«Посещение больницы»

Посещение больницы

Двадцать шесть лет назад во втором родильном доме города Х… женщина по имени Светлана родила двойню. Она не сообщила, кто был отцом детей. Родственников женщина по имени Светлана не имела. Оба ребенка родились уродами. Один из них скончался на шестой день, зато второй казался вполне здоровым. Его уродство было заметно только тогда, когда он кричал, смеялся или сосал грудь. В его рту был змеиный язык.

Врачи не нашли никаких других отклонений, но сказали, что операция противопоказана из-за черной пигментации языка. Любая пластическая операция или удаление могли вызвать рак. Женщина по имени Светлана пятнадцать лет воспитывала ребенка, а потом умерла. Еще два года Вадим прожил в детском доме. За эти два года он научился в совершенстве играть в карты. У него оказался врожденный талант к картам. В детдоме все жили весело и дружно. Почти у каждого была какая-нибудь неприятная болезнь, но никто не вспоминал об этом. Вадим привык почти не открывать рта во время разговора и держать язык оттянутым назад. Еще он научился говорить гораздо лучше и правильней большинства других людей. Врач, наблюдавший его, сказал, что это реакция гиперкомпенсации: каждый, мол, чтобы скрыть недостаток, создает на его месте избыточное достоинство.

Вадим учился в обычной школе. Вначале его не любили за привычку говорить сквозь зубы, но потом стали уважать, потому что он не прощал обидчикам. Иногда он защищал слабых, а иногда начинал издеваться над друзьями просто от скуки. Еще он был очень умен – женщина по имени Светлана заставляла раньше его читать по книжке в день – тоже реакция гиперкомпенсации, потому что сама Светлана была почти неграмотна. Змеиный язык был небольшим и лет до двадцати почти не мешал. С ним можно было даже целоваться, не разжимая зубов. Правда, чтобы держать его всегда скрытым, требовалась постоянная волевая сосредоточенность, особенно во время еды. Во время еды Вадим становился таким напряженным, что это иногда замечали, но не могли понять причины и вскоре забывали. Еще труднее было пить – пить Вадим мог только в одиночестве или отвернувшись от всех; однажды он чуть было не сорвался на одной из школьных вечеринок (Юля ахнула, взглянув на его рот, но Вадим убедил ее, что ей просто показалось). С тех пор он стал жить, по мнению друзей неинтересно: он не ходил на вечеринки и совсем не пил спиртного. Последнее обяснялось просто: он не смел потерять над собой контроль.

Однажды случилась страшная вещь – прнинудительная медкомиссия из военкомата. Вадим подкупил товарища, чтобы тот обследовал свои зубы вместо него, но махинация была раскрыта. Вадиму пришлось открыть рот (в кабинете было еще трое товарищей, ждавших очереди) и дантист чуть было не выронил свое орудие пытки. Потом все заглянули и убедились, что язык действительно змеиный. После этого случая Вадим перешел в другую школу, но позор болел в его сердце как колючка. Он чувствовал, что еще одного такого случая не переживет. Не просто фраза, которая ни к чему не обязывает: <<я этого не переживу>> – он в самом деле чувствовал, что в нем надорвалась важная жизненная жила.

– Так не целуются, – сказала женщина, – так целуются только дети. Нужно хотя бы немного открывать рот. Так намного приятнее. Давай я поцелую тебя по-настящему.

– Нет, – ответил Вадим.

– А я хочу.

– Нет.

Ее взгляд погас.

Они стояли одни в пустом зале, танцевавшие уже разошлись, в комнатке первого этажа дежурный включил музыку, плакавшую о Елисейских Полях. Коридоры искажали звук и ему казалось, что музыка плачет так, как можно плакать лишь о потерянном рае.

– Не нужно меня провожать, – сказала женщина и замолчала, ожидая ответа.

Вадим спокойно смотрел на нее, угадывая какую паузу она сможет выдержать.

После всего, что ты говорил! – начала женщина и сбилась. Она отвернулась и стала собираться. Ее движения были не точны, казалось, она еще не решила что делать и тянула время, чтобы позволить ситуации разрешиться самой.

За окнами мел снег и это будило древнюю радость в его сердце, наверное, такую же радость чувствовали охотники, зная, что зверю труднее уйти по глубокому снегу. Когда он отвернулся от окна, женщина уже ушла. Он переоделся, запер зал, спустился и отдал ключи дежурному. Дежурный был похож на студента-переростка.

– Я вас не знаю, – сказал он.

– Я вас тоже, – ответил Вадим, отдал ключи и вышел в снег.

Женщина все же ждала его у ворот. Она была одета слишком легко для такой погоды. Вадим почувствовал раздражение и жалость.

– Что случилось с тобой? – спросила она.

– Мне просто не хотелось тебя целовать. И давай без истерик. Либо ты уходишь, либо остаешься со мной, но я не буду тебя целовать если не хочу.

Женщина подошла и взяла его под руку.

– Смешно, но у меня нет денег на метро, – сказала она.

– Тогда поедем на такси, – сказал Вадим, – подожди меня здесь.

Он остановил машину. В Ладе сидел надутый усач, похожий на жука-скарабея. Вадим щелкнул ножом и вдавил острие в кожанную куртку. Почти бесшумные в снегу машины проезжали мимо и капельки света плыли по блестящему лезвию.

– Мне не нужно много, – сказал Вадим.

– Сколько?

– Все что есть при тебе. Если что-то оставишь, порежу. А я найду.

Скарабей посмотрел в его глаза и сдался. Денег оказалось сто восемьдесят долларов и немного местной валюты. Еще усач отдал пять длинных роз и большую пачку конфет. Именно то, что нужно женщине.

– Теперь все?

– Все.

– Я тебя еще достану!

До чего же глупы бывают эти люди. Вадим использовал свое умение попадать в яблочко, которого не видишь:

– А за дочь не боишься? – спросил он.

– Откуда ты знаешь?

– Поезжай, – Вадим захлопнул дверцу и подумал о женщине, ждавшей его за углом. Нет, сегодня ему хотелось побыть одному. Он поймал еще одну машину, сунул десятку и поехал по ночным улицам.

– Куда?

– Сначала покатай меня, а потом… (он назвал адрес)

Вечерний город не успокаивал. Белые струи в свете фар, заснеженные перекрестки, старые одноэтажки, будто пригнувшиеся под тяжестью снега, трамваи – толстые мохнатые гусеницы с яркими квадратиками вдоль боков.

– Теперь домой.

– Накатался?

Почему-то захотелось соврать и он стал нанизывать фразу за фразой еще не зная, что они будут означать все вместе. Заканчивая фразу, он не знал какой будет следующая и каким будет общий смысл. Он любил врать вслепую, полагаясь только на свой язык.

– Нет, – сказал он, – я ищу свою дочь. Она пропала здесь, в этом районе три года назад. Ей было всего четыре. Весной нашли мертвую девочку в канале, но ее нельзя было узнать. Я верю, что то была не моя дочь.

Таксист помолчал и предложил закурить.

– Нет? Тогда я сам, если ты не против.

Послушав выдуманную историю, он окончательно перешел на <<ты>>. Сейчас он начнет рассказывать о своих личных драмах. Как будто не у всех есть драмы.

– Часто ты ездишь вот так?

– Нет, только когда соберу денег. Жизнь сейчас сам знаешь какая.

– Какая она, твоя дочь? – спросил таксист.

– Я плохо помню ее, потому что тогда много пил. Когда это случилось, то бросил. И все равно, сейчас я бы ее не узнал, она ведь стала старше. Но я не могу не искать ее.

– Тогда, – сказал таксист, – я не возьму твоих денег, забирай, забирай.

Они подьехали к дому и тепло попрощались. Было что-то человечное в этом случайном таксисте. Не потому что он отдал деньги, поступки вообще мало что значат, главное – почему мы совершаем эти поступки.

– На углу Конторской, знаешь, когда выезжаешь из арки, – сказал Вадим, – тебя остановят двое: мужчина и женщина. Не бери этих пассажиров. Им просто нужна машина, чтобы убраться из города с деньгами. Мужчина будет похож на свинью – ты его сразу узнаешь, не ошибешься.

Снег мел и древняя радость снега не исчезала.

Вадим поднялся пешком на четвертый этаж. На лестницах пряталась мягкая тишина, подсвеченная снегом. У мусоропровода грелась беременная Жулька. Вадим погладил ее и решил впустить когда придет время.

…С каждым шагом становилось тревожнее на душе. Есть вещи, от которых никуда не сможешь уйти, они страшны. Он вышел в кухню и стал перед зеркалом. Вот его лицо, костяное, обтянутое тонкой кожей, но напряженно красивое, как красивы головы крупных змей. Лицо уже начало искажаться – щеки становились больше – но пока это было заметно только ему самому. Это было…

И вот сейчас змеиный язык стал расти. Пока еще он помещается во рту, но пройдет несколько месяцев и спрятать его будет невозможно. Вадим попробовал по-разному сложить язык во рту; щеки все равно раздувались. Хотелось плакать, как в детстве, но ведь не слезы не растворят безысходность.

Он налил стакан молока и выпил. Что будет, когда все увидят это? Конечно, он получит документ инвалида с детства, который ему предлагали еще после того случая в военкомате, и сможет жить в каком-нибудь закрытом заведении рядом с себе подобными уродами. Есть и еще один выход – операция. Шансы выжить один к одному, не так уж мало. Он улыбнулся и сделал еще глоток. Хорошо, сейчас он почти решился. Хорошо, что на свете есть люди настолько глупые, что им можно доверять. Одним из них был Юра, в прошлом друг детства и светило медицины сейчас – единственный человек, который знал всю белую историю жизни Вадима. И даже часть черной; но он был хорошим другом, то есть слабым и все принимающим.

Вадим набрал номер:

– Да, я знаю, что уже первый час. Но ты мне нужен, только ты. Дело о жизни и смерти. Спасибо, чтобы я делал без такого друга?

Жизнь, смерть, ты особенный друг – несколько пустых слов и человек бросает теплую постель, жену, дом, и едет сквозь пургу к тебе, просто потому что тебе захотелось поговорить с ним именно сейчас. Нужно налить ему молока – молоко он не мог пить еще в школе, но из вежливости выпьет.

Юра приехал больше через час. С ним был портфель, на всякий случай.

– Это что-то важное?

– Да. Выпей молока и садись на диван.

– Я терпеть не могу молока.

Его глаза были большими и грустными, как у старой собаки.

– Пей и садись.

Он выпил.

– Я хочу скорей вернуться домой.

– Вернешься, когда мы закончим, – сказал Вадим.

Он сел на диван рядом.

– Дело в том, что я не могу решиться. Он продолжает расти.

– У тебя есть проблемы посерьезнее, – сказал Юра.

– Шахматный клуб?

– Да. Они не успокоятся пока ты жив.

– Я знаю свои шансы. Если ты думаешь, что я боюсь умереть, то ты ошибаешься.

– Тогда что же?

– Как ты думаешь, какой я человек? – спросил Вадим без всякого выражения. – Не хочешь сказать, да? Ты думаешь, если скажешь правду, то я обижусь. Да, я плохой человек, но это не главное. Я человек со змеиным языком – этим сказано все. Мой язык – это моя жизнь. Без него я обыкновенный человек. Я могу убить словом или воскресить. Я могу рассказывать самую дикую ложь и мне будут верить. Я могу вскружить голову любой женщине, я могу заставить скрягу расстаться с деньгами, над которыми он дрожал всю жизнь. Я могу рассказать даже о том, что будет; могу говорить о том, чего не знаю и не могу знать, но все равно попадать в точку.

– Так не бывает, – сказал доктор с извинением в голосе, – нельзя рассказать о том, чего не знаешь.

– Ты вчера был на даче, – сказал Вадим. – Ты встал рано утром, вышел во двор и выпил флягу крепкого кофе, приготовленного с вечера. Было пять утра и ты хотел поработать пока все спят. Это правда? Откуда я это знаю?

– Я часто работаю на даче по утрам.

– Тогда я расскажу иначе. Сойдя с крыльца, ты подумал о том, как умирают деревья.

– Что? – удивился Юра.

– Ты увидел старый вяз, с которого ободрали кору по кругу еще в прошлом году, но несколько волокон коры сохранилось и в предчувствии весны эти волокна вздулись как жилы. Дерево умирало, но хотело жить. Тебе стало его жаль как человека. Было очень тихо и ты отвинтил крышку фляги – тебе казалось, что этот звук слышен на километры вокруг. Потом ты увидел дятла на коре; дятел смотрел удивленно и чуть повыше твоей головы; ты задумался и решил, что дятлы всегда так смотрят, потому что в их глазах не видно зрачков. Ты остался доволен своим умом и все утро у тебя было хорошее настроение. Такое хорошее, что ты сел на высокий стул боком и болтал ногами как ребенок. Когда вошла жена, ты сел как обычно. Я что-то сказал неправильно?

– Да, ты очень необычный человек, – сказал доктор. – Но ты еще и опасный человек. Зачем ты сделал это с Кристиной?

– Мне нужно не твое мнение, а твой совет.

– Ты когда-нибудь был обыкновенным? – спросил доктор.

– Нет.

– Тогда почему ты думаешь, что быть обыкновенным плохо?

– Значит, ты советуешь операцию?

– Да.

Вадим колебался еще два дня. За это время он трижды встретил на улице знакомых по <<шахматному клубу>>. В этом клубе играли люди, которым был нужен не выигрыш, а риск; и конечно, они играли не в шахматы. Иногда играли на деньги, но обычно ставки были больше чем деньги. Три встречи за два дня могли означать только одно: охота начинается. Они дадут ему погулять еще немного, а потом развернутся в полную силу. Вот еще одна причина, чтобы навестить больницу.

Было не очень холодно, приближалась весна. Вадим надел плащ ярко-серого цвета почти до пяток и шляпу с полями. Люди оборачивались и смотрели ему вслед. У метро он купил гвоздику и подарил случайной девочке. Девочка не поняла, но улыбнулась и смутилось. Всегда приятно сделать кого-то счастливым, подумал Вадим.

– Его зовут Саша, – сказал он, – за второй партой в среднем ряду. Это от него.

Всегда приятно сделать кого-то счастливым. Пройдя шагов двадцать, он обернулся: девочка разговаривала с усатым мужчиной, на ее лице было еще большее непонимание. Усатого мужчину Вадим не знал, но было совершенно ясно, что тот из <<шахматного клуба>>.

Третья больница стояла за городом, в лесу.

Вадим оформил пропуск, надел халат и поднялся на шестой этаж. Интуиция не подвела его, здесь и в самом деле люди ждали операций или выздоравливали после них. По коридорам изредка проходили небритые больные. Один был особенно интересен: он шел, весь туго обвязанный ремнями, и извивался как червь; он шел опираясь сразу на два костыля, потому что извивающиеся ноги не хотели его держать. Вадим сравнил больного с собой и решил, что человек со змеиным языком, висящим изо рта, выглядит не менее отвратительно.

У окна стоял человек с бегающими глазками и трехдневной щетиной. От него несно алкоголиком, но не алкоголем – бедняга, он не пил несколько дней. Такому совсем не обязательно жить на свете, подумал Вадим. Сейчас эта плесень назовет его другом, а потом попросит купить бутылку водки. Как будто, назвав другом, он доставляет тебе наивысшее блаженство.

– Послушай, друг, – сказал больной.

– Послушай ты, – ответил Вадим, – сейчас я дам тебе халат, мой плащ и шляпу, а ты сам сбегаешь и купишь. Мне дашь свою пижаму, я здесь похожу вместо тебя. Можешь не спешить. Но с одним условием – ты должен побриться сначала.

Дорога к магазину шла через дыру в ограде, снег был хорошо утоптан, значит, дорогой пользовались часто. Забор был закрыт довольбно густыми зарослями кустов. Вадим смотрел сквозь окно шестого этажа как его плащ и шляпа пробираются по узкой тропинке. Сзади шли еще двое, неумолимо сокращая дистанцию. Друзья из <<шахматного клуба>>. Один из них был тот усатый человек, который распрашивал девочку с подаренной гвоздикой. К кустам все трое подошли вместе. Довольно долго ничего не происходило, потом двое вышли и пошли в обратном направлении. Может быть, на этом шахматный клуб успокоится, хотя, скорее всего, их не удалось обмануть.

Вадим вошел в палату.

– Будем знакомиться, я ваш новенький.

– А где Петро? – спросил кто-то, прикрытый одеялом.

– Он подарил мне свой халат, потому что у нас одинаковые размеры, а сам ушел. Боюсь, что с ним несчастный случай. Он не скоро вернется.

Кроме Вадима, в палате было еще четверо. В ближайшие дни Вадим познакомился с ними ближе. Первый был самодовольным евреем с толстым лицом и худым телом – и с полным безразличием к собственной жизни. Ему предстояла операция на сердце, довольно тяжелая, но он вспоминал об этом как о неудавшейся загородной прогулке – всего лишь с легким неудовольствием. Вторым был умирающий бегун: два года назад он был большим спортсменом. но умудрился сломать ногу на дистанции очень длинного забега по пересеченной местноости. Сам он подняться не мог, а пробегающие мимо его не поднимали, дорожа каждой секундой. Когда пробег закончился, кто-то вспомнил о нем, но к тому времени он уже был без сознания. Его привезли в больницу и поручили негру-практиканту как не очень тяжелый случай. Но негр-практикант не умел ничего и окончательно угробил ногу. Потом началось заражение и два года жизнь держалась на волоске, точнее, на отсасывающей трубочке. Всем было понятно, что рано или поздно бегун умрет.

Третим был любитель прыгать с мостов. Однажды прыгнув головой вниз в незнакомом месте, он ударился головой о трубу и сломал шею и основание черепа. После этого он вылез на берег и позагорал немного. Люди как-то странно смотрели на него. Он натянул брюки и отправился к трамвайной остановке. В трамвае ему стало плохо из-за тряски и тогда он потерял сознание. Потом он понял, почему люди так смотрели – его шея и часть спины вздулись большим кровяным мешком. Как ни странно, обошлось почти без последствий, только вставили стальную пластинку в голову и теперь голова не поворачивалась на шее.

Четвертым был шахматист грузин, который ни с кем не разговаривал, а только лежал, глядя на пустую шахматную доску, что-то вычисляя. Иногда он просил записать и диктовал шахматные значки. Ради шутки значки всегда записывали неправильно. Сам он писать не мог, потому что имел две сломанные ключицы – попытка полетать на дельтоплане.

Все четверо самые обыкновенные люди. Вадим пришел сюда чтобы стать таким же обыкновенным.

– Ты был обыкновенным?

– Нет.

– Тогда почему ты думаешь, что быть обыкновенным плохо?

Жизнь в палате была довольно однообразна. В столовую никто не ходил, потому что столовая была занята больными, которые приходили в себя после особенно сильных попоек. Полежав в столовой два-три дня привязанными к койкам, они отдыхали, возврашались в свои палаты и снова начинали пить. Водка была единственным развлечением, потому что телевизор не работал. Ее пили в невероятных количествах за завтраком, обедом и ужином. Просыпались среди ночи и тоже пили. Эти люди были добры и делились своей водкой без сожаления. Они никогда не бывали трезвыми, но Вадим вскоре привык к этому и перестал замечать – так через время перестаешь замечать если человек картавит или заикается.

Еще были два санитара: Сашка и жирный Гришка. Они составляли такую тесную и дружную пару, что, кажется, не существовали один без другого. Это были не два человека, а одно существо по имени СашкаижирныйГришка. Может быть, их отношения были интимными, потому что женщинами это существо не интересовалось. Существо СашкаижирныйГришка всегда ходило с электродрелью в руках. Этой дрелью оно просверливало коленки тем больным, которых клали на вытяжку. О наркозе оно не заботилось, просто двумя руками держало больного, а двумя другими сверлило кость. Коридоры были гулкими, и эхо охотно разносило крики. Крики начинались обычно после обеда.

– СашкаижирныйГришка, – говорил кто-нибудь, слыша крики, и на этом обсуждение темы заканчивалось.

Это существо тоже не бывало трезвым, но в отличие от мирных больных, чем больше оно пило, тем больше возбуждалось. Иногда оно входило в палату по вечерам, включало дрель (розетки были над каждой кроватью) и начинало свои запугивания. Запугивания были очень однообразны и состояли в размахивании дрелью. Иногда сверло вкручивали в какую-нибудь подвернувшуюся руку или ногу, но всегда не глубоко. СашкаижирныйГришка всегда дрались между собой, побеждая с переменным успехом, поэтому обе его части ходили с синими лицами.

Была еще негритянка Эста, работавшая санитаркой. Она была совершенно бессловесна и очень трудолюбива. Когда не было работы, она садилась на жесткий табурет, сдвинув колени, и могла просидеть так несколько часов. Ее волосы не вились как у настоящей негритянки и были довольно редкими и длинными, зачесанными назад. Впереди была большая прозрачная челка. На все вокруг она смотрела с грустью и страхом в глазах. Сидя на табуретике она скромно осматривалась: вначале двигались глаза, убеждались, что ничего страшного, и только после этого поворачивалась голова. Ее верхняя губа была вполне европейской, зато нижняя – по-негритянски большой. Казалось, она взяла в рот огрызок карандаша и спрятала за нижней губой.

Все эти люди были обыкновенны.

– Ты был обыкновенным?

– Нет.

– Тогда почему ты думаешь, что быть обыкновенным плохо?

Первые два дня прошли совершенно спокойно. Вадим привык к ночной жизни, потому что спали все обычно днем. а ночью занимались Бог знает чем: рассказывали одни и те же анекдоты, среднешколького уровня, пили, хвастались своими любовными подвигами, пили опять, играли в карты и снова пили. Иногда Вадим играл в карты тоже и всегда выигрывал. Обыкновенные люди не имели представления о том, что такое настоящая игра.

На третий день случилось мелкое происшествие: еврей-сердечник изнасиловал женщину из соседнего отделения. СашкаижирныйГришка пришло, просверлило еврею кость ноги и, просунув в отверстие цепочку, привязало его к кровати. Еврей кричал громко, но с тем же вялым безразличием в глазах, с которым он говорил о своей возможной смерти. Изнасилованная женщина сражу же пришла навестить своего обидчика и после этого заходила каждую удобную минуту. Так как обидчик сам умываться не мог, она мыла его, с заметным удовольствием. Женщине нужно о ком-то заботиться, иначе она прокисает.

Однажды утром Вадим зашел в кабинет врача.

– Вы с жалобой?

– Я не больной, а посетитель, – сказал Вадим.

– Слушаю вас.

Вадим рассказал о своих проблемах. Доктор рассматривал язык, но не был удивлен.

– Я знаю об этом случае, – сказал он, – мой отец был тоже врач; он присутствовал при вашем рождении. У вас был брат, который быстро умер. Он вообще не был похож на человека, он был волосат, имел хвостик и рожки. Вам это о чем-нибудь говорит?

– Почему же он умер?

– Скажу правду, сейчас это не имеет значения. Его умертвили. Никто не знает, что произойдет, если дьявол поселится в этом мире. ОН ведь князь тьмы, пусть и остается во тьме. Вы случайно не знаете своего отца?

– Нет.

– И мать не проговорилась ни разу?

– Нет.

– Хотя я не очень верю в дьявола, – сказал доктор, – но вывод однозначен. У вас только змеиный язык и ничего больше?

– Ничего больше, но он растет.

– У вас есть необычные способности?

– Да. То что я говорю всегда сбывается. Когда я лгу, мне всегда верят. Я могу убедить человека сделать все что углодно, даже прыгнуть с крыши вниз головой. Женщины меня одновременно и обожают, и ненавидят, но оставить не могут. Я могу рассказать о том, чего не знаю, и не ошибиться.

– Как это? – спросил доктор.

– Я просто позволяю языку говорить вместо меня. Собственно, всеми способностями я обязан языку.

– Что еще вы можете?

– Могу говорить стихами.

– Попробуйте.

Вадим огляделся:

– Ручная тень свернулась у окна калачиком, и Бог диктует рифмы, и длится, гаснет, и страдает, гибнет мгновенье, пробужденное от сна. Две полки книг. Провал окна. Стена. Там снег. Здесь электрические пятна. Жизнь так проста и страшно непонятна как исповедь печального лгуна…Еще?

– Достаточно. Это было убедительно. Мне интересно узнать каким образом вы думаете, так ли, как обыкновенный человек? Попробуйте рассказать.

– Я попробую… – сказал Вадим. – Постоянное чувство обнаженности души… Именно так. Душа прочна как стекло, если вычесть из него хрупкость. Никакие обычные впечатления не могут ранить ее, не могут оставить на ней царапины – для этого нужен, как минимум, бриллиант. Правда, одна царапина на ней уже есть. Мне безразлично абсолютно все и в то же время я чувствую все намного яснее и намного иначе (правильное сочетание). Но не только мир не может проникнуть в меня, но и я не могу проникнуть в него. Я более чем спокоен, спокойствие перехлестывает через красную черту – даже сейчас мне все равно поймете ли вы меня. Все раны, которые вы называете душевными, ранят на самом деле лишь тонкую кожицу души. Я не знаю что там, под ней. Впечатления дня странно смешиваются и создают mixture – одновременность последовательности. А ведь Спенсер так и определял жизнь. Например, сейчас два несвязанных впечатления дня, совершенно незначительных, накладываются друг на друга и этот тандем почему-то имеет смысл. Первое: увиденная утром свободная (свободно начертанная) подпись изнутри на стекле. Второе: я забыл как по-немецки <<почему?>>. хотя помню французский. испанский и итальянский варианты…

– Хватит, – сказал доктор, – я уже понял, что ничего понять не смогу. А как у вас с добром и злом?

– Меня не волнуют эти понятия.

– А с тех пор как стал расти язык?

– Наверное, зло стало ближе.

– Тогда нужно делать операцию. При современных методах физической угрозы нет. Насчет сверхфизической ничего сказать не могу. Может быть, ОН пытается как раз сейчас проникнуть в мир через вас. После операции вы станете обыкновенным человеком.

– Я не хочу быть обыкновенным.

– А вы были?

– Нет.

– Тогда откуда вы знаете, что быть обыкновенным плохо?

Ему надоело одиночество и эту ночь он провел с Эстой. Эста говорила с легким украинским акцентом и выкладывала о себе все до конца, уткнувшись глазами в подушку.

– Почему ты не смотришь на меня?

– Я тебя боюсь.

К этому времени он тоже успел рассказать ей многое о себе.

– Почему? Самое большее, что я могу тебе сделать – это бросить одну. Это не так уж страшно. Я так и сделаю когда кончится ночь. Ты же меня не любишь?

– Нет.

– Значит все в порядке.

– Что ты решил?

– Ты об операции? Буду делать. Стану обыкновенным, таким как все. Да, пока не забыл, дай мне листок бумаги.

Он написал на листке адрес и имя:

– Вот человек, с которым ты будешь счастлива. Пока еще мои слова исполняются. Ты просто придешь к нему и скажешь: <<Я хочу быть с тобой>>. Поверь. он ждет именно тебя. Обещай, что назовешь сына моим именем.

– А если будет дочь?

– Тогда называй как хочешь. Так ты пойдешь?

– Да. Послезавтра.

– Почему не завтра?

– Потому что завтра я обещала другому. Он мне хорошо заплатит. Я ведь обыкновенная, а не какая-нибудь принцесса из сказки.

– Я этого не понимаю.

– Станешь обыкновенным – поймешь.

Он вернулся в палату под утро. Идя по коридору, он почему-то вспоминал того человека, которому он отдал свой плащ и шляпу. Его наверное, убили и присыпали снегом. Это первая смерть на моей совести, – думал он, – нет, вторая, если считать Кристину, которая отравилась газом. Но у нее всегда были не в порядке нервы. Но того человека я послал не задумываясь. Что, если ОН именно сейчас пытается проникнуть в мир через меня? Я не могу этого позволить.

В палате пили и играли в карты. СашкаижирныйГришка сидело на кровати и играло само против себя. Дрель лежала рядом, выключенная. Четыре бутылки были откупорены и выпиты наполовину.

– Давай с нами, – сказало чудовище.

– Не хочу, – ответил Вадим.

Чудовище пошевелилось и его лица стали удивленными.

– Он не хочет выпить с нами?!!

Оно включило дрель.

Еврей задергался на своей кровати и закричал. Видно, сегодня ночью его слегка пытали. Человек со стальным черепом встал с кровати, двигая туловищем как робот. Шахматист оторвался от доски. Даже умирающий бегун открыл глаза и часто задышал.

– Посмотрите, – сказало чудовище, – он ведь за все время ни разу не выпил с нами.

Сашка отделился от жирного Гришки и встал у дверей. Жирный Гришка поднял дрель.

– Сейчас мы ему поможем!

– А вдруг не расцепит зубы?

– Просверлим!

Вадим почувствовал, как что-то черное заворочалось внутри, радостно заворочалось. Будто просыпался каменный исполин и протягивал руку к своей булаве. Жирный Гришка остановился, в его глазах был не ужас, а что-то запредельное, не сравнимое с обычным ужасом. Умирающий бегун вскочил на единственную ногу и упал, потом завыл и заполз под кровати.

Вадим взглянул на свои руки. Они потемнели и переливались пятнами разных цветов – от ярко красного до почти черного и перламутрового. На запястьях появились волосы. Пальцы удлинились раза в два и стали толще, на каждом коготь, величиной с медвежий. Он открыл рот и зашипел настоящим змеиным шипением. Двухголовое СашкаижирныйГришка снова склеилось и забилось в дальний угол. Узкая больничная пижама лопнула под напором раздувшихся мышц. Вадим ощутил, как приподнимается к потолку его голова и схватился за спинку кровати чтобы не потерять равновесия. Спинка оторвалась и прикованный еврей быстро освободил свою ногу. И все потонуло в красном тумане.

Когда он очнулся, вокруг была кровь. Одни тела были раздавлены, другие разорваны на части. Весь пол был исцарапан звериными когтями. Кое-где на стенах тоже были следы когтей. Дрель была включена и все еще работала. Жирный Гришка лежал неестественно изогнувшись, Сашка висел на раме для вытяжения, его глаза остекленели – его нос был просверлен и в дырку была вставлена сигарета. Сигарета еще дымилась. Вадим закрыл лицо руками. Теперь это случилось второй раз. Та жизненная жила, которая была надорвана однажды бесцеремонным дантистом, сейчас разорвана окончательно.

Из-под кровати послышался стон. Кто-то был еще жив. Вадим перевернул кровать и увидел умирающего бегуна. Бегун смотрел в потолок и говорил:

– Тридцать секунд до старта. Ты сегодня в хорошей форме. Ты должен победить. Ты в хорошей форме…

Его лицо было совсем белым.

Вадим вышел в коридор. У стены сидел еврей и пытался вырвать цепочку из ноги. Он не испугался.

– Почему ты не боишься меня? – спросил Вадим.

– Мне все равно скоро умирать. После операции выживают только восемь процентов. Я ни капли не надеюсь. Но я рад, что видел тебя настоящего. Мне все же повезло в этой жизни.

Вадим нагнулся и вырвал цепочку.

– Спасибо, – сказал еврей.

– Как ты думаешь, что мне сейчас делать?

– Я тебе не советчик.

Вадим спустился на третий этаж к телефону и набрал номер доктора.

– Вы знаете который час?

– Последний, когда еще можно что-то сделать.

Вадим рассказал о том, что случилось. Доктор слушал, не перебивая.

– А знаете, – сказал доктор, – никто не станет винить вас. Ведь там звериные следы, не так ли? Конечно, это загадка, но правды никто не узнает. Завтрашний день у меня занят, но я изменю расписание. Я сам сделаю операцию, очень рано, в восемь утра. После этого вызовем милицию. Вы не останетесь без языка, я вам сформирую человеческий из ткани вашего плеча. Это болезнено, но не опасно. Вы станете обычным человеком.

Вадим зашел в комнатку Эсты и разбудил ее.

– Что случилось? – она прослулась. обняла его за подмышки и прижалась щекой к груди. – Почему на тебе порван халат? Ты плачешь?

– Ты ничего не слышала?

– Нет, ничего.

– Я не хочу быть обычным, – сказал Вадим, – я решился.

– Решился на что?

– Я отказываюсь от операции. Я не хочу быть таким как все. Я не хочу быть таким как СашкаижирныйГришка, не хочу быть похожим ни на кого из этой палаты, не хочу быть похожим на доктора, не хочу быть похожим на тебя.

Эста покопалась в сумочке и что-то вытащила из нее:

– Смотри, какую он мне дал бумажку. Целых пятьдесят долларов, я такой никогда не видела раньше.

За окном было почти светло.

– Я ухожу, – сказал Вадим.

– Просто уходишь?

– Да.

– Тогда всего хороршего. Спасибо за адрес.

Уходя, он взял из шкафа халат и накинул на плечи. Эста стояла у окна, немного грустила и ждала, когда же он появится на дорожке. Он появился и пошел в сторону дыры в заборе. На расстоянии шагов двадцати за ним шли еще двое в темных пальто. Странно, подумала Эста, кто это в такую рань? Все трое вошли в кусты одновременно. Эста долго ждала пока кто-нибудь появится у забора, но не дождалась. Уже отходя от окна, она увидела двоих в черных пальто. Почему-то они шли в противоположную сторону.

Странно, подумала Эста, как я могла верить этому совсем непонятному человеку, тем сказкам, которые он рассказывал? Дьявол, змеиный язык, неизвестный, который ждет моей любви – ты только прийди и скажи: <<Я хочу быть с тобой>>?

Она свернула вчетверо бумажку с адресом и бросила ее в урну. Быстро рассветало. На фоне серого неба кружились многоточия птичьих стай. Кто-то проснулся и включил музыку. Музыка была красива, она плакала о Елисейских Полях, как будто о потеряном рае. Шел мелкий снежок и будил радость в сердце. Эста шла и подпевала мелодии.

Оглавление