««И тьма не объяла его…»»

Васильев Владимир (Ташкент) И тьма не объяла его

1. УЧИТЕЛЬ

…В мозгу — монотонный шипящий шум, словно сквозняк обтачивает щербатые щели пещеры. Монотонно-мерзко взвизгивают на поворотах деревянные полозья вагонеток в желобах деревянных рельсов. В красных отблесках чадящих факелов по сводам мечутся горбатые безрукие тени, тянущие за собой размытые глыбы мрака. В каменных нишах возле факелов, укрепленных в местах разветвлений и поворотов штолен, словно изваяния чернеют недвижимые фигуры твердокрылов, маленькие и злобные.

«Не расслабляться!.. Не сбиваться с шага и дыхания… Опасно…» Знобящее ожидание боли пунктиром накладывается на однозвучное шипение безмыслия. Горбатая тень передо мной вдруг размазывается по своду и исчезает. Вослед ей свод перерезает черная молния острого крыла твердокрыла. Короткий вскрик боли. Мой лоб и клюв упираются в остановившуюся вагонетку.

«Не останавливаться… Только не останавливаться!.. Одно плечо вперед — так будет удобнее, клюв слишком слаб…»

Пульсирующее ожидание боли заглушает все, мерзко визжа, как полозья вагонетки на бесконечном повороте, — это кошмар, который мне снится все время: будто я тяну визжащую вагонетку по кругу. Но я не сплю.

«Только бы не упасть!.. Ну же!.. Ну!..»

Вагонетка медленно поддается под давлением плеча и головы и движение продолжается. Мимо моего повернутого набок и прижатого к передней вагонетке лица проплывает изваяние твердокрыла.

«Только не встретиться глазами!.. Смотреть вниз…»

По острым роговым окончаниям его крыльев пробегают кровавые сполохи света.

«Только бы не споткнуться! Только бы не застряла вагонетка!..»

Под ногами раздается приглушенный хруст.

«Кости? Только бы не пораниться… Что-то твердое — горбы? Они выдержат…»

Движение продолжается. Но я уже не вижу теней на потолке. Только изредка в поле зрения попадают страшные силуэты твердокрылов. Но у меня от напряжения темно в глазах, и я их почти не различаю на фоне стен… Мерзкий визг полозьев…

«…Зачем нам эти горбы?.. Как удобно пригнана к ним упряжь вагонеток… В глазах темнеет… Считать шаги… Раз… два… три… десять… сто… тысяча…»

Перед глазами… Да нет же, мои глаза застилает черно-красная мгла… Но я вижу призрачное мерцание. Вижу ли?..

— Учитель! — зовет оно. — Учитель!..

«Странное слово… Быть может, это смерть пришла за мной?»

И вдруг в памяти, словно росчерк крыла твердокрыла: «Учитель! Ты же хотел умереть…»

«Не поддаваться!.. Две тысячи один… Две тысячи два… Если бы я мог предвидеть, что за смертью последует еще одна жизнь… две тысячи три…две тысячи четыре…»

* * *

Удушливый запах гниющего оперенья и грязной рабской плоти. Разламывается спина. Горят незаживающие раны ступней. В неверном свете задыхающегося факела на полу пещеры — тесно прижатые друг к другу — горбы, горбы, горбы… Сон-стон…

«Кто мы? Откуда мы? Зачем мы?..»

Вопросы в пустоту. Никого не слышно. Даже этих, приросших ко мне телами, грязными, теплыми, живыми…

«Живыми ли? Может быть, я здесь один такой — недобитый?.. Почему я жажду услышать еще кого-то?! Здесь, где каждый — один на один со своей вагонеткой, со своими горбами… Зачем нам эти горбы?.. Спать! Надо спать, а то завтра я не смогу тянуть вагонетку, и меня, рассеченного крылом твердокрыла, втопчут в грязь… Или… Или отправят на сбор паутины…»

Дрожь ужаса судорожно пробежала по моему телу и затухающей волной понеслась вглубь пещеры по вжатым друг в друга телам. Я вспомнил жвала, громадного паука, неторопливо пережевывающего запутавшегося в паутине горбуна, вопящего от боли и ужаса, пока мы наматываем на себя липкие и крепкие нити паутины. Живые горбатые веретена. Надо успеть полностью обмотаться, пока паук дожевывает первую жертву… Когда вращаться становится невозможно и «веретено» падает, наблюдающий твердокрыл отсекает крылом конец нити, и грузчики клювами загружают «веретена» в вагонетку… Потом паук сыто и равнодушно наблюдает, как сматывается и увозится его паутина…

Опять появилось призрачное мерцание.

«Спать! Надо спать!.. Раз, два, три, четыре… Почему оно не исчезает?.. Пять, шесть, семь, восемь… Спать… Спать… Спать…»

… Сон?..

Я вижу паука, разматывающего паутину, намотанную на меня. Я бешено вращаюсь, теряя ориентацию…

… «Веретено» вращается…

Боль полыхнула красным и черным… Конец?.. Отпустило… Снова красно-черная молния боли!.. Она полыхнула у основания моих крыльев, и мимо меня пронеслись две черные тени…

* * *

Обжигающе-ледяной водно-грязевой поток ошпаривает распаренные телесной теснотой тела — так нас ежеутренне будят. Дешево и безотказно. Шлюзы у входа в пещеру, сток в тупике.

Просыпаюсь, вопреки ожиданиям, во вполне сносном состоянии тела и… духа?.. Странное понятие…

Тесной толпой движемся к кормушкам, кишащим червями. Мерзко, но насыщает… Почему же мерзко, если я не помню, питался ли я когда-нибудь чем-либо иным?..

Присматриваюсь к горбам, торчащим над кормушкой. И мысленно пытаюсь дорисовать их до крыльев… Нелепость какая — приснится же! Неужели это культи?.. Неужели эта гниющая рабская плоть когда-то была способна летать?.. Чушь!.. Но откуда мне известно само это понятие — летать?..

В пещере появляются твердокрылы. Не видя, я ощущаю их появление по вдруг наступившей тишине, всеобщей неподвижности и по собственной спине, напрягшейся в ожидании удара. Медленно, чтобы не привлекать внимания, поворачиваюсь.

«Только не встречаться глазами!..»

Выставив вперед острие своего крыла, твердокрыл рассекает толпу на две части. Он идет прямо на меня. Я зачарованно смотрю на его крыло, не в силах отвести глаз.

«Что это со мной?.. Твердокрыл никогда не сворачивает! Я должен уйти с его пути!»

И я ухожу. Шаг вперед — и я среди забойщиков.

«Зачем я это сделал?! Уж лучше вагонетка…»

* * *

Твердый, острый, блестящий наклювник стискивает намертво клюв и тянет голову вниз. У входа в забой появляется и застывает твердокрыл. Это сигнал к немедленному началу работы.

Отвожу тело назад и с размаху вонзаю клюв в горную породу. Первый удар тупо отдается в голове, шее, позвоночнике… Второй, третий, четвертый… Сотый… Кусок породы отваливается и по направляющему желобу летит вниз в вагонетку… И так весь день: удар, удар, удар… Пыль, боль, грохот… Сначала тело деревенеет, через несколько сот ударов — каменеет, когда счет переходит на тысячи — исчезает вовсе……И вдруг опять огнем полыхнуло у основания крыльев, и мимо меня пронеслись две черные тени…

Как я мог потерять бдительность?! Я — Неуловимый! Так звали меня твердокрылы — эти презренные твари, гнездящиеся у подножия гор и в долинах в нелепых хрустальных гнездовьях. Они приговорены вечно суетиться там, далеко внизу. Их крылья не приспособлены для разреженных гордых высот духовного уединения. Этим тварям никогда не достичь Моей высоты, где Голос Разума чист и свободен от суетного шума подножий и долин. Пусть себе суетятся. Им даны руки, чтобы хватать, и крылья, чтобы перемещаться. У меня есть т о л ь к о крылья, но — чтобы ЛЕТАТЬ. Им приходится кричать, чтобы услышать друг друга, — я понимаю своих сородичей безмолвно. Нам не надо быть рядом, чтобы быть вместе… Да, они нас иногда убивают, если мы в поисках пищи опускаемся до них. Но я посещал подножия гор не только в поисках пищи…

…Вдруг резкий удар отбрасывает меня в дальний угол забоя. С оглушительным грохотом по желобу уносится обрушившаяся порода. Обвал. Снизу, от вагонеток, раздаются вопли боли. Кого-то завалило. Пытаюсь пошевелиться. Очень больно, но, кажется, все уцелел. Вопли обрываются. Видимо, твердокрыл покинул свой пост. Надо вставать, а то доберется и до меня. Поднимаюсь, цепляясь клювом в наклювнике за каменные выступы на стенках. Перед глазами плывут круги. Иду к своему рабочему месту. Как не хватает когтей! Так трудно держать равновесие…

«Вперед! Держаться! Шаг, еще шаг… Иначе смерть…»

И вдруг опять вспоминаю: «Учитель! Ты же хотел умереть!»

Совершенно бессмысленная фраза.

Встаю в рабочую стойку. Замах — удар! Тело устремляется за клювом и распластывается по стене. Клюв слишком глубоко входит в породу. Пытаюсь отлепиться от стены. Не хватает сил. Чувствую колючий взгляд твердокрыла на своей спине. Взгляд накаляется!

«Ну же!..»

Я падаю, оторвавшись от стены, и тут же встаю в рабочую стойку. Взгляд исчезает.

«Осторожнее… внимательнее… Удар!.. Нормально. Еще удар! Так держать!.. Может быть, какой-то там сумасшедший учитель и хотел умереть… Я хочу жить! И я буду жить!..»

Тело опять каменеет.

«Но что это мне привиделось до обвала? Мечта раба?.. Почему я ничего не помню, кроме этой пещеры? Как я… как мы все здесь появились? Ничего не помню… И откуда мне известно это понятие — раб?..»

* * *

В кормушке вместо червей — гора мелко нарубленных трупов моих сородичей. Наверное, после обвала. Впрочем, смерть здесь искать не приходится. Она всегда рядом, как перья на теле… Пожалуй черви вкусней… Завтра, быть может, и я окажусь в этой кормушке. Все сходилось к тому, что я должен был оказаться в ней сегодня. Чудо?.. И только сейчас в памяти всплыло замеченное краешком зрения и сохраненное краешком сознания призрачное зеленоватое мерцание.

«Мистика! — подумалось вдруг. — Знать бы еще — что это такое…

Нет надо спать! Спать, чтобы жить!.. Раз, два, три, четыре… Что со мной происходит?.. Пять, шесть, семь… Кто меня научил считать? Спать! Спать! Спать!.. Тринадцать, четырнадцать, пятнадцать… Проклятые вопросы!.. Спать!..»

…Сон?..

Я оказался высоко в горах. Над ущельем парила очень крупная птица.

— Мягкокрыл, — пояснил голос за моей спиной. Я обернулся и увидел странное существо — голое, бескрылое, с нелепым зеленым опереньем на голове. Оно было бы уродливо, если бы я не знал точно, что оно прекрасно.

Полет мягкокрыла был величав и задумчив, и я ощутил явную неуместность этой задумчивости — слишком низко. Вдруг откуда-то из-за скал вынырнули две черные молнии и пронеслись мимо мягкокрыла, лишь слегка коснувшись его кончиками крыльев, я он камнем рухнул в пропасть, скрывшись из поля зрения… Сердце сжалось. Я узнал эти черные молнии, хотя впервые видел их изломанный стремительный полет.

— Твердокрылы, — каменным голосом произнесло странное существо, будто я сам этого не знал. А твердокрылы, сделав крутой вираж, исчезли среди скал…

* * *

…Я проснулся! На моей памяти это случилось впервые. Сон — это жизнь! Сон — это спасение от усталости и… Выходит, сон перестал быть спасением. Иллюзии стали слишком активны…

Рядом со мной кто-то мелко дрожал, как от холода. Я сделал инстинктивное движение, желая защитить дрожащее существо крылом, которого не было!.. Это открытие должно беречь и скрывать. Оно — лишь начало пути, способного привести меня неведомо куда… Я принялся перебирать клювом перья дрожащему существу, успокаивая его. Странно — от них не пахло прелой грязью.

«Новичок», — понял я. Существо перестало дрожать, затихло. Заснуло?.. А я лежал, ошеломленный неожиданно обнаружившейся потребностью защитить кого-то кроме себя…

Послышался шум воды. «Подъем», — сообразил я и разбудил Новичка. Мы успели вскочить на ноги прежде, чем ледяной поток, смешанный с грязью и мусором, добрался до нас. Новичок удивительно осмысленно посмотрел мне в глаза, и, кажется, я что-то услышал, но не разобрал — что. Мокрая и грязная толпа зашевелилась, поднялась, отряхиваясь и стеная, потянулась к кормушке, сначала оттеснив от меня, а потом и вовсе растворив в себе Новичка…

* * *

День промелькнул, как сон…

* * *

Странно, мне стало не все равно, с кем упасть рядом на грязный пол. Я бродил по пещере, перешагивая через спящие тела. Я весь день помнил запах чистых перьев. Новичка нигде не было. Неужели он в первый же день попал в кормушку? Или остался в глине между рельсов? Или?.. Я вспомнил о пауке… Стало пусто и безразлично… Втиснулся в щель между телами там, где стоял. Пахло гнильем и грязью… Вращалось «веретено»…

* * *

…Действительно, я посещал подножия гор не только в поисках пищи. Я пролетал над гнездовьями твердокрылов, вызывая их бешенство, но и обретая знание. Запоминал расположение входов и выходов, изучал их понимание целесообразности и красоты, которые так органично сливаются в архитектуре, совершенно чуждой нам, мягкокрылам.

«Остерегись! Это ненужное знание. Оно не стоит того риска, какому ты подвергаешь свою жизнь», — предупреждали меня сородичи. Все верно. Но что-то неудержимо влекло меня вниз. Быть может, предчувствие того, что это знание когда-нибудь понадобится. Не мне, так другим. Что знает один — знают все.

— Учитель! — возникло невесть откуда перед моим гнездом все то же странное существо. — Учитель, мне одиноко без тебя. Все равно ОНИ уничтожат и этот мой мир. Я чувствую, что ОНИ уже близко — у нас так мало времени!

Что нужно этому существу от меня? Оно делает мою мысль нечеткой, расплывчатой. Я взмахнул крыльями и полетел. В уединение. Чтобы сосредоточиться. И только после первого круга над сверкающим на солнце гнездовьем твердокрылов в памяти моей возникло мерцающее сочетание звуков, грустное и прекрасное, таинственное и знакомое, каким-то образом связанное с этим странным существом. Но я не мог его повторить, передать привычными звуками, как будто это была музыка иного мира.

Жилище твердокрылов подо мной казалось вымершим. Обычно вокруг него наблюдается неуемное мельтешение, ничтожная суета.

И вдруг огнем полыхнуло у основания крыльев и мимо меня пронеслись две черные тени…

Я опустился слишком низко… Теперь крылья мои, вращаясь, как сухие листья, летят отдельно от меня, а я камнем падаю в пропасть. Вот она смерть, которой я так жаждал (непонятно — зачем и почему? Да и когда это было?) и которая пришла, когда я забыл о ней. Я смотрю ей в глаза и прощаюсь с сородичами. До меня доносится их скорбь. Что ж, мое существование не прошло для них бесследно. Я научил их приемам борьбы с нападающими твердокрылами: эти твари боялись моих когтей, которыми я встречал их, переворачиваясь в воздухе. Они отчаянно вопили, когда я, сложив крылья, падал вниз, предоставляя им взрезать друг друга. Я расшифровал для сородичей повадки твердокрылов. Учитель?..

Стремительно приближается дно ущелья…

* * *

Я проснулся за мгновение до открытия шлюзов, словно кто-то позвал меня. В глазах еще расползался к горизонту прожорливый зев ущелья.

Но грязевой поток коснулся только моих ног.

Черви в кормушке неожиданно вызвали отвращение. Я не смог заставить себя окунуть клюв в шевелящееся месиво… Это болезнь! Видимо, скоро конец. Что ж, в отличие от Новичка, мне удалось продержаться довольно долго… Интересно, сколько? И, главное, зачем?.. Что за противоестественная жажда продлевать собственные мучения?!..

И снова упряжь впивается в грудь. И снова мерзко повизгивают вагонетки на поворотах. И горбатые тени мечутся в красном сумраке по стенам пещеры…

Кто посылает мне эти издевательские сны о гордых птицах-мягкокрылах, для которых кормушка не стала центром мироздания? Большую часть своей жизни они отдают полету и мышлению…

Что общего между этими птицами и мной, дрожащим от боязни пропустить одну кормежку? (Правда, сегодня… Но это явная болезнь! Хотя ничего страшного не произошло — мне вполне достает сил для работы.)

Силуэт твердокрыла пошевелил крылом.

«Внимание! Не терять бдительности!»

Я с двойным усердием принялся тянуть вагонетку. Видимо, задумавшись, я стал замедлять движение.

«Раз-два, раз-два, раз-два… Надо войти в рабочий ритм…»

К вечеру я почувствовал необычайную слабость. Пришлось протиснуться к кормушке…

Птица, запряженная в вагонетку… Летающий буйвол… Бессмыслица… Спать… Спать… От нетерпения я не мог заснуть и потому все время ощущал незаживающие раны ног и гудящую от усталости спину. И горбы… горбы…

…Стремительно приближается дно ущелья, обрубки крыльев полыхают болью…

… Вдруг мое падение стало замедляться, что-то мешало мне падать, больно врезаясь в тело и опутывая меня… Сеть!

Так вот в чем дело! А мы считали обескрыленных сородичей мертвыми. Но разве это не так? Разве не мертв мягкокрыл без крыльев?!.. Мертв, мертв, мертв…

Боль полыхала красным и черным, пока не исчезло все…

* * *

…И опять я проснулся до срока. Горбы колебались во мраке от дыхания, и, казалось, что по ним пробегают волны. От тоски (странное понятие!) хотелось биться лбом о грязный каменный пол…

Я почувствовал на себе взгляд. Кто-то, лежавший рядом, смотрел на меня. «Новичок!» — обрадовался я, если можно назвать радостью чуть заметный всплеск эмоций.

Он смотрел на меня. (Точнее, она, но здесь это все равно — мертвецы бесполы). Мне показалось, что в духовном вакууме вокруг меня появилось что-то живое. И я устремился навстречу…

…Мы как бы выдвинулись из привычного мира. Видели его, но со стороны не участвуя. А горбатые существа в полумраке тянули за собой вагонетки.

— Нет, — сказал я решительно, — я никогда этого не пойму. Почему они терпят? Уж, действительно, лучше умереть…

— Стань одним из них, — услышал я в ответ, — поймешь…

… И, значит, я стал… Но кто этот Я?..

Вращайся же, судьбы моей веретено, начало нити дней в тебе заключено…

Странная ритмика мысли. Чужая… Но теперь все яснее становится, что и я в этом мире чужой…

«Стань одним из них»… А кем я был прежде?..

Учитель?.. Наверное, не случайно я все время натыкаюсь в своих духовных поисках на это понятие… Учитель… Существует единственный способ обучения — примером собственной жизни… или смерти…

«Учитель, ты хотел умереть?..»

* * *

Да, помнится, что-то такое было. Только где и когда?.. Ощущение старости… Не дряхлости тела — моим биологическим часам еще тикать и тикать — почти беспредельно. А вот с духовным хронометром явные нелады — не хочется смотреть назад и ничего не видишь впереди…

Надо быть честным: Я, лично Я, подошел к своему финалу. Но не желаю выходить из тупика путем большинства, которые приближаются к старости с максимальным отказом от личного Я, исчерпавшего свои потенции. Не желаю, согласившись на альтернативную смерть, растворять свой дух в океане Коллективного Разума с тем, чтобы выйти из него юным и прекрасным. Этот «океан» стал мне чужд. Я хочу умереть. Но без обмана. Я — есть только Я! И настаиваю на этом!.. Но и у смерти должен быть смысл…

А смысл может заключаться только в духовном опыте того, кто идет следом. В духовном опыте Ученика.

* * *

…Новичок молча смотрел на меня. Перья его светились чистотой, а на культях чернела запекшаяся кровь.

«Дурочка ты, дурочка», — подумал я с нежностью, догадавшись, что она каждый раз, чтобы попасть сюда, проходит через казнь обескрыливанием… Я вспомнил свои недавние «сны» и содрогнулся от ужаса и сострадания. Что я мог сейчас для нее сделать?.. Я принялся осторожно перебирать клювом ее перышки. Она благодарно положила мне голову на плечо…

…Я вспомнил первый день. Она божественно юна и зеленоволоса. Она то переплетала свои волосы с ветвями плакучей ивы, то разбрасывала их по траве, сливаясь с ней.

— Тебя не отличить от этой травы, от этого мира, — признался я.

— А зачем меня отличать? — поднялась она с травы. — Мой мир — это я…

… «Вот как все повернулось, — подумал я теперь. — Пожалуй, сейчас твой мир — это я… Быть может, это и есть первый шаг к Совершенству?»

Послышался скрип открываемых шлюзов. Мы вскочили на ноги… Остановленное мгновение — эта до предела сконцентрированная капелька бытия, отразившая в себе моментальный срез события (взгляд из пещеры): вода, ринувшись из-под шлюза, повисла в пространстве, словно, изваянная из стекла; горбуны мои замерли, кто на вдохе, кто на выдохе — как застал их зачарованный миг; черный твердокрыл застыл в проломе входа, будто муха в капле янтаря.

Мы стоим и молча смотрим друг на друга. Все точки расставлены по надлежащим местам, и только эхо открывшейся истины бродит по закоулкам сознания уже мало что значащими фразами.

Вот я требую, чтобы она немедленно исчезла из этой пещеры: с ее свежими ранами не выдержать рабочего дня — твердокрылы непременно уничтожат нетрудоспособную единицу. Требую, прекрасно понимая, что она уже, по крайней мере, дважды прошла через казнь обескрыливанием, чтобы попасть сюда в том облике, на который я был способен отреагировать. И это с единственной целью — достучаться до моего сознания, пробудить его, и вывести меня отсюда… Она уже ненавидит этот, созданный ею, мир за те страдания, что он принес мне, за то сострадание, которое причинил ей через меня… И тем не менее, я требую и напоминаю, что нелепая смерть будет означать конец этого мира, будто она этого не понимает, будто она внутренне уже не распрощалась с ним, как и с предыдущими ее неудавшимися мирами. Но почему я продолжаю настаивать даже после ее ультиматума: «Или мы уходим отсюда вместе, или вместе остаемся здесь!», — осознавая ее готовность умереть, хотя и альтернативной смертью (в смысле ощущений она вполне адекватна настоящей)?..Да, наверное, потому, что я — все же Учитель…

— А они? — показываю я клювом на досыпающих последнее (остановленное) мгновение горбунов.

Она ничего не отвечает и внимательно, словно впервые видит, смотрит на спящих грязных и вонючих рабов. Я слышу ее смятение: «Но ведь они не…» Не почувствуют смерти, хотела она сказать. И была права: не почувствуют, а просто исчезнут, хотя что мы знаем о чувствах тех, кто действительно исчезает?.. Этот мир существует, пока его подпитывает энергия Большого Мира.

— Но разве, — отрывает она взгляд от собственного неприглядного творения, — разве Большой Мир поступает нравственно, когда уничтожает наши миры?

Упрек справедливый, но может ли Мир быть более нравствен, чем она… или я?.. Мир — это равнодействующая наших желаний, осознанных и неосознанных. Он — это Мы, все вместе: не только с Красотой, но и с болезнями тех миров, из которых пришли в Большой Мир…

И тут я опять вспомнил день первый…

— Учитель, я хочу есть.

Я предложил ей свою энергонакидку.

— В этом мире так не едят, — отвергла она мое предложение.

— Чем я должен тебя кормить?

— Жизнью, — ответила она, и в глазах ее сверкнул огонь.

Я поднял голову и увидел в ветвях крупную птицу. Посыл — и она упала к нашим ногам. (Я должен подчиняться законам этого мира.)

— Не так! — воскликнула она чуть не плача. — Не так! По-настоящему!

— Но тогда ей будет больно!

— Когда умираешь, должно быть больно!

— Что за дикость?!

— Смерти надо бояться, чтобы ценить жизнь!.. Оживи ее!

Птица испуганно бросилась от нас, захлопала крыльями и тяжело взлетела…

Чему я могу научить ее, если не понимаю ее мира? Даже став его частью, не понимаю, зачем он такой? Могу предположить — почему: буйные всходы дало зерно жестокости, которое она принесла из своего прамира. Но зачем?! Ведь она создавала этот мир заново, имея за душой не только свой дикий прамир, но и теорию Совершенных Миров, и опыт Большого Мира, и, наконец, опыт своих первых неудач. Неужели все это ничему ее не научило? Нет, тут дело в чем-то другом…В чем?..

— Что толку в абстрактном совершенстве абстрактного мира?! восклицает она, нервно подрагивая кончиком клюва. Остановленное мгновение все еще длится. — Эта абстракция бесплодна!

Мы здесь, чтобы понять друг друга. И, кажется, я начинаю понимать: ее гнетет инфернальность родного прамира, она все время воссоздает его, тщетно пытаясь найти выход из инферно именно для него. Разнообразит внешний облик мира, его флору и фауну, но лишь слегка изменяет сущность… Трагедия тупикового мира…

— Нельзя даровать Совершенство миру! Оно должно быть естественным результатом его развития! — продолжает оправдываться Ученица. Не передо мной — перед собой. Она защищает сейчас не только себя, но и свой прамир. Знать бы его координаты — рассмотреть повнимательней это обиталище жесткосердых авторов расхожих сентенций.

И все же она прекрасна — душа этого прамира — птица с ампутированными крыльями, с перьями, слипшимися от крови. Прекрасна в своей искренности. И несчастна в обреченности…

— Разве возможна цель, способная оправдать страдания? — Я смотрю в ее круглый немигающий птичий глаз и вижу в нем отражение красного факела в руке твердокрыла.

— Но я как раз и хотела уменьшить их страдания! — Наконец-то начала она искать порок в Идее этого мира. — Именно поэтому здесь способен мыслить тот, кто свободен. (Я это уже понял, хотя и был исключением, ибо не от мира сего). Я дала им инстинкт стремления к максимальному, в любых обстоятельствах, уровню счастья.

— Довольства, — уточнил я.

— Счастье и есть интеграл от мгновенных потребностей, — опять услышал я голос ее прамира.

— Великолепно! — констатировал я. — Чем меньше возможностей — тем меньше потребностей. Стремясь дать максимум — лишаем минимума. Стремясь дать выстрадать Совершенство — лишаем возможности страдать…

— Я ошиблась в цели? — Она сомневается! Значит, еще не все потеряно.

— Нет, в средствах…

— Пойдем отсюда, Учитель. Я все поняла. Теперь я знаю как начать сначала.

И я понял, что потерпел фиаско: этот мир для нее уже не существует.

— Я — один из них, — ответил я жестко.

— Нет! Нет! Нет! — закричала она. (Мысленно, разумеется). — Я так долго выводила тебя отсюда, осталось сделать последний шаг!

— И ты его сделаешь без меня.

— Нет, я останусь здесь! — отчаянно выкрикивает она, уже осознавая, что не останется — ведь ее гибель будет означать не только исчезновение этого мира, но и мою безальтернативную смерть. Распорядиться мной она не смеет…

Итак, уже все понимая, мы молча смотрим друг на друга. И, единственно возможный выход, как бы сам собой, выкристализовывается из молчания. Она уже не может пересоздать этот мир — он объективизировался от нее по сформулированным ею законам. А у меня еще остается в запасе вариант. Крайняя мера. Я, как смертник, имею на нее полное право.

— Прощай, Ученик… Я благодарен тебе. Но теперь я беру этот мир на себя.

— Коллапс ноосферы?

Да. Я остаюсь один на один с этим миром, в котором могу только то, что может Учитель. Мир теперь будет существовать, потеряв связь с ноосферой Большого Мира. Отныне он может рассчитывать только сам на себя, да еще на меня, хотя это не бог весть какая опора…

— Прощай, Учитель… Я не представляла, что у зрелости может быть такой горький вкус…

Она не представляет и того, как ей далеко до настоящей зрелости, и каков ее подлинный вкус… Когда не хочется смотреть назад и ничего не видишь впереди…

Мы обнялись шеями, безрукие и бескрылые, и…я остался один в этом нелепом мире. Ощущение одиночества, страха, тоски на мгновение навалилось на мои горбы, прижало к земле, но я выпрямился и, посмотрев в глаза застывшему у входа твердокрылу, толкнул время вперед…

…Вода принялась воскрешать умирающую груду некогда крылатых существ, заодно смывая с них помет и глину. Груда зашевелилась, стала подниматься и, отряхивая влагу и мусор с перьев, двинулась к кормушке. И я вместе с теми, кому в этом мире хуже всего…

…Я тянул вагонетку и думал. Я должен был научиться совмещать эти занятия и обучить этому других. Впрочем, чему могу обучить этих несчастных я, возжелавший собственной смерти?..

Монотонно-мерзко взвизгивают на поворотах деревянные полозья вагонеток…

«Надо помочь твердокрылам изобрести колесо…» В красных отблесках чадящих факелов по сводам пещеры мечутся горбатые безрукие тени… Стоп-стоп-стоп! Что это мелькнуло перед глазами?.. Я стал вглядываться в мечущиеся тени и с какой-то определенной точки увидел, как тень горба, молниеносно вытягиваясь, превращается в тень крыла!.. И тень эта была поразительно похожа на крыло мягкокрыла…

Я чуть было не бросил вагонетку, чтобы тотчас ринуться воплощать поразившую меня идею. Но сдержался, вспомнив, что брошенную вагонетку придется толкать тому, кто идет следом…

* * *

Вновь тишина и непробиваемый духовный вакуум. Во время работы не так. Во время работы я стал «слышать» твердокрылов. Еще смутно, но чувствовал, что их «голоса» становятся все более разборчивыми.

Теперь же никого. Нас не охраняют. У нас не остается сил для лишних движений, да и без крыльев отсюда не убежать… И безразличие — тупое, вязкое…

Я поднимаюсь. Специально лег недалеко от выхода из нашей «спальни-камеры». Выхожу в лабиринт пещеры. Он в моем сознании, как на ладони.

Уверенно иду во владения паука. Вот они. Странно, никогда не видел паутину светящейся: все пространство пещеры заполняли строго организованные светящиеся линии, похожие на скелет живого мира. Я коснулся клювом одной из линий и еле освободился. Вибрация от моего прикосновения побежала по паутине, из которой на меня стало надвигаться что-то черное и неразборчивое. Паук.

Он остановился в нескольких сантиметрах от моего лица. Я отчетливо видел его острые, плотоядно движущиеся жвала. Озноб безотчетного ужаса пробежал по спине… Глаза паука, словно два красных уголька, горящие во мраке как бы отдельно от тела, внимательно и удивленно смотрели на меня. Духовный вакуум стал наполняться. Поймем ли мы друг друга?..

Я входил в него осторожно, чтобы не вспугнуть защитных инстинктов. Я старательно заполнял закоулки его замкнутого на себя сознания новой жизненной идеей, которая, как мне казалось, способна была наполнить его существование смыслом. Я постарался дать ему понять, что паутина годится не только для того, чтобы ловить в нее жертву. Я старался внушить ему идею творчества. Я работал от души. Мне нравилась такая работа…

Наконец я отпустил паука. Мог бы сделать покорным исполнителем своей воли — живым механизмом, но отпустил. Пожелав наполнить мир свободными существами, нельзя начинать с их порабощения.

Паук словно проснулся и хитро покосился на меня своими «угольками». Потом забегал по паутине, обдумывая мое предложение. Вперед-назад, вперед-назад мимо меня, время от времени останавливаясь и сверкая глазами, словно говоря: «Ну ты даешь!»

Потом он оказался за моей спиной. Стало жутковато — вдруг паук не понял меня?.. Я сосредоточился. Его жвала не останавливались… Культи что-то сжало. И это было приятно. Потом он бегал вокруг меня, оплетая крепко стягивающей паутиной.

Но вот все затихло. Я открыл глаза. Паук стоял передо мной и с интересом рассматривал меня, как мастер — собственное творение. Красные «угольки» его удовлетворенно мерцали. Я пошевелил культями и ощутил на спине крылья! Я поблагодарил паука и расправил их. Они показались мне необычайно громадными, но тяжесть их была так знакома!

Я сложил свои протезы за спиной и ступил ногой на паутину. Она спружинила и выдержала мой вес. Паук побежал впереди, показывая дорогу. Я, балансируя, ковылял следом, углубляясь в светящуюся воронку паутины.

И вдруг я увидел звезды! (Я знал, что увижу их, но все равно это было вдруг!) Много звезд. Небо… Неожиданно оно слезами размазалось по моим глазам. Дела!.. Просто это виноват слишком резкий и неожиданный ветер…

Паук легонько толкнул меня в спину мохнатой лапой, и я взлетел. Мир навалился на меня хаосом эмоций, образов, идей, мыслей. Вся дикая, саморазвивающаяся и самопожирающая ноосфера решительно объявила мне о своем существовании. Это было торжество дикого духа, первозданной духовной энергии, выплеснутой и оставленной Создателем. Мой дух входил в сцепление с клокочущим хаосом сколлапсировавшего на меня мира, и это было хорошо! Это было просто замечательно, давно я не испытывал такой жажды жить и работать!

Я разобрал в интеллектуальной какофонии голоса мягкокрылов. Они услышали меня! Узнали! Вспомнили, как и всех своих несчастных сородичей, о судьбе которых им теперь стало известно все. И наполнился их дух негодованием. Но я-то теперь слышал не только их…

Культи мои отяжелели от усталости, и полет стал неуверенным. Я поспешно спланировал ко входу в пещеру. Паук ждал меня. Я благодарно коснулся его крылом. А он подмигнул мне красным глазом, вращавшимся отдельно от него…

Я оставил протезы в паутине и вернулся к своим горбунам. Научиться летать богу — невелика заслуга. Задача в том, чтобы научить летать рабов…

2. ВОСХОЖДЕНИЕ

Айс был оскорблен до кончиков крыльев. Тех самых боевых крыльев, которыми он — знаменитый ас-истребитель — виртуозно лишал бессловесных мягкокрылов права на полет. О, эти упоительные мгновения боевого виража! О, это изящное, почти ласкающее касание острием крыла — и груда мяса со свистом низвергается в пропасть, а громадные, неуклюже растопыреные крылья, растерянно вращаясь, отправляются следом… Именно он так красиво срезал Неуловимого, который, надо признаться, проявлял чудеса изобретательности и смелости, заставляя истребителей опасаться этого странного мягкокрыла.

И все же Айса направили надсмотрщиком в рудники. Таков был порядок, освященный Айятами: «Каждый труд велик и важен, каждый труженик отважен», «Чтобы не было проблем, в Стае каждый будет всем». Айс не возражал. Ему и в голову не приходило возражать. Просто он был оскорблен до кончиков крыльев. Айяты Айятами, а истребителями не разбрасываются!.. Хвостолизы! Никто даже не попытался отстоять его. Рабы Верховного Айяра!.. Хотя это унижение стоило того удовольствия, которое Айс получил, высказав Верховному все, что он о нем думает… Нет, конечно, не совсем все, но… Ему надоело бессловесно подчиняться тому, кто уже не способен даже взлететь. «Тот в Айяры попадет, кто закончит свой Полет».

Хотя, тс-с!.. «Худшей доли тот достоин, кто Айятом недоволен». Айс же был вне себя! И давал волю своим крыльям, поставляя в кормушку трупы горбунов. Все сжирали безмозглые твари. И Неуловимый, как все — такая же рабская тварь.

Айс, быстро разочаровываясь, наблюдал за ним. Ему почему-то хотелось, чтобы Неуловимый был лучше, чтобы он выделялся не только своим ослепительно-белым оперением, которое, кстати, от грязи стало почти таким же серым, как у других горбунов. Сегодня, правда, Неуловимый дерзнул встретиться с ним взглядом. Обычно эта дерзость каралась немедленной смертью, но Айс, дождавшись неординарности поведения своей жертвы, разрешил этот странно осмысленный взгляд, никак не отреагировав на него.

Разрядился Айс на первом же, замешкавшемся, горбуне, одним взмахом острого крыла разрубив его сверху донизу на две одинаковые половинки.

* * *

Хрустальное гнездовье гранями своими концентрировало лунный свет и возвращало его в ночную темноту многократно усиленным. Гнездовье было видно издалека, и путь домой любой твердокрыл мог найти по расцветке других гнездовий. Айс без труда достиг своего и спикировал в одно из входных окон, которые имели особый оттенок, отличный от оттенка окон выходных. Спускаясь со взлетно-посадочных ярусов, расположенных прямо под куполом, к жилым, Айс вспомнил осмысленный взгляд Неуловимого. Неужели этим всеядным грязным тварям не чужды проблески интеллекта? Впрочем, Неуловимый убедительно и кроваво доказывал это и прежде. Потому и подлежал порабощению в первую очередь.

Но интеллект — эта путеводная звезда мироздания — как он мог достаться бессловестной твари? А если Неуловимый — не единственный? Возможно ли предсказать последствия?… Порабощенный интеллект взрывоопасен…

Умиротворяющая, растворяющая в себе дневные стрессы цветомелодия сопровождала Айса. Вот и нежно-голубые, зеленые, розовые тона жилого отсека. «Как хороши, как прекрасны, как мудры наши гнездовья», — невольно улыбаясь, подумал Айс, раздвигая створки своего гнезда.

— Айс! Наконец-то! — бросилась к нему Айя.

Айс обнял ее руками и крыльями.

— Айс! Айс! — защебетали дети — Айян и Айяна, протискиваясь под его крылья и цепляясь руками за ноги.

Гнездо наполняла розово-голубая мелодия с огненными сполохами страсти.

«Мое гнездо — мое блаженство», — подумал Айс, подходя к изысканно сервированному столу. Ягоды сато, отливающие маслянистой синевой, плоды кара, отваренные в соке сие, зерна фейле. Айс вдруг почувствовал, что страшно голоден. На мгновение перед взором мелькнула кормушка, кишащая червями, его передернуло от омерзения. Он подумал, что разумное существо не может довольствоваться столь отвратительной пищей. «У высшего существа все должно быть высше — и тело, и жилище, и полет, и пища».

В этот вечер Айс отдыхал душой, резвясь с детьми, радуясь их смышлености. Потом, уложив детей, поворковал с Айей. Воркование, как всегда, закончилось ослепительным взрывом страсти, после которого Айс мог проснуться только через несколько часов. Оставшееся до утра время следовало использовать для интеллектуальных занятий. И занятия эти Айс обожал ничуть не меньше, взрывов страсти или истребительных полетов. Все это наполняло его бытие внятным и вкусным содержанием.

Интеллектуальные занятия Айса заключались в самосозерцании и попытках изложить увиденное в цветограммах. Изредка он пользовался и знаковой записью. Это, конечно, оперативно, но так мало способно выразить всю полноту Истины: знак есть знак.

Cегодня цветограмма неожиданно началась с белого цвета — медленно через бесчисленные оттенки серого, переходящего в бездонно-черный цвет. «Как неисчерпаем серый цвет!» — попутно обозначил Айс местонахождение Истины. Впоследствии здесь можно было бы покопаться.

И вдруг Айс вздрогнул от резкого звона. Где-то в гнездовье что-то рушилось. Айс хотел выскочить из своего гнезда на звук, но тут зазвенело совсем рядом. Айс рывком раскрыл створки кабинета и чуть было не рухнул в пустоту. Его гнезда больше не существовало — ни детской, ни спальни.

— Айя! — истошно закричал Айс. От ощущения непоправимой беды его бил озноб, и казалось, что он потерял все свои перья.

— Айян! Айяна! — Но только новый грохочущий звон и истошные крики были ответом ему.

Стало темно. От нанесенных ран гнездовье потеряло свои четко выверенные оптические свойства. Айс закрыл глаза и постарался на мгновение отключиться. Знак! Он понимал, что сейчас необходимо увидеть знак Истины. И Айс «увидел», как нечто темное, тяжелое возникает в глубине небосвода и, стремительно увеличиваясь в размерах, обрушивается на гнездовье.

Айс резко взмыл вверх, туда, где должен быть купол, которого уже не было. Луна равнодушно освещала тускло мерцающие развалины гнездовья. Айс не мог заставить себя посмотреть вниз, чувствуя, что после этого ему останется только сложить крылья и… Он до помутнения в глазах всматривался в высоту. Мимо него пронеслось что-то массивное, и тут же внизу раздался звон. Еще! Еще!

Айс продолжал лететь вверх. На фоне звезд, показалось ему, двигались какие-то темные пятна. Он устремился к ним. Он летел как никогда быстро и достиг высоты, которой никогда не достигал. Но пятна растворились в межзвездном пространстве. Айс неимоверно устал и начал спускаться. Внизу было темно, как не было темно при жизни Айса ни разу. Это казалось просто невозможным. Айс даже засомневался, существует ли он сам сейчас. Лучше бы не существовал — так громадно, так страшно, было случившееся, если оно случилось на самом деле.

Он парил по нисходящей. Крылья ломило от напряжения. Что это было побег? Погоня?.. Айс чувствовал что в этом вопросе если и не знак, то маленькую зарубочку Истины. Удастся ли когда ее додумать?..

Коснувшись земли, Айс не удержался и упал лицом вниз. А вокруг все звенело и рушилось, звенело и рушилось…

Очнулся (или проснулся?) Айс, когда уже рассвело. Роса смочила перья, и они тяжело прижимались к телу. К тому же, по нему нагло ползла какая-то мелкая живность. Айс поднялся на ноги, взъерошил перья и брезгливо встряхнулся. «Где я? Что произошло? Как я сюда попал?» — оглянулся вокруг Айс и сразу же все вспомнил. Собственно, он и не забывал, а только хотел забыть, надеялся, что забыл.

И он побрел по лесу, волоча за собой отяжелевшие крылья, словно не знал, зачем они существуют. Шел до гудения, до мозолей на ногах, не привыкших к ходьбе, не любящих ходьбу. Лишь бы оттянуть страшный момент…

«А вдруг они живы и нуждаются в моей помощи?» — подумал Айс, а ведь эта мысль, казалось бы, должна была прийти ему в голову в первый момент трагедии. Почему же он так безоговорочно и сразу решил, что все кончено? Потому что это наиболее вероятно?… А вдруг?!..

Через мгновение Айс взмахнул крыльями и полетел на поиски своего гнездовья. Оказавшись над землей, он быстро сориентировался и взял направление. Но вид развалин трех гнездовий, над которыми он пролетел, лишил его надежды и сил. Крылья стали тяжелей, а полет медленней. И все-таки призрачная цель — почти невероятная надежда. Надо увидеть родные развалины, чтобы принять окончательное решение — продолжать или прервать свой полет.

Родное гнездовье ничем не отличалось от остальных. Только гораздо больней было смотреть на него. Айс заставил себя сделать траурный круг над бывшим гнездовьем, чтобы навсегда запомнить эти вопиющие об отмщении руины. Он понимал, что с этих развалин начинается новая страница в истории твердокрылов. И рассмотреть первую ее черную букву следовало внимательно.

Потом Айс опустился на землю рядом с довольно многочисленной толпой сородичей. Быстро охватив взглядом живых, Айс побежал к раненым, лежащим в стороне. Зрелище было ужасно, но ни Айи, ни Айяна, ни Айяны среди раненых он не обнаружил.

Потом Айс взглянул на развалины, под которыми осталась примерно половина сородичей, подлетел к центру их и, взяв в руки небольшой обломок, тяжело полетел с ним в сторону. Аккуратно опустил обломок на землю, вернулся, взял следующий, положил рядом. Сначала за ним молча наблюдали. Потом, также молча, по одному включились в работу.

Работа, как наркотик, дарила забытье. Некоторые куски приходилось переносить вдвоем, втроем. Вскоре громадная площадь вокруг гнездовья была занята аккуратно уложенными обломками.

Почувствовав изнеможение, Айс опустился на свободное место. Руки дрожали от переутомления, ладони кровоточили. Его примеру последовали и остальные. Гибель старейшин гнездовья превратила стаю в толпу. В таких условиях лидером становится тот, кто проявляет инициативу.

— Может быть, пригнать сюда рабов? — предложил кто-то.

— Нет, — возразил Айс. — Во-первых, у них нет рук и значит, от них не будет никакого толку. Во-вторых, раб не должен видеть слабости господина. Тем более, его смерти. Господин силен, неуязвим и бессмертен.

Эту Истину надо занести в Айяты, — послышался воодушевленный голос. Айс не заметил, кто говорил — не было сил повернуть голову. «Ничего, такой себя еще проявит».

* * *

Во второй половине дня в развалинах стали обнаруживаться изуродованные трупы и напряженное трудовое молчание в эти минуты прерывалось криками отчаяния. Айс с внутренним содроганием ждал, когда настанет его момент трагического узнавания.

«Через это надо пройти, — чувствовал он, — каждому из тех, кто остался в живых. Именно каждому, чтобы осознать, что такое жизнь в присутствии врага. Пока, правда, незримого. Но вряд ли существует действительно незримый враг, если это не сама Природа… Природа?» удивился такой мысли Айс и попытался представить себе Природу, наславшую камнепад на все гнездовья твердокрылов. Такая злонамеренная Природа упорно не представлялась. Не верил Айс в такую Природу. Да, были случаи падения небесных камней, но редчайшие и единичные. А камни, попадавшиеся в развалинах, были явно не небесного происхождения. Так что cледовало искать конкретного врага. Айс уже был уверен, что темные силуэты на фоне звезд не примерещились ему. Даже если бы он их не видел, их существование следовало предположить.

Нашли живого и совершенно невредимого птенца. Радости матери не было предела. Она прижала его к груди и вознеслась ввысь. Быть может, чтобы не оскорблять своей радостью горе других. Хотя ее радость дарила надежду на чудо. Айс прибавил скорости. Но чуда не произошло. Они погибли все сразу под одним острым обломком: и Айя, и дети. Видимо, он почувствовал момент их смерти, когда открыл створки своего кабинета. Оттого и уверенность в свершившемся горе. А запоздалая надежда — это агония души.

Он положил их на один большой гладкий осколок. Айю в центре, Айяна и Айяну под ее крыльями с двух сторон, где они любили прятаться живыми. Потом, обмакивая края более мелких осколков в сосуд с растворителем из вулканического озера, принялся наращивать стенки саркофага.

Саркофаг полыхал на солнце темно-багровым погребальным пламенем.

* * *

Временно, пока идет выработка строительного материала и его огранка, поселились в пещерах. В смысле безопасности преимущество пещер несомненно, но в смысле красоты… Через жилище закладываются основы духовного богатства твердокрыла. Красота должна окружать его постоянно. Теперь предстояло соединить красоту и безопасность. Требовалась принципиально новая архитектурная идея. Но Айс пока не видел приемлемого решения. Испуганная красота? Ощетинившаяся красота? Красота в скорлупе? Бессмыслица. И кого может воспитать такая красота? Труса, вздрагивающего при каждом дуновении ветерка…

Но кроме идеи требовалось понимание. Необходимо было обнаружить врага. Выяснилось, что кроме Айса никто не видел никаких силуэтов. Да никто и не смотрел на небо. Никто теперь и не желал на него смотреть. Айс же ночами до ломоты в глазах всматривался в звездную пропасть.

Приняв на себя роль лидера, Айс не заглядывал на рудники. Прервались его наблюдения над Неуловимым. Но резкое падение выработки хрусталя, так необходимого сейчас для восстановления гнездовий, заставило Айса наведаться туда.

Производительность снизилась не из-за лени рабов: из них выжимали максимум возможного, а из-за резкого падения их численности. Видимо, в первые дни после катастрофы твердокрылы таким способом пытались дать разрядку своей нервной системе. И можно было бы разрешить им это, если бы ряды рабов пополнялись по-прежнему. Однако они перестали пополняться вообще. Более того, при невыясненных обстоятельствах погибло несколько лучших истребителей. Такого еще не бывало. Даже во времена деятельности Неуловимого погибали единицы; и всегда было известно, как это произошло. Похоже на то, что мягкокрылы катастрофически поумнели. Или же у них появился чрезвычайно мудрый Наставник?..

Айс уже не мог, за давностью, определенно сказать, был ли действительно осмыслен взгляд Неуловимого, или он сам наполнил его смыслом. Но чувствовал, что должен еще раз посмотреть в глаза этому рабу. Казалось ему, что именно в них он обнаружит начало клубка происшедших невероятных событий.

Айс прилетел на рудник с первой сменой. Как всегда, открыли шлюзы. Вода с шумом и чмоканьем ворвалась в спальную пещеру. Надсмотрщики разбрелись по своим постам. Открыли отсек кормоприготовления. Резервуары кишели жирными, энергичными червями. После запрета на уничтожение рабов, который Айс вынужден был объявить, их кормили только этой копошашейся мерзостью.

Сразу после закрытия шлюзов Айс вошел в спальную пещеру, приготовившись встретить взгляд Неуловимого… и не поверил своим глазам: в пещере было пусто! Куда могли деться бескрылые, безрукие горбуны из пещеры, находящейся в отвесной скале, не имеющей никаких подходов? Коллективное самоубийство? Массовый психоз? Айс послал проверить дно ущелья, но, как и предполагал, ничего интересного там не обнаружилось.

Цепь невероятных событий удивительным образом продолжала расти. Исчезновение рабов — явление того же порядка, что и камнепад над гнездовьями твердокрылов. Что ж, ситуация становится критической и откладывать решение загадки дольше недопустимо.

* * *

Айс летел вверх, пока не стал проваливаться. Разреженный воздух не держал его. Дышать стало трудно. В глазах потемнело. Это была чужая высота. Айс, судорожно-часто взмахивая крыльями, долетел до ближайшей ровной площадки на склоне и в изнеможении опустился на нее. Лег на спину, раскинув крылья и положив на них руки. Закрыл глаза, глубокими вздохами восстанавливая дыхание.

Оставленный внизу народ, и его заботы были с ним на этой разреженной высоте. Смерть сотен сородичей, продолжавшая жечь душу неизбывной тоской и жаждой отмщения. Рудники, оставшиеся без рабов, место которых вынуждены были занять самые сильные и выносливые твердокрылы. Все было здесь.

Не открывая глаз, Айс с содроганием сердца представил дрожащие от непосильного напряжения фигурки твердокрылов, запряженные по двое-трое в вагонетки, с медленным скрипом скользящие по деревянным желобам. Вагонетки приходилось нагружать только слегка, потому что рассчитаны они были на мощных мягкокрылов. Вернее на то, что от них оставалось после ампутации крыльев и когтей. Право же, эта операция была вызвана не жестокосердием твердокрылов, а исключительно производственной необходимостью: крылья мягкокрылов столь громадны, что с ними невозможно было бы запрячь их в вагонетки. А когти… Неуловимый продемонстрировал, насколько они могут быть опасны. Айс вспомнил его знаменитый кувырок в воздухе, когда Неуловимый оказывался под истребителями, вытянув лапы с когтями, на которые неизменно напарывались набравшие скорость истребители. Да и другие фигуры боевого пилотажа, которые демонстрировал Неуловимый (кстати, сейчас они на вооружении твердокрылов), в большинстве своем основаны на боевых возможностях когтей. И только некоторые, единичные — на ударе мощным клювом. Клюв удалять было нельзя, потому что он использовался в качестве долбежного орудия в забоях.

Айс открыл глаза. Обнаженное холодно-синее небо в упор смотрело на него. Редкие белые облачка, слегка прикрывавшие его наготу, остались далеко внизу. Айс отвернулся. Это — чужое небо, смотреть на него неприятно.

Глаза его наткнулись на мелкую черненькую тварь, толкавшую перед собой громадный по сравнению с нею шар. Айс попробовал толкнуть шарик пальцем, и он послушно покатился, а испуганная тварь юркнула в камни. Айс взял шарик и принялся перекатывать его по ладони. Это оказалось приятным и увлекательным занятием. Потом Айс поднял сухую и ровную веточку и острым концом проткнул шарик насквозь. Покрутил шарик вокруг оси. И вдруг Айс «увидел» два щарика, проткнутые одной веточкой. «А ведь это Идея!» — понял он и, вскочив на ноги, принялся бродить по склону, выискивая тварей с шариками. Нашел сразу целую колонию и отобрал у них все шарики. Опять уселся на склон, нанизал на веточку второй шарик и, взявшись за ось посередине, принялся катать сооружение по гладкому камню.

«А если!..»- подумал Айс и стал нанизывать шарики на веточки. Потом нагрузил две веточки с шариками на концах остальными веточками так, что нанизанные на них шарики не давали паре несущих осей разъехаться вперед и назад. Покатал сооружение пальцем по камню. Подумал. Привязал к одной оси травинку и потянул ее. Повозка поехала. «Да ведь это же вагонетка!» обрадовался Айс, представив легко катящиеся за твердокрылами вагонетки на шарах. «Но где взять такие большие шары?.. Вырубить из дерева? Из камня?.. Надо попробовать.»

Айс уже было собрался лететь вниз, чтобы обрадовать сородичей своим открытием, но вдруг вспомнил — зачем он здесь.

«Неужели я готов допустить, чтобы твердокрылы навеки были прикованы к вагонеткам, хотя и на шарах?! — ужаснулся Айс. — Благородное существо не должно тратить время своей жизни на работу раба!.. Значит, надо найти способ вернуть рабов, восстановить источник их пополнения. Но прежде всего — понять, что произошло, чтобы не допустить повторения. А для этого надо идти вверх, туда, где обитают мягкокрылы.»

Хотя Айс надеялся найти там разгадку только второй тайны исчезновения рабов. К первой тайне — камнепаду, он по-прежнему не видел подходов. Мягкокрылы, по его разумению, никак не могли совершить это злодеяние: им нечем было держать камни такого размера. Ни когти, ни клюв мягкокрыла для этого не годились. Единственная гипотеза, способная хоть что-то объяснить, — это существование неизвестных летающих существ, обитающих на недостижимых для твердокрылов высотах. И никогда не опускающихся вниз. Они тоже могли использовать мягкокрылов в качестве рабов. И выразили свое неудовольствие конкуренцией твердокрылов. Могла быть и иная причина их жестоких действий…

В общем, вверх, вверх! За всеми ответами вверх!

* * *

Айс, тяжело дыша, прислонился к скале. Перед глазами мельтешили красные огоньки, которые он сначала принял за паучков. Но когда отдышался и они исчезли, то понял, что «паучки» были рождены его собственным зрением. А он еще никого не встретил. Что же будет дальше?!..

А дальше были сбитые в кровь ноги и руки, которыми приходилось цепляться за каменные выступы и кусты, отчаянно помогая себе крыльями. Дальше был шум в ушах, темнота в глазах, одышка и отчаяние, желание немедленно вернуться назад и жажда мести. Неутолимая жажда мести! Темное пламя саркофага, поглотившего тех, кого он любил, постоянно пылало перед его внутренним взором и жгло душу. Быть может, именно этот огонь и толкал Айса вверх? Самые неприступные участки он преодолевал исключительно на злости.

Стали попадаться побуревшие снежники. Высоко впереди над ущельем навис сине-зеленый язык ледника. Вдалеке показались и исчезли три летящие черные точки. Айс насторожился и, забравшись в скалистую расщелину, стал наблюдать. Однако, ничего примечательного ему обнаружить не удалось. Небо медленно покрывалось вечерним пеплом. Холодный ветер облизывал шершавым языком каменистые склоны, покрытые скудной кустарниковой растительностью. В расщелине было относительно тихо и тепло, ветер сюда не задувал. Сверху свешивались побеги с черно-синими незнакомыми Айсу ягодами. Он сорвал одну, осторожно попробовал — оказалось весьма вкусно. Тогда Айс вдоволь насытился ягодами и почувствовал как неимоверно устал. Он еще раз высунулся из расщелины. Небо было по-прежнему пусто, но уже активно обугливалось. Айс понял, что сегодня его восхождение закончено, спустился в расщелину пониже, притулился бочком между каменными стенами, спрятал голову под крыло и закрыл глаза.

Сон пришел сразу. Сначала глухой и беспросветный. Потом отдельные цветовые ноты, гаммы, аккорды и, наконец, целое цветовое произведение, незнакомое и странное, но величественное и прекрасное, ворвалось в спящее сознание Айса. Оно неспешно переливалось из одного конца спектра в другой, подолгу задерживаясь на совершенно неожиданных сочетаниях оттенков, заставляя Айса мучительно вглядываться в них, пытаясь постичь их глубокий смысл. А смысл существовал! Айс чувствовал его, но никак не мог перевести в соответствующие знаки — их попросту не было в его сознании. Айс во сне удивился такому открытию. Но если он был способен почувствовать этот ускользающий смысл, то, видимо, он ему не чужд? Или усталость, разреженный воздух, чуждая и опасная обстановка вызвали галлюцинаторные явления?.. Да и сон ли это, если он способен к подобным логическим умозаключениям?

А произведение все длилось и длилось, подчиняясь закону своей внутренней гармонии. В конце концов Айсу показалось, что он постиг эту гармонию. Он даже пытался прогнозировать переходы оттенков и так увлекся, что когда открыл глаза, то даже расстроился, увидев серую поверхность камня. Он быстро закрыл глаза снова, пытаясь вернуть прекрасное и странное сновидение, но, как это бывает с большинством сновидений, оно невозвратно исчезло.

Тогда Айс поднял голову и поразился желто-золотистому цвету неба. Он осторожно вскарабкался вверх по расщелине. Солнце, взобравшись на самую высокую вершину, безудержно заливало собой окружающее пространство, выжигало синеву неба, зелень растительности, аскетическую серость скал и холодную белизну снегов. И Айс вспомнил свой сон, в котором настойчиво повторялись именно эти желто-золотистые оттенки, и вдруг придумал знак своему сновидению: «предчувствие солнца».

* * *

Десятки холодных иголочек впивались в голые ступни. Приходилось выпускать когти и вцепляться ими в слежавшийся снег, чтобы не соскальзывать вниз. Айс отработал новую технику подъема на относительно пологих участках: сильно отталкиваясь ногами и одновременно взмахивая крыльями, ему удавалось разом преодолеть несколько метров.

И вот в одном из таких прыжков он вдруг завис в высшей точке и… стал набирать высоту! Вместо ослепительно-белого снега под собой он видел далеко внизу погруженные в темноту мерцающие снежные вершины. Над собой ослепительно звездное небо. Исчезли день, яростное солнце, колючий снег. Да и привычное самоощущение Айса исчезло — он ощущал себя громадной сильной птицей, ввинчивающей размашистую спираль своего полета в звездную глубину. Зачем? Да затем, что свобода включает в себя знание этих пределов. А разумное существо обязано быть свободным.

Чем выше поднимался Айс, тем больше времени приходилось тратить на адаптацию к новой высоте. А она становилась все менее и менее приспособленной для дыхания и полета. Айс вспомнил это уже пережитое им внизу ощущение и удивился подобию. И тут он почувствовал, что больше не набирает высоту: крылья, не находя опоры, проваливались вниз, и он несколько раз прошел по одному и тому же кругу. Что ж, вот и предел.

Посмотрев вниз, Айс увидел, как мал, как ограничен мир, в котором проходит его жизнь, и сколь необозрим, величествен Большой Мир. А что там, за пределом, который он не способен преодолеть? Айсу вдруг нестерпимо захотелось узнать ответ на этот вопрос, хотя он с горечью осознавал, что никогда его не узнает. И все же разум, быть может, и существует для того, чтобы задавать вопросы?.. Айс начал снижаться, ввинчиваясь в собственный доступный ему мир, и… оказался на снегу. Когти рефлекторно вонзились в ледяную корочку. Айс озирался, не понимая, что с ним произошло. Что это было? Кем он был? Быть может, тем самым гипотетическим сверхсуществом, в котором скрыта искомая разгадка?.. Тогда бой будет не из легких… Что ж, Айс не трус, но и не дурак. На этой высоте исход боя предрешен. Как же завлечь это существо вниз?..

Айс задрал голову. Вверху неприступно и ослепительно сияла острая, как клюв, вершина. Он сделал следующий прыжок…

Теперь он летел на каких-то странных, не сгибающихся крыльях. Может быть, даже и не на крыльях, а на странном их подобии. Это подобие было полупрозрачно и светилось в солнечных лучах. Множество нитей, плотно охватывая тело, тянулось к подобию крыльев и исчезало в их глубине. Однако, Айс почувствовал, что, напрягая разные участки тела и тем натягивая нити, он может слегка управлять крыльями и полетом. Он парил на восходящих потоках воздуха, четко улавливая его своенравные течения, завихрения, провалы. Он учился летать! Это открытие ошеломило Айса. Он не представлял, что взрослое крылатое существо может учиться летать. Но крылатое ли оно?..

На какое-то мгновение Айс погрузился в красноватый полумрак, ощутил пронзительно скрипящую тяжесть вагонетки, врезающуюся в грудь и в горбы упряжь, тяжелый, ненавидящий, несущий смерть взгляд твердокрыла, застывшего в каменной нише возле тускло горящего факела. И, вырвавшись в следующее мгновение под солнце, навстречу упругому живительному ветру, ощутив под собой высоту, надежно охраняющую от врагов, почувствовал такую радость жизни, такое блаженство бытия, что от избытка чувств сделал целый каскад сложных фигур пилотажа, на которые до сих пор не решался…

…Айс стряхнул с себя наваждение. Когти крепко удерживали его на снегу. «Итак, — уселся Айс прямо на снег, — похоже, что Некто пытается мне что-то втолковать. Ибо то, что я видел, не может быть моей галлюцинацией оно лежит вне моего опыта и даже моих фантазий. Откуда это берется неизвестно. Но, похоже, я на верном пути.»

«Вперед!» — взмахнул он крыльями…

То, что он пережил в этом прыжке, потрясло его своей бесстрашной откровенностью.

Восьмерка мягкокрылов, и Айс в том числе, держа в когтях четыре скрещенных прямоугольником жерди, несла на них громадный камень. Движения крыльев были настолько слаженными, что ни камни, ни жерди совершенно не шевелились. Айс представил порывистый эмоциональный полет твердокрылов и понял, что такой согласованности им не добиться никогда. Мягкокрылы оставили далеко за собой склоны родных гор и не спеша летели над спящей долиной, щедро залитой лунным светом. Впереди и по бокам летели такие же восьмерки.

«Какое простое решение!» — удивился Айс, продолжая крепко сжимать когтями жердь.

Внизу показалось сияющее гнездовье твердокрылов.

«Не мое», — определил Айс. До его гнездовья надо было миновать еще два. Айс втайне надеялся, что полет прервется на одном из этих двух, прекрасно осознавая подлость своей надежды. Но вот он узнал беззащитные огни родного гнездовья.

«Нет! — сопротивлялся Айс, — Нет!» Гнездовье было уже под ним. Жерди стали медленно расползаться в стороны, и точно в нужный момент глыба беззвучно ушла вниз.

«Нет!» — бессмысленно повторял Айс, прослеживая полет глыбы… И вдруг он увидел одиноко летящего белого мягкокрыла и две черные молнии, вылетевшие из-за скалистого склона. Неуловимый был странно, необычно задумчив и внимателен, и ампутация прошла идеально. Его тело мешком с костями падало вниз, а крылья, вращаясь, летели следом. И в тот момент, когда Айс издал торжествующий победный крик, глыба со звоном и грохотом проломила свод гнездовья и пронеслась мимо его кабинета, сминая под собой Айю, Айяна и Айяну…

«Не-е-ет!» — закричал Айс… и очнулся на снегу. Он стоял на четвереньках, молотя по снегу кулаками и выкрикивая: «Нет! Нет! Нет!..»

«Да что это я?!» — осадил он себя, охлаждая лицо шершавым крупнозернистым снегом. «Но сильнейший удар!» — оценил Айс очередной ход незримого противника, в существовании которого уже не сомневался. Слишком уж четко ложились видения в единое смысловое русло.

«Зря надеешься. Меня так просто не возьмешь, — сообщил Айс невидимому врагу. На самом же деле — подбадривая себя. — Ты способен на месть значит, ты подобен мне. А я никогда не отступлю перед тем, кто подобен мне… Я понял все, что ты хотел мне сказать. Но не испытываю угрызений совести. Разум не может отказаться от прогресса, это означало бы его деградацию и смерть. И я не виноват, что для прогресса необходимы рабы. К тому же, они не проявляли ни малейших признаков интеллекта. И я не вижу, почему бы безмозглую тварь не заставить работать на прогресс… Но я не могу вернуться к сородичам без ответа на вопрос: как жить дальше? А для него у меня еще слишком мало информации. Поэтому — вперед!»

Айс сделал прыжок. И ничего не произошло. То есть, он благополучно пролетел приличное расстояние и приземлился на снег. С ходу он сделал второй прыжок. Третий. С тем же эффектом. Айс остановился. «Похоже, что со мной больше не желают разговаривать, — догадался он. — Ну что ж, сделаем передышку».

Айс вытащил из поясной сумки шарики и веточки, собрал повозку, нагрузил ее снежком и стал катать по замысловатым маршрутам. На твердом насте повозка катилась легко, хотя немного скользила. Айс мысленно водил ее по штрекам и магистралям рудника; настроение его заметно улучшилось. На радостях он взял снежок, подкинул его и поймал, резко хлопнув ладонями. В результате снежок сплющился и превратился в диск. Айс покрутил его, сжав по оси двумя пальцами — диск хорошо вращался. Слепил второй снежок и тоже превратил в диск, насадил их на ось из веточки и стал катать. Восторгу его не было пределов. Он кричал и прыгал, размахивая руками и крыльями, пока не услышал шум сходящей лавины. Снежная пыль донеслась до Айса и несколько охладила его пыл.

И тут Айс опять ощутил удушающую хватку чужой высоты. Окружающий мир подернулся туманной дымкой, вернулся шум в ушах и в голове. Айс, почувствовав слабость в ногах, осторожно опустился на снег. Лег на спину, раскинув крылья и руки, и стал глубоко, старательно дышать, высасывая из разреженного воздуха драгоценный кислород. «Все нормально. — констатировал он, — Так и должно быть. Это чужой мир. Ненормальны мои великолепные прыжки и видения. Но кто-то, значит, дал мне силы на эти прыжки, а разуму подарил новое зрение. Или, может быть, все это какая-то высотная болезнь? Бред?.. Будет очень обидно, если я погибну здесь. Когда еще кто-нибудь додумается до моего изобретения?!.. Надо остаться жить. И надеяться только на себя… Слышишь, всесильный и незримый враг мой? Только на себя! Не желаешь со мной больше разговаривать — и не надо! Я сам… сам…»

Айс подобрал крылья и перевернулся со спины на живот. Приподнялся на руках и задрал голову. Сверкающая вершина казалась такой близкой! Только руку протяни… «Что мне там? Мое богатство в моей голове. Было бы неплохо ее уберечь… Надо возвращаться…»

И Айс сделал первое движение вверх. Ползком. Здорово помогали когти. Он почти не соскальзывали. «Вот спущусь, — уговаривал себя Айс, — срублю дерево потолще, напилю колес, сделаю повозку…»

Он увидел Айю и детей, сидящих в одноосной повозке, которую он вприпрыжку, помогая себе крыльями, везет вокруг гнездовья. Изумленные сородичи взволнованно порхают вокруг…

Айс принялся исступленно биться лбом о снег, выбивая из головы этот кровоточащий, сводящий с ума бред.

«Вперед, — бормотал он, — еще чуть- чуть…» Откуда-то взявшийся на этом морозе пот холодно заливал глаза. Айс, рыча от напряжения, полз и казалось ему, что он вползает во что-то упругое, отталкивающее и в то же время, вязкое, затягивающее…

«Зачем я?» — вдруг задал он себе странный, нелепый, просто дикий вопрос. Айс даже остановился под напором этой интеллектуальной нелепицы и тут же понял, что за разгадкой ее пополз бы куда угодно.

«Вперед! — торопил он себя. — Вперед, тварь ползущая! Нельзя останавливаться — замерзнешь.»

Ему вдруг послышался скрип вагонетки за спиной…

«Надо двигаться, иначе — смерть! Надо жить! Зачем? Я знаю… Я очень много знаю… Рывок… Надо возвращаться… Еще рывок!..»

Айс вдруг увидел как подземный поток вращает колесо с лопатками, а на его ось наматывается канат, тянущий вагонетки на колесах. И тут же на него стало двигаться ослепительно яркое звездное небо.

«Эге, — подумал Айс, погрузив лицо в снег, — кажется, опять начинается… Нет! Я сам!.. Эй, ты, слышишь?.. Сам!» Он стал усиленно работать локтями и когтями, даже подгребал крыльями…

И вот кончился снег, Айс оказался на холодных голых камнях. Несколько минут он отлеживался, потом поднялся на четвереньки, выпрямился и, шатаясь, сделал первый шаг. Второй. На третьем его все-таки резко качнуло вперед и он упал.

Вдруг кто-то тронул его за плечо. Айс открыл глаза и увидел протянутую к нему руку…

* * *

Его нашли лежащим у входа в пещеру через несколько дней после исчезновения. Он был жив. Даже не ранен. Только лицо странно потемнело и покрылось сухой коркой. Его перенесли вглубь на мягкое ложе. Там он проспал сутки.

«Живем, братцы!» — сказал он, едва открыв глаза. Вытащив из сумки на ладонь несколько шариков, стал катать их и громко смеяться.

«Старина Айс сошел с ума,» — прошелестело по пещере.

«А ведь они не поймут меня, — вдруг перестал смеяться Айс. — Истину нельзя объяснить. Истину надо пережить…»

3. ЛОВУШКА

Сколько ЕЕ во мне? ОНА истекает из меня, быстро затвердевая в прочную эластичную нить, чуть светящуюся в темноте. Если всю ее смотать в один клубок, то, наверное, тысяча тысяч меня будет меньше… Хотя, скорей всего, я преувеличиваю… Тысяча тысяч меня…Странный узелок мысли — я всегда один и не вижу, зачем бы могли понадобиться тысяча тысяч меня. Или хотя бы еще один я. Где бы еще один я стал плести и ставить ловушки?..

Сработала!.. Крупная дичь… Скорей, пока не вырвалась… О! Опять эти смертники. Зачем они приходят с такой тупой настойчивостью? Им нравится моя нить. И они отдают себя на съедение, чтобы завладеть ею. Странные существа. Мне их не понять, но меня такой обмен вполне устраивает. Они очень вкусные, сочные. О, какое блаженство — вгрызаться в эту трепещущую плоть, расчленяя ее ткани и перемалывая в нежную благоухающую пищу. Какое наслаждение ощущать ее движение по пищеводу вместе с потоком горячей свежей крови! Вот она — радость бытия! Она стоит тех обрывков нити, которые они успевают намотать на себя. Но им-то зачем это нужно?.. Впрочем, стоит ли пытаться понять тех, кто жертвует жизнью из-за такой ерунды. Да и жертвует ли? Осознает ли жертву? Вряд ли разумное существо способно на такое поведение. А неразумное существует для того, чтобы питать разумное.

Вот они загружают обмотанных моей нитью сородичей в какое-то нелепое грубое кубическое сооружение и выталкивают его из моих владений в сопровождении другого существа с острыми крыльями, которыми оно обрезает мою нить. Это существо опасно и осторожно. Оно умеет летать без нити в пространстве, мне недоступном. Значит, оно могущественно и, быть может, разумно… Но интересно — каково оно на вкус?

Недоступное пространство — это очень привлекательно. Но неизведанный вкус — еще привлекательней. Как бы совместить эти цели? Покорить пространство, чтобы изведать вкус… Но только не сейчас. Надо полной мерой вкусить наслаждение, обволакивающее тело покоем. А потом стряхнуть с себя прах покой и, переполняясь энергией и жаждой жизни, творить свой мир из этой непостижимой субстанции, истекающей из меня и превращающейся в прочную эластичную нить…

Вот оно — недоступное. Безграничное, ослепительное. Здесь и вправду можно ослепнуть. Приходится зажмуриваться… Как все-таки высоко от подножия моя пещера. Но, в принципе, закрепляя нить на скале, я могу спуститься. Это стоит продумать. Понаблюдать и продумать…

Внимание — летят. Как стремителен и красив, как решителен и свободен их полет. Они уверены в себе. Они — властелины этого пространства. В них это ощущается… Что ж, весьма увлекательно померяться силами с таким соперником…

Разворачиваются. Один за другим влетают в пещеру через другой вход. Получается, что я уступил им часть своих владений за вкусную пищу? Состояние молчаливого согласия… А если сделать там ловушку? Быть может, удастся познать их вкус?..

А если все это пространство, все это чуждое, недоступное пространство оплести нитью — тогда оно станет моим, им негде будет летать. Хорошая идея, но к чему я буду крепить свою нить в этой пустоте?.. Сначала к скалам — они уходят ввысь за облака, к земле, и ко всему, что находится на ней, потом к нити вверх и вширь. Но достанет ли во мне этой странной субстанции? Откуда она берется?.. Порой мне кажется, что я перерабатываю мир в бесконечную нить. Но зачем?.. Вот если бы я был не один… Странная мысль… Еще недавно я не видел оснований к тому, чтобы меня было много, а теперь… Надо дождаться темноты и начать свои опыты. А пока — пока я слышу, что они зовут меня на трапезу.

* * *

Ночь… Многоглазая тьма, словно неисчислимое множество подобных мне, накрыла пространство своими незримыми ловушками и терпеливо ждет легкомысленных летунов, завлекая их таинственным мерцанием своих глаз. Летите же, самонадеянные властелины пространства! Летите навстречу своей смерти!.. За работу…

И потекла нить, и началось покорение мира. Хотя спешу — это всего лишь первая робкая разведка. Нет, не робкая — осторожная. Надо надежно крепить, не спеша. Все-таки отвесная скала… Ночь — это мое время… Выступ, карниз, еще выступ… А за мной остается прочная сеть-лестница, по которой я могу передвигаться свободно… А вот и их вход. Какой большой!.. Сейчас делать ловушку рано. Ее время еще наступит, а пока — внутрь. И нить придется прервать…

Какие замысловатые ходы! Сколько громадных полостей, где я мог бы свить ловушки! На полу какие-то гладкие полосы, похожие на очень твердую и очень толстую нить. На них стоят уродливые пустые кубы…

Еще одна громадная полость. Здесь есть что-то живое… О! Сколько сладкой плоти! Они спят. Но я сыт. И мне не до них. Никуда они от меня не денутся… Пора возвращаться. Здесь больше нет ничего интересного…

Снова ночь смотрит на меня немигающими глазами. И я еще увижу их обладателей. А пока — снова крепить нить и дальше, дальше в неизведанное пространство! Я уже прекрасно научился передвигаться. Это, словно пещера с одной стеной — ничего сложного.

Что это светится там внизу — это так похоже на мою ловушку! Скорей туда!.. Я угадал — это моя нить. Только как она здесь оказалась?!

Светает… Возвращаться?.. Нет! Вот очень удобное укрытие — пережду здесь день, а в следующую ночь продолжу путь. Только надо сделать ловушку она защитит меня от непрошенных гостей и, быть может, обеспечит пищей.

Как красива ловушка в лучах восходящего солнца! В темноте пещеры в ней никогда не бывает такой световой гаммы, этих оттенков и полутонов, этого блеска, переходящего в прозрачность… О! А вот и первая добыча… Ну-ну-ну… Зачем так нервничать?.. Интересное существо — четыре лапки, длинный пушистый хвост, мордочка с острыми зубами и великолепный черный мех, отливающий синевой в лучах солнца. Красивая тварь… И вкусная! Только очень уж маленькая…

А вот и второе блюдо. Как оно извивается — длинное тонкое и очень нежное — совсем без костей. Правда, тоже мизерное — не посмакуешь.

Но внимание! Два черных летуна быстро пересекли ущелье и скрылись в скалах где-то наверху… А чужая ловушка выглядит грандиозно, перекрывая пространство ущелья. Как удалось перекинуть нить с одного его склона на другой?.. Только очень сомнительно, чтобы летуны могли попасть в горизонтальную ловушку. Не продумал до конца этот вопрос таинственный хозяин грандиозной ловушки. Кстати, где же он сам? На противоположном склоне или на этом?..

Громадная тень неспешно проплыла по противоположному склону. Какая мощь! Крупный белый летун, раскинув крылья, парит над ущельем. Солнце просвечивает сквозь него, окутывая ослепительным сиянием. Так вот кто настоящий властелин этого пространства! Не случайно черные летуны скрылись в скалах — боятся… Вот он делает медленный разворот и плавно снижается в ущелье…

И вдруг из скал стремительно вылетают два черных летуна. Как они ничтожны рядом с белым! Но смело идут на сближение. И с двух сторон касаются его крыльев острыми кончиками своих… Что это?! Верить ли глазаи своим?! Тело белого летуна камнем падает вниз, а громадные мощные крылья, бессильно вращаясь, пытаются догнать своего хозяина. Какие красивые крылья!.. Какая прекрасная охота! Черные летуны заставляют относиться к ним с уважением. Над пропастью звонко разносятся их торжествующие вопли: «Ай-я-я-ях!.. Ай-я-я-ях!». Но что же дальше?..

Белое окровавленное тело погружается в ловушку, продавливая ее. Выдержит ли?.. Выдерживает, колеблясь с затухающей амплитудой. А крылья застревают далеко от тела… Интересно, сейчас появится хозяин ловушки или подождет, пока скроются черные летуны? Что за странное у них занятие поставлять нам пищу? Нам?.. Вот я уже и смирился с мыслью, что не один в это мире. Но где же ОН?.. Черные летуны скрылись. Где же ОН?..

Они возвращаются, но их уже много. Снижаются над ловушкой. Опускаются на нее. В их верхних лапках обрывки моей нити. Они опутывают окровавленное тело этими обрывками и, держа их концы в лапках, с трудом взлетают. Видно, как тяжело и неудобно им лететь. Жертва раскачивается, полет конвульсивен и резок. Но они не сдаются. Скрылись за скалами… Где же хозяин ловушки? Выходит, что его не существует?! Хозяева — они! Для этого им и нужна была моя нить… Значит, я все-таки один… И если кто-то сделает меня своей добычей, то в мире не останется никого, подобного мне?.. Пожалуй, надо вернуться в свою пещеру и спокойно переварить увиденное.

* * *

Первое следствие новой информации — я стал опасаться за свою жизнь. Здесь — в пещере — под защитой системы ловушек я неуязвим. Во всяком случае, я не вижу, кто и как мог бы убить меня. Но там — в чужом пространстве… Что же, я так и обречен всегда пребывать в этой пещере? Покоритель мира… Но что меня так испугало?.. Ведь никто не покушался на мою жизнь. Наверное, осознание единственности меня… Без меня мир будет иным, хуже или лучше — не знаю, но иным. Тем же черным летунам негде будет брать нить… Но неужели я существую лишь затем, чтобы поставлять миру нить? Не может быть! Но тогда зачем?.. И почему не может быть?.. Какие болезненные мысли. Вот что значит — нарушить равновесие бытия…

Второе следствие — я хочу видеть подобных себе. Черных летунов много, существ, которых они мне скармливают, тоже. А я один? Это противоестественно. Хотя раньше почему-то казалось мне вполне естественным… Где же могут быть подобные мне? Если они живут так же, как я, то, видимо, в каких-нибудь других пещерах?.. Но для того, чтобы обнаружить другие пещеры, надо покинуть свою, а я стал этого бояться. Придется преодолеть страх. Хотя кто меня заставляет? Я сам себя заставляю. Заставляет мое желание видеть себе подобных. Странное неожиданное желание… Можно будет по ночам обследовать ближайшие окрестности склона это почти безопасно. Но днем черные летуны могут обнаружить мои следы… Ну и что? Неизвестно, как они отреагируют — ведь я им нужен…

Оказывается, информация — трудноперевариваемая пища… Но неужели я столь слаб? Нет! Я начну поиски завтра же. Ведь я не встретил еще ни одного серьезного врага. Опасность — плод моей фантазии. А тот, кто боится собственных фантазий — обречен на безумие…

… Не нашел ни одной пещеры! Столько ночей!.. Правда область поиска ограничена продолжительностью ночи. Надо рискнуть на дневные поиски. В первый раз ведь ничего не случилось. А если тот, кого я найду, если найду, испугается меня, решит, что я пришел захватить его территорию? Если он вступит в схватку со мной? Погибнет один или погибнут оба. Зачем же тогда искать его?.. Затем, чтобы спастись от… от пустоты…

Еле остался жив… Какая-то громадная рычащая тварь пыталась сожрать меня. Пришлось прыгнуть в пропасть, повиснув на нити…

Меня не было в пещере несколько дней и ночей. Но я так никого и не нашел. Дальше искать бессмысленно. Надо что-то придумать… О! Сигнал зовут на трапезу. Что ж, надо восстанавливать силы… А может, пугнуть их и не отдавать нить? Нет, не стоит преждевременно настораживать…

Оч-чень вкусно!.. Однако эти лакомые твари по виду чем-то напоминают тело белого летуна, когда оно лежало в ловушке без крыльев. Но он был белый! А эти какого-то грязно-серого цвета. Впрочем, я видел, в какой грязи они спят — так что не мудрено… Но не может же этот гордый летун превратиться в столь тупую покорную тварь?! Он был так красив!.. Хотя как могу судить о красоте летунов я, который никогда не летал? Нет, почему же не летал: полет на нити — тоже полет. Ведь вчера я в пропасть летел, а не падал. Так что меня тоже можно назвать летуном — летуном на нити! А что? У белых летунов две лапы и два крыла, у черных — четыре лапы и пара крыльев, а у меня вместо крыльев нить, но зато восемь ловких и умных лап… И все-таки летать на крыльях — это красиво…

Но неужели черные летуны скармливают мне белых, чтобы забирать у меня нить, а нить забирают для того, чтобы ловить их и скармливать мне? Полнейшая бессмыслица… Наверное, в этой логической цепи есть звенья, которых я не замечаю. Ведь зачем-то они еще и углубляют пещеру. Чтобы мне потом было где ставить ловушки? Но зачем — мне вполне хватает существующих. Или они предполагают, что я буду не один? Может быть, они знают, каким образом меня может стать много?! Неужели они знают обо мне то, чего не знаю я сам? Впрочем, им подвластно гораздо большее пространство, чем мне. А пространство — источник информации. И все равно — противоестественная забота…

Интересно, где черные летуны живут сами? Во всяком случае, не в скалах. Я бы заметил их скопления во время своих поисков. Может быть, они готовят эту пешеру для себя? Зачем тогда они поселили сюда этих двулапых? Нет, что-то в моих рассуждениях не то — или выводы, или посылки… Но если они все-таки претендуют на мое жилище, то, может быть, стоит организовать предупредительно-экспериментальную трапезу?..

Однако, кто это так энергично спешит в мой желудок в столь неурочный час? Кто жаждет жертвой стать в столь сонный час ночной?.. Двулапый… Один и не спутанный нитью. Значит, он пришел сам. Заблудился? Но зачем тогда он дергает нить? И совсем не боится. Надоело жить в грязи?.. Но я совсем не голоден. Почему я должен их есть, когда им взбредет в голову?..

Ну что ты на меня смотришь, тварь неразумная? Думаешь, подсунул мне себя, так я сразу тебя и слопаю?.. Нет, существо разумное имеет право на каприз — оно просто обязано быть капризным. Ибо каприз — атрибут разума и антипод инстинкта…

Чего больше в твоем взгляде — решимости или страха? Страх есть — я вижу, как он невольной дрожью пробегает по твоей коже и топорщит перья. Но решимости, пожалуй, больше. Вот ты усилием воли унимаешь свою дрожь и делаешь шаг мне навстречу. Что же делать с тобой?

Может быть, тебе так же одиноко, как мне? Что за странное желание найти подобного себе, если не по облику, то хотя бы по страданию, по жажде, по тоске… Только тщетно — у каждого своя тоска…

О! Я слышу его! Впервые в жизни я слышу кого-то другого… Я слышу его мысль. Так же, как свою. Нет, пока еще не мысль, только настроение предощущение мысли. Незнакомое настроение. Словно вкус неведомой пищи. И хочется отведать, и боязно отравиться… Хотя что-то такое уже было. Когда же? Кажется, когда я прятался в скалах и наблюдал полет белого летуна… Что-то печальное и пугающе непостижимое… Даже голова кружится… Как будто одновременно и падаешь вниз, и расширяешься во все стороны, накрывая собой, вбирая в себя мир, который вдруг становится частью тебя самого, продолжением, как моя нить, как система ловушек, которая по сути является моей нервной системой, заброшенной вовне. Так и мир стал ощущаться подобной внешней нервной системой. Только неизмеримо более сложной. Странная, неожиданная мысль: весь мир — чья-то громадная ловушка. А мы все потенциальные жертвы, покорно ждущие, когда у хозяина ловушки разыграется аппетит. Но кто же хозяин?..

…Что это? Я — лечу! Мои большие белые крылья надежно опираются на воздушные потоки, и я плавно описываю круги над ущельем. Где-то там, в черноте подножья, гнездовье твердокрылов, но их не видно… Вон между камнями прячется незнакомое существо устрашающего вида — от продолговатого сильного тела, покрытого чем-то мохнатым, отходят восемь длинных членистых лап, согнутых под разными углами из-за неровностей почвы. Оно следит за мной… Нет, оно не видит во мне своей потенциальной жертвы, ему нравится мой полет… Однако… это паук. Натуральный паук, только очень большой… Паук для слонов, которыми стали мухи… И эту тварь я тоже должен возлюбить? Почему бы и нет — в нем есть свое совершенство. хотя попасться в его паутину страшно… Кстати, где же его паутина?..

Вдруг горы подернулись дымкой. Дымка теряет прозрачность, обретая глубину, и начинает вращаться. Это мешает полету. Я не вижу, где лечу. Опасная ситуация… Вращающееся пространство начинает заполняться движением из глубины. Такое ощущение, будто я — сам по себе, а мое движение — само по себе. Оно затягивает в свою бездонную воронку. Что скрывается на ее дне?..

— Ход в другой мир, — вдруг сообщает мне кто-то. — В твой мир. Воспользуйся им, пока не поздно…

— Поздно, — отвечаю я, — давно уже поздно. Я чувствую, что нужен здесь. Очень нужен… А там… Там я свободен быть или отсутствовать. Я уже сделал свой выбор…

Но тут острая боль полыхнула у основания крыльев, и я вернулся в привычный мир. Выбор сделан — жаль только, что столь краткой оказалась жизнь, последовавшая за ним… Да меня ждет всего лишь альтернативная смерть, но сюда мне больше не вернуться. Этот мир исчезнет вместе со мной. Таковы условия игры…

* * *

Он спокойно, хотя и несколько напряженно смотрит на меня. В ожидании чего? Понимания? Ну что ж, я понял — таким образом он рассказывал мне о себе. То, что он — тот самый белый летун, — это ясно. Однако это не вся истина о нем. Он кто-то еще, а кто — пока непонятно. Ладно, если я его не съем, то со временем, быть может, пойму все… Потому я его и не съем… Но что ему нужно от меня?..

Опять видение: медленно вращаясь падают крылья… Печально, конечно. Но дальше-то что?.. Вот он снова летит. Крыло крупным планом. Хорошо различается каждое перышко… вдруг перья исчезают, и остается только остов крыла — кости. Так-так… Это мне демонстрируется устройство крыла… На костях начинают вырисовываться мышцы. Сначала — каждая по отдельности, потом все вместе. И опять крыло покрывается перьями, но они полупрозрачные — сквозь них видна основа крыла… Что ж, вполне вразумительно. Но зачем мне эта информация?..

И вдруг я вижу истекающую из пустоты нить. Из той же пустоты появляются мои лапы и начинают плести. Но это не ловушка. Что же?.. Ах, вон оно что! Хитер, хитер… Только это делается не так. На таком крыле далеко не улетишь. Сначала нужно сплести более жесткий остов и протянуть между двумя остовами нити жесткости. Иначе тяжесть тела переломит их, как сухую соломинку. Впрочем, надо крепко подумать… Нет! Ну и хитер! И надо же догадаться — предложить мне, ежедневно съедающему по такой твари, изготовить ему крылья!.. Хотя, конечно, полноценных не получится — мышцы не сплетешь. Но попробовать можно… Стой спокойно, бывший летун, покумекаем малость, поконструируем…

Что ж, начинаю… Молодец — не боится… Однако это не ловушки плести, где и задумываться не приходится — все мыслимые конструкции элементарны, хотя без ложной скромности следует признать — порой остроумны. А тут я уже притомился. Задал ты мне, летун, работенку… И терпит же, терпит — стоит, не шелохнется… Это даже интересно — что у меня выйдет? Еще немножко, еще чуть-чуть…

Ну, терпеливец ты мой, — готово! Как это смотрится со стороны?.. Очень даже убедительно смотрится. Вот он повел крыльями. Отлично! Вот он складывает их за спиной. Ах, какой же я молодец! Даже это предусмотрел. А как же иначе он сможет выбраться из пещеры — с таким-то размахом…

Теперь идем проводить испытания. Смелей летун!.. Правильно — он наступает на нить и, довольно ловко сохраняя равновесие на ней, движется вглубь воронкообразной ловушки. Нити светятся в темноте, и я горжусь своим творением — оно прекрасно и похоже на путь в бесконечность…

Вот и выход. Моя любимица ночь уставилась на нас миллионами своих глаз. Летун, кажется, тоже рад встрече. Волнуется? Еще бы не волноваться. Сейчас он проверит мое умение своей жизнью… Ну — вперед! И я тихонько подталкиваю его лапой в спину. Он ныряет в темноту и расправляет светящиеся крылья… Они держат его! Держат!!! Получилось!.. Хотя еще рано радоваться — неизвестно сможет ли он управлять ими… Вот он описывает широкие круги, ввинчивая в темную высоту светящуюся траекторию. И это красиво. Но главное — он подчиняет себе высоту…

Наконец, в плавном вираже он приближается ко мне. Притормаживает крыльями и садится на уступ перед входом в мою ловушку. Вернулся… Я, в общем-то, думал, что он не вернется. Зачем ему возвращаться в эту жизнь, немыслимую для разумного существа? Терпеть надругательства над собой и каждое мгновение рисковать даже этой ничтожной жизнью — зачем? Но он вернулся. Значит, у него есть какая-то цель.

Он легонько коснулся меня крылом. Надо думать, выражая благодарность. Сложив крылья, двинулся внутрь ловушки. Потом, заметив грот, уходящий вбок и тоже оплетенный светящейся нитью, вошел в него и, сделав неуловимое движение телом, выскользнул из крыльев. Посмотрел на меня, и я ощутил волну признательности, исходящую от этого странного существа…

… Как же теперь я буду их есть?! Нет, я теперь не буду их есть. Хотя жаль — они такие вкусные и большие, одного хватало на сутки. А если не баловать себя, то хватило бы и на несколько… Чем же мне теперь питаться? Придется постоянно охотиться. Мелкая живность, которая попадается в мои ловушки, не может насытить меня. Ее нужно очень много. Прежде я грыз ее от скуки, а теперь… Да, предстоящая мне в случае воздержания жизнь не оставит времени для размышлений… А может все-таки не воздерживаться? И черные летуны могут заподозрить что-то неладное… Но почему я должен равняться на каких-то черных летунов?! Я — свободное существо… А нить? Пусть пока пользуются… Может быть, расширить сферу охоты? Я уже убедился, что за пределами пещеры водится довольно крупная дичь… А что? Прямо сейчас и попробую…

На следующую ночь он привел мне своего сородича. Печальное зрелище. Это существо явно бывало уже в моих владениях — до меня доносились волны первобытного ужаса, лишенного разума. Однако, Белый Летун ударами клюва и, быть может, внушением заставил эту ничтожную тварь приблизиться ко мне. И я добросовестно, хотя и с меньшим удовольствием, чем в предыдущую ночь, сделал свое дело…

На этот раз они летали вдвоем, и — о, чудо! — ничтожная тварь после полета на моих глазах превратилась в разумное существо. Это чувствуется сразу. Удивительная связь между разумностью и крылатостью…

… Так продолжалось сто ночей. И в сотую ночь я проводил их. Это было грустно и красиво. Сто светящихся траекторий, одна за другой улетающих во тьму.

Я опять остался один. Не думал, что так привяжусь к этим странным существам, столь непохожим на меня. Они наполнили мою жизнь каким-то смыслом. Теперь опять лишь суетиться в поисках пропитания? Бессмыслица…

А как же я мог бы привязаться к подобным себе!.. О, если бы желание могло материализовываться! Я из него сотворил бы себе подобных и в них обрел бы смысл… Но неужели смысл можно обрести только в других? По-моему, в этой мысли заключена глубокая несправедливость и в ней же скрыты истоки несвободы. Только кто сказал, что она верна? Одиночество сказало… Значит, я несвободен от одиночества… Но возможно ли быть свободным от всего? Я думаю, что существование желудка должно избавлять от подобных иллюзий свободы…

Но действительно ли я так сильно хочу?.. Да! Я очень хочу, желаю, жажду, вижу во сне, брежу наяву, я не могу дольше жить, не обретя подобных себе!..

Нет, чуда не произошло. И глупо было рассчитывать… Жаль — больше нет мягкокрылов (так они себя называли) — они помогали забыть об этой жажде. Кому я теперь буду делать крылья? Это занятие мне откровенно нравилось. И надо признать, я стал отличным специалистом по крыльям. Только кому теперь нужно это умение? А что если сделать крылья для себя?.. Взбредет же в голову такое!.. А почему бы и нет? Чем обрубок мягкокрыла лучше моего тела с восемью конечностями?.. А лучше он тем, что когда-то летал, что он создан для полета. Этот обрубок знает, что делать с крыльями. А что с ними буду делать я?.. Как он назвал меня? Паук. Летающий паук — смешно и нелепо. Да и зачем это мне?.. А зачем, вообще, нужны крылья? Чтобы летать и владеть пространством. А пространство — чтобы увеличить сферу поисков и, наконец, найти подобных себе… Быть единственным — это страшно…

У меня нет специальных летательных мышц. Зато у меня сеть восемь лап, и с их помощью я мог бы управлять крыльями. Но тогда крылья должны быть такими, чтобы на них мог летать и камень. Камень… А ведь это — мысль! Сначала можно будет провести испытания на обыкновенных камнях. Нет, я положительно умница! Сегодня же и начну…

* * *

Первый камешек на маленьких крылышках доказал реализуемость идеи. Я бросил его вперед над пропастью. Сначала он планировал вниз. Но в какой-то момент его словно что-то подхватило и понесло вверх по плавной кривой. Он поднимался все выше и выше, пока не пропал из поля моего зрения.

На следующий день я запустил камень, примерно равный моему весу и и близкий по форме. Столкнуть его в пропасть было уже нелегко, но я поднатужился и спихнул. Камень как-то неуклюже начал падать, но потом выровнялся и стал плавно планировать вниз. Не рухнул — и на том спасибо. Но мне надо летать, а не планировать. Значит, крылья должны быть помощней…

Ночью я внимательно изучал перепончатые крылья мелких летунов, которые живут в моей пещере и очень ловко уворачиваются от моих ловушек. Чтобы их поймать, нужно особое искусство и постоянное внимание. Пока меня кормили мягкокрылами, я не утруждал себя. Теперь приходится… Я обгладывал крылышки аккуратненько, потом рассматривал каждую косточку, каждый хрящик, каждый суставчик. Само собой, и перепонки не оставил без внимания — их-то мне и придется изготавливать. Растянуть плотную ткань из моей нити на моих лапах. Но, по крайней мере, две из них, как у мягкокрылолв, а лучше четыре, как у твердокрылов, надо оставить свободными. Только боюсь, что у оставшихся не хватит сил и умения управляться с крыльями. Даже при условии, что те будут держать мой вес… Все идет к тому, что крылья мягкокрылов мне не подходят. Мне ближе конструкция крыльев этих летающих грызунов. Но размеры, габариты… Нужен конструктивный симбиоз. И он будет. Нужно предусмотреть пазы-петли для всех восьми лап, но такие, чтобы в любой момент я мог освободить нужные.

И снова работа, снова испытания. Увы, не все удачные, но, в конце концов, удалось отработать конструкцию крыльев — они свободно несли и поднимали камни, даже более тяжелые, чем мое тело. Что и требовалось. Но я не мог решиться на полет. Я чувствовал, что сильно ослаб за время своей непрерывной деятельности по изготовлению крыльев, сначала для мягкокрылов, потом для себя. Все-таки рацион мой был очень скуден. Охота требует времени и внимания, которых у меня не было.

Теперь, когда крылья готовы — а смотрятся они прекрасно, — надо позаботиться о восстановлении сил, которые мне еще понадобятся для поисков.

* * *

Вскоре после того, как улетели мягкокрылы, твердокрылы стали сами работать в моей пещере: и в каменоломнях, и в моей ловушке. Но почему они должны получать мою нить безвозмездно? Потому что у них острые крылья? Это убедительный аргумент, но не бесспорный. Или потому что они разумны? Но разум, попирающий другой разум, — недоразвит… А разве сам я не пожирал разумных мягкокрылов? Пожирал, но я не мог обнаружить в них признаков разума. У твердокрылов же была для этого возможность… А сейчас разве я не собираюсь питаться твердокрылами, зная, что они разумны? Собираюсь. Очень уж хочется… Значит, у меня тоже недоразум. Ну и ладно. Все мы одного мира… Правда, тут есть еще одно соображение — твердокрылы унижают разумные существа не для удовлетворения своих жизненных потребностей, а для облегчения своей жизни, это уже насилие осознанное, и оно обязано встретить противодействие.

А пока — на внешнюю охоту. И максимум осторожности…

… Вот это удача! Я поймал и съел ту самую рычащую тварь, которая однажды чуть не съела меня и заставила прыгнуть с обрыва. Она изодрала всю мою ловушку, но, в конце концов, запуталась основательно, и мне не составило труда придушить ее. Мясо жестковато. Хотя в этом, пожалуй есть своя прелесть — неординарность вкуса. И весьма питательно. Я чувствую, как прибывают силы. Но это ложное ощущение. Необходимо регулярное хорошее питание. И надежды на это есть — я выследил стало довольно крупных рогатых четверолапых. Сначала они спускались вниз, потом той же тропой возвращались. Рычащая тварь охотилась за ними, но, потеряв бдительность, попала в мою ловушку. И я теперь имею возможность поохотиться за ее дичью…

Твердокрылы пришли толпой. Половина их встала вдоль ловушки, ощетинившись в мою сторону остриями крыльев. Вторая половина принялась наматывать нить на принесенные с собой прутья. Причем этот процесс удавался им гораздо качественней, чем безруким мягкокрылам, наматывавшим нераспутанную нить на себя. Потом прутья с намотанной нитью уложили в тележку, в которую впряглось несколько летунов, поскольку твердокрылы гораздо меньше мягкокрылов. Но это их заботы. А моя забота — проучить их. Мне не нравится, когда со мной обращаются подобным образом. Язык силы мне внятен, но неприятен.

… Я подождал, пока они оставят пещеру на ночь. Проверил — никого нет… А выглядят-то они уже не столь победительно — пожухли, поплохели. Ничего — это полезно. В воспитательных целях, как говаривал Учитель, он же бывший Неуловимый и Белый Летун. Он мне много чего порассказал. Ему даже удалось вспомнить, почему он Учитель. Правда, мне не сообщил. Хотя и так ясно — он показывает, как жить. На себе показывает… Меня научил делать крылья. Обескрыленных сородичей — летать… Но что было в тех интеллектуальных глубинах, которые он мне демонстрировал и от которых у меня закружилась голова? Выход в другой мир? Но что такое другой мир?.. И чему Учитель может научить этот мир, если сам пришел из другого?.. Мы в одном-то мире не можем понять друг друга, занимаясь, в основном, взаимопожиранием… А может быть, все мы здесь из разных миров — кто толпой, кто в одиночку? Тогда у меня нет никакой надежды… Только кому это могло понадобиться — собирать нас из разных миров? Зачем? Посмотреть, кто кого сожрет? Или понаблюдать, как мы выкарабкиваемся из этой ловушки, и самим поучиться?.. Боюсь, что мне никогда не узнать. Возможно, оно и к лучшему… Ладно, пора идти на охоту…

* * *

Вроде бы силы восстановлены. Бодр как никогда. Правда, что-то во мне происходит. Непонятное. Не плохое, но странное новизной ощущений, для которых я не нахожу слов… А пока можно лететь!.. Хотя… Я не завершил еще одно дело.

Вот их вход в пещеру… Надо сделать ловушку так, чтобы ее нельзя было заметить снаружи, но и далеко от входа устраивать ее нежелательно. Лучше всего брать на самом взлете, когда притормозит, но еще не приземлится — и ловушку не порвет, и сориентироваться не успеет. А ловушка должна быть самозатягивающаяся и крупноячеистая, чтобы острые концы крыльев прошли сквозь ячейки… Вот так — узелок к узелку, ниточка к ниточке, ячеечка к ячеечке, аккуратненько, чтобы сюда головка, а сюда крылышки… Хорошо я работаю, быстро я работаю: за одну ночь — многослойная самозахлопывающаяся ловушка!.. Хотя — нашел чем гордиться! Ловушка — это не крылья, там работы куда больше. И какой работы! И то за ночь успевал…

Светает… Пора занимать боевую позицию… Так все сигнальные и управляющие нити в моих лапах. Я уже предвкушаю сочную сладость свежего мяса!..

Какая самоуверенность — они ворвались в пещеру с лета, без проверочных виражей. Двое, один за другим. И, конечно, сразу угодили в ловушку. Отлично — и крылышки прочно застряли, и лапки запутались, и головки дергаются в ячейках, отчего застревают еще сильнее. Такова конструкция — чем больше дергается жертва, тем плотнее сжимает ее ловушка… А вот уже и глазки из орбит начинают вылезать. А мы еще подтянем, вот так — совсем хорошо. Готовенькие к завтраку, еще живые. Но где зрители?.. А вот и они. Можно приступать… О, с каким страхом смотрят эти некогда самоуверенные летуны на мои жвала, шевелящиеся прямо перед их глазами. От ужаса их вопли достигают неслышимых высот. Как растеряны зрители, успевшие затормозить перед ловушкой, слыша их вопли. Ну, что ж вы стоите, такие смелые и сильные, хозяева мира. Страшно стало?.. Воспоминания об этом еще долго будут леденить ваши души… А, нашелся-таки один смельчак, ринулся на помощь. Ты мне нравишься, но… Как только его острое крыло коснулось нити, сверху на него упала сеть, и, конечно же, от неожиданности он замешкался и потерял время — я успел его спеленать. Что ж, завтрак будет сытнее…

А вот это уже лищнее — Я СЛЫШУ ИХ! Не животный ужас, но предсмертную тоску Разума… Это портит мне аппетит, который уже разыгрался не на шутку… Так, покажем жвала другому. О, как он обмирает… Но я слышу, что он думает не о себе, он прощается со своими птенцами. Что такое птенцы?.. Слышу — это маленькие твердокрылы, которые появляются от соединения двух взрослых особей. А где же мои птенцы?.. Нет, как это будет называться? Паук… Паучки!.. Как хорошо звучит — па-уч-ки, такие маленькие и миленькие… Но откуда же они возьмутся, если я один?! О, как я хочу маленьких паучков! Даже аппетит пропал. Пусть живут. По-моему, они и так достаточно напуганы и научены… Как там зрители? Ага, боятся моего взгляда — вон как отшатнулись… Ладно, выпутывайтесь и выпутывайте. Я ухожу…

* * *

Я больше не могу ждать и откладывать. Я должен искать, иначе мое одиночество задушит меня… В конце концов, для чего я делал крылья?!

Я несу их к выходу… Какое прекрасное чистое небо, как изумительно на его фоне будут сверкать мои крылья! Я одеваю их пока на четыре лапы остальные четыре понадобятся мне для разбега и прыжка… Боязно… Но вперед!.. Разбег!.. Прыжок!.. Па-да-ю!.. Нет, лечу!.. Ух… Я уж было простился с жизнью… Лечу-у-у!.. Нет, я просто гениальный крылатых дел мастер!.. Спасибо Учителю!

Но надо искать. Я все-таки полетел не для восторгов, а для поисков… Внимательно исследовать склоны — нет ли где пещеры… Ой-ой-ой, как кружится голова, как все плывет перед глазами. Как страшно!.. Понесло же тварь бегающую в небо… А нить-то моя тянется, тянется, связывает меня с родной пещерой. Все восемь лап в крыльях — можно попытаться поуправлять ими… О! Как резко понесло вверх!.. А так?.. Так — вираж вправо… А так влево, отлично! Я уже становлюсь настоящим летуном! Только все равно страшно!..

Что это там чернеет в скале? Пещера?.. Не может быть… Хотя это еще ничего не значит — она может оказаться пустой… Но как бьется сердце… И что-то еще… Что там еще шевелится во мне?! Видимо, отдается биение сердца — я же распят на крыльях, все натянуто…

Это действительно пещера! Удастся ли залететь в нее?.. Так, четыре лапы надо освободить, чтобы мягко сесть, чтобы не повредить крылья… Но что это?!

Из черной пасти пещеры вылетели две черных молнии, и вот крылья мои как-то нелепо отвалились в стороны вместе с четырьмя лапами, а я падаю вниз!.. Скалы приближаются!.. Нить слишком длинна, она меня не удержит, если только не зацепится за какую-нибудь скалу… Хоть бы зацепилась, хоть бы зацепилась… Я был уже близко к цели… Что это так бьется во мне?.. Лапы вперед — попытаться спружинить удар… Не закрывать глаз! Не закрывать! А-а-а-а-а…

… Неужели я жив. Если больно, а мне очень больно, значит, жив! Что это было? Теперь есть время поразмышлять. Время до смерти… Как я сразу не догадался — это же твердокрылы! Как Белого Летуна, как его сородичей… А я их, дурак, пожалел… И все-таки я летел! Хорошо летел!.. Что имеем в результате? Лап только четыре, и те… Две, кажется, целые. Две переломаны, но двигаться вроде бы могут… О, как больно!.. Крыльев поблизости не видно. Да и что бы я с ними стал теперь делать? Неужели так и подыхать в чужих скалах?.. Нить! Вот она — спасительная, путеводная. Если где-нибудь не оборвалась, то покажет мне путь домой… Можно подумать, что эта паучья отбивная способна проделать какой-либо путь… И все же…

Ну-ка, крепче за нить, ну же, лапоньки мои мохнатенькие, лапоньки мои переломанные… Идея — обмотать переломы нитью — для крепости. Сказано сделано. Виток, еще виток, поплотнее… Почти, как новенькие… И в путь, в путь… Как далеко светится нить. Нет, я столько не преодолею. На мне же живого места нет. Надо и тело перебинтовать нитью — не так больно будет ползти… Вот так, еще несколько витков… Теперь вперед! Двумя лапами подтягиваемся, двумя отталкиваемся… Раз-два… Р-раз-з…д-д-ва-а…Уже день?.. Как нестерпимо печет солнце! Совсем нет сил. Р-р-ра-аз… еще р-р-раз-з-з-з… Опять ночь… И я еще жив? Ну и живучая я тварь, оказывается… Уже столько без пищи… Чем бы я ее, кстати, употреблял? Жвала-то, жвала — каша костяная… Куда же я ползу? Все равно от голода подыхать! Дома, дома… Все дома!.. Опять день… С какой, однако, скоростью они меняются… Ночь — день, ночь — день… Что-то в мире неладно… Подтягиваемся, толкаемся, еще разочек подтягиваемся, толкаемся… Кажется нить легла на мой склон… Точно… Это замечательно. Перебраться на другой я бы уже не смог… Хорошо ползем. Как будто всю жизнь только этим и занимался… Летающий ползун… Или ползающий летун?.. Странно, что меня до сих пор еще никто не съел. Хотя кто же полезет на такой склон за этакой падалью… Опять ночь… Что-то мне здесь все уже знакомо. Неужели уже близко?!.. Да, нити осталось совсем немного — вот она исчезает в пещере… Неужели дополз?!..

Вот она, родная пещера!.. Как призывно, как ласково светится ловушка… Эти спирали, уходящие в бесконечность… Но что это?! Что это раздирает меня изнутри?.. Еще чуть-чуть, чуть-чуть, внутрь… Вот я и на ловушке. Как приятно она пружинит… надо снять с себя нить. Из-под нее ужасный запах… Мои жвала… Надо же, что-то еще шевелится, но с каким скрипом и скрежетом, и больно… Так, легонько надкусываем — и лапами, лапами… Отлично… Я еще совсем молодец… Ф-фу, какой запах!.. И все равно блаженство — дать свободу разбитому телу… Интересно, сколько мне еще осталось? А может, залижу раны? Столько суток выдержал… Хм, чем лизать будем?.. Но опять?! Как огонь изнутри! Словно кто-то грызет по живому… Ох-хо-хо… Приполз домой, называется… А где же еще помирать, как не дома?.. Да нет, я еще сделаю новые крылья!.. Уже где-то у сердца… Кто же это так грызет?.. Надо поглубже забраться в ловушку, чтобы никто не добрался до меня снаружи… По своей-то родимой ловушке я полечу, как на крыльях… Я лечу, лечу, лечу… Светящаяся спираль ввинчивается в бесконечность… бесконечность… бесконечность… Так вот она какая бесконечность!..

* * *

Мертвое тело вдруг задрожало и стало лопаться в разных местах, словно микровзрывы изнутри образовывали кратеры. А из этих кратерчиков шустренько стали выскакивать маленькие, миленькие паучата и, повиснув на ловушке, принялись стрелять по сторонам красными угольками глазенок. Им здесь положительно нравилось, а эта груда мяса обещала долгий запас пропитания. Достаточный, чтобы окрепнуть для самостоятельной жизни.

Паучата сыто блаженствовали, переваривая пищу, вдыхая свежий воздух, погружаясь в покой после судорожного прогрызания в жизнь, и еще не догадывались, в какую ловушку они угодили…

4. АЙЯТЫ ОТ АЙСА

«…Была Надежда. И Надежда была Светом во Мраке. И Мысль шла по лучу Света, пока не стала Миром…»

— О, Верховный Айяр! Беда! Рудник пуст! Пропали все!.. Ни единого следа!..

«…Цель, требующая жертв, ведет в тупик», — вспыхнул в мозгу обрывок айята, и Айс вернулся в реальность. Перед ним, дрожа одновременно всеми перьями, склонился вестовой твердокрыл.

— И охрана?! — вскочил Айс.

— И охрана.

— Откуда известно?

— Я был там…

— Без приказа?!

— Там находился мой сын…

Айс не выдержал зрелища горя отца, потерявшего сына, и отвернулся. Это было ему слишком знакомо… «Айя… Айян… Айяна…»

Он метался по омерзительной пещере, заляпанной багровыми сполохами от чадящих факелов, воткнутых в расщелины стен. И хотя эта пещера была в несколько раз больше его семейной жилой ячейки в ныне разрушенном хрустальном гнездовье, ощущение тесноты душило Айса. Он понимал, что пещера тут ни при чем — теснота не вне, а внутри него, — но она стала символом этой тесноты, ощущение которой ярость и безысходность превращали в удушающую пытку. Неба! Сердце жаждало Неба!..

Айс устремился к выходу, бросив вестовому:

— Передай Айяру Айту, что я на рудник, и за мной живо!..

— Верховный Айяр! Тебе нельзя одному! — воскликнул вслед ему вестовой.

Айс резко остановился.

— Тебе можно было, а мне нельзя?

Красноречивое молчание вестового ответило ему: «Кто я для Стаи, и кто ты?!..»

— Ладно, — кивнул Верховный Айяр, — я подожду неподалеку. Только живо!.. — Все, все… Больше он не в силах терпеть эту пещеру!

Небо было хмуро и серо. Небо было мокро и зябко. Но это было Небо! И Айс ввинтил неистовую спираль своего полета в его благодатную бездонность. И, лишь ощутив разреженность чужих высот и приятную успокаивающую усталость, он перешел на парение, в общем-то несвойственное твердокрылам. Но Айс еще помнил удивительное ощущение мощного парения мягкокрыла, которое Высшей Волей ему дано было испытать…

Он вдруг вновь с обжигающей ясностью ощутил, как разжимаются его когти, несущие конец одной из жердей, на которых покоится большой камень, и смертоносный груз со свистом устремляется вниз — на гнездовье, где спят ничего не подозревающие Айя и дети, и десятки, сотни других твердокрылов.

«Зло порождает Зло и не может породить ничего, кроме Зла» — так записал Айс в своих Айятах, и Стая послушно повторяла за ним. Но могла ли она жить согласно такому айяту?.. Вот что мучало Айса. Ведь зло, в основном, совершается не из любви ко злу, а из жизненной необходимости. То, что является злом для жертвы, для охотника — всего лишь удовлетворение естественной потребности… Но мягкокрылы мстили! А месть — это осознанное свершение зла… Был ли у них иной способ убедить нас в пагубности порабощения мягкокрылов для удовлетворения нашей естественной потребности строить хрустальные гнездовья?.. Но ведь мы вняли их убийственному аргументу, мы разгадали их смертоносную притчу. Неужели они еще продолжают нас убеждать и теперь сами порабощают твердокрылов?..

Айс ясно представил себе, как мягкокрылы застыли в темноте рудника, поджидая жертву, которая влетает, ничего не подозревая, и получает мощный удар клювом по голове (но это уже насмерть) или по спине между крыльев, что парализует ее… Картина показалась Айсу настолько убедительной, что сомнения почти покинули его. Почти…

Объяснив себе, как мягкокрылы могли это сделать, он не мог понять зачем? Ведь они достигли цели. Но знают ли об этом? Откуда им знать, что он запретил Стае месть?.. К тому же он и сам не уверен, что, подчинившись приказу, кто-нибудь не вынашивает идею мести в себе… Да и Стая его — не единственная на планете. Остатки ближайших объединились под его началом, а с дальними связь прервалась. Возможно, они по-прежнему продолжают пленять мягкокрылов, а те не видят разницы между стаями?.. Да… Значит, и мотивы могут существовать… От этого становилось еще тоскливей. Как остановить зло?.. Ведь если его догадка верна, и твердокрылы узнают об этом, то лавину мести — взаимной мести — невозможно будет остановить…

Айс посмотрел в сторону пещеры. Несколько фигур терпеливо чернело на камнях у входа. Твердокрылы молча наблюдали за тем, как Верховный Айяр кружит в вышине — они не смели тревожить его уединения. Так в Стае летал только он после того, как совершил Восхождение и вернулся, умудренный Великим Знанием. Конечно, другие пытались подражать ему, но у них ничего не получалось.

Только теперь Айс ощутил назойливое давление дождливой мороси и обнаружил, что потерял высоту и парит уже совсем рядом с пещерой. Он окончательно стряхнул с себя медитативное оцепенение и, войдя в вираж, стремительно пронесся мимо поджидающего его эскорта, который, мгновенно приняв зов, сорвался за ним следом.

* * *

Прошли те времена, когда твердокрылы с крутого виража бесстрашно влетали в черную пасть рудника. Тогда они чувствовали себя здесь хозяевами. Но после того, как двое попали в паутину, сотканную громадным пауком в темной зоне у входа, и чуть было не стали его жертвами, подобное лихачество было категорически запрещено.

Чудесное же спасение пойманных в тот раз отнесли на счет того, что твердокрылы показались пауку несъедобными.

Айс спланировал на камни у входа, надежно защищенные от нелетающих посетителей неприступной высотой отвесного склона. «Впрочем, — подумал вдруг Айс, — „посетители“ вполне могут воспользоваться и подземными коммуникациями, по которым мы отправляем руду к подножию, и руслами подземных потоков…»

— Вы охраняете вход! — приказал он эскорту. — Двое здесь, двое внутри, но так, чтобы снаружи не было видно. Если мы не вернемся до сумерек, один сообщает Айяру Айту, остальные остаются на своих местах до его приказа. Еще: если появятся мягкокрылы, в бой не вступать! Приложить максимум усилий, чтобы остаться незамеченными. Меня предупредить одиночным вскриком!

И Айс осторожно вошел внутрь, приказав вестовому идти следом. Он взял из лежащей у входа кучи запасных факелов один и зажег его. Внимательно осмотрел все щели вокруг — ничего, сколько-нибудь вызывающего тревогу и подозрения. Айс двинулся вглубь рудника, пристально всматриваясь в своды и дно пещеры, надеясь обнаружить хоть какие-то следы борьбы…

* * *

Монотонно шипящий шум тишины давил на сознание ожиданием грядущей беды. Черно-красная цветограмма пещерного мрака, колеблемого отблесками чадящего факела, саднила памятью о беде уже случившейся.

«О, Мать-Создательница, — шептал про себя Айс, — я слишком ничтожен перед Тобой, чтобы задавать вопросы, ответы на которые недоступны моему сознанию, но я не могу не спросить Тебя: за что ты наказала мой род столь жестоко?»

Ответом ему был только вздох тишины, да чуть слышное пыхтение вестового за спиной.

— Как думаешь, друг мой, — вдруг обратился к спутнику Айс, — кто виноват в бедах Стаи?

Вестовой вздрогнул от неожиданности и, смущенный странной доверительностью обращения «друг мой» (какой он друг Верховному Айяру?!), не сразу нашелся с ответом. Как всегда, помогли Айяты.

— В твоих Айятах сказано: «И посмотрел я в зеркало своего Горя, и увидел в нем свою Радость…»

— Неужели? — искренне удивился Айс. — Значит, ты полагаешь, что в бедах твоего сына повинна его радость?

В глазах вестового полыхнуло пламя отчаяния. Или это был лишь блик от факела?..

— Это сказал ты… — глухо ответил вестовой, глядя в глаза Верховному Айяру.

— Сказал… Но ты-то как думаешь? Жизнь-то твоя, и сын твой…

— Больно бьешь, Верховный, — прохрипел вестовой. — Зачем?

— Чтобы услышать правду. Сейчас наше спасение только в ней. Но глупо думать, что вся она доступна мне. Каждому доступна лишь та ее часть, которую он выстрадал. Не мог же я выстрадать всю Правду! Тогда бы я был не твордокрыл, а бессмертный Айяр Айяров… Но почему-то таких не видно в нашем небе…

— Правды хочешь, Айяр?.. — поднял глаза вестовой, и красные сполохи вместе с осколками черных теней делали его лицо словно бы высеченным из красно-черного камня. — Так я думаю, что твой айят не врет. Если «моя радость» — это радость Стаи, то есть ее потребность… Мы не учим наших детей различать эти радости, и дети гибнут за радости Стаи, но виноваты ли они в своей слепоте?..

— Быть тебе Айяром, вестовой… Твое имя?

— Айян…

Айс вздрогнул.

— Так звали моего сына…

— Знаю.

— А как звали твоего?

— Айк.

Они помолчали.

— Ты прав, Айян, — прервал молчание Верховный Айяр. — Хотя многим в Стае твои слова не понравились бы… Да, для того, чтобы сохранить Стаю, надо научиться отказываться от тех радостей, из-за которых гибнут ее дети… Ради главной радости — жизни. Вроде бы все верно… Ты согласен?

— О, да!

— Но только куда нас приведет этот путь, друг мой?.. В мире, полном столкновений противоположных радостей… Жизненное пространство не бывает пустым. Если мы освободим какие-то его участки, отказавшись от некоторых радостей, то есть потребностей, их тут же займет кто-то другой… Мы покинули гнездовья и переселились в пещеры. Но стало ли нам здесь безопасней? Ведь мы, не спросив разрешения, заняли чье-то место… И так, отказываясь от своего жизненного пространства, которое состояло из наших естественных радостей и потому определяло сущность нашей жизни, в поисках спасения мы вторгаемся в чужое жизненное пространство и находим новые, неизвестные нам опасности, бороться с которыми мы еще не умеем. Мы теряем сущность жизни, перестаем быть собой, но что обретаем?.. Спасителен ли этот путь, Айян?.. Ты винишь меня за то, что я хочу вернуть Стаю в хрустальные гнездовья, потому что твой сын исчез, добывая хрусталь? Я повторяю — исчез, а не погиб — ведь пока мы с тобой не обнаружили никаких следов его гибели…

— Исчез? — оторопело переспросил Айян. И после продолжительной паузы тихо поинтересовался: — Ты тогда тоже надеялся, Айс?

— Разве только на чудо… Нет, не надеялся, видя, во что превратилось гнездовье. Но ты ничего подобного не видишь. Ты обязан надеяться. Может быть, твоя надежда — единственное, что способно спасти твоего сына…

— Я ни в чем не виню тебя, Верховный Айяр, — помолчав, сказал вестовой.

— Твое горе винит, — вздохнул Айс. — Но ты пойми, что путь отказа от радостей не ведет к спасению. Это путь к смерти, добровольной смерти, которая есть отказ от сущности жизни.

— Но как же тогда понимать твой айят?!

— Как исповедь… Конечно же, радости не должны быть слепы, особенно, когда они сталкиваются с противоположными радостями.

— Да, — кивнул вестовой, — как сказано в твоих Айятах: «Все в мире дети Матери Мира. Братья могут спорить, могут ссориться, но не должны убивать друг друга, ибо этим они истязают сердце Матери своей». — Ты хороший ученик, Айян, но сейчас важнее найти следы твоего сына.

— О да, Верховный Айяр! — воскликнул воодушевленный надеждой вестовой и еще усерднее принялся оглядывать каждый камешек, каждую трещинку.

Айс занимался тем же, но ему не давала покоя какая-то мысль, которая недавно мелькнула где-то на краешке сознания и, не зацепившись, исчезла. Теперь, исчезнувшая, она представлялась Айсу чрезвычайно важной и чуть ли не спасительной.

* * *

А рудник уже мало напоминал то мрачное подземелье, наполненное натужными стонами обескрыленных мягкокрылов, запряженных в груженные рудой вагонетки, и монотонно-мерзкими взвизгами деревянных полозьев в желобах деревянных рельсов. Помнится, у Айса от этого отвратительного звука то и дело мороз пробегал по коже, встопорщивая перья. И он, недолго думая, рубил провинившегося раба ловким взмахом острого крыла. Некоторое время смазанные плотью и кровью поверженной жертвы рельсы не скрипели. Можно было спокойно погрузиться в интеллектуальные глубины изощренных цветограмм. Хотя надсмотрщикам запрещалось заниматься этим во избежание потери бдительности, но кто проверит? Да и в бдительности долгое время нужды не было.

Теперь вагонетки стояли на колесах, выпиленных из самых твердых пород деревьев, и все вращающиеся части были хорошо просмолены и смазаны. Айс толкнул рукой ближайшую вагонетку — она легко и беззвучно двинулась по рельсам.

— Да, — восхищенно констатировал вестовой, — ты принес с Вершины Великое Знание…

Кроме того, Айс разработал целую систему передачи движения от колес с лопатками, вращаемыми подземными потоками, и к вагонеткам, и даже к забойным механизмам. Реализацией этого проекта и были заняты исчезнувшие твердокрылы. Айс лично подбирал самых толковых и тщательно обучал их…

Наконец, они подошли к подземной реке, где должна была работать монтажная группа. Бурное течение, цепляясь за лопатки установленного на оси колеса, довольно быстро его вращало. Ощущение мощи и скорости зачаровывало.

— Теперь я понял, — признался вестовой, — зачем нам руки.

— Разум, Айян, прежде всего, разум… — уточнил Верховный Айяр, опуская рычаг остановки колеса. — Но ты понимаешь, что если колесо вращается, а их нет, значит, они исчезли внезапно?

— Наверное, ты прав, Айяр Айс… Но что случилось?!

«Если бы я знал… Испуг?.. Зов о помощи?.. Внезапное нападение? Но кто мог напасть на них? Какое-нибудь подводное чудище, которое они побеспокоили шумом колеса?.. Стоит ли преумножать чудищ сверх необходимости?.. Хотя мне рассказывали про какое-то летающее, которое пыталось напасть на пещеру во время моего Восхождения. Истребители сразили его. Это было на закате. А наутро не нашли никаких следов, кроме спутанных клочьев паутины на скалах… Летающее чудище? Предположим, истребителям не померещилось. Тогда причем здесь паутина? Пауки не летают… Или кто-то кроме нас пользуется этим прекрасным материалом? Мягкокрылы?.. Но зачем мягкокрылу лететь к нашей жилой пещере с клубками паутины в когтях? Не понимаю. И неужели истребители не могли отличить мягкокрыла от неведомого чудища?.. Значит, существует некто неизвестный, способный угрожать нам. Плохо мы еще знаем свою планету!.. О, Мать Мира! Почему ты не наделила нас Знанием Творения Твоего?..»

— Верховный Айяр! — прервал размышления Айса вестовой, смущаясь собственной дерзости. Но от долгого наблюдения за потоком, в свете факелов казавшимся потоком крови, ему стало страшно. Он представил шестерку молодых твердокрылов, монтирующих колесо: четверо на ободе колеса, двое на берегу. И вдруг что-то случилось у того, кто страховал рычаг включения, и колесо начало вращаться, увлекая за собой монтажников, ломая их крылья и швыряя в воду. Оставшиеся на берегу бросаются на помощь, но и сами попадают под колесо. И через несколько мгновений в пещере остается только оно, равнодушно вращающееся…

Впечатляет, — согласился Айс. — Но слишком много роковых случайностей должно было совпасть, чтобы это произошло. Маловероятно… Вот только… Если они решили покататься на колесе?.. Нет, это совсем невероятно! Конечно, они молоды, но не дети же!..

— О-о-х, — выдохнул с ужасом Айян, надеявшийся, что Айс обнаружит нелепость его догадки. Но предположение самого Айяра показалось ему настолько убедительным, что он больше ничего не мог произнести.

Айс заметил состояние вестового.

— Будем надеяться, что мы ошибаемся. И все же, давай проверим! Ты знаешь, где выходит на поверхность эта река?.. Поспешим туда. И не теряй надежды, Айян! Быть может, Айк ждет твоей помощи…

Они поспешили назад к выходу.

— Айян, ты ведь был в числе тех, кто сразил летающее чудище?

— Да, Верховный Айяр. Я тогда был истребителем.

— Опиши мне его.

— Это трудно. Ты же знаешь, что истребитель видит только цель.

— Этого немало.

— Был закат, и оно заходило на нас со стороны солнца. У него были громадные огненные крылья невиданной формы…

— Невиданной?

— Хотя чем-то они напоминали крылья этих мелких пещерных грызунов, которыми питается паук на руднике… Громадные огненные треугольные крылья… И паучья морда! Правда, может быть, мне показалось… Против солнца… Да и заходили мы на него со спины…

— А в лапах?.. Что у него было в лапах?

— Я не заметил у него лап…

— Как это?

— Не знаю… Не обратил внимания. Меня интересовали крылья… Они были громадны, пылали, как огонь, и были прозрачны, как огонь!..

— Прозрачны?.. И ты не побоялся сунуться в этот огонь?

— Я — истребитель! — гордо воскликнул Айян. — И мой сын, Айк, истребитель!

— Значит, к тебе и к твоему сыну в полной мере относится тот айят, который ты мне здесь цитировал…

— Но почему? — вестовой ковылял следом за Айсом, неуклюже оттопырив назад крылья. Он, как и другие твердокрылы, не любил много ходить, и поэтому получалось у него это неловко. Айс же во время ходьбы был легок и энергичен. — Почему, Айяр?

— Ты же знаток моих Айятов, — усмехнулся Айс. — «Зло порождает Зло и не может породить ничего, кроме Зла».

— Но разве истребитель совершает зло?!

— Если ты этого еще не понял, то, вероятно, тебе еще не раз доведется посмотреть в Зеркало Горя…

Вестовой был явно обескуражен. Что-то в словах Верховного Айяра было не так. Конечно, не ему сомневаться в мудрости Айятов Верховного Айяра… Но что-то здесь не так. Да! Он уничтожал врагов Стаи. Но с каких пор уничтожать врагов — зло?.. Может быть, с тех пор, как посмотришь в Зеркало Горя?.. Но разве не зло — лишать защитников Стаи уверенности в правоте и добродетельности их дела?..

Айс резко остановился и подождал отставшего вестового. Он стоял перед черным провалом перехода в пещеру Паука, где твердокрылы добывали прочную эластичную нить паутины, скармливая Пауку мягкокрылов. Молчаливый натуральный обмен. Который прекратился, когда рабы сбежали, а добычу новых Айс категорически запретил. Ему казалось, что он убедил сородичей в своей правоте. Но правота Верховного Айяра проверяется благоденствием Стаи. И ему верили, пока Стая ощущала свою безопасность. Теперь же… Либо он восстановит эту безопасность, либо его Айяты потеряют для Стаи всякий смысл. А этого он допустить не мог. Слишком многое он знал о жизни, чтобы передоверить ответственность за нее кому-то другому… Хотя Стая и согласилась с его айятом: «Верховным Айяром быть может отныне лишь тот, кто бывал на Священной Вершине». И тот, кто там побывает, у кого достанет сил, смелости и ума там побывать, надо полагать, получит необходимое Знание. Но кто может поручиться, что Стая не отвергнет с Верховным Айяром и этот его айят?.. Тяжко одному… Жаль, что больше пока никто не решился на Восхождение. Даже Айяр Айт. А приказывать Восхождение бессмысленно и, может быть, равносильно убийству… Придется и дальше все решать самому, но как они будут жить без него?!..

— Ты был там? — спросил Айс запыхавшегося вестового, когда тот догнал его, и показал в сторону пещеры Паука.

— Нет, я думал, что там им делать нечего. Ведь мы пока не берем у Паука нить.

— Все-таки заглянем… Они, держа перед собой факелы, нырнули в рваную темноту перехода. Мрак впереди казался твердым, как камень. И эта непроглядная тьма, и ощущение чуждого твердокрылам замкнутого пространства, и память о притаившейся где-то в этом подземелье опасности — все это с каждым шагом превращалось в удушающие объятия ужаса. Айс защищался от него солнечно-небесной цветограммой, распространяя ее действие и на ковыляющего рядом вестового. И они упорно шли вперед, ибо твердокрыл, не сумевший преодолеть собственного страха, умирает от стыда, прячась от него в цветограмму небытия…

Вскоре впереди что-то засветилось. Идти сразу стало легче. Свет всегда кажется спасительным, даже если таит в себе гибель. Айс поспешил вперед, чуть расставив в стороны крылья, отчего у него получился полушаг-полуполет, и он быстро оставил вестового позади. Айян, подталкиваемый ужасом, попытался подражать Айсу — и у него получилось! Может быть даже лучше, чем у Верховного, потому что вскоре он нагнал его.

А впереди из темноты уже рельефно выступала светящаяся зеленоватым влекущим светом, улетающая в бесконечность многоспиральная конструкция паутины. Раньше, при свете множества факелов на стенах, ничего подобного не ощущалось. Если паутина и светилась, то совсем слабо, и свечение не бросалось в глаза. Теперь же два слабых огонька лишь подчеркивали мрак…

Паутина была прекрасна! Каждый твердокрыл умел ценить красоту. Ведь они создавали свои хрустальные гнездовья по инстинкту красоты… Айс застыл в восхищении, пытаясь прочувствовать и осознать замысел объемного рисунка светом по темноте, проследить полет сужающихся в перспективе спиралей — и через некоторое время ему показалось, что неведомая сила пытается оторвать его от каменистого пола пещеры и увлечь в эту светящуюся и словно бы вращающуюся даль. Он вскинул крылья…

— Верховный Айяр! — воскликнул вестовой. — Что с тобой?! — Он следил за паутиной лишь краешком глаза, опасливо вглядываясь в темные глубины пещеры, и потому особого впечатления паутина на него не произвела.

Айс встрепенулся, стряхнув наваждение и, на всякий случай, крепче вцепившись когтями в камни, внимательно посмотрел на спутника.

— Это удивительная красота, Айян! И упаси нас, Мать Мира, от попыток уничтожить ее…

Вестовой пошевелил крыльями, явно не разделяя верховного восторга.

— А где мы тогда будем брать нить, когда снова начнем добычу и транспортировку хрусталя?..

— Но ты же сам советовал отказываться от «опасных радостей».

— Сколько нити уже взяли здесь — никакой опасности не наблюдалось. Паук быстро и мирно восстанавливал свою паутину.

— Да, до той поры, пока нам было что предложить ему взамен… Опасности нет, когда есть обмен радостями… И потом, я не говорю, что не надо брать, но надо брать не разрушая и с позволения создателя.

— Но у нас же теперь нет мягкокрылов!

— Да, Айян, это серьезная проблема, решения которой я пока не знаю.

Айс посмотрел на паутину, пытаясь запомнить весь ее рисунок, и показалось ему, что в самой глубине ее, там, где сходятся спирали, появились какие-то красные огоньки. Впрочем, это могло и почудиться от чрезмерного напряжения зрения. Тогда Айс сильно дернул нить паутины рукой, как неоднократно делал это, работая на руднике. Обычно после такого сигнала Паук не заставлял себя ждать и послушно являлся на зов. Рука неприятно ощутила вязкое прикосновение нити. Айс поморщился и потер ладонь о ладонь. Паук не появлялся. Айс повторил зов более энергично. Айян напряженно застыл в отдалении.

— Зачем это, Верховный Айяр?

— Хочу спросить, не встречал ли Паук шестерых заблудившихся мягкокрылов, — усмехнулся Айс.

— Если он их сожрал, то не откликнется на твой сигнал, пока не переварит, — хрипло напомнил вестовой.

— Резонно, только с шестерыми твердокрылами ему не справиться… И потом — зачем бы ему нападать на своих кормильцев? — попытался приободрить вестового Айс.

— Проголодался, — мрачно буркнул Айян. Было видно, что держится он из последних сил.

— Ладно, пошли к выходу, — скомандовал Айс. — Здесь их нет…

— Здесь их не видно, — уточнил вестовой. — Может быть, искать надо по-другому?.. «Может быть», — подумал Айс. По сути ему нечем было утешить Айяна.

К выходу они шли весьма быстро, поскольку уже не было необходимости изучать поверхность пещеры в поисках следов — их просто не было. И это казалось Айсу противоестественным. Это оставалось в пределах разумного лишь в двух случаях: либо следы специально тщательно ликвидированы, либо исчезнувшие исчезли добровольно… Но зачем? И куда?.. Хоть бы проблеск дополнительной наводящей информации!.. Сейчас они осмотрят русло и место выхода подземной реки — быть может, следы окажутся там?.. Хотя Айс в это уже не верил.

* * *

После темноты рудника даже серое дождливое небо, врываясь в распахнутый глаз входа, ослепляло. Наверное, поэтому Айс не сразу заметил, что ниши, где должны были находиться охранники, пусты. А когда обнаружил, неприятный озноб пробежал по спине между крыльями.

— Резко, одновременно, сразу подальше от склона! Ты — вправо, я влево, — скомандовал Айс. Вестовой кивнул, и они с разбега выстрелили собой из жерла рудника, черными снарядами разлетевшись в разные стороны.

Сделав крутой вираж, они развернулись лицом к склону. Он был пуст. Совершенно пуст! И это было невероятно — твердокрылы-стражи никогда не покидают своего поста!

Пусто было и дождливое небо, пуст был и мокрый мрачный противоположный склон ущелья.

— Ай-я-я-я-ях! — звонко воззвал Айс, и зов его, пометавшись между стенами ущелья, затерялся в шепоте мелкого дождя. Никто не отозвался на него.

Айс, подозвав вестового, приказал:

— Быстро к Айяру Айту! Доложишь ситуацию и передашь, что я жду усиленный отряд истребителей для целей разведки.

— Но Верховный Айяр! Это проклятое место!.. Здесь все пропадают!

— Боишься, что и я пропаду? — усмехнулся Айс. — Значит, никудышный я Айяр, если не могу распознать опасность… Найдете себе другого…

— Не говори так, Айяр Айс! Стая верит тебе! Стае нужно твое Великое Знание!.. Ведь больше никто не был на Священной Вершине!.. Я никогда себе не прощу, если с тобой что-то случится!

— Когда не прощаешь себе чего-то, то живешь достойно, стараясь не повторить своей ошибки. А чтобы не повторить, надо осознать. Для этого необходимо уедининие… А уединение открывает путь к Священной Вершине… Придется тебе, в этом случае, совершить Восхождение и заменить меня… Айян!.. Так звали моего сына… Выполняй приказ, вестовой! Я пока понаблюдаю…

— Й-й-ях! — вскрикнул вестовой, принимая приказ к исполнению, и, войдя в крутой вираж, вскоре исчез из поля зрения в сером лабиринте ущелья…

* * *

Айс поднялся над ущельем, чтобы избежать неожиданного нападения того, кто мог скрываться в скалах. До чего все-таки отвратительно — не знать своего врага…

Он перешел на парение и медленно описывал вытянутые вдоль ущелья эллипсы, внимательно разглядывая сверху скалы, расщелины, кусты, деревья… Но с таким же успехом он мог бы рассматривать собственную ладонь. Какой дурак в такую мерзкую погоду будет сидеть в скалах?! Только всякие недотепистые Верховные Айяры вместо того, чтобы пораскинуть своими начальственными мозгами в тишине пещеры у теплого очага, полощут тут крылья в холодной мороси… Нет, очаг располагает к благорастворению духа в дремотной медитации. А чтобы решить эту задачку надо ощущать холодок опасности между крыльев…

Айс прикрыл глаза и, создав багрово-черную цветограмму рудника, попытался извлечь из памяти мысль, показавшуюся ему такой важной.

«Мы говорили о радостях, которые, сталкиваясь с чужими радостями, превращаются в горе… Мы заняли чье-то место, не спросив на то разрешения прежнего хозяина этого места… Возможно, это и так, но какая здесь связь с исчезновением монтажной группы? В конце концов, мы заняли пустующие, как нам казалось, пещеры, а исчезновение произошло на руднике… Может быть, наша новая деятельность там пришлась не по вкусу хозяевам рудника?.. А кто настоящий, природный хозяин этого жизненного пространства?.. Конечно же, Паук!.. Или пауки?.. Но мы никогда не видели больше одной твари… Не может же один Паук, пусть и громадный, контролировать все пещеры!.. А обо всех сейчас разговора нет, разговор сейчас идет о руднике, где, кстати, имел место инцидент нападения Паука на твердокрылов. Хотя он и закончился относительно благополучно — нельзя гарантировать, что подобный инцидент не может повториться с гораздо более трагическими последствиями…

Побывавшие тогда в паутине так и не отошли от психического шока и отказываются жить в пещерах, ютясь в скалах.»

Айс мысленно представил изумительной красоты рисунок паутины, сияюще-зеленый по черному, и открыл глаза — так его влекло устремиться в самый ее центр. «Неужели существо, создающее такую красоту, способно уничтожать разумные существа? — подумал он и тут же мрачно усмехнулся: — А разве мы, создававшие прекрасные гнездовья, не уничтожали разумных мягкокрылов?.. А разве Паук не поедал их с превеликим удовольствием?.. И разве красота паутины существует не для того, чтобы завлекать жертвы, способные поддаться ее очарованию?.. О, Мать Мира, зачем Ты создала этот мир таким?.. Я не судья Тебе… Впрочем, как и Ты мне не судья… Я — всего лишь маленькая искорка искорка в Луче Твоей Надежды… Неужели Ты в своей Всевышней Мудрости сочла возможным возложить бремя Поиска на эти чуть заметные, всего несколько мгновений блуждающие во мраке искорки?!.. Поистине неисповедима Мудрость Твоя, Мать Мира!..»

Айс понял, что если он когда-нибудь вернется к своим Айятам, то непременно включит в них этот вопрос к Матери-Создательнице… Если вернется… Сейчас он уже не был в этом уверен, хотя и небо, и скалы, и ущелье по-прежнему были пустынны и никакой опасности не предвещали. Потому что в них ее не было…

* * *

Айс стряхнул с себя прострацию парения и резко лег на крыло. Стенки ущелья ринулись вверх и слились в сплошной темно-серый фон. Айс вышел из пике точно на уровне входа в рудник и, развернувшись, влетел, притормозив, внутрь. Схватил новый факел, поджег его и побежал вглубь рудника. Бежать по шпалам было удобно — их и укладывали, соразмеряя с шагом твердокрыла.

Мелькали одна за другой пустые ниши для надсмотрщиков, бывшие спальни и кормежные отсеки для мягкокрылов. И вот снова она — черная пасть перехода в пещеру Паука. «Успеть!.. Надо успеть до прилета отряда, — уговаривал себя Айс, — иначе могут появиться новые жертвы!» Лишь Великое Знание, которым обладал он, давало ему шанс на спасение.

Конечно, шанс не очень велик, потому что кроме Знания необходимо еще и умение, но у других не было и этого. Страх лишает разума, а Стая боится Паука, хотя никто и никогда в этом не признается. А Великое Знание в том и состоит, что Паук внемлет только доводам Разума.

Айс, торопясь, прорывал факелом мрак перехода, внимательно глядя под ноги — случайные травмы ему сейчас ни к чему. Он должен успеть встретиться с Пауком, пока Стая не уверует, что тот сожрал ее детей. Горе, как страх, лишает Разума, порождая жажду мести. Айс сомневался, что сможет остановить ее взрыв. Но чтобы попытаться, он должен знать Правду. Действительно ли дети Стаи стали жертвой Паука?.. Если да, то что это — месть или, как сказал Айян, Паук проголодался?.. Хотя и знание правды давало мало надежды на то, что Айсу удастся остановить лавину зла. Но правда могла дать ему силы попытаться сделать это…

Переход стал воронкообразно увеличиваться и Айс различил впереди свечение знакомого рисунка. Тогда он воткнул факел в ближайшую расщелину, сделал несколько шагов вперед и… взлетел. Он помнил, что здешнее пространство это позволяет. Учитель на Священной Вершине дал ему увидеть, как он прошел сквозь паутину с протезами крыльев. А ведь мягкокрылы гораздо больше твердокрылов. Поэтому Айс рассчитывал пролететь ловушку насквозь и, если не встретит Паука, вылететь наружу. А если встретит… Тут уж как судьба распорядится… Но РАЗГОВОР должен состояться! Иначе дети Стаи будут продолжать погибать — если догадка верна, и виноват Паук… А если нет?.. Тогда надо уцелеть…

И Айс не торопил себя. Напротив, он летел максимально медленно и плавно и, не отрываясь, смотрел на вырастающий перед ним рисунок паутины, начиная РАЗГОВОР с невидимым собеседником…

… И стал Айс обескрыленным мягкокрылом, со страхом и надеждой подставлявшим культи Пауку, который вдохновенно наплетает на них новые искусственные крылья из паутины. Он ясно ощутил в себе эту надежду и этот страх перед Пауком. И в то же время чувствовал, как растут крылья и сладкая тяжесть их все явственней растекается по телу звонкой истомой предвкушения… О! Как он хочет взмахнуть этими крыльями и взлететь!.. И вот крылья готовы. Неуклюже сложив протезы за спиной, ступает он на пружинящую паутину, Паук бежит впереди, он ковыляет следом, с трудом удерживая равновесие и все дальше углубляясь в светящуюся воронку паутины. И вдруг небо! Звезды! Ветер! Слезы!.. Чувство благодарности!.. И, наконец, он летит! Летит, запрокинув лицо к звездам, и от этого кажется, что он летит к ним или среди них… И радости его нет предела!..

Таков был первый монолог этого странного РАЗГОВОРА… Неожиданная догадка выбила Айса из медитации. «О, Мать Мира!

Как же это я раньше не догадался?! Ведь Паук умеет делать крылья!..»

Он снова вгляделся в светящуюся спираль паутины, и его словно бы ввинтило в пространство. Сознание опять погрузилось в глубины медитации, и Айс ясно представил себе Паука, летящего на искусственных крыльях, скопированных им у летающих пещерных грызунов. Конечно же, для Паука они гораздо удобнее, чем крылья мягкокрыла и, тем более, твердокрыла. Перепонки, натянутые на лапы, позволяют менять конфигурацию и характер полета. Паук оказался отличным конструктором! И, стало быть, эта ужасная тварь, действительно, разумна!

…И вот Паук летит к жилой пещере в красных лучах заходящего солнца, и крылья его кажутся сотканными из огня. Страшен темный лик его!.. Так кажется перепуганным твердокрылам, которые неспособны понять радость Паука, научившегося летать — они-то всегда это умели… И, значит, они, спасая себя, совершили зло…

Таков был второй монолог РАЗГОВОРА… Но существует ли собеседник?!..

Айс продолжал ввинчиваться в пылающую спираль паутины, уже не в силах остановиться, потому что остановка означала бы падение в паутину и…

А что, собственно, «и»? Они же уничтожили единственного Паука. Но ведь никто не видел его трупа, и если он остался жив… Тогда «и» наполняется кровавым и беспросветным смыслом. У Паука больше нет оснований щадить твердокрылов, наоборот — у него есть все основания ловить и уничтожать своих врагов…

Но неужели можно выжить, упав с той высоты, на которой летел Паук?! Теперь Айс понял, что лохмотья паутины на камнях были крыльями Паука, которые так искусно отсекли истребители. А тело?.. Тело могли утащить ночные хищники. Никто ведь и не задавался целью обнаружить его…

И все же, несмотря на логические умозаключения, Айс ощущал, что прекрасная ловушка — жива!.. О, Мать Мира!.. Айс был на грани отчаяния. Он влетал сюда с надеждой — теперь же не видел выхода. Диаметр ловушки сузился настолько, что развернуться он уже не мог. Оставалось только лететь до предела. До предела чего, о Мать Мира?.. Надежды?.. Жизни?.. Ведь где-то должен быть предел Зла?!..

А спираль, сужаясь, вращалась все быстрее и быстрее, а Верховному Айяру казалось, что вращается он сам. Кто знает, может, так оно и было?.. Айс потерял ощущение реальности. Видимо так и становятся жертвой ловушки теряя ориентацию и сознание от бесконечного вращения светящихся спиралей… Хитро… Единственное спасение — закрыть глаза…

… И Айс снова стал неизвестной громадной птицей, которой ему довелось ощущать себя во время Восхождения. И снова он ввинчивал величественную спираль своего полета в звездное небо, пытаясь познать Предел Своей Высоты, и с удивлением почувствовал, что предела этого нет. Родная планета превратилась в маленькую чуть светящуюся точку. Крылья его стали прозрачными и легкими, словно были сотканы из тончайшей паутины, инкрустированной светлыми точечками созвездий… И вдруг ему стало так одиноко без тех, кого он оставил на родной планете! И сам собой сложился айят: «И когда Звезды Небесные стали украшением крыльев моих, понял я, что Предел Высоты Полета находится не в пространстве, а в Любви моей»…

Таков был третий монолог Айса… Вопль в пустоту…

… Айс открыл глаза и увидел, что спираль больше не вращается, а сжимает его со всех сторон. И крылья его, распятые для полета, глубоко и прочно застряли в паутине, и ноги запутались где-то внизу, и руки оказались плотно прижатыми к телу. Он попытался освободиться, но ловушка только крепче стиснула его. Стало трудно дышать…

«Вот он и Предел, — констатировал Айс. — Что ж, я сам стремился найти его…»

Висела абсолютная тишина. Впрочем, нет. Все-таки слышался еле различимый посвист сквозняка в нитях паутины. Айсу показалось, что впереди сквозь зеленое свечение мелькают красные огоньки. Он вспомнил, как такие же огоньки бегали у него перед глазами там, на склоне, когда он совершал Восхождение. Какие однообразные галлюцинации… Но почему галлюцинации? Ведь так же светятся и глаза Паука! Но у него только два глаза, а здесь целое созвездие: один, два, три, четыре… Нет! Они движутся, не сосчитать!..

Айс стал изучать рисунок паутины. Да, спирали стремились сойтись в одну точку, но это им не удалось, и от некоторого минимального диаметра они, продолжаясь, снова разлетались куда-то. Он видел это сквозь прозрачную сетку рисунка. Сам же Верховный Айяр был распят на паутине, перегораживающей воронку.

«Какая элементарная ловушка! — подумал он. — И я попался в нее, как какая-нибудь безмозглая тварь!.. Что ж, теперь меня, видимо, съедят… Или, если мы действительно уничтожили единственного хозяина этой ловушки, придется умирать от голода и жажды… Да… Веселенькая перспектива…»

… Кто теперь поднимется на Вершину? Айт? Айян?.. Кому-то придется это сделать — Стая не умеет жить без Верховного Айяра…

А рисунок спирали завораживал, затягивал сознание Айса в свои иллюзорные глубины, и он, спасаясь от отчаяния, не видел оснований сопротивляться этому влечению… Что ж, у него еще есть возможность сказать Последнее Слово в так и не состоявшемся РАЗГОВОРЕ…

… И Айс вспомнил свой последний вечер в родном гнездовье. Вот он входит в свое гнездо, наполненное розово-голубой мелодией.

— Айс! Наконец-то! — нежно обнимает его Айя.

— Айс! Айс! — щебечут дети, Айян и Айяна, протискиваясь под его крылья и цепляясь руками за его ноги…

«О Мать Мира!»… Тело Айса сотрясла судорога леденящего ощущения бесконечной разлуки. Паутина, реагируя на судорожные трепыхания жертвы, еще плотнее сжала Айса.

«Надо прощаться, — понял он. — Попался, как птенец… И поделом…»

… Он положил их рядом на один большой осколок. Айю в центре, Айяна и Айяну — под ее крыльями с двух сторон, где они любили прятаться… И лег рядом…

Саркофаг полыхал на солнце темно-багровым погребальным пламенем…

* * *

— Ты мне еще ответишь за Верховного! — полыхнув взглядом, пообещал Айяр Айт.

Разведчики, оглашая пространство тревожными криками, метались над скалами, прочесывая дно ущелья, внимательно изучали берега и течение бурного потока, вырывавшегося из-под скал.

«Ответишь… — тягостно вздохнул Айян. — Как тут ответишь?.. Только сложить крылья и…» Сейчас это казалось ему вполне достойным выходом. Он потерял сына, не уберег Верховного Айяра… «Придется тебе совершить Восхождение и заменить меня…» — вспомнил он прощальные слова Айса. Завещание, о котором никто не узнает!.. Нет, у Айяна нет ни сил, ни желания жить дальше… Какое уж тут может быть восхождение?!..

Как он посмотрит в глаза Айялы, когда она узнает о гибели их сына?.. После исчезновения Верховного Айяра затеплившаяся было надежда окончательно оставила вестового. Что-то неумолимое и страшное надвигалось на Стаю, засасывало ее в свое ненасытное нутро, как воронка водоворота… Воронка… И вдруг Айян вспомнил странное поведение Верховного перед паутиной, когда он, словно подчиняясь ее завораживающему зову, расправил крылья, чтобы взлететь… Но то было в пещере, где ловушка, действительно, затягивала. А здесь… Может быть, в уединении Айс понял, что он, Айян, был прав — именно Паук сожрал детей Стаи?!.. Ладно, монтажная группа находилась в глубине рудника, и ее ничего не стоило загнать в тупик. Но охрана?! Как могла стать жертвой Паука охрана?.. Этому нет никакого разумного объяснения!.. И все же…

— Паук, говоришь? — мрачно переспросил Айяр Айт. — Что ж, мы должны отработать и этот вариант. Показывай.

Айян и Айт с горящими факелами в руках быстро углублялись в мрак рудника. Еще два десятка твердокрылов спешили следом.

— Сюда! — свернул Айян к пещере Паука. Шаги его невольно замедлились. Он боялся увидеть страшное подтверждение своей догадки — растерзанное тело Верховного…

— Давай-давай! — подтолкнул его Айяр Айт.

— Факел! Там факел! — воскликнул Айян, заметив впереди характерное мерцание. — Верховный Айяр там! — Он бросился бежать, расставив в стороны крылья. — Верховный Айяр! Айяр Айс! — кричал вестовой.

Никто не откликался. Одинокий факел, потрескивая, догорал в расщелине стены.

— Он был здесь, — запыхавшись, выдохнул Айян.

— Вижу, — кивнул Айт. — Может быть, ты его здесь и оставил, а? грозно спросил он. — В лапах Паука?.. А сам сбежал?..

— Айяр Айт! — предупреждающе взмахнул крылом вестовой. Подобного оскорбления он вынести не мог.

— Осторожней крылышками-то размахивай, — мрачно усмехнулся Айт, — а то подпалишь ненароком… — И резко двинул факелом в сторону Айяна. Пахнуло паленым пером, но вестовой все же успел вовремя отскочить. — Вот видишь, я же предупреждал: осторожней, вестовой, ты принес очень дурные вести… Осмотреть все до последней щелочки! — приказал Айяр подоспевшим разведчикам, которые тут же рассыпались по пещере, опасливо озираясь на паутину. — А ты стой рядом!

Айян, окончательно оглушенный случившимся, и не пытался пошевелиться. Только неотрывно смотрел вглубь паутины, уже не защищаясь от ее завораживающего действия, даже желая оказаться там, в этом зеленом омуте… Он все пытался высмотреть Верховного Айяра, но зеленое свечение, вроде бы совсем неяркое, тем не менее слепило до головокружения. Айян даже упал на колени, потеряв равновесие, чем вызвал мрачную усмешку Айяра Айта.

— Что, лапки не держат?.. Однако, слаб ты, вестовой… Придется заняться твоим воспитанием.

Тем временем один за другим подбегали разведчики, докладывая о безрезультатности поисков. Да Айт и сам при свете двух десятков факелов видел, что ничего похожего на останки Верховного Айяра в пещере нет.

— Что ж, — подвел он черту, — Верховного Айяра мы помянем всей Стаей с подобающими ему почестями. Но я клянусь, что он был последним, кто погиб здесь!.. Ну! — грозно повернулся он в сторону разведчиков.

— Клянемся! — четко отозвались они, и эхо прокатило рокот их клятвы под сводами пещеры.

— Вестовой Айян! — острым, как коготь, голосом приказал Айяр все еще стоявшему на коленях твердокрылу. — Поджечь паутину!

Айян повернулся на голос, пытаясь осознать суть приказа, что давалось ему с явным трудом.

— Я приказал поджечь паутину! И клянусь Стаей, плохо придется тому, кто…

— «Это удивительная красота, Айян! — сказал мне Верховный Айяр Айс. И упаси нас, Мать Мира, от попыток уничтожить ее…»

— И где теперь Верховный Айяр Айс, ты не знаешь, вестовой?.. За Верховного Айяра Айса, за твоего сына Айка и за других наших детей!.. Выполняй приказ, вестовой!.. И дети наши перестанут гибнуть!..

И Айян ткнул факелом в паутину…

* * *

… Айс ощутил запах дыма и, вроде бы, отдаленный возбужденный говор сородичей. «Почудилось?.. — сознание балансировало на грани бреда и реальности. — Неужели Айян догадался, что я здесь? Нашли мой факел на стене?..»

— Йя-я-я-ях! — прохрипел Айс, но сам себя услышал с трудом. Нет, им сюда не добраться.

И тут Айс услышал отчетливый крик, но не из-за спины, как ожидал, а откуда-то спереди. «Они идут с двух сторон?.. Или здесь те, кого мы ищем! Живые?!..»

Дымом потянуло сильнее. Даже немного защипало в глазах. И вдруг Айс увидел красные огоньки прямо перед собой. Всего два огонька. Они смотрели на него внимательно и тревожно. Да, это были глаза Паука. А вот он и сам появился из-за сужения воронки, заслонив ее своей громадной тушей. Лапы его подрагивали на паутине, а жвала медленно и как бы задумчиво шевелились. Значит, собеседник все же присутствовал при РАЗГОВОРЕ! Но слышал ли он монологи Айса?..

Паук быстро приближался. Айс инстинктивно дернулся, но только больше запутался. Теоретически он был готов к такому концу, но реальные жвала, плотоядно движущиеся перед его лицом, лишали его разума и наполняли неуправляемым ужасом. Айс попытался достать Паука клювом, чтобы отогнать, но тот ловко увернулся и не менее ловко мгновенно обмотал его клюв паутиной. И приблизился вплотную!..

Айс задыхался от ужаса и брезгливости. Но Паук явно не спешил погрузить свои жвала в его тело. Он был занят чем-то вне Айса. И вдруг Айс ощутил, что крылья и руки его свободны!.. И тут же ноги провалились глубоко в паутину…

От дыма уже невозможно было дышать. Айс закашлялся. А когда приступ кашля затих, он обнаружил себя в объятиях Паука. Паук очень спешил, прижимая двумя лапами Айса к своей мохнатой груди. Шестью остальными лапами он быстро-быстро перебирал сочленения паутины и как будто летел по ней. Айс почти ничего не видел из-за слез и густого дыма, валившего сквозь пространство пещеры, как через дымоход с хорошей тягой. Собственно, пещера с двумя выходами и есть дымоход… «Они подожгли паутину! — остатками ускользающего сознания догадался Айс. — Безумцы! Они не восприняли ничего из моих Айятов!» И, видимо, уже в бреду он увидел лавину зла, холодную и грязную, погребающую под собой его родную Стаю…

Айс ощутил, что падает, и открыл глаза. Дно ущелья стремительно приближалось к нему. Он рывком расправил крылья, еще слегка спутанные паутиной, и с натужным хрипом вышел из пике.

Резко взмыв вверх, Айс увидел, что из небольшой дыры в склоне валит густой черно-белый дым. Вместе с дымом из дыры выстреливали какие-то комья, которые, к удивлению Айса, не падали в пропасть, а разворачивали громадные прозрачные крылья и в молчаливом ожидании парили чуть ниже отверстия, что-то делая там. Айс подлетел поближе и увидел, что это пауки и что они торопливо плетут паутину.

«Для тех, кто будет падать, не успев надеть крылья!» — догадался Айс. Но в этот момент со страшным утробным гулом из дыры вырвался длинный красно-желтый язык пламени и, полизав пространство в поисках жертвы, через несколько мгновений исчез, никого не найдя.

Гул стих, словно огненное чудище, выдохнув, закрыло пасть. Подул сильный ветер, разогнав дым, и Айс увидел черное закопченное жерло, вокруг которого, отчаянно борясь с ветром, кружили на своих прозрачных крыльях громадные черные пауки. Спешно сплетенная ими паутина была пуста. А они все ждали. Или просто не знали, куда теперь податься?..

* * *

А в это время, проникая все глубже в быстро остывающую пещеру Паука, твердокрылы наткнулись на двадцать обугленных комочков, десять из которых когда-то были твердокрылами, а десять — пауками. Они лежали на некотором расстоянии друг от друга по двое, держась руками-лапами один за другого. И все неподалеку от выхода. Всего в нескольких шагах. И тогда вопль отчаяния вознесся к сводам пещеры и вырвался наружу.

— О, мой Айк! — вопил Айян, уронив факел. — Ты был жив, когда я поджег паутину!..

— О, мой Айл! — вопил его сосед…

— О, Ай-ай-ай-ай-ай! — разносилось по пещере.

Но молчало Черное Зеркало. И замолчали твердокрылы, разглядев его страшный лик.

А сквозняк, резвясь, гонял по пещере хлопья копоти, забивая глаза и клювы. Было трудно дышать. И когда твердокрылы во главе с Айяром Айтом протиснулись к выходу, чтобы сделать несколько глотков чистого воздуха, они увидели на фоне серого дождливого неба черный клин, который медленно и печально парил над ущельем. На острие его летел Верховный Айяр Айс, а следом — по пять с каждой стороны — какие-то странные черные существа на прозрачных треугольных крыльях. И столько тоски и торжественности было в этой процессии, что никто не осмелился двинуться с места и поинтересоваться, куда улетает Верховный Айяр со странными чужими существами…

Этого не знал и сам Айс, бесконечно повторяя про себя:

«Была Надежда. И Надежда была Светом во Мраке…»

5. ВОСКРЕСЕНИЕ

О! Как много МЕНЯ! Даже трудно уследить за собой. Один Я повис на нити в крупной для него ячейке Большой Ловушки и пытается заполнить ее своей маленькой. Да! Это я уже умею… Другой бегает по Большой Ловушке, пытаясь определить, где она начинается и где кончается. Это, конечно, полезное знание. Но Я могут убежать слишком далеко и заблудиться!.. Вот — мне стало уже страшно, и Я возвращается. Еще два Я сцепились в клубок и катаются по Ловушке — ой, как весело!.. Восемь Я бегают наперегонки между еще двумя Я, обозначающими начало и конец дистанции. А еще шесть Я играют в прятки. Тут надо следить, чтобы они отключились друг от друга, а то спрятаться будет невозможно! Как спрячешься от себя?..

Все эти двадцать Я и есть я… Но почему-то мне кажется, что раньше было не так. Хотя я не помню, что было раньше. Только чувствую, что оно было. Это словно ощущение приятного тепла откуда-то…

Интересно, откуда взялась Большая Ловушка? Или она была всегда?.. Судя по тому, что я и сам могу делать ловушки, пусть и маленькие, Большую Ловушку должен был кто-то сделать. Кто-то очень большой — ведь нить такая толстая и так ярко светится!.. Но где же тогда ОН — большой и сильный?.. Наверное, это он оставил мне так много вкусной пищи… О! Как только подумал о еде, сразу встрепенулись все двадцать моих Я и повернули головы в сторону пищи, тяжело продавившей Большую Ловушку. Какой привлекательный, изумительно вкусный запах распространяется от нее по всей пещере! Только в моменты полной сытости хватает сил не поддаваться соблазну… Но сейчас… сейчас это превыше моих сил! И мои двадцать Я, бросив свои занятия, стремглав бегут к пище!

Как нежно и сочно это мясо!.. Как легко жвала расчленяют его ткани на сладостную кашицу, наполняя мои тела блаженной сытостью и покоем! Как хороши, как глубоки периоды Покоя!.. Я не знаю, сколько они длятся, потому что перестаю ощущать время. И нисколько не жалею об этом.

Вот оно!.. Вот!.. Это ощущение ласкового тепла, обволакивающего тела… И тишина, бесконечная добрая тишина… Я перестаю ощущать свои тела и куда-то лечу… Лечу… Лечу… Блаженство… Блаженство… Покой…

* * *

… Пищи осталось совсем немного. Да и то, что осталось, высохло. Жевать стало трудно и не очень вкусно. Но я дожую и возблагодарю того, кто оставил мне ее. Только что делать дальше? Тела мои с каждым днем становятся все больше и прожорливей… Правда, если есть Ловушка, значит, в нее должно что-то ловиться. Мне нужна только пища. Следовательно, в ловушку должна ловиться пища. А там, откуда свет, в нее часто попадают какие-то твари с неприятным запахом… Может быть, их можно есть? Мне кажется, что раньше я знал их вкус. Вот-вот — воспоминание становится более четким и мне хочется освежить его! Но сначала надо доесть прежнюю пищу — и мои тела склонились над последним куском…

В этот раз Покой оказался грустным… Где-то глубоко внутри возник высокий звук, и в теле от него словно бы образовалась пустота, в которой трепещет туго натянутая нить. Трепещет и звучит. И так боязно, что вдруг оборвется… Никогда прежде я не испытывал такого странного Покоя… И вот мне кажется, что у меня не двадцать тел, а одно, не двадцать Я, а только одно. От этого стало страшно и одиноко. Но это ужасное ощущение мне знакомо! Очень знакомо! Я даже задрожал от неожиданного узнавания… и вынырнул из Покоя…

* * *

И вот я иду туда, откуда приходит свет. Не свечение Большой Ловушки, а чужой, немного пугающий, но и влекущий свет. Там все время ощущается какое-то движение и запах жизни. Я двигаюсь очень осторожно.

Один Я — впереди, внимательно осматривается, стараясь быть предельно незаметным. Следом на расстоянии двух-трех прыжков осторожно передвигаются еще три Я, чтобы в случае опасности прийти на выручку первому. Остальные, разделившись на две группы, чуть приотстав, идут по флангам…

Свет становится все ярче. Уже видно, что он врывается в мою пещеру через большое отверстие. Большая Ловушка, расширяясь, устремляется к нему, но кончается в нескольких прыжках от края отверстия. Пространство, не занятое ловушкой, звенит высокими — на пределе слышимости — криками каких-то мелких летающих тварей. Некоторые из них трепыхаются в ячейках ловушки, все более и более запутываясь, а довольно много их уже и не трепыхаются. Пища?.. Наверняка, пища! Иначе зачем бы ей быть в ловушке?.. На обратном пути обязательно сниму пробу…

О! Какой ослепительный свет! Какой упругий воздух задувает в пещеру из отверстия! Становится неожиданно приятно, легко и весело… Забыв о своих боевых и охранительных порядках, все мои двадцать Я высунулись в отверстие.

Ох! Какая громадная и ярко освещенная пещера! Как хорошо и как далеко в ней все видно!.. И почему-то не заметно ни одной ловушки. Странно столько пространства зря пропадает… А какие яркие, какие разные цвета здесь!.. Нет, это все-таки страшная пещера! Чужая и страшная… Но красивая! Так и хочется смотреть и смотреть на нее… Ой, мимо стремительно пролетели какие-то не очень большие, но явно сильные существа. Они совершенно не похожи на этих тварей, мельтешащих в моей пещере, хотя крылья есть и у тех, и у других. Я моментально скрылся из виду, чтобы эти черные летуны меня не заметили. Я вижу их впервые, но ощущение опасности, исходящей от них, не вызывает у меня ни малейших сомнений. И еще мне кажется, что все это уже было со мной… Раньше… Когда? Когда не было меня? Что значит — не было меня?! Откуда же я взялся, если меня не было?!.. Значит, я был всегда! Почему же я не помню того, что было раньше?.. Потому что раньше был ПОКОЙ? Такой глубокий и полный?.. Это как же надо наесться, чтобы так окунуться, нет, чтобы так провалиться в ПОКОЙ?!..

Пища! О!.. Я совсем забыл о пище, ждущей меня в ловушке. Скорей же! К блаженству!..

* * *

А пища оказалась хороша! Очень хороша!.. Особенно та, что еще трепыхалась… Восхитительный! Непередаваемый вкус свежей крови, который все мои двадцать Я ощутили впервые. Только почему он показался мне пьяняще знакомым?.. Наверное, потому что к вкусному привыкаешь мгновенно…

И потом Покой… Потрясающе глубокий и блаженный Покой… Чего я только не увидел и не ощутил в его чарующих глубинах!..

Наконец-то удалось увидеть сразу всю Большую Ловушку в мельчайших подробностях, чего мне до сих пор не удавалось. Главное — я понял ее, я ощутил ее как продолжение собственного тела. Каждого тела. Я теперь знаю, как создавать такие ловушки!.. Это знание наполняет меня восторгом. Но я думаю — зачем оно мне, если у меня уже есть Большая Ловушка? Другую такую создавать негде… Впрочем, я не прав, потому что, будучи в Покое, ощутил присутствие поблизости пространств, где не было ловушки. Именно ощутил. Теперь я хочу их увидеть. И увижу! Вот сейчас пойду — и увижу!.. После такой пищи энергии мне хватит надолго!..

* * *

Другая граница Большой Ловушки упиралась во мрак. Правда, это если смотреть тем зрением, которым я смотрел на свет. Но оказывается у меня есть зрение и для темноты. Пребывая в постоянном свечении Большой Ловушки, я и не подозревал о нем. А сейчас оно обнаружилось само. И я увидел далекие черно — серые своды пещеры, красиво ощетинившиеся острыми белыми кристаллами. Разглядел я и какие-то глубокие отверстия в сводах и в стенах. Самое большое было в стене прямо напротив Большой Ловушки. На дне отверстия виднелись ровные узкие полоски, а на них — большой гладкий и пустой куб. Что-то он мне напомнил… Очень вкусное… Что-то, что бывает рядом с ним…

Один Я соскочил с ловушки и быстренько просеменил к кубу. Но ничего вкусного поблизости не обнаружилось… Я тронул эту штуковину лапой, и она легко, неожиданно легко отодвинулась от меня. Я даже слегка перепугался. Присел, посмотрел снизу. Оказывается, куб стоит на четырех кругах, попарно соединенных по центрам. А уж эти круги стоят на тех самых ровных полосках, которые я разглядел сразу… Быть может, это тоже чья-нибудь ловушка?..

Этот шустрый Я, соскочивший с Большой Ловушки, показал хороший пример — такой способ разведки мне очень даже понравился. И вот все остальные мои Я резво попрыгали с ловушки на каменистое дно пещеры. Не скажу, чтобы это было особенно приятно после упругой и нежной паутины, но и в твердой почве под лапами есть своя прелесть.

Разведка так разведка. Все мои двадцать Я, прицепив свои ниточки к Большой Ловушке, рассыпались по пещере. И я все лучше и лучше видел ее. Все щели, выступы, укромные местечки, где хорошо поджидать добычу… Кстати, о добыче… Здесь тоже висели вниз головой какие-то летучие твари, отдаленно напоминающие тех, что я недавно отведал на свету. А то я все думал — зачем здесь ловушка, если некого ловить?..

Оказывается, есть кого… Но потом, потом! Сейчас разведка!..

Первый мой Я — тот, самый шустрый, побрел вдоль ровных полосок. меня очень интересовало, куда они ведут. Остальные девятнадцать не уступали ему в исследовательском азарте. Они полезли вглубь отверстий, обильно усеивающих другие стены и свод пещеры. Удивительное ощущение, словно я заполняю собой все более расширяющееся пространство. Конечно, нечто подобное я уже испытывал, когда мои Я разбегались по Большой Ловушке, но это было совсем не то!.. Я представил, как заполню все это пустующее пространство своими ловушками. И эта картина была прекрасна!.. А пространства предостаточно. Громадные пустые залы переходили в узкие лазы, которые, изгибаясь, приводили в более или менее большие пещеры. Правда, надо отметить, что, чем дальше, тем меньше живности мне попадалось. Какие-то уж совсем мелкие ленивые насекомые, которые не стоят того, чтобы для них сооружать ловушки. Может быть, потому их здесь и нет?.. Но зато тут в изобилии красивых белых кристаллов. Между ними очень удобно натягивать паутину… Белые кристаллы и зеленовато светящаяся паутина — это было бы красиво!.. Но прочь фантазии! Я на разведке надо быть внимательным! Хотя я не чувствую никакой опасности. Отчего?.. А ведь там, откуда идет свет, рядом с необъятной светлой пещерой я не мог избавиться от этого ощущения… Видимо, оттого что я чувствую себя хозяином этих пещер. Я знаю, что здесь нет и не может быть никого, кто был бы мне опасен. Только откуда это мне известно?.. Видимо, разгадка скрывается в этом неуловимом «раньше»?.. Но я полагаю, что в мире не существует ничего неуловимого. На все есть свои ловушки… Значит, и на меня?..

* * *

Что интересно: там, где проходят ровные полоски, переходы из пещеры в пещеру очень плавные и легкопроходимые, словно кто-то специально расчищал их для этого. И часто попадаются пустые кубы на кругах. Иногда они сцеплены друг с другом… моей нитью! Правда, она странным образом сплетена в большую неровную и уже не светящуюся нить… Странно все это. Непонятно… И эти пищевые ассоциации… Сплошные тайны!.. Хорошо еще, что от них не исходит ощущение опасности… Хотя от любой хорошей ловушки не должно исходить ничего подобного, напротив, она должна быть завлекательной… До чего же все это интересно!..

Свет! Я вижу свет!.. О, это еще один выход из пещеры в Большую Пещеру. И здесь нет ловушки. Серьезное упущение. Хотя, конечно, это далековато от Моей пещеры, но я полагаю, что моя пещера везде, где стоят мои ловушки.

И вдруг перед выходом сама собой возникла небольшая ловушка, в которой бьются, пытаясь освободиться, два черных острокрылых летуна. Излучение страха, отчаяния и бешенства, исходящее от них, обжигает меня! И еще — я ощущаю РАЗУМ, находящийся на грани безумия. Очень неприятное ощущение!.. Я стряхиваю его с себя, и все исчезает. И ловушка, и летуны…

Откуда это видение! Мне бы никогда не догадаться поставить ловушку на этих летунов… Но теперь я знаю, как это делается… Почему бы и нет? В них должно быть много мяса и свежей крови… О, свежая кровь!.. Но РАЗУМ! Это препятствие. Хотя у тех, кто привиделись мне в ловушке, разум находился на грани исчезновения. Но разве можно верить тому, что привиделось?.. И вообще, на первый раз достаточно впечатлений. Понадобится очень глубокий покой, чтобы переварить их…

* * *

Обследовать залы, переходы, тупики и прочие тайны моей пещеры стало моим любимым занятием. Насытившись в ловушке и отблаженствовав в Покое, мои двадцать Я разбегаются каждый по своему направлению, тем самым расширяя пространство моего бытия, что доставляет мне величайшее удовольствие. В это время я как бы вырастаю, заполняя собой все, что видят мои Я. Во мне созревает проект освоения этих пространственных богатств. Я знаю, где будут ловушки для пищи, а где уютные и укромные места отдыха и Покоя. Часть залов, по моему проекту, останется в первозданном виде, потому что этот вид мне нравится. Да и зачем лишать себя перспектив?..

Но однажды я сделал очень тревожное открытие! Оказывается, пространство, которое я считал безраздельно мне принадлежащим, представляло интерес и для других существ. Впервые их обнаружил тот мой Я, который специализировался на залах и переходах с двумя гладкими полосками на полу. Эти залы давно вызывали у меня настороженность — было в их чистоте и аккуратности нечто противоестественное…

…Сначала показался трепыхающийся свет неприятного красного оттенка. И только я успел скрыться в расщелине, как показались они. Они появились как хозяева. Движения и действия их были уверенны и осмысленны. Они шумели, не боясь, что могут кого-то потревожить. Их было около двадцати. Некоторые держали в руках длинные тонкие штуковины с утолщениями на концах. От этих-то утолщений и исходил трепещущий свет, который рождал во мне безотчетный страх. И это мне очень не понравилось!..

Остальные девятнадцать Я прекратили свои исследования и внимательно наблюдали за происходящим глазами двадцатого.

А пришельцы продвигались вперед, увлекая за собой несколько кубов, чем-то заполненных. В одном из кубов находились эти самые штуковины, но без света. Два существа вытаскивали их и прикасались к ним светящимися штуковинами, отчего начинали светиться и новые. Существа устанавливали их в стенах пещеры по ходу движения. И вся пещера наполнялась отвратительно-грязным дрожащим светом. Хорошо, что укрытие было в стороне от их маршрута, и потому они не заметили меня.

Прогрохотав и проскрипев, они скрылись из виду за поворотом, оставив за собой только грязно-красный свет… Почему он вызывает во мне такой ужас?!.. И запах от него совершенно отвратительный! Почему они смеют делать ЭТО в моей пещере?!..

Когда существа скрылись, мой двадцатый Я быстро, но осторожно, держась подальше от источников грязного света, вернулся в Большую Ловушку. А наблюдать за процессией стали другие Я, которые оказались поблизости. Так что если пришельцы и исчезли у меня из виду, то совсем ненадолго.

Конечным пунктом их движения оказался большой зал, перерезанный надвое бурным потоком. Я-то знал, что существуют и другие залы, где ревет и резвится, а то и разливается от стены до стены мое вечнотекущее, дарящее свежесть и бодрость сокровище. А в глубинах его, как я обнаружил во время своих изысканий, тоже обитает пища неописуемо-живительного вкуса. Я даже научился делать ловушки для этих стремительных серебристых существ, обитающих в воде. Ничего сложного, главное — утопить паутину с помощью вплетенных в нее камней.

Но для пришельцев, я полагаю, все остальные залы с рекой недоступны. И все же сам факт их стремления к ней вызывает тревогу. Может быть, им тоже нравится пища, которая там обитает?..

Однако ничего похожего на паутину у них не было. Одни из них начали грохотать, сколачивая на берегу какую-то конструкцию. Другие зачем-то стали долбить стены пещеры в самом узком ее месте. Третьи продолжали что-то выгружать из кубов, обмениваясь друг с другом пронзительными звуками, от которых у меня по коже пробегала знобящая дрожь.

В этот раз мне так и не удалось выяснить, чем они занимаются. Опустошив кубы и рассортировав по отдельным кучам то, что в них было, существа отправились в обратный путь. И только когда тот мой Я, который дежурил у выхода Большой Ловушки, увидел вылетающих из другого выхода черных летунов, я понял, что существа, за которыми я так внимательно следил, и есть эти самые черные летуны. Это открытие меня откровенно опечалило. Я чувствовал опасность, исходившую от них… Но почему, почему?!.. Ведь я даже представил их в моей ловушке, обезумевшими от страха. Значит, они могут стать моей добычей?!.. Значит, они должны меня бояться!.. Почему же тогда боюсь их я?..

* * *

С тех пор я стал видеть их регулярно. Правда, столь большими группами они уже не появлялись. Обычно их было шестеро. Они сразу отправлялись к реке и продолжали сооружать там свою конструкцию. Может быть, это была их ловушка?..

Иногда их сопровождал седьмой, очень крупный и сильный летун. Он ничего не делал, а только что-то пронзительно выкрикивал и размахивал лапками (очень уж они у них были маленькими), показывая то на конструкцию, то на стены, то на кубы. Кстати, и сами эти существа, по сравнению, со мной были мелковаты, но что-то в них настораживало.

… А если они подобны мне?.. То есть каждый из них — часть некоего общего Я, о подлинных размерах которого я не имею ни малейшего понятия?.. И если судить по величине их пещеры с невидимыми стенами и сводом, то… Может быть, поэтому они излучают опасность?.. Но зачем они здесь, в моей пещере? Неужели им недостаточно своей — необъятной?..

И вот после нескольких приходов они с невообразимым шумом засунули в реку громадный круг, надетый на толстую ось, концы которой опирались на обработанные чем-то углубления в стенах пещеры. И когда этот круг стал вращаться, они огласили пещеру столь пронзительным ором, что мой Я чуть не вывалился из своего укрытия. На ось круга наматывалась туго натянутая плетеная нить, которая уходила в глубину пещеры. Затихнув, летуны внимательно следили за входом в зал. И через некоторое время в него вкатились сцепленные друг с другом кубы. Тогда один из летунов дернул какой-то рычаг, и кубы остановились. И снова пещера огласилась пронзительными криками. Они явно чему-то радовались. Видимо, так же, как я, когда заканчиваю какую-нибудь особенно остроумную ловушку.

Значит, мы чем-то похожи, и есть вероятность того, что мы сможем друг друга понять…

Но зачем?.. Чтобы избавиться от ощущения опасности?.. И как встать на путь взаимопонимания? Если мой Я обнаружит себя перед ними, что они сделают?.. Испугаются?.. Нападут на него?.. Исход такой схватки предсказать невозможно, но ясно, что взаимопонимания она не принесет…

Нет, тут надо хорошо подумать. Спешит только плохой охотник. А хороший — ждет, когда жертва сама окажется в его ловушке.

* * *

Я смотрел, как они улетают вниз по ущелью, и казалось, что так было всегда — они улетали, а я смотрел им вслед… Какие-то фокусы моего сознания, которое превращает впечатление данного момента в подернутые туманной дымкой воспоминания…

Но мне интересно вот что: если эти летуны позволяют себе хозяйничать в Моей пещере, то почему бы и мне не делать того же в их Большой Пещере?.. Только потому, что мне страшно?.. Ощущение опасности — достаточное основание для осторожности, но не для бездействия…

А зачем мне их пещера, когда мне и в своей достаточно пищи?.. Достаточно ли? Мои Я с каждым днем становятся все больше. И соответственно растут их аппетиты. А те мелкие твари, которые попадаются в мою ловушку, хоть и утоляют голод, но есть их становится все более занудно. Слишком много их надо пережевать, чтобы насытиться. Плоти в них, прямо скажем, на один кус — кожа да кости. Писку больше… Пискуны и есть пискуны… Лакомство из реки тоже требует немалых трудов по добыче. А слишком дискретное питание не приносит былого удовлетворения, и Покой оказывается неглубоким. А мелкий Покой похож на неутоленный голод. Это раздражает! Разумное существо должно иметь возможность мыслить, иначе разум заболевает, порождая тени, в которых растворяется, принимая их за реальность…

Да, в Большой Пещере должна быть крупная пища…

Смеркается. Черные летуны плохо видят в темноте, иначе они бы не таскали за собой в мою пещеру этот грязный свет. Значит, с наступлением ночи они мне не опасны, и я могу начать исследование Большой Пещеры.

Итак, двое впереди, трое — следом. Достаточно. Остальных ждут другие дела. Надо держать под контролем все границы и, по возможности раздвигать их.

Закрепляю концы страховочных нитей всех пятерых Я на Большой Ловушке и — вперед!.. Так, одну стену — дальнюю — я зрительно изучил из своей пещеры, теперь вижу и вторую — ближнюю. Она мало отличается от противоположной, встречаясь с ней далеко внизу и расходясь вверху… Как это все-таки странно — пещера без свода. Так и жди какой-нибудь беды сверху! Никакой защиты… Надо вести постоянное наблюдение.

А вот и второй вход в мою пещеру, через который в нее проникают черные летуны… Интересно, а почему они не пытаются проникнуть туда через мой вход? Не может же быть, чтобы они его не видели. Неужели им известно о моем существовании?.. И при этом они ведут себя так, словно меня нет?.. Странно… Что дает им основание для такой неосторожности?..

Ладно, с этим я еще разберусь. А сейчас надо исследовать нижнюю часть стены и дно — оттуда исходит излучение жизни. Значит и пищи!.. Наконец стал виден свод Большой Пещеры — черный, бесконечно далекий, но все-таки реальный. А на нем — бесчисленное множество глаз!.. Ужасное ощущение — как будто спину покалывают тысячи иголочек. Мои беззащитные спины… О, если бы знать — чьи это глаза — друзей или врагов?.. Одно утешает — они слишком далеко, чтобы напасть на меня. У них должна быть другая добыча. Может быть, живущая на вершинах, подпирающих свод?..

Конечно, страховочные нити не помешают, но и без них я передвигаюсь по этой стене ничуть не хуже, чем в своей пещере.

Надо же — здесь моя река! С каким ревом она вырывается из тайного своего укрытия! Значит, и здесь есть мое плавающее лакомство…

Но, я слышу, кто-то приближается. Надо спрятаться… Вот за этими камнями меня не будет видно… Из-за поворота выскочили три четверолапых существа. Наконец-то бескрылые! Как мне уже надоели всяческие летуны! Особенно те, которых я не ем…

Четверолапые постояли, принюхиваясь и прислушиваясь, и, видимо, ничего опасного не обнаружив, зацокали дальше. Прошли мимо моих Я, ничего не заметили. Они явно плохо видят в темноте. И чего тогда бродят? Спугнул кто-нибудь?.. Спустились к реке. Пьют. Самое время устроить ловушку. Горизонтальную, прямо на тропе…

Вот и готово — самая элементарная крупноячеистая сеть… Кажется, они кончили пить. Приближаются. О, первое наступило на ловушку! Никакой реакции — движется дальше. Второе наступило… Третье… Теперь самое время! Четверо Я поднимают концы сети над землей — в результате лапы добычи оказываются в ячейках. Почуяв помеху движению, они пытаются освободить лапы, но от этого ячейки сжимаются и тесно обхватывают их — такова конструкция ловушки. Оч-чень остроумная вязка!.. И вот все кончено. Добыча отчаянно дергается и издает какие-то странные дискретные звуки. Вполне терпимые… Психофон на уровне инстинктов — страх, боль, стремление вырваться — отлично! Отсутствие признаков разума разжигает мой аппетит!

Да, но как обеспечить участие всех Я в трапезе? Два варианта: либо всем спуститься к добыче, либо добычу поднять в пещеру. Поглощение пищи в незнакомой нервной обстановке! — Нет никакого удовольствия! И не до Покоя потом будет. А зачем пища, если она не приносит Покоя?..

Обмотав уже переставшую трепыхаться добычу, пятерка моих Я без особого труда доставила ее в пещеру.

Два Я тем временем возвращались от реки, где они учились тушить грязный свет, оставленный черными летунами. Это было страшно, потому что грязный свет обжигает. Но установлено несколько безопасных способов тушения: взять светильник в лапы и окунуть светящуюся его часть в воду или сунуть в песок, можно полить водой из плотно сплетенного конуса или надеть на него этот конус… В общем, свет был потушен, и все двадцать Я принялись за трапезу…

… Четверолапые были великолепны! О, эта свежая горячая кровь, пьянящая и дарящая силу! О, это парное, еще дрожащее от остатков жизни мясо! Живая плоть, источник блаженства, Покоя и Мысли…

Покой в этот раз оказался необычайно глубок! И то, что я видел, находясь в нем, было настолько реалистично, словно происходило со мной на самом деле и не когда-то, а сейчас, хотя ТАКОГО, вообще, не могло быть никогда! Потому что я летел! И это не было похоже на фантазию — в фантазиях я представляю себя кем-то, пытаясь уподобиться ему. Но здесь я летел так, как никто не летает! Ни черные летуны, ни те пискуны, которых я поедаю сотнями. Я летел на громадных прозрачных и чуть светящихся крыльях, надетых на мои лапы. Они подчинялись малейшему моему движению, и полет мой был величествен, как величественна Большая Пещера, свод которой растворен в непостижимой и в недостижимой высоте. Я чувствовал надежную опору воздуха под моими крыльями и теплую силу его восходящих потоков… Оказывается, летать — это прекрасно!.. Но зачем летать мне — пауку?!.. Странный вопрос словно бы из другого момента времени… И почему паук?.. Потому что я плету паутину?.. Откуда во мне берутся все эти слова?..

И вдруг из-за скал навстречу мне метнулись две черные молнии, и я, ощутив ожог боли у основания лап, камнем полетел на дно Большой Пещеры… И ужас мой перед неизбежным концом был столь силен, что сознание мое вышибло из Покоя, как выстреливает фонтан крови из перекушенной артерии…

Все мои двадцать Я смотрели друг на друга, явно не понимая, где они только что были… Неужели это новая пища оказала на меня столь дикое действие?! Видимо, надо быть разборчивее…

И все-таки это сверхстранное видение не растворилось в моей памяти, как другие, а со всей восхитительной и ужасающей четкостью возникало в пространстве всякий раз, как я пытался вспомнить его…

И вдруг я понял, что умею делать такие крылья! Я помню, как их делал!..

Может быть, поэтому я с такой тоской смотрел вслед улетающим черным летунам?.. А ведь две черные молнии — это они! Я только сейчас понял, что это они… И вспышка ярости ослепила меня! Если бы сейчас передо мной оказался один из них, я перемолотил бы его в мелкую кашицу и выплюнул в его поганую пещеру!.. Хотя при чем здесь пещера?.. Просто поразительно насколько ярость лишает разума! Я принял видение за реальность, совершенно забыв о том, что никогда не летал!..

Нет, с этим наваждением надо бороться, иначе я сойду с ума. Или мы сойдем с ума?.. Или с умов?.. Но что такое МЫ?! Двадцать Я — это я! Кто же тогда МЫ?.. Похоже, я действительно упал на дно Большой Пещеры и сильно ударился тем самым местом, которым думают…

От приступов дурости лечатся конкретным делом. И я знаю, чем сейчас займусь! Меня просто трясет от предвкушения! Я буду делать крылья! И это станет проверкой на истинность странного видения…

Стоп! Стоп! Стоп!.. Какая истинность?! Это что же, если я сделаю крылья, значит, я когда-то летал?.. Чушь какая-то… Я же совершенно точно знаю, что этого никогда не было… Или со мной произошло нечто такое, после чего я забыл о том, что было? То самое падение с высоты?.. Но не могли же одновременно упасть все двадцать моих Я!.. К тому же я ощущал, что летел только один Я. Один Я падал на дно Большой Пещеры… Где же были остальные? И неужели все они могли потерять память, когда погиб один?.. Нет, мысль идет в ложном направлении. Я же помню, как мои Я были совсем маленькие. Сейчас-то они выросли. А тот, КТО ЛЕТЕЛ, был гораздо больше. Я еще помню это ощущение громадности и силы… О, это сводящее с ума РАНЬШЕ!..

Итак, все двадцать Я здесь. Сосредоточиться!.. Да, я вижу крылья и знаю последовательность их изготовления… Разобьюсь на пятерки и одновременно сплету крылья для четверых Я. Начали!..

Вязать надо плотно, чтобы ниточка склеивалась с ниточкой, и крыло становилось бы непроницаемым для воздуха. Но ниточки — самые тонкие, самые легкие и оттого — совсем прозрачные…

Течет нескончаемое время, истекает из желез моих бесконечная прекрасная нить. Медленно, но зримо образ крыла превращается в крыло…

* * *

Полетит один Я! Я еще отлично помню свист разорвавшейся под моей тяжестью высоты, помню ужас, который охватил меня… И сейчас, когда я стою на краю пещеры, его колючий холод пробегает по моим телам. Поэтому полетит только один. Но обязательно полетит! Потому что я помню и возвышающее дух чувство полета, когда пространство бытия, словно взрываясь, вырастает во все стороны. Потому что я хочу летать!..

… И я лечу!.. О, этот первый шаг в пропасть! Когда замирает и обрывается сердце… Но несколько мгновений падения превращаются в плавный полет. Крылья почувствовали опору, и мои движения становятся все уверенней… Уже темно, поэтому я не боюсь, что появятся черные летуны. Но на всякий случай стараюсь не особенно удаляться от своей пещеры…

Мириады горящих любопытством глаз наблюдают за мной со свода Большой Пещеры, их я уже не боюсь. Может быть, зря?.. В полной темноте крылья мои светятся необычайно ярко, и я, наблюдая себя глазами оставшихся двадцати, вижу, что это прекрасно, это очень красиво! Хотя не исключено, что и опасно. Кто знает, возможно, существуют еще какие-нибудь ночные летуны, которых привлечет это свечение?.. Надо не терять бдительности… Круг, еще круг… Этому Я достаточно для первого раза. Пусть другие испытают… Все-таки не совсем одно и то же — ощущать, как летит лругой Я, и лететь самому… Хм, странная мысль! Прежде ничего подобного я не думал… Хотя, чего ж тут странного — когда ест один Я, другие только ощущают пищу, но не получают ее. Убийственный аргумент!.. И мне почему-то страшно оттого, что у меня нет контраргумента… Я летал всю ночь. Все мои Я поочередно. А потом подчистую опустошил Большую Ловушку и не сказал бы, что очень насытился. Ничего — отныне у меня появились охотничьи угодья — Большая Пещера. Покой был не очень глубокий, но тела мои отдохнули.

Теперь я каждую ночь отправляюсь на охоту. Тактика первого опыта оказалась не очень эффективной — трудно очутиться в нужный момент в нужном месте. Решение этой проблемы пришло неожиданно легко, но совсем недавно оно было бы невозможно. Воздушная разведка!..

Когда попритихли первые восторги от самого процесса полета, я стал оглядываться по сторонам — мое ночное зрение действовало на весьма значительные расстояния. Тогда-то я и разглядел стада и группы прячущихся по склонам и в низинах существ, как похожих на тех, которыми я уже полакомился, так и совсем других. Это весьма разожгло мое пищеварительное любопытство. И естественным образом выработалась тактика охоты: несколько Я выслеживают сверху добычу, несколько — готовят ловушку, несколько загоняют в нее сонную добычу. Это общая схема. А каждая конкретная охота неповторима. И в этом ее прелесть, не говоря уж о результатах…

А результаты были потрясающе вкусные! Неповторимо вкусные! И оттого хотелось их повторять и повторять! Я чувствовал, как растет мощь каждого моего тела. Глубже и объемней становится Покой. Сложнее и интереснее Мысль, рожденная им… Да, я несколько охладел к своей родной маленькой пещере, но только в исследовательском и охотничьем плане. Представить жизни без нее я не могу. А уж Покой!.. Покой возможен только в ней!.. Но охлаждение мое не коснулось интереса к черным летунам, развившим бурную и непонятную мне деятельность в моей пещере.

Охота и Покой занимают ночь. День же я отдаю наблюдению за черными летунами. Временами мне почти неудержимо хочется попробовать их на вкус. Но я понимаю, что не все возникающие желания следует тут же удовлетворять. Те же из них, удовлетворение которых сопряжено с опасностью, требуют особо тщательной подготовки. К тому же, благодаря ночной охоте я не испытывал голода. И запах мысли, резко и отчетливо исходящий от черных летунов, изрядно портил мне аппетит. Но разжигал любопытство…

Нельзя сказать, что вокруг меня наблюдался интеллектуальный вакуум. Нет, даже пискуны излучали нечто разумное до тех пор, пока не оказывались в моей ловушке. Кстати, то же можно сказать и о любой другой моей добыче — на свободе она представлялась мне куда более разумной, чем в паутине. Но такого мощного излучения мысли, как от черных летунов, я не ощущал ни от кого. Правда, однажды ночью на охоте до меня дошел мощный интеллектуальный посыл откуда-то сверху. Я посмотрел наверх и, если мне не почудилось, на несколько мгновений увидел на фоне сверкающего мириадами чьих-то глаз свода Большой Пещеры черную тень, плывущую между самых высоких вершин. Это был не черный летун… И мне стало страшно. Я тут же прервал охоту и вернулся в свою пещеру. Как я и предполагал, ночь хранила свои тайны, а тайны всегда опасны… Больше это не повторялось, и я снова осмелел, хотя теперь всегда на охоте тщательно прослушивал интеллектуальное пространство…

Мне ужасно хочется слышать не только «запах» черных летунов, то есть не только ощущать присутствие сложно организованного ментального поля, но почувствовать и «вкус» их мысли, то есть ее содержание. А оно ускользает от меня. Они без конца издают непонятные мне резкие звуки, и, сдается мне, что вся полезная информация из их ментального поля уходит именно в эти звуки. Может быть, еще и поэтому они меня страшно раздражают.

Я пытался с ними общаться, не обнаруживая себя. И нельзя сказать, что они вовсе не реагировали на мои посылы. То один, то другой на мгновение отрывались от своей непрерывной возни и озирались по сторонам. Но только на мгновение. И вновь продолжали копошиться. Ну, кто же так общается?!.. Для общения нужно сосредоточиться друг на друге, держать собеседника в своем ментальном поле, как делают мои Я…

Но эта их непрерывная деятельность иногда доводит меня до умопомрачения!.. Так и хочется обмотать их паутиной и прислонить к стенке: отдохните, сердешные, побалакаем чуток. За жизнь, так сказать…

А между прочим, это — идея! Вероятно, опасная, но не более, чем обычная охота. Нет, вру — гораздо более опасная, потому что ни в одной моей потенциальной добыче не ощущается такой интеллектуальной мощи. Но тем интереснее охота!..

* * *

… Их было шестеро. Двое остались у входа, а четверо пошли, как всегда, к реке. Один Я следовал за ними и, когда они скрывались за поворотом, гасил грязный свет, накрывая его конусом, укрепленным на обломке ветки. Охрана этого не могла видеть за несколькими поворотами. Так что можно сказать — тьма шла за ними по пятам… Несколько Я вели наблюдение за подступами к пещере и к Большой Ловушке. Остальные заняли исходные позиции у реки.

А эти удивительно самонадеянные существа ничего не чувствовали. Я даже начал сомневаться в их интеллектуальных способностях. Но, может быть, у них есть весомые причины не принимать меня в расчет?..

Они, как всегда, начали что-то сколачивать, связывать. Похоже, делали еще несколько таких кругов, как тот, который крутила моя река. Зачем? Они хотят заставить мою реку работать на них?.. В моей пещере?.. Нет, этот вопрос нам надо обсудить!..

Вот они все четверо склонились над своей конструкцией… Самое время! Спускаю на нитях со свода конусы, и грязный свет гаснет. Я вижу, как они замирают, ослепнув в темноте, и несколько Я прыгают сверху, накрывая их большой плотной сетью. Дело сделано! Остальное — рутинная техника охоты: связать поплотнее, обезопасить себя от их когтей, клювов и острых крыльев…

А в это же самое время с полной синхронностью то же происходит и с их охраной. Она стоит в двух неглубоких нишах недалеко от входа в пещеру. Хорошее освещение у входа осложняет мою задачу. Но задачи на то и существуют, чтобы их решать… Этим двоим придется понервничать… И вот из мрака выходят два моих Я и начинают медленно надвигаться на охранников, энергично работая жвалами. Черные летуны расправляют и складывают крылья, словно примериваясь к бою. Отважные летунчики… Но тесно здесь, тесно для того, чтобы как следует принять бой, и они инстинктивно пятятся к выходу. Туда, где сияет принадлежащее им пространство. Там с ними не справиться никаким паукам…

Вот они уже почти у самого края… Тут мои Я делают несколько угрожающих прыжков в сторону летунов, явно демонстрируя желание схватить их, и летуны, резко взмахнув крыльями, выстреливают собой из пещеры… в заранее приготовленную мной ловушку…

Я не чувствовал в летунах страха, когда они отступали. Скорее лихорадочный поиск условий для оптимального боя. И еще — они, вероятно, думали о том, как предупредить остальных: впервые я уловил в их поле образы этих «остальных». Значит, общение в принципе возможно!..

Бедняжки трепыхались в ловушке, висящей возле входа в пещеру, и все больше запутывали сами себя. Да и мои Я помогали им в этом с большим усердием…

Потом летуны — каждый укутан в плотный кокон паутины — были с подобающей моменту торжественностью оттранспортированы от реки к Большой Ловушке в пустом кубе. Между прочим, неплохо придумано! Я даже подумал, что можно было бы наловить в реке побольше лакомства и в этом кубе доставить к Большой Ловушке, чтобы получить большое удовольствие и глубокий плодотворный Покой… Но это в будущем…

Охрану доставили в Большую Ловушку прямо по склону — так гораздо ближе. Хотя и рискованно — могли заметить другие летуны. Но, вроде бы, все обошлось благополучно. Да и забыл я о риске в пылу охоты. А зря — когда их хватятся, следов не должно быть… А в каком случае гарантировано отсутствие следов? В единственном — если пленников съесть…Однако, это голос охотника, а не исследователя, и ему не следует давать слова. Пока…

Летунов я разместил в самой удаленной области Большой Ловушки. Причем так, чтобы они не видели друг друга и не могли общаться между собой. С каждым летуном осталось по одному Я. И каждый Я попытался вступить в диалог со своим подопечным. Один послал своему собеседнику образ реки и ее глубин. Другой показал ночной свод Большой Пещеры — я очень хотел узнать, чьи глаза горят на нем… Третий решил поделиться одним из способов изготовления ловушки… В общем, кто во что горазд! Но…

Ни один Я не услышал никакого отклика! Не то, чтобы полный интеллектуальный вакуум, но близко к тому — страх, злоба, отчаянье и прочие негативные эмоции, то есть напряженность интеллектуального поля оказалась на весьма общеживотном уровне. Запах мысли ослаб настолько, что у меня не на шутку взыграл аппетит. Мои Я встали в трапезную позицию, энергично заработали жвала, и от летунов шибануло таким запахом ужаса, что у всех моих Я потекли слюнки…

Однако, это было бы слишком элементарным вариантом, который явно не стоил затраченных усилий и вероятных опасных последствий…Хотя, если они действительно столь безмозглы… Нет! Тут что-то не так! То мощное интеллектуальное поле, то животный фон… Что изменилось?.. Они были на свободе, а теперь в ловушке… Неужели ловушка экранирует? Почему же она мое поле не экранирует? Потому что ловушка — это свобода для меня и неволя для них?.. Неужели дело в этом?! Неужели и я, оказавшись в плену, тоже стану таким идиотом?!.. Надо провести эксперимент — освободить их. Частично. Каждому летуну обеспечить свободу передвижения в некотором замкнутом пространстве…

… Вот и готово. Уютные отсеки Большой Ловушки, усиленные несколькими слоями самой толстой нити, на какую я способен. В каждом — выход, который я закрою, когда выйду… Теперь начинаем освобождать. Слой за слоем, слой за слоем… Ну-ну, не стоит делать вид, что больно — я пеленал вас так, чтобы не нарушить кровообращения… Да, кажется, я прав — чем свободней становятся их путы, тем ощутимей напряженность интеллектуального поля. Я уже вижу, как они рисуют себе перспективу полного освобождения: я освобождаю их крылья (совсем уж за дурака меня держат!), и они первым же взмахом что-нибудь мне отсекают. Конечно, разумное существо должно бороться за условия существования своего разума… Но я свою часть уже сделал, теперь вы потрудитесь. А я пошел за пределы вашей досягаемости. И выход заплету самой плотной вязкой. Мы будем друг друга видеть и слышать, но коснуться не сможем. Пока. Потому что я могу одним движением превратить ваши просторные апартаменты опять в тесный кокон. А пока сделаем еще одну попытку…

Мои Я оставили своих собеседников и вышли из отсеков. Летуны же принялись яростно освобождаться от остатков паутины. Этого времени мне вполне хватило, чтобы заделать выход и занять наблюдательную позицию. Интеллект летунов снова обнаружил себя. Во всяком случае, ни один из шестерых не бросился сходу на прозрачные стены своей клетки, а все принялись внимательно их изучать. Пробовали подцепить когтями, клювом, рассечь крылом… Недолгих этих исследований им хватило, чтобы понять: если нить и поддается их воздействию, то явно недостаточно для освобождения. Тем более, под моим неусыпным наблюдением.

Постепенно один за другим все летуны прекратили тщетные попытки и заняли позиции напротив моих Я. Некоторые пытались мне что-то кричать, но я не воспринимаю информацию в таком виде. Не дано… Не виноват, но, может быть, исправлюсь… Ну вот, наконец-то замолчали, а то сплошной шум в интеллектуальном поле. Хорошо, хоть поле нашлось…

Да, понимаю… Тоска… Чего уж хорошего в неволе… Все понятно, но мне бы чего-нибудь более вразумительного… Сформулируем вопрос… И я пытаюсь показать им их вращающийся в реке круг. Потом наполненные деталями кубы, вползающие в пещеру, потом те же кубы, но пустые… И крупным планом концентрирую внимание на этой пустоте…

Молчание… Но не безмыслие, а удивление широкого эмоционального спектра — от добродушно-презрительного: «Надо же, такое страшилище, а туда же — что-то соображает…» до крайне агрессивного: «Мыслящий враг опаснее десяти безмозглых. Его надо уничтожить во что бы то ни стало!». Попался и скептик: «Почему я решил, что это мышление? Скорее, элементарное отражение реальности…»

Тогда я дал им общую панораму их пленения. Чтобы не сомневались… И они перестали сомневаться. Естественная в их положении надежда на освобождение из лап неразумной твари сменилась не менее естественным отчаянием — у них не осталось оснований рассчитывать на свое интеллектуальное превосходство. При этом их ментальное поле затянуло черно-фиолетовой дымкой… Интересно… Хотя я не стал бы безоговорочно утверждать, что их положение безнадежно — разум затем и существует, чтобы находить выход из безвыходных ситуаций…

Я стал снова и снова повторять свой вопрос, показывая им пустой куб. Сначала фиолетовая пелена никак не реагировала, но вскоре у некоторых стали вспыхивать огоньки интереса… И, наконец, я увидел куб, до краев наполненный прозрачным камнем, которого в некоторых моих залах было полным полно — стены многих состояли целиком из него. И это было красиво… Но зачем им мой камень?.. Потом я увидел множество кругов, погруженных в мою реку. Все они вращались, и это вращение, как я понял, с помощью каких-то хитроумных приспособлений превращалось во всякие другие движения: вот в одном из залов множество молотков долбят стену, камень сыпется в желоба, а из них в пустые кубы, которые по мере наполнения укатываются, а на их месте появляются пустые. Потом камень попадает к подножию склона и там в кубах, получающих движение от той же реки, но текущей уже в Большой Пещере, передвигается куда-то вдаль… Мне показали и эту даль. И там я увидел очень красивую гору, сложенную в разумном порядке из моего прозрачного камня, и пещеру в этой горе — в ней было еще красивее, чем в моей Большой Ловушке, которая светилась только одним цветом. Пещера же летунов переливалась всеми мыслимыми и немыслимыми цветами и оттенками. Я даже позавидовал им, когда представил, как хорошо смотрелась бы в этой пещере моя Большая Ловушка. Только кого ловить в нее там?..

И вообще, все это лишь проекты и мечты. В моей пещере еще только один круг в реке, а в Большой и того нет. Просто теперь понятно, зачем они все это затеяли. Но кто им позволил разрушать мою пещеру и увозить из нее камни?!.. Хотя, тем самым они расширяют мое жизненное пространство. И это неплохо. Если, конечно, в результате этого стены моей пещеры не станут такими же грязно-серыми, как стены Большой Пещеры… Сами-то, небось, хотят жить в красоте, а я, значит, должен прозябать, где попало?! Не видят ничего в темноте и думают, что я такой же? А я вижу, вижу! И сейчас покажу им, как я вижу…

И я показал им всю красоту своей пещеры, которой я любуюсь в темноте с помощью «ночного» зрения: и светящиеся разными цветами кристаллы, и наброшенную на них нежно-зеленую вуаль паутины… А потом показал ту же пещеру после того, как они обдерут со стен все кристаллы… Очень убогая каритинка получилась… И они мне ничего не ответили. Хотя я чувствовал, что они поняли мою мысль. Да я и не ждал от них ответа. Пусть подумают. Может быть, мне с этим их и отпустить?.. Нет-нет, рано! Еще подумают, будто я затащил их к себе с тем лишь, чтобы выразить свое недовольство их деятельностью в моей пещере. Это лишь попутная цель. А основная — понять их! Понять, насколько серьезна опасность, исходящая от них. Ведь я ее ощущаю почти постоянно… Сомневаюсь, чтобы мне удалось заполучить их в другой раз, посему надо выжать все возможное из этого… Кстати, они ведь, наверное, проголодались?.. Что ж, за хорошее интеллектуальное поведение можно и подкормить немного. Мои Я сбегали туда, где обычно застревают в ловушке пискуны, и принесли своим подопечным по штуке, с трудом просунув тушки сквозь ячейки отсеков. Реакция у всех летунов была отрицательная: кто отпихнул тушку лапой, кто закричал, выражая недовольство и брезгливость, кто отошел подальше… Гордые или питаются чем-то другим?.. Я показал им летуна, поедающего пискуна — очень красочно показал. Но они замазали эту симпатичную картинку непробиваемо черным цветом. И показали мне кусты, растущие на склоне Большой Пещеры, и ягоды на этих кустах… Надо же, такие вроде неглупые, а питаются этакой непотребной гадостью!.. Бр-р-р!.. Меня аж всего передернуло. У этих ягод на редкость тошнотворный запах!.. Но ничего не поделаешь — заслужили… И я отправил опекунов за пищей для своих подопечных. Благо — уже наступила ночь… Как только мои Я скрылись из виду, летуны тут же принялись яростно рвать и кромсать когтями, клювами, крыльями свои отсеки. И я позволил им немного поразмяться, а потом один мой Я стал появляться, то у одного, то у другого летуна. Вскоре они поняли, что находятся под бдительным наблюдением, и прекратили бесполезное буйство… Бедняги, они надеялись, что пока я бегаю по склону в темноте, им достанет времени освободиться… Нет, к противнику надо относиться с уважением — это повышает шансы на победу… Да и отсутствовали опекуны не так уж долго каждый притащил по охапке выдранных с корнем кустов и просунул их в отсеки… Я старался не смотреть, с каким аппетитом они поглощали эту дрянь. Когда же трапеза завершилась, я попытался продолжить общение… Показал им картинку, где они прятались в скалах, а я летел к ним на своих прозрачных крыльях. И почувствовал, как напряглось их эмоциональное поле. Это не было сосредоточением охотника перед решающим броском, потому что охотник невольно испытывает какие-то положительные эмоции к намеченной жертве, даже благодарность за то удовольствие, которое она ему доставит… Здесь же было только стремление убить! Да и какая может быть охота, если они питаются вонючими ягодами… Тогда зачем убивать?.. Ах, да, опасность! Они ощущают опасность, исходящую от летящего к ним паука… Я пытаюсь им внушить, что не собираюсь нападать на них, но они меня не слышат… И вот две черные молнии устремляются ко мне, заходят за спину… и я снова ощущаю обжигающую боль!.. И снова лечу в пропасть!..

Поговорили…

Мне опять ужасно захотелось сжевать хотя бы одного из них! Ведь даже осознание моей разумности не удержало их от убийства! Пусть мысленного, но, думаю, что в реальности будет то же самое… Как-то надо их проучить! Но пойдет ли это на пользу?.. Скорее, наоборот — убедит их в том, что я действительно опасен… Ладно, моя добыча еще никогда от меня не уходила. Надо будет съесть их — съем. А запах мысли можно будет заглушить коконом…

Да, разговор зашел в тупик. Кажется, действительно пора подкрепиться. Пятерка моих Я, отправленная на охоту, уже доставила добычу в Большую Ловушку…

На этот раз, несмотря на вкусную и обильную пищу, Покой был какой-то тревожный и рваный. Может быть, это эмоциональное поле летунов прорывалось в него? — Ведь приходилось находиться в пределах их видимости…

Выглядели они теперь неважно. И когда я опять показал им летящего паука, они почти не отреагировали на него. Что-то уразумели? Или переутомились в тщетных попытках вырваться на волю?.. А может быть, почувствовали, что нынешняя ловушка — тот же кокон, только чуть просторней, и разум их отключился?..

Внимание! В Большой Пещере появился черный летун. Один. Приближается. Влетел в мою пещеру с того входа. Зажег грязный свет и двинулся вглубь… Поймать?.. Зачем, когда похоже, что и этих надо или отпускать или съедать… Лучше сделать вид, что ничего не произошло. Тем более, что до сих пор у меня с ними не было никакого контакта. Нет меня!.. И никогда им меня не найти в моей пещере…

Вот летун дошел до реки и, не обнаружив там никого, быстро вернулся к выходу и улетел… Теперь исчезновение этой шестерки обнаружено! Эх, зря! Надо было его задержать и отпустить вместе с остальными… Дурака свалял!.. Но отпустить их — значит, обнаружить себя. И вооружить их информацией, которая делает меня весьма уязвимым… О-хо-хо!.. Кажется, я сам себя поймал в ловушку…

Ладно, поживем-увидим. А пока пообщаемся еще с пленниками. Пожалуй, хватит пугать их летающими пауками. Я же хочу, чтобы мы поняли друг друга и перестали опасаться…

И я стал «рассказывать» им о себе. Показал, какими маленькими были мои Я прежде, как они любили играть и резвиться в Большой Ловушке, как научились плести собственные ловушки, как я исследовал пещеру и как научился добывать пищу из реки… Да разве можно перечислить все эпизоды моей жизни, которые я дал им посмотреть!.. И мне кажется, что эта «исповедь» вызвала у них некоторый эмоциональный отклик. Даже интерес к жизни. К моей. А значит, и к своей…

В ответ некоторые из них тоже показали маленьких черных летунов, которые очень потешно учатся летать, прыгая с искусственной горы, построенной из кристаллов, добытых в моей пещере…

Но нас опять прервали! Теперь прилетели шестеро. Среди них и тот, кто был утром, и тот, кто прилетал раньше, но не работал, а только размахивал лапами да что-то пронзительно кричал. Эти двое двинулись вглубь пещеры, а четверо остались охранять вход — двое снаружи, двое внутри.

Я вынужден был прервать общение и организовать наблюдение за новыми посетителями.

Двое, которые вошли в пещеру, продвигались очень медленно, все время что-то высматривая на стенах и на полу… Понятно, они ищут следы борьбы. Но борьбы-то, собственно, и не было… Вот они у реки. Остановили круг, о чем-то покричали. Быстро возвращаются назад… О! Сворачивают в зал Большой Ловушки!.. Однако, не думаю, что они осмелятся сунуться в Ловушку. А если осмелятся?.. У меня не будет выбора…

Как этот Большой внимательно смотрит вглубь Ловушки! Неужели не понимает, что для него это может плохо кончиться?!.. Я чувствую, что он уже хочет влететь в нее… Второй его удерживает. И правильно… Но Большой совсем обнаглел! Дергает Ловушку, видимо, надеясь выманить меня. Не на того напали! Нет меня, нет! Вы меня не видели, и я вас не видел. И нечего дергать чужую ловушку!.. Только бы он не почувствовал моего интеллектуального поля! Надо попритушить эмоции…

Наконец-то уходят. Так-то, следопыты, ничего не обнаружили и хорошо. Убедились, что Ловушка пуста, и ладненько. Ибо какой же паук стерпит, когда дергают его ловушку?!..

А я, тем временем, приготовил вам новый сюрприз, чтобы вы поискали злоумышленника где-нибудь за пределами моей пещеры… У вас, в Большой Пещере, всякие летают, ползают, скачут… А тут всего-навсего одна пустая ловушка, оставшаяся от паука, которого вы, видимо, когда-то укокошили…

Именно тогда, когда вы любовались моей ловушкой (а я чувствовал, что она вам очень нравится), в этот самый момент вторая пара ваших охранников уже нашла себе приют в моей прекрасной Большой Ловушке. Правда, я еще не успел освободить их из кокона. Но сейчас освобожу — не изверг же я, в самом деле…

А операция, между прочим, была очень рискованной! Но ежели она окончилась удачно, значит, риск оправдан. А дело было так.

Четыре моих Я, скрываясь за скалами, осторожно выбрались из моего входа в пещеру, который находится немного выше того, где стояли охранники, и не просматривается оттуда. С максимальной осторожностью они стали подбираться к тем летунам, которые стояли снаружи. Дул ветер, шелестел дождь, и поэтому шорох, который мог слышаться при движении моих Я, заглушался. Хотя я не думаю, что он был — мои Я движутся совершенно бесшумно. И летуны ничего не услышали. Мои Я, по паре на каждого летуна, спрятались за их спинами у ближайших камней. В это время из пещеры вылетели еще четыре Я и стали разворачиваться лицом к летунам и планировать на них. Естественно, летуны перепугались, и все их внимание было приковано к летящим на них страшилищам. В это время первая четверка моих Я подобралась к ним вплотную и набросила на них прочные сети. Какой крик тут поднялся! Мороз по коже!.. Но я на это и рассчитывал. Те двое, что скрывались в пещере, моментально отреагировали на крик и бросились на выручку. В тот момент, когда они стремглав вылетели из пещеры, мои летящие Я приняли их в приготовленную сеть… Все четверо быстренько были оттранспортированы в Большую Ловушку и помещены в приготовленные для них клетки…

Однако те двое из пещеры, обнаружив пропажу охранников, не бросились на поиски пропавших, а разделились — один куда-то улетел, а второй принялся кружить над скалами. Видимо вел поиск один. Но куда улетел второй?! За подкреплением?..

Четыре моих Я принялись за «обработку» новых поселенцев моей ловушки. Они показали им прекрасную гору и пещеру в ней, которую летуны собирались соорудить из моего камня. Похоже, что это произвело положительное впечатление на пленников. Но тут меня снова отвлекли. И хотя общение продолжалось, полностью сосредоточиться на нем я уже не мог.

Потому что оставшийся летун вернулся в пещеру! Один!.. Зачем?.. Он о чем-то догадался?.. И вот он опять перед Большой Ловушкой, где собрались все мои Я. Но теперь он не стоял перед ней, а, воткнув палку с грязным светом в расщелину на стене, взлетел и… полетел в Ловушку!.. Безумец!.. Но его интеллектуальное поле неизмеримо мощней поля моих пленников, и я ощущаю, что это поле концентрируется в узкий луч, направленный ко мне! Он желает общения со мной! И он владеет моим способом общения!.. Кто научил его?..Вот он показывает мне какое-то странное существо, стоящее у Большой Ловушки. Это существо посылает Громадному Пауку образ крыльев и мольбу сотворить их для него… О! Как велик этот Паук! Похоже, что это не я. Но кто же тогда?.. Этот странный черный летун знает обо мне то, чего не знаю я!..

И Паук делает ему крылья. Совсем не такие, какие сделал я для себя. Немудрено — существо-то совсем другое… Крылья готовы. Паук ведет странное существо к выходу, совсем как я… Оно вылетает из пещеры в ночь… Я ощущаю его восторг и радость… Но он думает о тех, кто остался в пещере… А кто там остался?.. И не улетает, как ему хочется, а возвращается к ним. К тем, о ком я ничего не знаю.

Я отпущу всех пленников! Мне достаточно общения с этим летуном. Тем более, что и он явно стремится к нему…

… Но вот он показывает мне летящего Паука! Откуда он знает? Ведь они никогда не видели меня летящего!.. Хорошо показывает! Как красивы крылья в лучах заходящего солнца!.. И здесь две черных молнии прерывают полет Паука… Он угрожает мне?.. Не похоже. В его эмоциональном поле отчаяние… И сострадание… Однако, погрузившись в образное общение, летун оказался практически беззащитен против гипнотического воздействия моей ловушки. Я вижу, как эффект вращения затягивает его, лишая ориентации. Но он сопротивляется! Силен, летун!.. Более того, он показывает мне то, чего я сам никогда бы не смог представить…

О! Как не вовремя меня отвлекают! — В Большой Пещере появилось множество летунов. Их трудно пересчитать, потому что они мельтешат между скал, оглашая их резкими противными криками. Ищут!.. Их поле излучает тревогу, страх и озлобление. Ощущение опасности почти оглушает меня…

Но я вижу невообразимо громадного и красивого летуна, который ввинчивает спираль своего полета в бездонность свода Большой Пещеры… Так ввинчиваются в бесконечность спирали моей Большой Ловушки… Он все ближе и ближе к горящим глазам таинственных существ, живущих на своде. Только эти глаза так и не приблизились, но стали ярче, и свечение их, пробиваясь сквозь прозрачные крылья летуна, становились как бы частью этих крыльев, делая их неописуемо прекрасными… А далеко внизу светился большой шар, и я знал, что где-то на нем затеряна моя пещера и два десятка моих Я зачарованно глядят в черную глубину… И мне очень захотелось (да-да, мне! Потому что я ощущал себя этим летуном…), просто нестерпимо захотелось вернуться к своим Я! Мне было без них одиноко… Но ведь я же и не существую без них!.. Нет, этот летун сведет меня с ума!..

Ну вот, бедняга вляпался в перегородку… Пришлось ее поставить, чтобы пискуны не шныряли, где не положено, не нарушали бы мой Покой… А попался этот бедолага… Надо спасать, а то слишком он дрыгается — задушит сам себя…

… А черные летуны всей толпой ринулись в пещеру. Куда?.. Ох, как некстати! Мои Я уже почти нашли общий язык со своими подопечными. Я даже понял уже, что не только из чувства красоты они стремятся делать свои пещеры из моих кристаллов. В пещере, где они сейчас живут, слишком темно и сыро, и маленькие летунчики не могут вылупиться из яиц…

Вот и Большой показывает светящуюся розово-голубым пещеру из моих кристаллов. Вернее, небольшой ее отсек, где его встречает еще один летун поменьше и двое визгливо пищащих летунчиков. Кажется, эти двое обращаются к нему, но это уже почти на пределе слышимости, что-то похожее на свист сквозняка в паутине: «Й-й-йс… Й-й-йс…». А потом произошло совсем непонятное. Что-то звенело, рушилось, падало… А потом он положил в маленькую пещерку из моих камней тех, кто его встречал: летуна поменьше и двоих летунчиков под его крыльями. Плотно закрыл все щели, смазав их чем-то. И то ли от заходящего солнца, то ли от чувств, раздиравших летуна, эта странная маленькая пещерка полыхала печальным, безысходным черно-багровым светом…

… А черные летуны столпились в зале Большой Ловушки и мечутся по нему, что-то резко выкрикивая. В эмоциональном поле страх и злоба, злоба и страх… И еще слабое звучание раскаяния…

Но что… что… что они делают?!.. Они суют свой грязный свет в мою Большую Ловушку, и он с жадностью начинает пожирать ее!.. Какой противный едкий запах!.. Надо спасаться! Бежать в Большую Пещеру! Там никого не видно… А мои пленники?! А летун, который много знает обо мне!?.. Оставить их на съедение грязному свету?.. В конце концов, это черные летуны напустили его на мою ловушку. И это послужит им хорошим уроком… Но они же, по моей вине, бессильны спастись! К тому же мы почти поняли друг друга… Свободу! Свободу всем!.. И скорей!..

Мои Я, которые опекали пленников, бросились разгрызать ловушки. Еще один Я ринулся к летуну, застрявшему в перегородке. Бедолага уже почти не дышит… Нет, надо же! Еще пытается сопротивляться! Вот дурной… Остальные девять одевают крылья и вылетают наружу. Надо приготовить сеть для тех, кто не успеет надеть крылья, если придется прыгать, а не выходить из пещеры!

Большого удалось освободить почти мгновенно. А ловушки для остальных пленников я сплел слишком тщательно! Мои Я и черные летуны кромсали их одновременно, стремясь навстречу друг другу. Но поддавались они очень медленно!

Угораздило же меня… Научи дурака ловушки плести… А грязный свет становится все более яростным и прожорливым. Дышать почти невозможно… Пещера заполнилась утробным гулом… Стало горячо. Неприятно запахла моя шерсть… Ну же! Осталось совсем чуть-чуть!.. Скорей… Скорей… Жар становится нестерпимым… На кончиках шерсти и на перьях летунов появились огоньки… Осталось совсем немного… Несколько ниточек… Последний взмах крыла, последнее движение жвал — и мы падаем друг на друга в полном бессилии… А гул становится оглушительным, боль от прикосновения грязного света — нестерпимой!.. Пронзительно вопят летуны, крылья которых на глазах начинают укорачиваться…

Большой летун, которого сразу выбросили из пещеры, очухался, набрал высоту и кружит рядом с моей пещерой… Приближается к вылетевшим моим Я… Неужели нападет?.. Нет, опасности от него не ощущается… Ну где же, где же мои оставшиеся Я?… О-о-о! Как больно!.. Мне кажется, что мои безмолвные Я ревут от боли, перекрывая гул пламени… Да, я вспомнил, как называется этот грязный свет — пламя. Но это грязное пламя!.. Мои я тянут за собой почти бессознательных летунов, тоже визжащих от боли. Их крылья уже почти полностью охвачены пламенем… И в этом есть своя жуткая красота, которую я, как это ни дико, успеваю заметить… Бросить? Все равно их уже не спасти… Но они еще живы!.. А пока есть жизнь — есть надежда… К тому же нас уже не разъединить… А выход совсем близко!

С крыльями не успеть — придется прыгать! Только бы хватило сил… О, как безжалостны жвала пламени, перемалывающие мою плоть!.. Нет, все, не успеть! Пламя обгоняет меня, все заполняя собой, и я падаю на каменистое дно пещеры… Последнее, что я вижу, — десять моих Я держат на весу перед входом сеть… непроглядный мрак проглатывает мое сознание…

И вдруг я увидел черного летуна, парящего на одном уровне с моими Я. Он пытается подарить мне надежду… Неужели он думает, что я смогу вернуться в ЭТУ ПЕЩЕРУ?.. К тому же сейчас из нее вылетят остальные летуны и довершат начатое дело… Наверное, это было бы наилучшим выходом — разве возможно жить дальше?..

Но я слышу его зов… Куда ты зовешь меня, черный летун?.. Знаешь ли ты сам?.. Он показал мне строй полета, где на острие угла — он, а по сторонам — мои Я. Что ж, мне уже все равно — и я последовал за ним… И не знаю — в благодарность или в отместку показал ему, как умирали мои Я, спасая летунов…

И тут я совершенно четко услышал вопрос:

— А зачем вы это сделали?

— Чтобы понять вас, — ответил я.

— Разве могут понять друг друга охотник и жертва? — усомнился он, не ожидая ответа. Я и не стал отвечать, а только сказал самому себе: «Я ведь хотел поговорить с ними и отпустить». И это показалось мне похожим на правду… Не знаю, поверил ли мне летун…

— И как вы их поймали? — спросил он.

Я показал ему все с самого начала.

— Ловко, — оценил он. — Но мы не хотели причинять вам вреда. Тем более, что нам трудно было бы обходиться без нити…

— Я этого не знал, и хотел разобраться…

— О, Мать Мира! — воскликнул он, по-моему, не мне, но я услышал. Почему путь к Твоей Истине проходит сквозь страдания и смерть?!..

— К кому ты обращаешься? — спросил я.

— К той, что создала этот мир!

— Разве существует тот, кто создал этот мир? — удивился я.

— Не знаю, но существовал, — спокойно сообщил черный летун, как будто это была самая рядовая информация!.. Ведь тот, кто создал этот мир, создал и меня?! Значит, он знает обо мне все?!.. И я тоже хочу знать о себе все! Где же тот, кто создал этот мир? — нетерпеливо воскликнул я.

— Не тот, а та — Мать-Создательница. — уточнил летун. — Но где Она — я не знаю.

— Но где ее искать, ты знаешь?

— В себе…

— Не понимаю! Объясни! — потребовал я.

— Я не могу тебе объяснить, мы слишком разные…

— А кто может?

И он показал мне то странное существо, которому Громадный Паук

делал крылья из нити.

— Кто это? — спросил я.

— Учитель.

— Я хочу его видеть!

— Ты хочешь, или все вы хотите? — уточнил летун.

— Все? — удивился я. — Было двадцать Я — и это был я, осталось десять Я — и это тоже я…

— Теперь я не понимаю, — признался летун, хотя я сказал совершенно элементарную вещь. — Но надеюсь, мы еще узнаем друг друга получше. Хочешь жить в моей пещере? — и он показал мне серую пещеру, освещенную грязным светом. Она была довольно велика, и мне хватило бы там места, но… Это была чужая пещера.

— Нет, ответил я. — Я хочу видеть… у-чи-те-ля…

— Зачем? — недовольно спросил летун. — Это трудно и очень опасно! — Я потерял десять Я, пытаясь узнать только маленькую часть правды о мире… А ты говоришь — опасно… Нет ничего опаснее отсутствия информации…

— Не знаю, не знаю, — засомневался летун. — Если маленькая доля Истины тебе обошлась, как ты говоришь, в десять Я, то сколько же Я ты заплатишь за всю Истину?..

— Ты видел ЕГО? — поинтересовался я.

— Да, — ответил летун.

— И остался жив… Тогда почему же должны погибнуть мои Я?..

— Не должны, но могут. Потому что окажутся в совершенно чуждой

обстановке.

— Я уже нахожусь в чуждой обстановке… И в любой момент меня могут уничтожить твои Я, защищая себя и свою пещеру.

— Со мной ты в безопасности, — успокоил летун.

— Ты не можешь всегда быть со мной… Покажи мне, где У-читель!.. И летун показал мне высокую-высокую вершину, которая, пробивая слой облаков, подпирала свод Большой Пещеры. Честно говоря, решимости у меня сразу поубавилось. Но в то же время, несмотря на высоту, вершина казалась маняще близкой.

— Я должен увидеть ЕГО! — решительно сказал я летуну.

— Что ж, это твое право, — вдруг согласился летун. — Я провожу тебя.

— Тебя ждут твои Я. Ты и так слишком далеко улетел от них. Ты перестанешь их чувствовать.

— Чувство не зависит от расстояния… К тому же я не знаю — смогу ли, захочу ли я вернуться к ним после того, что произошло, — в эмоциональном поле летуна мрачно тлели черно-фиолетовые тона.

— Твои Я и есть ты, — не понял я. — Как можно не вернуться к себе?..

— Интересная мысль, — обрадовался летун совершеннейшей банальности. А ведь я так понимаю, — вдруг ни с того, ни с того сказал он, — что вы еще не пауки, а паучата… Паук-то был гораздо крупней…

И от этих его слов во мне что-то сладостно затрепетало, как бывает во время Покоя, когда гипотеза превращается в Истину. Да-да, это было самое настоящее ощущение Истины…

— Но где он?! — воскликнул я.

— Не знаю, — признался летун. — Может быть…

И он снова показал мне нападение черных летунов на летящего паука…

— Тогда откуда взялся я?

— Может быть, вы тогда уже были?..

— Может быть, — подумал я, но ощущения истины в этом предположении не было…

* * *

Гора оказалась гораздо дальше, чем я предполагал. Пришлось несколько раз отдыхать, прежде чем мы долетели до ее подножия. Я уже не чувствовал под собой лап — в конце концов, я не летун, а паук, и лапы мои созданы для бега, а не для управления крыльями… Я даже голода не испытывал, а тут же провалился в беспросветный Покой…

Впрочем, он был не совсем «беспросветный», только во время «просветов» на меня опять набрасывалось ненасытное пламя, и я снова и снова обугливался в нем, проваливаясь во мрак…

Когда я пришел в себя, чуть светало. Черный летун уже обрабатывал ближайшие кусты. Теперь и я почувствовал голод. И, снова заставив мои Я влезть в опостылевшие крылья, отправился на охоту. Черный летун, видимо, разгадав мои намерения, не последовал за мной. И я еще раз убедился в том, насколько он умен…

Насытившись, я вернулся к нему.

— Не передумали паучата? — поинтересовался он, мысленно продемонстрировав мне весь путь до вершины с неприступными скалами, ледниками и холодными ветрами. Но мне ли, свободно передвигающемуся по сводам пещеры, бояться неприступных скал?!..

* * *

Сначала мы набирали высоту в полете. Но это становилось делать все труднее и труднее, потому что на моих крыльях хорошо планировать и парить. А набирать высоту можно, в основном, с помощью восходящих потоков воздуха мускульные усилия давали мизерный эффект. А потоки воздуха здесь оказались весьма коварными и разносили моих Я в разные стороны. Временами порывы ветра так и норовили швырнyть то одного, то другого Я на скалы. Поэтому вскоре, найдя укрытый грот в скалах, мои Я сложили туда свои крылья, и дальше я пошел пешком. Летун же передвигался большими прыжками, помогая себе крыльями. Перелетит со скалы на скалу и поджидает, когда я догоню его. Я удивлялся, что он не летит все время. Но он объяснил, что воздух здесь слишком разрежен, и крыльям нужно затрачивать чрезмерно много усилий. Прыжками эффективней. Я, кстати, особых затруднений при движении не испытывал, хотя дышать приходилось очень интенсивно. Но ничего страшного. Я уже откровенно удивлялся, какими такими опасностями в этом восхождении пугал меня летун?..

На особо крутых участках мои Я протягивали страховочные нити, и по ним карабкались и сами, и летун. И вот, когда мы преодолевали очередной такой участок, в небе появились большие незнакомые летуны с широкими и, казалось, мягкими крыльями. Движения их были плавны и величественны…

— Мягкокрылы, — тревожно сообщил мне черный летун.

Я не понял, почему он встревожился — не ощущалось никакой опасности, исходящей от них… И вдруг я узнал их. Это были точно такие же существа, как то, которому Громадный Паук делал крылья из паутины. У этих крылья были такой же формы, только не прозрачные. Значит, настоящие.

— У-чи-тель? — спросил я черного летуна.

— Нет, — ответил он отрывисто и повторил: — мягкокрылы.

Они приближались, и я почувствовал, что они нас заметили. Но и тогда не ощутил опасности. Опасность почувствовалась, когда они оказались совсем близко и хорошо разглядели меня. Тогда в их весьма мощном эмоциональном поле появились всплески отрицательных эмоций. Я совершенно не понимал — чем они вызваны — ведь мы видим друг друга впервые!.. Неужели только фактор неизвестности?!..

И тут я увидел Большую Ловушку, рядом с которой стояли похожие на мягкокрылов, но бескрылые и потому горбатые существа в сопровождении черных летунов. Я увидел, как черный летун взмахом крыла обрубил нить и сунул ее конец в клюв одного из этих существ — у него было только две лапы, на которых оно стояло. Существо стало быстро вращаться вокруг своей оси, наматывая на себя нить. Этого я уже не мог стерпеть — какое грубое обращение с моей ловушкой! К тому же, я уже предвкушал, как его сладкая плоть станет моей добычей… Я знал вкус этой плоти!.. Но это же чушь! Я вижу их впервые! Однако я и сейчас ощущал неповторимый вкус плоти мягкокрылов!..

И они услышали это мое ощущение! Я еще ничего не понял, когда черный летун отпустил страховочные нити и, отчаянно размахивая крыльями в разреженном воздухе, бросился навстречу мягкокрылам. Я уловил только обрывки информации, которую он им пытался передать: что-то про искусственные крылья, про пламя, сожравшее Большую Ловушку с моими Я…

Но они ему в ответ послали картинку, где две черных молнии в резком вираже, так мне знакомом, срезают крылья мягкокрыла… И один из них, сложив крылья, мгновенно вонзился клювом в спину черного летуна. И он камнем полетел вниз. Но я не успел проследить за его падением, потому что в это время в спины моих Я вонзились длинные острые когти и оторвали их от скалы. Девятерых. Десятый Я быстро-быстро стал карабкаться наверх и спрятался в большой расщелине. Никто его не преследовал… О, как безжалостны эти когти! Как глубоко проникли они в мое тело! Моя плоть разрывается под собственной тяжестью… За столь короткое время я познал такое разнообразие болей!.. Неужели это вся истина, которая мне доступна?..

Плоть рвется, и окровавленные куски ее остаются в когтях мягкокрылов, а я падаю вниз на острые камни, с ужасом наблюдая их стремительное и неотвратимое приближение… Свист… Упругое сопротивление воздуха… Где мои крылья?!.. Удар… И моя плоть кусками разлетается на камнях, заливая их кровью. Еще живой кровью уже мертвых тел…

И я… теперь единственный Я все это чувствую и наблюдаю… Неужели я еще жив?.. Сколько же раз надо умереть, чтобы умереть навсегда?..

Мягкокрылы опустились на камни и долго упивались еще горячей плотью моих Я… Потом они улетели, унося в когтях шматки мяса. Моего мяса. Видимо, где-то у них есть другие Я, с которыми они хотят поделиться…

Что ж, теперь я знаю довольно много. Я знаю, чьей добычей могу стать… Но что мне делать с этим знанием? Убраться восвояси и никогда больше здесь не появляться?.. Но тогда я никогда не узнаю Правду о мире, об этой Большой Пещере… А зачем мне теперь эта Правда? Ведь она не вернет мне моих Я… Но тогда получается, что смерть их была напрасна?!.. Я сказал ИХ, а не МОЯ!.. И это теперь та правда, с которой мне жить?..

Я опустился по нити вниз. Подошел к ИХ останкам. Жалкое зрелище. Ни одного целого трупа. Куски, куски, кости, шматки шерсти… Я наклонился и понюхал окровавленный кусок. Запах показался странно, по-особому, знакомым… Я не удержался и откусил кусочек — и на меня повеяло прошлым: двадцать маленьких Я, сверкая глазками, сидят вокруг большой горы мяса…

Я почувствовал на себе чей-то взгляд и обернулся. Оказывается черный летун еще жив! И теперь с нескрываемым ужасом смотрит на меня… Никогда не видел, как едят мясо?.. Да-да, теперь это всего лишь мясо… Проглотив сладкую мясную кашицу, я подошел к летуну. Он попытался отшатнуться от меня, уставившись на мои жвала, словно впервые их увидел. Но ничего у него не вышло.

— Успокойся, летун, — сказал я ему мысленно. — Как это ни удивительно, я еще не совсем сошел с ума…

Он расслабился, и я почувствовал боль, терзавшую его тело. Я стал глубже и глубже погружаться в нее и вскоре знал, где и что у него переломано. Хоть мягкокрылы и парализовали его крылья ударом в спину, падая, он бессознательно все-таки смог немного притормозить ими, смягчив удар… У моих бывших Я такой возможности не было…

Я сплел для него удобную мягкую лежанку под каменным козырьком. Не обращая внимания на его противные крики, я наощупь соединил поломанные кости и наложил на эти места тугие повязки из нити. Потом поднял его и отнес на лежанку, висевшую под козырьком. Ему будет мягко и спокойно в ней. А кости срастутся… Не отчаивайся, летун, еще полетаешь!..

Я принес ему кустов с этими вонючими ягодами.

— Благодарю тебя, паучонок, — сказал он. — У тебя доброе сердце.

— Что за чушь! Сердце — всего лишь насос, который гонит кровь. А доброта — это умение вести себя оптимально с точки зрения сохранения жизни… Жизни вообще… Не потому ли мягкокрылы не уничтожили меня полностью?..

— Можешь оставить меня и продолжать свой путь, — разрешил летун. Теперь ты достаточно одинок, чтобы воспринять Истину, и дорого заплатил за право обрести ее… Ты должен увидеть Учителя. Я подожду тебя здесь…

— Нет уж, — ответил я, — сыт по горло. Больше истины мне не переварить… Мое интеллектуальное поле стало в двадцать раз слабее. Не чувствуешь?

— Нет, — ответил летун.

— Зато я чувствую… Да и что мне может сказать твой У-читель? Откуда взялся мир?.. И где пребывает его создательница?.. Что мне до этого?.. Хватило б ума разобраться с собой. А про мировые тайны ты мне расскажешь, как сможешь… А я, что смогу, то и пойму. А не пойму — переживу как-нибудь… Жуй свои ягоды и сращивай кости…

* * *

Мы пробыли на склоне довольно долго. Я носил летуну ягоды и травы, которые он мне мысленно показывал. И дело шло на поправку. Летун был еще слаб, но я чувствовал, что кости его срастаются.

Я не думал ни о вершине, которой не достиг, ни о пещере, которую потерял. Я вообще старался ни о чем не думать, просто жить. Потому что, когда я пытался думать о жизни, мне хотелось закрыть глаза и прыгнуть с обрыва… Быть может, я так и сделал бы, но что тогда будет с этим черным бедолагой?..

— Какой ты большой стал, паучонок, — сказал он мне однажды. — Совсем как настоящий большой Паук…

И тогда я почувствовал, что пора возвращаться. Зачем?.. Не знаю… Просто понял, что пора. Жизнь должна продолжаться. Тем более, что летун мой стал уже подниматься. Правда, крылья еще не окрепли. Но я чувствовал его тоску по своим Я. Он часто смотрел в ту сторону, где оставил их…

… Спуск занял гораздо меньше времени, чем подъем. На ровных участках он шел сам. На обрывах я брал его в лапы и мы вместе спускались на нити. Добрались до моих крыльев, но… Эти крылья меня уже не удержат. Да и не мог я заставить себя подойти к ним… И мы пошли дальше… Мне и раньше было это известно, а теперь я окончательно убедился в том, что я отличный скалолаз. И летун мне говорил о том же.

Когда мы спустились к подножию, я оглянулся на вершину. Она была прекрасна и недоступна. Жалел ли я о том, что не был там? Нет. Ведь на самом деле я побывал там. Вместе с летуном. Говорил с Учителем… Я все понял… Может быть, мне когда-нибудь понадобится вся эта умопомрачительная информация… Но сейчас мне надо возвращаться в свою пещеру…

Летун показал мне место, где была их хрустальная пещера, которую разрушили мягкокрылы. И саркофаг, где он укрыл трупы своих детей и жены. Он с трудом растолковал мне, что это такое… Таких саркофагов здесь было много. Странный, я бы сказал, дикий обычай — хранить обезображенные трупы. Все равно, что постоянно расковыривать собственные раны… Мы обнаружили и новый саркофаг, которого летун еще не видел. Там под прозрачными кристаллами рядочком лежали обугленные трупы десяти летунов и десяти паучат, которые когда-то были моими Я… И прожорливое пламя вновь охватило мое тело — а я-то думал, что все забылось… И я бросился прочь…

Новая хрустальная гора выросла прямо у подножия склона с моей пещерой. Я ощутил в летуне восхищение и восторг, когда он увидел это. И оставил его там. А сам быстро вскарабкался к моей пещере.

Там было пусто и темно. По закоулкам блуждал неприкаянный сквозняк… Я старался ни о чем не думать и не вспоминать… Я и так все помнил и знал… Я хотел жить… Зачем?..

На это мне летун сказал как-то: Тайна сия велика есть. И пока есть Тайна, жизнь имеет смысл… Может быть, он прав…

А я закрепил нить у входа, и зеленая светлая спираль начала медленно, но упрямо ввинчиваться в темноту… И мне показалось, что непроглядный мрак впереди — та самая ловушка, из которой никогда не выбраться…

О! Как мало меня!..

6. ПОСОХ

Тоска ледяным ветром овевала самую высокую на планете вершину, совершенно оголяя ее и посыпая каменной крошкой снежные свеи. Она топорщила перья и пыталась пробиться сквозь толстый слой пуха. А главное — тоска сидела внутри, и разрасталась и вырывалась в мир изнутри…

Тело не мерзло. Слегка подмерзали культи крыльев, но и они с каждым днем все гуще покрывались перьями. Скоро холод будет и вовсе не страшен… Мягкокрыл полной грудью вдохнул чистый легкий воздух вершины и вспомнил давящий, густой, как вода, спертый, как гниющая плоть, воздух пещеры, где он тянул свою рабскую лямку…

Тоска звенящей тишиной висела в темноте пещеры, слегка оттененной зеленоватым свечением воронкообразной паутины, на краю которой застыл Паук, невидящим взглядом красных светящихся глаз уставившийся в черный провал. Хотя чернота эта была лишь отражением того, что он ощущал в себе. Свет стал невыносим, напоминая пламя, в котором погибли десять его Я и десять плененных им твердокрылов. Плененных для установления контакта и взаимопонимания… Называется, поняли друг друга… И скрепили понимание взаимосожжением… Какой идиотизм!.. А другие Я твердокрылов, которые подожгли ловушку, чего они хотели этим добиться? Они считали, что их плененные Я мертвы? Тогда какие же они Я?!.. Все верно — никакие они не Я единого разума, а каждый сам по себе, как я сейчас. Это мне объяснил твердокрыл Айс. Хотя, конечно, я и сам чувствовал, что у твердокрылов нет общего Я, иначе их пленение было бы невозможно, но я не понимал тогда и не способен был понять, что это значит и к каким последствиям может привести…

Теперь понял. Но что толку?! Зачем мне это понимание, оплаченное столь невосполнимой ценой?.. Я один… ОДИН!.. КАКАЯ ТОСКА!!!..

Тоска серой цветограммой ложилась на радужные блики хрустального гнездовья, где в одиночестве пребывал твердокрыл Айс. Верховный Айяр Айс, автор Айятов, по которым должна была строиться жизнь твердокрылов.

Увы, Айс имел возможность убедиться в том, что его Айяты были только его Айятами, перед которыми Стая склоняла головы, но в критической ситуации поступала так, как диктовали эмоции и инстинкты, а не разум и мудрость, которыми Айс, в меру своих возможностей, пытался наполнить Айяты… Значит, все его усилия были бесплодны, страдания, не ставшие опытом Стаи, бессмысленны. И будущее — непредсказуемо… И какой тогда смысл в его пребывании на посту Верховного Айяра?.. Нет, здесь-то как раз все четко: пока он отдает конкретные приказы — жизнь Стаи подчиняется Айятам. Но его отсутствие оборачивается ее беспомощностью. А ведь Айяты и предназначены для регулирования жизни, когда рядом нет Верховного Айяра. Они — внутренний Верховный Айяр каждого. По идее. По его, Айса, идее, которую он вживлял в каждую строчку Айятов… И он, отдавая приказы, руководствуется именно Айятами, их сутью… Быть может, здесь и скрыто коварство — он не нашел слов, способных передать суть?.. Да Айс всегда ощущал ущербность знаковой передачи информации, но в большинстве случаев обычной жизни этот способ, увы, незаменим…От ощущения бессилия хотелось выть!.. Не может же он, в конце концов, заставить всю Стаю совершить восхождение на Священную Вершину, чтобы Айяр Айяров вложил в них мудрость! Во-первых, это слишком опасно — мягкокрылы охраняют подступы к Вершине. Во-вторых, это было бы бесполезно — до восприятия мудрости надо дорасти, ощутить жизненную потребность в ней. Так, чтобы без нее больше и крылом взмахнуть было невозможно. А Стае хватает Айяра… Тоска…

Выстрелить бы собой в небо!.. Ввинтить бы бешенную спираль полета в его синеву до изнеможения!.. Забыться в полете… Но крылья уже не те после нападения мягкокрылов и падения на камни… А ведь он только хотел остановить их, предотвратить ненужное убийство паучат — его не поняли… Паук наложил шины вполне профессионально, и теперь крылья годны для полета, но полета аккуратного, без резких рывков и усилий… Невольно вспомнился айят из старых, еще «докамнепадных» времен: «Может стать Айяром тот, кто закончил свой полет». В этом, видимо, был свой «мирный» резон: управлять должен опыт, а исполнять — сила и энергия. Став Верховным Айяром, Айс отверг этот резон. Для возрождения Стаи нужен был энергичный опыт и мудрая сила, которые он ощущал в себе… И вот он закончил свой полет?.. И что теперь — вернуть силу прежнему айяту или отдать бразды правления?.. Но он невольно на короткое время выпустил их из рук — и произошла трагедия: Айяр Айт отдал преступный приказ (да и элементарно глупый! — сжечь такую прорву бесценной нити — верх неразумности!), и никто не смог противостоять ему! Даже бедняга Айян, который, как казалось Айсу, понимал дух, а не букву Айятов… И именно Айян поднес горящий факел к паутине! И сжег своего сына, и его товарищей, и паучат…

Горько же было его прозрение… Не выдержал он этой горечи — как рассказали Айсу, Айян с разбегу бросился из пещеры в пропасть, не раскрыв крыльев до самого конца… Жаль Айяна… Он переступил порог страдания, за которым либо Смерть, либо Мудрость… Если бы Айян превозмог боль души, то Айс без колебаний доверил бы ему Стаю… Но разве можно превозмочь ТАКОЕ?!

Айса в свое время спасло непонимание. Айян же понимал все. Слишком очевидна была его вина. Ему, наверное, даже в голову не пришло попытаться оправдать себя, возложить часть своей вины на Айяра Айта. Нет. Он сам вынес себе приговор, и никто не вправе обжаловать его… Такой выбор можно только уважать… Но такая ТОСКА!..

Айс ясно представил себе черный еще живой комочек тоски, летящей на дно безразличной пропасти…

* * *

Мягкокрыл, которого твердокрылы когда-то прозвали Неуловимым, расхаживал по относительно ровной площадке на своей вершине, окруженной острыми пиками скал. Здесь было лично ему принадлежавшее место на этой планете. И оно бы его вполне устраивало, если бы он не был прикован к нему собственным бескрыльем. Неуловимый нервно подергал культями, горбатившими его спину, словно надеялся, что вожделенные приспособления для полета чудесным образом вдруг окажутся на месте.

Увы, в этом мире всеми чудесами заведует он сам. Но чудеса эти есть ни что иное, как виртуозное владение законами мира. Владение, а не нарушение их. И он, сколлапсировав вместе с этим миром, принял на себя власть его законов. И тело… В общем-то, неплохое, даже в своем роде — великолепное, но все же обыкновенное смертное тело с его потребностями, наслаждениями и болезнями. Убогое вместилище бессмертного духа…

Да, чисто теоретически с помощью ментального поля можно добиться регенерации крыльев, но при существующей на этой планете его напряженности на это понадобятся тысячи местных лет. В том, отчасти, и заключается коллапс ноосферы, что она не может черпать из вселенских запасов энергии, а вынуждена обходиться внутримировой. А пока уровень ее напряженности существенно ниже порогового, с которого появляется возможность каких-либо преобразований. Вот если ноосфера сумеет развиться до порогового уровня и сможет осознать, что ментальное поле является одной из форм единого поля вселенной, что оно способно существовать во всем множестве пространств, тогда-то она и получит возможность попытаться связать все эти пространства воедино. Это и будет означать конец коллапса и включение нового мира в систему мироздания. Тогда-то и можно будет, в частности, быстренько регенерировать отсеченные крылья. Только этому телу сии чудеса уже не понадобятся…

Да и вообще неизвестно — выживет ли этот мир, наполненный злобой и страхом, или сожрет сам себя?.. Собственно говоря, он затем и находится здесь, чтобы, нет, не спасти — никому не по силам спасти мир, если в нем разлажен механизм самосохранения, — а лишь быть опорой на пути к спасению посохом для странника, соломинкой для утопающего… Но для этого надо быть в миру! А он в одиночестве и бессилии топчется на своей вершине. Проклятье!.. И угораздило же его напороться искусственными крыльями на скалы, когда заходил на посадку!.. Паук оказался гениальным мастером и сделал великолепные протезы из своей невесомой паутины. На них можно было не только держаться в воздухе, но и охотиться, что особенно важно. Многие его «братья по несчастью» — бывшие узники твердокрылов — до сих пор летают и поминают доброй мыслью Паука. А вот он, виртуоз полета, бывший Неуловимый, оказался таким неуклюжим!.. Может быть, оттого, что его протезы были сплетены первыми, и Паук еще не достиг совершенства?.. Да и ветер тогда был очень уж сильный. В такую погоду сидеть бы в укрытии да предаваться интеллектуальным занятиям, но очень уж хотелось есть!.. Теперь сыт по горло!.. И если бы не опека красавицы Ооллы, он давным-давно протянул бы тут свои лапы. И что она нашла в таком обрубке?..

«Учитель! Ты же хотел умереть…» — вдруг вспомнил он голос, исполненный тоски. «А разве я не умер? Разве может кто-либо обнаружить меня в этой „черной дыре“?.. Сколлапсировавшая ноосфера в информационном смысле нейтральна и, значит, не существует для остального мироздания. И я… не существую… Но в этом мире я более, чем жив, ибо во мне информация о происхождении этого мира и о его положении в мироздании. Именно поэтому я и могу быть „посохом“ в долгом странствии… Да и мир этот в каждом атоме своем содержит информацию о породившем его, ибо возрос из зерен его отчаяния… Но и надежды!..»

Однако, зерна надежды еще надо взрастить! А он, Айяр Айяров, как назвал его Айс, вынужден торчать на этой опостылевшей вершине и ждать, когда до него доберется очередной жаждущий истины. Но путь к вершине тяжел и опасен, а искатели истины в подобных мирах — величайшая редкость. Большинством истина не осознается как жизненная потребность… И пока вершины достиг лишь один. По странной иронии судьбы — именно тот, кто лишил его крыльев — твердокрыл по имени Айс…

Неуловимый не задавался вопросом, почему это существо пришло к этому склону и взбирается на эту вершину, ибо ощущал незримую связь с каждым разумным существом на этой планете, а уж с этим, сыгравшим столь существенную роль в его жизни, особенно. Твердокрыл этой связи не осознавал, но следовал ей.

И Учитель начал диалог со страждущим понимания задолго до вершины. Истина в полном объеме может и раздавить. В Истину надо вживаться постепенно, становясь ее частью, тогда и тяжесть ее будет неощутима…

Но сначала надо было проникнуть в ментальное поле твердокрыла, научиться управлять им. Это оказалось не так просто. Довольно своеобразная система словесно-цветового мышления. В первом приближении было ясно, что вербальная составляющая — инструмент интеллектуального поля, а цветовая эмоционального. Но погружение в психику твердокрыла обнаружило более сложную систему взаимодействий. Словесное мышление оперировало «очевидностями», то есть понятиями с устоявшимся четким смыслом. Цветовое мышление, оперируя бесчисленным множеством оттенков, включало в сферу мышления те реальности и ирреальности мира, суть которых в полной мере еще не осознавалась, а лишь ощущалась… Чем яснее предмет цветового мышления, тем четче его цветовой образ. И когда этот образ стабилизируется, возникнет Слово, его обозначающее…

… Бедняга совсем выбился из сил, пока достиг вершины. Но достиг ее уже совсем не тот самонадеянный, хотя и охваченный отчаянием, твердокрыл, а существо, с которым можно вести диалог, ибо оно видело мир не только собственными глазами, но и глазами тех, кто живет с ним рядом.

Тогда-то Неуловимый и протянул ему руку… Вернее, образ руки, которая у него когда-то была. И дал почувствовать ее настолько, что Айс, найдя в ней опору, преодолел последее препятствие и с удивлением воззрился на странное существо, какого ему еще не доводилось видеть на родной планете. Но еще до того, как твердокрыл обрел дар речи, Неуловимый вернулся в свой истинный вид. И тогда Айс, мгновенно приняв боевую стойку, воскликнул: Неуловимый?! Их глаза встретились, и твердокрыл расслабился, ощутив нелепость своей позы.

— Кто ты? — спросил Айс.

— Посох Творца, — ответил мягкокрыл и обрел Путника, согласившегося на него опереться…

* * *

О, как он надеялся обрести и второго ученика! Того, кому был обязан своим духовным воскрешением, возвращением возможности летать… Конечно, Паук уже стал его учеником, когда сотворил протезы крыльев. Но это был только первый шаг, только побуждение к Пути. Неуловимый же надеялся, что Паук созреет и для следующего шага. К тому же он ждал не только духовного общения, но и повторного спасения от бескрылья… И Неуловимый чувствовал его приближение — тот лучик надежды и отчаяния, который протянулся к нему… Бедняге пришлось пройти через смерть, воскрешение и новые смерти… Паук жаждал не просто истины — он искал себя, он желал знать правду о себе, чтобы воскреснуть окончательно…

Конечно, Неуловимый не замедлил бы поделиться с ним истиной, если бы десять паучат, сопровождаемых Айсом, достигли его одинокого гнездовья… Покорение вершины — это тоже этап познания себя. И серьезной опасности на этом маршруте вроде не предвиделось, хотя ментальное пространство было наполнено тревогой. Но Неуловимый полагал, что она исходит от Айса и паучат, которые все сгорали и сгорали в ненасытном пламени. А ведь он мог произвести переориентацию их ментального поля и собирался это сделать… Но, как выяснилось, тревогу излучали и сородичи Неуловимого — отряд охранения. Такие отряды возникли спонтанно сразу после того, как выяснилось, что твердокрылы пленяют мягкокрылов, обрубая им крылья, и превращают в рабов на рудниках. С тех пор мягкокрылы почти не летали в одиночку и старались не залетать в высоты, доступные твердокрылам. И строго наблюдали за неприкосновенностью собственной территории. А уж когда Неуловимый и его братья по рабству бежали с рудника и стала известна вся правда об их мучениях, то отряды охранения частенько стали превращаться в отряды нападения. Как ни осуждал Неуловимый своих сородичей за бомбардировку гнездовий твердокрылов и как ни удерживал от эскалации мести, взрывы неуправляемого гнева все же порой захлестывали мягкокрылов… И хотя он признавал необходимость охранительных отрядов, он не мог не понимать, что постоянная готовность к насилию вплоть до убийства не может не искалечить духовный мир мягкокрылов. Это он знал по себе…

Охранители чувствовали себя героями и были ими, рискуя своей жизнью во имя спокойной жизни сородичей. Но героизм, увы, далеко не всегда — путь к спасению мира… Готовый отдать свою жизнь одновременно присваивает себе право распоряжаться и жизнью другого… Сначала врага, а потом и подзащитного…

А охранительный отряд уже заметил путников, карабкающихся по скалам, и замкнул свое ментальное поле. Неуловимый готов был выть (если бы мягкокрылы умели это делать) от отчаяния и бессилья: без крыльев, без связи он мог теперь только наблюдать за разворачивающимися событиями глазами путников… Но еще он мог дать увидеть их всем остальным мягкокрылам! Да-да! Пусть побудут в чужой шкуре! Это полезно для адекватной самооценки, хотя несомненно нарушит духовную гармонию…

И он превратился в ретранслятор чужой боли, которая взорвала спокойствие ментального поля мягкокрылов. И вот они вместе с Айсом, бросившимся на защиту паучат, получили сильнейший удар клювом в позвоночник и рухнули на камни. И вот в их беззащитные спины вонзились острые когти мягкокрылов. Это их плоть, разорвавшись под собственной тяжестью, превратилось в кровавое месиво на камнях… И когда гордые собой победители, насытившись своей добычей и прихватив по шматку мяса для своих ближних, сняли защиту ментального поля, чтобы сообщить сородичам о своем подвиге, на них обрушился эмоциональный удар такой силы, что некоторые даже выронили из когтей это злосчастное мясо…

Ничего не понимая, бойцы охраны пытались доказать, что защитили Стаю от страшной опасности — к ней приближались десять кровожадных пауков, ведомых твердокрылом. Они демонстрировали сородичам всем известную картинку всем известную картинку поедания пленного мягкокрыла пауком. Но им в ответ напомнили о сплетенных им крыльях для рабов… Мягкокрылы отряда охранения опять замкнули на себя свое ментальное поле и разлетелись по своим гнездам…

Айс был еще жив. Но Неуловимый ничем не мог ему помочь. Помог единстввенный уцелевший паук, который, как надеялся Неуловимый, мог бы добраться до него и сделать новые крылья. Но он мог и погибнуть в восхождении. А это означало бы и смерть Айса, то есть потерю всех Путников… Посему Неуловимый молча наблюдал, предоставив пауку свободу выбора.

Паук остался выхаживать Айса. И тогда Неуловимый понял, что этот мир не безнадежен. А крылья — всего лишь средство передвижения. Куда страшнее потерять надежду…

* * *

Паук, по-прежнему, вперял во мрак невидящий взор. Течение мысли его вполне соответствовало этому вечному экрану…

Да, он, наконец, воскрес. Воскрес, ибо осознал себя до «смерти» и после «рождения» как единое Я. Теперь он помнил все. Видимо, все… И то, как плел Большую Ловушку, испытывая неизбывную радость творчества. И то, как твердокрылы скармливали ему обескрыленных мягкокрылов, которые казались ему неразумными. И как явился к нему мягкокрыл, который научил его плести из нити крылья. И как он сплел крылья всем обескрыленным его сородичам. И как они улетели, а ему стало тоскливо и голодно… И как он отправился в Большую Пещеру на поиски себе подобных. Но нашел только вкусную добычу. И как он сплел крылья и себе, чтобы увеличить пространство поиска, но в первом же Большом Полете (О! Как это было прекрасно!) его сразили твердокрылы, и он рухнул на дно пропасти… Каким чудом он не умер сразу?.. Из последних сил дополз до родной пещеры, и там наступила смерть его прежнего Я и свершилось рождение двадцати новых маленьких Я… А потом, потом он все пытался воскреснуть окончательно и в этих попытках потерял все свои Я, кроме одного. Круг замкнулся. Вновь перед ним одиночество и тоска, которые кончаются смертью… и рождением?.. Надо понимать, это называется бессмертием, но… какая тоска!..

И вдруг мрак перед взором Паука рассеялся, превратившись в скалистую вершину горы, где на ровном камне застыл мягкокрыл. Тот самый, которому он еще до первой своей смерти сплел первые крылья. Айс называл его то Учителем, то Айяром Айяров… Да он научил Паука делать крылья. Но что это знание и умение принесло Пауку?.. Радость полета?.. Новые охотничьи угодья?.. Но это противоестественно для Паука. Не заложено в его природе… Не гибельно ли то, что не заложено в нас природой?.. Или Матерью Мира?.. Совершенно ли то, что сотворено ею?.. Если бы Паук не научился летать, то, быть может, до сих пор жил бы в своем прежнем теле… И мучался от одиночества и тоски? И тогда бы не родились паучата?.. Вряд ли — скорее всего они все равно бы родились, а он умер… Но крылья спасли от огня десятерых паучат!.. Да, чтобы отправить их на другую смерть… И этой смерти могло не быть, если бы он не устремился к Учителю! Но разве виноват в этом Учитель, а не его природа, которая требовала воскрешения?.. Он сам был слишком нетерпелив… И потом (эта мысль оказалась совершенно неожиданной), если после смерти Паука рождаются паучата, то почему они не появились, когда девять пауков разбились о камни?! Ведь сами они родились в аналогичной ситуации… Видимо, потому, что они были паучатами, еще не созрели для того, чтобы передать жизнь новым Я… Тогда какое же это бессмертие, если преждевременная гибель разрывает нить жизни навсегда?.. Бессмертие, существующее только в естественном течении бытия… А каким же еще может быть естественное бессмертие?..

Что естественно для разумного существа — сохранение границ бытия, определенных биологической его сущностью, или расширение их с помощью разума? Ведь искусственные крылья — это очевидный плод разума, но добро они или зло?.. И не затем ли здесь появился Учитель, чтобы отвечать на бесконечные вопросы?..

— О нет, друг мой, — «услышал» Паук, — разумное существо удовлетворяют только ответы, найденные им самим. Все прочее оно лишь принимает к сведению… Твой разум весьма самостоятелен, и я могу сообщить ему лишь систему координат, в которой он ориентируется сам.

— Где гарантия, что твоя система координат истинна?

— Гарантий нет, но есть критерии.

— Какие же? — скептически поинтересовался Паук.

— Самосохранение твоего мира и его воскресение, — спокойно ответил Учитель.

— Что такое мир?.. Моя пещера или Большая Пещера?

— Это и твоя пещера, и Большая Пещера, и моя вершина… Помнишь, ты был Большой Птицей и видел летящий в пространстве шар, на котором, ты знал, находится твоя пещера. Это и есть твой мир, от которого ни ты, ни я, ни Айс, ни большая птица нашего духа не могут улететь…

— Ты сказал: воскрешение мира… Разве мир мертв? Разве можно жить в мертвом мире? — удивился Паук.

— А скажи мне, ты был жив или мертв, когда умирал один твой Я и рождались другие?

— Не знаю… По-моему, жив… Только, наверное, не совсем…

— Вот именно — не совсем… Процесс воскрешения продолжается до тех пор, пока личность не осознает себя как личность. Также и мир — жив, да не совсем, пока не осознает себя как мир и не займет своего места среди других миров… А сейчас он проявляет некоторые признаки жизни для себя и мертв для других.

— Для других?.. А где они — другие?.. И что мне за дело до них?.. Мне нужна моя пещера, сытная пища для Покоя и Мышления и много моих Я, чтобы не испытывать одиночества… Разве другие миры мне это дадут?..

— Твои вопросы и есть свидетельство того, что твоему миру предстоит еще долгий и нелегкий путь воскрешения… И успеха здесь никто гарантировать не может… Есть голод Плоти и есть голод Духа, который ты называешь одиночеством. Но одиночество может иметь множество уровней… Ты говорил: «Один Я — это я, и двадцать Я — тоже я». Ты потерял девятнадцать Я, и это то же самое, что ампутировать девятнадцать частей твоего духа. Я понимаю твою боль и глубоко сочувствую тебе… Это уровень внутреннего одиночества. Но есть и другая ступень самоотождествления: «Я — это мой род». Например, все пауки этого мира — Я для тебя. Все мягкокрылы этого мира — Я для меня… И тогда мы испытываем одиночество, будучи в разлуке с себе подобными…

— Именно это одиночество погнало меня когда-то из пещеры. И, видимо, оно было первым импульсом к моей смерти, — вспомнил Паук свои стародавние ощущения.

— Да, именно это, но отчасти, потому что тебя терзали два вида одиночества… На первом уровне одиночества проявляется инстинкт самосохранения существа, на втором — инстинкт самосохранения рода… Но есть и еще более высокие уровни самоотождествления: я — это все разумное в этом мире, я — это все живое в этом мире, я — это мир… Им соответствуют свои уровни одиночества и свои механизмы самосохранения… И это еще не все. Далее нас ждут уровни: я — все разумное во вселенной, я — все живое во вселенной, я — вселенная…

— Что такое вселенная?

— Это все множество миров, как подобных твоему, так и совсем на него не похожих.

— Где же они?

— Смотри…

И Паук увидел множество горящих глаз на своде Большой Пещеры.

— Так это глаза других миров? — удивился он.

— Скорее, сердца…

— А где твои крылья, Учитель? — вдруг поинтересовался Паук.

В ответ Неуловимый показал ему застрявшие в скалах лохмотья крыльев. А потом Паук увидел, как мягкокрыл летит к своему укрытию, преодолевая сильный ветер, и вот один из порывов швыряет его на скалы. Паук вспомнил, как сам он пытался набрать высоту с помощью искусственных крыльев при восхождении на Священную Вершину и вынужден был отказаться — тоже из-за ветра. Конструкция явно требовала усовершенствования. Надо обеспечить изменение геометрии крыла в зависимости от ситуации в воздухе…

— Как же ты добываешь пищу? — спросил он.

Неуловимый показал ему другого мягкокрыла с настоящими крыльями, несущего в когтях крупную дичь.

— Это твое Я? — спросил Паук.

— Нет. Мы не такие, как ты. Хотя очень похожи по духовной организации. Мы не образуем единого разума, как твои Я, но наши ментальные поля все же соединяются в единую ноосферу, хотя каждый может выйти из нее, когда захочет.

— Зачем? — искренне удивился Паук. — Ведь это так обедняет

восприятие.

— Поверь мне, уединение тоже бывает необходимо…

— А другие пауки в этом мире существуют? — поинтересовался Паук.

— Кто знает?..

— Я думал, ты знаешь все…

— Увы, нет… Но даже если бы знал, разве я имею право лишать тебя возможности самому разгадать эту тайну?..

— Конечно, тайны разгадывать интересно… Однако, я уже однажды пытался разгадать именно эту тайну… И попытка кончилась моей смертью…

— Тебя не тянет попытаться еще раз?

— Не знаю… Пока не очень…

— Но тебя никто и не заставляет… Кто, вообще, тебя может заставить?..

— Тоска…

— Она не кто, а что…

— А мне представляется иногда, что она живая, тяжко вздохнул Паук.

— Может быть, ты и прав… — помолчав, согласился горбун.

— Я приду и сделаю тебе новые крылья, — вдруг решительно заявил Паук. Неуловимый даже вздрогнул от неожиданности.

— Я тебе очень благодарен за это желание, но… ведь ты уже пытался взойти на мою вершину — и что из этого вышло?..

— Да… — помрачнел Паук. — Но неужели ты не можешь запретить другим мягкокрылам… или попросить их не нападать на меня? Неужели не поймут?

— Думаю, что больше никто из мягкокрылов на тебя не нападет… Но в мире опасны не только мягкокрылы… А я не хочу, чтобы прервалась нить твоей жизни. Не так много в этом мире тех, с кем я мог бы вот так… побеседовать. Без крыльев я пока продержусь, а вот без тебя…

— С чего это вдруг? — усомнился Паук. — До сих пор ты не баловал меня общением.

— Я был тебе не нужен…

— И тогда, когда я лез на твою гору?!

— И тогда… Ты искал себя, а не меня… И нашел… А теперь твоя тоска достигла моей вершины, и я понял, что мы нужны друг другу…

— Ты не ошибся, — согласился Паук. Они помолчали, довольные тем, что поняли друг друга. — Айс говорил, что ты из другого мира… Покажи мне свой мир, — вдруг попросил Паук.

— Не сейчас… Ты еще не готов его увидеть — он будет чужд тебе. А мне хотелось бы, чтобы он тебе понравился…

— Нет, я еще не знаю как, но я буду на твоей вершине! И сделаю тебе новые крылья!.. Я тоже хочу, чтобы тебе понравился мой мир!.. Видение задрожало, подернулось дымкой, и в пещеру вернулся мрак.

Однако тоски в ней уже не было…

Паук вдруг почувствовал голод. И это была жизнь…

* * *

Айс вспомнил чувство умиления и восторга, которое охватило его, когда он увидел новое хрустальное гнездовье у подножия склона, где был расположен рудник и пещера Паука. Оно было прекрасно — его воплощенная мечта… Значит, в его отсутствие Стая не сидела, сложа руки и опустив крылья. И жизнь без него не остановилась. Это хорошо. Он этого хотел и воспитывал в Стае… Только не означает ли это, что он больше не нужен Стае?..

Так он подумал, стоя перед хрустальным чудом, искрящимся под лучами доброго солнца. И еще он подумал: «А примут ли меня в этом гнездовье?.. Найдется ли в нем место для меня?..» Он не сразу влетел туда, а присел на край входного окна. Полная тишина и отсутствие движения настораживали. Не случилось ли чего опять?..

Он нырнул внутрь. Пространство огласилось радостным гомоном многих десятков голосов. От неожиданности Айс спланировал на ближайший ярус. Выходит, его заметили и ждали, готовя встречу?.. Айс был растроган. Хотя и мелькнуло сомнение — искренно ли все это?.. Но цветограммы не лгут, а он видел в цветовой симфонии, наполнившей его эмоциональное поле, розовые, желтые, голубые, сполохи искренней радости и благорасположения. Может быть, даже любви… Хотя изредка и промелькивали черные штришки — у кого-то были основания бояться его и не любить…

Стремительно вылетев из глубины гнездовья, перед Айсом опустился Айяр Айт. «Не Верховный ли уже?..» Айт преклонил колено и, глядя в глаза Айсу, с достоинством произнес:

— Стая приветствует возвращение Верховного Айяра! Твои покои свободны и ждут тебя!.. — и Айт приглашающе вытянул руку в направлении гнезда, предназначенного Айсу.

А перед взором Верховного Айяра вдруг возникла немая сцена, показанная ему Пауком: указующий перст Айта властно направлен на паутину, глаза грозно сверкают в бликах факелов, а рядом сгорбившаяся фигурка Айяна… И вот Айян протягивает дрожащей рукой факел к паутине, выполняя приказ Айта, и Большая Ловушка вспыхивает, неся смерть и тем, кто в ней находится и самому Айяну…

«Похоже, что эта трагедия для него — всего лишь неприятный, но малозначительный проходной эпизод», — подумал Айс, тут же вспомнив сентенцию, некогда высказанную Айтом: «Стае некогда страдать. Стае надо жить!» И то, что сейчас происходит — убедительное доказательство правоты Айта. Стая, для того, чтобы жить, должна быть очень устойчивой системой и отторгать все, что выводит ее из равновесия, особенно, страдания… Жаль сородичей, жаль Айяна, может быть, даже жаль паучат, хотя сами виноваты. Сгоревшая нить — тоже немалая потеря, но… надо жить дальше. А жить — это, значит, радоваться жизни. Ибо жизнь без радости — гнусь и тоска… Все верно…

Но отмахнуться от страдания — не значит ли не воспринять горький опыт и быть обреченным на повторение беды?..

«Подобный ход мысли, — сказал ему когда-то Айт, — удел Верховного Айяра, который для того и предназначен — извини за прямоту, Верховный чтобы переплавлять страдания в Айяты, регулирующие жизнь Стаи так, чтобы ошибок не повторялось. Поэтому я никогда не стану Верховным Айяром — я не люблю страдать… Но я тебе нужен, потому что ты чувство и разум, а я воля и действие….» И когда «воля и действие» на некоторое время оказались вне контроля «чувства и разума», произошла трагедия… Где выход?..

Айс последовал за Айтом. Он еще встретится со своей Стаей, войдет в ее ментальное поле со своей горечью, но потом, потом… Сейчас надо отдохнуть. Тело разламывается от усталости.

И вдруг черная молния вонзилась в ярус прямо перед айярами — женщина, трепещущая от ярости.

Убийцы! — бросила она им в лица и обожгла цветограммой жгучего пламени. Айяр Айт резко повел клювом, и мгновенно вокруг разъяренной женщины образовалось кольцо из крепких твердокрылов охраны.

— Оставьте нас! — жестко приказал Айс, и охрана, услышав знакомый голос Верховного Айяра, моментально растворилась в пространстве. — Ты права Айяла, — обратился он к женщине, в которой узнал жену своего вестового Айяна. Опустился перед нею на колено и склонил голову. — Я не прошу прощения, ибо не заслуживаю его. — Айс встретил ее пылающий ненавистью взгляд, но не отвернулся, а протянул ей руку, с трудом поднимаясь с колена. — Проводи меня, Айяла.

Женщина смутилась и, удивляясь себе, протянула ему дрожащую руку. Оставьте нас, еще раз приказал Верховный Айяр, обращаясь ко всем и, в первую очередь, к Айту. — Поговорим потом.

Гнездовье замерло, провожая удивленными взглядами странную пару, медленно шагающую к покоям Верховного Айяра. Стая ничего не понимала, восхищалась и сострадала. Ведь прежде поступок Айялы подлежал бы строгому и неукоснительному наказанию. А теперь…

Айяла довела Айса до входа в его покои, ощущая боль и усталость его израненного тела. Перед входом она остановилась и убрала свою руку. Стая застыла в ожидании. Айс повернулся к Айяле и сделал жест, приглашающий ее войти в его гнездо. Этот жест значил очень много. По ритуалу мужчина, приглашающий в свое гнездо женщину в присутствии всей Стаи, становится ее мужем и защитником, если она принимает его приглашение.

Цветограмма Айялы пылала огнем сомнения. «Айян, Айк…» — шептала она беззвучно, погружаясь в таинственную глубину бездонных глаз Верховного Айяра… Да, только что она ощутила слабость его тела. Но теперь чувствовала, как сила его духа заполняет собой истосковавшееся гнездовье и ее омертвевшую от горя душу… Она устала ненавидеть…

Резко повернувшись, Айяла вошла в гнездо Верховного Айяра…

Да, так было. Айс не раз вспоминал эту сцену. И ни разу не пожалел о своем поступке… Тогда, прежде, чем последовать за Айялой, он обернулся к Айяру Айту, внимательно за ним наблюдавшему, и приказал:

— На рудник никого не пускать! Если там кто-то есть — отозвать!.. В пещеру вернулся ее хозяин, и без его позволения больше никто из нас не нарушит границ его владений.

Когда Айс вошел в гнездо, Айяла лежала на полу без сознания.

«О Мать Мира, — вопросил он, — зачем Тебе страдания этой несчастной?!»

Он поднял ее и уложил на ложе, застеленное мягкой подстилкой. Погладил пальцами по лицу, и нежность, от которой он уже отвык, горячей волной пронеслась от кончиков пальцев к сердцу. Айс присел рядом на сиденье, тоже застеленное мягкой плетенкой, и стал смотреть на Айялу, ожидая, когда она придет в себя. Но лицо ее перед его взором заколебалось, подернулось туманной дымкой и исчезло. Усталость сморила Верховного Айяра, и он заснул.

Очнулся он через несколько часов уже перед взором Айялы, внимательно и строго смотревшей на него, сидя на ложе. Увидев, что Айс проснулся, она энергично поднялась и взяла со стола заранее приготовленные кубки с соком ягод сато — отличное средство для укрепления костей. Айс с благодарностью выпил животворящий напиток и попросил:

— Присядь, Айяла. Я думаю, нам надо серьезно поговорить. Айс видел, что разговор ей крайне необходим, иначе внутреннее эмоциональное напряжение вновь приведет к взрыву. А взрывы не проходят бесследно. — Ты предъявила мне вчера очень тяжкое обвинение, и я принял его…

— Извини, Верховный Айяр! — вскинулась Айяла.

— Не спеши извиняться… И называй меня Айсом… Я принял твое обвинение, потому что ощущаю свою вину. Но, боюсь, мы с тобой совершенно по разному понимаем ее… Поэтому давай начнем не с приговора, не с обвинения, а с правды… Не удивляйся тому, что сейчас произойдет. Это будет не сон и не наваждение, а мой рассказ. Ты вместе со мной увидишь и переживешь все, что увидел и пережил я…

… Глаза Айялы расширились и дыхание замерло, когда перед ее внутренним взором возник зал пещеры, где совсем недавно располагался Верховный Айяр… И вот она, незримая, летит вместе с Айяном и Айсом на рудник в сопровождении эскорта охраны… И погружается во мрак в неверном свете факелов, отыскивая следы сына… И поток событий, в которых она прежде не участвовала, подхватил ее, словно перышко, с трудом удерживающееся на поверхности…

Решилась бы она на этот «разговор», если бы знала, что ее ожидает? Конечно же, да!.. Ради мучительного и мгновенного счастья — еще раз увидеть Айяна живым. Попытаться понять его…Какое странное пугающее ощущение быть рядом, все видеть, слышать, даже чувствовать — и не иметь возможности вмешаться! Пожалуй, это самое мучительное — быть сторонним наблюдателем, когда сердце разрывается от сострадания… Не иметь возможности вмешаться, когда мужчины, поглощенные своими философствованиями (в такой-то момент!), такого явного следа трагедии, как потушенные (а не погасшие!) факелы…

А Верховный Айяр был предельно откровенен. Он погружал Айялу в обжигающие глубины своей памяти, где хранилось и то, что испытал и он сам, и то, что видел и испытал Паук, который тоже жаждал понять, что же произошло, и излил свое горе Айсу, надеясь на объяснение.

Там, на склоне Священной Вершины, они вдвоем воссоздавали картину случившегося, пытаясь понять ее… Только они двое знали то, чего не знал больше никто… И теперь Айяла узнавала и переживала все это… Вместе с Айсом она то воспламенялась надеждой, то сходила с ума от отчаяния, то испытывала чувство жалости к Пауку… Грустно стало ей и когда она увидела изуродованную твердокрылами хрустальную пещеру Паука, которую он показал пленникам. «Но ведь мы не можем без хрустальных гнездовий!» — подумала она, вспомнив родильные палаты, где в специальных гнездах покоились яйца. Каждое из них облучалось своей цветовой мелодией, составленной родителями… Айяла услышала мелодию, которую они с Айяном сложили для Айка, и ей захотелось кричать долго и протяжно, чтобы в этот крик излилось все ее отчаяние…Она ненавидела твердокрылов, когда глазами Паука увидела, как они, в том числе, и ее Айян, срезают его искусственные крылья, и он летит в пропасть и разбивается о камни… А после… окровавленная туша ползет по скалам к своей пещере, и Айяла почти натурально ощутила боль и неукротимое стремление доползти до пещеры, до паутины… И вот Паук из последних сил вскарабкался на паутину и замер… Или умер?.. Тело вдруг задрожало и стало лопаться, словно микровзрывы изнутри образовывали кратеры. И из этих кратерчиков шустренько стали выскакивать маленькие паучата… «Рожает!» поняла Айяла… И вдруг все они, как по команде, бросились на гору мяса бывшее тело Паука — и принялись вгрызаться в него… Айялу передернуло от отвращения, и в то же время она подумала — если бы Айку для жизни понадобилось ее тело, разве она не отдала бы его?!.. Конечно отдала бы!.. Только теперь отдавать некому…Но самое страшное было увидеть, как Айян, подчинившись приказу Айта, медленно, словно во сне, опускает руку с факелом и касается огнем паутины… Айяла на несколько мгновений потеряла сознание.

— Продолжать, Айяла, или достаточно? — спросил Айс, приведя ее в чувство и тоскливо глядя в глаза.

— Продолжай, продолжай!.. — прошептала она. Ей так хотелось увидеть сына!

Но увидела она мало. Все застилал густой дым и сполохи пламени. Метались черные силуэты пауков, пытающихся освободить пленников… Ей показалось, что на мгновение она увидела Айка… Силуэт паука, тянущего за собой твердокрыла… Язык пламени облизывает их обоих… «Айк, где ты?!..» — Айяле кажется, что ее вопль разрывает внутренности, но на самом деле она лишь тихо застонала и, неловко подвернув крыло, завалилась набок…

Айс положил ее поудобнее и не стал торопить возвращение чувств и разума. Он понимал, что удар был слишком силен. Он только сидел рядом и кончиками пальцев, еле касаясь, поглаживал нежный пух на ее лице. И эти прикосновения наполняли его ощущением новой или, быть может, прочно забытой прежней жизни…

… Айяла смотрела на него немигающим взглядом, обращенным куда-то вглубь себя, и молчала. Очень долго молчала.

— Отведи меня к нему, — вдруг звонко и твердо потребовала она.

— К кому? — удивился Айс.

— К Пауку!

Он не стал спрашивать, зачем. Это неожиданное желание можно было понять.

— Он заслужил право на покой и уединение, Айяла… — сказал Айс мягко. — Я не уверен, смеем ли мы нарушить его…

— Ты ничего не понимаешь! — встрепенулась Айяла. — Вспомни, тебя спас не покой…

— Но Паук не твердокрыл.

— Он беззащитней твердокрыла. У него нет Стаи…

* * *

Он успел сделать сегодня всего несколько витков спирали, когда увидел медленно приближающийся грязно-красный свет факела. Гулко забилось сердце, по телу пробежала мелкая дрожь, встопорщив шерсть.

«Я боюсь, — осознал Паук. — Обыкновенный животный страх на уровне инстинктов… Какая мерзость!.. Но кто посмел?.. Неужели меня так и не оставят здесь в покое?!» Впрочем, что означает теперь это слово?.. Одиночество?.. Давно уже у него не было того, что он раньше называл покоем. Малейшая попытка погружения в него оказывалась погружением в кошмар… Теперь его жизнь — беспрерывная, бездумная деятельность: охота, изготовление ловушек и просто перемещение по залам и закоулкам пещеры лишь бы не включалась память…

В общем, Паук готов был признаться себе, что нарушение его уединения скорее благо для него. Хотя это зависит от того, кто и с чем пожаловал. Попутно он констатировал, что уровень его безопасности резко понизился. Теперь, оставшись один, он не имеет возможности вести наблюдение за подступами к своей территории. И вот пожалуйста — неожиданные посетители…

Он вгляделся во мрак и увидел двух твердокрылов. Одного крупного, прихрамывающего, с факелом в руке и другого — поменьше, идущего с явной опаской. «Айс! — с облегчением узнал Паук. — Надо же, смог взлететь!.. Но что его заставило? И кто это с ним?»

Твердокрылы оставили факел в расщелине стены и пошли на зеленое свечение паутины, на фоне которого чернел силуэт Паука. По сути они сейчас были совершенно беззащитны, и Айяла ощущала это все отчетливей по мере приближения к Пауку, который становился все громадней…

И вот они перед Пауком. Айяла знала, что он ужасен, но чтобы настолько!.. И это в темноте, чуть разбавленной свечением паутины. Каков же он при солнечном свете?!.. Собственно, она уже видела — каков, во время «рассказа» Айса. Но тогда все же не было полного комплекса ощущений: ни звука его дыхания, ни его запаха, не то, чтобы зловонного, но совершенно чуждого и малоприятного, ни этих направленных на тебя красных глаз, витающих в пространстве, как бы отдельно от тела, ни постоянно движущихся жвал, казалось способных перемолоть не то, что твердокрыла, но и каменную глыбу… В общем, Айяла замерла перед Пауком ни жива, ни мертва и, похоже, начисто забыла, зачем, собственно, потребовала привести ее сюда…

«Не смотри на него!» — приказала она себе и перевела взгляд на паутину, громадную, но по сравнению с той, что ей показывал Айс — всего лишь небольшой фрагмент. Самое начало рисунка. И Айяла попыталась проследить его и представить, как бы она стала плести это грандиозное сооружение… И вдруг она почувствовала, что ее поправляют!.. Что ей показывают, как это делается!..

Но этому предшествовал безмолвный диалог, которого она не слышала.

— Извини, Паучонок, что не дал тебе отдохнуть от меня, но я не стал бы беспокоить тебя по пустякам…

— Я рад тебе, Айс… Но почему паучонок? Ты же говорил, что я уже взрослый Паук…

— Конечно, взрослый, но я-то тебя помню паучонком…

— Кто с тобой?

— Это Айяла — мать одного из твоих пленников… Я рассказал ей все, что знал, и она потребовала встречи с тобой… У нее больше, чем у кого-либо другого оснований желать тебе зла… Но если вы сможете понять друг друга…

— Понятно… — ответил Паук. — Ты поступил правильно.

— Пожалуй, пора подключить ее к нашей беседе, — предложил Айс.

— Конечно. Но дай я попробую настроиться сам…

В этот момент Паук увидел, как Айяла пытается понять процесс

создания ловушки. Ему это понравилось, и он попытался помочь ей… Некоторое время они согласованно трудились, сплетая мысленый образ Большой Ловушки.

— Айс! Как с ним разговаривать? — вдруг спросила Айяла, наконец, вспомнив, зачем она сюда пришла.

— Мысленно, — ответил Айс. — Говори с ним, мысленно обращаясь к нему, и он услышит тебя. А я помогу…

Айяла набралась решимости и посмотрела прямо в красные угольки паучьих глаз, переливающихся, как настоящее пламя. И в этой цветограмме, которая для любого твердокрыла значит не меньше, а может, и больше, чем слова, Айла не ощущтила никакой опасности для себя.

Напротив — даже благожелательный интерес.

— Покажи мне сына! — вдруг мысленно попросила-потребовала она с такой эмоциональной силой, что Паук вздрогнул и ничего не понял, почувствовав только всплеск эмоционального поля.

— Осторожнее, Айяла, — услышала она Айса. — Ему трудно понять, что такое сын, хотя я ему уже объяснял. И он понятия не имеет, кто твой сын… К тому же ему естественней общаться зрительными образами, а не словами.

— Но я не умею! — воскликнула Айяла.

— Пытайся… Ведь у вас уже так хорошо получалось. Я видел… И Айяла попыталась вспомнить то, что показывал ей Айс…

Громадную паутину, сплетенные где-то в ее глубинах клетки и плененных твердокрылов в них… Все это у нее получалось смутно, туманно, смазанно… Но вдруг картина прояснилась, обрела четкость, объемность и полное ощущение реальности. И, наконец, показались лица.

— Айк! — мгновенно узнала Айяла, и ей показалось, что Айк вздрогнул и прислушался… Но разве такое возможно?!..

— Возможно, — «услышала» она комментарий Паука, — ведь ты этого очень хотела…

— Нет-нет! — ответила Айяла. — Пусть будет так, как было!.. Иначе можно сойти с ума.

… Айк стоял в дальнем углу клетки, задумавшись, взъерошив перья и скрестив на груди руки. Его поза!.. Сердце Айялы сжалось и ее бросило в жар. «А ведь эти твари разумны! — услышала она его мысль. — Так ловко нас отловили! И дрыгнуться не успели!.. Но что это было со мной, когда он связал меня и притащил сюда?.. Полная апатия и отсутствие мыслей. И ни одной цветограммы! Сплошная белесая пелена… Странное и страшное состояние… Впервые со мной такое. Но отчего?.. Если пауки разумны, то есть надежда найти с ними общий язык… Только понимают ли они язык вообще?..»

Айяла замерла во внимании. Такого Айка она не знала никогда! Эмоции друг друга они слышали, вернее, видели, а вот мысли… Много ли размышлений доверяют своим матерям повзрослевшие сыновья?.. Паук открывал ей незнакомого, но такого родного Айка…

«Не может быть, — слышала она, — чтобы нас поймали для того, чтобы сожрать. Это можно было бы сделать давно… Но тогда зачем?.. Они передают нам зрительную информацию. Значит, пытаются наладить контакт?.. Зачем?.. Просто от скуки?.. Или желают разобраться, что все-таки происходит в их пещере?.. В любом случае похоже, что их интересует наш разум, а не наше мясо… Другое дело, что будет с нами, когда они удовлетворят свое любопытство… Может, и сожрут. Мягкокрылов-то лопали с превеликим удовольствием… Кстати, а ведь тогда был только один паук. Откуда же взялись остальные?.. Нет, надо попытаться понять друг друга. Тогда, может, и не сожрут… Интересно, что по этому поводу думает вот этот паук, что уставился на меня… О, Мать Мира, ну и образину же ты сотворила! И зачем Тебе это понадобилось?.. Так, он показывает мне вагонетки… водяной двигатель… пустая вагонетка… полная… опять пустая… полная… Похоже на вопрос. Но как ему объяснить, молчуну мохнатому?.. А если представить полностью реализованнный проект, как нам его описывал Верховный Айяр?..»

Айк опустился на дно клетки, откинулся спиной на ее стенку и закрыл глаза… Того, что он показал, Айяла еще никогда не видела, потому что оно еще не существовало.

«Какая богатая фантазия у моего Айка!» — восхитилась она.

«Да, — подтвердил Паук, — с ним было легко общаться… Жаль, что нам помешали…»

А общение продолжалось весьма интенсивно, хотя в это время все

ближе подступала трагическая развязка. Но Айк-то этого не знал! И

получал явное удовольствие от общения со столь необычным собеседником. Похоже, он даже забыл о своей несвободе…

И тут потянуло едким дымом. Айяла ощутила его ядовитый запах и

закашлялась, а Айк спрятал лицо под крыло. Паук уже терзал клетку, пытаясь высвободить Айка из плена. Вот и сам Айк, задыхаясь и кашляя, когтями и клювом раздирает клетку…

«Скорей же, скорей! — задыхаясь, подгоняла их Айяла, вдруг забыв о том, что было дальше. — О, Мать Мира, — шептала она, сжалься над моим сыном! Ты ведь не для того создавала его, чтобы он умер такой жестокой смертью!.. О, Мать Создательница, услышь меня!..»

Айк никого ни о чем не просил, он изо всех сил продирался к свободе и жизни, успевая при этом удивиться поведению паука. «Почему ты не бросаешь меня, молчун мохнатый?! Ты ведь сгоришь вместе со мной! Зачем тебе это?»

«Я охотник, а не убийца», — вдруг услышал он ответ, и тут порвалась последняя нить, и паук, протянув лапу, буквально выдернул его из клетки. Айк практически уже ослеп от дыма и жара, чувствуя, как обугливаются кончики перьев, но еще успел заметить красные огоньки на шерсти паука. К запаху дыма добавился запах паленой шерсти и пера.

«Никогда не думал, что буду учиться благородству у паука, — услышала Айяла сквозь стоны и вопли сына. — Жаль, что этот урок пойдет прахом… Прощай, мама… Прости, что заставил тебя страдать… Как слепы мы были, ма…» — и пламя поглотило все, и Айяла ощутила, что значит гореть заживо, и крик ее вознесся к сводам пещеры…

— Прекрати! — приказал Айс Пауку. Но и того, уже в который раз пожирало ненасытное пламя. Айс тщетно пытался пробиться в их эмоциональное поле то цветограммой покоя, то холодным ветром, остужающим раскаленное тело, то водяным потоком, то просто тишиной…

Наконец, тишина наступила. Затихла, прильнув к нему, Айяла, прекратил метаться в своей светящейся ловушке Паук — его эмоциональное поле не подавало никаких признаков существования. Абсолютный мрак и тишина…

«Устроил знакомство, нечего сказать…» — осудил себя Айс. Хотя он давно уже понял, что в этом мире путь ко всему, составляющему истинную ценность, лежит через страдание. Только никак не мог постичь, зачем это понадобилось Матери Мира… Учитель когда-то говорил про страдание, как индикатор несовершенства мира и стимул к его усовершенствованию… Но неужели во вселенной нет менее жестоких индикаторов и стимулов?.. И зачем нужно совершенство, путь к которому лежит через страдания?.. Чтобы избавиться от страданий?.. Но что будет с миром, потерявшим стимул к самосовершенствованию?.. Даже такой странный стимул…

Айяла и Паук уже вышли из шока и с интересом смотрели друг на друга. Не ошибся ли Айс, разрешив эту встречу?.. Будущее покажет…

— Прости меня, Паук, — обратилась Айяла к черному силуэту. — Я заставила тебя страдать, вновь переживая ЭТО…

— Оно постоянно преследует меня… Если бы не ты, ЭТО произошло бы все равно, может быть, только в другое время… Какая разница…

— Как страшно так жить!.. Тебе надо забыть…

— Я не умею забывать. Забыть — значит, частично умереть… Но боль остра только на свежей ране. Надо подождать, пока зарубцуется… — Разве такое может зарубцеваться? — удивилась Айяла.

— После смерти, — обяснил Паук, — когда появятся новые Я, для которых ЭТО будет лишь воспоминанием…

— Не понимаю… Но ты разрешишь мне иногда приходить к тебе? Мне кажется, что здесь мой Айк жив, а там… Там я вижу только его обугленный труп…

— Приходи, — разрешил Паук.

— Глубокого покоя, Паучонок, — пожелал Айс. — Мы пойдем. Я приказал, чтобы тебя не беспокоили.

— Береги крылья, — ответил Паук, — они еще не окрепли…

* * *

Не понимаю, Верховный Айяр, — сдержанно возмущался Айяр Айт, хотя цветограмма все еще выдавала его ярость, — зачем тебе надо было демонстрировать все это Стае?!.. Чтобы меня растерзали обезумевшие родители? Чтобы Стая перестала мне подчиняться? Как я тогда буду обеспечивать выполнение твоих приказов?.. Ты не можешь не понимать, что от мудрого приказа до его воплощения живет труд организатора- исполнителя… Мой труд… Оглянись на это гнездовье! Ты ведь не так долго отсутствовал. И когда покинул Стаю, мы еще не начали нормальную добычу хрусталя…

— Да, Стая потрудилась выше всяких похвал! — оценил Айс.

— Стая?! — возглас Айта сопровождался красно-синей вспышкой сарказма. — Стая создается волей Айяра.

— Воля Айяра бессильна, если она не совпадает с волей Стаи. — У Стаи нет воли, у Стаи есть множество желаний. Искусство Айяра состоит в том, чтобы подчинить эти желания своей воле. А для этого необходимы, ты сам прекрасно знаешь, три составляющих: высокая цель, опасность и авторитет Айяра. Нынешнюю Стаю, конечно, создал ты. Но и мягкокрылы помогли в этом создали экстремальную ситуацию. Ты же проявил волю, сформулировал цель выжить и восстановить Стаю и гнездовье, нашел средства достижения цели все это обеспечило тебе заслуженный авторитет. Но Стае недостаточно авторитета Верховного Айяра. Для нормального функционирования ей необходима иерархия промежеточных авторитетов исполнителей воли Верховного, ибо невозможно жить, следуя лишь верховной воле — она слишком мудра и высока. Так же, как невозможно непосредственно внимать мудрости Айятов — их смысл слишком глубок и обширен, поэтому Айяты без приказов — как голова без рук… И ты, подвергая сомнению мой авторитет, разрушаешь Стаю и единство, образованное иерархией авторитетов.

— Единство создается не иерархией авторитетов, а осознанной иерархией общих потребностей, — поправил Айта Айс.

— Это Айят, — усмехнулся Айт, — а каждому твердокрылу нужна расшифровка-приказ: поразить такую-то цель, добыть столько-то хрусталя, в такой-то срок возвести гнездовье… А приказ без авторитета — пустой звук.

— Да избавит Мать Мира Стаю от власти ложного авторитета! — глядя в глаза Айту твердо произнес Айс. — А заслуженный авторитет не боится правды… Твое возмущение свидетельствует о твоем страхе. Ты опасаешься за прочность своего авторитета, значит, понимаешь, что совершил ссерьезную ошибку. Но хотел бы, чтобы ошибка, приведшая к трагедии, считалась правильным решением… То есть ты требуешь от меня и от Стаи ложной оценки твоих действий… Не кажется ли тебе, Айяр Айт, что твое желание преступно?

— Преступно?! — возмутился Айт.

— Да, одобрение преступления — преступно, потому что навязывает Стае ложный образец поведения, что рано или поздно приведет к повторению трагедии… Ты хочешь научить Стаю дурному!

— Ну, уж нет, Верховный Айяр! — полыхнул Айт. Стая всегда уничтожала своих врагов! И всегда было делом чести каждого твердокрыла отдать свою жизнь во спасение Стаи, если того требуют обстоятельства!.. Как выяснилось, пауки чрезмерно расплодились и стали слишком агрессивны и опасны для Стаи. Да, погибли члены Стаи, но при этом мы свели численность пауков к разумному минимуму, и они более не представляют опасности для Стаи.

— Неужели ты так ничего и не понял? — удивился Айс. — Или сознательно отстаиваешь свою неправоту? Неужели я так глубоко ошибался в тебе?.. Чем бы ты интересно защищал свою позицию, если бы пауки покинули пещеру при первых признаках опасности? А они могли это сделать!.. Если бы не попыталиcь спасти тех, кого ты так легко обрек на смерть… Кто тогда был бы для погибших твердокрылов и их семей подлинным врагом?.. Ты не задавался таким вопросом, Айяр Айт?.. А если бы десять оставшихся пауков решили нам отомстить?.. Ты не задумывался над тем, во что это обшлось бы Стае?

— Судят за то, что произошло, а не за то, что могло бы произойти, напомнил ледяным голосом Айт.

— Но ведь ты же Айяр, — заметил Айс, — а с Айяров особый спрос, на них особая ответственность, на которой и основан авторитет, столь тобой оберегаемый. А что до суда… Не мне тебя судить, ибо как Верховный я виноват в случившемся более, чем ты. Я оставил Стаю, не обеспечив ее безопасности в свое отсутствие. Я надеялся на твою подстраховку, но ты не оправдал моих надежд — и это моя вина… Я доверил управление Стаей тому, кто считает Айяты абстракцией, далекой от жизни, тому, кто не понимает их сути, и не хочет понимать… Так что, Айяр Айт, в отставку будем подавать вместе…

— Не спеши, Верховный! — вспыхнул Айт. — Ты обеспечил себе несменяемость своим айятом: «Быть может Верховным Айяром отныне лишь тот, кто бывал на Священной Вершине.» А там бывал только ты…

— Не надо усложнять, Айяр Айт, — спокойно ответил Айс. — Тому, кого Стая изберет вместо меня, придется совершить Восхождение — это, действительно, необходимо.

— А если он не сможет или не захочет?

— Пойдет другой. — А если пойду я?

— Это твое право, Айт, как и любого другого… Но я не уверен, что ты захочешь быть Верховным, когда вернешься со Священной Вершины… Приближение мощной цветограммы возбуждения и недовольства они почувствовали одновременно. Хрустальные стены не были препятствием для эмоционального поля.

— Я тебя предупреждал, Верховный, — мрачно напомнил Айт.

— Что ж, мы это заслужили, кивнул Айс и подошел ко входу в свои покои, чтобы распахнуть его. Ему было интересно наблюдать, как в яркую желто-красную цветограмму общего возбуждения с багровыми сполохами скорби стали вкрапляться голубые тона успокоения, когда вход в покои Верховного Айяра оказался распахнутым.

«Как трудно было бы общаться без обмена цветограммами», — подумал Айс и вышел навстречу приближающейся Стае.

Впереди всех шла Айяла. Он встретился с ней взглядом — глаза ее были расширены, как это обычно бывает у твердокрылов в состоянии возбуждения. Но глубина их была спокойна. Айяла была мудрее прочих, потому что раньше и глубже пережила то, что все переживали сейчас. Собственно «рассказ» для Стаи они вели вдвоем, хотя она еще совсем плохо умела это делать… По окончании «рассказа» Айс удалился, чтобы дать Стае возможность осознать и прочувствовать увиденное. Неизвестно, как осознание, а прочувствование явно уже произошло… Айяла осталась со Стаей, ибо не могла еще просто рассказывать, а пребывала во власти собственных эмоций. «Рана» была еще слишком свежей…

Стая расположилась на всех внутренних ярусах гнездовья и внимательно следила за встречей своих представителей с Верховным Айяром.

— Итак? — обратился он к приблизившимся представителям и обвел взглядом все гнездовье, демонстрируя понимание того, что он беседует сразу со всей Стаей.

Айяла сделала небольшой шаг вперед. Значит, мнение Стаи будет выражать она. Айс внутренне одобрил этот выбор.

— Стая благодарит Верховного Айяра за подробную информацию, которая позволила понять причины трагических событий, — звонким от волнения голосом произнесла Айяла официальную формулу.

Верховный Айяр медленно кивнул в знак того, что он, в свою очередь, благодарит Стаю за высокую оценку его информации. Ритуал есть ритуал.

— У Стаи есть вопросы, и она просит Верховного Айяра ответить на них, — продолжала Айяла, и Айс видел по ее глазам, что она ни на мгновение не сомневается, что он найдет правильные ответы. Ему бы такую уверенность…

— Верховный Айяр слушает Стаю, — еще раз степенно кивнул Айс. И почувствовал, как замерла Стая.

— Почему ты покинул Стаю, когда случилась такая беда?

— Ответ на вопрос «почему» предполагает логический анализ поступка, а мной руководило чувство. Сложное чувство, которое гнало меня из Стаи. Сейчас, видимо, можно вычленить рациональные элементы этого чувства, но они не смогут объяснить его. Поэтому нужно ли пытаться?

— Нужно, чтобы понять, — подтвердила Айяла желание Стаи разобраться в том, что произошло.

— Что ж, тогда попробую, — согласился Айс. — Во-первых, мне было беспредельно жаль паучат, погибших в огне, зажженном нами… И не менее жаль было тех, кто остался в живых, особенно, когда я понял, что они не стая паучат, потерявших своих братьев, а единое живое существо во множестве тел… Нам это трудно понять, но можете быть уверены — оставшиеся в живых ощущали до последнего мгновения все, что ощущали сгорающие заживо. С той лишь разницей, что испытав мучительную смерть, они продолжали жить… Вряд ли кто-то из нас может себе представить это… Разве что Айяла, которой Паук дал возможность пройти через смерть сына… Я не мог, я просто не мог в такой ситуации оставить их одних…

— Тебе их было жаль больше твердокрылов, погибших в том же огне?

— Сначала я не знал о гибели твердокрылов, но когда паучата показали мне, как все произошло, я возненавидел Стаю… — В гнездовье наступила полнейшая тишина. — И, в первую очередь, себя, — продолжал Айс. — За то, что Стая, живущая по моим Айятам, оказалась способной на на такое злодеяние… Разумеется с благими намерениями… Я заставил вас выучит наизусть Айят о том, что «зло может породить только зло и ничего, кроме зла», но не смог научить различать добро и зло… Я оказался бездарным Верховным Айяром и приговорил себя к изгнанию из Стаи.

— Но ты сказал, что возненавидел Стаю?!

— Стая — это я… В тот момент я ощущал Стаю как нечто единое и не мог убедить себя, что ЭТО сделал кто-то один из Стаи, а не Стая. Ведь никто его не остановил и почти никто не осудил в последствии… Я чувствовал, что никто сам по себе не совершил бы ничего подобного, тем более Айян, если бы не чувствовал на себе эмоционального давления Стаи, хотя бы и выраженного в форме конкретного приказа. Приказ имеет силу, когда за ним стоит Стая… И тогда я ощутил себя чужим и ненужным Стае… Но я был необходим этим несчастным паучатам, оставшимся без дома и без части себя в чужом и враждебном мире… Знал бы я тогда, что веду их к следующей смерти!.. Но очень уж они хотели совершить восхождение!..

— Знаешь ли ты, куда ведешь Стаю, Верховный Айяр?

— Я знаю, куда стремлюсь привести ее, но Стая обладает собственной волей, разумом и эмоциями. Поэтому я не могу знать, куда она придет.

— Но куда тебе хотелось бы, чтобы она пришла?

— К гармонии с миром, в котором живет. А это значит, что жизнь Стаи должна определяться не противостоянием окружающему миру, не постоянной готовностью к преодолению опасности, не страхом, но пониманием сущности мира и своего места в нем. Я хочу, чтобы вы видели вокруг себя не врагов, а братьев по миру, ибо все мы дети Матери Мира…

— Но возможно ли это? Ведь Стая не выдумывает опасности, они существуют реально!

— Да, реальные опасности существуют, но они тем меньше, чем больше мы знаем о них. В гораздо большей степени мы страдаем от опасностей искусственных, которые сами навлекаем на себя незнанием мира, страхом перед ним и упреждающей агрессивностью… Согласитесь, что конфликтов с мягкокрылами и Пауком можно было избежать… Теперь наша задача — не повторить ошибок… Ведь мир не ограничивается нашим гнездовьем и нашей Стаей…

— Ты хочешь оставить в мире только реальные опасности и направить все силы на борьбу с ними?

— Я хочу направить все силы не на борьбу, а на жизнь.

— Хорошо, что ты этого еще хочешь, Верховный Айяр… Так почему ты вернулся в Стаю?

— Понял, что мне очень трудно жить без нее — жизнь начала терять смысл… Понял, что глупо ненавидеть Стаю целиком, можно ненавидеть только конкретного твердокрыла. Но глупо ненавидеть и конкретного твердокрыла за непонимание сущности мира… Даже если этот твердокрыл ты сам… К тому же я почувствовал, что и Паук, выхаживающий меня, истосковался по своей пещере… В общем, надоело умирать. И я решил попытаться жить дальше…

— И как же мы будем жить дальше? — не унималась Айяла. Видимо, это был главный ее вопрос.

Верховный Айяр помолчал, обведя взглядом Стаю, напряженно ждущую его слов. Что он может ответить Стае? Пожалуй, все уже сказано… Но услышано ли?.. Конечно, он ответил в общефилософском плане. А Стаю, видимо, интересуют дела конкретные. И, наверное, в этом заключается высшая мудрость бытия, которое складывается из конкретных действий, как поток — из мельчайших капель воды… Всего несколько мгновений, и Верховный Айяр голосом, привыкшим повелевать, отвечает Стае:

— По-моему, я был достаточно откровенен в своем видении будущей жизни Стаи. И, надеюсь, Стая меня услышала… Что же касается конкретных шагов, то я настоятельно рекомендую Стае начать немедленную разведку новых месторождений хрусталя и никогда впредь не устраивать рудника там, где живут Пауки. И постараться обойтись без нити… Как мне говорил Айян, Стае нужно отказываться от тех потребностей, которые опасны для жизни ее детей…

— А если, — дрожащим голосом произнесла Айяла, — если там, где есть хрусталь, всегда живут Пауки?

— Сначала надо убедиться в этом. И если сия нежелательная гипотеза подтвердится, то придется искать взаимопонимания с Пауками. И никогда, я настоятельно повторяю: ни-ког-да(!) не добывать хрусталь без разрешения Паука… И избави нас, Мать Мира, от применения силы! Это касается не только пауков и мягкокрылов, с которыми мы уже столкнулись, но и всех остальных обитателей мира, с чьими интересами когда-либо пересекутся наши интересы… А в остальном — надо жить! И по возможности радоваться жизни. Именно радость жизни есть свидетельство того, что все идет правильно. В то время, как горе, тоска и скука вопиют о том, что мы сбились с верного пути… И виноват в этом тот, кто управляет Стаей… Вина может быть прощена, ибо наказание есть зло, а зло порождает зло. Но тот, кто не справляется со своими функциями обязан заняться чем-то другим. От этого будет лучше и ему, и Стае… Поэтому я рекомендую Стае сменить своих Айяров, начиная с Верховного. Стая должна выбрать того, кто совершит восхождение на Священную Вершину. Мы уже убедились в том, что одного обладателя Высшего Знания недостаточно в критических ситуациях. Поэтому, я думаю, восхождение должен совершить не только тот, кого рекомендует Стая, но и любой желающий. Не только долг, но и внутренняя потребность должны вести к Священной Вершине… До того времени существующая система власти будет выполнять свои функции и готовиться к передаче дел и опыта более достойным…

— Достоинство, как учат твои Айяты, — напомнила Айяла, — не в том, чтобы не совершать ошибок, а в том, чтобы извлекать из них уроки и не повторять их впредь. И ты сейчас достойно продемонстрировал Стае, как это делается. Стая не может оставить без внимания рекомендации Верховного Айяра. Но, предвидя твою попытку взять всю вину на себя, Стая приняла категорическое решение оставить пост Верховного Айяра за тобой. Слишком дорого нам обходятся ошибки, чтобы обучать на них нового Верховного… Но всех остальных представителей власти Стая считает необходимым сменить. Причем, заместители твои должны быть из числа тех, кто побывал на Священной Вершине. Ты же это и организуешь… А Айяр Айт должен быть отстранен немедленно! Так хочет Стая!

— Воля Стаи — закон для Верховного Айяра, — склонил голову Айс. Благодарю за доверие, и позвольте приступить к исполнению.

Айяла сделала шаг назад, слившись с группой представителей Стаи, а группа, в свою очередь, отступила еще на шаг, как бы символически освобождая место для оперативного пространства Верховному Айяру.

— Айяр Айт! — громко призвал Айс своего заместителя. Айт, до того стоявший у выхода, вышел, и, резко взмахнув крыльями, выкрикнул:

— Не трать слов, Верховный! Оставь их для дурачков, не имеющих ни собственной воли, ни собственного разума и сильных только единством со Стаей! Я не желаю подчиняться ничьей воле, потому что чужая воля навязывает мне чужую жизнь. Я ухожу из Стаи!..

Стая непроизвольно отшатнулась от Айта. Это были страшные, невозможные слова.

— Да-да, ухожу! — повторил Айт. — Я первый. Но не последний. И вы меня никогда не забудете!.. Это гнездовье вы будете называть «гнездовьем Айта, который сам ушел из Стаи». Сам!.. Я все сказал!..

С этими словами Айт резко взмыл в свободное пространство гнездовья и исчез в выходном окне. Стая подавленно молчала…

… Это было давно, когда еще не пришла тоска, а дела и заботы Верховного Айяра занимали все его время…

Айт исчез бесследно. Ни один из разведчиков, которые в поисках пещер с хрусталем залетали весьма далеко, не видели его. Айса тревожило то, как легко Стая рассталась с тем, кому долгое время беспрекословно подчинялась. Может быть, именно поэтому?.. Тревожило его и исчезновение Айта. Неужели столь велика обида?..

В этом разладе Айта и Стаи было что-то болезненное. Да не что-то, а самая настоящая болезнь, которая и обернулась для Айса тоской…

* * *

Айяла опять пришла к нему. Паук уже привык к ее визитам и даже ожидал их. Общение ослабляло тоску. Да и сведения о жизни беспокойных соседей были ему небезынтресны… Особенно взволновало его известие, что Айс приказал начать поиск новых пещер с хрусталем. Твердокрылам нужен был хрусталь для новых гнездовий, и он мог бы выделить им еще от своих богатств, но не бесконечно же!.. Хотя не это соображение было источником волнения для Паука. Он прекрасно помнил свои тщетные поиски пещер с другими пауками. И надежда на то, что вездесущим стремительным черным летунам это удастся гораздо лучше, чем ему, наполняла его томительным ожиданием Встречи… Казалось бы, зачем она нужна, когда для размножения, оказывается, ему больше никто не нужен?.. Но Паук чувствовал, что размножение — лишь средство сохранения жизни и разума. А сами жизнь и разум его были способом существования чего-то большего, чем он сам. Это ощущение приходило к нему в периоды глубокого Покоя, которые теперь стали так редки. Не потому ли, что так ослабло его интеллектуальное и эмоциональное поле?!.. Он, собственно, уже и не Паук в полном смысле, а случайно уцелевший обрубок Паука, ущербный шматок паучьей жизни, которому очень больно и тоскливо… А если бы и он погиб?!.. Неужели в этом мире не осталось бы больше пауков?.. Как же тогда с существованием того Большего, которое он ощущал?.. Нет, другие пауки должны быть! И он желает их видеть…

— Воскреси Айка! — попросила Айяла. — Если тебе не трудно…

Нет, ему было не трудно. Он уже достаточно глубоко проник в психику твердокрылов, чтобы убедительно воссоздавать образ Айка. И Айяла верила в этот образ… Трудно сказать, мучение или наслаждение доставляло ей общение с ним, скорее — мучительное наслаждение, но она уже не могла без этого… А Пауку эта эмоционально-интеллектуальная игра тоже стала доставлять своеобразное удовольствие. Тут главное было — угадать ее ожидания, чтобы образ вошел в резонанс с ними и оживился ими. То есть это было коллективное творчество, в процессе которого возникало некое единство их эмоциональных и интеллектуальных полей, в какой-то степени напоминавшее единство его Я…

Айяла забралась в глубину Большой Ловушки, уже заполнившей собой почти весь зал, и легла так, чтобы взор ее свободно уходил в иллюзию светящейся бесконечности. Чем дольше она смотрела в глубину слетающихся спиралей, тем дальше уходила в небытие реальность настоящего, и реальней становилось бытие желаемого…

В тот самый момент, когда Айяла полностью теряла ощущение времени, из самой глубины светящейся бесконечности характерным стремительным рывком вылетал Айк и мягко опускался рядом с ней… Так было и на этот раз.

— Привет, ма, — потерся он щекой о ее щеку. — Как там у вас в Стае?

— Живет Стая, Айк. Гнездовье получилось красивое, появились первые птенцы…

— Птенцы — это замечательно! — обрадовался Айк и тут же загрустил. Слушай, ма, а у тебя будут птенцы?..

— Я не могу об этом думать, сынок…

— Но ведь ты теперь жена Айса!

— Ну и что?

— Он тоже потерял детей…

— У меня есть ты, Айк! — обняла его Айяла.

— Но ведь я совсем в другом мире… А я хочу вернуться… Роди меня снова, ма!..

— У твердокрылов так не бывает, Айк! — воскликнула Айяла со слезами на глазах.

— Это у обычных твердокрылов не бывает… Но они и не общаются после смерти… Я согласен, чтобы моим отцом стал Айс. Я любил его…

— Но ведь у тебя был отец!

— Я же говорю о новой жизни… Неужели ты не хочешь пустить меня в новую жизнь?..

— Хочу, Айк, хочу! Больше всего на свете хочу! Но боюсь потерять тебя совсем…

— Пусть в тебе появится моя новая плоть! И когда это произойдет, ты прилетишь сюда, и мой дух войдет в эту плоть…

— О, Айк!.. — только и смогла ответить Айяла. Это было так странно…

— Я надеюсь, что это будет скоро… До встречи, ма! — и Айк резко взмыл в светящееся пространство… Айяла долго смотрела вслед исчезающей черной точке…

Потом закрыла глаза и лежала, не думая ни о чем, боясь потревожить это волшебное ощущение Встречи…

— Хочешь посмотреть мои новые крылья? — вдруг услышала она вопрос Паука.

— Крылья? — вспыхнуло в ее сумеречном сознании. — О, Мать Мира, какие крылья?.. Чей это голос? — она открыла глаза и увидела невдалеке Паука, терпеливо ожидавшего, когда она вернется в мир. — Конечно, — улыбнулась, наконец, Айяла, осознав вопрос. — Я никогда не видела твоих крыльев…

— Тогда давай лапу…

Айяла бесстрашно протянула Пауку свою руку, и ладошка ее утонула в громадной когтистой лапе… И они пошли вглубь Большой Ловушки. Айяла уже довольно ловко научилась передвигаться по паутине, но летать внутри нее боялась — у нее сразу начинала кружиться голова от переходящих во вращение спиралей… Да и помнила она об этой роковой ошибке Айса. Если бы он тогда не полетел, а вошел в Большую Ловушку!.. Он бы не запутался в паутине и смог бы остановить Айяра Айта… Вырвать факел из рук Айяна… Если бы…

Они достигли самого узкого места воронкообразной паутины. Где-то здесь Айс и застрял в перегородке, которой сейчас, кстати, не было… Она оглянулась назад — расходящиеся спирали создавали впечатление громадного расширяющегося пространства, а факел, оставленный ею в стене пещеры, затерялся во мраке… Да, они не могли разглядеть друг друга…

— Паучок, понеси меня, как Айса, — вдруг высказала она совершенно неожиданное желание.

— Не испугаешься? — с интересом повернулся к ней Паук. — Айса пришлось слегка связать, чтобы не дрыгался…

— Меня не надо связывать…

Лапа выпустила ее ладошку и, неожиданно ловко схватив ее, легко оторвала от паутины и прижала к телу, которое оказалось вовсе не противным. И Айяла ничуть не испытала неприятных ощущений от столь неожиданного для твердокрыла способа передвижения. У Айса, думается, были совсем другие эмоции…

Но вот паутина кончилась. И на самом краю ее Айяла увидела висящие в пространстве на растяжках громадные крылья. Необыкновенно громадные… И форма необычная — ни у твердокрылолв, ни у мягкокрылов нет ничего похожего…

Паук опустил ее на каменистое дно пещеры, изуродованной черными пятнами копоти. Айяла с трудом оторвала взгляд от этих зловещих пятен и снизу вверх посмотрела на крылья. Они подавляли и восхищали своей красотой и размерами.

— Неужели ты справишься с ними? — спросила она. Эти крылья казались ей самостоятельным живым существом, с которым надо еще найти общий язык…

— Полетели? — вдруг ответил Паук, и Айяле показалось, что он улыбается, хотя его физиономия совершенно лишена мимики.

— А ты не боишься днем?

— Ты не веришь в свою Стаю?

— Нет, Стая для тебя не опасна, — уверенно ответила Айяла.

— Тогда кого мне бояться? — спросил Паук. — Мягкокрылы меня больше не тронут…

— Не знаю, — вздохнула Айяла. — Я теперь всего боюсь. Беда возникает из ничего…

— Ты же полетишь со мной, а вдвоем нам никто не страшен, — Айяле опять послышалась улыбка в словах Паука.

— Полетаем! — наконец, ответила она и побежала к выходу. У выхода она оглянулась.

Паук весьма ловко размещал свои конечности в специальных полостях на нижней поверхности крыльев. Но четыре лапы остались свободными… Растяжки словно сами собой отпали, и Паук спланировал на крыльях к выходу, где его поджидала Айяла, и неожиданно легко сложил их за спиной.

Айяла была восхищена совершенством конструкции. Ведь это же, все-таки, не настоящие крылья! Но как легко управляется с ними Паук, существо не летающее…

— Вперед! — услышала Айяла и вылетела из пещеры, Когда она развернулась, Паук разбежался, оттолкнулся и ринулся в пропасть, расправляя крылья… Будучи «тварью летающей» Айяле трудно было в полной мере оценить смелость Паука, совершившего этот прыжок, но она догадывалась, как это непросто, и восхищалась им…

Падение превратилось в полет, Паук развернулся по большой плавной дуге и пошел вверх по спирали, неспешно набирая высоту. Айяла устремилась следом, хотя такой полет был ей совсем непривычен. Помнится, раньше так изредка летал Верховный Айяр Айс… Теперь он почти не летает…

Айяла посмотрела вниз на гнездовье. Оно было все усыпано твердокрылами, наблюдающими за полетом странной пары. На вершине гнездовья стоял Айс и размахивал руками в знак приветствия. Паук в ответ покачал крыльями, а Айяла издала пронзительный приветственный крик: — Й-й-й-я-а!..

Айс с грустью слдил за их полетом. Как бы ему хотелось быть рядом с ними, с двумя самыми близкими ему существами в этом мире!.. Но крылья… Он чувствовал, что крылья еще слишком слабы.

Он присмотрелся к цветограмме Стаи и обрадовался, не обнаружив в ней ожидания опасности, готовности к агрессии. «Сколько же надо было жизней загубить, чтобы добиться этого! — с тоской подумал Айс. — Неужели каждый шаг на пути к нормальной жизни придется оплачивать такими жертвами?.. О, Мать Мира!..»

А странная пара все набирала высоту.

— Куда вы? — молча задал вопрос Айс.

— Куда мы? — повторила вопрос Айяла, чувствуя, что лететь ей уже становится трудно — крылья иногда словно бы проваливались, не чувствуя опоры. Она никогда не залетала так высоко. Здесь было уже трудно дышать и чувствовался холод. А Паук, как ни в чем не бывало, медленно набирал высоту. — Куда мы?! — повторила Айяла.

— Я предполагал, что это быдет просто испытательный полет, но сейчас понял, что не стоит испытывать судьбу, коль она оказалась столь благосклонна и позволила набрать такую высоту.

— И что ты замыслил?

— Мне надо набрать высоту Священной Вершины и спланировать на нее.

— Зачем?!

— Моей помощи ждет Айяр Айяров, как вы его называете.

— Разве Айяр Айяров может нуждаться в чьей-то помощи? Разве он не всемогущ? — удивилась Айяла.

— У него высокий дух, — ответил Паук, — но искалеченное тело… У меня здоровое тело, но искалеченный дух… Мы нужны друг другу…

— А я? — растерянно спросила Айяла, вдруг почувствовав себя всеми покинутой.

— У тебя есть Айс, Стая… Скоро, надеюсь, будет Айк… Когда в тебе появится его в плоть, прилетай в мою пещеру… Даже если я к тому времени еще не вернусь…

— Но зачем без тебя?! — воскликнула Айяла.

— Увидишь… Прилетай обязательно… И еще. Передай Айсу, что, если вам понадобится хрусталь, то можете взять у меня еще на одно гнездовье, пока не разыщете другого месторождения… Но Большую Ловушку не трогать! Она должна быть готова к моему возвращению…

— Но мне тоже надо на Священную Вершину! — сказала Айяла. — Стая выбрала меня Айяром. И чтобы стать полноправной помощницей Айса, я должна побывать на Священной Вершине и встретиться с Айяром Айяров…

— Сейчас у тебя более важное дело… Айк… А с Айяром Айяров ты еще встретишься, я тебе обещаю… Возвращайся Айяла!.. А для меня сегодняшний полет — это судьба. Поток воздуха несет меня почти без усилий с моей стороны. Такое может и не повториться… До встречи! — покачал он прощально крыльями.

Айяла махнула ему вслед рукой и стала снижаться к родному гнездовью. Ей было грустно, но в то же время в душе росло предчувствие чего-то очень хорошего…

А Паук уже пробил облачный слой, осевший на его шерсти и крыльях заиндевелой моросью. Он стал интенсивно размахивать крыльями, чтобы согреться. И это ему почти удалось. Вдали, примерно на уровне его полета ослепительно сверкала Священная Вершина. Паук сделал еще один виток громадной спирали и взял курс на сияющую вершину. О, если бы они с Айсом при первой попытке поступили также!.. Впрочем, Айсу так высоко не взлететь… Это высота мягкокрылов, и встреча с ними могла закончиться еще трагичней — упав с такой высоты, Айс вряд ли уцелел бы…

Но полет еще не закончен… Вершина сверкает слишком далеко…

* * *

— Мы назовем его Айк, — попросила Айяла.

— Я согласен, но почему ты считаешь, что это будет он? — спросил Айс.

— Я знаю.

Айс улыбнулся и погладил ее ладонью по лицу.

— Придется отменить решение Стаи, — сказал он.

— Хочешь сказать, что теперь я не гожусь тебе в Айяры?

— Я хочу сказать, что тебе теперь нельзя идти на Священную Вершину.

— Но Айт был Айяром и без этого! — хотела возмутиться Айяла, но вспомнила, что из этого вышло, и согласилась: — Хотя ты прав. Стае придется найти более подходящего кандидата… Но жаль. Мне казалось, что я буду полезна и тебе, и Стае. Верховным Айяром должен быть мужчина, а Айяром женщина…

— Ты права, Айяла. Мы не будем спешить. А пока помоги мне наладить жизнь Стаи. Меня боятся, а тебя любят… Айяр Айяров мудр, но мудрость любви выше, потому что это живая мудрость…

— Мне нужно в пещеру Паука, Айс, — осторожно сообщила Айяла.

— Опять? — нахмурился Айс. — Его же нет там!

— Мне нужен не Паук, — еще тише объяснила Айяла.

— Айяла, но это же болезнь! — воскликнул Айс. — Сколько можно терзать себя иллюзиями?.. Там никого нет!..

— Тем более не стоит так волноваться, — положила она руку на его крыло. Мне просто надо побыть одной… А там наиболее подходящее место для этого.

— Не думаю, — уже не так энергично возразил Айс. — Ты наполнишь пустоту пещеры призраками…

— Мои призраки всегда со мной…

— Извини, Айяла, — помолчав, согласился Айс. — Я же говорил, что ты мудрее Айяра Айяров… И все же, я беспокоюсь за тебя…

— Все будет в порядке, — успокоила его Айяла. Хотя не совсем четко представляла, как он должен выглядеть — этот порядок…

* * *

В пещере стояла такая тишина, которой Айяла не могла представить. Даже постоянно дующий сквозняк куда-то подевался.

Нет, страха Айяла не чувствовала. Разве что некоторую настороженность. После того, как отсюда ушли в мир небытия ее сын и муж, эта пещера перестала быть опасной для нее… Место разлуки стало местом встреч… Только состоится ли очередная Встреча?.. Айяла понимала, что встречи происходят благодаря помощи Паука, его удивительному способу мышления… Но теперь его здесь нет…

«Где ты, друг мой?» — с грустью подумала она. Никто не отозвался. Оставив факел в расщелине стены, Айяла полетела на свечение паутины.

Как обычно, она легла спиной на сетчатое ложе и стала погружаться взглядом в светящуюся глубину спиралей. И повседневный мир, со своими заботами, страхами и сомнениями постепенно вытеснился из ее сознания тишиной и покоем. Единственное, что осталось от прежних эмоций — это ожидание встречи с Айком…

Но он все не появлялся, и сладостно-волнующее ожидание стало мучительным.

— Айк! — мысленно позвала Айяла, и ей показалось, что в глубине Большой Ловушки появилась знакомая черная точка… — Айк! — обрадовалась она. Но точка, приближаясь, не превращалась, как прежде, в летящего твердокрыла, а заполняла собой внутреннее пространство пещеры, словно затягивая Большую Ловушку прозрачной черной пеленой.

И тут Айяла встревожилась, хотя и не глубоко. Но ее тревога была услышана. И в ней возник голос. Голос ее Айка.

— Не бойся, ма! Это тоже я…

И темная пелена окутала ее, и стала вращаться вокруг нее. Возникло ощущение, что она тоже начинает вращаться… И когда вращение стало таким, что Айяле показалось, будто она вытянулась в тонюсенькую ниточку, что-то произошло… Как будто эта тонюсенькая ниточка куда-то проскользнула… И вплелась в необозримый узор, заполнивший собой безграничное пространство… Его рисунок был прекрасен, и Айяла всеми силами пыталась запомнить его. Это казалось чрезвычайно важным — запомнить! Словно в этом рисунке была зашифрована разгадка тайны, которая давно мучила ее…

— Ты хотела видеть мир, в котором я существую, ма… — раздался в ней голос Айка.

— Но где здесь ты?!

— Везде…

— И что это за паутина?

— Паутина небытия…

— Небытия… — повторила Айяла. — Какое страшное слово!.. Но

почему у него такая прекрасная паутина?

— Потому что она неосуществима…

— Значит, — спросила Айяла, — здесь есть все, чего нет в жизни?

— Да, — ответил голос Айка. — И я тоже здесь…

— Как же ты тогда пришел ко мне в жизнь? — удивилась Айяла.

— Это ты пришла ко мне в небытие… — голос был тих и грустен. — Ты заберешь меня отсюда, ма?..

— О, да, да! — воскликнула Айяла. Я пришла за тобой…

И наступила тишина. Долгая томящая тишина.

— Где ты? — прошептала Айяла.

Никто не ответил. Но паутина небытия вдруг ожила, пошла волнами, заклубилась, потом вспыхнула, на мгновение ослепив Айялу, и превратилась в ярко светящуюся точку, которая устремилась в одинокой ниточке жизни, висящей в пространстве небытия… Светящаяся точечка коснулась конца нити, и та обвила точку и продолжала обвивать, пока не превратилась в прозрачное яйцо, сквозь стенки которого что-то светилось…

… Айяла открыла глаза. По-прежнему царила тишина. Вокруг мерцала Большая Ловушка. На душе было хорошо и спокойно, как, пожалуй, никогда еще не было… Она посмотрела наверх. Сквозь свод пещеры просвечивали звезды… Она посмотрела в темноту и увидела сквозь стены пещеры, как у входа беспокойно топчется Айс, не решаясь нарушить ее уединение и боясь оставить ее одну. И ощутила его тоску…

А еще дальше и выше, на вершине какой-то горы сидела громадная белая птица со светящимися зеленоватыми крыльями. А рядом на небольшой паутине уютно устроился Паук!.. Айяла внимательно всмотрелась в странное видение и встретилась глазами с белой птицей. И ее словно вознесло над пещерой, над горами, над миром…

— Спасибо, Учитель, — услышала она голос Паука. — Ты сделал больше, чем я просил…

— Не торопись, друг мой, — ответил белый мягкокрыл. — Еще неизвестно, чего я заслужил больше — благодарности или проклятий…

В любом случае я — всего лишь посох на ее Пути…

7. ЗОВ

Оолла услышала Его зов и сразу же откликнулась на него, сменив направление полета. Не то, чтобы Он звал на помощь. Он никогда этого не делал за исключением одного единственного раза… Но тогда, видимо, Он сделал это непроизвольно. Так птенец, попавший в беду, зовет своих родителей.

У него родителей не было. По крайней мере, никто их не знал, хотя мягкокрылы с подчеркнутым вниманием относились к родословной каждого члена Стаи. Не для того, чтобы заслугами предков приумножить собственные достоинства, но пытаясь сберечь обретенное ими богатство жизненного опыта. Единственное достояние, имеющее реальную цену. Он появился в Стае вдруг. Словно бы из ниоткуда. Сразу взрослым и ни на кого не похожим. Собственно, Он не навязывал себя Стае, но каждый мягкокрыл почувствовал Его появление в ментальном поле Стаи. И хотя Его поле резко отличалось от индивидуальных полей других мягкокрылов как существенно большей энергией, так и информацией, в нем заключенной, оно не было враждебно духовному вектору Стаи. Напротив, усиливало устремленность к духовным высотам и благоденствию каждого члена Стаи. Это означало, что он принес в Стаю новый жизненный опыт, ранее ей неизвестный, и значит, обогатил Стаю. Потому у Стаи не было оснований отторгать таинственного пришельца. Ни у кого из мягкокрылов не возникло такого желания. Интерес возник, и немалый, но чтобы изгнать… нет! Стая вовсе не представляла из себя некой жесткой социальной системы. Она была, скорее, духовной, нежели социальной общностью. Хотя не есть ли это высший уровень социальности?.. Впрочем, сей вопрос — из Его интеллектуального арсенала. В Стае бы он никогда не возник ввиду отсутствия предмета рефлексии. Каждый мягкокрыл вполне успешно сам решал свои жизненные проблемы, благо щедрость природы обеспечивала для этого все условия. И живности, и съедобных растений на склонах гор было предостаточно, за исключением редких суровых периодов, во время которых и проявлялись элементы социальности в форме совместного выслеживания добычи, коллективной охоты и разделения ее трофеев между всеми членами Стаи. Но это была чрезвычайно редкая ситуация, сохранившаяся только в коллективной памяти Стаи.

Максимальное наслаждение мягкокрыл получал от двух занятий — от свободного полета и от погружения в глубины собственной психики. Трудно сказать, что тянуло его в эти таинственные глубины. Может быть, сама таинственность? Или необъяснимое предчувствие какого-то очень важного для жизни и чрезвычайно интересного открытия? Или инстинкт самосохранения? Сохранения от чего?.. К сожалению, ответ на этот вопрос Стае не был известен. А может, и к лучшему?..

Но ни с чем не сравнимо было ощущение наслаждения от возвращения в ментальное поле Стаи после пребывания в тревожных и одиноких глубинах собственной психики, где все было зыбко, ненадежно и мучительно недостижимо. Как-то обреченно недостижимо при непреодолимом стремлении проникнуть как можно глубже. Только не иллюзорна ли эта глубина?..

А в ментальном поле Стаи было надежно и спокойно. Его громадная, по сравнению с индивидуальной, энергия была неопровержимым доказательством надежности бытия и оптимистичности его перспектив. Хотя в глубине души любой мягкокрыл понимал, что живет, страдает и умирает в одиночку. И все же в самые жуткие моменты самопознания оставалась надежда на помощь ментального поля Стаи, которое не отпустит частичку себя в небытие…

А Он и тут стоял особняком. С одной стороны, щедро вливая свою энергию в общее поле, с другой — сохраняя свою полную независимость от Стаи. Собственно, все мягкокрылы были независимы. Но и неотторжимы от Стаи. Его же независимость была абсолютной.

Впервые почувствовав Его появление в ментальном поле Стаи, Оолла ощутила ни с чем не сравнимое волнение, вроде бы сердце сжалось от тревожного, но и влекущего предчувствия. Потом, по мере привыкания к Его существованию, ощущение ослабело, но не исчезло вовсе, как бы став неотторжимой частью духовного мира Ооллы.

Когда она первый раз увидела Его в полете, ощущение это взрывом заполнило всю ее душу. Он был прекрасен, ослепительно белый, даже поблескивающий в лучах солнца на фоне густо-синего неба. На первый взгляд совсем не похожий на других мягкокрылов, оперение которых — пестрое, серо-черное с вкраплениями белизны — делало их неразличимыми на фоне скалистого пейзажа.

Бывали, правда, и черно-белые мягкокрылы, сама Оолла, например, но такого — совершенно белого она видела впервые. Он будет выделяться на скалах, но окажется совершенно невидимым на леднике или на снежном склоне.

Впрочем, врагов, от которых нужно было бы маскироваться, у мягкокрылов на их высотах почти не было. Разве что громадные белоснежные кошки да высокогорные змеи. Но первые предпочитают более доступных жвачных, травоядных и лишь в крайнем случае обращают свой голодный взор в сторону мягкокрылов, а вторым по силам только птенцы. Но когда они вылупляются, мягкокрылы крайне бдительны. И чаще змеи идут в пищу птенцам, чем наоборот. Хотя бывали случаи… Кажется, именно в этот момент восхищения Им она и услышала впервые Его зов. И полетела следом. Он заметил ее, и теплая волна приязни и благодарности за отзывчивость избавила Ооллу от настороженности.

Он был странный, этот Белый Пришелец, и не понимал, казалось, очевидных вещей. Похоже было, что Он никогда не жил в Стае, а потому не знал ее порядков. Не таких уж, кстати, и обременительных. И Оолла терпеливо объясняла ему все, что требовалось. И словами, и чувствами, и образами. Собственно, и объяснять-то не было необходимости — достаточно было открыть себя, то есть позволить считать всю информацию ее ментального поля. Ну, почти всю. Самый-самый маленький кусочек Оолла все же утаила. Хотя и понимала, что это бесполезно — поведение выдавало ее с головой.

Но она на перешла в Его гнездо. Это было бы слишком. Да Он и не звал ее. А если бы позвал?.. На этот вопрос Оолла боялась отвечать себе. Но часто бывала поблизости от гнезда Белого Пришельца.

Устроил Он его, кстати, слишком высоко даже для мягкокрыла — на безжизненной, окруженной ледниками самой высокой вершине горной страны. Если бы Он не был мягкокрылом, то оказался бы там в полном одиночестве. Но мягкокрылы не бывают одиноки, ибо у них есть ментальное поле Стаи.

Однако Оолла обратила внимание на частые Его исчезновения из этого поля. В общем-то, мягкокрылы никогда не следили за этим. Быть или не быть включенным в общее поле — личное дело каждого. Тем более, что процесс самопогружения требовал подобного отключения. Но Оолла наблюдала за Ним, ибо пыталась понять Его. Почему-то ей казалось, что Он отключается вовсе не для самопогружения. Причин своего подозрения Оолла не смогла бы объяснить. Впрочем, как и происхождения многих других аспектов своего знания о мире. Так знала, так чувствовала, так видела мир — и это не требовало объяснений.

Вообще, мягкокрылы предпочитали погружаться в глубины психики вместо того, чтобы размышлять при ясном сознании, лишь чуть-чуть отключившись от мешающих шумов внешнего мира. Не потому ли, что часто кажется, будто именно там в глубине кто-то взывает о помощи, в общем-то, даже и не надеясь, что помощь придет. Быть может, это иллюзия? Даже наверняка — иллюзия, но Оолла не в силах заглушить этот зов. И не в силах не откликнуться на него.

Оказалось, что Он ничего подобного не слышит. По крайней мере, говорит, что не слышит. Может быть, это — как раз то, что отличает Его от остальных мягкокрылов?

— Скажи мне, кто меня зовет? — спросила Оолла как-то, прилетев к Нему в гнездо. Спросила, вовсе не надеясь на ответ, ибо кто может это знать?! Вопрос, не требующий ответа, но призывающий сочувствие.

Однако Он, нимало не смутившись, ответил:

— Тебя зовет Та, что потеряла себя…

Это было так неожиданно, что Оолла растерялась. И не знала, как реагировать — воспринимать как шутку или как красивую фантазию?

Но Его ответ звучал так просто и буднично, словно Он давным-давно знал это, и в Его тоне она не услышала ни малейшего намека на возможность шутки или фантазии. Смотрел Он при этом прямо в глаза Оолле, и была в Его взгляде совершенно обезоруживающая прямота. Оттого хотелось верить, что как Он сказал, так оно и есть на самом деле.

— Но разве я — это Она? — удивилась Оолла. — Почему Она зовет именно меня? Как она могла потерять меня?..

— Она — весь этот мир, — непонятно ответил Он. — И зовет она всех, но вряд ли кто сможет откликнуться так, чтобы она услышала. Потому что это невозможно… Хотя, кто знает?..

— Но кто Она?

— Мать Мира, — просто ответил Он, но Оолла не поняла, что Он имеет в виду. И не стала требовать разъяснений, чувствуя, что они окажутся за пределами ее разумения. И так она узнала очень много. Достаточно, чтобы погружаться в свою психику не вслепую, а разыскивая ту, которая ее ищет.

Потом она обнаружила, что Он начал следить за твердокрылами. Стая знала, конечно, что они нападают на мягкокрылов, залетевших в их низкие высоты. И объясняла это естественной охраной ими своей территории. Мягкокрылам не рекомендовалось нарушать высотные границы, но в пылу охоты разве уследишь? И пропадали сородичи… Стая тяжело переживала потерю каждого своего члена, но не видела способа противостоять этому, кроме соблюдения личной осторожности каждым мягкокрылом. Да и что возьмешь с этих мелких неразумных тварей — ими движут животные инстинкты и неразумно ставить им это в вину. Разумнее не вынуждать их этого делать.

Однако твердокрылы обнаглели и сами начали залетать в высоты мягкокрылов и устраивать охоту на них. Тогда-то Белый Пришелец и вступил в свою борьбу с ними.

Твердокрылы значительно мельче мягкокрылов и оттого, видимо, значительно маневренней. Их стремительный и резкий полет без труда перечеркивал плавные траектории мягкокрылов. Казалось, стремительным атакам твердокрылов невозможно противостоять. Однако Белый Пришелец нашел способ не только уцелеть, но и, приняв бой, выходить из него победителем.

Главным оружием твердокрылов были вовсе не клюв и когти — они просто смехотворны по сравнению с оными у мягкокрылов, — а твердые и острые роговые окончания крыльев. Они делали этих маленьких черных летунов грозными бойцами.

Твердокрылы нападали парами со спины, где мягкокрылы беззащитны, и одного уверенного режущего росчерка их крыльев было достаточно, чтобы отсечь у основания громадные крылья мягкокрылов.

Но Белый Пришелец отработал сам несколько фигур боевого пилотажа и научил им других сородичей. И тогда стало случаться, что твердокрылы, вдруг потеряв цель атаки, рассекали крыльями друг друга или напарывались на громадные когти и клюв мягкокрыла, сделавшего резкий кувырок в воздухе. Мягкокрылы начали летать группами или парами и страховать друг друга. Правда, редко. Сказывалась тяга к уединению.

Оолла неоднократно сопровождала Его в полетах и страховала в бою. Кстати, весьма успешно, ибо первая овладела Его приемами.

Но в тот роковой день она отдыхала в гнезде после удачной охоты, с удовольствием и надеждой погружаясь в глубины своей психики. Надежду подарил ей Он, открыв, что зов, который ей слышится, не иллюзия, а действительно зов Матери Мира, потерявшей свой мир. Хотя Оолла плохо себе представляла Мать Мира и способ, которым та могла родить этот мир, — не яйцо же она снесла, в самом деле, — но само сознание реальности Ее существования наполняло Ооллу азартом и осмысленностью поиска. Правда, было совсем непонятно, как Мать Мира могла оказаться в глубинах ее психики. Но это не останавливало Ооллу. Ведь могло быть и наоборот — она могла пребывать в глубинах психики Матери Мира! Впрочем, это представить было ничуть не легче.

И в то время, когда Оолла, спрятав свою голову в крыльях, превратилась в каменное изваяние, неотличимое от черно-серых скал, и душа ее полетела навстречу таинственному зову, освобождаясь от забот и тревог бытия, Белый Пришелец кругами летал над сверкающим на солнце гнездовьем твердокрылов. И что Ему там понадобилось?! Хотя дичи в тех местах водилось предостаточно, мягкокрылы никогда не охотились в столь низких высотах. Знание?.. Но Ему не раз говорили в Стае, что это очень опасное и, в общем-то, ненужное знание. Что пользы от знаний об устройстве гнездовий твердокрылов?..

И все-таки Оолла услышала тогда Его зов! Нет, это был не зов, а, скорее, крик прощания… Но пока она возвращалась в реальность, крик этот окончательно затих, и Оолла тщетно кружила над вершинами и долинами, пытаясь разыскать Его, живого или мертвого, сама рискуя стать жертвой твердокрылов. Но, видимо, они были поглощены ликованием оттого, что удалось, наконец, уничтожить столь опасного врага, и не обращали на Ооллу никакого внимания. А она, пожалуй, не стала бы сейчас даже сопротивляться им. Жизнь вдруг показалась ей бессмысленной и пустой. И пропало всякое желание погружаться в какие-то там глубины. И сам этот внутренний зов, прежде ясный и непреодолимый, вдруг стал ослабевать, пока не замерцал где-то на грани слышимости. Порой казалось, что его и вовсе нет. Словно тот, кто звал, скрылся далеко-далеко или просто устал звать. Сначала на что-то надеялся, а потом надежда ушла. Оолла быстро поняла, что зов затих не только для нее, но и для других мягкокрылов. И уже не могла связывать этот эффект с исчезновением Белого Пришельца. Потому что Зов был всегда, а Он появился совсем недавно. И все-таки она чувствовала, что это не просто совпадение. Ведь и Его появление было окутано тайной, которую Он объяснял слишком легко: «Я прилетел издалека, с других гор, из другой Стаи». И хотя это было очень похоже на правду, полноты в ней не хватало. Ни с того, ни с сего не покидают своих Стай… Интересно, там все были такие белые, как Он?..

Вообще, с миром что-то случилось. Будто он потускнел, и звуки, его наполнявшие, стали глуше. Но, может быть, это лишь Оолла стала хуже видеть и слышать?

Его присутствия в ментальном поле Стаи не хватало не только ей. Это почувствовалось сразу. И дело было не в той доле психической энергии, которую Он унес с собой, а в той информации, которой была промодулирована эта энергия. Конечно, в памяти Стаи кое-что осталось. Но память и живое знание — это разные вещи. К тому же всегда чувствовалось, что Он знает гораздо больше, чем может воспринять поле Стаи. Часто информация просто не находила резонанса в ее ментальном поле и затухала, не сумев сохраниться в памяти. Хотя бы та же «Мать Мира» осталась загадочным сочетанием двух знакомых понятий: «мать» и «мир», но ведь Он пытался наполнить эти звуки гораздо более глубоким смыслом…

Оолла не то, чтобы не хотела, а просто не могла поверить в то, что Он исчез навсегда. Почему-то ей казалось, что если она поверит в это, то Он и, в самом деле, исчезнет безвозвратно. Ей верилось, что ее надежда — это та тончайшая паутинка, которая еще удерживает Его на поверхности бытия. Хотя ей самой было непонятно, где бы Он мог оказаться на этой поверхности, когда признаков Его существования нет даже в ментальном поле?..

Отсутствие трупа не доказательство того, что Он жив, ибо мало ли тварей там, внизу, которые не замедлят полакомиться им. И все же то, что она не смогла обнаружить, как ни старалась, ни его тела, ни его крыльев (они-то мало пригодны в пищу и могли бы сохраниться), поддерживало ее надежду. И Оолла продолжала Его искать. Правда, уже не среди зарослей и камней, где, действительно, мог находиться только Его труп, но в ментальном поле этого мира.

Только теперь она обнаружила, что это поле существует, хотя оно совсем не похоже на ментальное поле ее Стаи. Видимо, эта непохожесть и не позволяла ей раньше распознать его. Да и не было ей никакого дела до чужих полей. Ее мир ограничивался ее Стаей. В духовном измерении, разумеется.

Но ведь раньше, как и теперь, она не ощущала Его присутствия в мире. И это, как выяснилось, вовсе не означало, что Его вообще в нем не было!..

И Оолла стала учиться погружаться не в себя, как прежде, а в мир, внимательно и заинтересованно вслушиваясь в него. Это оказалось так же непросто, как учиться летать. Такое же ощущение пугающей неизвестности впереди и бесконечной пустоты под крыльями. Но тогда был перед глазами пример родителей и других мягкокрылов. А сейчас она была одинока в своем поиске. Кому она могла подражать? У кого учиться? У Него?.. Но пока Он находился рядом, ей было невдомек, где витает Белый Пришелец, когда отключается от ментального поля Стаи. Почему же теперь она решила, что Он подключался к ментальному полю мира? Да потому что Его знания отличались от знания Стаи, а где Он мог еще их почерпнуть?

Но Оолла не обманывала себя — она искала Его голос, а не новые знания. Хотя попутно обретала и их.

Сначала она научилась отличать ментальный шум мира от тишины духовного вакуума. Это оказалось непросто, ибо обнаружилось, что ментальный шум присутствует почти всегда и из-за этого кажется тишиной, особенно, по сравнению с ярким и четким полем Стаи. Более того, духовный вакуум почти не существовал вовсе, и это было прекрасно, потому что краткие его мгновения, которые удавалось уловить Оолле, наполняли ее безотчетным ужасом одиночества и потерянности. Ее психика, стало быть, была плохо приспособлена к духовному вакууму. А как же тогда самопогружение? Ведь всегда считалось, что чем большей степени духовного вакуума удастся достигнуть при медитации, тем глубже проникнешь в собственную психику, тем лучше ее познаешь и тем будешь свободнее… Свобода — вот цель духа!.. А вакуум не освобождает психику, а вынуждает ее взрываться от внутреннего давления… Это было неординарным для нее открытием… Получалось, что полная свобода — это смерть. Или, по крайней мере, безумие. Однако, выходит, что погружаясь в себя, она все равно остается в духовной среде мира…

Еще Оолла установила, что общаться с ментальным полем мира гораздо лучше в гнезде Белого Пришельца, чем в ее собственном. Оказывается, ментальные поля имели различную пространственную ориентировку и направления наилучшего распространения. И в ее гнезде, находившемся примерно на одной высоте с гнездами других мягкокрылов, ментальное поле их Стаи заглушало все остальные. Гнездо же Белого Пришельца, находясь выше всех, давало возможность принимать, наверное, не самые сильные, но различные сигналы различных ментальных полей.

А их оказалось великое множество, и Оолле поначалу представлялось совершенно неразрешимой задачей выявить соответствие этих полей их носителям. Но постепенно у нее выработались принципы классификации.

Ей казалось, что она научилась различать поля тех, кто летает, и тех, кто не летает. Тех, кто живет в горах, и тех, кто живет в долинах. Тех, кто охотится, и тех, на кого охотятся. Причем, долгое время эта классификация никак не соотносилась для нее с внешним видом живых существ. Ибо, когда она видела их, то не могла находиться в медитации, а когда медитировала, не могла их видеть.

И Оолла старательно тренировала в себе способность достигать некоего пограничного состояния между трансом и реальностью. Когда это, наконец, стало у нее получаться, начался процесс активной идентификации. Сначала она «услышала» ментальные поля тех, на кого охотилась. И надо сказать, что это не доставило ей ни малейшего удовольствия, потому что изрядно портило аппетит. Одно дело поедать неразумную тварь, другое дело — знать, что уничтожаешь, пусть и примитивный, но разум, дух, часть ментального поля мира.

Но жить-то тоже надо! Не помирать же с голоду! Одно утешало: ментальное поле жертвы исчезало с потерей свободы, то есть гораздо раньше жизни. Не один десяток раз Оолле понадобилось столкнуться с этим фактом прежде, чем она пришла к конструктивному выводу: исчезновение Белого Пришельца из ментального поля Стаи и Мира может быть объяснено не только Его смертью, но и потерей им свободы!..

Осознав это, Оолла долго не могла успокоиться, и наводила ужас на всю дичь в своих охотничьих угодьях, проводя свои жестокие эксперименты. Она ловила и крупную, и мелкую дичь, доводя ее до полной потери ментальности, а потом отпускала и, находясь поблизости, внимательно прислушивалась к признакам ее возвращения. И если жертва оказывалась еще живой, то восстановление ментальности происходило в обязательном порядке.

— Он жив! Жив! — убеждала себя Оолла, прекрасно понимая, что это крайне маловероятно после падения обескрыленного мягкокрыла на скалы. А может быть, Он упал не на скалы, а на ветви дерева?!

Однако, если Он жив, то у кого так долго находится в неволе? И зачем?.. Или кто-то проводит над ним такие же эксперименты, какие недавно проводила она? Но кто в этом мире столь же разумен?

Разумеется, после того, как Оолла открыла для себя множественность ментальных полей мира, ее убежденность в исключительной разумности мягкокрылов была поколеблена. Хотя ментальность и разумность не одно и то же: ментальность присуща всему живому как психическая реакция на мир, а разумность — удел высших, тех, кто не только внимает миру, но и ведет с ним диалог.

Но обнаружить интеллектуальную компоненту в ментальных полях мира оказалось для Ооллы почти непосильной задачей. Может быть, потому, что разумность уникальна в каждом конкретном случае? И одна совершенно непохожа на другую?

Следующей была обнаружена ментальность твердокрылов. Оолла и не сомневалась в ее существовании, ибо действия этих черных тварей были весьма хитры и коварны. Но почувствовать ее прежде не удавалось — видимо, контакты были слишком редкими и экстремальными. Теперь же Оолла намеренно часто бывала там, где могли находиться твердокрылы. Она не сомневалась в том, что именно они были причиной исчезновения Белого Пришельца, и потому необходимая ей информация о Нем могла быть у них. О, если бы эти твари были способны достаточно долго хранить ее! Но это свидетельствовало бы о высоком уровне их разумности… Однако допустить это было слишком трудно — не позволяла очевидность. Очень уж неразумно эти твари транжирили бесценное время своей жизни. Их вообще невозможно было увидеть в покое, столь необходимом разуму. Все светлое время суток они проводили в бесконечном мельтешении и суете: то собирали и таскали в свое гнездовье плоды и ягоды, корешки и листики, то сооружали эти самые гнездовья из полупрозрачных кусков хрусталя, ослепительно сверкавших на солнце и светившихся в ночи, выдавая врагам их местоположение. Вообще, эти сооружения представлялись мягкокрылам верхом глупости: трудозатраты на строительство — громадны, прочность — сомнительна, а значит, при сильном урагане или землетрясении могла погибнуть вся Стая, живущая в одном гнездовье. И сам этот коллективизм, по мнению мягкокрылов, исключал какую-либо индивидуальную интеллектуальную деятельность. Во всяком случае, ни один мягкокрыл не рассчитывал сохранить в таких условиях свою разумность.

К тому же, эти твердокрылы такие уродливые — они четырехлапы! Кроме двух нормальных лап и крыльев у них были еще две конечности, растущие из боков чуть впереди крыльев. Может быть, они были полезны при строительстве этих дурацких гнездовий, пожиравших большую часть их времени, но при полете были явно излишни и, главное, очень уж некрасивы, просто омерзительны. Хотя это уже вопрос индивидуального восприятия.

Но разве может разумное существо тратить так много времени на добывание пищи?! А при растительноядности это неизбежно — очень уж энергетически бедна такая пища. Мягкокрылы тоже употребляли некоторые лекарственные плоды и травы, но лишь как необходимую добавку в мизерных количествах.

А необъяснимая агрессивность и злоба по отношению к мягкокрылам, которых они бессмысленно уничтожали, не употребляя в пищу, вообще была за пределами разумности даже на самом зачаточном ее уровне — чистый не рассуждающий инстинкт охраны территории от любого вторжения.

А ведь их экологические ниши функционально почти не пересекаются, хотя и соприкасаются. Вполне можно было бы мирно сосуществовать даже на одной высоте, а тем более, как сейчас, на разных.

И тем не менее… Какой уж тут разум?!

Когда Оолла впервые ощутила их ментальность, находясь в пограничном состоянии, это ощущение было подобно удару камнем по голове — столь прицелен был заряд агрессивности притаившихся в скалах твердокрылов, изготовившихся к атаке на нее. Именно этот удар и спас Ооллу — она успела, сложив крылья, камнем уйти вниз, предоставив твердокрылам рассекать друг друга своими острыми крыльями. Она сделала это ничуть не хуже Белого Пришельца и с таким же результатом — когда она, выйдя из пике, набирала высоту, твердокрылы с отчаянными криками падали в пропасть. Они получили то, что готовили ей. И это было справедливо.

В последнее время на охоте Оолла стала испытывать нечто похожее на угрызения совести. Сейчас же ее совесть была чиста и, более того, — она была довольна собой. И, быть может, из-за этого Оолла даже не сразу осознала, что сначала ощутила их ментально! Так же, как ощущал и потому побеждал их Он!..

Но почему же тогда они все-таки победили Его? Что ж, бой есть бой, и в нем бывают свои неожиданности и хитрости. Если бы сейчас, к примеру, было не двое, а четверо твердокрылов, то что бы с ней стало?.. Неизвестно…

Но главное — она сумела настроиться на их ментальность! Теперь надо проникать в нее глубже и глубже, пока не будет обнаружена информация о Белом Пришельце.

Естественно, ее открытие стало достоянием всей Стаи. Но для того, чтобы им воспользоваться, каждый должен был научиться чувствовать не только себя и свою Стаю, но и мир. Не всем этого хотелось и не все были способны на это. Мягкокрылы ничего друг другу не навязывают. За каждым — право его личного выбора.

А Оолла упорно продолжала свой путь. Теперь, ей казалось, она поняла почему Он уделял гнездовьям твердокрылов столь много внимания. Он пытался проникнуть в глубины их ментальности! Но существуют ли эти глубины? Не ошибся ли Белый Пришелец? И даже если Его подозрения об этих «глубинах» были обоснованны, зачем они Ему? Может быть, для того, чтобы полностью понять твердокрылов и тем обезопасить Стаю от их непонятной агрессивности?

Что ж, это благородная задача. И если Оолле не удастся найти Белого Пришельца, то во время этих поисков, она, может быть, сможет решить ее… Хотя, пожалуй, она слишком самонадеянна. Неужели она полагает, что ей по силам то, с чем не справился Он?..

Однако время, пронизывая ее невидимыми лучами, оставляло ей не только пустоту разочарований, но и маленькие искорки новых знаний, из которых постепенно складывался более или менее разумный рисунок.

Оолла, как ей казалось, сумела максимально обезопасить свои наблюдения. Днем она могла позволить себе открыто наблюдать за твердокрылами с некоторой, относительно небольшой высоты. Твердокрылам понадобилось бы немало времени, чтобы достичь ее в открытом пространстве, и посему, заранее замеченные и утомленные подъемом в разреженные для них высоты, они не представляли ни малейшей опасности для мягкокрыла, способного без особых усилий набрать еще большую высоту. А вся их подлая тактика нападения из засады была здесь просто смехотворна.

Ночью же твердокрылы скрывались в своих гнездовьях и не показывались до рассвета, что позволяло Оолле находиться совсем поблизости от них. И это давало определенный эффект.

Во всяком случае, в результате своих наблюдений она достаточно точно установила, когда и в каком количестве твердокрылы отправляются: на заготовку пищи; в скалы, где исчезают зачем-то на целый день (впрочем, ясно, что там они добывают камни для своих гнездовий, — но как они это делают с такими маленькими лапками и слабенькими клювами?); на охоту за мягкокрылами — всегда парами и в горы. Пар было не так уж много, но постоянство, с которым они отправлялись вершить свое черное дело, приводило Ооллу в ужас. Это была не эпизодическая охрана территории, а ежедневная, входящая в жизненные функции этой странной стаи охота на мягкокрылов!

Но мягкокрылам ли пенять на столь несправедливое к себе отношение, когда они сами ежедневно, а кто и еженощно, отправляются на охоту? Только ведь это их жизненная необходимость! Они не могут отказаться от пищи… А твердокрылы не едят мяса. Во всяком случае, во время длительных наблюдений Оолла не обнаружила ни одной попытки твердокрылов охотиться на кого-либо другого, кроме мягкокрылов. Впрочем, и ни один мягкокрыл не стал их добычей, пока Оолла вела свои наблюдения. Как только возникала малейшая опасность нападения, она предупреждала своих сородичей. Да и не она одна вела теперь наблюдения. Вскоре мягкокрылы организовали регулярное дежурство по наблюдению за твердокрылами в горах, и странная охота тех не давала результатов. Если бы они действительно питались мягкокрылами, то столь долгое воздержание должно было бы поставить их на грань истощения.

Однако ничего подобного не наблюдалось. Твердокрылы, как обычно, были деловиты и суетливы.

Зачем же тогда они уничтожают мягкокрылов?!

Позволить твердокрылам удачную охоту, чтобы проследить за их дальнейшими действиями, мягкокрылы, разумеется, не могли. Жизнь каждого из них была несопоставимо ценнее информации. Но не пожертвовал ли Он собой ради этой информации?.. Нет! Это невозможно!.. Хотя не пребывал ли Он постоянно на грани возможного и невозможного?..

Надо сказать, что, по наблюдениям Ооллы, охота на мягкокрылов была далеко не основным занятием твердокрылов. Большая часть их занималась заготовкой растительной пищи, которую они транспортировали от мест сбора в свои гнездовья, загружая в какие-то сетчатые приспособления. Несколько тварей хватались за концы этой сетки лапами и без видимого труда доставляли груз к гнездовью.

Оолла удивилась их изобретательности. Мягкокрылам и в голову не приходило воспользоваться для перемещения добычи в гнездо какими-либо приспособлениями. Крепкие большие когти вполне справлялись с этой задачей. Правда, приходилось ограничиваться охотой на тех тварей, которых можно было унести в когтях. Если же голод заставлял забить кого-нибудь покрупнее, то устраивалась трапеза на месте, а в гнездо доставлялись только куски туши, которые удавалось отодрать. Да и запасаться пищей впрок мягкокрылы не могли — им всегда нужно было свежее мясо.

Когда Оолла с большой высоты смотрела ночью на долину, она казалась ей отражением неба: светящиеся гнездовья твердокрылов повторяли своим расположением некоторые из хорошо знакомых Оолле созвездий.

Мягкокрылы, вообще, любили медитировать, погружаясь взором в звездное небо, мысленно соединяя звезды в им одним видимые узоры. Впрочем, некоторые их этих узоров своей красотой и оригинальностью заслужили всеобщее признание и использовались для ориентации мягкокрылов в ночном пространстве.

Каково же было Оолле увидеть некоторые из них, пусть самые простые, на земле?! Выходит, что и твердокрылы способны видеть небо так же, как мягкокрылы!.. Непонятно только, когда они умудряются его увидеть, если с вечера прячутся в своих каменных гнездовьях?

Правда, и мягкокрылы обычно ночи проводят в гнездах, которые, однако, не строят, а выбирают по вкусу из того, что предложит природа. А выбор, надо признать, богатейший! Но гнезда мягкокрылов открыты звездам, в отличие от гнездовий твердокрылов. Хотя, кто знает, — они могут смотреть на небо и через отверстия, и через прозрачные стены. Может, поэтому и смогли разглядеть только самые простейшие созвездия?..

Однако это было попутное наблюдение. Основная цель Ооллы исследование ментальности твердокрылов. И тут она обнаружила нечто совсем уже странное для себя. Впрочем, если вдуматься, то и тот первый разряд злобы, через который она впервые почувствовала ментальность твердокрылов, был весьма своеобразен — она не столько эмоционально ощутила, сколько увидела черную стрелу молнии, несущейся к ней! Черная молния — это первая нелепица! Но именно так Оолла видела это.

Позднее она научилась видеть и мысленную траекторию атаки твердокрылов, что позволяло ей адекватно и своевременно реагировать. Теперь же, находясь непосредственно вблизи гнездовий, Оолла видела многоцветное полыхание психической энергии, наполнявшей пространство. И это над гнездовьем! Что же тогда происходило внутри него?..

В этой странной игре света участвовали все виданные и невиданные, мыслимые и немыслимые оттенки цветов, о существовании которых Оолла никогда и не подозревала. Однако нельзя было не обратить внимания на отсутствие фиолетово-черных участков спектра…

Не означает ли это, — предположила Оолла, — что весь свой запас черно-фиолетовой злобы они расходуют днем, вне гнездовья, а ночью наполняют свой маленький мирок исключительно положительными эмоциями взаимной приязни и радости жизни?.. Интересная гипотеза, но вряд ли верная — трудно предположить, чтобы в такой психической тесноте не возникало отрицательных эмоциональных столкновений. Хотя неизвестно, в какие цвета они окрашены. Единственно достоверно то, что внутри стаи нет черно-фиолетовых эмоций… Что ж, это логично. В противном случае стая не смогла бы существовать. Действие психического механизма самосохранения стаи. Но интересно все-таки — какого цвета у них неприязнь друг к другу? Это было бы очень полезно знать, чтобы оценить степень прочности стаи внутри каждого гнездовья и стай, живущих в разных гнездовьях. Если уж они выбрали нас во враги, то нам ничего не остается, кроме как изучить все их слабые места…

Вдруг мелькнула странная мысль — а каковы они на вкус? Ведь тоже мясо… Нет! Узнавать их на вкус Оолле не хотелось. Мягкокрылы не охотились за летающими тварями. И это казалось взаимным, пока не обнаружилось, что твердокрылы пренебрегают общим естественным законом. Почему?.. Законы природы без причины не нарушаются — они формируют механизмы самосохранения жизни. Значит, что-то в существовании твердокрылов выпадает из естественного хода вещей и отношений… Что?! Оолла терялась в догадках. С другой стороны, можно было предположить, что всплеск агрессивности твердокрылов — следствие тех законов природы, для проявления которых раньше не было условий… Но так можно оправдать все, что угодно! Любую глупость и всякое безумие. А даже если и так — каковы эти таинственные изменения условий?! Здесь нет ответа, лишь новая форма того же вопроса…

И при все при этом Оолла так и не смогла до сих пор сделать заключения о разумности или неразумности твердокрылов. Их активная деятельность по собственному жизнеобеспечению приближала твердокрылов к большей части животного мира, постоянно занятого добыванием и хранением пищи и устройством собственных жилищ, совсем необязательно предлагаемых услужливой природой. Всякие там муравейники и соты вряд ли менее хитроумны, чем гнездовья твердокрылов…

А интеллектуальной составляющей в ментальном поле твердокрылов, в общей мощи которого Оолла уже не сомневалась, она никак не могла ощутить, воспринимая всю эту «цветовую ментальность» как свидетельство активной эмоциональности.

Есть ли что страшнее, чем абсолютная гипертрофия эмоций при отсутствии рациональных ограничителей?!.. Много-много позже Оолла поняла, что не менее страшна абсолютная рациональность при отсутствии эмоциональных ограничителей…

Пока же буйство красок в ментальном поле твердокрылов пугало ее, хотя временами и зачаровывало, увлекая в свою еще непонятную гармонию. Но, видимо, срабатывали какие-то психические предохранители, и Оолла с облегчениен освобождалась от наваждения. Хотя иногда была вынуждена признаться себе в том, что ее тянет погрузиться в эту цветовую стихию.

Но ведь у нее была цель! И, стремясь к этой цели, Оолла стала все больше внимания уделять деятельности твердокрылов в скалистых склонах, окаймляющих их долину. Наибольшая их активность наблюдалась в одном месте, где долина сужалась в ущелье с отвесными стенами. Они прилетали туда с утра и исчезали в темном провале небольшого отверстия на склоне. Время от времени кто-то прилетал, кто-то улетал.

Более бурная деятельность наблюдалась у подножия склона вблизи другого отверстия, из которого с ревом и брызгами вырывался подземный поток, превращающийся затем в извилистую и довольно бурную, хотя и небольшую реку.

Там внизу непонятным для Ооллы образом (просто, издалека днем она не могла рассмотреть) появлялись сверкающие груды хрусталя. Нетрудно было догадаться, что где-то внутри скал твердокрылы добывают камень и доставляют его к подножию. Как они это делают, Оолла не могла вообразить. А когда пыталась представить — попытки приводили к временному умопомрачению и приступам панического ужаса. Видимо, боязнь замкнутого пространства была родовой особенностью психики мягкокрылов.

Но факт оставался фактом: твердокрылы исчезали в скалах, и оттуда появлялся хрусталь. Потом они загружали его на деревянные плоты, которые, надо признать, с великим искусством сплавляли вниз по бурной речке, каждый в сопровождении четверых твердокрылов. Они летели над плотом, держа в лапах нити, соединяющие их с углами плота, и в особенно сложных местах сплава натягивали эти нити, управляя движением этого странного приспособления.

Далеко не весь хрусталь удавалось доставить к месту строительства очередного гнездовья, которые, по понятным причинам, располагались вдоль и вблизи реки, — часть плотов переворачивалась на порогах. И тогда незадачливые сплавщики, часто рискуя жизнью, извлекали плот на берег, выбиваясь из сил. На берегу они разбирали его по бревнышкам, точнее, по жердочкам и транспортировали по одной жерди обратно к началу сплава, где снова скрепляли в плот.

Действия, казалось Оолле, достаточно сложные и неординарные, но существенна ли в них доля рациональности? Ведь и муравей, как она неоднократно наблюдала, удивительно изобретателен, когда тащит веточку на строительство своего муравейника… Может быть, и муравей — интеллектуал?

Тогда что можно сказать о мягкокрылах, которым вся эта суета представляется слепым, в лучшем случае — полуслепым подчинением инстинктам?..

Да, инстинкты через эмоции побуждают разум к деятельности, но подлинная разумность возникает лишь тогда, когда эта деятельность служит обеспечению условий для свободного бытия разума.

И в который уже раз, наблюдая за твердокрылами, Оолла убеждала себя в том, что существа, затрачивающие столько сил и времени на удовлетворение ненасытных инстинктов, не могут быть разумны. Это было очевидно, но огонек сомнения не затухал…

Камни от берега к месту строительства твердокрылы доставляли в сетчатых приспособлениях, ухватившись лапами за концы разной длины и отчаянно размахивая крыльями. Таким образом они перетаскивали достаточно крупные куски.

Оолла вдруг подумала, что по весу эти куски, наверное, ничуть не меньше мягкокрыла!.. От догадки у нее возбужденно забилось сердце. Но куда и зачем они могли бы транспортировать тела мягкокрылов? Зачем — это главное!.. А скрывать они могли их как в своих гнездовьях, так и в этих темных отверстиях в скалах. Хотя зачем бы они могли им понадобиться в гнездовьях в таком, увы, немалом количестве, если они их не едят? Да и не видно в этих гнездовьях таких отверстий, в которые можно было бы протиснуть мягкокрыла…

Оставались таинственные отверстия в скалистых склонах. И Оолла сосредоточила свое внимание на них, пытаясь ощутить там хотя бы проблеск ментальности мягкокрылов. Но ментальное пространство было глухо ночью и прорезалось лишь черно-фиолетовыми сполохами злобы твердокрылов днем. На кого направлена эта злоба? Неужели они удовлетворяют свои инстинкты со столь отрицательными эмоциями? Это невозможно. И в других местах их деятельности этого не наблюдается. Только в местах охоты на мягкокрылов. Не оттого ли, что и тут, и там — один и тот же адресат ненависти?..

Почему же тогда нет никаких признаков ментальности мягкокрылов?.. И тут Оолла вспомнила об экспериментах со своими жертвами на охоте. Отсутствие ментальности могло быть объяснено фактом несвободы! Но неужели разумные, высокодуховные мягкокрылы столь же беззащитны против несвободы, как и те трусливые глупые твари, которых они употребляют в пищу?! Это предположение казалось нелепым и невозможным, но только оно давало сколько-нибудь разумное объяснение. И возникло оно не из пустоты, а из некой совокупности признаков, догадок, предчувствий, выстроившихся в логическую цепочку, которая и привела Ооллу к этим скалам с черной пастью, так пугающей и влекущей ее.

И однажды ночью, когда прошло уже достаточно времени после вылета из скал последнего твердокрыла — а Оолла вела тщательный учет их передвижению — и вероятность возвращения их, по ее наблюдениям, стала практически равна нулю, она осторожно спланировала с противоположного склона на край страшного провала.

Из него несло тяжелым густым смрадом и сырым холодом. Воздух казался тягучим и мягким, как древесная смола, и словно прилипал к гортани, не в силах пробиться к легким. Оолла стала задыхаться, но, войдя в пограничное состояние, взяла работу внутренних органов под контроль и заставила их работать в оптимальном для необычных условий режиме. Немного полегчало. Оолла медленно двинулась в темноту. Пахло гарью откуда-то совсем близко и гниющей плотью — издалека. Даже в пограничном состоянии Ооллу стало мутить, и она уже было собралась возвращаться, ибо все равно ничего не видела в кромешной темноте, как вдруг крыло ее, которым она касалась стены, чтобы не потерять ориентировку, ушло в пустоту, и оттуда потянуло относительно чистым воздухом. Оолла глубоко вздохнула несколько раз, прочищая дыхательные пути, и, ощупав крылом стену, поняла, что она сворачивает куда-то вбок. В то же время, обостренное чувство враждебного замкнутого пространства подсказывало ей, что провал продолжается и в прежнем направлении. И неприятный запах шел именно оттуда. Значит, она пришла к разветвлению пути. Куда идти дальше?

Назад! Конечно же, назад! — требовал от нее инстинкт самосохранения и элементарный здравый рассудок. И Оолла искренне готова была внять этому гласу разума во мраке, но надежда… надежда и что-то еще неназываемое влекли ее вперед. Куда?..

Победил свежий воздух — мягкокрылы просто не смогли бы существовать в таком смраде! Посему Оолла и свернула в боковой проход. Идти было, в общем-то, нетрудно — под лапами ощущались лишь мелкие камешки и плотно спрессованный песок. Правда, иногда когти цеплялись за какие-то, по ощущению, деревянные брусья, лежащие поперек пути на равном расстоянии друг от друга. Но Оолла не стала углубляться в их исследование, боясь потерять стену, а значит, и ориентировку. К тому же, по этим деревяшкам было неудобно идти. И она жалась к стене.

Вдруг впереди забрезжило какое-то свечение. Сердце екнуло и возбужденно забилось. Казалось, луч надежды материализовался! Хотя инстинкт самосохранения заставил Ооллу замедлить шаги. И даже остановиться. Она оглянулась назад — прямо за ее спиной непробиваемым монолитом враждебно чернел непроглядный мрак. И когда она представила, сколько уже прошла, и какое расстояние отделяет ее от родного свободного пространства, холод непроизвольного ужаса пополз по спине между крыльев и сполз слабостью в задрожавшие лапы. Оолла прислонилась боком к шершавой холодной стене, чтобы не упасть, и повернула голову к далекому свечению. Оно было похоже на первую звездочку. И это дарило надежду на то, что скоро все «небо» будет в звездах. А может быть, она видит далекий выход из этого мрачного подземелья? И ее зовет к себе настоящая звезда?

Оолла быстро пошла вперед, чувствуя, что находится на грани психического срыва. Свечение увеличивалось и все меньше походило на звездочку. Оно стало казаться, скорее, каким-то светящимся облаком — такое тоже бывает на небе, когда луну вдруг прикроет полупрозрачное облачко… Но вскоре и эта иллюзия исчезла — облако превратилось в нечто громадное и паутинообразное! Оолла замечала на ветвях деревьев и кустов маленькие полупрозрачные паутинки, которые плетут еле различимые глазом паучки, поедающие насекомых. Но чтобы существовало такое!.. Оолла не могла этого представить и отказывалась верить собственным глазам, очень сильно подозревая, что ее психика все же не выдержала столь серьезного эксперимента по проверке возможности существования мягкокрыла в абсолютно темном замкнутом пространстве.

Но, как ни странно, сознание ее пока подавало все признаки жизни и задавало вполне разумные вопросы. Например: каков же должен быть размер паука, создавшего столь громадную паутину из нити, толщиной с палец мягкокрыла?.. И еще более серьезный вопрос: каковы же «насекомые», для отлова которых сплетена эта исполинская ловушка?!

А она поражала воображение! Светящиеся зеленоватым светом спирали, взвихривая черное пространство громадного зала, улетали в засасывающую даль, сужаясь в диаметре. Один слой наматывался на другой, еще более замысловатого рисунка, а тот — на следующий… И не было этому конца.

Оолла медленно приближалась к паутине, физически чувствуя, как она затягивает в свою таинственную и прекрасную глубину. Сознание, как бы само собой, устремилось к пограничному состоянию и легко преодолевало незримую границу… Погружение в себя ощущалось удивительно полным. И хотя было тревожней, чем обычно, — Оолла давно поняла, что глубокое самопогружение сопровождается усилением чувства тревоги, — удовлетворение от достигнутой глубины компенсировало дискомфорт, вызываемый ощущением тревоги…

Вдруг сильнейший удар чуждого ментального поля высокой напряженности выбил Ооллу из транса, и она увидела, что уже всем телом навалилась на паутину, а кончики почему-то расправленных во всю ширь крыльев уже провалились в ячейки светящейся и, оказывается, липкой ловушки.

Первым ее безотчетным импульсом было — выдернуть крылья из коварной паутины и бежать, бежать прочь!.. Но у нее достало самообладания — видимо, сказались медитативные упражнения — чтобы не делать резких движений, а напротив, чрезвычайно осторожно и медленно, стараясь не зацепиться перьями за паутину, извлекать свои крылья. Через некоторое время ей это все-таки удалось. Оолла облегченно вздохнула. И тут же отскочила от паутины. Однако ощущения свободы не было. Она чувствовала вокруг себя чужое психическое поле. Оно не было явно враждебным, но пугало своей чуждостью и несомненной силой.

Оторвав взор от паутины, Оолла заметила, что стены и потолок подземелья состоят из хрусталя, из которого твердокрылы сооружают свои гнездовья. В свечении паутины камень имел зеленоватый оттенок, как вода горных озер, просвечиваемая лучами солнца. И это было красиво.

Тут Оолле показалось, что стены задрожали и стали призрачными, а ее понесло сквозь них в каменные глубины. Ей подумалось, что в любой момент стены могут снова окаменеть, и тогда она окажется замурованной в камень. Оолла представила это столь ясно, что ее охватил совершенно неконтролируемый ужас, и сознание погрузилось во мрак…

…Очнулась Оолла от ощущения свежего ветра. Она открыла глаза и обнаружила, что сидит, привалившись спиной к стене отверстия, сквозь которое на нее смотрели… звезды! Настоящие, милые ее сердцу и взору звезды. Оолла поднялась и ринулась в родное ночное пространство, раскинув большие надежные крылья. И только набрав высоту и оказавшись достаточно далеко от страшного подземелья, она вдруг подумала: «А как же я оказалась около выхода?»

Она решительно не помнила, чтобы возвращалась назад от странной и страшной светящейся ловушки. Но ужас, охвативший ее, когда каменные стены стали призрачными, Оолла помнила отлично! Не могла же она в беспамятстве преодолеть мрачное беспросветное пространство, отделявшее ее от выхода из подземелья?! Как же тогда она оказалась на свободе?!

Чья мощная ментальность настигла ее в подземелье? И почему она ничего не ощущала вне его? Хотя специально прислушивалась. Правда, это нетрудно объяснить — ведь и мягкокрылы, при желании, экранируют свое ментальное поле и могут обмениваться узконаправленной информацией…

Видимо, она ощутила присутствие таинственного существа лишь тогда, когда оно позволило себя обнаружить, когда Оолла почти уже стала его добычей. Еще чуть-чуть, и ей никогда бы не выпутаться из ловушки!..

Ужас от запоздалого осознания того, что могло бы случиться, чуть было не парализовал Ооллу. Она вынуждена была спланировать на скалы и сосредоточиться, чтобы восстановить психическое равновесие.

А если сейчас попробовать установить с НИМ контакт?! Может быть, ОНО еще не исключило меня из сферы своего внимания?

Оолла заставила себя сосредоточиться на подземелье. Это оказалось достаточно трудно, потому что ее психика отказывалась возвращаться в ситуацию стресса. Но на всякий защитный механизм есть разумная воля. И волевое усилие Ооллы увенчалось успехом — она ощутила эту странную ментальность! И не просто ощутила, а увидела то, что видело перед собой ОНО, словно бы шла беседа с другим мягкокрылом!..

А увидела она подземелье, сплошь хрустальное — стены, дно, свод… И все это светилось! Свечение было неярким, но глубоким. И, главное дело, разноцветным!

Оолла встречала этот камень выходящим на поверхность скал, но он всегда был прозрачно-белым. Правда, иногда луч солнца превращал отдельные его кристаллы в нечто радужное, чем нельзя было не залюбоваться… Но там, в подземелье — не было солнца! И все же камень переливался радужными блестками, и Оолла зачарованно любовалась этой фантастической картиной, пока параллельно формировавшаяся в подсознании мысль, пробившись в сознание, не заставила ее вздрогнуть, и тогда чудесное видение растаяло, сменившись черным полотном ночи.

И мысль эта была столь же беспросветна, как чернота ночи в пропасти: «Твердокрылы охотятся на мягкокрылов для того, чтобы скармливать их потом ЭТОМУ СУЩЕСТВУ! А ОНО, в обмен, позволяет им брать из подземелья хрусталь, нужный им для строительства гнездовий!»

Эта гипотеза настолько четко объясняла поведение твердокрылов, что показалась Оолле ужасающей истиной. Она была практически на грани полного отчаяния, представляя, как твердокрылы деловито швыряют окровавленные тела мягкокрылов в пасть светящейся липкой ловушки…

И только слабая надежда на то, что гипотеза окажется ошибочной, давала ей силы жить. С этой надеждой она и дотянула до следующей ночи, восстанавливая физические и психические силы охотой и сном. А к вечеру уже кружила высоко над ущельем, прячущим в себе таинственное и страшное подземелье.

Дождавшись, когда твердокрылы отбудут в свои гнездовья, Оолла стала по спирали, не спеша, снижаться. И вместе с темнотой опустилась на скалы напротив входа в подземелье.

Что привело ее сюда опять, когда все уже предельно ясно и безнадежно? Надежда на чудо?.. Инерция пути?.. Желание пройти его до последнего предела?.. А что будет дальше? Да ничего — последний предел — он и есть последний предел, за которым ничего…

Оолла снова настроилась на ментальность подземелья. Память сохранила психические координаты этого поля. И через некоторое время увидела мельтешение каких-то светящихся полосок или нитей, похожих на нити светящейся паутины. Они мельтешили так быстро, что у Ооллы скоро зарябило в глазах и она, встряхнув головой, отключилась и огляделась вокруг, подумав, что сейчас, в трансе, была совсем беззащитна. А повадки хищников этой высоты ей мало знакомы. Впрочем, она стала уже так чувствительна к присутствию чужой ментальности, что, скорее всего, почуяла бы приближение опасности…

Так что же она видела? Процесс плетения паутины? Нет, пожалуй… Паутина гораздо проще по конструкции, чем то световое нечто, которое возникало перед ее погруженным в чужую ментальность взором.

Вряд ли ей удастся решить эту загадку. Да, видимо, это и ни к чему. Важен сам факт того, что она установила ментальный контакт с КЕМ-ТО… И этот КТО-ТО, кажется, пожирает мягкокрылов… Но как это установить наверняка? Принести себя в жертву? Что за польза будет от этой жертвы Стае, а тем более, ей самой? И кто тогда разгадает ту загадку, что так томительно скрывается в ней, в Оолле? Во всех мягкокрылах…

Еще несколько раз за ночь Оолла пыталась подключиться к этой странной подземной ментальности, но с тем же результатом — мелькание светящихся нитей до ряби в глазах. Может быть, это мельтешение — способ скрыть от нее полезную информацию?.. Не слишком ли хитроумно для какого-то подземного монстра? Не пытается ли она наделить это незримое чудище своими интеллектуальными способностями?..

Нет, эту ночь она потеряла зря, не получив новой информации, не обретя новой надежды…

Оолла уже расправила крылья, готовясь к взлету, как вдруг на противоположном склоне что-то засветилось! Не в том отверстии, куда она проникала, а в другом, что чуть повыше и в стороне от первого, куда никогда, по ее наблюдениям, не залетали твердокрылы. Потому и она решила, что там ей делать нечего.

Оолла замерла и напрягла зрение. На противоположном склоне ощущалось какое-то шевеление. И вдруг это «шевеление» превратилось в громадные светящиеся зеленоватым светом крылья! И кто-то летел на этих крыльях прямо на нее!

Оолла приготовилась к бою, решив, что таинственный Некто, почуяв ее ментальность, вышел на охоту.

Но тут ее, словно молнией, пронзило осознание того, что это Он! Белый Пришелец, которого она так долго и тщетно искала… Она не могла ошибиться, потому что каждой клеточкой тела и каждым квантом своего ментального поля ощущала Его!

И буквально в несколько мгновений Оолла узнала все, что случилось с Ним и с другими обескрыленными мягкокрылами, ибо Он прямо-таки выстрелил в ментальное пространство плотно сжатый пакет этой информации. Настолько плотно, что Оолла приняла всю информацию в себя в упомянутые несколько мгновений, но для осознания ее в полной мере понадобилось несколько часов.

Трудно понять, как она выжила после этих часов — настолько страшно было осознанное. Оолла не просто воспринимала информацию, а прочувствовала ее, то есть проживала ее вместе с теми, о ком в ней повествовалось. Ибо информация была не знаковой а образно-эмоциональной и, чтобы осознать, надо было ее прожить. Но это потом, а пока Оолла, ошеломленная ментальным напором сородича, еще ничего не понимая, следила за странным полетом странного летуна на странных крыльях. И кроме той, еще почти не расшифрованной информации, она ощущала Его живой восторг и радость бытия, блаженное ощущение полета и горечь, и необходимость возвращаться в подземелье…

Он сделал несколько кругов над ущельем, почти не шевеля странными крыльями, а лишь паря на них, и спланировал обратно в то отверстие, из которого вылетел.

Оолла ощутила там присутствие еще КОГО-ТО. И это присутствие не было враждебным.

«Куда ты? Куда? — воскликнула мысленно Оолла. — Я здесь, рядом, я жду тебя… Возвращайся домой… В Стаю…»

«Я вернусь, — услышала она ответ, — но не раньше, чем научу летать рабов…»

И Он скрылся в подземелье, сопровождаемый кем-то еще. Оолла продолжала ощущать Его ментальность, но слабо. Видимо, вся Его сила уходила в ином направлении. Туда, где в ней нуждались больше.

Оолла полетела в свое гнездо.

«Рабы? — удивлялась она про себя. — Кто такие рабы? И почему их надо учить летать?..»

Когда Стая восприняла рассказ Ооллы и прочувствовала, как их обескрыленные сородичи тянут за собой тяжелогруженные хрусталем вагонетки под пристальным надзором твердокрылов, за малейшую оплошность убивающих беззащитных мягкокрылов ударом острого крыла, как они после дня изнурительного труда питаются из общей ямы каким-то омерзительно кишащим месивом, а потом ложатся спать вповалку в тесном грязном помещении, как их ежедневно скармливают неправдоподобно громадному пауку, живущему в подземелье, а пока тот насыщается, наматывают на живых мягкокрылов нить из его паутины и увозят куда-то в вагонетках… Когда Стая «увидела» все это, ее ментальное поле охватило оцепенение ужаса, потому что каждый мягкокрыл ощущал себя на месте этих несчастных. Потом оцепенение сменилось взрывом всепоглощающего гнева, жаркое пламя которого не оставило в стороне никого из тех, кто был подключен к ментальному полю Стаи.

Гнев требовал выхода, и выход забрезжил в мести! Впрочем, не столько в самой мести — она была где-то на самом краешке ментального поля — сколько в стремлении уничтожить источник этого горя, ликвидировать постоянно присутствующий источник опасности. Но как это сделать? Мягкокрылы — хорошие охотники, но они никогда не охотятся на других птиц. Кроме тех случаев, когда приходится обороняться от нападающих твердокрылов… Да и не гоняться же, в самом деле, за каждой из этих мелких тварей! Нет, здесь надо придумать нечто такое, чтобы накрыть их всех сразу.

И тут Оолла вспомнила созвездия их гнездовий. В них было не так уж много звездочек… Быть может, не составит труда их погасить?.. Но как?..

Оолле вдруг стало жаль этой красоты и той странной разноцветной ментальности, какую она ощущала вблизи гнездовий твердокрылов, но гнев, питаемый неослабевающей болью от надругательства над сородичами, легко смазал эту жалость. И Оолла нашла способ уничтожить гнездовья твердокрылов. В этом ей помогли наблюдения за этими тварями. Она вспомнила, как они транспортируют разные грузы, помещая их в плетеные сетки. Теперь-то ясно, что сплетены они из нити паутины громадного паука, за которую заплачено жизнями мягкокрылов!.. У мягкокрылов нет ни такой нити, ни лап, способных что-либо из нее сплести, но это и не обязательно. Оолла представила две пары стволов, в скрещеньи которых лежит камень. Каждый ствол — в когтях пары мягкокрылов. Они взлетают и восьмером несут камень. Над гнездовьем жерди расходятся и…

Эта идея моментально воодушевила Стаю. А Оолле стало страшно оказывается, ее мысль может быть осознанно жестока! Не так, как на охоте там нет мысли, есть один лишь инстинкт. А сейчас она нашла способ уничтожить носителей мощной ментальности!.. Но ведь злой ментальности!.. Враждебной, породившей немыслимую жестокость в обращении с мягкокрылами!..

Разве не объяснял Белый Пришелец, начав борьбу с твердокрылами, что безнаказанность порождает бесчувственность? И, обороняясь, уничтожал твердокрылов, чтобы они могли почувствовать боль и опасность… Но обороняясь! А сейчас готовится нападение…

Стая не слышала Ооллу, ее коллективное возбуждение и нацеленность на бой были слишком велики, чтобы реагировать на единичное предостережение. И это тоже пугало Ооллу. Единственное, что она могла сделать, — это не участвовать в том страшном действии, которое породила ее мысль. Это действие вдруг обрело грозное имя — Возмездие!..

Имя впечатляло, однако Оолла предпочла скрыться в темноте с чувством отчаяния и бессилия. Она летела туда, где могла увидеть Его. Она хотела этого, но теперь и боялась, потому что ощущала себя совсем другой, непохожей на ту, что увидела Его прошлой ночью. Теперь Он мог ее не узнать, как не узнавала себя она…

А Стая в полном молчании уже летела к беззащитным созвездиям гнездовий твердокрылов, и у Ооллы не было сил отключиться от ее ментального поля столько в нем было притягательной жуткой силы, от которой замирало сердце и цепенел разум.

Она сидела на склоне напротив подземелья, надеясь увидеть Его, а видела, как раздвигаются жерди, и камни, один за другим, сначала немо, а потом с нарастающим свистом с громадной высоты устремляются к сверкающим гнездовьям…

И тут с противоположного склона в пропасть скользнуло что-то светящееся… За ним еще одно. Оолла видела, что теперь их было двое, и чувствовала, что их ждет кто-то еще, третий и пугающе чужой… Которого они не боялись. И почувствовала она, что Он ее ощущает и видит вместе с ней то, что творит сейчас Стая. И волна горечи и печали от собственной вины и бессилия, исходящая от Него, захлестнула Ооллу. Она ощутила мощнейший психический импульс, посланный Им Стае, которым Он запрещал бомбардировку гнездовий твердокрылов. Приказ без мотивировок, на которые не хватало энергии.

Давно Оолла уже не ощущала на себе воздействия столь мощных психических импульсов. А точнее — никогда не ощущала, и ей захотелось мгновенно покориться этому приказу… Но было поздно — созвездия на земле уже погасли…

Полет тех двоих прекратился очень быстро — после нескольких кругов. И когда они приземлились у входа в подземелье, Оолла в отчаянии послала Ему мольбу: «Прости меня, Белый Пришелец! Это я во всем виновата!»

«Нет! — Услышала она в ответ. — Виноват во всем я, ибо, придя в этот мир, уже знал, что зло невозможно победить злом, но лишь добром побеждается оно… Знал, но не сумел жить по знанию… Достанет ли мне теперь жизни, чтобы искупить вину?»

Он скрылся в подземелье. А она еще долго слышала Его голос: «… лишь добром… достанет ли теперь жизни?..» Она не понимала, в чем Его вина, когда Он был в подземелье, а вот свою вину ощущала очень отчетливо…

И как же это — добром? С этими-то тварями?! Оолла не ощущала в себе никаких проблесков доброты к этим жестоким существам… Разве только сожаление о том, что никогда больше не окунется в их многоцветную чарующую ментальность…

Возвращаясь к родным вершинам, Оолла пролетела над долиной твердокрылов. Там было темно, и она вдруг поняла, что ей не хватает этих странных хрустальных созвездий на земле, которые она погасила собственной злой мыслью. Оолла опустилась ниже, но никаких признаков ментальности твердокрылов не обнаружила. И ощутила, что ее мир стал от этого бедней… Но, с другой стороны, мягкокрылы перестанут становиться жертвами твердокрылов! Разве этого мало? И разве можно было добиться этого добром?.. Вдруг ее поразил вопрос: а как же теперь обескрыленные мягкокрылы будут жить в подземелье без твердокрылов, которые, видимо, все-таки обеспечивали их пищей?.. Неужели они теперь обречены на голодную смерть?

Это предположение испугало ее настолько, что она тут же отправилась на охоту, забила довольно крупного козла и оставила его у входа в подземелье, послав мысленно информацию в его глубины. Услышат ли?..

Дневной облет долины внес существенные коррективы в оценку ситуации. Какое-то мельтешение твердокрылов у развалин гнездовий все же ощущалось. Значит, погибли не все. Хотя, конечно же, мельтешение это было едва заметно и не шло ни в какое сравнение с тем суетливым кишением этих тварей вокруг гнездовий, какое Оолла наблюдала прежде, сравнивая его с кишением муравейника.

Выжили?.. Значит, у этих тварей есть надежда на возрождение. Только бы этот жестокий урок пошел им впрок! Иначе пусть лучше не возрождаются…

Через пару дней твердокрылы исчезли из долины.

Оолла каждую ночь прилетала к подземелью, оставляла у входа свою охотничью добычу и занимала наблюдательный пост на противоположном склоне.

С каждой ночью число летунов увеличивалось. Оолла уже установила с пленниками полный ментальный контакт. Правда, лишь с теми, кто вылетал из подземелья. Остальные не откликались. И ей уже показали, откуда у этих калек берутся крылья. Она не могла поверить тому, что ей показывали, но и не верить, наблюдая ночные полеты, не могла! Крылья плетет из своей светящейся паутины громадный паук! Тот самый, что прежде поедал беззащитных мягкокрылов!..

Оолла не могла этого понять. То есть она могла понять паука, когда он пожирал свои жертвы, но крылья!.. И чтобы на них еще можно было летать!.. Почему он не съедает их теперь? У него что — аппетит пропал?..

Тем не менее, в ночном ущелье перед подземельем становилось все теснее и теснее.

И вдруг в один из дней снова объявились твердокрылы!.. Их было немного, и в полете этих тварей уже не чувствовалось той самоуверенности, что бросалась в глаза прежде. И крики их были уже не столь звонки и громогласны.

И все-таки они явились в подземелье! Надо понимать, им понадобился хрусталь для новых гнездовий. Неужели недостаточно обломков? Или они уже непригодны для строительства?

Что же теперь будет с мягкокрылами, с бывшими мягкокрылами, которые до сих пор обитали в подземелье и не желали покидать его до тех пор, пока все узники не получат искусственные крылья? Во сколько жизней им обойдется эта солидарность?..

Однако ночью выяснилось, что поведение твердокрылов резко изменилось. Они, конечно, заставили своих рабов работать. Оолла уже поняла значение этого странного слова. Страшное значение. Раб — это разумное существо, доведенное до растительно-животного состояния. Впрочем, от животного в нем — только способность передвигаться. Но режим работы стал более бережным по отношению к мягкокрылам. Чувствовалось, что твердокрылы поняли, как нужна им сейчас сила этих больших и покорных существ, пополнения которым явно не ожидалось.

Никто не погиб. И никто не улетел, чтобы не насторожить твердокрылов и не навлечь опасность на тех, у кого еще не было крыльев. Но через сто тяжких и бесконечных суток после первого полета Белого Пришельца, они улетели все сразу.

О! Это была незабываемая картина! Один за другим обретшие крылья узники светлым росчерком ныряли в темноту пропасти и, поймав воздушные потоки, набирали высоту. Очень медленно и совсем не так легко и уверенно, как раньше, но от этого — еще красивей! Светящиеся спирали траекторий их полета с трудом ввинчивались в звездное небо до тех пор, пока все не набрали нужную высоту для того, чтобы спланировать на родные вершины.

В эту ночь вся Стая мягкокрылов была в воздухе, готовая в любой момент прийти на помощь своим покалеченным сородичам, если в полете что-то с ними случится. Ничего не случилось. И когда все беглецы оказались на одной высоте, в небе можно было увидеть новое созвездие.

И Оолла, сопровождавшая эту странную стаю, чувствовала, что кто-то смотрит вслед сотне зеленоватых звездочек, улетающих к своим далеким сестрам. Она уловила ментальную ноту одиночества, исходящую от этого таинственного наблюдателя, которая заставила ее обернуться. Но никого не было видно.

«Паук?» — предположила Оолла и тут же отвергла свое предположение как совершенно дикое. Эту хищную тварь можно было заставить плести крылья по образу, переданному Белым Пришельцем в его мозг, но чтобы она могла испытывать столь высокие чувства как одиночество и боль разлуки?!.. Нет! В это Ооллу никто не заставит поверить!..

И она, набрав скорость, обогнала светящийся клин удивительных летунов и полетела впереди, указывая путь по наиболее удобным воздушным потокам к вершинам.

* * *

Много ветров пронеслось с того времени над вершинами. И память о страшном подземелье не то, чтобы смыло дождями, — она словно зарубцевалась, как рана, и острота боли ослабла. Если, конечно, не ковырять эту рану когтями.

Но это для здоровых мягкокрылов. Могла ли зарубцеваться рана у тех, кто остался без крыльев?..

И вот еще что стало ясно: мягкокрылы исчезали всегда и, значит, всегда были в рабстве у твердокрылов, потому что хрустальные их гнездовья существовали столько, сколько помнили себя мягкокрылы. И осознать это было страшно. Но еще страшнее было представить, что они до сих пор могли бы и не знать всего ужаса своего прежнего существования и беспечно поставлять рабов твердокрылам!

Оолла, а значит, и вся Стая понимала, что именно Белый Пришелец заставил взбурлить размеренный поток их бытия и перевел его в новое русло. Хотя сам при этом потерял крылья.

Он по-прежнему жил один на своей холодной вершине. И ни к кому не обращался за помощью, охотясь сам. Тогда как многие другие Его собратья по несчастью вынуждены были принять помощь Стаи, потому что на искусственных крыльях им удавалось только более или менее сносно перелетать с места на место. Для охоты же необходимо было овладеть довольно-таки сложными фигурами пилотажа. Далеко не всем это удалось. Но Белый Пришелец был первым среди тех, кто демонстрировал Стае полноценность и независимость своего бытия.

В первый день Его возвращения из плена Оолла попыталась было принести Ему в гнездо свою добычу, но Он не принял ее. Она поняла это, уже приближаясь к Его гнезду, и ей пришлось развернуться и расправиться с добычей самостоятельно.

Она неоднократно наблюдала издалека за Его полетами и охотой (не могла же она после всего оставить Его без присмотра!) и должна была признать, что Он виртуозно овладел новыми крыльями. Просто удивительно, как это Ему удавалось? И другие летали, и другие охотились, но с большим трудом, неуклюже, часто промахиваясь и рискуя разбиться, а у Него получалось легко и красиво…

Пока не случилась беда, когда во время посадки в гнездо Его швырнуло сильным порывом ветра на скалы. Тогда-то Оолла и услышала впервые Его зов.

Она не была уверена, что зов был обращен именно к ней. Скорей всего, это был инстинктивный крик о помощи. Но услышала-то она! И значит, были основания надеяться, что, пусть и неосознанно, Он все-таки обращался к ней. А ведь это еще дороже…

Он был плох. Или так ей поначалу показалось? Во всяком случае, Оолла испугалась, увидев Его на скалах. На белых перьях темнели пятна крови. Глаза закрыты, голова бессильно запрокинута. Обрывки крыльев болтались на ветру, зацепившись за острия скал. Когда-то светившиеся нежно-зеленым светом, теперь они вдруг потускнели и казались такими же серыми, как холодные камни.

«Отчего же это паутина перестала вдруг светиться?» — удивилась мельком Оолла — раздумывать над этим феноменом ей было некогда.

Она попыталась извлечь Белого Пришельца из расщелины между камней, где Он застрял. Оказалось, что она не может этого сделать. И вообще, мягкокрылы, похоже, плохо приспособлены для спасательных операций. Оолла отчаялась, не зная, как подступиться к Нему. Он все-таки не добыча, чтобы вонзать когти в Его тело. А иначе ей не удержать Его. Даже те несколько метров, на которые надо было переместить тело, могли дорого обойтись. Не хватало еше Ему, уцелевшему в когтях твердокрылов и паука погибнуть от ее когтей!..И Оолла впервые пожалела, что у нее нет тех уродливых лапок, какие высовывались по бокам у твердокрылов. Они очень ловко орудовали ими, когда надо было что-то переместить с места на место в сетчатых приспособлениях.

Тут она мысленно представила, как они это делают, и подумала, что если бы у нее было такое приспособление, то, пожалуй, ей хватило бы и собственных лап, чтобы извлечь Его из этой щели. Оолла посмотрела на обрывки крыльев. Один их лоскутов показался ей достаточно большим.

Она осторожно освободила клювом те места, которые зацепились за камень, прикрывая лоскут крылом от ветра, чтобы не унесло. Потом бережно взяла конец лоскута в клюв, зашла со спины Белого Пришельца и подсунула голову под Него, постепенно, не спеша вклиниваясь между ним и дном расщелины, выдавливая Его своим телом и одновременно просовывая под Него лоскут.

Она ощущала, как подается и поднимается Его тело. Живое тело. Он постанывал, хотя еще не приходил в сознание.

И когда кончик лоскута достиг Его лап, и Оолла поняла, что теперь удастся протащить паутину под телом, она, прижав перья к телу, стала осторожно пятиться назад, переместив Его тело так, чтобы оно опять не провалилось в расщелину. Надо было еще ухитриться не вытянуть обратно вместе с собой и лоскут. И ей это удалось! Хотя выбраться оказалось трудней, чем протиснуться вперед — Его и ее перья цеплялись друг за друга, как она ни старалась прижимать свои.

Наконец, она выбралась. Перескочила на другую сторону. Протянула лоскут. Теперь возникла следующая трудноразрешимая задача: как собрать воедино оба конца, чтобы ухватить их своими лапами и перенести тело в гнездо. Тем более, что ветер сносил их и, вообще, пытался унести лоскут.

Со стороны ее попытки, наверное, выглядели забавно, когда она водружала на его грудь один конец, а пока доставала второй, первый уже был снесен ветром… Так она и прыгала вокруг тела туда-сюда некоторое время, пока не остановилась и, оглянувшись вокруг, не схватила лапой небольшой камень, чтобы прижать им к Его груди конец лоскута. Затем извлекла из-под камня второй и, наконец, крепко ухватила оба конца и взлетела.

Нескольких взмахов крыльями оказалось достаточно, чтобы переместить Белого Пришельца в его гнездо. Она бережно опустила Его на землю и полетела обратно к остальным уцелевшим лоскутам крыльев. Собрав их когтями, Оолла заботливо застелила защищенный от ветра участок гнезда, ровный и сухой, и, снова подняв Его тело, уложила на подготовленное ложе. Подоткнула лоскуты под голову так, чтобы она находилась в покое, и пристроилась рядом с Белым Пришельцем, накрыв его своим крылом и согревая телом. Он перестал стонать и задышал тихо и ровно…

Теперь она могла сосредоточиться и отправиться на поиски Его угасающего сознания. Оолла чувствовала его слабые пульсации, но казалось, что доносятся они из какого-то дальнего далека, до которого лететь не долететь…

Но тело Его жило! Значит, надежда есть!.. Смерть наступает, когда исчезает желание жить. Поэтому Оолла и стремилась пробиться в сферу Его Сознательного и Бессознательного, чтобы пробудить инстинкт жизни и осознанное желание жить.

Сначала Его ментальность ощущалась Ооллой, как белесый туман, слегка подсвечиваемый лучами от невидимого источника. Она, собрав всю свою волю, устремилась к этому источнику, надеясь именно в нем найти живительную энергию Духа. Где-то на периферии сознания промелькивали сполохи угрызений совести оттого, что она, пользуясь Его беззащитностью, без разрешения проникает в тайные глубины Его Духа. Но лучше мучаться совестью, чем позволить Ему кануть в небытие сейчас, когда Он беззащитен и не может противопоставить смерти свое желание жить. Поэтому Оолла должна противопоставить ей свое желание Его жизни! Но где в нем эта смерть, чтобы встретиться с ней лицом к лицу?..

Может быть, надо стремиться не к Источнику Света, а в противоположном направлении — к Тайникам Мрака? Не в них ли скрывается небытие?.. Но можно ли победить мрак, не имея света?..

Она попыталась представить таинственный источник ярким утренним солнцем, поднявшимся над Его вершиной. Он встречает восход, сидя в своем гнезде, ослепительно белый в лучах солнца. Облако, накрывавшее гнездо совсем недавно, под давлением света опустилось вниз по склону и сейчас напоминает снежный сугроб, соперничающий белизной с Его оперением. Он расправляет крылья, взмахивает ими мощно и свободно и поднимается в воздух, легко набирая высоту и устремляясь к солнцу…

Оолла уже вполне ощутила себя Белым Пришельцем, летящим к одному Ему ведомой ослепительной цели… И вдруг мгновенно, как взрыв, на нее обрушился мрак! Не просто ночь, а совершенный, абсолютный мрак, который может быть только в глубинах подземелья или… в слепоте… Неужели ослепительный свет действительно ослепил ее?!.. Или она вторглась в те области Его Духа, которые для нее недоступны — «абсолютно черны» информационно? Ни с чем подобным прежде Оолле сталкиваться не приходилось. Да и память Стаи не хранила ничего аналогичного. В самом деле, можно ли представить себе что-нибудь абсолютно безинформативное? Даже факт отсутствия информации о чем-либо — есть информация. И пустое информационное пространство всегда становится пространством гипотез, быть может, туманных, но не абсолютно же черных!..

Сознание Ооллы лихорадочно металось в поисках выхода. Неужели и сама она попала в западню?..

Оолла попыталась наполнить мрак звездами. Уж это-то упражнение по медитации она проделывала вполне успешно тысячи раз. Но, увы, в этом Мраке не зажглось ни одной звездочки. И тогда Оолле стало по-настоящему страшно. И ужасная догадка буквально потрясла ее, пронзив ментальное пространство чем-то вроде ледяной молнии…

ОН умер!..

И этот Мрак — Его небытие! Ментальность смерти… в которую она сама себя загнала. Панический ужас овладел Ооллой, и она устремилась в реальность с максимально возможной скоростью. И сама Оолла, и ее инстинкты жаждали жизни! В большей степени, конечно, инстинкты, потому что ужас практически парализовал сознание, предоставив внесознательным механизмам искать спасения…

Оолла открыла глаза. Вокруг было темно. Но можно было различить силуэты скал, залитых лунным светом. Она посмотрела вверх — небо было сплошь усеяно звездами! Она находилась в родном мире и, без сомнения, была жива!..

А Он?

Оолла убрала крыло, накрывавшее Его тело и посмотрела Ему в глаза. Они были широко открыты, и Оолла прочитала в них благодарность и… нежность, глубокую, как небо.

И только тут до нее дошло, что ОН ЖИВ!

— Да, жив, но, увы, не здоров. И если бы не ты… Правда, могу и умереть… с голоду…

Оолла почувствовала, как ее захлестывает радость, и мощный прилив сил буквально выстрелил ею в небо. Она бросилась на охоту, чтобы накормить Его! Ему теперь надо будет хорошо питаться и не только дичью, но и особыми ягодами и травами, которые она Ему принесет. И хотя эмоции захлестнули Ооллу, их ментальная связь не прервалась. Но за эмоциями она не поняла, насколько серьезно прозвучала Его мысль:

— Сегодня ты не просто спасла меня — ты спасла свой мир…

— Этот Мрак… Что это было? — спросила она, отнесясь к Его высказыванию, как к явному преувеличению, или в том смысле, что она действительно спасла свой мир, ибо не представляла теперь своей жизни без Него.

— Ментальная защита, — просто ответил Он, — твоя психика еще не готова воспринять то, что находится за ней.

— Но кто же Ты?!

— Я?.. Искалеченный мягкокрыл, — попытался Он уйти от ответа.

— Ты не откровенен со мной, — обиделась Оолла, бросая к Его ногам тушу козла. И тут же поняла, что Он слишком слаб и изранен, чтобы есть самостоятельно.

Она стала вырывать куски мяса из туши и засовывать ему в клюв, как кормила бы птенца, которого у нее еще никогда не было.

Он насытился быстро — для еды тоже нужны силы… Когда Он отказался от пищи, Оолла насытилась сама, а остатки туши подняла в воздух и бросила с обрыва — подберут какие-нибудь твари. А гнездо должно быть чистым.

Вернувшись, она обнаружила, что Белый Пришелец затих, закрыв глаза, но уже не на спине, а на лапах, как спят все мягкокрылы. И столько в его обескрыленном израненном теле было боли и беззащитности, что у Ооллы от жалости и сострадания сжалось что-то в груди. Она тихо пристроилась рядом, подперев Его спину и закрыв Его своими крыльями. Пусть они не такие белые, как были у Него, но в них достаточно тепла… на двоих…

Он ничего не сказал, видимо, не было сил, но прижался к ней, и Оолла ощутила исходящее от Него тепло благодарности.

Конечно же, ей страшно хотелось узнать, кто он! Но, помня о том ужасном ментальном мраке, в котором она оказалась из-за попытки самостоятельно проникнуть в Его тайну, Оолла не делала больше ничего, чтобы разгадать ее. Да и в первый раз ею двигало вовсе не любопытство, а необходимость пробудить жизненные силы Его Духа. И ей это удалось! Чего же желать еще?..

Между тем Оолла, ощущая тепло Его тела, погружалась не в духовные глубины и тайны мироздания, а в тихую, как зеркало горного озера, нежность. Ей было просто хорошо оттого, что она рядом с Ним и нужна Ему. И ей было до озноба жаль Его. И потому, что Он покалечился, и потому, что потерял навсегда искусственные крылья, а с ними и возможность летать. Теперь она будет Его крыльями! Хотя для Него это малоутешительная замена — разве может чья-то забота заменить мягкокрылу радость свободного полета?!..

Но нежность завораживала, нежность затягивала Ооллу в свой сладкий омут, и она покорно погружалась в его безмысленные, но такие приятные глубины и надеялась, что эта нежность проникает в Его ментальное поле, если Он не выставил глухую защиту, и помогает Ему обрести новую опору в жизни…

Кажется, она заснула. Или погрузилась в свои ментальные глубины?.. Ее душа была настолько расслаблена нежностью, что не возникало ни малейшего желания определять ее координаты в ментальном пространстве.

Однако вдруг Оолла с необычайной силой ощутила знакомое чувство неясной тревоги, всегда возникавшее у нее во время погружения в глубины своей психики. Ей очень ясно послышался чей-то зов. Так ясно, как никогда прежде. Мать Мира?.. Опять ее зовет Мать Мира, как объяснял Он? Но раньше Оолла слышала этот зов только после сосредоточенных усилий по медитации! А сейчас?.. Только нежность и что-то вроде сна. Может быть, ей и на самом деле снится этот зов?

Оолла по-прежнему была внутренне расслаблена и не делала никаких попыток сконцентрироваться на влекущей ее цели, как это обычно происходило при ее «погружениях». И, тем не менее, она чувствовала, что какая-то сила увлекает ее за собой. Оолле почему-то не было страшно, хотя она опять погружалась во мрак. Однако на этот раз он казался не столь абсолютным, а был похож на темную беззвездную, безлунную и безветренную ночь — ничего не видно и не слышно, но присутствие жизни ощущается совершенно четко.

Сейчас оно ощущалось нежной грустью… Словно та нежность, с которой Оолла погружалась в сон, похожая на ясный светлый день, вдруг завечерела, окрасившись в закатные тона, а потом и вовсе превратилась в теплую бездонную ночь.

Но ведь должна же, в конце концов, появиться хоть одна звездочка! Вместо этого сразу со всех сторон забрезжил свет, с каждым мгновением разгораясь все ярче. И вот Оолла увидела себя, летящей в светлом пространстве незнакомой ментальности, в которой по-прежнему совершенно ничего нельзя было различить. Но Оолла почему-то еще надеялась увидеть солнце.

И это оказалось чужое солнце!..

Вот когда Оолла попыталась испугаться! Но что-то остановило ее испуг, успокоило и превратило его в удивление. А удивляться было чему. Сначала первому категорическому ощущению — чужое! Хотя еще совершенно непонятно было, в чем эта чуждость состоит. Вроде бы и свет есть и тепло, но все как будто не настоящее. Собственно, Оолла и представить не могла, что где-то может существовать другое солнце, кроме того, которое животворит ее мир. Но вот оно — слепит глаза, согревает тело и освещает пространство. Только какое-то оно более тусклое, что ли? Более далекое?.. Да и лучи его раскрашивают этот мир в какой-то другой трудноопределимый цвет… И тени расположены как-то иначе, не столь четкие и глубокие, как в ее родном мире.

А в каком же мире она сейчас?!

Оолла отвратила свои очи от светила и посмотрела на мир, который это тщедушное солнышко пыталось осветить. Она летела весьма высоко над горами, покрытыми большими перьями ледников и снежников. Гораздо ниже, после голых скалистых прогалин, виднелись зеленые пятна растительности. Только зелень эта была непривычного, какого-то неживого оттенка. Сами горы вроде бы напоминали Оолле ее родные, но были они как бы более стертые, расплывшиеся… И снега на них гораздо больше, чем в самые суровые времена на родных вершинах. Значит, здесь холоднее. Понятно — ведь солнце-то дальше. Да только вовсе не это главное! Ведь и в своем мире Оолле известна лишь небольшая часть горной страны. Разве нельзя предположить, что она видит неизвестную ей прежде область родного мира?

Можно было бы, если бы не ощущение ошеломительно мощного ментального поля, совершенно чуждого Оолле! Столь же чуждого, как мрак в страшном подземелье. Но здесь эта ментальность представлялась не хаосом, а непостижимой гармонией света…

И тут Оолле вспомнилась ментальность твердокрылов, которая тоже вызывала у нее цветовые ассоциации, не расшифровывающиеся достаточно четко, но описывающие некие эмоциональные состояния, которые она со временем надеялась понять.

Здешняя же ментальность оглушала, ослепляла, подавляла!.. И вместо бесконечного понимания, на которое можно было бы надеяться при мощном информационном сигнале, возникало лишь ощущение растерянности и собственной ничтожности. Но Оолла не испытывала страха. Она ощущала, что находится в чужом, но не враждебном мире, где ей доступен лишь внешний его облик и непостижим внутренний.

Она уже летела над зеленой долиной, на которой, казалось, была нарисована сетка с прямоугольными ячейками, как в приспособлениях для транспортировки грузов у твердокрылов. Сетчатую долину пересекали широкие темные ленты, по которым что-то быстро двигалось. Издалека это напоминало жучков… Но каковы же должны быть эти «жучки» вблизи?!

Тут над Ооллой промелькнула громадная тень, и она рефлекторно сделала вираж вниз и в сторону, избегая неожиданного нападения. Но никто на нее не нападал. Оолла с удивлением проводила взглядом непредставимо громадную птицу, которая бесшумно, с умопомрачительной скоростью удалялась от нее.

Такая птица просто не может существовать — гладкая, блестящая и без единого пера! И тем не менее, она летела с недостижимой для Ооллы скоростью, не обратив на нее ни малейшего внимания. Оолла устремилась следом. Пусть странная, но ведь птица! Однако, пока Оолла выходила из виража и набирала высоту, блестящая птица уже скрылась из виду. Оолла полетела в том же направлении и через некоторое время увидела вдали сияние.

Приблизившись, поняла, что это солнечные блики на каких-то гладких поверхностях. Подлетев еще ближе, она оторопела, увидев долину, сплошь заполненную хрустальными гнездовьями!

Неужели это мир твердокрылов?!

Присмотревшись, Оолла поняла, что хотя эти сооружения очень напоминают гнездовья твердокрылов, они несоизмеримо больше них. Да и форма, пожалуй, более простая и правильная.

То, что строили твердокрылы, напоминало маленькие хрустальные горы, а эти сооружения представлялись Оолле громадными кристаллами того же хрусталя… Или другого камня. Они были очень разнообразны по цвету.

Но долго рассматривать странное скопление гнездовий Оолла не смогла, потому что ощущала мощнейшие удары ментальной энергии, исходящей от этих гнездовий. Испугавшись за сохранность своей психики, она уже было решила спасаться бегством, как вдруг услышала ЗОВ!..

Тот самый, знакомый по ее «погружениям» зов, который она слышала в родном мире. Только здесь он звучал неизмеримо сильней, исходя откуда-то из этого нагромождения гнездовий.

Всю жизнь откликаясь на этот зов, Оолла не могла не откликнуться на него сейчас! Она кружилась над гнездовьями, постепенно снижаясь и пытаясь поточнее определить место, откуда исходит зов.

Ей удалось локализовать район поисков. Зов исходил из скопления, где гнездовья были пониже и почти совсем не сверкали на солнце. Да и материал, из которого они были сделаны, больше напоминал обыкновенный камень, чем хрусталь. Только кое-где поблескивали отдельные его вкрапления… Но ничего летающего нигде видно не было. Где-то далеко внизу между гнездовьями по поверхности земли сновали «жучки» вроде тех, что Оолла видела раньше, и какие-то совсем маленькие и, кажется, бескрылые существа, издали напоминавшие своим поведением муравьев.

Может быть, это не гнездовья, а муравейники?! Да нет! Скорее всего, «муравьи» выполняют какую-то подсобную функцию. Оолла не могла допустить мысли, что нечто бескрылое способно создать ментальность столь высокой энергии.

«А паук в подземелье? — вспомнилось сразу. — Но ведь паук выполнял разумные действия по мысленному приказу Белого Пришельца!..

Не из этого ли, кстати, мира Он пришел?.. Может, поэтому она и оказалась здесь?..»

Однако чем ниже спускалась Оолла, тем зов, хотя и становился громче, все больше терялся в постороннем ментальном шуме, который, быть может, складывался из тысяч других зовов, обращенных не к ней… Так подумалось Оолле. Но к кому тогда они обращены?

Вообще-то, зов всегда — мольба о помощи. Даже, когда он от радости — в этом случае зовут помочь разделить эту радость, непосильную для одного… Но может ли знать молящий, кого в действительности достигает его зов?..

Оолле казалось, что зов, тревожащий ее, попал к ней не по адресу. Ей нечем помочь обладателям столь мощной, почти сверхъестественно мощной ментальности, в которой она — как перышко на ветру!

И, тем не менее, она продолжала снижаться. Хотя, чем ниже летела Оолла, тем труднее давался ей полет, словно что-то мешало. Будто сам воздух сгущался, превращаясь в жидкость и выталкивая ее обратно. Но Оолла понимала, что дело не в воздухе. Воздух этого мира, вообще мог быть ядовитым для нее. Это не сам мир, а его ментальная копия. И потому сгущалась и выталкивала ее ментальность этого странного мира!

Но ЗОВ!..

Нет, он не терзал ее душу, а словно бы втягивал ее в себя, высасывал тоненькой струйкой одной тоскливой ноты. Но это ощущалось не грабежом, а возвращением к своей подлинной сущности, и потому превратиться в эту тоненькую струйку стремилась вся духовная ипостась Ооллы. Стремилась и не могла — слишком мизерна была пропускная способность информационного канала связи…

И наступил такой момент, когда дальнейшее погружение оказалось невозможным. Оолла зависла над невзрачным серым гнездовьем, цвет которого напоминал ей скалы вокруг ее собственного гнезда. Она чувствовала, что цель ее — там! За одним из этих отверстий, закрытых прозрачными пластинками хрусталя. Оолла вглядывалась в их темноту, изредка искрящуюся солнечными бликами, пытаясь угадать — за которым именно скрывается зовущий ее?

И в какой-то момент ей показалось, что она узнала! Сердце как-то странно сжалось и затрепетало… Оолла сосредоточилась и не спускала глаз с угаданного отверстия, паря по кругу совсем небольшого радиуса. И ей показалось, будто это отверстие само начало приближаться к ней — оно надвигалось на нее, заполняя собой весь окоем.

За прозрачной пластинкой мелькнула тень, потом проступил странный силуэт, и Оолла увидела широко распахнутые навстречу ей глаза! Они показались противоестественно громадными, как будто она снижалась к двум горным озерам, отделенным друг от друга гладкой скалой клюва… Нет, это было совсем (!) не похоже на клюв!.. И вот озера заполняют собой весь окоем. Оолла видит, как их небесная синева, уходя в бездонную глубь, темнеет, сгущаясь в черноту ночи, в которой мерцают искорки звезд… Искорки растут, отрываются от черноты, стремительно всплывают к поверхности озер и медленно движутся по озерной глади к берегам. От этого так грустно, что… хочется уйти с головой на дно этих озер. Однако Оолла не перестает ощущать незримую границу, удерживающую ее на прежней высоте. Видит ли она на самом деле эти глаза?! И видят ли ее ОНИ?!

Оолле показалось, что в какой-то миг в них появилось внутреннее свечение, лучи которого устремились к ней, к Оолле!..

И в этот момент наступила темнота…

…Оолла не знала, как долго она пробыла в бессознательном состоянии. Это была ментальная пауза, нередкая после глубокого психического погружения.

Когда Оолла открыла глаза, по-прежнему была ночь, хотя луна уже скрылась за дальними вершинами, а созвездия проделали большую часть своего ночного пути по небосводу. Оолла все еще укрывала Белого Пришельца своими крыльями, и ощущение тепла, исходившее от Его тела мягкими волнами, успокаивало ее встревоженную психику…

Что это было?..

Неужели она сама сумела достичь таких глубин психики?.. Оолла прислушалась. Белый Пришелец спал, а Его организм всеми силами боролся за жизнь и здоровье. Оолла несколько раз напрягла и расслабила мышцы, чтобы стряхнуть с тела долгое оцепенение, но позы не изменила, чтобы не потревожить Его сон. Потом она спрятала голову под крыло и спокойно уснула…

Ощутив перьями первое прикосновение утреннего ветра, Оолла вынырнула из тихой глубины сна и первым делом с тревогой настроилась на ощущение Его тела. И то, что она почувствовала, заставило ее стряхнуть с себя остатки сна и высунуть голову из-под крыла: излучение, исходившее от Его тела, было излучением здоровья! А ведь вечером Он был еле жив. Оолла старалась тогда не думать о вероятности страшного исхода, чтобы случайно не воздействовать на Его психику, которой была необходима абсолютная уверенность в победе. Но теперь-то можно было признаться себе, что опасность была очень велика… И что же?.. Наутро — полное здоровье?.. Да такого просто быть не может!

Почувствовав ее пробуждение, Белый Пришелец напрягся и убрал свою голову с ее груди, где она доселе блаженно покоилась. Он выпрямился и посмотрел ей в глаза. Ее душу буквально захлестнула волна Его благодарности и чего-то еще, очень хорошего и доброго.

— Ты мне показывал свой мир? — спросила Оолла.

— Ты была ТАМ? — похоже, Он был искренне удивлен.

Оолла кивнула и показала Ему все, что ощутила ТАМ.

— Это было очень опасно, — покачал головой Белый Пришелец, запоздало испугавшись. — Это не рассчитано на твою психику! Ты могла погибнуть!..

— Не могла, — уверенно возразила Оолла, — ведь я знала, что нужна тебе…

— Ну, ладно — я карабкался к жизни, но ты-то как там оказалась?! — не мог Он успокоиться.

— Ты же сам сказал, что один бы не выжил… — напомнила она. — Мы были ТАМ вдвоем… Только почему я не видела тебя?

— Видела, — улыбнулся Он глазами, — все, что ты видела, был я.

— И зов?! — встрепенулась Оолла. — И зов, который я слышала, был твоим?..

Белый Пришелец долго и внимательно смотрел на нее, словно пытаясь понять, способна ли она осознать то, что Он скажет.

— И да, и нет, — наконец, произнес Он, будто прислушиваясь к самому себе. — Это и я звал… И звали меня…

— Но мне казалось, что зовут меня! — Оолла ясно помнила свои ощущения.

— Иначе и быть не могло — ведь мы были вместе… Ох, как опасно терять самоконтроль! Но я же был в бреду!

— Наверное, ты прав, — вздохнула Оолла, — я не способна понять всей сути того, что произошло. Но скажи мне: это был мир, из которого ты пришел?..

— Ты явно слишком скромно оцениваешь свои интеллектуальные возможности… — признал Белый Пришелец. — Это была часть того, что осталось во мне от моего мира…

— Значит, я правильно почувствовала тебя… Но глаза?.. Чьи ТАМ были глаза?.. Это ты смотрел на меня?

— Нет, — ответил Белый Пришелец, — Мать Мира…

* * *

Оолла стала много времени проводить в Его гнезде. Во-первых, она доставляла Ему пищу, и Он вынужден был смириться с этим, ибо должен был жить, чтобы жил этот мир. Во-вторых, ей нравилось быть рядом с Ним, хотя для мягкокрылов это было ненормально при их-то способности к ментальному общению на расстоянии. Конечно, Оолла всегда была готова к духовному слиянию с Белым Пришельцем, и радовалась, когда это случалось. Но, пожалуй, не меньше ей нравилось просто смотреть на Него. Как Он задумывается о чем-то своем, отключаясь от всего мира и застывая, подобно каменному изваянию… Или как Он довольно ловко прыгает с камня на камень по своему гнезду, пытаясь балансировать культями. У Него это получалось не жалко и не смешно, но все равно Оолла про себя горевала о потере Его прекрасных белых крыльев, наверное, не меньше, чем горевала бы о потере своих… А еще ей нравилось разговаривать с Ним. Не обмениваться информацией через ментальные каналы, как обычно, а произносить слова, чего мягкокрылы не любили, хотя и умели, но использовали лишь тогда, когда не хотели или не могли использовать прямые ментальные связи. Такое случалось… Ей нравилось звучание Его низкого голоса, но доставляло удовольствие не только то, как Он говорит, но и что Он говорит. В Его словах всегда чувствовались Уверенность и Знание. Особенно Оолла старалась понять и потому часто расспрашивала Его о том, как ее сородичам удалось выжить в подземелье. Она до сих пор представить не могла, как можно жить под землей. А когда делала попытки представить себя на месте побывавших в рабстве сородичей, живших рядом с пауком глубоко под землей, ее сознание просто-напросто отключалось, погружаясь в полное безмыслие. Нет, она бы там не смогла жить, а сразу бы умерла!..

Правда, они там и не жили в полном смысле этого слова. Во всяком случае, только Он все помнил и мог все рассказать. У остальных же обнаружился полный провал в памяти, соответствующий отрезку времени с момента потери своих крыльев и до момента обретения искусственных. Пожалуй, это было даже к лучшему, но если бы Он не страдал и не помнил всего, то они навсегда бы остались в том страшном подземелье и сгнили в его мрачных глубинах, а на смену им пришли бы другие, ничего не подозревающие мягкокрылы. Разве это было бы хорошо?.. Но неужели обязательно кто-то должен страдать, чтобы избавить от страданий других?..

Оолле это казалось несправедливым, но в то же время она понимала, что и радости, и страдания — всего лишь реакции живого существа на воздействие окружающего мира. И для того, чтобы выбрать правильное поведение в этом мире, реакции должны соответствовать реальности. Как бы болезненно это ни было. Но что значит — соответствовать реальности? Разве не естественно для живого существа стремление избежать боли? И в условиях, когда невозможно воздействовать на источник ее, не разумно ли влиять на восприятие, то есть на психику живого существа?

Как-то она задала Ему эти вопросы. Он ответил:

— Если цель — на какое-то время укрыться от боли, пожалуй, это эффективно, но вряд ли разумно, потому что источник боли продолжает действовать. Если же цель — сохранить свою сущность, познавая ее, то единственно разумное поведение — это ликвидировать причину боли.

Это было так элементарно и очевидно, что Оолла удивилась, как ей самой это не пришло в голову? Не потому ли, что она, подобно другим мягкокрылам, предпочитала медитативное саморастворение сосредоточенному логическому размышлению?.. Но разве одно исключает другое? Наблюдая за Белым Пришельцем, Оолла увидела, что вовсе не исключает… Так не выбрали ли мягкокрылы ложный путь? И не пора ли, пока не поздно, изменить его?..

Общаясь с Белым Пришельцем, она, наверное, и пыталась сделать это. А если один мягкокрыл пытается что-то сделать, значит, тем же занимается и вся Стая…

* * *

Однажды, находясь на охоте, Оолла ясно ощутила, что к Его гнезду кто-то приближается… Она прислушалась к ментальному пространству и чуть не оцепенела от ужаса — приближался кто-то чужой!

«Где же охранные отряды?! — возмутилась Оолла, отыскивая их след в ментальном пространстве. — Как они могли допустить чужака так близко к беззащитному мягкокрылу?!»

Оолла, забыв об охоте, ринулась к гнезду Белого Пришельца так, что разреженный горный воздух загустел вокруг нее. И вдруг она словно наткнулась на стену!.. Белый Пришелец запрещал ей приближаться к гнезду! Это Он отослал охранные отряды. Опасности нет. Это важная встреча, и она должна произойти с глазу на глаз.

Как же нет опасности? — не верилось Оолле. Она была уже достаточно близко, чтобы вполне четко ощутить ментальность твердокрыла, каковую она успела изучить достаточно хорошо. Сейчас эта ментальность ощущалась Ооллой как слабый огонек, трепещущий на промозглом ветру во мраке. Он то совсем угасал, то вспыхивал с новой силой и яркостью, словно не желая сдаваться. И Белый Пришелец был прав — в нем не ощущалось враждебности, а только лишь жажда жизни и, может быть, понимания…

Странное дело — раньше Оолле не удавалось так подробно расшифровывать ментальность твердокрылов!.. Но не жажда ли жизни служит неиссякаемым источником агрессивности?.. Если этот твердокрыл испугается, увидев Белого Пришельца, а потом обнаружит, что у него нет крыльев и, значит, Он — бывший раб твердокрылов, которых они привыкли убивать, не задумываясь, — что будет тогда?!

— Ничего страшного, — спокойно ответил ей издалека Белый Пришелец. — У меня с этим экземпляром особые отношения… Мы почти родственники…

И Оолла поняла, что имеет в виду Белый Пришелец — это именно тот твердокрыл, который лишил Его крыльев! Но почему Он так спокоен? На какую силу надеется, ожидая встречи со своим убийцей?.. Оолла на мгновение представила Его белые крылья, и в ней ярко вспыхнуло чувство мести. Но… Он не позволил ей приближаться к гнезду!.. Может быть, именно поэтому?.. А потом и вовсе перекрыл все информационные каналы, сохранив лишь запрещающий, который и свидетельствовал о том, что Он еще жив.

Оолла в тревоге парила в отдалении от Его гнезда. Она поднялась на такую высоту, откуда ничто не мешало ей видеть гнездо. Но расстояние было все же слишком велико, и Оолла не могла разобрать подробностей происходящего. Единственное, что ей удалось разглядеть, это то, как маленькая черная точка медленно ползет по белому полю ледника, приближаясь к Его гнезду.

А в гнезде, неподалеку от скал, торчащих над краем ледника, на их черно-сером фоне видится неподвижно застывшее белое пятно. Это Он!.. Ждет… Но почему Он отключился? У каждого есть право на тайну, но ведь она — не чужая… До сих пор ей так казалось. Теперь приходится усомниться в этом.

«Но, может быть, Он бережет не свою тайну? — мелькнула догадка. Возможно, Он бережет тайну этого твердокрыла и его стаи, так пострадавшей из-за ее, Ооллы, идеи?.. Кто знает, не возникнет ли у кого из мягкокрылов стремления уничтожить твердокрылов окончательно, чтобы никогда больше не могла нависнуть над Стаей угроза их коварного нападения? Ведь когда они отойдут от потрясения и снова начнут размножаться и строить гнездовья, им опять понадобятся рабы!.. И тогда Стае могут пригодиться знания, полученные от этого твердокрыла…»

Да, Белый Пришелец прервал ментальный контакт со Стаей и не станет ретранслятором сведений, полученных им от твердокрыла… Но Он не учел, что и Оолла научилась ментальному контакту с твердокрылами. Раньше она ощущала лишь общий цветовой фон, но сейчас почему-то на этот фон накладывались и вполне отчетливые образы, которые легко расшифровывались. Во всяком случае, она ощутила крайнее эмоциональное и физическое напряжение карабкающегося к вершине твердокрыла, его страдание и жажду выяснить причины беды, обрушившейся на его Стаю… Но почему он стремится именно к этой вершине? Почему он надеется именно там найти объяснение?

Оолла видела лишь один вариант ответа: зов! Этого твердокрыла позвали сюда!

Она вдруг увидела себя внутри переливающегося нежным многоцветьем замкнутого пространства и ощутила себя твердокрылом, слагающим утонченные цветовые композиции. Это было прекрасно!.. Но тут она услышала звон и грохот! Еще! И еще!.. И еще!.. Ментальное пространство полыхало болью, страхом, отчаянием, непониманием, с каждым мгновением становясь все слабее и слабее, потому что уходили в небытие те, кто наполнял его своим светом. Вскоре остались лишь разрозненные мерцающие огоньки… Каждый сам по себе…

«И это сделала я!» — поняла Оолла.

«И это сделали МЫ!» — осознали мягкокрылы. Ведь она не отключалась от Стаи.

А черная точка на снегу то надолго замирала, то вдруг рывком продвигалась вперед, пока не оказалась у самого гнезда Белого Пришельца. И тогда Оолла увидела, что белое пятно в Его гнезде сдвинулось с места навстречу черной точке… Она замкнула свое ментальное пространство.

Ее на эту встречу не звали…

* * *

И вот много-много времени спустя с того дня, Оолла услышала Его зов и сразу же откликнулась на него, изменив направление полета. Этот зов не был тревожным, но она ощущала Его нетерпение и тайну, за ним скрывающуюся. Что Он приготовил для нее на этот раз?.. И почему так срочно?.. Оолла уже ясно ощущала в Его гнезде чье-то постороннее присутствие. Даже на таком громадном расстоянии оно ощущалось очень мощно. И очень чуждо. Хотя временами эта пугающая чужая ментальность казалась знакомой.

Уже сильно вечерело, когда Оолла приблизилась к Его гнезду. Или к их гнезду?.. Она не решалась так думать, хотя все свободное время проводила там.

А Его зов не умолкал, и Оолла спешила изо всех сил. Она увидела гнездо, когда на небе появились первые звезды. И в этот момент от гнезда отделилось что-то большое и светящееся…

У Ооллы екнуло сердце — чужой! Он расправился с Ним (о, как Он наивно доверчив!) и теперь направляется к ней!.. Но Его зов не утихал. И этот Светящийся приближался к ней… И только когда он оказался совсем рядом, сквозь ее не умолкающую тревогу, наконец, пробился всплеск восторга и радости, звенящий в Его зове.

Тогда Оолла поняла, что навстречу ей летит Он — Белый Пришелец на новых светящихся крыльях. И ее радость слилась с Его восторгом, которым Он спешил с ней поделиться! Не об этом ли она мечтала?.. Не об этом ли Его желании видеть ее рядом, не тогда, когда ему деваться некуда из-за своей беззащитности, а когда Он вполне может обойтись и без нее… Быть рядом в радости…

Они вместе сделали несколько больших кругов над горами, и лишь тогда она задалась вопросом: а откуда у Него эти крылья? Теперь она вспомнила о чужаке.

Белый Пришелец первым спланировал на своих великолепных светящихся крыльях к гнезду, и Оолла с некоторой опаской опустилась следом.

В гнезде наблюдались явные изменения. Уже подлетая, она заметила, что внутри что-то светится. А когда приземлилась, то вздрогнула и замерла от ужаса — на нее из глубины светящейся паутины красными горящими угольками глаз, как бы отдельно от тела витающими в пространстве, смотрело что-то очень большое и страшное.

И мощный удар чужой ментальности! Он ошеломлял своим напором. Оолла совершенно рефлекторно хотела взмахнуть крыльями и покинуть гнездо, но что-то властное удержало ее.

И она увидела подземелье! И громадную светящуюся паутину, и себя, дрожащую перед паутиной, отступающую во мрак и падающую без чувств на камни. От паутины отделяется ЭТО страшное и черное с красными горящими глазами и нависает над ней. Она, сейчас уже, хочет закричать от ужаса и не может… Чудище протягивает к ней громадные мохнатые лапы и поднимает ее. Она видит, как мерно движутся, не останавливаясь, его страшные жвала… Так близко!.. Чудище прижимает ее к своей мохнатой груди и быстро ныряет в темноту подземелья. Впрочем, мрак уже не кажется ей таким кромешным. Она различает белоснежные хрустальные своды пешеры. И еще она видит свое тело, безвольно расслабленное в его лапах. Она по-прежнему без сознания…

Но вот они у выхода из подземелья, и чудище аккуратно опускает ее на камни. Само же быстро исчезает. Оолла ощущает прикосновение свежего прохладного ветра, открывает глаза и видит… звезды. И еще два красных огонька среди них…

Блаженство безопасности снисходит на ее издерганную тревогами душу. И Оолла понимает, что ее мир обогатился еще одним существом, зов которого она способна услышать. Даже, пожалуй, будет рада услышать…

И еще она вдруг ощутила, сколь странен и таинствен ее мир, который прежде казался ей простым, понятным и уютным, как гнездо. Мир, все ментальное пространство которого заполнено многоголосым ЗОВОМ, еще не понятным ей…

Кто же тогда она в этом мире? Та, которая слышит?..

1992 г.

Ташкент

Оглавление

1. УЧИТЕЛЬ

2. ВОСХОЖДЕНИЕ

3. ЛОВУШКА

4. АЙЯТЫ ОТ АЙСА

5. ВОСКРЕСЕНИЕ

6. ПОСОХ

7. ЗОВ

Реклама на сайте