головном мозге.

Как, однако, добраться до мозга? Ведь он упрятан в черепную коробку. Нарушать целостность организма двуногих, разрушать его, как уже говорилось, не входило в задачу Зерена. Значит, нужно было искать другой путь определения болезни.

Занимаясь этими поисками, Зерен обратил внимание на необычайно выразительные органы зрения двуногих. Первые существа, попавшие в его поле зрения, вернее, в зону действия анализаторов, были молодая и пожилая особь. Пожилое существо шло медленно, часто останавливалось: у него со здоровьем явно было не в порядке.

Глаза… Глаза пожилого были необычайно выразительны. Зерену чудилось, что в них затаилось страдание. Почему? Он и сам не сумел бы объяснить. Черные, подвижные, они блестели, как два искусно ограненных минерала.

Глаза молодой особи казались такими же, – видимо, они были родственниками. И в то же время они чем-то неуловимым отличались. Чем именно – предстояло выяснить.

Зерен обратил внимание на то, что молодой прыгал и бегал, глаза его жизнерадостно блестели. Это говорило о том, что со здоровьем у него все в порядке.

Пожилой, останавливаясь, издавал жалобный звук и хватался за левую половину груди. Там, Зерен знал уже, находился мышечный орган, который, ритмично сокращаясь, заставлял питательную жидкость циркулировать по сосудам тела. Это был некий аналог мощного и гибкого насоса.

Логично было предположить, что у пожилой особи этот самый мышечный насос не в порядке.

Если считать, как решил Зерен, что глаза являются как бы экраном, на который головной мозг подает всю информацию об организме, то оставалось тщательно исследовать выражение глаз пожилой особи.

…Могли ли думать дед и внук, бродящие среди чахлых оазисных зарослей странного тростника с разлапистыми листьями, что эти самые листья – не что иное, как чуткие анализаторы, проще говоря, глаза и уши Зерена, которые сообщают нужные сведения центральному стволу?..

Зерен долго рассматривал глаза Курбана и Атагельды, сравнивая их, пока обнаружил на радужной оболочке Курбана крохотную, еле заметную дужку. Видимо, именно она и говорила о пороке сердечной мышцы.

Теперь оставалось насытить воду, которую пьют существа, нужными соединениями и солями, которые Зерен умел синтезировать.

Когда появился караван, листья обследовали – один за одним – всех прибывших, от караванбаши до последнего погонщика. У многих органика была нарушена: у того язва, у этого – рана, полученная в течение долгого пути.

Зерен всех излечил, раз за разом меняя состав воды, которую пили люди.

Но вот все язвы зарубцевались, все раны затянулись. В термоионной памяти Зерена накопился длинный список изменений в глазах, в их радужной оболочке, отвечающих различным заболеваниям и дефектам двуногих.

Как передать людям этот бесценный опыт? Поначалу Зерен пытался сообщить его по биосвязи маленькому Атагельды. Но из этого ничего не получилось. Видимо, информация для внука Курбана оказалась слишком сложной. Мальчик плохо спал, кричал по ночам, но усвоить того, что передавал Зерен, не сумел.

Тогда иногалактический мозг нашел другой выход. После того как была использована для задуманного им эксперимента сферическая полость, он решил использовать ее стены как площадку для живописи…

Тончайшие кисти, по капиллярам которых подавалась разноцветная краска, выводили крупным масштабом глаза. Кисти – верхушки растений – двигались медленно, со скоростью вращения часовой стрелки, так что человек, каким-то чудом окажись он здесь, посчитал бы их неподвижными.

Человеку, впрочем, суждено было попасть сюда только спустя несколько долгих столетий. И образцы наскальной живописи даже тогда так и не были полностью разгаданы. Но это уже другая история…

Рядом с глазом, изображенным разными красками, схематически изображался человек, и соответствующая линия показывала связь между больным органом и изменением в глазном дне.

Нужно сказать, что рисунки на стенах пещеры – не единственное послание Зерена, дошедшее до нас сквозь толщу времен. Осталось еще нечто, чего не сумел размыть поток бурливых лет.

Но если рисунки на стенах Зерен оставил сознательно, то другое получилось у него непроизвольно.

Дело в том, что с изменением климата у Зерена не ладилось. Тучи, которые он вызвал над кишлаком, затрачивая на это немалую энергию радиации, не давали нужного эффекта. Дождя получалось мало, облака, вызванные ионизацией воздуха, быстро расходились, таяли в бездонном небе без следа. Видимо, слишком мало было влаги над пустыней.

Зерен так и этак варьировал интенсивность лучей, но толку было мало. Тогда Зерен решил несколько мощных корней, залегающих близко к поверхности, использовать в качестве проводников электрического тока, кратковременного и сильного. Корни расположились по кругу, и движение тока должно было вызвать над почвой круглый столб ионизированного воздуха.

…Над кишлаком зависли тучи, которые образовали круг. Тучи росли, набухали, казалось, вот-вот хлынет дождь, разразится гроза неслыханной силы. Этого, однако, не произошло. Кольцо облаков каким-то образом превратилось в гигантский аккумулятор, который без конца поглощал энергию, не торопясь собирать влагу.

Почуяв неладное, Зерен прекратил подачу энергии наверх, но было поздно: облачный диск превратился в самостоятельную, саморегулирующуюся систему. Слишком много энергии накопилось в нем.

Диск начал вращаться, сначала медленно, потом все быстрее, что придало ему устойчивость. И затем, уже не связанный никакими нитями с оазисом, не спеша двинулся прочь от того места, которое его породило. В пути он сжимался, уплотнялся, перестраивая пространственные структуры.

Много-много времени спустя люди будут наблюдать его в разных частях планеты, именуя по-всякому – летающее блюдце, корабль пришельцев, неопознанный летающий объект и прочее в том же духе. Но до этого протечет не одно столетие.

* * *

После изгнания из кишлака Курбан и Атагельды очутились в незавидном положении. Конечно, пока они оставались в оазисе, гибель им не грозила – здесь было достаточно и воды, и пищи в виде плодов.

Однако все вещи остались в хижине, а без них дед и внук чувствовали себя неуютно. Все их перемещения были ограничены оазисом: как пустишься в путь через пустыню без всякого снаряжения?

Да и куда идти?

В первый вечер они выбрали в оазисе местечко, где растительность погуще, перевязали между собой верхушки растений – получилось некое подобие шалаша. На пол нагребли опавших листьев.

– Что ты все оглядываешься? – спросил Курбан. – Не думаю, чтобы за нами пустились в погоню.

– Мне все время кажется, что за мной наблюдают, – пожаловался Атагельды.

– Слишком много тебе кажется… – проворчал дед. – Ладно, довольно об этом.

Они съели по плоду, прилегли на листья. Сквозь ветки просвечивало звездное небо.

– Дедушка, это правда, что я умру? – неожиданно спросил мальчик.

– Правда.

– Я не хочу умирать!

– Все люди смертны, – вздохнув, погладил бороду Курбан. – Тут уж ничего не поделаешь.

– А звезды?

– Что звезды? – не понял старый кузнец.

– Звезды тоже умирают?

– Да.

– Я так люблю смотреть на звезды… И гадать, где среди них моя звездочка.

Они помолчали.

– Скажи, а как звезды разделились на созвездия? – нарушил паузу Атагельды.

– Это сделали не звезды, а люди.

– Для чего?

– Чтобы лучше ориентироваться в безбрежном звездном океане, – сказал Курбан.

– Когда вырасту, я стану астрономом и пересчитаю все звезды на небе!

– Всех звезд не перечесть, – задумчиво произнес кузнец, глядя вверх сквозь переплетения стеблей. – Люди будут открывать все новые и новые небесные светила.

Атагельды прошуршал листьями, укладываясь поудобнее.

– Дедушка, а правда, что звезды влияют на судьбу? – уже сонным голосом спросил он.

– Святая правда, – откликнулся Курбан. – Да и как может быть иначе? Ведь звезды – это очи Вселенной, ее сущность и душа. А человек? Разве он сам по себе? Нет, и он тоже – частичка космоса. Вот и выходит, что человек связан со звездами кровными, неразрывными нитями.

– И моя судьба зависит от звезд? – Атагельды приподнялся на локте, пораженный этой мыслью.

– И твоя.

– А как узнать ее, мою судьбу? – Голос мальчика зазвенел от волнения.

– Что тебя волнует?

– Мое будущее!

– Этого я, к сожалению, не знаю, – тяжело вздохнул старый Курбан.

– А кто может узнать?

– Ученые люди, астрологи.

– Как они это делают?

– Им открыта книга судеб, – уважительно произнес кузнец. – А я знаю только то, что всех созвездий на небе – 88. Но не все они влияют на человеческую судьбу. Солнце в течение года проходит через двенадцать созвездий, которые называются зодиакальными.

– Зодиакальный? – повторил Атагельды незнакомое слово.

– Зодиак в переводе означает животный круг, – пояснил Курбан. – Кроме зодиакальных созвездий существует еще семь главных светил: Солнце, Луна, Меркурий, Венера, Марс, Юпитер, Сатурн… Светила эти обладают большой властью. Так, например, им подчиняются земные металлы. Луне – серебро, Меркурию – ртуть, Венере – олово, – Юпитеру – медь…

Как зачарованный слушал Атагельды рассказ деда, сон улетел от него. Подумать только, далекие светила, которые по ночам равнодушно сияют на небе, оказывают влияние на земные дела, на судьбы людей!

– А какой металл подчиняется Солнцу? – спросил Атагельды.

– Золото, конечно, тут никаких сомнений нет: достаточно взглянуть в полдень на это ярчайшее светило, чтобы понять, что оно – родной брат благородного металла.

– Золото… – задумчиво повторил мальчик. – Оно приснилось мне недавно.

– И верно, нам с тобой оно может только сниться, – заметил старый кузнец.

– Ну, а каким металлом распоряжается Марс? – продолжал расспросы Атагельды.

– Железо.

– Железо! – повторил внук. – Ведь все оборудование для кузницы делают из железа.

– И что?

– Давай помолимся Марсу, попросим его помочь нам.

– Не так все просто, мой милый. Когда и как обращаться к Марсу, знают только астрологи.

– Ты не назвал еще Сатурн, – напомнил Атагельды,

– Сатурну подчиняется свинец.

– Но ведь это все металлы, – заметил Атагельды. – А причем здесь судьбы людей?

– Семь главных светил управляют не только металлами. Им подчиняется еще многое. Кое-что я позабыл, стар стал… Но помню, например, что Сатурн управляет жизнью, а кроме того, знаниями и наукой. Юпитер – честью, желаниями, богатством. Марсу – войны, браки, еще что-то… Солнцу подчиняются счастье, надежда, доходы и наследство. Венера – это дружба и…

– Любовь.

– И любовь, – подтвердил старик. – Что касается Меркурия, то в его ведении находится, прежде всего, торговля, затем болезни и долги.

– Болезни? – перебил Атагельды.

– Ну да.

– Выходит, дедушка, это Меркурий вылечил твое сердце? – Ты еще о Луне не сказал.

– У Луны тоже дел хватает, – произнес Курбан. – Она отвечает за сны, грабежи и раны.

– Раны! – воскликнул мальчик. – Но это значит, что…

– Ладно, хватит. Пора спать, – перебил его старик.

– Дедушка, миленький, но ты еще ни слова не сказал о созвездиях Зодиака, – взмолился Атагельды.

– Тут мне и самому мало что известно. Ученые люди полагают, что каждое зодиакальное созвездие служит пристанищем для определенной планеты. Скажем, Козерога и Водолея – для Сатурна, Тельца – для Венеры, Овна и Скорпиона – для Марса. А больше не помню. Когда планета находится в своем прибежище, ее влияние на человека усиливается.

– Погоди, дед, у меня голова пухнет, – пожаловался Атагельды. – Ты мне скажи в двух словах, как узнать судьбу человека?..

– Для астролога нет ничего проще, дружочек. Для этого нужно только знать точную дату рождения человека, а затем записать расположение светил на этот момент. Это и будет, как его… гороскоп.

– А если…

– А теперь спать. И никаких разговоров! – С этими словами Курбан демонстративно захрапел, отвернувшись к зыбкой стенке импровизированного шалаша.

Анартай проснулся на рассвете. В окошке саманной хижины еле брезжил рассвет. Бросил взгляд на старика: тот спал сторожко, мог проснуться от любого шороха. Ему почудилось, что Ахметхан шевельнулся, и Анартай замер, вглядываясь в лежащую фигуру. Нет, обошлось.

Он опустил босые ноги на пол, искусно устланный листьями. Женщины из каравана трудились над ними несколько дней, сшивая бархатистые края.

В это утро он решил прогуляться в середину оазиса. Широкая дверь, сделанная из переплетенных стеблей, отворилась без скрипа, выпустив его.

На единственной улице было пустынно.

Проходя мимо убогой хижины Курбана, он вспомнил вчерашнюю сцену, закончившуюся изгнанием деда и внука. Люди каравана давно поговаривали, что они знаются с нечистой силой. И все-таки какое-то щемящее чувство не оставляло Анартая.

Зачем он шел в заросли? Спроси его – Анартай и сам, пожалуй, не сумел бы ответить. Его влекло туда какое-то смутное чувство, то ли ожидание неведомого чуда, то ли вина перед изгнанными.

Чем дальше, однако, он углублялся в заросли, тем больший страх и неуверенность охватывали его. Припомнились рассказы о таинственных ударах, которые наносила невидимая сила, когда человек пытался прикоснуться к центральному стволу или к другим, расположенным неподалеку. Срубить бы этот проклятый ствол, чтобы не мог приносить людям вреда. Но чем? Хорошо бы отыскать нож, оброненный когда-то в драке с Атагельды. Место он запомнил.

Анартай пробирался медленно, часто останавливался, прислушивался. Не обнаружив ничего подозрительного, двигался дальше.

Странное дело: ему казалось, что листья как бы оборачиваются ему вслед, словно следя за идущим. Но Анартай счел это игрой расстроенного воображения.

В зарослях было сумрачно, солнечные лучи сюда пробивались с трудом. Но глаза Анартая привыкли, и он ориентировался неплохо.

Вот оно, место, где у них произошла баталия с Атагельды. Вот сюда его противник, исхитрившись, отбросил нож, отменный нож из стали, которая не тупится.

Анартай опустился на колени и приступил к поискам. Нож, однако, не находился. Он обследовал пядь за пядью, перевернул каждый лист. Странно, ведь нож не иголка. Или, может, Атагельды вернулся и забрал его?

Отчаявшись в поисках, Анартай отломил острый кусок засохшего стебля и принялся копать почву: вдруг нож воткнулся острием в землю? И снова странность: в некоторых местах стебель натыкался на что-то твердое, пока в конце концов не сломался. «Видимо, глина слежалась и закаменела», – подумал Анартай. Он отбросил сломанный стебель и зашагал прочь.

Вдали замаячил главный стебель, окруженный густым подростом молодых растений. С шумом их раздвигая, Анартай сделал несколько шагов. В первое мгновение он не поверил своим глазам – настолько толще стал ствол. А верхушка его уходила высоко в небо. Старый стебель походил теперь на стройное дерево средней толщины.

Мальчик подошел к нему вплотную. Если раньше растение было полупрозрачным и можно было наблюдать токи, которые пульсировали внутри, то теперь внутреннюю жизнь растения скрывала гладкая глянцевитая кора красноватого оттенка.

Несколько раз Анартай протягивал руку и тут же отдергивал ее, боясь коснуться. Наконец, решившись, потрогал кору. Ничего не произошло. Зловредное растение утратило свою силу!

Осмелев, Анартай похлопал его, затем изо всей силы ударил кулаком. Потом попытался потрясти, но ствол не шелохнулся.

Только тут он обратил внимание, что растение под руками слегка вибрирует. Он приник к нему ухом – от ствола исходило еле слышное гудение. Скверное растение! Ясно же, что дело здесь нечисто.

Он посмотрел вверх. Небо, еще недавно ясное, начало хмуриться. Прямо над головой появилось белое облачко, оно росло, увеличивалось на глазах.

Попасть в грозу совсем не улыбалось Анартаю. Ударив напоследок ногой в ствол, он повернул обратно, к кишлаку.

Ясно, что свалить старое растение без какого-либо орудия нечего и думать.

– Я еще вернусь сюда, – проговорил Анартай, раздвигая листья, заслоняющие дорогу.

Ветка царапнула щеку, он машинально отломил ее. Рука коснулась легкого шрама, который остался после страшной язвы, столько лет мучившей его.

Когда он вернулся в кишлак, жизнь здесь была в разгаре. По распоряжению Ахметхана люди очищали новые участки под посев, обрабатывали их. Освобождали от листьев, убирали засохшие стебли. Перепревшие листья успели образовать слой перегноя, скрывший песок пустыни.

Не было, увы, почти никаких земледельческих орудий, без них приходилось трудно.

– Зря кузнеца прогнали, караванбаши, – осмелился бросить старик, когда Ахметхан проходил мимо участков, поигрывая плеткой.

– А от него толк? – презрительно усмехнулся караванбаши, замедляя шаг.

– Кузнец есть кузнец.

– Кузнец без кузни! – махнул камчой Ахметхан, снова пускаясь в путь.

– А надо – так отыщем его в два счета, – угодливо заметил кто-то. – Никуда он из оазиса не денется.

– Оазис так разросся, что его не обойдешь, – возразил старик и, кряхтя, поднял с земли охапку листьев.

* * *

Курбан и Атагельды жили, скитаясь среди зарослей оазиса, благо проблем с едой и питьем не было. Ночевали, где их застигала ночь, на скорую руку соорудив шалаш с крышей из связанных верхушек растений. Наутро Атагельды их развязывал, бережно расправляя стебли.

Поначалу Курбан сгоряча решил было покинуть оазис и продолжить давным-давно прерванный путь. Однако вскоре понял, что предприятие это, без всякого снаряжения, обрекло бы их на верную гибель.

Горечь обиды на жителей кишлака со временем улетучилась.

– Может, они и правы? – сказал однажды Курбан, когда они сидели у крохотного костерка, готовя печеные плоды.

– Что ты такое, дед, говоришь? – возмутился Атагельды и, с хрустом переломив засохший стебель, подбросил его в огонь, вызвал целый сноп золотистых искр.

– А что? Мы для них чужаки, зачем мы нужны им? – грустно улыбнулся Курбан.

Мальчик палкой помешал плоды, доспевающие среди пышущих жаром угольев.

– Но ведь мы первые нашли оазис, еще когда он был крохотный, – нарушил он долгую паузу.

– И что?

– Значит, мы хозяева его!

– Хозяева, говоришь? – усмехнулся кузнец. – Запомни, дружок: кто сильнее – тот и хозяин. Так уж повелось на этом свете.

– Закон Зодиака?

– Не шути с этим, – посуровел Курбан.

Костер догорел и погас. Бархатное небо, казалось, опустилось еще ниже, почти задевая верхушки стеблей. Совсем рядом, протяни руку, висели таинственные звезды и созвездия, о которых рассказывал Курбан. Не они ли влияют на судьбы людей? И какая из них руководит его, Атагельды, действиями, предопределяет его судьбу?..

Старик ловко разгреб угли, подернутые пеплом, и выкатил пропеченные плоды на траву, густо пробивающуюся сквозь палые листья.

Пища получилась отменной. Они очищали кожуру и ели, обжигаясь, сочную мякоть. Курбан и Атагельды привыкли, что плоды каждый раз имели другой вкус, причем именно такой, какого тебе хотелось.

– Нас, наверно, скоро забудут в кишлаке, – негромко сказал Атагельды.

– Мы там не нужны, – откликнулся Курбан. – А дом наш и кузницу, неверно, конюшней сделают…

– Сколько же нам жить здесь, дед, скитаясь в зарослях? – задал Атагельды вопрос, давно мучивший его.

Старик пожал плечами:

– Откуда мне знать?

– Давай вернемся в кишлак, – предложил Атагельды, поднимаясь с земли. – Может, нас примут?

– Едва ли, – покачал головой кузнец. – Слишком по-плохому мы расстались.

Мальчик направился в заросли.

– Ты куда? – спросил дед.

– Жаль, даже баклажки у нас нет, – произнес Курбан и сжал бороду в кулаке, что служило у него признаком нерешительности.

– Хочешь пить? – обернулся и посмотрел на него Атагельды. При свете гаснущих углей лицо деда показалось ему необычно бледным.

– В горле пересохло, – сказал Курбан. – Пойдем поищем воду.

– Я пить не хочу, – ответил Атагельды. – Сходи сам. Колодец здесь недалеко. Вот за этой лужайкой возьмешь вправо…

Курбан продолжал сидеть, скрестив ноги, словно факир.

– Ты что, боишься?

– Боюсь, – признался кузнец и виновато улыбнулся. – Когда-то меня ударило…

– Да когда это было!

– А я до сих пор помню. Так хватило – еле жив остался. А в темноте немудрено задеть ствол.

– Эх, дед, – укорил Атагельды. – Знаешь звезды и знаки Зодиака, а сам темный, как эта ночь. Как люди кишлака.

– Темный, – покорно согласился старый кузнец. – Так проводишь меня?

– Пойдем, – согласился мальчик. Старик поднялся:

– Шагай, я за тобой.

Листья, воздетые, словно ладони, казались вырезанными на фоне неба. Стояло новолуние, и среди зарослей было темно. Мальчик шел безбоязненно, нарочно брался руками за стволы, чтобы показать деду, что опасаться нечего, хотя сердце его при этом и екало.

Колодец открылся перед ними неожиданно. Вода в нем тускло поблескивала, как всегда, на одном уровне. Поверхность жидкости казалась слегка выпуклой. В глубине ее отражалась одинокая звезда.

Курбан пил воду пригоршнями. Пил долго, отдыхал и припадал снова к живительной влаге. Поверхность колебалась, шла кругами, звезда исчезла.

Наконец кузнец поднялся с колен, вытер ладонью капли с бороды.

Внук спросил:

– Вода сладкая?

– Как всегда, – ответил Курбан и добавил: – Знаешь, Ата, каждый раз, как попью из колодца, чувствую себя получше.

Атагельды ограничился тем, что, зачерпнув воды, омыл лицо и руки.

Где бы по зарослям ни бродили кузнец и внук, они неизменно возвращались к самому старому стволу. Так уж получалосы, потому что обычно впереди шел Атагельды, выбирая путь, и к центральному стволу его каждый раз влекло смутное чувство, некий внутренний компас.

– Мы живем, как птицы, – сказал однажды Курбан. – Не сеем, не жнем, а сыты бываем.

С едой все было в порядке, а вот одежда поистрепалась, и они выглядели двумя оборванцами: хламиды их были сшиты из листьев – на эти одеяния постепенно перешли многие жители кишлака. Листья истерлись, взлохматились от постоянных блужданий по зарослям, а иголки с ниткой, чтобы сшить новую одежду, у Курбана не было.

День сменялся днем, время струилось, как песок из горсти.

Однажды вечер застал их на поляне, подарившей когда-то неожиданную находку – молоточек из металла, который не ржавеет.

– Какая вещь была: точная копия моего кузнечного молота, – в который раз удивился Курбан.

– Будет тебе, дед.

– Больше всего жалею о молоточке, – не успокаивался старик. – Наверно, его забрал себе Ахметхан.

– Да не нужны ему твои игрушки. Курбан покачал головой:

– Это не игрушка.

– А что же? Таким молоточком и паршивого гвоздика не забьешь.

– Дело разве в гвоздике? – возмутился старик. – Ведь это была точная копия моего кузнечного молота! Как будто кто-то подсмотрел мои сны и воплотил их наяву…

– Ладно, давай ночлег готовить, – прервал его Атагельды. Он знал по собственному опыту, что дед, сев на любимого конька, мог не слезать с него долго, очень долго.

Мальчик принялся привычно связывать верхушки растений, а Курбан стал разравнивать пол будущего шалаша.

– Нагреби-ка побольше листьев, – попросил старик.

– Я собрал, – показал Атагельды на охапку.

– Этого мало. Почва здесь, понимаешь, какая-то твердая, словно каменная, – пожаловался кузнец. – Да еще углы какие-то торчат острые!

Атагельды швырнул собранную охапку листьев на землю и опустился на колени рядом с Курбаном.

Солнце еще не успело погрузиться за горизонт, его раскаленный ободок посылал прощальные лучи. Световые пятна лежали на земле, словно пролитая жидкость.

– Да, здесь что-то твердое, – подтвердил Атагельды. – Гладкая поверхность. А знаешь, дед, ты можешь не поверить, но прошлой ночью мне приснилась эта поляна. Будто у меня выросли крылья и я лечу к ней, гляжу – а земля прозрачная, я вижу ее на большую глубину, а там плавают туманные сгустки, они становятся все плотнее, а потом… – Мальчик перевел дух, мучительно подыскивая слова.

– Довольно с меня твоих выдумок, – сердито оборвал его Курбан. – Сколько раз говорил: оставь свои сны.

– Да что же я могу сделать, если они мне снятся! – вырвалось у Атагельды.

– По крайней мере, держи их при себе. Не рассказывай никому. Сам видел, к чему это приводит.

– Но тебе-то я могу…

– И я не хочу об этом слушать.

Бросив эту фразу, старик снова принялся разгребать слежавшиеся листья. Вдруг он ойкнул, отнял руку и затряс ею в воздухе, словно ожегшись.

– Ты что, дед? – спросил мальчик. Старик внимательно оглядывал руку

– Порезался, – буркнул он и сунул палец в рот. Но тут же вытащил палец и, осененный внезапной мыслью, с удвоенной энергией принялся разрывать листья. Наконец, ухватившись за острый край, он с торжеством вытащил какой-то длинный предмет.

– Мотыга! – вырвалось у Атагельды. – Откуда она здесь взялась?..

Что касается кузнеца, то он в эти мгновения вообще потерял дар речи. Мальчик потянул к себе мотыгу, чтобы рассмотреть ее., но старик ни за что не хотел расставаться со своей находкой, словно боялся, что она исчезнет, растает в вечернем воздухе. Он то подносил ее к самым глазам, то отставлял в вытянутых руках, чуть ли не обнюхивал, стараясь уразуметь свершившееся чудо.

Да и было, чему удивляться. Начать с того, что это не была мотыга в обычном смысле слова, из тех, к которым он привык за долгие годы работы в кузнице. Это не был наточенный кусок металла соответствующей формы, насаженный на деревянную ручку.

Нет! Это странное орудие казалось сработанным из цельного куска материала, однородного по составу.

Сам же материал был неведом кузнецу. Это не было ни железо, ни дерево. А что – неизвестно.

Атагельды удалось наконец овладеть мотыгой. Он тщательно очистил ее от земли, налипшего сора и песчинок.

Вещество напоминало антрацит. Плотное, какое-то слежавшееся. Вдруг это хрупкая игра природы, причуда, которая расколется от первого удара?

– Может, эта мотыга – просто кусок угля? – произнес Курбан, словно угадав мысли внука.

– Может, – ответил Атагельды и осторожно провел пальцем по гладкому черенку.

– Пачкается?

– Нет.

– Дай-ка сюда!

Мальчик с неохотой вернул тяжелую мотыгу. Курбан взял ее в руки и решительно размахнулся.

– Не надо! – закричал Атагельды и бросился к деду.

– Испытать ее хочу.

– А вдруг на куски разлетится?

– Значит, туда ей и дорога, – сказал кузнец, окидывая взглядом находку. Теперь ему показалось, что мотыга вырезана из куска черного гранита.

– Жалко, – прошептал мальчик. – Красивая такая…

– Отойди! – велел Курбан и, коротко развернувшись, ударил мотыгой о землю, усеянную листьями.

После этого оба осмотрели орудие: на нем не было ни единой трещины. Атагельды издал торжествующий вопль, а Курбан с сосредоточенным лицом принялся яростно молотить землю. Он бил по ней мотыгой изо всей силы, представляя, возможно, что перед ним наковальня или кровный враг, доставивший ему и внуку столько бед.

Атагельды смотрел на него, прикусив губу: ему еще не доводилось видеть деда в таком состоянии.

Наконец, задохнувшись, Курбан опустил мотыгу, распрямился.

– Сердце схватило? – с тревогой спросил Атагельды.

– Про сердце я и думать забыл. Давно не работал, притомился немножко, – смущенно улыбнулся старик.

Бросив на деда взгляд, мальчик подумал, что Курбан с растрепавшейся бородой и неведомым орудием в руках напоминает джинна из страшной сказки. Только вот была ли у джиннов мотыга?..

Атагельды переступил с ноги на ногу.

– Тяжелая, понимаешь, очень, – оправдывался старик, опираясь на мотыгу. – Будто вся даже не из железа, а… сам не знаю из чего.

У ног Курбана темнело сделанное им углубление.

– Дай-ка и я, – попросил Атагельды и протянул руку к мотыге.

– Поработать хочешь?

– Хочу.

– Это хорошо, – похвалил старик и отдал ему орудие.

Бить мотыгой оказалось нелегко. Слишком тяжелая, она к тому же оказалась скользкой и все время норовила выскочить из рук. Но Атагельды держал ее цепко, старался действовать истово, не спеша: не мог же он опозориться перед дедом?

Для начала он подровнял края ямы, выбитой Курбаном, а затем решил углубить е. Постепенно приноровился к мотыге, вроде даже она полегче стала, чего быть, конечно, не могло. Острый клык ее, и не думая притупляться, исправно вгрызался в почву, взрыхляя ее.

Вскоре показался песок.

Мальчик остановился, вытер пот со лба,

– Что это за наваждение – удивился старик. – Наверно, просто руки по работе истосковались. Давай шалаш закончим, скоро ночь наступит…

– Дед, я еще немного поработаю, – возразил Атагельды, повинуясь необъяснимому импульсу.

Курбан что-то проворчал про упрямых ишаков, но отошел в сторонку.

Еще несколько ударов по песку – и мотыга глухо звякнула, задев какой-то твердый предмет. Атагельды отбросил мотыгу в сторону, и оба одновременно нагнулись, стукнувшись лбами, и принялись руками разрывать почву.

* * *

Возвращение Курбана с внуком в кишлак стало общим праздником, и после они часто вспоминали о нем.

Куда девались общая недоброжелательность, подозрительность! Отношение людей к Атагельды и его деду коренным образом изменилось. Дом – и кузницу! – быстро привели в порядок. Теперь их подворье не обходили стороной. Наоборот – здесь с утра толкался народ, и не только язык почесать. Большинство приходило по делу – им нужен был кузнец.

Да, у Курбана появилась возможность работать, и это наполнило смыслом и радостью жизнь старика. Он просыпался на рассвете и спешил совершить омовение, и руки уже сладостно ныли в предвкушении тяжести кузнечного молота.

Хватало занятий и Атагельды – В кузнице всегда много работы, особенно когда желаешь постичь все тонкости серьезного ремесла.

В разговорах дед и внук частенько возвращались к первой после изгнания встрече с жителями кишлака.

– Мы же с тобой, дед, не изменились, остались прежними, – удивлялся Атагельды. – А они, которые прежде готовы были растерзать, бросились к нам, словно к братьям родным!..

– Людям свойственно меняться, – замечал Курбан, задумчиво поглаживая бороду.

– Только не этим людям! – перебивал Атагельды. – У меня до сих пор перед глазами свирепое лицо Ахметхана, когда он стегал тебя и меня камчой. А Анартай? Он бросался на меня, словно цепной пес. Да и все они, кроме одного… И ты хочешь сказать, что они изменились?

– И верно, здесь есть над чем поразмыслить, – соглашался старый кузнец. – Но к тому же не забывай, что мы возвратились из зарослей не с пустыми руками…

Вот это была святая правда! Курбан и Атагельды с помощью мотыги отрыли в оазисе в яме предметы, составляющие оборудование кузницы: здесь были и массивный горн, и щипцы разных размеров, и клещи для вытаскивания инструментов из пламени, и молот, и многое, многое другое, что могло им только грезиться только в снах.

Все предметы были сделаны из одного и того же вещества, из которого состоял первый обнаруженный ими предмет – мотыга. Тяжелый, плотный, надежный материал.

Когда схлынула первая волна удивления и радости, они проверили каждый инструмент – ни один не подвел, не сломался, не дал даже трещинки.

Вытащив со дна ямы маленький гвоздодер, Курбан добавил его к груде инструментов, уже отрытых и лежащих неподалеку, прислонил к ним мотыгу, вытер лицо и произнес:

– Все!

– Давай еще покопаемся, – предложил Атагельды.

– Едва ли там еще что-нибудь есть, – кивнул Курбан в сторону ямы.

– Откуда знаешь?

– Очень просто, – пожал плечами старик. – Мы достали со дна все, что составляет оборудование кузницы. Тот неведомый человек, который, на наше счастье, зарыл этот клад, не мог больше ничего закопать.

– Ты уверен?

– Я бил кувалдой по наковальне, еще когда ты на свет не народился, – обиделся Курбан.

Атагельды, казалось, колебался. Он смотрел то на деда, то на яму, вырытую ими, а то и вовсе в сторону старого ствола, который подобно дереву-патриарху возвышался поодаль. Похоже было, мальчик к чему-то прислушивался.

– Давай рыть, – сказал он просто.

– Ох, упрямец, – покачал головой старик. – Ну, объясни хотя бы, с чего ты взял, что мы не все выкопали?

– Дед, не спрашивай лучше. – В голосе мальчика зазвенели слезы, он помотал головой, словно отгоняя наваждение. – Начну говорить – опять станешь ругаться, что я не от мира сего. Не хочешь копать – не надо! – крикнул он и ткнул ногой мотыгу.

– Успокойся, малыш, – погладил его по голове старик. – Я не против. Давай покопаемся еще и тогда увидим, кто из нас прав.

И они рылись в духоте зарослей еще добрый час, пока достали со дна ямы порядочную глыбу того же материала, из которого были сработаны кузнечные инструменты.

– Что это? – удивился Атагельды, разглядывая глыбу, которую они не без труда выкатили на поверхность.

– Материал для работы, – пояснил старик. – Вместо железного лома. Первое дело для кузнеца. Уж не знаю, как нам благодарить неизвестного благодетеля.

Потом, когда они присели отдохнуть на груду листьев, Курбан положил голову мальчика себе на колени и, ласково почесывая ее, произнес:

– Твоя взяла, малыш. Как это все-таки получилось, посвяти старика.

– Откуда я знаю, – прошептал Атагельды и вдруг заплакал.

– Что с тобой, малыш? – встревоженно спросил кузнец и потрогал его лоб: тот был горячим.

– Голова…

После красочных видений, похожих на сон наяву, голова мальчика раскалывалась. Кто-то невидимый вбивал в нее огненные клинья, и каждый удар болезненно отзывался во всем тщедушном теле.

Курбан смочил ему лицо и грудь остатками воды, которую они умудрялись хранить в свернутом воронкой листе, и Атагельды стало полегче.

Назавтра после находки Курбан один отправился в кишлак, как он говорил – на разведку. Атагельды остался на месте – он чувствовал себя еще слишком слабым.

Да, отношение к ним в кишлаке изменилось, как изменился за эти месяцы и сам кишлак. Растения, которые раньше редкой цепочкой росли только вдоль улицы, теперь заполнили едва ли не все свободное пространство. Молодые побеги бесстрашно тянулись навстречу жгучему солнцу, и листья отбрасывали тень.

Дошло до того, что кое-где по улице приходилось протискиваться сквозь зелень, а уж о том, чтобы побегать, и речи быть не могло.

Однажды Атагельды встретился с Ахметханом, который спешил куда-то в сопровождении сына. Атагельды хотел уклониться в сторону, но Анартай окликнул его.

Поздоровались.

– Почему играть не приходишь? – спросил Анартай, приветливо улыбнувшись.

– Занят в кузнице… Деду помогаю… – пробормотал ошеломленный Атагельды. Прежде их игры сводились к стычкам и жестоким потасовкам.

– А что же меня не приглашаешь? – продолжал Анартай с той же улыбкой. – И я бы помогал.

Атагельды на всякий случай сделал шаг назад, ожидая подвоха.

– Приходи… – сказал он.

– Видишь, как кишлак зарос за то время, что вас не было? – вступил в разговор Ахметхан. – Ни пройти, ни проехать. Благодать!

– Что же вы не вырубите лишнее? – спросил Атагельды, постепенно смелея.

Караванбаши шевельнул камчой, которая, как всегда, висела на руке:

– Сам же запретил.

– Я?

– А кто говорил много раз: зеленые растения трогать нельзя. Ни ломать, ни рубить. Только те, что засохли. Вот мы и слушаемся, – произнес Ахметхан то ли в шутку, то ли всерьез.

Атагельды хотел пояснить, что речь шла только об одном растении – самом старом, патриархе, возросшем в центре оазиса, но вместо этого сказал:

– Так ведь ходить трудно.

Ахметхан усмехнулся:

– Зато тени много.

…Нужно ли говорить о том, что общее удивление вызвала как находка изгнанников, так и материал, из которого были сделаны орудия кузнечного труда.

Аульчане разглядывали предметы, вертели их, а кто-то даже попытался попробовать на зуб. Но постепенно происшествие забылось, и жизнь вошла в привычную колею.

Работы, о которой Курбан прежде мечтал, теперь хватало, и даже с избытком.

Обычно уже с утра во дворе кузнеца выстраивалась небольшая очередь. Тому – вьючную скотину подковать, подкову поправить, этому косу заточить… Да мало ли дел?

Ежели требовался материал, Курбан брал его от глыбы, валяющейся в углу кузницы. Отбивал кусок и пускал в дело. Вещество хорошо плавилось и еще лучше поддавалось закалке.

– Если придется уходить отсюда – все брошу, а глыбу заберу, – сказал однажды Курбан внуку. – Это не материал – золотое дно.

(Мог ли тогда старый кузнец подозревать, как близки его слова к истине?)

Однажды дехканин из соседнего дома попросил сделать для него кетмень. Курбан отбил от глыбы кусок материала и вдруг заметил в нем какое-то вкрапление червонно-желтого цвета. Инородное тело было размером с грецкий орех. Что бы это могло быть? Медь? Бронза? Или…

Кузнец неплохо разбирался в металлах. Он отнес отбитый кусок в кузницу и занялся его исследованием. Через короткое время сомнения исчезли: это было золото высокой пробы.

Старика захлестнули противоречивые чувства. Никогда еще не держал он в руках такого богатства: на это золото можно было бы, пожалуй, купить весь кишлак.

Он подошел к двери, осторожно приоткрыл ее. Двор был пуст. Не было даже Атагельды – он ускакал куда-то вместе с Анартаем, они в последнее время подружились.

Сердце Курбана забилось – кажется, он впервые почувствовал его с тех пор, как поселился в оазисе. Спрятать золото? Но куда? В доме ничего не запирается, и потом, здесь всегда бывает много народу. А найдут – этот поблескивающий обломок может стать причиной множества смут и раздоров, а то, чего доброго, и убийств.

Выбросить? Опять-таки жалко. Да и глупо. И куда?

От беспокойных мыслей старика прошиб пот. Он входил и выходил из кузницы, заглядывал в дом, метался по подворью. Наконец надумал. Завернул обломок в тряпицу, бросил на дно холщовой сумки и, независимой походкой выйдя со двора, направился в сторону оазиса. Шел сквозь молодые заросли растений, и от сердца отлегло: кто его здесь увидит?

Но на выходе из кишлака повстречался старик – владелец скакуна.

– Куда путь держишь, Курбан? – спросил он приветливо.

Кузнец остановился:

– В оазис. Хочу сухих стеблей набрать.

– Разве мало тебе их здесь, на улице?

– Эти тонкие, не дают никакого жара. Мне для горна нужны потолще, – пояснил Курбан.

– Послушай, – оживился старик. – Подожди меня здесь, я приведу коня, и мы навьючим его.

Кузнецу насилу удалось отвязаться от непрошенных услуг доброго приятеля. С изрядно подпорченным настроением забрался он туда, где заросли погуще, и зарыл поглубже золотой обломок. Затем сровнял почву, насыпал сверху листьев и в качестве ориентира воткнул сверху кусок засохшего растения, которое раздваивалось на манер бараньих рогов. Вдали возвышался центральный ствол – Курбан подумал, что это дополнительная примета. Что ж, настанет нужда – он достанет самородок. Здесь, по крайней мере, он будет в целости и сохранности.

Дома уже дожидался Атагельды.

– Где был? – спросил он деда. Тот указал на охапку.

– Время свое не жалеешь, – заметил внук. – И себя тоже. Сказал бы – мы б с Анартаем принесли тебе самые отборные стебли!..

– Отколи от глыбы кусочек, – сказал Курбан. – Заказ есть.

– Сегодня на что?

– Кетмень будем делать.

Потом, когда они отдыхали, сидя рядом на глинобитной завалинке, Атагельды сказал:

– Дед, сажей вымазался.

– Где сажа?

– На бороде.

Курбан провел по бороде рукой, но она осталась чистой.

– Выдумываешь, – сказал он.

– Не выдумываю. Посмотри сам.

Старик скосил глаза. И впрямь, борода вроде почернела. Во всяком случае, седины в ней поубавилось.

– Въедливая сажа, – заметил кузнец. – Вечером приготовлю мытье с золой.

…Но это была не сажа.

* * *

«…Работа успешно идет. Фронт растений продвигается по пустыне. Со временем они вместе с искусственными облаками должны изменить местный климат».

«С молодой особью налажена стабильная биосвязь, которая становится двусторонней».

«Насторожила вспышка агрессивности, которую проявила популяция по отношению к двум особям. В результате две последние, по показаниям датчиков, были изгнаны в заросли.

Пришлось синтезировать – на молекулярном уровне – соединение, подавляющее воинственные инстинкты, и добавить его к колодезной воде. Результаты оказались хорошими. Убедиться в этом, однако, я сумел только много времени спустя, потому что обе особи ни за что не хотели возвращаться в поселение, к остальным, видимо опасаясь повторения инцидента.

Впрочем, я не настаивал на немедленном возвращении, воздействуя на мозг молодой особи: опыт научил меня в подобных случаях не форсировать события. Тем более мне еще нужно было, чтобы они отыскали примитивные орудия труда, синтезированные мной.

Эта операция прошла успешно. Мне быстро удалось их вывести на нужное место.

Попутно отмечу любопытное явление. Они оба каким-то образом ощущали зарытые предметы, хотя те находились под слоем почвы. Я слышал их реплики о «каких-то твердых плоскостях и острых углах». Это говорит о большом внутреннем потенциале двуногих: их органы чувств могут еще развиваться и совершенствоваться. Но этим займусь позже, когда будет время.

«Орудия, форму которых я узнал у Атагельды, получились удачно. Остался еще материал в виде глыбы, которую я решил прибавить к инструментам, также с помощью корней вытолкнув поближе к поверхности.

К глыбе в последний момент решил присоединить металл в виде небольших кружочков, содержавшихся в узкогорлом глиняном сосуде, зарытом неподалеку от колодца. Металл этот, правда, был довольно мягок, но его имелось немного, и потому, думаю, качеству материала не повредит. Между прочим, имелись в сосуде и минералы с довольно любопытной пространственной структурой кристаллической решетки. Я оставил их в сосуде, чтобы после исследовать».

«Могу с удовлетворением отметить: несмотря на то, что прошло уже много месяцев, ни один из двуногих, даже самого преклонного возраста, не умер. Это говорит о том, что я правильно разгадал их биологическую природу – пока, насколько мне известно, единственную во Вселенной – и в своих опытах нахожусь на верном пути.

Путь этот неблизок, но он ведет к великой цели, имя которой – бессмертие».

«Между тем занятости прибавляется с каждым днем, и растительные компьютеры работают с полной нагрузкой. Где они, те блаженные времена, когда я, Зерен, один из тысяч и тысяч, дремал в анабиозе!..

Это ведь только беспечному и невежественному аборигену кажется, что растения растут сами по себе, лезут из песка как попало.

Ростом каждого я управляю, и каждый росток подчиняется мне. По сути дела, вся растительность, весь гигантский оазис, все, что выросло в кишлаке и вокруг него, – это единый куст, выращенный мной. И жизненная сила, которой питается каждый стебель, каждый лист, исходит от меня, генерируется мной».

«Беспокоят меня облака.

Я задумал вызвать их, чтобы люди получали влагу и с неба, в виде дождя. Конденсировал, сгущал над оазисом тучи с помощью ионизационных лучей, создавая центры для капель. Но здесь меня постигла серьезная неудача: видимо, слишком большую энергию передал я наверх. Круговое облако приобрело вращательный импульс и уплыло в неизвестном направлении, хотя по замыслу оно должно было постоянно висеть над оазисом, периодически снабжая его дождем.

Придется всю работу делать наново.

Утечка энергии оказалась столь большой, что на какое-то время я оказался без энергетической защиты. Придется подождать, пока снова аккумулируется ее запас. А пока я остаюсь беззащитным перед всякой случайностью.

Впрочем, надеюсь, опасность невелика. Маловероятно, чтобы двуногие наткнулись на меня и вдруг вздумали уничтожить один-единственный стебель. Кроме того, обладая начатками памяти, они должны еще помнить защитные силовые поля…»

Сферическая пещера, в которой Зерен сотворил орудия труда для двуногих, стояла теперь пустой. Только на дне валялись остатки измельченных в прах листьев, а также застывшие капли расплава песка.

Инфразор Зерена, позволявший ему видеть в абсолютной темноте, скользил по стенам пещеры. Они были опалены адским огнем направляющих полей, из которых, подобно Афродите из пены морской, возникли орудия кузнечного производства.

На стенах, однако, остались рисунки и схемы, выведенные перед этим Зереном. Теперь он добавил к ним еще кое-какую информацию. Из нее люди много смогут почерпнуть, но не сейчас.

Потом, через сколько-то поколений, взойдя на новую ступень цивилизации и разума, они узнают с помощью этих надписей в пещере о том, как определять болезнь организма самым простым и безошибочным образом – по изменениям в радужной оболочке глаза, о новых технологиях, о том, как можно создавать самые замысловатые машины не сборкой и подгонкой деталей, а компоновкой атомов и молекул с помощью соответственно подобранных силовых полей, о том, какое соединение и как синтезировать для каждого из заболеваний, и многое, многое другое.

Придет время, думал Зерен, и эти существа, ныне бродящие в одеяниях, которые сшиты из листьев, враждующие без всякого повода, совершающие поступки, лишенные всякой логики, – эти самые существа будут формировать в мощных силовых полях из кварков и прочих элементарных частиц космические корабли, которые понесут их в иные галактики.

И тогда две цивилизации, их и его, породнятся – а почему бы и нет? – в крепком рукопожатии равных.

Конечно, сейчас эта информация для двуногих – за семью печатями, если бы даже им и удалось расшифровать ее. Как, например, получать им звездные температуры, необходимые для синтеза?..

* * *

Однажды у Зерена мелькнула мысль: а хорошо бы ему дожить до времени, когда племя людей сумеет расшифровать и освоить информацию, которую он записал для них на стенах сферической пещеры.

Долго ждать? Что же, это повод подумать о проблеме бессмертия.

Зерен начал размышлять о том, как можно увеличить время жизни, и задача увлекла его…

На этой планете он принял форму растения. Растение состоит из растительных клеток. Значит, начинать необходимо снетки. В земных условиях такая клетка – сложнейший живой комбинат, где одновременно проходят тысячи химико-биологических реакций. Если эти реакции стабильны – клетка может жить до тех пор, пока получает энергию от светила. Желтое Солнце, прикинул Зерен, может существовать еще не меньше десятка миллиардов лет. Значит, клетка практически бессмертна.

Вывод: если научиться сменять в растении пораженные или умирающие клетки, можно существовать сколь угодно долго.

С каждым днем Зерен все лучше понимал слова – звуковые сигналы в акустическом диапазоне, которыми обменивались двуногие особи. Эти сигналы, как и прочую информацию о существах, до него доносили листья, образно говоря – глаза и уши Зерена.

Как-то он уловил жалобы старика, который был при смерти. Тогда-то Зерен создал эликсир для живых клеток, который, будучи добавленным к колодезной воде, спас старика, да и на остальных оказал неплохое воздействие. Так, например, за несколько дней седины у Курбана в бороде заметно поубавилось.

После этого сведения об эликсире, который дает новую жизнь клеткам, также были начертаны на стене подземной шаровой пещеры.

* * *

Ребята шли долго. Шли молча: о чем говорить, когда обо всем переговорено? Сегодня они решили выполнить замысел, который лелеяли давно: дойти до края оазиса. Вернее – пересечь его из конца в конец.

Сначала они шли рядом, а потом, когда кишлак кончился и заросли начали становиться все гуще, как-то так само собой получилось, что впереди очутился Атагельды. Он шагал уверенно, ловко обходя толстые стволы и раздвигая листья. На боку его болталась сумка с баклажкой, полной воды.

Позади, отстав на несколько шагов, шел Анартай.

– Жаль, нет у меня ножа или тесака, – нарушил он молчание.

– Зачем тебе? – не оборачиваясь, спросил Атагельды.

– Отец рассказывал, что в джунглях люди не ходят без ножа: а вдруг хищник встретится?

– Здесь зверей не бывает.

– Все равно нужен нож: дорогу прорубать, – возразил Анартай. – Я и взял бы, да у меня нет.

Собеседник его промолчал.

– Выкует мне твой дед тесак, как думаешь? – озабоченно спросил Анартай.

– Нужно было раньше попросить. Ты же ходишь к нам в кузницу помогать.

– А что случилось?

– Позавчера Курбан последний кетмень выковал. Материал кончился.

Анартай присвистнул.

– Есть у тебя дома какой-нибудь металлический предмет? – спросил Атагельды. – Дед из него в два счета нож сделает.

– Найти-то можно… – на ходу почесал в затылке Анартай. – Да отец не позволит. У него все предметы на счету.

Главный ствол, возвышающийся над остальными, они оставили немного в стороне. Миновали и колодец, к которому вела узкая тропа. Атагельды подумал, что нынче здесь по-особенному душно.

Вышли ранним утром, а сейчас уже было за полдень. Оба устали, хотя и делали небольшой привал, но ни один не хотел признаться в этом первым. Вода, которой оставалось меньше половины, побулькивала в сосуде.

– Наберем в колодце на обратном пути, – решил Атагельды.

Наконец заросли начали редеть, растения стали пониже. Листья нежно просвечивали на солнце, одни были совсем юные, другие уже готовились отмереть. Опавшие листья тихо шуршали под ногами.

Еще несколько шагов – и оазис кончился. Граница была резкой. Мальчики остановились перед ней. Позади была тень, пусть и не сплошная, подрагивающие без всякого ветра листья, нежный, все с тем же сладковатым привкусом запах перегноя, удивительные полупрозрачные стебли, к которым и за год невозможно привыкнуть. Впереди – безбрежная песчаная пустыня, залитая беспощадным солнечным светом. Ребристые спины барханов, убегающих к горизонту, и на них ни кустика, ни травинки – ничего.

Крупинки кварца слепили глаза, и Анартай невольно зажмурился.

– Пойдем обратно, Ата, – произнес он и повернулся к чахлым зарослям.

– Подожди, – ответил Атагельды. – Я хочу выяснить одну вещь…

– Какую?

– Посмотреть, как оазис наступает на пустыню.

Атагельды медленно прошелся вдоль границы, внимательно глядя под ноги. Затем удовлетворенно кивнул и лег на живот, так что туловище было в тени, а голова осталась на солнце.

– Отдохнуть решил? – спросил Анартай, с интересом наблюдая за приятелем.

– Ложись рядом и смотри, – сказал Атагельды, не отрывая взгляда от крохотного, еле заметного песчаного бугорка.

Несколько минут Анартай выдержал, затем начал ерзать.

– Долго еще так лежать? – спросил он и толкнул Атагельды в бок.

– Я тебя не держу.

– А что должно произойти?

– Увидишь сам.

– Росток проклюнется? – догадался Анартай. Приятель промолчал.

Анартай протянул руку к бугорку, но Атагельды отвел ее.

– Помочь ему хочу, – пояснил Анартай.

– Не надо, – покачал головой Атагельды, почему-то понижая голос – он сам должен пробиться.

– Ну откуда ты можешь знать?! – возмутился Анартай, и сам невольно переходя на шепот.

– А я и не знаю, – спокойно ответил Атагельды. – Я чувствую, – еле слышно добавил он.

Приятель хотел что-то ответить, но только посмотрел на него.

Между тем бугорок как будто стал повыше. Это можно было заметить по тени, которую он отбрасывал: солнце начало склоняться к горизонту.

Но вот песчинки ссыпались по сторонам, и под ними показался росток, похожий на кончик светло-зеленой иголки. Это напоминало чудо.

Росток во всем напоминал своих взрослых собратьев: он был так же полупрозрачен, в нем билась кака-то жилка. Приглядевшись, вдоль стебля можно было различить крошечные бугорки – наметки будущих листьев.

– Вы ведь с Курбаном попали в оазис раньше нас, – произнес Анартай. – Что здесь прежде было?

– Я уже тебе рассказывал.

– Да, помню… Необыкновенные растения, как быстро они растут. Что ты думаешь обо всем этом?

– Чтобы разобраться в необыкновенном, необходимо время. Только глупец торопится с выводами, – заметил Атагельды.

Анартай подивился мудрости его ответа.

Отвлекшись разговором, они не смотрели на росток, а когда глянули, он был уже с палец. А рядом с ним пробился новый, совсем крохотный…

Мальчик поднялись с песка.

Обратная дорога показалась Анартаю более легкой. Некоторое время он молчал. В памяти стояли удивительные ростки, чуть не на глазах появляющиеся из-под земли. Он шел осторожно, стараясь не задевать растения.

– Кем ты хочешь стать, когда вырастешь? – вдруг спросил он следуя какому-то ходу своих мыслей.

– Что? – вздрогнул от неожиданности Атагельды, сбившись с шага. Он по-прежнему шел впереди.

Анартай повторил вопрос.

– Я стану кузнецом, как дед, – не задумываясь сказал Атагельды. – А ты?

– Я мир хочу посмотреть, – медленно произнес Анартай. – Сколько можно жить здесь, на зеленом острове посреди пустыни.

– Здесь неплохо.

– Неплохо, – согласился Анартай. – Но иногда мне кажется, что кто-то следит за мной. Только не смейся!.. Наблюдает, даже когда я один. Слушает мои мысли, пытается командовать. Тогда мне хочется все крушить, вопить от ярости. Мой отец много путешествовал, – добавил он. – Мир повидал, разные страны… Ты не думай, Ахметхан только кажется таким суровым. Он добрый. И любит меня.

Солнце било в спину, идти было удобно. К тому же заросли становились все гуще, растения – выше, и листья ласково укрывали их тенью.

– А правду говорят в кишлаке, что ты колдун? – нарушил молчание Анартай.

Атагельды отрезал:

– Чепуха.

– Как же ты орудия для кузницы под землей обнаружил? – не унимался Анартай.

– Говорю же тебе: я их почувствовал.

– Сквозь почву?

– Ну да.

– Вот и выходит колдовство.

– Не колдовство это, а просто угадывание! – повысил голос Атагельды.

– Слушай, Ата, а ты угадай еще чего-нибудь, а? – заговорщицки прошептал Анартай и схватил его за руку.

– Что тебе надо?

Анартай подумал.

– Найди нож, что ты когда-то забросил.

– Ножа там нет, – покачал головой Атагельды.

– Ты нашел его? – живо спросил Анартай.

– Нож пропал.

– Откуда знаешь? Ладно, пропал, – согласился Анартай, не дождавшись ответа на свой вопрос. – Тогда другое отыщи, если видишь сквозь землю на полтора аршина!

– Попробую.

Чем ближе к центральному стволу, тем чаще останавливался Атагельды. Словно вслушивался во что-то, нюхал воздух, полный запахов, кружащих голову. Разглядывал почву под ногами, обильно усыпанную пожелтевшими листьями. Затем делал несколько неожиданных шагов – вперед, назад либо в сторону.

Анартай следовал за ним в отдалении, ни слова не говоря, лишь поглядывая с испугом на побледневшее лицо приятеля и его полузакрытые глаза.

Так они вышли к колодцу.

– Наберем воды, – сказал Анартай.

– Какой воды? – глянул на него Атагельды, в глазах его мелькнуло безумие. Пройдя несколько шагов, он остановился и произнес: – Сосуд из глины… узкогорлый… Странно, я когда-то его уже видел…

– Где сосуд?

– Вот здесь, – указал Атагельды себе под ноги.

– Глубоко?

– Порядочно.

– А что в сосуде?

Атагельды напрягся, застыв словно изваяние. Лицо его напоминало маску.

– В прошлый раз сосуд был полон… золотыми монетами… старинными…

– А теперь? – нетерпеливо спросил Анартай и переступил с ноги на ногу.

– Теперь он пуст…

– Тьфу!

– Только на дне… вижу какие-то камешки… Углеродистые соединения…

– Обойдемся без камешков, – решил Анартай. – И без пустых глиняных горшков.

Он достал из сумки неподвижно стоящего Атагельды баклажку, вылил из нее остатки нагревшейся за день воды, затем сбегал к колодцу и набрал свежей. Потянул за руку приятеля – тот пошел за ним безучастно, глядя прямо перед собой невидящими глазами.

Так они миновали яму, в которой было найдено оборудование для кузницы. Края ее были искромсаны мотыгой, на дно успели нападать листья. Казалось, сама земля мечтает поскорей залечить свои раны.

Внезапно Атагельды замедлил шаги, затем остановился. Анартаю показалось, что даже волосы приятеля зашевелились – жесткие, курчавые.

– Вот… здесь… – показал Атагельды рукой на ровную площадку.

– Глубоко? – В голосе Анартая явственно сквозило недоверие.

– Нет…

– А что тут? Опять черепки глиняные?

– Нет… не глина… металл… бесформенный… – Казалось, каждое слово дается Атагельды с трудом.

– Металл, говоришь? – Глаза Анартая блеснули. – Давай-ка проверим твои чудесные способности. – Он первый опустился на колени и принялся рыть руками землю, предварительно вытащив из почвы и отбросив в сторону сухой стебель с раздвоенным верхом, похожим на рога барана.

Атагельды к нему присоединился.

– Долго еще ковыряться? – через некоторое время с недовольством спросил Анартай. – Если обманешь, смотри…

Вместо ответа Атагельды вскочил и принялся ходить вокруг приятеля, все время уменьшая радиус.

Земля все горячее… горячее… жжет ступни… Копай здесь! – крикнул он.

Анартай снова принялся рыть и через короткое время с радостным возгласом вытащил какой-то тяжелый предмет, обернутый в тряпицу.

Ребята долго разглядывали свою находку. Атагельды медленно приходил в себя, словно после долгого обморока или тяжелой физической работы. Несколько раз он глубоко втягивал воздух, выравнивая дыхание.

– Я знаю этот материал, – сказал Атагельды. – Это тот самый, который мы нашли вместе с инструментом для кузницы. Вещество хорошо куется и закаливается, дед делает из него отменные инструменты.

– А это что? – указал Анартай на желтое вкрапление размером с большой грецкий орех.

Ата пожал плечами:

– Не знаю. Глыба, которая в кузнице, однородная…

– Ну, посмотри получше, – не отставал Анартай. – Может, это золото?

Но Атагельды выглядел совершенно обессилевшим. Лицо хранило сонное выражение, словно его только что разбудили и он не успел прийти в себя. Он только тупо таращился на находку, едва ли соображая, где находится.

– Э, с тебя проку сейчас мало, – махнул наконец рукой Анартай. – Спрошу-ка я у отца, он в таких делах разбирается.

В глазах Атагельды что-то блеснуло.

– Не трогай отца, – произнес он. – Спросим у Курбана. В металлах лучше всех разбирается кузнец.

– И верно, он всю жизнь имеет с ними дело, – кивком согласился Анартай.

Старый кузнец едва не грохнулся в обморок, когда увидел в руках ребят обломок вещества, который он несколько дней назад подверг самому тщательному захоронению. В голове промчался рой тревожных мыслей. И первая среди них была – золото!.. Если ребята узнают, что в материале содержится немалый золотой слиток, новость так или иначе мгновенно распространится по кишлаку: если такого рода вещи знает больше чем один человек – они станут известны всем. И один аллах ведает, к каким последствиям может это привести. Раскол, поножовщина, междоусобица, убийства…

Курбан прожил достаточно долгую жизнь, всякого насмотрелся и понимал, что кровавым делам легко вспыхнуть, но очень трудно сойти на нет.

Все это пронеслось в его мыслях, пока он с деланным безразличием рассматривал находку мальчиков.

– Знаю, знаю этот материал, – произнес он, вертя глыбу перед ярко пылающим горном. – Молодцы, спасибо, что принесли. Славно с ним работать…

– А это что? – ткнул Анартай пальцем в червонно-желтое вкрапление.

– Медь, обычная примесь, – сказал Курбан, попробовав металл на зуб. – Не бойся, она не помешает.

– Я и не боюсь, – пожал плечами Анартай, сбитый с толку. – Мы-то думали с Атагельды, что это золото.

– Золото нам, конечно не помешало бы, – вздохнул старик. – Только где его найдешь? Разве что в сказках про Али – Бабу. Если вам надо, забирайте свою находку, протянул он обломок Анартаю.

Анартай взял его, и сердце кузнеца упало. Толкнув дверь, мальчик на пороге обернулся:

– Курбан, ты можешь мне сделать тесак?

– Не могу, – выдавил старик. – Материал кончился, разве не знаешь?

– А из этого? – показал Анартай находку. Курбан оживился.

– Разве что из этого куска, – согласился он. – Должно, пожалуй, хватить. Ну-ка, дай сюда.

– Только медь не выбрасывай, – сказал Анартай. – Она красивая.

– Красивая, – согласился старик, поглаживая бороду, – да негодная: лезвие мягкое получится.

– А ты сделай ручку из меди, – произнес Анартай.

– Ладно, сделаем тебе ручку из меди, – согласился Курбан. Больше ему ничего не оставалось.

* * *

«…Сегодня – великий день. День, когда я, Зерен, могу быть собой доволен, а такое случается редко. Мне, кажется, удалось решить проблему бессмертия живых существ, обитающих близ оазиса.

Может быть, нет смысла говорить о бессмертии – это понятие достаточно метафизическое. Во всяком случае, особи смогут жить неограниченно долго. Прежде мне удалось несколько из них спасти от смерти. Теперь я научился продлевать их существование, причем на достаточно высоком энергетическом уровне клеток».

«Предварительный опыт проделал на нескольких экземплярах. Лучше всего получилось с кузнецом. Не могу, конечно, впрямую задать ему вопрос о самочувствии, но достаточно и информации о его внешнем виде, которую приносят анализаторы. Он распрямился, исчезла сутулость, бицепсы налились силой. Даже походка изменилась, стала уверенной и упругой, как у молодых особей. А в последнее время длинные волосы на подбородке, доселе белые, как полярный снег, начали приобретать темный оттенок, характерный, как я уже усвоил, только для молодых существ.

Возврат молодости!»

«Конечно, нужно провести еще множество опытов, но главное я уже сделал. Метод воздействия на живую клетку – моя гордость. И как просто! Впрочем, это представляется простым только после того, как достигнута полная ясность, когда позади долгие часы бесконечных экспериментов и прозрения чередуются с провалами.

Так или иначе, открытие завершено. Изложение его – даже в интегральных символах – займет достаточно много места. К счастью, на стенках пещеры есть еще достаточно свободного места.

Сейчас приступлю к записи. И кто знает, через сколько тысячелетий расшифруют ее двуногие?»

«С помощью микрокорневой системы строка за строкой наношу на вогнутые стены пещеры, недавно опаленные звездным пламенем, информацию, ценнее которой нет, вероятно, в космосе.

Бессмертие живого!

Именно оно запрятано в эти структурные формулы, схемы, биохимические реакции…»

«Увы, сам я лишен возможности передать открытие своим собратьям, в родную галактику. Какой парадокс! Остается одна надежда на то, что когда-нибудь, в необозримом будущем, местные существа, ныне столь примитивные, поймут и усвоят мои формулы и сообщат их моим дальним потомкам… Что ж, такова диалектика космоса».

«Ну вот, дело сделано, записи завершены. Теперь пещера от пола до потолка заполнена бесценной информацией».

«На мгновение представил себе, как в пещеру, сделав подземный ход, проник кто-то из существ, живущих в кишлаке, которых я опекаю.

Вот он входит с пылающим факелом, сделанным из отмерших коммуникаций, которые он считает засохшими стеблями тростника. Входит с опаской, недоумевающий, в одежде из листьев – так именует он мои внешние анализаторы, которые за ненадобностью опадают.

Он останавливается у проломленного люка, оглядывается. Факел коптит, по стенам пляшут тени. И здесь он увидит неведомые письмена, странные символы, загадочные знаки. Что будет дальше – экстраполировать нетрудно.

Либо он не придаст им значения, станет обитать в пещере, и стены закоптятся, записи пропадут.

Либо решит, что знаки оставлены нечистой силой, и разрушит, уничтожит их.

Либо… Но что толку выстраивать бесконечные варианты из тех, что было бы, если бы? Ясно и так, что остается уповать только на возможное будущее».

«Долго думал, кого из популяции первым наделить бессмертием. Сначала думал кузнеца, потом – Ахметхана. Потом окончательно мой выбор остановился на Атагельды. Решено, начну с мальчика, перестрою его клетки. Может быть, именно ему суждено когда-нибудь проложить ход в пещеру. У него пытливый разум, светлая голова…»

«Опыт начну завтра, с первым лучом светила. Осталось пережить ночь».

«…Что это? Что случилось? Катастрофа. Земля и небо поменялись местами. Огненные струи боли и замешательства бегут по моему телу. Они туманят сознание, приводят в ужас.

Землетрясение? Солнце погасло? Неведомые импульсы – удар за ударом – сотрясают меня.

Я гибну, гибну…»

* * *

День за днем Ахметхан чувствовал, как власть ускользает из его рук. Происходило это незаметно и в то же время столь явственно, как песок утекает из наклонной горсти.

Нет, внешне все оставалось по-прежнему: и почтение к караванбаши, и внимание к его словам, размеренным и строгим, и готовность выполнить приказание.

И в то же время что-то изменилось – Ахметхан чувствовал это кожей. Не то чтобы люди стали строптивыми, нет. Но они как бы распрямились, словно трава после грозы. Они смели разговаривать с ним как с равным, чего прежде никогда не бывало.

А самое неприятное – то, что сам Ахметхан ничего не мог с этим поделать. Он разговаривал, улыбался, словно так и надо, и уже не решался пускать в ход свою грозную камчу.

Когда, например, Ахметхан однажды попытался распоряжаться порядком в кузнице, Курбан взял на себя смелость возражать ему. И аульчане, находившиеся там, что самое обидное, взяли сторону кузнеца. А он всего-то, минуя очередь, хотел подковать молодого ослика, необходимого для домашних работ. Кузнец при этом пошучивал, говорил, что по возрасту Ахметхан ему в сыновья годится, а может быть, и во внуки.

Последнее особенно больно задело караванбаши. Дело в том, что Ахметхан странным образом с каждым месяцем чувствовал себя моложе и легкомысленнее, в чем сам не смел себе признаться. Он украдкой бросал на женщин пламенные взгляды, а Анартай временами казался ему чуть ли не ровесником. Вот и старался он держать себя с сыном построже.

– Почему так поздно? – спросил он, когда скрипнула дверь и на пороге появился Анартай.

– Совсем не поздно…

– Запомни, если еще когда-нибудь… – грозно начал Ахметхан.

– Брось, отец, – перебил его Анартай (прежде такого отродясь не бывало). – Посмотри-ка лучше, что Курбан для меня отковал. – Он издали помахал ножом.

– Покажи, – оживился отец.

Он долго рассматривал закаленное лезвие, потрогал его пальцем, похвалил. Рукоятка из желтого металла не привлекла его внимания.

Анартай протянул руку, забрал обратно нож и небрежно сунул его за пояс.

– Нужная вещь, – похвалил Ахметхан. – Пойдешь завтра за водой, заодно и сухостоя нарубишь. Дома запасы кончаются.

Анартаю показалось, что оазис встретил его встревоженно. Ветра не было, но листья слабо шевелились, словно поворачиваясь в его сторону.

Он нарочно прошел мимо места, где они с Атагельды раскопали обломок. «А все-таки он колдун, хотя и не хочет признаваться», – подумал Анартай о своем приятеле, припомнив, как точно вышел он к нужной точке.

Мальчик не испытывал сегодня обычной робости, которая охватывала прежде, едва он ступал под сень высоких разлапистых растений. Может, потому, что видел, как они появляются из-под земли, робкие, беззащитные? Или оттого, что новенький нож торчал из поясом?

Задумавшись, он налетел на тоненький ствол, который наклонился над тропинкой, ведущей к колодцу. Сколько раз задевал его, да вот поди ж ты, не уберегся. Сгоряча решил было срубить его, но злоба, вспыхнув, тотчас погасла. Он только ударил кулаком по упругому стволу, отчего листья мелко задрожали.

Набрав в кувшин воды, он присел отдохнуть, привалился спиной к куче листьев, а сосуд с капельками влаги на боках поставил рядом.

В голове лениво шевелились мысли. Атагельды хочет стать кузнецом. Глупец, зачем дышать копотью в кузнице, если обладаешь такими чудесными способностями?! Ведь он сквозь землю видит на два аршина! Надо его уговорить, и вместе они отправятся путешествовать, вот только подрастут немного. Столько дальних и прекрасных стран на свете!

Ничего, не пропадут. Станет туго – наймутся подмастерьями к кузнецу. Но это на крайний случай. А лучше всего – искать клады. Есть же потайные места, где они хранятся – и благородное золото, и драгоценные металлы прочего рода, и удивительные каменья, каждый из которых стоит целое состояние…

Атагельды с удивлением поймал себя на мысли о том, что возвратиться он мечтает не куда-нибудь, а в оазис. Да, похоже, кишлак стал их домом.

Небо, которое поначалу было чистым, начало хмуриться – над оазисом стала собираться туча. Для Анартая не было уже ничего удивительного в том, что туча, сначала бесформенная, начала приобретать все более округлые очертания, пока ее кромка не образовала идеальную окружность.

Подсвеченная по краям солнцем, туча напоминала огромную лепешку из серой муки. «Только бы пролилась дождем, не улетела прочь, как в прошлый раз», – подумал Анартай с легким беспокойством.

Отдохнув, он поднялся, взял кувшин, показавшийся гораздо более легким, и двинулся по тропинке, выискивая глазами валежник. Но попадались только тонкие тростинки сухостоя, возиться с которыми не хотелось: наберешь полную охапку, а топить нечем.

Ему нравилось рассматривать листья, но не опавшие, а те, которые висели на растениях. Мягкие, чуткие, они, казалось, ощущают и реагируют на каждое его прикосновение. А еще Анартаю казалось, что листья в оазисе следят за каждым его шагом. Впрочем, он ни с кем не делился своими наблюдениями, даже с Атагельды: боялся, что засмеют.

Вот и теперь, там, где тропинка делала крутой поворот, он подошел к стройному растению, напоминавшему ему тополек в родном селении. Лист на уровне лица развернулся к нему – может быть, оттого, что с него слетел мотылек, трепеща на солнце прозрачными крыльями.

Анартай прижался щекой со шрамом к бархатистой поверхности, потерся о нее. Так ласкала его в детстве рука матери. Он давно уже забыл о муках, которые причиняла ему страшная язва на щеке, приобретенная в бесконечных караванных переходах.

«Надо было ослика взять, дрова на него навьючить», – подумал мальчик.

Еще одна петля тропинки – и за поворотом показалось главное растение. Атагельды уверял, что оно самое старое в оазисе, что оно выросло у бархана первым, когда вокруг ничего, кроме пустыни, не было. Но Атагельды – фантазер, известное дело… Еще он однажды сказал Анартаю: «Это растение – словно эмир среди подданных».

– Разве эмир – самый старый? – спросил Анартай.

– Нет, эмир – самый главный, – поправил его Атагельды.

Он удивился:

– Как это растение может быть главным?

Однако Атагельды, как это в последнее время частенько случалось, ушел от ответа…

Теперь, глядя на величественное растение, верхушка которого была нацелена в зенит, в сгущающуюся над оазисом тучу, Анартай невольно подумал, что оно и впрямь напоминает эмира, которого окружают приближенные.

Растение, прежде всего, было намного выше, да и потолще всех своих соседей. Но главное даже не в этом. От растения, казалось, исходила какая-то невидимая сила. Быть может, такое впечатление складывалось потому, что листья окрестных растений были слегка повернуты в его сторону, словно чуткие уши.

Вокруг стояла тишина, плотная, слежавшаяся. Анартай попробовал петь, но звуки замирали в сыром воздухе. Ему стало не по себе.

– Еще под дождь попадешь, чего доброго, – пробормотал он, глядя на облако, которое быстро наливалось чернотой.

Пристроив, чтобы не опрокинулся, кувшин, он принялся собирать валежник. Но дело продвигалось туго. Стебли попадались слишком тонкие, он успел взмокнуть, а охапка все еще была тощей, как овца на голодном выпасе у нерадивого хозяина.

Нож так ни разу и не удалось пустить в ход – пересохшие стебли ломались даже от слабого усилия. «Что же, так я его не испытаю?» – подумал он, поглаживая нагревшуюся от тела рукоятку.

Он выхватил нож, нагнувшись, подобрал лист и в воздухе разрубил его, ловко подбросив. «Острее меча… Нет, это я молодчина, рублю, словно батыр», – мелькнула мысль.

Анартай огляделся, выискивая, на чем бы еще попробовать свое приобретение. И тут в глаза ему бросилось самое старое растение. А что, если?.. Он помотал головой, отгоняя привязчивую мысль, но она прочно засела в мозгу.

Ну, а почему бы, собственно, не срубить этот старый ствол? Вон их сколько кругом, растений, – глаза разбегаются. Да и новые появляются что ни день, что ни час. Сам видел, своими глазами.

Разве убудет от оазиса? А ствол действительно старый. Небось засох внутри, валежник собирать не нужно: три-четыре полена – и вязанка готова. Он нарочно распалял себя, глядя на ствол и поигрывая ножом.

Подойдя к стволу вплотную, Анартай остановился. Преодолевая внезапную робость, завопил во все горло:

– Эй, эмир! Кровопийца! Трепещи, изгоняющий праведных, мучитель угнетенных!.. – С этими словами он размахнулся и изо всех сил ударил ножом по стволу.

Атагельды в первую минуту не понял, что произошло. Словно легкое дуновение пронеслось по двору и нежной паутинкой коснулось его лица. Он поднял голову: воздух был неподвижен, но что-то определенно изменилось.

Мальчик возился в яме, в которой они когда-то с дедом месили саман для дома и кузницы. Они давно собирались сделать посреди дворика бассейн.

– С золотыми рыбками, – поддразнивал Курбан. – Хочешь с золотыми рыбками?

– Зачем? Ничего золотого у нас нет, – отшучивался Атагельды. – Мы сами будем барахтаться в нем вместо рыбок.

– И соседей пригласим, кто пожелает, – добавил старый кузнец.

Сегодня с утра небо хмурилось, над кишлаком собирались тучи, как всегда, в круг, и можно было ожидать, что прольется дождь. Атагельды сначала почистил яму, выбросив опавшие листья, а теперь подравнивал края. Оставалось набрать сюда дождевой воды, и бассейн готов.

Из кузницы вышел Курбан.

– Как идут дела, малыш? – спросил он, сделав несколько шагов и остановившись.

– Еще надо углубить немного, – сказал мальчик и яростно погрузил лопату в податливое дно.

Кузнец полюбовался на лопату – дело своих рук.

– Где же твой дружок? – спросил Курбан. – Когда не нужно – целый день крутится в кузнице, а как помочь – его нет.

– Ты об Анартае?

– О ком же еще?

– Я видел, как он прошел с кувшином за водой.

– Туча-то не кружится? – спросил озабоченно Курбан, вглядываясь в небо.

Атагельды посмотрел вверх:

– Вроде нет.

– Авось на этот раз не улетит!

Мальчик присел на край ямы – будущего бассейна, поболтал ногами.

– А славно будет искупаться в жару, – улыбнулся он. – Заживем, как эмиры.

При упоминании эмиров старик помрачнел.

– Поменьше болтай. Надо до дождя успеть. Видишь, как туча набухла?

В этот самый момент и почувствовал Атагельды странное дуновение. Видно, и старик что-то ощутил. Он умолк на середине фразы с недоуменным выражением.

Глухой негромкий звук вывел их из оцепенения. Близ калитки торчало растение, на которое Атагельды водрузил для просушки глиняный горшок. Теперь без всякой видимой причины стебель надломился, и горшок хлопнулся наземь, разлетевшись на мелкие осколки.

Атагельды выскочил из ямы, подбежал к старику:

– Дедушка, мне страшно!

– Нечего бояться. Отвык ты от грозы, – погладил он внука по голове.

Между тем круглое облако, так и не подарив аульчанам ни единой капли, начало редеть, истончаться, и вот уже кинжальные лучи безжалостного солнца начали дырявить его.

– Знаешь, эти тучки вроде миража, – вздохнул кузнец. – Опять не дождаться нам дождя.

Хотя ветра по-прежнему не было, с растений, образующих живую изгородь, дружно посыпались листья, словно под внезапным ураганным порывом. Торопливой стайкой прошелестели они по подворью.

– Дедушка, посмотри, они не пожелтели, они зеленые! – закричал Атагельды. – Первый раз вижу, чтобы со стеблей опадали зеленые листья, – добавил он негромко.

Кузнец молчал, только с беспокойством поглядывал то вокруг, то на небо.

Туча, еще недавно казавшаяся столь грозной, теперь превратилась в белесую пленку.

– Ну что ты, глупыш!..

– Дедушка, пойдем в дом.

Кузнец сделал шаг и, охнув, схватился за грудь.

– Что с тобой?

– Сердце схватило… – Дед тихонько постанывал, лицо его покрылось мелкими капельками пота. – Я уж думал, избавился от своей хвори… Выходит, нет… – проговорил он с перерывами.

Атагельды схватил деда за руку:

– Тебе помочь?

– Не надо.

Курбан попытался идти, но тут же упал на колени. Лицо его посерело.

– Дедушка, дедушка, – тормошил его не на шутку перепуганный Атагельды.

– Воды… – прохрипел Курбан.

Мальчик метнулся в дом, дрожащими руками налил в пиалу воды. Когда он выскочил, дед лежал навзничь. Атагельды приподнял его, поднес к губам пиалушку. Старик пил жадно, отдыхал и снова пил. Нет, он не испытывал жажды. Просто накрепко запомнил, что оазисная вода с первого глотка помогала ему, приносила отраду и облегчение. Сердце билось ровнее, боль утишалась, и даже дышать становилось легче. За многие месяцы жизни в оазисе Курбан свыкся с ее сладковатым привкусом.

И теперь он пил ее как эликсир жизни, как лекарсво, приготовленное руками самого Абу Али ибн Сины.

Но, увы, вода не принесла желанного облегчения, старику даже показалось, что она утратила привычный сладковатый привкус.

Кузнец закрыл глаза. Взбунтовавшееся сердце проваливалось куда-то в бездну. Кто-то сжимал его безжалостной рукой, затем отпускал немного, чтобы сдавить еще крепче.

– Воздуха мало. – Курбану казалось, что он громко произнес эти слова, но из горла вырвался лишь еле слышный хрип.

Атагельды с огромным усилием протащил его несколько метров, прислонил к крыльцу.

– Может, соседей позвать? – срывающимся голосом спросил мальчик.

Старик никак не прореагировал.

Как оставить деда хоть на минутку в таком состоянии? Он попробовал кричать, но – странное дело! – звук тотчас замирал, терялся, словно Атагельды сидел в тесном погребе. Но ярко светило солнце – остатки тучи успели рассеяться, и привычная обстановка окружала мальчика. Быть может, это и было самое страшное.

Он попытался втащить деда в дом, но сил не хватило. Кузнец оказался неожиданно тяжелым. Мальчик стоял, едва не плача. Неожиданно и он почувствовал себя худо. Заныли, заболели все царапины и ссадины, когда-либо полученные и как будто давно залеченные.

Хотя было по-прежнему тихо, некоторые растения начали покачиваться, клониться к земле. И, едва шелестя, опадали с них зеленые листья.

Нестерпимо заныл уголок рта, когда-то разорванный в драке. Атагельды почуял соленый вкус и машинально поднес руку к губам: на ладони была кровь…

Дед пришел в себя, раскрыл глаза. Мальчик наклонился к нему… и едва сдержал готовый вырваться крик: борода деда, в последнее время заметно почерневшая, снова белела, причем буквально на глазах. Казалось, по ней медленно ползет снизу вверх пролитое кем-то молоко.

– Где я? – слабо спросил кузнец.

– Тебе лучше? – обрадовался Атагельды. – Полежи, я позову кого-нибудь.

Дед покачал головой.

– Не нужно никого звать… – Он говорил еле слышно. Чтобы разобрать слова, Атагельды пришлось наклониться.

Где-то рядом послышался треск. Оба замерли, но звук не повторился.

– Помоги мне в дом забраться, – произнес Курбан. – Солнце жжет…Разгневалась на нас природа, чем-то мы провинились перед ней.

В комнате старику стало получше.

– Такое впечатление, что по мне арба проехалась, – пожаловался он внуку, который готовил какое-то питье.

Честно говоря, и мальчик чувствовал себя не лучше, но предпочел об этом не распространяться.

В углу послышался грохот: печь, сложенная из саманных кирпичей, дала трещину.

– Только этого нам не хватало, – сказал Курбан. Атагельды подошел к печи, сунул палец в образовавшуюся щель.

– Ничего страшного, – заметил он. – Наверно, кирпич был плохо обожжен.

– Грех тебе так говорить, – повысил голос старик. – Мы же вместе обжигали его.

Чтобы согреть питье, Атагельды принялся растапливать печку. Но дело ладилось плохо. Что-то случилось с тягой – возможно, дымоход засорился. Кроме того, из щели немилосердно повалил дым. Мальчик почувствовал, как у него защипало в носу.

– И дым какой-то другой стал, – откашлявшись, проговорил Курбан. – Он горше, чем полынь.

Протопив печку, Атагельды напоил деда и уложил его. Перед этим он тщательно отмыл кровь с лица, чтобы старик ничего не заметил.

– Жестко лежать, – пожаловался кузнец. Атагельды подумал, что старик привередничает.

Только позавчера мальчик обновил ложе, уложил в него несколько охапок свежеопавших листьев, мягких, шелковистых, благоуханных. Что же приключилось с этими прочными, при всей их гибкости, листьями? Они стали хрупкими, от малейшего прикосновения крошились и ломались, и через минуту-другую старик очутился не на мягком ложе, а на тонком жестком слое, напоминающем опилки.

– Я сменю листья, потерпи, – произнес мальчик и вышел во двор.

Перемены, которые он застал здесь, показались ему разительными. Часть растений попадала, а те, которые остались, были совершенно обнаженными: ни одного листка не осталось на них. Все листья лежали на земле, густо устилая ее светло-зеленым ковром.

«Наберу зеленых, еще лучше, – подумал Атагельды. – Может быть, они крепче окажутся».

Он принялся собирать листья, но из этого ничего не вышло: листья, на вид прочные, ломались под пальцами, рассыпались в прах, едва он до них дотрагивался. Только зеленоватая пыль оседала на землю.

Вот когда Атагельды охватил настоящий страх. Он еще больше усилился, когда за глиняным дувалом, разделяющим дворы, мальчик не увидел дом соседа. Он протер глаза, но дом не появился. Чудится ему, что ли? Глаза испортились? Или это мираж? Странный мираж, который… Мысли рвались, убегали, ни одной нельзя было додумать до конца.

Следовало бы, конечно, сбегать к соседу, но как оставить дедушку?

Так и не набрав листьев, он бросился в дом. По пути задел какой-то колышек, торчащий на крыльце, и одеяние с легкостью разорвалось надвое, словно было соткано из тончайшей кисеи.

Кузнец не обратил внимания на то, что Атагельды вернулся с пустыми руками. Ему снова стало хуже, но он старался держаться мужественно. Дыхание с хрипом вырывалось из груди.

– Дед, ты разбираешься в миражах? – спросил Атагельды.

Неожиданный вопрос удивил кузнеца. Он привстал на локте и пристально посмотрел на внука:

– В миражах?

– Ну, мы ведь с тобой видели миражи, – заторопился Атагельды. – В пустыне.

– Приходилось.

– Они показывали то, чего на самом-то деле нет. А может быть такой мираж, который… который наоборот?

– Это как же?

– Может быть мираж, который скрывает то, что есть на самом деле?.. – Мальчик запутался и умолк.

Кузнец нахмурился:

– У тебя что-то с головой? Только этого нам недоставало!.. Да не прячь, не прячь лицо, выйди из тени. Откуда у тебя кровь на щеке? Я еще раньше заметил.

– Расцарапал.

– Приложи кусок листа, все пройдет. Забыл? Да, а почему ты листьев не принес?

Атагельды не успел ответить: откуда-то сверху послышался громкий треск.

Оба одновременно посмотрели на потолок: по нему, словно живая, змеилась трещина…

* * *

Толстый ствол, неожиданно для Анартая, оказался податливым. Нож легко входил в него, с каждым ударом делая зазубрину все глубже. Только вот ни одной щепки не удавалось отколоть, как он ни старался.

Потом, когда он прошел верхний слой, дело пошло хуже. Казалось, лезвие ударялось о туго натянутые стальные нити, каждая из которых перерубалась с трудом.

– Ну, эмир! Держись, эмир! – приговаривал Анартай с каждым взмахом.

Из разрубленного ствола брызгали, сочились жидкости разного цвета. Прозрачная, как слеза, капля сползла по стволу и тут же раздулась в огромный шар наподобие мыльного пузыря. Поверхность шара заиграла всеми цветами радуги.

На какое-то мгновение Анартая охватил страх. Может, бросить недорубленный ствол и бежать отсюда подобру-поздорову, пока ничего страшного не приключилось? Но он преодолел робость: в конце концов, джигит он или не джигит?!

Помедлив, Анартай засмотрелся на шар. Его поверхность неуловимо быстро меняла расцветку. Затем на ней начали проступать какие-то письмена. Жаль, Анартай читать не умел. Да полно, письмена ли это? Разнокалиберные кружочки, квадратики и прочие значки соединялись между собою прямыми и волнистыми линиями, среди них мелькали параллельные черточки, похожие на след арбы на дороге.

Казалось, от шара исходит сияние, не затмеваемое даже солнечным светом. Анартай с внезапной злобой ткнул его ногой, и шар лопнул, издав долгий мелодичный звук, который некоторое время висел в воздухе.

Мальчик тут же почувствовал изнеможение, упадок сил. На него накатил внезапный приступ сонливости. «Отдохну немного», – решил он и сел, привалившись спиной к недорубленному стволу. Листья перед ним продолжали волнообразно колыхаться, хотя ветра по-прежнему не было.

Откуда-то взялось невероятное количество мотыльков – никогда их столько в оазисе не было. Они беспокойно кружились, перелетали от одного растения к другому, облетали вокруг листьев. Или никаких мотыльков нет, а просто в глазах рябит?

Анартай потер слипающиеся веки. Глаза его закрылись, и он задремал.

…Руки и ноги начали быстро уменьшаться, таять, и скоро он превратился не поймешь во что – то ли в некий кокон, то ли просто в обрубок. Но – странная вещь! – боли при этом не чувствовал. И только, ощущая свою новую форму, мучительно старался припомнить – чем же он теперь стал? Что-то очень знакомое кружилось в мозгу, но догадка не давалась, ускользала, словно золотая рыбка, когда пытаешься ее рукой поймать в бассейне.

Где-то в сознании с калейдоскопической быстротой проносились картины, разобраться в которых было немыслимо. Даже миражи, которые он не однажды наблюдал во время путешествия каравана, не шли ни в какое сравнение с этими удивительными видениями…

Но, может, это и не видения вовсе, а самая настоящая действительность?

Он двигался, подчиняясь неведомым силовым линиям, которые пронизывали его, не причиняя боли, летел, словно пушинка, гонимая ветром. Невозможно описать ощущение, доставляемое силовым полем: словно тысячи нежных рук несут тебя по воздуху, через пространство, осторожно передавая друг другу.

Он летел над зарослями, и вдруг опустился на землю, и с такой же легкостью проник в глубину ее, словно почва была такой же эфемерной, как воздух. Землю пронизывали червеобразные отростки. Иные были неподвижны, другие двигались – хотя и крайне медленно, но он угадывал их ход. Это были корни, питавшие стволы растений. Не обычные корни и не обычные растения. Во всяком случае, в прежней, земной своей жизни Анартаю наблюдать таких не доводилось.

Вот круглое отверстие, вертикально прорезающее почву. Его окружает целая паутина корешков. Но вместо того чтобы всасывать влагу, перегоняя ее растению, они перекачивают ее в шахту. И в ней поблескивает водяной круг, застывший на одном уровне. В воде колышется холодная звезда…

А он продолжает двигаться между корнями, не задевая их.

Вот корни, захватив на поверхности земли какой-то предмет, медленно увлекают его в глубину почвы, раздвигая песчинки и опавшие листья. Бледная тень воспоминания скользнула, так и не вспыхнув догадкой. Стальная узкая поверхность… Тонкое лезвие, на котором играет солнечный луч… И письмена на стали, загадочные письмена… Где же видел он их?!

Огромный шар, пустой внутри. Здесь царит темнота, но каким-то образом он все видит. И снова вязь, бегущая по вогнутым стенам. А эти юркие геометрические фигурки, кружки, квадраты и треугольники, соединенные линиями, он уже видел недавно – или тысячу лет назад – на поверхности хрупкого пузыря, переливающегося всеми цветами радуги.

Движения его внутри шара постепенно ускорялись. Если он влетел сюда со скоростью улитки, то неведомые могучие силы, подхватив, раскачали, закружили его, все быстрее и быстрее.

Вместе с ним совершали какой-то сложный танец и силовые линии. Летая вдоль них, он уловил некую закономерность: линии выстраивались в пространстве, ограниченном сферой, определенным образом. Они повторяли форму мучительно знакомых Анартаю предметов, назначение которых он никак не мог вспомнить. Только вспыхивала в памяти кузница, озаренная пламенем, молот, ударяющий по наковальне, снопы искр, выскакивающие при каждом ударе, и две очень знакомые фигуры…

Нет, это уже не огонь в печи, а ревущая река пламени, которая бесконечным потоком вырывается из круглого отверстия, похожего на колодец. Он глядит в окно – не окно, в нем – черное как сажа, небо, немигающие колючие звезды, в мозгу отпечатываются произнесенные кем-то рядом слова:

– Экран внешнего обзора…

Он озирается – кругом тысячи и тысячи таких же, как он. И его осеняет, кем же он стал: не обрубком, не коконом, а зерном! Да, зерном. Но какого неведомого растения?

И куда несется корабль, подобный щепке в бурной реке пламени?

Адский взрыв, огонь охватывает все отсеки, пламя сжирает все подряд. И вот уже он один, совершенно один в открытом пространстве.

Перед ним медленно, как бы тягуче – это связано с вращением вокруг собственной оси – возникают картины страшной, никогда не виданной красоты. Небо стало еще черней, чем оно казалось на обзорном экране, оно напомнило Анартаю бархат, который он видел однажды в богатой лавке заезжего купца. (Когда, в какой жизни это было?..) И звезды стали ярче, они горели теперь, словно виноградины.

А вдали все яснее вырисовывалось, увеличиваясь с каждым днем, желтое, украшенное беспокойными протуберанцами светило, температура поверхности которого – каким-то образом он знал об этом – составляла шесть тысяч градусов.

В долгом полете одна мысль билась в мозгу: ничего нет ужаснее муки одиночества. Он тосковал по себе подобным. Но кто они, ему подобные? Зерна неведомых растений, каждое из которых таит в себе потенциал, которого достанет на целую планету? Или те двое в бликах кузнечного огня?..

Анартай очнулся с мучительно бьющимся сердцем. Странный сон. И до жути реальный. И сколько проспал он: несколько мгновений или целую вечность? Примерное время можно было определить по солнцу, но он был слишком взволнован, чтобы сделать это. Голова все еще полна была тающих, разорванных видений, похожих на бред малярийного больного.

Он поднялся на подгибающихся, ватных ногах. Глаза резанул косой солнечный луч, он, машинально сощурившись, посмотрел на светило.

…Температура солнца? И он знает, какова она? Какая бессмыслица! Разве возможно измерить жар божественного, жизнетворного светила?!

Анартай достал из-за пояса нож, на котором запеклись разноцветные капли сока растения, обернулся к матерому стволу… и тихонько ахнул: зарубка, которую он сделал, почти совсем успела затянуться. О ней напоминал только яркоалый рубец, похожий на шрам.

Еще немного – и от его трудов не осталось бы и следа.

– Проклятый эмир! – пробормотал Анартай. – За жизнь свою презренную цепляешься? Ничего не выйдет! – выкрикнув последние слова, он с удвоенной яростью накинулся на ствол.

Теперь даже щепки отлетали при особенно удачных ударах тесака.

Забрызганный с головы до ног липким, тягучим соком, он дышал тяжело, словно загнанная лошадь.

Наконец верхушка ствола дрогнула, растение начало клониться и с шумом рухнуло, увлекая за собой соседние мелкие растения. Тяжелый ствол едва не задел Анартая – в последний момент он успел отскочить: ствол должен был упасть совсем в другую сторону, но уже в момент падения круто изменил направление.

Полный радости оттого, что счастливо избежал опасности, Анартай несколько мгновений смотрел на поверженного исполина. Только теперь он увидел, каким высоким было растение. Цвет коры его менялся на глазах – или это игра солнечных бликов? Нет, солнце здесь ни при чем. Под снова полупрозрачной кожицей, словно за тусклым стеклом, медленно замирали токи, утяжелялась пульсация, застывало таинственное движение внутренних сил.

Вокруг просветлело. Анартай поднял голову. Облако привычной круглой формы, висевшее над оазисом, все утро наливавшееся темнотой – добрым обещанием дождя, – вдруг быстро начало светлеть, таять, растворяться в бездонной сини небес.

– Ладно, проживем и без дождя, – подумал Анартай. – Не привыкать. Воды в колодце и так хватает.

Он медленно прошелся вдоль лежащего растения, которое мысленно называл «эмиром». Листья его уже не тянулись, не поворачивались вслед за идущим. Они успели поникнуть, края их вяло приспустились и свернулись. Он сорвал один – тот, утративший упругость, отделился от ветки неожиданно легко. От слабого колебания еще несколько листов оторвались от растения и, кружась, упали на землю.

«Ну, утру я нос Атагельды! – с улыбкой подумал Анартай, стараясь подавить тревожное чувство, растущее в груди. – Больше не будет молиться на этот старый, трухлявый ствол!»

Он пнул ногой растение, и носок неожиданно легко вошел в ствол, который еще минуту назад – мальчик мог поручиться – был твердым, как ему и положено.

Он опустился на корточки, сунул руку в образовавшееся отверстие: там была пустота, прошитая тончайшей паутиной.

Только тут Анартая охватил страх. Он быстро выпрямился, огляделся.

С оазисом определенно что-то произошло, видимо, за то время, пока он возился с проклятым эмиром, подумал Анартай. Листья без видимой причины начали потихоньку опадать, но не желтые, отмеченные увяданием, нет! – а зеленые, полные соков жизни. Слой их становился все толще, а ветви растений обнажались.

Внезапная боль пронзила щеку. Оса, что ли, укусила? Он махнул рукой, отгоняя невидимое насекомое, и бросился бежать, однако после нескольких шагов увяз в груде листьев, осыпавшихся с купы растений. Он погрузился в листья по грудь, а сверху продолжали сыпаться новые.

Он прыгнул, словно заяц, и выскочил на поляну, где слой листьев был потоньше. Щека болела все сильнее, однако он не обращал внимания на боль, гонимый инстинктом самосохранения.

Теперь он выбирал путь подальше от растений – так было меньше препятствий в виде опавших листьев, легче бежать.

Вскоре добавились новые препятствия: падали не только листья, но и стволы растений. Неизвестно какая сила заставляла их переламываться у основания и тихо клониться к земле подобно подкошенной травинке.

Тропинку, которую протоптали аульчане, когда ходили к колодцу за водой, Анартай так и не сумел обнаружить: ее плотно присыпали листья. И он бежал, бежал куда глаза глядят, руководствуясь чутьем подобно перепуганному зверьку.

А листья все падали, падали, и этому не было конца. Временами они чудились ему зелеными хлопьями, которыми некто вознамерился его засыпать, захоронить.

Несколько раз Анартай попадал в ямы, полные листьев, спотыкался о колдобины. Щеку жгло огнем.

Но вот вдали показалась прогалина, за которой располагался колодец. Значит, он бежит правильно! На душе стало полегче. Здесь листьев поменьше, можно будет передохнуть, напиться: у него давно уже пересохло в горле, а язык стал неповоротливым, словно чужим.

Анартай замедлил шаг, с опаской ступил на ступеньку, ведущую вниз, к воде. Он ожидал чего угодно, вплоть до того, что земля разверзнется под ногами и поглотит его. Но ничего не произошло. Глина под ногами была надежной, прочной, слегка пружинила, как всегда, и холодила босые ступни.

Когда, однако, Анартай ухватился за стебель, чтобы поддержать равновесие, тот, обычно гибкий и крепкий, жалобно хрустнул и надломился. Мальчик едва не упал.

Из узкого колодца, как всегда, тянуло сыростью и каким-то ленивым покоем. Анартай остановился посреди лестницы, прислонился к стенке, стараясь прийти в себя. Сейчас он напьется, выберется наружу, и все страхи окажутся дурным сном. Листья? Ну, что листья? одни опадают – другие вырастут. Таков закон природы, который касается даже этих странных растений. Стволы валятся? Их заменят молодые побеги: они наблюдали с Атагельды, как славно лезут из почвы юные ростки!.. Зеленый лист гибнет? Внезапный мор на него нашел, бывает и это. Однажды, он помнит, целый виноградник осыпался, такая хворь на него напала.

Переведя дыхание, он двинулся дальше. Парню показалось, что он спускается необычно долго. Ступеньки пошли осклизлые, мокрые, приходилось спускаться очень осторожно, чтобы не упасть. Стенки тоже стали влажными. Из них торчали многочисленные корешки, которые слабо белели в полутьме. Но держаться за них было нельзя – они тут же обрывались…

Он глянул наверх и удивился, насколько же глубоко отступила вода, которая всегда держалась на одном уровне. Что могло заставить ее уйти в глубину почвы? А может, ее и вовсе нет, колодец высох?

Рука Анартая случайно коснулась какого-то предмета за поясом. Рукоятка ножа. Он сжал ее – ручка оказалась мягкой, податливой. «Ну да, Курбан так и говорил, что это вещество на лезвие не годится…» – смутно припомнил мальчик. Но мысль скользнула, не задержавшись в мозгу. Машинально он опустил руку и потрогал лезвие – оно, прежде такое твердое, также послушно прогнулось под пальцами.

Однако Анартай к этому моменту уже перестал чему бы то ни было удивляться.

Он пригляделся. Глубоко внизу мерцала вода, похожая на око затаившегося зверя. Однако прошло еще немалое время, прежде чем носок Анартая коснулся ледяной влаги. Рискуя свалиться, он нагнулся, зачерпнул ладошкой воды, глотнул… и едва не вырвал. Вода была горше полыни, от нее несло чем-то тухлым. От резкого движения нож выскользнул из-под ремня и, глухо булькнув, ушел под воду. Ему даже почудилось, что какая-то невидимая сила выдернула нож. «Кажется, схожу с ума», – отрешенно, как о ком-то постороннем, подумал Анартай.

Пить испорченную воду он не решился, ограничился тем, что смочил лицо и губы, морщась от мерзкого запаха. Вскрикнул от боли, коснувшись щеки: на ней снова открылась язва, которая вроде бы давно зарубцевалась…

В шахте колодца начало темнеть, и он заторопился наверх. Ступени успели немного подсохнуть, и подниматься было легче, чем опускаться. И хотя он спешил, подгоняемый неясным чувством страха, пока лестница оставалась надежной.

Анартай остановился. Над ним, закрывая небо, возвышался узкий конус из опавших листьев. Он понял, что это враз опали мощные растения, которые окружали колодец.

– Словно муравья в щели засыпало, – проговорил он громко, но слова умирали в воздухе, едва народившись.

Когда, разбросав груду листьев, Анартай выбрался наружу, оазиса было не узнать. Все листья облетели, растения стояли голые. Со всех сторон его окружал мертвый лес. Зрелище было страшным, но, по крайней мере, он знал отсюда дорогу в кишлак. И он поспешил туда.

Должен же кто-то разобраться, что, собственно, происходит? Мудрый кузнец Курбан, который столько знает. А отец? Караванбаши обошел полмира…

Анартай шел, стараясь не касаться стволов растений: при первом прикосновении они падали. Впрочем, стволы рушились и без всякого прикосновения – то одно, то другое падало само по себе. Идти стало скользко – листья расползались под ногам, словно жидкая глина.

Джунгли не загораживали окоем, видно было далеко. Дорога, вильнув, выползала на пологий холм. Оазис кончился.

Анартай остановился, протер глаза. Что случилось? Кишлак исчез. Вместо улицы, вдоль которой тянулись два ряда аккуратных домиков, он увидел только три-четыре хижины, которые торчали, словно зубы во рту столетнего старика.

Мальчик побежал к аулу что было духу и остановился, только когда сердце затрепетало раненой птицей.

Медленно подошел он к месту, где стояла крайняя хижина. Теперь здесь была только груда развалин… Землетрясение, что ли, разрушило кишлак? Но как же мог он, Анартай, не ощутить его?..

Он огляделся – вокруг не было видно ни одного человека. Попытался крикнуть, но голос замер, как давеча, в шахте колодца.

Едва переставляя ноги, словно на них висели пудовые гири, он приблизился к развалинам, долго вглядывался в них. Попытался поднять целый саман, каким-то чудом не разрушившийся, но тот рассыпался у него в руках, словно сделанная ребенком лепешка из песка.

В следующем дворе размещались кузница и дом, в котором жил Курбан с внуком.

Дом был разрушен, но кузница стояла нетронутой. «Может быть, они в кузнице?» – подумал Анартай с внезапно вспыхнувшей надеждой.

Однако, едва он успел сделать несколько шагов, кузница медленно, словно во сне, осела. Провалилась крыша, обрушились стены – все беззвучно, что усиливало впечатление нереальности происходящего.

Над местом, где он провел столько часов, помогая вместе с Атагельды старому кузнецу и слушая его неторопливые рассказы, взметнулось облако пыли, которое долго не хотело оседать.

Нужно было пройти всю улицу, посмотреть, остался ли кто-нибудь в живых, но Анартай почувствовал, что силы оставили его. Он стоял, боясь прислониться к растению, на которое был надет глиняный горшок.

Издалека долетел сухой, горячий ветер – дыхание пустыни, о которой Анартай успел позабыть.

Оглавление

Реклама на сайте