«Королева в изгнании»

Буркин Юлий Королева в изгнании

МАРИЯ

1

— Ну, вот мы и дома, — с явным облегчением сказал следователь, открыв кабинет и усевшись. Это были его первые слова с того момента, как они влезли в машину. — Что ж, Мария Викторовна, давайте поговорим начистоту.

Маша неопределенно кивнула. Ей казалось, все у нее внутри заковано в лед, и вряд ли этот лед когда-нибудь растает.

— В первую очередь объясните мне, — продолжал следователь, — почему вы не стали невидимой? Я знаю, вы умеете это.

Так же неопределенно она пожала плечами. Почему не исчезла? Она и сама еще не успела осмыслить это. Хотя… Что ей принес ее "божественный дар"? Что кроме боли? Она потеряла дом и друзей, она потеряла себя — ту, какой бы ей хотелось быть… Человек, которого она любит, предал ее. А сейчас, когда она смогла простить его, он умирает… Когда-то она должна была остановиться.

— Будем молчать? — поинтересовался следователь, — или…

Она подняла глаза и ТАК на него взглянула…

— Что с ним? — спросила она шепотом.

— Сейчас, — торопливо кивнул следователь, поднял трубку и набрал номер.

— Алло, это прокуратура вас беспокоит. Это Зыков, следователь. Там к вам должны были доставить… Да, ножевое… Да-да, Кислицын… — Некоторое время длилась пауза, во время которой Зыков покачивал головой, вникая в то, что слышал. — Спасибо, — сказал он наконец и положил трубку.

— Сильный мальчик, — улыбнулся он Маше. — С ним — полный порядок. А мы — будем говорить?

— Будем, — согласилась она, ощущая как что-то оживает в ней. — Только без абстрактных вопросов. Типа — почему не исчезла. Не исчезла и все.

— Что ж, меня это устраивает, — сухо согласился Зыков. — Я многое знаю о вас. С точки зрения закона вы виновны. Но я знаю, что вас обманывали, и все, что вы совершали делалось не по собственной воле. Машу передернуло: она была не согласна с тем, что он говорил, и она не нуждалась в подачках следователя. По его выходило, она — какая-то тварь бессловесная… Но он продолжал: — Так что обещаю: в крайнем случае — два года условно. А вы мне — адреса, имена, суммы…

— Не надо со мной торговаться. Вы… — она остановилась, вспоминая, как его звать. "Андрей Владимирович", — подсказал Зыков. — Вы, Андрей Владимирович, знать-то знаете, а вот понять еще не умеете. Я все могу.

— Да ну, — запротестовал следователь. — Возможности ваши ограничены. Комната заперта, за дверью — охранник…

— Я сейчас исчезну, — перебила его Маша, — и сколько бы вы не бегали по этой комнате, вам меня не поймать. А когда подходящий момент представится — шарахну чем-нибудь тяжелым по голове. Вот, стулом, например.

— Стул привинчен.

— Ну, ящиком от стола. Да просто пну между ног, так что загнетесь, и пистолет отберу. Пусть тогда ваш охранник приходит.

— Начнете стрелять, сбежится вся прокуратура.

— Вы в жмурки когда-нибудь играли? — недобро усмехнулась Маша. — Так вот, вы все — голите…

Она блефовала, но и сама в тот момент верила в то, что говорит.

Зыков озадаченно потер подбородок.

— Ну ладно, ладно, — пошел он на перемирие, — один ноль в вашу пользу. Что мы как дети: а я — сильнее, а у меня брат есть…

— Дайте бумагу и ручку. Напишу все, что знаю. Только не потому, что ВЫ так хотите, а потому, что Я так хочу. Потому что все они — мизинца его не стоят.

…Информации оказалось не так-то много. Где искать Копченого или Али-Бабу? Она не знала не только адресов, но даже настоящих имен всех этих сошек. Так, некоторые номера телефонов, автомобилей, "криминальные эпизоды". Однажды заезжали домой к Гоге, и визуально она могла бы найти его квартиру, но адреса не знала тоже. Да и меньше всего ей хотелось «закладывать» именно Гогу.

— Сколько ему дадут? — спросила она, протягивая Зонову лист.

— Трудно сказать. "Восток — дело темное". Думаю, от трех до семи.

— Я хочу взглянуть на него.

— Не раньше завтрашнего дня. Так врач сказал: нельзя беспокоить.

— Я не буду его беспокоить. Он меня не увидит… — И тут же поправилась с горечью в голосе: — Он меня не видит.

Зыков вскинул брови:

— Из показаний следует, что вы не умеете возвращать людям способность видеть вас. Или научились?

— Нет, — ответила Маша. — Так я увижу его сегодня?

— То, что знаем мы, врачам не объяснишь. Они не пустят. Или пустят, но потом руководству моему пожалуются. Будут неприятности. Так что… — Он что-то чиркнул на бумажке и протянул ее Маше. — Вот. Повестка. Явитесь ко мне завтра в двенадцать ноль-ноль, поедем к нему. Хотя… — Зыков испытующе глянул ей в лицо, — вы могли бы воспользоваться своими способностями и пройти к нему невидимой, адрес больницы я вам дам.

— Не надо, — двумя пальцами Маша взяла протянутую бумажку. И, вставая, закончила, повторив: — Завтра в двенадцать ноль-ноль.

…Алкины родители были уже в курсе событий, но милая ее рыжая мама делала вид, что "все как всегда". И это было даже хуже. Если бы Маше было куда пойти, она с удовольствием покинула этот гостеприимный, даже слишком гостеприимный дом. Но пойти было некуда. В родном городе отправиться в гостиницу ей как-то не пришло в голову.

— И что же ты теперь? — спрашивала мама Алки, хозяйничая на кухне. Поступать будешь? Год, конечно, потеряла, но это не беда, какие наши годы?!

— Не знаю, — уклончиво отвечала Маша. Поступать? Вот, наверное, удивилась бы эта добрая домашняя женщина, если бы узнала, что ее юная собеседница ухитрилась даже не закончить школу.

— А чего тут думать? Город у нас маленький, но недаром его студенческим называют. Жить тут и не закончить вуз — просто не принято.

Самым глупым в этой ситуации было то, что разговор явно был не нужен ни Маше, ни алкиной маме, но взаимная вежливость заставляла их поддерживать его.

Алка краем глаза наблюдала за Машей и в один прекрасный момент вдруг заявила:

— Ладно, мама, мы пошли спать.

— Да ведь рано еще. Подождите, я ужин сделаю…

Но Маша уже поднялась с облегчением со стула и направилась к двери вслед за Алкой.

— Спокойной ночи, — недовольно сказала им в спину мама.

— Ну что с тобой?! — накинулась на Машу Алка в комнате. — Чего ты как замороженная? Леша жив, что еще тебе надо?

— У тебя валерьянка есть?

— Сейчас, — осеклась Алка. — Только в таблетках, вот. Подожди, я воды принесу.

— Не надо, — махнула рукой Маша и проглотила несколько сладковатых пилюль. — А снотворное?

Алка молча протянула ей стандарт. Потом вдруг отдернула руку и, оторвав от целлофановой упаковки две таблетки, выдала их Маше.

— Да не бойся, травиться я не собираюсь, — усмехнулась та.

— Кто тебя знает, — сделала Алка гримаску, потом вышла на минутку и вернулась со стаканом воды. — На.

Маша запила лекарство и забралась в постель. Глянула на Алку. Та смотрела на нее с жалостью и участием, но самым сильным чувством, написанным на ее лице было всепоглощающее любопытство. Маша сжалилась:

— Завтра в двенадцать я к нему в больницу пойду. Со следователем. Пойдешь со мной?

— Конечно!

Переодевшись в пижаму и погасив свет, Алка забралась к Маше под одеяло, и некоторое время, лежа друг к другу спинами, они активно делали вид, что спят. Наконец Алка не выдержала:

— И все-таки я не понимаю. Зачем тебе все это? Исчезла бы и все.

— Что — все? — Маша повернулась к Алке лицом. — Что — все? Опять в бега? Я хочу жить дома. Просто жить, понимаешь?

— Просто жить? И деньги ты им вернула?

Деньги. Про них она просто забыла, даже не упомянула в показаниях. Или это сработала подсознательная жадность?

Нет. Действительно забыла.

— В следующий раз — сдам.

— Ну и зря. Если бы у меня были такие деньги, я бы… — Она замолчала.

— Что — ты бы? — Покачала головой Маша, чувствуя, как дремота сковывает ее тело. — Подумай, подумай. Если найдешь им классное применение, я их не в милицию, а тебе отдам… Ну ладно, все. Спокойной ночи.

И, снова повернувшись к стенке, она моментально уснула.

…Поднялись в половине девятого и целый час наводили марафет. Потом вышли из дома, поймали тачку и помчались в центр. Остановились у магазина «Фасон». Магазин работал с десяти и до открытия было еще минут пятнадцать. Но Маша ждать не стала, а нажала кнопку звонка. В витрину выглянула пожилая женщина, молча указала на табличку с расписанием. Маша в ответ покачала головой. Женщина кивнула и удалилась. Тут же к витрине подошла другая — знакомая Маше продавщица, улыбнулась ей и открыла дверь.

— Вы извините, что так рано, — сказала Маша после приветствия, — мне нужно забрать свою одежду. Даже лучше у вас переодеться.

— В это тряпье? — женщина с изломом приподняла красивую бровь. Девочка, тебе нужно носить красивые дорогие вещи. И, поверь мне, я знаю жизнь: для этого тебе не нужно даже шевелить пальцем. К таким как ты, а таких мало, деньги липнут сами.

У Маше по спине пробежал холодок. Ведь действительно последние годы деньги сами липли к ней. Деньги, а не счастье.

Продавщица говорила что-то еще, но Маша, не слушая ее, зашла за ширму и переоделась в свой видавший виды джинсовый костюм, кроссовки и, сложив новую одежду в сумку, вышла на улицу.

— Да-а, — протянула Алка, увидев ее, — вот это маскарад. Ты что, милостыню просить собралась?

— Врачи сказали, его нельзя беспокоить. А в этой одежде он меня не видит.

…К прокуратуре шли пешком, но все равно добрались немного раньше срока.

2

У входа в палату Зыков обернулся к девушкам.

— Вам, — кивнул он Алке, — придется подождать тут. А вы, Мария Викторовна, войдете вместе со мной, но своего присутствия ничем не выдавайте.

Сопровождавший их дежурный врач вопросительно посмотрел на них, но, не дождавшись разъяснений, промолчал.

В палате стояло четыре кровати. Две из них были пусты и аккуратно застелены, на одной сидел щуплый мужчина лет пятидесяти; Алексей лежал на койке возле окна.

Тихо пройдя, Зыков сел на табурет, доктор остановился справа от него, а Маша встала у изголовья. Атос (так Маша снова начала называть его про себя) лежал с закрытыми глазами и выглядел совсем неживым. Маша прижала к губам ладонь, чтобы не вскрикнуть. Почему-то больше всего ее напугала капельница, присосавшаяся трубочкой к его забинтованной руке.

Атос застонал и открыл глаза. Отсутствующим взглядом обвел комнату.

— Пить… — Это был даже не шепот. То, что он сказал, угадывалось только по движению губ.

— Пить вам пока нельзя, — отозвался врач. — Все, что вы можете себе позволить — вот: смачивать губы. — Он взял с тумбочки стеклянное блюдце с водой и ватный тампон на палочке. — Можете держать?

Атос еле заметно покачал головой.

— Ну, потом будете это делать сами, — и доктор осторожно провел тампоном по потрескавшимся лиловым губам Атоса. Тот закрыл глаза, сглотнул и скривился от боли.

— Еще, — прошептал он, не открывая глаз.

Врач повторил процедуру, Атос поморщился — то ли от боли, то ли от удовольствия. Потом открыл глаза и уже более осмысленно взглянул на окружающее. Однако взгляд его без интереса скользнул по лицам доктора и следователя, поднялся вверх…

— Маша, — через силу улыбнулся он. — Маша…

Она чуть было не закричала в ответ. Ты видишь меня, видишь!.. Но нет, он смотрит не в глаза, не в лицо, он смотрит… Проклятье! Как она могла забыть снять новые часики! Атос их раньше не видел, и теперь они висят прямо над его головой…

А он вновь прикрыл веки, застонал и затих.

Зыков настороженно смотрел то на него, то на Машу.

— Все, все, все, — засуетился врач. — Он впал в бессознательное состояние. Все-таки еще рано, он слишком слаб. Давайте перенесем встречу на завтра?

Зыков кивнул, поднялся и глазами сделал знак Маше: «Идем».

Она, не отрывая ладонь от губ, отрицательно замотала головой и свободной рукой еще крепче вцепилась в металлическую спинку кровати.

Зыков взял ее за локоть и настойчиво потянул к себе. Несколько секунд она сопротивлялась, затем разомкнула пальцы и, как механическая кукла двинулась за ним к двери.

Они были уже на пороге, когда Атос вновь застонал. Маша замерла, но Зыков просто вытолкнул ее в коридор и прикрыл дверь. Доктор остался в палате.

— Ну что он?! Как?! — Налетела на них Алка.

— Жив, жив, — успокаивающе хмыкнул Зыков. — Дуракам везет. Поехали-ка ко мне. Поговорим. И вы, — кивнул он Алке, — то же.

…С Алкой следователь говорил недолго, к тому же она спешила на занятия. Следующей Зыков вызвал в кабинет Машу.

— Присаживайтесь.

Маша села. И вдруг остро почувствовала страх и жалость к себе. Как будто вся жизнь ее будет теперь состоять из таких вот пыльных милицейских комнат и пропахших лекарствами палат, нестерпимого чувства вины и утраты. Это длилось мгновение, но не ушло совсем, а вечным пониманием спряталось где-то в глубине ее сознания.

— Ну-с, милая, — произнес Зыков и вальяжно откинулся на спинку стула. — А вот теперь-то мы поговорим серьезно.

Все в нем изменилось — поза, выражение лица, интонации. Все дышало самоуверенностью и самодовольством.

— Я по-моему все написала, — ответила Маша, специально чуть нагловато, чтобы сбить накатившую на следователя спесь.

— Не-ет, Мария Викторовна, нет, милая, — Зыков принялся раскачиваться на стуле, — вовсе даже не все. Это — так… — он двумя пальцами поднял со стола исписанный ею на прошлом допросе листок, — фрагменты… — И листок, отпущенный им, спланировал на пол. — А меня интересует все. Вся история. Вся, понимаете? До мельчайших подробностей.

— Но мы же договорились…

— Договорились, — с легкой иронией в голосе перебил он так, как говорят иногда с детьми, — а теперь передоговорились.

Он перестал раскачиваться, уперся руками в стол и вдруг заорал:

— Где деньги, сука!

Такой поворот, наверное, сработал бы безотказно, будь перед ним обыкновенная девушка. Но Маша… Мария. Ее уверенность в себе, сознание вседозволенности и безнаказанности хоть и пошатнулись заметно в последние дни, но все же оставались чуть ли не главными составляющими характера.

— По какому праву вы разговариваете со мной таким тоном? — спросила она стеклянным слегка дрожащим голосом.

— Прекрасное самообладание. — Зыков потер подбородок ладонью и, буравяще глядя Маше в глаза, почти любуясь ею, пальцами другой руки принялся барабанить по столу.

Абсолютно спокойной Маша оставалась только внешне. В душе же ее что-то дрогнуло. "Почему?! Почему он вдруг решил, что на нее можно кричать, можно оскорблять ее? Ведь еще вчера он говорил с ней уважительно, чуть ли не со страхом… Он сказал, деньги. Почему он заговорил о деньгах? Арестован кто-то из банды? Или Алка? Нет, скорее — первое. Денег мне не жалко, отдам хоть сейчас. Но если он так… Война так война".

— "По какому праву", вы спрашиваете, Мария Викторовна? — следователь вновь неожиданно сменил интонацию на подчеркнуто корректную. — Да по такому, что вы — прекрасная актриса. Только на хитрую жопу, Мария Викторовна, есть, извините, член с винтом!..

— Маша порывисто поднялась и двинулась к двери.

— На место! — рявкнул Зыков.

На место Маша не села, но остановилась:

— Если вы еще раз повысите на меня голос, я просто исчезну.

— Исчезнешь? — следователь ухмыльнулся. — Ну-ну, давай, а мы посмотрим… Чего ж раньше не исчезла? Это же элементарно, Ватсон: девочка-невидимка дает вдруг себя арестовать… девочка-невидимка не желает незаметно пройти в больницу… И наконец: девочку-невидимку узнает ее заколдованный принц!

Ах вот в чем дело! Следователь просто решил, что она по каким-то причинам потеряла свои сверхъестественные способности, если они вообще были, и это не легенда. Что ж, все логично. И он перестал бояться ее, перестал быть эдаким старшим товарищем — предупредительным и участливым, а стал — грубым и вульгарным… ментом.

"Вульгарным ментом", — повторила про себя Маша, и вдруг это выражение показалось ей до невозможности смешным.

Одновременно с этим она испытала несказанное облегчение от того, что все стало понятно. Не удержавшись, она сначала прыснула в ладонь, а потом, убрав руку расхохоталась во весь голос и уселась обратно на стул.

— Актриса, актриса! — восхищенно улыбаясь, покачал головой Зыков.

— Вульгарный мент, — вслух произнесла она в ответ, сразу успокоилась и, утерев выступившие слезы, продолжила: — Значит, говоришь, я разучилась исчезать. Давай проверим.

На миг легкая неуверенность коснулась ее сердца. А может быть он прав? Может быть, не часики, а ЕЕ увидел Атос в больнице? Может быть, ее давешнее решение не пользоваться своим даром повлияло на него уничтожающе?

Она испугалась и, чтобы быстрее избавится от сомнений, глядя Зыкову в глаза, дала ему посыл…

Знакомый толчок в виски, знакомый звон в ушах. Знакомое выражение в глазах следователя.

То, как он повел себя в дальнейшем, характеризует его, как человека действительно умного и прозорливого. А может быть — просто трусливого, но способного держать себя в руках.

— Ладно, — напряженно сказал он пустоте перед собой. — Два — ноль. Только, Мария Викторовна, пожалуйста, без излишеств. Думаю, вы уже не сидите на стуле, так что не бойтесь. Я сдаю оружие. — Он расстегнул кобуру и выложил на стол пистолет. — Но брать его не советую. Из соображений вашей же пользы.

К пистолету Маша не притронулась.

— Сейчас я вызову конвойного, — продолжал он уже спокойнее. — Он проводит вас к выходу. — Он нажал кнопку под столом, затем чиркнул что-то на бумажке:

— Это — повестка на завтра. Тут будет другой следователь. Я, сами понимаете, не справился.

Маша не притронулась и к повестке.

Дверь отворилась, вошел молодой милиционер.

— Ну что ж, жаль, что так вышло. — Следователь поднялся. — До свидания. Или прощайте?

— Второе, — лаконично ответила Маша.

Конвойный удивленно покосился на нее.

— Проводите девушку, — вздохнул Зыков.

Выходя, Маша с опаской поглядывала на следователя: сейчас не трудно было определить ее местоположение, не схватится ли он за пистолет. Только потом она поняла, что если бы он сделал это и сумел убить ее, он никому не смог бы объяснить этот поступок, и это стоило бы ему, как минимум, карьеры.

3

"Моя душа принадлежит хаосу, — с легким испугом думала Маша, шагая по тротуару. Как иначе расценивать ту эйфорию, в которой я сейчас нахожусь?" Ведь, выходит, не тяжелое состояние Атоса более всего угнетало ее, а тот моральный запрет, который наложила она на свой дар, решение жить «нормальной» СКУЧНОЙ жизнью. Но вот запрет снят, и как же легко стало на душе.

"Вульгарный мент", — вспомнила она и опять хихикнула сама с собой. Может быть, все-таки, потому ей так хорошо, что она разоблачила лицемера и победила его? Он был таким беспомощным, таким униженным!

Как бы там ни было, ей было хорошо, и она прекратила бессмысленный самоанализ, интуитивно чувствуя, что, стоит ей докопаться до причины своей радости, как та сейчас же улетучится.

Он жив! И он выздоровеет!.. И что тогда? Интересно, может ли мужчина любить женщину, которую не видит? Вспомнилась где-то слышанная поговорка "мужчина любит глазами". А если даже не так, все равно им годы не быть вместе. От трех до семи, так, кажется, сказал Зыков.

Но и эти невеселые мысли не развеяли ее благодушия. Тут же она подумала: может быть уже вернулась мама и ждет ее? Телефон-автомат был поблизости, а рядом в киоске «Союзпечати» продавались жетоны.

Но когда она набрала свой домашний номер, трубка не ожила.

Идти сейчас к Алке? Хоть Маше и был дан ключ от ее квартиры, идти в пустое чужое жилье (Алка-то в институте) казалось ей чем-то неправильным. Слишком часто бывала она в чужих квартирах без приглашения и даже без ведома хозяев.

Нужно было подумать о последствиях своей сегодняшней выходки в прокуратуре, но в голову ничего не приходило.

Она присела на скамейку и закурила.

Оставаться на улице тоже не прельщало: становилось по-осеннему прохладно. И хотелось есть.

И вдруг, словно похмелье, черная волна нахлынула на нее. Одиночество. Все это время она не ощущала, как она одинока. В Питере был папа со своей смешной заботой, потом — Атос; и «бандиты» (для кого-то — бандиты, а для нее — безопасные и забавные человечки). Потом была всепоглощающая ревность, обида, страстная жажда мести… Плотность чувств с лихвой заменяла ей общение. Потом — радость встречи с домом, Алка, возвращение веры в любовь…

Сейчас — пустота. Пустота, пустота, пустота…

Это было ужасно глупо с ее стороны — вот так сидеть и упиваться своим одиночеством, и, наконец, она решила, куда сейчас отправится: в политех к Алке на занятия. И посоветуется с ней. Или посоветуется потом, а сегодня снова сходит с ней к ее ребятам в общежитие. Развеяться. А там — будет видно.

…Звонок возвестил об окончании пары, и из аудитории в коридор посыпались симпатичные молодые ребята. Это явно были совмещенные занятия нескольких групп: ребят было много. Нескольких она узнала, узнавали и ее кивали, приветливо улыбались.

Алка вышла одна из последних в сопровождении тоже знакомого Маше парня — того самого Сережи, который ухаживал за ней на той, памятной, вечеринке. "Очень характерно", — отметила про себя Маша. Алка с детства усиленно кокетничала именно с ЕЕ мальчиками. Они никогда не ссорились по этому поводу, ведь шансов у Алки «увести» мальчика практически не было, сама же она объясняла свое поведение так: "Просто, Машка, у тебя вкус хороший: только ты скажешь, что тебе мальчик нравится, смотрю, а он точно — классный…"

Увидев Машу, Алка обрадованно помахала рукой, а Сережа потупился. Маша внутренне усмехнулась: какие они все-таки дети.

— У нас еще пара, я тебе очень нужна? — спросила Алка, поравнявшись с ней.

— Да, у меня, кажется, неприятности.

— Ты в своем амплуа… Ладно, тогда я смываюсь, — Алка обернулась к Сергею. — Будь другом, устрой, чтобы на перекличке кто-нибудь за меня крикнул.

— Устрою, — вроде бы даже с облегчением тряхнул тот светлой шевелюрой и побежал догонять остальных.

— Что у тебя опять стряслось, пропащая ты душа? — накинулась Алка.

— Сейчас все расскажу. Где тут присесть можно?

— Деньги есть с собой?

— Смотря сколько.

— Тут прямо в корпусе кафе недавно открылось…

— Ну, на это-то хватит…

— Я всяко не «Форд» у тебя хотела попросить.

— Кто тебя знает. Хотя, если сильно попросишь…

— Ты уже достала своими барскими замашками. Пойдем.

…После рассказа Маши они довольно долго молчали, потягивая через соломинку коктейль. Неважный коктейль — отметила про себя Маша. За то — не дорогой.

— Знаешь, — начала наконец Алка, — когда мы от Леши шли, и ты не захотела исчезнуть, я тебя не понимала. Я привыкла думать, что ты живешь в Питере, что тут ты — в гостях… Но потом поняла: тебе, везде было плохо, дома ты — только здесь…

— Да нет, — перебила Маша, — иногда мне было очень хорошо…

— С ним, — кивнула Алка. — А знаешь почему? Потому что в нем твоя душа неприкаянная нашла хоть что-то стабильное. Домашнее. Ведь не влюбилась же ты в какого-нибудь пижона питерского, мало их там что ли?

— Хватает, — улыбнулась Маша, припомнив «Охту» и ее постоянных посетителей.

— Так вот. Он для тебя был частицей дома…

— Ну, не только…

— Не перебивай, дай договорить, — чуть повысила Алка голос, и Маша, кивнув, стала внимательно слушать ее.

— Из дома ты не сама уехала, тебя выперли. Отчим выпер. В Питере друзей настоящих ты себе не завела. И тут — Леша. Может быть, он для тебя и что-то большее, только лучше всего тебе было бы С НИМ и ЗДЕСЬ, понимаешь?

Маша кивнула:

— Да, ты, наверное, права.

— Короче, что я хочу сказать. Я поняла, почему ты не исчезла. Ты вернулась НАСОВСЕМ. Но тем, что ты устроила сегодня, ты себе это сильно усложнила.

Нельзя сказать, что Алка сообщила ей что-то новое, но она как бы упорядочила в машиной голове то, что она знала и раньше. И Маша была благодарна ей за это.

— И как мне быть дальше?

— К черту гордость. Нужно звонить в прокуратуру. Твоего Зыкова от дела отстранят, это факт…

— Да, он и сам сказал…

— Ну вот. А новый следователь поуважительней будет. И очень хорошо, что ты деньги не отдала. Нужно нанять самых лучших в городе адвокатов для тебя и для твоего Атосика. Тебе придется пройти через всю эту судебную волокиту, если ты действительно хочешь вернуться к спокойной жизни. Второй вариант — в бега.

— Нет. Меня больше устраивает первый. А насчет адвокатов, думаешь, это может помочь? Со мной-то проще, а вот Леша…

— Да там куча смягчающих обстоятельств! Его ведь тоже, как и тебя, использовали. И чем, к стати, дело кончилось: он пытался вырваться, ушел, не взяв ни копейки, а его «подельщики» приехали и ножом пырнули. За что? За то, что «завязал»… Чистосердечное признание, раскаяние, хороший адвокат, глядишь — три года строгого режима. Потом — за примерное поведение еще год скостят, останется два — как в армии. А то и вовсе под амнистию попадет…

Маша смотрела на подругу и поражалась.

— Откуда ты все это знаешь? Я помню, ты мечтала на юрфак поступить, но ведь не стала же.

— Потому и не стала, что всей этой ерунды объелась. "Открою кодекс на любой странице и не могу — читаю до конца…" Противно стало. Когда маленькая была, во всей этой уголовщине какая-то романтика виделась. А потом поняла: это же люди… Плохие люди.

К их столику кто-то подошел. Маша подняла голову. Сережа.

— Так и знал, что тут вас поймаю, — присаживаясь, сказал он.

Алка глянула на часы:

— Ни фига себе, всю пару проболтали.

— Пойдемте к нам, там сегодня опять какой-то сабантуй намечается, предложил Сергей.

— В связи?

— Двести лет граненому стакану, — плоско пошутил он.

— Ясно, — удовлетворенно кивнула Алка и обратилась к Маше: — Двинем?

Маша пожала плечами, хотя на самом деле чувствовала, что ей очень не лишним будет слегка развеяться. С этими ребятами она начинала чувствовать себя такой же маленькой, и это было приятно. Надо еще позвонить в прокуратуру… Да ладно, лучше сразу приду завтра. Тут она спохватилась:

— Я не одета…

— Так переоденься, — предложила Алка, — у тебя же платье с собой.

— Оно мнется сильно. Если только в общежитии погладить…

Сережа коротко оглядел ее с ног до головы. Сплошные джинсовые лохмотья.

— Отлично, — заявил он. — Не вздумай переодеваться. Так с тобой хоть разговаривать не страшно. А когда ты при параде, все просто цепенеют.

— Ого! — сделала большие глаза Алка. — А ты оказывается, мастер по части комплиментов!

— Я не волшебник, — в тон ей ответил он, — я только учусь.

Они засмеялись, и это явилось достойным началом последующей веселой оргии.

4

Домой возвращались втроем — Машу и Алку провожал Сергей.

Был первый час ночи, шли пешком — просто, чтобы проветриться: все трое, особенно юноша, были изрядно подшофе.

…Разворошить муравейник, находясь в нем. Оскорбить СИСТЕМУ своей неуязвимостью! Возможно, Андрей Васильевич Зыков и не был уж очень плохим человеком. Но его рапорт уже обсуждался в кабинете начальника. И можно понять тех, кто принял решение: да, девчонка, да — ничего уж ТАКОГО не совершила, но потенциально она несет страшную угрозу. Как орудие. Она уже была орудием в руках уголовников средней руки, а что будет, если она попадет в иные, более крепкие и жадные, руки? Бешеная собака тоже не виновата в своей болезни и по сути своей может быть даже очень милым псом. Но бешеную собаку пристреливают.

— Стоять! Руки за голову! — команда разорвала тишину ночи, когда ребята почти добрались до алкиного подъезда. Слепя, вспыхнули фары автомобиля.

Реакция сработала только у видавшей виды Маши: рухнув на асфальт (вовремя!) она, уже под грохот выстрелов, откатилась в сторону, в темноту. Хмель сняло как рукой.

Завизжала Алка. Краем глаза Маша увидела, как она и Сергей кинулись к подъезду. В них не стреляли. Стреляли в нее: пули ударялись об асфальт буквально в сантиметрах от нее. Она не успела испугаться. (Она не знала, что приказ был "уничтожить без предупреждения", а окрик "стоять!" был нарушением, глупой самодеятельностью исполнителей.)

Фары погасли, моментально потухли и огни в доме, но Маша успела заметить, что машина МИЛИЦЕЙСКАЯ и была просто поражена этим. Но инстинкт и тренировка (не раз они с Атосом моделировали подобную ситуацию) делали свое дело: ни секунды она не оставалась на месте — то, вскакивая, перебегала зигзагами с места на место, то, упав, откатывалась в сторону.

Наконец, она добралась до дома напротив и, шмыгнув за угол, припустила во всю прыть. Пальба тут же прекратилась. Взвыли двигатели машины.

Знакомые с детства проулки спасали ее. Глаза привыкли к темноте. Перебравшись через штакетник, она хотела обогнуть деревянный домик (таких в центре города осталось совсем немного) и заранее опасалась двух собак, которые жили в этом дворе. Но неожиданно оказалось, что нет не только собак, но и самого дома. На его месте — стройка, только-только возведен первый этаж.

С сердцем, бьющимся как молот, Маша по деревянному трапу вбежала в корпус. Тьма тут была кромешная, и она на ощупь добралась до лестницы. Присела на ступеньку и отдышалась.

Итак, снова вне закона. На нее объявлена охота. Именно ОХОТА! Ее пытались расстрелять — без суда и следствия. Неужели у них не дрогнула рука? Неужели они не удивились такому заданию — не найти, не поймать, а просто-напросто убить безобидную на вид и безоружную девушку? Или как раз поэтому пули и не достигли цели? Формально подчинившись, кто-то кто решил не брать грех на душу. И оклик, возможно, был не случайной ошибкой.

Но что же теперь делать? Без родителей, без дома, без друзей, без права на жизнь. Отчаяние не давало ей сосредоточиться.

Она не позволила себе впасть в панику. Добраться до аэропорта, взять из камеры хранения деньги и лететь ближайшим рейсом куда угодно. Она сумела успокоиться настолько, что подумала даже о том, что часть денег нужно будет оставить, потом позвонить Алке и, назвав номер ячейки и шифр, попросить ее нанять адвоката для Атоса.

Что Алка сделает это, Маша не сомневалась: ведь они подруги. И за работу она получит: денег нужно оставить побольше, все что сверху — Алке.

Ее мысли оборвала прозвучавшая неподалеку милицейская сирена. Маша вздрогнула, но тут же подумала, что та машина, которая ищет ее, вряд ли стала бы оповещать о своем приближении. Или ВСЯ милиция города разыскивает ее, чтобы убить? Маловероятно. В такой беспредел она поверить не могла.

И правильно. Дело обстояло иначе. Всем сотрудникам милиции был дан ее словесный портрет, но при обнаружении они не должны были ни задерживать ее, ни, тем паче, стрелять. Только сообщить. И уж тогда к месту помчится «машина-убийца» с особо доверенными людьми.

…Поймать частника до аэропорта не составило труда, с собой у нее было еще довольно много денег. Водитель — парень в очках — всю дорогу молчал, то ли думая о своем, то ли слушая музыку.

Ей дико повезло, что прямо перед ними к стоянке напротив центрального входа аэровокзала подошел «Икарус-экспресс», и они вынуждены были остановиться чуть поодаль.

— Доллары возьмешь? — спросила Маша. (Российские деньги лучше поберечь.)

Парень кивнул.

Прикинув плату за проезд по курсу, она расплатилась и вышла. И тут же, через стеклянные стены увидела у входа в ярко освещенный холл группу милиционеров. Происходило что-то вроде таможенного досмотра.

Дверца автомобиля была еще приоткрыта, и Маша юркнула обратно.

— Поехали назад.

— За доллары? — вроде бы даже не удивившись, спросил парень.

— Yes.

Он угрюмо усмехнулся и пошел на разворот, как раз мимо стеклянных дверей ("Икарус" уже отъехал). Маша моментально сползла с сидения и выбралась обратно только за пределами аэропорта. Ее невозмутимый водитель не повел и бровью, только зачем-то погромче сделал магнитофон, словно хотел, чтобы ее не только не увидели но и не услышали.

Заморосил дождик, и освещенная фарами дорога ярко заблестела.

Куда теперь? На вокзал? Что толку, там, конечно же тоже «досмотр»… А может это и не ее вовсе ищут? С чего это она возомнила? Но нет, интуиция подсказывала ей, что ищут именно ее. А проверять — не стоило.

Единственная возможность скрыться из города — по автотрассе. Не перекрыли же они все дороги.

Она посмотрела на водителя. Спросила:

— А в Новосибирск поедем?

Парень удивленно покачал головой. Потом спросил:

— Сколько?

Маша прикинула, какой суммой она сейчас располагает, разделила ее пополам и назвала число.

Парень присвистнул: цена была очень хорошая.

— Утром, — предложил он.

Это было бы правильно, но где переждать ночь?

— Сейчас, — не согласилась она.

— Гнать всю ночь, — предостерег парень.

— Поедешь или нет? — Маша не скрывала раздражения.

— Ладно. — Парень помолчал. — Только ко мне заедем. Возьму жратву и бензин, на заправках сейчас не всегда бывает.

— Я вооружена, — зачем-то предупредила Маша, к тому же соврав.

— Я — тоже, — невозмутимо ответил он.

…Остановились возле девятиэтажной малосемейки.

— Пойдем со мной, поможешь, — позвал парень, выходя. — Да не стесняйся, я один живу.

Маша засомневалась-было, но он резонно заметил:

— Я тебя в машине не могу оставить. Вдруг угонишь. Кто тебя знает.

Она хотела обидеться, но почему-то у нее это не получилось.

Поднялись на третий этаж, вошли в квартиру. Хозяин заглянул за дверь, извлек оттуда огромную канистру и поставил перед дверью. Потом достал и положил туда же какой-то объемистый сверток.

— Спальный мешок, — пояснил он. — На всякий случай.

— Один?

— Я и так обойдусь, — усмехнувшись, ответил он. Потом заглянул в холодильник. Предложил:

— Слушай, давай хотя бы поедим, что ли?

Есть хотелось безумно: бутерброды со студенческой вечеринки были уже не актуальны.

— Давай, — согласилась она и разулась. — Где руки помыть?

— Вот, — он зажег свет в малюсеньком совмещенном санузле с сидячей ванной.

Маша взглянула на себя в зеркало. Мама родная! Перекатывание по земле не прошло даром. Гаврош какой-то.

Когда она, сполоснувшись и слегка приведя себя в порядок, вышла, он мельком глянув на нее, флегматично заметил:

— Ух ты. А это, оказывается, девушка. — Он нравился ей все больше. И запах яичницы тоже нравился — Садись, готово. Меня Игорь, к стати, зовут.

— Мария.

— "Просто Мария"? — улыбнулся он.

— Ага. Только кепочку забыла.

Они принялись за еду.

На краю стола Маша увидела книжку, лежащую обложкой вниз, взяла, перевернула. "Малыш и Карлсон, который живет на крыше".

— Это ты, что ли, читаешь?

— Ну, — пробурчал он, жуя.

— Не поздновато?

— Ничуть. Любимая книжка. Да!.. — Игорь, не вставая, дотянулся до дверцы холодильника и извлек початую бутылку "Слънчева бряга". — Давай-ка, для аппетита. — И он налили ей рюмочку.

— А ты?

— Я за рулем.

Маше стало слегка совестно перед ним. А еще — отступило чувство опасности. Поэтому она сказала:

— Слушай, вообще-то, если я у тебя могу переночевать без… глупостей, то утром поедем.

— Случилось чудо! Друг спас друга! — произнес он дурашливым «карлсоновским» голосом. А затем — нормальным: — А то выпить страсть как хочется.

Он поднялся и достал из пенала вторую рюмку.

— Буду спать на раскладушке.

…После ужина Маша снова отправилась в ванную, чтобы на этот раз основательно принять душ.

— Там халатик махровый, можешь одеть, — крикнул Игорь, моя посуду.

Когда она вышла, он курил на кухне.

— Ложись, я постелил.

— Сбросив халатик, она забралась в постель и потянулась от удовольствия. Она чувствовала бы себя счастливой, если бы не острая заноза одиночества.

Вошел Игорь и принялся греметь, разворачивая раскладушку.

— Может, не надо? — неожиданно для себя сказала Маша.

— Что?

— Не надо раскладушки.

Он помолчал, снял зачем-то очки и посмотрел на нее беззащитным близоруким взглядом. Потом сказал неуверенно:

— Вообще-то, это не в моих правилах…

— И не в моих.

— Хорошо. Исключения только подтверждают правило. — Он принялся сворачивать раскладушку обратно.

— "Хорошо", — передразнила она. — Его еще уговаривать надо.

МАРУСЯ

1

Они не слышали будильника, а потом она гладила платье, и выехали они только в три часа дня. Маша сосредоточенно размышляла.

Никогда она не считала себя девицей способной спать с первым встречным. Она ошибалась в себе? Она — шлюха?

Нет, — тут же оборвала она себя, — я просто взрослею. Ничего себе! До чего же так можно довзрослеться?..

И вдруг ее пронзила мысль: может быть, дело в том, что я уже никого не люблю? Она попыталась почувствовать — любит она еще Атоса или нет. Ничего не вышло. Но она сказала себе: "Я должна его любить. Иначе все теряет смысл. А это… — она покосилась на Игоря, — это не считается. Если ничего, кроме физического удовольствия не чувствуешь, то не считается…"

Одновременно мелькнули две мысли: "Так ли уж ничего?" и "Сколько может быть таких "Не считается?", но она подавила их в зачатке и заставила себя думать о вещах практических.

Скоро будет окраина города. С чего, собственно, она решила, что так трудно поставить милицейские кордоны и на автострадах, их не так уж много. Обычная гаишная проверка…

— Игорь, — позвала она.

— Да? — отвлекся он от своих мыслей.

— Если остановит милиция, веди себя так, будто меня нет. — "Как глупо звучит", подумала она. — Понимаешь…

— Можешь не объяснять, — кивнул он. — Я два-три раза в неделю катаю девушек-невидимок.

— Маша испуганно уставилась на него и вся напряглась. Ловушка?

— Расслабься. Нужно быть идиотом, чтобы не догадаться, — словно читая ее мысли, сказал он, — о тебе по всей стране легенды ходят. А на днях слух прошел, что ты сюда, в родной город вернулась. Народ знает своих героев.

Вот так. Живешь и не ведаешь, что ты — знаменитость.

Но было приятно.

…Никто их не остановил (или никаких кордонов не установлено, или их уже сняли), и в Новосибирск они прибыли в середине ночи. Поехали по городу, ища надпись «гостиница».

Остановились возле красивого современного здания "Hotel Novosibirsk". Причуда архитектора — шестиугольные окна — делали его похожим на пчелиный улей.

— Я жил тут как-то, — заметил Игорь. — Поляки строили. Очень уютно. Но дорого.

Маша полезла в сумочку, отсчитала деньги, протянула ему.

— Тебе самой они сейчас не лишние.

— Ой-ой-ой, какие мы благородные!

— Кстати, и такая ночь кое-что стоит.

— Бери, бери. А то я буду чувствовать себя проституткой.

— Ничего, дело-то житейское, — снова голосом Карлсона успокоил он.

— Дурак.

— Дура.

И они засмеялись вдруг.

— Ладно. — Игорь взял деньги. — Мне не помешают.

С полминуты посидели молча.

— Жалко, телефона нет, — нарушил тишину Игорь. — Оставить адрес?

— Писать я тебе не собираюсь. Если вернусь домой, где живешь — помню.

— Зайдешь?

— Может быть.

Она открыла дверцу:

— Все. Привет.

— Подожди, — остановил он. — Ты очень красивая. Очень.

…Устроилась без проблем, хотя и подобралась вся, когда увидела в фойе двух ментов.

Но это были просто дежурные. В ее сногсшибательный вид не вписывалась кошмарная сумка, но милиционеры не были большими эстетами и ничего подозрительного не заметили.

Подавая паспорт, приготовилась к обработке обоих стражей порядка: два исчезновения подряд были бы хоть и неприятны, но вполне возможны. Но ничего экстремального не последовало. Значит, розыск не объявлен.

Войдя в номер, она упала на кровать. Только сейчас почувствовала, как вымотала ее дорога.

Но почему же здесь милиция ею не интересуется? В родном городе гоняются по пятам. Или просто до сюда информация просто еще не дошла? Она чувствовала, что ответ где-то рядом, неспроста ведь она так стремилась за пределы города…

Допустим, делу был бы дан стандартный ход: объявлен всероссийский розыск. Она без труда избежала бы ареста, исчезнув. И Зыков понимает это. А дать команду без суда и следствия расстреливать девчонку, руководствуясь словесным портретом, он конечно же не в праве.

Может, в этом дело?

Интуиция и логика не подвели ее. Андрей Васильевич Зыков не спал в эту ночь. Вместо этого он, в компании своего начальника, составлял подробную докладную записку в Москву — генеральному прокурору.

Это было достаточно сложно: так изложить факты, чтобы «наверху» не решили, что "на местах" едет крыша.

Нужно отдать ему должное: одновременно с досадой следователь испытывал и облегчение от того, что их местная инициатива провалилась, и патрульная машина-убийца не справилась со своей задачей. Хоть это так все упростило бы.

И еще от того он испытывал облегчение, что ответственность с его плеч перекладывалась на плечи вышестоящих инстанций.

Зыков не спал. Чего нельзя сказать о нашей героине. Решив утром перво-наперво позвонить по межгороду Алке, Маша спала мертвым сном.

Проснувшись в одиннадцатом часу, она, не выходя из номера набрала по коду телефон подруги.

— Алло!

— Слушаю вас, — голос звучал настороженно.

— Алка, это я.

— Слава Богу! Живая! Откуда ты?

— Я из другого города. Называть не хочу — вдруг у тебя телефон прослушивается.

— Прослушивается? Ну и кашу ты, Машка, заварила!..

— Ты же знаешь, я тут ни при чем. Ладно, слушай, у меня дело к тебе. Ручка под руками есть?

— Да.

— Тогда записывай.

И она, выговаривая тщательно, с расстановкой, продиктовала цифры.

— Это номер кабинки и номер шифра ячейки камеры хранения в аэропорту. Съезди туда и забери деньги. Найди Атосу хорошего адвоката, себе возьми сколько надо, остальное — сдай в милицию.

— Не поняла…

— Сдай в милицию от моего имени. Только обязательно возьми какую-нибудь бумажку, чек, там, квитанцию, расписку, я не знаю…

— Подожди. Если у меня телефон прослушивается, то я там уже ничего не найду.

— Ну и ладно тогда. А если нет, сделай, как я сказала. Не хочу, чтобы на мне «эти» деньги висели.

— Ты собираешься вернуться?

— Когда-нибудь.

— Они убьют тебя.

— Посмотрим.

— Ну, ты даешь… Да! Твоя мама приехала.

— Черт… Скажи ей, что я жива и здорова. Пока звонить ей не буду, а то расспрашивать начнет. Пусть не беспокоится. И про то, как за мной гонялись — не рассказывай.

— Она уже знает… Моя мама рассказала. Твоя сегодня собралась в милицию…

О-о-о… Не хватало еще впутывать сюда маму…

— Отговори ее! Скажи, что я ее просила не вмешиваться. Ничего хорошего она не добьется, только неприятности себе.

— Ладно. Что ты собираешься делать?

— Я? — Маша нахмурилась. Хотела бы она знать ответ на этот вопрос. Я… пока еще не решила.

— А я знаю, Машка. Уезжай за бугор. Любыми путями. Тут тебя в покое не оставят.

Вот это поворот! Самой ей такое в голову не приходило. За бугор? А где он, этот бугор?

— Нет, Алка. Там начнется то же самое. Нужны будут деньги, я начну исчезать, воровать… Какая разница?

— Тогда вот что. Научись становиться видимой. Ты же ни разу не пыталась этому научиться.

— Но как? Я и исчезать не училась, оно само получается.

— А ты постарайся! Найди психиатра какого-нибудь, гипнотизера или экстрасенса… Пока ты не научишься, не жить тебе по-человечески. Да хотя бы ради Атоса своего!

Что-то в этом было. Ведь действительно, после двух-трех неудачных попыток она отказалась от идеи научиться снимать свои чары. В начале это было просто ни к чему — досадное, но не слишком уж угнетающее неудобство… А потом уже просто не задумывалась над этим.

— Ладно. Я подумаю. Я тебе еще позвоню — недели через две. И маме. Скажи ей. И сделай все, как я сказала. О'кей?

— Я постараюсь. Удачи!

Маша положила трубку и задумалась. Легко сказать — научись, найди… Все эти Кашпировские и Чумаки — в центре, в Москве да в Питере. Или уже в Америке давно. Искать можно долго, а как все это время жить? Как жить, когда просто не с кем перекинуться словом, нет своего угла, а деньги можно только украсть?..

Внезапно вспомнилась цитата, произнесенная как-то Атосом: "Грабь награбленное". Пока ничего умнее она не придумала. Единственная возможность безнаказанно добывать средства к существованию «экспроприировать» деньги у воров. Благо, их среди ее знакомых достаточно много. Можно сказать, подавляющее большинство. Только они в Питере.

Отсюда вывод: нужно возвращаться в Ленинград.

2

— Мышонок, я не понял, куда ты положил деньги? — Гога недоуменно наморщив лоб, стоял возле открытого сейфа.

Его «мышонок» — флегматичная рыжая лярва с неожиданным именем Амалия — лениво перекатила дородное тело с боку на бок.

— Тама они. Где всегда. Не по глазам, что ли?

— Да где «тама», дура?! — неожиданно взъярился Гога, — где — "тама"?! — последнее слово он выкрикнул с привизгиванием, словно собрался плакать.

"Мышонок" установила свое полное веснушчатое тело в вертикальное положение, протопала босыми ногами к сейфу и Пизанской башней нависла над Гогой.

— Вот тут они все были. И те, что вчера дал, я сюда поклала, — ткнула она пальцем в среднюю полочку. — Как ты вчера мне их отдал, так я и положила.

— Ну, и где они? — с надрывом поинтересовался Гога.

— Нету, — констатировал "Мышонок"-Амалия.

— Вижу, — печально согласился Гога.

Они одновременно повернулись кругом, подошли к кровати и уселись на краешек.

— А! — понимающе улыбнулась Амалия, — ты меня разыгрываешь. Ох, шутник! — и она восхищенно покивала головой.

— Какой там шутник! — снова взорвался Гога и даже подскочил на кровати. — Клоуна нашла! Сказала б мне, сколько тебе надо, я бы сам дал!

— Да ты че, Гога, обезумел? Не брала я твоих денег!

— А кто?! Кто?! Сами ускакали? Куда они деться-то могли? ТЫ одна в доме! Не надо меня за фраера держать!

Все сказанное было столь резонно, что «Мышонок», не найдя убедительного ответа, просто захныкал, размазывая слезы по щекам.

— Не зна-аю я, не брала-а…

И слезы эти неожиданно убедили Гогу. Бабы, они, конечно, дуры, и выкинуть могут все что угодно. Взять и потерять, взять и прокутить, взять и отдать — новому, к примеру, любовнику… (Последняя идея кольнула его иголочкой ревности.) Но потом — так натурально сыграть неведение и невинность… Он слишком хорошо знал ее. Не смогла бы.

— К нам заходил кто-нибудь? — Гога трясущейся рукой успокаивающе погладил ее плечо.

— Никто-о-о, — продолжала скулить Амалия, — не было никого-о… Девка какая-то заходила, тебя спрашивала. — И тут же слезы высохли на ее щеках. — Ага. Девка. Я ей говорю через дверь: "Нету его". А она: "Можно я записку оставлю?" Я открыла, а ее уже нету.

— Маруся, — сразу все понял Гога. — Маруся вернулась. Труба нам всем. — И он уточнил: — Ты открыла, а ее нет — так?

— Ну, — неуверенно начала Амалия, — вообще-то, я когда открыла, она, вроде, стояла еще. А потом — р-раз — и нету. Ну, думаю, глюки… Я датая была. Скучно же одной… Точно! Это она! Теперь-то я вспомнила, что ты рассказывал, а тогда — не поняла!

— Линять надо, Мышонок, — аж перекосился от страха Гога. И повторил: — Иначе — труба нам всем! За Кису своего она нам всем глотки перережет.

— Ты ж говорил, она добрая…

— Добрая… А вон Шахиня как умчалась, только пятки сверкали!

— Ты-то в чем виноват? Ты ж ее Кису не трогал.

— А она знает? Разбираться будет? — Гога сокрушенно почесал загривок. — Вот же напасть. Откуда она нарисовалась? Вот и верь после этого газетам…

— Слушай, — выпучила глаза Амалия, — а может она и сейчас — тут?

Моментально в комнате воцарилась гнетущая тишина. Маша действительно была тут. Никак не удавалось выскользнуть из квартиры. Мстить она никому не собиралась, а уж Гоге — и подавно. Денег из его сейфа ей хватило бы надолго… Одно непонятно: о каких газетах он только что толковал?

И тут она впервые заметила то, на что доселе не обращала внимания. Над диваном, на стене висела пришпиленная канцелярской кнопкой небольшая газетная вырезка — текст и фото. Это было тем удивительнее, что Маша была уверена: за всю свою жизнь Гога вряд ли прочел хоть одну газету.

Не обращая внимания на нахохлившуюся парочку на диване, она приблизилась и разглядела на снимке… себя. В наручниках, с двумя милиционерами за спиной. И взгляд — испуганный и беспомощный…

Маша потрясла головой. Что это? Фотография из будущего? Из невеселого довольно будущего.

Прочла заголовок: "Девочка-невидимка поймана с поличным". И дальше: "Мы уже не раз писали о девушке-невидимке, входящей в одну из преступных группировок Санкт-Петербурга. Редакция…"

— Маруся, ты здесь? — ласково-ласково спросил Гога пустоту.

— Здесь, здесь, помолчи немного, — довольно бесцеремонно ответила ему пустота. Маша продолжала жадно читать. (Она не видела как побелело и вытянулось в этот момент «мышоночье» лицо.)

"Редакция не могла не отреагировать на слухи и свидетельства, однако всегда подчеркивала, что «девочка-невидимка» — это нечто вроде лохнесского чудовища, бермудского треугольника или, к примеру, инопланетян с летающей тарелки. Но мало-помалу подробности о ее реальном существовании и деятельности стали просачиваться и из официальных источников.

И вот, наконец, преступница арестована, прямо в момент очередного криминального акта. Возбуждено уголовное дело. Трудно поверить, что на счету у нее, как минимум, 17 преступных эпизодов (в основном — ограбления крупных коммерческих учреждений).

Более полную информацию по "делу Маруси" генеральная прокуратура, занимающаяся им, дать отказалась, апеллируя к соответствующей статье Закона о печати. Так что подробнее о природе удивительных способностей этой девушки, о том, как удалось ее «взять» и о ее дальнейшей судьбе мы сможем рассказать Вам лишь после суда, имея санкцию Генерального прокурора.

Обидно: любопытство так и гложет. Но придется потерпеть, раз уж мы взялись строить правовое государство.

Соб. корр.

P.S. Следственные органы обратились в редакцию с просьбой опубликовать номера телефонов в Москве — (095) 266-31-31 — и С.-Петербурге — (812) 748-13-22 — для тех, кто может сообщить по "делу Маруси" какие-либо дополнительные сведения."

Маша не верила своим глазам. Это было невозможно, необъяснимо… А главное — была фотография…

— Гога, — позвала она.

— Ась? — подобострастно отозвался тот.

— Да расслабься ты, не буду я тебя убивать… И деньги верну. Даже сейчас половину верну… — Из воздуха возникли толстенькие пачечки баксов и легли на стол. — А вторую половину, считай, я у тебя заняла.

— Конечно, конечно, об чем речь, — суетливо согласился тот.

— Расслабься, я сказала. Деньги я действительно верну. И ни тебя, ни подругу твою не трону. Мне сейчас помощь нужна. Не обижу… Или так: если мне сейчас поможешь, когда-нибудь и я — тебе. А помощь невидимки может быть незаменимой.

— Соглашайся, соглашайся, — выказывая чисто женскую дальновидность (или жадность?), затараторила Амалия. А Гога, видно, действительно, наконец, расслабившись, развел руками:

— Могла бы и не спрашивать, Маруся… Дай-ка, я хоть потрогаю тебя.

Секунду поколебавшись, Маша опустилась на колени возле дивана, взяла в свою ладонь гогину руку, положила ее на свое лицо.

Тот, убеждаясь в ее материальности, ощупал нос, губы, волосы, прошелся по шее, груди (по старой памяти Маша позволила ему это), затем улыбнулся наконец-то искренней, почти счастливой улыбкой и неожиданно заставил Машу покраснеть, заявив с причмокиванием:

— Хороша, чертовка!

— Хороша Маша, да не ваша, — несмотря на испуг, ревниво проворчала Амалия.

— Вот-вот! — строго сказала Маша, но и сама почувствовала, что голос ее прозвучал как-то уж слишком тоненько. Неубедительно.

Довольно хохотнув, Гога окончательно успокоился:

— Ладно, Маруся. Чего тебе надо-то?

Помолчав, Маша ответила:

— Понимаешь, Гога… меня никто не арестовывал.

— Так это не ты, что ли? — ткнул пальцем Гога в бумажку на стене.

— Вроде, я… Только не было меня там… Вот в этом я и хочу разобраться.

— Ясненько, — покивал Гога, — ясненько… — И вдруг обернулся к «Мышонку»: — Ты бы поесть собрала, а? У нас все-таки гость. Она, хоть и невидимая, а кушать тоже хочет…

Действительно, два батончика «Сникерс» за сутки — не самая сытная пища.

…"Мышонок" уютно повизгивал, наблюдая за тем, как в пустоте над столом исчезают куски мяса жареного под сметанным соусом, хлеб и ломтики овощей из приготовленного ею салата. (Только теперь Маша смогла по достоинству оценить Гогин выбор подруги жизни: готовила Амалия отменно.) «Мышонок» повизгивал, а Гога и Маша, то и дело перескакивая на захватывающие воспоминания, говорили о том, что и где им предстоит делать.

Собственно, Маша и сама толком не понимала, какую именно помощь она ждет от Гоги. По большому счету, ей просто нужен был ХОТЬ КТО-ТО. Одиночество, отсутствие близких людей угнетало ее. А теперь, прочтя эту газетную вырезку, она растерялась и вовсе… Да что там вырезка! Гога сказал ей:

— Как тебя менты повязали, я сначала-то по телику увидел, в «новостях»… Я сам-то тебя только раз в жизни видел, да и то — мельком, когда Прорву покоцали. Али-Бабе позвонил, а он телевизор не смотрел. Так я потом пол дня перед телеком сидел, все ждал, может, повторят, чтобы на видик записать. И повторили! Я Али-Бабе запись показал, он говорит: "Маруся. Никакой ошибки…" Тут-то у меня чуток и отлегло от сердца…

— Ну спасибо!

— А ты как думала? Я как узнал, что они Кису твоего пришили, так, думаю, все — хана нам всем.

— Жив он… Да и не в этом дело… А запись у тебя не сохранилась, скорее, не спросила, а констатировала она.

Гога хлопнул себя по лбу:

— Точно! Есть!

Информационный сюжет об ее аресте был совсем коротким: за кадром звучал комментарий журналиста, почти дословно совпадающий с газетным текстом, а на экране мелькали какие-то люди, милицейские машины, роскошное фойе какого-то учреждения… И вот через это-то фойе и волокли ее двое спецназовцев — к дверям, на улицу. Всего — секунд пять-шесть.

Пока съемка велась в помещении, Маша еще сомневалась, но вот камера переместилась на тротуар, под яркий солнечный свет, оператор дал крупный план, и Маша ясно увидела себя. Именно СЕБЯ. Сомнений быть не могло. Даже свитер она свой узнала… Слезы на глазах…

Под конец комментатор продиктовал те же телефоны, что были указаны в публикации, внизу экрана пробежали цифровые титры.

Гога выключил телевизор. Маша глянула на себя в зеркало. Те же глаза. Те же слезы.

— Давай-ка, Маруся, позвоним, для начала, — предложил Гога. — Типа, мы — свидетели. Придумаем чего-нибудь. Хотя мне, ох, как не охота с прокуратурой связываться!..

Маша провела рукой по лицу, утирая слезы (хорошо, ее хоть не видят):

— Ты и не будешь связываться. Меня проводишь, и все.

— Добро.

— А как, к стати, Шахиня поживает?

— Кто ж ее знает. С тех пор, как она с Кисой твоим в бега подалась, я и не видел ее. И век бы еще не видел.

— И меня.

— А тебя я и так — не вижу. Теперь, правда, кажись, увижу — ты же раздваиваться стала…

Но Маша уже не слушала его, а, взяв радиотелефон, набирала номер. Что сказать? С чего начать разговор?

— Дежурный слушает.

— Здравствуйте. Я — по "делу Маруси".

— Одну минуту. Соединяю.

В трубке колокольчиками проиграла какая-то мелодия, затем прозвучал властный, слегка раздраженный мужской голос:

— Да! Слушаю вас.

Маша слегка оробела:

— Я по "делу Маруси"…

— Вы можете назвать себя?

— Не хотелось бы.

— То есть вы желаете остаться инкогнито. Хорошо. Что вы имеете сообщить?

— Все. Я знаю о ней все. Каждый ее шаг.

— Вот как. — Голос слегка смягчился. — Тогда не хотелось бы по телефону. Может, вы могли бы подъехать сюда?

Маша уже сумела взять себя в руки. Пусть у простых смертных при слове «прокуратура» сердчишко колотится, ей-то чего бояться? И она решила говорить с позиции силы:

— Но у меня есть условие.

На том конце провода помолчали. Потом раздался мягкий смешок, и голос поинтересовался:

— Ну-ну, и что же это за условие?

— Она должна присутствовать при разговоре. Иначе, я не скажу ни слова.

— То есть, вам необходима очная ставка?

— Пусть так.

— Нет проблем. Сегодня подъедите?

Внезапно Маша испугалась. Очная ставка с собой…

— Нет, лучше завтра… Во второй половине дня.

— В четырнадцать ноль-ноль.

— Хорошо.

— Записывайте адрес. — Он продиктовал, затем добавил: — Если бы вы назвали себя, выписал бы вам пропуск. А так — придется встретить на вахте. Как я вас узнаю?

— Я… — начала Маша, но тут же спохватилась. — Вы меня узнаете. Точно узнаете.

— Вы уверены? — в голосе звучало то ли сомнение, то ли тщательно скрываемое возбуждение. Маша промолчала, и он продолжил: — Хорошо, договорились. Завтра в два я встречу вас на вахте, возле дежурного. Постарайтесь не опаздывать.

…Возле прокуратуры Гога с каменной мордой остался ждать ее в своем «москвиче». А Маша прошла внутрь. Не успела она сделать по ковровой дорожке и пяти шагов к милиционеру, как навстречу ей со стула поднялся высокий подтянутый мужчина лет сорока.

Его густая шевелюра была почти полностью седой, лишь кое-где пробивались темные пряди. Его смуглое лицо сразу расположило Машу к доверию, особенно — то, как насмешливо поблескивали его черные глаза. Насмешливо, но — с интересом… Ну, еще бы, ведь вряд ли он ожидал увидеть перед собой вторую Машу.

— Да, вас трудно не узнать! Ничего не понимаю! Объясните, что происходит?

— Может быть, не здесь? — Легко улыбнулась Маша. Легко, оттого, что человек этот был явно симпатичен ей. Сейчас, приглядевшись, она поняла, что сходу не верно определила его возраст: обманула выправка — явно военная. Ему уже далеко за сорок, а то и все пятьдесят.

— Да-да, конечно, — кивнул он и представился: Илья Аркадьевич Берман.

Она пожала его сухую крепкую руку.

— Мария.

— Феноменально! — вскричал Илья Аркадьевич. — Все, оказывается, еще интересней, чем я предполагал! Но как вы… — И тут же оборвал себя. Пойдемте-пойдемте… Это со мной, — бросил он дежурному и повел ее вверх по лестнице.

Вошли в светлый просторный кабинет. Он разительно отличался от рабочего места следователя Зыкова: бежевая офисная мебель, большое, забранное белыми жалюзи, окно, компьютер…

— Неплохо живут, оказывается, следователи, — заметила Маша.

— Дешево цените, — доброжелательно откликнулся Илья Аркадьевич, — не следователи, а референты генерального прокурора республики. Точнее референт, потому что он один. И это — я. Да вы садитесь!

— А что такое «референт»?

— Помощник, советник, ну, и все такое…

— Понятно.

Внезапно, без всякой видимой на то причины, Маше почудилось во всем происходящем что-то неестественное… Какой-то опереточный елей…

Она села в удобное вращающееся кресло.

— Ну, и где вторая я?

Илья Аркадьевич сел за стол напротив нее.

— А вам не кажется, что логичнее будет сперва нам побеседовать вдвоем?

— Нет. Я, по-моему, ясно вам по телефону сказала.

— Хорошо, хорошо, — непринужденно улыбнулся Илья Аркадьевич. Но Маше почему-то показалось, что непринужденность эта дается ему с трудом. Только за ней ехать придется. Я сейчас дам команду, а пока — посидим, поболтаем…

— Сколько времени придется ждать?

— Минут сорок. Не много.

И ТУТ ЛЕГКОЕ ДОСЕЛЕ ОЩУЩЕНИЕ ОПАСНОСТИ, СЛОВНО ВЗОРВАВШИСЬ, ЗАПОЛНИЛО ЕЕ ВСЮ. Словно она оказалась в логове волка или в пещере, в полной темноте. Она порывисто встала.

— Проводите меня к выходу.

— Ну что вы, право, — вскочил вместе с ней Илья Аркадьевич. — Я пошутил. Очень уж хотелось побеседовать с вами наедине. Маша — здесь, сейчас ее приведут.

Скорее всего, где-то под столом была кнопка, потому что, не успел он закончить фразу, как дверь открылась, и на пороге возник молоденький старшина милиции.

— Володя, — явно не по уставу обратился к нему Илья Аркадьевич, сходи-ка за Марией.

Старшина нахмурился.

— А эта? — пробасил он, указывая на Машу.

— Иди, иди… Это — другая, — раздраженно повысил голос Илья Аркадьевич. — И быстрее! — И снова повернулся к собеседнице: — Совсем тут разболтались.

Маша сидела, нахохлившись, как воробей. Она ожидала любой провокации.

С минуту длилось тягостное молчание. Наконец, тишину прервали шаги, дверь вновь отварилась.

На пороге стояли двое.

3

Ощущение реальности на миг покинуло Машу.

Когда, у Гоги, она увидела газетную фотографию, она решила сначала, что это — или фотомонтаж (только не понятно, кому это было нужно), или результат каких-то невероятных событий (а к невероятному, благодаря своему дару, она была вполне подготовлена). Затем, посмотрев кассету, она утвердилась именно во втором мнении. И ей страстно захотелось разобраться, что же тут к чему. Ведь, в конце концов, ЦЕНТРОМ ЭТИХ СОБЫТИЙ БЫЛА ОНА!

Оказавшись в этом кабинете, ощутив неискренность в поведение его хозяина, она вновь заподозрила подделку. Но вот она видит своего двойника во плоти… И странное оцепенение охватило ее… Чего, собственно, она хочет от этой девочки? От СЕБЯ… Спросить: "Ты кто?" — она и без того знает ответ… Сказать: "Я хочу тебе помочь…" — но ведь она не может сделать больше чем… она. "Откуда ты взялась?" А если этот вопрос та, вторая, задаст раньше?!

Все эти, порождающие смущение, вопросы пронеслись в ее голове буквально в несколько мгновений. Пока «Маша-2» не приблизилась. Когда же та сделала это, все моментально встало на свои места. Словно ветер подул, и густой туман рассеялся. Это была НЕ ОНА!

Не так опущены уголки губ, нет характерной легкой асимметрии бровей… И самое главное, самое разительное: ЦВЕТ ГЛАЗ! ТОЧНЕЕ, ОТТЕНОК.

Да, похожа. А одежда и грим сделали это сходство почти идеальным. Для посторонних.

Маша даже удивилось, как такое простое решение сразу не пришло ей в голову. И ТЕПЕРЬ АБСОЛЮТНО ЯСНО, ЧТО ЦЕЛЬ ВСЕЙ ЭТОЙ ЗАТЕИ — ЗАМАНИТЬ ЕЕ В ЛОВУШКУ!

Моментально вскипевшая в ее душе ярость вылилась почему-то не на того, кто явно был главным устроителем этого постыдного балагана. И, то ли противоестественность происходящего, то ли — сила пережитого потрясения заставила Машу совершить абсолютно неожиданный для себя поступок. Она вскочила и, вскрикнув: "Дрянь!", ударила самозванку ладонью по лицу…

И тут же опомнилась, ощутив стыд за содеянное. А та, ссутулившись и закрыв лицо руками, зарыдала так, словно эти слезы копились уже много дней. Сквозь жалобные всхлипывания прорывалось:

— Не я… я не хотела… Они заставили!.. Они угрожали маме…

Маша обернулась к Берману.

— Немедленно объясните, что все это значит! — сдерживаясь сказала она и не узнала своего голоса.

События явно развивались не так, как планировал Илья Аркадьевич. Он волновался.

— Я все объясню, — подчеркнуто спокойно, с расстановкой, ответил он. — Я прошу только одного: не исчезайте. Уверяю, все делается единственно для вашего же блага. Я просто не мог изобрести другого способа найти вас. Пожалуйста, сядьте… — Его голос звучал все тверже, он вновь овладевал ситуацией. — И ты — сядь! — приказал он псевдо-Маше.

Та послушно опустилась в кресло, а Машу окатила новая волна ярости, вызванная презрительной, даже брезгливой интонацией, с которой была произнесена эта последняя его фраза. Вдруг она поняла, что она и ее двойник находятся, по-видимому, в очень схожих положениях. С той только разницей, что она-то, исчезнув, может в любой момент прекратить этот фарс…

Все эти камеры, кабинеты, коридоры… Уж если на нее они наводят такую тоску, что же тогда говорить о человеке незащищенном? И она дала себе обещание во что бы то ни стало вытащить отсюда эту бедную девочку, даже если их отношения и останутся натянутыми, даже если они не понравятся друг другу… В конце концов, не по своей, наверное, воле та втянута в происходящую катавасию, и она — Маша — по-своему виновна в ее неприятностях.

Обдумывая все это, она пропустила мимо ушей несколько фраз Бермана, и вникать начала лишь с середины произносимой фразы.

— …таким образом, вы подвергаетесь ежеминутной опасности быть расстрелянной без суда и следствия. И личный интерес генерального прокурора тут ничего не меняет. Мы же можем предложить вам очень и очень выгодные условия. Вы будете использовать ваш талант на благо нашей страны и при этом — щедро вознаграждаться. Законным, подчеркиваю, ЗАКОННЫМ образом.

Сделка. Опять сделка.

Маша встала.

— Как тебя звать? — спросила она девушку.

— Соня.

— Пошли отсюда, Соня.

Та испуганно переводила взгляд с Маши на Бермана.

— Но если я… они же могут все… Мама…

— Запомните, Илья Аркадьевич, — произнесла Маша с нажимом: — Если с головы ее матери упадет хоть волос… Если что-то случится с ней самой, вы об этом горько, очень горько пожалеете.

— Вы совершаете ошибку, — Илья Аркадьевич поднялся тоже. В голосе его звучала почти детская обида.

— Возможно, — с вызовом ответила Маша, повернулась и двинулась к двери, потянув Соню за рукав. Та послушно пошла за ней.

Щелчок снимаемого с предохранителя пистолета был знакомым ей звуком, и реакция не раз выручала ее.

Когда пули пробили пластиковую обшивку двери и прогремело два выстрела, Маша уже лежала на полу.

Первым ее побуждением было — исчезнуть. Но что-то остановило ее от этого привычного шага — то ли упрямое желание победить этого опасного и умного противника ЕГО ЖЕ — обычным — способом, без «запрещенных» приемов, то ли сознание неравенства в положении между ней и Соней — теперь уже ее подопечной.

Мягко спружинив, она поднялась лицом к Берману. Ствол пистолета смотрел ей в грудь, и ничто не мешало референту генерального прокурора вновь нажать на спусковой крючок. Но страх уступил место какому-то странному отчаянному азарту.

— Стреляйте, — онемевшими от напряжения губами улыбнулась она. — Но учтите, это ваш последний шанс. Если я выживу… я растопчу вас как мокрицу. Только не так быстро. Вы будете умирать долго и страшно…

Лицо Ильи Аркадьевича исказили ненависть и страх. Но длилось это долю секунды. Он умел держать себя в руках. И он улыбнулся в ответ. Опустил пистолет.

— Мы еще встретимся?

Дверь с грохотом распахнулась, и Маша краем глаза увидела того самого молодого старшину, который привел Соню.

— Руки! — крикнул он боязливым звонким голосом. Но Берман, не отрывая взгляда от машиного лица, остановил его жестом.

— Мы еще встретимся? — настойчиво повторил он.

Почему-то она не ответила «нет». Все с этим человеком было не просто. Она ответила:

— Я помню ваш телефон.

— Вас проводят, — кивнул тот. — Больше сюрпризов не будет. ОБЕЩАЮ.

— Обойдемся без провожатых, — как-то обыденно, словно отделываясь от назойливого кавалера, ответила она.

— Вас без него не выпустят, — окончательно вернув самообладание, покачал головой он. — До встречи.

— Дайте мне пистолет, — шагнула она вперед и кивнула на старшину, — я ему на выходе отдам.

— Хорошо. Играем в светлую. — Илья Аркадьевич плавно и точно бросил пистолет ей, и она легко поймала его. — Только верните, это еще одна статья.

— Пока, — пробурчала она, не зная что ответить, и повернулась к старшине: — Пойдем что ли? Слышал, что начальник сказал?

— Дела-а-а!.. — протянул тот и поплелся вперед.

— …Куда едем? — спросил Гога, разворачивая машину.

Появлению Сони он не удивился. "Я пока тебя ждал, сам до того, что это — двойник, додумался", — объяснил он, когда они садились.

— Куда тебе? — глянула Маша на Соню. — По пути поговорим или заедем куда-нибудь? Ты есть хочешь?

— Может, ко мне? — предложил Гога.

— Нет, — девушка немного смущалась, ей, видимо, не верилось, что ее злоключения окончились. — Мама с ума сходит. Только я далеко живу — в Репино.

— Где это?

— Я знаю, — заверил Гога. — Минут через сорок будем.

— Тогда — давай. Туда и поехали. По пути поболтаем.

…Поначалу, пока ехали по городу, разговор не клеился. Соня, иногда сразу, а иногда — подумав, отвечала на машины вопросы, но больше это походило на допрос, нежели на дружескую беседу.

Картина складывалась такая.

Однажды в школе (Соня учится в одиннадцатом классе) объявили, что завтра к ним придет съемочная группа какой-то киностудии, которая ищет девушку на главную роль в новом фильме. Все девчонки, само-собой, навалились на макияж и понаделали причесок. И действительно, назавтра к ним пришли трое: молодой испуганный мужчина, еще один — с фотокамерой и жеманная молодящаяся дама.

Разглядывая школьниц, дама изредка заглядывала в какой-то альбом, словно с чем-то сверяясь. Очень быстро, лишь обведя класс взглядом, она выбрала двоих — Соню и еще одну ее одноклассницу — и попросила их спуститься вниз, в спортзал. Остальные чуть не лопнули от зависти.

В спортзале уже сидело шестеро девчонок. Они бурно обсуждали маячившие перед ними грандиозные перспективы, гадали, будут ли из них выбирать одну или двоих, или вообще — возьмут всех отобранных. Соня обратила внимание, что все отобранные, в том числе и она, — одного роста и имеют примерно один — славянский — тип лица. И все — более или менее симпатичные.

Вскоре «киношники» появились с еще одной девчонкой, попросили всех встать, пройтись, сказать пару слов, фотограф при этом непрерывно щелкал аппаратом. Они записали адреса и телефоны девочек, сказали, что в течении двух дней обязательно позвонят тем из них, кто прошел первую пробу и, пояснив, что "у них сегодня еще две школы", торопливо исчезли.

Школу лихорадило. И, когда, назавтра, Соне позвонили и попросили подъехать по такому-то адресу, она даже никому не сказала об этом, чтобы, во-первых, не завидовали, во-вторых, не смеялись, если она не пройдет следующие пробы. К тому же молчали и остальные «отобранные», боясь признаться то ли как она — что позвонили, то ли — что НЕ позвонили.

Даже родителям она ничего не сказала (отец терпеть не может никаких разговоров о том, что она может стать кем-то другим, а не врачом, как у них в семье было решено уже давно). И, вместо того, чтобы отправиться в школу, она, никому не сказав ни слова, поехала в Ленинград.

Дойдя примерно до этой части повествования, Соня разговорилась, и Маше уже не приходилось вытягивать из нее в час по чайной ложке. Их машина к тому времени вышла на окраину.

— Я сначала удивилась, когда увидела, что по тому адресу — не киностудия или, скажем, театр, а прокуратура. Но потом подумала, мало ли что: может быть они детектив снимают? Или это какая-то новая маленькая студия, и они тут арендуют одну-две комнаты… Сейчас всякое бывает.

Захожу в фойе, смотрю, там еще три девчонки ждут, я, оказалось, последняя приехала. И мы четверо дико друг на друга похожи были. Разные, конечно, но — как сестры. Мы сразу с ними решили, что кино будет историческое, и надо, чтобы девушка на кого-то в копейку походила. Одна из них, Надя, по-моему, была старше всех, и она работала секретаршей в какой-то фирме. Две — студентки: музыкального училища и какого-то института, я не запомнила. И все — ленинградки, из пригорода я одна была, и я — самая младшая.

Мы только успели познакомиться, как появился Берман. Он сначала мне очень понравился.

— Мне тоже, — заметила Маша.

— Я подумала, что это, наверное, режиссер… Он провел нас в кабинет, а там уже сидит какой-то парень, весь в наколках… Да не в наколках дело. Он был в наручниках, а рядом с ним милиционер стоял. Мы только вошли, парень сразу вскочил и стал в меня пальцем тыкать: "Вот она, — кричит, бля буду!"

Гога только крякнул, но промолчал.

— Я так удивилась, что к чему? Даже подумала, может, это уже кино репетируют? Хотя парень такой… Ну, как бы… Он уж СЛИШКОМ на бандита похож: в тельняшке, рожа толстая, курчавый и — в наколках…

— Это Слон, — узнал Гога.

— Берман говорит: "Ты уверен?" А тот: "Она это, она! А остальные непохожи даже". Ну, вот и все. Парня увели, девчонок отпустили, он долго извинялся сначала… А я осталась. И все.

— И что было дальше?

— Дальше? — Соня неопределенно пожала плечами. — Дальше все интересное кончилось. — И она снова замолчала.

Но вскоре продолжила сама:

— Он взял мой паспорт, что-то из него выписал. Потом говорит, сейчас будем делать первые пробы. Ну, и повез в какой-то банк. Сначала меня вот в это переодели… Какая-то женщина грим делала. Потом сняли, как будто меня арестовали, как будто я этот банк грабила… Это сразу — в первый же день. Я чувствовала — что-то не так: никаких прожекторов, никаких "дубль первый, дубль второй…" Но спросить боялась, мало ли что… Пробы…

А когда вернулись, Берман говорит: "Тебе придется тут пожить". Ну, и начал рассказывать, что никакое это не кино, что я участвую в поимке опасного преступника, на которого очень похожа… Я испугалась. Не знаю, чего, но испугалась. Что-то типа истерики. Хотела уйти. Но милиционеры меня не выпустили. И когда он понял, что по-хорошему со мной не получится, он мне показал ордер на арест…

— Сволочь! — в сердцах прошептала Маша.

— Потом он разрешил позвонить маме, она приехала… Плакала. Они с папой все никак не могли поверить, что я ничего плохого не натворила. Соня сама начала шмыгать носом. — А он пообещал, что со мной все будет в порядке, что в школе все уладят, что даже мне деньги заплатят потом… Мы не соглашались, а он угрожал… Мама говорит, я в суд подам, а он засмеялся: "Выше генерального прокурора — некуда…"

— Гад, гад! — уже в голос произнесла Маша и даже ударила себя кулаком по коленке.

— Я учила твою биографию… Я про тебя все знаю. Я должна была при необходимости играть, как будто я — это ты. А потом… потом он хотел, чтобы я с ним спала…

Маша поперхнулась и, прокашлявшись, спросила с хрипотцой:

— А ты?

Соня исподлобья глянула на нее.

— Я… спала.

— И как? — неожиданно для себя спросила Маша.

— Нормально, — как-то виновато, и, в то же время, с вызовом ответила та. И добавила: — Даже хорошо! — И Маша сразу почувствовала, что в этом вопросе ее двойник разбирается лучше, чем она.

Гога возмутился:

— Ну вы, курицы! Хоть бы меня постеснялись, что ли!

— А ты не лезь не в свое дело! — рявкнула Маша и снова обратилась к Соне:

— Так ты, наверное, не хотела, чтобы я тебя увозила? Вернуть тебя?

— Я его НЕ-НА-ВИ-ЖУ! — не поднимая головы, по слогам процедила та.

— Так как же ты… как ты могла?

Соня подняла на нее покрасневшие от слез глаза и зло ответила:

— Легко тебе! Невидимка. Раз, и нету! А мне как прикажешь? Что я могла сделать? Я боялась — за себя и за маму!..

Они замолчали. И Маша вновь почувствовала, какая глубокая пропасть отделяет ее от «обычных» людей. "Могу ли я осуждать ее? — думала она. — Я — «девочка-монстр». Легко быть щепетильной, никогда не позволять себе унижаться, никогда не идти на компромиссы, когда у тебя всегда наготове запасной выход…"

Их «москвич» тем временем уже двигался по загородной автостраде. За окнами то и дело мелькали аккуратные коттеджики Домов отдыха и пансионатов. И тут Гога странным, напряженным голосом произнес:

— А за нами, между прочим, едут…

4

Маша оглянулась и через заднее стекло увидела нагоняющую их милицейскую машину.

— Может, это не за нами?

— От самого Ленинграда…

— Почему же ты сразу не сказал?

— А толку-то?

— Оторваться не пробовал?

— Давно бы оторвался, если бы не эти — впереди…

Действительно, она заболталась, раз не заметила до сих пор эту огромную «тойоту-джип» с затемненными стеклами.

— Чего им надо? — забеспокоилась Соня.

Ей не ответили. Ведь ни Маша, ни Гога не знали, что люди, преследующие их в милицейской машине, имеют приказ без допроса уничтожить их на месте, ибо они — опаснейшие уголовники, и один из них — нашумевшая невидимка. Приказ прошел по линии МВД, и генеральный прокурор не мог, во всяком случае, достаточно оперативно, повлиять на него. Но он знал о приказе (как ни странно МВД, прокуратура и органы безопасности далеко не всегда работают согласованно и даже наоборот, соперничая, часто суют друг другу палки в колеса и имеют в параллельных ведомствах собственных тайных осведомителей).

Не знали наши герои и того, что ту же цель — уничтожить их — имеют и пассажиры «тойоты», люди Шахини, так же имеющей своих осведомителей.

Но ни те, ни другие не решались остановить машину Гоги: люди Шахини решили, что милицейская машина сзади ОХРАНЯЕТ Машу, а менты — что охрана в «тойоте».

Минуты три Маша и ее спутники молчали, не зная, что предпринять.

— Чего им надо? — повторила вопрос Соня, первой нарушив тишину.

— Уж точно — ничего хорошего, — резонно ответила Маша.

Сейчас они со средней скоростью двигались по широкой односторонней автостраде на насыпи.

— Значит так, — Маша тронула гогино плечо. — Давай-ка, потихоньку уменьшай скорость…

— Там еще за ментовкой «Волга» какая-то, белая, зацепилась и тоже, вроде, отставать не собирается…

— Это что-то меняет?

Гога пожал плечами.

— Тогда делай, как я сказала. А когда совсем остановишься, падай на пол и не высовывайся. И ты, — бросила она Соне.

— Ясно, — ответил Гога, но добавил: — У меня пушка, кстати, есть…

— Дай сюда.

Гога передал ей через плечо «парабеллум» и начал медленно снижать обороты. Маша еще не знала толком, что собирается делать. Главное, что она решила — отвести огонь от доверившихся ей людей и взять его на себя. А уж ей-то попроще будет выкрутится из любой ситуации.

Наконец их «москвич» остановился, и Гога, кряхтя, устроился под переднем сидением. Соскользнула вниз и Соня. А Маша, пригнувшись, осторожно приоткрыла дверцу. "Только бы не начали палить сразу", взмолилась она про себя.

Но они начали. Такого плотного грохота огнестрельного оружия Маша не слышала еще никогда. Это был, буквально, рев, закладывающий уши и выворачивающий на изнанку внутренности. Но что удивительно, все стекла «москвича» оставались целыми, и ни одна пуля даже не шаркнула о корпус.

Начала перестрелки Маша не видела. А было оно таким. Все четыре машины остановились одновременно. При этом милицейский «уазик» вышел чуть вперед и встал не позади «москвича», а слева от него. И одновременно из «тойоты» выскочило трое, а из ментовки — четверо. И у каждого в руках было по автомату.

Силы сравнялись буквально сразу, когда первыми же очередями (каждая команда делала ставку на внезапность) скосило двоих омоновцев и одного бандита. Оставшиеся четверо продолжали перестрелку, упав на землю под колеса своих машин.

На мгновение наступило затишье. В этот-то момент и высунулась Маша наружу, не вынеся неизвестности. Но не увидела ничего, так как сидела-то справа и дверцу открыла правую.

Она только услышала оглушительный взрыв, и вот тут уже стекла из окон их машины вылетели напрочь. Это один из бандитов бросил в милицейскую машину лимонку. Но сделал это «неграмотно» — не под колеса, где спрятался противник, а в лобовое стекло, так, что разорвалась она в салоне.

Один из омоновцев был или убит, или оглушен. Из-под горящей машины из двоих выбрался только один. Чуть-чуть отполз, а затем, по-видимому совершенно ошалевший, поднялся на ноги. Согнувшись и зажав уши руками, он неверной походкой двинулся вдоль трассы.

Осмелевший бандит встал во весь рост и вскинул автомат. Первая очередь омоновца не задела. Второй не было. За спиной Маши раздался сухой одиночный выстрел, и бандит рухнул, как подкошенный.

— Что там происходит?!! — истерично выкрикнула Соня и тут же, поперхнувшись, закашлялась.

Что происходит не понимала и Маша. Но она хотя бы могла видеть. И то, что она видела сейчас, поразило ее. Метрах в пяти позади их «москвича», возле белой «Волги», о которой она уже успела забыть, с пистолетом в руке стоял «автор» последнего выстрела — референт прокурора Илья Аркадьевич Берман.

Они встретились взглядами, и Берман негромко произнес:

— Не высовывайся. Там еще один.

Маша глянула на дорогу. Омоновец, раскачиваясь, сидел на краю насыпи, и Маша, решив, что речь идет о нем, удивилась — чем он может быть опасен? Но, словно специально для того, чтобы прояснить ситуацию, залегший под «тойотой» бандит сделал два одиночных выстрела. Пули лязгнули об обшивку «Волги». Берман, рухнув на асфальт и держа пистолет двумя руками перед собой, сделал несколько ответных выстрелов.

Снова настала передышка. Или битва закончилась? Тишина звенела. Позади всей этой сцены выстроилась огромная колонна машин. Ведь была перекрыта одна из артерий, связывающих Петербург с пригородом. В колонне шло невразумительное копошение: разворачиваясь одна за одной, передние автомобили пытались поскорее уйти от места побоища, двигаясь вдоль колонны в противоположную сторону. Где-то далеко взвыла милицейская сирена.

Берман осторожно поднялся. Выполз из-под сидения и Гога. Со стороны «тойоты» послышался сдавленный стон. От пылающего «уазика» дышало жаром.

— Сдай немного назад, — сказала Маша Гоге и не узнала своего голоса. — Там же бензин…

Села на сидение и Соня. Зябко повела плечами и шмыгнула носом. Гога завел машину и осторожно попятился, сначала поравнявшись с «Волгой», а затем — отодвинувшись еще дальше.

Соня увидела стоящего возле «Волги» Бермана и встрепенулась:

— Это он все устроил! Убей его!.. Дай мне пистолет! — она хотела схватить Машу за руку, но та вовремя отдернула ее.

— Нет, по-моему он тут ни при чем.

Илья Аркадьевич тем временем, продолжая опасливо поглядывать в сторону «тойоты», двинулся к ним. Гога притормозил.

— Еще раз привет, — улыбнулся Берман Маше.

— Ваша работа? — кивнула она на следы побоища.

— Ни в коем разе. Вы, Мария Павловна, интересуете отнюдь не только меня… У вас масса поклонников… Что за вами пристроилась «тойота», я видел из окна кабинета. А мне не хотелось бы, что бы с вами случилось что-нибудь дурное…

— Да?! А кто мне в спину стрелял?

— Нервы… А главное, когда после этого моего промаха, — слово ПРОМАХА он произнес с особым нажимом, — я спросил, увидимся ли мы, вы не ответили уверенным отказом, и у меня появилась надежда… Так что я склонен не убивать, а оберегать вас. Мой номер вы помните… И давайте, поскорее покинем это место, иначе неприятностей нам не миновать. Даже я вряд ли что-либо смогу сделать. — Он повернулся и быстрыми шагами направился к своей «Волге».

Мгновение Маша смотрела ему вслед, затем, приняв неожиданное решение, сунула пистолет Гоге, со словами:

— Я тебе позвоню. — А Соне сказала: — А ты ничего больше не бойся. Ты теперь в полной безопасности! — И, выпрыгнув из машины, крикнула вслед Берману:

— Эй! Подождите!

Он остановился и, обернувшись, с удивлением уставился на нее.

— Я с вами, — сказала она, приблизившись. — Я еду с вами.

— Прекрасно! — улыбнулся он. — Добро пожаловать в карету, — и он галантно распахнул перед ней дверцу.

И тут яркая вспышка ударила ей в глаза. И что-то горячее вошло чуть ниже правой груди. А потом уже она услышала сухой хлопок выстрела.

Еще не ощущая боли, она удивленно посмотрела на руки Бермана. Но ствол его пистолета смотрел в землю. Она оглянулась на звук, уже чувствуя, как замедляется ход времени, и сквозь золотистую обморочную пелену увидела, что «тойота» вдруг тронулась. (Один из бандитов был только ранен, и сейчас, воспользовавшись тем, что на него никто не обращал внимания, сумел, выбравшись из-под машины, залезть внутрь и даже сделать точный выстрел.)

Падая на руки Берману и проваливаясь в теплую болезненную пелену, Маша услышала какие-то выстрелы еще. Кажется, стрелял Гога…

МЕРИ

1

Илья Аркадьевич зевнул.

— Хватит на сегодня, пожалуй, — кивнул он доктору Кривило, худому и печальному мужчине лет сорока пяти, — пожалейте ее.

— Не надо меня жалеть! — Маша приподнялась на локтях. — Давайте, дальше! Я чувствую, что-то происходит, что-то такое…

— Хватит, хватит, — нетерпеливо махнув рукой, повторил Берман.

Кривило поднялся со стула:

— Да вы не беспокойтесь, Мария Павловна, продолжим в следующий раз. Ваше состояние, действительно, пока не позволяет нам заниматься еще напряженней.

Маша бессильно упала головой на подушку и, болезненно морщась, принялась массировать виски. А Кривило, врач-экстрасенс и гипнотизер мирового уровня, пожав руку Берману и мрачно подмигнув Маше, вышел из комнаты.

Илья Аркадьевич пересел на его место, потрогал ей лоб, откинул с глаз прядь волос.

— Могли бы начать занятия и после того, как поправишься. А с такими нагрузками ты проваляешься месяца на два больше.

— А вы куда-то спешите?

— Мы-то, как раз, нет. Ты куда-то спешишь. И людей смешишь.

— Вас, что ли?

— Еще раз повторяю, — терпеливо продолжил Берман, проигнорировав ее детский выпад, — быстрее будет, если ты сначала поправишься, а уж потом примешься за занятия.

— Может и так. Но я должна была убедиться, что ты не врешь… — Она впервые назвала Бермана на «ты», и улыбка удовлетворения скользнула по его лицу.

— Убедилась?

— Нет.

— Убедилась, убедилась. И ведь несправедливо получается: я свои пункты обязательства выполняю на сто процентов, а ты — занимаешься саботажем. Друга твоего я от суда отмазал, раз. Все документы по твоему делу отовсюду изъял, два. Познакомил тебя с Кривило, три… А ты, вместо того, чтобы стараться встать на ноги и отработать все это, сознательно подрываешь свое здоровье…

— Ладно, хватит мораль читать, — проворчала она. — Про Атоса и про меня, это еще проверить надо. Мало ли что сказать можно…

— Да я же приносил тебе газету…

(Имелся в виду номер "Московского Комсомольца", в котором был опубликован полосный материал, в пух и прах разоблачающий "миф о девочке-невидимке".)

— Газету вы могли и в одном экземпляре напечатать. Как Сталин для Ленина. И вообще, статья в газете — это еще ничего не значит. — Внезапно по всему ее телу прокатилась волна болезненного озноба, и на лбу выступила испарина. Но она, прикрыв веки, продолжала монотонно говорить: — Даже если все это правда, тут вы, как дали, так и взять можете. Если по вашей команде мое дело замяли, по вашей же команде могут и снова начать. То же и с Атосом. Единственное, чего вы не можете у меня отнять — это мой дар исчезать. Потому я и тороплюсь с занятиями.

— Ну перестань, — Берман полотенцем утер с ее лба испарину. — Ты все никак не можешь избавиться от партизанской психологии… А мы с тобой не враги, а партнеры.

— Партнеры! — не открывая глаз, презрительно скривилась она. — С Соней вы тоже были партнеры…

И это замечание Берман пропустил мимо ушей.

— Тебе и говорить столько нельзя… Может, компресс положить?

Она помотала головой.

— А твои способности, — продолжал он, — тоже не так уж трудно отнять…

Она криво усмехнулась:

— Убьете?

— Если бы я хотел тебя убить… — терпение его лопнуло, — когда ты, в конце концов поймешь, что я играю с тобой в открытую?! Я боюсь тебя обманывать, понимаешь? А убить тебя, как ты заметила, и без меня — масса желающих.

— Ладно, — она приподняла и снова уронила на постель руку. — Извини. Это я так… Буду стараться встать побыстрее. Но пусть он еще завтра придет. Только завтра! Я сегодня в первый раз что-то почувствовала. Я боюсь это потерять.

— Хорошо, — неохотно согласился Берман. — Завтра он придет. А потом профилактическая пауза. Недели на две.

Она не ответила ему ни словом, ни кивком. Он наклонился и прислушался к ее дыханию.

Она спала.

То ли сказалось прекрасное здоровье, то ли — профессионализм хирурга, но от ранения Маша оправлялась быстро. И сразу, лишь чуть окрепнув, начала она занятия с доктором Кривило.

Метод его был таков. Маша давала ему установку на невидимость, но старалась делать это как можно слабее. Кривило, будучи опытным гипнотизером, «боролся» с ее установкой, фиксируя одновременно свои ощущения и мысли, чтобы, в случае «победы» передать ее алгоритм Маше. Поняв, усвоив его, Маша смогла бы сама давать установку НА ВИДИМОСТЬ.

Первым положительным результатом было уже то, что оказалось, Маша действительно может давать СЛАБУЮ установку. Через четыре дня после первого сеанса Кривило снова видел ее. При чем, сначала даже не видел, а как бы «чувствовал» ее присутствие. Потом появился полупрозрачный зрительный образ, а уж потом — нормальный. В принципе, это было чуть ли не решением ее проблемы. Отныне она могла бы давать только СЛАБЫЕ посылы, и через некоторое время человек избавлялся бы от ее чар. Но она хотела научиться снимать чары с тех, для кого стала невидимой РАНЬШЕ.

Опыт со слабым посылом они с Кривило проводили трижды, и каждый раз срок его действия становился все короче. Они двигались ощупью. Но двигались вместе. И Маша чувствовала, что уже близка к успеху. Более того, во время последнего сеанса с Кривило ей показалось…

Сейчас, чтобы стать невидимой, она уже не произносила про себя никаких ключевых слов, но в первые-то разы она помнила, как твердила про себя: "Меня здесь нет… Я исчезла…" и сколько желания она вкладывала в это… И сейчас, ища, по совету Кривило, ключевые слова или ситуации в прошлом, она вспомнила, как однажды, совсем маленькая, заблудилась в скверике возле дома и, плача, твердила про себя: "Мамочка, найди меня, пожалуйста, я тут… Вот я…"

Только вчера она дала Кривило очередную установку на невидимость, и сегодня, придя к ней, он, само-собой, не видел ее. И она, попытавшись восстановить в себе то острое детское ощущение потерянности и желания быть найденной, дала ему самый, какой только могла, слабый психический посыл… Посыл, окрашенный жаждой быть обнаруженной. И в конце сеанса Кривило вновь увидел ее!

Совпадение? Он и без того увидел бы ее сегодня… Или главную роль сыграли его собственные способности гипнотизера? Или, может быть, все-таки, это сделала она?!

Как бы там ни было, несмотря на послеоперационное недомогание, настроение ее было прекрасным.

Как и обещал Берман, Кривило пришел на следующий день. И эксперимент, который Маша провела немедленно, стал их самым большим успехом. А именно: сначала она дала ему слабый посыл на исчезновение, а затем — посильнее, на появление. И все получилось! Сначала она стала для него невидимой, но тут же появилась опять.

Голова раскалывалась от боли, но Маша чувствовала себя на вершине блаженства. Хотя, конечно, не было никаких гарантий, что она сможет теперь снять «чары» с того, кого загипнотизировала давно и сильно… Но "лед тронулся, господа присяжные заседатели!"

Вечером того же дня Маша впервые прогулялась по парку медицинской академии, куда ее определил Берман. Прохаживаясь с ним под руку, она более всего была занята попытками преодолеть свое неприязненное к нему отношение.

Внешне все выглядело вполне понятно: они были нужны друг другу, они заключили джентльменское соглашение. Но беспокоили Машу два дополнительных обстоятельства. Вместо того, чтобы относиться к нему с холодной деловой сдержанностью, она то ненавидела, то симпатизировала ему. Это раз. И два: она помнила о том, что рассказала о нем Соня. А ведь они с ней похожи, как две капли воды…

Именно от этих мыслей он и отвлек ее, прикрикнув:

— Маша! Ты не слушаешь! А ведь все, что я говорю, тебе понадобится в работе!

— Не зовите меня Машей, — она снова перешла на «вы». — Так меня зовут только самые близкие друзья.

— Ну извини… Как же тебя называть?

Действительно…

— Мария Павловна? — он поморщился. — Уж очень официально. Не хотелось бы.

Насколько Маша поняла, ее функциями в ведомстве Бермана будет подглядывание и подслушивание. То есть, хотя и на новом, так сказать, «правительственном» уровне, но все-таки это — то, чем она занималась в Питере с самого начала, еще "до Атоса".

— Мери. Зовите меня Мери, — она с вызовом глянула на своего спутника.

Он пожал плечами.

— Пусть будет. Так вот, Мери. Твоей первоочередной задачей будет…

Да-а-а… Задачка оказалась не из простых. Нужно было постепенно стать невидимой для всех абсолютно лиц, приближенных к Президенту. Включая и его самого. Это — несколько сотен человек!

— Но ведь я не сразу исчезаю! Они должны сначала увидеть меня! Они же сразу начнут подозревать…

— Да-да, нужно хорошенько продумать твою тактику. Как-то этот скользкий момент обойти можно. Вопрос — как? Вот, если бы это было не правительство, а, например, коллектив завода, все было бы просто. Мы бы устроили для него цирковое представление, и в одном из номеров ты р-р-раз — и исчезаешь! И дело в шляпе.

— Очень у вас все просто получается. Вы забыли, что с каждым я должна работать ИНДИВИДУАЛЬНО. А после трех-четырех подряд у меня начинает башка раскалываться!

— Ох-ох-ох, — Берман сокрушенно покачал головой. — Как же быть-то?

— Не знаю, не знаю. Вам надо, вы и думайте.

— И придумаю. Пока ты окончательно окрепнешь, что-нибудь придумаю.

Они присели на скамейку возле спального корпуса.

— А когда снова появится Кривило? — поинтересовалась она.

— Должен тебя огорчить. На днях он отправляется в Штаты, на какой-то симпозиум. И еще намерен там погастролировать. Так что это, похоже, надолго. Но как только он вернется, сразу примчится к тебе. Даю слово.

Ей очень хотелось сказать что-нибудь язвительное по поводу цены его слову, но не признать она не могла: все свои обязательства он пока что выполняет. Потому, помолчав, она вернулась к самой насущной теме:

— Ну ладно. Допустим, я стану невидимой для всего правительства, для охранников и всех прочих. Дальше что? Я буду за ним следить, охранять или, наоборот — убивать?

Берман закатил глаза и скривился:

— Мери, крошка! Много будешь знать — скоро состаришься. Твое дело стать невидимой для всего Белого дома и быть готовой выполнить любые мои указания. А охранять или убивать… Будет зависеть от его поведения. И ясность наступит уже очень-очень скоро…

2

— Алло! Здравствуйте! Это Соня?

— Нет, это сонина мама. Что ей передать? Кто ее спрашивает?

— Это Маша.

— Маша?! Ну как ваше здоровье? Соня мне много о вас рассказывала. Как вы себя чувствуете?

— Все хорошо. А когда она появится?

— Часов в семь. Что ей передать?

— Ничего, я позвоню позже еще раз. Пусть дождется моего звонка.

— Хорошо, она обязательно дождется…

Маша положила трубку. В кабинете Бермана стояла обычная уютная полутьма.

— И ты уверена, что она добровольно согласится работать с нами? — с сомнением произнес Илья Борисович.

— Конечно.

— Я иногда просто боюсь тебя.

— Правильно делаете.

Созвонившись с Соней, Маша договорилась встретиться с ней завтра возле школы. На следующий день Берман отвез Машу в Репино. Оставляя ее перед школой, он явно волновался.

— Да не сбегу я, клянусь! — сказала она, выходя из машины.

— Ладно бы, только в этом было дело. Но ты не забывай еще, что за тобой охотятся…

— Вы же закрыли мое дело.

— Но Деева-то — на свободе. К тому же, не исключено, что кто-то еще желает, как я, воспользоваться твоими услугами. Думаю, мне следует наблюдать за тобой, находясь где-то неподалеку.

— Это очень усложнит разговор с Соней. Давайте-ка, делайте, что я сказала. Подъезжайте сюда ровно через полтора часа, никуда я не денусь. Она хлопнула дверцей.

Берман медленно, как бы нехотя, двинул машину вперед, а Маша, перейдя дорогу, направилась к школе.

Они проговорили почти час, и Соня, в конце концов, согласилась.

— Все это мне не нравится очень, — сказала она под конец. — И больше всего на свете я не хотела бы вспоминать Бермана и его контору… Но ты спасла меня….

— Спасибо, — Маша слегка пожала ей руку. — Мне действительно без твоей помощи будет очень трудно…

Когда с неделю назад Маша высказала свою идею Берману, тот засомневался: будут ли видеть Соню «очарованные» Машей люди? Ведь сходство их поразительно. Но Маша тут же напомнила: Гога Соню видит прекрасно. Скорее всего, дело тут не только в зрительном образе, но и в чем-то другом. Возможно, между ней и ее «жертвами» поддерживается какая-то телепатическая связь, или что-то еще… Как бы там ни было, факт остается фактом.

Москва. Маша и Соня проводят первый эксперимент в Белом доме.

В качестве нейтральной рабочей одежды они выбрали светло-голубые джинсовые костюмы и элегантные, но вместительные кожаные сумочки.

Белый дом. Двое омоновцев с автоматами. В двери входит Соня и протягивает им выданный ей Берманом пропуск. Сразу за ней входит Маша. И тут же, без паузы, поочередно обрабатывает их.

— Не понял, — бормочет один из них, — девушка, вас только что было двое…

Соня мило улыбается:

— Двое?

Омоновец неопределенно крякает, вертя пропуск в руках.

— Глюки, — объясняет ему и себе второй. — В этом дурдоме и не такое привидится…

Соня, а с ней и, теперь уже невидимая, Маша, проходят дальше. Маша потирает ноющие виски.

Через полмесяца Маша уже могла спокойно войти в Белый Дом и побродить по его этажам не замечаемая никем. Во всяком случае — охраной. Именно потому, что ее двойник-Соня оставалась видимой, ее исчезновения не вызывали обычной оторопи. В первую очередь, конечно же, были «очарованы» дежурные, сидевшие у мониторов систем слежения, хотя это и оказалось достаточно сложно: по телевидению ее чары не действовали, и Берману приходилось то под тем, то под иным предлогом водить ее с Соней непосредственно в дежурку.

Соню все это угнетало, и работала она единственно из признательности к Маше, хотя и не одобряла ее деловой союз с Берманом. Определенную роль, наверное играл и страх лишится машиного покровительства. И — деньги: Илья Борисович еженедельно выплачивал им что-то вроде «пансиона» — сумму с государственной точки зрения невеликую, но, по сониным подсчетам, превышающую совокупный месячный заработок ее родителей.

Девушки сдружились, с Берманом же их отношения оставались прохладно-натянутыми. Но он был достаточно мудр, что бы не пытаться навязываться им. Главное — то, что они выполняли все его требования.

В отличии от Сони, Машу "игры в Белом доме" увлекли. Впервые она пользовалась своим даром в таком масштабе, имея официальное прикрытие, да еще напарницу-двойника. Если бы еще Кривило не уехал…

То и дело у нее возникало желание похулиганить, но она вовремя одергивала себя. Не удержалась она один только раз, совместив, так сказать, приятное с полезным.

Однажды, заглянув в конце рабочего дня в приемную Общего отдела аппарата Президента, она услышала противный визгливый мужской голос, явно кого-то отчитывающий. Маша прошла в кабинет. У окна с грозным видом стоял потный краснолицый сотрудник (само-собой, давно уже Машей обработанный) и орал на свою миловидную (у Маши нередко отдыхал на ней взгляд от уродливых аппаратчиков и депутатов) длинноногую секретаршу:

— …И запомните, Наталья Николаевна, все эти ваши штучки и перекуры, кофе и маникюры даром для вас не пройдут!

— Какое кофе?! Какие маникюры?! Если я не исполняю своих служебных обязанностей, вынесите мне выговор, или, в конце концов, выгоните меня! Но хватать при этом меня за ноги никто вам права не давал!

Его толстая рожа стала еще темнее:

— Я?! Вас?! За ноги?! Что вы хотите этим сказать?! Да это шантаж, форменный шантаж!!! — И тут же, внезапно успокоившись, он сел за стол, закинул ногу за ногу и произнес вполголоса: — А свидетели где?

И вот тут Маша не сдержалась. Прищурившись, она внимательно уставилась ему в глаза, а затем дала посыл на видимость — так, как делала на занятиях с Кривило.

— Что это? — выпучив глаза, ткнул в ее сторону чиновник.

— Где? — огляделась по сторонам секретарша.

— Вот, прозрачное…

Секретарша нерешительно улыбнулась:

— Вы меня разыгрываете?

А Маша, тем временем, подошла к нему вплотную и, наклонившись к самому его уху, сказала шепотом:

— Это свидетель. Понял, козел?

— Угу, — затравленно покивал головой дядя. А она обошла вокруг кресла и прошептала ему в другое ухо:

— Обещай мне, старый козел, никогда больше не хватать девушек за ляжки. Обещаешь?

— Обещаю! — пискнул он.

— Ну, вот и славно. Прощай, милый.

И, отойдя от него на пару шагов, она вновь дала ему посыл, но на этот раз уже обычный — на невидимость.

Осторожно оглядевшись, козел сунул руку под стол, и в коридоре раздался оглушительный вой сирены. Через минуту в кабинет влетело трое бритоголовых спецназовцев, держа пистолеты стволами в потолок.

— Здесь! Только что! Прозрачная! — закричал им толстяк, тыча пальцем то в одну, то в другую сторону. Охранники ошалело оглядывали комнату.

— Тут никого не было, — еле сдерживая смех, сказала секретарша.

— Да? Не было? — удрученно переспросил ее начальник. — Тогда ладно. Ладно. Извините, ребята. И вы, Наталья Николаевна, извините пожалуйста… — Он утер пот носовым платком, взял из под стола портфель и закончил: — Я тогда пойду, пожалуй. Ладно?

— Идите, идите, — ласково ответила ему секретарша, и он, озираясь, в сопровождении перемигивающихся охранников, покинул кабинет.

А Наталья Николаевна тут же уселась на его место, закинула свои точеные ноги прямо на стол и разразилась таким счастливым и заразительным смехом, что Маша, зажав рот ладонью, выскочила в коридор.

И весь день после этого настроение у нее было отменным, даже несмотря на тот разнос, который вечером устроил ей Берман. Смутные слухи о то появляющейся, то исчезающей девушке уже ползали по Белому Дому, и сегодняшняя история с привидением, хоть и в комической интерпретации, немедленно облетела его, добравшись и до ушей референта Генерального прокурора.

— За то я теперь знаю, что мое противоядие действует! — оправдывалась Маша. — Два-три посыла, и я стала бы совсем видимой…

— Экспериментировать будешь на занятиях! Ты все сорвешь!..

— А на когда это ВСЕ намечено?

— "На когда", — передразнил Берман. — На когда надо! — Но потом добавил: — Ждать осталось не больше месяца. Точно.

Соня и Маша жили в шикарнейшем двухместном номере «люкс» гостиницы «Россия». Свободное время проводили довольно однообразно: гуляли по Кремлю, по старому Арбату, смотрели «видики» — кассет Берман притащил целый чемодан.

Сначала их угнетало, что от них ни на шаг не отходят четверо молчаливых мужчин, приставленных Берманом. "Это не конвой, это охрана, объяснил он. — Вы у нас, девочки, на вес золота…" Пришлось смириться.

Несколько раз с ведома Ильи Аркадьевича Маша звонила отцу и маме, но разговоры получались какие-то бестолковые.

Осень была в разгаре, изредка выпадал первый мокрый снежок, и к их джинсовой «спецодежде» прибавились обалденные собольи шубки.

Новые люди в Белом Доме появлялись редко, и, по просьбе Сони, Маша сумела убедить Бермана, что двойник ей уже не нужен. Шубка эта стала для Сони последним вознаграждением за труды, в ней она и была отправлена в Ленинград.

В аэропорту они обе неожиданно расплакались.

— Я боюсь за тебя, — всхлипывая сказала Соня. — Мне кажется, готовится что-то страшное.

Маша и сама чувствовала это. Хотя бы потому, что ни разу еще ее услугами не пытались воспользоваться для какого-нибудь мелкого эпизодического задания. Ее явно боялись «засветить» до того, как НАЧНЕТСЯ. А что начнется — оставалось только гадать.

— Все будет в порядке, — обняла она Соню. — А если что… живи за меня. — И сама испугалась своих слов.

Соня отстранилась, со страхом глядя на нее. Потом покрутила пальцем у виска:

— Сумасшедшая! Зачем ты с ним связалась?

— Он работает честно. Он выручил Атоса. И он спас меня, ты же помнишь… Если все пройдет как надо, я смогу жить нормально, на мне не будет висеть никакой уголовщины…

— Он гад. Он обманет.

— Побоится.

— Берегись. Пожалуйста… — Соня еще раз порывисто обняла ее и побежала к секции: уже все пассажиры ее рейса прошли досмотр.

Маша зажмурилась и тряхнула головой. Последние слезинки слетели с ресниц. Она огляделась. Охранники, исподлобья наблюдая за ней, стояли поодаль.

— Мальчики, за мной! — нарочито не таясь, во весь голос скомандовала она и решительным шагом двинулась к выходу.

3

Вечером того же дня в ее номер ворвался Берман. В таком возбуждении Маша его еще не видела.

— Какой же я идиот, что тебя послушался! — Заявил он, усевшись на диван. — Как специально: Софью отпустил, а завтра Хозяин в театр идет! Это шанс, который нельзя упускать!

"Хозяином" Берман называл Президента. Стать невидимой для него и не вызвать при этом никаких подозрений — одна из главных машиных задач. Но до сих пор такой возможности не представлялось.

— Может, вернуть ее? В принципе, это возможно.

— Не надо, — покачала головой Маша, — давайте, лучше подумаем, как мне сработать одной.

— Не знаю, Мери, не знаю, — он отстучал пальцами дробь о крышку журнального столика. Я уверен, сплетни о невидимке в Белом доме до него уже дошли. А этот старый лис хитер, как… как лис! Если бы Соня была здесь, все было бы просто: Шеф (так Берман называл генерального прокурора, которого, не скрывая, боготворил) представил бы ее, как свою племянницу. А Хозяин к девочкам неравнодушен… Потом бы вы сработали, как всегда… А теперь, даже не знаю…

Пройти к нему в ложу и исчезнуть? Будет скандал. Кто я такая, откуда взялась? Куда потом делась? И то, что охрана меня не видела, утвердит его в мысли, что я — та самая невидимка…

— О которой, между прочим, Шеф ему докладывал, что мол, разобрались, все — слухи, бред и утки…

— Да-а, задачка…

— В фойе.

— Что в фойе?

— Хозяин любит после спектакля в фойе с народом говорить.

Маша задумалась. У нее появилось нехорошее предчувствие. Внезапно она отчетливо представила даже не сцену, а последствия какой-то омерзительной сцены; она не может затеряться в толпе, ее хватают за руки, выталкивают в центр… Крики, гортанный голос президента: "Стрелять только в самом крайнем случае…", — а в интонации яснее ясного звучит: "Убить на месте, как бешеную суку!"

Она судорожно сглотнула и потерла еще ноющий иногда рубец от раны. Что это с ней? Ясновидение? Новая способность?

— Нет. — Сказала она. — В толпе мне работать нельзя. Все провалим.

Берман взъерошил жесткую шевелюру, прищурился. Но согласился:

— К тому же на подобных мероприятиях он всегда с супругой… Как быть, Мери?

— А за кулисы, с артистами поговорить, он не ходит?

— Нет… Не всегда, во всяком случае… Стоп! — Илья Аркадьевич поднял лохматую голову, в его глазах гуляли сумасшедшие искорки. — Знаю! Знаю, куда он ходит ВСЕГДА. И без жены. Соло.

…Одним из доказательств божественного происхождения фараонов древнего Египта служило то, что ни один смертный никогда не видел, чтобы правитель справлял естественную надобность. А истиной причиной того были кое-какие особенности АРХИТЕКТУРЫ ФАРАОНОВСКИХ ПОКОЕВ.

Те же ли цели преследовали советские идеологи былых времен, или вопрос тут в соблюдении безопасности, однако не есть в Большом театре специальный, как его называют — «царский» — сортир, проследовать в который можно единственно — прямиком из правительственной ложи.

Тяжелый бархатный занавес закрыл сцену. Огромные хрустальные люстры затлели все ярче занимающимися огнями. Первый акт «Чайки» завершился. Восторженная публика овациями вызывала актеров на поклон.

Крякнув, поднялся в своем ложе и Президент. Улыбнулся очаровательной «народной» улыбкой, ударил несколько раз в ладоши — ровно столько, сколько было необходимо фоторепортерам. Затем, снова крякнув, наклонился к жене и произнес ритуальное:

— Ну я того… Схожу.

Повернулся было, но не выдержал, шагнул обратно, взял с подноса на столике рюмашку, опрокинул ее, прослезился, поморщился под неодобрительным взглядом жены, кинул в рот маринованную маслину без косточки и только после этого без колебаний направился к выходу.

Сотрудник с "атомным чемоданчиком" и двое охранников в элегантных вечерних костюмах остались за дверьми. Еще двое шагнули в сортир перед Президентом, быстро окинули взглядом сверкающее кафельной стерильностью помещение, заглянули за кабинку (в упор посмотрев на Машу, но не заметив ее), в саму кабинку, и лишь после этого старший позвал:

— Господин Президент, можно.

История учит: именно в подобных заведениях завершили свои политические карьеры, а вместе с ними и жизни, очень многие деятели.

Президент прошествовал в секцию, прикрыл за собой дверь. И доверие народа, и высокий сан бессильны перед физиологией. Звуки, раздающиеся из кабинки, заставили Машу брезгливо скривиться. Тут-то, осторожно, на цыпочках, она и вышла из своего угла и встала прямо напротив двери. В трех шагах от усатого охранника.

Как истинный сын своего народа, будучи, к тому же, изрядно подшофе, из кабинки Президент вышел с расстегнутыми штанами. Усердно заправляться принялся уже потом. Справившись с последней пуговицей, он поднял голову и остолбенел.

— Э-э-э… Собственно… — только и успел он произнести, как столь поразившее его видение исчезло.

— Да-а-а, — протянул он в ответ на удивленный взгляд усатого телохранителя. И вдруг задал неожиданный вопрос: — Ты, Володя, водочку-то пьешь?

— Бывает, господин Президент, — отчеканил тот.

— А вот и зря. Не надо. Не пей, — наставительно сказал глава страны и, сокрушенно качая головой, направился обратно к супруге.

…Над рассказом Маши Берман хохотал до слез, когда вечером, в валютном баре «России», они отмечали удачное окончание операции.

— Вот не думал, что с ним все пройдет так гладко! Верно говорят "власть развращает". Выпить он и раньше любил, но всегда находился кто-то, способный его одернуть. А теперь все только в рот ему заглядывают.

— И что вы имеете против него? — подняла брови Маша, потягивая через соломинку «Сангрию» со льдом. — Приятный старик, очень даже, как вы говорите, «демократичный»…

— В принципе, никто ничего не имеет ни против его взглядов, ни против него лично. И раньше, когда у нас было крепкое, мощное государство, такой правитель, как "представительная власть", был бы очень даже к месту. Да, Брежнев, например.

— Я его даже не помню.

— А я помню, ох, как помню… Весь мир ржал… Но сейчас, когда все лопается по швам, содержать такого «главу» — неоправданная роскошь. Нужна твердая, цельная личность…

— "Сильная рука".

— Сильная рука — это вовсе не обязательно концлагеря и комендантские часы. Порядок нужен всем, и он вовсе не обязательно должен быть казарменным. А у этих старых пердунов сил хватает только на организацию мощной личной охраны…

Маша вспомнила звуки в президентском сортире и поперхнулась. Этой детали ей хватило, чтобы увериться в верности деклараций Ильи Аркадьевича.

— Значит, все-таки, переворот?

— Очень надеюсь, что — нет. — Илья Аркадьевич прищурил глаза, затянувшись «кэмелом». — Очень надеюсь…

— А вот мы с вами сидим, неожиданно сменила тему Маша (хмель давал о себе знать), — сидим вот тут… Вон — американцы, вон — французы… Негры тут же. Музыка. Нам весело. А вы опять какую-нибудь революцию устроите, и страна станет сильной, ее бояться все будут, и люди будут работать… Только ничего этого, — она обвела рукой вокруг, — не будет.

— Да ерунда это все! — рявкнул, похоже, тоже захмелевший Берман так, что на них стали оборачиваться. — Мы же не к старому зовем!

— Мы — это кто? Какая-то новая партия?

— Нет. — Илья Борисович стал говорить нарочито спокойно и тихо. — Мы — это небольшая группа здравомыслящих, опытных и энергичных людей, работающих в высших эшелонах власти. Людей, окончательно убедившихся в невозможности достижения РАЗУМНЫХ результатов парламентским путем в этой стране, в нынешней ситуации. Существует пакет предложений, который со дня на день мы собираемся передать Президенту на рассмотрение. Если хотя бы половина из того, что мы предлагаем, будет одобрено, не понадобится не только переворота, но даже наоборот: в нашем лице Хозяин получит преданную гвардию, "просвещенную опричнину".

Никогда еще Маша не видела Бермана таким… благородным, что ли. И вдруг поняла, кого он ей напоминает: кардинала Ришелье. Только более искреннего.

— А если нет? — спросила она. — Если не одобрит?

— Тогда он должен тихо исчезнуть. Во имя России. В конце концов, это его долг и привилегия — жить во имя России. А если нужно, то и исчезнуть во имя нее.

— И убивать его, вы поручите мне…

Илья Аркадьевич, словно внезапно отрезвев, огляделся по сторонам. И сказал, понизив голос почти до шепота:

— Еще раз повторяю: надеюсь, что до этого не дойдет. А уж если дойдет, ты будешь не орудием, а чем-то вроде Троянского коня.

— Ясно, — Маша почувствовала, что усталость берет свое. — Ладно. Когда все это будет?

— Не знаю. Скоро.

— Ладно. Я спать хочу. Проводите меня.

Скоростной лифт в один миг домчал их до ее седьмого этажа. У двери номера они остановились.

— До завтра, — полуутвердительно, полувопросительно произнесла Маша.

— До завтра, — ответил он.

И вдруг быстро наклонился и коснулся губами ее щеки. И тут же быстрыми шагами вернулся к лифту.

Как странно, — думала Маша, открывая ключом дверь. — И этот человек принудил Соню спать с ним? Это совсем на него не похоже. Или она врала мне? Нет. Точно нет. Кое-что в том, как они при ней общались друг с другом, говорило и о взаимной ненависти, и о том, что близость между ними действительно была. Неужели он играет со мной? Хочет казаться лучше чем есть на самом деле?

Она разделась, погасила свет и, уже засыпая, подумала, ничуть не стесняясь своей мысли: "Если бы сейчас он начал приставать ко мне, я бы вышвырнула его вон. А вот если бы он остался как-то случайно… Я бы, наверное, была даже рада этому…"

4

Три дня после «обработки» президента прошли без особых событий, и Маша пару раз заговаривала с Берманом на предмет «каникул» — съездить домой или в Питер, к отцу. Но тот всякий раз отвечал уклончиво. Необходимость в ее помощи может возникнуть в любой момент, и, по-видимому, это случится очень скоро.

И вот, на четвертый день, во время экскурсии по Москве, которую Илья Аркадьевич устроил на своей «Волге» для скучающей Маши, в салоне автомобиля зажужжал радиотелефон.

— Да? — взял трубку Берман. — Понял.

Вот и весь разговор.

— Итак, завтра. — Обернулся он к Маше, и она увидела, как изменилось его лицо. — РОВНО В ШЕСТНАДЦАТЬ НОЛЬ-НОЛЬ ПРЕЗИДЕНТ ЖДЕТ НАС У СЕБЯ.

— Нас — это сколько?

— Нас — пятеро. Я, шеф, замминистра обороны и двое экономистов. Назавтра намечено обсуждение нашего проекта. Если ответ, хотя бы в целом, будет положительным, послезавтра ты тихо и мирно отправишься домой. Домой ты отправишься и в противном случае, но тогда тебе придется сперва поучаствовать в неприятном деле. Схема операции проста как мир. Ты будешь нашим оруженосцем. Пять пистолетов и нервно-паралитический баллон вполне поместятся в твою сумочку. Вся наша команда, в отличии от президентской, будет видеть тебя. При необходимости, ты просто раздашь нам оружие.

— Путч?

— Если хочешь, да. Только без арестов и прочего идиотизма. Вся эта банда маразматиков должна быть уничтожена. Официальная версия по президенту — скоропостижная смерть от сердечного приступа. Похороны с почестями… Короче, дальнейший механизм разработан детально, а тебе его знать ни к чему. Сейчас едем в «Россию», сиди в номере и не высовывай носа. Завтра в полдень я буду у тебя.

С двенадцати до трех Берман и Маша обсуждали все возможные варианты поведения президента и его людей, а соответственно — варианты ее поведения. Кроме того Маша несколько раз внимательно просмотрела четыре принесенные Ильей Аркадьевичем фотографии — людей его команды. Точнее команды Генерального прокурора, ведь именно он, в самом крайнем случае, должен был стать главой страны…

Моделировалось несколько вариантов развития ситуации, но того, что произошло на самом деле ожидать не мог НИКТО.

Они вошли в огромный светлый кабинет, или, точнее — в небольшой зал. Президент восседал в торце длинного стола. Он привстал и приветственно кивнул головой. Поздоровавшись, пятерка генерального прокурора села по левую руку от главы государства. По правую село четверо приближенных президента, включая главу правительства.

— Господа, — начал президент, — мы внимательно ознакомились с представленными вами документами.

Приближенные с неопределенными улыбками покачали головами.

— Следует согласиться с тем, что работа вами проведена серьезная, анализ собранной информации восхищает скрупулезностью. Однако создается впечатление, что выводы получены вами не в результате этого анализа, а под воздействием ошибочной идеи принятой вами априори. Простите, — неожиданно отвлекся он, — позвольте поинтересоваться: ТУТ ПРИСУТСТВУЮТ ВСЕ, ИМЕЮЩИЕ ОТНОШЕНИЕ К ЭТОЙ РАБОТЕ?

Генеральный секретарь, полноватый, кажущийся стеснительным человек в очках, одного примерно возраста с Берманом, огляделся, так, словно не знал точно с кем вошел в кабинет и, удовлетворенно кивнув, подтвердил:

— Да. Все.

— Тем лучше, тем лучше, — потер ладони президент. — Ибо все ваши «предложения» в совокупности мы склонны расценивать не иначе как государственную измену.

На миг в зале зависла тяжелая тишина. Маша глянула на Бермана. Его лицо было напряжено так, словно он пытался, но не мог, осмыслить сказанное президентом.

Генеральный секретарь с растерянным видом слегка привстал с кресла.

И тут четыре двери в четырех стенах зала распахнулись и в каждую из них одновременно вошло по два вооруженных автоматами молодчика.

— Следствие установит степень вины каждого из вас, — повысив голос, продолжил президент. — Надеюсь, никто из здесь присутствующих не станет оказывать сопротивления конституционной власти.

От каждой пары автоматчиков, на ходу сдергивая с поясов наручники, отделилось по одному.

"Вот и все", — подумала Маша и неожиданно для себя поняла, как, оказывается, симпатичны ей «заговорщики», И КАК НЕНАВИСТЕН СИДЯЩИЙ ВО ГЛАВЕ СТОЛА.

Она даже и мысли не имела, что при таком раскладе кто-то попытается сопротивляться. Но, видимо, на карту было поставлено слишком многое.

— Мери! — услышала она. Илья Аркадьевич смотрел на нее с сумасшедшим огнем в глазах. — Мери! — повторил он.

Маша очнулась от оцепенения и, торопливо расстегнув сумочку, достала пистолет. Тем временем, один из молодчиков уже начал заворачивать Берману руки за спину. Не отдавая себе отчета в том, что делает, она сняла предохранитель и с локтя выстрелила охраннику в голову.

Грохот потряс кабинет, словно в центре его взорвалась водородная бомба. Охранник еще падал на пол, а пистолет, брошенный Машей, уже был в руках Ильи Аркадьевича.

Автоматчики слегка замешкались. Оно и понятно: сначала выстрел, раздавшийся из пустоты, затем из той же пустоты вылетел какой-то предмет, оказавшийся пистолетом… Замешкались СЛЕГКА. Ровно настолько, чтобы Илья Аркадьевич успел, вытянув обе руки, сделать три выстрела в президента. Вернее, в то место, где президент был только что, ибо тот уже успел сползти на пол, спрятавшись за массивный дубовый стол.

Краем глаза Маша заметила, что стоящий рядом, сбоку от нее, автоматчик сделал какое-то движение. Но баллончик был уже у нее в руке, струя газа ударила ему в лицо, и он скорчился на полу.

Еще одна секундная заминка позволила Маше вынуть еще два пистолета и кинуть их еще двум приспешникам генерального прокурора. И тут пальба началась.

Грохотали автоматные очереди и одиночные пистолетные выстрелы. Сыпались оконные стекла и рушились массивные фаянсовые вазы…

Все это закончилось так же внезапно, как и началось. В неестественной ватной тишине слышались только стоны. Все пятеро «мятежников» лежали на полу. Трое — без движения. Из-под стола выползали целые и невредимые люди президента. Два охранника были ранены, пятеро лежали замертво, трое, опасливо озираясь и отряхиваясь, поднимались с пола.

— Мери, — раздался хриплый шепот.

Она подбежала к Берману, склонилась над ним…

— Мери, — прошептал он еще раз. — Беги. Мы проиграли… Я хотел сказать тебе… Я тебя… — И тут он дернулся и затих. Кровавая пена тонкой струйкой выплеснулась изо рта.

Маша стиснула зубы. Нет, плакать я буду потом… Выпрямившись, она прошла в торец стола и заглянула под него. Господин президент, прислушиваясь и не решаясь показаться на свет, мелко трясся там.

Маша вынула из сумочки один из двух оставшихся пистолетов. Президент выпучил глаза. Появившись из ниоткуда, пистолет завис в воздухе, ствол в нескольких сантиметрах от его лица был направлен прямо между глаз.

— Не-е-ет!!! — тоненько заверещал господин президент. — Не-е-ет!!!

Красное лицо пьяницы. Знакомые с детства налитые кровью глаза… Такие глаза Маша видела в детстве, по пятницам, когда Степан Рудольфович тискал ее на коленках.

— Нет! — пискнул старик еще тоньше. И Маша вдруг поняла, что не сможет нажать на курок.

Пистолет, висящий перед носом президента, внезапно со звоном упал на пол. Раздался чмокающий звук, и президент почувствовал на лице влагу. Он утер лицо и посмотрел на руку. Это была слюна.

Крики, стоны, беготня, рев тревожной сигнализации — все это не касалась Машу. Невидимка шла мимо бегущих омоновцев, мимо докторов и просто аппаратчиков… Она миновала одну, другую дверь…

Через несколько минут ее уже не было в Белом Доме. Сюда она добралась в машине Ильи Аркадьевича, выскочив из гостиницы без шубки…

До «России», чтобы не продрогнуть, ей пришлось бежать.

МАША

1

— Если бы я сам не видел фотографию в газете, я бы решил, что ты начиталась плохих детективов, — сказал отец, туша четвертую подряд сигарету. — Но я не понимаю: почему ты не рассказала обо всем этом раньше?

— Я рассказывала! — деланно возмутилась Маша. — Помнишь, я же прямо так и сказала тебе: "Папа, я граблю банки и сберегательные кассы…"

Варвара Сергеевна улыбнулась своей мягкой тихой улыбкой и, поднявшись со стула, сказала:

— Между прочим, Паша, я помню. Ты сам мне рассказывал, как она это тебе заявила…

— Нет! — возмутился Павел Иванович, — в тот момент это было подано как шутка! И, между прочим, довольно глупая. Не мог же я всерьез принять эти слова, когда не знал, что моя дочь — невидимка! Это коварный, очень коварный прием: говорить правду так, чтобы все думали, что ты лжешь, и именно таким образом скрывать правду!

— Не кипятись, — Варвара Сергеевна положила ему на плечо руку, — вон, чайник вскипел. Пойду заварю. — И вышла из комнаты.

Он снова закурил.

— Ну и что ты собираешься делать дальше. Ты, несмотря на юность, напрочь погрязла в криминальной среде. И это моя дочь — дочь известного в стране юриста!..

— Да нет, папа, ты не прав… Из криминальной среды я уже выбралась. На мне ничего не висит. Берман позаботился…

— О-о-о, Берман!.. — Папа закатил глаза, — о коварстве и хитрости этого персонажа ходят легенды. Он умеет так поставить дело…

— Умел, — поправила Маша.

— Да, прости. Умел. — Он осекся, поскреб бороду. — И все-таки я никак не могу окончательно поверить в то, что нашумевшее покушение на президента… Что это именно ты… Но президент-то, президент-то — хорош! Я всегда догадывался…

Варвара Сергеевна вошла с подносом — чайник, чашки, вазочка с вареньем.

— Паша, — остановила она мужа. — Ты отец не президента, а вот этой девочки. Задумайся-ка лучше о ее судьбе.

— Я задумался, — обиженно буркнул Павел Иванович и принялся мрачно и шумно прихлебывать чай.

— А по-моему, и думать нечего, — пожала плечами Маша. — Поеду домой, закончу вечернюю школу, а потом — буду поступать.

— Куда, если не секрет, — поинтересовалась Варвара Сергеевна.

— Я пока не решила… Если по опыту, то самое лучшее — на юрфак.

Отец оживился:

— Все-таки есть в тебе что-то от меня!

— Да, но на самом-то деле я, наверное, не буду на юридический поступать. Мне это не очень нравится.

— А что тебе нравится?! — вновь насупился отец. — Боюсь, я воспитал социально-инфантильного иждивенца.

— А может быть, Маша, стоит подумать о том, как с пользой для себя и для общества употребить твои необычные способности? — поспешила предложить Варвара Сергеевна, предотвращая обиженный ответ Маши, что, мол, "воспитывал меня, папочка, не ты…"

— Я думала об этом. Но ничего такого не нашла. Обязательно что-то детективное. А мне этого уже вот так хватило, — провела Маша рукой по горлу. — Не знаю. В конечном счете, эти способности мне только мешают. Вот, Соня, она ведь точно такая же, как я, но она твердо знает, что будет врачом… А у меня — все перепуталось!

— Может быть, именно с Соней тебе и стоит поговорить об этом? По тому, что ты о ней рассказывала, мне показалось, что вы похожи не только внешне.

— Да, наверное, — задумалась Маша. — Я прямо сейчас им позвоню!

Она вышла в коридор, набрала номер.

— Алло, здравствуйте! Это Маша. Соня дома?

— Маша?! — отозвалась сонина мама, и по ее тону Маша сразу почувствовала, что происходит что-то неладное. — Маша, Соня исчезла. Она вчера не вернулась из школы! Я обзвонила все больницы и морги. Кабинет вашего Бермана не отвечает, в гостинице, в Москве живет кто-то другой, и про вас ничего не знает! Где она может быть?! — В любую секунду она могла сорваться на рыдания. — Я думала, может, она снова срочно понадобилась в Москве? Я по радио слушала про какое-то покушение и подумала…

— Нет, я не видела ее с тех пор, как она уехала домой. Я сейчас позвоню нашим общим знакомым, вдруг они что-нибудь знают. А потом перезвоню вам.

— Пожалуйста, Маша! Я не буду отходить от телефона!

Маша нажала на кнопку сброса и тут же набрала номер Гоги.

— Длинные гудки. Маша уже собралась было повесить трубку, но тут ей все-таки ответили.

— Да? — глухо прозвучал женский голос.

— Это вы, Амалия?

— Да. А это…

— Это Маша. Позовите Гогу!

Ответ «Мышонка» был более чем неожиданным:

— Ах ты гадина! Я же видела тебя в машине! Куда вы его дели?!

— Мы?.. В какой машине? — не успела сориентироваться Маша.

— Гадина! — повторила Амалия и повесила трубку.

Маша набрала номер снова, но трубку не снимали. Однако, за это время она успела кое-что сообразить. И вновь позвонила сониной маме.

— Значит так, — сказала она. — Вчера Соню видели в Ленинграде в какой-то машине. Я постараюсь найти ее. Не беспокойтесь.

— Господи! Да когда же все это кончится?! За какие грехи ты свалилась на нашу голову?

Маша обиделась, но сумела сдержаться:

— Я ни в чем не виновата. За Соню я беспокоюсь так же, как и вы. И я постараюсь найти ее. Ждите. — И она опустила трубку на клавишу.

Залетев на кухню, выпалила:

— Папочка, у меня проблемы!

— Это твое естественное состояние, — съязвил он, но, поймав укоризненный взгляд жены, тут же спросил серьезно: — Что стряслось?

— Соня пропала, и Гогу кто-то увез. Я должна их найти.

— При чем тут ты? — забеспокоился отец.

— Папа, ты не понимаешь. Все их неприятности только от меня. Как-то, наверное, вычислили, что они причастны к покушению. — Отвечая, она уже натягивала шубку.

— Тогда — я с тобой, — сорвался в коридор отец.

— Не говори глупости, я в полной безопасности.

— Помолчи! — неожиданно рявкнул он и принялся завязывать шнурки ботинок.

— Паша, только, пожалуйста, будь осторожней! — вышла в прихожую Варвара Сергеевна.

— Буду, — пробурчал он, разгибаясь.

— Папа, я никуда с тобой не пойду! — твердо сказала Маша.

— Значит, не пойдешь совсем. Или со мной, или никуда, — упрямо заявил тот, нахлобучивая шапку.

Тут Маша поняла, как действовать дальше и перестала упорствовать.

— Ладно, — бросила она, перекинула через плечо сумочку и отворила дверь.

Молча спустились в лифте, вышли из подъезда. Она остановилась и обернулась лицом к отцу.

— Папочка, тебе со мной нельзя. Прости. — Она коснулась губами его щеки, отпрянула, глянула в его, еще ничего не понимающие глаза и дала несильный посыл на исчезновение.

Павел Иванович растеряно огляделся по сторонам, затем, быстро осознав, что произошло, возмущенно воскликнул:

— Мария, это нечестно! Быстро появись обратно!

Но она, не слушая его уже бежала к подземному переходу. Она жалела лишь о том, что в Москве, по дороге в аэропорт выкинула пистолет в окошко такси. Она вполне могла бы как-нибудь исхитриться и, пользуясь невидимостью, пройти с ним через досмотр. Но это были бы лишние сложности, а она почему-то была уверена, что оружие не пригодится ей больше никогда в жизни.

Перейдя на другую сторону шоссе, она поймала машину и объяснила, как добраться до нужного ей дома. Минут через десять она уже трезвонила в дверь Гоги.

После долгих шебуршаний глазок потемнел, и раздался голос «Мышонка»:

— Кто там?

— Амалия, это Маша. Откройте быстрее!

— Чего это ради? Гогу уволокли, теперь я понадобилась? Что-то лишнее знаю?

— Вы меня видите?

— Ну, не вижу…

— Так с чего вы решили, что в машине была я, вы же меня не видите!

С минуту Амалия соображала, затем засов железной двери заскрежетал.

— Заходи, не сообразила я… — сказала хозяйка, отворяя. — Так это твоя двойница была? — (Маша поразилась такому необычному слову.) — Мне ж Гога рассказывал…

— Что это была за машина? Милицейская? Кто еще в ней был?!

— Да какая милицейская?! — изумилась Амалия. — Шахиня это была, со своими…

Опять Шахиня!.. Маша тяжело опустилась на диван. Где ее искать? Нет ни малейшей зацепки.

— Ты знаешь, где ее можно найти?

— Откуда? — сокрушенно всплеснула руками та. — Я ее и узнала-то по рассказам, а раньше и не видела никогда.

— А что за машина была? — повторила Маша вопрос.

— Не разбираюсь я в машинах. Иномарка какая-то.

Вот же бестолочь! — скривилась Маша. — Хотя, что ее винить? Зачем ей знать марки машин, типы оружия, места встреч бандитов?.. Она — правильная, домашняя женщина. Это я — монстр, у меня никогда не будет нормальной жизни…

Она почувствовала, что растерянность в ее душе перерастает в ее душе в отчаяние и панику, не давая сосредоточиться.

"Ну успокойся, успокойся, — принялась она уговаривать саму себя. Сейчас что-нибудь придумаем…" И действительно, тут же ее озарило: «Метрополь»! Там вполне могут знать, где искать жену своего бывшего хозяина!

— Так, — обратилась она к "Мышонку", — я буду искать, а вы сидите дома и никому не открывайте. Иногда я буду вам звонить, спрашивать, не появился ли Гога, или если еще что-нибудь понадобится.

— Поняла, поняла!

— Тогда иди, закройся за мной. — Маша тороплива встала.

…В ресторане она, только войдя, сразу обратилась к первому попавшемуся официанту:

— Парень, извини, Шахиню ты знаешь?

— Что будете заказывать? — произнес тот ледяным тоном вместо ответа. Но по выражению его толстой рожи было ясно, что все он знает.

— Слушай, у меня нет времени. Мне нужна Шахиня, понимаешь?

— Если вы не собираетесь ничего заказывать, я вынужден позвать охрану.

— Слушай ты, свинья, — зашипела Маша. — Я — девочка-невидимка, слышал про такую?!

Официант слегка побледнел. Слышал он и про невидимку.

— Будешь темнить, я тебя в порошок сотру! Мне это — раз плюнуть! Ты понял, гад?! — схватила она его за галстук-бабочку.

— Тихо, тихо, люди смотрят, — зашептал он в ответ, и Маша отпустила его. — Сдай в гардероб шубку и сядь за столик. Поговорим.

Через минуту он склонился перед ней, якобы принимая заказ:

— Что тебе надо? Только быстро.

— Я ищу Шахиню, — стервенея от злости, процедила она.

— А я здесь при чем?

— Опять за свое?! — она даже привстала. — Ты ведь ее знаешь!

— Еще бы не знать, она у нас "крышу держит".

— Я вас от нее избавлю.

— Зачем? Она по-божески берет. Не она, так другой, еще наглее, будет. К тому же, на мою зарплату это не влияет.

— Ты, гад, — мило улыбаясь прошептала Маша. — Если ты немедленно не скажешь, где ее искать, я тебе яйца вырву. До завтра ты точно не доживешь.

Официант расплылся в ответной улыбке, говоря при этом:

— А если наведу, меня Шахиня прихлопнет, она шутить не любит.

Со стороны их разговор выглядел, как милая беседа с элементами легкого флирта.

— Со мной тоже не шутят.

— Ладно, слушай сюда. — И он сделал какие-то пометки в меню. — Ешь, пьешь, потом я даю тебе счет. На бумажке будет все написано. — Он развернулся и двинулся от нее через зал.

Маша чуть было не выскочила из-за столика и не побежала за ним. Но сдержалась. А потом — и вовсе успокоилась. В конце-концов, один час тут вряд ли что-то решает. А что боится, так это — нормально.

Ужин, принесенный официантом, был не слишком роскошным. Графинчик с коньяком был вполне к стати: Маша нервничала, а спиртное помогло ей расслабиться. А вот подсевший к ней вскоре пьяненький азер был совсем не к стати. Он то приглашал ее на танец, то спрашивал, как ее звать, то описывал свой коттедж на морском берегу… Но Маша только хмуро поглядывала на него, изредка бросая в ответ пару не слишком ласковых слов.

Минут через двадцать азер рассосался, познакомившись с более словоохотливой дамой за соседним столиком.

Появился официант, протянул счет, буркнул:

— На улице.

Маша расплатилась, сунула бумажку в карман джинсов, вышла в фойе. Но не сразу — в гардероб, а сначала прошла в туалет, заперлась в кабинке и, вынув записку, прочла ее.

Шахиня и ее люди здесь, в подсобке. Это в подвале. Без оружия не суйся, убьют. В подсобку иди не через зал, а с улицы, там, на двери служебного входа череп и кости. В конце коридора — лифт. Тебе — вниз.

Сожги записку, как прочитаешь. Я бы мог тебя заложить, но ты мне больше, чем Шахиня понравилась. Будь человеком. Удачи.

Маша порвала бумажку на мелкие кусочки, бросила в унитаз и спустила воду. Затем спокойным шагом прошла в гардероб, оделась и вышла на улицу.

Осенний ветер опалил щеки, и Маша вдруг поняла, что пьяна. "Но, подумала она, — не настолько, чтобы отказываться от принятого решения".

Дверь с черепом и костями нашлась без труда. Замечание про оружие она проигнорировала и, не задумываясь о дальнейшем, нажала кнопку звонка.

2

Дверь отворил мужчина в синем рабочем халате и заплывшем от пьянства лицом.

— Чего вам, барышня? — спросил он, но, получив легкий посыл и повертев головой, пожал плечами и дверь захлопнул. А Маша уже шла по бетонному полу коридора.

Чуть слышно звучала музыка, доносясь из обеденного зала, гудели холодильники и вентиляторы, гремела моющаяся посуда. Тут и там слышались неясные голоса, смех и переругивания работников ресторана.

Пройдя шагов двадцать, она обнаружила массивную дверь грузового лифта и вызвала его. Вошла в кабину и убедилась, что не ошиблась: кроме кнопок с номерами этаже, была тут и кнопка, возле которой было нацарапано: «Подвал». Нажала ее, и лифт двинулся вниз.

Выйдя оказалась прямо в холодильной камере — мрачном помещении, увешанном мясными тушами.

Зябко поведя плечами, пробежала через него до какой-то двери, и тут внезапно что-то заскрежетало, и туши зашевелились. От испуга Маша остановилась, как вкопанная. Туши, словно в каком-то дурацком хороводе медленно двигались по кругу. Приглядевшись, Маша поняла, что крюки, на которых они весят, укреплены на огромной цепи по типу велосипедной, удерживаемой шестернями. Она увидела дыру в потолке, в которую одна за другой исчезло две туши, и поняла, что перед ней просто-напросто транспортер — механическая система доставки мяса из холодильника на кухню.

Все стало ясно, но ужас не отступал — слишком эта картина напоминала что-то читанное ею о фашистских концлагерях… Но она заставила себя ступить еще шаг, толкнула дверь. И оказалась в очень узком и коротком коридорчике с четырьмя дверьми вдоль одной стены. На одной из них была табличка «Склад», на другой — «Вентиляторная», а из-за третьей — с надписью "Колбасный цех" — раздавался звук человеческой речи.

Тут только до маши дошло, что случись ей сейчас встретиться с Шахиней, та будет видеть ее новую шубку. Пришлось немедленно сбросить шубку на пол, туда же она бросила и сумку. Тут же с потолка ей за шиворот упала холодная капля воды. Вздрогнув и передернув плечами, Маша приоткрыла дверь.

Да. Это то, что она искала. За огромны металлическим разделочным столом, уставленным едой и бутылками, сидели трое: Лиза Деева, Копченый (а по сведениям Бермана, он был арестован! Сбежал?) и какой-то незнакомый Маше тип. А еще один незнакомец, стоя возле стены, держал в руках металлический прут и газовую лампу, такую, какой опаливают свиные туши.

О назначении этих предметов нетрудно было догадаться: к вбитым в стену крюкам были привязаны отнюдь не только окорока и колбасы, к ним же за ноги и за руки были привязаны буквально распятые Гога и Соня.

Чтобы не вскрикнуть, Маша зажала себе рот ладонью. Гогу она узнала с трудом, скорее даже догадалась, что это он: лицо его превратилось в сплошной синяк.

Как раз, когда Маша разглядела всю эту картину, палач прижал раскаленный прут к его ляжке. Гога только слабо застонал. Он был без сознания. Через щель Маше в ноздри пахнуло горьким запахом горелого мяса.

— Ладно, брось! — махнула рукой Шахиня. — Этот уже готов. Принимайся за девчонку.

— Я ничего не знаю! — вскрикнула Соня. — Ни про какие деньги она мне ничего не говорила!

— Столько времени вы были вместе, и она тебе ничего не рассказала? Это так не похоже на нашу милую Марусю, — усмехнулась Шахиня. — Тогда скажи хотя бы, где она.

— Я не знаю! Когда я уехала из Москвы, она осталась там.

— Эту сказочку мы уже слышали. Но не поверили ей. Мои люди побывали в том номере России, который ты мне назвала, но там, милая моя, живут совсем другие люди, и никакой Маши они знать не знают. Так что, сдается мне, что все-то ты врешь. И это потому, что ты просто представить себе не можешь, как сейчас тебе будет больно! Давай, — кивнула она палачу. — Не пожалела нашего общего друга, уж себя-то пожалеет.

Маша еще не знала, что будет делать дальше, но она должна была предотвратить прикосновение раскаленного металла к телу Сони.

— Стойте! — крикнула она и широко распахнула дверь. — Я здесь!

Все четверо бандитов уставились в ее сторону.

— Что видишь? — дрогнувшим голосом спросила Шахиня незнакомца за столом.

— Она, — ответил тот. — Такая же. — Кивнул в сторону Сони. Но, получив гипнотический удар, тут же добавил: — Уже исчезла.

— Не смотри на нее! — взвизгнула Шахиня, обращаясь к палачу. Тот моментально опустил глаза, а Маша злорадно подумала: "Что, интересно, он выгадал, если все равно на меня смотреть не будет?"

Но это была последняя ее мысль, потому что еще через мгновение она получила мощный тупой удар по голове. Переживая за Гогу и Соню, она потеряла бдительность и не заметила, как кто-то подкрался сзади.

Свет померк.

Очнулась Маша уже привязанной к крючьям рядом с Соней. Очнулась от того, что на нее плеснули холодной водой. Голова раскалывалась нещадно. В комнате прибавился еще один человек — тот самый алкаш в синем халате, который открыл ей служебный вход. "Он же не видит меня, как он смог меня ударить?" — подумала Маша, но тут же сообразила: шубку-то она сняла…

— Глаза открыла, — объявил губастый палач. Сейчас он держал в руках ведро. Единственному из бандитов — ему — Маша еще не успела дать установку.

— Отлично! — отозвалась Шахиня. — Ну что, Маруся, вот мы и встретились. При чем на этот раз мне повезло больше, чем тебе.

— Отпусти их, — кивнув в сторону Гоги и Сони, произнесла Маша тихо, но все равно каждое слово слово болью отдавалось в висках.

— Чтобы они ментов привели? Или выручать тебя взялись? Не-ет, отсюда они уйдут только вместе с нами, и только после того, как ты расколешься. А ты расколешься! Как миленькая. Сначала мы будем мучить твою подружку, пока не сдохнет, а потом уж за тебя возьмемся.

— Что тебе нужно? — выдохнула Маша.

— Бабки, бабки, что же еще? Деньги, которые ты у меня украла, ответила Шахиня и хрипло засмеялась. — Не Атосика же твоего!

— Деньги я оставила дома, в аэропорту, в ячейке камеры хранения.

— Номер шифра?

Маша назвала номер.

— Запиши, — скомандовала Шахиня Копченому, тот отошел к столу и вернулся с огрызком карандаша и клочком бумаги. А Маша продолжила:

— Но я по телефону попросила свою подругу их забрать. Ни пытать, ни мучить ее не надо, нужно только сказать ей, что я велела их вам отдать, и она отдаст.

О том, что она просила Алку сдать деньги в милицию, Маша сказать побоялась.

— Адрес и телефон подружки.

Маша продиктовала.

— Ничего мы ей говорить не будем, ты сама все скажешь, — усмехнулась Шахиня, — а мы послушаем. — И, открыв сумочку, достала трубку сотового телефона.

— Когда я ей звонила, за мной менты следили. Если они телефон прослушивали, то Алка там уже ничего не нашла.

— Ясно, — покачала головой Шахиня. — В общем-то, похоже на правду. Ведь денег тебе не жалко, они тебе легко даются. Но если это так, ты очень горько об этом пожалеешь…

Набрав восьмерку, спросила:

— Код города?

Маша назвала. Шахиня набрала номер и передала трубку Копченому:

— Набери номер, когда ответят, подставь ей к уху.

— Я ж не вижу ее.

— Ощупью, — ухмыльнулась Шахиня.

Копченый, глядя в бумажку, нажал нужные кнопки.

— Не отвечают. Нету никого.

— Держи дольше, — подсказала Маша. — У нас сейчас ночь.

И действительно, еще минуты через две Копченый, торопливо нащупав левой рукой ее лицо, правой подставил трубку ей к уху.

— Алло, алло! — услышала она мужской голос. — Слушаю вас!

Голос показался Маше знакомым, но она не вспомнила, кому он принадлежит. Сейчас это и не имело значения.

— Позовите, пожалуйста, Аллу.

— Аллу? Минуту.

Вскоре раздался заспанный голос подруги:

— Да-да?

— Алка, это Маша.

— Ой, Машка, ну ты даешь, — почему-то смущенно отозвалась та. — Как ты? Откуда?

Шахиня в это время подошла вплотную и приблизила ухо к трубке с обратной стороны. Она конечно же все отчетливо слышала.

— Я в Питере. Но это не важно. Самое главное: ты забрала деньги?

— Да.

Шахиня удовлетворенно улыбнулась.

— Они у тебя? — спрашивая, Маша чувствовала, как холодок страха касается ее сердца.

— Понимаешь, Машка, я их почему-то не сдала. Все собиралась, собиралась, а потом подумала…

Испытав чуть ли не радость, Маша перебила ее:

— Молодец! Все нормально. Сейчас они у тебя?

— У меня.

Маша перевела дух.

— Ну, слава Богу. Алка, тебе придется отдать их Шахине. Я тебе про нее рассказывала.

— Машка, жалко ведь!

— Алка, это нужно…

Шахиня отобрала трубку у Копченого:

— Здравствуйте, милая девочка, — заговорила она вкрадчиво. — С вами говорит Лиза Деева, или, как меня называет ваша подружка — «Шахиня». Обстоятельства сложились так, что сейчас она находится, э-э-э, как бы у меня в гостях, — Лиза подмигнула Маше. — И будет находиться здесь до тех пор, пока вы не вернете мне деньги. Заметьте, мои деньги. — Она немного помолчала, выслушивая алкин ответ, затем сказала еще более ласково: — А тогда я ее убью… Да, вот она тут передо мной в позе Христа. Сначала мои люди трахнут ее по очереди, потом мы будем жечь ее каленым железом, а уж потом… Да-да, пожалуйста. — Лиза вновь, держа трубку в левой руке, поднесла ее к машиному лицу.

— Машка! — раздался оттуда взволнованный голос Алки.

— Да?

— Это все — правда?

— Правда.

— И ты ничего не можешь сделать?

— Нет.

Вдруг Шахиня отвела правую руку и наугад, но не промахнувшись, ударила Машу кулаком между ног. Удар был столь неожиданным, а боль такой сильной, что Маша вскрикнула, а потом застонала.

— Машка! Машка! — закричала Алка в трубке. — Скажи ей, что я все отдам, только пусть они тебя не трогают!

Лиза поднесла телефон к своему уху:

— Все в порядке. Просто мне не понравилось, как неубедительно она с вами разговаривает… Нет-нет, вам никуда лететь не нужно, вы можете совершить какую-нибудь оплошность… Да, и не вздумайте устроить какую-нибудь глупость, я ведь и вас могу… Да, завтра. И вы все отдадите им… Сколько? Ничего-ничего, считайте, что эту сумму я вам подарила. Точнее, заплатила за хранение… Всего доброго, — проворковала Шахиня на прощание, нажала кнопку сброса и, вернувшись к столу, сунула трубку в сумочку. Затем обернулась к Маше и, недобро улыбаясь, спросила:

— Деньги мне теперь вернут и без тебя. И ты что, действительно думаешь, что я отпущу тебя живой? Чтобы ты снова преследовала меня?

— Я не буду. — Маша сказала это чистосердечно.

— И я поверила… Для того, чтобы тебя убить достаточно уже и того, что ты мне сделала раньше… Помнишь, как ты издевалась над нами? — От злости голос Шахини задрожал. — А как ты, сука, избила меня в гостинице?! Нет, милая, живой я тебя оставить не могу. Этих — то же, — кивнула она на Гогу с Соней. — Но они умрут быстро, а ты будешь умирать долго и страшно. — Она оглянулась. — Леший, ты будешь первым. Давай, трахни ее.

— Не интересно, — отозвался тот, что жег раскаленным прутом Гогу. Не видно же ничего. Давай, я лучше ту, вторую, она точно такая же.

Маша оглянулась на Соню и поняла, что воля той сломлена окончательно. Уронив голову на грудь, она тихо плакала, ни на что не обращая внимания.

Дойдет и до нее очередь.

— Вон, Николай ее видит, — продолжал отнекиваться "Леший", — пускай он ее и трахает.

— А я че, я — с удовольствием, — ухмыльнулся губастый и двинулся к ней.

— В глаза ей не смотри! — крикнула Шахиня. Но опоздала. Преодолев головную боль, Маша уже дала ему посыл. Но он как будто и не заметил этого.

— Какая разница, вижу — не вижу, — поравнявшись с ней и облапав, ухмыльнулся он. — Я вообще это дело в темноте делать люблю.

Он задрал ей рубашку и ощупал грудь. Расстегнул ее джинсы и слегка стянул их.

Маша почувствовала, как яростно заколотилось сердце, как сжало виски от стыда и ужаса.

— Одну ногу ей отвязать надо, — обернулся губастый Николай к Шахине, а то штаны с нее не снять. И вообще, не удобно.

— Ишь ты, эстет какой. Развяжи. С одной ногой не убежит.

Губастый встал на колени и принялся ощупью распутывать веревку.

Когда нога освободилась, Маша покачала ступней, разгоняя мурашки… А потом что есть силы ударила пяткой в губастую рожу.

— Ах, сука! — взревел Николай, вскакивая на ноги и размазывая по лицу кровь разбитых губ. — Ну, пиздец! — Он рывком расстегнул ширинку.

И тут погас свет.

Тьма наступила кромешная.

— Что это? — вскрикнула Шахиня. Но никто ей не ответил.

3

— Подстанция, наверное, вырубилась, — подал голос пьяница в синем халате, тот, что сначала впустил Машу, а потом ударил ее по голове. — А может — короткое замыкание. Тогда нужно в коридоре рубильником туда-сюда подергать. Есть чем посветить?

— Сейчас, — отозвался Николай и чиркнул зажигалкой. Он, видать, уже застегнулся. Пересек комнату, поднял с пола паяльную лампу, несколько раз качнул насос и поднес к ней зажигалку.

Огненный хвост давал возможность разглядеть хоть что-то. На красивом «роковом» лице Лизы Деевой явственно читалась тревога. Маша перевела взгляд на Соню и увидела в ее глазах неожиданную, ничем не подкрепленную, надежду. И ей и самой стало от этого легче.

Первым к двери двинулся «алкаш», губастый шел за ним, в одной руке держа лампу, в другой — невесть откуда взявшийся пистолет. Они шагнули за порог и в "колбасном цехе" вновь воцарился мрак.

Через мгновение из коридора раздался звук какой-то возни, слабый сдавленный крик и сова стало тихо. А еще через миг два ярких, слепящих световых луча ударили из дверного проема. И раздался громкий незнакомый голос:

— Оружие бросить! Руки за голову! Малейшее движение — стреляю!

Огни переместились в комнату. Глаза уже немного привыкли к свету, к тому же, отражаясь от стен, он рассеивался. Маша увидела, что Шахиня, Копченый, и ранее не знакомый, не пожелавший ее насиловать, бандит, стоят, замерев с поднятыми руками. Только фигуры с фонариками оставались пятнами глубокой черноты. И тут на освещенное пространство выступил еще один человек. У Маши сам-собой приоткрылся рот.

— Папа! — вскрикнула она. И повторила тихо. — Папа.

А тот метнулся в сторону Сони и принялся отвязывать ей руки. Маша сообразила, что отец не видит ее, и даже тихонько засмеялась. Точнее, так же как и «алкаш», он видит только то, что в момент посыла было прикрыто шубкой. Но в полутьме не смог идентифицировать бесформенный обрубок ее тела, как свою дочь.

— Папа, это Соня, — сказала она, продолжая смеяться. — А я — рядом.

Отец уже освободил одну сонину руку, но теперь кинулся к ней.

— Да нет, — возразила его порыву Маша, — ты развязывай ее, развязывай, а меня — потом.

— Ну уж нет, — пробурчал тот и точно так же, как только что «Николай», нашел веревку, только не на ноге, а на руке, и стал теребить ее. Свет не помог бы ему, но он не сообразил этого и раздраженно крикнул:

— Да посветите же кто-нибудь!

Оба фонаря повернулись к нему. И это стало ошибкой — и того, кто скомандовал, и тех, кто повиновался. Воспользовавшись суматохой и тем, что сейчас на нее никто не смотрит, Лиза Деева бросилась к выходу. И успела, проскочив мимо фигур с фонарями, вылететь в коридор.

— Стой, стреляю! — кинулся за ней один из неизвестных спасителей. Затем, почти одновременно, раздались грохот падающего тела, какой-то странный хлопок, выстрелы и страшный истошный женский крик.

Соня к этому моменту свободной рукой уже сумела отвязать другую, а Маша помогла отцу освободить себя полностью. И она бросилась в коридор на этот дикий нечеловеческий крик.

То, что она увидела там, сознание сумело объяснить не сразу. Да и то — с подсказки.

По полу, рыча и воя, катался огромный огненный ком.

— Запнулась о горящую паяльную лампу, и та взорвалась! — взволнованно выкрикнул спутник отца. — Тушить бесполезно…

Обезображенное обгорелое и еще горящее существо подползло к его ногам.

— Убей меня, убей, — с трудом разобрала Маша ее вой. Человек с фонарем растерянно отступил.

— Дайте сюда, — властно произнесла Маша и вырвала из его рук пистолет. Прицелилась, вытянув обе руки, и сделала три выстрела в упор.

Тело Шахини обмякло и затихло. Маша вернула пистолет ошарашенному хозяину и вернулась в "колбасный цех". Соня помогала отцу обыскивать стоящих у стены мужчин, разыскивая оружие. Второй человек с фонариком держал их под мушкой.

Машу трясло. Это было второе убийство, которое она совершила за последние дни. Да, она не могла винить себя в этом: в обоих случаях ее вынуждали обстоятельства. Но она чувствовала омерзение к себе и чисто физическую дурноту, хотя последнее, возможно, объяснялось чадом и вонью, заполнившими помещение.

Закружилась голова. Маша ухватилась за косяк, согнулась, и ее выполоскало на пол.

В комнате вспыхнул свет. Она выпрямилась. Только сейчас смогла разглядеть сопровождавших отца людей (второй уже протиснулся мимо нее внутрь). Обоим лет по двадцать пять, оба коротко острижены, широкие, явно качки. Один — в спортивном костюме и кожаной куртке, другой — в кожаном же плаще и черных джинсах.

За спиной Копченого и его сообщника застегнули наручники. Рты залепили пластырем. Гога пришел в сознание и даже смог идти, обняв одного из здоровяков.

Вышли в «холодильник». Там Маша увидела прикованных наручниками к крюкам для туш «Николая» и «алкаша». Так же победители поступили и со второй парой бандитов.

Все происходило быстро и в почти полной тишине. Только в этот момент молчание нарушила Маша:

— Я видела, как эти туши двигаются вверх. Им руки не вырвет?

— Нет, там желоб, — пояснил один из новых друзей, — он ниже человеческого роста. Просто, через пару часов они въедут на кухню вместо туш…

Через час Гога был отвезен домой, а Машу, Отца и Соню кормила счастливая и умирающая от любопытства Варвара Сергеевна.

Как выяснилось, двое сопровождавших Павла Ивановича когда-то были его студентами, а ныне — инструкторами школы милиции. Исчезновение Маши обозлило отца, но от решения помочь ей он не отступил. Вернувшись домой, твердо взвесил свои возможности и осознал, сколь они невелики. Действительно, Маше он был бы только обузой.

Вот тогда-то он и позвонил в школу милиции своим ученикам (их обоих зовут Сашами). Во-первых, он знал, что они всегда будут рады ему помочь и не станут болтать лишнего, во-вторых, у них есть оружие, и они прекрасно им владеют. В третьих, наконец, оба они держат руку на пульсе питерского криминального мира.

По телефону он не стал объяснять ничего, просто попросил приехать как можно быстрее по очень важному делу. Они появились у него через сорок минут и выслушали его возбужденный рассказ. А еще минут через двадцать, сделав несколько телефонных звонков, уже точно знали, где искать Шахиню…

Ела Маша через силу. Варвара Сергеевна приготовила гуляш, а после сегодняшних событий его вид, запах, а главное — сознание того, что это ЖАРЕНОЕ МЯСО, вызывали у ней легкую тошноту. За то Соня набросилась на еду как тигр: больше суток у нее не было во рту ни крошки. Только уничтожив все, что ей подкладывали, она кинулась к телефону и, позвонив маме, успокоила ее.

Когда она вернулась к столу, Маша сказала ей:

— Ну, вот и все, Соня. На этом все твои напасти закончились. Я была их причиной. Не знаю, простишь ли ты меня когда-нибудь, но я сделала все что могла.

Все примолкли.

— Ты теперь уедешь домой? — нарушила тишину Соня.

— Да. Завтра же.

— Как грустно. Я впервые в жизни нашла настоящего друга. Даже если ты так и не считаешь. — Она произнесла это как бы с легким вызовом.

— Я так считаю…

— И ты всегда — желанная гостья в этом доме, — вмешалась Варвара Сергеевна. — Ты похожа на Машу, а мы все ее так любим…

И все сидящие за столом некоторое время шмыгали носами и утирали глаза. Но вскоре ситуация из мелодраматической превратилась в комическую. Когда, просморкавшись, Павел Иванович жалобно спросил:

— Дочка, а я тебя что же, теперь всегда только ТАК видеть буду?..

И тут только Маша вспомнила о своей выходке и дала ему посыл на видимость.

4

Добравшись от аэропорта на тачке до города и проезжая через него к дому, Маша поймала себя на мысли, что на этот раз она вернулась сюда НАСОВСЕМ.

Последнее «приключение» еще раз подтвердило ее нынешнее, нажитое методом проб и ошибок понимание ценностей в человеческой жизни. Ни ее сверхъестественный дар, ни деньги не отвели от нее беду, даже наоборот, именно они чуть не стали причиной ее гибели. А спасли ее — любовь отца и его друзья. Любовь и дружба.

И каким-то косвенным образом это сознание заставляло ее предпочесть Москве и Питеру маленький провинциальный РОДНОЙ городок.

Был вечер, около десяти. Дома она появилась внезапно, без звонков и телеграмм, и они с матерью чуть не задушили друг друга в объятиях.

Мама сильно постарела со дня их последней встречи в Ленинграде. Даже как-то «усохла». Степан Рудольфович же — наоборот — расплылся еще сильнее, стал еще крикливее и, как показалось Маше, еще глупее.

Все время, пока мама собирала на стол, он громогласно сообщал о своей радости по поводу встречи с любимой падчерицей и о своих сожалениях по поводу ее для него невидимости. (В этом случае Маша решила не открывать, что научилась снимать свои чары.)

— Ох, и красавица, наверное, стала! Ох и красавица! — кричал Степан Рудольфович, прихлопывая в ладоши. И, потирая их, подмигивал жене: — Ну, это повод, повод! Тут уж никто не скажет, что это не повод!

Как ни странно, сейчас он вызывал у Маши некоторую симпатию. Наверное потому, что не был для нее не опасным, не авторитетным. Он был жалок, а жалость вызывает сострадание.

А вот с мамой ее детский контакт потерялся начисто. Маша не могла понять, кто из них изменился так, что взаимопонимание стало невозможным. Или они изменились обе? Но разговаривая, рассказывая о себе, она несколько раз ловила себя на ощущении, что общается с абсолютно чужим человеком.

В течении ужина в гостиной (бывшей машиной комнате) отчим почти в одиночку высосал бутылку водки и стал подначивать остальных к исполнению хором песни "Миллион алых роз". Не встретив горячей поддержки ни со стороны видимых, ни со стороны невидимых членов семьи, он обиделся, удалился в спальню, стал петь там в одиночку, но вскоре голос его уступил место мощному храпу.

Маша с матерью еще немного поговорили, но беседа быстро иссякла, а возникшая тишина почему-то была неловкой.

— Мама, я пойду к Алке сбегаю, — поднялась Маша из-за стола.

— Вернешься?

— Нет, наверное, у нее переночую.

…Дверь отворила Алкина мама.

— Маша! Откуда ты взялась?! Боже мой, да ты становишься все красивее и красивее! Алла! — позвала она. — Ты только глянь, кто пришел!

Появившуюся в прихожей Алку Маша просто не узнала. То, что совсем еще недавно было лишь намеком на женственность, с удивительной силой сквозило теперь в каждом ее жесте, в каждом взгляде и мимолетной улыбке, усиливаясь еще и умелым макияжем. И это было особенно странно, если учесть, что одета она была по-домашнему — в симпатичный, но простенький красный халатик.

Невольно сравнивая ее с собой, Маша с удивлением призналась себе в том, что сейчас Алка, несмотря на неправильность черт лица, пожалуй, более привлекательна для мужчин, чем она.

— Машка! — как будто бы обрадовалась подруга. Но что-то в интонации его голоса было неестественно. — Ну, ты даешь! Я-то думала тебя там убивают, или что-то еще… Ждала твою Шахиню…

Да, вот в чем дело. Алка просто перетрусила, и это нормально.

— Все обошлось, — махнула Маша рукой, стянула с ног кроссовки и привычно, без приглашения, направилась к двери алкиной комнаты.

— Машка, подожди, — остановила ее Алка, и Маша увидела, что она нервничает. Сильно нервничает. Чуть ли не до крови кусает губы… — Хотя ладно. Заходи.

Из-за двери комнаты раздавалась тихая красивая музыка. Маша пожала плечами, толкнула дверь… и остолбенела.

На диване, сложив ноги по-турецки сидел одетый в махровый халат Атос.

На столике возле дивана стоял магнитофон, и Атос ковырялся в нем отверткой.

Услышав скрип двери, он поднял голову, сквозь Машу увидел Алку и соскочил с дивана:

— Вот теперь совсем другое дело! Есть высокие, все звучит, — он шагнул к Алке (Маша успела отодвинуться) и обнял ее за талию. — Мадам, позвольте пригласить вас. Крис де Бург исполняет песню "Леди ин ред" специально в вашу честь. — И он попытался коснуться губами ее губ.

Алка замотала головой и отстранилась.

— Леша, подожди. У нас гости.

— Гости? — дурашливо развел он руками, отпуская ее. — Не вижу…

— У нас Маша.

Выражение его лица моментально изменилось. Буквально — исказилось. Словно от боли.

— Маша? Где? — произнес он медленно и сделал шаг назад.

— Она тут. Стоит рядом с тобой, — ответила Алка.

— Маша, — позвал Атос.

Она хотела ответить, но оказалось, что не может выдавить ни звука. Она сделала глубокий вдох и лишь после этого смогла отозваться:

— Да, я здесь. Я, кажется, не вовремя…

Вместо Атоса ответила Алка:

— Нет, Машка, давай, лучше все решим. Леша не в гости ко мне пришел. Он живет здесь. — Она говорила все более взволнованно. — Я знаю, Машка, ты можешь испортить нам всю жизнь, но я его люблю, — и тут она вдруг заплакала и уткнулась лицом в грудь Атосу. — Мы уже заявление подали… Ой, как это все стыдно…

— Не унижайся, Алла, — сказал Атос, поглаживая ее волосы. — Пусть делает, что хочет. Только не унижайся.

Да вы что?! — закричала Маша. — Идиоты что ли?! Я что — зверь?! Да, мне больно, но я что, убивать что ли вас буду?! Какие же вы дураки, Господи!!! — Она закрыла лицо руками.

Алка оторвалась от Атоса и схватила в объятия Машу:

— Машка, ты прости меня. Мне всегда твои мальчики нравились, но это совсем другое. Это серьезно. Правда.

— Ну, а как бы мы с тобой?.. — невпопад сказал Атос. — Я же тебя не вижу.

— Да успокойся ты, — Маша потрясла Алку за плечи. — Все нормально. Вам хорошо, и порядок. — Как она ни старалась, но в этих ее словах все же прозвучала горечь. — Потом обратилась к Атосу: — Посмотри сюда.

Он повернулся на голос, и Маша дала ему слабый посыл на видимость.

— Маруся!.. — воскликнул он. — Я вижу тебя. Только ты… прозрачная. Как призрак.

— Для тебя я всегда буду такой, — усмехнулась она. — Чтоб не передумал. — Она помолчала, пытаясь проглотить подкативший к горлу комок. — Ладно. Давайте о деле. Где деньги?

— Все у меня. — Взметнулась Алка. — Даже на адвоката не пришлось тратиться, Лешу и так отпустили, и дело закрыли.

— Давай их сюда.

Алка открыла шкаф и выволокла оттуда чемодан.

— Почему ты их в милицию-то не сдала?

— Не знаю… Жалко было. Решила, если позвонишь, еще раз скажешь, тогда и сдам.

— Молодец, — усмехнулась Маша, открывая крышку. Отмерила на глаз половину содержимого и, загребая горстями пачки стодолларовых бумажек, выложила их на диван. — Это вам. Мой свадебный подарок.

— Машка, перестань, это же целое состояние!

— Вот и хорошо. Проводи меня.

Тут словно ожил Атос:

— Если ты думаешь меня купить… — начал он. Но Маша прервала его:

— Молчи уж… Киса.

И он осекся.

Он смотрел на нее глазами побитой собаки. А Маша-призрак, Маша недосягаемая мечта, выходя из комнаты, бросила ему только:

— Пока.

Алка не произнесла больше ни слова. Только ее рыжая мама искренне возмутилась:

— Уже уходишь?! Я даже покормить тебя не успела!

Видно она не была в курсе истории знакомства дочери с женихом.

— Я не голодна, — заверила Маша, натягивая шубку. — До свидания.

И вышла в ночь, держа в руке значительно полегчавший чемодан.

Стоя на обочине и пытаясь поймать машину, она попробовала разобраться в своих чувствах. И неожиданно обнаружила, что никакой трагедии не случилось. Ощущала она не более, чем легкую обиду. Она уже НЕ ЛЮБИТ АТОСА, вот в чем дело. Уже давно не любит. А думала о нем просто по привычке…

Притормозила машина.

— Куда? — спросил водитель.

Маша хотела назвать домашний адрес, но губы сами произнесли совсем другое. И, уже садясь, она поняла, наконец, что едет к человеку, которого ДЕЙСТВИТЕЛЬНО хочет видеть.

Дверь отворилась.

— Привет, — произнес Игорь так, словно они расстались с ним полчаса назад. — Подожди. — Он сходил на кухню и вернулся с огромным букетом роз. — Я ждал тебя, — сказал он, протягивая ей цветы.

Ждал? Но ведь с той ночи, которую она провела здесь, она даже ни разу не вспомнила о нем. Они вообще не договаривались, что когда-нибудь встретятся, а уж тем более не говорили о точной дате. Как же он мог ждать ее?

— Как ты узнал?

— Я ждал тебя каждый день. Помнишь, как Карлсон обижался, что у Малыша не готовят каждый день торт со сбитыми сливками? Я не хотел, чтобы ты обижалась. А тех денег, которые ты заплатила мне за поездку в Новосибирск, на цветы хватало. Свои бы я не тратил, я ведь жадный. — Он осторожно снял шубку с ошалевшей Маши, повесил, затем обернулся, обнял и поцеловал ее в губы.

И Маша как будто растворилась в этом поцелуе.

Потом, когда он отпустил ее, она встряхнула головой, поморгала, улыбнулась и сказала:

— Слушай, а ты умеешь с толком тратить деньги! На-ка, распорядись и этим, — и подала ему чемодан.

— Что там? — спросил Игорь, взвешивая его на руке.

— Баксы. Сотенные.

— Солидно, — усмехнулся он. — Неплохое приданое.

— Даже так?

— А разве нет?

Она слегка нахмурилась, потом улыбнулась и сказала:

— Да.

— Случилось чудо! Друг спас друга! — закричал он дурашливым «карлсоновским» голосом. Затем поставил чемодан на пол и вновь, обняв, поцеловал ее долгим-долгим поцелуем.

— Слушай, — возмутилась Маша, пытаясь отдышаться, — может быть, ты меня все-таки пригласишь в комнату?

— Посмотрим.

Оглавление

МАРИЯ

  1

  2

  3

  4

МАРУСЯ

  1

  2

  3

  4

МЕРИ

  1

  2

  3

  4

МАША

  1

  2

  3

  4

Реклама на сайте