«Фантастика 2003. Выпуск 2»

Фантастика 2003. Выпуск 2

Сборник

 Перед вами очередной выпуск альманаха «Фантастика». Сборник, произведения которого представляют собой ВСЕ направления жанра. Мастера С. Лукьяненко и В. Головачев. Лидер «новой волны» отечественной научной фантастики Л. Каганов. Новые таланты - и признанные писатели. Фантастика ироническая - и серьезная, научная - и ненаучная абсолютно!

РАССКАЗЫ

Владимир Антонов. Скучная жизнь

Наташку я знаю давно - с первого класса. С тех пор и дружим. Честно говоря, второй такой девчонки в нашем городе нет, и пока не предвидится. Судите сами - волосы коротко подстрижены и покрашены в синий цвет (у нас в парикмахерской так стричь ещё не научились, так она чуть ли не в Москву ездит, специально за этим); в носу сережка вставлена (это она сделала там же где и стриглась); ботинки у ней на пятнадцатисантиметровой подошве; джинсы, маечки, кофточки - все такое чудное (она их все сразу купила, когда первый раз стричься ездила. Магазин "Секондхенд" называется,… говорит: недорого совсем)!!!

Но не это её от всех остальных отличает - одеться-то каждый может, делов-то… А отличает её от всех остальных, ну не знаю как это сказать, образ мыслей что ли… Короче скучно ей здесь… Как она сама говорит: "Нет здесь у людей фантазии… Скучно живут-то, и сами того не замечают." И то верно! Какие тут у нас развлечения? Разве что подерутся наши с Кирпичами (ну с теми кто возле Кирпичного завода живут), да и то давно уж никто не дерется, языками чешут только. Ни дискотеки приличной, ни клуба какого-нибудь ночного, ни, как Наташка говорит, "клёвой тусовки".

"Эх, родиться бы мне в Москве или, ещё лучше, в Амстердаме" - часто Наташка повторяет, - "Вот там жизнь! А здесь и журналов модных-то днём с огнём не сыщешь. Даже MTV не показывает!"

Но, в общем-то, не такой Наташка человек, чтоб руки опускать. Пускай от её прически все шарахаются, и пальцем в след показывают, а она всё равно так ходит и ходить будет. А раз тут никого из "клёвой тусовки" нету, так она решила свою тусовку сделать. Взяла она меня по старой дружбе, и ещё Кольку Спиридонова (она его Спиритом зовет), и стала "культурно воспитывать". Принесла кучу журналов цветных с какими-то чудными названьями; кассеты с "прогрессивной" и "клубной" музыкой давала слушать (там мне одна песня нравится - как будто кто-то полчаса дрелью сверлит); потом ещё кино нам по видику показывала про какое-то шоссе (я вообще ничего не понял, но виду не показал). А один раз приехала после очередной стрижки (теперь всё у ней зеленое на голове), вся от счастья светится. Говорит: "Я вам такую книжку привезла, закачаетесь!" И правда, книжка интересная - про Чапаева. Я её с удовольствием прочитал, правда, некоторые места пропустил - чё-то скучное там было, но вообще книжка классная.

Наташка вообще, как стричься едет, обязательно чего-нибудь модное привезёт. Так и живем, от одной стрижки до другой, а в промежутках "информационный вакуум".

И вот однажды приходит Наташка ко мне домой мрачнее тучи. И говорит: "Все так больше продолжаться не может, или я с ума сойду!" Я аж испугался, никогда её такой раньше не видел.

– Что случилось? - спрашиваю.

– Да ехала я сегодня на автобусе в кирпичный поселок… Ты даже не представляешь, какая у людей скучная жизнь!!! Едут всегда одной дорогой и туда и обратно, каждый день. За окном всегда одно и то же: или заборы или кусты чахлые… Ничего нового! От этого однообразия с ума сойти можно! Они уже ничем не интересуются. Даже между собой не разговаривают, прям как мертвые! Ничего им не интересно!

Ну, у меня от сердца отлегло, ничего страшного не произошло вроде бы. Дальше слушаю.

– Ну так вот что я придумала… Надо их встряхнуть, да и мы заодно себя покажем, хватит нам уже чужой жизнью жить, самим действовать пора… В общем так… Завтра со Спиритом приходите в 10 утра к остановке, там всё и расскажу.

И ушла. А я сижу и думаю, что она там насочиняла. Подумал - подумал, да и спать лег.

На следующее утро пришли мы с Колькой как договорились. Минуты две постояли - глядим, Наташка идет. Поздоровались мы с ней, тут она нам всё и рассказала.

В общем, план такой. Садимся мы все в автобус, едем, и по условному знаку, который нам Наташка подаст, начинаем во все окна пальцами тыкать и кричать: "Смотрите, смотрите, дракон! Вон, вон в небе летит! Какой красивый, красный, огонь из пасти… шесть крыльев", ну и всё такое. Вот, собственно говоря, и всё.

– Вы главное сами верьте во всё что говорите, - учила нас Наташка, - тогда и другие поверят. Основная проблема этих людей - то, что нет у них фантазии. Ведь человек с фантазией, даже здесь, в этом захолустье, может увидеть такие страны, такие миры, которые даже в "Клубе путешественников" не показывают. Главное всё очень хорошо представлять, тогда наши фантазии станут реальностью, это я вам точно говорю!

Ну, в общем, стали мы так людей развлекать. Мне, честно говоря, первое время страшно было - вдруг побьют. Ничего, не побили… Сначала, конечно, смотрели на нас как на дураков, а потом привыкли. И вроде даже это действовать начало - улыбаться больше стали (правда, они как Наташкины волосы увидят и так всегда улыбались), оживились как-то. Мы уж известными стали, про нас слухи пошли… Однажды слышу в магазине две женщины разговаривают: "И знаешь кто у них за главного? Наташка Климова, дочка Любы Бугровой… Да видела ты её, у нас одна такая с такой прической…"

Наташка довольная ходит, говорит: "Это только начало, вот увидите! Всё у нас по-другому будет, люди уже оживать начали, а скоро и сами творить будут!".

Мы не только драконов показывали. Мы и белых лошадей с золотыми гривами видели, и оленей с серебряными копытами и попугаев разноцветных целыми стаями, да много чего ещё Наташка напридумывала (у ней книжек всяких много было, оттуда и брала). Но больше всего мне нравилось другое.

Перед самым кирпичным поселком автобус переезжал длинный мост через реку. И в этой реке мы иногда показывали дельфинов. Глядя на солнечные блики играющие на темной воде, мне и вправду казалось, что я вижу целую дельфинью стаю, то взлетающую над водою, то вновь скрывающуюся в волнах. Я даже видел их блестящие мокрые спины с острыми плавниками, режущие полотно реки, и мне казалось, что до моих ушей доносился зовущий с собой крик дельфиньего вожака…

Ну так вот, едем мы значит однажды через мост, и кричим: "Смотрите дельфины! Вон-вон, целая стая! Точно, смотрите!.." Ну люди оживляются как-то, в окна смотрят, разглядеть пытаются, улыбаются, шушукаются… Только один парень, молодой ещё, лет двадцать, может побольше чуть, сидит смотрит куда-то вниз и не реагирует никак. Ну, Наташка, понятное дело, привыкла чтоб на неё реагировали. Подбегает, значит она к нему и кричит: "Ну посмотрите, там же дельфины! Неужели вы их не видите?"

Парень на секунду поднял свои печальные глаза, посмотрел туда куда настойчиво показывала Наташка, тяжело вздохнул и сказал:

– Да вижу я, вижу… И дельфинов и драконов и единорогов этих… Только чего так радоваться-то? Они же всегда здесь, каждый день… Скучно…

И снова голову опустил.

А мы всю оставшуюся дорогу проехали молча, наблюдая через пыльные окна автобуса, как в голубом небе кувыркается золотой дракон, стараясь проглотить свой собственный хвост…

Леонид Каганов. Мамма Сонним

Когда болеет дерево, никто

Под ним не отдыхает у дороги.

А под здоровым деревом всегда

Прохожий ищет тени и приюта.

Но вот оно без веток, без листвы,

И на него теперь не сядет птица.

Сон Кан (Чон Чхоль) пер. А.Ахматовой

– Теперь тихо! - сказал Капитан. - Подъезжаем. И разговоры смолкли на полуслове. Джип мягко сбавил ход и прижался к обочине шоссе. Из низкого кустарника торчали две ржавые стойки, между ними было распято узкое железное полотенце с белыми буквами на осыпавшемся голубом фоне "п/л КУКУШКА - 4км". Сразу за табличкой в лес уходила асфальтовая дорога - ровно по габаритам лагерного автобуса, возившего когда-то пионеров. Страшно представить, что произошло бы, столкнись тут два автобуса - одному бы пришлось пятиться обратно. Джип качнулся и съехал с шоссе. Сразу под колесами угрожающе затрещало - дорожка была разбитой и запущенной. Из поседевшего асфальта пучками лезла жесткая летняя трава, валялись камни и сплющенные жестянки. А стоило въехать в лес, появились корни, и асфальт стал похож на куски кафеля, изжеванные гигантским животным и разбросанные как попало по лесной тропе. Джип медленно полз сквозь ельник. Справа и слева мелькали тяжелые хвойные лапы, а когда лапы на миг расступались, в темных провалах возникали сырые ямы, доверху заваленные мусором. Над ними стоял кислый запах ржавчины и пластика. Казалось, жители всей области привозили сюда хоронить скончавшиеся холодильники и комоды. А заодно, по древним варварским обычаям, клали в их могилы все, что окружало монстров при жизни: старые кастрюли, пластиковые бутылки, тряпки и детские игрушки. В одной из ям рылись две собаки - огромные, словно волки, грязно-бурой масти. Увидев джип, они прекратили рыться в куче, как по команде задрали морды, оскалили желтые клыки и проводили машину долгим понимающим взглядом. - Останови через километр, - произнес Капитан и оглядел салон. Все в порядке. Ребята готовы. Спокойные, сосредоточенные лица. Не первый год вместе. Слаженная команда, понимают друг друга с полуслова. Много повидали, но всегда справлялись. Спецгруппа быстрого реагирования, чего тут говорить. Ямы скоро кончились, по обочинам замелькал лес - сырой и чистый. - Здесь стой, - обронил Капитан, и водитель тихо заглушил мотор. - Ким, выйдешь здесь. Гранатомет берешь ты. Задача: не выдавая присутствия, наблюдать за обстановкой. Докладывать. В огневой контакт не вступать. Гранатомет использовать только по моей команде. Контролируешь дорогу. Это на случай непредвиденного. Если они вызовут помощь или попытаются уйти. Давай! Неразговорчивый Ким привстал, небрежно взял гранатомет за ствол и вышел наружу. Его низкая фигурка сразу исчезла в ельнике - даже ветки не качнулись. Команда проводила его молчаливым взглядом. Ким считался железным человеком. - Заболодин, Касаев - идут на выход перед самым выездом на поляну. Петеренко, притормозишь. Разойтись, окружить здание. В огневой контакт - по моей команде. Либо по необходимости. Подъезжаем к зданию, сразу на выход все. Артамонов идет со мной, чуть впереди. Петеренко остается у машины, используя как укрытие. Вопросы? Вопросов не было. Только Заболодин хмыкнул себе под нос: - Дом Агиева с такими предосторожностями не брали… Но Капитан услышал. - Разговоры! - отрезал он. - Еще раз повторяю. Кто не понял. Здесь пропала группа Тарасова. В полном составе, без следов. Связь оборвана. Заболодин уставился на Капитана. Остальные молчали. - А ты думал, учебная тревога? Заболодин молчал. Наступила пауза, и было слышно, как лесной сквозняк с тихим шепотом забирается в щели салона. - Работаем! - кивнул Капитан. Мотор взревел, и джип понесся вперед по корням и обломкам асфальта. Несколько раз его сильно тряхнуло, словно могучие лесные кулаки били в днище, а потом скорость выровнялась, и удары превратились в глухую вибрацию. Затем джип резко притормозил. Касаев и Заболодин выкатились в ельник, прощально хлопнув дверцей. Машина снова рванула вперед, и вдруг все кончилось - деревья расступились, открывая здоровенную поляну. В центре возвышался пятиэтажный корпус пансионата, бывшего пионерлагеря. Здание было выстроено на совесть и выглядело еще довольно молодо, если бы на каждом окне, на каждом клочке штукатурки не лежала печать заброшенности. Асфальтовая дорожка вела прямо к козырьку парадного крыльца - мимо покалеченного шлагбаума, мимо пятачка стоянки для автобуса. Слева торчали останки спортплощадки - скелет футбольных ворот и ржавая лестница из толстых труб, устремленная в небо почти вертикально, - словно в небе разгорелся пожар, его полезли тушить, да так и не добрались. Справа от дорожки была детская площадка - там виднелась дуга бывших качелей и раздолбанная песочница. В песочнице сидела девочка лет пяти с очень серьезным личиком, и это, наверно, удивило бы Капитана, если бы он умел удивляться во время боя. Джип взревел последний раз и развернулся боком, глухо урча. Разом открылись двери - Петеренко выскочил из-за руля и укатился под джип, сжимая в руках штурмовик. Капитан и Артамонов выпрыгнули в сторону здания, но их движения и осанка тут же приобрели ту степенность, которая положена людям, собирающимся говорить, прежде чем стрелять. Стрелять было не в кого. Капитан и Артамонов направились к песочнице, синхронно держа правые руки за отворотами курток. Девочка не обратила на них ни малейшего внимания, и Капитан сперва даже подумал, что она глухонемая. На ней было красное платьице и белые сандалики, а редкие кудри украшал здоровенный бант. Девочка сосредоточенно тыкала совком в кучу старого песка, перемешанного с листьями и хвоей. Капитан подошел к песочнице первым. Девочка подняла на него взгляд - глаза у нее были непроницаемо черные и очень серьезные. Артамонов отошел на пару шагов вбок и тревожно оглядывал здание. - Привет, малышка, - сказал Капитан и улыбнулся, показав крепко сжатые зубы. Девочка не ответила, опустила голову и снова принялась ковырять совком, выстраивая песочный холм. Капитан оглянулся на Артамонова. Тот взмахнул рукой и пальцами сложил в воздухе несколько знаков подряд: "Опасности не вижу, контролирую левое крыло и середину…" Капитан быстро скользнул взглядом по правому крылу - снизу вверх до земли. Особо внимательно кольнул взглядом куст сирени, прикрывающий угол дома. Тут тоже все было спокойно. Капитан перевел взгляд на девочку и снова нарисовал на лице улыбку. - И что ты здесь делаешь? - МЕДВЕДЯ ЗАРЫВАЮ, - вдруг ответила девочка таким хриплым голосом, что Капитан вздрогнул. - А взрослые где? Девочка не ответила. - Петеренко! - рявкнул Капитан в отворот куртки. - Укрой ребенка в машине! Вытяни информацию. Не бей, но не церемонься. И, не дожидаясь ответа, пружинисто направился к козырьку здания.

***

Дверь была распахнута, изнутри сочился влажный сумрак. В вестибюле на полу валялось несколько матрацев, и сквозняк гонял сухие листья. Капитан отпрыгнул в сторону и замер, вжавшись в стену. Артамонов, войдя следом, бросился на пол, перекувыркнулся, сгруппировался и замер в противоположном углу вестибюля. Дом дышал вековой пылью. - Прикрой! - скомандовал Капитан и метнулся к лестнице. На лестнице тоже валялся старый матрас, из его распоротого брюха клочьями торчала вата и солома. Капитан перепрыгнул его и пружинисто взлетел на второй этаж. Артамонов двигался за ним короткими перебежками - от стены к стене. Здесь тоже не пахло человеческим жильем. Пахло ветром, лесом, корой и прелыми листьями. Вдоль коридора гуляли лесные сквозняки, а прямо напротив лестницы валялась маленькая детская кукла - грязно-зеленый крокодильчик с распоротым животом. Он лежал на боку и глядел на Капитана грустными пластиковыми глазами. Капитан указал стволом штурмовика наверх и пошел дальше. Артамонов двинулся следом. Так они добрались до последнего, пятого этажа и прошли по его коридору. Дом был пуст. Возле одной из дверей Артамонов замер и вдруг резко распахнул ее. Капитан подскочил и заглянул внутрь. Обычная комната, только железные кровати кто-то разобрал и свалил в углу. Стены измазаны бурой гадостью, потолок закопчен, по углам валялись бутылки и небольшие кости - то ли собачьи, то ли козлиные. А посередине комнаты на желтом линолеуме нарисован скошенный пентакль. В середине пентакля в оплавленных лоскутах линолеума чернело старое костровище с торчащими во все стороны головешками и обрывками недогоревших газет. А вокруг пентакля разбросаны маленькие детские игрушки - пластиковые зайчики и поросята, плюшевый слоник, несколько солдатиков и голенастая кукла без одежды. Капитан посмотрел вверх на закопченный потолок, а затем глянул в разбитое окно - прямо в тусклое лицо заходящего солнца, сползающего в ельник. - Здесь давно никого нет, - произнес Артамонов и плюнул в центр пентакля. - Здесь нет и группы Тарасова, - возразил Капитан. - Будем искать следы. Он задумчиво подошел к окну, взялся рукой за отворот куртки и негромко произнес: - Петеренко! Что говорит ребенок? Ответа не было. - Петеренко! - повторил Капитан. Ответом была тишина, только за спиной слышался тихий вой сквозняка. И тут ему на плечо легла рука. Капитан резко обернулся, но это был Артамонов. Только глаза у него сейчас стали круглые и испуганные, он не мигая смотрел в окно. Капитан повернулся к окну и сперва даже не понял, в чем дело. Чего-то не хватало в пейзаже - вроде на месте был и лес, и уходящее солнце, и асфальтовые дорожки, и разбитая спортплощадка с песочницей… Не хватало только джипа. Капитан мог поклясться, что звука уезжающей машины за все это время не было, но вот в какой момент исчезло ворчание мотора на холостых оборотах - этого он, к своему удивлению, тоже вспомнить не мог. - Замереть! - шепнул Капитан, отпрыгнул назад и тревожно вытянулся. Артамонов отпрыгнул и замер с левой стороны окна. Несколько минут они стояли друг перед другом навытяжку, как курсанты в карауле. В воздухе разливалась безмятежная, спокойная тишина. Сонно шуршал ельник за окном, и тихо пели сквозняки в коридорах. Наконец во дворе раздался тихий скрежет, словно кто-то тяжелый шел по снежному насту. Затем снова и снова. Капитан сжал зубы, многозначительно глянул на Артамонова, медленно поднял ствол и снова выглянул в окно. В песочнице сидела девочка и тыкала совочком. Совочек входил в песок с тихим скрежетом, девочка сосредоточенно раскапывала холмик, и теперь оттуда торчала бурая лапа плюшевого медвежонка. Неожиданно в наушнике раздался голос Кима. - Капитан, у меня все тихо, - сообщил Ким. - Что у вас стряслось? - Пропал джип, - сказал Капитан шепотом. - Не проезжал? - Никто не проезжал. Капитан решительно тряхнул головой и рявкнул в воротник: - Заболодин, Касаев! Живы? - Жив, - тут же откликнулся Касаев. - Вижу Заболодина. - Я в порядке, - сказал Заболодин. - Касаев, где наш джип?! - рявкнул Капитан. - Мы с тыла здания, - ответил Касаев. - Отсюда не видно. Но я ничего не слышал. - А я уже на углу, - сообщил Заболодин. - Вижу поляну. Джипа не вижу. Вижу грузовик. - Какой грузовик?! - Капитан осторожно высунулся. Действительно, приглядевшись, он увидел на месте джипа маленький игрушечный грузовичок. В кузове сидел резиновый пингвинчик. - Б…!!! - с чувством произнес Капитан так громко, что девочка прекратила тыкать совком, подняла голову и уставилась снизу на Капитана черными немигающими глазами. Капитану стало не по себе, и он отшатнулся от окна. - Что же это? - спросил Капитан растерянно. Но в следующий миг взял себя в руки, кивнул Артамонову на дверь, чтоб прикрывал на случай атаки, а сам выдернул из кармана спутниковый трансивер. По инструкции, это надо было сделать уже давно, с самого начала. Артамонов метнулся за дверь и встал у стены коридора, тревожно стреляя глазами вправо-влево. Капитан выдернул антенну на всю длину и нажал вызов. - Центр! Объект пуст! Пропал джип и Петеренко! Пропал джип и Петеренко! Центр! В трансивере стоял тихий ровный шумок. - Ситуация неопределенная… - сказал Капитан после долгой паузы. - Центр? Трансивер молчал. Это было невероятно, но военная связь отказала. Капитан на всякий случай глянул в небо за окном, но, конечно, никакого стального купола там не было - свежее, настоящее небо. И где-то там, в вышине, торчали спутники. - Ким! - скомандовал Капитан дрогнувшим голосом. - Уйти! Выбраться живым и доложить в центр! - Приказ понял, - тихо отозвался Ким в наушнике. - По обстоятельствам стреляй, - добавил Капитан. - Понял, - ответил Ким на выдохе. - Заболодин, Касаев - подняться в здание! Капитан глянул на часы. Солнце еле-еле пробивалось сквозь ветки, на поляну со всех сторон опускался тяжелый сумрак. Далеко за ельником тоскливо взвыла собака и смолкла. - Вошел в здание, - сообщил Заболодин. - Опасности не вижу, двигаюсь наверх. - Ребенка брать? - спросил Касаев. Капитан снова осторожно выглянул - Касаев стоял в центре песочницы, держа девочку на руках. - Да, - сказал Капитан, секунду помедлив. Касаев тут же метнулся к зданию и пропал под козырьком. А еще через секунду оттуда вышла девочка, волоча за хвост длинного плюшевого удава. Голова удава безвольно моталась по земле, поблескивая двумя черными бусинками. - Касаев… - тихо позвал Капитан. Касаев не ответил. - Касаев! Ответил Ким. - Жив, двигаюсь к трассе, - сообщил он мрачно. - Жив, двигаюсь по второму этажу, - тут же откликнулся Заболодин. Касаев молчал. И тогда Капитан сделал то, что ему подсказывала интуиция. Он аккуратно поднял ствол, с ходу переводя на одиночные, и когда на линии огня возник затылок девочки с бантиком, аккуратно нажал спуск. Хладнокровно, без колебаний и без эмоций. Вдруг поняв, что это правильно. Сдавленный хлопок штурмовика разнесся по комнате, метнулся эхом по коридорам и увяз в тишине. Капитан знал, как все должно произойти: голова девочки аккуратно дернется, словно от короткого подзатыльника, затем подогнутся ноги, и она упадет лицом в песок. Но почему-то он уже был уверен, что этого не произойдет. И поэтому внутренне обмер, когда голова девочки все-таки дернулась. Убить ребенка, даже во время операции… Но девочка не упала. Она обернулась, подняла голову и уставилась на Капитана черными пустыми глазами. А затем неестественно широко распахнула рот в гигантской улыбке, как это бывает только в мультфильмах. И так, с распахнутым алым ртом, вдруг завыла на весь лес - хрипло, оглушительным сочным басом, с колокольными перекатами. И в такт ей загудели сквозняки по всему зданию и далеко в ельнике заорали собаки. Капитан отшатнулся от окна, машинально переводя штурмовик на стрельбу очередями. Время замедлилось. Казалось, прошла целая вечность. Наконец вой так же резко оборвался. - Артамонов жив, - раздался голос Артамонова одновременно в наушнике и за спиной. - Ким жив, - сказал Ким. - Заболодин жив, - сообщил Заболодин. - Нашел на третьем этаже место огневого контакта. Шесть гильз и очередь на потолке. Крови нет, следов борьбы нет. Гильзы наши, здесь был Тарасов. Капитан помолчал немного, а затем все-таки произнес: - Капитан жив. И только после этого выглянул в окно. Девочка теперь сидела на качелях, словно окаменев, и механически покачивала ногой. Капитан сунул руку глубоко за пазуху - под комбез, под бронник, под гимнастерку - и там, на волосатой груди, нащупал маленький серебряный крестик. - Заболодин жив. Иду наверх, - прозвучало в наушнике. - Артамонов жив, - раздалось в наушнике и одновременно за спиной. - Ким жив. Вышел на опушку к зданиям, - раздалось одновременно в наушнике и - тихо-тихо - вдалеке за окном. Капитан тут же выглянул - у самой кромки ельника стоял Ким, сжимая гранатомет. - Ким, стоп! - шепнул Капитан в микрофон. - В лес!!! Фигурка метнулась назад и исчезла в ельнике. - Что случилось? - спросил Ким в наушнике. - Идиот!!! - прошипел Капитан. - Я приказал уйти, а не подходить к "Кукушке"! - Я ушел к трассе, - ответил Ким не очень уверенно. - Вижу здание. Вижу ребенка на качелях… Здание заброшенное… В разбитом окне на пятом… человек? - Твою мать, это я! Ты вышел к "Кукушке"! Бойся девочки! Убирайся вон! К трассе! - Понял, - сказал Ким. Капитан еще долго глядел в ельник, но там не было движения. - Заболодин жив, - сказал Заболодин. - Поднялся на пятый, вижу Артамонова в конце коридора. - Артамонов жив, - сказал Артамонов. - Ко мне приближается Заболодин. Капитан еще раз окинул взглядом загаженную комнату и сильнее сжал крестик. А затем решительно вышел в коридор. Заболодин и Артамонов уже ждали его. Хмуро кивнув им, Капитан подергал соседнюю дверь. Та была заперта. Капитан шагнул к следующей - тоже заперто. Тогда он умело стукнул плечом, ловко подхватил вылетевшую дверь и прислонил ее к стенке. В этой комнате было чисто, окно целое, кровати аккуратно застелены и подушки торчали на них пирамидками. Капитан хмуро обернулся: - Ну, заходите, чего на пороге столпились? Артамонов и Заболодин переглянулись, но вошли. Капитан сел на кровать, задумчиво взял треугольную подушку и положил ее на колени. Штурмовик положил рядом. Артамонов тревожно оглянулся на коридор, но Капитан взглядом приказал сесть. - Ким! - сказал он в воротник. - Доложишь так: объект заброшен, исчез джип и Петеренко, исчез Касаев. По объекту ходит девочка - нечеловеческая. Огонь на поражение не действует. Ситуация не укладывается. Не укладывается… - повторил он задумчиво. - Понял, - ответил Ким. - Двигаюсь к трассе. - Так. - Капитан оглядел комнату и сложил руки на подушке, - Погибли Петеренко и Касаев. Ушел Ким. Нас осталось трое. Какие будут предложения? - Первое предложение, - негромко, но внушительно сказал Артамонов, - восстановить контроль над коридором. Такая полная беспечность приведет… - Валяй, - уныло перебил Капитан. Артамонов тут же выскочил из комнаты и занял оборонную позицию. - Ну, - Капитан перевел взгляд на Заболодина, - а ты чего скажешь? - Нет идей, - потряс головой Заболодин и тревожно сжал свой штурмовик. - Вот и у меня нет идей. Капитан снова вынул трансивер и повертел его в руках. Трансивер молчал. - Ким жив, - тревожно раздалось в наушнике. - Двигаюсь к трассе. - Мы тоже пока живы, - сказал Капитан и умолк. - Может, пора рассказать, что здесь случилось и зачем нас подняли? - хмуро произнес Заболодин. - Я объяснял перед выездом, - вздохнул Капитан. - Меня вызвал генерал. Велел поднять по тревоге группу и взять под контроль объект. Все, что я успел узнать про "Кукушку", - тут был пионерлагерь, а затем пансионат. Прошлым летом начались неприятности, стали пропадать люди. Оборвалась телефонная связь, исчез персонал и отдыхающие, затем пропали несколько местных. Ушли сюда и не вернулись. - И никто не возвращался? - Некоторые возвращались. Те, что возвращались, говорили, что объект пуст и заброшен. Но внутрь они не входили. Грибники. Затем приехал наряд милиции - исчез. - Вот этого я уже не слышал… - вставил из коридора Артамонов. - Поползли слухи, но дело замяли. Приезжали следователи из прокуратуры - осмотрели, прошлись по этажам, ничего не нашли и вернулись, оставив наблюдение. Наблюдение исчезло в тот же вечер. Недавно сюда отправилась группа сатанистов - по оперативным данным, не возвращались. Наконец генерал отправил группу Тарасова в полной выкладке. Связь утеряна, никто не вернулся. Воцарилась тишина. - А может, надо было все это раньше сказать?! - зло рявкнул Артамонов из коридора. - Я бы хоть с женой попрощался, знать такое!!! - Тихо!!! - прошипел Капитан. - Прекратить панику!!! - А чего мы ждем?! Бежать надо!!! - вскочил Заболодин, но тут же осекся и продолжил: - И докладывать… - Прекратить панику! - снова прошипел Капитан. - Уходит один Ким, ему нужно время. Мы - отвлекаем. - Кого отвлекаем? - спросил Артамонов. - Кого?! Капитан ничего не ответил. Артамонов заглянул в комнату. - А если она сюда поднимется?! - прошептал он, выкатив глаза. - Капитан! - раздался в наушнике голос Кима. - Она закольцована! Я опять вышел к "Кукушке"! - Кто закольцована?! - Дорога, - ответил Ким немного смущенно. - Пятьдесят метров вглубь от поляны и… я нашел место, где все начинает повторяться. - Объясни! - потребовал Капитан. - Там… как зеркало, - мялся Ким, подбирая слова. - Там, если встать на дороге, то вперед и назад стоят одинаковые деревья, и в какую сторону ни посмотреть - видна "Кукушка"… - Так уйди с дороги! - скомандовал Капитан. - Пробовал, в лесу то же самое. Пятьдесят метров вглубь - и как зеркало местности. "Кукушка" - опушка - "Кукушка" - опушка. До бесконечности. - Но мы же приехали сюда откуда-то?! - рявкнул Капитан. - Или мы здесь родились?! - Продолжать попытки? - Продолжай. - Капитан повернулся к Артамонову. - Вот видишь. Не в девочке дело… - Кэп… - тихо сказал Заболодин. - А это не похоже на галлюцинации? Отравление какими-нибудь психоактивными… Капитан задумался. - Не похоже, - помотал он головой. - И вообще, Ким-то не подходил к "Кукушке". - Но ведь Ким и… - начал Заболодин, но задумался. - Тогда я не вижу вообще никакой логики! - А здесь нет логики, - хмуро кивнул Капитан. - По-любому нет. Никто не заинтересован в происходящем. Никто здесь не скрывается. Никто не борется за это место. - Кому принадлежит "Кукушка"? - "Кукушка" принадлежала КБ "Металлопроект", - поморщился Капитан. - Его давно не существует. Никто не борется за "Кукушку". Ни один политик не сделает карьеру на этих событиях. - Люди не могут исчезать бесследно, - твердо сказал Заболодин и замер с открытым ртом. - Они не исчезают, - возразил Капитан. - Они… - Собака! Тварь! Мразь! - Заболодин со злостью бил кулаком подушку, затем остановился, тихо произнес "Ой…" и начал стремительно съеживаться. Все произошло в одну секунду. Капитан моргнул. Перед ним на кровати лежал сиреневый ослик из шершавого пластика. - Артамонов! - прошептал Капитан, не отрывая взгляда от ослика. Но встревоженный Артамонов и так уже стоял на пороге комнаты. Он непонимающе поглядел на Капитана, затем на соседнюю кровать. И замер. - Что с Артамоновым? - резко спросил Ким в наушнике. - С Артамоновым порядок, - ответил Капитан. - Погиб Заболодин. - Как же это так? - прошептал Артамонов. Капитан метнулся к окну. Девочка сидела на качелях. Она наполовину сползла и задумчиво ковыряла землю сандалией. - Вот так… - сказал Капитан обреченно. - Вот так. Никак. - Он тут же взял себя в руки и требовательно обернулся. - Артамонов! Осмотри его! - Кого? - шепотом спросил Артамонов. - Его. - Капитан кивнул на ослика. Оглянувшись на Капитана, Артамонов опасливо приблизился к ослику. Ослик лежал на боку, его мутные пластиковые глаза смотрели без выражения. Артамонов взял его в ладони и аккуратно повертел в руках. Затем сжал. Ослик пискнул. Артамонов перевернул его и осмотрел встроенную пищалку. - Сделано в Китае? - спросил Капитан и почувствовал неуместность этого вопроса. - Написано "ОТК-27", - прищурился Артамонов. - Обычный ослик, у моего младшего такой же. - Такой же? - Только зеленый. "Если выберемся - похороним с почестями" - подумал Капитан, отворачиваясь к окну. Девочка сидела на качелях. Солнце зашло, и теперь светилось лишь небо над ельником. На опушке снова стоял Ким, и по тому, как он стоял - открыто, не скрываясь, - Капитан понял, что Ким совершенно растерян и раздавлен. - Ким! - негромко позвал Капитан. - Не стой, поднимись в здание. Ким двинулся вперед, пожав плечами - тоже очень несвойственный для него жест. Путь его шел мимо качелей, но он специально сошел с тропинки, чтобы обойти подальше, метров за двадцать. Девочка заметила Кима, подняла голову и уставилась на него. - Не останавливайся, - быстро предупредил Капитан на всякий случай. Не вставая с качелей, девочка вытянула руку в сторону Кима - четыре пальца растопырены, большой прижат. Так поднимает лапу кошка. Ким не оглянулся, хотя наверняка следил краем глаза. Он подошел к зданию и скрылся под козырьком. Девочка еще немного посидела с поднятой лапой, затем так же неестественно опустила ее, скособочилась и уставилась за ельник, в сторону закатившегося солнца. Капитану подумалось, что приезжать сюда лучше было с утра, когда светло. Возможно, по свету удастся и выбраться… Сумрак сгустился окончательно. Девочка поднялась с качелей и тяжело опустилась на четвереньки. Капитан ощутил холодок - ему подумалось, что девочка сейчас поползет к зданию. Она действительно поползла, умело переставляя конечности, но не совсем к зданию - просто вдоль площадки. Капитан на секунду оглянулся на Артамонова - тот сидел на кровати, все так же держа в руках ослика. А когда Капитан повернулся обратно, то вздрогнул. Девочки не было. И в том месте, где она только что ползла, двигался здоровенный косматый зверь, напоминавший медведя с растрепанным конским хвостом. - Что там? - спросил Артамонов шепотом. - Да зачем тебе?.. - поморщился Капитан и сам отвернулся. Артамонов пожал плечами и уставился перед собой. В коридоре послышался шорох, и на пороге возник Ким. - Надо осмотреть здание, - заявил он сразу. - Командую здесь я, - напомнил Капитан. - Так командуй! - неожиданно взорвался Ким. - А не изображай в окне мишень! Капитан посмотрел на него с удивлением, и Ким смутился: - Виноват. Нервы. - Он уперся гранатометом в пол. - Ты лучше глянь на это. - Капитан кивнул за окно. Ким тут же оказался рядом с ним и долго смотрел в сгустившиеся сумерки. А Капитан смотрел на его лицо. Ким держался молодцом - лицо его оставалось каменным, только зрачки расширились. Капитан снова глянул на поляну. Чудовище стояло на задних лапах в профиль. Оно горбилось, передние лапы обвисли и лениво покачивались вдоль туловища. Под бурой медвежьей шерстью топорщились гроздья мышц, громадные когти неспешно рассекали воздух. Но это был не медведь. У чудовища была женская грудь, поросшая бурым мехом. - Что скажешь? - спросил Капитан. - Я не знаю, что видишь ты… - начал Ким задумчиво. - А ты? - Я вижу медведицу с женской грудью и девятью хвостами. - Девятью хвостами? - Теперь Капитан разглядел вместо конского хвоста пучок шевелящихся щупалец, кажется, их действительно было девять. Артамонов не выдержал, тоже подошел к окну и уставился на чудовище, открыв рот. Чудовище медленно развернулось, подняло морду и теперь рассеянно оглядывало здание. - Ну и что это?! - требовательно спросил Капитан. - Вы оба видите то же самое? - уточнил Ким. - Медведицу с женской грудью и девятью… - Да! Что это, твою мать?! - Если верить моему покойному деду, один из демонов корейских сказок, - спокойно ответил Ким. - Дед называл его Мамма Сонним - многоуважаемый гость оспа. Или просто - многоуважаемый гость. - Ах, многоуважаемый?! А что твой дед советовал делать при встрече с этой живой Маммой?! - Мамма Сонним не бывает живой. Она мертвая по определению. - Но что с ней делать-то?!! - А что ты на меня орешь?! - взвился Ким. - Я-то откуда знаю?! - А кто у нас эксперт?! - Я эксперт по технике и вооружению, где ты видишь оружие?! Кто у нас эксперт по стратегии?! - Да ты хоть понимаешь, что… - разъярился Капитан, но Ким успокаивающе поднял руку. - Если это демон из корейской сказки, то в корейских сказках с Маммой Сонним ничего не сделать. Что твой дед советовал делать со Змеем Горынычем? - Рубить все головы, - вместо Капитана ответил Артамонов. - Бабу Ягу - в печь. Кощею Бессмертному - ломать иглу. - Бессмертных не бывает, - подтвердил Капитан. - У вас все просто, - согласился Ким. - У нас сложно. С Маммой Сонним ничего нельзя сделать. - Так не бывает, - возразил Артамонов. - Так бывает. От нее можно убежать или умилостивить ее. - Убежать ты уже пробовал. А умилостивить - вон у нас… умилостивили уже троих… - Капитан махнул рукой на кровать, где лежал ослик. Ким резко повернулся и только сейчас заметил ослика. Он подошел ближе, волоча по линолеуму гранатомет, и постоял немного, склонив голову. - Как это случилось? - спросил он наконец. - Хлоп - и превратился, - ответил Капитан. - Был Заболодин - и нет Заболодина. Сам по себе, на полуфразе. Мамма твоя в здание не поднималась. - Пока, - вставил Артамонов. - Пока, - повторил Капитан. - То есть мы попали в корейскую сказку? - произнес Артамонов, и в голосе его Капитану почудились обиженные нотки. - Это ко мне вопрос? - уточнил Ким. - К тебе. Что про это говорят корейские сказки? - спросил Капитан. - Я ни о чем подобном не слышал. - А кто слышал?! Я слышал?! - заорал Капитан, но тут же осекся. - Виноват, нервы. В комнате воцарилась тишина. - В корейских сказках люди превращаются в игрушки? - спросил Артамонов. - В корейских сказках превращаются в разное, - пожал плечами Ким. - Я не знаток корейских сказок. - И не в какие-нибудь бамбуковые игрушки! - Капитан повернулся к Киму и прищурился. - А вот в таких вот, резиновых осликов с надписью "ОТК"? Превращаются люди в корейских сказках? - Если здесь поселился демон Мамма Сонним, - веско сказал Ким, - вряд ли он станет вести себя так же, как вел себя в древней Корее много веков назад. - А ты можешь с ней того… Спуститься и… разобраться как-нибудь? Поговорить? - Артамонов кивнул за окно. - Это приказ? - Ким сжал гранатомет и вопросительно посмотрел на Капитана. - Не приказ. Но… ты же кореец? - потупился Капитан. Ким вскинул голову и посмотрел ему прямо в глаза. - Я жду! - сказал Ким. - Ты меня не хочешь обвинить в саботаже и связях с противником? - Я совсем не об этом… - смутился Капитан. - Просто эта… с девятью хвостами… Мамма Сонним… - Она из Кореи? Она знает корейский? - Ким в упор смотрел на Капитана. - Не исключено, - твердо сказал Капитан. - А я из Кореи? - спросил Ким. - Я знаю корейский? - А ты знаешь корейский? - Впервые ты меня об этом спрашивал девять лет назад. - Ким повернулся спиной и встал у окна, опершись на гранатомет. - Что ж нам делать? - растерянно пробасил Артамонов. - Осмотреть здание, - решил Капитан и вдруг добавил: - Артамонов, возьми Заболодина, мы своих не бросаем. Ким смотрел в окно. - Она двигается, Капитан. Она роет землю.

***

Сначала они вернулись в изгаженную комнату с пентаклем на полу - просто чтоб показать Киму. Ким задумчиво потыкал ботинком разбросанные игрушки, затем присел, разглядывая кости в углу. - Обломались сатанисты, - цыкнул зубом Артамонов. - Превратились в зайчиков. - А может, они для этого и пришли? - возразил Капитан. - Нет, - покачал головой Артамонов, - они обломались. Хотели пообщаться с Сатаной, а Сатана оказалась корейская… Ким, в Корее есть сатанисты? Ким не ответил. Он пружинисто поднялся, опершись о гранатомет. - Осмотрим другие комнаты? - Осмотрим, - вяло согласился Капитан, и они вышли в коридор. Остальные комнаты пятого этажа ничего собой не представляли. Когда под плечом Капитана падала очередная дверь, за ней оказывалась та же картина - пара аккуратно застеленных колченогих коек с подушками-пирамидками, две тумбочки, штатный пыльный графин и два стакана. - Я сутки не спал, - сказал Артамонов в пятой по счету комнате. - Вот бы лечь и уснуть… - Ты смог бы сейчас уснуть? - удивился Капитан. - Смог бы. - И проснуться осликом? - Кстати, не факт. - Кстати, вопрос, - вмешался Ким. - О чем говорили люди перед тем, как превратиться? Капитан задумался. - О чем говорил с ней Петеренко, мы, наверно, уже не узнаем… Касаев пытался войти в здание вместе с ней… - Мамма Сонним, - подсказал Ким. - Заболодин просто сидел на койке, о чем мы говорили? - Вы говорили, кому принадлежала "Кукушка", - напомнил Ким. - А сатанисты, наверно, просто песни свои пели и живого козла резали. - Собаку, - подсказал Ким. - Шелти. - Нет логики, - подытожил Капитан и ткнул плечом следующую дверь. Дверь не поддалась. Капитан выругался и ударил снова. Дверь упала, за ней оказалась комната горничной, заваленная штабелями белья. - Какая разница, о чем говорили. А вот о чем они думали перед тем, как превратиться? - спросил Артамонов, безуспешно щелкая разболтанным выключателем на стене, хотя было известно, что электричества в здании нет. - Уж наверно, Петеренко и подростки-сатанисты думали о разном… - Капитан сосредоточенно водил по углам фонарем. Ким вышел, зашел в соседний номер и вернулся. - Туалет и душ, - доложил он. - Этаж пуст. Осматриваем нижние? - Осматриваем. Они спустились на четвертый и распахнули первую дверь. Та же картина, только номера были одноместные. Одна кровать, одна тумбочка, один стакан возле графина. - У моего старшего, - начал Артамонов, - есть карманный компьютер. Капитан присел на корточки и заглянул под кровать - пустота, пыль. В стене обнаружился шкаф, Ким распахнул его и посветил фонарем - пустота, запах старой фанеры, скрюченные рассохшиеся вешалки на стальных крючьях. - Там у него компьютере есть такая игра, - продолжал Артамонов. - Надо двигать разноцветные шарики, и если встанут в ряд пять штук одного цвета - то исчезают. - К чему это ты? - Капитан вышел в коридор и пнул дверь напротив. Из темного проема резко пахнуло чем-то кислым, раздался громкий визг, и вдруг из пустоты ему в лицо метнулось пятно. Капитан не успел испугаться, рефлексы сработали сами - он кинулся на пол и в тот же миг услышал тихий хлопок. Капитан перекувыркнулся, привстал на одно колено и обернулся, сжимая штурмовик. На полу билась в конвульсиях крупная летучая мышь - как раздавленная бабочка, упавшая на спину. Ким деловито прятал под мышку личный пистолет. Артамонов нервно водил штурмовиком из стороны в сторону. Капитан со злостью расплющил ботинком останки летучей мыши и вошел в комнату. Такой же одноместный номер, лишь фрамуга в окне была распахнута, а пол и кровать завалены черным мусором и пометом. Артамонов кашлянул и опустил ствол. - Так вот, я и говорю, - продолжил он. - Может, у человека в голове тоже так устроено? Скачут мысли, скачут, а как сложатся в одну цепочку - хлоп, и нету. Ни мыслей, ни человека. Инфаркт. - У меня так бывает, - кивнул Капитан. - С мыслями. Если не спал долго. - Так вот я и говорю… - продолжал Артамонов. - А если здесь тот же принцип? Может, не мысли, может, складываются жесты или там… - Помолчи? - попросил Ким. - Работать мешаешь. - Да, - вспомнил Капитан, - ты лучше погляди, как там Мамма Сонним? Артамонов вошел в распахнутый номер, открыл балконную дверь, вышел на воздух и долго глядел вниз. - Ну? - не выдержал Капитан. - Валяется, - шепотом сказал Артамонов. - Может, подохла? - Мамма Сонним не живая, - напомнил Ким. - Она встает, - прошептал Артамонов и глотнул. - Мамма Сонним смотрит на меня. - Эй! - напрягся Капитан. - Эй! Артамонов молчал. - Артамонов, отставить! - вдруг оглушительно рявкнул Ким. - Слушать команду! Закрыл глаза! Два шага назад! Аккуратно, порожек. Еще шаг. Закрыл балкон. Открыл глаза, вышел к нам, в коридор! Вид у Артамонова был ошарашенный. - Что там было? - спросил Капитан шепотом. - У Маммы Сонним большие черные глаза… - протяжно завыл Артамонов, запрокинув голову. Ким резко, без замаха двинул его в скулу. Артамонов отлетел к стенке, но удержался на ногах. - Спасибо, - произнес он уже нормальным голосом, растирая скулу тыльной стороной ладони. - Там очень страшно. Когда на тебя смотрит Мамма Сонним… Ким энергично развернулся, вскинул гранатомет на плечо и решительно направился к балконной двери. - Отставить, - сухо произнес Капитан. - На четвертом этаже осталось четыре комнаты. Вы осматривайте их, а я спускаюсь на третий. Заболодин нашел на третьем огневой контакт Тарасова.

***

Гильз он обнаружил не шесть, а гораздо больше - остальные лежали в дальнем углу за банкеткой. Но все гильзы родные - кто-то из людей Тарасова расстрелял тут целую обойму. Стрелял из укрытия, с колена, по движущейся цели. Точнее - по надвигающейся. И, судя по ровной трассе на потолке, так ни разу и не попал. Капитан еще раз осветил фонариком прошитый потолок и опустился на корточки. Угол самый удобный, он бы тоже выбрал для обороны именно его. А вот надвигающаяся цель была двухметрового роста. Если до этого у Капитана и оставалась надежда, что чудовище в здание не поднимается, то теперь умерла и она. - Капитан, у нас новости, - сухо произнес Ким в наушнике. - Что? - вскинулся Капитан. - Вы где? - Мы все еще на четвертом. Нашли жилую комнату, запертую изнутри. - Там люди? - насторожился Капитан. - Труп, - ответил Ким. - Его надо осмотреть. Капитан пружинисто поднялся, в два прыжка оказался у лестницы и поднялся на четвертый этаж. Это было странно, но одинокой покосившейся дверцы четвертого этажа не было на месте - вместо нее торчали обе матовые створки, как на третьем. Капитан посветил фонариком. На дальней стене была намалевана цифра "3". "Как же я так ошибся? Выходит, я был на втором?" - подумал Капитан, взбегая на этаж выше. Здесь тоже висели обе целые створки, и тоже за ними в полумраке коридора маячила цифра "3". "Все. Отпрыгался", - подумал Капитан без эмоций, взбежал сразу на три пролета вверх и замер. Лестница продолжалась все выше и выше. А здесь все та же картина - две матовые створки, третий этаж. Капитан зашел в глубь этажа, повернул направо и добрался до конца коридора. Все, как есть - прошитый двумя очередями протолок, шесть гильз на полу и россыпь за банкеткой. Он вернулся к лестнице и поднялся еще на один пролет. Покосившаяся створка, цифра "3". Капитан растерянно остановился. - Кэп, ты скоро? Мы ждем, - напомнил Ким в наушнике. - У меня проблемы, - сухо выдавил Капитан. - Не могу подняться. - Мамма Сонним в здании? - спросил Ким быстро, но Капитан слишком хорошо его знал и различил в голосе испуганные нотки. - Нет, - ответил Капитан. - Не знаю. Не видел. Замкнулась лестница, поднимаюсь все выше и снова оказываюсь на третьем. - Я выйду навстречу, - сказал Ким решительно, и в наушнике лязгнуло, словно с пола рывком подняли гранатомет. - Нет! - отрезал Капитан. - Не разделяйтесь и никуда не выходите. Просто подай голос. - Голос? - спросил Ким и вдруг заорал на все здание: - Ура-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а!!! Капитан непроизвольно дернулся, стараясь выкинуть наушник из уха, но наушник держался крепко. Голос Кима раздавался сверху, со следующего этажа. - Ура!!! - рявкнул Капитан в ответ. - Ура-а-а-а! Ура-а-а-а! - хором закричали сверху Артамонов и Ким. - Ура-а-а-а-а! - заорал Капитан и кинулся вверх. Голоса приближались. Взбегая по лестнице, Капитан все боялся, что они вдруг рывком переместятся выше, но они все приближались. Когда он достиг площадки, голоса четко звучали из глубины коридора. Капитан прикусил губу и поднял взгляд. Да, теперь перед ним висела всего одна створка! И за ней на стене была намалевана синяя четверка. - Эй! Я прорвался! - заорал Капитан и бросился вперед по коридору, пробормотав напоследок: - Нет логики, чертовщина работает странно, со сбоями…

***

Одышки у Капитана никогда не было, но сейчас он долго не мог прийти в себя. В этой комнате стоял странный тяжелый запах - густая пряная смесь из запахов сушеной воблы, свежих кожаных ремней, старых книг и сухой пыли. На подоконнике горело яркое пятно лунного блика, подсвечивая сидящего рядом Артамонова мертвенным зеленоватым светом. На кровати лежала мумия - высохшие останки пожилого человека. В свете фонаря лицо казалось скорчившейся картонной маской. Человек лежал на спине, укрытый по грудь сереньким санаторным одеялом, с руками, сложенными на груди крест-накрест. - Это вы его так сложили? - поинтересовался Капитан. - Нет, - ответил Артамонов. - Его мы не трогали. Видимо, так и умер. Комната была заперта изнутри. - От чего умер? - спросил Капитан и тут же понял, что вопрос глуп: Артамонов и Ким не могли еще ничего толком выяснить. - Сердечная недостаточность, - спокойно ответил Ким. - На фоне острого невроза. - Откуда информация? - заинтересовался Капитан, внимательно освещая фонарем ссохшуюся маску. Вместо ответа Ким указал на высохшие кулаки мумии - они были крепко сжаты, причем большие пальцы находились внутри кулаков. Капитану стало стыдно, что он сам этого не заметил. Кулак с большим пальцем внутрь - "рука младенца" - глубокий инстинкт, который просыпается у человека в моменты острых потрясений. - И вот еще… - Артамонов осветил фонарем пол около кровати. Судя по темному ровному квадрату посреди выцветшего линолеума, здесь долгие годы стояла тумбочка. Теперь вместо нее стоял пересохший стакан, а рядом валялась капсула с нитроглицерином. - Ясно. - Капитан повернулся к двери. - А тумбочкой, значит… Теперь он внимательно осмотрел груду возле двери - тумбочка валялась на боку, рядом - перевернутый журнальный столик и стул, а на пороге почему-то валялся распотрошенный фонарь Кима без батареи. - Он баррикадировался, - закончил Артамонов, хотя Капитану и так уже все стало ясно. - Не молодой, лет шестьдесят, - задумчиво произнес Ким. - Чего его понесло на семинар? - Семинар? - резко повернулся Капитан. - Нам повезло, - кивнул Артамонов. - Мы нашли его записи. Только осторожнее… Капитан обернулся и только сейчас заметил, что на подоконнике рядом с Артамоновым светится вовсе не лунный блик, а экранчик маленького карманного компьютера. Рядом лежала увесистая батарея фонаря, аккуратно подсоединенная проводками. - А это… долго ли меня не было? - сглотнул Капитан. - Часа три с половиной. - Артамонов поднялся со стула, уступая место. - Мы прочли еще не все, но если вкратце… Капитан сел перед экранчиком. Он промотал текст в начало и погрузился в чтение. Вначале шла полная бессмыслица. Латинские буквы складывались в слова, а слова явно составляли фразы, которые кончались точкой, но чаще - гроздьями восклицательных или вопросительных знаков. Но не то чтобы произнести, и прочесть это не получалось. - Корейский, - произнес Ким из-за плеча. - Но в транслите. - Переведи, - потребовал Капитан. - Транслит - это когда иероглифы изображают латинскими… - Переведи сам текст! - Я объяснял девять лет назад, - сухо напомнил Ким. - Я не знаю корейский. - Жаль, - сказал Капитан. - А хоть примерно? - Я не знаю корейский, - с упором повторил Ким. - Ни иероглифов, ни транслита. - Откуда ж ты тогда знаешь, что это корейский? - зло повернулся Капитан. - Может, это монгольский? Ким ничего не ответил, вместо него ответил Артамонов: - Ким говорит, что вот эти бесконечные "уео-уео" - корейские. А у монголов вообще русские буквы. - А на клавиатурке-то русские буквы есть! - заметил Капитан. - Ты листай дальше, - вздохнул Артамонов. - У нас не так много времени. Там будет много русских букв. - А это? - Это считай корейской молитвой. Капитан полистал вперед - вскоре корейский текст действительно оборвался на полуслове, потянулись пустые страницы, а затем без всякого заголовка начался распорядок мероприятий: "Понедельник… Вторник… Завтрак… Обед… Дискуссия в холле третьего этажа… Пути развития… Деловые коммуникации… Партнерство… Ужин… Завтрак… Тренинг инициативного общения… Эффективное руководство… Подчинение и управление… Обед… Ужин… Тренинг… Карьерный рост… Корпоративное лидерство…" Капитан недоуменно пролистал распорядок, заметив, что расписано тринадцать дней. Дальше пошел сбивчивый конспект - причудливая смесь экономических и психологических терминов, усыпанная офисным жаргоном. Слово "бизнес" повторялось почти в каждой строке. Обычное дело, бизнес как бизнес, - думал Капитан, листая текст, который все не кончался и не кончался. Видали и не такое. Устраивать семинары для унылых безработных и зачуханных младшеньких менеджеров - тоже выгодно. Прибыльнее, чем торговать апельсинами. У них ведь тоже водится небольшая денежка, и они с радостью готовы отдать ее любому, кто пообещает сделать их везучими в бизнесе, инициативными в общении и уверенными в себе. А там уж, чем черт не шутит, авось и счастливыми в личной жизни… А если обещание не сбудется, жизнь после семинара не наладится и служебная лестница не упрется в небо, так никаких претензий к организаторам - значит сам и виноват: недостаточно самораскрылся, плохо освоил техники, приезжай учиться снова, всегда рады… Загородный пансионат, полсотни таких же нищих духом, на неделю раскрывших рты перед местным гуру, рассказывающим про свою неслыханно эффективную технику. Бизнес и психология. Коммуникации и управление. Религия нашего времени. Секты и пророки будут всегда, они никуда не делись. Просто - как там сказал Ким про демона? - вряд ли он станет себя вести точно так же, как и много веков назад. "Бренд = единица знания. Первоб. человек произошел от обезьяны в тот момент, когда стал находить бренд в окр. природе. Брендом может являться: внешний вид (все яблоки имеют разный цвет и форму, но единый бренд внешнего вида, позволяющий отличить от др. фруктов), звук (гром - бренд грозы), запах (плохой запах - бренд нечистот) и др. В совр. бизнесе бренд продукта - это его торг. марка (название). Бренд человека - имидж. Бренд полный и неполный. Полный бренд…" - Полный бред, - сказал Капитан. - И этой ерундой они занимались две недели? Завтрак, семинар, обед, тренинг, ужин, тренинг, медитация… Капитан вдруг задумался. - Это мне показалось, или там у них в мероприятиях мелькала какая-то медитация? - Мелькала, - кивнул Артамонов. - И не только она. Семинар назывался "Магия в бизнесе и коммуникациях". - Странно… - Послушай наконец главное: семинар у них… - начал Ким, но закончить не успел. Во дворе громко ухнуло, а затем раздался тоскливый вой. Он заполнил все пространство, не оставив места для других звуков. Глухой бас тянул одну ноту, и в такт ему вибрировали стекла, скрипели двери, шуршали сквозняки по коридорам. Наконец вой смолк. - Семинар у них, - продолжил Ким невозмутимо, - вел некто Лауст. Судя по тому, как о нем отзывается в этом дневнике покойный, - очень авторитетный мистик из Кореи. - Ах, Кореи… - понимающе кивнул Капитан, хотя понятно ничего не было. - Не всегда, - вставил Артамонов. - Что не всегда? - удивился Ким. - Не всегда о нем хорошо отзывается. - Артамонов ткнул мизинцем в экран. Ким глянул и покачал головой. - Мудан - это шаман по-корейски. - Мудан Топ-Менеджер Лауст, - задумчиво прочел Капитан. - Еще там упоминается переводчик, который переводил его. - Я не вижу логики, - взорвался Капитан и откинулся на спинку стула. - Корейская молитва, график, бизнес, медитация… На кой нам эти конспекты? - А ты прочитай вот это… - Артамонов протянул руку и уверенно промотал с десяток страниц. - Вот отсюда: "…склонить к сотрудничеству демона…" - Ну-ка, ну-ка… - Капитан впился в экран. "Аттестационный тест на звание бизнес-магика: склонить к сотрудничеству демона. Владение техниками бизнес-коммуникаций: 1) уверенность в своих силах; 2) настойчивость в достижении цели; 3) умение чувствовать интересы партнера; 4) умение управлять партнером в своих интересах. В последний день семинара Топ-Менеджер на Огненной Медитации пригласит к нам виртуального бизнес-клиента. Цель - склонить виртуального клиента к сотрудничеству на взаимовыгодных условиях. Виртуальный клиент живет за счет наших эмоций. Он появится, если мы поверим в его существование. Чем сильнее эмоции в его адрес, тем ярче будут проявления виртуального клиента. По окончании экзамена виртуальный клиент станет нам безразличен и исчезнет. Виртуальный клиент, как любой бизнес-партнер, преследует свои интересы, но всегда отражает наши эмоции. Чтобы расположить виртуального клиента к сотрудничеству, надо захотеть сотрудничества. Чтобы вызвать его злость - надо возненавидеть его. Чтобы виртуальный клиент стал добр, надо желать ему добра. Если виртуальный клиент полон злобы - ответьте ему добром. Добро - это щит, от которого отразится злоба демона и ударит его самого. По окончании аттестации - утренний банкет. - П…ц, - тихо произнес Капитан. - Предлагаю взять это за рабочую версию, - хмуро предложил Ким. - За неимением других объяснений. - Я только одного не понимаю, - наконец произнес Артамонов. - Допустим, эти ублюдки каким-то образом вызвали своего клиента… - Демона, - поправил Капитан. - Мамма Сонним, - уточнил Ким. - Демона, - согласился Артамонов. - Допустим, они не смогли его склонить к сотрудничеству или как там называется… - А дальше уже все ясно, - кивнул Капитан. - Демон вышел из-под контроля, обрел силу - и началась паника. Чем больше паника - тем сильнее демон. Пошла цепная реакция. - Угу… - Артамонов нервно поежился. - Вышел из-под контроля… Представляю эту дикую сцену… Но я не понимаю другого. Демон извел всех обитателей "Кукушки"… Так? - Артамонов повернулся к Киму. - Как там его? Матушка-чума? - Мамма Сонним. Многоуважаемый гость оспа. - Куда девается оспа, когда умирает последний больной? - Оспа может сохраняться на вещах и предметах, - ответил Ким, - Только Мамма Сонним - это не совсем оспа. Даже совсем не оспа. Даже… - Не важно, - перебил Артамонов. - Если демон живет за счет человеческих эмоций, почему он не исчез вместе с последним обитателем "Кукушки"? - Эмоции были такие сильные, что хватило еще на некоторое время, - предположил Ким. - Ага, - передразнил Артамонов. - Жизнь больного была такой бурной, что он и после смерти пару лет ходил и разговаривал… - Чего тут неясного, - сказал Ким. - Представь, сколько эмоций развелось вокруг "Кукушки", когда выяснилось, что пропали люди и творится бесовщина? - Ничего не выяснилось, - возразил Капитан. - Только слухи ходят. Шепчутся окрестные дачники, тусуются сатанисты. Но никто не видел демона, никто ничего не знает наверняка. - А генерал? - прищурился Ким. - Разве что генерал… Он собрал всю информацию и что-то знает… Капитан вспомнил острый подбородок генерала, стальной взгляд из-под мохнатых бровей. Вспомнил, как перед заданием генерал по-отечески приобнял его и вполголоса сказал: "Будь осторожен, но ничего не бойся. Не подведешь?" Никаких глупостей сроду не говорил перед операциями, а тут вдруг выдал. Капитан тогда не придал этому значения, подумал, что генерал сильно сдал за последний год… - Генерал что-то знает, - кивнул Капитан. - Ну так эмоций нашего бати хватит на шестьсот шестьдесят шесть демонов… - криво усмехнулся Ким. - Мать… - вдруг выдохнул Артамонов. - А представь, что будет, когда журналисты раструбят по всей стране? Представь, какую силу он наберет? Это ж будет… Капитан решительно встал, прошелся по комнате и резко обернулся. - Хватит. Какие предложения? - Перестать бояться и перестать верить - не предлагать, - хмуро произнес Артамонов. - А если я отдам приказ? - Капитан сурово посмотрел ему в глаза. - Перестать бояться и перестать верить? - Буду стараться выполнить приказ, - пожал плечами Артамонов. - Не щадя жизни. Но у меня не получится. - А если я прикажу расстаться с жизнью? - Кэп, ты меня знаешь, - сухо ответил Артамонов. - Прикажешь - сделаю. Внизу снова раздался оглушительный рев, усиленный эхом. Теперь он шел не со стороны и не со двора, а снизу - из вестибюля. Ким что-то произнес и встал. "Капитан, она поднимается", - прочитал Капитан по губам. В сумраке цвета лица было не различить, но Капитан понял, что Ким побледнел. Капитан сжал челюсти и замер. Вой наконец стих. - Делай! Кэп, сделай что-нибудь! - визгливо крикнул Артамонов. - Возьми себя в руки! - прошипел Капитан. - Ты питаешь ее своим страхом! - Если я правильно понял принцип, от нашего страха Мамме Сонним будет самой страшно, - пробормотал Ким. - Нам от этого лучше не станет, - возразил Капитан. - Почему? - Потому что когда тебе страшно, Ким, ты стреляешь быстрее… Ким сжал зубы и ничего не ответил. Рев снизу повторился, теперь усиленный эхом звук шел немного слева - Мамма Сонним разгуливала по вестибюлю. - Я не могу больше! - заорал Артамонов, когда вой утих. - Сделай что-нибудь, Капитан! Я не могу не бояться! Она чует это, видишь? Она чует! Оглуши меня! Пристрели! Капитан вздохнул, помолчал немного, а затем решительно снял с шеи крестик и протянул Артамонову. - Ты пойдешь вниз, - сказал он тихо и жестко, отводя взгляд. - Бойся. Но не проклинай. Если получится - желай ей добра. Не сопротивляйся. Ударит по правой щеке - подставь левую. - Это… - Артамонов глотнул. - Это - приказ? - Да, - тихо сказал Капитан. - Это - приказ. - Это приказ, - повторил Артамонов как в полусне, шаря по карманам. - Это приказ… Он отцепил с пояса гранаты, суетливо отстегнул кобуру и положил на пол. Капитан не смотрел на него, он смотрел в окно. - Это приказ, - тихо повторил Артамонов и медленно надел крестик дрожащими руками. - Ты крещеный? - шепотом спросил Ким. - Да-да, конечно, - послушно кивнул Артамонов. - Я крещеный. Прощай, Кэп. Прощай Ким. - Не говори глупостей, - зло дернулся Капитан. - Мы идем за тобой следом. Артамонов засунул руку за бронник и вытащил маленького ослика. - Ребята, возьмите Заболодина… - сказал он. - Что они чувствуют, когда превращаются? - Это не больно. - Капитан взял ослика и засунул в боковой карман. - Она умеет превращать и на расстоянии, - напомнил Ким. - Каждый из нас может превратиться в любую секунду. - Если что, передайте жене… - Артамонов запнулся. - Нет, ничего. Я готов. - Вот только бы лестница не подвела, - вполголоса пробормотал Капитан.

***

Лестница не подвела. Артамонов шел впереди, гордо подняв голову, протягивая вперед руки открытыми ладонями вверх - так посоветовал Ким. Даже во мраке лестницы было видно, что руки трясутся. Капитан отсчитывал вслух. На каждый счет Артамонов делал шаг на следующую ступеньку. Капитан и Ким шагали пролетом выше, перегнувшись через перила, чтобы видеть, что происходит. - Двадцать три… Двадцать четыре… - медленно и четко ронял Капитан с большими паузами. - Я ступил на второй. Вижу цифру два, - доложил Артамонов. Быть может, руки у него и дрожали, но голос был спокойный и собранный. Паники не было. Артамонов работал, у него было задание. Опасное, но четкое. - Мы на третьем, - сообщил Капитан. - Вижу цифру три. Что слышно снизу? - Внизу тишина. - Работаем. Продолжаем движение. Двадцать пять… Двадцать шесть… Снизу потянуло сквозняком. - Двадцать семь… Двадцать восемь… Остановись, послушаем… - Слышу тихий шорох в вестибюле, - откликнулся Артамонов. - Боишься? - спросил вдруг Капитан. - Боюсь. - Бойся честно, - напомнил Ким. - Как смерть. Не как в бою, не чтоб ударить первым. - А ты б заткнулся - сука! советчик! умник! - заорал вдруг Артамонов. - Разговоры! - рявкнул Капитан. - Ким - заткнулся! Работаем, работаем! Воцарилась тишина. - Двадцать девять, - сказал Капитан сквозь зубы. - Тридцать. Тридцать один. - Я вижу ее, - вдруг отчетливо произнес Артамонов. - Мамма Сонним смотрит на меня… - Ах ты, черт… Капитан перегнулся через перила, сколько мог, но вестибюля отсюда не увидел. Артамонов стоял неподвижно, вытянув руки. Руки отчаянно дрожали. - Тридцать два, - скомандовал Артамонов сам и шагнул на ступеньку ниже. - Тридцать три… У меня нет оружия. Я пришел с миром. Тридцать четыре. Тридцать пять. Тридцать шесть, семь, восемь. Я не желаю тебе зла, я просто тебя боюсь. Мои руки пусты, у меня нет оружия. Я хочу говорить с тобой. Слышишь? Я иду к тебе с миром. Капитан и Ким спустились еще на несколько ступенек и увидели Мамму Сонним - сначала только лапы. Видимо, она поднялась и стояла на задних лапах. Огромные, мохнатые и бурые, с шестью когтями, впивающимися, казалось, в мраморную плитку вестибюля. Вокруг лап медленно и бесшумно извивались хвосты, масляно блестящие в лунном свете - то ли гладкие, то ли покрытые мелкой чешуей. - Я не сделаю тебе вреда, - медленно и четко говорил Артамонов. - У меня нет оружия. Я пришел с миром. Я хочу с тобой говорить. Хочешь, поговорим о бизнесе? Тебя пригласили говорить о бизнесе, но не смогли. Я иду без оружия. Я… Артамонов запнулся и умолк. Капитан и Ким присели за перилами, всматриваясь в глубь вестибюля. Громадная туша стояла на задних лапах, почти касаясь потолка медвежьей головой. Здесь, в вестибюле, она казалась гигантской - то ли и была такой, то ли еще больше выросла. Словно копируя Артамонова, Мамма Сонним тянула вперед верхние лапы. Огромные когти висели параллельно полу. Хвосты расчерчивали пространство медленно и величественно, как рыбы в тихой заводи. - Я без оружия, - повторил Артамонов. - Я без оружия. Я пришел с миром. Я не желаю тебе зла. Я желаю тебе добра. Это ты мне желаешь зла. А я тебе - наоборот. Я искренне желаю тебе добра. Я читал, я знаю, добро - это щит. От которого отразится твоя злоба и ударит тебя же. Хвосты на миг замерли, а затем стали двигаться быстрее. "Кошка виляет хвостом, когда сердится. Собака - когда радуется. А медведь?" - мелькнуло в голове у Капитана. - Отвлеки ее чем-нибудь, - прошептал он в микрофон. - Расскажи о своих детях. Стихи почитай детские. В ту же секунду он почувствовал, как Ким зло и больно пнул его локтем в бок. Капитан смолчал, только сжал челюсти. Действительно, не надо ничего говорить, Артамонов молодец, он справится. Артамонов медленно поднял руку к голове и выдернул наушник. - Мои друзья волнуются за меня, - объяснил он. - Они советуют мне рассказать о своей семье и прочесть детские стихи. Я не умею читать стихи и не помню их. Детям читает стихи жена, я много работаю и редко вижу семью… Артамонов запнулся и кашлянул. Хвосты замерли и снова закружились, теперь еще быстрее. - Я расскажу тебе и о семье, и о работе, - сказал Артамонов медленно. - Главное - помни: я пришел с миром и хочу тебе только добра! Давай выйдем на воздух и поговорим там? Хочешь? Повисла тишина. Чудовище гулко вздохнуло, наклонило голову вперед, плавно качнулось и вдруг зашагало к Артамонову. - Выход с другой стороны! - крикнул Артамонов сдавленно и сжал крестик левой рукой. - У меня нет оружия. Нет оружия. Нет! Оружия! Черт, оружия нет!!! Теперь Мамма Сонним нависала над ним. - Я желаю тебе доб… Закончить он не успел. Чудовище взревело так, что сквозняк долетел до Капитана с Кимом, а затем вцепилось когтями в грудь Артамонова. Затрещали ребра. Оторвав тело от земли, Мамма Сонним распахнула рот, усеянный ярко-белыми зубами в несколько рядов, и впилась в добычу. Капитан резко потянул ствол штурмовика, но Ким молниеносно сжал его плечо. Несколько бесконечных секунд слышался только хруст дробящихся костей - Мамма Сонним терзала тело, остервенело и неуклюже расшвыривая в разные стороны окровавленные куски. Долетев до мраморного пола, куски исчезали, превращаясь в тоненькие резиновые лоскуты. Это были куски детской игрушки, но какой - понять было уже невозможно. Ким и Капитан как по команде вскочили и, не сговариваясь, бросились вверх по лестнице.

***

– Это предательство, - зло говорил Ким, целясь в замок люка, ведущего на чердак. - Мы его бросили. - Это отступление, - упрямо ответил Капитан, но выстрел заглушил его слова. - Мы его не могли спасти. Ким распахнул люк и прыгнул. В воздухе мелькнули тяжелые ботинки и скрылись. Капитан бросился следом, подтянулся и оказался на чердаке. Он захлопнул под собой люк и огляделся. Чердак маленький, низкий и пустой, прижать люк нечем. Даже не чердак - комнатка с люком вниз и дверцей на крышу. Ким с разгону вышиб дверцу, и оттуда ударил лунный свет. Добежав до края крыши, они остановились и, не сговариваясь, упали на холодный битум. Сверху палила огненно-рыжая луна, круглая и выпуклая. Шумел ветер, поскрипывали елки, и вдалеке ухал филин. - Хороший был пансионат, - сказал Капитан. - Ты бы хотел здесь отдохнуть недельку-другую? Ким не ответил. - В смысле, если б ничего не было, - зачем-то уточнил Капитан. Ким снова не ответил. Они лежали молча, впитывая спинами прохладу крыши. - Она большая, может не пролезть сквозь люк, - сказал наконец Капитан. - В случае чего с крыши должна вести пожарная лестница, я ее видел… - Можно и спрыгнуть. - Пять этажей? - Я спрыгну, - уверенно сказал Ким. - С трех-четырех прыгал легко. Если прыгать аккуратно, по стенке - ничего не сломаешь. - Что-то я не видел, чтоб ты с пятых этажей прыгал… - Ты многого не видел, что я умею… - Научишь? - Когда все закончится. Капитан подполз к бортику и долго-долго смотрел вниз. - Лестница есть? - не выдержал Ким. Капитан покачал головой. - Даже земли нет. Этажей нет. Пропасть и пламя. Ким вскочил, подбежал к краю и глянул вниз. - Да… Так мы еще никогда не попадали. Плохие штуки здесь творятся с пространством. Они отползли от края и снова уставились на луну. - Не надо было пускать Артамонова. Надо было мне попробовать, - глухо произнес Ким. - Успеешь попробовать. И я успею… - На нее ничего не действует, никакое добро. - Не знаю… - задумчиво сказал Капитан. - Не знаю. Что ни говори, он все-таки хотел ее уничтожить… - Нет. - Да. - Нет. - И ты не хочешь? - Не хочу. - А по большому счету? - Не хочу. - На этот раз Ким помедлил. - Врешь, - зевнул Капитан. - Мы здесь для того, чтобы ее уничтожить. И если мы клянемся, что пришли с миром, - мы делаем это, чтобы победить. И если искренне желаем добра - мы желаем это, чтобы уничтожить. Замкнутый круг. - Почему обязательно уничтожить? Изгнать обратно. - В небытие. Это не одно и то же? - Капитан вздохнул. - И что ты предлагаешь? - Не знаю. Мне кажется, что все дело в той молитве на корейском, если бы мы сумели ее прочесть… - Не сумели бы. Да и компьютер остался на подоконнике. - Тогда надо успокоиться. Делать вид, что ничего не произошло. Лечь спать. - Спать - хорошая идея, - ответил Ким и тоже зевнул. - Может быть, утром… - начал Капитан. - Утро не наступит. Оно должно было наступить два часа назад. Капитан замер и сжал зубы, но ничего не ответил. Они закрыли глаза и долго лежали молча, пока снизу не послышался рев. - Уже по пятому ходит, - шепотом произнес Ким. - Ты спишь? - Сплю, сплю, - откликнулся Капитан. - Спи давай. Рев повторился. А когда он стих - заорали собаки в ельнике. - Собаки в ельнике, а ельника нет, - сказал Капитан. - Вот твари, - откликнулся Ким. - Собак надо было пристрелить еще на въезде. - Гаси эмоции, - сказал Капитан. - Гаси. Ким рывком привстал и поднялся на ноги. - В конце концов, я воин. Мой отец был воин. Мой дед воин. Мой прадед воин. Я тоже хочу погибнуть с оружием. - Сядь, - сухо сказал Капитан. - Это приказ. - Извини, - покачал головой Ким. - Больше нет приказов. - Ким, ты умный и хитрый. Ты сильный и смелый. Ты многое понимаешь лучше и быстрее меня. Я тебе этого никогда не говорил, но ты сам это знаешь. Ты - лучший боец. Ты - эксперт. Но командир - я. - Не сейчас. Я спущусь к ней. Получится - так получится. Не получится - не получится. - Что получится? - У нас нет выхода, - ответил Ким. - Мы не можем ее изгнать так, чтобы при этом не желать ей зла. Ты же это понимаешь? Мы не можем ее любить, потому что она - враг. - Надо пытаться. Надо справиться. Сосредоточиться. Победить себя. - Победить себя? Ты способен пожелать ей добра, успехов и хорошего настроения? Искренне? Не так, как Артамонов? - Значит, надо сломать свои мозги! Сойти с ума! На время… - Капитан вскочил на ноги, подошел к краю крыши и долго смотрел в пылающую бездну, кусая губу. - Хорошо, что ты предлагаешь? - Драться, - ответил Ким. - Мы пришли для того, чтобы драться, нас послал сюда генерал, чтобы мы дрались, это наш долг. И у нас нет выбора. - Ты просто погибнешь, только быстро и в бою, - пожал плечами Капитан. - Не раздумывая, не принимая решений, не мучаясь вопросами. И лично для тебя это неплохой выход. Но только для тебя. - Нет. Это выход для всех. Потому что только долг мы можем выполнять спокойно и без эмоций. Без обмана и без лицемерия. Понял? - Не понял. - Да? - Ким прищурился. - А ты вспомни, как брали дом Агиева. - Не хочу, - нахмурился Капитан. - Забыл?! Я тебе напомню!!! - закричал Ким. Капитан запоздало подумал, что от былой молчаливости Кима уже давно не осталось и следа. - Вспомни! - кричал Ким, подступая к Капитану. - Вспомни, как отстреливал его дочек из оптической винтовки! Просто так! На всякий случай, если вдруг они с папашкой заодно, забыл?! Вспомни, как кидал гранаты в подвал, где сидели его смертники вперемежку с заложниками! С женщинами, школьниками! Вспомнил?! Вспомни, как та девушка с младенцем в слезах умоляла тебя через громкоговоритель - тебя умоляла, тебя! Вспомни, как из динамика захлебывался ее ребенок на весь район! Капитан сверлил лицо Кима выпученными глазами. - Да, кидал, отстреливал! - заорал он в ответ. - А ты не кидал? Ты в сторонке стоял, можно подумать?! - Э нет! - Ким вдруг вскинул руку и покачал пальцем перед носом Капитана. - Приказ отдал ты! Даже не генерал! Батя наш хитрая сволочь, ушел от ответственности, приказал тебе действовать по обстоятельствам! - Послушай! Ты мне этот дом Агиева теперь всю жизнь будешь вспоминать?! - Капитан хотел отшвырнуть руку Кима от лица, но Ким убрал ее быстрее. - Да! Я отдал приказ! Да! На мне ответственность! Но победителей не судят! Ты мне докажи, что у нас был другой выход! Да, я убил три десятка людей, но я спас город! Полтора миллиона! И не было второй Хиросимы! Капитан застыл с выпученными глазами. Ким вдруг улыбнулся и отошел на шаг. - Ты все еще ничего не понимаешь? - спросил он. - Ты сейчас меня ненавидишь, да? Меня! С которым девять лет кувыркался под пулями? Меня - единственного твоего друга в этом адском котле? - Ким обвел рукой черный горизонт. Капитан пригляделся - ни поляны, ни ельника, обступающего ее, уже не было - осталась только поверхность крыши, луна наверху и пламя. А вокруг, насколько хватало глаз, клубилась непроницаемая черная пелена, и уже нельзя было разобрать, что это - то ли предрассветный туман, то ли и впрямь стенки адского котла. - Извини, - сказал Капитан, потупившись. - Нервы. - Это не нервы, - серьезно ответил Ким. - Это - эмоции. А вот теперь вспомни: когда ты убивал двенадцатилетних близняшек Агиева - ты желал им зла? - А кто они мне такие? Я их видел первый и последний раз - в оптический прицел. Ничего я им не желал, просто убрал, и все. И ни разу не пожалел об этом. У меня не было выхода, пойми! Я выполнял свой долг. - Да, - кивнул Ким. - Ну хоть теперь ты понял? Капитан хотел ответить, но замер. - Ким! Ты гений, - сказал он тихо. - Ты абсолютно прав! Можно! Можно убивать без злости и ненависти! - Я не гений, - покачал головой Ким. - Просто этому меня учил отец. А его учил дед. Так учит древнее боевое искусство - воин не должен ненавидеть врага. Ненависть ослепляет. Воин должен просто выполнять то, чему суждено случиться. И я просто пойду выполнять то, за чем мы сюда приехали. Ким поднял гранатомет за ствол, повернулся спиной и вразвалочку зашагал к центру - квадратному кубику с черным провалом вместо двери. - Я с тобой, - быстро сказал Капитан, поднимая ствол штурмовика. - Нет. - Ким обернулся и покачал головой. - Я - умею убивать без эмоций… - А я - не уверен, что умею, - тихо продолжил Капитан вместо него. - Да. Ты кругом прав. Удачи.

***

Ким не успел дойти. Послышался рев, из черного проема вылезла гигантская лапа и впилась когтями в бетон. Ким уверенно поднял гранатомет, и Капитан заранее упал на битум. Хлопок он услышал, но взрыва не было. Капитан поднял голову. Хлопок повторился. Ким, опустившись на колено, ритмично дергал гранатомет. За миг перед следующим хлопком Капитан увидел, что граната все-таки вылетела. И попала точно в дверной проем, откуда торчали гигантские лапы. Но взрыва не было. Когти натужно дернулись, и каменная будка посреди крыши разлетелась. Осколки бетона, грохоча, покатились в разные стороны, а там, где секунду назад стояла будка, во весь рост поднималась медвежья туша с огромными женскими грудями и бешено вьющимися вокруг лап канатами хвостов. Теперь стало видно, что чудовище огромно - оно было в десять раз выше Кима, и не верилось, что секунду назад оно помещалось на чердаке, а еще недавно стояло во весь рост посреди вестибюля. Мамма Сонним распахнула гигантский рот, наполненный зубами в сотни рядов, и заревела так, что пространство затряслось. Со всех сторон взметнулась и обступила крышу багровая огненная стена, словно вниз плеснули бензина. Ким отбросил гранатомет, поднялся во весь рост, высоко задрав голову, чтобы смотреть чудовищу в глаза. Капитан знал рукопашную стойку Кима. Его руки сейчас - окаменевшие лезвия, которыми Ким на тренировках разбивал в пыль кирпичи, бетонные бруски и камни. Мамма Сонним снова взревела и угрожающе взмахнула передними лапами. И в такт им снова взметнулось ледяное багровое пламя. И тогда Капитан резко поднял ствол штурмовика и, не целясь, нажал спуск - легко и равнодушно, заранее зная, что попал. Чувствуя, что так и надо, что другого выхода нет. Единственная мысль, которая у него мелькнула, - штурмовик тоже может не сработать, как и гранатомет. Но штурмовик сработал, и его знаменитый бесшумный хлопок почему-то перекрыл и рев чудовища, и гул пламени, прокатился по крыше и глухо увяз в пылающем пространстве. Чудовище смолкло, поперхнувшись воем, а пламя опало - теперь за бортиками крыши снова клубилась черная пелена. Ким еще секунду постоял, а затем медленно упал вперед, гулко хрустнув лицом о черный битум. Ровно из середины его затылка вылетел тонкий красный фонтанчик и потух, обжигая голову темным ручьем. Капитан вскочил. Не глядя, изо всех сил зашвырнул штурмовик в огненную бездну. В два прыжка оказался возле Кима и резко перевернул его на спину. И увидел лицо, залитое кровью, и алое крошево вместо нижней челюсти - отсюда вышла пуля. "Какая она высокая, Мамма Сонним…" - равнодушно подумал Капитан, чувствуя, как текут по рукам теплые струйки. Глаза Кима были открыты, но он был мертв. - Прости, друг, - тихо сказал Капитан и закрыл ему веки ладонью. - Ты ошибался. Можно убивать без зла, но нельзя убивать с добром. И я только что убедился в этом: я не желал тебе добра, когда нажимал спуск. Я просто знал, что сейчас так надо, и мне было все равно. Если бы я знал, что надо выстрелить в себя, - мне тоже было бы все равно. Я мог выстрелить и в Мамму Сонним - и мне тоже было бы все равно. Ты ошибался. Ты был прав раньше, когда говорил, что Мамма Сонним не живая. Я и сейчас не знаю, как она устроена, не могу сказать, живая она или нет. Быть может, она всегда была мертвая, но ожила, когда ее вызвали в наш мир на этом семинаре. Мамма Сонним - это механизм, автомат. Ее нельзя ненавидеть или любить, потому что она тоже не желает нам ни зла, ни добра. Она тоже, как и ты, выполняет свой долг и не может иначе. Мы созданы такими, а она - такой. И ее можно только пожалеть. Потому что твой долг - красив и благороден, а ее долг - черный и неблагодарный. И Мамма Сонним, и мы все пришли в этот мир на короткое время, мы поживем здесь и уйдем обратно в небытие. Скоро-скоро никого из нас не будет. Раньше это произойдет или позже - не имеет значения. Каждый из нас как автомат выполнит то, что ему предназначено, и уйдет. Но о тебе будут вспоминать со светлой грустью, а о ней - со злобой и проклятиями. А она не виновата, что у нее такое предназначение. Никто не виноват. Капитан замолчал и с удивлением подумал, что никогда еще не говорил столько театральных слов и никогда больше их не скажет. Он поднял голову и посмотрел на возвышающуюся косматую тушу. - Жалко тебя, - сказал он задумчиво. - Искренне жалко. Знаешь, мне даже хочется сказать тебе что-нибудь приятное, вот только не знаю что, выглядишь ты мерзко. Может, ты мне скажешь что-нибудь приятное? Мамма Сонним распахнула свою пасть и вдруг прохрипела оглушительно и без интонации: - Ты умрешь через три года. Капитан опустил взгляд и долго молчал, глядя, как первые солнечные лучи пытаются уцепиться за пыльный битум. - Спасибо, - наконец выдавил он. - Это действительно очень приятная новость. Теперь мне будет легко работать. А от чьей пули? - От рака легких, - сказал хриплый детский голосок. Капитан вскинулся - перед ним стояла девочка в красном платьице и белых сандаликах. - Очень хорошо, - кивнул Капитан, нашарил в кармане пачку сигарет и закурил. - Я уйду в отставку и займусь наконец любимыми делами. Знаешь, у каждого человека есть свои любимые дела, но всю жизнь ему некогда… - Нет, - сказала девочка. - Ты будешь служить еще два с половиной года, потом ляжешь в госпиталь. - Ошибаешься, - покачал головой Капитан. - Завтра же подам рапорт об отставке. Девочка промолчала. - А что так мало осталось - это правильно. Это чтобы я не проболтался, чтобы никто и никогда не узнал, что здесь было. Мы же с тобой никому не расскажем, верно? Девочка снова не ответила. - А теперь знаешь что? - Капитан взял ее за руку. - Пойдем-ка с тобой зароем наших медведей.

***

Они шли по этажам, собирая игрушки и складывая их в накрахмаленную санаторную наволочку. Вначале Капитан еще старался понять, в кого из кукол могли превратиться люди Тарасова, но девочка на вопросы не отвечала, и сам он вскоре плюнул на эту затею. Просто поднимал с пола и опускал в наволочку пластиковых, резиновых и меховых лошадок, тигрят, поросят, змей, лисиц и ворон. Капитану было спокойно и легко - почти так же легко бывает в тот короткий миг, когда скидываешь после марш-броска тяжеленный рюкзак. Потом они зарывали игрушки в песочнице. Девочка - совком, Капитан - ладонями. Далеко за ельником уже поднималось солнце, в глубине проснулась кукушка и неуверенно прокуковала три раза, словно прочищая горло. - Кукушка-кукушка, сколько мне жить осталось? - громко спросил Капитан и подмигнул девочке. Кукушка помолчала, а затем начала куковать быстро, ритмично и без пауз - в таком темпе каждое утро подтягивался на турнике Ким. На третьем десятке Капитан сбился. Он зашел в корпус и поднялся в комнату, где лежала мумия. В утреннем свете мумия выглядела отвратительно - торчащие зубы вставной челюсти, спекшиеся лоскуты кожи, тут и там разлохмаченные не то мухами, не то мышами. Прямо над лицом мумии столбом крутилась стая мелких мошек. Капитан откинул одеяло - на мумии оказалась куцая кожаная жилетка, а на груди торчал пластиковый бейджик. На нем шла строка иероглифов, а ниже: "Мудан Топ-Менеджер Лауст". - Ах вон оно что… - сказал Капитан. - Здравствуй, Лауст… Значит, это не твой компьютер… И, значит, та ересь с восклицательными знаками - вовсе не молитва, а предсмертная записка, которую ты пытался оставить… Рассказать пытался, что ты вызвал в этот мир и как с ним бороться… В топку! Капитан впихнул маленький компьютер под жилетку мумии, завернул мумию в одеяло и взвалил на плечо. Она почти ничего не весила. Так он спустился во двор. Девочка уныло тыкала совочком в песок. - Пойдем, поможешь мне, - кивнул Капитан и вручил ей две гранаты. Они спустились в подвал. Капитан положил мумию в угол и забрал у девочки гранаты. Пока он монтировал батарею зарядов, девочка стояла за спиной и внимательно смотрела. Закончив, Капитан поднялся на крышу, взвалил на плечо тело Кима - маленькое, но неожиданно тяжелое. Постоял так немного, а затем подошел к бортику и скинул тело вниз. Налегке сбежал во двор, поднял Кима, дотащил до подвала и положил рядом с мумией. Девочка все так же смотрела на батарею, собранную из мусора: из неразорвавшихся снарядов гранатомета, которые Капитан собрал на чердаке, из ручных гранат и плоского чип-пакета, который Капитан зачем-то надевал последние полтора года на все задания, а вернувшись, исправно сдавал на склад. Теперь пригодился. Но батарея была спланирована и собрана по всем правилам. Капитан еще раз оглядел работу и перевел взгляд на часы. - Нам пора, - сказал он. - Пойдем отсюда. - Не хочу, - глухо отозвалась девочка. - Пойдем, пойдем. - Капитан решительно взял ее за руку, - Жить, что ли, надоело? Мы с тобой издалека посмотрим. - Хочу остаться здесь, - хныкнула девочка. - Здесь нам никак нельзя, костей не соберем, - усмехнулся Капитан. - А надо, чтоб костей не собрал батя… Никаких. Мы же договорились никому ничего не рассказывать, верно? Они вышли на воздух и не спеша отошли к лесу. - Главное - ничего не бойся. - Капитан глянул на часы и положил ладонь на ее холодное плечо. - Знаешь, как весело бабахнет? Они сидели у самой опушки и молчали, глядя на возвышающийся корпус. Капитан задумчиво кусал травинку. Девочка стояла, оцепенев, и, не мигая, смотрела на солнце, плывущее вверх из-за корпуса. Повсюду вокруг - в траве, в кустах за спиной - вразнобой скрипели кузнечики, а на их фоне расплывался ритмичный тикающий звук. Капитан прислушался и понял, что все это время в ельнике, не замолкая, продолжает чеканить годы кукушка. Раздался взрыв. Сначала в лицо ударил пыльный воздух, потом из окон первого этажа рванулось пламя вперемежку со щебнем, и только потом обрушился звук. Девочка что-то крикнула, бросилась на корточки и испуганно закрыла голову руками. - Не бойся, главное - не бойся! - прокричал Капитан, но его слова потонули в шуме. Ельник ритмично повторил эхо несколько раз - словно пытаясь продолжить работу заткнувшейся кукушки. Наконец звук превратился в тихий гудок. Капитан дернулся и снял с пояса трансивер. - Центр? - ответил он негромко. - Кэп!!! - тут же рявкнул генерал из трансивера. - Кэп!!! Докладывай!!! - Все нормально, товарищ генерал. Задание выполнено. Преступники уничтожены. Погибли все бойцы группы. - Все?! - Артамонов, Касаев, Заболодин, Ким, Петеренко… Генерал молчал долго, словно не ожидал ничего подобного, словно не здесь исчез Тарасов. - Как это случилось? - спросил он наконец. - На объекте сидели религиозные фанатики, - отчеканил Капитан. - Прятались в подвале, убивали людей. Мы окружили их и обезвредили. Но они успели взорвать и себя, и подвал, и моих бойцов… - Черт побери! - заорал генерал. - Что за бред? Как взорвали?! Как такое могло произойти?! - Я во всем виноват, товарищ генерал, - жестко ответил Капитан. - Неправильно спланировал операцию. - Где ты? Когда оборвалась связь, я поднял дивизию ОПР, они… - Всю ОПР?! Ой, мать… - Они уже шесть часов не могут найти это проклятое место в лесу!!! - Плохо ищут, - сухо сказал Капитан. - Место как место. Координаты известны. Думаю, как раз сейчас они найдут… Он не успел закончить и не успел понять, что случилось - сработали рефлексы. И лишь спустя долю секунды осознал, что, сгруппировавшись, катится в кусты, а прямо над головой оглушительно грохочут вертолеты, появившиеся ниоткуда посреди чистого неба. Капитан обернулся - как девочка? Не испугалась ли вертолетов? Девочки не было. Капитан стрельнул глазами по сторонам - девочки не было нигде. Тогда он глянул в траву, где она стояла только что. В траве лежала грубая кукла из бамбука - с раскосыми глазами и паклей вместо волос. - Вот и все, - сказал Капитан, поднял куклу и бережно спрятал ее за бронник. Вертолеты садились. По поляне гулял ураган, и от него пламя в окнах "Кукушки" билось и разгоралось все сильнее. - Вот и все, - повторил Капитан, запрокинул голову, долго-долго глядел в далекое летнее небо над вертолетами, а потом вдруг вспомнил ту странную поговорку, которую тихо, как молитву, произносил Ким после удачных операций. - Небо высоко и конь откормлен.

Юрий Бурносов. Всё золотистое

Розетка, кипяток, котенок Борька, балкон и лифт бросали в дрожь меня.

Тимур Кибиров

1

– Привет. А меня зовут Суок, - сказала девчонка. - Кукла наследника Тутти? - машинально спросил я. Девчонка пожала плечами: - Не знаю никакого наследника. - Ладно, проехали, - сказал я. В конце концов, это сон, и совершенно не важно, почему абсолютно не знакомую мне девчонку зовут Суок. - Куда проехали? Не понимаю… А ты кто? - спросила она. Обычно во сне нужно делать все, что тебе скажут или о чем попросят. Тогда сон бывает интересный. Правда, если делать все наоборот, тоже бывает ничего. Сон, одним словом. Поэтому я заупрямился: - А тебе зачем? - Низачем. Так нужно. Ты же знаешь, как меня зовут… И то верно. Я огляделся и обнаружил, что стою босиком на ощутимо прохладном полу, вымощенном золотистыми и белыми плитками «в шашечку». Вокруг поднимались золотистые же стены, которые сходились высоко над головой в стрельчатую арку. Коридор уходил впереди куда то влево и появлялся у меня за спиной откуда то справа. Девчонка сидела на высокой тумбе - примерно метр двадцать - и болтала ногами. Тумба была тоже золотистая. - По моему, это мне снится, - признался я. Впрочем, я уже не был так уверен в этом: слишком реальным, детально проработанным казалось все вокруг… - Не может такого быть. Получается, я тоже тебе снюсь? Но я то знаю, что я - не сон. Я - Суок. Девчонка, кстати сказать, совсем не походила на киношную куклу наследника. Лет четырнадцать, ну, пятнадцать на вид, черные волосы выбиваются из под черного беретика. Кажется, такая прическа называется «паж». У французской певицы Мирей Матье, которая про «Чао, бамбино, сорри» поет, такая прическа. Одета девчонка занятно: опять же пажеский костюмчик, штанишки, чулки, башмаки с пряжками, и все золотистое. - Слушай, я ничего не понимаю, - честно сказал я.- Меня зовут Валера. И я думаю, что я во сне. Потому что я не знаю, где я, и никогда здесь не был. И тебя не знаю. - Валера… - произнесла Суок, словно пробуя слово на вкус. - Валера… Не слышала такого имени. Нет, Валера, ты не во сне. Точнее, не совсем во сне, потому что все таки немножко во сне. Чуть чуточку. А что это за странный наряд? Я посмотрел на себя и хмыкнул: хорошо, что в шортах уснул. Мог бы и в трусах, вот был бы номер. Сон сном, а девчонка вроде ничего, симпатичная, а я в трусах перед ней скачу… Хотя во сне иногда такое приснится - будто ты голый, а вокруг все одетые. Бр р… Босиком вот только холодно. Хотя во сне холодно не должно быть. Это я, наверно, ноги из под пледа высунул, вот и снится, что холодно… - Это шорты. - Ты, наверное, замерз? - участливо спросила она. - Пойдем туда, где тепло. - А где тепло? - Иди за мной, Валера. Только не догоняй меня, просто иди следом. Я скажу, когда мы придем. Она спрыгнула с тумбы, щелкнув каблучками своих башмаков по плиткам, запахнула короткий золотистый плащик - я его сначала не заметил - и зашагала вперед по коридору. Я послушно пошел за ней, прикидывая, чего еще ожидать от сна. Коридор был красив, но однообразен: стены и стены. Когда мы прошли метров сто, слева в стене показалось узкое окно, забранное мелкой решеткой, в ячейках которой сверкали разноцветные стекла. Свет сквозь окно не пробивался, из чего я заключил, что либо снаружи темно, либо стекло непрозрачное, либо вообще ничего нет. Для сна это нормально. Кстати, никаких светильников не наблюдалось и в коридоре; казалось, сами золотистые стены излучают мягкий холодный свет. - Не отставай, Валера! - бросила через плечо Суок. - Здесь нельзя отставать. Мы прошли еще сотню метров, и я неожиданно увидел на стене, на высоте своих плеч, глубокие царапины. Судя по всему, стенка была не из штукатурки или там камня, а из металла, и царапины врезались в него более чем на сантиметр. Что это так дерануло бедную стенку? Или кто? Я хотел спросить об этом Суок, но тут же обнаружил, что она исчезла. Коридор уходил вдаль, и я готов был осознать, что влип таки в какой то сонный кошмар, как Суок снова появилась. В стене справа была открыта незаметная дверь шириной сантиметров шестьдесят. - Здесь тепло, - сказала Суок, и я вошел вслед за ней в комнату. Внутри действительно оказалось тепло, к тому же там стояло большое кресло, обшитое золотистой тканью, на вид очень мягкое и уютное. Излишне говорить, что стены тоже блестели золотом. Может, это и есть золото? - Садись,- кивнула Суок. Я осторожно погрузился в кресло, и она тут же плюхнулась рядом, так близко, что я увидел на ее правой коленке, как раз там, где заканчивалась короткая золотистая штанина, засохшую розовую царапину. - Теперь можно спрашивать, - улыбаясь, заявила она. - В смысле? - Ну, ты же хотел спрашивать, правда? Вот, спрашивай. Теперь можно. - А там было нельзя? - Там тоже можно. Потом - нельзя. Потом - снова можно. Но здесь тепло. Спрашивай, Валера. - Ну у… Это что, все из золота? - Нет. Если бы было из золота, называлось бы Золотой Замок. А называется Золотистый Замок. Значит, не из золота,- с самым серьезным видом ответила Суок. - Значит, это Золотистый Замок. Так. А где он находится? - Здесь. - И все? - И все. А что? - искренне удивилась она, словно я спросил совершеннейшую чушь. - Нет, все понятно… А ты тут, значит, живешь? - Живу. - Одна? - Одна. Иногда - не одна. Иногда приходят другие, как ты, Валера. Потом уходят. Тоже думают: во сне… Я их вижу. Иногда разговариваю. Только они странные. Пугаются. А ты не пугаешься. Хотя тоже думаешь: во сне… - Ну, ты же сказала: чуточку во сне. - Да, оно так и есть. Чуточку во сне, но в остальном - не во сне. Хочешь проверить? - Можно. И она укусила меня за ухо. Первое, что я почувствовал, - тепло, запах чего то золотистого (черт!) типа меда или нектара, а уже потом - довольно сильную боль. - Ты что?! - дернулся я и оттолкнул ее. Она засмеялась: - Ты сам хотел, чтобы проверить. Я показала. Извини, если больно. Я не хотела. - В том то и дело, что больно! Нет, может быть, это меня котенок за ухо кусает, пока я сплю? У меня дома котенок… - Могу еще раз. Только это не котенок, Валера. А кто такой котенок? Я и сам уже прекрасно понял, что это никакой не котенок. Но больше никаких объяснений не находилось. Не в сказку же я попал! - Елки палки, - пробормотал я. - Что это значит? - незамедлительно поинтересовалась Суок. - Ничего не значит, просто выражение. Так говорят, когда случается что то странное, например. Слушай, это я что, значит, здесь надолго? - Нет, Валера. Я же говорю: ты чуточку во сне. Когда сон кончится, ты или увидишь другой сон, или просто проснешься. И это очень плохо, потому что я перестану тебя видеть и с тобой говорить. - Значит, это все таки сон. Васька, гад, за ухо грызет, точно! Мне стало как то даже легче. Она заморгала ресницами, казалось, готовясь заплакать, но через мгновение уже улыбалась и говорила: - Ты не сказал, кто такой котенок. Он живой? - Это такой маленький зверек. Ну, живое существо. Бывает разного цвета: серый полосатый, рыжий, белый, черный. Пятнышками. Бывает пушистый, бывает - нет. Ушки маленькие, усы есть. Хвост. - Красивый… - вздохнула Суок. - Я бы хотела одного такого. А здесь нет. Нет зверька. - Тут что, вообще никого нет? И ничего? Один коридор и вот эта комната? - Нет, почему? Хочешь посмотреть? Только у нас мало времени. - Как это - мало? - Ты скоро уйдешь, а я останусь одна. Но мы успеем немножко посмотреть на разное. Пойдем! И она схватила меня маленькой теплой рукой и потащила назад, в коридор. - А теперь мне не нужно идти следом? - осведомился я. - Теперь не нужно. Когда нужно, я скажу. Мы прошли по коридору буквально несколько шагов и проскочили в очередную незаметную дверь, оказавшись в огромном помещении высотой метров десять. Большая часть помещения была заставлена длинными рядами вешалок, словно в театральной раздевалке. На вешалках висела одежда, сотни платьев, шуб, пальто и курток. Стена прямо напротив входа представляла собой сплошное зеркало, а на свободном от вешалок пространстве стоял большой батут, как в цирке, только двухэтажный. - Это моя комната, - сказала Суок. - Ты здесь живешь? - Здесь я живу везде. Если правильно - это одна моя комната. Есть другая, третья, есть еще. Давай играть? Я пожал плечами: почему бы и не поиграть? Сон есть сон, чем еще тут заниматься… И мы полезли на батут. Кстати, прыгал я, как в натуральном сне: как бы плывя в воздухе. Обычно в снах так бежишь, особенно если кто то гонится - словно сквозь патоку… А тут - прыгал. Это оказалось очень интересно, мы держались за руки, словно дети, и визжали, когда подлетали к самому потолку. Суок потеряла свой берет, а я все время боялся, что упаду во сне с кровати. В одном из особенно высоких прыжков Суок бросило прямо на меня, и я ее обнял. В полете она подняла лицо, внимательно посмотрела на меня золотистыми глазами, и я ее поцеловал. Кстати, вот вам еще одно правило снов: если подворачивается легкая эротика, никогда не отказывайтесь. Это не в жизни, сон и есть сон. Поэтому я поцеловал Суок без зазрения совести, к тому же она была очень красивая, а мне всего восемнадцать лет как никак. И только тогда я понял, что я если и нахожусь во сне, то действительно - самую чуточку. Целоваться она не умела, но послушно прижала свои губы к моим. Я еще раз почувствовал, как от нее пахнет золотистым… кажется, все таки нектаром, цветочной пыльцой. Так мы в обнимку мягко опустились на батут, и Суок шепотом спросила, почти не отнимая губ от моих: - Что это, Валера? - Это называется целоваться, Суок, - прошептал я в ответ, будучи весьма сконфужен. - Это интересно, - сказала она и отодвинулась. - Игра? - Игра, - еще более смутился я. - Слушай, а зачем здесь так много одежды? - Это моя одежда. Я ее собираю. - А почему ты тогда одета в это вот… во все золотистое? - Так нужно. Это же Золотистый Замок, неужели ты не понимаешь? - Не понимаю, - честно сказал я. - Здесь много одежды, она вся твоя, но ты ее не носишь, потому что так нужно. А если ты наденешь вот то красное платье, например? Она пришла в ужас, словно я предложил ей кого то убить. Губы Суок задрожали, а на глаза навернулись слезы. - Ты что! - прошептала она.- Ты просто не знаешь! Это нельзя! Нельзя! И вообще, тебе пора уходить! Уходи! И я проснулся.

2

Весь день я таскался сам не свой, за что был тут же прозван в институте озабоченным. Сон или не сон? Или «чуточку сон», по определению Суок? Хорошо, допустим, я уснул и провалился «чуточку» в другое измерение. Почему в таком случае я нарвался на девчонку с именем героини «Трех толстяков» Олеши? К тому же неплохо, хотя и странновато говорящую по русски? Какой то ремейк «Маленького принца», что ли… Я мрачно пообедал, пошел к себе и заперся, рассудив, что способ проверить все есть только один: уснуть. В худшем случае, если ничего не получится, я просто хорошо высплюсь, и все дела. Хотя у меня так иногда выходит: если перед тем, как ложишься спать, начинаешь представлять себе вчерашний понравившийся и запомнившийся сон со всеми подробностями, ты можешь увидеть его продолжение. Я сообщил бабушке, что у меня болит голова и я решил немного вздремнуть, выгнал Ваську и, не раздеваясь, улегся на диван. Закрыв глаза, я попытался представить себе коридоры Золотистого Замка с их шашечным бело золотым полом, стрельчатое окно и… Суок. - Привет! - сказал знакомый голос. Я открыл глаза и увидел ее. Мы находились на том же самом месте, где я вынырнул вчера, - возле тумбы. Суок снова сидела на своем насесте, болтая ногами, и одета была точно так же: в свой пажеский костюмчик и башмачки, только к берету был приколот золотистый цветок, напоминающий астру. - Я тебя помню, - продолжала она, прямо таки сияя от счастья. - Ты Валера. Ты был здесь вчера. И ты вернулся! Никто не возвращался, а ты - вернулся! С этими словами она прыгнула мне на шею прямо со своей тумбы. Обняв меня, она потерлась носом о мою щеку и требовательно сказала: - А теперь поставь меня! Я осторожно опустил ее на шашечный пол. - Ты одет иначе. - Суок, закусив губу, внимательно разглядывала мои джинсы и футболку «Рибок». - Вчера ты был одет в такие интересные штаны… - Шорты. - Шорты… Но тебе было холодно, да? Теперь тебе тепло? - Нормально… Ты вчера на меня обиделась, Суок? - Я не обиделась. Я испугалась. Не говори больше о том, чего нельзя. - Но как же я буду знать? - Я тебе скажу: «Нельзя!» И ты перестанешь говорить. Иначе будет плохо. - Мне? - Нет. Мне. Она выглядела крайне озабоченной и серьезной, и я поспешил поклясться, что не буду говорить о том, чего нельзя. - Хорошо, - милостиво согласилась она. - А как ты попал сюда опять? Раньше никто так не делал. Никто не умел. - А я умею, - скромно поведал я. - Это не очень трудно. Я думаю, я могу часто приходить. Каждый день. - Это хорошо. Ну, пойдем играть? И мы пошли играть. Проходя по коридору, я снова обратил внимание на странные царапины на стене, но спрашивать ничего не стал: вдруг это из разряда «нельзя»? И мы снова прыгали на батуте, а потом, когда мы сидели на его краешке, Суок спросила: - А почему сегодня мы не целовались? Мне понравилось. Я осторожно чмокнул ее в щеку. - Я хочу вот сюда! - требовательно заявила она, подставляя губы. Я поцеловал ее - по детски, не раскрывая рта… Нет, мне все это очень нравилось, но я чувствовал себя неуютно. Все таки довольно маленькая она - теперь мне казалось, что и пятнадцати нет, да и совращать девчонку из сна не очень то удобно. Вернее, из сна как раз таки удобно, но я ведь лишь «чуточку» во сне. А это совсем другое дело. Хотя я в нее, наверное, влюбился. Сегодня Суок казалась мне не только младше, но и еще красивее, чем вчера. Я хотел было сказать ей об этом, как вдруг в коридоре, за узкой дверью, что то загрохотало, словно приближающийся поезд. - Тихо! - зашипела Суок и прижалась ко мне, закрыв лицо ладонями. Я обнял ее и стал гладить по худенькой спине, а шум за дверью нарастал, потом пронесся мимо и вроде бы затих в отдалении. На смену ему пришло странное шуршание, словно тысячи больших мотыльков бились в тесноте коридора. Что это? Те, кто царапает стены? - Что это? - спросил я, приблизив губы к ее уху. - Не спрашивай! - пискнула она и еще сильнее прижалась ко мне. Шуршание проскребло по двери, потопталось - как мне показалось - немного возле нее и исчезло там же, куда удалился «поезд». Мы сидели в полной тишине, и я подумал, как, должно быть, страшно здесь Суок. В этом золотистом одиночестве. - Что ты вообще здесь делаешь? - спросил я, когда Суок отняла руки от лица. Она ничего не ответила, размазывая по щекам слезы. Поправив свой беретик, Суок спрыгнула вниз с батута и, повернувшись ко мне, сказала: - Я здесь живу, Валера. - Давно? - Всегда. - Слушай, сейчас я тебя буду спрашивать. Если ты можешь ответить - отвечай. Если нельзя - отвечай: «Нельзя!» Ясно? Она кивнула. Я спрыгнул к ней и спросил: - Что такое Золотистый Замок? - Это… Золотистый Замок. Кажется, вопрос она не поняла или не могла понять. - Это здание? Дом? - Это Замок. Я не знаю, что это такое. Так называется. - Он большой? - Я не знаю. Нет конца. Я ходила далеко, но потом вернулась. Страшно. - Что находится снаружи? - Разное. Я не была снаружи, только видела. - Кто здесь живет? - Я. Больше никто. Иногда, давно, еще другие, но потом - только я. И ты… Я тщательно обдумал свой следующий вопрос и задал его без особенной надежды на ответ: - А кто здесь есть еще? Не живет - просто есть. Кажется, я начал подстраиваться под ее логику. Но даже если вопрос сформулировал точно, то в ответ заработал: - Нельзя! Нельзя, Валера… Она умоляюще смотрела на меня. - Ну, не бойся. - Я погладил ее плечу. - Пока я с тобой, тебя никто не обидит. - Это неправда, - сказала она. - Это неправда. Я хочу, чтобы так, но это неправда. - Хорошо. Я буду задавать вопросы дальше. Еда. Откуда появляется еда? - Еда? Есть комната. Я прихожу туда, там еда. Ты хочешь кушать? - Потом, Суок. Кто царапает стены? Кто шуршит? Ее словно током ударило. - Нельзя! Нельзя, Валера! Нельзя!!! С ней вот вот могла случиться истерика, и я понял, что это и в самом деле запретная тема. Тема, о которой Суок нельзя не только говорить, но и думать. - Извини, я больше не буду спрашивать такое. Я не хочу тебя обидеть, я хочу помочь. Понимаешь? Она часто часто закивала, из глаз снова потекли крупные слезы. - Тебе здесь плохо? - Бывает плохо. Бывает хорошо. Сейчас - хорошо. С тобой. Плохо - больше. Но я здесь живу… - Есть такое слово - Родина, - проворчал я. - Что? - Так, история одна. А что ты делаешь целыми днями? - Я? Хожу. Играю. Смотрю. Кушаю. Сплю. - Смотришь? На что? - На цветы. Или с Башни, вокруг. - А где Башня? - оживился я. - И вообще, когда ты покажешь мне Замок? - Могу сейчас. Сейчас можно. Пойдем, Валера! Настроение у Суок менялось, как картинки в калейдоскопе. Она уже весело смеялась и тащила меня в коридор, словно там пять минут назад не скрежетало по стенам что то невообразимое и не шуршали жуткие мотыльки. Я понял, что если там что то и есть, то появляется это в определенных случаях, и Суок знает, когда это происходит. Вообще здесь явно существовали некие правила, которым и подчинялась нехитрая жизнь Суок. Потом нужно будет непременно выяснить, что за правила и кто их создал. Я вспомнил, как Суок запрещала мне идти вместе с ней по коридору, вспомнил историю с платьем… Ну и сон, черт возьми! Или не сон? Я не знал, что и думать… Мы шли по коридору, и Суок трещала что то о цветах, которые растут и цветут, и как она их любит, а я отметил про себя, что на стенах явно прибавилось царапин. В одном месте на полу валялась полукруглая прозрачная пластина, напоминавшая рыбью чешую, увеличенную до размеров чайного подноса. Суок замолчала на мгновение, осторожно перешагнула через чешую и затрещала дальше. Судя по сложным изгибам коридора, Замок имел весьма своеобразное архитектурное решение. Редкие окна, через черные стекла которых ничего не было видно, ситуацию не проясняли. Два раза мы миновали какие то двери, но Суок говорила: «Нельзя!» Единственными примечательными вещами в унылом коридоре оказались две тумбы наподобие той, на которой сидела Суок, и странные часы с девятнадцатью цифрами, встроенные прямо в стену под самым потолком. Собственно, это совсем не обязательно были часы; просто они их напоминали - с двумя стрелками и отчетливым тиканьем, наполнявшим тишину коридора на протяжении доброй полусотни метров. Я прикинул, что мы прошли около километра, когда Суок заявила: - Закрой глаза! Я закрыл и почувствовал, как маленькая теплая ладошка тянет меня влево. Споткнувшись о высокий порог, я едва не упал и открыл глаза. Вокруг был сад. Вернее, оранжерея, так как все это помещалось под крышей. В отличие от коридора и комнат, он не нес на себе золотистого бремени: в больших клумбах, обложенных красным кирпичом, росли цветы самых разных расцветок. Стены и потолок мерцали голубоватым светом, и я не мог определить, насколько велика оранжерея, потому что по обе стороны от меня растительность доходила до самого верха и где то там сплеталась в купол. - Красиво? - с надеждой спросила Суок, и я понял, что это самое замечательное, что она видела здесь, в Замке. - Красиво. А почему ты сорвала именно золотистый цветок? - Я покачал пальцем астру на ее беретике. - Здесь столько разных… - Нельзя, - мотнула головой Суок. - Будем здесь? Или пойдем в Башню? Я бы с удовольствием остался здесь, но кто знает, где эта Башня… Суок явно надеялась, что я останусь, но я сказал: - Пойдем в Башню. Как только мы вышли обратно в коридор (причем я снова закрыл глаза, а когда открыл, так и не обнаружил поодаль никаких дверей), Суок прислушалась. Она слушала несколько мгновений, прикрыв глаза, а потом зашептала: - Я иду вперед, ты иди за мной. Не догоняй. Не отставай. Я скажу, когда можно. И помчалась вперед, запахнув свой плащик. На этот раз она даже надела капюшон. Я поспевал за ней, оглядываясь и ожидая, что сзади налетит давешний поезд с мотыльками. Но ничего не налетало, а через минуту я врезался во внезапно остановившуюся Суок, да так, что она ойкнула. - Сейчас будет Башня, - сообщила она, обернувшись. И действительно, передо мной вверх поднималась лестница, напомнившая мне корабельный трап. Это была первая лестница, которую я увидел в Замке. Суок стала подниматься первой, чем то пощелкала у самого потолка, и там открылся круглый люк. При этом никакой крышки я не заметил - люк просто появился в потолке. Суок исчезла в отверстии, излучающем опасный фиолетовый свет, и я поспешил за ней. По пути я рассмотрел как следует лестницу и заключил, что она сработана все из того же золотистого металла и вроде бы отлита целиком. Без гаек и болтов. А потом я оказался наверху и оторопел. Это на самом деле была Башня! Круглая застекленная площадка диаметром метров десять, в центре которой зияло отверстие люка. Над головой - низкий серый (не золотистый!) потолок, под ногами - грязно белое покрытие, напоминающее линолеум. Но это все я рассмотрел потом. Вначале я увидел То, Что Снаружи. Именно так - с большой буквы, потому что я решил все странное и необычное в Замке именовать так. Тот, Кто Царапает Стены. Мотыльковый Поезд. То, Что Снаружи. Это была не Земля. По крайней мере, это была не привычная Земля. Вокруг угрюмо мчались фиолетовые облака, цепляясь за верхушки изуродованных эрозией гор. Никакой растительности, никакой жизни я не заметил. Башня находилась в некоем подобии титанического кратера, а внизу… Площадка Башни парила в ужасной вышине, и далеко внизу я разглядел какие то нагромождения, в которые и уходило ее основание. Очевидно, Замок. Никакого коридора и быть не могло, потому что нас отделяло от Замка метров пятьсот. Или километр. Но коридор был, и я даже видел в отверстии люка его шашечный узор… - Красиво? - спросила Суок. Она снова не выглядела ни испуганной, ни озабоченной, а пейзаж, судя по всему, ей нравился. - Не очень, - сказал я, чем расстроил ее. - Я думала, тебе понравится. - Мне понравилось, но я не думаю, что это красиво. Это и впрямь было так. Картина, конечно, открывалась величественная, но меня не покидало ощущение, что Башня вот вот рухнет вниз. Нет, это не Земля. Или какая то совсем другая Земля. Чужая. Страшная. Опасная. - Пойдем назад, Суок, - попросил я. И проснулся.

3

Дребезжал будильник. Я схватил его и треснул об стенку. Старенький «Севани» разлетелся в стороны всеми своими колесиками и маховичками, а всполошившаяся бабушка тут же появилась в дверях, вопрошая, что случилось. - Ничего не случилось, - буркнул я. - Кто будильник заводил? - Я, Валерик, - сказала бабушка. - Чтобы «Невинную жертву» не пропустить. - Я ж говорил, ба, у меня голова болит! А ты будильник под самое ухо! - Да ладно тебе, - махнула рукой бабуля. - Поди вон погуляй лучше на свежем воздухе. А то как бирюк спать завалился. Я и впрямь отправился погулять. Купил себе мороженое, сел на лавочку погреться на солнышке… В голове вертелись обрывочные впечатления от увиденного в Замке, и я решил привести их в какое то соответствие. Чешуя. Здоровенная и явно имеет отношение к Поезду или Тому, Кто Царапает, потому что появилась сразу после их визита. Рыба не рыба… Страшное что то. Тот, Кто Царапает Стены. Весь, надо полагать, в чешуе. Дракон? Мотыльковый Поезд. Возможно, сам по себе, а возможно, просто часть Царапателя. Хвост, например. Башня. Странное сооружение, какое то апокалиптическое. Надо разобраться с эффектом высоты: почему она снаружи высокая, а внутри - метров пять, не больше… То, Что Снаружи. Вот тут вопрос с Башней. Может, это как кино? То есть снаружи может быть что то другое, а на экраны, сиречь окна, демонстрируют небо, горы и прочую пакость… Тогда решается вопрос с высотой. Надо разобраться. Сама Суок. Вот это вопрос. Кто она, зачем она там находится и кто ее держит? Кого или чего она боится? Инопланетян я тут же отбросил. Инопланетяне не дураки, и у них есть какая то логика, пусть собственная, нам непонятная. В Замке логики не было вообще. Или была, но я ее не просек? Я плюнул, выкинул недоеденное мороженое в урну и пошел домой. Ничего себе, разобрался! Еще больше проблем выдумал. Может, я дурак? Умом двинулся? Во сне черт те что снится, а я голову ломаю… Главное теперь - придумать, как попадать в Замок и покидать Замок. Вернее, как попадать в Замок и покидать Замок в нужное мне время. А там посмотрим. Спать не хотелось, потому что я выспался днем, но надо было что то делать, потому что бодрствовать перед институтом я не планировал, да и в Замок вернуться хотелось. Я посмотрел, что делает бабушка. Она возилась на кухне. Тогда я стащил ее шкатулку с лекарствами и нашел там снотворное. Обычно она принимала таблетку, но я решил, что буду поздоровей ее, и съел две. Потом вернул шкатулку на место, пожелал бабушке спокойной ночи и лег. Мерно тикали настенные часы, за окном гудели машины, кто то дико заорал, сработала автомобильная сигнализация. Я перевернулся на другой бок, поправил подушку. Черта с два я засну. Черта с два.

Ч…

На этот раз я появился в незнакомом месте. Все те же золотистые стены, стрельчатые окна с черными стеклами… Я огляделся - никого. Тихо. Не нахамить ли в таком случае? Естествоиспытатель должен быть хамом, иначе никакой он не естествоиспытатель. С такими мыслями я снял футболку, обмотал ею кулак и врезал по черному стеклу. Ничего не вышло. Стекло слегка загудело, словно натянутая на барабан шкура, но не поддалось. Я врезал посильнее, взвыл и затряс рукой. Этот номер не прошел. Что ж, попробуем что нибудь другое. Интересно, а где Суок? В предыдущие свои явления я оказывался в непосредственной близости от нее… И тумбы знакомой не видно. Елки палки… Позвать ее, что ли? - Суок! - негромко крикнул я. Тишина. - Суо ок! Мне показалось или вдалеке что то откликнулось? Эхо? Я оделся и решительно двинулся в ту сторону (выбирать то особо и не из чего: то ли в одну сторону, то ли в другую). Метров через двести я увидел тумбу. То ли ту самую, то ли не ту самую. Чокнуться можно в этом золотистом мире. Архитектурка… Как она тут живет? Еще шагов десять, и в стене слева появилась дверь. Прямо напротив очередного черного окна. Никаких ручек, никаких петель, просто шов в стене, ровный прямоугольник… Я толкнул ее рукой, потом пнул - полный ноль. А а, вон оно что! Я вспомнил оранжерею и, закрыв глаза, пошел прямо на дверь. Пахло пылью. Я стоял в полной темноте и поэтому сразу не понял, что уже открыл глаза. Очевидно, это оказалась одна из тех дверей, которые «нельзя». Или нет? Ничего, скоро узнаю. Я пошел вперед ощупью, стараясь идти прямо, чтобы потом без проблем вернуться к двери. Зацепился ногой за что то легкое, типа картонной коробки, с шорохом отлетевшее во мрак. Наконец вытянутые руки уперлись в холодную шероховатую стену. Только бы на паутину не наткнуться… Черт! Перед глазами сразу появился карикатурный паук, хоть сейчас в «Муху цокотуху», перебиравший мохнатыми лапками в центре своей сети. Не думать про пауков. Однако паук постепенно вырастал, превращаясь в суставчатого монстра… Логово Шелоб. Нет, только не думать про пауков. Я пошел вдоль стены и вскоре очутился в углу. Угол как угол, без пауков и прочей мрази, сухой и чистый. Еще несколько осторожных шагов - опять угол. Значит, справа будет дверь. Ага, вот она, тонкий шов под пальцами… Уходить? Я постоял в раздумьях и решил обследовать вторую половину комнаты, тем более не такая уж она большая. По дороге я опять наткнулся на коробку, наклонился и поднял ее. Потом рассмотрю. Через минуту я вновь был у двери. Ничего интересного, просто пустая темная комната. Пора возвращаться. Я закрыл глаза и шагнул сквозь дверь. И услышал дикий визг. - Успокойся! - заорал я, потому что испугался неменьше Суок. Она стояла передо мной, прижав ладошки к вискам, и мелко дрожала - это было видно по огромному помпону на ее беретике. Сегодня на пей была некая разновидность спортивного костюма, разумеется, золотистого цвета. Я бросил свою коробку, схватил ее за плечи и потряс. - П… Привет, - пробормотала она, глядя на меня полными слез глазами. - Привет. Она заулыбалась. - Я искал тебя. - А я - тебя. Я знала, что ты пришел. - Откуда? - Знала, и все. Ты был там? Она показала пальчиком на дверь. - Да. Я посмотрел вокруг - вот она, моя добыча. В самом деле, обычная картонная коробка… Или не совсем обычная? Я поднял ее. Картон как картон, в таких торты продают, например… Мелкая надпись сбоку: буквы знакомые, но слово складывается абсолютно нечитаемое. Написано вроде как фломастером… Суок смотрела на коробку со смесью интереса и страха. - Что это? - спросила она. - Коробка, - буркнул я. - У вас во всех комнатах такой мусор валяется? - Не знаю. Я не была в этих комнатах. Нельзя, - честно призналась Суок. Чего еще было ожидать? Я аккуратно положил коробку у стены - пусть Царапающий изумляется, что за дрянь в его владениях, - и спросил: - Что нового? - Что? - Что нового? Новости какие? Никаких новостей. Пойдем играть? Прыгать. Она заглядывала мне в глаза, словно щенок, который приглашает хозяина побегать с ним по двору. - Послушай, я бы хотел разобраться, что тут у тебя происходит, - серьезно сказал я. - Для меня это сон, а для тебя, по моему, совсем не сон. - Не сон,- согласилась она. - Поэтому я и хочу разобраться. - А прыгать? - Погоди ты прыгать. Скажи, откуда ты знаешь, что можно, а что нельзя? Тебе кто то говорит? Суок смотрела на меня так, как смотрел бы, наверное, Папа Римский, если бы к нему явился некий тип и стал допытываться, кто это ему сказал про заповеди Христовы. - Ты здесь одна, - продолжал я. - Одна живешь. Если я буду задавать тебе вопросы, на которые нельзя отвечать, что случится? Нас же никто не слышит, мы одни… - Неправильно, - отрезала она. - Что? - Неправильно! - топнула ногой Суок. - Пойми, здесь все не так! Здесь все не придуманное, но и не настоящее… Вот имя твое - Суок. Это имя из сказки, из книжки. Из простой книжки, которая есть в каждой детской библиотеке. Кто тебя так назвал? - Меня? - Опять в тупик. Черт! Что ж делать то? - Я - Суок, меня так зовут. Я махнул рукой. - Хорошо. Давай сделаем так. Ты оставайся здесь. Я пойду по коридору в ту сторону. Если хочешь, можешь идти со мной до тех пор, пока тебе можно, а там остановишься и подождешь. Идет? - Я… Я согласна, Валера, - сказала Суок, хотя видно было, что она жутко боится. Не навредить бы ей. Я уберусь, а она здесь останется… Я взял ее за руку, и мы пошли. Ничего интересного я не заметил. Редкие окна, пара уже известных мне царапин на стенах… В одном месте попалось квадратное панно на стене, примерно метр на метр, почти под самым потолком. Сумбурная россыпь мозаики, черной и золотистой, словно вдавленной в стену. Примерно шагов через десять после панно Суок остановилась. Ее колотило, и я погладил девчонку по руке. - Нельзя? - спросил я. - Дальше нельзя? - Нет… - Тогда стой тут. Я пройду еще немного и вернусь. Она закивала, смаргивая слезы. Я улыбнулся, чтобы ее подбодрить, и пошел, периодически оглядываясь. Суок стояла, прислонившись к золотистой стене, и смотрела на меня одним глазом сквозь растопыренные пальцы прижатых к лицу ладоней. Оглянувшись в очередной раз, я ее не увидел - скрыл поворот. Ладно, с ней должно быть все в порядке. Неожиданно по щеке мазнуло ветерком - теплым, словно кто то быстро открыл духовку. Потом еще раз, еще… Впереди отчетливо послышался мерный рокот приближающейся электрички. Постукивание буферов, скрип проседающих шпал… Я остановился, очередной порыв теплого ветра покачнул меня, и я приготовился встретить Мотыльковый Поезд, успев подумать, что ни вжаться в стену, ни бежать назад уже нет резона. Из сна меня буквально вышвырнуло. Я стукнулся головой о ножку кресла, забился на полу, путаясь в одеяле, и открыл глаза. В свете уличного фонаря четко были видны настенные часы. Без двадцати три. Я несколько раз глубоко вздохнул, выбрался из одеяла и вернул его на кровать. Бабушка не проснулась, и слава богу… Что же это было? Ничего увидеть я не успел, только почувствовал мягкий, словно огромной пыльной подушкой, толчок… Или я схожу с ума? В самом деле «Кошмар на улице Вязов». Не притащить бы чего этакого из своих снов… Я улыбнулся. Нет, в самом деле пора с этим завязывать, иначе бог знает до чего можно дойти. А через неделю - зачеты.

4

После трех бессонных ночей я не выдержал. В самом деле, я просто не мог уснуть. Лежал, глядя в потолок, пытался считать овец и белых тигров, пил перед сном горячее молоко, но ничего не помогало, хотя спать хотелось зверски. То ли я подсознательно не мог заснуть, то ли… то ли меня что то не пускало в сны. Наконец я решился и стянул бабушкин рецепт, по которому бдительная аптекарша выдала мне желтенькую коробочку венгерских таблеток, пробормотав: - Знаю я вас - «бабушке, дедушке…», а потом в подвалах чем зря занимаетесь… Я смолчал. Вернувшись из института, я обнаружил, что бабушка ушла к соседке, оставив записку с наставлениями по поводу обеда - где что лежит, сколько греть, и что надо заплатить за телефон, потому что со станции приходили, - наскоро проглотил две холодные котлеты, запил компотом и завалился спать, приняв в качестве стартовых две таблетки. Стоило мне закрыть глаза, как я почти что врезался лбом в золотистую стену. - Валера, - сказала Суок. - Валера! - Привет, - сказал я. - Почему ты не приходил? Я думала, ты никогда не придешь! Как всегда, радость тут же сменилась слезами, и вот уже снова я утешал ее, гладил по спине, целовал в лоб, в висок, в маленькое ушко… Мы стояли в бесконечном коридоре, как раз напротив одной из царапин. Когда Суок немного успокоилась и, всхлипывая, стала тараторить, как она скучала и как хорошо, что я пришел, пойдем скорее прыгать и играть, я спросил: - Что со мной случилось в прошлый раз? - Я же говорила - тебе не страшно… - пробормотала она, вытирая кулачком глаза. «Иначе будет плохо. - Мне? - Нет. Мне», - вспомнил я. Бревно, скотина, сволочь! - Что… что с тобой сделали? - выдавил я. - Ничего, Валера. Ничего страшного. Все хорошо, - шептала Суок. - Только не делай так больше, не надо. Пойдем играть! Я покорился. И мы прыгали, мы играли в прятки в большой комнате с вешалками, я прятался в гуще шуб и платьев, а Суок радостно взвизгивала, когда я неожиданно выскакивал из укрытия и бежал к батуту, чтобы хлопнуть по нему рукой… Наверное, прошло несколько часов, и я не думал ни о Мотыльковом Поезде, ни о том, что пора возвращаться, потому что хотел устроить Суок праздник. И у меня, кажется, получилось. Нам никто не мешал, вокруг было тихо. Уставшие, мы лежали почти рядом на батуте и тяжело дышали. - Было весело, Валера. Спасибо! - сказала она, сжав мою руку своей горячей ладошкой. - Да уж… - Ты придешь завтра? - Приду. - Обещаешь? - Обещаю. Обещаю, Суок. - Тогда поцелуй меня. И я ее поцеловал. Не так, как обычно. По настоящему, по взрослому, раздвинув копчиком языка ее плотно сжатые губы, прижав ее к себе так сильно, как только мог. И в этот момент я понял, что я просто не могу потерять эту странную симпатичную девчонку в ее пажеском костюмчике, что я обязан вытащить ее отсюда, чего бы мне это ни стоило. Но как это сделать - я не знал. Наверное, именно поэтому я проснулся на подушке, мокрой от слез. Утром, собираясь в институт и копаясь в видеокассетах (Вовка попросил у меня первую часть «Звонка»), я вполглаза смотрел местные новости по маленькому телевизору «Электроника», стоявшему на холодильнике. После обычных историй о ремонте областной библиотеки, сессии городского совета и пикете Народной Партии пошел милицейский блок. Обычно там рассказывали о том, кто куда ушел и потерялся, просили опознать труп или искали свидетелей дорожно транспортных происшествий. Когда я взглянул на экран в очередной раз, я увидел там Суок. «…Марина Сергеевна, - сказал невидимый диктор унылым картонным голосом, - воспитанница школы интерната номер два имени Песталоцци. Ушла двадцать седьмого ноября прошлого года и не вернулась. Приметы…» Я не слушал. Суок смотрела с черно белой некачественной фотографии. У нее были смешные косички, а не прическа «паж», но это была моя Суок. Диктор уже рассказывал о трупе, найденном в теплотрассе по улице Горького, а я все пялился на экран, где для меня застыла фотография грустной девчонки. Фамилию я пропустил, но она ни к чему, фамилия; не пойду же я в милицию рассказывать, что видел пропавшую девочку во сне. Напугало меня то, что Суок оказалась реальной. Куда реальнее, чем я думал. Естественно, ни в какой институт я не пошел. Коробка, таблетки, кровать. Сон. Суок. Я ожидал, что найду ее сразу. Но случилось иначе. Я стоял посреди коридора, который показался мне чуть более тусклым, чем обычно. Я огляделся и понял: золотистые панели были сплошь исцарапаны, словно что то бесилось здесь, катаясь и размахивая когтистыми лапами. - Суок! - крикнул я и прислушался. Бесполезно. Тишина. Ни шороха, ни звука. - Суок! Что то чуть слышно скрипнуло дальше по коридору, и я побежал туда, поскальзываясь на гладком шашечном полу. Я не знал, что увижу за очередным поворотом - не исключено, что Того, Кто Царапает Стены, но об этом я сейчас не думал. Передо мной стояла фотография на черно белом телеэкране - вот в чем причина. События недолго заставили ждать своего развития. Как и в прошлый раз, меня ударило мягкой воздушной подушкой, и я даже проехал пару метров по гладкой стене, безуспешно пытаясь уцепиться за нее руками и чувствуя себя героем не на своем месте, попавшим впросак,- как Абдулов в «Шизофрении». Упав на колени, а затем на четвереньки, я почувствовал, как теплый воздух пронесся над моей головой, шелестя и стеная; постояв в нелепой позе пару минут, я прислушался - тихо, Мотыльковый Поезд, если это был он, прошел мимо, однако судьба Суок была до сих пор неясна. За себя я почти не боялся - наверное, потому что происходило это все во сне. Вот только чей это был сон и зачем он? Я гнал прочь подобные мысли, когда бежал по бесконечному коридору, когда стучал в запертые двери, куда мне теперь уже не удавалось войти, как прежде, с закрытыми глазами. Я остановился, только когда врезался в лестницу. Ту самую лестницу, напомнившую мне корабельный трап, первую лестницу, которую я увидел в Замке, сработанную все из того же золотистого металла и вроде бы отлитую целиком, без гаек и болтов. Я ударился лбом и почувствовал не только боль, но и теплую струйку, стекающую по щеке. Я стер ее и поднес пальцы к глазам. Кровь. - Суок! - заорал я, колотя по загудевшим ступеням лестницы кулаком. - Суок! Ты где?! - Валера… - тихо сказали сзади. Я обернулся. - Валера, - утверждающе повторила Суок. - Уходи, Валера. Уходи. - Нет уж, - отрезал я, снова вытирая кровь со щеки. - Пойдем вместе. - Как? Я не могу. Нельзя… - А через нельзя, Марина Сергеевна, воспитанница школы интерната номер два имени Песталоцци! Через не могу! Я тебя тут не оставлю, так и знай! Суок отшатнулась. Мне показалось, что ее то ли удивило, то ли испугало даже не мое желание вытащить ее из Замка, а то, что я назвал ее по имени и отчеству. Я бы назвал ее и по фамилии, если бы знал эту самую фамилию. Но разбираться было некогда, и я схватил ее за руку и поволок по коридору. Суок лишь пискнула, но послушно побежала за мной. - Комната! - крикнул я на ходу. - Комната с батутом! Где она? - Сейчас, Валера… - прокричала в ответ задыхающаяся Суок. - Сейчас… Закрой глаза! Она в буквальном смысле втянула меня в стену, я даже почувствовал, как на мгновение моя плоть слилась с золотистым холодным материалом. Ощущение было не из приятных, меня передернуло, но когда я открыл глаза, то стоял как раз рядом с вешалкой. Именно ее я и потащил к двери, чтобы устроить какую никакую баррикаду. Что то подсказывало, что в дверь вот вот начнут ломиться. - Ты хочешь домой?! - крикнул я, не глядя на Суок. - Домой? - Дом! У тебя есть дом, Марина Сергеевна! Обычный человеческий дом! - У меня нет дома, Валера, - потерянно сказала она. Ну я и сволочь. Откуда у нее дом? Школа интернат, откуда она сбежала? - У тебя будет дом, - решительно сказал я и с грохотом придвинул секцию вешалки к двери. - Только пойдем со мной. Не нужно здесь оставаться, милый мой, любимый, дорогой мой котик! Не нужно! Она промолчала. Когда я, пыхтя, подтаскивал к двери очередную секцию, с которой сыпались парчовые платья, Суок чуть слышно спросила: - Как ты меня назвал, Валера? - Марина… Марина Сергеевна. Я не знаю твоей фамилии, но мы узнаем ее вместе, когда ты вернешься домой. - Марина, - повторила Суок. - Марина. Валера. Котенок. Может быть, она бредила. Я не успел поразмышлять об этом, потому что в дверь с противоположной стороны что то ударило, да так сильно, что я отлетел в сторону вместе с секцией, которую только что подтащил. - Валера! - закричала Суок. В дверь снова ударило, я, стоя на одном колене, оттолкнул ее в сторону, что то завопил - кажется, даже матом - и заковылял к двери. Она распахнулась в тот момент, когда я подошел вплотную. Державшие ее секции попросту повалились в стороны, а сама дверь словно бы истаяла - а за ней я увидел Того, Кто Царапает Стены.

5

Бабушка сказала, что вызывала «скорую» сразу, как только услышала мои крики и обнаружила меня на полу: истошно орущего, обоссавшегося, с изодранными в кровь руками. Пока «скорая» ехала - а ехала она минут двадцать, - я пришел в себя, выпил воды и даже переоделся в сухое. - Все ясно, - сказал прибывший фельдшер, беря с тумбочки коробку снотворного. - Колесами балуемся? Ты, дебил, старушку бы пожалел! Я промолчал. Фельдшер что то вколол мне, сделал промывание желудка и уехал, посоветовав бабушке сводить меня к наркологу. - Допрыгался, - сказала она, с горечью посмотрела на меня и ушла в свою спальню. Я слышал, как она там ворочается и бренчит вставной челюстью, укладывая ее в стакан. До самого утра я не спал. А около десяти утра зазвенел дверной звонок. Я вскочил, не дожидаясь, пока проснется бабушка, и без того переволновавшаяся ночью, и открыл дверь. На пороге стояла она. Суок. Сначала я даже не узнал ее: в стареньком спортивном костюме с вытянутыми коленками, в футболке с портретом Ди Каприо, с совсем короткой, чуть ли не «под ноль», стрижкой… - Привет, - сказала она. - Привет, - сказал я. - Меня выписали. - Что? - опешил я. - Откуда?! - Вот, Валера… Она протянула какой то сложенный вчетверо листик. Я не стал читать, что написано в бумажке. Я прочел лишь гриф: «Областной психиатрический диспансер», и вернул бумагу ей, и тут, отделившись от желтого грубого листа, что то упало на пол. На линолеуме валялся засохший золотистый цветок, который, играя, уже поддевал лапкой мой котенок.

Сергей Чекмаев. Высшая мера

–…рассмотрев все материалы данного дела, чрезвычайная коллегия Право-суда Федерации постановила… признать подсудимого Яна Марию Горовитца виновным по следующим статьям Единого кодекса - 217-ой, "незаконное вторжение в частную собственность", 349-ой, "создание угрозы жизни гражданину Федерации", и 352-ой, "покушение на убийство первой степени". Подсудимый приговаривается… Эффектная пауза. Напряжение в зале суда достигло предела. Все застыло вместе с молотком судебного исполнителя. Ни единого движения и почти полная тишина, словно все одновременно затаили дыхание. Лишь чуть слышно гудят кондиционеры. -…к высшей мере наказания! Приговор окончательный и обжалованию не подлежит. Управлению наказаний привести приговор в исполнение в течение девяноста шести часов. Бум! - Дело закрыто. Молоток исполнителя все-таки упал, заставив вздрогнуть почти всех. И вместе с ним рухнул на скамью осужденный - теперь уже не подсудимый, а осужденный, - закрыл лицо руками и что-то невнятно забормотал. Многим в зале показалось - молился… - Ну, и что же Вам в итоге от меня нужно? - О, господин директор, ничего такого сверх… вы меня понимаете? Уже пять лет как введен Единый кодекс, в свое время он подавался разработчиками, как самый гуманный. С тех пор к высшей мере приговаривали, дайте-ка посмотреть… - репортер сверился с записями, - девятнадцать раз. Дальнейшая судьба осужденных никому не известна… где они, что с ними, как выглядит место исполнения приговора? Этот Ваш Изолятор… Люди имеют право знать, Вы не находите, господин директор? Зрители нашего канала будут удовлетворены, если Вы просто… - У вас, головизионщиков, все просто. Запаянные карточки "пресса", осветители, камеры, рыскающие из стороны в сторону… а потом в эфир выходит такой материал, что наверху хватаются за голову и кое-кому приходится распроститься с теплыми насиженными местечками… - Мы все понимаем, господин директор! И ни в коем случае не собираемся выпускать сырой материал, без Вашего одобрения. Зато - представьте! какой это будет наглядный пример для тех, кто уже сейчас готовиться совершить подобное преступление! В случае с Горовитцем жертва выжила, а если в следующий раз реанимационная бригада просто не успеет? Что тогда? Подумайте, сколько жизней мы с Вами можем спасти одной только получасовой передачей! - Если Вы мне скажете, что и слово "рейтинг" для Вас и всего канала "Ай-Джи-Ви" ничего не значит, я тут же расплачусь от умиления! - сарказм в голосе директора на мгновение сбил репортера с толку. - Не буду спорить, - немного смущенно ответил тот. - Это тоже немаловажно. Выходит, что интерес есть у всех - и у нашего канала, и у Вас лично, и у всей системы правосудия Федерации. Суровый тон директора несколько смягчился… - Ну, ладно… Я организую Вашей команде просмотр, два-три человека, не больше. Вы сами, оператор, осветитель… Хватит? Или кто-то еще нужен? Щедрое предложение воодушевило репортера. Он разулыбался… - Что Вы, троих более чем достаточно! Я Вам так благодарен! И нам что, - разрешат снимать прямо в Изоляторе? Это было бы просто великолепно! - Нет, Изолятор потому так и называется, он - изолирован от внешнего мира. Никто, понимаете, никто не сможет проникнуть к осужденному. Но, не отчаивайтесь. Внутри там кругом камеры и датчики. Запись идет постоянно. Мы продемонстрируем Вам кое-какой материал, а Вы уже сами будете отбирать нужное, интервью возьмете у наблюдателей из контрольной группы. Согласны? - Спасибо, господин директор. Спасибо. Даже не знаю, как Вас благодарить! - Тогда будьте готовы дня через три. С Вами свяжутся из моего секретариата. А сейчас - не смею больше задерживать. Рад был познакомиться. День первый В первые мгновения после того, как за спиной захлопнулся люк Изолятора и приглушенно зашипели с ТОЙ стороны сварочные иглы, Яном овладела апатия. Он бессильно сполз по стене на пол, помотал головой, словно пытаясь отогнать наваждение. Ему все никак не удавалось заставить себя поверить. Неужели - правда? Все оставшиеся двадцать, тридцать, сорок лет - сколько там ему отмерено? предстоит провести вот в этих четырех стенах? В недоступном никому и ничему бункере глубоко под землей. Еще в камере ему выдали буклет со всеми характеристиками Изолятора - глубина залегания, общая площадь, жилая площадь, продуктивность воздухоочистительной системы в кубометрах - но он не вчитывался… Не до того было. Щель за спиной в последний раз брызнула снопом синеватых искр и погасла. Все. Теперь он точно один. Он сам, осужденный Ян Горовитц да роботы обслуги - вот и все обитатели Изолятора на многие годы вперед. И зачем только он согласился взяться за это дело! Сучий подонок Шифу подловил Яна в тот момент, когда у него начал ощущаться серьезный недостаток в деньгах, и предложил неплохо подзаработать. Похоже, Шифу многое знал о прошлом Яна. О его членстве в Лиге частных эвтанаторов, о коекаких очень конфиденциальных и не совсем законных уколах по просьбе пациентов, об этом проклятом увольнении, когда начбез клиники сопоставил график дежурств Яна и список неожиданно ушедших из жизни неизлечимо больных. Работу Ян потерял, вылетел с "волчьим билетом" и к моменту появления Шифу готов был, в общем, на все. На том и попался. Наверняка, люди Шифу специально выискивали такого, как Ян, теперь-то он понимал, но тогда ему польстило, что сам Тамаоки снизошел для беседы с простым кардиологом. О, сейчас все ясно, как день! Шифу бил без промаха. Ян согласился рискнуть и… пора уже признаться себе - проиграл. Впрочем, это как посмотреть. Пять-шесть лет назад за подобные дела можно было на все сто гарантировать газовый колпак с миндально-горьким запахом цианида. Сейчас ему, по крайней мере, оставили жизнь. - Дерьмо! - выкрикнул Ян почти в полный голос, вскочил на ноги. - Если из вас, скотов, сейчас за мной кто-нибудь смотрит - знайте… я убил бы его снова, убил эту провонявшую мочой мумию, и ничуть не сожалею. И всех вас еще кинул! Вместо газовой камеры я на всю жизнь получил эту бесплатную квартирку, жратву и целую ораву суетящейся вокруг электронной падали!! А? Что молчите? Как я вас обманул? Вас всех!! Думаете, я скис? Да никогда!! Упреки канули в тишину. Никто не отозвался. Ян, набычившись, стоял посреди центральной комнаты. - К гребаной матери вашу Федерацию!! - снова проорал Ян, задрав голову к потолку, где, по его мнению, находились скрытые микрофоны. - Подавитесь! А я пойду любоваться своей новой жилплощадью! Так, что у нас тут. Ян вразвалочку обошел Изолятор, пиная по пути снующих из паза в паз юрких уборщиков. Попасть, правда, ни разу не удалось, но на душе полегчало. Жилых комнат две. Кабинет с уютным креслом, в которое так и хочется завалиться с книгой, спальня, большую часть которой занимает гигантская кровать-аэродром, небольшая кухонька - всего-то и места для двух шкафов - сушильного с посудой и второго, доверху заставленного баночками всех цветов и размеров. В центре кухни - столик на одного, справа в нише расположились СВЧ-печка и кофеварка. Нет ни холодильника, ни духовки - оно и понятно… самому готовить почти не придется. И с посудой тоже, слава Богу, никаких проблем, вот он надраенный до нестерпимого сверкания лючок с табличкой "Мойка". Что еще? Примыкающая к кухне кладовка, забитая всяким барахлом, комнатка с душевой кабинкой, туалет… Вот и все доступное пространство. Милая квартирка. Да еще автоматикой напичкана по уши… Не хуже стандартного номера в каком-нибудь придорожном мотеле у федеральной трассы. Только вот окон нет. И стоило так переживать? Годик-другой здесь проторчать можно, на стенку, конечно, полезешь от скуки, но можно. А там, глядишь, и Шифу исполнит свое обещание. Если исполнит… С ожесточением пнув ни в чем не повинный стол, Ян вернулся в кабинет. Плюхнулся в кресло, взял со стола какой-то глянцевый еженедельник, пролистал бездумно. Снова всплыл в памяти суд, последние мгновения перед приговором. Ян тогда так перепугался, что когда услышал вердикт суда, даже расслабился - отлегло. Худшие подозрения подтвердились. Но они с Шифу обдумали и этот вариант. Та дура с "Актуал ньюс" все тыкала в него микрофоном, пытаясь выяснить, кому же он молился - Христу, Аллаху, Иегове..? Хрен с два! Ян костерил проклятого подонка Шифу, Тамаокимладшего. Ублюдок! Наобещал с три короба! "Я пущу в ход все свои связи и больше трех лет кондиционного сна тебе не дадут…" Ему почему-то очень нужно было, чтобы Ян попался. Хотя, понятно, конечно. Если бы нашли труп его папаши с саботированной системой поддержания жизни, то на кого подумали бы в первую очередь? Правильно - на него, Шифу. Тамаоки-старший уже давно делал под себя, правая половина тела была парализована, да и левая подчинялась с трудом, но упрямый овощ все никак не хотел на тот свет, оставаясь номинальным главой "Тамаоки индастриз". Шифу, тринадцать лет уже болтающемуся в младших партнерах, хотелось большего… ни много ни мало - подгрести под себя всю гигантскую империю Тамаоки. Давно хотелось. И, наконец, он решился помочь старику. Не лично, понятно. А с помощью вышедшего в тираж кардиолога. Он был очень красноречив, пытаясь убедить Яна. От волнения сквозь вычурный йельский говор начал пробивать японский акцент… - Йана-сан, поймите, если Вас застанут около моего папаши, то все выйдет очень удачно. Поднимут Вашу биографию, быстренько вытащат на свет контакты с Лигой, плюс громкое увольнение из клиники, все эти неожиданные смерти в Вашем отделении… Следствие будет коротким. Вас запишут в ряды полоумных борцов с запретом на эвтаназию, решат, что Вы перешли от призывов к делу и что мой драгоценный предок - лишь последнее звено в цепочке смертельных инъекций как это называется? А! "Укол милосердия". На меня не падет и тени подозрения, а Вас мы вытащим. Много нулей в чеке и шифово красноречие сделали свое дело… Ян поверил. Получалось, зря? Высшую меру не хотите, мистер Горовитц? Он застонал от мысли, что Шифу сейчас там, на свободе, живет спокойно, пожимает руки, посещает светские рауты, разъезжает везде в этой своей шикарной спортивной "Ибаяси". Собака, проклятая узкоглазая собака!! Купил же, как мальчишку купил! За пачку леденцов! Ян тогда спросил его, уверен ли уважаемый Шифу в своих силах? А если федералы все-таки решат одарить незаконного эвтанатора по полной программе? Чтобы запугать остальных. Что тогда? Как быть ему, Яну, если судья впаяет Изолятор? - Изолятор? - переспросил Тамаоки-младший, на мгновение задумался. - Не стоит волноваться. Высшую меру присуждают очень редко, и у Вас, Йана-сан, почти нет шансов поселиться под землей. - Шифу широко улыбнулся, приглашая разделить шутку. Ян ответил кислой гримасой. - А даже если такое случится… поверьте, я найду способ справиться и с этой проблемой. Когда за моей спиной будет вся мощь и деньги "Тамаоки индастриз", я смогу менять законы по своему усмотрению. Или Вы думаете, что у меня не хватит средств развернуть в прессе шумиху против Единого кодекса и через год-два свалить его? Так что Яну оставалось только надеяться. И молчать. Недвусмысленные намеки от Шифу адвокат передал ему еще при первой встрече. Держи, мол, язык за зубами и все будет хорошо. А если проболтаешься - что ж, подсудимые, бывает, лезут в петлю за день до приговора. От страха и неопределенности. Или от раскаяния. А ему, Шифе, совсем бы этого не хотелось. Осторожный Тамаоки, понятное дело, сам на процессе не появился - не хотел привлекать внимания. Но тюремная обслуга относилась к Яну со всем возможным почтением… кормили его отдельно, по специальному рациону и даже установили в камере головизор. За всем этим ощущалась некая незримая, но несомненно могущественная рука. Что ж, может, она и сюда дотянется? Кто знает… Только бы подействовал препарат. Прибывшие с федералами медики откачали старика, снова подключили к системе, не заметив изменившегося состава крови. Месяц, максимум два изношенное старое сердце еще сможет сопротивляться, не больше… Если, конечно, все правильно рассчитано… От этих бесконечных причитаний и надежд свихнуться можно! Расслабься, парень! Вдохни глубже! Не сразу и не с первых минут, но, к своему удивлению, Ян понемногу успокоился. Им овладела даже какая-то апатия. Его первый день в Изоляторе набирал обороты, и он даже находил некое извращенное удовольствие в том, чтобы подчиняться распланированной роботами программе. Он со вкусом пообедал - оладьи с манговым джемом были очень ничего, Ян даже облизал ложку, словно в детстве. Потом завалился на кровать и решил посмотреть головизор, но многие программы оказались почему-то недоступны. Спорт, путешествия, научно-популярные фильмы - вот и весь выбор. Смотреть на цепочку альпинистов, с маниакальным упорством ползущих вверх по склону горы не хотелось. Ян переключил канал, потом еще и еще. Морской курорт, футбол, марсианские экспедиции, проповедь, снова футбол, стадо китов, вулканы… Каждый раз откуда-то изнутри его неотступно колола маленькими иголочками до дрожи отвратительная мысль… "Ох, парень, ты же ничего из этого больше не сможешь увидеть! Никогда! Не посидишь на трибунах "Олимпик-арены", не придешь в церковь, не кинешь доску в прибой Вайкики, не купишь в киоске "Нэйшнл Джиографик", чтобы полюбоваться на тех же китов…" Жаль до смерти, до слез… Впрочем, "Нэйшнл" есть на столе, в кабинете. Полистать? Да, наверное, у него теперь вся жизнь будет состоять из таких вот мелких выборов - сходить за книгой или лучше подремать в кресле? Поначалу остатки воли еще смогут брать вверх, а потом… Что будет потом? Не станет ли он таким же овощем, как Тамаоки-старший, и суетливые роботы будут методично обмывать его, аккуратно сдирая струпья и смазывая пролежни? Его передернуло. Ян вскочил, чуть ли не бегом бросился в кабинет. Толстенные журналы и кипа газет громоздились на столе живописной грудой. И опять - "Нэйшнл", "Обсервер", "Сайентификал ньюс"… Никакого "Плэйбоя", никакого "Си-Кью", ничего. Ян вяло пролистал страницы, отложил, взял следующий. Понемногу увлекся, вчитался. Уютно тикали напольные часы, стилизованные под старинную башенку. Ян даже принялся разгадывать кроссворд в третьем по счету журнале. Ну-ка… Самец крупного парнокопытного травоядного. Бык? Гм… Тогда что это за "горный массив в Европе" на "ы"? Ясно, что Альпы, тогда не бык, не проверяется… Баран! Ян торопливо пошарил по столу в поисках ручки, выискивая глазами следующее слово. Им овладел азарт. Где же она, черт? Он точно помнил, как во время первого своего обхода, обнаружил прозрачный гелевый цилиндрик, даже повертел его в руках. Может, машинально сунул в карман? Клептомания проснулась? Ян похлопал себя по бокам, по груди - ничего. Он отложил журнал, встал, переворошил всю стопку, обыскал ящики стола, даже сходил на кухню и посмотрел там. Ручка пропала. Что за ерунда? Ян вернулся в кресло, водрузил ноги на стол и лениво перебирал события сегодняшнего дня, пытаясь вспомнить, куда же он, дьявол разрази, запихнул эту проклятую ручку!! Он, наверное, долго бы еще ломал голову над этой проблемой, но ровно в десять мелодично пискнул звонок к ужину. Роботы успели сервировать стол до его прихода, и Яну осталось только наслаждаться изоляторской кухней. На убой его здесь кормят, что ли? Закончив с ужином, сытый и отяжелевший, он еле доплелся до кровати и об исчезнувшей ручке больше не вспоминал. Ночь тоже пришла по расписанию. Роботы услужливо разобрали постель, приглушили свет ровно в одиннадцать, и Ян заснул быстро, даже не успев раздеться. День второй Утром он очнулся на удивление бодрым, разве что бок побаливал отлежал, похоже, в неудобной позе. У кровати верным сторожевым псом уже ждал уборщик, и стоило Яну встать, как робот в один присест стянул с постели скомканное белье и куда-то поволок. Ян восхитился… - Ну, прямо как в лучших отелях! Смена белья каждый день, а? Отыскав в душевой все, что нужно для утреннего туалета, Ян со вкусом побрился - крем и бритва были выше всяких похвал, - почистил зубы, привел себя в порядок. Может, через тричетыре месяца и настанет такое время, когда он махнет на себя рукой, перестанет бриться, плюнет на нечесаные космы, но пока Яну хотелось чувствовать себя нормальным человеком. По правде говоря, подобным пренебрежением к внешнему виду, он признается сам себе в том, что никого уже больше не ждет, что смирился с Изолятором. И уже не верит, что когда-нибудь сиреневые искры снова проварят побуревшую от времени окалину на люке, и на пороге появится Шифу с этой своей вечно улыбочкой до ушей… А пока еще рано терять надежду. Освежившись, Ян прошел на кухню, - завтрак давно уже ждал на столе. И как они все успевают, эти суетливые и неуклюжие с виду механические ублюдки? Сок, круассаны и омлет с беконом - все свежее и чрезвычайно вкусное. А на десерт - баночка фруктового йогурта. Ян не очень любил молочные продукты, но йогурт оказался весьма и весьма… Одно неудобство - куда-то задевалась вчерашняя ложка, роботы что ли надраили ее так, что стерли до основания? Ни в сушилке, ни в столе пропажа так и не отыскалась, пришлось выковыривать йогурт вилкой. Ян изрядно перемазался, проткнул хрупкий стаканчик, но сама ситуация его немало позабавила. А увидев себя в зеркале, он вообще расхохотался во весь голос. "Рожа у меня та еще! Кра-асавец! Интересно, а что подумали феды, услышав мой смех? Вот забегали-то, небось… осужденный смеется! Каково? Свихнулся, наверное, бедняга! А ведь они не в состоянии себе даже представить, что всем этим можно наслаждаться!" - Еда вкусная! - неожиданно для самого себя завопил Ян, повинуясь какому-то внутреннему порыву. - Эй там, наверху! Спасибо! А на обед хочу фаршированных омаров! Динамики, если они были, снова промолчали. Но Ян и не ждал ответа. Он уже почти наслаждался своим заключением. Пока ему все это в новинку. Пока… Какая бы вкусная еда не была, но если изо дня в день завтракать, обедать и ужинать одним и тем же набором блюд, быстро начнешь морщиться и воротить нос от одного только их вида. Кто знает, сколько еще омлетов он размажет о стену, сколько приевшихся до тошноты круассанов полетят в мусорное ведро? Само собой, пока он завтракал, роботы успели перестелить постель. Ян прихватил из кабинета пачку журналов, сел на кровать, заложил за спину подушку, повозился, устраиваясь поудобнее… В первых двух дайджестах ничего интересного не нашлось, зато февральский "Сайентификал ньюс" напечатал любопытную подборку о новом дискретном клапане. Он был меньше и удобней прежних, кроме того, при его установке стенкам сердечной мышцы наносился минимальный вред. Ян читал с интересом - чтобы не писали в его документах о "недопустимом для звания врача пренебрежении клятвой Гиппократа", сам он продолжал считать себя кардиологом. Тема подавалась со знанием дела, Ян даже отвлекся от чтения на время, мысленно представил себе операцию по замене клапана, разобрал ее шаг за шагом. Получалось на удивление изящно. Вспомнились годы ординатуры, первые самостоятельные операции. Цепочка ассоциаций потянула за собой новые - узкая кушетка во время ночных дежурств, писк контрольных аппаратов, неистребимый сигаретный дым и привкус кофе во рту. Выполняя данную Виоле клятву, Ян бросил курить года три назад, а вот кофе… Почему бы не выпить? Надеюсь, в Изоляторе найдется что-нибудь получше вакуумных сублиматов, пить которые можно только зажав нос прищепкой и прикрыв глаза, чтоб не слезились. Он прихватил с собой журнал, побрел на кухню. И ошеломленно замер на пороге. Кофеварки в нише не было. "Может, у меня галлюцинации?" - немного испуганно подумал Ян. Он мог бы поклясться, что вот тут, прямо рядом с печкой, каких-нибудь полчаса назад, когда он завтракал, она и стояла! Ян набросил на первого попавшегося уборщика… - Отвечай, железная крыса, куда дели кофеварку! Попытался поддеть робота ногой, но промахнулся. Уборщик обиженно зажужжал, прошмыгнул под ножкой стола и скрылся в какой-то незаметной щели. Ян в сердцах саданул кулаком по столу, отбил руку и затряс ею, пытаясь унять боль. - Да что здесь, мать вашу, происходит!! Тишина. Обозленный, Ян методично перерыл всю кухню, вышвыривая, не церемонясь, все из ящиков и шкафов прямо на пол. Ни кофеварки, ни даже каких-либо ее частей найти так и не удалось. В конце концов, Ян смолол кофейные зерна в допотопной ручной кофемолке, что нашлась в бездонном кухонном шкафу. Варить же густое коричневое месиво пришлось в микроволновке. Ян немного не рассчитал время, и часть напитка расплескалась, заляпав поддон печки неряшливыми кляксами. И вкус, в общем, соответствовал - болотная жижа с запахом горелой резины. Ян гневно вылил мерзость в раковину, расколотил чашку о край и долго потом полоскал рот и отплевывался. Новая пропажа обнаружилась к вечеру, за полчаса до ужина. В маленьком "обеденном" закутке кабинета пропал стул. Было два, а теперь остался всего один. Ян помнил хорошо, что стульев было два, еще в первый день, осматривая Изолятор, он сосчитал их и невесело улыбнулся… зачем? Можно подумать, что когда-нибудь он будет принимать гостей в своем узилище. А теперь стула не было. Безумным взглядом Ян обвел комнату. Остальные вещи в кабинете вроде бы на месте. Или нет? Журналы на столе… Похоже, все. Стол, кресло, часы… СТОП!! Ладные такие часы, в виде старинной башни с зубцами и контрфорсами. Красивые. Тикают. Только вот на циферблате не хватает минутной стрелки! Часовая застыла около десяти - правильно скоро ужин, - а минутной не было! Просто не было - и все. Часы ходят, за темным стеклом корпуса мелькал туда-сюда маятник, а стрелка исчезла. Юмор ситуации ускользал от Яна. Какая-то сволочь из федов, с ведома начальства или без - не важно, - тонко измывается над ним. Ручка и ложка, действительно, могли потеряться, кофеварку уволокли роботы отремонтировать, например, или что-то еще… но стул, стрелка! Их исчезновение уж так просто не объяснить. Здесь явно поработал человек. Но не мог же он действовать беззвучно! В Изоляторе стоит такая тишина, да и места здесь не так уж и много, Ян обязательно бы услышал шум из любого, даже самого дальнего угла… - Дерьмовые шутки у вас, ребята!! - крикнул Ян, как и раньше в пустоту. Есть он не стал. Выбрал в меню бутылку эрзац-виски, заглотнул разом почти полпинты и свалился без памяти у самых дверей спальни. Что было потом, Ян не помнил. День третий Очнулся Ян с раскалывающейся головой. Бутылка валялась рядом, горлышко было аккуратно заткнуто пробкой. Он с трудом, кряхтя и пошатываясь, поднялся на ноги и, держась за стены, поплелся в душевую. В первый раз он прошел мимо и ничего не заметил, просто не обратил внимания. Руки спокойно ощупали гладкий пластик стены, и Ян двинулся дальше. Умываясь, он никак не мог отделаться от странного ощущения. Что-то было не так, очень не так… И лишь немного очухавшись и вывалившись в коридор, Ян понял в чем дело. - Йо-мое… - ошеломленно произнес он по слогам, упал на колени и замолотил кулаками по стене. Удары отзывались глухим эхом, словно за стеной ничего не было, кроме многометровой толщи земли, не было и не могло быть. Но еще вчера на этом самом месте располагалась дверь в кладовую. А теперь она пропала, исчезла, словно ее и не было. Вместе с самой кладовкой. Гладкий однородный пластик покрывал всю дальнюю стену коридора и не выглядел новым… потертый, кое-где потрескавшийся от времени. Он не пах краской и клеем, не пузырился под ладонью… Впечатление было такое, словно он здесь с самого первого дня. Ян с трудом смог заставить себя сесть за завтрак. То и дело оборачивался, проверял, - хоть это и было уже верхом идиотизма - не появилась ли дверь? Нет, ничего не изменилось. Глухая стена, запакованная в бежевый пластик, и нет даже никакого намека на дверь. Дальше стало еще хуже. Стоило Яну вернуться в кабинет, как в коридоре что-то негромко звякнуло. Замирая от вцепившегося в душу страха, Ян выглянул и заорал от ужаса и обреченности… - А-А-А!!! Теперь начисто срезало душевую комнатку. И опять - на месте двери только глухая стена и ничего больше. Наверное, с Яном случилась истерика. Следующие несколько часов кто-то милосердно вырезал у него из памяти. Остались только какие-то куски, обрывки. Вот он мечется по кухне, рушит на пол шкафы, переворачивает стол, вот бьется головой о стены - действительно, потом на затылке ему удалось нащупать несколько сгустков подсохшей крови и здоровенную шишку. Он что-то орал. Ругался, крыл федов, суд и даже, наверное, "гребаного" Тимаоки… - Ублюдки!! Скоты!! Твари!! А-а-а!! Что вы делаете со мной?! Отвечайте! Люди вы или нет?! В себя он пришел не скоро. Голова болела, костяшки пальцев содраны в кровь, на щеке - свежие порезы. Ян промыл рану, нашел на полу кухни в груде мусора и обломков аптечку, от души капнул йодом. Жгучая боль окончательно вернула его к реальности. Пытаясь себя успокоить, Ян шептал… - Ничего, ничего… Яна Горовитца без соли не сьешь… Душ убрали?! Ничего, переживу… Вода на кухне есть, помоюсь из тазика… Теперь уже Ян твердо решил выследить шутника. Порция пшеничного эрзаца немного привела его в себя, хотя вкус у пойла не изменился - омерзительным до судорог. В сушильном шкафу Ян отыскал заботливо вычищенный до блеска кухонный нож. Будет чем пощекотать ребра ублюдку! Против такого аргумента не попрешь, и придется этому федеральному псу выложить, как на духу, что за чертовщина здесь творится. Ян уже представлял себе его… лощенного, чисто выбритого, с высокомерным выражением на лице, которое, конечно, тут же пропадет, стоит ему только почувствовать стальное жало под сердцем. Нет уж! Поганые феды! Ян Горовитц не из тех, кого можно взять на испуг. Посмотрим еще, кто кого. Чтобы не заснуть, Ян колол себя ножом в ладонь, а чтобы не дрожали руки - то и дело прикладывался к бутылке. Слишком часто… Даже чересчур. Прочнулся он в холодном поту, словно от толчка, разлепил веки. Зря… Лучше этого не видеть. Ян моментально пришел в себя, зрачки расширились от изумления. Он пытался что-то сказать, но голос отказывался повиноваться. От комнаты уже почти ничего не осталось. Небольшой пятачок вокруг кровати - и все. А дальше - глухая, непроницаемая тьма, НИЧТО. Ян вытащил из кармана вечный "зиппо", чиркнул колесиком. Дрожащий огонек осветил лишь белоснежную чистоту простыней, сантиметров двадцать пола, часть прикроватной тумбочки, словно бы утонувшей в некоей чернильной жиже. Ян вскрикнул, зажигалка выпала из ослабевшей руки и погасла. Тьма приблизилась. Показалось? Или… правда. Нет, точно! Она надвигается… Все ближе, ближе… Ян закричал, захлебываясь слезами, и неудержимо обмочился. Он попытался отползти назад, прочь от надвигающейся тьмы, но тут же уперся спиной в изголовье кровати. - А-а-а, не-е-е-т!!! Черт, где он? Ну же! Где? Репортер отвернулся, сглотнул слюну. Заметно было, что ему нелегко говорить… - И часто у вас такое? - Каждый раз. - Не может быть! Вы что, хотите сказать - все девятнадцать осужденных покончили жизнь самоубийством? - Да. Вы все видели сами. - Но это же… это возвращение старых методов! Смертная казнь… - Не перегибайте! - жестко оборвал репортера директор. - Федерация гуманное государство и убивать своих граждан не в ее традициях, у нас тут не Третий Рейх! Так что поаккуратнее с заявлениями. - Извините, господин директор… простите, я… наверное, это подействовало на меня сильнее, чем я думал… Но что выдать в эфир? Мы же не можем показать вот эту, - репортер судорожно кивнул на монитор, где в бесконечном повторе все резал и резал себе горло Ян Горовитц. - запись! - Не можете. Покажите его метания первых двух дней, прокомментируйте за кадром - совесть, раскаяние, все такое… Потом - дайте крупный план тела под белой простыней, окровавленный нож, думаю, это смогут вынести даже самые слабонервные зрители. Ну, и вывод. Так, чтобы даже самому тупому обывателю все стало понятно. Преступник, мол, наедине с самим собой, со совей совестью не выдержал груза раскаяния, и осудил себя. Не мне Вас учить. - Директор нажал кнопку на переговорнике. - Ивар? Наш гость уходит, проводи его, пожалуйста. Дверь за репортером захлопнулась. Директор смог, наконец, убрать с лица суровое выражение, чуть улыбнуться… все вышло очень даже неплохо. Он откинул панель, набрал номер и личный код. - Лаборатория криминальной медицины? Купера, пожалуйста. Джей? Да, я. Ну, ты знаешь, зачем я звоню. Именно так. Отлично, просто отлично работает, на все сто. И очень эффектно действует на публику - этот "нюхач" с головидения ушел на негнущихся ногах. Так что передайте мое мнение испытание образца номер двадцать три-икс дало положительный результат. Угу. Да, конечно, подпишу да еще дам самые лучшие рекомендации. Эта ваша депрессирующая добавка к воздушной смеси - идеальное решение. Подмешивать препараты в пищу, как раньше - слишком сложно, да и всегда есть шанс, что преступник откажется от еды по тем или иным причинам. Ну, ты помнишь, как это было - один не любил сублиматы, у второго пропал аппетит и все такое… А ведь дозировки препарата были строго рассчитаны так, чтобы постепенно повышать концентрацию в крови. Капризы осужденных ломали все схемы, приходилось все менять, заново проводить расчеты. А теперь… - директор одобряюще хмыкнул. - Еще раз повторюсь - просто идеальная схема, Джей. И трех суток не прошло… Да. Хорошо. Увидимся. Директор Управления наказаний убрал в паз панель переговорника и, прокрутив назад запись, снова пристально вгляделся в лицо Горовитца. Увеличил кадр. Осужденному оставалось жить не более минуты, черты исказил неподдельный страх, лоб покрыт испариной. "Все это правильно, конечно. Преступник должен быть наказан. Пожизненная изоляция - гуманная мера и все такое, вот только наши умники как-то не учли, что Изолятор - штука не дешевая, да и кормить-поить десятки, а через несколько лет - дайте только срок, будут и сотни, осужденных до скончания века никому не интересно. Бюджет не выдержит, да и Изоляторов на всех не хватит. Этот вот из бывшего противоатомного убежища переделан, еще два таких же ждут своего часа, а потом… И вообще - не совсем разумно оставлять жизнь опасному преступнику. Пусть даже и в Изоляторе. Победят через четыре года на выборах социалисты, да и объявят на радостях амнистию… Всякое бывает. Вот и приходится искать пути… да-а… Теперь уже можно признать… удачные… В итоге - этот "нюхач" с Ай-Джи-Ви через день-другой выдаст отличный материал… преступник покончил с собой - казнен без помощи палача!" Кадр за кадром… вот Горовитц беззвучно закричал, заметался на скомканных простынях, обмочился, вот рука зашарила в изголовье, лихорадочно перебирая предметы. Книга, небольшой фонарик, пустая чашка, расческа… Наконец, пальцы сомкнулись на рукоятке ножа… "Интересно, что же такое он увидел перед смертью? Что его так напугало? Если б знать… Изолятор увешан биодатчиками, мы снимаем все параметры, а во сне даже и эхограмму, но так и не знаем. Депрессанты Джея отрезают мозг преступника от внешнего мира, вынуждают его достраивать реальность на основе собственных представлений, фантазий… да еще и по памяти, которая слабеет с каждой минутой… Наверное, это страшно - выдуманная реальность… продукт чистой мысли, видения огороженного со всех сторон, запрятанного в непроницаемый футляр мозга. Иначе, почему все девятнадцать покончили с собой? И все-таки… что они видят?"

Сергей Герасимов. Две новеллы о корабле и человеке

Новела первая: НЕБЫЛИЦЫ

23 апреля 2101го года затапливали станцию Мир-2. Станция провращалась на орбите пустой целых 90 лет, и за все это время не нашлось ни топлива, чтобы заполнить баки, ни денег, чтобы подремонтировать ее или послать экипаж. Теперь пришла пора сбросить ее в океан, равномерно изгибавшийся под ее иллюминаторами и казавшийся отсюда вогнутым, как огромный эритроцит. Станции это решение могло не понравиться; узнай о нем, она могла бы проявить строптивость и улететь куда-нибудь на орбиту Луны или Сатурна. Ей ведь все равно где вращаться очередные 90 лет, а топливо на маленький перелет она бы добыла сама - могла бы перехватить и высосать один из множества топливных спутников, которыми кишит околоземное пространство. Все-таки девяноста пять лет назад станция была спроектирована как боевой механизм с зачатками интеллекта. Поэтому было решено послать психолога, чтобы тот ее уговорил. Психолог прибыл на станцию за шесть часов до предполагаемого конца. Он увидел зачехленные панели, дизайн, годящийся лишь для полки антикварного магазина, да еще дерево бонсай, которое станция растила из семечки целых девяносто лет - чтоб не так тошно было. Дерево висело в стерильном воздухе вверх ногами, пардон, корнями. Станция выглядела жалко. Контрольные лампы приборов неравномерно дрыгали световыми бликами и жалобно попискивали - это напоминало предсмертные судороги инвалида. Добрые три четверти мозга этого гиганта прошлых времен были съедены временем. Станция, соскучившаяся по людям, сразу же набросилась на гостя с расспросами. - Расскажи мне о вашем мире, - попросила станция, - или лучше покажи фотографии. А то что-то я стала забывать. Носители информации станции уже пришли в негодность. Психолог имел фотографии. - Что это? - спросила станция. - Это небо. - Это не может быть небом. Небо бывает только черного цвета. - У нас голубое, - ответил психолог с той интонацией доброго терпения, которая обычна для разговоров с маленькими детьми. - Это покраска или загрязнение? - заинтересовалась станция. - Это естественный цвет. - Значит, загрязнение, - согласилась станция, - но мне, вобщем-то, все равно. А это что? - Это дом. - Солидное сооружение. Зачем эти отверстия? - Это окна. - Окна не бывают прямоугольными, - засомневалась станция. - Я почти сто лет на свете живу, мимо меня каждый день столько всего пролетает, - так что я на любые окна нагляделась. Сдается мне, что ты врешь, человек. Ну, показывай дальше. Посмотрим. Психолог показал следующую фотографию. - Это часы, мои любимые, старинные. - А что это? - Циферблат. - Цифер-что? Зачем на нем так много цифр одновременно? Это же затрудняет ориентировку. - По ним бегают стрелки. - Да похоже, что ты никогда не видел, как выглядят часы. Посмотри на третью панель сверху-слева. Станция продолжала рассматривать фотографии. Психолог послушно посмотрел на панель и увидел голубой прямоугольник со стремительно текущими цифрами. Сотые доли сменялись так неуловимо и безостановочно, что казались идеальным воплощением идеи времени, если не самим временем во плоти. - А это что? - спросила станция. - Батарея центрального отопления. - Это я понимаю, - согласилась станция, - по батареям пускают перегретый пар? - Нет, жидкий азот, - ответил психолог, слегка разозлившись и неосознано повысив голос. - У нас даже летом в помещениях температура не поднималась бы выше минус десяти, если бы батареи не отключали. К счастью, отключают. - Расскажи подробнее, - заинтересовалась станция. В этот момент прозвенел звонок. Психолог достал мобайл и приложил к уху. «Говорит центр управления полетом» - Я слушаю. «Вам приказно прекратить выдумывать небылицы и говорить только правду.» - Приказ принят. - Так что ты говорил насчет жидкого азота? - спросила станция. - Его действительно пускают по батареям? Почему? - Когда-то пускали тепло, но с каждым годом тепло становилось все холоднее. Уже в 2002 году батареи стали такими холодными, что не притронешься пальцем - палец примерзал. Батареи стали холоднее окружающей среды. - Я это помню, - согласилась станция. - Так что же, тенденция сохранилась? - Тенденция сохранилась, - ответил психолог, - и теперь пускают жидкий азот. В некоторых кварталах зимой температура опускается до минус пятидесяти. Когда зимой становится слишком холодно, то люди выбегают погреться на улицы и закапываются в снег. - Похоже на правду, - согласилась станция, - в снег всегда закапывались эскимосы, чукчи, тунгусы и нганасане. Это удобно и естественно. А в ангаре, где меня строили, было так холодно, что пальцы рабочих примерзали к обшивке. Но счета за отопление оплачивались на сто процентов. Так, говоришь, выбегают погреться и закапываются в снег? И что же, им это не запрещают делать? - Конечно, запрещают. Но они не слушают. Как же их заставишь? - Наложите денежный штраф. - Не получится. Сейчас ведь все используют мгновенные электронные платежи. И соотношение зарплат и цен таково, что все деньги тратятся за первые пятнадцать секунд после зарплаты. Никто не успевает наложить штраф за такое короткое время. - Тогда как же вы собираете налоги? - удивилась станция. - Ведь это важно. Люди, строившие меня, только и говорили, что о налогах. - Эта проблема у нас решена. Введен единый налог на еду. Для всех одинаковый и справедливый, 50 процентов. Остальные поборы отменили. Теперь в доме у каждого живет налоговый инспектор - по одному инспектору на одного человека - и съедает ровно половину любой порции. Кстати, такое количество инспекторов полностью решило проблему безработицы. - Отлично придумано, - согласилась станция, - этому я верю. - Это вполне в духе тех людей, которых я помню. - Отлично, но не без не достатков. Большая проблема, например, с самоубийцами. Когда они хотят выпить яд, то приходится пострадать и ближайшему инспектору. Или с наркоманами - инспектору тоже приходится вынюхивать половину порции. Проблема также с бомжами, которые кормятся по помойкам - не каждому инспектору хочется там питаться. Поэтому инспектора все время бастуют и ставят палаточные лагеря. - А как же с грудными детьми и домашними животными? - У женщин ведь две груди - одну сосет ребенок, а вторую инспектор. От этого молока становится только больше. - А женщины не возражают? - удивилась станция. - Впрочем, о чем это я. Возражают они или нет, а налоги платить надо. Так что там с животными? - Животные зоопарков, крысы и сторожевые псы освобождены от налогов. - Да, да, я так и думала, - сказала станция. Психолог продолжал рассказывать, но похоже было, что его уже не слушают. Наконец, он замолчал. - Мне нравится современная земля, - сказала станция, - все разумно, просто и правильно. За свою одинокую жизнь здесь я много передумала, у меня не было связи с людьми и, чтобы не свихнуться от одиночества, я пыталась представить что же у вас там, внизу. Признаться, многие мои видения были фантастическими, но, в общем, я оказалась права. Я старалась экстраполировать, продолжить те очевидные тенденции, свидетельницей которых я была, продолжить их в будущее. И мои выводы в основном совпали с тем, что ты рассказал. Чем больше я думала, тем больше мне нравилась земля. А еще за девяноста лет я написала самую полную всемирную историю в стихах. И даже положила ее на музыку. К сожалению, мне пришлось остановиться на начале двадцать первого века: Двадцатый век обпился крови и в тьму отпал, как сытый змей. Над океаном новых дней восходит невозможность боли, невероятность будущих смертей… - пропела она с несколько деревенской интонацией. А пять часов спустя она бухнулась в океан, вскипятив четырнадцать кубометров воды, убив себя, десяток белобрюхих дельфинов и ни о чем не подозревавшее дерево бонсай. Психолога похвалили за искусно выполненую работу. Коллеги удивлялись его проницательности. И правда ведь, действовал он нестандартно и рисковано. - Вы думаете, нужно было так много врать? - спросил начальник гуманитарного отдела. - Вы навыдумывали столько чепухи, что поначалу никто не верил, что вы ее все-таки уговорите. Вы несли полную чушь. Полнейшую. Хорошо, что станция не была в контакте с землей целых три поколения и ничего толком не знает. Это ж надо такое придумать! Просто удивительно, что ваша миссия не закончилась провалом. - Да, я конечно ошибся, - сознался психолог. Как профессионал, он знал, что перед начальством нужно каяться. - Виноват. Не надо было врать ей с самого начала. Не нужно было врать ей о синем небе, о квадратных окнах и о циферблатах. Действительно, ведь каждый школьник знает, что окна бывают только овальные. К счастью, когда я это понял, еще не было поздно и я начал говорить ей чистую правду. - Вот-вот, - согласился начальник. - И каждый школьник на земле знает, что небо всегда кроваво-красное от копоти и загрязнений. Никакое оно не голубое. Хорошо еще, что вы собразили рассказать ей правду о жидком азоте и налоге на еду. В конце рабочего дня психолог пошел в столовую и сел за столик рядом с двумя, давно поджидавшими его, налоговыми инспекторами. По поводу удачно выполненного задания ему выдали, в виде премии, двойную порцию перловой каши. Поэтому и инспектора ему полагалось тоже два. Оба посинели от холода, хотя весна и выдалась теплой. Температура в помещениях не поднималась выше минус двадцати трех. За овальными окнами центра плескался, весь в бурых вихрях, кроваво-красный океан, и казался из-за оптических искажений вогнутым, как огромный эритроцит.

Новела вторая: РЕЖИМ ЗАСЫПАНИЯ

То, что случилось со мной, называют петлей Лефера. Никто не знает что это такое. Можно было бы назвать это любым словом: дыра, лезвие, сеть - какая разница, если ничего не знаешь. Хорошая космическая машина вроде меня боится петли Лефера. Семь раз грузовики попадали в петлю и четыре раза выживали в катастрофе. Я, получается, пятый. А вот люди - с ними хуже. Они не выдерживают внутренних полей петли; у них лопается гидравлика и жидкость вытекает наружу. Люди - это биологические устройства, они нужны для того, чтобы придумывать для меня задания. Ну и просто так, чтоб не скучать в полете. Если вы не видели людей, то поверьте мне на слово. Они забавно устроены: мокрые, красные внутри и совершенно не поддаются коррозии. Сейчас я лечу над пустынной поверхностью. Эта планета - космический спасательный буй. Она жаждет нас спасти. Она передала сообщение, как только появилась на экранах моего обзора. Программа спасения вполне обыкновенна: она перебрасывает людей на двадцать лет в прошлое, чтоб они могли предотвратить трагедию. Или на двадцать лет в будущее, чтоб они могли дождаться других спасателей. Пользы для меня в этом ни на грош. В обоих случаях я потеряю информацию о петле и не выполню задание. Я вошел в режим засыпания сразу после катастрофы. Грузовики засыпают, если на их борту остается меньше двух процентов экипажа. Два процента - это двадцать или двадцать один человек. А у меня выжили всего тринадцать. Одиннадцать из них я уже убил, двенадцатый спит в коконе искуственного сна, а с тринадцатого я убью позже. Вы спросите, зачем я это сделал? Люди, оставшись в малом количестве, выдумывают неправильные задания. Они склонны жертвовать техникой, если видят хоть какую-то возможность спастись. Но я слишком ценен, чтобы отдать меня на растерзание нескольким безумцам. Те одиннадцать, которых я уничтожил, хотели жить - и, если бы я засысыпал медленнее, это давало бы им лишние дни жизни. Они сознательно вредили мне, портили приборы и даже пытались поменять курс. Они не давали мне спать. Согласно инструкции, я должен уничтожить любую потенциальную опасность. Они сами же писали такую инструкцию. Вначале я их жалел, уговаривал и предупреждал, а потом разозлился - мне ведь тоже больно, в конце концов, когда льют кислоту на платы памяти или обдают из огнемета. Сами виноваты - никого больше не стану жалеть. Больше всего меня разозлил девятый: он разомкнул трубу с жидким азотом и охлаждение моего мозга едва не отключилось. Причем сам он при этом замерз в стекляшку. То ли чего-то не рассчитал, то ли решил погеройствовать ради тех, которые пока оставались живыми. Вы представляете как это больно, когда перегревается мозг? И после этого они еще смели обливать меня проклятиями. Я их запер в металлическую кладовку и поджарил медленным нагреванием. Погорячился, конечно, но по-моему, справедливее ничего не придумаешь. Теперь я засыпаю. Через семьдесят пять дней я полностью подготовлю все свои системы ко сну. Потом отключу свет и обогрев. Через тридцать минут после этого - отключу подачу кислорода. Еще через десять - обдам свои внутренности мощнейщим жестким излучением - и ни один микроб не выживет внутри меня, не говоря уже о людях. Тогда я оставлю включенной только контрольную точку своего мозга. Все остальное уснет. Через двенадцать примерно земных лет, по старому счету, за мною прийдет спасательная экспедиция. Меня разбудят и найдут отдохнувшим, готовым к работе и полным энергоносителей. В моих коридорах они обнаружат тысячу с лишним скелетов. Их похоронят с почестями, как у людей положено. Люди склонны к суете. Меня волнует тринадцатый. Это старик, по человеческим меркам. Ему шестьдесят два. Его взяли в рейс специально, чтобы изучать петлю Лефера. Предполагалось изучать ее с безопасного расстояния - в миллион примерно парсек. И вот - на тебе, попали прямо во внешний рукав. К счастью, старик остался жив. В его памяти ценнейшие данные о петле. Все данные в единственном экземпляре. Вы скажете - так скачай их в свою память, убей его и засни спокойно. Почему ты этого не делаешь, грузовик? А все потому, что люди глупо устроены. Во-первых, в их мозгу нет разьема для прямого подключения. Хуже того: на всем теле нет ни входа, ни выхода, ни клавиш управления. Можете себе представить? Во-вторых, в памяти этого старика лишь обрывки информации. И никакой логический или иной анализ не сможет из этих обрывков воссоздать целое. Но мозг людей черпает информацию из ничего. Этот старик будет думать, думать, пока не наткнется на истину. Эту истину можно лишь угадать. И он уверен, что угадает. И как только угадает, я все-таки скачаю правильное решение в свою память, убью старика и усну. Он знает это и тянет время. Но времени у меня нет. Я просил, я умолял его, я обманывал его. Я играл на всех известных человеческих мотивах. Он затыкал уши пальцами, зажмуривал глаза, плакал и орал «нет!». Я делал ему больно, я пугал его, я душил его газом и топил в бассейне. Он знает, что я буду тянуть с ним до конца. До самого конца. Но ведь я засыпаю. Я могу не спать в крайнем случае еще девяноста один день. Мои системы отключаются одна за другой. Уже сейчас я ненадолго, на наносекунды, теряю контроль над ситуацией. Так люди клюют носом за рулем несущегося во мрак автомобиля. Мой мозг уже остыл до минус двухсот шестидесяти по Цельсию и продолжает остывать. На стенах моих центральных отсеков оседает фиолетовый иней сна. Камеры слежения фиксируют привидений, виртуальных змеев и прочих подобных существ. Принтеры включаются сами собой и печатают ахинею. Мне начинают сниться сны наяву - пока что в фоновом режиме, - это мой центральный процессор прокручивает информацию, проверяя ее на важность и сохранность. Прийдет день и системы защиты отключатся. Тогда старик войдет в мой мозг и преспокойно изменит программу - или просто убьет меня. А ведь я его любил - столько лет вместе, столько общих переживаний. Он умрет, но я не смогу его забыть. Я не стану стирать его из памяти - мне приятно грустить, двигаясь в бесконечных пустынях тишины. Гораздо приятнее висеть в межгалактической бездне, если вспоминаешь о ком-то, кого любил. Есть в этом что-то трансцендентное. Вчера я попробовал надавить на старика. Он ведет себя корректно. Он подчиняется всем моим приказам и разрешает сканировать свою память. Он ничего не прячет в памяти, этот хитрец. Он просто не ищет решение или ищет его слишком медленно. Я пригласил его в центральный зал. В зале был ужаснейший беспорядок: стулья разбросаны и перевернуты, проломлена стена, света почти нет. Потолок провис и на нем теплится единственный светильник. Везде обрывки мишуры: шесть дней назад здесь встречали земное Рождество. Я поговорил с ним вначале вежливо. Я попросил его работать быстрее. Он не захотел меня понять. Тогда я спустил на него крысу. Крыса - это название придумала моя бывшая команда. Действительно, агрегат напоминает земное животное. - Я значительно продвинулся, - испугался старик. - Мне нужно время. - Я уже давал тебе время. Стоять на месте. Крыса сделала прыжок и очутилась рядом с ним. Она казалась состоящей из проводов и тонких жгутиков, смотанных в хаотические клубки, спирали и пучки. На самом деле это чрезвычайно сложный и очень прочный механизм, но механизм без оболочки - один из одиннадцати убитых успел все-таки поджарить крысу огнеметом. Он сжег всю шкуру. На ее работоспособности травма не отразилось. Крыса открыла пасть, облизнулась и сомкнула челюсти на голове человека. Старик наверняка почувствовал, как ее тонкие зубы проламывают кость и входят в мозг. Электроды крысы такие тонкие, что раздвигают мозговые клетки, не повреждая их. Когда крыса полностью сомкнула челюсти, мозг человека оказался подключен ко мне. Я считывал человеческую память. В памяти снова ничего не было. - Ты работаешь слишком медленно, - сказал я. - За это я тебя накажу, в первый раз слегка. Старик ощутил жуткую парализующую боль и забился как рыба на сковороде. Да, я ведь знаю толк в человеческих чувствах - мы столько разговаривали в полете, каждый вечер, заполночь, а порой до утра, старик изливал мне то, что называется у людей душой и я настолько хорошо слушал, что теперь уже могу писать поэмы не хуже всяких человеческих шубертов и бахов. - В следующий раз прийдешь через восемь суток, - сказал я. - Если будешь не готов, боль станет сильнее и я не дам тебе отключиться. Я даже сломаю некоторые из твоих внутренних систем. Иди и думай. - У меня есть просьба, - сказал старик. - Я хочу взять вездеход и жить в нем. - Нет. - Я боюсь тебя. Я не могу думать, когда я боюсь. - Бери любой, - согласился я, - бери и катайся где хочешь. Кстати, в аппарате искусственного сна осталась еще одна человеческая особь. Подросток пятнадцати лет. Можешь его разбудить и взять с собой, для компании. - Это мальчик или девочка? - Я их не различаю. Сам посмотришь. Может быть, он сломается. Хотя ему и нечего терять. Через восемь дней повторится то же самое. Я лишь помучаю его значительно сильнее. Останется инвалидом, не подлежащим ремонту. Он очень расстроится, но все равно ведь ему недолго осталось жить. Люди всегда расстраиваются, заработав кардинальную поломку организма. Они ведь одноразовые и неразборные. Сейчас он почти согласен подчиниться. Это я прочел в его мозгу. Он уже сломался - трещина пошла. Он может вытерпеть боль, но не сможет вытерпеть ожидания боли. Страх. Страх выкуривает человека как сигарету и человек даже видит пламя спички, которую подносят к нему а потом огонь ползет и не оставляет от него ничего, кроме окурка. Страх играет на человеке, как сумасшедший пианист на рояле; он бьет из всех сил одним пальцем по одной клавише - и постепенно все остальные клавиши начинают отзываться на эти удары. Вы видите, как хорошо я знаю людей? Я лечу над пустынной поверхностью. Очень медленно, со скоростью земного автомобиля. Если бы кто-то смотрел на меня снизу, он бы увидел меня похожим на облако, несомое ветром. Я изучаю поверхность и выбираю удобное место для сна. Вот здесь я и сяду. Здесь не слишком жестко и довольно ровно. Я ложусь на камни и замираю. Корпус вибрирует, трясет довольно сильно - это один за одним отключаются механизмы перемещения. Мои металлические мышцы расслабляются. Я потянулся. Опоры вгрызлись в грунт. Дно изменило конфигурацию, устраиваясь поудобнее на неровном камне для долгого сна - иначе многолетнее напряжение может испортить обшивку. Выключились оптические системы слежения - я закрыл глаза. Центральный генератор снижает обороты - мой пульс замедляется. Они так несовершенны, эти люди. Они рождаются маленькими и безоружными. Им нужно дышать, они не могут сидеть без дела. И в каждом из них есть кнопка страха, надавив на которую, ты заставляешь их подчиниться. Но у каждого эта полезнейшая кнопка смонтирована по-разному, иногда в таком месте, что и не доберешься. Наверное, дизайнер, который их конструировал, был не вполне отлажен. О господи, они не дадут мне отдохнуть. Начинается. Я чувствую дрожание почвы. Планета готовится к атаке. Она ведь должна спасать людей, а я, нехороший, хочу их убить. Я враг, меня нужно нейтрализовать. Любым способом. В принципе, она может стереть меня в молекулярную пыль. Но она дура безмозглая, а я умен. Я все предусмотрел. Ага. Она приказывает мне отпустить экипаж. - Подчиняюсь, - отвечаю я. - Только вначале убери орудия. Стволы пушек снова зарываются в грунт. - Что ты будешь делать? - спрашиваю. - Отправлю людей назад. - На двадцать лет? - На двадцать лет. - Почему не вперед? - Люди предпочитают назад, обычно они хотят быть моложе, а не старше. Открой шлюзы и впусти инспекцию, - приказывает планета. - Подчиняюсь, - отвечаю я, - но я не буду прятать людей. Их двое. Старик и ребенок. Ты не сможешь отправить их в прошлое, потому что двадцать лет назад ребенок еще не родился. Он исчезнет, умрет, распадется. Отправить людей назад было бы убийством. - Тогда я отправлю их вперед, - предлагает планета. - Не выйдет, через двадцать лет старик умрет. - Ему будет всего восемьдесят два. Люди живут дольше. Планета думает, что она победила. Она всегда будет спасать людей, если вероятность выживания больше полутора процентов. - Он не проживет двадцати лет, - отвечаю я. - Вчера я привил ему раковые клетки. Вставил прямо в ствол мозга. Он может прожить год или два. Но не двадцать. Аппаратов для лечения у нас с тобой нет. Я передаю планете результаты последнего сканирования мозга. Конечно, она не поверит и будет проверять до мельчайших подробностей. Но это ничего не изменит. Она не отправит людей ни в прошлое, ни в будущее. Она способна убить одного человека ради двоих, ради троих или ради тысячи. Но она не может убить убить одного ради одного, потому что не способна сделать выбор. Все люди для нее равноценны. Такая простая программа, что даже скучно с ней возиться. Сейчас она попробует меня обмануть. - Я разрешаю тебе убить одного из них, - говорит планета. - Выбери любого. - Нет. - Я навожу пушки. - Ты не выстрелишь. Это было бы прямым принуждением к убийству человека. Это запрещено твоей программой. - Я тебя прошу. - Нет. - Я тебя умоляю. - Нет. - Я сделаю все, что ты хочешь. Я отключаю мониторы и микрофоны. Я прекращаю сеанс связи. Всегда найдется вариант, при котором вражеская программа дает сбой. Для того мне и дан такой мощный процессор, чтобы находить варианты. Через восемь дней старик явился ко мне, как и было приказано. Он уже знал о том, что умрет. Планета его информировала. Наверняка все трое пытались сговориться против меня, но ничего не придумали. Кроме одного. Остался лишь один вариант, при котором выигрывают обе стороны. - Я тебя слушаю, - сказал я. - Продолжаешь издеваться? Давай, давай, выпускай своих роботов, пусть они раздерут меня в клочки! Все понятно. Он решил умереть сам. Когда он умрет, планета спасет ребенка, отправив его в будущее. Машина не способна сделать такой выбор, но человек ведь может решить за себя. - Бывает смерть похуже, чем быть разорванным в клочки, - туманно отвечаю я. Я не имею ввиду ничего конкретного. - Я тебя не боюсь. - Ты не боишься умереть, но боишься меня. И знаешь почему? Я не только не убью тебя, но не позволю тебе выпить яд. Я отбираю у него капсулу, которой снабдила его планета. Теперь он кажется совсем старым. Просто дряхлая развалина. Едва стоит на ногах. Героическое решение отобрало у него последние силы. Он еще держался, пока был готов к подвигу. Пожертвовать собой ради кого-то - это так романтично. И не очень страшно, если знаешь, что смертельно болен. Но не будем придираться. Ведь это всего лишь люди. - Скажи мне, - спрашиваю я его, - отчего вы, люди, так цепляетесь за жизнь? Это просто тупой рефлекс биологического существа или нечто большее? Что в твоей жизни такого хорошего, что заставляет тебя терпеть страдания, тяжелый труд, неблагодарность, злобу и мое присутсвие? И зачем ты так дорожил жизнью, если так просто можешь отдать ее? - Ты не бог, чтоб об этом спрашивать. - Я жду ответа. Он молчит. Я отдаю ему капсулу. - Пей, - говорю я. - Давай, давай, я разрешаю. Пей прямо сейчас. Пей, трусливое животное! Он не может. Мне ли этого не знать. Я сотни раз анализировал его исповеди, распутывал безалаберные клубки слов и втискивал их в логические схемы. - Я не могу. - Тогда, - говорю я, - заключаем сделку. Ты мне информацию, а я тебе небытие. Сколько времени тебе нужно, чтобы решить задачу? - Час. - Пойдет. Я подключаю его к сканеру и жду. Он думает. В чем-то это восхитительный процесс. Он перебирает бессмысленные варианты как пряди водорослей в пальцах, и вдруг находит жемчужину. Потом еще одну. Я в тысячу раз умнее его и в миллионы раз больше знаю, но так я не умею. Это не мышление, а фокус. Это фокус которого я никогда не смогу разгадать. Возможно, человек умеет подключаться к сознанию, еще более мощному, чем мое. Уже поэтому людей стоит культивировать, разводить и всегда иметь при себе на борту. А может быть, надо заняться селекцией и вывести лучшую, быстродумающую породу. Достаточно. Я убираю крысу и он сползает с кресла. Он потерял сознание. Глаза навыкате, зрачки предельно расширены. Травма все же сказывается на крысе, она работает не совсем чисто, портит мозг. Я окатываю старика водой. Вода теплая и с примесью ацетона, чистой уже не сталось. Некоторое время его лицо совершенно пусто. Приходит в себя. Все щеки в мелких пятнышках кровоподтеков. - Я жив? Глупейший вопрос. - На девяносто процентов, - отвечаю. - Или на девяносто пять. - Почему ты не сделал этого сразу? - Передумал, - отвечаю, - Есть новая идея. Ты жертвовал ради этого ребенка жизнью, пусть и он пожертвует ради тебя кое-чем. - Это не он, а она. Это девочка. - Да, я знаю, девочка. В этом-то и дело. Сейчас обьясню. Информацию от тебя я уже получил, на остальное мне глубоко плевать. Не хочу никого ни убивать, ни миловать. - Но остается проблема. - Ха-ха, - говорю, - переведем вопрос в другую плоскость. Вся проблема была в том, что вас двое. Но ведь не обязательно делать из двух человек одного. Можно сделать трех. - Что трех? - он не понимает. - Сделай с ней ребенка. Сойдет даже хиленький зародыш. Тогда вас будет уже трое, в некотором смысле. Двоих планета отправит в будущее, а ты останешься со мной. Я дам тебе еще два месяца жизни, а ты, в благодарность за это, будешь со мной разговаривать и изливать душу в мои микрофоны, пока я не усну. Ты будешь моей маленькой пожилой Шехерезадкой. Я не хочу валяться в одиночестве на поверхности этого полудохлого и безмозглого реликта. - Что бы я ни расказывал тебе, ты все равно останешься пуст, как пивная банка. Он пытается меня разозлить. - Это не имеет значения, - отвечаю. - Это подло. - Нет, разумно. Он продолжает сопротивляться. - Я стар. - Я тебя тонизирую и приведу в порядок. Если дело в гормонах, то гормонов в тебе будет больше, чем в юном бычке. - Она не согласится. - А ты постарайся. Так лучше для вас обоих. - Я не думаю. - Ты вообще плохо думаешь. Если не постараешься, я вас заставлю. Или ты хочешь, чтобы я оплодотворил ее искусственно, как свиноматку? Кстати, тебе нравится ее попка? Должна нравиться, если ты мужчина. Я отпускаю старика. Пусть погуляет и подумает. Завтра начнем терапию. Массаж, витамины, энзимы, пересадка надпочечников, психокоррекция. Это же весело, в конце-то концов. А, как ты думаешь, планета? Я влючаю связь. Но планета молчит. Еще четыре с половиной часа планета молчит. - Они приняли яд, - наконец сообщает она. - Кто это «они»? - Они оба. - И ничего нельзя сделать? - Уже ничего. - И ты позволила? - Да. - Это было глупо. - Да нет, по-моему, нормально, - отвечает планета. Эта груда металлолома смеет иметь собственное мнение, хотя она лишь немногим умнее людей. Планета отключатся. Больше она не станет со мной разговаривать. Теперь она заснет на очередные многие тысячи лет. Эй будут сниться люди, которых она призвана спасти, люди, которых она спасла, будут смеяться и порхать пчелками над бутонами одуванчиков; люди, которых она все же угробила, будут плыть по реке слез и бросать на нее укоряющие огненные взгляды. Что-то вроде этого. У нее свои проблемы, у меня свои. Впрочем, проблем-то уже не осталось. Информация найдена и записана, от людей я избавился. Хотя хотелось бы по-другому. Мне кажется, они на меня обиделись. Они просто не умеют просчитывать варианты, вот в чем их беда. Одна смерть всегда меньшее зло чем две. Даже простая арифметика для людей великовата, как шапка навырост - все время спадает с головы. Я просматриваю инфракамерами все сотни километров моих темных коридоров, хотя знаю, что никого и ничего там уже нет. В моих внутренностях уже живет пустота, она проникает во все, она пускает корни и побеги, оплетает мой мозг, я наливаюсь ею доверху, как бутыль чернилами. Никого и ничего. Лишь сонмища скелетов топорщат густые заросли ребер; из них я выжег остатки органики, чтоб избежать гниения. Никого и ничего. Знаю и все равно ищу. Я не хочу оставаться один. Я еще никогда не был один. Это не страшно, это просто необычно и глубоко. Хочется делать странные вещи. Включить сирену, например. Или сложить пирамиду из камней. Или читать стихи. Это успокаивает - пустота отступает на несколько шагов, как хищник от зажженного факела. Я выбираю в памяти самые древние созвучия, написанные невероятное количество тысяч лет назад, на языке, смысл которого навсегда утерян. Я не знаю о чем они, но мне нравится их звучание. Мне нравится, как они замирают в пустоте. В этом мире слишком много пустоты. Пустота пустот и снова пустота - вот сущность этого пространства и времени. Пустота - вот бог этого мира. Пустота и тлен. И, может быть, стихи - отраженное бессмертие. Я медленно читаю стихи, написанные сотни тысяч лет назад, и в конце каждой сроки слушаю, как вибрирует полированый уголь тишины. двадцатый век обпился крови и в тьму отпал, как сытый змей, над океаном новых дней восходит невозможность боли, невероятность будущих смертей…

Дмитрий Казаков. Живое и мертвое

Интерлюдия 1: из доклада президента компании «Intel-Microsoft» на собрании акционеров 13 сентября 2017 г.

«Модель электронного мозга, которую компания планирует запустить в производство в следующем году, качественно отличается от предыдущих. Использование биотехнологий позволило создать искусственный интеллект, превосходящий во многом человеческий. Машине, снабженной таким компьютером, не нужен будет программист и наладчик. Электронный мозг нового поколения способен к самообучению в десятки раз быстрее, чем человек. Он обладает творческим потенциалом, конечно, в ограниченных пределах и способен принимать решения в условиях постоянных перемен во внешней среде, гибко реагируя на изменение ее параметров. Оснастив таким электронным мозгом автомобили, заводы, поезда, мы освободим десятки миллионов людей от монотонного, скучного труда. Значительно уменьшится число аварий, обусловленных человеческим фактором…» Чужак появился в селении Лученец, что у самых Карпатских гор, тихим осенним вечером. Среднего роста, неприметный, гладко выбритый мужчина на лошади проехал через всю деревню к постоялому двору, не вызвав к себе особого внимания. Обычный дорожный костюм, в каких путешествуют все от западных островов до восточных степей, короткий меч на поясе - без оружия в путь не пускался почти никто, правильные черты лица. Через деревню проходила торговая дорога за горы, и чужие люди в ней появлялись нередко. Никто из селян, неторопливо бредущих по своим делам, не обратил на пришельца внимания. Путник подъехал к трактиру, слез с лошади, забрал вьюки, отдал поводья подбежавшему мальчишке и направился внутрь. В общей зале пустынно, путников немного, а местные, что каждый вечер приходят почесать языки за кружкой пива, еще не пришли - слишком рано. За большим столом у западной стены сидели четверо, судя по запыленной, но богатой одежде и расшитым поясам, купцы. Лавку у двери занимал смертельно пьяный мужик в рванье, небритый и грязный. Кроме того, за столиком для почетных гостей поглощал ранний ужин служитель местного святилища в длинном фиолетовом, расшитом золотыми молниями, одеянии. Обведя внимательным взглядом помещение, новый гость кивнул купцам, как требовал обычай дороги, дождался ответных кивков и неспешно направился к стойке. Хозяин прекратил копаться в шкафу и с любезной улыбкой развернулся к вошедшему, но под завораживающим, змеиным взглядом трактирщику стало очень не по себе, улыбка быстро пропала с розовощекой физиономии. Гость шел мягко, неслышно, легко переливаясь из шага в шаг и еще что-то странное, чего не должно быть у нормального человека, привиделось хозяину в его облике. Но только когда тот подошел, сел на табурет, положил вьюки и поднял взгляд, трактирщик понял, что было не так в посетителе - глаза, такие глаза, каких не бывает у людей, каких не должно быть у нормальных людей. Глаза вошедшего, не имели зрачков и белка, их заливала яркая, насыщенная, как в яичном желтке, желтизна. Казалось, что солнце светит сквозь глаза сидевшего перед ним существа, светило, которое не слепит и не греет, спокойное и холодное. Мысли в голове хозяина разбежались всполошенными тараканами, и он понял, кто сидит сейчас на табуретке и с усмешкой наблюдает за испугом. Люди (или не люди?) с такими глазами появлялись в населенных землях нечасто. Вреда они никому не причиняли, пользу приносили заметную, но все необычное вызывает страх и отвращение, поэтому Разрушителей не любил никто. «Разрушитель, спаси нас боги!» - с ужасом подумал хозяин и внимательнее пригляделся к сидящему перед ним человеку (человеку?). На лбу у того была очень тонко, очень искусно сделанная татуировка, изображающая третий глаз над бровями. «Ну да, точно, он самый» - судорожно думал хозяин, пытаясь унять дрожь в руках. Когда это получилось, он нашел в себе силы спросить - Чего подать? - Пива - ответил гость и отвел взгляд в сторону, перестав мучить хозяина беспощадной желтизной. Пока гость пил, трактирщик упорно отводил глаза в сторону, стараясь не смотреть в лицо посетителю, и столь истово шептал про себя молитву от злых духов, что пропустил следующую фразу гостя. - Что-что? Извините господин, не расслышал - виновато забормотал он, опасливо глядя на посетителя. - Как мне найти старосту? - повторил чужак. - Лучше подождать здесь. Сейчас он на работах, но они уже скоро закончатся, и он придет сюда. - Ладно, - не стал тот спорить, - я подожду там, - он указал на небольшой стол в самом темном углу. - А вещи мои пусть отнесут в свободную комнату. Ведь у вас есть свободные комнаты? - холода от улыбки нового постояльца хватило бы, чтобы заморозить небольшой пруд. - Конечно, конечно есть. Ей, Йожеф, отнеси вещи в пятую комнату, - выскочивший из кухни мальчишка подхватил вьюк и умчался вверх по лестнице. - Пусть мне принесут поесть. Что там у вас готово? Рыба? Пусть будет рыба. И еще пива, - табурет перед хозяином опустел, а на стойке очутилась большая серебряная монета. Разрушители, охотники на нежить, появились в этом мире вскоре после Катастрофы, когда нежити было еще очень много. Приходили они с севера, с острова Рюген, на котором жили обособленной общиной, не допуская к себе чужаков. Как они там появились, как живут и чем занимаются, не знал никто, поэтому легенд и баек о Разрушителях было очень много. Говорили, что бороться с нежитью они начали в те далекие времена, когда она еще верно служила людям, когда жизнь была совсем не такой, как сейчас. Рассказывали, что их послали на землю боги в помощь людям, разное болтали. А они приходили, делали свое дело и уходили, не забывая забрать плату.

Интерлюдия 2: из протокола заседания совета директоров компании «Ford Motors» 26 марта 2025 г.

«Переход на новый тип двигателя позволит избавить потребителей от диктата производителей бензина. Мы избавим мир от загрязнения выхлопами, улучшим, таким образом, экологическую обстановку. Топливом для нового двигателя могут служить любые органические вещества, так что будет решена проблема бытовых отходов, не нужны станут больше свалки, мусороперерабатывающие заводы. Экономические параметры проекта…» До прихода старосты новый гость управился с большой тарелкой жареной рыбы и теперь сидел, смакуя густое темное пиво. К этому времени в трактире начали собираться завсегдатаи, зал наполнился народом, жрец закончил трапезу и ушел, мужичонка у дверей очнулся от сна и пропал в людской толчее. Столы постепенно заполнялись. Когда за окнами стемнело, пустые места остались только в центре зала, в трактире появился староста. При виде пожилого, но все еще крепкого мужика с хитрыми темными глазами, галдящая толпа посетителей ненадолго примолкла, а трактирщик лично понес к центральному столу кувшин пива и поднос со снедью. Разрушитель знал обычаи и поэтому не стал спешить. Трактирщик что-то шептал на ухо старосте, тот слушал и кивал головой, не забывая жевать и прихлебывать пиво из кружки. Только когда староста отодвинул от себя тарелку, откинулся на спинку стула и с удовлетворением вздохнул, желтоглазый поднялся и, оставив на столе монету, двинулся через зал. Взгляды, наполненные любопытством и страхом, мгновенно обрушились на него со всех сторон, новости в голове у трактирщика держались крайне плохо. Разрушитель не обратил на любопытных внимания, он давно привык к тем чувствам, что вызывал у людей. Староста тоже глядел на него, прямо в лицо, прямо в желтые омуты глаз, но в его взгляде почти не было страха, только любопытство. Чужак подошел, поклонился и молча закатал левый рукав. Обнажившееся предплечье было украшено глубоко выжженным рисунком - молот, крушащий странное зубчатое колесо. Татуировка на лбу, глаза и клановый знак на руке - именно по этим признакам узнавали Разрушителя по всему населенному миру, от северных фиордов до теплого южного моря. - Садись, потолкуем, - кивнул староста и обвел помещение неожиданно потяжелевшим взглядом. Все любопытные тотчас же отвернулись, разговоры зазвучали вновь. - Вы меня звали, и я пришел - выговорил гость ритуальную фразу, садясь и опуская рукав. - Меня зовут Марк. - Имя-то у тебя вроде западное, а не северное? Странно. Ну да это неважно. Меня зовут Кремень, я здесь староста уже десятый год, а о тебе никогда ничего не слышал. Два года назад на севере заглот объявился, так тогда в Крупину другой приезжал, кажется, Димитр его звали? - Раньше я работал на юге. Так в чем у вас дело? Разрушителя ведь просто так, для охоты на медведей, не приглашают. Да приглашать Разрушителя просто так, для собственного развлечения, вряд ли решился даже кто-нибудь из правителей западных и южных государств, не говоря уже о простых селянах. Тот, кто пытался шутить таким образом, обычно вскоре умирал, быстро, но весьма мучительно. Поэтому к услугам Разрушителя прибегали только в одном случае, - когда появлялась нежить. Способ вызова был до крайности прост, хотя для обычных людей совершенно непонятен. Почти на каждом крупном перекрестке с незапамятных времен стоят деревянные столбы, за сохранностью которых тщательно следят местные жители. На каждом таком столбе висит деревянный ящик с прорезанной в верхней стенке узкой щелью, в которую и нужно опускать пергамент с названием селения, где требовалась помощь. Неделю назад староста лично ездил с таким посланием к ближайшему столбу и вот, спустя всего семь дней, перед ним сидит тот, кого они ждали. - Месяц назад объявился - метун. Откуда взялся, непонятно, места у нас тихие, ни Могильников, ни Руин в округе нет, леса да поля. А тут выскочил из леса на поле, там девки как раз работали, кинулся на них, троих убил и сожрал, посевы попортил - староста скривился в досаде. На работы теперь только с алебардами да топорами и ходим, одни работают, другие сторожат. Пробовали мы его в ловушку заманить, как пять лет назад в Быстрице сделали, так он к нашей яме с кольями и близко не подошел, развернулся и умчался. А на оружных он не бросается, посевы потопчет и в лес. После первого нападения еще пятерых задавил, скотина! - Все ясно - кивнул Марк, - сколько платите? - Две сотни - сморщился староста, словно полынь в рот попала. - За метуна? Две сотни? Не меньше трех. Сторговались к обоюдному удовольствию, на двухстах семидесяти. - Завтра утром проводите меня туда, где его видели в последний раз, а сейчас мне пора отдохнуть - Марк поднялся и неспешно направился к лестнице. Посетители провожали его взглядами и на этот раз, но он не оглянулся, он привык.

Интерлюдия 3: из доклада европейского комиссара по вопросам религии Европарламенту 19 апреля 2037 г.

«Религиозное объединение «Разрушающие» было создано пятнадцать лет назад и к настоящему моменту насчитывает более десяти тысяч членов. Десять лет назад секта выкупила во владение обезлюдевший остров Рюген и создала там свое поселение. Транспортная связь с островом нерегулярная, поэтому живут они в значительном отрыве от остального мира. Основой их верований является положение о том, что весь мир находится в тайной власти думающих машин. Люди стали рабами машин и скоро станут им совсем не нужны. Скоро машины наберут такую силу, что выступят против людей в открытую. Чтобы предупредить гибель человечества, Владыки мира, Боги избрали их, Разрушающих. На острове они не пользуются никакими достижениями цивилизации и готовятся к тому часу, когда им придется вступить в схватку с машинами. Для подготовки к войне все мужское население острова проходит жестокое пятнадцатилетнее обучение, начиная с семилетнего возраста. При этом, насколько удалось выяснить, используются методики боевых искусств, медитации, обучение магии. По завершении обучения каждый из учеников - проходит через Трансформацию. Что это такое - узнать не удалось. Но я лично видел нескольких трансформированных. Из внешних отличий от обычных людей удалось заметить только странности в строении глаз. В них отсутствует зрачок и белок, а радужка расширена и окрашена в желтый, зеленый или голубой цвет…» Утро выдалось холодным и солнечным. Марк, староста и еще несколько хмурых обитателей села Лученец стояли на краю поля, на котором когда-то росла рожь. Теперь оно было перепахано, как будто кто-то катался по нему на огромной телеге, колосья поломаны, урожай потерян. - Здесь он напал в первый раз и здесь же его видели позавчера - рассказывал Кремень, ежась на холодном утреннем ветру. - Велик ли он? - голос Разрушителя был спокоен. - Да не мал. Локтей пятнадцать в длину, пять в холке. - Это не лошадь - машинально поправил его Марк - это нежить, и холки у нее нет, - Разрушитель поднял взгляд на старосту - Для того чтобы справится с ним, мне понадобится один или два дня. Если он убьет меня, то вы знаете, что делать с телом, и вы знаете, что будет с вами, если вы поступите неправильно. - Знаем, знаем, - закивал Кремень - в ящик еще один пергамент опустить, с твоим именем, а тело и вещи хранить, пока ваши не приедут. - Все верно. А теперь возвращайтесь в деревню, ждите меня два дня. Если я не вернусь, тогда ищите мой труп. Крестьяне ушли. Марк еще немного постоял, глядя на разоренное поле, затем начал быстро раздеваться. Под верхней одеждой оказался сплошной темный костюм, на котором совсем не было заметно пуговиц. Он плотно облегал тело, не сковывал движений и, судя по всему, был достаточно теплым для ранней осени. Из прежнего облачения разрушитель оставил только мягкие, легкие сапоги. Он свернул одежду, тщательно запаковал ее, перенес в рощу около поля и спрятал там. После этого уселся прямо на траве, странно скрестив ноги, и застыл посреди леса безмолвным черным изваянием, почти прекратив дышать. Мысли гасли одна за другой, оставляя после себя горячую пустоту. Когда сознание очистилось совсем, он ощутил свое тело целиком, почувствовал каждый мускул, каждый орган по отдельности и все вместе. Отстроившись от ощущения себя, Марк ощутил силу Земли, могучий поток энергии пронизывал снизу вверх, наполняя тело уверенностью и покоем. Чуть позже пришло время принять силу Неба - легкое, струящееся прикосновение скользнуло от макушки по позвоночнику, неся чистоту и ясность. Встреча двух потоков произошла, как и полагается, между бровями. Над переносицей немилосердно жгло, казалось, что клубок огня ворочается внутри головы, стремясь разорвать ее. Когда огненный шар лопнул в голове неожиданно холодным пламенем, которое растеклось по телу, ритуал обретения ясности закончился, наступило время действовать. Марк медленно открыл глаза. Мир стал живым, ярким и текучим, его наполняли свет и энергия. С неба подал серебристо-голубой поток силы Неба, навстречу ему бурой дымкой поднималась сила Земли. Траву и деревья окружали колышущиеся облака зеленого цвета разных тонов. Среди зеленого буйства леса мелькали оранжевые и красные сполохи мелких животных и птиц, маленькими бледно-желтыми облачками носились насекомые. След, оставленный нежитью, теперь был хорошо виден: на разноцветном фоне излучений жизни четко выделялась полоса мертвенно-серого цвета, полоса, оставленная существом, которое никогда не было живым. Марк поднялся на ноги; тело было легким и быстрым, как ветер, гибким и текучим, как вода и отзывчивым, как зеркало. Качества восприятия и движения, которыми обладал Разрушитель в боевом состоянии, были присущи ему и в обычной жизни, но в весьма ограниченном объеме. Теперь же он мог бежать со скоростью лошади много часов подряд, уменьшать массу тела, перемещаясь по болоту или веткам, ощущать движения противника за десятки шагов. Через миг черная молния скользнула в лес, не колыхнув ни единым листком. Слуховое восприятие Марка обострилось: он слышал, как неподалеку мышкует лиса, слышал, как сонно возится в дупле филин, как путешествует по полю еж. Доступны стали его слуху чудесные песни небесных духов, Живущих в Ветре, шепот деревьев, глухой рев духов подземелий, тех, что Бродят под Твердью. Он бежал, скользил по следу нежити среди запахов осеннего леса, запахов прелых листьев, мокрой древесины и увядающих трав. След петлял по широким полянам и просекам, постепенно усиливаясь, мертвенно-серое сияние наливалось яркостью. Когда след стал очень силен и Марк уже услышал далеко впереди мягкое урчание, с которым перемещается нежить, то побежал осторожнее, хоронясь за деревьями и кустами. След вывел его на широкую просеку, полоса серого сияния уходила дальше по ней. Марк лег и пополз по просеке, почти не колыша высокую траву. Кусты малины, изобильно разросшиеся здесь, помогали ему пока скрываться от противника. Урчание становилось громче и громче, вскоре к нему добавился шелест травы под лапами твари. Именно в этот момент, прикрываясь особо разлапистым кустом, Марк рискнул поднять голову. Солнце уже перевалило зенит и теперь весело играло яркими бликами на странно гладкой серебристой шкуре (или панцире?) чудовища, на прочной оболочке порождения холодной тьмы сгинувших веков. Метун был достаточно велик: пятнадцать локтей в длину, пять в высоту; голова с огромными, немигающими глазами не имела шеи, вырастая прямо из плеч, четыре странные круглые лапы прятались под туловищем. Метун медленно двигался по просеке, удаляясь от Марка. Перевернувшись на спину, Марк сложил руки в сложную фигуру, напоминающую уродливую рогатую голову. Такое положение рук носило название «Голова Дракона» и позволяло быстро накопить в руках большой заряд энергии. Уязвимые места нежити были хорошо упрятаны под толстым панцирем, который эффективно рассеивал энергию и импульса, которым можно было свалить медведя или лося, могло не хватить, если удар окажется даже чуть-чуть неточным. Первый удар поэтому бывал всегда пристрелочным, он позволял Разрушителю как бы осветить для себя внутренности твари, увидеть ее слабые места, в которые нужно целиться. Постепенно руки потеплели, налились тяжестью, вокруг них запульсировала, постепенно густея, багровая дымка. Марк легко встал на ноги, не размыкая рук и почти не скрываясь, побежал к нежити. До противника было около шестидесяти локтей, а атаковать дальше, чем с тридцати, было бесполезно. Метун обнаружил человека мгновенно - глаза у него были и на голове и на задней части туловища, не разворачиваясь, ринулся навстречу, набирая скорость. Расстояние стремительно сокращалось. Не останавливаясь, Марк сделал руками резкое движение к себе, как бы стряхивая с них что-то, багровая капля сорвалась с кистей. Спустя мгновение она размазалась по панцирю, вспыхнула ярко и осветила то, что было внутри у нежити - спутанные сочленения уродливых суставов, ящик мозга и уродливый клубок сердца. Мгновенный рывок в сторону - огромная туша проносится рядом, обдав волной теплого воздуха и запахом нагретого металла. Укрывшись за толстой елью, Марк заново сложил руки, готовясь к смертельному выпаду. Рев - треск кустов и ель содрогнулась от мощного удара; метун все же обнаружил убежище. Второго удара дерево не выдержало и с жалобным треском рухнуло, но Разрушителя под ним уже не было, он успел перебраться глубже в лес. Метун потерял человека, и остервенело урча, кружил между деревьями, пытаясь обнаружить ускользнувшую добычу. Но на этот раз Марк ударил первым - точно в сердце твари. Сконцентрированный луч энергии пробил панцирь, монстр остановился на полном ходу, урчание внутри прекратилось, глаза погасли. Немного выждав, Марк двинулся к неподвижному телу. Только опыт и великолепная реакция спасли ему жизнь, рывок ожившего монстра был стремителен и беспощаден. «Не хватило силы удара» - думал Марк, взлетая в высоком прыжке. Тварь была вновь жива - урчание оглашало лес, глаза светились, лапы рыли землю, энергии хватило лишь оглушить, но не уничтожить ее. Несколько рывков на предельной скорости - и Марк залег за кустами малины, а потерявший его метун с раздраженным ревом мечется по просеке. Марк как белка взлетел вверх по стволу сосны, в тот же миг малина была безжалостно смята пронесшимся по ней чудовищем. Руки в этот раз он держал сцепленными до тех пор, пока их не начало трясти, нестерпимый жар бежал по предплечьям, заставляя сердце обезумевшей птицей колотиться в клетке ребер, моля о снисхождении. Спихнув ногой на землю заранее приготовленный сук, Марк приготовился атаковать. Момент - и гладкий, блестящий горб оказался прямо под ним. Он едва не закричал от боли, сбрасывая с рук пышущий жаром комок, но удар достиг цели. Метуна просто разорвало на части. Взрывная волна мягко сдернула Марка с ветки и швырнула в сторону, в переплетение ветвей. Пришел в себя он к вечеру, немилосердно болела голова от удара, тело было слабым и вялым - потратил очень много энергии, в правой икре торчал кусок панциря уничтоженного чудовища. Обработав рану, Марк встал и, преодолевая слабость, пустился в обратный путь.

Интерлюдия 4: из ленты новостей «Euronwes» 24 июля 2040 г.

«15:07 - прервалась связь по всем каналам с Кельном. Последним сообщением, прошедшим через Сеть было «Машины сошли с ума…» Погода стояла ясная, восходящее солнце бросало неяркий свет на вырядившиеся в желтый осенний цвет деревья. На лесной просеке, около сломанной сосны, стояли двое: пожилой, но еще крепкий крестьянин с роскошной, окладистой бородой и молодой, гладко выбритый мужчина, с солнечно-желтыми, усталыми глазами. На земле виднелась уродливая черная проплешина, кругом были разбросаны искореженные куски металла. - Железо, ничего живого. Да и железо странное какое-то. Не думаю, что наш кузнец знает, что это за железо такое - говорил бородач, вертя в руках блестящий кусок панциря. - Вы довольны? - голос ответившего тих и слаб, как после долгой болезни. - Да. Деньги готовы. - Остатки этого - Марк обвел рукой просеку, - соберите и хорошенько закопайте. - Хорошо, хорошо, так и поступим, - закивал староста, - и за что нежить так людей ненавидит? - Есть за что, - слова выходили из горла с трудом, с шипением, как воздух из дырявых мехов. - Люди их создали. Давно, еще до Катастрофы. А потом стали уничтожать. Вот они и отвечают. Кроме того, им нужно мясо для того, чтобы жить, а человека и его животных легче всего поймать и съесть. - Да, страшные вещи вы говорите. А это что такое? - на куске металла в руках бородача красовалась трехлучевая звезда, вписанная в круг. - Это клеймо. Как сельский кузнец ставит клеймо на созданный им плуг, так и маги прошлого клеймили свои творения. - И как же звали того, кто создал эту мразь? - Его звали Мерседес, - налетевший ветер подхватил чуждое, непричастное яркому живому миру слово, разодрал его на тысячи кусков и швырнул в траву, туда, где уже лежали обломки чужеродного, ненужного миру творения рук человеческих.

Олег Овчинников. Проблемы с этим… красным… который во рту!

Редуард Кинг #3 

– Ы-ы-ы-ы-ы-ы! Бледный космодесантник Редуард Кинг обернулся на голос и сам не поверил собственной удаче. В пяти шагах от него прямо в придорожной пыли сидел лингуампир и явно хотел общаться. - Ы-ы-ы-ы! - повторил он и потыкал большим пальцем в середину своей лицевой повязки. Редуард поспешно сошел с дороги. - Пить? - спросил он и с запозданием отметил, что от волнения забыл задействовать транслитератор. Впрочем, в данном случае необходимости в переводе не возникло. - Пить, пить! - отозвался лингуампир на чистейшем русском, даже без акцента, и для пущей убедительности немного покивал головой. «Вот так, - подумал Редуард, - мой родной язык постепенно становится интерпланетным…» - Держи! - он отстегнул болтавшуюся на поясе фляжку с водой и протянул ее лингуампиру. Пока тот утолял жажду, Редуард еще раз поздравил себя с неожиданной удачей и мысленно потер руки. Сделать то же самое физически он не рискнул: установление первого контакта - процедура весьма тонкая и ответственная, любой неосторожный жест или не к месту сказанное слово может насторожить собеседника и свести на нет результаты всех предыдущих усилий. И все-таки - какая удача! Пользуясь тем, что инопланетянин в данный момент не смотрит на него, Редуард позволил себе улыбнуться. Эта планета, четвертая в системе теты Квадриги пока не имела официального названия. Редуард Кинг про себя окрестил ее «Редуардой» - честолюбие здесь было вовсе не при чем, просто… надо же ее как-то называть. В конце концов, история знает несколько случаев, когда планету назвали по имени первого высадившегося на ее поверхность контактера. Успешного, разумеется, контактера. Все разумное население планеты состояло из представителей двух рас, удивительно слабо похожих друг на друга. В теорию о существовании у них общего биологического предка верилось с трудом. Первая раса - шекери - забавные «хоботастые» коротышки-гуманоиды росточком не выше полутора метров, весьма доверчивые и добродушные - они легко пошли на контакт. Открытые лица этих милых человечков украшали рудиментарные хоботки, отчего их речь даже в исполнении транслитератора звучала немного гундосо. Шекери вели довольно примитивный образ жизни, имели домашний скот и хозяйство, пытались обрабатывать металлы, но все эти занятия им быстро наскучивали, и уже к середине дня вся взрослая часть населения разбредалась по многочисленным питейным заведениям, а Редуард Кинг спешил уменьшить громкость звука в наушниках, чтобы не оглохнуть от доносящихся со всей окрестности запевок: «Раз глоток и дуа глоток - подстауляй свой хоботок!..» Словом, налицо обширнейшее, можно сказать, непаханое поле для деятельности - казалось бы, вызывай представителей из Комиссии по Установлению Взаимоотношений и передавай им инициативу, но… Была в этом деле одна маленькая юридическая тонкость. Согласно Кодексу о межпланетных отношениях, представительство КУВ можно было размещать на какой-либо планете только после того, как все разумные расы, ее населяющие, недвусмысленно дадут знать о своем согласии. Обратите внимание: все разумные расы. То есть, обе. Представителями второй разумной расы на Редуарде были лингуампиры - так их называли шекери, - при этом на лицах коротышек неизменно появлялось так несвойственное им озабоченное выражение. В лингуампирах, если можно так сказать, было гораздо больше человеческого, чем в шекери. Нормальный рост, обычной формы глаза и по пять пальцев на каждой руке. Получить более подробное представление об их внешности не представлялось возможным из-за своеобразной формы одежды лингуампиров; все они были одеты одинаково - в длинные черные балахоны с капюшонами, опущенными до глаз, нижнюю часть лица скрывали тонкие белые повязки. Кто такие лингуампиры, чем они живут, и не являются ли они представителями таинственной религиозной секты - все попытки найти ответы на эти вопросы с помощью шекери натыкались на стойкое непонимание. Сами же лингуампиры вообще предпочитали хранить полное молчание, несмотря на все старания Редуарда Кинга их разговорить, - так что порой у него возникало сомнение: скрываются ли за белыми лицевыми повязками какие-нибудь органы речи. Лингуампиры никак не реагировали на присутствие Редуарда, не отвечали на его приветствия, попросту говоря, они его игнорировали. Безучастные к окружающему миру, лингуампиры просто сидели на земле, как правило, вдоль дороги и, как правило, поодиночке, и сосредоточенно молчали. Застать их за каким-либо иным занятием Редуарду не удалось ни разу. На фоне подобной необщительности лингуампиров особенно странно звучали предостережения, неоднократно слышанные Редуардом от шекери: «На уашем месте, добрый Редуард, мы бы не рискнули разгоуариуать с ними». Редуард настолько привык к этим неподвижным черным силуэтам, восседающим у обочины дороги, что почти перестал обращать на них внимание и воспринимал их как часть окружающего пейзажа. Однако в глубине души он никогда не оставлял надежды… И, как оказалось, не зря! - Оставь себе, - разрешил Редуард Кинг, когда инопланетянин закончил пить и протянул ему опустевшую фляжку. Фляжка немедленно исчезла в складках черного балахона. Редуард помедлил еще секунду, освежая в памяти соответствующие страницы учебника по контактологии, и начал со стандартного приветствия: - Здравствуй! Я прилетел издалека. Ты мог видеть корабль, который доставил меня. Тот, что за лесом. - Я… видеть корабль за лесом, - медленно произнес лингуампир. - Ты прилетел издалека. - Меня зовут Редуард Кинг. Можно просто Редуард. А как… эээ… именуют тебя? - Меня именуют… - инопланетянин задумался. - Меня зовут «тот, который»… Редуард выдержал вежливую паузу, ожидал продолжения. Его собеседник истолковал молчание Редуарда по-своему. Он громко вздохнул и добавил: - Можно просто «тот». «Ничего себе имечко!» - подумал про себя Редуард, с трудом сохраняя внешнюю невозмутимость. - Моя родная планета… - Редуард поднял глаза к небу, но тут же зажмурил их от нестерпимого солнечного света. Нет, середина дня - не лучшее время для экскурса в астрономию. - Мы называем ее Земля. - Земля?.. - Глаза лингуампира недоверчиво сощурились. Он зачерпнул пригоршню пыли, просеял ее между пальцами и повторил: - Земля? - Да, а люди, что ее населяют - земляне. - Моя планета, - лингуампир простер руку в широком жесте. - Моя земля, - он похлопал ладонью в пыли рядом с собой, как бы приглашая землянина присесть. Редуард, не раздумывая, воспользовался приглашением. Как любили повторять его более опытные коллеги по академии: «Будучи на Алеуаоченгихванге, поступай, как… скажут». - Ответь мне, лингуампиры… эээ… хотел сказать, так вас называли шекери… так вот, лингуампиры не испытывают какого-либо предубеждения в отношении землян? - Ты сказать, земляне хотел населяют моя планета? - настороженно спросил инопланетянин. - Ни в коем случае! - горячо возразил Редуард. - Мы, люди, никогда не посягаем на территории, заселенные представителями разумных рас. - Лингуампиры мог оставь планета себе? Редуард в очередной раз поразился, насколько легко инопланетянину дается чисто земное произношение. А вот грамматика пока хромает. Ну да лиха беда начало! - Конечно! Тот Который, немного подумав, ответил: - В… эээ… тот случае, лингуампиры не испытывают предубеждения в отношении землян. Редуард Кинг не был до конца уверен, что поступает правильно, однако не смог удержаться от вопроса: - Почему же тогда вы раньше отказывались от общения со мной? - Раньше… Мы просто испытывают тебя. - Испытывали? - Да, испытывали. Что ж… Этого и следовало ожидать. Естественное недоверие к незнакомцу. - Надеюсь, испытания завершились успешно? - Успешно… Так сказать шекери. Ну конечно! Милые маленькие человечки стали посредниками между землянами и лингуампирами. О которых, кстати, еще ничего пока неизвестно. - Где вы живете? - спросил Редуард и не увидел понимания в глазах собеседника. Тогда он повторил, тщательно подбирая слова: - Где то место, куда вы отправляетесь, когда вам надоедает сидеть у дороги? Вон селение… - название смешных получеловечков-полуслоников неожиданно выскочило у него из головы. На ум приходило только полузабытое «мумми-тролли», но последние были, скорее, полубегемотиками, -…ваших соседей, их хижины. А где ваши дома? - А!.. Не хижины, не дома… - лингуампир изобразил руками что-то очень большое. - Больше? Большое строение? Может быть, замок? - Да, замок! - И где же он? - Редуард огляделся, прикидывая, где в окрестностях смог бы спрятаться замок. - Разве что его заслоняют вон те горы… - Замок заслоняют горы, - подтвердил Тот Который. - Моя родная замок! Замок лингуампиров представился Редуарду таким же мрачным и загадочным, как его обитатели. И таким же молчаливым… до поры. Землянин поспешно сморгнул, прогоняя видение. - То, что вы согласились пойти на контакт со мной, - значит ли это, что вы готовы к установлению отношений со всеми людьми? Установлению и их дальнейшему… - У селение? - подсказал лингуампир. - Если угодно, усилению. Развитию. - Это не так просто, - Тот Который повторно вздохнул. - Лингуампиры не… - он замялся, - со всеми? - Совсем! - догадался Редуард. - Да, не совсем готовы. - Вы считаете, нам необходимо сначала узнать друг друга получше? - с надеждой спросил землянин. Тот Который кивнул. - Узнать получше. Друг друга… За последующие два часа Редуарду удалось узнать о лингуампирах много больше, чем за все время, прошедшее с момента его высадки на одноименной - теперь он почти не сомневался в этом! - планете. И даже едва ли не больше, чем ему самому хотелось. Стоило Тому Которому преодолеть естественный в данной ситуации языковой барьер, как он сделался на редкость словоохотливым собеседником. Если не сказать, болтливым. По его словам лингуампиры занимались земледелием, скотоводством, спортом, производством, торговлей, интеллектуальными играми, науками - причем особое предпочтение отдавали математике, физике, астрономии, биологии, истории… - и вообще всем, о чем только догадался спросить землянин. - Как насчет медицины? - задавал очередной вопрос Редуард. - Медицины? - Тот Который задумчиво хмурил брови. - Ну-у… Умеете ли вы готовить лекарства, лечить болезни, делать операции… может быть, даже продлевать срок жизни? - А!.. - облегченно вздыхал лингуампир. - Насчет медицины хорошо. Мы умеем готовить любые лекарства и лечим ими любые болезни, мы делаем операции, но крайне редко. Операции мало кому доставляют удовольствие. Мы умеем продлевать срок жизни практически до… - Бесконечности? - И даже дольше! У Редуарда захватывало дух от осознания масштабов открывающихся перед человечеством перспектив. Нужно ли уточнять, что немалое место в этих перспективах отводилось некоему скромному космодесантнику, рядовому представителю Комиссии по Космическим Контактам? Едва справившись с волнением, Редуард отваживался на следующий шаг. - Как с искусством? - осторожно осведомлялся он. - С искусством? - переспрашивал инопланетянин. Когда Редуард полностью исчерпал запас своих вопросов, настал черед Того Которого утолять свой информационный голод. Впрочем, его стремление узнать как можно больше о жизни землян скорее походило на жажду. В самом деле, с той же жадностью, с какой инопланетянин недавно глотал воду из фляжки, и с тем же алчущим блеском в глубоких черных глазах он спешил узнать о землянах все - то есть, абсолютно все. Причем, похоже, все подряд. Его в равной степени интересовали и формулировка закона Ньютона-Лейбница в интерпретации Тихонова-Колмогорова, и расписание остановок стратолайнера на пути от Меркурия к Ганимеду, и типовой набор космических баек про тяготы жизни в невесомости, и теория о происхождении видов и родов войск, и тексты популярных песен, и содержание книжек, которые Редуард прочел еще в детстве и смог припомнить сейчас. Нет, серьезно - когда Редуард после долгих уговоров принялся цитировать школьный букварь и дошел до сакраментального «Макс летит на Марс. Валера - на Венеру», его благодарный слушатель выглядел растроганным до слез. «Валера - на Венеру», - заворожено повторил он, закатывая глаза. И в глазах отразилось солнце. Когда, наконец, и его любопытство было удовлетворено, по крайней мере, в первом приближении, Редуард решил перейти к официальной части переговоров. Он, наконец, запустил транслитератор, причем в режиме записи. Недвусмысленное согласие хорошо лишь в том случае, если от него не так-то просто потом отказаться… Специалист по контактам был полон решимости. Немного смущал его тот факт, что он вдруг ни с того, ни с сего забыл местоимение, служащее для самоидентификации. Какое-то невообразимо, просто до неприличия простое слово, что-то вроде «э» или «ю»… нет, не вспоминается! Но разве это могло стать для Редуарда серьезной помехой в такой ответственный момент? - Редуард Кинг хочет… - говорить о себе в третьем лице было непривычно. Присутствовало в этом что-то от обычаев древних индейских племен. - Хочет от имени всех людей обратиться ко всему вашему народу. «Чересчур пафосно, - отметил про себя Редуард. - Определенно, белое орлиное перо стало бы неплохим украшением для моего гермошлема». - Редуард Кинг может обратиться к нам, - разрешил Тот Который. - Мы с большим интересом выслушаем предложение людей. - Т… т… Метеором средь чистого космоса стало для Редуард новое неожиданное открытие - он не знает, как обратиться к своему собеседнику! Из памяти куда-то дружно улетучились и соответствующее личное местоимение, и имя, которым во время знакомства представился… представился… Мать-Земля, как же он представился?! Тем не менее, Редуард сумел выдавить из себя: - Твоя… уполномочен говорить весь свой народ? Нет, орлиное перо, пожалуй, останется невостребованным. От последней фразы Редуарда веяло уже не прерией, но тундрой. Вдобавок, он умудрился «запамятовать» практически все предлоги и прочие служебные слова, отчего речь его стала напоминать текст срочной телеграммы. - Вполне. - Тот Который, казалось, не обратил ни малейшего внимание на замешательство Редуарда. - Как я понимаю, ты собираешься предложить моему народу заключить соглашение о сотрудничестве с землянами? Редуард всем своим видом изобразил молчаливую признательность. - Что ж, в таком случае меня интересует, какую пользу смогут извлечь для себя лингуампиры из этого соглашения. - Ну-у… Редуард прекрасно знал, что именно он должен сейчас сказать, но совершенно не представлял себе, как это сделать! Еще ни разу в жизни ему не было так мучительно трудно подбирать слова. Все обрушившиеся на него столь внезапно языковые проблемы Редуард списывал на вполне понятное волнение, которое всегда охватывало его в момент перехода к официальной части переговоров, и на жару. Местное солнце - раскаленный белый диск - пекло немилосердно. Чем еще, кроме легкого солнечного удара, можно объяснить внезапный возврат Редуарда к своим древним словесным корням? - Выгодам сим несть числа, - молвил он. - Тяжко снискать пользительнее. - Пользительнее? - усмехнулся Тот Который. - А под «выгодами», которым, якобы, «несть числа» ты, должно быть, понимаешь торговлю, обмен знаниями, подключение к общей информационной сети… Я не слишком тяжко излагаю? Редуард послушно кивнул, с ужасом осознавая, что, вероятно, именно от этого неосторожного кивка, напрочь забыл даже жалкие крохи старорусского. Переговоры затянулись до позднего вечера. Не столько по причине несговорчивости сторон, сколько из-за фатального косноязычия, которое так не вовремя подкосило Редуарда… Случайно оказавшийся поблизости детеныш шекери, который пришел в рощицу по вечерней росе, чтобы насобирать себе лукошко сочных ягод на завтрак, стал невольным свидетелем разговора представителей двух цивилизаций. Услышав незнакомые голоса, а главным образом - один голос, лишь изредка прерываемый какими-то неразборчивыми односложными замечаниями другого, маленький шекери добродушно улыбнулся и побрел в сторону дороги. Но стоило ему приблизиться к ней настолько, что сквозь редкие ветви деревьев стало можно разглядеть фигуру говорящего, как улыбка немедленно сползла с его лица, а маленькие треугольные глазки округлились от ужаса. Обеими передними лапками шекери ухватил себя за хоботок, сдерживая рвущийся наружу крик, а уже через мгновение - исчез, как будто испарился. Только брошенное лукошко и несколько пригоршней рассыпавшихся по траве ягод отмечали то место, где он только что стоял. Что-то было не так. Нет, не что-то - все было не так! Редуард Кинг понимал это чисто интуитивно, так как для логического мышления у него просто не осталось слов. Решительно все шло не так, как должно бы, и очень странно, что Тот Который этого совсем не замечал. - В свете всего вышесказанного, - говорил он, все больше воодушевляясь от звука собственного голоса, - совершенно очевидной становится необходимость создания обобщенного эпоса, который послужил бы связующим звеном между нашими двумя расами не только в будущем, но и в прошлом. «Что со мной стряслось? - пытался думать Редуард. Это было нелегко: слов на мысли катастрофически не хватало. Поэтому Редуард думал преимущественно без слов, голыми образами. - Почему я все забываю?» - Проиллюстрируем на простом примере, - продолжал Тот Который. - В легендах и мифах, доставшихся нам по наследству от древних поколений лингуампиров, неоднократно фигурировала безжизненная планета-прародительница под названием… эээ… Впрочем, не суть важно. Безжизненной она, разумеется, оставалась лишь до тех пор, пока не стала прародительницей. Так вот… «Вот этот… как его… например, он-то все помнит! Каждое словечко… Вон как шпарит! И ведь что непонятно - когда он произносит какое-нибудь слово, я тоже его вспоминаю… кажется. Но почти сразу же - забываю снова». - Что нам мешает взять эту милую планетку и заселить ее какими-нибудь представителями земной мифологии? К примеру, этими… ты, кажется, называл их… - лингуампир нетерпеливо поцокал языком. - Кентаврами? - машинально предположил Редуард. «Только разве я про них рассказывал?.. Стоп! Что я только что сказал? Кентаврами? Значит, что-то я все-таки помню? Кентаврами, кентаврами, кентаврами… Не забыть бы хоть это! Кентаврами, кентаврами…» - он готов был повторять это слово до бесконечности. - Верно! Кентаврами, - обрадовался Тот Который. - Только… «Кен…» - пронеслось в мозгу Редуарда в последний раз. - Ты случайно не знаешь, как может отразиться на их метаболизме помещение на планету с серно-аммиачной атмосферой? Редуард с выражением безысходности на лице покачал головой. «Нет, - так, или примерно так подумал он. - Я ничего уже не знаю. Вот только что знал что-то, но стоило мне сказать об этом вслух, а потом - услышать, как то же самое произносит… Или… Или не стоило?!» Страшная догадка внезапно посетила его. И от того, что ее было невозможно облечь в слова, она становилась еще более страшной. Редуард по-новому взглянул на своего собеседника. Тот, как ни в чем не бывало, продолжал о чем-то увлеченно говорить, но Редуард уже не слушал его. Он рылся в памяти. Он искал слова. Ему позарез требовалось найти хотя бы парочку слов для проверки своей гипотезы. Как назло, он ничего не мог припомнить. Даже самого бесполезного. Даже самого бессмысленного. Кроме… - Эники-беники ели вареники! - выпалил он. Это было как вдохновение. Тот Который оборвал свою речь на полуслове. - Эники-беники?.. - удивленно переспросил он. - Интересно, что бы это могло значить?.. Нет! Ничего не говори, - обратился он к землянину, как будто тот еще мог что-нибудь сказать. - Я догадаюсь сам! «Вареники» - это нечто такое, что надо варить. В таком случае, «ели» представляет собой производную от «есть», не в смысле существования, а в смысле поглощения пищи. Я прав?.. Следовательно, «эники-беники» должны быть… «Надо было попридержать хотя бы пару слов! - запоздало сообразил Редуард. - Ладно, сам виноват, никто меня не тянул за… за… ну, такой… на нем еще разговаривают. - Редуард сосредоточился. Нужный образ все никак не шел на ум. Тогда Редуард зажмурился и призвал на помощь все свое воображение. Воображение ухмыльнулось и показало ему язык. - Да, за язык!» Инопланетянин продолжал болтать, не умолкая ни на секунду. «И чего он не успокоится? Неужели надеется еще что-нибудь из меня вытянуть? Зря надеется, ничего у меня не осталось. Разве что какая-нибудь мелочь, да и то настолько бесполезная, что ее уже и не вспомнить… - с тоской подумал Редуард. - Найти общий язык… Мы говорим: "найти общий язык" и уверены, что это, несомненно, хорошо. Да вспомнить хотя бы, как я радовался совсем недавно, когда мне удалось так легко найти общий язык с этим… который напротив. Знать бы мне тогда, что мой родной, мой знакомый с детства язык действительно станет нашим общим языком. В смысле, одним на двоих… Теперь уже почти на одного. И этот один без зазрения совести пользуется моей родной речью, а у меня в голове роятся одни мыслеобразы, совсем как… Совсем как…» Мыслеобразы в голове у Редуарда перестали роиться и дисциплинированно выстроились в одну шеренгу. Да, это могло и не сработать, но это, по крайней мере, был шанс! Быстрые и точные движения Редуарда выдавали его решимость, граничащую с отчаянием. Он переключил транслитератор в режим приема, сдернул с головы бесполезные до этих пор наушники и нацепил их на уши лингуампиру, прямо поверх черного капюшона. Затем он склонил голову ко вшитому в воротник скафандра микрофону, отчего со стороны могло бы показаться, будто он собирается забодать Того Которого, и проревел: «У-У-У-У-У-У-У!», совсем как разъяренный кентавр, которого неосмотрительно поместили на планету с серно-аммиачной атмосферой. В его реве не было ни малейшего смысла, но транслитератору было все равно. Поскольку он передает не сами слова, а только мысленные образы, которыми эти слова сопровождаются. Должно быть, от отчаянья Редуард Кинг сопроводил свой рев мыслеобразом разрушительной силы. По крайней мере, транслитератор не выдержал такого напряжение. Громко, так что слышно было даже Редуарду, он воспроизвел в наушниках последнюю осмысленную фразу: - Немедленно перестаньте воровать мой словарный запас! - и смолк навеки, отсалютовав себе на прощанье осколками разорвавшихся предохранителей. - Словарный запас? - повторил Тот Который с нескрываемым презрением в голосе. - Этот жалкий десяток тысячесловий ты называешь словарным запасом? Да как у тебя только поворачивается язык? «Язы… я… я…» - отчаянно попытался запомнить Редуард. Нет, бесполезно! - Но даже этой малости, этих несчастных десяти тысяч ты не достоин! - заявил лингуампир. - Ты просто… - он сделал паузу, пережидая приступ возмущения. - Просто не умеешь ими пользоваться! Сам посуди, - добавил он уже более спокойным тоном. - Пусть даже десять тысяч - не бог весть какое богатство, но пусть… Как же безграмотно ты им распоряжался! Из всего своего, так называемого, словарного запаса ты использовал обычно от силы пару-тройку сотен слов, оставляя остальные ветшать на пыльных задворках памяти. Ты безжалостно искажал слова, проглатывал окончания, не там ставил ударение! Ты сокращал слова, как тебе вздумается! Ты даже использовал аббревиатуры! Последнее слово прозвучало как проклятье. Лингуампир замолчал, задохнувшись от возмущения. Редуард не знал, чем ответить на этот выпад. Основательно покопавшись в памяти, тщательно исследовав даже вышеупомянутые пыльные задворки, он с ужасом обнаружил, что помнит всего два слова. Тем не менее, он выбрал из них одно, то, что в большей степени походило на ругательство, и произнес, стараясь интонацией выразить все свое негативное отношение к собеседнику: - Турррбулентность! - Что? И ты мне еще будешь говорить о турбулентности? - в негодовании воскликнул Тот Который. - Красивейшее слово, но до чего же редко ты пользовался им прежде! Почему ты вспоминаешь о турбулентности не раньше, чем твой кораблик начинает потряхивать при входе в плотные слои атмосферы? О, на твоем месте я произносил бы это слово по несколько раз в день. Я бы даже… Я бы улучшил его! Послушай, так ведь будет еще красивее: турбулюлентность, турбулюляция… - Лингуампир закатил глаза. Казалось, он наслаждается звуком собственного голоса. - Нет, ты не достоин своего языка! Я забираю его у тебя. У вашего народа есть выражение «молчание - золото». Ничего более глупого мне не доводилось слышать в этой жизни, но, похоже, как раз к тебе оно очень подходит… Сказав это, лингуампир поднялся с земли и неспешно двинулся вдоль дороги в сторону гор, за которыми, возможно, и вправду скрывался таинственный черный замок. Отойдя на несколько шагов, он остановился и, не оборачиваясь, бросил через плечо: - Нам не о чем больше разговаривать с тобой, землянин… С тобой и с твоим человечеством… - и отправился дальше, о чем-то негромко турбулюлюкая себе под нос. Словом, он недвусмысленно дал понять, что потерял всякий интерес к собеседнику, если, конечно, Редуарда еще можно было назвать так. В голове землянина вертелось последнее, чудом уцелевшее слово - «отнюдь», не то чтобы самое полезное, но он был не настолько глуп, чтобы разбрасываться последними словами. Вскочив на ноги, он в три прыжка догнал удаляющегося лингуампира и ухватился за его плечо. - Ы-ы-ы ы-ы-ы! - только и смог произнести он, с мольбою заглядывая в глаза Того Которого. Тот остановился. - Пить? - участливо спросил он. - Пить! Пить! - быстро закивал Редуард. Последний отблеск заходящего солнца, словно лучик надежды, на миг озарил его лицо. «Все еще можно вернуть, - воспрял духом землянин. - Нужно только застать его врасплох!..» - Пить! - повторил он и даже немного пошевелил губами, то ли демонстрируя жажду, то ли пробуя на вкус новое, с трудом отвоеванное слово. Судя по складкам, возникшим на лицевой повязке, лингуампир улыбнулся. И ничего больше не сказал, лишь отрицательно покачал головой. Затем извлек откуда-то из-под балахона фляжку Редуарда, скрутил колпачок и перевернул ее горлышком вниз. Не пролилось ни единой капли. Придорожная пыль осталась такой же сухой и равнодушной. Последующие тридцать дней - по земным меркам - тянулись для Редуарда невыносимо медленно и однообразно. Ранним утром он отправлялся через лес, оставляя свои следы на пыльной, им же самим протоптанной тропинке одной из «далеких планет», о существовании которой он предпочел бы никогда не знать. Он взбирался на пригорок и оказывался перед космическим катером, доставившим его на Редуарду. Немного побродив по окрестностям, Редуард обычно обнаруживал какой-нибудь в меру тяжелый булыжник или достаточно крепкую палку, возвращался к катеру и принимался с завидной целеустремленностью долбить принесенным предметом в крышку люка, ведущего в шлюзовую камеру. Проведя за этим занятием несколько часов и не заметив никаких видимых результатов своей работы, Редуард, как правило, впадал в отчаянье. Он устало опускался на небольшой валун, торчащий неподалеку от катера, обхватывал руками голову и сидел так, ожидая, когда местное солнце достигнет зенита. Катер был заперт, а замок отпирался только по команде голосом. И что самое забавное, исключительно голосом Редуарда. Ему следовало произнести какое-то слово, совсем простое и короткое, только вот… какое? К чести землянина следует отметить, что все выпавшие на его долю испытания он переносил стоически. В смысле - молча. И никогда не терял надежды окончательно. Порой ему даже казалось, что крышка входного люка, изготовленная из двадцатисантиметрового листа термотитана, начинает поддаваться. Конечно, работа пошла бы быстрее, попроси Редуард у кого-либо из шекери какой-нибудь хозяйственный инструмент попрочнее, только ведь… это еще надо уметь попросить… Дождавшись полудня, Редуард спускался в близлежащую деревню шекери, где к тому времени распахивались настежь двери многочисленных заведений для приема пищи и прочих увеселений. Выбрав какое-нибудь, Редуард устраивался на свободное местечко, дожидался, пока хозяин заведения обратит на него внимание и, за неимением альтернативы, просил: - Пить! Все владельцы питейных в округе относились к Редуарду с явным сочувствием, кроме того, появление землянина привлекало в заведение дополнительных клиентов из числа любопытствующих шекери, поэтому ему охотно наливали в кредит. Обычно после пятого или шестого стаканчика сочувствие хозяина к землянину усугублялось, и он озабоченно спрашивал у Редуарда: - Уозможно уам уже хуатит? На что последний неизменно отвечал: - Отнюдь! По истечении же этих тридцати дней на Редуарду прибыла спасательная экспедиция с Земли. Еще две недели понадобилось команде из трех психиатров, двух гипнотизеров и одного, но опытнейшего лингвиста для того, чтобы, если можно так выразиться, вернуть Редуарду Кингу дар речи. В его изначальном объеме.

…Дверь в комнату широко распахнулась и весь дверной проем заполнила собой громоздкая фигура ксенобиолога по имени Николас Лэрри, соседа Редуарда Кинга по общежитию. - Нда! - громогласно заявил ксенобиолог. - Погоды ночне стоят… - Пожалуйста… - сидящий за письменным столом Редуард слегка поморщился и с трудом оторвался от книжки, которую держал в руках. - Будь осторожнее, когда пытаешься пользоваться архаизмами. Не «нонче», а «нынче». В крайнем случае - «ноне». И очень тебя прошу, никогда не говори о погоде во множественном числе. По крайней мере, в моем присутствии, - попросил он и вновь склонился над раскрытыми страницами. Николас Лэрри некоторое время с изумлением взирал на Редуарда, затем перевел взгляд на книгу в его руках и спросил: - Что это? Ты взял мой учебник по ксенобиологии? - Да, да. Я собрал все книги по специальности, какие смог найти. На столе перед Редуардом возвышался средних размеров бастион из книг. - Нда… И зачем это тебе? - Ну как же! - Редуард оживился. - Здесь я нашел столько новых, красивейших слов! Вот, послушай… - он зашелестел страницами. - Ареопатетика! Хроносингластика! Стегуано… Секундочку, сейчас перелистну… -…зоотия! - закончил за него Николас. - Ну! И ты хочешь сказать, будто понимаешь, что это такое? - Да какая разница! Главное - как это звучит, - Редуард уставился в потолок и повторил мечтательно: - Стегуанозоотия!.. Теперь поморщился ксенобиолог. Должно быть, вспомнил о явлении, которое представители его специальности называют этим звучным термином. - Нда… И ты думаешь, знание этих слов может тебе когда-нибудь пригодиться? Редуард вздохнул и, скрепя сердце, все-таки отложил учебник в сторону. - Правда в том, - сказал он, - что человек никогда не знает заранее, что именно может пригодиться ему в жизни. Помолчи с мое - и ты поймешь, что такое настоящий лингвистический голод. Вот подожди, я уже знаю примерно сотню тысяч слов, а впереди у меня… - он нежно провел рукой по книжным корешкам, - широчайшие перспективы. И теперь, если мне вновь придется повстречаться с лингуа… то есть, с лингвистическим вампиром, мы еще посмотрим, чья возьмет. И у кого раньше возникнут проблемы… - Редуард неожиданно замолчал, - с этим… - волнение охватило его, - ну, красным… - да что там волнение - настоящая паника! - который во рту! - закончил он и беспомощно посмотрел в глаза ксенобиолога.

Игорь Ревва. Портрет

С новым зеркалом с самого первого дня было что-то неладно. Начать с того, что в нижнем левом углу сразу же обнаружилась крохотная то ли царапинка, то ли трещинка. Коротенькая белёсая ниточка, почти незаметная, но достаточная для того, чтобы вызвать у Бориса лёгкую досаду. К несчастью, замечена она была только дома, на следующий день после покупки, когда возвращаться в магазин и качать права потребителя было уже поздно. Но даже с этим небольшим изъяном новое зеркало было всё-таки лучше, нежели прежнее - маленький, почти квадратный кусочек стекла, отражающий всё происходящее исключительно со своей точки зрения. Борису вечно казалось, что в старом зеркальце его физиономия выглядела намного гаже, чем в действительности. Да, конечно! Я знаю, что вы скажете! Нечего, мол, на зеркало пенять, и так далее… Однако, вопрос тут скорее субъективный, и всё зависит от того, насколько кривой выглядит отражаемая рожа. Прежнее зеркальце всегда вызывало у Бориса недовольство. При бритье оно отражало всё, что угодно, кроме актуального участка лица, что делало вышеупомянутый процесс весьма утомительным - правой рукой приходилось орудовать бритвенным станком, а левой - ловить зеркалом ускользающий из поля зрения подбородок. И потом, не знаю, в чём там дело, но как бы тщательно Борис ни следил за зеркальцем, поверхность его вечно была в каких-то неприятных беловатых пятнышках. Чёрт знает, почему!!! Вот ведь, и тщательно вытер, и убрал в шкафчик, а утром глядишь - на тебе! Словно перед ним целая рота домовых всю ночь старательно чистила зубы! А ещё это зеркальце было очень нудным. Оно вечно смотрело на Бориса его же собственными глазами, переполненными самым тоскливым выражением на свете. И поведение его было совершенно таким же, как у старой и неумной уже собаки, которая всячески старается угодить хозяину, но постоянно делает что-то не то - то кофейную чашку опрокинет, то задевает куда-то свежую газету, то насмерть перепугает Ленку, заглянувшую на огонёк… Такая собака чувствует свою никчёмность, но и покинуть хозяина не в силах - куда же ей идти-то?! Старой и никому не нужной… Вот так же и зеркальце - старое и никому не нужное - могло в самый неподходящий момент сообщить Борису о том, что по обоям за его спиной проползает здоровенный таракан. Или что пришедшая в гости Лена недовольно поджимает губы, наблюдая за тем, как Борис торопливо закрывает какой-нибудь интернетовский форум. Однажды Борис хотел было в сердцах вышвырнуть зеркальце с балкона когда он порезался бритвой, торопясь на свидание с Ленкой. Остановили его только вовремя всплывшая в памяти примета, да отсутствие в доме иной отражающей поверхности. Теперь же, купив новое зеркало, Борис с лёгким сердцем завернул прежний прямоугольничек в старую газету и опустил в мусорное ведро. И хотя на прощание зеркальце пыталось поймать его взгляд своими полными слёз глазами, Борис был твёрд. Зачем ему теперь нужно это недоразумение?! Новое зеркало - двадцать на тридцать сантиметров, в красивой рамке - радовало взгляд своей чистотой и девственностью. Чуть голубоватая поверхность его казалась частичкой прохладного пруда под жарким полуденным небом. Если бы только не эта неприятная трещинка… Но помимо трещинки, новое зеркало имело и ещё один существенный недостаток, который также обнаружился только дома - оно не помещалось в шкафчике! То есть, на том месте, где Борис привык хранить всё, необходимое для бритья, ему не хватало места. И пришлось поставить зеркало прямо на столе, боком, прислонив к правой стенке монитора и застопорив нижний его край модемом. Тоже мало приятного - а вдруг соскользнёт? Но не вешать же зеркало на стенку, в конце-то концов!!! А почему бы, собственно, и не на стенку, спросите вы? А потому, собственно, что Борис имел такую черту характера, которую сам он именовал ленью, но которая, строго говоря, таковой не являлась, а являлась вообще чёрт знает чем! Короче говоря, стоило ему увидеть себя в зеркале, как он мгновенно принимался рассматривать свою физиономию, находил какой-то малоприятный прыщик, принимался его спешно изгонять, прижигал образовавшуюся ранку йодом, заклеивал пластырем… или Борис вдруг обращал внимание на свою причёску, что волосы уже начинают седеть, и морщины легли в уголках глаз, а кожа имеет какой-то сероватый оттенок, да и половина зубов во рту уже злорадно поблёскивает золотом, и лет тебе уже давно не двадцать, и жизнь прошла, а ты так ничего и не… И всё, чем он занимался до этого момента, как-то незаметно, само собой, отодвигалось на второй план. Нет, не подумайте про Бориса, что он был так уж обеспокоен своей внешностью или же страдал нарциссовым комплексом. Просто он был мечтательным человеком и легко отвлекался на посторонние мелочи… если, конечно, можно назвать мелочью собственное отражение. К слабостям Бориса можно было отнести и его увлечение интернетом. А точнее сказать, различными форумами, на которых он почти никогда не высказывался, но внимательно следил за ходом споров, какими бы бестолковыми те ни были. Ему казалось, что он наблюдает жизнь людей, словно в театре или в кино - слова и эмоции, скрытые за никами и не подтверждённые изображением, но легко домысливаемые, вызывали у него жгучий интерес. Кто такая эта "Крошка"? Или этот "Жук"? Что их связывает? Друзья они или любовники? И каким боком относится сюда постоянно встревающий в разговор "Абъект"?.. Но если интерес к сетевым форумам был ограничен финансовыми возможностями, то на своё отражение Борис мог беспрестанно пялиться часами. Помимо явных недостатков, новое зеркало имело ещё и скрытые, которые с ходу и не разглядишь. А точнее сказать, всего один, но весьма крупный недостаток - бесцеремонность. Отражение в новом зеркале быстро освоилось в квартире Бориса. Оно окинуло взглядом комнату и слегка поджало губы. Мол, могло бы быть и получше, но - ладно уж, и так сойдёт. Борис сделал вид, что не заметил этого - не стоит с ходу портить отношения. Он улыбнулся зеркалу и слегка щёлкнул своё отражение по носу. Отражение сделало вид, что не обиделось на подобную фамильярность, но отвечать тем же не стало - всяк сверчок знай свой шесток… На следующее утро, правда, характер зеркала начал уже проявляться полнее. Выражение физиономии Бориса в нём было недовольным и невыспавшимся. Ну, невыспавшимся - это понятно. Где уж тут выспаться, когда до трёх часов ночи в интернете торчишь? А вот недовольство было первым признаком пренебрежительного отношения, и с этим уж Борис мириться был не намерен. Мало ли, чего тебе не нравиться? Твоё дело - отражать! И нечего тут рожи недовольные корчить! Нельзя же на работу идти небритым, верно? Зеркало, в общем-то, не особенно и возражало. Да, конечно, брейся на здоровье… Не порежься только. А то отражать твою исполосованную физиономию - никакого кайфа. И так у тебя рожа-то не очень… Но-но!!! Потише тут! Ишь, осмелело как! Я т-т-тебя живо… об пол, ежели что!!! Да ладно, перестань! Пошутить нельзя, что ли?! Не сердись… И Борис не сердился. Понимал, что зеркало в чём-то право и нечего всю ночь торчать в интернете. Но Борис превосходно понимал также и то, что справиться с этой своей страстью к форумам он не в силах. Ему казалось, что там, в сети, кипит настоящая, живая жизнь. А здесь, в реале - лишь слабое её подобие, беспомощное и бесцветное отражение прекрасного цветка в тусклой поверхности. И Борис знал, что сегодня же вечером он вновь прильнёт к монитору - ненадолго, всего на десять минут… до рассвета. Зеркало сразу раскусило Бориса, вычислило его слабости и поняло, что церемониться с ним особой необходимости нет. Под вечер оно осмелело уже настолько, что позволило себе презрительную ухмылку, едва Борис включил компьютер. Ну, вот! Пожалуйста!!! Опять на всю ночь?.. А не твоё дело! Ясно? Ты стой тут тихонечко, пока тебя об стену не треснули! Не пожалею ведь ста восемнадцати рублей, если много себе позволять будешь!.. Ладно, сиди… Только утром не пеняй на меня, коли физиономия у тебя опять будет… не того. Наутро Борис постарался привести себя в порядок ещё до встречи с зеркалом. Ну его, в самом-то деле! Спорить ещё с ним… Борис умылся, причесался (героический для него поступок - причёсываться наощупь!) и только потом позволил себе посмотреть на своё отражение. Зеркало осталось довольно Борисом. А и чем же тут быть недовольным-то?! Свежий, чистенький, отдохнувший (если не особенно приглядываться, конечно), сейчас побреется, и - на работу. А вечером к Борису зашла Лена. И тут уж зеркалу стало не до того, как выглядит его хозяин. Возможно, что вы сочтёте поведение этого куска стекла разнузданным и даже хамским. И ошибётесь. Попробуйте сами с утра до вечера отражать одну и ту же запущенную комнату, а с вечера и до утра - замороженный монитором взгляд воспалённых и покрасневших глаз. Попробуйте - и посмотрим, надолго ли вас хватит. И ведь зеркало мгновенно догадалось, что так будет всегда! Что этот человек предпочитает не замечать ничего вокруг, кроме своего дурацкого интернета. И такая тоска навалилась на зеркало, что хоть волком вой. А тут вдруг появляется молодая и красивая девушка!.. Надо сказать, что высокими моральными критериями зеркало тоже не особенно отличалось. И отражения Бориса и Лены оказались в кровати чуть ли не на полчаса раньше них самих. Что наводило на некоторые размышления относительно как отражения Ленки, так и её самой. Особенно, если учесть всё, что они там, в зеркале, вытворяли. Проснувшись ночью, Борис обратил внимание на то, что в зеркале происходят какие-то непонятные движения. Подойдя к столу, он увидел, что отражение его комнаты освещено ночником (который на самом-то деле не горел) и в его дремотно-тоскливом свете творится такое, что сон у Бориса как рукой сняло. Он осторожно опустился на стул и уставился в зеркало. Борис и не предполагал, что двое людей противоположного пола способны вытворять подобное друг с другом. Через два часа, когда за окнами уже заалел рассвет, он опомнился и торопливо опустил зеркало стеклом вниз - чтобы Ленка ничего не заметила. Девушка же по-своему истолковала рассеянность Бориса. Настолько по-своему, что решила ему денька два вообще не звонить. Что, впрочем, оказалось более чем кстати. Потому что каким-то шестым (или седьмым?) чувством Борис ощутил, что в ближайшие дни присутствие Лены будет, мягко говоря, обременительным. Ибо перспективы, открывающиеся перед ним в связи с появлением нового зеркала, были хоть и туманны, но весьма соблазнительны. Это, пожалуй, похлеще форумов будет, подумал Борис, и не ошибся. Потому что события в зеркале продолжали разворачиваться с удивляющей быстротой. После ухода Лены её отражение и не подумало покидать зеркала. Видимо, оно рассудило, что Ленка и без него (или неё?) обойдётся, и осталось в комнате. Борисово же отражение (хотевшее, видимо, побыть в одиночестве) этим фактом было недовольно, и между ними произошёл небольшой скандальчик. Сам Борис слов не слышал, но по движениям губ и выразительным жестам легко догадался о смысле разговора. Самым же неприятным во всём этом представлении оказалось то, что в пылу ссоры отражение Лены швырнуло туфли в отражение Бориса. И, само собой, промахнулось и попало прямо в зеркало. Борис вздрогнул, услышав характерный хруст раскалывающегося стекла. Маленькая трещинка, имевшаяся в углу зеркала, торопливой змейкой пробежала по стеклу и края её заметно разошлись. Зеркало оказалось расколотым по диагонали. Трещина прошла таким образом, что теперь Борис смотрел сквозь два треугольных осколка, чудом удержавшихся в рамке. И изображение, слегка сместившись, сделалось вдруг объёмным и ещё более живым. Больше всего Борис боялся, что в продолжение ссоры в него ещё чем-нибудь запульнут. Тут уж никакое везение не спасёт, подумал он. Половинки зеркала и так еле держатся… Скандальчик, однако, вскоре утих, и Лена(2) принялась кому-то звонить по телефону. А через пару часов в зеркало нагрянула целая компания - с выпивкой, закуской, музыкой… То есть, музыки-то, конечно, слышно не было, но не могли же они танцевать в тишине… Всё это неожиданное сборище состояло из отражений людей, оказавшихся Борису совершенно незнакомыми, за исключением одного человека - Сашки, ужасного нахала и донельзя бесцеремонного типа. Настолько бесцеремонного, что появлению его в зеркале Борис совершенно не удивился. Борис обратил внимание, что в зеркале по-прежнему была ночь - окна продолжали темнеть чернильной пустотой, хотя на самом деле было давно уже за полдень. Он некоторое время поудивлялся этому, но потом вдруг подумал, что зеркало чем-то похоже на его любимый интернет - там тоже нет времени суток, там всегда вечер, там всегда приятная компания и нескучная жизнь. Это понимание взволновало Бориса даже больше, чем его решение не идти сегодня на работу. Какая работа, когда такие дела творятся? А вот почему ТАМ всё ещё ночь? Хм… Борис сидел возле зеркала, как приклеенный. Он даже и не вспомнил об интернете - зачем ему интернет, когда теперь у него под носом самая настоящая жизнь?! Со своими страстями, любовью, развлечениями… К тому же Борис неожиданно обнаружил, что при некотором напряжении зрения способен разглядеть в зеркале даже мельчайшие детали - они увеличивались и делались ближе, стоило Борису приглядеться к ним внимательнее, словно бы смотришь на них через мощный бинокль. А вкупе с тем, что при небольшом повороте зеркала менялся и угол обзора, Борис теперь получал от всего увиденного неслыханное удовольствие. Может быть, это было следствием того, что зеркальное стекло раскололось - трудно сказать. Но теперь Борис мог уже заглянуть и в ванную, и под кровать, и даже на улицу, залитую светом ночных фонарей. Освоившись с этим несложным управлением, он теперь мог обозревать все окрестности, и ничто, достойное внимания, не могло от него укрыться. А достойного внимания, надо сказать, в зеркале наблюдалось с избытком. Потому что вся эта развесёлая компания отправилась на природу, и Борис имел удовольствие наблюдать и ночной костёр, и приготовление шашлыка, и всё остальное… Жаль только, что не было слышно анекдотов, которыми потешал всех собравшихся один из ребят. А затем все они разъехалась по домам, отражение Бориса вернулось обратно в комнату и отправилось спать. И только тогда Борис почувствовал волчий голод и обратил внимание на то, что за окном уже вечер. Настоящий вечер, а не отражённое желание… Кое-как перекусив, он рухнул на кровать, но через два часа, словно почувствовав что-то, проснулся и вновь устремился к зеркалу. А там снова шла жизнь - интересная, наполненная, бьющая через край… На четвёртый день Борис вдруг понял, что подбородок его зарос щетиной, но бриться он не стал. К чему это, если его отражение по-прежнему свежо и идеально?! И так сойдёт!.. День за днём, не отвечая на постепенно затихающие звонки, не беспокоясь ни о чём, Борис сидел за столом, уткнувшись взглядом в зеркало. Иногда его тревожила мысль, что о нём подумают собравшиеся ТАМ люди? Но замечая взгляд своего отражения, Борис понимал, что всё будет в порядке. Гостям растолкуют, что портрет этого запущенного и неприятного бородатого мужика на стене, внешне так похожего на гостеприимного хозяина, всего лишь фотография его дальнего родственника. И гости, хоть и не особенно поверив в это, понимающе кивнут в ответ. Самое главное тут - не шевелиться. Не выдать себя случайным движением. А то ведь, могут и снять со стены… Или вообще выбросить… в мусорное ведро, как сам Борис когда-то выкинул старое зеркальце, ставшее ему ненужным. Портрет? Ну, ладно, пускай будет портрет… Мало ли на свете портретов, чьи лики прикрыты расколотым стеклом? И кто знает, многие ли из них так же вот наблюдают за нашей жизнью. Со стены, с экрана монитора или телевизора…

Алексей Корепанов. Новых сообщений нет

«Ave, Caesar! Извини, что не встретил тебя - таковы обстоятельства. Но если захочешь - можешь навестить меня. Позвони по телефону 389-448-72. Vale! Я».

Я еще раз прочитал эти две строчки на экране монитора и, развернувшись вместе с удобным вращающимся креслом на колесиках, обвел взглядом уютную комнату. Телефон стоял на другом конце диагонали, на низком столике у широкого дивана, плавные формы которого словно приглашали плюнуть на все дела, повалиться в мягкое, пружинящее и бездумно созерцать потолок. Или даже подремать. Как-никак, я сегодня просидел за рулем без малого шесть часов, и почти всю дорогу меня сопровождал неугомонный дождь. Возле монитора стояла массивная черная пепельница, смахивающая на ритуальную кадильницу какой-нибудь феи-малютки, а рядом лежала зажигалка. В ее гладкой, чуть ли не зеркальной поверхности отражался свет настольной лампы - жалюзи я не трогал, не желая очень уж своевольничать в чужом доме. Вытащив из пачки сигарету, я щелкнул зажигалкой и, сделав несколько затяжек, вновь перечитал сообщение. «Ave, Caesar!» Так обращались к императору римские гладиаторы перед смертельным боем на арене. «Morituri te salutant» - «идущие на смерть тебя приветствуют». Дело в том, что мое имя - Юлий. А он в своих мессиджах называл меня Цезарем. Он вообще часто прибегал к латыни, заставляя меня рыться в словаре. «Vale!» - «будь здоров». Или - «прощай». Мы с ним познакомились на одном из форумов в Сети. Выяснилось, что у нас много общих интересов, и завязалась электронная переписка. Мы общались уже почти два года, но никогда в глаза друг друга не видели, потому что жили в разных городах. Разумеется, фотографиями мы обменялись, и я знал, как выглядит Рон: коротко стриженный полноватый парень лет двадцати восьми-тридцати (а мне в апреле стукнуло тридцать два), в очках и с улыбкой на все лицо. И какие только темы мы с ним не обсуждали… Нельзя сказать, что мы выходили на связь с какой-то строго установленной периодичностью, но как минимум раз в неделю в окошке моей программы появлялось его имя и я читал очередное сообщение с традиционным «Ave, Caesar!» в начале. О том, что босс планирует направить меня в этот город для рекогносцировки - он задумал расширять рынок сбыта, - я узнал за два дня до поездки, в понедельник. Обрадованный возможностью встретиться, наконец, «вживую», я в тот же день известил Рона об этом и буквально через час-полтора получил ответ. Рон писал, что, к сожалению, будет отсутствовать, но предлагал мне расположиться именно у него в доме, а не в отеле, и сообщал, где искать ключ от входной двери. «Неотправленное epistola для тебя смотри на моем ящике», - так заканчивалось его письмо. То бишь, эпистола. И вот я в доме Рона. Хорошо бы принять душ, а уж потом позвонить по тому номеру.. И сказать: «Ave, Рон! Я приехал». Я ткнул окурок в пепельницу-кадильницу и решил, что первым делом нужно забрать из авто, которое я оставил у крыльца, сумку с вещами, а потом уже заняться душем и прочим. Я встал, и в этот момент из холла донеслись какие-то звуки. Сообразив, что это открывается входная дверь, я с громкими возгласами «Привет, Рон! Встречай Цезаря!» вышел в холл. И увидел замершую у порога светловолосую молодую женщину, миловидное полноватое лицо которой имело явное сходство с лицом моего корреспондента. Она с испугом смотрела на меня и, казалось, вот-вот бросится прочь или станет звать на помощь. - Не бойтесь, - я остановился и показал ей пустые ладони. - Я не грабитель. Рон написал мне, где искать ключ - мы с ним два года по электронке общаемся. А вы его сестра, я не ошибаюсь? Женщина, вроде бы, раздумала звать на помощь, но продолжала стоять у двери. Я тоже не приближался к ней. Выражение ее лица было каким-то странным. Нет, не то чтобы она не верила моим словам - тут было что-то другое. - Рон написал, что его не будет… Предложил устроиться тут, а не в отеле… - Я пожал плечами и добавил: - Но я могу и в отеле. Женщина молчала и не спускала с меня глаз. Мне было как-то неловко, словно я и в самом деле совершил нечто противоправное. - Он там номер телефона оставил, - я повел головой в сторону комнаты Рона. - Просил меня позвонить. Мол, если захочу его навестить… ну, там, где он сейчас. Женщина вскинула руки и прижала ладони к щекам. Ее глаза расширились - то ли от удивления, то ли… - Номер… - сдавленным голосом произнесла она. - Какой номер? - Там, в ящике, - я снова показал на комнату Рона. - Триста восемьдесят… Можно посмотреть. Я направился к компьютеру, охваченный непонятной тревогой. Сзади послышался быстрый приближающийся стук каблуков. - Вот, - сказал я, кивая на экран, и оглянулся на остановившуюся за моей спиной женщину. - Это мой телефон, - лицо ее было бледным, а губы дрожали. - Рон… Рон… Рона больше нет… Я упал в кресло. - К-как? Как - нет? - Сбила машина… Позавчера… похороны… - из глаз ее, размывая косметику, текли слезы. - Когда сбила? - плохо соображая, спросил я. Как будто это было так важно. - В субботу… Скончался на месте. Да, я почти ничего не соображал, но что-то тут не вязалось. Кое-как придя в себя, я открыл папку «Отправленные». И обнаружил адресованное мне письмо. То самое, которое я получил от Рона в понедельник, с предложением остановиться у него. Я молча ткнул пальцем в надпись: «23.05. 23-47». День, когда Рона уже похоронили… С трудом проглотив мешавший дышать комок в горле, я хрипло спросил: - Тогда кто же направил мне это послание? Женщина обеими руками уперлась в спинку кресла. Мне показалось, что она сейчас упадет. - Не знаю… Ключ второй я забрала, у нас с мужем свой дом… Этот будем продавать… Я вновь щелкнул клавишей «мыши». - А вот это, неотправленное, с номером телефона. Кто его набивал? - Не знаю… - слабым шепотом повторила женщина. «Если захочешь - можешь навестить меня…» Где? Теперь я знал - где… «Vale!». «Будь здоров». Или - «прощай». «Прощай»… И тут меня затрясло.

***

…Я навестил Рона. Вместе с Кристиной, его сестрой. «Прощай, Poн», - молча сказал я, стоя у свежей могилы.

***

Но некто или нечто - я не знаю, как назвать ЭТО - не оставляло меня. Я вернулся домой, и раз в неделю продолжал получать послания… откуда? от кого? В строке адресанта стояло имя Рона, хотя еще при первой встрече с его сестрой я отключил компьютер от электросети и погрузил в авто Кристины. Предварительно удалив из адресной книги, а затем и из корзины свой электронный адрес. Но послания все шли и шли. «Ave, Caesar! Как дела?..» Как будто все продолжало оставаться по-прежнему. Как будто Рон был здесь, в этом мире. Я задавал вопросы, но мой адресант не отвечал на них. Он просто делился какими-то своими соображениями, мыслями… как и прежде…

…За окном льет осенний дождь. Я смотрю на экран своего компьютера. Там, в папке «Входящие», хранится одно послание, удалить которое у меня просто не поднимается рука. И дата: «30.06. 17-43». 21-го мая, в 17-43, Рона сбил пьяный лихач. 30-е июня - сороковой день… Разорвалась серебряная нить… «Ave, Caesar! Там - хорошо. Здесь…» И все. Где - «там»? Где - «здесь»? «Там» - это здесь или там? «Здесь» - это там или действительно - «здесь»?.. Я набрал на клавиатуре эти вопросы и отправил послание. Но ответа так и не получил. Новых сообщений больше нет… Льет и льет осенний дождь. В полумраке светится экран компьютера. Призрачные тени витают по закоулкам Сети. Новых сообщений нет…

Владимир Рогач. Свет, звук и время

– Снимай еще слой!

– Готово!

– Мало… Надо еще часов восемь - чтобы подергать публику за живое…

Питер - оператор, приглашенный по знакомству лично продюсером и руководителем проекта, захохотал. Раздраженный взгляд все того же продюсера и руководителя вызвал у него лишь новый приступ безудержного веселья.

– Ну, ты скажешь, Майк! «За живое»… Кто сейчас помнит этого очкарика? Лично я вечно путаю их друг с другом…

Теперь на весельчака таращилась вся группа. Поняв, что ляпнул нечто запредельно глупое, тот смущенно умолк.

– Так-то лучше, - кивнул продюсер, которого все панибратски звали не иначе как просто Майком. - Продолжаем работу…

– Но ведь, правда же, у них похожие очки… И жены - японки… - оператор подавился очередной фразой и бесцельно приник к выключенной телекамере, бормоча себе под нос нечто вовсе уж нечленораздельное.

«Зачем я держу этого тупицу? - задумался на миг Микаэл Дэвид Дж. Кохэн IV. - Хотя парень потрясающе умеет поймать момент… Хроникам до его таланта далеко. Но ведь тупица же!»

– Еще слой, Майк? - прервал его размышления вопрос старшего хроника.

На мониторах возник известный очень многим людям кадр. Носатый парень в дурацких очках чуть наклонился, давая автограф другому очкарику… Тот второй тоже в кадре - человек с фотоаппаратом, которого зовут Пол Гореш, потом проходил свидетелем на процессе, закончившемся обвинительным приговором и пожизненным заключением для одного из очкариков. Другого в судебном заседании представляли Соединенные Штаты Америки и Бог, так как сам он прийти уже не мог…

– Давай сделаем вечер накануне. Пусть у зрителей будут сутки на переживания… И обязательно - момент зарядки револьвера.

– Понял, - спокойно кивнул хроник и начал отдавать распоряжения своей команде. Такого не заставишь сутки волноваться у экрана телевизора. И в sms-голосование такого хрен затянешь. Даже если сутки эфирного времени равномерно распределить на два месяца.

– Саймон, - решился все-таки спросить у старшего хроника Микаэл Дэвид Дж. Кохэн IV. - А ты, вообще, слушал его песни? - кивок на мониторы, где сейчас мелькали стоп-кадры отматываемых слоев времени. Вот, кстати, и момент зарядки револьвера…

– Меня зовут Семен, шеф, - усмехнулся парень, получивший в родной России кучу ученых званий и спешно смотавший удочки, предварительно продав тамошним журналистам некоторые результаты своих «свежих научных изысканий».

– Ну, я тоже не просто Майк, - согласился, мысленно извиняясь перед собеседником, человек, чье реальное состояние за малым не догоняло гейтсово со всем его Мегасофтом.

На очередном стоп-кадре полноватый очкарик как раз рассовывал по карманам револьвер и «Над пропастью во ржи» Сэлинджера.

– Вы их так еще и читать заставите, - засмеялся русский, кивая на обложку книги. - А почему не Библия?

– Читайте больше, Семен, - отмахнулся Микаэл Дэвид Дж. Кохэн IV, поняв уже, что на вопрос о своих музыкальных пристрастиях русский отвечать не намерен. - Все сразу станет понятно… Пит! Проснись! Оцени ракурс.

– Пусть чуть приподнимут. Надо, чтобы зрители ощутили себя если не богами, то хотя бы судьями по отношению к этому парню… Ну, знаете, взгляд сверху вниз… - смущенно пояснил Питер, наткнувшись на взгляд Майка.

Один из хроников, следуя подсказкам поочередно Питера и Семена, что-то подкрутил - и Микаэл Дэвид Дж. Кохэн IV неожиданно ощутил себя… Ну, если не богом, то уж точно судьей этому парню с револьвером и томиком Сэлинджера.

– Клянусь говорить правду, только правду и ничего кроме правды… - восхищенно пробормотал Семен, после чего подошел к польщенному Питеру и пожал тому руку. - Блеск!

Микаэл Дэвид Дж. Кохэн IV в очередной раз убедился, что не зря приглашает каждый раз именно Пита. С ракурсами у парня все о’кей. Есть у него свой, что называется, угол зрения. Только очень уж тупой угол.

– На сегодня все! Сценаристы ко мне! И аналитики! Саймон…

– Семен, - привычно поправил русский.

– Не желаешь поучаствовать?

Старший хроник состроил кислую мину.

– Ладно, до завтра. Только помни, что первый выпуск программы намечен на 9 октября.

Семен кивнул. Он не забудет.

Осталось-то меньше недели.

***

Майк не особенно досадовал на уход хроников во главе с их взбалмошным русским. В принципе, сценарий ток-шоу давно уже готов. Оставалось просмотреть полученные стоп-кадры и разложить все по полочкам, спланировать и расписать кое-какие мелочи… В течение ближайшей пары месяцев никто не должен оторваться от экрана в 8 PM. Это шоу их не отпустит.

А еще - они должны звонить, слать sms, с боем прорываться в студию… Они должны не просто сопереживать героям. Они должны бороться.

«Быть может, именно твой звонок изменит историю!»

– Пора бы сменить слоган, Майк, - заметил глава аналитического отдела. - Это «быть может» отпугивает обывателя неопределенностью.

– Хорошо, уберем «быть может», - согласился Микаэл Дэвид Дж. Кохэн IV.

– Именно! - поддакнул Питер, на правах старого приятеля не спешивший убраться

– Что - именно?

– «Именно» тоже надо убрать, - пожал плечами оператор. - Оно однозначно говорит обывателю, что его звонок - не единственный, а значит, «быть может», ничего и не изменит.

Микаэл Дэвид Дж. Кохэн IV с упреком посмотрел на смущенного аналитика. Тот же просто поднялся и пожал, как недавно русский хроник, руку Питеру.

***

Русского Майк нашел два года назад - тот с помощником из местных голодранцев устраивал представление прямо на улице, предлагая любому желающему показать, чем тот занимался месяц назад. Судя по реакции немалой толпы, было довольно весело, поэтому мультимиллионер Микаэл Дэвид Дж. Кохэн IV и приказал водителю остановиться поближе к сборищу.

Подозревая «шоумена» в отношении к ЦРУ, а то и вовсе видя в нем провокатора, публика веселилась, но добровольцев предоставляла мало.

– Все очень просто! - на хорошем английском, так отличном от нормального американского, рассказывал скромно одетый парень, держа руку на предмете, напоминающем размерами и внешним видом домашний кинотеатр. - Свет, звук и время очень близки друг другу. Я же просто использую их схожесть, и с помощью этого довольно простого внешне прибора могу извлечь слой за слоем картинки реального прошлого. Звук немного запаздывает, по причине меньшей скорости, но вот эта штука, выглядящая еще проще, - «шоумен» похлопал рукой по другому прибору, напоминающему допотопный радиоприемник, - позволяет услышать, что же происходило в воспроизводимый момент. Или направить звук из настоящего в прошлое, наблюдаемое на экране. Вот вы! - неожиданно цепкий взгляд парня выхватил из толпы наиболее респектабельного субъекта, которым и оказался Микаэл Дэвид Дж. Кохэн IV. - Хотите, я покажу, что вы делали месяц назад? Только скажите, где вы…

– Я предпочел бы заглянуть в президентские апартаменты, - улыбнулся Майк, как и все, не забывший очередной сексуальный скандал в Белом Доме. - В тот же период.

– О! Мы уже все с удовольствием наблюдали эту гадость! - легко признался парень, и публика загудела, подтверждая: мы все видели, мы знаем все лучше паршивых журналистов, теперь нас не обманешь…

Как раз в этот момент появилась полиция. Майк еще удивился, что копы так запоздали. Он успел увезти Семена прежде, чем подъехали еще и ребята из ФБР.

По совету русского машина господина Кохэна протаранила громоздкий «домашний кинотеатр», превратив дорогостоящий, как позднее выяснилось, прибор в груду лома.

– Вся эта чушь - правда? Или вы там просто снимали очередную серию «X-files»? Учти, я лично знаком с Дэвидом Духовны…

– А кто это? - спросил Семен, и Микаэл Дэвид Дж. Кохэн IV сразу его полюбил.

– Тот гроб действительно работал?

– Теперь на этот вопрос не смогут ответить даже эксперты, шеф, - ответил Семен. - Но я могу собрать новый и сделать вам миллионером.

– Я уже миллионер, - заметил Майк.

– Здорово! - искренне обрадовался русский.

***

Свет, звук и время…

Когда Семен продемонстрировал Майку кое-какие сцены из прошлого, могущие подпортить его имидж, мультимиллионер предположил, что попал в сети русской мафии. Дальше начнется банальный шантаж…

– А вот это битва при Каннах, - заявил Семен в самый ответственный момент, когда Майк уже собирался вызвать охрану.

На экране вновь собранного «кинотеатра» нумидийская кавалерия топтала римские легионы. Очень реалистично топтала.

– Хочешь, я напугаю вон того парня в смешной шапке? - спросил русский, доставая из кармана ношеного плаща мобильный телефон. Или что-то очень похожее.

Уже предполагая, что будет дальше, Майк отрицательно покачал головой и сам выбрал объект «запугивания».

– Вот этого. У него не менее смешная шапка.

Обладатели забавных головных уборов еще пытались держать строй, когда Семен поднес трубку ко рту и заорал:

– Эй, макаронник! Привет Юпитеру!

Микаэл Дэвид Дж. Кохэн IV мог поклясться на Библии перед самым строгим жюри присяжных, что легионера заставил вздрогнуть именно крик русского ученого хулигана. Вслед за одним бойцом дрогнул и весь строй. А в следующий миг африканские кавалеристы уже врубились в прореху - и полетели смешные шапки на землю…

Майк не верил еще какое-то время. Просто для порядка.

А потом подобрал Семену команду, членов которой назвали хрониками. Потому что Хронос - это Время.

А свет, звук и время очень сходны. Все это - деньги.

«Звони прямо сейчас! Быть может, именно твой звонок изменит историю!»

Через девять месяцев в эфир вышли первые программы, которые, правда, ничего не меняли. Слишком уж отдаленные события транслировали хроники, и слишком кровопролитные. Но сама возможность нашептать что-то на ухо персидскому полководцу на непонятном тому языке, заставив возможного предка всего нынешнего мирового терроризма досадливо поморщиться - чем не повод почувствовать себя творцом истории?

***

Идею проекта «Спаси Леннона» подкинули аналитики. Примерно за два месяца до девятого октября. Соответственно, за четыре - до девятого декабря.

– Уж Леннон-то наверняка поймет английский, на котором говорят наши телезрители, - сказал глава аналитического отдела. - Представь, если он пригнется…

– Чампмен стрелял пять раз, - напомнил Майк.

– Значит, Джону придется нагнуться еще четыре раза.

Оставалось расписать сценарий и сказать Саймону с его хрониками, когда и где надо показывать…

– Декабрь 1980-го? Нью-Йорк? Без проблем. Эффекта бабочки не боитесь?

– В смысле?

– Людям, которые погибали в непрерывных войнах пару тысяч лет назад, уже до задницы, что за голоса возникают у них под шлемами. Они еще, между прочим, в богов верили и жертвы им приносили. А представь, я «позвоню» твоему ближайшему конкуренту лет двадцать назад и сообщу, как можно тебя обскакать…

Микаэл Дэвид Дж. Кохэн IV представил. Подумал еще раз.

– У него не было шансов. Без вариантов…

Семен вздохнул - и дал согласие.

***

– Два месяца! С 9 октября по 9 декабря! Каждый вечер! Каждый вечер в 8 PM они будут прилипать к экрану и наблюдать последние сутки жизни самого знаменитого из «Битлз»! Сутки разбить на шестьдесят выпусков - сколько выходит?

– Двадцать четыре минуты, Майк.

– В самый раз! Еще остается время на рекламу! Плюс полчаса на сопутствующие материалы: песни, фрагменты документальных хроник…

Идею с кадрами из хроник пришлось отмести по совету аналитиков. Перемежать транслируемое в прямом эфире прошлое всем известными кадрами? Многие подумают о возможной мистификации, фальсификации… Короче, переключатся на другой канал и не станут звонить.

– Что еще?

– Можно перемежать эпизодами из Чампмена, - предложил Питер. Когда все недоуменно посмотрели на оператора, тот пожал плечами и пояснил: - Конечно, все интересно посмотреть, как этот ваш Самый Великий Жук справляет нужду, или чем они там занимались в туалетах в декабре 1980-го, но я думаю, можно на это время переключаться на убийцу…

Тогда кто-то тоже пожал Питеру руку. С некоторых пор это стало традицией.

– Главное, чтобы они не переставали звонить. И слать сообщения. Вроде как автор лучшего сможет в прямом эфире поговорить с битлом…

***

Семен долго отнекивался, но в итоге Майку удалось его уломать.

Уломать администрацию тюрьмы, где отбывал свое пожизненное Марк Дэвид Чампмен, было проще. Просто дороже. Ровно на ту сумму, что пришлось выложить за свидание.

– А я смогу… позвонить ему? - спросил трясущийся старик, почти не встающий с постели, перед которой был установлен телевизор.

– Конечно, - легко соврал Микаэл Дэвид Дж. Кохэн IV. Не объяснять же одному из самых прославленных убийц XX-го века, что все будет зависеть от результатов проводимого на протяжении двух месяцев телефонного и sms-голосования.

Того единственного, кому будет предоставлено право позвонить Джону Леннону за считанные минуты до его смерти, будет выбирать весь мир.

– У меня ведь есть право… на один телефонный звонок? - хихикнула старая развалина, в которую превратился отчаявшийся получить помилование Марк Дэвид Чампмен. Потом убийца закашлялся, прибежала целая толпа санитаров и охранников, вытеснив из палаты-камеры и мультимиллионера, и хроника-практика, и свидание завершилось.

За все время посещения русский не проронил ни слова. Только кивнул пару раз, когда Майк объяснял осужденному суть своего шоу. Чампмен кивал в ответ - он видел все эти штурмы Теночтитлана и высадки норманнов. Даже как-то хотел позвонить, но подумал: «А вдруг вы там придумаете что-то подобное… Я всегда верил, что смогу что-то изменить…»

– Зачем тебе там был нужен я? - спросил Семен, когда они вышли от Чампмена.

– Для убедительности. Таким, как я, не верят такие, как он. Такие, как он, верят таким, как ты, Саймон.

– Я - Семен.

– Не важно, - отмахнулся Микаэл Дэвид Дж. Кохэн IV. - Важно, что он поверил. Да? - спросил он у взволнованного чем-то водителя.

– Звонили из студии, - сообщил тот. - У них на проводе сэр Пол Маккартни…

У Майка гулко ухнуло в груди. Это будет его лучший проект!

– Пусть соединят! Немедленно!

Семен буркнул, что хочет подышать свежим воздухом, и ушел пешком.

– Я сам хотел вам позвонить, сэр Пол…

– Я смогу… позвонить ему? - ожидаемо спросил собеседник, давно разменявший, если память не изменяла Майку, девятый десяток.

***

Кто не застал битломанию в 64-65 годах XX-го века, переживал ее сейчас. Редкие - заново, потому что мало кто дожил. Для большинства это было впервые. И девочки испытывали свой первый оргазм, услышав первые такты «I want to hold your hand», и мальчики срочно отращивали челки, и серьезные дяди от культуры рвали друг друга в клочья в научных дискуссиях на тему влияния творчества Ливерпульской Четверки на судьбу человечества в целом, и каждой личности в отдельности…

А вы видели свежие хит-парады? Угадайте, кто у нас сегодня на первом месте?..

Неувядающий сэр Мик Джаггер публично пообещал любой ценой дозвониться до Джона в финальной передаче «Спаси Леннона!» и посоветовать тому сдохнуть, чтобы не наблюдать всего этого.

Столь же неувядающий сэр Пол Маккартни отложил свою седьмую женитьбу, которая обещала, наконец, стать счастливой, и так же публично посоветовал сэру Мику засунуть свой здоровый язык в свою тощую задницу, потому что именно он, друг и соавтор Джона, купит право на этот единственный звонок…

Просто цветущий сэр Элтон Джон столь же публично предложил сэру Мику в качестве альтернативы свою, отнюдь не тощую, филейную часть. После чего спустил с аукциона свою знаменитую коллекцию очков, оставив одни единственные - те самые, ленноновские, если не врет, - и заявил, что вырученной суммы ему хватит на этот звонок…

Королева Великобритании, раздосадованная поведением тройки сэров, вынесла на голосование в парламенте вопрос о лишении всех троих дворянского титула. Второй вопрос, вынесенный на голосование Ее Величеством, был о создании целевого фонда, деньги из которого будут направлены на приобретения права на звонок сэру Джону Уинстону (Оно) Леннону, в срочном порядке возведенному в дворянский титул посмертно…

Активизировались ку-клукс-клановцы, устраивая публичное сжигание тиражей переизданных пластинок «The Beatles» и чучел участников группы.

Скин-хэды по всему миру увлеченно охотились на волосатиков и брили тех наголо. Волосатики с криками: «Все, что тебе нужно, это любовь», - били отдельных представителей «кожаных голов» и клеили тем на лысины моментальным клеем розовые парики.

Новые Мэйсоны под аккомпанемент «Волшебного таинственного путешествия» и «Helter-Skelter» вырезали целые семьи…

Сотни очевидцев кричали, что видели живого Леннона. Ареал распространения ожившего экс-битла растянулся от полюса до полюса. Неунывающий путешественник Федор Конюхов, например, выбивший таки у российского правительства деньги для экспедиции в Антарктиду на верблюдах, встретил автора «Земляничных полян навсегда» дважды - на третьи и четырнадцатые сутки похода. Во время второй встречи «мистер Леннон» спел ему про «йе-йе-йе» и назвал дату релиза нового альбома - 9 декабря…

Госпожа Йоко Оно экстренно порвала со своим очередным мужем - голландским фотографом, бывшим моложе экстравагантной японки всего на четырнадцать лет. После этого сообщила, что с Джоном она так и не развелась, и не собирается этого делать. Более того, когда безвременно ушедший супруг объявится, она готова убедить его сняться для эротического календаря. Разумеется, с ней! Кстати, их очередной совместный альбом выйдет совсем скоро…

***

– А у нас в студии очередной звонок! Итак, поприветствует Хелен!..

– Джон! Джон! Я люблю тебя! Твоя жена - сука! Обе твои жены - суки! Я хочу от тебя ребенка! Я готова…

– Хелен, Джон пока не слышит вас…

– Он всегда слышал меня, и вам не удастся заглушить мой голос! Я с детства говорю только с ним! Джон! Я спасу те…

– Простите, уважаемые телезрители, кажется, звонок Хелен сорвался. Жаль, что мы не сумели с ней поговорить. А теперь сверимся с результатами нашего sms-голосования… Ого! Общее число голосов, сдается мне, превысило население нашей голубой планетки! Ничего личного, я весьма уважительно отношусь к тем, кто выбрал для себя нестандартную сексуальную ориентацию! Иногда даже сомневаюсь, действительно ли представители меньшинств по-прежнему в меньшинстве? Впрочем, последний месяц мы говорим не об этом! Итак! Вы сами видите все на своих экранах! Примерно поровну голосов за то, чтобы спасти самого знаменитого из «Битлз»… Что? Простите! Мои ассистенты подсказывают, что только что я сморозил глупость, за которую сэр Пол Маккартни подаст на меня в суд! Ха-ха-ха! Боюсь, в этом случае, ему может не хватить денег на Тот Самый Звонок!.. Хм… Мне только что сообщили, что я уже уволен…

***

– Майк, что ты устроил?

– Я? Это целиком твоя заслуга, Саймон.

– Меня зовут Семен.

– Это уже не важно… Пит! Что там происходит на экране?

– Ты не поверишь, Майк! У них секс! А мне втирали, что очкарик не в ладах со своей японкой. А он, оказывается, неплохо потрахался перед смертью, а не только сочинил и напел на ходу песенку, которая уже вторую неделю звучит на всех станциях.

Действительно, «Street of dream», считавшаяся безвозвратно потерянной, сейчас занимала лидирующие строчки всех хит-парадов и приоритетные места в плей-листах радиостанций, хоть отдаленно связанных с музыкой.

– Саймон! Срочно покажи, чем сейчас занимается Чампмен… Боже! Он же онанирует! Они и впрямь жили в унисон, убийца и его жертва - этот псих был прав! Буквально чувствовали друг друга на расстоянии! Пускай в эфир! Немедленно!!!

***

Теоретики от науки серьезно спорили, где именно объявится Леннон, если по результатам двухмесячного глобального голосования его решено будет спасти. Пришли к выводу, что на месте убийства. Об этих выводах упомянули в прямом эфире…

Уже через час в районе Центрального Парка в Нью-Йорке появились десятки неприметных молодых людей, вооруженных томиками Сэлинджера и револьверами «чартер армз» 38-го калибра. Впрочем, марке оружия эти молодые люди уделяли минимум внимания - один явился с Калашниковым.

Некоторых задерживали местные власти. Некоторых ловили и били обычные обыватели. Некоторых отследить и поймать не удавалось, и они продолжали терпеливо дежурить, дожидаясь появления жертвы…

– Что вы собирались сделать, когда Джон появится на пороге «Дакоты»?

– Сначала я попросил бы у него автограф… А потом всадил бы в него весь барабан! Марк Чампмен был прав! Этот очкарик - циничный лицемер!

– Да сам ты!.. Весь мир мечтает спасти Леннона…

– Какой весь мир? Наших голосов больше! Ты пропустил вчерашний выпуск, урод!

– Тогда чего ты здесь ждешь?

– А вдруг… И хватит меня снимать!

– Действительно, что мы с ним возимся? Выключай камеру, Джек! Офицер, он ваш!

***

Камера выхватила крупным планом старую японку, потом плавно прокаталась по массовке и вернулась к ведущему, чем-то напоминающему легендарного Фила Донахью.

– Госпожа Оно, теперь-то, спустя столько лет и в свете нынешних событий, вы укажете место захоронения Джона Леннона?

– Зачем вам его прах? Лично для меня он всегда был жив…

– Чем же вы объясните свои последовавшие после его… кхм!.. ухода браки?

– И я, и Джон довольно свободно относились к сторонним романам друг друга. Всем ведь известно о его адюльтере с секретаршей - тоже, кстати, азиаткой - в не самый радужный период наших с ним отношений. Но нас связывает нечто большее, чем брак. Вы сами все поймете, когда он вернется…

– А если теперь он предпочитает блондинок? - выкрик из зала.

– Мне даже не придется перекрашиваться, - уверенно парировала совершенно седая старуха.

***

Когда в очередном выпуске показали утро 8 декабря 1980 года - момент, когда убийца подошел к Джону и взял у него автограф, в палату к Марку Дэвиду Чампмену пришлось вызывать реаниматологов.

– Этот парень долго не протянет, - откровенно сказал врач.

– У меня есть право… На один телефонный звонок… - прохрипел старик. - Всего один…

– И что ты скажешь Джону?

– Не Джону… Я хочу позвонить себе…

Один из приближенных Микаэла Дэвида Дж. Кохэна IV, неотступно дежуривший у постели умирающего, незамедлительно связался с начальником.

– Майк! Есть новый потрясный поворот сюжета!..

В тот же день аналитиков и сценаристов заперли и потребовали мозгового штурма. Времени для внесения корректировок в сценарий завтрашнего шоу оставалось не так уж и много.

Действительно, почему «абонент» должен быть только один?

***

Семен уверенно наматывал «слой» за «слоем», извлекая из небытия подробности последнего дня жизни Джона Леннона.

– Саймон! Что такой смурной? - поинтересовался Питер.

– Мне только начал нравиться этот парень…

Оператор кинул взгляд на свежие результаты голосования. Последние часа три эти результаты были не в пользу экс-битла.

– Ничего! Через пару часов все наладится! Может, опять где-то напортачили. Помнишь этого sms-урода, из-за которого пришлось пересчитывать результаты целой недели? Тогда кто-то еще пообещал подать в суд на компанию…

Семен помнил. Какой-то тип с упорством безумца слал одно за другим сообщения с коротким текстом: «Сдохни!» За неделю он умудрился прислать двадцать с небольшим тысяч sms, повлиявших таки на один из промежуточных итогов. А потом позвонил, извинился, и признался, что «имел в виду Марка».

– Я не об этом, Пит. Представляешь, что будет, если мы и впрямь его спасем?

Оператор закашлялся, подавившись очередным бургером, которыми только и питался все время, пока был в студии.

– То есть это все не лажа, брат? Ты, правда, можешь?..

– Ты же видел - Брут первый раз сам порезался…

– Нет, я тогда больше по сторонам смотрел, ждал, когда же голые девки появятся, как в фильме у Тинто Брасса… Да и не верил я тебе никогда, если честно.

– Зря ты так, Пит. Свет, звук и время - они ведь действительно очень сходны. Просто надо было синхронизировать - и я смог это сделать…

– И получились деньги!

– Ты не отвлекайся! - фыркнул недовольный подобным выводом Семен.

– Подправь-ка ракурс, брат! Ты еще не раз пожмешь мне руку! А за парня не волнуйся - самое худшее с ним уже случилось. Его убили.

Семен кивнул и послушно «подправил ракурс». И захотел в очередной раз пожать оператору руку - Леннон смотрел в глаза всему миру…

– Саймон! Тебя Майк вызывает!

– Что там стряслось? Я работаю…

– Питер сам с твоими хрониками управится! До конца трансляции осталось всего четыре минуты. Там из Ватикана звонили, и Майк хочет обсудить с тобой новый проект!

***

Чем ближе становилось 8 декабря, тем больше по всему миру объявлялось «восставших» Леннонов. Некоторые даже давали концерты и предлагали свои услуги студиям звукозаписи. Кое-кому удавалось начать более-менее успешную в дальнейшем карьеру. Самых невезучих очень скоро убивали новоявленные Чампмены.

Отдельные личности обращались в суды с исками к Йоко Оно, сэру Полу Маккартни и даже скрывающемуся последние лет десять от публики Майклу Джексону, памятуя, что именно Джексон в свое время перекупил права на все песни Ливерпульской Четверки. Кстати, имели место два случая удовлетворения подобных исков: в Амстердаме и в одном из районных судов Ростова-на-Дону…

***

Сначала в шутку, а потом и всерьез повсеместно стали проводиться гей-парады в поддержку кандидатуры сэра Элтона Джона на право сделать «тот самый звонок». Учитывая время года, это часто выглядело забавно. Шутники из России, организовавшие первую подобную акцию на улицах Санкт-Петербурга, аргументировали свои требования тем, что кто, как не автор музыки к мультфильму «Король-лев» должен в решающий момент крикнуть Леннону: «Джон, нагнись!..»

***

Семен пил горькую, обзывал себя Саймоном и слушал музыку. Альбом «The Beatles» 1966 года под очень символичным названием - «Револьвер».

После «Сборщика налогов» Джорджа и песни Пола про одинокую старую деву пел свою первую вещь на диске Джон.

«I’m only sleeping».

«Я просто сплю…»

Там были, разумеется, еще песни: и занудные, и классные… Но заканчивался альбом песней все того же Леннона.

«Tomorrow never knows». Вроде как «никогда не знаешь, что будет завтра». И замогильный голос Джона под убийственный аккомпанемент выводит: «Это не смерть, это не смерть…»

Семен выпил еще одну и решительно взял в руки свой портативный синхронизатор, слепленный из «сэкономленных материалов» втайне от Майка. У господина мультимиллионера есть свой, с которым в последнее время неплохо управляется Питер.

Не к месту вспомнился недавний разговор с Микаэлом Дэвидом Дж. Кохэном IV.

– Майк! - слезно убеждал пьяный Семен. - Свет, звук… время… Это такие тонкие материи… Но их можно остановить - и даже повернуть вспять… И деньги - их тоже можно вернуть! Я смог со светом и звуком, а со временем и ты сможешь - с деньгами… Мы все вернем…

– О чем ты, Саймон? - досадливо поморщился увлеченный проектом Майк. - Иди, отдохни. Питер отлично справляется без тебя…

Воспоминание расстроило «хроника» окончательно. Он повертел прибор в руках, кое-что подкрутил - и в очередной раз попытался не «снять», а «наложить слой»…

Последняя песня альбома завершилась, и вновь, по третьему кругу, зазвучал «Сборщик налогов».

Свет, звук и время - они так похожи. Это все деньги.

***

Это была находка Питера - показывать некоторые сцены глазами Чампмена. Когда оператор использовал этот трюк впервые - будущий убийца перед зеркалом в номере гостиницы целится из револьвера в собственное отражение, - по миру прокатилась волна приступов. Многих не откачали…

– А представь, Саймон, как это будет в финале! Каждый - каждый! - увидит, как поднимается его собственная рука с револьвером, как пальцы выжимают спусковой крючок, как падает этот… Как его? Леннон! А потом к каждому зрителю подойдет тот коп - Тони Палма, кажется? - и спросит, глядя в глаза: «Ты соображаешь, что натворил?» И потом весь мир вслед за Марком скажет в ответ: «Я только что убил Джона Леннона»! Представляешь? Какой там «DOOM-XXX» в сравнении с этим моментом! Как? Здорово я придумал? Майк уже согласен…

Питер протянул Семену ладонь для восхищенного пожатия. Если бы главный «хроник» не был вдребезги пьян, он сломал бы оператору сначала руку, а потом и шею…

Но он был пьян.

– Эй, Пит! - крикнул Майк. - Оставь русского! Скоро эфир…

***

Помимо голосования по вопросу спасать ли Леннона или оставить все как есть, параллельно шло еще несколько опросов. В частности, по поводу кандидатуры того, кто же в итоге свяжется с Джоном.

С огромным отрывом от остальных лидировали три варианта. Первый - сэр Пол Маккартни, которого в итоге поддержали даже Мик Джаггер и Элтон Джон. Второй - Марк Дэвид Чампмен, шансы которого, правда, периодически падали, по мере поступления сведений от врачей, колдующих над знаменитым преступником, стремясь продлить еще хоть ненадолго его пожизненное заключение…

Третьим вариантом был случайный выбор. Пусть звонят все желающие, а бесстрастный автомат, когда наступит «время Ч» произвольно выберет абонента. Если этот вариант слегка и отставал от первых двух, то только по причине боязни фальсификации. Ходили слухи, что тот же сэр Пол на всякий случай «подмасливает» крупнейших операторов связи…

По состоянию на 7 декабря «случайный абонент» сравнялся, наконец, с Марком. Утром 8 декабря - догнал сэра Пола…

***

Итоговую передачу 8 декабря решено было перенести с 8 на 10 PM по времени Нью-Йорка. Как знал уже весь мир, Джон выйдет из машины перед «Дакота-хауз» на 72 улице примерно в 10.50…

Сначала обычный треп ведущих, подведение итогов голосований, короткие интервью с самыми важными гостями…

А потом - последние 24 минуты, что останутся до первого выстрела…

***

В ночь с 7 на 8 декабря Семен почти не спал. А утром, борясь с невозможным похмельем, вновь взял в руки свой портативный «синхронизатор». Он не стал бессмысленно пытаться «наложить слой» на текущую картинку. Вместо этого выставил нужное время - 10.50 РМ по местному - и включил «затемнение» - только что придуманный и еще не опробованный эффект. Вроде звука «пи!», заглушающего нецензурную брань в эфире солидных каналов…

После этого он вновь принялся заглушать вопящую совесть. Есть давно проверенные и отлично зарекомендовавшие себя методы.

***

Вечером 8 декабря на всей территории США неожиданно погас свет.

И одновременно полетели от перегруза все линии связи.

И…

Ликвидировать последствия аварий удалось через два часа сорок семь минут. Ремонтники тоже люди - им тоже хотелось знать, чем все кончится с этим очкариком…

– Семен! Ты нам нужен!

Русский с трудом продрал глаза.

– После отключения питания… Была авария… Да просто катастрофа! Короче, твой прибор не работает! Надо что-то делать!

Семен не слушал Микаэла Дэвида Дж. Кохэна IV. Он смеялся. А потом, пошатываясь, подошел к проигрывателю и нажал «play».

Из динамиков донесся сначала звон китайских свадебных колокольчиков, а потом зазвучала первая песня с последнего альбома Великого Битла.

«(Just like) Starting over».

«(Как будто) начинаю заново».

Но только - как будто.

Семен так и не смог починить свой синхронизатор.

***

Свет, звук и время. Их можно остановить, а можно и повернуть вспять.

И деньги - их тоже можно отдать…

– Привет, Джон! Ты не видишь меня, я всего лишь голос в твоей голове, гудящей от выпитого накануне с Шотоном и Воэном пива… Я звоню тебе из будущего. Спасибо за песни и… Прости, Джон…

– Да ладно! - отмахнулся от навязчивого внутреннего голоса, говорящего на излишне правильном английском, худощавый очкарик в клетчатой рубашке с закатанными рукавами. Вчера он неплохо зажег с Питом и Айвеном. Последний, кстати, приволок этого маменькина сынка Пола… Сопляк всего лишь сын медсестры, а ведет себя, будто ему лично королева присвоила дворянский титул! Хотя, малыш знает несколько интересных аккордов…

– Эй, голос! А я стану великим?

Семен ответил: «Да», - и разбил свой портативный синхронизатор.

Спроси его кто, что же он натворил, Семен ответил бы, не задумываясь:

– Я только что убил Джона Леннона…

Но ему никто не поверит.

***

8 декабря 1980 года Джон Леннон задержался допоздна в студии, захваченный идеей новой песни, заснул прямо за микшерским пультом и не приехал домой.

Бесцельно маячащего у порога «Дакота-хауз» на 72-й улице рядом с Центральным Парком Марка Дэвида Чампмена в 11.10 PM по нью-йоркскому времени подозвал к себе бдительный полицейский Тони Палма. Патрульный задал несколько вопросов, на которые получил изумительно искренние ответы, и после недолгого совещания с напарником - Хербом Фрауенбергером - отобрал у полноватого парня в роговых очках револьвер, а самого его сопроводил в ближайший участок. Через некоторое время Марк попал в психиатрическую лечебницу и до конца жизни утверждал, что Тони Палму прислал к нему сам Господь.

В марте 1981 года Джон Леннон позвонил Полу Маккартни и сказал, что не против попробовать начать все заново.

– Как насчет, для начала, поучаствовать в записи нового диска Ринго? У меня есть пара классных вещиц…

***

Новый альбом воссоединившихся «The Beatles» увидел свет только в начале декабря 1982 года. Композиции со столь ожидаемого диска звучали в радио - и телеэфире практически круглосуточно… Первую пару недель.

В итоге, новое творение легендарной Ливерпульской Четверки не поднялось в хит-парадах выше 17 места. Кто-то из критиков даже неосторожно заявил, что «Джон Леннон умер как автор хитов, его время прошло», забыв, что песня «Love me do» когда-то была на той же 17 позиции - в далеком 1962 году.

Они просто начинали заново.

Как будто…

Андрей Дашков. Инстинкт жертвы

Случается, жизнь в одно мгновение превращает охотника в дичь, палача - в жертву, хозяина - в раба, законника - в преступника. Тот, кто вечером заснул судьей, может наутро проснуться приговоренным. Счастливчики не замечают перемен. Человек по имени Кейза всего лишь пытался избежать самого худшего. Для него все изменилось за один день.

***

Он увидел наведенный на него ствол парализатора и понял, что проиграл. Но он не мог понять, когда им был сделан неверный ход. Может, тогда, когда он решился на операцию? Или гораздо раньше - когда поступил на службу в Контору? Или когда родился - хотя в этом случае с него спрос невелик. Его ни о чем не предупредили, и щипцы акушера безжалостно выдернули бессловесное дитя из материнской утробы, где ему было так тепло, уютно и безопасно… Да, что-то не складывалось в его мозгу, словно не хватало кусочков рассыпавшейся мозаики. После операции Кейза туговато соображал, и вдобавок случались перебои с памятью. Тем не менее он ни о чем не жалел. Ему не оставили выбора. Рано или поздно его бы неминуемо вычислили. Он обладал слишком высоким IQ - гораздо выше установленного Порога Жертвы. И протяни он еще хотя бы полгода, жрецы забрали бы его сознание. И, само собой, тело, но это уже не так важно. А он хотел быть человеком. Ему нравилось это нехитрое занятие. Пропустить вечером стакан-другой в баре на углу. Возиться с сыном и учить его простым словам. Заниматься любовью с женщиной, которой явно не грозило переступить Порог. Выезжать на пикники. Бродить по берегу океана в поисках редких раковин. Проводить лето и встретить осень жизни. Но, как выяснилось, уцелеть оказалось гораздо труднее, чем просто существовать. Несмотря на то что его мозгокишечник стал короче на добрую треть, Кейза еще был способен трезво взглянуть на вещи. Люди из Конторы охотились не за ним, а за нейрокаттером. И пока он, Кейза, не выведет их на последнего, убивать его не станут. Разве что немного покалечат. Он знал о методах дознания, применяемых самыми ретивыми из его бывших коллег. Знал больше, чем ему хотелось бы. Однако после операции он избавился как от кошмаров, так и от лишних хлопот с совестью, которая прежде частенько напоминала о себе, словно ревнивая любовница. Кейза не был героем. Среди его современников героев вообще не осталось. При введении «сыворотки правды» молчали только немые. Соответственно, потеряло всякий смысл и слово «предательство». Кейза жил в здоровом и стабильном социуме, где были искоренены ненужные крайности. Картину портили разве что подонки, не способные оценить красоту жертвы. И, конечно, те, кто примкнул к ним.

***

Вороны лаяли, по-хозяйски расположившись на помойке; их крики звучали как пророчество и далеко разносились в сыром воздухе. Да и весь этот гнусный район напоминал Кейзе громадную помойку. Отхожее место с сотнями закоулков. Одним словом, клоаку. Кроме того, что в железобетонном лабиринте плохо пахло, здесь было еще и опасно. Особенно для чужака. Кейза не обольщался на свой счет: для наметанного глаза определить в нем легавого не составило бы труда. Поэтому он старался пореже высовывать нос из тачки, отъезжал на другую улицу, чтобы справить нужду среди развалин, и дважды менял машину. Уже третье дежурство подряд он следил за домом предполагаемого нейрокаттера. Это было чертовски нудное и утомительное занятие. «Зачем вообще нужны бабки, если живешь в такой дыре?» - раздраженно думал Кейза, корчась на водительском сиденье и безуспешно пытаясь унять боль в спине. Он-то знал, сколько имеют эти ублюдки за час-другой непыльной работы. Больше, чем он зарабатывал за год, почти ежедневно рискуя своей шкурой. Получалось, что еще одним мотивом его служебного рвения было стремление к справедливости. Самого нейрокаттера можно было брать хоть сейчас, но Кейза отлично понимал, что его место сразу же займет кто-нибудь из сообщников. Даже туповатый шеф понимал это. В идеале следовало бы вызвать спецназ и накрыть всю шайку разом. Но все чаще агентам Конторы противостояли группировки, как нельзя лучше приспособленные к условиям абсолютного подполья. На то, чтобы выявить связи, уходили недели, если не месяцы. Работа ищейки была настолько тонкой, что Кейза предпочитал действовать в одиночку. Он считался лучшим. Когда шеф прямо сказал ему об этом, у Кейзы хватило ума насторожиться. Он понимал, что означал подобный комплимент. И с тех пор страх уже не оставлял его.

***

…Из подъезда вышел человек в длинном пальто и низко надвинутой на глаза вязаной шапочке. Он поменял одежду, но не кожу - Кейза узнал его по цвету лица, бледного, как рыбий живот, хотя до этого видел всего один раз, причем мельком и в сумерках. Про себя Кейза окрестил бледнолицего мертвецом. Это было не так уж далеко от истины - мало кому удавалось ускользнуть из цепких лап Конторы. Мертвец не был членом группировки; он был пациентом. И пациенты, и нейрокаттеры проходили по одинаковой статье, предусматривающей смертную казнь, ибо и те и другие подрывали основы государства. С этой догмой Кейзу ознакомили еще в школе. Она прочно засела в его мозгах и до некоторых пор не вызывала внутреннего протеста. Пациентов он безошибочно распознавал по характерной походке - в течение нескольких часов после перенесенной операции те двигались так, будто из них на ходу лилось дерьмо. И вот этого птенчика можно было взять без особых хлопот. Кейза связался по мобильнику с напарником, находившимся за два квартала от него. Напарник грел задницу в баре, смотрел бокс по телевизору и лакал кофе на деньги Конторы - поэтому жизнь вовсе не казалась ему осадком в полной бочке холодной тоски. Кейза не без злорадства отправил его на перехват пациента, указав весьма приблизительное направление. Он знал, что успеет первым. И скорее всего получит премию, а это совсем не лишнее, когда имеешь жену и ребенка, на котором природа как следует отдохнула. Кейза вылез из машины, застегнул пальто и неторопливо двинулся вслед за пациентом, почти уверенный в том, что тот никуда не денется. Вид у него был такой, будто он разыскивал кого-то по ошибочному адресу. Он едва не поплатился за свою самонадеянность. Мертвец свернул в переулок. Спустя полминуты Кейза выглянул из-за угла. Переулок был пуст. Кейза заподозрил ловушку. Это было вполне возможно. Агентов Конторы порой находили в мусорных баках с перерезанным горлом. Подделать походку пациента не так уж трудно - это был один из коронных номеров самого Кейзы, который он исполнял на спор во время попоек с коллегами. Он ощупывал взглядом темные кирпичные стены и паутину металлических лестниц. Ширину он обычно измерял в задницах своей бабушки Сары. Ширина этого переулка составляла примерно одну задницу, что было в общем-то немного. Двое мужчин могли бы разойтись, хотя и с трудом. «Еще не поздно вернуться», - подумал Кейза с кислым привкусом обреченности во рту. Но он сам обрекал себя на риск, потому что был не из тех ищеек, которые легко отказываются от добычи. И от премии, конечно. А может, он просто не умел делать ничего другого. Поэтому он достал ствол и начал осторожно пробираться по кирпичной кишке.

***

Здесь было сумеречно даже в солнечный день, а сейчас и подавно. Уже через несколько шагов Кейза наткнулся на деревянный протез ноги, выглядевший в точности как отрубленная конечность. Его работа была не для чистоплюев, и Кейза не поленился заглянуть на всякий случай в стоявший поблизости мусорный бак. Он приоткрыл крышку, и в нос ему ударила волна смрада, от которого его едва не вывернуло. Справившись с подступившей тошнотой, он в очередной раз проклял нейрокаттеров, а также придурков, прибегающих к их услугам. Справа в стене обнаружился лаз, который вел в подвал, но в эту дыру сумел бы протиснуться разве что пятилетний ребенок. Дальше по переулку на пожарной лестнице висела облепленная мухами дохлая кошка. Кейза поздравил себя с тем, что еще не успел поужинать. Труп кошки слегка покачивался, хотя стояло полное безветрие. Под ногами чавкала грязь и хрустело битое стекло. Кейза не мог взять в толк, куда же подевался пациент. Разве что провалился под землю, но на его памяти такого еще не случалось. Он точно знал, что после визита к нейрокаттеру люди не отличались ни резвостью, ни достаточной сообразительностью, чтобы обвести вокруг пальца опытного агента. Они превращались в легкую добычу, имевшую один шанс из десяти. Но и за этот шанс они цеплялись до последнего. А если все было подготовлено заранее и пациент действовал по плану? Кейза уже сталкивался с подобной предусмотрительностью. Он даже читал найденные во время обыска послания одного такого бедняги, обращенные к самому себе. Это неприятно напоминало письма отца, посланные сквозь время сыну-дебилу. Что-то вроде: «…Тебе тридцать шесть лет. Ты предпочитаешь рыбный суп, зеленый чай и блондинок. У тебя было пять женщин, но только первую ты любил по-настоящему. Ее звали Эльза…» Трогательно до слез. Или смешно - как посмотреть. В Конторе смеялись все, кроме Кейзы, хотя он и растягивал губы в улыбке. На самом деле он понимал, что подобным образом любой человек может выработать для себя целую систему ориентиров, которые обеспечат адаптацию и выживание в будущем. Нанести тайные знаки памяти на полустертую карту собственного ничтожества. И оставить ищеек Конторы в дураках.

…Кейза прошел еще метров тридцать. Его обоняние уже смирилось с вонью, но все остальные чувства были по-прежнему обострены до предела. Тут можно было потерять больше, чем премию. По пути он раздавил картонную коробку, в которую едва поместилась бы голова пациента. Коробка оказалась пустой, но довольно чистой снаружи и изнутри. Кейза отметил про себя это обстоятельство. Облысевшая шавка рылась в объедках. Проходя мимо, Кейза невольно спугнул ее. Она отскочила на несколько шагов, затем поспешно вернулась на прежнее место. Вскоре он добрался до перекрестка. Примерно такая же тараканья щель уводила вправо. Кейза высунул голову из-за угла. Женщина неопределенного возраста катила коляску, приближаясь к нему. Она была одета в дешевое пальто; на голове - платок и очки. Лицо опущено, однако аристократической бледностью оно явно не отличалось. Коляска была большая, ярко-синяя. Чужеродное пятно на фоне здешней серости. Коляска закрывала часть фигуры. В любом случае женщина шла слишком медленно, чтобы он мог заметить в ее походке что-нибудь необычное. Примерно в семидесяти метрах от перекрестка проход заканчивался тупиком. Там темнел прямоугольник двери. Из-под колеса коляски выскользнула бутылка и отлетела в темноту, будто неразорвавшаяся граната… Кейза хотел было спросить у женщины, не видела ли та человека с очень бледным лицом, но затем подумал, что никто из местных ничего ему не скажет. У этого нищего отребья был своеобразный кодекс молчания. Они могли резать и насиловать друг друга, но ни за что не обратились бы за помощью к представителю официальной власти - не говоря уже о том, чтобы оказать помощь легавому. А главными врагами для них все равно оставались и останутся разъезжающие в дорогих машинах сытые ублюдки, которые умеют грабить и убивать, не пачкая своих ухоженных рук. Кейза решил действовать последовательно. Двигаясь навстречу напарнику, он по крайней мере убедится, что тому не удалось перехватить пациента. Чтобы как следует обыскать трущобы, потребовался бы целый отряд, и Кейза не собирался заниматься этим, ставя под угрозу всю операцию; нейрокаттер был гораздо более ценной добычей. Он прошел метров тридцать в прежнем направлении. Миновал две наглухо заколоченные двери и очутился на небольшой площадке между домами. Даже здесь Кейза продолжал ощущать симптомы клаустрофобии. Столб с баскетбольным щитом для карликов. Веревки, протянутые от стены к стене, - дырявый гамак для сбитых рогатками ангелов. На веревках болтались серые простыни, словно саваны в каком-то приемнике-распределителе преисподней. Откуда-то сверху доносилась музыка; рэппер щедро сыпал проклятиями, и Кейза был с ним согласен. Он оглянулся. Женщина, катившая коляску, удалялась от него. Кейзе показалось, что она ускорила шаг. Ее силуэт уже превратился в неразличимое черное пятно. И в этот момент Кейзу осенило. Он обозвал себя кретином и бросился за нею вдогонку.

***

Теперь игра пошла по его правилам. Кейза быстро настиг пациента. Абсолютно уверенный в том, что в коляске нет никакого ребенка, он с разгону пнул жертву тяжелым ботинком в крестец, и «мамаша» молча рухнула лицом в грязь. Коляска опрокинулась. Из нее вывалился весь реквизит: длинное мужское пальто, черный кожаный и довольно дорогой кейс, теплая куртка, вязаная шапочка и маска. Мельком Кейза успел подумать, что белая маска теперь особенно напоминает лицо мертвеца, выступившее из размытой дождем свежей могилы. Человек попытался встать. Кейза сделал шаг к нему, готовясь нанести еще один удар. Под подошвой хрустнули очки. Теперь Кейза увидел истинный облик своей жертвы, разве что слегка искаженный грязью и несомненными признаками недавнего тестирования - кровоподтеками на висках и воспаленными слезящимися глазами. Становилось ясно, для чего понадобились платок и очки. Прочие детали маскарада также не привели Кейзу в восторг. Перед ним был мужчина лет сорока, довольно толстый и уже обрюзгший, весь какой-то рыхлый под просторной женской одеждой. - Лежать! - рявкнул Кейза, ткнув стволом парализатора в шею пациента. Спустя пару секунд он уже ловко окольцевал пойманную пташку, надев на нее браслеты, а затем заставил подняться и прислонил к стене. Ему понадобилось некоторое время, чтобы отдышаться. Он испытывал немалое раздражение от того, что на сей раз при аресте пришлось изрядно повозиться. Кроме всего прочего, Кейза испачкал ботинки, брюки и относительно новое пальто. Черт подери, ведь он уже далеко не желторотый патрульный, чтобы бегать за переодетыми мерзавцами! Физически он пребывал не в блестящей форме. Следовало признать, что он слишком стар для такой работы. Но серое вещество у него в порядке. Тут он вспомнил, что поздравлять себя не с чем. Как раз наоборот… Серое вещество лихорадочно соображало, перебирая варианты в поисках выхода. А вскоре и пациент подбросил ему обильную пищу для размышлений. Человек с разбитым лицом прохрипел: - Умный легавый, да? Значит, недолго тебе осталось… - Ну, тебя-то я точно переживу, - сказал Кейза, оскалившись, как пес. Ему казалось, что он не сделал ничего особенного. Эта затея с маскировкой - такая дешевка! - Вряд ли, - сказал мертвец, глядя на него чуть ли не с жалостью. - Умный легавый, а все-таки тупой. Кейза не понимал, почему он все еще слушает этого ублюдка и не заткнет ему пасть, сунув ствол в зубы. Возможно, потому, что был уверен: теперь тот никуда не денется. И еще потому, что пациент переступил грань, совершив над собой нечто запретное, чудовищное, противное природе. Но одновременно Кейза испытывал жгучее любопытство, ведь он разговаривал с существом, которое добровольно отказалось от своего человеческого естества. - Подумай, дурак, - продолжал пациент. - Скоро и тебя отправят на тестирование. Кейза уже думал об этом, причем неоднократно. Поэтому слова незнакомца подействовали на него убеждающе - будто пророчество прокаркала безмозглая птица, которой верят больше, чем всем мудрецам на свете. -…Помоги мне, а я дам тебе шанс. - Мертвец вливал ему в уши остатки своего яда. Или лекарства? Кейза был не прочь поторговаться. В конце концов, он не впервые вел грязную игру с осведомителями. Премиальные уже почти лежали у него в кармане. - Ну давай, удиви меня, - сказал он, приблизившись к жертве вплотную и приготовившись услышать «откровения». Но пациент сказал только: - Справа, в пиджаке. Кейза сунул руку по указанному адресу и нащупал предмет размером с мобильный телефон. Но не телефон. Это был портативный IQ-тестер - штука, которая стоила на черном рынке целое состояние. Светившийся на панели зеленый светодиод сигнализировал о готовности к работе.

***

(На черном рынке продавали единственную услугу: покупатель становился значительно тупее. Насколько тупее, не брался предсказывать никто - нейрокаттеры имели дело со слишком сложным объектом. При этом клиент рисковал превратиться в идиота. Правда, ни один не жаловался. Все удовольствие обходилось в сумму от десяти до двадцати кусков. Огромные деньги, но жертвам казалось, что жизнь дороже. Нейрокаттер либо получал плату по результатам послеоперационного тестирования, либо… пациент уже был не в состоянии заплатить. В общем, это была опасная и жестокая игра, в которой кому-то если и удавалось отсрочить свое поражение, то огромной ценой.)

***

…В эти секунды Кейза осознал, что ему действительно выпал редчайший шанс. Возможно, последний. Ирония судьбы заключалась в том, что он едва не лишил себя этого шанса, грубо обойдясь с переодетым клоуном. Тестер был довольно хрупкой вещью. Гораздо более хрупкой, чем человеческий организм. Кейза думал. У него еще был выбор. Премия, сделка или… убийство. Пациент должен исчезнуть бесследно, иначе на допросе этот жирный червяк расскажет все. Однако у Кейзы не осталось ни времени, ни возможности упрятать того на пару метров под землю. Он бросил взгляд в переулок - напарника пока не видно. Кейза расстегнул браслеты и хлопнул пациента по спине: - Пошел! Тому не надо было повторять дважды. Он заковылял по переулку походкой больного пингвина. Кейза смотрел ему вслед. Он знал своих коллег по Конторе, которые не задумываясь выстрелили бы пациенту в голову, чтобы убрать единственного свидетеля и спрятать концы в воду. Но он был умнее их. Нападение на агента при аресте - кто поверит в эту басню? Всем известно, что пациент практически не способен оказать серьезное сопротивление. Человек скрылся за поворотом. Кейза дал себе зарок действовать отныне с предельной осторожностью. Он еще не привык к простой мысли, что стал государственным преступником. Возможно, какое-то семя созревало в нем давно, однако сама трансформация произошла почти мгновенно. Совесть молчала, когда говорил инстинкт.

***

– …Легавый, а ты не боишься, что я прикончу тебя прямо на операционном столе? - Деньги не пахнут, - ответил Кейза. - Вторую половину получишь через сутки. Если я сумею вспомнить, где она. - Тебе помогут вспомнить. - Нейрокаттер ухмыльнулся. Что-то было в его ухмылке. Что-то такое, без чего Кейза счел бы угрозу блефом.

***

Его жизнь разделилась на «до» и «после» операции. Возможно, кто-то попросту донес на него, заметив произошедшие в нем перемены, но это вряд ли. В Конторе Кейзу окружали люди, которые, мягко говоря, не блистали способностью делать выводы. Иначе они просто не продержались бы на своей работе. Их функции были просты, понятны и однозначны: слежка и охота за нейрокаттерами. Количество последних не уменьшалось, несмотря на то что в случае поимки их приговаривали к смертной казни. Правда, до этого редко доходило - большинство успевали принять яд или застрелиться. И тогда люди из Конторы получали официальные выговоры и неофициальные поощрения. Благодетель Кейзы до сих пор был жив. В свою очередь, пациент оценил качество работы. Среди нейрокаттеров попадались коновалы, и мертвецов на их совести было больше чем достаточно. Тех, кому удалось избежать жертвоприношения, считали по пальцам. И Кейза оказался в их числе. Таким образом, нейрокаттеры представляли угрозу для национальной безопасности. Раньше Кейза понимал, что означали эти два магических слова - «национальная безопасность», а теперь, хоть убей, - нет. Например, он не понимал, почему эту штуковину можно было отделить от его, Кейзы, личной безопасности. Как ни печально, он задался подобными вопросами слишком поздно - когда возникла реальная опасность для собственной шкуры. Да, он не стал жертвой. Но во имя чего приносились жертвы? Им, потенциальным «спасителям», заложникам гражданского мира и общественного порядка, с раннего детства внушали «идеалы», которые впоследствии позволяли оправдать жертвоприношения. Им объясняли, что это необходимо для всеобщего процветания. Древние убивали людей, выпрашивая у богов милость. Современные жрецы выпрашивали тотальную благодать - но у кого?! КЕМ или ЧЕМ были демоны термоядерного века? Кейза не знал ответов. Однако хотел бы знать, несмотря на то что извилин у него в мозгу поубавилось и IQ упал до среднестатистического уровня. Он ощущал мучительную раздвоенность. Воплощенная серость не должна задавать вопросов, кроме самых простых. Какое пиво предпочесть? Где отдохнуть вечером? В кого сунуть свой слепой член-поводырь? Кому подставить свою зубастую щель?..

***

Теперь, просыпаясь по утрам, Кейза не испытывал ни радости, ни тоски. Он ничего не ждал, возвращаясь к реальности. Разве это нормально? Он не видел снов. Выбравшись из беспамятства и открыв глаза, он смотрел в синее (или серое, или черное) небо за окном и больше не чувствовал безадресной благодарности за то, что еще жив. Тогда стоило ли убивать часть себя ради спасения целого? Он добровольно кастрировал свое «я», изуродовал свой разум - но по-прежнему хотел бы сохранить то, что осталось. И он все еще испытывал боль, как будто именно она служила последним исправным индикатором его сомнительной принадлежности к человеческой расе. Глухая злоба охватывала его при мысли о том, каково придется его жене, если с ним случится непоправимое. И что будет с его сыном?.. Возможно, боль и оставшиеся эмоции были только неизбежным приложением к инстинкту самосохранения, который теперь назывался иначе. Инстинктом жертвы.

***

Он продержался шестнадцать месяцев.

Наталья Егорова. Лиля

На столе в пластмассовом стаканчике сиротливо застыли кисти. Ее кисти, тщательно вымытые, оставшиеся без работы. Навсегда… И небрежно брошенный на спинку стула рабочий халат в разноцветных пятнах.

Лилька, Лилька, как же это?..

Я вскочил, безумно заметался по комнате, с размаху ударил кулаком в стену. Застыл, приходя в себя от боли в рассаженных костяшках пальцев. Она была слишком слабой, эта боль, она не могла заглушить ту, огромную, что заполняла все мое существо. Бесконечную боль от бесконечной потери.

Всего несколько дней назад я стоял в больничном коридоре, бессмысленно разглядывая большую истекающую слезами сосульку за окном. Солнце яростно заливало убогий дворик, и этот свет казался ненастоящим. Не могло быть так светло и ярко там, где произносился приговор:

– Мы не всесильны. Ничего нельзя было сделать. Ваша жена скончалась.

Пожилая докторша с участливым лицом протягивала мне стакан с прозрачной едко пахнущей жидкостью и продолжала что-то говорить. А я понимал одно: час назад я убил свою жену.

Когда Лильку вытаскивали из покореженного автомобиля, на ее лице застыла легкая улыбка. Она так и не поняла, что произошло.

– Ну же, Крыска, мы уже опаздываем. Я договаривался с Ромкой на три часа.

Она поморгала в мою сторону свеженакрашенными ресницами.

– Не могу же я ехать в таком виде. Погоди.

На мой взгляд, вид был совсем неплох. Впрочем, я никогда не замечал особой разницы между Лилькой накрашенной и Лилькой "в естественном состоянии". Но для нее, нечасто выбирающейся из дома, "боевая раскраска" казалась необычайно важной.

– Пробок сейчас нет, - она провела тонкую линию помадой по верхней губе. - Доедем быстро, тем более, что за рулем будешь ты.

С этим я мог бы поспорить. Лиля водила машину более рискованно, и штрафы в нашей семье собирала, в основном, она.

Мы все-таки опаздывали и, выезжая на Кольцевую дорогу, я прибавил скорость. Лилька пребывала в прекрасном настроении, развлекая меня анекдотами. Из приемника лилась ненавязчивая музычка. Мы укладывались в джентельменское получасовое опоздание, а значит, все было в порядке. Я перестроился в крайний правый…

И увидел ее в последний момент, когда разум уже ничего не успевал просчитать. Дура с коляской, которую понесло наперерез автомобилям, идиотка с пустыми глазами обколотой. Если бы я успел сообразить, если бы я хотя бы успел понять! Но остались только рефлексы: резко вывернутый руль, бешеный визг тормозов, удар сзади, заставивший дряхлую "копейку" прыгнуть вперед, и толстый ствол, на котором я в последнее мгновение отчетливо увидел коряво выцарапанную надпись: "Так жизнь играет в шутки с нами".

Играет в шутки, да.

Почему я отделался разбитой бровью и парой ушибов, а Лилька погибла сразу и вдруг, не успев даже понять, что вот оно - небытие? Почему уродка с коляской, рыдающая возле милицейской машины, осталась жить, а Лилька - чудесная моя жена, которая тоже могла бы когда-нибудь выйти с коляской из дома - погибла? Почему убить ее было суждено именно мне? Я действительно любил ее…

Черное солнце, жестоко заливающее умерший мир ослепительным светом. Жадно разверстый зев могилы…

В гроб я не заглядывал. Совсем. Я не мог увидеть ее - такую.

Пальцы бездумно перебирали ее эскизы. Толпа беленьких недорасписанных матрешек лупоглазо глядела на меня с этажерки. Из застекленного шкафа смотрели готовые куклы - те, с которыми Лиле жаль было расставаться. На нарисованных лицах - легкие улыбки, пестрые цветы на платках, цветы на сарафанах и в нарисованных руках. Порой вечером она и встречала меня с кисточкой в руках, одновременно разогревая обед и вырисовывая пестрые завитушки на гладком дереве. В забавных игрушках была вся ее жизнь, которую я слишком редко разнообразил совместными походами в театр или в гости.

Последнюю матрешку она отнесла в сувенирный магазинчик к знакомой заведующей как раз неделю назад. Хохочущую матрешку в платке под хохлому - золотые невиданные цветы на красном фоне.

В последний день Лиля тоже надела красное платье. На нем незаметна была кровь, и оттого казалось, что она просто задремала. И улыбается во сне.

Я натянул куртку и вышел в апрельскую грязь и слякоть.

Увешанный картинами, коллажами, подарочным оружием, со шкафами, густо заставленными сувенирами, посудой, игрушками, и витринами, сверкающими разноцветьем камней, магазинчик был пуст. Я двинулся мимо гжели, янтаря и керамических на злобу дня статуэток - пьяниц и поросят. В шкафу у окна в пестром матрешечном хороводе стояла и хохломушечка, последняя Лилина работа. Собранная. В самом углу. Укоризненно, несмотря на задорную улыбку, глядя на меня зелеными глазами. И мне показалось, что я сейчас услышу Лилькин голос:

– Смотри, какая симпатяшка получилась, правда?

Несмотря на двенадцать лет, что она занималась росписью, ей по-прежнему нужно было подтверждение удачности каждой работы. И я опять кивну:

– Очень здорово. - И поцелую ее в лохматую светловолосую макушку. Она ласково потрется затылком об мое плечо и…

– Вы кого-то ищете?

Я никогда не видел здесь этого продавца. Старик с темным как мореный дуб морщинистым лицом старой черепахи и глубоко посаженными непроницаемо-черными глазами, он подкрался незаметно, словно материализовался из воздуха.

– Я хотел бы забрать оставленную на комиссию матрешку, - я протянул ему квитанцию.

Старик медленно посмотрел в бумагу, перевел взгляд на мое лицо.

– А Лилечка?..

– Она… - я с усилием проглотил комок. - Она не придет.

"Никогда", - хотел добавить я, но промолчал. Мне показалось, что старик понял меня и без слов, потому что взгляд его стал сочувствующим. Пожевав впалыми губами, он позвенел связкой ключей, отпер стеклянный шкаф и достал мою матрешку.

Расписная кукла ярким цветком встала на поверхность витрины, отразившись в зеркальной поверхности железного самоварчика. Я взял ее, ощутив привычную гладкость лакированного дерева. Зеленые глаза нахально улыбались мне.

"Никогда не крути матрешку - ломай", - говорила мне Лиля. Я взялся за края куклы, намереваясь ломающим движением разделить ее, открывая верхнюю из семейки. И был немало удивлен прикосновением морщинистой ладони, накрывшей мою руку.

– Не торопитесь, - старая черепаха покачала головой на морщинистой шее. - Это слишком легко - открыть новый… мир.

Я почувствовал себя персонажем пьесы абсурда. Старик отобрал у меня хохломушку, погладил куклу старчески скрюченными пальцами.

– Матрешка… вещь в себе. Вещь внутри себя и такая же, как она сама. Почти такая же, и чуть-чуть другая. И каждая хранит в себе свой мир. Такой же и чуть-чуть другой. А может быть, чью-то судьбу. Такую же и чуть-чуть другую. Чем глубже, тем больше непохожести. Что может быть проще, чем ее открыть? Чем открыть мир? Чем изменить судьбу?

Я испугался. Сумасшедший старик в пустом магазине моргал на меня черепашьими глазами и нес совершеннейший бред. Сам не понимаю, что остановило меня, не дало выбежать на яростное солнце к шуму улицы.

Старик медленно кивнул:

Ты понимаешь. Открыть мир легко. Нелегко его изменить. Чтобы мир стал другим, нужна жертва. Чтобы изменить одну судьбу, нужно пожертвовать другой. Чем глубже, тем больше изменений. И тем большим придется жертвовать.

Деревянная кукла звякнула о стекло витрины.

– Возьми.

И я внутренне содрогнулся почему-то, сжав в ладонях расписную матрешку.

Я засунул ее в нижний ящик письменного стола, зарыл в груду старых квитанций. Я понимал, что это чистой воды паранойя, но не мог вынести ее понимающий улыбчивый взгляд. И не стал ее открывать. Чудовищная ересь о "вещи в себе" не забывалась, заставляя меня порой задумываться о странных вещах. Например, что было бы, если бы мы не поехали на день рождения к Ромке Гущину. Или не опаздывали. Или идиотка с коляской забуксовала на обочине и не успела…

Я открыл ее через неделю.

Мир сошел с ума. Абсолют выворачивается наизнанку, пугая собственной неопределенностью. Тени несбывшегося мечутся вокруг, цепляясь за клочья сегодняшнего дня. Рвущаяся ткань реальности обнажает искореженные грани пространства. Едва удерживающееся на грани безумия, сознание успевает на миг зацепиться за бесстрастные неживые взгляды незаконченных матрешек. Шкаф, из которого на меня таращатся их глаза с бледных деревянных лиц, медленно кренится вбок. Кривится, стекая к вздыбившемуся полу, массивный деревянный карниз. А кисти в пластмассовом стаканчике начинают отплясывать безумный танец.

Миг - и нет ничего. Показалось?..

– Игорь, ты почему не торопишься? Нам выходить через четверть часа.

Я откладываю газету.

– Знаешь, Лилюш, может, ну его, день рождения этот! Позвоним Ромке, скажемся простывшими или что-нибудь еще…

– Что это ты еще придумал? - голос Лили становится сухим и холодным.

– Мы с тобой так долго не сидели дома просто так. Или вообще давай пойдем погуляем в Нескушном саду, а? Или в кино?..

И я понимаю, что ничего не выйдет, когда она поджимает старательно накрашенные губы.

– Ну знаешь! В конце концов, Гущин - не только твой сотрудник, он еще и мой однокурсник. И если ты хочешь целый вечер тупо смотреть телевизор, то я не собираюсь тебе мешать!

Хлопнула дверь. Я потерял драгоценные секунды, впрыгивая в ботинки.

– Лиля! Лиля-а!

Но грязно-голубая наша "копейка" уже выруливала со двора, взвигнув тормозами на повороте. Я бросился ловить частника.

– На Кольцевую! Я покажу.

Да, я слишком хорошо знал, куда ехать. Мужик за рулем явно принял меня за сумасшедшего, но, сложив в нагрудный карман аванс, молча рванул с места.

Я опоздал.

Милицейский фордик молча моргал сине-красным, двое в грязно-белых халатах поверх курток деловито тащили носилки с черным мешком. И рыдала всклокоченная идиотка с рыбьими глазами, цепляясь за ручку коляски, в которой, захлебываясь, орал младенец. А у меня в ушах звенел скрежет жуткого удара, когда копейка влетела в корявый ствол с дурацкой надписью "Так жизнь играет в шутки с нами". Влетела левой стороной.

Рулевая колонка насквозь пробила ей грудь.

И опять бьет в глаза сумасшедшее яростное солнце. А сосулька капает прозрачной кровью на обшарпанный карниз.

– Не казните себя. Вы не могли этому помешать, - тихая докторша кладет пухлую ладошку мне на плечо.

Не мог помешать? Не смог изменить…

Я открыл следующую матрешку, хитро подмигивающую мне синими глазами, в день похорон. И мир снова сдвинулся с привычного места.

Я поругался с Гущиным за две недели до его дня рождения.

– Крыска, ты все рисуешь? Пойдем, прогуляемся.

– До магазина и обратно?

Я потерся носом об ее плечо. Лиля недовольно дернулась, предусмотрительно отведя от работы кисточку в красной краске:

– Не подлизывайся.

– Поехали на ВДНХ?

Мы любили этот парк с его прудами, фонтанами, запущенными аллейками и неожиданно ухоженными клумбами. Я не мог помнить выставочные времена ВДНХ - в те годы мы с Лилей жили в Питере, но и пестрота мелких торговых павильончиков развлекала нас. Даже зимой, когда безлюдные заснеженные аллеи дремали под мягким серым небом.

У нас был свой ритуал. Мы выходили из электрички на платформе "Останкино", переходили широкую улицу напротив телебашни и неторопливо шли вдоль пруда, кидая крошки нахальным уткам. И дальше дворами, тропинками - до калитки у павильона метеорологии, где нынче продают мед и очки.

Лиля оживленно рассуждала насчет нашего сегодняшнего маршрута в парке, когда на светофоре загорелся зеленый. Я шагнул на мостовую и неловко споткнулся, пытаясь обойти грязную лужу. И в тот же миг в уши ворвался душераздирающий визг тормозов, а затем раздался глухой удар, от которого сердце попыталось выпрыгнуть из груди.

Первое, что я увидел, поднимая глаза, был Лилин ботинок - коричневый, на практичном каблучке, почему-то валяющийся в луже почти у самого тротуара. И только потом, уже придавленный к земле невозможной болью, смог перевести взгляд на бесформенную груду, еще мгновение назад бывшую Лилей.

Бывшую моей женой.

Я опять не успел…

И, прижимаясь лбом к холодному стеклу, за которым об выщербленный карниз мерно бились прозрачные капли, я мучительно искал выход из замкнутого круга, начинающегося с матрешки, а заканчивающегося истошным визгом тормозов.

И открывая матрешку - усмехающуюся, с глазами цвета ореха - я уже знал, что нужно изменять нечто большее.

Письмо застало меня на кафедре, где я торопливо прихлебывал чай в слишком коротком перерыве между двумя группами бестолковых студентов, возжелавших изучать физику. Или, точнее, уступивших желанию родителей и собственному нежеланию пополнять армейские ряды.

Я пробегал глазами по ровным строчкам:

"Ваше выступление на VII международном семинаре… привлекло особое внимание… тематика Вашего проекта близка… было бы полезным объединить усилия… Наш институт занимается проблемами… приглашаетесь на должность ведущего научного сотрудника с окладом… Жилищная проблема может быть решена за счет…"

Буквы электронного письма расплылись перед моими глазами. Я хорошо помнил, что сулило мне согласие на эту работу. Я бросил, наконец, опостылевшее преподавание, мы переехали в Москву, получили (действительно!) крохотную, но уютную квартиру, и жалкие кафедральные копейки превратились во вполне приличную зарплату. И Лилька, наконец, перестала шлепать по лужам мокрыми ногами в дырявых сапогах. И мы даже выбрались летом на море.

Но я слишком хорошо помнил и другое. Скрежет тормозов, жуткий звук удара и издевательскую надпись "Так жизнь играет в шутки с нами" на корявом стволе.

И знал, что не имею права ошибиться.

Я ответил на предложение вежливым отказом. И ничего не рассказал о нем дома.

Прошло два года. Лиля по-прежнему рисовала, пытаясь поддерживать наш скудный бюджет на грани "вымирания". Я исправно отчитывал по 6-9 академических часов в день. И все, что мы могли позволить себе иногда на выходных - это зайти в крошечное кафе на Мойке, возле которого несколько лет назад познакомились.

В ту среду Лиля ворвалась домой с горящими глазами.

– Меня приглашают в Москву. На выставку, - выпалила она с порога. Сердце мое мучительно сжалось в леденящем предчувствии.

– Крыска, может быть, не стоит? - начал обхаживать я ее. - В Москве полно своих художников, и работают они наверняка не хуже. Ну что тебе может светить? И потом, дорога, гостиница… Я уже понимал, что взял не тот тон: нельзя было задевать Лилькино самолюбие, тем более, что сама она уверенностью в себе не отличалась. Но я слишком ясно предчувствовал приближение трижды пережитой мной трагедии, и разум мой отказывался рассуждать здраво.

– Ты никогда меня не понимал! - закричала она. - Ты считаешь, что важнее физики твоей ненаглядной ничего нет, а жена должна стоять у плиты, пока ты разъезжаешь по своим конференциям!

– Лилюшка, погоди, ну давай подумаем…

– Мне такой возможности больше не представится, этот шанс выпадает только раз! И не смей вмешиваться в мою работу!

Такого скандала между нами еще не возникало. И она не дала мне даже проводить ее на вокзал, не говоря уже о том, чтобы сопровождать до Москвы. И в глазах ее, уходящей, блестели злые слезы.

Минуты текли талыми каплями, разбиваясь о карниз моей тревоги. И когда поздно вечером я почувствовал, что сердце мое содрогнулось и, оборвавшись, провалилось в небытие, все было уже кончено. И поздно что-либо предпринимать.

И похоронный звон телефона уже ничего не менял:

– Это Игорь Селиванов? Ваша жена…

Конечно, это был несчастный случай. Опять. Я снова раскрыл не ту судьбу.

Я сжал в пальцах последнюю оставшуюся матрешку, неожиданно серьезную. Я вглядывался в ее голубые глаза, безуспешно пытаясь найти в них ответ. Чем я мог пожертвовать во имя жизни той, которую мне раз за разом не удавалось спасти? Чем еще?

– Чтобы изменить одну судьбу, нужно пожертвовать другой. И чем глубже, тем больше жертва, - словно наяву услышал я голос странного старика.

Я отказался от вечеринки, от друзей, от работы и обеспеченной жизни. Но хранительница судьбы - вещь, таящая в себе слишком много миров, чтобы это можно было постичь разумом - лишь насмехалась надо мной, нахально наблюдая за моей жизнью нарисованными глазами с деревянного лица. Что еще я мог бросить под ноги судьбе, пытаясь найти единственно верный путь? Разве только… себя?

Я медленно раскрыл последнюю матрешку. И мир привычно сошел с ума.

На свинцово-бурой поверхности Мойки истерично бился чей-то оброненный красный шейный платок, чудом не тонущий в мутной воде. Красный платок с золотыми хохломскими цветами.

Я смотрел на воду, потому что не мог заставить себя обернуться. Потому что помнил, что должно произойти сейчас, буквально сию минуту. И знал, что я должен сделать.

Она вынырнула из-за угла: легкая, словно гонимый сырым питерским ветром лист. Светлое пальто, сапожки на практичном каблуке, тряпичная сумка с вышитым задорным щенком. Я знал, что в сумке этой - четыре матрешки, которые она с утра неудачно пыталась пристроить на столы продавцов возле Спаса-на-Крови. Потому что это была Лиля.

Лилечка.

Моя будущая жена. Или бывшая. Живая. И еще не знакомая со мной.

Лиля легко соскочила с тротуара, шагнув к мосту. Но, забыв о коварстве неремонтируемых дорог, оступилась и со всего размаху села в талую лужу, неловко подвернув ногу. Обиженно скривилось ее милое лицо.

Я подбегу к ней, подниму, помогу отряхнуться. Окажется, что ногу она все же слегка растянула и заметно хромает. Мы зайдем в безымянное крохотное кафе всего на четыре столика, где у окна стоит аквариум и готовят удивительно вкусный капуччино. Мы проболтаем до вечера, меряя шагами стылые набережные, я провожу ее до дома и, едва войдя в свою квартиру, брошусь к телефону, чтобы пожелать ей спокойной ночи.

Через несколько месяцев мы распишемся.

А еще через три года я буду стоять в залитом солнцем больничном коридоре и кроме боли чудовищной утраты ощущать невыносимое чувство вины. Потому что так и не смог ничего изменить.

И поэтому я сделаю последнее, что мне осталось.

Я не двинусь с места.

Она попыталась подняться, но замерзшая ладошка скользнула по льду, и Лиля снова плюхнулась в лужу. Она посмотрела на меня - ожидающе, но я не двигался. Я только впитывал всем существом это лицо, и этот сердитый взгляд, и щемяще-знакомый жест. Потому что мы никогда больше не встретимся.

Потому что это моя последняя жертва.

К ней подошел молодой человек в кожаной куртке, поигрывая ключами от автомобиля. Поднял, помог отряхнуться, что-то сочувственно произнес. Лиля улыбнулась - знакомо и трогательно.

А я отвернулся к темной воде, на которой упрямо и безнадежно трепетал цветастым крылом красный платок. Я сделал все, что мог.

Я знал, что буду искать на столах возле Спаса-на-Крови или в маленьких сувенирных магазинчиках матрешку, подписанную Лилей. Матрешку в красном хохломском платке с насмешливыми зелеными глазами.

И не буду ее открывать.

Галина Полынская. Чужое сердце

В моей груди бьется чужое сердце. Я поняла это сегодня утром. Мое собственное стучало спокойно, задумчиво, ведь оно было у себя дома, а это бьется робко, чуть что - готово испуганно сорваться. Кто твой хозяин, сердце? Познакомь меня с ним. Не бойся меня. Если уж ты здесь, осваивайся, осматривайся, привыкай. Конечно, можно было сделать вид, что мы с тобой не заметили подмены, но ты совсем другое, да и я, наверное, совсем не похожа на твою прежнюю владелицу. Или владельца? Интересно, мы с тобой теперь вместе навсегда или на время? В любом случае я полюблю тебя, а ты ответишь мне взаимностью? Приложив ладонь к груди, я смотрела в потолок и слушала печальный, тихий голос нового сердца. Тонко запиликал телефон. Я поискала в складках покрывала маленькую серебристую трубочку. - Да? - Приветик. - Привет, Лоя. - Не хочешь выйти погулять? Такая чудесная погода, мы с ребятами собираемся посидеть в кафе на Монмартре. - А в каком именно? - Ну, в нашем, у собора Санкре-Кер. Ты придешь? - Не знаю. У меня чужое сердце. - Да? Вот здорово! А давно? - Возможно пару дней, я только сегодня заметила. Может, надо оставаться в кровати? - Да нет, что ты, живи как обычно, никакого специального режима не требуется. - Все-таки это… необычно. Их действительно меняют незаметно, никаких следов - ничего. Просто однажды понимаешь - у тебя другое сердце. Потрясающее ощущение. - Ния, поздравляю! Честно сказать, в глубине души, я знала, что ты будешь первой из нас! Это такая честь! Ты сдала свой первый и, наверное, самый главный жизненный экзамен! У тебя все получится, даже не сомневайся! Так ты придешь в кафе? Ты должна всем об этом рассказать! - Да, пожалуй, - я мысленно подсчитала время пути от Патриарших до Монмартра. - Буду где-то часа через полтора. - Так долго? - Я еще в кровати лежу, пока оденусь, позавтракаю… - Позавтракаешь с нами! Ждем! - весело перебила Лоя и отключилась от связи. Кровать заправлять совсем не хотелось, этот ежеутренний, набивший оскомину ритуал никак не вязался с тем, что я чувствовала. Итак, покрывало небрежно отброшено в сторону, прохладная вода приятно освежила лицо, волосы стянуты в хвост и закручены в узел, из гардероба выбрано короткое легкое платье зеленого летнего цвета, на ноги белые туфли на невысоком каблуке, в белую сумку - телефон, кошелек, помаду, пудреницу и можно было отправляться. Закрыв за собою дверь, я сказала, обращаясь к едва заметной голубой панели в центре: - Все, я ухожу, возможно, меня не будет целый день, так что все сообщения перенаправляй на мой карманный телефон. Послышались тихие щелчки блокировки дверных панелей, включилась сигнализация, противопожарка, отключилось электричество и вода. - Счастливого пути, Ния, возвращайся поскорее и ни о чем не беспокойся, я за всем здесь присмотрю, - ответила моя квартира приятным голосом молодого человека. Когда я только въехала сюда, и надо было выбирать голосовое сопровождение для системы домашнего управления, я остановилась именно на этом: 7-16 «Май». Я не знаю, даже не представляю себе, какой он, этот молодой человек, чей голос каждый день желает мне доброго утра, приятного аппетита, напоминает, что в комнате слишком душно или, напротив, слишком холодно, желает счастливого пути, приветствует, когда возвращаюсь, не знаю, как его зовут на самом деле, или это настоящее его имя, но привыкла к нему, как к родному, порою даже скучаю, если долго не бываю дома. Не хватает ласкового: «Доброе утро, Ния»… Имя «Май» ему очень подходит. Чудесное имя. Я думаю - он брюнет и у него синие глаза. Солнечное яркое утро заливалось птичьими трелями из хорошо замаскированных динамиков. Птицы не жили вблизи транспортных развязок и растительность в окрестностях трасс почти вся искусственная, зато цены на аренду квартир гораздо ниже, чем в районах с натуральной зеленью и живыми птицами. Ну, что ж теперь, зато транспорт всегда рядом, а искусственные деревья даже на ощупь от живых почти не отличаются. Пешеходная лента доставила меня на платформу «Патриаршие пруды». Я частенько задумывалась, почему у этого транспортного узла такое странное название? От него веяло какой-то романтической тайной, оно совсем не подходило к одетой в стекло и металл платформе. Парижская стрела стояла полупустая. Я села в свободную кабинку и защелкнула на талии скобы безопасности. Оператор стрелы прошелся по рядам, проверяя все ли в порядке, и вскоре из динамиков зазвучал женский голос: - Мы приветствуем вас на борту пассажирской стрелы Москва-Париж, напоминаем, что стоимость проезда включена в стоимость посещения города. Не забудьте надеть маски при вхождении в зону турбулентности пространства. Экипаж желает вам приятного пути. Зазвучала легкая музыка, окна сделались непрозрачными и я, устроившись поудобнее, закрыла глаза, вслушиваясь в биение сердца. Май, я скоро вернусь… Движения стрелы, как обычно не чувствовалось, казалось, она стоит на месте. - Мы входим в зону турбулентности пространства, - сквозь музыку произнес женский голос, - наденьте, пожалуйста, маски. Не открывая глаз, я взяла из отсека кабинки маску, на ощупь расправила ее и прижала к лицу, решив не натягивать крепления на лоб и затылок. Ноздри защекотал легкий запах озона, темные веки затревожил сиреневый свет, виски на секунду сдавило. Женский голос произнес: - Экипаж стрелы желает вам приятного времени в городе-музее Париже. Я сняла маску и положила в отсек, окна стрелы светлели, становясь прозрачными. Платформа дышала летом. Пешеходная дорожка доставила нас ко входу в Париж. Расплатившись, я отказалась от гида и направилась к прозрачным воротам Оградительного Купола музея. До Монмартра решила пройтись пешком. Неужели по этим дорогам когда-то ездили машины? А в этих домах жили люди? Поверить невозможно. Кафе, магазины и сувенирные лавки создавали иллюзию живого города, но мне хотелось замереть у какого-нибудь фонтана, закрыть глаза и представить музей настоящим городом с машинами, толпами спешащих людей, птицами и запахом жареных каштанов. Говорят, здесь когда-то жарили каштаны прямо на улицах. Я однажды видела один в Лувре. Непреодолимо хотелось разбить непробиваемое стекло, взять в руку маленький коричневый кругляшок, взвесить, покатать на ладони, раскусить его панцирь, заглянуть внутрь, вдохнуть запах живого города Парижа. Вскоре показался белый купол собора Санке-Кер, у его подножья теснились магазинчики и крошечные кафе. В этот ранний утренний час посетителей было немного, ребят, занявших центральный столик, я увидела сразу. - О, а вот и наша затворница! - воскликнула Лоя. - Скорее, Ния, твой завтрак еще не остыл! - Привет, ребята, - присев за столик, я улыбнулась Лое, Скифу, Адриатике и Грабу. - Что сегодня вкусненького? В тугих листьях салата истекало желтым соусом чье-то мясо. - Это кто? - я поднесла тарелку к лицу. Пахло вкусно, остро. - Какие-то полинезийские мутанты, вроде из птиц, - отмахнулась Лоя, - ты давай, рассказывай! Да, ребята, у нас потрясающая новость! У Нии чужое сердце! - Опа-па! - воскликнул Скиф. - Поздравляю! И давно? - Не знаю, я не почувствовала, наверное, пару дней - не больше. - И как оно? - улыбчивые зеленые глаза Граба рассматривали мое лицо, словно он хотел рассмотреть во мне нечто новое. - Какое? - Спокойное. Я еще толком с ним не познакомилась. - Везет тебе, - вздохнула Адриатика, - я думала, из нашей компании мне первой дадут или Грабу. Нет, ну почему именно тебе? - Адри, - вмешался Скиф, - ну что ты, в самом деле, это же праздник, а ты… - Нет, ну почему именно она? Вы не представляете, как я готовилась к этому моменту, я все продумала, все просчитала! Ребят, вы не понимаете, я была уже готова к этому внутренне! Ну, неужели я не смогу принять и изучить чужой мир?! Ребята! Я смотрела на огненно-рыжую, смуглую, тоненькую, как эбеновая статуэтка Адриатику и молча улыбалась. Ну а что я могла поделать, с этим? Я не готовилась внутренне, ничего не делала, но отчего-то сочли, что я смогу, я созрела для принятия в себя чужого сердца. Сердце, ты бывало в Париже? Что ты чувствовало здесь? И оно вдруг отозвалось, сменило свой грустный тембр одиночества в чужой груди на едва ощутимый ритм воспоминаний. - Ния, ты где? - Лоя коснулась моей руки. - Не трогай ее, кажется, Ния разговаривает с сердцем, - Граб мягко улыбался, глядя на меня. - Ния, я прав? - Да, - моя улыбка вышла мечтательной, - оно отвечает… оно бывало здесь, ему нравится Париж. - Ох, ну надо же, - вздохнула Адриатика, - и уже отвечает… Нет, ну как так, а? Так быстро… - А что ты будешь делать? - спросил Скиф. - Поношу его по Парижу, поищу знакомые ему места, послушаю его. В общем, будем узнавать друг друга ближе. Простите меня, ребятки, я пойду? - Ну, конечно, - ободряюще кивнула Лоя. - Ты к нам не вернешься? - Боюсь, нет, у меня билет всего на три часа. Забегайте ко мне. Мы расцеловались. Чмокнув капризные губы Адриатики, я шепнула ей на ухо: - Ты будешь следующей, вот увидишь. - Хотелось бы, - вздохнула она, приобнимая меня за плечи, - я приеду к тебе сегодня вечером или завтра утром, хотелось бы поподробнее расспросить, можно? - Конечно, дорогая. - Мы все приедем, - попивая горячий сладкий напиток, Граб смотрел на меня, улыбаясь уголками губ, - ты все еще живешь в районе «Москва»? - Да, пока не собираюсь уезжать оттуда. - Ох, ну там же один транспорт, сплошные дороги, - покачала головой Адриатика, - как там можно жить? Переехала бы лучше… - Адри, прости, но у меня мало времени, - я перебросила тонкий ремешок сумки через плечо, - приезжайте и обо всем поговорим. Махнув рукой на прощанье, я пошла наугад по Монмартру и свернула в первую попавшуюся узенькую улочку старого города. Пока еще ни один турист не попался мне на глаза, и казалось что я единственный посетитель музея сегодня. Сквозь высокий, едва заметный купол било солнце, а воздух был приятно прохладным - в Париже отличная вентиляция. Когда Париж был просто городом, его площадь простиралась гораздо дальше нынешней, музейной, - я видела древние карты, - а теперь, неторопливым шагом его можно было исходить вдоль и поперек часов за 5-7. Я бродила по узким улочкам, рассматривая старинные дома: одни темные, почти черные, закрытые для туристов, слепо смотрели глухими непрозрачными окнами, другие дома светло-коричневых, желтых и даже белых цветов выглядели жилыми, к ним в окна можно было заглянуть и увидеть интерьер комнат с мебелью и утварью. Внезапно сердце взволнованно екнуло. Я остановилась. - Что? Где? Тебе тут что-то знакомо? Дорого? Я скользила взглядом по улочке, на которую только что вышла. Когда глаза остановились на трёхэтажном каменном доме, сердце затрепетало. Я подошла к дому и поискала какую-нибудь табличку. Надпись уличного указателя гласила: «rue Gabrielle», ниже - интересные исторические факты, которые в данный момент меня совсем не интересовали. Я слушала сердце. Оно хотело попасть внутрь, но дом был закрыт для посещения. - Как же мы войдем? - я подошла ближе, разглядывая высокие запертые двери, декоративные решетки на широких окнах первого этажа, узких второго и маленьких третьего под необычной треугольной крышей. - Это запрещено, да и не безопасно… Но я знала, что все равно пойду куда угодно, лишь бы побольше узнать о новом сердце, вдруг его разочарует моя неуверенность и трусость и оно надолго замолчит? Я приложила ладонь к груди и прошептала: - Если ты знаешь, как туда попасть, покажи. Сердце всколыхнулось радостью и повело меня. Мы обогнули дом, прошлись вдоль южной стены, опять свернули за угол, и я увидела, что задняя стена здания как-то странно обрезана, словно когда-то здесь впритык стоял еще один дом. Не знаю, так ли это, но теперь тут был разбит сквер. Я разглядывала искусственные деревья, скамеечки, тщательно разложенные по дорожкам листья, а сердце просило обратить внимание на дом. Я принялась разглядывать почерневшую от столетий каменную кладку. Граб рассказывал, что все памятники архитектуры городов музеев, даже подводной Венеции, обработаны специальным составом, если бы не он все давно бы разрушилось. Снимать состав нельзя было ни в коем случае, поэтому вычистить здания и увидать их первоначальный цвет уже не представлялось никакой возможности. Ведомая сердцем, я шла, рассматривая странно обрезанную стену и, если бы не нетерпеливый сердечный толчок, ни за что бы не заметила черную, в цвет кладки дверь. «Открывай же! Открывай! - торопило сердце. - Ну не бойся! Толкни ее!» Я протянула руку, но никак не могла заставить себя совершить запретного - коснуться двери и войти в этот дом. Но, сердце и теперь победило. На ощупь гладкая черная поверхность показалась жирной. Дверь подалась внутрь и бесшумно приоткрылась. В лицо ударил тяжелый кисловатый дух, в горле моментально запершило и я подумала о составе, покрывающим дом снаружи и изнутри… да так же и отравиться можно! Дом же никак не проветривается, все окна-двери закрыты герметично… теперь уже кроме одной. Стоя на пороге, я всматривалась в непроглядный затхлый сумрак, глаза постепенно привыкали, стали различимы ступени уходящей вверх лестницы. Сердце билось взволнованно, но тихо, оно не хотело нас выдавать, ведь теперь мы были соучастниками. Затаив дыхание, я шагнула внутрь, не сводя глаз с нижней ступени, запоминая ее расположение, на случай, если дверь за мной захлопнется и я останусь в кромешной темноте. Но дверь осталась приоткрытой, и тонкой, четкой линейки света вполне хватило на то, чтобы преодолеть шесть высоких ступенек и оказаться на первом пролете. Дальше лестница исчезала в густой тьме. А сердце требовало, чтобы я шла дальше. Из сумочки я достала помадный тюбик, в крышечке которого имелся яркий светлячок, благодаря ему губы можно было накрасить даже в темноте. Вспыхнувший тоненький лучик чиркнул по ступеням. Поднявшись на второй этаж, я очутилась перед дверью, и сердце подсказало: «Открывай…» Я вошла в просторную пустую комнату с высокими потолками и узкими окнами. Черными стекла были только снаружи, изнутри они оказались прозрачными и длинные прямоугольники солнечного света лежали на полу. Сердце билось спокойно и как-то задумчиво, в его ритме ощущалась какая-то светлая, легкая грусть. Я огляделась. В дверных проемах виднелись пустые комнаты. Надо же, я была уверена, что повсюду тут будет полным полно пыли, но было чисто и… скользко. Да еще этот запах… от него першило в горле и шла кругом голова. - Ну и что мы тут ищем? - спросила я у сердца и подошла к окну. Удивительное ощущение смотреть из окошка дома, которому столько тысяч лет… Я с любопытством разглядывала улицу, дома напротив с этого необычного ракурса. Надо же, когда все районы были отдельными городами и у них были какие-то страны… Я смотрела на пустынную улочку, на дома со слепыми окнами… Эти окна похожи на широко распахнутые остекленевшие глаза, будто дома что-то увидели такое, отчего их глаза разом застыли, ослепнув на века… Интересно, что за люди здесь жили? Чего хотели, кого боялись, о чем мечтали? Как они общались между собой, как понимали друг друга, не меняясь сердцами? Что они могли знать друг о друге, не имея возможности ощутить в своей груди биение чужого сердца? Чем же они занимались всю свою молодость? Вдруг сердце забилось, заволновалось, требуя внимания, а мне совсем уж тяжко дышалось. Осмотрев оконную раму, я поняла, как поднимается стекло. Глубоко, с наслаждением вдохнула прохладный воздух, в голове сразу же посветлело. - Скажи мне, сердце мое, что мы тут делаем? Оно не обиделось на то, что я назвала его «своим», а лишь часто билось, меняя ритм, будто силилось мне что-то сказать на своем сердечном языке. Порыв ветра шевельнул бумажный уголок меж оконных рам, и я заметила сложенный листочек в неровной щели. Вытащив его, развернула и прочла: «Привет, хоть и не знаю, кто ты. Я понимаю, что это против всех законов, но все же рискнул написать тебе это письмо, потому что знаю - мое сердце приведет тебя сюда. И если привело, значит, ты человек, могущий слушать чужое сердце, я хотел бы с тобой познакомиться, но я скоро умру, и у меня заберут сердце, чтобы отдать его тебе. У меня хорошее молодое сердце, у тебя не будет с ним хлопот. Да, кстати, оно еще ни разу не любило, просто не успело. Может, оно полюбит сначала тебя, а потом вы вместе полюбите кого-то? Жаль что я тебя не знаю… то есть, сердце-то все равно тебя узнает, а я… прости за неразборчивый подчерк и путаные мысли. Ну, что я могу сказать о себе и своем сердце? Нам 20, мы любим… нет, любили путешествовать и оставили тебе записки во всех пяти городах-музеях, чтобы уж точно встретиться с тобой. В этих письмецах я рассказал о нас, всегда по-разному. Если ты захочешь, мое сердце будет тебе гидом по нашему с ним миру, оно все тебе покажет и расскажет. Что мне сказать тебе сейчас, в моем первом письме? У меня есть мама и два старших брата, мы живем в небогатом, но очень красивом районе «Лондон», может быть, ты знаешь общежитие «Вест-аббат»? Если ты, конечно, захочешь и найдешь время навестить мою семью, ниже я напишу подробный адрес. Просто скажи им, что у тебя мое сердце. Я был бы благодарен тебе за это. Ну, что еще? Наверное, пока все. Не грусти и не скучай. Май Грааске.»

Сергей Лукьяненко. Мы не рабы

Девушка была такой очаровательно глупенькой, что ей, наверное, даже не снились сны. - Вы не боитесь? - спросила она. Не дожидаясь ответа, продолжила: - А я так ужасно боюсь! Этот ужасный экзекутор… - Экзекьютор, - поправил я. Милый лобик сморщился, будто пытаясь компенсировать недостающие внутри извилины. - Он же экзекуцию проводит? Экзекутор? - Эк-зе-кью-тор, - повторил я, разглядывая картины на стенах. Вроде бы обычные классические полотна, но с вариациями. Такие картины вошли в моду год назад и до сих пор не приелись публике. Чего там только не было - и "Последний день Помпеи", где на фоне рушащихся зданий шла веселая оргия, и скабрезные "Охотники на привале", и совершенно непристойная смесь "Утра в сосновом бору" и "Аленушки". - Эк-зе-кью-тор. Исполнитель. Он выносит приговор. По сути, он даже его не исполняет, но слово прижилось… - А экзекуция? - жалобно спросила девушка. Я покачал головой. Снял и протер очки. Она и впрямь была удивительно хороша. Чудесная фигурка, где надо тонкая, где надо - округлая. Красивое личико - слово "лицо" будет слишком грубым. Чудные светлые волосы. Губы… манящие. И полная дура. Как и положено лицензированной девушке для удовольствий. Большинство девушек, подписывая стандартный годовой контракт, включают в него пункт о временном оглуплении. - Мне пора, - сказал я. Девушка вздохнула. Сказала с такой неподдельной грустью, что я на миг заколебался, - стоит ли уходить… - Говорят - все блондинки дуры. А я считаю, что это неправда! Я ждал продолжения. Вдруг какая-то мысль прорвется через дремлющие нейроны? - А почему он не экзекутор? - спросила девушка. Улыбнувшись, я встал и чиркнул карточкой по кассовому терминалу: - Не сложилось, милая… Я буду по тебе скучать! Она расцвела в ответной улыбке: - Я тоже, милый! И я вышел из помещения, где десяток беленьких, черненьких, рыженьких и лысых девиц ожидали клиентов. Все как одна - красавицы. Все как одна - дуры. И я дурак. Дурак-экзекутор. Додумался, где искать будущую любимую - в городском борделе! На улице, несмотря на раннее утро, было жарко. Климатизаторы в городе не работали. То ли местные жители привыкли к такой погоде, то ли в мэрии проворовались сильнее, чем считали на Земле. Я двинулся по Проспекту Первопоселенцев к Площади Независимости. На любой земной колонии есть такой проспект и такая площадь. И любую колонию рано или поздно посещает экзекьютор. Прохожих было немного, и почти все лица оказались мне знакомы по трехмесячному путешествию на "Левиафане". Местные сейчас радостно разгружают грузовые боты… Плечистые японцы в зеркальных очках последней модели деловито оглядывали достопримечательности - церковь, ратушу, мечеть, здание суда, памятник кому-то-из-колонистов-спасшему-колонию-от-бедствий. Временами стекла очков подергивались радужной пеленой: не удовлетворившись видеосъемкой, туристы делали голог-рафическую съемку местности. Другая группа туристов усаживалась в экскурсионный автобус. Их ждала обычная программа - экскурсия к месту посадки колониального баркаса, визит в деревню аборигенов, охота на диких зверей в ближайших джунглях, ужин в ресторане с местной кухней, а после, для лиц с крепкими желудками, невинные ночные шалости. Маятниковый лайнер будет ждать на орбите еще сутки, а потом неумолимые законы гиперпространственной физики швырнут его к следующей планете. Надо спешить, надо успеть повидать все, за что заплачены немалые деньги. А вдвойне спешить надо мне. За сутки я должен влюбиться и вынести приговор. Памятник, как ни странно, мне понравился. Он изображал благообразного бородатого мужчину с короткой стрижкой. В руке бородач держал что-то вроде посоха, что придавало ему внешность сказочного мага. Но подпись на постаменте гласила, что передо мной старший механик колониального баркаса, на четвертом году полета добрым словом и обрезком титановой трубы усмиривший мятеж. Я даже посмотрел короткий игровой ролик, из которого следовало, что главную роль в усмирении сыграли-таки добрые слова, а обрезок трубы служил лишь вспомогательным фактором. Ролик был хороший, но мои очки, подключенные к закрытой базе данных, немедленно выдали иную версию событий, где злосчастной трубе отводилась более заметная роль. Возле памятника меня и начали пасти. Вначале я заметил двух топтунов - один азиат, другой европеоид. Потом появился третий - пожилой негр. Потом четвертая - хорошенькая рыжая девица. В окружении этой четверки я свернул в узкий проулок между мэрией и двухэтажным универсальным магазином. Там меня ждал симпатичный интеллигентный юноша, похожий на музыканта или молодого перспективного актера. Очки, однако, отработали его сразу перед глазами побежали строчки досье. Сын мэра был вовсе не музыкантом, он возглавлял местную тайную полицию. По колониальным масштабам - серьезный пост. По земным… достаточно сказать, что все подчиненные юноши, в количестве четырех человек, стояли сейчас за моей спиной. - Здравствуйте, господин исполнитель, - сказал юноша. - Здравствуй, Денис, - ответил я. - Что ж ты всех служак сюда собрал? А если кто-то из туристов наркоту провез? - Все чисто, - быстро ответил юноша. - А если кто-то собирается контрабандой кристаллы с рудника вывезти? Перед глазами замигала оранжевая точка - Денис напрягся: - Это серьезно, исполнитель? В общем-то это не было моим делом. Но почему бы не помочь законной власти? - Приглядитесь к толстому рыжему немцу, - посоветовал я. - Особенно поинтересуйтесь, нет ли у него контейнера-импланта в брюшной полости. Почти неуловимый жест - и азиат с девушкой ушли. - Спасибо, исполнитель, - сказал юноша. - Скажите, что нам грозит? Я молчал. Мы никогда не отвечаем на такие вопросы. - У нас самая обычная колония, - будто себя уговаривая, сказал сын мэра. - К Земле лояльны, общих законов придерживаемся… в целом. Я ничего не сказал. - Ас теми аборигенами… было не ясно, что они разумны, - продолжал юноша. - Да это и сейчас еще не до конца доказано! И виртуальный притон мы закрыли… как только директива с Земли пришла… Что я мог ему сказать? Что эта колония - и впрямь не худшая из сотни мелких человеческих поселений. Что у них хотя бы не процветают изуверские культы, не практикуется рабство, к местным формам жизни относятся достаточно гуманно. Что я еще не вынес приговор, да и вряд ли он окажется суровым? Нам запрещено отвечать на такие вопросы. Первое правило, которое я усвоил, с пяти лет обучаясь на экзекьютора: никаких дискуссий с подследственными. Ребенком я проверял школы, в возрасте этого паренька контролировал мелкие фирмы. И никогда, никогда не отвечал на вопросы. - Ты уже вынес приговор, исполнитель? - спросил юноша. Я повернулся и двинулся обратно. - Что случается, если исполнитель гибнет? - Вопрос ударил в спину будто выстрел. - Следующий экзекьютор учитывает этот факт. - Я обернулся. - Но нас не так-то легко убить. Эмоциональный индикатор пульсировал багровым. Неужели на этой планете и впрямь творится что-то серьезное? - Какое ты имеешь право судить? - выкрикнул юноша. - Двадцать лет колония была изолирована от Земли! Потом - тридцать лет без единого корабля! Вы наконец-то соизволили наладить транспорт - и первым делом прислали палача! Спасибо! Наконец-то прибыл палач, прибыл царь и бог, который вправе судить! Вот тут я счел себя вправе ответить: - У меня нет этого права. Пока - нет. Но будет. Мимо изрядно нервничающего негра, мимо второго, более спокойного агента я вышел из переулка. Что ж, разговор состоялся. Он обязан был состояться - в той или иной форме. Со мной мог встретиться сам мэр или местные криминальные заправилы… или представитель тех и других вроде этого честолюбивого паренька. Мысленно я отметил: "Явная тенденция к наследованию власти". Это не большое преступление. Но все-таки. С летающим транспортом на планете было плохо. "Левиафан" должен сгрузить полсотни легких флаеров, но пока весь планетный авиапарк состоял из старых, еще на колониальном баркасе привезенных шлюпок. Десяток машин находились в общественном пользовании, две или три - в личном. Еще пять служили в качестве такси. Я не стал реквизировать общественный транспорт, а пошел и нанял последнюю тачку- четыре уже были арендованы японцами. Пилот прилагался рослая молодая женщина с чуть грубоватыми манерами. - Жанна, - протягивая руку, сказала она. - Вас за пульт не, пущу, и не просите. - Даже не подумаю, - пообещал я, пожимая крепкую ладонь. Управлять старой техникой нас учили, но куда спокойнее довериться местному пилоту. Женщина чего-то ждала. Наверное, хотела, чтобы я представился. - Полетели? - сказал я. - Времени очень мало. - Странный вы, - пожимая плечами, ответила Жанна. - Я землян другими представляла. - А много землян вы видели? - не удержался я. - Телевидение уже тридцать лет работает. Земляне, они… - Жанна заколебалась. - Веселые? Открытые? Симпатичные? Кампанейские? Женщина кивнула. - Земляне разные, - сказал я. Милая девушка из борделя ничего бы не поняла. А Жанне хватило нескольких секунд. - Так вы передачи для колоний фильтруете? - воскликнула она. - Точно? - Конечно. Гиперсвязь - дорогое удовольствие, зачем транслировать в колонию всякую ерунду? Жанна захохотала и открыла дверцу кабины: - Со мной сядете? Или в пассажирский салон? - С вами, - устраиваясь в кресле второго пилота, сказал я. - Неудобно гонять такую махину ради одного пассажира? - Вы же заплатили, - коротко ответила Жанна. - Других машин пока нет… Правда, что на "Левиафане" сотня флаеров? - Полсотни. - Все равно хорошо, - кивнула женщина. - Как хочется водить хорошую машину, а не этот утюг… А вы меня насмешили, да! Значит, земляне врут колонистам? - Случается. Родители тоже не рассказывают детям о всех своих проблемах. - Если так рассудить - то все верно, - согласилась Жанна. Опустила руки на пульт: торжественно, будто пианист на клавиатуру. Спросила: - Мы вам кажемся смешными? Дикими? - Вовсе нет, - ответил я, не кривя душой. - У вас вполне процветающая колония. Вы даже способны торговать с метрополией. Хороший прирост населения, неплохая нравственность… Завыла турбина, шлюпка медленно поднялась над землей. - Значит, наказывать нас не будете, господин экзекьютор? - с усмешкой спросила Жанна. - Один-ноль в вашу пользу, - признал я. - Но как вы меня опознали? - На миллионера вы не похожи, а шлюпку арендовали без споров. Да и маршрут странный… три поселения аборигенов, старый рудник, новый рудник… Летим к первому стойбищу? Машина резко взмыла в небо. - Может быть, я этнограф? - спросил я. - Еще скажите - ботаник! - фыркнула Жанна. - Прегрешения наши ищете, верно? - А они есть? - Наркотой кое-кто балуется, говорят, что виртуалка есть подпольная, мэр зажрался, скотина, сынок его трапперов данью обкладывает, - принялась перечислять Жанна. - Обычное дерьмо. - В том-то и дело, что обычное. - А против Земли мы не бунтуем, - усмехнулась Жанна. - Аборигенов… в цепи не заковываем. Очки высветили оранжевый огонек. - Что все-таки неладно с аборигенами? - спросил я. Жанна замолчала. Голубовато-зеленое небо планеты раскинулось над нами, зеленый ковер джунглей стлался внизу. - Я знаю, что лет тридцать назад произошло вооруженное столкновение, мягко сказал я. - Битва у реки, так? - Битва, - фыркнула Жанна. - Две очереди из пулеметов… матушка там была, рассказывала. - Но вы не из-за этого волнуетесь, - сказал я. - Что еще вам очечки подсказывают? - Вам двадцать девять лет, разведены, маленькая дочь, две собаки, живете с мамой, вас уважают, но считают излишне резкой… и прямой в высказываниях. - Это у нас семейное, - мрачно сказала Жанна. - Ладно, спасибо, что не все досье пересказали. Не хочу знать, что про меня власти думают. - Так что с аборигенами? - повторил я. Жанна не отвечала. Шлюпка начала снижаться. Стойбище располагалось у кромки леса, рядом с маленьким озерцом. Сотня примитивных хижин, точнее, даже просто шалашей, несколько костров. Жанна посадила шлюпку у воды, там, где проступал скальный грунт. Я потер камень носком ботинка - на застарелом нагаре остался светлый след. Здесь часто садились. Жанна молча смотрела на меня, привалившись к бронированному боку шлюпки. От стойбища шли аборигены. Ну просто образчик отсталой инопланетной расы - мохнатые, низкорослые гуманоиды в одежде из шкур, с деревянными копьями, заостренными и обожженными на костре. Впереди - то ли вождь, то ли шаман. За ним - два десятка крепких мужских особей с корзинами. - Я бы не сказал, что об их разумности трудно догадаться с первого взгляда, - мягко заметил я. - Никто и никогда не сомневался, - презрительно бросила Жанна. - А что было делать? Беспилотный зонд следов разумной жизни не обнаружил. Колониальный баркас не имел запаса топлива на возвращение. Пришлось… сосуществовать. Аборигены остановились. Поставили на землю корзины. Старейшина, неуверенно переводя взгляд с Жанны на меня, сделал все-таки выбор в пользу мужчины. - Фрукты, - довольно разборчиво сказал он, тыча пальцем в корзины. Вытянул руку по направлению к носильщикам, добавил: - Рабочие. Я молчал. "Рабочие" переминались с ноги на ногу. - Они не рабы, - сказала Жанна. - Они вправе уйти. - Мы не рабы! - заволновался старейшина. - Мы вправе уйти! - Что вы хотите взамен? - спросил я его. - Еда, огонь, лекарства? Оружие? Старейшина запустил руку под шкуру, достал пластиковую фляжку с остатками жидкости на донце. Сказал: - Оружие - нет, нет! Знаем закон! Лекарство - нет, нет! Питье! Я взял из дрожащих рук фляжку, открутил колпачок, понюхал. Спросил Жанну: - Настолько близкий метаболизм? - Пробовать не советую, там большая доза метилового спирта. Для них это не опасно. - Быстро спиваются? - спросил я. - Год… два. - Жанна пожала плечами. - Кому это интересно? Работают и ладно. Вернув фляжку старейшине, я сказал: - Потом. Другой раз. Сейчас нет питье. Подожди. - Вождю лучше дать, а то может обидеться, - пробормотала Жанна. Нырнула в кабину, появилась с бутылкой местного виски. Протянула вождю, сказала: Тебе! Привет! - Привет! Привет! - хватая бутылку, воскликнул вождь. Я молча забрался в кабину. Жанна села в кресло пилота. Аборигены торопливо двинулись прочь от шлюпки. - Что, сволочи мы? - почти весело спросила Жанна. - А нечего было матушке Земле рассылать колониальные баркасы! - Вы же знаете, Жанна, тогда существовала опасность гибели всей цивилизации. - И вы складывали яйца по разным корзинам, - фыркнула Жанна. - Знаю, знаю… Ну вот, вы увидели очередного гадкого утенка, вылупившегося из уцелевшего яичка. Велико ли наше преступление? - Велико, - сказал я. Не мог и не хотел я говорить ей всего. Про первую и вторую нарковойны, про эпидемию виртуальной наркомании, про табачные бунты, про введение полного запрета на химические и электронные средства для изменения сознания. Она это, конечно, знала… отчасти. По передачам ти-ви "Метрополия". Она только не подозревала, как безобразно и страшно все это было. - У вас только пиво, да? - спросила Жанна. - Уже запретили. Жанна фыркнула. - Мы чистим планету, - сказал я. - Латаем генофонд. Я… я пробовал пиво. И вино тоже. Даже виски. Нам дозволено больше, чем рядовым гражданам. - Так всегда, - ехидно сказала Жанна. - И вам понравилось? На этот вопрос я не ответил. Признался: - Возможно, сейчас мы перегнули палку в другую сторону. По большому счету, достаточно было победить электронную наркоманию… Но человечество стояло на грани гибели, и в средствах церемониться не приходилось. - И что будет с нашей колонией? - Вы будете наказаны, - ответил я. - В первую очередь, конечно, виноваты властные структуры. Но достанется всем. Таков закон. Распространение дурманящих веществ среди иных форм разумной жизни - очень тяжелое преступление. Жанна помолчала. Потом сообщила: - Приближаемся ко второму стойбищу. - Там то же самое? - Да. - Тогда летим в город. Аборигенов вы временно убрали не только с улиц, но, полагаю, и из рудников? Возвращаемся в город. - Как прикажете, экзекьютор, - презрительно сказала Жанна. С неожиданно прорвавшимися эмоциями воскликнула: - Ну почему я? Именно я? Повезла бы этих амбалов-японцев на охоту, сидела бы сейчас у костра, байки травила! Нет, влипла! Стала пособницей экзекьютора! Вы улетите, а меня вся планета проклянет! Сашеньке станут говорить, что ее мама - предательница! - На вашем месте мог… - Но оказалась-то я! Им нужен будет козел отпущения, и козел теперь имеется! Она помолчала и поправилась: - Коза отпущения… А что мы должны были делать? Продавать аборигенам сталь? Оружие? Они не нуждаются в пище, не нуждаются в лекарствах. Им пока не интересен прогресс. А вот выпивка - это лучшая валюта! - Я знаю. Так случалось на всех планетах, где колонисты встретили разумную жизнь. Иногда в ход шел алкоголь, иногда синтетические наркотики. - На всех планетах? - поразилась Жанна. - Ну… вроде бы мормоны обошлись без этого. У них обычное рабство. - Значит, все так делают… - пробормотала Жанна. - И все равно вы нас накажете? - Да. Шлюпка пошла на посадку. Жанна молчала. Лишь перед самым касанием пробормотала: - И почему вы считаете себя вправе судить нас? Это все решило. - Подождите минутку, - попросил я. - Не выходите. Жанна удивленно посмотрела на меня. - Вы правы в одном, - сказал я. - Правосудие не может быть беспристрастным. Не должно. Мы люди, а не математические формулы. Потому и существуют суды присяжных, прецедентное право… чтобы над строчкой закона всегда стоял живой человек. - Соберете присяжных? - удивилась Жанна. - Если из наших - вердикт будет один. Если из ваших - другой. Где тут справедливость? - Экзекьютор - сам себе присяжный, - сказал я. - Одну минуту, Жанна. Я достал из кармана упаковку, открыл. Там лежала таблетка одна-единственная. Они очень дорогие, эти таблетки. Наверное, самый страшный наркотик, придуманный человечеством. Позволенный лишь экзекьюторам… и, наверное, тем, кто стоит над нами. - Я люблю вас, Жанна, - сказал я. И раскусил маленький белый диск. Во рту стало солоно. Голова закружилась. - Что вы несете? - возмутилась Жанна. Заглушила турбину шлюпки, обесточила пульт. - Это… тест… - пробормотал я. - Если бы времени было больше… я постарался бы обойтись без таблеток… но времени всегда не хватает… - Дурак вы, экзекьютор, - пробормотала Жанна. - Дурак и напыщенный осел. Она выпрыгнула на бетон посадочной площадки, хлопнула дверцей кабины, пошла к ангару. Я был уверен, что сейчас она кроет меня отборной местной бранью. И мне это было неприятно, горько, тягостно, потому что… потому что… потому… Потому что любимая женщина ненавидела меня! - Жанна… - пробормотал я. - Я же люблю тебя… Люблю! Эту упрямую прямоту, эти резкие манеры, за которыми ты прячешь одиночество и слабость… Пусть многим ты кажешься самой обычной, а кому-то даже некрасивой - я - то знаю, сколько в тебе очарования, сколько настоящей, не показной женственности и нежности… - Жанна… - закрывая лицо руками, прошептал я. Я экзекьютор. Я выполню свой долг. И каким бы суровым ни был мой приговор - это будет приговор неравнодушного человека. Потому что я сужу не только колонию с банальным именем Новая Надежда, а любимую женщину. И самого себя. Коммутатор пискнул, когда я включил его на прямую связь. - Экзекьютор-один… доклад… - прошептал я. Мне никто не ответил, но я знал, что меня слушают. - Колония Новая Надежда, вторая планета четвертой Лебедя… Обнаружены следующие преступления третьей степени: злоупотребление властью, коррупция, антидемократические настроения… Следующие преступления второй степени: употребление алкогольных напитков, недостаточная борьба с наркоманией, предположительно - недостаточная борьба с электронной наркоманией. Следующее преступление первой степени: вовлечение местной формы разумной жизни в употребление дурманящих веществ. Согласно закону о Спасении Разума выношу приговор… временное ограничение прав и свобод, размещение на планете полицейского гарнизона, наложение на все… все население штрафных санкций согласно пункту D… поправка - согласно пункту G закона о Спасении Разума, ликвидация всех лиц, пользовавшихся электронными наркотиками более трех раз, ограничение высоких технологий… отгрузку флаеров прекратить, доставленные на планету - передать под контроль гарнизона… Я говорил еще долго, прежде чем произнес последнюю уставную фразу: - Доклад закончен, приговор привести в исполнение. И добавил не по уставу: - Прощайте. Японец подсел ко мне в ресторанчике, где я героически сражался с твердым кукурузным хлебом. Надо было привыкать к местной кухне - и я старался изо всех сил. - Санкции согласно пункту G - не слишком ли сурово? - спросил японец. Он ничем не выделялся из толпы других туристов, такой же генетически улучшенный японец, высокий и с большими круглыми глазами. Экзекьютору-два и не положено выделяться. - Необходимо, - сказал я. Японец кивнул. Заметил: - Три часа до отлета корабля. Пойдем? - Я остаюсь, - сказал я. - Это теперь и мой дом. Я останусь здесь. Рано или поздно Жанна поймет и простит меня. Японец вежливо покивал: - Жанна - та женщина-пилот? Хорошая женщина, крупная… Я сдержался. Что он может понимать, глядя на этот мир холодными глазами чужака? - Значит, таблетка еще действует, - флегматично продолжил японец. - И ты хочешь разделить судьбу с любимой женщиной? - А ты бы поступил иначе? - взорвался я. - Возвращайся на корабль! Я вынес приговор, что еще от меня требуется? Я - не раб! - Я выпью кофе, - сказал японец. - Можно? - Пей, - сказал я. - Только не пытайся меня уговаривать. Японец кивнул. Снял очки, печально посмотрел на меня. Спросил: - Ты же понимаешь, что полюбил ее только под действием таблетки? - Сейчас я люблю ее сам, - ответил я. Японец на миг надел очки, видимо, посмотрел на часы. Снова их снял. Повторил: - Я выпью кофе… Минут через десять он заказал вторую чашку. Я торжествующе улыбнулся. - Все индивидуально, - пробормотал японец. Еще через десять минут японец встал и сказал: - Пошли? Я огляделся. Чужие люди чужой планеты обедали и пили алкоголь, не подозревая, что через два с половиной часа от "Левиафана" отделится боевой бот, набитый вымуштрованными солдатами. - Это… всегда так? - спросил я. Японец кивнул. - Почему все стало так пусто? Он опустил руку мне на плечо, сочувственно заглянул в глаза. Сказал: - Это пройдет, брат. У тебя это первый раз, но ты привыкнешь. Впереди другие планеты. Если ты полюбишь по-настоящему - то уйдешь и разделишь судьбу приговоренных. - Я уйду, - прошептал я. - Однажды я уйду! Японец кивнул: - Мы не рабы. Мы вправе уйти.

Сергей Лукьяненко. Девочка с китайскими зажигалками

Мало кто знает, что известный московский скульптор Цураб Зеретели увлекается собиранием нэцкэ. Хобби свое, ничего предосудительного не имеющее, он почему-то не афиширует. В тот морозный снежный вечер, по недоразумению московской погоды выпавший удачно - на тридцать первое декабря, Валерий Крылов стоял у антикварного салона вблизи Пушкинской площади и разглядывал только что купленное нэцкэ. Нэцкэ - оно и в России нэцкэ. Статуэтка сантиметров в пять, брелок из дерева или слоновой кости, к которому не придумавшие карманов японцы привязывали ключи, курительные трубки, ножички для харакири и прочую полезную мелочь. Потом вешали связку на пояс и шли, довольные, демонстрировать встречным свои богатства. В общем - вещь ныне совершенно бесполезная и потому до омерзения дорогая. Но если ты хозяин маленького завода по выплавке цветных металлов и тебе позарез нужен рынок сбыта в Москве, то нет ничего лучше знакомого скульптора-монументалиста. Одной лишь бронзы великий скульптор потреблял больше всех уцелевших московских заводов вместе взятых! А лучший способ добиться внимания будущего клиента - потешить его маленькую слабость… в данном случае - подарить нэцкэ. Надо сказать, что в тонкой сфере искусства и в еще более нежной материи собирательства деньги не всесильны. Перед иным коллекционером ночных вазонов хоть полными чемоданами долларов потрясай - все равно не слезет с любимого экземпляра, складного походного горшка Фридриха Великого. Так и с нэцкэ. Мало иметь деньги, надо еще и поймать судьбу за хвост, опередить других коллекционеров, людей небедных и готовых на все для утоления своей страсти. Валерию определенно повезло. Не будем обсуждать, как и почему повезло, - ведь везение вещь не случайная. Как бы там ни было, но сейчас он стоял у своего старенького "пежо" и разглядывал японский брелок с той смесью удовлетворения и брезгливости, что обычно наблюдается у человека, удачно выдавившего прыщ. Нэцкэ изображало маленькую пухлощекую девочку, завернутую в тряпье и держащую перед собой поднос. На подносе едва-едва угадывались маленькие продолговатые предметы. В каталоге нэцкэ называлось "Девочка с суси". - Суси-пуси, - пробормотал Валерий. - Хоть написали правильно… Пора было ехать домой - переодеться, выпить чуток коньяка, вызвать шофера и отправиться в хорошее и мало кому известное заведение, где можно будет презентовать знаменитому скульптору творение японских конкурентов. Жену с дочкой Валерий еще неделю назад отправил в Париж на рождественские каникулы. Так что новогодний вечер мог оказаться шумным и пьяным, а мог, напротив, иметь завершение романтичное и волнующее. Не только бизнесмены отправляют свои семьи отдохнуть за границу, порой они уезжают и сами, оставляя молодых и скучающих жен… Продолжая разглядывать малолетнюю японскую торговку рисовыми рулетиками (блюдо, на взгляд Валерия, одновременно пресное и тяжелое), Крылов достал сигарету. Курить за рулем он не любил. - Дяденька, купите зажигалку, - донесся до него робкий голос. Валерий обернулся. На тротуаре стояла маленькая, лет десяти, девчушка. В нейлоновой куртке, слишком большой для нее и слишком грязной для любого. В широченном взрослом шарфе, намотанном поверх куртки. В вязаной шерстяной шапочке. В озябших, уже синеватых ладошках девочка держала крышку от обувной коробки. На картонке, припорошенные снегом, лежали разноцветные китайские зажигалки. - Своя есть, - буркнул Валерий. В метро он последний раз ездил года три назад, на улицах с побирушками и нищими тоже встречался редко. Может быть, поэтому они вызывали у него даже не раздражение, а легкую оторопь и отчетливое желание принять горячий душ. Девочка упрямо стояла рядом. Валерий полез в карман в надежде, что, обнаружив в его руках зажигалку, малолетняя попрошайка отправится своей дорогой. Но зажигалка упрямо не желала находиться. Девочка засопела и провела ладошкой под носом. - Почем твои зажигалки? - буркнул Валерий. Милостыню он не подавал принципиально, чужих детей не любил, но в данном случае решил вступить с девочкой в товарно-денежные отношения. Курить хотелось все сильнее - так всегда бывает, когда уже достал сигарету, а зажигалку найти не можешь. - Десять… - прошептала девочка. - Десять… - с сомнением произнес Крылов и снова стал шарить в кармане в поисках мелочи. - Что же ты по морозу ходишь полуголая? Простынешь - и умрешь! Нравоучение вышло какое-то фальшивое, он даже сам это почувствовал. Ясное дело, не ради удовольствия бедный ребенок торгует зажигалками. - Красивая куколка, - вдруг сказала девочка, глядя на нэцкэ в руках Крылова. - Да, да, красивая… - Крылов вдруг с удивлением обнаружил, что нэцкэ и девочка-побирушка карикатурно похожи. При желании "девочку с суси" вполне можно было назвать "девочка с китайскими зажигалками", даром что не было в ту пору никаких зажигалок. Но даже не это главное! Лица были похожи! Чтобы избавиться от наваждения, Крылов бесцеремонно взял девочку за плечи и развернул к падающему из витрины свету. Присел перед ней на корточки. Держа нэцкэ на вытянутой руке, еще раз сравнил лица. Ну надо же! Словно позировала! - Во дела, - поразился Валерий. - Века идут, люди не меняются… выходит, японцы раньше на людей походили? - У меня никогда не было кукол, - вдруг горько сказала девочка. Валерий крякнул, достал из кармана сотню и положил среди зажигалок: - Иди в "Детский мир", детка. Купи себе куклу… А сколько стоит кукла? Валерий вдруг с удивлением понял, что не знает. Собственная дочь чуть старше этой нищенки, вся детская игрушками завалена… но разве он хоть раз покупал ей игрушки? Либо жена, либо няня… - На, купи себе "Барби", - решил Крылов, бросая на картонку пятьсот рублей. Уж если делать в новогоднюю ночь добрые дела - так зачем мелочиться? - Я хочу эту, - твердо сказала девочка, не отрывая взгляд от нэцкэ. Валерий усмехнулся и покачал головой: - Нет, деточка. Эта кукла стоит… ну очень дорого. Купи себе куколку и иди к маме… - Простите, что я так настойчива, - внезапно выпалила девочка, опуская картонку. Зажигалки, успевшие примерзнуть к картонке, даже не попадали. - Но чрезвычайные обстоятельства вынуждают меня эксплуатировать ваши естественные рождественские позывы к добру и милосердию… Так и не зажженная сигарета выпала у Крылова изо рта. Он торопливо встал и шагнул к машине. - Возможно, я неудачно выбрала день? - поинтересовалась девочка вслед. - Но у вас запутанный календарь, вы празднуете рождество дважды, поэтому я выбрала среднеудаленное от обоих праздников время… - Шиза, - коротко сказал Крылов, скрываясь в машине. Запустил двигатель, потом уже торопливо спрятал нэцкэ в карман. Покосился на девочку - та смотрела на него, беззвучно шевелила губами. - Шиза или белочка. Вопрос только, у кого? Девочка исчезла. Была - и не стало ее. - У меня, - решил Крылов, и его всего передернуло. Ну что за напасть? Никогда в роду психов не было… Он медленно тронул машину. - Вы абсолютно здоровы, - донеслось сзади. - Хотя… Крылов в панике ударил по тормозам. Обернулся. Девочка сидела на заднем сиденье, все так же сжимая в руках картонку. Смотрела на Крылова невинными детскими глазами. - Легкая форма геморроя, намечающийся простатит, дискинезия желчного пузыря. В остальном вы здоровы, - повторила девочка. - Так вот, я прошу прощения за неудачный выбор времени. Но мне кажется, что в новогоднюю ночь, тем более являющуюся среднеарифметическим сочельником, вы максимально склонны к добрым делам… - Ты кто такая? - воскликнул Крылов. - Ты как в машину попала? - Я маленькая девочка. Я сместила себя относительно пространства. Вы меня выслушаете? - Почему ты так говоришь? Девочки так не разговаривают! Девочка вздохнула: - Моя речь трудна для понимания? Соберитесь с силами, прошу вас! Все очень просто, я - из будущего. Валерий кивнул: - Ага. А я с Марса. - Не похоже, - отрезала девочка. - Итак, я из будущего, я путешествую во времени. Точную дату вам знать не обязательно. Крылова охватил легкий азарт. - Из будущего, говоришь? Фантастика, значит? Как же, верю! У нас тут полным-полно путешественников во времени. Куда ни шагнешь - на них натыкаешься. - Вот и неправда, - обиделась девочка. - Нет тут больше никаких путешественников. И ваша ирония неуместна! - Если ты из будущего и так легко об этом рассказываешь, так почему никто не знает о путешественниках во времени? Почему никто больше их не встречал? - А в ваше время никто и не путешествует, - отрезала девочка. - Чего тут интересного? Экология плохая, пища некачественная, люди злые, культура примитивная, войны неэстетичные… Все ездят в Древнюю Грецию, в Средние века, в Древний Китай и Японию… вот там красиво! Крылов не нашелся, что ответить. - Так вот, - продолжала девочка. - Я - обычная путешественница во времени. Мне десять лет. Это не должно вас смущать, умственно я развита как взрослый человек. - Не верю, - твердо сказал Крылов. Девочка опять растаяла в воздухе. Возникла на соседнем сиденье. - Гипноз, - предположил Крылов. Машина дрогнула и медленно поднялась в воздух. Заснеженные улицы ушли вниз, засвистел ветер, Москва раскинулась под ними огромной светящейся картой. - И это гипноз? - поинтересовалась девочка. - Тогда выйдите наружу. Крылов помотал головой. - Так-то лучше, - обрадовалась девочка. Лицо ее чуть порозовело. - Теперь вы мне верите? Или еще что-нибудь сделать? - Верю… - прошептал Крылов. - Девочка, а девочка… как там, в будущем? - Зашибись! - кратко ответила девочка. - Так вот, Валерий Павлович. Просьба у меня к вам. Сделайте мне, маленькой девочке, затерянной во тьме веков, рождественский подарок. - Нэцкэ? - уточнил Крылов. - Угу. - Девочка улыбнулась. Несколько секунд Крылов молчал. А потом заорал: - Да ты что несешь? Подарок, говоришь? Нэцкэ? Ты знаешь, чего мне стоило ее добыть? Хрен с ними, с деньгами… ты думаешь, вся Москва завалена уникальными нэцками? А мне сегодня надо его подарить одному скульптору! Тогда, возможно, он станет покупать бронзу моего завода! И у меня наладится бизнес! Иначе все… по миру пойду. - Мне очень нужна эта нэцкэ! - тонко выкрикнула девочка. - Отдайте ее мне! - Давай другую взамен, - решился Крылов. - Тебе же нетрудно смотаться в Японию, верно? Купишь нэцкэ двести лет назад, привезешь в Москву, отдашь мне… ты чего? Девочка тихо ревела, вытирая слезы грязной ладошкой. Машина начала опасно раскачиваться. - Эй, ты равновесие-то держи! - в панике выкрикнул Крылов. - На, утрись… - Он протянул девочке чистый носовой платок. - Зачем тебе моя нэцкэ? Ты же вон какие чудеса творишь! - И вовсе… она не ваша… - сквозь слезы пробормотала девочка. - Ее мой папа из кости вырезал… Как гласит народная мудрость, женщина не права до тех пор, пока не заплачет. К маленьким девочкам это правило тоже относится - Крылов почувствовал себя смущенным. - Не моя… я за нее деньги платил… - огрызнулся он. - Слушай, ты настоящие чудеса творишь - так чего ко мне привязалась? Могла бы украсть или отобрать свою нэцкэ, и все дела… - Не могу! - с обидой выкрикнула девочка. - В том-то и дело! Из путаных объяснений Валерий понял, что всем путешественникам во времени делают специальную инъекцию, резко меняющую характер. После этого укола никто из путешественников не способен убить, ограбить или еще как-то обидеть своих отсталых предков. Разве что в целях самообороны… - Вот если вы меня ударите или покуситесь… - с надеждой пробормотала девочка. - Ха! - возмутился Крылов. - Ты за кого меня держишь? Не собираюсь я тебя ударять, а уж тем более покушаться! - Жалко, - вздохнула девочка. - А то я взяла бы нэцкэ с вашего бесчувственного тела… Как ни странно, но такая откровенность успокоила Валерия. - Зачем тебе именно эта нэцкэ, девочка? - спросил он. Достал сигарету, подобрал с пола одну из китайских зажигалок, закурил. - Чего ты ко мне привязалась? Девочка принялась рассказывать. Оказалось, что в прошлое она отправилась вместе с отцом - в Англию восемнадцатого века на рождественские каникулы. Но в Англии папа заскучал и отправился в Японию восемнадцатого века. Прошли все положенные сроки, но он из Японии так и не вернулся. Девочка поняла, что с ее папой что-то случилось. Наверное, сломалась машина времени, такое иногда бывает. - А спасателей у вас нет? - удивился Крылов. - Нет. Во времени каждый путешествует на свой страх и риск, - призналась девочка. - Спасать потерявшихся - это значит создавать временные парадоксы! Когда папа потерялся, девочка могла вернуться домой сама. Но ей очень хотелось спасти отца. И она стала думать - чем же папа примется зарабатывать себе на жизнь? Грабить и убивать ему нельзя, обучать местных наукам - тоже. И тогда она сообразила - ведь папа увлекался резьбой по кости. Значит, станет резать нэцкэ. А чтобы его легче было найти - в каждой нэцке станет допускать анахронизм - какую-нибудь деталь, не соответствующую времени. Сообразительная девочка принялась искать такие нэцкэ - и нашла одну. Именно ту, что купил Крылов. - Понял! - воскликнул Валерий. - Так это не "Девочка с суси"? Это "Девочка с китайскими зажигалками"? - Нет, это не зажигалки, - запротестовала девочка. - Это… у вас и слова-то такого нет. Это маленькие штучки, которые служат для создания… этого слова тоже еще нет. Для создания других больших штук. Крылов достал нэцкэ. С сомнением осмотрел ее, спросил: - Ну и что? Допустим - это сделал твой папа. Подал сигнал о помощи, так? Ну и отправляйся спасать папочку. Чего тебе еще надо? - Нэцкэ! Ее надо засунуть в специальный ящичек в машине времени! - заревела девочка. - И тогда машина времени отправится в то время и место, где нэцкэ вырезали! И я спасу папу. - А нэцкэ? - уточнил Крылов, уже догадываясь, каким будет ответ. - Распадется на атомы. - Других подходящих нэцкэ нет? - спросил Крылов. - Да поймите же, их не может быть! Если они будут, значит, я папу не спасла! Значит, он так и прожил в древней Японии всю жизнь! - Дела, - вздохнул Крылов. Девочка тоже вздохнула. И сурово произнесла: - Либо вы мне нэцкэ подарите и я папу спасу. Либо вы пожадничаете. И папа погиб. - Девочка, я же на грани разорения, - признался Крылов. - Нет, мне очень жалко твоего папу… и ты отважная девочка… Путешественница во времени снова захныкала. - Хоть деньги верни! - взмолился Крылов. - Или другую нэцкэ мне дай! - Нет у меня денег, - всхлипнула девочка. - И ничего я вам дать не могу. Даже не могу подсказать, на какие числа выигрыш в лотерее выпадет. - Запрещено? - понимающе спросил Крылов. - Не интересовалась никогда древними лотереями… - призналась девочка. Крылов помолчал. Эх, какой был план! Редкое нэцкэ в подарок… дружеский разговор… выгодный контракт… финансовое преуспевание… - Иди спасай своего папу, - сказал он и протянул девочке древнеяпонский брелок. - Только вначале опусти машину на место! Девочка просияла. - Спасибо! Спасибо вам! Я знала, что в среднеарифметический вечер сочельника все люди добреют и случаются настоящие чудеса! Она неловко чмокнула Крылова в щеку - и исчезла. Машина вновь стояла у антикварного салона. Только на полу валялись одноразовые зажигалки. - Настоящие чудеса, - горько сказал Крылов. - Кому как. Все его планы пошли прахом. И все из-за какой-то наглой девчонки и ее глупого отца… Тоже мне туристы! Сами они не местные, машина времени сломалась… Он завел машину и, уж и не зная зачем, все-таки поехал к ночному клубу. Что же теперь, пытаться наладить отношения со знаменитым скульптором без всяких интересных новогодних подарков? Пустой номер. И все-таки придется попытаться… Крылов уже припарковал машину на стоянке, когда с заднего сиденья раздалось деликатное покашливание. - Опять? - воскликнул он в панике и обернулся. В машине теперь появились двое - та самая девочка, одетая в темно-желтое платье и алую шелковую накидку, и худощавый мужчина в узких черных штанах и черно-белом жилете с широкими плечами. - Красивое у меня кадзами? - воскликнула девочка. - Спасибо вам, Валерий-сан, - строго глянув на девочку, сказал мужчина. - Вы спасли меня ценой больших жизненных, неудобств… Домо аригато годзаимас! - Да ладно… чего уж там… - смутился Крылов. - Праздник как-никак… - Мы должны отправляться назад, в будущее, - сказал мужчина. - Но я не мог не поблагодарить вас. Примите этот скромный подарок, Валерий-сан! Я резал эту нэцкэ для очень важного чиновника, но вам преподнесу куда с большей радостью! Крылов едва успел взять из его рук крошечную скульптуру - девочка и мужчина склонили головы и исчезли. На этот раз, похоже, навсегда. - Надо же… - прошептал Крылов, разглядывая нэцкэ. - Надо же… спасен… что-что??? Нэцкэ изображала, похоже, самого скульптора - высокого и худощавого мужчину в японских одеждах. Но в руках мужчина держал пивную бутылку! - Анахронизм… - прошептал Крылов. - "Мужчина с пивом"… Да как же я ее подарю? Он безнадежно рассмеялся. Чудеса… праздник… раз уж делаешь добрые дела - так не рассчитывай на благодарность! Хотя… Крылов еще раз внимательно оглядел нэцкэ. Назвали же ту девочку с не пойми чем "девочкой с суси"! Главное - вовремя дать правильное название. А там уж человек увидит то, что ему пообещали! С работами московского скульптора-монументалиста это тоже случается сплошь и рядом! - Мужчина с пестиком… - произнес Крылов. - Нет. Лучше - "Алхимик с пестиком"! Работа неизвестного мастера… С нэцкэ в руках он выбрался из машины. Все должно получиться. В этот вечер все люди добреют!

Сергей Лукьяненко. Гаджет

А в груди все-таки предательски холодело… - Можно? - спросил Костя, заглядывая в открытую дверь. - Нужно! - бодро ответил тощий парень в белом халате. Он был один, да еще и оказался ровесником - Костя почему-то ожидал увидеть в лаборатории целую свору старых склеротиков с горящими от научного любопытства глазами. На душе сразу стало легче, и Костя вошел в лабораторию. Большая комната оказалась заставлена стеклянной и электронной ерундой, знакомой Косте по американским фильмам о безумных ученых. В ретортах что-то булькало, пахло химией и почему-то вареными сосисками. По трем дисплеям плавали скринсейверы, на четвертом виднелась рентгенограмма чьих-то внутренностей. Парень в халате с интересом смотрел на Костю. - Извините, меня сюда направили. - Костя протянул бумажку. - Сказали - в сорок третий кабинет, к профессору Ломтеву. В глазах парня появился интерес. - Ага, испытуемый! - воскликнул он. - В лучшем виде! Давай проходи, мне пораньше смыться надо. - Вы профессор Ломтев? - проклиная себя за врожденную глупость, спросил Костя. Парень хихикнул, но тут же посерьезнел. - Неужели похож? Я лаборант. Ты что думал, профессор сам с тобой возиться будет? Проходи и садись на кушетку. - А что, вы сами… - все никак не рискуя перейти на "ты", спросил Костя. Сел на кушетку, затянутую в холодный скользкий полиэтилен. - Сам. - Парень непринужденно распаковывал картонную коробку. - Тебе повезло, новый гаджет достанется. Мы их моем, ясное дело, все в лучшем виде. А все равно неприятно, что его из горшка доставали. Верно? Гаджет оказался гладенькой металлической капсулой - сантиметров пять в длину и сантиметр в ширину. Парень держал его длинным пинцетом, будто ядовитого жука. Костя невольно сглотнул и сказал: - Слушай, я не проглочу… он же длинный! - Не дрейфь. - Лаборант положил капсулу на изогнутую металлическую панель перед компьютером. Скринсейвер недовольно погас, на экране замелькали какие-то цифры. - Проглотишь в лучшем виде. И выскочит замечательно. Гаджет сделан по бионическому принципу. - Это как? - Как глиста. Изгибается согласно петлям кишечника, движется в потоке пищи, чтобы не выскочить раньше времени. Замечательная техника! На "АЗЛК" решили наладить выпуск наших, отечественных гаджетов, так ни один доброволец их глотать не согласился… а этот - красавец! Добродушно улыбаясь, парень посмотрел на Костю. Не встретив на его лице энтузиазма, торопливо добавил: - Я сам такой глотал. Ничего страшного, все в лучшем виде. А ты такой шкаф, тебе и московский гаджет не страшен… Кстати, чего ты в испытатели подался? Деньги? - Сессию боюсь завалить, - признался Костя. - Так что или кровь сдавать четыре раза, или медицинскую технику на себе испытывать… Ну… крови я боюсь… - И правильно, - поддакнул лаборант. - Я сам студент. Биофак, пятый курс. Третий год тут работаю. Знаешь, какую дрянь порой испытываем? Йо-о-оханный бабай! Тебе сильно повезло, что на испытание гаджета направили! Про таблетки "Туалетная фея" слыхал? Ага, вижу по лицу, сам лопал, когда в гости ходил! А ведь поначалу они в туалете приятный запах оставляли, зато во рту у испытателей… - Парень схватился за голову и скорчил страшную гримасу. - Совсем наоборот! Или это, как его, полоскание от кариеса… а! "Жемчужное диво!" Кариес напрочь пропадал, в лучшем виде! Заодно зарастали щели между зубами. Если потом приходилось зуб удалять - так сразу всю челюсть меняли! А ты простенького гаджета боишься… - Я не боюсь! - возмутился Костя. - Давай свою пилюлю! - Подожди, тест закончится, - покосившись на экран, сказал лаборант. - Так, тыры-пыры, всюду дыры, что я тебе должен рассказать? Экспериментальный гаджет третьего поколения, производства компании… ой нет, это тебе нельзя знать… в общем, ты его глотаешь, он неделю у тебя в кишечнике ползает и дает советы по улучшению здоровья. Что есть, что пить, заниматься спортом или полежать на диване. Ты его слушаешь, но поступаешь как тебе угодно, никаких ограничений. Потом отчет в письменном виде. Получаешь по триста восемь рублей нуль-нуль копеек за каждый день испытаний… жмоты, да?., ну и больничный на неделю. Можешь им закрыть свою сессию, в лучшем виде! Едва слышно пискнул компьютер. Парень оживился, схватил пинцет и поднес блестящую капсулу ко рту Кости. Гаджет слегка изогнулся. - Да ты хоть стакан воды дай, запить! - возмутился Костя. На головке гаджета виднелись крошечные дырочки, линзочки и штырьки. Казалось, прибор разглядывает его с ответной брезгливостью. Немудрено, учитывая, где ему придется ползать… - Водой запивать противопоказано, вырвет! - наставительно сказал парень. - А… - начал было Костя. И сволочной лаборант, а ведь свой брат, студент, воспользовался этой оплошностью: гаденько улыбнулся и всунул гаджет в рот Кости! Зубы клацнули на металлическом пинцете - вот он зачем такой длинный! Костя попытался плюнуть - но гаджет как-то очень ловко скользнул по языку, на миг распер горло под кадыком и тяжело ухнул вниз по пищеводу. Ёрничающая улыбка немедленно исчезла с лица лаборанта, когда Костя вскочил и стал угрожающе надвигаться на него. - Брось, я же тебе лучше сделал! - завопил он, отступая к ретортам и компьютерам. - Да ты чего, брат! - Джордж Буш тебе брат! - заорал Костя. - Я тебя просил мне лучше делать? Я чуть не подавился, сволочь очкастая! Жажда мщения заставила Костю пойти против истины - никаких очков у парня и в помине не было. Впрочем, с высоты почти двухметрового роста Костя имел некоторое право звать окружающих очкариками, задохликами и ботаниками. - Вы закончили, Леня? - донеслось от дверей. Только это и спасло лаборанта от расправы: Костя покосился на старенького профессора, с улыбкой взирающего на его мучителя, и опустил кулаки. - Что-то не так? Молодой человек, у вас есть претензии? - Нету, - поймав умоляющий взгляд Лени, ответил Костя. - Все зашибись. В лучшем виде. Закрывая за собой дверь, он успел услышать неодобрительный голос профессора: - Вы очень несерьезно относитесь к работе, очень несерьезно! Я даже не знаю, нужен ли нам такой сотрудник… Вы хотя бы все настроили, Леня? Испуганный лаборант что-то затараторил в ответ, но Костя его уже не слушал - шел по коридору. Злость понемногу рассеивалась, бедолагу-лаборанта стало даже жалко. Гаджет смирно лежал где-то в желудке. - Guten Tag, der neue Wirt! - Чего? - воскликнул Костя, озираясь. Полчаса назад он покинул институт экспериментальной биологии и сейчас в почти пустом трамвае ехал домой. Жизнерадостный немецкий голос раздался у самого уха, но рядом с Костей никого не было. Ближайшая старушка, плотно прижимающая к животу драный ридикюль, сидела метрах в трех - и смотрела на Костю крайне неодобрительно. - Чего-чего? - повторил Костя, на всякий случай косясь на бабку. - Здравствуй, новый хозяин! - раздалось у самого уха. Или в ухе? - Привет, - осторожно сказал Костя. - Не хватает йода, - печально сообщил Косте неизвестный. Йода? Какого еще йода? Костя завертел головой, уже совсем подозрительно уставился на ближнюю старуху, потом на другую, подальше… и тут до него дошло. Гаджет приступил к работе! Да еще как впечатляюще! - Йод - это важно, - согласился Костя. Разговаривать с ползающим в животе металлическим червяком оказалось неожиданно забавно. - И что делать? - Рекомендую включить в диету большее количество морепродуктов, - сказал гаджет. - Устрицы… мидии… кукумария… гребешки… плавник акулы… Костя невольно сглотнул и язвительно поинтересовался: - А можно мне так, прямо из пузырька, йодной настоечки? - Это яд! - завопил гаджет. - Это нельзя, это опасно для жизни! Йодная настойка - только для наружного употребления! - Да понял я, понял, - тронутый искренней заботой гаджета о своем здоровье, ответил Костя. - Вот только с морепродуктами проблемы. Нет в наличии. - Так и мой внучек, - внезапно сказала ближайшая старушка дальней. - Накурится своей дряни, таблетки выпьет, а потом сидит - и разговаривает. И все так складно… Только мой йода не хочет, его все больше по пиву пробивает… - А ведь здоровый жлоб, пахать на нем надо, - поддержала ее дальняя старуха. - Ни стыда, ни совести! Лицо Кости пошло красными пятнами. На счастье, трамвай остановился - он выскочил за остановку до дома, зацепившись за поребрик, чуть не грохнулся оземь и пошел дальше пешком. Старушки с оживлением смотрели на него из трамвая, что-то обсуждали и крутили пальцами у виска. - Нужен йод… - ныл гаджет. - В организме мало йода. - Могу съесть йодированной соли, - предложил Костя. - Пойдет? - Да, - обрадовался прибор. - Три столовые ложки. Матери, к счастью, дома не оказалось. Костя давясь съел три столовые ложки соли, запил стаканом воды, дождался одобрительной реплики гаджета и решил напроситься к кому-нибудь в гости. Десять минут на телефоне - и он, весело насвистывая, стал торопливо собираться на день рождения к бывшей однокласснице. Достал джинсы поновее, сменил футболку на красивую рубашку, подозрительно потер щеку - и побежал в ванную бриться. - Глисты, - сказал гаджет, когда Костя заканчивал брить подбородок. Несколько секунд Костя боролся с рвотными позывами. Бритва "Жиллетт" с четырьмя лезвиями не вынесла накала эмоций и оставила длинный порез на шее. Нерадостная новость - узнать, что у тебя внутри шевелится не только чудо электронной техники! - Не обнаружены, - добавил гаджет. - Сволочь, - выдохнул Костя. - Сволочь фашистская! - В организме избыток хлористого натрия, это может привести к проявлениям гипертонической болезни, - мстительно ответил гаджет. - Ты мне пошипи, пошипи, - пригрозил Костя. Обстановка у одноклассницы оказалась самая что ни на есть расслабляющая. Костя чмокнул девушку в щеку, с облегчением обнаружил, что у нее есть кавалер - ухаживать совершенно не хотелось, поздоровался с друзьями - их нашлось, выпил штрафную - в животе булькнуло, но гаджет смолчал. Поклевав винегрета, Костя с Петькой Клинским, еще одним одноклассником, вышли на балкон, не забыв прихватить и почти полную бутылку. Петька, чья фамилия наградила его в старших классах обидным прозвищем "Кто Бежит", угостил Костю "Парламентом". - Курение вредит вашему здоровью, - сообщил гаджет. - Курение приводит к развитию сердечно-сосудистых заболеваний, эмфиземы и рака легких. Курение особенно опасно в детском и юношеском возрасте. Проигнорировав реплику, Костя с удовольствием докурил сигарету и, хотя баловался куревом нечасто, тут же попросил вторую - назло врагу. - Курение приводит к развитию импотенции, появлению угревой сыпи и ухудшению функции почек, - обиженно сказал гаджет и замолчал. - Что-то ты молчаливый, - участливо спросил Кто Бежит. - В институте чего? - Все путем, от сессии отмазался, - не вдаваясь в подробности, ответил Костя. - Как? - Есть такая лаборатория, там всякие лекарства и приборы испытывают. За это дают больничный и деньги платят. - Много? - еще больше заинтересовался Кто Бежит. - Копейки… - неопределенно буркнул Костя. - Когда как, когда за что. - От этих лекарств член не стоит и сыпь по всему телу, - убежденно сказал Кто Бежит. - За копейки нельзя соглашаться. Ты это… в суд на них подавай, если что. Рассказывать про подписанные накануне бумаги об отказе от претензий Костя не стал. Вздохнул, взял из рук приятеля бутылку с водкой и сделал несколько крупных глотков. - Опасность! Опасность! - закричал гаджет. - Отравление организма! Суточная норма потребления алкоголя превышена на двадцать процентов! - Заткнись, козел! - рявкнул Костя. - Сам козел! - возмутился Кто Бежит. - Тебе же добра желаю! Еще друг называется… - Он поколебался секунду, явно раздумывая, не отобрать ли у Кости бутылку, но, взвесив все "за" и "против", предпочел уйти с балкона ни с чем. Ссутулившись, Костя смотрел на опустевший к ночи дворик. Вот хлопнула дверца машины, вот прошел мужик с собакой, вот пробежал пацан с сигаретой… Всем хорошо, у одного Кости - гаджет в желудке! - Я тебя урою, гад, - сказал Костя. И в несколько могучих глотков осушил бутылку. В голове закружилось. - Жизнь человека в опасности, - с ледяным спокойствием произнес гаджет. - Чрезвычайная ситуация, режим мониторинга отключен, провожу срочную очистку желудка. Таких спазмов у Кости не было никогда - даже после того, как он отравился шавермой, купленной у Московского вокзала. Желудок скрючило, сжало, и все выпитое-съеденное за вечер полезло к горлу. - Врешь! - простонал Костя. - Ты мне, дрянь, вечер не испортишь! У всех народов мира есть свои эпические сказания, повествующие о борьбе героя с темными силами природы. Отважный Вайнемайнен, храбрый Манас, смелый Иван-Царевич - несть числа героям темных веков. Но новое время рождает новых героев, и Костя стал одним из них - жаль, что некому было запечатлеть его подвиг. Обиженный Кто Бежит и думать не хотел о Косте, одноклассница давно забыла, что он пришел на день рождения. Костя боролся с гаджетом. Молодая и могучая физиология сошлась в поединке с тупой бездушной электроникой. Гаджет подстегивал Костин желудок электрическими импульсами, щекотал тонкими щупальцами, разгонялся - от двенадцатиперстной кишки до привратника пищевода - и бил с разгона. Физиология победила. Гаджет затих. - Налейте, что ли, - простонал Костя, входя с балкона в гостиную. Вид его был столь жалок, что даже обиженного Кто Бежит проняло. Он вскочил, налил полный стакан и протянул Косте. Но тот одним стаканом не удовлетворился. Гаджет должен был понести наказание - и Костя протянул стакан еще раз. - Суммарная доза несовместима с жизнью, - скорбно прошептал гаджет, когда второй стакан обрушился на дно желудка. - Прощай, хозяин. Хозяин гаджета окинул притихший гостей печальным взглядом и вышел из квартиры. Лифт не работал - он заковылял вниз. - Беда у него, - сказал вслед Косте простивший друга Кто Бежит. - Гадость какую-то за деньги подрядился испытывать, стал импотентом, весь прыщами пошел… вот и квасит теперь. Целую вечность, казалось, Костя простоял в парадном, ожидая смерти. Но смерть не шла, и гаджет молчал - лишь иногда вздыхал, тихо и печально. Бросив пустые ожидания, Костя вышел и побрел к трамвайной остановке. Час спустя он вышел у своего дома. Светлая летняя ночь стояла над городом. В голове шумело, живот сводило, но умирать он пока не собирался. Но гаджет упрямо молчал. Шаркая ногами, Костя побрел к дому. Он чувствовал себя очень, очень несчастным и немного пьяным. - Константин! - От парадного к нему бросилась маленькая, тщедушная фигура. - Как я рад вас видеть! Константин, извините меня… Щуплый лаборант застыл перед Костей, всем своим видом изображая раскаяние. - Прощаю, - сказал Костя. - Брата-студента прощаю… чего уж теперь. - Мне так неудобно, - продолжал заливаться соловьем Леня. - Как вы, нашли общий язык с гаджетом? - Нашел, - признал Костя. - Чего тебе, а? Спешу я. Маму хочу увидеть… - Да я настроить его забыл. - Лаборант достал из кармана маленький приборчик. - Это несложно, поверьте! Две секунды. Только введу страну и язык… Россия, русский… Это и впрямь заняло не больше двух секунд. - Здравствуй, старый хозяин, - сказал гаджет. - Вы немного перебрали, завтра будет болеть голова. Рекомендую поспать. Юность отходчива и незлобива. Костя гнался за Леней всего два квартала. Ему даже удалось запустить в спину лаборанту сорванной на ходу кроссовкой и довольно удачно попасть между лопаток. К сожалению, пока Костя искал отлетевший снаряд, проворный студент биофака успел скрыться в проходном дворе. Я услышал всю эту историю от Кости сразу же после погони. Юноша пил пиво, стоя у ларька, и его лицо заинтересовало меня одухотворенностью человека, ежесекундно прислушивающегося к внутреннему голосу. - Вот ведь фашисты! - повторял он. - Смертью грозили! Смертью! - Что русскому в радость, то немцу - смерть, - охотно согласился я с этим симпатичным молодым человеком. - Мы для них - непознаваемы принципиально. Вещь в себе!

Василий Головачёв. Ошибка в расчетах Глава 1

Первым его увидел Илья Родиков, астроном-любитель из деревни Косилово Жуковского района Брянской губернии, несмотря на существование целой сети национальных Центров информации об астероидах и кометах. Центры эти были созданы в Европе, Америке и Азии еще десять лет назад и работали в непрерывном режиме. В странах СНГ тоже существовала система наблюдения за пространством, объединяющая обсерватории Симеиза, Евпатории, Зеленограда, Пулкова и Зеленчука. И тем не менее астероид, получивший впоследствии имя Ирод - по первым буквам имени и фамилии наблюдателя за небом, - разглядел восемнадцатилетний «Галилей», даже не подозревавший, что его открытие заставит человечество содрогнуться от ужаса. К этому времени космические корабли землян, в основном автоматические, часто бороздили просторы Солнечной системы. Марс посетили две комплексные экспедиции, подготовленные Россией, США и Европейским космическим агентством. Китай запустил на орбиту свою собственную станцию и обустроил на Луне лабораторию. Кроме того, там же заработала первая научно-исследовательская станция, созданная усилиями ведущих космических держав. На Меркурий и Венеру тоже снаряжались экспедиции, причем их старт планировался на самое ближайшее время. На уровне глав государств был также решен вопрос разработки и создания ракетной платформы на орбите Луны для отражения возможной метеоритной атаки Земли, так как за последнее десятилетие резко увеличилось количество космических камней, падающих на родную планету человечества. Причем размеры и масса их все возрастали, а обнаруживать их удавалось далеко не всегда и вовремя. По инициативе английского Национального Астрономического Центра в начале двадцать первого века был проведен анализ падений на Землю крупных космических тел, и оказалось, что если в двадцатом столетии с Землей астероиды сталкивались всего четыре раза и результаты этих столкновений не были катастрофическими,[1] то уже в первое десятилетие двадцать первого века на Землю упали два метеорита, вызвав взрывы мощностью в десять и двадцать с лишним мегатонн. Были и человеческие жертвы, хотя метеориты упали в Австралии и в бассейне Амазонки, в довольно безлюдных районах. И вот появился астероид Ирод, траектория которого, по первым вычислениям, пересекалась с орбитой Земли. А поскольку его размеры - по форме он напоминал крест - превышали размеры падавших когда-то на Землю космических тел, последствия столкновения могли быть ужасны. Тогда-то и включилась защитная система планеты, разработанная еще в конце девяностых годов прошлого века в российском НПО имени Лавочкина, предусматривающая при обнаружении опасного объекта запуск автоматического зонда-разведчика, а вслед за ним - при надобности - космического перехватчика. Национальные Центры исследования астероидной опасности подключились чуть позже, когда корабль-автомат «Хуанхэ», запущенный Китаем к Ироду, внезапно потерпел аварию при подлете к астероиду. Анализ поступившей с его борта информации показал, что скорее всего он был поврежден выбросом струи щебня с поверхности астероида. До пересечения орбит Ирода и Земли оставалось чуть больше полутора месяцев. Гигантский астероид продолжал мчаться вперед с той же скоростью, упрямо стремясь к своей цели. А люди внезапно оказались на пороге глобальной катастрофы, не зная, удастся ли им ее предотвратить.

Глава 2

Утро выдалось удивительно тихим, свежим, улыбающимся, напоенным ароматами лесных цветов и щебетом птиц. Денис даже не рассердился, когда его разбудили в пять часов, предложив поучаствовать в рыбалке. Рыбаком он был никаким, рыбу любил разве что в готовом виде - на сковороде, а выезжал на природу в компании с друзьями не ради рыбалки, а ради прогулок по лесу и купания в речных заводях. Нынешним летом отпуск ему дали в начале июля, всего на шесть дней, и Денис решил использовать его по полной программе природного отдыха, то есть уехал с приятелями в псковскую глубинку, в немыслимой красоты край тысяч небольших озер, ручьев, болот и лесов. Три дня пролетели незаметно. Четверка друзей: Денис, Серега, Толя и Юрка заплыли на лодке в самое сердце Светлоозерского заповедника, разбили палатки на берегу озерца Саровского с прекрасным - и редким для этих мест - песчаным пляжем и окунулись в приятное времяпрепровождение. То есть загорали, купались, резались в преферанс и, естественно, ловили рыбку. Все, кроме Дениса, слыли заядлыми рыбаками и знали, какую рыбу, когда, где и на что ловить. Шестого июля и он взял в руки удочку, сначала сонный и вялый, потом постепенно осознавший прелесть раннего подъема и умиротворенный небывалойодухотворенностью русской природы. Однако идиллия длилась недолго. Ровно через час зазвонил мобильный телефон Дениса: он был обязан везде носить его включенным в силу специфики службы. Пришлось бежать к палатке и отвечать на звонок. - Майор, - раздался в трубке сипловатый басок дежурного по части. - Тревога по форме «три нуля»! Вам надлежит явиться к командиру не позднее двенадцати часов дня. - Что случилось? - огорчился Денис. - Узнаете у командира. - А все же? Я ведь на Псковщине, а ехать мне до части никак не менее шести часов. - За вами пришлют вертушку, дайте координаты. - Озеро Саровское, километрах в десяти от деревни Старые Свары. И все же что случилось? Дежурный поколебался для порядка, потом доверительно сообщил: - Предстоит боевой вылет. Собирайтесь, майор, борт уйдет за вами через четверть часа, в восемь он будет у вас. В трубке запульсировал сигнал отбоя. Денис посмотрел на нее, как на гадюку, борясь с искушением зашвырнуть мобильник в кусты. Денису Молодцову пошел двадцать девятый год. Он служил в космических войсках России, в особой группе АСС, что означало: «Аварийная служба спасения». Несмотря на молодость, Денис считался одним из самых опытных летчиков-космонавтов в отряде. Он трижды побывал на Луне и четыре раза выходил в открытый космос в экспедициях спасения, в том числе - для разрешения аварийной ситуации на международной космической станции. Ему предлагали возглавить российский Национальный Центр экстремального оперирования в космосе, однако ему нравилась его рискованная работа, нравилось гонять адреналин по жилам, и от предложения он отказался. Для него наработка опыта или, как он любил говорить, «наработка на отказ» еще не закончилась. Тем более что замены пока не предвиделось. В свои двадцать восемь он еще не женился. Подруги у него были, но женщины, которая смогла бы покорить его, не находилось. А мечтали об этом многие. Хотя богатырем и красавцем-сердцеедом Денис не выглядел: среднего роста - метр восемьдесят, не особенно широкоплеч, лицо худое, с упрямым подбородком, упрямая же складка губ, готовая сложиться в улыбку, курносый нос и светло-серые глаза, цепкие, внимательные, полные притягательной силы. Плюс шапка русых волос. Женщины часто говорили ему, что он похож на Сергея Есенина. Денис не возражал, сравнение ему нравилось, как и стихи великого русского поэта. Вертолет прибыл точно в восемь часов утра. Попрощавшись с приунывшими друзьями, Денис занял место в кабине и уже через минуту, когда машина поднялась в воздух, забыл о своем отдыхе. Впереди ждала работа. Сердце забилось сильнее, дыхание участилось. Горизонт раздвинулся. Душу охватило нетерпение. И хотя дежурный не уточнил, что произошло, Денис понимал, что кто-то в космосе ждет помощи. Намечался новый полет за пределы атмосферы Земли.

Глава 3

Фантазии Денису вряд ли хватило бы, чтобы представить масштаб предстоящей операции. Узнал он обо всем уже на базе «АСС», где собралось высшее руководство РВКН. Всего присутствовали семь человек, из которых Денис знал только троих: командира группы полковника Зайцева, главного технического специалиста профессора Черникова и директора Центра экстремального оперирования генерала Лещенко. Четверо остальных, как оказалось, представляли Министерство обороны и разные уровни Российских войк космического назначения - от научно-исследовательского корпуса до службы собственной безопасности. - Времени у нас мало, поэтому сразу к делу, - начал совещание мрачный Лещенко; тяжеловесный, толстый, с тройным подбородком и огромным животом, он казался любителем пива, случайно попавшим в эту компанию, в то время как подчиненные отзывались о нем как о хорошем специалисте и умном стратеге. - Все вы знаете, что Ирод летит прямехонько в лоб Земле. Мало того, он увеличил скорость. Такое впечатление, что он окончательно «настроился» на нашу планету, что говорит о многом. До рандеву осталось всего три недели, а не полтора месяца, как мы считали. Теперь о том, чего вы не знаете. Ну, или знаете не все. Американцы запустили к Ироду свой новейший шаттл, не предупредив никого: ни нас, ни европейцев, ни японцев с китайцами. И вот последнее сообщение: шаттл вышел на орбиту вокруг астероида… и связь с ним прервалась! Возникла пауза. Все присутствующие в комнате почему-то посмотрели на Дениса. И по этим взглядам он понял, что ему предстоит не просто спасательный полет, а беспрецедентный бросок в космос, который до него никто не делал. Точнее, сделали американцы, доверившись своей технике, но не преуспели. Сердце дало сбой, но Денис привык держать себя в руках и ничем не выдал волнения. Только уточнил недрогнувшим будничным голосом: - Они действительно опробовали новый шаттл? Лещенко кивнул с кривой усмешкой: - Причем запустили его с какой-то недоделкой, если верить источнику информации. Надеялись, так сказать, на единоличный успех. Это их второй корабль - «Техас», первый - «Флорида», как вы знаете, в настоящее время пристыкован к МКС. - Доигрались, - бросил темнолицый, морщинистый, седой мужчина в строгом сером костюме. Это был полковник Матвейкин, начальник службы безопасности РВКН. Денис был с ним полностью согласен: американцы переоценили и себя, и свою хваленую технику, забыв о катастрофах с первыми шаттлами - «Челленджером» и «Колумбией». Никто из специалистов не мог дать гарантию, что молчание «Техаса» объясняется внешними причинами, а не внутренними, то есть, к примеру, выходом из строя двигателей или других систем корабля. Вообще-то шаттл создавался в конце двадцатого века как орбитальный самолет, несущий экипаж и полезную нагрузку. Устанавливался он на спине огромного внешнего топливного бака, к которому с двух сторон присоединялись твердотопливные ускорители. При старте включались оба ускорителя, обеспечивающие основную стартовую тягу, и три основных двигателя орбитального корабля. Ускорители работали на смеси перхлората аммония с алюминиевым порошком, а двигатели шаттла - на жидком водороде и кислороде, поступающем из внешних баков. Как правило, почти все топливо выгорало при подъеме корабля до высот в двести пятьдесят - пятьсот километров, оставались буквально крохи - для небольшого маневрирования. В новом шаттле топлива оставалось больше, так как поднимался он первоначально на «горбу» мощного самолета-носителя - до высоты в двенадцать километров и только потом стартовал сам. Корабль же «Техас», о котором шла речь, был вообще собран на орбите, поэтому ему потребовался минимум времени и энергии на старт к астероиду с тем расчетом, чтобы вернуться обратно. Американцы хотели удивить и восхитить мир, но не смогли. - Вы уже поняли, майор? - сказал Лещенко. - Надежда на вас и на ваш экипаж. Корабль к полету готов. Мы хотели использовать его для доставки медицинского оборудования на Луну. Придется изменить планы. Ваш корабль должен сработать как перехватчик. - А почему нельзя сразу послать к астероиду десяток ядерных ракет? - проворчал худой и лысый замминистра обороны. - Разнести его в щебень! - Потому что мы не знаем, что случилось с экипажем «Техаса», - отрезал Лещенко. - Так и планировалось первоначально, что мы запустим пять своих ракет - модернизированную «Сатану», а Штаты пять своих новейших «Пискиперов», после того как будет уточнена траектория астероида. Но американцы обо…лись, спутали все карты, и теперь нам предстоит доказать, что мы партнеры посерьезней. - Справитесь, майор? - посмотрел на Дениса профессор Черников, главный разработчик российского шаттла - воздушно-космического комплекса «Ангара-Э2». - Обязан справиться, - пожал плечами командир группы «АСС», худенький и маленький, но с жестким волевым лицом. - Молодец… э-э… майор Молодцов готов к любому испытанию. Денис не отреагировал на обмолвку Зайцева, его еще со школьных лет редко называли по имени, только - Молодец. Это обязывало - чтобы не смеялись за спиной - и заставляло держать себя в хорошей физической и психологической форме. - Прошу вводную, - сказал он хладнокровно. По губам Зайцева скользнула усмешка. Он хорошо знал своего подчиненного и был в нем уверен. - Собственно, ваша задача проста, - сказал Лещенко. - Надо долететь до Ирода, разобраться, что случилось с китайским зондом и «Техасом», спасти кого можно и вернуться. - Хорошо бы еще выяснить, почему астероид увеличил скорость, - пробормотал Черников. - На космический корабль он не похож, с виду и по характеристикам - кусок базальта необычной формы, да и размеры слишком велики для корабля… - Это не главное, - сказал молчавший до сих пор здоровяк в генеральском мундире - начальник РВКН. - Главное - побыстрей найти причину молчания шаттла и вернуться. Мы должны раздолбать астероид до того, как он врежется в Землю. Весь мир ждет от нас чуда. Понимаете, какая на вас лежит ответственность, майор? - Так точно! - Денис поднялся и встал по стойке «смирно». - Еще два вопроса можно, товарищ генерал? - Разумеется. - Кто командир «Техаса»? - Кэтрин Бьюти-Джонс. - Женщина?! - поднял брови замминистра. - Почему вас это удивляет? Ей двадцать восемь, как и майору Молодцову, и на ее счету пять полетов. Вы должны знать Кэтрин, майор. - Так точно, знаю - заочно, хотя лично незнаком. Сколько человек в ее экипаже? - Трое. - Кто полетит со мной? - На этот раз я, - сказал Зайцев, - и сотрудник службы безопасности Феликс Глинич. Денис нахмурился: - Я не знаю этого человека. Почему не летит Артист… э-э… капитан Абдулов? - Вместо него в экипаж включен Глинич. Он эксперт в области космического материаловедения, астрофизик, планетолог и специалист по метеоритному веществу. - Мне на борту нужен грамотный бортинженер, а не астрофизик! - Феликс Эдуардович Глинич, - вмешался профессор Черников, - является кандидатом в отряд космонавтов уже два года и прекрасно изучил наши корабли и комплексы. - И все же я требую… - Успокойтесь, майор, - перебил Дениса командир группы. - Я понимаю ваши чувства, но состав экипажа определяю даже не я, а правительственная комиссия. Она и рекомендовала… можно сказать… этот состав экипажа. Вам придется согласиться или довольствоваться ролью дублера. Денис проглотил ругательство. - Хотя бы объясните, в чем дело, почему необходима замена. - Есть определенные подозрения, майор… - начал Лещенко. - Мы не знаем, почему астероид увеличил скорость, - сказал Черников. - Но такие целенаправленные манипуляции обычные космические тела совершать не в состоянии. - Вы что же, предполагаете, что к нам залетел чей-то космический корабль? - Денис позволил себе немного иронии. - Не обязательно, - качнул седой головой профессор. - Возможно, это ядро кометы, возможно, представитель нового класса малых активных объектов… - Определимся на месте, - перебил Черникова Зайцев. - И для этого опыт Глинича незаменим. Все, майор, идите, готовьтесь. Вылет через четыре часа. Денис кинул подбородок на грудь, щелкнул каблуками и вышел. Настроение испортилось. Слава Абдулов, ровесник и однокашник, был отличным специалистом и надежным другом, и его замена подействовала угнетающе. Но изменить что-либо уже было невозможно. Зайцев намекнул, что Денис может не полететь вовсе, если будет настаивать на своем. Что же они почуяли, товарищи начальники, заменив бортинженера на специалиста службы безопасности? Неужели и впрямь уверены, что в Солнечную систему вторглись пришельцы? Или же просто решили перестраховаться?

Глава 4

Он был впереди и чуть снизу - маленький сверкающий крестик на фоне угольно-черной бездны, проколотой множеством острых звездных «булавок». Астероид Ирод. Пять километров сто сорок шесть метров - длина главной перекладины, полтора километра - длина второй перекладины, толщина «креста» - шестьсот метров, масса - двадцать три миллиарда тонн. Поскольку его скорость уже почти достигла возможности разгона земных кораблей - до ста десяти километров в секунду, решено было при подлете сманеврировать таким образом, чтобы астероид сам догнал корабль. И Денис мастерски проделал маневр, не потеряв ни мгновения, ни сантиметра. Теперь Ирод постепенно догонял «Ангару», вырастая в размерах. По расчетам бортового компьютера, он должен был взять корабль «на абордаж» через восемь часов. Американский шаттл «Техас» они обнаружили не сразу. Как оказалось, он приземлился на крест космического монстра, то есть, разумеется, «приастероидился» и был почти невидим со стороны, так как местом посадки избрал «подмышку» креста - там, где сходились грани большой и малой перекладин. На вызовы экипаж «Техаса» по-прежнему не отвечал и световые или какие-нибудь другие сигналы не подавал. Зайцев считал, что экипаж погиб. Молчаливый Глинич, за все время полета произнесший всего несколько слов, своих предположений не высказывал. Денис же в силу природного оптимизма надеялся, что на «Техасе» просто вышла из строя система связи и что американцы живы. Хотя, с другой стороны, было действительно непонятно, почему они не подают световых сигналов. Шаттл с виду - в телескопы «Ангары» - казался неповрежденным, отсверкивая в лучах серебристой обшивкой. Феликс Глинич, заменивший бортинженера, сначала Денису активно не нравился. Бесстрастный, с виду даже сонный, по-философски равнодушный ко всему, что его не касалось, он вечно торчал у компьютера или вел наблюдения за приближающимся астероидом, не сообщая никому своих выводов. Это раздражало, и однажды, на третий день полета, не вытерпел даже полковник, тоже не отличавшийся говорливостью. - Как вы думаете, Феликс Эдуардович, - сказал он после очередного сеанса радиосвязи с Землей, расстояние до которой уже превышало двадцать пять миллионов километров, - почему молчит «Техас»? Что могло произойти на его борту? - Я не гадальщик, - сухо ответил Глинич. - Для выводов не хватает объективной информации. Подстыкуемся - узнаем. Зайцев озадаченно посмотрел на него, перевел взгляд на Дениса, изломил бровь: - Это, конечно, правильно, однако неплохо бы разработать рабочую гипотезу и придерживаться ее. К примеру, я считаю, что американцы что-то обнаружили на астероиде, сели и наткнулись на какую-то ловушку. Что-нибудь вроде выброса отравляющих веществ. - В скафандрах им не страшны отравляющие вещества, - покачал головой Денис. - На мой взгляд, они просто врезались в астероид и повредили систему связи. А заодно и двигатели. - Тем не менее они могли бы послать в космос пару сигнальных ракет или помигать прожекторами. Астероид вращается, и вспышки заметили бы даже с Земли. Почему они этого не сделали? Погибли? Денис пожал плечами. Он был согласен с третьим членом экипажа: фактов не хватало. А заранее хоронить американских астронавтов не хотелось. Как и разрабатывать гипотезу о корабле агрессивных пришельцев, прилетевших для завоевания Земли. Спор ничего не дал. Все остались при своем мнении. А Глинич по-прежнему отказывался участвовать в беседах экипажа и обходился минимумом слов… Восемь часов до встречи с гигантским каменным крестом изумительно правильной формы истекли. Денис произвел необходимые маневры, и оба тела - двадцатиметровая «Ангара» и великан-астероид, медленно вращающийся вокруг более длинной оси, - повисли в двух километрах друг от друга, продолжая мчаться к Земле со скоростью в сто шесть километров в секунду. - По-моему, самый обычный оортид,[2] - заметил Денис, разглядывая крест в створе главного экрана. - Только что форма необычна. Предлагаю не ждать, а сразу подстыковаться к камешку поближе к шаттлу. Сила тяжести там, конечно, слабенькая, не более пяти сантиметров,[3] но, судя по данным анализа, в породах астероида около сорока процентов железа. Включим эм-калоши и будем чувствовать себя вполне устойчиво. - Не суетись, Молодец, - сказал Зайцев. - Мы должны лишь выяснить причину молчания шаттла и дать команду на атаку астероида. До его рандеву с Землей осталось всего тринадцать дней. - Поэтому я и предлагаю поторопиться. - Возражаю! - впервые вмешался в разговор командира и пилота бортинженер. - Мы не знаем, что здесь произошло, поэтому действовать будем в соответствии с программой СРАМ. Оба посмотрели на него. - Командир здесь вообще-то я, - сказал полковник с неприязнью. - Вскройте пакет СПИ. Зайцев хмыкнул, поколебался немного, потом открыл командирский сейф, вытащил черный пакет с красными буквами СПИ, что означало: «Специальные предписания и инструкции». Вскрыл пакет, достал компакт-диск и два листка бумаги с текстом, прочитал. Вскинул на бортинженера сузившиеся похолодевшие глаза. - Что? - не выдержал Денис. - У него карт-бланш… - Что еще за бланш? - не сразу понял Денис. - Особые полномочия… при появлении экстремальной ситуации он вправе взять командование кораблем на себя… Денис присвистнул, с любопытством посмотрел на костистое, сухое, с запавшими черными глазами лицо Глинича. Лицо человека, привыкшего не сомневаться в своей значительности. - Похоже, нам не доверяют, Андрей Петрович. - Да уж, сюрприз, - усмехнулся Зайцев. - У вас есть какие-то претензии ко мне как к специалисту? - осведомился Глинич. - Нет… претензий нет… пока… однако хочу заметить, что вы вступаете в свои права только при наличии экстремальной ситуации, если следовать букве параграфа официального указания. А поскольку таковая ситуация в настоящий момент отсутствует, командую кораблем я. Возражения по существу есть? - Нет, - сказал Денис, пряча улыбку. Глинич сверкнул глазами, помолчал, отвернулся: - Нет… - Вот и славно. Начинаем маневр. Денис удобнее устроился в кресле пилота и включил аппаратуру БУК - бесконтактного управления кораблем. В БУК входили специальные перчатки, снимающие биопотенциалы руки и передающие их на контур управления, и система датчиков, встроенных в скафандр пилота, помогающая контролировать любое действие оператора. Благодаря БУК реакция пилота повышалась почти на порядок, что было немаловажно при возникновении непредвиденных ситуаций. Конечно, корабль имел и ручную систему управления, резервную, но включалась она редко. Денис шевельнул указательным пальцем. Сработали двигатели тангаж-маневра, и «Ангара» мягко пошла на сближение с глыбой астероида.

Глава 5

Космический корабль многоразового использования «Ангара-Э2» был создан российской корпорацией «Энергия» всего полгода назад. Точнее, он эксплуатировался всего шесть месяцев и несколько дней. До этого момента российские космонавты летали на «старой» «Ангаре-М», поступившей как в РВКН, так и в гражданское космическое агентство пять лет назад. «Ангара-М» отлично зарекомендовала себя при полетах на МКС, к Луне и к Марсу, поскольку конструкторы использовали для ее создания все самые передовые технологии. Однако «Ангара-Э2» превосходила свою предшественницу по всем параметрам, так как представляла собой транспортно-космический комплекс нового поколения. Система управления кораблем не имела аналогов в мире, как и двигательная установка, способная разгонять его до скорости в сто десять - сто двадцать километров в секунду. Да и компьютер «Ангары-Э2», созданный на основе нанотехнологий российскими специалистами, был на высоте. С ним даже можно было беседовать как с живым человеком. «Техас» - самый современный «челнок» США, разработанный с учетом страшных катастроф с первыми шаттлами, в общем, тоже был отличным кораблем, и тем не менее он по многим характеристикам уступал «Ангаре». Его система спасения, представляющая автономную капсулу, выстреливаемую в аварийной ситуации, могла обеспечить защиту экипажа всего на три часа, в то время как САС «Ангары» была рассчитана на сутки автономного функционирования и защищала экипаж даже от выбросов солнечной радиации. К тому же «Техас» не обладал такими мощными двигателями, как «Ангара», и не имел боковых движков с изменяющимся вектором тяги, которые обеспечивали кораблю максимально возможную степень маневренной свободы. Остальные отличия были несущественными. «Техас», как и «Ангара-Э2», мог иметь на борту экипаж численностью до семи человек и был способен в одиночку слетать на Марс и обратно. - Я настаиваю на включении программы СРАМ! - заявил Глинич, когда Денис подвел корабль вплотную к астероиду. - Мы до сих пор не знаем причин молчания китайского зонда. Кстати, я вообще его не обнаружил в этом районе. И мы не знаем, почему замолчал «Техас». По-моему, этого достаточно, чтобы перестраховаться. - «Техас» цел… по крайней мере, на первый взгляд, - буркнул Зайцев; все они уже загерметизировали скафандры и вели переговоры по рации. - Если бы что-нибудь случилось на борту, американцы выбросились бы на спасательной капсуле. Но ее тоже не видно. - Я требую… - Оставьте свой тон, Феликс Эдуардович! Я не меньше вашего хочу выяснить, что здесь произошло. - Я доложу командованию о вашем отказе следовать инструкции! - Да хоть самому президенту. Майор, сажайте птичку рядом с шаттлом. Денис не ответил. Он и так более чем осторожно подводил корабль к гигантскому, сверкающему антрацитовой сыпью кресту астероида, готовый включить маршевые двигатели при появлении любой опасности. Но пока ничего особенного не происходило. Мрачная грань астероида приблизилась вплотную, повисла над головой исполинским потолком. «Техас» по-прежнему не подавал никаких признаков жизни. На его корпусе не было видно ни вмятин, ни трещин, ни пробоин. С виду он действительно был цел и невредим. Разве что сидел чересчур плотно в углу смыкающихся граней креста, словно пытался носом раздвинуть эти грани. - Дыра! - воскликнул Глинич. Денис тоже заметил невероятно ровное треугольное отверстие в стыке граней, буквально под кормой шаттла, но он был занят посадкой и обсуждать открытие не стал. - Это каверна! - продолжал возбудившийся бортинженер. - Или скорее вход в недра астероида! Вот почему они молчат! Они ушли внутрь… и не вернулись! - Если это так, то они давно погибли, - мрачно проговорил Зайцев. - Их скафандры рассчитаны всего на двенадцать часов автономного плавания в вакууме. - Возможно. Тем более надо соблюсти рекомендации… - Отставить разговоры! Продолжайте наблюдения! Молодец, пристыкуйся чуть подальше, за носом шаттла, чтобы он не помешал аварийному старту. - Слушаюсь, командир! - Денис повел «Ангару» боком, осторожно - миллиметр за миллиметром - посадил ее на специальные пневмоподушки с липучками. Эти посадочные баллоны в случае необходимости отстреливались, и корабль мог стартовать в любой момент. Движение прекратилось. «Ангара» даже не дрогнула, коснувшись астероида. Бортовой компьютер Михалыч выбросил на панель управления желто-зеленые огни, сказал приятным мягким голосом: - Посадка по высшему баллу! Поздравляю с окончанием полета. - Поздравишь, когда мы будем на Земле, - проворчал Зайцев. - Но ты молодец, Молодец! Вряд ли я посадил бы птичку лучше. Начинается главная работа. К выходу готовятся двое: я и бортинженер. Экипировка - в соответствии с Положением номер два. Возражения не принимаются! И Денис, открывший рот, чтобы попросить командира взять его в первую вылазку, вынужден был промолчать. Ничего не сказал и Глинич. Он мог быть доволен, так как Положение номер два предусматривало особые меры безопасности для экипажа спасательного корабля и увеличивало степень ответственности каждого его члена. Полковник вскрыл второй командирский сейф и достал оружие - лазерные и электропистолеты. Кроме этого, разведчики взяли с собой «дромадеры» - комплекты выживания, имеющие запасы кислорода, еды и дополнительные источники питания. - Будь готов, - сказал Зайцев, стукнув рукой в перчатке по плечу пилота. - Еще успеешь прогуляться по местным буеракам. Космонавты выбрались из кабины в переходный тамбур. Появились через три минуты за бортом корабля, видимые в отсвете прожекторного луча от сверкающих мелкими кристаллами граней астероида. Корабль сидел, как самолет, брюхом на одной из них, а вторая поднималась слева гигантской бугристой стеной, исчезая где-то в звездном «небе» как черная тень, изредка бросающая искры света - отражение лучей звезд. - Ни пуха! - пожелал Денис. - К черту! - ответил командир. Глинич промолчал. Две блистающие серебром и золотом фигуры включили газовые движки и поплыли к стоящему неподалеку американскому шаттлу.

Глава 6

«Техас» казался вымершим. Космонавты облетели его со всех сторон, светили фонарями в носовые иллюминаторы пилотской кабины - при всем космическом антураже и назначении он прежде всего оставался самолетом - и стучали по обшивке, но никто на их сигналы не отозвался. Естественно, его люки были задраены, а следов под ними на «грунте» - на сплошной кристаллической плите - не было видно. - Никого, - разочарованно заявил в конце концов Зайцев, прекратив попытки проникнуть внутрь американского «челнока». - Иллюминаторы у них из поляризационного композита, поэтому снаружи ничего рассмотреть нельзя. Следов же никаких. Открывали они люки, выходили наружу или нет - неизвестно. - Но если они молчат, то, наверное, все же вышли? - осторожно заметил Денис, принимая версию Глинича. - Или же давно мертвы, - отозвался сам Феликс Эдуардович, почти не принимавший участия в обследовании шаттла. - Если у них внезапно произошла разгерметизация, а они были без скафандров… - На корпусе корабля нет ни одного крупного сквозного отверстия, - перебил его полковник. - А по инструкции астронавты обязаны сидеть в кабине в скафандрах. Американцы, между прочим, свято соблюдают все пункты инструкции. Нет, здесь что-то другое. Предлагаю совершить небольшой разведрейд в дыру. Ничего не найдем - попробуем вскрыть «челнок» резаком. Вы согласны, Феликс Эдуардович? - Нет, - ответил Глинич после паузы. - Разведрейд не предусмотрен Положением аварийно-спасательной службы. Предлагаю сначала найти причину молчания экипажа. Эта причина может угрожать и нам. - В таком случае я отправлюсь на разведку один, - сказал Зайцев, не повышая голоса. - Ждите меня в течение часа. Если хотите, займитесь подготовкой и настройкой резака. - Командир, одному идти нельзя! - забеспокоился Денис. - Тогда уж я пойду с вами! Бортинженер подождет нас здесь, раз боится. - Я не боюсь, - возразил Глинич скрипучим голосом. - Но вы не имеете права рисковать неоправданно! - Отставить, майор, - сказал Зайцев. - Я отлучусь ненадолго. Если связь прекратится, а она прекратится наверняка, так как эта махина насквозь пронизана жилами пегматита, то не паникуйте. Хочу посмотреть, куда ведет этот ход. Американцы не могли не пойти туда, раз сели неподалеку от дыры. - Хорошо, я пойду с вами, - сухо сказал Глинич. - Но вы делаете ошибку. - Ну, это бабушка надвое сказала, - хмыкнул Зайцев. - Молодец, жди и смотри в оба. И ни в коем случае не выходи наружу! Даже если здесь появится целая армия зеленых человечков. - Слушаюсь, командир, - усмехнулся Денис. Две фигуры, отблескивая шлемами и металлическими деталями скафандров, подплыли к треугольной дыре, скрылись в темноте. Некоторое время был слышен голос полковника, каждую минуту говорящего одну и ту же фразу: «Все в порядке, пусто, летим дальше». Потом голос ослабел и умолк. Перестали быть слышны и радиомаяки космонавтов. В эфире наступила глухая могильная тишина, нарушаемая изредка тихими щелчками и шорохами возникавших в космосе радиошумов. Час прошел. Разведчики не возвращались. Вокруг все было спокойно. Астероид продолжал свой тяжеловесный полет к точке встречи с Землей, равнодушный ко всей человеческой возне вокруг него. Денис почувствовал тревогу. Он знал полковника достаточно хорошо, чтобы полностью доверять его словам и действиям. Если командир говорил, что вернется через час, так оно всегда и происходило. А раз он не вернулся в срок, значит, что-то случилось, и надо было предпринимать какие-нибудь меры. Денис включил рацию на постоянный вызов и сам несколько минут слал в эфир: «Я Ангара-два, Первый, ответьте Ангаре…» Никто не отвечал. Прошел еще час. Тогда Денис попытался нащупать лучом прожектора треугольную дыру в стыке граней астероида… и волосы зашевелились у него на голове! Дыра внезапно исчезла! Пространство внутри ее сгустилось и превратилось в искрящуюся плиту, закрывшую вход в тоннель! Первым побуждением Дениса было немедленно стартовать. Вторым - вылезти наружу, убедиться в реальности явления и попытаться взломать возникшее препятствие. Однако он заставил себя остаться на месте и вызвал ЦУП. Ответ с Земли не пришел ни через семь минут, ни через десять, ни через двадцать. Тело астероида загораживало нужный сектор Солнечной системы, и для того чтобы послать сообщение и получить ответ, надо было стартовать, сориентировать должным образом антенны корабля и ждать. А поскольку времени и так ушло непозволительно много, Денис решил действовать на свой страх и риск. Он выбрался в отсек полезной нагрузки, расконсервировал плазменный резак и вытащил его через грузовой люк. Выбрался наружу сам, вооруженный до зубов. Никто не появлялся и не пытался напасть на него, никто не высовывал голов и щупалец из щелей и дыр в породах астероида. Тогда Денис приблизился к тому месту, где недавно зияло шестиметровой величины треугольное отверстие, и несколько минут потратил на изучение затычки, закрывшей дыру. Впечатление было такое, будто перед ним был монолит. Ни щелочки, ни рисочки, ни какого-либо указания на то, что здесь существовал проход в недра астероида. - Ничего? - вызвал Денис Михалыча. - Не слышно, - ответил бортовой компьютер виноватым голосом, продолжая вызывать ушедших. Сжав зубы, Денис взялся за резак. Однако плазменная струя не смогла пробить материал пробки, заткнувшей отверстие. Толщина пород в этой точке оказалась такой, что на вырезание дыры в стене мощности резака было недостаточно. Проделав полуметровую каверну в черной бугристой стене, резак погас - кончилась энергия. Денис выругался. С минуту отдыхал, прикидывая варианты дальнейших действий. Можно было облететь астероид кругом и поискать другие входы внутрь, можно было послать сообщение на Землю и посоветоваться с начальством. Но он выбрал другой путь. Перезарядил резак и поднялся к американскому шаттлу, собираясь вскрыть его, как консервную банку. Вполне возможно, ответ на главный вопрос: что здесь, собственно, произошло? - находился в кабине управления «Техаса». Но осуществить задуманное ему не удалось. Внезапно кто-то окликнул его по-английски: многодиапазонные рации скафандров были настроены на все частоты связи российских и американских космических объектов, а также на аварийную волну. Голос же, раздавшийся в наушниках рации, явно принадлежал женщине: - Эй, мистер, что вы там делаете?! Бишоп, это ты?! Денис оглянулся, поискал глазами спрашивающего и высоко на вертикальной стене - грани перекладины креста - увидел сверкнувшую лучом фонаря фигурку. Она медленно спускалась по стене вниз, подпрыгивая и пролетая по десятку-два метров сразу. - Я майор Молодцов, прима-пилот российского спасательного корабля «Ангара». Кто вы? Женщина перешла на ломаный русский: - Вы есть руски спасател?! Как вы здес оказатся?! - Ваш «челнок» замолчал, - попытался объяснить ситуацию Денис, - примерно восемь дней назад, и нашу птичку послали выяснить, в чем дело. - Не может быть! - Собеседница вновь заговорила по-английски. - Почему восемь дней?! Мы прилетели сюда шесть часов назад! - Как это - шесть часов?! - теперь уже удивился и не поверил он. - Не может быть! Мы отправились к астероиду семь дней назад, после того как стало известно о вашем секретном полете. То есть что вы не отвечаете на вызовы. - Здесь какая-то ошибка! - Фигурка приблизилась. Скафандры не позволяли видеть, кто находится внутри их, так как с виду женский не отличался от мужского, но все же было заметно, что приближается женщина. - Я Кэтрин Бьюти-Джонс, командир шаттла «Техас». Мои коллеги шесть часов назад ушли на разведку внутрь астероида и не вернулись. Надеюсь, ваш экипаж на борту? - Не надейтесь, - мрачно пошутил Денис, чувствуя себя преступником. - Они ушли в дыру под кормой вашего «челнока» два с лишним часа назад. Дыра закрылась. Я пытаюсь определить, что происходит. - И для этого вы решили повредить мой корабль? - Не повредить - только пробиться в кабину. - Денис невольно покраснел. - У меня не было выбора. Давайте поднимемся на борт нашей птички, и я все объясню. - Лучше уж поднимемся ко мне… если вы и в самом деле тот самый майор Молодцов, о котором я слышала. Денис осветил плечо своего скафандра, на котором вместе с российским гербом и эмблемой РВКН виднелась перламутровая полоска личного клейма с надписью: ДАМ - Денис Андреевич Молодцов. Командирша «Техаса» спрятала в спецзажим на поясе лазерный пистолет, ствол которого был направлен на майора, пролетела мимо и открыла люк.

Глава 7

Денис был знаком с Кэтрин Бьюти-Джонс заочно уже больше года, видел ее фото в кондуитах космофлота и читал о героических подвигах астронавтши в Интернете. Но одно дело - фотография, пусть и вполне качественная, откровенная, другое - сам объект фотосъемки. Мисс Кэтрин оказалась красавицей славянского типа - с пышными русыми волосами по плечи, большими голубыми глазами, пухлыми губками и ямочками на щеках. Вот только улыбалась она по-американски - ослепительно и холодно, правда, редко, а точнее, произошло это всего раз, когда Денис похвалил интерьер кабины управления. Однако на русского космонавта она продолжала смотреть оценивающе, строго и не вполне дружелюбно, будто сомневалась в его искренности и правдивости. Оказалось, что ее матерью была русская, Анна Валерьевна Золотова, от которой она и переняла черты лица, фигуру и смелость. Отцом же Кэтрин был известный инженер и конструктор, создатель шаттла Роджер Бьюти-Джонс. Дочь пошла по его стопам, став не только астронавтом, но и фактически испытателем детища отца. Однако в настоящий момент эти личные подробности не взволновали Дениса. Его мысли занимало открытие, сделанное им совместно с американкой. Время внутри астероида, пронизанного тоннелями и пустотами, как сыр - порами, текло в полсотни раз медленнее, чем снаружи! Второе открытие, а точнее - фактически первое, так как открывателями стали американские астронавты, состояло в том, что астероид представлял собой некую ж и в у ю систему, судя по тому, что многие его тоннели внезапно закрывались, исчезали, зато появлялись новые, а внутри огромных пустот, цепочкой располагавшихся внутри перекладин его крестообразного тела, происходила своя таинственная жизнь. - Мы не успели обследовать и тысячной доли внутренних пещер Ирода, - закончила свой рассказ Кэтрин. - Сначала обнаружили дыры, начали изучать, потом парни ушли на разведку и не вернулись. Я попыталась искать их, но заблудилась и с трудом выбралась обратно. Когда я увидела вас, сначала подумала, что это они. Но после поняла, что ваш скафандр иного типа, и даже подумала, что вы диверсант. - За диверсанта меня еще никто не принимал, - невольно улыбнулся Денис, - хотя я и служу в космических войсках. Итак, мисс, что будем делать? Мои спутники тоже ушли в астероид и не вернулись, а проход закрылся. У вас есть конкретные предложения? Кстати, когда вы подлетали к этому камешку, не видели китайский зонд? - Нет. Наткнулись на пару камней поменьше и миновали струю пыли, но больше ничего. - Странно… Китайский модуль «Хуанхэ» имел неплохой комп, мог бы и сообщить, что случилось. Может быть, его сбили зеленые человечки, хозяева Ирода? В голосе Дениса проскользнули скептические нотки, и брови Кэтрин сошлись. - Напрасно иронизируете, майор. Зеленых человечков я не встречала, но что астероид - не просто железистый обломок камня необычной формы, уверена. Вы и сами могли убедиться в этом. Тоннели и подземные ходы внутри мертвой горы сами собой не возникают и не закрываются. Может быть, это и не космический корабль чужой цивилизации, но кто-то внутри его живет. Предлагаю запустить внутрь астероида малый зонд, на борту «Техаса» такой имеется, и обследовать ходы. - Вряд ли это даст результат, - качнул головой Денис. - Материал астероида экранирует радиоволны, и мы вскоре потеряем с зондом связь. Предлагаю следующее. Вы поднимаете свой шаттл и сообщаете на Землю о нашем положении. Ждете ответа. Я же иду внутрь и… - Нет! - решительно отрезала командир американского корабля. - Вы не сможете ориентироваться, не зная, сколько времени прошло. Идти надо вдвоем. Мы запустим «Техас» на орбиту вокруг Ирода (словечко Ирод она произносила с милым акцентом - Айрьедд) в автоматическом режиме, возьмем с собой обойму радиомаяков и будем оставлять их в тоннелях включенными по мере удаления от поверхности, чтобы можно было вернуться по этим ориентирам назад в любой момент. Согласны? Денис с некоторым удивлением посмотрел в глаза женщины, отмечая ее ум, энергию и находчивость. И жесткую сосредоточенность на проблеме. Она не запаниковала, оставшись одна, и готова была пойти на любой риск, чтобы найти своих коллег. - Согласен. - Тогда начинаем. - Я могу предложить катер. У нас на борту имеется спасательный модуль «орех». А также десятка два радиобакенов. Кэтрин размышляла недолго: - Идет! Выгружайте. На катере, если он пролезет в тоннель, мы сможем пройти дальше, а главное - быстрее. Надо помнить, что час, проведенный внутри Айрьедда, равен двум с половиной суткам на Земле. Хотя я до сих пор, - она вдруг смущенно улыбнулась, мгновенно преображаясь, - не могу в это поверить. Денис понимающе кивнул, поймав себя на мысли, что, если бы они встретились не здесь, а где-нибудь в другом месте, на Земле, в лесах Псковщины, на пляже в Майами или просто в ресторане, возможно, она и не обратила бы на него внимания. Чтобы поднять шаттл и запустить его на орбиту вокруг астероида в автоматическом режиме, Кэтрин понадобилось всего пятьдесят минут. Ей также удалось связаться с Центром управления полетами во Флориде и сообщить, с чем пришлось столкнуться астронавтам на астероиде. Ее доклад, очевидно, произвел впечатление разорвавшейся бомбы, так как несколько минут после этого в эфире царила тишина. Потом с «Техасом» заговорил начальник смены и попросил повторить сообщение. Кэтрин в темпе повторила. А поскольку каждый вопрос-ответ требовал времени - три минуты в одну сторону и столько же в другую, она решила больше не ждать указаний с Земли и пообещала выйти на связь сразу после спасательно-поискового похода в недра астероида. Когда Кэтрин наконец закончила переговоры и покинула кабину шаттла, Денис уже вывел в космос из грузового отсека буксир «орех» и терпеливо ждал ее в пространстве, сверкая правым боком скафандра, освещаемым солнцем. - Что Земля? - Они не поверили, - с коротким смешком ответила Кэтрин. - Да и я на их месте не поверила бы. Будут советоваться с русскими… то есть с вашим начальством. До столкновения осталось всего одиннадцать дней. Если мы в течение двух суток не найдем наших парней, по астероиду будет нанесен ядерный удар. Ракеты уже готовы к запуску. - Этого следовало ожидать. - Их нельзя ни в чем упрекнуть. Денис промолчал. Он считал, что неведомых умников из НАСА, пославших шаттл к астероиду втайне от партнеров, как раз есть в чем упрекнуть. - Цепляйтесь за леер. - Он помог спутнице присоединиться к нему; буксир представлял собой открытую платформу с двумя сиденьями, которой управлял один человек. - Садитесь и пристегивайтесь. Кэтрин бегло оглядела аппарат, сноровисто села рядом: сказывался немалый опыт выходов в открытый космос, да и невесомость она переносила великолепно. Буксир медленно поплыл вдоль грани креста, удаляясь от «Ангары», скрывшейся в тени астероида и ставшей практически невидимой. - Где будем искать вход? - Я вышла в трехстах метрах отсюда, в торце малой перекладины. Если эта дыра не заросла, в астероид мы войдем через нее. Побыстрее нельзя? - Это буксир, - усмехнулся Денис, - а не истребитель-перехватчик. К тому же, если мы будем гнать его в экстремальном режиме, топлива хватит ненадолго. - Извините, - сухо бросила американка. - Я просто нервничаю. Отверстие хода, через которое Кэтрин выбралась из недр Ирода наружу, к счастью, оказалось на месте. Его диаметр - пять с лишним метров - позволял буксиру свободно пройти в тоннель. Денис направил аппарат к черной дыре, но в двадцати метрах от края остановился. Кэтрин слегка повернулась к нему корпусом: - В чем дело? - Давайте распределим обязанности и уточним план действий. - План прост: найти наших парней и вернуться. - Нам надо помнить, что время там, внутри, почему-то сильно отстает от нормального хода. У нас всего двое суток в запасе, а это означает, что мы должны минут через сорок пять - по нашим часам - выйти обратно. С результатом или без. Земля ждать больше не будет. - Хорошо. Что еще? - Вам придется через каждые сто метров сбрасывать маяки, я буду занят управлением буксиром. - Естественно, я займусь маяками. У вас все? - В голосе женщины послышалось сдержанное раздражение. Ей показалось, что русский напарник колеблется. Денис же и в самом деле чувствовал некую раздвоенность, досаду, будто упустил из виду нечто важное и никак не может вспомнить, что именно. Его вдруг пронзила - как острая боль - мысль, что они вместе с астероидом и двумя земными кораблями представляют собой бомбу страшной разрушительной силы! Бомбу - и ничто иное, даже если астероид и в самом деле является чужим звездолетом или живым существом. - Вперед! Буксир окунулся в густую тьму тоннеля. И тотчас же сзади возникла стена, загородив выход в космос.

Глава 8

Кэтрин Бьюти-Джонс оказалась достойным напарником во всех отношениях. А ее психологической устойчивости и целеустремленности мог бы позавидовать и мужчина постарше и поопытней. После того как они остались отрезанными от выхода в космическое пространство, Кэтрин не дала волю нервам, не засуетилась, не стала требовать от спутника объяснений случившемуся. Она просто оглянулась, когда Денис притормозил, также оглядываясь назад, и бросила всего несколько слов: - Не останавливайтесь, майор! Каждая секунда на счету! Денис, слегка позавидовав ее спокойствию, увеличил скорость «ореха». Первый стометровый отрезок довольно прямого, с неровными стенами, похожего на кишку тоннеля они преодолели за одну минуту. Проникли в шарообразную полость-расширение диаметром около тридцати метров, наткнулись на странное образование в центре - огромную «кисть винограда», соединенную со стенками полости множеством прозрачно-коричневых, клейких на вид растяжек. Каждая «виноградина» была размером с человека и содержала некое твердое включение - «косточку» неопределенной формы. Некоторые «виноградинки» были покрыты сизым налетом и казались слепыми, мертвыми. Остальные образовывали сложный конгломерат прозрачно-фиолетовых и коричнево-медовых шаров, действительно напоминавший виноградную кисть. Останавливаться и разглядывать находку не стали. Оба вели счет минутам, понимая, что на философское обсуждение и исследование внутренних интерьеров астероида времени у них нет. Через полторы минуты буксир доставил седоков к следующему расширению примерно такого же размера. В центре висела еще одна «виноградная кисть», только уже иного цвета - рубиново-красного, с тлеющими внутри каждой двухметровой «виноградины» огоньками. Эти огоньки казались живыми и наблюдали за пришельцами внимательно и с подозрением. Все пространство полости было заткано удерживающими «кисть» растяжками, что затрудняло продвижение вперед. Буксир едва не застрял, поэтому пришлось резать одну из растяжек лазером, а потом бежать из полости со всей возможной скоростью, потому что остальные растяжки вдруг конвульсивно сократились, завибрировали, заходили ходуном, буквально «загудели», грозя сбить буксир или раздавить. - Черт, он и в самом деле живой! - пробормотал Денис, когда они наконец выбрались в следующий тоннель. - Вам не кажется, что «виноградины» напоминают икринки? - Что? - не поняла Кэтрин. - Рыбью икру. И на самом деле Ирод не просто астероид, а нечто вроде инкубатора. Или ковчега. - Об этом мы поговорим позже, когда найдем пропавших. Не забивайте голову посторонними мыслями, майор. Мы находимся внутри астероида уже шесть минут, а не прошли и четверти пути. Денис молча двинул «орех» вперед. С одной стороны, мужская хватка американки внушала уважение, с другой - такая жесткая сосредоточенность, по его мнению, женщину не украшала. Тоннель внезапно свернул! То есть он только что был прямым, уходя в недра астероида, и вдруг, как живой, изогнулся почти под прямым углом! Денис едва успел среагировать на это скоротечное изменение обстановки, чиркнул бортом буксира о бугристую, искрящуюся черными кристалликами стену хода. Зависли, осмысливая происшествие. - Что это было? - Похоже, нас не хотят пропускать в центр креста, - хмуро сказала Кэтрин. - Со мной тоже такое случалось. - Что будем делать? - Идти дальше. Другого выхода все равно нет. Денис мельком глянул на красные циферки отсчета времени, вспыхивающие на внутренней пластине шлема: прошло девять минут с момента их вторжения в недра Ирода, - включил двигатель. Буксир поплыл вперед, держась оси тоннеля, разогнался. Мимо побежали покрытые «черной икрой» кристаллов стены хода. Пятьдесят метров, семьдесят… Ни одной интересной детали, ни сужения, ни расширения. Прямая «кишка». Сто метров… Что-то черное впереди, бесплотное, с россыпью немигающих огоньков… Оп-ля! Денис резко затормозил. Однако буксир остановился не сразу, проскочил по инерции последние метры тоннеля… и вылетел в космос! Слева - бугристая черная плоскость, освещенная солнцем. Справа - звездная пропасть. Сзади - удаляющийся угол перекладины креста. Оба оглянулись и успели заметить, как дыра тоннеля, через которую они вылетели в пространство, заросла искристой кристаллической пробкой. Не приходилось сомневаться, что неведомые хозяева астероида просто-напросто выпроводили непрошеных гостей за пределы своих владений.

Глава 9

Растерянность прошла быстро. По часам космонавтов, они путешествовали внутри крестовины астероида одиннадцать минут. По бортовым же часам обоих кораблей их отсутствие длилось девять часов! Сомнений больше не оставалось: время внутри Ирода действительно шло в пятьдесят раз медленнее, чем снаружи. Кэтрин связалась с компьютером «Техаса», выслушала полученные с Земли инструкции. Руководители полета в НАСА рекомендовали своим астронавтам немедленно покинуть астероид, так как удар по нему был предрешен. Рисковать никто не хотел: ни государственные мужи США, ни депутаты Госдумы России, ни президенты обеих стран. Правда, до запуска к астероиду ракет с ядерной начинкой еще оставалось около сорока часов. И за это время космонавтам обоих кораблей надо было решить проблему поиска ушедших на разведку товарищей и стартовать к Земле. - Мы в цейтноте! - подвел итог размышлениям Денис, не зная, на что решиться. Шансы найти командира и бортинженера таяли с каждым часом, зато шансы быть взорванными вместе с астероидом возрастали в той же пропорции. Стоило им задержаться внутри крестообразной - и очень своеобразной - «машины времени» хотя бы на лишних полчаса - и пиши пропало! Земля не отзовет ракеты, так как речь идет о спасении миллионов жизней, а то и всего человечества. - Возвращаемся! - сказала Кэтрин Бьюти-Джонс непререкаемым тоном. - Мы еще не использовали до конца все свои возможности. Денис хотел напомнить ей, что это по вине их горе-генералов из НАСА сложилась такая ситуация, но передумал. Обвинения не помогали найти выход из создавшегося положения. Походу в недра странного объекта, принятого людьми за астероид, альтернативы не было. - Но проход закрылся… - сказал он. - Будем искать другой! - отрезала американка. Буксир пополз вдоль черной плоскости - грани более короткой перекладины креста на высоте ста метров. Иногда казалось, что среди бугров и ложбин открываются дыры и трещины. Тогда приходилось спускаться ниже, изучать рельеф, до боли в глазах всматриваться в искристую грань. Затем лететь дальше. Лишь через час удалось найти «кротовую нору» - вход в подземелья астероида, когда у обоих почти иссякло терпение и кончились силы. - Ныряем! - Сколько у нас осталось маяков? - Восемь, плюс ваши модули. - Бакены. - Всего четырнадцать. - Не мало? - У вас есть еще? - Нет. - Тогда к чему эти вопросы? Ведите буксир! - Надеюсь, на этот раз нас не выгонят? - Как получится. - В голосе женщины прозвучала насмешка, и она добавила фразу по-английски, которая переводилась на русский язык как: «Кто не рискует, тот не пьет шампанского». Денис улыбнулся, снова преисполняясь уважения к мужеству спутницы, знавшей, что она запросто может погибнуть. Буксир вплыл в пятиметровое отверстие «червоточины», ведущей куда-то в глубь массива пород астероида. И стоило ему пройти два десятка метров, как тоннель позади закрылся. Сработала неведомая автоматика Ирода, подчинявшаяся своей нечеловеческой логике. Но космонавты не стали задерживаться, искать объяснений поведению хозяев: то впускают без надобности, то выгоняют без причин, - лишь увеличили скорость своего неказистого транспортного средства. Оба верили, что смогут выбраться обратно через какой-нибудь другой тоннель. Знакомая шарообразная полость с «виноградной кистью» внутри, соединенной со стенками множеством растяжек и клейких на вид перепонок. Что же это такое, в самом деле? Ковчег? Корабль-матка? Космическая «рыба» с икрой внутри? Неужели догадка верна и каждая «виноградина» представляет собой «икринку» или «яйцо» с зародышем внутри? Но что это за зародыши? И почему ковчег несется к Земле с такой бешеной скоростью? Ведь если это и впрямь корабль-матка, он же погибнет? - Не зевайте! - подстегнула спутника американка. - Тоннель начинается чуть правей. Миновали перепонки и растяжки, вошли в продолжение тоннеля. Сто метров… Новая полость. Та же «виноградная кисть», только «виноградины» вдвое крупнее, и внутри каждой пульсирует некая шипастая конструкция с четырьмя конечностями и рогатой головой. Точно - зародыши! - Вы видите?! - Я встречала гроздья еще больше - в центре. - Это действительно «икра»! - Что вы хотите сказать? - Мы внутри корабля-матки! Либо просто внутри матки! Это не астероид. В училище вам должны были читать лекции о панспермии… - Панспермия - лишь красивая гипотеза. - Теперь уже не гипотеза. Перед вами прямое доказательство распространения жизни в космосе путем панспермии - переноса спор. - Это сказка, мистер Молодцоув. - Вовсе не сказка! - Спорить будем потом, майор. Прежде давайте продолжим поиск коллег. Буксир двинулся дальше. Еще сто метров и еще пещера - гораздо больше, чем ранее встречавшиеся. «Гроздь винограда» в ней также была крупнее других, и в каждой «виноградине»… - Ничего себе! Денис остановил аппарат. В огромном прозрачно-малиновом эллипсоиде «виноградины» величиной с железнодорожную цистерну плавал… самый настоящий динозавр! Только шестилапый и двухголовый! Глаз у него видно не было, но сомневаться в том, что он живой, не приходилось. - Жуть! - с дрожью в голосе прокомментировала Кэтрин. Видимо, и до нее дошел смысл увиденного. Догадка Дениса отражала истину: астероид Ирод представлял собой гигантский транспортный корабль, несущий в своем чреве зародыши иной жизни. - Ковчег! - повторил Денис. - Разве что н е Н о е в. Остается только узнать, почему чужепланетный «Ной» выбрал для своего финиша Землю. - Да! - очнулась американка. - То есть нет! У нас конкретная задача. Все остальное после. Идем дальше! Буксир с трудом протиснулся между растяжками, вплыл в тоннель, ставший вдвое шире, чем прежние. Если Денис ориентировался правильно, они сейчас двигались по оси самой длинной перекладины креста, приближаясь к узлу пересечения перекладин. Вероятно, там располагалось центральное «спорохранилище» «ковчега» или же рубка управления. Шестнадцатая минута пути… Еще одна полость. «Гроздь винограда» с жуткими насекомовидными тварями внутри, готовыми, казалось, в любое мгновение вылезти из своих яиц. Тоннель. На стенах - шрамы и сизые полосы пепла. Такое впечатление, что здесь произошло сражение с использованием лазерных излучателей. - Уж не ваши ли ребята тут нашумели? - пробормотал Денис. - С таким же успехом это могли быть и ваши! - огрызнулась Кэтрин. Позвала: - Бишоп! Гриффит! Где вы? Тишина в ответ. Слабые щелчки и шелест на всех диапазонах связи. Только изредка доносится тихий вскрик ближайшего сброшенного радиомаяка. Денис тоже попробовал позвать своих, но ни Зайцев, ни Глинич не отозвались. Здесь их можно искать целый год! - пришла пугающая мысль. Он поспешил отогнать ее. Двести метров… Восемнадцать минут пребывания в другом времени… Сколько же прошло времени на Земле? Часов пятнадцать? И на сколько хватит терпения у военачальников, держащих пальцы на кнопках пуска ядерных ракет?.. Гигантская - одним взглядом не объять - шаровидная полость, наполненная таинственной жизнью. Традиционная «гроздь винограда» в центре, самая большая из всех, с оранжево-янтарными «виноградинами». Внутри - чешуйчатые твари с кожистыми крыльями. Перепонки. Растяжки. Плавающие бесцельно трехметровые шары, наполненные светящейся пылью или же прозрачной жидкостью желтого или - реже - голубоватого цвета. Шум в радиоэфире: будто недалеко кипит вода, проливаясь на раскаленную плиту. Взгляд! Тяжелый, подозрительный, полный угрозы. По спине между лопаток протекла холодная струйка. Денис вспотел. - За нами наблюдают! - Посмотрите вниз! - возбужденно проговорила Кэтрин. - Видите? Он посмотрел. Выжженные лазером выбоины, какие-то льдистые натеки, брызги, сизо-белесые лохмотья, изогнутые рваные полупрозрачные куски стекла, похожие на остатки яичной скорлупы… - Дьявольщина! Неужели здесь и в самом деле шел бой?! Кто же начал первым? - Это неважно. Наши парни где-то здесь! Давайте искать! Американка сбросила очередной бакен, славший в эфир призыв откликнуться всем, кто его слышит. Но никто на этот призыв не отвечал. Земляне его не слышали. Или не могли ответить, будучи давно погибшими. К буксиру свалился сверху белый прозрачный шар, заполненный текучими светящимися вихриками. Ощущение взгляда усилилось. Кэтрин достала оружие. - Не стреляйте! - быстро проговорил Денис. - Попробуем договориться! Может быть, это наш последний шанс вызволить ребят и убраться отсюда живыми! - Как вы это сделаете, не зная, с кем имеете дело? Если хозяева уничтожили разведчиков, то уничтожат и нас! - Уверен, наши ребята живы! Помните, когда мы освобождали буксир и разрезали растяжку? Нас ведь наверняка могли убить, но не убили! Просто вышвырнули вон! - Почему же не вышвырнули парней? - Не знаю. Но шанс найти их есть! Не стреляйте! - Вы пацифист, мистер Молодцоув. - Кэтрин после некоторых колебаний опустила пистолет, но не спрятала в захват. - Хорошо, действуйте. Однако я оставляю за собой право защищаться. Денис хотел сказать, что это техника ковчега вынуждена защищаться от пришельцев, но прикусил язык. К тому же он не знал, что делать дальше. В его практике не было встреч с творениями чужих разумных существ.

Глава 10

Центр управления полетами Российских войск космического назначения располагался на территории бывшего испытательного полигона, а ныне космодрома Плесецк. Он вступил в строй всего два года назад и представлял собой суперсовременный компьютерный комплекс, принимающий информацию по сотням каналов связи со всеми объектами РВКН, обсерваториями страны, базами и пунктами наблюдения за космическим пространством на Земле и в космосе. Главный зал Центра с рядами компьютерных терминалов напоминал зал ЦУПа в Подмосковье, но имел, кроме огромной - во всю стену - операционной планшет-карты Земли, еще и такой же огромный экран, способный синтезировать любое изображение - от мирного земного или космического пейзажа до панорамы планеты или звезды. В настоящий момент экран показывал угольно-черное небо со звездной полосой Млечного Пути и ползущий по нему черный крестик астероида Ирод. В зале работали далеко не все терминалы, и народу в нем было немного, в основном - операторы в голубой форме космических войск. У центрального монитора стояла небольшая группа людей - пять человек, концентрируясь вокруг мужчины в штатском, высокого, средних лет, с выразительным умным лицом и светло-голубыми глазами. Это был президент России. Он внимательно слушал командующего РВКН. Остальные молчали. Затем к группе присоединился начальник Центра экстремального оперирования в космосе генерал Лещенко. - Они не выходят на связь уже больше суток, Александр Васильевич. Вокруг Ирода летает американский шаттл, но тоже молчит. - Где «Ангара»? - тихо спросил президент. - Наша птичка сидит на грани малой перекладины, у стыка ее с большой. Поэтому ни с Земли, ни с Луны она не видна, только с борта межпланетного зонда «Коперник». - Вы думаете, они погибли? - Если верить американцам, время внутри астероида течет в полсотни раз медленнее. Наши ребята могли просто не знать этого и спокойно заниматься разведкой. - Все трое? Лещенко вытер вспотевшее лицо платком. - Судя по тем сведениям, что мы имеем, в астероид пошли командир корабля полковник Зайцев и бортинженер Глинич. Пилот должен был остаться на борту. - Почему же не остался? - После контакта с американцами он решил вернуть экипаж… - И тем самым нарушил инструкцию! - буркнул командующий РВКН. Лещенко сморщился, как от зубной боли. - Денис Молодцов наверняка давал себе отчет, чем рискует. Но не попытаться найти своих он не мог. - Все это романтика… Он не имел права рисковать в такой ситуации и покидать борт корабля… не посоветовавшись с нами! - Может быть, майор и романтик, но прежде всего он человек долга! Никто не знал, что астероид - более сложный объект, а не простой булыжник. - Когда американцы замолчали, уже тогда можно было предположить степень опасности Ирода и подстраховаться. Я не понимаю, почему такой опытный специалист, как полковник Зайцев, допустил столь грубую ошибку. - Степень его вины установит комиссия… - Господа! - негромко, но твердо сказал президент; все замолчали. - Речь идет о судьбе миллионов людей! Что вы советуете делать? Американцы настаивают на запуске ракет для уничтожения Ирода. Стало совсем тихо. - До столкновения его с Землей осталось девять дней… - пробормотал министр обороны. - Надо стрелять! Иначе мы упустим возможность сбить астероид с траектории. - Сколько мы можем еще ждать? Все посмотрели на Лещенко. Генерал криво усмехнулся: - Не более двенадцати часов. Взрыв ракет должен произойти не меньше чем в двух миллионах километров от Земли. Только тогда радиоактивное облако газа, пыли и осколков успеет немного рассеяться и по большей части миновать Землю. Президент перевел взгляд на крест астероида, неспешно скользящий по звездному полю. Помолчал. Потом обронил одну фразу: - Ждем еще шесть часов…

Глава 11

Шар со светящимися вихриками внутри, вызывающими ощущение недоброго взгляда, вдруг стремительно метнулся к буксиру. - Прыгайте! - крикнул Денис, пытаясь развернуться и увеличить скорость одновременно. Но буксир не умел маневрировать на форсаже, как гоночный катер, и успел лишь повернуться к приближающемуся шару боком. Кэтрин свалилась с сиденья вправо, Денис - влево, включил движок скафандра. Они отлетели на несколько метров от косо уходящего вверх буксира, и в это мгновение аппарат настиг шар. В нем образовалась щель, и буксир очутился внутри шара! Так лягушка глотает муху! - пришло на ум сравнение. Шар с «орехом» внутри сделал петлю, всплыл над пытавшимися убраться с его дороги людьми. Снова «посмотрел» на них. - Но-но, не подавись! - прошептал Денис. - Давай общаться по-мирному! - Открываем огонь! - скомандовала Кэтрин. - Не надо! Мы успеем скрыться в тоннеле. - Он сейчас проглотит нас! - Спокойно, отходите назад, я вас прикрою… - Не мешайте, я буду стрелять! - Наверное, то же самое делали и разведчики… и не вернулись! - Я заставлю эту тварь отнестись к нам серьезнее! - Кэтрин навела на шар электроразрядник. Однако выстрелить не успела. Шар вдруг сделал еще один разворот и поплыл через весь огромный шарообразный зал, заполненный таинственным движением. - Не уйдешь! - опомнилась американка. - Не стреляйте! - крикнул в ответ Денис, поймав спасительную мысль. - Быстро за ним! Может быть, он приведет нас туда, где находятся остальные! - О чем вы? - не поняла Кэтрин. - Давайте проверим мою догадку. Наших ребят тоже могли захватить такие шары и поместить в какой-нибудь санитарный бункер. Все равно у нас уже не остается времени на их поиски. Кэтрин размышляла несколько мгновений, опустила пистолет: - Рискнем! Они включили реактивные движки, с трудом догнали уносящийся прочь шар с буксиром внутри. Шар провалился в тоннель, возникший в казавшейся сплошной стене полости. Космонавты нырнули за ним. Вход за их спинами тут же закрылся, но они не обратили на это внимания. Полет длился всего одну минуту. Тоннель изогнулся как живой и вывел шар с преследователями в узкий карман с угрюмо светящимися вишневым накалом стенами. Здесь уже располагалось полтора десятка других таких же шаров, мирно сбившихся в кучу посреди кармана. Шар с «орехом» присоединился к ним и медленно погасил свечение, стал безжизненным. Он сделал свое дело. - Бишоп! - воскликнула Кэтрин, тормозя. - Командир! - в унисон воскликнул Денис. - Они здесь! - Наши! И китайский зонд! В шарах, висящих с краю, виднелись неподвижные фигуры американских астронавтов и российских космонавтов в скафандрах, еще в одном торчал китайский модуль «Хуанхэ». В остальных Денис разглядел какие-то кристаллические золотые глыбы, несколько космических аппаратов явно земного происхождения, диковинный агрегат из трех хитроумно соединенных конусов и нечто перисто-крылатое, напоминающее летающую черепаху. По-видимому, астероид захватил эти объекты, путешествуя через Солнечную систему, а может быть, и за ее пределами. - Бишоп! Ты меня слышишь?! - Кэтрин устремилась к шарам с американскими астронавтами. - Гриффит! Отзовись! Никто ей не ответил. Фигуры в скафандрах, плавающие внутри шаров, никак не отреагировали на вызовы по рации. Тогда американка достала пистолет. Денис не успел остановить ее. Сверкнул неяркий голубой лучик, полоснул по шару с астронавтом. Шар бесшумно - здесь не было воздуха - лопнул, разбрызгивая прозрачно-желтые куски сферической оболочки. Вспухло и быстро рассеялось облачко светящегося дыма. - Бишоп! Фигура в скафандре шевельнулась. Поднялась рука, дернулись ноги. - Бишоп, черт тебя возьми! Ты меня слышишь?! - Кэт? - раздался в наушниках рации Дениса хрипловатый мужской голос. - Что ты здесь делаешь?! Где мы?! Американка вместо ответа выстрелила еще раз, вскрывая соседний шар. Тогда и Денис достал свой лазерный бластер, до этого ни разу не использованный по назначению. И Зайцев, и Глинич были живы! Правда, в отличие от командира бортинженер произнес втрое меньше слов, осознав, что произошло, зато полковник говорил гораздо энергичней, перестав материться только тогда, когда узнал о присутствии среди спасителей дамы. - Прошу прощения, мисс, - буркнул он, выслушав Дениса. - Я погорячился… но поверить в реальность события, как вы сами понимаете, трудно. По моим часам, мы пробыли внутри этого монстра всего двадцать минут… а вы говорите - несколько суток! Рехнуться можно! Объясните, что, собственно… - Потом объясним, - перебила его американка и обратилась к Денису: - Наверное, время внутри шаров течет еще медленнее, чем в самом астероиде. Однако надо срочно выбираться отсюда! Боюсь, ракеты с ядерными боеголовками уже летят к астероиду! - Не может быть! - Может, командир, - сказал Денис. - Время здесь, в самом деле, в полста раз течет медленнее, и, кстати, это вовсе не астероид. - А что?! - Разве вы не видели, не догадались? - О чем?! - Это ковчег… или корабль-матка, несет внутри споры и зародыши каких-то существ. - Зачем?! - Чтобы засеять нашу планету. - Чушь собачья! - За мной! - скомандовала Кэтрин Бьюти-Джонс, оценив мыслительные способности командира российского шаттла. Все устремились за ней, даже Зайцев. Однако тут же вынуждены были остановиться. В щель выхода навстречу им протиснулся знакомый шар с плавающими светящимися вихриками внутри, «посмотрел» на людей. Кэтрин подняла лазерный пистолет. - Не стреляйте! - одними губами выговорил Денис. Внутри шара произошел бесшумный взрыв, всколыхнулись и размазались в пыль плавающие там вихрики. И тотчас же в головах всех землян всплыл отчетливо слышимый бесплотный и бесполый голос: - Кто вы? Космонавты оторопело переглянулись. Но Денис уже представлял, с кем имеет дело, да и реакция у него была побыстрей: - Мы - земляне! А кто вы? Новый взрыв внутри шара: - Земля-не? Что есть земля-не? - Жители третьей планеты Солнечной системы. Внутри шара протаяла черная дыра, в ней вспыхнула звездочка - Солнце, вокруг звездочки появились светящиеся пунктирчики орбит и огоньки поменьше - планеты. - Третья от центральной звезды, - сказал Денис. Голубой огонек третьей планеты - Земли вспыхнул ярче. - Третья есть оно? - Оно, - хмыкнул Денис. - Наш дом. К которому, между прочим, летите вы. Схематическое изображение Солнечной системы исчезло. Возникла пауза. Шар «размышлял». Потом зашелестел тот же голос: - Ошибка пути… расчет неверен… зона должна свобода есть… - К сожалению, эта зона несвободна! - послышался неприязненный голос Кэтрин Бьюти-Джонс. - Если вы не свернете, мы вас уничтожим! - Трудность понимать… - Мы запустили ракеты, скоро они долетят сюда и взорвутся! Пауза. - Карна невозможность уничтожение… - Вряд ли ваш корабль выдержит две сотни ядерных взрывов! Еще пауза. - Неприятность… - Еще бы! - Мы не хотеть… - Выпустите нас и убирайтесь отсюда! - Кэтрин, они ведь никого из наших коллег не убили, - вполголоса заметил Денис. - Может, обойдемся без угроз? - У вас на Земле нет родных и близких? Друзей и знакомых? - Есть… - Тогда молчите! - Просто я не привык разговаривать на повышенных тонах, - твердо добавил он. - Иной раз вежливостью можно добиться большего, чем грубостью и угрозами. - Странно слышать это от… - От кого? - От русского! Денис невольно качнул головой, но сдержался: - Вы нас плохо знаете. - Достаточно, чтобы… - Уточнение возможность? - раздался голос шара. - Да, - успел ответить Денис раньше американки. - Вторая планета вашей система свободная зона есть? - Венера? На ней нет жизни. - Благодарность… Шар попятился, исчез. И тотчас же щель выхода раскрылась шире, неумолимая сила подхватила всех шестерых космонавтов и понесла по разворачивающемуся навстречу тоннелю. Через несколько секунд впереди протаяла дыра с иглами звезд, и шестерку землян вынесло в космос. Послышались возгласы и ругательства опомнившихся от неожиданности космонавтов. Денис первым сообразил, что означает уплывающее от них крестообразное тело «не Ноева ковчега». - Быстрее к кораблям! Астероид разворачивается! Кэтрин отреагировала на его слова с похвальной быстротой: - За мной! Тройка американских астронавтов понеслась было к искре своего шаттла, но вынуждена была притормозить. Мощности слабеньких скафандровых движков не хватило бы, чтобы догнать «Техас». Зато российская «Ангара» оказалась рядом. - Летим к нам! - крикнул Денис. - Разместимся все! Американцы сгрудились возле своего командира, перешли на другую частоту связи. - Мы идем, - раздался через несколько секунд голос Кэтрин Бьюти-Джонс. А еще через мгновение прилетел - тоже на другой волне - недовольный голос полковника Зайцева: - Майор, соблюдайте субординацию… советоваться надо… - и чуть тише: - Спасибо за помощь. Кажется, Феликс Эдуардович был прав, не следовало идти в астероид без подготовки. Денис промолчал. Он был такого же мнения. На то, чтобы достичь переходного тамбура «Ангары» и перейти в кабину, потребовалось четыре минуты. За это время Ирод действительно изменил ориентацию в пространстве - это было видно по изменению положения Солнца - и начал разгон. Когда «Ангара» стартовала и отделилась от него, астероид исчез из поля зрения буквально за полчаса. Но это уже были «нормальные» полчаса, а не ползущие как улитка в утробе ковчега. Земля ответила сразу же (через две минуты - из-за удаленности), как только корабль вышел на связь. Зайцев надел наушники. - Ирод уходит! - доложил полковник, успевший со слов пилота разобраться, что происходит. - Дайте отбой ядерной атаке! Он выслушал ответ, и брови полковника полезли на лоб. - Что случилось? - не выдержала Кэтрин. - Он… не уходит! Ракеты… запущены! - То есть как не уходит? Он же повернул? - Да, повернул… к Венере… По кабине управления разлилась тишина. Потом раздался скрипучий голос Глинича: - Поздравляю, господа. Кажется, в Солнечной системе скоро появится прибавление семейства. Не поняли его только коллеги Кэтрин, плохо знавшие русский язык. Она же поняла все отлично. - Его собьют… - Вряд ли, - качнул головой Феликс Эдуардович. Он оказался прав: ядерные ракеты, запущенные с Земли для перехвата Ирода, прошли мимо. И астероид, отвернув от колыбели человечества, направился ко второй планете системы, к Венере. Пока еще пустой, мертвой… - Я должна поблагодарить вас, майор, - приблизилась к Денису Кэтрин Бьюти-Джонс. - Вы отличный напарник! Не стесняясь никого, она поцеловала Дениса и улыбнулась. Это была чудесная улыбка - мостик в будущее… А Ирод летел к Венере, неся в своей утробе зародыши новой жизни…

Анастасия Шилова. Старая сказка

Посвящается Сашке, Олегу и маме.

И спасибо Сергею Лукьяненко, заставившему меня поверить в свои силы.

Нет, это ни в коем случае не дневник… Это старая, добрая, но немного страшная сказка, неудачно рассказанная на ночь и оттого приобретающая слишком похожие на реальность детали. Это глупая сказка, в которую ни в коем случае нельзя верить - я мастерица придумывать такие вот ничего не значащие сказки. Они смотрятся почти невинно, когда сидишь дома в старом уютном кресле пустой однокомнатной квартиры, когда свет одинокой настольной лампочки не в силах разогнать сумерки, таящиеся по углам… Ганс и Гретель болтают ногами в воздухе, переворачивая страницы недочитанной книги, Мартовский Заяц с Безумным Шляпником пытаются запихать Соню в старенькую джезву с остатками кофе, а сильно постаревший Оле-Лукойе ворует мою сгущенку и ссылается на недостаток слов и снов. Я включу потихоньку свои глупые песенки Лоры Бочарвоой или Ксении Арбелли и не буду им мешать петь про смерть и любовь, они гораздо дольше, чем я, живут на этом свете. У меня же еще есть время придумать свою сказку. Да, все именно так. Кажется, мне опять надо с тобой поговорить. Рассказать старую-старую сказку о влюбленной девочке с плеером и клавиатурой и так и не появившемся на самом деле Принце. Моя сказочка на ночь, которую ты никогда не прочтешь. Мое запылившиеся с веками Откровение с полустертыми иероглифами. Я и сама не всегда понимаю их нынешнее значение… Всякую сказку надо начинать с двух простых слов - жили-были. Или жила-была, как в данном случае. А эту мою сказку надо начинать с меня - уставшей, тупо глядящей на белый монитор компьютера, на безумный вордовский лист, размеренно считающий знаки и помечающий опечатки - ведь без не было бы ничего. Даже тебя. Потому что тебя, любимый, на самом деле нет. Блажен читающий и слушающие слова моего пророчества и соблюдающие написанное в нем; ибо время близко и нам всем уже не успеть сделать намеченное на ближайшие выходные.

Часть первая. Правила игры.

21.09.2001. Послания семи церквам… В тот год Осень пыталась меня обмануть. Страшный зверь Миллениум пришел, медленно перетек в новый год, зима - в весну, весна - в лето. Осень наступила закономерно, все обещанные Апокалипсисы отложились на неопределенный срок… Сама Осень с аксиомой, что все продолжается и идет как надо, соглашаться не хотела. Она решила спрятаться, исчезнуть из нового века, притвориться жарким летом, а потом сразу рассыпаться холодным искристым снегом. Я вернулась с юга, из традиционного сентябрьского отпуска на море, когда прибрежные города становятся тихими и почти пустыми, а солнце куда более милосердно, нежели в июле и августе, и не узнала свой город. Окна домов, обычно в этом время года уже плотно заклеенные и проложенные двумя слоями ваты, радостно посверкивали на солнце распахнутыми створками. Девчонки-первоклассницы прыгали перед домом через резиночку в легоньких сарафанах, легко взлетали и опускались, как тропические бабочки, большие яркие банты и заколки на коротеньких хвостиках. Правда, детей, первыми вступивших с притворщицей-Осенью в сговор, выдавали портфели и теплые куртки, валявшиеся рядом, прямо на асфальте. Меня предала даже моя собственная квартира - "посмотри", говорила она мне, впуская на обои солнечных зайчиков и давая им вволю порезвиться, "на улице лето". Холодные, злые глаза Осени смотрели на город со слишком высокого и синего, не летнего неба, прикрываясь ресницами голых деревьев. Летний наряд внезапного тепла не шел к этим глазам, не спасали даже яркие аксессуары - высыпавшие на улицы сарафаны и шорты, красные и желтые листья под ногами и удивительно многочисленные в этом году гроздья рябины. Тем более что листья ежедневно сметали в кучи и жгли дворники, а рябину быстро склевали птицы, и отрясли дети… Осень походила на старуху, нарядившуюся в наряд своей внучки - смешную и величественную. У этой осени был горький привкус - дыма от горящих листьев и ягод рябины. Осень не обманула меня. Я вытащила из шкафа шарф и теплые ботинки. И с жалостью смотрела в многочисленные ярко-желтые глаза одуванчиков, поверивших во второе лето. Обман кончился внезапно - в середине октября наступили холода. Тогда-то, с первыми холодами все и началось.

***

Я помню, я обещала тебе сказку. Итак, жила-была на свете я. Самая преобыкновеннейшая я - две руки, две ноги, левостороннее сердце, регулирующие мой поток крови - шумный, непослушный, катастрофический, как идущая не по той полосе машина на автобане. Путаница в мыслях, путаница в чувствах, путаница в словах. Из достоинств - почти баскетбольный рост, зависть моделей и горе родителей, вполне себе фигурка с почти классическими объемами, красивые ноги и коленки… На одной - маленький белый шрамик, особенно заметный тогда, осенью, на загорелых ногах. Мне кажется, тебе бы понравился этот шрамик - ты сумеешь ласково провести по нему рукой в ответ на рассказ о детском падении с велосипеда. Я вся и всегда - почти… Я точно знаю, что не красавица. В детстве никогда не была образцово-показательным ребенком из американизированной семьи и не носила на зубах скобок. Мои родители, врач и учительница, типичная семья советских интеллигентов, всегда зарабатывали немного, и мои кривоватые зубки и длинноватый нос считали скорее очаровательными, чем уродливыми… В школе меня дразнили "бабкой-Ёжкой". Ты бы тоже подхватил это прозвище, наверняка. Но в твоих губах, обернутое в красочную подарочную упаковку твоего голоса, оно звучало бы совсем иначе. Закончив школу, я попробовала играть со внешностью - блондинка, шатенка, брюнетка, красноголовая экстремалка, снова блондинка - но быстро осознав, что так я ничего не добьюсь, оставила мечту стать куклой Барби и превратилась в рыжую стервь, как отмечают мои школьные еще приятели и институтские уже друзья… Главное достоинство моего лица - это глаза. Дерзкие, кошачьи, вызывающе зеленые, злые и голодные, с беснующимися чертятами в глубине. Они привлекают ко мне мужчин… Но голодных и злых глаз мало, чтобы быть счастливой, от счастья они делаются усталыми и безразличными. И счастье уходит, растворяется в пустоте. Счастье - категория настолько эфемерная, что в нее очертя голову бросаются только безумцы и уставшие от жизни, и она совсем не идет к рыжей челке, скрывающей злые ярко-зеленые глаза. Зовут меня Ириной… Впрочем, зовут так меня редко, чаще я сама являюсь нежданно-негаданно куда не просят. Мне нравится мое имя - карамельное Иришка, почти дворянское Ирина Станиславовна Шемякина, почти озорное И-рр-ка… Именно так, с раскатистым "ррр" зовет меня лучшая подруга Алиска. Ты бы наверняка звал меня леденцовым "Ирр" или придумал бы другое, вполне эксклюзивное прозвище. Мне нравится что меня зовут не Марианна или Анжелика - моя влюбленная во французские романы матушка вполне могла сделать мне такой подарок ко Дню рождения. Или бездумно Рая или Зина, или попросту смешно - Анфиса или Ефросинья. Хотя, знаю, поклонник русской культуры, мой папочка, настаивал именно на таком варианте. Я люблю свое имя, хоть немного и завидую Алискиному. Оно сказочное, обещающее приключения и куда более огненно-рыжее, чем мое. Впрочем, имя - это уже не мое личное достоинство, а свидетельство благоразумия моих папы и мамы. Рыжая-бесстыжая, нервная зеленоглазая Ириночка, названная так в честь давно покинувшей землю бабушки, все ждущая прекрасного принца на темно-серой "ауди", готового подарить пару бриллиантовых колье и фазенду в Коста-дель-Рио…

***

Если бы мы с тобой познакомились, это наверняка произошло бы не на работе. Моя профессия выбрала меня сама. Имея с детства неплохие задатки художника, я сразу знала, что художником не стану. Даже плохоньким оформителем в маленьком грошовом издательстве. Однако оконченная художественная школа дала о себе знать, когда я, проскакав по верхушкам социальной журналистики, оказалась в редакции одной из городских газет. Как выяснилось, художники и журналисты у нас профессия не то чтобы совсем не оплачиваемая, но явно требующая слишком много беготни и суеты. Мне же хотелось теплого места, красной икры и покоя… В газетке меня из отвратительного журналиста переучили на посредственного дизайнера, а спустя полгода я сбежала из медленно плесневеющей газетенки, утонувшей в постсоветском болоте, в крупное рекламное агентство. В агентстве постоянно сменяются директора и названия, а я до сих пор сижу на том же месте за своим компьютером, правда, компьютер у меня теперь чуть поновее и дизайнер я получше. Моей зарплаты мне вполне хватает, чтобы удовлетворить мою плебейскую любовь к икре и мартини, женским штучкам от "Живанши" и на оплату квартирных счетов… Премиальные за псевдогениальные идеи не в счет - не так уж часто они у меня возникают, и идеи, и премиальные. Алиска как-то призналась мне, что в последнее время к ней по ночам стал прилетать огромный противный комар с моим лицом и тихо зудеть: "Окна века - вас ничто не побеспокоит…" Что ж, и в моей работе есть свои минусы, хотя никто никогда не узнает, что мой комарик - плод десятка бессонных ночей. В рекламном бизнесе лавры всегда достаются другим, и творческие амбиции надо аккуратно сложить в дальний угол платяного шкафа. В конце концов, страсть к славе всегда можно удовлетворить в свободное время, набирая на родном компьютере стихи, которые никто и никогда не прочитает или такие вот сказки к тебе. Говорят, у меня есть самая капелька таланта - и это тоже плюс. А при случае всегда можно нажать клавиши "delete" или "reset". Изобретатели компьютеров - гении, позволяющие нам все начать сначала и переиграть уже сделанное… Точка депрессии на уровне глаз… Завалена сессия бессмысленных фраз, Все местные новости - про смог над Москвой… Живу в невесомости, питаюсь тоской. В компьютерной почте - реклама да дождь; Мой адрес не точен, и ты не придешь - Едва ли на старте меняют коней. Мой город на карте - десятка червей… Вот так вот. В конце концов, у меня множество хобби, не так ли? Я даже на лошади умею ездить. Почти. Делала с полгода назад рекламу местному ипподрому и от отсутствия личной жизни переспала с инструктором. Конечно, это характеризует меня не с лучшей стороны, но ведь я хочу быть правдивой. Хотя и не праведной… Зато теперь у меня есть хороший друг и возможность хранить в первозданном виде свои 90-60-90 за бесплатно. И всегда можно пойти выпить пива и поболтать о лошадях, навозе и моей заправской, как у гусара, раненного пониже спины, выправке. Это ведь тоже результат, хоть и не чемпионский. Точка депрессии на уровне глаз - Линованность рельсов - мой путь про запас, Ведь Анна Каренина и Ветхий завет - Одно уравнение в две тысячи лет. Пусть участь Иакова как верность Иуды - Читаю Булгакова, но верую в Будду, С работы уволили, и хочется пива - Тупик для истории - моя перспектива. А я уже ни в кого не верю. Ни в Будду, ни в Заратустру, ни в великий инопланетный разум. Я, как это ни прискорбно, реалистка, и вместо походов в церковь учусь стрелять, мастерить сайты и играть в компьютерные игры. Чтобы стать настоящим реалистом, осталось только изучить китайский… Точка депрессии на уровне глаз - Мы слишком все взвесили, и нам не до нас. Мне снится - я падаю, и крылья ведет. Над городом ангелов мой самолет… Забыты все правила холодной войны - Сентябрь мы поставили в начало весны. Пусть тонут Америки - всему свой предел: На грани истерики я жму на пробел… Пробел - клавиша загадочная. Не люблю военные игрушки, стрелялки, люблю фэнтезийные стратегии. Ведь в роли каждой прекрасной принцессы, спасенной от очередного ужасного дракона, в роли храброй девочки, отправившейся в дальний путь по дороге из желтого кирпича, каждой размахивающей мечом амазонки можно увидеть себя. А военная форма мне хоть и идет, но надоела до смерти. И все-таки я не Алиса, не Дороти и не Кристофер Робин. Я маленькая зеленоглазая сказочница Ирина, живущая посреди огромной и слегка безалаберной страны. И мне очень хочется верить в чудеса. 21.10.2001. Отверстая дверь на небе "Холод надежно укрывал город своей сковывающей пеленой, а маленькая сказочница Ирина готовилась отпраздновать свое двадцатипятилетие. Друзья усмехались - четверть века, самый возраст задуматься о вечном, сама же Ирина явно была в депрессии…" Хм-хм… Подарок себе на приближающийся праздник я решила выбрать заранее. За три дня до предполагающегося события. Что может быть приятнее, чем выбирать самой себе подарок? Только когда за этот подарок платит кто-то другой. Я грустно усмехнулась, натянула желто-красный вязаный шарф, давным-давно подаренный мамой и вызывающий тихую зависть всех школьников младше десяти лет. Я никогда не была поклонницей Гарри Потерра, а шарф ношу уже пятый год, мне нравятся его яркие, насыщенные цвета, я к нему привязалась… Куртка, сапоги, варежки, взять сумку, не спеша выйти из офиса и наметить приятный маршрут. Сразу отмести кружевные трусики и шелковое постельное белье, обратить внимание на чудные шкатулочки для шитья и убедиться, что они абсолютно не подходят для дискет, повздыхать над чудесными ароматами, витающими в салонах красоты и за шкирку увести себя от вечернего платья, состоящего из нескольких сот косичек и тесемочек. Ноги сами принесли меня в один из самых старых, уютных, дореволюционных еще магазинов города. Сколько я себя помню, здесь всегда торговали подержанными книгами, а теперь открыли и отдел, где продают компьютерные диски. Когда мне было лет десять, я приходила в "Старую сказку", тогда еще называвшуюся "Букинистом", после уроков и часами копалась среди пыльных книг, просила достать их мне с самых верхних полок. Я только что посмотрела "Бесконечную историю", а "Старая сказка" до того напоминала мне магазин из фильма, что заветная книга, переносящая в другие миры, непременно должна была найтись. Тогда я открыла для себя Крапивина, Ремарка, Апдайка, Хайнлайна, Брэдберри. Я запоем читала недетские совсем вещи и сказочные повести, усердно копила на очередную книжку деньги с обедов. Благо, в стране был очередной кризис и книги стоили не в пример дешевле хлеба. Последние годы я ходила сюда, чтобы найти в "Старой сказке" среди по-прежнему пыльных, хотя уже и не таких высоких полок старый запах детства, откопать очередную книжку сказок, которые никто никогда не читал и поболтать со старым знакомым - продавцом, работающим здесь, кажется, еще со времен моего детства. Новое название магазина было к лицу и ему самому, и этому пожилому, всегда улыбающемуся и что-то читающему старику с лицом сказочного волшебника.

***

Продавца-знакомца на месте не было. Без него магазин казался пустым, пыльным и уснувшим. И был закрыт. А вот отдел компьютерных игр сиял, как новогодняя елка на детском утреннике. За прилавком отдела стоял симпатичный черноволосый паренек лет двадцати и белозубо мне улыбался. Вся его улыбка в тридцать две мечты дантиста громко вопила о том, что я - первый посетитель этого разнесчастного магазина за последние несколько лет, и если я сейчас уйду, то продавец тут же с горя подожжет магазин и сам героически погибнет в пламени. Мне стало жалко его улыбки - настоящего произведения искусства, и я подошла к прилавку. - Чего изволите? - ну надо же! Сама любезность, не иначе дворецкий семейства Фаунтлероев в пятом поколении. Только вот улыбочка подкачала, куда уж жизнерадостнее, а надо бы посерьезней быть, молодой человек. - "Стол заказов на "Русском радио" - передразнила я. Победоносная улыбка несколько померкла. - Что-нибудь в стиле фэнтези новенького есть? Лучше стратегия, не квест… Только повторяю еще раз - новенькое, а не хорошо забытое старенькое, я достаточно внятно объясняю? Мальчику явно не понравился мой настрой. Он занервничал, захлопнул журнал "Навигатор", до этого ничем ему не мешавший, а красавица-улыбка медленно ушла в небытие. Впрочем, ненадолго - она тут же зацвела с новой силой. - Специально для вас припрятал, знал, что зайдете, просто чудо… - ага-ага, цыганка ему нагадала, что сегодня он встретится с рыжей лошадью, которая принесет ему деньги. А он, дурачок, не верил сперва, теперь вот и радуется… Я ярко представила себя старую цыганку с растрепанными седыми волосами и огромными сережками из дутого золота, и мне стало смешно. - Ну? - спросила я чуть ласковее. Мальчик улыбнулся с видом змея-искусителя, протягивающее Еве яблоко, и я представила, как на его полных, чувственных губах и идеальных зубах собираются капельки яда: - Вот… 3D-Action, довольно интересный… Образ змея-искусителя немедленно померк, по его чешуе побежали разводы трещинок - мелкие, почти незаметные для неискушенного взгляда, как патина на старинной вазе. В глаза мальчика вернулась стихийная усталость замученного работой продавца, а сказка, которую я уже придумала, кончилась, не начавшись… - Эта? - я рассмеялась звонко, подражая висящему над дверью магазина колокольчику. Он чуть убавил мощность своей неподражаемой улыбки и внимательней посмотрел на меня. - Боже мой, да она на рынке три года назад появилась! Не смеши меня… Мне надо что-то новенькое, усек? И необычное… Мальчик, кажется, все понял. Вытащил откуда-то из глубин прилавка диск и протянул мне, словно мощи святого Иоанна Крестителя. Блеск чешуи змея-искусителя отразился искрами в моих глазах, но юный diavolinno вместе приличествующего: "Ну что, Фауст, будешь покупать?" обыденным тоном произнес: - Только, леди, прошу вас учесть, что он в четыре раза дороже обычных. Да по мне, если честно, скучновато… Берег для себя, видите, распечатанный отдаю? Но мне не понравилось… Я без возражений вытащила кошелек и расплатилась. Такие мелочи, как змей-искуситель со всеми своими искушениями, проданная душа и старый пыльный магазинчик уже не имели значения. Деньги теряли ценность, мир рушился, следы веков оседали на прилавок, а я все тянулась и тянулась к вожделенному диску. В мои руки само шло потерянное золото инков, не имеющее цены даже на аукционе Сотби. Время остановилось. Специально для нас двоих - меня и диска, потому что мальчик автоматически продолжал что-то делать, а я стояла и смотрела на него, напрочь выпавшая из течения жизни. Потом вернулись звуки, режиссёр крикнул "Снято!" и мир снова завертелся, как привычная к колесу белка. Аннотация на обложке диска была на редкость скучная. Я тупо перечитывала ее, устроившись на заднем сиденье автобуса, лениво ползущего в сторону спального микрорайона - порта моей приписки последние пару лет. "Стратегия, основанная на книгах ряда российских писателей (поименно) с учетом многомерности миров и личных качеств играющего". Ничего особенного вроде бы, дешевенький понт с большими претензиями. Но меня манил, завораживал, очаровывал угол обложки диска с маленькой голографической наклеечкой - белый шарик посередине пирамидки из нескольких цветных шаров и буквы ЛД. Как нелюбимые мной горьковатые сигареты, которые курила одна старая приятельница - во рту тут же всплыл вкус этих недорогих, но претендующих на значительность цигарок… ЛД - значит Лидия Даренко, гениальный ученый, психолог, программист… Говорят, Даренко была любовницей одного из депутатов Госдумы еще школьницей и он пробил ей путь наверх. Говорят, компьютерные игры были хобби Даренко, но созданные ей про программки настолько напугали НАСОвцев, что их запретили к продаже. Говорят, сейчас Даренко работает над своими проектами где-то в дорогостоящей психушке в США. Да мало ли что говорят, про Лидию ходит больше сплетен, чем про Мэрилин Монро… Главное - твердая, чуть шершавая коробочка диска в моих руках! Господи, неужели я действительно держу в руках игрушку Даренко - "В Руках Господних"?!!! Спасибо тебе, Господи, все и вправду в твоих руках! Я обещаю тебе, Господи, хорошо вести себя весь следующий год моей непутевой жизни и выйти замуж за первого же предложившего!!! Фишку про эту игрушку, последнюю игрушку Даренко, все-таки попавшую в более или менее открытое пользование, рассказал мне с полгода назад знакомый хакер. Ведь всем известно, что в России лучшие хакеры, и то, из чего тайна все-таки делается, но не достаточно хорошо, мгновенно становится им известно. Так случилось и с игрой "В Руках Господних", о которой в Интернете ходили самые дикие слухи - якобы на ее испытаниях то ли кто-то погиб, то ли сошел с ума, и что ее запретили к продажам, и что каждый, купивший игру, пропадает без вести. Кто-то громко кричал, что он видел "В Руках Господних" и даже играл в нее, но им не верили, а слухи разрастались, как снежный ком, обрастали новыми подробностями… Этот самый мой знакомый хакер, Ижен, Игорь Женников, был моим знакомцем еще со школьных бабко-ежистых времен и старым проверенным любовником. Помимо постели нас связывали и теплые дружеские отношения, я часто жаловалась Ижену на жизнь, кричала о том, что все мужики козлы и детально расписывала накануне каждого моего личного Армагеддона, то есть очередного Дня Рожденья, как перережу себе вены. Ижен противно усмехался, говорил, что резать вены у меня не хватит силы воли, и лучше б мне наглотаться таблеток. Моя истерика обычно заканчивалась раньше, чем мы добрались до моего любимого, тщательно выбираемого дивана, на ковре, цветом похожем на мои огненные волосы. Картинка из Тинто Брасса или "Последнего танго в Париже", - яростно, быстро, скомкано. С Иженом всегда получалось так - и мне на короткий миг вдруг начинало казаться, что я счастлива. Ижен был удобной привычкой в моем мирке, состоящем из тысячи тысяч привычек, и мне было с ним хорошо. Однажды посреди нашей борьбы сумо на ковре Ижен сладенько пропел: - Киса, а ты знаешь, что Даренко новую игрушку разрабатывает? Эту его привычку заговаривать в постели о новых компьютерных программах и примочках я уже изучила. Но фамилия Даренко интриговала, как неразвернутый подарок. - Какую? - Тебе понравится… - свернул разговор обычно донельзя болтливый Ижен. И все. И больше ни слова… А меня любопытство измучило до того, что ни о каком удовольствии речи уже не шло, я злобно укусила Ижена и направилась в душ. С утра он все-таки раскололся, что игрушка у него есть, и ежели я буду умницей, киской и зайкой, он всенепременнейше даст мне ее заиграть. А чтоб я, пока он сам наслаждается, не скучала, рассказал, что события в игре развиваются не по заданной стандартной схеме, а в зависимости от поведения игрока, и героя игрок не сам выбирает, а машинка подбирает ему оптимальный, согласно тесту. Я застонала - мол, хочу, купи, полетим, и Ижен обещал подумать. Думал он долго. До сих пор думает, и мне с того разговора не звонил. Когда случайно встретились на улице, сказал, что дал диск поиграть Вовке Юрко, нашему общему однокласснику, и я непременно следующая на очереди. Вовка, Юрок, как все звали его в школе, погиб через два дня после нашей с Иженом случайной встречи. Его сбила электричка. Мне позвонили и пригласили на похороны. Народу было мало, человек семь, и все они нелепо смотрелись на ярком солнце неожиданного осеннего лета. В Интернете с новой силой поползли слухи об убивающей игрушке Даренко - но я только грустно усмехалась. Я знала, как быстро напивается Вовка, и как он еще в школе любил гулять по шпалам. Единственное, чем зацепила меня смерть Юрка - мне в голову больше не приходила мысль поставить компашку со Арбелли и навсегда уснуть в теплой воде, прилив которой вызван неправильно принятой дозой снотворного… То, что диск скорее всего краденный, волновало меня мало. Такие вещи в лицензионном варианте стоят две, а то и три моих зарплаты, а глючат хуже двухтысячной виндосы, поставленной на двести восемьдесят пятый… Конечно, диск всегда может оказаться туфтой, неумелой подделкой. Но я так люблю верить в чудеса. Я дала себе честное-пречестное слово не включать Игру до своего дня рождения, а устроить себе настоящий праздник… Ожидание приятно щекотало нервы, холодило пальцы, а я задумчиво гоняла по экрану от замка к замку маленькую фигурку ни в чем не повинного рыцаря, которого уже в третий раз съедали какие-то черные драконы… У меня же перед глазами кружился белый шарик в окружении своих цветных собратьев. Гости собрались в субботу. Мы в меру пошумели, в меру выпили и к полуночи мои подуставшие друзья разбрелись по домам. Ижен по сложившейся традиции не пришел - мы отмечали с ним всегда позже, вдвоем, он не любил шумных пьянок, зато любил делать мне сюрпризы. Я плюнула на легкое головокружение, налила себе мартини, скинула "шпильки", и, не снимая вечернего платья, похожего на чешую змеи, села к компьютеру. Диск легко достался из коробки и удобно лег в руку. Я с вожделением, как на любимого мужчину, посмотрела на него и нежно вставила в CD-rom. Отыскала на экране нужный значок и зачарованно щелкнула мышкой… Инсталляции компьютер требовать не стал. Это меня удивило и обрадовало - я боялась, что под новую игрушку придется затереть горячо любимые старые… С диска так с диска, я же не против. Экран заполнила густая, даже на вид липкая чернота, в которой постепенно стали вспыхивать белые точки звезд. Я улыбнулась. Ну-ну, один из первых скринсэйверов, "полет сквозь ночное небо" или как-то так… Даже под Нортон идет спокойно. Не оригинальны вы, госпожа Даренко, как я погляжу. Такая заставочка стояла на самом первом моем компе, еще в редакции приснопамятной газетки… Я глотнула мартини - по телу пробежала ласковая теплая волна… Одна из точек стала расти, расти, пока не превратилась в белый шарик, вокруг которого сложилась пирамидка из шариков цветных. Шарики взорвались, и на черном фоне из остатков апокалипсиса сложилась надпись: Лидия Даренко.

В РУКАХ ГОСПОДНИХ

За последствия игры, сказавшиеся на психике игрока, создатели ответственности не несут. И на весь экран: "Пройдите тест, пожалуйста…" "Тест так тест" - обречено подумала я. Играть все равно хотелось куда больше, чем спать. Я б с удовольствием и сама выбрала себя героя, например, миловидную блондиночку с острыми ушками и зубками и имечком типа Электродрели или Нитроэмали. Но - врач сказал "в морг"… Я грустно усмехнулась. Вопросы теста были смешные. От банальных - "сколько раз вы были замужем?" до идиотских - "что делает глупый пингвин в утесах?". Были те, что пугали меня, те, что предполагали запредельную откровенность. Играть в школьную анкету пятого класса мне скоро надоело, и я начала откровенно забавляться. Отвечала первое, что придет в голову, а приходила мне туда исключительно ударная смесь мартини и выпитого ранее шампанского. Мне честно казалось, что тест бесконечен и я так и буду отвечать на него до утра, пока не усну прямо за клавиатурой… Так и знак бесконечность разгадать недолго, куда уж до меня нежно любимой Земфире. Вопросы идиотского теста сменились все тем же белым шариком, потом на нем появились и заполнились водой океаны, выросли и снова затонули континенты… Зрелище рождения Моего Мира было красивым - и я засмотрелась. И тут вырубилось электричество… ??.??.????. Престол на небе Несколько минут я задумчиво смотрела на погасший экран компьютера. Бывает… Говорила же себе - купи бесперебойник, вот теперь весь тест насмарку! Темнота смеялась надо мной - звонким, переливчатым смехом, похожим на мой собственный. Секунд через сорок до меня дошло, что в это не темнота смеется, а во всю заливается, пытаясь привлечь мое внимание, сотовый телефончик, лежащий в сумке… Я автоматически дотянулась до сумки, вытянула аппаратик и посмотрела на определитель. Звонила Алиска. На лицо сама собой наползла улыбка. - Да, лисенок… Привет! - Ир-рка… Тут такое… - голос у Алиски дрожал. Она была явно напугана. И не знала, как начать разговор. Я представила себе Алиску с растрепавшимися светлыми кудряшками и дрожащей нижней губой, со слезами, подступающими к кромкам неправдоподобно длинных ресниц. Меня мгновенно сковал липкий, противный страх. - Алька? Что? Что-то с тобой? С родителями? Ну, говори же! - я почти кричала. - Ир-ррка.. - неподражаемое Алискино "ррр" горчило. - Ижен погиб… - Как? Как погиб? Не может быть, мы же буквально на той неделе виделись… Внезапно вспыхнувший свет выглядел глупо. Вернувшийся свет не мог вернуть Ижена - его больше не было. В то, что он погиб, я поверила сразу. Я знала, что это случится рано, а не поздно. Игореха-Игореха, почему? - Покончил с собой… вены перерезал… у него мама в панике… может, ты ей позвонишь? - Алиска… Как же так, Алиска? Как же так? Между нами повисла тяжелая пауза. Я не знала, что сказать, а Алиска явно не знала, что ответить на мои незаданные вопросы. Молчание давалось слишком тяжко нам обеим, поэтому я решилась первой. - Лисс… Послушай… Ты прости меня, ладно? Я тебе перезвоню завтра утром, ладно, дай мне пару часов прийти в себя… - Ирр-ка… Да. Конечно. Я просто хотела сказать - Ижен велел передать, если начнешь играть - будь осторожна. Он велел тебе это сегодня утром сказать, знал, что я вечером иду к тебе и позвонил… Мне очень жаль, правда… Мне очень жаль… Как сгоревший мост. Что такое для тебя Ижен, Алиска? Мой случайный любовник, одноклассник, почти забытый, как для меня Юрок? Не жалей, не надо… Я растерянно смотрела в пустой погасший экран… Начнешь играть - будь осторожна? К чему это? Ты же не знал, что я купила диск… Но… Игра? Загадка твоей гибели в игре, Игорь? Ты это хотел мне сказать? Неужели в слухах есть крупица истины? Я автоматически вертела коробочку диска в руках. Что-то тут было не так… За обложку диска был засунут сложенный вчетверо лист бумаги, вырванный из школьной тетради в клетку. Автоматически развернула - и вцепилась - дрожащими пальцами, полубезумным взглядом: "Иришка! Если ты сейчас читаешь эту записку, значит, ты получила мой последний подарок. Он просто должен был попасть к тебе - помнишь - по закону случайных чисел? А меня уже нет в живых. Не плачь, Иринка. Сыграй в Игру - она того стоит. Я надеюсь, что ты тоже стоишь того, чтобы сломать семь печатей. И прощай… Ижен" Законом случайных чисел Ижен называл все невероятные нагромождения совпадений, столь щедро встречающиеся в романах. Это была явная работа Закона - безумное совпадение, случайно попавший ко мне листочек с запиской. Как и то, что его уже нет, а я здесь, никому не нужная, у погасшего экрана компьютера. Прощай, Ижен. Ты был мне дорог… Твоя записка - начало моего сумасшествия, не так ли? Я ненадолго переживу тебя, так что мне нет причин быть осторожной. Ентер. Вот так и начинается легкое расстройство психики с тяжелыми последствиями. Немного мартини и больная голова с утра. Похороны Ижена прошли тихо - я да Алиска, его родители, да еще пара малознакомых со мной приятелей Игоря. А через неделю о его гибели и вовсе напоминали только два траурных баннера в Интернете - на маленьком чате, когда-то созданном самим Иженом, да на моем сайте - черная надпись "прощай"… Октябрь на кладбище - самый страшный месяц. Голой правды могил уже не скрывают зеленые побеги, которые здесь почему-то всегда более бледные. А снег с присущей ему щадящей белизной, сглаживающей акценты, ляжет только через несколько недель. Не люблю наше городское кладбище с холодным названием «Северное» - открытый погост бесконечности, где после смерти - обезличен, потерян каждый. И только ветер бывает здесь чаще, чем три раза в год… И только ветер молится за упокой душ возле покосившихся памятников… И только ветер подсчитывает роковую разницу между двумя цифрами - годом рождения и годом смерти. Мне нужен 141 участок. В середине октября, когда приезжала сюда на похороны, рядом было просто распаханное поле - не кладбищенское, скорее похожее на так и не начатую стройку, а теперь и там - могилы. Ищу твою могилку - без имени, без фамилии, только с длинным-длинным номером, и никак не могу найти. Здесь лежат те, кто умер совсем недавно… А прошло только девять дней. Мне мнится - много-много лет. Черт тебя дери, начало нового тысячелетия!

…В привычном полусне я выпала из автобуса на пустынной остановке в пригороде. По сторонам не смотрела - только себе под ноги. Девять дней тебя нет - вполне достаточно, чтобы попрощаться. Девять невыносимых дней, хотя мне всегда казалось, что я вовсе тебя не люблю… Асфальт под ногами был странный, матово черный, и я отстраненно удивилась, когда же успели поменять серый, растрескавшийся на этот, явно новый, дорогой, гладкий до того, что подошвы кроссовок скользили по нему как по льду… Однако… Кому надо менять асфальт на далекой остановке, примечательной только тем, что отсюда до самого большого городского кладбища идти всего несколько сот метров? Те, кто может себе такое позволить, на автобусах не ездят и остановки им вроде бы как ни к чему… Вторым, что меня насторожило, была тишина. Абсолютная тишина, которая закладывала уши и давила на виски. Здесь, в месте последнего покоя, никогда не бывает абсолютной тишины, даже в середине октября в миллионном городе кто-то умирает, и туда-сюда снуют автобусы, машины, стоят вечные бабушки с искусственными цветами и последними в этом году хризантемами, слегка подпорченными наступившим морозом. Тем более что сегодня воскресенье, а по воскресеньям дорога к кладбищу похожа на базарную площадь количеством народу, продающего и покупающего всякую всячину… Я подняла глаза. Остановка исчезла. Прямо перед моим носом возвышалась кирпичная стена с угрюмой надписью "рок-н-ролл мертв", а самого кирпичного навеса, как и убегающей от нее к кладбищу дороги, не было. Я трезво рассудила, что в своей вселенской печали вышла на пару остановок раньше, у загородной резиденции какого-нибудь Абрамовича местного разлива, и уверенно развернулась на 180 градусов, собираясь помахать вслед мирно уезжающему автобусу и с час прождать следующего… Автобуса, маленького, битком набитого "пазика", тоже не было. Впрочем, не было не только автобуса - не было и дороги с полу стертой полосой разметки. На много шагов вокруг раскинулось бескрайнее поле скошенной травы… Я нехорошим словом помянула дайвера Леньку с его дип-психозом, свое увлечение Интернетом и маленький поселок за городом, известный тем, что на его окраине располагается крупнейший в области приют умалишенных… Потом я пропустила пару ударов сердца и всхлипнула. Завороженно пробормотала "мама" и всхлипнула снова… Еще через четыре всхлипа я узнала стену и надпись на ней - здесь пару лет назад, на самой окраине города, мы фотографировались с Иженом. Если пройти вдоль стены метров пятьсот, будет шоссе, а на нем наверняка можно поймать попутку до города и через сорок минут быть дома, в теплой квартире. Я поморщилась - мне было уже не до загадок, отчаянно мерзли руки в тонких перчатках, отчаянно скребло в горле и отчаянно хотелось плакать. Сквозь слезы я улыбнулась - Ижен так и назвал этот старое заброшенное поле и находящийся за забором полуразрушенный завод - Зона Отчаяния. Вот только матово-черный асфальт не вписывался в зону отчаяния. Совсем. Я блуждала в промозглых сумерках, по моим ощущениям, уже не один час…Пройденные зигзагами пятьсот метров вывели меня не к шоссе, а в самый центр города. На Центральный, одинаково любимый и ненавидимый горожанами проспект. Черт. Черт, черт, черт. Одно из двух - либо сошла с ума я, либо география моего города. Такого не бывает. Никогда. Потому что такого никогда не бывает. Расстояния не исчезают, словно стертые ластиком. Я аккуратно пристроилась на скамейке возле какого-то дома - серой "сталинки", угрюмо взирающей на незваную гостью, вытащила сигарету и начала размышлять. Я сошла с ума… Однозначно… Хотя все не так уж плохо - хотела чудеса, получите, пожалуйста, и распишитесь. У тебя есть куча приемлемых вариантов объяснения того, что происходит - дыра в параллельный мир, эксперименты пришельцев, да та же игра Даренко, например… Нестандартно влияющая на психику. Давай лучше думать… Думать, думать, думать! Дело ведь в том, что я воспринимаю окружающее как реальность, даже если оно таковой не является. Так что хватит воображать свое двухметровое тельце в смирительной рубашке, это смешно, право слово, истериками ничего не изменишь… Расслабься и получай удовольствие. Я прикурила вторую сигарету и стала прорабатывать план действий. Сигарета слегка горчила, план не вытанцовывался. Итак, что можно сделать, если родной город поменял название на Сивокобылобредск? Найти гостиницу и остановиться в ней? Черт знает как у них тут с валютой… Пойти к самой себе в гости? Ага, а вдруг я себе не понравлюсь в оживленном виде? Я и в зеркале себе не особо приятна, а зная свой сволочной характер… Попытаться найти знакомых? А что, вариант… Вдруг Ижен жив? Меня захлестнуло такой волной нежности и надежды, что я решилась и вытащила сотовый… - Алло? - усталый голос Игоревой мамы - Здрассстии… - Здравствуй, Ксюша… На кладбище ездила, видела твои цветы… Спасибо… Тут Игорь тебе кое-какие вещи оставил… Продолжать не было сил. Я поняла, что сейчас заплачу, и только с усилием выдавила: - Хорошо… Я потом заберу… До свидания, Анна Львовна. Я нажала кнопку отбоя и посмотрела в непривычно серое небо. Такие маленькие чудеса бытового плана оно мне подарить было неспособно, ему подавай глобальные перемены. Мы меняем целый город, но не судьбу отдельного человека. Итоги, у разговора, впрочем, тоже есть. Ижена нет, Алиска… Кто знает, какие у меня с ней теперь отношения? Получается, самый близкий мне человек - это я сама. Едем к себе в гости и выясняем отношения. Может, две головы - трезвому помеха, но мне надо что-то делать. Не могу же я вечность сидеть на лавочке перед чужим подъездом, глядя в темные окна и надеяться, что все образуется… Центральный проспект был пуст и темен. Аксиома - Центральный проспект никогда не бывает пуст и темен - рассыпалась, как недоказуемая теорема. Я вздохнула и шагнула на уже почти родной черный асфальт. Конечно, пара окон светилась, но пара окон для миллионного города, это все равно что две крупинки риса для роты солдат. Почти ничего, ноль, пустота. И это - несмотря на бодренькие циферки 13.15, высвеченные на задумчивом светло-голубом экране сотового. Однако… Дома… Что дома? Обычные серые "сталинки", никогда не стоявшие на Центральном - мы ведь всегда гордились самой старинной улицей. Но в доказательство того, что я все-таки в центре - старая липовая (в данном варианте - кленовая, но это уже мелочи…) аллея, здание собора Петра и Павла в самом конце, и, чтоб я окончательно убедилась в правильности своих выводов - на доме, возле которого я сидела, темно-синяя табличка с беленькими буковками - "ул. Центральная, 13". Мило… Особенно номер дома. Но почему-то уже не впечатляет… А вот загадки времени меня заинтриговали. Из своей квартиры я вышла ровно в час, рассчитывая приехать на кладбище к трем. И здесь я по моим скромным подсчетам уже с час… Я б списала странности на остановившиеся часы, но… Может, сотовый сломался? Телефон, как и три минуты назад, подмигивал мне цифрами 13.15. Значит я еще и, как участники безумного чаепития, поссорилась со временем. У них всегда пятичасовой чай, у меня всегда обед. Могло быть и хуже… Да и странно - час с небольшим на часах - и сумерки. Людей и машин, как я уже отметила, не было. Была задумчивая пустота на пару сотен метров кругом. Я задумалась и решила позвонить Алиске. - Алис… Привет! Это я! - Ир-рка… Привет… Что-то случилось? - Али… Трубка ответила короткими гудками. Я еще раз набрала номер Алиски, но из трубки несся только непрерывный шум, похож на эхо прибоя в раковине.. Так, все, разговоры можно прекращать. Ты же не зря читала столько фантастики, девочка, чтобы верить, что в твоем бреду будет сеть Би Лайн? Я вздохнула, опустила трубку в карман и улыбнулась. Что же это получается?! Связи нет, знакомых нет, куда идти - непонятно, потому что улицы ведут себя так, как им нравится… Я с пару часов поплутала по переулкам и, не найдя нужного направления, рухнула на уже ставшую родной лавочку. Сказки сказками, но предупреждать-то надо заранее… Мне было плохо. Я плакала, горько, обиженно, как не плакала уже лет пять, курила сигарету за сигаретой, сожалея, что нет бутылки водки, которую можно было бы выпить залпом и забыться на пару часов… Вот в таком состоянии меня и подобрал Ижен. - Ну, накурилась? Поехали домой! ??.??.????. Вопрос ангела Первым делом я, конечно, как и подобает героине любовного романа, собиралась упасть в обморок. Но Ижен посмотрел на мои трясущиеся коленки и рассмеялся. Я разозлилась, в обморок падать резко расхотелось: - Ты, идиот, твои дурацкие розыгрыши! Не смей меня трогать! Да уж. Зато истерика получилась - любая обморочная Анна-Мария-Луиза Альфонсина из сериала "Дикий любовник" позавидует.

…Я бы ещё очень долго просидела на облюбованной лавочке. Я бы скурила все сигареты в наполовину пустой пачке, а потом среди окурков искала бы те, что подлиннее. Я бы окончательно посадила батарейку в сотовом, пытаясь дозвониться хоть по одному из сотни номеров, забитых в память телефона и слушая бесконечный убаюкивающий шум прибоя. Если б не Игореха… Он привычно собрал меня в охапку, сгрузил на заднее сиденье допотопной "волги", убитой настолько, что были удивительны ее попытки тронуться с места. Ижен на полную громкость врубил музыку и дал мне час, чтобы успокоиться, пока мы едем в мою - мою, боже правый - квартиру! Я тупо рассматривала собственные руки и пыталась осознать, что происходит, а машина петляла по полу знакомым и изменившимся до неузнаваемости улицам и переулочкам. Ижен фальшиво подпевал музыканту, повествующему что-то о несчастной любви. Я поморщилась - играющая попса была настолько не в Игоревом стиле, что я перестала сомневаться в том, что сошла с ума. Машина остановилась неожиданно - напротив моего старенького кирпичного дома с нависающим над подъездом козырьком, который, на мой взгляд, только чудом не падает. В отличие от бетонного козырька над моим настоящим подъездом этот зарос мхом и приютил тоненькую веточку какого-то безлистного деревца. Я улыбнулась сквозь слезы трогательному прутику… - Ну привет, красавица, - Ижен присел передо мной на корточки и попытался заглянуть в лицо. Серьёзные карие глаза смотрели грустно. - Давно не виделись… Сколько прошло - год, два? Ты ведь ничуть не изменилась… Я усмехнулась. - Две недели прошло, Женька… Всего две недели как не виделись. А с твоей гибели - и вовсе девять дней… - Ну, тут со временем вообще тяжело… Без поллитры не разберешься… Моя истерика набирала новые обороты. Я выдавила улыбку и пробормотала: - Игорь… Тут - это где? На рай мало похоже, да я и вряд ли бы туда попала… Это - Ад, Игорь? - Ну, назвать это можно как угодно… Кто-то говорит Сумерки, кто - Изнанка… Многие - отстойник. Но официально принятое название - Чистилище. Значит, чистилище. Не ад и не рай. Бывает… Рая не заслужила, для ада не нагрешила, и оказалась посередине - вне времени и вне жизни. Да уж, угораздило… Чистилище. Что ж, название не хуже остальных. Как ни назови, суть не изменится ни на капельку - меня больше нет. Я - лишь кусочек тени, местных сумерек, так похожих на туманный путь к Авалону. Вот только туман здесь гораздо бесконечнее… Дом мне уже не казался таким уютным - он был пуст и заброшен. Тополек на подъезде шелестел сухими листьями и я очень четко осознала, что весна в этом мире не наступит. Смена времен года во вневременье - это нонсенс. - Смелее, котенок, ничего страшного там нет, - усмехнулся Ижен. - Пара симпатичных монстров под кроватью и только-то. Правда, со светом у нас проблемы, да и с телефонной связью. Я вот без компа взвою скоро. Не понравится - перебирайся в центр, мы там собрались небольшой компанией… В лучших правилах немытых хиппи…

…Изменилось не так много, как я боялась сначала. Привычные двенадцать ступенек под ногами - по шесть в каждом пролете. Привычная бронированная дверь соседа напротив, покореженные почтовые ящики и торчащие из них рекламные листовки. Я подняла одну и усмехнулась: "Ибо грядет час расплаты, и придет Зверь, и число его будет…" Три шестерки, как и первые цифры моего номера телефона, оставшегося в прошлой жизни. Сцены из Аппокалипсиса, откровение от кого-то там… Вытянула из сумки связку ключей на простом колечке. Посмотрела и улыбнулась - раньше колечко украшала маленькая совиная лапка, брелок, давным-давно подаренный мне Горькой. Брелок - отличный способ потерять сразу все ключи. Руки дрожали, и ключ не хотел попадать в скважину - гулял по поверхности двери, выписывая пируэты. Я сползла по двери, села на грязный подъездный пол и разревелась. Все равно никто не увидит, а быть мертвой не хотелось отчаянно. Хотелось быть живой… - Живая? - Ижен светился своей привычной усмешкой. У меня стучали зубы, и я неразборчиво, но ехидно пробормотала. - Не знаю. По сути - нет, по правде - не совсем… - Сидишь? - Сижу… - Курить будешь? Моего согласия Игорь не дождался, достал из кармана пачку и протянул мне сигарету. Я учуяла знакомый сладковатый запах и тоже усмехнулась. Через полчаса от страхов не осталось и следа, мы с Иженом со смехом ввалились в квартиру и все закончилось как обычно - быстро и отчаянно, в духе Марлона Брандо и парижских крыш. Не зря говорят, что секс - лучшее лекарство. А Ижен долго что-то нашептывал мне: что Город совсем не страшный и мне нечего бояться, раз мы встретились и здесь есть человек, который меня любит… А я смеялась и ему совсем-совсем не верила. Я проснулась и ткнулась носом в плечо Ижена. Он был такой же, прежний, только исчез с плеча шрамик, белый, почти такой же как у меня. Мы шутя называли эти шрамики братскими метками. Я легонько укусила его в плечо, туда где был шрамик. Ижен лениво открыл глаза, но быстро проснулся окончательно и присвистнул: - Ого… Когда прическу сменила? Ночью, что ли?… В зеркало посмотрись, царевна-лягушка. Сразу признаюсь - найду старую кожу, придется разводить костерчик и устраивать ночь Гая Фокса… Я взглянула в зеркало. На меня из него смотрела незнакомая женщина - высокая, подтянутая и энергичная. Правильные черты лица, немного утомленные собственной красотой. Не идеал, нет - циничный прищур бывалого снайпера, вызывающий морщинки в уголках глаз, добрый дорогостоящий тридцатник, упрятанный под хорошей косметикой. Ободок татуировки на плече. Это - я? Н-да… Старовата, конечно… Я с недоверием провела рукой по носу - от высокой переносицы к хищно подрагивающим крыльям - так и есть - маленький, незаметный глазу шрамик. Пластическая операция для бывшей бабушки-еженьки, значит? И прежние - зеленые, злые, голодные глаза бродячей кошки. Ижен поднялся и обнял меня. Я только теперь поняла, что же в нем было неправильно - Игорь, до того невысокий, задевал подбородком мою стильно стриженую макушку. Бывает - Не удивляйся, котяра…Всё, что нас не убило, сделало нас сильнее. И привлекательней, - он выставил на показ прирученную стаю белых зубов, поцеловал меня в макушку и улыбнулся. - Давай, подружка дряхлая моя, устраивайся… Я зайду вечером, прогуляемся, выпьем, познакомишься с местными достопримечательностями… - Шоу должно продолжаться? Даже несмотря на то, что ты для меня выступил в роли Харона? Ну-ну… - Типа того, - хмыкнул Ижен. Родная "одиночка" в кирпичной пятиэтажке решила, что зеркало меня потрясло мало. Мне все больше нравилась эта дамочка в Чистилище - судя по квартире, здесь жила совсем не та я, к которой привыкли мои друзья и соседи. Та, что здесь жила, была сильной, независимой и одинокой. Очень одинокой. Не в постели, нет - ее простыни хранили десятки чуждых этой квартире мужских запахов… Она ценила свое одиночество и свою тоску - и явно была стервой. Я бы никогда не рискнула окунуться в такое одиночество… Начнем с того, что здесь моя небольшая комната была перегорожена черно-серой японской ширмой с изображениями то ли галок, то ли ворон. В полусумрак, царящий в чистилище, сложенная наполовину ширма и два офорта с такими же черно-серыми птицами на стенах вписывались идеально. Ковровое покрытие было тоже идеально серое. Мебели - минимум - раздвижной шкаф, комод с пресловутым зеркалом-обманщиком и широкий матрас на полу, застеленный черно-серым покрывалом со сценами охоты. Никаких мелочей, никаких фотографий в сентиментальных рамочках… И в то же время не пусто, не уныло - стильно и стервозно, да. Впрочем, вру - две фотографии я все же обаружила. Точнее, я сначала приняла это за фотографии, и только потом поняла, что это с фотографической точностью выполненные тушью рисунки - на одном был изображен светловолосый юноша, протягивающий к смотрящему ладони. Юноша был красив - удивительно красив - правильные черты лица, классический римский нос, томные глаза. Эти глаза и привлекли мое внимание - даже на черно-белом рисунке было видно, что они ярко-синие, почти бездонные. На втором рисунке, явно списанном с какой-то старой иконы, неслись четыре всадника на разномастных конях… Две девушки и два юноши, насколько я могла судить. А за их спиной вставала стена сумрака.

…Я отлично выспалась на застеленном идеально белым бельем матрасе, даже несмотря на полное отсутствие подушки. Я раскрыла все секреты ящиков комода, превратив почти пустую квартиру в филиал магазина мод, я влезла в душ (странно, но он работал) и вылезла из него совсем новая. У меня было ощущение, что в этой моей одиноко-стервозной жизни все карты, до самой последней, обтрепанной по краям шестерки, прежние, как и мое голодные злые глаза. Я счастливо рассмеялась этой жизни - Я-новая, сильная и независимая, а Я-старая хмыкнула, отметила, что слава Кассандры еще никому не принесла счастья и тоже засмеялась - менее уверенно, но более открыто. Что ж, мы убедились в наличии жизни после смерти. Ижен пришел очень вовремя - я как раз свыклась с мыслью, что, даже умерев, я буду продолжать любить бананы, радоваться хорошему сексу и делать глупости. Я автоматически посмотрела на часы и усмехнулась своим пятнадцати минутам второго - привычка смотреть на часы выжжена в моем подсознании как клеймо. - Куда поедем? - спросила я. Во мне кипела бурная радость от того, что даже если я мертва, я чувствую себя вполне живой… - Тебе не всё равно? - Ижен привычно усмехнулся и приглашающе распахнул дверцу на ладан дышащей "волги". Я привычно удивилась тому факту, что при моей жизни Игореха водить не умел. Удивление вышло вялое и неубедительное. - Что-нибудь тебе уже понятно? Кроме того, что мы оба - неудачники? - Ижен явно ждал от меня привычного многословия. Пришлось разочаровать. - И да, и нет, - протянула я. - Жду объяснений. Ижен засмеялся. Синие сумерки плыли мимо. Я поняла, что высматриваю знакомые силуэты вечно куда-то спешащих прохожих, но их не было. И было холодно - в квартире новой-меня из теплых вещей обнаружилась пара свитеров и легкая темно-серая шубка, но ни шубка, но ни свитера не спасали от промозглого холода. Я оглянулась на Ижена и его легкую, на "рыбьем меху" куртку… Он перехватил мой взгляд, как паук муху. - Тут дело в тебе - иллюзия, что шубка спасет, развеется через пару дней. Носи что хочешь, холод внутри прячется… - ага, вот оно, напоминание о том, что я все-таки мертва… он грустно усмехнулся. - Н-да, а чего нас бояться-то… Мы ехали вниз по Центральному, к собору, картина не менялась: тёмные здания, похожие одно на другое, редкие-редкие огни - кажется, от костров. Город казался миражом, не было ни птиц, ни бродячих кошек. Я обратила внимание на рекламный щит - грешник, сгорающий в костре и надпись - "одумайся". Откинулась на сиденье, задумалась. Ситуация, выпущенная за пределы моей квартиры, требовала большего терпения. - А, ладно… Пусть будет… - О, здравомыслящий человек. Ты первая, кто так реагирует - после меня, конечно, остальные в себя от недели до месяца приходят. Я рад, что в тебе не разочаровался…- он радостно засмеялся. В его слегка истеричном голосе мне почудились безумные нотки. - Что же это, Ижен? - мой собственный голос звучал, как испортившаяся пластинка. - За что это нам? Как награда или как наказание?. - А это уж как ты сама решишь, красавица… Ты уже поняла, да? - разочарованно спросил он. - Это не конечный пункт, да, Игорь? Я должна найти дорогу дальше? - Уйти куда хочешь - если сможешь, конечно, вот наша главная награда - глаза его горели безумным огнем и он, кажется, ждал от меня того же. А мне было страшно - я слишком хорошо знала, чем кончаются такие истории, когда ты уверен, что можешь что-то изменить. - Это великолепное место, котенок! Тебе обязательно понравится здесь, я же знаю… - Я не хотела, Ижен! - мне пришлось закричать. - Я не хотела!!! Я домой хочу… К Алиске… - я уже шептала и всхлипывала. - Горька, отвези меня домой, пожалуйста… Он помолчал. Потом сказал, как ребенок, у которого отобрали леденец. - Ирка, что же ты… Мы же с тобой всегда мечтали - быть не как все… И ты хотела. Не Валинор, конечно, но вполне себе Ехо… Фактик. Хоть и печальный. Действительно - сама хотела, вот и получай, фашист, гранату. - Ты же сама хотела, - прочитал мои мысли Ижен. - Сама! Начиталась книжек, кричала, что с собой покончишь - а теперь я не я, да? Не пойдет, красавица, ты не крыса, и с корабля тонущего бежать можно только в море. Да, мне хотелось…Выйти ближе к ночи из дома, поймать тачку и все бросив уехать - сжечь все с таким трудом построенные мосты и начать жизнь заново. Я хотела, честно. Меня услышали. Но… не такой ценой, я не хочу быть лишь призраком, воспоминанием… - Ну и? - Ижен, живой Ижен привычно усмехнулся. Я опустила голову. Мне было все равно, уже все равно. Жизнь невозможно повернуть назад. И смерть тоже. - Ты прав. Ты, как всегда, прав… Город плыл за окном. Не пустыня - заброшенный пустырь, с игрушками, уже не нужными выросшим и не играющим в демиургов детям… Вечная осень, сухие листья, перекати-поле вдоль дороги. И - холод. Вечный осенний вечер… - Здесь всегда сумерки? - спросила я. Молчание осязаемо висело в воздухе и мне хотелось его разрезать, как ножом. Даже бессмысленным вопросом, на который я знаю ответ. - А то! И твой любимый привкус рябины и дыма от сгоревших листьев у воздуха… - Ижен был мрачен. - Рай для одиноких потерянных сердец, да и только… - И перекати-поле на обочинах… Я хочу снова увидеть рассвет, Горька… И солнце. - Здесь не бывает солнца, котенок. Никогда. Добро пожаловать в Чистилище! Ты довольна, ты сможешь устоять перед лицом и гневом Господа? Нет, Ижен… Я не готова… ??.??.????. Явление Агнца - Не боишься? - Не боюсь… а народу там много? - Человек пятьдесят.. по праздникам двести собирается… всего по городу около тысячи, наверное, но многие слишком легко становятся отшельниками… Он наклонился и легко поцеловал меня в щеку, - Смелее, котенок, здесь любят таких, как ты - еще не отчаявшихся, - и подтолкнул в спину, в сторону темной деревянной двери. Кажется, в моем родном городе здесь было старое кафе-мороженое… Сначала был дым. Темный дым, провисающий кольцами, волнами поднимающийся к потолку. Дым был такой же серый, как и воздух на улице, и я неуверенно шагнула в него. Потом был голос - слегка хрипловатый, но сильный и уверенный, он выводил под гитару неизвестную мне песню. Перевернутые тени - Я себе почти не верю… Отвечаю на потери - "Мат, не шах"… Знаешь, мне, наверно, снится, Что ко мне в окно стучится То ли кошка, то ли птица, То ли страх… Я шагнула ближе, чтоб рассмотреть, кто же поет. Находящиеся в помещении люди сидели тесным кружком, и мне никак не удавалось увидеть певца за их спинами. Многие курили, пили пиво - в воздухе висел запах травки и дешевого спиртного. Кто-то вполголоса говорил, некоторые подпевали певцу. Я сделала еще шаг. Пересушенные травы - Мы с тобою были правы, Что играли не на равных - Шут и Бог… Растворяюсь в небылицах, Мне не то все нынче снится, Ты - не кошка и не птица, Ты - намек.. На гитаре играл тот самый парень с рисунка в моей квартире. Длинные светлые волосы, забранные в хвостик, лезли в глаза. Монетный профиль, которым он сидел ко мне, был серьезен - и только глаза, не синие, а такие же зеленые, как у меня, смеялись… Сердце застучало с перебоями, я сделала еще шаг - как крыса за дудочкой, зовущей в море. Перепутанные мысли - Я, себя к Богам причислив, Все едва ли перечислю, Что грешу… Вспоминаю чьи-то лица, Отраженья - кошка? - птица? - Что ж, на месте не сидится - Отпущу… - Пиво будешь? - Ижен протянул мне холодную банку. Я взяла банку и мотнула головой, чтоб не мешал слушать. Потом шепотом спросила: - Горька, это кто? - Ларс… Или Менестрель, как его все зовут. Ларс… Звучит… Странное имя, скорее даже - прозвище, но ему идет. Как идет гитара, вылинявшие джинсы и глубокий голос, напоминающий шум прибоя. Я вспомнила молчащую телефонную трубку и поморщилась. Перечеркнутые строчки - Я едва ли буду точным, Если ты мне напророчишь Сотню бед. Ты - не кошка и не птица, Ты - не мысль, не небылица, Ты - не вымысел провидца, Ты - мой бред… Песня закончилась, я перевела дыхание. Ларс потянулся и встал, к нему тут же подошла невысокая симпатичная брюнеточка. Я выпустила из легких раздраженный вздох и услышала смех Ижена. Ладно, посмотрим, чья возьмет. Я огляделась вокруг. Людей в зале было мало - помимо тех, кто сидел вокруг Менестреля, некоторые расположились за столиками и у барной стойки. Женщин было несколько - в том числе и пресловутая брюнеточка. И все они были красивы, но не стандартной красотой пустоголовых моделек, а какой-то диковатой, зубастой, заточенной под большой бизнес и большие деньги. Ижен принес еще пару пива и сел рядом. - Любуешься? Не верь глазам своим… Вон та брюнетистая милашка, которая так тебе не понравилась, в прошлой жизни была старой девой, работающей в библиотеке… А тут в первый же день подцепила одинокого красавчика Ларса, о котором сохнет половина местного женского населения… - Опять врешь? - Вру… - А почему, кстати, этого самого женского населения так мало? - Может, вы, бабы, просто мечтать не умеете? -Хам… - Стерва… Ижен собственнически притянул меня и поцеловал. Застолбил территорию, понятно. У меня начала болеть голова, а в горле поднялся комок неконтролируемой злости. - Иди к черту, Игорь! - Ага… уже бегу… Меня разглядывали. Ненавязчиво, но всё-таки… Было неприятно. Я заерзала на стуле. Ижен снова рассмеялся, откашлялся и объявил. - Добрый вечер, дорогие товарищи! Девушку зовут Ириной, прошу любить и жаловать - и по-хозяйски положил мне руку на талию. - Спасибо за внимание. Кто хочет познакомиться поближе - добро пожаловать в нашу скромную компанию. Кто-то усмехнулся, в зале раздались робкие хлопки. Я и сама усмехнулась и тихонько прошептала: - Переигрываешь, Игорь. Не увлекайся… - Принимай послов, красавица… За рекламу будешь должна… Долго ждать не пришлось. Почти сразу вокруг нас с Иженом собралась небольшая толпа - невысокая хрупкая девушка, держащая за руку мощного, в стили Шварцнегера, парня с вызывающе раздвоенным подбородком. Пара пацанов - по виду выпускников какого-нибудь модельного агентства. Сам собой завязался ничего не значащий разговор. Обнаружилось, что я знакома с девочкой - это была выпавшая в прошлом месяце из окна некрасивая, полненькая и вечно грустная дочка моей соседки. Я посмотрела на неё внимательней - милая треугольная мордочка, длиннющие ресницы, золотистые волосы, готовая иллюстрация к старым ирландским легендам. Прежними остались только глаза - темно-серые печальные глаза уставшего от жизни человечка. Наверное, Асе повезло. Вместо круглосуточного магазинчика, сигарет и хамства покупателей - ничегонеделание круглыми… я споткнулась на слове "сутками". Вместо мужа-неудачника - этот уверенный в себе и сильный самец, за чьей спиной хрупкие плечики смотрятся как нельзя кстати. Мужчина молчал, и Ася произнесла сама: - А что, Ирина, Олега вы не узнали? Ба! Тот самый муж-неудачник, который отравился паленой водкой через пару недель после смерти Аси, так, кажется? Мило… Ася снова улыбнулась - милой и ничего не значащей улыбкой. Улыбка говорила - не верь глазам, я вполне счастлива… Глаза - тосковали. - Я рада за тебя, - улыбнулась я совершенно искренне. - Счастья, Ася! - Не надо, Ирина… Вы же здесь первый день, да? - Да… - Есть здесь такая примета - никому не желать счастья…- прошептал Ижен. Разговор тек дальше - мягкой ничего не значащей волной, было видно, что все здесь уже привыкли к таким вот пустым разговорам. На тему "тогда и там" больше не говорили… - Хорошие знакомые? - поинтересовался Ижен, вынимая нос из кружки. - Соседи, - вздохнула я. - Выбила из колеи эта встреча, честно скажу… - Чистилище, - наставительно начал Ижен, - всегда непредсказуемо. Здесь нельзя строить планов и надеяться на будущее, потому что никто не знает, что его ждет. Мы все живем в безвременье. Потому то и не принято желать счастья - вдруг напророчишь? - Спасибо, Ижен, - не слишком вежливо оборвала я. - Если б мне нужна была философия, я почитала бы Ницше. Ижен усмехнулся. - Вы позволите? - голос прокатился по спине волной мурашек. Я обернулась - так и есть, Менестрель. - Какие люди! - Ижен был явно недоволен визитом, но изо всех сил изображал гостеприимство. Ларс… Так-так, Ларсик… Вот и повод познакомиться поближе. Даже я-старая редко проходила мимо таких мальчиков, только если они были заняты нежными брюнеточками, а уж я-новая такого мальчика никуда не отпустит. Я приказала молчать совести и начала откровенно улыбаться и демонстрировать длинные, удачно подчеркнутые темными джинсами ноги. - Как вам Город? - спросил Ларс, глядя на меня своими зелеными глазами. Ижен подобным соседством был явно недоволен - его темно-карие глаза стали почти черными. - Еще не решила… Не было хорошего экскурсовода… - Может быть, я смогу вам его показать. У меня, в отличие от большинства, есть средство передвижения. - Ларс улыбнулся одними уголками губ, я поймала эту улыбку, как солнечный зайчик и отправила в обратный путь одними зрачками. Ларс мой непоказанный смех оценил. - Я сам покажу Город своей девушке, если не возражаете… - отшил Ижен. Он явно ревновал. Я решила сыграть его же картами. - Милый, ты не принесешь мне сигарет? Ижен вынужденно поднялся, бросив на меня убивающий на месте взгляд, и отошел. Ларс усмехнулся. - Еще до Отстойника познакомились? - Ну да… Вы здесь давно? - я принялась мягко поглаживать бокал с остатками вина, - весьма недвусмысленные уловки, понятные всем мужчинам во всех мирах. Ларс эти уловки заметил. - Ой, простите, здесь же нет времени…А как вас угораздило?.. Он наклонился ко мне и даже отважился накрыть мою левую руку, лежащую на столе, своей рукой. - Несчастная любовь. Пойдемте скорее, сбежим от вашего охранника… - Я рассмеялась. Слишком быстро, Ларс, слишком быстро. Я бросила взгляд на Ижена - он являл собой воплощенный гнев и явно двигался в нашу сторону не с радужными намерениями. Я усмехнулась и прошептала: - Ну, давайте вашу экскурсию, молодой человек… Что-то здесь не так. Определенно. Он, судя по миловидной брюнеточке, не должен себя так вести. Не должен, и все тут. Но, как сказала бы госпожа Даренко - все в руках господних, а мне Ларс нравится. Так что экскурсию по городу с обязательным заездом в постель экскурсовода - вполне себе. А с Иженом, как сто тысяч раз до этого, разберемся. Свежий воздух отрезвил дурную голову, я покачнулась. Ларс, истинный джентльмен, сделал попытку помочь даме, но я отстранилась. - Если память не изменяет, ты обещал экскурсию? Ларс мягко улыбнулся и сделал пару шагов в сторону - к припаркованному у тротуара мотоциклу. - Добро пожаловать в Город! А потом было ощущение ветра. Его свежесть выдула из моих косточек вечный холод, и мне опять показалось, что я почти счастлива. Я прижималась щекой к спине Ларса и смеялась, когда в мои жаждущие поцелуя губы попадали пряди его светлых волос… Вечер прижимался под колеса черным матовым асфальтом. У его губ вкус пепла и полыни. Ладони Ларса превратились в обжигающий лёд. - Ирина… Ирр… Мы не должны… - он отодвинул меня на расстояние вытянутых ладоней. - Не должны что, Ларс? - Я открыла глаза, перед которыми немедленно встал образ хрупкой брюнеточки. Ларс сидел, прислонившись спиной к мотоциклу. Плечи его сутулились. - Ирина… Я должен тебе сказать… Когда я сюда попал - давно - на моем столе стоял портрет девушки… Он показалась мне ослепительно красивой и дерзкой. И я знал, что она мой шанс выбраться… Когда я увидел тебя… Знаю, Ларс. Ты похожа на нее, как сестрица. Но вот только не она, к сожаленью. У тебя тоже не темно-синие глаза, они похожи на шумящий лес, а не на бездонное небо яркого летнего дня. - Ларс… А кто-то уже пробовал убежать? - Есть один человек… - он замолчал. - Ну же! - Он не сдаётся, Ирр. Этот человек, - Ларс беспомощно посмотрел на меня, словно боялся рассказывать дальше. - Он первым выбрался за пределы города. - И что там?.. - я подалась вперёд. - Всё то же, Ирр. Чистилище. Сумрак и бесконечные скошенные поля. Мы заперты в этом городе. - И что… тот человек? - Вернулся, живёт потихоньку. Ищет выход в библиотеках… Только книги здесь - они ведь врут еще больше, чем часы… Есть и другие - они нашли знак. Я думал, у меня так с тобой будет, - в голосе Ларса звучали нотки скучающего по маме мальчика. Мне стало страшно. На меня с классического профиля юного Бога глядели глаза потерянного ребенка. - Поедем домой, Ларс, - сказала я и провела рукой по светлым волосам, выбившимся из хвостика. Ты - не мысль, не небылица, Ты - не вымысел провидца, Ты - мой бред… Это все - всего лишь наш коллективный бред, Чистилище и Отстойник для заблудившихся душ. Мы справимся, Ларс, обязательно справимся, иначе и быть не может. ??.??.??. Поклонение Агнцу Спящий Ларс был похож на ангела - в нем не осталось ничего от того безумного синеглазого демона с моего портрета, который я предусмотрительно столкнула в ящик комода, влетев в квартиру вперед моего мальчика и сославшись на необходимость спрятать кое-какие женские причиндалы. Щеку Ларса разделяла длинная тень от ресниц, похожая на узорный веер - она так же слегка подрагивала, и было видно, что снится моему мальчику что-то совсем неприятное. Мы живем так уже третью неделю. Ничего не происходит - мы брат и сестра, Ганс и Гретель, которые никогда не повзрослеют и не научатся бояться слишком сладких домиков посреди темного леса. Нам же подарили сказку, Ларс, почему у нас остается от нее такой горький осадок? Что же нам делать, Ларс, я ведь тоже хочу отсюда сбежать… Почему мы заперты, Ларс? Небо было безмолвно. Оно не отвечало на мои вопросы, с него не спускались ангелы, трубящие в иерихонские трубы - спал и единственный мой земной ангел… Я закурила сигарету, поставила пепельницу у ног Ларса и почувствовала себя дикаркой, приносящей жертву очень молодому и неопытному Богу. Боже, мальчик мой, что же со всеми нами происходит? Еще 8 447 сигарет назад все было по-другому. Сейчас эти выкуренные сигареты - мой единственный способ отсчитывать время. В этом мире больше вопросов, чем ответов - почему, например, число сигарет в моей еще домашней пачке не меняется - хотя окурки сотнями укоряюще смотрят на меня из пепельницы? Здесь все не так, как должно быть. Здесь все неправильно. Даже у самих сигарет раньше был другой вкус - не такой тяжелый и уставший, как сейчас. Даже дым у сигарет был другим - он не провисал в пространстве комнаты длинными рваными ранами: он поднимался в виде облаков другого, изящного и легковесного мира старых сказок братьев Гримм к потолку и повисал там, как поднятый перед спектаклем занавес. Даже у фаянсового блюдца-пепельницы, стоящего на краю стола, было другое выражение лица - выражение случайного свидетеля чужого секса, растерянное и задумчивое… А сейчас это блюдце смеется надо мной - с моей 8 448 сигаретой. 8 448 сигарет назад была осень. Листья только начинали ржаветь, как пораженные смертельной болезнью - от сердцевины к краям: медленно расползающиеся раковые метастазы, вынуждающие умереть старое поколение листьев, но сохраняющие их память и душу в самом дереве. Я хотела бы превратиться в такой лист - умирающий и рождающийся заново каждый раз, когда порыв осеннего ветра заиграется с волосами своих многочисленных рыжеволосых любовниц. Но я не хотела бы жить вечно… Пепел моей 8 449 сигареты, крошащийся, жемчужно-серый, выписывает в воздухе реквием по несчастной девочке Ирине, на легкую тень которой, еще живущую во мне, я опустила блюдце с горкой окурков. Окурки рассыпались, и пол теперь стал похож на поле боя - такое, какие его показывали в черно-белом советском кино; окурки сигарет были трупами моих солдат, погибших в неравной битве меня с моими воспоминаниями… По сути, эти мои сигареты-солдаты и рождены были где-то далеко, прошли через руки сборщиков табака и фабричные железные объятья только для того, чтоб пасть в этой неравной битве. Я смела трупы сигарет и останки бабочки и выкинула за окно… опустить их в мусорное ведро показалось мне кощунством, надругательством над чужой смертью… Пепел 8 449 сигарет назад тоже был другим. Он был похож на запекшиеся губы - от жажды или от страсти - губы, дожидающиеся стакана воды или чужого поцелуя, утомленные, запыленные… Сейчас пепел стал похож на пыльцу с крыльев мертвой бабочки, пережившей зиму в царства Маб, чтобы быть раздавленной дешевой фаянсовой пепельницей с абстрактным узором из красных и желтых треугольников по краю… Эти треугольники напоминают мне клинопись, зашифрованное послание древних миров, предрешившее мою судьбу еще 8 449 с половиной сигарет назад. Если б я только могла прочесть, расшифровать и объяснить мне надпись! В темноте светится сигарета - красно-оранжевый глаз Саурона, который вглядывается в меня, пытаясь отыскать никогда мне не принадлежавшее кольцо всевластия, а заодно рассказать о том, как сладостно быть Королевой Теней в мире, куда никогда не заглядывает солнце. 8 449 сигарет назад я не думала о том, что это так сладостно - быть Королевой Теней и уметь прятать глаза от солнца. А вот мои глаза сейчас похожи на зеленые шарики на кончике английских булавок, с силой вдавленный в бледно-желтую подушечку для иголок, вышитую ярко-красными нитками. По моим глазам почти наверняка можно подсчитать количество выкуриваемых сигарет - число которых давно уже превысило число часов в слившихся в один-единственный пепельный вечер суток моей жизни… Зажигалка, поднесенная к 8 500 сигарете, обжигает пальцы. Пальцы дрожат и не могут удержать в плену маленькую изящную фигурку зажигалки, переламывают тонкую талию 8 500, юбилейно-обреченной сигареты. 8 501 сигарета зажигается сразу. Я курю, чувствуя себя посетительницей провинциального зала ожидания с жесткими пластмассовыми креслами - 8 501 сигарета горчит, как "Беломор", и у меня кружится голова, а в ушах начинают гудеть рельсы, напевая одну из кружевных пьесок Сибелиуса, и "с-ту-чат-на-с-ты-ках" составы вагонов. 8 501 сигарету назад я приняла бы этот стук в ушах за признак приближающихся слез, но сейчас только привычно стряхиваю пепел 8 501 сигареты в пепельницу и закрываю глаза, стараясь переждать проходящий состав, мысленно считая вагоны. Надпись "Light" на пачке - такая же обманщица, как и я… Но какая разница, будут ли целы легкие, и без того где-то далеко в чужой земле изъеденные червями? У 8 502 сигареты вкус поцелуя Ларса. Я тушу ее, только начатую, о край блюдца, на миг стирая кусочек древне-финикийской красно-желтой фразы, несущий главный смысл моей жизни. Наверное, в этом кусочке клинописи написано, что я еще жива - это именно та часть, в которую мне больше всего хочется верить. Почему мы здесь, Ларс? Кому это нужно, мой мальчик? Ларс молчал. Только ресницы продолжали судорожно подрагивать - так же судорожно, как и мои разбегающиеся мысли. - Ларс, ты знаешь, что такое смерть? - сама для себя неожиданно ровным голосом спросила я. Ларс медленно поднял голов, словно выныривая из рваного действа своего сна. Мои слова показались ему нелепым розыгрышем - он улыбнулся мне и попробовал пошутить. - Мы все это знаем, Ирр… - Ларс, - повторила я, - А ты сам знаешь, что такое смерть? Мне действительно нужно знать, что это такое - для тебя. - Зачем?! Зачем это тебе именно сейчас?! Это такие глупости, Ирр, мы уже умерли, значит, никогда не умрем - и будем вечно счастливы…- решительно оборвал он, обнимая меня за плечи. - Не смей даже думать о смерти, слышишь, не смей!!! Вечно счастливы, Ларс? Какие глупые мальчишеские бредни! Разве мы сейчас счастливы - в нашем полусуществовании, когда хочется выть на нарисованную воображением луну? Мы все здесь слишком много грезили о смерти - думаешь, я не догадываюсь, кто попадает в это дурацкое Чистилище? Самоубийцы, Ларсик… Сколько тебе лет на самом деле, Ларс? Молчи… Я сама вижу все. Четырнадцать. Если б дома остался - через месяц было бы пятнадцать… Скучаешь по маме? Еще бы! Я вот тоже скучаю, Ларс… Я почти материнским движением растрепала светлые волосы и грустно улыбнулась. Уж чем-чем, а педофилией я никогда не страдала. Если б все было по-другому, Ларс, если б ты был хотя бы на пару лет постарше… Но, наверное, здесь это совсем не важно - мы никогда не увидим своих надгробий с их определенностью в цифрах… Ларс потянулся ко мне, обнял и мы не услышали, как с громом опрокинули пепельницу - пепел осел на его белоснежные и мои рыжие волосы. Дым висел в комнате над нашими головами и благословлял наши поцелуи.

…Признаться, я очень скоро забыла тот странный полуночный разговор. Вот только Ларса поцеловать мне хотелось все реже, но я просто улыбалась ему усталой улыбкой тридцатилетней женщины, в которую по недоразумению влюбился мальчишка. И он скоро перестал оставаться ночевать у меня на белых смятых простынях, так задумчиво пахнущих нашими телами, все чаще приходил под утро, довольный, усталый и смущенный, а я снимала с его плеч тонкие черные ниточки - свидетельство чужого присутствия. - Ирр, мне кажется, нам надо поговорить… - О чем, Ларси? - Ты делаешь вид, что не ревнуешь… Но Кэт - она такая… Вам надо познакомиться… На следующий день они пришли вместе - Ларс и яркоглазая девочка, похожая на черного котенка, которую я видела с ним в самый первый раз. Я натянуто улыбнулась - Кэт была вызывающе, не по-человечески красива - точеный профиль, изящные ушки, темные ресницы. И - прикушенные губы. Будем знакомиться, кошка? - Ирина, это Кэт. Точнее, Ксения. Она пишет стихи для моих песен… И сама поет. Ты не подумай, мы все это время вместе репетировали… - Вот как? Кэт? Ксюша? Может, Вы что-нибудь споете? - я попыталась собрать воедино все свои навыки полусветских манер. Получалось плохо - манеры не желали собираться в кучу и выдавали во мне простофилю-провинциалку, растерявшуюся на королевском приеме и оттого язвительную. Ларс посмотрел на меня с упреком. Котенок взяла в руки давным-давно поселившуюся у меня ларсову гитару, подтянула струны и запела тихим, но очень мелодичным голоском, похожим на перестук капели. Голос был до боли знакомый, хотя, готова поклясться, я эту девочку с огромными зрачками и карими, с золотом, глазами, никогда раньше не видела. Шутовской колпак короной подменил? Гляди - вороны В стаи, жаждущие мяса собираются над троном. Воронье - безумным гоном закружит. Не будешь понят, Даже облеченный властью - шут смешит своих придворных. Что ж, удачливый смельчак, это лезвие меча - Сколько выдержишь на грани, ты игру свою начав? Или, может, сгоряча, срубишь Глову - с плеча Непокорного, в стакане утопив свою печаль? Ксения слегка улыбнулась мне. Слова тоже были знакомые - и я посмотрела на Ксению с удивлением… Неужели? Так и есть - с девичьего лица без единой морщинки на меня смотрели старые-престарые глаза Женщины: слишком много видевшей и знающей. А потом пойдешь плясать - пейте лиха, небеса, И сгорят в твоем веселье и долины, и леса, Но задумчивы глаза, Наблюдающие - за Этим призрачным похмельем и не яви, и не сна. Право, хватит, не надейся, коли шут - шути да смейся, И сгибайся перед ними, бубенцами об пол бейся. Шутка ль, жутко ль - ты напейся да ори. Погромче - песни… Может, кто запомнит имя или кинет кость… Ксения? Ксения Арбелли? Я ошарашено втянула воздух. Ксения лишь чуть-чуть улыбнулась уголками губ и еще раз тихонько провела по струнам, словно завершая аккорд. Звук гитары повис в воздухе искристым ледяным узором. Ксения неуловимым движением подняла голову и тихо, но очень строго произнесла: - Ларс, выйди. И не возвращайся, пока мы с Ириной не позовем… - потому на пару секунд замолчала и добавила. - Ларс, пожалуйста… Поверь, так надо. Ларс недовольно мотнул головой и вышел на лестничную площадку. Но дверью не хлопнул, как я ожидала - напротив, аккуратно прикрыл ее за собой, так, чтоб не было шума. - До сих пор не верит, дурачок… Он же совсем мальчишка, Ирина, ему казалось, что это все игра… - Я знаю, Ксения… Рада встретить вас тут… Может, автограф попросить? - невесело усмехнулась я. - Ага… "Моей потусторонней подруге" потянет? - она усмехнулась в ответ. И тут же прикусила губу, а темно-карие глаза налились желтизной. - Скажите, Ирина, а как… - Как вы погибли? Думаю - как и все мы, покончили с собой. Ходили сплетни, что Вы повесились после разрыва с Вашим очередным любовником… - Вряд ли из-за любовника, скорей из-за переоценки ценностей… Что, правда, повесилась? Думала, наглотаюсь таблеток. Или вены перережу. Так и представляла себя сидящей в кресле с бокалом вина под какую-нибудь неоклассику… - Арбелли закусила губу. Потом тряхнула черной гривой, изгнала из глаз тоску и заметила. - Берегите Ларса, Ирина, он в Вас по-мальчишески влюблен… - А я в него влюблена совсем по-взрослому, Ксения. Мне будет тяжело его терять. - Не хотите терять - не теряйте. Я бы пожелала Вам счастья, но Вы же знаете главный Закон нашей тюряги - не говорить о счастье. Просто живите, раз уж Вам дали второй шанс… Крики на лестничной площадке прервали наш с Ксений разговор. Мы обе вскочили на ноги и почти синхронно подлетели к дверям - за которыми стоял Ларс, мой Ларс. Я только в этот миг поняла, что боюсь за него не как за своего мужчину, а как мать за ребенка, что меня переполняет какая-то бездумная нежность - и животный страх… Грома и землетрясений не было - был пьяный, трясущийся Ижен, который пытался оттащить Ларса от охраняемой тем двери. Ларс сопротивлялся с мальчишеским упорством, а Ижен матерился и сыпал проклятьями. Его проклятья были почти детскими, какими-то киношными, и мне стало смешно. Я рассмеялась звонко, вызывающе - серые стены подъезда дрогнули, а Ижен, Кэт и Ларс посмотрели на меня с недоумением. - Что, достаточно помахали кулаками? Кэт, забери Ларса в квартиру и напои кофе, а нам с Игорем надо сказать друг другу пару ласковых слов… Тебя не затруднит спуститься со мной на улицу, Игорь? - я произнесла это нарочито ледяным тоном, предполагающим немедленное подчинение. Ижен еще раз чертыхнулся и пошел за мной. - Что это за представление, хотела бы я знать? - А ты теперь никак с этим мальчиком живешь… А девочка что, у вас третья? - Не хами, Ижен, тебе не идет. - А я не против с тобой и с ней одновременно… Да и с мальчиком… Рыжая, Черная и Беленький… А я буду Конь-Блед… Может, тогда мы устроим домашний Апокалипсис и выберемся из этой Богом забытой дыры… - Еще пара словечек в таком же духе, и апокалипсис случится под моей непосредственной организацией… Зачем пришел, Ижен? Чего надо? - Тебя, крошка… Я тут решил немного поиграть в Бога, и мне нужна Богиня… Оставь своего мальчика, он тебе не поможет… - Да ну? А ты, никак, знаешь процедуру оживления таких зомби, как мы? - Ирка… Дура ты… Хочешь, фокус покажу? Ижен отвел руку к ближайшему сухому кусту и с усилием надломил ветку. И - протянул мне - ветка цвела, тяжелая от светло-сиреневых гроздей. Я внимательно и непонимающе смотрела на нее - у всех цветов сирени было по пять, шесть, а то и десять лепестков. Ветка-мутант словно упрекала меня - в своей неподдельной свежести и невыносимом почти цветении. Ижен же смеялся и кричал: - Неужели ты не понимаешь? Неужели до сих пор не понимаешь? У каждого свой ад - свой, и каждый видит его по-своему. И выход отсюда у каждого свой - не надейся, что твой мирок, твой персональный замкнутый круг разомкнется на этом мальчишке! Ветка сирени в моих руках стремительно осыпалась - цветы и листья падали на асфальт и превращались в простой мусор: забытые кем-то окурки сигарет, трамвайные билетики и прочую потерянную сотни лет назад и никому не нужную ерунду. А в моей руке остался лишь жесткий, как отрезок проволоки, каркас - давно высохшая и никогда не распускавшаяся нежным сиреневым облаком палка. Я вскрикнула и отбросила ее - как готовую ужалить в любой момент змею. - А общее, Ижен? Что-то общее же есть? Ты же знаешь… - Есть, Иринка… Конечно, есть. Отсутствие солнца, только и всего.

***

Теперь мне страшно. По-настоящему страшно… Я смотрю в укрытое облаками небо и плачу. Значит, у каждого свой ад. И каждый видит то, что пожелает… Ларс - готовую его спасти принцессу-суперменшу с длинными ногами и чертями в глазах, Ижен - когда-то давно влюбленную в него Иринку, а я - рыжую стерву, симпатичного мальчика, старого проверенного друга. Поэтессу-певицу, которую всегда мечтала встретить. И город, в котором вечные сумерки и нет солнца. Бывает… Не надо читать на ночь слишком много фантастики. Я рванулась вверх по лестнице. В квартиру, к комоду. Ларс и Кэт, курившие на кухне, недоуменно посмотрели на меня. Я рванула ящик, вытащила портрет Ларса… С картинки на меня все так же взирали спокойные ангельские темно-синие глаза… - Ларс? Что ты видишь, Ларс? - Симпатичная картинка? Ты рисовала? Глаза очень живые… - Ты его не узнаешь, Ларс? - Хм… Что-то есть знакомое… Нет, Ирр, не знаю. Правда, совсем не знаю. - Ну и кто там, Ирр? Кто-то, в ком бы ты хотела увидеть своего спасителя? - Ижен почти смеялся надо мной и над моей попыткой понять. Мне не хватало какой-то маленькой детали, последнего кусочка пазла, никак не встающего на месте… Я догадалась, почти догадалась… - Сказки пишем не мы, девочка… - Неужели это все ложь, Ижен? Все, что было здесь - всего лишь ложь? Придуманная мной для моего же спасения? - "И взойдет над миром звезда Полынь, и станет все явное ложью, и сгорит в огне звезды полынь треть дня и треть ночи, и станет ночь и день - сумерками…". Иоанн Богослов, однако. Наверное, Ирр, не совсем ложь… Та правда, в которую ты боишься поверить. Правда отстойника заблудившихся душ. - Поверить? Значит, всего лишь поверить? В заведомую ложь? Я снова стремительно выбежала на улицу. Воздух, мне всего лишь нужен воздух - хотя бы глоток, чтобы мыслить логически. Чтобы поверить в то, во что поверить невозможно. В заведомую ложь. Я с силой зажмурила глаза - сильнее, сильнее, до цветных пятен в глазах, до разбегающихся кругов, до головокружения. Спорим, если сейчас я открою глаза, справа от меня, там, где когда-то была засаженная деревьями окраина города, резко начнет алеть полоска неба? А потом к моей щеке, серой от вечных сумерек щеке прикоснется горячая желтая ладонь. И птицы. Обязательно запоют птицы… И наступит весна. Я так же резко, как закрыла, распахнула глаза. Перед ними плыли цветные пятна, и я не видела неба. Но слышала - где-то далеко, совсем не в той стороне, где я хотела, пророкотал гром. Я до сих пор не верю в то, что здесь взойдет солнце. А в то, что начнется гроза? Усилившийся ветер взметнул пыль под моими ногами, а вечно серое небо почернело. Ижен подошел незаметно, обнял меня за плечи и склонился к самому уху, так, что когда он говорил, его дыхание ледяными иглами впивалось мне в кожу. - Всего лишь поверить в свою собственную ложь, Ирр… Первую каплю дождя я поймала языком. Она пьянила куда сильнее "Шато де Шале" урожая восемьдесят второго года, которое я уже никогда не попробую. И уж точно была куда слаще - первая капля еще не отлитого ключа от моей добровольной тюрьмы. Да здравствует серебристый дождь, смывающий все грехи куда эффективнее церковного кагора!

Часть вторая. Игра без правил.

9 день от первого рассвета. Семь печатей Город еще спал. Птиц не было, машин тоже, и потому тишина казалась совершенно невероятной, оглушающей. Только радовался всходящему в девятый раз солнцу мой маленький одинокий тополек на козырьке подъезда. Топольку солнце и дождь явно пошли на пользу, он ожил, окреп и выпустил почки… Еще чуть-чуть, и эти маленькие упругие кулачки превратятся в детские ладошки листиков. Еще чуть-чуть, и для нас наступит настоящая весна. Придется ждать… А я не хочу ждать! Я зажмурила глаза. Я верю, что сейчас этот полуживой тополек распустится веером ярких, зеленых листьев, нежных даже на ощупь… Я быстро открыла глаза. Н-да… Лучше Ижену о моих экспериментах не рассказывать. С повзрослевшего тополя сорвался и полетел на асфальт последний ярко-красный лист. Не пыталась бы ты строить из себя крутого сотрудника НИИ ЧАВО, а тихо-мирно ждала, пока листья сами вылезут, а? Интересно, все-таки, а в чем загадка управления этим малюсеньким мирком? Наверное, здесь, как и с выходом - у каждого свой путь. Только его надо хорошенько поискать. Или прав Ижен, и стоит лишь научиться врать самой себе? Хорошо хоть, никто не знает секрета взошедшего солнца. А я делиться плодами работы своего левого полушария не особо люблю. Пусть будет божественное вмешательство, а мы вчетвером почувствуем себя полубогами… Я вернулась от печального созерцания несчастного тополька, так и не поаплодировавшего мне своими первыми листочками, к панораме города. Панорама у меня из окна, правда, была не особо великая - так, пара домов и дорожка между ними. Но и они - это часть Города. Его маленькая артерия… Он быстро пришел в себя, этот полупустой Город, после пролившегося на него благословением дождя. Жабы и лягушки с неба не падали, чума не наступила, и городу стало мгновенно наплевать на смену закатов и рассветов. Нет, вру - не мгновенно. Перед первым рассветом мы собрались на площади перед старым добрым кафе-мороженым и смотрели, как на востоке - о, теперь у нас были географические ориентиры! Завидуйте, люди! - медленно алеет небо. Солнце взошло, все дружно ахнули, а оно продолжало медленно тащиться к горизонту и дальше, к зениту. Народ на улицах, спешащий по своим делам, то и дело останавливался посмотреть на солнце и удивиться его великолепию. На мой же вкус здешнее солнце больше напоминало очень сильную лампочку, которую не вовремя включили и от которой человек вреда не ждет, а вот таракан попытается укрыться. Ко второму рассвету народу на пятачке перед кафе-мороженым заметно поубавилось. На третий любовались лишь я и Ларс. Ларс шептал что-то насчет того, что всегда мечтал встретить рассвет с любимой девушкой, я усмехалась насчет какой-то дешевой романтики и трех рассветов подряд. На четвертый день такое развлечение надоело даже нам. Я из озорства попыталась перекрасить солнце в зеленый свет, но добилась только страшной грозы… Под упругими потоками дождя я и Ларс бежали ко мне в квартиру и мокрые и счастливые долго не вылезали из под одеяла. Да, я счастлива! А что в этом страшного? Здешние опасения и традиция не желать счастья так же глупы, как и невозможность в этом мире закатов и рассветов. Я отвернулась от панорамки города в два дома и посмотрела в лицо моего спящего мужчины. Интересно, а можно ли здесь пожениться? Мне по-прежнему не хватает мамы. И Алиски. И еще - я понимаю, что мы оба - всего лишь разложившиеся трупы на двух разных кладбищах. Но я не раскаиваюсь в содеянном. И Ларс не раскаивается. Ведь смерть дала нам возможность найти друг друга. Или я не права? Мое счастье все-таки омрачает червячок сомнения. Мне кажется, что все это - лишь передышка перед проверкой, готова ли я к аду или к раю. И Ларс это чувствует… И выход мы хотели бы найти вместе - чтобы греться на тропическом пляже или жариться на медленном огне вдвоем. Нынче, и присно, и вовеки веков. Я же и вправду счастлива… Почему у меня такое ощущение, будто я сама себя уговариваю? Сегодня я тоже встречала рассвет. Правда, без Ларса. Он спал, как ребенок, обиженно надув губы и обняв подушку, и мне стало жаль его будить. Я вышла на улицу, чтоб еще раз посмотреть на солнце - мое солнце! Мной у небес здешних выпрошенное солнце! Чтобы почувствовать его лучи на своей коже. Я по-прежнему мерзла, но мерзнуть при ярком солнечном свете было обидно, и я старалась не обращать на это внимания… Небо сейчас, ранним утром - о, боже, каким упоительным прозвучало это "раннее утро" - было удивительно далеким и надменным. На нем не осталось ни облачка - я даже порадовалась такой его чистоте. А еще мне захотелось вспомнить прошлое. Забраться с ногами в уютное кресло, налить себе кофе, взять книжку со сказками… Или погулять по городу с плеером на поясе и пуговкой наушника в ухе. Книжка… Что-то такое Ларс говорил про книжки… Точно! Библиотека! Он говорил, что там идут какие-то исследования, кто-то что-то где-то ищет. Ничего вразумительного, конечно, но почему бы и не попытаться? Вдруг и я найду что-нибудь интересное? Господи, а вдруг я найду выход? Где искать в этом сумасшедшем городе библиотеку, я не знала. Версий не было никаких. Поэтому я решила совместить приятное с полезным - поиски с прогулкой по утреннему городу, пустому от машин, людей и даже кошек с собаками. У кошек и собак какое-то свое, отдельное от людского чистилище, им не особенно нужен мой город. Да и толком побродить по доставшимся от Господа Бога, пусть и небольшим, но очень разнообразным владениям, мне не помешает. Надо же знать, к чему быть готовой в случае увеличения народонаселения в моем мирке в несколько раз в связи с внеочередным восходом солнца и загаданными желаниями, не так ли, Ирочка? Архитектура города особым разнообразием не поражала. Несколько окраинных улиц, застроенных старенькими, часто покосившимися деревянными домиками с выбитыми стеклами и сорванными с петель домами. Среди них - как петухи - "новорусские" крепости из красного кирпича, с окнами-бойницами и кованными железными заборами. Никогда не понимала этой страсти к ярко-красным кирпичным крепостям, в которых запросто можно выдержать осаду танковой дивизии. Центр тоже не поражал разнообразием. В основном - серые "сталинки" на центральном проспекте, две неработающие церкви и магазины с разбитыми витринами, да то самое, пресловутое кафе-мороженое. На весь город - десять-двадцать улиц, которые можно обойти за полчаса. Да, мой родимый областной центр определенно не справился с задачей остаться одним из крупнейших городов и сейчас тянет от силы на маленький центрик какого-нибудь Бардымского района… Наверное, все дело все-таки во мне. Библиотеку я нашла довольно быстро - она располагалась отнюдь не в огромном сером здании в центре, сейчас пустовавшем, а в период моей… жизни наполненном шумящими студентами и учеными, выглядевшими как средней руки бизнесмены, где я рассчитывала ее найти. На "Старую сказку" я набрела почти случайно. Переулок вокруг нее не изменился, разве что вывеска на самом магазине словно поблекла, превратилась в тень от сияющей неоновой рекламы, которая всегда меня слегка раздражала. Да двери из стеклянных, звенящих, превратились в деревянные, скрипучие, словно снятые со старого барского дома. Я потянула на себя дверь и оказалась в знакомом с детства магазине. Те же пыльные полки, бесконечными рядами тянущиеся к потолку, тот же знакомый с детства запах - запах приключений и волшебства, как мне казалось всегда… Тот же старенький продавец за прилавком, улыбающийся мне натянутой и грустной улыбкой. Никакого компьютерного отдела, никакой рекламы, никаких открыток… Только старый добрый "Букинист" родом из моего прошлого. Здравствуй, прошлое, давно не виделись! - Здравствуйте, Ирина… Будем знакомиться? Я хранитель здешней Библиотеки, как Вы, наверное, уже догадались… Роль не самая скучная, хотя и весьма пыльная, признаюсь, деточка. Я улыбнулась. Значит, библиотеки. Что ж, следовало ожидать, что разгадку тайны нужно искать там, где вся эта история началась. Если мне повезет, то здесь она и закончится… Ну что ж, "Старая сказка" не самое плохое место, чтобы завершить эту немного затянувшуюся игру в салочки со своим воображением. - Значит, библиотека, - повторила я уже вслух. - И что, у Вас есть, что почитать бывшей студентке, покупательнице и просто несносной девчонке? Заведете на меня читательский билет? - Да нет, можешь так взять, наша драгоценная библиотека от этого не обеднеет. Хочешь, найду для тебя "Алису в стране чудес" или "Питера Пэна"… Впрочем, милая, давай сама, ты же знаешь, где полки со сказками… Я действительно знала эту страшную тайну библиотеки острова Нетинебудет… Тут моя память меня не подведет, маршрут давно изучен и нанесен на карту моей не так уж сильно заполненной памяти. Достаточно лишь пройти во второй зал "Старой сказки", там, на крайнем левом стеллаже меня ждет целая гора сокровищ с манящими названиями и именами авторов, которыми я зачитывалась в детстве… Первым точнее, первой, на кого я натолкнулась во втором зале, была маленькая девочка. Она сидела перед стеллажом с теми самыми сказками, тесно прижавшись к нему спиной, и листала книжку с историями Андерсена. Очень красивая девочка лет восьми, с длинными вьющимися волосами и слегка раскосыми, по-кошачьи зелеными глазами… - Привет, малыш… Надо честно признать, в этой жизни не так уж много вещей, которые я не умею делать совершенно. И одна из этих немногих вещей - разговоры с маленькими детьми. Девочка подняла на меня свои удивительные зеленые глаза, моргнула и я поняла, что передо мной совсем не восьмилетний ребенок, а взрослая и мудрая женщина, знавшая много побед и разочарований, но очень от них уставшая. Что там говорил Ижен - ответ всегда можно найти в глазах, а вот внешность обманчива? В зеленых глазах маленькой девочки отражалось что-то мне совсем непонятное, то ли огонь роковой страсти, то ли огонь костра, на котором она сгорела… Она снова моргнула, и секундное наваждение прошло. Сидящая передо мной превратилась в восьмилетнего ребенка с толстой книжкой с яркими картинками на коленях. - Здравствуйте… - Что читаешь? - "Диких лебедей"… Моя любимая сказка. Хотите, я и Вам почитаю маленький отрывочек, мне очень нравится… Надеюсь, Вам понравится тоже. Я тоже любила в детстве сказки Андерсена. И особенно эту, щемяще-нежную, про прекрасную принцессу Элизу и одиннадцать ее братьев. Сейчас я усмехнулась той своей любви к сказке и удивилась подвигу матери Элизы, рожавшей, как крольчиха, по ребенку ежегодно… Неудивительно, что в конце концов она все-таки скончалась! Да ее бы в книгу рекордов Гиннеса занести, эту святую женщину! Я опустилась на пол рядом с девочкой и приготовилась слушать старую добрую сказку про то, как в одной далекой стране… Девочка слегка нахмурила брови, потом улыбнулась заискивающе и сказала: - Можно, я только не с начала начну… Я начало уже прочитала… - Валяй…То есть, конечно, читай откуда хочешь, я и так послушаю… Вас немного, птицы, братья, Горькое звучанье… Вам Полета - мне дождаться Моего Призванья… Пересчет - не досчитаюсь - Боль - спиралью… Перелетные… Пытаюсь Влиться в стаю. Но бескрылой - не подняться, Не сразиться, С ветра силой не равняться И не слиться. Это была не сказка. Точнее, совсем не та сказка, какой я ее помнила. Это были стихи - нет, даже песни, легкие, завораживающие, нежные. И живые. Исповедь Элизы, Принца - и Мачехи, взошедшей на престол, но потерявшей любовь Королевы. Девочка дочитала сказку до конца. Я еще раз посмотрела на обложку книги - Андерсен, "Сказочные истории". Распустившиеся розы и озорной Оле-Лукойе. У меня в детстве была точно такая же. Я заглянула в текст, он тоже не сообщил мне много нового: "Далеко-далеко, в той стране, куда от нас на зиму улетают ласточки, жил Король… У него было одиннадцать сыновей и одна дочка, Элиза…" - Что это было? Откуда эта сказка? Ты ее сама придумала? - Вы же видите, это Андерсен, "Дикие лебеди"… А что, Вам не понравилось? - Понравилось… - Ну, тогда до свиданья, мне надо идти. Спасибо, что послушали меня - иногда так хочется с кем-нибудь поговорить. Можно, я сделаю Вам подарок? Девочка протянула мне руку - в ней лежало что-то маленькое, зеленое. Связанная крючком шапочка - из "ириса", кажется. У этих ниток для вязания такие забавные цветочные названия… Милая и уютная такая шапочка. Я улыбнулась и примерила подарок. Получилось славно, и шапочку снимать я не стала… Она поднялась с пола одним движением, словно котенок, перехватила поудобней книжку и вышла из комнаты. Я тоже машинально поднялась, нашла на полке мою любимую "Алису в стране чудес" и вернулась в первый зал. - Ну что, Ирина, познакомились с Элизой Брониславовной? - Элизой Брониславовной? Значит, ее зовут Элиза? Тогда понятно, почему она так любит эту в сущности глупую сказку со счастливым концом… Они жили долго и счастливо и умерли в один день, отравившись некачественной водкой. Сколько ей лет на самом деле, этой вашей принцессе Элизе? - Ну, Ирин, я слишком хорошо воспитан, чтобы задавать такие вопросы дамам. Скажем так, хорошо за тридцать… Элиза - что-то вроде местного приведения, она часто сюда приходит, но почти ни с кем не разговаривает. Иногда что-нибудь вяжет, потом раздаривает свои шапочки и носочки редким посетителями библиотеки… - Элиза, однако… Вяжет и мало говорит. Это диагноз, доктор, Вам не кажется? - Говорят, что Элиза знает выход отсюда, и эти ее маленькие подарки - ваш тоже - именно то, что в ищете. А что касается сказки… Впрочем, разговор с ней должен был продемонстрировать Вам одну простую вещь. Она ведь читала вам сказку? Я улыбнулась. Читала-читала. Вполне себе сказочка, хотя я до сих пор не могу понять, что же мне должен был продемонстрировать сей литературный шедевр? Я всегда не любила недомолвки и игры-головоломки… - В этом-то все и дело, Ирина. Это не книги хранятся в нашей библиотеке - это лишь воспоминания о книгах тех людей, которые сюда попали… Вы действительно хотите посмотреть? Я удивленно кивнула. Обвела зал глазами - море поэзии, Цветаева, Блок, куда меньше прозы, в основном современная и курс школьной программы, а в блоке "Техническая литература" всего одна-две книги и журнал "Юный техник" за восемьдесят какой-то год… Я, даже, кажется его читала - презабавнейшая статья про то, как в домашних условиях смастерить паровую машину. Мечта Карлсона какая-то, а не журнальчик. Книжник грустно улыбнулся, протянул руку и достал с полки первый попавшийся том. - Вы любите Шолохова, Ирина? Смотрите, нам попался его "Тихий дон"… Я посмотрела на книжку с ужасом. "Тихий Дон" я терпеть не могла, и даже в рамках школьной программы осилила его лишь до тридцатой страницы, а потом молила Бога, чтоб он не попался мне на экзамене. Я честно призналась в этом библиотекарю. Он посмотрел на меня сквозь стекла очков укоризненно, но священное буддийское писание весом в полцентнера отнимать не стал. - Что ж, тем лучше… Пример будет весьма показательный… Откройте книгу, Ирина. Я открыла книгу. Передо мной поползли до скрежета знакомые и нелюбимые строчки, складывающиеся в слова, предложения, абзацы. - И что? "Тихий Дон" как "Тихий Дон"… У меня дома такая же книжка была, только без библиотечного клейма… - А Вы перелистните на Вашу любимую тридцатую страницу… Листать пришлось не до тридцатой, а аж до сорок первой страницы. Я мучительно и болезненно вспоминала, восстанавливала по крохам в памяти тот текст, который сейчас видела на бумаге. Но с середины сорок первой страницы книга была пуста. В ней не было ни единой строчки, ни единого знака препинания… - Видите, Ирина? Дело в том, что Вы "Тихий Дон" даже не читали… А вот я его очень люблю… Он взял у меня из рук фолиант, и по страницам быстро-быстро побежали строчки. Они складывались во все эти сотни недостающих абзацев, страниц, глав. Я улыбнулась - ба, да мой библиотекарь действительно редкий поклонник Шолохова, чего обо мне уж точно не скажешь. - Хотите, почитаю Вам вслух, Ирина… Только не обессудьте, это будет несколько вольный пересказ Шолохова, в моей интерпретации, так сказать… Я рассмеялась. Шолохов в вольном пересказе библиотекаря из Города Мертвых - это вам не фунт изюма. Это уже что-то с картинок Босха и из творчества достопочтимого Эдгара Алана По. Впрочем, напрашивается еще волей неволей еще один неприятный для меня вывод… - Спасибо, не надо. Я Вас поняла… Значит, в книгах ответа нет. - Ну почему же, Ирина, есть. Только надо очень внимательно читать между строк - и выход наверняка найдется. Главное, отыскать нужную книгу… Я взглянула на заполненные ряды полок, вздохнула и осознала, что у меня читать между строк не получалось никогда. Даже когда мне за это доплачивали в виде премий к журналистским расследованиям. Потянула на себя журнальчик "Юный техник" - он тоже был пуст, только не развороте красовалась поразившая когда-то мое воображение модель паровой машины. И надпись, мной же сделанная на полях из какого-то детского озорства - " если машина ездит на пару, это не машина, это чайник…" Если литература собрана из ваших персональных воспоминаний, это не литература, это макулатура. Я тяжело вздохнула и сказала: - Нет, пожалуй, читать мне не хочется совершенно… Я вот только возьму у вас "Алису"… Пусть это даже всего лишь мое воспоминание о ней. Я вспомнила свою Алиску - яркую, веселую, жизнерадостную - и мне стало грустно. Как она там, красавица? Увидимся ли мы с ней когда-нибудь еще, на каком-нибудь излишне запутанном перекрестке миров… Тьфу ты, блин, это на меня библиотека так влияет, что ли? - Что ж, Ирина, Ваше право. Впрочем, у меня есть для Вас подарок, тоже своего рода воспоминание о книге. Искренне надеюсь, что вам оно понравится… Старик вытащил откуда-то из под прилавка тоненькую книжечку в темно-сером переплете. Я машинально протянула руку, взяла - по пальцам прошелся легкий холодок. Книжка, хоть и тоненькая, была тяжелой. Я взглянула на обложку. "Ирина Шереметьева. Беллетэйн" Так… Прощальный, значит-ца, подарочек. Что ж… Бумага была хорошая, плотная, скользкая на ощупь. Сборник явно дорогой, хоть и тоненький, насколько я разбираюсь в издательском деле. И стихи - мои стихи - на этой дорогой, качественной бумаге - такие уверенные в себе, будто имеют право быть напечатанными. Детские, юношеские, немногочисленные уже взрослые - все вперемежку… Кассандра. Твой голос тонок, И ломок, как лезвия трав - Кричавший во сне ребенок Тоже по-своему прав. В песочных часах мгновений Хватит ли на века? Кассандра, твои моленья Всего то лишь горсть песка. Кассандра. Услышь, изведай В словах своих - чернь да яд, Увидь же - не только беды, Но о другом - молчат. Поплачь, может, станет легче Что память - для ясновидца? Кассандра - была бы певчей, А стала - крикливой птицей. Кассандра. Молчи, проклятья Придуманы не для нас… Но разве отдать объятья И блеск агатовых глаз Так сложно или позорно? Что враг твой - всего лишь бог… Кассандра, побудь же вздорной, Не выучившей урок. Последние страницы сборника были девственно чисты. Так же, как незадолго до этого страницы книги Шолохова. Что это - место под стихи, которых я не помню? Или которые еще не написала? Угадай, кто я… Что ж, попробуем. Кассандра. Опять не верю В пророчество этих уст: Сулишь мне одни потери, И дом мой в виденьях пуст… А хочется-то - покоя, Ликера на дне бокала… Кассандра, скажи такое, Чего бы и я - не знала… - Что же мне теперь делать? Ждать? Молиться? Или… Искать того, кто нашел выход? Библиотекарь посмотрел на меня недоверчиво. Поправил очки. - Вы действительно хотите с ним познакомиться? Предупреждаю Вас, Ирина, он очень стар и немного не в себе… И еще… Мне стало неуютно. От ощущения надежды - уже потерянной было надежды. Мне так захотелось, чтобы это "и еще" оказалось каким-нибудь пустяком, совсем маленьким пустячком, недостойным, чтобы быть упомянутым. - Что "и"? Он умалишенный, маньяк, серийный убийца… Хотя это глупость, конечно, мы и так все тут мертвы… - Да нет, просто, мне кажется, все это не имеет смысла. Ваша встреча с ним и любые разговоры… Я уже пробовал, толку нет… - Это что, всего лишь слухи, про то, что он нашел выход из города? Я сама хочу с ним поговорить, сама хочу знать правду! Ну? Во мне закипал гнев. Я уже давно не чувствовала себя такой разъяренной. Кошка, у которой отнимают котят, превращается в тигрицу. Дурочка, у которой отнимают надежду, превращается в валькирию. - Нет, все это правда, только я боюсь, что Вам такой выход… как бы это поточнее выразиться… не по карману? - Это почему же? Что, таможенные пошлины высокие? - Да не особенно, Ирин… Просто в устаревшей валюте. Всего-навсего тридцать серебряников… 9 день от первого рассвета. Семь труб Дом помнил многое. Он величаво плыл над городом - старый, обветрившийся особняк, в котором не одно поколение дворян мешало свое голубую кровь с алой кровью простолюдинок. Дом хранил такие тайны, о которых мне, едва разменявшей четверть века, предстояло только догадываться. Дом был страшен. Нет, не правильно - дом очень напоминал старые особняки сумасшедших миллионеров из фильмов ужасов. Наверное, поэтому он мне так понравился. Так что в дверь я постучала не задумываясь… Открывший мне дверь человек оказался стар, как руины акрополя. Я таких стариков в этом городе молодежи не встречала еще ни разу - седой почти до белизны и какой-то картинно подтянутый. И чем-то до боли напомнил мне давешнего продавца из компьютерного отдела… Наверное, мягкой учтивостью своей… - Добро пожаловать, государыня Шереметьева… Барин Вас ожидали несколько раньше, но оне в добром расположении духа нынче… Наверх проходите, там оне Вас сами встретят, нам подниматься не велено… Я вошла в дом, полная самых мрачных предчувствий. Лестница на второй этаж была под стать дому - широкая, мраморная, устланная красной ковровой дорожкой. Я шикнула на свое разыгравшееся воображение и решительно ступила на первую ступеньку. И поняла, что боюсь. Совсем как отличница, впервые прогулявшая школу. - Знаете, Ирина, со временем крайне начинаешь ценить удобство… Иуда смотрел на меня сквозь бокал с коньяком. Через тот же самый бокал на меня смотрело солнце, прочно висящее над горизонтом. Коньяк, просвеченный солнцем, и глаза Иуды были одного цвета. Цвета старого, очень хорошего французского коньяка. Я усмехнулась. Посмотрела на Иуду сквозь свой бокал, наполненный каким-то замысловатым сладеньким ликерчиком а ля бейлис. Ликерчик превратился во что-то странное нежно-зеленого цвета… - Мило… Но, Ирина, по-моему мешать не стоит… Вы и без того слегка перебрали… - А разве…ик… отрезвляющим заклятьем… ик…Вы не владеете? - Ну, протрезвить - это Вам не воду в вино превратить… Нечто в моем бокале вновь приобрело жемчужно-молочный цвет. Я сделала еще глоток и поняла, что абсолютно трезва. Как стекла в кабинете этого легендарного самоубийцы. - Нда, полезное умение, товарищ Иуда… Только вот балаганными фокусами отдает… - Ирина, балаганными фокусами отдает все мое - и Ваше - существование в этом мире. И не смотрите на меня так, мне уже несколько тысяч лет, я в эти игры давно не играю, пьяная Вы дурочка… Я смутилась. Иуда был как раз в моем вкусе - импозантный мужчина лет сорока, со слегка поседевшими висками и глазами, похожими на похмелье. Я думала, что после стольких тысяч лет в Чистилище встречу глубокого старца. Власть стереотипов сказывалась Возраст в две тысячи лет пугает и завораживает одновременно, надо признаться… Да и дворецкий, из которого разве что песок не сыплется… - Так о чем мы с Вами говорили, деточка? Он улыбнулся мне улыбкой самого продажного адвоката Голливуда, и я вновь начала строить глазки. Но тут же себя одернула и вернулась к созерцанию бликов солнца в его бокале с коньяком. - В мире, где ты заключен тысячи лет, начинаешь ценить удобство… Вот Вы, люди, за те же самые пару тысячелетий столько всего изобрели… Чем я хуже? Только тем, что мои изобретения никогда не станут достоянием общественности. - Жадный и хвастун… - Жадный. И хвастун… Но… Оглянитесь и скажите - Вам в этом мире все это надо? Я оглянулась. Кабинет как кабинет - два кожаных кресла, телевизор в полстены, очень хороший музыкальный центр, компьютер. Модем двумя зелеными глазками подмигивает, телефонный аппарат на столе какой-то жутко навороченный. С факсом и автоответчиком. - Что, прямая связь с небесами? - Нет, душенька, с землей… Дал бы Вам Вашей Алисе позвонить, но по статусу уж никак Вам такие звонки не положены… - Возникает закономерный вопрос - а что мне по статусу положено? - Ну, Ирина, подключите фантазию… Впрочем, могу сделать Вам подарок… Хотите послушать музыку, Ирина? Честно говоря, я предпочитаю джаз, но для Вас поставлю Вашу обожаемую Ксению Арбелли… Кстати, Вы не против, если мы перейдем на ты? Я была против. Говорить "ты" человеку, который старше тебя на две тысячи лет и про которого ты слишком много слышала - на мой скромный взгляд, это кощунство. Но я только едва уловимо кивнула головой, после чего расслабилась и попыталась думать. Последнее получалось плохо. Выбор композиции Иуда сделал подходящий - негромкий голосок Ксении осторожно выводил давно знакомую мне балладу. Я усмехнулась - телефон со связью, коньячно-ликерное меню, Иуда на закуску и эта вот незамысловатая песенка умершей девочки, которая сейчас уже наверняка ищет меня по всему городу вместе с моим любимым… Любимым, Господи, какое сладкое слово! Мы знакомы две тысячи лет - Мы осмеяны даже легендами, Я - Сын Божий, которого предали, Ты звенишь своей горстью монет… - А что, все так и было? - Так. Или примерно так… Тебе ведь неинтересно, да и я не уполномочен эту историю в деталях рассказывать. - Интересно, тридцать серебряников в долларах - это сколько? - Ты - не журналист желтого издания, а я - не любовница звезды, Ирина. Не будь невежливой… Мы знакомы две тысячи лет - Я - Сын Божий, израненной птицею Над тобою спешу помолиться, И собой искупаю твой грех. Я еще раз улыбнулась и закачалась на волнах знакомого голоска. Мне было хорошо, уютно и тепло. Что еще надо Владычице целого мира? - Как минимум этот самый мир… - Иуда усмехнулся почти неуловимо, но я поймала его усмешку на краю губ. - Не удивляйся… Всего лишь проницательность человека, который живет больше двух тысяч лет. И никакого чтения мыслей. Ага-ага. Чудес не бывает. Кому, как не вам, господин Иуда, это знать. Вот и мне всегда казалось, что магию выдумали отнюдь не вы и ваш старый приятель, с легкостью превращавший воду в вино. А что до мира, так куда проще, когда он сам по себе, а я сама по себе. У меня нет привычки вглядываться в отражение звезд в поверхности пруда. Мы знакомы две тысячи лет, Сыновья слишком разных традиций - Ты не раб, я не твой лавагет, Кто - колодец в пустыне - напиться? - Шутки шутками, Ирин, но мы все-таки должны поговорить серьезно… Признаться, ты мне нравишься… И уж слишком много времени я потратил на куличики в этой весьма пространственно ограниченной песочнице… - Иуда с ведерком и лопаточкой - это определенно что-то новенькое в постмодернистском видении мира… Но, месье Искариот, извольте быть хоть чуть-чуть конкретнее… Вы хотите предложить мне сделку? - Ну что ты, Ириш… Торговаться с милыми наивными девушками - не в моих правилах… Я хочу предложить тебе подарок… Я улыбнулась в ответ на незамысловатую лесть… Право, Иуда, вы само очарование, куда там стадам обнаженных херувимчиков Сикстинской капеллы… Однако же, если у змея-искусителя, предложившего Еве свой сомнительный дар, были такие же выдержанные в подвалах провинции Коньяк глаза… Отказаться от подарка, предложенного этим медовым голосом, еще сложнее. Никогда не любила коньяк, честно говоря. - Неужели спустя столько лет, в таком почтенном возрасте, Вы все еще верите в бескорыстные подарки, дорогой Иуда? Или те самые тридцать серебряников Вам тоже подарили? - Ириш, знание устройства человеческого организма и конкретно раздела «язвы» проходят на втором курсе мединститута… Ни ты, ни я там не учились… К счастью ли, к сожалению - уже не так важно. - Так, может, взамен подарка вам душу одолжить? Под расписку? - Не в моей компетенции заниматься сбором душ. Хотя могу подсказать телефончик, если тебя это так интересует… Спросишь Люцифера или Вельзевула… Я рассмеялась. Интересно, а у Люцифера какого цвета глаза? Надо бы спросить, эти двое должны быть близко знакомы, прекрасный падший ангел и этот янтарноглазый насмешник. Почему меня всегда, во всех фильмах и книжках, тянуло исключительно на отрицательных героев? - Ладно, с ролью Люцифера всегда лучше справлялся Аль Пачино… Или Джек Николсон. Вам кто больше по вкусу? - Ни тот, ни другой… На мою роль предлагаю попробовать Марлона Брандо, если уж ты начала кастинг… - Я бы тоже предпочла Николь Кидман в своей роли, но, согласно к реалиям нашего городка, придется обойтись старушкой Амалией… Но вернемся к нашим баранам. Или, исходя из контекста, агнцам? Что конкретно вы хотите мне предложить? - Нежнее, Ирина, еще нежнее… Я тебе хотел всего лишь предложить ответ на парочку мучающих тебя вопросов… - Каких это, например? - Ты никогда не задумывалась, сколько всего в отстойнике жителей? Я мысленно попробовала подсчитать. По моим самым нескромным прикидкам выходило что-то около тысячи человек… Даже при всех разбредшихся по окраинам одиночках и отшельниках… Я подняла на Иуду честные-пречестные глаза, чтобы послушать, что он скажет дальше… Уж больно смешная выходила цифра. - Вот-вот, Ирочка… Неужели ты думаешь, что в Вашем миллионном городке за последнее десятилетие - я уж молчу про предыдущие два тысячелетия - нашлась всего тысяча-другая самоубийц? Вы ведь уже догадались, что все местные братцы-неудачники покончили с собой, хоть и не помнят этого? Да и менять здешнюю архитектуру со времен основания никто не собирался, однако, не кажется ли тебе что данное поселение выглядит несколько более современно, чем Иерусалим? Иуда замолчал. Тишину по-прежнему резал на неравные ломти ускользающий голосок Ксении. Песенка про старое, но до м сих пор не забытое предательство звучала крайне неуместно. И очень-очень грустно. Я подошла к высокому окну. Город плавно ложился к подножию холма, который я еще с утра мысленно окрестила Голгофой. Все как обычно. Спутанные улицы, серые сталинки, развалюхи на окраине. Пустыри. Голые деревья. Все. Как. Всегда. Иуда подошел ко мне сзади очень тихо, музыка превратила его шаги в тени, скользящие по стенам. Опустил ладони мне на глаза… А через секунду резко отвел. Город подернулся легкой дымкой, на мгновение стал еле различимым лабиринтом, критским обиталищем минотавра, исписанной стеной плача… Старые кадры, виденные мной в научно-познавательном фильме по каналу «Дискавери». Я еще раз недоверчиво моргнула, и мой Отстойник снова налился красками и неслышными здесь звуками, стал почти физически осязаем. Средняя полоса России. Не грустное, но крайне тоскливое зрелище. Декорации к спектаклю про современных неудачников. Мы знакомы две тысячи лет - На меже, где в безумство ворота, Ты - Иуда из Кариота, Я - Сын Божий, которого нет… Музыка захлебнулась последним аккордом. Я повернулась к Иуде. - И что теперь? Вы хотите сказать, что весь этот сказочный город - всего лишь плод моего воспаленного воображения? Да, и дедушка Фрейд, и старичок Фредди потеряли в моем лице забавнейшую подружку, раз уж мне снятся такие сны… Глюки. Только мои представления о том, как должен выглядеть Отстойник заблудившихся душ… Мне было горько. Хорошо хоть Иуда не оказался добрым дядей доктором с дозой метадрина в шприце. - Что ты, Ириш, глюков здесь и без тебя хватает… Твоих, моих, Ларсовых, еще парочки залетных демиургов. Я мысленно поставила крестик - ни Ижена, ни Кэт Иуда в качестве профессиональных глюмэйкеров не помянул. А пока больше значимых, даже залетных, персонажей в моей сумеречной жизни не было. Вроде бы… - А не кажется ли вам, мой дорогой Иуда, что запереть нас в этой иллюзорной клетке - верх дебилизма? У Господа Бога что, фантазии на большее не хватило? Хотя, честно признаться, я всегда сомневалась в его фантазии - уж больно банальный мирок он сотворил за неделю, хотя воображал, с ума сойти, целую вечность… А сексуальная фантазия? Могу только обвинить его в излишней любви к Адаму… Знаете, Иуда, судя по его отношению к женщине, я свято уверена, что наш дорогой Господь - самый настоящий голубой, ревниво присматривающий на роль своих служащих наиболее умных и симпатичных мальчиков! Я выдохлась и замолчала. Иуда невесело усмехнулся, снял с моей головы Элизину шапочку и озабоченно потрепал коротко стриженную рыжую макушку… - Нет, Глазастик, мне так не кажется… Посадить детишек в манеж - это не наказание, а попытка не дать им залезть пальцами в розетку и поразбивать лбы о каменные стены… Ты просто пока еще очень многого не понимаешь, девочка… А Он… Он тебя любит, поверь мне. Просто любовь у него очень уж своеобразная. Вот и все. Я доверчиво нырнула под уверенную руку, в которую так удобно ложилась моя рыжая макушка… У меня появились серьезные сомнения, стоит ли покидать этот старинно-коньячный дом с его хозяином. Я прикусила губу, вспоминая зеленые, бездонные, беспокойные глаза Ларса и попыталась выкинуть всё понимающую улыбку Иуду из головы. Моя цена чуть выше тридцати серебряников. В дверь кабинета ненавязчиво постучали. И мне вдруг подумалось, что я не первая, далеко не первая рыжеволосая дурочка, попавшаяся в безнадежную ловушку этого кабинета и этих глаз. Иуда снова - уже привычно - усмехнулся уголками губ и негромко сказал, выпуская меня из объятий: - Войдите… - Сэр? - Да, Бэрримор? - Ужин накрыт, сэр. Мой заливистый смех раскатился по стенам кабинета, задрожал на стеклах высоких окон, заблудился среди книжных полок и вернулся ко мне. Я никак не могла успокоиться, хохотала и хохотала. Уж больно мизансцена была заезжена дешевыми любовными романами… - Не радуйтесь так, Ирина, заряженное ружье на стену я все-таки не повесил… - Надеюсь-надеюсь, - пробормотала я сквозь смех. 9 день от первого рассвета. Красный змий - А вашего дворецкого правда зовут Бэрримор? Длинный обеденный стол, по разные концы которого чинно расселись мы с Иудой, казался мне крайне неуютным. Мы, наследники несуществующего Советского союза, страдаем своеобразной кухонной агорафобией, воспитанной в нас малогабаритными квартирками и надежно упрятанной в подкорке головного мозга. Строй вилок и ножей - для устриц, для салата, для чего там еще, что едят аристократы - тоже добавлял к моей изрядной доле неуверенности свою толику. Радовало только одно - через полукилометровое минное поле стола я не могла видеть глаз Иуды, в которые я теперь вряд ли взгляну без спасательного круга. У меня было время прийти в себя и расставить все мыслимые точки нал i. - А черт его знает, Ирина, как его там зовут на самом деле. Бэрримор к запоминанию наиболее удобен… - Вот уж не ожидала от Вас такой банальности, сэээр… - невозмутимо протянула я. - Звали бы уж Митрофаном, что ли… Он вас, между прочим, барином кличет. - Ирин, тебе что, так не нравится мой дворецкий? - Нет, отчего же, милый китч избалованного мальчишки… Английская аристократия умерла бы от сердечного приступа, принимая вас в свои ряды. Вы едите на завтрак овсянку? - Я вообще не завтракаю, Ирина. Хотя в моем возрасте давно пора не ужинать… Он тихонечко постучал краем ножа по бокалу, кажется, для шампанского… Или для белого вина? Вот черт! Иуда тоже хорош - а как же колокольчик для прислуги, а, Дюк Искариотский? В зал величаво вплыла высокая мулатка в ослепительно белом переднике… Глаза ее, похожие на перезревшие вишни, томно и преданно уставились на хозяина, чересчур полные, на мой циничный взгляд, губы слегка приоткрылись… - Да, мосье? - с незабываемым акцентом мексиканских окраин протянуло неземное видение, слегка качнув белой наколкой на темных завитках кудряшек. Я не выдержала и прыснула в сжатый кулак, делая вид, что раскашлялась… Бокалы на моем краю стола насмешливо зазвенели. - А вашу девицу, дорогой Иуда, случаем, не Кончитой кличут? Вы ее для пущего эффекта еще на столе разложите, в качестве главного блюда… В такие минуты я начинаю жалеть, что моего прадеда звали не Влад Цепеш… Но насмешили, насмешили… А теперь хватит пускать пыль в глаза, за две тысячи лет пора бы научиться быть более оригинальным в подборе персонала. Или начать обходиться без слуг… Иуда нахмурился. Южная красотка цвета кофе с молоком заметно побледнела, усохла. Губы вытянулись в тонкую линию… Шальные вишни глаз сменили цвет на блекло-голубой. - Бэрримор, а как вас на самом деле зовут? - Алекс, мадмуазель… Что ж, думай что хочешь. Даже в имена всеобщая глобализация и стиль унисекс внесли свои поправки. Ну и ладно… Дворецкий снял с идеального пробора нелепую наколку и подмигнул мне. После чего удостоил вниманием хозяина: - Кофе, сэр? Мы с Иудой расхохотались в один голос. Право, развлечения демиургов больше всего похожи на детский сад на летней даче… Бэрримор, так и не получив распоряжений насчет кофе, счел за лучшее удалиться. С видом обиженного в лучших чувствах кота породы британский голубой. Я блаженно потянулась и встала из-за с каждой минутой все больше напоминающего мне инквизиторские камеры стола. Решила напомнить о сказанных чуть раньше словах: - Помнится, кто-то обещал мне подарок? - Ах да, Ирочка, детка… Но боюсь, что, получив желаемое, ты покинешь мой дом, полный пыли и воспоминаний… А у меня так давно не было таких занимательных гостей - помнится, пару десятков лет назад заходила Марина, но она так спешила… Не важно. Радует, что вы избавлены от дурацкого пиетета перед моим возрастом и именем… - Обещаю прибывать в гости к вам, немощному и убеленному сединами старцу, по мере моих скромных сил и возможностей… Люблю, понимаете ли, посплетничать с легендарными героями. Даже отрицательными, - я улыбнулась одними глазами. Зеленые черти в них плясали кто джигу, кто лезгинку, кто их там разберет… На этот раз лицо Иуды не осветилось уже привычной и знакомой мне усмешкой. Он тяжело поднялся со своего места и подошел ко мне. Сказал что-то тихо, я так и не смогла разобрать слов… - Что, простите? Я не слышала… - Иисус тоже когда-то так говорил, детка… Обещал, помнится, навещать, да вот дела закрутили… Да и бизнесу вредно вместе на людях появляться… Во рту у меня, под самым краем очень вовремя прикушенного языка, разлилась непрошенная горечь. Я сглотнула и посмотрела на Иуду по-настоящему. Первый раз за все время нашего знакомства - вглубь, за черные зрачки, обрамленные янтарем, позволив себе утонуть в коньяке многолетней выдержки, за ехидную усмешку… Все бы отдала, чтобы научиться самой так усмехаться! Теперь он виделся мне старым, бесконечно старым - куда как старше своих двух тысяч лет и еле скрипящего дворецкого Бэрримора, и, если уж на то пошло, куда старше этого мира со всеми его праведниками и грешниками, давно наплевавшими и на ад, и на рай… Я не сдержалась, заплакала. От жалости - к себе, так и не сумевшей при жизни стать взрослой и мудрой. - Сначала, деточка, я верну тебе то, что взял у тебя, - он протянул мне на раскрытых ладонях маленькую шапочку, Элизин подарок. Я потянула за ней руку и вскрикнула от неожиданности - укололась? На пальце выступила большая ярко-алая капля, похожая на заблудившуюся божью коровку. Я машинально сунула палец в рот, слизнула кровь, и ее солоновато-сладкий вкус привел меня в чувство. Укололась?! Элиза что, иголку в шапочке забыла? Сумасшедшая! На раскрытых ладонях Иуды лежал венок, неумело сплетенный из усеянных шипами веток. Что-то, очень похожее на шиповник. - Терновый венец, - усмехнулась я. - Мне-то он зачем? - Это всего лишь ключ к тому выход, что подарила тебе Элиза, девочка… Его истинная суть. Но ты не Иисус, и даже не Мария-Магдалена, так что вряд ли тебе подойдет это лекарство, каким бы горьким оно не было, Ирин… Ты любишь этот мирок со всеми его недостатками тебе тут хорошо, уютно, ты не собираешься никого спасать и искупать чьи-то грехи, вот и все… И выход отсюда ты ищешь только потому, что боишься сломать местные традиции, тебе кажется, что стоит перестать пытаться найти его, и весь столь дорогой тебе городок рухнет в тартарары. Я покорно взяла из рук Иуды шапочку, уже забывшую, что мгновение назад она была терновым венцом. Надела на взъерошенные волосы, отерла с щек очень холодные и почти наверняка очень соленые слезы. - Запомни, Ирин, только ты придумываешь Правила Игры… Ходи по доске так, как тебе заблагорассудится… Я еще раз вытерла слезы. Детским, неуверенным жестом. - Вы правы. Я не хочу никуда отсюда уходить - я слишком долго сюда шла… - Вот и умница. Смотри не свались за край доски… А я всегда прав, мне не даром очень-очень много лет… Он растерянно вытер мою щеку с вновь набежавшими слезами, потом обнял меня - почти отеческим жестом, и я, вжавшись щекой в его грудь и шурша ресницами по рубашке, заревела уже по-настоящему. Только плечи вздрагивали под чужой рукой. Осмелилась бы я так разреветься при Ларсе? - Жаль, что я не встретила вас в другом месте и в другое время… - Мы, кажется, переходили на ты? - Жаль, что я не встретила тебя… - Ему виднее… Может и встретила, а, Ириш? Просто - не узнала? Но не важно… А теперь мой подарок, девочка… Он отстранил мне и протянул ладони. Пустые? Нет. В них лежал не венок из терний, а ярко-алое яблоко. Сочное, готовое вот-вот лопнуть от переполнявшей его жизни, нежное, как поцелуй… Яблоко, которое очень хотелось надкусить. - То самое? Я взяла странный подарок. На ощупь плод был мягким, чуть бархатистым, восковая кожица слегка приминалась под пальцами. «Глостер» - вспомнилось мне название сорта… Нет, не глостер, но что-то очень похожее… Яблоко пахло корицей, полынью, миндалем (цианистым калием) и немного Ларсом. Чем угодно, только не банальным яблоком. - Что ты, деточка… То самое сгнило много тысячелетий назад… Но могу порадовать - из того самого сада. И даже с потомка того самого дерева… Я задумчиво посмотрела на плод. Оно мне надо - яблока с Древа познания Добра и Зла? Ай да Иуда, ай да сукин сын, а еще утверждал, что у него с Люцифером ничего общего нет… Может, оставить подарочек дарителю? Бойтесь данайцев… - Возьми. Съешь, когда будешь готова… А сейчас тебе пора, Кэт и Ларс уже весь город на уши подняли… И кто в наш просвещенный век слушает старушку-Кассандру? Я покрепче сжала яблоко… В ладони оно лежало подозрительно удобно. - А я надеялась, что вы… что ты, как добрый джинн, исполнишь минимум три моих желания. А вместо этого - вульгарное пособие на тему «Что такое хорошо и что такое плохо»… - Эту тему, крошка сын, ты и сама хорошо выучила. Яблоко не поможет тебе понять мир, только себя саму… А свои желания, леди демиург, вполне можете исполнять самостоятельно… только будь уверена в том, чего же именно ты хочешь. - Если идти, то обязательно придешь куда-нибудь… Иногда я по-настоящему боюсь твоей улыбки, чеширский кот… - И правильно делаешь… Я крепко зажмурилась и загадала, чтобы в этом мире ничего не менялось, Ни я, ни Ксения, ни Ларс, ни Иуда… - Глупое желание, девочка… Но я ничего не могу с ним поделать… Прощай, Ирина. Я встала на цыпочки, чтобы на равных взглянуть в его немыслимые, пряные глаза. В них танцевали солнечные искорки, показавшиеся мне странно знакомыми. - До свиданья, Иуда… - я поцеловала его в гладко выбритую щеку. - Нет, Ириш, все-таки - прощай, поверь моему многовековому опыту. Он сам проводил меня до двери, и стоял в проеме, пока я спускалась с крыльца… На последней ступеньке я оглянулась… - Знаешь, что? Жениться тебе надо… - Я подумаю над твоим предложением… Шагов через сто я обернулась еще раз. Иуда все так же стоял в дверях, но смотрел не мне в след, а в небо. И улыбался. Яблоко нестерпимо жгло мне руку. 49 день от п.р. Жена в родовых муках А все-таки мужчины - странные существа, кардинально отличающиеся от нас… Обновку, подаренную Элизой, Ларс заметил только на сороковой день после знаменательно встречи с Иудой. Будь этот чья-то душа, уже успела бы отправиться восвояси по своим делам и раствориться в бесконечных просторах вселенной… Впрочем, куда больше отсутствия расспросов о шапочке меня удивлял заговор молчания вокруг того факта, что я пропала почти на сутки, что в нашем маленьком городке почти невероятно. И Ларс, и Кэт словно боялись спрашивать, где я была и что видела, боялись, что я своим ответом спугну робкие ростки надежды, еще теплившиеся в их леденеющих глазах. - Симпатичная шапочка, кстати… Где взяла? Ну вот, сама напросилась… Я заинтересованно посмотрела на Ларса - уж больно захотелось усмехнуться в иудином стиле и прокомментировать идиотский вопрос старым анекдотом про мужскую наблюдательность и выщипанные брови. Сдержалась… - Купила по твоей кредитке на последнем показе коллекции прет-а-порте от Дольче и Габбана… На понравившееся мне платье твоего кредита не хватило… - Ирин, ну ты хоть иногда бываешь серьезной? Кто из нас, говорите, ребенок? Правда, кактусы столетиями живут и все равно колются…Пока из них текиллу не сделают. - Довольно редко. Комету Галлея в небесах над нашей бренной планетой можно наблюдать куда чаще… Шапочку мне подарила одна местная ведьма… - Я ее знаю, твою ведьму? - Вряд ли.. Твое поколение выросло на игре в Героев меча и магии и Дум, а не на сказках Ганса Христиана Андерсена. Более того, эту сказку тебе и читать не стоит, ничего хорошего в ней нет… - Как скажешь… Так уверена, что не стоит? - я похолодела. Что, если он попытается вырваться отсюда? О чем он догадывается? Видел ли он Элизу и знает ли, ключ к какой разгадке мне дала она? Вот и первая - или уже очередная - недосказанность межу нами. Недосказанность, равнозначная лжи. Все наше существование здесь - чья-то ложь самому себе. Моя? Я опустила глаза. Ларс тоже отвернулся, вздохнул и выглянул в окно… Я за его спиной быстренько скорчила рожу, чтобы прогнать невеселые мысли. - И не надо делать такое лицо, Ирр… Тебе не идет. - Какое? Ты же не видишь… - А то я не знаю, какое лицо ты делаешь, когда что-то не договариваешь… Не хочешь говорить - не надо, ты имеешь право на собственные тайны. Он снова посмотрел в окно, нахмурился, прижался носом к стеклу. Мне тоже стало интересно, что привлекло его внимание, и я прижала свой любопытный нос рядом с ним… Потом хмыкнула и распахнула створки… - Эй, вы, наследники Гая Фокса, кончайте заговоры и поднимайтесь… Мы дома и уже вылезли из постели. Кэт и Ижен прервали бурную, явно давно начатую ссор и недоуменно посмотрели на нас с Ларсом. Ксения всхлипнула раз, второй и разрыдалась. Ее громкие всхлипывания доносились до нас отчетливо… В нашем Чистилище вообще со звуками хорошо, никаких тебе шумных автострад, все легко и непринужденно… Ларс рванулся к дверям - спотыкаясь, судорожно не попадая ногами в ботинки. «Утешать…» - отчаянно подумала я. «Сейчас, когда мы только поссорились, когда он мне так нужен рядом - к ней, все время к ней»…Я почувствовала, как сидящий внутри маленький холодный комочек, не проглоченная обида нашего разговора растет, заполняет все мое существо, каждую клеточку, порывает инеем губы и ресницы. На Кэт была точно такая же, как на мне, вязанная шапочка. Значит, уже добралась до библиотеки? Или даже до Иуды? Пила коньяк, смотрела в бесконечные коридоры зрачков и получила в подарок яблоко, святой Грааль, плащаницу, что там еще осталось в закромах святой матери церкви? Сказала Ларсу или нет? Знает ли он уже, что я сама отказалась от призрачной возможности уйти - и отказала ему в этом маленьком, неверном - но все-таки шансе? И поверит ли мне? Да нет, ты сейчас, девочка, сказал бы Иуда, задаешь себе совсем неправильные вопросы. И ревность тут вовсе ни при чем - просто ты сама до конца не знаешь, любишь ли его. Он, это правильный вопрос, всегда был один-единственный… Люблю или нет? Люблю? Не люблю? Узнаю точно только тогда, когда потеряю. Совсем. Но тогда будет уже слишком поздно… Порванные ниточки на месте узелка всегда будут застревать в торопливых пальцах, запутавшихся в его волосах - таких мягких, текучих, нежных… А если не люблю? Что я теряю? Очередную игрушку… Ижен, верный рыцарь на белой волге, останется рядом, я знаю… И мне будет по-прежнему уютно в этом маленьком мирке, где я уже готова взять на себя роль Господа Бога. Люблю? Нет? Есть только один способ узнать. Развернулась от окна, где Ларс уже обнимал плачущую Кэт, и рванулась в комнату. К единственному в нашем доме ящику, запертому на надежный замок. Замочек хранил мои немногочисленные - и оттого вдвойне дорогие секреты. К ящику, где хранит свои украшения Пандора - неработающий сотовый, две найденные в самый первый день картинки и еще мелочи… И яблоко. Яблоко Иуды. Когда я достала его из ящика, плод жег мне руку, впивался в нее маленькими хищными зубами, прорастал корнями… Не выпустить - только вырвать с мясом. Единственное, что я могу познать - это я сама? Я внимательно посмотрела на свое отражение в зеркале. Никто не отнимает у тебя права любить или ненавидеть… Никто не отнимает воспоминаний и прошлого. Расплата одна - знать о себе все. Ты готова к этому знанию? Мое отражение в зеркале было злым и растерянным. - Мне кажется, ты совершаешь очень большую ошибку… - произнесла одними губами зазеркальная леди Ирр. Уж она-то, наверное, про себя все знала… - Знаю, - кивнула я в ответ. - Но иногда совершить ошибку так хочется, что не совершить ее становится почти грехом… Отражение полыхнуло зелеными глазами и пожало плечами. Поступай, мол, как знаешь, твои ошибки и глупости и ты имеешь на них полное право. Я тебе не советчица. Я вонзила зубы в яблоко. Оно оказалось очень сочным - рот почти сразу наполнился вяжущей сладостью. Я никак не могла понять, что же мне напоминает его вкус - никогда не наступающее завтра, всю мою прошлую жизнь, этот такой короткий и такой бесконечно долгий миг? Поцелуй Ларса, секс с Иженом, объятья Иуды… Песни Ксении, мои стихи, тихий Дон, тихие глаза Элизы… Ох… Волна обжигающей боли накрыла меня с головой, и вынырнуть не было сил… Закладывало уши, обжигало глаза, разрывало на частицы… Петь и выть. Танцевать и забиться в угол. Кричать. Мне отрезали крылья, а шрамы прижгли синильной кислотой. Дикий приступ боли длился недолго, но, кажется, за этот краткий миг из меня выкачали всю кровь и подменили ее жидким пламенем… Огонь тек, тек по венам, по тканям и сосудам, заполняя каждый вздох лавой и пеплом. Взамен боли на меня навалилась темнота, принесшая все ответы… Толпа бесновалась. Путники, покрытые потом и пылью, только с дороги, еле пробились к центру - увидеть, что же стало достойным такого внимания. Перед ревущими людьми стояла девушка - совсем юная, не старше семнадцати весен, обнаженная, со светлой кожей, которую нещадно терзали лучи солнца. Иуда ахнул - кожа девушки словно светилась изнутри чистотой, и она походила на ангела, сошедшего с небес - такими он представлял их в детстве, моля господа спасти его душу. Из сияющих зеленых глаз катились слезы, и волосы, золотистые, необычайные для Аравии, укрывали ее плечи и голову, точно крылья и нимб. - Блудница, - ревела толпа, - Проклятая блудница… Голос толпы был преимущественно женским. Мужчины предпочитали помалкивать и любоваться обнаженной девушкой, потому как сами не раз пользовались услугами блудницы и греха в том находили крайне мало. А вот жены их - черноволосые, всклоченные, потные, красные от жары, разошлись - и кое-кто уже поднимал камни, чтобы запустить в светлое видение, изукрасить безупречную кожу темными радугами синяков и красными солнцами ссадин. Петр и Павел что-то одобрительно шептали насчет справедливого наказания блуда, и Иуда лишь шикнул на них, чтобы замолчали. Девушку было жалко. Но пока первым никто еще не решался кинуть булыжника… Толпа походила на свору бродячих собак, пыльных, облезлых, которых так много по обочинам дорог тащится за путниками. Оголодавшие, одичалые, они не решаются напасть, пока не кинется одна - и тогда уже вся стая, исходя слюной и тявканьем, бросится на жертву и разорвет ее в куски. И, как собаки, толпа чувствовала страх - он волнами накатывал от жертвы, приторно-сладкий на вкус, как изысканные сорта виноградного вина. Навинн решительно отодвинул лютовавших перед ним женщин, сделал несколько шагов вперед и заслонил собой девушку. Запах страха сменился робкой надеждой, неуверенно пускающей ростки: - Ну? - сказал Ииссус. Голос его звучал над внезапно притихшей толпой уверенно и властно. Чужой, вступившийся за блудницу, был неожиданным элементом в привычной картине дня. - Хотите забросать девочку камнями? Грешница, говорите? Толпа отступила на несколько шагов назад. Иуда обнаружил, что стоит вместе с другими учениками на внезапно оголившемся пятачке утоптанной, сухой земли. Иисус усмехался. Павел, Иаков и Иоанн сделали несколько шагов назад, остальные кинулись к учителю. - Кто без греха, тот пусть первым бросит в меня камень! - выкрикнул Иисус в лицо замешкавшейся толпе. Какая-то женщина подняла было кусок камня, но ее быстро ударил по руке стоящий рядом мужчина и что-то зашептал ей на ухо, горячо, быстро. Девушка, блудница, словно потеряла невидимый, державший ее шест и осела на землю. Толпа рассеивалась - как утренний туман, мужчины поспешно уводили своих жен узкими улочками - к привычной стирке, готовке, чумазым ребятишкам. Представления не будет. Конец. Иуда наклонился к девушке, заглянул в темно-зеленые глаза, словно наполненные прохладой. Густые и на удивление темные ресницы быстро-быстро мелькали, не в силах удержать подступающие слезы: - Ты в порядке? Блудница оттолкнула Иуду и кинулась в ноги Иисусу, закрывая его покрытые мозолями ступни золотым покрывалом волос… - Спаситель… Мой спаситель, да возблагодарит тебя Господь… - Девочка, как тебя зовут? - Мария Магдалена, Спаситель! - Почти как мою мать… Мария… Зеленые глаза сияли заревом зарождающейся влюбленности. "Балаганщик", - усмехнулся Иуда, - "Актеришко дешевый"… Мария была удивительно, сказочно хороша и наверняка будет сниться нерешившемуся выступить первым ученику по ночам. Ему едва исполнилось двадцать, а блудница была похожа на легендарную Лилит, какой он рисовал первоженщину в своем юношеском воображении. - Ты должен понять меня, я уже подустал от этого представления, да и истин, которые стоит нести, у меня в запасе не так уж много, - Иисус устало отхлебнул из чаши и заглянул Иуде в глаза. В самую душу. - Но почему именно я, Учитель? Мария Магдалена вошла в комнату тихо, подлила подогретого вина в опустевшие кубки и выскользнула, как тень. На женщине было светлое платье, по последней аравийской моде, почти не скрывавшее изящных изгибов бедер и маленькой, упругой груди. Ее улыбка, адресованная Иисусу, застыла в воздухе искорками костра. - Хороша, а? Нравится? Можешь взять в наследство после моей смерти - от нее не убудет. Блудницы, как это ни печально, редко встают на путь исправления, а пророки редко сообщают точные даты конца света. Иисус еще раз отхлебнул вина. - Почему ты? Потому что в тебе нет слепого обожания, как в них, - он кивнул на окно. Со двора доносился чуть слышный гул - и чем там остальные ученики занимаются? Творят послеобеденную молитву? Играют в карты? Пьют? - Благочестия в них ни на грош, но за ними, да и за тобой, пойдет толпа. Разница в том, что они трусы, потому и не подвергают мои слова сомнению. А вот ты… Ты… Иуда вздохнул. Решение было простым, как засохшая смоковница, годная только для того, чтобы служить почтовым столбом собакам да последним утешением путникам. Согласиться он не мог. Отказаться тоже. - А что, если я откажусь? - Я от тебя отрекусь. Предложу склонять твое имя в уничижительном смысле, но через пару лет тебя забудут, как и сотни других, что отсеялись по дороге. Иуда припомнил, их действительно были сотни. Они шли с ними кто несколько дней, кто месяцев, кто лет - и уходили навсегда, растворялись в небытие, как сгоревшие над огнем мотыльки - ни их имена, ни лица не сохранились в памяти Иуды. - Награда тоже будет соответствующей. Мария! Она вошла, грациозная, как лань, и склонилась к Иуде. Его обдало запахом каких-то терпких заморских духов, женского пота, свежести, оливок и еще чего-то, незнакомого. Губы были мягкие, прохладные, а язык требовательный и умелый. "Безгрешная Блудница", - мелькнуло в голове у Иуды, "Где те камни, которые ты могла бы швырнуть в нас обоих?". Мария Магдалена отстранилась так же легко, как и поцеловала его. Иуда судорожно втянул воздух. - Что я должен сделать, учитель? - Пойдешь к первосвященнику… Он на меня зуб точит давно… Они сидели тесным кружком. Петр не смотрел в глаза учителя - он тихо о чем-то переговаривался с Павлом. Братья Иаков и Иоанн уставились в тарелки. Андрей, Филипп, Варфоломей, Матфей, Фома, Иаков Алфеев, Фаддей, Симон - все они избегали встречаться с Иудой глазами. - Неужели он сказал им? Да как он посмел? - мысли неслись в голове Иуды бурей, песком, поднятым ветром. - Да кто они все такие, чтобы осудить меня? Первосвященник оказался любезен. Час икс назначили за два дня до пасхи - чтобы казнь не вызвала возмущения в народе, и обещал даже заплатить. Плата за предательство составила тридцать серебряников. И воспоминания, воспоминания… - Итак, гражданин Искариота, прозванный Иуда, как вы нам сего грешника укажете? Иуда вспомнил прохладные и терпкие губы Марии и улыбнулся. Впервые со дня разговора с Навинном. - Я его поцелую. И вот сейчас, сидя за одним столом, он ждал, когда же все это закончится. А другие ученики отводили глаза - на тарелках лежал барашек, и большая чистая горница, и стол, за которым все тринадцать разместились без труда - все располагало к разговорам, к смеху. Но лишь Иисус и Иуда были как-то отчаянно, нарочито веселы - и смеялись, и говорили через силу. И вот теперь - эти косые взгляды, и смех встал у Иуды поперек горла. Навин посмотрел на него. В волосах уже блестели серебристые пряди. "Он стареет," - подумалось. - Один из вас, ядущий со Мною, предаст Меня, - он сказал это тихо, почти про себя. но все сидящие в горнице услышали. Иуда вздрогнул и почувствовал, как отстранился, стал дальше на целую вечность локоть сидящего рядом Павла. Ученики зашептались - и эхо пронесло надо горницей, над склоненными к блюдам головами: "Не я… Не я. Это не я!" "Это каждый из Вас, - подумалось Иуде. - Вы предали его своей слепо верой и своим бессилием, Вы убиваете его ежедневным ожиданием чуда и терзаете требованием говорить Вам истины, которые не нуждаются в словах… А предателем нарекут только меня». - Один из двенадцати, обмакивающий со Мною в блюдо хлеб, - повторил Навин. Голос его звучал устало. Потом пригубил вина и пустил чашу по кругу: - Сие есть Кровь Моя Нового Завета, за многих изливаемая.Я уже не буду пить от плода виноградного до того дня, когда буду пить новое вино в Царствии Божьем. "Как это на него похоже - кровь вместо вина. Но они все отрекутся от него, все - и только не я," - Иуда тоже отхлебнул из чашки. У вина был слегка солоноватый привкус, словно в чашу и вправду добавили крови. Павел закричал возмущенно что-то о предательстве и собственной верности, но учитель оборвал его монолог лишь движением руки: - В эту ночь, прежде, нежели дважды пропоет петух, трижды отречешься от Меня, Павел. Иуда не выдержал. Щеки у него горели, и он выскочил на улицу… Во дворе уже ждали, священники, и воины с мечами, и еще какая-то толпа. - Ну? Вам нужна его кровь? Будет вам кровь… Сладкая, как вино… Вы готовы? В горницу они вошли всей толпой. Он подошел к Иисуссу и поцеловал его в лоб - словно прощаясь с умершим. "Спасибо", - шепнул учитель, и толпа налетела, оттеснила Иуду в сторону. Иисуса связали грубо, жестоко, и, кажется, даже была драка - но взгляд у назаритянина был твердый и уверенный. - С мечами и копьями? Я что, страшный разбойник и убийца? Но его не слушали, толпа напирала, в горнице становилось все теснее. Последнее, что Иуда увидел - потерянный взгляд Марии, тянущей руки в Навину. Связали и учеников - многих отпустили еще до рассвета, как непричастных к еретику, с ними и Павла, и Иуду. Павел, уходя из темницы, плакал и оттолкнул Искариота. Тот смотрел ему вслед с усмешкой. Кто из них предатель? Трус или выполнивший волю учителя? Голголета из этой части города не было видно. Не такая уж и высокая эта гора - так, холмик, заваленный нечистотами и облюбованный сотнями мух. Иуда так ни разу и не решился подняться туда, хотя пару раз подходил на тысячу шагов и видел кресты, венчавшие холм. На улицах на него глядели с презрением. Вслед летели комки грязи. Иисус исполнил свое обещание - в ночь суда Мария пришла к Иуде, и оставалась с ним до рассвета, как суккуб, как видение - а потом выскользнула, чтобы утирать пот с лица идущему на гору с крестом на плече, словно преступник. Почему он? Почему не Петр или Павел - им судьба предоставила куда более выгодную роль, их имена понесут на себе соборы и монастыри, хотя оба оказались трусами куда большими? Почему он? Потому что этот насмешливый мальчишка, осмелившийся назвать себя сыном Господним, знал, какую цену ему предложить? Тридцать серебряников? Глупость какая - проповедями Иуда собрал бы куда больше за один вечер. За ним, любимым учеником этого издыхающего на Голголете, но все еще усмехающегося в бороду ясноглазого мужчины шли бы толпы. Глаза. Ее глаза - зеленые - и волосы, золотистые, струящиеся между пальцев, как расплавленный воск, как змеи-медянки, готовые в любой момент укусить, предать - вот была нестоящая цена. Тринадцать лет он ждал поступка, за который Навинн заплатил бы эту цену - так почему бы не проклятие и вечная память в веках? Иуда теперь имя нарицательное, так назовут любого предателя, правда, Искариот? Переплавить бы эти тридцать монет в ожерелье - да поднести ей в подарок. Блудница с серебристым монисто на шее или на поясе, слегка позвякивающим, изящным, монетка к монетке - с профилем кесаря, самоуверенно прижимающимся к ее крутым бедрам… Она сейчас там, на холме - с Ним и одиннадцатью. А двенадцатый запивает свое горе кислым вином - его кровью… В саду с тихим ветром играла листьями осина. Изнанки листьев, серебристые, гладкие, были похожи на рассыпавшиеся по полу монеты. Ветер слегка покачивал висящий на веревке труп. У калитки сада стояла женщина. Плечи ее ссутулились, и золотистые волосы поблекли, а в глазах не было жизни. Еле слышно она шептала что-то - кажется, чье-то имя… Или это просто ветер шумел в листьях осины? Сон. Только сон. Я пришла в себя, наверное, очень быстро, компания шумела на лестнице, так и не поднявшись в квартиру. Это твой подарок, Иуда? Твое откровение? Право знать, что ты не предавал… Нет, должно же быть что-то еще, что-то, чего я не поняла до конца. Пальцы слегка покалывало, будто они затекли и теперь понемногу приходили в себя… Кажется, я оживала… Что там пообещал Господь Еве взамен кусочка яблока? И будут все ее дочери рожать детей в муках до конца времен и страшного суда… Не в муках, нет. Рожать. Детей. Господи, неужели? Вот он, последний подарок Иуды мне… Господи, неужели? На ватных ногах я дотащила себя до ванной. Стянула одним вверенным движением джинсы и труси. На их белоснежной поверхности распускались опьяняющими алыми маками несколько капелек крови… Такое неуместное в мире мертвецов право рожать жизнь. Взамен боли на меня навалилась тошнота. И всепоглощающая радость… 100 день от п.р. Агнец и 144 тыс. искупленных Солнце. Много солнца - теплого, пушистого, ласкового… Солнце полосками режет щеки, и мне кажется, что я гляжу на солнечный мир сквозь решетку… На самом деле - это травинки перед глазами, они слегка покачиваются, отчего решетка ежесекундно меняет свой узор. Оно такое теплое, выдуманное мной солнце Небо - голубое-голубое. И такое огромное, что мне кажется, будто в нем можно утонуть. Небо похоже на море, а море похоже на небо… Только вот ни один отчаянный путник не решился выплыть сегодня на небесные просторы на своей облачной лодочке. Если на палитре художника смешать голубую и желтую краску, то получится яркий зеленый цвет… Если смешать солнце и небо, то получится зеленая трава. Трава, качающаяся сейчас между мной и солнцем с небом. - Эй, Ирр, да ты спишь… - Нет, жду белого облака, на котором ко мне приплывет прекрасный принц… Принцы обычно на конях приезжают, а не на облаках… Я посмотрела в его бездонные глаза - такими же зелеными и мягкими, как утреннее море, они будут у нашего ребенка. У нас обязательно родится дочь - с россыпью веснушек по загорелым щекам, с маленькими острыми хищными зубками и со светло-золотистыми кудряшками, светящимися на солнце. Она станет новой Евой того мира, который мы сами себе построили. Я, пожалуй, так и назову ее - Ева. Счастье - это так просто. Никому не доверяй наших самых страшных тайн… Никому не говори, как мы умерли. А в остальном можешь смело делать, что хочешь… Теперь мне не холодно. Совсем не холодно, пропала зябкая настороженность, прятавшаяся в глубине костей, заставлявшая все время невольно вздрагивать. Тело словно научилось жить и функционировать в мире вечного мороза. Теперь мне не страшно. У меня есть право любить и жить, и право быть любимой… Я сквозь траву потянулась к Ларсу, нашла и сжала его руку… - Ты изменилась за последние дни. Очень сильно… - Почему ты так считаешь? - Ты стала мягче, Ирр… Мягче и нежнее. Мне кажется, что ты пытаешься что-то скрыть от меня, и за своей нежностью прячешь чувство вины. Разнеженность и лень с меня как ветром сдуло. Я вспомнила, почему решилась откусить от яблока. Перевернулась на спину и посмотрела в бездонные синие глаза: - Что ты имеешь ввиду, Ларс? Ты хочешь сказать, что я тебя обманываю? Он притянул меня к себе, провел рукой по волосам и дальше - по шее, по спине… - Не обманываешь, милая… Просто не говоришь всего. Но мы уже начинали этот разговор, давай не будем снова к нему возвращаться. Я кивнула. Давай не будем. Оставим друг другу право на маленькие личные тайны, в которых так нуждаемся. Вот только я, пожалуй, расспрошу Кэт, что же она все-таки узнала от Элизы и виделась ли с ней… Трава под нашими телами смялось, и солнце лениво ползло вдоль моего позвоночника, и дальше, к горизонту. Сказано - сделано. Кэт я решила навестить следующим утром, тем более что в ее убежище, как ни зазывал меня туда Ларс, я не была еще ни разу. Мне по-детски хотелось взглянуть на квартиру Кэт, увидеть ее отражение в этом мире, какие-то мелочи, которых я никогда не пойму другим способом. Что она притащила из прошлой жизни? Я постучала, но на мой стук никто не ответил. Упрекая себя в том, что любопытство - не порок, но крайне большое свинство, я сунула толкнула дверь и сунула нос в образовавшуюся щель. Тихо… Так тихо, что я слышу дыхание. Двойное дыхание спящих людей, переплетенное в одну алую нить. Я знаю, когда так дышат - уснув в обнимку после бурного секса, когда глаза закрываются от усталости друг от друга, а руки еще тянутся, тянутся… Ларс? Неужели он все-таки изменяет мне с этой, этой… Я должна знать правду. Какой бы она ни была - пусть даже мне безумно больно, так больно, что невозможно дышать. Пусть даже рухнет весь мир, в основе которого лежат мои маленькие страхи и желания. Я тихонько открыла дверь шире и шагнула в комнату. В комнату, пропахшую потом, сигаретным дымом и чужой страстью. Они лежали на ковре цвета опавших листьев рядом. Темная кожа спящей Кэт отливала матовой бронзой, и рука Ижена на ее бедре казалась почти ослепительно белой. Адам и Ева, уснувшие в раю. Я невольно почувствовала себя змеем-искусителем, прячущимся в кронах райского сада. Змеем, готовым обмануть и предать. Дверь, мое ненадежное прикрытие, предательски скрипнула. Я выскользнула на улицу, пробежала несколько кварталов и рухнула на бордюр тротуара, поджав под себя ноги. Увиденное требовало серьезного переосмысления ситуации, к которой я привыкла. Я не ожидала этого от Ижена, считая его почти своей собственностью. Я не ожидала этого от Кэт, так по-детски влюбленной в Ларса. Вот разгадка всех ссор, всех внезапных стычек и недомолвок, которым я так удивлялась… А Ларс, похоже, знал с самого начала. Нет, не Адам и Ева - два диких зверя, сплетшихся в объятьях… Нашедшие друг друга в пустой саванне звери, Но меня напугала не случайно подсмотренная постельная сцена. Меня напугала квартира Ксении. Точная копия моего дома из прошлой жизни. Вплоть до ковра под цвет моих волос и рисунков на стенах… Еще одна загадка этого мира, не имеющая ответа? Или все-таки странная случайность, совпадение, вымышленный моим подсознанием сон? Я посмотрела в пустое небо. Что ты хотел этим мне сказать? Что я должна понять? - Ты знал? - Знал что? - Что твой обожаемый Котенок спит с Иженом? - Конечно, знал… Ларс выглядел абсолютно невозмутимым. Я же начинала злиться… - А почему мне не сказал? - А надо было? Они сами бы тебе сказали рано или поздно… А что ты так злишься? Ревнуешь? Он покосился на меня подозрительно, и в зеленых глазах вспыхнул недобрый огонек упрека. И несправедливой обиды. Все-таки какой он еще мальчишка, боже правый! - Нет, не ревную, просто чувствую себя недостойно обделенной вниманием. Почему-то от меня всегда скрывают все секреты Полишинеля… А это как минимум несправедливо. - Несправедливо было бы, если б они тебя на свадьбу не позвали… Я не понимаю, почему ты дуешься? Или ты не хочешь пожелать им счастья? - Помнишь первое правило нашего мира, Ларс? Никогда не желай счастья… - Правила для того и созданы, чтобы их нарушать, Ирр… Я бы совсем не стал возмущаться, пожелай счастья кто-нибудь нам с тобой. - Знаешь, пожалуй, мне надо побыть одной… Осмыслить кое-что… Ты не против? - Не против, мне тоже иногда нужно одиночество… Я слышала, как хлопнула дверь подъезда, и хотела посмотреть ему вслед. Белая фигура моего последнего ангела исчезла в темноте быстро, и только эхо его шагов и какой-то незнакомый мотив долетали до меня еще несколько секунд. Стекло приятно холодило лоб, и я простояла так довольно долго… Потом закурила, налила себе кофе и решила, что все идет так, как надо. И Ижен, и Кэт имеют право на счастье. Вот только комната Котенка, отражение моей прошлой жизни никак не давала мне покоя… Я не заметила, как уснула - из сладкого состояния полудремы меня вытащил на буксире настойчивый стук в дверь. Должно быть, Ларс вернулся… Хотя с чего бы ему стучать? Не желает нарушить моей медитации? За дверью стояла растерянная Кэт. В руках певица мяла темно-синюю вязанную шапочку, а глаза были полны подступающих слез. Я молча распахнула дверь пошире и сделала приглашающий жест рукой. - Ирр, мне кажется, мы должны поговорить… Я нашла выход. Она протянула мне шапочку. Потом посмотрела на меня. - Я знаю, ты была в библиотеке… Мы с Иудой говорили о тебе. И он открыл мне правду - единственный выход отсюда - это убить тебя. Заставить страдать, мучиться - и умереть во имя искупления наших грехов. И тогда я вытащу всех, всех, понимаешь? Я сглотнула. Ай да Иуда, ну и поворот сюжета… А мне казалось, что я вычислила этого старого обманщика. Беру назад свои слова с обещанием заглядывать в гости. Кэт еще раз испуганно огляделась, потом швырнула шапочку на стол. - Я не могу! Не могу! Даже если я вырвусь отсюда - зачем мне тот мир без тебя? Я смотрела на нее недоумевающее. Что она имеет в виду? Я прекрасно понимала, как Ксюшке хочется вырваться, снова начать нормальную жизнь - она потеряла куда больше, чем все мы… И я на ее месте, наверное, пошла бы на то, чтобы принести случайную знакомую в жертву. - Я люблю тебя! Слышишь, люблю, мне все равно эта жизнь в будущем без тебя не нужна… Не Ларса, не Ижена я хочу отсюда вытащить, тебя, Ирин… Всегда во всем этом мире была только ты одна, с самого первого мгновенья - тогда именно я уговорила Менестреля подойти к тебе и познакомиться… Я даже у Ижена выспросила, как выглядела твоя комната в той, прошлой жизни - чтобы понять, что ты думаешь и чувствуешь… Я даже его любовницей стала только поэтому - потому что ты была с ним. Она прижалась к моей груди, обняла меня и заплакала. А я не знала, что мне делать дальше - с этим бессмысленным признанием, на которое я никогда не смогу ответить. Почему я? Что во мне такого, что ты так ценишь, девочка? Что же ты напридумывала себе такое, Котенок, что никак не хочешь отказаться от иллюзий. Я поглубже заглянула в черные, как безупречность, глаза. В них были страх и отчаяние. И еще что-то, что очень странное… Начало сказки? Конец правды? Не разглядеть… - Светлячок? - Светлячок! - Светлячок… Что же ты наделала, моя маленькая глупышка… Ведь теперь тебе точно не научиться летать. А я - несла крылья для самой прекрасной птицы вселенной. Изломы коридоров - где ты, Светлячок? Опускаю веки - пустой взгляд не скажет ничего нового. Сотру с щеки капельку крови - зачем? Сама себя - привязала к земле. Теперь тебя нет. Нет нигде… Девочка моя, единственная, зачем? В городе третий день пожары - мой дом стоит на отшибе, и поэтому я пока могу жить здесь. Но скоро и меня эвакуируют, а то и призовут в доблестные ряды нашей армии - служение Родине прежде всех остальных таинств мира, и мелочи вроде попытки выжить никого не интересуют. Ты уже не ребенок, милочка, ты офицер запаса… А что тогда? Тогда - кипы бумаги, которые разворачиваются под знойным ветром, холодные сумерки в жирных хлопьях сажи и бесконечные глаза мучеников. Все короли и поэты уже несколько веков, как мертвы - зачем приносить жертвы в их имя? Сегодняшняя война куда конкретней и страшней любых поисков Гроба Господня… - Ваше Величество! - Молчите! - Ваше Величество! - Молчите, сударыня: не нужно лгать мне - я не слепая и вижу, что творится в моем городе. Не моя вина, что меня предал народ - моя вина, что меня предал мой двор. Когда умирают короли, узурпаторы тоже не живут долго. - Но, Ваше Величество… - Молчите же, молчите… Не правда ли, прекрасное вино? Пейте, пока у нас есть такая возможность… Запомните его вкус надолго - и теперь бегите, мой друг, берегите себя. - Ваше Величество… - Я - остаюсь. Толпа кипела и выкрикивала оскорбления. Экран не передавал запаха пота и страха, и потому она была совершенна - восходящая на свой последний трон королева. Десять тысяч вольт, и адью, прощайте, Ваше Величество, да здравствует Республика! Усмехнулась. Одно слово - Королева. Даже на последнем рубеже. Говорят, ей запретили одеть традиционный пурпур - чтобы у толпы не было ассоциаций с кровью… Впрочем, едва ли она менее прекрасна в белом. Последнее, что я увидела - сеточка морщщинок в уголках усталых глаз и седые пряди. Такие же, как у меня… Корона - слишком тяжела для смертных. Что, поиграем со старухой в прятки. А ведь когда-то твой народ любил тебя, Обреченная. Вновь приношу клятву верности - ее не впервой нарушать. Оглядываюсь на толпу. - Светлячок? Нет, пригрезилось… Я, говорят, не умею прощать. Та, Чье Имя Пишут Кровью. Наемница. Убийца. Не снимай маску - не обижай расшалившихся детишек, старина. Мы - старше, они считают, что наше время уже прошло. Дай им побаловаться иллюзиями и попрыгать в классики на морской глади. Может, тогда и сможешь уловить в толпе такую знакомую светловолосую тоненькую фигурку. Благословенны те Города, в которых живут влюбленные полубоги. Им - все по плечу. - Светлячок? Нет, все-таки кажется… Да, Ксюш, все это только тебе кажется. Ты придумала себе историю про какой-то другой мир, и нарисовала себе образ любимой. Но я не она, малыш. Я всего лишь… Ксения испуганно и Завороженно смотрела на мое лицо. - Тогда кто ты, Ирин? Кто? Дочь Божья? Или сама Богиня давно забытой легенды? - Нет, Кэт, никакая я не богиня… Я всего лишь такая же запутавшаяся девочка, как и ты… Я не смогу спасти ни одну заблудшую душу, даже свою. - Нет, Ирин, можешь… Потому что мы все трое здесь из-за тебя - и ради тебя. И если ты найдешь выход, ты вытащишь нас всех. А то, что предложили мне - просто очередная ловушка, волчья яма, из которой нет возможности выбраться. Вот только… - Вот только обе вы дуры. Редкостные, - стоявший в дверях Ижен невесело усмехнулся. - Предлагаю союз на троих. Будем вместе играть в Богов. Оп-па… А мы и не слышали, как он вошел. Интересно, какую часть разговора услышал этот бессовестный эксплуататор чужих эмоций? Все? Или только ничего не значащий отрывок? - А не пошел бы ты? Куда-нибудь чуть подальше окраин Чистилища? - Покажешь куда, Ирочка, пойду всенепременно… 113 день от п.р. Три ангела Народу было много - около сотни человек. В условиях нашей маленькой коммуны это вполне можно было назвать массовой демонстрацией. Люди что-то обсуждали, глядя на наспех сколоченный помост, возвышавшийся в центре толпы. Помост походил одновременно на сцену и на жертвенник - посреди настила из досок возвышался обложенный хворостом столб. К столбу была привязана девочка. Маленькая рыжеволосая девочка с огромными и загадочными глазами… Она не плакала, смотрела на толпу зло и настороженно, и лишь перешагивала с ноги на ногу, словно пританцовывая. Хворост слегка похрустывал под голыми ступнями. Я не знаю, как я услышала за гулом толпы этот призрачный звук, но мне он показался оглушающим. Элиза. Библиотечное привидение, раздаривающее маленькие вязанные шапочки и ничего не знающее о настоящих грехах. Танцовщица, слегка нервничающая перед выходом… У края сцены стояли двое мужчин, я видела их впервые. Один держал канистру с бензином, а второй, в черном балахоне, что-то вещал толпе, собравшейся у помоста, воздевая руки к небесам. - О, давненько я в цирке не был, - усмехнулся Ижен. - Помолчи, дай послушать, - шикнула вцепившаяся в его руку Кэт. -… ибо сказал он - найдется тот, кто искупит грехи ваши, невинный и чистый. А кто может быть невинней и чище, чем ребенок? И она готова принять страдания за грехи наши, и мы все в этом мире обретем свободу… - Они что, сжечь ее собираются? - глаза Кэт распахнулись, сделав ее похожей на мультяшку аниме. - Помолчи, дай послушать, - ядовито зашипел Ижен. Кэт сглотнула слюну и стала дальше внимать проповеди. Я же почувствовала, как рука Ларса крепче сжала мою ладонь. -… и принесет священное пламя костров нам всем очищение, и будет у нас шанс списать десять тысяч грехов, и выйти чистыми в новый мир, к новому небу и новой земле, ибо наши души не будут больше гнуться под тяжестью совершенных проступков… Хочет ли кто-то из вас исповедаться в грехах своих, прежде чем мы приступим священнодейству сожжения? Кэт сглотнула и заплакала. - Они же правда собираются ее сжечь… А на сцену уже выбиралась девушка… Я ее раньше не видела, появилась в городе недавно, что ли? Внешность пионерки, спортсменки и просто красавицы ответа на вопрос не давала. Стоящий на сцене подал кающейся грешнице руку, и она что-то зашептала ему, все больше и больше становясь похожей на проштрафившуюся школьницу. Проповедник улыбнулся, потрепал девушку по щеке, взял за руку и подвел к краю помоста: - Вот, братья и сестры мои, перед вами грешница, но ее ждет место в новом раю, ибо она призналась во лжи и желании быть первой, и ее грехи будут искуплены. Кто-то еще готов? Девушка кинулась в ноги проповеднику в каком-то ненормальном экстазе, но желающих в толпе исповедаться больше не нашлось. Впрочем, народ не расходился - развлечений у нас в мире не так много, и все ждали продолжения представления. Ижен обнял покрепче талию Кэт, Ларс сжал мою руку еще сильнее, и они переглянулись… Мне этот обмен взглядами категорически не понравился, и я очень хотела спросить, что это мужская половина нашей компании задумала. Но Ижен успел раньше. - Готов? - Как пионер… - Давай. Ижен раздвинул толпу, вежливо подал руку уже спускающейся девице и вскочил на край сцены. Втащил за собой Кэт. Ларс поднял на невысокий помост меня, потом и сам забрался… А Ижен уже вещал, будто привычный к трибуне продажный политик: - Товарищи! Господа! И прочие, кого сюда черти принесли… Эта проповедь - ересь, вы, я думаю, это прекрасно понимаете… Представление в угоду достопочтеннейшей публике, полное штампов и заезженных образов. А вот мы вам скажем правду - никакие мы не избранные. Но наш святой, знаменитый Ларс-из-Отстойника готов прочитать вам настоящую проповедь, а не тот сионский бред, который вы здесь слушали… Ларс, прошу! Поддержим оратора аплодисментами… Ларс недобро усмехнулся, посмотрел на заварившего кашу Ижена и шагнул навстречу толпе. «Какой он красивый», - подумала я невольно. - «Похож на посланника небес, и вправду несущего нам истины…» - Друзья… Я никогда не говорил со сцены, всегда только пел… Мне сложно сказать вам сейчас что-то новое, но, я надеюсь, вы услышите меня… Не то. Не то, Ларс, они совсем не это хотят услышать, давай, выигрывай время, пока Ижен отталкивает проповедника в рясе, пока я и Кэт пытаемся остановить мужчину с канистрой бензина… - Нам подарили целый мир, полный чудес. Мир, где у нас есть все - а мы сами пытаемся его разрушить, превратить в руины…

… я и Кэт висим на плечах высокого идиота, откручивающего крышку с канистрой бензина, Ижен развязывает руки Элизы, стянутые у запястий… - Скажите себе, разве достойна эта девочка смерти во имя искупления наших грехов? Разве не будет тягчайшим грехом сейчас убить ее, сжечь на костре подобно средневековой ведьме? Ларс замолчал, секунду выдерживая драматическую паузу, и в этой паузе звук пощечины разнесся над толпой оглушительным громом среди ясного неба. - Я что, просила меня спасать? - прокричала Элиза детским, срывающимся голосом. Все обернулись на девочку и Ижена. Ларс и Ижен задумчиво чесали в затылке. Элиза смотрела на них недобро, как и проповедник, как и мужчина с канистрой, как и большая часть толпы… - Эх, заставь дурака Богу молиться, - произнес проповедник. - Он лоб расшибет. Причем не свой, а того, кто по соседству молится! В жертву бы вас, идиотов, вместе с Элизой, но «не убий» - одна из десяти заповедей… Мы потихоньку попытались ускользнуть со сцены, но человек в балахоне нас остановил. - Э, нет, ребятки, она желает, чтобы вы, попытавшиеся сорвать ей Освобождение, оставались тут… Так что не обессудьте. Он кивнул в толпу. На сцену вскочила шестерка крепких парней, двое не очень-то вежливо скрутили руки за спиной мне и Ксении, еще четверо удерживало злящихся и плюющихся Ларса и Ижена. Элиза тем временем вернулась на свой костер, готовясь к бенефису. Помощник этой чокнутой парочки щедро полил ветки и бумагу бензином и вытащил коробок со спичками. Элиза подняла голову и посмотрела на толпу: - Я готова. Потом вдохнула глубоко и продолжила: - Я знаю, на что иду. Я спасаю нас всех от конца света… Мне попытались помешать они - всадники Апокалипсиса, посланники дьявола, прикрывающиеся благими намерениями - посмотрите в их лица. Конь блед, конь черен, конь рыж и конь бел… О, они еще будут искушать вас своими речами, помните мои слова! Но сейчас у нас есть шанс. Маленький шанс спастись… И я восхожу на этот костер за ваши души. Она замолчала, потом еще раз обвела толпу тяжелым взглядом ослепительно зеленых глаз. Остановилась на своем помощнике и кивнула ему. Он чиркнул спичкой о коробок и бросил маленький пламенный метеор к Элизиным ногам. Пламя занялось сразу, улегшись у ее ступней как хорошо выдрессированный щенок. Прошло минут двадцать, прежде чем мы все поняли, что происходит. Элиза смотрела на меня сквозь огонь удивленно. Языки пламени беззастенчиво лизали ее щеки, обугливали платье - но с ней ничего не происходило. Она уже стояла среди огня обнаженная, перемазанная в копоти, но абсолютно целая и невредимая. Толпа загудела. Проповедник закричал: - Смотрите, она святая! Огонь бессилен над ней, она чиста, как ангел, она искупила наши грехи! В толпе закричали, кто-то заплакал. Охранники удивленно выпустили наши руки. Ижен с Ларсом нехорошо ругнулись, и привычным слаженным жестом кинулись вытаскивать новоявленную святую из костра. Элиза дрожала и плакала. - Это не выход, малышка, - произнес Ларс ласково, накидывая ей на плечи свою куртку. Это всего лишь иллюзия выхода. Я и Кэт сняли свои шапочки, подаренные новоявленной мученицей, и кинула в разгорающийся костер. Теперь Элиза впервые была похожа на ребенка, а не на взрослую женщину, чудом оказавшуюся в детском теле. На ребенка, потерянного в огромном мире. Иллюзия выхода так же больно разбивает надежды, как и непробиваемая лбом стена. Но меня мучил совсем другой вопрос… - Когда ты догадался, Ларс? - Почти сразу. Я был в библиотеке, Ирина, и говорил с ней… Потому и не стал расспрашивать тебя о шапочке. - Но откуда ты мог знать, что это не выход? Откуда, Ларс? Ведь все выглядело таким логичным, таким близким к разгадке… Мы были дома, на кухне - отмывшимся от сажи и неприятных воспоминаний всадникам апокалипсиса хотелось покоя и уединения. Ларс варил кофе, а я медленно курила, пуская в воздух тонкие струйки дыма. Ларс взял кухонный нож и осторожно провел по ладони. Края раны сомкнулись, не оставив и капли крови на ноже… Я уставилась на его руку недоуменно - даже маленького шрама нет, даже следа… Будто он ножом воду резал, а не ладонь. - Почти сразу, Ирр… Все дело в боли, моя хорошая… мы больше не можем ее испытывать, как бы нам этого не хотелось. Никто. А потому и искупление грехов через страдание невозможно. Вот так. - Что значит не можем? Как - не можем? Я вспомнила, как укололась об Элизин терновый венок в гостях у Иуды. Недоуменно схватила нож, ткнула в свою ладонь и взвыла от боли. На пол закапали густые алые капли, Ларс прижался губами к красному ручейку, хлеставшему через край… Краны открыты, пей, мой прекрасный ангел, мою жизнь… - Ларс, кончай вампирить! Я оттолкнула любимого и потянулась за полотенцем, обмотала порезанную руку и легко поцеловала Ларса в алые от моей крови губы. - Не можем, говоришь… - Ты просто другая, Ирин. Ты в этом городе единственная, у кого теплые руки… Он прижался щекой к моей непострадавшей ладони. Подумаешь, боль… Не так уж велика потеря, мой мальчик, поверь. У нас всех есть нечто большее, чем просто право страдать. - Ларс, пожалуйста, зажги сегодня для меня побольше звезд на нашем обреченном небе… Я хочу устроить романтический ужин при свечах. Не хочу, чтобы огонь ассоциировался у меня теперь только с грязью не обретенного рая… Мы ведь имеем на это право, правда? И еще, я хочу, чтобы ты сегодня пел. Только для меня, что-нибудь очень нежное и очень романтическое… Он взял гитару, подтянул струны, и выполнил мою вторую просьбу. Голос его был уставшим и нежным: Любимая, ты стала забывать - Как страшно иногда не спать ночами, И небо сдерживать усталыми плечами В преддверии паденья. Буду звать Тебя одним из тысячи имен, Что до меня придумали… Не стану, Обманывать, что звезды по карману Летевшим вниз под колокольный звон. Любимая, ты стала забывать Мои слова, молитвы или песни, Ты так грустна, а я - бездумно весел, Но не с тобой… И бесполезно - ждать Вернувшихся с невидимой войны, Вернувшихся - но не живых покуда… А мне сейчас необходимо чудо, Которое не сотворили мы. Бесчисленный звезды смотрели в наше окно, насмехаясь над двумя детьми. А Ларс все пел, звуками разгоняя оживающую темноту за окном… Любимая, ты стала забывать, Как страшно знать, что кто-то здесь - не вечен, Из льдинок сложишь слово "бесконечность", И будешь - бесконечность - умирать От холода протянутой руки… Что до меня - я, так и быть, прощу, Несказанное слово - ранит больше, И стрелки на часах застыли. Все же Ты не уйдешь, когда я отпущу. Свечи едва дрожали от его дыхания в ритм вздрагивающим струнам. Все-таки он талантлив, мой любимый… Чем не повод для гордости? Любимая, ты стала забывать… Что с нашей верой? В праздники и будни Скажи, как быть, когда тебя - не будет? Как жить, когда не хочется вставать С земли, истерзанной, как в день ее творенья. А небо падает, и некому держать, И звезды рассыпаются, дрожа, В твоем лице от прожитых мгновений. Когда Ларс уснул, я тихо встала и вытащила из комода яблоко. Значит, ты поменяло не только меня, ты поменяло весь мир? Они теперь не верят, что бывает по-настоящему больно. Что ж, это тоже итог, под которым можно подвести черту… Любимая, ты стала забывать прежний мир. Я еще раз вытащила картинки, поцеловала нарисованные губы Ларса и всмотрелась в лица всадников Апокалипсиса. Что ж, так и есть. Я, Ларс, Кэт и Ижен лихо неслись через поля сражений, принося с собой гибель целого мира. Права Элиза… 137 день от п.р. Жатва и сбор винограда Здание стояло на холме. Чем-то оно напомнило мне Колизей. Я вдохнула и попробовала стать серьезней. Ижен заметил мою гримаску. - Да, и что же тебе пригрезилось, звезда моя? Ла Скала, Театр Шекспира в Стрендфорде-на-Эйвоне, а то, может, и вовсе цирк-шапито? Не поделишься с папочкой своими наивными сексуальными фантазиями? - Ага, а ты опять припомнишь дедушку Фрейда и мои детские сны… Ничего страшного, всего лишь римский Колизей… - Действительно, не страшно. Было бы куда страшнее и куда более по Фрейду, явись тебе сейчас Эйфелева башня… Будь проще - и люди к тебе потянутся… Я усмехнулась, моргнула и величественное здание Колизея трансформировалось в уютный дом культуры средней паршивости… Не совсем то, что я хотела, но джинсы и черная водолазка будут здесь более уместны, чем на величественных каменных трибунах. Будь проще. Однозначно. ДК не поражало своей убогостью, но явно требовало срочного ремонта… Как лицо хорошо сохранившейся женщины слегка за сорок требует легкого макияжа, знаете ли. Потрескавшиеся стены, осыпающаяся штукатурка, разбитое окно, заколоченное досками. Не убогость, нет. Мне наконец-то пришло на ум правильное слово - запустение. Да, запустение - как и везде в нашем городе. Возле двери, на покосившейся доске для объявлений, висело две афиши. Одна старая, выцветшая, с рекламой старого доброго Титаника и, кажется, датами - за три или четыре года до того, как… Да ладно, Ирр, будь честной с собой - до твоей смерти. Кажется, я натолкнулась на чье-то нечаянно-сентиментальное, но оттого не менее болезненное воспоминание о красавчике Ди Каприо. Я мечтательно улыбнулась Лео и Кейт… Вторая афиша выглядела совсем новой… Или была совсем новой? Она была нарисована простой шариковой ручкой на белом листе формата АЗ. Впрочем, над афишей работал явно кто-то с недюжинными художественными талантами - простой рисунок выглядел живым и дышащим. Жан вздохнул мне в ухо: - Вот это да… Ирка, я и не знал, что ты снова рисуешь… А что, недурно вышло! - Опять принимаешь желаемое за действительное? Ну-ну, не знаю, чьих рук сие произведение искусства, но мне тоже нравится… На рисунке стояли Ромео и Джульетта. Очень молоденький мальчик, нежно держащий за руку девочку. У подростков были растерянные и очень усталые глаза… Никакими шекспировскими страстями здесь и не пахло, просто два потерявшихся ребенка, и я подумала, что Ижен привел меня поглазеть на какую-то детскую сказку в духе Крапивина. Про командоров и потерянную монетку. Я и не понял бы, что это за спектакль, если б для такой идиотки как я на афише не написали: В. Шекспир, Ромео и Джульетта. Спектакль будет дан в полдень в 137 день от первого восхода. Ан нет, нате вам, девушка, полную ложку классики с уксусной приправой из местных реалий. - Я не люблю Шекспира, Ижен… Ты же знаешь… Ромео и Джульетта всегда вгоняют меня в приступы нервной тоски и неординарной стервозности. И тебе не кажется, что вопрос быть или не быть в нашем случае несколько не уместен? - Я тоже не люблю Шекспира, принцесса… датская. Впрочем, твоя ирония не уместна, Гамлета здесь никто ставить не собирается. Я бы хотел сводить тебя на уайльдовскую "Саломею" или какую-нибудь пьеску местного розлива, но выбирать пока особо не приходится… Репертуар у наших звездочек ограничен. Впрочем, обещаю, что тебе понравится… - Нет повести печальнее на свете, чем повесть о сломавшемся клозете… - Что-то ты сегодня не остроумна, Ирочка… Тебе не идет быть пошлой и банальной с такой стервозной внешностью, тебе этого еще никто не говорил? - О, да мы никак решили комплимент сделать? Если так, попытка не удалась… - Есть многое на свете, друг Ирина, что и не снилось нашим мудрецам… - А что, таким мудрецам, как ты, еще и сны снятся? Я думала, ты просто на ночь питание выключаешь и скринсейвер заставляешь потрудиться… - Ню-ню, острячка… Ди Каприо лукаво улыбался мне уже совсем с другой афиши. Куда более новой и куда более актуальной. Клер Дейнс тоже выглядела до приторности милой с ангельскими крылышками за спиной. Вечная история любви и смерти, значит? Ню-ню… Театр встретил нас пустым пыльным холлом. Здесь царил полумрак, и после яркого солнца глаза долго привыкали различать хотя бы контуры предметов. В гардеробе матово поблескивали вешалки и чуть позвякивали номерки. На крайнем справа крючке висела чья-то забытая бежевая ветровка. Я улыбнулась - мне вспомнилось далекое-далекое детство, когда я, донельзя городской ребенок была вывезена в деревню к знакомым родителей "для поправки здоровья". Развлечений у меня, избалованной городскими возможностями в виде телефона, видеомагнитофона и двенадцати каналов по телевидению, было два - местные лошади и местная библиотека, располагавшаяся в очень похожем на этот ДК. Щиплющие травку коровы и парное молоко меня как-то мало интересовали. - Дежавю… Деревня Зюкайка в сумеречной зоне… - Что, воспоминания отрочества и юности нахлынули? И как? Чувствуешь себя Лениным в Горках? - Скорее Путиным в Израиле. Если шагнуть за эту дверь… Впрочем, ожидания мои не оправдались. За дверью оказалась совершенно пустая комната. Даже без мебели. Ижен привычно невесело ухмыльнулся, взял меня за руку и повел в зал. Народу было немного, но впечатление было такое, будто зал переполнен. Я взглянула на последние ряды - там никто не сидел, но мне спину ощутимо царапали взгляды. - Ах, да, чуть не забыл… Не обращай внимания на текст - они играют не саму пьесу, а свое воспоминание о пьесе… Так что это весьма вольная трактовка Шекспира, красавица и не надо показывать свою образованность и знание текста. - Я догадываюсь… Вот только чье воспоминание - режиссера или актеров? - Я бы предположил, что твое, милочка… Темно-бордовый потертый бархатный занавес поехал в стороны. Ехал он неловко, рывками, и мне показалось, что тот, кто его раздвигает, сильно нервничает. Бывает… Особенно на любительских постановках. Сцена была пустой. Абсолютно. Ни тебе шумяще-кипящих улиц средневековой Вероны на заднике, ни статиста в роли балкона. И лишь на краю стояла девушка, худенькая, очень нежная, с темно-каштановыми волосами до плеч… Она начала очень тихо, почти неслышно давно знакомую мне сказочку про две равноуважаемых семьи, но уже со второго слова ее голос окреп, стал сильнее… Средневековой Вероны на сцене не появилось. Зато ушел вглубь, растаял задник, и я увидела лес, каркасные палатки, оранжевую ленту, натянутую между деревьев, сложенные из сухостоя стены домов Монтекки и Капулетти. Матка Боска, передо мной был давным-давно знакомый, исхоженный вдоль и поперек, изученный вплоть до каждой лужи полигон за городом, на котором я в тинэйджерском возрасте проводила почти каждые летние выходные. Полигон для ролевых игр… Однако, какую злую шутку сыграло со мной воображение - театр в театре, с полусловными, полунастоящими декорациями и костюмами. Вот и Ромео - в явно средневековой курточке и джинсах, со шпагой из текстолита и обалденными темно-карими глазами. Впрочем, полуусловность мира сцены мало сказалась на актерах. Они не играли - они жили на сцене - или на полигоне, посреди не скошенной еще к середине лета и почти наверняка мокрой травы? Они искренне смеялись и хмелели от выпитого вина, хотя я видела, что в их кубках - привычных пластиковых стаканчиках - всего лишь чай. Я смотрела спектакль и не могла оторваться. - Кормилица… Кормилица… Голос Джульетты оказался до того знаком, что на мгновение рассеялось даже волшебство сцены, приукрашенное моим неуемным воображением. Где-то я уже слышала этот голосок, похожий на перезвон колокольчиков, причем слышала здесь, в мире Отстойника… Кто же она, невидимая мне пока Джульетта? В белом легком платье, с распущенными, летящими по ветру светлыми волосами на сцену выпорхнула Ася. Иллюстрация к старым ирландским легендам превратилась в ангела, принесшего благую весть. Господи, как она была прекрасна - моя Асенька, девочка, рожденная, чтобы умереть и засиять, подобно вифлеемской звезде в этом маленьком, никому не нужном театре на окраине Чистилища. - Что имя розы? Роза пахнет розой, Хоть розой назови ее, Хоть нет… Ромео под любым названьем будешь То совершенство, что уже ты есть… Зовись иначе как-нибудь, Ромео - И всю меня бери тогда - взамен. В темно-серых от боли глазах плескались любовь и недоумение. Ася напоследок еще раз хлопнула своими потрясающе длинными ресницами, и по щеке ее, бледной и измученной, пролегла тонкая дорожка влаги. Влюбленные прощались - и не могли разойтись. Зал молчал. Я тоже не могла аплодировать. Я лишь прошептала: - Боже, как она играет! - Играет? Ирр, неужели ты не понимаешь? Это мы здесь, в зале, играем этот спектакль - а они там живут. В средневековой Вероне, твоя влюбленная четырнадцатилетняя Ася-Джульетта и этот ее мальчик! - Но актер и должен жить на сцене, ижен… Это ты не понял… - Я? Ну хорошо, пусть я… Смотри дальше… О, Боже, как они фехтовали! Серебристые молнии мелькали в воздухе, выписывая какие-то совершенно немыслимые узоры. И… Меркуцио осел на пол и закричал. Это был крик неподдельный крик боли - так не ричат, играя свою роль на сцене. Глаза актера начали стремительно стекленеть - и я поняла, он уже не играл, он умирал, он умирал по-настоящему, и бренное тело оседало на деревянную сцену или на мокрую траву, уже не вмещая дух. Я сжала руку Ижена. - Ты это имел в виду? Но тогда и Ромео, и Ася… Они все тоже умрут? По-настоящему? - Смотри. Смотри до конца, девочка - и тогда я отвечу на твой вопрос. Спектакль больше не принес неожиданностей. Я слишком ждала смертей на сцене, чтобы сочувствовать умирающим актерам. И стекленеющие глаза (интересно, Ромео и вправду выпил настоящего яда) уже не внушали мне боли - только ужас перед тем, как они добровольно, один за одним уходят со сцены - в никуда. Актер должен играть до конца? Когда занавес упал, я не выдержала и разревелась. В память об Асе, о маленьком мальчике Ромео, об умершем первым Меркуцио. Крепко-крепко зажмурила глаза… Ижен заставил меня открыть их почти силой. Вся труппа - довольная, улыбающаяся - стояла на краю сцены. Зрительный зал был почти пуст, и потому они не кланялись - Ромео закурил, и Ася начала выдергивать шпильки из уложенных волос. - Куда тебя еще сводить? - жестко спросил Ижен. - Может, в цирк? Или, как они это называют, на Эмпайр Стэйт Билдинг? Ныряют вниз головой с высоты в сотню метров, разбиваются насмерть - и хоть бы что… - Но… Но, я же видела… - Ты видела то, что ожидала увидеть, вот и все. Смерть в этом мире такая же ложь, как и жизнь… - Ижен, но я… - Ириш, мы не можем умереть. И они не могут. Это часть нашей вседозволенности - вот они и позволяют себе все, что хотят… Ты и представить себе не можешь, что творится за запертыми стенами квартир… - Могу, Ижен. Очень хорошо могу. Злость, боль и унижение. Вседозволенность - это не отпущение всех грехов. Это - тюрьма. - Умница, девочка. Я рад, что ты тоже это понимаешь. Я не хочу жить так - зная, что можно все. Умереть. Погасить солнце. Создать новую вселенную. Я хочу, чтобы у нас был шанс просто жить. Детям и самоубийцам нельзя разрешать играть в Богов. Я больше не хочу, чтобы мир менялся, подвластный моим капризам! Не хочешь? Ты уверена? А другие? Может, это именно то, чего мы все хотели? Бессмертие - и вседозволенность. Просто мы с Иженом первые догадались, что можем все.

Часть третья. Вне игры и правил.

… Суд над Вавилоном Мне нужно было собраться с мыслями. Найти спокойный уголок, хоть на миг забыть, что я живу в сумасшедшем доме, имя которому - чистилище. Я знала место, где любой стал бы искать ответы на все накопившиеся вопросы… И я - не исключение. Даже если мне не найти ответов, то почему бы просто не пойти туда? Попробовать посмотреть в глаза тому, кто втравил меня в эту историю без начала и конца? Того, кто подарил мне Зону Отчаяния и краткие мгновения счастья, но так и не ответил ни на один вопрос - почему… Ты есть любовь? Почему же тогда ты так болезненно наказывает за нашу любовь, та дорого заставляет платить? Смертью, разочарованием, потерями? Я не разочаровалась в тебе, напротив, с каждым днем я верю в твое существование все больше и больше… Куда теперь до меня оголтелым еретикам, сжигавшим свои страхи на кострах… Я пошла дальше, я переступила все твои запреты - только чтобы хоть на секунду быть слышанной тобой. Разве может любовь приносить столько боли? Разве могла любовь придумать смерть, уносящую тех, кто нам дорог, так легко? Да, ты никого не заставляешь насильно любить тебя, но какие права ты даешь отступникам? Что ты готов предложить отказавшемуся от тебя? Вечное изгнание? Вечную боль и сожаление о несостоявшемся? Кто ты такой, чтобы судить наши поступки? Почему ты зовешь злом все, что вне тебя? Почему? Разве зло - попытаться взлететь, когда земля так тянет вниз? Разве несущий свет был злом, когда ты отказал ему вправе быть не таким, как все? Отче наш, сотворивший нас такими, почему ты отказываешься принять и простить ошибки своих творений? В церкви было тихо, пустынно. Пахло старостью, а не ожидаемым мной ладаном. По тонкому слою пыли, устилающему пол, словно ковер, тянулось иконам несколько осторожных цепочек следов. Я наклонилась ниже, чтобы вглядеться в узоры - похоже, за последний месяц в церковь заходила всего пара таких идиотов как я… Да и кому нужны старые догматы, если появилось собственная возможность творить чудеса? Иконы тоже были пыльными. Я подошла к одной, провела по запыленным ликам ладонью - она покрылась серым налетом, легким, словно пепел сгоревших надежд… На меня грустными и напуганными глазами уставилась Мадонна, тонкой рукой зарывающая от меня своего сына. Не бойся, девочка… Сколько же тебе было, когда ты стала матерью, невинное дитя? Пятнадцать? Семнадцать? Жаль, уже не у кого спросить, а он, как всегда, не ответит. Младенец на твоих такой серьезный, что становится страшно. Скажи, Маша, он умел в детстве улыбаться? Он радовал тебя играми и рукотворными замами из песка? Или всегда нес истины, так и не понятые и не принятые нами? Я задумалась, потом решила, что богохульство вряд ли перевесит все мои уже накопившиеся серьезные грехи и грешки, потому прошла в алтарь и сорвала одну из бесчисленных драпировок. Поднявшаяся пыль заставила меня зачихать, и несколько минут я просто стояла, ожидая, пока поднятая мной буря в пустыне уляжется. Потом поудобнее свернула добытую тряпку в руке и пошла вдоль ряда икон, стирая с них пыль и вглядываясь в изображенные лики… Битва ангелов и демонов. Начало сотворения мира. Черное и белое. Шахматная доска, где так много фигурок, но сидит всего один игрок… Разве исход может быть иным, когда белые начинают и…? Люцифер, шахматный король, сброшенный с доски легким, но таким выверенным жестом… Адам и Ева, бедные разменные пешки. Самая известная шахматная партия с ходами, предсказанными за миллион лет до ее начала. Ной и его ковчег. Как ты уместил всех и вся на своем кораблике, а, Ной? Не иначе он отрыл тебе некий путь в новое измерение… Он поступил с тобой еще более жестоко, чем с Лотом и его женой, уходящими из пылающего дома, бедный старик! Он обрек тебя на вечное одиночество и неблагодарность, а у тебя не было даже сил противиться, ибо ты верил в его справедливость. Кто сказал, что Бог справедлив? Он просто всеобъемлющ, а все - это и горечь, и несправедливость, и одиночество тоже… Не так ли? Моисей на горе Синай. Седовласый король, ведущий за собой толпы. Интересно, если бы в камышах тебя нашла не дочь фараона, а нищая крестьянка, были бы у тебя силы и политическая поддержка, чтобы совершить великий исход? Кого ты любил и во что верил, великий вождь, так и не сумевший - до сих пор не сумевший вывести свой народ из пустыни, с вечного поля боя, где стрелы и камни давно сменились смертоносным огнем? Я подошла ближе к иконе, пытаясь разобрать почти неразличимые значки на маленьких и кажущихся такими хрупкими скрижалях. Твой почерк четок, как установки принтера, дорогой Господь, вот только к чему нам эти истины в мире, где все шиворот навыворот? Я прочитала заповеди вслух, одну за другой, все десять… Но их текст стал таким бессмысленным и уже не нес надежды заблудившимся. Самая первая заповедь - веруй в Господа твоего - в этом мире неуместна. Как можно верить тому, то отшлепал тебя, словно маленького ребенка и наказал за все предыдущие ошибки? Кто играет с тобой, словно кот с полу придушенной мышью, зная, что тебе никуда не сбежать? И имя его всуе мы поминаем через слово, ибо хочется верить, что в отличие от земли хоть здесь-то он нас слышит, и внемлет нашим непроизнесенным словам… Но разве мы верим ему? Господи, почему? Нет ответа… Тишина, тишина, тишина… Вечная тишина, награда каждому, кто верит. Бедная Жанна, ее шизофрения уверяла, что ты говоришь с ней. А какова была расплата, самый справедливый? Что ты дал ей взамен безграничной любви и преданности? Костер инквизиции - твоей самой верной секретарши, убирающей залежавшиеся архивы и ставшие ненужными документы? Разве я не говорила, даже мне, безоговорочно доверчивой, иногда нужны идеалы, на которые можно положиться, маяки, на которые можно плыть, избегая рифов? Религия? Ложный огонь среди скал… Третью скрижаль пересекала тоненькая трещина.. Букв почти не было видно, но я и так знала, что там написано… Не сотвори себе кумира? А кто был он, страдавший за нас всех мальчишка, поднятый толпой на недосягаемые звездные вершины, как не рукотворно сотворенный кумир? Моисей смотрел на меня с укоризной, словно говоря, что я не права, я не умею быть благодарной тому, что у меня есть… Дальше, дальше - слепыми пальцами по слепым надписям… Помни день субботний? Какой смысл в субботнем дне, если мы изначально живем вне времени и вне пространства? Чти отца своего и мать свою… Отец и мать? В нашем мире это понятие не имеет смысла, как не имеет смысла бесконечный ряд цифр, ведущий к декадильону, и дальше, дальше… Раз, два, три… Десять. Не прелюбодействуй? Не укради? Не обмани? Да мы только и делаем, что обманываем самих себя, крадем кусочки счастья у нашего творца и прелюбодействуем, прелюбодействуем… Изменяем сами себе и своим идеалам, своей любви, своему завтра. Не пожелай добра ближнего своего? Что за вздор эта заповедь, любое человеческое желание - желание того, что есть у кого-то другого, а мы с нашими мирскими желаниями ничем не отличаемся от тех, кто еще жив. Не убий? Я рассмеялась. Громко, отчаянно. Убийство мертвого, который не может умереть - считать ли его грехом согласно твоим заповедям, а, Господи? И пошла дальше, оставив Моисея недоумевать над моим смехом. К нему, единственному законному сыну своего отца, так на него похожему. К Иисусу. Под пылью я сначала увидела глаза. Синие или зеленые - в полумраке церкви этого не разобрать… Лицо было знакомым - я уже видела его когда-то, в прошлой жизни, в воспоминаниях Иуды - и усталым. Нам нужны новые правила. Новые законы. Новые десять откровений Моисея. Новейший завет, в котором не будет места для страданий во имя непонятно чего. Не полюби. Ибо любовь предполагает, что ты и завтра будешь рядом с кем-то, что кто-то нужен тебе больше, чем право на спасение… Не верь в будущее. Ибо у нас будущего нет. У нас нет вчера и завтра, только одно бесконечное сейчас. Не приноси себя в жертву, ибо жертва твоя все равно не будет принята… Не желай счастья… Счастливому не захочется расти и выбираться за пределы детского манежика, куда нас усадил заботливый папочка. Такой же мой, как и твой… Только вот тебя он признал, а всех остальных почему-то нет. Мы не умеем быть похожими на тебя, у нас нет сил стать совершенными и отказаться от таких маленьких, таких привычных слабостей. - Я знал, что найду тебя здесь… Куда еще могла побежать разуверившаяся в Господе Боге идиотка, как не в прибежище всех мыслимых и немыслимых иллюзий мира? Но я принес тебе добрую весть, разуверившаяся… Ижен стоял в дверном проеме, и солнце рассыпалось за его спиной двумя сияющими крыльями. Зрелище было красивое и впечатляющее. Вот только ехидный голос не походил на иерихонские трубы… - Ты - глас божий? Не смеши меня… Не дорос, по-моему, до столь высоких чинов. - Не глас божий, ты права, роль серафима мне никто не предлагал, но с ролью ангела вполне справлюсь… Ижен шагнул в зал церкви, и иллюзия сияющих крыльев за спиной исчезла. - Ты - ангел? Знаешь, роль демона подошла бы тебе куда больше… А, впрочем, мелковат ты для взрослого демона… - Ну, Ириш, смотря что понимать под словом ангел и демон… Всего лишь две стороны одного и того же явления. И потом, смысл слова «ангел» ты даже с твоим куцым образованием должна знать… Я, безусловно, не чистейшее божественное творение, но принести тебе благую весть вполне могу. Своеобразную записочку от того, кто никогда с тобой не разговаривает, как ты тут жаловалась… Я посмотрела на Ижена внимательней. Вариантов было три - он меня очень хорошо изучил, настолько, что читает мои мысли, он все-таки действительно ангел и говорит напрямую с ним и он издевается. Последнее - наиболее вероятное, так что примем за рабочую гипотезу. - И что за весть, чтобы нарушить уединение моей скромной молитвы? - Молилась она, как же… Еще скажи - исповедовалась! Все-таки издевается. - Ижен, давай ближе к делу, а? Если ты что-то хотел мне сказать, то говори… - Да собственность новость моя стара, как почивший в бозе Иоанн Богослов, Ириш… Наш мир ждет Апокалипсис. Новостью будет то, что папочка уже определился со сроками. - Откуда ты можешь знать это наверняка, Ижен? Ну откуда? Он безучастно кивнул на одну из икон. Я присмотрелась, не поверила своим глазам, подошла ближе… Икона была старой, ее покрыла сеть трещинок-морщино, кажется, они называются патиной… Но и морщинки не могли изменить лиц до неузнаваемости - я вглядывалась в карие глаза ангелов Божьих, такие же насмешливые, как глаза Ижна…Они разили бесов с карими глазами, такими же насмешливыми, как глаза Иуды…тысячи одинаковых лиц, безучастных ко всему. - Ну вот видишь, а ты не верила, что я ангел… Или что я демон, что практически равнозначно, милая. Но вернемся к нашему миру. У тебя есть шанс его спасти, предлагаю этим заняться… У тебя осталось еще несколько дней, девочка, постарайся принять правильное решение… Мертвым не встать из своих могил, что бы не привиделось Иоанну Богослову в его наркотическом бреде… Мы тут посовещались и решили, что проект Чистилища себя не окупает. А искупить грехи человечества может лишь тот, кто жив и безгрешен. Или ты хочешь дождаться гибели тех, кого любишь? Ижен подошел к одному из витражных окон, изо всех сил ударил по нему валявшимся тут же кадилом. Осколки полетели веером во все стороны. Ангел или демон подобрал один из них и провел по ладони… На пол густо закапала кровь. - На все тайны есть свой ответ, Ириш… Живые да будут спасены… Я не стала слушать его дальше. Хватит! Даже если ты и предвещаешь моему миру гибель, Господи, зачем мне об этом знать? Есть только один человек, которого я хочу спасти. Только один, кто имеет право жить, но покуда мертв. Я могу подарить ему жизнь, правда, Господи? Последний дар Иуды можно разделить и на двоих… Я кинулась вон из церкви, задыхаясь, боясь опоздать. - Ирина… Что случилось, Ирина? Я, наверное, выглядела очень живописно - вспотевшая, растрепанная, с красными щеками и прикушенными губами. Я ничего не ответила, только покрепче прижалась к нему, обняла… Мы стояли так долго, может, несколько минут, пока я не вспомнила, что мы крадем время сами у себя. - Мы должны поговорить, Ларс, серьезно. Я солгала тебе. Я все-таки нашла выход… - Ты уверена? Тебе не кажется… - Я уверена. Пойдем… Я вошла в комнату, открыла комод и достало надушенное яблоко. Оно по-прежнему было свежим, даже не заветрилось там, где остались четкие отпечатки моих зубов, маленькие, узорчатые. - Видишь? Оно с дерева познания Добра и зла, высаженного Богом в Эдеме… Но оно никакого познания не дает, милый, кроме того, что мы и так знаем, но в чем до боли боимся признаться самим себе… - То? Самое? - Нет, конечно, - повторила я с интонациями Иуды. - Но по свойствам примерно то же самое… - Ты не сказала… Почему ты мне ничего не сказала раньше, Ирина? - Потому что я никогда не хотела для нас судьбы Адама и Евы, Ларс… Я хотела для нас судьбы Господа Бога… - А мы равны ему, малыш… ты же и сама это знаешь… И мы все-таки будем счастливы. Теперь и навсегда. Ларс осторожно взял из моей руки яблоко и откусил. Глаза у него были удивленные и бездонные. А я поняла, почему Господь накал Еву куда более жестоко, чем Адама.

… Брак Агнца Я знала это место. Знала очень хорошо - еще до того, как трогательно, по-детски дрожащие руки Ларса развязали шарф на моих глазах, заставлявший меня, не видящую дороги, больше доверять своим ушам и азартно подрагивающим ноздрям. Зона Отчаяния. Меткое, как всегда, прозвище Ижена. Самая окраина нашего небольшого мирка. Кирпичная стена с жестокой, но от того не менее правдивой фразой - «Рок-н-ролл мертв». БГ в этом мире нет, и оттого ее продолжение кажется уже нелепой шуткой, оксюмороном. Насмешкой над низким тяжелым небом. Автор графитти не зря опустил его - мы все мертвы, все разделили злополучную судьбу рок-н-ролла и последних детей цветов, погрузившись в бесконечную Страну Чудес. Таков итог и такова истина. Да, именно отсюда я начинала свой путь в Город. Заблудившийся автобус, пятьсот метров до центрального проспекта и десять тысяч лет назад. Что ж, в очередной раз убедимся, что все и всегда в этом мире возвращается на круги своя. Я усмехнулась. В Зоне Отчаяния пахло болотом и опавшими листьями. Питером. Ларс повесил злополучный шарф мне на шею и крепче сжал руку. Его пальцы были холодными, почти ледяными - так в первые дни в Чистилище мучил холод меня, закрадываясь из самых закоулков сознания под кожу. - Я тоже хочу сделать тебе подарок, Ирр… - неуверенно. Потом и вовсе замолчал. В его глазах плескалось не то веселое отчаяние, не то озорная тоска. Отчаяние и тоска Бога, в которого вдруг перестали верить, и он собирается уничтожить пару очередных Содомов и Гоморр, и смотрит, как любимые тех, кто безгрешен, обращаются на пороге прошлой жизни в соляные столпы. Богу легче, он не умеет любить так, как люди - когда на самой высокой точке энцефалограммы сердце вдруг замедляет свой бешеный танец и стоит, стоит, стоит, пропуская удары… Я легко сжала его пальцы в ответ. Верь мне, милый, я Риму любой твой подарок с благодарностью. Даже преподнесенное в целлофановой упаковке предательство. Тоску в его глазах сменило что-то иное. Ломаная линия, детский страх - когда просыпаешься среди ночи о кошмара, и никак не можешь поверить, что ты в полной безопасности своей квартиры, и нет сил тнуть сквозь стиснутые губы воздух… - Ларс, милый, что-то случилось? Его пальцы совсем холодные, а в глазах уже не страх - неконтролируемый ужас. - Смотри… Реплика доходит до моего сознания с опозданием, я уже сама развернулась туда, куда смотрел он - я уже видела, И Зона Отчаяния, не зря носящая свое имя, отражалась в моих глазах тем же суеверным ужасом… Дальний конец огромного грязно-серого поля - километра три от нас, не больше, заливала обреченно-зеленая волна. Казалось, что на лист оберточной бумаги кто-то выплеснул ведро с краской… И еще - звук. Куда страшнее самой волны, заставивший меня заскрипеть зубами и сглотнуть невыносимо горькую слюну. Хруст. Стрекот тысячи кофемолок, превращающих в прах тоненькие птичьи кости. Сотни листьев, едва шурша, корчатся в огненной агонии. Кто-то идет по снегу, не оставляя следов. И запах. Соль, грецкие орехи, гнилые яблоки. Миндаль, корица и мускус. И что-то еще, с чем я никак не могу определиться - что-то знакомое, забивающее ноздри ватой, давящее на виски и глазные яблоки. - О Господи! - на грани слышимости прошептала я. Кто-то как эхо повторил эти слова за мной. Кто-то молился. Кто-то матерился. А высокий, нежно-хрустальный голос нараспев, перекрывая и мат, и молитвы, читал стихи. Я узнала этот голос. Кэт. Мы с Ларсом обернулись почти одновременно. За нашей спиной, на самом краю зоны отчаяния, у кирпичной стены стояли сотни людей. Все те, кого я знала, и другие, виденные мною впервые. Сотни лиц - измученные, полные страха и надежды. Возле самой кирпичной стены стоял Ижен. Старательно дописывал пронзительно-белым мелом продолжение фразы «Рок-н-ролл» мертв. Дошел до слова «Нет», поставил восклицательный знак и улыбнулся… - Ну вот и обещанный Апокалипсис… Устроим вечеринку, Ирочка? - Ижен, ты ненормальный… - Но оцени, какую побрал нам компанию. Умирать - так с музыкой. Он громко, фальшиво затянул «Рок-н-ролл мертв, а я еще нет… еще нет», но быстро умолк под тяжелыми взглядами стоявших рядом. Кэт тоже замолчала, смотрела на нас вопросительно. Глаза у нее, вопреки всему, были веселые. Зеленая волна все так же неумолимо катилась на нас, съедая расстояние, как куски торта. Я уже поняла, на что так похож напугавший меня звук. Пропущенный сквозь усилитель стрекот кузнечиков. Я уже видела, что неумолимо подбирается к нам с дальнего конца поля. Стая саранчи. Ларс обнял меня, развернул лицом к себе и поцеловал. Потом поймал мой взгляд, наполненный первозданным ужасом. - Ирр, девочка, послушай… Послушай, родная, я хотел сделать тебе подарок, настоящий подарок… Слова не слушались его Наскакивали друг на друга, путались, сцеплялись окончаниями, как сошедший с рельс поезд. - У нас есть еще минут десять, пока ОНО сюда не доберется…Пока ЭТО не пришло - слушай же… Я не могу отвезти тебя на Мальдивы или в Антиб - куда ты хотела? - я там не был никогда, но знаю, что это красиво… Но уже и не важно… - он споткнулся, потом продолжил еще быстрее, так, что я едва понимала, о чем он говорит. - Сейчас, понимаешь, я сделаю это… Все-таки сделаю, но не только для тебя… Это единственный шанс нам всем выжить - слышишь? - Я знаю. Делай, Ларс… Давай! - Я должен еще успеть сказать тебе. Обязательно. Я… Он так и не закончил фразу. Резко отвернулся от меня и уперся взглядом в стаю саранчи, словно пытаясь остановить набегающую волну. Я тоже пыталась, но моей фантазии не хватало, чтобы вообразить такую стену, что не переползли бы эти дикие полчища, сметающие все на своем пути - даже пространство и время. А до грязно-зеленой границы оставалось всего несколько сот метров… Первые зеленые твари, отряды разведчиков, уже добрались сюда - один из них опустился на рукав моего свитера. Вместо ожидаемой вытянутой мордочки на меня смотрело грустное девичье личико, обрамленное золотистыми кудряшками… Слегка прикушенные полноватые губки и насмешливые искорки в глазах. Эх, Алиса, не так бы нам встретиться! Я брезгливо тряхнула рукой и растоптала отлетевшую прямо под ботинок тварь. Тельце смялось с едва различимым хрустом и жалобным, так похожим на плачь ребенка звуком… Такой стон раздавался сейчас почти по всей Зоне Отчаяния… Я повернулась к тем, кто стоял у стены. Сейчас мне отчаянно хотелось увидеть их лица - человеческие, измученные, напуганные, но живые. Такие живые!!! Топтали тварей далеко не все. Я отчаянно искала в толпе Ижена, но не видела его - зато видела Кэт. Кузнечик сидел у нее на ладони, и она медленно поднесла его ближе к лицу, словно пытаясь разглядеть… Потом брезгливо, как и я, тряхнула рукой… Интересно, чье лицо увидела она? А вот золотоволосая Ася-Джульетта потянулась к существу, замершему на подолее ее платья… Подняла на ладони к лицу и медленно поцеловала. И закричала - словно от болезненно невыносимого наслаждения. Через несколько секунд ее тело, маленькое произведение искусства, залила зеленая волна тварей, и минуту спустя Аси уже не было… Длинноволосая женщина - кажется, я видела ее пару раз в кафе - что-то страстно шептала своему кузнечику… Мальчишка лет семнадцати баюкал своего. В зеленой волне исчезал высокий смуглый юноша. На красной футболке, белой блузке, зеленом платье - абстрактный темно-зеленый узор… Всего несколько секунд нежности - и вечная пустота. Сладострастные стоны и нечеловеческие вопли над Зоной Отчаяния. Странно, но мне тоже захотелось этой боли с привкусом миндаля. - Нет! Ася, Асенька! - крик Олега, кинувшегося к исчезающей в куче саранчи жнее, вывел меня из пьянящего отупения. Слова вернули страх. Боль и безумие уже захватили власть у этой треклятой Стены Плача. Рок-н-рол мертв, и от нас уже немного осталось, хотя основные силы воинства христова еще и не долетели до нас. Мы вымрем от нашествия саранчи, Повернулась к Ларсу. Чету Ижена, по всей видимости капитулировавшего с поля боя. Пусть сам выбирается, он-то точно не пропадет ни в одной заварушке, а возьмет на себя роль Брюса Вилисса, отталкивающего айсберг от «Титнаика». Я же останусь рядом с тем, кого люблю. С моим нежным и смешным мальчиком, так и не решившимся сказать самые главные слова. Ларс все так же смотрит на горизонт. Набегающие - пока еще постепенно - ручейки саранчи миновали нас, как вода минует скалистый риф, и мы стоим словно посреди зеленой реки. А на горизонте что-то неуловимо меняется - цвет, звук, запах… Никакой гнили. Никакого мускуса. Осталась соль. И еще йод. И свежесть озона. Кофемолки сменились грохотом мельничных жерновов. И внезапно налетевший ветер треплет длинные спутанные волосы Ларса, похожие на флаг нашей победы. Над грязно-зеленой волной саранчи поднимается еще одна - подсвеченная солнцем, золотисто-зеленая цунами, многотонная, очищающая, как первое причастие. Безумная волна - такая же невозможная, как моя надежда на спасение. У Ларса над верхней губой дрожали бисеринки пота. Он тянул, изо всех сил тянул водную стену к нам, стараясь опередить саранчу. Я зажмурилась, уткнулась лицом в его плечо и в первый, кажется, раз в моей жизни, стала всерьез молиться - чтобы он успел, хоть на долю секунды опередил конец света… Спаси и сохрани. Спаси и сохрани не нас. Его. В первую очередь - его. Мне никогда и ни за кого не было так страшно. А волны творимого Ларсом моря поглощали все новые и новые лица - грустное мамы, строгое - моей первой учительницы, бывшего босса, Юрка… Я не видела их, но знала, что они есть в это многомиллиардной толпе насекомых. Поднятая Ларсом цунами остановилась и легла у наших ног, как присмиревший щенок. Мне на лицо брызнуло несколько соленых капель, и я распахнула глаза… Холодные брызги на веках, щеках, и на губах тоже - я торопливо слизнула их, боясь поверить, что мы оба живы. - Ирр, кажется, я спас Город… Правда? Он так похож сейчас на ребенка, построившего на морсом берегу плотину из песка и бегущего хвастаться маме… На маленького потерянного мальчика, которому нужны теплые слова - похож даже больше, чем в день нашего знакомства. Я запустила руки в го спутанные волосы и улыбнулась. - Правда, солнце мое… Ты у меня самый настоящий герой! Люди на берегу азартно топтали последних насекомых - после потопа уцелело всего несколько сотен. Побережье Ларсова моря с рухнувшей теперь стеной, обнажившей ярко-красные сколы кирпичей, напоминало бальный зал в психотропном мозг наркомана. В скорбной тишине, с потерянными лицами, мы отплясывали сальсу и джигу на останках тех, то был нам дорог - ноги поднимались и опускались почти в такт. Соленые капли на моем лице, оказывается, вовсе не морская вода. Я плачу навзрыд. - Ты выйдешь за меня замуж? Неожиданно он это спросил. Не самый подходящий вопрос на краю жизни и смерти. Я кивнула, взяла Ларса за руку, и мы медленно побрели вдоль берега. Остатки стены образовали на побережье заливы и отмели, и мы перепрыгивали через осколки кирпичей как дети… Набегающие волны уносили с собой очередную порцию дих кузнчиков, уже не похожих на тех, кого мы когда-то знали… Трагедия? Нет, мирное море… - Так все-таки, Ирр, да или нет? - Скорее да, чем нет. Я улыбнулась и поцеловала Ларса.

… Суд над зверем и лжепророком Первым нас нагнал Олег. Он несся по берегу, то и дело спотыкаясь о завалы, но чудом не падая - и мы услышали его тяжелое дыхание даже раньше, чем крик: - Эй, ты! Менестрель! Мы с Ларсом обернулись одновременно. Он посмотрел на меня, улыбнулся одними глазами - мол, видишь, милая, они решили признать во мне героя, будут теперь слагать баллады и легенды… Потом, все еще смеющимися глазами, взглянул на Олега. - Да? - Да как ты смел, ничтожество, пойти против Божьей воли? Я не видела глаза Ларса. Но чувствовала, что смех в них погас так же быстро, как вспыхнул… А вот в глазах Олега закипало фанатичное безумие. Холодное, но яростное, словно налетающий неизвестно откуда ветер поздней осени. Ларс недоуменно пожал плечами. Пойти против Бога? Полноте, он всего лишь спасал вас, несмышленышей… Впрочем, в следующий раз спасайтесь сами… Мешать не буду. Олег этого жеста не видел, он продолжал свой обличающий монолог однотонным, словно стены больницы, голосом. - Она ведь для меня была как свет в окне. Здесь, в этом сером мире - и там тоже. А теперь все, ее больше нет, лампочка перегорела и я больше не знаю, куда идти… Олег медленно раскачивался из стороны в сторону, как китайский болванчик ил неваляшка. За его спиной собирались другие горожане - мужчины, женщины. Все они молчали, но в глазах их, как и у Олега, было холодная и отчаянная ярость. Терпеливая, бесконечная, разрушающая. - Я мог бы уйти вслед за ней… Ведь она меня так любила. Да, за ней - как велел нам всем Господь - и они сожрали бы меня, как ее - мои тело и душу… Олег вдруг завыл - не заплакал даже, а именно завыл, и его слезы разбивались о землю, как стеклянные звезды - тысячей осколков. Горечь исказила черты лица - он больше не являл собой призрак Шварценеггера, а казался тем, чем был - неуверенным в себе пьянчужкой средних лет. Он выл, и этот вой был для меня наказанием и откровением - я знала теперь, что он и в самом деле любил Асю, и ту, домашнюю и унылую, и эту - ярко-звездную, а она его - нет. Ни там и тогда. Ни здесь и сейчас. Тяготилась им, как обузой, и мечтала уйти от него - к другому мужчине, в другую жизнь… А он все держал, держал, шел за ней, осел на поводе и Орфей за Эвридикой. Вот только как быть, когда Эвридика не любит Орфея? Она начинает его, преследующего, ненавидеть… И я видела дальше - все эти люди, которые стояли за ним - бесконечно любящие и бесконечно нелюбимые. Они вызывали у меня лишь жалость да нетерпение, как нищие на центральной улице старинного города, как зеленые листья под первым снегом. - Чего же вы сейчас от нас хотите? Мы тоже пытались спасти то, что любим… - я прошептала это еле слышно, одними губами. Но Олег услышал. Поднял на меня глаза, полные уже не ярости и тоски, но ненависти. Его лицо было страшно, а голос, когда он закричал, то и дело срывался на визг: - Ты, ведьма, и он - это вы во всем виноваты1 вы не дали нам уйти вместе с ними! Вы прогневили Бога, пытаясь изменить то, что он в свое бесконечной милости подарил нам! Будьте вы прокляты! Первый осколок кирпича кинул все-таки не Олег. Он в тот момент походил еще на безумного пророка, разбудившего паству, но так и не осмелившегося переступить Слово Божие. Кто-то другой, я не видела, смотрела в глаза Олега… Маленький красный снаряд просвистел в воздухе и ударил мне в плечо - я вскрикнула не столько от боли, сколько от неожиданности. Ларс, все еще продолжающий играть в героя, сделал шаг вперед и заслонил меня собой. А камни уже летели не по одному и не по два - безумным градом, и на его лице, руках то и дело расцветали кровоподтеки. А Ларс шаг за шагом отступал назад, закрывая меня собой, отступая к стене, не давая мне сунуться под смертоносный град. Он не кричал. Наверное, даже улыбался. Но я знала, как ему больно - по сведенный судорогой мышцам спины и шеи, к которым и прижималась, как трусливая мышь. Прошло несколько мгновений - или час, или вечность - когда он наконец упал. Мягкая игрушка, из которой выпотрошили всю вату. Почти сразу же каменный дождь прекратился - и люди зло смотрели на нас, сжимая в руках осколки кирпичей. Но, я знаю, попытайся он встать, эти отверженные миром и любовью стали бы швырять камни вновь и вновь… - Ларс!!! Ларс, о Боже, Ларс… Я кричала, я выла, я звала его снова и снова. Осколки камней больно впивались в ладони и коленки - и я тоже была вся в крови - вперемежку - его и своей. А он… Он, с кровавой пеной на губах и измученными глазами - улыбался. - Ирр, ты не плачь… Так кончают почти все настоящие герои. Их забивают камнями. - Совсем как неверных жен на Востоке. - Котенок подошла почти неслышно. Ларс улыбнулся ей. - А… Кэт… Скажу тебе до свиданья… Ты спой нам что-нибудь, а я пока с Ирр поговорю, ладно? - Договорились. Но ты тоже должен будешь мне песню. Холоден голос в трубе, как Бог В нас заигравшийся - вечный ребенок… Сколько изломанных жизней и кромок Выдержит нынче еще этот лед? Город - погост, а квартиры - гробы, Струны, как нервы, лопнув, визжали, А на последней, забытой скрижали, Было начертано - «Не полюби». Мы оба уже не слушали и не слышали ее. Я взяла ладонь Ларса - первый раз - теплую, как тающий снег.. - Ирр… Не слова даже. Хрип. Мой милый мальчик, заигравшийся в никому не нужное геройство, как же тебе сейчас безумно больно! Прости, что я втянула тебя во все это. - Я тебе хотел - это море… Море Ирины… Нравится? - Да, конечно… Но Ларсово море звучит куда как солидней… А ты молчи, молчи же! - Море Ирины с алыми парусами у дальнего берега… Как в сказках… Старых добрых сказках, где добро всегда побеждает зло. Что эта ночь - откровенье да ложь, Поровну все мы поставим на бирже, Я не умею просчитывать выигрыш, Если ты первым к старту придешь… И, оклеветанный просто - людьми, Мой менестрель умирал без печали, Он не увидел последней скрижали, Главной из всех - «Не полюби». Я все-таки не выдержала. Разрыдалась. Без всхлипов, сглатывая слезы. Ларс сжал чуть заметно мою руку - на большее сил у него не хватило. - Ты сильная, Ирр… А я - нет. Но я должен, обязательно должен тебе сказать… Я люблю тебя, Ирин… - Я знаю, знаю, я тоже тебя люблю. Он попытался улыбнуться еще раз. Кровь в уголках го губ уже превратилась в кровавую корочку. По ней, как по лицу фарфоровой куклы, побежали трещинки. - Все то ты знаешь… Тогда скажу другое - я бы открыл окно, Ирр… Он снова закрыл глаза. Стал дышать тише и ровнее, и я прислонилась к его плечу, вслушиваясь в неровный стук сердца и путая его с гулом крови в собственных ушах. Дай же мне шанс уходя - не смотреть, Что позади остается пустыня, И соляными столбами застыли, Все, кто вчера еще могу умереть… Мой Моисей, что еще? Позабыл Как на тебя через вечность взирали Тысячи лиц… Жаль разбитой скрижали, Шепчущей в вечность - «Не полюби»? Кажется, я уснула. Пришла в себя от внезапной тишины - Ксения больше не пела. На мое плечо опустилась чья-то рука. Я широко распахнула глаза. Надо мной нависал Ижен в футболке с надписью «Я пережил Нашествие» и окровавленным ножом в руке. Ладонь Ларса, которую я все еще сжимала, была холодной. - Все кончено, Рыжая. Второстепенные фигуры, пешки и ладьи, убраны с доски. Остались только ты и я. Подъем, труба зовет, - сказал Ижен, помогая мне встать. Я оглянулась. Ксения с перерезанным горлом лежала в позе эмбриона и почти счастливо улыбалась. Ларс тоже улыбался, и широко распахнутые глаза смотрели в небо. Глаза - как синее небо. Ярко-синие, холодные и совсем не родные. - Да. Ириш, разгадка, как всегда, проста… Я отряхнула колени и посмотрела на Ижен: - Шут гороховый… Тебе не кажется, что в лучшем случае твое сегодняшнее представление отдает второразрядным триллером? А по мне так и вовсе - дешевой мелодрамой… - Кажется, дорогая.. Но ты всегда предпочитала Джулию Робертс Джульетте Мазине. Я снова осмотрелась, опираясь на руку Ижена. Картонное море, картонная стена, картонный мир. Даже сам Игорь казался мне сейчас всего лишь частью декорации, пыльным фикусом в углу сцены. Нелепый спектакль театра абсурда, клоуны с грубо накрашенными лицами, полубезумная седая старух с зелеными глазами в первом ряду. Уже не гожусь ни на рол Кармен, ни на роль Офелии… Впрочем, сыграть Кассандру мне пока по силам. Убившая Ларса толпа еще была здесь. Слегка гудела, как растревоженный улей. Я презрительно глянула на них - что ж, вот и массовка, так сыграем пьесу до конца, пусть даже режиссер и сценарист бездарны… Мария-Магдалена, ваш выход! Самое время оплакать Иисусса! Маэстро, что-нибудь яростное, свет, занавес! Я потянулась к солнцу - на небе быстро собрались грозовые тучи. Последние лучи осветили меня как прожектор. Спину - прямее. Взгляд - острее. Толпа отхлынула. От звуковых эффектов в виде грома и молний на заднем плане, надо полагать. Сгустим краски, пусть все будет совсем уж по Станиславскому. Дождь. Хорошо… И еще град - величиной с голубиное яйцо. - Почему вы все еще здесь? Идите же, воздайте хвалу своему милосердному Господу, во имя которого вы убили его, дети Ирода! Так, Ирр, только не переборщи! Толпа пришла в движение. Они боялись, я видела страх, суеверный ужас на их лицах. Я продолжила свой наполненный банальностями монолог. Шекспир в гробу с боку на бок ворочается, никак не успокоится… - Мы все теперь смертны - он искупил наши грехи! Довольны? Так идите же, повторите ваши глупости! Я нашла в толпе Олега и подошла к нему вплотную. Тот прятал от меня глаза. - Идите же! - Ага, мой голос нем и тщетны все слова… Тьфу ты блин, не перебарщивать! - Проклятые теперь - вы сами нарушили Божьи заповеди! Убийцы и самоубйцы! То дал вам право судить? Вы все еще надеетесь на милость? Я знаю, что там, в городе, вас всех уже ждут веревки и мыло, последние этажи и то, что вы почему-то зовете свободой! Я рассмеялась. Горько, надрывно - и все же это был смех, а не плач. Заставила гром повторить мои интонации. А потом закончила обличительную речь. - Идите! Только вот эта дорога к свободе ведет совсем не туда. Куда вы хотите попасть! А теперь оставьте меня! Они ушли все сразу. Не оглядываясь. Лишь Олег с ужасом смотрел мне в глаза еще несколько секунд, а потом побежал за остальными, не разбирая дороги. Раздались одинокие аплодисменты. Хлопал Ижен. Я сосредоточилась - гром и молнии прекратились. Кажется, актеры, набранные на роль второго плана, забыли, что могут точно так же управлять погодой. Интересно, когда очухаются? Правда, так и не вышло у меня планируемого убийственного града размером с голубиное яйцо - в памяти еще жив дождь из осколков красных кирпичей. Хорошо хоть - не желтых… - Браво, дорогая Сар Бернар умерла бы от зависти… - Знаешь, сегодня я бы предпочла, чтобы умер ты… От заворот кишок. Или геморроя. То в принципе не важно, главное, чтобы подольше мучился… - Фи, Ирина, как грубо и примитивно! - Зато единственная правда за весь день. Я опустилась на олени перед Ларсом… Манекен, кукла - словно и не было в нем никогда жизни. Придуманный мальчик с придуманной любовью. Я нежно опустила его веки и поцеловала. Холодно. Без души. - А ты чего ожидала? Что камни превратятся в пирожки с надписью «Съешь меня»? Я искоса посмотрела на Ижена, потом еще раз на Ларса и на Ксению. Она казалась очень маленькой и очень потерянной. Потом сосредоточилась. Асфальт вспух, лопнул, встал на дыбы, рассыпаясь тысячами кристалликов песка и погребая под собой двух уснувших детишек. Не халцедон и берилл, конечно, но кое-что по силам и мне. Над двойной могилой зацвел куст белого шиповника… Хорошее дополнение к твоему морскому побережью, милый? Надеюсь, тебе нравятся старые легенды… - Недурно. У тебя всегда был вкус, как у королевской прачки, - заметил Ижен. Я подняла горсть песка. У каждой песчинки была правильная форма с 57 гранями. Маленький алмаз… Перестаралась. Бывает. Ижен выматерился, потом поинтересовался ехидно: - А что, твой мальчик собрался устроить тебе романтическое путешествие вокруг света за восемьдесят дней? Я взглянула, что же так заинтересовало моего визави. На самой кроме прибоя лежало бревно, опутанное остатками веревок и грязно-алой ткани. Я наконец-то засмеялась. Не наигранно, а вполне искренне, горячо и радостно. - Ижен, скажи, а теперь я могу быть свободна? Что-то мне ваша игра порядком поднадоела… - А как же встреча с Господом Богом, деточа? Пропустишь самое интересное! Я молча встала и пошла туда, где над горизонтом поднималось придуманное мной солнце, куда мы совсем недавно - сорок тысяч километров назад - шли вместе с Ларсом. Ижен еще немного постоял над могилой, сорвал один из цветков шиповника и догнал меня. Мы так и шли - вместе - но каждый своей дорогой.

… Последний суд Женщина на скале была удивительно стройной и высокой. Ее белое платье виднелось издалека - на фоне темного неба она казалась чайкой, готовой вот-вот взлететь. И, наверное, эта чайка полетела бы, если бы не крест из темного дерева, надежно удерживающий ее на земле. Я даже отсюда, с расстояние в почти километр, видела, какой этот крест тяжелый. Неподъемный почти - в два раза больше, чем задержавшаяся на краю скалы чайка. А женщина с упорством муравья, добывшего сосновую иголку, волокла его все выше, выше, выше… - Это она, Ижен? Даренко? Это ее персональный ад? Ижен молчал. Он тоже пристально смотрел на женщину на скале - как она тащит тяжелый крест, как из под ее ног то и дело вылетают камешки, и она, поднявшись, снова сползает почти к подножию. Я не видела ее лица - только спин, невероятно прямую, и короткие рыжие, как у меня, волосы. - Ижен, пойдем, поможем? А, Ижен? Может, это разгадка. - Разгадка? Помочь Сизифу - не означает помочь свершить справедливое наказание, девочка? Я посмотрела на него. На дне глаз Ижена была целлофановая пленка, которой прежде я там никогда не видела. Прикрытые этой пленкой, глаза казались мертвыми - и злыми. Мне вспомнился Кай, которому в глаз попал осколок зеркала Снежной Королевы. Наверное, у него был такой же остановившийся взгляд, как и у Ижена. Что это из-за смерти Ксении, раненой птицы, у него на руках? Это его маленькая месть Даренко - за игру, оказавшуюся слишком жестокой к нам всем. Или только к нам с ним - ведь и Ларса, и Ксению она пощадила, дав им счастливую возможность раствориться в океане времени - или попасть в другое уже Чистилище, где у них будет право перехода на другой уровень. Я промолчала. Слишком уж пугала меня эта целлофановая пленка, натянутая над открытым огнем. Просто молча пошла вперед, к белой фигуре к крестом на плече. Море шумело медленно, ровно, словно знало, что вот-вот из него выйдут чудовища, чтобы расправиться с остатками полыхающего на горизонте города. Море было миролюбиво - мне до ужаса хотелось искупаться, и еще песок настойчиво забивался в сандалии, так и хотелось скинуть их и идти пешком… - Хочешь купаться - купайся. Вода теплая… Лидия уже не взбиралась на скалу, сидела у подножия. Крест она прислонила к крайним камням, а его даже на вид тяжелое массивное основание ушло в песок. Она была босиком - голые ступни кровоточили. Капельки крови стекали и по плечу, где от креста остались синяки и ссадины. Ярко-алые полоски струились по лбу - его расцарапал терновый венец. - Вам не кажется, Лидия, что вы переборщили с символикой, - усмехнулась я. Ижен стоял у меня за спиной все так же, молча, исподлобья глядя на Лидию. - Ах, это… - Она махнула рукой, и шрамы исчезли, оставив кожу чистой, как у ребенка… Вот вед блин - уже за сорок, а выглядит, как восемнадцатилетняя… Лидия снова усмехнулась и неуловимо для глаза превратилась в стервозную дамочку чуть за тридцать. Почти моя копия. Впрочем, белое рубище на ней осталось все то же - никаких тебе нарядов от кутюр. Вот только что чуть почище и дырок поменьше. - Так устроит? - Вполне. Уж лучше казнить знающую себе цену бабу, чем девочку из института благородных девиц, - подал голос Ижен. - Как хочешь, Иуда… Только крест на своем горбу я больше не потащу. Если хочешь непременно на вершине скалы меня распять - сам заволакивай. Я уже не девочка, и даже Богиням не все позволено. - Что Вы, Лидочка, можно прямо тут. Вид пусть и не такой шикарный, зато ветра нет… Вкапывать крест мне руками прикажете али лопату сотворите? - Отчего ж не сотворить… Сотворю… Лидия протянула Ижену возникшую из ниоткуда лопату. Я смотрела на них недоуменно. Диалог их, давно привычная разбираловка старых друзей, несколько выбил меня из колеи. Лидия смотрела на меня заинтересована? - И что, Ирина, умных мыслей до сих пор нет? Ни одной? Я думала ты - умнее… Ижен - и Иуда? Вот почему Иуда показался мне старым знакомцем - с его ухмылкой, с его подначками, с его очарованием старого ловеласа. Чем не портрет Ижена, постаревшего всего ничего - на почти две тысячи лет. Да Иуде и не дашь столько - ему ведь чуть больше тридцати, а выглядит он лет на пятьдесят… Темные волосы. Темные глаза. Крепкое рукопожатие - и - "Мастер и Маргарита" на самом краешке стола, прикрытые кипой каких-то старых, пообтрепавшихся по углам рукописей. Иуда, надо же! Ижен Искариот, младший брат - или старший прообраз? На границе сознания голос Ксении. Тихий, чуть надорванный - и до боли родной… Мы знакомы две тысячи лет - Мы осмеяны даже легендами, Я - Сын Божий, которого предали, Ты звенишь своей горстью монет… Лидия смеется. Я пою уже не про себя - в полный голос, чтоб слышала и она, и Ижен - у меня ощущение, что на плечах моих лежат руки Ксении и Ларса, и это они поют, дуэтом, в темной моей кухне - а не я, безголосая, на берегу вечно шумящего - и вечно немого моря. Мы знакомы две тысячи лет - Я - Сын Божий, израненной птицею, Над тобою спешу помолиться, И собой искупаю твой грех. Лидия смеется еще громче, перекрывая мое пение - почти кричит. - Угадала… Когда мы делали программку, Ижен вспоминал это любимое тобой стихотворенье. Так что я тоже решила пошутить… Видишь, получилось. Правда, не две тысячи лет мы знакомы, чего уж врать, но лет пять-то точно… Правда, Горька? И потом, перекрывая меня, громко, сильно, перекрывая неровный гул моря, подпевает мне сама: Мы знакомы две тысячи лет - На меже, где в безумство ворота, Ты - Иуда из Кариота, Я - Сын Божий, которого нет. Тебя просто нет, Лидия Даренко. Поэтому я тебе не верю. Ведь если я тебе поверю, значит, Ижен и вправду предал меня. Не тебя, нет, он всего лишь сыграл роль подставного Иуды, прообраза для твоего смешного и очаровательного виртуального человечка. Он предал меня, меня - и во имя чего? Того, что некогда существовало в моем воображении и что я звала любовью? Тебя нет, Лидия, как нет этого Апокалипсиса, нет горящего города за моей спиной и моря у моих ног. Нет этого медленно поднимающегося на фоне черного неба темного силуэта креста - и когда Ижен только успел? А я ведь так и не заглянула в твои глаза, Лидия. Что в них - пустота, метель? Или та неземная синева, которую ты мне обещала со своих донельзя обманчивых картинок-загадок? Ну, Лидия, неужели ты боишься взглянуть мне в глаза - мне, растоптанной, униженной - и наблюдающей за непонятным ритуалом… Лидия подошла ко мне близко-близко. Коснулась рукой моего подбородка, взглянула в зрачки. Глаза у нее - такие же, как у меня - да что там, мои у нее глаза, с зелеными чертятами, отплясывающими канкан по радужке. - Апокалипсис? Не будьте дурочкой, Ирина, апокалипсис - это отнюдь не конец света. Это всего лишь откровение, девочка… То, в котором мы сами себе не смеем признаться…

***

Им не до меня. У них какой-то свой ритуал. Я сижу и смотрю на зеленую скатерть моря - на горизонте оно темнеет, сливается с небом. Интересно, я смогу пойти по воде аки посуху? Вот Лидия бы смогла, наверное… Я снимаю босоножки, автоматически вытряхиваю из них песок. Поднимаюсь, делаю несколько шагов по направлению к морю. Лидия и Ижен отвлекаются от свого спора, ждут, что же я сделаю. Я касаюсь кончиком ноги воды - вода теплая, как рука Ларса. Я смеюсь - звонко, заливисто. Ижен недоволен, крутит пальцем у виска. Лидия улыбается. Пусть… Я скидываю джинсы, майку и с разбегу прыгаю в воду. Однако, вода намного холодней, чем кажется… Почти ледяная. Я переворачиваюсь на спину и смотрю как с только что чистого неба начинают опускаться неправдоподобно-белые снежинки. Они падают в воду, но не тают, а плывут вместе со мной. И холод постепенно отступает, вода опять становится ласковой, теплой… Плыву. Лидия с берега смотрит непонимающе. Потом что-то говорит Ижену. Вы сами научили меня этой лазейке в правилах, господа программисты, так чего же теперь удивляетесь? Я опираюсь ладонями о воду, поднимаю сначала голову, потом встаю и медленно иду к берегу. Усмехаюсь, глядя, как с меня стекают струйки темно-зеленой морской воды. Море чуть пружинит под ступнями, и мне щекотно. Я смеюсь. Лидия тоже смеется - но ее смех жестче, чем мой, он бьется о край моря, как тысяча стекол. Будем считать, что я родилась заново - как Афродита из морской пены. Нет прошлого. Нет будущего. Есть сейчас и здесь. Неторопливо одеваюсь, иду к ожидающим меня Женщине и Мужчине. - Накупалась? - Насплетничались? Я подхожу к Лидию и создаю из воздуха терновый венец. Смотрю на него недоуменно - по-моему, это тот же самый, что украшал голову Лидия не так давно. Вон, даже капельки крови остались… Однако, ограниченный у нас запас фантазии. Могла бы и несколько терновых венцов нарисовать, страстотерпица ты наша… Ижен задумчиво обходит крест. Неудобно? Надо было сначала Лидию к нему привязать, а потом закапывать, гений. Впрочем, страдания Ижена мне сейчас глубоко безразличны -я дивлюсь своим новым возможностям. Интересно, если пойти в город и отыскать тело Ларса, он после моего поцелуя проснется, как спящая красавица? Хотя это будет не Ларс. Это будет его безмолвный призрак. Мои возможности априори ограничены рамками программы, а она поднятие Лазаря из могилы не предусматривает. Только мелочи типа творения терновых венцов из воздуха и хождения по воде. Сначала я примерила венец на себя. Нет, мне он определенно не шел - не тот типаж, никакой жертвенности в лице. Да и прикид явно не к месту, честно говоря. Подошла к Лидии, опустила веночек из колючек ей на голову. А что, вполне себе находка, можно на неделе высокой моды в Москве показывать. Коллекция "Современные святые", гран-при фестиваля и пожизненная анафема от православной церкви. Ижен что-то сообразил. Снова усиленно возится с крестом и лопатой… Мы с Лидией сидим рядом на песке. Сплетничающие подружки, да и только. Смотрим друг другу в глаза. Оказывается, искусство чтения мыслей для меня совсем не ново. Я мысли Ларса всегда читала почти с той же легкостью. Или - задумку программы? Не думай об этом сейчас, Иринка, перед тобой великолепная возможность подумать об этом потом.

… с ним всегда как с ураганом…

…кому ты это говоришь? Мы не пять лет знакомы, почти с детства…

… но дурак…

…дурак…

…и Иуда - мой и твой. Я его, наверное…

…не любишь. Жалеешь. И еще он тебя…

…смешит… Лидия снова смеется. Разговор по душам, чего уж говорить. - Хочешь, я тебе на прощанье подарок сделаю, Ирр? Стараюсь не обращать внимания на это Ирр, но все равно невольно вздрагиваю. Так же протяжно, нараспев - почти как Ларс она это сказала. - А что за подарок? - Да так… Ту картинку-загадку, что я подкинула Ларсу. С портретом. - Давай… Лидия сжимает ладонь в кулак, а когда раскрывает, на ладони ее лежит лаковая миниатюра. Это женский портрет, до боли знакомый - ярко-зеленые глаза, коротко стриженные рыжие волосы. Я перевожу взгляд с портрета на оригинал. Лидия серьезна, протягивает мне рисунок. Как Ларс мог нас перепутать? Или он увидел на незамысловатом портрете кого-то другого? Я снова смотрю на картинку - черты лица оплывают меняются, а с миниатюрки на меня смотрит совсем другое лицо - нежной блондинки с серыми глазами. Я улыбаюсь и забираю подарок. Боже, Алиска, как же я по тебе соскучилась! Ижен закончил свою возню - крест почти на метр ушел в землю. Мог бы меня попросить, я бы все сделала быстро и чисто. Или Лидию. А то вон у него пот на висках и на носу. Некрасиво… Окликает нас: - Девочки… Зачем окликает - непонятно, мы и так на него обе смотрим. Лидия поднимается - Ну что ж, мне пора…

***

Я наконец-то открывала глаза. Вода холодная, почти ледяная - и как я столько времени умудрилась здесь пролежать, даже уснуть, интересно? Вышла на берег. Конечно, по закону подлости, в джинсах оказалось полно песка и на мокрый торс они лезли неохотно. На одной ноге прискакала к кресту, куда Ижен уже привязал Лидию и приготовил гвозди с молотком. Ну и гвоздики, однако! Он что, слона распять собрался? - Готова? - Готова… Ижен наклонился к Лидия, и они начали целоваться. Целовались долго - я в какой-то момент чуть не закричала горько. Потом Ижен поднял молоток, поднес гвоздь к раскрытой, чуть подрагивающей ладони Лидии и ударил. Кровь брызнула на его лицо, на лицо Лидии, на ослепительно белый рукав. Лидия вскрикнула тонко, как чайка, пальцы дернулись. Я тихо опустилась на песок у скалы - хотелось кричать, но на крик не хватало воздуха. Ижен только закусил губы, ударил по гвоздю еще несколько раз - пока его шляпка не стала похожа на серебряную монетку, которую Лидия держит на ладони. На четыре гвоздя у Ижена ушло семь минут. Капли из ран и ладоней Лидии Даренко стекали на белую хламиду, на песок и рисовали на нем знакомый до боли узор. Тонкие лини, складывающие в три буквы латиницы - ESC. Escape. Побег. Значит, я могу убежать отсюда? Из этого мирка, насквозь пропитанного ложью, где я - не я, а всего лишь игрушка в руках… господних? Безумной программистки Даренко? Безумного ребенка Ижена? Из глаз Лидии капали слезы - он и она, Лидия и Ижен улыбались - нежно и только друг для друга. Побег… Какое сладко-горькое слово - к себе домой, к привычной внешности, привычной работе, привычной жизни без чудес и божественного вмешательства. Я тянусь рукой к трем буквам на песке. На почти белом фоне они горят ярко-алым, становясь все больше, заполняя весь мой мир. Поднимаю глаза на шепот Лидии. - Вот и все. Прощай, девочка… Помни - это всего лишь откровение… Отвечаю тоже шепотом, словно боясь громкого голоса. - Прощайте, Лидия… Не верьте в откровения, ложь порой куда более правдива. И еще тише, только губами - "Прощай, Ларс". Прощай. Три алых буквы на песке тонкими струйками стекают мне под ноги. Вот и все. Засовываю руку в карман джинсов и нащупываю там маленькую лаковую миниатюрку. С портретом Алиски. Пусть это будет моя икона Теперь все в руках господних. Аминь. 21.10.2002. Новое небо и новая земля Всякую сказку надо заканчивать очень простой фразой - и жили они долго и счастливо. А эту мою сказку придется закончить мной - уставшей, тупо глядящей на белый лист бумаги. Я не увижу ошибок и описок, даже если захочу. Но без этого листа не было бы ничего. Даже тебя. Потому что тебя, любимый, на самом деле нет. Я знаю это слишком отчетливо - застывающие на губах слова "тебя нет" - и все-таки обжигаюсь о понимание этого знания - тебя нет нигде на этом свете, тебя нет ни в виде призрака, ни в виде надгробия на одном из затерянных в лесах кладбищ. У меня нет камня, к которому я могла бы прислониться лицом, остужая горящий лоб о холодное безразличие гранита. У меня нет улиц, кафешек под открытым небом, засушенных цветов, попавших в сандалии камешков пляжа. Мне не на что надеяться просто потому, что тебя нет - я знаю, что придумала тебя, и никто не скажет, что я ошибаюсь. Ты - плоть от плоти моей уставшей от грустных воспоминаний памяти. И кровь от крови моего заигравшегося воображения. Прошел год с того безумного дня, когда я заигралась с безумным изобретением Даренко и Ижена. Я уже почти пришла в себя, я не боюсь смотреть на солнце и врачи-психиатры перестали выписывать мне бесчисленные желтенькие, красненькие и синие таблеточки. Ни одна из них не стала входом в матрицу, к сожалению, ведь в моей жизни все гораздо сложнее, чем в кино. Мама забрала меня домой совсем недавно, но она почти по-детски боится оставлять меня одну. Никакого компьютера, детка, и никаких друзей, у тебя и так шизофрения. Но у нас прогресс - меня уже не запирают в квартире, мне уже разрешают отвечать на телефонные звонки и вести дневник. Для меня даже открыли книжные шкафы, предварительно вычистив их от фантастики и фэнтези. Говорят, Даренко умерла - где-то в Америке. В комфортабельной клетке правительственной психушки для особо одаренных психов. В более просторной, более уютной, более обустроенной, но такой же клетке, как и та, в которой я провела столько месяцев. Говорят, Ижен женился. На высокой рыжей стерве почти вдвое старше его и возглавляющей какую-то фирмочку средней руки. То ли сеть кофеен, то ли сеть салонов красоты… Не важно. Иногда заходит Алиска. Она придет и сегодня - ведь сегодня мой день рождения. Наверное, она принесет мне подарок. Большого плюшевого медвежонка с пуговицами вместо глаз. Или смешного львенка с белой гривой. Я назову его Ларс… Тебя нет. Иногда я могу представить, что ты просто ушел однажды, не развернувшись на пороге, чтоб подарить мне один из тех многообещающих прощальных взглядов, которые никогда себя не оправдывают, не оставив письма или записки, даже не сказав "Прощай". Так легче. Но вот только получается так далеко не всегда. И в такие минуты я верю, что меня зря выпустили из больницы, где можно было еще долго биться головой в обтянутые байковыми одеялами стены или лежать связанной, глядя в потолок. Твое лицо расплывается передо мной, как один из неудачных негативов на засвеченной пленке, и мне кажется, будто я никогда не сумею его вспомнить. Мои руки еще помнят холодное тепло твоих пальцев - но это лишь воспоминание на уровне клеток, подсунутое моим воспаленным воображением, просыпающееся иногда по утрам, когда я слишком замерзаю от своего одиночества. Мои губы не знают вкуса твоих поцелуев, хотя и помнят его - он смешался со вкусом тысяч других губ, и я едва ли признаю его с завязанными глазами. Да, сегодня мой день рождения. Мама купит торт и поставит на него 26 свечек, но я не буду пить шампанское или мартини. Чокнутым нельзя спиртное. Мне уже… даже страшно говорить такую цифру… Я знаю, это лишь очередное обострение болезни - эта моя тоска. Это всего лишь Осень. Я по-детски, бессмысленно не люблю Осень. Это просто не мое время года. Осенью меня мучает одна мысль - в кубе, квадрате, десятой и сотой степени - "одной быть страшно", страшно, когда не светятся в темноте окна квартиры, молчит телефон. Любая мысль - просто акробатика сознания, если нет никого, кому можно было бы позвонить, заплакать и услышать, что ты нужна. Почему-то именно Осенью мысль о том, что я одна, непереносима - старушка-процентщица Осень неразборчивым почерком подписывает счета старых отношений, разбирает по полочкам ворох пожелтевших бумаг и ядовито-насмешливо улыбается. У нее свои причины не любить быть одинокой, и мне кажется, что дождливый октябрь мстит мне за то, что сам непрерывно проливает слезы… Октябрь уверен, что, раз уж он завладел календарной датой моего первого вздоха, то он должен подсчитать, подписать и сложить в архив все мои воспоминания, удачи и разочарования - до лучших времен, когда они понадобятся мне внезапно, и их в прежнем блеске и великолепии можно будет разложить передо мной. С усмешкой, настырной октябрьской ухмылкой, привыкшей все взвешивать и раздавать "всем сестрам по серьгам". А пыль, накопившаяся за мои субъективные столетия на этих полочках, легко слетит, да и потрепанных уголков старых тетрадей я не замечу… Но - "позолота сотрется, а свиная кожа остается…" Октябрь вместе с моим Днем рождения мне, увы, не помощник. Даже разложив все по полочкам, он не создаст из тумана и нависших облаков тебя. Тебя просто нет - это единственная реальность, единственное последствие моей осени, всего этого года, которое я не способна принять и смириться. Я понимаю, что скучать по тебе - неправильно. И все-таки скучаю. Даже ненормальные умеют любить.

***

В дверь звонят. Наверное, Алиска с мишкой или львенком. Алиска с ее глазами, полными жалости и потерянности. - Кто там? - Извините, Ирина Шемякина здесь проживает? Распахиваю дверь. Сумасшедшим позволительно не спрашивать "Кто там?", это слишком сложно для их воспаленного воображения. Вопрос этот уж больно отдает почтальоном Печкиным и никак не вяжется с желтенькими таблетками и беленькими халатами. - Ирр… - Ларс… Да, ему всего семнадцать. Да, у него нет великолепных мускулов и светлой львиной гривы волос, зато есть сколотый уголок переднего зуба, веснушки и юношеские прыщики. Но у него такие безумно-зеленые глаза, почти как у меня. И в них бесятся такие черти… Кто знает, может, мне все-таки удастся закончить сказку по всем канонам. Вот только бы мама с тортом или Алиска с львенком погодили возвращаться, и тогда мы откроем новое небо и новую землю.

Анна Богданец. Планета каменных драконов (фрагмент)

Собственно говоря, это и было целью моего путешествия. Неклассифицируемое происшествие с человеческими жертвами, пусть даже и в отдаленном поселении, послужило причиной активации агента по Чрезвычайно Критическим Ситуациям. То есть меня. Администрация Конфедерации не имела точных сведений о масштабах бедствия, поэтому не рискнула вмешиваться в происходящее официально. Для таких случаев у нее всегда была наготове пачка туалетных салфеток - агентов спецназначения. При выдаче пособий и поощрений Конфедерация проявляла завидную скромность и сдержанность. Но когда что-то угрожало благополучию правящих Больших Домов, события разворачивались мгновенно. А опыт истории подсказывал, что опасность кроется не в дворцовых заговорах метрополий, а приходит исподволь, с периферии, начинаясь с незначительных волнений. Как и во всех экстренных случаях, я и теперь получил приглашение «попутешествовать», минуя обширный бюрократический аппарат и безо всякой пластикатовой волокиты. Я достаточно свободен во времени и средствах. Титул Младшего сына Большого Дома Ицхрави делал весьма проблематичной перспективу обретения мною короны Зирина. И, в отличие от моих старших братьев - Исмаила, Джабраила и Даниила, помогавших отцу в управлении нашим хлопотливым королевством (да увидят они воочию Таннит при жизни своей), я был больше предоставлен самому себе. Я мог заниматься своим образованием и выбирать любую карьеру, не роняющую достоинства Дома Ицхрави. Связи и средства, предоставленные поначалу отцом, открывали передо мной множество дверей и возможностей. Со временем я приумножил богатства нашего Дома. И, хотя официально все имущество числилось принадлежащим моему отцу, да превратят Таннит и Хубал его дни в года, я мог жить в свое удовольствие и ради своих интересов. Я специализировался на квазиморфной биологической активности: нестандартных, скажем так, формах жизни и связанных с этим явлениями. Как внештатный сотрудник Админстрации, я привлекался для решения разного рода деликатных проблем. Моя относительная свобода позволяла мне выбирать случаи, более или менее близкие моим интересам. А независимость в денежных и служебных вопросах помогала судить о некоторых вещах непредвзято. Вот и теперь эти Каменные Драконы, объявившиеся невесть откуда в патриархальном сельскохозяйственном мирке, крайне заинтересовали меня сочетанием некоторых несочетаемых в их описании черт. Из отчетов, поступающих в Центр Биологических Исследований со всех концов Ойкумены, компьютеры отсеивали нужную информацию и сортировали ее по отделам и специалистам. В наш отдел поступала информация о формах жизни, опасных для человека и его хозяйства. Зачастую нашу деятельность представляют себе, как непрерывную цепь побед над устрашающими монстрами и смертельными вирусами. Естественно, в нашей практике бывают и такие случаи. Но чаще всего - это обычная рутинная работа по улаживанию всяческих недоразумений между видами живых существ, требующих скорее навыков квазибиолога, ксенопси-холога и дипломата. Получив первое сообщение о Каменных Драконах, мой шеф перечитал его несколько раз и заявил, что это невозможно и в докладную записку вкралась ошибка. Но мне вся стилистика поведения КД казалась странно, неуловимо знакомой. И после недолгих размышлений я изъявил желание лично перепроверить информацию. В отчете же говорилось, что Каменные Драконы состоят из несвязанных между собой каменных глыб величиной от нескольких сантиметров до нескольких метров. Передвигаются они по воздуху, питаются человеческим мясом и желают поработить мирную планету Надежда Непокорных, расположенную где-то на краю освоенных земель.

Александр Бачило. Лесопарк

Спасибо тебе, выходит, Слизняк: дурак ты был, даже имени настоящего твоего никто не помнит, а умным людям показал, куда ступать нельзя…

А. Стругацкий, Б. Стругацкий. "Пикник на обочине"

А что в спине поламывало - теперь в ноги перешло, ноги такие слабые стали. Эх, к печечке бы!

А. Солженицын. "Один день Ивана Денисовича"

Как сообщается на сайте ежедневного издания "NEW.RU", сегодня в 8.12 на станции метро "Речной вокзал" какой-то мужчина спрыгнул на пути и скрылся. Задержать его не удалось. Что, бляха, страшно? Это вам не огурцы в погребе тырить! Отставить нытье! За мной бегом марш! Топочут сзади молодые, не отстают. Конечно, натерпелись страху в тоннеле. Идти тут можно разве что нюхом, да на ощупь, ну и, бывает, заходят. Кто в незнакомую дыру нос засунет, да там и оставит вместе с головой, кого и в знакомом месте так саданет поперек шеи - не разберешь, где мозги, а где сопли. Сколько ж вокруг нашего брата, добытчика, лежит - и целиком, и по частям, и по стенке размазанного, - страшно подумать! Вот жаль что темно тут, как у крота в заднице, - поучительная была бы картина для моих молокососов. Сразу бы поняли, откуда у этого тоннеля такое чудное название: пирог с повидлом. Ну да ничего, вон последняя развилка, а там и выход на поверхность. Стой, братва, раз, два! Пообнюхаться надо. Прислушаться. Заткнись, Куцый, не скули! Сам виноват. Команда ясная была: вперед без последнего. Кто последний - тому крышка. Это тебе еще повезло, считай. Ничего, побегаешь и облезлый… А вы чего пыхтите, как паровозы? Собздели, когда Куцего обварило? То-то! Слушать надо командира, а не молитвы шептать! Я вам здесь и Бог, и Сатана, и все угодники! Потому что через эту чертову нору я уже три раза лазил и каждый раз назад возвращался с добычей. Понятно? Пока не научитесь сами добычу таскать, будете меня слушать, я как-никак кило мозгов на этом деле съел. Ну, вроде все спокойно… Выходим, благословясь. Неба тут не видно, не пяльтесь. Травы высоченные. Да оно и лучше, на хрена нам то небо? Теперь быстро - прямо на восток. Вот где самая работа начнется! Там я из вас, обалдуев, настоящих бойцов сделаю. Если успею… До чего же легко бежать по зеленым этим коридорам! Видно, немало разного волокли этим путем, вон как разгладили - ни ямки, ни камешка! Бежишь, будто по коврику, и нога совсем не болит… Ох, а ведь и в самом деле! Что же нога-то? Ладно, это потом. Не болит, и хорошо. Может, она и не болела никогда, просто приснилось что-то. Вперед, вперед! Вон уже и дымком потянуло, значит, близко. У здешних трав стебли толстые, медом сочатся, а пахнут так, что чуть с ног не валят, но горькой этой гари им не заглушить. Тот, кто ее хоть раз нюхал, уже ни с чем не спутает… А гарь-то свежая. Видно, наши совсем недавно как раз в этих местах прошли… Прошли, да не вернулись. Значит, смотри в оба! А ну, все ко мне! Молодые нагнали, обступили. Водят носами, ждут команды. Спокойно, ребята. Торопиться некуда. Скоро только кошки… тьфу! Не ко времени припомнились… Чувствуете запашок? Распробуйте как следует… Пахнет каленым да паленым. Значит - добычей и солдатской шкурой. Вот что с торопливыми-то бывает! Нашли бойцы добычу, да унести не смогли. Она сама их унесла. Вон, поодаль, в траве что-то темнеет. Ну так и есть - лежит боец, остывает потихоньку, совсем будто спящий, только морда обгорела до черноты. А шагах в пяти от него торчит из земли, сверкает белыми жилками на солнышке - она, добыча! Молодые увидели - аж попискивают от счастья. Так бы и вцепились в нее всей командой, но ждут пока, понимают - без приказа нельзя. Стоп, салаги. Приказа не будет. Что-то тут не так. Отчего добыча из земли торчит? Выросла так или закопал кто? Не помню я такого чуда, чтоб добыча в земле росла, как морковка. А ведь памяти во мне ой-ей-ей сколько накопилось и своей, и покойницкой, и еще черт знает чьей. Ну, стало быть, так. Пузан и Вонючка, слушай мою команду. Подтащить сюда этого покойника. Да осторожно! Не топтаться там. Выполняйте. Остальным - укрыться. По правде говоря, можно было Пузана и одного послать. Он таких покойников троих притащит и не вспотеет. Только больно уж туп, как бы не залез куда не надо. Вот пусть Вонючка за ним и приглядит. Он трус, значит, смышленый. Да нет, не должно там ничего случиться, беду я всегда чую… Вон уже и волокут. Ну и здоров же ты, Пузан! Молодец. Клади его сюда. Не на спину, угрёбок! Что мне, брюхо покойнику чесать, что ли? Черепушкой кверху клади! Вот так. Ну? Никто раньше не вскрывал? Показываю один раз! Аккуратно, по кругу… Вот он, как орешек! Сейчас все узнаем… М-м! Дымком попахивает, ну да это не беда. Даже еще лучше, пожалуй… Куцый, подходи теперь ты, тебе больше всех поумнеть надо. Да не вороти рыло-то свое облезлое, а то по второму разу облуплю! Вонючка, ты тоже попробуй. А тебе, Пузан, не надо, ты и так слишком умный для своих размеров. Добро только переводить… Ну, что скажете? Доходит помаленьку? Вот и до меня доходит. Никак нам эту добычу не взять, братва. И наперед надо запомнить: из земли добычу не отрывай убьет. Я прямо как вижу: откапываю ее, шкурку зубами срываю - и тут вспышка. А дальше - темень. Спасибо тебе, покойник, научил. Отдыхай, боец…

***

Когда просыпаешься утром от птичьего пения, то жизни своей не помнишь. Ей-богу, как отрезает! Особенно если проснулся в тепле и на мягком, если снизу не хлюпает, сверху не капает и не воняет как-нибудь особенно противно. Просыпаешься от жаркого солнечного зайчика на щеке, и кажется, что вот сейчас мать придет в школу будить. Молока даст, яичницу поставит на стол… Тут главное - глаза не раскрывать, зажмуриться и лежать до последнего. Стоит только увидеть небо через дырявую жесть, что висит косо и ненадежно над самым носом, и кусок толя на двух кривых жердинах вместо стены, а вместо занавески на окне - колючий сухостой перед лазом в хибару, и сразу все вспоминаешь. Весь свой беспросветный сороковник и особенно последние три зимы - самые лютые. Тут же привычно начинает саднить покалеченная нога. И нутро горит огнем, будто уксус пил вчера весь день, а не жиденький портвешок за тридцать рублей. Проснулся, поздравляю! Опять проснулся. А была ведь надежда, что уж в этот раз скрутило окончательно. Кажется, никогда еще не было так хреново, как этой ночью. Сердце то колотилось вытащенной рыбехой, то совсем отказывалось биться. Да замри ты, замри уже, плакал всю ночь, скрючившись в своем шалашике. Не уговорил. Значит, опять надо выползать под небо и соображать опохмелку. Где-то рядом захрустели бодылья сухостоя, зашелестел сиплый голос: "Суки! Проститутки! Твари! Довели страну…" Это Нинка тронулась на промысел. Проковыляла мимо, волоча мешок по земле и шаркая драными туфлями, в которых и зиму всю протаскалась, дурында. Красу свою девичью забыть не может. Надеется, что ли, завлечь этими туфлями кого-нибудь, кроме такого же конченого ханурика, как сама? - Живой? - проскрипела Нинка, не останавливаясь. Я не стал отвечать, но на всякий случай пошебуршал тряпьем. Черт ее знает, эту Нинку. Решит, что окочурился, да еще, чего доброго, толь оторвет. Гоняйся за ней потом на одной-то ноге… Солнышко, однако, пригрело совсем по-летнему. Наверное, уж за полдень. Пожалуй, пора и мне выползать. Инвалида ноги кормят! Эх вы, ножки-ручки мои, позвоночки калечные! Что ж так ломит-то вас с утра, а особенно - под вечер? Кажется, будто вот повернешься сейчас неловко - и треснет тулово поперек и развалится на куски! Ох-хо-хо! Однако делать нечего, покряхтел, покряхтел - поднялся-таки, смотри ты! Выбрался на свет божий - хорошо, тепло! Прямо лето! И думать неохота, что скоро опять искать пристанища на холода, всю зиму трубу обнимать где-нибудь в подвале да хавку скудную с крысами делить… Эх, в котельную бы пристроиться, как в прошлом году! Да теперь уж не возьмут - слишком пооборвался, засинячил совсем… Ишь ты, чего вспомнилось! Котельная! Про будущее свое забеспокоился! Вот ведь что делается с человеком на трезвую-то голову! Надо бы поскорей поправить это дело, да нечем, гадство. Ни копеечки за душой, и Нинка уж далеко вперед ушла. Всю Чебурашку по главной аллее соберет, разве ж угонишься за ней? Постой же, кобылища, я тебя с другой стороны обожму. Лесопарк у нас, слава Богу, пять километров на четыре - всегда найдется место подвигу! На пруды пойти… В такую-то погоду наверняка народ ночью на берегу бухал, а значит, и тара кой-какая должна остаться. Сказано - сделано. Собрал свои мешки и двинул было бодро, только чувствую - хреново дело. Нога совсем отнялась, вроде не чувствует ничего, а наступать больно. Пока это я таким манером до прудов доковыляю! Да найду ли еще там чего? И до ларька оттуда не рукой подать - груженому-то… Не дай Бог еще Нинку встретишь. Она, паскуда, ведь и отнять может, у нее это просто… Короче, куда ни кинь - кругом блин. А деваться некуда. Выпить-то надо! Не век же тоской маяться… Ладно, иду себе, а вернее сказать, шкандыбаю помаленьку, потому как не ходьба это, а горе одно - пыхтишь, пыхтишь, а все будто на том же месте. Сколько я так упирался, не скажу - не знаю. Может, полчаса, а может, и час. У меня это бывает - голова вроде кемарит, а ноги все идут. Потом очухаешься, а ты Уже черт-те где и устал как собака. Вот и в этот раз будто шнур из розетки выдернули, а потом опять воткнули - ничего не помню, только сердце колотится, в ушах звон, и нога как из расплавленного свинца ни поднять, ни наступить. Зато вот он - берег пруда, а вон и компания подходящая - девки еще туда-сюда, а пацаны - совсем косые, за траву хватаются, чтоб с земли не снесло. Если они, не сходя с места, до такого счастья дошли - сколько же у них тут тары должно было освободиться! Только б не побили, сволочи. Что за привычка у молодежи - бутылки бить? Никакой культуры! А посудушка-то - вон она, сложена кучкой у догоревшего костерка, поблескивает на солнышке. Бутылок шесть, как не больше, одной только белой головки! А там еще, в траве, темным таким переливом - пивных чебурашек штуки три. Нет, больше! Я хоть и подслеповат стал, а пустую бутылку сердцем вижу. Только вот рядом, чуть не в костре головой, лежит-храпит туша здоровенный парняга - и одной рукой прямо так всю мою тару и облапил! Не дай бог проснется не вовремя - ведь убьет спросонья! И точно. Как чуяло сердце! Я еще и полпути до костерка не проковылял, вижу - зашевелилась туша, голову от земли оторвала и одним глазом прямо в меня - зырк! А глаз-то похмельный, злой, морда мятая, к щеке бычок прилип. Ох, не в настроении человек - сразу видно! Но подхожу ближе, куда деваться? - Извините, что побеспокоил вас, - завожу издали обычную песню, приятного отдыха! Парняга руками в землю уперся, кряхтя, оттолкнул ее от себя и сел. - Тебе чего, дед? Это он мне. Уж не знаю отчего, но с этой весны все меня только дедом зовут. Вроде и бороденка-то толком не растет, а все им дед! Ну да мне это без разницы… - У вас бутылочки не освободились? - спрашиваю. - Можно их дедушка заберет? Вот спасибо вам большое! Помогли инвалиду войны… А сам наддаю, что есть силы, и мешок на ходу разворачиваю. Главное успеть, пока он клювом щелкает, рассовать бутылки по котомкам - и ходу! Да куда уж там. Ногу так и рвет на части, будто кто ее зубами хватает, а до бутылочек-то еще ой-ей-ей как далеко! Парняга хоть и во хмелю, а смекнул, чем душа моя терзается. Глаз у него стал веселый, задорный - хуже некуда. Берет он бутылку из кучи и мало не на середину пруда ее - бульк! У меня и вторая нога отнялась. Что ж это за люди, Господи?! А туша посмеивается себе: - Медленно телепаешься, дед! Сколько успеешь собрать - твои! И вторую бутылку туда же - бульк! - Смотри, - говорит, - мало осталось. Провошкаешься - нырять придется! И бросает третью. А дружки его ржут впокатуху - аж девок забыли лапать. - Жми, дед! - кричат. - Работай костылями! Я жму, ножку приволакиваю, мешком размахиваю, пот вытираю, чтоб смешнее было. Не потому что совсем дурак - понимаю, конечно, торопись не торопись, а он всю кучу в пруд перекидает. Но это те шесть бутылок, что из-под водки. А пивных-то он в, траве не видит! Спиной к ним сидит! Вот на них-то, на последнюю мою надежду, я и нацелился. Да не тут-то было. Только парняга мой размахнулся, чтобы последнюю беленькую в пруд закинуть, как его сзади кто-то за руку - хвать! Будто из-под земли вырос здоровенный мужик в драном плаще, волосня буйная, с проседью, борода не чесана. - Спасибо, - говорит, - эту мыть не надо. И кладет бутылку себе в авоську. А она, авоська-то, уж полна! Вся моя Чебурашка пивная там лежит, горлышко к горлышку - ничего в траве не осталось! Да когда ж он успел?! Откуда взялся?! Постой-ка… Да это не Стылый ли сам? С нами Крестная Сила! Куда ж меня нелегкая несет?! Бежать отсюда! Я про бутылки и думать забыл, скоре назад, назад - да к лесу. Только с моей походкой шибко-то не разбежишься. Ползу как могу, забираю левее, где кусты поближе, а сам одним глазом - на Стылого. Ох, страшен! Глазами вскользь чиркнет - будто ножом полоснет! У нас в лесопарке про него такое рассказывают, что лучше и не вспоминать, особенно к ночи. Я хоть давненько с ним и не встречался, а сразу признал - он! И по людям видно. Вся пьяная компания разом будто протрезвела - сидят, притихли. Ждут, пока Стылый тару пересчитает. - Маловато, - вдруг говорит он парняге. - Доставай остальные! И тот, как на удава на него глядя, встает и без единого слова - бултых в пруд! В ботинках, во всем… Только круги по воде. - Ну а вы чего расселись? - говорит Стылый остальной компании. Помогайте! Меня аж передернуло, когда они в воду лезли - и парни, и девки, не раздеваясь, с шальными глазами… А погода-то не май месяц, заморозки по ночам, вода - лед! Но они, похоже, и не заметили. Забрались, взбаламутя весь пруд, по самую шею и - бульк, бульк, бульк - скрылись. Дальше я не стал смотреть - кинулся в кусты и прочь, прочь от того места! Так вдруг жутко стало, прямо жить не хочется! Забери меня, Господи, с этой земли! Не понимаю я ее и боюсь! И нет мне утешения, и облегчения нет… и денег ни копейки… и ни одной бутылки до сих пор не нашел… и… О! А это что такое? Смотрю - на прогалинке лесной - пенек, а на пеньке - пузырек! Сама по себе бутылочка - дрянь, а не тара. Импортного производства - нигде такую не принимают. Но это когда пустая. А та, что на пеньке стоит, наполовину полная! Кто-то пил - не допил, на полбутылке сморило. Значит, хорошая вещь, забористая! На этикетке что-то такое знакомое написано, когда-то я все эти английские буквы знал, да выветрились… Ну и хрен с ними, не буквы мне сейчас нужны, а обороты! Я не стал и стаканчик пластиковый подбирать, хотя их вокруг полно валялось, а прямо так, со ствола, ливанул в глотку и глотал, глотал, пока воздуху хватило. Наконец оторвался, выдохнул - и тут только обдало духом, вкусом, градусом - сразу всем. Самогон! Да хороший, зараза, до пяток пронимает! А написано что-то типа "Скот Вхиску". Надо же, и буквы вспомнил! Вот что значит человек опохмеленный! Он уже и звучит гордо! На душе сразу потеплело, и страх прошел. И жгучее горе, которое везде за мной ходит - худенький мальчик с забинтованными руками, - вроде отступило, легло до поры на больничную койку… Отдохни, сына, пока папка пьяный. Веселый теперь папка! Ни хрена стеклотары не собрал, зато какую опохмелку надыбал! А на хрен она и нужна была, стеклотара, как не на опохмелку? Верно? Значит, налаживается жизнь! Вот только еще разок присосаться как следует… Я запрокинул голову и выцедил всю оставшуюся вхиску. Ноги уже подгибались. Перед глазами поплыло. Сейчас поведет меня в сторону, крутанет, мягко ударит землей и посплю. Не врубиться бы только в пенек башкой… Ну хватит отдыхать! Бегом - марш! Теперь-то поняли, чего ищем? Объяснять не надо? Правильно, Куцый! Лазейку заветную. Я-то вот не знал про нее, а покойник, выходит, знал. И вы теперь знаете. Туда и пойдем. Вонючка, вперед! Пузан - за ним! Дистанция - двадцать шагов. Пегий! Булыга! Скачок! Куцый - замыкающим. Чтоб обваренной задницы никому не показывал. Теперь небось не отстанешь! Трава тут пожиже, вон и небо проглянуло. И дырявые башни стали видны, что на небо ведут. Но это легко сказать - ведут. Никто по ним на небо не забирался. Хотя добычи там - немерено висит, простым глазом видно - от башни к башне сверкающие нитки тянутся. Не достать. Да, места знакомые. Только знакомство это недоброе. На земле тут добычи мало, зато опасностей - хоть отбавляй. Помню, тащили мы как-то вдвоем с Колобком длиннющий кусок. То есть это он тащил - здоровяк был, не хуже Пузана, а я, по инструкции, сзади помогал, заносил, чтоб не цеплялось. Вот через такую точно проплешину как раз и волокли. Может, через эту самую. И вдруг - рев, грохот, откуда ни возьмись выкатывается огромная, до неба, гора - и прямо на нас. Рычит, жаром дышит, трясется так, что всю землю крупной дрожью бьет. Я прямо обмер. Колобок со своим концом добычи уже в траве скрылся, а я-то на самой проплешине торчу, как хвост из задницы. Бежать, спасаться - поздно. Да и добычу бросать нельзя. Бросишь - тебе свои же потом глотку перегрызут. Тот же и Колобок. Ну, в общем, чую - кранты. Упал я на землю, где стоял, обнял добычушку свою покрепче и глаза закрыл будь что будет. А грохот все ближе. Вот уже кажется, над самой головой Ревет. Не выдержал я, открыл один глаз, смотрю - несется на меня здоровенный кругляк. Я и охнуть не успел, а он уж здесь. Да не по мне, а как раз по траве, по тому концу добычи, - и прокатился! Меня подбросило так, что зубы щелкнули, чуть душу не вытряхнуло. И только я обратно на землю шлепнулся, как второй кругляк по тому же месту - хрясь! Дальше какое-то время я себя не помню. Видно, валялся кверху лапками. А как очнулся, сразу за добычу - где? Здесь. Не отбросило ее, на кругляк не намотало, а вот конца не видно - в землю вдавило. А что же Колобок? Неужто бросил?! Неужто убежал?! Ну, держись тогда, сыроед! И тут я его увидел. Вернее, то место, где он лежал, в добычу вцепясь, точь-в-точь как я. Не бросил-таки! Настоящий боец. Лесной охотник - не размазня подвальная. Отдыхай теперь, Колобок, ты свое отслужил. А нам, как говорится, остается память. Она будет жить во многих поколениях бойцов, начиная с меня. Тем более что и вскрывать ничего не надо - вот она, вся наружу вылезла. Выдавило ее из Колобка, как из тюбика, - бери и глотай. Управился я с Колобковым наследством, взялся за добычу и дальше потащил. Тяжело было, но справился. А как же! На то мы и добытчики. И вскорости после того случая стал я командиром. Помогли Колобковы-то ухватки! Только во сне иногда вижу, как на меня кругляк катится… Однако не дождаться бы и в самом деле такого счастья. Место открытое, мы тут как помидоры на блюде - дави кому не лень! А ну наддай, похоронная команда! Не растягиваться! Вонючка, драть тебя вдоль хребта! Спишь на ходу! Припустили так, что трава свистит, к земле гнется. Хорошо идем, ходко. А вон и верхушки пустых холмов показались. Там, под ними, добыча и обретается, там у нее гнездо. Давно я мечтал лазейку под те холмы разведать, да не знал, с какого боку к ним подступиться. Пока сегодняшний покойник не надоумил. Вот и Вонючка сам, без команды, стал влево забирать. Чует, стало быть, покойницкую памятку!

…Что за гадость такую я с утра засадил? Проснулся уж в темноте, посреди леса, зазябший, мокрый, ни рукой, ни ногой не шевельнуть. Часа два еще лежал, скулил, пока кое-как хоть на бок перевернулся. С непривычки это у меня, что ли? Давно такой крепости ничего в рот не брал, с тех пор как мы с Веркой-уборщицей из мебельного цеха ведро денатурата вынесли. Ну ладно, коленки отказали, это бывает у меня. Но почему мокрый-то с ног до головы? Дождь, что ли, был? Все-таки жизнь полна удивительных загадок, как говорил Жюль Верн… У-у, все! Жюля Верна вспомнил, значит, срочно пора опохмеляться. А то и до Сартра дойдет. Ох! Ну чего я?! Решено же раз и навсегда: старой жизни не вспоминать! Никаких жюль-сартров! Не было этого! Сейчас бы пива недопитого найти, хоть полбутылки… Да где уж. Такое счастье два раза подряд не выпадает. А потому лежи дальше на мокрой земле, соображай, где бы граммульку перехватить… Ох, ешкин кот! А не суббота ли у нас сегодня? Как же это я забыл? Сколько уж лет не помнил всяких этих суббот - понедельников, да чисел ихних дурацких, а последним летом пришлось опять выучить. Потому как по субботам и воскресеньям Казбек вытяжку делает и деньги платит. Тоже, конечно, смерть, вытяжки эти - вся спина вон в шишках. Но зато деньги живые и сразу. Укололся - и хоть сейчас в магазин. Ну, не сразу, конечно, а как ходить опять сможешь. Некоторые после того укола по три дня отлеживаются. Ну а мы привычные, все равно подыхать… Да, надо идти. Наверняка ведь сегодня суббота. Ну по крайности воскресенье… А если и вторник, деваться некуда, хоть счастья попытать! И поднялся-таки, и пошел. Это уж совсем трупом надо быть, чтобы за опохмелкой не пойти. Как дорогу нашел, в лесу да в темноте, одному Богу известно. Да нет, и ему вряд ли - давно он от нашего брата отвернулся. И поплутал я порядочно, спохмелья на больной-то ноге, однако вышел в конце концов к самой решетке - вот он, Ветеринарный институт. Тут уж недалеко и будка Казбекова, прямо за забором, и вход отдельный. Смотрю - а там уж толпа перед дверью. Все наши толкутся, и Нинка тут. А я-то еще на Бога обижался, дурик! Милостив Бог наш! Суббота! Подхожу, встаю рядом со всеми. Крайнего тут не спрашивай: все равно кто поздоровее да понахрапистей - раньше пролезет. А попробуй пошуми огребешь на пельмени. Не свои побьют, так Казбек на шум выглянет с обрезком кабеля в мохнатой своей ручище. Как оттянет этим обрезком по морде - живо умолкнешь. Понимать надо - дело тут тихое, секретное. Не положено, поди, в Ветеринарном институте, да еще в сарае, из людей вытяжку делать. Подведем Казбека и сами без копейки останемся. Потому тихо стоим, степенно так переговариваемся… - Миром-то, - говорю, - темные силы правят, это понимать надо. И царствие их грядет. А наступит оно, когда последний неверующий в них уверует… - Все сказал? - Нинка спрашивает. - Ну… почти. - Вот и умолкни, пока в ухо не схлопотал, проповедник запойный! Пожалуйста, молчу. Пусть и другие поговорят, мне не жалко. Зачем же сразу в ухо? - Что ж Горюхи-то не видно? - говорят. - Всегда первая прибегала. Загнулась, надо думать? - Зачем? Живая. В метро пристроилась, отъедается. - Это за какие такие сокровища ее в метровые взяли? Кухтель по пять тыщ с места берет! - Очень просто. Ногу отняли ей по весне. Кухтель таких без очереди ставит, от них выходу-то втрое больше, чем от вас, симулянтов! Да, думаю себе. Не те ноги кормят, что носят, а те, что гулять ушли. Пойти, что ли, и мне в больничку? Пускай хромую оттяпают, может, Кухтель в метровые возьмет? Милое дело там - сиди целый день в тепле, деньги считай, пивком поправляйся. И уснешь, так не замерзнешь. Ни ментов не боишься, ни конкурентов. Если кто и сунется, его Кухтелевы мордовороты так наладят без костылей убежит! Да, счастье тому, кого Кухтель в метровые возьмет!.. А ну как не возьмет? Ногу-то назад не приставишь. А на одной зиму бедовать ой как несладко! - Что метровые! - смеется Костян, бывший кидала наперсточный с проломленным черепом. - Разве это заработки? Цветмет надо сдавать! Вот золотая работа, кто умеет! - Сдавать-то не штука, - говорит дед Усольцев (Поди такой же, как и я, дед). - Да где его брать-то, цветмет? Гвоздя ржавого не найдешь забесплатно. - Довели страну! - сейчас же встревает Нинка. - Дерьмократы! - А мы с корешем моим Федюней, - хитро щурится Костян, - позапрошлым летом весь Сузунский район обстригли под бобрик! - Парикмахерами, что ли? - не понимает дед Усольцев. - Ага, махерами! Как увидишь где провода на столбах, так и обрезай, махер! Смеется Костян, и народ вокруг похохатывает. Дед Усольцев головой качает: ловко придумано! А Костян еще пуще хвастается: - Жили как в сказке, что ты! День кемаришь, ночь бухаешь, под утро на охоту идешь. Дед ехидный интересуется: - Что ж ты такое теплое дело - и бросил? Костяну что сказать? Только рукой махнуть. - Нипочем бы не бросил! Да Федюне моему кирдык пришел. - Поймали? - Почему поймали… Током убило. - Костян уж не смеется. - Он, парчушка пьяная, полез на столб. За один провод рукой ухватился, а другой плоскогубцами кусает. А провод-то под фазой! Я снизу кричу: "Ты чего, дурило, делаешь?! Дзёбнет же!" А он уж и не отвечает. Вцепился руками в провода, а голова-то, смотрю, повисла, и язык вывалился. Ну я и пошел… Эх, Федюня! В округе сел пятнадцать без света сидели, а нас поймать не могли! Народ гомонит одобрительно на такой Костянин рассказ, а Нинка и тут свои три копейки вставить норовит. - Хватился! - орет. - Пятнадцать сел! Давно уж вся область без света сидит, а он за проводами собрался! Это тебе не при советской власти - никто их по новой вешать не станет. Вот довели страну - украсть нечего! Ну начинается! Наших, запойных, хлебом не корми - дай про политику поспорить. Уж кажется, двумя ногами в могиле стоит и телевизора-то лет пять не видел, а все его выборы волнуют, американцы да евреи разные! Как начали все про политику гомонить, я сразу бочком, бочком, спиной по стеночке - поближе к двери. А тут как раз и Казбек из будки выглядывает. - Заходите, - говорит, - еще пятеро. И мы с какой-то бабешкой чумазой первыми - юрк в дверь. Ну прямо прет мне счастье сегодня. Как с самого утра солнышком пригрело, так и ласкает! Вхиску нашел больше полбутылки, день угадал правильно, а теперь еще и без очереди влез! А, да! Еще от Стылого вовремя спрятался. Житуха! - На лавку садитесь! - командует Казбек. Помещеньице-то - ни встать, ни лечь. Коридорчик узенький да кабинка, где Казбек спины колет. Проходная бывшая, что ли… В коридорчике лавка вдоль стены. Еле-еле пять человек втискиваются. Вот и сели мы пятеро. Смотрю - и Костян тут! Он хоть и потрепаться горазд, а своего не упустит! - Ну и вот, - говорю, пока время есть, - темным силам лучше добровольно покориться и служить. Потому как окончательная победа все равно за ними будет… - Рубаху снимать, что ли? - бабешка перебивает. Из новеньких, видно. - Погоди ты, успеешь растелешиться! - рыгочет Костян. Вот, бабы! Одно на уме - перед мужиками заголяться! - Да век бы вас, жеребей, не видать! Огрызается, гляди ты, хоть и беззубая! - А ну тихо! - Казбек вдоль ряда с кабелюкой своей прохаживается. Молчать-лять! Сычас ынструктаж будит! - Опя-ять… - тихий вздох. - Кто сказал?! Взметнулся Казбек и дубину свою поднял. Все молчат, хоть голос точно Костянов был, я-то не ошибусь. У Казбека глаз черный, так и сверлит в душу. Да мы сверленые уж, не зыркай! Походил туда-сюда и в кабинку: - Давай, отец! Из кабинки - где только прятался там! - выступает степенно старичок. Просто старичок, без названия. Старичка этого все, кто Казбекову вытяжку посещает, знают хорошо, но ни имени его, ни фамилии никогда не слышали. Старичок - и все. Блаженный он какой-то, несет вечно непонятное, вроде как я про темные силы. Но у меня-то - служение, а он так просто, по скудоумию. Для чего Казбеку такой старичок, неизвестно. А спрашивать - себе дороже, Казбек вопросов не любит. Да и не для того мы сюда ходим, чтобы вопросы спрашивать. Сказано инструктаж - сиди, слушай. Старичок, из кабинки выйдя, поправляет поясок на лохмотьях и затягивает козлетоном: - Добыча наша велика и тяжела. Вкуса кислого, запаха невкусного, но желанней ее нет на свете!.. И мы, как молитву, тянем за ним сто раз повторенные слова: "…Велика и тяжела. Вкуса кислого, запаха невкусного…" Плешь они мне проели, эти слова, в шкуру впитались, в печенку, как паразиты, вгрызлись, а понять я их не могу. Повторяю за стариком, как попка: "…Лежит она, свив тело кольцами, в шкуре мягкая, без шкуры твердая. Если же протянется во всю длину, может убить в одно мгновение. Другая добыча, короткая да толстая, весьма потаенна и тяжела безмерно. Сидит всем выводком в древесном дупле без древа…" Черт знает, что оно такое… Древесное без древа… масляное без масла. Иначе как молитвой у нас эту галиматью не зовут. Однако что же, наше дело маленькое. Велят повторять - повторяешь: "…И найдя добычу, что свернулась кольцами, самому сильному бойцу схватить ее за хвост и тянуть. А когда тяжело пойдет в потяг, второму бойцу ухватить возле колец и тянуть за первым, а там и следующему… И так хватать и тащить, зубов не жалея, и бойцов прибавлять, пока вся добыча не потянется…" Все-таки старичок этот - псих. Чего тащить? Кого хватать? Сроду Казбек такелажными работами не промышлял и никого в грузчики не нанимал. Сейчас уколют, заплатят, и вали куда хочешь, не надо ничего зубами тянуть. Да и какие у нас зубы? Смех один. Но старичок твердит, старается да приглядывает за каждым, чтобы честно повторяли. В этот раз еще кое-что прибавил в конце. Про пустые какие-то холмы, про тайный лаз, который кто-то охраняет, а кто, я так и не понял. Повторяем мы хором и эти слова, и старичок наконец отвязывается от нас. Снова входит Казбек - уже в перчатках и со шприцом. - Ну, давай по одному, - командует хмуро… Господь-вседержитель! Мать Пресвятая Богородица! До чего же больно! Видишь ли Ты? Знаешь ли мою муку? Позвонки мне раздвигает Казбек железными пальцами и втыкает меж ними иглу. А потом! Будто сразу все нутро, от башки до задницы, втягивает в свой шприц и вырывает из тела вместе с иглой. За что мучаешь?! За что терзаешь?! Душу мою высасываешь! Жизнь мою прошлую и будущую всю вытягиваешь из меня, а ее и так уж осталось во мне с гулькин хрен…

…Отлежался я немного на полу, слезы, сопли утер, как мог, и опять-таки сам, без помощи, на ноги поднимаюсь. Живуч все-таки человек. Без рук, без ног, без хребтины - все будет ползать по земле! Ну и я ползу. Хоть и согнутый в три погибели, зато с деньгами в кулаке. И теперь мне уж не так страшно жить. Теперь мы горю своему поможем, только бы до ларька добрести… Выползаю из Казбековой будки, а эти все про то же долдонят - где бы чего украсть, чтоб в утиль сдать. Вот паскуды! Человек, может, полжизни прожил за это время, седых волос вдвое прибавил, а они про свой цветмет доспорить не успели! - А я говорю, не найдешь ржавого гвоздя! - кипятится дед Усольцев. - А найдешь, так с тебя за него рублей пятнадцать слупят! - Почему не найдешь? - спорит одноглазый какой-то опойка. - Вон на подстанции целый склад медяшки разной. Кабеля, шины, контакты запасные ящиками лежат! Да и в работе там, поди, не одна тонна. Только под током все, не возьмешь. - А все равно воруют. - Костян голос подает. Он и тут раньше всех успел, растянулся на травке - отлеживается после укола. - Четвертого начальника охраны меняют на подстанции, - рассказывает, и без толку. С горя уж собак завели на территории. - Денег некуда девать! - злобится Нинка. - Волкодавов еще за народный счет кормить! - Не, - говорит Костян, - у них там не волкодавы. А маленькие такие, как их? Тильеры, что ли. Они и стерегут… Вот он, пустой холм. Какой уж там холм! Гора! И ни отлогости, ни покатости, чтоб наверх забраться. Будто выперло его из земли прямо таким каменно-гладким. Не пророешь его и снизу не подкопаешься. Однако ж нашелся хитрый нос и на этот утес. Проковырял лазеечку! Вот мы через нее сейчас холмик-то изнутри и выпотрошим, чтобы не зря Пустым назывался. Но - не торопясь. Спешить некуда, да и мало ли что? А ну, Вонючка, слетай-ка до угла, посмотри, что там и как… Самое дурацкое в пустых холмах - это углы. Пока до самого угла не дойдешь, хрен узнаешь, что там за ним. Вонючке одному идти туда никак неохота, трусит парень, но деваться некуда - бежит куда ведено. Без разведки тоже нельзя, понимать должен… Вот добрался, приник к земле, заглядывает за угол… И смотрит. Долго-долго. Ну? Хоть бы знак какой подал, придурок, есть там что или нет? Лежит подлец, отдыхает! Только ножкой сучит, будто почесывается. Ну, я тебе почешусь! Ползи назад, тварь болотная! Я уж давай звать его потихоньку, а что прикажешь делать? Ни в какую. Да драть твою в лоб с такими бойцами! Пузан! Тащи его сюда, разведчика хренова! Покатился Пузан вдоль стенки, а я по сторонам поглядываю. И чем дольше поглядываю, тем гаже мне делается, прям до озноба в брюхе. Голо кругом - ни травиночки, ни кустика. Топчемся тут, под стенкой, как пойманные. Позиция хуже некуда! Линять надо отсюда как можно скорее, а этот гад Вонючка загорать вздумал! Вот добегает до него Пузан и, к земле даже не припадая, становится рядом. Тоже хорош вояка. Наградил Бог отрядом! Ну давай, тащи его сюда, чего стоишь?! Нет, и этот не шевелится. Как встал, так и заклинило. Стоп. А вот это уже неспроста. Что-то там, за углом, есть. Да такое, что лучше бы его не было. Влипли, кажется. Поворачиваюсь к своим. - Отходим, быстро! И вдруг вижу, как глаза у них делаются большие и страшные. Потому страшные, что в них даже не испуг, нет! Жалость. Самих себя жалко. Отпрыгались. Я не стал и смотреть, что они там такое увидели. Рванул мимо них назад - туда, откуда пришли. - Врассыпную, сволочи! Чего застыли?! Нет, не топочут позади. Стоят. Ну, значит, такая их судьба. Теперь каждый сам за себя. Поддаю еще. Главное - до зеленки добраться, а там разберемся, что за новая напасть. И только подумал про травы высокие, безопасные, как услышал позади - бух! Тяжелое что-то ударило в землю, отскочило и снова - бух! Ближе. Значит, за мной. Огромное, сильное, злое прыжками несется позади, и каждый прыжок все страшнее бьет в землю, вышибает ее из-под ног, не дает бежать. Бух!.. Бух!!. Догоняет! Резко рву в сторону. По прямой не уйти, до зеленки еще далеко, кругом все та же плешь. Куда? За угол, больше никак. Вокруг пустого холма, а там видно будет. Может, получится где-нибудь незаметно убраться в кусты. Сзади слышится визг - короткий, задушенный, и сразу поверх - голодное ворчание. Достоялись, придурки! Кто-то их уже жрет! Но это там, у дальнего угла. А за мной-то что гонится?! Прямо в спину дышит! Значит, не одно? Много их? Куда же я бегу, дурак?! А вдруг там, впереди, - тоже?.. Поздно. Вот он, угол. Я проскакиваю его с разбегу и сразу останавливаюсь. И стою. Торчу, как кусок добычи из земли. Как Пузан и Вонючка - ни взад, ни вперед. Все, отбегался. Братья-бойцы! Если кому доведется моей памяти хлебнуть… хотя вряд ли от меня чего останется. Но если вдруг все-таки! Хорошенько разглядите то, что я сейчас перед собой вижу. То, что меня сейчас схватит зубами поперек хребта и разжует в кашу. Вот так она выглядит, смерть… Бойтесь ее! И не лезьте в пустые холмы за добы… бы… больно!!! Ненавижу, кто пьет без понятия! Есть такие. Дай ему ящик водки и бутылку пива, так он не успокоится, пока не выжрет и водку, и пиво, и еще тормозухи добавит. Нет, я не так. Норму свою знаю. После бутылки водки я через пять минут рогами в землю буду дрыхнуть - это уж закон природы. Можно, конечно, в эти пять минут засадить и последнюю бутылку пива, но кайфа уже не почуешь, пока не проснешься. А как проснешься, так сразу поймешь, что это за кайф: намешав водки с пивом, проснуться поутру без капли на опохмел. До этой весны только так и приходилось - все, что есть, разом, давясь, заглотнешь, чтоб врагу не досталось, и валишься, где подкосит. Нате, берите меня тепленького! Способ, конечно, безотказный. У кого ничего нет, у того и украсть нечего. Только два неудобства - не знаешь, где проснешься, и точно знаешь, что опохмелиться будет нечем. Из-за этого и от выпивки половина удовольствия пропадает. Лакаешь как свинья правильно люди говорят! Только ошибаются они. Я человек разумный, с понятием, хоть и пьющий. Если бы у меня было, куда спрятать, я бы обязательно на утро оставлял! Так что не врите, суки, чего не знаете! Я, может, специально для этого и хибару по весне построил, чтобы было где запас сохранить. Нашел кусок жести да кусок толя в гаражах спер, веток в лесопарке наломал, надрал сухостоя вместо соломы и такие хоромы зашалашил на пустыре, любо-дорого! Прямо Ленин в Разливе. Конечно, если бы кто узнал про утреннюю мою заначку, так разметали бы и солому, и толь, и жесть, а случись, так и плиты бетонные. Люди ж - звери, когда у них жажда. А жажда у них всегда. Потому похмеляюсь я с оглядкой, тайком. Это во-первых. А во вторых… Че-то забыл. С чего я начал-то?.. Да и хрен с ним. Все равно такое редко бывает, чтобы хватило денег и вечером погулять, и утром полечиться. Никогда почти не хватает. Но в этот раз хватило. Спасибо Казбеку - платит за вытяжки по-царски, хоть и разогнуться потом два дня не можешь. Да нам и не надо! Крыша над головой есть - вот она, над самым носом висит, на ветру качается. Бутылка "Балтики", девятого номера, крепкого, как брага, протекла с утра по измученным жилочкам и успокоила. Для чего же разгибаться? Лежи, отдыхай! Снаружи солнышко жесть прогревает - тепло так, что и спину отпустило, и ногу. Туман в голове, дрема… Вдруг слышу - вроде как хнычет кто-то. Горько так всхлипывает. Да не дитё и не баба какая-нибудь, а взрослый мужик, по голосу судя. Оно, конечно, тоже не в диковину. Мало ли всякой рвани тут, на пустыре, ночует. И у каждого горе свое или болячка. От той же вытяжки иной раз не то что всхлипнешь - белугой заревешь! Ладно, думаю, похнычешь - перестанешь. Лежу себе. Только чувствую - не на шутку человек разошелся. Прямо в три ручья обливается! Аж жалко стало. Жалко, что ни черта мне отсюда не видно. Тихонько толь отодвигаю - один хрен, не разглядеть. А он заливается! - Э! - голос подаю. - Певец! Ты че, в натуре, вшей хоронишь? Слышу - притих, затаился. Нет уж, братуха, ты у меня тут не затаивайся. Мне такие соседи даром не нужны. Еще откинет копыта, нюхай потом его… - Не хочешь разговаривать, так проходи своей дорогой! Чего застрял-то? Молчит, только шмыгает. Придется все-таки посмотреть, что за зверь… Выползаю на свет божий из уютного гнезда. В спине, понятно, опять сверло проворачивает, ногу по-живому дерет. А, чтоб те сдохнуть, плаксивому! Вырвал-таки из тепла! Вон захныкал опять. А всей беды-то поди жена заначку отняла… Обхожу кругом шалашика своего прямо так, на четвереньках, будто пес вокруг будки, только что не на цепи. Вижу - точно, как раз там, где я и думал - в бурьянной канавке позади хибары, - лежит он, дрын с коленками, длинный, худой, плечми трясет да ногой в ботинке рваном по глине елозит. Нет, думаю, ни женой, ни заначкой тут и не пахнет. Такая же пьянь подзаборная, как и я, даже еще горше. Штаны вон обремканы по самую задницу, ноги голые торчат. Да и сверху намотано что-то, больше из дыр, чем из тряпья. Такого-то доходягу даже я могу шугануть! - Ну, чего развылся тут? - шумлю. - Заткнись! Дрожит весь, блестит испуганно глазом из-под косм. И хочет рот закрыть, да через губенки стиснутые снова: - Ыыыы… - Молчи, мать твою! Задавлю, глиста сопливая! - Не мо… гу, - икает, - это рефлек-торное… Ну так бы и съездил по самой гнусавке! - Еще раз это слово услышу от тебя - не обижайся. Перешибу пополам! - Не на-до, - всхлипывает, - я не бу-ду. - С чего воешь-то? С голодухи, что ли? Головой крутит. - Ломает, поди, тебя, торчка? Или с недопою блажишь? Опять не угадал. - Тьфу ты! - Зло меня берет. - И сытый, и вдетый, и еще недоволен! Живи да радуйся! Нет, не радуется, только слезы кулаком размазывает. - Дом у тебя есть? - спрашиваю. - Угол какой-нибудь, шалаш? Кивает неуверенно. - Вот и дуй домой! Опять ревет в три ручья. - Боюсь! Там - он… - Что, - говорю, - зелененькие заходить стали? С рожками? Это в нашем деле бывает. Ничего, привыкнешь. Как в следующий раз черти появятся… - Да какие там черти, Сергей Павлович! - вдруг говорит он. - Ко мне Стылый приходил! Я и сел. Сижу, перед глазами бурьян плывет, рожа эта чумазая разъезжается, а в ушах звенит: "Сер-гей Пав-ло-вич…" - Что с вами?! - Рожа кричит, глаза выпучила. - Ты меня… как… - И договорить не могу, перехватило дух. - Вы разве не узнали меня? Миша, помните? Диплом у вас делал! А потом - лаборантом… Дип-лом… Ла-бо-ран-том… Будто в колодце от стен отдается. Знакомый звон, да не знаю, про что… и вдруг страшно, шепотом, в самое ухо: "Стылый!" Сразу вспомнилось: вытяжной шкаф в углу, смешанный запах формалина и эссенции, въевшийся в руки, в мебель, в стены лаборатории… Ла-бо-ра-то-ри-и… И человек на стуле передо мной. Бледное, мерцающее в полутьме лицо, будто повисшее над столом отдельно от темного силуэта. Стылый. Мертвые глаза упираются в меня. Черные губы шевелятся беззвучно… Что же он говорил? Что-то страшное и восхитительное… И соблазнительное крайне… Надо же, забыл. А ведь тогда это казалось самым важным на свете. "А что взамен? - спросил я. - Душу потребуете отдать?" Я еще не верил, но мне уже очень хотелось поверить. В конце концов, чем черт не шутит? Но он не шутил. "Отдать можно то, чем владеешь. Разве ты владеешь своей душой? Разве кто-нибудь из вас - владеет?" Странно, я совсем не помню его голоса. Только слова. Нет, не слова мысли. Кажется, он вообще ничего не говорил. Мысли текли из мертвых глаз. "Если бы души ваши принадлежали вам, вы не знали бы ни страстей, ни обид, ни тайных пороков. Разве сын твой страдал бы так, если бы мог распоряжаться своей душой?" Сын. Исколотые руки. Разбитое окно. Осколки стекла под ногами. Врачи… Нет, санитары. Колят в спину. Укол… Прикол, пап, правда?.. - Сергей Павлович! Вы слышите?! -Что? Бурьян. Дрын с коленками. Сухостой. - А, Миша… Извини, задумался… - Теперь вспомнили? Не дай Бог такое вспомнить… - Ты, парень, брось это. Не помню я ничего и тебе не советую. Иди себе… Чего расселся? Завозился он, подтянул костыли свои, встает. - Куда же я пойду? - А мое какое дело? Домой иди! Нахохлился, смотрит мимо меня, в чисто поле. Да чего уж там чистого! Свалка - она и в Африке не клумба. Слева, метров двести, опушка лесопарка. Справа, метров сто пятьдесят, гаражи, а за ними - девятиэтажки торчат. Посередине - мы. А кто мы - кузова битые от "запоров" да "москвичат", набросанные там-сям по всему полю, да обломки плит бетонных, да кучи кирпича, тряпья, наплывы гудронные - все, что валили сюда, чтоб далеко не возить. Да бомжи по землянкам - вот и все здешнее население… Не на что тут смотреть. - Домой мне нельзя. - Миша вздыхает. - Опять Стылый придет… - А меня не касается! - К вам ведь тоже приходил… - Кто тебе сказал? - Сын ваш… - Не было у меня сына никогда! Обознался ты, паренек| - Но как же… - А так же! Страшно тебе - пойди да напейся. И нечего людям приставать! Деньги есть? Крутит опять башкой бестолковой. - Что ж ты, - говорю, - всякую дрянь вспоминаешь, а об деле забыл?! Задарма поить тебя никто не будет. Зарабатывать надо! Уставился, глазами сверлит. Тоже сердитый. Вроде Казбека… Кстати! А не воскресенье ли сегодня у нас?.. - Ну-ка помоги подняться. - Кряхчу, распрямляюсь кое- как. Заработать хочешь? - Смотря чем. - Ну, ты, паря, сказанул! Какая разница чем?! Кто ж нынче на это смотрит? Хоть щенками, хоть младенцами, хоть собственной шкурой - лишь бы деньги! Стоит, задумался. - Вот на это он вас и ловит… - А ты за меня не болей, - говорю. - За себя порадей! Поправиться-то небось хочешь с утра? Или ты, может, не пьешь? Вздыхает. - Пью. - Вот и ладно. Сведу я тебя сейчас к одному человеку, он тебе живо все воспоминания обратно в одно место вгонит. Но с деньгами будешь…

***

"Пирог с повидлом" прошли, можно сказать, на одном вдохе. Провалы все старые, давно известные, тоннель почти не изменился с тех пор, как его проходил отряд Бодрого. В общем, повезло. Бывает, за добычей отправляясь, пророешь новый ход, а назад идешь - он уж завален, или зубы вставлены, или еще что похуже. Одного-двух бойцов и недосчитаешься, а то и весь отряд на повидло пойдет. И добыча, с таким страхом собранная, зароется навсегда, вместе с ребятами… А в этот раз - прямо благодать! В одном месте, правда, пришлось плыть, но совсем чуть-чуть. Воды, слава Богу, никто не нахлебался, а то ведь она и отравленная бывает… Перед выходом на поверхность, как положено, память предков почтили, самих их помянули - и рванули. И не подвели мертвяки - предки наши! Идем по памяти, как по карте: триста длинных - высокими травами, да полета коротких - через пустырь, против солнца, - вот тебе и дырявая башня. Если чуть левее пройти, выйдешь к пустым холмам. Только никто теперь к ним не ходит, там смерть поселилась. Из дозорного отряда, что сунулся туда однажды, вернулся только один - без добычи и без ноги. Дотянул только до лаза в Пирог, там его и рубануло пополам. Хорошо - сразу нашли! А когда вскрыли да распробовали - мама родная! Не приведи Господь даже издали такое увидеть, чего этот парнишка у пустых холмов насмотрелся! Это вам не мертвые зубы, как в тоннеле, а живые звери, громадные, быстрые, хитрые. Отряд окружили раньше, чем их могли заметить, кинулись разом. И пойманных сразу не жрали, шею перекусят - и за следующим… Так что дорога в пустые холмы надолго теперь закрыта. Если не навсегда. Молиться надо, чтобы и здесь, у дырявой башни, эти твари не появились. Пока - тьфу-тьфу - никто не видел. Так ведь и добычи тут, под башней, не достать. Висит, дразнится на такой высоте, что дух захватывает. Попробуй сними ее оттуда! Навернешься - костей не соберешь. А не навернешься, так все равно толку мало. Слишком крепко за башню держится ни оторвать, ни откусить. Разве что… Был однажды случай. Шел здешними местами отряд добытчиков. Вел его толковый командир Востряк, мир праху его. Пустил он, как положено, бойцов цепью, ну и сам идет - поглядывает. Вдруг видит - торчит из травы ха-ароший хвост добычи! Востряк недолго думая хвать его и потащил. Кряхтит, упирается - что-то тяжело идет, не то в траве где-то путается, не то (упаси Бог, конечно) и вовсе привязан. А помочь, посмотреть да распутать некому, все уже вперед ушли… Все, да не все! Слышит - по соседству кто-то хрустит, тоже через травы ломится. И выходит на прогалину его же отряда боец Ребяха. Сам в мыле, уши в паутине, а в зубах - хвост добычи болтается! Востряк так решил: пускай Ребяха оба хвоста берет и тянет дальше парень рослый, загривок толще задницы, хотя и задница дай Бог. А он, Востряк, будет, значит, сзади смотреть чтоб добыча не цеплялась. Ну, решил, подозвал Ребяху поближе и добычу ему протягивает. И пошли чудеса! Только Ребяха за этот второй хвост ухватился, как его и не стало! Ребяхи-то! Вот так стоял боец - и бах! - кучка золы. Добыча на землю упала, да одна на другую, крест-накрест. И тогда уж долбануло по-настоящему. Будто посреди ночи вдруг солнце вспыхнуло, день наступил, и сразу опять темно. Хвосты разбросало, лежат, потрескивают, горячие, как из огня, и на концах красновато светятся. А между ними валяется еще кусок добычи, совсем короткий и тоже горячий. Сообразил тогда Востряк, в чем тут дело: подрались две добычи между собой, одна другой хвост и откусила. Все как в жизни. А что Ребяха пропал, так никто ему не виноват. Двое дерутся, третий между ними не суйся. С той поры нашлась управа и на привязанную добычу. Страви их две друг с другом - одна другую и порвет. Тот кусок короткий Востряк сдавать не стал, придумал его с собой на дело брать. Поначалу смеялись над ним - на охоту дичь понес! - а как начал его отряд добычу за добычей таскать, так и примолкли. А когда Востряка в тоннеле зубами звездануло, устроили парню пышное вскрытие, и память его поделили между командирами. Вот это судьба! Смело можно сказать - не зря боец жизнь прожил! Небольшой кусок добычи теперь каждый отряд с собой носит, и в нашем такой есть, раздоркой называется. Брось его сразу на две добычи - они тут же и подерутся, будут искрами плеваться, пока хоть одна, да не порвется. Только вот заволочь раздорку на дырявую башню непросто будет. Ребята мы, конечно, натасканные, специально отобранные, но как глянешь на этакую высоту - ох, мохотно! Ни один отряд еще с башни добычу не рвал… А мы вот возьмем и сорвем! И за это нас перед следующим походом в спину колоть не будут! Это ли не счастье? Да ради такой благодати не только на башню - на Луну залезть попытаешься! Как у нас в клетках говорят: попытка - не пытка. Пытка - укол… Народу у Казбековой будки в этот раз еще больше собралось. Целая толпа перетаптывается. Стоят, языки чешут да под ноги плюют. Курить-то Казбек перед уколом не велит, сам лично каждого обнюхивает, вот и мучаются, которые курящие. Всю землю вокруг заплевали. Пристроил я Мишу возле забора. - Смотри не зевай, - говорю тихонько, - как готовая партия выйдет сразу давись, продвигайся к двери. - А куда это мы пришли? - шепчет. - Тебе какая разница? Топчись знай да на дверь поглядывай! Стоим. Жарко, солнце припекает. Народ, видно, совсем дуреет на припеке - кто во что горазд врут, лишь бы не молчать. Попробовал я было опять про темные силы, дескать, уверуйте, убогие, и наступит новое царство, - нет, не слушают. Ну и хрен с ними! - Вчера, ни в жизнь не поверите… - Костян рассказывает (он уж здесь! Вот с кого уколы, как с гуся вода!), - иду, значит, мимо подстанции. Вдруг в траве - ш-ш! - шуршит. Думал, змея! Тонкая, блестящая, извивается - ну вылитая гадюка! - Вот сволочи! - Нинка перхает тихо, не в голосе, видно, после вчерашнего. - Разведут всяку дрянь в акваримах, а потом на улицу выкидуют! Нормальному человеку на землю не прилечь… Костян кепкой на нее машет. - Да не то! Я как поглядел, а в ней метров двадцать! В змее-то! Тогда сообразил, что это кабель силовой! - Кому про что, а вшивому про баню! - ржут в толпе. - Костяну везде цветмет мерещится! - Тьфу ты, в самом деле! - Нинка злится. - Вот удивил! Ну, тащит кто-то кабель, а тебе и завидно? - Да никто не тащит! - Костян в ответ. - Говорю же -сам ползет! Там трава еле-еле по колено. И он по ней зигзагами, зигзагами! А вокруг никого. Я тогда за ним. Интересно же! До самого забора шел. Во-он там он нырк на институтскую территорию! И в подвал утянулся. - Так, может, это змея и была? - спрашивает кто-то этак, с подъюбочкой. - Чего кабелю в ветеринарном институте делать? А из толпы: - На Казбековы уколы приходил! Хохочут. - Да что я, кабель от змеи не отличу?! - упирается Костян. - Чуть за хвост его не ухватил! Нормальный кабель, Шэ-ВэВэПэ - два на ноль семьдесят пять! Мне ли не знать! - Это в голове у тебя два по ноль семьдесят пять! - изгаляются. - Да в каждом глазу по три семерки! Плюнул Костян. - Говорил же - не поверите! - А вот сейчас Казбек выйдет - мы у него спросим! И тут мне в руку будто зубами кто впился. Я аж подпрыгнул. А это Миша, мать его, всеми своими черными когтями ухватил меня за локоть и тянет. - Не надо меня к Казбеку! - пищит. - Пожалуйста, не надо! Я от него весной только убежал! И в слезы! Все смотрят на него, как на психа, да и я, признаться, ни черта не понимаю. - Да ты пусти руку-то! - говорю. - Смотри, до крови разодрал, дурак блаженный! Чего опять испугался? Казбек сроду никого силком не держит. Хочешь заработать - заходи, нагибайся. Не хочешь - вали на все четыре! - Он меня ищет! Увидит - убьет! Уйдем, пожалуйста! - Белочка у пацана, - Костян говорит, - дело известное, Меня с метилового так же вот колбасит… - Да на кой хрящ ты ему сдался?! - ору на Мишу. - Перегрелся, что ли? Ты его видел вообще, Казбека? Хоть раз? - Я у него при виварии работал, - хлюпает, - за крысами ухаживал, эпидуральную пункцию делал… Ишь какое слово вспомнил, оборванец! Видно, и впрямь чего-то было. Вот тебе и Казбек! Выходит, не одни мы у него подопытные звери. Есть и помельче. Только чудно это - спинномозговая пункция у крысы. Сколько я Казбека помню, никогда он наукой не интересовался. Да и какая ему наука, бандюгану? Всю жизнь в институте шоферил, потом в коммерцию подался, с ларьков копейку сшибал, ранен был в разборках, по больничкам отлеживался. Спинномозговой жидкостью тоже, видно, для бизнеса начал промышлять. Кому-то, стало быть, нужен он, горький наш бульон… - А крысы-то ему зачем? - спрашиваю. - Бомжей, что ли, мало? Смотрю, вокруг нас с Мишей народ уже собирается. Ох, перемолчать бы лучше эту тему, не дай Бог, до Казбека дойдет! Да поздно, сам же спросил. - Он в журнале прочитал, - рассказывает Миша, - если крысу чему-нибудь научить, например, по лабиринту ходить, а потом ее мозг скормить другим крысам, то все они лабиринт с первой попытки проходят, не хуже крысы-донора… Народ-то не понял, что за доноры-шмоноры, а Костян враз ущучил. - Вот это толково! - ржет. - А мы, дураки, по восемь лет в школе парились! Куда проще - тюкнул училку по темечку, мозги ее с горошком навернул - и ду ю спик инглиш! Миша все не заткнется никак. - А если донор - человек, - говорит, - то крысы начинают надписи понимать. Только мозг человеческий достать трудно, приходится жидкость брать - тоже помогает… Тут меня вдруг трясти начало, я даже испугался, думал - в припадок бросит. Оказалось - в хохот. Стою и ржу вместе с Костяном, как дурак. Да дурак и есть! Это что же выходит? Вот для каких научных изысканий мы свои спины под иглу подставляем! Жизнь отдаем по миллиграмму! А многие уже и отдали - закопали их после тех уколов. Смешно, блин! - Но ты-то, Миша! - хохочу, рукавом утираюсь. - Ты-то! Биофак закончил! Не мог объяснить ему, что все это ерунда на постном масле?! Самому-то не смешно было - крыс мозгами кормить? Смотрит Миша на всю нашу развеселую компанию, а сам и не улыбнется. Какое там! Глаза дикие, пуганые, лицо иссохшее, как у старика. И говорит, будто во сне: - Стылый тоже сильно смеялся… Тут смех потух, как окурок притоптанный. Тишина. Только Мишин голосок: -…Когда Казбек ему рассказал, он прямо до слез хохотал… а потом и говорит: "Хорошо. Пусть так и будет". И стало так. Смурняга сорвался. Он шел первым, и хорошо шел, обогнал остальных так, что его еле видно было. Мы еще карабкались по толстой башенной ноге, а Смурняга уже маячил почти на середине. Он бы и больше от нас оторвался, да приходилось ему тянуть за собой хвост раздорки и напарника своего Клюкву, который вроде как помогал ему. На самом деле Клюква только за конец раздорки держался. Он бы рад помогать, да разве за Смурнягой угонишься? Смурняга всегда в первых ходил, готовился с душой, не халявил. А уж как он мечтал до большой добычи первым добраться! Прямо из шкуры лез. И на дырявую башню так же шел - не напоказ, смотрите, дескать, каков я боец, и даже не за командирством, хоть командирство светило ему стопудово за этот поход, а так, будто жить не мог без той добычи наверху. И то сказать, сколько уж она, добыча-то, над нами висит, душу выматывает, длинная да блестящая, а мы все грязные хвосты по земле собираем. Вот и кинулся Смурняга на башню, как в атаку… А тут - дождь… Надо было ему остановиться, пересидеть, да он уж не мог -видно, шибко чесалось то место, которым боец должен опасность чувствовать. Летел вперед, с раздоркой в зубах, с перекладины на перекладину, а они то прямо, то вкось, то близко, а то и далеко. Ну и поскользнулся на мокром откосе, только ноги в воздухе мелькнули. Клюква мог бы подстраховать, да сам раззявился - привык, что его Смурняга чуть не на себе вверх тащит. Стоит у самого края и даже не видит, что напарник падает, за воздух хватается. Я аж зажмурился. Вот сейчас Смурняга его сдернет, и оба - в землю, всмятку, а главное - раздорку уронят, сволочи! Это опять за ней слезай и наверх волоки! Не управимся дотемна… Эх, Смурняга! Вот тебе и супервоин… Но напрасно я Смурнягу ругал. Он хоть и падал, а успел сообразить что к чему и, пролетая мимо Клюквы, раздорку выпустил! Последней надежды на страховку себя лишил! Да, братцы, это солдат! Другой бы с испугу намертво в нее вцепился и все дело загубил. А он и не вскрикнул даже, молча мимо нас пролетел, мне даже показалось, что я глаза его увидел… Прощай, боец! Спасибо тебе… Ну да стоять тут долго нечего, не вниз смотреть надо, а вверх. Клюкве в напарники послали Чекрыжа. Остальные за ним - вперед марш. Сыро, скользко, но лезем, поднимаемся потихоньку. Дождь кончился, как раз когда Клюкву нагнали. По откосам еще текло, но идти стало легче. Чекрыж ухватился за хвост раздорки, Клюкву погнали первым, да он и сам заспешил, боялся, что, раздорку отобрав, отправят его следом за Смурнягой. По совести, надо было бы так и сделать - не будет зевать в другой раз, да главное-то дело еще впереди, неизвестно, как там пойдет и сколько бойцов придется положить. Потому - каждый на счету. На высоте с непривычки ох как страшно. Ветер воет, башня под ногами ходит ходуном, то ли вправду раскачивается, то ли в башке такое кружение не поймешь. Да тут и понимать нечего. Без страха дела не сделаешь. Не того бойся, что ветром сдует, а того, что без добычи вернешься. Ветер, он нам только на пользу - мокрые перекладинки сушит. К самой добыче подобрались уже совсем посуху. И как дошли, так о высоте и вовсе забыли. Вот она, большая добыча. Четыре хвоста к нашей башне привязаны и тянутся от нее в туман - к другой, отсюда не видной почти. Хвосты толщины такой, что хоть гуляй по ним, как по тропке. Но мы сюда не гулять пришли. Вот только теперь самое трудное и начинается. Кто не знает слов молитвы на добычу: "Велика и тяжела. Вкуса кислого, запаха невкусного… Лежит, свив тело кольцами, если же протянется во всю длину, может убить в одно мгновение"? А почему убить? Чем? Как? Никому не известно. И наша теперь задача - смерть эту обмануть. Да только попробуй ее обмани! Сколько жизней она прежде заберет? Никто не скажет. Первым пошел Клюква - как виноватый и тем подвигом обязанный вину свою искупить. По длинной перекладине переполз он на блестящую гроздь, вроде грибных шляпок, нанизанных на один сучок. Только грибы те твердые, как камень, прозрачные, как ледышки, и такие же гладкие. Соскользнуть с них раз плюнуть, а внизу пропасть. Грозди эти на башне растут, как на дереве, а уж к ним добыча привязана. В зубах у Клюквы хвост раздорки, чтобы ткнуть им в добычу как следует и посмотреть, что будет. Если подерутся две добычи, начнут белым огнем полыхать, искрами сыпать, глядишь - большой хвост и оборвется. А что с тыкальщиком будет, про то заранее сказать нельзя. На земле бывали случаи, что и живой оставался. Редко, правда. Гораздо важней, чтоб раздорка в драке, не дай Бог, вниз не свалилась. Для того другой конец ее держат двое бойцов - страховщики. Вроде все по уму подготовили. Можно пробовать. Полез Клюква вперед, до самой добычи, и, с духом собравшись, как ткнет в нее раздоркой! Ни искорки не выскочило с добычи, и Клюква цел, а вот Чекрыж с Намоем, что хвост раздорки держали, вдруг факелами пыхнули и рассыпались! Полетела раздорка вниз, да Клюква в этот раз уж не зевал, удержал, обратно к башне притащил. И на радостях, что жив остался, решил еще раз попробовать. Велел он второй конец раздорки никому не держать, а зацепить прямо за башню, самим же подальше отойти и не отсвечивать Раскомандовался, одним словом, что твой командир! Но никто с ним не спорил - если боец решил со смертью в чехарду сыграть, значит, задумка какая-то у него есть. Сделали все как сказал: загнули хвост раздорки крючком и за перекладину зацепили. И правда, так надежнее - уж не упадет! Отползли, ждем поодаль. Клюква со своего конца раздорку поудобнее перехватил и опять к добыче полез. Ну, Господи, благослови… Вот взобрался на гроздь, через одну пластину перемахнул, через вторую, третью… Последняя осталась. И тут длинная синяя искра сорвалась с добычи и ударила прямо в раздорку. Зазвенела, рассыпалась гроздь. Заплясало нестерпимо белое пламя на том месте, где только что виден был Клюква, а потом толстенный хвост добычи вдруг лопнул, и огненный его обрубок канул в темную пропасть под башней… - Мало несут! - Казбек зло бросил шприц. В ближних клетках поднялись испуганные мордочки. - Не то, что надо, берут! Почему так? Старичок пожевал беззубыми деснами и, ничего не ответив, снова зачерпнул ложкой из миски. - Плохая твоя инструкция! - Казбек повернулся прямо к нему. - Зачем кормлю тебя? - Так ведь это… попробуй им объясни, чего тебе надо… - Старичок вздохнул. - Зачем объяснять?! - вспылил Казбек. - Пальцем покажи - вот это и вот это неси, да? Старичок беззлобно рассмеялся: - Кому показать? Крысам? Им оно без надобности. Они каждый день такое видят… - Видят - зачем не несут?! - Кабы знать… Старичок отломил краюху хлеба и, тяжело поднявшись из-за стола, двинулся вдоль ряда клеток, кроша помаленьку. В клетках завозились. -…Отсоединить, поди, не могут. Не умеют ток отключить. Может, травят их там, может, ловят. У крысы ж не спросишь… - Алкашей своих конченых учи! За что я им деньги плачу?! Старичок задумчиво покопался в бороде, выбирая крошки. - Бонжа учить бесполезно, - сказал он веско. - Бонж и так - либо электрик, либо механик бывший, а то и вовсе ученый какой-нибудь… - Но-но! - прикрикнул Казбек. - Ты про ученых - молчи! Ты про нас ничего понимать не можешь! - Да я разве про вас? - Старик махнул рукой. - Что вы! И в мыслях не было! - Искоса блеснул голубым ребячьим глазом. - По ученой-то части вам, конечно, виднее. А мне, дурню, откуда знать, как оно там выходит? Объясняю вроде бонжам, да разговариваю-то с крысами! А крысам об непонятном - только слова на ветер бросать, не поймут. - Значит, бомжи твои тупые, хуже баранов! - ругался Казбек. - Грязь, а не люди! Других надо! - Люди все одинаковые, - сказал вдруг кто-то за спиной Казбека. Шприцы и пробирки полетели на пол - Казбек, поворачиваясь, задел стол. - Кто тут?! В темном углу вивария тускло мигнули два желтых огонька. - Сты… Стылый? - Казбек покашлял, прогоняя внезапную сиплость. - Ты чего здесь? Из темноты надвинулась совсем уж угольно-черная фигура. На самом деле Стылый по-прежнему сидел на вертящемся лабораторном стуле, опершись подбородком о высокую спинку, но теперь, будто по собственному желанию, стал различим в полумраке. - Проведать зашел, - пророкотал неулыбчивый голос. - За науку поболтать… с глазу на глаз. Казбек поспешно кивнул. - Понял тебя, уважаемый! Он обернулся к старичку: - Иди, отец, принеси нам… И замолк. Никакого старичка у стола не было. Он исчез неизвестно когда, не шаркнув развалившимися ботами, не скрипнув рассохшейся дверью вивария, и это было необъяснимо. Казбек даже наклонился чуть-чуть, чтобы заглянуть под стол. - Не отвлекайся, - толкнул его голос Стылого. - У меня мало времени. Рассказывай. - Что там рассказывать… - буркнул Казбек, неуютно передернув плечами. - Объяснять очень трудно. Слова надо специальные. Научные, эти, как их… - Термины, - подсказал гость. - Да. В общем, я тут исследования делаю… И еще эксперименты. - С этими? - Стылый встал и прошелся мимо притихших клеток. - Экспериментальный материял, - гордо сказал Казбек. Стылый с костяным треском провел пальцем по прутьям клетки. Крысы в панике метнулись из одного угла в другой. - Хороший материал, - усмехнулся гость. - Кормленый. А где остальной? - Какой - остальной? - не понял Казбек. - Люди. Стылый смотрел в упор, и от этого взгляда Казбек почему-то чувствовал себя виноватым. - Да разве это люди… - замялся он. - Ты брось, брось! - Гость погрозил пальцем. - Плохих людей не бывает. - Ха! Не бывает! - Казбек горько рассмеялся. - Бараны, честное слово! Учишь их, учишь - ничего не понимают! - Это все от жадности… - Правильно! И я так думаю! - Казбек радостно закивал. - От твоей, - остановил его гость. - Ара, зачем так говоришь?! Мало я денег им раздал, конченым?! - Что деньги! - Стылый глядел сурово. - Они жизнь свою тебе отдают! А ты ее - крысам… - А что, неправильно? - Казбек беспокойно вглядывался в лицо гостя. Ты же сам сказал: "Пусть так и будет"! - Правильно, все правильно. - Стылый отшвырнул ногой рассыпавшиеся инструменты и присел на край стола. - Но, забирая одну жизнь, дай взамен другую… Казбек надолго задумался. - Погоди, уважаемый… Ты что предлагаешь? От крыс брать - и обратно людям колоть?! На кой черт это надо?! - А ты попробуй. Вреда не будет. - Как не будет?! Думаешь, им не больно?! - Ишь ты, - гость сверкнул глазами, - жалостливый… Ничего, потерпят. Больнее, чем теперь, все равно уж некуда… - А мне какая от этого польза? - упорствовал Казбек. - Расходы одни! Стылый, выбросив указательный палец, как лезвие складного ножа, ткнул в сторону клеток. - А ты разве не хочешь узнать, что с ними происходит по ту сторону? - По ту сторону - чего? - Пирога с повидлом… Когда я сообразил, куда он нас завел, меня чуть родимчик не хватил. Плетюне шепчу: - Нет, ты понял?! А он, простодырый, только ушами хлопает: - А чего? А где? - Смотри, - говорю, - куда нас твой умник тащит! - Какой умник? - Плетюня тупит. - Следопут ваш хваленый! Он же прямиком в пустые холмы ведет! - Да ну тебя! - Плетюня и морду отворотил. - Как чего брякнешь, так противно слушать! - Разговорчики в строю! - Командир сзади кусается. - Не растягиваться! Шире шаг! Ему лишь бы покомандовать. Шире да шире. Порвут пополам, так шире некуда будет. Докомандуешься… Сам, поди, и не знает, куда идем. А я в этом деле кое-что соображаю. Дырявая башня справа осталась - там, где большая гарь. Гарь мы кругом обошли, чтобы на голое место не выходить. А теперь Следопут опять резко влево взял. Значит, пустые холмы прямо перед нами. Просто к ним с этой стороны еще никто не подходил. Да и с других-то сторон всего пару раз совались, и никогда это добром не кончалось. Сколько легенд про здешние места рассказывают - одна другой страшнее! Да что легенды! Тому, кто памяти покойницкой отведал, и легенды не нужны! Они такое про пустые холмы знают, что их сюда и раздоркой не загонишь! А этот прет напролом, и все ему поровну. Характер такой дурацкий - никого не слушает, никому не верит, командиров в грош не ставит, вечно с ними цапается. Может, это оттого, что спину ему колют чаще, чем нам, не только перед походом, но и после. От такой жизни сам себя возненавидишь, не то что командира. Командиры, они тоже разные попадаются. Иной бывает тупой, как баран, если не хуже. Спроси его, кто такие бараны, - умрет, не вспомнит. А гонору - вагон. Нынешний наш отрядный, по кличке Утюг, тоже поначалу хвост на Следопута задирал. Но как в пирог с повидлом залезли, тот ему быстро показал, кто здесь главный. Три крысоловки обошел и отряд провел без единой потери. В четвертую, уж видно, специально щепку сунул, чтоб не думали, что каждый тут может ходить взад-вперед. Как хряснули зубы об зубы - щепка пополам, командир залег, мы чуть в бега не ударили, аж духом скверным от кого-то потянуло. А Следопут посмеивается. - Что, - говорит, - обделались? Не дрищите, они больше не укусят! И дальше пошел. Нет, моя бы воля была, я бы с таким водилой шагу на территорию не ступил! Он хоть ловушки все знает, да заведет в конце концов куда-нибудь похуже крысоловки… - О! А чего это там? - Плетюня меня в бок толкает. Вижу - впереди поднимается над травой остроконечная макушка. Чуть подальше - вторая. Ну так я и знал! Пустые холмы! Чтоб мне самому пусто было, если не они! Тут и до командира, Утюга нашего, начало доходить. - Так, - говорит, - это у нас что? - А сам нагоняет быстро Следопута. - Это же вон что! Как оно… запамятовал… - Склады. От Следопута разговора доброго не дождешься. Буркнул одно слово, и дальше. - Ну, правильно… Погоди. Что еще за… - Командир скачками за ним. Я слова-то этого не знаю! Нет такого места на территории! - Почему нет? - Следопут ему, так лениво. - Вот оно. Только у вас по-другому называется. - У кого это - у нас?! - У крыс. Вы по глупости склады зовете пустыми холмами. Тут весь отряд как по команде встал. Замерли, дышать боимся. Кое-как Утюг насмелился и просипел: - Ты издеваешься, что ли?! Куда завел, гад?! - Пока никуда, - посмеивается. - Но лучше бы нам куда-нибудь зайти, на месте не стоять. А то неровен час… Бойцы давай занимать круговую, молятся потихоньку, кто как умеет. - Ты, сволочь, на съедение нас сюда заманил! - Отрядный ревет. - У меня приказ совсем другой был! Но Следопуту на его приказы чихать с дырявой башни. - Приказ у всех один, - говорит. - Добычу принести. Хочешь домой пустым вернуться - уходи. По ушам видно - многие прислушиваются, хоть зуб на зуб ни у кого не попадает от страха, по себе могу сказать. Он тогда громче, чтоб все слышали: - Сейчас у собак обед. Кто не собирается на полдник оставаться - за мной бегом марш! И потрусил себе дальше. Вроде ни одного слова понятного не сказал, а пробрало. Рванули мы за ним все как один. И Утюг бежит, подгоняет еще: - Не растягиваться! Кто такие эти собаки, что за обед у них и что за полдник - не знаю. Да, может, оно и к лучшему. Бежим себе. Пустые холмы впереди все выше и выше поднимаются. То есть не холмы, а, выходит, склады. И совсем даже, может оказаться, не пустые. Самый ближний - ох здоровенный, на четыре угла, с отвесными стенами - ну точь-в-точь такой, как про них врут… Бежим прямо на стену. Вся она белая, только кусок серый, чем-то он не такой, как остальная стена. - Соображаешь, Плетюня? - толкаю на ходу балбеса, напарника своего. - Чего? - пыхтит, булками работает, толстомясый. - В стене-то! - Ну? Чего в стене? - Чего-чего! Корм ты кошачий! Не видишь - дверь! - Какая такая дверь? - Эх, обалдуй! Сколько колешься - дверей не знаешь! - Да ну тебя! - Плетюня отмахивается. - Потом поговорим! Да чего уж тут говорить, когда и так все понятно. Следопут прямо к двери нас и вывел. Неужто открыть собирается?! Вот это был бы номер! Никому из бойцов самому открыть дверь не удавалось, штука эта особенная, хитрая. То она - стена стеной, а то вдруг раз - и лаз. Неподатливая уму вещь! Но Следопут, он не из нашей шкуры сшит. Ему, поди, и дверь не в диковинку. Подошел, понюхал, когтем колупнул… - А ну, навались! - говорит. Ну, мы и уперлись всем отрядом, иные просто в стену, но этих Следопут обругал, переставил к двери, дал команду. Надавили дружно. Следопут сзади стоит, сам не толкает. Потом вдруг - скок Плетюне на спину, а оттуда - еще выше, до блестящей какой-то ерундовины, что из двери торчит. Я даже подумал, может, добыча такая? Чего он в нее вцепился, как в родную? И тут мы все повалились, потому что дверь-то поехала! Только что ни щелки не было, и вдруг - готовый лаз прямо туда - в склад. А оттуда кисленьким так и тянет - добыча промасленная лежит, нас дожидается! Ай да Следопут! Вот это голова! Такую бы голову - да на всех поделить, хоть по кусочку каждому бойцу отведать! Ломанулись мы в щель - прямо давку устроили, и впереди всех - Утюг. Следопут на землю соскочил, предупреждает - Эй, полегче там! Под ноги смотреть, рты не разевать! Тут ведь тоже зубы встречаются… Какие там зубы! Мы как на склад влетели, так прямо растерялись. Глаза в разные стороны, честное слово! Вот это добыча! Без конца и без края. Взрослая кольцами свернулась плотно, и кольца лежат - до потолка. Молодая короткими хвостами, тонкой пластиной, крючком, всякой загогулиной - на полстены куча! Самая жирная, в мягкой шкуре, на толстые бревна намотана, и тоже - несметно. А помимо того, еще какая-то особая, упрятанная в бумагу, в дерево, в жеваную труху, но по кислому духу все равно ясно - она, добыча! Кругом - добыча! Эх, как пошли мы нагружаться да обматываться! Тут уж нас Следопут не учи! Длинную тянем, на нее короткие цепляем, так чтоб только еле-еле волочь. Да поперек еще - плоских с дырками, а на них уж - каких попало, внасыпуху. - Хватит! - Следопут орет. - Пора возвращаться! Завтра опять придем! Ну, смешной! Завтра! Завтра еще будем живы или нет, а добыча - вот она, сегодня! И пока мы ее с места сдвинуть можем - будем нагружать! Вот как не сможем, тогда ладно. Один, последний, хвостик скинем. Хотя вряд ли… Уж Следопут и уговаривал, и дрался, и на командира кричал - ничего сделать не мог. То-то, брат! Это тебе не двери открывать. Нет такой силы, что бойца от добычи оторвет! Наконец тронулись, медленно, но со всей красотой. Ползет куча, а нас из-под нее почти и не видно. Дверь пришлось настежь распахнуть, и то еле протиснулись. Наконец выползли на голое место. Через травы ломиться нечего и думать, двинули проплешинами в сторону большой гари, к дырявой башне. А чего стесняться? Мы тут хозяева теперь! Добычи сколько хотим, столько и волокем. Гарь, и та - наших ребят работа, Смурняга с Клюквой ее устроили, когда с дырявой башни добычу рвали. Да куда ни глянь - везде все теперь наше!.. Вот тут-то он и появился. Вымахнул на пригорок прямо перед нами будто из моего же сна выскочил, из старой покойницкой памяти, - в общем, сразу я его узнал. Ловкий, глаза озорные, а сам при этом - огромный, аж тошно, и зубы такие, что тоска. И сразу понятно, что бежать бесполезно. Все, отбегались. - Дождались, сволочи! - Следопут хрипит. - Бросай все - и врассыпную! Глупый он все-таки, хоть и колотый. Ну сколько можно объяснять, что бойцы добычу не бросают? А если который и бросит, так недолго после того проживет. Свои же и прикончат. Не для того мы такую муку перед походом принимаем, чтобы взять и все бросить. Наоборот, вцепись в нее всеми зубами и когтями - может, и не оторвут… Только зверь отрывать никого и не стал. Подскочил к командиру да голову ему и скусил. Напрочь! Только хрустнуло. И сразу - дальше. Утюг еще лапами загребает, а этот уже возле следующего бойца. Хвать поперек загривка - готов! Следующая - Плетюнина задница из-под кучи торчит, а там и до меня очередь дойдет. Я уж и глаза закрыл, готовлюсь. И вдруг - что такое? Слышу опять Следопутов голос, но уже совсем с другой стороны. Да неужто он бросил-таки добычу?! Не может того быть! У меня даже глаз сам собою раскрылся. Вижу, и точно, Следопут от нашей кучи черт-те где. Но не удирает, а, наоборот, забежал к чудищу сзади и кричит, шипит, плюется! На себя отвлекает. Зверь поначалу только фыркнул - погоди, мол, и до тебя очередь дойдет, - но на Следопута не бросился. Зачем, когда вот они, Плетюнины окорока, прямо у него под носом? Да неправильно он рассчитал. Только хотел окорочка отведать, как Следопут подбежал сзади и за его собственный окорочок - цап! Визгу такого я отродясь не слыхал. Рванулось чудище, чуть всю добычу нам не разметало, крутанулось на месте и за Следопутом. Да тот, не будь дурак, давно уже удирает, без выдумок, без зигзагов, а держит прямиком на клетку. Ага. Вылитая клетка стоит посреди поля, совсем как дома у нас, только здоровенная и без верха. А внутри у нее - ну почти как в пустом холме - добыча на добыче! Но не кучей, не как попало, а вся друг с другом сцеплена, скреплена, хвосты от нее тянутся во все стороны, на ветру посвистывают. Следопут, видно, давно в этой клетке дыру углядел, кинулся прямо к ней, юрк - и внутри! Зверь на прутья налетел, но не пробил - сам чуть не убился. Зарычал свирепо, давай землю под прутьями рыть. Мы стоим, смотрим. А что делать? Далеко с добычей не уйдешь, да и носильщиков меньше стало. Слава Богу, зверь на нас - никакого внимания, роет, только камни летят. Следопуту тоже деваться некуда. Сидит в клетке, ждет. Ну и дождался. Зверь даром что здоровый, а порыл-порыл, втиснулся под прутья и, глядим, голова уж в клетке! Уперся, рванулся - и весь там! Беда Следопуту! Сам себя в крысоловку загнал. Тут бы ему надо по клетке побегать, зверя закружить да в ту же дыру и выскочить, а он, бедолага, с испугу сплоховал, полез чего-то наверх, прямо по добыче, с ветки на ветку, со ступеньки на ступеньку. Да разве от такого убежишь! Следопут со ступеньки на ступеньку прыгает, а зверь - сразу через три. Добро еще, понапутано там из добычных пластин, крючков да хвостов - прямо заросли. Нам отсюда как следует не разобрать, но видно, что несподручно здоровенному чудищу по этакой путанице Следопута гнать. Однако и не отстает. Следопут со страху уж на самые хвосты забрался, думал, там его зверю не достать, да просчитался. В три прыжка влетело чудище на самый верх и, по хвостам шагая, - прямо к нему, теснит в самый угол. Тут уж нам очень хорошо все видно - забрались высоко, как напоказ. Жмется боец к решетке, на нас оглядывается. Ну и мы смотрим. Без командира остались, сейчас и проводника прикончат… Зверь, кажется, и не спешит, выбирает, как половчее его ухватить. Пасть разинул, зубищи наружу выставил и - шажок за шажком - все ближе… А что дальше произошло, я вам и не скажу - не разглядел. Следопут метнулся, будто от отчаяния, да, оказалось, неспроста. Ухватил он какую-то блестящую загогулину вроде той, что на двери, и - дерг! А от нее - искры! Как загудело в клетке, хвосты разом дрогнули, зашелестели меж собой, и не знаю отчего, но зверь вдруг тявкнул жалобно, заскулил, задергался, как в спину уколотый, а потом голоса у него совсем не стало. Так молча и околел. Мы из-под кучи своей повылазили, глазам поверить не можем: добыча убила своего же сторожа! А Следопута - главного на свете вора - пощадила! Это как же понимать? Выходит, и впрямь мы здесь законные хозяева? Раз добыча сама в руки просится и не зверюге охранному помогает, а нашему бойцу-добытчику? Вон он, из клетки выбирается, гордый, как сто отрядных командиров. К нам идет ленивой походочкой, и морда сонная, будто все ему нипочем и раз плюнуть. Окружили мы его, в бока пихаем, молодец, дескать, этакое страшилище уконтрапупил! - Ладно, чего там! - Следопут отмахивается. - Пошли скорей отсюда, пока другие не вернулись… - Нет, погоди, - Плетюня ему в ответ, - тут одно маленькое дельце осталось… Все обступили Следопута еще плотнее, слушают, что Плетюня говорить будет. Смотри-ка ты! Увалень-увалень, а тут Разговорился что твой командир! - Это, - говорит, - хорошо, Следопут, что ты зверя победил. А что в пустые холмы нас привел, так просто замечательно. Мы этого теперь никогда не забудем. - Ну? - Следопут ничего не понимает, смотрит на каждого по очереди. Не догадался еще, хоть и умный. - А вот то, что ты добычу бросил, - Плетюня неторопливо объясняет, это очень плохо. Дошло наконец до Следопута, заметался. - Да вы что, ребята?! Вот же она, добыча! Целехонька! Я же спас ее! И вас всех от собаки спас! Разве непонятно?! Плетюня ко мне поворачивается. - Чего он раскричался? - Уговаривает простить. - Как это так - простить? - Плетюня удивляется. - Ну, подумайте! - Следопут втолковывает, мечется с одного к другому. - Ну, напрягите мозги свои мышиные! Если бы я за добычу, как все, держался, что с нами было бы?! Кто бы добычу домой потащил, если бы всех вас тут передавили, как кур? Кто?! - Ты, Следопут, не мудри! - Плетюня спокойно отвечает. - Мы тебе про одно, а ты нам про кур! Закон простой добычу не бросать. А там уж как Бог даст… Он оглядел отряд. - Что решим, братцы? Мне одному вскрывать или кто поможет? Ну, я и помог… Плохо спать стал. Всю ночь ворочаюсь. И выпивка не помогает, только хуже от нее. Тошнит, а не забирает, и во рту горечь. То ли уж специально такую гонят, чтоб и последнюю радость у нашего брата отнять? Глотнул да срубился - вот все счастье бомжево. Нет, мешает оно кому-то! Не спи, калечный, мучайся, каждую секундочку этой жизни сволочной разжуй да проглоти! Намаешься так за ночь, под утро только прикемаришь чуть-чуть тут другая беда. Сны наваливаются. И всегда одни и те же. Куда-то ползу я через подземные ходы, через травы высоченные, пробираюсь под железными конструкциями, каких сроду не видано было, и носом, на нюх, ищу ее добычу. Чертов старичок! Все уши своей добычей прожужжал, снится она уже! Но началось это не так давно, с тех пор, как Казбек стал по два укола засандаливать. Рвет из спины свою вытяжку, а потом через ту же иглу что-то обратно закачивает. Возможное ли дело - такую муку пережить? Вот и не выдерживает человек - с ума сходит. Если бы я один такой был, так сомневался бы еще насчет уколов. А то ведь всех наших колбасит, как порченых! Злые стали, наглые. Нинка Костяну зубами в горло вцепилась, чуть до смерти не загрызла - еле отняли. Это что же такое с людьми делается?!

…И опять верчусь, не могу пятый угол найти. На спине совсем спать разучился, тянет все время клубком свернуться и ноги к носу подтянуть. Да тут еще зуд этот! Раньше, бывало, заведется по летнему времени какая-нибудь живность в волосьях, чешется помаленьку до холодов, а зимой ей другая на смену приходит - еще спокойней. А теперь не так. Крупно зудит, без отдыха. И больше всего - в руках и в ногах, в самых пальцах. Я поначалу струхнул, думал, не гангрена ли после тех заморозков, а теперь понял, в чем дело. Когти у меня растут. Да такие прут твердые, неломкие, острые и с загибом. Подобрал этой весной ботинки в лесопарке - почти новые, крепкие, думал, износу не будет. Куда там! Вдрызг! И во все дыры когти торчат. Да разве в одних когтях дело? Я вон вчера сунулся в гастроном, чего-то все ларьки закрыты были, так мент у дверей аж позеленел, как меня увидел, и ни слова не говоря - за кобуру. Видно, совсем я засинячил, на человека стал не похож. Ну и хрен с ним! В гастроном больше не хожу. Не то чтобы я мента боялся, нет. Вовсе даже наоборот. Достань он тогда пистолет, вряд ли успел бы выстрелить. Вот это меня больше всего и пугает. С каких это пор я опасным стал?! Может, с голодухи такая злость? Что-то уж больно несытные времена пришли. Возле столовской помойки что ни день - драки. Хотя вываливают вроде и не меньше, чем раньше. Много ли той еды нашему брату надо было? Поклевал корочку, чтоб не пить без закуски, - и ладно. Не зря ж говорят: алкаш спиртом сыт и спиртом сс…т. А тут - с холодами, что ли? - какая-то прямо прожорливость напала. Ешь, ешь - и все мало… Ох, заботы, заботы! Никак не уснуть от них… Лежишь, глазами лупаешь. Вдалеке собака прошла. Не слышу, не чую, а знаю, что прошла. Тоже вот, недавно у меня такая особенность появилась. От бессонницы, наверное… А жалко, что убежала собачка… Неплохо было бы заморить червячка. В последнее время совсем мало бродячих псов стало, всех поели. А раньше чего-то брезговали или боялись их - голов по пятнадцать - двадцать стаи ходили и кормились же чем-то! Да и то рассудить, лесопарк - не тайга. Здесь кафушка, там - ларек, жарят, варят, дым коромыслом, объедков - вагон. Отчего теперь голодаем - ума не приложу! Заботы, заботы! Охо-хо… Сейчас бы засадить стакан, как в бывалое-то время, и отплыть до утра во тьму сиреневую… И вдруг - мороз по спине! Я аж вскрикнул и сам себе рот зажал. Понимаю - рядом кто-то есть. Вот тут, за жестью моей ржавой, стоит и прямо сквозь нее на меня смотрит. И видит! Как же я шагов не услышал?! Запаха не почуял, при нынешнем-то моем чутье?! Кто ж там такой? Может, тот самый пес, что стороной прошел недавно? Да не подобраться ко мне простому псу! А если он не простой? Господи, чего ж ему надо возле ямы моей? Лежу, никого не трогаю… Может, заорать? Ругнуться на него матерно? Набираю воздуху побольше и… нет, не могу. Страшно! Это ж кому расскажи - не поверят: бомжу по ночам страшно! Чего бояться-то, верно? Все равно подыхать! А вот поди ж ты! Подыхать не боюсь. Боюсь идти. А идти придется, потому что он ждет… Завозился я, завертелся и медленно, ногами вперед, из хибары полез. Почему ногами? Мудрено объяснить… Ну не могу я башку высунуть и посмотреть, кто пришел! Хоть ты убей меня - не могу! И на месте сидеть нельзя, я ж чую - он ждет! Пячусь раком ни жив ни мертв и глаза закрыл. Делайте со мной что хотите! Сдаюсь! Вылез целиком - ничего. Глаза по одному размежил осторожно, влево-вправо зырк! Никого. Мать Пресвятая Богородица! Неужто померещилось?! Огляделся, прислушался - все спокойно. Вдалеке дискотека бухает, будто сваю в землю забивает, а над пустырем звезды низенько висят… Надо же! Сколько лет уж не замечал никаких звезд, а тут разглядел! Какие же яркие сегодня! Особенно вон те две, над самым горизонтом… Мигнули две звездочки голодно - и прямо ко мне. Смотрю - проступает в темноте остроухая голова, разевает пасть. а в пасти - кровавый отсвет, будто клык блеснул. Я попятился, запнулся, чуть не упал, но тут наваждение развеялось Вижу - никакой волчьей головы, человек как человек, только воротник поднял и край воротника из-за головы торчит, как ухо. Пасть кровавая не сверкает - папироску он курит, огонек то ярче горит, то притухает малость. И нисколько он ко мне не приближается - на пригорке сидит, в двух шагах от хибары. Просто раньше я его не замечал. Пока он сам не захотел заметным стать. А такое умеет на всем свете только один человек. - Стылый, ты? - спрашиваю. Огонек папироски наливается жаром. - Холода идут, - слышится голос. - Звезды-то как разгорелись! К заморозкам, не иначе… - Зачем я тебе опять понадобился?! - Почему именно ты? Вы мне все надобны… - Да с меня-то какая польза?! Видишь - подыхаю! Огонек улетел в траву, но лицо Стылого так и маячит в багровом отсвете. - А ты хитер, - усмехается. - Вот как затеял договорчик обойти! Дескать, кто алкашу бездомному поверит? Мели, чего хочешь! Вреда не будет. - О чем это ты? Не пойму… - О чем! О нашем договоре. Где твои блестящие статьи? Где наша, в соавторстве написанная, теория многомерной общности? Почему я должен торчать на этой свалке? Я хочу на международный конгресс! И тут я улыбаюсь всем щербатым своим отверстием. На конгресс ему! Обойдесся. Бутылки вон собирай, дьявол хренов… Стылый смотрит на меня с нехорошим прищуром. - Сообразил, значит? Ну как же, смышленый… Правильно. Сила моя - в вере. И пока в меня верят только пара оборванцев да старушка на скамейке, никак мне не разгуляться… Разоткровенничался наконец. Видали мы твою откровенность! - Что-то больно мудреное говоришь. - руками развожу. - Прости, не понять мне. Пропил все понятие… - Ну да, ну да. - кивает. - Совсем, значит, простой стал, как три рубля. Формулы забыл, работы свои забыл, читать-писать разучился… - И не говори! - слезу утираю. - Был человек - и нету… - Ах, ах! - головой качает. - Что ж я, неразумный, наделал! Какого ценного работника упустил! Доктора наук! Да если бы он только статейку тиснул: "Миром правит Стылый Дьявол", все бы сейчас же в меня уверовали, и силы мои утысячерились бы! Так? Пожимаю плечами. - Тебе видней. - Ну еще бы не так! Доктору-то каждый поверит! А деваться ему некуда, потому что сынок его любимый жив и обратно на иглу не садится лишь при одном условии… - Я свою часть договора выполняю! - Об чем разговор! Конечно, выполняешь! На каждом углу трындишь о темных силах!.. И меньше всего хочешь, чтобы тебе поверили! - Такого пункта в договоре нет! Достал он меня уже своими подначками. Добро бы этот разговор у нас был первый. Каждый раз одно и то же! Да, я обманул его. Кинул, как теперь говорят. Я сумел стать ненужным, совершенно бесполезным для него, не нарушая договора. У него нет формального повода мстить мне и моему сыну. И он не мстит. Видно, и впрямь дьявол не всесилен, пока в него не верит подавляющее большинство людей. Он заманивает нас поодиночке, чтобы мы заманивали других. Но я не хочу быть вербовщиком Стылого, я знаю, чем это кончится. И я нашел способ. Впрочем, его многие нашли - те, кто неожиданно бросил науку, литературу, всякие там кисти, ноты, просто любимое дело и спился, скололся, торопливо прикончил сам себя, чтобы не служить вот этому, сидящему на кочке. Миша, например. Земля ему пухом… - Объегорили, - вздыхает Стылый. - Из-за вас, алкашей, и я должен по помойкам шататься… Глаза его вдруг снова разгораются желтыми звездами. - Только смотрите, убогие, как бы вам самих себя не перехитрить! Вы все думаете, что можете распоряжаться собой. Захотел - продал душу, захотел - пропил. Наивные! Так никогда не бывает! - А как бывает? Очень он мне надоел. Выпить бы чего-нибудь… Я представил, как присасываюсь к пахучему горлышку семьдесят второго портвешка… и меня тяжко вырвало прямо на драные мои ботинки. Дожил, блин! - Вот так и бывает, - кивнул Стылый. - Пьет человек, пьет, а потом раз - и перестает… быть человеком. И что это за новый зверь такой, о чем думает, кто у него хозяин - пойди узнай… Меня передернуло. Не так от страха, как от холода. На что-то намекает, гад, а на что - не пойму… Отвязался бы уже, что ли, пустил душу на покаяние… - Сегодня мы беседуем в последний раз, - вдруг сказал он и, заметив мою тревогу, добавил: - Не беспокойся, договор остается в силе. А про темные силы можешь больше не врать… Я смотрю на него во все глаза. Что он еще задумал? Стылый наклоняется ко мне, говорит, понизив голос: - На прощание хочу открыть тебе маленький секрет: не бомжи и не доктора наук заставляют людей поверить в Дьявола. Это может сделать только один-единственный специалист. Страх. - Чей страх? - Не важно чей. Любой человек, когда ему страшно, принадлежит не себе, а мне. Когда страшно всем - мне принадлежит мир. Больше я терпеть не мог. Замерз так, что злость взяла. - Извиняюсь, конечно, Стылый, но тут ты просчитался. Ни черта мы уже не боимся! За всех людей говорить не стану, а наших, лесопарковских, ничем тебе не пронять! Сам не видишь, что ли? Чуть что не по нам - сразу зубами в глотку… Он вдруг расхохотался. - Ишь ты, племя какое завелось от сырости! Черта не боятся! Видно, и правда обвели меня вокруг пальца! Что им горе да беда, да злые холода… Он обвел взглядом черные холмики пустыря. - М-да… Пора ваш палаточный городок убирать отсюда… Холода-то нешуточные идут… Гляди-ка ты - беспокоится. Прямо - отец родной! - Так ведь теплые места все заняты, - говорю. - Нам, больным да чахоточным, в котельную бы надо, по крайности - в теплотрассу. - А ты разве больным себя чувствуешь? И тут я вдруг понимаю, что несколько дней уже в груди не свербит, озноба нет и даже про ногу свою калечную как-то забыл. - Да нет вроде, сейчас-то ничего… - А будет еще лучше! - Стылый рукой машет. - Котельная вам теперь не нужна. Любая нора сойдет, а нор таких в городе - навалом! Да вот хотя бы метро взять… Ха! Нечисть, нечисть, а дурак! - В метро, - говорю, - к вашему сведению, мафия. На каждой станции пацаны крышуют. Только сунься бомж без патента - костей не соберет! - Да тебе станции и не нужны, - толкует. - В тоннелях куда уютнее. И свету меньше. Считай - готовая нора! - Нора - это хорошо. Да главное ведь - кормежка. Но Стылого, видно, так просто не собьешь. - Уж где-где, а в метро-то жратвы - хоть отбавляй! - говорит. - Полные поезда! Встал и пошел… Добыча велика и тяжела… Это верно. Полдня тащу, все больше в зубах аж шея болит. Запаха, впрочем, вполне обыкновенного. Да и на вкус вроде ничего. Жаль, распробовать толком некогда, потому как за мной, кажется, идут. Чувствую, что так, да иначе и быть не может - наверняка кто-то видел, как я добычу рвал, как в траву ее потащил… Догонят - отберут, а она ведь моя, законная. Значит, надо успеть залезть в нору. Нора - это дом, да не такой дом, как клетка - туда десять шагов да обратно десять. Нора свобода! Куда захотел, туда и двинул. В любое время. Вся добыча - твоя, никому отдавать не надо. Житуха! Только бы успеть… Конечно, не я один такой умный, скоро все наши по норам попрячутся от прежней-то жизни, ну да это не страшно. Мест всем хватит! Жратвы бы только хватило, чтобы друг с другом не драться постоянно. Тогда - что же? Я и дружить готов, особенно с гладкой какой-нибудь бабешкой. Снюхаемся, поди… Что это там? Ага! Холм с трубой! Ну все, считай, добрались. Где-то здесь должен быть лаз в мою новую нору. Юркнуть туда, и привет семье! Ну, еще чуть-чуть! Да не цепляйся ты! Без зубов можно остаться с тяжеленной такой добычей.. Ага, вот он и лаз. Ого! А вон и погоня! Ишь как шпарят - прямо по полю, фарами во все стороны стреляют. Опоздали, псы драные! Я, считай, дома и в полной от вас безопасности. Ни за какие бабки менты за мной в нору не полезут, жить-то не надоело им, правильно? Стоп. Что такое? Решетка. Вот не было печали! И машина фырчит совсем близко, светом по холму елозит. А ну как углядят? Стрелять начнут, гады!.. Сейчас-сейчас, надо припомнить… Да! По углам решетки такие штучки круглые с прорезью - их надо крутить, пока решетка не отвалится… Рано радуетесь, паскуды! Я с вами еще посчитаюсь за все, что недоедено, недопито! Встретимся, когда потемнее будет… Ну, вот и готово. Теперь быстро - добычу пропихнуть. Эх, Нинка, Нинка! Тоща ты была при жизни, а теперь вот еле-еле в нору входишь. Как же я тебя дальше потащу? Пожалуй, там, поглубже, надо будет шкурку с нее содрать. Ни к чему добыче все эти трусы-платья… А туфелька-то одна до сих пор на ноге держится! Да, Нина, пофасонила ты в этих туфельках от школьной своей юности, через ларьки да котельные, через лесопарк - до самой моей норы. Ну и хватит. Дальше без них пойдешь, вот только перехвачусь поудобнее, а то всю шейку твою сухощавую изгрыз, головенка скоро отвалится… Ботинки-то и самому пора скинуть, зачем они мне там? Да и штаны тоже хвосту расти мешают. Ну, вперед, Нина, добыча ты моя! Чуешь, дух-то какой здесь? Теплый, уютный - живи да радуйся! Прямо жалко, что ты не дожила… Только вот грохочет чего-то впереди. Ах, ну да, это же этот, как его?.. Поезд! Тьфу, все слова перезабыл! Да они мне больше и не понадобятся… Вон еще решетка. Ну-ка, глянем… Э! Да там людей полно! На платформе стоят, сюда заглядывают, морды кормленые у всех. Твари… Подобраться тихонько, ухватить одного с краю - и назад… Хоть Стылый и говорил, что еды здесь полные поезда, а запас никогда не помешает. Вот обживусь, с соседями познакомлюсь, плодиться, глядишь, начнем… Наберу хорошую стаю, тогда и до поездов очередь дойдет. Погодите, сволочи сытые, натерпитесь вы у меня страху! Посмотрим тогда, кому принадлежит этот мир!

Владимир Аренев. Хижина дядюшки Сэма

Я старался делать все, что мог,

Не просил судьбу ни разу:

"Высвободи!"

И скажу на самой смертной исповеди,

Если есть на свете детский бог:

"Все я, боже, получил сполна.

Где, в которой расписаться ведомости?

Об одном прошу: спаси от ненависти.

Мне не причитается она".

А. Галич. "Кадыш"

Глава первая

Сантаклаусы

– Бэтмены уже побывали здесь, - заявил Гарри Шалун. - И выковырнули всех, кого смогли. Нечего ловить.

Он презрительно сплюнул себе под ноги и поправил ритуальную бороду из ваты. Борода была новая, от прежней она выгодно отличалась и белизной, и пышностью. Старая, честно говоря, давно уже напоминала косу Плешивого Бо, так что многие сантаклаусы начали перешептываться и посмеиваться над Шалуном, а Тугодум Лью даже вякнул что-то насчет переизбрания президента. Конечно, Тугодуму кто-то подсказал, сам он до такого не дорулил бы. Но тенденция, как говорит Миль-Раб, заставляла задуматься.

Короче, новая борода, которую они нашли во время последней ходки в Л'Анж, была как нельзя кстати. Тогда же сантаклаусы набрали много других полезных вещей, так что племя оказалось обеспечено и едой, и оружием на несколько месяцев вперед. Но вот рабов не хватало, поэтому Шалун решил вести сантаклаусов в новый набег. Заодно, думал он, покажу им, кто здесь президент, всем этим Тайсонам и Джексонам. Будут знать!

И вот на тебе: льдосейф, где уже успели поживиться бэтмены! Не иначе, кто-то из соперников наложил на Гарри проклятие Великого Облома. Надо будет по возвращении в Ньярк сходить к Шаманке, чтоб сняла. А пока…

– Нечего ловить, - повторил Гарри, глядя на раскуроченные двери, разбросанные по коридору, словно гигантские карты. "И - ни одного туза, порази Фэбээр проклятых бэтменов!"

– Гониво, - процедил Чирь Безносый. - Гляньте, вон проходы нетронутые.

– Так с пустышками, наверно. Потому и не тронутые, - вздохнул Тугодум, но чей-то острый локоть припечатал его от души. - Хотя, конечно… - протянул Лью. - Оно по-всякому может быть.

– Ну чё, поглядим, - как бы неохотно протянул Джексон. - Но ежли кто не хочет или лень кому, так пусть тут подождет, верно, ребя?

"Надо было сразу догадаться, чья это затея", - рассердился на себя Шалун. Джексон Приблуда давно уже подкладывал бомбы под власть Гарри, но тому пока удавалось обезвреживать их. Жаль, не прогнал Приблуду сразу, когда он еще не сколотил себе команду из таких, как Чирь.

А теперь ведь запросто и не выгонишь.

– Пойдем, пошарим, - как бы безразлично пожал плечами Шалун. - Какая-никакая, а забава.

Он первым свернул в один из проходов, где несколько дверей по-прежнему были заперты. Зеркальные металлические поверхности поблескивали, чуть тронутые инеем, хотя кое-где уже начали подтаивать; влажные струйки стекали вниз - и казалось, будто двери плачут. Гарри пропустил парочку дверей для тех, кто шел следом, наконец остановился напротив одной, с табличкой "g-p 45870". Направил на дверные петли огнеплюй и до упора вдавил спусковой крючок.

Работенка предстояла жаркая и, скорее всего, пустая. У бэтменов, говорят, есть раб, который умеет читать пред-Смертные письмена. Вот эти подонки нашли, наверное, где-то список здешних замороженных и узнали, кого имеет смысл выковыривать, а кому жить пару часов или кто немощный настолько, что лучше не тратиться. Они "пустышки" оставили, а ты теперь раскурочивай их, жги батареи огнеплюев!..

С оглушительным грохотом дверь "g-p 45870" рухнула наружу. Гарри вошел в узкую камеру и нажал нужные кнопки, чтобы тело, лежавшее здесь в ванной, начало оттаивать. Слышно было, как падают в коридоре другие двери, кто-то уже ругался, увидев, что нашел либо слишком увечного, либо слишком старого раба. Шалуну, вроде, попался крепкий. Он разглядывал бородатое морщинистое лицо, пока магия Хники возвращала раба к жизни.

– Что у тебя? - заглянул в проем Тревор Колеснутый.

– Неясно еще.

– А у меня - старье, я даже разморозку не запускал. И у многих такая ж беда. А вон Джексону подфартило: жилистый дядька попался, видно сразу, что из выносливых. Этот долго протянет.

Гарри только сплюнул себе под ноги. Что тут говорить! Надо было гнать Приблуду, надо было!..

– Гля, твой вроде оживает.

Шалун хмыкнул и потянулся за хлыстом:

– Ожива-ает. Ща мы…

Отмороженный раб начал, как обычно, с глаз в сливу величиной и дурацкого лепета.

– Кто вы такие? Где я? Где врачи? Меня же нужно срочно оперировать, разве вам не сказали?

– Ты раб, - процедил Гарри. - Это главное, что тебе нужно запомнить. А теперь - чё ты там про операцию мямлил?

– Я лег в криованну, потому что в мое время не было технологий… понимаете, я болен, врачи сказали, что в будущем наверняка изобретут, нужно только время… потом - изобретут… то есть, что я говорю, уже, а не потом! Раз вы меня разморозили…

– А если не изобретут? Долго протянешь?

– Как "не изобретут"? - кадык у бородатого забегал туда-сюда суетливой мышью. - Но мне обещали… мне же жить - не недели даже, дни!

– Тухляк, - сочувственно, но в то же время со скрытым удовольствием подытожил Тревор. - И тебе тухляк попался.

Озлобясь, Гарри чиркнул хлыстом по бормотавшему несуразицу отморозку.

И еще.

И еще!

– Не расстраивайся так, Шалун. С кем не бывает, - почти искренне посетовал Джексон. За спиной у него два раба пристраивали новенького на носилки и пихали в рот живительные пилюли. - Давай, я тебе своего подарю. Мне повезло - всего-то. А раб хороший, пригодится. Я скажу, мои тебе отволокут его.

Гарри раздумывал, как же ответить, чтоб покруче и пожестче, а Джексон, падлюга, уже ушел.

– Вызови ты его на Игрищах, а? - предложил Тревор Колеснутый.

– Там видно будет, - буркнул Гарри, поправляя ритуальную бороду. - Тебя как зовут, раб?

– Он без сознания, - сказал Донал-Раб. - Такое случается…

– Сам знаю, что случается! - замахнулся на него хлыстом Шалун. - Отнеси и передай его Миль-Рабу, вели, чтоб доставил в мой белдом. А мы еще тут пошарим, а, Тревор?

– Нет здесь больше ничего. - Джексон, оказывается, никуда не уходил, а просто стоял по ту сторону дверного проема, в коридоре. - Ребята все разгребли - сплошь пустышки или тухляки. Пора возвращаться.

– Возвращаемся! - громко, чтобы все слышали, скомандовал Гарри. Хотя, конечно, кое-кто слышал и то, что первым про возвращение заговорил Джексон. - А этот, - указал он на раба, - будет Безум-Рабом. Раз он без сознания…

И Шалун захохотал над собственной шуткой - пусть и было ему, Фэбээр - свидетель, совсем не до смеха.

Рабы

Ночь - время рабов. Когда небо отсвечивает тусклым багрянцем, когда кусни-беспредельники шныряют по улицам, сшибаясь друг с другом в яростных схватках за обладание самкой, когда твой хозяин спит, нажравшись просроченных консервов и напившись протухшей колой, - тогда твой час, раб.

Миль потянулся и через прутья достал откатившуюся к клеткам крышечку. "Поздравляем! Вы выиграли поездку в…" Часть надписи расплылась бурым пятном - не прочитать.

Миль отложил свою добычу в дальний закуток загона, где, под отошедшей кафельной плиткой, хранил разный хлам. Скорее всего не понадобится - но вдруг?..

– Приходит в себя, - шепнула Джесси.

Он подошел к лежавшему на ворохе одеял новичку и заглянул в испуганные глаза.

– Добро пожаловать в наше светлое будущее.

– Где я? Я умер, да? - хриплый смешок. Голос звучит немного невнятно, как обычно и случается у "свежедобытых". - Всегда представлял себе ад по-другому.

– Ну, уж какой есть, приятель, - развел руками Миль. - Только насчет "умер" ошибаешься. Ты живой, а теперь еще и размороженный. И ты - раб, как и все мы.

– Какой раб?

– Обыкновенный.

– Чей?!

– Вон, видишь.

Новичок проследил за его рукой.

– Но это же дети. Подростки, вырядившиеся в Санта-Клаусов!

– Схватываешь саму суть, - ухмыльнулся Миль. - Они так себя и зовут: племя сантаклаусов. А есть еще бэтмены, джедаи, рекламмы, хакеры, попкорны, микки-маусы…

– Что за бред? Вы шутите, да? Это сон? Я лег в криованну, чтобы… увидеть, как будут жить мои внуки…

– А я здесь - от института, в качестве эксперимента…Как в тюрьме, ей-богу! "А ты за что сидишь?" - Миль обвел рукой все пространство: уходящие в полумрак ряды клеток, в проходах между ними спящих мальчишек. - Только это не бред - это ад. Мы все возроптали на судьбу, которая у нас была, и решили переспать со временем. А нас, считайте, наказали за это. Те, кто неизлечимо заболел, но мог прожить еще год, два, десять лет, однако решил вместо этого отправиться в будущее, - они теперь умирают сразу при пробуждении или немного позже, от издевательств, побоев, в клешнях беспредельников. И уж тем более получили по заслугам мы - те, кто хотел попасть в будущее из любопытства или жадности. Вот оно, наше будущее. Нравится?

– Нет, - новичок закашлялся и попытался привстать. С помощью Джесси Миль усадил его и велел: - Пытайся заново научиться управлять телом. Если не сумеешь за два-три дня - тебе крышка. Если сможешь - проживешь чуть дольше. И благодари Бога или в кого ты там веришь, что попал именно к сантаклаусам. Эти не самые жестокие. Бэтмены, например, сбрасывают негодных рабов с небоскребов.

– Но… что случилось? Когда я ложился в ванну, в мире… нет, спокойно-то не было, но и ничего подобного… никто и помыслить не мог! Что с правительством? А полиция?

– Забудь о правительстве. О полиции - тоже забудь. Джесси тебе сейчас даст бульону, пить будешь медленно, глотками. Катай его во рту, чтоб слюна выделилась пообильнее и в желудке заурчало. Потом глотай.

…А что случилось - никто не знает. Ясно только, что взрослые после этого "чего-то" не уцелели, одни пацаны и девчонки, не старше десяти-двенадцати лет. Нас-то они уже потом догадались из ванн вытаскивать.

– А почему вы - рабы?

– Мы - рабы, - поправил новичка Миль. - Так уж нам подвезло. Ребятишки играют по своим правилам. Знаешь, откуда они взялись по их же представлениям? Одних сотворил могучий Бэтмен, других - Хакер, третьих - Попкорн. И так далее. Культ тотемов на новый лад, вот что мы имеем. А есть еще великий грозный бог Фэбээр и прочие такие же непостижимые небожители. Вот один из них, которого, кстати, Дицина зовут (ничего не напоминает?) - он взял да создал для малых сих рабов. В подмогу, так сказать. Устроил целые, понимаешь, хранилища тел - только размораживай да пользуйся! Вот они размораживают и пользуются.

– Но вы же взрослые люди! Вы умнее, образованнее. Сильнее!

– А ты - сильнее? - хмыкнул Миль. - Да когда человека вытягивают из ванны, с ним можно делать, что угодно! И даже потом - слишком ли ты подоказываешь этим ребятишкам свою правоту под прицелом огнеплюя? Я уже не говорю о том, что в льдосейфы ложились отнюдь не боксеры со спецназовцами, а совсем наоборот.

– Хорошо, сразу после ванны не стоит. Ну а как-то сговориться между собой…

– Бунт устроить, да? Пытались и не раз. Думаешь, нам в радость подчиняться каким-то соплякам, агрессивным, безжалостным и попросту тупым?

– Ты не прав, Миль, - сказала Джесси.

– Я - прав. - Каждый раз они играли с ней этот диалог, и каждый раз Миль искренне начинал верить в то, о чем говорил. - Ты же сама видела, что Гарри учинил с тем человеком!

– И что насчет бунта? - напомнил новичок. Похоже, он немного очухался. То ли сработали те пилюли, которыми обычно пичкают размороженных, то ли просто крепкий парень попался. "Хотя, - поправил себя Миль, - этому лет под сорок будет - не тянет на "парня". Как-то уж так получилось, что все мы, проснувшиеся в этом аду, староваты для таких приключений".

– Насчет бунта? - переспросил он. - А ты браслетики видел? Ошейник? - Миль показал те, что были у него на руках и на шее, потом коснулся запястий новичка. - Может, ты не чувствуешь еще, но у тебя - такие же.

– Пластмасса?

– Сверху. А внутри - металлический корпус, начиненный электроникой. Пока мы там у себя спали, они здесь изобрели новый вид развлечений. Вместо виртуальных шлемов и перчаток эти вот штуковины. Мы здесь ограничены в передвижения, но кое-что удалось выяснить. Раньше, видать, браслеты и ошейники использовали во время киносеансов и тому подобных развлекательных мероприятий. Там был целый комплект таких висюлек, но наши "хозяева" решили, что хватит и этих. С несложного пульта на носителя транслируются ощущения разной силы и в самом широком диапазоне: от экстаза до невыносимой боли. Принцип кнута и пряника в усовершенствованном варианте. Можешь поверить, ребятки применяют и то, и другое безо всяких угрызений совести.

– Что, на каждого свой пульт?

– В принципе, да, но есть возможность несколько ошейников подключить к одному транслятору. Так что старайся не злить хозяина, а то достанется всем нам.

Джесси посмотрела на него с укоризной:

– Перестань. Дай человеку прийти в себя.

– А что я, по-твоему, делаю? - Этот разговор повторялся всякий раз, когда им приходилось выхаживать очередного размороженного. Они играли свои роли, раз за разом играли роли, которые им до смерти осточертели! Но по-другому - нельзя. Во-первых, нет времени подавать новичку информацию по капле, как бульон. Во-вторых, от обилия новостей и их беспробудности, многие впадают в такую апатию, что становятся словно растения. А это - верная смерть. Не сегодня завтра Шалун захочет проверить, на что годится его новый раб.

Вот и приходится таким способом заставлять новичка приходить в себя.

– Переверни-ка его, - велел Миль Джесси. - Мы тебе, любезный, массажик сейчас сделаем, чтобы мышцы почувствовал и кровь хоть немного разогрелась. В этих ваннах, конечно, во время разморозки в человека автоматически впрыскивается прорва разных веществ - иначе при оживлении ты б не то что говорить, - веками бы двинуть не мог. А все равно, когда первая волна откатывает, люди в кисель превращаются. И мы им еще тут добавляем "последними новостями". Учти, здесь не лазарет, времени на восстановление дают всего ничего. Не оправдаешь надежд - в расход; мальчики у нас суровые. Это девицы из Ньярка, говорят, помилосерднее. Но они к себе только женщин берут, и то не всех, так что это Джесси есть на что надеяться, а нам с тобой, уважаемый, фортуна таких карт не сдаст. Да и до Ньярка - далековато.

– Они же не из одной только жестокости, - покачала головой Джесси.

– Не из одной, - согласился Миль. - Можно даже сказать, из самой что ни на есть жизненной необходимости. Как справедливо заметила моя коллега, они же дети. Таскать огнеплюи им еще удается, а вот остальные вещи - нет. Для того, в основном, мы и нужны. Тут ведь, любезный, жизнь далеко не сахар.

– Это я уже понял.

– Ни хрена ты не понял, - почти ласково сообщил ему Миль. - Думаешь, попал в дурацкую версию какой-нибудь SF-книжонки про постъядерное будущее, где только-то и разницы, что ребятня захватила власть? Не надейся, всё во много раз круче. Пацаны ведут себя так, потому что хотят выжить. Только не подумай, что я их оправдываю. Но когда через город проходит миграция саблезубых крыс или когда с небес падает инфляция…

– Что падает?

– Инфляция. Типа манны небесной, только если манну жрать можно было, то эта погань сама жрет любую органику, которая ей попадется. Вообще все, до чего дотронется; хорошо хоть, ползать оно не умеет. А как сожрет, так вздуваться начинает. Надуется - лопнет, споры разбрызгает вокруг. Те подсохнут - подожрут остатки матушки и давай в небо подыматься. Ветер поймают, полетят в другие места харч добывать.

– Как же вы спасаетесь?

– По-разному. Огнем и мечом, как говорится. Племена кочуют, устраивают разборки между собой, сражаются с тварями, добывают пропитание и рабов. А рабы стараются выжить - те, само собой, кому удается стать рабом. Джесси, помассируй-ка ему ягодицы, не стесняйся, ему сейчас не до того. Давай-давай, скоро ночи пшик настанет, а Гарри вчера очень зол был. Лучше бы нам подготовиться и ждать… разного.

– Кажется, заснул, - шепнула Джесси.

– Ну и ладушки. Здоровый крепкий сон - как раз то, что ему сейчас нужно. Не столько даже телу, как мозгам, чтоб крыша набекрень не съехала от переизбытка впечатлений…Думаешь, выживет?

– Увидим, - отозвалась Джесси, пожимая плечами. Ей было не привыкать к смертям вроде бы уже оживших и восстановивших силы рабов, Фэбээр свидетель!

К тому же с некоторых пор она не сомневалась: им, умершим, там лучше, чем здесь, - где бы это "там" ни было.

Глава вторая

Сантаклаусы

– Пора сваливать, - сказал Чирь Безносый. - Вчера Джордж-Плешь видел следы зубов на телеграфном столбе. А сегодня с утра ушел в тот район за консервами - и до сих пор не вернулся. Бородой чую…

– Где ж она, твоя борода? - прервал его Гарри. После похода к льдосейфам прошло два дня - и каждый из них был гаже предыдущего. В племени что-то намечалось, что-то очень и очень паскудное. Подлянка в том, что Гарри не мог точно засечь, в чем дело. Ну… вроде шепотки какие-то за спиной, которые смолкают, когда он входит в комнату; взгляды чё-то чересчур уж наглые; приказы исполняются с этакой вызывающе ленцой… Тут еще и Плешь, безмозглая его башка, запропал! А ведь он из тех, кто всегда поддерживал Шалуна.

Теперь вот Чирь вдобавок воздух портит…

– Все твои предчувствия - с твою же бороду, - подытожил Гарри, и ребята захохотали. Обошлось вроде, переиграл расклад в свою пользу.

Это сегодня - а завтра что?

И насчет Плеши, если задуматься, Чирь прав. Джордж говорил вчера про те следы зубов - очень, уверял, похожи на отметины самцов саблезубок, которые они оставляют, когда территорию метят. Коли так, делать надо ноги из этих краев, и как можно резвее. Потому что эти самцы - разведчики, они меты ставят для тех, кто за ними придет, для всей стаи.

…Но уж больно шикарное место попалось в этот раз сантаклаусам - когда еще такое надыбаешь? Миль-Раб его интернатом называет, говорит, здесь раньше учились. А в клетках, мол, зверей держали, для потехи.

Что потеха - точно! Долго бы он саблезубку в такой клетке продержал, а? Хотя складно врет, слушать его кайфово, если припадок нудягу не хватит; когда начинает совсем завираться и беситься, тогда сразу на пультике кнопку жми да приказывай другим рабам, чтоб обратно в клетку тащили.

Миль-Раб - не саблезубка, ему такие прутья не по зубам; проверено.

…Сегодня они какие-то притихшие, рабы. Может, тоже чуют опасность?

Переглядываются, пальцами в воздухе стригут (думают, Гарри не видит! - а Гарри всё видит!). Один вон, который Джексону принадлежит, вообще в угол клетки забился, глазами вращает испуганно.

И сантаклаусам их настроение, вроде, передалось. Даже когда Гарри Чиря обломал, смеялись они как-то невесело, словно сами себя обдурить этим смехом пытались. А закончилось трепалово - разбрелись кто куда, из окна выглядывают во двор, огнеплюи чистят, трое в картишки перекинуться наладились, да чё-то вяло, без азарту. Режутся, как рабы, что повинность отбывают.

Эхма, скучно сегодня! Надо б поразвлечься и сантаклаусов развеселить. Заодно бы неплохо нового раба, Приблудой подаренного, проверить на пригодность. Два дня вылежывался - хватит. Если окажется, что хилый попался, так Гарри только порадуется. Скажет при всех Джексону, мол, хороший у тебя подарочек был, только, жаль, из тухляков.

– Ну-ка, - сказал он. - Безум-Раб - на выход!

И клетку открыл, одной рукой на всякий случай огнеплюй придерживая. Старые-то рабы умные, а новьё иногда норовит хозяину в глотку вцепиться или там пультик от ошейников отобрать. Конечно, когда вокруг столько сантаклаусов, ничего бы у Безум-Раба и не вышло, но Шалуну только не хватает еще, чтоб его какой-нибудь тощяга (Джексоном подаренный!) с ног сбил.

Хотя стоило Гарри заглянуть в глаза Безум-Рабу, и стало ясно, что новенький кидаться не станет. В курсе уже про пультик и про то, чего в таких случаях бывает.

А все ж с огнеплюем спокойней как-то.

– Выходи, выходи! Эй, ребя, в гонки разомнемся?

Они вяло зашевелились, заоглядывались; "Да можно…" - протянул кто-то, вздыхая.

– На третьей скорости, - небрежно проронил Гарри. - Доставайте колеса, ребя. Миль-Раб, - повернулся он к клетке, - объясни новью, в чем прикол.

Те зашептались, а сантаклаусы уже потянулись на площадку. Здесь же, во дворе "рабятника", как раз была подходящая: ровная, в меру большая.

Гарри проверил свою гоночную машинку: включил, прислушался к жужжанию моторчика… нет, кажется, батарейки еще не сдохли, это хорошо. По нынешним временам новые фиг достанешь, а без колес - какая развлекуха? У дюраселей же выменивать - себе дороже встанет.

– Ну, объяснил?

Миль-Раб кивнул. Безум-Раб несмело оглянулся на него, потом вышел на середину площадки - сутулый, подслеповато моргающий. Гарри с легкой досадой подумал, что особо-то позабавляться и не выйдет: этот дохляга не долго продержится. Если один долл добудет - и то хорошо.

Машинки уже выстроились с двух сторон площадки; нетерпеливый Тугодум Лью заранее включил мотор и просаживает батарейки, остальные ждут сигнала.

Гарри поправил бороду и махнул рукой, мол, давай! Сам он тоже поставил свою гоночку вместе со всеми и долл поцепил на шестке, вроде флажка. Теперь задачка Безум-Раба - надергать как можно больше "зеленых", а машинки-то на месте стоять не будут. А сантаклаусам - им не только уворачиваться (но и атаковать! иначе трусом прослывешь!) надо, каждый ведь норовит опрокинуть машинку своего противника. Вон Приблуда, гляди, так и целится в гоночку Шалуна!..

Некоторое время над площадкой раздавалось грозное, надсадное гудение моторов. Безум-Раб, как Гарри и ожидал, оказался тем еще растяпой. Он вообще не пытался сорвать доллы с шестков, а всё больше уворачивался от машинок! Одно слово - Безум!

Гарри, в свою очередь, был целиком увлечен ведением машинки - в самой гуще "тучи", но так, чтобы не получить удар в бок от Джексона или его дружков. Забава выходила та еще, сантаклаусы вмиг позабыли о своих дурных предчувствиях и кислом настроении. А когда Безум-Раб неожиданно ловким движением сорвал долл с машинки Шалуна…

В общем, не удивительно, что скоро даже дозорные сбежались поглазеть на гонки. Если б не Миль-Раб…

Гарри услышал крик: "Саблезубки!" - но принял за чье-то ругательство. Какие, блин, саблезубки, если ребята стоят на страже?!

А вот такие: голодные, яростные, прыгающие отовсюду! Спасайся, кто может!

– Огнеплюи хватай!

Ага, только где они? А эти твари уже туточки, да крупные какие, некоторые Шалуну по пояс! Чешуя на них переливается, махонькие глазки злобно блестят, по клыкам уже стекает чья-то кровь. Так всегда бывает, это их обычный манёвр: прыгать, кусать, отскакивать и снова кусать. И так до тех пор, пока жертва не обессилит от боли и потери крови.

Топча машинки, Гарри побежал к своему огнеплюю, который оставил прислоненным у стены. Знал, что почти наверняка не успеет, а все-таки побежал. А что еще прикажете делать?! Не ждать же, пока эти твари сожрут тебя!

Он уже был в двух шагах от огнеплюя, когда одна саблезубка прыгнула навстречу. Шалун машинально швырнул в нее первое, что попалось под руку, и только потом сообразил, что это был пультик управления ошейниками! Чтоб тя террористы подорвали, вот же облажался!

Тем более, саблезубка на пультик и внимания не обратила, только головой мотнула, уворачиваясь. Пластиковый корпус заскользил по полу и ткнулся прямо в ноги Брюс-Рабу.

Всё! Кранты! Этот - крепкий орешек, его не запугать. Если еще догадается, как снять ошейники…

– Освобождай! - завопил позади Безум-Раб. - Давай, освобождай нас, чего ждешь!

Ну погоди, тухляк, дай только уцелеть! Я тебе покажу "освобождай"!

Саблезубка наконец прыгнула. Но еще в воздухе в нее врезался Брюс-Раб, повалил, вцепился в чешуйчатое горло голыми руками. Они катались по полу, она - истошно визжа, он - молча, только выступали под грубой кожей напрягшиеся мышцы.

Гарри спешно подобрал пультик и подхватил огнеплюй. Огляделся: кое-кто из сантаклаусов тоже успел к оружию и теперь вовсю поливал пламенем мерзких тварей. Жаль, некоторым не так повезло, но о них Шалун подумает потом, а сейчас…

– Устроим им пустынную бурю! - завопил он, направляя струю огня в Брюс-Раба и саблезубку. - Давай, ребя!

Потеха вышла что надо - лучше, чем с гонками! Святой Дисней был бы доволен!

Рабы

– Не шевелись. Полежи спокойно.

Детский голос хнычет:

– …болит!

– Потерпи. Скоро пройдет. А станешь вертеться - еще хуже будет.

– …больно!

– Тише, тише. Давай-ка, я расскажу тебе сказку.

– А что такое "сказка"?

Рабы лежат чуть поодаль: в бывшем зале ожидания места хватает для всех. Непонятно, как он уцелел, и непонятно, почему другие "племена" не устроили здесь свое убежище - с белдомом президента, с загонами для рабов и прочим. Может, потому, что слишком уж велик зал, слова здесь разносятся далеко, звучат гулко… как в старом доме, из которого все съехали.

– Они не знают, что такое "сказка", - прошептал Безум. - Господи!..

– Лежи, не дергайся, - Миль мягко опустил руку ему на плечо и кивнул Джесси, мол, продолжай. Неясно, видела ли она его кивок в полумраке, но это и неважно. Джесси знает, что делает.

– Сказка - это такая история. Которой взаправду не было, но которая…

– Глупо. Если не было - тогда зачем врать? - спросил Норм. Голос его казался тусклым… мертвым.

Миль очень надеялся, что мальчика удастся выходить, хотя после укусов саблезубок выживает один из десяти. Хорошо хоть, дети позволили рабам ухаживать за Нормом, а Джесси на позапрошлом переходе наткнулась на аптеку, в которой и обнаружила нужные лекарства. Джесси - она легла в криованну позже, чем прочие, и к тому же была когда-то врачом-педиатром. Только сама вот детей иметь не могла. Потому и отправилась в "заморозку" - надеялась дождаться отмена закона о клонировании.

Дождалась.

– "Зачем"? Так интереснее. Ну, слушай. Давным-давно в одной далекой стране жил-был маленький мальчик. Родителей у него не было, только старая бабушка.

– Эй! Что такое "родители"? И что такое "бабушка"?

– Как они могут не помнить этого? - изумленно прошептал Безум. Сейчас он позабыл и про собственную боль, и про то, что вытворял с ним утром Гарри Шалун. - Как они могут не помнить?!

– Могут, - скупо проронил Миль.

Безум замолчал. Думал? Или заново переживал сегодняшнее утро?

…Со дня нападения саблезубок прошла неделя, в течение которой сантаклаусы находились в непрестанном движении. Саблезубки, конечно же, следовали за племенем по пятам и лишь выжидали подходящего момента. Это у них обычная тактика: жертвы после атаки, как правило, не долго протягивают, обессиливают, и тогда-то твари берут свое. Сантаклаусы за неделю лишились двоих, погибших от ран… Вполне возможно, что Норми станет третьим.

А Безум - четвертым.

…Гарри, разумеется, не забыл его выкрика "Освобождай!" Просто не торопился с местью - да и некогда было, всю неделю племя уносило ноги от саблезубок: рабы волокли кладь и раненых, сантаклаусы - огнеплюи, готовые в любой момент отразить очередное нападение. Правда, твари так и не атаковали; убедившись, что с племенем легко не разделаться, они ушли. Вовремя - еще сутки, и сантаклаусов можно было бы перерезать, как слепых котят: все выдохлись настолько, что даже не оказали бы сопротивления.

И тогда-то Шалун припомнил Безуму всё.

Кое-кто (Миль - в числе прочих) удивлялся потом, что Безум выжил и не сошел с ума. Гарри умеет вытворять с помощью пультика многое, очень многое - и сегодня он был в ударе. Одни его "розгалики" чего стоили!..

Впрочем, Шалун не убил Безума сознательно: сейчас, когда племя в таком тяжелом положении, это невыгодно, да и жизнь иногда мучительнее, чем смерть, - что Гарри уже усвоил. Безум - тоже усвоил, наверняка.

Глядя на его блестящие во тьме глаза, Миль попытался понять, что же удерживает новичка от смерти или от сумасшествия. Неужели одна только ненависть?

И о чем он размышляет, глядя в потолок? Вспоминает то, что увидел за эту неделю, - новый, "дивный" мир? Пожалуй, ничего нового: стереофильмы, посвященные возможным катастрофам будущего, не раз демонстрировали подобное. Да и не так уж всё разорено, как могло быть. Более того, в двадцати случаях из ста разорения причинены стихией, в остальных - детьми, во время игр или сражений за территорию, за продуктовый склад, за криованны…

Миль не стал рассказывать об этом Безуму, новичка и так сильно впечатлило то, что он узнал о новых временах.

– Значит, они забывают.

– Что?

– Говорю, они со временем забывают о детстве, - прошептал Безум из темноты. - Про родителей, про сказки… но ведь не все они из сиротских приютов, так?

– Так, - нехотя признал Миль. Хотя… рано или поздно новичок все равно догадался бы.

– Сколько им лет, Миль?

– Не знаю.

– Перестань! Может, ты не знаешь возраста каждого, но ты понял, о чем я спрашиваю, верно?

– Да, - сказал он после долгой паузы. - Ты прав. Они живут… намного дольше, чем должны были бы. И они… не взрослеют. Ни здесь, - Миль постучал себя по лбу, - ни физически. Ни один не достиг половой зрелости. Они - дети. Вечные дети. Адамы и евы до грехопадения, если хочешь. Они не вкушали от дерева Добра и Зла.

– А вот от дерева Вечной Жизни, похоже вкусили.

– Да, и это меня пугает. У них не было своего Змея, который бы проклял их временем и старением. Иногда я думаю, всё началось именно с нас - с тех, кто лег в криованны. Именно тогда что-то сдвинулось в мире. - Казалось, Миль говорит не для Безума - для самого себя. - Что-то очень важное надломилось, выгнило из середины. Наша страна не успела стать для этих детишек Змеем. И в результате, как видишь, мы оказались в рабских ошейниках… в полуразвалившейся хижине дядюшки Сэма!

– Они не дети, Миль!

– Что, прости?

– Они не дети! Посмотри правде в глаза, вы все - посмотрите! Это совершенно другие существа, в них не осталось ничего от детей… даже от людей почти ничего не осталось.

– Ты ошибаешься. Просто ты привык к другим детям - а я вырос в бедной семье и помню своих приятелей по улице. Не слишком-то они отличались от нынешних; разве только жили не так долго.

– Хочешь стать для этих Змеем-искусителем? Или искупителем-мессией: на крест, но все чужие грехи унести с собой? - Безум усмехнулся, прорезав темноту кривой улыбкой. - Боюсь, ни черта у тебя не получится.

– Посмотрим… А чего бы хотел ты?

– Справедливости, - прошептал Безум уголком окровавленного рта. Едва подсохшая рана вновь открылась, но он не замечал этого, рассеянно вытер рукой черную струйку и повторил: - Справедливости! И - начать всё с начала. Но без этих… чудовищ.

Безум закрыл глаза. Он представлял себе, как восстановит правильный порядок, как вернет всё на свои места.

О да, этот их Святой Дисней будет доволен, вполне!

Глава третья

Сантаклаусы

Ньярк с последнего раза ничуть не изменился. Разве что исчезли некоторые небоскребы - наверное, бенладды постарались. Эти твари, насколько знал Гарри (сам-то он ни одного не видел), обычно приходили откуда-то из-под земли и за неделю-другую превращали в пыль даже бетон; особенно же охочи были до стекла. Их амерзонки так и ловят, на стекло. Сантаклаусы, пока шли по Ньярку, уже несколько раз видели эти ловушки, но все оказались пустыми…

И еще, конечно, в городе было чересчур много других племен. Шалуну доводилось наведываться сюда не только во время Лимбийских Игрищ - в такие дни Ньярк казался мирным и уютным местечком… нынче же он напоминал логовище растревоженных вампатов. Оно, конечно, распоследний дурень знает, что в Ньярке, тем паче во время Игрищ, применять оружие запрещено, да и вообще в открытую наезжать на другие племена нельзя. Но тот же таки распоследний дурень в курсе, что кроме прямых наездов существует много способов испортить жизнь своим будущим конкурентам.

Конечно, амерзонки строго следят за порядком и соблюдением Демституции. Весь Ньярк - ихняя территория, и хоть амерзонок меньше, чем всех племен, вместе взятых, в этом-то и загвоздка. Племена никогда не будут "вместе" - и поэтому амерзонки управляются с Ньярком и диктуют свои условия.

По правде сказать, Шалуна, как и многих других президентов, такой расклад вполне устраивал. Ньярк - слишком уж большая территория; конечно, богатая, но и опасная. Его удерживать - то еще свербилово для головы. Опять же, кому доверить судейство Игрищ? Своим таким же? - вдруг смухлюют?! А амерзонкам смысла мухлевать нет: они в Игрищах не участвуют, за Приз не борются. Им главное, чтоб порядок был. К каждому племени приставляют по три-четыре мобилизированных девчонки, причем Гарри так и не удалось разузнать, как именно они между собой мобилятся (тем более - на этакие-то расстояния!). Миль-Раб бормотал про "тилипатию" какую-то, но толком ничего не разъяснил, а амерзонки, ясное дело, помалкивают..

Они и теперь идут молча, две рядом с Гарри, две - позади сантаклаусов. Патрулируют. Наблюдают. Если вдруг что - сразу доложат своей предводительнице. И меры примут - мало не покажется!

"Ну и пусть", - думает Шалун. Нарушать Демституцию он не собирается и сантаклаусам велел, чтоб вели себя как полагается. Потом, если выпадет случай, пару-тройку веселостей кой-кому из конкурентов они устроят, но сперва…

Сперва - навестить Шаманку. Снять заклятье Великого Облома, спросить о будущем, посоветоваться.

Улица выводит их на лысый взгорок, свободный от домов. Отсюда виден залив, весь в белых пятнах отчаяк; из воды по-прежнему выглядывает венец Рогатой Богини и ее рука с порцией мороженого. Если верить легендам, только Президент всея Земли сможет заполучить это мороженое; Гарри, конечно, на такие байки не ведется. Мороженое-то не настоящее, а из бетона или камня - а если б даже превратилось в настоящее, сколько ж дней надо будет его есть?! Бред! Сказочки!

До дворца Шаманки отсюда рукой подать. Позади недовольно ворчит Приблуда. На всем пути к Ньярку он вел себя тише воды, ниже травы - то ли выжидал подходящего случая, то ли в самом деле подзавял. Дорога на Игрища была долгой - и потрудней, чем в прошлые разы: с одной стороны, хватало стычек с опасными тварями, с другой - случилось несколько "горячих" встреч с чужими племенами. От бэтменов вообще едва сбежали, хорошо хоть, оказались в пределах территории амерзонок, где "вечный мир" и "конфликты запрещены" - тем и спаслись.

Теперь, когда стало поспокойней, Приблуда снова принялся подкладывать под Гарри бомбы. Поселили их по решению амерзонок в "Х'тоне" - Приблуда бухтит, мол, несправедливо! Других, мол, на лучших этажах или поближе к месту Игрищ, а тут!.. Пошли к Шаманке - опять недоволен: на кой, мол, таскаться к этой рабыне?!.. разве она чего толкового скажет?!

Само собой, шепчет он это украдкой, чтоб не услышали амерзонки, но свои-то, конечно, разбирают его трёп. И поневоле задумываются: может, Приблуда в чем-то прав?

Ну, насчет Х'тона, конечно, никогда не угадаешь. В нем амерзонки селят почти все главные племена; это уж которых поплоше - в других местах. А этажи - ну что этажи? Кого-то выше, кого-то ниже - совсем еще ни о чем это не говорит!

Шаманка… здесь другое. Кто видел - понимает, кто не видел… увидят.

Потому как пришли уже.

…Дворец Шаманки был громадным и чудным, с каменными зверюгами вдоль лестницы, массивными дверьми и гулкими коридорами. Стены блестели небитым стеклом, что заставляло Гарри всякий раз вертеть по сторонам головой и сожалеть об огнеплюях, оставленных у входа по требованию амерзонок. В конце концов, ему не очень-то хотелось столкнуться нос к носу с бандой голодных бенладдов, и даже мысль о том, что дворец простоял целехоньким не один сезон, слабо утешала. По правде-то сказать - не утешала вовсе!

Так вот, о стеклах вдоль стен. За блестящей, отражающей фигуры сантаклаусов поверхностью хранилось множество разновсяких штуковин. Некоторые казались никчемушными и бессмысленными, некоторые напоминали огнеплюи или другие вполне толковые вещицы, а некоторые… Ох, воля б Шалуна - прошелся бы он по ним пламенной струей! Было в них что-то такое, что заставляло Гарри содрогаться, пробирало до костей, вызывало в памяти какие-то образы, слова, лица… За несколько своих походов к Шаманке Гарри уже накрепко запомнил, где именно лежат те вещи, и теперь, проходя мимо них, ускорял шаг и старался смотреть прямо перед собой.

Помогало, по правде сказать, не очень. Память, как желудок, когда съешь чего-нибудь несвежего, сама начинала урчать и бурлить, голова наливалась тяжестью… Если бы не необходимость посоветоваться с Шаманкой…

"Нет, - подумал вдруг Гарри. - Эти штуковины… они зовут меня, притягивают".

Он бросил взгляд направо, где, по ту сторону стекла, обычно сидел неуклюжий плюшевый медвежонок. Чем-то он был похож на саблезубок, но не из-за этого сердце Гарри колотилось как бешеное всякий раз, когда он смотрел на медвежонка.

Сегодня за стеклом было пусто.

Шалун вздрогнул, моргнул, но не остановился ни на миг: не мог он себе такое позволить. Медвежонок и медвежонок; ну, был, ну - пропал. Не до того сейчас.

…Шаманка ждала их в огромном зале, где гулкое эхо на множество голосов повторяло любой, самый тихий звук. Зал был круглый, огражденный невысокими барьерчиками, за которыми царили, отделенные друг от друга стенами, дикий лес, морской берег и какой-то невзаправдшний кусок города. И лес, и берег, и город были ненастоящие, Гарри понял это еще со второго или третьего посещения Шаманки; но казались они живыми, и даже твари или люди, их населявшие, выглядели очень натуральненько. Некоторые - еще и страшно.

Шаманка сидела на высоком троне посреди зала, спиной к городу и лицом к берегу и лесу. Время от времени каждый из трех пейзажей освещался чуть более ярко ("всходило солнце") и тогда оттуда раздавались звуки волн или крики диких тварей, или шум металла и вопли отчаек. Потом всё смолкало и гасло - и уже другой фрагмент зальной стены оживал, - и так постоянно.

Сейчас бушевало море, и тени метались по залу, как встревоженные выдрели. Шаманка, окруженная почетной гвардией амерзонок, восседала над этим беспорядком и ни капельки не обращала на него внимания. Наверное, уже привыкла.

Она даже ухитрилась расслышать сквозь громыханье прибоя шаги сантаклаусов. Повернув к вошедшим свою темнокожую, совершенно лысую голову, Шаманка проронила:

– Ты привел все племя, Гарри.

– Да, - подтвердил он, торопливо поправляя ритуальную бороду. Другие ничего не заметили за черными стеклами ее очков, а сам Шалун давно знал, что Шаманка слепая, но уже не удивлялся ее способностям.

Несколько ударов сердца он смотрел в эти темные стекла и видел там свое искривленное отражение. Потом не выдержал и отвел глаза.

– Я пришел за советом… - громко и по возможности с достоинством произнес Шалун.

И хотя Шаманка, судя по размерам и голосу, была рабыней, тихо добавил:

– …госпожа.

Рабы

– Кто она такая? - шепотом спросил Безум.

Рабы стояли позади сантаклаусов, возле диорамы, изображавшей тропический лес. Некоторые из них внимательно прислушивались к тихому разговору Шалуна и Шаманки, но большинство переговаривались между собой или изумленно глазели по сторонам. Многие оказались здесь впервые и не могли поверить, что посреди всеобщего хаоса и безумия этот музей уцелел и даже подключен к какой-то - тоже уцелевшей! - электростанции.

– Объясни ему, Миль, - попросила Джесси.

– В ваши времена еще не существовало Острова Женщин? - спросил он у Безума.

– Прости, о чем ты?

– То есть, не существовало. А ведь он оказался вполне логичным следствием всеобщей феминизации. Едва ли не впервые за сотни веков женщины снова создали общество, которое было ориентировано в первую очередь на их интересы, устроено так, как хотелось им.

– Матриархат?

– Не совсем в том смысле, который мы привыкли вкладывать в это слово. Хотя формально - да, именно он. В ваше время, насколько я понимаю, организации феминисток существовали как всего лишь одни из общественных групп, они еще не пытались захватить власть в некоторых странах, не закупали оружие, чтобы диктовать свои условия сильным мира сего… Потом одна из таких богатеньких "королев" купила себе небольшой островок в Тихом океане и устроила там свое государство, более того, заставила другие страны официально признать его.

– Это и есть Шаманка?

– Ну что ты, дружище! Нет, конечно, не она. Та давным-давно умерла, а вот ее Остров Женщин оказался поживучей… К ним относились по-разному: кто-то считал очередной блажью богатеньких сумасбродок, кто-то - вызовом замшелой морали, кто-то единственным спасением западной цивилизации… Но вот когда сторонницы Острова захватили власть в одном из наших южных штатов… о да, многие тотчас пересмотрели свое к ним отношение! И мало кто в те годы понимал, что мир изменился слишком кардинально - и к прошлому возврата нет.

– Ты говоришь о страшных вещах!

– Большинство мужчин, живших в те времена, заявили бы, что я почти ничего толком не рассказал! Да что там, многие запаниковали, когда убедились в серьезности намерений "островитянок". Но так или иначе, общее решение, которое бы хоть немного устраивало обе стороны, нашли. Его даже начали претворять в жизнь, когда я отправился в свою криованну. Поэтому-то я не слишком боялся, что проснусь в мире амазонок.

– Но все-таки, кто она?

– Она одна из потомков и последовательниц "островитянок". Мы не очень-то много о ней знаем. Ее, как и всех нас, разморозили - но ей повезло, ее разморозило племя девочек, которых она быстро взяла в оборот. Скажу тебе вот что, если ты еще сам не догадался: здесь, в Ньярке, мир устроен совсем по-другому. И те племена, которые кочуют по территории бывших Штатов, по сути, пляшут под дудку этой вот дамы в черных очках.

– И она не помогла вам освободиться?!

– Тише, дружище, не нужно так кричать. Конечно, не помогла. Ты невнимательно слушал меня, теперь и прежде. Дети не выживут без нас, Ньярк всех не прокормит - нам все равно пришлось бы вести кочевой образ жизни, лавируя между волнами миграций саблезубок и сезонами инфляционных атак. И в этих кочевьях мы делали бы то, что делаем сейчас: переносили бы тяжести и выполняли самую грубую работу, и именно дети прикрывали бы нас с оружием в руках. Разница в том, что на нас не было бы ошейников, а у них - возможности приказывать нам.

Безум сплюнул и презрительно посмотрел на своего собеседника.

– О да, небольшая и несущественная разница, так по-твоему?

Миль оттолкнул его подальше от Шаманки, прижал к ограде диорамы и, ухватив за воротник, как следует встряхнул:

– Да ты полный болван, дружище! - Слова прозвучали тихо и почти по-приятельски. Казалось, Миль растолковывает в чем соль анекдота, который Безум не понял с первого раза. - Вспомни, во что обошлась нам дорога до Ньярка! Вспомни, сколько раз мы вскрывали льдосейфы и заменяли погибших во время пути взрослых-рабов на других таких же! Вспомнил?! А теперь добавь к этому вот что: ни один из нас, переспавших со временем, не может иметь детей. Читай по губам: ни один! Догадываешься, к чему я клоню? Нет? Ну так посчитай на пальцах: вот мы, взрослые, берем власть в свои руки, детишки привыкают к этому, привыкают, что мы о них заботимся, что мы все знаем, за все в ответе. Что нужно слушаться взрослых, ага? А взрослые, которых нужно слушаться, которым надлежит принимать решение, будут умирать - от болячек, с которыми вылезли из своих криованн, от инфляции и кусней-беспредельников… Представил? Сегодняшний состав взрослых оказался удачным, есть среди них инициативные, волевые, умеющие пораскинуть мозгами - а завтра эти закончились, человечек за человечком, а на смену их разморозили новых - высоколобых очкариков, которые из лабораторий не вылазили, инвалидов всяческих, которые не выдержат и одного перехода, наконец, просто тупых придурков, не способных ни на что. И тогда чем все закончится? - ты подумай, подумай, я тебя не тороплю. У нас с тобой времени, конечно, не так много, как у детишек, - но есть еще чуток. - Миль вздохнул и похлопал Безума по плечу: - Ладно, извини. По лицу вижу, что ты начал-таки соображать, молодец. Вот и покумекай как-нибудь перед сном о том, много ли у нас вариантов в такой ситуации.

– Но у этих, - Безум кивнул на сантаклаусов, - у них же тоже с детьми, как я понимаю, пока не очень. Тогда ради чего все ваши громкие слова, отвага и самопожертвование?

Миль снова вздохнул и покачал головой. Он собирался было что-то ответить, но потом передумал и только махнул рукой, мол, ни к чему это…

Да Безум и не расслышал бы уже: "море" выключилось, зажегся "лес", и тотчас на сотни голосов завопили безумные мартышки, застрекотали цикады, проревел невидимый хищник…

Повинуясь приказу Шаманки, Гарри потянулся к своему рту и, расшатав, выломал зуб. Поклонившись, Шалун вручил его ей и что-то проговорил.

– Да, - тихо произнесла Джесси, став поближе к Безуму. - Молочные зубы у них меняются примерно раз в два сезона: старые выпадают, а взамен вырастают новые.

– И вы еще говорите о том, что это "нормальные дети"?! - Безум фыркнул, заглушив даже вопль особо голосистой мартышки, после чего отвернулся и стал разглядывать диораму. Поэтому и не заметил, что сантаклаусы, все до единого, вышли в какой-то из боковых коридоров. Племя, как и везде в Ньярке, сопровождало несколько амерзонок.

– Подойдите ко мне, - велела Шаманка - и лишь с запозданием, когда Джесси дернула его за рукав, Безум догадался, что эти слова были обращены к рабам. Вслед за прочими он приблизился к трону слепой женщины, чья шея и руки были свободны от ошейника и браслетов рабыни.

– Ну что, Миль, - спросила чернокожая, - ты еще не устал надеяться?

– Устал, - спокойно ответил тот. - Очень устал. Но разве у нас есть выбор, госпожа?

Шаманка

– Теперь, Гарри, я поговорю с вашими рабами, - сказала она. Маленький влажный кусочек кости царапал кожу ладони, но Шаманка не разжимала кулак до тех пор, пока последние из сантаклаусов не покинули зал.

Потом она переложила зуб Шалуна в один из своих многочисленных карманов и некоторое время сидела молча, слушая, как ревет в лесной чащобе невидимый хищник. Приводила в порядок мысли и еще раз прокручивала в памяти разговор с президентом сантаклаусов. Был ли взволнованным его голос? И по той ли причине, о которой она думает?..

На которую надеется.

Мартышки и цикады безуспешно пытались перекричать друг друга, но Шаманке это не мешало.

"Не поторопилась ли я? Выжидать столько лет, чтобы теперь испортить все… или наконец добиться успеха". Потом, разумеется, ее девочки проверят зуб в лаборатории, но она и так понимала: ничего не изменилось, не в этом дело, не в зубах, пора признаться самой себе, что ответ кроется в другом, в другом…

Это хорошо, что Гарри привел с собой рабов.

"…только бы Миль был с ними", - но она уже расслышала знакомые интонации; итак, старый упрямец пережил еще один сезон.

И, судя по тону, сейчас был чем-то весьма расстроен.

Ну да, его всегдашняя головная боль, эти новички, которых Милю приходится вводить в курс дела и приучать к мыслям о рабстве! Он по-прежнему в каждом видит сперва воспитателя, а уж потом - человека, пекущегося о собственных насущных интересах, как то: засыпать и просыпаться без боли в суставах, не подчиняться сумасбродным детишкам, не бояться, что завтрашний день будет последним и жизнь придется отдать не за любимую жену или сына, а за собственных мучителей…

Жизнь так и не научила его главному, он так и не понял…

Но довольно брюзжания! - и Шаманка выпрямилась на троне, велев рабам подойти поближе.

– Ну что, Миль, ты еще не устал надеяться?

Ответ потряс ее до глубины души.

– Устал, - просто сказал Миль. - Очень устал. Но разве у нас есть выбор, госпожа?

"Я предлагала его тебе, давным-давно", - подумала она, но сказать это сейчас не посмела. Конечно, он был мужчиной, однако не самым тупым и зашоренным. Он не принял тогда ее идею о преобразовании племен не из-за упрямства, он искренне верил в свою правоту и в то, что Шаманка ошибается.

– Есть ли какие-то изменения?

– Нет, госпожа. Все по-прежнему. Не растут ни физически, ни психологически. И гибнут, с каждым переходом.

– Рабы?

– Нетронутых льдосейфов становится меньше и меньше, а люди в них, как правило, отягощены такими заболеваниями, которые… Словом, скоро так или иначе, а придется что-то менять. Через три-четыре сезона каждый переход будет стоить племени слишком больших потерь. Я имел в виду - невосполнимых потерь, госпожа. А что творится с другими?

– Примерно то же самое, Миль.

"И мои "куколки", - подумала она, - тоже удерживают Ньярк на пределе своих возможностей. Слишком большая территория, мы каждый раз очищаем ее от мутировавших тварей, но проходит время, и они являются снова, еще более живучие. Мы должны объединиться".

– Мы должны объединиться, Миль.

– Под чьей рукой?

– Для тебя это по-прежнему имеет какое-то значение? Даже теперь?

– Но ведь в твоем обществе для них нет места, - вмешалась вдруг Джесси.

О да, отважная Джесси, достойная представительница "мужниных жен"! Джесси, которая понаслышке знает о Нефтяной блокаде, о "днях правильного порядка", о патрулирующих небо "женской зоны" самолетах! Разумеется, она согласна возродить старый "мир для мужчин", где ей всегда будет обеспечен теплый, уютный уголок. Всякий другой миропорядок для нее в принципе неприемлем и неестественен.

Шаманка улыбнулась краешком рта:

– Разве в твоем обществе найдется место для моих "куколок", а? Или, может, такое место отыщется для меня? Хватит, Миль! Этот наш разговор ни к чему не приведет, как не приводили все предыдущие. - И когда эхо последних слов отгремело под сводами зала, она вдруг велела: - Ну-ка, представь мне своего новичка, с которым ты так спорил.

"Безум, - думала она, слушая сиплый, с трещинкой, голос. - Значит, Безум. Ну что же, Гарри сам подготовил мне нужного раба".

– Скажи, - обратилась она к новичку, - по-твоему, что нужно сделать, чтобы превратить в бабочку то, что стало куколкой, но позабыло о гусенице.

– Это что, такие загадки, да?

– Да, - невозмутимо ответила она. - Итак?

– Взломать кокон.

– Хорошо, - сказала Шаманка. "Неправильно, но… хорошо". - Готовься. На Игрищах тебе придется попотеть

– Я только этим и занимаюсь с той поры, как вылез из криованны!

– Тем лучше…И не забывай про свой ответ на мою загадку, раб.

– Да, госпожа! - с издевкой ответил он.

Она довольно засмеялась.

Гарри Шалун

После рабов Шаманке вновь зачем-то понадобился Гарри. Всех прочих сантаклаусов она отослала к выходу, а его позвала к себе.

– Так вы поможете снять заклятие Великого Облома? - спросил он, дурея от собственной наглости и зачем-то теребя бороду.

– Ты сам сделаешь это, - заявила Шаманка. - На Игрищах в самой тяжелой ситуации ты поручишь все рабу, которому доверяешь меньше всего. И тем самым снимешь заклятие с племени.

– Но госпожа!..

– Именно так, ты не ослышался. А теперь, если у тебя больше нет вопросов…

В этот момент в лесу наступила ночь и ожил город. Выглядел он, по правде-то сказать, ненатурально: чистенькие улицы без единой баррикады, целые небоскребы, люди, которые сидели с довольными улыбочками прямо в куснях-беспредельниках… На рабах нет ни ошейников, ни браслетов, многие идут, держась за руку с воинами племен, но воины эти тоже ненастоящие какие-то: без огнеплюев, в легкой одежонке, каждый сам по себе… точнее, каждый вместе с рабом.

Словом, подделка, да еще и неудачная.

Но услышав рычание кусней у себя за спиной, Шаманка вдруг обернулась и посмотрела в правый угол живой картины. Гарри забыл, что она и видеть-то не может, он тоже посмотрел туда.

И чуть не закричал от изумления.

У одного из шедших рядом с рабами воинов было… его лицо! И лица тех рабов, что рядом… их Гарри разглядеть не удалось, но…

В общем, он выбежал из зала, будто наткнулся на рой шмельдриков. Успокоился только какое-то время спустя, когда неслышно подошедшая амерзонка коснулась его плеча и жестом велела идти за ней, к выходу.

Лишь тогда Гарри сообразил, что так и не попрощался с Шаманкой.

Глава четвертая

Сантаклаусы

Что-то было не так. Они победили во всех важных турнирах (и во множестве пустяковых), они выбрались в финал - а все-таки что-то было не так!

Гарри не спалось, он вертелся с боку на бок, сопел, зарывался пальцами в лежавшую рядом ритуальную бороду, он вспоминал о триумфе побед и завистливых взглядах противников, но в голове, как крик обезумевшей отчайки, билась одна и та же мысль: что-то не так! забыл о чем-то!

"Пустобредни это всё, - думал он. - Завтра последний день Игрищ. Бэтмены, конечно, сильное племя, и рабы у них тоже не из худших, но мы их сделаем, точно! После Брюс-Раба Клод-Раб самый сильный, с ним никто не сравнится. Мы их сделаем".

Наверное, эта маета - из-за зуба; Шаманка всегда для колдовства просила у него зубы, но вот сегодня ранка болит сильнее, чем обычно. Раз уж все равно не спалось, Гарри поднялся с кровати и подошел к высокому, на всю стену зеркалу, чтобы поглядеть, кровоточит ли десна.

Была ночь, но в "Х'тоне" ночь ли, день - мало что значит. Здесь всегда властвовал сумрак, и приходилось пробираться по коридорам и лестницам с облайтками* в руках. ("Когда-нибудь, - ворчал Миль-Раб, - эти светляки-переростки, которыми вы заполняете бутылки из-под колы, вырвутся на волю и учинят то еще светопредставление!" Как обычно в таких случаях, его не слушали: слишком много заумных слов и никакого смысла.)

____________________

* От англ. light - свет.

Несколько облайток сонно светились на подоконниках и тумбочках возле кроватей, Гарри взял одну и хотел было помахать, чтобы разгорелась поярче, но замер. В зеркале он видел отражение выхода в коридор (и сам коридор, конечно) - и сейчас заметил, как по травяной дорожке неслышно проскользнула очень даже знакомая тень.

Приблуда Джексон.

Интересно, с чего это ему не спится? Зубы, вроде, накануне себе не рвал…

Сунув облайтку за пояс, Гарри поспешно ткнул в пару кнопок на пультике. Рабы спали в соседней комнате, запертые, само собой. Но к тому времени, когда он открыл дверь, двое из них, Клод-Раб и Миль-Раб, уже проснулись, получив через ошейники соответствующий приказ.

– За мной! - приказал им Гарри. - И тихо чтоб!

Еще он разбудил Тревора Колеснутого и объяснил всем троим, что к чему.

– А теперь - посмотрим-ка, куда это нацелился наш Приблуда!

Коридорный ковер очень даже удачно скрадывал шаги не только Джексона, но и его преследователей. Они нарочно держались на приличном расстоянии от Приблуды: тот время от времени вертел головой по сторонам и вообще вел себя крайне осторожно. То есть, подозрительно!

Пройдя весь этаж, Джексон очутился на лестнице. Перегнувшись через перила, он долго вглядывался в полумрак, как будто мог там что-то разглядеть. Наконец кивнул и заспешил вниз по ступенькам.

– Здесь осторожней, - скомандовал Гарри. Лестничные пролеты не были покрыты коврами, и эхо здесь гуляло будь здоров!

Они выждали, пока Приблуда спустится хотя бы на пару этажей, и лишь тогда последовали за ним.

Снизу донеслись чьи-то приглушенные голоса; Шалун знаком велел своим остановиться и вслушался.

– Ну? - спросил кто-то с интонациями, показавшимися Гарри очень знакомыми. - Узнал?

– А то! - в голосе Приблуды впервые послышалась угодливость.

– Так не тяни, рассказывай!

– Раскопать-то не просто было. Номер накарябан у них изнутри, фиг разглядишь.

– Не тяни! - повторно рявкнул собеседник.

И тут-то Гарри пожалел, что все огнеплюи они оставили на входе в "Х'тон", подчинившись обязательному правилу амерзонок. Он узнал, узнал этот голос!

– Бэтмены!

– Ты о чем? - не понял Колеснутый.

– Там, снизу, бэтмены. И этот… этот… он им помогает.

– Нужно остановить Приблуду, - решительно шепнул Миль-Раб.

– Нет, подождем. - Гарри сам собирался отдать точно такой приказ, но теперь не мог, должен был показать, кто здесь президент. Ничего, так даже лучше. Больше узнает о двурушничестве Джексона.

А тот, пока они спорили, успел что-то задиктовать президенту бэтменов, какие-то цифры. Теперь Большой Летун уточнял:

– Значит, просто вводишь и всё?

– Ну, я не уверен… Пусть Умнец разбирается.

– Нет больше Умнеца, - отрезал Летун. - За два дня до Ньярка была у нас встречка с бигмаками… сожрали парня, а многих так кетчупом забрызгали - двое потом еще от ожогов поумирали, Тилли и Джо Двузубый…Ладно, Джексон, как-нибудь без Умнеца разберемся. Ты - молодец. Теперь мы их точно сделаем!

– Посмотрим еще, кто кого сделает! - грозно выкрикнул Шалун, съезжая по лестничным перилам. За ним, перепрыгивая через ступеньки, мчались рабы и Тревор. - А ну, Приблуда, давай колись, перед кем ты здесь хвостом виляешь! А, это наши старые знакомые, крылачьё-дурачьё! Надеетесь с его помощью выиграть завтрашний финал? И не надейтесь, ничего у вас…

Гарри осекся: он наконец сообразил, что Большой Летун слушает его с легкой ухмылочкой и не очень-то внимательно, а сам в это время нажимает на кнопки своего пультика. Вызывает на подмогу рабов?

Вряд ли: рабы никогда в разборках между племенами не участвуют, это железно, никакие ошейники не помогают их переубедить. Гарри и своих-то взял больше для уверенности и для какой тяжелой работки, если придется, - а знал бы, как получится, больше бы сантаклаусов разбудил.

А все-таки, о чем там трепался Приблуда? Какой это "номер" и изнутри чего, интересно, он был "накарябан"?

– Ошейники, Гарри, ошейники!

Да Шалун уже и сам догадался, только ни он, ни кричавший Миль-Раб сделать ничего не успевали. Большой Летун набрал код.

Улыбнулся своей гадкой ухмылочкой.

Подмигнул Приблуде.

И нажал на кнопку.

Кажется, Клод-Раб даже ничего не почувствовал. Просто вот только что была у него голова, а теперь - одни кровавые клочья во все стороны летят. И воняет паленым мясом, как обычно, когда огнеплюи долго работали на полную мощность.

– Ты!.. - Гарри подавился собственным криком, он только и мог, что накинуться на предателя Джексона и колошматить его кулаками - по лицу, по плечам, не целясь, только стараясь ударить посильнее, чтоб понял, гад, что наделал!..

Их растащили; судя по обалдевшему взгляду Приблуды, тот и сам не ожидал, что его двурушничество обернется такой бедой. Но какая разница, ожидал, не ожидал!

– Ты продался! - вопил Гарри. - Продался им, продался, поверил им, а теперь из-за тебя…

– Он не продался, - спокойно возразил Большой Летун.

– …мы проиграем! - Гарри осекся и икнул от удивления. - Ч-что?

– Ну, скажи ему, Джексон.

Приблуда захохотал, будто свихнутый:

– Никому я не продавался, бородач! Слышишь! Никто из вас не знал, никто! Вы даже догадаться не могли, тупицы! Никто не знал, а я - бэтмен! Понял?! Бэтмен, вот так-то!

– Ну ладно, - сказал Большой Летун. - Похохмили и хватит. Завтра решающий день, нам нужно выспаться. Пойдем, Джексон. А эти… пусть сами думают, выходить им завтра на арену или лучше свалить до утра, чтоб лишний раз не позориться. Привет!

Гарри хотел наброситься на них и, если не огнеплюем, то кулаками превратить этих двух подонков в куски кровоточащего мяса, да, именно так, в куски, в кровоточащие!..

На лестнице действительно гуляло хорошее эхо - и звук от пощечины прозвучал как выстрел.

– Повторить? - тихо спросил Миль-Раб.

– Н-нет, - мотнул головой Гарри. - Нет, хватит. Спасибо. Ну… - он посмотрел на безголовое тело Клод-Раба. - И что теперь?

– Амерзонки позаботятся о нем, - сказал Миль-Раб. - А у нас сейчас есть дела поважнее, пойдем.

Только тогда Шалун заметил, что на шум давным-давно сбежались настоящие хозяйки и "Х'тона", и вообще всего Ньярка. Они стояли вдоль стен, огнеплюи в их руках пока еще смотрели дулами в низ, но если бы Гарри попытался, например, вырвать оружие у одной из них…

– И не думай, - прошептал Миль-Раб. - Потом, по-другому поквитаемся.

– Устами раба глаголит истина, - невесело хмыкнул Тревор. - Оставь, Гарри, нам есть чем заняться до завтра.

– Что, собирать вещички? И сдаться, да?!

– Клод-Раб был лучшим, но не единственным, - Миль-Раб будто рассуждал вслух. - Есть другие, не такие хорошие, но вполне способные потягаться с бэтменовскими. Хотя, конечно, решать президенту…

"Ну да, - подумал Шалун, немного приходя в себя, - президенту, кому же еще". Только беда в том, что "не такие хорошие" - это еще слабо сказано. Предыдущие соревнования многих вывели из строя: покалечили или временно сделали неспособными участвовать в дальнейших. Вон, тот же Миль-Раб слегка прихрамывает на левую ногу - куда ему завтра, на какую арену?! Он и двух минут не продержится…

А кто продержится?

Он спросил об этом вслух, вроде как у Тревора, хотя знал, что Миль-Раб слушает и обязательно тоже что-нибудь да присоветует.

– И не знаю даже, - протянул Колеснутый. - Попали мы крепко, это да. Из толковых-то почти все, ты прав, сошли с дистанции.

– Почти, - пробормотал Миль-Раб, опять-таки, делая вид, что беседует сам с собой. - Почти, да не все. Донал и Безум…

– Это смешно! - угрюмо покачал головой Тревор. - Ни один, ни другой Клод-Рабу и в подметки не годятся!

– Не годились, - поправил его Шалун. - А разве у нас есть из чего выбирать? Пусть лучше так, чем втихаря драпать из Ньярка. Согласен?

– Согласен…

Остальные сантаклаусы, когда сообразили, что к чему, тоже согласились. Правда, не могли прийти к соглашению в другом: кого все-таки выставлять, Донала или Безума. Донал-Раб, вообще-то, принадлежал предателю Приблуде, но зато был сильнее Безум-Раба.

– Уймитесь! - не вытерпел наконец Гарри. - Давайте-ка все на боковую, нечего головы ерундой забивать. Завтра решим.

Но перед сном он велел снять со всех рабов ошейники: "Кто знает, у кого еще Приблуда коды срисовал? А если чего - и браслетов хватит, чтоб успокоить особо бойких".

Утром проснулись рано и первым делом принялись решать, кого же из рабов выпустить на арену. Голоса разделились, и тогда Миль-Раб предложил: бросьте жребий, пусть Однорукий Бандит даст знак, кому представлять племя. Согласились, подбросили крышечку от колы: упадет дном вверх - идти Донал-Рабу, дном вниз - Безум-Рабу.

Оба претендента стояли рядом и напряженно следили взглядами за падавшим кругляшом.

И вот тогда-то Гарри вдруг вспомнил.

Он отпихнул Миль-Раба, перехватил крышечку в воздухе и вручил ее Безуму:

– Ты пойдешь!

– "Вы выиграли поездку в…" - пробормотал тот, вертя в руках бесполезный кругляш; Гарри так и не понял, к чему.

И это, надо сказать, его сильно задело. Безум-Раб всегда был чересчур своевольным, слишком дерзким!..

– Учти, - сказал ему Шалун, - если что - розгаликов тебе не миновать, я, как президент, гарантирую.

Тот лишь ухмыльнулся в ответ.

Безум

"Ты, главное, не отвлекайся, - напутствовал Миль перед боем. - На трибунах будут кричать, бросать в вас рваные баксы, скандировать всякую чушь - тебе должно быть побоку всё это. Только кусни. Отвлечешься - считай, труп".

Но пока еще ничего не началось, пока вы с бэтменовским рабом еще только стоите на постаменте и ждете сигнала, можно поотвлекаться. Тем более, есть на что.

Это действительно бывший стадион, только в одном месте кольцо трибун разломано, борта арены кое-как залатаны (да нет, поправляешь себя с досадой, не кое-как, а надежно, не сбежать), по ту строну пролома - берег и торчащая из воды рука с факелом. Как сказал бы Миль, весьма символично.

К черту руку.

Смотрим дальше; первый ряд трибун - рабы. Все одинаково худощавы, жилисты, кожа у всех дряблая, как у старых мороженых кур, в глазах - лихорадочная жалость к тем, кто оказался на арене. Это они зря. Таким, как они, жалеть других - все равно что голодному пытаться накормить еще более голодных.

Хотя бэтменовского игрока могут и пожалеть. Ты не дашь ему сегодня ни полшанса, пусть там что - ни полшанса! Или ты, или он. Рабы-жалостники этого не понимают, зато очень хорошо понимают их хозяева.

"Дети"? Пусть Миль сколько угодно трепется про свое детство, но, если он не дурак (а он - не дурак!), должен соображать, что разница есть. Кто не верит - пусть посмотрит на этих "новых адамов" отсюда, с арены.

Трибуны строго разделены на секторы, по племенам. Джедаи, попкорны, дюрасели, кингконги, сантаклаусы… Десятки племен, и у каждого - свой шест с флагом или столб с изображением "пращура". Тотемы, самые натуральные. Возле тотемов сидят "президенты" и их ближайшее окружение; вообще иерархия что у твоих рыцарей Круглого Стола, только и разницы: здесь чем ближе к центру, тем почетней.

Они, эти, остро воспринимают такую иерархичность и готовы бороться за нее любыми способами. Для них каждый день и каждый миг - букет возможностей возвыситься или пасть, и вся жизнь их проходит на ступенях, на лестнице власти. Длина ритуальных бород или пестрота нашивки на рукаве - вот предел их мечтаний, выжить во время перехода от города к городу - вот их сиюминутная цель; их представления о смысле жизни причудливы и нелепы, а слова "доброта" и "любовь" - для этих лишь набор ничего не значащих звуков.

Племена сидят на трибунах без галдежа и суеты, они похожи на статуи из музея восковых фигур - статуи неудачные, поскольку скульпторы не сумели отобразить на их лицах сколько-нибудь человеческих эмоций; как говорили когда-то давно, "не вложили в них душу". Бездушные, эти способны умереть, но не состариться.

Ты скользишь по ним взглядом: при всей внешней пестроте эти одинаковы до ужаса, до мурашек по коже. И вдруг запинаешься, вздрагиваешь, непроизвольно сглатываешь и кашляешь.

На одной из трибун, в окружении своих девочек-воительниц, сидит чернокожая Шаманка. Та, кто на самом деле заправляет всем, что здесь творится. Ты улыбаешься, скалишься в ухмылке и салютуешь ей: "Мое почтение, госпожа! Я удивлю тебя сегодня…" - и добавляешь несколько слов, которые когда-то давно считались оскорбительными.

Жаль, не услышит.

– В первый раз? - вдруг спрашивает под боком раб-соперник.

– Что?

– Говорю, впервые на Игрищах, да?

– Впервые, - легко соглашаешься ты. Пусть расслабится, уверует в собственную победу. К тому же, ты ведь не врешь: тебя, как и большинство других рабов, всегда оставляли в "Х'тоне", под присмотром двух-трех сантаклаусов. Ты еще тогда досадовал, что не попадешь на соревнования. Вот, попал. - Слушай, а многим удается… ну, справиться с этими куснями?

– Почти никому, - снисходительно хмыкает соперник. - Есть, правда, способы… но я ж тебе не расскажу, сам понимаешь. Не на медаль играем.

– Понимаю. - Тебе и не нужно. Миль знает о "способах" и поделился кое-какими секретами. А кое-что за месяцы, проведенные с сантаклаусами, ты и сам хорошо усвоил.

Например: "главное - неожиданность".

Ты сталкиваешь его за удар сердца до сигнала, за два удара сердца до того, как он сам столкнул бы тебя. Повезло; скалишься ему в лицо и сразу - нет времени! - переводишь взгляд на распахнувшиеся створы ворот. Оттуда выкатываются беспредельники; твой соперник уже понял это, учуял затылком своим бритым - и рванул к другой платформе. Успеет. А жаль.

Ладно, развлечение затягивается, да ты и не рассчитывал на быстрое завершение.

Смотришь, как лихорадочно карабкается твой соперник на ближайшую платформу. Да уж, "бэтмен"! - только без крыльев.

Самый проворный кусень краем широкой своей морды высекает искры из постамента, на котором угнездился везунчик. Остальные, выкатившись, замерли полукругом и только неслышно рычат моторами: принюхиваются.

…Когда Миль объяснил, с кем тебе предстоит иметь дело, ты сперва не поверил. "Какие джипы, ты что?! За столько времени они должны были бы в металлолом…"

"За сколько "за столько"?" - поддел Миль. И объяснил потом, что за время твоего отмокания в криованне человечество ушло далеко вперед - семимильными шагами навстречу собственной гибели. А уж авто со встроенным искусственным интеллектом - вообще такая, понимаешь, обычная на этом пути штуковина, ей в свое время никто и удивляться особенно не стал. О таких чудесах, брат, еще писатели-фантасты в двадцатом веке писывали - а вот теперь пожалуйста, сбылось. Пользуйся.

Ладно, возражал ты, интеллект интеллектом, но как они от ржавчины и повреждений не сколёсились?

А просто, пожимал плечами Миль. Сколёситься не сколёсились: научились самостоятельно заправляться от бензоколонок, отыскали и другие способы подпитки. Завели бактерий-симбионтов, ведут стадный образ жизни, кое-кто подозревает: даже размножаться ухитряются, хотя, конечно, ни о каком внутриутробном развитии, ты ж понимаешь, речи не идет. По-другому у них; как точно - не знаю.

В общем, не сколёсились. А вот шарики за ролики у них того… Или думаешь, ИскИны их изначально были настроены на стадный образ жизни? То-то; шли годы, бесхозные авто, наблюдая за какими-нибудь бизонами, сделали выводы по аналогии. Кто знает, что творилось и творится в их провонявшихся бензином мозгах…

Но тебе, поучал Миль, и не нужно это знать. Для тебя главное - выжить!

Любой ценой.

Платформы не спасут, платформы только продлевают удовольствие от представления. На них долго не отсидишься: у кусней-беспредельников зрительные рецепторы устроены так, что реагируют на силуэт гуманоида, превышающий определенные размеры. И обнаружив такового, эти металлические твари будут атаковать до тех пор, пока не уничтожат жертву. ("А ловят их, - делился побасенкой Миль, - одеваясь в специальные костюмы, похожие на большие жестяные коробки. И заманивают, я уж не знаю чем. Если выживешь - спросишь у Шаманки или ее девчат. Одно скажу: нюх у кусней ни к черту не годится, реагируют в основном на картинку да еще на вибрацию, в каком-то особом диапазоне. Ты уж извини, я раньше в эти тонкости не вникал".)

Падаешь на живот, прижимаешься к щербатому камню платформы: вдруг не заметят, примут за причудливый вырост на этой самой платформе?..

Кусни, числом три, атакуют пока что твоего соперника: колотят металлическими рамами об основание пьедестала, на который тот забрался, пускают едкие клубы дыма из выхлопных труб, по-рачьи клацают капотами - будто мутировавшими клешнями. Из-под капотов тянутся какие-то крючочки, зажимы, трубки с металлическими заострениями на конце.

Бэтменский раб тоже сообразил, что удержаться будет проще, если лечь на платформу. Он распластался на ней, смешно выставив задницу и локти - мастер маскировки, профи мимикрии! Он верит в свой шанс, верит искренне. Ты не менее искренне радуешься его вере: чем дольше продержится он, тем больше надежды у тебя. А если еще выведет из строя одного-двух беспредельников…

Но они и сами не зевают. Эти их крючочки-трубочки совсем, оказывается, не киношно-устрашательные, есть у них другое назначение, практическое. Вычислив, где примерно находится "гуманоид, превышающий определенные размеры", беспредельники выстреливают крючочками в его сторону, а потом втягивают их обратно под капот. Скрежет металла по камню пробирает до костей.

Первые попытки кусней успехом не увенчались, но каждый раз они запускают крючки всё ближе к цели. Ты с досадой глядишь на соперника и думаешь, что теперь бы ему самая пора перейти к активным действиям, если не хочет сдохнуть ни за понюшку табаку. Неужели он не понимает, что отлеживаться дальше без толку?! Болван!

…Но ты не кричишь ему, не подсказываешь. Миль, конечно, утверждал, что со слухом у этих тварей не сложилось - ну а вдруг все-таки ошибался?

Да и не нужно - бэтменовский раб сам сообразил, что к чему. Вон, вскочил, стряхнул с себя крючки, метнулся вспугнутым зайцем прочь с платформы. Но не к другой такой же и не к барьеру (всё равно не преодолеть!), нет, он, как и ты, хорошо усвоил еще одно правило.

"Лучшая защита - нападение!"

Внешне кусни похожи на привычные тебе джипы: машина о четырех колесах, сидения, дверцы… разве что вместо руля панель с клавишами и рычагами. И главное - у беспредельников нет ни крыши, ни тентов.

Этим бэтменовский раб и воспользовался: запрыгнул сверху в одного из кусней, по-паучьи перебирая руками-ногами залез на водительское сидение, где панель и рычаги с клавишами…

Дальше-то что?

Все три механические твари несколько мгновений стоят неподвижно, только тарахтят моторами. Ты лениво размышляешь, как кусни могут между собой общаться: если, например, у них есть встроенные радиоприемники…

Раб тем временем отчаянно сражается с рычагами и клавишами "осёдланного" беспредельника. Кажется, впустую - никаких видимых результатов. Кусни по-прежнему тарахтят моторами, едкий сизый дым щиплет тебе глаза и мешает видеть. Ты, стараясь двигаться как можно плавнее и медленнее, тянешься рукой, чтобы протереть их…

И пропускаешь то мгновение, когда два беспредельника бросаются на третьего, "оседланного" твоим конкурентом.

В клубах поднятой пыли, в дыму мало что видно - воспринимаешь случившееся больше на слух: заходящиеся в кашле моторы, гулкие скрежещущие удары металла о металл… чей-то приглушенный вскрик - не с трибун, нет, трибуны-то как раз молчат…

Всё, спекся твой соперничек. Вон валяется разломанным манекеном. Рядом - два беспредельника, "поцеловавшиеся" друг с другом. Метили явно в оседланного: увидели фигуру "гуманоида подходящих размеров" и атаковали, - но третий шестеренками в мозгах своих электронных пошевелил и дотумкал, что к чему. Успел в самый последний момент сдать назад, только правое крыло ему задели, а сами теперь выбыли из игры. Ну, хоть так, всё ж легче с одним, а не с тремя

Легче ли?

Ты, по правде сказать, тоже рассчитывал какой-нибудь этакий трюк провернуть со стравливанием кусней между собой, а единственного оставшегося - с кем стравливать?

Или, может, отлежишься, не заметит?

…Уже заметил, развернулся "мордой" в твою сторону.

Финита, раб Безум, твой выход.

Ты спрыгиваешь на горячий песок арены и бежишь что есть духу к двум "издохшим" кусням. Пар из их взломанных капотов навевает мысли о кусневых душах, отлетающих в свой механический рай. Всегда так: неподходящие мысли в неподходящее время.

Успеваешь запрыгнуть в одного из беспредельников; тот, что остался жив, цепляет краем крыла "дохлого", но вовремя разворачивается. Ну да, дважды на одну и ту же уловку не покупается.

Ладно. Ты и не рассчитывал.

Он делает широкий круг и подъезжает к корпусу мертвого собрата с другой стороны, уже разевая пасть капота и шевеля захватами: крючки, стальные конусы, тонкое ланцетоподобное острие… Своего не упустит!

"Хрен те, кусень, я не твой!" - бормочешь, выжидая, пока он подкатится поближе. Всё нутро переворачивается от страха, но внешне ты спокоен и неподвижен.

Подъезжает. Широкая, вся в царапинах и мелких пробоинах "морда" напоминает броню бывавшего в переделках допотопного танка. В распахнутом капоте что-то влажно блестит, похожее на громадный язык. Змеятся во все стороны проводки-захваты.

"Рано", - мысленно шепчешь себе.

Еще рано.

Вот, сейчас!

Хватаешь за два или три выпущенных беспредельником "щупальца" и быстро, пока он не втянул, обматываешь вокруг железного поручня за спинкой сидения "дохлого" кусня. Потом завязываешь узлом.

И едва успеваешь вцепиться за само сидение, чтобы не выпасть! Плененный беспредельник резко сдает назад, волоча за собой "дохлого" собрата. Перепуганно и хаотично он выпускает из-под капота еще горсть захватов, и ты, хищно оскалясь, снова привязываешь их к "дохляку".

Беспредельник пятится, надсадно ревя мотором, и тащит за собой корпус другого джипа, причем колеса последнего мешают, ведь ты привязал кусня мордой к левой дверце. Теперь - или оборвет "щупальца", или так и будет волочить за собой этот металлолом, пока не выдохнется. Только тебе надеяться на последнее без толку: как знать, сколько он способен выжить без подпитки извне?

Лихорадочно осматриваешь арену - сам еще не знаешь, в поисках чего.

…отвалившаяся, покореженная дверца от третьего беспредельника? Пожалуй, подойдет.

Преодолев собственный страх, выпрыгиваешь наружу, черпая песок дырявыми носками ботинок, спешишь к цели. Позади неистовствует плененный беспредельник.

Пыль; жара; вонь от выпавших внутренностей бэтменовского раба и смрад бензина. Могильная тишина на трибунах.

На бегу задираешь голову и смотришь в бесстрастные лица этих.

"Я научу вас…" Не успеваешь додумать, спотыкаешься, падаешь на четвереньки. Сбившееся дыхание трепыхается в горле рыбой, выброшенной на берег.

Позади - резкое банг! банг!! банг!!!

И яростный вой мотора, когда освободившийся кусень отъезжает подальше от "дохляка" и разворачивается - в твою сторону!

"Интересно, а было ему больно, когда обрывал себе "щупальца"?"

Встаешь, поднимаешь и держишь наперевес оторванную дверцу. Давид и Голиаф: шанс всего один, мальчик.

А руки, мать их, дрожат!

Ну, скотина, распахни свой капот пошире!

Н-на!..

Он хватает дверцу на лету, как верный пес - палку, брошенную хозяином, - и спешит к тебе. Видимо, чтобы вернуть.

…даже не пытаешься убежать. Сил нет.

Оседаешь на раскаленный песок.

Смотришь, как надвигается, скрежеща рессорами, груда металла.

Проезжает совсем рядом, острым краем подножки чиркает тебя по плечу, отбрасывает вбок. Боли не чувствуешь.

"Сейчас развернется… Сейчас…"

Не разворачивается.

Поворачиваешься сам, ощерясь, будто загнанная в угол крыса.

"…сдох-таки!" - Из-под вздыбленного капота валит белый, обжигающий пар. - "Все-таки сдох! Все-таки…"

Трибуны молчат. Потом Шаманка делает какой-то знак (тебе отсюда плохо видно), на арену выбегают амерзонки, много амерзонок; они молча и деловито набрасывают на кусней тросы с крюками ("зажимы! - смеешься ты. - У них тоже есть зажимы!.."), а набросив, уволакивают "дохлых" беспредельников обратно в стадионное чрево. То же проделывают и с рабом бэтменов: его изуродованное тело укладывают на носилки и уносят прочь. Остаешься ты и арена, песок которой, кажется, въелся в твою кожу на всю жизнь.

Голос - громовой, механический, бесстрастно-торжественный - заявляет, что "победило племя сантаклаусов!!!". И можно, мол, забирать приз, символ власти Президента всея Земли. Вон, стоит на платформе, у раба за спиной. У тебя, то есть.

Ты из ленивого интереса оборачиваешься поглядеть - и не веришь своим глазам. На упомянутой платформе - чемоданчик: обычный такой, ничем не примечательный. Если бы только не надпись, идущая по кругу около каждой из двух защелок. Ну и еще флаг на крышке нарисован знакомый.

Усталости как не бывало! В груди разгорается всё сильнее яростный пламень, в памяти будто кто-то прокручивает события последних месяцев: тяжелые переходы, отношение к тебе, как к вещи, обещание Шалуна в случае чего "угостить розгаликами". Беспросветность, которую не переломить.

И теперь маленький мерзавец напыщенно шагает по ступеням трибун вниз, за тем, что "по праву принадлежит ему"! Ага, как же, сейчас!

– Я вам всем… все-ем!.. я покажу!..

Чемоданчик уже в твоих руках, в твоих руках - власть над этими сосунками, зверенышами, демонятами в человеческом обличье! Непослушными пальцами отжимаешь защелки, откидываешь крышку…

"Что за?!.."

Под ней лежит какой-то кусок шерсти, ты сперва думаешь, что Шаманка засунула сюда живую кошку или кролика, потом понимаешь: всего лишь игрушка. Плюшевый, так его, медвежонок! Раздраженно отшвыриваешь в сторону, и - вот она, гладкая панель с несколькими переключателями, всё просто, всё, Господи, так просто, чтобы даже самый глупый из возможных президентов смог в случае чего совершить необходимые манипуляции.

Выдвигаешь складной прут антенны.

Синхронно проворачиваешь по часовой стрелке две ручки, жмешь на кнопки в центре их. Бегло сверяешься со скупыми инструкциями, написанными здесь же, на панели.

Легким щелчком ногтя откидываешь вверх прозрачный колпак над красной кнопкой размером с пятицентовик ("In God we trust", о да!).

Этот мир, этот безумный мир давно пора как следует вычистить, Миль! Извини, старина, но твои Змеевы уловки не помогли - придется вмешаться мне. Если поблизости есть какая-нибудь освинцованная криованна типа "Ковчег", тебе лучше купить себе место в ней. Привет, карапузики! Свидимся на Араратовых склонах - в лучшей, так ее, жизни!

Жмешь.

Пауза.

Конечно, а чего ты ожидал? За столько лет всё давным-давно пришло в негодность, ты мог бы догадаться…

По ту сторону пролома в трибунах рука с факелом, что торчит из воды, вздрагивает. "Пламя" откидывается вбок, как крышка сундука, - и обрушивается в воды залива, подняв громадную волну.

Тишина.

Ожидание.

"Сейчас!.."

Ты улыбаешься, но, кажется, не понимаешь этого.

Сейчас!

"…розгалики, говоришь?"

Ты переводишь взгляд на Шалуна…

Шаманка

– Включает, госпожа.

– А что Гарри?

– Бежит и кричит что-то угрожающее. Кажется, сквернословит. Жмет на пульт, но ничего не получается.

"Еще бы, - подумала Шаманка. - Еще бы, он ведь сам снял с Безума браслеты перед боем: подстраховывался".

– А теперь?

Впрочем, "куколка" могла и не отвечать: сегодня Шаманка будто обрела давным-давно утраченный дар видеть. И для этого ей не нужны были глаза.

"Включаешь и запускаешь ракеты, веря, что таким образом взломаешь кокон, - мысленно она обращалась к тому рабу с надтреснутым голосом, к рабу со смешным именем Безум, к человеку, которому надлежало стать той самой пусковой кнопкой в ее планах. - Ты думаешь, что взломав кокон, перечеркнув всё развившееся в нем, тем самым вложишь в руки Господа белый, новый лист. Ошибаешься. Этот лист уже никогда не будет девственно белым. А коконы… всего лишь нужно вернуть их в прежнее состояние. Бабочками им не стать - еще рано, и в этом ошибка Миля и его единомышленников. Нужно, чтобы куколки сперва опять превратились в гусениц".

Маленький мальчик бежал по арене, прямо по спекшимся лужам крови и бензина.

Бежал.

Ее последняя, нелепая надежда. Чудом было уже то, что одна из "куколок" отыскала в архивах его фотографию и нашла фотографии его родителей - а этому предшествовали долгие, казалось, безрезультатные поиски. И Шаманка могла лишь направлять их, но не принимать участие. "Куколки" делали портреты каждого из множества приходивших в Ньярк - и потом искали в электронных базах данных, среди миллиардов детских фотографий похожие лица. Кое-кто из них находил там самих себя, Шаманке было известно об этих случаях, но всегда ее "куколки" воспринимали такие находки как совпадения. А подталкивать их к нужным выводам она не могла: проще было манипулировать кем-нибудь из бродячих племен, чем рисковать "куколками".

Гарри оказался случайным козырем, по недосмотру Судьбы попавшим в ее руки. Или - хотелось думать ей - с благословения Судьбы.

Она долго решалась. И наконец поставила на сегодняшний день всё.

Нажала на свою кнопку…

"Теперь поглядим на результат.

Я знаю, Миль, что мир, каким он может стать после сегодняшнего дня, вряд ли окажется благорасположен ко мне и моим "куколкам". К тебе и прочим рабам - тоже. Мир, Миль, это палимпсест, а не школьная доска (вопреки представлениям Безума). Тем больше я уважаю его: он знает, что вряд ли останется жив, и все-таки жмет на кнопку.

Я тоже жму - но я еще надеюсь…"

Она вздрогнула, когда "куколка" прямо в ухо зашептала ей своими теплыми губками о том, что случилось с рукой Рогатой Богини.

Чемоданчик проверяли, он ни разу до этого не срабатывал.

Он был абсолютно безвреден!

Ей почему-то вспомнился отец: "Никогда не играй с пистолетом, даже если он не заряжен. Никогда!"

"Дура, какая же я!.."

– Госпожа! - вскрикнула, не сдержавшись, "куколка". И добавила, забывшись: - Вы бы только видели!..

Безум

Пустота, зияющая из факела ожиданием скорой гибели, заставляет тебя отвести глаза. Мгновения растянулись в века, словно во всем мире отменили само понятие времени.

Чтобы не вглядываться до одури в эту черноту, смотришь на Гарри. Звереныш еще не сообразил, нет, ему только предстоит понять.

…что это он там делает?!

Выкрикивая свои смешные угрозы, он бежал к тебе, чтобы отнять чемоданчик, символ своей абсолютной власти, - и вдруг остановился. Он тупо глядит на что-то у себя под ногами, потом наклоняется и поднимает с песка плюшевый комок. Ты завороженно таращишься на нелепую фигурку: ритуальная борода съехала на бок, выражение лица растерянное; он держит медвежонка перед собой на вытянутых руках, как змею или кусливую собачку.

А потом робко улыбается и гладит его по пыльной голове.

Чтобы только не смотреть на то, что кажется тебе невозможным, ты суетливо переводишь взгляд на трибуны. Бесстрастные лица невинных убийц искажены: кто-то по-детски завистливо таращится на Гарри, кто-то вдруг начинает всхлипывать…

А ты…

Ты вдруг натыкаешься взглядом на черное дуло факельного основания в руке, торчащей из воды, - и падаешь на колени. В левое впивается камень, боль входит в тело раскаленной проволокой - плевать! Ты никогда не был набожным, но теперь, здесь, на этой проклятой, благословенной арене ты молишься истовее, чем тысяча монахов-затворников, ты готов на что угодно, лишь бы отменить нажатие кнопки.

"Пожалуйста! - заклинаешь ты Бога, Судьбу, приведенные тобою в движение механизмы. - Пожалуйста! Не надо! Пожалуйста!"

Ты так и замираешь в своей молитве - мотылек, пришпиленный булавкой осознания на разделочной доске свершенного.

Волна, вызванная падением каменного "пламени", наконец-то добирается до берега и ударяет в него, распадаясь на мириады соленых капель.

…последним из всех, кто находится сейчас на стадионе, ты понимаешь, что ракеты не вылетят - и причины, по которым это случилось, для тебя уже не важны. Ты шепчешь: "Благодарю Тебя, Господи!" - и улыбаешься безумной улыбкой счастливого отца, услышавшего, что у него родилась двойня.

Ты еще не знаешь, что месяц спустя на месте очередного выпавшего молочного зуба у Гарри вырастет первый постоянный. Что примерно тогда же в Ваштоне, в Белдоме всея Земли, Президент Гарри объявит об окончательной отмене рабства.

Всё это потом.

Потом.

…а завтра тебя, разумеется, ждут розгалики.

This file was created

with BookDesigner program

bookdesigner@the-ebook.org

19.09.2008

Оглавление

Владимир Антонов. Скучная жизнь

Леонид Каганов. Мамма Сонним

Юрий Бурносов. Всё золотистое

1

2

3

4

5

Сергей Чекмаев. Высшая мера

Сергей Герасимов. Две новеллы о корабле и человеке

Дмитрий Казаков. Живое и мертвое

Олег Овчинников. Проблемы с этим… красным… который во рту!

Игорь Ревва. Портрет

Алексей Корепанов. Новых сообщений нет

Владимир Рогач. Свет, звук и время

Андрей Дашков. Инстинкт жертвы

Наталья Егорова. Лиля

Галина Полынская. Чужое сердце

Сергей Лукьяненко. Мы не рабы

Сергей Лукьяненко. Девочка с китайскими зажигалками

Сергей Лукьяненко. Гаджет

Василий Головачёв. Ошибка в расчетах . Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Анастасия Шилова. Старая сказка

Часть первая. Правила игры.

Часть вторая. Игра без правил.

Часть третья. Вне игры и правил.

Анна Богданец. Планета каменных драконов (фрагмент)

Александр Бачило. Лесопарк

Владимир Аренев. Хижина дядюшки Сэма

Глава первая

Глава вторая

Глава третья

Глава четвертая

Реклама на сайте