«Аномалия»

Вик Тори АНОМАЛИЯ

Бессмертие стоит нам жизни.

Рамон де Кампоамор

Каждый раз, спускаясь в подвал, чтобы накормить собственную мать, я чувствую себя преступницей. По закону так и есть: вот уже четырнадцать лет я скрываю в доме престарелую женщину, жить которой осталось считанные месяцы, а может быть, и дни.

По вечерам я плотно завешиваю окна, запираю двери, выключаю свет и прислушиваюсь к шепоту ночи. Тихо. Открыв шкаф в гостиной, нащупываю в полу холодную ручку люка. Рывок – и мягкий свет озаряет лицо. Я беру термос с едой и спускаюсь по лестнице в тайник.

Тесную комнатку освещает старая настольная лампа. Мама, завернувшись в плед, сидит в кресле и читает книгу. Свет лампы золотит ее седые волосы. Она бережно держит в руках книгу из библиотеки отца и, склонив голову на бок, еле заметно улыбается пожелтевшим страницам. Она – вся там, в вымышленном мире, но сейчас, увы, единственном доступном ей.

Услышав мои шаги, мама вся сжимается и как будто превращается в одни большие, сверкающие от страха глаза.

— Это я, не бойся, — поставив термос на стол, я ступаю на бледную дорожку света. – Ты обещала, что будешь беречь глаза. Почему нормальный свет не включаешь? Все равно наверху не видно.

— Уже привыкла, не могу при ярком свете.

— Когда ты так говоришь, чувствую себя каким-то мучителем. Вот, ужин принесла.

— Спасибо, Анечка.

— Сделала, как ты любишь, – я открываю термос, и аромат горячей еды заполняет комнату.

Для мамы я всегда готовлю отдельно, по старинке – на плите и в кастрюлях. Она не признает современную еду, называя ее «химией». Честно говоря, я не понимаю, почему она отказывается от легкой и вкусной пищи, пусть даже искусственной. Ее не нужно готовить, часами стоя у плиты, она содержит в себе все, что нужно организму. Сто раз убеждала в этом маму, но она отнекивается — уверена, что это вредно.

Чтобы достать деликатесы, такие как натуральные овощи, фрукты и мясо, мне приходится тратить большие деньги и каждую неделю ездить на другой конец города. Но я об этом молчу — не хочу, чтобы мама чувствовала себя обузой. К тому же, она так давно не выходила на улицу, что понятия не имеет, насколько изменился мир: что овощи теперь не обязательно растут на грядках, что нет очередей в магазинах, да и самих магазинов почти не стало. Нас всем обеспечивает государство. Каждую неделю правительственная продовольственная служба привозит все продукты. Заработанные деньги мы тратим на то, без чего вполне могли бы жить — в общем, на всякую ерунду, которой непременно позавидуют знакомые и соседи.

– Надо сказать Глебу, чтобы вентиляцию почистил и отопление проверил. Тебе здесь не холодно?

Мама отрицательно качает головой и виновато улыбается.

— Как он там?

— На работе. Сказал, что сегодня будет поздно. Может быть, вообще только к утру придет. Какая-то правительственная шишка башку себе прострелила – он репортаж готовит.

Мама берет термос двумя руками, подносит к лицу и с минуту наслаждается ароматом еды.

— Пахнет очень вкусно. Знаешь, я ужасно скучаю по запахам и звукам. Помнишь, как раньше пекли пирожки? Какой аромат на весь дом! Ты еще маленькая была, залезешь в тесто по самые локти и тоже лепишь пирожки… такие смешные, однобокие.

— Мам, пойдем наверх, — вдруг предлагаю я и пугаюсь своих слов.

— Нет, Анечка, не надо. Мало ли что.

Мама берет ложку и слабо, неуверенно ковыряет ею в термосе. Я заметила, что она стесняется кушать передо мной, прикрывает рот рукой и смущенно отводит глаза. Когда я на нее смотрю, начинаю понимать, почему все вокруг боятся стариков как прокаженных, почему правительство сгоняет «нулевое поколение» в специальные клиники, почему тех, кто чудом избежал этого, забрасывают камнями на улицах. Наверное, не из-за того, что надо беречь ресурсы и не тратить их на старых и немощных. Не из-за того, что работающим приходится содержать пенсионеров… Просто теперь старики – как плесневелое пятно на фоне процветающего Нового общества. Они напоминают о смерти и о том, какими мы все были бы, если бы не процедура «LL-211».

— Ну, хотя бы в день рождения ты сделаешь мне такой подарок? – я протягиваю маме руку, чтобы помочь подняться.

— Анечка, доченька, прости, я и забыла. Забыла про день рождения дочки! Я даже не знаю, какое сегодня число.

— Мама, ну ты что! Подумаешь – забыла! Ерунда все это. Сейчас почти никто не празднует дни рождения. Ни один торт не выдержит такое количество свечей.

Но сейчас нам обеим не до шуток. Мы находимся в ужасной ситуации. И даже не потому, что моя родная мать уже который год живет в подвале, а я не сплю ночами, боясь, что кто-нибудь об этом узнает. Самое страшное то, что мы ничего не можем изменить. По крайней мере, в лучшую сторону. И помощи ждать неоткуда.

Я усаживаюсь на пол, на маленький прикроватный коврик, обнимаю мамины ноги и кладу голову на ее колени… как в детстве, когда она по вечерам читала мне сказки. И, как в детстве, теплые руки ложатся мне на голову и нежно гладят волосы.

— Мам, пойдем наверх.

— Нет, лучше не надо. Ты же знаешь, чем это может закончиться.

Но мне уже все равно. Это – моя мать. Женщина, подарившая мне жизнь, не должна сидеть в темном подвале… и если уж на то пошло, то хотя бы не в день моего рождения.

— Все, идем, — я беру ее под руку, помогаю подняться.

— Анечка, не надо…

— Пойдем, пожалуйста. Никто не узнает.

Мама с трудом встает, неуверенно, как будто только учится ходить, переставляет ноги.

Через несколько минут мы наверху. Мама почти сразу садится на диван, я укутываю ее одеялом. В последнее время она часто мерзнет.

В доме темно и тихо. Осторожно отодвинув штору, выглядываю во двор. Никого нет.

Я включаю светильник, расставляю на столе чашки и наливаю чай. Мама рассматривает комнату.

— Как все изменилось. Этой штуковины не было. И стол новый.

— А, ерунда, — отзываюсь я. – Глебу не нравится. Он хочет что-то более современное. Говорит, наш интерьер безнадежно устарел. А мне нравятся старинные вещи.

— Разве это старинные? — удивляется мама.

Да, наверное, представление о раритетах и новинках у нас очень разное…

Мама берет чашку чая и греет ладони. Золотое обручальное кольцо сверкает на правой руке. Она никогда его не снимает, несмотря на то, что отец давно умер. Я иногда думаю, неужели она до сих пор любит? Неужели в мире вообще существует такая живучая любовь? Я тоже люблю Глеба, все-таки прожили вместе шестнадцать лет. Но, наверное, со временем любовь стала другой. Вернее, не со временем, а со «временами»: теперь не принято говорить о чувствах открыто и признаваться в «любви до гроба». Хотя бы потому, что любить до конца будет очень тяжело. Почти невозможно. Особенно, если тебе уже полвека и прожить предстоит еще лет двести-триста… если сможешь.

— Анечка, а сколько тебе сегодня исполняется? Тридцать шесть? Я не путаю?

— Да, целых тридцать шесть.

— Ой, ну ты как скажешь! Целых тридцать шесть! Совсем еще молодая. Я в твои годы уже седеть начала.

Я невольно всматриваюсь в свое отражение в зеркале напротив. Да, молодая. Издалека и не скажешь, что мне хотя бы тридцать: в темных, почти черных волосах, нет и намека на седину, тело стройное, есть чем гордиться… Но, если подойти поближе и приглядеться, досадные морщинки возле уголков глаз и губ намекнут: «Э-э-э, а женщина-то «не первой молодости». Сколько раз к косметологу хожено, а морщинки все равно есть. Видимо, нановкрапление – не панацея. Или процедура была проведена некачественно.

— Красивая ты, Анна-Амалия, только глаза уставшие, — говорит мама.

Да, глаза не ахти. А с чего им сиять? Когда нет проблеска счастья в жизни, то и нет блеска в глазах. Это факт.

— Мам, можно задать тебе вопрос?

— Конечно.

— Почему ты решилась на эксперимент?

— А кто ж меня спрашивал? Когда отправили на процедуру, мне было всего тринадцать. Папа хотел, чтобы я жила долго… и лучше, чем он. Кто ж из родителей этого не хочет? Представляешь, какое счастье было: у людей вдруг появилась возможность не стареть! Любыми способами старались попасть в число счастливчиков. Тогда процедура не бесплатная была, как сейчас, и не обязательная. Только для элиты, для богачей. Твой дед постарался, сделали мне по блату. Только, как видишь, не вышло ничего.

— Почему?

— Потому что так было задумано. Что бы там сейчас ни говорили, а наше поколение – просто подопытные кролики. Они знали, что не выйдет на нас бессмертия, только конец отодвинется немножко. На детях наших выйдет. А мы, как нам объяснили, всего лишь «промежуточное звено», «нулевое поколение». Вот уже обозвали-то! Нулями!

— Получается, обманули?

— Да нет. Мы сами с радостью обманулись. Никто не знал, что будет потом, после процедуры этой. Когда узнали, поздно было.

Мы молчим, пьем чай. Мама трогает обручальное кольцо на руке и продолжает:

— Страшно, что столько людей за мечту погибло. Твой отец тоже в молодости решился на это. Какое-то время вроде и ничего, все хорошо было. Болячки отступили, о старости не думали уже. А тут раз – сердечная недостаточность. Забрали тело на экспертизу, вернули горстку пепла. Даже похоронить по-человечески не дали. И так многие умерли. Остались только такие динозавры, как я, — грустно улыбается мама, — и те вынуждена прятаться в палеозойском слое.

— Мам, ну что ты…

— Нет, я не в упрек… я все понимаю. Главное, чтобы у вас такого не получилось.

— Не должно. Доказали, что тем, кто прошел процедуру в младенчестве и еще в перинатальной стадии, ничего такого не грозит.

— Дай Бог, дай Бог…

Вдруг в тишину врезаются звуки: кто-то набирает код входной двери. Щелчок, потом еще щелчок, предупредительный писк системы – неверный код. Я, отодвинув штору, выглядываю в окно. У дома стоит незнакомая машина.

— Мам, вставай.

— Кто это?

— Не знаю.

— Может, Глебушка?

Я замираю в нерешительности, страх стучит в висках. Мама тоже напугана. Глеб знает код, охранная система впустила бы его и без кода, распознав по сканированию пальцев. Но кто это, если не Глеб?

Снова щелчок – и система впускает кого-то в дом. Меня захлестывает паника, я будто вросла в пол и не могу пошевелиться. Расстояние до шкафа с люком небольшое, я моментально просчитываю все варианты и понимаю: помочь маме встать и спуститься в подвал просто не успею.

Еще через мгновение что-то делать уже поздно – в коридоре включается свет, и я все отчетливее слышу приближающиеся шаги. В дверях, на фоне ярко освещенного проема, замирает мужской силуэт. Я протягиваю руку к чайнику и уже готова запустить им в голову незнакомцу, если он сделает еще хоть один шаг…

— О! Здрасьте! – я узнаю голос Глеба и чувствую, как мой страх перерастает в истерику.

— Глеб, почему ты не позвонил и не сказал, что придешь раньше! – меня трясет от гнева.

— Нет, чтоб обрадоваться, так она еще и наезжает! Просто освободился раньше. Выпил немного – коллеги подвезли.

Глеб заходит в комнату и растеряно смотрит на маму. Я вижу, что он в перчатках. Вот почему охранная система не впустила его сразу.

— А что случилось?

— Все нормально, — я стараюсь успокоиться и говорить уверенно, но слова застревают в горле. – Я пригласила маму попить чаю.

Глеб снимает перчатки, затем пиджак, садится рядом со мной и, глядя мне в глаза, гневно шепчет:

— Ты что, не понимаешь, что делаешь?

— Глеб, у меня день рождения. Я хочу побыть с мамой.

— Пожалуйста, я не запрещаю. Но почему здесь?

— Потому что подвал – не место для встреч матери и дочки. Уже ночь, никто ничего не узнает.

— А если узнает? Ты понимаешь, что тогда нам будет? – он краснеет, на лбу вздувается жилка гнева. – По головке не погладят!

Мама вжимается в спинку дивана.

— Глеб, прекрати! – я чувствую, что не могу больше выносить этот шипящий полушепот, так хочется закричать. — Ты слишком много себе позволяешь!

— Я пойду, — неуверенно вмешивается мама.

— Нет! Ты останешься! – говорю я. — Ты будешь спать в своей постели, в своей комнате. По крайней мере, сегодня.

Глеб вскакивает и, как ошпаренный, убегает из комнаты. Ненавижу, когда он так делает.

Мы сидим в тишине и допиваем чай, будто ничего не произошло. Через полчаса я отвожу маму в комнату, где она раньше жила, расстилаю постель.

— Спокойной ночи, — говорю я и целую ее горячие руки.

— Спокойной ночи, дорогая моя. Не ссорься с Глебом. Он тебя любит.

Я выхожу в коридор, осторожно закрываю дверь и какое-то время прислушиваюсь. Не хочется идти в спальню, объясняться с Глебом. Мама плачет… тихо-тихо, но я слышу, и мне в который раз хочется умереть.

* * *

На следующее утро мы с Глебом почти не разговаривали. Он встал раньше обычного, сам сделал завтрак, заварил одну чашку кофе. И все это – с такой демонстративной обидой, с таким молчаливым укором... Угрюмо уставившись в тарелку, он даже глаз не поднял, когда я появилась на кухне.

Глеб еще вчера перед сном высказал, что я безответственная и беспечная, ничего не вижу дальше своего носа и совсем не беспокоюсь о нашем будущем. Мне нечего было ответить. Я действительно иногда сначала делаю, а потом думаю. Перечить боялась. Глеб — человек вспыльчивый, в порыве гнева может сказать и сделать что угодно. Я просто боялась за маму. Очень боялась. Больше, чем за себя.

Допив кофе, Глеб молча встал и вышел в коридор. Я по привычке отправилась его провожать. Повернувшись ко мне спиной, он долго поправлял волосы, неспешно обувался, будто оставляя мне шанс попросить прощения первой, признаться в «безответственности и беспечности». Казалось, воздух в прихожей трещит от напряжения и недосказанных упреков. Я стояла рядом и не знала, что делать. Глеб уже подошел к двери, но на секунду задержался на пороге. Обернувшись, он одарил меня холодным взглядом, достал что-то из кейса и небрежно бросил на столик.

— Это тебе. Вчера хотел сказать, но ты сделала сюрприз раньше, — пробурчал он и, не прощаясь, вышел.

На столике лежал розовый конверт. Точно такой же, как и все те, что регулярно приходили на наш адрес уже несколько лет подряд. Не нужно быть провидцем, чтобы догадаться, что там. Текст я выучила наизусть. За все годы в нем менялась только дата и время: «Уважаемые Анна-Амалия Лемешева и Глеб Александрович Белов! Приглашаем Вас на собрание Комиссии по евгенике, которое состоится…» такого-то числа, по такому-то адресу, «если по какой-то причине вы не сможете присутствовать в зале, просим сообщить об этом заранее».

Помню, с каким нетерпением и трепетом мы ждали эти конверты! Для нас это был настоящий праздник. Я купила красивый бархатный альбом ручной работы, куда вклеивала эти приглашения и каждый раз верила, что именно этот, последний конверт, станет первой страничкой, за которой потом появятся фотографии нашего малыша.

Мы прилежно соблюдали специальные диеты для будущих родителей, ходили на консультации и ждали, ждали, ждали… Но время шло, ничего не менялось. На торжественных собраниях Комиссии по евгенике счастливый случай обходил нас стороной. Выбор падал на кого угодно, но не на нас. Глеб расстраивался, доказывал мне, что произошла ошибка или подтасовка результатов, но это ничего не меняло. Мы продолжали надеяться и исправно ходить на собрания, потому что боялись, что однажды возьмут и не пришлют этот розовый билетик в новую жизнь. В жизнь, которая будет хоть чем-то отличаться от предыдущих шестнадцати лет.

В последний год или, может быть, два наш азарт поутих. Уже с меньшим энтузиазмом мы посещали эти помпезные мероприятия, и, признаюсь, немного радовались, если находилась уважительная причина, чтобы пропустить очередное собрание. Но даже тогда обязательно следили за происходящим в прямом эфире.

И вот очередное собрание. Все здоровы, никто не умер – значит, надо идти. Ссора супругов, увы, не считается уважительной причиной. По крайней мере, для таких событий.

Мои мысли прервал шум на лестнице. Сначала я не могла понять, в чем дело, ведь Глеб уже ушел на работу. Но тут вспоминала, что мама сегодня ночевала не у себя. Как стыдно! Я даже не зашла поинтересоваться, как она там.

Осторожно держась за перила, мама потихоньку спускалась по лестнице. Я быстренько поднялась к ней и взяла под руку.

— Почему не позвала?

— Ты что! Я не то, что кричать, шептать боюсь.

— А лифт на что?

— Не умею я пользоваться вашими штучками. Мне так привычней, — отмахнулась мама.

Меня всегда поражало, с каким упрямством она не желала осваивать современную технику. Даже если нужно запомнить назначение одной-единственной кнопки, она все равно потратит массу сил и времени, но сделает все так, как ей кажется проще и понятней. Иногда это упрямство меня раздражало и злило. Я пыталась убедить ее в том, насколько удобней, например, пользоваться аудиокнигами, а не слепить глаза над бумажными томами. Я сто раз убеждала ее надеть согревающий костюм, а не кутаться в гору тряпок. А уж говорить о чем-то более сложном даже не приходилось. Нет, и все. Так удобней, и точка.

 Иногда мне казалось, что мама таким образом цепляется за остатки прошлой жизни: не принимает настоящее, потому что оно потеснит в памяти прошлое. Так уж вышло, мама жила только им. А призрачное «сегодня» шумело и перекатывалось гулким эхом где-то за толстыми стенами подвала, там, где она, Ольга Геннадьевна Лемешева, уже давно не значилась в списках живых.

Оказавшись на кухне, мама сразу же попросила отвести ее к себе.

— Неудобно чувствую себя в таких больших комнатах, — оправдывалась она.

— Давай хоть позавтракаешь тут.

— Ой, что-то не хочется. Всю ночь глаз не сомкнула – кошмары мучили. Прилечь бы… я лучше пойду к себе.

— Ну, пожалуйста, останься. Посиди со мной немножко. Мне на работу только к обеду, скучно одной.

— Ну ладно. Только недолго, — согласилась мама и присела к столу.

— Нас с Глебом завтра вечером не будет, ты не пугайся.

— А что такое? В гости?

— Нет, на комиссию идем.

— Опять?

— Ага. Опять и снова.

— Ой, хоть бы повезло, а то все никак.

Когда мама или кто-нибудь из знакомых произносил это дурацкое «а то все никак», я каждый раз чувствовала себя какой-то неполноценной. Как будто это я не могла родить ребенка, не получалось, не дано. А ведь просто не везло, катастрофически не везло. Знала я, и все знали – в этом нет ни моей вины, ни Глеба… и все равно с сожалением и жалостью повторяли это бессмысленное «все никак».

— Да, надеюсь, повезет, — привычно ответила я.

— Дай Бог, дай Бог…

— Ну при чем здесь Бог?

Мама посмотрела на меня осуждающе, но не решилась вступать в бесполезный спор. Мы когда-то договорились, что она не будет пытаться убедить меня в каком-то сверхъестественном вмешательстве, потусторонних силах.

— Ты же знаешь, что это всего лишь случай. Выбор компьютерной программы. Даже если твой бог захочет, чтобы у нас появился ребенок, ничего не выйдет, — я машинально прикоснулась рукой к шее, к тому месту, где остался маленький, еле заметный шрам от вживленного имплантата. Вот и все… великий божественный замысел заткнут крошечным чипом.

— Мне жалко тебя, Аня, — тяжело вздохнула мама.

— Ну, перестань. Все будет хорошо.

— Ладно, я пойду к себе, устала. Поможешь мне?

Мы отправились в комнату и проделали все тот же путь – через шкаф с люком в подвал. Я помогла маме устроиться удобнее, включила ночник.

— Анечка! – окликнула она, когда я уже подошла к лестнице.

— Что?

— Я помолюсь за тебя, и завтра все будет хорошо, — ласково сказала мама.

Через полчаса я была готова к выходу: закрыла дом на все замки и проверила сигнализацию. Так, на всякий случай, а то развелось слишком много любителей позабавиться. Чтобы хоть как-то разнообразить затянувшуюся жизнь, многие пускались во все тяжкие, и лезли в дом не ради наживы, а за порцией адреналина. И пусть бы брали, что хотят, лишь бы не сунули нос в подвал.

Стояла на удивление хорошая для начала осени погода. До моей смены времени было достаточно, я никуда не спешила и поэтому решила пройтись на работу пешком – всего-то несколько кварталов.

Возле многоэтажки у парка толпился народ: человек тридцать стояли на газоне и смотрели вверх. Я подошла ближе. Как ни старалась, но там, наверху, не заметила ничего интересного или необычного.

— Что-то случилось? – спросила я у женщины, стоящей рядом.

— Там, на крыше, парочка…

Я внимательнее вгляделась в вершину сверкающего здания, но опять не обнаружила ничего особенного.

— Где?

— Пока не видно. Спасатели с ними говорят.

Собиралось все больше зевак. Я заметила, что у дома дежурит машина скорой помощи и служба охраны правопорядка.

Вдруг толпа хором ахнула и замолчала. Посмотрев туда, куда были устремлены десятки глаз, я успела различить лишь темное пятно, скользящее на фоне зеркального здания. Потом последовал отвратительный звук — глухой удар с хрустом, как будто с крыши сбросили мешок рассохшихся кирпичей.

Женщина рядом схватилась за голову и грохнулась в обморок прямо у моих ног. Я на мгновение оторопела и, присев к ней, оглядывалась по сторонам в поисках машины скорой помощи. Но врачи промчались мимо меня — спешили к подножию здания. Я машинально проверила у женщины пульс, расстегнула на ней блузку и, достав из сумки бутылку с питьевой водой, обрызгала ей лицо. Бедняга пришла в себя и, хватая ртом воздух, ощупала ушибленный затылок. Через минуту к нам подоспел врач и увел обмякшую женщину в машину скорой помощи.

— Аномалия! – услышала я за спиной. Это был Вадим Перфилов – коллега Глеба. Он, как и многие, часто меня так называл, даже не стараясь разлепить полное имя на составляющие. Сначала я не отзывалась на это «недоимя», а потом привыкла. — Ты что здесь делаешь?

— Да вот, мимо проходила. Не знаешь, что случилось? — я почувствовала облегчение, что встретила хоть кого-то знакомого.

— Да парочка идиотов сиганула с крыши, — Вадим схватил меня за руку и бесцеремонно потащил туда, где, покрикивая на зевак, суетились врачи и служба охраны правопорядка. – Позвонили прохожие, когда эти еще наверху были. Думали уже сворачиваться, ничего интересного. Но тут раз – и эти полетели. Представляешь, мы успели снять!

Перфилов провел меня через толпу, и я увидела «этих», о ком он говорил с таким азартом. На потрескавшемся асфальте лежало два тела: парень, застывший в неестественной позе, крепко держал девушку за руку. Ее светлые волосы слиплись от крови, изо рта по щеке стекала тонкая алая струйка. Но самое ужасное, это глаза девушки – широко открытые, смотрящие в небо, — и губы, искаженные в жуткой, чуть заметной улыбке.

— Записку оставили, — голос Перфилова звучал где-то далеко, как эхо. — «Будем мы жить долго и счастливо, и умрем в один день». Сопляки! Чего наделали! Двадцать с хвостиком лет, а они… Эй, ты меня слышишь? Аномалия…

Не в силах больше смотреть, я попятилась назад и на что-то наступила. Это был кроссовок, обычный кроссовок. Второй такой же — на ноге паренька, которого медики уже укрыли брезентом. Все звуки вокруг слились в один глубокий гул. Мир стал оранжево-бурым и поплыл из-под ног.

* * *

Очнулась я на носилках в машине скорой помощи. Худенькая врач тонкими холодными пальцами расстегивала на мне одежду. Как только я разлепила тяжелые, как глыбы, веки, она склонилась надо мной и тихо спросила:

— Как вы себя чувствуете? Где-нибудь болит?

— Нет.

— Вы ударились головой. Сотрясения нет, но ушиб будет, — врач достала портативный сканер, и по мне заскользила тонкая фиолетовая линия.

— У вас небольшие отклонения в анализе крови, — сообщила врач и тут же сделала пометку в компьютере. – Когда в последний раз вы проходили полное обследование?

— Давно. Я сама врач.

— Ну и что? В нашей базе вы числитесь не просто врачом. Вы, если повезет, будущая мать. Советую серьезней относиться к здоровью.

— Хорошо, — отмахнулась я. Меньше всего мне хотелось слушать нотации.

— Вас отвезти домой?

— Нет, лучше на работу.

— Советую вам…

— Спасибо за заботу, — перебила я, — мне уже лучше.

За несколько минут меня домчали до клиники. Стараясь не шататься, я зашла в здание. Похоже, охранник был уведомлен о моем состоянии, потому как поздоровался и поинтересовался, не нуждаюсь ли я в помощи. Только в лифте, оказавшись, наконец, в полном одиночестве, я почувствовала себя немного лучше. Но неприятные воспоминания не отпускали: этот ужасный хруст, эти глаза и валяющийся рядом кроссовок… еще слишком молодые, почти дети. Вот тебе и врач… Сотни раз оперировала людей, ломала кости, ковырялась в трупах, но никогда не испытывала такого тяжелого чувства.

Завидев меня в дверях, Феликс — давний коллега и условный, но все-таки начальник — бросился ко мне.

Мы давно знакомы. Его отец был другом моего деда, когда-то они вместе работали. Когда дед умер, мне был всего год от роду, Феликсу – лет десять. Наши семьи продолжали дружить и помогать друг другу. Потом Феликс уехал учиться, делал карьеру и через много лет мы снова встретились: клинику, куда меня отправили работать после учебы, возглавлял мой старый знакомый. Я помнила его молодым парнем, который любил захаживать к нам в гости и всегда приносил что-нибудь вкусненькое. Но через много лет передо мной предстал уже совсем другой человек. Феликс поразительно похож на своего отца: такой же высокий, стройный, вечно взлохмаченный, с выражением лица обиженного ребенка. Даже очки, абсолютно не нужные ему после операции, он по привычке продолжал носить и этим еще больше походил на отца. Для Феликса очки стали обязательным предметом гардероба. Без них, по его словам, он чувствовал себя раздетым.

— Аномалия! Ты что это? Ну, ты даешь! Все уже на ушах стоят! – возмущался Феликс. — Ты почему здесь? Я уже к тебе домой собрался ехать.

— Я в порядке. Успокойся.

Феликс подвел меня к дивану, и я с облегчением плюхнулась на мягкое сиденье. Перед глазами взрывались цветные пузыри. Каждый звук в ушибленной голове усиливался стократно и доставлял невыносимые мучения.

— С тобой точно все в порядке?

— Да. Только посижу немного. Можно?

— Конечно. И вообще, лучше езжай домой. Сейчас вызову машину.

— Не надо. Все хорошо, Феликс.

Он сел рядом, замолчал и терпеливо ждал, пока я открою глаза.

— Что случилось-то?

— Грохнулась в обморок. Ничего особенного. Кроме причины, конечно.

— Я наслышан уже. Марина Александровна тоже видела, была там. Прибежала, раскудахталась, как будто на премьеру сходила.

— Это ужасно. Совсем молодые. Казалось бы, и чего? Еще жить и жить.

— В последнее время все чаще слышу о таких случаях, – Феликс на мгновение задумался и снова принялся уговаривать меня отправиться домой.

Устав убеждать его в том, что все в порядке, и болезненно ощущая обратное, я сдалась. Уже возле машины я вспомнила о сегодняшнем мероприятии.

— Сегодня иду на собрание Комиссии.

Феликс вздохнул и скорчил унылую мину:

— Должен пожелать тебе удачи, но не буду.

— Спасибо, я знала, что ты хороший.

— Я расчетливый. Вот получишь разрешение, а я — ищи тебе замену. А работники знаешь как нужны! Если б еще в обмороки не падали…

— Пока, Феликс. Держи за меня кулачки, — улыбнулась я и села в машину.

Остаток дня прошел как в тумане. Все-таки чувствовала я себя не очень и причина, кажется, была не только в недавно перенесенном обмороке. Я приготовила ужин и спустилась в подвал. Меня слегка подташнивало, бросало то в жар, то в холод. Мама поойкала, попричитала о нынешней загрязненной до предела атмосфере и робко поинтересовалась:

— А ты часом не беременна?

— Ты что! Это исключено.

— На солененькое не тянет?

— Похоже, у тебя это главный показатель. Меня сегодня врач осматривала. Сказала бы, если что.

Я решила ничего не говорить о случившемся, убрала остатки ужина и пошла наверх.

Ровно в положенное время Глеб вернулся с работы. Виновато улыбаясь, достал из-за спины цветы и протянул мне. Он всегда так делал, полагая, что все обиды в жизни женщина непременно прощает за букет цветов. Чем он внушительнее по размерам, тем более виноватым себя считает муж. На этот раз по трем чахлым розочкам я поняла – передо мной невинный ангел.

Но демонстрировать обиду было некогда и незачем. Буквально через три часа нам предстояло изображать идеальную, счастливую пару, всей душой желающую обзавестись розовощеким малышом. Последнее было правдой.

За час до начала собрания мы вышли из дома. Глеб всю дорогу что-то рассказывал, улыбался, в общем, пребывал в прекрасном настроении. Я почти не слушала, отвечала на вопросы невпопад и думала только о том, как бы меня не стошнило прямо в машине.

— Заедем в магазин? – Глеб был так взволнован предстоящим собранием, что даже не заметил моего состояния.

— Какой магазин?

— Как какой? За погремушкой!

Это была наша старая традиция: каждый раз перед собранием мы покупали детскую погремушку или еще что-нибудь символическое. На счастье. Глупо, конечно, но мы надеялись, что это принесет удачу. В этот раз мне не до погремушек. Я с ужасом представляла, что придется провести в машине на десять минут больше.

— Давай не поедем. Я себя плохо чувствую и хочу побыстрее оказаться на месте.

Глеб нахмурился и замолчал. Наверное, он долго подбирал самые колкие слова, чтобы ужалить меня больнее. Что-что, а обиды мой муж не забывал никогда. Нашу вчерашнюю ссору тоже старательно положил на полочку будущих отмщений.

— Для тебя все это ничего не значит, — наконец выдавил он. – Может, ты вообще не хочешь детей?

Я чуть не задохнулась от обиды. И это он говорит мне, столько лет обивающей порог Комиссии по евгенике, терпящей боль в медицинских кабинетах!

— Или ты от меня детей не хочешь? А?

— Глеб, хватит говорить ерунду.

Но он еще не все сказал и продолжал буравить меня едкими заготовками.

— Конечно, есть кандидатуры более подходящие. Вот, например, господин Феликс, побогаче меня, ученый, начальник к тому же. Я уже надоел… жизнь большая, нужно успеть все… и всех.

— Замолкни! Слышишь, заткнись! – вырвалось у меня. В тот момент я готова была растерзать Глеба на мелкие кусочки. Он измучил меня ревностью. Вокруг него существовали только соперники и враги.

Похоже, он не ожидал от меня таких слов. Я и сама от себя такого не ожидала – привыкла во всем ему потакать, молчать и подчиняться. Он хмыкнул, скривил презрительную ухмылку и уставился на дорогу.

Мы прибыли на собрание за полчаса до начала. Не разговаривая друг с другом, нашли места в третьем ряду, прямо у огромного монитора, который занимал чуть ли не половину просторного зала. Все вокруг суетились, нарядные, улыбающиеся, теребили в руках розовые конвертики. Казалось, сейчас на высокий подиум к трибуне, светящейся ультрафиолетом, выйдет человек в смокинге и объявит номинации на Оскар.

Наконец, все уселись, раздался предупредительный сигнал. На огромном мониторе засияли милые личики малышей и счастливые улыбки женщин. Зал заполнила приятная музыка, вперемешку с заливистым детским смехом. От этой заставки по телу каждый раз бежали мурашки, и волнение переполняло до краев. Хотя бы ради этого стоило приходить на собрания.

Под общие аплодисменты на подиум вышел постоянный ведущий. Он уверенным шагом подошел к трибуне и объявил:

— Добрый вечер! Приветствуем на юбилейном, сто пятидесятом собрании Комиссии по евгенике! Возможно, сегодня настал именно ваш час! Итак, внимание на экран!

Я все время думала, ну зачем он говорит эту последнюю фразу, да еще так торжественно: «Внимание на экран!». На монитор трудно не обращать внимания, тем более что сам «конферансье» на фоне светящейся громадины выглядел жалкой козявкой в смокинге.

На мониторе появился довольно известный человек – главный специалист по евгенике Андриана Майер. Она улыбалась неподражаемой улыбкой, а я неизменно смотрела ей в рот и думала, что на этом мониторе один ее зуб больше, чем моя голова.

Андриана поприветствовала всех и торжественно объявила:

— Мы верим, что в этом зале собрались достойные члены нашего общества, способные воспитать новое поколение в лучших традициях патриотизма и ответственности! — пафос просто пер из Андрианы, но жутко не шел ее смазливому личику. — Мы надеемся, что каждый в этом зале понимает, какую ответственность на себя берет. Только от вас зависит будущее нашего государства. Правительство гарантирует вам помощь и полное обеспечение!

В тот самый момент, когда огромная, светящаяся Андриана произносила преисполненную глубокого патриотизма речь, я любила разглядывать лица сидящих в зале: завороженные, с приоткрытыми ртами, они немигающими глазами смотрели прямо перед собой и, кажется, не дышали от благоговения. Как будто к ним, на землю спустился бог и несет истину, ценнее и выше которой нет и быть не может. Удивительно, и как может вызывать трепет эта выученная наизусть речь? Заезженная пластинка. Меня поражал только размер Андрианы. Каждый раз после этих собраний мне еще долго снились кошмары, как будто она смотрит прямо на меня и кричит: «Ты не достойна иметь ребенка! Ты прячешь в подвале старуху!», — откуда-то появлялась такая же огромная рука с аккуратным маникюром, хватала меня и выбрасывала вон из зала под общие аплодисменты. А я плакала от обиды и страха, пока не просыпалась от собственных всхлипываний.

— Перейдем к статистике, — продолжила Андриана, но уже более сдержанным тоном. Ее лицо, как по щелчку переключателя, мгновенно стало деловитым. – За последний месяц численность населения нашего округа сократилось на пятьсот шестьдесят четыре человека.

Это на порядок выше, чем раньше! Теперь я поняла, почему нас собрали не через три месяца, как обычно, а всего через тридцать три дня после прошлого собрания. Обычно показатель смертности по нашему округу за квартал составлял человек девятьсот, а, значит, в месяц по разным причинам погибало около трехсот граждан. Но не пятьсот шестьдесят четыре! Это почти вдвое больше!

— Сейчас нам предстоит восстановить равновесие, — говорила Андриана. – На сегодняшнюю комиссию мы пригласили всего две тысячи семейных пар. А это значит, что право и официальное разрешение родить ребенка получит почти каждая четвертая семья.

По рядам пронесся вздох удивления, зал взорвался овациями. Еще бы! Такого шанса на успех еще никогда не было. Глеб аплодировал вместе со всеми, дергал меня за руку, улыбался и был готов просто вспыхнуть от счастья. И только я, похоже, одна во всем зале, не понимала этой истерии. Неужели не ясно, что скрывается за всеми этими красивыми словами? Погибло больше полутысячи человек! Всего за один месяц! В мирной жизни. Но, похоже, в зале никто не задумывался о страшной статистике и, тем более, не думал о причинах. Пол тысячи смертей обернулись большой радостью для тех, кто пришел на собрание.

— Желаю вам удачи! Верю, что вы все этого достойны!– лучезарно улыбнулась Андриана и исчезла с монитора.

Аплодисменты стихли.

— А сейчас главная часть мероприятия! – ведущий снова оказался в центре внимания. — Компьютер случайным образом выберет семьи, которые в ближайшем будущем смогут обзавестись малышами. Фамилии везунчиков появятся на нашем мониторе. Помимо прочего, кресла с номерами их мест в зале загорятся розовым светом. Те, кто по какой-то причине не смог присутствовать на собрании, могут следить за результатами розыгрыша в прямом эфире. Передаем им привет и желаем удачи! Все пары будут дополнительно уведомлены о результатах.

Сотни глаз впились в монитор. Даже я занервничала.

— Ита-а-а-ак… отбор пошел!

Буквально через несколько секунд зал, все это время пребывающий в темноте, вспыхнул розовыми огнями. Мое белое платье тоже окрасилось в ярко-розовый цвет. Глеб бросился ко мне с объятиями.

Первые мгновения я не могла понять, что произошло. Осознание обрушившегося счастья еще фильтровалось где-то глубоко в душе. Я так долго ждала этого дня, настолько тщательно отрепетировала счастье, что сил обрадоваться по-настоящему уже не осталось. Только чувство глубокого облегчения ухнуло в пятки.

— Поздравляю 564 семьи с будущим прибавлением! Прямо сейчас с главного компьютера на ваши имплантаты поступил разрешающий сигнал. С сегодняшнего дня вы можете стать родителями! Не забудьте оформить необходимые документы. Удачи вам всем! — закончил ведущий и покинул веселящуюся толпу.

Как только мы сели в машину, Глеб начал кому-то звонить. Нетерпеливо слушая длинные гудки, он завел машину и нажал на газ. Наконец, ему ответили.

— Вадим? Это Белов. Знаешь откуда я сейчас еду? С Комиссии. Да. И знаешь что? Можешь забыть о кресле начальника отдела, — Глеб разразился хохотом. – Так что я выиграл. С тебя ящик пива! Настоящего! Понял?

Я сидела рядом, но чувствовала себя пустым местом. Муж ни разу не взглянул на меня, он был поглощен каким-то своим, отдельным от моего, счастьем. Закончив разговор, он уставился на дорогу.

— Глеб, где ты выиграл?

— Что?

— Я спрашиваю, где ты выиграл? Что за ящик пива?

— А, — отмахнулся он, — у нас в отделе освободилось место начальника. Я и Вадим Перфилов – две кандидатуры. Но по закону повышение положено кому?

— Кому?

— У кого есть ребенок!

И тут до меня дошло, почему Глеб так горячо возжелал наследника. Мы уже перестали появляться на подобных «розыгрышах детей», просто ждали уведомления. А тут он снова загорелся, потащил меня на это собрание. И все из-за тепленького местечка…

— Ты чудовище, — выпалила я то, что давно вертелось на языке.

— Кто? Я? – Глеб вперился в меня глазами. — Я — чудовище?

— Да. Ты делал это только ради повышения?

— Нет конечно! Еще и для того, чтобы получить новый дом или вообще переехать к чертовой матери из этого вонючего городишка в нормальное место! Чтоб нам всем хорошо было, понимаешь? Дура ты, Аномалия, я ж ради тебя старался!

— А ты спросил, хочу ли я куда-нибудь переезжать? Ты хоть раз поинтересовался, чего хочу я? Ты вообще не понимаешь, что происходит вокруг! Хоть раз задумался, что значит этот розовый конверт? — я выхватила из сумки приглашение на собрание и в ярости швырнула на руль, прямо перед Глебом. Конверт скатился и упал ему под ноги. — Это означает, что погибло больше, чем полтысячи человек! Всего за один месяц! Вдумайся в эту цифру!

— Мне плевать! Важно то, что у нас будет ребенок!

 Тяжелый ком обиды и злобы сдавил горло. Я отвернулась от Глеба и решила больше ничего не говорить. Это все равно, что спорить со стенкой. Но слезы все равно предательски катились из глаз.

Глеб, чертыхаясь, одной рукой пытался нашарить упавший на пол конверт.

Я не успела понять, как это произошло. Помню только, как под самые колеса с обочины шагнула женщина. Помню ее безумную улыбку и гулкий удар о лобовое стекло. По крыше прокатился гром, завизжали тормоза, и подушка безопасности шибанула в лицо.

— Твою мать! – заорал Глеб. — Куда ты прешься!

Отстегнув ремень, я выскочила и машины. Женщина лежала ничком в нескольких метрах от нас. Кто-то из прохожих уже вызывал скорую.

Я подбежала к окровавленному телу, упала на колени, судорожно пытаясь нащупать тонкое биение пульса на шее женщины.

Глеб подошел ко мне и вопросительно кивнул.

— Мертва, — прошептала я и зашлась мелкой дрожью.

— Ну вот, — спокойно сказал Глеб, — теперь можно рожать двойню.

* * *

Прошло почти девять месяцев с того дня, как мы с Глебом получили долгожданное разрешение от Комиссии по евгенике. Но, видимо, долгие годы напрасных надежд привели к тому, что я уже не испытывала священного трепета от осознания собственной избранности, и даже более того, эта мысль меня угнетала.

Я все чаще думала, насколько изменится моя жизнь после появления ребенка. Придется оставить работу и исправно ходить на занятия по основам психологии, педагогике, идеологии и множеству других дисциплин. Из меня сделают профессиональную мать, беспристрастную, циничную, образованную… в общем, живой механизм по воспитанию нового поколения. Как положено.

Мне было страшно и неуютно в новой роли. И, может быть, именно из-за этого страха мой организм отказывался следовать намеченным планам Комиссии по евгенике, бунтовал и не желал «чуда природы». Все анализы были в норме. Шли дни, но ничего не происходило.

Чтобы хоть как-то отвлечься, я с головой ушла в работу. Находилось сто причин и тысяча неотложных дел, лишь бы поменьше находиться дома, лишь бы не видеть вопросительного взгляда мужа и не оправдываться, почему я до сих пор не осчастливила его новостью о беременности.

Мама тоже ждала и волновалась. В последнее время ее состояние ухудшилось, она все реже вставала с постели, а я не могла постоянно находиться с нею рядом.

Почти сразу после собрания Комиссии, Феликс перевел меня в другое отделение. Он считал, что там мне будет легче, и я смогу морально подготовиться к предстоящим переменам. Моей основной обязанностью стало общение с будущими мамами, консультирование и сопровождение беременности. Счастливые лица матерей, пухленькие малыши как будто заменяли то, чего не было у меня, заполняли пустоту внутри, заставляли хотя бы на время забыть о собственных сомнениях. Но не надолго.

То, что начало происходить через несколько месяцев после моего перевода, только усилило страх, потому как внятного объяснения тем жутким событиям я найти не могла.

Однажды ко мне на прием пришла пациентка. Помню, звали ее Марией. Самая обычная женщина, пусть и не в самом обычном положении. Но такие за день через мой кабинет проходили десятками. Она поздоровалась, представилась и осторожно уселась на смотровой стол.

Несколько стандартных вопросов о самочувствии, парочка дежурных улыбок. Мария, болтая ножками, поглаживая округлившийся живот, щебетала о том, что уже готова детская комната, и если родится мальчик, назовут в честь мужа, а если девочка… Я слушала и кивала в ответ, машинально настраивая ультразвуковой сканер и пролистывая результаты предыдущего осмотра. Шестой месяц беременности. Все показатели здоровья в норме.

Пациентка улеглась на стол и с блаженной улыбкой уставилась в потолок. На мониторе показались первые очертания будущего человечка. Вот его ручки, пальчики полностью сформированы, сжаты в крохотный кулачок. Вот его ножки… нет, все-таки ее ножки, это будет девочка, красивая девочка … А что это рядом с ножкой? И вот это, возле головы? Я прильнула к монитору, но как не вглядывалась, никак не могла понять, что же это за комочки вокруг сжатого тельца малыша.

Сканер неисправен, подумала я. Но, повторив процедуру на другом аппарате, тут же вызвала Феликса.

Мария нетерпеливо смотрела на меня.

— Что-то не так? – она приподнялась на локте, пытаясь заглянуть в монитор.

— Как вы себя чувствуете? Есть жалобы?

— Нет, все хорошо. Что-то с ребенком?

В кабинет зашел Феликс и сразу же направился к сканеру. Несколько минут он молча, сосредоточенно изучал изображение на мониторе.

— Скажите, а сколько вам лет? – наконец спросил он Марию.

— Сорок шесть. Что-то не так? Что с моим ребенком?

Феликс молчал всего несколько секунд, явно подбирая нужные слова, но эти мгновения тягучей бесконечностью повисли в воздухе. Я, как и Мария, с замиранием следила за каждым его движением. Неужели моя догадка верна?

— В вашей матке появилось еще пять эмбрионов, — наконец произнес Феликс.

— Что значит «появилось»? – женщина мгновенно вскочила со стола.

— Сканирование показало, что помимо одного плода в вашем теле развивается еще пять эмбрионов.

— Разве такое может быть? – побледнела Мария.

— Когда был последний осмотр?

— Две недели назад, — ответила я.

— И что, в прошлый раз ничего не обнаружила?

— Нет. Плод развивался нормально. Можешь посмотреть, в базе все анализы и запись сканирования.

— Что с моим ребенком? – Мария схватила Феликса за руку.

— Успокойтесь, не паникуйте. Сейчас вы отправитесь домой, а завтра снова придете на прием. Возможно, наша техника вышла из строя, такое бывает, — голос Феликса звучал настолько спокойно и уверенно, что я сама чуть не поверила в досадную ошибку. Он ласково погладил дрожащую руку женщины, осторожно расцепил ее пальцы.

Мария, как загипнотизированная, обулась, взяла сумку и, неуверенно оглядываясь на нас, поплелась к двери.

— Завтра? – переспросила она.

— Да. В три часа дня. В этом кабинете, — так же спокойно ответил Феликс.

Как только дверь кабинета захлопнулась, он открыл базу данных и минут десять внимательно изучал материалы предыдущего осмотра. Что он надеялся там увидеть? На записи сканирования все абсолютно очевидно – плод один, развивается нормально, отклонений нет.

— Так, сейчас беременность на семнадцатой неделе. Остальным эмбрионам по развитию можно дать где-то по месяцу, максимум полтора. Но на предыдущем осмотре две недели назад их не нет. Так?

Я лишь кивнула и почему-то почувствовала глубокую вину за эту бедную, растерянную женщину и ее малыша.

— Это может означать, что новые зародыши развиваются быстрее нормы. Но откуда они взялись? Может быть двое, трое, но не пятеро!

— Может быть, это из-за имплантата? Вдруг, он неисправен, и сигнал о созревании яйцеклетки продолжает поступать? – предположила я.

— Но почему пять? И почему они так быстро развиваются? Это невозможно. Имплантат не подавляет развитие яйцеклеток, немного сдерживает, чтобы их ресурса хватило хотя бы лет на семьдесят. Имплантат вырабатывает гормон, который вызывает изменение эндометрия, что делает невозможной имплантацию оплодотворенной яйцеклетки. Вот и все! Можно было бы предположить, что в случае с этой женщиной виноват имплантат, но принцип действия другой, понимаешь? Не может ни с того ни с сего появиться пять зародышей! Не может…

Мысли спутались, ни одного здравого объяснения этому случаю я не находила. Феликс тоже молчал и лишь озадаченно потирал лоб.

— Завтра позовешь меня, — сказал он и вышел из кабинета, оставив меня в полной растерянности.

На следующий день Мария пришла ровно в назначенное время. Мы с Феликсом уже ждали ее и были готовы к любым сюрпризам.

Повторное сканирование показало, что за сутки пять аномальных зародышей выросли в полтора раза. С такими темпами Мария рисковала потерять долгожданного ребенка.

Результаты генетического анализа тоже оказались неутешительными: женщина вынашивала пять зародышей с множеством врожденных пороков. Чтобы спасти здорового ребенка, срочно требовалась операция.

Как и положено по правительственной инструкции, Феликс срочно направил все результаты обследования и заключение в Комиссию по евгенике. Через два часа с нас взяли подписку о неразглашении, а Марию забрали прямо из кабинета и увезли в неизвестном направлении, оставив Феликсу документ с правительственной печатью. Больше о судьбе Марии мы ничего не знали.

Этот случай так и остался бы страшной ошибкой природы, если бы через три недели ко мне на прием не пришла женщина с точно такой же аномалией. Только недоразвитых плодов в ее теле оказалось уже семь. Участь Марии постигла и ее.

Феликса как будто подменили. Он погрузился в свои мысли, ничего вокруг не замечал и только целыми днями пропадал в лаборатории. Когда мы изредка встречались в коридорах, он на секунду останавливался, смотрел в глаза так, будто хотел сказать что-то очень важное, но каждый раз сдерживался.

Однажды он вызвал меня в кабинет и прямо с порога спросил:

— Анна, сколько месяцев прошло после собрания Комиссии?

— Почти девять… нет, десять. А что?

— Когда в последний раз ты проходила обследование?

— На прошлой неделе.

— Ты не можешь забеременеть?

— Не могу, — я почувствовала, как горячая волна краски хлынула в лицо, будто меня уличили в чем-то преступном.

Этот вопрос в последнее время я слышала все чаще. А уж сколько раз на него приходилось отвечать, объясняясь перед мужем. Иногда мне казалось, что это единственное, что интересовало людей в моей жизни. Почему ты не можешь забеременеть? Когда ты родишь? Сколько еще ты будешь ходить бездетная? Каждый раз вместо ответа хотелось как следует замахнуться и съездить по очередной ухмыляющейся морде… или сочувственной, но от этого не менее противной. И все равно, каждый раз я взахлеб оправдывалась и пыталась перевести разговор на другую тему.

Феликс заметил мое смущение и сразу же оговорился:

— Это бывает. Просто организм привыкает к новым условиям. Анализы в норме?

— Да.

Феликс кивнул на кресло рядом, приглашая присесть. На какое-то время он впал в привычный молчаливый транс, просто застыл и смотрел в одну точку. Я уж было начала чувствовать себя лишней в этом кабинете, как он продолжил:

— Знаешь, я бы пока советовал тебе воздержаться от зачатия, — эти слова неприятно резанули по ушам. Хоть я и сама привыкла к таким прямым и четким терминам, но все же… Мне стало неприятно, что он относится ко мне, как к какой-то крысе в банке, советует мне «воздержаться от зачатия». Я даже не нашла, что ответить.

— Вчера к нам на прием снова пришла женщина с пороком беременности, — тихо добавил Феликс, как будто боясь, что кто-то подслушает наш разговор, — понимаешь?

— Не очень, — честно ответила я.

— За последний месяц это уже третий случай.

Да, я думала об этом, но каждый раз старалась отогнать эти мысли, не связывать их в единый клубок, потому как сама была его невольной частью.

— Что ты хочешь сказать?

— Пока ничего. Есть кое-какие догадки, но пока послушай меня и…

— Я поняла, — оборвала его на полуслове, боясь снова получить оплеуху в виде какого-нибудь медицинского термина, — честно говоря, и не собиралась.

— Почему? – искренне удивился Феликс, — думал, ты только об этом и мечтаешь.

Острая необходимость поговорить с кем-то по душам, излить сомнения и переживания, карабкаясь, вылезала наружу. Я почувствовала, как слезы кривой линзой застилают глаза.

Феликс встал, подошел ко мне, присел рядом.

— Анна, что-то случилось? – он осторожно взял меня за руку.

— Нет, все нормально, просто мне страшно.

— Проблемы дома?

— Есть немного, но все пройдет, все будет хорошо, — я, скорее, пыталась убедить в этом себя, чем Феликса.

— У тебя не лады с Глебом?

— Ты знаешь, как зовут моего мужа? – я попыталась улыбнуться.

— Я все знаю. По крайней мере, стараюсь быть в курсе. Ну все, хватит! Не реви, тебе это не идет. Ты же сильная, – Феликс протянул мне салфетку.

Когда я уже собралась уходить, но он достал из кармана маленькую белую баночку и протянул мне.

— На, возьми.

— Что это?

— Противозачаточные.

— Где ты их взял? – удивилась я, ведь противозачаточные препараты были строго запрещены. Правительство решило, что контроль рождаемости должен быть в одних руках, а не на усмотрение каждого. Да и с изобретением имплантатов необходимость в контрацепции отпала сама собой.

— Не задавай лишних вопросов. Просто возьми. Захочешь – воспользуешься, не захочешь – выбросишь. Только не в мусорку, лучше верни, если не понадобятся.

Я засомневалась, глядя на пузырек в руках Феликса.

— Не бойся. Они безопасны. Как только перестанешь их принимать, сразу сможешь забеременеть. В крови препарат не обнаруживается, так что…

Почему-то в этот момент я вспомнила о Глебе, его требовательный тон, колкий взгляд – и рука сама потянулась к таблеткам.

— Вот и правильно. Я советую пока воздержаться от беременности, а то черт знает что творится, – вздохнул с облегчением Феликс. — Пока не выясним, лучше не рисковать.

* * *

Глеб пришел с работы пьяным. На мое предложение помочь снять верхнюю одежду он промямлил что-то невнятное, одарил презрительным взглядом, и, не разуваясь, пошлепал в спальню. Там он стащил с себя куртку, швырнул ее на кресло и с размаху бухнулся в постель.

— Ну, жена, — криво ухмыльнулся он и призывно пошлепал рукой по постели, — будем наследников делать или не будем? А?

— Где ты набрался? – я старалась сохранять спокойствие.

— Где, где? На бороде! – заржал Глеб.

— Понятно, — я подождала, пока приступ его идиотского смеха не забулькает от подступающей рвоты и не затихнет вовсе. – Поговорим завтра. Спокойной ночи.

Я пошла ночевать в комнату, где когда-то жила мама. Не прошло и десяти минут, как на пороге нарисовался Глеб.

— Ты что, спать с законным мужем не будешь? – он попытался обнять меня.

— Глеб, ты пьян! Давай оставим все разговоры на завтра.

— Поговорим завтра, а все остальное – сегодня, — не унимался он.

От запаха спиртного, повисшего в комнате плотным амбре, мутило. Глеб схватил меня еще сильнее и попытался поцеловать. Увернувшись от кривых, слюнявых губ, я что есть силы оттолкнула его. Он потерял равновесие и неловко шлепнулся на пол. Он сейчас встанет и,скорее всего, ударит меня, подумала я. Но Глеб неподвижно лежал на полу и даже вытянулся, закинул руки за голову, устраиваясь поудобнее.

— Дура ты, Аномалия! – глядя в потолок, промямлил он. — Дура набитая…

— Глеб, иди спать.

— Какое спать! У меня все летит к чертовой бабушке, а ты – спать! Сегодня Вадим с женой получили разрешение от Комиссии. Понимаешь?

— И что?

— Я ж говорю – дура ты! – Глеб приподнялся на локте и сел, шатаясь из стороны в сторону, как сломанный маятник. — Он смеялся надо мной. Ты вот все никак не отелишься! А я место теряю, между прочим.

Внутри меня закипал вулкан злости и негодования. Глеб уже давно перестал говорить «мы», он все время повторял «я», «мое», «мне». Он отделил себя от меня, свои интересы и потребности — от моих, свои желания — от моих возможностей. Ребенок ему нужен был как козырь в гонке за место под солнцем, а я — как инструмент по его производству.

— Ты – свинья! – четко, почти по слогам произнесла я, глядя в его заплывшие глаза.

Глеб опять скривил презрительную ухмылку.

— А что поделать? – развел он руками. — Жизнь такая. Естественный отбор. Кто успел – тот и съел. Или ты думаешь, что одна такая? Как же! Посмотри вокруг! Толпы таких ходят… еще и лучше. А ты – пустышка! Даже ребенка родить не можешь.

Мне нечего было ему ответить, да и незачем. Глеб молча встал и поплелся обратно в спальню. Через несколько минут дом сотрясался от пьяного храпа. А я стояла посреди комнаты разбитая и опустошенная, как заблудившийся в лесу человек, который бродил-бродил кругами и вышел на ту самую поляну, где так долго набирался сил на последний рывок. Ночь наваливалась на меня немой тяжестью. В кармане лежала баночка с таблетками. А что бы сделали вы на моем месте? Нельзя плодить уродов. Нельзя.

Я проглотила таблетку и легла в постель. Сон никак не приходил. Проворочавшись час с боку на бок, я встала. За окном дышала теплая летняя ночь. Жаль было тратить ее на бессонницу. Накинув легкий плащ, я вышла на улицу.

Иногда тьма – последний уют, самый простой и самый надежный. Желая побыть в одиночестве, я сошла с улицы, освещенной сотнями огней, и свернула в глухой переулок. Ветер ласково обдувал разгоряченное лицо, шуршал под полами плаща. Никогда раньше я не бродила вот так по ночам, без цели, не задумываясь, куда и зачем иду.

Но насладиться тишиной и покоем мне не удалось. Почти сразу ко мне подрулила патрульная машина.

— У вас все в порядке?

— Да, спасибо.

— Советую вам не ходить здесь. Это может быть опасно.

Я промолчала и продолжала медленно идти по тротуару.

— Подвезти вас домой?

— Нет, спасибо, я живу недалеко.

Патрульный еще какое-то время раздумывал, как поступить со мной, но, убедившись, что я нахожусь в здравом уме и твердой памяти, пожелал приятной прогулки, и машина свернула на другую улицу.

Я опять осталась одна среди дремлющих низеньких домиков, время от времени подмигивающих мне сонными окнами. Вокруг не было ни души. Чувствуя неожиданную свободу, я углублялась все дальше и дальше в сонные переулки, шла наугад, зарываясь в темноту. Беспокойство и страх отступали. Время как будто остановилось и с любопытством разглядывало случайного прохожего в длинном, развивающемся на ветру плаще.

Проходя мимо перекрестка, в тупике улицы я заметила двухэтажный дом. Мое внимание привлек мягкий рассеянный свет, несколько человек у входа и очень непривычный вид здания. Высокая арка доходила почти до второго этажа дома. Распахнутые двухстворчатые двери напоминали крылья огромной доисторической бабочки. Высокие, узкие окна светились причудливыми узорами витражей. Вместо привычных покатых срезов крыш к небу тянулись три белых купола, из-за кирпичных башенок под ними похожие на порции пломбира в вафельном рожке.

Из здания то выходили, то заходили люди. Поглазев на странный дом, я собралась идти дальше, но услышала за спиной шаги. Ко мне приближался мужчина в длинном черном плаще. Первое, что пришло в голову: «Анна-Амалия, ты снова влипла в какую-то неприятную историю». Но мужчина вышел на освещенное место и улыбнулся мне так открыто и по-доброму, что я отбросила мысль о бегстве. Он спокойно подошел ко мне и тихо сказал:

— Не стойте здесь одна. Пойдем, нас уже ждут, — он кивнул на тот самый дом, который я только что разглядывала.

Не знаю почему — то ли из любопытства, то ли от приступа беспечности – я пошла с ним. Возле изгороди я остановилась в нерешительности, но незнакомец снова улыбнулся так, как будто обладал какой-то тайной истиной, будто знал что-то такое, о чем я даже не догадывалась.

По высоким ступеням мы поднялись к двери и вошли внутрь. На длинных лавках в несколько рядов сидели люди, почти все — в таких же темных плащах или строгих костюмах. Вокруг горели сотни свечей, и звучала непередаваемо тонкая музыка, от которой мягкое невесомое тепло разливалось по телу. Это были человеческие голоса, слитые в единое, органичное пение, и какой-то неизвестный мне музыкальный инструмент с десятками длинных позолоченных труб. Мой попутчик безмолвно, лишь кивком головы пригласил меня сесть рядом.

Мне не было страшно, я чувствовала себя вполне комфортно. На мгновение даже показалось, что я здесь уже была когда-то. Легкое дежавю.

На возвышение, похожее на маленькую сцену, поднялся мужчина, и музыка стихла. Длинная золотистая одежда, высокий головной убор, какие-то непонятные предметы в руках, которыми он попеременно тряс – все это говорило о том, что он здесь, видимо, самый главный. Как только он произнес первые слова, все сложили руки перед собой и покорно склонили головы. Я на секунду замешкалась и решила последовать общему примеру. Сосед скользнул по мне подозрительным взглядом и тоже опустил голову.

Мужчина в золотистой одежде монотонно бормотал какие-то слова, сливая их в один певучий стих, то понижая голос, то повышая. Невидимый хор вторил ему. Эхо разносило звуки по залу, усиливая их многократно. Как по мановению, все присутствующие в зале начинали подпевать, делали какие-то затейливые движения руками. Сосед снова недоверчиво посмотрел на меня.

«Секта!» — вспыхнула страшная догадка. Глеб когда-то мне рассказывал, что в городе действуют секты, пропагандирующие антиправительственные идеи. За участие в подобных группировках грозила серьезная ответственность. И хоть в последнее время о сектах ничего не было слышно и по всем каналам хвастались, что это зло удалось искоренить, время от времени набегала волна новых арестов, и снова предупреждения сыпались со всех сторон.

Я вскочила и понеслась к выходу. Мне вслед изумленно поворачивались, но никто ничего так и не сказал.

Оказавшись на улице, я огляделась, пытаясь сообразить, какой дорогой быстрее уносить ноги. Успела даже пожалеть, что не вняла предупреждениям патрульного и не вернулась домой.

Из здания, шурша полами длинного плаща, вышел тот самый мужчина, который десять минут назад любезно сопроводил меня к новым проблемам.

— Вы не из наших, — то ли спросил, то ли констатировал он.

— Нет!

— Я не сразу понял, принял вас за свою. Вы тоже в плаще. Не заметил, что не в таком…

— Секта? – кивнула я на плотно закрытые двери.

Он улыбнулся и тяжело вздохнул.

— Нет, это не секта. Это церковь.

— Какая разница!

— Очень жаль, что теперь люди не видят принципиальной разницы между сектой и церковью, — мужчина опустил глаза и спрятал руки в рукава плаща. – К тому же, сами подумайте, если бы мы были сектой, разве собирались бы так открыто, в центре города?

Действительно, об этом я как-то не подумала. Да и кто виноват, что я здесь? За руку не тянули, сама пришла.

— Илья, — сказал он и протянул руку.

Я стояла, как столб, и смотрела на открытую ладонь. Это неловкое молчание тянулось достаточно долго, но Илья терпеливо ждал. Его большие серые глаза смотрели открыто, в них не было зла, только какое-то печальное спокойствие.

— Анна-Амалия, — я решилась и тоже протянула руку.

— Что вы делаете здесь так поздно, одна, на окраине города?

— Гуляю.

— Или бежите?

— От кого мне бежать? – удивилась я.

— Вы сами ответили – от кого-то.

Я не нашла, что ответить. Да и нужно ли? Тем более, его это абсолютно не касалось. Чтобы перевести разговор на другую тему, я сказала первое, что пришло в голову:

— Чем вы тут занимаетесь?

— Молимся Богу, — не задумываясь, ответил Илья.

Снова в воздухе повисла неловкая пауза.

— Вы не знаете, кто такой Бог, — улыбнулся он, глядя на меня как на неразумное дитя.

— Знаю, но по-своему.

— А как это – по-своему? – он снова одним вопросом загнал меня в тупик. – По-своему – это как показывают по телевидению и рассказывают на идеологических собраниях?

— «По-своему» – это значит по-своему.

Илья запрокинул голову и, прищуриваясь, с минуту вглядывался в звездное небо. Было самое время удалиться. Но как только я сделала несколько шагов вниз по ступеням, он последовал за мной.

— Давайте я вас провожу, — предложил Илья. — Уже поздно, не хочу, чтобы вы попали в беду.

— Нет, спасибо, я лучше сама. Я живу недалеко.

— Вы боитесь, что нас увидят? Вернее, увидят вас со мной?

— Не боюсь. Но опасаюсь. Не хочу лишних проблем с законом.

— У вас не будет проблем. Наша деятельность законна. Другое дело, что церквей осталось считанные единицы. Хоть христианские конфессии и объединились, несмотря на многовековые разногласия, но прихожан становится все меньше, — в голосе Ильи прозвучала тоска и растерянность. Впервые за все наше знакомство он выглядел не таким уверенным и спокойным, каким показался сначала.

— Людям незачем верить в Бога, когда они сами стали богами. Теперь им не Бог дарует вечную жизнь, а наноботы, — добавил Илья. – Ибо не знаете вы, что творите…

Я направилась по дорожке к выходу. Илья, как безмолвный хранитель, тихо шел за мной. У ворот я остановилась.

— Илья, не надо меня провожать. До свидания.

Он пожал плечами и ответил:

— Хорошо, не буду. Только помните, Анна-Амалия, наши двери всегда открыты. Бог поможет вам.

Я лишь кивнула в ответ и поспешила оказаться за оградой этого странного места.

* * *

Весь следующий месяц прошел как во сне. Кошмарном сне.

Каждый раз, приходя на работу, я со страхом ожидала начала приема. Ко мне в кабинет приходили счастливые женщины – будущие мамы. А я, глядя на очередную пациентку, боялась нажать кнопку ультразвукового сканера и увидеть на мониторе букет аномалий. Пациенток с пороками развития плода становилось все больше. Никто не знал причин. Никто ничего не говорил. И в этой ситуации нам, простым врачам, приходилось труднее всего. Какие бы понятные и осторожные слова я не подбирала, бедным женщинам от этого легче не становилось. Невыносимо больно было слушать их вопли и стенания. Еще трудней – объяснить, почему это случилось именно с ними.

Постепенно пациенток перестали увозить в Центр евгеники. Нам приказали просто прерывать аномальные беременности, зародышей консервировать в формалине и отправлять на исследование.

Как власти ни пытались удержать все в тайне, какими страшными санкциями ни пугали – все это оказалось бесполезным и незначительным по сравнению с горем матерей. Когда количество выявленных аномальных беременностей перевалили за сотню, сдерживать подобную информацию стало невозможно: средства массовой информации запестрели сенсациями о бесчеловечных опытах ученых, о вмешательстве инопланетян и прочими бредовыми заявлениями.

Каждый день у входа в центр, меня и моих коллег встречала толпа журналистов. На домашний адрес пачками сыпались анонимные письма с угрозами расправы. Жить стало невыносимо.

В один из дней после окончания рабочей смены Феликс вызвал меня в кабинет. Я морально настроилась на порцию предупреждений по поводу утечки информации, потому как только у меня муж работал журналистом. Но разговор пошел совсем о другом.

— Анна-Амалия, — начал он официально, — нашему центру предстоит реорганизация. Я сообщу об этом на собрании в понедельник. Но сначала я хотел бы с тобой посоветоваться.

— Ну, советуйся.

— Меня переводят на новое место.

— Куда? – удивилась я, так как переводы сотрудников с одного отделения в другое были редкостью, не говоря о переходе на «новое место».

— Меня переводят в Центр евгеники.

— Да? Вот это новость! Поздравляю с повышением! А в какой отдел?

— Пока не могу сказать. Это новый отдел, появился совсем недавно.

Я пожала плечами. Секреты, значит…

— Но суть не в том, — продолжил Феликс. — Твоя работа тоже изменится.

— Чую что-то неладное.

— Работу нового отдела я буду контролировать лично. Мне в помощники нужен серьезный, ответственный человек, на опыт которого я смогу положиться. Мне доверили самому выбрать, кого я хочу взять с собой, и…

— И это буду я?

— Да, хочу, чтобы это была ты. Я тебе верю.

— Так что за отдел? Как я могу согласиться на то, чего не знаю?

— Этот отдел будет заниматься аномальными случаями. Исследованием того, с чем мы сейчас столкнулись на практике.

— Спасибо, конечно, за доверие, Феликс, но с чего ты взял, что я гожусь на эту должность? Я – врач, а не ученый. Я понятия не имею, что происходит. И знаешь, что самое главное? Знать этого не хочу!

— Успокойся, — Феликс выставил руки вперед, как будто я сейчас наброшусь на него с кулаками. – Прекрасно тебя понимаю — всегда страшно начинать новое. Но я тебя не бросаю, я помогу. Ты пройдешь соответствующее обучение, получишь доступ к секретной информации, постепенно все наладится.

Я сидела, пригвожденная к креслу этой новостью. В последние дни мне было очень тяжело. Проблемы и мелкие неурядицы атаковали со всех сторон, покой не приходил ни днем, ни ночью. От постоянных кошмаров и рыдающих женщин я вымоталась настолько, что стала похожа на приведение. А тут еще перевод в правительственное учреждение!

— Ты просто кретин! – выпалила я.

Феликс тяжело вздохнул. Казалось, та маска спокойствия и какого-то отстраненного безразличия, которую он с успехом носил все это время, от услышанного свалилась на пол. Не мгновение стал виден настоящий Феликс – уставший, растерянный и обиженный незаслуженным оскорблением. Но привычная маска начальника быстро нашлась и снова устроилась на уютно обжитом лице.

— Можешь называть меня как угодно, — спокойно ответил он, — от этого ничего не изменится. Ты же знаешь…

Да, это я хорошо понимала. В стабильном обществе – стабильный идиотизм. Если перевод на другую работу закреплен указом правительственного органа, мало не хотеть этого или ненавидеть начальника. Даже если на общем собрании устроить скандал и заявить, начальнику, что он – кретин, ничего не изменится. Да, может быть, он попробует писать жалобы в комитеты и департаменты, просить перевести обидчика на новое место. Но ему придется ждать, пока на том, «новом» месте, тоже кто-то не выдержит и назовет начальника идиотом. Место каждого из нас определено и закреплено законом. Да и сейчас не тот случай. Если Феликс назовет мое имя, хочу я этого или нет, придется идти вместе с ним на баррикады.

— Тебе повысят зарплату, предоставят новое жилье, — уговаривал меня Феликс.

— Мне не нужно новое жилье! — я вспомнила о подвале.

— Ну не хочешь – не надо. Зарплата-то хоть тебе нужна?

Я промолчала. Деньги никогда не были в моей жизни решающим фактором. Уж что-что, а именно они — больше условность, чем необходимость. Мы ни в чем не нуждались. Мы не голодали, жили в тепле и комфорте. А заплата – всего лишь система поощрения, гнаться за которой я перестала еще лет десять назад.

— Феликс, ты меня подставляешь. Ты не знаешь, как мне теперь страшно жить. Меня постоянно караулят журналисты, мне шлют угрозы! Все думают, что виноваты мы, врачи! Что мы проводим опыты!

— Ты же знаешь, что это чушь!

— Я знаю, а они – нет. А ведь имеют полное право знать! И что теперь? Ты забрасываешь меня в отдел, который будет лишать людей надежды, который будет выскребать детей из лона матери и отправлять под микроскопы!

— Анна, тебе, как и остальным сотрудникам центра, будет полагаться охрана. Они будут сопровождать тебя из дома до работы, потом с работы до дома, они всегда будут рядом.

У меня по спине побежали мурашки. Если за мной по пятам будет ходить сотрудник правительственной охраны, как же мне тогда жить? И самое главное, как тогда жить моей маме?

— Тем более что это не будет длиться вечно. Поверь, тысячи ученых работают над этим вопросом, ситуация проясняется. Скоро все станет известно, и мы поможем тысячам, если не миллионам семей! – Феликс находил сотни аргументов, и было ясно – все уже решено. Мое согласие – всего лишь формальность.

— Феликс, все, что случится – на твоей совести, — сказала я и вышла из кабинета.

Побродив немного по пустым коридорам клиники, я немного пришла в себя. Раз изменить ничего нельзя, а барахтаться бесполезно и даже опасно, то остается одно — плыть по течению.

Чтобы не нарваться на толпу журналистов, я решила уйти через черный ход. Но и там меня ожидало не самое приятное зрелище. Прямо к задним дверям клиники подъехала черная бронированная машина, из нее вышли люди в белых комбинезонах, и, не обращая на меня никакого внимания, зашли внутрь. Мне стало интересно, кто они такие и зачем приехали, но буквально через несколько минут все прояснилось: те же люди вышли из центра со знакомыми желтыми банками в руках, где в растворе формалина, как в желе, застыли скрюченные зародыши.

Люди в белых комбинезонах были из той службы, которая в конце каждой недели забирала абортированных эмбрионов. Они спокойно погрузили банки в машину. Ни единой эмоции на лицах. Полное безразличие. А у меня при виде этих банок каждый раз к горлу подступала тошнота.

Да и вообще, в последнее время я стала слишком мнительной. До сих пор не отступали воспоминания о тех самоубийствах, невольным свидетелем которых я стала. Мои руки при виде крови предательски трястись. Врач называется… Внутри меня как будто переключилось что-то с плюса на минус, я начала воспринимать мир острее, как будто сбросила кожу и извивалась от новых, не самых приятных ощущений.

Не помню, как добралась до своей улицы, но еще издалека поняла: с моим домом что-то не так. У невысокой изгороди собралась толпа, люди что-то обсуждали, тыкая пальцами в сторону входной двери. Только подойдя поближе, я увидела, что весь фасад, когда-то идеально белый, испестрен надписями. Заметив меня, толпа расступилась. Я зашла во двор и ужаснулась. «Здесь живет убийца!» — огромная кривая надпись тянулась от двери до окна. «Будь ты проклята!» — красными буквами на двери. «Месть ждет тебя!», «Ты ответишь за смерти!», «Вы все в ответе!»…

Люди замолкли и вонзились в меня десятками немигающих глаз. Я приложила дрожащую руку к сканирующему элементу на замке и почему-то подумала, что мой собственный дом сейчас не впустит меня, и тогда толпа с удовольствием разорвет «убийцу» на клочки. Но охранная система привычно пискнула, опознав меня.

Больше не в силах сдерживаться, я разрыдалась прямо в коридоре, подпирая дверь спиной. Снаружи было тихо. Но мне казалось, что я вот-вот почувствую глухие удары в спину, и стадо диких бизонов ворвется в мой дом. Страшные надписи бесновались и прыгали перед глазами.

Постепенно люди разошлись. А я, стоя за плотной шторой, думала о том, что самое время уйти в свой подвал и спрятаться там до лучших времен. За последний год моя жизнь постепенно превратилась в один сплошной ужас. Я не узнавала мир, в котором жила все это время, не узнавала людей, к которым привыкла. Все стало чужим и враждебным. Никто не понимал, никто не интересовался, никто не любил… кроме одного единственного человека, которого я заточила в подвал, ибо не имела смелости любить открыто.

* * *

Феликс, как и обещал, собрал весь коллектив утром в понедельник и заявил о предстоящей реорганизации. Оптимизма на лицах коллег я не заметила. Да и чему радоваться? Подобные перемены никогда не проходят гладко. Кому-то придется поменять привычный кабинет, а кому-то — насиженное тепленькое местечко.

Перетерев новость, все разошлись по рабочим местам. Я все еще надеялась, что Феликс бросит затею с моим переводом, подыщет нового кандидата и все останется по-прежнему. Но он дал мне пять минут на сборы и сказал, что мы прямо сейчас едем в Центр евгеники.

Всю дорогу я мысленно готовила речь: сначала намекну, что мой опыт и знания не соответствуют новой должности, потом, если это не поможет, скажу прямо, что не хочу браться за эту работу, в самом крайнем случае просто прикинусь дурочкой, лишь бы избежать перевода.

— Обижаешься? – спросил Феликс, когда мы уже почти приехали.

— Конечно. Ты же все решил, не спросив меня.

— Не дуйся. Ты – лучшая, поэтому я и беру тебя с собой. Нельзя киснуть на месте простого врача. Ты способна на большее.

Я промолчала, спорить с ним все равно бесполезно.

Наконец мы подъехали к пропускному пункту. Из застекленной кабинки вышел охранник. Проверив наши биометрические чипы и отсканировав отпечатки пальцев, он деловито сверил их с базой данных и доложил о прибытии. Бронированные двери разъехались в стороны, и наша машина последовала к следующему контрольному пункту.

Когда все проверки закончились, я уже чувствовала себя вымотанной. Казалось, если хоть один волосок на моей голове лежал бы не так, как надо, нас бы не просто не пустили, а расстреляли на месте.

Центр евгеники я представляла себе огромным, сверкающим зданием. Однако реальность с моими домыслами не имела ничего общего. После пропускных пунктов нас с Феликсом сопроводили в скромное двухэтажное здание, с виду самое обычное. Наша клиника и то была намного больше и выглядела более презентабельно.

Внутри я ожидала увидеть стандартный длинный коридор и двери кабинетов. Но в просторном помещении нас ожидало всего несколько человек персонала и целый ряд лифтов: одни — маленькие, как в жилых домах, другие – настоящие грузовые подъемники, рассчитанные на пару десятков человек.

К нам подошел мужчина и молча протянул два запечатанных пакета. Феликс тут же расстегнул свой и достал белый костюм.

— Переоденусь и приду. Ты тоже доставай и одевайся. Можешь пройти туда, в раздевалку, а можешь прямо здесь, если не стесняешься. Свою одежду сложи в этот же пакет и оставь в шкафчике.

Я все-таки решила пройти в другую комнату и сделать это без свидетелей, хотя спинным мозгом чувствовала недремлющее око камер наблюдения. В пакете был такой же набор, как и у Феликса – белый брючный костюм. Фасончик, конечно, мужской, но все же довольно неплох и удобен. Немного удивило то, что костюм был впору. Подобрать одежду, идеально подходящую по размеру, с моей нестандартной фигурой не так-то просто: то штанины короче, чем надо, то в плечах шире. А тут – все тютелька в тютельку, как будто мерки снимали.

Через несколько минут мы с Феликсом встретились на том же месте. Нас попросили сдать на хранение все лишнее. Пришлось расстаться с кольцами и браслетом. Еще раз пройдя через детекторы, мы зашли в лифт. Только я открыла рот, чтобы спросить у Феликса, зачем вообще нужен лифт, если можно просто подняться на второй этаж по лестнице, как он уселся в мягкое кресло и похлопал по соседнему:

— Лучше присядь, нам ехать несколько минут.

Двери лифта закрылись, и я поняла, что мы едем не вверх, а вниз. Путь, действительно, оказался не самым коротким. Мы медленно погружались под землю.

Наконец, лифт остановился — и перед нами распростерся огромный подземный комплекс. Трудно было даже предположить, насколько он велик. Пропускные пункты и здание наверху оказались лишь скромной верхушкой айсберга.

Длинные коридоры вели в разные стороны. Люди в таких же белых закрытых комбинезонах сновали взад-вперед, совершенно не обращая на нас внимания. Феликс, деловито заложив руки за спину, зашагал по одному из коридоров, время от времени здороваясь с кем-то. Я, как глупый желторотый цыпленок, семенила сзади, вертела головой и с открытым ртом разглядывала полупрозрачные переходы над головой.

Мы дошли до двери в конце коридора, Феликс чиркнул пропуском по гладкой светящейся панели. Мгновение – и над входом загорелась надпись «Второй уровень».

Точно так же мы перешли на третий, четвертый и, наконец, пятый уровень, где нас встретил сопровождающий. Мужчина неприятной внешности лишь слегка кивнул на приветствие Феликса и скомандовал:

— Идемте. Вас уже ждут.

Внутри забурлил коктейль из тревоги и волнения. С одной стороны, мне было жутко любопытно, что случится дальше, а с другой — я чувствовала себя как на экзамене, от которого зависит вся будущая жизнь.

В просторном помещении за большим круглым столом сидело человек двадцать.

— Добрый день, — сразу же обратился к ним Феликс. — Извините, нас задержали наверху.

К нам навстречу тут же подоспела миниатюрная стройная женщина в изящном черном костюме. От всех ее отличал не только цвет и фасон одежды, но и туфли на высоком каблуке. Я глянула на свою не очень-то женственную обувь, комбинезон мужского кроя и почувствовала себя неловко.

— Добрый день! – дамочка протянула руку сначала Феликсу, потом мне.

— Анна-Амалия Лемешева, — представил меня Феликс.

— Приятно вас видеть. Будем знакомы. Я – Андриана Майер, главный специалист по евгенике и заместитель директора Центра.

Так вот где я видела ее раньше! Это та самая огромная Андриана, которая на каждом собрании Комиссии по евгенике очаровательно улыбалась мне с монитора и желала удачи перед «розыгрышем». В жизни она оказалась обычной женщиной, с приятным лицом и хрупким телосложением.

— Прошу вас, — Андриана жестом указала на свободные кресла, — пора начинать.

Мы с Феликсом сели рядом. Все присутствующие в зале смотрели на нас спокойно. Я пыталась разгадать, как все эти люди относятся к моему появлению, но их лица не выражали абсолютно ничего. Полное безразличие. По сравнению с ними музей восковых фигур показался бы приятной компанией слегка заторможенных людей.

Минут десять Андриана рассказывала о каких-то показателях и статистических данных. Каменные лица заседающих от еле сдерживаемой зевоты время от времени забавно краснели и перекашивались. Отчет, и правда, был таким сухим и скучным, что минут через пять я перестала понимать, о чем вообще речь, и думала только о том, как неприлично будет открыто зевнуть в этом «серьезном» зале.

Наконец Андриана завершила доклад и перешла «к следующему вопросу».

— В прошлый раз мы говорили о необходимости некоторых изменений в организации нашего центра. Как и обещал господин Феликс Эдуардович, ныне наш коллега, он пришел к нам сегодня с кандидатом на пост своего заместителя, — Андриана посмотрела в нашу сторону и лучезарно улыбнулась.

Феликс, покраснев от смущения, вскочил с места.

— Да, сегодня я представляю вам хорошего специалиста, ответственного и перспективного работника — Анну-Амалию Лемешеву.

Все взгляды устремились в мою сторону.

— Встань, — шепнул мне Феликс.

Я приподнялась на ватных ногах и нервно оправила костюм.

— Перед принятием решения предлагаю просмотреть личное дело Анны-Амалии.

На большом столе, прямо под руками собравшихся, засветились экраны – по одному перед каждым. Сначала в них появилось лицо маленькой девочки. Это я! Еще совсем крошка, со смешными бантиками на голове. Рядом стоит мама и держит меня за руку. Этого снимка я никогда раньше не видела.

Анна-Амалия Лемешева, — объявил голос, озвучивающий картинку на экранах, — родилась в две тысячи тридцать пятом году, первое поколение от нулевого. Мать, Ольга Геннадьевна Лемешева – нулевое поколение, родилась в две тысячи десятом году в семье профессора Лемешева, одного из разработчиков процедуры генетического нановкрапления «LL-211», прошла через процедуру по льготному разрешению правительства в возрасте тринадцати лет…»

Меня передернуло. Мама никогда не рассказывала, что мой дед — один из разработчиков «LL-211». Еще я не знала, что она получила разрешение на процедуру по льготному разрешению. Говорила, обыкновенный блат. Зачем лгала?

— Ольга Лемешева пропала без вести в две тысячи пятьдесят седьмом году. О ее местонахождении по сегодняшний день ничего неизвестно, — продолжал голос.

На экране одна за другой сменялись фотографии: вот я на выпускном в университете, вот уже на общем снимке среди коллег на месте первого распределения, я с Глебом…

— На данный момент Анна-Амалия Лемешева замужем, детей не имеет, не судима. Уровень медицинского образования равен тридцати четырем баллам по шкале Гравена.

На последнем снимке красовалась я недели две назад, в рабочем кабинете на приеме пациентов: на мне новая форма, которую мы получили совсем недавно, на рентгнестоле передо мной лежит женщина и счастливо улыбается. Где они могли взять этот снимок? Откуда вообще появилось это досье? Как туда попали семейные фотографии? Только тогда до меня начало доходить, как мало я знаю о происходящем вокруг. Они все время шпионили за мной! Но тогда как до сих пор не узнали мою главную тайну? Или узнали? Я почувствовала, как подгибаются ноги и по спине катиться холодный пот. Феликс потянул меня за рукав, и я неприлично громко плюхнулась в кресло.

— Рот закрой, ворона залетит, — прошептал он и хитро подмигнул.

Экраны погасли. Еще мгновение в зале порхала тишина. Андриана встала, кокетливо поправила волосы и нацепила фирменную улыбку.

— Итак, прежде чем провести голосование, я предлагаю задать все интересующие вас вопросы нашему кандидату, — сказала она.

Присутствующие зашевелились, перешептываясь друг с другом.

— Анна-Амалия, в досье сказано, что уровень вашего образования равен тридцати четырем баллам, — ехидно ухмыльнулся толстяк по соседству. — Вы считаете, этого достаточно, чтобы продолжить работу на более ответственном посту?

 — Нет, конечно, — ответила я, не задумываясь.

Мне показалось, что этот вопрос имел совсем другой подтекст: «Как ты, такая темная невежда, собираешься работать с нами, светилами науки?», и я откровенно ответила – «Никак!», надеясь, что остальные поняли это.

— Вам придется пройти переподготовку и дополнительное обучение, причем не только в области медицины, — заметил другой мужчина. — Вы готовы к этому?

— Нет, не готова.

В зале повисла пауза. Феликс ткнул меня в бок и вскочил с кресла.

— Достойный ответ, – парировал он, — Анна – человек ответственный и никогда не дает голословных обещаний. Она очень критична по отношению к себе. Согласитесь, это хорошее качество.

— Но продолжить обучение все равно придется, — хмыкнул толстяк.

— Я уверен, Анна справится, — глаза Феликса горели.

Мои опасения подтвердились: он действительно на все сто процентов верит в меня и хочет, чтобы я работала с ним. Но почему? Почему именно я? У нас в клинике немало специалистов, на порядок лучше меня. Большинство с удовольствием заняли бы новую должность, да еще в правительственной организации!

— Мы до сих пор не спросили у самой Анны-Амалии, хочет ли она стать нашим сотрудником? – вступила в разговор Андриана.

Все снова затихли и повернулись в мою сторону. Феликс, как гипнотизер, сверлил меня взглядом.

— Я не знаю. Не уверена, что хочу.

— Почему? – удивилась Андриана. Видать, в ее прелестную головку не умещалась мысль, что кто-то может не захотеть влиться в ряды великой правительственной организации, получать огромное жалование и все возможные выгоды и льготы.

Мне не хотелось играть в эту бессмысленную игру, и я решила, что надо сказать все как есть. Ну не убьют же меня за это!

— Понимаете, мне страшно. Я не знаю, что происходит. За мной толпами ходят журналисты, дом пару дней назад исписали ужасными угрозами и проклятиями! Я не хочу все усугублять.

— А разве Феликс не сказал, что после вступления в должность вам полагается охрана? — пожала плечами Андриана.

— Сказал, — ответила я, и Феликс посмотрел на меня с какой-то странной, почти собачьей благодарностью. — Но это не меняет суть дела. Я не могу согласиться на то, чего не знаю.

— Я вас понимаю. Голосование придется отложить. Итак, соберемся здесь послезавтра в это же время.

Заскрипели кожаные кресла. Все, как по команде, встали и за минуту покинули зал. Я тоже поднялась, но Феликс никуда идти не собирался – упрямо сидел в кресле и всем своим видом демонстрировал, как он зол и огорчен. Я поломала его планы. Проехалась по ним катком. И теперь мне грозил каток ответный.

Когда дверь в зал закрылась, к нам подошла Андриана.

— Ничего страшного, Феликс. Я понимаю Анну. На ее месте я бы тоже сомневалась. Думаю, это наше упущение. Нужно было сначала ознакомить ее с работой Центра, ввести ее в курс дела, и только потом требовать ответа.

— Но это же строго секретно! – возмутился Феликс. — Как можно допускать посторонних людей?

— Если ты ее привел, она уже не посторонняя. Разве нет? Давайте сделаем так: ты проведешь Анну по нашим главным блокам, все ей покажешь, расскажешь, а потом она сделает выбор. Нам нужны уверенные люди.

— А если и потом откажусь? — спросила я на всякий случай.

— Ничего, мы что-нибудь придумаем, — загадочно улыбнулась Андриана, но почему-то от этой улыбки мне стало не по себе. Слишком хищно блеснули ее черные глаза.

— Вот пропуск Анне. Он откроет только те уровни, на которые ей можно, — Андриана положила на стол зеленую карточку. – Надеюсь, экскурсия вам понравится.

Мы с Феликсом остались одни. Он по-прежнему молчал, а я чувствовала себя нашкодившим дитем, в сторону которого не хотят даже смотреть.

— Что ж ты меня так подводишь! — наконец выплеснул обиду шеф.

— Кто? Я? Ничего себе! Ты решил все за меня, притащил сюда и говоришь, что я тебя подвожу!

— Ладно, не ори. Все равно уже поздно. Пойдем, а потом делай, что хочешь.

Пришлось покорно следовать за ним, хотя больше всего я хотела побыстрей оказаться за пределами этого огромного подземного муравейника.

* * *

Наша экскурсия по Центру длилась несколько часов. Ноги ныли от усталости, а Феликс все водил меня по лабораториям и коридорам, знакомил с каким-то людьми, наивно полагая, что я запомню хотя бы десятую долю их имен и должностей. Но я и не старалась запомнить, потому как твердо знала, что больше туда не вернусь и с этими людьми вряд ли когда-нибудь встречусь снова.

Феликс постепенно растерял обиду и, гордо подняв голову, распахивал передо мной новые двери, с напущенной небрежностью посвящал меня в «азы науки» и всячески старался подчеркнуть, что мне выпала настоящая честь не только побывать в святая святых, но и стать членом этого глобального, элитного объединения. Похоже, он действительно гордился новой работой.

Мы побывали, по меньшей мере, в десятке лабораторий, видели сотни людей, склоненных над микроскопами, измерили собственными ногами необъятность центра, но Феликс и словом не обмолвился, зачем здесь нужна именно я. Он виртуозно уходил от ответа, стараясь переключить мое внимание на что-то другое. Я задала этот вопрос раз десять в разных вариантах, но не получила ни одного четкого ответа, только заученные умасливания, будто я самый надежный и самый перспективный сотрудник.

Перед очередной лабораторией я остановилась. Феликс жестом пригласил меня, но я решительно замотала головой.

— Ну, что случилось?

— Скажи прямо, что тебе от меня нужно? Почему не кто-нибудь другой? Пока не ответишь, я с места не сдвинусь, клянусь!

— Сто раз тебе уже сказал, что ты больше остальных подходишь для этой работы. Не каждому можно доверить такие дела…

— Какие дела? Феликс, договаривай! Хватит делать из меня дуру.

Я смотрела в упор. Он опустил глаза и замялся.

— Не знаю, что тебе сказать, честное слово. Работа только начинается, мы сами многого не знаем, если не сказать, что ничего, — шеф как-то сразу поник и присмирел. – Ладно. Я расскажу тебе, что знаю. Однако есть одно «но»…

— Ну?

— Если ты потом откажешься с нами работать, тебя не выпустят наверх с этими знаниями.

— На что ты намекаешь?

— На принудительную процедуру… короче, тебе потом конкретно промоют мозги.

— Что? – я не поверила своим ушам.

— Просто из твоей памяти удалят эти дни, наш разговор и все, что связано с центром. Но, возможно, заденут и другие части, что очень неприятно.

Феликс говорил об этом так спокойно, будто мне предстояла обычная стрижка, а не процедура просеивания памяти.

— В общем, решай. Если ты согласна – я тебе все расскажу, если нет – не задавай лишних вопросов. В конце концов, для твоей работы совсем не обязательно знать все.

— Вот и славно! Тогда я просто отказываюсь. Не надо мне ничего рассказывать. Вези домой!

— Эх, Аномалия, знала бы ты, от чего отказываешься. Ну, вернешься ты завтра в клинику и будешь еще лет сто сидеть в своем кабинете. На мое место придет новый начальник. Еще неизвестно, как тебе заживется тогда. А я предлагаю тебе новое. Понимаешь? Новое! И поверь, это того стоит. Сейчас ты – пешка, а можешь стать королевой.

Я задумалась. Этот огромный муравейник работает над каким-то очень важным, если не сказать глобальным проектом. За последние месяцы у меня накопилось слишком много вопросов: я была свидетелем перемен, но не понимала, почему все это происходит. Хотелось хоть какого-то объяснения, чтобы снова жить спокойно. Но пешкам, как выразился Феликс, эти знания недоступны. Их дело – ходить и держать основной удар.

С другой стороны, все это – не детская игра, и Феликс не врет. Если что, я могу вляпаться в очень неприятную историю.

Вдруг Феликс, не дожидаясь ответа, схватил меня за руку и, глядя в глаза, быстро зашептал:

— Все, что я сейчас тебе скажу, находится под грифом строгой секретности. Если хоть слово выйдет за пределы Центра – тебе конец. Это понятно? — он больно сжал мою руку. — В последнее время участились случаи аномальных беременностей – это ты знаешь. Их счет пошел уже не на единицы, и даже не на десятки, их значительно больше. Между ними есть связь: все женщины прошли через процедуру нановкрапления в раннем возрасте. Основная доля аномалий приходится на тех из них, кто решился рожать после сорока лет. Женщины из второго и третьего поколения после нулевого – уже почти все с пороками развития плода. Чем дальше по лестнице поколений, тем больше мутаций. Знаешь, что это может значить?

— Что?

— Старение и смерть организма, в том числе и человеческого, избавляет его от огромного количества мутаций, накопленных за жизнь. То есть, умирая, организм не оставляет ни единого шанса передать эти мутации новому поколению. Понимаешь? — глаза Феликса расширились, он вспотел и стал похож на сумасшедшего. — Теперь средняя продолжительность жизни человека значительно увеличилась. Мы успеваем насобирать целый букет аномалий, огромное количество! Самое страшное – мы успеваем передать этот букет наследникам! И еще неизвестно, как на это влияет нановкрапление.

— Феликс, мне больно! – не выдержала я и вырвала руку.

Он как будто очнулся после бреда, вытер мокрый лоб и уже спокойнее продолжил:

— Старость и смерть очищали человечество от аномалий. Вмешательство в этот закон, в естественный отбор привело к тому, что сейчас происходит. Анна, мы отодвинули смерть, но тем самым вырыли себе могилу поглубже, понимаешь?

— Не очень…

— В борьбе за идеальное человечество мы получаем глобальные мутации. Мы рискуем исчезнуть как вид, если не найдем выход из положения.

Феликс замолчал и дал мне минуту на переваривание информации. Наверное, он думал, что эта новость о мировом вымирании шокировала меня, но я почему-то в тот момент подумала совсем о другом – как там мама. Не знаю, почему так.

— Анна! – он осторожно тронул меня за руку, возвращая в реальность.

— Что?

— Если согласишься перейти со мной в новый отдел, сможешь участвовать в научных исследованиях.

— Феликс, я врач! Я простой врач!

— Ну и что? Твой уровень образования можно повысить достаточно быстро.

— Как?

— Есть варианты. Если память можно урезать, то ее можно и добавить. Но ты должна понимать, на что идешь, и дать согласие.

— Я не могу сейчас ответить. Мне нужно подумать.

Феликс впервые за все это время посмотрел на меня понимающе.

— Я тоже не сразу решился, если честно, — сказал он. — Тебе на раздумье два дня. На совещании ты должна дать окончательный ответ.

— Феликс, а что будет с женщинами? Им запретят рожать?

— Нет, не запретят. Их по-прежнему будут приглашать на собрания Комиссии, но право зачатия будет выпадать пока только первому поколению и преимущественно тем, кому еще нет тридцати пяти.

Наш разговор прервало тихое жужжание. Феликс достал из кармана наши карты доступа. Одна из них вибрировала и светилась надписью: «Уровень 3. Блок 2».

— Меня вызывают, — сказал он. — В принципе, я рассказал все, что нужно, и даже то, что не нужно. Дальше все зависит только от тебя.

Феликс протянул мою карту.

— А я? Что мне сейчас делать?

— Выход сама найдешь?

— Не уверена.

— Лифт – по коридору и направо. Но, если не устала, можешь здесь еще походить. Как надоест, просто спроси у кого-нибудь, где лифтовый отсек. Наверху у тебя карту заберут, вернут вещи. Завтра встретимся и поговорим.

Бесцельно шататься по этому муравейнику не хотелось. Даже мое хроническое любопытство забилось в уголок и жалостно заскулило при воспоминании о мягком диване. Я решила пройтись пешком до первого уровня, который, как мне казалось, был совсем близко, а потом знакомым путем добраться до пропускного пункта.

Чиркнув карточкой по сканеру, я переступила черту блока. Длинный пустой коридор поворачивал направо, по бокам одна за одной лепились двери лабораторий и кабинетов с надписью «КБ-1», «КБ-2» и далее по номерам. Я остановилась и попыталась зацепиться взглядом хоть за какой-то опознавательный знак, по которому смогла бы определить, была я здесь, или нет. Но этот блок, как и следующий за ним, походили друг на друга как братья-близнецы.

Как назло, ни в одном из коридоров не было людей. Карты-схемы, встречающиеся то там, то здесь, изображали закрученную в спираль систему уровней. Но я никак не могла сообразить, где нахожусь.

В какой-то момент меня начал душить приступ клаустрофобии: коридоры как будто сжались, толкая меня вперед. Стало страшно, хотелось закричать, забарабанить в первую попавшуюся дверь. Шаги гулким эхом разносились по блоку. Казалось, скажи я хоть слово, и мой голос разнесет тишину в клочья.

Возле очередного входа в новый блок я опять уперлась глазами в карту-схему. Переходы закручивались, пересекались… какие-то пунктирные прямые, непонятные надписи. Чтобы не потерять на плане линию коридора, я подняла руку и краешком карты провела по направлению к выходу на первый уровень. Вдруг карточка загорелась, и на ее гладкой поверхности засиял точно такой же план, как на стене, только в уменьшенной копии. Крохотная желтая точка мигала возле обозначения выхода на следующий уровень. Я отступила назад – и точка сдвинулась с места. Эта точка — я. Стало более-менее понятно, куда идти дальше.

Но теперь, когда в руках появился план Центра, мечты о диване улетучились, и снова проснулось любопытство. Что еще необычного я здесь найду? Открыт ли мне доступ на следующие уровни? Что там находится?

Сверяясь с планом и следя за движением точки на карточке, я пошла туда, где светилась надпись «Уровень 6». И этот коридор был пуст. На минуту даже показалось, что я вообще одна во всем здании, что-то случилось и во время эвакуации про меня забыли.

У одной из дверей стояла тележка, накрытую чехлом. На карточке вспыхнула поясняющая надпись — «Хранилище №12». Оглянувшись, я осторожно приподняла краешек чехла. Там ровными рядами стояли те самые банки, с зародышами. Та вот, куда их свозят! Очень интересно… Я провела карточкой по сканирующему элементу, но на дисплее лихорадочно замигала надпись: «Доступ закрыт». Я попробовала еще раз – ответ тот же.

Внутри критической массой закипало нетерпение: почему нельзя в это хранилище? Секреты меня всегда лишь подстегивали. Но в этот раз я ничего не могла сделать. Не ломиться же внутрь!

Смирившись с неудачей, я решила идти дальше, но дверь неожиданно открылась. Из хранилища вышел мужчина в белом комбинезоне. Мельком глянув на меня, он достал из кармана пульт, направил на тележку и спокойно пошел дальше. Тележка зажужжала и, догоняя, покатилась за ним.

Мне стало не по себе. Наверное, он подумал, что я подглядывала или подслушивала, хотя вход в помещение абсолютно непроницаем ни для звуков, ни, тем более, для посторонних глаз.

Створки двери медленно сдвигались. Я стояла и смотрела в спину только что вышедшему из хранилища мужчине. Он ни разу не оглянулся, спокойно шел дальше и через секунду вместе с тележкой скрылся за поворотом. Не знаю почему, но в последний момент я вставила носок туфли между створками двери. Едва коснувшись ноги, они плавно разъехались.

Когда шаги в коридоре полностью затихли, я заглянула внутрь таинственного хранилища. Помещение было большим и холодным. Никаких звуков из хранилища не доносилось — похоже, там никого не было. На карточке с планом здания мигающая точка замерла у двери. Наверняка, движение этого огонька видно не только мне. Скорее всего, система отслеживает всех, находящихся в Центре. Так что шаг вперед, в зону закрытого доступа, будет тут же обнаружен.

Но мое любопытство всегда превышало осторожность. Что-то подсказывало: «Тебе нужно туда. Только один взгляд – и ты тут же вернешься». На всякий случай я положила карточку на пол в коридоре: возможно, так останусь тихим мерцающим огоньком на разрешенной территории. Чтобы не оказаться в западне, я сняла туфлю и положила на то место, где должны смыкаться створки двери.

Набравшись храбрости, я шагнула внутрь. Внутри помещение выглядело самым обычным: несколько столов, стеллажи у стен, гладкий кафельный пол, холодная стерильность. «Что они здесь хранят, — подумала я, — если тут так пусто?». Сердце колотилось в груди, как обезумевший барабан, тишина давила на уши.

На полках стеллажа стояли уже знакомые мне желтоватые банки. Решив, что здесь хранят именно их, я уже собиралась развернуться и освободить дверь от издевательства туфлей, но с правой стороны от входа заметила продолговатые возвышения цилиндрической формы. Сначала я подумала, что это просто колонны, но они не доходили до потолка. Да и не место архитектурным излишествам в лабораториях. Темные цилиндры под люминесцентным освещением хранилища немного просвечивали. Стараясь не создавать лишнего шума, я подошла и, приложив руку к прохладной поверхности, вгляделась внутрь.

Прямо перед лицом застыла человеческая рука. В ужасе я отшатнулась и, судорожно заглатывая воздух, замерла, как парализованная. Там человек? Там человек! Я оглянулась на дверь, неспешно ползущую назад после встречи с туфлей, и снова прильнула к стеклу. Сомнений не осталось. Это рука… женская, с тонкими пальцами и аккуратным маникюром.

Не знаю, что я рассчитывала увидеть в резервуаре, обойдя его с другой стороны, но до последнего надеялась, что все это просто плод разыгравшегося воображения. Неожиданно внутри вспыхнул свет. От неожиданности я чуть не повалилась на пол. В мутноватой жидкости прямо передо мной плавало тело женщины. Она была как бледная кукла, запертая в сосуде с водой: абсолютно обнаженная, с коротким ежиком на голове, с тонкими, приподнятыми руками, упирающимися в толстое стекло цилиндра. Я вгляделась в ее одутловатое лицо, и оно показалось мне знакомым.

Мария! Это та самая Мария, которая чуть больше месяца назад пришла ко мне на прием! Женщина с аномалиями беременности, с пятью мутантами в утробе!

Горло сжал спазм, закружилась голова, и я повернулась к соседнему резервуару. В нем тоже горел свет – внутри колыхалось еще одно женское тело.

Зажав рот руками, чтобы не закричать, я попятилась к двери. И тут загорелись остальные цилиндры, обличая уродливое содержимое. На мгновение мне показалось, что все это – дурной сон, остаточное видение после долгих лет работы с человеческими телами, живыми и мертвыми.

— Шокирует? – за спиной прозвучал спокойный голос.

Я обернулась и увидела Андриану. Рядом с ней стояли два мордоворота в синей униформе. «Это конец», — подумала я.

Андриана неспешно подошла ко мне, взглянула на резервуар с телом Марии и хладнокровно продолжила:

— Знаю, что шокирует. Я сама до сих пор не привыкну. Можете идти, — обратилась она к мордоворотам. Они тут же развернулись и вышли из хранилища.

Андриана подошла к следующему цилиндру. Держась боком и осторожно поглядывая в мою сторону, нажала кнопку на боковой панели. Свет в резервуаре погас.

— У этой женщины в матке развивалось пять зародышей. А у той, — она кивнула в сторону соседней емкости, — наоборот, только один, но на четвертом месяце беременности он мумифицировался, прямо в матке.

— Вы их убили.

— Нет. Они умерли почти сразу после операции. Некоторых мы смогли спасти, а этих – не успели.

Я не поверила. Если они действительно умерли в ходе операции, зачем тогда это скрывать? Почему отчет об этих женщинах, хотя бы о Марии, не пришел в нашу клинику? Тем более что подобные операции даже у нас не заканчивались смертями – пациентки выздоравливали без осложнений. А тут – «не смогли спасти». Бред!

— Вы не верите, — озвучила мои мысли Андриана. – Но это правда.

Она подошла ко мне почти вплотную. В голове тут же пронеслись веселые картинки: Андриана выхватывает из кармана электрошок, тычет им в меня, я падаю и корчусь в судорогах, пуская слюни на холодный пол. Но вместо этого, Андриана ухмыльнулась и сказала:

— А вы молодец. Любопытно за вами наблюдать. Быстро освоились, карточку оставили в коридоре. Если бы не система видеонаблюдения, возможно, так и остались бы незамеченной. Вы демонстрируете неплохие способности.

— Что вы собираетесь сделать со мной? – спросила я и на этот раз представила себя в таком же мутном резервуаре.

— Ничего. Это плюс для вас, как специалиста нашего Центра. Настоящий ученый должен быть любопытным… в меру, конечно. Вам бы все равно показали эти хранилища.

— Что еще здесь хранится?

— Часть выявленных случаев аномалий. В основном, зародыши, доставленные из вашей клиники. Пойдемте отсюда.

Андриана подошла к двери, подняла мою туфлю и протянула мне:

— Это ваше.

Я молча обулась.

— Ну что, с экскурсиями на сегодня все? Или вы хотите еще что-нибудь узнать, посмотреть?

— Нет, хватит на сегодня. Мне пора.

Андриана одобрительно кивнула и пошла вперед. Возле одной из боковых дверей коридора она остановилась и нажала кнопку.

— Сейчас лифт придет. Я проведу вас на первый уровень, а то вдруг снова куда-нибудь занесет.

— Какой лифт? — не поняла я.

— Обычный, только горизонтального сообщения. До первого уровня, если идти пешком, больше километра, а так вы доедете за пару минут.

— Не знала, что тут есть такие лифты, — растерялась я.

— Я попросила Феликса пока не говорить вам про них, провести пешком по уровням, чтобы лучше все показать, а потом оставить вас одну, чтобы я могла проверить, как вы ориентируетесь и что станете делать. Запомните, двери с зеленой полосой вверху – это лифтовые отсеки.

Меня охватила злость: так значит, Феликс, сговорившись с этой стервой, специально затаскал меня по всем этим переходам и нарочно оставил одну, без всяких ориентиров! Запустили, как подопытную мышку в лабиринт, надеясь, что глупая тварь найдет-таки приманку. Теперь понятно, почему в коридорах почти нет людей.

— Извините. Это, конечно, неприятно. Но нам нужно было как-то проверить вас.

— Проверили?

— Да. И вы вполне успешно прошли тест.

Через несколько минут Андриана проводила меня на первый уровень к лифтам, ведущим наверх. Я до последнего не верила, что меня так просто отпустят. Казалось, она специально пудрит мозги, мило улыбается, чтобы усыпить мою бдительность.

Когда я зашла в лифт, Андриана поинтересовалась:

— Может, вы уже приняли решение?

— Какое?

— Станете нашим сотрудником?

— Мне нужно подумать.

— Ладно. Послезавтра встретимся, — улыбка осыпалась с ее смазливого личика. — И помните: никому ни слова. Иначе у вас будут проблемы. До свидания.

По пути наверх я думала, что больших проблем у меня уже быть не может. Но я ошибалась.

* * *

Домой я вернулась позже обычного. Глеб отлип от монитора компьютера, мельком глянул на меня и бросил, как подачку, невнятное «Привет». На такой прогрессивный способ налаживания отношений я ответила таким же вялым приветствием.

— Где ты была?

Этот вопрос меня несколько удивил. Вернее, не сам вопрос, а вообще его наличие. Мы уже давно не разговаривали, лишь изредка перебрасывались односложными мычаниями. А тут – целая заинтересованность!

— На работе, — ответила я, даже не задумываясь.

— Я заезжал за тобой, мне сказали, что ты уехала куда-то с шефом. Твой телефон не отвечал. Может, придумаешь другую версию?

Ну вот, я думала, он хочет помириться, а получилось – всего лишь ищет новый повод поскандалить.

— Зачем ты заезжал?

— По пути, хотел тебя забрать. А тут – облом. Упорхнула женушка и на звонки не отвечает.

— Глеб, не ехидничай. Мы с Феликсом уезжали по работе…

— Куда?

Я чуть не проболталась, едва успела сдержаться. Ни ему, никому другому нельзя говорить, где я была. Тем более, что Глеб из профессионального любопытства наверняка начал бы выпытывать, как выглядит Центр евгеники, что я там видела, с кем встречалась и по какому поводу.

— Были в филиале.

— Почему на звонки не отвечала?

— Забыла телефон в машине. И хватит терзать меня! — я закипала. У меня не было ни сил, ни желания оправдываться. Хотелось побыстрее принять душ и остаться наедине со своими мыслями.

— Это кто кого терзает! – Глеб, как реактивный двигатель, набирал обороты. Наверняка, он уже придумал, как и к чему заведет наш разговор, подготовил набор новых колкостей и оскорблений.

— Мы живем, как на разных планетах! Ты шляешься неизвестно где, неизвестно с кем, — возмущался Глеб, — тебя вообще не волнует, что происходит со мной!

— А тебя?

— Что меня?

— Тебя волнует, что происходит со мной?

— Не передергивай!

Я отвернулась и начала переодеваться. Глеб кричал, что не понимает моего поведения, что жутко обижен и зол. Он вопил, что у нас до сих пор нет детей, а заклятый друг уже получил разрешение от Комиссии по евгенике и намерен обскакать на пути к новому, заветному повышению.

— Неужели до тебя не доходит, моя жизнь – коту под хвост! Я уже почти двадцать лет отпахал рядовым журналистом. Мне надоело!

Впервые в жизни я увидела мужа таким: как обиженный ребенок, он морщил лоб и хлопал глазами, будто вот-вот заплачет. На мгновение мне даже стало жаль его. Я прекрасно понимала, что такое работать много лет в одном и том же кабинете, видеть опостылевшие лица, подчиняться самодуру-главнюку десятилетиями. И все же… при чем здесь я?

— Прекрати, пожалуйста. Наша ссора бесполезна. Я сейчас просто уйду, и каждый опять останется при своем мнении. Хватит уже.

Глеб опустил голову и замолчал.

— Сейчас я схожу к маме, отнесу ужин. А потом, если захочешь, мы с тобой поговорим. Ладно?

В ответ — тишина. Глеб шлепнулся в кресло и, поджав губы, снова уткнулся в монитор компьютера.

Еле волоча ноги от усталости, я отправилась в подвал. Мама сидела в кресле и, наверное, в тысячный раз рассматривала альбом со старыми семейными фотографиями.

— Привет! Ты как? – я поставила ужин на прикроватный столик.

— Нормально. Только голова болит немного, — ответила мама и отложила альбом в сторону. — Я уже испереживалась. На работе задержалась?

— Да. Так получилось.

Пока мама ужинала, я взяла альбом и вспомнила про видеодосье, собранное на меня в Центре евгеники.

— Мам, ты кому-нибудь фотографии наши давала?

— Кому я могла дать?

Действительно, глупо спрашивать об этом человека, который в последний раз видел солнечный свет лет -дцать назад.

— А что?                                   

— Да так, ничего. Просто сегодня я видела снимки, о которых даже не знала.

— Где видела? – удивилась мама.

— Ладно. Не важно.

Мама нахмурилась, но расспрашивать дальше не стала. И хорошо.

Меня мучил еще один вопрос: почему она никогда не говорила, что мой дед был одним из разработчиков процедуры нановкрапления? Задать этот вопрос прямо я не решалась. Если она скрывает что-то, никогда не признается. Такой характер. А мой допрос может вызвать ответную волну и придется рассказать, откуда мне все это известно. Я решила молчать. Пока.

Послышался звук открывающегося люка. Мы, как тараканы, тут же затихли. В подвал, как шаровая молния, с треском закатился Глеб. Застыв в проходе, он метал бешеный взгляд то в меня, то в маму. Взъерошенные волосы, сжатые кулаки, налитые кровью глаза… на мгновение мне показалось, что он сейчас убьет нас обоих, и я даже не успею узнать, за что.

— Сука! – просвистел он сквозь зубы. – Сука!

Глеб размахнулся и чем-то швырнул в меня. Я успела закрыть лицо. Рука заныла от боли.

— Анечка! Глеб не надо! – закричала мама и бросилась ко мне.

Я открыла лицо и посмотрела, чем он запустил в меня. Возле кресла валялась баночка с противозачаточными таблетками.

Глеб быстрыми шагами пересек комнату, схватил меня за ушибленную руку и выкрутил так, что я, как марионетка, заплясала на цыпочках.

— А теперь слушай меня внимательно, сука! Даю тебе месяц. Если ты снова надуешь меня, клянусь, сразу же сдам и тебя, и твою мамашу! — Глеб дышал мне прямо в лицо. От боли и страха у меня хлынули слезы.

— Глебушка, не надо! Пусти! – мама пыталась разжать его пальцы, впившиеся в мою руку.

— Поняла? – он выкрутил мою руку еще сильнее.

Я взвыла от боли.

— Ты меня поняла или нет? Отвечай, гадина!

— Поняла!

Глеб оттолкнул меня и подошел к люку.

— Помни, что я тебе сказал! — прошипел он и поднялся наверх.

Я тут же бросилась за ним и заперла люк. Мама дрожала и всхлипывала.

— Анечка, что случилось? Что с ним?

Стараясь унять наступающую истерику, я подняла баночку с таблетками.

— Что это?

— Противозачаточные.

— Откуда?

Я промолчала. Какая теперь разница. Но как Глеб нашел их? Я каждый раз принимала их тайком и потом прятала. Неужели он рылся в моих вещах? Или, может, стал подозревать меня в обмане и каким-то образом проследил?

Но это уже не имело значения. Он нашел таблетки, решил шантажировать меня и выбрал удобного заложника – маму. Я не сомневалась, что он так и сделает – настучит в спецотдел. Только что он имел в виду, когда сказал «даю тебе месяц»? Неужели он думает, что я теперь лягу с ним в постель? Да и какое значение имеют эти таблетки, если мы уже давно не переносим друг друга?

Я металась по комнате. Мысли сводили с ума. Мама немного успокоилась и только затравлено смотрела на меня.

— Я знала, — сказала она, вытирая слезы.

— Что знала?

— Что ты не хочешь ребенка.

— Не хочу от этого идиота! Ты же видишь, он ненормальный! Не знаю, что с ним стало, но он как будто с катушек съехал.

— Надо было честно сказать, что ты пока не хочешь. Он бы понял.

Мама пыталась защитить Глеба. Она всегда считала его человеком порядочным и была благодарна, что он «приютил» ее. «Другой бы не стал терпеть» — часто повторяла она.

— Ничего он не понял бы! Ему нужно только повышение. На меня и на ребенка – плевать!

— Нет, Анечка, мне кажется, это ты не хочешь. Вот и все.

Я не нашла, что ответить. Да, я действительно сомневалась. Не в этом мире, не в таких условиях должен родиться мой ребенок. По ночам меня мучили кошмары. Мне снились уродливые младенцы, маленькие тельца в банках, в формалине. Я знала больше, чем остальные. И поэтому боялась тоже сильнее всех.

Минуя одну ловушку, я угодила в другую. Если бы не мама, в тот же вечер собрала бы вещи и ушла. Но даже просто уйти из дома я не могла. Самый главный багаж мне было некуда деть: маму не перевезти и не оставить.

— Анечка, поговори с Глебом. Помиритесь, я вас прошу.

— Ты хочешь, чтобы он убил меня?

— О, Господи! Не говори так, — перекрестилась мама.

Я села в кресло, подобрала ноги и спрятала лицо в узел ноющих рук. Постепенно мысли стали путаться, смертельная усталость переходила в тяжелый сон. Теплые руки погладили мои пальцы, и что-то мягкое легло на плечи. «Только бы больше не проснуться», — блеснула мысль и скользнула в темноту.

* * *

Утром, проснувшись не в своей комнате, я с трудом вспомнила события накануне. Голова гудела как с похмелья, ноги от долгого сидения в кресле затекли, спина не разгибалась. Мама еще спала. Она плохо засыпала по ночам, только под утро, устав от бессонницы, начинала дремать. Я решила не будить ее.

Прислушавшись к звукам наверху, я отперла люк. Рука после вчерашнего ранения опухла и болела.

— Анечка! – мама все-таки проснулась. — Ты куда?

— Сейчас вернусь.

— Доченька, поговори с Глебушкой, помиритесь, я вас прошу. Вам еще детей рожать.

— Не хочу больше говорить об этом. Никаких детей!

— И что тогда? Что будет?

Я задумалась. Откуда мне знать, что будет? Если подам на развод, он, скорее всего, попытается отомстить и выберет самый верный способ. Надо готовиться к худшему.

— Все будет хорошо, не переживай, — ответила я.

— Ты умная девочка, ты все сделаешь правильно. Бог тебе поможет.

— Поможет, поможет… Спи, я скоро приду.

Я поднялась наверх. В доме было тихо. На столе в гостиной валялись какие-то бумаги, обертки от фаст-фуда, стояла чашка с недопитым кофе. Значит, Глеб всю ночь провел здесь. Караулил, когда я выйду из подвала. Не дождался, пришлось покинуть пост и отправиться на работу. Мне повезло. Было самое главное – время, чтобы что-то предпринять.

Первым делом я промыла ссадину, наложила на руку регенерирующий препарат. Боль постепенно стихала. Время шло, а я бродила по комнатам, пытаясь хоть что-то придумать, хоть как-то сложить в голове эту мрачную мозаику. Как никогда раньше, мне нужен был совет и поддержка. Но к кому обратиться?  

Друзья? Еще пару месяцев назад это понятие казалось мне призрачным и условным. Я никогда не ощущала необходимости в дружбе, в советах. Да и, по правде говоря, никто не стремился приблизиться к моей жизни. Сближают людей горе или счастье. А у меня, как, впрочем, и у остальных все было стабильно. Правительство по максимуму оградило нас от проблем. Но оградило и от радости побед над этими проблемами. Все устойчиво, неизменно, просчитано на много-много лет вперед. Делиться переживаниями, плакаться в жилетку как-то не принято…

Вокруг столько людей и одновременно никого. Я хотела одиночества и независимости – я это получила. Как-то незаметно жизнь получила гриф секретности и перестала принадлежать мне.

«Бог поможет тебе» — эти мамины слова, как скороговорка, вертелись в голове, накладывалась на какую-то едва знакомую мелодию. Где-то я слышала это раньше, и не так давно. Бог поможет. Кто этот Бог, который может мне помочь? Где его искать?

Церковь! Илья! Я вдруг вспомнила ту ночную прогулку, странный дом с воротами-арками, свечи и музыку. Ту самую музыку, на которую так легко и гладко ложились слова «Бог. Тебе. Поможет».

Я подошла к компьютеру, связалась с кабинетом Феликса. Почти минуту на мониторе вертелся значок ожидания. Наконец, на экране появилось лицо шефа.

— Привет, Аномалия, — улыбнулся Феликс. – Зачем звонишь?

— Хочу предупредить, что сегодня не смогу придти на работу. Пусть кто-нибудь меня подменит.

— Что-то случилось?

— Ничего особенного, немного поранилась, — я подняла руку перед монитором.

Феликс нахмурился.

— Что с лицом?

— Все нормально.

— Давай, рассказывай. Не верю, что из-за царапины ты не пойдешь на работу.

Я решила сказать правду. Почти правду.

— Мы вчера с Глебом поссорились. Он нашел таблетки.

— Какие таблетки?

— Те, что ты мне дал.

— А что ж ты не спрятала их! – Феликс красноречиво постучал по лбу.

— Я спрятала. Он нашел. Не знаю, как.

— Выбрось их сейчас же. Да подальше от дома! Ты знаешь, что за это бывает?

— Выброшу, не волнуйся. Поэтому и отпрашиваюсь, — солгала я.

— Ладно. Я распоряжусь, чтоб тебя подменили.

— Спасибо. Тогда до завтра.

— Не дури. Ты поняла меня, Аномалия? – пригрозил пальцем Феликс.

Отключив связь, я тут же удалила из памяти компьютера наш разговор и пошла готовить маме завтрак.

Когда я вернулась в подвал, она уже успела переодеться. Не знаю, откуда взялась эта красная кофта с провисшими огромными пуговицами, черная юбка… Мама впервые за долгое время решила «принарядиться». Она почти ничего не съела и выглядела возбужденной: от расширенных зрачков ее серые глаза как будто вернули себе утраченный цвет, лицо преобразилось.

— Анечка, а сейчас лето? – вдруг спросила она.

— Да. Июль.

— А погода?

— Солнечно сегодня, тепло, — ответила я.

Мама заулыбалась. Она любила расспрашивать меня о погоде, о небе, солнце, о чем угодно. В ее воображении мои короткие ответы складывались в некую цельную картину. Она видела все это, дышала воображаемым свежим воздухом, подставляла морщинистое лицо мнимому солнцу.

— Анечка, я хочу попросить тебя кое о чем.

— Конечно.

— Ты бы смогла сделать так… ну… как будто мы с тобой незнакомы?

— Мам, ты что! – возмутилась я. — Что значит «не знакомы»?

— Ну, меня же уже как бы нет. А тебе еще жить и жить. Ну, если что, может, лучше сделать вид, что мы не знаем друг друга?

— Ты говоришь такие-то глупости! Как это «не знаем друг друга»?! Ты живешь у меня. К тому же генетическая экспертиза подтвердит, что мы родственники.

— Ясно, — поникла мама.

Мне стало страшно. К чему эти вопросы? Периодически мама заводила такие странные разговоры, что у меня волосы на голове шевелились. Мало проблем, так еще и она как ребенок, честное слово…

— Ладно, ты извини, мне нужно идти, — я собрала со стола остатки завтрака, поцеловала маму и пошла в дом.

В голове зрел план. Сначала мне нужно куда-нибудь увезти маму, потом… мне было страшно думать об этом «потом». Как поведет себя Глеб?

Я вышла на улицу. Погода, действительно, была замечательной. Напротив дома по парковой аллее носились карапузы, смешно переваливаясь с ножки на ножку. На лавочках под аккуратно постриженными деревьями сидели женщины, о чем-то оживленно беседовали, но глаз не спускали с малышей, вскакивая на каждый писк. Солнечная идиллия навевала мысль, что все мои проблемы надуманы, надуты, как мыльный пузырь, и еще минута – взорвутся тысячами цветных брызг.

Пытаясь вспомнить дорогу к церкви, я побрела по улице. Днем дома, деревья и перекрестки выглядели совсем иначе, чем той ночью. Переулок слева, тогда темный и зловещий, оказался просто тупиком. Я вышла на то место, где встретила ночной патруль, но никак не могла сообразить, куда же свернула потом. Ноги с гладкой дороги ступили на аккуратную брусчатку. Шаги стали гулкими, и я вспомнила, как испугалась этого звука посреди ночной тишины, как застревали каблуки между покатыми кирпичиками. Подчиняясь интуиции, я свернула на соседнюю улицу и над крышами увидела возвышающийся купол церкви.

Минув квартал, я оказалась у ограды и слегка разочаровалась: арка у входа теперь смотрелась не так величественно, огромные двухстворчатые двери вообще выглядели нелепо, черная краска на ограде облезла, корявыми пятнами обнажая неприглядное зеленое прошлое.

Потоптавшись у входа, я начала сомневаться, что здесь мне смогут чем-то помочь. По всему было видно, что они и со своими проблемами справляются кое-как.

Тяжелая дверь заскрипела. Во двор вышел мужчина в темном костюме. Надеясь, что он меня не заметил, я развернулась и поспешила прочь.

— Анна! – позвал кто-то.

Я узнала Илью. Он уже спешил за мной.

— Анна, подождите!

Убегать было глупо. Я остановилась. Илья подбежал ко мне, и снова серое тепло глаз встретило меня и вкрадчиво гипнотизировало. Надо же, он узнал меня и помнит имя!

— Здравствуйте, Анна, — улыбался Илья. — Я знал, что вы вернетесь.

— Кто вернется? Я? Просто проходила рядом.

— Конечно. Но я рад, что вы просто проходили рядом.

Я смутилась. Веду себя, как дура. Куда ж это надо идти, чтобы оказаться «просто рядом», в таком захолустье?

Илья заметил мою нерешительность.

— Может, пройдете? – спросил он и кивнул в сторону церкви.

— Зачем? Не вижу смысла, — я пожала плечами и снова прокляла себя за глупость и упрямство.

— Хотя бы для того, чтобы мы могли поговорить наедине. Я же вижу, что вы пришли за помощью. Не прячьте помыслы. От меня не получится.

Илья деликатно взял меня под руку и повел ко входу. Я все время отвлекалась на посторонние мысли: почему двери деревянные, почему бы не поставить автоматические, сколько живых цветов вокруг… и прочее, прочее. Во всех этих деталях я пыталась найти ответ на вопрос, можно ли довериться, стоит ли просить помощи или лучше уйти? У меня было лишь несколько минут, чтобы прощупать и обстановку, и этого человека.

Мы поднялись по ступенькам и прошли внутрь. В просторном зале никого не было. Возле статуи красивой женщины, печально склонившей голову, на круглой подставке горели свечи. Ряды скамеек пустовали. Больше не звучала музыка, и только пылинки неспешно кружились в лучах света, падающего на темный пол через высокие витражные окна.

Илья провел меня подальше от входа и сел на скамейку, жестом приглашая присоединиться. Я оглянулась и присела рядом.

— Тут больше никого нет, — сказал он, видимо, догадавшись, что мне не нужны свидетели.

Я втянула воздух, пропахший старым деревом и воском, закрыла глаза. Внутри все похолодело. Я испугалась, что не смогу произнести ни слова. Но Илья не торопил меня. Он просто сидел рядом и, казалось, думал о чем-то своем. Вокруг царила такая нерушимая тишина, какой я не слышала давно.

— Вы тут главный? – решилась я начать.

— Нет, — улыбнулся Илья, — я просто помощник, прихожанин.

— А кто главный?

Наверное, мой вопрос звучал глупо. Илья прятал усмешку и смотрел на меня снисходительно.

— Святой отец, — ответил он.

— Отец? Это ваш папа?

Илья не выдержал и рассмеялся. Тишина церкви от такого беспардонного вмешательства взорвалась раскатистым, зловещим эхом. От обиды мне захотелось треснуть насмешника по голове и уйти.

— Я смотрю, вы вообще не имеет представления о церкви и служении, — Илья перестал смеяться, заметив мою растерянность.

— И что? Это так плохо? Над этим можно потешаться?

— Извините. Я не хотел вас обидеть. Просто вы так серьезно это спросили, что я не сдержался. Вы вообще ничего не знаете о церкви?

— Знаю немного. Мне мама кое-что рассказывала, — я осеклась. Сама не заметила, как вышла на нужную тему.

— Она еще жива? Верит в Бога?

Я замолчала. Ну что ему сказать?

— Да, она жива. И верит в Бога. Поэтому я здесь.

— Рассказывайте, — коротко ответил Илья и повернулся ко мне.

— Я не знаю, можно ли вам доверять…

— Понимаю. Сейчас трудно кому-то доверять по-настоящему. Но все же… если вы пришли за помощью, я постараюсь вас не разочаровать.

— Ладно, мне все равно уже нечего терять. Вернее, не так важен способ, каким я потеряю. Моя мама жива. Ей шестьдесят один год. Она из нулевого поколения.

— О! Это большая редкость, — удивился Илья. — Мне казалось, что таких людей уже не найти.

— Да. И мне хотелось бы, чтобы и впредь не нашли.

— То есть?

— Она живет со мной. У меня в подвале. Уже почти четырнадцать лет.

Илья удивленно поднял брови. Свет через высокое окно падал на светлое, совсем еще молодое лицо. Я заметила, как расширились его зрачки, и испугалась этого.

— Как это возможно? – Илья не отводил глаз. — Это незаконно.

Именно такого ответа я и боялась. Мне казалось, что в этом крохотном уголке, где все еще существуют деревянные двери и горят свечи, правят другие законы. Законы, где пожилой человек – не бесполезный груз для общества, а родитель, где я – не преступница, а дочь. От разочарования и страха из глаз покатились слезы.

— Ну, Анна, вы чего? – Илья протянул руку и ласково вытер слезинку. От неожиданного прикосновения я отшатнулась.

— Не плачьте. Я вас не осуждаю, просто опасаюсь за вас. Чем я могу помочь? Вы только скажите.

— Мне надо увезти маму из дому. Там сейчас стало небезопасно. Муж начал шантажировать меня. Мы поссорились, и он грозится, что сдаст маму властям.

— У вас есть муж?

Я утвердительно покачала головой, изо всех сил стараясь сдержать слезы и сконцентрироваться.

— А раньше он знал?

— Ну конечно! Он нормально к этому относился, терпел. А сейчас… я не знаю, что с ним стало.

— Понятно. И где вы хотите ее спрятать?

— Здесь.

Илья удивился еще больше.

— Просто мне казалось, здесь ее будет сложнее найти. Да и она, думаю, согласится на такой вариант. В церкви она будет чувствовать себя безопасно.

Илья молчал и это молчание затягивалось, как удавка на шее.

— Ладно, — я встала, — извините, не хотела нагружать вас своими проблемами. Просто подумала… Я пойду. Пусть этот разговор останется между нами.

Илья схватил меня за руку.

— Нет, подождите. Я не отказывался вам помочь. Но мне нужно хотя бы пару минут, чтобы подумать, как это лучше сделать.

Я снова села рядом и с надеждой ловила каждый взгляд, каждое слово.

– Мне нужно будет рассказать все настоятелю, сам я не могу принять такого решения.

— Понимаете, у меня очень мало времени. Мне нужно сегодня же увезти маму. Завтра может быть поздно.

— Понятно. Но это не решается за один день.

Я опустила голову.

— Могу предложить еще один вариант. Пока не решится вопрос с настоятелем, мы можем перевезти вашу маму ко мне, — Илья сказал это так просто, будто соглашался присмотреть за котенком.

— К вам?

— Ну да. Я живу один, на окраине города, у меня свой дом.

— Простите меня за недоверчивость, но как я могу знать, что никто больше не узнает об этом?

— Вы мне не доверяете, – нахмурился Илья.

— Нет, не в этом дело…

— Ну, во-первых, я автоматически становлюсь вашим сообщником. Какой смысл мне сдавать самого себя? А во-вторых, если уж вы хотите гарантий моего молчания, я могу ответить тайной на тайну.

Илья смотрел на меня вопросительно. Мой молчаливый ответ говорил о том, что я готова его выслушать, что я хочу любых гарантий.

— Ладно. Я вам доверяю, — сказал он, — поэтому тоже поделюсь тайной, за которую могу попасть за решетку. Я состою в одной организации…

— Какой?

— Мы занимаемся… как бы это сказать, — вздохнул Илья, — в общем, мы хотим вернуть все на круги своя. Хотим, чтобы люди стали смертными снова, какими создал их Бог. Бессмертие рано или поздно убьет человечество. Так говорят пророчества, — серьезно сказал он.

Сложив руки на коленях, Илья задумчиво смотрел на колыхание пламени свечей.

— Но это невозможно. Люди больше не могут быть смертными и, что самое главное, не хотят, — заметила я. — Как вы собираетесь это сделать?

— Всему свое время и место, — ответил Илья. — Ну вот, теперь вы тоже знаете обо мне то, чем заинтересуется спецотдел. Они видят в подобных организациях угрозу существующему режиму. Так что, если вдруг…

Я решила не расспрашивать больше ни о чем. Его не переубедить, да и не надо. Все эти организации, тайные общества – просто детский лепет, кружок по интересам. Вряд ли спецотдел серьезно интересуется деятельностью подобных компашек, скорее просто с воспитательными целями, чтоб не повадно было…

Мысли по этому поводу, я, конечно же, оставила при себе. Если Илья считает серьезными свои цели, пусть поступает, как знает. Главное – поскорее решить вопрос с мамой и действовать дальше.

— Ну, что теперь? – спросил Илья. – Согласны перевезти маму ко мне?

— У меня нет других вариантов. Согласна. Мы можем поехать за ней прямо сейчас?

— В принципе, да. Мне только надо предупредить, что я отлучусь, и взять машину.

— Можно подъехать к дому с черного хода. Он с обратной стороны улицы, так что никто не увидит. Главное, чтобы по дороге к вам нас не остановил патруль.

— Ладно, решим все по пути, — Илья встал и протянул мне руку. — Пойдемте.

— Давай на «ты», — я решила снять лишнюю официозность.

* * *

По пути к дому мы обдумывали, как увезти маму, минув все возможные и невозможные препятствия. Времени было очень мало. А с того момента, как она окажется в машине, размышлять будет вообще некогда.

Мне предстоял непростой разговор. Я понятия не имела, как убедить маму, что это действительно нужно, что ради нашего же блага придется расстаться на время. Да что там говорить! Я сама не была уверена на все сто, что это необходимо. Просто чувствовала, что пока еще могу изменить ход событий, внести свои поправки в чужой сценарий.

Подъехав к дому с обратной стороны улицы, мы подогнали машину как можно ближе к входу: так, чтобы между машиной и дверьми дома оставалось не больше двух шагов. Я попросила Илью остаться снаружи и ждать. Мама может испугаться незнакомого человека.

Как только биометрическая система охраны опознала меня и впустила в дом, по спине колючим ершиком пробежался холодок. Нет, в доме было все в порядке. Вещи лежали на местах. Но запах! Такой знакомый сладковатый запах витал вокруг. Почуяв неладное, я бросилась в гостиную.

Дверь шкафа оказалась открытой… Раздвинув руками одежду на вешалках, которая хоть как-то прикрывала люк, я увидела, что ход, ведущий в подвал дома, тоже открыт. «Глеб!» — страшная догадка ударила в голову. Он опередил меня!

Чуть не переломав ноги, перескакивая через ступеньки, я залетела в подвал. Никаких признаков борьбы. Даже ночник мирно светил на столе в углу.

— Мама! – позвала я, все еще надеясь, что она где-то рядом и слышит меня.

Вне себя от ужаса я понеслась наверх, оббежала все комнаты, но напрасно. «Опоздала! Опоздала!» — стучало в голове. Схватив телефон, я пыталась набрать номер Глеба, но пальцы отказывались слушаться и не попадали по кнопкам.

— Глеб! Сволочь!

Телефон пискнул и включил голосовой набор.

— Слушаю, — спокойно ответил Глеб.

— Сволочь! Где мама? – заорала я, больше не в силах сдерживать эмоции.

Если бы в тот момент он оказался рядом, не ручаюсь, что не пришибла бы его первым попавшимся предметом. А может, и голыми руками.

— Ты чего орешь?

— Где мама? Я тебя спрашиваю!

— Успокойся, — рявкнул Глеб. — Что случилось?

— Что ты сделал с мамой? Я убью тебя, если…

— Ее что, нет в доме?

— Ах ты сволочь! Еще и прикидываешься! – меня трясло так, что телефон выпрыгивал из рук.

— Никуда не выходи. Я сейчас приеду.

Я бросила трубку. Каков подлец! Лжет ведь, сволочь, лжет!

В дом забежал Илья.

— Что случилось? Что за крики?

— Мамы, мамы нет, — я залилась слезами.

— А где она?

— Не знаю. Глеб увез.

Илья обнял меня за плечи и стал утешать:

— Ничего, ничего. Сейчас мы что-нибудь придумаем…

С улицы послышались крики, смех и улюлюканье. Я подошла к окну и обомлела. Прямо по улице в красной праздничной кофте шла моя мама. На ее лице сияла улыбка, она щурилась, глядя на солнце, и держала в руках цветок.

Выскочив из дома, я перемахнула через низкую ограду и мигом оказалась возле мамы. Она удивленно посмотрела на меня, как будто не сразу узнала, и почти пропела:

— Анечка! Какой прекрасный день! Ты посмотри!

— Мама! – только и успела закричать я, как мимо нас пролетел увесистый камень и с грохотом запрыгал по асфальту.

Вокруг нас мгновенно, как из воздуха, появились люди в красных кепках с надписью «Young»[1]. Они поднимали руки вверх и выкрикивали какие-то слова. Смыкаясь вокруг нас в тесный круг, они кричали все громче, и как будто впадали в транс.

— Ой, какие смешные! — заулыбалась мама, глядя на пританцовывающих подростков. – Кто это?

Янги! Я обняла маму и, стараясь не поворачиваться спиной к этим малолетним уродам, следила за каждым их движением. Круг сужался.

В парковой аллее напротив мамочки похватали детей и, закрывая им глаза, убегали прочь. Перепуганные малыши горланили на всю улицу. Прохожие останавливались и издалека наблюдали за представлением.

— Отойди от старухи! – вперед вышел высокий детина.

— Пошли вон! Если хоть пальцем тронете, уничтожу! – я не узнала свой голос.

— Анечка, кто это? – шепнула перепуганная мама и крепко схватила меня за руку.

— Отойди от старухи! – угрожающе повторил янг. — Ты не имеешь права защищать ее. Отвали по-хорошему!

— Что? Ты, сосунок, еще шаг и…

В ответ я получила сильный удар в спину. Рядом упал камень. Крик чугунным комом так и застыл в горле. Мне показалось, что этот камень перебил дыхание навсегда: ни вдохнуть, ни выдохнуть. Судорожно хватая воздух, я обернулась.

Улыбаясь беззубым ртом, щуря наглые глазенки, на меня смотрел пацан в красной кепке, совсем еще ребенок. Он гадливо сплюнул через щель выпавших молочных зубов и достал из кармана еще один камень.

Из-за поворота, визжа тормозами, выскочила машина и понеслась прямо на нас. Резко остановившись буквально в метре от беззубого сосунка, из машины выскочил Илья и закричал:

— Быстро разошлись! Иначе стреляю! — он выхватил из-за пояса пистолет и уверенно направил прямо в лоб ухмыляющемуся янгу. Илья сделал это так четко и уверенно, что я сама чуть не пустилась наутек. Ничего себе святоша!

Высокий детина в кепке, натянутой на глаза, выступил вперед и замахнулся. Илья среагировал моментально и без предупреждения выстрелил. Пуля просвистела буквально в сантиметре над головой янга. Тот сразу же остановился и выставил руки перед собой. Дуло пистолета снова нацелилось на пацана в кепке, который швырнул в меня камнем.

Ухмылка моментально сползла с розовощекого лица сосунка. Те, что постарше, отступили назад и сосредоточенно, не моргая, смотрели на пистолет. Воспользовавшись замешательством, я повела обезумевшую от страха маму в машину. Как только мы оказались внутри, Илья, не спуская дуло с толпы янгов, сел за руль. Но это была еще не победа.

Опустив пистолет, он нажал на газ и нам вслед тут же посыпались камни, полетели бутылки. И где только они успели их набрать?

Наперерез машине выскочил тот самый малолетка в кепке. Илья, резко крутанув руль в сторону, сбил столбики парковой ограды и врезался в дерево. Меня швырнуло вперед. Тихо вскрикнув, мама ударилась головой о сиденье и свалилась в пролет между кресел.

— Все живы? – пытался обернуться Илья, комкая сдувающуюся подушку безопасности.

По губам теплой струйкой бежала кровь. Не обращая внимания на разбитый нос, я бросилась к маме. Она была в сознании и держалась за ушибленную голову.

Через треснувшее заднее стекло я увидела, что к машине всей ватагой мчатся янги.

Илья снова нажал на газ, выворачивая руль, что есть силы. Но мы безнадежно застряли. Окружив машину, янги начали крушить стекла, пытаться просунуть руки внутрь и открыть дверцы. Мама вжалась в кресло и тихонько всхлипывала.

— Дай пистолет! – потребовала я у Ильи тоном, не терпящим отказа.

Он выхватил оружие из-за пояса и протянул мне. Недолго думая, я прицелилась и прострелила волосатую руку, почти дотянувшуюся до ручки двери. Янг вскрикнул, отдернул раненную лапу и разразился проклятиями. По стеклу красными дорожками растеклись брызги крови.

Сквозь крик и грохот я расслышала звук сирены. Он быстро приближался и нарастал. Янги, как ошпаренные, бросились врассыпную.

— Теперь конец, — сказал Илья и грохнул кулаком о руль.

— Прости, — только и успела ответить я, когда к разбитому окну склонилось лицо в черной фуражке со значком спецотдела. Уж не знаю, к кому в тот момент я испытала большую ненависть: к красным «кепкам» или вот этим, черным.

— Специальный отдел по чрезвычайным ситуациям, лейтенант Боровой, — отрапортовал мужчина. — Прошу выйти из машины.

Илья открыл дверцу и тут же оказался распластанным на капоте, кривясь от боли в вывернутых руках.

— Повторяю, покиньте машину.

Я вышла. Вокруг с автоматами наперевес стояли амбалы в такой же черной форме. Хороши вояки! Всей ротой, да еще с автоматами приперлись брать одну старушку!

— В машине моя мама. Она не сможет выйти сама. Она ранена, — сказала я в надежде, что ее не тронут… хотя бы пока.

— Анна-Амалия Лемешева, вам предъявлено обвинение в сокрытии представителя нулевого поколения. Статья пятьсот восьмидесятая.

Из машины кое-как выбралась мама и кинулась в ноги лейтенанту.

— Она не виновата! Отпустите ее! Прошу вас, ради Бога! – рыдала она.

Лейтенант поморщился и дал знак одному из амбалов. Тот подошел, поднял маму с колен и, особо не церемонясь, повел к бронированному автобусу.

— Куда вы ее везете? – обратилась я к лейтенанту, но тот не ответил.

Мне надели электрические наручники и посоветовали не сопротивляться.

— Кто это? – спросил лейтенант, поднимая подбородок Ильи черной отполированной на чужих спинах дубинкой. Такие давно не использовались службами правопорядка. Но этот тип, видимо, был настоящим патриотом своего дела и ценителем профессиональных раритетов. Мне стало еще страшнее.

— Я его не знаю, — ответила я.

— Чья машина?

— Моя, — простонал Илья.

— Что в вашей машине делали эти женщины?

— Я угрожала ему пистолетом! — опередила я Илью. — Я заставила его выйти из машины, но этот скот не послушался!

— Ну-ну, — недоверчиво произнесла «кепка».

Илья с посмотрел на меня с недоумением.

— Не верите? Посмотрите — в машине пистолет.

Лейтенант лишь кивнул, и очередной амбал отделился от оцепления, подошел к машине. Пошарив в салоне, он осторожно, двумя пальцами достал оружие и аккуратно положил в вакуумный пакет.

— Разберемся, — презрительно ответил лейтенант. — Вы поедете с нами.

Вокруг не было ни души. Казалось, все прохожие испарились, боясь стать свидетелями появления спецотдела. Даже привычный шум машин стал тише.

Вдруг прямо к бронированному автобусу подъехала машина. Из нее выскочил Глеб и бросился к нам.

— Стоять! – закричал лейтенант и десяток стволов направились на Глеба.

— Это моя жена! – замахал он руками.

— Сволочь! Это все из-за тебя! – не сдержалась я и, оттолкнув плечом преградившего путь лейтенанта, кинулась на Глеба.

Наручники за спиной затрещали, и тело скрутило от боли. От разряда тока я свалилась на землю, и мир погас в мучительных судорогах.

* * *

Еще полностью не очнувшись, я сразу поняла, где нахожусь. Запах стерильной чистоты и медикаментов не спутать ни с чем. Открыв глаза, я уперлась в белый потолок и такие же белые стены. На мне красовалась обычная больничная одежда: сероватая рубашка и свободные штаны. Но на палату комната не была похожа. И тогда я подумала, что, скорее всего, нахожусь в изоляторе тюрьмы или сумасшедшего дома.

Я сползла с мягкой черной кушетки и встала на ноги. Как ни странно, но боли или недомогания я не ощущала, наоборот, чувствовала себя довольно бодро, как будто только что проснулась после долгого спокойного сна.

Потрогав спину в том месте, где должен был остаться как минимум синяк от удара камнем, я ничего не почувствовала и решила, что удар, может быть, пришелся чуть выше, куда мне не дотянуться рукой.

Побродив по комнате еще пару минут, я заметила в углу, почти под самым потолком, черное круглое пятнышко.

— Воды принесите, — обратилась я к нему, решив, что это камера наблюдения. — Пить хочу ужасно.

Не прошло и минуты, как дверь открылась, и в комнату вошла женщина в знакомой белой форме. В руках она держала бутылку воды и стакан.

— Добрый день! – приветливо сказала она, откупорила бутылку и протянула мне.

«Значит, сейчас день» — подумала я и решила, что провела без сознания или несколько часов или почти целые сутки. Проигнорировав приличия, я взяла бутылку и начала жадно пить прямо с горла. Когда бутылка почти опустела, женщина снова вежливо обратилась ко мне:

— Как вы себя чувствуете? Где-нибудь болит?

— Все нормально. Где я?

— К вам скоро придут.

— Кто? Где моя мама?

Но гостья в белой форме только загадочно улыбнулась и исчезла за дверью.

Прошло где-то полчаса, как ко мне явились два «посетителя» — Феликс и Ее Величество Андриана Майер. Все стало ясно: я — в Центре евгеники.

— Как ты? Нормально? – сразу бросился ко мне Феликс.

Андриана стояла рядом и лишь высокомерно косилась на меня.

— Да, — ответила я Феликсу.

— Ну, слава Богу! – затараторил он.

При чем здесь Бог, подумала я, но промолчала. Бог не помог.

— Я сожалею, что с твоей мамой…

— Что с ней? – схватила я Феликса за форму.

— С ней все нормально. Она в безопасности, — ответил он и оглянулся на Андриану.

— Вот сволочи! – я вспомнила о янгах, потом о лейтенанте спецотдела и Глебе.

— Вместо того, чтобы поблагодарить, вы еще и выражаетесь, — наставляющее сказала Андриана.

Я проигнорировала ее слова. Какой смысл объяснять и оправдываться? Наверняка, они все уже знают. А если не все, то лучше пока держать язык за зубами.

— Анна, не горячись, — ответил обиженно Феликс.

— Где мама?

— Она в Центре, — снова вмешалась Андриана. — Пока…

— Что значит «пока»? – я догадывалась, что эти двое не зря здесь появились.

— Это значит, что ее дальнейшая судьба зависит от вашего решения.

Андриана деловито заложила руки за спину и стала медленно прохаживаться вокруг меня и Феликса.

— Когда Феликс предложил вашу кандидатуру, наша разведслужба узнала, что вы скрываете в доме представителя нулевого поколения.

— Как?

— Просто. Вы каждую неделю закупались натуральными продуктами, никого не впускали в дом и последние четырнадцать лет не меняли место жительства даже на более подходящие варианты. Оставалось только проверить.

Я с ненавистью посмотрела на Феликса. Работу, значит, новую предложил! Благое намерение! Он виновато опустил глаза и тихо сказал:

— Извини, я не знал. Думал, что твоя мама пропала без вести много лет назад.

— Не надо извиняться, — тут же ответила за меня Андриана. – Феликс фактически спас и вас, и вашу маму. Если бы не он, вы бы сгнили в тюрьме или в клинике для умалишенных, а мама погибла от рака.

Я не поверила своим ушам! Мама больна.

— Без медицинского вмешательства жить бы ей осталось месяца два, ну, может, три. А сейчас, если вы подпишете разрешение на комплекс процедур и операцию, есть шанс ей помочь.

— Если знали, то почему сразу не забрали ее? – спросила я.

— Мы решили подождать и использовать это как последний аргумент того, что с нами стоит дружить, — пожала плечами Андриана. – Так что решайте. Если вы согласитесь стать нашим сотрудником, вы и ваша мама будете в безопасности. Если нет… пострадает и Глеб, и ваш знакомый проповедник.

Андриана многозначительно замолчала. Значит, они решили играть всерьез: не пощадят никого. Я подумала об Илье. Он-то совсем не при чем в этой истории. Решил помочь и угодил в ловушку вместе со всеми.

— Все остальное расскажет Феликс, — добавила Андриана и оставила нас наедине.

Феликс присел на кушетку, опустил голову и снова повторил:

— Прости, Анна, я на самом деле не знал, что твоя мама жива.

— Хватит! Скажи честно, зачем я вам нужна?

— Им ты не нужна,— кивнул он на дверь, за которой скрылась Андриана, — ты мне нужна. Понимаешь, очень важно иметь рядом человека, которому полностью доверяешь. Особенно, если работаешь над серьезными научными исследованиями. Тебя я знаю лучше всех, и доверяю, как никому. А им нужен ответственный работник, завербованный по полной программе.

— Ты подставил меня. Да, ты тем самым спас дорогого мне человека, но втянул в эту историю даже невиновных. Я не могу тебе больше доверять.

— Прости. Я же не знал! Думал, ты обрадуешься повышению, согласишься. Предложил твою кандидатуру, а они пробили по базе и решили, что дочь одного из разработчиков «LL-211» хорошо бы иметь под присмотром.

— И что теперь делать мне?

— Это должно быть твое решение. Я не буду больше настаивать.

Хорош друг! Заварил кашу – и в кусты! Конечно, теперь и настаивать не надо. Теперь я на коленях буду умолять, чтобы меня взяли на работу.

— Я хочу увидеть маму.

— Конечно, пойдем, — оживился Феликс. — Только не вздумай бежать. Ладно?

Я еле сдержалась, чтобы не обругать его последними словами. Куда бежать из этого подземного муравейника?

Феликс открыл дверь карточкой и пропустил меня вперед. Все те же знакомые бесконечные коридоры вели в разные блоки. Но далеко идти не пришлось. Феликс чиркнул карточкой по планшету соседней двери, и мы вошли.

На такой же кушетке лежала мама. Ее голова была аккуратно перебинтована. На столике рядом стоял бульон с плавающей в нем куриной ножкой. Увидев меня, мама засияла.

— Анечка! Милая! – протянула она ко мне руки.

Я подошла к кушетке и обняла маму.

— Ну ладно, я пока пойду, вы поговорите, — сказал Феликс. — Через минут десять-пятнадцать вернусь.

Тяжелая дверь закрылась и мы остались в комнате одни.

— Как ты? – спросила я у мамы.

— Да вроде нормально, — пожала она плечами. — Но врачи говорят, что у меня рак.

— Да, мне уже сообщили. Но это ничего, нужна операция и курс восстановления… через две-три недели будешь здорова.

— Разве это не смертельная болезнь?

— За эти годы человечество научилось и кое-чему полезному…

Я пыталась приободрить маму, но, похоже, это было не нужно. Она выглядела вполне спокойной и ласково улыбалась, гладя мои волосы.

— Анечка, ничего, все пройдет, не беспокойся, — ответила она. — Меня больше волнует, что будет с тобой? Сильно накажут?

Я решила ничего не рассказывать маме — ей и так хватило переживаний. Все равно от меня уже мало что зависело, если конечно не считать нескольких судеб, случайно пошедших со мной под откос, только потому, что были сцеплены с неустойчивым вагоном.

— Все нормально, — ответила я, стараясь не выдать эмоций. — Феликс выгородил меня.

— Феликс – хороший. Столько лет его не видела. Похож на отца еще больше, — мама задумалась. — А Глеб? Что будет с ним?

— Мам, он нас предал, а ты еще спрашиваешь…

— Анечка, ты такая глупая еще, — укоризненно покачала головой мама. — Он тебя любит, а ты себе вечно что-то выдумываешь.

— Пусть идет с такой любовью… Если бы не он, ничего бы не случилось!

— Все было бы также. Не могла я больше сидеть в подвале. Анечка, мне осталось уже немного, и я хочу жить под солнцем, а не под электрической лампой. А Глеб, я уверена, ничего бы не сделал. Он такой — покричит, покричит и успокоится. Но когда он тебя ударил, я испугалась, что может сдуру что-нибудь натворить. Все шло к тому… я сама решила выйти. Хотелось успеть надышаться, насмотреться. А мир-то уже не тот, ничего не узнаю.

Мама виновато улыбнулась. Я заметила, что впервые за много лет ее глаза ожили, обрели цвет и, оказывается, имеют красивый голубой оттенок. В сумраке подвала они были серыми, почти никакими. А сейчас, может быть из-за яркого освещения, может, еще из-за чего-то, я не узнавала маму. Она была все той же и… немного другой. Как рисунок на негативе, вдруг проявилась, обрела человеческие черты, перестала быть невесомым призраком.

— Мам, но ведь все могло сложиться иначе. Тебя могли убить, меня запрятать в психушку, Глеба – в тюрьму. Кому бы ты сделала хорошо?

— Что-то мне подсказало, что я должна это сделать, что так надо, — серьезно ответила она. – Бог направил меня.

Я промолчала. Бог так Бог. Если он подсказал такое, то, надеюсь, мама не ослышалась, а он не пошутил. Иногда и тупик – лучший из путей. Не случись все это, мама умерла бы от рака. Я бы не смогла ей помочь. А так есть шанс.

Створки дверей бесшумно ожили и в комнату вошел Феликс. Он напомнил, что нам пора и дружелюбно кивнул маме. Я попрощалась с ней и вышла в коридор.

Феликс протянул мне планшет и сказал, что я должна подписать два соглашения прямо сейчас. Первое – разрешение на медицинской вмешательство в здоровье мамы, второе – контракт с Центром евгеники. Я взяла планшет и снова почувствовала укол недоверия ко всему происходящему, в том числе и к Феликсу.

— Аномалия, пойми, это нужно, — уговаривал он. — Просто поверь.

— Если с мамой что-то случится, я никогда тебе этого не прощу.

— Если ты не подпишешь, то случится. Чем скорее она получит помощь, тем лучше. И чем скорее ты подпишешь контракт с нами…

— Где сейчас Глеб и Илья?

— Они дома. Мы позаботились, чтобы с них сняли все обвинения. Но если ты не…

— Где подписывать? – просила я, кивнув на планшет.

— Здесь и здесь, — Феликс указал графы, где нужно оставить подпись. — Там еще будут кое-какие формальности, но пока достаточно этого.

Взяв дополнительно подписку о неразглашении, меня отпустили на все четыре стороны, до завтрашнего дня. Ровно в восемь утра я должна была явиться в Центр евгеники и приступить к работе.

Мне принесли одежду, в которой я была накануне. Но костюм выглядел как новый: ни пятен крови, ни грязи, как будто вчера я не отстреливалась от толпы янгов, а прогуливалась по парку.

Поднявшись на верхний уровень Центра, я почувствовала страх. Мама осталась там, внизу, с незнакомыми людьми, а мне нужно идти – в распоряжении только один день, чтобы уладить дела.

Феликс решил довезти меня до дома. Наверное, боялся, что снова влипну в какую-нибудь историю. После недавних событий отказываться было глупо, хотя, признаюсь, мелькнула мысль просто послать его подальше с его заботой и помощью.

В парке возле дома как всегда гуляли женщины с детьми, куда-то спешили прохожие, возле дома тонкими струйками брызгались поливные фонтанчики на газоне, дверь пискнула и впустила меня в дом.

Вроде, ничего не поменялось… и поменялось все. Теперь это уже не мой дом. Я прошлась по комнатам, прикидывая, что из вещей надо взять с собой. Было жаль оставлять всю эту мебель, которую я тщательно и с любовью выбирала, стараясь сделать дом уютнее. Жаль тех маленьких, милых вещичек, которые напоминали о счастливых днях. Больно. Просто из-за того, что все эти годы как будто прошли зря, как одна большая иллюзия, театральное представление «Эта счастливая семья!».

Собравшись с мыслями, я решила взять самое необходимое, а все остальное оставить. Пусть Глеб, если хочет, живет здесь, среди этих декораций, пусть приводит новую главную героиню, если совесть позволит. Все равно.

Когда я зашла в гостиную, то не сразу заметила Глеба. В сумерках наступающего вечера от мебели и вещей остались только неясные тени, а мне не хотелось включать свет. Глеб сидел в кресле. Я испугалась, когда заметила фигуру человека и вздрогнула, когда он обратился ко мне:

— Привет!

Я включила свет. Глеб поднял руку и, щурясь, прикрыл глаза.

— Где Ольга Геннадьевна? – спросил он о маме.

— В надежном месте, — отрезала я, хотя совсем не была уверена в этой самой надежности.

— Аня, давай поговорим, — устало сказал Глеб и тяжело вздохнул.

— О чем нам говорить? Все и так ясно. Ты меня предал, теперь мне выпутываться из этой истории.

— Аня! Ну кто тебя предал? Она сама вышла!

— Если бы не ты, не твои угрозы, она бы не вышла!

— Я говорил с ней. Она просто больше не хотела так жить, и я ее понимаю, — Глеб встал с кресла и направился ко мне.

— Не подходи, — предупредила я.

Он остановился и опустил голову.

— Я ухожу. Наверное, мы больше не увидимся.

— Аня, давай попробуем заново…

— Нет, я больше не хочу… ни заново, ни по-старому.

— Ну, у всех бывает, — убеждал меня Глеб, — все ссорятся, потом мирятся. У нас может быть ребенок, мы так долго ждали…

— Глеб, какой ребенок? – я посмотрела ему в глаза. Он тяжело сглотнул, но глаз не отводил. – Мы не можем быть вместе, не можем, как раньше.

— Аня, а как же наша жизнь, все эти годы? Что, все зря?

Я не знала, что ему ответить. Шестнадцать лет. Нет, конечно же не зря. Было и счастье, и радость, и любовь. Все было не зря. Но почему тогда все ушло? Хотелось в сердцах сказать, что шестнадцать лет – всего лишь миг по сравнению с теми десятилетиями или, если повезет, столетиями, которые ждут впереди. Но сказать такое язык не поворачивался. Слишком трудно начинать новую жизнь и верить в счастливое будущее, если прошлое уже наставило синяков. И вряд ли теперь захочется такого счастья, которое заведомо иссякнет со временем.

Глеб стоял, безвольно опустив руки, и смотрел на меня с надеждой. На какое-то мгновение мне даже показалось, что все можно вернуть и жить, как раньше. Но что-то было не так. Не в нем. А во мне. Я больше не любила.

Он долго говорил, следуя за мной по пятам, объяснял, что просто хотел хоть как-то изменить жизнь. Да, новая должность, да, новые перспективы, но он хотел ребенка и представлял себе, как будет по выходным гонять с сыном в мяч в парке напротив… а если родится дочь, будет покупать ей мороженое, играть с ней в куклы и… и… А тут – эти таблетки. Зачем пряталась? Почему не сказала?

Он жаловался, что в какой-то момент я отстранилась и перестала видеть в нем хорошее, цепляясь только за плохое. И он стал плохим. Стал таким для меня, так как доказать обратное уже не мог. И не хотел. Со злости. От обиды.

Я молчала. Мне было жаль нас, жаль этот дом, но вернуть все было уже невозможно. Просто я не любила больше этого человека. Наверное, потому и видела только плохое, старательно отыскивая доказательства «нелюбви».

 — Глеб, я больше не смогу жить с тобой, не смогу жить в этом доме, — сказала я, понимая, что нельзя просто так уйти, надо закончить наш разговор. – У меня теперь другая жизнь… и у тебя другая. Давай не будем искать виновных.

Глеб хотел что-то ответить, но замолчал на полуслове. Он всегда был гордым. Вот и теперь, видимо, решил, что с него хватит пустых исповедей. Постояв еще минуту, он вышел из комнаты.

Я собрала вещи — в основном, одежду и то, что понадобится поначалу. Спустившись в подвал, я закинула в сумку семейный фотоальбом, любимые мамины книги, кое-какую одежду и поднялась наверх.

Глеб молча помог мне отнести сумку в машину. Феликс дремал на водительском месте и спохватился только тогда, когда хлопнула дверь багажного отделения. Увидев Глеба, он не стал выходить – наверное, решил не вмешиваться в наши разговоры.

Перед дверью машины я остановилась и поблагодарила Глеба за помощь.

— Позвони мне, когда устроишься, — попросил он.

— Ладно, — ответила я, хотя твердо знала, что больше никогда не позвоню и не приду.

— Не уверен, что останусь в этом доме. Скорее всего, перееду. Если нужны какие-то вещи, приезжай, бери… пока не буду менять пароли и замки.

Я покачала головой. Мне хотелось поскорее оказаться в машине и уехать. Больше всего я боялась, что Глеб сейчас сломается, забудет про гордость и станет просить меня остаться. «Только не это, только не это» — думала я, глядя в бледное лицо теперь уже бывшего мужа.

— Тебе пришлют документы на развод, — вспомнила я.

— Да, — опустил он глаза и наиграно весело добавил, — надо будет это отпраздновать.

Шутка не удалась. Он осекся и снова замолчал.

— Ну, пока, — сказала я, открывая дверцу машины.

— Аня, если тебе нужна будет помощь, помни, я всегда помогу тебе.

Я села в машину. Тяжелое чувство усталости и обиды давило, не позволяя здраво мыслить. Машина тронулась, и я спиной почувствовала, как будто мой дом, маленький и приветливый, укоризненно смотрит мне вслед. На мгновение мне даже показалось, что вот-вот услышу тяжелые, громыхающие шаги догоняющего нас здания. Захотелось обернуться и посмотреть в последний раз на прошлое. «Не оглядывайся, окаменеешь» — почему-то вспомнила я слова старой сказки, которую когда-то в детстве рассказывала мама. Я сдержалась.

— Куда едем? – спросил Феликс.

— В церковь, — ответила я. — Мне нужно попросить прощения. Я покажу дорогу.

Ночь зажигала фонари, и наш маленький город, как ни в чем ни бывало, улыбался мне тысячами огней, плывущих по лобовому стеклу разноцветными отблесками. Мне хотелось ехать вечно, ни о чем не думая, ни о чем не жалея. Феликс, наверное, понимал меня и поэтому колесил по кварталу кругами. Вскоре мы свернули в знакомый переулок.

* * *

Когда мы подъехали к церкви, уже стемнело. На ступеньках толпились люди. Большие двустворчатые двери были открыты настежь, и мягкий желтоватый свет теплился в витражных окнах. Начиналось время вечерней службы.

— Подождешь меня? – спросила я у Феликса.

— Конечно, — ответил он с некоторым удивлением, будто другого варианта и быть не могло.

— Я быстро.

Переминаясь с ноги на ногу у машины, я ждала, пока последний человек исчезнет за высокими дверями. Среди темных фигур пыталась различить Илью, но почти все прихожане были в одинаковой темной одежде — не понять даже, где мужчина, где женщина. Когда, наконец, на ступеньках не осталось никого, я направилась к дверям.

Не решаясь зайти внутрь, я заглянула в зал через неплотно закрытые двери. В церкви началась вечерняя служба. Легкое, почти невесомое пение голосов сливалось в ту чудную мелодию, которую я слышала в вечер знакомства с Ильей. Все расселись по местам и, сложив руки перед собой, по-ученически прилежно слушали человека в длинной золотистой одежде.

Стараясь узнать среди прихожан Илью, я даже не заметила, как кто-то подошел сзади и встал за спиной. От прикосновения я вздрогнула и чуть не треснулась лбом о деревянные створки.

— Черт! Ну ты и напугал меня! — выдохнула я.

— Извини, — ответил Илья и улыбнулся. — Говоришь, что не знаешь, кто такой Бог. А вот с чертом, кажется, знакома.

— Да уж, пришлось познакомиться. Я к тебе ненадолго.

— Знал, что ты придешь. И знал, что не решишься зайти внутрь, поэтому ждал здесь. Может, отойдем?

Илья взял меня за руку и повел по дорожке, аккуратно выложенной камнями. За церковью, возле искусственного пруда, под кустами сирени стояла лавочка, обычная, деревянная, каких я давно уже не видела, разве что в фильмах. Никаких фонарей и люминесценции, только мягкий свет из окон церкви падал на траву. Я села на лавку и запрокинула голову. Звезды, много-много звезд. Давно я не видела их в таком количестве. И, честно говоря, не могла бы даже подумать, что в нашем городе есть место, где можно спрятаться от вездесущей цивилизации и просто смотреть на звезды.

— Ну, рассказывай, как твоя мама? Как ты?

— С мамой все нормально, по крайней мере, пока, — ответила я, снова почувствовав противный ком в горле.

— Тебя отпустили?

— Ну а как я, по-твоему, оказалась здесь? Отпустили, но на время. Попрощаться.

— Ты куда-то уезжаешь?

— Да, — ответила я, хоть это и было ложью. В последние дни свыклась с ней, как с родной. Только ложь и годилась в ответ на все происходящее. К тому же, может оно и лучше – сказать, что я уезжаю.

— Куда? – спросил Илья.

— Не знаю пока. Мне приказали сменить округ и город, иначе посадят, — снова солгала я. — Да и оставаться здесь все равно не смогу. Страшно… и незачем.

Илья понимающе качал головой. Но, похоже, не удивился и не расстроился. Наверное, просто все это ему было не нужно. Пора прощаться.

— Надеюсь, у тебя не было серьезных проблем из-за меня? Вопрос, конечно, риторический, но все же…

— Все нормально. На учет поставили, но это мелочи.

— Почему ты не сказал, что не знаешь меня? Сказал бы, что я угрожала пистолетом.

— Ага, моим пистолетом, с моими отпечатками пальцев, — улыбнулся Илья. – Да ладно, забудь, все нормально.

Мы на минуту замолчали. Я чувствовала себя ужасно виноватой, но не хотела уходить из этого уголка вселенной, где темно и спокойно.

— Мне пора, — наконец решилась я. — Прости, что все так вышло. Честное слово, если бы я знала…

— Не надо просить прощения, — перебил меня Илья, — на все воля Божья. Надеюсь, что хоть чем-то помог тебе.

— Спасибо, — ответила я. — Ты вообще единственный, кто вот так сразу согласился помочь, да еще в таком деле.

Я поднялась с лавки и направилась к воротам, где меня уже заждался Феликс. Илья шел рядом.

— Как обоснуешься где-нибудь, дай знать, — он протянул мне маленькую книжицу. — Там, на обороте мои координаты. Обещай, что позвонишь или хотя бы напишешь.

Я взяла книгу – красивый кожаный переплет, золотое теснение. На обложке изящными тонкими буквами было выведено: «От Матфея святое благовествование».

— Пусть эта книга будет всегда с тобой.

Илья довел меня до самых ворот, три раза перекрестил, как это делала моя мама, попрощался и, не оглядываясь, быстро пошел в церковь. Его силуэт в последний раз мелькнул на ступеньках, потом в свете распахнутых дверей и скрылся.

Меня колотило. Почему-то захотелось побежать за этим добрым, понимающим мужчиной, снова попросить о помощи, все рассказать и долго плакать на его плече. Что-то мне подсказывало, что я еще вернусь сюда.

Оглядываясь на высокие окна церкви, я побрела к машине. К моему удивлению, у водительского окна склонился какой-то мужчина в черном, длинном плаще, как у Ильи, и о чем-то разговаривал с Феликсом. Мне стало любопытно, какие между ними могут быть разговоры? Я остановилась неподалеку и спряталась в тени куста.

Они переговаривались очень тихо. Мужчина в плаще все время оглядывался по сторонам. Немного привыкнув к шепоту голосов, я начала различать отдельные фразы.

— Когда уезжаете? – спросил мужчина в плаще.

— Пока неизвестно, — ответил Феликс. — Как только появится первая возможность, так сразу.

— Поторопись. Уже все готово. Ждем только тебя.

— лучше не спешить. Все равно раньше следующей недели не получится. Ты давай иди, — обеспокоено говорил Феликс. — Я сообщу.

Незнакомец кивнул в ответ, что-то коротко сказал Феликсу, похлопал по плечу и, воровато оглядываясь по сторонам, пошел к церкви. Полы длинного плаща прошуршали совсем близко, но мужчина не заметил меня.

Я решила подождать немного. Что за секреты? Не думала, что Феликс знаком с кем-то из церкви. Куда Феликс собрался уезжать? Ничего об этом он не говорил. Может, я просто чего-то не знаю или неправильно поняла?

Выдохнув, я вышла из-за куста на дорогу, не спеша подошла к машине. В глазах Феликса мелькнуло беспокойство и страх. Но когда я села в машину, он уже снова выглядел уверенным и немного усталым.

— Все? Можем ехать?

— Да. А куда?

— Есть два варианта. Первый – ко мне. Переночуешь, успокоишься, все обдумаешь. Второй – прямиком в Центр. Там есть жилые секторы для персонала.

Я взвесила оба варианта, и они одинаково мне не понравились. К Феликсу ехать не хотелось, но было бы, действительно, неплохо остаться наедине с собой, осознать нагрянувшие перемены, свыкнуться с ними. А в Центр возвращаться страшно, в этот бездушный муравейник, но… там мама, и ей сейчас намного тяжелей, чем мне.

— В Центр, — коротко ответила я. Феликс обиженно посмотрел на меня, но промолчал.

Машина так мягко парила над дорогой, так плавно поворачивала, что я незаметно впадала в сон. Дневная усталость и напряжение сделали свое дело. В полудреме я тщетно старалась следить за дорогой, замечать ориентиры. Внутренний страж не спал. Но был не прочь хоть на миг сдать позиции. Держа в обмякших руках книгу Ильи, я проваливалась в сон и мысленно поблагодарила Феликса, почувствовав, как мягко и бесшумно опускается подо мной сидение.

Наверное, я спала всего несколько минут, но за это время как будто прожила другую жизнь. По крайней мере, один день из нее. Трудно вспомнить, что именно мне снилось. В памяти остались лишь обрывки, но такие реальные, такие яркие, как лоскуты самодельного разноцветного одеяла на маминой кровати.

Снилось, будто иду я по какому-то лесу или парку. Все заросло травой и кустами, не подраться. Смотрю под ноги, чтобы не упасть, и не вижу их из-за большого, просто огромного живота. Идти все труднее и труднее. Движения замедленные, тягучие, как будто барахтаешься в киселе. Наконец, я оказываюсь в каком-то помещении, напоминающем кабинеты Центра или больницы. Вокруг меня собираются люди, но я не вижу их лиц. Они хватают меня за руки, спрашивают: «Больно? Больно?». Я перекрикиваю их: «Нет, не больно». И вдруг чувствую, что мой живот раздувается. Я, как неваляшка, клонюсь в сторону. Люди начинают бегать, кричать. Откуда-то появляется Андриана, улыбается, достает лазерный скальпель и проводит им по моему животу. В этот момент я почему-то думаю только об одном: «Шрам же останется! Что ж так неровно! Как я потом жить буду?». Андриана протягивает руки и достает из моего живота… глобус. Самый обычный шарик, голубой такой, с зеленоватыми континентами, ровными полосами меридиан. Она старательно пеленает его в согревающий конверт для младенцев и протягивает мне. Я смотрю на этот глобус и начинаю плакать. Андриана трясет меня за плечо и кричит: «Ты же сама хотела!».

От этой настойчивой тряски я проснулась. Феликс убрал руку с моего плеча.

— Кошмар?

— Да, — ответила я, в ужасе ощупывая свой живот.

— Твоя книжка упала…

Я наклонилась и подняла ее с пола. Книга упала разворотом вниз, странички помялись. Старательно разглаживая их рукой, я все еще тряслась от странного наваждения.

— Далеко еще?

— Почти приехали, — Феликс немного помолчал и спросил. — А ты этого… Илью… давно знаешь?

— Нет. Недавно познакомились. А что?

— Да так. Смотри, чтоб у тебя проблем не прибавилось. Лучше тебе пока с ним не встречаться. Подозрительный он какой-то…

Я удивилась. Проблемы? Да их у меня уже целый прилавок – выбирай, какую хочешь. Проблемой больше, проблемой меньше… теперь, в принципе, все равно. Да и кто бы говорил? Сам всего полчаса назад о чем-то шушукался с таким же «подозрительным типом».

— А что за человек разговаривал с тобой у церкви? – решила узнать я.

Феликс дернулся, как будто ему за шиворот закинули таракана, и нахмурился.

— Да так, подошел какой-то… проповеди читал, агитировал.

У Феликса плохо получалось лгать. Делал он это редко и, наверное, оттого так неумело. Не смотрел в глаза, пыжился, заикался, на лбу выступала испарина. Казалось, скажи он хоть еще одно лживое слово – и его очки запотеют от стыда. Ну что ж, не хочет говорить, пусть молчит, подумала я. К тому же в последнее время мне нет никой пользы от правды.

Буквально через минуту за поворотом показалась ограда территории Центра. Еще совсем недавно ее в моей жизни не было, а теперь… со мной вежливо здоровались охранники. Процедура пропуска заметно сократилась, но все равно заняла минут пятнадцать.

Первым делом я настояла на встрече с мамой. Но ни меня, ни Феликса к ней не пустили, объяснив, что она спит после операции. Лучше не беспокоить, хотя бы до завтра. Когда успели? Прошло всего несколько часов, а уже все сделано.

Отгоняя дурные мысли, я поплелась за Феликсом в блок персонала. Такой же длинный коридор, такая же безупречная стерильность и пустота.

— Вот твой новый дом, — показал Феликс на одну из дверей. – Подъем в семь утра. Располагайся.

Я взяла из его рук сумку с вещами и молча зашла внутрь. Моим новым домом оказались две небольших комнаты, кухонька и санузел. Вполне уютно, хоть чем-то и напоминало недорогой, но опрятный номер в скромной гостинице.

— Вот здесь можешь оставить одежду, здесь – еда, — пояснял Феликс, расхаживая по комнатам. — Захочешь помыться, нажмешь эту кнопку. Все просто.

В ответ я лишь равнодушно кивала, даже не глядя и не запоминая, что к чему. Единственным желанием было увидеть, как закрываются двери за спиной Феликса, и остаться наедине с собой. Но, похоже, он не собирался уходить и хотел о чем-то поговорить. Перед затяжными беседами он всегда покусывал бледные тонкие губы и почесывал нахмуренный лоб.

— Все, иди, — сказала я и кивнула на дверь. — Я устала. Катись ко всем чертям. Дай мне отдохнуть.

Феликс смутился.

— Да, уже ухожу… просто я хотел сказать, что тебе снова включили гормональную защиту. Твой чип опять работает.

Я не сразу поняла, о чем речь. Какой чип? Какая защита? Но по скорбному лицу Феликса догадалась, что, наверное, это не очень хорошая новость. Продираясь сквозь ватную усталость, до меня медленно доходил смысл этих слов. Я снова на учете и снова лишена права родить ребенка. Видимо, Феликс ожидал истерики, бурного проявления материнского инстинкта, каких-то чувств, но… мне было все равно. Отключили – и ладно.

— Аномалия, прости, я ничего не мог сделать. Пойми, так положено, — оправдывался Феликс. — Ты теперь одна. Тебе не разрешат воспитывать детей в одиночку. Ты сама должна понимать, что роль отца…

— Слушай, ты долго здесь еще будешь торчать? – перебила я его. — Оставь меня в покое, хотя бы до завтра.

Феликс пожал плечами и направился к двери.

— Хорошо, что ты не беременна, — сказал он, обернувшись. – Но не расстраивайся. Всему свое время.

Дверь закрылась. Я упала на кровать и уставилась в потолок. Конечно, хорошо, что я не беременна. Иначе они отняли бы у меня ребенка. А так отнять нечего. Иногда великое благо, что мечты не сбываются. Особенно самые заветные.

* * *

Восемь месяцев промчались незаметно. Я свыклась с новой работой, с новыми условиями жизни. Центр уже не казался таким огромным, коридоры – бесконечными, происходящее – страшным и необъяснимым. В какой-то момент я даже поймала себя на мысли, что, в принципе, мы с мамой неплохо устроились.

Большую часть рабочего времени приходилось проводить в обучающих блоках, общаясь с людьми, чей балл образования по шкале Гравена значительно превышал мой. Среди таких гениев чувствуешь себя настоящим тугодумом и дрожишь, как на экзамене, когда в тишине лаборатории повисает вопрос, обращенный к тебе. Трудно ловить на себе изучающие взгляды и замечать тщательно скрытые ухмылки.

Но время шло, и я перестала чувствовать себя столь беспомощной, вникла в суть работы и даже, признаюсь, испытывала некий исследовательский азарт. Феликс был доволен и старался помогать мне во всем.

Мама тоже потихоньку свыкалась с новой жизнью. Операция прошла успешно, и я перестала искать на лице мамы отпечаток боли, инспектировать тарелки с остатками еды и донимать врачей вопросами.

Сначала работники Центра относились к маме настороженно, пряча непонятную мне брезгливость за медицинскими масками. Мама стеснялась выходить из блока, ставшего нам домом, терпеливо ждала моего прихода. Потом как-то незаметно она обзавелась новыми знакомыми: медсестрами, врачами, просто уборщиками. Они по вечерам заглядывали в ее блок, рассаживались, как дети, вокруг и слушали истории о невероятном прошлом, где не существовало летающих машин, где дети рождались сами по себе, где стариков уважали и берегли. Конечно, все это им было известно давно, из курса истории, но, видимо, из уст живого свидетеля звучало иначе. Я все чаще слышала, как мама весело щебетала, что «Ирочка из второго блока принесла настоящие домашние пирожки с капустой», «Леночка-медсестра собирает книги (бумажные!), Шекспира дала почитать», а какой-то «Михаил Иванович попросил связать полосатенькие носочки для будущего малыша».

Мама заметно похорошела, ожила, хоть и изредка, но уже без стеснения прогуливалась по коридорам Центра. Я постоянно переживала, что она заблудится, и поэтому отслеживала ее передвижения на штатных картах. Но, к моему удивлению, мама оказалась не таким уж древним ископаемым и довольно быстро освоила новые технологии, хоть и сопротивлялась, упрямо замирая перед каждой незнакомой кнопкой.

Все перемены увенчались главной радостью — теперь мы могли проводить все вечера вместе. Иногда я выводила ее наверх, на пропускной уровень Центра подышать свежим воздухом. Эти прогулки после стольких лет заточения казались маленьким чудом. Огражденная территория с десятками неприветливых охранников ничуть не портила впечатления от бесконечного звездного неба, от редких деревьев и залетающих на периметр крохотных козявок и светлячков.

Вот так мы жили. Может быть, впервые за долгие годы у меня не было желания что-то менять. Не нужен был ни новый дом с охраной, который полагался каждому работнику, ни призрачная свобода там, за огражденным периметром, ни мужья, ни дети. Если ничего нет, то и терять нечего. На какое-то время состояние покоя стало для меня заменой счастья.

Между тем, новости, обрывками долетающие до нас из внешнего мира, не предвещали ничего хорошего. Зашифрованные в четких статистических данных, запрятанные под столбцами цифр, они не давали мне спать спокойно. Там, за оградой Центра, все чаще рождались дети с физическими отклонениями, с дефектами развития. Почти четверть беременностей искусственно прерывалась. Смертность росла. Люди гибли от, казалось бы, обычных, давно изученных болезней. Массовая истерия вылилась в волну самоубийств. Сотни опустевших рабочих мест, сотни распавшихся семей, тысячи не родившихся детей!

Центр евгеники все чаще посещали международные делегации, ученые из соседних стран. Все разводили руками, просили дополнительных средств, времени и терпения. А оно уже было на исходе. Даже в обстановке строгой секретности не удавалось скрыть, что все эти беды давно перешагнули границы государств и, если ничего не изменится, скоро перерастут горе отдельных семей и станут катастрофой мирового масштаба.

Чем страшнее было там, наверху, чем сильнее гремели демонстрации и упрямей молчали забастовки, тем уютней и безопасней казался мне наш стерильный муравейник. Как огромный кокон, он ограждал меня и дорогого мне человека от тех перемен, что бушевали там, за его пределами.

— На все воля Божья, — говорила мама и добавляла, — Все, что ни делается, Анечка, все к лучшему.

Может, и так. Может, все мои попытки убежать, отвертеться от новой работы, новой жизни были похожи на отчаянную грызню бездомной собаки, которая что есть сил отбивается от рук спасителя из Общества защиты животных, не подозревая, что он отвезет ее в тепло, даст крышу над головой и новых хозяев. Потом псинка поскулит, повоет в углу… да и привыкнет. А если и не поймет, что так положено, так лучше, то и не надо… главное, чтоб не кусала руку, которая кормит.

И я не кусала. Старалась честно работать, прилежно учиться, нравиться новым «хозяевам». Пока невесомое, смутное воспоминание в один миг не внесло разлад в мою жизнь.

Как обычно, в семь сорок утра я вышла из блока персонала. Клонило в сон, но ровно через двадцать минут начиналась моя смена в лаборатории. Мечтая подремать еще немного, я зашла в лифт, прислонилась к стенке и закрыла глаза. Заходили и выходили люди, говорили о чем-то несущественном, здоровались и затихали. Только четкий электронный голос, объявляющий уровень и номер блока, вклинивался в дремоту, каждый раз заставляя вздрагивать от неожиданности.

Вдруг я почувствовала что-то необъяснимое. Как будто в лифт просочился невидимый призрак и дразнит меня. Я мучительно разлепила глаза. Все как обычно: спины в белах комбинезонах, тишина и легкое урчание лифта. Но что-то тревожило…

Сон вмиг испарился, когда я поняла, в чем дело. Запах. Едва уловимый запах. Такой знакомый, сладковато-тягучий. Где я его встречала раньше?

Осторожно протискиваясь к выходу, я пыталась уловить, откуда исходит этот слабый аромат. Нечаянно толкнув мужчину, я будто всколыхнула флакон духов. Без сомнения, тонкий аромат исходил от него. Мужчина ответил коротким кивком на мое «Извините» и бросил недовольный взгляд. И все бы так и осталось лишь намеком, короткой вспышкой памяти, если бы этот взгляд тут же не вернулся, но уже удивленный, растерянный… Мужчина посмотрел на меня так, как будто узнал, как будто мы давно знакомы, но тут же отвернулся. Я стояла у него за спиной и пялилась в тонкий хвостик русых волос, прихваченный обычной канцелярской резинкой. Незнакомец нервно подергивал плечами.

«Этот белобрысый знает меня, подумала я. — Не просто видел где-то и когда-то, а именно знает. Но откуда? Почему смутился и отвел глаза?». Искать ответы было некогда. Лифт остановился — мой блок, пора выходить. В коридоре я еще раз обернулась и снова встретила настороженный взгляд, черный от расширенных зрачков.

Весь день меня не покидало это странное чувство. Мысли витали где-то далеко. Я никак не могла понять, что же меня так насторожило в этом человеке, почему на душе так неспокойно?

Ближе к концу рабочего дня через третьи руки передали, что Феликс ищет меня и просит зайти к нему, как только освобожусь. Почти два часа система видеонаблюдения и компьютерного ориентирования барахлила: карты Центра отказывались отвечать на запросы, с горем пополам работали системы доступа. Говорили, что это обычный сбой. Бывает. Скоро все исправят.

Я наспех завершила работу, попрощалась с коллегами и отправилась разыскивать Феликса. В кабинете его не оказалось. Дамочка с дурацкой прической, не отрываясь от компьютера, промямлила, что Феликс вышел. На мой закономерный вопрос, она, не скрывая раздражения, ответила, что не обязана знать, куда именно он ушел и когда вернется. Звонить Феликсу было бессмысленно. Его телефон лежал на столе и непрерывно вибрировал, как маленький важный жук, медленно отползая к краю.

В соседних блоках Феликса тоже не оказалось. На мои расспросы сотрудники лишь растерянно разводили руками. Из-за сбоя системы в Центре царила полная неразбериха. А найти человека в этих бесконечных переходах, если на карте не мигает его огонек, практически невозможно. Единственное, что я могла сделать, это пойти в свой блок и оставаться там, ожидая Феликса.

Возле лифтов толпились сотрудники Центра. Смена закончилась и те, кто живет «наверху», спешили по домам. Толкаться в тесных кабинках и дышать в потные затылки не хотелось. Я решила пройтись пешком. По крайней мере, если сбой серьезный, не застряну где-нибудь между этажами или блоками в тесном «дружеском» кругу.

Минув несколько таких столпотворений, я вышла на первый уровень – своеобразный перекресток Центра. Там всегда полно людей. Справа, слева, над головой в полупрозрачных коридорах мелькали белые комбинезоны. С непривычки легко потеряться в этом хаосе.

Проходя по главному уровню, среди мельтешения и суеты я случайно заметила Феликса. Он шел этажом выше, явно спешил и переговаривался с каким-то человеком. Выкрикнув его имя, я получила порцию возмущенных взглядов и понеслась вверх по лестнице. Феликс снова куда-то исчез. Я вглядывалась в одинаково белах прохожих и, как на стереокартинке, пыталась выделить одну единственную фигуру.

Уже решив, что все попытки напрасны, снова почувствовала запах. Тот, знакомый, который витал в лифте — чем-то напоминающий запах настоящего меда… не того, который привозят с прочими продуктами раз в неделю, а тот, что я когда-то покупала маме. Еще в этом запахе чувствовалась горьковатая нотка дыма. Как по дорожке из хлебных крошек, я невольно следовала за тонким ароматом.

Свернув за угол, к своему удивлению снова увидела Феликса. Он обернулся, скользнул взглядом по компании сотрудников, оживленно болтающих у лифта, осторожно взял под локоть спутника и подтолкнул его в коридор справа. Эти двое куда-то спешили, переглядывались, переговаривались. Феликс меня даже не заметил, хотя я подняла руку и помахала ему. Видимо, компания у лифта скрыла меня от его глаз.

Феликс свернул в ту сторону, где находился блок центрального компьютерного управления. Наверняка пошел выяснить, в чем дело и устроить нерадивым наладчикам разнос. Я свернула в тот же коридор, ожидая у дверей блока увидеть Феликса, упрямо давящего на кнопку вызова. Доступ в этот блок закрыт всем, кроме руководства, работников блока и сотрудников службы безопасности. Каково же было мое удивление, когда в коридоре никого не оказалось, а вход в блок был закрыт. Не могли же Феликс и его сопровождающий испариться! Значит, они уже там. Но кто их впустил?

Потоптавшись у массивной двери и даже прижавшись к ней ухом в жалкой попытке что-нибудь услышать, я чувствовала, как критической массой вскипает мое нетерпение. Что это за неуловимость такая? Сказал, что ищет меня, приказал явиться, а сам бегает от меня по коридорам. Ждать его у двери, как собачка, я не собиралась — нажала на кнопку вызова и уставилась прямо в объектив камеры наблюдения. Обычно после такого «стука» в недоступные двери, камера оживала, система видеонаблюдения загоралась любопытными зелеными глазками. Но в этот раз ничего не произошло. Я нажала на кнопку вызова еще раз. Снова тишина: ни «здрасьте», ни «пошла вон».

Всевидящее око системы видеонаблюдения пребывало в глубоком летаргическом сне. Кнопка вызова не работала. Я решила, что нет ничего надежней и понятней, чем старый добрый способ нахального стука. Сначала робко, потом настойчивее я барабанила в дверь.

Послышались шаги, створки мягко раздвинулись. Передо мной стоял тот самый белобрысый мужчина, которого я встретила утром в лифте. Его глаза сузились от едва сдерживаемого раздражения, на высоком лбу блестели прозрачные бисеринки пота. Казалось, еще миг — и он вытолкает меня взашей.

— Извините, а Феликса можно? – я старалась говорить уверенно, но голос предательски пищал.

Лицо незнакомца немного смягчилось. Он обвел коридор взглядом и тихо ответил:

— С чего вы взяли, что он тут?

— Но вы же не спросили, кто такой Феликс, — заметила я, — значит, знаете, о ком речь. А раз знаете, значит, он тут.

Я не стала рассказывать, что видела их вдвоем, что шла по пятам, что никуда больше Феликс деться не мог.

— Феликс занят. Я передам, что вы его искали.

— Вообще-то, это он меня искал, — возразила я, но незнакомец никак не отреагировал, а лишь спокойно нажал на кнопку внутренней боковой панели.

Двери медленно закрылись, и я почувствовала себя полной идиоткой. Занят он, видите ли! Ему передадут, что я его искала!

И тут я поняла, что незнакомец не спросил моего имени. Как же он передаст Феликсу? Я подняла руку, чтобы снова постучать в дверь, но передумала. Может, они, и правда, заняты, а тут я со своими вопросами. Надо будет, сам меня найдет.

Я отправилась в блок, где меня уже давно дожидалась мама. Мы не успели поужинать, как объявился Феликс. Вежливо поблагодарив маму за предложение присоединиться к столу, он подмигнул мне и вышел в соседнюю комнату.

Первым делом я излила все свое негодование по поводу часовой пробежки по Центру в поисках человека, который якобы сам меня искал. Феликс, похоже, ничуть не смутился, смиренно выслушивал упреки и ждал момента, когда я наконец утихну.

— Ну все, хватит, я действительно тебя искал, но потом…

— Потом даже не захотел выйти на минуту из компьютерного блока!

— Какого блока? — Феликс отчего-то насторожился и стал говорить тише. — Ты там была?

— Была! Какой-то белобрысый сказал, что ты занят!

Феликс нахмурился и потер переносицу так, будто страдал от жуткой головной боли.

— Никому не говори, что ты там была.

— Почему?

— Просто не говори и все.

— Кто это с тобой был? – не унималась я. – Странно все это.

— Не совсем понимаю, о ком ты говоришь, — Феликс невинно пожал плечами. – Скорее всего, тебе открыл кто-то из сотрудников блока. Я даже не знаю, кто. А что тут странного? Ты ожидала, что откроет Санта Клаус?

Феликс прятал глаза. Что-то он недоговаривал. Но если это так, то пытаться расколоть его бесполезно.

— Зачем ты искал меня? – я решила перейти ближе к делу.

Феликс тяжело вздохнул и присел на диван.

— Аномалия, нам предстоит долгосрочная командировка.

— Куда?

— Пока еще точно не известно. Скорее всего, а Африку.

Я опешила. В Африку? Что мы забыли там, в этой бескрайней пустыне, раздобревшей, как раковая опухоль, чуть ли не на весь континент? Там же осталось всего несколько деревушек, и то — по берегам крупных рек. Адские условия жизни, невыносимая жара, совершенно чуждая культура, дикие и непредсказуемые аборигены. Не удивлюсь, если они до сих пор орудуют палками-копалками, приносят жертвы богам и в особо неурожайный год не прочь полакомиться соседом. Тем более события последних лет вряд ли положительно сказались на их отношении к европейцам.

Когда Антарктида и Гренландия начали таять и уровень Мирового океана стремительно повышаться, Африка, как и другие континенты, вынуждена была потесниться на земном шарике. Места под Солнцем становилось все меньше и меньше. Военные конфликты, дележ оставшихся скудных ресурсов, тяжелая климатическая обстановка — все это вряд ли можно назвать современной комфортной жизнью. Жители африканских государств постепенно покинули неприветливую голодную землю тлеющих пустынь и непроходимых джунглей. И только несколько коренных племен остались там жить, как жили сто, двести и триста лет тому назад. Время застыло в зыбучих песках пустынь. Некогда огромный континент опустел, и постепенно про него забыли даже самые ярые правозащитники и блюстители гуманности. Кому какое дело до кучки неандертальцев? Были дела и поважнее – планету снова делили на части, перераспределяли продовольствие, искали ресурсы, подальше запрятывали отходы. Умирали старые государства, и на руинах строилось новое, единое, совершенное общество: европейское – на одном полушарии Земли, американское – на другом. Общество одной страны, одной идеи. И только Африка, да еще несколько новых островов – остатки былых держав и континентов – жили по своим законам. Их никто не трогал, и они никого не трогали.

— Что там делать? – спросила я, не представляя, что могло понадобиться Центру на забытой всеми земле. Уж не за ящиком ли Пандоры и копями царя Соломона мы туда собираемся?

— Поверь, работы хватит, — ответил Феликс, — и тебе, и мне, и еще десятку человек, которые поедут с нами.

О, так это целая экспедиция! Феликс, как всегда, поскромничал и обозвал все это «командировкой», как будто нам предстояло сгонять на другой конец города, туда и обратно.

— Ты так и не ответил, зачем мы туда едем.

— Завтра с полдень в овальном зале состоятся конференция, как раз по этому вопросу. Приезжает делегация американского континента. Приходи, и все поймешь сама. Просто я не знаю, как в двух словах объяснить цель поездки.

— Надолго едем?

— На пару месяцев. Может, меньше. Весь апрель точно пробудем там. В мае вернемся.

— Отказаться можно? – я все еще надеялась, что очередная проблема обойдет меня стороной.

— Нет, и это даже не обсуждается. Состав группы уже утвержден.

— А мама?

— А мама в группу не входит по возрастному и физиологическому параметру, — попытался сострить Феликс.

Все ясно. За меня снова все решили. И, судя по опыту предыдущих приключений, вряд ли есть смысл сопротивляться. Наверняка, они уже подготовили парочку козырей для особо строптивых.

— Еще одна просьба, — сказал Феликс перед тем, как уйти. — Не надо завтра кричать на весь зал, что ты отказываешься ехать, что у тебя тут мама и все такое. Держи себя в руках. Просто поверь, что так будет лучше. Я никогда тебя не обманывал.

Ну да, конечно! Никогда не обманывал…

Весь оставшийся вечер я никак не могла унять дурные предчувствия. Вроде бы особых причин для беспокойства и не было. Подумаешь, командировка! Я же еду не одна, со мной будет Феликс и группа сотрудников Центра. И все же… как неприятно чувствовать себя марионеткой, послушно прыгающей за тонкими ниточками, которыми дергает неизвестный кукловод только по ему известному сценарию.

Мама молча пила чай и прятала глаза. Наверняка она слышала разговор с Феликсом, но не решалась расспрашивать меня о подробностях. Ей было так же тяжело, как и мне. Может быть, даже тяжелее.

Перед сном она достала откуда-то пару свечей, выключила свет и зажгла два теплых трепетных огонька. Сложив руки и закрыв глаза, она тихо читала молитвы. А я, не отрываясь, смотрела на эти огоньки, слегка колышущиеся от шепота, и мне хотелось утирать со свеч горячие восковые слезы.

Сладковатый дымок кружился по комнате. Вдохнув его полной грудью, я вдруг поняла, где раньше встречала этот запах. Тот же, что принес с собой угрюмый белобрысый незнакомец. Тот же, что и…

* * *

В обед меня вызвали на пятый уровень в овальный зал. У входа уже толпились люди. Прямо аншлаг! Потоптавшись в сторонке от бурлящей толпы, я расслышала английскую речь, обрывки французских слов и, кажется, даже немецкий. Строгие костюмы делегаций черными пятнами выделялись на фоне белых комбинезонов сотрудников Центра.

Я робко протиснулась внутрь и встала у стенки, поближе к выходу. Недалеко от монитора, возвышающегося в центре зала, стояла Андриана, Феликс и еще несколько незнакомых людей. Они оживленно беседовали, но по лицам было видно – разговор не из приятных. Наконец Феликс заметил меня и жестом показал, куда садиться. Место — почти в центре зала, а я так надеялась улизнуть отсюда пораньше. Увидев мою нерешительность, Феликс шепнул что-то Андриане и направился ко мне.

— Садись. По самым скромным прогнозам, совещание продлиться часа три, — он взял меня под руку и настойчиво повел к пустующему креслу.

Ну, раз так, я не стала сопротивляться. И все же отдаленность входной двери меня немного смущала. Феликс, убедившись, что я устроилась удобно, снова вернулся к коллегам. Андриана сдержано кивнула, жеманно поправила кудри и повернулась ко мне спиной.

Совещание началось ровно в час дня. В кресло во главе стола тяжело опустился невысокий мужчина. Все тут же затихли. Мешковатый, непонятного цвета костюм, неприглядная лысинка, синюшные круги под глазами — выглядел мужчина, прямо скажу, непрезентабельно. С нынешними технологиями и уровнем пластической хирургии такой вымученный вид – просто дурной тон. Но, похоже, внешность его совершенно не интересовала. Держался он довольно уверенно, даже вызывающе. Все взгляды в зале были направлены на него.

— Андриана, начинайте, — сказал он, выдержав длинную паузу, и его лицо окончательно слилось с серой обивкой кожаного кресла.

Андриана стояла по правую руку от него, чуть позади, как верный страж.

— Приветствуем всех собравшихся. На совещании присутствуют делегации из центральных европейских округов и делегация американского континента. В первую очередь представляю вам президента нашего Центра — Михаил Себастьянович Сагалов, — объявила Андриана, и неказистый мужичок в кресле сдержанно кивнул.

Ох, ну ничего себе! Так вот как выглядит сам Сагалов! Мало кто удостаивался чести быть лично знакомым с Президентом. В целях безопасности его физиономия никогда не мелькала в средствах массовой информации. Даже простые работники Центра, такие как я, в глаза не видели загадочного босса. Во всех документах и приказах значилась такая же серенькая и невзрачная, как и он сам, закорючка «Сагалов М.С.». Однажды я пыталась выяснить у Феликса, что это за «М.С.», как зовут-то самого главного шефа, но получила невразумительный ответ. Что-то в роде «не твое дело». А тут посмотрите вы! Михаил Себастьянович! И что ж такого могло случиться, что жучок-невидимка вылез из норы? Я представляла его себе несколько иначе…

— Сегодня нам предстоит принять очень серьезное решение, — Сагалов перебил Андриану на полуслове, — так что давайте опустим все эти условности. Для начала дадим слово начальнику отдела генетики Феликсу Эдуардовичу Шереметинскому. Он введет вас в курс дела.

Феликс поднялся с кресла, слегка поклонился и направился к монитору. Уж не знаю, от чего он так покраснел – от напряженности или смущения.

— В последние десятилетия развитие нашего общества шло ровно. Четкое планирование прироста населения, наблюдение за уровнем смертности, высокий уровень медицины – все это обеспечивало стабильность, — Феликс сделал паузу, окинул взглядом аудиторию и продолжил. — За счет значительного увеличения продолжительности жизни мы добились намного больших успехов, чем это было возможно раньше. Теперь мы имеем плотно укомплектованные штаты работников самой высокой квалификации. Несмотря на некоторые неудачи, колоссальный рывок прогресса очевиден. Продовольствия высокого качества хватает на всех, сегодня уже нет необходимости строить высотные дома, чтобы обеспечить население хоть каким-то жильем. Из-за природных катаклизмов и катастроф глобального масштаба на значительно сократившейся территории земли нас осталось ровно столько, сколько необходимо.

Все в зале согласно кивали. В абсолютной тишине этот доклад звучал как гимн новому обществу, где все согласовано и  четко просчитано.

— До недавнего времени все мы пребывали в уверенности, что наш расчет идеален, что нам не о чем беспокоиться, нужно просто наслаждаться жизнью. Но увы…

Феликс вздохнул и развел руками. Даже серенький Сагалов, сидящий спиной к монитору, повернулся в кресле, чтобы видеть Феликса.

На мониторе заплясали картинки: обрывки со сводок новостей, графики и цифры.

— Приблизительно полтора года назад, — продолжил Феликс, — специалисты Центра евгеники заметили, что смертность неуклонно растет. Тому были объективные причины. Во-первых, подошли сроки человеческих жизней, даже искусственно продленных, ведь число людей, которые прошли через процедуру нановкрапления первыми, постепенно сокращается. Определенную долю занимают несчастные случаи. Однако один показатель статистики вызывал много вопросов: число самоубийств значительно возросло.

В памяти тут же вспыхнули и заплясали в бешенном хороводе картинки из прошлого. Молодая пара на асфальте у подножья небоскреба, который позже прозвали «вышкой» из-за особой «любви» самоубийц к нему. Женщина с шальными глазами, бесстрашно шагнувшая под колеса машины, когда мы с Глебом возвращались с собрания Комиссии. И все это – буквально в течение нескольких дней. Затем отчаянный шаг мамы, только по счастливой случайности не закончившийся трагедией…

Феликс, сложив руки за спиной и, расхаживая туда-сюда перед монитором, рассказывал, как был создан специальный отдел для выяснения причин печальной статистики. Оказалось, что две трети всех самоубийств приходилось на долю женского населения. Почти все они стояли на учете в Комиссии по евгенике и ждали своего права на ребенка. И все они очень долгое время не получали этот шанс. Таких желающих с каждым годом становилось все больше и больше, в какой-то момент очередь за пополнением семейства стала очень длинной… может даже длинней, чем жизнь.

Центр евгеники провел масштабное расследование происходящего, хоть для выяснения простых истин и не нужны были такие усилия. Надо было просто разуть глаза и посмотреть по сторонам – на своих жен, матерей, сестер… Надо было просто спросить, как они себя чувствуют? Нет, скорее даже, кем они себя ощущают? Чем живут и чего хотят?

И они бы ответили, что хотят просто жить. Дышать свежим воздухом, любить и смотреть в будущее без страха. Они хотят быть молодыми и красивыми. Они хотят никуда не спешить. Все просто.

Жить не спеша стало возможным. Чудесный шанс прожить очень долгую жизнь уже не стоил огромных денег, а стал обычным и даже обязательным для всех. Как прививка. Как стандартная медицинская процедура.

Жить не спеша стало обыденным. Зачем так рано задумываться о продлении рода, воспитании детей? Все успеется, а пока… карьера, жизнь для себя, свобода.

 Но природа требует свое. И вот когда даже самая свободная и благополучная жизнь наскучила, а материнский инстинкт завопил в каждой — а это не единицы, а тысячи и сотни тысяч женщин — вот тогда правительство вынуждено было взять контроль рождаемости на себя. Все женщины прошли через процедуру вживления микрочипа, который не позволял забеременеть до поступления сигнала с контролирующего компьютера Центра.

Решив одну проблему, человечество наткнулось на другую. Миллионы женщин вдруг поняли, что живут не спеша, но… в пустую. И вечное существование лишь обостряет чувство бессмысленности такой жизни.

— Вот такая дилемма стояла перед всеми нами. Либо дать возможность рожать потомство тогда, когда вздумается, и тем самым обречь человечество на голод, хаос и миллионы опустевших рабочих мест, либо поступить так, как поступили мы, — говорил Феликс. – Не имея возможности получить желаемое, многие кончали жизнь самоубийством.

Дальше – больше. Я сама помню, как на собрании Комиссии, на той, где были мы с Глебом, шанс родить ребенка получила каждая четвертая семья нашего округа. Освободилось слишком много «мест», их нужно было занять. Но никто не ожидал, что займут их новорожденные уродцы. Всплеск разнообразных мутаций, генетических болезней — это уже то, что пришлось наблюдать и мне лично. Я вспомнила бедняжку Марию с пятью зародышами в матке, потом еще несколько таких женщин. На мониторе показали блок-хранилище с высокими колбами, куда я забрела случайно в первый день в Центре, потом ряды банок с крохотными тельцами, застывших в мутном формалине, как в апельсиновом желе… Я вздрогнула.

— Тогда мы определили, что львиная доля мутаций приходится на женщин второго и третьего поколений, то есть, фактически, на тех, кому больше сорока лет. С отчетом по этому случаю вы все знакомы. Вкратце напомню выводы: старость и смерть спасали человечество от мутаций, — Феликс повернулся к монитору, где в тот момент красовалась цепочка ДНК. — Несколько поколений, проживших чуть ли не вечную жизнь, одаривают своим потомков целым букетом мутаций, если так можно выразиться. Мы надеемся справиться с этой проблемой, разрешив рожать только женщинам первого и частично второго поколения. Но тогда возникает новая проблема – как воспримут это все остальные женщины?

— Извините, что вмешиваюсь, — послышался голос из зала. Высокий мужчина с эмблемой американского континента поднялся с кресла, — но есть еще один выход. Например, вернуть прежний промежуток детородного возраста и ограничить лишь нижний предел – скажем, приблизительно с двадцати лет до тридцати пяти, максимум, сорока. Так воспроизводить поколение будут только молодые женщины. А мутации передаваться не будут.

Мужчина обвел вопросительным взглядом зал и, наверное, в тот миг почувствовал себя первооткрывателем. Сагалов крутанулся в кресле, смерил взглядом выскочку и недовольно хмыкнул.

— Вы думаете, мы не рассматривали и этот вариант? – сказал он, и выступающий тут же покрылся багровыми пятнами. – Это мало что меняет на сегодняшний день. Может, с точки зрения генетики и евгеники этот вариант лучше, но как вы собираетесь объяснить всем женщинам, которым сейчас за пятьдесят, что они уж ни на что не годны? А? И где вы возьмете столько молодых женщин, которые к тому же добровольно согласятся рожать? Вот так, прямо сейчас, как какая-нибудь жирная муравьиная матка!

Выступающий сплыл в кресло и сжался под сотнями колких взглядов.

— Феликс Эдуардович, продолжайте, — Сагалов снова повернулся к монитору.

Феликс несколько секунд молчал, видимо, вспоминая, на чем остановился.

— Позволю себе прокомментировать предложение по поводу возврата прежней продолжительности детородного возраста. Природой задумано так, что запас незрелых яйцеклеток ограничен. Если пустить воспроизведение потомства на самотек, то мы получим примерно следующую картину: когда современная женщина будет готова морально к появлению ребенка, то физически это будет труднодостижимо или, увы, невозможно. Биологические возможности человека ограничены, — Феликс почему-то посмотрел на меня. — Так зачем тратить впустую такое количество яйцеклеток, пока женщины морально готовиться стать матерью, если можно растянуть этот процесс и контролировать? Что мы, собственно говоря, и делаем. Сейчас мало кто подает документы в Комиссию по евгенике до сорока, а то и пятидесяти лет. Если выработку яйцеклеток не контролировать, то к этому времени женщина будет просто неспособна зачать и выносить ребенка. Наш метод контроля как раз и заключается в том, чтобы этого не произошло. Но мы отошли от темы, — Феликс выдержал паузу и снова пустился в научные объяснения.

Он рассказывал, что, несмотря на попытки остановить волну самоубийств, статистика снизилась незначительно. Женщин, не дождавшихся разрешения родить, заменили женщины, лишившиеся ребенка из-за возникших осложнений беременности и мутаций плода. Слишком тяжело терять долгожданное счастье.

Феликс говорил, а у меня на голове шевелились волосы. Как давно я не была там, наверху, среди обычных людей! Всего этого я не знаю. Вернее знаю, но только в цифрах статистики, а так, чтобы почувствовать, увидеть своими глазами…

— Если связать возросшее число самоубийств только лишь с тяжелым психологическим состоянием женщин, то закономерно возникает вопрос: а мужчины? Почему мужчины тоже массово мрут? – Феликс вошел в научный транс и уже не замечал никого. Его холодную сдержанность как ветром сдуло. – Причем, это касается всех – и совсем молодых, и уже не очень. Здоровые, довольные жизнью, морально уравновешенные люди вдруг ни с того ни с сего бросаются под колеса, прыгают с мостов или небоскребов, принимают яд. И никто из близких и друзей не может сказать, почему. Еще вчера был, а сегодня уже нет.

Дальше в зале гремел рассказ о работе социологов, психологов и прочих специалистов, которые были объединены в особую группу. Задача этой группы укладывалась в одно емкое слово – «Почему?». Феликс предоставил слово женщине, которая все это время сидела рядом с Сагаловым. Она спокойно встала, вышла к монитору и представилась Ириной, начальником только что объявленного отдела, и спокойно продолжила доклад Феликса:

— Удалось выяснить, что среди самоубийц значительную часть занимают люди из первого поколения от нулевого, те, что прошли через процедуру нановкрапления в раннем возрасте, а также их дальние потомки – третьего и даже четвертого поколения. Наметились две основных категории – долгожители и совсем молодые люди. Далее следовало выяснить причины самоубийств. Можно было предположить, что одним жить надоело, а другие шли на отчаянный шаг по молодости и глупости, будь то из-за конфликтов в семье, на учебе, да хоть бы из-за неразделенной любви. Но массовость этого явления и всплески то в одном округе, то в другом – и так по всей стране – отметали эти предположения, — выступающая закашлялась. Сагалов лично налил стакан воды и протянул ей. Я с нетерпением ждала, когда же она напьется. Остановилась на самом интересном месте! Наконец та поставила стакан на стол и охрипшим голосом продолжила. – Мы сконцентрировали внимание на тех, кого удалось спасти. Все они находились в шоковом состоянии и не могли объяснить свой поступок.

На мониторе появилась больничная палата, затем заплаканное лицо какой-то девушки. Крупным планом розовая полоса с синюшными ссадинами на шее, трясущиеся руки.

— Я не знаю, что случилось, — девушка всхлипывала и заикалась, — я просто пришла домой, взяла поводок нашей Люси и… и… я дальше не помню… проснулась в больнице. Я не хотела…

Потом следом показали взрослого мужчину, который бросился под колеса автомобиля, совсем юного паренька, однажды вечером шагнувшего с балкона собственного дома, затем женщину, полоснувшую ножом по венам прямо за готовкой семейного ужина…

Когда видеоряд закончился, и на мониторе завертелась эмблема Центра евгеники, Феликс снова поднялся с кресла.

— Как вы, наверное, заметили, — сказал он, — природа этих самоубийств вряд ли носит рациональный характер, если такое определение вообще уместно в данном случае. Все выжившие говорят, что ничего не помнят и вообще не понимают, как могли решиться на такой шаг. Они делали это неосознанно, как будто по указанию. Щелк! Сработал рычажок – и человек взялся за нож или выпрыгнул в окно.

— То есть, вы хотите сказать, что имел место эффект зомбирования? – перебил Феликса все тот же мужчина с эмблемой американского континента.

По залу покатился шумок. Кто-то язвительно хихикнул. Мне вдруг захотелось запустить чем-нибудь в этого умника, чтоб сидел и не перебивал. Но Феликс, как всегда спокойно и сдержанно, поправил очки и ответил:

— Можно сказать и так. Но это неправильная формулировка. Она подойдет для дешевого фильма ужасов, но не для научного исследования. Вообще, такая программа самоуничтожения заложена природой в каждом организме. Это старость и, как следствие, смерть. Старение – прекрасный механизм регулирования популяции, избавления от больных особей. Смерть клетки, а, следовательно, и смерть организма — функция запрограммированная. Мы научились с этим бороться с помощью процедуры нановкрапления. Она помогает растянуть человеческую жизнь, замедлить процессы старения, но теперь нам предстоит не менее сложная задача —  научиться бороться с последствиями вмешательства в эти сложные процессы.

— Феликс Эдуардович, ближе к делу, — Сагалов терял терпение. Видимо, все то, о чем тут последний час говорилось, уже набило оскомину и ему не терпелось закончить этот балаган. – Не надо объяснять прописные истины. Тут не детский сад. А если кто и оттуда, — Сагалов посмотрел на выскочку, постоянно перебивающего доклад, — то просьба выйти или сидеть тихо, пока его не поставили в угол.

Почему-то покраснел Феликс, а не умник с эмблемой на пиджаке. Тот, как ни в чем не бывало, потянулся за стаканом воды и, похоже, вообще не понял, о ком речь.

— Я продолжу, если позволите, — сказал Феликс. – Итак, как вам известно, в последнее время мы столкнулись с массой патологий беременности у женщин старше второго поколения. Столкнулись с новыми аномалиями, которые сложно выявить до рождения ребенка. Далее последовал бум самоубийств… Из всего этого напрашивается один вывод: природа нашла новый способ контроля человеческой популяции. Мы лишили ее излюбленного механизма естественного отбора – старения и смерти. Теперь в ход пошел другой способ сокращения численности.

— То есть вы хотите сказать, что население Земли нужно сокращать? – послышался все тот же гнусавый голос. — Но нас ровно столько, сколько нужно, сколько планета способна вынести и прокормить, разве не так? И при чем здесь самоубийства и патологии беременности?

— Патологии появились в результате того, что рожать стали женщины старше сорока и к тому же второго, третьего и даже четвертого поколения. Они получили в наследство от своих родителей массу самых разнообразных мутаций и, добавив свои, передают их своим детям. Это как снежный ком! Все больше и больше! Пока, наконец, организм вообще станет нежизнеспособным, — Феликса начинало трясти. Казалось, еще минута и по его белоснежному комбинезону раскаленными струйками побежит лава. – А самоубийства? Известно ли вам о так называемом парадоксе «лишних причин смерти»? – Феликс пересек зал несколькими шагами и в миг оказался возле умника, встал у него за спиной, как учитель над балбесом-учеником, и медленно, разделяя слова, объяснял: – Парадокс «лишних причин смерти» заключается в том, что снижение смертности по какой-то одной причине, например, старению, может сопровождаться ее повышением от других — например, от аномалий, не совместимых с жизнью, новой болезни или самоубийств. В результате – число умерших остается неизменным. Смерть собирает свою квоту, вне зависимости от наших усилий что-либо изменить. Это понятно?

— Понятно, — робко ответил выскочка, когда Феликс процедил последние слова прямо ему в ухо.

— Вот и славно, что понятно, — он снова направился в центр зала. – К тому же, мы наивно предполагали, что держим прирост населения под контролем. В рамках своих округов и прочих административных единиц – да. Но в рамках всей планеты… увы. До сих пор существует немало областей, где нет никакого контроля… ни рождаемости, ни смертности.

Монитор снова засиял. На этот раз там замелькали спутниковые снимки Африки, Антарктиды, Австралии, нескольких бывших стран, которые превратились в острова-изоляторы. Потом показали небольшую деревушку: низкие хижины, накрытые какими-то соломенными нашлепками, жались друг к другу под дырявой тенью деревьев. Возле домиков сидели чернокожие женщины, что-то выкрикивали, улыбались и махали в камеру руками с белыми ладонями. Рядом без штанов, в коротких рубашечках, а то и вовсе без них, босиком бегала детвора. Мальчонка в большой плетеной шляпе вышел из домика, испуганно глянул прямо в объектив и с криком понесся по улочке. Мужчины стояли у своих домов и смотрели настороженно.

— Вот, например, Африка, — Феликс комментировал видеоряд. — За последние пять лет численность местного населения на этом континенте удвоилась. Люди оправились после катаклизмов и войны, приспособились к новым условиям жизни и стали рожать детей. Прирост продолжается. Женщины там рожают, начиная с пятнадцати лет, а то и раньше. В одной семье в среднем трое детей и больше. По-другому им не выжить. Такая же ситуация на остальных клочках земли, где еще остались люди. Продолжительность их жизни невелика, но они успешно компенсируют это высокой рождаемостью. Так что, наш контроль численность населения планеты носит лишь местечковый характер. А последствия – глобальный. Там прибавилось, здесь – убавилось.

Над головами присутствующих осторожно высунулась рука. Все тот же мужчина робко, как в школе, сигнализировал о желании спросить или высказаться. Феликс кивнул.

— То есть, вы хотите сказать, что причина высокого уровня смертности у нас – это прирост населения там?

— Да.

— А при чем здесь самоубийства?

— Любая популяция саморегулирующаяся. Самоубийство – это сигнал к самоуничтожению ненужного, лишнего элемента. Я уже говорил, что большая часть суицидов приходится на старшие поколения, а также их современных потомков. Первых – как отживших свое, вторых – как накопителей мутаций.

Зал зашумел. Сагалов постучал по столу.

— Все обсуждения оставим на потом, — сказал он, — а сейчас продолжаем доклад.

— Собственно, у меня почти все – Феликс развел руками. — Мы вынесли решение посетить эти районы с целью хоть как-то снизить там прирост населения. Для этого создана специальная группа, которая уже на следующей неделе первой вылетает в Африку, в пробную экспедицию. Процедуру нановкрапления в тех условиях вряд ли удастся провести, да и местные жители не пойдут на это добровольно. Но вполне возможно стерилизовать хотя бы тех, у кого уже есть дети, и сделать это так, что они ничего не узнают. Это секретная экспедиция. Разглашать ее цели строго запрещено. Пока наши группы будут работать там, в Центре продолжится работа по решению проблемы с аномалиями беременности. Если не поменять систему, то скоро мы сможем забыть, как выглядит здоровый ребенок.

Я поняла, куда и зачем еду. Лишать чернокожих женщин счастья материнства. Под благовидным предлогом спасения жизни на земле. Сосредоточиться на докладе больше не получалось. Феликс закончил, сел рядом с Сагаловым. Выступали какие-то люди, зал то затихал, то взрывался дебатами.

На настольном мониторе под моими руками засветились слова: «Все будет хорошо. Просто поверь мне. Ф.».

* * *

Через три дня я уже паковала чемоданы. Препаршивое настроение с примесью страха и волнения делало сборы невыносимыми. Меня освободили от основной работы и приказали в полной готовности прибыть на первый уровень к лифтам ровно в шесть утра в понедельник. В запасе было еще двое суток, которыми я могла распорядиться по своему усмотрению.

Мама заботливо перекладывала вещи в чемодане по десять раз на день, засыпала меня советами и напутствиями, стараясь не выдать своего беспокойства.

— Ну вот, может, хоть загоришь немного, а то бледная как моль, — повторяла она. – Только, прошу тебя, будь осторожней с местными. Бог знает, что у них в голове.

Я послушно кивала, соглашаясь даже на теплый свитер, заботливо подложенный в чемодан. Не хотелось расстраивать маму и расстраиваться самой, но все равно любое упоминание о предстоящей поездке выводило из равновесия. Коллеги заходили пожелать удачи, просили привезти из далекого континента что-нибудь интересное и, похоже, втайне завидовали, что участие в экспедиции выпало мне. А я с удовольствием поменялась бы с любым из них и осталась бы в Центре, с мамой. Но списки участников были утверждены и подписаны все той же размашистой закорючкой «Сагалов М.С.».

В группу входило восемь человек из нашего Центра, три специалиста с филиалов, один наблюдатель с американского континента и пять военных. Из всего состава экспедиции я знала лично только двоих – Феликса и Ирочку из моего отдела, микробиолога и специалиста по инфекционным заболеваниям, чьи знания вполне могли пригодиться в условиях более чем жаркого климата. По плану, в африканском порту нас должен был встретить переводчик. Вот и весь состав. Маловато для экспедиции с такими грандиозными целями. Но, как утверждал Феликс, поездка была «пробной» и рассчитана только на один регион, а точнее на одно не очень большое поселение у истока Конго.

За день до отъезда всю группу собрали в овальном зале. Сам Сагалов пожелал нам успеха, ознакомил с инструкцией безопасности, велел Феликсу выходить на связь с Центром ровно в назначенное время. Далее мы три часа продремали на лекции по культуре и истории Африки, выполнили тестовое задание на знание нравов и обычаев местного населения и отправились в отдел вакцинации. Не привили нас, наверное, только от бактерий со случайно упавшего метеорита. От всей остальной заразы гарантировали стопроцентную защиту… с одной оговоркой — если зараза, которую мы вдруг подцепим, изучена.

Следующая «формальность» вообще повергла меня в шок. Добрый дядя Феликс подсунул каждому соглашение о том, что в случае любой травмы участнику группы полностью оплачивается лечение и выплачивается приличная компенсация. А если кого-то из нас случайно не станет на этой земле и это несчастье случиться во время экспедиции, то наши родственники получат кругленькую сумму в качестве возмещения ущерба. Также мы подписывались под тем, что обязуемся безоговорочно следовать приказам руководства, не разглашать материалы, связанные с целью, задачами и результатами нашей поездки, не подвергать себя и участников группы необоснованному риску, подчиняться внутреннему распорядку дня и все такое. Короче, мы обещали быть паиньками, чистить зубы, не пить из подозрительных лужиц, не дружить с бармалеями, дабы не опорочить честь и репутацию Центра.

Наступил «день Х». Мы собрались у лифтов, ведущих наверх, к настоящему солнышку. Феликс три раза пересчитал состав группы, проверил, все ли вещи на месте, и первым зашел в лифт.

Наверху нас уже ждала группа правительственной охраны и бронированный микроавтобус. Немного формальностей, и мы катились ко всем чертям по улицам просыпающегося города.

В автобусе все молчали и глазели в окна. И только охранники, теснясь на сидениях, не рассчитанных на их могучие габариты, серьезно смотрели перед собой, и, кажется, даже не моргали.

Когда любимый город остался лишь маленькой картинкой в заднем окне, коллеги зашевелились. Рядом со мной дремала Ирочка, забавно раскрыв рот. Как можно спать в такую минуту! Мы уезжаем, толком не знаем, куда и зачем, а она спит! Я осторожно потрясла ее за плечо, но в ответ получила лишь раздраженное мычание.

Оставив Ирочку в покое, я прислушалась к разговорам. Коллеги обсуждали что угодно – защитные кремы, купание в океане, назойливых насекомых и морскую болезнь – но не предстоящую работу. На миг мне даже показалось, что я преувеличиваю серьезность и опасность экспедиции, которую все почему-то предпочитали называть просто командировкой. Заводить разговор на эту тему мне было неудобно. Все равно, единственный человек, который точно знает, за чем мы едем, это Феликс. Ну, может, еще пятеро охранников, задача которых совершенно определена – следить за нашими тщедушными тельцами и, по возможности, доставить их обратно на землю обетованную в целости и относительной сохранности.

Вскоре мы прибыли в аэропорт. Оказалось, что вся необходимая аппаратура давно погружена на борт достаточно компактной летающей посудины, экипаж томится от безделья и готов к взлету. Пятеро охранников как-то неожиданно резво первыми выскочили из автобуса, грозно посмотрели по сторонам и выстроились в шеренгу от машины до самолета.

Без лишних церемоний мы быстро поднялись на борт и разошлись по отдельным кабинам. Перелет предстоял не долгий, но я предпочитала просто уснуть. Морская болезнь – моя беда. Ничего не помогает.

Я бросила сумку с личными вещами в багажный отдел и улеглась. Легкий шум и пляшущий комочек в желудке… значит, взлетаем. Сцепив зубы, я старалась думать о чем-нибудь отвлеченном, а не о том, что мы уже в воздухе и, по обыкновению, меня начинает мутить.

— Можно? – в кабину протиснулся Феликс.

— Заходи, раз уж пришел.

Феликс топтался у входа.

— Пойдем к нам в общий салон, — неуверенно предложил он.

— Нет, не пойду, меня укачивает. Я лучше посплю.

— Да что тут спать! Мы через пару часов будем на месте, — уговаривал Феликс, — пойдем. Ну, вставай, разлеглась тут! Там завтрак сейчас принесут.

— За что ты меня так ненавидишь? – при упоминании о еде мой желудок заныл. — Если я сейчас что-нибудь съем, точно вывернусь наизнанку.

— Ладно, если что, присоединяйся, — Феликс достал из кармана какую-то коробочку и положил на столик рядом. — Вот, попробуй, мне помогает.

Еще минут пять я боролась с тошнотой и старалась смотреть в одну точку. Из общего салона доносился смех, потом потянулись аппетитные запахи чего-то вкусного и горячего, и рука сама потянулась к коробочке, оставленной Феликсом.

Как ни странно, помогло. Безвкусные таблетки вернули меня к жизни. Заснуть не получалось, сидеть на месте тоже, да и желудок жалобно завывал на каждый новый аромат, приплывающий из салона. Я решила присоединиться к компании. В конце концов, нам вместе работать, а я знаю всего двоих.

Мое появление в общем салоне, похоже, только эти двое и заметили. Ира и Феликс сразу замахали руками, приглашая меня присесть — свободное кресло оказалось как раз рядом с ними.

— Ну, помогло? – улыбнулся Феликс. — Что будешь на завтрак?

— Что-нибудь, — ответила я и оглядела присутствующих за столом.

Охранники по-прежнему сидели в сторонке и напоминали каменных истуканов в спецодежде. По сравнению с ними все остальные мужчины в салоне выглядели тощими заморышами.

— Ну, и кто тут кто? — тихо спросила я.

— Смотри, за Ирой сидят три женщины – это два гинеколога и лаборантка из филиалов. Я их, кстати, сам плохо знаю. Вон тот, в пиджаке, генетик Павел Леонидович Порываев, очень уважаемый человек и прекрасный ученый. Правда, вспыльчивый малость и не без гордыни. Лучше с ним не спорить, все равно бесполезно. Вот тот блондин с усиками – это техник наш, наладчик аппаратуры. А женщина, с которой он разговаривает, очень хороший врач общей практики, — Феликс на этих словах скривился и нервно ковырнул вилкой в тарелке. — Алла Федоровна Смольская. Знает все, обо всем и обо всех. Не мозг, а суперкомпьютер. Она в Центре работает уже лет тридцать. Обращайся к ней только по имени-отчеству, она не выносит фамильярности.

— Понятно, запомню, — я посмотрела на Аллу Федоровну. Она тут же отвернулась от собеседника и ухватилась за мой взгляд. Мне стало не по себе – неужели слышала, о чем мы тут шепчемся? Суперкомпьютер общей практики, смотрела на меня в упор, не отрываясь. Феликс приветственно кивнул ей. Железная леди кокетливо поправила прическу и тут же расплылась в улыбке. Ах, вот оно что! Неужто влюблена в шефа? Хотела убить конкурентку взглядом! Интересно, сколько ей лет? Если работает уже тридцать лет в Центре, то лет 50-60 точно. Может, и больше, судя по сероватому цвету кожи и редким волосам. Но старушка еще в обойме, вон как улыбается!

— Феликс, признайся, между вами что-то было? – съехидничала я.

Феликс поежился.

— Ну что за вопросы? С чего ты взяла?

— Понятно. Если меня найдут в Конго с перерезанным горлом, подозревайте Аллу… как ее… Федоровну. Суперкомпьютер, похоже, не выносит конкуренции.

— Аномалия, все-таки ты дура немножко. Лучше жуй и молчи. Возле Аллы Федоровны — старший научный сотрудник Центра, Карпов. Зовут его Емелей, но на имя он не отзывается. Говорят, в знак протеста. Не нравится ему такое имя, а поменять не разрешают родители. Якобы назван в честь дедушки или прадедушки, память и все такое.

Карпов ни с кем не разговаривал, а лишь меланхолично жевал, упершись в одну точку. Честно говоря, старший научный сотрудник производил не самое приятное впечатление. Казалось, он сейчас упадет лицом в тарелку, уснув за этим скучнейшим занятием.

— Он может показаться немного заторможенным и угрюмым, — Феликс как будто прочитал мои мысли, — но это не так. Конечно, человек не самый общительный, оптимизмом не брызжет, но я тебя уверяю, даст фору всем нам, вместе взятым, во многих вопросах. Говорят, жуткий бабник. Так что, если тебя найдут в Конго, подозревать буду в первую очередь его.

Я еле сдержалась от смеха, как представила себе этого вяленного мачо, ухлестывающим за женщинами.

— Последний, что сидит возле Карпова – это Александр Павлович, сын Порываева, специалист по евгенике. Пошел по стопам отца. Хотя, думаю, это было не его решение. Молодой еще. Не скажу, что специалист первоклассный, но вполне достойный. Кстати, Павел Леонидович – хороший друг Сагалова. Он и не скрывает, что попросил включить сына в состав группы, так как считает, что эта экспедиция войдет в историю. А в истории должно быть местечко и ему, и сыну. Ну да ладно…

Отец и сын почему-то сидели по разные стороны стола. Так как старший Порываев время от времени метал грозные взгляды в своего притихшего отпрыска, было понятно — они в ссоре. Видимо, сорвался у сыночка шанс покутить хотя бы месяц-другой, пока папашу сослали в Африку!

Отдельно от всех сидел еще один человек. Он просто смотрел в иллюминатор и потягивал кофе.

— Это наблюдатель из американского континента, Бен Редклифф. Он неплохо знает русский, так что при нем не болтай, — Феликс кивнул в сторону одиночки. — Он пока мало с кем общается, в сторонке держится.

— Ну, Феликс, ты смог четко назвать, кто летит в экспедицию и для чего. Ну, с Ирой все понятно. Ты, как я понимаю, возглавляешь группу. А вот я зачем? Работник новый, непроверенный, хоть и грамотно завербованный…

— Ты себя недооцениваешь, — Феликс протянул руку к папке, лежащей рядом, достал оттуда лист с эмблемой Центра. — Вот, смотри, твоя фамилия. Видишь? А внизу подпись Сагалова. Вот и все объяснение. Поверь, не я утверждал списки.

— Да, конечно…

— Меня спросили, кого бы я хотел взять с собой. Я назвал пятерых. Из них со мной сейчас летишь только ты, Ира и Павел Леонидович. Остальных я едва знаю, — Феликс бережно пригладил список рукой и положил обратно в папку. Любил он бумажки, электронные документы казались ему менее весомыми что ли: всегда можно достать листочек и ткнуть носом в подпись.

— Ну, тогда тем более непонятно, почему я. Если б по твоей протекции, то понятно, а так…

Не успела я договорить, как в салон зашел мужчина. Но, увидев рядом с Феликсом меня, он неуверенно потоптался на входе, кивнул шефу и тут же вышел. Я сразу узнала его. Белобрысый. Тот самый, которого я сначала встретила в лифте, затем в блоке центрального компьютерного управления. Но что он делает здесь? Неужели летит с нами?

Феликс и глазом не моргнул, придвинул к себе тарелку и принялся есть.

— Ты и сейчас будешь говорить, что не знаешь его?

— Кого?

— Вот того, белобрысого, что только что заходил.

— Знаю. Уже знаю, — шеф скривился и отодвинул тарелку. — Фу! Гадость!

— И кто это?

— Он с компьютерного блока. Поможет установить оборудование, наладить там все… Дальше наш техник сам справится.

— Он хотел поговорить с тобой?

— Наверное, хотел, — Феликс притянул к себе другую тарелку и принялся дегустировать новое блюдо. — Но я сейчас занят. Успеем наговориться. Ты кушай, кушай, потом неизвестно когда за стол сядем.

Я взяла яблоко, баночку сока и под пристальным взглядом Аллы Федоровны пошла в свою кабину. Надо было бы проявить уважение и остаться за общим столом, познакомиться поближе с теми, с кем предстояло жить и работать ближайший месяц, а то и два, но желание уложить гудящую голову на подушку было сильнее.

Бессонная ночь и накрученные до предела нервы сделали свое дело – я отключилась почти мгновенно. Проснулась от негромкого монотонного голоса: «Внимание! Посадка через десять минут». В дверь снова постучали. На этот раз это была Ирочка. Она влетела в кабину в оранжевом легком платьице и закружилась:

— Ну, как тебе?

От неожиданности я даже не нашла, что сказать, кроме стандартного «хорошо». Платье и вправду очень ей шло. Просто непривычно было видеть такую красоту после постылых спецкостюмов.

— Там очень жарко. Так что давай переодевайся. Феликс сказал, что форма одежды пока может быть любой. Взяла что-нибудь полегче?

Я пожала плечами. Хоть чемодан и собирался несколько дней с особой тщательностью, но его содержимое вспоминалось смутно.

— Ладно, я побегу. Встретимся через пять минут, — прощебетала Ирочка и выпорхнула из кабины, как яркая экзотическая птичка.

Решив последовать заразительному примеру, я достала чемодан и стала перебирать одежду. Между аккуратно сложенными стопочками я напоролась на какую-то не то книжку, не то блокнот. «От Матфея святое благовествование». Понятно, чьих это рук дело. Мама просила взять это с собой, но воспоминания об Илье и о том этапе жизни мне были ни к чему. Все-таки сделала по-своему, подложила в чемодан.

Переодевшись в шорты и легкую рубашку, я взяла чемодан, сумку и в последний раз взглянула на блага человеческой цивилизации. Если там, где нам предстоит работать, все действительно настолько запущено, то кондиционер, мягкую постель с установкой режимов сна и прочие «прибамбасы» я еще долго не увижу.

Коллег я нашла в общем салоне. Все переоделись, и только Павел Леонидович расхаживал взад-вперед в спецкостюме с эмблемой Центра, и охранники, кажется, не сдвинулись ни на сантиметр. Впервые увидела Феликса в шортах и рубашке с коротким рукавом. Не смогла сдержать улыбку, и шеф зарделся, как девица. Зато госпожа Смольская вырядилась в свое, наверное, самое распрекрасное платье и то снимала, то снова надевала огромную широкополую шляпу. Я даже начала беспокоиться, сможет ли она выйти из самолета с этой громадиной на голове или ее придется выкатывать боком по трапу. Алла Федоровна кокетливо поправляла бретели на платье и тайком поглядывала на Феликса. Ой, скормит меня крокодилам, точно скормит. Особенно после того, как шеф кинулся помогать мне с чемоданом.

Я устроилась в кресле радом с Ирочкой. Как только мы стали снижаться, вдали, рыжей заплаткой на гладкой синеве океана, показался берег. Где ж тут приземляться? Ни аэродрома, ни взлетной полосы, ни хотя бы нормальной дороги. Среди жухлых зарослей проплешинами светились абсолютно голые куски земли. Как после бомбардировки.

Когда мы снизились настолько, что можно было разглядеть тонкие ниточки дорог, самолет сделал круг над побережьем, и я разглядела внизу посадочную полосу. Недалеко от размеченной площадки стояли низкие домики. Значит, там, внизу есть люди. Цивилизованные. Это радовало.

Посадка прошла мягко. Как только трап металлической змейкой спустился к земле и мы вышли из самолета, к нам навстречу припустился чернокожий паренек. В светлой рубашке, весь нараспашку, он подбежал сначала к нам и стал жать руки.

— Здравствуй! Как долетел? Меня зовут Амади. А тебя? – паренек сверкал белозубой улыбкой и, как заведенный, прыгал вокруг нас.

Познакомившись со всеми, он повернулся в сторону домиков, замахал руками. И тут же к нам заторопились еще четверо крепких чернокожих парней. Амади встретил их суровыми выкриками на странном агукающем языке, жестами и чуть ли не пинками объяснил им, что к чему. Они похватали наши чемоданы, сумки и, навьюченные, снова понеслись в сторону домиков.

— Амади, а где остальные? Где Еремов? – спросил Феликс.

— Он ждет там, сказали встретить вас.

— Прелестно,— пробурчал шеф, явно недовольный таким заочным приемом.

— Идем!

Амади поспешил к домикам. Мы, уже вспотевшие от жары, поплелись за ним. Горячий воздух и колышущееся марево на краю посадочной полосы создавали впечатление какой-то нереальной картинки, как в душном сне.

Надеясь, что нас ждет кондиционер, мы зашли в низенькое здание. Но внутри было не намного прохладней. Вдобавок ко всему, комнату заволакивала сизая дымка и невыносимо пахло табаком. Мне захотелось снова подняться на борт самолета и улететь обратно. Если нам предстоит работать в таких условиях, я не выдержу и двух дней.

Следом за Амади мы спустились в полуподвальное помещение. И о счастье! Живительный холодок пробежал по ногам, дышать стало легче. Посреди комнаты стоял широкий стол и несколько кресел. Пара компьютеров, кондиционер, холодильник – вот и все оборудование.

Высокий мужчина в сером костюме распростер нам навстречу объятия, и от него пахнуло потом.

— О, Феликс, Павел Леонидович, здравствуйте! Извините, что не вышел вас встретить лично. Заела жара совсем, прям спасения нет!

— Ничего страшного, — отмахнулся Феликс и повернулся к нам. — Позвольте вам представить Еремина Максима Станиславовича, начальника этой базы и первого африканского округа.

— Ой, прям начальник! – замахал руками Еремин. — Начальник максимум двух десятков человек. Всем остальным мы до лампочки. Живут по своим законам и плевать хотели на начальников. Так что, добро пожаловать в страну абсолютной свободы и чокнутых дикарей! Ох, не завидую я вам. Требуйте десятикратной премии, когда вернетесь обратно. Вернее сказать, «если вернетесь».

— Ну-ну! Не нагнетай тут страхов! – нахмурился Феликс. – Лучше скажи, что нам делать дальше.

Еремин подошел к столу, постучал пальцами по панели управления, и перед нами появилась карта Африки.

— Вот, смотри, — Еремин тыкнул пальцем в черную точку на карте, — мы находимся здесь. Это район бывшего Абу-Хамед. Рядом была Нубийская пустыня. Теперь это все под водой. Вот здесь наша база. Пункт назначения – впадина Конго. В принципе, только там и остались более-менее крупные поселения. Реки, тропический климат, джунгли… хоть это и сложно назвать джунглями… так, остатки прежней роскоши. Но там еще кое-как живут, не то что здесь.

— Как будем туда добираться? — Феликс подошел ближе к карте. — Путь-то не ближний.

— Приказано доставить вас в поселение Имаму. Это здесь, — Еремин указал на точку у реки Конго. – Долететь туда прямиком не получится. Сам понимаешь, аборигены взлетно-посадочных полос не строят. Если вы свалитесь на них с неба, тоже ничего хорошего не будет. Мало ли как они отреагируют. Так что полетите вы на самолете поменьше, чем ваш, и только до границы бывших Судана и Конго. Там еще одна наша база. А дальше – по-старинке, машинами. Увы, надежней транспорта тут нет.

— Подожди, а как же аэрокары? Я думал, мы на них полетим.

— Аэрокары — для города. В условиях такой жарищи барахлят. Ты же не хочешь грохнуться где-нибудь посреди саванны. Да и чтобы погрузить ваши манатки, нужна дюжина, не меньше. Так что только машинами. Другого варианта нет.

— Понятно, — вздохнул Феликс. – Не думал, что это будет так сложно. Ну ладно мы, а как оборудование доставить? Это ж тебе не чемоданчик!

— А вот это вы спросите у Сагалова. Говорил я ему, что доставить туда все ваше барахло не получится. Но ты ж сам знаешь, ему море по колено. Он приказал, а выполнять мне. Так что, придется взять только самое необходимое, — развел руками Еремин.

— И как прикажешь работать? Мы ж не в отпуск приехали.

— Дело ваше. Я предупреждал.

— Тебя Сагалов в порошок сотрет.

— Сотрет, — заржал Еремин, — если дотянется. И если найдет другого дурака на мое место. У вас еще есть время перетрясти свои вещички. Вылет ночью, чтоб на рассвете быть на базе. Советую взвесить каждую шмотку. Если что не будет помещаться в машины, выкину не разбираясь.

Феликс хотел что-то ответить, но только махнул рукой.

* * *

Из всего оборудования, погруженного на борт самолета, пришлось оставить лишь треть. Еремин порывался выгрузить еще часть, но Феликс сказал, что в таком случае он просто никуда не летит — сядет под ближайшим бараком и объявит голодовку. Последним аргументом стал отборный мат нашего техника и звонок Сагалова. Видимо, Еремин получил выговор и поэтому лишь угрюмо молчал, стоя у трапа самолета, на котором нам предстояло лететь дальше.

Когда со сборами было покончено, нам уже подмигивали первые звезды. Силы были на исходе. Мы поужинали и разошлись по кабинам. В полночь самолет снова поднялся в небо.

Я сидела в своей кабине, выключив свет, и смотрела в иллюминатор. Ни одного огня. Внизу темно. Еще сутки назад я спала в своей постели. А сейчас болтаюсь где-то над пустынями и саваннами.

В кабину постучали. Я знала, что это Феликс, поэтому нисколько не удивилась, когда в просвете открывающейся двери блеснули его очки.

— Можно? – он вошел. – Ты чего в темноте сидишь?

— Отдыхаю.

— Я ненадолго. Если ты, конечно, не возражаешь.

Феликс вошел и включил тусклый свет.

— Извини, просто надо поговорить.

Я кивнула. Феликс уселся в кресло напротив и поставил на столик два стаканчика кофе.

— Угощайся.

— Нет, спасибо. Потом не усну, — ответила я, поборов желание отхлебнуть хоть глоток ароматного напитка.

— Вам уже рассказывали, для чего мы отправляемся в экспедицию, — Феликс взял стаканчик и задумчиво повертел его в руках, — но я хочу убедиться, что ты все правильно поняла.

— А что тут понимать? Наша задача – стерилизовать местное население. Разве нет?

Феликс глотнул кофе и поморщился.

— Тебе не нравится цель нашей экспедиции?

— Феликс, вашей экспедиции, вашей. Я всего лишь подчиненная — что прикажут, то и сделаю.

— Ну не надо так, Аномалия. Да и не похоже это на тебя. Уж кто-кто, а ты не будешь делать то, чего не хочешь.

— Буду. И ты знаешь почему.

— Ты о маме? – нахмурился Феликс. – Зря ты так плохо думаешь о нас. Никто ничего ей не сделает. Да и тебя никто не заставлял ехать, никто не шантажировал.

Да, Феликс прав. Никто и слова не сказал о маме. Но я знала, что скажут, откажись я от экспедиции.

— Ладно, я не об этом хотел с тобой поговорить, — лицо Феликса выглядело озабоченным, он все время поправлял очки и покусывал губы. – Я и сам не в восторге от того, что нам предстоит сделать. Понимаешь, эти люди не согласятся переезжать на материк. Да и сомневаюсь я, что рождаемость там подскочила настолько, что у нас начались проблемы. Это чистой воды политика. Думаю, просто кому-то очень нужно освободить остров от коренного населения. Не сразу. Постепенно. Но это не наше дело. Мы ничего не сможем изменить. Понимаешь?

Я смотрела в черное пятно иллюминатора и молчала. Понимаю, все я понимаю. Но, как собака, сказать не могу.

— Просто хочу предупредить тебя, — продолжал Феликс. – Слушайся меня, особо ни с кем не сближайся – и все будет хорошо. Ладно?

— Феликс, а что ты скажешь тем людям? Как объяснишь медицинские манипуляции?

— Все давно продумано. У них там вспышка дизентерии. А мы – врачи международной организации, прилетели помочь местному населению справиться с болезнью и выявить источник заражения. У них уже бывали врачи. Правда, лет пять назад – во время эпидемии тропической лихорадки. Так что нас должны встретить нормально.

Феликс замолчал и мы несколько минут сидели в тишине. Допив кофе, он встал и пошел к дверям кабины.

— Спокойной ночи, Аномалия.

— Спокойной ночи.

Я осталась одна. Все-таки не удержалась и выпила стаканчик кофе, оставленный на столике. Делать было нечего. И спать пока не хотелось. Вспомнив о книге, которую мама подложила-таки в чемодан, я решила, что это лучший способ навеять сон.

«От Матфея святое благовествование». Книга сделана на совесть: хороший кожаный переплет, золотистое теснение, тонкие, слегка желтоватые страницы… Сразу вспомнила Илью. Интересно, как он поживает? Мы ведь так ни разу и не виделись после того вечера, когда он подарил мне эту книгу. Что бы он сказал, если узнал, куда и, главное, зачем я лечу. Вряд ли одобрил бы.

Книга развернулась почти посередине. Перед глазами побежали строчки устаревших, давно забытых слов… так давно, что значение многих я даже не понимала. О содержании этой книги вообще говорить не приходилось. Наверное, попадись мне в руки древние свитки из египетских гробниц, я почерпнула бы оттуда не намного больше смысла.

Давно, когда я еще была ребенком, мы с подругами любили забавляться с бумажными книгами. В доме их было немного, да и те насквозь пропахли пылью и чернильной горечью. Мы садились в кружок, воображая себя древними волшебницами, брались за руки и, растягивая слова, в один голос произносили: «Расскажи-и-и нам, книга веко-о-о-ов, что-о-о-о нас ждет в бу-у-у-у-дущем. Откро-о-о-ой нам та-а-а-а-йны бытия!». Потом мы разворачивали книгу и читали вслух случайную страницу. И не важно, что это была за книга – медицинский справочник или сборник сказок. Выпавшие строки казались нам наполненными каким-то особым, тайным смыслом.

От нечего делать, я мысленно задала вопрос о предстоящем будущем и открыла первую попавшуюся страницу. Взгляд упал на строки:

«И спросили Его ученики Его: как же книжники говорят,

что Илии надлежит прийти прежде?

Иисус сказал им в ответ: правда,

Илия должен прийти прежде и устроить все»[2]

Что это значит? Илия должен прийти прежде… Я снова вспомнила об Илье. Должен прийти прежде… Так он уже пришел: мимолетно скользнул по моей жизни и исчез. Почему-то за все это время ни он, ни я не сделали шаг навстречу, не попытались встретиться, разузнать что-нибудь друг о друге. Какая-то осторожная тишина. Хотя… а чего я хотела?

Я закрыла книгу и снова развернула на случайной странице.

«Когда же сидел Он на горе Елеонской,

то приступили к Нему ученики наедине и спросили:

скажи нам, когда это будет? И какой признак

Твоего пришествия и кончины века?».[3]

О! Это уже интересней. И что дальше? Я перевернула страницу.

«Иисус сказал им в ответ: берегитесь,

чтобы кто не прельстил вас,

ибо многие придут под именем Моим,

и будут говорить: "я Христос", и многих прельстят.

Также услышите о войнах и о военных слухах.

Смотрите, не ужасайтесь, ибо надлежит всему тому быть,

но это еще не конец: ибо восстанет народ на народ,

и царство на царство;

и будут глады, моры и землетрясения по местам;

все же это — начало болезней».[4]

Дрожь миллионами иголочек пронеслась по спине. Я натянула одеяло повыше и захлопнула книгу, как дверь старого холодного чулана. Никогда не любила читать предсказания, тем более столь неутешительные. Зачем Илья дал мне эту книгу? Что хотел этим сказать? Что мир, как тележка с навозом, тихонько катится к краю пропасти? Что в будущем нас ничего хорошего не ждет? Что грядут войны, голод и болезни? Так это я и сама знаю. Это не начнется, это уже давно началось и, похоже, не заканчивалось. Голод нам пока не грозит, все продовольствие четко рассчитано. Болезни? Были, есть и будут. Но многие удалось победить: СПИД, рак и многие генетические заболевания теперь успешно лечатся. Войны? Вот это мне неизвестно. Так нечего и переживать.

Прежде чем спрятать книгу обратно в чемодан, я снова открыла случайную страницу:

«Горе же беременным и питающим сосцами в те дни!».[5]

Сразу вспомнилось хранилище Центра, куда я угодила в первый же день, аккуратные ряды банок с эмбрионами, Мария… Животный страх сковал тело, захотелось завыть на луну в черной дыре иллюминатора. Какое же это пророчество? Это самая что ни на есть реальность.

Самолет тряхнуло, да так, что я лязгнула зубами. Стаканчик недопитого кофе подскочил на столике, свалился на бок, и по крышке черными кляксами растеклась зернистая гуща. Я вскочила на ноги, но от тряски свалилась обратно на постель, больно ударившись коленом. Свет в кабине замигал. Из соседних кабин послышались крики.

Я вцепилась руками в кровать и закрыла глаза. Сквозь треск и дребезжание пробился уверенные мужской голос.

— Внимание! Говорит пилот самолета. Соблюдайте спокойствие. Немного потрясет. Советую взглянуть в иллюминатор. Пролетаем над плато Кордофан. Вулкан Гебель-Марра считался потухшим. Посмотрите, какая прелесть! Мы стали, можно сказать, очевидцами исторического события! Наслаждайтесь.

Голос затих, и почти сразу самолет перестало трясти. Сев на кровать, я глянула в иллюминатор. Посреди темноты красным пауком светился вулкан. Потоки лавы, как дюжина шевелящихся лапок, выползали из кратера. Видимо, пилот специально снизил самолет, чтобы мы поближе разглядели вулкан. Хоть кипящая бездна была далеко внизу, мне казалось, что я чувствую ее обжигающее прикосновение на лице. Зрелище завораживало и пугало одновременно. Самолет сделал небольшой круг, и вулкан остался позади.

В надежде найти такого же бессонного собеседника, я выглянула в коридор. Никого. Только тусклый свет и тихое гудение. Засыпать на голодный желудок не хотелось, да и не известно, получится ли поесть утром. Проходя мимо кабин на цыпочках, чтобы никого не разбудить, я проскользнула в общий салон. На столе стояла ваза с фруктами и несколько запакованных завтраков. Да, нежирно… Я подошла к кофе-машине и в коридорном пролете случайно заметила, что дверь в кабину пилота открыта.

— Ой, спать охота, — послышался тихий голос и кто-то смачно зевнул.

— Ну, еще немного и летим назад, — ответил второй мужской голос — кажется, тот же, что приглашал поглазеть на извержение вулкана.

— Слышал новость?

— Ну?

— Сагалов коньки откинул.

— Какой Сагалов? Наш что ли?

— Ага. Наш, наш…

— Заливай больше!

— Что заливай? Часа два назад Феликс сказал! Просил молчать пока. Что-то там неладно, расследование ведется.

— И что там?

— Вроде бы самоубийство. Но не факт. Он сам ничего не знает пока. Так что…

Пилот стал говорить тише. Как я ни прислушивалась, ничего не расслышала. Так что там стряслось? Почему Феликс ничего не рассказал? Принес кофе, пожелал спокойной ночи, а о самом главном промолчал!

Надеясь узнать подробности, я подошла поближе к кабине пилотов, но вдруг услышала шаги и обомлела. Прятаться было некуда, бежать поздно – меня тут же услышат. Я отступила назад, неуклюже наткнулась на кофе-машину и увидела Белобрысого. Он зыркнул на меня и прошел мимо, в кабину пилотов, плотно закрыв за собою дверь. Интересно, он видел, что я подслушивала или нет? Наверняка да, раз закрыл за собой дверь. Ох, не верилось мне, что он на борту случайно, просто как помощник. Как и не верилось, что они с Феликсом не знакомы.

Мысли о еде в миг улетучились. Гораздо больше мне хотелось постучать в кабину Феликса и расспросить его о произошедшем. Но я не знала, где кабина шефа – это раз. Подставила бы болтунов – это два. Ничего больше не оставалось, как снова зашиться в свою кабину и забыться сном. Утром Феликс все равно не отвертится – ему придется рассказать все… в обмен на мое молчание, раз это такой большой секрет.

* * *

Проснулась я, когда еще только-только начало светать. Огни посадочной полосы тускло светились в иллюминаторе. Видимо, момент посадки я проспала. Наш самолет уже стоял на земле, и за дверью кабины слышалось движение – шаги, шепот, жужжание техники.

Быстро одевшись, я вышла в коридор и тут же натолкнулась на Амади. Бедный паренек что есть силы тащил на себе внушительных размеров коробку. Увидев меня, он расплылся в улыбке.

— А ты что, с нами летел? – удивилась я. Не ожидала, что он окажется на борту самолета.

— Ага, — Амади, краснея и пыхтя, осторожно поставил коробку на пол, — я ж переводчик. Мои родители из Имаму. Так что, я многих там знаю.

— Да? А наш язык откуда так хорошо знаешь?

— Я много языков знаю. Но сегодня это не нужно – и без меня хватает искусственных переводчиков, — пожал худыми плечами Амади. – А вот вам пригожусь. Язык Имаму очень древний и уже никому не интересен. Нет такого переводчика, так что разговаривать будете через меня.

— Понятно. А где все? Мы уже прилетели?

— Спят еще. Но скоро в путь. Надо успеть до восхода солнца, потом жара невыносимая. А пока багаж ваш на машины грузим.

— А что ж ты руками все это таскаешь? Транспортеры есть, да и не твое это дело.

— Не умею я вашими машинами пользоваться, разнесу тут все, — Амади поднатужился и снова поднял ящик. — Я что полегче таскаю. Мне помочь не трудно, лишь бы быстрей было.

Амади понес ящик дальше. Славный паренек. Хорошо, что он с нами, а то как-то не по себе среди наших зануд.

Я вышла к трапу и спустилась на землю. Воздух еще не растерял прохладу ночи. Дышалось легко. Не хватало только чашки горячего чая с лимоном и удобного креслица с видом на рассвет.

Ночь отступала, и чужая земля теперь уже не казалась такой дикой и беспроглядной. Метрах в двухстах от посадочной полосы ютились низкие домики — наверное, для обслуживающего персонала базы. Вокруг торчали сухонькие кустики. У горизонта, на фоне обычного пейзажа из желтой травы и редких, почти голых деревьев, выделялась широкая темная полоса – то ли лес, то ли что-то еще. После урезанных городских пейзажей такой далекий обзор был непривычен. Казалось даже, что горизонт постепенно округляется, как будто смотришь вдаль через толстую линзу.

Солнце вставало быстро. Вокруг, деловито жужжа, разъезжали транспортеры, сновали люди. Я отошла подальше от трапа, чтобы не мешать грузчикам, и увидела ЭТО — внушительных размеров машины, больше похожие на огромные колеса с коробочками кузовов наверху. Хоть машины и были раза в полтора ниже самолета, но все равно рядом с железной птицей смотрелись просто гигантскими. Я насчитала три таких громадины. Сомнения в том, что это наш транспорт, не возникло: именно туда переносили аппаратуру грузчики.

Почему-то сперва я подумала, а как мы туда заберемся? Потом ясно представила, как посреди саванн по колее, проложенной этими махинами, потекут новые реки. Ох, и наследим!

— Закрой рот, стервятник залетит, — услышала я шутливый голос. Рядом стоял Феликс, довольно улыбался и щурился, глядя на машины. — Нравятся?

— Впечатляют.

— Эх, прокатимся! Тебе понравится.

— Надеюсь.

Мы помолчали, таращась на огромные колеса.

— Теперь я понимаю, почему исчезли бегемотики, — пошутила я. — Куда вы их складывали после ДТП?

— Видишь ли, бегемотики исчезли как вид, — начал объяснять Феликс, но, заметив мою улыбку, замолчал. Иногда он не понимал шуток.

— Когда отправляемся?

— Думаю, скоро. Погрузка почти закончена, наши уже завтракают. Кстати, и тебе советую присоединиться.

— Не хочется, — отмахнулась я.

— Все расскажу маме, — занудливо протянул Феликс.

— Слушай, а как мы туда залезем?

— По канату, — улыбнулся он. – Умеешь?

Пока я думала, шутка это или правда, Феликс рванул с места и с криками бросился к Амади, волокущему на спине коробку с реагентами. Так как снять ящик с плеч паренька Феликсу вряд ли было под силу, он, причитая, засеменил следом за Амади, смешно вытянув руки для страховки ценного груза. Со стороны это выглядело так, будто из штанов Амади вот-вот должно выкатиться золотое яйцо, и Феликсу жизненно важно успеть его поймать.

Я решила, что буду ждать отправления снаружи. Надо привыкать к солнцу, к климату. Чем раньше расстанусь с кондиционерами и охлажденными напитками, тем лучше. Хотя через двадцать минут под открытым, пусть и только что взошедшим, солнцем я пересмотрела свои убеждения и сбегала в самолет за холодной водой.

Следом за мной на взлетную полосу выплыла Алла Федоровна, в красном платье на бретелях и все той же умопомрачительной шляпе. Я сразу представила ее, забирающуюся на машину по канату в этом наряде. Наверное, моя еле сдерживаемая улыбка вполне сошла за приветственную, так как Алла Федоровна поздоровалась первой:

— Доброе утро, Анна-Амалия. Как вам день? Здесь не так плохо, как я думала.

— Да, но мы пока еще не в пункте назначения.

— Что, еще куда-то лететь? – ее глаза округлились.

— Ехать, — кивнула я в сторону машин.

Лицо Аллы Федоровны в этот момент доставило мне истинное удовольствие. Так как глазам округляться было дальше некуда, она от изумления открыла рот и, кажется, прошептала что-то нецензурное.

— И я должна на этом ехать?

— Ага. Ничего такие машинки. Африканское такси. Феликсу нравятся.

— Ну да, неплохая техника, — тут же согласилась она, услышав про Феликса. – Наверное. Как раз для этих мест.

Вскоре на улицу вышли все члены экспедиции. Так как они были с сумками и чемоданами, а последним с трапа спустился Феликс, то, видимо, с погрузкой было покончено, и мы отправлялись дальше.

Равнодушных к размеру машин не осталось. Все тут же направились к великанам и еще минут пять охали и ахали у гигантских колес. Женщины охали, мужчины ахали. И только Бен Редклифф, наблюдатель с американского континента, смотрел на машины равнодушно и даже зевнул так, будто не видел в своей жизни ничего более банального.

Тем временем наш самолет запустил двигатель и покатился по взлетной полосе. Птичка, отрываясь от земли, игриво подмигнула задними огнями. Прощай, цивилизация!

— Ну, грузимся, господа хорошие, поехали! – прокричал кто-то сверху.

Из кабины, вернее из подобия небольшой форточки на гладком кузове машины, высунулась коротко стриженная голова. Весельчак решил подкрепить призыв сигналом, и вся наша группа чуть не скончалась на месте от массового разрыва сердца. Это был рев сирены, от которого задрожала земля, и стайки маленьких птичек сдуло с кустов.

Стриженная голова еще погоготала над нами и прокричала:

— Осторожно, спускаю лестницу!

Что-то зажужжало, и как раз между двумя боковыми колесами спустилась лестница. Самая обыкновенная, с перекладинами. Все замерли и недоуменно переглянулись. Да уж, Феликс был недалеко от правды. Почти что канат.

— Шучу, ботаники! Это аварийка. Сзади подойдите.

С одной из сторон машины нас ожидал трап, почти как у самолета. Даже с перилами. Глянув вверх, Феликс неуверенно шагнул на ступеньки. Мы тут же последовали за шефом и, дойдя до верха, столпились у двери. Через несколько секунд гладкие створки разъехались в стороны и перед нами предстала все та же коротко стриженная голова, но теперь с продолжением. Мужчина улыбался во все тридцать два зуба. Правда, два передних у него были золотыми и поблескивали на солнце, пуская на лицо шефа маленькие солнечные зайчики.

— Юра, — весельчак протянул руку Феликсу, — для местных – Юмба. Проходите, не стесняйтесь. Но руками ничего не трогать!

Ничего особенного внутри машины не было, кроме разве что стенок. Почти полностью прозрачные, достаточно плотно тонированные, они открывали потрясающий обзор: взлетная полоса и саванна за ней были как на ладони.

В передней части кабины светился пульт управления. По бокам в несколько рядов стояли кресла для пассажиров. Вот, пожалуй и все. Минимализм в крайней степени своего проявления.

Оглядевшись, я еще заметила отсек для багажа. Ну и, конечно, то, что нельзя было не заметить и не оценить – приятную прохладу от кондиционеров.

Юра выхватил из рук мой скромный багаж, взял сумку у Ирочки и поставил в багажный отсек.

— Складывайте свои пожитки сюда, — скомандовал он остальным. – Надеюсь, в сумках нет ничего ценного и легко бьющегося, так как местами нас может неслабо трясти.

— У нас аппаратура очень дорогая, — предупредил Феликс.

— Так аппаратура в другой машине! Та довезет все в целости и сохранности – она ж грузовая! Там амортизация – ого-го! А на этой развалюшке повезем тельца ваши бренные.

— А грузовая одна? – удивился Феликс.

— А сколько вам надо? Все в одну поместилось, хотя готовили две.

— Еремин, сволочь, доберусь до тебя! – выругался Феликс. – Послушался его. Думал, тут, и правда, три кобылки запряжено!

— Нашли кого слушать! Ерему! – удивился Юра. – Да ладно вам! В одну поместилось – и хорошо! Или вам еще тонна шприцов и клизм нужна? Давайте живо по местам, пристегивайтесь и поехали.

— Сколько нам ехать? – просила я.

— Надеюсь, к вечеру будем на месте. Скорость у наших развалюх небольшая, прямой дороги нет, да и живность мешает, вечно под колеса лезет. Пока по саванне, а там поглядим.

Местный дальнобойщик показал нам, как правильно пристегиваться в пассажирских креслах, ознакомил с инструкцией безопасности, которая уместилась у него в один пункт – «ничего не трогать без моего разрешения, блевать в пакетики» — и направился к пульту управления.

Мы с Феликсом и Ирочкой сели поближе к водителю. Но так как в переднем ряду оставалось еще одно место, то туда поспешила приземлиться Смольская. Юра посигналил грузовой машине, и мы сдвинулись с места.

Ощущения от первых минут поездки на такой махине просто невероятные! Как будто многоэтажный дом, на крышу которого ты залез, вдруг начал двигаться. Где-то внизу под колесами исчезали километр за километром. Скорость действительно, была небольшой, но казалось, будто мы несемся, сметая все на своем пути. Мне нравился этот бесплатный аттракцион. Восхищенные глаза коллег говорили о том, что им поездка нравится тоже. Почти всем. Смольская закрыла глаза и вцепилась в подлокотники кресла так, что костяшки пальцев побелели. Через несколько минут, привыкнув к новым ощущениям, она ожила и вовсю флиртовала с Феликсом.

Я ожидала, что такая машина, сдвинувшись с места, зарычит на всю Африку. Но на удивление, шум был очень умеренным. По крайней мере, разговаривать в кабине, не надрывая голос, мы могли без проблем. Кстати, Юрий предупреждал, что качать будет изрядно, но пока машина шла ровно. Если нас и трясло, то по большей части от волнения.

Когда база осталась далеко позади, перед нами распростерлась бескрайняя саванна: рыжая трава, куцые кустики, редкие невысокие деревья, похожие на зонтичные грибы из-за скудной кроны, плашмя подставленной безжалостно палящему солнцу. Картина не менялась на протяжении многих километров. Лишь изредка встречались островки зеленой растительности и мутные лужицы пересохших рек.

Через полчаса коллеги мирно дремали в опушенных креслах. Мне спать не хотелось, хотя однообразная картина за окном наводила скуку.

— А вы давно в Африке? — спросила я Юрия.

Водитель, обрадовавшись возможности поговорить, тут же затараторил:

— Давно уже. Почти пятнадцать лет. Где я только ни жил, помотался по миру! Был пилотом самолета, потом звали в космос податься, осваивать, так сказать, просторы вселенной, но приехал сюда, да так и остался. Хорошо здесь, тихо, спокойно. Гоняю себе по саваннам и пустыням, чувствую себя хозяином. Надоела государственная опека, распорядок дурацкий, одинаковость какая-то. А теперь живу, как хочу. Это по мне.

— Семья есть? — спросил Феликс.

— Была. Да сплыла. Жена укатила в Америку. У сына своя жизнь, — Юра говорил о семье неохотно. Замолчал и уставился в лобовое стекло.

— И что, так всю жизнь и будете жить тут? – удивилась Смольская.

— А сколько той жизни. По мне так хватит! Старый я уже ехать куда-то, искать в жопе мозгов.

Я пристальней вгляделась в лицо Юрия. Морщины, пусть и неглубокие, были незаметны на потемневшем от загара лице. Волосы коротко острижены не только из-за жары, но и чтобы скрыть наметившуюся лысину.

— Мне пятьдесят восемь уже, — ответил Юра. — Я ж не вечный, как вы. Да и возвращаться мне нельзя – забросают камнями или сплавят в клинику для умалишенных. Пока вон кнопочки не позабывал и руль могу держать, буду ездить. А потом пойду в племя какое-нибудь жить. Там старикам почет и уважение… не то, что у вас там.

Мы молчали. А что было сказать? Каждый сам выбирает свой путь. Мне стало жаль Юрия. Но на его загорелом лице читалась жалость к нам.

* * *

Добрых четыре часа мы колесили по саванне. Меня поразило то, с какой легкостью Юра управлял этой огромной махиной. Казалось, он берег каждый кустик, старательно объезжал его стороной, даже не сбавляя скорость. Удивительным было и то, что он абсолютно точно ориентировался среди этого однообразного пейзажа. За всю дорогу я не заметила, чтобы он сверялся с картой или пользовался спутниковой навигацией. Грузовая машины следовала за нами колея в колею. Но водитель той машины не был столь виртуозен и, не поспевая за нашими виражами, как большой каток равнял саванну.

Юрий несколько раз в гневе хватал рацию и орал:

— Что ж ты месишь все подряд! Слоны и то изящнее! Смотри куда едешь!

В какой-то момент Юрий замедлил ход и плавно остановился. Все тут же проснулись и повыскакивали с мест, полагая, что путешествие окончено и мы уже на месте. Но на обозримые километры вокруг нас не было ни одного поселения, ни одной живой души.

— Что, приехали? – удивился Феликс. – Или сломались?

— Перерыв, — ответил Юрий. — Сейчас стоим тихо, чтоб не спугнуть слонов.

— Каких слонов?

— Обычных. Видишь, тропа? А вон там, если вглядеться, стадо слонов идет.

— Где? – мы в упор ничего не видели. Наверное, зрение у Юрия было отменное, получше чем у нас, гостей с цивилизации.

— Сейчас перекусим, посмотрим на слонов и поедем дальше.

— Может, поедем сейчас? Быстрее будет, — спросил Феликс, — а покушаем находу?

— Не-е-е-е, — протянул Юрий, — низя. Слонов осталось мало. А тут – целое стадо. Штук десять-пятнадцать. Это событие! Можем спугнуть. Они и так всего боятся.

Юрий поднялся с кресла, потянулся так, что захрустели кости. Оказалось, что машина оснащена холодильником с приличным запасом еды и напитков.

— Все как в лучших домах Парижа, — самодовольно сказал Юрий.

После долгой дороги приятно перекусить горячим обедом. И пусть еда была не самая лучшая, но вполне съедобная, особенно с учетом нынешних условий.

— А вы для чего в Имаму едете? – спросил Юрий.

— Там эпидемия дизентерии, — спокойно ответил Феликс. Остальные даже глазом не моргнули. Наверное, уже и сами поверили в эту байку. – Да и привить людей надо от всякой заразы.

Юрий хитро прищурился:

— Ну-ну… Откуда вдруг такая забота о чернокожих? Что-то не наблюдалась раньше…

— Просто сейчас разработали международную программу помощи таким труднодоступным районам. Следить надо за вашими людьми, а то мало ли какая зараза придет и к нам.

Похоже, Юрий ни на йоту не верил в благие намерения.

— Ваши люди десятилетиями живут без помощи врачей, — Смольская горячо поддержала Феликса, — проблем наверняка масса.

— Да нет никаких проблем, — пожал плечами Юрий, — Они хоть и древние, но, поди, не дураки. Тысячелетиями жили на этой земле, знают, что и как лечить, ежели припечет. Еще и вам стоит у них поучиться. Вон какие зубы мне сделали! – Юрий улыбнулся во весь рот, демонстрируя свои золотые зубы. — А вы говорите!

— Это же больно! – поразилась Ирочка.

— Неа! Не больно! Травку какую-то дали, я ничего не почувствовал. Зато настоящее золото! И зубы есть, и авторитет повысил!

— Это что, здесь так модно?

— Ато! Еще как! Чем больше, тем престижнее. Все золотые только у стариков.

— Ужас! – Ирочка смотрела на Юрия так, будто он предлагал ей проделать то же самое с ее зубами.

— Это еще что! У каждого племени свои знаки отличия. В одном мужчины себе вот такой делают, — Юрий резким жестом очертил линию от паха до колен.

— Где, где? Какое племя? – оживились мужчины.

Совсем близко послышался трубный рев. По тропе, поднимая в воздух столбы пыли, медленно плыли слоны. Именно плыли – несмотря на свой вес, они мягко и грациозно перебирали мощными ногами. Я всегда считала их самыми неповоротливыми существами на земле, но в тот момент просто загляделась на этих красивых животных, уверенно ступающих по выжженной солнцем саванне.

Мы забыли о еде и молча наблюдали, как мимо, всего метрах в тридцати, неспешно шли слоны. Тот, что спереди, самый крупный (видимо, вожак) чуть приостановился и обеспокоено глянул в нашу сторону. Угрожающе тряхнув головой, хозяин саванны повел стадо дальше.

Коллеги замерли. С открытыми ртами и расширенными глазами они были так похожи на детей, впервые увидевших в зоопарке неведомое существо. И лишь Юрий с гордой улыбкой смотрел то на слонов, то на притихших «ботаников».

— Красотища! – тихо сказал он. – Жаль, что их так мало осталось в этой… как там по-вашему… естественной среде. Вы жуйте, жуйте… еще и не такое увидите.

Только через полчаса, когда стадо отдалилось от машин, мы продолжили путь. Разомлев после плотного перекуса, коллеги задремали в креслах. Даже наш педантичный американский наблюдатель поддался всеобщей дремоте и позволил себе расслабиться. Следом за ним вахту слежки за Феликсом сдала недремлющая Смольская. И только я, Юрий и шеф сидели «у руля», вглядываясь в колышущееся марево саванны.

Я решила, что самое время расспросить шефа о Сагалове.

— Феликс, ты связывался сегодня с Центром?

— Да.

— Ну?

— Что ну?

— Как там дела?

— Нормально все, — часто заморгал Феликс.

Да, шеф – тот еще орешек. Даже сейчас бдительно молчит. Вопрос только – зачем?

— Ой, ну что ты за человек, Феликс Эдуардович! Что ж ты врешь мне вечно? – не выдержала я. – Ну, рассказывай уже, что там с Сагаловым.

Юрий покосился в нашу сторону. Феликс строго зыркнул на меня и отчеканил:

— Сейчас не время и не место говорить об этом.

— Да, не время и не место. Это большой-большой секрет, — ухмыльнулся Юрий. — Низззя говорить, что Сагалов почил в бозе. Протянул ножки. Сыграл в ящик. Накрылся медным тазом. Короче, если говорить на языке интеллигенции, немножко издох.

Феликс не нашел, что и сказать, так как явно не ожидал такого от простого водителя. Гневно щелкнув ремнем безопасности, шеф встал с кресла и удалился к похрапывающей и посапывающей братии.

— Да уже все знают! – Юрий сказал это так громко, чтобы Феликс слышал.

Я подмигнула водителю и поспешила за Феликсом.

— Ты что, обиделся? – дернула я его за рукав.

— Мало того, что ты ведешь себя как ребенок, так еще и этот встревает! – возмущенно прошипел шеф, стараясь не разбудить коллег.

— Да ладно тебе! Рассказывай, что случилось.

— Откуда ты все знаешь?

— От верблюда. Я не раскрываю свои источники информации. У тебя научилась, между прочим. Сагалов умер?

— Я и сам толком ничего не знаю. Мне сказали ждать дальнейших указаний и помалкивать. Дело там нечистое. Говорят, нашли в кабинете мертвым. Рядом – пузырек с жидкостью. Теперь выясняют причины смерти. Вот и все, что я знаю.

— А почему нельзя ничего нам рассказывать?

— Потому. Зачем вам это знать? И, тем более, зачем это знать нашему американцу? Он же сразу раструбит все.

— Ага, раструбит… да уже если Юрий знает и пилоты самолета, то он точно в курсе. Может, знает и побольше твоего.

— Так это тебе пилоты это сказали? – шептал Феликс. — Бошки им пооткручиваю!

— Они не говорили мне лично. Между собой болтали, я услышала случайно.

— Все равно! Языки длинные! А мне отвечай за вас, идиотов! – Феликс аж покраснел от натужного шепота и все оглядывался на спящих коллег.

— Ты думаешь, он сам умер?

— Не знаю я ничего! И ничего не думаю. Пусть там думают. Говорят, похоже на самоубийство. К вечеру будут готовы результаты экспертизы.

— А кто сейчас вместо Сагалова?

— Пока не созовут экстренный совет, по инструкции его будет заменять Андриана.

Да уж, настал звездный час для нашей дамочки, подумала я, хоть пару деньков у руля постоит. Только неизвестно, что выйдет из всего этого. Отведав власти, вряд ли она упустит свой шанс. Наверняка долго ждала этого случая. А, может, и сама во всем замешана. Вслух я, конечно, ничего не сказала. Мало ли что думает по этому поводу Феликс. А спорить, кто есть кто, не хотелось. Вот уж точно — не место и не время.

На мгновение мне стало страшно. Сагалов, конечно, не самый приятный человек, но плохого он мне ничего не сделал. Я и видела его всего-то пару раз. А вот Андриана… не самые приятные воспоминания навевает мне ее миловидное личико. Мало ли что она придумает. А там осталась моя мама.

Я уселась в кресло рядом с Феликсом. Он закрыл глаза, демонстрируя, что разговор окончен. Ну и ладно! Мои мысли все равно сузились до одного, самого дорогого человека. Но я ничего не могла поделать. Могла только, как говорил Илья, смиренно принять происходящее. «Илья! – спохватилась я, — Надо связаться с ним!». Идея, конечно, была неплохой, но именно в тот момент бесполезной: до следующего дня ни с ним, ни с мамой все равно не получится выйти на связь. Пока мы не прибудем на место и не подключим всю аппаратуру, я могу только гадать на кофейной гуще, что там и как.

Казалось, я задремала всего на минутку, и тут же проснулась от долгого, оглушающего гудка и крика Юрия.

— Тихий час окончен! Рота, подъем!

Я открыла глаза и поняла, что наступают сумерки. Потные, опухшие коллеги, протирая глаза, еле ворочали головами.

— Почему стоим? – промямлил Феликс.

— Все, дальше ходу нет, — развел руками Юрий.

— Как нет? А что делать? – шеф мгновенно проснулся.

— Да тут уже недалеко. Можно подъехать немного ближе, но все равно дальше придется ножками. До деревни недалеко: пешочком с полкилометра. Поселение у реки. Растительность здесь гуще. Может даже придется поработать мачете.

Феликс и мужская часть группы заметно погрустнели. Видимо, не прельщала их альтернатива возврата к старому доброму ручному труду. И только Юрий сиял и залихвацки помахивал руками, разминая спину. Как будто и не сидел за рулем весь день!

— Не волнуйтесь, работать будем только утром. Сейчас надо сходить до темноты в поселение, познакомиться.

— А разве они не в курсе, что мы приедем? – удивился Феликс.

— А вы думали, им гонца посылали? – хмыкнул Юрий. – Е-мэйла у них нет, почта не работает.

— Ничего! – вскочил с места Амади. – Там у меня сестра живет с семьей! Они будут рады!

— Ага, очень рады, — съязвил Юрий.

— Когда идем? – спросил Феликс.

— А чего ждать? Сейчас и пойдем. Только переоденьтесь. Ночью прохладно и москиты жрут. Пойдем вшестером: я, Амади, вы, господин начальник, и…

— А как же охрана? – спросил Феликс.

— Если что, вам охрана все равно не поможет, поверьте, – ответил Юрий, натягивая рубашку с длинными рукавами.

— У нас приказ, — вскочил с места охранник. Видимо, командир группы.

— Если пойдем все вместе, сильно рискуем. Примут за врагов, ойкнуть не успеете.

— Ладно, кто идет? – спросил Феликс и дал знак охране сидеть.

Юрий окинул взглядом остальных мужчин. Они, опустили глаза и скукожились, как на школьном уроке при проверке домашнего задания.

— Ну, например, вы, — указал Юрий на Карпова.

— Не пойду я, — огрызнулся тот. — Где написано, что я должен это делать? В моей должностной инструкции нет ни строчки об общении с неграми.

— Во-первых, забудьте о своих инструкциях, — отрезал Юрий, — во-вторых, советую не называть их неграми. Если, конечно, не хотите получить мачете по шее. И всем советую попридержать языки, пока они у вас есть. Не знаю, чему вас учили в ваших инструкциях, но скажу лишь одно: здесь люди спокойные и гостеприимные… до поры до времени.

— Все равно, не пойду я, — повторил Карпов.

— Кто?

— Давайте я! – поднял руку Александр, младший Порываев.

— Нет, ты не пойдешь, — тут же категорично заявил его папаша. – Пусть этим занимаются люди уполномоченные.

— Кто? Уполномоченные? А у них что, на лбу это написано?

— Не спорь. Я запрещаю тебе идти.

Александр хотел что-то возразить отцу, но, покраснев, махнул рукой и замолчал. Бедный, бедный сыночек! Сколько ж тебе лет? И до каких пор ты будешь слушаться папашу? Вот таких стариков и надо изолировать от молодого поколения, как скашивают старую траву, чтобы дать свободу молодой поросли.

— Ладно, сами разбирайтесь, — сказал Юрий.

— Можно я пойду? А что, чем я хуже этих мужчинок? – мой вопрос, конечно, был риторическим и выглядел, как упрек сильной половине нашей группы.

— Нет, женщин брать не будем! – тут же замотал головой Феликс.

— Ну, ежели мужики идти не хотят… Может, оно и лучше, что среди с нами будет женщина. Возьмем еще одного человека из охраны и одного со второй машины, – сказал Юрий и нажал на кнопку связи. – Белый, спускайся вниз.

— Понял, — ответил голос из динамика.

Переодевшись в закрытую одежду, мы спустились вниз. И только Амади щеголял в шортах и рубашке с коротким рукавом.

Возле трапа нас ждал высокий мужчина. В сгущающихся сумерках я не сразу узнала его. Белобрысый. Увязался за нами наладчиком аппаратуры. Интересно, почему ему выпала такая честь – идти с нами? Он сделал вид, что вообще не заметил меня, и лишь сдержанно кивнул Феликсу.

Юрий уже где-то раздобыл три мачете. Один протянул Белобрысому, другой – Амади. Мы молча направились к темнеющей полосе джунглей.

— Смотрите под ноги, ступайте следом за мной или за Амади, – сказал Юрий и наотмашь рубанул по лиане, преграждающей путь.

Наступала ночь. Где-то рядом кричали птицы, стрекотали насекомые. Среди деревьев и переплетенных лиан то там, то здесь слышался шорох. И от этого становилось не по себе. Я старалась не смотреть по сторонам и держаться строго за Юрием. Из всей команды он один внушал мне доверие. Умело размахивая мачете и утирая рукавом пот со лба, он уверенно шел вперед.

Я морально приготовилась к долгому походу, но уже через минут двадцать Юрий остановился, поднял верх указательный палец и прислушался. Мы тоже замерли, глядя на его палец.

— Амади, а ну попробуй, — прошептал Юрий. Паренек тут же сложил ладони и издал какой-то жуткий нечеловеческий звук. У меня по коже побежали мурашки.

Амади прислушался и повторил попытку. На этот раз из глубины джунглей донесся точно такой же звук. Амади блеснул белозубой улыбкой и пошел вперед.

Еще минут пять мы шли за пареньком, прислушиваясь к странной перекличке. Впереди, среди деревьев загорелся факел. Юрий сверкнул в темноту фонариком и из зарослей вышел черный мужчина. Амади сдержанно поклонился и залепетал что-то на незнакомом языке, больше похожим на бульканье и карканье. Мужчина слушал внимательно и недоверчиво зыркал на нас. Наконец он что-то ответил, развернулся и, освещая путь факелом, двинулся вперед. Амади поспешил за ним и махнул нам рукой.

— Черте что! – буркнул Феликс.

Вскоре в густой темноте замелькали огни. Со всех сторон нас обступили мужчины. Под таким молчаливым конвоем мы углублялись в джунгли.

Отблески костров и редеющие заросли подтвердили мои догадки: мы подходим к поселению. Наползающая ночь подгоняла в спину, поближе к жилью человека. Я радовалась, что иду не последней, что не замыкаю шеренгу. Мне все время казалось, что из-за кустов и свисающих гроздей лиан на меня таращатся сотни горящих, голодных и озлобленных глаз. И как этим людям не страшно жить среди такой ночи, одним на тысячи километров вокруг? Наверное, не боятся те, кто страшен сам, подумала я, и по вспотевшей спине снова кубарем покатились мурашки.

Наши конвоиры уверенно ступали по земле, лишь изредка кромсая мачете сухостой и лианы, выбившиеся на тропу. Если честно, я ожидала увидеть абсолютно диких и, наверное, даже голых людей. Однако семеро сопровождающих нас мужчин были одеты бедно, но вполне пристойно: простые штаны, подвернутые до голени, рубашки – у кого-то навыпуск, у кого-то завязаны узлом на талии, и даже присутствовало какое-то подобие обуви. На одном из конвоиров я заметила старые, почти развалившиеся кроссовки — значит, мы тут не первые гости из цивилизации.

Черные лица мужчин не выражали ничего. Видимо, пока была занята позиция нейтралитета. Амади тихо переговаривался с ними, но они лишь изредка кивали в ответ и плавно, чуть приосанившись, ступали по своей земле. И только мы, как стадо слонов, топали по джунглям, спотыкаясь и треща ветками. Хотя… как показал сегодняшний день, до слонов и их величественной грациозности нам было далеко.

Как только мы ступили на освещенную факелами и кострами территорию деревни, чернокожие спутники незаметно разбрелись, оставив с нами только того, кто первым встретил нас в джунглях.

Аромат жаренного мяса и еще чего-то аппетитного щекотал ноздри. Неподалеку звучала ритмичная музыка, и несколько женских голосов подпевали в такт. Амади быстро пояснил: мы идем в центральную часть деревни, где по вечерам собираются жители.

— Это одна большая семья. Кто голоден, того здесь накормят. Кому холодно – всегда согреется у костра. Кому одиноко – найдет поддержку, — говорил Амади. – Вы пока лучше молчите и не задерживайте взгляд на детях. Местные верят в сглазы и проклятия. Пока вы чужаки, вас будут обходить стороной.

Мы вышли на небольшую утоптанную площадку. Музыка вмиг стихла. Все замолчали и детишки, только что резвившиеся у костра, бегом кинулись к взрослым. Открыв от удивления рты, малыши выглядывали из-за пестрых юбок женщин и широких спин мужчин. Дети были такими смешными — черненькие, кучерявые, почти голенькие, — но я, вспомнив наказ Амади, отвела взгляд и уставилась на огонь.

Наш сопровождающий что-то объяснял соплеменникам. Как только он закончил, из группы мужчин, устроившихся у костра, поднялся старик и направился к нам. На его худых плечах болталась белая длинная туника, такого же цвета повязка чуть прикрывала морщинистый лоб. Несмотря на свой возраст, держался он уверенно. Шаман или вождь, подумала я.

— Старейшина. Относитесь к нему почтительно, — пояснил Амади.

Старейшина подошел к нам, поклонился и что-то тихо сказал. Мы поклонились в ответ. Все, кроме нашего твердолобого охранника, который брезгливо сморщился при виде старика. Это ж как надо промыть мозги, чтобы и здесь он не смог сдержать своего отвращения и неприятия к пожилым людям! Так и хотелось влепить ему затрещину, чтобы вел себя уважительно.

Похлопав по плечу Амади, старейшина жестом пригласил нас к костру.

— Нас приняли, — улыбнулся Амади. — Приглашают разделить с ними трапезу. Советую не отказываться, даже если кушать не хотите. Хотя бы кусочек, но съесть надо. После ужина вождь хочет узнать, зачем мы приехали. А пока, еда. Это святое.

Особого приглашения не понадобилось. Слишком аппетитно выглядело поджаристое до золотистой корочки мясо. Вертело обильно поливали какой-то жидкостью — наверное, смесь пряностей и чего-то еще.

Нас усадили чуть поодаль от костра. Мягкая подстилка из шкур, подобие низкого столика и раскрашенная причудливыми узорами посуда говорили о том, что место нам досталось особое. Старейшина, загадочно улыбаясь, налил что-то в глиняные пиалы и протянул нам.

— Вам предлагают попробовать местный напиток. Что-то вроде пива. Это хороший знак – нас принимают, как дорогих гостей.

— Это точно можно пить? – Феликс скептически рассматривал мутноватую жидкость с налетом серой пены.

— Можно, — ответил Амади и подмигнул Юрию. — Если не хотите пить, то хотя бы сделайте вид, что понравилось.

Мы пригубили из пиал. И только наш охранник по-прежнему сидел неподвижно и настороженно следил за притихшими аборигенами. Почти сразу на большом блюде нам подали мясо. Честно говоря, я не ожидала, что еда будет без соли. Мясо, ароматное и отлично прожаренное, оказалось пресным, абсолютно непривычным на вкус.

Юрий, сидящей рядом со мной, достал из кармана пузырек и протянул мне.

— На, соль. Я тоже без нее не могу, хотя и вредно это.

Пока мы наслаждались угощением, Амади что-то тихо рассказывал старейшине. Тот кивал головой и, озабоченно нахмурившись, отвечал переводчику.

Привыкнув к нашему присутствию, местные жители снова вернулись к обычным занятиям. Мужчины взяли барабаны, а дети, осмелев, играли у костров. На нас посматривали с любопытством, но вполне дружелюбно.

Наконец старейшина встал и неспешно направился по узкой улочке прочь от шумной, вытоптанной площадки.

— Куда это он? – спросил Феликс.

— Спать.

— Как спать? И что, ничего не сказал?

— То, что старейшина пошел спать и оставил нас среди своих людей, означает, что он нам доверяет и принимает.

— О чем вы разговаривали?

— Он спрашивал о целях нашего визита. Я рассказал все так, как вы учили. Объяснил, что вы – врачи международной организации и прибыли, чтобы лечить людей. Старейшина сказал, что он сделает все, чтобы нам тут было хорошо. Он сказал, что молился о помощи. И помощь пришла.

— Отлично, — обрадовался Феликс. – Когда мы можем приступить?

— Завтра с утра нам помогут перенести аппаратуру и вещи. Вам выделят дома. Уже сегодня можно ночевать там.

— Нет, это исключено! – замахал руками Феликс. – Мы развернем передвижную лабораторию где-нибудь на окраине деревни. Наша техника просто не поместиться в их домики, а каркасный комплекс специально для этого предназначен. Самое главное, там мы будем все вместе.

— Думаю, это не проблема, — ответил Амади. — Старейшина не настаивает на своем предложении.

— Надеюсь, ночевать сегодня тут тоже не обязательно?

— Нет. Если захотите вернуться к машинам, вас проводят.

Мы не стали тянуть с возвращением. Нас и так зажались. Прихватив с собой немного мяса и фруктов, мы отправились назад, к машинам.

* * *

Рано утром, как только рассвет затеплился на востоке, нас ждали десятка два помощников из поселения. Сквозь отрезок джунглей, от машин до деревни, уже была вычищена широкая тропа. Все было готово к переезду.

К середине дня аппаратура и вещи перекочевала в поселение. Наши охранники с техником и Белобрысым работали в поте лица, чтобы к вечеру развернуть передвижную лабораторию, так как по прогнозам старейшины ночью мог пойти дождь. А это тебе не городская морось из расстрелянных туч, а самый настоящий ливень. Именно поэтому на расчищенной площадке для лаборатории пришлось делать настил и предусмотреть небольшое возвышение. Все-таки техника недешевая… да и мы без нее, как без рук.

Так как дело рисковало затянуться до поздней ночи, наши профессора-белоручки подключились к строительно-монтажным работам. Никому не хотелось мокнуть под дождем или ночевать в местных «гостиницах».

Пока мужчины возились с лабораторией, женский состав нашей группы отправился знакомиться с местным населением. Более радушных и доброжелательных людей я уже давно не встречала. Даже языковой барьер нам не мешал общаться с шумным чернокожим народом. Нас приглашали в каждый дом, старались чем-нибудь угостить, угодить и расположить к себе. Местные женщины с восторгом рассматривали нашу одежду. Смольской пришлось-таки расстаться со своей шляпой. Она неосторожно восхитилась деревянной маской на стене дома, на что хозяйка незамедлительно отреагировала: скорченная рожица тут же оказалась в руках Смольской. От подарков не отказываются – жестами объяснила упитанная африканка — и тут же ткнула пальцев в шляпу Аллы Федоровны. Пришлось сделать ответный подарок. Африканка с радостью водрузила шляпу себе на голову и побежала хвастаться подругам. Женщины везде одинаковые…

Куда бы мы ни пошли, за нами по пятам ходили дети всех возрастов. Ирина имела неосторожность угостить расплакавшегося мальчика конфетой. Слава о доброй тете вмиг разлетелась по деревне. Конфеты давно кончились, но дети с надеждой в глазах так и преследовали нас до самого вечера.

И все было бы хорошо, если бы не усталость и рой москитов над бедными белыми телами со следами лунного загара. Уже к обеду я вся покрылась красными пятнами от укусов насекомых. Ни один репеллент не спасал. Кожа нестерпимо зудела, а насекомые все не отступали и роились почему-то только над нашими головами. Красавица, которой досталась шляпа Смольской, сжалилась: подвела нас к тонкому деревцу, поковыряла ножом кору, и на срезе тут же выступила темно-коричневая жидкость. Запах, конечно, был специфический, но, как оказалось, москитам он не нравился больше, чем нам. Самая лучшая защита все это время была под носом. Единственным недостатком природного репеллента были оранжевые пятна на коже – как будто смазали йодом.

К вечеру, уставшие и разукрашенные в крапинку, мы вернулись к месту, где уже стояла наша лаборатория. Мужчины неплохо поработали – наше рабочее место и дом по совместительству на ближайший месяц-полтора был почти полностью готов. Местная шпана, раскрыв рты, глазела на диковинную конструкцию, отражающую блики заката. Чтобы у любопытных детишек не появилось желания проверить «штукенцию» на прочность, Амади сочинил страшную легенду, будто лаборатория сделана из божественного камня. Каждого, кто посмеет зайти внутрь без приглашения, постигнет страшная кара. Но любопытство оказалось сильнее страха: земля вокруг лаборатории была вытоптана. И некоторые отпечатки маленьких босых ножек подходили к стенам совсем близко.

За день наши мужчины успели не только возвести основной каркас, но и разделить здание на небольшие жилые комнаты для персонала, несколько лабораторий и кабинетов. Конечно, не номера люкс, но жить можно. Аппаратура еще не работала, но с этим решили повременить до утра, чем вызвали недовольство Юрия. Он со своей командой хотел укатить обратно как можно скорее.

Первую ночь я спала как убитая. Изоляция у нашего «дома» идеальная, поэтому никакие завывающие звуки извне не терзали мое впечатлительное воображение.

Утром вновь закипела работа. Предстояло наладить аппаратуру и отпустить наконец восвояси рассерженного Юрия и вместе с ним Белобрысого. За эти дни он мне порядком поднадоел: его цепкий взгляд то и дело замирал на мне или щекотал затылок. Я мечтала, чтобы этот странный тип поскорее убрался. Хотя, признаюсь, Юрия отпускать не хотелось. С ним я чувствовала себя уверенней. Все-таки он много лет прожил на этой земле и знает о ней больше, чем все мы, вместе взятые.

К обеду аппаратура была подключена и налажена. Мы всей группой пошли провожать уезжающих. Они пожелали нам успешной работы и, порвав тишину саванны прощальным гудком, укатили. Мы еще долго смотрели вслед двум удаляющимся громадинам, пока они полностью не скрылись из виду.

Вернувшись в деревню, первым делом решили связаться с Центром. Связь все время рвалась, помехи и перебои портили картинку на мониторе. После получаса мучений и технических извращений, Феликс кое-как переговорил с начальством: доложил, что мы на месте и готовы к работе. Прежде чем сеанс связи был закончен, я упросила шефа хотя бы парой слов перекинуться с мамой, узнать, как она там. Повезло, что мама была в жилом боксе и не забыла, на какую кнопочку нажимать, если компьютер сообщит о входящем сообщении.

— Анечка! Ну наконец! Куда ж ты пропала! Я вторую ночь не сплю. Думала, случилось что-то, не дай Бог! – мама, действительно, была не на шутку взволнована. Под глазами залегли серые тени бессонницы, волосы взлохмачены, руки тряслись.

— Мам, у нас все нормально. Просто пока тут технику подключили, пока то, се…

— Как ты там?

— Нас хорошо встретили. Мы уже развернули лабораторию. Все нормально. А ты как?

— Что-то у меня предчувствие плохое. Сегодня все бегают, как угорелые. Приказали из комнаты не выходить. Еду приносят и все. Случилось что-то нехорошее.

Мама была напугана. Ее страх и беспокойство даже за тысячи километров тут же передалось мне.

— Ой, ну мало ли что! – я попыталась найти объяснение происходящему и успокоить маму. — Может, приехала шишка какая — вот все хороводы и водят.

— Анечка, — только и успела сказать мама, как картинка на мониторе пошла разноцветными кубиками, звук почти пропал.

— Мама, у нас проблемы со связью. Я с тобой свяжусь на днях обязательно. Только не волнуйся.

Кажется, мама услышала мои слова. Видимо, помехи терзали только нашу технику.

— Анечка!

— Мама, все будет хорошо. Ты знаешь, к кому обращаться, если что. Позови Марину или эту… как ее…

— Анечка! Ты меня слышишь?

— Да, слышу. Мам, пока!

Связь оборвалась. Феликс, все это время тихо дежуривший у меня за спиной, сочувственно похлопал меня по плечу.

— Что со связью? – обратилась я к технику.

— Не знаю. Все наладим, не волнуйтесь.

Как же! Не волнуйтесь! Легко ему говорить. У него же не осталась старая, беспомощная мать где-то за тридевять земель, среди незнакомых людей, которым нельзя доверять.

Я отошла от монитора. Смутное чувство тревоги не отступало. Что там случилось? Почему мама так взволнована? Хотя, конечно, не исключено, что она преувеличивает или что-то недопоняла. Мама волнуется всегда. А раздувание из мухи слона – ее главная специальность. Оставалось надеяться, что неполадки со связью – явление временное и завтра мне удастся поговорить с мамой еще раз.

После обеда мы были готовы к работе. Старейшина приказал всем жителям деревни явиться на обследование в лабораторию. Сначала на очереди были те, кто страдает дизентерией, и те, кому нужна срочная медицинская помощь. Но занимались больными, в основном, Смольская, Феликс и Ира. Я была только на подхвате: в основном, развлекала и успокаивала ждущих своей очереди пациентов и присматривала за любопытными детишками, норовящими все потрогать, понюхать и стащить.

Когда количество пациентов начало уменьшаться, Феликс отправил на обед Смольскую и Иру, а меня попросил помочь. Ничего сложного – просто внешний осмотр и пара прививок, без которых, похоже, тут и так прекрасно обходились столетиям, если не больше. Да, у местных жителей были плохие зубы, кое-где на черных телах красовались шрамы, у пожилых людей расцветал букет обычных старческих заболеваний — вот, пожалуй, и все… если бы не дизентерия, делать нам было бы абсолютно нечего.

Люди заходили в приемное помещение несмело, женщины топтались у входа и с опаской поглядывали на мигающие и жужжащие приборы, дети шли на осмотр только с мамой и при малейшем приближении какого-нибудь медицинского инструмента начинали орать и вырываться.

Обычный рабочий день скорее всего выпал бы из моей памяти, как ничем не примечательный, если бы не одно событие. Вернее, одна пациентка. Она вошла в кабинет спокойно, беспрекословно выполняла все мои требования, которые я научилась объяснять несколькими жестами и парой слов, безбоязненно подставила руку для инъекции. Когда я почти закончила, она вдруг заговорила… на нашем языке.

— Я знаю, зачем вы приехали, — сказала она, глядя мне в глаза.

От неожиданности я чуть не выронила шприц. Значит, в деревне не только Амади знает язык. Может, таких людей здесь даже несколько. И они все слышат и понимают… надо быть осторожней с разговорами.

— И я знаю, — ответила я, стараясь сдержать спокойствие. — Чтобы вылечить от дизентерии и помочь всем, чем сможем.

— Но это не все. Так? — ее речь была правильной и без акцента. Даже Амади слегка картавил и шепелявил, произнося русские слова.

Я нервничала. Ее черные глаза гипнотизировали, будто через эти два черных туннеля она пробралась ко мне прямо в душу и хозяйничает там.

— А зачем нам тогда было так далеко ехать?

— Чтобы украсть у нас будущее, — спокойно ответила она. – Я знаю, зачем вы приехали.

По спине побежали мурашки, ноги стали ватными. Я не знала, что делать. Так и стояла со шприцом в руках, глядя на странную женщину.

— С чего вы взяли? Кто вам такое сказал?

— Бог, — ответила она. – Еще он сказал, что вы заберете наших детей.

— Ваш Бог сказал вам неправду, — я отвернулась, чтобы не видеть больше этих глаз. И несмотря на это, я чувствовала, что женщина улыбается. Эта улыбка блуждала по моей спине, по волосам. Я почти физически ощущала прикосновение.

— Пройдите в соседний кабинет, там вас осмотрит еще один врач.

Женщина встала и вышла из комнаты. Я выглянула в коридор, где ожидали приема остальные, но, к моему удивлению там было пусто. Наверное, эта женщина была последней пациенткой на сегодня. Или просто боялась ее не только я…

Прошло несколько минут, и ко мне в кабинет забежал мертвенно бледный Феликс.

— Кто ей сказал?

— Бог.

— Какой еще Бог? Ты хоть понимаешь, что это значит? Ты понимаешь, чем это может закончиться?

— Понимаю.

— Где Амади?

— Откуда я знаю?

Феликс выглянул в коридор и крикнул:

— Быстро найдите Амади! И ко мне его, живо!

Пока охранники разыскивали Амади, мы с Феликсом молчали. Я заметила, как он глотнул успокоительное.

В кабинет влетел запыхавшийся Амади.

— Что случилось? Звали?

— Звали, — угрюмо сказал Феликс. – Скажи мне, Амади, что такого ты наговорил местным о нас?

Амади растерянно хлопал глазами.

— Что ты сказал и кому? – повторил вопрос Феликс.

— Ничего не говорил. Только с вождем тогда, за ужином… ну, когда мы только пришли.

— А еще? Вспомни, вспомни хорошенько.

— Да ничего я не говорил! А что?

— Зачем мы сюда приехали?

— Ну, лечить…

— А ты что сказал?

Амади замолчал и обиженно поджал губу. Мне стало жаль паренька. Может, он действительно ни при чем и не понимает, чего от него хочет Феликс. Он-то свято верит, что мы приехали помогать его людям.

— Феликс, почему ты решил, что это Амади? – заступилась я.

— Я сделал что-то плохое?

Шеф молчал. Наверное, он и сам понял, что его подозрения бессмысленны. Но тогда кто? Кто сказал той женщине, что мы приехали «украсть будущее» и «забрать детей»?

— Ладно, иди, Амади, — успокоился шеф. – Хотя нет, постой. Ты знаешь, кто эта женщина?

Феликс вывел на монитор фотографию женщины из только что заведенной медицинской карты. Такие отчет об осмотре мы составляли на каждого пациента, чтобы иметь полное представление о состоянии здоровья.

Амади мельком глянул на фото и ответил:

— Это Дада. Младшая сестра старейшины. Она слегка не в себе. Но ее уважают. Она провидица, может предсказывать будущее и говорить с богами. А почему вы спрашиваете? Она что-то натворила?

— Откуда эта твоя Дада знает русский язык?

— Кто знает? Дада? Да вы что!

— Она говорила с нами на русском.

— Не может быть! Она и на нашему-то еле-еле…

— Тем не менее, это было.

— В деревне кроме меня никто русский не знает.

Я никогда не видела Амади таким серьезным. Обычно он шутил и улыбался, но теперь стоял молча, исподлобья глядя на шефа.

— Я пойду? Меня сестра ждет.

— Да, конечно. И прошу тебя, не рассказывай ничего о нас. Они и так напуганы.

— Я ничего и не рассказываю, — ответил Амади с обидой в голосе.

— Ладно, иди.

Как только он вышел, Феликс повернулся ко мне.

— Ты что-нибудь понимаешь? Что это за разговоры? Откуда эта Дада знает?

— Может, не стоит обращать на это внимания?

— Просто мне интересно, кто проболтался? И откуда вообще она знает язык?

— Вот это самый серьезный вопрос. Надо меньше болтать при них.

Ближе к концу рабочего дня Феликс собрал нас всех в лаборатории и рассказал о случае с Дадой. Все молчали. Кажется, этот эпизод никого всерьез не взволновал. Ну, подумаешь, пришла какая-то тетка, пересказала «беседу с Богом»… Мало ли сумасшедших! Посмотрев на равнодушные лица, Феликс потихоньку успокоился и завел разговор совсем о другом.

— Я вынужден сообщить плохую новость, — шеф снял очки и потер переносицу. – Извините, что не сразу рассказал, но только час назад мне разрешили передать вам эту информацию. Михаил Себастьянович Сагалов покончил жизнь самоубийством.

Новость никого не оставила равнодушным. Сначала в лаборатории повисла тишина, затем все зашумели и стали наперебой заваливать Феликса вопросами. Он выставил руки вперед и попытался успокоить взволнованных коллег.

— Тише! Тише!

— Что случилось?

— Как покончил с собой?

— И что теперь?

Так как это сообщение уже не являлось для меня новостью, я спокойно наблюдала за происходящим.

— Ну замолчите вы наконец! Дайте сказать! – шеф повысил голос, и все замолчали. – Говорите по очереди. Я же не могу слышать всех сразу.

— Извините… как покончил? Почему? – старший Порываев побледнел и трясся, как голый на морозе.

— Я сам мало что знаю, — ответил Феликс, — Детали мне не сообщали. Сагалова нашли мертвым в его кабинете за полчаса до встречи с президентом. Было собрано какое-то экстренное совещание. Сагалов отравился. Теперь его временно замещает Андриана Майер. Вот и все, что мне известно.

— И что теперь? Что делать нам? – прогундел Карпов.

— Что делать? Ничего. Продолжать работу. Обратно нас не отзывали. Сказали ждать дальнейших распоряжений.

Потом было еще много вопросов, на которые Феликс не мог дать вразумительных ответов. Из лаборатории вышел американский наблюдатель Бен Редклифф и зашагал туда-сюда по коридору, терзая спутниковый телефон. Но, похоже, у него ничего не вышло. Он вернулся к нам, сел в уголке, рядом с бледным и неподвижным Порываевым.

В то мгновение мне почему-то стало страшно. Сагалов должен был встретиться с президентом. Зачем? По какому поводу было собрано экстренное совещание? Что это за совещание такое, что Сагалов предпочел умереть, но не присутствовать на нем? Вопросов снова было больше, чем ответов.

* * *

 Две недели мы работали в обычном режиме. Эпидемия дизентерии пошла на спад. Абсолютно все жители деревни, которых оказалось двести тридцать шесть человек, прошли обследование. Вскоре начали приходить люди из соседних поселений. Услышав о группе врачей с «большой земли», они преодолевали десятки километров, несли на носилках больных, приводили детей.

Небольшие поселения были разбросаны по берегам реки. Конго, как заботливая мать, собрала вокруг себя последних детей. Нельзя сказать, что племена дружили, но и не враждовали. Просто держались на расстоянии друг от друга и охраняли свои границы. Так, на всякий случай… еще не остыли воспоминания о гражданской войне, переразделе скудных территорий, болезнях и боли.

Люди приходили и приходили. Феликс даже отправил в одно из ближайших поселений Смольскую, Карпова и Ирину, конечно же, под конвоем двух охранников и трех мужчин из нашей деревни. Путешествие им предстояло не самое приятное, но зато близкое — всего пять километров. В племени буйствовала какая-то неведомая местным жителям хворь.

Через три дня наши посланцы вернулись. Оказалось, что люди притащили откуда-то в деревню бочки с радиоактивными отходами. Неподалеку находился могильник, устроенный заботливой Европой. А что, чем не место? Далеко. Людей там нет. По крайней мере, быть не должно. Жалобы, если что, не долетят. И таких могильников на территории Африки несколько десятков, если не сотен.

Когда с прибрежных территорий Конго вывозили людей, могильник сбацали наскоро: что-то зарыли, а что-то и нет. Вот эти «подарки с большой земли» и нашли аборигены, притащили в деревню и один даже сумели вскрыть. За пару недель половины поселения не стало. А те, кто остался, страдали от симптомов. Конечно, серьезно помочь мы уже не могли, но облегчить проявления лучевой болезни – вполне. Вот так вместе с нашими посланцами в деревню пришли еще тридцать человек. По распоряжению старейшины, уже через пару дней поселение расширилось на десяток больших хижин.

Среди местных жителей было много детей. В каждой семье – минимум по два ребенка. Многие женщины ходили беременными. После Европы это было для нас действительно непривычно: тут детей рожали сколько хотят и когда хотят. Местные противозачаточные препараты в виде отваров из каких-то трав не очень-то спасали женщин от избыточного материнства. А аборты делать просто не принято. Люди гордились своей большой деревней, которая росла и ширилась с каждым годом. Они радовались, что самые тяжелые времена остались позади и надеялись, что Африка возродится. Но у остальной части Земли, как всегда, были другие планы. И эти планы воплощали мы, горстка «добрых врачей с большой земли».

После обследования женщины тут же направлялись в кабинет Феликса. Он лично руководил процедурой. Старейшину удалось убедить в том, что это нужно для здоровья женщин. Он долго сомневался, но все же дал добро, и женщины беспрекословно шли на процедуру. В кабинете работали еще два гинеколога, две лаборантки, иногда подключали меня и Смольскую.

Процедура была несложной. Сначала гинекологи проводили осмотр, затем Феликс и две лаборантки делали женщинам инъекции препарата, который навсегда лишал их возможности материнства. Конечно, стерилизовали не всех. Тех, кто моложе двадцати и у кого еще нет детей, не тронули. Порываев бурчал и уговаривал Феликса сократить детородный возраст до минимума, потому как африканки становились матерями, еще сами будучи детьми, в лет тринадцать-пятнадцать. Он вообще предлагал действовать по другому принципу: оставить нестерилизованными только каждую пятую женщину вне зависимости от возраста. Но Феликс был непреклонен – женщинам надо оставить шанс.

На связь с «большой землей» мы выходили редко. Мне удалось еще раз связаться с мамой. Она выглядела хорошо и улыбалась. Этого мне было достаточно.

Но через две недели все поменялось. Дела пошли из рук вон плохо. Наш приезд в Африку выпал, как оказалось, на самый мягкий период, когда сезон дождей охлаждал пыл местного климата. Через неделю вернулась настоящая жара — сорок пять градусов в тени. Все женщины нашей группы вынуждены были последовать примеру африканок и обрезать волосы покороче. Ира прощалась с великолепной копной в несколько приемов: сначала укоротила волосы до плеч, потом еще чуть-чуть, а затем, махнув рукой на красоту, обкорнала прическу почти под корень. Я же рассталась со своими кудрями без сожаления. Все равно в условиях экспедиции было не до причесок. Даже вымыть голову как следует не получалось. Питьевая вода – на вес золота. Наши небольшие запасы быстро закончились. Пришлось проводить к лаборатории воду из деревенского колодца, подключать насосы и фильтры, беречь энергию аккумуляторов.

Дожди лили все реже и реже. Несмотря на обильные тропические ливни, земля пересыхала за считанные часы. Работать в лаборатории стало невыносимо. Приходилось вставать на рассвете, чтобы успеть сделать хоть что-то, днем прятаться под барахлящие кондиционеры и ближе к закату снова начинать работу. Силы таяли, как мороженое на солнце. Нервы были на пределе. Но, к нашей великой радости, день за днем работа близилась к завершению. Мы уже прикидывали, когда начнем собираться, когда вернемся домой, но никаких распоряжений «сверху» не поступало.

Пятьдесят градусов по Цельсию стали критическими для нашей аппаратуры. Сначала отключились кондиционеры, потом начались сбои с компьютерами и медицинским оборудованием.

В один из дней вышел из строя холодильный аппарат, где содержались почти все вакцины и препараты, которые мы использовали в работе. Условия их хранения не позволяли превышать температуру 20-25 градусов.

Феликс тут же попытался связаться с Центром, но компьютер ответил коротко: «Центр не доступен». Пока наш техник возился с оборудованием и пытались выйти на связь с «большой землей», мы остались не при делах. Спать не хотелось, поэтому я, Ира и младший Порываев отправились бродить по деревне. К нам присоединился один охранник, хотя чуть ли не с первого дня было понятно, что особой нужды в этих крепких молчаливых парнях нет.

В центре поселения, где обычно вечером собирались местные, было много людей. И это несмотря на жару и на то, что в это время все взрослые обычно занимались обычными житейскими делами.

— Что за собрание? – заинтересовался Порываев. – Подойдем, посмотрим?

— О, да там аншлаг! – Ира схватила меня за руку и потащила в толпу. – Может, благотворительный концерт мировой знаменитости?

Когда мы подошли поближе, то убедились, что это, действительно, был концерт. Правда, не мировой знаменитости, а местной. Посреди вытоптанной площадки стояла Дада, та самая женщина, которая напугала меня и Феликса своими откровениями. Она размахивала руками и выкрикивала что-то воинственное. Увидев нас, она закатила глаза и указала пальцев на меня. Дада была явно не в себе. Она топала ногами, тряслась, будто ее било током. В ее голосе смешались все самые ужасные звуки Африки: она рычала, пищала, кричала, шипела…

Кто-то осторожно тронул меня за руку. Я обернулась и увидела Амади. Он, пряча глаза, шепнул:

— Пойдемте отсюда.

— Амади, что здесь случилось? – спросила Ира, с опаской поглядывая на беснующуюся Даду.

— Я все объясню. Сейчас лучше уйти.

В принципе, нам не очень-то и хотелось оставаться среди полусотни настороженных глаз, направленных в нашу сторону. Я успела заметить, как Дада, прошипев что-то нам вслед, свалилась на землю и забилась в конвульсиях. Двое мужчин бросились к ней, схватили за руки и ноги, крепко прижимая к земле. Изо рта женщины валила пена.

— Типичный эпилептический припадок, — с отвращением отметил Порываев.

Когда мы подошли к лаборатории, Амади остановился.

— Лучше вам не гулять пока по деревне, — он нервно теребил свою соломенную шляпу.

— Почему? – удивилась Ира.

— Из-за Дады. Она рассказала всем, будто вы приехали убить наших детей. И еще она сказала, что Бог накажет вас, что в деревню придет «белая чума».

— Ну, пусть говорит! – возмутился Порываев. – Мало ли что этой сумасшедшей демоны нашептали!

— Понимаете, люди верят Даде. Она много раз предсказывала будущее, много людей вылечила. Ее считают предсказательницей и целительницей. Так что, если у нее получится кого-нибудь убедить в том, что вы убьете детей…

— Ну, и что тогда?

— Я не знаю, но… вас могут попытаться убить. Это, конечно, маловероятно, но все же.

— Что такое «белая чума»? – спросила я.

— Не знаю, — пожал плечами Амади. Она сказала, что «белую чуму» принесет Чимекка.

— А это еще что?

— Источник. Его воду мы пьем.

Из лаборатории вышел Феликс, вытер вспотевший лоб и тяжело вздохнул.

— Связь не работает. Я не знаю, что делать дальше. Не получается связаться ни с Центром, ни с филиалами. Даже африканские посты молчат.

— И что теперь?

— Что-что! Будем думать. Через дня два можем уже сворачиваться. Но не пойдем же мы пешком через саванну!

— Скорее всего, сбой временный, – Ира попыталась успокоить Феликса, — такое ведь бывало уже.

— Бывало, но не два дня подряд. Как сообщить, что нас пора забирать? Не голубей же отправлять!

— Может, и не мешало бы. Нам тут чуму предвещают, — сказал Порываев.

— Какую чуму? Кто?

— Дада.

Феликс мгновенно покраснел, что-то пробурчал в ответ и пошел обратно в лабораторию.

Вечером старейшина пригласил нас принять участие в церемонии бракосочетания. Но отправились мы туда не все. Бен Редклифф отказался. Он с утра жаловался на недомогание. Смольская осмотрела его, взяла кровь, но сделать анализ не смогла – аппаратура по-прежнему не работала. Все лечение ограничилось инъекцией общеукрепляющего препарата и постельным режимом. Бен заснул, и мы решили не беспокоить его. Оставили записку и отправились на деревенскую площадь.

Там уже вовсю пели и плясали. Женщины надели свои самые красивые наряды, мужчины готовили мясо.

Молодожены были совсем юными. Девушке лет тринадцать, парню – максимум семнадцать. Но они так радостно отплясывали в такт барабанам, так улыбались друг другу, что мне стало даже неудобно за свои мысли: все-таки я не одобряла подобные браки. И, наверное, только потому, что в нашем, до противного цивилизованном мире, несовершеннолетние не вступали в брак. Это было попросту запрещено. Но, кто знает, может, эти почти еще дети проживут долгую, счастливую жизнь, и конец любви будет равен концу жизни. Не то, что у меня: Глеб остался в прошлом, но жизнь с упрямством осла тащилась вперед.

Невеста была в шляпе, которую Смольская подарила африканке в самый первый день в деревне. Наверное, девушка одолжила головной убор. А, может, шляпу еще раз передарили. Невесте она шла не в пример больше, чем Смольской. Алла Федоровна, узнав свое имущество, гордо заулыбалась — тут оценили ее вкус.

Старейшина, завидев нас, тут же встал и лично пригласил за праздничный стол. Честно говоря, мы старались обходить местные деликатесы стороной и поэтому плотно поужинали перед выходом, но отказываться было неудобно.

Мы уселись вокруг импровизированного стола. Женщины тут же принесли нам чистую посуду и наполнили плошки мутным напитком, который мы никогда в рот не брали.

Праздник продолжался до поздней ночи. Нас с Ирой даже вытащили потанцевать. Я получила истинное удовольствие, хоть, наверное, по мнению африканцев, танцевала странно и неумело. Ира вообще разошлась: нацепила на себя тростниковую юбку, разулась и отплясывала босиком, не обращая внимания на изумленные лица коллег. Это было чудесно! Звездное небо, сладкий дым костров, ночная прохлада на разгоряченном теле и улыбающиеся открытые лица вокруг.

Когда я вошла в кураж и собиралась последовать примеру Иры, музыка вдруг стихла. Я решила, что пришло время какой-то очередной церемонии или обряда. Но белозубые улыбки стерлись с лиц людей, и все глаза устремились куда-то в темноту за моей спиной. Я обернулась и увидела скорченную фигуру человека. Он медленно приближался к нам, держась за стены хижин. Когда фигура выползла из темноты, я узнала Бена Редклиффа.

Он, схватившись руками за живот, упал на колени. Его лицо исказила гримаса боли и ужаса. Одежда была мокрой, от него сильно несло рвотой.

— Help me, — простонал Бен, как в дешевых фильмах ужасов, и рухнул лицом вниз.

К нему тут же бросились коллеги. Феликс перепрыгнул через низкий стол, но неосторожно зацепился за край. Загрохотали чашки, миски, еда разлетелась по земле.

Растолкав оцепеневших жителей деревни, я с трудом пробилась к коллегам, Феликс сидел на корточках возле Бена и держался руками за голову.

— Умер? — прошептала Смольская.

— Быстро в лабораторию его! – скомандовал старший Порываев.

Охранники подхватили обмякшее тело Бена и бегом понеслись в лабораторию.

Спасти Бена не удалось. Было слишком поздно.

* * *

Сказать, что все мы были оглушены внезапной смертью Бена, значит, не сказать ничего. До утра ни один из нас не сомкнул глаз. Феликс с техником терзали систему спутниковой связи, чтобы срочно сообщить о произошедшем на материк. Но все безуспешно. Смерть одного из членов экспедиции, да еще при невыясненных обстоятельствах – это катастрофа. Мы уже морально готовились к долгому расследованию, суду и международному скандалу. В секретной экспедиции погиб американский наблюдатель. Что может быть хуже?

Мы не знали, что делать с телом несчастного Бена. Холодильные камеры попросту не работали, а сохранить тело для экспертизы в условиях невыносимой жары было невозможно. Мы могли обработать его консервирующим реагентом и попытаться найти прохладное помещение, но количество реагента не было рассчитано для консервирования человека. Старший Порываев брал его с собой для других целей: прихватить для исследований пару лягушек, козявок или еще какую-нибудь мелкую живность.

Выход один – похороны. По-старинке, в землю. Оставался шанс на эксгумацию тела.

Ира взяла все необходимые анализы, но опять-таки исследовать их на месте было невозможно. Она поместили пробирки в последний работающий криоконтейнер.

Рано утром, еще на рассвете, старейшина пришел в лабораторию, взял с собой наших охранников. Нужно было поторопиться с похоронами и как можно скорее выкопать могилу. Всего за несколько часов тело Бена покрылось трупными пятнами и начало разлагаться.

Сестра Амади принесла большой белый саван для похорон. Кое-как мы отмыли тело Бена от рвоты, переодели в чистую одежду и завернули в саван.

Через два часа с кладбища вернулся один из охранников. Он почувствовал себя плохо и его отправили обратно в лабораторию. Выглядел он немного вялым, жаловался на тошноту, но возиться с ним было некогда. Смольская на всякий случай сделала ему инъекцию антибиотиков и запретила появляться на солнце: парень был рыжим и уже один раз перенес солнечный удар.

Порываев младший и Карпов взяли носилки с телом Бена, и все мы отправились на кладбище. Путь был недолгим – чуть больше километра, но под припекающим солнцем, да еще в компании с трупом дорога казалась мне вечной.

Деревенское кладбище располагалось прямо посреди джунглей. Небольшой расчищенный периметр был похож на каменный город лилипутов. Вместо холмиков и надгробий на могилах громоздились каменные плиты, сложенные одна на другую домиком. Получалось что-то вроде низких склепов, но без входа.

Яма была уже вырыта. Рядом, опираясь на лопаты, стояли вспотевшие охранники. На солнце жарились несколько африканок в длинных белых одеждах. Чуть поодаль от могилы собралось еще с десяток людей из деревни: может, просто поглазеть, а может, их не оставила равнодушными внезапная смерть, да еще в разгар веселья. Среди людей я заметила Даду. И зачем она пришла?

Долго возиться не стали. На длинных веревках опустили тело в яму и встали вокруг могилы. Как оказалось, мы не очень-то представляли, что делать дальше. На погребении если кто-то и присутствовал, то давным-давно, еще в детстве. В Европе давно не хоронили людей вот так, в землю. Кремация, коробочка пепла – и делай с ней, что хочешь. Если вообще заберешь. Обычно не забирали.

Просто засыпать труп землей было кощунством. Феликс, как руководитель экспедиции, сказал пару неловких слов, что-то вроде: «Жаль, что так все вышло. Спи спокойно. Пусть земля тебе будет пухом». Остальные молчали. А что было сказать? Мы не знали Бена. Даже во время экспедиции он был не очень-то общителен: держал язык за зубами, улыбался дежурной улыбкой, если к нему обращались, и все время что-то записывал, снимал, помечал.

Женщины в белых одеждах тихо подошли к могиле, бросили на саван цветы и, как по взмаху дирижерской палочки, зарыдали. Да так отчаянно, с надрывом в голосе, что у меня самой защипало в носу, и навернулись слезы.

— Так положено, — пояснил Амади, увидев растерянность на наших лицах. — Умерших нужно провожать плачем. Иначе дух вернется и будет творить зло.

Женщины рыдали долго. По-настоящему заливались слезами. От этих стенаний джунгли затихли. Мне было безумно жаль Бена. Я могла оказаться на его месте. Любой из нас. Никто не был застрахован, даже не смотря на то, что подписаны документы о нашей безопасности. И кому сейчас эти бумажки нужны? Разве что родственникам, которые получат солидную компенсацию за смерть Бена.

Через несколько минут плакали уже все. Ира и Смольская открыто, остальные прятали слезы.

Как внезапно началось оплакивание, так же внезапно и закончилось. Африканки, затянув какую-то грустную песню, ушли с кладбища. К могиле подошел староста деревни и бросил первую горсть земли на саван, усыпанный цветами. Мы проделали тоже самое, и только потом охранники снова взялись за лопаты.

Работа подходила к концу. Мужчины, что топтались неподалеку, ушли в сторону джунглей и вернулись, волоча тяжеленные каменные плиты. Еще с час провозились с установкой такого же «домика» над могилой Бена, как на соседних захоронениях.

— Это чтоб дикие звери ночью не выкопали, — объяснил Амади.

— Так тело ж на два метра в земле! – всхлипнула Ира.

— Все равно вырыть могут. Сейчас жара, еды мало.

Ирочка снова залилась слезами.

Когда солнце зависло в зените, мы вернулись обратно в деревню. Наш вояка, который утром жаловался на недомогание, лежал в бреду. Смольская и Феликс тут же бросились к нему. Температура больного повысилась до сорока градусов, его сильно знобило. Лицо, покрытое испариной, было мертвенно бледным, губы посинели.

Как назло под рукой у нас остались только самые примитивные приборы. Остальная техника стояла мертвым грузом, ни на что не годная.

Благодаря нашим усилиям охраннику стало немного легче. Он пришел в себя, температура спала. Ира предположила, что это тропическая лихорадка, которую скорее всего они подцепили в соседнем поселении. Но наверняка мы не знали. Это могло быть что угодно – начиная от москитной лихорадки и заканчивая вообще неизвестной нам болезнью.

Невыносимая жара доконала нас окончательно. После бессонной ночи и похорон сил совсем не осталось. Пообедав, все отправились на боковую.

Когда мы проснулись, солнце уже село. Заняться было нечем. Техника не работала, связь с континентом отсутствовала. Стараясь найти себе хоть какую-то работу, я пошла в лабораторию и взялась за отчет, который давным-давно просил подготовить Феликс. Хотелось отвлечься от мрачных мыслей. Перспективы у нас были не самые радужные. Пока спохватятся и пришлют за нами группу спасателей, пройдет по меньшей мере неделя. Но в Центре произошли серьезные перемены: пока они уладят свои собственные дела, может пройти гораздо больше времени.

Постепенно в лабораторию подтягивались сонные коллеги. Даже военные, предпочитающие держаться где-то в сторонке от нас, спросили, можно ли зайти.

Феликс сидел за компьютером чернее тучи. От него ждали каких-то слов, разъяснений, да хоть какой-то реакции, но он молчал.

Чтобы немного разрядить обстановку, Ира заварила чай и принесла его прямо в лабораторию.

— Чего молчим? Давайте поговорим хоть о чем-нибудь, — предложила Ира и пригласила всех за стол, освободив его от пробирок и вороха бумаг.

От чая никто не отказался. Через минуту на столе остался только один стаканчик. Ира недоуменно посмотрела на него и спросила:

— А кого нет?

— Славика, — ответил один из охранников.

— А почему он не пришел? Ему плохо?

— Он спит еще, — ответила Смольская, — пусть спит. Может, легче станет.

Мало-помалу беседа клеилась. Но тему сломанной аппаратуры и нашего нынешнего положения никто не трогал. И так все было понятно. Говорили о чем угодно: о своих семьях, оставшихся на «большой земле», о прошлых достижениях и провалах, о политике и науке. Порываев младший даже пытался шутить. Впервые за последние три недели мы собрались все вместе за одним столом. Наверное, и правда, ничто так не сближает людей как общие проблемы.

Незаметно время перевалило за полночь. Одинокий стаканчик с уже остывшим чаем, покрылся тонкой коричневой пленкой.

— Пойду, проверю нашего больного, — встала с кресла Смольская, — что-то он долго не встает.

Вернулась Смольская через пару минут. С искаженным лицом и вся в слезах. Зажав рот рукой, она тихонько всхлипывала — у нее начиналась истерика.

— Мертвый, — еле выдавила она. — Точно так же, как Бен.

Все тут же сорвали с мест и бросились к комнате, где спал охранник. Тошнотворный запах рвоты ударил в нос. Славик, раскинув руки, лежал на кровати. Если бы не мокрая одежда и этот ужасный запах, можно было подумать, что он просто спит.

Феликс осторожно пощупал у него пульс, повернулся к нам и сказал:

— Кто-нибудь еще чувствует себя плохо? Похоже, у нас большие проблемы…

— Что с ним? – спросил Карпов, держась за свой огромный живот.

— Что-что! Мертв. Ты что, сам не видишь?

— Почему мертв?

Вместо ответа Феликс встал, вытер руки о край простыни и сказал Ире:

— Возьми анализы. И на всякий случай надень защитный костюм.

— А что толку! Оборудование все равно не работает. Что мне с этими анализами делать?

— Выполняй. Остальные сейчас же должны пройти через кабину дезинфекции. Собираемся в лаборатории через час.

Уговаривать никого не пришлось. По испуганным лицам коллег было понятно, что они пройдут хоть босиком по раскаленным углям, лишь бы избежать такой смрадной кончины. Теперь уже было очевидно, что смерть Бена – не несчастный случай. Всего за сутки умер еще один крепкий и здоровый мужчина. И мы не знали, почему.

Через час, пойдя через кабину дезинфекции и полностью переодевшись, мы снова собрались в лаборатории. Кожа после дезраствора зудела, все то и дело чесались и не могли усидеть на месте.

— Итак, — начал Феликс, — давайте соберем все факты воедино. Мы потеряли двух человек. У обоих схожая симптоматика и оба скоропостижно скончались. Это может означать, что мы подцепили какую-то заразу. Алла Федоровна, напомните, на что оба жаловались?

Смольская немного успокоилась и только красные опухшие от слез глаза и нервное раскачивание выдавали недавнюю истерику.

— У них была повышена температура. Оба жаловались на боли в животе, сухость во рту и головокружение, — ответила она глухим голосом.

— Так, это уже кое-что. Во-первых, всем нужно измерить температуру. Кто еще чувствует недомогание и похожие симптомы?

Карпов неуверенно поднял руку. За ним – еще двое охранников и тихо всхлипнула лаборантка.

— Понятно, — мрачно ответил Феликс. – Что у нас с анализами?

— Ничего. Пока у меня не будет хотя бы микроскопа, я ничего не могу сделать, — ответила Ира.

Феликс снял очки, сжал голову руками и закрыл глаза. Когда он так делал, мне становилось страшно. Его напряженное молчание и задумчивые глаза – не самое оптимистичное сочетание.

— Так что же делать? – начал паниковать Карпов. – Надо срочно связываться с Центром и вызывать помощь! Я чувствую, что мне плохо. Вдруг у меня то же самое, что у этих двоих? Я не хочу умирать! Феликс, чего ты молчишь?

— Не надо паниковать, — старший Порываев прервал Карпова. — Сейчас лучше действовать по плану. Сначала нужно изолировать тех, кто чувствует недомогание.

— Что значит изолировать? – заорал Карпов.

— Это значит изолировать, — спокойно ответил Порываев, хоть и было видно, что это спокойствие дается ему нелегко. – Просто ограничить общение с теми, кто здоров, и пару дней пожить в отдельном боксе.

— Я не хочу сидеть в боксе!

— Я вам составлю компанию, мне тоже что-то нехорошо.

Младший Порываев с тревогой посмотрел на отца.

— Так, уже пятеро, — с ужасом констатировала Смольская.

Было решено изолировать их в отдельном блоке. Для этого пришлось убрать перегородку между двумя комнатами и перенести туда кровати. Наша лаборатория стала похожа на госпиталь.

Сначала все было более-менее спокойно. Особого веселья в боксе не наблюдалось, но коллеги общались, нормально ели. Ближе к ночи у Карпова и лаборантки поднялась температура. Смольская, одетая в защитный костюм, бегала вокруг больных и не знала, что делать.

Утро началось со страшной новости. Лаборантка и один из охранников скончались ночью. Карпов и второй охранник не приходили в себя, но были еще живы.

Старейшина, узнав от Амади о произошедшем, приказал своим людям вырыть на кладбище две могилы. Феликс, младший Порываев и наш техник сами понесли трупы на кладбище, запретив их сопровождать.

Когда они, грязные и замученные, вернулись с кладбища, снова нужно было отправляться туда. Скончался Карпов.

Места умерших в изоляторе тут же заняли другие.

* * *

Три ужасных дня и три кошмарные ночи. Нас осталось пятеро – я, Феликс, Ира, Смольская, младший Порываев.

У меня в голове не укладывалось, как всего за несколько дней могло случиться такое? Как от экспедиции в семнадцать человек могло остаться только пятеро? Я чувствовала, что это еще не предел.

Мы жили как в бреду. Смольская почти перестала с нами общаться, зато частенько разговаривала сама с собой. У нее были безумные глаза, она не спала несколько ночей подряд. Я боялась, что она сойдет с ума или, потеряв контроль над собой, сделает что-то непоправимое. Феликс с Порываевым почти не выходили из лаборатории, пытаясь починить аппаратуру. Вроде бы им удалось связаться с Центром и оставить сообщение, но ответа они так и не получили. Передатчик сгорел окончательно.

Младший Порываев горевал о смерти отца и уже не верил, что все еще может наладится. Я слышала, как он плачет по ночам. Ира ковырялась с реагентами и пыталась найти хоть какой-то объяснение произошедшему.

Между тем, жизнь в деревне не изменилась. Никто из местных не умер и не заболел. К нашей лаборатории старались не подходить и даже верный Амади извинился и попросил обращаться к нему только в случае крайней необходимости. Все боялись, что болезнь может уцепиться и за их жизни. Мы никого не осуждали.

«Белая чума», о которой говорила Дада, убивала только белых. Однажды я заметила эту сумасшедшую возле нашей лаборатории. Даже в темноте я узнала ее. Дада крутилась рядом, ходила вокруг и что-то высматривала. Я долго наблюдала за ней через окно лаборатории и, наконец, не выдержала. Просто сдали нервы. Вышла на улицу и подкараулила ее.

Она вскрикнула, вонзила в меня свои черные глазищи, сказала одно лишь слово: «Чимекка», и убежала.

Я рассказала об этом Ире.

— Чимекка?

— Да, она сказала Чимекка.

— Помнишь, Амади как-то говорил, что это река какая-то, — сказала Ира.

— Нет, это, кажется, не река, а источник, из которого деревня получает питьевую воду.

— А, да, точно!

Рядом возился с микроскопом Порываев. Оставив прибор в покое, он вышел из лаборатории. Вернулся минут через десять. В его руках был насос с фильтром для воды.

— Сломался.

— Что, тоже? – вздохнула Ира. – У нас хоть что-нибудь еще работает?

— Он давно сломался. Похоже, где-то неделю назад. Вспомните, когда заболел Бен.

И тут до нас дошло! Мы провели примитивный водопровод и поставили этот насос с фильтром, чтобы чистая питьевая вода из деревенского колодца поступала прямо в лабораторию. Насос продолжал работать, хоть и с перебоями, а вот фильтр сломался. Вода в колодце была чистой, но фильтр очищал ее от бактерий и примесей. Его просто забыли поменять на новый, как это полагалось делать каждую неделю, вот он и вышел из строя. А это означало, что мы все как минимум неделю пили сырую нефильтрованную воду.

С другой стороны, если причина была в этом, пострадали бы не только мы. Жители деревни тоже пользовались водой из колодца, но болезнь обошла их стороной. Так что либо дело было не в воде, либо просто аборигены обладали иммунитетом к возбудителю болезни, который спокойно плавал в воде столетиями, а может и больше, и наконец нашел подходящую среду обитания… то есть, наши беленькие, нежные тельца, выросшие в дисбактериозе.

Мы поспешили рассказать о своих подозрениях Феликсу. Он тут же заменил фильтр, но не очень-то верил, что причина смертей кроется в воде. Когда я напомнила о Даде и «белой чуме», он лишь отмахнулся. Ему, ученому до мозга костей, трудно было поверить в сверхъестественное. Для него существовали только цифры и формулы. А я была готова поверить во что угодно, лишь бы остаться в живых и вернуться домой.

Вечером того же дня короткой ухмылкой нам улыбнулась удача. Удалось привести в чувство микроскоп. Пока он не сдох окончательно, Ира схватилась за пробирки и часа два просидела в лаборатории. Мы ждали вердикта.

Когда Ира наконец вышла, по ее лицу было понятно: наши дела плохи.

— Поздравляю нас всех с амебиазом, — сказала Ира. Вода из колодца кишит амебами. Собственно, оттуда и вылезла эпидемия дизентерии. Мы все тоже хлебнули этой водицы.

— Но от этого не умирают за несколько дней, — возразил Порываев.

— Если лечить – не умирают. Да и болезнь развивается не за несколько дней. Инкубационный период – от недели до трех месяцев.

— Но нам сделали кучу прививок!

— Это непростая амеба. Скорее всего, это новый штамм.

— Но ведь наши препараты помогли справиться с эпидемией. Все больные выздоровели, разве нет?

— Да. До поры до времени. Пока препарат действует, они в безопасности. Но, думаю, через месяц, максимум два, эпидемия повторится. Нужно очистить колодец от этой дряни. Но и это вряд ли поможет. Скорее всего, причина заражения – в источнике, откуда поступает вода, в пресловутом Чимекку.

— И все же, мы вылечили людей. Никто не умер. А наши… за пару дней.

— Наши препараты теперь никуда не годятся. Они должны храниться в холодильнике, а не в бане. Все испортилось. То, чем мы в последние дни пытались лечить, не помогало, а может даже только вредило.

— И все равно странно это, — сказала я. – Почему болезнь протекает так быстро?

— В наших походных условиях я не могу выяснить это наверняка, — ответила Ира. – Но у меня есть нехорошее подозрение. В наших анализах огромное количество возбудителей болезни. Если сравнить их с анализами местных жителей, то амеб у нас в разы больше. К тому же, в крови умерших я выявила тканевую форму амебиаза. Это последняя форма развития – паразит, питающийся эритроцитами человека. Видимо, наши организмы особенно понравились амебам. Все же у местных иммунитет, выработанный столетиями, и его не сравнить с нашими прививками. Да и не факт, что амебиаз – основная причина смертей, но в этих условиях точнее сказать не могу.

— И что теперь? Мы можем это лечить?

— Без специальной терапии вряд ли. У нас даже антибиотики закончились. Все ушло на подавление эпидемии. Единственное спасение – поскорее сделать отсюда ноги.

— Я надеюсь, что это скоро произойдет, — мрачно сказал Феликс.

Ночью стало плохо Смольской и Порываеву. Оказалось, что они давно скрывали симптомы болезни, чтобы нас не расстраивать. Глупо, конечно.

Ира, надеясь найти хоть какое-то лечение, сидела за микроскопом. Наши препараты действительно испортились. Все, что у нас осталось – это старый добрый йод. Он убивал часть бактерий, поэтому всем нам пришлось пить малоприятный коктейль из кипяченой воды и нескольких капель йода.

К полудню следующего дня наши дела стали еще хуже. Смольская несколько раз теряла сознание, а потом впала в кому. Вечером то же самое случилось с Порываевым. Реанимационное оборудование еще работало, но ручаться, что больные продержатся хотя бы два дня, никто из нас не мог.

Впервые я увидела, как Феликс плачет. Он вышел на улицу, сел рядом со мной на деревянную скамейку недалеко от лаборатории, обхватил голову руками, и две крупные слезы скатились по небритым щекам в сухой песок под ногами. Измученная жаждой земля мигом впитала соленые капли… или они просто испарились под обжигающим африканским солнцем.

— Аномалия, ну почему так? Почему это случилось именно с нами? Кому нужна теперь эта экспедиция?

— Феликс, не надо, — я осторожно потрогала его за плечо, — а то я тоже сейчас заплачу. Нам надо держаться. Скоро придет помощь, я уверена. Ну не могли же про нас забыть!

— Помощь не придет. А если и придет, будет уже поздно. Нам не продержаться четыре дня.

— Почему четыре?

Двери лаборатории открылись, и к нам вышла Ира.

— Так вот вы где. А я уж испугалась. Предупреждать надо.

Ира присела рядом с Феликсом и тихо сказала:

— Не хочу вас огорчать, но что-то я себя чувствую не очень. По моим прогнозам… в общем, у меня сутки, максимум двое. У вас еще дня три-четыре…

Дня три-четыре. Как это мало, подумала я. И что это значит – четыре дня? Это трое суток и еще один день? Или это четверо суток ровно? Может быть больше. Но может быть и меньше… Что же делать? Как провести это время? В голове мелькали какие-то обрывочные мысли, я судорожно вспоминала, чего же я не сделала в своей жизни. Я никогда не была в горах, не успела родить детей и попрощаться с мамой. А на верхней полке в шкафу осталась лежать припрятанной коробка конфет… я оставила ее специально, чтобы отпраздновать с мамой мое возвращение. Много, много всего я не сделала, отложила на потом, осталась в долгу, не сказала главного.

Феликс с Ирой говорила о чем-то, но я слышала лишь обрывки фраз. Что-то там о реанимации, о препаратах и вакцинах, о химических реакциях… Да какое это все имело значение! Уже было поздно. Осталось дня три-четыре.

Ира улыбалась, но уголки ее губ предательски дрожали. Она посмотрела в небо, синеющее лоскутками сквозь листву деревьев, потянулась, как после долгого сна, и сказала:

— Тридцать лет живу на земле. Но никогда еще не чувствовала себя живее, чем сейчас, в двух шагах от… Эх, а ведь не хочется умирать.

Она сняла с ног легкие тапочки и пошлепала босиком к лаборатории, оставляя на пыльной земле отпечатки маленьких ступней.

Как Ира и говорила, через сутки она уже лежала в реанимационном блоке без сознания. Мы с Феликсом, как два заплаканных привидения, бродили между койками и следили за состоянием пока еще живых коллег. По какой-то причине они не умерли, как все остальные. Они не приходили в сознание, но оставалась маленькая, еле живая надежда, что помощь подоспеет вовремя.

То ли от утомления, то ли от страха и самовнушения, я чувствовала себя дурно. Меня бросало то в жар, то в холод, кружилась голова, ныл живот. Я боялась говорить об этом Феликсу.

Он позвал меня ужинать. Мы сели за стол, но еда не лезла. Феликс налил в стаканчики кипяченой воды, капнул туда по несколько капель йода и протянул один стаканчик мне.

— Предлагаю тост. За жизнь! Чтобы мы… чтобы мы вернулись домой и по возможности живыми.

Мы чокнулись пластиковыми стаканчиками с рыжим напитком и выпили все до дна.

— Думаю, пришло время рассказать тебе, — сказал Феликс. – Надо поспешить. Вдруг я отключусь раньше, чем предполагаю.

— О чем ты?

— Послушай, Аномалия, я был не совсем честен с тобой. Я привез тебя сюда не для какой-то вшивой экспедиции. Да и никакой экспедиции в сущности не было. Я просчитался. Хотел как лучше, а загубил зазря столько людей…

— Феликс, ты о чем?

— Может, оно и к лучшему, что ты не понимаешь, — его лицо побледнело и покрылось бурыми пятнами, он из последних сил сдерживал рвоту. — Твоя жизнь совсем не так должна была закончиться. Ты – особенная, Аномалия. Но это теперь уже не важно. Миссия не выполнена. Я грешен перед тобой и перед Богом.

— Каким Богом? Кто грешен?

— Извини, я сейчас вернусь. Меня тошнит.

Феликс встал из-за стола и, зажимая рот рукой, вышел в коридор. Я была ошарашена. Что за бред он сейчас нес? При чем тут «миссия» и Бог? При чем тут я? Никогда раньше я не слышала от Феликса ни слова о Боге.

Прошло минут десять. Потом пятнадцать, но я по-прежнему сидела одна. Вокруг было непривычно тихо. Мне казалось, что сейчас вот-вот зазвучит недовольный бас Карпова, из дальней комнаты донесется заливистый смех Иры, прокашляется Порываев, прикрикнет на сына, послышатся шаги.

Тишина железными тисками сжимала голову. Феликс не возвращался. Я боялась встать, боялась выходить в пустой коридор, боялась увидеть на полу еще одно распластанное тело. От этого до сумасшествия – всего один взгляд, одна минута, и я, вырывая на себе волосы, выбегу на улицу, заору так, как этим проклятым джунглям и не снилось.

Поборов страх, я все же вышла в коридор. Феликса там не было. Я направилась к соседнему кабинету, но и там было тихо и пустынно. Минуя реанимационный бокс, я подошла к уборной. Там горел свет.

— Феликс, ты здесь? С тобой все нормально?

В ответ — тишина. Я осторожно толкнула дверь, но она открылась только на треть, упершись в какую-то преграду. Это были ноги Феликса. Он лежал ничком на полу. Рядом валялся помятый пластиковый стаканчик.

Врачебный опыт взял верх над эмоциями, и я, прощемившись в уборную, первым делом потрогала шею Феликса. Еле ощутимый пульс трепыхался под пальцами. Жив.

Нужно было срочно отправить его в реанимационный блок. Я взяла Феликса за холодные руки, безвольно лежащие на полу, и попыталась поднять. Слезы страха и бессилия заливали глаза. Он был слишком тяжел для меня. Я попыталась тащить его по полу, но с огромным трудом сдвинула только на пару метров, пока боль не скрутила живот.

Все, что я смогла сделать, это перевернуть Феликса на бок, чтобы он не захлебнулся, если его начнет рвать. Одной мне не справиться. Я выбежала на улицу за помощью.

В деревне было тихо, только потрескивал огонь в догорающих кострах. Уже вторую неделю по вечерам тут не пели и не плясали. С наступлением ночи люди, как жучки, расползались по домам-норкам и до утра – ни звука.

Не теряя времени, я побежала к дому Амади, но долго не могла найти дорогу. Проклятая деревня состояла из одинаковых хижин, узкие улочки беспорядочно путались. Упираясь то в тупик, то в черноту джунглей, я в панике завыла во весь голос: «Амадии-и-и-и! Ама-а-а-а-ади-и-и-и-и! Кто-нибудь, помогите!».

К счастью, за спиной послышались быстрые шаги. Амади остановился на расстоянии нескольких шагов от меня. Я бросилась к нему, но он, выставив вперед руки, отпрянул.

— Что случилось?

— Феликс, Феликс… нужно отнести его в реанимацию. Я одна не смогу. Амади, помоги, пожалуйста!

— Что с Феликсом?

— Он без сознания… Я осталась одна.

Амади растерялся. Мы перестали общаться с ним, как и с остальными жителями деревни, как только поняли, что люди боятся… и вполне оправданно.

— Амади, помоги, — взмолилась я, увидев его нерешительность.

— Извините, — запинался паренек, — но у меня сестра… а там дети. И я… я… простите, не могу.

Амади весь сжался и попятился назад. Капельки пота на его лбу блестели в свете колышущихся огней факелов. Я развернулась и пошла прочь. Если даже Амади отказал в помощи, то все, конец.

Когда я добрела до лаборатории, у меня уже не было ни сил, ни желания бороться. Если бы не одинокая фигура у входа в лабораторию, я бы, наверное, сошла с ума. Женский силуэт неподвижно стоял у двери. Мне даже на секунду показалось, что это иллюзия, всего лишь причудливая тень. Но когда я поняла, что мне не показалось, по коже пробежал мороз. Кто это? Человек? Привидение?

Я встала, как вкопанная. Фигура медленно сдвинулась с места и мягко поплыла ко мне. В бледном свете луны я узнала лицо Дады.

— Что тебе еще от нас нужно? – закричала я, но женщина спокойно подошла ко мне, посмотрела в глаза и мягко взяла меня за руку.

Мой гнев тут же сменился каким-то невероятным спокойствием, и я послушно пошла за ней. Дада вошла в лабораторию, озираясь по сторонам и осторожно ступая босыми ногами по гладкому полу коридора. Она вела меня к уборной, где по-прежнему без сознания лежал Феликс.

Дада нагнулась, взяла его под руки. Она хотела мне помочь! Я моментально вышла из ступора и подняла Феликса за ноги. Кое-как мы дотащили его до реанимационного блока. Свободных кушеток больше не было. Я достала из шкафа надувной матрас и быстро соорудила новое больничное место. Пока я измеряла жизненные показатели Феликса и подводила к нему последний автоматический реанимационный аппарат, Дада бродила между коек и вглядывалась в бледные лица моих коллег. Она молча взяла со стола бумажное полотенце и обмакнула его в ведро с кипяченой водой, стоящее неподалеку. Удивленно комкая в руках мокрые ошметки, Дада сняла с себя что-то похожее на фартук, намочила его и стала бережно обтирать лица и руки больных. Переступая через трубки катетеров, она переходила от одного человека к другому. Я не стала ее останавливать и убеждать, что они меньше всего сейчас нуждаются в таких процедурах. У меня просто не было сил.

Болел живот. Перед глазами взрывались цветные пузыри. Я почувствовала, что мне нужно прилечь, и вышла из реанимационного блока. Дада последовала за мной.

— Уходи, — сказала я ей, — ты уже помогла. Спасибо. А теперь лучше уходи.

Но Дада смотрела на меня своими огромными глазищами и не отходила ни на шаг.

Свалившись на кровать, я свернулась калачиком и закрыла глаза. Страшней всего была мысль, что утро может не наступить, что эта ужасная ночь станет последней. Я почти двое суток не сомкнула глаз, поэтому сон одолел моментально. Дада сидела рядом на кровати и гладила мои волосы. Ее прикосновения были неприятны, раздражали, навевали кошмарный сон, но у меня не было сил, чтобы сказать хоть слово или пошевелиться. Даже если бы она захотела убить, вряд ли бы я смогла сопротивляться.

Дада тихо напевала какую-то песню, наверное, детскую колыбельную. Я цеплялась за последние секунды сознания, как за последние секунды жизни, и мысленно твердила: «Не спи, не спи, открой глаза». «Илия должен прийти прежде и устроить все», — вдруг сказала Дада. Или мне показалось, что сказала…

* * *

С трудом разлепив ссохшиеся губы, я открыла глаза в надежде увидеть рядом хотя бы каплю воды. На столике рядом стоял пустой стаканчик с оранжевыми точками от высохших капель йодного коктейля. Жажда сводила с ума.

Живот все еще болел. Но даже эта тягучая боль была ничем по сравнению с радостью: я жива. Руки, ноги двигались, глаза видели. И это было счастье. Хоть и недолгое.

Постепенно ко мне возвращалось осознание ужаса ситуации, в которой мы прочно застряли. Я осталась одна. В затерянной деревне на краю земли. В соседней комнате – четверо коллег, которые, возможно, не пережили эту ночь.

Мне совершенно не хотелось двигаться. Я прислушивалась к слабым звукам с улицы. Там, снаружи, кипела жизнь. Смеялись дети, шумели женщины, доносился стук топора и шарканье босых ног. Солнечный свет, проходя через окно, ровным прямоугольником сиял на гладком полу. На мгновение в нем, как на экране в кино, нарисовалась тень маленькой кучерявой головки с оттопыренными ушами. Грозно и визгливо прикрикнул женский голос — и головка исчезла. Торопливый топот маленьких ножек удалялся за окном. Наверное, дети ждут, не дождутся, когда «дом белых» перейдет в их владение для игр. Пусть подождут. Тут еще живы.

Я снова задремала или на время потеряла сознание, но очнулась от сильного шума. Человеческие голоса усиливались, я слышала, что возле лаборатории, у самых стен, собрались люди. Много людей. Что им надо? Неужели осмелились подойти к «дому белых»?

— Где? Покажите? – я расслышала русский язык и решила, что это Амади. Наверное, его отправляли проверить, все ли умерли.

— Разойдитесь! – услышала я еще одни мужской голос, и он показался мне знакомым.

Кто-то переступил порог лаборатории. Быстрые шаги приближались к моей комнате. Шаги были отчетливыми и звонкими… шаги не босых ног. Казалось, сердце от волнения громыхнуло в груди вхолостую и замерло. Я собрала последние силы, кое-как прикрыла халатом отекшие ноги и приподнялась.

— Эй, есть кто? – голос эхом разнесся по пустым коридорам.

Шаги были все ближе и ближе. В дверях появился силуэт. Мужчина.

— Сюда. Здесь кто-то есть!

В комнату залетел еще один мужчина и бросился ко мне.

— Анна! Слава Богу, ты жива!

Я подумала, что сошла с ума и мое воображение напоследок рисует мне то, что я хотела бы видеть, а не то, что есть на самом деле. Это был Илья. Его испуганное лицо, склоненное надо мной, его глаза… все это расплывалось и исчезало в черном мельтешении. И только запах был реальным. Знакомый запах свечей и чего-то сладкого, теплого.

— Ого, да тут целый госпиталь! — крикнул кто-то из соседнего блока. – Четверо… еще живы. Давайте быстро, на носилки – и вперед.

Вокруг забегали незнакомые люди. Илья поддерживал мою голову и что-то говорил, говорил… а я не слышала, только смотрела на его губы, чтобы не потерять сознание.

Рукав моего халата затрещал по швам. В плечо слабо кольнуло — мне делали какую-то инъекцию.

— На носилки ее! Шевелитесь, шевелитесь!

— Потерпи еще немножко, — я почувствовала, как меня подхватили сильные руки, уложили на что-то мягкое и прохладное. — Сейчас все пройдет.

Очнулась я в знакомой машине: все те же огромные тонированные окна, ряды кресел и прохлада кондиционера. На лоб легла теплая рука.

— Проснулась? Вот и хорошо, — улыбнулся мне Илья. — Как ты? Где болит?

Я хотела сказать, что чувствую себя гораздо лучше, но язык как будто присох к зубам. Кое-как из непослушных губ выкарабкалось булькающее: «…рмально».

— Мы в машине. Через полчаса трогаемся в путь. Отвезем на базу остальных… не волнуйся, они живы и, даст Бог, скоро будут здоровы.

Кто-то осторожно потрепал меня по плечу. Я повернула тяжелую, как глыба, голову и увидела Юрия — водителя, который привез нас в эту проклятую деревню почти два месяца назад. Он был таким же, как в тот день, и, кажется, даже рубашка на нем была та же самая.

— Ну что, очухалась? – блеснул Юрий своей золотой улыбкой. – Все будет хорошо. Терпи, казак, атаманом будешь!

Илья еще немного посидел со мной и присоединился к рабочим – они переносили уцелевшую аппаратуру. За нами приехали те самые две машины. Но в обратную дорогу отправлялся значительно поредевший пассажирский состав, да и вторая машина с легкостью уместила остатки аппаратуры. Везти обратно кучу металлолома не было смысла. Лабораторию так и не стали разбирать. Юрий сказал, что ее оставили в подарок местным жителям. Все-таки это самое прочное здание на несколько сотен, а может, и тысяч километров. Там с легкостью уместится несколько семей.

Когда все было готово к отъезду, я уже чувствовала себя значительно лучше. Вернулась ясность мысли, почти не болел живот, только кружилась голова, и рот пересыхал, как африканская пустыня. Угрюмый небритый мужчина еще раз сделал мне инъекцию какого-то препарата и протянул планшет, чтобы я расписалась, так сказать, в «получении». Это выглядело странно, особенно после того, что мне довелось пережить за последние пару недель.

Неподалеку стройным рядом лежали четверо уцелевших коллег. Возле них постоянно крутился врач. Попискивали приборы, жужжали системы жизнеобеспечения. Я слышала, как он говорил Юрию, что все четверо еще в коме, но есть шанс, что они останутся живы, если успеть вовремя доставить их на борт самолета.

— Да бросьте же вы этот хлам таскать! – врач нервничал и подгонял рабочих. – Вам что важней — пара железяк или люди? Юра, садись давай за баранку и поехали! Самолет ждать не будет, ясно же было сказано.

— Почему это не будет? – хмыкнул Юрий, развалившись в водительском кресле.

— Потому что не за ними прилетел! Да еще кто его знает, лучше им улететь или сдохнуть здесь спокойно.

— Эй, ты потише со словечками! – пригрозил Юрий и посмотрел на меня. – Вам сказано было забрать экспедицию, вот и не командуй тут. Ишь ты… герой.

Несмотря на шум и крики, меня клонило в сон. Видимо, инъекция обладала снотворным эффектом. Я ждала возвращения Ильи, надеялась расспросить его обо всем. Но он забегал всего на минуту и снова исчезал за дверью, ведущей на трап машины.

Когда я проснулась, была уже ночь. Рядом в кресле дремал Илья. Юрий вел машину. Мне жутко хотелось пить. Я протянула руку и осторожно тронула Илью за плечо. Он тут же спохватился.

— Пить хочу.

— Сейчас. Не вставай пока. Лежи, я сейчас принесу.

Илья, отстегнув ремень безопасности, стал медленно продвигаться по салону, придерживаясь за кресла, чтобы удержаться на ногах. Взяв бутылку воды из холодильника, он спросил что-то у врача, получил в ответ одобрительный кивок и снова направился ко мне.

Хоть вода и не вся попадала в рот, от качки скатываясь холодными ручейками по шее, бутылка неприятно стучала по зубам, но все же… эта вода показалась мне дивным напитком, самым вкусным, который я когда-либо пробовала. Илья протянул салфетку и забрал бутылку.

— Пока нельзя много пить. Нужно каждые минут пятнадцать, но осторожно, маленькими глоточками.

— Как остальные?

— Если успеем довезти, думаю, с ними все будет в порядке.

— Они... я не знаю, что случилось точно…

— Не надо ничего говорить. Мы нашли видеодневник вашего руководителя, Феликса. После смерти Бена Редклиффа он установил камеру в лаборатории, которая фиксировала все происходящее.

Я не знала ни о каком дневнике. Наверное, это разумный шаг. Если бы мы все погибли, по крайней мере, остался бы хоть один свидетель. Да и в дальнейшем расследовании, которое обязательно состоится по результатам нашей экспедиции, этот дневник нам здорово поможет.

— Илья, как вы нашли нас? И что здесь делаешь ты?

— Это долгая история. Думаю, сейчас не лучшее время для нее. Тебе нужно отдохнуть. Завтра мы уже будем на базе, там ждет самолет и еще двое врачей. Давай договоримся, как только ты почувствуешь себя лучше, я обещаю все подробно рассказать. Хорошо?

Я согласилась. Завтра так завтра. Главное, что я не одна, что вокруг белые живые люди, и они везут меня домой.

Когда Илья заснул и угрюмый врач начал клевать носом, сидя в кресле около Феликса, я отстегнула фиксирующие ремни и встала с носилок. В глазах потемнело, ноги дрожали и подгибались. Страшно ныло плечо в том месте, где под кожей был зашит микрочип. Под рукавом я нащупала повязку – наверное, истыкали там все иголками до кровавой раны. Стараясь никого не разбудить, я пошла к водительскому месту.

Юрий сидел за рулем. Его помощник, который должен был подменять водителя каждые три часа, бесстыдно дрых в кресле рядом. Прожекторы фар освещали ночную саванну на несколько сот метров вперед. Время от времени из под самых колес, как кузнечики, выпрыгивали прыткие животные, похожие на ланей. Машина шла плавно, на малой скорости, почти не качало. Я уселась в кресло рядом с Юрием.

— О! А не рановато ли, барышня, вставать с койки? Как самочувствие?

— Нормально. А ты как? Может, разбудить этого? – я кивнула на сменщика.

— А, пусть спит. Я привык уже. Ночь для меня – хорошее время. Не жарко, спокойно, только смотри, как бы зверюшек не подавить.

— Когда мы приедем?

— Если все будет хорошо, то к полудню.

— Быстрей бы. Я так хочу домой. Там мама, наверное, уже с ума сходит…

Юрий серьезно посмотрел на меня и покачал головой. Его обычно насмешливое выражение лица сменилось озабоченностью. Морщинки у прищуренных глаз разгладились и как будто переползли на лоб, залегли там глубокими бороздами.

— А ты что, еще ничего не знаешь?

— В смысле?

— Ну, не знаешь, что там случилось? – сказал Юрий в полголоса, косясь на спящего помощника.

— Где? Что случилось?

— Ясно, тебе еще ничего не рассказали.

— Ну хватит уже тянуть! Говори, раз начал!

— Там, в Европе вашей, черти что творится… Может, спроси лучше у друга своего, пусть он тебе расскажет. Я мало что понимаю в этих делах. Просто слыхал новости.

— Хватит кокетничать! Что случилось?

— Там у вас беспорядки жуткие. Говорят, война гражданская началась.

— Не может быть! С чего вдруг?

— Ну, там приблизительно месяца полтора назад, после вашего отъезда, начали дела странные твориться. Все бабы вдруг забеременели. Бэби-бум на всю катушку! Сначала думали втихую этот вопрос решить… типа, обследование медицинское и все такое… Но потом это дело вскрылось. И такое началось! Пробовали принудительно отправлять на аборты, но кто ж согласится! Столько лет ждать, надеяться, по лотереям вашим придурошным бегать, а потом под нож ложиться. В общем, там дурдом сейчас. Ничем хорошим не закончится…

— Подожди, подожди… я не поняла. Что значит «бэби-бум»? Как это все забеременели? Кто тебе сказал?

— Да все уже знают! Ты что, мать, с луны свалилась! Поэтому-то про вас и забыли – не до этого было. Если бы не Илья, святоша твой, так бы и остались там куковать. Так что скажи ему спасибо. Ну, что ты так смотришь? Не веришь?

Я все надеялась, что Юрий сейчас хлопнет меня по плечу и, не сдержавшись, засмеется на всю машину: «Шутка!». Но он молчал и всматривался в ночную саванну за стеклом.

Война… Какая еще война? Как это может случиться в наше время при тотальном контроле всего? Что за бэби-бум? Я не могла поверить, что это правда. Ведь еще два месяца назад мы покидали спокойную страну, и у нас даже в мыслях не было, что может случиться что-то страшное. Может, где-то глубоко в душе каждого из нас проскакивала искорка страха, что мы можем не вернуться, но что вернемся и застанем войну – точно нет.

Я бросилась к Илье. Он проснулся тут же, от первого моего прикосновения.

— Илья, скажи, это правда? Там война?

Он протер глаза и тяжело вздохнул.

— Что случилось? Почему ты встала? Тебе нужно лежать.

Меня колотило от страха. Нервы и так были ни к черту, а тут еще Илья прикидывался непонимающим и успокаивающе гладил мою дрожащую руку.

Машина остановилась. Юрий встал из водительского кресла, потянулся, потирая замлевшую поясницу, и сказал:

— Так, перерыв. Эй, вставай уже, поведешь дальше, — растормошил он спящего помощника. – Полчаса стоим и едем дальше.

— А можно выйти, проветриться немного? – спросил Илья.

— Не советую. Ночь все-таки, — ответил Юра.

— Мы только по трапу. Анне нужно подышать свежим воздухом. На землю спускаться не будем.

Юра недовольно пробубнел себе что-то под нос, но все-таки нажал кнопку спуска трапа и открыл дверь.

Илья осторожно взял меня под руку, и мы вышли из машины. Ночь была тихой и теплой, пахло сухой травой и песком.

— Давай поговорим здесь, — сказал Илья и сел на ступеньку трапа. – Завтра мы будем на базе. Там ждет самолет. Но я не хочу, чтобы ты улетала.

— Что значит «не хочешь»? Ты думаешь, я останусь здесь?

— Послушай, я расскажу все по порядку, а ты не перебивай.

То, о чем говорил Илья, было ужасно.

Почти сразу после отъезда нашей экспедиции в Африку на континенте начали происходить страшные события. Как и рассказывал Юрий, медицинские учреждения заполонили женщины. Почти все они были беременны, хоть и не получали разрешения от Комиссии по евгенике и не участвовали в «розыгрышах». Сначала медицинскому персоналу приказали не извещать женщин о беременности, а просто делать им борт на ранней стадии, обосновав медицинское вмешательство какой-нибудь другой причиной. Кому-то успели сделать, кому-то нет.

Через пару недель выяснилось, что почти все женщины детородного возраста беременны. Естественно, почти все они были вне себя от счастья. И доказать им, что произошла «досадная ошибка» уже не мог никто. Правительственные службы искали причину бэби-бума, но обнаружили ее слишком поздно: произошел сбой в системе компьютерного контроля за чипами. Вот тогда-то и покончил с собой Сагалов: не хотел отвечать за «досадную ошибку», ведь крах защитных систем по всей Европе начался именно с российского Центра евгеники. Чипы были отключены больше недели.

«Досадная ошибка» уже вовсю разгулялась по Европе. Теперь решить проблему могли только правительства европейских стран. «Если родятся все эти дети, нам грозит катастрофическое перенаселение и экономический кризис, — пытались убедить женщин политики и ученые. — Это будет конец всему. Голод, нехватка питьевой воды, миллионы пустых рабочих мест! Вы только подумайте!». Но что тут думать? Никто не хотел убивать долгожданного ребенка для всеобщего блага.

Вскоре последовали репрессивные действия. Женщин прямо с улиц доставляли в медицинские центры и насильно делали аборты. Разразился грандиозный скандал. Медики отказались выполнять приказ правительства и начали забастовку. Мужья убитых горем женщин взялись за оружие и развернули отчаянную борьбу за свои права, права своих жен и будущих детей. Количество недовольных росло.

Не заставила себя ждать волна политических убийств. Страшась расправы и ответственности, один за другим подавали в отставку члены правительств и чиновники. Начались перебои с поставкой продуктов, гремели забастовки, убийства за булку хлеба, грабежи магазинов и продовольственных складов, мародерства. Всего за месяц Европа погрузилась в хаос. И все из-за компьютерного сбоя…

— Сейчас там образовались два лагеря, — рассказывал Илья. — Один – за правительство и возврат прежнего режима, а, следовательно, прерывания всех «случайных» беременностей. Второй – это мужья беременных женщин, миссионеры и правозащитники. Одно необдуманное решение, одно лишнее слово с одной или другой стороны – и начнется… Там пахнет гражданской войной. Теперь ты понимаешь, почему я не хочу, чтобы ты возвращалась туда?

— Хочешь ты или нет, я вернусь. Там осталась моя мама.

— Я знаю. Это она связалась со мной и сообщила, что от вас давно нет вестей, а руководство Центра занято другими проблемами. Я воспользовался некоторыми личными связями и встретился с Андрианой.

— Знаю такую.

— Она сказала, что срок вашей экспедиции еще не закончился и пока беспокоиться особо не о чем. Я подождал еще неделю, и тут в Центре получили сообщение от Феликса. Тогда Андриана сдалась и сказала, что если я хочу помочь, то могу полететь в Африку вместе с военным самолетом. Они забирают своих людей с баз, пока все не утрясется, стягивают «подданных». Я согласился лететь. Мне дали врача и уже на базе вызвали Юрия. Оказалось, что он знает, где вас искать. Завтра в полдень самолет улетает на континент. Если мы не успеем – все останемся здесь.

— Вот скоты! О нас даже не подумали! Мы полетим, обязательно полетим. Надо срочно доставить Феликса, Иру и всех остальных в хорошую клинику.

— Анна, я не хочу, чтобы ты летела. Там зреет война. Если ты вернешься, то потом уже не сможешь улететь даже в соседнюю страну. Давай так: ты остаешься здесь, с Юрой. Он тоже никуда не летит. У него тут дом, поживешь пока там. А я обещаю, что сделаю все возможное, чтобы найти твою маму и доставить ее к тебе.

— Ты же сам только что сказал, что вырваться оттуда уже вряд ли получится, тем более вывезти престарелую женщину.

— Послушай меня…

— Илья, а вот если бы там остался самый близкий человек, ты бы не вернулся? Остался бы здесь, спасая собственную шкуру?

— Нет, — ответил Илья, и, подумав, добавил, — я же приехал за тобой. Пойдем в машину. Пора ехать.

Я не стала уточнять, что Илья имел в виду. Да, он прилетел за мной. Все забыли, даже те, кто головой отвечал за мою жизнь и жизни моих коллег. А он пролетел пол мира, нашел меня и спас от мучительной смерти.

Мы вернулись в машину. Юрий опять сел за руль сам – так и не смог доверить драгоценное авто сонному помощнику. Чтобы водителю было веселее, и он не уснул прямо за рулем, мы с Ильей до утра сидели с ним рядом и развлекали его всякими байками и воспоминаниями. Говорили о чем угодно, избегая лишь самой болезненной для нас темы – что будет дальше. Юра понимал это и тоже старался не трогать за живое.

* * *

Когда мы прибыли на базу, перевалило за полдень. Еще час – и опоздали бы. Юрий связался с ними через спутниковую систему и сказал, что везет пятерых членов экспедиции, которым срочно требуется медицинская помощь. Пилоты самолета были недовольны задержкой, жаловались, что теперь получат строгие выговоры, но ждали нас до последнего. В пути, буквально за несколько километров до базы, заглохла машина с аппаратурой. Мы не стали дожидаться, пока ее починят, и продолжили путь.

Последние пару километров Юрий уже не различал дороги и, ломая сухонькие кустики мощными колесами, с трудом справлялся с управлением. Мы успели. Бегом с трапа машины на трап самолета. Феликса и остальных коллег быстро перенесли в отдельный отсек.

Загудели двигатели, и самолет плавно покатился по взлетной полосе. Юрий за окошком иллюминатора поднял руку и помахал нам. На этой базе остался только он. Не по приказу, а по собственному желанию. Он мог бы улететь с нами, но в ответ на предложение только хмыкнул и молча закурил вонючий местный табак, подогревая серым дымком и без того раскаленный воздух саванны.

Полет домой был очень долгим, почти бесконечным. Меня мучили приступы тошноты и головная боль. За окном иллюминатора бескрайней сизой пеленой стелились облака. Казалось, что мы летим медленно, почти не двигаемся, зависая над землей, как игрушечный самолетик над детской кроваткой.

Неожиданно пришла в себя Ирина. Она была очень слаба и с трудом открывала глаза. Но я была рада этому бледному лицу с такой же бледной улыбкой, почти незаметно проскользнувшей по бесцветным губам. До конца полета я держала Ирочку за руку и рассказывала, что все закончилось, все прошло и как будет хорошо, какая она молодец…

Наконец самолет начал снижаться, и среди рассеивающихся облаков замелькали нитки дорог и бисеринки домов. После выжженной Африки открывшаяся панорама казалась нереально зеленой и яркой. Только-только начиналось лето.

Посадка прошла мягко. Как только спустили трап, к самолету подъехала машина скорой помощи. Носилки перекочевали туда, врачи засуетились вокруг больных. Я даже не успела спросить, куда везут Феликса, Порываева, Иру и Смольскую, где их искать. Скорее всего это была бригада из госпиталя Центра генетики: все-таки экспедиция секретная и вряд ли за ее членами приехали бы простые врачи.

Когда я уже готова была выйти с самолета на трап, Илья ловко толкнул меня в нишу у выхода и сунул мне в руки синий комбинезон с желтыми колосками и кепку. Такую спецодежду я видела на работниках, обслуживающих взлетные полосы аэродрома.  

— Быстро переодевайся, — сказал Илья, в спешке натягивая на себя комбинезон.

— Зачем?

— Анна, прошу тебя, быстрее. Нас ждет машина. Надо уйти незаметно. Самолет встречали люди с Центра. Они только что уехали со скорой, но еще двое стоят с пилотом. Видишь? Пока они нас не заметили, есть шанс уйти.

— Но зачем?

— Если они тебя заберут, то и у тебя, и у меня будут большие проблемы.

— Но они же встречают нас. Так положено! Я должна вернуться в Центр.

— Тихо ты! – Илья быстро выглянул в иллюминатор. — Я все тебе объясню потом. Сейчас нет времени.

— Илья, отпусти, — я пыталась освободиться, но он прижал меня к стенке, — мне нужно в Центр! Я закричу, если ты не прекратишь.

Илья одной рукой зажал мне рот, другой достал из кармана какой-то баллончик.

— Прости, но так надо, — сказал он и брызнул холодной струйкой мне в лицо. В глазах мгновенно пожелтело, звуки слились в глухой стук, и совсем не осталось сил шевелиться. Теряя сознание, я почувствовал, как Илья подхватил меня на руки.

Очнулась я в незнакомой комнате. Возле кровати горел светильник, рядом лежала Библия. Через открытую дверь было видно небольшую кухню, там кто-то был. Я осторожно встала и на цыпочках подошла к двери. Илья что-то готовил. Рыжий лохматый пес смирно сидел у его ног и умоляюще смотрел на хозяина, топчущегося у плиты.

Я осмотрелась в поисках другого выхода или окна. Но в комнате не было окон, а единственная дверь вела на кухню. Если рвануть прямо сейчас, подумала я, то можно успеть проскочить мимо Ильи. Но куда я побегу? На меня может наброситься пес, да я и не знаю, где выход. Еще больше меня интересовал вопрос, почему я здесь, зачем Илья притащил меня сюда.

— Не бойся, заходи. Шалопай не кусается, я тоже, — сказал он. — Извини, что пришлось так поступить. Сама виновата.

Видимо он услышал шум из комнаты. Я зашла на кухню и села за стол. Илья поставил передо мной тарелку и снял с плиты аппетитное мясо с подливой.

— Кушай, тебе надо набираться сил.

— Не хочу.

— Что, боишься, отравлено? – Илья бросил кусочек мяса псу. Тот схватил его налету, смачно чавкнув, удовлетворенно проурчал и снова уставился на хозяина немигающими глазами.

— Если бы ты не кричала и дала все объяснить, я бы не использовал газ, — сказал Илья. – Поверь, если бы тебя увидели, все закончилось бы плохо.

— Зачем ты привез меня сюда?

— Это мой дом, мы за городом. Тут безопасней. Вернее, это даже не дом, а старая развалюха на небольшом частном участке земли. Развалюха — для прикрытия. Жилые помещения под землей. Так что мы, можно сказать, в подвале. А привез я тебя сюда, чтобы с тобой ничего не случилось. Понимаешь, по документам тебя больше нет. Ты погибла в Африке во время экспедиции.

— Зачем это нужно? Я же жива!

— Видишь ли, в нынешних условиях тебе очень невыгодно быть живой. Вернее, тебе не выгодно быть Анной-Амалией Лемешевой. Ты – сотрудник Центра, ты принимала участие в секретной экспедиции и тебя больше не выпустят за пределы страны.

— А зачем мне выезжать за пределы? Мне и здесь неплохо.

Илья протянул мне маленький пластиковый пакетик.

— Вот, это твой новый биометрический чип. Твой мы вырезали еще в Африке, когда ты была без сознания, и выбросили. Фактически ты осталась там. А этот носи пока с собой. Может, вживлять его снова и не придется.

Я потрогала правое плечо там, где была повязка. Значит, дело не в медицинских манипуляциях…

— Уехать отсюда нужно как можно скорее. Если мы найдем твою маму за три дня, то попробуем улететь в Африку на самолете с миссионерской группой. Это единственный шанс.

— Илья, но ведь меня видели на самолете. Меня видел Юра и пилоты самолета, врач, в конце концов. Они знают, что я жива.

— Не волнуйся, для пилотов самолета ты – просто моя дальняя родственница, миссионер, желающая вернуться на родину. Юрий никому ничего не скажет. А врач подкуплен, я ему хорошо заплатил за молчание. Он подтвердит, что тебя среди выживших не было.

— А Ира? Она видела меня.

— Ира была в бредовом состоянии. Если и вспомнит, то ей вряд ли поверят.

— А как же остальные? Феликс, Смольская…

— Насколько мне известно, коллеги не могли видеть твоей смерти. Они впали в кому значительно раньше. Так ведь?

— Да.

— Жаль, что мне не удалось забрать Феликса. И оставить его в Африке нельзя было. Без помощи он умер бы.

— При чем здесь Феликс? – удивилась я.

Илья отправил в рот кусочек мяса и тщательно пережевал. Пес, облизываясь, тихо заскулил.

— Знакомы, — продолжил Илья, — и достаточно давно. Феликс – мой старый друг. Я знал, что вы едете в Африку. И даже хотел напроситься с вами. Но экспедиция была секретной, меня бы не взяли. Потом случился весь этот ужас тут, вы не возвращались. Позвонила твоя мама, а дальше я тебе рассказывал. Пришлось ехать за вами. Тебе лучше было остаться в Африке.

— Послушай, а чего это ты за меня решаешь, где мне остаться, а где нет? Что ты, что Феликс – два сапога пара. Не ваше это дело, что мне делать! И вообще, зачем ты все это затеял? Я не просила. И что теперь? Почему я должна жить под чужим именем?

— Я ничего за тебя не решал. Я дал тебе право выбора. Теперь ты сможешь начать все заново, если захочешь. Если ты решишь остаться Анной-Амалией, то дней через пять можешь вернуться в Центр и сказать, что я тебя похитил, что, собственно, так и есть. К тому времени я буду в Африке. Вряд ли меня станут искать.

Илья встал из-за стола, взял миску собаки и насыпал туда корма. Пес, не очень довольный сухой альтернативой жареному мясу, все же с аппетитом принялся за еду.

— Только давай так: ты решишь, что тебе делать чуть позже. Сейчас мы поедем в город, попробуем узнать, где искать твою маму. А потом ты будешь вольна поступить так, как считаешь нужным. Договорились?

— А зачем искать маму. Она в Центре. Нужно просто съездить туда и забрать ее. Но тебе ее не отдадут. Только мне… а я, получается, мертва.

— Не все так просто. Твоей мамы в Центре может уже и не быть.

— Почему это?

— Кушай, говорю тебе. Все расскажу в машине, по пути. Да, и не забудь взять с собой новый чип. Пока положи его в карман, а еще лучше спрячь под повязку на руке.

После обеда мы вышли из дома. Как и говорил Илья, на огороженном участке земли среди деревьев и разросшихся кустов стояла ветхая хибарка. Если не знать наверняка, трудно даже предположить, что здесь кто-то живет.

Мы сели в машину и, петляя по узкой дороге, выехали на центральную магистраль. Обычно машин там — не протолкнуться. Но сейчас на несколько километров вокруг не было ни одного автомобиля. По пустой дороге мы гнали под сотню километров в час.

Как только мы подъехали ближе к городу, нас остановил дорожный патруль. Илья вышел из машины и пару минут разговаривал с инспектором. Тот долго не хотел пропускать нас, отрицательно качал головой, отворачивался, давая понять, что разговор окончен. Тогда Илья, оглядевшись по сторонам, быстро сунул ему что-то в карман. Наверное, деньги. Инспектор еще немного помялся и махнул рукой, что машина может проезжать.

Илья быстро сел за руль и нажал на газ.

— Что, деньги дал? С чего вдруг они взятки брать начали?

— Это не взятка. Это подарок. Шоколад.

— Не поняла…

— Сейчас за деньги мало что купишь. Расплатиться можно или продуктами, или медикаментами. Я же говорил тебе, что в стране проблемы с продовольствием. Так что тот кусок мяса, который ты ела, теперь на столе далеко не у каждого, — сказал Илья и свернул на другую улицу.

На фоне сочной молодой зелени и цветущих деревьев разоренный город выглядел плачевно. Улицы давно не убирали. Везде валялось битое стекло и мусор. Ветер гонял по улицам клочья рваной бумаги. На углу перекрестка дымился каркас сгоревшей машины. На лужайках молодой травы то тут, то там чернели следы пожаров. Выбитые окна домов скалились острыми осколками.

Редкие прохожие, оборачиваясь нам вслед, долго провожали машину взглядом. Проезжая мимо магазина, мы увидели, как толпа подростков беспрепятственно громит витрину.

— Что здесь творится? Смотри, что они делают. Где милиция? Где патруль?

— В магазинах уже ничего нет – давно все вынесли. А это просто шпана хулиганит. Но лучше их не трогать. Проломят голову битой, и никто разбираться не будет.

— Где люди? Почему дома пустые?

— Кто-то уехал, кто-то прячется. Все сильно изменилось за последнее время. Самое ужасное, что теперь так везде. По всей Европе. Демонстрации, беспорядки, убийства, мародерства…

Я была потрясена. Неужели всего за два месяца могло случиться такое? Мир сошел с ума.

— «Горе же беременным и питающим сосцами в те дни» — сказала я, вспомнив строчки, прочитанные в самолете по пути в Африку.

— «Также услышите о войнах и о военных слухах. Смотрите, не ужасайтесь, ибо надлежит всему тому быть, но это еще не конец: ибо восстанет народ на народ, и царство на царство; и будут глады, моры и землетрясения по местам; все же это — начало болезней», — продолжил Илья. — От Матфея Святое Благовествование. Как точно сказано, да? Похоже, мы стали свидетелями конца. Народ восстает против народа. Голод не за горами, болезни тоже… То ли еще будет.

— Илья, куда мы едем? Что теперь нам делать? Если я лично не появлюсь в Центре, забрать маму не получится. Я пойду туда. Сейчас разумней отсиживаться там, под землей, в тепле и сытости, с круглосуточной охраной, чем шляться с тобой по разваленному городу. Правительство еще может все уладить. Тогда получится, что ты оказал мне медвежью услугу, заочно похоронив.

— Я же тебе сказал, если все не так плохо, как кажется, ты всегда успеешь объявиться и свалить все на меня. А если ничего не изменится к лучшему, то ты избавишься от многих проблем. По крайней мере, с большей долей вероятности сможешь покинуть Европу. А по поводу твоей мамы… когда я разговаривал с этой, как ее… Андрианой и просил отдать мне твою маму, она отказалась. Ты же сама взяла с них подписку, что пока не вернешься из экспедиции, твоей маме будет гарантирован уход и медицинское обслуживание. И я подумал, а что если ты не вернешься? Разве станут они держать у себя лишнюю проблему, лишний рот и обузу? Вряд ли… Так что, сейчас мы едем в Центр. Я попробую встретиться с Андрианой, отчитаюсь о поездке в Африку, верну ей видеодневник Феликса, несколько урезанный, разумеется, и попрошу отдать мне твою маму.

Да, это могло сработать. Но я не понимала, зачем нужны все эти хитросплетения. Можно же решить все гораздо проще. Хотя в чем-то Илья был прав. Если бы я вернулась с Африки живой и относительно здоровой, то мы с мамой так и остались бы заложниками Центра. Вряд ли бы мне дали право выбора. Да и никакого патриотизма относительно работы в Центре я не испытывала, если припомнить, как, собственно, я туда попала. Разве это была не моя мечта, вырваться из этой клетки, забрать маму и жить свободно, без шантажа и страха, что кто-то может снова распорядиться моей жизнью как захочет? Я давно ждала такой возможности. Илья предоставил ее мне. Надо рискнуть. Если получится, я снова стану хозяйкой своей жизни.

Нам сопутствовала удача. Минув несколько патрулей без особых проблем, мы выехали на дорогу, ведущую к Центру евгеники.

— Там дальше — наверняка куча охраны, — сказал Илья, свернув в последний жилой квартал. – Оставайся здесь. Сиди в машине. Никуда не уходи. Я туда пешком дойду. Как только что-то узнаю, сразу же вернусь.

— А если меня увидит патруль? Что мне тогда делать?

— А ты не высовывайся – и никто не увидит. Если что, чип у тебя. Думаю, они не будут проверять, зашит он или нет. Я быстро.

— Ну а позвонить тебе можно?

— Мобильную и спутниковую связь в городе глушат, чтобы повстанческие отряды не собирались. Только у патрулей есть связь со всеми службами и друг с другом. Так что, ты пока никак мне не позвонишь. Просто жди. Меня не будет максимум два часа.

Илья припарковал машину между невысоким полусгоревшим домиком и разрушенной детской площадкой. Вокруг не было ни души. Люди покинули этот квартал. Везде чернели признаки недавнего пожара. Оставаться одной в этих «красотах» было жутковато, но я промолчала. Илья вышел из машины, ободряюще подмигнул мне и направился в сторону Центра. Скоро он скрылся за поворотом, и я осталась одна.

Сначала, чтобы скоротать время, я пыталась уснуть, но волнение и страх не давали расслабиться. Угрюмая тишина вокруг, ни звука, ни голоса… я чувствовала себя единственным человеком на земле. Было легко представить, будто так и случилось, и на многие сотни километров больше нет ни одной живой души.

Когда прошел почти час, из дома с выбитыми стеклами и выкорчеванной с корнем входной дверью выбежала кошка. Белое, пушистое животное с розовым ошейником уселось на выбитую дверь и жалобно замяукало. Я открыла окно в машине и тихо позвала. Кошка испуганно дернулась, вся сжалась и мелко-мелко затряслась. Бедняжка. Как она здесь оказалась? Где ее хозяева? Я осторожно открыла дверь, вышла на улицу и медленно, чтобы не спугнуть, попробовала подойти ближе. Она прижалась к земле и стала похожа на пушистую лепешку. Еще шаг – и кошка белоснежной шаровой молнией понеслась по обожженному кварталу. Я опять осталась одна.

Илья все не возвращался. Может это к лучшему, думала я и представляла, как он помогает маме собирать вещи, как подписывает нужные документы в кабинете Андрианы… Я всматривалась в узкий переулок между домами, откуда должен был появиться Илья. Но прошел еще час, лучи закатного солнца залили серый от копоти квартал розовым светом, а я оставалась одна.

В какой-то момент я потеряла терпение, решила отправиться в Центр и даже вышла из машины. Но потом подумала, что могу встретить Илью на полпути сюда и привлечь лишнее внимание патрулей. Тем более, с наступлением ночи их, скорее всего, станет больше.

Когда сумерки накрыли переулок, я услышала шум с той стороны, где находился Центр евгеники. По дороге за кварталом проехала колонна машин. Следом пронеслись патрули. Я уже не могла спокойно сидеть и ждать. Оставив дверь машины открытой, я нырнула в темный переулок и, держась рукой за бархатные от копоти стены домов, вышла на окраину квартала. Дальше тянулся километр ровного поля — от города до ограды Центра — и дорога.

Я постояла пару минут и уже собиралась вернуться в машину: поискать фонарик, чтобы отправиться в Центр. Но вдруг горизонт вспыхнул ярким заревом и грянул взрыв. Следом затрещали выстрелы и послышались крики. Там происходило что-то нехорошее: все пылало и взрывалось, смешивалось с воплями людей и ревом машин.

У меня подкосились ноги. Там, в этом горящем аду, моя мама. Я не знала, что делать: продолжать ждать Илью или бежать туда. Впервые в жизни я сильно пожалела, что не умею водить машину и даже не знаю, как этот драндулет завести. А ведь Глеб не раз предлагал попробовать сесть за руль, но я считала, что мне это никогда не понадобится. Хотелось выть и биться головой о стену из-за своей беспомощности.

На дороге снова показались патрульные машины. Они неслись с включенными сигнальными огнями, разрывая тишину квартала воем сирен. Я выскочила на дорогу и замахала руками. Но машины даже не сбавили скорость и, чуть не сбив меня, понеслись дальше. Наверное, если бы я не успела соскочить на обочину, они размазали бы меня по асфальту и даже не остановились посмотреть, кого задавили. Я плюхнулась на землю и начала рыдать, размазывая по лицу сопли и слезы.

Не знаю, сколько времени я так просидела, всхлипывая от каждого взрыва. Вдруг на дороге, в сотне метрах от меня, из темноты выскочили люди. Двое тащили под руки третьего. Он был без сознания и только безвольно мотал окровавленной головой. Это были первые люди, которых я увидела за последние несколько часов. Не соображая толком, что делать, я бросилась к ним. Заметив меня, один из мужчин выхватил пистолет, заорал: «Стоять!» — и прибавил в конце пару крепких словечек. Я остановилась, подняла руки и решила, что он сейчас выстрелит.

— Не стреляйте!

— Что надо? Откуда? Из какого отряда?

— Я? Я живу здесь… не стреляйте.

Мужчина опустил пистолет. С трудом таща третьего, они доковыляли до меня.

— Что случилось?

— Отвали, не путайся под ногами! Катись отсюда к чертовой бабушке!

Они свернули в переулок, где стояла моя машина.

— Туда пошел мой друг. Илья. Его зовут Илья. Вы его не видели?

Они не отвечали на мои вопросы. Только когда я необдуманно схватила одного из них за плечо, он вывернул мне руку и зашипел:

— Заткнись! Вали отсюда, пока жива. Скоро тут менты будут. Разбираться не станут, кто такая, застрелят и все.

— Смотри, машина! – сказал второй, показывая на авто Ильи. — Давай туда, вдруг работает.

— Это моя… то есть Ильи, он пошел в Центр, он сейчас вернется!

Они подошли к машине, уложили на заднее сидение своего окровавленного друга.

— Стойте! Куда вы? Надо подождать Илью!

Но они не обращали на меня внимания. Молча сели в машину и захлопнули двери.

— Эй, откройте! Это не ваша машина!

— Если хочешь с нами, садись давай!

— Нет! Не трогайте машину!

Они завели мотор.

— Отойди, быстро!

Но я встала у них на пути, прямо перед лобовым стеклом. Сдать назад они не могли – машина упиралась в стену дома. У них был единственный путь – через меня.

Тот, что сидел за рулем, вышел и попытался оттащить меня в строну, но я упиралась что есть сил. Лучше бы я этого не делала. Последовал такой мощный удар в лицо, что моя голова свернулась, как у тряпичной куклы. Я ударилась о стену и упала.

* * *

Вас когда-нибудь били по лицу? Не просто оплеуху шлепнули, а так, от души, тяжелым кулаком — так, что искры из глаз и не вдохнуть, не выдохнуть.

Я лежала на земле и слышала, как мерзавцы заводят машину, как выруливают в переулок и уезжают. Свет фар лишь один раз сверкнул мне в лицо, и из глаз, закрытых от невыносимой боли, брызнули слезы. Я не плакала, слезы сами катились по щекам. Этот подонок угодил мне в нос. Просто ударил, сел в машину и уехал. А ведь мало дал. Надо было сильнее. Только по своей вине я очутилась на земле с разбитым носом. Сидела бы тихо, не высовывалась и, возможно, все бы обошлось.

Когда боль стихла, я поднялась с земли. На зубах скрипел песок и чувствовался ржавый привкус крови. Вся рубашка и руки перепачканы – темные кровавые разводы были видны даже в темноте.

Самое ужасное, я не знала, что мне делать дальше. Ночь – не лучшее время для посиделок в обгоревшем квартале, да еще когда по улицам с оружием в руках разгуливают такие подонки. Но идти мне было некуда. Я решила подождать еще немного, а потом… я толком не знала, что буду делать потом. Может, пойду в Центр, если от него еще что-то осталось. Может, обращусь за помощью к патрульным.

Мне было страшно оставаться одной, но я знала – нужно ждать… хотя бы до утра. Если Илья вернется, да еще с мамой, и не застанет ни меня, ни своей машины, нам будет непросто снова найти друг друга.

Чтобы не попасться на глаза каким-нибудь отморозкам, нужно было где-то укрыться. Обгоревшие дома – не апартаменты, конечно, но других вариантов не было: либо там, либо «отель тысяча звезд» над головой. Поразмыслив, я решила, что могу просто не услышать Илью. Кричать он вряд ли станет, тем более, если будет с мамой. Так что нужно было ждать на улице, недалеко от того места, где Илья оставил машину.

Пока я искала убежище, начался дождь. Мелкий и противный, но под такой моросью можно вымокнуть и околеть от холода до утра. Я подошла к ближайшему дому, и, стараясь не смотреть в черную пасть сгоревшего здания, попыталась поднять выбитую дверь. Ничего не получалось, я только прищемила пальцы и своим кряхтением оживила мертвый квартал.

Кое-как мне удалось поднять дверь и прислонить ее к стене дома, соорудив импровизированное укрытие — больше, конечно, похожее на будку, но хоть что-то... Сидеть на сырой земле я не собиралась. Вокруг валялись ошметки пластика, жалюзи и еще какие-то куски не то мебели, не то обшивки дома. Землю под укрытием я застелила одним из таких обломков.

Из выбитого окна прямо на улицу свисала обгоревшая штора. Я дотянулась до края и дернула, отодрав вместе с тканью и кусок карниза. Теперь у меня было чем укрыться. Хоть от шторы пахло не очень приятно, но выбирать не приходилось – холодная ночь пробирала до костей.

Примостившись в своей будке и укутавшись в провонявшую гарью тряпку, я слушала, как по крышке двери барабанит дождь. Мысли путались а, вернее, внятных не было совсем. Я, как бродяга, просто лежала и вслушивалась в каждый шорох ночи. Где-то жалобно мяукала кошка. Наверное, та самая пушистая красавица. Звала хозяев.

Под шум дождя я заснула.

Очнулась на рассвете от тревожного сна. Дождь закончился. Я выглянула из укрытия, но покинутый квартал был по-прежнему пуст. Илья не вернулся.

Ждать его вечно, отсиживаясь в будке, я не могла. Случилось что-то нехорошее. Это было уже не робкое предчувствие, а факт. Меня колотил озноб и начиналась паника: в этом городе, да и во всем округе, больше не осталось знакомых людей, не к кому обратиться за помощью. Илья исчез, Феликс, Ира – неизвестно где.

Глеб! Оставался только он. Другом его не назвать, особенно после нашего разрыва, но только он мог хоть чем-то помочь. Я решила отправиться к нему. Если сдаст меня полиции – и пусть, все равно из всех возможных путей мне светил именно этот. Но возможен и другой исход: вдруг Глеб поможет…

Озираясь, как вор по сторонам, я вышла на улицу, которая должна была вывести меня из квартала на центральную дорогу. Город еще спал. Хотя, наверное, так можно было сказать раньше, еще до моего отъезда в Африку и всей этой истории. А теперь город не спал, а настороженно вглядывался в меня глазницами выбитых окон. Я старалась идти тихо и придерживаться окраины дороги, поближе к домам, но подходить к ним вплотную не решалась – мало ли кто прячется в развалинах. Куда-то же делись люди!

Вскоре я вышла на знакомую площадь и почувствовала облегчение — идти оставалось недолго.

Возле парка, недалеко от моего дома, в тени деревьев притихла патрульная машина. Я заметила ее слишком поздно. Прятаться было бесполезно – патруль тронулся с места и направился ко мне. Посреди пустынной улицы я была как на ладони.

Машина остановилась в нескольких метрах. Из нее вышел крепкий мужчина в грязной синей форме и направился ко мне.

— Вы куда?

— Я? Я иду домой. У меня отобрали машину и избили.

Патрульный подошел ко мне, достал из чехла медицинский сканер и провел над моим животом. Наверное, проверял, беременна или нет.

— Где ваш дом?

— Тут недалеко. За перекрестком через квартал.

— Вы живете одна?

— Да, — соврала я.

— А где ваша машина? Вы сказали, ее угнали?

— Да, двое мужчин вытащили меня из машины, избили и уехали.

— Что вы делаете здесь? Разве не знаете, что комендантский час до девяти утра?

— Я иду пешком с другой части города.

— Садитесь в машину, подвезем вас до дома.

Я согласилась. Все-таки это надежней, чем добираться пешком.

Когда я увидела мой бывший дом, меня начало колотить так, что застучали зубы. Среди пустых домов и заброшенных соседских дворов он стоял бедной сироткой. На минуту мне показалось, что там уже давно никто не живет. Но, подъехав поближе, я увидела плотно завешенные окна и обрадовалась хотя бы тому, что стекла не выбиты и дом не разорен.

 Мы остановились у входа во дворик. Я поблагодарила патрульных за помощь и пошла по дорожке к входной двери. Но машина никуда не уезжала. Они ждали, пока я зайду в дом, а может, проверяли, действительно ли я здесь живу.

Во дворе было неопрятно: газон давно не стригли и не поливали, он пожелтел и спутанным жухлым ковром вперемежку с мусором устилал землю. Между кирпичиками дорожки, ведущей к дому, пробилась молодая трава. Я подумала, что Глеб давно съехал отсюда. А если и нет, то наверняка поменял код и стер мои биометрические данные из базы охранной системы. Тогда при попытке войти в дом в лучшем случае дверь просто не откроется. В худшем – сработает сигнализация и эти самые патрульные, которые упорно смотрели мне в спину, получат сигнал тревоги о попытке проникновения в жилище и заберут меня прямо в отделение.

Я подошла к двери и дрожащими руками набрала код. Система ответила отказом и просьбой попробовать еще раз. Тогда я прижала палец к силиконовой кнопке биометрической системы. Щелчок – дверь открылась. Глеб сменил код, но оставил вход для меня. Значит, ждал моего возвращения. Оглянувшись на патруль, я выдавила из себя улыбку и помахала им рукой. Водитель кивнул и завел машину.

С тяжелым предчувствием на душе я вошла в дом. Абсолютная тишина наводила на мысль, что тут уже никто не живет. Но все вещи были на месте. Даже мой плащ все еще болтался на вешалке в прихожей. Привычный запах и обстановка. Хотелось вздохнуть с облегчением: наконец-то я дома. Но что-то было не так…

Немного постояв в прихожей, я пошла к лестнице, ведущей наверх. Из-за приоткрытой двери гостиной послышались тихие голоса. Меньше всего мне хотелось встретить в доме каких-нибудь мародеров или бандитов. Я на цыпочках подошла поближе и заглянула: Глеб сидел перед включенным компьютером в своем любимом кресле и, кажется, спал.

— Глеб! – позвала я в полголоса.

Он поднял голову и обернулся, щурясь спросонья.

— Аня? Ты?

— Не ждал?

Глеб тут же вскочил и бросился ко мне. Я даже испугалась. Он остановился в шаге от меня и осторожно, как к горячему утюгу, кончиками пальцев прикоснулся к моему лицу. В его глазах было удивление, радость и страх. Он как будто увидел привидение.

— Аня… мне сказали, что ты умерла в Африке.

Вот оно что! Я и забыла, что меня больше нет. Наверняка Глебу одному из первых сообщили о моей смерти. Так что у него в гостиной, и правда, стояло привидение. Главное, чтобы они не успели сказать о моей безвременной кончине маме. Она может не перенести такого известия и уж тем более не выдержит моего внезапного воскрешения.

— Как видишь, жива. Хотя за последнюю ночь не очень…

Не дожидаясь приглашения, я села на диван.

— Но как? Мне сказали, что ты не вернулась из Африки, что почти все вы умерли. Мне позвонили с Центра, просили приехать, забрать твои вещи.

— А мама? Они не сказали забрать ее?

— Нет. Они сказали, что надо приехать сегодня и подписать какие-то бумаги. Но после того, что случилось сегодня ночью, вряд ли есть смысл туда ехать.

— А что случилось?

— Ночью Центр разгромили. Хорошо продуманное и подготовленное нападение антиправительственного отряда. Не понимаю, чего они добиваются… Налетели ночью, перебили охрану Центра. Им явно кто-то помогал, кто-то из работников. Иначе как половина повстанческой группы оказалась в самом Центре и начала нападение изнутри? В общем, вчера было серьезное побоище. Надеюсь, твоей мамы к тому моменту там уже не было.

— А если была? Если она до сих пор там? Глеб, надо ехать туда! Помоги мне, пожалуйста. Я видела, как там все взрывалось и горело. Потом туда ехали машины… много машин… там стреляли…

— Ты там была? – Глеб взял меня за плечи и повернул к себе. – Успокойся сейчас же! Что ты там делала?

— Мы с Ильей поехали за мамой. Он пошел в Центр и пропал, — Глеб отвел глаза, ему было неприятно слышать об Илье. — Я ждала его, ждала… потом у меня забрали машину, избили. Я ждала до утра и пришла к тебе.

— Почему ты сразу не обратилась ко мне? Как ты вообще оказалась в списках погибших?

— Глеб, не спрашивай. Я расскажу тебе, но не сейчас.

— Ладно. Не реви только. Сейчас я попробую связаться с коллегами. Они наверняка знают больше. Там наша группа целый день снимает. Я могу попробовать связаться с руководством Центра.

— Глеб, не надо. Никому не рассказывай, что я жива. Прошу тебя. Для них меня больше нет. Если ты все расскажешь, пострадаю не только я.

— А что им сказать?

— Пока ничего. Попробуй узнать, где моя мама. И я сразу уйду. Клянусь, что больше никогда не побеспокою. Только не говори, что я жива.

— Что ты такое говоришь! Ты не представляешь, как я переживал, пока ты была в Африке и как винил себя, когда мне сказали, что тебя больше нет. Хоть я и не понимаю, зачем ты все это придумала, но помогу обязательно. Если захочешь, расскажешь. Надеюсь только, что тебя не будут разыскивать и что ты никого не убила. Иди, умойся и переоденься. А я пока попробую что-нибудь узнать.

Глеб снова уселся за компьютер. Чтобы не мешать, я пошла на кухню. Голод мучительными спазмами терзал желудок. В холодильнике было пусто. Только заплесневевший кусочек сыра и несколько яиц лежало на полке.

— А что-нибудь перекусить есть? – крикнула я Глебу.

— Там в холодильнике. Извини, деликатесов не предложу. Сейчас даже обычные продукты перестали завозить. Сегодня обещали привести хлеб и крупы. Голяк вообще.

Я взяла сыр, намазала его остатками кетчупа и проглотила. Запах и вкус были отвратительными — как будто съела вонючий носок, щедро приправленный перцем. Но заботиться о вкусовых ощущениях не приходилось. Я поспешила наверх, в комнату, которая когда-то была супружеской спальней. В шкафу, сложенная аккуратными стопочками, лежала моя одежда. Не выбросил. Или еще не успел.

В ванной глянула в зеркало и ужаснулась: опухший нос, следы высохшей крови над губой, грязные разводы на лице от слез и пыли. Портрет завершали растрепанные волосы и перепачканная копотью одежда. И как патрульные ничего не заподозрили?

Включив воду, я попыталась отыскать хоть одно чистое полотенце. Скомканной горой, вперемежку с грязной одеждой, они валялись в углу ванной комнаты.

Из-под крана лилась холодная вода. За предыдущую ночь я так замерзла и устала, что перспектива попасть под ледяной душ меня не устраивала.

Я вышла из ванной, оставив дверь открытой. Не хотелось отрывать Глеба от поисков, но чистое полотенце и горячая вода были мне жизненно необходимы.

— Если поспешите, то успеете, — услышала я тихий голос Глеба.

Я выглянула в гостиную. Он сидел у компьютера и с кем-то разговаривал, воровато пригнувшись к монитору.

— Вышлите хотя бы патруль, — сказал он и обернулся. Я успела спряталась за шкаф и прислушалась.

— Где она сейчас? – услышала я женский голос виртуальной собеседницы.

— Дома, душ принимает. Но я не знаю, сколько она еще здесь будет.

— Задержи, в чем проблема?

— Надеюсь, наша договоренность в силе и вы выполните свое обещание?

— Все в силе.

Женский голос показался мне знакомым. Но выглянуть снова и попытаться разглядеть, с кем Глеб разговаривает, я не решилась. И так все было понятно: я снова ошиблась. Говорили явно обо мне. Он доложил о моем возвращении «куда надо».

Глеб отключил связь и встал из-за компьютера. Я быстро вернулась в ванную и заперлась. Через несколько секунд Глеб постучал в дверь и заботливо спросил:

— Может, воды нагреть? Горячей уже неделю нет.

— Нет, спасибо,— ответила я, стараясь сохранить спокойствие. — Привыкла в Африке к прохладной воде. Можешь заварить мне кофе или чай… что есть.

— Хорошо.

Глеб неторопливо спустились вниз по лестнице – отправился на кухню. Я включила воду еще сильнее, чтобы заглушить шум открывающегося окна. Только так я могла покинуть дом незамеченной. Одно плохо – ванная комната находилась на втором этаже, а единственное небольшое окно было слишком высоко, почти под потолком. Но когда в затылок дышат неприятности, пролезешь и в замочную скважину.

Я придвинула к стене корзину для белья и встала на нее, молясь, чтобы крышка не проломилась. Плетенка был доверху забита грязным бельем, но я все равно старалась не делать лишних движений и почти парила в воздухе. Окно открылось легко, но не полностью – конструкция рассчитана только для вентиляции, но никак не для аварийного выхода. Даже если бы мне удалось открыть окно до конца, то спуститься на землю целой и невредимой со второго этажа — вряд ли.

Выглянув в окно в надежде найти хоть какую-то зацепку, я увидела патрульную машину, плавно подруливающую к нашему дому. Она скрылась за углом, но я точно знала – это за мной.

Оставался последний вариант – добраться до черного хода и попытаться сбежать. Я вышла в коридор и, стараясь даже не дышать, спустилась по лестнице. Глеб возился на кухне, стоя спиной к входной двери. Я быстро прошмыгнула мимо и поспешила к черному входу.

Дверь оказалось запертой. Код, как назло, вылетел из головы. Я пыталась набрать комбинацию цифр, но система тихонько пищала, что код неверный.

— Куда ты? – услышала я за спиной. – И даже кофе не выпьешь?

Я обернулась. Глеб стоял в коридоре, посреди прохода и держал в руке чашку кофе.

— Советую тебе остаться здесь, — сказал он, — для твоего же блага.

Не долго думая, я кинулась к Глебу и ударила по чашке. Горячий кофе выплеснулся ему на грудь. Чашка полетела на пол. Глеб, ругаясь, как сапожник, стал срывать с себя рубашку, где уже красовалось парное коричневое пятно. Я воспользовалась моментом и, оттолкнув его, понеслась по коридору к главному входу. В дверь позвонили. Я глянула в монитор, показывающий площадку у дома: двое патрульных нетерпеливо топтались у двери. Мне оставалось только прошмыгнуть в гостиную и запереться.

С минуту было тихо. Забившись в угол, я смотрела на дверь, но в нее никто не ломился, не стучал, не дергал за ручку.

— Ань, открой, — Глеб деликатно постучал в дверь, как будто я закрылась, чтобы поразмышлять о вечном.

— Анна-Амалия Лемешева, откройте, — услышала я еще один мужской голос. – Не вынуждайте нас выбивать дверь. Если вы попытаетесь убежать, нам придется применить силу, а мы не хотим причинять вам боль.

— Что вам нужно от меня?

— Мы доставим вас во временный офис Центра евгеники.

— Зачем?

— Послушайте, этого мы не знаем, нам никто не докладывает, что и почему. Мы выполняем приказ.

Из окна гостиной патрульная машина была как на ладони. Возле нее стояли еще двое патрульных. Бежать было некуда. Корчится от электрошока, памятного еще с прошлой встречи со спецотделом, не хотелось.

Я подошла к двери и открыла. Меня тут же взяли под руки. Никто не стал меня скручивать, все было мягко, без силы, почти нежно, как будто мы, по-дружески обнявшись, собирались прогуляться по аллеям парка. Глеб стоял в стороне. Когда патрульные выводили меня из дома и бывший муж с сожалением смотрел нам вслед, я не выдержала и сказала:

— Интересно, что они тебе такого пообещали?

Он промолчал, отвернулся и пошел в дом.

Патрульные усадили меня в машину. Вскоре мы подъехали к небольшому зданию, возле которого толпились люди в форме, и стояло около десятка патрульных машин. На меня все же надели электрические наручники и проводили внутрь корпуса с зарешеченными окнами.

Оставив меня в небольшой комнате, где стоял только стол и два стула, патрульные удалились. Минут десять я разглядывая пустые стены и прислушивалась к происходящему за дверью.

Когда вошла Андриана, я почему-то совсем не удивилась. Это ее голос я слышала дома, это с ней разговаривал Глеб. Андриана была не одна. Рядом с нею по стойке смирно вытянулись двое телохранителей.

— Здравствуйте, Анна-Амалия, — сказала Андриана, усевшись напротив меня и улыбаясь доброй, почти отеческой улыбкой.

Я промолчала.

— Мы думали, что вы погибли в Африке.

— Как видите, неправильно думали.

— Может, кто-то еще жив, а мы не знаем?

— Только я и те, кого доставили на самолете… если они еще живы, конечно.

— Живы и быстро идут на поправку. Позвольте узнать, почему вы скрываетесь? Кто вам помогает?

— Никто. Я прилетела на том же самолете, что и остальные. Меня видели пилоты и врачи. Просто вышла из самолета позже – тошнило меня в туалете, знаете ли. Вышла – а никого уже и нет. Пошла домой пешком. Сегодня собиралась к вам, за мамой. И тут меня схватили и притащили сюда, как преступницу, в наручниках.

— Ну да, конечно. Анна-Амалия, давайте напрямую. Вы хотели скрыться, чтобы избежать ответственности за смерть коллег в Африке, — сказала Андриана и сменила улыбку на презрительное выражение.

— Вы что, серьезно? По-вашему, это я наколдовала болезнь? Вы еще ответите за все! Мы ждали помощи, мы сигнализировали о чрезвычайной ситуации, пытались выйти на связь. Это вы виноваты во всем! Это вам лучше бы спрятаться! – я выходила из себя.

— Тихо, тихо… расследование покажет, кто виноват.

— Где моя мама?

— У нас. Мы предвидели нападение на Центр и успели вывезти всех… почти всех. С вашей мамой все хорошо. Только она убита горем — ее дочь умерла. Понимаете? Вы для всех умерли.

— Я всего лишь хочу забрать маму.

— Понимаю…

— Отдайте мне ее.

— Отдадим непременно. Она нам не нужна. Но отдадим только взамен на вашу честность.

— Хорошо. Я прилетела на самолете вместе со всеми. Кто-то на выходе из самолета брызнул мне в лицо газом, и я отключилась. Очнулась на окраине города, пошла домой…

— Эту историю мы знаем. Вас пытался выкрасть и присоединить к своей группировке некий Илья – сын священника городской церкви. И вы его знаете. Так? Но нас интересует другое. Вы знаете, зачем вы ему нужны?

— Он просто хотел помочь. Мы друзья.

Андриана посмотрела куда-то мимо меня. Я невольно обернулась и увидела у себя за спиной монитор, по которому бежала неровная строчка.

— Это детектор. Так что врать бесполезно, — пояснила Андриана и кивнула на мои наручники. – Так вы знаете, зачем вы им?

— Кому «им»? Илья просто хотел мне помочь.

— Ладно, хватит играть. Скажите, где вы спрятали архив Лемешева Олега Вячеславовича?

— Что я спрятала? Какой архив? Вы про деда моего говорите? Да я даже никогда его не видела!

— Вы не врете. Странно. Вы ничего не знаете об архиве?

— Нет. Извините, что разочаровала вас.

— Ваше ехидство неуместно. Вы сейчас в очень сложном положении. Не знаю, как вам удается обмануть детектор, но я уверена, что вы врете. Ваш муж ничего не знает об этом, ваша мама тоже…

— Вы допрашивали маму? Какое вы имеете право!

— Сейчас вы не в том положении, чтобы говорить о правах. Я еще раз спрашиваю, где архив Лемешева?

— Вы совсем тупая? Или прикидываетесь? Я не знаю ни про какой архив!

— Анна-Амалия, я сделаю вид, что не слышала ваших оскорблений. Но хочу предупредить: архив вашего деда сейчас очень важен. Не для меня лично или Центра. Для всех нас. Он был одним из разработчиков процедуры «LL-211». Когда уже почти все было готово, он пытался сорвать ход экспериментов и уничтожить материалы по научным разработкам. Он утверждал, что процедура приведет к мутациям, что, собственно, подтвердилось на практике. Но тогда его просто уволили. Есть информация и показания свидетелей, что он продолжил исследования и добился значительных результатов.

— Я этого не знала. Мама никогда мне не рассказывала об этом, и я уверена, что она тоже ничего не знает.

— Возможно. Но у нас есть основания полагать иначе. Поймите, сейчас очень важно найти этот архив. Возможно, это единственный путь спасти всех нас и восстановить мир.

— О чем вы говорите? При чем здесь я, мама и мой дед?

— Хорошо. Предположим, я вам верю. Может, вы и вправду ничего не знаете или не помните. Но у вас есть время подумать и вспомнить.

Андриана встала и с двумя сопровождающими вышла из кабинета.

— Эй! Где моя мама? Мне надо с ней поговорить! – вскочила я со стула, но дверь захлопнули прямо перед моим носом. – Откройте!

Мое буйное поведение и угрозы не дали результата. Сбив руки до звона в суставах, я поняла, что своим шумным протестом не добьюсь ничего.

Что они хотели от меня узнать? Какой архив получить? Я пыталась вспомнить: может, мама, и вправду, что-то рассказывала мне, а я пропустила мимо ушей. Но если бы это было сверхважно для нас, вряд ли бы такие сведения выветрились из моей несчастной головы.

* * *

За окном, наглухо зарешеченным, смеркалось. Людей в форме и патрульных машин вокруг здания собралось даже больше, чем днем.

Мне жутко хотелось пить. Я постучала в дверь и прокричала:

— Эй, хотя бы воды принесите!

Никто не отозвался. Я постучала еще раз. Тишина.

Мечась по пустой комнате из угла в угол, как загнанный в клетку зверь, теряя терпение и проклиная себя за глупость, я встретила ночь. Даже свет мне включить не соизволили. Белую стену напротив окна озаряли лишь красно-синие блики от патрульных машин.

Я устала, меня мучили жажда и голод. Навязчивая мысль, что все будет очень плохо, если я вдруг захочу в туалет, не отступала и, кажется, только подтверждала мои опасения. Неужели они решили измучить меня, унизить, чтобы добиться признаний? Но признаваться мне было не в чем.

Стены как будто пульсировали и сжимались вокруг меня все плотнее и плотнее. Казалось, что в комнате нечем дышать. Захлестывала паника, подогреваемая приступом клаустрофобии и жаждой. Мне вдруг захотелось схватить стул и расшибить им окно, чтобы хоть кто-то пришел и объяснил, что происходит. Но решетки прочно ограждали стекло. Даже просунуть руку между прутьями и дотянуться кончиками пальцев до стекла не получалось.

Я снова и снова стучала в дверь и блуждала по комнате до головокружения. Наконец, кто-то подошел, на мгновение прислушался и открыл.

В комнату вошел высокий мужчина со светлыми волосами и в темной одежде. Он закрыл за собой дверь и направился ко мне. Я решила, что сейчас будут избивать, рухнула на пол и стала отползать в угол. Он остановился в шаге от меня.

— Анна, вставай. Быстро идем, нет времени, — он протянул руку.

Это такая уловка, подумала я, чтобы поднять меня с пола, сейчас точно будет бить… Мужчина присел на корточки, и в свете блуждающих огоньков от патрульных мигалок, я увидела его лицо. Белобрысый!

— Анна, пошевеливайся.

— Что ты здесь делаешь? Я никуда не пойду. Передай им, что я ничего не знаю об архиве и вообще…

— Я отвезу тебя к Илье.

— Ты знаешь Илью? Или это такой метод шантажа?

— Елки-моталки! Говорил я ему, что не пойдешь ты со мной. Повторяю последний раз: я отвезу тебя к Илье.

— Он жив?

— Да. Меньше слов, прошу тебя.

— Но я не могу уйти… Где-то тут они прячут маму.

— Ее здесь нет. Она у Ильи.

Это подействовало моментально. Я вскочила, как адъютант по тревоге. Белобрысый жестом приказал мне молчать и выглянул за дверь.

— Быстрее, идем за мной.

Я приготовилась бежать по коридору, но Белобрысый затолкал меня в соседнюю комнату и зашел следом.

— Жди, — сказал он и, не включая свет, нырнул под стол.

Я не могла устоять на месте, еле сдерживалась, чтобы не выскочить обратно в коридор и бежать, куда глаза глядят. Белобрысый быстро переодевался в патрульную форму. Свою одежду кое-как скомкал, сунул в сумку и почему-то спрятал в сейф.

Пока он замер у окна, разведывая обстановку снаружи, я заметила в темноте что-то странное и даже не сразу поняла, что это такое. Из-под стола торчали голые ноги в носках и темных ботинках.

— Кто это? Ты его убил?

— Нет. На время обезвредил. Но если ты хочешь полюбоваться его ногами, то мы можем застать момент пробуждения.

— Что с этим делать? – вспомнила я о браслетах электронных наручников, которые по-прежнему болтались у меня на кистях. Перед разговором с Андрианой их рассоединили, но от этого они не стали менее опасными. — Если я сбегу, их включат. Меня зашибет током.

— Чуть не забыл, – нахмурился Белобрысый, похлопал по карманам только что добытой формы и достал чип.

Наручники легко расстегнулись. С ехидной улыбкой он надел серебристые браслеты на волосатые ноги отключенного бугая, приговаривая: «Джага-джага, красавчик!». Бедняге предстояло неприятное пробуждение.

— Теперь слушай сюда, — Белобрысый выглянул в коридор. — Идем спокойно и уверено. Сделай лицо нормальным, а не таким, как сейчас. Вот так. Постарайся не дергаться. У нас минут десять, чтобы сесть в машину и быстро уехать. Поняла?

Я кивнула.

— Идем.

Белобрысый взял меня под руку, как заключенную, и вывел на улицу. Нас сразу же остановили двое охранников. Подозрительно поглядывая на меня, они долго теребили документы, которые сунул им Белобрысый, несколько раз проверили что-то по системе компьютерного контроля и наконец выпустили нас за ворота.

Войдя в роль, Белобрысый бесцеремонно подтолкнул меня к патрульной машине, дернул за ручку двери, но она не поддалась. Охранники смотрели на нас, не отрываясь. Белобрысый достал из кармана фонарик, посветил на номера и, не моргнув глазом, подошел к соседней машине.

Я оглохла от страха. Только сердце гулкими ударами билось где-то в ушах. Еще один промах, и мы попадемся.

К счастью, в этот раз Белобрысый не ошибся машиной – открыл дверь и затолкал меня на заднее сидение. Сам спокойно уселся на водительское место.

— Расслабься, пристегнись. Сейчас прокатимся с музыкой, — сказал он и включил сирену. Протяжный вой разнесся по кварталу. Охранники, сотрудники спецотдела и все, кто был у здания, повернулись и смотрели нам вслед.

— Обязательно столько внимания?

— Не обязательно, но желательно. Поверь, все, что они вспомнят на допросе, — как чуть не наложили в штаны от этого звука, и что мигалка красиво крутилась.

Как только мы оказались за пределами квартала, Белобрысый выключил сирену.

— Что с Ильей и мамой? Где они сейчас?

— Все нормально. Он сам тебе все расскажет.

— Откуда ты знаешь Илью?

— Оттуда. Ты задаешь слишком много вопросов.

— А вдруг ты не к Илье меня везешь? Ты же сотрудник Центра. Почему я должна тебе верить?

— Я знаю Илью много лет. Ходили в одну церковь. А то, что я работаю в Центре, еще ничего не значит. Ты тоже сотрудник, а вон какие финты выкидываешь!

Вскоре мы выехали за город. Ни один патруль нас не остановил. Значит, мое исчезновение пока оставалось незамеченным. Но удача не могла сопутствовать вечно, и, предвидя это, Белобрысый заранее подготовил другую машину и спрятал ее в кустах придорожной посадки за чертой города. На ней мы поехали дальше, бросив патрульный автомобиль прямо на дороге.

Когда мы свернули с главной дороги, я начала узнавать местность: крутой поворот, домики, знакомый перекресток, до хибарки Ильи оставалось недалеко. Мне не сиделось на месте, хотелось поскорее увидеть маму, убедиться, что с ней все в порядке.

Наконец мы затормозили у ветхого домика. Белобрысый загнал машину в ржавую, искореженную будку, которая когда-то была гаражом. Прямо оттуда вел ход в дом.

Там было темно, пахло плесенью и гнилым деревом. Только луна, лениво выплывая из-за туч, заглядывала в маленькие, затянутые паутиной окна, и разбавляла кромешную темноту бледным светом. Мы минули пустые комнаты и уперлись в двери подвала. Белобрысый простучал несколько раз, сделал паузу и постучал снова. Нам открыли.

Яркий свет ослепил меня на мгновение и я, щурясь и прикрывая рукой глаза, шагнула в комнату и сразу попала в объятия Ильи. Он обнял меня так крепко, что воздух из легких вырвался со свистом, как из сдавленной грелки.

— Осторожней, не задави, — услышала я мамин голос, — дай я тоже обниму.

Я обернулась и увидела маму. Она обняла меня нежно, прижалась горячей щекой к моей щеке и поцеловала. Как я ни старалась, не смогла сдержать слез. Мама тоже украдкой вытирала слезинки, улыбалась, но уголки губ предательски дрожали.

Она выглядела хорошо. Или просто я готовилась к худшему, и потому ее нынешнее состояние показалось мне просто прекрасным. Мама осторожно дотронулась до моего лица, нахмурилась, заметив синяк возле глаза, но спрашивать ничего не стала.

Илья топтался рядом. Его рыжий пес, растерявшись от такого количества людей, крутился под ногами. Не получив должного внимания, он отправился к Белобрысому и, нетерпеливо поскуливая от радости, мешал ему переодеваться.

— Ну что вы стоите? Идемте кушать. Анна наверняка проголодалась, — предложил Илья.

— Ой, что это я, — ожила мама, — война войной, а обед по расписанию.

С большим удовольствием я принялась за горячую кашу с мясом. Тепло, уютно, родные и друзья рядом – больше ничего и не надо. Мама сидела за столом напротив и, подперев щеку рукой, следила за каждым моим движением.

— Я знала, что ты жива…

Я смотрела в тарелку, потому что боялась снова разрыдаться. Слишком много произошло с того дня, когда мы в последний раз виделись. Как будто наступила другая жизнь. Как будто все это — не мое и не обо мне. Или все прошлое было не обо мне?

— Почему ты меня не дождалась? Я же сказал сидеть в машине до последнего, — укорил меня Илья. – И где, позволь узнать, моя машина?

— Угнали. Какие-то три урода пришли со стороны Центра. Поспрашивай, наверняка, кто-то из твоих друзей.

— Каких еще друзей?

— Ну, это же твои подельники разнесли Центр и надеются захватить власть?

— Я не связан с этими бандами идиотов. Они выбрали не те методы. В общем, ясно, про машину можно забыть.

— Где ты шлялся так долго? Неужели нельзя было как-то предупредить. Я ждала до утра, по челюсти схлопотала, к Андриане, стерве этой, попала…

— Я не мог знать, что именно в это время на Центр решат напасть. Пришел туда, ждал встречи с Андрианой. Потом меня отвели в какой-то кабинет, заперли. А когда все началось, я даже не мог выйти. Слышал, как стреляли, потом взрыв – и дым повалил. Если бы не Олег, я бы задохнулся, — кивнул Илья на Белобрысого. — Он помог найти твою маму. Мы смогли вывести ее из Центра и только к утру добрались до квартала, где я тебя оставил. Быстрее не могли – прятались. Приходим — ни тебя, ни машины… хорошо, что в соседних домах никто уже не живет. Я остался с твоей мамой, а Олег достал машину. Мы, кстати, сюда добрались не так давно.

— Прости, Илья. Я знаю, что виновата. Но мне тоже досталось. Я ждала до утра, потом пошла к Глебу. Не смотри на меня так! Куда мне было еще идти? Он тут же позвонил Андриане и все доложил. Кстати, никто из вас не знает, что она от меня хотела? Что за архив и документы моего деда? Мама, можно узнать?

Мама пожала плечами и, как невинное дитя, захлопала глазами:

— Я же сказала этой дамочке, что мой папа все сжег и ни ты, ни я ничего не знаем об этом.

— Меня проверяли на детекторе! И все равно не поверили, что я ничего не знаю. Зачем им какие-то документы столетней давности?

— Все просто, — вмешался Белобрысый. – Они считают, что разработки твоего деда могут что-то прояснить и помочь найти выход из положения. Им начхать на толпы беременных женщин, начхать на мутации, а на тебя – тем более. Есть проблема посерьезнее. Кто поставлял материалы и технику для процедуры нановкрапления Америке? Правильно, Европа. И впереди планеты всей скакал Центр – процедуру разработали именно там, хоть он и по-другому во времена твоего деда назывался. Серьезных проверок процедуры не было. Все хотели побыстрей нажиться на сенсационном открытии. Только твой дед твердил, что рано, что опасно. Но кто его слушал… Уволили и все дела. Куча конвенций и разных соглашений, куча бумаг, подтверждающих надежность и безопасность, процедуры были подписаны Центром и нашим правительством. Можно сказать, за десятилетия Европа подсадила весь мир на «LL-211». И что мы имеем сейчас? В Америке ситуация еще похлеще, чем у нас. Если что-то срочно не придумать, будет война. Вот они и цепляются за каждую ниточку. Ты оказалась одной из них.

— Откуда ты все это знаешь? – от удивления каша застряла в горле.

— Я работаю в отделе компьютерной безопасности. Если я и могу защитить его от утечки информации, то от себя защитить – никак. Они даже не подозревают, как интересно читать их отчеты правительству и документы с пометкой «Совершенно секретно», — самодовольно хмыкнул Белобрысый.

— Догадывалась, что ты чокнутый. Но ради чего ты это делаешь? А ты, Илья, чего добиваешься? Вижу, в оба в курсе дел.

— Просто хотим побыстрее унести ноги отсюда, пока еще есть шанс. Неужели ты, зная все это, осталась бы ждать больших проблем? – прищурился Белобрысый. – Грядет великий Армагендец. Я, например, хочу быть подальше от него.

— Сколько у нас времени? – спросил Илья Белобрысого.

— Меня сегодня и завтра искать точно не будут – я взял выходные.

— Это если они не узнают, что ты помог Анне сбежать. Так?

— Не узнают. Меня никто не вспомнит. Я провел Анну по документам, естественно, липовым. Они сами нас выпустили.

— А камеры наблюдения?

— Упс! Нечаянно перестали работать, — пожал плечами Белобрысый.

— Но Анну-то искать будут…

— Будут. С этим я ничего не могу поделать. Да и, по последним сведениям, тебя тоже ищут.

— Что теперь делать? – спросила я. — Мы же не будем сидеть тут вечно?

— Завтра ночью мы улетаем, — ответил Илья.

— Куда?

— В Африку.

— Я туда больше не вернусь.

— У тебя есть другие предложения? Мы можем улететь только туда. Сегодня был первый самолет с переселенцами, на который мы опоздали. Из-за тебя, между прочим, — упрекнул Илья. – Если не успеем и завтра – все, конец.

Я вздрогнула, вспомнив Африку и все те ужасы, которые пришлось пережить. Духота, пыль, невыносимая жара… неужели придется возвращаться в это пекло? Но Илья был прав: путевку в рай нам никто не даст, а жить здесь, где пахнет войной, голодом и болезнями, да еще с пожилой мамой, без работы и в вечном розыске – это заведомая гибель.

— Мама, а ты хочешь лететь?

— Знаешь, после подвала мне все равно, с какой стороны будет светить солнце, лишь бы светило.

— Илья, а мы сможем когда-нибудь вернуться?

— Сможем, но ты сама не захочешь, поверь.

После ужина мы сразу легли спать. Все устали, а впереди ждал сложный день.

* * *

Утром разбудил Илья.

— Там покушать найдете. Мы с Олегом по делам. Вернемся к обеду.

— По каким делам?

— Узнать, что там с самолетом, когда вылет. Нужно вещи кое-какие достать, технику и продовольствия немного. Никуда не выходите, сидите тихо.

Белобрысый и Илья ушли, а мне уже было не до сна. Как только за ними закрылась дверь, я начала нервничать: терзали тревожные мысли и нехорошие предчувствия, но больше всего я боялась, что Илья и Олег могут не вернуться. Что тогда?

Мама тоже не спала. Мы приготовили обед из того, что нашли в доме, зачем-то прибрались и вымыли пол. Ожидание напрягало. Илья и Олег задерживались. Мы прислушивались к каждому звуку и скрипу. Даже пес лег у самой двери, навострил уши и тоскливо поскуливал, дожидаясь хозяина.

Ближе к вечеру, когда мы уже тихо сходили с ума, к дому подъехала машина. Как только Илья зашел в комнату, я сразу поняла – что-то не так. Он был хмур и задумчив. Олег зашел следом и, не сказав ни слова, направился в соседнюю комнату, включил компьютер.

— Илья, что случилось? Нам собираться?

Он молчал. Я осторожно коснулась его плеча, и он весь затрясся, как в ознобе. Илья плакал. Отмахивался от моих прикосновений, отворачивался и прятал лицо. Меня парализовал страх. Случилось что-то ужасное. Даже неугомонный пес попятился от хозяина, лег под стол, положил морду на лапы и замолк.

— Илья…

— Самолет сбили, — ответил он коротко, схватил со стола пластиковую бутылку и, сдавив ее до треска, стал быстрыми глотками пить воду.

— Какой самолет? Тот, на котором мы сегодня летим?

Илья, не допив, вылил остатки себе на голову. Мокрые волосы сосульками облепили лоб. По темному пиджаку побежали прозрачные струйки.

— Сбили самолет, который улетел вчера.

— Кто сбил?

— Введено военное положение. Небо под особым контролем. Теперь улететь может только самолет, получивший специальное разрешение властей.

— А сбили почему? За что?

— Приказано никого не впускать и не выпускать.

— Но там же были мирные люди!

— Что такое три десятка человек, когда речь идет о национальной безопасности?

— Там было тридцать человек?

— Тридцать четыре.

У меня отняло речь. Тридцать четыре человека! Они ведь не делали ничего плохого, не взрывали, не убивали, а просто хотели мирной жизни, пусть даже на другом конце земли.

Снова стечение обстоятельств вылилось в величайшую удачу и спасло мою жизнь и жизни моих близких. Теперь я и ногой не ступлю на трап самолета, если буду хоть на толику сомневаться, что он не разлетится в воздухе огненным фейерверком.

— Мы никуда не летим? – спросила я, уже догадываясь об ответе.

— По крайней мере, сегодня, — ответил Илья.

— А что же дальше? Мы же не можем вечно сидеть тут. Нас найдут, я в этом не сомневаюсь.

— Пару дней отсиживаться все равно придется. Конечно, глупо надеяться на то, что военное положение отменят. Но, может быть, выход найдется… должен найтись.

— Мы можем попробовать добраться наземным путем, — сказал Белобрысый, не отрываясь от монитора компьютера, — но это, во-первых, долго, и время не на нашей стороне, а во-вторых, без чипов и документов нас не выпустят.

— Но у нас же есть чипы, хоть и чужие. Разве нет? – вспомнила я.

— Да, у Олега и у меня чипы есть — и настоящие, и поддельные. Тот, который я тебе дал, уже не годится – его можно выкинуть. Что ты жива, в Центре уже знают. И под каким именем скрывалась, тоже наверняка определили. Пока мы сделаем новый чип, пройдет немало времени. И есть еще одна проблема: твоя мама без чипа. Даже если мы сделаем его, все бесполезно. Пожилого человека стразу заметят, пробьют по базе, и мы все попадемся.

Мама виновато опустила голову.

— А если вы оставите меня здесь, а сами уедете? – несмело предложила она.

— Нет, без тебя я не поеду!

— Даже если мы оставим вас здесь, вряд ли сможем добраться до Африки. Это не одну границу пересечь надо, не один пост обмануть. Нас поймают все равно.

На этом наш разговор был окончен. Мы приготовили ужин, молча поели. Олег вернулся к компьютеру, и мы старались ему не мешать – надеялись, что он найдет решение проблемы.

Мама чувствовала себя плохо. Переволновалась, и сердце захлебывалось в аритмии. Я постаралась ее успокоить и уложила спать. Она еще долго ворочалась с боку на бок и, наконец, уснула. А я не смогла сомкнуть глаз — таращилась в черный потолок и ловила за хвост сбивчивые мысли.

В комнату зашел Илья и тихо, стараясь не шуметь, стал что-то искать на столе среди бумаг. В свете тусклого ночника его лицо выглядело постаревшим, под глазами залегли длинные тени ресниц.

— Не спишь? — прошептал он, заметив, что я шевелюсь.

— Нет.

— Хочешь пойдем, подышим воздухом?

Мы вышли на улицу, но отходить далеко от дома не стали. Было очень темно, я с трудом различала дырявый забор всего в нескольких метрах от нас. Высокое звездное небо перемигивалось миллионами огней, луна то выныривала, то вновь скрывалась за сизыми обрывками облаков. Казалось, если прислушаться, можно различить шепот вселенной и тихий скрежет вращающейся планеты. Давно я не чувствовала такой тишины. Тишины, от которой начинает кружиться голова.

Мы стояли рядом, плечо к плечу, упершись спинами в стену дома. Сквозь рукав легкой куртки я ощущала тонкое тепло, исходящее от Ильи. Мне не было холодно, но отчего-то мелкая дрожь колотила так, что стучали зубы. И чем сильнее я старалась унять эту непонятную тряску и расслабиться, тем сильнее меня знобило.

— Замерзла? – Илья подвинулся ближе и осторожно обнял меня за плечи.

— Нет.

— Ты так трясешься, что сейчас развалишь мой бедный дом.

От этой нечаянной близости трясло еще сильнее. Илья протянул руку, прижал меня к себе. Я слышала, как бьется его сердце, чувствовала его запах и понимала, что сейчас не время для подобных ощущений. Не время и не место. Хотя разве любовь утруждает себя своевременностью?

— Иди в дом. Прохладно, еще не дай бог простудишься, — сказал Илья.

— Ладно. А ты не пойдешь?

— Выпусти Шалопая, я его выгуляю и скоро приду.

— Хорошо.

Илья неохотно отпустил меня. Наверное, он и сам испугался этих сантиментов. А я сделал вид, что даже не заметила, что произошло. Вроде как негласный договор: это был просто дружеский жест и акт безвозмездного согревания замерзающей женщины.

Стараясь не зацепиться за что-нибудь в темноте, я осторожно ступила на шаткий порог. Илья скрылся за углом дома. Как только я отрыла дверь в подвал, тут же в щель пролезла рыжая морда Шалопая. Дальше удерживать его было невозможно – увернувшись от поводка, он чуть не сбил меня с ног и с конским топотом понесся на волю.

— Шалопай! Ко мне! – скомандовала я.

Но пес уже налегал на дверь, ведущую на улицу. Я побоялась, что он сейчас вырвется наружу и торжествующим лаем оповестит всю округу о том, что в заброшенном доме живут не только мыши. Схватив за ошейник, я постаралась оттащить Шалопая обратно в подвал. Но пес лишь недовольно проурчал и умудрился-таки открыть дверь.

Как ни странно, на улице он сразу успокоился, принюхался к земле и, не проронив ни звука, потащил меня за угол дома – спешил к хозяину. Я была всего лишь ненужным тормозом и потому отпустила ошейник, надеясь, что кличка никак не соответствует истинному характеру пса. Он любил подурачиться, но в нужный момент отличался почти сознательной благоразумностью.

Я хотела убедиться, что Шалопай остается под присмотром Ильи. Пес, виляя хвостом и не отрывая нос от земли, побежал в сад. Хотя эти несколько кривых деревьев и заросший кустами клочок земли назвать садом можно было лишь с натяжкой.

Луна снова выглянула из-за облаков. Среди живой изгороди кустов и высокой травы на коленях стоял Илья. Его руки были сложены, голова опущена. Он молился. Шалопай подбежал и, ткнувшись носом в руки хозяина, сел рядом и жалобно заскулил.

Несколько минут я наблюдала за этой картиной. Но потом вдруг подумала, что Илья не захотел молиться перед свидетелями, а я так бессовестно подглядываю за его уединением.

Я вернулась в дом. Прошло десять минут, полчаса, почти час, а Ильи все не было. Олег, который по-прежнему оставался для меня загадочным Белобрысым, похоже, тоже забеспокоился и пошел проверить, куда подевался друг.

Когда дверь наконец открылась и в комнату прошмыгнул Шалопай, я испугалась: Илья с Олегом были не одни. Вслед за ними зашел еще кто-то, но в тусклом свете ночника я не успела разглядеть незнакомца. Они сразу направились в дальнюю комнату, которая служила кухней. Илья поднес палец к губам и жестом показал следовать за ними.

В кухне включили свет, и я наконец разглядела ночного гостя. Это был Феликс! Похудевший, побледневший, заметно осунувшийся – но все тот же Феликс. Я бросилась к нему с объятиями.

— Ну как ты, Аномалия? Жива, здорова… Я так боялся, что Илья не успеет, — Феликс внимательно осмотрел мое лицо с отметинами недавних побоев.

— Все нормально. Ты как?

— Ай, жив – и это главное, — отмахнулся Феликс, хотя было видно — чувствует он себя пока не очень хорошо. – Прости, что оставил тебя одну там, в Африке. Я не думал, что так получится…

— Давай не будет об этом. Скажи лучше, что ты тут делаешь?

— Что, что… пришел вас спасать.

— Анна, посиди спокойно, дай поговорить, — осадил меня Белобрысый.

Пока Илья и Олег пересказывали события последних дней, Феликс смотрел на меня и подмигивал, стараясь подбодрить. Но чем больше говорил Илья, тем серьезнее и угрюмей становился Феликс. Когда ему рассказали о сбитом самолете, он снял очки и опустил голову. Несколько минут Феликс молчал и задумчиво терзал салфетку, попавшую под руку. Когда бумага была изорвана в мохнатые клочки, он наконец вышел из задумчивого оцепенения и сказал:

— Я знал, что нужно уносить ноги отсюда как можно раньше. Знал, что все идет к этому. Рассчитывал остаться в Африке с Аномалией и там дожидаться вашего приезда. Но, увы, все планы – коту под хвост. В любом случае, здесь оставаться нельзя. Это верная гибель, да еще для многих и за решеткой.

— И что ты предлагаешь? – Илья смотрел на Феликса с надеждой.

— Ну что ж, у нас остается последний вариант. Иногда для того, чтобы победить, нужно объединиться с врагом.

— Что ты предлагаешь? Сдаться этой мымре? – возмутилась я.

— Не совсем. Я предлагаю дать ей то, что она хочет — архив твоего деда.

— Феликс, и ты туда же! Я вообще в глаза не видела никакого архива! У меня его нет!

— У меня есть.

Мы открыли рты, в буквальном смысле слова. Не только меня ошарашила эта новость. Олег и Илья замолчали от изумления.

— Ну что вы так смотрите? – Феликс поднялся со стула и начал расхаживать по комнате. – Я не говорил вам об этом, чтобы не рисковать лишний раз.

— Но откуда у тебя архив?

— Мой отец много лет работал с твоим дедом. После увольнения они продолжили исследования. К сожалению, профессор Лемешев рано скончался. Но все документы и разработки он оставил моему отцу, а так же просил его позаботиться о вас.

Феликс рассказал, как решил пойти по стопам отца, и все разработки по процедуре нановкрапления перешли в его руки. Он надеялся повлиять на происходящее изнутри и сделал все, чтобы попасть в Центр евгеники на работу. Но бороться против системы было бесполезно и опасно: как только он попытался высказаться против процедуры и инициировать более глубокое исследования «LL-211», его сразу осадили и намекнули, что если он будет упорствовать и «совать палки в колеса», его в лучшем случае просто уволят. Дело приняло слишком серьезный оборот. Остановить воз, стремительно несущийся к пропасти, было не по силам одному человеку, все его действия были именно «палками в колеса», не больше.

— Мой отец всегда говорил: люди никогда не поверят, что бессмертие – зло, потому что оно дает им желаемое – бесконечность и свободу. Хотя, на самом деле, это всего лишь чувство бесконечности, а свободы у них никогда и не было. Отец говорил, что надо искать другой выход: просто оставить шанс, а дальше все в воле Господа, — сказал Феликс. – Наши родители были верующими людьми, ходили в церковь. Кстати, там они и познакомились со священником — отцом Ильи. Он помогал нам, чем мог, призывал смириться и принять все таким, как есть. Но я не мог. Не принималось…

Феликс понимал, что последствия тотального нановкрапления необратимы. Он начал искать единомышленников: ученых, церковь, людей, чудом избежавших нановкрапления. К сожалению, таких осталось немного. Через некоторое время ему с Ильей, который стал его лучшим другом, удалось собрать вокруг себя достаточное количество людей, но их все равно было слишком мало, чтобы открыто выступить против существующего порядка. Да и никто из них не хотел противостояния и войны, они просто хотели жить по-другому. Африка оставалась единственным местом, где они могли скрыться. Кому-то удалось улететь туда раньше, кому-то не удалось…

— Надеюсь, Аномалия, ты уже поняла, что экспедиция была неслучайной. Нам нужно было остаться там, но все сложилось иначе. Однако этот вариант я все еще считаю лучшим – там нас никто не достанет. Думаю, миру теперь будет не до этого.

— Боюсь, мы теперь туда не попадем, — Илья подошел к иконе, стоящей в углу на комоде и зажег свечу. — Первый самолет сбили, второй тоже собьют.

— Вы отдадите Андриане все материалы по разработкам Лемешева в обмен на самолет и санкцию на вылет. Архив все равно бесполезен – Лемешев с моим отцом, к сожалению, не успели завершить исследования. Хотя, может, чем-то эти документы и помогут Центру.

— Ага, так они и разбежались давать самолет и санкцию, — Белобрысый практически слово в слово повторил мои мысли. – Засадят за решетку и все.

— Ну, скажем прямо, других вариантов нет. Останемся здесь – рано или поздно нас найдут. Если есть хоть один шанс, что Андриана пойдет на это соглашение, надо им воспользоваться.

Феликс достал из портфеля увесистую папку и положил на стол.

— Вот, это рукописи и заметки профессора Лемешева. Там есть еще диск с электронной базой его разработок. Илья, договариваться с Андрианой поедешь ты. Я пока останусь в тени – вдруг придется вас выручать. Про меня ни слова.

— Где нам ее искать теперь?

— Уже поздно. Думаю, она дома. Попробуем связаться через спутник. Олег, организуешь?

Илья взял папку и кивнул Белобрысому. Тот нехотя встал и, что-то бурча под нос, принес ноутбук. Ему, как и мне, этот план был не по душе.

— А не вычислят? – спросил Илья.

— Обижаешь, — Белобрысый бросил на него оскорбленный взгляд.

* * *

Битый час мы пытались наладить связь. Абонент не отвечал.

— Может, она теперь дома не объявляется? Да и охрана у нее наверняка, как у президента, — нервничал Илья.

— Я знаю, где она живет, — сказал Феликс. – Не думаю, что это хорошая идея, но вариантов, и правда, не густо. Ждать до утра не вижу смысла: если даже мы сможем встретиться с ней завтра, то вряд ли наша встреча будет тет-а-тет.

— Так что, я поехал?

— Да, езжай, — немного подумав, сказал Феликс.

— Можно мне с Ильей? – предложила я. – Если он поедет один, она может решить, что это обман. Архив-то ждут от меня.

— Нет! – замотал головой Илья. – Я поеду один или с Олегом.

— Олегу лучше на глаза не показываться. Если что, он завтра еще сможет выйти на работу, а это немаловажно, — заметил Феликс.

— Ага, — мрачно сказал Белобрысый, — если я еще не в розыске.

— Феликс, почему мне нельзя? Ты же сам сказал, нам так и так крышка. Мы же ничего не теряем!

— Вы едете к женщине? – вдруг подключилась к беседе мама. – Женщине с женщиной легче найти общий язык.

Мы так не считали, но возражать никто не стал. Мне, конечно, было боязно ехать к этой стерве, но, по крайней мере, я избежала самого неприятного – пустого ожидания.

Через несколько минут мы с Ильей уже сидели в машине. Феликс волновался и без умолку раздавал напутствия. Белобрысый молча курил в стороне. Актер из него никудышный: как он ни старался держать маску спокойствия, дрожащий в темноте огонек сигареты выдавал, что и его нервишки пошаливают.

Дом Андрианы стоял на окраине города, так что под бдительный контроль патрулей мы не попали. Остановившись у большого двухэтажного особняка, мы еще несколько минут молча сидели в машине. Трусили оба. Надеялись, что вот-вот каким-то чудесным образом позвонит Феликс и скажет, что необходимость встречи с этим монстром в юбке отпала.

В окнах на втором этаже горел неяркий свет. Там тоже не спали. Я впервые задумалась, живет Андриана одна или с мужем, есть ли у нее дети. Хотя, скорее всего, компанию ей составляют несколько крепеньких здоровячков из охранной службы.

— Уверена, что там целый взвод с гранатометами, — предположила я, — и снайпер на крыше.

— Умеешь ты вселить уверенность, — натянуто улыбнулся Илья. – Ну что, идем?

Ступив на дорожку, ведущую к входной двери, я пожалела, что согласилась на эту авантюру, да еще и сама вызвалась участвовать. Илья все время оглядывался и на всякий случай оставил декоративную калитку ограды открытой. Но все было тихо. Никто не стрелял нам по пяткам и не орал «Стоять! Руки вверх!».

Перед дверью мы снова остановились и несколько минут не решались нажать на звонок. Хотя, наверняка, система безопасности дома уже обнаружила незваных гостей. У меня чесалось между лопатками – все время казалось, что именно туда сейчас угодит пуля снайпера. Наконец Илья нажал на звонок. Почти сразу открыли.

На пороге стояла Андриана. В обычном домашнем халате. Совсем без косметики. Глаза покрасневшие и опухшие — не то от слез, не то от бессонницы. Уставшая и разбитая, она была не похожа на ту стервозную красавицу, какой я ее знала. Самое странное – она совсем не удивилась, не испугалась, а только устало отошла в сторону и жестом пригласила дом.

Мы вошли.

— Проходите. Чай? Кофе? – обыденно спросила Андриана, так, будто мы давние друзья и зашли на огонек.

— Нет, спасибо. Мы по делу, — ответил Илья.

— Ну, по делу, так по делу.

Андриана пригласила нас в гостиную, извинилась, что неубрано и отлучилась на пару минут на кухню.

В гостиной царил полумрак. На диване лохматой горой лежал плед. На столике в переполненной пепельнице дымилась сигарета. Я занервничала еще сильнее: вряд ли Андриана курит. Значит, в доме еще кто-то.

Андриана вернулась быстро и принесла нам две чашечки кофе. Мы сидели притихшие и ошарашенные таким неожиданным приемом. Она взяла почти истлевшую сигарету, стряхнула пепел и затянулась, прищурив глаза.

— Вы, наверное, удивлены, что я впустила вас в дом и не зову охрану? – Андриана затушила окурок. – Чтобы вы немного расслабились, скажу: я не боюсь ни вас, ни кого бы то ни было. Сейчас меня волнуют вещи пострашнее. Так что успокойтесь и пейте кофе. Или мне все-таки стоит вызвать охрану?

— Не надо. Мы с миром, — ответил Илья.

— В условиях войны это звучит как шутка. Ну да ладно. Чего вы хотите?

— Нам нужна ваша помощь, — начал Илья. – А мы, в свою очередь, поможем вам.

— Мне? Это каким же образом, интересно? – ухмыльнулась Андриана.

— Мы отдадим вам архив профессора Лемешева.

Андриана бросила на нас недоверчивый взгляд. Ее равнодушие сменилось удивлением — этого было не скрыть.

— Вы же сказали, что у вас его нет. И детектор подтвердил, что Анна и ее мать не врут. Как это понимать?

— Они ничего не знали, это правда. Мы нашли сына еще одного ученого, который работал с Лемешевым после его увольнения. У него случайно сохранился этот архив. Ему эти бумаги не нужны, он отдал их за небольшую плату.

— И кто же это?

— Мы сохраним это в тайне. Поймите правильно, человек хочет жить спокойно. Он тут вообще не при чем.

— Ладно, — пожала плечами Андриана, — как хотите. Сейчас это и не важно. Меня интересует другое – почему вы решили отдать архив?

— Мы хотим покинуть страну… и вообще Европу.

— Зачем?

— Мы просто хотим быть подальше отсюда и от войны.

— И где же находится это «подальше»? Бежать некуда, все бесполезно.

— Есть одно место. Африка.

Андриана снова недоверчиво посмотрела на нас и задумалась, прихлебывая горячий кофе.

— Предположим. Но как вы собираетесь там жить? Где?

— В племени. Некоторые я посещал во время миссионерских поездок, меня там знают и примут.

— Вы не сможете там жить. Жара, болезни, новые условия – вряд ли организм адаптируется. Анна уже испробовала все эти прелести на себе. Разве нет?

— Если бы не внезапная болезнь, все было бы нормально, — сказал Илья. – Да, Анна?

— Да, — только и выдавила я из себя.

— К тому же, они слишком понадеялись на приборы и прочие технические средства и совсем забыли об элементарных средствах безопасности, — продолжал Илья, уже не надеясь на мое красноречие.

— Вы уверены, что сможете там жить? – допытывалась Андриана. Такая забота показалась нам странной. Мы с Ильей переглянулись.

— Да, — ответил он, — уверены. Но нас не выпустят без санкции правительства. Один самолет уже сбили. Вчера. Андриана, вы сможете помочь нам?

— Думаю, смогу.

Папку с обещанными материалами Илья положил на столик.

— Не знаю, помогут ли вам эти бумаги. Надеюсь, что да.

Она даже не взглянула на папку, совсем недавно представляющую для нее важнейшую цель. Вместо этого она закрыла лицо руками и расплакалась.

Мы опешили. Монстр, уставший и сломанный, плакал, стыдливо пряча слезы. Если бы мне кто-то сказал, что такое возможно, я бы ни за что не поверила. Я вообще не думала, что эта женщина умеет плакать.

— Вы не представляете, как вы вовремя! — Андриана наконец вытерла слезы и встала с дивана. – Что-то подсказало мне не вызывать охрану, когда я увидела вас. За архив, конечно, спасибо. Хотя я не думаю, что он сможет что-то изменить — слишком поздно. Конечно, я помогу вам улететь. Но теперь прошу вас о помощи. Это важно лично для меня. Подождите минуту.

Андриана выбежала из комнаты. Мы замерли от изумления.

— Точно за охраной, — предположила я.

Она вернулась в гостиную не одна. В полумраке комнаты я решила, что это ребенок. Он держался за руку Андрианы и неуклюже переставлял ноги. Длинная ночная рубашка мешком болталась на худеньком тельце. Что-то было не так. Какое-то смутное чувство заставляло вглядываться в ребенка: нескладный, сгорбленный, голова слишком большая, ручки и ножки тоненькие.

Увидев наше замешательство, Андриана включила верхний свет. Я похолодела от ужаса.

— Боже мой! – прошептал Илья.

— Это моя дочка, — с нежностью сказала Андриана. — Лилечка. Лиля, поздоровайся с гостями.

— Драс-ту-те, — прохрипела девочка.

На мгновение мне показалось, что Андриана не в себе. Или это у меня оптический обман, или я тоже… того. Перед нами стояла не девочка, а маленькая старушка в детской ночной рубашке.

— Лиля тяжело больна. У нее прогерия – преждевременное старение организма. Лилечке всего семь лет. Никто не знает, сколько она еще проживет… если это можно назвать жизнью.

Андриана села на диван и усадила Лилю на колени. Девочка смотрела на нас недоверчиво, прижимаясь к маме.

История Андрианы оказалась недолгой, но печальной. Еще на стадии беременности врачи выяснили, что ее будущий ребенок будет не таким как все. Ей советовали сделать аборт, но она не смогла пойти на это – слишком долгожданным был этот ребенок, от слишком любимого мужчины, который погиб в автомобильной катастрофе, так и не узнав, что станет отцом.

Когда ребенок появился на свет, только должность и особое положение Андрианы смогли спасти его от спецклиники. Таким, как Лиля, среди нормальных людей места не было. Андриана добилась разрешения оставить дочку дома под строгой подпиской никому и никогда не показывать этого уродца. С замиранием сердца она наблюдала за взрослением ребенка, надеясь, что случится чудо и все обойдется. Дорогие препараты, лучшие врачи – ничего не помогло. В три годика появились первые признаки страшной болезни. Андриана выслуживалась, как могла, бралась за любую работу по распоряжению правительства, лишь бы дочка осталась с ней.

— Я не знаю, что будет завтра, — говорила Андриана, поглаживая Лилечку по жиденьким волосикам. – Я больше не могу ручаться, что дочка останется со мной. Да и в нынешних условиях вряд ли я долго смогу скрывать ее существование. В любой момент могу получить пулю в лоб. Или меня уволят к чертовой матери… или посадят, как козла отпущения. Что тогда будет с ней? Вы понимаете?

Мы лишь кивали.

— Прошу вас, возьмите ее с собой. Вы хорошие люди и не сделаете ей ничего плохого. А я обещаю, что вас выпустят из страны. Я обеспечу вас всем необходимым, никто никогда не узнает, где вы, только возьмите Лилечку с собой. Может, там она проживет дольше.

Андриана снова начала плакать. Девочка, вглядывалась в лицо мамы и тоже вот-вот готова была разрыдаться.

— Конечно мы возьмем Лилю, — спохватился Илья. – Не беспокойтесь. С ней все будет хорошо.

— Спасибо.

У Андрианы запищал телефон. Она вытерла слезы и подняла трубку. Ее голос снова стал резким и уверенным. После короткого разговора она обратилась к нам:

— Вам пора. Ко мне сейчас приедет министр. Когда вы вылетаете?

— В шесть вечера с частного аэродрома на севере города, — ответил Илья.

— Хорошо. В половину шестого я буду там с Лилей. Что еще я могу для вас сделать? Может, нужна провизия, одежда?

— У нас все приготовлено.

Андриана провела нас до двери.

— Анна, простите меня за все. Поймите…

— Не надо ничего говорить. Я все понимаю. Вы тоже простите меня.

— Я помогла бы вам, даже если бы не Лилечка.

— Андриана, можно еще кое о чем попросить? – я решила воспользоваться моментом.

— Конечно.

— Я обещаю, что всегда буду с вашей дочерью и буду ухаживать за ней, как за родной. А вы пообещайте, что отпустите с нами даже тех, кого никогда бы не отпустили.

— Вы о ком?

— Просто пообещайте. Они нужны нам там. Без них мы не справимся.

— Если нужны, обещаю.

Мы вышли во двор, быстро сели в машину и поехали домой. Мутная полоса рассвета белела на востоке.

* * *

Днем Феликс привез гостя. Точнее гостью. Ирина, бледная и ослабшая после болезни, с серыми кругами под глазами, вошла в тесный подвальчик и осталась с нами. Как же я рада была видеть ее живой и здоровой! Порываева и Смольскую тоже спасли, но они до сих пор находились в больнице.

Ира за это время сильно изменилась: раньше всегда веселая и озорная, теперь стала серьезной и молчаливой. Произошедшее в Африке заставило ее посмотреть на свою жизнь по-другому. Она больше не хотела работать на организацию, которая бросила нас умирать на другом конце земли. Здесь ее больше ничего не держало – не осталось ни родственников, ни друзей: единственного брата убили месяц назад при оказании сопротивления служащим спецотдела. Его беременную жену силой увезли на аборт. Больше о ней ничего не известно.

Ира согласилась лететь с нами, хоть ей, так же как и мне, не нравился конечный пункт назначения. Но других вариантов не было.

Вечером, собрав вещи и заколотив двери домика, мы отправились на аэродром. Там нас уже ждал небольшой самолет и машина Центра евгеники. Ни сотрудников, ни охраны видно не было, но мы все же решили перестраховаться: остановили микроавтобус возле выхода на взлетную полосу и договорились, что никто из машины не выйдет, пока мы с Ильей не разведаем ситуацию и не дадим знак, что можно подниматься на самолет.

Андриана была одна и разговаривала с пилотом. Рядом, на ступеньках трапа сидела Лилечка в желтом платьице и такого же цвета панаме. То, что девочка была с мамой, внушало доверие. Как только я увидела лицо Андрианы, ее уставшие и полные надежды глаза, успокоилась окончательно. Она не соврала.

— Здравствуйте, — Андриана улыбнулась и протянула руку мне, затем Илье.

— Здравствуйте. Ну что, мы летим?

— Да. Я оформила разрешение, хоть это было и не просто. Я также распорядилась, чтобы подвезли кое-какие припасы: еда, медикаменты, одежда, фильтры для воды – все уже в самолете. Еще есть сборный комплекс для жилья. Такой же, как та лаборатория, в которой вы жили в Африке, только меньше размером. Вся техническая начинка работает на солнечных батареях, чтобы вы не зависели от генераторов и аккумуляторов. Надеюсь, вы не повторите ошибки экспедиции.

— А как мы это все установим?

— Там нет ничего сложного. В ящиках найдете руководство по эксплуатации и необходимые инструменты. А, чуть не забыла! Еще есть компьютер со спутниковой связью. Не уверена, что эта техника проработает долго, но я хочу хотя бы знать, как вы там устроитесь. Анна, позаботьтесь о Лилечке, прошу вас. Все необходимые медикаменты, лекарства и инструкции есть. Вы врач. Я на вас надеюсь, — Андриана взяла дочку на руки и нежно поцеловала. Лилечка тоненькими ручками с лиловыми прожилками вен крепко обняла шею мамы.

В тот момент я увидела Андриану совершено другой. Почему я когда-то решила, что она мне враг? Обычная слабая женщина с необычно тяжелой ношей. Вряд ли такая работа, высокая должность и непомерная ответственность приносили ей счастье. Сражаться со старостью и смертью, держа на руках маленького старичка, смог бы далеко не каждый. А ей это было по силам. И даже поверить и отдать своего ребенка чужому человеку, летящему неизвестно куда, неизвестно зачем, она тоже смогла.

Еще сутки назад я и подумать не могла, что в жизни этой успешной и сияющей женщины может быть такое горе. И если так, то сколько еще людей, которые друг о друге ничегошеньки не знают, но предполагают, додумывают, дорисовывают… И получается одна большая ошибка. А ведь все просто: если убрать все эти сложности, навороченные горой неверные представления друг о друге, все можно исправить. Андриана останется с ребенком, который сможет свободно гулять по улицам, мама больше никогда не будет жить в подвале, женщины смогут рожать детей без разрешений и комиссий, не будет войны и голода. Это же не так сложно, надо только открыть глаза и понять друг друга.

Все просто… но чего же не хватает, чтобы все встало на свои места? Наверное, смерти. Простого и сложного регулятора, беспристрастного судьи. Или Бога. Может, тот Бог, о котором говорит Илья, которого боятся и на которого надеются, и есть смерть? Пока мы боимся умереть, в нас живет Бог. Когда мы перестаем умирать, Бог покидает нас, а мы остаемся наедине со своей бесконечно долгой и непомерно бессмысленной жизнью.

И как бы мы не старались прославлять бессмертие, как бы не стремились к красивой, идеальной вечной жизни – все замешано на смерти. Даже простые розовые конверты появляются в почтовом ящике только после того, как собран отменный урожай смертей. Идеальное общество существует только потому, что кто-то отдает приказ избавляться от неидеальных. Этот кто-то считает, что имеет право проводить такой неестественный отбор за место под солнцем.

— А вы что, летите вдвоем? Где ваша мама? – спросила Андриана.

— В машине.

— Вы можете проводить ее в самолет. Вылет через двадцать минут.

Илья повернулся в сторону, где стоял наш микроавтобус, и подал остальным знак, что можно выходить и подниматься на борт самолета. Из машины вышел Феликс с Ириной. Из открытого окна машины выскочил Шалопай и понесся за ними.

Андриана изменилась в лице – не ожидала увидеть тут сотрудников Центра. Наверное, испугалась, что мы ее подставили – устроили эдакую «проверку на вшивость».

— Здравствуйте, Андриана, — Феликс первым делом поздоровался с начальницей.

— Здравствуйте. Что вы здесь делаете?

— Андриана, — вмешалась я, — помните, что вы обещали вчера?

— Что? Я, кажется, уже столько всего наобещала…

— Что отпустите с нами даже того, кого никогда бы не отпустили.

— Да, помню.

— Они летят с нами.

Андриана растерянно посмотрела на Феликса.

— Я чего-то не понимаю. Они – сотрудники Центра, Феликс вообще моя вторая рука… нет, не пущу.

— Они нужны нам. Без них мы не справимся.

Андриана сильнее прижала дочку к себе. Феликс исподволь рассматривал девочку-старушку, но ничего не говорил. До этого дня он тоже не знал о тайне железной леди Центра.

— Пожалуйста. Вы обещали, — настаивала я. – Без Феликса мы не полетим.

— Но почему?

— Потому что все это организовал я, — ответил он. – Отпусти меня. Я здесь бесполезен.

— А там?

— А там я действительно нужен.

— Почему раньше ничего не сказал?

— А что бы это поменяло? Ты бы все равно не поняла… раньше.

Андриана смотрела на Феликса с упреком. Я понимала ее чувства и сомнения. Сейчас весь груз ответственности лежит на ней, а Феликс один из немногих, на кого всегда можно рассчитывать. На месте Андрианы я бы ни за что не отпустила его.

— Ты уволен, — наконец ответила она и добавила: — и объявлен в розыск.

— Ирина тоже? – спросил Феликс. Ира выглянула из-за его плеча и сделала умоляющий жест.

— И она тоже. Надеюсь, больше предателей нет? – то ли в шутку, то ли всерьез сказала Андриана. — Ну все, вам пора, и так задержались.

Андриана поцеловала Лилечку, но та только комкала свою желтую панаму, невнятно мыча. Я подумала, это же как нужно любить собственного уродца, чтобы безжалостно губить тысячи чужих не рожденных детей? А ведь я не лучше. Ради безопасности мамы полетела на край света лишать африканских женщин счастья материнства. Андриана, как будто прочитав мои мысли, передала дочку Илье и сказала:

— Может, все к лучшему. Вы развязали мне руки. Теперь я могу хотя бы попробовать что-то изменить.

— Может, полетишь с нами? — предложил Феликс.

— Нет, не могу. Меня точно найдут где угодно. Да и нужно расхлебывать ту кашу, которую мы все заварили. Может быть потом, когда все наладится, я вернусь за Лилей. Если успею, конечно. Надеюсь, что успею. Все, быстро в самолет, пока я не передумала.

Ира, Илья и Лилечка отправились в самолет. Следом за ними поспешила Андриана, на бегу давая указания по уходу за девочкой. Мы с Феликсом вернулись за мамой и Белобрысым к машине.

— Выходим, — сказал в окно Феликс и открыл дверцу. Из машины вышла только мама.

— Олег, чего тянешь?

— Я остаюсь.

— Что?

— Я остаюсь здесь.

— Эй, ты чего? Хватит самодеятельности!

— Феликс, я так решил.

Мы застыли в недоумении. Подумали, что Белобрысый просто шутит. Но тот был серьезен и, глядя на наши вытянутые от удивления лица, лишь удобней устроился в кресле.

— Но почему?

— Ну а что я там забыл? Вот подумай сам. Кому там нужны мои мозги, компьютеры? Бегемотам? Слонам? Я там сдохну от скуки. И еще… я не люблю загорать. Я ж белобрысый, у меня вон веснушек сколько – мне нельзя на солнце. Мое место в подвальчиках с гудящей техникой. Я нужен здесь. Так что… катитесь вы в свою Африку сами.

Мы не стали его уговаривать. Он был прав.

Олег вышел из машины, обнял нас, даже маме шепнул что-то на ухо — она засмеялась и раскраснелась.

— Этого оставляете? – кивнул Белобрысый на Шалопая, но тот как будто понял и спрятался за ногу Феликса.

— Нет, возьмем с собой.

— Ну, как знаете. Всех друзей забрали, — Белобрысый сел на корточки и потрепал пса за ухом. — Постарайтесь сделать так, чтобы мне не пришлось лететь спасать ваши душонки, — улыбался Олег, но в глазах светилась грусть. — Если что, я на связи.

Без лишних слов он сел в машину, но уезжать не стал – ждал, пока самолет с нашими «душонками» на борту поднимется в воздух.

Когда самолет покатился по взлетной полосе, мы прильнули к иллюминаторам. Каждый оставлял здесь, на этой земле, что-то свое, родное и бесконечно дорогое. Но дороже жизни вряд ли что-то есть. И чтобы сохранить ее порой приходится убегать от самих себя.

Андриана стояла у взлетной полосы и, кажется, плакала. Лилечка, сидя на коленях у Феликса, махала маме худенькой ручкой и смеялась по какой-то своей, непонятной нам, причине. Ее смех, похожий на хрюканье, неприятно давил на уши. Вряд ли девочка понимала, что происходит.

Самолет тяжело оторвался от земли. Притяжение почти болезненно тянуло нас назад… и не только притяжение земли. В прошлый раз, улетая в Африку, мы знали, что вернемся, хоть повезло и не всем. А в этот раз мы почти наверняка знали, что не вернемся. Оставалось надеяться, что, может быть, жизнь снова распорядится по-своему, но к лучшему.

* * *

Африка встретила нас жаркими объятиями. Все та же обожженная земля, живое марево на горизонте и потрескавшаяся взлетная полоса базы. Меня прошиб пот, как только мы спустились по трапу на землю. Страшные воспоминания нахлынули мгновенно.

Феликс, чувствуя мое настроение, взял меня под руку. По другую сторону вцепилась Ира. Нам троим было не по себе. Мы как будто держались друг за друга, чтобы не побежать обратно в самолет, слезно умоляя забрать нас обратно.

Мама выглядела бодро. Ей все нравилось. Свобода – она и в Африке свобода.

Илья держал на руках Лилечку. Она удивленно смотрела по сторонам и, похоже, ничуть не скучала по маме.

На базе почти никого не осталось. Местный чернокожий паренек вышел нам навстречу. Когда Феликс спросил, где начальство, он в ответ лишь непонимающе мотал головой. После долгих объяснений, тот наконец сказал «Рррёмин» и махнул рукой в небо.

— Еремин улетел, — констатировал Феликс. – Похоже, мы тут одни.

Из дальнего домика показался человек. Он тут же бросился к нам. Юрий! Это был наш водитель.

— Живы! Выкарабкались-таки! – потный и радостный, он обнял нас, как старых друзей. – Жара доконала, прилег и заснул. Как долетели?

— Нормально.

— А это кто? – Юра покосился на Лилечку.

— Это дочка директора Центра евгеники, она тяжело больна. А это мама Анны. Остальных ты знаешь. Ну что, все в силе? – спросил Феликс, с надеждой глядя на Юрия.

— Ну конечно! Как и договаривались. Там уже заждались все. Третий день тут кукую, первого самолета так и не было. Что с ним, кстати?

— Передумали, — соврал Феликс.

— Зря.

Юрий отлучился на минуту, и уже знакомая машина-гора подрулила прямо к самолету. Мама, открыв рот, смотрела на громадину. Лилечка от ужаса прижалась к Илье и захныкала.

Загрузив вещи в машину, мы попрощались с пилотами и проводили наш последний шанс на возвращение.

— Феликс, надеюсь, мы не в ту деревню? – спросила я.

— Нет, в другое место. Тебе должно понравиться.

В это «другое место» ехали бесконечно долго. Юрия подменял его помощник – все тот же молодой, вечно сонный парень. День сменялся прохладной ночью. Затем снова день, снова ночь… Мы останавливались лишь изредка, чтобы постоять на твердой земле, размять ноги. Нас всех шатало от усталости и непрерывной тряски.

На четвертые сутки мы въехали на территорию бывшей Уганды. От прежней республики остались только развалины. Наползающая на опустевшие города саванна, серые многоэтажные дома, гостиницы с пустыми ямами бассейнов и фонтанов, улицы, усеянные осколками стекол и бетона – на все это было больно смотреть. Кошмарный сон, да и только.

Когда мы проезжали мимо городов, разговоры в машине затихали. Каждый думал, что, возможно, скоро и наш город, который мы покинули навсегда, превратиться в такой же застывший призрак. Может быть, и наш город после войны примет с благодарной тишиной не новых жителей, а ростки молодого леса. Я представляла свой дом, заросший бурьяном, выбитые стекла, обвалившуюся крышу, и к горлу подступал ком. Мы уехали, но вся жизнь осталась там. Вспоминать свои дома мы будет такими, какими видели в последний раз, помнить своих друзей и знакомых такими, какие улыбались нам в последний раз. Главное, чтобы жизнь никогда не заставила посмотреть на то, что осталось от всего после этого последнего раза.

Ближе к полудню четвертого дня природа вокруг стала меняться. Бесконечные саванны и горные плато сменились лесами, растительность радовала глаз зелеными красками.

— Почти приехали, — оповестил нас Юрий. – До озера Виктория километров сто.

Вскоре мы увидели поля, засеянные злаками. Урожай ожидался не очень-то щедрый – поле покрывали жухлые проплешины. Потом мы увидели дороги, но не такие, как везде – заросшие и еле заметные — а где недавно ступала нога человека. И, судя по отпечатку протекторов, не только нога, но и колеса машин или телег.

Я знала, что жить в деревне мы будем не одни. Подозревала, что наши лица будут там самыми светлыми. Но когда мы подъехали к поселению, не поверила своим глазам. С высоты машины было хорошо видно, что деревня вовсе немаленькая. Узкие параллельные улочки уходили куда-то далеко. Вместо хижин стояли вполне приличные дома. Было видно, что их построили не местные жители, а европейцы: четкие линии, ровные окна, аккуратные крыши, кое-где высились двухэтажные здания с балконами, увитыми плющом.

Но самое главное, когда мы остановились и вышли из машины, нас встретили БЕЛЫЕ люди. Среди них было всего несколько африканцев, но и те доброжелательно улыбались и протягивали руки для пожатия.

Однако ни Феликс, ни Илья не были удивлены увиденным. А Юрий так вообще чувствовал себя хозяином. Растолкав людей, к нему подбежала женщина в длинном цветном платье и бросилась на шею. Он легко подхватил ее на руки и закружил, как будто пятьдесят лет жизни совсем не сказались на нем.

— Мы вас заждались, — молодой загорелый мужчина пожал руку Феликсу.

— Мы сами заждались. Были проблемы. Но, слава Богу, теперь все хорошо.

Я подошла к Илье и потянула его за рукав.

— Что это за место?

— Наш новый дом, — как ни в чем не бывало, ответил он.

— Но откуда тут столько белых? Ты не говорили, что здесь такие дома и…

— Тут есть еще и больница, и церковь, и школа для детей. Тут все, что нужно для нормальной жизни.

Когда Юрий и несколько крепких парней из деревни взялись разгружать машину, народ стал расходиться. Феликс оставил Шалопая на попечение местной детворе и повел нас по улицам. Ира не переставала задавать вопросы, но он мягко их игнорировал и только показывал, где что находится. Мама улыбалась и восторженно хлопала глазами.

— Сколько тут людей? – не унималась Ира.

— Около трех сотен. Может, немного больше, если учитывать местное население.

— Но откуда? Нам говорили, что в Африке не осталось белых, да и местные племена живут кое-как.

— Об этом поселении на большой земле пока не знают. И я надеюсь, что не узнают.

Мы зашли в здание, очень сильно напоминающее ту лабораторию, которой мы пользовались в экспедиции. Внутри было прохладно и чисто. Мимо нас прошли две девушки и поздоровались с Феликсом, с любопытством поглядывая на нас и, в особенности, на Илью. Мне стало неприятно. Я уже и забыла, что такое ревность.

Феликс пропустил нас в кабинет и закрыл дверь. Мы расселись в креслах. Любопытство пожирало меня, но я молчала. Честно говоря, я немного обиделась на Феликса, ведь до последнего момента мы толком и не знали, куда едем. По пути сюда, ворочаясь по ночам в неудобном раскладном кресле, я думала о том, что совершила глупость: разрешила втянуть себя во всю эту историю, сорвалась, полетела бог знает куда, да еще потащила за собой престарелую маму. Наверное, я просто доверяла Феликсу. Все это время он был мне как отец. Ну и, чего таиться, Илья… Мне хотелось быть рядом с ним. Он летел, и я следом за ним, как в сказках – на край света. Хотя пару раз мне в голову приходила мысль: а что, если бы я осталась. Он остался бы со мной?

— Ну, не томи, — ерзала на месте Ира, — рассказывай.

Феликс подмигнул Илье.

— Ладно. Хотя, думаю, вы и так уже многое поняли. Это поселение существует уже довольно давно. На протяжении пяти лет мы собирали тут людей. Хотя подготовка началась задолго до этого. Вместе с отцом Ильи мы придумали, как выполнить обещание, данное твоему деду, Аномалия, и вашему отцу, Ольга Геннадьевна. Я обещал ему беречь вас. К сожалению, или к счастью, уж не знаю, но Африка стала единственным местом, где можно укрыться. Теперь она мало интересует Европу и Америку. Тут им больше нечего взять: ни нефти, ни золота, климат ни к черту. Последнее население вывезли на соседние континенты еще лет пятнадцать назад. Подписали пару договоров и официально сделали Африку могильником радиоактивных отходов, свалкой, которая не колет глаза, за которую никто не отвечает. Всем удобно. Но для нас Африка стала единственной надеждой.

Феликс рассказал, как много лет он и специально созданная группа во главе с церковью искали место для новой жизни. Они оберегали эту тайну и строили поселение для тех, кто еще остался человеком, в чьих клетках не копошатся наноботы, для тех, кому компьютер не диктует, когда жить и когда не жить. Пять лет по всему миру они собирали людей, которые избежали процедуры нановкрапления, всеми правдами и неправдами свозили их сюда и помогали начать новую жизнь. Естественно, не все соглашались уезжать от своих родных и близких. Поэтому каждому «особому» разрешалось взять с собой всех, кого он пожелает. Так среди населения деревни оказались и те, кто прошел процедуру, но таких, по словам Феликса, тут единицы.

— И мы, значит, тоже в числе «единиц»? К кому в нагрузку попали? – спросила Ира.

— Ни к кому. Вы тут по полному праву, как представители нулевого поколения.

— Ты ошибаешься, Феликс. Я прошла через процедуру еще в детстве,

— И я, — покраснела Ира.

— Нет, Аномалия. Можешь спросить у своей мамы.

— Что за бред! Мы все прошли через это, иначе бы просто не имели права жить вот так свободно…

— Я прошел через процедуру, — ответил Феликс. — А вот ты и Илья нет.

— Не верю. Откуда тебе-то знать?

— Нет, дочка, он говорит правду, — сказала мама и виновато опустила голову. — Твой дед был против. Он знал, чем может обернуться вмешательство в природу человека.

— Но у меня есть документы…

— Да? И что они подтверждают? Что у тебя в организме кишат наноботы? Так это правда, — перебил меня Феликс. – Если бы их там не было, любой анализ выявил бы это. Другое дело, что они не активированы. Профессор Лемешев лично позаботился, чтобы ты прошла через процедуру лишь номинально.

— Что?

— И ты, и я прошли через процедуру, но наноботы были активированы только на бумаге, чтобы мы могли жить спокойно. Позже, когда я начал собирать поселение, я активировал наноботы у себя, чтобы иметь возможность подольше следить за всеми вами.

Мне сделалось дурно. Уж чего я не ожидала, так это того, что все это время жила, не зная ничего даже о себе самой, не говоря уж о других. Мне всегда казалось, что у меня в запасе столько времени, что спешить совершенно некуда. А теперь оказывается, что половина жизни уже в прошлом.

Я почувствовала осторожное прикосновение к щеке. Илья присел рядом и, подняв мое лицо за подбородок, ловил мой взгляд.

— Аня, все хорошо, — сказал он и снова провел рукой по моей щеке.

— Что хорошего-то? Мне осталось всего ничего…

— Я составлю тебе компанию, — Илья посмотрел мне в глаза, — если захочешь.

— И что мы теперь должны делать? – спросила я у Феликса. – Для чего-то же ты тут нас всех собрал?

— Вы должны жить. Да, вот так все просто – жить. Столько, сколько сам отведено. А еще вы должны родить детей. Обычных. И не засорять их жизнь вечностью.

— Что значит должны?

— Ну, я не точно выбрал слово. Не «должны», а «если пожелаете». Хотя я думаю, что пожелаете очень скоро, — Феликс улыбнулся и хитро посмотрел на меня, затем на Илью. Я покраснела.

— А рожать можно только тем, кто из нулевого? — поинтересовалась Ира. Она давно хотела ребенка и это ни для кого не было секретом. Но все как-то не везло, счастливый случай обходил ее стороной. А когда наконец Комиссия по евгенике дала ей добро, она в пух и прах разругалась с мужем, подала на развод и, соответственно, лишилась статуса замужней женщины. А дети Нового общества не могли расти безотцовщинами.

— Нет, тут каждый волен делать то, что ему захочется. Ну, кроме, конечно, запрещенных любым обществом деяний… не красть, не убивать и все такое. Право женщины на материнство не должен ограничивать закон. Тут ни у кого нет чипов. Так что, Ирочка, ты можешь стать мамой хоть завтра. Но решение это должно быть обдуманным.

— А ты составишь ей компанию? — как бы между прочим спросила я. Давно видела, что эти двое неравнодушны друг к другу.

Феликс зарделся, как девица. Ира потупила глаза и тихо сказала:

— Если захочет…

— Главное, что дети будут самыми обычными. Это единственный непререкаемый здесь закон. А еще я надеюсь, что не зря взял тебя с собой. Ты и Аномалия не откажетесь помогать мне в местной больнице?

Мы согласно кивнули. Конечно, не откажемся.

ЭПИЛОГ

Уже почти год мы живем в поселении. Все спокойно и хорошо. Жизнь здесь течет иначе – размеренно и неспешно.

Всем нам приходится заново учиться жить. И в прямом, и в переносном смысле. Забыть прошлую жизнь не получится никогда. То и дело вспоминаются старые друзья, дом, работа, даже Глеб уже не кажется таким мерзавцем. Все это осталось там и дороги обратно нет. Да и никто не рвется обратно. Там сейчас война. Странная, не похожая на войны прошлого – современная, сухая, интеллектуальная, с редкими вспышками кровавых выяснений отношений.

Сообщения с «большой земли» долетают до нас обрывками. Андриана пока выходит на связь регулярно, но ее голос все тише и тише, а глаза все грустнее и грустнее. Она говорит, что все катится в тартарары: голод, болезни, возросшее число самоубийств и просто смертей, рождаемость сведена на нет, хоть правительственные ограничения и сняты – кто ж захочет рожать в такое время. Конфликт между Европой и Америкой пока еще сдерживается хилыми подвязками законов и мировых соглашений. Последствия процедуры «LL-211», которые якобы не были прописаны в соглашении, стали лишь удобным поводом. Просто настал час очередного перераздела, переплюйства и перемерки достоинствами.

А мы тут живем, как в каменном веке. Даже деревню нашу, то ли в шутку, то ли всерьез, назвали Каменкой. Пока там, на большой земле, еще дышит цивилизация, мы тут учимся стирать, готовить еду, выращивать овощи и, извините за подробности, пользоваться выгребной ямой. Да, оказывается, это тоже очень важно. Обслуживающих коммунальных структур тут нет, нет канализации, воды из крана и прочих благ. Хорошо, что хоть есть электричество и в наших домах горит свет, работают плиты и крутятся вентиляторы. Наши тепловые батареи не могут обеспечить нас необходимым количеством электричества. Вернее, тем, которое нам было необходимо раньше. Но мы рады и этому. Привыкаем потихоньку и даже иногда кажется, что в прошлых наших жизнях было слишком много лишнего, но не было главного – свободы и настоящей сплоченности. Теперь мы все держимся друг за друга, бережем каждого. Только так у нас есть будущее. А выгребную яму можно пережить…

Мама чувствует себя хорошо. Здесь она нарасхват – знает, что и как делать, всегда поможет советом. Для меня самое главное, что она видит солнце, видит его каждый день и улыбается. Правда, до сих пор боится спускаться в подвал, где мы храним небольшие запасы еды. Тогда оно берет за руку Лилечку, и они вместе идут туда. У каждого в жизни – свой «подвал», свои страшные тайны и тайные страхи. Нам удалось пережить это и жить дальше. Мама не скучает по прошлому.

А я иногда скучаю. Порой снятся какие-то тоскливые сны, где я хожу по прежнему дому и среди опустошения и пыли что-то ищу и плачу. Я, как могу, прогоняю эти мысли — отрицательные эмоции мне сейчас противопоказаны.

Почти сразу после приезда в деревню, Илья переехал жить в дом, который выделили нам с мамой. Я была не против. Мама тем более. За это время мы с Ильей здорово привыкли друг к другу, сроднились. И все равно, даже после условного обряда бракосочетания, которое отмечали всей Каменкой, мы как два подростка, стесняемся называть наше чувство любовью. Непопулярно это слово было в нашей прошлой жизни. Ничего, научимся, привыкнем, как и ко всему хорошему.

Сегодня я освобождаюсь из больницы пораньше. Хоть я скоро стану мамой, работу бросать не собираюсь. Буду помогать Феликсу и Ире, пока смогу. У нас теперь много работы: пузатеньких женщин со счастливыми и загадочными улыбками на личиках становится все больше. Хорошо, что больница не занята больными.

Ира оберегает будущих мам, как наседка цыплят. То и дело слышны из кабинета ее строгие покрикивания: «Куда тебе на поле? С ума сошла? Быстро домой и больше ложки ничего не поднимать!» или «Маманя, а кто панаму носить будет? Тридцать градусов в тени – это вам не хухры-мухры!». Сама Ирочка еще никому не рассказывает, что тоже беременна, только со мной поделилась и папашу оповестила. Феликс на седьмом небе от счастья.

Я выхожу из больницы и иду домой. Следом за мной выбегает Феликс.

— Аномалия, подожди, я с тобой. Обещал твоей маме сегодня зайти на чай. Ты не против?

— Конечно нет.

— Голова больше не кружится? Как давление? – Феликс и за пределами больницы не перестает быть доктором.

— Пока все хорошо.

— Ну и славно. Боишься?

— Чего?

— Рожать.

— Нет. Жду с нетерпением. Устала уже этих тяжеловесов носить.

— Уже? Только шесть месяцев носишь. Тяжелая атлетика тебя еще ожидает, — улыбается Феликс, глядя на мой выпирающий живот. – Уже решили, как назовете?

— Адам и Ева. Так Илья просит. Для него это символично что ли. Хотя говорить еще рано, лучше не загадывать.

— А ты не загадывай, ты планируй. Мы вот тут тоже кое-что планируем.

— Что?

— Скоро у нас пополнение – дети появятся, еще человек десять привезут с большой земли, Андриана обещала помочь с самолетом. Расширяться надо. Тут неподалеку есть небольшой город. Недавно из управы ходили туда на разведку. Говорят, что там все не так уж и плохо. Дома подлатать, улицы почистить, окна вставить и можно жить. Там канализация есть. Водопровод починить можно.

— Мне бы не хотелось переезжать. И тут хорошо.

— Ну, это пока планы. За Ильей заходить будем? – Феликс останавливается у ограды небольшого домика, который заменяет церковь.

— Да. Он сейчас должен освободиться. Так договаривались.

Мы ждем Илью. У церкви начинают собираться люди – скоро время вечерней службы. Илья обещал забежать домой, поужинать и только потом присоединиться к отцу. В поселение отец Ильи прилетел задолго до нашего появления здесь, был одним из первых жителей и сейчас он не просто священник, а один из самых уважаемых людей. Он пытается возродить веру. По вечерам в церкви собираются люди, молятся, читают библию, просто разговаривают друг с другом. Сначала туда ходили всего несколько человек, а теперь этот домик не вмещает всех желающих.

Илья во всем помогает отцу. Теперь хлопочет о постройке новой церкви, но местная управа согласна выделить силы для строительства, только если при церкви будет детский сад, чтобы кто-нибудь присматривал за детишками. Илья только рад – столько благодарных слушателей появится. «Будет кому рассказывать твои сказки», — иногда подшучиваю я над ним, а он грозится намылить мне язык и не замаливать больше мои грехи.

Наконец из дверей церкви появляется Илья.

— А вот и он! — улыбается Феликс и протягивает ему руку.

— Кого я вижу! Ты к нам?

— Ну, если пустите.

— Пустим, но не надолго. Будущей маме отдыхать надо, особенно от всякого начальства.

— Это правильно.

Мы идем домой все вместе. Мама с Лилечкой встречают нас, тут же подают на стол ужин и всячески обхаживают Феликса, подкладывая ему лучшие кусочки индейки и подливая сок.  

После ужина мы снова провожаем Илью в церковь. Он обещает вернуться как можно раньше и просит Феликса довести меня до самого дома и передать прямо в руки любимой тещи.

На улице вечер. Заканчивается еще один день новой жизни. Мы идем, и я почти физически ощущаю, как движется время. Так много еще надо успеть, а я-то не вечная. Но уверена, что все успею. Раньше у меня была только моя жизнь, мое время – бесконечное и неприкаянное. А теперь жизнь хоть и очерчена границами, но она у меня не одна. Моя, мамы, Ильи, будущих детей. Складываешь кусочки — и получается бесконечность. Бесконечность, нужная всем.

— О чем задумалась, Аномалия? – Феликс заботливо берет меня под руку. – Скучаешь?

— Знаешь, я все время думаю о тех женщинах, которых мы…

— Не надо думать. С ними все в порядке.

— Да, но у них никогда не будет детей. По нашей вине.

— Будут. Ничего плохого мы им не сделали. Я организовал экспедицию в Африку, чтобы здесь и остаться, тебя привезти, а сокращение рождаемости было лишь предлогом, иначе кто бы нас пустил?

— Ты хочешь сказать…

— Я хочу сказать, что мы использовали безопасные препараты – витамины, обычную воду. Все специальные препараты были заменены, никто не пострадал, можешь спать спокойно.

— А как же парадокс «лишних причин смерти»? Как же перенаселение и все такое?

— Ерунда. Нам не дано знать все, мы всего лишь строим теории и верим в них. Нашей задачей было не уменьшить, а увеличить рождаемость. В этом нам помог Олег. Бэби-бум устроил он – отключил чипы женщин. Это случилось перед нашим отъездом в Африку. Я думал, что взлом заметят сразу, но нет, заметили слишком поздно.

Я вспомнила, как видела шефа и Белобрысого в Центре. Они тогда скрылись за тяжелыми дверями компьютерного блока. А еще дуру из меня сделали – мол, ничего не было, тебе причудилось.

— Но зачем, Феликс? Вы же столько горя принесли! Столько женщин не хотели детей! А те, что хотели, лишись их по распоряжению правительства, — ужаснулась я. – Кому вы сделали лучше? Вы не имели права вмешиваться.

Феликс осекся. Видимо, он тоже понимает всю бессмысленность этого поступка и даже его преступность.

— Мы не думали, что так получится. Люди ошибаются. Разве ты сама никогда не совершала ошибок?

— Ну ты нашел с чем сравнивать! Мои ошибки навредили только мне. А ваши делишки принесли горе многим сотням, если не тысячам людей.

— Мы надеялись внести противовес в расстановке сил, — оправдывался Феликс. – Пока все ходят строем, размножаются по команде, живут по плану и дышат по расписанию, ничего изменить не получится. Как только хотя бы малая часть из этого строя перестанет шагать в ногу, задумается и посмотрит на свою жизнь со стороны, все может кардинально измениться. Мы хотели просто немного отвлечь правительство, чтобы успеть благополучно уехать подальше отсюда и увезти с собой людей. Все равно уже ничего не спасти. После процедуры нановкрапления человечество обречено на смерть, как это ни парадоксально. На затянувшуюся смерть и уродство. Единственная надежда – это новая колыбель жизни и она в наших руках.

Мы идем дальше, каждый думает о своем. Наконец останавливаемся перед домом и Феликс спешит попрощаться:

— Ну все, Аномалия, до завтра. Я побежал, а то влетит от Иры.

— Можно тебя попросить об одолжении?

— Конечно.

— Не называй меня больше Аномалией.

— Хорошо, Анна-Амалия.

Примечания

1

От англ. young — молодой, юный.

(обратно)

2

От Матфея Святое Благовествование. Глава 17, стихи 10-11.

(обратно)

3

От Матфея Святое Благовествование. Глава 24, стих 3.

(обратно)

4

От Матфея Святое Благовествование. Глава 24, стихи 4-8.

(обратно)

5

От Матфея Святое Благовествование. Глава 24, стих 19.

(обратно)

Оглавление

ЭПИЛОГ

Реклама на сайте