«Археоскрипт»

Василий Бережной АРХЕОСКРИПТ

Куда же исчез ты, мир мой прекрасный,

Милой природы цветенье и плод?

Шиллер

1

Часовой ракетной базы, стоя на вышке, в тени развесистой пальмы, рассматривал фотографию девушки. Думал: почему всем кажется она некрасивой? Она ведь самая лучшая на свете. Люди просто не могут понять, какая она особенная, какой у нее чудесный голос, грациозная походка…

Замечтался часовой, вспоминая первую встречу, первый поцелуй. Короткий автомат, стоявший у его ног, казалось, тоже посматривал зрачком дула на фото. В глазах Аниты таилась грусть.

«Ничего, Анита, не горюй, — мысленно утешал он ее, а заодно и самого себя, — уже немного осталось. Хотя ты могла, бы и приехать, здесь, в пустыне, тоже неплохо, особенно по вечерам. Обошли бы мы с тобой всю Сахару — ты ведь такая быстроногая! Посидели бы у оазиса. Слышишь, пальмы перешептываются? Может быть, не нравится им, что мы здесь расположились? Но ракеты тоже, как пальмы, — стройные, высокие, только ветвей нет, похожих на опахала. База — тоже оазис. Стальной. И что для него вся эта бескрайняя пустыня? Одна секунда — и сметет с лица земли целый континент. Так что не печалься, Анита. Радуйся: мы теперь хозяева даже в космосе. Так говорит наш командир».

Загундосил привинченный к ажурному барьеру телефон, и часовой нехотя снял трубку.

— Дежурный слушает.

— Ты что там, заснул? — послышался недовольный голос капитана, и солдат поежился. — Тревога номер один! Неопознанный объект приближается к базе. Как только покажется в твоем секторе, — огонь!

— Вас понял, капитан! — выпалил солдат.

Он даже обрадовался: по настоящей, боевой, не учебной цели не стрелял еще ни разу. Вскочил. Автомат лязгнул о стальные перила. А фотография Аниты белым голубем вспорхнула и, то кружась, то взвиваясь, плавно полетела вниз.

Уже припав к многоствольной автоматической зенитке, заметил часовой, что, подхваченное ветром, взлетело фото на уровень башни, качнулось, словно на волне, и его можно бы поймать, ухватить. Но было теперь совсем не до этого.

Едва только увидел он на фоне ясного неба объект, его словно током ударило.

Черная точка шла прямо к тому кругу на экране с сеткой координат, в который никто не имел права входить. И солдат ни о чем уже не мог думать, кроме этой точки. Он словно стал живой приставкой к автоматической установке, ее механическим мозгом. Переводя взгляд с экрана на небо, выжидал. Неизвестный летающий объект держал курс на оазис, но чтото необычное было в его полете. Казалось, время от времени он останавливается, как бы присматриваясь и принюхиваясь к пустыне, словно она — гигантский золотистый пирог.

Часовой, не спуская глаза с оптического прицела, пробормотал:

— Давай, давай! База тебе нужна, все понятно, фотографируешь! Или просто заблудился в небе? Что же ты не отвечаешь? Ах, нет у тебя аппаратуры? Или отказала? Ну, это твои заботы. А я не виноват. В конце концов мог бы и повернуть назад. Встреча со мной ничего хорошего тебе не сулит. Или ты вообще без пилота?

Где-то в глубине души шевелилось какое-то смутное желание избежать кровавого финала. Солдат почему-то не ощущал в бесшумном полете странного аппарата никакой опасности ни для базы, ни для самого себя.

А аппарат между тем все приближался и приближался. И при этом ни гуда, ни воя, ни даже пчелиного жужжания.

Над оазисом и над всей пустыней, грудью отбивавшей мириады солнечных стрел, притаилась тишина. Безгласно и немо было вокруг, и когда заговорила зенитка, казалось, что раскололся хрустальный шатер неба и звонкими осколками посыпался на каменистые пески.

Сбитый объект на мгновенье остановился, завис над оазисом, словно колеблясь: падать или не падать? — и затем камнем рухнул на пальмы, сбивая ветви. И не успел часовой добежать до нижней площадки, как вышка загудела, зазвенела и что-то ударило его по голове, и он поплыл, поплыл, погружаясь во тьму бездонную, глубину которой пронизывали слепящие огни…

2

Дым черным столбом вскинулся над оазисом, а внизу клокотало пламя. Едва сумели вырвать из огня мертвого юношу — разорванная его гимнастерка уже тлела. Осторожно положили его у озера, зачем-то обрызгали холодной водой щеки, хотя все видели застывшие, оледеневшие глаза. Врач, наверно тоже для порядка, попытался прощупать пульс. Неподалеку нашли фотографию грустной девушки.

— Это его…

Пока догорала вышка и кружилось и корчилось в огне то, что только что летало еще в небе, никто и не вспомнил о пилоте, почему-то полагая, что аппарат летел без пилота.

— Доктора, доктора! — закричал невысокий сержант, опускаясь на колени в траву. — Вот он, вот он! И, кажется, еще живой!

Все бросились туда и увидели: в траве лежал, раскинув руки, хрупкий юноша.

Таинственный пациент госпиталя привлек внимание и медицинского персонала, и больных. И немудрено: прошло уже некоторое время, а все еще не удалось установить, кто он такой и откуда прилетел в Сахару. А национальность или хотя бы раса? На первый взгляд, похож на европейца. Но едва уловимый золотистый оттенок кожи, пепельные волосы, форма черепа — удивительно правильный, едва ли не идеальный шар! — и многие другие приметы и признаки поставили в тупик антрополога: «Пока неизвестный не встанет на ноги и сам о себе не расскажет, дать какое бы то ни было заключение просто невозможно». Все авиаконструкторское бюро изучало останки летательного аппарата и не могло установить, к какому типу этот аппарат следовало бы отнести. Металлургическая лаборатория оказалась не в состоянии произвести анализ материалов, из которых он сооружен. Все оставалось неизвестным.

Но при всем том, естественно, не было недостатка во всякого рода догадках и предположениях. Контрразведка считала неизвестного пилота тщательно замаскированным агентом или диверсантом из одной соседней страны, где, по всей вероятности, плохо спят по ночам из-за ядерных возможностей соседа. А сержант охраны, по имени Жак Жаннель, придав ужасно серьезное выражение своему совсем еще мальчишескому лицу, сказал, что это, скорее всего, разведчик с какой-нибудь инопланетной космической армады и что он конечно же биоробот: нормальный человек, шмякнувшись о землю, да еще с такой высоты, отдал бы богу душу, а этот остался цел.

— Скажите, вы увлекаетесь фантастикой? — спросил его врач.

— Да, и у меня богатая библиотека.

— Это заметно.

— Что?

— Начитались… — И врач снова углубился в медицинские данные пилота. Наконец-то появились кое-какие утешительные показатели. После курса дегидрационной терапии, позволившей устранить отеки, начал нормализоваться пульс: с сорока ударов дошел до пятидесяти пяти.

Врач собирался рассмотреть еще и энцефалограмму, когда в кабинет вбежала сестра Анита.

— Он открыл глаза! Что-то шепчет…

Выкрикнула все это и тут же выбежала вон.

— Не могла по телефону позвонить, — проворчал сержант. Как ненормальная.

— Никак не оправится, бедная, после гибели жениха, — сказал врач, застегивая халат. — У нее действительно психическая травма.

— Мне здесь оставаться? — спросил сержант.

— Посмотрим, молодой человек, сейчас… — бросил врач на ходу и быстро вышел.

Сержант задал вопрос врачу не потому, что опасался бегства своего подопечного. «Открыл глаза» вовсе еще не означало, что пилот встал на ноги. Да и тогда, когда это случится, никак ему не убежать: охраняют его агенты и в белых халатах, и в штатском, и в форме. Стальная сеть! Из нее не вырвешься. Просто сержанту хотелось хоть взглянуть на чудо. В том, что это биоробот, сержант не сомневался ни на минуту — хотя бы потому, что он не был похож ни на какую земную расу. Вот только любопытно: восстановится ли его программа после выздоровления? Должна бы восстановиться. Раз тело функционирует, значит, и искусственный мозг должен включиться…

Сержанту очень хотелось, чтобы было именно так. Пусть робот покажет, на что он способен! Тогда, во-первых, подтвердится его предположение, что это именно биоробот, а во-вторых, биоробот наверняка обведет вокруг пальца спесивого лейтенанта, и, в-третьих, справится с биороботом не кто-то другой, а он, сержант. Вот будет здорово! Портреты в газетах, интервью… «Скажите, пожалуйста, будьте добры, уважаемый сержант, при каких обстоятельствах пришло вам в голову, что перед вами биоробот?» И затем: «Как вам удалось предвосхитить его дьявольскую хитрость в тот момент, когда лейтенант едва не погиб?» О, он сможет сказать!..

Вернулся врач.

— Ну как?

— Кажется, дело идет на лад.

— Заговорил? Хоть что-нибудь произнес?

— Какое-то невнятное бормотанье. По-моему, у него амнестическая афазия.

— Что это такое?

— Потеря речи от сотрясения мозга.

— Какие-нибудь контакты разъединились.

— Случай сложный. Можно сказать, уникальный. Прошу вас перебраться в свою комнату: мне необходимо сосредоточиться, проанализировать и продумать показатели. — Врач виновато развел руками и даже попытался вежливо улыбнуться.

— Понимаю вас, доктор. Я отрываю вас от дела. Желаю успеха.

Когда Жак Жаннель вышел, врач закурил и подошел к раскрытому окну. Смотрел в окно и ничего не видел — думал. То, что его метод лечения оказался эффективным, радовало, но и вместе с тем ставило вопросы, на которые не было ответа. Эффективность метода просто-напросто превосходна. Против всяких ожиданий организм пациента великолепно реагирует на воздействие терапевтических факторов. Болтовня сержанта охраны о биороботе конечно же чепуха, но нельзя не признать, что пациент — человек необыкновенный. Его организм чем-то отличается от нормального среднечеловеческого. То ли повышенным иммунитетом, то ли более эффективной нервной системой.

Выкурив сигарету, врач подошел к столу, достал из ящика историю болезни уникального пациента и принялся вычерчивать диаграммы жизнедеятельности отдельных его органов и систем. Картина вырисовывалась самая оптимальная. Особенно обнадеживающей оказалась последняя электроэнцефалограмма: электрическая активность мозга достигла нормальных показателей, и самое главное — у пациента появились сновидения!

Внимательно просмотрев все материалы, врач снял трубку и набрал номер. На другом конце провода, за пятьсот километров от оазиса, отозвался мелодичный женский голос.

— Пожалуйста, доктора Альдегадо, — сказал врач и представился. После короткой паузы послышался знакомый баритон, и врач базы сообщил: — У нас необыкновенный пациент. Вследствие аварии потеря речи. Да, я полагаю, амнестическая афазия. Убедительно просим вас помочь. Благодарю. До встречи.

Затем он позвонил по внутреннему телефону:

— В два ночи прилетит доктор Альдегадо. Да, светило, гипноз. Машину, люкс в «Паласе». Адье.

3

Сержант охраны был разочарован, увидев знаменитого гипнотизера. Думал, что это человек с черной как смоль блестящей шевелюрой, с демоническим взглядом черных глаз, а оказалось — тощий, плюгавый, лысоватый интеллигенток с маленькими серыми глазками. О его славе свидетельствовала только та почтительность, с которой сопровождал его врач базы.

Доктор Альдегадо шел, семеня, по синтетическому ковру, белый халат его застегнут был молнией до подбородка, накрахмаленный колпак аккуратно натянут до ушей. Он о чем-то спрашивал врача и, получив ответ, кивал головой. У двери палаты, где лежал экстраординарный пациент, они на мгновенье задержались, затем врач базы повернул никелированную ручку и пропустил гипнотизера вперед.

Вскоре вернулся в свой кабинет и в ответ на безмолвный вопрос сержанта сказал:

— Если доктор Альдегадо вернет ему память, тогда все пойдет хорошо. Пациент сам расскажет, кто он и откуда.

— Хо-хо! Вряд ли он так запрограммирован, чтобы сразу расколоться, — хитро усмехнулся сержант. — Сейчас нам надо быть особенно бдительными.

— А-а… вы все о том же…

— Конечно. Судя по всему, это действительно биоробот. Разве человек смог бы выдержать такой удар? Вы ведь сами видите, какой у него запас прочности. Да упав с такой высоты, даже и кошка не уцелела бы!

— Ничего не скажешь, организм на редкость сильный, но, дорогой мой, это все-таки человеческий организм. Возможно, он спортсмен или йог, умеющий управлять собственными физиологическими функциями. Все это мы скоро узнаем. Но как бы то ни было, для нас главное — поставить его на ноги.

Сержант не спеша ходил взад и вперед по коридору.

Ковер заглушал его шаги, и казалось, ступает он не подкованными ботинками, а мягкими кошачьими лапами. Медсестра Анита (длинноногая козочка, как называл ее про себя сержант) несколько раз пробежала мимо, но не обратила на него ни малейшего внимания, словно он был невидимкой.

Наконец из палаты вышел доктор Альдегадо и направился в кабинет главного врача. Анита осталась возле пациента. Сержанту очень хотелось узнать, как прошел сеанс гипноза, но войти в палату и тем паче — в кабинет врача он не решался. Долгим взглядом проводил гипнотизера. Был уверен, что загипнотизировать пациента не удалось. Смешно! Разве можно гипнотизировать робота!

— Ничего не получается, коллега, — сказал доктор Альдегадо, возвратившись в кабинет. — Ни малейшего контакта установить не удалось. Этот человек, по всей видимости, не знает ни одного слова ни по-французски, ни по-английски, ни по-немецки и ни из какого-нибудь славянского языка. Вообще ни единого европейского слова! А говорит на каком-то совершенно незнакомом языке, может быть, на древне-ацтекском.

— Это было бы оригинально, если бы к нам пожаловал ацтек из некоего законсервированного государства в Андах.

— Парадоксальный случай в моей практике! — воскликнул Альдегадо. — Представляете, ну никакого, абсолютно никакого контакта! Я бы порекомендовал вам прибегнуть к услугам филолога.

— То есть?

— Филолога, который научил бы его нашему языку. Без этого дальнейшие эксперименты бессмысленны.

— Ну, это уж не моя прерогатива, — улыбнулся главный врач.

И, чтобы хоть как-то скрасить испортившееся настроение «мага» (так называли Альдегадо коллеги), пригласил его отобедать в одном из экзотических ресторанов. Тот приглашение принял и, подойдя к магнитофону, надиктовал краткую справку о поведении необычного пациента.

4

«Феномен из Сахары» окреп только к осени, начал ходить по палате, прогуливаться в госпитальном саду. Сопровождала его повсюду Анита, подставлявшая под его руку свое молодое плечо. Побродят по дорожкам, посидят на скамеечке и затем, к удовольствию сержанта охраны, возвратятся в корпус.

Хотя больной и не мог сбежать из сада — вся территория госпиталя охранялась тщательно замаскированной службой безопасности, — а все-таки сержанту становилось легче на душе, когда «хитрый робот» уходил из-под открытого неба. Сержант был убежден, что пришелец, которого он мысленно называл «чужанином», постарается незаметно установить связь со своими хозяевами, они ведь только и ждут его сигналов на околоземной вселенской орбите. Анита смеялась над этими его страхами, сверкая белыми зубами. «Ишь, уже весела, уже смеется! осуждающе думал сержант. — Забыла своего жениха. К этому уже тянется, глупая, не верит, что он робот. Хотя трясогузке, может быть, больше ничего и не остается, как любить робота».

Сержант, конечно, знал, что Анита только добросовестно выполняет свой служебный долг, но почему-то его задевало, когда видел он золотистую руку робота на ее округлом плече.

Анита пыталась научить своего подопечного хоть немного разговаривать. Идя с ним рядом, протягивала руку вперед и четко произносила:

— Хо-дить, хо-дить, хо-дить.

А когда садилась, говорила:

— Сидеть, си-деть.

Он молча слушал, кивая головой, иногда — повторял. А однажды показал рукой вверх. Анита сперва не сообразила, то ли он имеет в виду ветви деревьев, которые причудливо сплелись у них над головами, то ли синее небо. Вопросительно посмотрела в его глаза, и он, поняв ее сомнение, показал на небо.

— Это небо, — сказала она.

— Это небо, — повторил он и ткнул себя указательным пальцем в грудь.

— Небо! — повторила девушка.

— Небо, небо!

Обвела рукою вокруг.

— Земля.

Тогда он, выразительно жестикулируя, воскликнул:

— Ты — земля, я — небо!

— Вы с неба? — удивилась Анита и в то же мгновенье вспомнила рассуждения сержанта. Холодок пробежал по ее спине: «Неужели правда?»

И, словно почувствовав ее страх, он ласково погладил девичье плечо и повторил:

— Я — небо, ты — земля.

Анита улыбнулась как-то смущенно, извиняюще. «Или он не понимает значения' этих слов, или… не все дома», — подумала она.

— Туо — небо, Анита — земля, — повторил он между тем несколько раз, и девушка поняла, что Туо — его имя.

— Я — Анита, вы — Туо, да?

— Да.

Вечером он неожиданно снова выразил желание пройтись по саду. Несмотря на ворчание сержанта, Анита пошла.

Туо остановился не под деревьями, а там, где было видно едва ли не все небо, и долго молча смотрел на звезды. Что-то необычайное было в его позе — весь он словно вытянулся, напрягся, и казалось, стоит ему взмахнуть руками, как крыльями, и полетит он в бесконечность Вселенной. Невольно Анита взяла его за локоть и ощутила, как дрожит его рука. Прижалась к его плечу, и Туо постепенно успокоился.

— Звезды, — прошептала Анита, и в голосе ее зазвучала какая-то ей самой непонятная печаль.

— Звезды… — повторил Туо, склонив голову. — Звезды…

Вечер был чудесный — синий хрусталь, крапленный в глубине золотыми брызгами. Светлые пятна далеких галактик. Тишина. Едва слышный аромат цветов.

Туо глубоко вздохнул — так вздыхают все опечаленные люди — и медленно пошел обратно, к корпусу. Аните стало как-то не по себе, шли молча.

5

Силы Туо восстанавливались не по дням, а по часам. И, выздоравливая, делал он блестящие успехи и в изучении языка. Не больше недели понадобилось ему, чтобы научиться свободно разговаривать с Анитой на бытовые темы. Буквально за несколько дней освоил необыкновенный ученик и чтение, и письмо. Теперь каждое утро брал он свежие газеты и журналы и не выпускал из рук, пока не прочитывал все до последней строчки, включая скандальную полицейскую хронику.

— Неужели вас интересуют эти сплетни? — удивилась Анита.

— На Земле интересует меня все, — отвечал Туо, — и как вы работаете, и как учитесь, как отдыхаете и вообще как организуете свою жизнь, насколько благоразумны и дисциплинированны. Очень хотелось бы узнать и о поведении землян в исключительных ситуациях, в радости, в горе…

И Аниту, и врача беспокоило то, что в разговорах он ставил себя вне человечества, смотрел на все с некоей сторонней точки зрения, считал себя человеком, но не землянином. И, естественно, это наталкивало медиков на мысль о психической неполноценности. А для сержанта это было еще одним аргументом в пользу гипотезы о биороботе, на которую он ссылался во всех своих донесениях начальству.

Туо, конечно, не знал, какие дискуссии разгораются вокруг его персоны, и продолжал усердно учиться. Книги по всемирной истории глотал. И каждый день требовал все новые и новые.

Однажды даже вздохнул, возвращая Аните очередной том:

— Ну и история у вас!

— История нашей страны?

— Всех стран и народов. Вожди, фараоны, цари, императоры, короли, президенты… Просто смешно.

— Почему же?

— Люди творят себе кумиров, создают идолов. Варварство! Да разве все эти фараоны состоят не из тех же клеток, что и они?

Анита поторопилась выйти из палаты.

Однако распоряжение врача — доставлять из библиотеки все книги, какие бы ни попросил ненасытный читатель, — выполняла неукоснительно. Просматривая список прочитанных пациентом книг, ее шеф отметил, что есть в этом круге чтения своя система: за общей историей следует история науки и техники, затем — история искусств, далее — демография, основные религиозные направления. Но когда Туо в течение каких-нибудь десяти дней прочел всю Британскую энциклопедию, врач только пожал плечами и больше не спрашивал, какие книги он требует.

Как-то раз Туо попросил принести ему Звездный каталог и Атлас неба.

— Я хочу, — объяснил он Аните, — изучить ваше звездное небо, чтобы, как говорится, и самому взглянуть на свою родную звезду, и вам ее показать. И тогда я буду окончательно здоров!

И вскоре, в погожий вечер, Туо попросил Аниту выйти с ним «под звезды».

— Видите, вон там — созвездие Лиры? Параллелограмм из звезд.

— Вижу.

— А вон ту, самую яркую, чуть-чуть синеватую?

— Да.

— Это Вега, моя родная звезда, мое солнце.

— Вы оттуда, Туо?

— Оттуда.

— А почему вы такой же, как земляне?

— Потому что мы — близкие родственники. И если быть точным, то я все же не совсем такой. Хотя бы цвет кожи…

— Да, антрополог это отметил, но отклонение настолько незначительное, что укладывается в рамки естественных аномалий.

— Незначительное… Да… — задумчиво повторил Туо. — Но суть даже не в том. Население Земли раздроблено, и пути его небезопасны — вот что важно!

— Ну ладно, ладно, — успокоила его Анита. — Не надо об этом…

Она уже знала, что этой темы лучше не касаться, потому что Туо будет нервничать и с большим запалом говорить о неразумной вражде государств, о глобальном бедствии, и о всемирной катастрофе, и обо всем таком прочем, и начнется, как говорит врач, маета.

Туо посмотрел ей в глаза и спросил:

— Неужели, Анита, и вы мне не верите?

И это «вы» было произнесено с таким нажимом, что задело в ней какую-то струну и заставило задуматься.

— Я… видите ли… У вас ведь навязчивые идеи…

Но про себя подумала: «А почему, собственно, этого не может быть? Почему? Еще ведь в давние времена ученые писали о жизни на других планетах…» Туо взял ее руку и легонько сжал.

— Спасибо, Анита, я вижу, что вы… начинаете мне верить…

Неожиданно подала голос какая-то птица — кажется, что-то ее обеспокоило.

Туо замер, прислушиваясь, потом прошептал:

— Птенчики. Это мы их разбудили. Уйдем.

В палате Туо усадил Аниту в кресло, а сам сел напротив нее.

— Я вас долго не задержу, — начал он, как бы выбирая слова. — Чувствую я себя хорошо, считаю, что уже совершенно здоров. Да вы и сами это видите и знаете. А врач — тем более. Почему же меня до сих пор не выписывают из клиники?

— Вероятно, хотят, чтобы вы окрепли окончательно.

— А у меня складывается впечатление, что меня изучают. Я вас прошу, Анита, завтра утром передать врачу, что я хотел бы выписаться. Передайте, пожалуйста, что я прошу принять меня после завтрака — я все расскажу ему сам, рассею последние сомнения по поводу состояния моего здоровья.

— А что вы собираетесь делать, выйдя отсюда? — спросила Анита.

— Встретиться с учеными, много путешествовать, знакомиться с жизнью землян.

— Для того чтобы путешествовать, нужны деньги. Они у вас есть?

Туо словно пробудился от сна:

— Ах, да, у вас без денег не обойтись… А может быть, мне, как гостю с далекой планеты… О, вижу по вашему лицу, Анита, вы как-то болезненно воспринимаете мои разговоры о Веге и ее планетной семье… Но ведь необходимо расширять диапазон своего мышления, поймите! И может быть, мне все-таки предоставят возможность бесплатно объехать праматерь Землю? Как вы думаете?

— Это мало вероятно. У нас ничто без денег не делается. Ничто.

— А где же взять… деньги?

— Заработать. У вас есть какая-нибудь профессия?

— А как же! И не одна. Ну, во-первых, я… как бы это сказать… Ага, что-то вроде инженера…

— «Что-то вроде»? — улыбнулась Анита. — Вас не возьмут.

— Почему?

— Потому что «что-то вроде» не нужно никому. Нужны инженеры хорошие, отличные, превосходные, а не «что-то вроде».

— Ну, что касается уровня квалификации, то у нас инженерная мысль намного опережает земную, по крайней мере, на десять тысяч лет Но на вашем лице я снова вижу сомнение…

— Если допустить, что это действительно так, — сказала Анита, — то все равно инженером у нас вы работать не сможете.

— Почему?

— Именно потому, что ваш уровень слишком высок. Представьте себе, что наш современный инженер-атомщик очутился бы в каменном веке. Кому там нужно его умение строить реакторы разных типов?

— У вас правильное направление мышления, Анита, но… согласитесь, человек с обширными знаниями мог бы кое-что сделать и в каменном веке. Так и я здесь. Можно было бы, например, предложить схему гравитационно-магнитного двигателя.

Анита слабо усмехнулась, задумалась: как воспринимать эти слова? Как бред? Но нет, ей хотелось верить, что есть во всем этом здоровая логика и разум. Какая-то притягательная сила влекла ее к этому удивительно загадочному человеку.

— Я намерен принести пользу человеческому обществу, а осуществление добрых намерений нельзя откладывать ни на один день.

Анита поднялась, собираясь уйти. От нее не ускользнуло, каким теплым взглядом окинул он ее фигуру. Это было приятно. Она подошла к окну и, привстав на цыпочки, поправила штору, хотя не было в этом никакой нужды.

— О ваших намерениях, Туо, я расскажу главному врачу завтра же, как только приду. Отдыхайте. Ведь для того, чтобы помогать человечеству, нужно много энергии! — весело сказала она на прощанье.

6

У главного врача все утро было расписано по минутам, но он все-таки нашел время, чтобы выслушать Аниту. Взгляд беспокойный, брови сдвинуты. Видя это, Анита на одном дыхании выпалила самое необходимое, врач кивнул: мол, все в порядке — и отправился на обход. Аниту тут же перехватил сержант вырос как из-под земли. Шутливо вытянулся, стукнул каблуками:

— Вас приглашают вон в тот кабинет. Номер тринадцать.

— Кто?

— Доктор… Икс, — загадочно улыбнулся сержант. — Сами увидите.

Когда она вошла, навстречу ей поднялся из-за стола человек в белом халате.

— Разрешите представиться. Доктор Фраг. Вас, если разрешите, буду называть Анитой. Не возражаете?

Пригласив ее сесть, он завозился с каким-то аппаратом, стоявшим на столе. Что-то было в лице и в жестах его такое, что насторожило. Кто он такой, этот доктор Фраг? В госпитале такого сотрудника нет. Может быть, новый ординатор? Анита сидела, подобрав ноги и спрятав голые колени под халат.

— Ну, вот и готово, — сказал доктор Фраг, вставляя штепсельную вилку в белую розетку. — Опустим шторы, и я продемонстрирую вам небольшой фильм. А пока хочу сказать вам, Анита: вы — молодец, продолжайте в том же духе.

Анита не понимала, о чем он ведет речь, пока не появились на экране кадры. На пленку сняты были ее встречи с Туо, даже разговоры записаны.

«Видите, вон там — созвездие Лиры? Параллелограмм из звезд». — «Вижу». — «А вон ту, самую яркую, чуть-чуть синеватую?» — «Да». — «Это Вега, моя родная звезда, мое солнце». — «Вы оттуда, Туо?» — «Оттуда». — «А почему вы такой же, как земляне?» — «…Можно было бы, например, предложить схему гравитационно-магнитного двигателя».

Все, все было на экране — даже то, как она в парке вечером приникла к его плечу! И как штору поправляла в палате…

— Зачем это? — не поднимая глаз, спросила Анита, когда проектор прервал свое осиное жужжание.

— Вы, я вижу, немного удивлены, Анита, — сказал Фраг. — А я этим фильмом очень доволен. (Она подняла голову и посмотрела на него невеселыми глазами.) Сейчас объясню. Вы знаете, при каких обстоятельствах попал к вам этот… Туо. Из-за него погиб и ваш жених — этого вы, конечно, не забыли. И вот он, иностранный агент и диверсант, прикидывается ненормальным, всячески маскируется, надеясь пустить нам пыль в глаза. Сейчас он совершенно здоров, и держать его в госпитале мы больше не можем. И так уже репортеры ходят вокруг клиники. Так вот, раз уж ему угодно разыгрывать из себя психа, в психушку мы его и отправим. К вам он хорошо относится, охотно с вами разговаривает…

— Но я не смогу…

— Нет-нет, вы ничего не должны у него выспрашивать, Анита. Но, возможно, он сам проболтается, проговорится, понимаете? Нужно только, чтобы вы почаще бывали у него, а такая возможность будет вам предоставлена.

— Не знаю, доктор Фраг, способна ли я…

— Но разве вы не понимаете, какое значение имеет это для нашей безопасности? — В голосе Фрага появились холодные нотки. — Или, может быть, вы хотите, чтобы мы привлекли вас к ответственности за пособничество врагам нашей страны? Доказательства вы только что видели.

Аните, хотелось встать и сказать: «Это нечестно, вы не имеете права!» Но она сидела и молчала. Сработал инстинкт самосохранения. На душе было противно, ей хотелось вымыться, словно ее вымазали грязью. Но сделать она ничего не могла. Перед глазами промелькнуло утомленное лицо матери и младшего братишки, который в нынешнем году начал учиться в колледже. Отец, тяжело раненный на войне, после победы прожил недолго. Без ее заработка семья не сможет существовать, никак не сможет…

Фраг понял ее молчание иначе: набивает цену.

— Вы получите значительное вознаграждение.

Но тут она не выдержала, вскочила, замахала руками:

— Только не это! Только не это! Никакого вашего вознаграждения мне не надо! Слышите? Не надо! Проведывать его как больного буду, а больше ничего.

— Этого и достаточно. И не надо так волноваться, девочка.

— И еще я вам хочу сказать: не верю я, что он диверсант!

— Почему? Какие доказательства?

— Почему? Да просто чувствую. Интуиция.

— Значит, по-вашему, это не бред — о Веге?

— По-моему, нет.

Фраг задумался.

— Остерегитесь. Он начинает на вас влиять. А психоз заразителен. Вега… Если бы это было действительно так! Тем более мы должны были его разоблачить! Десять тысяч лет вперед? Вы понимаете, что значило бы это для нашей страны?!

Казалось, глаза его завращались в глазницах.

— Я все понимаю, — упавшим голосом промолвила Анита. — К сожалению, все.

— Ну вот и хорошо, — сказал Фраг, делая вид, что не обратил внимания на ее «к сожалению». — Я не сомневался, что мы с вами станем друзьями. В конце концов, мы ведь делаем общее дело. Но еще раз хочу вас предостеречь, Анита: не вздумайте менять линию. Каждый ваш шаг будет зафиксирован.

Анита выскочила из комнаты, как мышь из мышеловки.

7

Фраг улыбался. Туо отколол такой номер, что оставалось только улыбаться. Поблагодарив врача за заботу о его здоровье, он попрощался и… направился к выходу. У ворот его остановил сержант:

— Простите, а куда это вы?

— Я — путешественник.

— Сперва совершите путешествие в комнату номер три надцать, к доктору Фрагу.

— А при чем тут этот доктор Фраг? — с искренним недоумением спросил Туо. — Лечение завершено, врач выписал меня. Дайте мне выйти, это мое естественное право.

— И полет над военной базой — тоже естественное право? Освободить вас может только суд. — Сержант преградил дорогу, его рука в широком кармане сжала рукоятку пистолета. «Он ведь может и броситься на меня, — подумал сержант. — От робота всего можно ожидать».

Но Туо не бросился на сержанта. Спокойно вернулся в корпус.

И вот он стоит перед Фрагом и изображает из себя святую невинность. Опять «путешественник» и «естественное право».

Фраг перестал улыбаться, отправил сержанта. Лицо его приняло серьезное выражение.

— Вы сами затягиваете следствие.

— Какое следствие? Что все это значит?

— Не прикидывайтесь простачком. Вы и ваши хозяева потерпели фиаско, операция провалилась. Так не лучше ли прекратить эту детскую игру и раскрыть карты?

— Никаких карт у меня не было.

И весь вид, и жесты, и голос Туо были при этом такими искренне наивными, такими естественными, что Фраг с досадой подумал: «Неплохую школу прошел. Превосходный актер!»

— Давайте по порядку, — сказал он. — Откуда вы прилетели в запретную зону?

— Не знаю, о какой зоне идет речь. Мой аппарат был рассчитан на то, чтобы войти в нижние слои атмосферы над Северной Африкой, как вы теперь называете этот континент. Это была экспериментальная модель, и, если бы я не знал точных пространственных координат Центрума, я бы ею и не воспользовался. Увидев бескрайнюю пустыню, я подумал, что отклонился от курса: здесь ведь должны были цвести сады.

— В Сахаре — сады?

— Да, сады, виноградники. А тут — пустыня.

— А ракеты вас не интересовали?

— У меня культурная миссия.

— Так. Понятно. Стало быть, аппарат ваш сбился с курса?

— К сожалению.

— Какому государству принадлежит ваш аппарат?

— Я с созвездия Лиры.

— Ну вот что, Туо, не довольно ли морочить мне голову!

На Туо эти грубые слова не произвели ровным счетом никакого впечатления.

— Я вижу, разговора у нас не получится, — произнес он с олимпийским спокойствием. — Вы не верите ни одному моему слову. По причине своей крайней отсталости и предельной ограниченности. И я хотел бы…

Беседа записывалась на магнитофон, и Фраг перебил:

— Прошу вас, ближе к делу!

Туо все с той же выдержкой, медленно подбирая слова, продолжал:

— Я хотел бы побеседовать с президентом вашей страны.

— С президентом? — Фраг иронически улыбнулся. — Может быть, все-таки достаточно премьер-министра?

— Разговор с премьером тоже не помешает.

— Подумать только, какое великодушие! Ну что ж, придется полечить вас от космических бредней!

— Я совершенно здоров как с точки зрения терапии, так и психиатрии, — все так же спокойно сказал Туо. — И должен вас предупредить: за насилие над межпланетным путешественником вы понесете ответственность перед…

Договорить он не успел: из боковой двери выскочили четыре дюжих санитара, схватили его за руки, и не успел бедный Туо и пикнуть, как ему сделали укол. Он что-то хотел сказать, но уже не мог, язык не повиновался, сознание помутилось. Но все же он еще успел коротким взглядом пронзить Фрага. И была это не ненависть и не злость. Если бы это, Фраг и глазом бы не моргнул: к такому он давно привык. Была в этом взгляде какая-то неземная тоска, нечто такое, что обдало Фрага ледяным холодом.

Туо уже увезли в дальнее предместье города, за высокие желтые стены и, вероятно, заперли в специально оборудованной комнате, а Фрагу все было как-то не по себе: все еще стояли перед ним эти глаза и этот взгляд.

8

Анита сидела в плетеном кресле на своем балкончике и, ни о чем не думая, смотрела на море. Оно начиналось внизу и голубой стеной подымалось до горизонта. Там, в туманной дали, в белесой дымке, маячил корабль. Если отвести глаза, а потом снова глянуть, покажется, что корабль этот плывет в небо… А вот к берегу неслышно, легко, невесомо подплывает белый лайнер — уже осень, а туристы все прибывают. Ведь солнце ласковое, и, хотя вершины гор уже припорошены снегом и воздух прохладный, редко встретишь в городе человека в плаще или в легком демисезонном пальто, ходят еще в костюмах.

Море постепенно, не сразу меняет цвета, а Анита все-таки замечает малейшие оттенки. Далекая черная полоска корабля, плывущего в небо, исчезла в штриховой завесе, и не поймешь то ли дождь идет, то ли лучи света пробиваются сквозь тучи. Ближе к берегу на синем фоне появилось несколько серебристых озер. Одно из них уже поблекло, посерело.

Анита любит вот так в одиночестве любоваться морем. Порой вспоминается ей суженый, который так трагически погиб. Ждала счастья, а пришло горе. Ей до боли в сердце жаль себя. Кто ее полюбит… такую некрасивую? Кому откроется тот негасимый свет, которым полна душа? Проходят мимо и не догадываются, не знают. А он знал, он видел этот свет, потому и любил, даже некрасивое ее лицо любил.

Мама успокаивает, пытается рассеять тревогу, томление души, а брат, приходя, только скажет: «Сколько можно переживать?»

А она чувствует себя одинокой в человеческом муравейнике. Сидела бы вот так часами и смотрела на море. Без мыслей и чувств. И пускай себе плывут эти лайнеры хоть в небо, пускай появляются и исчезают серебристые озера — ей все равно. Но надо идти, сегодня она должна проведать своего Туо. Тоже одинокая душа, попал Фрагу в лапы, и никто его не разыскивает — неужели так и нет у него близких? Ну что ж, она постарается их заменить…

До психушки доехала на автобусе. Приземистые больничные корпуса стояли в старом саду, за которым начинался сосновый лес. Анита посмотрела вслез отъезжающему автобусу и пошла к воротам. Что она скажет Туо? Наверно, он станет доказывать, что никакой он не сумасшедший, — а она разве психиатр? Но как бы то ни было, а навязчивая космическая идея никому и ничем не угрожает. Но все равно его не выпустят.

Ее сразу проводили к тюремному корпусу, дебелый санитар молча отворил палату и подтолкнул через порог. Щелкнул замок.

Палата была залита ярким светом, и в первое мгновенье Анита не заметила Туо. Стены и пол, даже потолок — все было обито мягкой коричневой материей и напоминало матрац. Здесь можно, наверно, биться головой об стенку — отскочишь, как резиновый мяч. Ни единого оконца, стола, стула или кровати никаких предметов в этом большом ящике. Свет — только сквозь щели между потолком и стенами.

— О Анита!

От стены отделилась фигура в буром халате и, неловко ступая по пружинящему полу, двинулась к ней. Анита с трудом узнала Туо. Его золотистое лицо побледнело, под глазами синели круги.

— Добрый день, Туо! — воскликнула она, стараясь придать своему голосу хотя бы какое-то подобие веселости.

— Добрый день… а может быть, ночь… ведь для меня здесь все сместилось.

— Сейчас день, Туо, хороший осенний день.

Хотела еще что-то сказать о море и о кораблях, но почемуто промолчала. Как-то беспомощно посмотрела на стены, и от Туо не ускользнул этот ее взгляд.

— Вы, наверно, устали? Располагайтесь, пожалуйста… Вот так! — И он подпрыгнул и тут же как сноп упал на пружинистую обивку. Повернулся на бок, левой рукой подпер голову, а правую вытянул вдоль тела. — Видите, как удобно? Комфорт!

Анита сбросила туфельки и пристроилась у стены, охватив руками колени. Подумала: «Где-то здесь вмонтированы объективы и микрофоны».

— Вот так, Анита, встречают у вас космических гостей! удрученно произнес Туо. — Земля, праматерь Земля, о которой я так мечтал… И этот Фраг… Какое варварство!

— Послушайте, Туо, — перебила его Анита, чтобы поменьше таких его слов попало на магнитофон. — А как вы сегодня спали?

— Вот посадить бы в эдакие коробки всех Фрагов, — не унимался Туо, — на Земле снова началась бы нормальная, естественная жизнь.

Аните хотелось остановить его, переключить его внимание на какую-нибудь другую тему, но потом она подумала: «А зачем? Пускай испортит настроение этому подонку!»

— Ничтожные людишки, — продолжал Туо, — а захватили такую огромную власть! До чего докатилось человечество! И когда только очистит оно свои авгиевы конюшни?

Распаляясь все больше, он долго еще провозглашал патетические филиппики против зла, несправедливости, варварства и своеволия, которые, по его мнению, заполонили Землю.

Анита молча посматривала на обивку «ящика», машинально выискивая злополучные датчики. Туо заметил ее взгляды, но понял их по-своему.

— Естественно, не здесь следует говорить об этом… проговорил он безнадежным тоном. Затем поднялся, сел рядом с Анитой, сжал ее локти и зашептал горячо: — Анита, милая, я вижу, вы мне сочувствуете, так помогите же мне встретиться с президентом! Если я расскажу ему все…

«Боже мой, — подумала Анита, — он все-таки сумасшедший. Не понимает реального положения ни на йоту!»

— Пока идет следствие, — сказала она, — вас никуда не отпустят.

Он встал и начал ходить из угла в угол, сердито наступая на податливые бугры мягкого пола. Они прогибались под его ногами, обутыми в парусиновые шлепанцы, и снова восстанавливались, едва только нога его отрывалась от них.

— Как же мне выйти из этого тупика? — в отчаянии воскликнул Туо. — Если бы меня выслушал хотя бы один здравомыслящий человек! Послушайте, Анита, а не смогли бы вы выполнить мою небольшую просьбу?

«Как же он красив!» — неожиданно для себя подумала Анита.

— Пожалуйста, — ответила она.

— Принесите мне бриллиант.

«Ничего себе — небольшая просьба! Нет, он таки сумасшедший!»

— Почему на вашем лице такое удивление, а в глазах страх?

— Потому что… это ведь очень дорогая игрушка. Где же я ее возьму?

— У меня был… Наверно, они его нашли там, где упал мой аппарат. Вот я и прошу, чтобы мне его вернули.

— Зачем он вам?

— Да так, нужен.

Анита встала.

— Ну что ж, я скажу доктору Фрагу.

— Я был бы вам очень признателен, Анита.

Она взяла свои туфельки и застыла с ними в руке.

— И еще одна просьба, которую вы сможете выполнить, выйдя отсюда. Пошлите, пожалуйста, от моего имени телеграмму президенту: «Прошу принять меня для важного разговора. Туо, космический путешественник». Я бы ему все объяснил…

— И ваш обратный адрес?

— Адрес? Больница, конечно. У вас такое беспокойство на лице, Анита. А с чего бы это?

— Да так… Я просто устала. Ну ладно, телеграмму отправлю сейчас же.

— Да-да, это очень важно! Кстати, а где вы живете?

— Крутой спуск, двадцать один, квартира двенадцать, — машинально ответила Анита. — А зачем это вам?

— Может быть, в гости приду! — улыбнулся Туо. — Можно?

— Приходите. А пока до свиданья.

— До свиданья. И знаете что… А не смогли бы вы принести какую-нибудь птицу, ну хотя бы голубя, белого?

— Постараюсь.

Она коснулась пальцем красной кнопки на двери, и ее выпустили. В коридоре едва не столкнулась с противным сержантом.

На следующий день, когда Анита дежурила в своей клинике, ее вызвали в кабинет номер тринадцать. Фраг ходил по комнате вокруг своего стола, потирая руки и сияя.

— Молодец, Анита! Дело идет на лад!

Девушка испытывающе посмотрела на него, не понимая, что он имеет в виду. Туо так о нем отзывался, что…

— Вы обратили внимание — он говорит, что президенту все расскажет?

— Кажется, так. Но разве президент…

— Надеюсь, вы отправили телеграмму?

— Нет… еще нет…

— Это плохо. Так хорошие друзья не поступают. Обещали значит, надо послать. И квитанцию ему отнесете.

— Да разве станет президент читать телеграмму из психушки?

— Это вас не касается. В канцелярии президента есть кому читать. Немедленно идите на телеграф и отправьте. И сегодня же вручите ему квитанцию.

Анита замялась.

— Я хотела вам сказать… боюсь я к нему ходить… Ненормальный все-таки…

— Да какой он ненормальный! Симулянт! Придумал себе легенду… Хочет вывернуться, вот и симулирует. Неужели вам не понятно? Он ведь станет бриллиант у меня требовать…

— Он в самом деле потерял бриллиант в оазисе, когда его сбитый аппарат упал на вышку…

«Сейчас напомнит о суженом, — подумала Анита. — Это уже слишком».

— …где стоял на посту ваш суженый. Ну а что касается бриллианта, то мы еще посмотрим, что к чему… Но он — симулянт, сомнений нет.

— Нет, я в эту палату не пойду. Если даже… Что ему стоит напасть на меня?

Фраг остановился у стола, окинул Аниту критическим взглядом с головы до ног. «И кому ты такая нужна! Ножки, правда, ничего, а морда как топор. На самом деле нужно быть чокнутым…»

— Ну что ж. Погуляете по саду под наблюдением дежурного. О содержании разговора доложите. А сейчас — на телеграф.

На телеграф Анита пошла только после работы.

Женщина, которая принимала телеграммы, прочитав подпись и обратный адрес, подняла голову и скользнула взглядом по Анитиному лицу, но промолчала. Анита заплатила, получила квитанцию и поспешила к выходу, как будто за нею кто-то гнался. Облегченно вздохнула уже на тротуаре. Бесконечный поток машин посверкивал никелем, извивался на перекрестке, расчленялся надвое, натрое, множился, заполняя каменное русло улицы. Смотрела и думала: а может быть, все-таки не ездить к Туо? Поехать домой, к маме, уйти, убежать от этого проклятого Фрага. Пусть тогда бесится…

Свернула за угол и очутилась в рыбном квартале. Острый запах рыбы словно вернул ее к действительности. Куда это она? Остановилась около стоявшей прямо на тротуаре на высоких металлических ножках жаровни с тлеющими углями. На столике лежал свежий осьминог, усыпанный мелкими круглыми присосками. Анита положила на прилавок монету, и хозяин мигом поджарил ей розовый кружочек мяса. Сочное, напоминающее телятину. Но ела она без аппетита. Нехотя откусывала маленькие кусочки, думала о своем. Ну что ж, она поедет, поговорит с Туо откровенно, открыто и честно. Тем более что его выпустят в сад.

В автобусе успокоилась окончательно. Куда только девались ее страхи, даже удивительно, стало смешно, что боялась Туо. Он так привязался к ней, такой красивый и… добрый. И не может быть никаких сомнений, что никакой он не сумасшедший, он же ей сам об этом сказал: и физически, и психически совершенно здоров. Так почему же — симулянт? Глупо.

На остановке выпрыгнула бодро и весело, пошла, высоко подняв голову и размахивая сумочкой.

В тесном вестибюле уже знакомого корпуса торчал дежурный. Кивнула вместо приветствия и присела на скамеечку у телефона. Ничего не сказала, не просила — сам знает! Дежурный посмотрел на нее искоса и пошел по коридору. Открыв дверь, громко, выкрикнул так, чтобы она услышала:

— К вам пришла… эта ваша…

«Нахал, грубиян», — подумала Анита.

На пороге стоял Туо.

— Что это за манера — оскорблять девушку! — сказал он, глядя дежурному прямо в глаза. — Советую вам попросить прощения.

— Прощения? Еще чего! Принцесса какая нашлась! Идите же, идите!

Туо подошел к нему вплотную.

— Извинитесь, — повторил он негромко, но четко, с нажимом. — Сейчас же, сию же минуту!

Дежурный хихикнул, потом выпятил грудь, поправил ремень с кобурой и подошел к Аните. Девушка подумала, что он будет над ней насмехаться, но нет, на лице и в глазах — виноватое выражение.

— Прости меня, Анита!

Все еще не понимая, шутит он или говорит серьезно, Анита молчала.

Но дежурный неожиданно встал на колени и дрожащим голосом забормотал:

— Прости, очень прошу тебя, Анита, я ведь не хотел, не хотел тебя обидеть…

Он так низко, склонил голову, что теперь уже Анита не сдержала улыбки. Великодушно коснулась его плеча:

— Встаньте, пожалуйста, я на вас не сержусь!

Дежурный вскочил, мотнул головою и пошел прочь. Туо, сосредоточенно наблюдавший эту сцену, подошел к Аните и поклонился ей.

— Спасибо, что вы пришли, Анита. У вас доброе сердце.

Она протянула ему квитанцию:

— Телеграмму президенту отправила.

— Спасибо. Теперь, надеюсь, все будет хорошо.

«Фраг тоже думает, что у него все будет хорошо. Так у кого же? Ах, если бы у Туо!»

— А про голубя вы забыли?

Анита смутилась.

— Понимаете… не смогла поймать… не даются в руки…

Он только вздохнул.

В саду сержант не мешал им разговаривать, плелся далеко позади, деликатничая. Туо наблюдал за птицами. Выпорхнет воробышек — он проводит его взглядом, сядет на ветку большой черный грач — Туо остановится и не сводит с него глаз. На дорожках встречались больные в халатах — одни стояли, другие прогуливались взад и вперед как заведенные. Анита не обращала на них внимания, будто на сотню миль вокруг не было ни души.

— Внимательно слушайте меня, Туо. Фраг плетет сеть, но я не хочу принимать участия в этой бесчестной игре.

Торопливо и сбивчиво она рассказала Туо обо всем. И о микрофонах, и об объективах, и что Фраг считает его симулянтом, и что именно он, этот «доктор», настоял на том, чтобы отправить президенту телеграмму, потому что, честно говоря, она не хотела этого делать, ведь президенту даже не доложат о телеграмме из психушки.

— Очень интересно, — сказал Туо, — почему он считает, что телеграмма президенту сослужит ему службу? А вот вы, Анита, верите мне или, мягко говоря, принимаете меня за чудака?

Девушка склонила голову, не зная, что ему ответить. Некоторое время она молчала, собираясь с мыслями. Ей не верилось, что Туо прибыл с далекой планетной системы — слишком уж это фантастично! — но что он хороший человек — в этом она не сомневалась. Подняла глаза, скользнула взглядом по его золотистому лицу.

— Откровенно говоря, я просто не знаю, что ответить…

— Да, откровенно. Верю, что откровенно, Анита, — тихо промолвил Туо. — Вы одна, только вы на этой планете отнеслись ко мне искренно. Надеюсь, что мы будем союзниками и вы не разочаруетесь. Веселее смотрите на мир!

Он остановился, взял ее обеими руками за плечи, повернул к себе и коснулся своей щекой ее щеки, едва-едва, нежно, робко. Анита ощутила, как по всему ее телу прошла теплая волна, и как тяжело стало дышать.

— Анита… Анита… Вы…

Он еще раз приник к ней, а затем оставил ее и ушел не оглядываясь. Анита погладила ладонью щеку, словно хотела убедиться, что он притрагивался. Стояла и все смотрела вслед, пока Туо, а за ним и сержант не исчезли за массивной дверью приземистого корпуса.

9

Мать сразу все почувствовала, ее чуткий глаз уловил какую-то перемену в настроении дочери. И Анита это заметила. То, бывало, мама поставит обед на стол и делает что-то свое, лишь изредка перебрасываясь с ней словом, а тут села к столу, посматривая на дочь настороженно и пристально. А что ей могла сказать Анита? Что, собственно, произошло? Почти ничего, да, так-таки и ничего, совсем ничего. Анита обедала и делала вид, что не замечает маминого любопытства. Хотелось улыбнуться, но она сдерживалась. Наконец сжалилась:

— Ну что это мама так посматривает?

— Ладно, ладно, козочка, ешь, кушай, сейчас мы все узнаем!

Ну конечно же гороскоп! После смерти отца мама всегда утешалась гороскопом. Вот и теперь. Устроившись в старом, но удобном кресле, кладет на колени газеты. Пожелтевшее, как осенний лист, лицо ее сосредоточенно, глубокомысленно.

— Вот нам все гороскоп и расскажет! Так… Ты, значит, родилась осенью, седьмого октября. Так… Под знаком Весов… Ну вот, пожалуйста: «Чудесный день, полный солнца и радости, в том числе и по сентиментальным мотивам. В работе можете добиться больших успехов и материальных выгод и иметь удовлетворение во всех сферах». Ну что, озорница?

Анита прижалась к матери.

— Это правда: радости были.

— Вот видишь, козочка!

Да и на самом деле: разве это не радость — нежность Туо, его прикосновение и его слова… Неужели Туо полюбит ее? Да ведь он об этом и говорил! А может быть, это просто сочувствие?

— А как мама думает: созвездие Весов — счастливое?

— Счастливое, счастливое, баловница! — Мать подняла озаренное радостью лицо. — А он… под какою родился звездой?

— Он? — Анита выпрямилась. Ну и хитрая же мама, разве можно от нее что-нибудь скрыть! — Он, чтобы мама знала, родился в созвездии Лиры.

— Значит, Лиры. Ага… А в каком месяце?

— Месяца не знаю. Он, видишь ли, родился не на Земле под созвездием Лиры, а на самом созвездии.

Мать отложила газету и в недоумении посмотрела на дочь.

— Мама удивлена? — улыбнулась Анита. — Мне и самой не верится. Но он уверяет, что это так. Ах, если бы мама видела, как он смотрит на звезды!

— Может быть, это тот самый, которого подбили в Сахаре? Которому ты книги носила?

— Он самый. А почему мама так помрачнела?

— Так он ведь больной…

— Уже выздоровел. Правда, держат его в психушке.

— Вот видишь.

— Нет, пусть мама не думает, что он сумасшедший, вовсе нет. Они сами хорошо знают, что он совершенно здоров. Хотят, чтобы признался: считают шпионом.

— Это еще хуже, — вздохнула мать. Потом спросила: — Какой же взять ему знак зодиака?

— Может быть, июньский? Он ведь в июне у нас появился.

— Хорошо. Так… Знак Рака. Вот: «Осуществление великих замыслов наталкивается на большие препятствия. Рискованная операция может окончиться успешно. В сфере чувств можно рассчитывать на взаимность».

Прочитав гороскоп, мать повеселела.

— Неплохо. И главное, видишь, как твой и его… совпадают…

Аниту и самое поразило это удивительное совпадение.

— Ну хорошо, хорошо, а то мама как начнет… А какой он волевой, если бы мама только знала! Заставил сержанта извиниться передо мною. Этот грубиян позволил себе бестактность, так он как глянул на него…

Слушая рассказ Аниты, мама весело смеялась, переспрашивала и наконец сказала:

— Так вот и надо учить их хорошему тону!

Через некоторое время снова заглянула в гороскоп. Задумчиво произнесла:

— А что же это за рискованная операция?

— Если бы я знала… — вздохнула Анита. — А вообще-то, может быть, интереснее жить, не зная, что ждет тебя завтра?

— Может, и так, — покачала головою мать. — Дай бог, чтобы все было хорошо. — И быстро перекрестилась высохшей рукой.

Анита открыла дверь на балкон, и комнату заполнил приглушенный шум, а перед глазами внизу, между темными конусами кипарисов, по всему побережью сияли огни. Голубоватые, золотистые, яркие, бледные — все это рассыпано было так причудливо, как звезды на небе. Моря уже не было видно, за линией набережной зияла черная пропасть, словно там проходил край света.

10

В просторном кабинете с широкими окнами, куда сержант привел Туо, сидели двое. Лысоватый человек в сером костюме сидел за письменным столом и вертел в руках что-то похожее на черную авторучку. Слева от него стоял Фраг, почтительно склонив голову. Когда Туо подошел к столу, лысоватый внимательно посмотрел на него, положил ручку и попросил сесть. Туо на мгновенье показалось, что он где-то уже видел эти колючие глазки.

— Я не помешаю? — спросил Фраг.

— Напротив, надеюсь, вы поможете нам.

Фраг кивнул головой и сел к столу с левой стороны, напротив Туо.

— Скажите, пожалуйста, это вы направили телеграмму президенту республики? — обратился к Туо человек в сером.

— Да, я.

— Мне поручено выслушать вас.

— Я хочу разговаривать с президентом.

Человек в сером вежливо улыбнулся, погладил пальцами блестящую ручку.

— К сожалению, президент чрезвычайно занят государственными делами и принять вас поручил мне.

— Вы должны понять, Туо, или как там вас, — вмешался Фраг, — что президент не имеет физической возможности беседовать со всеми желающими. Он не смог бы этого сделать, даже если бы прожил тысячу лет.

— Да-да, жизнь землянина коротка… — задумчиво произнес Туо, — но, насколько мне известно, я — первый космический гость на вашей планете, и президент мог бы выкроить…

Фраг и человек в сером переглянулись. Фраг сказал ему:

— Ну вот. Я вас информировал. Видите, он снова за свое.

— Считайте наш разговор предварительным, — обратился к Туо человек в сером. — Скажите, пожалуйста, о чем вы хотели бы говорить с президентом?

— Во-первых, я, естественно, хотел бы представиться, рассказать о своем путешествии и просить, чтобы меня перестали преследовать и дали возможность поехать в Организацию Объединенных Наций, с трибуны которой я мог бы обратиться ко всему человечеству Земли.

— Мне известно, что вас лечат, а вы ведете речь о каком-то преследовании.

— После катастрофы я окончательно выздоровел, — твердо произнес Туо. — На каком основании меня держат в заключении? Да, именно в заключении в психиатрической больнице? Еще раз заявляю: я и физически, и психически совершенно здоров. И вы, доктор Фраг, за свои незаконные действия, за свое насилие будете наказаны.

Фраг вскочил, хлопнул ладонью по столу:

— Хватит валять дурака! Мы знаем, что вы совершенно здоровы, знаем не хуже вас. Так давайте же в конце концов разговаривать как деловые люди. Оставьте вы свою сказочку о космосе, о созвездии Лиры — мы ведь взрослые! — Он подошел к Туо, легонько хлопнул его по плечу и продолжил едва ли не дружеским тоном: — Послушайте, а нельзя ли предложить вам сотрудничество? Давайте, черт побери, договоримся, и вы в одну минуту смените этот халат на модный костюм. Что вы хотите?

Туо взглянул на него с недоумением.

— А вы чего хотите?

Фраг снова сел, положив ногу на ногу.

— Наконец-то я слышу деловой вопрос. Чего мы хотим? Нас интересует ваш летательный аппарат. В донесении сказано, что летел он беззвучно, останавливался в воздухе. Это так?

— Так, — подтвердил Туо. — Я долго работал над его конструкцией. Хотелось продемонстрировать на Земле и свои достижения. Мы ведь не имели понятия о том, что земляне так отстали…

— Ну вот и продемонстрируйте. Вам будут созданы все условия. В ваше распоряжение поступит конструкторское бюро на первоклассном авиационном заводе. Послушайте, вы станете богатым человеком, черт побери!

— Я готов помочь землянам овладеть гравитационномагнитной энергией, — торжественно произнес Туо, — энергией элементарных частиц.

Человек в сером продолжал поглаживать свою блестящую ручку и внимательно слушал. Официальное выражение исчезло с его лица, но маленькие глазки поглядывали все еще настороженно, словно из засады. Фраг с несвойственной ему суетливостью подошел к сейфу, повернул ключ и открыл массивную дверцу. Из-за его спины что-то ярко сверкнуло. Увидев это, Туо явно заволновался, пробормотал невнятно какие-то слова и умолк.

Достав из сейфа папку, Фраг прикрыл дверцу, но не запер.

— Если к вашему личному делу будет присовокуплена договоренность о сотрудничестве, — сказал Фраг, положив папку на стол, — причем о сотрудничестве научно-техническом, — я это подчеркиваю, — мы станем друзьями.

— Продолжайте, продолжайте, — обратился к Ту о человек в сером. — То, что вы говорите, очень интересно. Мне, например, неизвестно, чтобы какая-нибудь лаборатория работала над такими темами.

— Источники энергии, которые мы используем на нашей планете…

— Оставьте в покое эту свою планету! — улыбнулся Фраг.

А человек в сером, тоже улыбаясь, вежливо заметил:

— Ах, да, я и забыл, что вы с другой планеты… Кстати, как она называется?

— Филия.

— Филия? Так-так, что-то вроде дочерней фирмы…

Не замечая иронии, а может быть, просто не обращая на нее внимания, Туо сказал:

— Наше общество — ветвь человечества.

— Конечно, конечно, — пряча усмешку, согласился человек в сером, — но это уже другой вопрос. Сейчас мы ведем разговор о новых источниках энергии, а конкретнее — о летательном аппарате, который вы назвали экспериментальным. Вот и давайте продолжим беседу в этом направлении.

«Я не говорил «экспериментальный», — подумал Туо. — Откуда он взял?»

— Я уже сказал, что готов помогать землянам. — Туо встал и посмотрел лысоватому человеку в глаза. — Но научно-технические достижения ученых Филии должны стать достоянием всего населения Земли. У вас ведь есть уже всепланетная инстанция — Организация Объединенных Наций, и я надеюсь…

— Надейтесь, надейтесь… — На лице Фрага зазмеилась саркастическая ухмылочка. — Таким наивным способом от нас не уйдете.

— Вы не имеете права меня задерживать.

Фраг сжал кулаки.

— Право… А вы знаете, что такое право?

Потряс кулаками.

Туо, не скрывая изумления, смотрел на него.

— Если я вас правильно понял, — сказал человек в сером, словно не заметив выходки Фрага, — вы считаете, что через Организацию Объединенных Наций ваши научно-технические открытия можно передать всем государствам, всем народам Земли?

— Именно так.

— Я вас понимаю. Но если бы вы потрудились проанализировать международное положение на Земле, то очень скоро убедились бы, что подобные упования призрачны. Сядьте, пожалуйста. Если вы на самом деле инженер и ученый, то не можете не знать, что внедрить новейшие достижения науки, использовать их практически имеют возможность только государства с высоким техническим потенциалом, то есть великие державы. Ну а если говорить точнее, то лапу на все это наложит Америка, у нее широкий карман. Вы этого хотите?

— Совсем не этого. Можно ведь организовать международное агентство. Как же так — неужели земляне не способны договориться?

Фраг снова ухмыльнулся:

— Вот ведь даже с вами одним трудно договориться. А о государствах и речи нет. На вашей планете, вероятно, нет морей, и вы не знаете, что такое акулы.

Он подошел к сейфу и запер его на ключ.

— Важной деталью моего летательного аппарата был бриллиант, — неожиданно заявил Туо. — И он у вас.

— Бриллиант — деталь аппарата? — заинтересовался человек в сером, взглянув сперва на Туо, а затем на Фрага. Фраг положил ключ от сейфа в карман, развел руками:

— Бриллиант этот найден был в песке. Как вы докажете, что он ваш?

Туо даже покачнулся, словно кто-то толкнул его в спину, но взял себя в руки и сказал:

— Этот кристалл принадлежит мне, я сделал его, отшлифовал по сложной, очень сложной формуле. В нем — годы моего труда.

— Вы умеете делать бриллианты? — спросил Фраг.

— Это умеют делать и на Земле, может быть, только с большими затратами энергии. Но не об этом речь. Камень мой, и я прошу вернуть его мне.

— Ваше утверждение еще не доказательство. Да и зачем он вам, если вы отказываетесь строить аппарат?

— Я его подарю Аните, медсестре.

— О, не слишком ли она разбогатеет?

— Но, во-первых, вас это не касается, а во-вторых, вы опять-таки не имеете права…

— Опять «право». Похоже, вы юрист, а не инженер. — Фраг вопросительно посмотрел на человека в сером. — Кажется, пора поговорить всерьез.

Тот кивнул в знак согласия и встал. Блестящий черный предмет, похожий на авторучку, поднял на уровень глаз, нацеливая на Туо, нажал кнопочку и заговорил нежно, ласково:

— Успокойтесь, успокойтесь, Туо, все будет хорошо, уверяю вас… Вы устали… Вам хочется спать, спать, спать. Веки тяжелеют, тяжелеют. Глаза закрываются…

Маг, а это был именно он, взялся за дело. Выдающийся психотерапевт и гипнотизер заверил Фрага, что теперь, когда пациент овладел языком, успех гарантирован. Внушение, многократно усиленное ритмометром, сделает пациента сомнамбулой. А в состоянии сомнамбулического гипноза он как миленький ответит на все вопросы и даже начертит схему своего аппарата, одним словом, будет всецело подчинен чужой воле, в данном случае — воле Фрага.

Мозг человека в сомнамбулическом. состоянии можно сравнить с магнитофоном. Нажми кнопку, и он расскажет тебе все, что записано!

— Глаза закрываются, закрываются, закрываются…

Виртуозно работает маг! Но и сам ощущает усталость — он прибыл сюда на самолете, голова гудит, да и в гипнотическом отделении устал, групповой гипноз, хотя и с помощью ритмометра, очень утомляет, вон даже и Фраг позевывает, тоже, наверно, с удовольствием поспал бы, поспал бы, поспал бы…

Эти последние слова завертелись в сознании, как заезженная пластинка, которую заело на одном месте. Маг мягко опустился в кресло, лег грудью на стол и, подперев голову рукою, уснул. Ритмометр выпал из ослабевших пальцев на стол.

Фраг сидел на стуле, уронив руки и запрокинув голову. Ах, какое блаженство — расслабить все мышцы и дремать, дремать, дремать… Кто это его беспокоит? Ах, это Туо, милый, хороший Туо. Просит отдать бриллиант! Пожалуйста, возьмите, если он вам нравится, да если еще он и ваш, ну конечно же ваш, в этом нет никакого сомнения, любуйтесь им на здоровье. Откровенно говоря, этот камешек какой-то странный, он вселяет в меня страх, некоторые его грани показывают пустоту, ну ничего, да-да, совсем ничего, именно так — ничего… Вас интересует подслушивающее устройство? Это чудо нашей техники, глаза и уши, которые совершеннее естественных… сейчас выключено… маг возражает… опасается за свою репутацию… не знает наших возможностей: если надо будет, запишем даже его разговоры с любовницей… Да-да, фирма, которая нас снабжает, убедила меня. Выстрелом из пневматического ружьеца послали в оконную раму моей спальни малюсенькую такую стрелочку — чувствительнейший микрофон направленного действия, а я надел наушники и слушаю. Приглушенные шаги, поцелуй, смех жены: «Мой осел на службе, входи, раздевайся…» Так и говорит: «Мой осел». О, она у меня такая остроумная. Но и я тоже. Следующую их встречу слушала супруга ее любовника. Что? Я должен написать рапорт начальству? Сейчас напишу, веселый рапорт напишу, что-нибудь вроде: «От осла Фрага. Сим сообщаю, что я — осел из ослов, оснащен весьма примитивным умишком и совершенно лишен воображения. Когда мне говорят что-нибудь необыкновенное, страшно хочется зареветь, как делают это мои длинноухие сородичи. И уж как упрусь я копытами, никакой здравый смысл не стронет меня с места. А посему прошу продвинуть меня по службе». Вот так. Остроумно, весело, ха-ха-ха! А вы шутник, Туо, я и не знал. Подпись? Сейчас. И число. Вот так. И конверт. Адрес. Пускай читают. Вы сами опустите в почтовый ящик? Это очень любезно с вашей стороны. Вручаю вам и ваше личное дело, вы видите гриф: «Совершенно секретно»? Вот вы его совершенно секретно и выбросьте. Ха-ха-ха! Комедия. Переоденемся? Айв самом деле, почему бы и нет, вам очень пойдет мой костюм, а я с удовольствием пощеголяю в вашем халате. Эй, маг, дремлешь, нет? А ну-ка, кто быстрее разденется? Эх, ты! Сразу видно, штатский баран! Я уже, я быстрее! Прошу, милый Туо, наденьте его шкуру, от этого вы не подурнеете, о, а мне в халате как хорошо! Раз-два-три! Послушай, маг, где твоя выправка? А еще мой мундир напялил! Потанцуем? Леди и джентльмены, Фраг и маг исполняют танец осла и барана! Ножками-рожками, рожками-ножками! Человек в сером вышел из кабинета и, подозвав сержанта Жаннеля, сказал: — Санитары здесь? Позовите. Сержант заглянул в кабинет — двое на четвереньках танцуют — один — в халате, конечно же робот, а второй… Фраг! Трясутся, тяжело дыша бормочут:

— Ножками-рожками, рожками-ножками! Раз-два-три!

Сержант испуганно захлопнул дверь и стремглав бросился к выходу.

Человека в сером он больше не видел.

11

Мать читала Аните гороскоп.

— «День, полный неожиданностей…» — она оторвала взгляд от газеты, посмотрела на балконную дверь. — Слава богу, солнце уже низко…

Анита встала и вышла в переднюю.

— Куда же ты? — удивилась мать. — Сейчас дочитаем.

— Мне показалось… Ты не слышала звонка?

— Никакого звонка не было, успокойся. Ты сегодня какая-то нервная. Не случилось ли чего?

— Нет-нет, что это мама выдумывает? — Анита обернулась к ней и даже попыталась улыбнуться.

— Ну ладно, слушай. «День, полный неожиданностей».

— Слышишь? Что-то снова… будто кто-то постучал… Анита опять встала.

— Да нет же, доченька, тебе все кажется!

Но Анита все-таки подошла ко входной двери, и мать услышала щелканье замка и позвякиванье цепочки. Неужели действительно кто-то пришел? Анита захлопнула дверь. Тишина, но показалось матери, что есть в коридоре кто-то посторонний, и вроде бы послышался ей шепот. Она хотела уже встать, но дверь в комнату отворилась, и она увидела рядом с Анитой красивого молодого человека в сером костюме. Стройный, на голову выше ее дочери. Нежно-золотистый цвет лица и такие же волосы. Голубые глаза, прямой нос.

Кто это?

Словно боясь, что мать заговорит, Анита предостерегающе приложила палец к губам, а потом вполголоса, как можно спокойнее сказала:

— Мне показалось. Пусть мама читает гороскоп.

А незнакомец молча, не произнося ни слова, обвел взглядом стены, внимательно посмотрел на люстру, раскинувшую свои рожки над столом, потом подошел к книжному шкафу и начал копаться в книгах.

«Что это — обыск? Или грабитель? — встревожилась мать. Нашел кого грабить».

Анита натужно улыбнулась.

— Так как там сказано: день, полный неожиданностей? А что там еще интересного? Не предсказана ли… какая-нибудь приятная встреча?

Произнеся эти слова, Анита взяла черный карандаш и написала на краешке газеты: «Это Туо, не бойся, помолчим».

Мать пожала плечами, отодвинула газету, и рука ее легонько задрожала. Так вот оно что! Ненормальный Туо! Это и на самом деле неожиданность. Что ему нужно? Как же он рыскает по комнате, заглядывает во все углы! Осмотрел розетки, ощупал снизу стол, переворачивает стулья, вышел на балкон, встал на плетеное кресло и потянулся к фрамуге. Спрыгнул, вернулся в комнату, держа в двух пальцах какой-то небольшой, заостренный с одной стороны серебристый предмет. Остановился около стола и быстрым движением свинтил с этого предмета какой-то колпачок, вытащил из него проволочку, маленький патрончик и все это разложил на газете,

— Видите, Анита? — заговорил он полным голосом, и мать отметила, что у него приятный густой баритон. — Я ведь так и думал: они не оставят вас в покое! — Затем посмотрел на мать и вежливо сказал: — Простите, прошу вас, этот микрофон очень чувствителен, вот и пришлось помолчать.

Мать встала со своего кресла:

— Мне очень приятно…

Лицо Туо осветилось улыбкой, но он ничего не сказал, только слегка пожал хозяйке руку. Анита притронулась к патрончику:

— А сейчас уже ничего?

— Я ведь его разобрал. Вот это аккумуляторчик, это — антенна. Довольно компактная штука.

— А как вы…

— Я просто сбежал, Анита.

— От Фрага не так-то просто сбежать. Да вы садитесь, Туо, садитесь.

— Сейчас я приготовлю кофе, — сказала мать и ушла на кухню.

Анита забарабанила пальцами по газете, и микродетали микрофона-осведомителя зашевелились как живые. Туо положил руку на руку Аниты.

— Не беспокойтесь, Анита, все будет хорошо. Но если бы вы видели Фрага!

За кофе он рассказал, что произошло, и Анита с матерью очень смеялись.

— Очнется Фраг в психушке, представляете? Так ему и надо, очень уж он распоясался. А это светило из института психотерапии… Где его профессиональная честь, где совесть? Когда я понял, с кем имею дело… Не подумайте, Анита, ничего плохого… Просто самооборона.

— Вас будут разыскивать.

— И сюда могут прийти?

— Конечно. Даже в первую очередь. Потому что…

— Потому что вы — близкий мне человек, — сказал Туо. — Ну что ж, за себя я не боюсь, но как бы у вас не было неприятностей…

— Уйдем сейчас же.

— Куда же вы пойдете? — забеспокоилась мать. — Может быть, лучше завтра с утра?

— Нет-нет, мы дрлжны уйти немедленно, по дороге я что-нибудь придумаю.

Когда выходили, мать окинула их взглядом и подумала: «Какая хорошая пара!»

Едва успела убрать со стола, зазвенел звонок.

— Кто там? — спросила мать, вытирая руки о фартук.

— Полиция!

Один остался у двери, двое вошли в комнату. Закончив обыск, младший спросил:

— Где ваша дочь?

— Неужели вы не догадываетесь, где вечером может быть молоденькая девушка?

Закрывая за полицией дверь, мать снова заглянула в гороскоп. Действительно неожиданность! И вздохнула: только было бы все хорошо…

12

Вечером того же дня взошла наконец звезда сержанта Жака Жаннеля. Во втором, экстренном выпуске газеты «Вечерние новости», на первой странице, вверху, напечатан был большой его портрет и подробное с ним интервью. Огромными красными буквами:

«Бегство космического биоробота!»

«Карьера следователя по особо важным делам Фрага и известного гипнотизера Беруччи завершилась в психиатрической больнице.

Врач военного госпиталя заявил: Туо не робот, а таинственная личность.

Кто же он, Туо?

Существует ли угроза нападения космической армады?

Летающие тарелки над Средиземным морем».

Газету рвали из рук. Разошелся, может быть, наибольший тираж за все время ее существования. Красные заголовки и важные места в тексте, подчеркнутые черным, взрывались возбужденным воображением в сотнях тысяч рук. Жадно проглатывая сногсшибательную новость, люди тревожно посматривали в небо, подозрительно оглядывались вокруг. Еще бы! Все может случиться в этом безумном двадцатом веке! Не исключено и даже вполне возможно, что пришельцы из космоса уже шныряют и снуют по городу.

Сержант с мельчайшими подробностями рассказал на страницах газеты, как танцевали на четвереньках Фраг и Беруччи, как сопротивлялись санитарам, как несли их в машину и как продолжали они там свое: «Ножками-рожками, рожкаминожками!» Что же касается исчезновения Туо, то сержант уверял, что робот не только воспользовался костюмом доктора Беруччи, но еще и каким-то чудодейственным образом скопировал его лицо. Иначе бы он, сержант, не дал ему уйти.

Нельзя утверждать, что в городе началась паника, это было бы, пожалуй, преувеличением. Но некоторые ее симптомы появились. В порту шла посадка на пассажирский лайнер. На борт поднялся некий подозрительный субъект в сером костюме. Когда его попросили предъявить документы, он бросился бежать, ворвался в пустую каюту и заперся там. Пока выламывали дверь выскочил в иллюминатор. В брошенном им чемоданчике оказалось приспособление для вскрытия сейфов…

Эстрадный оркестр ночного кабаре «Ветряная мельница» экспромтом сочинил музыку к танцу «Ножками-рожками», и нашлось немало желающих потанцевать на четвереньках.

А Туо тем временем обрел пристанище… в зоопарке. Анита перебрала мысленно всех своих подруг и знакомых. Та слишком богата, к ней не пустят. Другая живет очень далеко. Третья, может быть, и согласится спрятать Туо, но слишком уж хороша собой. В конце концов вспомнила Анита о Марте — человек она очень добрый, душевный, но немощна — разбита параличом. Отец ее работает в зоо, там же, в маленьком коттедже за озерком, они и живут. И не очень далеко и безлюдно.

— Поедем к Марте, Туо. Там безопасно. Ее родители — простые, хорошие люди. Поживешь у них, а там посмотрим.

Шли глухими улицами и переулками, стараясь не попадаться никому на глаза.

Второй выпуск вечерней газеты с сенсационным сообщением везли из типографии в киоски, когда Анита и Туо были уже у ограды зоопарка. Миновав главный вход, который был уже закрыт, они пошли по широкому переулку, отделявшему территорию зверинца от жилого квартала, и остановились у служебных ворот.

К счастью, калитка не была заперта.

Услышав рычанье льва, Туо пошутил:

— Может быть, среди зверей будет спокойнее.

Анита закрыла ему рот ладонью, но, ощутив поцелуй, в смущении убрала руку. Шли молча. Слышно было, как возятся животные в вольерах. Тропинка привела Туо и Аниту к тихому озеру, над которым уже клубился туман, а затем по берегу влево, где в глубине парка кое-где светились окна.

Они пришли к Марте в то самое время, когда на экране телевизора красовался сержант Жак Жаннель и хорошенькая молодая брюнетка, сдерживая улыбку, расспрашивала его о биороботе.

Марта полулежала в своей инвалидной коляске, бледная, измученная болезнью. Возле коляски на ковре спали, положив мордочки на лапы, два звереныша — львенок и тигренок. Мартины темные глаза заискрились радостью, едва увидела она подругу.

— Если бы ты только знала, какая сенсация! — воскликнула она, протягивая исхудавшую руку.

Бросив взгляд на экран, Туо спросил:

— Интересно?

— Очень! Очень здорово придумано!

— Почему же придумано? — спокойно возразил Туо. — Робот, о котором идет речь, это я.

— Правда? — Марта посмотрела на него широко раскрытыми глазами. Потом — на Аниту.

— Да, — подтвердила Анита. — Этот невежда говорит именно о Туо. Только Туо никакой не робот, а человек.

— Ой, как интересно! — всплеснула ладонями Марта. Зашевелилась, словно желая встать со своей коляски. — Как хорошо, что вы пришли, я очень рада! Точно, точно, это о вас, вон и на фото — вы!

Она радовалась, как ребенок, для которого сказка неожиданно обернулась действительностью.

13

Марта, ее отец Робер Лаконтр и мать Луиза, как и рассчитывала Анита, охотно согласились спрятать у себя Туо. По вечерам, когда люди оставляли в покое зверей, Туо — или один, или с Анитой — бродил по аллеям парка, слушая голоса зверей и любуясь фосфорическим сверканьем их глаз. В темноте пылали они, как монокристаллы. Однажды Туо перелез ограду и подошел к клетке, в которой меланхолически подремывали два роскошных тигра.

— Осторожно! — ужаснулась Анита.

А он просунул руку между толстыми прутьями и погладил одного из тигров по голове. Тигр зевнул, положил голову на лапы, и Туо погладил его по шее — раз, другой, третий…

— Это ведь хищные звери! — волновалась Анита. — Разве ты не видел, не знаешь…

— А где я мог их видеть? На нашей планете зверей нет, а таких никогда и не было.

— Тигры очень опасны!

— Не бойся, Анита, я уверен: с тигром легче установить контакт, чем с Фрагом.

— Да, — задумалась Анита. — Земля переполнена злом, и оно всходит как на дрожжах.

— Это ты хорошо сказала, — глаза Туо заблестели. — По всему видно: назревает катастрофа.

— В Соединенных Штатах опубликован секретный документ «Доклад с Айрон-Маунтин[1] о возможности и нежелательности мира». Ты знаешь, что считается в нем самой страшной угрозой? Мир! Так и сказано, что если на Земле когда-нибудь восторжествует мир, человечество окажется на грани ужаснейшей катастрофы.

— Вот уж на самом деле какой-то сумасшедший сочинил этот доклад. Знаешь, Анита, я совершил прыжок через космос, чтобы ознакомиться с Археоскриптом — древнейшим документом человечества. Но на том месте, где он хранится, теперь пустыня. В этой ситуации мне не остается ничего другого, как с трибуны Организации Объединенных Наций предостеречь всех землян, чтобы человечество не скатилось в пропасть. Некоторое время буду скрываться здесь, а потом попытаюсь пробраться в Нью-Йорк. Не знаю только, где взять денег…

— Если продать твой бриллиант, хватит не только на дорогу. Ты будешь купаться в роскоши всю жизнь!

— Это, Анита, не просто бриллиант. Я не отдам его ни за какие богатства. А если погибну… Впрочем, не будем сейчас об этом. Как-нибудь я тебе все расскажу.

Анита остановилась, прижавшись к нему плечом, прошептала:

— Я боюсь, Туо, мне иногда становится так страшно, так страшно.

— А я думал, нашел себе помощницу — смелую, мужественную.

— Помощницу… Ты меня не любишь, Туо.

Он улыбнулся:

— Вот послушай, прочту тебе стихи. Все лирические сборники, которые ты мне приносила, даже нелепые, помню наизусть. «Море в твоих глазах, в сердце моем вулкан…»

Анита ифиво прижала ладонь к его губам, потому что уже успела заметить, что это ему нравится. Еле слышно прошептала:

— Ты ведь меня еще ни разу не поцеловал…

Туо растерялся. Ей стало смешно и весело, когда он опустил глаза.

— Понимаешь, Анита… У нас это совсем иначе… У нас девушки выбирают себе юношей, женщины — мужчин. Может быть, так повелось с того момента, когда люди впервые высадились на нашу планету, женщин тогда было меньше, и, естественно, все решали они. Теперь это традиция, освященная десятками тысячелетий…

— Как хорошо! — засмеялась Анита и повисла у него на шее. — Я за такую традицию! Ты будешь мой, мой, мой! — И с каждым словом она целовала его в щеки, в губы, в волосы.

Туо поднял ее на руки и легко понес между вольерами, прижимая к себе, как ребенка.

— Теперь ты попалась! Не вырвешься!

Но она все-таки вырвалась из его рук и побежала смеясь. Туо догнал ее, крепко обнял. Лицо ее раскраснелось, волосы рассыпались, и от этого она похорошела.

— Не надо, милый, не надо! — прошептала она, беспокойно оглядываясь. — Мы забыли обо всем…

— А разве это плохо — забыть обо всем, сбросить весь психологический груз? Может быть, именно в такие минуты и проявляется глубоко скрытое в нас, истинно человеческое?

— Угадай, о чем я сейчас подумала?

— Ты подумала о Марте. Верно? Я тебя понимаю, Анита, и как только увидел… Это очень тяжелый случай.

— Я знаю, милый. Но ведь ты обошел сержанта… одолел Фрага, даже гипнотизера! А что, если попробовать, а?

— Если нет необратимых изменений…

Конечно, Туо попробует, но нельзя не принять во внимание важный психологический момент: Марта уже привыкла к мысли, что болезнь ее неизлечима, сжилась с этим своим положением, приспособилась и нашла некое равновесие. А обнадежить ее и позитивных результатов не добиться — это нанести ей травму. К тому же он, Туо, не специализировался на медицине…

Когда они вернулись к Марте, Анита присела на корточки перед ее каталкой и сказала:

— А ты знаешь, что мы решили с Туо? Будем серьезно лечиться!

— Да вы ведь оба такие здоровые!

— Нет, мы тебя начнем лечить. Пора уже.

— Меня?

— Да, тебя. Я хочу, чтобы ты потанцевала у нас на свадьбе.

Марта покачала головой, слабо шевельнулась ее бледная рука.

— Разве ты не знаешь, Анита, что мой отец привозил сюда самых известных профессоров? Все отдал им, что имел…

— Туо вылечит бесплатно. Да и я буду помогать.

— Да, — подтвердил Туо, — сперва проведем курс витаминотерапии. Гипноз мобилизует центральную нервную систему, но, чтобы восстановить пораженные участки, приказаний, поступающих из центра, недостаточно, организму необходимы энергетические ресурсы, строительные материалы. Мы с Анитой что-нибудь придумаем! Она завтра же пойдет в медицинскую научную библиотеку.

Марта молчала, слушала и молчала. Только по лицу ее можно было догадаться, что она волнуется. На бледных щеках выступили красные пятна, глаза повлажнели и заблестели.

Робер Лаконтр в глубине души не верил, что изо всего этого может что-нибудь получиться, но согласно кивал головой. В конце концов, почему не попробовать? Еще один шанс…

Ласковая, как тихое лето, Луиза тихо промолвила:

— Дай бог, дай бог!

Туо взял иссохшую Мартину руку в свою и, глядя ей в глаза, спокойно произнес:

— Вы должны верить. Марта, что выздоровеете. Этим вы поможете нам с Анитой.

Рука ее потеплела, голос хотя и дрожал, но в нем уже слышались бодрые нотки:

— И еще одному человеку я помогу… Себе!

14

На вечерах Филии, как их называла Марта, собиралось все ее общество: отец — зоолог Робер Лаконтр; быстроглазая обезьянка Жюли, сидевшая всегда на его коленях и с интересом посматривавшая на Туо; Луиза, которая всегда забывала снять свой фартук; Анита, каждый раз проверявшая свою сумочку: не подбросили ли ей туда на работе «жучка»; тигренок на руках у Туо и львенок на ковре рядом с коляской. Окинув всех присутствующих взглядом своих выразительных глаз и с деланной строгостью посмотрев на Жюли, чтобы вела себя хорошо. Марта открывала вечер:

— Ну что ж, все здесь — и люди, и звери. Так не начать ли нам, Туо?

И Туо начинал. Голос его звучал спокойно, без нажимов, даже монотонно. Слова всего-навсего передавали информацию, не было ни одного оборота, который рассыпался бы праздничным фейерверком, никакой эмоциональной окраски. И, несмотря на это, слушали его с увлечением.

Даже Марта не уставала. За последние дни она вообще ободрилась — под воздействием инъекций разных витаминов, важнейшим из которых Туо считал 848. По окончании курса предстояло лечение гипнозом.

А пока этот удивительный Туо рассказывал ошеломляющие вещи. И порой Марте, да и не только ей, казалось, что все это не просто рассказы, а сеансы внушения; Марта видела себя на далекой планете, в созвездии Лиры — филии Земли, становилась свидетелем ее интереснейшей истории.

— Сорок девять тысяч девятьсот семьдесят семь лет назад космический корабль с Земли, после долгих лет блуждания в просторах Вселенной, открыл в созвездии Лиры планету, очень похожую на родную Землю… — так начал Туо свой первый рассказ.

«Почти пятьдесят тысяч лет назад?» — молча поразилась Марта.

«Вероятно, он ошибся, — подумал Робер Лаконтр. — Тогда ведь человечество было еще стадом животных. Фантазировать лучше о будущем».

«Но какая же у него память!» — радостно блестели глаза Аниты.

«Рассказал бы что-нибудь о нашей жизни, — подумала Мартина мать. — От этих фантазий — какой толк?»

Ну а что думали зверушки — это так и осталось тайной.

…Точно неизвестно, что имела в виду экспедиция землян, открыв подходящую планету: поселиться на ней и тем самым положить начало распространению человечества в космосе или, быть может, что-нибудь еще, но эти космонавты остались в созвездии Лиры навсегда. Легенды Филии, а это своеобразная информация, свидетельствуют о том, что изнуренный долголетними межпланетными странствиями Штурман, сопоставив данные, полученные в результате наблюдений за планетами, — размеры, плотность, силу гравитации, состав атмосферы, период обращения, напряжение магнитного поля и многие другие показатели, вплоть до температуры на полюсах, — воскликнул: «Наконец-то! Вторая Земля! Останемся здесь!»

Огромный космический корабль в огне и дыму опускался на поверхность планеты. Когда смолкли двигатели, рассеялся дым и охладилась облупившаяся в межзвездных глубинах обшивка, открылись защитные пластины иллюминаторов. Перед алчущими глазами космических странников с одной стороны синела вода, с другой — чернел лес, с третьей — возвышались до неба снежные вершины гор, с четвертой — до самого горизонта простиралась степь. Смотрели как завороженные — одни со страхом и недоверием, другие — с надеждой, но все — с величайшим любопытством. Будет ли эта планета им ласковой матерью или злой мачехой? А о том, что именно здесь доживут они свой век, догадывались и стар и млад. Как-то сразу изменилась атмосфера, и это штурманское «Останемся здесь!» было брошено конечно же не случайно. Что-то, по всей вероятности, случилось и с ракетой, и с самим Штурманом, и это большое счастье, что удалось космонавтам причалить к берегу! Кое-кто даже уверял, что была получена какая-то непонятная информация с Земли.

Первым вышел на поверхность планеты Штурман. Ветерок шевелил его седые волосы, все сверху видели, да это зафиксировала и стереофотоаппаратура, — как вышел он за черный круг, выжженный дюзами на почве планеты, вышел, поднял руки, словно хотел кого-то обнять, и упал. Именно так — не лег, а упал как подкошенный.

Спустились люди, подбежали к своему вожаку — он лежал ничком, раскинув руки, пальцы сжимали траву…

Похоронили Штурмана под ракетой — первая смерть и первая могила на новой планете. Ракета эта и могила под нею, залитые позже прозрачным пластиком, стоят и поныне — Монумент Высадки.

Собираясь на Землю, Туо взял с собой несколько фильмокристаллов, но они пропали во время катастрофы в Сахаре, и сейчас нет возможности продемонстрировать фильм из жизни Филии.

Марта опустила глаза, — посмотрела на свои худые руки, а увидела этот высокий обелиск, и могилу, и седовласого Штурмана — вот он снова падает в траву. Она и без фильма все себе представляет — слушая Туо. И ее нисколько не удивляет, что видит и могилу, и живого человека, волосы которого колышет легкий ветерок.

Началась Эпоха заселения планеты.

Сначала космонавты жили, конечно, в ракете — это была их крепость в чужом, совершенно незнакомом, а возможно, и враждебном мире. Но вскоре выяснилось, что мир этот пусть не такой уж гостеприимный, но, во всяком случае, не враждебный. К величайшему удивлению, ни животных, ни птиц на континентах не обнаружили. Растительный мир богатый, а животный просто-напросто отсутствует. Зато моря и океаны кишмя кишели рыбами и млекопитающими. Судя по всему, имел место когда-то период жестокой радиации Веги. Вода защитила своих жителей, а суша потеряла…

Целый вечер рассказывал Туо о своей далекой планете. Описывал материки, пересказывал легенды, исторические события.

— Все у нас есть: производственные комплексы, институты, стадионы, театры. Нет только тюрем. Никогда не было и нет. В голове филийца не может возникнуть даже мысль о насилии над членом своего общества.

— А что, вы думаете, у нас такого не может быть? — спросил Робер.

15

— Наша историческая наука утверждает, что такая же общественная система, правда на более низком уровне, была когда-то и на Земле — в нынешней Африке. Почти весь север этого огромного материка — именно там, где теперь Сахара, — занимал один грандиозный город — Центрум. На Филии думают, что этот город существует и сейчас. Если я вернусь туда и скажу, что вместо прекрасного гигантского города-террасы, сады которого поднимались выше туч, видел бескрайнюю пустыню и что от этого создания человеческого гения не осталось и следа не только на поверхности планеты, но и в памяти людей, — мне не поверят. Разве только отец. Мой отец — историк, и с самого детства я увлекался его рассказами о Земле. Если мне удастся организовать раскопки в Сахаре, человечество убедится, что его цивилизация насчитывает сотни тысяч лет…

— А вы видели, Туо, снимки фресок Тасильи? — спросила Марта.

— Видел. Мне кажется, что это отражение той высокоразвитой древнейшей цивилизации, которая уже достигала космоса.

— И железный столб в Индии…

— И расплавленное стекло в Сахаре…

— Следовательно, даже и сейчас имеются следы той культуры, но, к сожалению, всего лишь только следы.

— А какая нам в конце концов разница, с кого начинать историю — с шумеров или от Центрума? — пожал плечами Лаконтр. — Тысяча лет туда, тысяча лет сюда…

— Истоки истории отодвинулись бы не менее чем на сто тысяч лет, — сказал Туо.

— Ну, на сто так на сто. Что дальше? Заработок у меня как был маленьким, так и остался. Мне-то все эти абстракции ни к чему.

Туо взглянул на него то ли с жалостью, то ли с укором.

— Ошибаетесь, уважаемый Робер. Абстракции эти имеют самое прямое и непосредственное отношение к современной жизни. Вы убедитесь в этом. Все убедятся в этом, как только мы найдем Археоскрипт.

— Как вы сказали? Археоскрипт? Кес кесе?[2]

— Археоскрипт — это древний документ, спущенный в глубину земной коры в Центруме. Ну, если говорить точнее, не один документ, а целый бункер. В нем — видеозаписи, на которых зафиксировано все, что считали в то время важным и интересным; имеются там — в натуре — и разные экспонаты технических изделий и искусства. И макет самого Центрума, изготовленный из мамонтовой кости.

— Интересно, — задумчиво произнесла Марта. — Подобная капсула была зарыта в Нью-Йорке во время Всемирной выставки 1939 года.

— На которой, кстати, я был, — вставил Лаконтр. — Тогда я еще не был лысым.

— Неужели и эту капсулу скроет пустыня? — разволновалась Анита. — Какой ужас!

— Это не исключено, — сказал Туо. — Тем паче что людьми командуют Фраги. Да, так вот, стало быть, Археоскрипт. Он был замурован в тот самый день, когда космический корабль во главе со Штурманом сошел с околоземной орбиты и, набирая третью космическую скорость, углубился во Вселенную. У нас, на Филии, есть снимки Центрума, сделанные из космоса, грандиозное сооружение! Там жило, быть может, три четверти населения земного шара.

16

Каждый раз, когда Туо начинал сеанс внушения, Марта старалась уловить момент перехода от реальной действительности в мир иллюзий. Но как ни старалась, а не могла. Сперва она слышала голос Туо, видела его сосредоточенное лицо, а особенно — глаза. Постепенно лицо это тонуло в сумрачном тумане, или это Туо уходил в глубину комнаты? Глаза его неотступно смотрели в самую ее душу, и голос, такой ласковый и добрый, сливался воедино с этим взглядом.

Не раз видела она себя у реки — шум, смех, веселье. Юноши и девушки прыгают в воду, обдают друг друга брызгами, где-то рядом включили транзистор, и приятная легкая музыка поплыла над водою солнечными зайчиками. «А разве тогда была музыка?.. — всплыла неясная мысль. — И транзистор упал в воду и сломался». Сомнение это исчезает, как облачко, но оставляет какую-то слабую тень — появляется ощущение недостоверности всего того, что видит она и переживает. Голоса какие-то приглушенные, движения то суетливые, то медлительные. Вот она направляется к кабине, чтобы переодеться. Сделала не больше двух шагов — и уже в кабине, и уже в купальнике. Не заметила, когда успела надеть. Мгновенье — и она уже у воды, на мокром песке. А как приятно войти в воду! Помаленьку, постепенно входит, все глубже, глубже. На ногах играют серебряные искорки, и вот вода уже выше колен. Уже по пояс, подступает к груди — щекотно! — и Марта бросается вплавь, энергично размахивая руками и ногами.

О недостоверности она уже забыла, река плещется. Марта в воде, с силой выдыхает воздух ртом, и брызги летят мелкой дробью. Все так, именно так, на самом деле! А потом неизвестно почему закрадывается мысль, что все это уже было, что она уже переживала всю эту сцену. И даже знает, что будет дальше. Вместе с Пьером побегут они к тем вон корягам, и с них можно прыгать в воду. Она взбирается на сломанное дерево, высохшее на солнце дерево греет пятки, на него стекает вода, только под пятками сухо. Марта приседает для прыжка, распрямляется как пружина и летит, летит прямо в воду. Страх пронизывает ее тело, она знает, что после этого прыжка уже не сможет ходить, Пьер вытащит ее на берег и, перепугавшись, начнет созывать всю компанию. Марта падает головой в воду, ждет страшного удара, в висках стучит, она плывет, плывет и… выныривает. Лицо у Пьера испуганное, но ведь ничего страшного не случилось, ее не парализовало. Стоит себе на берегу, улыбается Пьеру: «А ты уже думал, что я сама не выплыву? Ты хотел бросить меня, забыть свою искалеченную девушку, да? Ну не спорь, это ведь так, ты ведь уже бросил меня!» Марта отворачивается от него и идет, утопая в песке, потом по горячему асфальту, потом по аллее зоопарка. Господи, как же это приятно — ходить, ходить! А ты где был, разбойник? Она берет тигренка на руки и садится в кресло…

Раскрывает глаза, и правда! Она сидит в кресле, и на руках у нее тигренок. Кажется ей, что она спала, а теперь вот проснулась. И Анита пришла, стоит рядом с Туо, что-то шепчет ему на ухо. Мама, вопросительно взглянув на Туо, подходит к ней, наклоняется, целует в лоб.

— Ты вставала, доченька, слышишь, вставала.

— Мне снился чудесный сон, — говорит Марта. — Как будто я ходила.

Луиза хочет что-то сказать, но только машет рукой. Лицо ее светится счастьем.

Туо идет в кабинет Лаконтра, мать помогает Марте раздеться, и Анита проверяет чувствительность ее мышц. Колет тонкой иглой и спрашивает:

— Чувствуешь? О, еще три сантиметра! — и отмечает на теле зеленкой. Думает: «Как она плохо выглядит! Ну ничего, идет на поправку!» И верно: зеленые метки опускаются все ниже и ниже.

— Если бы вы пошли работать в клинику, — говорит Луиза, глядя на Туо благодарным взглядом, — вы очень скоро стали бы знаменитым доктором!

Туо качает головой:

— Я никакой не доктор и занимаюсь медициной лишь в том объеме, который обязателен у нас для каждого. Не более того.

Луизе трудно в это поверить. Чтобы каждый вот так… Не иначе из скромности говорит человек. Ведь как только ни лечили они свою Марту и в конце концов отказались от нее все врачи! А этот Туо, дай бог ему здоровья, судя по всему, может поставить девочку на ноги. В глубине души мать была уверена, что поставит, вылечит, но она не осмеливалась даже думать об этом, чтобы не сглазить. Кого? Что? Она и сама толком не знала. Наверно, счастье. Ведь с ним надо осторожно, очень осторожно обращаться, оно ведь, как пугливая белочка, — скок-поскок — и убежит.

Во время первых сеансов внушения — наверно, недели две Марта бегала по тропинкам своего детства и юности. Бегала, бегала, сбрасывая надоевшие сандалики, босиком. А сколько раз повторялся тот солнечный день, когда она купалась с Пьером! Выходила из воды целой и невредимой, но он каждый раз ее бросал, как будто была она калекой.

— Сегодня отправимся в Центрум! — сказал Туо перед началом сеанса.

— А можно, я тоже? — спросила Анита. — Очень уж хочется там побывать!

— Конечно, можно. Вдвоем вам будет веселее.

— А почему не втроем? — Анита бросила на Туо ласковый взгляд. — Я хочу, чтобы и ты с нами… Правда, Марта?

Марта кивнула головой.

— Без вас нам будет страшно.

— Ну хорошо, мои дорогие, — согласился Туо. Улыбка с его лица исчезла, оно стало серьезным и сосредоточенным. — Начинаем!

И снова Марта не смогла ухватить тот момент, когда ее сознание окунулось в мир грез. Это было, наверно, так же неуловимо, как вхождение в смерть.

…Они увидели огромный город не с высоты птичьего полета, потому что ни одна птица не могла достичь его верхних этажей, — они увидели его из космоса. На голубом фоне Мирового океана хорошо были видны очертания Африки. Грандиозный материк словно плыл навстречу, и тут Марта и Анита увидели на севере высоченную гору, подпиравшую верхние темно-синие просторы неба.

— Взгляни, Анита, какая гора! — прошептала Марта, прижимаясь к подруге. — Неужели это и есть Центрум?

Вместо Аниты ответил Туо:

— Да, это Центрум. Если бы не его правильные геометрические формы, и на самом деле можно было бы подумать, что это гора, и к тому же самая высокая на Земле. Но гора эта воздвигнута руками человека. Видите — Центрум круглый, издали напоминает усеченный конус. Подлетим поближе — увидите пояс террас. На них — сады, виноградники. Примерно до четырех километров по вертикали — это открытые террасы, а выше — оранжереи. Каждая семья, даже на самом высоком этаже, имеет свой сад.

— Я вижу Нил, — прошептала Марта. — Где же пирамиды? Хотя… они ведь маленькие…

— Нет, их просто нет, — сказал Туо. — Тогда еще не было ни Вавилона, ни Египта, ни Греции, ни Рима… Тогда была совсем иная цивилизация — до той катастрофы, которая отбросила человечество назад, к исходным рубежам, отбросила туда, откуда оно начинало свой путь во времени. Катастрофа эта, быть может, только назревала. А пока мы видим Центрум во время расцвета его красоты и могущества. В Центруме, как я уже говорил, жила большая часть человечества. К этому высокоорганизованному обществу относились Африка, Европа, Азия и Австралия. И не было на этих континентах ни одного города, кроме пунктов сбора и первичной обработки сырья. Природа роскошествовала, не будучи исполосованной магистралями, измученной грудами кирпича и бетона, которые теперь называются городами. Буйно росли леса, и это было нормально, травы купались в солнечных лучах и дождях — тоже, как и должно быть, все росло и цвело, радовало глаз человека и наполняло его грудь целительным воздухом. Щедра была природа к людям.

…Пока их летательный аппарат приближается к Центруму, Туо рассказывает много интересного. Марта знает, что это необычайно, исключительно, но ничему не удивляется. Как будто все так и должно быть — и это грандиозное сооружение, где помещаются миллиарды людей, и зеленые материки, наполненные богатейшей флорой и фауной.

Крыша Центрума, если можно так назвать огромную территорию (на ней можно было бы разместить всю Швейцарию), заблистала разноцветными лучами: полыхали фиолетовые, оранжевые, белые звезды и целые снопы света. Едва приблизившись, Марта и Анита увидели, что вся округа засыпана снегом, покрыта льдом, из которого и высекает солнце все эти разноцветные звезды. Да тут и на самом деле, как в Швейцарии, — заснеженные горы, скованные льдом озера, белые простыни долин. И всюду люди — лыжники, конькобежцы. Одни взлетают на гору, раскачиваясь на канатах, а другие мчатся вниз; а там вышли на старт аэросани и полетела с трамплина какая-то темная фигурка…

Аппарат приземлялся по большой спирали, снежная страна оставалась уже вверху, а на ее месте возникли яблони, за ними — вишни, виноградники, цветники, поляны зеленой травы, пальмовые леса — и все под окнами. Каждая семья имеет свой участок, ароматный кусок природы на металлических плечах Центрума. И над участками этими ничто не нависает, кроме неба.

Бесконечными поясами спускаются террасы все ниже и ниже.

И вот уже аппарат — на одной из площадок внизу, и девушки вышли к какому-то величественному порталу. Уже на пороге увидели, что это вход в город — далеко-далеко уходила прямая как стрела дорога, залитая белым светом. Таких дорог с движущимся полотном — целая сеть. Туо объяснил:

— Их тысячи и тысячи километров. Они стремятся к кольцевым магистралям, опоясывающим Центрум. В опорных колоннах лифты. Каждая квартира имеет выход к лифту и к одной из кольцевых магистралей.

А вот широкая труба, таких много со всех сторон, — это стартовые каналы для ракет. Отсюда устремляются они во все части света. Без грохота и грома, а используя магнитное поле Земли.

В Центруме есть не только склады с необходимыми запасами продовольствия и прочих изделий, здесь размещены и фабрики, которые все это изготовляют. И производство конечно же максимально автоматизировано, даже ремонт и профилактика. Стадионы и театры, школы, институты, академии, клиники — здесь есть все, необходимое для нормальной жизни человека.

Девушки слушают объяснения Туо, гуляя среди толпы жителей Центрума, которые спешат по своим делам. Какие широкие улицы! Забываешь, что над головой — бесконечное множество этажей и миллионы тонн металла, камня, пластика, земли. Свет дневной, нормальный солнечный свет. Просторно, свободно! Дышится легко, тело звенит, как после морского купанья. «А вы идите, идите, не останавливайтесь!» — говорит Туо, и Марта, посмотрев себе под ноги, делает по движущемуся полотну шаг, потом другой, третий… «Смелее, Марта, — говорит ей Анита, — не бойся, вот так, вот так, так! Ты будешь ходить, будешь!» — «Буду? Конечно, буду! — думает Марта. — Я ведь уже хожу!»

А люди кругом, лица у них золотистые. Марта вспоминает, что это Африка, и удивляется, что не видно ни одного негра. Ни одного черного, и даже желтого, и даже совсем белого лица!

Ни одного! Вот уже сколько времени идут они мимо больщих зеркальных витрин, мимо стен, покрытых фресками и мозаиками, тысячи людей прошло уже им навстречу — и все одного цвета. Разве тогда в Африке не было негров?

Туо объясняет: не было. И не только в Африке, а вообще нигде. И не только негров, не было ни желтых, ни краснокожих, ни белых. Не было рас, антропологических отличий, все люди были одинаковы. Вероятно, они и не подозревали, что такое возможно — разделение человечества по цвету кожи.

«А откуда же взялись расы?» — удивились девушки.

«Я думаю, они — последствие радиации, — сказал Туо. Пигментация кожи дифференцировалась после того взрыва, той катастрофы, которая уничтожила Центрум».

«А разве тогда была война?»

«Да, по всей вероятности, государства, находившиеся на Атлантиде, напали на Центрум… А они имели доступ к мощнейшим источникам энергии — синтезу кварков. Очевидно, во время войны погибли и Атлантида, и Центрум. Цивилизация канула в небытие, а тех потомков, которые случайно уцелели, радиация привела к мутациям. Вряд ли можно истолковать все это иначе. История Центрума не знала цветных людей. А когда исчез Центрум, исчезла Атлантида — появились расы».

Исчез Центрум…

И девушки увидели вокруг себя пустыню. Вместо движущегося полотна — отвердевший песчаный пирог, обдуваемый горячими ветрами, а вместо фресок и мозаик — холмистая даль, мертвый простор.

— Ступайте, ступайте, не стойте!

Марта слышит голос Туо и открывает глаза.

Мираж исчез. Ни Центрума, ни пустыни, а просто-напросто стоит она посреди своей комнаты, стоит на своих собственных ногах, а в нескольких шагах от нее мать простирает к ней дрожащие руки — точно так, как в детстве:

«Иди, маленькая, ко мне, иди ко мне!» Марта хлопает глазами, смотрит на мать, на Туо, на Аниту, ощущает, как дрожат колени, как силы ее покидают, и она падает на ковер. Опершись на руки, поднимает голову. Туо отстраняет мать — та хотела помочь Марте подняться.

— Не надо. Она может встать и сама, — твердо произносит он. — Вставайте, Марта, вставайте на ноги!

Когда она, пересиливая себя, встает на колени, мать снова бросается к ней, но Туо опять ее останавливает. Мать опускает руки, крестится.

Марта поднимается, сильно напрягаясь, качаясь, будто под хмельком, но в конце концов встает, выпрямляется!

— А теперь идите, идите к креслу!

Ах, это тело! Какое оно тяжелое, как тяжко нести его на ногах! Лицо Марты скривилось от боли, но она переставляет свои тяжелые ноги, свои непослушные ноги и направляется к креслу. Несколько шагов осталось — дойти бы, дойти!..

И она дошла. Села, облегченно вздохнула и улыбнулась. Улыбнулась устало, блаженно и счастливо. И все улыбнулись вместе с ней.

Туо вытер себе платком пот с лица.

— Так все это на самом деле было — Центрум и Атлантида? спросила Марта. — Все это правда?

— Правда, — ответил Туо. — Сохранились у нас на Филии не только легенды, но и снимки, фильмы, сотни фильмов. Не исключено, что весть о катастрофе подкосила Штурмана, первым ступившего на поверхность Филии.

17

Витают над Филией сказки…

Право же, кто в детстве не знал чарующей легенды о белых-белых птицах, которые летят на Филию с далекой Земли, такой далекой, что не видно ее даже в телескоп. А они летят и летят сквозь бездну холодного космоса — такие нежные, такие милые, такие прекрасные комочки живой жизни. Летят в твое детство и поселяются в твоем сердце навсегда.

Летели белые птицы и к маленькому Туо. Мать брала его ладошку в свою и выводила в сумерки синего вечера.

— Вот видишь, сыночек, золотая звездочка? А вокруг нее вертится Земля — планета наших прадедов. Оттуда летят к нам белые птицы.

— Такие, как в фильме?

— Такие, сынок.

— Ой, поскорее бы они прилетели! Я соскучился по ним, я их люблю!

Туо рос, начал учиться, а птицы все еще были в пути. Но вот однажды разнесся среди детей слух: прилетели! Вихрем помчались мальчики и девочки в лес, притаились в кустах, смотрят, слушают. Деревья тоже встрепенулись в ожидании, им ведь тоже тоскливо стоять в тишине, без птичьего пенья. Но птицы так и не появились. И пошла малышня домой, утирая слезы.

Мама приласкала маленького Туо, утешала, гладила по головке. Тихонько пела о белых птицах: лететь им далекодалеко, а они все летят и летят, помахивая белыми крыльями, нужно ждать, нужно долго ждать свою птицу.

Минуло детство, промелькнуло отрочество, пришла юность. И проснулось в душе неодолимое стремление к Земле, к этой затерявшейся во Вселенной точке, откуда пришли далекие предки. Это было что-то посильнее любопытства, немой крик души, ее миллионолетняя боль. Быть может, слышал Туо плеск праокеана и шум пралеса, передававшийся по наследству через многие поколения и сохранившийся в какихто клетках мозга…

— Отец, неужели на протяжении тысячелетий никто так и не попробовал побывать на Земле? — спрашивал Туо, и глаза его блестели.

— Пробовали… — отвечал отец. — Находились храбрецы. Только никто из них не вернулся. То ли гибли в космосе, то ли оставались на Земле — неизвестно.

— Я хочу побывать на Земле.

— Понимаю тебя, сынок. У меня тоже была такая мечта. И отец рассказал о своей научной работе, об исследованиях пространства, времени, которые могли открыть совершенно новые пути и способы коммуникаций. Туо с большим энтузиазмом включился в работу. Речь шла о том, чтобы использовать кривизну пространственно-временного континуума, вызвать такое его преломление, при котором намеченные точки сближались бы мгновенно. Это означало, что из Филии можно было бы переместиться на Землю так же легко, как в соседнюю комнату.

О белые птицы детства! Зачем вы поселились в душе? Почему не даете покоя?

Лаконтр выпил рюмку рома.

— Совершенно фантастическая идея, — сказал он, глядя на Туо, который сидел задумавшись, вероятно, все еще под впечатлением воспоминаний. — Никаких действительно научных обоснований.

— Но я все-таки здесь, — выпрямился Туо. — Разве это не доказательство?

Лаконтр выпил еще.

— Ну, знаете… Вас я считаю гениальным человеком. Но ведь и у нас были когда-то гении. И очень яркие. Ну хотя бы Леонардо да Винчи.

— А откуда отец знает, — перебила Марта, — может быть, Леонардо явился именно с Филии. Ведь биография его неизвестна. А все, что он делал, опережало время на целые века.

— Ты еще скажешь — и Свифт, и Ньютон.

— И это не исключено. И может быть, даже и Эйнштейн.

— Фантазируй, доченька, фантазируй!

— А что сказал бы отец, если бы, ну, положим, лет сто назад кто-нибудь сообщил ему, что можно будет со временем разговаривать через океан, да и не только разговаривать, но и видеть из Парижа то, что делается где-нибудь в Монреале? А ведь сто лет назад уже изучали электрические явления. И что, если бы кто-нибудь рассказал о радио, телефоне и телевидении тысячу лет назад?

— Наверно, сожгли бы на костре, — сказала Анита.

— А теперь сажают в психушку… — с горечью произнес Туо.

— А как же тебе все-таки удалось добраться до Земли? спросила Анита.

— Это тебе так же трудно понять, как египетскому фараону — устройство кибернетической машины.

— А все-таки? — не унималась девушка.

— Любознательный ребенок, — усмехнулся Туо. — Ну как ты поймешь, если я скажу, что мы изобрели пространственно-временной усилитель? Видела мой бриллиант? Это главная деталь. Дать ему питание, обозначить точку координат и… — Туо обвел всех взглядом и убедился, что слушают его с интересом, даже Луиза, которая и на этот раз забыла снять фартук.

— И что же он усиливает, этот усилитель?

— Кривизну пространства и времени. С его помощью можно мгновенно перенестись в заданную точку.

— И в Нью-Йорк? Вот так легко и просто?

— В том-то и дело, что не легко и не просто. Небезопасно. Малейшая ошибка — и сверзишься в океан, или окажешься на мачте высоковольтной линии, или угодишь под машину. Или хуже того — попадешь на какую-нибудь военную базу. На моем летательном аппарате была досконально рассчитанная система, и я очень удивился, когда вместо Центрума увидел пустыню. Подумал: ошибка в расчетах. А выходит, вычисления мои были правильными.

Анита склонилась к его плечу.

— Восстанови свой аппарат, милый Туо! Мне так хочется увидеть Филию!

Туо посмотрел на Лаконтра, вертевшего в руке пустую рюмку, и сказал:

— Я хотел бы перебросить на Филию птиц.

— За этим дело не встанет. Чего-чего, а птиц я вам подберу. Как в Ноев ковчег — всех по паре. Только работайте над своим аппаратом. Если потребуются какие-нибудь материалы, скажите, сразу же закажу. Я, откровенно говоря, не очень-то верю в вашу затею, но, раз вы так хотите, сделаю все, что смогу.

— Возьмем голубей! — всплеснула ладонями Анита. — Это ведь, наверно, именно они птицы твоего детства!

— Даже трудно себе представить, — мечтательно проговорил Туо, — леса оживут… Наполнятся щебетом, свистом, трелями, клекотом… Птицы будут перелетать с ветки на ветку, с вершины на вершину, кружиться будут в нашем небе. О, если бы мне увидеть птиц в небе Филии! Анита, я был бы тогда самым счастливым человеком!

— А как бы радовались дети! — сказала Марта. — Дети любят птиц и животных, потому что они ближе к природе.

— Взрослые тоже любят, — сказал Лаконтр. — Вы замечали, какие у собак умные глаза? А у лошадей? Ночью, когда они смотрят на свет, — это большие переливающиеся изумруды.

Не выдержала и Луиза, повеселела и, подмигнув, тоже высказалась:

— А мне больще всего нравятся цыплята, хорошо прожаренные!

Все рассмеялись. Кроме Туо. Он словно ничего и не слышал: вспоминал сказки, и белые птицы детства все летели и летели сквозь холодный космический простор.

18

— Ox и смешной!

— Ну и шалунишка!

— Ишь озорник! Ты ведь ее порвешь!

— Ничего, пусть себе играет!

Туо и Марта, смеясь, наблюдали, как львенок таскает по ковру Анитину сумку. Вчера она забыла ее на кушетке. Львенок схватил и потащил в зубах по всей комнате. Вертит мордочкой, наступает лапками, спотыкается, падает, снова вскакивает и снова охотится за несчастной сумкой.

— Цирк! Аттракцион! — хохотала Марта, по-утиному ковыляя за львенком. — Держи его!

Тигренок лежал в кресле, положив морду на лапы, желтыми глазами смотрел за сумкой — туда-сюда, сюда-туда. А она так и мелькает! И в конце концов тигренок не выдержал — спрыгнул с кресла, схватил сумку зубами за ручку. Львенок — к себе, тигренок — к себе. Тянут-потянут — в разные стороны. Уперлись лапами в ковер, нацелились веселыми глазами. Ну и потеха!

— Пора забрать, порвут, — сказала Марта.

Но едва она приковыляла и протянула руку, зверята зарычали, рванули еще разок, да как следует, и сумка раскрылась. На ковер выпал какой-то небольшой серебристый патрончик. Тигренок ткнул его лапой и давай катать.

— Ах ты сорванец, ах ты босяк! — рассердилась Марта. — А ну отдай!

Туо, едва увидел этот патрончик, побледнел. Веселость его как рукой сняло. Лицо помрачнело, брови насупились, на лбу появились морщинки. Быстро подошел к Марте, схватил ее за руку, — пусть себе забавляются.

Молча повел удивленную девушку в соседнюю комнату, включил едва ли не на полную мощность приемник и сказал ей на ухо:

— Это микрофон.

— Какой микрофон? — вопросительно глянула на него Марта.

— Вот этот патрончик.

— Это микрофон?

— Да. Все, что мы здесь говорили, записано там, у них…

— Какой ужас! Что же делать?

— Положите его на место, пусть будет так, как было. Чтобы они не догадались, что мы… Видите ли, мне нужна еще хотя бы неделя.

— Хорошо, хорошо, так и сделаем.

Марта вернулась к себе, успокоила львенка и тигренка, подняла сумку, положила туда патрончик и повесила сумку на полочку. Из соседней комнаты послышалась музыка. Зверята посматривали на людей, словно хотели спросить:

«Почему вы не даете нам поиграть?»

— Ну что, может быть, почитаем? — спросила Марта.

— Вам нужно больше ходить, ходить, пока не устанете, серьезно ответил Туо.

— А не составите ли вы мне компанию? — Марта заговорщически взглянула на него.

— Я хотел бы поработать. Никак не восстановлю формулу синтеза кварков.

— Ах, у вас на уме все наука да наука!

— О, если бы кто-нибудь на Земле вывел эту формулу, его озолотили бы!

— Золото, богатство! — вздохнула девушка. — Гоняясь за деньгами, люди расходуют самое ценное, что у них есть, — душу. Думаете, я не права?

— У нас на Филии ничего подобного нет. У нас нет наживы, понимаете? Нет ни у кого такого пристрастия — грести под себя, копить столько, сколько не нужно тебе и на всю жизнь. И металлы и минералы играют только естественную роль.

— А у нас есть металлы благородные, а есть и парии. В особом почете золото. Вы о золотой ванне читали? В Японии на одном курорте, кажется Фунабара, поставили золотую ванну. Все стремятся туда, хотя несколько минут купанья стоят очень дорого. Стремятся, как в Ватикан или в Мекку. А некоторые дошли до того, что грызут эту ванну, пытаясь откусить хоть кусочек. Зубы ломают, а все-таки грызут. Вот до чего дошла наша цивилизация!

— Странно, что у вас здесь не понимают дикости, да, в конце концов, и глупости эдакой алчности.

— Есть такие, которые понимают. Но ведь есть и сторонники кредо «Человек человеку волк».

Марта направилась к выходу. Туо молча пошел за ней.

Близился вечер. На озере было тихо, даже утки не плескались. Ветви плакучих ив напоминали золотистые струи, и по мере того, как заходило солнце, струи эти на глазах розовели, а затем обретали оттенки кармина.

Остановились за озером. Девушка тихо произнесла:

— Как это мерзко, когда знаешь, что тебя кто-то подслушивает. Противно и… страшно. Меня пугает это «ухо».

— Я вас понимаю. Марта. Но возьмите себя в руки, вам нельзя волноваться.

— Ах, Туо, хоть вы не говорите мне этого «нельзя»! Что за жизнь без волнений!

— Негативные эмоции разрушают нервную систему… Погодите, я еще не закончил. Когда я говорю, что вы должны щадить нервы, я имею в виду период выздоровления.

— Ну разве что так… — улыбнулась Марта.

Вернулись домой, уже когда смеркалось. Вскоре и Анита пришла.

Едва переступив порог, она смущенно сказала:

— Вчера я сумку забыла…

Марта указала глазами на полочку:

— Вот она, я повесила, чтобы эти шалунишки не могли: достать. — И погрозила пальцем зверятам, разлегшимся на ковре.

Туо стоял, скрестив руки на груди.

Анита взяла сумку, раскрыла ее, заглянула, как делала обычно, и молча защелкнула, словно ничего и не случилось. Туо побледнел. Он не сомневался, что Анита заметила «жучок». Заметила и промолчала! Это было непостижимо! Его Анита… его любимая Анита… Нет-нет, думал Туо, не вскрикнула она, сдержалась, чтобы там не поняли, что и х «ухо» разоблачено.

Но Анита начала разговор безо всякой осторожности. Держа в руках сумку, громко спросила:

— Ну как вы здесь без меня? Хорошо поработал, Туо?

За него ответила Марта:

— Окончательно извелся, выводя эту проклятую формулу!

— Какую? — встрепенулась Анита.

— Формулу обогащения! — засмеялась Марта. — Наверно, хочет стать миллионером.

Анита вопросительно посмотрела на своего Туо.

— Она имеет в виду формулу синтеза… — сказал он, переступая с ноги на ногу. В висках его словно гудели провода высокого напряжения. Ах, Анита, Анита!.. Значит, они уже знают о его приспособлении с бриллиантом…

— Эти формулы! — с притворной веселостью воскликнула Марта. — Как говорил у нас в колледже учитель: формулы как синие щуки, их очень трудно поймать.

— Энергетика на Филии базируется именно на реакции кварков, — продолжал Туо. — Принцип, естественно, мне известен, а вот…

— Что «а вот»?

— Формулу вывести трудно… — холодно процедил Туо и добавил: — Особенно в таких условиях, в такой атмосфере.

Какие-то нотки в его сдержанном голосе встревожили Аниту. Белые пальцы ее нервно зашевелились на черной сумке. Она бросила настороженный взгляд на Туо, потом на Марту. Почувствовала что-то неестественное, натянутое, какую-то холодную стену. И словно обухом ударило ее: докопались, разоблачили! Швырнула сумку на кушетку и, тяжело дыша, склонив голову, молча пошла к выходу. Туо постоял несколько секунд колеблясь, а затем пошел за ней. Марта поднялась, взяла тигренка на руки и беззаботно заговорила с ним:

— Ишь ты! Разве ты знаешь, что такое любовь? А зачем же суешь свой нос куда не надо? А ты, хулигашка, что смотришь? — легонько пнула она ногой львенка.

Потом пошла в соседнюю комнату и включила музыку.

19

Туо догнал Аниту в темной аллее возле медвежьего павильона. Услышав его шаги, девушка остановилась, оперлась на металлическую ограду и заплакала. Тишину нарушали самые разные звуки — похрапыванье зверей, их тяжелое сопенье, какие-то скрипы, карканье и фырканье. Девичий плач диссонировал со всем этим, был каким-то чужеродным, несвойственным этой тишине.

«Неужели звери счастливее людей? — подумал Туо, приближаясь к девушке. Плечи ее дрожали. — Что с ней происходит?»

Он положил руку на ее плечо, и Анита утихла. Стояли молча, она не меняла позы, и Туо погладил ее плечи.

— Анита!

Он произнес ее имя шепотом, едва слышно, но она встрепенулась, словно ее кольнули. Обернулась к нему лицом, тряхнула головой, откинув волосы, и заговорила, волнуясь и едва не плача:

— Да, это я принесла! Можешь ненавидеть меня, можешь убить. А еще лучше — брось меня в клетку, лучше среди зверей, чем среди людей. О, будь они прокляты, такие люди… они выследили, запугали меня, вынудили… Но теперь я ничего не боюсь, никого и ничего! Мне незачем жить, если ты…

— Анита!

— Я не хотела тебе зла. О, я не знала, как жжет стыд. Даже не догадывалась, какой он едкий, ядовитый. Нет-нет, отвернись от меня, я подлая, я… Хотела спасти тебя. И вот…

Она повернулась к нему спиной, облокотилась об ограду и снова заплакала. Туо взял ее обеими руками за плечи, повернул лицом к себе и прижал к груди. Держал ее в своих объятиях, пока она не перестала всхлипывать.

— Скажи, ты меня ненавидишь, да? — Она робко коснулась его локтя. — Ну что же ты молчишь? Ненавидишь?

— Нет, Анита, нет!

— Так ты простишь меня? Простишь, любимый мой? — прошептала она, едва шевеля губами.

Вспомнилось: рассказывал, как у них на Филии одна женщина простила своего обидчика. Так неужели же он…

— Нет-нет, не прощай, не надо! Только не думай, что я хотела тебе зла. Ну что я могла сделать, если кругом дикие звери?

В ее голосе слышались боль, горькое разочарование.

Туо гладил ее плечи, а она все шептала пересохшими губами:

— Знаешь, Фрага я еще не так боялась. Но его выгнали; вон. А этот… настоящий бульдог. Встанет из-за стола, и кажется, вот-вот зарычит и вцепится в горло. Как только представила себе, что ты попадешь в его руки… Сказал: им нужно, чтобы ты рассказал о кварках. Тогда выпустят. И я согласилась внести в квартиру Марты эту проклятую штуковину — чтобы хоть как-то выпутаться. А оказывается, запуталась еще хуже.

— Успокойся, Анита, дай же мне хоть слово сказать.

Она хотела закрыть ладонью его губы, но почему-то не решилась. Туо понял это и сам взял ее руку и поцеловал.

— Я боялся, что ты переменилась, стала чужой. А раз душа твоя чиста — я счастлив.

— Так ты прощаешь? Прощаешь мою слабость? Ну скажи, умоляю!

— Прощаю, успокойся. Это случайно. Ты сильная.

— Спасибо, милый! Спасибо, что веришь. Ведь я…

— Ничто нас не разлучит, Анита!

Она молча припала к нему, схватила обеими руками за голову, наклонила и, встав на цыпочки, стала жадно целовать его лицо. Что-то шептали ее уста, дыханье смешалось с дыханьем Туо, и оба словно захмелели. Шли по темной аллее, сердца стучали так, что уже не слышно было звуков, царивших в вечернем зоопарке. И вообще ничего они не слышали, души их переполняло что-то волнующее и прекрасное. Шли оглушенные, удивленные и немного испуганные. Озеро. Темные ивы. Копенышко сена. Трава. И тишина, первозданная тишина. Может быть, именно такая была в раю, когда Адам увидел, как хороша Ева.

— Хочу ребенка, — прошептала Анита, опускаясь на сено. Любимый мой, единственный…

20

Археолог, человек средних лет с обветренным лицом и редкими волосами на голове, встретил Лаконтра и Туо с должной учтивостью.

— Милости прошу.

Передняя завалена была всякой всячиной. На полу, у стен, — какие-то камни, потемневшие обломки посуды, разбитые серые скульптурные изображения то ли каких-то богов, то ли сказочных существ; широкие подоконники тоже уставлены изделиями из стекла и цветных металлов; на стенах — черепа и рога разных животных.

Туо ступал с величайшей осторожностью, чтобы ничего не задеть и на что-нибудь не наступить, и на ходу посматривал на все эти экспонаты.

— Кое-что здесь еще в стадии обработки, — сказал хозяин, заметив его любопытство, — а есть и просто сувениры в память об экспедициях. Не успел все это привести в порядок: недавно вернулся.

В кабинете висели картины; большой рабочий стол завален был бумагами и разными канцелярскими принадлежностями.

Лаконтр представил археологу Туо, сказав только, что «этот юноша интересуется археологией и выдвигает оригинальные идеи». Хозяин приветливо посмотрел на Туо и предложил сесть. Ему тоже любопытно было послушать энтузиаста потому, что, по его словам, теперь редко встречается в их науке что-либо новое, свежее.

Расположились у круглого столика между двумя высокими стрельчатыми окнами — археолог и Туо визави, Лаконтр — между ними.

— Так что же у вас интересного, юноша? — хозяин положил на стол руки со скрещенными пальцами.

Туо не знал, с чего начать, и взглянул на Лаконтра, словно ожидал его совета.

— Я не специалист, — сказал Лаконтр, обращаясь к археологу, — но то, что предлагает мой друг, заслуживает внимания.

— Что же именно?

Туо посмотрел в окно: справа — красная черепичная крыша, слева, поодаль от дома, — пологий скат горы и сосны на нем.

— Я хотел бы организовать раскопки в Сахаре, — сказал Туо. — С вашим авторитетом и вашими возможностями это, вероятно, можно сделать.

— Сахара велика, что именно вы имеете в виду?

— Я полагаю, по всей Сахаре, на каждом шагу, можно найти свидетельства высокой древней культуры. Но лучше начать где-то в центре.

Археолог встал, взял свернутую в трубку карту и расстелил ее на столе. Карта была так велика, что края ее свисали едва ли не до пола. На ней была изображена огромная пустыня. Вся карта была испещрена какими-то пометками, нанесены были на нее и пунктиры караванных путей, и зеленые пятнышки оазисов, и горные хребты.

— Речь идет не о той высокой культуре, о которой вы, археологи, говорите в связи с бронзовым или железным веком, продолжал Туо. — Культура, погребенная в Сахаре, гораздо выше современной цивилизации.

Археолог бросил на него вопросительный взгляд и промолчал.

— Если эта гипотеза… — начал Лаконтр, но Туо не дал ему закончить.

— Поймите, это не гипотеза, а совершенно достоверные сведения! — повысил он голос. — Сахара — это площадка, на которой был возведен Центрум, город-государство.

— Ничего себе площадка, — улыбнулся археолог, — три миллиона квадратных миль.

— Так ведь и город тоже был «ничего себе» — достигал стратосферы, и жило в нем около миллиарда человек. Трудно представить себе, что даже после взрывов кварковых бомб не осталось там ничего. Но допустим, что так оно и произошло температура не ниже той, которая возникает в недрах звезд, за несколько секунд расплавила и выпарила грандиознейшее сооружение, но ведь кратера-то нет! Выходит, то, что находилось в глубине коры, должно было остаться. Бункер «Археоскрипт» несомненно уцелел…

— Простите, — вставил археолог. — Я просил бы вас объяснить… Впервые слышу о городе… как вы его назвали?

— Центрум.

— Троя, Библос, Вавилон, Сидон, Баальбек — эти названия мне о чем-то говорят. Но Центрум… Простите, ни в каких источниках…

— Источники есть. Имеются даже изображения и планы.

— Быть может, вы имеете в виду Вавилонскую башню? Многие художники ее рисовали, естественно, прибегая к своему воображению.

— Я видел репродукции, — произнес Туо еле слышно. — Вавилонская башня — это детская игрушка в сравнении с Центрумом. Хотя, если вдуматься, не исключено, что навеяна она именно воспоминаниями о Центруме, что она подобие гигантского города, о котором последующие поколения помнили, как о давнем сне. Это возможно. Иначе на какой же почве могла возникнуть легенда о башне, которая касалась неба! Только темные люди, не зная истинной причины, акт разрушения приписали богу.

Туо рассказал археологу о своей планете Филии, о снимках Центрума, которые по сей день хранятся в тамошних музеях. И особенно детально — об Археоскрипте — своеобразном послании поколениям потомков.

Археолог слушал как-то напряженно, нервно. По всему было видно, что он не верит Туо, но делает вид, что его все это интересует.

Когда Туо умолк, хозяин забарабанил пальцами по карте.

— Центрум… Центрум… А что вы думаете, это таки интересно… — и он бросил многозначительный взгляд на Лаконтра.

— Интересная выдумка? — улыбнулся Туо, и археолог вздрогнул, ибо это была его мысль. — Говорите, пожалуйста, то, что думаете, я не обижусь.

— Ну что ж, — замялся археолог, — все это, право, интересно, и, если бы не было у меня сейчас срочной работы…

Туо встал: стройный, красивый, как лотос.

— Не верите вы мне, не верите ни на йоту. А ведь то, что Центрум существовал, да еще и долгие тысячелетия, совершенно точно — так же, как то, что у вас в кармане — приглашение на симпозиум африканистов и что мысль о нем не давала вам покоя последние минуты.

Археолог покраснел, хотел что-то сказать, но только заморгал. Черт возьми, ведь действительно у него в кармане такое приглашение, и на самом деле думал он о нем. Кого это привел Робер? Как сверкают глаза у этого юноши! Гений или умалишенный?

— Необычное, невероятное может показаться сумасбродством или какой-то мистикой, — сказал Туо, и археолог почувствовал, что у него заболела голова. — Но все-таки Центрум существовал!

— Вы — как Галилей, — попытался пошутить археолог. — «А все-таки она вертится!» Робер, передайте, пожалуйста, привет Луизе, — поспешил он попрощаться. — И Марте.

Лаконтр поблагодарил. Он и Туо пожали археологу руку и ушли.

— Что с ним случилось? — вслух рассуждал Лаконтр. — Он ведь был таким увлекающимся студентом, влюбленным в науку, романтиком, можно сказать. Если бы ему тогда сказали, что в центре Земли можно найти этрусский саркофаг, начал бы копать, ни минуты не колеблясь.

— Между людьми — стены, перегородки, — мрачно произнес Туо. — Недоверие и страх. А топор уже отточен и готов к действию.

21

На вечере Филии Робер Лаконтр, наливая Туо рому из початой бутылки, сказал:

— Вы мне напоминаете пловца, который гребет против течения. Выпьем за ваш успех. Вперед, наперекор всему!

Туо улыбнулся. Употребление спиртных напитков было для него совершенно непонятным явлением, какой-то бессмыслицей. Он был уверен, что Лаконтр все время пьет из одной и той же бутылки, так что получается немного. Невдомек было наивному инопланетянину, что хитрый Робер все время доливает в эту бутылку из других, и все до половины, чтобы обмануть бдительность Луизы.

— А я представляю себе песчаную гору, — сказала Анита. Большую такую, и песок меленький-меленький. Хочешь взойти на нее, а ухватиться не за что, ноги вязнут, песок осыпается и тащит назад.

— И все-таки не засыпать нас песком! — Марта сверкнула глазами. — Выше голову, у меня появилась еще одна идея!

Все с интересом посмотрели на нее, на ее улыбающееся лицо, на руки, гладившие полосатого тигренка.

— Ну скажи, скажи, деточка, что ты там придумала? — подмигнул Лаконтр, отодвигая пустую рюмку.

— Я вспоминала того историка, который написал книгу об Атлантиде… как же его…

— Леон Мендоса, деточка!

— Да-да, Леон Мендоса! Он собрал все об Атлантиде, начиная с диалогов Платона. Это целая атлантидеология. Часто пишет он на эту тему в журналах, в газетах. Производит впечатление человека энергичного и целеустремленного. Может быть, он поддержит?..

Леон Мендоса принял ранних посетителей в библиотеке. Книжные шкафы, вмонтированные в стены, были забиты книгами. За широким окном с тонкими рамами вырисовывался вдали силуэт собора. Атлантолог был человек пожилой, но, несмотря на это, подвижный, с быстрыми и непрерывно жестикулирующими руками, напоминавшими руки гимнаста, проделывающего какие-то комические упражнения. Лицо его с орлиным носом испещрено было морщинами.

— Это я подала мысль нашему уважаемому гостю — познакомиться с вами, — сказала Марта, опускаясь на стул. — Ваши исследования, связанные со всем, что касается Атлантиды, оригинальные предположения и гипотезы очень заинтересовали нас.

— Это с вашей стороны весьма любезно. — Мендоса поклонился и широко развел руки.

— Наш гость доктор Туо располагает некоторыми сведениями об Атлантиде.

— Что вы говорите?! — Хозяин посмотрел на Туо с такой заинтересованной настороженностью, с какой смотрит охотник на дичь, и морщинки разбежались от уголков глаз по лбу и переносице. — Вам удалось установить нечто, до сих пор не известное?

— Да, — отвечал Туо, — и я располагаю материалом достоверным и совершенно конкретным.

— Я вас внимательно слушаю. — Мендоса потер ладони.

— Пятьдесят тысяч лет назад на Земле были две великие державы: Центрум (нынешняя Сахара), которому принадлежали все континенты, кроме Северной Америки, и нынешняя Северная Америка — она называлась тогда Атлантидой.

— Вы так считаете? — Мендоса качнул головой вправо, а потом влево.

— Так было, — сказал Туо. — Это исторический факт. Война между Атлантидой и Центрумом привела к уничтожению цивилизации, отбросила человечество на десятки тысяч лет назад. У нас, на Филии, есть снимки и Центрума, и городов Атлантиды.

— Простите, на какой такой Филии? — Мендоса качнул головой вперед.

— Это моя родная планета в созвездии Лиры.

— Ах, вот оно что! — взмахнул руками хозяин. — А я все думаю: где это я о вас слышал? Теперь припоминаю: была телевизионная передача. Откровенно говоря, я был уверен, что вас просто-напросто выдумали.

— Как видите, я существую в реальности. И можно доказать, что Атлантида также реально существовала, если произвести раскопки в Сахаре.

Видно было, что Леон Мендоса потерял интерес к своему собеседнику, едва услышав, кто он такой. Перестал взмахивать руками и стал похож теперь на ветряную мельницу в безветренное время. Только переводил взгляд с Туо на Марту, с Марты за окно. Его ни в малейшей степени не заинтересовал так называемый Археоскрипт — свидетельство о достижениях трагически погибшей цивилизации. Он сжал мягкие губы и молча ждал, пока Туо выскажется.

Туо, естественно, уловил перемену настроения ученого, но все-таки счел необходимым хотя бы сжато изложить неизвестные на Земле исторические факты.

— Вас удивляет то, что я сообщил? — спросил он в заключение.

Мендоса зашевелился, пожал плечами:

— Один мой знакомый уверяет, что он написал Библию, и это меня нисколько не удивляет. Почему же я должен удивляться тому, что сказали вы?

— А другой, поди, утверждает, что изобрел вечный двигатель?

— Есть и такой.

— Ну что ж! — Туо встал. — У каждого свой круг знакомых.

Мендоса хмыкнул.

Чтобы хоть немного замять неловкость, вмешалась Марта:

— А вы напрасно считаете все это выдумкой, профессор. Вы бы навсегда прославили свое имя, если бы взялись за это дело.

— Но разве легкомыслие кого-нибудь когда-нибудь прославляло?

— Это очень серьезно.

— Возможно. Однако с моей стороны было бы величайшим легкомыслием отказаться от той концепции, которую отстаивал я десятилетиями. Моя Атлантида — в Средиземном море

Так и ушли наши друзья ни с чем. Книжные шкафы поблескивали им вслед стеклянным холодом.

— Вязнем в песке, — сказала Марта на улице.

Девушку охватило чувство безнадежности.

— Не дамся! — улыбнулся Туо. Взял Марту за локоть и повел к автобусной остановке.

Марта ощутила его сильную, уверенную руку, и это ее ободрило.

22

Теперь, украдкой приходя к Лаконтрам, Анита чаще всего заставала Туо на веранде второго этажа. Здесь он конструировал свой ПВУ — пространственно-временной усилитель. Посредине дощатого настила стояло сиденье на двоих, все опутанное разноцветными проводами. В небольшом металлическом шкафу был установлен компьютер — он должен производить необходимые вычисления. От трансформатора до настила кольцами завивался кабель: конец его припаян был к металлическому гнезду, в который Туо собирался вмонтировать бриллиант.

Туо многократно выверял и доводил схему. Анита смотрела на хитросплетение проводов, на каркас, и все это немыслимое сооружение, начиненное системами оптически-электронных усилителей, генераторами, реле, диэлектрическими диодами и триодами и еще бог знает чем, напоминало ей огромный радиоприемник, только без коробки.

— Скажи, Туо, неужели…

Теперь уже он закрывал ей рот ладонью: на этой веранде нельзя было разговаривать.

Едва смеркалось, они, как обычно, спускались вниз, чтобы погулять по аллеям зоопарка.

— Туо, мне все-таки не верится, неужели вот это все сможет… — Анита улыбнулась, — сможет искривить пространство?

— Если все будет сделано точно, без ошибок, сможет. Обязательно. Бриллиант пробьет туннель, точнее, отверстие в пространственно-временном континууме. Меня беспокоит только оптическое волокно — проводники фотонов.

Анита смотрела на него влюбленными глазами, и глаза ее говорили: «Ты сделаешь, ты умеешь, ты знаешь, я верю тебе… Что будет, то будет… но будет все хорошо!»

— Значит, на Филию?

— Сперва в Атлантиду, то есть в Америку. Я хотел бы побывать в ООН.

— А я хотела бы на Филию, — мечтательно произнесла Анита. — И птиц с собой возьмем. Голубей, воробьев, попугаев. Выдержат?

— Если мы выдержим, так и они.

— И что тебе здесь, на этой грешной Земле? — прижалась к нему Анита. — Я оставлю ее не колеблясь. Только мама…

— Люди, Анита, миллионы людей — над пропастью. А опасность предотвратить еще можно, еще не поздно.

— Мама сегодня прочла мне из гороскопа: меня ждет дорога, полная опасностей. И очень скоро…

Она мечтала вслух, насылала на Туо чары призрачных фантазий, обаяние своего грудного голоса и своего молодого тела. Туо шел, как в мареве, и все вокруг казалось прекрасным, сказочным. Дышалось легко, ноги ступали упруго, и чувство счастья проклевывалось, как птенчик из скорлупы — с болью и радостью. Тогда они начинали петь, скорее, даже и не петь, а мурлыкать что-то без слов.

«Что такое жизнь? — шептала Анита. — Ну что это такое?»

Туо отвечал, целуя ее: «Жизнь для меня — это ты, ты, Анита!»

Вернувшись в коттедж, садились к чайному столу, Марта, как всегда, открывала, вечер Филии словами:

— Ну что ж, все здесь — и люди, и звери…

Эти слова произнесла она и сегодня, но голос ее дрогнул. Туо посмотрел на нее и увидел в ее глазах печаль. Марта склонила голову, будто бы разглядывая тигренка, который, как всегда, пристроился у нее на коленях. Лаконтр тоже был какой-то сосредоточенный, и бутылки с рюмкой на сей раз перед ним не было. Луиза молча расставляла чашки и блюдца. Анита обвела всех вопросительным взглядом:

— Что случилось, Марта?

И уже представила, как явились сюда эти… Как пристают и к Марте, и к ее родителям.

— Марта, скажи! И не улыбайся, я же вижу, что тебе не до смеха.

И Марта вдруг заплакала. Крупные капли задрожали на ее черных ресницах.

— Это я так… моя беда…

Анита подсела к подруге, взяла ее руку в свою:

— Успокойся, милая, не надо!

Марта посмотрела на Туо и сказала:

— А бывает ли так на вашей планете, чтобы вот… ну любят друг друга юноша и девушка, вместе учатся в колледже, вместе проводят каникулы, одним словом, неразлучны. И неожиданно с ней случается несчастье, она теряет здоровье, и верный друг бросает ее сразу, в первый же момент катастрофы. Естественно, она и сама не решилась бы удерживать его рядом с собой, может быть, нашла бы способ, чтобы унять его чувство, пусть даже что-то придумав или солгав. Чтобы нашел он для себя выход, чтобы заново увлекся и был бы счастлив. А он сразу, в ту же минуту отвернулся, сбежал, позорно сбежал от своих собственных щедрых обещаний… Скажите, Туо, неужели и у вас такое бывает? И я ведь знаю, каждой клеточкой чувствую, что испугался он моего несчастья. Я не горю уже больше, в душе моей — пепел, а он все приходит и лжет, лжет и лжет, лишь бы только скрыть свой позор…

— Пьер приходил? — спросила Анита.

Марта кивнула, и снова хлынули слезы.

— Это было не настоящее чувство, — сказал Туо, — и вы, Марта…

— Не подумайте, что я о нем жалею, — перебила его Марта. — Мне только больно, что так вот бывает между людьми… А он, он стал для меня совсем чужим. И напрасно намекал, сочувствовал и радовался. Все это фальшиво и никому не нужно. Разве можно восстановить Парфенон!

— А я в прошлом году была в Афинах, — сказала Анита, — в туристской поездке. Да, Парфенон действительно был прекрасен. Можно себе представить, как он выглядел.

Заговорили о знаменитых архитектурных памятниках прошлого и настоящего. Храмы в Баальбеке, Пантеон в Риме, Айя-София в Стамбуле, Эмпайр Билдинг в Нью-Йорке.

Показывали Туо цветные открытки и фотографии. Оказалось, что и Лаконтр влюблен в старину, побывал он у египетских пирамид и в Каирском музее. Луиза еще девочкой ездила в Рим и в соборе святого Петра видела папский престол, помнит его витые колонны из бронзы.

— Все-таки умели люди строить, да умеют и сейчас, — сказал Лаконтр.

— Кто знает, может быть, когда-нибудь и новый Центрум построят! — добавила Марта, взглянув на Туо. — Ну хватит, довольно, — она вытерла платочком глаза. — Все здесь — и люди, и звери. Так не начать ли нам вечер Филии?

Звонок тренькнул так неожиданно, что Луиза едва не уронила тарелку. Кто бы это мог быть в такой ранний час?

Робер после первого завтрака отправился на работу в свои павильоны, а Марта и Туо только что сели за кофе.

Луиза поспешила из кухни по коридорчику ко входной двери.

В последнее время, убедившись, что власти осведомлены о местонахождении Туо, но пока не реагируют, по всей вероятности, чего-то выжидая, все немного успокоились и почти совсем забыли об осторожности. А что, если это…

Хозяйка, затаив дыхание, заглянула в крохотное отверстие в двери. На площадке стоял пожилой человек в черном костюме; в левой руке — плащ, в правой — портфель. Луизу портфель немного испугал, но гражданский костюм и плащ…

Приоткрыв дверь, она спросила как можно спокойнее:

— Что вам угодно?

Незнакомец окинул ее взглядом:

— Я хотел бы поговорить с Туо… не знаю, к сожалению, его полного имени… — И, вероятно, заметив, как растерялась Луиза, добавил: — Я археолог.

— Одну минутку. — Луиза прикрыла дверь и, озираясь, вошла в столовую. Марта встала:

— Кто там?

Луиза, не ответив, вошла в комнату, закрыла дверь.

— К Туо какой-то человек, — сказала шепотом. — Говорит, археолог.

Ее встревоженность передалась Марте. Девушка подошла к окну и осторожно, не высовываясь, глянула во двор. На первый взгляд, вроде бы ничего подозрительного.

— Ну что ж… — Туо поставил свою чашку с недопитым кофе на блюдце. — Пригласите его, пожалуйста. Где мы могли бы поговорить?

— Лучше, пожалуй, в моей комнате, — предложила Марта.

— Хорошо.

Луиза немного успокоилась только тогда, когда незнакомец, поздоровавшись с Мартой и Туо, мирно уселся на предложенный ему стул.

— Я очень рад нашему знакомству, — сдержанно кивнул он головой, — моя фамилия Лабан, Фаусто Лабан, археолог. Мне много рассказывали о вас и — не скрою — в такой интерпретации, что, откровенно говоря, можно было подумать бог знает что.

— Шизофреник? Маньяк? — улыбнулся Туо.

— Был и такой диагноз, — осклабился Лабан и вздохнул: Человеческая ограниченность. Просто удивительно, до чего еще неистребимы косность, инертность! На страницах научных и научно-популярных журналов обсуждаются гипотезы и предположения о возможности жизни на других планетах. Никто не отрицает, что среди миллионов планет могут найтись и такие, на которых возникла жизнь, развилась и достигла своего наивысшего уровня — создала мыслящие существа, и существа эти антропоидны. Но все это теоретически. А стоило появиться у нас реальному человеку с другой планеты — не верят ему, считают умалишенным. Хотя это не какое-то чуждое существо, а наш ближайший сородич, наш брат!

Слушая рассуждения неожиданного гостя, Марта просияла. Подумать только, есть, оказывается, и среди ученых здравомыслящие люди! Все-таки можно выбраться из песка недоверия и скепсиса. И Марта старалась не пропустить ни одного слова Лабана.

А он рассказывал, как заинтересовался личностью Туо после телевизионной передачи, как скрупулезно изучал историю его болезни, всякие записи и документы, как собирал сведения у людей, которые хоть как-то соприкасались с «феноменом из Сахары». Кстати, и известный гипнотизер считает (археолог улыбнулся), что к словам Туо следует относиться с доверием.

«Интересно, — подумал Туо, — разговаривал ли он с Анитой. Впрочем, она ведь ничего об этом не говорила».

23

Так вот, ознакомившись со всеми доступными материалами, он, Фаусто Лабан, пришел к выводу, что нет никаких оснований не доверять, напротив — логика в данном случае именно за то, чтобы отнестись к незнакомым фактам с максимальной серьезностью и вниманием. Сами по себе проявления необыкновенной физической выносливости и исключительной психической силы свидетельствуют об уникальности личности Туо. А разгадывание чужих мыслей? Если Туо и в данный момент может прибегнуть к этому своему умению, то он без труда убедится, что Фаусто Лабан говорит то, что думает… Или язык Туо: есть в нем заметные признаки многих земных языков, в частности африканских, — таков результат лингвистического анализа, — но это язык самобытный и, по всей вероятности, весьма совершенный.

Туо слушал сосредоточенно, проникновенно, и, хотя ничего нелогичного или ложного в тирадах Фаусто Лабана не улавливал, все же этот человек вызывал едва ощутимую антипатию. Быть может, даже тень антипатии, но это интуитивное чувство беспокоило. И доброжелательство археолога было какое-то уж чересчур рациональное, что ли, без человеческого тепла… Лицо непроницаемое, закрытое, глаза прячутся под кустистыми бровями. И весь он какой-то матовый, будто фарфоровый.

Выговорившись, Лабан попросил Туо одобрить или опровергнуть его суждения.

Туо рассказал и о Центруме, и о Филии, а вот вопроса о космическом корабле, брошенного Лабаном как бы невзначай, будто бы не расслышал, находясь под впечатлением гибели Центрума и всей высокоразвитой человеческой цивилизации в доисторические времена.

— Да, если все это имело место, — сказал Лабан, — то катастрофа апокалиптична.

— С помощью раскопок я ведь и хотел доказать, что эти события «имели место», — сказал Туо.

— Я целиком и полностью с вами согласен, — глаза Лабана выглянули на мгновенье из-под бровей и снова спрятались. Сколько бы вы ни рассказывали, какие бы впечатляющие картины ни рисовали, — все это только слова. Необходимо найти хотя бы осколок этого Центрума, чтобы можно было его потрогать.

— Уверен, что Археоскрипт сохранился.

— И его ценность для науки, — добавила Марта, — в тысячу раз больше, чем сокровища Тутанхамона.

— В этом нет ни малейшего сомнения! — согласился Фаусто Лабан. — И именно поэтому я имею намерение предложить вам, многоуважаемый Туо, организовать археологическую экспедицию.

Марта захлопала в ладоши:

— Браво! Браво! А меня возьмете в Африку? Скажите, Туо, возьмете?

Туо улыбнулся: сколько еще детского в этой девятнадцатилетней девушке!

— Мы, естественно, полностью берем на себя финансирование экспедиции, — продолжал Фаусто Лабан, — и урегулирование формальностей с правительствами тех стран, на территории которых придется производить раскопки. Вы ведь знаете, что Сахара принадлежит теперь тринадцати государствам.

— Да, в те давние времена мир разделен был надвое: Центрум и Атлантида, — сказал Туо. — А теперь государства как осколки после ядерного взрыва.

Лабан улыбнулся.

— Не совсем так, — возразил он. — Современная ситуация напоминает архидревнюю. Мир фактически снова разделен надвое. Государства группируются вокруг двух противоположных полюсов: Соединенные Штаты Америки и Советский Союз.

— Скажите пожалуйста!.. — Марта посмотрела на археолога печальными глазами. — И может начаться атомная война?

— Не думаю, — спокойно ответил Лабан. — Оружие настолько разрушительно, что использовать его — означало бы уничтожить цивилизацию.

— Но ведь во времена Центрума бомбы были еще мощнее, в тысячи раз мощнее, а вот… использовали! Разве тогда не знали, что цивилизация погибнет?

— Все в руках божьих! — Лабан поднял глаза вверх.

— Мне бы хотелось, чтобы Археоскрипт сослужил добрую службу миру, — сказал Туо.

— Я не возражаю, — стрельнул в него глазами Лабан, — хотя моя наука археология от политики так далека… Весьма и весьма.

— То, о чем я скажу, — объяснил Туо, — неизмеримо выше какой бы то ни было политики. Речь идет об исторических судьбах всего человечества.

— Наша задача гораздо скромнее, — позволил себе улыбнуться Лабан, — научное подтверждение существования Центрума.

— И Атлантиды, — добавил Туо. — В Археоскрипте — экспонаты со всех концов Земли.

— Итак, поскольку мы в принципе договорились с вами, Фаусто Лабан раскрыл свой портфель, — теперь можно рассмотреть и детали формального порядка. — Он достал соединенные большой скрепкой бумаги. — Пожалуйста. Вот проект условий, вот смета, штатное расписание.

Марта радостно смотрела на все эти бумаги и была немного удивлена, что деловитость Лабана совершенно не волнует Туо.

— И естественно, — продолжал археолог, — мы просим вас руководство всей операцией взять на себя.

— Простите, но нельзя ли узнать, кто это «вы», кого вы представляете?

— Разве я не сказал? Да здесь ведь на бланках написано: «Фонд изучения античных памятников». Нам откроют счет в одном из швейцарских банков.

Туо положил руку на бумаги:

— Хорошо, я подумаю. Вы сможете зайти завтра в это же время?

Марта смотрела на Туо теперь уже с недоумением. Мол, чего ж тут думать? Это ведь именно то, чего мы все время добивались.

— Если вы не убеждены в успехе раскопок, — поднялся Фаусто Лабан, — то еще не поздно дать отбой. Мы и так идем на большой риск. А вы ведь не даете по существу никаких гарантий.

— В успехе я не сомневаюсь, — сказал Туо. — Можно сконструировать приспособление, которое даст возможность установить место, где спрятан Археоскрипт. Но, надеюсь, вы понимаете, предприятие настолько серьезное, что, прежде чем согласиться, следует все взвесить, все обсудить.

«Наверно, хочет посоветоваться с Анитой, — подумала Марта. — Как же он ее любит!»

— Разрешите откланяться, до завтра, — торжественно произнес Лабан. — Надеюсь, мы достигнем соглашения.

Едва он ушел. Марта набросилась на Туо:

— Послушайте, скажите, пожалуйста, ну что вас останавливает? Что мешает? Или вы уже усвоили повадки наших бизнесменов?

Туо положил ей руку на плечо.

— Это, Марта, очень серьзный шаг. Вы хотите знать, почему я сразу не согласился? Так вот, я еще и сам этого не знаю.

— Анита? — лукаво улыбнулась Марта.

— Может быть. Без нее я не поеду.

— Она с вами поедет куда угодно. Хоть на край света. Вы ведь такой, Туо! — И неожиданно добавила: — А Пьер — он просто-напросто пустое место.

24

Яхта «Аспазия» следовала в Алжир. С утра море было спокойное, а после обеда поднялся ветер и начал понемногу, но яростно подымать волны. Лиловые с белопенными гребнями, тяжелые, они раскачивали суденышко, с шумом катились вперед, будто бы остервенело гнались за кем-то. Ветер швырял брызги на палубу, и они барабанили по брезенту, как шрапнель.

«Какая сила, какая энергия! — думал Туо, глядя на разбушевавшуюся стихию. — И красота… Какие краски… Сколько оттенков…»

Он любил такие минуты. Бывало, и там, на далекой Филии, бушующий океан вызывал у него чувство, похожее на эйфорический экстаз; когда начинался шторм, он неизменно направлял свою подводную лодку на поверхность, в волны, а потом, рискуя разбиться, поднимался над ними и летел, летел… Но там, на Филии, вода в океане ржавая, а здесь лиловая, невозможно взгляд оторвать…

Держась за поручни, подошла к нему Анита. Ветер то надувал ее плащ, то обозначивал им ее фигуру. Стала рядом. Туо попытался заслонить ее от ветра.

— Красота.

Хотя ветер и скомкал слово и вышвырнул его за борт, в неугомонную волну, Анита услышала и улыбнулась. Да, было нечто прекрасное в этих движущихся громадах, какая-то дикая гармония. Анита следила, как вздымается волна и растет. Наступает момент, когда, достигнув своей кульминации, она останавливается, застывает. И тогда это — мощный горный хребет, и вот уже из-под белой вершины вниз побежали ручьи, реки заливают долину, бурлят. Но вдруг тяжело оседает гора, проваливается и на том же месте вздымается новая, возникает из ничего, чтобы спустя несколько секунд так же мгновенно исчезнуть, уступая следующей. И снова, и снова… Еще и еще…

Аните почему-то становится грустно, и она прижимается к Туо. Он обнимает ее за плечи. Тепло его рук успокаивает Аниту. И так они долго стоят и молчат, глядя в морскую даль.

Что их ожидает в Сахаре? Анита не колебалась ни минуты, ехать или не ехать. Ехать! Ведь Туо бредил этими раскопками, и в конце концов лед недоверия растаял и есть все возможности сделать такое большое дело! И главное — Туо признали, за ним не охотятся, ему не нужно прятаться. И даже ее оставили в покое — больше не вызывают к этому бульдогу. Ах, как она была рада, когда Туо согласился и подписал контракт! Правда, формальности его удивили. Хотя из литературы, из газет он уже знал, что отношения между землянами, даже интимные, скрепляются бумажками, но одно дело — знать теоретически и совсем другое — самому столкнуться с этим на практике. Особенно его поразило, что нужно подписывать чеки, — без его подписи банк не выдаст денег, а без денег люди не могут жить: продовольствие — за деньги, одежда — за деньги, жилье — за деньги. «Радость и печаль, удовлетворение жизненных потребностей — все зависит от росчерка пера? Какая дикость!» Фаусто Лабан, отныне ставший его помощником по экспедиции, на все это отвечал: «Так нужно. Так принято».

Анита облегченно вздохнула. Сборы и приготовления закончены, и вот они в море. Она курирует медицинскую часть, Марта — секретарь-летописец (сейчас в каюте грустит о своих).

Анита время от времени заглядывает в трюм: не залило ли там клетки с птицами. Нет, как будто все в порядке.

Солнце клонится к закату — огромный красноватый шар прячется за тучу, притаившуюся на самом горизонте. Потом выглядывает в узкую щель — и уже не круглое оно, а продолговатое. Между двумя темными полосами — брусок раскаленного металла.

Анита легонько толкнула Туо и показала на солнце. Он посмотрел и сказал ей на ухо:

— У нас солнце почти такое же. Только еще немножко фиолета…

«Как это удивительно, как необычайно, — подумала Анита, жить под одним солнцем, потом под другим… А я — увижу ли я солнце Филии? Будет ли оно для меня таким же прекрасным, как наше? Родное солнце, солнышко… Ты дало человеку жизнь, из твоих лучей соткана наша колыбель…»

И неожиданно ее охватил страх. Как же так — отказаться от своего солнца и переселиться под другое, чужое? Свое солнце… Вон оно, ныряет, выныривает, скрылось за тучами. Но тучи еще горят его огнем, искрятся, тлеют, и еще отбрасывает оно блики на волнующееся море, на его водяные горы, и кажется, даже ветер насквозь пропитан им и напоен. Нет солнца и ОНО есть! И неужели она, Анита, сможет уйти навсегда-навсегда от своего солнца?! Туо еще не смонтировал аппарат с бриллиантом, взял чертежи с собою, но разве там, в пустыне, будет у него мало дел, кроме этого! А может быть, он останется на Земле? Найдет Археоскрипт, станет известным во всем мире… А она тогда сможет спокойно окончить институт и получить диплом врача.

Анита вздохнула.

— Пойдем, Туо!

Хватаясь за перила, двигались вдоль палубы. Ветер яростно бросался на них, рвал одежду, перехватывал дыхание. Палуба то поднималась, то опускалась — подвижная и скользкая. Их отшвырнуло в коридор, ведущий к каютам, и они захлопнули дверь. Гул остался снаружи, а здесь было тихо и тепло. Анита встала на цыпочки, обняла Туо за шею и поцеловала в соленую от брызг щеку.

— Скажи, ты любишь Землю? Полюбил?

— Очень!

Туо подхватил ее на руки и понес по коридору, ступая осторожно — его качало от стены к стене.

— Пусти, упадешь! — звонко смеялась Анита и все крепче обнимала его плечи.

Только у самой двери каюты он опустил ее на пол.

— Неси дальше! — Анита игриво прыгнула ему на руки. — О Марте забыли? К ней, к ней!

Играя, как дети, дошли до Мартиной каюты.

Марта лежала с книжкой в руке. Мягкий свет плафона падал на ее лицо, большие глаза оставались в тени и от этого казались еще большими.

— Куда вы исчезли? — и в голосе ее прозвучала и радость, и дружеский укор.

— Смотрели морю в глаза! — сказала Анита.

— Ну и какие они?

— Такие, как у тебя.

Подруги засмеялись.

Туо спросил Марту, как она себя чувствует. За нее ответила Анита:

— Вот если бы зверята здесь были…

— А вы знаете, я таки хотела умыкнуть хотя бы тигренка, зоопарк не очень-то обеднел бы. Но потом подумала: убежит в Сахаре.

— Ничего, хватит с тебя птиц. Утром будем в Алжире, отдохнем там, правда? А оттуда как — на авто или самолетом?

— Это зависит от Фаусто Лабана, — сказал Туо.

— Скорее бы Алжир! — воскликнула Марта. — Надо письмо родителям отправить.

— Я уже маме приготовила. Получились каракули — разве здесь можно писать! Но мама — это мама, она поймет.

— А я своей маме… — вздохнул Туо, — посылаю мысли…

25

«Дорогая мамусенька!

О том, как мы переплыли Средиземное море, я уже писала. Теперь об Алжире. Чудесный, очень красивый город. Занимаем небольшой модерновый особнячок (есть садик) чуть выше верхней дороги, опоясывающей город. Он внизу, под нашим окном, виден как на ладони. На солнце весь город белый, яркий, веселый. С одной стороны — горы, с другой — море. С одной стороны — значит с юга, с другой — с севера. Море красивое-красивое, синее вдали. Смотрю и думаю: за морем, далеко-далеко мама читает гороскопы. Интересно, какой там гороскоп на эти дни? Да ладно, что бы там ни выпадало, пусть мама не волнуется. Все у нас идет хорошо. Туо передает маме привет. Он сейчас очень занят — конструирует чувствительный прибор, который поможет найти Археоскрипт.

В том бункере должен быть какой-то маяк — все время сигнализирует, вот уже пятьдесят тысяч лет. Не подумай, что радио, — что-то совсем другое. Туо знает. О, как же он много знает! Рядом с ним я чувствую себя такой глупенькой. И за что он полюбил меня? На что уж археолог Фаусто Лабан образованный человек, а ведь и он только глазами хлопает, когда Туо начинает говорить на какую-нибудь научную тему. Этот Лабан — деловой человек, все заботы на нем. Туо занимается только своей аппаратурой. А мы с Мартой ходили в старый арабский квартал. Кривые и очень узкие улочки (автомобиль, даже самый маленький, не пройдет) сбегают вниз. Каменный желоб, солнца не видно. Но чисто, подметено, прибрано. Калитки, ворота, за ними можно увидеть маленькие дворики. Дети выглядывают. Не видела, чтоб хоть ктонибудь из них улыбался, мне даже кажется, что они вообще не умеют смеяться. Предложила одной девчушке конфету — не взяла. Поднялась, отвернулась и молча ушла. В одном дворике нам с Мартой показали две аккуратно ухоженные могилки у стены. Романтическая история средневековья. Там похоронены две сестры-принцессы, полюбившие красавца. А двоим любить одного мусульманская религия запрещает. Их посадили в тюрьму. Там они умерли, там и похоронены. Внизу на широкой улице — их дворец, великолепное сооружение в арабском стиле, перед фасадом — фонтан. Мы были вдвоем, я посмотрела на Марту и спрашиваю: а мы с тобой разве не похожи на этих принцесс? И скажу тебе правду, мама, в этом была не только шутка. Марта иногда так смотрит на Туо, что у меня сердце останавливается. Она теперь такая красивая стала, кто не знает, тот не поверит, что столько лет не могла ходить. Ну, она молодец. Посмотрела на меня и говорит: «Ты что, с ума сошла, Анита, или угорела? Разве я не твоя подруга? Да и Туо не такой, как тебе не стыдно что-то такое думать?» Обняла я ее, постояли мы так, легче стало на сердце. Мама ведь сама была молодая и знает. Потом, в особняке. Марта показала мне несколько эскизов, и с каждого смотрят ее огромные глаза: «Это меня художник рисует!» А я и не знала, что наш косматый художник ходит за нею тенью. Пока идут раскопки и ему делать нечего, он ее рисует. Она такая красивая, что я не удивлюсь, если наш кинооператор начнет снимать о ней фильм. Пока снимает он Туо, старается, чтобы Туо не заметил. «Это, говорит, будет бесценная лента: человек с другой планеты!» Он и Марте советует: «Записывай все, каждую мелочь — все будет интересно!» Не знаю, записывает ли она, бумаги у нее достаточно, а мне все на сердце ложится. Чем я заслужила у бога такое счастье?

Целую маму, и пусть мама нас скоро не ждет и напрасно не волнуется, разлука наша только еще началась».

26

«А теперь уже пишу маме из Сахары. Атласские горы виднеются позади. Ого-го, какой простор! Идем на юго-восток по окаменевшим пескам и день, и два, а вокруг все та же пустыня. Пологие холмы, сухие равнины, кое-где — чахлые стебельки. Песок, песок… А то щебень, гравий, галька… Даже не верится, что жила здесь в древности большая часть человечества, росли сады, земля давала людям урожай. Туо говорит: потому не верится, что каждый сызмальства знает: там Сахара, пустыня. Привыкли к факту. А если подумать, то, наоборот, не верится, что пустыня — естественное явление. Почему, собственно, пустыня? Откуда? Пустыня, говорит он, — это ожоги на лике земном, следствие ужасающих катаклизмов. И, может быть, это так и есть. Щебень и гравий — быть может, это следы Центрума? Все в этом убедятся, во всяком случае, все будет ясно, когда мы найдем Археоскрипт. Поиски ведутся энергично. Сахара разделена на квадраты, и Туо вместе с Лабаном обследуют каждый квадрат геликоптером. На борту установлен сконструированный Туо аппарат, чувствительный приемник которого должен регистрировать сигналы подземного маяка. Пока еще не зарегистрировал. Караван машин переезжает из одного пункта в другой, везя горючее, инструменты и все необходимое, а геликоптер все кружит и кружит над пустыней. Машины военные, большие и надежные, Лабан позаботился. Пусть мамуся не беспокоится, мы здесь хорошо обеспечены, есть у нас даже холодные напитки, в том числе и кока-кола. Вот какой комфорт! Все здоровы. Моя аптека, слава богу, пока не понадобилась. Одно только донимает: дневная жара в сочетании с ночным холодом. А если бы мама знала, как хороша родниковая вода в оазисах! Сперва мы боялись дизентерии, а потом как распробовали… Жаль только, что оазисы попадаются редко, очень редко. А под Эль-Уедом мы увидели пейзаж, необычайный даже для Сахары. В песке — большие, овальные воронки, похожие на кратеры. Там, на дне, на глубине в десятки метров, растут финиковые пальмы, целые леса финиковых пальм. За песчаными валами не видно их вершин, но этим благородным деревьям там хорошо и уютно, они дают прекрасный урожай. Боже, каким тяжким трудом добывают себе люди средства к существованию! Эта беспрерывная, ежедневная и ежечасная борьба с пустыней — пески текут, и необходимо все время их останавливать. А корнями держатся пальмы, вероятно, за ту почву, которая была до катастрофы… Отъезжали от Эль-Уеда, оглянулись — проглотила его пустыня. Куда ни глянь — пески и пески. Неужто там, за ними, синее море? Невероятно. Ах, это мираж! Прекрасно. Видишь вдали озеро, хорошо знаешь, что это мираж, а глаза говорят: озеро! А иной раз появится такой же город из воздуха — белеют минареты, башни, поблескивают окна. Ребята разворачивают карту, ищут — где там! Никакого города нет в радиусе пятисот километров. Мираж. А я думаю в такие минуты: а может быть, вся наша жизнь — тоже мираж?..

Пусть только мама не подумает, что у меня плохое настроение. Иногда, правда, становится грустно, если долго не вижу Туо. Геликоптер перебазируется все дальше и дальше на восток, пока мы дотянемся, он уже обследует новый квадрат. Но больше двух дней Туо не выдерживает без меня, обязательно примчится хоть на полчасика. Если бы знала мама, какой он хороший! Какая это чистая и добрая душа!

Пусть мама не волнуется и спит спокойно, у нас все хорошо. Целую!»

27

«Дорогая мамусенька! Ох, что у нас тут происходит! Лучше бы и не рассказывать! В последние дни появилось у меня тревожное предчувствие, и оно таки оправдалось. Ну кто бы мог подумать, что наш кинооператор выкинет такую штуку! Бакенбарды, бородка, маленький лобик и быстрые глазки, ловкие движения и неслышная походка — он всегда казался мне похожим на обезьяну. А особенно, когда, согнувшись, крался за Туо, держа наготове свои хищные объективы. Преследовал он нас неотступно. Туо привык к нему как к своей тени, а я не могла. Оставаясь с Туо наедине, я нервно озиралась по сторонам: не высовывается ли из-под тента палатки его стеклянный глаз? Конечно, такой тип не мог не заметить, что Туо в свободное время монтирует какую-то необыкновенную аппаратуру. А однажды увидел он и тот чудесный бриллиант…

Туо часто вздыхал по своему летательному аппарату, который погиб в Сахаре. Теперь, говорил он, бриллиант — наша надежда. Как-то я пошутила: «Не говори «Надежда», потому что бриллиант с таким именем приносит несчастье. Тот негоциант, который вывез его из Индии, погиб, любовница короля, которой он подарил его, — погибла, все, к кому он попадал в руки, умирали не своей смертью. Последней была молодая американка. Ей бриллиант достался в наследство от богатой бабушки. Она неожиданно умерла при каких-то таинственных обстоятельствах».

Туо только улыбнулся: разве может минерал влиять на судьбу человека! А оказывается, может, да еще как!

Уставившись на бриллиант, оператор забыл даже о съемке. Замер как загипнотизированный.

— Да это же гигант, колосс, уникум! — шептал пересохшими губами. — Сколько, интересно, он весит?

Взвесили — двадцать килограммов! За всю историю человечества никто еще не видел такого бриллианта — ни индийские раджи, ни египетские фараоны, ни британские короли. Я сама ужаснулась, когда узнала, что двадцать килограммов!

— Сто тысяч каратов! — бормотал оператор. — Нет, это уму непостижимо. Это же миллиарды долларов!

Но бриллиант этот уникален не только по весу. Форма-то у него какая — октаэдр в октаэдре! Шестнадцать граней, двенадцать вершин, и все это видно, и кажется, что он бездонный, бесконечный, и невозможно понять, где его середина. Такие в нем открываются анфилады, что вроде бы войди в него, и окажешься в ином пространстве, в другом мире. И чистый как слеза. Нет, мама не может себе представить, какое это воплощение необычайной красоты! Это нужно своими глазами увидеть. А как он сияет, как сверкает, как играет в нем свет! А кроме того, Туо рассказывал: в нем чудесным образом преломляются невидимые силовые линии универсального поля — это и дает возможность смещения пространства и времени, нужна только энергия для усиления, к тому же энергия очень слабая, какие-то мизерные импульсы. Вся трудность в том, чтоб точно рассчитать силу импульса и направление действия. Для этого Туо конструирует какой-то фильтр. Впрочем, все это так сложно, что трудно понять, а маме, наверно, и неинтересно.

Так вот, после того, как этот несчастный кинооператор увидел бриллиант, с ним что-то случилось. За несколько дней похудел, потемнел, только глаза пылали огнем. Все думали, что он захворал. Лабан посоветовал ему отправиться в Тунис полечиться. Не захотел. Ночами бродил по пустыне, и я боялась, что разорвет его лев (говорят, кое-где еще встречается в Сахаре этот царь зверей). Да ничего, обошлось.

Но однажды, когда Туо с Лабаном улетели на несколько дней, а наша колонна двинулась к месту новой стоянки, примерно километров за сто, кинооператор исчез. Кто-то сказал, что он тоже улетел на геликоптере, так что его и не искали. Разместились на новой стоянке, в новом оазисе, вернулись Туо с Лабаном, тут выяснилось, что кинооператора с ними не было. Куда же он подевался? Когда Туо заглянул в ящик, в котором держал свой еще до конца не смонтированный аппарат, все стало ясно: пропал бриллиант! Кинооператор исчез, прихватив его с собой.

— Далеко не убежит, — сказал Лабан, — поймаем!

Туо страшно разволновался, таким я его еще не видела. И конечно же переживал он совсем не потому, что бриллиант дорого стоит. Бриллиант для него — это в первую очередь научное приспособление, техническая удача, которой он добился после долгих лет напряженного труда на своей далекой Филии. Без этого бриллианта ему нечего и думать о возвращении на родную планету.

Зарокотал геликоптер — полетел в погоню. Если мама подумает, что в пустыне негде спрятаться, что там все как на ладони, то она очень ошибется. Два дня искали оператора, и все напрасно. Как сквозь землю провалился! Потом выяснилось, что он таки на самом деле, услышав гудение геликоптера, зарылся в песок и выжидал. Заметили его на третий день в вади — это такие пересохшие русла, — и выдал его сам бриллиант. То ли порвалось полотенце, то ли второпях завернул он драгоценность не очень аккуратно, а блеснул минерал всего на одно мгновенье, но и этого было достаточно. Когда геликоптер сел, одичавший воришка бросился бежать. Да где уж там бежать обессилевшему, да еще с такой ношей! Двое солдат по приказанию Лабана сразу же догнали его и схватили. Он не кричал, не оправдывался, не просил пощады, только дико сверкал глазами. Туо взял свой бриллиант на руки, как берут ребенка, прижал к груди. Попросил развязать преступника и дать ему воды. Когда тот немного пришел в себя, Туо спросил:

— Ну зачем он тебе, этот минерал?

Кинооператор посмотрел на него как на сумасшедшего и ничего не ответил, только осклабился. Лабан и солдаты улыбнулись, и я их понимаю. Такой вопрос мог задать только неземлянин, только тот, кто не знает, что такое б о г а т с тв о.

Туо попросил Лабана отпустить кинооператора на свободу, но тот не согласился и, пожалуй, правильно сделал, что решил держать вора под стражей. Оказавшись на свободе, он мог бы сговориться с гангстерами и вернуться сюда… на истребителях. За такое богатство — миллиарды! — они бы и в пекло бросились, не то что в Сахару! Он ведь даже и солдат пытался уговорить на что-то такое. Но они надавали ему тумаков, и он ходит теперь весь в синяках.

Мне его жалко. Он, может быть, и в самом деле не виноват, что богатство отравляет душу человека. Но, с другой стороны, если каждый будет так поступать, что же получится? Я уж не говорю о том, что нарушил он и заповедь божью: не укради.

Эта неприятная история всем нам испортила настроение. Но маме волноваться не надо, все окончилось, слава богу, хорошо, и все мы здоровы. Художник продолжает рисовать Марту, десятки эскизов и портретов оставил на песке — пускай, говорит, Сахара смотрит на небо Мартиными глазами, за это оно, может быть, ниспошлет дождь. Целую маму крепко-крепко».

28

«Ура! Ура! Ура! Наконец нашли! Нет, мама не сможет представить себе нашу радость… После долгого кружения над Сахарой, после бесконечных переездов — на горизонте уже виднеются египетские пирамиды! — после многих разочарований все-таки нашли! Чувствительнейший осциллограф, установленный на геликоптере, ожил, появились на экране проблески молний: тут, именно тут, в недрах пустыни, работает маяк Археоскрипта! Геликоптер сел, Туо с Лабаном взяли прибор и, идя по спирали, обозначили место, где зарыт Археоскрипт, с точностью до нескольких метров. Все обрадовались, особенно Лабан. Потирая руки, он топтался на рыжем окаменевшем песке как заведенный.

— Чует мое сердце — здесь неоценимые сокровища для науки! — говорил он Туо.

Туо почему-то помрачнел, но ничего не сказал. У меня такое впечатление, что он просто устал. Напряжение в последние недели было огромное — и физическое, и нервное. Казалось бы, теперь он уже может немного отдохнуть. Но какой уж там отдых — надо ведь еще завершить монтаж пространственно-временного устройства.

А экскаватор гудит день и ночь, ковш так отшлифовался, что кажется серебряным. Транспортер уже насыпал высокую гору песка, котлован все глубже. Скорее бы, поскорее добраться до Археоскрипта! Интересно, какой он? Наверно, железобетонный цилиндр. Пятьдесят тысяч лет! Невероятно, мамуля! Это же будет переворот, взрыв в науке! Ведь до сих пор считалось, что человеческая цивилизация насчитывает шестьсемь тысячелетий, а оказывается — десятки. Так что если Археоскрипт заложен пятьдесят тысяч лет назад, то сколько же еще ему предшествовало!

Каждый вечер ходим с Туо далеко в пустыню, и сколько интересного и трагического он рассказывает! Мы нашли несколько тектитов — рыжеватых кусочков оплавленного стекла. Словно кровь запеклась. Туо говорит, что это — свидетельство той мировой войны. Ужасающая война между Центрумом и Атлантидой уничтожила цивилизацию, отбросила ее во мрак, и людям, естественно, пришлось начинать все сначала. Снова продираться через каменный век, чтобы открыть металлы. Гибнуть в рабстве, создавать религии, мечтая о справедливости. Кровь стынет, когда думаю, что и в наши дни человечество — на краю пропасти, что в арсеналах великих держав накоплено уже столько разрушительных средств, что они запросто могут уничтожить все живое на Земле. Разве это не варварство?

Туо надеется, что Археоскрипт заставит задуматься всех, а особенно — власть имущих. Это, говорит, будет такое предупреждение, не прислушаться к которому могут разве только сумасшедшие. Туо хочет, когда докопаются до Археоскрипта, созвать здесь, в Сахаре, ученых, политических деятелей, журналистов, чтобы они на месте увидели все своими глазами, чтобы убедились, что это не мистификация. Да, наконец, там будут, по всей вероятности, такие экспонаты, каких сейчас промышленность не выпускает. Увидим. Только бы поскорее кончилось это нервное напряжение.

Вечером мы с Туо уходим подальше от гуденья моторов. Небо над нами прекрасное: по синему-синему шелку — сверкающие бриллианты, смотришь на них, и охватывает душу что-то такое, чего и не выскажешь, слов таких не найдешь. Быть может, это ощущение вечности? Не знаю. А прикосновение Туо наполняет радостью и счастьем. О, как я его люблю! Как мне хочется слушать его, ловить его дыхание, смотреть в его глаза! А он в последнее время стал печальным, грустным. Говорит: беспокоит его Лабан. И я хорошо это понимаю. Сама вижу: есть в этом человеке что-то неискреннее, затаенное. Хотя ведет он себя с Туо очень корректно, даже заискивающе, но чувствуется при этом привкус фальши, нарочитости. «Он ловко прячет от меня свои мысли, — говорит Туо, — и я догадываюсь, что есть у него какие-то тайные намерения». Может быть, и так. Но все-таки Туо переутомился и ему надо отдохнуть. Вот если все будет хорошо и он получит по контракту солидную сумму, поедем в Ливан. Туда, говорят, ездят отдыхать состоятельные люди из Европы. В Ливанских горах за Бейрутом можно купить хорошую виллу. Катайся на лыжах, потом в машину и к морю. Через пятнадцать — двадцать минут — купание, температура воды не менее 24–25 градусов. Это ли не рай? И мама туда приедет, правда? Вышлем денег — мама и приедет…

А пока до свиданья, крепко целую маму».

29

Это произошло поздно вечером. Внезапно умолк рокочущий мотор экскаватора, и люди услышали тишину. Насторожились. Это была не такая тишина, когда мотор заглушали по техническим причинам, что-то слышалось в ней необычное. Тишина эта упала на пустыню, на белый палаточный городок археологов как гром с ясного неба.

— Есть! Есть!

Силуэты бежали к палаткам и кричали:

— Наконец-то!

— Археоскрипт!

Первым примчался Лабан. Встав над краем глубокого раскопа, он несколько минут молча смотрел вниз, туда, где вынырнула из песка матовая вершина пирамиды. Губы его вздрагивали, словно сами хотели что-то сказать, но он сжимал их и молчал. Мысли и эмоции распирали его, как зрелые зерна распирают гранат. Разве он надеялся на такой успех? Он верил Туо и не верил, правда, больше верил, но все же… Никто не мог сказать наверняка, что в глухой пустыне, далеко даже от караванных путей, под окаменевшим песком… Однако… Может быть, это просто пирамида какого-нибудь фараона? Чтобы ее не ограбили, фараон приказал построить ее в котловане и засыпать… Ну что ж, если даже и так, сенсация будет не меньшей, чем у Картера.[3]

— Света, дайте больше света! — вскричал запыхавшийся новый кинооператор, став на колено и нацелив свой аппарат. Вспыхнуло еще несколько прожекторов, киноаппарат застрекотал, фиксируя на пленку раскоп.

Не терял времени и косматый художник. Его тушевой карандаш проворно забегал по листу ватмана, и сперва над раскопом появилась фигура Марты, а уже затем — линии вершины пирамиды, утопающей в земле.

Вынырнули из темноты Туо и Анита. Девушка держала его за руку, словно боясь, чтобы он не упал в котлован.

Словно очнувшись, Фаусто Лабан подошел к Туо и крепко пожал ему руку.

— Поздравляю! Поздравляю с успехом! Это… это… блестяще!

Туо бросил взгляд вниз, потом на рабочих, механизаторов, обступивших раскоп, и тихо ответил:

— Это наш общий успех.

— Конечно, конечно, — закивал головою Лабан, — но если бы не вы…

Туо шагнул вниз и, осыпая песок, двинулся к пирамиде. За ним, балансируя руками, спустился и Лабан. Они оба ухватились за тело пирамиды, словно желая удостовериться, что это не привидение, не мираж, что она действительно существует.

Археоскрипт… И радостно, и горестно на душе у Туо. Это ведь далекие-далекие его предки послали весть своим потомкам — посмотрите, мол, и мы тоже что-то умели и коечего достигли… А случилось так, что потомки отстали, что им нужно учиться у своих предков!

Туо посмотрел в глаза Лабану и своей ладонью накрыл его руку: хотел узнать, что думает, что же думает этот замкнутый человек? Лабан не убрал своей руки — ему казалось, что пирамида согревает, наполняет его своим теплом. В голове была какая-то мешанина, Туо смог уловить только отдельные понятия: гробница, Картер, Тутанхамон, золото, золото, премия, академик…

— Археоскрипт, — сказал Туо, — это Археоскрипт.

— Пирамида, — ответил Лабан. — Похоже на гробницу фараона.

— Он имеет форму пирамидального куба.

— Действительно? Откуда это вам известно? Или догадка?

— Я видел снимки. Там, на Филии.

— А-а-а…

И снова закружились, переплетаясь и путаясь, мысли в голове Лабана. Археоскрипт, Археоскрипт, машины, моторы, аппараты, формулы, формулы, кварки, кварки, кварки, бомба, миллионы, миллионы, вилла, академия… Формулы, формулы, формулы! Генерал, генерал, радиограмма.

Туо отдернул руку, нахмурился.

— Пирамидальный куб, говорите? — Фаусто Лабан погладил зеркальную грань. — Должно быть, большой объем?

— Да. На каждой грани этого куба — четырехгранная пирамида. Тетрагексаэдр.

— Ну что ж, окопаем и будем вскрывать. Следует только попросить еще десяток грузовиков.

— А главное — пригласить сюда ученых всего мира, журналистов, представителей телевидения.

— Что вы, что вы! — возразил Лабан. — К чему такая огласка?

— Мне кажется, именно в этом и состоит смысл нашего открытия: оно должно стать достоянием всего человечества.

— И станет. Только зачем спешить? — Лабан пожал плечами. — Вот посмотрим, что тут есть, все обустроим, напишем отчеты.

Выбрались из раскопа молча.

А рабочие, шоферы, молодые парни в комбинезонах, в шортах, громко переговаривались, шутили, смеялись.

— Что, если раскроем, а там девушка?

— Проснется, улыбнется…

— Чур, моя!

— Это почему же твоя?

— Я научу ее шейк танцевать, а вы не умеете.

— А как ты с ней разговаривать будешь?

— Известно как: прикосновениями!

— Такой медведь как прикоснется…

— Я — нежный. Тише, тише, пока пусть еще немного поспит. — Парень обернулся к Лабану. — Завтра раскроем?

— Нужно еще окопать, — ответил Лабан. — Работы еще много, придется вынуть сотни кубометров породы.

— Сделаем!

— Давайте сейчас!

— Заводи своего бронтозавра!

Лабан подозвал бригадира, худощавого человека с черной ленточкой усов.

— Всем отдыхать. Начнем завтра с утра.

— Хорошо, — сказал бригадир. — Больше указаний не будет?

— Пока все. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, — ответил бригадир. И — рабочим: — По палаткам. Спать!

Погасли прожекторы, тьма окутала все: и раскоп, и палатки, и горбатые машины.

Нехотя разошлись, легли отдыхать. Только Фаусто Лабан еще некоторое время ходил вокруг чаши раскопа. Заметив две темные фигуры, высокую — Туо и пониже — Аниты, которые удалялись в сторону пустыни, дождался, пока они растворились во мраке, и направился к машине, в которой была установлена рация. Радист еще не спал.

— Посвети фонарем, — тихо произнес Лабан и, когда на стол лег белый круг, быстро набросал шифровочный текст радиограммы — три строчки чисел. — Передай немедленно.

Радист включил аппарат, надел наушники и начал вызывать «Оазис-13».

30

Это была для Аниты необычайная ночь. С каждым шагом, удалявшим их от лагеря, она входила в какой-то до сих пор незнакомый мир, исполненный таинственной красоты. В туманной мгле сновали какие-то тени — одни перебегали им дорогу, другие обгоняли по сторонам, третьи летели навстречу. И это кружение теней — все равно, были это зайцы или львы — нисколько не пугало Аниту, потому что это был совсем другой мир, он существовал где-то рядом, но не касался их с Туо. В этом соседнем мире слышались свои шорохи, посвисты, там принималась и передавалась своя информация, до которой не было Аните никакого дела.

Она прислушивалась к себе, к ударам своего сердца, к теплу руки любимого своего Туо. Почему так хорошо на душе? Почему радуют ее веточки чахлого тамариска и стебли сухой полыни? Что говорят ей звезды? А может быть, и они ни при чем, а это она сама творит для себя красоту, создает ее изо всего — из темных тяжелых дюн, из шелкового неба, из этих теней и приглушенных шорохов? Чудеса, да и только. Анита вздыхает и прижимается щекою к плечу Туо. Ну что же это такое, откуда это волшебство? Неужели и Туо не знает, он, такой знающий и умный?

— Не знаю, Анита, — тихо произносит Туо, — да и зачем нам знать? Это уже само по себе счастье, что мы ощущаем красоту планеты, красоту бытия. Еще неизвестно, быть может, чувства — это тоже форма знания… И — глубина души…

Они взошли на высокую дюну и остановились. Безбрежная пустыня омывала их, как вода, замыкаясь за ними, и плыла к берегам ночи. Холодный песок пытался засыпать все живое, но не смог.

— А здесь ведь был Центрум! — воскликнул Туо. — Какое творение человеческой мысли!

— А как ты думаешь, построят люди новый Центрум? — спросила Анита.

— Хочется надеяться, хочется верить, что прогресс всетаки проложит себе дорогу и люди взлелеют планету-сад. Без этих дымов и грохотов, без стальных обручей. Представь себе аппараты, моторы, двигатели, которые используют даровую энергию гравитационных и магнитных полей, кварковые энергостанции.

Туо умолк и какое-то время прислушивался к пустыне. Потом заговорил снова, и в голосе его послышались Аните тревожные нотки.

— Непонятный какой-то этот Фаусто Лабан… Все что-то скрывает от меня. Тебе не кажется?

Анита тряхнула головой:

— Я не обращаю на него внимания, но впечатление он производит почему-то неприятное. Я не люблю молчальников, такие люди кажутся мне заносчивыми, а значит, пустыми.

— Нет, — возразил Туо. — Лабан молчит не потому, что он заносчив. А для того, чтобы утаить свои мысли. И я боюсь, что в Археоскрипте его больше всего интересуют кварки.

— А почему этого надо бояться?

— Потому что для кварков человечество еще не созрело. Даже тогда, пятьдесят тысяч лет назад, это было открытие преждевременное. А теперь тем более.

Туо взял Аниту за руку и повел на гребень дюны. Ноги утопали в песке, оставляя глубокие следы, которые тут же поглощала тьма.

— Нам нужно что-то предпринять, Анита, пока не поздно. Ты мне поможешь?

Она сжала его руку:

— О чем ты, Туо?

— О кварках.

— А почему ты спрашиваешь, помогу ли я? Да я…

Он не дал ей договорить, сжал в своих объятиях и крепко поцеловал. Горячо дыша, прошептал:

— Но это ведь очень опасно.

— Поцелуи? — засмеялась Анита. — О да!

— Не шути, милая, это может стоить нам жизни.

— С тобой готова и на это! Слышишь? На все!

Она неожиданно вырвалась, побежала вниз, бросилась в сторону, в другую, чтобы запутать следы, и, когда фигура Туо растаяла в ночном мраке, упала за барханом, затаилась, охваченная какой-то детской радостью. «Ага, теперь поищи-ка меня, — думала она, сдерживая дыхание, — ты поищи, а я посмотрю, как ты ищешь… милый Туо!»

Туо сперва звал, а потом пошел, присматриваясь к следам и что-то весело бормоча. Вот он прошел мимо нее, Анита еле сдержалась, чтобы не прыснуть, он ошибся всего на каких-нибудь десять метров: вернулся и все-таки нашел! Схватил на руки, начал укачивать как ребенка.

— Какая ты у меня красивая, какая чудесная! Запомним эту ночь, Анита, эту пустыню и эти звезды! Ты мне стала еще ближе, еще роднее! Я уверен, что в экспедиции нашлись бы люди, которые охотно помогли бы нам, но не надо их посвящать. Должны справиться сами, понимаешь? Сами. Задача наша облегчается тем, что никто, кроме меня, не знает языка Центрума и поэтому не сможет прочесть документов Археоскрипта. А знаешь, что на нем написано?

— Где?

— На той грани, возле которой я стоял.

— Что же?

— «Вскрыть через десять тысяч лет».

— Выходит, срок давно прошел?

— Очень давно.

Они медленно шли по пескам, кружили вокруг лагеря, пока не начало светать.

В какой-то момент Анита почему-то спросила:

— А что такое смерть, Туо?

Его не удивило то, что она подумала о смерти.

— Этого никто не знает, Анита, — ласково сказал он и улыбнулся, — может быть, это проявление жизни.

Устроившись в своем гамаке, Анита вспоминала ночь, притаившуюся пустыню, слова Туо, его тревогу. Незаметно уснула. И приснился ей страшный сон. Увидела себя в каком-то большом доме, себя и маму. Квартира вроде бы их, а дом огромный. Вышла на балкон, видит — угол крыши горит! Рыжее пламя, как дикий зверь, вгрызается в кровлю, бьет хвостом по стене… Анита выбежала на площадку, забарабанила кулаками в соседнюю дверь:

— Пожар!

А соседи выглянули, пожали плечами (муж и жена) и захлопнули дверь.

Анита стремглав на другую площадку, звонит, стучит, кричит:

— Горим! Наш дом горит!

А из дверей — музыка, там, кажется, танцуют, у них какой-то свой праздник, и никто не хочет слушать Аниту. «Что они все, оглохли, что ли? — думает девушка, бегая от одной квартиры к другой. — Горит ведь, еще можно погасить!» И снова стучит, кричит до хрипоты. А они то смеются над ней, то сердито прогоняют, то молча захлопывают дверь. Аните хочется рыдать от досады, сквозь стены и потолки, сквозь перегородки, серванты и диваны, столы и шкафы, — сквозь все, чем наполнен дом, она видит хищное пламя, ощущает жгучую боль, у нее резь в глазах…

Проснулась. Солнце, отыскав щель в палатке, бросило ей в лицо горячие осколки. Слышен был грохот моторов и голоса.

31

Геликоптеры прибывали один за другим и садились, выстраиваясь в ряд и выставляя вперед зеленые животы. Толстые туловища и длинные тонкие хвосты делали эти летательные аппараты похожими на огромных насекомых, а выпуклые стекла кабин напоминали немигающие глаза.

Из чрева каждого такого насекомого выпрыгивали солдаты в касках, с ранцами за плечами и короткими автоматами в руках. Пока они топтались около машин, отворачиваясь от яркого солнца, их командиры рысцой бежали к палатке Фаусто Лабана, чтобы доложить о прибытии. Вскоре войсковая часть заняла круговую оборону, окопавшись в песке. Во все стороны от лагеря, в центре которого зиял раскоп, смотрели автоматы и пулеметы, подняли свои тонкие дула автоматические зенитки.

— Война? — острили рабочие.

— Оккупация!

— А не выскочит ли из пирамиды нечистая сила?

— Эй, ребята, дайте сигарету!

Но парни в зеленом молча расхаживали вокруг своих огневых точек, словно и на самом деле ждали нападения. Офицеры подошли к раскопу, из которого торчал пирамидальный бункер Археоскрипта, и угостили рабочих ароматическими сигаретами.

Через некоторое время прилетело еще пять «букашек», каждая держала в лапах по танку. Грохотанье моторов дробило, резало, комкало сияние погожего дня, и облачка синего дыма казались особенно едкими на фоне мелочно-белого неба.

Фаусто Лабан ходил, довольно потирая руки, — подтянутый и строгий: транспортеры рьяно вышвыривали из раскопа землю, охрана прибыла, все в порядке!

Туо же был крайне удивлен, даже растерян. Молча наблюдал, как люди, одетые в одинаковую одежду, подчинялись приказам таких же людей, только с другими погонами, действовали как автоматы, живые, совершенные автоматы.

— Что все это значит? — с трудом сдерживая раздражение, спросил у Лабана.

— Дорогой Туо, мы живем в беспокойное время… Да и вообще как только слух об Археоскрипте просочится в Европу, сюда ринется столько любопытных, что и работать нам не дадут. Вот я и принял меры предосторожности. Я вас понимаю, на Филии нет государств, нет армий, и это мое предостережение может показаться вам странным. Но это не так. Вы ведь хорошо знаете — в Археоскрипте есть чрезвычайно важные вещи, это ведь не просто археологическая находка. И мы обязаны, мы должны принять меры для его сохранения.

— Я просил созвать сюда ученых всего мира, общественных деятелей. Вскрыть Археоскрипт перед лицом всего человечества — разве это не наивернейшая гарантия безопасности?

— Ведомство, которое финансирует нашу экспедицию, считает, что преждевременно демонстрировать находку не в интересах государства. Сначала необходимо ознакомиться самим, разобраться во всех материалах, классифицировать и расшифровать научные и технические записи, а потом уже…

— А вы не думаете, что я, руководитель экспедиции, могу отстранить вас от работы?

— Я не советовал бы вам действовать таким образом, улыбнулся Лабан. — До сих пор были у нас с вами хорошие отношения и контакты, и я надеюсь, мы их еще больше укрепим. Вы ведь ученый, дорогой Туо, и к чему вам обращать внимание на то, что науки не касается? На ваш счет в швейцарском банке регулярно перечисляются солидные суммы, по окончании экспедиции вы станете миллионером. Так давайте же заниматься исключительно наукой!

Туо не ответил, и Лабан, окинув взглядом выемку, продолжал:

— Хотя, по вашему мнению, охрана и не нужна, но, согласитесь, и вреда от нее нет никакого. Военные не мешают нам работать. Напротив, в случае необходимости могут еще и помочь.

— И вы считаете, что нет ничего аморального в том, что одно государство присваивает принадлежащее всему человечеству?

Фаусто Лабан пожал плечами:

— О какой морали вы говорите?

— О самой обыкновенной человеческой морали.

— Честно говоря, я не знаю, существует ли какая-нибудь всеобщая, универсальная мораль. Это понятие расплывчатое, и возможны интерпретации различные. Я, например, считаю моральным все, что полезно моей стране.

— А конкретнее — ведомству, которое вам платит?

Фаусто Лабан криво усмехнулся:

— Ох уж этот сарказм! В конце концов, дорогой коллега, я не философ и никакой не теоретик. Я человек дела. Сейчас меня беспокоит одно: как мы вскроем этот пирамидальный куб? Будем его расчленять на части или каким-то другим способом?

Туо молчал, что-то про себя обдумывая, затем окинул взглядом лагерь, высокий земляной вал над раскопом, геликоптеры и грузовики. Вздохнул:

— Когда полностью откопаем, тогда и решим. Необходимо сначала осмотреть.

— Хорошо, — согласился Лабан, — так и сделаем.

Он пошел к выемке.

Туо побрел к Анитиной палатке, опустив плечи, словно лежал на них тяжелый груз.

— Ох, если бы ты знал, какой мне сон приснился! — Анита протянула к нему теплые руки. Он поцеловал их, и лицо его немного прояснилось. — Ты почему грустный? — Анита заглянула в его глаза. — Перестань, слышишь? Перестань грустить. Я ведь с тобой!

Она гладила его, тормошила, шутила так весело, так подетски, что в конце концов он все-таки улыбнулся:

— Ах ты моя звездочка!

32

Прошла неделя, пока откопали гигантский тетрагексаэдр он стоял в глубоком котловане, выставив во все стороны по четырехгранной пирамиде. Солдатам напоминал он металлический противотанковый еж; Фаусто Лабан, глядя на него, думал о пирамидах фараонов; Туо пытался понять: почему древние избрали для бункера такую форму, а не что-нибудь вроде шара? Анита и Марта смотрели на бункер, как на какой-то театральный макет; художник механически, но достаточно ловко переносил грани на бумагу и… думал о Марте, а кинооператору, который старательно фиксировал все на пленку, как и его предшественнику, не давал покоя все тот же бриллиант.

Все, кроме часовых, столпились на земляном валу, жадно и пристально ощупывая взглядами грани. Из раскопа с натужным ревом выбрался экскаватор, и теперь там не было ничего, кроме ощетинившегося пирамидами куба. Долгими тысячелетиями носила его Земля в своей груди, а теперь вот возвращала людям. Осколок далекого прошлого, такого далекого, что и представить себе трудно.

Когда дым мотора рассеялся, в раскоп спустились Туо в белом шлеме и легком сером костюме и Лабан в кожаных шортах. Туо шагал широко, оставляя глубокие следы в свежем грунте, Лабан немного отставал, хотя довольно живо семенил своими волосатыми ногами.

Солнце только еще начинало подниматься вверх, и нижняя часть бункера оставалась в тени, зато верхняя пирамида купалась в лучах, отбрасывая серебряные блики.

Обойдя вокруг, Туо остановился в тени. И сразу же ударил туда свет прожектора.

— Ну что там? — спросил запыхавшийся Лабан.

— Там вон виднеется надпись. — Туо показал рукой вверх. Нужен подъемник.

Лабан позвал водителя, стоявшего в толпе, и тот через несколько минут уже спускался в выемку, сидя за рулем своего ярко раскрашенного грузоподъемника. Развернулся и встал там, где ему указал Туо. Ажурная стрела переломилась в шарнирах и опустила к земле металлический короб. Туо, не открывая дверцы, перешагнул через борт и махнул рукой. Заурчал мотор, и короб поплыл вверх. На высоте метров в пять Туо снова сделал знак, и стрела застыла, затем подала короб вплотную к верхней пирамиде. Мотор замолк. Туо некоторое время молча вглядывался в строку, выбитую у самого основания пирамиды.

— Что там написано? — не выдержал Лабан. Он стоял внизу, упершись руками в бока и задрав голову. — Разберете?

— Уже разобрал! Написано вот что: «Если вы еще не забыли родного языка, произнесите одно слово, обозначающее наивысшее ваше пристрастие».

Со всех сторон раздались голоса:

— Богатство!

— Бой!

— Прибыль!

— Выпивка!

— Наркотики!

— Жизнь!

— Рулетка!

Лабан поднял руку и, когда все умолкли, сказал:

— Ненависть — вот самая сильная страсть!

Склонив голову к выбитой строке, Туо перевел:

— Невгоста.

Но ничего не произошло. Археоскрипт молчал.

— Не то слово, — бросил Туо вниз, Лабану. — А ну-ка ты, Анита, скажи!

Анита откликнулась, но не сразу.

— Любовь! — выкрикнула она наконец, тряхнув головой. Все засмеялись. — Любовь! — повторила она.

Она стояла рядом с Мартой, закрываясь ладонью от солнца.

Ее фигурку Туо угадал бы в тысячной толпе — такая она была для него близкая, родная, созвучная его душе. И какое же слово она произнесла!

— Сольви, — промолвил Туо над выбитой строкой. И так же, как Анита, повторил: — Сольви.

Выпрямился и ждал, не отводя глаз, пристально глядя на серебристый металл бункера. Ждал со страхом и надеждой. Так же, наверно, ждали и все. Стихли разговоры, только кто-то кашлянул негромко. И вдруг послышалась музыка. Сперва просочилась тоненькая струйка, крохотный родничок, но с каждым мгновеньем он набирал силу и крепчал, и вот уже звуки незнакомой мелодии до краев наполнили раскоп и полетели, полетели над пустыней. Это была нежная, виртуозная песня, и все слушали как зачарованные.

Вдруг кто-то закричал:

— Раскрывается! Раскрывается!

Может быть, стало видно в бинокль, что под верхней пирамидой появилась трещина. И по мере того как трещина эта расширялась, все сильнее и сильнее звучала музыка. Гигантский пирамидальный куб излучал ее, как излучает солнце свое золотое сияние. Туо слушал, склонив голову, и сердце его сжималось, и к горлу подкатывал ком. Это была песнь о любви — о всечеловеческой любви к природе, к женщине, к жизни, песнь родная, которую на Филии знают все. Песнь эта перенесла его в тот далекий край, о котором он думал сейчас, на просторы его детства и юности. Он наяву увидел себя на Филии с Анитой — вот они стоят среди высоких трав и выпускают в небо голубых птиц…

А щель все увеличивалась, и пирамида отклонялась в сторону, словно кто-то снимал шлем.

«А кругом пустыня… — думал Туо. — Что бы вы сказали, если бы увидели эту печальную картину? Разве надеялись вы, что песня о любви будет звучать над песками?.. Но люди все же есть, они услышали эту прекрасную песню из глубины тысячелетий…»

Когда верхняя пирамида отклонилась максимально и своей гранью легла на грань боковой, песнь кончилась, музыка утихла. Из глубины куба вылетел звонкий детский голос:

— Здравствуйте, потомки! Веселы ли ваши дети? Я хорошо учусь, и на лето мы с мамой и папой полетим в Антарктиду, там не так жарко, и папа хочет половить форель в горных реках (он завзятый рыбак), а я наловлю бабочек и буду их рисовать, мои рисунки уже были экспонированы по каналам нашей художественной информации.

Девочка говорила так быстро, что Туо едва успевал ее понять. Она рассказала о своих занятиях, об игрушках, о деревьях, которые растут на их террасе. Закончила так:

— Папа говорит, чтобы я спросила: сажаете ли вы сады?

Туо представил себе розовощекое детское лицо с ямочками, смеющиеся глаза, подумал, что в Археоскрипте есть, наверно, и портрет маленькой художницы, и ее рисунки.

— Что сказал этот детский голос? — кричал снизу Лабан. Вы уловили, Туо?

— Конечно. Это же мой родной язык.

Туо спустился вниз, и к нему в металлический короб вскочил Лабан. Махнул рукой механику, чтобы тот поднял вверх, и, когда короб остановился, жадно заглянул в глубину бункера. Там что-то уже светилось, и можно было увидеть множество каких-то приборов, ящиков, тюков, разнообразных механизмов. Лабан не смог сдержать возгласов, выдавших его восторг и удивление, а глазами так и пожирал все, чем наполнен был гигантский куб.

Там, судя по всему, лежали бесценные вещи. Даже такую богатейшую находку, как гробница фараона Тутанхамона, невозможно было сравнить с Археоскриптом. Там — золотые украшения, всякие драгоценности, и все. Здесь же, несомненно, и высокоэффективные энергетические установки, и аппараты, которые можно будет использовать не только в экономике.

Фаусто Лабан дал волю своим мыслям и своей фантазии. Представил себе эскадрильи беззвучных самолетов, несущих кварковые бомбы, космические корабли, использующие энергию гравитационных и магнитных полей. Вот только бы этот Туо расшифровал схемы и формулы! Неужели он откажется? Неужели снова заведет разговор об Организации Объединенных Наций? Нужно сформулировать приемлемую для него концепцию. Хотя бы так: только одна супердержава, имея недосягаемый для других военный потенциал, может гарантировать мир и справедливость на Земле. Да, пожалуй, именно так. И почему бы нашему, именно нашему государству не взять на себя роль хозяина Земли? Если же Туо не согласится сотрудничать… Ну что ж, тем хуже для него. В конце концов наши компьютеры все расшифруют. Обойдемся без него. А у меня будет яхта, великолепная голубая яхта с белыми парусами. Бар украшу натуральной слоновой костью. Хватит с меня раскопок, пора хоть последние годы пожить в свое удовольствие!

Нефертити — вот бы ему такую хозяйку на яхту! Молодой фараон изменял ей, в прошлом году Лабан принимал участие в раскопках подворья соперницы Нефертити на окраине Каира. Ах, Нефертити! Лебединая шея, чувственные губы…

Замечтался худосочный археолог, глядя на Археоскрипт, забыл обо всем на свете, даже о дисциплине мышления. А он ведь так усердно тренировался перед этой экспедицией, его ведь предупредили, что Туо…

Фаусто Лабан даже вздрогнул, опомнившись. Вот ведь Туо, совсем рядом с ним! Неужели все разгадал? Да не может этого быть, он ведь в конце концов обыкновенный человек! Да и к тому же сам взволнован увиденным, до Лабана ли ему!

Лабан бросил взгляд на Туо, но тот, казалось, вовсе не замечал его. Тронул Туо за локоть:

— Ну что ж… Начнем разбирать и описывать?

— О чем это вы? — Туо словно пробудился от сна.

— Об экспонатах. Каждый необходимо осмотреть и внести в опись. Надеюсь, надписи вы переведете?

— Да-да, — кивнул головою Туо. — Это большая работа.

«И все-таки какой-то он не такой, — подумал Лабан, когда они спустились вниз и выбрались из короба. — Неужели услышал мои мысли? Ну ничего, миллионы сделают его лояльным. Кажется, он был рад, когда я вчера вручил ему чековую книжку. А особенно просияла Анита. Еще бы, пять миллионов! И, кроме того, ему будет предоставлена возможность запатентовать кое-что из Археоскрипта в министерстве обороны…»

Не без почтения взглянув на крепкую спину Туо, удалявшегося в направлении своей палатки, Лабан пошел к рации. Несколько минут спустя он уже давал подробные инструкции сперва охране, потом бригадирам, а затем и рабочим. Все было предусмотрено до мелочей: кто подает, кто принимает на машины и сопровождает рейсы. Беглое ознакомление, погрузка и транспортировка в ближайший порт — все это должно быть сделано быстро и четко. Кое-что из того, что касается этнографии и искусства, придется отправить в Каирский музей, потому что этот кусок пустыни все-таки принадлежит Египту. Это будет сделано во вторую очередь, после погрузки судна. Сам пирамидальный куб так велик, что, не разрезав, его не вывезешь. А жаль. Как хорошо было бы поставить его на одной из площадей своей столицы! Ну да это решится само собой несколько позже. Если египетское правительство не будет возражать. А потом они, пожалуй, смогут организовать сюда туристский маршрут. Естественно! Кому же из туристов не захочется увидеть Археоскрипт!

Урчанье моторов смешивалось с человеческими голосами. Упакованные экспонаты подавались на транспортер и выплывали из выемки. На краю площадки, выстеленной огромными синтетическими простынями, сидела над машинкой Анита и под диктовку Туо печатала опись. Туо быстро и легко переводил надписи, длинные и короткие тексты, сопровождавшие каждый экспонат. Он прохаживался от столика Аниты к своей палатке, склонялся над пакетами, читая надписи, и снова шагал, утаптывая тропинку. Его возбужденность передавалась Аните, она время от времени взглядывала на него настороженным глазом, но пальцы ее при этом продолжали безошибочно ударять по клавишам.

— Биохимия, — громко говорил Туо, — синтезатор белка. Техническая характеристика…

Лабан нервно бегал то к бункеру, то к площадке. Что-то не давало ему покоя, но что именно, не знал он и сам. Постоял, расставив мохнатые ноги, послушал, как Туо спокойно произносит:

— Нейтринный микроскоп с фиксирующим аппаратом. Исследование объектов на субатомном уровне…

«Вот это микроскоп! — подумал Лабан. — Да, за один только такой прибор можно получить Нобелевскую премию».

Гордо подняв голову, он направился к выемке.

33

Анита сидела как на иголках. Над ними было ласковое осеннее небо — бездонная кристаллическая сфера с золотистым кругом солнца, день был тихий и уютный, а в душе что-то бурлило, звучали какие-то тревожные аккорды. Высоко вздымалась упругая грудь, и от учащенного дыханья расстегнулась верхняя пуговица блузки. Хотелось написать маме, но Туо не давал ни секунды передышки. Куда он так спешит? И на часы украдкой посматривает. Стоит ли нервничать, милый, ведь все идет так хорошо, вот закончим наконец эту экспедицию и — в Бейрут. Ах, как же там красиво!

В Анитином воображении встает такая заманчивая картина ливанского побережья с пальмами, стеклянными призмами отелей и синими горами вдали, что она невольно улыбается. Заметив ее улыбку, Туо тоже улыбнулся, кивнул Аните. Но не остановился, а продолжал диктовать.

О семенах пальм, которые еще в ту далекую эпоху росли на островах нынешнего Северного Ледовитого океана и в Антарктиде; опись индивидуального кибер-диагноста, который имела в Центруме каждая семья; научно-техническая характеристика первого искусственного спутника Земли, запущенного на экваториальную орбиту пятьдесят одну тысячу лет назад…

Болели пальцы, но Анита печатала не останавливаясь чувствовала, что иначе Туо будет недоволен.

Прошла мимо со своим женихом Марта, улыбнулась Аните, махнула рукой Туо. Как она теперь красиво ходит! Как изящно ступают ее стройные ноги! Кто подумает, что эта девушка была разбита параличом? Анита обязательно пригласит их в Бейрут, у них будет прекрасная компания!

Вдруг Туо остановился, перестал диктовать. Анита подняла голову и окинула его благодарным взглядом. Наконец-то можно немножко отдохнуть!

Туо держал в руках какой-то продолговатый металлический ящик, похожий на картотечный.

— Анита, вот… здесь… — Голос его прерывался от волнения.

— Что это? — не сразу догадалась Анита.

— То, что я искал… Самое главное и самое важное в Археоскрипте. И — самое страшное…

Анита еще никогда не видела его таким. Лицо его побледнело, руки дрожали мелкой дрожью, и, может быть, именно поэтому он еще крепче сжимал этот ящичек пальцами.

— Ты так говоришь, как будто он сейчас взорвется…

— И взорвется. Да еще как! Не сейчас, а потом, когда наделают кварковых бомб! Современная водородная бомба кажется детской забавой по сравнению с кварковой.

— Внести в опись?

Туо бросил быстрый взгляд на часы и, кивнув головой, продиктовал:

— Схемы кварковых силовых батарей, технология, эксплуатация… Человечество еще не созрело, чтобы владеть таким источником энергии… Записала?

— Да.

— Готова со мною? Решай, в твоем распоряжении три минуты.

Анита с тоской оглянулась вокруг — небесный свод словно опустился совсем низко, на белом его фоне видна была и жужжала черная оса геликоптера. Или это у нее в висках жужжит?.. Пальцы сами забегали по клавишам машинки:

«Мама, милая, прощай!»

Краем глаза увидела — из выемки высунулся Лабан, бежит, бежит сюда!

Хотела написать еще несколько слов, но поняла — не успеет. Туо сидел на стульчике в палатке, рядом место для нее, оно с парашютом, это место. Анита знает, если на Филии придется падать, то…

Она вскочила и мгновенно оказалась на этом стульчике, дрожащими руками пристегнула ремни. Только теперь заметила, что бриллиант, вставленный спереди, наливается светом… А на коленях у Туо — продолговатый ящичек… А может быть, может быть, ничего… А птицы?..

Вспышка! Немая, острая вспышка в мозгу.

Наш специальный корреспондент Марта Лаконтр сообщает из Ливийской пустыни:

«Сегодня в полдень здесь произошла чудовищная катастрофа. Ученый с мировым именем Туо, прибывший на Землю с другой планеты и открывший здесь Археоскрипт (репортаж об экспедиции и фото см. на 2-й и 3-й стр.), бесследно исчез. Вместе с ним исчезла и его невеста и сотрудница Анита. Туо захватил схемы каких-то сверхсильных атомных реакторов, они оба сели в аппарат, который Туо смонтировал в своей палатке, и, по всей вероятности, включили его двигатель — огромный бриллиант, так как мы, очевидцы, видели короткую и чрезвычайно сильную вспышку, предшествовавшую грохоту. Это, собственно, был даже не грохот, а треск, словно сломалось сраженное молнией многолетнее дерево. Военные считают, что это был не взрыв, так как на том месте, где стояла палатка, не осталось никакой воронки. Не наблюдалось и взрывной волны, все предметы и вещи, лежавшие на расстоянии десяти метров от палатки Туо, остались невредимыми. Даже машинка с недопечатанным текстом».

Примечания

1

Айрон-Маунтин-Железная Гора (англ.).

(обратно)

2

Что это такое? (франц.).

(обратно)

3

Английский археолог, открывший в 1921 году захоронение Тутанхамона.

(обратно)

Реклама на сайте