«Ковентри»

Роберт Хайнлайн Ковентри

— Хотите ли вы что-нибудь сказать, прежде чем вам будет объявлен приговор? — Кроткие глаза Главного Судьи изучали лицо обвиняемого. В ответ на его вопрос последовало угрюмое молчание. — Ну что ж, жюри установило, что вы нарушили один из основных принципов, занесенных в Завет, и что этим поступком вы причинили вред другому свободному гражданину. По мнению жюри и суда, вы сделали это умышленно и заранее знали о возможности причинения вреда свободному гражданину. Поэтому вы приговариваетесь к выбору Альтернативы.

Опытный наблюдатель мог бы заметить легкий испуг, мелькнувший на той маске безразличия, с которой молодой человек предстал перед судом. Страх был неразумным: принимая во внимание его преступление, приговор был неизбежен — но разумные люди не приемлют такой приговор.

Подождав соответствующее время, Судья повернулся к бейлифу:

— Уведите его.

Заключенный внезапно поднялся, опрокинув стул. Он окинул горящим взглядом собравшуюся публику и быстро заговорил.

— Подождите! — воскликнул он. — Я хочу вам кое-что сказать!

Несмотря на грубую манеру поведения, в нем было некое благородное достоинство дикого зверя, загнанного в угол Он взирал на окружавших так, словно они были собаками, готовыми накинуться на него.

— Ну? — требовательно спросил он. — Ну? Могу я говорить или нет? Было бы самой злой шуткой во всей этой комедии, если бы осужденный не смог наконец высказать свое мнение.

— Вы можете говорить, — сказал Главный Судья тем же самым неторопливым голосом, каким он объявил приговор, — Дэвид Мак-Киннон, сколько желаете и любым образом, каким вы желаете. В свободе речи нет никаких ограничений даже для тех, кто нарушил Завет. Пожалуйста, говорите, магнитофон включен.

Мак-Киннон с отвращением взглянул на микрофон, стоявший перед ним. Сознание того, что любое слово, сказанное им, будет записано и проанализировано, парализовало его.

— Я не просил делать записи, — проворчал он.

— Но они должны быть у нас, — терпеливо ответил Судья, для того чтобы другие могли определить, поступили ли мы с вами справедливо или нет. Окажите нам любезность, пожалуйста.

— А… ну что ж, ладно! — Он неохотно уступил этому требованию и заговорил в микрофон: — Мое выступление вообще не имеет никакого смысла, но как бы то ни было, я буду говорить, а вы будете слушать. Вы рассуждаете о своем драгоценном Завете, как если бы он был чем-то святым. Я не согласен с ним и не приемлю его. Вы ведете себя так, будто он вам с неба послан. Мои предки сражались во Второй Революции, но они сражались за то, чтобы уничтожить суеверия, а не за то, чтобы тщеславные дураки могли создавать новые.

В те дни были мужчины! — Он надменно огляделся по сторонам. — А что осталось сегодня? — Осторожные, идущие на компромисс «надежные» заморыши, в жилах которых течет вода. Вы так тщательно спланировали весь ваш мир, что лишили его всей прелести бытия. Нет больше голодных, нет обиженных. Ваши корабли не тонут, а поля неизменно дают хорошие урожаи. Вам даже удалось укротить погоду — дождь стал таким вежливым, что идет только после полуночи… Однако непонятно, почему после полуночи вы ведь все ложитесь спать в девять часов.

И если у кого-нибудь из вас, смиренных людишек, возникает неприятная эмоция — да сгинет сама мысль об этом, — вы тут же бежите трусцой в ближайшую клинику и лечите свои смиренные умишки. Слава богу, я никогда не поддавался этой дурацкой привычке. Спасибо, я уж сохраню свои собственные чувства — неважно, плохи они или нет.

Вы даже не ложитесь в постель с женщиной, не проконсультировавшись прежде с психотерапевтом. «Мыслит ли она так же плоско и скучно, как я?» Да этого достаточно для того, чтобы заткнуть рот любому мужчине. Ну а если дело дойдет до драки из-за женщины — если у кого-либо хватит на это мужества, — то тут же рядом с ним окажется проктор, готовый парализовать его ударом в самое чувствительное место и вопрошающий тошнотворно сладким голосом «Не могу ли я быть вам чем- нибудь полезен, сэр?»

Бейлиф бочком подвинулся к Мак-Киннону. Тот рявкнул:

— Встаньте на месте. Я еще не кончил.

Потом он продолжил свою речь:

— Вы предложили мне Альтернативу. Ну что ж, для меня этот выбор не представляет никакой трудности. Принудительному лечению, помещению в один из ваших чистеньких, надежненьких, приятненьких санаториев, где в моих мыслях станут копаться доктора с мягкими пальцами, я предпочел бы быструю и приятную смерть. О нет, для меня существует единственный выбор. Я предпочитаю отправиться в Ковентри — и, больше того, рад этому… Надеюсь, что никогда больше не услышу о Соединенных Штатах!

Но прежде чем я уйду, мне хочется задать один вопрос: ради чего вы живете? Мне кажется, что любой из вас с радостью положил бы конец своей глупой, бессмысленной жизни — столь она скучна. Вот и все. — Он повернулся к бейлифу: — Уведите меня.

— Минутку, Дэвид Мак-Киннон. — Главный Судья поднял руку, останавливая его. — Мы выслушали вас. Хотя по закону я не обязан этого делать, но мне хочется ответить на некоторые из ваших заявлений. Не хотите ли вы меня выслушать?

Неохотно, но еще больше не желая отказать в разумной просьбе, молодой человек согласился.

Судья начал говорить гладкими учеными словами, более подходящими для лекционного зала.

— Дэвид Мак-Киннон, вы говорили в манере, которая, несомненно, кажется вам разумной. Тем не менее ваши слова были безумны и высказаны с излишней поспешностью. Я хочу исправить очевидные искажения фактов, допущенные вами. Завет является не одним из суеверий, а простым временным контрактом, заключенным теми же самыми революционерами по прагматическим причинам. Они стремились обеспечить максимум допустимой свободы каждому человеку.

Вы сами пользовались этой свободой. Никакой поступок, никакой образ поведения не были вам запрещены, если ваши действия не причиняли вреда другому. Даже совершение конкретного действия, запрещенного законом, не могло быть поставлено вам в вину, если государство не было в состоянии доказать, что именно этот акт повредил или создал реальную возможность вреда какому-либо человеку.

Даже если кто-либо преднамеренно причинит вред другому как это сделали вы, — государство старается не наказывать и даже не высказывать морального порицания. Мы недостаточно мудры для этого, а цепь несправедливостей, которая всегда следовала за подобным юридическим или моральным принуждением, ставит под угрозу свободу всех. Вместо этого виновнику предоставляется выбор — либо подвергнуться психологическому лечению с целью устранения тенденции к желанию нанесения вреда другим, либо покинуть государство и отправиться в Ковентри.

Вы жалуетесь на то, что ваш образ жизни скучен и неромантичен, что мы лишили вас тех удовольствий, на которые, как вам кажется, вы имеете право. Вы свободны в выборе и выражении своего эстетического мнения о своем образе жизни, но вы не должны рассчитывать, что мы станем жить так, как вам угодно. Вы вольны искать опасностей и приключений, если желаете, — опасности все еще существуют в экспериментальных лабораториях, а трудностей, и лишений хватает на лунных горах, в джунглях Венеры можно даже погибнуть… но мы не можем зависеть от прихотей вашей натуры!..

— К чему такое преувеличение? — презрительно возразил Мак-Киннон. — Вы говорите так, словно я совершил убийство, — а я просто стукнул человека по носу за то, что он возмутительно оскорбил меня!

— Я согласен с вашей эстетической оценкой этого типа, продолжал Судья ровным голосом, — я лично одобряю ваш поступок, но ваши психометрические тесты показывают, что вы считаете себя вправе исправлять людей и наказывать их за недостатки. Вы опасная личность, Дэвид Мак-Киннон, вы представляете опасность для всех нас, ибо мы не можем предсказать, какой еще вред вы причините. С социальной точки зрения ваше заблуждение делает вас безумным в глазах современного общества.

Вы отказываетесь от лечения — поэтому мы изолируем вас, мы отказываемся от вас. Отправляйтесь в Ковентри. — Он повернулся к бейлифу: — Уведите его.

Сдерживая волнение, Мак-Киннон выглянул из переднего иллюминатора большого транспортного вертолета. Вот! Это, должно быть, она — та черная лента вдали. Вертолет подлетел ближе, и он убедился, что действительно видит Барьер загадочную непроницаемую стену, которая отделяет Соединенные Штаты от резервации, известной под названием Ковентри.

Конвоир оторвался от, журнала, который он читал, и проследил за его взглядом.

— Кажется, почти приехали, — спокойно сказал он. — Ну что ж, скоро путешествие закончится.

— Скорей бы уж.

Конвоир насмешливо, но без ехидства заметил:

— Торопитесь начать новую жизнь?

Мак-Киннон вскинул голову.

— Вам никогда не приходилось сопровождать к этим вратам человека, который больше меня стремился бы пройти через них!

— М-м-м, возможно. Знаете ли, все так говорят. Никто не проходит эти ворота против собственной воли.

— Именно это я и хотел сказать!

— Все так говорят. Но все же кое-кто возвращается.

— Послушайте, вы не могли бы рассказать мне, какие там условия?

— Сожалею, — конвоир отрицательно покачал головой, — но это ни в коей мере не касается ни Соединенных Штатов, ни кого-либо из их служащих. Вы сами скоро все узнаете.

Мак-Киннон нахмурился.

— Как странно… Я пытался навести справки, но не нашел никого, кто мог бы что- нибудь рассказать о жизни в резервации. И все же вы говорите, что некоторые возвращаются обратно. Наверняка некоторые из них делятся впечатлениями.

— Все очень просто, — улыбнулся конвоир, — во время психолечения в их подсознание вводится приказ не распространяться о своем прошлом.

— Это довольно подлый трюк. Почему правительство скрывает от меня и людей, подобных мне, что нас ожидает?

— Послушай, приятель, — ответил конвоир несколько раздраженно, — ты послал всех нас к черту. Ты сказал нам, что можешь обойтись без нас. Тебе предоставляется приличное место на одном из лучших участков Земли на этом континенте, и тебе разрешается взять с собой все, чем ты владеешь, или все, что ты можешь купить. Чего тебе еще нужно?

На лице Мак-Киннона появилось упрямое выражение.

— Кто может гарантировать, что там для меня найдется земля?

— Это уж твоя забота. Правительство заботится о том, чтобы население резервации не ощущало нехватки земли. А доля каждого — это то, что вам, ненасытным индивидуалистам, нужно решить самим. Вы отказались от нашего способа кооперации, так и не требуйте от нашего общества гарантий.

Они сели на маленьком поле рядом с непроницаемой черной стеной. Никаких ворот не было видно, но у края поля стояла сторожка. Мак-Киннон был единственным пассажиром. Когда его охрана направилась в сторожку, он вышел из пассажирского салона к грузовому отсеку. Двое членов экипажа спускали из грузового люка рампу. При его появлении один из них ехидно посмотрел на него и сказал:

— Ну, вот твое барахло Действуй.

Мак-Киннон жизнерадостно воскликнул:

— Тут много вещей, не так ли! Мне потребуется помощь. Не поможете ли вы мне?

Член экипажа, к которому он обратился, помолчал, прикуривая сигарету, затем ответил:

— Это твои вещички, и если они тебе нужны, можешь их забирать. Мы взлетаем через десять минут. Оба обошли его и залезли в машину.

— Ну, вы! — Мак-Киннон замолчал, подавив свой гнев. Грубая деревенщина!

Улетучились последние остатки сожалений по поводу прощания с цивилизацией. Ну что ж, он, им покажет! Он сможет обойтись и без них.

Но прошло более двадцати минут, прежде чем он, порядком уставший, остановился возле своих сваленных в кучу вещей, и стал смотреть, как взлетает машина. К счастью, штурман продлил срок стоянки Мак-Киннон повернулся и начал загружать свою стальную черепаху. Под влиянием классической литературы он хотел воспользоваться караваном осликов, но не смог найти зоопарка, в котором бы ему их продали. Впрочем, это было к лучшему он пребывал в полнейшем неведении относительно возможностей, недостатков, привычек, прихотей, болезней и ухода за этими полезными маленькими животными — и не знал о своем собственном невежестве. Неизвестно, кто кому причинил бы больше хлопот.

Экипаж, который он выбрал, являл собою рациональную замену осликам. Это была чрезвычайно мощная машина, легко управляемая и почти вечная. Она получала энергию от шести солнечных батарей, расположенных на выпуклой крыше. Эти батареи приводили в действие мотор, а когда машина стояла, заряжали аккумуляторную батарею, использовавшуюся при облачной погоде или при путешествии ночью. Подшипники были «вечными», а все движущиеся части, кроме гусениц и ручек управления, были опломбированы, чтобы туда никто не совался.

Машина могла двигаться с постоянной скоростью шесть миль в час по ровному гладкому асфальту. При движении по холмам или пересеченной местности она не останавливалась, а просто замедляла ход до переключения на более низкую передачу и затем продолжала двигаться с той же скоростью.

Стальная «черепаха» вызывала в Мак-Кинноне чувство независимости, которым, наверно, обладал Робинзон Крузо. Ему не приходило в голову, что его движимое — имущество было конечным продуктом общего труда и интеллектуального сотрудничества сотен тысяч людей, живых и мертвых. Всю свою жизнь он привык пользоваться безотказной работой значительно более сложной техники и искренне считал «черепаху» инструментом такого же примитивного уровня, как, например, топор дровосека или охотничий нож. В прошлом все его таланты были посвящены литературной критике, а не технике, но это не мешало ему верить, что его природный ум и помощь нескольких справочников позволят ему в случае необходимости изготовить новую «черепаху».

Он знал о том, что необходимы металлические руды, но не видел в этом никакого препятствия: его сведения о трудностях геологоразведки, добычи металлов и металлургии были такими же поверхностными, как и об осликах.

Вещи заполнили все отсеки компактного грузовичка. Он проверил по описи последний предмет и удовлетворенно пробежался глазами по списку. Любой исследователь или искатель приключений прошлого остался бы доволен такой экипировкой, думал он. Он вообразил себе, как показывает Джеку Лондону свой складной домик, «Смотри, Джек, — хотелось сказать ему, — он не боится никакой погоды — полностью изолированные стены и пол — и не ржавеет. Он такой легкий, что его можно в одиночку установить за пять минут, но такой прочный, что в нем можно крепко спать, даже если за дверью будет бродить самый крупный в мире гризли».

А Лондон почешет затылок и скажет: «Дэйв, если бы у меня была на Юконе такая штука, я жил бы прекрасно!»

Он снова проверил список. Концентрированной и высушенной пищи, а также витаминных концентратов хватит на шесть месяцев. За это время он сможет построить теплицы и посадить семена. Медикаменты — он не собирался болеть, но они не помешают. Различные справочники. Легкая спортивная винтовка — преимущество — прошлый век. При этом его лицо немного поскучнело. В министерстве обороны — ему наотрез отказались продать переносной лазер. Когда же он напомнил о своем праве на общее социальное наследство, ему неохотно предоставили чертежи и спецификации, заявив, что он может построить лазер сам. Ну что ж, он это сделает, как только у него появится свободное время.

Все остальное тоже было на месте. Мак-Киннон забрался в кабину, ухватился за два рычага управления и повернул нос «черепахи» в сторону сторожки. После посадки вертолета на него никто не обращал внимания — ему хотелось открыть ворота и уехать.

Возле сторожки собралось несколько военных. Он отыскал старшего, увидев на погоне одного из, них серебряную полоску, и обратился к нему.

— Я готов ехать. Не будете ли вы так добры открыть ворота?

— Хорошо, — ответил ему офицер и повернулся к солдату, одетому в простую серую полевую форму рядового: — Дженкинс, скажи, чтобы энергетическая станция открыла дверь третьего номера, да поживей, — приказал он, оценив размеры «черепахи». Затем он опять повернулся к Мак-Киннону.

— Я считаю своим долгом сказать вам, что даже сейчас вы можете вернуться в цивилизацию, согласившись лечь в больницу для лечения вашего невроза.

— У меня нет никакого невроза!

— Очень хорошо. Если вы когда-нибудь захотите изменить свое решение, вернитесь на то место, откуда выезжаете. Там имеется звонок, с помощью которого вы можете подать сигнал часовому, — он откроет вам ворота.

— Мне это не понадобится.

Офицер пожал плечами.

— Возможно, но мы постоянно отсылаем в карантин беженцев из резервации. Если бы я писал законы, оттуда было бы гораздо труднее выбраться.

Его голос заглушил вой сирены. Солдаты, стоявшие рядом с ними, быстро рассыпались, вытаскивая на ходу лазеры. Отвратительное тупое рыло стационарного лазера появилось на крыше сторожки и нацелилось на Барьер.

Офицер пояснил изумленному Мак-Киннону.

— На энергетической станции готовы открыть ворота. — Он элегантно махнул рукой в сторону здания, затем повернулся обратно. — Поезжайте точно по центру раскрытия. Требуется много энергии, чтобы держать ворота открытыми, если вы прикоснетесь к краю, нам придется сметать ваш пепел.

Крошечная яркая точка появилась у основания Барьера напротив того места, где они ждали. Она превратилась в полукруг на фоне черной, как сажа, пустоты. И вот он стал достаточно широким для того, чтобы Мак-Киннон смог рассмотреть представшую его глазам местность.

Просвет увеличивался до тех пор, пока не достиг шести метров в ширину. Он окаймлял довольно унылый пейзаж изрезанные голые холмы Мак-Киннон сердито повернулся к офицеру.

— Меня обманули! — воскликнул он. — Эта земля непригодна для жизни.

— Не спешите с выводами, — ответил тот. — Подальше есть хорошая земля. Кроме того, вы можете и не выезжать. Но если уж вы решились, то не медлите.

Мак-Киннон покраснел и потянул за оба рычага управления. Гусеницы вгрызлись в землю, и «черепаха» поползла прямо к главным воротам в Ковентри.

Проехав несколько метров вглубь, он оглянулся. Позади был Барьер, ворота исчезли У Барьера стоял сарайчик из листового железа Мак-Киннон предположил, что там находится звонок, о котором упоминал офицер, но это его не интересовало, и он снова сосредоточил внимание на управлении машиной.

Перед ним было нечто вроде дороги, извивавшейся между скалистыми холмами. Дорога была не асфальтирована и давно не ремонтировалась, но шла под уклон, и «черепаха» могла двигаться с приличной скоростью. Мак-Киннон ехал по ней не потому, что ему нравилось по ней ехать, а потому, что это была единственная дорога, которая вела его из опостылевшего общества.

Дорога была безлюдна Это его устраивало у него не было никакого желания встречаться с другими людьми до тех пор, пока он не найдет подходящий для жилья участок земли и не застолбит его. Но холмы не были лишены жизни несколько раз он замечал на скалах маленькие темные фигурки с яркими бусинками глаз.

Вначале Давиду не приходило в голову, что эти робкие маленькие животные, скрывающиеся при его приближении, могли бы пополнить его кладовую, — его просто развлекало и согревало их присутствие. Когда же он все-таки подумал, что этих зверюшек можно было бы использовать в качестве пищи, то в первый момент испытал отвращение, обычай убивать ради «спорта» прекратил свое существование задолго до рождения Мак-Киннона, а поскольку производство дешевых синтетических белков в последней четверти предыдущего века привело к экономическому краху компаний, занимавшихся разведением животных на убой, было более чем невероятно, что он вообще не пробовал животной пищи.

Но логическим продолжением мысли было действие. Дэвид рассчитывал жить тем, что даст ему природа, хотя на ближайшее будущее у него было достаточно пищи, не мешало пока приберечь ее. Он подавил свое эстетическое неприятие и этические опасения и решил застрелить одно из маленьких животных при первой же возможности.

Мак-Киннон вытащил винтовку, зарядил ее и положил возле себя. Но, как назло, в течение ближайшего получаса никакой добычи не появлялось. Он проезжал мимо скалистого выступа, когда наконец увидел свою жертву. Она выглядывала из-за маленького валуна, рассматривая его трезвыми, озабоченными, но не встревоженными глазами. Мак-Киннон остановил «черепаху» и тщательно прицелился, поставив и закрепив винтовку на краю кабины. Его жертва помогла ему, выскочив из-за валуна.

Он нажал на спуск — при этом его мускулы непроизвольно напряглись, а глаза прищурились. Естественно, пуля ушла слишком высоко и вправо.

Но он этого даже не заметил. Ему показалось, что весь мир взорвался. Правое плечо онемело, ощущение во рту было такое, словно по нему ударили, а в ушах стоял какой-то странный и неприятный звон. Он удивился, что ружье все еще в его руках и нисколько не пострадало при выстреле.

Мак-Киннон положил его, выбрался из машины и бросился к тому месту, где видел — маленькое существо. Но там и следов не было. Он обыскал все кругом, но ничего не нашел Озадаченный, он вернулся к своему экипажу, решив, что винтовка в чем-то дефектна и что ему следует тщательно осмотреть ее, прежде чем снова стрелять.

Его недавняя цель, при звуке выстрела удравшая в укрытие, осторожно следила за Мак-Кинноном с расстояния в несколько ярдов. Она была не меньше озадачена удивительными событиями, ибо с огнестрельным оружием, как и Мак-Киннон, сталкивалась впервые.

Прежде чем снова завести «черепаху», Мак-Киннону пришлось заняться верхней губой, которая опухла, покраснела и кровоточила от глубокой царапины. Это еще больше убедило его в том, что ружье было неисправным. Нигде в романтической литературе девятнадцатого и двадцатого веков, приверженцем которой он был, не предупреждалось, что при стрельбе из тяжелого ружья нельзя держать правую руку так, что отдача отбросит большой палец правой руки и ноготь ударит по губам.

Он посыпал ранку антисептиком и наложил нечто вроде повязки, а потом продолжил свой путь. Лощина, по которой он ехал, несколько расширилась, на холмах по сторонам стала появляться зелень. За одним из крутых поворотов перед ним раскинулась широкая плодородная долина. Дальний край ее терялся в дымке теплого дня.

Большая часть долины вспахана, виднелись и людские жилища. Мак-Киннона обуревали смешанные чувства. Люди здесь есть — это означало, что жить будет легче. А вот с заявкой на земельный участок, очевидно, будет труднее, хотя, конечно, в Ковентри места много.

У въезда в долину двое мужчин преградили ему путь. В руках они держали какое-то оружие. Один из них крикнул:

— Стой!

Мак-Киннон остановился и удивленно спросил.

— Что вам нужно?

— Таможенный досмотр. Подъезжайте к конторе. — Он указал на маленькое здание, расположенное в нескольких футах от дороги, которое Мак-Киннон раньше не заметил.

Взглянув на него, он снова посмотрел на говорившего и почувствовал, что весь трясется от ярости.

— Что за идиотские шутки? — рявкнул он. — Отойдите в сторону и дайте мне проехать.

Тот, который молчал, поднял оружие и нацелил его в грудь Мак-Киннону. Второй схватил его за руку.

— Не стреляй в этого дурака, Джо, — сказал он раздраженно. — Ты всегда торопишься. — Затем, обращаясь к Мак-Киннону: — Вы оказываете сопротивление закону. Выполняйте указание, да поживее!

— Закон! — Мак-Киннон горько усмехнулся и схватил винтовку с сиденья.

Но она так и не коснулась его плеча, говоривший выстрелил как бы невзначай, не целясь. Винтовка Мак-Киннона вырвалась из его рук, взмыла в воздух и упала в придорожную канаву позади «черепахи».

Мужчина, который все время молчал, проследил за полетом ружья и заметил.

— Прекрасный выстрел. Черныш, ты даже не задел его.

— О, просто повезло, — возразил второй, но ухмыльнулся от удовольствия. — Хорошо, что я не зацепил его, а то пришлось бы писать объяснительную. — Он снова принял официальный вид и обратился к Мак-Киннону: — Ну, непокорный! Вы будете вести себя как подобает или нам придется вытащить вас силой?

Мак-Киннон сдался. Он подвел «черепаху» к указанному месту и угрюмо стал ожидать дальнейших указаний.

— Начинайте разгружаться! — было приказано ему.

Когда, Мак-Киннон свалил свое драгоценное имущество на землю, человек, которого называли Чернышом, разделил все вещи на две кучи, а Джо стал записывать их на бланке. Вскоре Мак-Киннон заметил, что Джо перечислил вещи только из первой кучи. Он понял, в чем дело, когда Черныш приказал ему загружать «черепаху» вещами из этой кучи, а сам начал переносить все остальное в здание Мак-Киннон громко возмутился.

Джо ударил его по лицу — хладнокровно и без злобы. Мак-Киннон упал, но снова поднялся и бросился в бой. Он был в таком гневе, что казалось, справится с носорогом. Джо очень точным движением снова ударил его. На этот раз Мак-Киннон поднялся не сразу.

Черныш подошел к умывальнику в одном из углов конторы Он вернулся с мокрым полотенцем и сунул его Мак-Киннону.

— Оботри-ка лицо, приятель, и садись на свою каракатицу. Нам нужно ехать.

Когда Мак-Киннон отвозил Черныша в город, у него было достаточно времени, чтобы серьезно обо всем подумать. Он спросил только, куда они едут, узнал, что в «третейский суд», и больше не пытался разговаривать. Рот болел, голова болела и он уже не стремился ускорить ход событий необдуманными речами.

Мак-Киннон ожидал найти в Ковентри полнейшую анархию, но обманулся в своих ожиданиях. Здесь было, очевидно, своего рода правительство, но очень непохожее на то, к какому он привык. Он представлял себе страну, в которой царит благородный независимый дух, где люди делают все, что хотят, и оказывают друг другу взаимное уважение. Конечно, там тоже должны быть мерзавцы, но с ними обходятся быстро и беспощадно, как только они проявляют свои отвратительные качества. У него было сильное, хотя и подсознательное, убеждение, что добродетель обязательно восторжествует.

Но поскольку правительство есть, Мак-Киннон невольно ожидал, что оно будет соответствовать образцу, к которому он привык за свою жизнь, — оно будет честным, добросовестным, разумно эффективным и, разумеется, будет строго соблюдать все права и свободы граждан. Он сознавал, что правительство не всегда было таким, но ему никогда не приходилось с иным сталкиваться, — сама идея неразумного правительства была для него столь же непостижимой, как каннибализм или система рабского труда.

Задумайся Мак-Киннон над этим, возможно, он бы и понял, что служащие в Ковентри никогда не подвергались психологическому обследованию с целью определения их профессиональной пригодности, и поскольку каждый житель Ковентри был выслан туда — как и он сам — за то или иное нарушение закона и отказ от лечения, то само собой подразумевалось, что большинство из них не соответствует занимаемой должности.

Мак-Киннона очень утешало то, что они направляются в суд. Если он расскажет свою историю судье, все, конечно, сразу наладится.

Мак-Киннон не замечал, какая парадоксальная возникла ситуация. Он совсем недавно отказался от общества, правительства, судов, но по-прежнему незыблемо верил в юридическую процедуру. Что же это было — сила привычки или нечто большее? Он мог проклинать суд, который подверг его унижению, приговорив к выбору Альтернативы, но тем не менее был убежден, что в судах торжествует справедливость. Он мог бороться за свою жалкую независимость, но при этом ожидал, что люди, с которыми он столкнется, будут вести себя так, словно они связаны Заветом, — с людьми другого сорта он просто не встречался. Он так же не мог отделаться от своего прошлого, как от своего собственного тела.

Но этого он еще не знал.

Мак-Киннон забыл встать, когда судья вошел в зал суда, но судебные исполнители быстро поставили его на ноги. Внешний вид и манера поведения судьи не вселяли больших надежд. Это был хорошо упитанный мужчина, высокий, с лицом садиста. Вначале он стал разбирать дела нескольких мелких нарушителей, уделяя каждому самый минимум времени. У Мак-Киннона сложилось впечатление, что все происходящее имеет мало общего с законностью.

Тем не менее он почувствовал облегчение, когда произнесли его имя. Он вышел и приготовился сразу же рассказать свою историю. Молоточек судьи оборвал его.

— В чем суть этого дела? — требовательным голосом спросил судья, хмурясь. — Напился и учинил беспорядок, конечно. Я положу конец этому безобразию среди молодежи, даже если мне придется отдать все свои силы! — Он повернулся к секретарю: — Раньше нарушения были?

Секретарь что-то прошептал ему в ухо. Судья бросил на Мак-Киннона взгляд, в котором смешались чувства обиды и подозрения, затем приказал таможеннику дать Показания. Черныш рассказал простую и правдивую на вид сказку с легкостью человека, привыкшего к даче показаний. Дело Мак-Киннона сводилось к тому, что он оказал сопротивление служащему при исполнении им служебных обязанностей. Он представил список вещей, подготовленный его коллегой, но забыл упомянуть о множестве изъятых предметов.

Судья повернулся к Мак-Киннону.

— Хотите ли вы сказать что-нибудь в свое оправдание?

— Конечно, хочу, доктор, — с готовностью начал он. Здесь нет ни слова…

Бум! Молоточек оборвал его. Судебный исполнитель поспешил к Мак-Киннону и попытался втолковать ему принятую форму обращения в суде. Это объяснение озадачило его. По собственному опыту он знал, что «судья» — это представитель медицины, психиатр, специализирующийся в области социальных проблем. Он никогда не слышал также об употреблении каких-либо специальных форм речи в суде. Но он стал говорить так, как его проинструктировали.

— Не будет ли угодно услышать Достопочтимому суду, что этот человек лжет? Он и его товарищи напали и ограбили меня. Я просто…

— Пойманные контрабандисты всегда утверждают, что таможенники их ограбили, — злобно усмехнулся судья. — Вы отрицаете, что пытались помешать таможенному досмотру?

— Нет, Ваша Честь, но…

— Достаточно. Штраф пятьдесят процентов в дополнение к обычному таможенному сбору. Уплатите секретарю.

— Но, Ваша Честь, я не могу…

— Не можете уплатить?

— У меня совсем нет денег. У меня есть только мое имущество.

— Ну что ж, — судья повернулся к секретарю, — тюремное заключение. Конфискуйте его вещи. Десять дней за бродяжничество. Община не может позволить, чтобы эти нищие иммигранты шатались на свободе и нападали на добропорядочных граждан. Следующее дело!

Его торопливо вывели. И только звук поворачивающегося ключа в зарешеченной двери за его спиной заставил Мак-Киннона понять, в какую беду он попал.

— Привет, приятель, как там погода на улице? В тюремной камере оказался еще один обитатель, маленький, плотно сбитый человек. Перед появлением Мак-Киннона он раскладывал пасьянс, сидя верхом на скамейке. Он поднял на вошедшего спокойные яркие маленькие глаза.

— На улице ясно, да вот в суде слишком пасмурно, ответил Мак-Киннон, пытаясь принять такой же добродушно-шутливый тон, но это ему плохо удалось. Губы болели, и это портило его ухмылку.

Человек перекинул ногу через скамейку и подошел к нему легким неслышным шагом.

— Послушай, приятель, тебе, должно быть, перепало при задержании, — прокомментировал он, осматривая рот Мак-Киннона. — Болит?

— Чертовски, — признался Мак-Киннон.

— Придется кое-что сделать. — Он подошел к двери и забарабанил по ней — Эй! Лефти! Дом горит! Беги скорей?

Надзиратель неторопливо прошествовал по коридору и остановился напротив двери их камеры.

— Чё те надо, Сгиня? — лениво спросил он.

— Мой старый школьный товарищ наткнулся на разводной ключ, и теперь ему больно. У тебя будет возможность оправдаться перед Богом, если ты смотаешься в аптеку и захватишь бинт и немножко йода.

Надзиратель кисло поморщился. Сгиня обиженно выпятил губы.

— Ну, Лефти, — сказал он, — я думал, ты ухватишься за возможность оказать такую маленькую услугу. — Он подождал с минуту, затем добавил. — Вот что я тебе скажу: если ты это сделаешь, я покажу тебе, как решить загадку «Сколько лет Анне». Идет?

— Вначале покажи.

— На это потребуется много времени. Я напишу ответ и отдам тебе.

Когда надзиратель вернулся, товарищ Мак-Киннона по камере искусно перебинтовал его раны, потом сказал.

— Меня называют Сгиня Мэги. А как твое имя, приятель?

— Дэвид Мак-Киннон. Извините, я не совсем расслышал ваше имя.

— Сгиня. Это, — объяснил он с ухмылкой, — не то имя, которое дала мне мать. Это скорее профессиональная дань моей скромной и ненавязчивой натуре.

Мак-Киннон очень удивился.

— Профессиональная дань? А какова ваша профессия?

Мэги скривился как от боли.

— Ну, Дэйв, — сказал он, — я ведь тебя не спрашиваю. Однако, — продолжал он, — вероятно, та же, — что и у тебя, самосохранение.

Мэги оказался внимательным слушателем, и Мак-Киннон ухватился за возможность рассказать хоть кому-нибудь о своих бедах. Мэги кивал головой.

— Меня все это не удивляет, — заметил он. — Здесь иначе и не бывает.

— Но что станет с моими вещами?

— Их продадут с аукциона, чтобы оплатить судебные издержки и таможенный сбор.

— Интересно, а сколько же останется мне? Мэги внимательно посмотрел на него.

— Останется? Ничего не останется. Тебе, вероятно, придется еще доплатить за комиссионные услуги.

— А что это такое?

— Это такой метод согласно которому осужденный платит за исполнение приговора, — несколько туманно объяснил Мэги. В твоем случае это означает, что, когда ты отсидишь свои десять дней, ты все еще будешь должен суду. И тогда ты отправишься на каторгу, друг мой, и отработаешь по доллару в день.

— Сгиня… ты шутишь.

— Поживем — увидим. Тебе предстоит еще многое узнать, Дэйв.

Ковентри оказался гораздо более сложной страной, чем мог себе представить Мак- Киннон. Мэги объяснил ему, что фактически Ковентри поделен на три суверенных, независимых государства. Тюрьма, в которой они находились, была расположена на территории так называемой Новой Америки. Здесь имелись некоторые формы демократического правительства, но прием, который был оказан Мак-Киннону, являлся ярким образцом того, как эта демократия претворялась в жизнь.

— Здесь еще рай по сравнению со Свободным Государством, продолжил Мэги. — Я был там.

Свободное Государство было абсолютной диктатурой, глава правящей клики назывался Освободителем. Ключевыми словами там были «долг» и «покорность», а деспотическая дисциплина навязывалась с такой жестокостью, что места для свободы мнений не оставалось. Правительственная теория отдаленно напоминала старые функционалистские доктрины. Государство мыслилось как единый организм с единой головой, едиными мозгами и единой целью. Все, что не являлось обязательным, Запрещалось.

— Клянусь честью, — воскликнул Мэги, — там даже в собственной постели можно обнаружить агента из проклятой тайной полиции. Однако, — продолжал он, — там жить все-таки легче, чем с Ангелами.

— Ангелы?

— Вот именно. Здесь и эти чудики есть. После Революции две-три тысячи из них предпочли отправиться в Ковентри — ну, ты об этом знаешь. Они основали колонию на холмах к северу, у них там есть даже живой Пророк и прочие прелести — полный комплект! Они не такие уж плохие ребята, но могут уморить своими молитвами до смерти.

Все три государства, в общем, имели одну интересную черту — каждое из них считало себя единственным законным правительством всех Соединенных Штатов, и каждое с нетерпением ожидало того дня, когда сможет присоединить «неосвобожденную» часть страны, то есть выйти за пределы Ковентри. Ангелы считали, что это произойдет, когда Первый Пророк вернется на землю и вновь поведет их за собой. В Новой Америке это было не чем иным, как весьма удобным пунктом предвыборной кампании, о котором забывали после выборов. Но в Свободном Государстве это было целенаправленной политикой.

На этой почве вспыхнула целая серия войн между Свободным Государством и Новой Америкой. Освободитель утверждал, вполне логично, что Новая Америка — всего лишь неприсоединившаяся часть его государства и что необходимо подчинить ее Свободному Государству еще до того, как все преимущества их культуры можно будет распространить за пределы Ковентри.

Слова Мэги окончательно разрушили мечту Мак-Киннона об анархической утопии за Барьером, но он не мог допустить, чтобы его любимая иллюзия умерла без боя.

— Послушай, Сгиня, — настаивал он, — разве здесь нет какого-нибудь места, где человек может жить спокойно, сам по себе, без всякого вмешательства извне?

— Нет… — задумался Сгиня, — нет… разве что уйдешь в горы. Тогда ты обретешь покой, если, конечно, будешь держаться подальше от Ангелов. Но это чертовски трудно жить в одиночестве. Когда-нибудь пробовал?

— Нет… не приходилось… но я читал классиков: Зэйна Грэя, Эмерсона Хоу и прочих.

— Ну что ж… возможно, тебе это и удастся. Но если ты действительно хочешь уйти и быть отшельником, тебе лучше попробовать это там, за Барьером, где свободы все-таки больше.

— Нет, — Мак-Киннон сразу как-то сжался, — нет, никогда! Я никогда не соглашусь на психологическую реориентацию только для того, чтобы получить возможность оставаться в покое. Если бы я мог вернуться в то время, когда меня еще не арестовали, возможно, я бы и поискал где-нибудь заброшенную ферму… Но после того, как мне поставили этот диагноз… после того, как мне сказали, что я непригоден для человеческого общества и не могу в нем жить до тех пор, пока мои эмоции не будут перекроены и не станут вписываться в общую безобидную модель, — я не смогу этого сделать. Меня бесит сама мысль о том, что придется лечь в больницу…

— Понимаю, — согласился Сгиня, кивая головой, — ты хотел отправиться в Ковентри, но не хотел, чтобы Барьер отсек тебя от всего остального мира.

— Нет, это не совсем так… Ну, может быть, отчасти. Послушай, ты случайно не думаешь, что я не гожусь для общения с тобой, а?

— Мне ты кажешься нормальным, — уверил его Мэги с ухмылкой, — но не забывай, что я ведь тоже в Ковентри. Возможно, я не имею права судить.

— Ты говоришь так, словно тебе здесь очень нравится. Почему ты здесь?

Мэги предостерегающе поднял палец:

— Тише! Тише! Это тот самый вопрос, который ты не должен задавать здесь никому. Подразумевается, что каждый пришел сюда потому, что здесь прекрасная жизнь.

— И все же… мне кажется, что тебе нравится в Ковентри.

— Я этого не говорил. Кое-что мне нравится. Здесь есть романтика. Здешние маленькие недоразумения служат источником невинного веселья. И каждый раз, когда становится слишком горячо, я могу проскочить через ворота и подождать в приятном, спокойном госпитале до тех пор, пока все не успокоится.

И снова Мак-Киннон был озадачен.

— Горячо? Здесь что, плохо регулируют теплую погоду?

— Гм! О, я не имел в виду бюро по регулированию погоды тут такого вообще нет. Я просто использовал один из старых оборотов речи.

— А что он означает?

Мэги улыбнулся про себя.

— Узнаешь.

После ужина, состоявшего из куска хлеба, похлебки в металлической чашке и маленького яблока, Мэги познакомил Мак-Киннона с особенностями игры в Криббедж. К счастью, Мак-Киннону нечего было проигрывать. Вскоре Мэги отложил карты, не перемешав их.

— Дэйв, — сказал он, — тебе нравится гостеприимство, оказываемое этим заведением?

— Нисколько. А что?

— Предлагаю выписаться отсюда.

— Хорошая мысль, но как?

— Вот об этом я и думаю. Как ты полагаешь, смог бы ты во имя доброго дела вынести еще один тычок в свою побитую физиономию?

Мак-Киннон осторожно потрогал пальцами лицо.

— Пожалуй, смогу… если в этом есть необходимость. Да и вряд ли мне от этого станет хуже.

— Ну что за пай-мальчик! А теперь слушай… этот надзиратель, Лефти, не только напыщенный дурак, но еще и чувствителен к своему внешнему виду. Когда погасят свет, ты…

— Выпустите меня отсюда! Выпустите меня отсюда! кричал Мак-Киннон, стуча по прутьям решетки.

Ответа не последовало. Он вновь поднял шум, в голосе его появились истерические нотки. Недовольно ворча, Лефти пришел поинтересоваться, в чем дело.

— В чем дело, черт бы тя побрал? — грозно спросил он, приблизившись к решетке.

В голосе Мак-Киннона зазвучали слезы.

— О, Лефти, пожалуйста, выпусти меня отсюда. Пожалуйста! Я не выношу темноты. А тут темно… пожалуйста, не оставляйте меня одного. — И, рыдая, он бросился к решетке.

Надзиратель досадливо выругался.

— Еще один слабонервный. Послушай, ты… заткнись и спи, а то я войду, и тогда у тебя будет причина, для воплей! Он повернулся, собираясь уйти.

Мгновенно Мак-Киннон превратился в злобного, мстительного человека, не отвечающего за свои поступки и действия которого невозможно предугадать.

— Ну ты, безобразный бабуинище! Ты, крысоподобный идиот! Откуда у тебя такой нос?

Лефти обернулся, на лице у него была написана злоба. Он попытался заговорить — Мак-Киннон оборвал его.

— Да! Да! — злорадствовал он, как вредный мальчишка. Мама Лефти испугалась бородавочника…

Надзиратель ударил кулаком в то место где лицо Мак-Киннона прижималось к прутьям решетчатой двери. Мак-Киннон увернулся и одновременно схватил его за руку. Не встретив никакого препятствия, надзиратель потерял равновесие и качнулся вперед, его рука по локоть прошла сквозь решетку.

Мак-Киннон откинулся назад, подтягивая за собой надзирателя до тех пор, пока Лефти не оказался прижатым снаружи к зарешеченной двери, при этом одна его рука полностью была внутри камеры, и Мак-Киннон изо всей силы сжимал запястье.

Вопль, который готов был вырваться из горла Лефти, оборвался: Мэги приступил к делу. Он вынырнул из темноты, молчаливый, как смерть, его тонкие руки проскользнули сквозь прутья решетки и обвились вокруг мясистой шеи надзирателя. Лефти поднатужился и чуть было не вырвался, но Мак-Киннон перенес свой вес вправо и перегнул руку, которую он крепко сжимал, едва не сломав ее при этом.

Мак-Киннону казалось, что они бесконечно долго были в таком положении, подобные гротескным статуям. Пульс барабаном громыхал в ушах, и он даже испугался, что его услышат другие надзиратели и придут на помощь Лефти. Наконец послышался голос Мэги.

— Достаточно, — прошептал он. — Посмотри у него в карманах.

Он проделал это с большим трудом: руки онемели и дрожали от напряжения, к тому же было крайне неудобно действовать через прутья решетки. Ключи оказались в последнем кармане, который он обследовал. Мэги взял у него ключи и отпустил надзирателя — тот мешком упал на пол.

Мэги быстро справился с замком. Дверь открылась со скрипом, заставившим их замереть Дэйв перешагнул через тело Лефти, а Мэги встал на колени, отстегнул дубинку от ремня надзирателя и ударил его за ухом. Мак-Киннон остановился.

— Ты убил его? — спросил он.

— Нет, конечно, — тихо ответил Мэги — Лефти — один из моих друзей. Идем.

И они торопливо пошли мимо камер по слабо освещенному коридору к двери, ведущей в административные службы, — это был единственный выход. Лефти по небрежности оставил ее приоткрытой, и виднелась светлая щелка. Осторожно приблизившись к двери, они услышали тяжелые шаги. Дэйв попытался найти укрытие, но все, что ему удалось, это вжаться в угол, образованный камерным блоком и стеной Он поискал взглядом Мэги, но тот исчез.

Дверь открылась, вошедший остановился и осмотрелся. Мак-Киннон увидел, что у него фонарь с ультрафиолетовым лучом и как дополнение к нему ректификационные очки. Он понял, что темнота его не скроет. Луч фонаря скользнул в его сторону — он напрягся, готовый прыгнуть…

И услышал тупой удар. Надзиратель вздохнул, покачнулся и рухнул бесформенной грудой на пол Мэги стоял над ним и созерцал свою работу, поглаживая рабочую часть дубинки пальцами левой руки.

— Достаточно, — решил он. — Идем, Дэйв.

Он проскользнул через дверь, не дожидаясь ответа. Мак-Киннон последовал за ним. Освещенный коридор сворачивал вправо, в конце его была большая дверь на улицу. Слева от уличной двери была открыта дверь в караульное помещение.

Мэги притянул к себе Мак-Киннона.

— Дело надежное, — прошептал он. — Там сейчас только дежурный сержант. Мы проскользнем мимо него, затем через эту дверь — и будем наслаждаться свежим воздухом.

Он знаком велел Мак-Киннону держаться за ним и тихо подкрался к двери. Вытащив маленькое зеркальце из кармана, вшитого в ремень, он лег на пол, прислонился головой к дверному косяку и осторожно просунул крошечное зеркальце на дюйм-два за порог.

Очевидно, он остался доволен рекогносцировкой, произведенной с помощью импровизированного перископа, он встал на колени и повернул голову так, что Мак- Киннон смог разобрать слова, слетевшие с его губ:

— Все в порядке, — прошептал он, — там только…

Немезида, облаченная в форму надзирателя и весом в сто килограммов, опустилась на его плечи Послышались звуки тревоги. Мэги отчаянно сопротивлялся, но он имел дело с профессионалом, к тому же его застали врасплох. Он рывком освободил голову и закричал:

— Беги, малыш.

Мак-Киннон слышал, как со всех сторон — сбегается охрана, но не мог отвести глаз от двух борющихся фигур. Он стряхнул оцепенение и ударил ногой более крупного из двух противников в лицо. Человек закричал и отпустил свою добычу. Мак-Киннон схватил своего маленького компаньона за воротник и рывком поставил на ноги. В глазах Мэги светилось веселье.

— Прекрасно сыграно, друг мой — прокомментировал он, когда они проскакивали через уличную дверь, — не похоже на игру в крикет! Где ты научился этому приему каратэ?

Мак-Киннону некогда было отвечать, он старался не отстать от стремительно бежавшего Мэги. Они пересекли улицу, промчались по аллее, миновали два дома.

Последующие минуты или часы смешались в голове Мак-Киннона. Позже он вспоминал, как они ползли по крыше, затем спускались и на корточках крались в темноте внутреннего дворика, но не мог вспомнить, как они попали на крышу. Запомнилось ему и то, как они долго сидели съежившись в весьма неаппетитных бочках для отбросов, и ужас, который он испытал, когда к его бочке приблизились шаги и сквозь щель блеснул свет фонаря.

Вскрик и звук убегавших ног, последовавшие за этим, дали ему понять, что Сгиня отвлек погоню на себя. Но когда Сгиня наконец вернулся и открыл крышку бочки, Мак-Киннон чуть не задушил его, не сразу поняв, кто это.

Когда все утихло, Мэги повел его по городу, проявив себя при этом знатоком задних дворов, кратчайших путей и всяческой маскировки. Они достигли окраин города в одном из ветхих бедных кварталов. Мэги остановился.

— Пожалуй, это и есть городская черта, малыш, — сказал он Дэйву. — Если пойдешь по этой улице, вскоре окажешься за городом. Ты ведь этого хотел, не так ли?

— Наверно, — ответил Мак-Киннон, тревожно вглядываясь в смутные очертания домов. Потом он повернулся к Мэги.

Но Мэги исчез. Он растворился в темноте. Его не было ни видно, ни слышно.

Мак-Киннон отправился в указанном направлении с тяжелым сердцем. Не было никаких причин ожидать, что Мэги останется с ним услуга, которую оказал ему Дэйв, была отплачена с лихвой — но все же он потерял единственного человека, отнесшегося к нему дружелюбно в этом странном месте. Он чувствовал себя одиноким и слабым.

Мак-Киннон старался идти очень осторожно и бесшумно, опасаясь нарваться на патруль. Он уже прошел, наверное, несколько сотен метров, как вдруг услышал шипение и замер, сразу покрывшись гусиной кожей от страха.

Он стиснул зубы, борясь с паникой, и сказал себе, что полицейские не шипят, — и тут увидел невысокую тень и ощутил прикосновение к руке.

— Дэйв.

Мак-Киннон испытал детское чувство облегчения и радости.

— Сгиня!

— Я передумал, Дэйв. Жандармы схватят тебя еще до рассвета. Ты ведь не знаешь пути поэтому я вернулся.

Дэйв и обрадовался, и огорчился.

— Черт побери, Сгиня, — запротестовал он, — ты можешь не беспокоиться обо мне. Я как-нибудь справлюсь.

Мэги грубо дернул его за руку.

— Не будь болваном. Такой сосунок, как ты, опять начал бы кричать о своих гражданских правах или о чем-нибудь в этом роде и опять получил бы по зубам. Вот послушай, продолжал он, — я отведу тебя к кое-кому из моих друзей, они спрячут тебя до тех пор, пока не привыкнешь к здешним порядкам. Но они не в дружбе с законом, понимаешь? Тебе придется воплотить в себе всех трех священных обезьянок, ничего не видеть, ничего не слышать, ничего не говорить. Подумай, сможешь ли ты это сделать?

— Да, но…

— И никаких «но». Пошли!

Вход был расположен в задней части одного из старых складов. Ступеньки вели в небольшой провал. Из этого открытого пространства, зловонного от накопившихся отбросов, вела дверь, встроенная в задней стене здания. Мэги тихонько постучал условным стуком и прислушался. Вскоре он прошептал:

— Ш-ш-ш! Это Сгиня!

Дверь быстро открылась, и Мэги попал в объятия двух огромных жирных рук. Его подняли в воздух, и владелица этих рук со смаком поцеловала его в щеку.

— Сгиня! — воскликнула она. — Ты жив, приятель! Мы так скучали по тебе.

— Вот это встреча, Мама, — ответил он, снова встав на ноги. — Но мне хочется, чтобы ты познакомилась с одним из моих друзей. Мама Джонстон, а это Дэвид Мак-Киннон.

— Не могу ли я быть вам чем-нибудь полезен? — поклонился Дэвид, автоматически приняв официальный вид, но глаза Маму Джонстон тут же сузились от подозрения.

— Он наш? — рявкнула она.

— Нет, Мама, он один из новых иммигрантов, но я могу поручиться за него. Он в бегах, и я привел его сюда, чтобы он отсиделся.

Она немного успокоилась, слушая его мягкий убедительный голос.

— Ну.

Мэги ущипнул ее за щеку.

— Вот и молодец, девчушка! Когда ты выйдешь за меня замуж?

Она шлепнула его по руке.

— Даже будь я на сорок лет моложе, я бы все равно не вышла замуж за такого шалопая, как ты. Ну, идемте, продолжала она, обращаясь к Мак-Киннону, — раз вы друг Сгини, хотя это и не делает вам чести! — И, переваливаясь с ноги на ногу, она быстро пошла вниз по лестнице, крикнув кому-то, чтобы тот открыл дверь внизу.

Комната была слабо освещена и меблирована главным образом длинным столом и несколькими стульями, на которых сидело более дюжины людей, выпивавших и разговаривавших Она напомнила Мак-Киннону виденные им рисунки старых английских пивных, какими они были до крушения империи.

Мэги был встречен шумными и неразборчивыми приветствиями.

— Сгиня! Да это же он! Как тебе удалось выбраться на этот раз? Пролез через канализацию?! А ну-ка. Мама, подай нам еще… Сгиня вернулся!

Он выслушал приветствия, помахал рукой и прокричал что-то в ответ, потом повернулся к Мак-Киннону.

— Люди, — сказал он, перекрывая голосом шум, — я хочу, чтобы вы познакомились с Дэйвом, самым лучшим парнем, когда-либо бившим тюремщика ногой в самый нужный момент. Если бы не Дэйв, меня бы здесь не было.

Дэйв очутился за столом между двух других завсегдатаев, а миловидная женщина сунула ему кружку пива. Он начал было благодарить ее, но она поспешила на помощь Маме Джонстон, чтобы помочь той справиться с внезапным наплывом заказов. Напротив Мак-Киннона сидел мрачный молодой человек, который не принимал заметного участия, когда все приветствовали Мэги. Он окинул Дэйва взглядом, ничего не выражавшим и оживлявшимся только тиком, от которого правый глаз судорожно мигал каждые три секунды.

— Чем ты занимаешься? — требовательным голосом спросил он.

— Оставь его в покое, Алек, — вмешался Мэги тихим и дружелюбным голосом. — Он только что прибыл оттуда, я ведь тебе уже говорил. Но с ним все в порядке, — продолжал он, повышая голос, чтобы его могли услышать остальные, — он здесь всего двадцать четыре часа, но уже сбежал из тюрьмы, оказал сопротивление двум идиотам из таможни и высказал все, что думает, прямо в лицо судье Флейшекеру. Ну разве это не трудный денек?

Перечисленные подвиги Мак-Киннона вызвали всеобщее одобрение, но парень с тиком не отставал.

— Все это очень хорошо, но я задам ему прямой вопрос: чем он занимается? Если тем же, чем и я, то я этого не потерплю — здесь и так уже много народу.

— Дешевых шантажистов, вроде тебя, всегда хватает. Но он этим не увлекается. Пусть его профессия тебя не волнует.

— Почему он не отвечает сам за себя? — подозрительно спросил Алек. Он встал. — Я не верю, что он наш…

Оказалось, что Мэги чистит ногти кончиком длинного ножа.

— Засунь нос в свою кружку, Алек, — посоветовал он безразличным тоном, — не то мне придется его отрезать.

Алек судорожно стиснул что-то в руке. Мэги продолжал так же спокойно:

— Если ты думаешь, что сможешь воспользоваться своим вибратором быстрее, чем я сталью, то действуй — это будет интересный эксперимент.

Алек еще с минуту постоял, колеблясь, при этом его тик становился все заметнее. Мама Джонстон подошла к нему сзади и посадила ухватив за плечи.

— Мальчики! Мальчики! Разве так себя ведут? Да еще при госте… Сгиня, убери эту мерзкую штуку — мне стыдно за тебя.

Нож исчез.

— Ты, как всегда, права, Мама, — ухмыльнулся Мэги. Попроси Молли налить мне еще кружечку.

Один из старых завсегдатаев, сидевший справа от Мак-Киннона, вдребезги пьяный, тоже решил принять участие: он уставился на Дэйва мутными глазами и спросил:

— Парень, а ты посвящен в братство?

Мак-Киннон уловил неприятный запах, исходящий изо рта, когда тот наклонился, чтобы подчеркнуть свой вопрос мановением трясущегося, распухшего пальца.

Дэйв повернулся к Мэги, молча спрашивая совета. Мэги ответил, за него:

— Нет, он не посвящен. — Мама Джонстон знала об этом, когда впускала его. Он здесь потому, что ему необходимо убежище, а это не противоречит нашим обычаям!

Беспокойный шепоток пробежал по комнате. Молли прекратила подносить кружки и, не скрываясь, стала слушать. Но старик, очевидно, был удовлетворен.

— Правда… конечно, правда, — согласился он и сделал большой глоток из своей кружки, — убежище может быть предоставлено при необходимости, если…

Его слова потонули в общем шуме.

Нервное напряжение ослабело. Большинство из присутствующих подсознательно были рады согласиться со стариком и найти оправдание в необходимости. Мэги повернулся к Дэйву:

— Я думал, что то, чего ты не знаешь, не может причинить тебе — или нам — вреда, но вопрос поставлен на повестку дня.

— А что он имел в виду?

— Грэмпс спросил тебя, посвящен ли ты в братство являешься ли ты членом древнего и благородного братства воров, головорезов и карманников.

Мэги уставился в лицо Дэйва с сардонической ухмылкой. Дэйв неуверенно смотрел то на Мэги, то на остальных, видел, что они обмениваются взглядами, и напряженно думал, какого же ответа от него ждут. Нарушил молчание Алек.

— Ну — усмехнулся он, — чего ты ждешь? Давай-ка спрашивай его — или лучшие друзья Сгини свободно используют этот клуб всего-навсего по его разрешению?

— Мне казалось, что я просил тебя помолчать, Алек, ровным тоном ответил Сгиня. — Кроме того… ты нарушаешь одно из требований. Все наши, присутствующие здесь, вначале должны решить, задавать этот вопрос или нет.

Тихий человечек с беспокойным взглядом вполголоса заметил:

— Я не уверен, что это как раз тот случай, Сгиня. Если бы он пришел сам или попал в наши руки… в таком случае да. Но ведь ты привел его сюда. Мне кажется, все считают, что он должен ответить на этот вопрос, и, если никто не возражает, я спрошу его сам. — Он помолчал. Возражений не было. — Ну что ж, очень хорошо… Дэйв, ты видел и слышал слишком много. Покинешь ли ты нас теперь… или останешься и дашь клятву нашей гильдии? Я должен предупредить тебя, что, дав клятву один раз, ты даёшь ее на всю жизнь — и за измену братству существует одно наказание.

Он провел большим, пальцем по горлу — жест был стар как мир и известен всему миру. Грэмпс обеспечил соответствующее звуковое сопровождение.

Дэйв огляделся вокруг. На лице Мэги не было написано ничего такого, что помогло бы ему.

— Что же я должен сказать? — спросил он, пытаясь протянуть время.

Внезапно они услышали громкий стук и крик, приглушенный двумя закрытыми дверьми и лестницей.

— Эй там, внизу, открывайте!

Мэги вскочил на ноги и кивнул Дэйву.

— Это за нами, малыш, — сказал он. — Пошли.

Он подошел к внушительному старомодному радиограммофону, который стоял у стены, заглянул под него, покопался с минуту, затем открыл боковую панель. Дэйв увидел, что механизм внутри хитроумно переделан таким образом, что человек мог протиснуться вовнутрь. Мэги запихнул его туда и захлопнул панель.

Лицо Мак-Киннона оказалось прижатым к сквозной решетке, закрывавшей динамик. Молли убрала две лишние кружки со стола и расплескала содержимое одной из них, чтобы смыть кольца, оставленные ими.

Мак-Киннон увидел, как Сгиня скользнул под стол, подтянулся и исчез. Очевидно, он каким-то образом прицепился снизу к крышке стола.

Мама Джонстон шумно негодовала, открывая дверь. Нижнюю дверь она открыла сразу и с громким шумом. Затем она медленно вскарабкалась по ступенькам, останавливаясь, дыша с присвистом и громко жалуясь. Он услышал, как она отмыкает верхнюю дверь.

— Подходящее время будить честных людей! — возмущалась она. — И так с трудом успеваешь выполнять всю работу, с трудом сводишь концы с концами, а еще отрывают каждые пять минут от…

— Хватит, старуха, — ответил мужской голос, — проводи-ка нас вниз. У нас есть к тебе дело.

— Что еще за дело? — недовольным тоном спросила она.

— Возможно, ты продаешь спиртное без разрешения, но на этот раз речь пойдет о другом.

— Я не продаю… Это частный клуб. Спиртное принадлежит его членам, а я просто подаю выпивку, вот и все.

— Вполне возможно. Но как раз с этими членами я и хочу поговорить. Уйди с дороги, да поживей.

— Они вошли в комнату — Мама Джонстон впереди, очень недовольная. Говоривший оказался сержантам полиции, его сопровождая патрульный. Следом появились еще двое в форме, но это были солдаты. Судя по нашивкам, это были капрал и рядовой — если, конечно, знаки различия в Новой Америке были такими же, как в армии Соединенных Штатов.

Сержант больше не обращал внимания на Маму Джонстон.

— Прекрасно, вы, там, — прокричал он, — стройся!

Они повиновались неуклюже, но быстро, Молли и Мама Джонстон забились в угол. Сержант полиции снова закричал:

— Прекрасно, капрал, принимайте командование!

Парень, умывавшийся в кухне, застыл, широко раскрыв глаза. Он уронил кружку. Она загрохотала, как обезумевший похоронный колокол.

Человек, который расспрашивал Дэйва, хрипло спросил:

— Что все это значит?

Сержант ответил с довольной ухмылкой:

— Призыв в армию, вот что это такое. Вы все зачисляетесь в армию на неопределенный срок.

— Принудительная вербовка! — простонал кто-то. Капрал вышел вперед.

— Встаньте в колонну по двое, — скомандовал он.

Но маленький человечек с беспокойными глазами не сдавался.

— Я этого не понимаю, — заявил он. — Три недели назад мы подписали соглашение о перемирии со Свободным Государством.

— Это не твоя забота, — ответил сержант, — и не моя. Мы забираем всех дееспособных мужчин, не занятых общественно полезным трудом. Идем.

— Но меня-то вы не заберете.

— Почему?

Он поднял — культю отсутствующей руки. Взглянув на нее, сержант посмотрел на капрала, который неохотно кивнул, и сказал:

— Хорошо, но утром зайдешь в полицию и зарегистрируешься.

Он начал выводить остальных, когда Алек вырвался из колонны и бросился к стене с криком:

— Вы не сможете меня призвать! Я ни за что не пойду!

Его грозный маленький вибратор сверкнул в поднятой руке, а правая сторона лица была так сведена тиком, что обнажились зубы.

— Успокой его, Стивз, — приказал капрал.

Рядовой вышел вперед, но сразу же остановился в нерешительности. У него не было ни малейшего желания получить вибродырку в ребрах.

Капрал с видом флегматичным и почти скучающим вынул из кармана маленькую трубку. Дэйв услышал мягкий чмокающий звук и тонкий звон. Алек постоял несколько секунд не двигаясь, его лицо исказилось, словно он до предела напряг свою волю в борьбе с какой-то невидимой силой, а затем медленно соскользнул на пол. Судорога на лице разгладилась, он стал похож на усталого, раздражительного и очень обиженного мальчишку.

— Вы, двое, возьмите его, — скомандовал капрал. — Шагом марш.

Сержант уходил последним. У двери он повернулся и заговорил с Мамой Джонстон:

— Давно не видела Сгиню?

— Сгиню? — Она казалась озадаченной. — Но он же в тюрьме.

— Ах да… ну конечно. — И он вышел.

Мэги отказался от выпивки, предложенной ему Мамой Джонстон.

Дэйв удивился, увидев, что он впервые за все время был обеспокоен.

— Не понимаю, — пробормотал Мэги едва слышно, потом обратился к однорукому: — Эд, введи меня в курс дел.

— Почти ничего нового с тех пор, как тебя сцапали, Сгиня. Перемирие подписали еще до того. Я думал, что, судя по газетам, можно рассчитывать на длительный покой.

— И я тоже. Но, должно быть, правительство готовится к войне, если они занялись всеобщей мобилизацией. — Он встал. — Мне нужно получить более полные сведения. Эд!

Поваренок заглянул в комнату:

— Что тебе нужно, Сгиня?

— Прогуляйся и поболтай кое с кем из нищих. Разыщи их «короля». Ты знаешь, где он обитает?

— Конечно, возле театра.

— Узнай, какая каша заваривается, но смотри, чтобы они не догадались, что это я тебя послал.

— Хорошо, Сгиня. Все понял.

— Молли.

— Да, Сгиня?

— Может быть, ты поговоришь с деловыми девочками? Мне хочется знать, что они слышат от своих клиентов.

Она кивнула в знак согласия. Он продолжал:

— Лучше всего разыщи ту рыженькую, которая работает на Юнион-сквер. Она способна вытянуть секреты из мертвого. Вот… — Он вытащил из кармана и дал ей несколько банкнот. — Возьми-ка этот жирок… Возможно, тебе придется смазать им полицейского, когда будешь выходить из того района.

Мэги не был расположен к разговору и настоял на том, чтобы Дэйв немного поспал. Уговорить его была нетрудно: он не спал с тех пор, как попал в Ковентри. Казалось, прошла уже целая жизнь — так он устал. Мама Джонстон предоставила ему импровизированную постель в темной, душной комнате, расположенной где-то ниже уровня земли. Там не было ничего из тех удобств, к которым он привык, — ни кондиционера, ни спокойной музыки, ни гидравлического матраса, ни звукоизоляции, но он был слишком утомлен, чтобы думать об этом. Впервые в своей жизни он спал не раздеваясь и под одеялом.

Проснулся он с головной болью, неприятным вкусом во рту и предощущением надвигающегося несчастья. Вначале он не мог вспомнить, где он, — ему казалось, что он все еще сидит в заключении за пределами Ковентри. Окружающая обстановка была такой отвратительной, что он уж было собрался позвонить и вызвать служащего, чтобы пожаловаться, когда внезапно в его памяти всплыли события прошедшего дня. Встав, Мак-Киннон обнаружил, что все кости и мышцы болят и, что хуже того, он отвратительно грязен. Все тело зудело.

Он прошел в гостиную и увидел сидящего за столом Мэги.

— Привет, малыш. Я собрался уже будить тебя. Ты проспал почти весь день. Нам о многом нужно поговорить.

— Хорошо. Сейчас. Где умывальная?

— Вон там.

Умывальная не совсем соответствовала представлению Дэйва об этой комнате, но ему все-таки удалось принять легкий душ, несмотря на омерзительно скользкий пол. Затем он обнаружил, что отсутствует автомат подачи горячего воздуха, и был вынужден кое-как обтереться носовым платком. Сменной одежды у него не было. Оставалось или надеть вчерашнюю, или ходить нагишом. Он вспомнил, что нигде в Ковентри не видел нудистов, даже на спортплощадках, — несомненно, что обычаи здесь несколько иные.

Когда он одевался, по коже пробежали мурашки от прикосновения уже использованного один раз белья.

Но Мама Джонстон приготовила ему аппетитный завтрак. Он с удовольствием пил кофе и слушал Мэги. Ситуация, по словам Сгини, была угрожающей. Новая Америка и Свободное Государство пошли на компромисс в своих разногласиях и образовали союз. Они вполне серьезно намереваются вырваться из Ковентри и напасть на Соединенные Штаты.

Услышав это Мак-Киннон оторвался от еды.

— Но это нелепо. Их же слишком мало. Кроме того, как они преодолеют Барьер?

— Этого я еще не знаю… пока. Но у них есть какие-то основания надеяться, что они прорвутся через Барьер… и ходят слухи, будто то, что они используют для прорыва, может быть использовано также и как оружие, и тогда небольшая армия сможет завоевать всю территорию Соединенных Штатов.

Мак-Киннон очень удивился.

— Ну, — заметил он, — я не могу судить об оружии, о котором ничего не знаю, но что касается Барьера… Я не физик и не математик, но мне всегда говорили, что теоретически невозможно прорвать Барьер… что это просто ничто, и это ничто не поддается никаким воздействиям. Конечно, можно перелететь через него, но даже это смертельно опасно…

— А если они нашли какой-то способ оградиться от воздействия поля Барьера? — предположил Мэги. — Но, как бы там ни было, нас это не касается. Суть дела в заключенном ими соглашении: Свободное Государство предоставляет технические средства и офицеров, а Новая Америка, население которой больше, дает солдат. А для нас это означает, что мы не сможем нигде показаться, иначе не успеем и глазом моргнуть, как окажемся в армии. Поэтому у меня возникло одно предложение. Я собираюсь смыться отсюда, сразу же как стемнеет, и отправиться к Воротам. Боюсь, что даже под столом меня рано или поздно найдут. Может быть, и ты пойдешь со мной?

— Вернуться обратно и попасть в лапы психиатров? — На лице Мак-Киннона был написан неподдельный ужас.

— Конечно… а почему бы и нет? Что ты здесь теряешь? Через пару дней вся эта проклятая страна превратится в Свободное Государство… и человек с твоим темпераментом по уши увязнет в неприятностях. Что плохого в том, чтобы спрятаться в уютной больничной палате до тех пор, пока все не уляжется? И не нужно обращать внимания на психиатров… просто рычи по-звериному каждый раз, как они сунут нос в твою комнату, пока они наконец не махнут на тебя рукой.

Дэйв отрицательно покачал головой.

— Нет, — медленно произнес он, — я не могу этого сделать.

— Что же ты собираешься предпринять?

— Пока еще не знаю. Наверно, подамся в горы. Буду жить с Ангелами, если придется. Я не против того, чтобы они молились за мою душу, если только они в нее не полезут.

Некоторое время оба молчали. Мэги обиделся на Мак-Киннона за неразумное, на его взгляд, упрямство. Дэйв продолжал энергично жевать поджаренную ветчину.

— Боже, да ведь это очень вкусно, — заметил он, чтобы нарушить неловкое молчание. — Я уж и не помню, когда ел такую вкусную пищу… Послушай!

— Что? — Подняв глаза, Мэги увидел, что Мак-Киннон испуганно смотрит в тарелку.

— Эта ветчина… она синтетическая или это настоящее мясо?

— Ну конечно, настоящее. В чем дело?

Дэйв не ответил. Ему удалось добежать до умывальника до того, как все съеденное покинуло его желудок. Перед тем как уйти, Мэги дал Дэйву немного денег, чтобы тот смог купить вещи необходимые в горах. Мак-Киннон пытался отказаться, но Сгиня не стал его слушать.

— Не будь идиотом, Дэйв. Я все равно не смогу воспользоваться новоамериканской валютой за пределами Барьера, а ты не сможешь выжить в горах без соответствующего снаряжения. Отсидись здесь несколько дней, пока Эд или Молли не достанут всего, что тебе необходимо, и тогда отправляйся… если не изменишь решения и не пойдешь со мной.

Дэйв отрицательно покачал головой и взял деньги. После ухода Мэги стало одиноко. Мама Джонстон и Дэйв остались в клубе, и пустые стулья тягостно напоминали ему о людях, насильно призванных в армию. Ах, если бы появился Грэмпс или однорукий… Даже Алек, с его отвратительным характером, составил бы ему компанию — интересно, наказали Алека за то, что он сопротивлялся при вербовке?..

Мама Джонстон стала развлекать его игрой в шашки, пытаясь поднять его явно плохое настроение. Он принял неохотное участие в игре, но мысли его блуждали. Он вспомнил слова судьи о том, что в космосе можно найти немало приключений. Но ведь это доступно только инженерам и техникам… Возможно, ему следовало заняться наукой или техникой, а не литературой — тогда сейчас он мог бы оказаться на Венере, посвятить себя тяжелому, опасному и благородному труду, а не прятаться от пугал в мундирах. Какая несправедливость… Нет, он не должен обманывать себя: эксперту по истории литературы не место на малоисследованной планете. Произошедшее с ним не было человеческой несправедливостью, а закономерностью, обусловленной его же собственным характером… Пора уж это признать…

Мак-Киннон с горечью думал о человеке, разбив нос которому он очутился в Ковентри. Возможно, он был «скрытым паразитом», как его назвал этот нахал, — но, вспомнив эту фразу, он опять почувствовал тот безудержный гнев, который навлек на него беду. Он был рад тому, что отделал того негодяя. Какое право он имел оскорблять людей подобными словами?

Он поймал себя на том, что думает с такой же злобой и о своем отце, хотя вряд ли смог объяснить какая тут связь. Эта связь не была очевидной, ибо его отец никогда бы не опустился до ругани. Вместо этого он улыбнулся бы самой нежной улыбкой и процитировал что-нибудь тошнотворное вроде того, что, мол, Бог терпел и нам велел. Отец Дэйва был одним из самых отвратительных тиранчиков, которые правили своими дамами под маской любви и добродетели. Он был из тех, кто поучает скорбно, а не гневно, подразумевая, что ему-то самому якобы еще больнее, — а потому умел найти альтруистическое объяснение любому из своих поступков. Убежденный в собственной безупречной праведности, он ни во что не ставил точку зрения своего сына и главенствовал над ним во всем — всегда в силу самых высоких моральных мотивов.

Когда Дэйва арестовали за неспособность преодолеть атавистическое стремление к насилию, отец отрекся от него, заявив, что очень старался сделать из, сына человека и теперь нисколько не виновен в столь плачевных результатах…

Легкий стук в дверь заставил их отложить шашки. Мама Джонстон не спешила к двери.

— Это не наш стук, — размышляла она вслух, — но полицейские обычно стучат громче. В общем, приготовься прятаться.

Мак-Киннон встал у норы, где прятался прошлой ночью, а Мама Джонстон пошла узнать, в чем дело. Он слышал, как она снимает засовы и отмыкает верхнюю дверь, а потом донесся ее голос, приглушенный, но очень напряженный:

— Дэйв! Иди сюда, Дэйв, скорее!

Мак-Киннон увидел Сгиню — он был без сознания, весь в крови.

Мама Джонстон пыталась поднять его обмякшее тело. Мак-Киннон поспешил к ней, и вдвоем им удалось отнести раненого вниз и положить на длинный стол. На минуту он пришел в сознание.

— Привет, Дэйв, — прошептал он, а на лице его появилось жалкое подобие его прежней добродушной ухмылки. — Кто-то покрыл моего туза.

— Да молчи ты! — оборвала его Мама Джонстон. Потом она обратилась к Дэйву: — Нам нужно доставить его к Доктору.

— Мне… мне… нельзя… этого, — бормотал Сгиня. Я должен… должен… попасть к Воротам. — Он умолк.

Пальцы Мамы Джонстон деловито ощупывали его тело. Из какого-то тайника на ее огромной фигуре появились ножницы, и она обрезала края его одежды, обнажив невероятных размеров рану. Она внимательно осмотрела ранение.

— Я с этим не справлюсь, — решила она, — но он должен спать, когда мы понесем его. Дэйв, принеси шприц из аптечки, что в умывальной.

— Нет, Мама! — Это сказал Мэги, голос его был сильным и звонким. — Дай мне стимулирующую таблетку, — продолжал он. — Это…

— Но, Сгиня…

Он оборвал ее:

— Хорошо, мне нужно показаться Доктору, но как, черт возьми, я попаду туда, если не пешком?

— Мы понесем тебя, разумеется.

— Спасибо, Мама. — Его голос потеплел. — Я в этом не сомневался, но такая процессия сразу привлечет внимание полиции. Так что дай мне таблетку.

Дэйв спросил, пока она копалась в аптечке:

— Почему бы нам просто не послать за каким-нибудь доктором?

— Есть только один доктор, которому мы можем доверять, и это Доктор. Кроме того, никто другой и гроша ломаного не стоит.

Когда они вернулись в комнату, Мэги опять был без сознания. Мама Джонстон хлопала его по щекам до тех пор, пока он не пришел в себя, усиленно мигая и ругаясь. Потом дала ему таблетку.

Сильное стимулирующее средство, неожиданный побочный продукт обычной угольной смолы, почти сразу оказало свое действие. Если судить по внешнему виду, Мэги был совершенно здоров. Он сел, пощупал пульс, отыскав его на левом запястье сильными, без малейшей дрожи, пальцами.

— Ровный, как метроном, — объявил он. — Старые ходики отлично справились с этой дозой.

Он подождал, пока Мама Джонстон наложила на его раны стерильные повязки, затем попрощался Мак-Киннон посмотрел на Маму Джонстон. Она кивнула в знак согласия.

— Я иду с тобой, — сказал он Сгине.

— Зачем? Это удвоит риск.

— Ты не можешь идти один — с допингом или без него.

— Вздор. Мне придется возиться с тобой.

— Я пойду. Не спорь.

Мэги пожал плечами и сдался. Мама Джонстон вытерла пот с лица и поцеловала их обоих.

До тех пор, пока они не оказались вдали от города, их путешествие напоминало Мак-Киннону о кошмарном бегстве предыдущим вечером. За городом они продолжали двигаться на северо-запад по дороге, которая вела к холмам, и сходили с нее только для того, чтобы избежать встречи с редкими машинами. Один раз они чуть не попались патрульной полицейской машине, оборудованной инфракрасным фонарем и почти невидимой. К счастью, Сгиня вовремя почувствовал ее приближение, и они спрятались за невысокой стеной, отделяющей близлежащее поле от дороги.

Дэйв поинтересовался, как он узнал, что приближается патрульная машина Мэги хмыкнул.

— Будь я проклят, если могу это объяснить, — сказал он, но я уверен, что смог бы учуять полицейского даже в стаде коз.

С приближением ночи Сгиня стал говорить все меньше и меньше. Его спокойное лицо старело и покрывалось морщинами по мере того, как действие лекарства истощалось. Дэйву казалось, что теперь он может глубже заглянуть в характер этого человека — что маска боли и была его истинным лицом, а не те безмятежные черты, которые обычно были открыты миру В сотый раз он задумывался над тем, что же совершил Сгиня, из-за чего суд признал его социально опасным.

Этот вопрос интересовал его относительно всех, с кем он встречался в Ковентри. В большинстве случаев ответ приходил сразу, так как отклонения от социальной нормы были слишком очевидны. Мама Джонстон была для него загадкой до тех пор, пока не объяснила все сама. Она последовала в Ковентри за своим мужем. Теперь, овдовев, она предпочла остаться с друзьями и не менять привычного уклада жизни.

Мэги уселся на краю дороги.

— Бесполезно, малыш, — сознался он. — Мне не справиться.

— Тогда я понесу тебя.

Мэги едва заметно улыбнулся.

— Вот увидишь, я сумею, — настаивал Дэйв. — Сколько еще идти?

— Мили две-три.

— Полезай мне на плечи.

Он медленно пошел вперед. Первые несколько сотен ярдов казались не очень трудными. Мэги был на сорок фунтов легче Дэйва. Дальше стало хуже Руки Мак- Киннона затекли оттого, что он держал колени Мэги, плечи болели от навалившейся тяжести, и даже дышать было трудно. — Мэги обвивал руками его шею.

Пройти две мили, может быть, больше. Перенести вес вперед, и пусть ноги идут вслед за ним, иначе можно упасть на землю. Все происходит автоматически — и мучительно, как удаление зубов. Что такое миля? Ничто в космическом корабле, тридцать секунд в скоростном автомобиле, десять минут в электричке, пятнадцать — для хорошо обученных солдат в боевой готовности. А сколько времени уйдет на нее, если у вас на спине человек, вы идете по плохой дороге, а ко всему прочему вы еще и устали?

Пять тысяч двести восемьдесят шагов — ничего не значащая цифра. Но каждый шаг означает минус двадцать четыре дюйма от общего расстояния. Остаток останется недостижимым вечность. Сосчитайте эти шаги. Считайте их до тех пор, пока не сойдете с ума — пока цифры не станут мелькать перед вашими глазами, и — раз!.. раз!.. раз!.. — это топот ваших огромных онемевших ног отдается в голове…

Считайте их в обратном порядке, отнимая каждый раз по два — нет, так хуже: остаток — все еще недостижимая, невообразимая цифра.

Мир его стал маленьким, потерял прошлое и не имел будущего. Не было ничего, вообще ничего, кроме мучительной необходимости поднимать ногу и ставить ее перед собой. Никаких чувств, только предельное напряжение воли, необходимое для того, чтобы совершать эти ничего не значащие действия.

Внезапно он очнулся, почувствовав, как руки Мэги разжались на его шее. Он наклонился вперед упал на одно колено, чтобы не уронить свою ношу, затем медленно опустил Мэги на землю. Какое-то мгновение от думал, что Сгиня мертв, — он не мог нащупать его пульс, а осунувшееся лицо и вялое тело были холодными, как у трупа… но он прижался ухом к груди товарища и с облегчением услышал ровное биение его сердца.

Он связал носовым платком запястья Мэги и просунул голову через сцепленные таким образом руки. Но он не смог, — так изможден он был, — пристроить этот вес на спине. Сгиня пришел в сознание, когда Мак-Киннон пытался встать на ноги. Его первыми словами было:

— Полегче, Дэйв. В чем дело?

Дэйв объяснил.

— Лучше развяжи мне запястья, — посоветовал Сгиня. Думаю, что я смогу немного пройти сам.

И он таки пошел и преодолел почти три сотни ярдов, а потом был вынужден снова сдаться.

— Послушай, Дэйв, — с трудом проговорил он, — у тебя нет с собой этих таблеток?

— Есть… но тебе нельзя их больше принимать. Они тебя убьют.

— Да, я знаю — так говорят. Но я думал не об этом. Я хотел предложить, чтобы ты сам принял таблетку.

— Ах, ну конечно же! Боже мой, какой я дурак!

Мэги показался не тяжелее легкого пальто, утренняя звезда засияла ярче, а силы казались неистощимыми. Даже когда они сошли с шоссе и направились по пробитой телегами колее, которая вела к дому Доктора в холмах, Мак-Киннон чувствовал себя сносно. Он знал, что лекарство истощает его жизненные силы и ему потребуется много дней, чтобы прийти в себя после такого безумного напряжения, но сейчас это не имело значения.

Ничем нельзя было измерить его радость в тот момент, когда он наконец подошел к дому Доктора на своих собственных ногах, а его ноша была живой и в полном сознании.

Мак-Киннона не пускали к Мэги в течение четырех дней. Все это время с ним обращались как с выздоравливающим больным, помогая восстановить двадцать пять фунтов веса, потерянные за два дня и две ночи, и оправиться от напряжения, которому подвергалось его сердце в течение последних часов пути. Высококалорийная пища, солнечные ванны, отдых и спокойное окружение плюс прекрасное от природы здоровье — все это привело к тому, что он быстро восстановил вес и силы. Однако Мак-Киннон был очень рад своему положению «больного», потому что мог находиться в компании Доктора и Персефоны.

По календарю Персефоне было пятнадцать лет. Дэйв так и не решил, думать ли о ней как о более взрослом человеке или как о девочке. Она родилась в Ковентри и прожила свою недолгую жизнь в доме Доктора, ее мать умерла в этом же доме во время родов. Во многих отношениях она была еще ребенок, так как не имела контактов с цивилизованным миром за пределами Барьера и почти не общалась с обитателями Ковентри, за исключением тех случаев, когда видела их в качестве пациентов Доктора. Но ей позволяли без ограничения читать книги в библиотеке человека, занимавшегося сложными и разнообразными проблемами науки. Мак-Киннон постоянно удивлялся широте ее научных знаний — значительно более глубоких и разносторонних, чем его собственные. Порой ему казалось, что он разговаривает с каким-то древним и всезнающим патриархом, но тут же она проявляла крайнюю наивность в мирских делах, и он с болью осознавал, что она все же еще ребенок, к тому же более чем неопытный. Мак-Киннон испытывал к ней несколько романтические чувства. Не совсем серьезные, конечно, принимая во внимание, что она едва ли достигла брачного возраста, но ему приятно было ее видеть, кроме того, он просто истосковался по женскому обществу. Сам он был достаточно молод для того, чтобы находить постоянный интерес в чудесных различиях, умственных и физических, существующих между мужчиной и женщиной.

Тем больнее был удар по его гордости, когда выяснилось, что она считает его, как и других обитателей Ковентри, «несчастненьким», нуждающимся в помощи и сочувствии, потому что у него «не все в порядке с головой».

Взбешенный, он целый день угрюмо бродил один, но чисто человеческая потребность в самооправдании и одобрении заставила его разыскать ее и попытаться переубедить. Он подробнейшим образом и без утайки объяснил обстоятельства, приведшие его на скамью подсудимых, приукрасив свой рассказ собственной философией и оценками, а затем доверчиво стал ждать ее одобрения.

Но его не последовало.

— Мне непонятна твоя точка зрения, — сказала она. — Ты разбил ему нос — он же не причинил тебе никакого вреда. И ты хочешь, чтобы я одобрила твой поступок?

— Но, Персефона, — запротестовал он, — ты не принимаешь во внимание тот факт, что он оскорбил меня самым обидным образом.

— Я не вижу в этом никакой связи, — сказала она. — Он просто сотряс воздух — устно оскорбил тебя. Если оскорбление не соответствует действительности, то и звуки эти не имеют никакого значения. Если же в твоем случае оскорбление правдиво — если ты являешься тем, кем он тебя назвал, тогда ты должен смириться с этим, ты должен знать, что такое мнение о тебе справедливо. Короче, он не причинил тебе вреда. А твой поступок — совершенно иное дело. Ты разбил ему нос. Это есть причинение вреда. В целях самозащиты общество должно искать способ избавиться от тебя или определить, в какой степени ты неуравновешен и сможешь ли в будущем причинить вред еще кому-нибудь. Если ты опасен, тебя нужно поместить в карантин для лечения или удалить из общества — решение было предоставлено тебе.

— Ты думаешь, что я сумасшедший, да? — обрушился он на нее.

— Сумасшедший? Да, но не в том смысле, в каком думаешь ты. У тебя нет опухоли мозга или других каких-нибудь болезней нервной системы, которые мог бы обнаружить Доктор. Но с точки зрения твоих семантических реакций ты такой же сумасшедший в социальном отношении, как, например, любой фанатичный охотник за ведьмами.

— Перестань, это несправедливо!

— Что такое справедливость? — Она взяла на руки котенка, с которым играла. — Я иду домой, становится прохладно. — И она ушла в дом, бесшумно ступая по траве босыми ногами.

Если бы наука семантика развивалась так же быстро, как психодинамика, Соединенные Штаты никогда бы не оказались под властью диктатуры, не произошла бы Вторая Революция. Все научные принципы, воплощенные в Завете, ознаменовавшем конец Революции, были сформулированы еще в первой четверти двадцатого века.

Но труды пионеров семантики С К. Огдена, Альфреда Корзинского и других были известны всего лишь горстке студентов, тогда как психодинамика, в силу непрекращающихся войн и чудовищно возросших требований торговли, прогрессировала с головокружительной скоростью.

Семантика, изучающая значение слов в передаче смыслового содержания, впервые давала научный метод подхода в объяснении любого акта повседневной жизни. Поскольку семантика оперировала устными и письменными словами как определяющим аспектом поведения человека, вначале ошибочно считали, что она имеет значение только для профессионалов, работающих со словами — писателей, рекламщиков, профессоров этимологии и т д. Некоторые прогрессивные психиатры попытались применить ее к личностным проблемам человека, но их работы были смыты волной массовых психозов, ввергнувшей Соединенные Штаты в психологический кошмар Средневековья.

Завет был важнейшим научным социальным документом, и нужно отдать должное его главному автору, доктору Михаю Новаку, тому самому Новаку, который во время Революции был штабным психиатром революционной армии Революционеры хотели предоставить человеку максимум личной свободы. Каким же образом они хотели добиться этого с высокой степенью математической вероятности.

Прежде всего, они отбросили концепцию «справедливости». При семантическом изучении слова «справедливость» оказалось, что у него нет эталона — не существует какого-либо явления в среде, имеющей параметры времени и пространства, на которое можно было бы указать и заявить: «Это есть справедливость». В науке имеет право на существование то, что поддается наблюдению и измерению. Справедливость не относится к таким явлениям, поэтому она не может значить одно и то же в различных обстоятельствах. Попытка «взвесить» справедливость противоречит материализму.

Но вред, физический или экономический, может быть определен и измерен. Поэтому Завет запрещал гражданам причинять вред друг другу. Любой акт, не ведущий к причинению физического или экономического вреда какому-либо отдельному лицу, считался законным.

Но поскольку была устранена концепция «справедливости», не могло быть никаких рациональных критериев наказуемости. Наука о наказаниях заняла почетное место на архивной полке. И все же, поскольку было непрактично позволять источнику опасности оставаться в обществе, нарушители порядка подвергались осмотру и потенциальным рецидивистам предлагался выбор: либо пройти психологическую обработку, либо покинуть общество — удалиться в Ковентри.

В первых проектах Завета содержалась мысль о том, что ненормальные в социальном отношении люди должны быть госпитализированы для лечения, поскольку современная психиатрия в состоянии излечить все отклонения от нормы. Однако Новак воспротивился этому.

— Нет, — возражал он. — Правительству ни в коем случае не должно быть позволено лезть в душу граждан без согласия последних, иначе у нас возникнет еще большая тирания, чем существовала раньше. Каждый человек имеет право на свободу выбора: принимать или не принимать Завет — даже в том случае, если мы считаем его безумцем!

Когда в следующий раз Дэвид Мак-Киннон попытался найти Персефону, он обнаружил ее чрезвычайно взволнованной. Его собственная оскорбленная гордость тут же была забыта.

— Ну, моя дорогая, — сказал он, — что же произошло в этом мире?

Постепенно он понял, что она присутствовала при разговоре Мэги и Доктора и впервые услышала о предстоящей военной операции против Соединенных Штатов. Он похлопал ее по руке.

— И это все? — облегченно заметил он — Я думал, что-нибудь случилось с тобой.

— «И это все…» Дэвид Мак-Киннон, ты хочешь сказать, что знал обо всем этом и не беспокоился?

— Я? Чего ради? Да к тому же что бы я мог сделать?

— Что бы ты мог сделать? Отправиться туда и предупредить их — вот что бы ты мог сделать… А если говорить о том, чего ради… Дэйв, ты невозможен!.. — Она расплакалась и выбежала из комнаты.

Он внимательно смотрел ей вслед, открыв рот от изумления, а потом в нем заговорил его самый далекий предок, заметивший, что женщин трудно понять.

Персефона не пришла обедать Мак-Киннон спросил у Доктора, где она.

— Уже пообедала, — сказал ему Доктор, не отрываясь от еды. — И отправилась к Воротам.

— Что? Почему вы ей это позволили?

— Свободный человек. Да она меня бы и не послушалась. С ней ничего не случится.

Последних слов Дэйв уже не слышал, так как стремительно выбежал во двор. Персефона выводила из сарая маленький автомобильчик.

— Что тебе нужно? — спросила она с холодным достоинством, явно не соответствовавшим ее возрасту.

— Ты не должна этого делать! Именно там ранили Сгиню!

— Я еду. Пожалуйста, уйди с дороги.

— Тогда я поеду с тобой.

— Зачем?

— Чтобы присмотреть за тобой.

Она презрительно фыркнула:

— Как будто кто-то посмеет дотронуться до меня.

В том, что она сказала, была некая доля правды. Доктор и все его близкие пользовались личной неприкосновенностью — в отличие от всех остальных обитателей Ковентри. Это объяснялось тем, что в Ковентри почти совсем не было компетентных медиков. Врачи очень редко совершали преступления против общества. От психотерапии они отказывались тоже крайне редко, так что в Ковентри попало лишь несколько шарлатанов, от которых больным и раненым проку было мало. А Доктор был лекарем по натуре — он добровольно уехал в ссылку, чтобы иметь возможность практиковать без всяких ограничений. Его никогда не интересовала сухая теория, единственное, что ему было нужно, это пациенты — и чем сложнее был случай, тем большее удовлетворение он испытывал, когда больной выздоравливал.

Он был выше обычаев и выше закона. В Свободном Государстве сам Освободитель зависел от него, поскольку Доктор делал ему инъекции инсулина, предотвращая, таким образом, его смерть от диабета. В Новой Америке у него были покровители такого же ранга. Даже среди Ангелов Господа Бога сам Пророк выполнял указания Доктора без всяких возражений.

Но Мак-Киннона это не успокаивало. Он боялся, что какой-нибудь тупой болван мог причинить зло девочке, не зная о ее особом статусе. Но высказать свои соображения он не смог: Персефона внезапно тронула машину, и ему пришлось отскочить в сторону. Когда он встал на ноги, она была уже в долине. Догонять было не на чем.

Вернулась она меньше чем через четыре часа. Мак-Киннон этого и ожидал: уж такой ловкий человек, как Сгиня, не смог добраться до Ворот ночью, вряд ли молодой девушке удалось бы сделать это средь бела дня.

Теперь Мак-Киннон с нетерпением ждал случая, чтобы поговорить с ней. За время ее отсутствия он обдумал сложившуюся ситуацию. То, что ее затея не удастся, было ему известно заранее. Необходимо реабилитировать себя в ее глазах. И он сделает это самым лучшим способом: сам отправится к Воротам!

Возможно, она попросит его о такой помощи. Почему бы и нет? Ко времени ее возвращения он убедил себя в том, что она наверняка попросит его о помощи. Он согласится просто, но с достоинством — и пойдет, может быть, его ранят или убьют, но он станет героем, если даже ему ничего не удастся сделать.

И постепенно Мак-Киннон стал думать о себе как о благородном рыцаре…

Но она ни о чем не просила его, напротив, даже не дала ему возможности поговорить с ней.

Во время обеда ее не было. После обеда она закрылась с Доктором в его кабинете. Потом сразу ушла в свою комнату. Тогда Мак-Киннон решил, что имеет полное право лечь спать.

В постель, уснуть, проснуться утром… Но это не так просто. Чужие стены недружелюбно смотрели на него, и другая, критическая сторона его разума решила воспользоваться этой ночью. Дурак! Она не нуждается в твоей помощи. Кто ты такой? Чем ты лучше Сгини? Ничем. Для нее ты «всего лишь один из множества, ничем не приметный человек.

Но я не сумасшедший! Оттого, что я предпочел не подчиняться диктатуре других, я не стал сумасшедшим. Впрочем, так ли это? У всех здешних нет мозгов, ну а что отличает тебя? Нет, не у всех — а» как же Доктор и… Не обманывай себя, приятель, Доктор и Мама Джонстон оказались здесь по другим причинам: их не приговаривали к высылке. А Персефона родилась здесь.

А как же Мэги? Он, конечно же, рационален — или кажется таким. Он поймал себя на том, что обижен, чуть не до слез обижен явной стабильностью Мэги. Почему это он должен отличаться от любого из нас?

Любой из нас? Он отнес себя к остальным обитателям Ковентри. Хорошо, хорошо, признай это, дурак, — ты такой же, как и все они, тебя вышвырнули — потому, что ты не нужен порядочным людям и слишком упрям, чтобы согласиться на лечение.

Но от мысли о лечении ему стало совсем тошно. И Мак-Киннон решил для отвлечения чем-нибудь заняться.

Он включил свет и попытался читать. Но это не помогло. Почему Персефону волнует то, что произойдет с людьми за пределами Барьера? Она не знает их, у нее нет там друзей. Если уж он не чувствует обязательств перед ними, при чем тут она? Никаких обязательств? Ты жил разнеженной легкой жизнью многие годы; единственное, о чем тебя просили, — это вести себя хорошо. И где бы, интересно, ты сейчас оказался, если б Доктор спросил себя, обязан он тебе чем-нибудь или нет?

Мак-Киннон все еще устало пережевывал жвачку самоанализа, когда забрезжил рассвет. Он встал, накинул на себя халат и на цыпочках направился через холл в комнату Мэги. Дверь была приоткрыта. Он просунул голову и шепнул:

— Сгиня… ты не спишь?

— Входи, малыш, — тихо ответил Мэги. — Что случилось? Не можешь уснуть?

— Не могу.

— И я тоже. Садись, будем мучиться вместе.

— Сгиня, я хочу попытаться… Я иду за Барьер…

— Гм? Когда?

— Прямо сейчас.

— Рискованное дело, малыш Подожди несколько дней, и мы попытаемся вместе.

— Нет, я не могу ждать, пока ты поправишься. Я хочу предупредить Соединенные Штаты.

Глаза Мэги чуточку расширились, но голос его остался ровным.

— Уж не из-за этой ли вертуньи ты собрался совершить подвиг, Дэйв?

— Нет, это не совсем так. Я делаю это ради самого себя я должен это сделать. Послушай-ка, Сгиня, что это за оружие? Неужели у них есть нечто такое, что могло бы грозить Соединенным Штатам?

— Боюсь, что так, — признался Мэги. — Л не знаю подробностей, но эта штука пострашнее лазера. У нее гораздо больший радиус действия. Я не знаю, что они собираются делать с Барьером, но перед тем, как меня подстрелили, я успел заметить несколько новых энергетических установок. Послушай, если ты все-таки окажешься за Барьером, то вот тебе фамилия человека, которого тебе нужно найти. постарайся это сделать. Он человек влиятельный — Мэги нацарапал что-то на клочке бумаги, сложил и передал Мак-Киннону, который рассеянно сунул его в карман.

— За Воротами сейчас следят тщательно, Сгиня?

— Через Ворота тебе не пройти, об этом не может быть и речи. Вот что тебе придется сделать… — Он оторвал еще один клочок бумаги и начал делать наброски, поясняя их короткими точными фразами.

Перед уходом Дэйв пожал руку Мэги.

— Ты попрощаешься за меня, хорошо? И поблагодари Доктора! Мне лучше уйти, пока никто не проснулся.

— Конечно, малыш, — заверил его Сгиня.

Мак-Киннон спрятался за кустами, наблюдая за маленькой группкой Ангелов, цепочкой идущих в холодную уродливую церковь. Ледяной утренний воздух пробирал его до костей, но дрожал он больше от страха. Однако же необходимость преодолевала в нем страх. У Ангелов есть пища — он должен украсть ее.

Первые два дня после ухода из дома Доктора прошли спокойно. Правда, спать пришлось на земле, и он сильно простудился; начавшийся вскоре кашель затруднял ходьбу. Сейчас же его беспокоило не это — необходимо было сдержать кашель и чихание до тех пор, пока верующие не скроются в храме. Он смотрел, как они проходят — непреклонные на вид мужчины, женщины с изможденными лицами, в длиннющих юбках и серых шалях. Тоскливое зрелище: измученные работой люди с бесчисленным потомством… На их лицах не было радости. Даже дети выглядели мрачными.

И вот последний скрылся внутри, остался только пономарь во дворе, занятый какими-то делами. Спустя неопределенное время, в течение которого Мак-Киннон прижимал пальцем верхнюю губу в отчаянной попытке подавить чихание, пономарь вошел в унылое здание и закрыл дверь.

Мак-Киннон выполз из своего убежища и поспешил к дому, который выбрал заранее. Расположенный на краю поляны, он был дальше всех от церкви.

Собака смотрела на него с подозрением, но он успокоил ее ласковыми словами. Дом был на замке, однако Мак-Киннону удалось взломать заднюю дверь. У него немного закружилась голова при виде еды, когда он нашел ее, — черствый хлеб и густое соленое масло из козьего молока. Два дня назад, поскользнувшись, он упал в горный ручей. Он не придал этому инциденту большого значения, пока не обнаружил, что пищевые таблетки превратились в бесформенную массу. Он съел часть в конце того дня, потом они заплесневели, и он выбросил остаток.

Хлеба ему хватило на три ночевки, но масло растаяло, и его нельзя было нести дальше. Он, насколько мог, пропитал хлеб маслом, слизал остальное, и тогда его начала мучить жажда.

Спустя несколько часов после того, как кончился хлеб, он достиг своей первой цели — главной реки, в которую впадали все остальные потоки Ковентри. Где-то по течению она уходила под черный занавес Барьера и продолжала свой путь дальше к морю. Поскольку Ворота были закрыты и охранялись, это был единственный возможный для человека выход из Ковентри.

Перед глазами была вода, а его снова мучила жажда, да и простуда усилилась. Но, чтобы напиться, придется ждать темноты: на берегу виднелись какие-то фигуры, и некоторые, похоже, были в мундирах. Кто-то привязал к причалу маленький ялик. Мак-Киннон взял это себе на заметку. Когда зашло солнце, ялик все еще был на том же месте.

Лучи раннего утреннего солнца упали ему на нос, и он чихнул. Окончательно проснувшись, он поднял голову и огляделся. Маленький ялик, которым он воспользовался, плыл по реке. Весел не было. Он так и не мог вспомнить, были вообще весла или нет. Течение оказалось весьма сильным вдруг он еще ночью достиг Барьера? Что, если он уже проплыл под ним, — нет, это чепуха, конечно.

И тут он увидел его, на расстоянии меньше мили, — черный и зловещий, но самое приятное зрелище, виденное им за последние дни Мак-Киннон был слишком слаб и болен, чтобы радоваться ему, но оно усилило ту решимость, благодаря которой Дэвид шел к цели.

Маленькая лодка заскрежетала днищем по песку. Он увидел, что течение на одном из поворотов вынесло его на берег Он неуклюже выскочил, морщась от боли в затекших конечностях, и вытащил нос ялика на песок. Затем передумал и оттолкнул свое суденышко как можно дальше в реку — скоро оно исчезло за поворотом. Никто не должен знать, где он высадился.

Он проспал почти весь этот день, только один раз поднявшись, чтобы перелечь, в тень: солнце жгло немилосердно. Но солнце хорошо прогрело его тело, простуда утихла, и к полуночи он чувствовал себя уже значительно лучше.

Хотя до Барьера по берегу реки оставалось лишь около мили, ушла почти вся ночь на то, чтобы добраться до него. Грань Барьера возвестила о себе облаками пара, поднимавшегося от воды. Когда взошло солнце, он обдумал сложившуюся ситуацию Барьер простирался вдоль воды, но стык между ним и поверхностью потока был скрыт в бурлящих облаках пара. Где-то там, внизу, Барьер оканчивался, и его край превращал воду, с которой он соприкасался, в пар.

Медленно, неохотно и отнюдь не как герой он начал снимать одежду. Его время пришло, но он не радовался этому. На глаза попался клочок бумаги, переданный Мэги, и Мак-Киннон попытался рассмотреть его. Но бумага превратилась в бесформенную массу после его невольного купания в горном ручье, и прочитать что- либо было невозможно. Он выбросил записку. Какое она имела сейчас значение.

Он дрожал, стоя в нерешительности на берегу реки, хотя солнце уже грело. Затем решение пришло само, на дальнем берегу он увидел патруль.

Заметили его или нет, он не знал. Он нырнул.

Глубже, глубже, как можно глубже, насколько хватит сил. Глубже — и нужно дотронуться до дна, чтобы наверняка избежать обжигающего, смертельного края Барьера. Он почувствовал, что его руки погрузились в грязь. Ну а теперь плыть. Возможно, под Барьером его ждет смерть — вскоре он узнает Но куда плыть? Здесь, на глубине, не было направления. Он оставался у дна реки до тех пор, пока оставался воздух в легких. Затем стал всплывать и почувствовал, как вода обжигает лицо. Через какой-то миг, заполненный неизъяснимой печалью и одиночеством и показавшийся ему вечностью, он понял, что оказался в ловушке между пеклом и водой — в ловушке под Барьером.

Двое рядовых беспечно болтали, сидя на маленьком причале, расположенном у самого края Барьера. Река, вытекавшая из-под него, не представляла для них интереса, они следили за ней в течение многих унылых часов несения службы. Но вдруг раздался сигнал тревоги, заставивший их насторожиться.

— В каком секторе, Джек?

— У этого берега Вон он — смотри!

К тому времени, когда появился сержант охраны, они уже выудили его и уложили на причал.

— Жив или мертв? — спросил сержант.

— Думаю, что мертв, — ответил тот, который делал искусственное дыхание.

Сержант огорченно крякнул, что было на него совсем не похоже, и сказал:

— Как жаль. Я вызвал «скорую помощь». Что ж, отошлем его в лазарет.

Медсестра пыталась успокоить его, но Мак-Киннон поднял такой шум, что она была вынуждена вызвать дежурного врача.

— Ну! Ну! Зачем же так буянить? — упрекнул его медик, нащупывая пульс.

Дэйву все же удалось убедить его в том, что он не успокоится и не примет снотворного до тех пор, пока его не выслушают. Они заключили рабочее соглашение: Мак-Киннону будет разрешено говорить в течение нескольких минут, все сказанное им дойдет по назначению, а в обмен на это Мак-Киннон позволит сделать ему укол.

На следующее утро врач привел к Мак-Киннону двух незнакомых мужчин. Они целиком выслушали его рассказ и подробно расспросили его. В тот же день на санитарной машине его доставили в штаб корпуса. Там его снова допросили Он быстро восстанавливал свои силы, но очень уставал от всей этой болтовни и желал убедиться в том, что его предупреждение принималось всерьез. Последний из допрашивавших заверил его в этом.

— Не беспокойтесь, — сказал он Дэйву, — сегодня вас примет начальник округа.

Генерал оказался еще не старым человеком приятной наружности и нисколько не походил на профессионального военного. Он слушал очень внимательно, когда Мак-Киннон рассказывал — уже, казалось, в пятидесятый раз — свою историю. Он задумчиво кивнул, когда Дэвид кончил.

— Можете не сомневаться, Дэвид Мак-Киннон, — мы принимаем все необходимые меры.

— А как же их оружие?

— Этим уже занимаются а что касается Барьера, то прорваться через него будет не так легко, как думают наши соседи. Но ваши усилия оценены по достоинству. Могу ли я быть вам чем-нибудь полезен?

— Мне — нет, а вот двум моим друзьям там… — И он попросил сделать что-нибудь для спасения Мэги, а также позволить Персефоне покинуть резервацию, если она этого пожелает.

— Я знаю об этой девушке, — заметил генерал. — Мы свяжемся с ней. Если когда- либо она пожелает стать гражданкой нашей страны, это можно будет устроить. Что касается Мэги, то это другое дело. — Он нажал на кнопку видеофона, стоявшего на столе. — Пусть войдет капитан Рэндэлл.

В комнату бесшумно вошел невысокий стройный человек в форме капитана армии Соединенных Штатов. Мак-Киннон взглянул на него с обычным вежливым интересом, затем на его лице появилось выражение крайнего изумления.

— Сгиня! — вскричал он.

Их бурные приветствия вряд ли были уместны в присутствии начальника округа, но генерал, очевидно, не имел ничего против. Когда они успокоились, Мак-Киннон задал вопрос, который все время мучил его:

— Но послушай, Сгиня, что все это значит? — Он помолчал, внимательно глядя на него, потом обвиняюще ткнул в него пальцем. — Я понял! Ты служишь в разведке!

Сгиня весело ухмыльнулся.

— Ты думал, — заметил он, — что армия Соединенных Штатов оставит без надзора такое опасное место?

Генерал откашлялся.

— Что же вы планируете делать теперь, Дэвид Мак-Киннон?

— Что? Я? У меня нет никаких планов… — Он с минуту подумал, затем повернулся к своему другу. — Знаешь, Сгиня, пожалуй, я все же лягу в больницу для психотерапии. Вы здесь…

— Не думаю, что в этом есть необходимость, — мягко прервал его генерал.

— Нет? Почему, сэр?

— Вы уже здоровы. Возможно, вы не знаете об этом, но вас интервьюировали четыре психотехника. Их доклады сходятся. Я уполномочен сообщить вам, что ваш статус свободного гражданина восстановлен — если вы согласны принять его.

На этом беседа закончилась Когда капитан Сгиня-Рэндэлл сопровождал своего друга в госпиталь, Дэйв забрасывал его вопросами.

— Сгиня, ты, должно быть, выбрался оттуда раньше меня?

— На день-два.

— Значит, все мои труды оказались напрасными!

— Я бы так не сказал, — возразил Рэндэлл. — Ведь я мог и не выбраться. Собственно говоря, здесь всё знали еще до моего появления. Я там был не один… — И, чтобы сменить тему разговора, он спросил: — Теперь, когда ты вернулся, что ты станешь делать?

— Я? Пока рано говорить… Но уж наверняка я не стану заниматься классической литературой. Если бы я не был таким неспособным к математике, я мог бы попытать счастья в космосе.

— Ну, об этом поговорим сегодня вечером, — продолжил Рэндэлл, взглянув на часы. — Мне нужно бежать, но я зайду попозже, и мы вместе пойдем в столовую обедать.

А в следующую секунду его уже не было — он сгинул без следа, оправдывая свою «уголовную» кличку Сгиня… Мак-Киннон по инерции успел произнести:

— Послушай! А почему бы и мне не поступить в раз… Но, поскольку Рэндэлла рядом уже не было, ему пришлось спросить об этом самого себя.

Реклама на сайте