«Аномальная зона»

Алексей Вебер Аномальная зона

Вебер Алексей Аномальная зона Богатый наследник

Поймав себя на том, что уже несколько минут с вожделением рассматривает фигурку на витрине, Хрустов даже испугался.

– Совсем дошел, прямо извращенец. А вдруг продавщица заметила?

По щекам предательски пополз румянец. Но девушка, не обращая внимания, увлеченно беседовала с подружкой из соседнего отдела. Всему остальному миру тоже не было дела до его тайных мыслей, и Хрустов снова перевел взгляд на витрину. А там, среди прочих безделушек, розовощекая Белоснежка, срывая цветок, будто ненароком обнажала фарфоровые прелести прямо перед восхищенной физиономией гнома. Сюжет совершенно невинный, но игривая фантазия автора мелкими почти неуловимыми деталями придала фарфоровой миниатюре особый интимный колорит. Коварная улыбка прелестницы, выпавшее из корсета крохотного белое плечико, мальчишеский восторг в глазах гнома – все дышало древней как мир игрой разделенного на два пола человечества. И в то же время в фарфоровых героях было что-то бесхитростное и наивное из веселой языческой молодости народов.

Оторвав, наконец, взгляд, Хрустов приступил к решению дилеммы:

– Купить или не купить!

Цены в магазинчике кусались, но с недавних пор это не имело значения. Останавливало другое. Купить и поставить в сервант соблазнительницу гномов почему-то казалось действием порочным. Словно этим актом он материализует и будет постоянно держать подле себе частичку нахлынувших сейчас мыслей. А главное, предпочтет созерцание активным поискам.

– Тебе же другие Белоснежки нужны, не фарфоровые. Продавщица, например, чем не вариант? Улыбнись, поговори, пригласи куда-нибудь на вечер…

Подчиняясь какому-то импульсу, девушка прервала разговор и двинулась в его сторону. Хрустов успел подумать, что чем-то она действительно напоминает прелестницу со статуэтки. Кокетливый взгляд, черные, стриженные под каре волосы, чуть заметный румянец на щеках, широкий вырез обтягивающей майки. Наклонись она взять что-нибудь с нижней витрины, эффект наверное будет тот же…

– Вас что-нибудь интересует? Могу я помочь?

Хрустов заставил себя улыбнуться в ответ:

– Пока еще не решил, думаю.

– Ну что ж, как надумаете, скажите.

Снова улыбка, изящный поворот плеч, и, покачивая затянутыми в джинсы бедрами, она двинулась обратно. А Хрустов, провожая ее взглядом, решал уже другую дилемму. Наконец, он с силой выдохнул скопившийся в легких воздух и пошел прямо к стеклянной двери магазинчика.

Соблазн завести роман с хорошенькой продавщицей, еще боролся с нерешительностью, но он уже быстро уходил вдоль запруженного машинами переулка. Обходя нагло припаркованные на тротуаре иномарки, он шел вдоль переулка – ничем не примечательный сорокалетний начинающий полнеть и лысеть мужчина, с наметившимся брюшком и двойным подбородком. Дорогая одежда сидела на его нелепой высокой фигуре ничуть не лучше, чем та, что он носил раньше. И проходящим мимо молодым незамужним женщинам трудно было догадаться, что это завидный по нынешним временам жених – Антон Петрович Хрустов, обладатель солидного состояния, с некоторых пор нигде не работающий, и уже несколько лет официально разведенный…

То, что обувь и одежду надо подбирать в соответствии с размером ноги и фигуры признают все, а вот про деньги почему-то думают: " – Чем больше, тем лучше". Хотя на самом деле материальное богатство тоже должно соответствовать характеру и масштабу личности. Иначе неизбежен трагический диссонанс души, а то и просто трагедия с летальным исходом. Наверное, дядя Глеб хорошо понимал это, отправляя племяннику троянского коня под видом необычайного щедрого завещания. В то, что пожилой человек на смертном одре искренне решил облагодетельствовать родственников, Антон Хрустов никогда не верил.

Дядя всегда представлялся чем-то вроде злого гения для их семьи. С отцом Антона они были полными антиподами. Если у Петра Ивановича Хрустова даже фамилия звучала как-то по кроличьи, то когда дело касалось дяди Глеба, в том же слове слышалось уже нечто хищное, со смаком перегрызающее кости. Жизнь Петра Ивановича естественно не баловала, но к людям он, тем не менее, относился с каким-то маниловским прекраснодушием. Лишь родного брата ненавидел искренне и самозабвенно. Причиной были ухаживания или даже роман дяди Глеба с матерью Антона. Еще давным-давно, ловя детских ухом долетавшие сквозь закрытую дверь обрывки скандалов, Антоша начал воспринимать дядю как враждебную злую силу, которая стремится разрушить его счастливый мирок. Правда, развелись супруги Хрустовы намного позже, когда зловещая фигура Глеба Ивановича давно уже исчезала с семейного горизонта. Но в новые спутники жизни мать тут же выбрала себе человека очень похожего на дядю. Повзрослевший и научившийся анализировать Антон увидел в этом не простое совпадение и целиком встал на сторону отца:

– Ну если нравятся тебе напористые и наглые хапуги, так и ищи таких с самого начала. Зачем было портить жизнь хорошему скромному человеку.

То, что нелогичному выбору он обязан своим появлением на свет, юноша тогда в счет не принимал. С матерью с тех пор почти не общался, а когда в андроповские времена ее нового супруга посадили, искренне злорадствовал. Как раз в тот период, у постели больной бабушки, он неожиданно столкнулся с дядей Глебом. Сухо рассказав о родительском разводе и неудачно сложившейся судьбе матери, Антон не отказал себе в удовольствии вставить:

– Быстрей бы всех этих торгашей пересажали!

Пожелание вполне можно было отнести и на счет самого Глеба Ивановича. И на этот раз комариные укусы племянника видимо задели за живое. Несколько секунд дядя молча в упор смотрел на Антона. Глаза у него были светлые холодные, с какой-то порочной мутноватостью. Не выдержав взгляда, молодой человек уставился на массивный подбородок. После затянувшейся паузы полные, словно налитые соком, губы дяди пришли в движение:

– Дурак ты, Антоха! Этот торгаш посидит да выйдет, и возможно очень скоро. И заживут они с твоей матушкой, так как вам с папашей и не снилось. А скоро вообще придут другие времена. Такие как он ноги о вас вытирать будут. А физику и прочую дребедень, которую ты в Бауманском зубришь, в сортир придется отнести, за полной ненадобностью.

От неожиданного и странного пророчества стало вдруг холодно и неуютно. Словно из грязной подворотни потянуло ледяным дурно пахнущим сквозняком. Вступать в перепалку у постели больной бабушки Антон Хрустов не стал, но потом часто пытался мысленно спорить с дядей. И по ночам порой снились неприятные сны о жестоком чужом мире. Дядя в них выступал в роли злой силы, которая может по своей прихоти стереть тебя в порошок, сделать рабом, довести до самой последней стадии унижения. Просыпаясь, Антон с облегчением думал, что это всего лишь сон. Но потом предсказанная исполнилось уже наяву. Приход новой эпохи Антон начисто проморгал, увлекшись лозунгами о свободе и митинговой демократией. Когда прозрел и опомнился, страна уже полным ходом неслась в новое пространство, и такие люди, как дядя Глеб, становились полновластными ее хозяевами.

В девяностые годы Глеб Иванович на горизонте семьи Хрустовых не появлялся. Даже на бабушкины похороны не удалось его вызвать из-за границы. По непроверенным слухам дядя прятался толи от правосудия, толи от партнеров по бизнесу. Правда иногда от третьих лиц доходила информация, что дела у Глеба Ивановича, несмотря на временные затруднения, неуклонно идут в гору. У отца Антона подобные известия стабильно вызвали очередное волнение желчи, и крепили уверенность в том, страна катиться в тартарары. За это время Петр Иванович сильно постарел, досрочно превратившись в брюзжащего пенсионера. Сам же Антон Хрустов отчаянно барахтался в мутных волнах новой жизни, добывая пропитание для супруги, малолетнего чада, помогая отцу, влачившему полунищенское существование. Физику и все честолюбивые надежды пришлось, образно говоря, отправить, куда и предсказывал дядя. Пережив эту потерю, Антон вроде бы вступил в полосу относительной стабильности. И вот новый удар – жена уходит к другому. По иронии судьбы ее новый избранник тоже чем-то походил на дядю Глеба. Скорее всего, виной тому была генетика. Как и отца его влекло к определенному типу женщин, склонных к изменам подобного рода. Но Антон Хрустов воспринял все это, как рок. Какое-то время даже вынашивал мысль разыскать и физически уничтожить злого семейного гения. Но, слава Богу, до осуществления безумной идеи дело не дошло, а через несколько лет дядя снова вторгся в его судьбу, теперь уже совершенно неожиданным образом.

В тот памятный вторник над Москвой висела изнуряющая липкая жара. Отец и сын Хрустовы, одетые совсем легко по домашнему, сидели на кухне. Петр Иванович, сдвинув очки на край носа, просматривал газету и потягивал прямо из пакета прохладный кефир. Когда-то он был высоким статным мужчиной, но за последние годы как-то быстро усох, съежился и абсолютно поседел. Возвышаясь над отцом, Антон смаковал отдающий жженой пробкой кофе и размышлял, как убить выходной. В магазине, где он в должности младшего менеджера торговал холодильниками, основная работа приходилась на субботу и воскресенье, и потому отдыхать приходилось чаше всего по будням. Телефонный звонок вторгся в их маленький сонный мирок как всегда неожиданно. Чувствуя легкое волнение, Антон двинулся в прихожую. Звонили им теперь очень редко, и каждый такой случай был маленьким событием. Когда незнакомец, поздоровавшись, попросил позвать Антона Петровича, Хрустов за какие-то секунды перебрал в уме несколько вариантов.

– Военкомат? Не похоже, слишком уж интеллигентно спрашивают. С работы тоже вряд ли. Кто-нибудь из однокурсников объявился? Но тогда бы по отчеству не назвали и, хоть что-нибудь знакомое в голосе наверняка бы проскользнуло…

То, что Антон услышал потом, было неожиданно, но никаких сильных эмоций не вызвало. Совершенно иной была реакция отца. Узнав о кончине брата, Петр Иванович еще сильней сгорбился, и, скинув очки, уставился в какую-то точку на обоях. Казалось, старик пытается прорваться через толщу времени. Туда, где соперничество всего лишь игра, и после очередной баталии мальчишки погодки, прижавшись плечами, заворожено слушают страшную бабушкину сказку. Выйдя из оцепенения, Петр Иванович изменившимся голосом произнес:

– Ты, Антон, от завещанного не отказывайся, не хорошо это будет…

И без отцовского совета Хрустов младший не собирался отказываться от дядиных денег.

– С паршивой овцы хоть шерсти клок. Прости, Господи, что так о покойном!

Отправляясь на встречу с нотариусом, Антон гадал, сколько же подкинул от предсмертных щедрот дядя. В самом смелом взлете фантазии наследство не превышало двух трех тысяч долларов. Хотя больше он склонялся к тому, что сумма будет унизительно маленькой, и оправдает пожалуй только проезд на метро. Узнав, что теперь он владелец контрольного пакета акций металлургического завода, Антон принял все за розыгрыш. Нотариусу пришлось терпеливо объяснять, что люди его профессии к подобным шуткам совершенно не склонны. Но Антон вес еще не верил…

Свалившееся вдруг богатство чуть не раздавило не подготовленную психику. Коварный пункт в завещании запрещал в течение нескольких лет продавать акции и обязывал принимать участие в управлении заводом. Конечно, можно было и отказаться. После развода Антон стал не только одиноким, но и свободным. Если не брать в счет лепет папаши об исполнении воли покойного, решение можно было принимать без чьего либо давления. Но он вдруг и сам не захотел прятаться от судьбы. Где-то за туманными склонами Уральских гор полыхало адским пламенем прокопченное чрево индустриального Молоха. Казалось, Антон слышит вызов чудовища, и уже он не может его не принять. Из-под рыхлой ментальности маленького запуганного жизнью человека вылезло вдруг, что-то твердое и упрямое. Промучившись несколько дней в сомнениях, Антон Хрустов уже собирался брать билет на челябинский поезд. Но тут судьба совершила новый вираж.

Из таинственной дымки новой жизни материализовался представитель партнеров дяди. Этот опасный экземпляр "нового человека" обладал наиграно приятным голосом, фигурой атлета и безупречными манерами, сквозь которые все же проступала акулья хватка. Все время, пока пришлось иметь с ним дело, Хрустов чувствовал неприятный холодок нервного напряжения. Иногда он даже недоумевал, почему с ним не расправятся, так как обычно пишут в газетах. Но видно пришли другие времена, и проще стало решать подобные вопросы цивилизованно. Предложенный представителем план позволял обойти некоторые пункты дядиного завещания. Управлением заводом фактически попадало в руки тех, кто умел и хотел это делать, а Антон Хрустов получал в свое распоряжение огромную по его меркам сумму денег. С первой же беседы стало ясно, что предложение из тех, от которых трудно отказаться. Вопрос был решен к обоюдному удовольствию, и все-таки в глубине души осталось чувство недовольства собой.

Став обладателем состояния, Хрустов быстро сделал неприятное открытие:

– Вроде бы он богач, кругом огромное количество соблазнов и возможностей. Но по сути дела он все тот же одинокий, неуверенный в себе человек, боящийся вылезти из привычной социальной ниши.

Даже отмечали эпохальное событие по-домашнему на кухне. От приглашения посетить ресторан Петр Иванович решительно отказался. Перебрав в уме всех знакомых, Антон вдруг обнаружил, что друзей с которыми хотелось бы разделить торжественное застолье у него просто не осталось. В итоге распили на двоих с отцом бутылку дорого коньяка, и разошлись по своим холостяцким комнатам. Что делать и как жить сыну дальше, Петр Иванович посоветовать не мог. Давно закупорив себя в тесную раковину, он уже не собирался из нее вылезать. А вот Антону предстояло решить задачку не из легких.

Наверное, если бы сразу кинулся головой в омут, что-нибудь бы и получилось. Но, собираясь завести собственное дело, Антон Хрустов решил заранее продумать и по возможности предотвратить все неприятности. И чем дольше он думал, тем страшнее и сложнее все ему представлялось. Уже по ночам снились шеренги закрытых чиновничьих кабинетов, златозубые улыбки братков, пронзительный взгляд налогового инспектора. Доставшееся от дяди состояние казалось теперь не таким уж и большим. Во всяком случае, рисковать даже какой-то его частью совершенно не хотелось. В итоге, так и не начавшись, карьера предпринимателя была отложена до лучших времен. Попытка заняться как хобби некогда любимой физикой тоже оказалась бесплодной. За прошедшие годы мозг, подобно мышцам бывшего спортсмена, подернулся жирком, утратив способность к напряженной работе. К тому же время богатых джентльменов-любителей безвозвратно ушло. Для плодотворной деятельности нужна была живая научная среда коллег, оппонентов, актуальных задач. Посетив институт, в котором когда-то начинал трудовую деятельность, Хрустов обнаружил его еще в более плачевном состоянии, чем предполагал. Благое желание стать спонсором возрождения отечественной науки умерло, даже не родившись. Никаких дядиных капиталов для столь масштабной задачи все рано бы не хватило, а финансировать липовые отчеты, которые и сам когда-то неплохо умел стряпать, он не собирался.

В конце концов, пришлось согласиться на участь богатого бездельника. Когда-то вожделенное свободное время превратилось в проклятье. Порой он даже подумывал, не попроситься ли обратно в магазин. К счастью до такой позорной капитуляции дело все-таки не дошло. Постепенно, он выработал для себя амплуа скучающего эстета коллекционера. Посещал выставки, антикварные и букнистические магазины, ужинал в дорогих ресторанах. Физическую форму пытался поддерживать в фитнес-клубе, где даже обзавелся знакомыми, которым врал, что крутиться в бизнесе по продаже холодильников.

Постепенно такая жизнь стала казаться вполне естественной. Только одна проблема не давала покоя. Давно пора было кончать с затянувшимся холостяцким состоянием. Но как найти подходящую партию, если вышел из возраста, когда посещают дискотеки, не вращаешься в обществе и даже на работу не ходишь? Многочисленные объявления об интимных услугах Хрустов, к стыду своему, просматривал, но позвонить так и не решился. Кроме опасений возможного столкновения с криминалом, удерживало еще и ощущение, что такое решение проблемы в чем-то сродни подсаживанию на наркотик. Привыкаешь получать дозу удовольствия за фиксированную плату, и все остальные пути для тебя уже закрыты.

В результате оставалось только знакомства в общественных местах. Даже по молодости Антон Хрустов не особо преуспевал в этом тонком искусстве. Чего уж говорить о его нынешней форме! Конфузом окончились несколько попыток познакомиться в театре. Подцепив в кафе приехавшую из Тулы блондинку, Хрустов весь день проводил ее по Москве, раздражаясь от провинциального говорка и косясь на стройные ножки спутницы. Но на робкое предложение посетить снятую специально для таких случаев квартирку неожиданно получил суровую отповедь. Чтобы сохранить лицо, пришлось проводить даму до автостанции и поблагодарить за отлично проведенное время.

Так и не став местом свиданий, уютное гнездышко продолжало вытягивать арендную плату и покрываться пылью. Вечера Хрустов проводил вместе с отцом у телевизора, и все еще продолжал надеяться на счастливый случай. Хотя вполне отдавал себе отчет, что после дядиного наследства требовать у судьбы еще чего-нибудь, пожалуй, уже бессовестно.

Аномальщик

Оставив далеко позади фарфоровую Белоснежку и хорошенькую брюнетку продавщицу, Хрустов подошел к оживленному перекрестку. Свернув налево, он попадал в уютное заведение, где обычно пил обеденный кофе. Направо располагался книжный магазин с букинистическим отделом, и какой-то внутренний импульс подтолкнул его именно в ту сторону. Еще с утра не оставляло ощущение, что сегодня должно произойти нечто очень важное. Трезвый и скептичный ум убеждал, что это очередной самообман. Но порой человеку так хочется поверить в чудо. И опровергая все доводы разума, Хрустов с радостью прислушивался к тихому шепоту интуиции.

Поднимаясь по ступням книжного магазина, Хрустов представлял, как состоится встреча с женщиной его мечты. Хрупкая и трогательно беззащитная в больших очках, летней кофточке и белой обтягивающей юбке, она будет листать у прилавка потертый томик стихов. Откинув, упавшую на глаза светлую прядь волос, она оторвется от книги, и взгляды их случайно пересекутся…

Разочарование ждало уже на пороге. Похоже, что незнакомка его мечты сегодня опять выбрала другой маршрут. У заваленного книгами стола копошилось только несколько энтузиастов мужского пола, да две полные продавщицы в синих халатах лениво переговаривались, облокотившись на кассу. Хрустов тоже приступил к осмотру книжного развала, утешая себя мыслью, что сегодня ему может повезти в другом:

– Вдруг среди макулатуры обнаружится какой-нибудь раритет! Незаслуженно забытый философ или писатель. Книга ведь тоже может перевернуть судьбу!

С возрастающим охотничьим азартом Хрустов просматривал названия на потертых обложках, когда рядом послышался возмущенный голос:

– Господи, что же творят, разбойники!

Отпрянув назад, Хрустов с испугу решил, что по своей обычной неуклюжести отдавил кому-то ногу. Но высказывание к счастью относилось ни к нему.

– Прямо грабители! -продолжал возмущаться невысокий пожилой человек потрясая большой книгой в суперобложке. Заметив чужой удивленный взгляд, странный субъект понял, что говорит сам с собой вслух. Не особо смутившись, он интеллигентно улыбнулся и счел необходимым пояснить:

– Представляете, гоняюсь за этой книгой уже два года. И вот, наконец, нашел. Но цена прямо грабительская.

– А что, редкое издание? – вежливо поинтересовался Антон.

– Уникальное! В русском переводе всего тысяча экземпляров. Когда она попала на прилавки, я как раз был в экспедиции. Потом исчезла, и вот уже два года пытаюсь найти.

– А почему ее не переиздали, если спрос есть?

Незнакомец развел руками, а потом произнес таинственную фразу:

– Видите ли, все что касается этой темы окружено странностями. Кстати и в Интернете ее тоже отыскать не удалось, а автор, как мне известно, исчез при загадочных обстоятельствах.

Закрыв книгу, он показал обложку:

– Джеймс Хартон " Общий обзор и классификация пространственных психофизических аномалий второго и третьего порядка"

Прочитав название, Хрустов перевел удивленный взгляд на собеседника. Кажется, он зря записал его в старики. Скорее всего, мужчине было чуть больше пятидесяти. И для своих лет он держался в очень не плохой физической форме. В невысокой сухощавой фигуре чувствовалась жилистая подтянутость. Лицо покрыл коричневый загар явно не курортного происхождения. Старили его, пожалуй, только резкие морщины вокруг глаз и сплошная седина неплохо сохранившейся шевелюры.

– Альпинист любитель, или фанат туризма из старой гвардии. А может быть, геолог.- подумал Хрустов. И тут незнакомец, удовлетворяя его любопытство, протянул визитную карточку и произнес:

– Павел Николаевич Семигорцев, председатель российского отделения клуба по исследованию пространственных психофизических аномалий.

– Антон Петрович,- представился в свою очередь Хрустов, и почему-то в первый раз в жизни добавил к имени и отчеству чужеродный термин "рантье". Теперь уже аномальшик посмотрел на него с любопытством. И тогда Хрустов, неожиданно для самого себя, быстрой скороговоркой выпалил:

– Не сочтите за обиду, если я вам эту книжку подарю. Поверьте, для меня сумма значения не имеет. Считайте, что в порядке в порядке помощи отечественной науке и общечеловеческой взаимовыручки…

Почувствовал, что такое непрошеное благодеяния все-таки отдает новорусским хамством, Хрустов окончательно смутился. Но в ответ, после короткой паузы, прозвучало:

– Ну что ж, принимаю помощь с благодарностью. Но покупаем на половинных паях с правом совместного владения.

Через минуту новоиспеченные совладельцы редкого экземпляра, оживленно беседуя, выходили из магазина. На пороге они, чуть было, не налетели на худенькую девушку в белой обтягивающей юбке. Извинившись, обогнули ее с дух сторон и, продолжая беседу, пошли дальше. Бросив вслед неуклюжим мужчинам затуманенный поэтический взгляд, девушка поправила очки, откинула назад светлые кудряшки волос, и меланхолично двинулась к книжному прилавку. В хорошенькой белокурой головке, всегда царил хаос быстро сменявшихся мыслей и настроений. И сейчас вдруг показалось, что по капризу судьбы только что не состоялась важная встреча. Рассеянно оглядев магазин, девушка с сожалением вздохнула и углубилась в изучение книжного развала.

Вводная лекция с привкусом холодного пива

Посещение маленького кафе органично вписалось в продолжение их знакомства. Заведение было сугубо летним и демократичным. Несколько не очень чистых столиков под фирменным тентом "Балтика". Молодая официантка в синем передничке, стойка с двумя пивными кранами. Из одного лилось холодное пиво отечественного сорта, из другого пиво "Туборг", точно такого же вкуса, но за чуть большую цену. Еще можно было заказать кофе, подогретую в СВЧ печке маленькую пиццу с грибами, охлажденную колу, чипсы и прочую съедобную мелочь. В дневное время народ здесь вращался вполне приличный. Забегали перекусить сотрудники ближайших офисов, отдыхали после экскурсий по музеям и бутикам респектабельные гости столицы. Именно тут месяц назад Хрустов и познакомился с блондинкой из Тулы. Тогда он тоже возвращался из книжного магазина, а она выразительно скучала в обществе маленького бокала пива. С тех пор, заходя в заведение, Хрустов рефлекторно с опаской посматривал на крайний слева столик. Но сегодня контингент был чисто мужской. Два молодых парня, скорее всего студенты, пили пиво. Холеный бородач, в элегантном костюме, неторопливо смаковал кофе и просматривал газету.

Усадив компаньона за самый дальний столик, Семигорцев отправился делать заказ, а Хрустов вдруг почувствовал себя полным идиотом:

– Познакомился с каким-то сумасшедшим. Деньги выкинул на энциклопедию для чокнутых. А теперь еще сам напросился бред про аномалии слушать!

Но потом решил, что к жизни нужно относиться проще. А после нескольких глотков пива, ему даже стало интересно. Семигорцев же, улыбнувшись, предупредил:

– Хотели про аномалии, извольте! Но учтите, я об этом могу часами.

Говорить он действительно мог без остановки, но

рассказчиком был талантливым и вводную часть "лекции" Хрустов проглотил на одном дыхание. Оказалось, что открытие психофизических аномалий напрямую было связанно с философией. Этой областью человеческой мысли Хрустов увлекся еще во времена "счастливой" супружеской жизни. В древнем споре между материалистами и идеалистами он душой всегда был на стороне последних. Но разум и здравый смысл безоговорочно утверждали правоту оппонентов. Материя независимая и никому неподвластная правила миром. Все рассуждения о первичности сознания были всего лишь спекуляциями интеллекта. Развенчивались они в тот же миг, как только мыслящий субъект наступал на гвоздь или подвергался какому-либо другому материальному воздействию. Но сейчас из уст нового знакомого, разочаровавшийся поклонник идеалистов услышал об оригинальном философском компромиссе.

Оказалось, еще в начала двадцатого века никому неизвестный российский мыслитель со смешной фамилией Пичугин в провинциальной иркутской глуши вынашивал идею мирового психофизического поля. По его теории только благодаря этой всеобъемлющей метафизической среде наш материальный мир воспринимается подавляющим большинством мыслящих индивидуумов одинаково. Что, впрочем, совершенно не говорило об истинности познания. Как последователь Канта Пичугин считал все проявления материи вещью в себе. По его мнению, с развитием структуры психофизического пространства изменялось и восприятия человечеством одних и тех же изначальных объектов и явлений. Так, например, отошли в разряд небывальщины черти, вурдалаки, василиски, магия и прочие, не имеющие научного объяснения феномены. Только в выпавших из общего поля островках первобытных обществ сохранились рудименты архаичной психофизической структуры. Поэтому ученые часто пасуют или начинают лукавить, списывая на гипноз и шарлатанство, магическую силу шаманов или необъяснимую связь дикарей с тотемными животными. Но дальнейшее и неизбежное уплотнение психофизического поля, согласно Пичугину, должно было привести к полному нивелированию восприятия, а в дальнейшем и к образованию всеобщего единого мышления. Некого подобия муравейника, управляемого единым разумом. Перспектива, надо сказать, чудовищная, и сам Пичугин ее искренне боялся, хотя и предсказывал как неизбежность.

Автор гипотезы, наверное, из-за фамилии сначала представлялся маленьким смешным человечком. Но Семигорцев, открыв книгу, показал репродукцию старинной фотографии. Высокий статный господин в медицинском халате, накинутом на военную форму, выглядел бравым офицером и щеголем. На этом снимке времен русско-японской войны усики будущего мыслителя лихо подкручивались вверх, а о левую и правую руку нежно облокотились хорошенькие сестрички милосердия. Но пройдет немного времени и военный врач Пичугин, выйдя в отставку, всерьез увлечется психиатрией. Изучение шизофрении натолкнет его на неожиданные выводы. Потом родится гипотеза поля, и тогда все соблазны мира отойдут на задний план.

Как это часто бывает, автор станет заложником собственного творения. Решив, что открыл очень важную истину, он растратит душевные силы в бесполезных попытках донести ее миру. Коллеги восприняли его в штыки. Попытки объяснить шизофрению выпадением отдельных личностей из общего психофизического поля заклеймили, как антинаучные. Не ласково приняли чопорного провинциала и в петербургских интеллектуальных салонах. Только Бердяев однажды вскользь упомянет "врача из Иркутска" как самобытного мыслителя. Но под конец жизни Пичугину все-таки удастся опубликовать свою теорию в тоненькой книжечке, изданной в количестве трехсот экземпляров на деньги забайкальского золотопромышленника и купца первой гильдии Птицына. Сходство фамилий, а может быть какой-то другой каприз, подтолкнули почтенного коммерсанта помочь непризнанному философу. Но известности Пичугину это все равно не принесет. Над страной в то время уже сгущались грозовые тучи тысяча девятьсот четырнадцатого. Да и весь мир готовился перейти в новою фазу развития психофизического пространства.

Неисповедимы порой пути судьбы! Непризнанный и всеми забытый автор давно уже покоился на кладбище, когда его детищу, благодаря небольшому размеру и тонкому переплету, нашлось место в чемодане бежавшего в Харбин племянника купца Птицына. Чуть позже запутанными тропами русской иммиграции книжечка перекочевала в Париж. Там по случайному, а может быть не совсем случайному стечению обстоятельств, она попадет в руки человека давшего ей вторую жизнь…

С фотографии молодой Шарль Лентье смотрел дерзко, иронично и очень по-французски. Во взгляде словно отражались огни фейерверков, брызги шампанского, красивый взлет клинка шпаги. Но в жизни сын парижского буржуа и русской иммигрантки был математиком. Сухая на взгляд непосвященного наука была для него увлекательной игрой ума, которой он отдавался со всем энтузиазмом молодости. Прочитав неизвестного автора из далекой и легендарной для него России, Лентье решил создать математическую модель психофизического пространства. С обычной для его таланта легкостью модель была создана в достаточно короткие сроки. Как математическую шутку он опубликовал ее в одном из научных журналов и вскоре забыл. Дальнейшая судьба самого математика сложилась печально. Изучение шизофрении натолкнуло Пичугина на создании теории психофизического пространства. И эта же болезнь по злой иронии судьбы стала проклятьем для его блестящего последователя. В пятидесятых годах где-то под Парижем пациент закрытого медицинского учреждение, чертил пальцем в воздухе формулы, видимые только его горящему взору. А его личность, распадаясь на части, постепенно погружалась в аномалию психофизического пространства…

Аномалии "Лентье", по словам Семигорцева, стали самым выдающимся открытием молодого математика. И хотя к этой своей работе Лентье всегда относился как к шутке, алгоритм расчета координат "завихрений" поля "Пичугина" он описал достаточно подробно. Из созданной им модели вытекала неизбежность образования локальных искажений единого психофизического поля по мере уплотнения его условных силовых линий. Начало образования будущих аномалий по расчетам Лентье приходилось на семидесятые годы двадцатого века. В конце своей статьи математик даже рекомендовал потомкам это проверить и предложил несколько ироничных рекомендаций по правилам техники безопасности в таких зонах. Правда, редакцией большинство этих игривых отступлений было вычеркнуто из текста.

Несмотря на быстро оборвавшуюся карьеру, имя Шарля Лентье не кануло в безвестность. Некоторые его работы по теории вероятности получили высокую оценку, правда, только в узком кругу специалистов. Поле "Пичугина" тоже иногда упоминалась как оригинальный пример построения математической модели. Именно в форме математической шутки детище русского мыслителя вернулось обратно на его родину…

Вводная часть "лекции" закончилась вместе с первым бокалом пива. Следующий заказ Хрустов хотел сделать сам, но аномальщик настоял на том, что сегодня он угощает. Пока Семигорцев общался с девушкой за стойкой, Хрустов наугад раскрыл книгу. В глаза сразу бросилась диаграмма из стрелочек и кружочков, украшенная причудливыми фигурками в стиле страшных фантазий Босха и Гойя. Надписи в кружочках тоже давали пищу для воображения: – "блуждающий ландшафт", "гипертрофированный социум", "мифологизация реальности", "спиральное искривление объема ноосферы"…

Оторвавшись от страницы Хрустов обнаружил, что бородач из-за соседнего столика стоит у него за спиной и тоже внимательно разглядывает книгу. Уличенный в любопытстве мужчина смущенно закашлялся и, сворачивая на ходу газету, быстро двинулся к выходу. В это время подошел Семигорцев. На его подносе, по соседству с кружкой пива скромно пристроилась маленькая чашка черного кофе.

– С некоторых пор больше одного бокала организм не принимает,- сообщил он с виноватой улыбкой – По молодости я пиво очень уважал. В студенческие годы под воблу две-три кружки только так пролетали. А после стипендии обычно раков брали.

Прищурившись, Семигорцев, наверное, представил веселый солнечный луч над краешком белоснежной пивной пены, розовый дымящийся развал горячих раков и молодых загорелых парней в кепках и футболках.

– …Подобные заведения тогда проще были, – продолжал он вспоминать вслух. – Народ тоже ходил всякий. Но все-таки таких гадюшников как под конец "застоя" не припомню. Как-то в восемьдесят втором приехал из академгородка в командировку. Зашли с бывшим сокурсником пропустить по кружке по старой памяти, так еле ноги унесли! После чего зарекся больше на подобные авантюры не пускаться.

– А как же аномалии? – полюбопытствовал Хрустов.

– О, это уже судьба! От нее никуда не денешься. Кстати тогда я уже начал этим заниматься…

Разговор плавно перетек к прежней теме. Теперь он уже касался эпохи близкой и не понаслышке знакомой.

…Конец семидесятых. Замкнутый благополучный мирок академгородка. Некий прообраз счастливого будущего. Хотя в жизни не все так просто, и даже среди людей высокого интеллекта процветают общечеловеческие страстишки и пороки. Подковерная борьба, далекая от каких-либо джентльменских правил, заедающая проза быта, неизбежное для ограниченного пространства переплетение любовных треугольников и интрижек. Где-то далеко в большом мире, выстраиваются очереди за дефицитом, как гигантские удавы ползут к Москве "колбасные" электрички. В торговых ПТУ и в "зоне" на первой отсидке набирает жизненный опыт будущая неофициальная элита страны. Но в тепличную атмосферу городка долетают только легкие сквознячки зарождающихся вихрей. Мир кажется устойчивым и нерушимым, как поросшая мхом скала. И эта скучная стабильность неизбежно раздражает бурлящий энтузиазм молодости.

Пока в интимном полумраке под шепот французских шансонье кружатся влюбленные парочки, на кухнях кипят споры. Вольнодумство в моде, благо, что на эшафот за него больше не отправляют. Конечно, неосторожным высказыванием еще можно подпортить себе карьеру, но это лишь создает привкус риска. Кого-то же влечет состязание с еще не покоренной до конца природой. Будущие гении науки завсегдатаи на альпинистских базах Алтая и Кавказа. Их часто можно встретить на туристических тропах и байдарочных маршрутах. Под звездным небом в расколотой костром темноте старенькие гитары, надрываясь, бренчат про речные перекаты, таежные тропы и крепкую как гранит мужскую дружбу.

Семя упало на хорошо подготовленную почву. Статья Лентье оказалась в руках подающего большие надежды молодого ученого. В чем-то Александр Ланской походил на самого создателя модели. К тому же он авантюрист и завзятый романтик. Обнаружив, что одна из предсказанных аномалий должна появиться всего лишь в сотне километров от их академгородка, он естественно решает проверить гипотезу. В итоге на ближайшие майские праздники молодежная компания отправляется в многодневный турпоход. В существование аномалии ни кто, конечно, не верит, но ее призрак придает аромат тайны. А бездонная глубина майского неба и присутствие в команде представительниц лучшей половины человечества только усиливают романтический эффект путешествия.

Однако возвращение оказывается куда менее веселым. Товарищи по походу старательно избегают встречаться, словно стесняются друг друга. А потом начинаются и вовсе странные события. Сначала внезапно заболевает инициатор поиска аномалии. Официальная версия нервный срыв, но по институту ползут слухи о шизофрении. Одна из походниц, молоденькая лаборантка, когда-то красневшая от фривольных анекдотов, вдруг ударяется в разврат, шокирующий даже людей далеко не пуританских взглядов. Другая участница похода обаятельная и милая дама, в одночасье становиться законченной стервой, и даже самые преданные воздыхатели начинают избегать ее общества. С остальными вроде бы не происходит резких изменений, но разговоров о том злосчастном майском походе они избегают словно чумы. И только один человек пытается осмыслить, что же все-таки произошло.

В той первой экспедиции Семигорцев не заметил каких-либо сверх- естественных явлений. Однако некоторые странности в поведении людей, мелкие нарушения законов физики, гнетущее ощущение зыбкости окружающего мира были им зафиксированы и скрупулезно описаны в дневнике. Самым странным оказалось поведение товарищей по походу после возвращения. И тогда он сделал вывод, в последствии не раз подтвердившийся:

– Аномалия воспринимается совершенно не однозначно. Одни и те же явления внутри этого пространства могут вызвать у разных людей далекие друг от друга ассоциации. А для многих пребывание в аномальной зоне просто опасно.

В следующий поход Семигорцев собирался пойти один, но неожиданно у него объявился сподвижник. Петр Сидорин в научном исследовательском институте был на особом положении. От талантливого механика и мастера "золотые руки" зависело проведение многих экспериментальных работ, но к "высокой" науке по складу ума и характера Сидорин не имел никакой склонности. Потому для многих он был человеком другой касты. В научных институтах, несмотря на знаки подчеркнутого уважения, на таких людей порой смотрели свысока. Обычно от этого развивается защитный комплекс, но Сидорин неизменно оставался человеком доброжелательным и открытым. А в первой экспедиции обнаружилось и еще одно ценное качество. Он, наверное, был единственным, на кого встреча аномалией совершенно не подействовала. Правда, в ночь с первого на второе мая что-то такое померещилось. Но ведь известно, что по пьяному делу, какие только чудеса не привидятся!

Таким образом, в лице старшего техника Сидорина будущий председатель российского отделения клуба обрел себе надежного помощника, за психическое здоровье которого можно было не опасаться. С частотой предоставления очередного отпуска их дуэт начинает регулярные экспедиции по изучению зоны "Ланского". Так окрестили активно развивающуюся сибирскую аномалию. Под этим название она и войдет потом в картотеку международного клуба.

Несмотря на жгучее желание поделиться с человечеством результатами исследований, Семигорцев хорошо понимал, что этого делать не стоит. И, тем не менее, по институту все равно ползли слухи о его чудачествах и даже психическом заболевании. Особо усердствовали в этой клевете бывшие товарищи по экспедиции. Но потом неожиданно появилась поддержка и весьма могущественная.

Вопреки бытовавшему мнению, сотрудника госбезопасности Семигорцев распознал с первого взгляда. Похожий на бойкого комсомольского вожака молодой человек подошел в коридоре и назвался представителем какой-то научной комиссии. Но почему-то сразу стало понятно, кто на самом деле заинтересовался их хобби. Они поговорили в институтской курилке, потом посидели в кафе, и достаточно легко пришли к согласию. Семигорцев обязался в полном объеме предоставлять "комиссии" материалы о своих исследованиях получая в обмен всю необходимую помощь. С тех пор, словно по команде, замолчали язвительные языки. Начальство без звука выписывало командировки и предоставляло аппаратуру. Появилась возможность привлекать кроме Сидорина и других помощников. У женщин Семигорцев вдруг обрел ореол романтического героя. Именно в те годы он и обзавелся семьей, что, впрочем, не помешало продолжать исследования.

Зато "эпоха перемен" практически положила конец его работе. Материальные проблемы вынудили перебраться в столицу. Компаньон и объект исследования оказались за многие сотни километров. Билеты стали недоступно дорогими. Аномалия, которая к тому времени уже начала "закукливаться", оказалась предоставленной самой себе. Правда, как говорят, худа без добра не бывает. Именно в те смутные годы стало возможным знакомство с недоступной раньше информацией. Семигорцев обнаружил, что в мире действует не меньше десятка ячеек его единомышленников. С некоторыми удалось завязать переписку, и он уже почувствовал себя членом некой общности. А шесть лет назад, объявился и его покровитель. Располневший и обрюзгший защитник тайных интересов отечества, теперь представлял службу безопасности одного из новых хозяев жизни. Общение с этим типом, мягко говоря, не доставляло удовольствия, но именно он предложил финансовую поддержку. Неожиданная спонсорская помощь позволила посетить парижский съезд международного клуба исследователей аномалий, где Семигорцев и был избран председателем российского отделения. В целом посещение "столицы мира", ученого разочаровало, что часто бывает при близком соприкосновении с мечтой. Однако, вступление в клуб позволило теперь получать субсидии по международным каналам. На эти средства удалось снять небольшой офис, куда стекалась отчеты об экспедициях в аномальные зоны России и ближнего зарубежья. Но главным для Семигорцева было то, что он снова смог принимать участие в "полевых работах". Вскоре за большой личный вклад в организацию и проведение экспедиций, руководство международного клуба даже пожаловало ему почетный среди аномальщиков титул "командора".

Главным подшефным объектом теперь стала аномалия в трехстах километрах к северу от Москвы. В ближайшее время он собирался организовать туда очередную экспедицию, но пока удерживала нехватка средств…

Услышав о поисках новых спонсоров, Хрустов словно очнулся от гипнотического сна. Подоплека происходящего предстала во всей очевидности.

– Вроде бы нормальный человек уже с полчаса слушает рассказ о каких-то мифических аномалиях, а случайный знакомый охотно читает лекцию с историями якобы из собственной жизни.

Хрустову доводилось встречать патологических болтунов, но Семигорцев под этот тип не подходил. Так что вывод напрашивался весьма прозаичный:

– Раскручивают тебя, дурак! Банально и пошло раскручивают. Хотя, надо заметить, что способ не лишен оригинальности…

После этой неприятной догадки разговор как-то очень быстро свернулся. Когда выходили из заведения, Хрустов ожидал, что сейчас ему намекнут на возможность принять участие в спонсорской поддержке. Но Семигорцев просто крепко пожал на прощание руку, сказав, что будет рад продолжению знакомства. На том и расстались. За ближайшим поворотом Хрустов достал визитку нового знакомого и демонстративно разодрал ее пополам. Но, когда хотел выкинуть обрывки, произошло нечто странное. Показалось, что за ним внимательно наблюдает какой-то худой долговязый тип в грязной потрепанной куртке. Почему-то испугавшись, Хрустов быстро зашагал прочь, а половинки разорванной визитной карточки непроизвольно засунул обратно в карман.

После встречи с аномальщиком мир вдруг утратил жесткие контуры. Над городом по-прежнему висела пасмурная дымка. Время от времени крупными редкими каплями начинал брызгать дождь. Встречные прохожие то открывали, то зарывали зонтики. Иногда приходилось убирать лицо, чтобы в него не угодили острием или спицей. И все вокруг казалось неустойчивым, суетливым и опасно зыбким.

Неожиданное решение.

Петр Иванович Хрустов прибывал не в лучшем расположении духа, и появление сына встретил раздраженным ворчанием.

– Стыдно молодому мужику целыми днями ни черта не делать, да еще с утра пораньше накачиваться пивом!

Обычно Антон встречал такие выпады молчанием, но сейчас вдруг взорвался. Не узнавая своего голоса, он кричал, что будет делать все, что захочет. Потому-то его деньгами оплачивается квартира, спутниковое телевидение, а также деликатесы к общему столу, которые простые российские пенсионеры вряд ли себе могут позволить.

Выкрикивая последнее заявление, он уже осознал, что перегибает палку. Но слово не воробей. Павел Иванович еще сильнее сгорбился, обиженно забормотал себе под нос и скрылся в своей комнате. Антон чувствовал раскаяние, однако сразу же идти извиняться не хотел.

– В конце концов, сколько же можно брюзжать! Лучше бы посоветовал, как жить на этом свете. А то тоже мне, отец называется!

Грузно опустившись на диван, он ощутил, как в желудок давит на грудную клетку, от чего сердце неприятно защемило. Состояние было на редкость омерзительное. Пивное опьянение успело перерасти в похмелье. Заниматься чем-либо не было ни сил, ни желания, а до вечернего телесериала еще оставалось безмерное количество времени. Переодевшись в старенькие джинсы и широкую импортную майку, явно сшитую для толстяков из американских комедий, он походил по комнате, присел, а потом и прилег на диван. Сознание сразу же провалилось в пустоту, выйти из которой удалось только несколькими часами позже.

Просыпаться в сумерки всегда отвратительно. Вырвавшись из естественного ритма, организм не знает, переходить ли к окончательному пробуждению или снова погружаться в сон. Некоторое время не было сил пошевелить ни рукой, ни ногой. Наконец, он заставил себя подняться и отправился готовить кофе. Проходя мимо гостиной, обнаружил, что телевизор не включен. Петр Иванович из принципиальных соображений отказался смотреть свой сериал по спутниковому телевидению. Подавив грызущее чувство раскаяния, Хрустов-младший поплелся дальше на кухню. Он уже признавал, что был со стариком по-свински груб, но упрямство еще мешало попросить извинения.

Кружка кофе немного помогла, но настроение все равно оставляло желать лучшего. Прихлебывая горячий напиток, он смотрел на уродливые силуэты железных гаражей на другой стороне дороги и думал о том, что с каждым годом мир для него теряет краски. Пейзаж за окнами словно специально усиливал депрессию. Полная некрасивая женщина тащит тяжелую сумку. Два мужика, подняв капот старой "волги", копаются в двигателе, семейная пара алкоголиков, нетвердо ступая по тротуару, оглашает воздух грязной руганью.

Лето было в самом разгаре, но он уже представлял, что через пару месяцев зальют дожди. И без того нерадостная картина утонет в серых осенних красках. А с середины ноября ляжет снег. Колючий холод будет чередоваться со слякотью оттепели. И так до апреля. Да и весна, которую так ждешь, тоже бессмысленна, как и все в этой жизни…

Такого тяжелого приступа меланхолии Хрустов даже не мог припомнить. Пожалуй, даже когда Нина объявила о своем уходе, состояние было куда бодрее. Во всяком случае, злился, ревновал, да и в глубине души еще на что-то надеялся.

– А тут прямо тоска смертная. Хоть в гроб ложись!

Единственным человеком, с которым еще хотелось общаться, была дочь. Он уже снял трубку, но звонить все-таки не стал. Решил, что сделает это позже, когда пройдет пик депрессии.

– Нечего девчонку своими соплями грузить! Завтра с утра позвоню. Хотя лучше в обед, когда из школы придет.

Тут же он вспомнил, что на дворе конец июня. Дочь наверняка отдыхает с отчимом и матерью где-нибудь на средиземноморском курорте. Мелькнула мысль и самому отправиться куда-нибудь к лазурному морю. Но большого энтузиазма это не вызвало:

– Никуда ты, брат, от самого себя не денешься. Хоть на край света поезжай!…Хотя почему обязательно на край света?…

Вспомнив вдруг о новом знакомстве, Хрустов взволнованно заходил по кухне. Потом побежал в комнату и извлек разорванную визитку. Теперь он уже благодарил судьбу, что по рассеянности вместо урны сунул ее в карман брюк. В этих неровных клочках бумаги сейчас был его шанс вырваться из душевного кризиса. Во всяком случае, в это страшно хотелось поверить. Ну, а если новый знакомый все-таки окажется сумасшедшим или проходимцем, тогда можно делать окончательный вывод:

– Жизнь полная бессмыслица, и переживать о ней даже не стоит!

Долгий путь из Беляево на Варшавку

Следующим утром, еле дождавшись одиннадцати, Хрустов позвонил в офис клуба. Ответил приятный женский голос, потом трубку взял сам Семигорцев. Просьбе о встрече он совсем не удивился, и достаточно сухо предложил:

– Приезжайте, переговорим.

Выпив на дорогу чашку кофе, Хрустов стал собираться, но уже в дверях его остановил телефонный звонок. Голос в трубке показался совершенно незнакомым. Некоторое время он в растерянности слушал, как девушка с провинциальным говорком настойчиво изъявляет желание повидаться. Постепенно до него стало доходить:

– Галочка из Тулы? Вот это сюрприз!

Он даже не помнил, оставлял ли ей свой телефон. И вот теперь она снова оказалась в Москве, и очень жаждала новой встречи. Даже намекала, что не откажется от общения в домашней обстановке.

– С чего бы это вдруг? – с подозрением думал Хрустов, но кто-то словно нашептывал в ухо:

– Тебе то какая-то разница! Куй железо пока горячо. Только аккуратней, чтобы на деньги не развели, как последнего идиота.

Прервав игривый монолог о том, как одинокой девушке неуютно в чужом городе, он предложил провести вечер на его второй квартире. После короткой заминки на другом конце провода прозвучало:

– А может пораньше? Мне в семь домой уезжать. На работу завтра…

– Нет проблем! – хотел сказать Хрустов. В голове со скоростью калькулятора уже просчитывалось, сколько времени нужно на то, чтобы доехать на такси до Отрадного и купить по дороге десерт. Остальные компоненты интимного вечера, включая музыкальный центр, коньяк и шампанское давно дожидались своего часа в уютном холостяцком гнездышке.

– Может быть, в час дня встретимся? – опередив его, предложила Галина. Хрустов чуть было не сказал "да", но тут, наконец, вспомнил о уже назначенной встрече. В трубке опять повисло молчание. Хрустов не мог понять, что с ним происходит. Поездку в клуб аномальщиков можно было переложить на любой другой день. Он ничем не обязан Семигорцеву, да и вряд ли существует очередь желающих записаться в весьма сомнительные экспедиции. Но не покидало какое-то странное ощущение, что если податься сейчас соблазну, все планы изменить жизнь полетят в тартарары.

– Ну так вы согласны? – поинтересовалась Галина. И тогда словно кто-то другой сухо ответил, что днем он занят.

Слушая разочарованный вздох и короткие гудки в трубке, Хрустов все еще не мог понять, почему так поступает. Но потом увидел в зеркале начинающего лысеть и слегка раздувшего в поясе сорокалетнего мужика. Сразу живо представилось, как толстый начинающий лысеть дядя неумело пытается уложить в постель молоденькую девушку. Сурово констатировав, что, пожалуй, поступил правильно, он открыл дверь и быстро покинул комнату. Ощущение было такое, что промедли он еще минуту и уже какая-то другая причина помешает уехать.

Но, оказалось, настоящие препятствия поджидают за дверями дома. Улица Профсоюзная "встала", забитая до горизонта гневно урчащими машинами. Некоторые водители даже выключили двигатели и прогуливались около своих автомобилей, пытаясь разглядеть край пробки. У метро его ожидал другой неприятный сюрприз. Еще издали он увидел, как люди, спустившись на несколько ступенек, вдруг останавливаются и идут обратно. Отказываясь верить в такое патологическое невезение, Хрустов все-таки сунулся в переход. И тут же услышал, как официальный строгий голос с интервалом в минуту монотонно объявляет о закрытии нескольких станций по техническим причинам.

Это был приговор его сегодняшним планам, но тут в душе неожиданно проснулось упрямство. Такое качество характера иногда помогало переносить превратности судьбы, но чаще всего, усугубляло их неприятные последствия. В детстве на рыбалке он дольше всех просиживал с удочкой при полном отсутствии клева. Приятели давно уже смотали снасти, а Антоша все еще заворожено смотрел на застывший поплавок и давил комаров. В институте он, не взирая на явное пренебрежение, упрямо продолжал добиваться любви одной из однокурсниц. Все пять лет пробыл в верных рыцарях и запасных ухажерах, а вышла она все-таки за другого человека. Казалось бы, можно сделать выводы, но Антон Хрустов упорно не желал меняться. Пока другие искали себе место в новом рыночном мире, он упрямо держался за статус инженера-физика. В результате семейный разлад, и несколько лет в беспросветной бедности. И вот теперь судьба снова давала понять, что от задуманного лучше бы отказаться. А он опять героически пытался преодолеть все новые препятствия.

Офис Семигорцева располагался недалеко от развилки Каширского и Варшавского шоссе. В сложившейся ситуации единственным выходом было продвигаться в сторону соседней ветки метрополитена. В свое время Хрустову случалось добираться пешком от Каховской до Беляево. Но тогда по молодости все было гораздо проще. Однажды в теплую майскую ночь он даже почувствовал непреодолимое желание перейти с шага на легкий бег. А потом так и пробежал весь маршрут, с восторгом врезаясь в бархатную темноту спящего города. В памяти до сих остались безлюдные ночные улицы, редкие огоньки на темных коробках домов, проплывающие мимо пустые троллейбусы. Асфальт под подошвами кроссовок казался упругим как беговая дорожка, и мускулы ликовали от опьяняющей радости движения. Теперь же настали иные времена. Добравшись быстрым шагом до улицы Обручева, Хрустов уже чувствовал одышку. Пробки здесь не было, и он стал ловить машину. Вырываясь из затора на Профсоюзной, автомобили с ревом проносились мимо. Наконец, чуть не наехав на кромку тротуара, рядом резко затормозил старенький "жигуленок". Не торгуясь, Хрустов согласился с предложенной суммой, и согнувшись в три погибели, влез на переднее сидение. Злоключения вроде бы закончились, однако не оставляло ощущение совершенной оплошности, которая в итоге сведет на нет все усилия.

Они уже подъезжали к Варшавскому шоссе, когда его вдруг осенило.

– Кошелек! Вот, что он все-таки забыл!

Перед выходом из дома, он собирался положить его в карман. Как раз в это время прозвучал звонок, и кошелек так и остался на тумбочке.

Вот так из респектабельного господина в одночасье можно превратился в человека без копейки в кармане! Все еще отказываясь в это поверить, Хрустов принялся обшаривать рубашку и брюки. Увы, ни кошелька, ни даже случайно завалявшейся мелочи там не было. Со страхом он покосился на водителя. Мрачноватый, похожий на медведя мужик за всю дорогу не произнес ни слова. Хрустов живо представил, как этот тип сейчас придет в ярость. Надо сказать, что трусом Антон Петрович не был, но сознание своей вины делало его беззащитным и повергало в панику. В надежде на чудо он с удвоенной энергией снова принялся обшаривать карманы.

– Потерял что-то? – мрачно поинтересовался водитель. Сжимая голову в плечи, Хрустов признался, что забыл деньги дома. Лицо водителя скривилось и, как показалось, приняло зловещее выражение.

– Я телефон вам оставлю. Созвонимся, подвезу деньги, куда скажете, по двойному тарифу. Вы уж извините, что так получилось. Ей богу не специально! – выпалил Хрустов скороговоркой. В машине повисло недоброе молчание. Он уже представлял как, вылетает сейчас на проезжую часть под колеса автомобилей. И вдруг в голосе водителя послышались вполне человеческие нотки.

– Ладно, не напрягайся, до развилки довезу, мне все равно в ту сторону…

Офис клуба аномальщиков располагался в квартире обычного жилого дома. Нажимая кнопку звонка, Хрустов все еще не верил, что добрался. В голове крутились возможные варианты неудачи: – перепутал адрес, Семигорцев ушел, не дождавшись, или еще что-то непредвиденное. Про обладательницу приятного голоса он почему-то совершенно забыл и, увидев на пороге молодую девушку, растерялся. Сразу же подумал о том, как непрезентабельно выглядит после долгого путешествия по московской жаре. Брюки как обычно сваливались с бедер, рубашка потеряла свежесть и липла к спине, на висках обозначились струйки пота. Когда девушка, мило улыбнувшись, пригласила пройти за ней, Хрустов лихорадочными движениями попытался привести себя в порядок. Что, впрочем, не помешало кинуть взгляд на идущую впереди особу. И он сразу отметил стройность фигуры и легкую пикантную кривизну ножек, затянутых в плотно облегающие джинсы.

Сообщив, что Семигорцев отъехал, но будет с минуты на минуты, девушка предложила ему кресло и угостила кофе. Сама она села за компьютером в пол оборота к гостю. Было видно, как тонкие длинные пальчики быстро летают над клавиатурой. Смакуя горячий напиток, Хрустов приходил в себя после дороги. Взгляд рассеянно блуждал по стенам комнаты, останавливаясь на фотографиях улыбающихся людей в штормовках. Краем глаза он продолжал наблюдать и за хозяйкой офиса. Ее вряд ли можно было назвать красавицей- короткая стрижка, худое резко очерченное лицо. Но какое-то внутреннее изящество придавало мальчишескому облику женственность и обаяние. На ум невольно проходило сравнение с современным коммерческим стандартом красоты. Бесчисленные модели рекламирующие товары вплоть до самых интимных, прыгающие под фонограмму полуголые эстрадные дивы давно набили оскомину. А в этой рыжеволосой девчушке было что-то подкупающее простое и свежее. И Хрустов уже совершенно не жалел о несостоявшемся свидании и о проделанном пути.

Через двадцать минут, как и было обещано, послышался звук открываемой двери. Войдя в комнату, Семигорцев с порога начал извиняться:

– Антон Петрович, простите ради Бога! Неожиданное изменение графика. Наверное, заставил ждать.

По случаю жары председатель клуба одет был в легкие брюки и пеструю гавайскую рубашку. Этот наряд делал его похожим на стареющего ловеласа. Однако резкие морщины и взгляд выдавали человека совершенно другой закваски.

Узнав, что добрался гость не без приключений, Семигорцев неожиданно попросил описать все в подробностях. Слушая, почему-то удовлетворенно кивал головой, и когда Хрустов закончил, изложил свою версию случившегося:

– Видите ли, Антон Петрович, стоит только проявить интерес к аномалиям, и с вами тут же начинают происходить странные вещи. Случайные события складываются в цепочку, и она мешает вам как кандалы на ногах. В тот день, когда мы собирались в первую экспедицию, отменили все электрички. Ланскому удалось договориться с начальником институтского гаража, но микроавтобус сломался на пол дороги… Но Вы все-таки добрались, и это уже о многом говорит. Так что если не передумали, считайте, что в стажеры клуба зачислены.

– Честно говоря, трудно во все это поверить, – признался Хрустов. Семигорцев кивнул головой:

– Согласен. Но факт сегодняшних дорожных неприятностей не отрицаете? Вот такие вот факты мы и изучаем. Никакой особой романтики. На девяносто процентов рутина, хотя элемент экзотики присутствует.

Раздавшийся грохот не дал ему договорить. В распахнувшуюся дверь комнаты ввалилось и обрушилось на пол человеческое тело. От неожиданности Хрустов чуть не подпрыгнул в кресле. Однако хозяев офиса вторжение не особо удивило. Семигорцев раздраженно нахмурился, а секретарша, поднимаясь от компьютера, весело объявила:

– Командор, Вы дверь опять забыли закрыть!

В это время тело, приподняло голову, оглядело комнату бессмысленным взглядом, и промычало что-то нечленораздельное. В следующий миг девушка оказалась рядом. Проявив неожиданную для хрупкого сложения силу, она встряхнула визитера и заставила подняться.

– Настя, Вам помочь? – вежливо поинтересовался Семигорцев. Но помощь не требовалось. Еще раз, встряхнув качающееся тело, секретарша схватило его подмышки, и уверенно повела к выходу.

– Сосед, двери постоянно путает, -пояснил Семигорцев.

– А я уж думал опять фокусы аномалии,- признался Хрустов.

– В нашем отечестве, к сожалению, грань между аномалией и стандартной психофизической реальностью быстро стирается, – печально констатировал собеседник, – Скоро и в экспедиции не надо будет ездить. Правда, на наш век "полевых" работ еще хватит. Кстати, ближайшая поездка через две недели. Предлагаю принять участие…

Отправление

Знаменитая трехвокзальная площадь столицы с некоторых пор навевала Хрустову далеко не лучшие мысли и чувства. Правда, по молодости он почти убедил себя в привязанности к музе дальних странствий. Но потом частые командировки превратили романтику путешествий в нудную обязаловку. А в девяностые годы московские вокзалы вообще превратились в мерзкие отстойники городской нечисти. С того времени в память врезались мрачноватые картинки:

Плохо одетая людская толпа с огромными клетчатыми сумками и тюками. В глазах злость, растерянность, недоверие, словно каждый второй вокруг потенциальный вор или обманщик. По краям людского потока, как гнойные раны, лица бомжей, а из музыкальной палатки гимном новой рыночной отчизне летит разухабистая "блатная" песня. Под ее незатейливый мотив пляшет вместе с бомжихой молодой пьяный придурок. Проходя мимо, кто-то опускает глаза, кто-то наоборот весело скалится:

– Знай наших! Гуляй Россея!…

Вылезая из такси, Хрустов сразу почувствовал, что вокзальная атмосфера не особо изменилась. Правда, публика в целом выглядела прилично, но какое-то недоброе напряжение по-прежнему витало над толпой. Выгрузив из багажника ящики с аппаратурой, Семигорцев и Хрустов двинулись к платформам Ярославского вокзала. По дороге пришлось огибать компанию маргиналов, которые прямо посреди площади устроили громкую разборку. Личности с испитыми лицами, выкрикивая угрозы, толкали и хватали друг друга за одежду. Особенно бросался в глаза молодой вихрастый парень. Агрессия хлестала из него фонтаном. Орал он громче других, а взгляд бешено метался по сторонам, словно искал усомнившихся в его пьяной отваге.

– Господи, забраться бы куда-нибудь от всей этой дряни подальше! – размышляя вслух произнес Семигорцев. Хрустов хотел поинтересоваться, водятся ли такие типажи в аномальных зонах. Однако подумал, что вопрос, пожалуй, прозвучит глупо. А вообще аномалия виделась ему чем-то сказочным, лубочным, сочно зеленым. Наверное, по контрасту с городом, который на вокзалах выворачивался своей самой грязной изнанкой.

Поезд уже стоял на платформе, и у плацкартов выстроилась очередь на посадку. Народ преимущественно был простой, с большими сумками, пакетами и недопитыми бутылками пива. Слух резал немосковский окающий говорок. У купейных вагонов людей собралось меньше, и они издали увидели двух других участников экспедиции. Сидорина можно было узнать сразу. Как и на фотографиях, он выглядел грубо отесанным, тяжеловесным, спокойным и надежным. К нему Хрустов сразу проникся симпатией, зато второй компаньон произвел неприятное впечатление. От стриженного под ноль крепыша в камуфляже за версту разило ратными подвигами и куражом дедовщины. Здороваясь, он сообщил, что зовут его Коля, встряхнул руку, и окинул Хрустова оценивающим взглядом. Судя по всему, оценка была не высокой.

Пока Сидорин и Семигорцев вели переговоры с проводницей по поводу лишнего груза, Хрустову с Николаем пришлось перетаскивать этот самый груз в купе. Стоило Антону замешкаться в проходе, как он тут же получил от нового знакомого нагоняй за нерасторопность. Не желая больше получать подобных упреков, Хрустов стал суетливо распихивать багаж по полкам. Но и тут его отчитали в весьма не деликатной форме:

– Ты чего делаешь, земляк?! Тебе тут чего, миллион полок!

Взяв руководство в свои руки, Николай аккуратно разложил чемоданы и поинтересовался:

– В каких войсках служил, земеля?

Общение Хрустова с армией ограничивалось военной кафедрой и несколькими сборами в Подмосковье. Соврав, что служил в инженерных войсках, он почувствовал, что краснеет.

– Все ясно, инженер,- издевательски протянул Николай- так мы тебя звать и будем.

В это время на пороге купе появился Семигорцев и неожиданно резко заявил:

– Нашего уважаемого спонсора Вы, Николай, будете звать Антоном Петровичем.

– Слушаюсь, командор! – отрапортовал Николай, шутовски вскинув ладонь к стриженому виску. Но чувствовалось, что Семигорцева этот тип почему-то побаивается. Хрустов же смутился еще больше. Хотя большая часть продуктов была закуплена на его деньги, спонсором он себя совершенно не чувствовал. Но за неожиданную поддержку был благодарен.

Разрядил обстановку Сидорин. Ввалившись в купе, он сразу же извлек из сумки четыре бутылки и пива, и торжественно объявил:

– За начало!

– Еще не тронулись! Ты что, Петя, традицию забыл? – проворчал Семигорцев.

– Ладно, подождем, – охотно согласился Сидорин и, достав газету с кроссвордом, устроился у окошка.

Через пятнадцать минут поезд, лязгнув колесными парами, медленно пополз вдоль перрона. Чокнувшись пивными бутылками, все четверо сделали по большому глотку и Сидорин, наверное, опять же по традиции, произнес:

– Поехали!

Несколькими часами позже Хрустов лежал на верхней полке, и безуспешно пытаясь заснуть, боролся с навязчивыми мыслями. Внизу тусклый свет маленьких лампочек выхватывал из полумрака шарообразный затылок Николая и квадратные плечи Сидорина. На равно удаленном расстоянии между ними позвякивала в такт колесам недопитая бутылка водки. На соседней верхней полке, вытянувшись под одеялом, дремал Семигорцев. Сквозь стук колес долетали несвязанные обрывки армейского жаргона. Коля хвастался ратными подвигами в какой-то горячей точке. Сидорин за все время произнес не больше двух трех слов, зато не забывал разливать. Чокаясь, они залпом, опрокидывали в себя содержимое стаканов, закусывали половинками помидора, и монолог продолжался. Наконец, Семигорцев, свесился с полки, и напомнил, что подъем через три часа и настоятельно рекомендовал угомониться.

Призыв подействовал, и в купе скоро стало тихо. Но Хрустов все равно не мог уснуть. Не оставляло ощущение нереальности происходящего.

– Куда и зачем он едет? Изучать аномалии, в существовании которых так до конца и не поверил? Пытается переменой мест заглушить ощущение бессмысленности собственной жизни?

Последние две недели прошли в хлопотах и сборах. С длинным списком он ездил по магазинам, закупая продукты, спальные мешки, палатки и предметы, назначение которых не всегда хорошо понимал. Складировалось все в офисе клуба, поэтому постоянно приходилось общаться с секретаршей. И хотя Хрустов заранее поставил себе барьер, встречи с Настей неизменно затрагивали какую-то тайную струну. Мир как в молодости начинал представляться необъятным, таинственным и манящим.

Подготовка к экспедиции стала поводом и для другой встречи. Вняв осторожному намеку, Хрустов перед отъездом решил оформить завещание. Бывшая супруга и дочь вошли в недлинный список его фигурантов. Улаживание бюрократических формальностей свело их с Ниной у дверей нотариальной конторы. Собираясь на встречу, Антон тщательно, выбрился, осмотрел себя в зеркале. Всю дорогу прокручивал в голове возможные сценарии разговора. Однако, потом все неожиданно стало безразлично. Выглядела его "бывшая" даже лучше чем раньше, но это была уже совершенно чужая женщина. Десятки, а то и сотни, таких же красивых со вкусом одетых представительниц прекрасного пола каждый день мелькали пред глазами. И казалось странным, что не так давно не было у него человека более близкого и родного. Рассказывать об экспедиции Хрустов не стал, и мотивы, побудившие написать завещание, просто отказался комментировать. Только, прощаясь, неуклюже сострил, что в компенсацию за загубленные годы, может быть, сделает ее богатой наследницей…

Постепенно сознание с короткими перерывами стало проваливаться в дремоту. А потом он увидел бывшую супругу – помолодевшую в обтягивающем платье, с короткой стрижкой. Обнимая его, она села на колени и вдруг трансформировалась в секретаршу Семигорцева. И тут в сон, на самом интересном моменте, бесцеремонно вторглась чья-то рука. Медленно просыпаясь, Хрустов чувствовал, как его трясут за плечо и чей-то голос вежливо, но настойчиво говорит, что пора подниматься.

На границе аномалии.

Покинув поезд, они бегом кинулись к стоявшей на другом краю платформы "кукушке". Еще не успели расположить по полкам вещи, как тепловоз, издав протяжный гудок, потащил состав из пяти маленьких вагонов куда-то в таежную глухомань. За окном поплыли укутанные утренним туманом контуры елей, спящие поля в золотистой цветочной дымке. Изредка среди зеленого царства возникали крохотные деревушки, с избами, издали похожими на вороньи гнезда. На пустых переездах пестрые шлагбаумы непонятно кому перегораживали дорогу. А потом и эти последние признаки цивилизации исчезли.

Через час, машинист пробурчал в микрофон что-то о станции "шестьдесят шестой километр", и Семигорцев велел перебазироваться к выходу. Спрыгнув на насыпь, они в спешке сгрузили вещи. Поезд тут же тронулся, оставив четверых мужчин у деревянного навеса и заколоченной будки с табличкой "билетная касса". Вокруг не было не души. Только рельсы напоминали о внешнем мире, но и они казались чем-то совершенно инородным в окружившем их девственном благолепии.

Молочно белый туман плыл над россыпями иван-чая. Коренастые ели, словно стражи рубежей берендеева царства, развесили мохнатые лапы над грунтовой дорогой. Беспричинно петляя, она тянулась вдоль насыпи и исчезала среди деревьев. В разбитой колее темнела вода, и как явный признак заброшенности, по обочинам вылезали из травы шляпки грибов.

Обещанного встречающего с машиной не оказалось, что, впрочем, никого особенно не удивило. Семигорцев еще раз, словно оправдываясь, сообщил всем, что отправлял телеграмму и даже получил ответ. Сидорин, пожал плечами, изрек ритуальное "бывает". Потом достал газету и снова погрузился в разгадывание кроссворда. Николай угрюмо молчал. Выглядел он не важно. Видно было, что человек мучается с похмелья, хотя и для его партнера ночные бдения, похоже, не прошли бесследно. Вписав очередное слово, Сидорин обратился к начальнику отряда:

– Командор, ты бы достал "заветную". По глоточку для поправки здоровья.

– Пить надо меньше! – проворчал Семигорцев, но потом все-таки извлек из рюкзака и пустил по кругу большую армейскую фляжку. Хрустову выпала очередь пить после Николая. Припав к металлическому горлу, он сделал большой полновесный глоток. В нос сразу ударил аромат ягод, а горло обожгло спиртовой основой напитка. Чуть позже по телу, прогоняя сонливость, разлилась бодрящая волна. Николай тоже оживился и, потирая ладони, сделал заявку на добавочный глоток. Но фляга безжалостно была возвращена на прежнее место. Закрыв рюкзак, Семигорцев посмотрел на часы, покачал головой и заявил, что пойдет к шоссе и попробует поймать машину. Хрустов тут же вызвался составить ему компанию. Сидеть и ждать он не любил больше всего.

Сбивая шляпки поганок, они неспешно двинулись вдоль дороги. С того момента как ноги ощутили под собой девственную почву, прошло совсем не много времени, но ритм внутреннего хронометра уже успел измениться. Откуда-то снизошло спокойствие и нежелание куда-либо торопиться. Лес обволакивал пришельцев запахами прелой хвои, и дорога становилась все уже и уже. То и дело приходилось перелезать через упавшие деревья, покрытые зеленой моховой подушкой. Когда они преодолевали очередную преграду, из кустов неожиданно вспорхнула крупная серая птица. Плавно взмахивая крыльями, пролетела над людьми и скрылась за деревьями. Проследив за ее полетом, Хрустов перевел взгляд на обочину. Там, словно гвардия бабы-яги, тожественно выстроилась шеренга мухоморов. Казалось, пройди еще чуть-чуть, и увидишь избушку на курьих ножках.

– Правда, как в сказке!? – словно прочитал его мысли, Семигорцев,- Но это, Антон Петрович, еще не аномалия. Здесь коэффициент несовпадений где-то около пяти – семи процентов. Хотя за последние месяцы все могло измениться.

Про коэффициент несовпадений Хрустов что-то читал в монографии Хартона. Правда, запомнил плохо. Душа жаждала чуда не в процентах, а в чистом виде, и сейчас оно уже пряталось где-то рядом.

Лес вокруг становился все гуще, и, казалось, грунтовка вот-вот исчезнет, оставив их посреди сомкнувшейся чащи. Но после очередного поворота деревья неожиданно быстро расступились. Впереди обозначился просвет, и вскоре они уже стояли на некоем подобии шоссейной дороги, кое-где сохранившей остатки асфальта. После зигзагов грунтовки трасса показалась идеально прямой. Пропуская ее, лес отошел на почтительное расстояние.

– Магистраль местного назначения. Связывает райцентр с поселком Глухаревка. Ни на каких картах не обозначена, – пояснил Семигорцев.

А когда Хрустов полюбопытствовал, что делать дальше, он только развел руками:

– Будем ловить машину. Правда, ездят тут, дай Бог, в день два раза…

И тут они увидели пристроившийся на обочине дороги грузовичок с крытым брезентовым кузовом. До машины было около ста с лишним метров, но Хруству почудилось, что даже с такого расстояния он слышит идущий из кабины богатырский храп.

Стучать в дверцу пришлось долго. Наконец, запотевшее стекло поехало вниз, и в открывшемся проеме возникла круглая заспанная физиономия.

– Вам чего, мужики? – добродушно поинтересовался разбуженный водитель. Но на просьбу подбросить до Глухаревки отрицательно замотал головой.

– Нет, сейчас не могу! Мне на шестьдесят шестой километр надо. Какие-то четыре раздолбая из экспедиции должны подъехать.

– Так, так… – протянул Семигорцев. – Четыре, говоришь, человека из Москвы? Петр Михайлович встречать послал?

– Откуда знаешь? – изумился водитель. Не ответив, Семигорцев забрался в кабину и скомандовал Хрустову, чтобы тот залезал в кузов.

Купальщица

Подпрыгивая на ящике с аппаратурой, Хрустов уносился в новый этап своей жизни. В проеме между брезентом улетала назад дорога. Лес то сходился, то отступал, открывая утопавшее в теплой синеве небо. Казалось, под такой благодатью нет места ни суете, ни мелким склокам. Но люди обладают свойством отравлять своим присутствием любой ландшафт. Стоит появиться рядом нескольким или даже одной человеческой особи, как безграничный простор мигом сужается до тесноты коммуналки. Вот и сейчас рядом не переставал ругаться Николай. "Заветная", похоже, прекратила свое действие, и он теперь пытался выместить дурное настроение, понося водителя, местные дороги и заодно цепляясь к соседу.

Стараясь не обращать внимания на его злобные реплики, Хрустов думал о переменчивости судьбы. Еще недавно он жил в мире, похожем на запертый дом с большим количеством комнат. Перемещаясь из одного помещения в другое, привычно не замечаешь внешних стен и почти не веришь в существовании жизни за их границей. И вдруг замки сломаны! Вместе со странной компанией исследователей аномалий он несется по ухабам неотмеченной на картах дороги. Солнце, совершая невероятные скачки над лесом, вдруг начинает светить с запада, потом также внезапно возвращается на место. И это еще только начало!

Затормозили очень резко. Слетев с ящика, Хрустов спикировал на Николая. Теперь уже оба в унисон высказались на счет водителя. Легкий на помине, тот через минуту показал из-за борта свою круглую физиономию и весело объявил:

– Слезай мужики, дальше хода нет. Мураши мост через Безымянку разобрали! -

Поспешив выпрыгнуть из кузова, Хрустов чуть было не рухнул в воду. Оказалось, что машина стоит на самой кромке поросшего кустами берегового обрыва. Внизу, покачивая стрелками камышей, бежала неширокая речушка. Правее зияли проломы разобранного деревянного моста.

– Не в первый раз уже озоруют! – сообщил водитель – Еще с утра стоял, а теперь по бревнышкам растащили. Заведутся же такие б… в округе!

– У нас проблемы! – вынырнув из-за кабины, объявил командор- Схожу в Глухаревку, узнаю надолго ли.

– Сходи, сходи! – с сарказмом пробурчал вслед ему Николай.

– Да чего ходить, дай Бог, если к концу недели мост починят, – поддержал его Сидорин и, сладко зевнув, снова забрался в кузов. Видно было, что вывести этого человека из равновесия может лишь только глобальное потрясение.

Водитель, заявив, что пойдет проверить поставленные вчера закидушки, ушел куда-то вдоль берега. Хрустову пришлось остаться наедине с Николаем. Игнорируя друг друга, они сидели на речном откосе. В сонной тишине хорошо слышно было, как журчит вода под мостовыми опорами. На другом берегу заливались квакающими трелями лягушки. Разыскав у дороги плоские камушки, Николай развлекался, кидая их вдоль поверхности воды. Некоторое время Антон считал количество рикошетов. Но вскоре это ему надоело, и он перевел взгляд на заводь у противоположного берега. Оттуда в обычный лягушачий хор и то и дело вклинивался мощный квакающий бас, будто среди желтых островков кувшинок прятался как минимум средних размеров стегоцефал. Все еще ожидая увидеть чудо, Хрустов пристально вглядывался в воду. И ему уже казалось, что под темной поверхностью движется какая-то крупная тварь.

– Не хрена себе! Смотри, что творится! – прошептал вдруг Николай, вцепившись в рукав штормовки. Хрустов не сразу понял, что ему предлагают увидеть. Ожидая появления чудовища, испуганно уставился на воду.

– Да не туда. Выше смотри! – снова прошептал Колька. Хрустов поднял глаза и тоже впился взглядом в противоположный берег.

Обнаженная молодая женщина, игнорируя присутствие мужчин, спускалась к реке по заросшему травой склону. Оказавшись на берегу, она кокетливо потрогала пальчиками ноги воду, зашла по колено и, зябко сжав плечи, замерла в такой позе. Пышущая здоровьем фигура купальщицы словно сошла со старинных полотен. Хрустов привык к несколько иным стандартам красоты, но среди сочно зеленой осоки, темной воды и белых кувшинок полнота ее обнаженного тела воспринималась очень гармонично и естественно.

По-прежнему, ни на кого не обращая внимания, купальщица медленно двинулась в сторону их берега. Сначала под водой скрылись бедра, затем живот и, наконец, плавно разводя руками, она поплыла против течения.

– Во дает! Чего скажешь, спонсор?! – снова прошептал Николай.

Хрустов не знал, что ответить. А вскоре и отвечать стало не кому. Николай каким-то образом оказался на другой стороне реки и уже протягивал выходящий из воды даме букет цветов. Игнорируя неожиданное появление незнакомца, женщина, как ни в чем не бывало, поднялась на берег. Скрутив волосы в тугую черную косу, отжала воду и невозмутимо двинулась вверх по склону. Вокруг мелким бесом увивался Николай. Забегая, то слева, то справа, что-то быстро говорил. В самом узком месте тропинки он зацепился за кусты и чуть не выронил букет. Женщина весело засмеялась, ускорила шаг и скрылась в зарослях.

Когда Николай вернулся, его опухшая физиономия сияла.

– Договорились, вечером в гости ждет. И на счет подруги удочку закинул. Пойдешь?!

Хрустов промолчал. Как-то не очень верилось в существование подруги. Да и успешный блиц-крик Николая тоже вызывал сомнения. А белоснежное женское тело на фоне воды и осоки казалось сейчас явлением языческой богини. Как-то плохо вязалось это с попойкой где-нибудь в коморке при скотном дворе: – водкой в немытых стаканах, луковой закуской и объемистыми грудями в сарафанном разрезе.

– Не хочешь и черт с тобой! – грубо отрезал Николай. Но чувствовалось, что без напарника этот бравый вояка идти почему-то побаивается.

Глухаревка

Семигорцев вернулся мрачный. Запрыгнув в кузов, растолкал Сидорина. Послышался приглушенный диалог, явно не предназначенный для чужих ушей. Но тут Хрустов опять обнаружил странное обострение слуха:

…– Говорю же тебе не замыливание. Вообще черт знает что такое! Термина такого еще не придумали…

…– Ну вот и хорошо. Придумаешь, новый, ты же у нас голова…

… Придумаю, если вернемся… Да нет, не паникую я, Петя! Но в нашем возрасте головой пора думать. А то играемся как пацаны, на армейском складе. Не забывай нас четверо, что если шлейфование пойдет…И чтобы с выпивкой завязал. Понял меня?

Выглянув из машины, командор объявил, что мост сегодня чинить вряд ли будут и лагерь придется разбить на этой стороне Безымянки.

После вынужденного безделья все дружно взялись за работу. Вскоре перед речным откосом вырос небольшой палаточный городок с костром по центру и маленьким навесом для "столовой". Водитель за это время так и не вернулся. Впрочем, на его исчезновение никто не обратил внимания. Сидорин, взяв на себя обязанности шеф-повара, занялся приготовлением обеда. Николай ушел на заготовку дров, а Хрустов и Семигорцев, нагрузив рюкзаки подарками, отправились для повторного визита в местную администрацию.

Чтобы попасть на другой берег нужно было пройти по оголенной балке мостового перекрытия. Со стороны она казалась надежной и широкой. Но стоило сделать первый шаг, как Хрустов сразу почувствовал себя начинающим канатоходцем, а бурлившая где-то далеко внизу вода совсем не обещала мягкого падения. Спрыгнув на противоположный берег, он облегчено вздохнул. Оглянувшись, невольно позавидовал Семигорцеву. Командор шел следом, даже не балансируя руками, и, казалось, совсем не испытывал страха.

Грунтовая дорога, врезаясь в верхушку небольшого холма, круто уходила вверх. По бокам, обнажая глинистую почву, краснели изъеденные дождевыми промоинами откосы. Хрустов живо представил, как в сильный ливень дорога превращается в сплошной поток грязно желтой воды. И из закоулков памяти тут же материализовалась сцена времен счастливой супружеской молодости. Застигнутые грозой они бегут под крышу тещиной дачи. Сверху, вспениваясь, несутся ручьи растворенной глины. И кажется, что вершина холма, расползаясь под небесными хлябями, стекает им навстречу. Но Нина больше всего боится грозы. Босоногая, в прилипающем к телу платье она выглядит напуганной девочкой. Инстинктивно жмется к нему при каждом ударе грома. А он уже вычислил, что эпицентр грозы не ближе двух километров, поэтому храбриться и изображает героя…

В верхней точке подъема, стараясь перебороть одышку, Хрустов остановился. Оглянувшись, как на ладони увидел заводь, змеевидный изгиб реки, дым костра и желтые крыши палаток на противоположном берегу. Мост отсюда выглядел словно обглоданным. Антон вспомнил про таинственных мурашей. Наверное, о том же подумал и Семигорцев.

– Мураши, одна из здешних легенд, – сообщил он. – На самом деле никто и никогда этих гигантских муравьев клептоманов не видел. Вполне возможно, кто-то из местных под их марку ворует.

Заметив разочарование стажера, командор улыбнулся:

– Никак чудес не дождетесь, Антон Петрович? Они Вам еще надоесть успеют, хуже горькой редьки.

Дорога пошла вниз. Рюкзаки теперь подталкивали в спину и придавали ускорение. Совсем недавно почему-то только с этой стороны холма прошел сильный ливень, и глина превратилась в скользкое месиво. Казалось, одно неаккуратное движение и ты как герой американского боевика, набирая скорость, полетишь вниз по дождевой промоине. Вгрызаясь в скользкий склон ребром ботинка, Хрустов пытался сосредоточиться на дороге, но в мыслях он уже был в легендарной Глухаревке. Об этом странном местечке он много читал в отчетах. Однако, информация там излагалась довольно сухо с изобилием специальных терминов. Сейчас же в непосредственной близости на мокрой дороге под разорванными облаками история поселка воспринималось совершенно по-другому.

До середины восьмидесятых Глухаревка мало отличалась от прочих населенных пунктов российской глубинки. А потом вдруг развернулась от магистральной линии развития и пошла в будущее своим индивидуальным путем. Началось с все с необъяснимого роста населения. Деревни вокруг пустели, а население Глухаревки при практически нулевой рождаемости с каждым годом увеличивалось. Сначала решили, что это москвичи понаехали. Может быть, от этого заблуждения и пошел обычай звать новых соседей москитами. Однако вскоре выяснилось, что "московская" версия далеко не все объясняет. На столичных дачников новички действительно походили, но вели себя уж как-то совсем странно. И сменялись они с какой-то подозрительной быстротой. Вот вроде поселилась по соседству молодая семья. Дамочка в джинсах и футболке ходит по огороду, опасливо дергая кончиками пальцев сорняки. Возле бани, играя мускулатурой, бородатый парень неумело рубит дрова. По двору бегает за кошкой девчонка с круглыми косичками. А завтра, глядишь, никого из них уже и нет. Какой-то подозрительный тип, сверкая золотым зубом, суетиться возле сарая, а из окна, словно толстая жаба, выглядывает матрона с тройным подбородком. Через неделю и эти куда-то сгинули. В беседке у дома пьют чай бородатый поп в рясе с круглолицей и улыбчивой матушкой.

Аборигенов "москиты" почти не замечали а, вернее сказать, игнорировали. Все попытки завести знакомство оканчивались провалом. Кажется, вот только минуту назад видел их у дома, подходишь и натыкаешься на замок. Попытаешься заговорить с соседом где-нибудь у поселкового магазина, а он молчит и смотрит будто сквозь тебя. Все это не могло не вызывать раздражения. И однажды Антон Никифоров, печально известный среди односельчан склонностью к антизаконным выходкам, решил подпустить красного петуха "москитам". Но по какому-то мистическому стечению обстоятельств огонь, почти не тронув соседского сарая, перекинулся на антонову баню, где поджигатель уже отмечал свой подвиг с дружками. Чуть не задохнувшись в дыму, мужики еле сумели вырваться наружу. А на следующий день явилась милиция, и увезла Антона в район для разбирательства. Прошел день, другой. Никаких вестей о судьбе поджигателя до поселка не доходило. Поползли странные слухи. Супруга, не раз желавшая муженьку быстрее сгинуть со свету, закатила публичную истерику. И откликнувшись на ее беду, соседи снарядили в райцентр целую делегацию. Возвращения ходоков ждали до самого вечера. Но те вернулись только через три дня, повергнув односельчан в шок. Оказалось, что местная милиция в ближайшие дни никого не арестовывала. И самое поразительное, что в районном отделении теперь вообще никто не знал о существовании Глухаревки!

На следующий день глава поселковой администрации Петр Михаилович Ронжин поехал в райцентр разбираться. Вернулся на следующее утро пьяным и поседевшим. Оказалось, странная амнезия затронула не только милицию. В районной управе никто даже не слышал о вверенном его заботам поселке. Безуспешно пытался он отыскать Глухавреку и на висевшей в приемной карте района. В итоге назойливого самозванца просто выставили вон. От обиды руководитель несуществующего больше населенного пункта напился до зеленых соплей. Что было потом, помнил плохо. Очнулся за рулем своего "газика" ровно посередине моста через Безымянку. С тех пор окрестностей Глухаревки Петр Михаилович не покидал. Продолжая выполнять обязанности главы поселка, писал открытые письма президенту и всем людям доброй воли, призывал разобраться и исправить несправедливость. Одно из таких посланий необъяснимым образом дошло до офиса клуба, после чего и началось активное изучение глухаревской аномалии.

Все эти события только добавили ненависти к москитам. Однако, попыток расправы никто больше не предпринимал. Чужаков теперь уже откровенно боялись. Зато они сами, изменив тактику, перешли к активному экономическому взаимодействию с аборигенами. Соседей нанимали на строительство домов, скупали колхозные угодья, что стало главным источником финансовых поступлений в местную администрацию. В основном же Глухаревка перешла на натуральное хозяйство. Горючее и необходимый минимум товаров для поселкового магазина Ронжин приобретал на вырученные от "распродажи Родины" деньги. Для внутреннего обращения была введена местная валюта, окрещенная в народе "глухариками". Хозяйственную и финансовую деятельность в этой нелегкой ситуации Петр Михайлович вел железной рукой. Как поговаривали, и свою выгоду не забывал. Но, несмотря на слухи и даже факты, авторитет его у него был непререкаемый. Ибо никакой другой организующей и связующей силы в поселке больше не существовало.

Помимо социальных изменений странности стали твориться и на бытовом уровне. Причем каждый глухаревский обыватель воспринимал их по-своему. Кто-то погружался в лубочный мир детских сказок: разговаривал с воронами, пользовался услугами лягушек водочерпиц, по праздникам стелил на стол скатерть самобранку. Кто-то привыкал жить в опасном соседстве с персонажами белой горячки. А на некоторых аномалия до поры до времени совсем не действовала. И все рассказы соседей они воспринимали в лучшем случае как фантазерство.

Одним из парадоксов глухаревской действительности было то, что туда все-таки доходили письма и телеграммы. А достигших призывного возраста юношей из забытого поселка продолжали забирать в армию. Однако и тут не обходилось без мистики. Возвращались призывники не позднее чем через полгода, бывалыми ветеранами. У многих в иконостасе дембельских значков желтели медали с надписями на иностранных языках. Рассказы о воинских похождениях в джунглях Конго и Новой Гвинеи стали обычным явлением. Один парень, вернувшийся с изуродованной рукой, обвинял в своем увечье акулу. С ней он якобы познакомился при высадке десанта на восточный берег Мадагаскара. Сначала ему не поверили, но проживавший в Глухаревке отставной корабельный врач, не один раз ходивший по теплым морям в кругосветку, действительно опознал характерную работу зубов морской хищницы.

Впрочем, этот странный армейский феномен в последнее время был отмечен и за приделами Глухаревки. Читая отчеты, Хрустов не заострил на этом внимания. Но сейчас вдруг подумал про Николая.

– Павел Николаевич, а наш Коля случайно не из "аномальных альтернативщиков"?! – поинтересовался он, вспомнив даже придуманный для этого явления термин.

– Угадали. Из этих самых, – печально вздохнул командор- Помните я вам про спонсоров из госбезопасности рассказывал. Так вот Колю нам по линии ФСБ навязали. Просили понаблюдать в аномальной зоне. Рассчитывают, что каких-нибудь "сослуживцев" в Глухаревке встретит. Сомнительный конечно эксперимент, но я не мог отказаться…

– Вот оно что! – протянул Хрустов. Потом, притворно вздохнув, добавил – Бедняга!

Но это уже было чистым лицемерием. В образе жертвы аномальных явлений бравый вояка устраивал его намного больше.

Тем временем они миновали несколько километров лесной дороги, и впереди открылось широкое холмистое поле. Дорога желтой лентой уходила вниз, вынырнув на другом конце ложбины, снова шла на подъем, и там на пригорке зеленый луг переходил в серые островки черепичных крыш.

– Вот уже и Глухаревка! – сообщил Семигорцев.

– Ничего особенного, – успел подумать Хрустов. И в этот самый миг, опровергая все законы физики, повалил снег. Крупными хлопьями он ложился на изумрудно зеленую траву, щекотал холодным прикосновением лоб и щеки. Не понимая, что происходит, среди падающих снежинок, метались обезумевшие бабочки. А солнце, словно насмехаясь, поливало землю жаркими летними лучами. От такого смешения сезонов и красок даже перехватило дыхание. Захотелось, как маленькому ребенку, прыгать, подставляя лицо сказочному снегопаду. Но кончилось все также внезапно, как и началось. Только белый налет на траве напоминал о странном явлении, и высыпавшие на дорогу кузнечики весело прыгали через крохотные сугробы.

Хрустов хотел спросить, часто ли здесь такое бывает. Но, к еще больше изумлению, обнаружил, что рядом никого нет. Несколько секунд он оглядывался по сторонам и растерянно соображал, что делать дальше. Потом вдруг увидел далеко впереди знакомую фигуру. Уже преодолев лежавший впереди спуск и небольшой подъем, председатель клуба быстро уходил в сторону поселка. Пока Хрустов созерцал снегопад, его спутник каким-то необъяснимым образом успел уйти почти на пол километра. Тотчас все инструкции по поведению в аномальной зоне были забыты, и Антон кинулся бегом догонять командора.

Солнце снова скрылось за облаком. Дорога, небо и поле окрасились в мягкие полутона пасмурного российского лета. Такую погоду Хрустов любил. Приглушенные краски родных сельских просторов он всегда предпочитал резким контрастам и экзотике юга, но сейчас ему было не до окружающего пейзажа. С висков, застилая глаза, стекал пот. Рюкзак прыгал за спиной и безжалостно бил по пояснице. Дорога то и дело заставляла спотыкаться, отнимая последние силы. Наконец он окончательно выдохся и пошел пешком.

После спуска и небольшого подъема начиналась Глухаревка. Единственная улица показалась безлюдной, но вскоре Хрустов увидел знакомую фигуру. Огибая стоявший посреди дороги трактор, Семигорцев быстро шел вдоль невысокого серого забора, а потом совсем исчез из виду. Догонять его Хрустов уже не мог и потому в легендарный поселок вступил медленным шагом.

Проезжая часть улицы была изрыта глубокими колеями. На дне их блестели лужи, которые, наверное, не пересыхали и в самую жаркую погоду. По обе стороны, прижимаясь к калиткам, петляли в траве пешеходные тропинки. Дома стояли на некотором отдалении от дороги за волнистой линией покосившихся заборов. Почти везде над серыми черепичными крышами торчали антенны. А в одном из дворов рядом с поленицей пристроился старенький проржавевший "жигуленок". Людей на улице по прежнему не наблюдалось, но признаки их существования попадались на каждом шагу. Во дворах сушилось белье. Из окон крайнего дома громко вещала радиостанция маяк. У открытой калитки расхаживали куры, очень грязные, но явно домашние. А около трактора рядом с промасленной шестеренкой кто-то аккуратно разложил на коврике гаечные ключи. Пройдя метров сто вдоль улицы, Хрустов обнаружил и самих обитателей поселка. В глубине одного из дворов за кустами смородины сухощавая сгорбленная старушка беседовала с полной теткой неопределенного возраста. Увидев чужака, они прекратили разговор и поздоровались. Уходя, Хрустов услышал, как старушка сказала:

– Опять экспедиция. Михалычу магарыч понесли.

Не прошел Хрустов и нескольких шагов, как из распахнувшейся калитки вывалились два мужика. У одного через ремень свешивалось брюхо. Круглая добродушная физиономия излучала невозмутимое спокойствие. Другой наоборот был худой, дерганый со злым бегающим взглядом. Парочка двинулась вдоль по улице, громко обсуждая: "-Отпустит ли Зинка товар на глухарики?".

Сначала они обогнали Хрустова, потом худощавый неожиданно обернулся и спросил:

– Мужик, две сотни глухарей на полтинник сменяешь?

Растерявшись, Хрустов замотал головой. В глазах аборигена появилось что-то уже совсем не доброе:

– Чего головой машешь?

– Пойдем, пойдем, Колян, – вмешался толстяк, и, ухватив приятеля за плечи, потянул его прочь. Благоразумно выждав пока они отойдут подальше, Хрустов двинулся следом. Судя по всему, приятели шли к магазину. А опыт подсказывал, что где-то рядом с торговой точкой, скорее всего, находится и поселковая администрации. Хотелось верить, что там, наконец, отыщется исчезнувший Семигорцев. Однако Хрустов понимал, что это он сам каким-то таинственным образом оторвался от своего спутника. И теперь председатель клуба, наверное, разыскивает пропавшего стажера, и проклинает день, когда согласился взять такого недотепу в экспедицию.

И вдруг Семигорцев появился в двух шагах от него, также внезапно, как и исчез. С возгласом "Наконец-то!" он вынырнул из переулка, и без каких либо объяснений потянул за собой в сторону от главной улицы. Выглядел командор очень странно. Прихрамывал на левую ногу, за спиной не было рюкзака, взгляд воровато метался от одного забора к другому. Хрустов не решался задавать вопросов, но чувствовал, что происходит что-то ненормальное, и ему почему-то совершенно не хотелось идти за Семигорцевым.

Они миновали коротенький переулок и остановились перед маленьким бревенчатым срубом, похожим на баню. Вид этого строение почему-то сразу вызвал у Хрустову приступ беспричинного страха. Казалось внутри, за фасадом потемневших бревен, прячется нечто опасное. А Семтгорцев, опять же без всяких объяснений, приоткрыл покосившуюся дверь и коротко бросил:

– Заходите!

В крохотном окошке мелькнуло и сразу же исчезло лицо, чье-то бледное одутловатое лицо. А из дверного проема дохнуло гнилью и перегаром.

Да заходите же! – поторопил Семигорцев. Но, несмотря на непререкаемый авторитет командора, Хрустов почему-то не спешил выполнять приказание.

– Павел Николаевич, мы же с вами в администрацию собирались. Что это все значит?

– Здесь теперь администрация! – быстро и раздраженно ответил Семигорцев. Взгляд снова воровато заскользил по сторонам, и Хрустов вдруг почувствовал, что командор врет. Он совершенно не понимал, зачем эта странная ложь, но ему стало совсем страшно.

– Что встал! Входи, давай! – с совершенно несвойственной интонацией прикрикнул Семигорцев. В это время в бане послышалось какое-то движение. Повинуясь безотчетному импульсу, Хрустов бросился бежать.

Сзади послышались крики. Боясь обернуться, Хрустов скинул со спины рюкзак и припустился еще сильнее. Судя по всему, за ним гнались сразу несколько человек. И среди незнакомых голосов, громче всех звучал бас Сидорина.

В голове в такт движению ног прыгали обрывки мыслей.

– Влип ты, парень! Заманили в глухомань, теперь запрут в сарае, и будут с отца выкуп требовать. И ведь главное сам суда притащился. Как ребенок во весь этот спектакль с клубом аномальщиков поверил!

Страх придавал силы. Сделав рывок, он немного опередил преследователей. На бегу уже складывался план дальнейших действий.

– Оторваться, потом в лес. Бог даст, пешком к утру до платформы доберусь. А там уж как-нибудь и до Москвы. И забыть все как страшный сон!

Но тут что-то попало под ноги, и в следующий миг он уже не бежал, а летел, беспомощно хватаясь руками за воздух…

Очнувшись, он обнаружил, что лежит на траве возле дороги. А, сброшенный рюкзак, чудесным образом оказался у него под головой.

– Антон Петрович, что с вами, очнитесь! – прозвучало над самым ухом. Резко перевернувшись, Хрустов приготовился защищаться, но преследователей рядом не было. Только Семигорцев, присев на корточки, озабоченно смотрел на него и делал рукой странные круговые пассы. Заворожено наблюдая за движениями его ладони, Хрустов чувствовал, как уходит страх. Перед ним снова был прежний председатель клуба, и все случившееся казалось теперь дикой нелепостью.

Вскоре они снова шли по главной улице поселка. Хрустов, потупив глаза, слушал командора:

– Антон Петрович, еще раз запомните как "Отче наш". Как только встретились с чем-нибудь необычным никаких резких действий. Увидели, что я исчез, стойте на месте. Огляделись по сторонам. Что еще изменилось? Небо, земля, дорога? Стоим, анализируем, и никакой беготни. Я сам на вас выйду. А то пришлось гнаться до самого поселка, да еще по другой пространственно временной траектории. Хорошо спортивная подготовка не подвела, а то бы вы тут еще, Бог знает что, начудили…

Выслушивать нотацию всегда неприятно, но председатель клуба был прав. Прочитанные перед отъездом правила поведения в аномальных зонах Хрустов от растерянности и испуга действительно проигнорировал. Правда, о появлении двойников ни в каких инструкциях ничего не говорилось. Но рассказывать, как Лже-Семигорцев пытался заманить его в старую баню он не стал. Решил, что подобных историй командор и без него наслушался и насмотрелся. В инструкциях указывалось, что искажение могут принимать самые причудливые формы. Но куда опасней считались ситуации близкие к обычной реальности. Именно эти, плохо различимые ответвления, как правило, и становились причиной физических и психологических травм стажеров.

Так что можно было сказать, что Хрустову еще повезло. Зато сам он в очередной раз проявил полную неспособность ориентироваться в изменившейся обстановке. Подобных примеров в своей биографии Хрустов к прискорбию мог насчитать огромное количество. Естественный отбор, наверное, давно бы вычеркнул его из участников соревнования. И только цивилизация с ее губительной для человеческой породы гуманностью, позволяла таким неудачникам существовать и даже давать потомство. Осознавать это было тяжело и унизительно. Правда, в литературе часто приводились примеры преодоления врожденных слабостей. Но только на книжных страницах все кончается хорошо. В жизни же, стучась в закрытую дверь, скорее всего, расшибешь в кровь кулаки. Да еще, не дай Бог, занесешь в ссадины какую-нибудь заразу! И тогда вместо лавров победителя, раздувшиеся от гноя руки, а то и преждевременная инвалидность. Так что уж лучше судьбу лишний раз не испытывать. Жизненный опыт давно уже привел к такому выводу, но вот опять какой-то лукавый искуситель затянул в авантюру.

– И чего же дома-то не сиделось! – горестно думал Хрустов. Прежняя жизнь скучающего рантье казалась теперь утерянным раем. Как хорошо в такую мягкую пасмурную погоду пройтись по Замоскворечью. Посидеть где-нибудь в кафе. Тихая музыка, запотевший бокал пива в руках, дождевые капли на стекле и калейдоскоп незнакомых лиц за окошком. Тут тебе и сюжеты для воображения, и целая философия. А вечером в театр на премьеру, или просто на любимый диван с недочитанной книгой…

Наверное, по выражению лица Семигорцев понял настроение стажера:

– Да не грустите Антон Петрович! Привыкните ко всем этим фокусам. Через пару дней страх пройдет, любопытство появится. Зато потом будет что вспомнить, да и научитесь ценить спокойную жизнь.

Сказано это было искренне, без всякого ветеранского самодовольства, и Хрустову действительно стало легче. Уже веселее он смотрел на деревенский пейзаж и думал, что пару недель он здесь как-нибудь продержится. А потом в Москву и больше уж никаких авантюр!

Тем временем улица вывела их на небольшую площадь, где сосредоточилась вся нехитрая инфраструктура поселка. Центральное место занимал торговый комплекс. Сквозь стеклянный фасад универмага были видны пустые полки и скучающие продавщицы, зато у пристройки с табличкой "Продукты" наблюдалось заметное оживление. У кирпичной стены припарковались несколько стареньких велосипедов. За углом кто-то привязал лошадь. Мотая гривой, животное отгоняло мух и с тоской смотрело на длинную очередь на ступеньках. Там собрались в основном лица женского пола. Мужское население в томлении слонялось чуть поодаль. Среди фигур серо-пыльного цвета Хрустов обнаружил и уже знакомую парочку. Они тоже заметили чужаков. Худощавый Колян, помахивая прутиком, двинулся наперерез. Ожидая неизбежного конфликта, Хрустов ощутил легкий озноб и неприятное напряжение в мышцах, а Семигорцев, как не в чем ни бывало, поздоровался.

– Николаевич, глухари на российские махнешь? – предложил Колян сразу после обмена рукопожатиями.

– Какой курс? – деловито поинтересовался командор. После не долгих торгов сошлись на трех сотнях за полтинник. Нервно дергая щекой, абориген пересчитал новенькие десятки и пошел к товарищам. А Семигорцев аккуратно сложил пожелтевшие бумажки синими печатями и убрал их в нагрудный карман штормовки. Видя удивление Хрустова, он пояснил:

– Глухарики очень интересная валюта. Здесь на нее купить можно практически все, кроме спиртного. Поэтому и курс такой низкий.

Оставив магазин по правую руку, они двинулись к длинному одноэтажному строению. С правой стороны здания над оцинкованной крышей висел российский триколор. Слева так же понуро болтался флаг какой-то экзотической страны. Из отчетов Хрустов знал, что в Глухаревке с некоторых пор существует официальное полномочное представительство народной республики Бахчатрейн, страны, не отмеченной ни на одной политической карте. Поэтому зелено-красному полотнищу над зданием администрации он не особенно удивился. Куда больше его заинтересовал архитектурный шедевр напротив. Крохотный дворец с ажурной колоннадой и итальянским балкончиком совершенно не вписывался в местный ландшафт. Выглядел он еще более нелепо, чем флаг иностранного государства. Казалось, под пасмурное российское небо здание перенеслось по прихоти волшебника или джина. Правда, одна российская деталь в архитектурном ансамбле все-таки присутствовала. На ажурных увитых плющом воротах красовался карикатурно огромный амбарный замок.

– Хоромы нашего уважаемого Петра Михайловича Ронжина. Шабашники с юга строили, поговаривают настоящие арабы, – сообщил Семигорцев. Потом, размышляя вслух, добавил – А дома его опять нет. Будем надеяться, что в конторе. Хотя не нравиться мне все это…

Шамаханская царица

В коридоре администрации пахло свежеструганными досками и еще чем-то специфическим сельским. Несколько кабинетов с невидимыми в полутьме табличками были закрыты. Только в самом дальнем конце через распахнутую дверь врывались потоки света и веселый стук пишущей машинки. И сразу же в памяти всплыли образы из прошлого:

…Захламленная старой мебелью и приборами комнатка лаборатории. В снопах яркого света плавают крохотные взвешенные частички пыли. За столиком у окна лаборантка Леночка старательно набивает на машинке текст отчета. А в дальнем конце комнаты младший научный сотрудник Хрустов безуспешно пытается сосредоточиться на работе. Отвлекает жара, стук клавиш. Взгляд скользит по открытым плечам Леночки, светлым завиткам волос, и мысли уносятся куда-то далеко от цифр и формул…

Очнувшись, Хрустов обнаружил, что стоит уже в дальнем конце коридора перед раскрытой дверью. Еще один шаг и он словно перенесся в другой мир. Сквозь занавешенное противомоскитной сеткой окно в комнату прорывалось жаркое тропическое солнце. Широко и белозубо улыбались с фотографий на стенах черноволосые мужчины в военной форме. Под потолком со скрипом вращал огромные лопасти старинный вентилятор, а в затененном углу под картой незнакомой страны смуглая девушка выбивала пулеметную дробь на клавишах старомодной пишущей машинки.

Уже давно встреча с женщиной не производил на Хрустова такого нокаутирующего эффекта. Застыв на пороге, он поедал незнакомку глазами. Классическое лицо арабской красавицы. Строгая белизна европейской блузки хорошо оттеняет матовую смуглую кожу. Восточная кошачья гибкость в движениях, и в то же время ничего гаремного. Взгляд веселый, независимый, и где-то в глубине темных как южная ночь глаз дерзкий вызовом всем неуклюжим и грубым существам мужского пола.

Несколько секунд продолжалась немая сцена. Наконец, девушка, оторвавшись от машинки, улыбнулась незваному гостю и, с трудом выговаривая русские слова, произнесла:

– Здравствуйте, добро пожаловать!

Хрустов тоже улыбнулся в ответ, но как-то очень растерянно. Потом, обведя глазами комнату, спросил:

– Бахчатрейн?

Девушка кивнула и выдала длинную фразу на незнакомом языке. Вконец растерявшись, Хрустов жестами стал показывать, что не понимает. Но тут же выяснилось, что обращались не к нему. Раскрылась дверь в смежную комнату, и на пороге появился худощавый молодой мужчина в военной форме. Черные буравчики глаз недобро скользнули по лицу гостя, потом обратились на девушку. Она снова быстро заговорила, то обращаясь к нему, то переводя взгляд на Хрустова. Мужчина так же быстро и, раздраженно отвечал. Незнакомые слова сыпались как пулеметные очереди. Подкрепляя их жестами, энергично работали руки. Чувствуя, что не вовремя вторгся на суверенную территорию чужой страны, Хрустов попятился назад.

Уже на пороге поймал на себе взгляд черноволосой красавицы, и в тот же миг в сознании вдруг что-то перевернулось. Никогда еще раньше не испытывал он такой резкой смены настроения. Казалось, с плеч упал тяжкий гнет, который многие годы давил и пригибал к земле. Старость, караулившая на пороге очередного юбилея, повизгивая от бессильной злобы, унеслась куда-то за край горизонта. Да и не существовала ли эта уродливая ведьма на самом деле? Не была ли она ли всего лишь порождением болезненной усталости сознания?

Уходя по полутемному коридору, Хрустов ощущал необычайную легкость во всем теле. В спину летел стук машинки, а затылок, казалось, еще чувствовал жар тропического солнца. Даже не возникало вопросов, каким образом кусочек экзотической страны перенесся в здание гухаревской поселковой администрации. Чудом, пожалуй, было другое. В сорок лет, окончательно изжив романтические настроения юности, Хрустов умудрился с первого взгляда влюбиться в молодую восточную красавицу.

Но аномалия сразу же постаралась осадить не в меру влюбчивого стажера. Не успел он сделать нескольких шагов, как из темноты кто-то продекламировал:

… и девица

Шамаханская царица

Вся сияя как заря

Тихо встретила царя

Воображение сразу нарисовало царя Дадона, плешивого, с жиденькой бороденкой и похотливым взглядом. Правда, с собой Хрустов этот образ отождествлять не стал. Мысли его сейчас были бесконечно далеки от земной похоти. Словно на какой-то миг приоткрылись перед ним сверкающие в утренней росе долины позабытой прародины, и светлая тоска хлынула в душу. Но все это длилось какие-то мгновения. Обнаружив, что стоит совершенно один среди полутемного коридора, Хрустов опять испугался. Двери вокруг были плотно закрыты, и представительство Бахчатрейна больше никак не обнаруживало своего существования.

Сначала в полголоса, а потом уже громче, Хрустов позвал Семигорцева. Никто не откликнулся. Только одна дверь внезапно распахнулась, в полутьме кто-то громко хрюкнул. Хрустов вздрогнул от неожиданности, и, стараясь унять страх, быстро пошел к выходу.

На улице по-прежнему было пасмурно. Под серым небом уныло торчали бесцветные крыши домов, на ступеньках магазина лениво переговаривалась очередь. Громко жевала траву привязанная за углом лошадь. Через площадь шла очередная старушка с большой дырявой авоськой, из которой торчали похожие на кирпичи коричневые буханки хлеба. Шла медленно, словно сгибаясь под тяжестью беспросветной азиатской вечности, в которой нет земного спасения, и лишь только где-то высоко-высоко над хмурыми облаками ждет земных страдальцев сверкающий небесный купол. Провожая старую женщину взглядом, Хрустов вдруг обнаружил, что одна деталь в панораме изменилась. Ворота в особняк Ронжина теперь были широко распахнуты.

– Командора, наверное, надо искать там, – подумал Хрустов, но тут же вспомнил недавние наставления:

– Не совершай неоправданно быстрых перемещений! Не давай аномалии затянуть себя. Анализируй изменения в обстановке…

Оглянувшись, он попытался, как при разгадке детского ребуса, найти скрытые несоответствия в картинках. И взгляд почему-то опять прицепился к бредущей по площади старушке.

– Что-то здесь не чисто! – подсказала интуиция. И тут же он понял, что его насторожило. За время пока он осматривал площадь, она должна была сдвинуться хотя бы на несколько метров. Но женщина находилась в той же точке, и вместе с тем, продолжала идти, словно под ногами была тренажерная дорожка. Зато тень старухи менялась прямо на глазах. Чудовищно увеличиваясь в размерах, она ползла прямо к крыльцу, где стоял Хрустов.

– Опять начинается! – тоскливо подумал Хрустов. Очередная попытка преодолеть страх закончилась неудачей. Нервы и тело плохо повиновались сознанию. Желудок, вызывая тошноту, переместился к горлу, в коленях обнаружилась предательская слабость. Несколько секунд он смотрел, как тень приближается к ступеням, и пытался убедить себя, что ничего страшного не происходит. Наконец, не выдержал и попятился назад. Тень поползла быстрее. В ее движение теперь чувствовалось что-то хищное, угрожающее. Распахнув дверь, Хрустов кинулся обратно в коридор. Тень, опережая его, совершила стремительный бросок. Взметнувшись над крыльцом, черное одеяло накрыло с головой, дохнув в лицо ледяным могильным холодом. На какой-то миг Хрустов увидел над собой звезды, а потом и они исчезли. Оседая на ослабших ногах, он рухнул на порог и уже второй раз за этот день потерял сознание.

Еще окончательно не придя в себя, он услышал голоса. Один принадлежал командору, другой молодой женщине, говорившей с сильным иностранным акцентом. С трудом, приоткрыв веки, Антон увидел над собой точеный персидский нос и большие восточные глаза.

– Немножечко живой! – улыбаясь, сказала девушка. Ладонь лежавшая на его затылке показалось восхитительно прохладной. Потом он понял, что это действовал холодный компресс, но в памяти все равно осталось легкое исцеляющее прикосновение ее пальцев. Повернув голову, Хрустов даже зажмурился, спасая глаза от яркого тропического солнца. Оказалось, что он лежит у порога представительства Бахчатрейна, причем тело большей частью находится в коридоре глухаревской администрации, а голова вторглась на суверенную территорию.

– Надира, может быть, попробуем его поднять? – прозвучал сверху голос Семигорцева. Девушка повернулась в сторону комнаты и крикнула что-то на своем языке. Все это время Хрустов заворожено смотрел, как черный завиток дрожит над расстегнутым воротником ее блузки.

Откуда-то из потоков света вынырнул мужчина в военной форме. Все трое наклонились над Хрустовым и общими усилиями перевели его в сидячее положение. Опираясь на их руки, он поднялся и, не узнавая собственного голоса, выдавил "спасибо". Мужчина ответил дружеским хлопком по плечу и длинной фразой, из которой удалось перевести только "омиго". Весело переговариваясь, бахчатрейнцы удалились вглубь своей территории, а Хрустов, опираясь на плечо командора, двинулся к выходу. Голова, наверное, от удара при падении, болела и кружилась. Но с каждым новым шагом возвращались силы. Вместе с ними пришел и жгучий стыд. Дважды за этот день он словно барышня хлопнулся в обморок. Причем второй раз на глазах женщины, в которую уже успел безнадежно влюбиться.

Укус

– Простите меня ради Бога, Антон Петрович! Не надо было Вас в первый же день тащить в самое пекло. Но я хотел эффект новичка использовать, выяснить надо было кое-что. Толком ничего так и не выяснил, а вот Вас чуть было не угробил.

Извинялся Семигорцев вполне искренне, но Хрустова по-прежнему мучил стыд. Не вышло из него исследователя аномальных явлений. И нервы оказались не на высоте, да и желания заметно поубавилось. Но о том, что пытался выяснить Семигорцев, он все-таки поинтересовался.

Оказалось, что командора очень насторожило исчезновение главы поселковой администрации. Уже несколько лет Ронжин не удалялся больше чем на несколько километров от Глухаревки. Сейчас он, конечно, мог находиться на дальнем покосе или рыбачить где-нибудь у тихой заводи Безымянки. Но странной показалась реакция людей, у которых Семигорцев пытался навести справки. Единственным, кто твердо признавал руководящую роль главы поселка, был встретивший их водитель. Но он и сам исчез еще утром. Остальные же отвечали как-то странно. Вроде бы и администрации в Глухаревке не существует, а если и есть, то непонятно кто ей командует. Про Ронжина тоже говорили очень туманно. Некоторые даже сомневались в самом факте его существования. Впрочем, в аномальных зонах подобные явления происходили довольно часто. Их постоянные обитатели странным образом исчезали, вычеркивались из памяти окружающих, а потом как ни в чем небывало появлялись. Но сейчас речь шла не о простом обывателе, а о ключевой фигуре. Слишком многое зависело от главы администрации в этом потерянном для остального мира поселке. Именно Ронжин был осью, на которой пока еще как-то держалась сотканная из аномальных парадоксов и обычных человеческих проблем жизнь поселка. Его ругали, порой зло и завистливо, порой вполне справедливо. Но несмотря на все это, без Ронжина трудно было представить дальнейшее существование Глухаревки. И вот теперь вокруг его имени образовался подозрительный вакуум.

Первоначально Семигорцев решил, что стал жертвой эффекта названного на жаргоне аномальщиков "замыливанием". Проявлялся он в том, что вокруг людей многократно совершавших экспедиции в одну и ту же аномальную зону начинала выстраиваться индивидуальная версия действительности. В рамках этой версии, как правило, начинали реализоваться страхи и опасения человека. А Семигорцев и раньше часто думал о том, что может произойти с Глухаревкой без Ронжина. Чтобы отмести такой вариант он и решил использовать присутствие новичка. Но совместный поход с Хрустовым еще более запутал ситуацию. Глава администрации так и не обнаружился. А по отношению к новичку, аномалия повела себя как-то уж очень агрессивно.

Возвращаясь в лагерь, они снова шли по безлюдной улице. Солнце так и не показалось, но, по сравнению с утром, значительно потеплело. Пасмурное марево висело над поселком, раскрашивая сельский пейзаж в приглушенные пастельные тона. По обочинам дороги мягкие волны цветочных зарослей ретушировали почерневшие доски заборов. За покосившимися оградами раскинули узловатые ветви старые яблони. Под ноги то и дело бросались куры. Наблюдая это сонное царство, Хрустов уже с трудом верил, что здесь может происходить что-то необычное. Казалось, что все его сегодняшние приключения произошли с кем-то другим. Потускнел даже образ прекрасной бахчатрейнки. И он с грустью думал, что это был лишь мираж, прекрасный и мимолетный. Из тех, что изредка посещают людей, уводя их в обманчивые кущи несбыточных иллюзий.

Из инструкции по поведению в аномальной зоне Хрустов знал, что сейчас происходит так называемое "отторжение". Сознание начинает отгораживаться от всего, что нарушает законы причинно-следственных связей обычного мира. Были известны случаи, когда, прожив в аномальной зоне несколько месяцев, человек так и не замечал ничего необычного. Своих товарищей по экспедиции такие люди обычно объявляли шарлатанами или свихнувшимися фантазерами и громко трубили об этом на всех перекрестках. Именно их точка зрения чаше всего попадала в прессу, убеждая читателей, что ничего таинственного в нашем мире не происходит. Но, похоже, что к такой крайней форме "отторжения" Хрустов не был склонен, и вскоре аномалия снова стала о себе напоминать.

Впереди в небольшой ложбине показался колодец. Потемневшие от времени бревна позеленил мох, но венчала сооружение вполне современная оцинкованная крыша. Привязанное цепью ведро, стояло на углу сруба, рядом с ним важно восседала огромная лягушка. Чтобы получше рассмотреть это изумрудно зеленое существо, Хрустов даже остановился. Лягушка, заметив его внимание, раздула подшейный мешочек, издала квакающий звук, и круглые выпученные глаза вдруг странно блеснули. Тут же ведро подпрыгнуло и, раскручивая ожившую ручку, полетело в колодец. Но досмотреть, что будет дальше, не удалось.

– Пойдемте, пойдемте – потянул его за руку Семигорцев – Если она поднимет, ведро придется нам по обычаю выпить, как минимум по полной кружке. Не знаю как вы, а я подобной процедуре сейчас не очень расположен.

Уходя, Хрустов не удержался и бросил еще один взгляд на колодец. Ведро уже достигло конечной нижней точки, и лягушка, не понимая, что делать дальше, удивленно смотрела на уходящих людей. Теперь Хрустов вспомнил, что читал о "водочерпицах". Но одно дело сухой язык отчета, и совершенно другое увидеть это существо собственными глазами. И почему-то именно сейчас ему вдруг очень захотелось выпить кружку ледяной колодезной воды.

От колодца дорога сразу пошла на подъем. На пригорке, за очередным покосившимся забором открылся вид на странное здание. Выкрашенные в ярко желтый цвет кирпичные стены плохо гармонировали с окружающим ландшафтом. Большая железная дверь со зрачком видеокамеры походила на вход в какой-нибудь московский офис. За углом уткнулся в заросли лопуха огромной джип, а над крышей торчал большой спартаковский флаг.

– Когда в ту сторону шли, я этот дом что-то не заметил, – удивился Хрустов.

– А вы его и не могли видеть. Он только на обратном пути проявляется, – подтвердил командор – Вы в отчете про так называемых москитов конечно читали. Так что полюбуйтесь, достаточно типичное для этой публики место обитания.

– А все-таки кто они такие? – спросил Хрустов.

– А это никто толком не знает, – признался Семигорцев. Правда, некоторые сведения об этой категории жителей он все-таки сообщил. "Москиты" считали себя столичными жителями, и Глухаревка почему-то воспринималась ими, как ближнее Подмосковье. Тот факт, что отсюда до столицы около трехсот километров, они как-то игнорировали. Потраченное на дорогу время списывалось на автомобильные пробки. Больше информации выудить из этой публики пока не удалось. Слишком замкнуто они держались. Признавали только самих себя, а все остальное воспринимали как картинки из комиксов на тему сельской жизни.

Они уже прошли дом, когда на втором этаже с шумом распахнулось окно. Стриженный здоровяк с татуированным мускулистым торсом, перегнулся через подоконник и смерил Хрустова недобрым взглядом. Потом в доме кто-то включил музыку. И до следующего поворота улицы слышно было, как хриплый голос российского шансонье поет о суровой романтике исправительных лагерей.

По дороге попался еще один колодец, только уже без "водочерпицы". Около него на лавочке, поставив на траву ведра, устроились поболтать три деревенские старушки. Завидев незнакомцев, они вежливо поздоровались, а в спину начали шептаться:

– С райцентра приехали. Все администрацию ищут. А какая у нас тут администрация? Не было ее тут никогда…

И уже на выходе из поселка из зарослей лопухов неожиданно выскочила свора собак. Шавки всех мастей и размеров накинулись на чужаков с громким лаем. Казалось, еще чуть-чуть и от нарушителей границы полетят клочья. Но Семигорцев на нападение ни как не отреагировал. Просто прошел мимо, не замечая оскаленные собачьи морды. Хрустов позавидовал его хладнокровию, но сам все-таки решил подстраховаться. Трюк с киданием камня на деревенских собак обычно действовал безотказно. И сейчас, стоило только нагнуться за воображаемым булыжником, как стая, поджав хвосты, кинулась врассыпную. Но вдруг откуда-то из зарослей лопуха вылетел крупный щенок овчарки и без всякого предупреждения вцепился в кисть.

– Ах ты сволочь! – завопил Хрустов, вырывая руку. И тут же где-то за поселком долго и раскатисто загромыхало.

– Идемте быстрее. Скоро гроза будет, – поторопил Семигорцев. Они ускорили шаг и через десять минут уже подходили к лесу. Про укус Хрустов совершенно забыл. Маленький инцидент терялся в ворохе других куда более значительных происшествий и впечатлений.

Но как часто бывает, незамеченные мелочи влекут за собой события куда более серьезные и даже фатальные. Стараясь поспеть за спутником, Хрустов шел не оглядываясь. А в спину ему внимательно глядели светящиеся в полумраке глаза. Волчонок- оборотень решил проследить за своим "крестником". Этим ритуальным укусом он выполнил долг перед своим древним племенем, и еще на один шаг продлил тропинку, начало которой терялось в доисторических тысячелетьях. Мягко ступая лапами, волчонок крался вслед за людьми. Над его спиной ветер трепал заросли крапивы. И в их шелесте слышался мотив древней песни о временах, когда звери и люди, проживая единой косматой семьей, менялись обличиями так же, как теперь родственники и друзья меняются одеждой.

Гроза

Когда они добрались до берега Безымянки, ветер уже сгибал верхушки деревьев, и в почерневшем небе вспыхивали зарницы. В центре лагеря под брезентовым навесом упорно боролся за жизнь костер. Под порывами ветра языки пламени прибивало к земле. Казалось, огонь вот-вот потухнет, но он снова вырывался вверх, облизывая прокопченное донышко котелка. Внутри посудины булькали, доходя до готовности, макароны. Сидорин и Николай тем временем растягивали вокруг лагеря какой-то кабель.

– Магнит-защиту готовят, – пояснил Семигорцев.- Тут во время грозы черт знает что твориться. Гоголевского Вия помните? Так вот это что-то вроде волосяной веревки или мелового круга, только более современный вариант. Шнур с набором магнитных пластин в определенной комбинации.

– Здорово, разведка! Сейчас магнитку дотянем и ужинать будем, – весело крикнул Сидорин. Николай ничего не сказал и только мрачно посмотрел в их сторону. На лице читалось возмущение против вопиющей несправедливости:

– Кто-то, изображая из себя начальство, гуляет по поселкам, а кто-то целый день вынужден заниматься благоустройством и защитой лагеря.

Но через десять минут уже вся компания собралась под навесом и мирно уплетала заправленные тушенкой макароны.

– Эх, сейчас бы по маленькой за начало сезона, – мечтательно протянул Сидорин. Взгляды сразу же обратились на председателя клуба.

– Ну что ж с вами делать! – проворчал Семигорцев, и пошел к своей палатке. Когда он вернулся с большой флягой, по навесу застучали первые капли, и почти сразу же хлынул ливень. Такого Хрустову давно уже не доводилось видеть. Лес на противоположном берегу исчез за стеной дождя. Силуэты ближайших деревьев превратились в мифических пауков-чудовищ. И, казалось, они угрожающе протягивают к лагерю намокшие лапы.

Разлив по кружкам содержимое "командорской" фляги, Сидорин кинул умиротворенный взгляд на разбушевавшуюся стихию.

– Славно заливает! Гроза в первый день, хорошая примета.

– В прошлый раз ты говорил, что жара в первый день это к удаче, – скептично заметил командор. Сидорин охотно согласился:

– А оно так и есть, Паша. Примет много хороших.

И тут в разговор встрял Николай:

– Фуфло это, а не дождь! Вот когда наша рота под Дабу-Дабу стояла, ливень три недели шел, без просвета. Керза на сапогах как мокрая бумага поползла. У некоторых мужиков по всему телу чирьи пошли, а у одного чудика даже член гнить начал. Когда его на вертушке в госпиталь увозили, все кричал, что не даст резать…

Видя, что его никто не слушает, Николай обиженно замолчал, а Сидорин провозгласил тост за тридцать пятое "погружение". Потом все снова накинулись на макароны, и вскоре Хрустов пришел в какое-то первобытное состояние блаженства. По телу разливались тепло и сытость. Бушующая вокруг стихия превращала пространство под тентом в уютный уголок, огороженный от всего мира стеной дождя. Коля больше не хвастал своими подвигами, и под треск костра зазвучали воспоминания о прошлых экспедициях.

– Помнишь, как в первый раз у Медвежьего в грозу попали? Анька тогда вся не своя прибежала. Так ведь и не рассказала потом, что увидела, – вспоминал Сидорин. Семигорцев, задумчиво смотрел костер. Наверное, тоже вспоминал девушку, прибежавшую из тайги с нездоровым лихорадочным блеском в глазах.

– Она, Петя, на лешачью свадьбу тогда угодила. Такое не рассказывают.

– Лешачья свадьба это что-то вроде виртуальной групповухи? У баб потом крыша напрочь едет? – полюбопытствовал Николай.

– Ну,скажем, после этого психика не только у женщин ломается, – уточнил председатель клуба, и счел своим долгом напомнить стажерам, – Если вдруг в такое попадете, никаких попыток поучаствовать. Действовать строго по инструкции. Дыхательная гимнастика или "Отче Наш" прочитать три раза…

– Да, вот как оно бывает. Отошла девчонка на пять минут в кусты, и вся жизнь наперекосяк, – вздохнул Сидорин. – Правильно ты, Паша, решил, чтоб баб больше в аномалку не брать. Нечего им тут делать.

– Ну почему же, в британском филиале половина членов клуба женщины. И вроде бы ничего…

Молния внезапно озарила полнеба. Стало видно вспененную реку и лес на склоне противоположного берега. И в этот самый миг что-то черное оторвалось от деревьев и, размахивая крыльями, ринулось к их костру. Хрустов даже испуганно вскинул руки. Но сгусток тьмы, не долетев до лагеря, стукнулся о невидимую преграду и понесся по кругу, пытаясь отыскать брешь в защите. Сидорин, усмехнувшись, проводил его взглядом:

– Шалишь, приятель, не прорвешься!

Семигорцев, пояснил для новичков:

– Черные ангелы. Что-то вроде темной энергетической субстанции. Если накроет, ощущение такое словно летишь в бездонный колодец. Потом несколько часов жуткой депрессии. Были случаи, когда люди самоубийством жизнь кончали. Они обычно во время грозы проявляются. Так что, ребята, пока не стихнет, за магнитку не выходить. Если вдруг по нужде, то не стесняйтесь, прямо за палатками.

Еще один сгусток мрака ударился о невидимую защиту и растекся, по струям дождя как огромная черная клякса. На одно мгновение Хрустов поймал чей-то ненавидящий взгляд. Какая-то забытая темная часть прошлого попыталась вырваться из дальних закоулков памяти. Краем глаза он заметил, как Николай быстро и испуганно перекрестился. Видно и ему что-то почудилось.

Ветераны на атаки "черных ангелов" не обращали внимания. Сидорин разливал по кружкам "целебный" напиток. Семигорцев аккуратно подкладывал в огонь ветки. После тоста за хорошую погоду, опять начались воспоминания. В основном про курьезные случаи. О том, как однажды вместо тушенки в припасах необъяснимым образом оказался ящик с банками маринованных устриц. И к концу экспедиции никто уже не мог смотреть склизкие розовые кусочки. А в один из сезонов у экспедиционного "газика" обнаружился эффект " вечного бензобака". Не взирая на пройденные километры, бензин каким-то таинственным образом не уменьшался. Быстро сообразив, что тут можно извлечь выгоду, водитель сливал горючее в канистру и вечерами бегал продавать в ближайшую деревню. Однажды на обратном пути "несун" попал в грозу и вернулся совершенно невменяемым. Функции шофера пришлось взять на себя Сидорину, а неудавшийся коммерсант целыми сутками валялся в палатке и тихо подвывал мотив популярного в те времена шлягера "Синий, синий иней…".

Чувствовалось, что подобных историй накопилось огромное множество. Хранителем и рассказчиком этого наследия был Сидорин. Семигорцев в основном вставлял уточняющие замечания. Несколько раз в разговор встревал Николай, но видя, что ему не удается завладеть вниманием, быстро замолкал. Хрустов весь вечер просидел молча. Слушая истории Сидорина, думал о своем. О том, каково отцу сейчас в опустевшей квартире. Наверное, старый зануда пытается убедить себя, что без непутевого сына намного спокойнее. Но пустота таращится из пыльных углов комнат, и незнакомый раньше страх одиночества скручивают душу. Думал он и о последней встрече с бывшей женой. О том, как незримыми нитями миры двух людей связываются в единое целое, а потом с глаз словно спадает пелена и перед тобой снова чужой человек. Почему-то не получилось вызвать в памяти образ прекрасной бахчатрейнки. Он даже с трудом мог вспомнить ее лицо. Зато пышное тело купальщицы, дразня и распаляя воображение, навязчиво вертелось перед мысленным взором.

– Интересно, правда, что она Николая пригласила? – гадал Хрустов, и воображал как все будет происходить. Разрумянившаяся после бани хозяйка встречает на пороге гостя. В комнатке пышет теплом натопленная русская печь. На столе поджидают запотевший пузатый графинчик, две рюмки, блюдце с маринованными боровиками. Чуть дальше у стены не застеленная кровать с двумя подушками. А развешанная под потолком трава источают запах, от которого голова идет кругом, и откуда-то изнутри накатывает темная горячая волна…

Опомнившись, Хрустов зло обругал себя. В воображении он уже почти поменялся с Николаем. И было в этом что-то очень порочное. Либо уж развлекайся как Колька, либо завяжи на замок свои похотливые мыслишки!

Гроза постепенно стихла. Громыхало где-то уже далеко. Редкие капли дождя еще стучали по брезенту, но уже вяло и не агрессивно.

– Ну, что, отцы командиры, сейчас за магнитку можно? А то я как-то не привык нужду справлять в расположении части, – поинтересовался Николай. Получив разрешение, он, покачиваясь, направился к берегу. Хрустов, пошел в другую сторону, тоже чувствуя некоторую нетвердость в коленках. Видимо настойка не только активизировала воображение, но и нарушала двигательные рефлексы. Возвращаясь обратно, он задержался у одиноко стоящей березки, и, обняв гладкий ствол, запрокинул голову в небо.

В городе такого никогда не увидишь! Тучи успели рассеяться, и бесчисленные звезды усыпали черную пустоту космоса. От беспредельности Вселенной захватывало дух, но далекие светила смотрели холодно и равнодушно. Куда ближе и теплее казалась луна. Ее мягкий призрачный свет лился на темную половину планеты, зачиная завязи колдовских трав, будоража запретные мысли. Но еще ближе была сама Мать Сыра Земля. Теплая и живая лежала она под ногами. А запахи сырой травы и леса пробуждали в душе пугающий зов древней свободы.

Хрустов не понимал, что с ним происходит. Луг и лес звали его к себе. И он сам рвался в их объятия, как оторванная плоть, вспомнившая, наконец, утерянное родство. Что-то случилось со слухом и обонянием. Никогда он еще не ощущал столько оттенков запахов и звуков. Он слышал, как шелестят листья на дальних деревьях, как семейство мышей собирает прибитые дождем колоски. Нос улавливал сотни ароматов трав, и даже тлетворный сладковатый душок падали из соседнего леса.

– Господи, что со мной? – зашептал он, чувствуя, как голова идет кругом. Сбиваясь прочитал "Отче Наш", попробовал дыхательную гимнастику. Вроде бы немного стало легче. Отпустив ствол березы, осторожно двинулся к лагерю. Но тут какой-то импульс заставил обернуться. Совсем близко на расстоянии руки, он увидел горящие в темноте глаза и острые волчьи морды. В голове с быстротой молнии пронеслось:

– Вот так внезапно и нелепо кончается человеческая жизнь!

Но от волков почему-то не исходило угрозы. Несколько секунд они смотрели друг на друга. Наконец самый крупный зверь, повернулся и медленной трусцой побежал в сторону леса. Остальные двинулись за ним. Хрустов, словно загипнотизированный, смотрел им вслед. Не оставляло ощущение, что встреча не случайна и звери с какой-то неведомой целью приходили именно к нему.

Вернувшись в лагерь, он чувствовал, как нехорошо колотиться сердце. Подумал, что надо бы рассказать о встрече с волками Семигорцеву, но тот уже ушел в палатку. У костра, свернувшись калачиком, сидел один Сидорин. Оторвав взгляд от огня, он смачно зевнул:

– Давай спать Антон. Сегодня в первую ночь мы Пашей подежурим. А завтра ваша с Колькой очередь.

Цирцея Глухаревская

Утром разбудил шум голосов. Натянув на голову спальник, Хрустов попытался снова уйти в уютное теплое состояние сна. Но голоса не давали этого сделать, потом к ним присоединились еще и комары. Раздавив парочку, прорвавшихся сквозь марлевый полог кровососов, Хрустов окончательно признал факт своего пробуждения.

Вылезая из палатки, он увидел, как по реке ползут рваные хлопья тумана. За ночь поднялся уровень воды, и прибрежные камыши, как натянутые удилища, подрагивали под напором течения. Холодный утренний воздух был насыщен влагой. Казалось, вдыхая, запускаешь к себе в легкие частичку облака. Быстро сделав несколько гимнастических упражнений, Хрустов пошел к костру. Там Семигорцев в обычной интеллигентной манере, но достаточно жестко отчитывал напарника. Сидорин, разводя руками, пытался оправдаться:

– Ей Бог, Паша, не видел, как он ушел! Может, задремал на секунду, а он и проскочил. Дурной парень, а хитрый оказался. Так бы я его конечно не выпустил.

– Коля исчез, – сообщил командор, повернувшись к Хрустову.- Наверняка, в деревню за самогоном побежал. Ох, и влипнет этот дурень!

Чувствуя, что в данной ситуации молчать не имеет права, Хрустов рассказал про купальщицу. Лица ветеранов тут же приобрели совершенно одинаковое выражение.

– Как, как, она выглядела? – переспросил Семигорцев. Еще больше смутившись, Хрустов стал рассказывать. Старался быть протокольно точным без лирических отступлений: – рост средний, умеренно полная, лицо округлое, черные длинные волосы.

– Ну точно, она! – всплеснув руками, вскрикнул Сидорин. Взгляд председателя клуба сразу стал жестким.

– Ты, Петя, присмотришь за лагерем. А, Вы, Антон, пойдете со мной…

Через несколько минут они уже переходили на другую сторону Безымянки. Шли без рюкзаков налегке. Может поэтому, на этот раз переправа не показалась Хрустову рискованными мероприятием. Дорога к Глухаревке в этот час выглядела совершенно по-другому. Мохнатые очертания елей в тумане походили на мифических чудовищ из норвежской саги. После вчерашнего ливня колеи превратились в водные канавы. Под сапогами смачно хлюпало. И временами казалось, будто не идешь, а плывешь по затопленному сказочному лесу. Ощущение реальности еще больше терялось, когда над головой, шелестя крыльями, пролетали крупные птицы с темно коричневым оперением.

Не выходя из леса, они на развилке свернули влево. Дорога стала намного уже и норовила выродиться в тропинку. Но вскоре деревья расступились, открыв вид на хутор из четырех домов. Ближайшее строение было совсем крохотным. Почерневший сруб до половины врос в землю. С покосившейся крыши свисали обрывки рубероида, а в маленькое окошко с трудом могла просунуться человеческая голова. Сначала даже промелькнула мысль, что здесь что-то вроде тюрьмы, и сейчас в ней держат Николая. Но обогнув маленькое строение, они миновали заросший травой огород, и подошли к дому побольше.

Расположившееся у самого леса жилище купальщицы оказался в точности таким, каким оно представлялось Хрустову в его вчерашних эротических видениях. Низенький аккуратный сруб с черепичной крышей, слуховое чердачное окошко с резными ставнями. Маленькая пристройка перед входом. Участок примерно в десять с лишним соток, огороженный низеньким заборчиком из штакетника.

Открывая калитку, Семигорцев шепотом сообщил:

– Она скорее всего сейчас одна. Но в любом случае, ведем себя уверенно. Никакого смущения. Мы представители поселковой администрации. Здесь это круче чем госбезопасность.

Вокруг кирпичного фундамента, пролегла посыпанная гравием канавка, посреди которой сидела огромная с кулак величиной жаба. Пока Семигорцев громко и решительно колотил в дверь, земноводное с важным видом наблюдало за непрошеными гостями. Казалось, что жаба знает и понимает куда больше, чем положено существу ее породы. Наконец, удовлетворив свое любопытство, она лениво отпрыгнула с гравия в траву. В это время за дверью послышалось:

– О, Господи, кого ж в такую рань принесло?!

– Открывай, Цирцеева! – приказал Семигорцев. В голосе чувствовалась уверенность представителя власти. Дверь снова задрожал под ударами кулака.

– Да открываю, открываю. Дверь не сломайте!

На пороге большим белым пятном возникла женская фигура в ночной рубашке. Бесцеремонно отстранив хозяйку, Семигорцев ворвался внутрь. Помня инструкции, Хрустов решительно шагнул следом за ним. Обстановка комнаты тоже показалась знакомой. Большая русская печь, расписанная огненными петухами. Распахнутая кровать, где даже взгляд тонет в пуховой мягкости перины. Стол с пустым графином и двумя рюмками, но больше никаких намеков на присутствие гостя.

– Никак, потеряли кого?

Облокотившись о косяк, хозяйка с ироничной улыбкой наблюдала за вторжением. Она была невысокая, ладная, по-домашнему уютная. Округлое лицо, пухлые щечки, нос картошкой. Все выдержано в чисто русском стиле, только в разрез глаз закралось что-то восточное.

– Где Николай? Сама покажешь, или меры принимать будем? – вкрадчивым тоном следователя поинтересовался Семигорцев.

Большие черные глаза хозяйки засветились искорками смеха.

– Это какой Николай? Сосед что ли? Так он сейчас проснется, вы сразу и услышите.

– Хватит дурить, Цирцеева! Ты знаешь, мы тут у тебя все перевернем. Лучше давай сама показывай.

– Да вы сами-то кто такие?!

В притворном возмущении хозяйка двинулась на непрошеных гостей. Носик гордо взлетел вверх. Плечи расправились, приоткрыв в вырезе рубашки упруго торчащие груди. В ответ Семигорцев сунул красную книжицу.

– Смотри, если забыла. Старший помощник главы поселковой администрации. Еще вопросы будут?

Хозяйка тут же изменила тактику. Всплеснув руками, запричитала, что ее никак не оставят в покое. Что одинокой беззащитной женщине приходится жить на выселках. Что сосед Колька ворует с огорода еще не созревшую картошку. А если она наймет кого-нибудь за бутылку самогону напилить дрова или поправить крышу, то потом вся Глухаревка судачит о приворотных зельях. А, если не дай Бог, человек этот потом куда-нибудь сгинет, то на нее уже и все смертные грехи норовят повесить.

Дав ей высказаться, Семигорцев убрал удостоверение в грудной карман штормовки и с сожалением произнес.

– Нет Цирцеева, по-хорошему с тобой видно не договоришься. А ведь Ронжин предупреждал, что просто экзекуцией ты в следующий раз не отделаешься. Тут уже, милая костром пахнет.

Повернувшись к Хрустову, председатель клуба скомандовал.

– Пойдем взламывать погреб. Топор возьмите. Он у нее в сенях за кадушкой стоит.

Неизвестно что все-таки окончательно сломило сопротивление хозяйки, угроза применить методы инквизиции или перспектива развороченной двери в погребе.

– Ладно уж, не надо ничего ломать. Отдам я вашего придурка, – сообщила она с горестным вздохом, но тут же снова перешла в нападение:

– Он сам виноват! Вы ведь все как думаете, бутылку водки принесли, лапшу на уши повесили, и женщина у вас в неоплатном долгу. Можно и руки распускать…

Платок окончательно упал вниз, обнажив широкий вырез ночной рубашки. Хрустову даже обожгло взгляд. Это не осталось незамеченным. Лукаво улыбнувшись, хозяйка посмотрела на него прямо в упор, и Хрустов почувствовал, как постыдно капитулирует разум, и тело захлестывает горячая волна плотских желаний.

– Цирцеева, хватит тут нам себя демонстрировать. Погреб открывать быстро! – рявкнул Семигорцев.

– Да, иду уж, иду! – со смешком проговорила хозяйка. Глядя только на Хрустова, она плавно повернулась к двери. При этом как-то умудрилась задеть его ногу подолом.

Погреб находилась с тыльной стороны дома. Покрытая шифером пристройка вплотную примыкала к темной стене сруба. Дощатая дверь по краям для теплоизоляции была подбита войлоком. На деревянном порожке, словно часовой, сидела еще одна жаба, и, выпучив глаза, заворожено наблюдало за полетом падающих с козырька капель.

– Петька. Кыш отсюда! – весело прикрикнула на нее Цирцеева. Справившись с большим амбарным замком, она повесила его на вбитый в косяк гвоздь. Плечом сдвинула с места дверь, потом извлекла из кого-то тайника фонарик, и нырнула под низкую притолоку. Семигорцев двинулся следом. Хрустов, согнувшись в три погибели, замкнул шествие. Под ногами, прогибаясь, скрипели старые доски. Впереди плясал луч фонарика, высвечивая трещины и неровности на бетонных стенах. Насчитав девять ступеней, Хрустов оказался на посыпанной сеном площадке. Здесь было прохладно и сухо. Пахло сушеной травой, пылью, мышами. И ко всему этим запахам почему-то примешивался аромат специй и копченой колбасы.

– Вот он, забирайте, – сказала Цирцеева, высветив фонариком нечто длинное непонятной формы, висевшее на балке под потолком.

– Расконсервировать где будешь? -поинтересовался Семигорцев. После короткого вполне делового обсуждения было решено, что "расконсервировать" лучше на свежем воздухе.

На ощупь таинственный предмет оказался довольно склизким, и именно от него исходил разжигающий аппетит аромат копченой колбасы. Когда его вынесли наружу и положили на мокрую траву, Хрустов с изумлением увидел, что гигантский колбасный батон имеет форму человеческого тела и нечто вроде лица, очень похожего на физиономию Николая.

– Давай, Цирцеева, колдуй обратно! – приказал Семигорцев. Насмешливо фыркнув, женщина склонилась над колбасным воплощением их товарища. Одним движением ногтя срезала спутавшую его веревочную сетку, и начала делать медленные круговые движения ладонью. Губы колдуньи беззвучно шептали заклинания. Колбасный батон начал обильно потеть. Вскоре на траве под ним образовалась коричневая лужа, источающая смесь запахов специй и аммиака. Под таявшей оболочкой стало прорисовываться человеческое тело. Неожиданно, вскрикнув, колдунья резко провела руками от его головы до живота. И тут же воздух огласил уже мужской крик. Николай, бешено вращая глазами, попытался приподняться над лужей. С голого торса стекали остатки коричневой жижи. Хрустов и Семигорцев бросились помогать, а колдунья, отойдя на некоторое расстояние, с насмешкой наблюдала за всей этой сценой.

– Чего уставилась, одежду неси! – прикрикнул на нее Семигорцев. Изобразив на лице презрение, Цирцеева с королевским достоинством проследовала в дом. Вскоре с крыльца полетели штаны, рубашка и куртка камуфляжной раскраски. Увидев хозяйку, Колька бросился бежать. Хрустову и командору с трудом удалось остановить его, вцепившись в склизкие локти. Чуть позже, когда его уже одетого выводили за калитку, Николай завопил что порвет ведьму на куски. Но как только встретился с ней взглядом, сразу обмяк и только бормотал что-то злобное.

Они снова оказались на заросшем травой огороде. Крохотное строение напротив по-прежнему не подавала признаков жизни. Но когда они проходили мимо, единственное окошко избушки вдруг распахнулось, и на улицу хлынул поток отборной брани. Сначала Хрустов подумал, что человек злиться на разбудивший его шум, или недоволен тем, что чужаки топчут его посевы. Но вскоре стало понятно, что ругань безадресная. Просто хозяин лачуги выражает так свое отношение к наступившему утру, соседям, и ко всему миру в целом. В завершении в ствол ближайшей березы, брызнув зеленым веером осколков, ударилась бутылка. А из окна уже летели дребезжащие звуки расстроенной балалайки.

– Вот придурок! – сквозь зубы пробормотал Семигорцев, и, обернувшись к дому Цирцеевой, предложил:

– Катерина, ты бы соседа своего, что ли, заколдовала, в жабу или лучше в козявку. Вся Глухаревка тебе только спасибо скажет.

Ведьма в тот момент безуспешно пыталась совместить перекошенные створки калитки. Оставив это занятие, она крепко по-мужски выругалась, и пояснила для тех, кто ни понимает, что таких козлов как ее сосед Колька ни одно колдовство, и вообще ни одна зараза на свете не берет.

Литературные выселки.

Когда они вернулись, в котелке над костром аппетитно булькала гречневая каша. Николая усадили поближе к огню и накрыли одеялом, но парня все равно продолжал бить озноб. Не помог даже горячий чай. Стуча зубами о край кружки, он в который раз пытался рассказать о том, что сотворила с ним ведьма. Как она издевалась, когда он уже заколдованный и недвижный висел под потолком погреба. Как тыкала вилкой в мужское достоинство. Заявляла, что лишь только продукт дойдет до кондиции, эту часть она отрежет и съест в первую очередь. Все эти ужасы Хрустов и Семигорцев уже ни один раз успели услышать по дороге. Предоставив охать и сочувствовать Сидорину, они перешли к обсуждению планов на день.

– Петя пускай пострадавшего выхаживает. Потом они вместе замерами займутся. А мы с вами продолжим официальную часть. Еще несколько визитов надо сделать. Теперь познакомитесь с местной творческой интеллигенцией. Правда, она тут не совсем местная…

Подробности Хрустов услышал уже по дороге. Они, снова шагали в сторону Глухаревки. Туман исчез, солнце, выглянув над елями, весело отражалась в лужах. На этот раз Хрустов даже узнавал некоторые повороты. Идти почему-то было легче, хотя на плечи снова давил рюкзак с подарками, предназначавшимися для еще одной местной знаменитости.

Как оказалось, в анклаве глухаревской аномалии уже несколько лет безвыездно проживал член Союза писателей Сергей Егорович Камышин. В период горбачевской перестройки, Камышин завоевал популярность как писатель гонимый коммунистической цензурой. Однако, несмотря на красивый слог и запоминающиеся образы, далеко не всем удавалось дочитать его романы до конца. Может потому, что его сюжеты были перенасыщены правдой жизни, а герои настолько этой суровой правдой искалечены, что от общения с ними всякая охота жить пропадала. Еще древние греки знали, что высокая трагедия хоть на короткий миг приносит в душу зрителя очищение. Как в темную ночь проступают в бездонной мгле неба огоньки далеких миров. Но небо над мирами Камышина так плотно было затянуто облаками, что редкая звездочка могла пробиться сквозь эту завесу. Однако Сергей Егорович заигрывать с читателем не собирался. В результате его, как и многих других героев времен "перестройки", постигло забвение. Изданные книги еще лежали на прилавках, но читатель в основной массе уже переключился на женские детективы. Иллюзорная реальность, полная интриг и выдуманных приключений, почему-то лучше всего выходила из-под пера представительниц прекрасного пола. Книжечки в мягкой обложке помогали убить скуку в субботний вечер, скоротать время в метро, и хоть короткий промежуток забыть о своей собственной жизни, одновременно скучной, тяжелой и опасной.

Немногочисленные поклонники серьезной литературы тоже не искали пророков среди современников. Умы их обратились на серебряный век, а то и дальше, к мыслителям античности и средневековья. Может потому, что за долгий период развития человечество уже успело высказать и обсудить все извечные проблемы, а текущие годились лишь для бойких газетных заголовков. Но что же делать, если живешь ты здесь и сейчас, и хочешь что-то сказать миру?

Быть может, не одну бессонную ночь провел Камышин, задавая себе этот вопрос. Но все это осталось скрытым для человечества. Из горнила собственных переживаний и сомнений он вышел твердым как сталь, со страстным убеждением, что работать надо для вечности. Утверждение в целом неоспоримое. Но какой мерой оценить свой труд? Как понять, примет тебя вечность или вместе с "попсой" канешь в небытие? Но для Камышина таких проблем уже не существовало. В узком кругу созданного им самим литературного кружка он имел непререкаемый авторитет гения, а остальной мир был всего лишь фоном, на котором разворачивались сюжеты его романов.

Камышину удавалось многое. Каким-то непостижимым образом, из разгромленной наступлением рынка армии отечественных литераторов он собрал вполне боеспособный отряд преданных ему соратников. Периодически Сергей Егорович привлекал к себе даже внимание прессы. Не удавалось только одно – обрести любовь массового читателя. Впрочем, в его литературном кружке эта проблема игнорировалась. Сообщество, созданное благодаря неукротимой энергии писателя, жило по своим законам, и своим индивидуальным маршрутом двигался в вечность. И постепенно в среде кружковцев стали происходить странные вещи. Первоначальный состав начал расширяться за счет появления новых членов, многие из которых необычайно походили на литературных героев Камышина. У образов созданных другими кружковцами тоже стали появляться реальные двойники. В сообществе даже сложилась иерархия. "Дети" Камышина занимали верхние ступени, за ними следовала пишущая братия, и уже в самом низу стояли созданные этой братией персонажи. А над всем этим странным построением восседал на недосягаемом пьедестале сам Сергей Егорович Камышин.

По утверждению Семигорцева в данном случае проявился достаточно редкий тип локальной аномалии – "кружок по интересам". Не имея четкой пространственно-временной привязки, искажение психофизического фона наблюдается среди людей связанных какой-то общей идеей или тайной. Причем, " в миру" эти люди живут вполне нормальной жизнью, но как только дело касается их внутренних проблем, психофизическое пространство закручивается в аномальные вихри. В целом средний коэффициент Лантье в таких сообществах не превышал двадцати процентов – показатель весьма скромный. Но случай камышинского литературного кружка был уникальным. Каким-то необъяснимым образом "большая аномалия" поглотила локальную.

В одно ничем не примечательное для остального мира утро Камышин вместе с ближайшими соратниками и выводком литературных персонажей проснулся как житель глухаревского анклава. Как состоялось переселение, никто толком не помнил. Со временем они просто заставили себя поверить, что живут здесь уже много лет и сознательно выбрали Глухаревку на роль литературной Мекки. И только порой смутные воспоминания о реальном мире рождали в душах кружковцев страх и тревогу. Депрессии и запои стали здесь делом обыденным, как грипп или ангина.

А в это же время избежавшие переселения члены литературного кружка тщетно пытались отыскать в Москве своего исчезнувшего издателя и учителя. Он вроде бы и присутствовал в этом мире, давал интервью и публиковал критические статьи в журналах. Но увидеть его воочию никому не удавалось. Правда, некоторые избранные "счастливчики" получали вдруг приглашение посетить Глухаревку. Послания приходили весьма странным образом. Их находили на стекле автомобиля, в ящике рабочего стола, или кто-то ночью подкладывал конверт под дверь. Все это, естественно, вызывало недоумение и даже страх. Но желание войти в вечность часто пересиливало нормальные человеческие чувства. Люди отправлялись по указанному маршруту, назад из них никто не возвращался…

Выйдя на открытое пространство, Семигорцев и Хрустов двинулись вдоль кромки леса. С левой стороны накатанная дорога через луг уходила на Глухаревку. Справа бурелом смешанного леса постепенно превращался в классическую березовую рощу. Через пол километра дорога неожиданно уткнулась в речной обрыв. Здесь Безымянка демонстрировала широту настоящего волжского раздолья. Берег, круто обрываясь вниз, нырял в темную синеву воды. На другой стороне уходили под самый горизонт зеленые заливные луга. Казалось, река здесь течет широким мощным потоком. Только присмотревшись можно было заметить длинные полосы песчаных отмелей. И уж совсем выдавала обман фигурка мужичка с рыбацким сачком. Засучив штаны до колена, он брел по самой середине русла, при этом совсем не походил на святого.

– Красивый пейзаж! Деревенские его окрестили Разливками. Согласитесь, Антон Петрович, для поселения российских литераторов места лучше не придумаешь, – сказал Семигорцев и показал на группу домиков, расположившуюся примерно в километре ниже по течению:

– Вот оно Камышино. Ни на одной официальной карте его не найдете. Только на плане у Ронжина эта группа строений значится как Большие Выселки. Кстати, хутор, где проживает Цирцеева, это Выселки Малые, местные его еще называют Чудариками. Хотя по количеству неординарных личностей Большие Выселки несомненно лидируют.

Перед поселком река делала резкий поворот, и дома располагались на небольшом полуострове. Никакого намека на планировку не наблюдалось. Хаотично расположенные разномастные строения сгрудились вокруг здания напоминавшего издали дворянскую усадьбу.

– Камышинский особняк? – поинтересовался Хрустов. Семигорцев кивнул и начал рассказывать об архитектурных особенностях сотворенных различными аномалиями поселков. Но тут их отвлек крик, отдаленно напоминавший петушиный. Только сейчас Хрустов заметил на крыше ближайшего дома странного типа. Мужчина, до нелепости худощавый, одетый в строительную робу, забрался на конек. Держась одной рукой за трубу, он старательно изображал "ласточку". Даже издали был виден большой кадык на непомерно длинной шее. Не обращая внимания на идущих внизу людей, он старательно вытягивал носок поднятой ноги. Потом вдруг задрожал всем телом, кадык пришел в движение, и воздух огласил новый петушиный крик.

– Некто Кочетов,- прокомментировал Семигорцев. – Одно из порождений нашего литературного гения. Тип на редкость жалкий. Записал себя в поклонники бога солнца и вот таким образом по несколько раз в день свое божество приветствует. В доме грязь, тараканы, паутина во всех углах, а все мечтает затащить к себе на ужин Светочку Весеннюю. А вот, кстати, и она…

На последних словах Семигорцев понизил голос. В их сторону двигалась занятная парочка. Впереди шла стройная молодящаяся дама, за ней семенил маленький округлый, необычайно подвижный толстяк. Женщина была одета в шаровары и легкую блузку, оголявшую худой незагорелый живот. Голову покрывала похожая на чалму косынка. С первого взгляда на остроносое одухотворенное лицо Хрустов почему-то догадался, что она поэтесса. Возраст он сначала оценил как около тридцати, но по мере приближения накинул еще десяток лет. Насчет ее спутника сложно было предположить что-то определенное.

На приветствие Семигорцева толстяк ответил жестом, похожим на пионерский салют. Светочка Весенняя появление чужаков полностью проигнорировала. Взгляд ее был устремлен куда-то в пространство. Когда парочка отошла на некоторое расстояние, Хрустов тихо поинтересовался, кто они такие.

Семигорцев пояснил, что женщина действительно поэтесса, а толстяк не кто иной, как Мирон Григорьевич Обласков – признанный мастер жесткого порно в литературе. Хрустов даже вспомнил, как в самый пик свободы слова в журнале с соблазнительными картинками нарвался на очередное творение Обласкова. Рассказ был написан от первого лица. С тех пор он представлял автора мускулистым сатиром с козлиной бородкой. А сейчас, оглядываясь на маленького упитанного человечка, вдруг подумал, каким обманчивым может быть представление, если судить о человеке по его творчеству.

За углом дома Кочетова начиналась узкая тропинка. Делая многочисленные повороты, она, как и все дороги в поселке, вела к особняку Камышина. По обе стороны от тропы рос высокий бурьян, а утоптанная ногами литераторов почва коробилась глубокими промоинами. Приходилось все время смотреть под ноги. Наверное, поэтому возникшего на пути человека Хрустов заметил только в самый последний момент. Он хотел уступить дорогу, но не успел сделать это добровольно. Похожий на непричесанную гориллу верзила столкнул его в бурьян, и, как ни в чем не бывало, пошел дальше. Опешив от такого обращения, Хрустов растерянно смотрел на удалявшуюся спину.

– Пойдемте, Антон Петрович. С этим лучше не связываться, – тихо произнес Семигорцев. Еще раз, оглядев внушительную фигуру, Хрустов решил последовать совету. Снова оказавшись на тропе, он уже напряженно поглядывал по сторонам. А в голове крутилась мысль, что расслабляться нельзя никогда и нигде, а на грубость в нашем отечестве можно нарваться даже в поселке литераторов.

Перед особняком Камышина травяные джунгли наполовину скрыли колья металлической ограды. Лишь площадка у ворот была хорошо утоптана и посыпана гравием. Однако сами ворота пребывали в плачевном состоянии. Одна створка совсем отсутствовала, другая тупым концом металлической пики уткнулась в землю. Признаки запустения проступали и в облике самого дома. Широкие трещины опоясали колонны перед фасадом. На козырьке под чердачным окном красовалось огромное воронье гнездо. А из щелей между каменными ступенями нагло вылезал бурьян.

Когда они подходили к дому, из-за колонны появился невысокий человек в строгом официальном костюме. На площадке перед лестницей он горестно вздохнул, постоял с секунду и начал спускаться, бережно обходя пучки травы на ступеньках.

– День добрый, Александр Тихонович! – поприветствовал его Семигорцев. Мужчина, испуганно поднял голову, застенчиво улыбнулся и, слегка прихрамывая, поспешил к гостям, чтобы пожать руку. От него пахло хорошим одеколоном. Щеки были гладко выбриты. А лицо сразу выдало человека интеллигентного, тихого и покладистого.

– Ну как главный, опять не в духе? – поинтересовался Семигорцев.

– Ой, не говорите! – вздохнул Александр Тихонович. – Лютует! По третьему разу рукопись завернул.

Только сейчас Хрустов обратил внимание, что их собеседник бережно прижимает к груди белую паку. А литератор продолжал жаловаться:

– Вот послал Петюню своего искать. А где я его найду! Наверное, выпил уже с утра и в Глухаревку подался. Пойди его догони…

– Мы с ним только, что столкнулись. Куда-то в сторону Кочетова шел, – прервал его сетования Семигорцев.

– Спасибо! Побегу догонять, – обрадовался литератор и быстро захромал в сторону ворот.

– Заходите в гости, Александр Тихонович! Наш лагерь теперь у дальнего моста, – крикнул ему вслед Семигорцев. Литератор на ходу обернулся:

– Зайду, непременно зайду! Хорошо, что вы приехали, Павел Николаевич. А то у нас тут последнее время черт знает что творится…

Глядя ему вслед, Семигорцев покачал головой. Потом глубоко вздохнул, расправил плечи и решительно зашагал к дому.

Прихожая камышинского особняка больше походила на вестибюль заброшенного музея. По бокам мраморной лестницы равнодушно взирали на посетителей две полуобнаженные Венеры. Кроме обрубленных по авторскому замыслу рук, у одной из богинь не доставало еще и половины лица. Другая лишилась только половинки носа, но от этого выглядела еще страшнее. Над входной дверью висело большое полотно в старинной раме, изображавшее сцены псовой охоты. Но рассмотреть их было сложно из-за потемневших красок и плохого освещения. Солнечные лучи, прорываясь в это царство сумрака, высвечивали по углам серебристые сети паутины и крутящиеся столбы взвешенной пыли.

Лестница привела их на второй этаж в небольшой залу, тоже имевшую нежилой вид. По высокому потолку, украшенному изображением полуобнаженной пышногрудой дамы, во все стороны бежали разводы трещин. Голубая штукатурка на стенах потрескалась. Паркет потемнел и вздулся. И серди этого бугристого покрытия, словно редкие островки возвышались фрагменты домашней обстановки: – несколько кресел, почерневший от времени сервант, небольшая газовая плита и вполне современный офисный стол.

За столом сидели два человека. Уже не молодой представительный мужчина походил на изготовившегося к прыжку льва. Широкий покатый лоб морщился гневными складками. Глаза недобро блестели из-под густых мохнатых бровей, и, казалось, взгляд их испепелит сейчас сидевшего напротив. Жертва была выше на целую голову, но, согнувшись до позы вопросительного знака, лишала себя этого преимущества. Высокий худощавый человек, сгорбившись над столом, пытался продвинуть на другой конец белую папку.

– Да вы посмотрите, Сергей Егорович! Я и сюжет изменил, и над стилем поработал. Теперь совершенно по-другому повесть смотрится…

Ответом было грозное львиное рычание. Папка, так и не достигнув противоположного конца стола, полетела обратно.

– Ты, Васька, зачем сюда приехал?! Сюжетики корявыми фразами лепить?!

Стол вздрогнул, и папка, подпрыгнув, упала на колени несчастного автора.

– Что ж вы мне все сказочки носите! Ты для начала попробуй свою жизнь описать. Уж ее лучше тебя никто не знает. Мир вокруг покажи. Трещину на стекле, как свет на подоконник падает…

Все невольно повернулись, куда показывал палец писателя. По верху оконного стекла действительно бежала тоненькая прожилка трещины. И свет падал как-то по особенному, вырывая из тени светлую полосу подоконника. А Камышин, распаляясь, продолжал:

– Напиши, как у тебя живот после обеда пучит. Как воду по утрам с похмелья пьешь. Так напиши, чтоб все прочувствовали и поверили! Чтобы я прочитал и поверил. Они прочитали, поверили…

Указующий перст изменил направление и показывал теперь в сторону гостей. Автор испугано обернулся и только теперь заметил присутствие посторонних. По некрасивому прыщавому лицу побежали красные пятна. Взгляд испуганно заметался по углам залы. Подхватив с коленей злополучную папку, он вскочил из-за стола, что-то пробормотал и быстро ретировался к двери.

– Пока не осознаешь, не приходи. Даже смотреть твою писанину не буду! – крикнул ему вслед Камышин. Автор пулей вылетел из зала. Взгляд наставника сразу смягчился.

– Эх, Васька, Васька! Сколько же одно и то же повторять приходится…- пробормотал он, сокрушенно покачал головой, и, наконец, повернулся к гостям:

– Ну, а вы чего принесли?!

От такого прямого и грубого вопроса Хрустов даже растерялся. Семигорцев же, улыбаясь, сообщил, что отчет о полевых работах принесет чуть позже. Надо еще поработать над стилем. Пока же он с коллегой просто зашел выразить почтение. А заодно принес скромные подарки для глубокоуважаемого главы литературного сообщества и его соратников.

– Ну, вот это другое дело! – засмеялся Камышин. Гневная складка на лбу разгладилась, и лицо даже стало симпатичным. До Хрустова, наконец, дошло, что сейчас он просто валяет дурака, а Семигорцев ему подыгрывает.

Подарки без каких либо комментариев отправились в ящики стола, только пятизвездочный армянский коньяк сразу нашел применение. Рюмки Камышин извлек из старого серванта, тщательно протер бумажной салфеткой, потом, проверяя чистоту, посмотрел сквозь хрустальные грани на свет. На закуску пошел лимон из писательских запасов. Камышин нарезал его очень тонкими ломтиками, и когда их подносили ко рту, сквозь лимонную мякоть просвечивало солнце.

Разливал коньяк сам хозяин. Чувствовалось, что посидеть поговорить по душам писатель любит. Только вот разговор получался какой-то странный. Семигорцев осторожного поинтересовался, что творится в Глухаревской администрации. Писатель увильнул от прямого ответа и стал развивать собственную гипотезу. По его словам глухаревский анклав был всего лишь порождением литературной фантазии неизвестного автора. А он, Камышин, писатель куда более сильный и талантливый может своим печатным словом изменить историю поселка, а то и вовсе стереть его с лица Земли. И, пожалуй, он скоро этим займется!

– Дайте хоть этот полевой сезон закончить! – улыбаясь, попросил Семигорцев.

– Недельку еще даю. А потом, Паша, лучше мотай домой. За безопасность не ручаюсь, – вполне серьезно предупредил Камышин. Избегая дальнейших объяснений, тут же свернул тему начал жаловаться на свою писательскую братию. По его словам публика эта была совершенно не приспособлена к жизни, да и свое писательское призвание выполняет кое-как.

– А все-таки, Сергей Егорович, вы ответственность свою за них не чувствуете?! – неожиданно резко перебил Семигорцев. Камышин вскинул голову. Несколько мгновений они в упор мерили друг друга взглядами. Наконец, писатель опустил глаза, и устало произнес:

– Чувствую я, Паша, за них ответственность. Только в некоторых случаях лучше здание разрушить до фундамента и начать заново. А при перестройке уродство сплошное получается.

Но, как же Гухаревка! Не вы же ее строили! – не унимался председатель клуба. Наблюдая за их диалогом, Хрустов гадал: – безумен один Камышин, или главный аномальщик России тоже утратил чувство реальности. Они же тем временем продолжали спорить, не обращая внимания на третьего члена компании. И вдруг Камышин, резко сменив тему, поинтересовался:

– Паша, а коллега твой случайно не из нашей братии?

Под хищным взглядом литератора Хрустов вжался в обшивку кресла. Сразу вспомнились мелкие грешки из прошлого. В юности, будучи безнадежно влюбленным, он пописывал глупые сентиментальные стихи. Когда же появилось свободное время и деньги, пытался посвятить себя прозе. Дальше ящика письменного стола все его творения не пошли. Однако сейчас Хрустов почему-то испугался, что его изобличат в этой тайной склонности.

– Антон Петрович инженер – физик, – выручил Семигорцев. После чего встал из-за стола и заявил, что пора идти, а то и так уже засиделись. В ответ Камышин улыбнулся:

– Да нет проблем. Заходите еще, мужики!

Тон был нарочито простецкий, глаза смеялись, и все это как-то не вязалось с обликом будущего "разрушителя" глухаревской аномалии.

Радуясь, что визит завершился, Хрустов быстро вскочил, и, по своей обычной неловкости, опрокинул на пол недопитую бутылку. Подпрыгнув от удара, она покатилась по паркету. Хрустов кинулся догонять. Изловив беглянку за горлышко, он собирался вернуть ее на стол. Но когда обернулся, ни стола, ни его компаньонов по застолью сзади уже не было…

***

…Пол был совсем близко. Маленький мальчик, прижимая к груди зайца с оборванным ухом, стоял посреди детской. Солнечные лучи прорывались в узкую затененную комнатку сквозь шевелящиеся от ветра тюлевые занавески. Иногда Антоше Хрустову казалось, что солнце и ветер единая стихия. Он даже название ей придумал – "солнце дуй". Но сейчас от физических наблюдений отвлекало враждебное присутствие. Массивная фигура дяди Глеба, загораживая солнце, ложилась на пол широким квадратом. Голос звучал притворно добродушно, но мальчику было холодно неуютно и хотелось плакать:

– Смотри, Антоха, чего я тебе привез! Выкидывай своего урода. Вот с кем играть будешь!

Роскошный пушистый медведь потянул плюшевые лапы к лицу мальчика. Но вместо благодарности он испуганно прижал к груди любимую потрепанную игрушку. На глазах все-таки появились слезы.

– Эй, ты чего, племянник! Избаловали тебя папка с мамкой. Смотри, к себе жить заберу!

Слезы полились еще сильнее. Было страшно, что сейчас отнимут любимого зайца, заставят играть с противным медведем, отдадут жить к дяде Глебу. Он уже не плакал, а рыдал, сотрясаясь всем телом. Вокруг в пелене слез завертелись лица и голоса. Пронзительно и визгливо кричала мать. Глухо рокотал бас дяди Глеба. Безуспешно пытался вклиниться в диалог примеряющий голос отца. И, наконец, откуда-то уже из другой жизни еще один знакомый голос…

***

…– Очнитесь Антон, сейчас упадете!

Каким-то образом они уже оказались на выходе из особняка. Левая нога Хрустова зависла над последней разрушенной ступенькой. Подошву разделяло с землей около полуметра пустоты. Семигорцев держал его за плечо, не давая сделать роковой шаг

– Да, что с Вами! Опять что-то увидели?

Хрустов, отрицательно мотнув головой, пробормотал, что просто задумался. Он совершенно не помнит, как они покинули зал и спустились с лестницы. Пытался восстановить в памяти только что увиденную сцену из детства, он тоже не знал, происходило ли это на самом деле.

Сквозь путаницу мыслей снова прорвался голос Семигорцева:

– Плохи дела, Антон Петрович! Все эти байки об уничтожении поселка писательским словом конечно блеф, но литератор наш явно что-то почувствовал.

Хрустов осторожно поинтересовался, что они собираются делать дальше. В голосе председателя клуба сразу зазвучали металлические командирские нотки:

– Завтра вас с Николаем в Москву. Мы с Петей сделаем кое-какие наблюдения и через пару дней вслед за вами. Похоже, что этот сезон для нас в Глухаревке последний.

Известие застало Хрустова врасплох. Еще вчера он мечтал об этом. Но сейчас не знал радоваться или печалиться такому повороту судьбы. Спокойная жизнь столичного рантье по-прежнему казалась утерянным раем, но и к здешней чехарде он тоже начал привыкать. Любопытно было узнать судьбу исчезнувшего главы администрации. Хотелось хотя бы еще один раз увидеть Надиру. И, что самое странное, гражданка Цирцеева тоже почему-то не выходила из головы!

В это время из-за поворота тропинки вынырнули два уже знакомых персонажа. Впереди, сильно хромая, шел Александр Тихонович. Следом, нецензурно ругаясь, шагал мрачный верзила. Уступая дорогу, командор заблаговременно свернул с тропинки и Хрустов последовал его примеру.

– Догнал все-таки Александр Петюню! – тихо произнес Семигорцев. Когда они отошли подальше, Хрустов поинтересовался, что это за тип и почему о нем так печется Камышин. Оказалось, что верзила в некотором роде дитя писателя. Одним из первых этот герой камышинской повести о жизни маргиналов материализовался в кружке литературного сообщества, и как "первенец" пользовался особой симпатией создателя. Остальным членам кружка пришлось смириться с таким обществом, и делать вид, что откровенное хамство всего лишь оригинальный стиль поведения. Но после переселения Петюня действительно оказался человеком незаменимым. В поселке он выполнял обязанности сантехника, ассенизатора, и делал еще массу вещей далеких от литературы, но в быту весьма необходимых.

– Наверное, опять у нашего гения раковина засорилась, – предположил Семигорцев, провожая взглядом парочку. А Хрустову почему-то стало жалко Александра Тихоновича.

– Наверное, у бедняги ни семьи, ни детей. Литература смысл и цель жизни. А Камышин единственная надежда оставить свой след в "великой и могучей". Вот и попал в бедные приживалки при капризной барыне…

И тут Семгорцев, словно прочитав его мысли, заявил:

– Не жалейте вы эту публику, Антон Петрович! Тщеславие их сюда затащило, тщеславие и погубит. Хотя Смирнов человек действительно симпатичный, а Камышин личность выдающаяся и в некотором роде трагическая.

Вздохнув, он поправил на спине рюкзак и сообщил, что осталось нанести еще один визит.

Заблудившийся вольнодумец

Осень наступила внезапно. За двадцать минут, пока они шли до поселка, буйная вакханалия июля обернулась вдруг грустной поэзией позднего октября. Деревья сбросили свой зеленый наряд и сиротливо покачивали в прозрачной пустоте голыми пальцами веток. Серое тяжелое небо вплотную прижалось к крышам, и готово было разродиться снегом. Семигорцев к таким курьезам местной погоды видимо давно уже привык, и в рюкзаке у него лежали припасенные на этот случай два толстых свитера. Облачаясь в теплую одежду, Хрустов даже не стал спрашивать, на долго ли пришествие осени. Все равно уже завтра он вернется в нормальное московское лето. Все снова пойдет обычным порядком, включая и смену погодных сезонов.

Поселок казался вымершим. Лишь полупрозрачные струи поднимались над жерлами печных труб. Сам облик улицы опять немного изменился. Теперь в самом начале ее стоял двухэтажный коттедж с башенками под стиль средневекового замка. Когда они подошли ближе, мелодично звякнув колокольчик, и дверь коттеджа распахнулась. На улицу выбежала девочка в ярком пуховике, следом за ней по крыльцу быстро сошла молодая женщина. Несмотря на походный наряд, выглядела она по-городскому. Стильный свитер под распахнутой ветровкой. Бедра туго затянуты в темно-синие джинсы. Ухоженное лицо с явно нездешним загаром. Натолкнувшись на мужчин, она даже не дала им время уступить дорогу. Небрежно раздвинула препятствие руками, и, хлопая в ладоши, стала ловить бегавшую вокруг девчонку. Хрустов от такой бесцеремонности несколько опешил. Задел за живое и холодный устремленный сквозь него взгляд. Он даже поймал себя на том, что начинает понимать ненависть местных жителей к пришельцам "москитам".

А по обочинам дороги снова стояли обычные деревенские избы. Наверное, точно такие же они выглядели лет пятьдесят назад. Да и за прошедшие сто лет вряд ли что изменилось в стиле местной архитектуры. Один из этих "типичных" строений особенно выделялся своей не ухоженностью, и именно к нему свернул Семигорцев.

Маленький дом стоял особняком на поросшем травой пригорке. Фундамента у него не наблюдалось, а бревна успели врасти в землю. Спугнув дремавшую на крыше парочку ворон, Семигорцев громко постучал в дверь. Послышались торопливые шаги, скрип половых досок и на пороге возник молодой человек весьма странной наружности. Длинные волосы придавали тонкому интеллигентному лицу излишнюю мягкость и даже женственность. Одет он тоже был как-то странно, а точнее сказать старомодно. Примерно так выглядели персонажи картин Репина и передвижников.

– Рад видеть вас, господа! Прошу, прошу! – засуетился хозяин. Уже в комнате, Семигорцев представил их друг другу:

– Антон Петрович Хрустов. Мой коллега инженер – физик. Андрей Спиридонович Новомиров. Земский учитель, естествоиспытатель, член петербуржского просветительского общества.

Перечисление громких титулов вогнало хозяина в краску. Запретив гостям снимать обувь, он провел их к столу и захлопотал вокруг самовара. Это был начищенный до блеска ископаемый агрегат. Разогревался он по классическому рецепту углями, которые насыпались в трубу, и раздувались с помощью сапога. Пока хозяин упражнялся в этом забытом искусстве, Семигорцев извлек из рюкзака целую пачку газет и журналов. Хрустов тем временем рассматривал жилище. Кроме кровати и небольшого сундука, здесь были только книжные полки с огромным количеством научно-популярных журналов.

– Это все благодаря Павлу Николаевичу! – перехватив любопытный взгляд, сообщил хозяин. Чтобы поддержать разговор, Хрустов поинтересовался, чем занимается петербуржское просветительское общество. Услышав вопрос, молодой человек неожиданно смутился, и на бледных щеках снова проступил румянец. И тут в разговор вмешался Семигорцев:

– А это общество уже не существует, охранка разогнала!… Андрей Спиридонович, если не возражаете, посвящу коллегу в ваши обстоятельства. Чтобы между нами не было недопонимания…

Новомиров не возражал, но покраснел еще больше. Пока Семигорцев рассказывал его удивительную историю, он почти не отрывал взгляд от самовара.

Оказалось что "петербуржское просветительское общество" действительно прекратило свое существование задолго до появления на свет не только Антоши Хрустова, но и самого председателя клуба. В семидесятые годы девятнадцатого века разогнало его Третье Охранное Отделение, как организацию злонамеренную, примыкавшую своим нелегальным крылом к движению "народников". Сам Андрей Новомиров в нелегалах не состоял, но модную идею идти в народ принял всем своим горячим юношеским сердцем. Порвав со своим эксплуататорским прошлым, потомственный дворянин превратился в земского учителя.

О том, сколько разочарований выплеснула на неокрепшую душу суровая российская действительность, Семигорцев не распространялся. Впрочем, догадаться и так было не сложно. Не спроста же начал земский учитель писать книгу о счастливом будущем отечества. Тоскливыми осенними вечерами, когда бледный закат догорал над раскисшим от дождей шляхом, грезил он о солнечных днях грядущего тысячелетия. При тусклом свете керосиновой лампы под бранные вопли из соседнего кабака перо мечтателя выводило яркие лубочные сцены счастливой народной жизни. А закончил он книгу напыщенной фразой:

"-… И больше всего на свете мечтаю однажды проснуться где-нибудь в двадцатом или даже двадцать первом веке, чтобы увидеть отечество свое куда более прекрасным, чем нарисовала его моя жалкая фантазия. Не могу уповать на помощь Господа, потому что материалистическое естествознание убедительно опровергло миф о всесильном творце-создателе. Но в могущество человеческой мысли верю. И заклинаю пока еще не познанные силы природного магнетизма осуществить мою сокровенную мечту!"

Дописав это, мечтатель дождался, пока просохнут чернила, и захлопнул толстую амбарную книгу, служившую черновиком рукописи. Брезгливо поморщился, слыша, как за перегородкой хозяин гнусавой скороговоркой перечисляет свои просьбы к Господу. Прикрутил лампу, зевнул и отправился спать. А когда проснулся, вдруг обнаружил, что мечта его непостижимым образом исполнилась. Но разве о таком пробуждении он грезил!…

В конец растерянного и почти потерявшего разум молодого человека, командор обнаружил в одном из пустовавших ранее домов Глухаревки. По доброте душевной накормил, помог придти в себя, защитил от жлобов-соседей. Замолвив словечко перед главой администрации, устроил на должность секретаря в поселковую контору. Об этом поведал за чаем уже сам хозяин. Семигорцев свои благодеяния скромно обошел. Упомянул только о том, что снабжает литературой, помогая составить хотя бы краткое представление о технических достижениях и моральном упадке современного мира.

Чай из самовара получился на редкость вкусным. Гости пили из чашек. Хозяин прихлебывал по старинке из блюдца. Посуда вместе с одеждой, самоваром и некоторым личными вещами также перенеслась из девятнадцатого века. За это Новомиров был бесконечно благодарен таинственным силам. Сам же факт своего чудесного перемещения он принимал как заслуженную кару, и лишь просил Бога, в которого снова уверовал, немного облегчить его существование.

За чаепитием, они обсудили превратности погоды, местные новости, потом постепенно скатились на проблемы вечные. Давно не приходилось Хрустову участвовать в таких дискуссиях. В студенческие времена частенько засиживались с приятелями до первых петухов за бутылкой вина и душевной беседой. Однако с годами круг общения сужался с неумолимостью шагреневой кожи. И само желание поговорить о "вечном" казалось теперь опасной блажью. Западный стиль, когда за рюмкой виски обсуждают погоду, бейсбольный матч или скандальные похождения кинозвезды, виделся теперь единственно правильным. Но где-то в глубине души хотелось иного. И вот снова три человека в низенькой избе говорили о вселенской судьбе отечества. Обычная российская манера обнимать мыслью Вселенную, когда в двух шагах того и гляди, сорвется с петель перекошенная дверь, а из всех щелей в комнату рвется ветер. И почему-то в голову навязчиво лезли пугающие мысли:

– А есть ли еще та страна, о которой они спорят? Не исчезла ли она в мировых коллизиях минувшего века? Быть может на той же территории, изъясняясь на упрощенном языке, проживает совершенно иное племя. Как молекулы в броуновском движении, копошатся его представители в поисках личного благополучия. Вечерами расслабляются у телевизоров, лениво переваривая заокеанский суррогат массовой культуры. А тем временем политики, пытаясь найти надежные рычаги управления этой аморфной массой, выдают заказ на "национальную идею". И кто-то всерьез пытается отыскать эту идею среди осколков прошлого и новомодных культов. Но с таким же успехом можно возрождать идеалы древнеегипетской, или вавилонской цивилизации. Канули в лету времена, когда в беседках мечтали о чистой любви тургеневские барышни. В литературных салонах сходились в словесных баталиях западники и славянофилы, а на тайных студенческих сходках спорили о том, как быстрее сделать народ счастливым. Предложи нынешнему образованному молодому человеку "идти в народ", в лучшем случае промолчит из вежливости, а за спиной покрутит у виска пальцем. Век минувший безжалостно сорвал розовые очки идеалистов. А взамен и утешение дал лишь гигантский супермаркет, с огромной помойкой на заднем дворе…

Прощались очень сердечно. Чувствовалось, что хозяину искренне жаль расставаться с гостями. Но Семигорцев твердо заявил, что нужно возвращаться. На прощание он посоветовал Новомирову еще раз опробовать трюк с перемещением во времени:

– Психофизическое пространство сейчас в крайне неустойчивом состоянии, так что момент самый подходящий. Сконцентрируйтесь на мысли о возвращении. Для верности опять оформите пожелания в письменном виде. Ложитесь спать, и, если Бог даст, снова проснетесь земским учителем.

– Сложно мне будет обратно. И как жить, когда вперед знаешь, что случится? – грустно вздохнув, проговорил хозяин. Семигорцева же такой ответ даже возмутил:

– Нормально будете жить! Детей снова учить станете. Женитесь, своих детей заведете. Воспитайте их хорошими людьми. Вдруг именно ваши усилия станут решающей пылинкой, и она сдвинет чашу весов куда-нибудь на альтернативный виток истории. Хотя рассчитывать на это не стоит. Так что мой Вам совет. Освойте техническую специальность, и где-нибудь в тысяча девятьсот втором или третьем году перебирайтесь в Европу, а еще лучше за океан в Североамериканские Штаты.

Новомиров поблагодарил, но почему-то чувствовалось, что советом он вряд ли воспользуется. Причина этому не замедлила себя обнаружить. Гости еще прощались у порога, когда дверь чуть приоткрылась. Хорошенькие женские пальчики выбили на доске веселую дробь, и мелодичный голос, с сильным акцентом, произнес:

– Андрей, Вы сегодня дома?

Возникшая на пороге черноволосая девушка показалась Хрустову знакомой. Улыбнувшись, она вдруг поинтересовалась его самочувствием, и Хрустов узнал секретаршу из представительства Бахчатрейна. Одежда сильно изменила ее облик. Заправленные в резиновые сапоги джинсы, косынка на волосах, телогрейка поверх свитера напомнили далекие студенческие времена. Примерно так выглядели его однокурсницы во время трудового семестра на "картошке". И только акцент сразу же выдавал представительницу иностранного государства. Когда Новомиров суетливо кинулся представлять своего гостя, бахчатрейнка снова улыбнулась:

– Антон Петрович мой уже вчерашний знакомый. Они и Семигорцев ходить к нам с визитом о дружбе.

– Дружеским визитом, Надира, – поправил Семигорцев – А сегодня у нас еще один визит, но мы уже спешим откланяться.

Хрустов украдкой посмотрел на девушку. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять характер отношений между хозяином и гостьей. Нельзя сказать, чтобы он почувствовал ревность. К своей вчерашней влюбленности Антон относился весьма скептично, но все равно стало немного грустно. Уже на улице он попытался вспоминать, сколько раз вдохновленная очередным прекрасным образом, душа пыталась воспарить в страну иллюзий. Сосчитать так и не смог…

– Антон Петрович, опять задумались? Вы бы свитер сняли, а то запаритесь!

Голос командора вернул к действительности, и Хрустов обнаружил, что снова наступило лето. Ограды опять утопали в зелени. В садах по яблоневым веткам весело скакали птицы. На лужах не осталось и следов ледяной корки, а в заболоченной канавке у колодца репетировал лягушачий оркестр. Чувствуя, как по спине стекают струйки пота, Антон кинулся снимать свитер. Правда, Семигорцев тут же посоветовал далеко его не убирать. Психофизическое пространство аномалии окончательно потеряло стабильность, так что осень и даже зима запросто могли застигнуть их еще до возвращения в лагерь.

Засада.

Разомлев от жары, Хрустов снова пребывал в мыслях где-то далеко от Глухаревки. Приближающийся шум мотора он услышал, но никак не отреагировал, только в самый последний момент спиной почувствовал надвигающуюся угрозу. Действуя инстинктивно, он отпрыгнул в сторону и очутился в канаве, а в полуметре от головы, громыхая, пронесся деревянный борт кузова. Посмотрев вслед удаляющемуся грузовику, Хрустов обругал сидевшую за рулем пьяную сволочь. Потом огляделся по сторонам и снова обнаружил, что стоит на улице совершенно один, а командор опять куда-то исчез.

На этот раз Хрустов действовал строго по инструкции. Не двинувшись с места, попытался изучить обстановку, но никаких перемен не обнаружил. Посмотрев на часы, решил, что будет ждать до тех пор, пока исчезнувший Семигорцев снова не проявится. Правда, в голову тут же полезли тревожные мысли.

– А вдруг с командором что-то случилось? Тогда надо либо начинать его поиски, либо быстрей возвращаться в лагерь и сообщить обо всем Сидорину.

Несколько минут он промучался, не зная как лучше поступить. На счастье Семигорцев вскоре объявился, живой и невредимый. Он никак не на стал объяснять свою отлучку, а просто потянул за собой. На ходу сообщил, что надо как можно быстрее возвращаться.

Дорога назад показалась неожиданно короткой. Может быть потому, что они почти бежали. А может быть аномальное пространство снова выкинуло какой-то фокус. Хрустов хотел задать вопрос командору, но не мог этого сделать так как не успевал за ним угнаться и видел только мелькавшую впереди спину в штормовке.

Только пройдя поворот на Малые Выселки, они немного снизили темп. А потом командор вообще повел себя очень странно. Остановившись, он несколько секунд напряженно к чему-то прислушивался и вдруг потянул Хрустова в ельник. Спрятавшись за зелеными ветками, они подождали, пока по дороге в сторону Глухаревки быстро прошел какой-то человек. И только когда он скрылся за поворотом, покинули убежище. На вопрос с чего вдруг такие меры предосторожности, командор пробурчал что-то маловразумительное про агрессивность местного населения во второй половине суток. Чувствовалось, что он нервничает и чего-то боится. Хрустов снова почувствовал страх.

– Вполне возможно опять произошла подмена, и рядом с ним сейчас не Семигорцев, а какой-то фантом аномальной зоны. И что теперь делать? В инструкциях на этот случай нет ни каких конкретных рекомендаций…

На берег Безымянки они вышли уже в сумерках. Темнота в этот вечер тоже пришла подозрительно быстро. Хрустов даже подумал, что снова вернулась осень. Но сумерки были по настоящему летние с запахом травы, лягушачьим кваканьем, назойливым комариным писком. В молочно розовом небе проступила луна. Маленький изъян в почти идеальном круге указывал, что до полнолуния осталось не более двух суток.

Взглянув на властительницу ночи, Хрустов вдруг ощутил какой-то странный прилив энергии. Походка вдруг стала легкой и упругой. Казалось, сама земля давала ногам силу. На склоне у реки он, неожиданно для себя, высоко подпрыгнул, пролетел несколько метров и мягко по-кошачьи опустился на траву. Одним прыжком Антон преодолел мостовую балку, взлетел на противоположный берег, и на месте лагеря увидел жуткую картину.

Поляна представляла собой печальное зрелище. Сорванные с кольев палатки валялись на земле. Тент кто-то разорвал в клочья и с садистским удовольствием втоптал в грязь обрывки. Траву устилали осколки бутылок и развороченные останки аппаратуры. Поначалу пришла дикая мысль, что Сидорин с Николаем добрались до командирских запасов, выпили их, учинили разгром и скрылись. Но интуиция все-таки указывала на присутствие некой чужой силы.

Он наклонился, чтобы рассмотреть следы сапог на мягкой глине. Но вместо того, чтобы присесть на корточки, неожиданно завалился на четвереньки. А потом со всех сторон опять нахлынули запахи. Их вдруг стало бесконечно много. Площадка разгромленного лагеря превратилась в отвратительную смесь разнородной вони. За ее границей колыхалось одеяло ароматов молодой травы с тонкими вкраплениями запаха мышиного помета. Лес источал сырой дух гниющей листвы, свежей хвои, мокрой коры и мха. И ко всему этому примешивался враждебный резкий запах дешевых сигарет, человеческого пота и перегара.

Запахи табака и пота стали быстро приближаться. Боковым зрением Хрустов увидел, как от темной стены осинника отделилось несколько фигур. Разворачиваясь в цепь, они двинулись поперек поляны:

– Это еще кто? – успел подумать Хрувстов, и тут же грянул выстрел. Что-то как горох ударилось о днище походного котла, в опасной близости от его ноги.

– Из гладкоствольного картечью лупят! – меланхолично констатировал Семигорцев. В этот миг Хрустов окончательно понял, что перед ним снова не командор, а кто-то или что-то другое.

Новый заряд картечи ударил по соседнему кусту, и что-то больно обожгло мочку уха. Только теперь Хрустов испугался, и починяясь инстинкту само спасения, кинулся бежать. В три прыжка преодолел поляну, врезался в заросли, и, раздирая ветки, понесся дальше.

В волчьей шкуре

Сзади по-прежнему грохотали выстрелы, но страха уже не было. Чувствуя, как упругая сила земли переходит в ноги, он двигался все быстрее и быстрее. Неожиданно кусты раздвинулись. Впереди в неглубокой лощине по каменистому дну весело журчал маленький ручеек. Оттолкнувшись от склона, Антон прыгнул. Перелетев над ручьем, упруго приземлился на все четыре конечности, и дальше бежал, уже не разгибаясь, с восторгом ощущая, что передвигаться на четвереньках намного легче…

Почва упруго прогибалась под когтистыми лапами. Ветки, не причиняя вреда, хлопали по шкуре. Все тело от морды до кончика хвоста переполняла радость обретенной свободы. Бросившись в теплую воду, он переплыл на другую сторону реки. Выбравшись на берег, встряхнулся, и на траву фонтаном брызнули тысячи крохотных капель. Через миг он снова бежал вверх по склону. Сверху с темно синего небосвода улыбалась желтая луна. А сырой бор, ласково раздвинув ветви, принимал в объятия блудного сына…

Опомнившись, Хрустов обнаружил, что стоит на четвереньках. В голове еще вертелись обрывочные воспоминания о пробежке по ночному лесу. Но теперь все мышцы ныли так, будто весь день его заставляли копать землю, пилить дрова и переносить мешки с картошкой. Со стоном, он поднял голову. Впереди темнели контуры крохотного домика, а на небольшом удалении из-за деревьев выглядывала еще одна крыша. Место показалось знакомым, но как он сюда попал, Хрустов не имел ни малейшего представления..

Превозмогая боль в мышцах, он поднялся и сделал несколько шагов. Нога тут же наткнулась на кочку. Несмотря на темноту, он разглядел, что стоит на картофельной ботве, и тут уже окончательно вспомнил, что сегодняшним утром проходил по этому заросшему сорняками огороду.

Окна Цирцеевой уютно светились из-за зеленой завесы веток. Плохо осознавая, зачем он это делает, Хрустов подошел к плетню. В растерянности посмотрел по сторонам. Поднял голову. И в этот момент от луны протянулась к нему серебристая дорожка. Боль в теле мгновенно прошла, одним прыжком он преодолел ограду, и дальше ноги сами понесли к дому.

Дремавшая у порога жаба при его приближении лениво сползла с порога и плюхнулась в траву. А дверь, словно по волшебству, со скрипом поползла в сторону.

Хозяйка, поджидая его, стояла посреди комнаты. Наряд на этот раз был праздничный – широкая цыганская юбка, кофта, и все тот же расшитый платок поверх выреза декольте. Она даже не удивилась позднему визиту. Только, улыбнувшись, поинтересовалась, кто потерялся на этот раз. Не ответив, Хрустов подошел к ней вплотную.

– Ой, что же такое делается? – насмешливо проговорила ведьма. Потом, неожиданно потянулась рукой к лицу гостя.

– Это кто ж тебя так разодрал?

Только сейчас Хрустов заметил, что из разорванной мочки левого уха хлещет кровь. Но от легкого прикосновения женской руки кровотечение мгновенно остановилась. Словно оценивая кровь на вкус, Цирцеева лизнула испачканный палец. Перехватив ее ладонь, Хрустов подтянул палец ведьмы ко рту и ощутил на языке солоноватый вкус собственной крови. В тот же миг рассыпались в клочья остатки врожденной интеллигентности. Грубо схватив ведьму за плечи, он привлек ее к себе.

– Не боишься, что в колбасу превращу? – вскинув голову, поинтересовалась Цирцеева.

– Не превратишь! – не своим голосом прорычал Хрустов, а колдунья, размякая в его руках, проворковала.

– Конечно, не превращу! Ты мне и так нравишься…

Утро хмурое, дорога дальняя…

Тусклый свет слабо пробивался сквозь расшитые петухами занавески, но, несмотря на полумрак, можно было догадаться, что наступило утро. Открыв глаза, Хрустов сначала с удивлением разглядывал белый квадрат печки. Потом взгляд переместился на стол. На клеенчатой скатерти красовалась огромная бутыль из зеленого стекла, тарелка с яблоками и два перевернутых стакана. Кровать, на которой он лежал, все еще пребывала в зоне сумрака. Перевернувшись на другой бок, Хрустов нащупал в дальнем конце у стенки кровати еще одно тело. Проведя ладонью по крутому изгибу бедра, определил, что оно женское. И тут уже стала возвращаться память. Вспомнилось, как пол ночи они вытворяли что-то совершенно дикое, а в перерывах между утехами пили обжигающе сладкую настойку, закусывая мочеными яблоками. И теперь этот яблочный вкус остался последним связующим звеном с жизнью.

Откинув одеяло, Хрустов встал с кровати, и двинулся к столу. Дощатый пол, прогибаясь бод босыми ногами, на каждое движение отвечал жалобным скрипом. Добравшись до миски, он схватил ее двумя руками, жадно выпил рассол, потом стал искать глазами одежду. Она валялась на полу в живописном беспорядке вперемешку с частями женского туалета.

– Ложись, чего вскочил, рано еще! – послышалось из полумрака. Кровать заскрипела, раздался вздох, но через несколько секунд женщина снова задышала размеренно и спокойно. Стараясь больше не шуметь, Хрустов собрал одежду и на цыпочках двинулся к двери.

Холодное пасмурное утро быстро изгнало остатки хмеля. Туман, плотно укутав вершины елей, клочьями сползал на дорогу. Спотыкаясь на тракторной колее, Хрустов шел прочь от Малых Выселок. Еще вчера утром он даже не знал название этого крохотного поселка. А теперь уже успел завести здесь любовницу. Занятные сюрпризы может иногда преподнести жизнь! Стоит лишь стронуться с насиженного места, броситься в поток перемен, и пошло поехало. Может это даже и не плохо, только кто бы подсказал, что делать дальше!

Неожиданно над головой прозвучало громкое воронье карканье. Крупная черная птица устроилась на еловой ветке, почти над самой его головой. Увидев, что на него обратили внимание, ворон раскрыл клюв, и издал звук, похожий на скрип несмазанной двери.

– Чего привязался! И так тошно, – огрызнулся на него Хрустов, и вдруг увидел в умных глазах птицы насмешку. Казалось, ворон хорошо понял слова человека, и отвечает ему ядовитым презрением старого аристократа. А потом началось и вовсе странное. Где-то в глубине сознания прозвучал чужой скрипучий голос:

– Тошно Вам, любезный, потому что ежевичную настойку без надлежащей закуски пили. И уж поверьте, от беседы с Вами я тоже большого удовольствия не испытываю. Однако уважаемые люди настоятельно попросили весточку передать. Вот и приходится на вашу персону время тратить.

Перепрыгнув на ветку поближе, ворон оказался на расстоянии руки, и Хрустов увидел привязанную к левой лапе записку. Осторожно, чтобы не спугнуть птицу, он попытался развязать нитку. Толстые неуклюжие пальцы плохо слушались, и бантик быстро превратился в узел. Отчаявшись, он стал обшаривать карманы в поисках какого-нибудь острого предмета. Но тут уже кончилось терпение ворона. Перелетев на ветку повыше, он несколькими движениями клюва справился с узлом. С презрительным карканьем взмыл в воздух, а записка, планируя, слетела прямо в руки Хрустова.

Это было послание от командора

"- Антон Петрович, мы все в особняке у Камышина. Приходите как можно быстрее! Но не забывайте, что вы в аномальной зоне! Прямой путь не всегда самый короткий. Очевидное решение не всегда правильное."

Последние фразы выглядели странно, но главным было то, что его товарищи живы, здоровы. Почему-то этой записке он безоговорочно поверил. За каждым словам проступал образ Семигорцева, и Хрустов чувствовал, что интуиции можно доверять. Зато предостережение он почему-то совершенно проигнорировал. Как-то с трудом верилось, что ранним утром на безлюдной лесной дороге могут возникнуть какие-то препятствия.

В лесу было холодно и сыро. Туман, стекая по веткам, превращался в капельки росы на иголках. Сырой воздух заползал за воротник рубашки. Чтобы согреться Хрустов ускорил шаг и с вожделением вспоминал недопитую бутылку коньяка в кабинете Камышина. Глупо было надеяться, что ее содержимое сохранилось. Но почему-то казалось, что у настоящего писателя обязательно должно найтись еще что-нибудь для вдохновения души и согрева тела.

У перекрестка с основной дорогой Хрустов наткнулся на стоявший грузовик. Сначала подумал, что на всякий случай лучше свернуть в лес, но в последний момент решил не суетиться. Да и причин для особого беспокойства вроде бы не наблюдалось. Копавшийся под капотом мужик выглядел вполне мирно. Поняв голову, он приветливо поздоровался и поинтересовался:

– Куда топаешь, земляк?

В ответ Хрустов неопределенно махнул в сторону Глухаревки. Водителя это, почему-то, даже обрадовало.

– Так чего пешком то! Вон прыгай в кузов. Мигом довезем.

Захлопнул капот, водитель полез в кабину. Из открытого кузова на Хрустова с любопытством смотрели старушка и крохотный дед, похожий на гриб сморчок в телогрейке. Еще кто-то сидел рядом с водителем, но его Хрустов не мог разглядеть сквозь забрызганное грязью стекло.

– Ну, чего встал, земляк? Давай в кузов! – с настырным радушием продолжал зазывать водитель.

– Да мне только до конца леса, а дальше направо на Большие Выселки – смущаясь, проговорил Хрустов. Но и это не успокоило навязчивого доброжелателя.

– Вот делов-то! Забросим и на Выселки. Что же я крюка в пять верст не дам, чтобы человека подвести!

Дед и старушка в кузове дружно закивали, подтверждая старую истину, что человек всегда должен помогать человеку. Отказываться дальше было уже совсем не прилично, и Хрустов полез в кузов. Старушка, подвинувшись, освободила для него место на стопке пустых мешков. Не успел он сесть, как машина рванула и понеслась, безжалостно подбрасывая пассажиров на ухабах. Упав на пыльную подстилку, Хрустов подумал о том, что дороги у нас традиционно плохие, зато люди душевные. Взбрело бы в голову какому-нибудь водителю англичанину вот так вот уговаривать случайного прохожего?

Ветки пролетали в опасной близости от кузова, и на всякий случай Хрустов не поднимал голову. С его лежанки видны были только верхушки деревьев и затянутое облаками небо. Только когда они выскочили из леса, он смог приподняться и обнаружил, что его везут в противоположную сторону. Большие Выселки, как он хорошо помнил, находились с правой стороны от основной дороги. А машина свернула налево и, подпрыгивая на ухабах, неслась по колхозному полю.

Хрустов постарался привлечь внимание водителя. Он размахивал руками, кричал, но все было безрезультатно. Через заднее стекло в кабине он видел, как шофер оживленно беседует с человеком в кабине и совершенно не смотрит в его сторону. Тем временем расстояние от нужного поворота катастрофически увеличивалось.

– Эй, остановите! – во всю силу легких закричал Хрустов. Но ни какой реакции опять не последовало.

– Не услышат! – равнодушно констатировала старушка. Тогда Хрустов, перегнувшись через борт, стал стучать по кабине.

– Чего долбишь! По башке себя лучше постучи! – неожиданно подал голос дед.

– Все торопятся они. Вперед других хотят! – охотно поддержала его старушка. Оторопев от такой дружной отповеди, Хрустов вернулся на сидение из мешковины:

– Может быть, и правда он ведет себя неприлично?

Пытаясь оправдаться, повернулся к старушке и смущенно проговорил:

– Мне же на Большие Выселки, а он в другую сторону едет. Лучше бы пешком дошел.

– Вот и шел бы пешком! – снова вмешался дед. А старушка, непонимающе посмотрев на Хрустова, заявила:

– А чего тебе еще надо-то? На Большовку мы и едем.

Глаза у нее были голубые, спокойные, лишенные какого- либо проблеска сомнения. Прочитав в этом взгляде свой приговор, Хрустов вскочил на ноги и начал молотить кулаками по кабине. И тут сзади на него налетел дед, и, вцепившись в ворот штормовки, попытался оттащить от кабины. Забыв от уважение к старости Хрустов сильно толкнул его в грудь. Вредный дедок ойкнул и отлетел к дальнему борту.

Водитель по-прежнему не реагировал на происходящее в кузове. И вдруг в заднем стекле появилось улыбающееся лицо Сидорина. Оторопев, Хрустов несколько секунд смотрел на эту улыбку и чувствовал, как по спине стекают ручейки пота. В это время сзади снова подобрался дед и, обхватив ногу, впился зубами в брезентовую ткань штанов. Выйдя из оцепенения, Хрустов снова отшвырнул старика и бросился в конец кузова.

Пока, вцепившись в борт, он опускался к земле, колеса вращались совсем близко. Казалось, вот-вот туда затянет ногу. Набравшись смелости, он оттолкнулся и слетел на землю. Тут же страшная сила поволокла вперед. Несколько шагов он еще бежал, но, не удержав равновесия, упал, и кувырком покатился по свежей пашне.

На счастье падение оказалось относительно мягким. Встав и осмотревшись по сторонам, Хрустов обнаружил, что машина куда-то исчезла, и он теперь стоит совершенно один посреди огромного поля. Где-то вдалеке виднелась лента дороги. От нужного поворота теперь отделяло расстояние, куда большее, чем до посадки на проклятый грузовик. Но делать было нечего. Стряхнув грязь с одежды, и подтянув пояс, Хрустов двинулся прямиком через пашню.

Туман рассеялся. Солнце, проглядывая одним краем из-за молочной пелены облаков, раскрашивало мягкой пастелью землю и небо. Вокруг расстилался типичный среднерусский пейзаж. Волнистые поля уходили под самый край земли, где плавно перетекали в небо. По пологим холмам сбегали узкие перелески. И где-то далеко впереди за дорогой, почти у горизонта, синей лентой извивалась река.

Что чувствует российский человек в такие минуты? Наверное, близость Неба. Кажется, что голубой купол не где-то в бесконечной холодной дали, а совсем близко. И кто-то шепчет на ухо:

– Не горюй! Как бы не было на этой земле плохо, благодать небесная она здесь рядом. Только протяни руку…

И, наверное, для многих разочарованных и потерявших веру это свидание с родными просторами последняя зацепка. Тоненькая ниточка, что еще связывает душу с опостылевшим географическим пространством. Одна вот только беда – идти под этой благодатью без дорог крайне затруднительно. Особенно когда шагаешь по свежей пашне. Нога то увязает в рыхлой земле, то проваливается в узкую канавку. Хочешь идти быстрее, начинаешь спотыкаться. Идешь медленнее – время и пространство растягиваются в дурную бесконечность, и даже ближняя цель превращается в убегающую химеру.

Прошло не меньше двух часов, пока Хрустов Хрустов выбрался на край поля. Совершенно непонятно было, каким образом грузовик за несколько минут мог его увести так далеко. Оставалось только принять на веру гипотезу о проявлении в аномальных зонах неэвклидовых эффектов. Но, слава Богу, самый тяжелый отрезок был позади. До дороги и поворота к Разливкам оставалось примерно полкилометра некошеного луга. В обход, в направлении Глухаревки петляла тропинка. Хрустов вспомнил предостережение о том, что прямой путь не самый короткий. Но и на этот не смог удержаться от искушения и двинулся прямиком к дороге.

Ошибку он свою осознал достаточно скоро. Когда под ногами появились молоденькие ростки елей, Хрустов сначала решил, что зашел на полосу лесопосадок. Однако уже через несколько шагов почувствовал неладное. Деревья, разрывая песчаную почву, вытягивались прямо на глазах. Вскоре они уже достигли пояса и угрожающе продолжали увеличиваться в росте. Осознав, что через несколько минут вокруг него вырастет непроходимый лес, Антон напролом кинулся сквозь стремительно вырастающий ельник. Но через несколько метров он споткнулся. Чуть не выколов глаз, свалился на землю и уже окончательно смирился с поражением.

Прогулки под тенистым зеленым пологом создают идеалистическое представление о лесе. На самом же деле эта стихия нам враждебна. Как правило, людям знакома только ее обжитая истоптанная тропинками часть. Природа здесь, словно домашняя собачка, ласкается к ногам человека. Но стоит лишь удалиться вглубь чащи, как ощущаешь гнетущее давление древней темной силы. И не дай Бог позабыть обратную дорогу! Лес закружит, запутает, будет водить зигзагами, пока не заставит поверить в свое могущество. Но потом, наигравшись, все-таки отпустит. И выйдя из чащи, неожиданно поймаешь, что плутал где-то совсем близко от дороги или поселка.

Пока еще было видна дорога, Хрустов предусмотрительно успел запомнить положение солнца, и потом сверял путь с небесным компасом. Делать это приходилось очень часто. Солнце оказывалось то слева, то справа, то вообще начинало светить в затылок. Будто кто-то из злого озорства заставлял его делать круги на потеху лесным духам. Последней ниточкой связывавшей с внешним миром остались наручные часы. Каким-то чудом в передрягах последних дней они сохранили работоспособность. И теперь со швейцарской педантичностью сообщали точное, независимое от внутреннего состояния время.

Казалось, целую вечность он уже странствует по еловым джунглям, но стрелки показывали: – прошло пятнадцать, двадцать, тридцать минут. Но, наконец, и они оповестили, что уже час с лишним он блуждает по лесу, и так же далек от выхода, как и в начале пути.

Человек существо упрямое. Множество легенд и притчей рассказывают, как вознаграждается упорство. И мало кто честно говорит, что отдав все силы, ты можешь и не получить желанной награды…

Прошел еще час. Солнце, как назло, спряталось за облаками. Теперь он уже не знал, в каком направлении идти, но упрямо продолжал монотонное движение. Усталость, словно тягучий кисель обволокла тело, и с каждым новым шагом приходилось преодолевать ее аморфное сопротивление. В голову назойливо лезли воспоминания о прошлых неудачах. Сколько раз он с завидным упорством сопротивлялся судьбе! Сколько душевных и физических сил было потрачено. А результат как в лотерее, когда скупаешь весь тираж, и выигрыш не покрывает и половины затраты. А ведь кому-то достаточно купить всего лишь один билет!

Когда впереди наметился просвет, Хрустов счел это за очередной обман, и даже не ускорил шаг. Уже не один раз между ветками начинало проглядывать небо, но потом деревья опять смыкались в непроходимую чащу. Промелькнула мысль назло зеленому обманщику повернуть в другую сторону. И вдруг совсем недалеко послышался гул автомобиля. Дорога действительно была в той стороне и, судя по звуку, совсем близко!

Забыв про усталость, он бросился в направлении просвета. Словно убоявшись его натиска, деревья стали послушно раздвигаться. И вскоре, не веря своему счастью, он уже обнимал землю на обочине дороги. А когда посмотрел назад, обнаружил, что никакого леса нет и в помине. Зеленый луг переходил во вспаханное поле. Поле тянулось к горизонту. И где-то высоко в небе над ним крохотной точкой дрожал жаворонок.

Противоречивые истории

Казалось, прошла вечность, но когда Хрустов подходил к Разливкам, стрелки часов показывали только без пяти минут двенадцать. Поселок поразил его странным затишьем. Дома смотрели настороженно и враждебно. Покачиваясь от ветра, тоскливо скрипели раскрытые двери и калитки. Кое-где в канаве у тропинки валялись брошенные чемоданы. Огромные устрашающего вида муравьи копошились у раздавленного пакета с соком. Впечатление было такое, что обитатели покидали поселок в страшной спешке. Совсем удручающе выглядел особняк Камышина. Выбитые стекла, покореженная дверь, полное впечатление погрома. Остановившись у ступенек, Хрустов не знал, что делать дальше. И вдруг откуда-то сверху послышался живой человеческий голос. Из выбитого окна, широко улыбаясь, выглянул Колька. Раньше Хрустов и не мог представить, что вид этой физиономии может вызвать у него такую радость. Почувствовав прилив сил, он взлетел по ступенькам, ворвался в парадное, а навстречу по лестнице уже спускались люди, каждого из которых он готов был обнять.

Выслушав рассказ о злоключениях, Хрустову налили бокал грога и усадили в старое кресло поближе к пылающему камину. Потом все вернулись к прерванным занятиям. Зал на втором этаже напоминал теперь армейский бивак. У окон стояли заряженные ружья. Сидорин, бывший земский учитель Новомиров и верный адъютант камышинского гения Александр Тихонович Смирнов расписывали " пулю" на перевернутом чемодане. Колька в данный момент сидел на прикупе и одновременно исполнял роль часового. У плиты на правах прекрасной маркитантки хозяйничала Надира. Семигорцев, захватив половину писательского стола, пристально изучал карту. Сам хозяин сидел напротив и, сдвинув брови, задумчиво смотрел в экран ноутбука. Пальцы время от времени ложились на клавиатуру и быстрой дробью выбивали очередную фразу. Рождалась финальная глава камышинских хроник, названная по библейски – "Исход".

…Еще вчера во второй половине дня многие обитатели литературного поселка почувствовали странную тревогу. Оторвавшись от недописанных пьес, поэм и романов, литераторы выходили на улицу, собирались в группы и бурно и бессвязно спорили, каждый о чем-то своем. Еще в большем волнении пребывали их персонажи. Гнетущее предчувствие повергало одних фантомов в депрессию, у других наоборот вызывала приступы буйства. Ближе к вечеру паника в поселке усилилась. На многих вдруг обрушилось запоздалое прозрение. Словно очнувшись от тяжелого сна, люди спрашивали себя, как они оказались в этом захолустье, вдалеке от московских квартир, семьи, работы. С приходом сумерек все уже паковали вещи. Вскоре толпа людей с баулами и чемоданами ринулась на дорогу. Как часто бывает в таких ситуациях, дело не обошлось без насилия и мародерства.

Литературный персонаж пьесы Смирнова студент Бубликов отнял у своего создателя велосипед и укатил на нем, обгоняя колонну пеших беженцев. Любимец Камышина Петюня выломал в особняке трубу парового отопления. Унося ее на своих могучих плечах, он громко матерился и расталкивал всех, кто попадался на пути. Кочетов ворвался в дом Светочки Весенней в тот момент, когда она пыталась запихнуть в раздувшийся чемодан некоторые предметы дамского туалета. Распалившийся при виде женского белья, поклонник солнца как дикий зверь накинулся на поэтессу. Он уже успел сорвать кофту и повалить женщину на кровать, когда в дом вошел писатель Обласков. В этой пикантной ситуации творец жесткого порно проявил себя истинным рыцарем. Мощный удар кулака свернул нос насильнику. Пока тот, скуля, растирал по лицу кровавые сопли, Обласков увел рыдающую поэтессу. Взявшись за руки, странная парочка покинула поселок в самом конце процессии.

А в это время у окна на втором этаже особняка в позе императора Наполеона, скрестив на груди руки, стоял Сергей Егорович Камышин. Казалось, волны хаоса бессильно разбиваются о подошвы его ног. Гибель поселка химеры его духовный отец и основатель встречал с холодным спокойствием. Даже когда литератор Васька Петюхин решил напоследок переколотить в камышинском особняке стекла, ни один мускул не дрогнул на лице писателя. Всю глубину подлости человеческой натуры он знал уже давно, и сейчас взгляд его был прикован к небу. Нечто величественное и страшное совершалось над крышами опустевшего поселка. Багровые облака, принимая облик богатырей и драконов, столкнулись в смертельной схватке. Розовые отблески небесной битвы ложились на поля и дорогу, по которой двигалась крохотные человеческие фигурки. Со стороны поселка еще доносились какие-то крики, но писатель, слышал только ржание небесных коней и призывные трубы архангелов.

Последний обитатель поселка исчез из виду, а Камышин все еще смотрел на схватку небесных исполинов. Но, наконец, и облака, теряя боевой пыл, стали растворяться в тревожных сумерках. Вздохнув, писатель вернулся к компьютеру. В поселке теперь стояла гробовая тишина. Из разбитых окон тянуло сыростью. На какой-то миг Камышин почувствовал страх одиночества. Но вскоре пальцы уже быстро бежали по клавиатуре, и он снова думал лишь о том, как точнее и ярче передать то, что приоткрылось ему в трагикомичном фарсе кончины его крохотной империи. Однако спокойно творить Камышину в тот вечер не дали. Вскоре в особняке стали появляться новые персонажи. У каждого из них была своя история.

…Возвращаясь после свидания с Новомировым, Надира чувствовала себя окрыленной. У нее был любимый мужчина! И не беда, что порой он казался слишком наивным и беззащитным. В отличии от не в меру гордых и заносчивых мужчин ее страны, этого большого ребенка можно не только любить, но и опекать. Надира не знала долго ли продлиться это странное увлечение, но совершенно не хотела думать о будущем. Встречая обитателей Глухаревки, она с удивлением смотрела на их мрачные скучные лица. Думала, что эти люди стали такими, потому что над этой несчастной местностью слишком редко появляется солнце. И даже когда оно выглядывает из облаков, блеклые лучи не в силах извести холодную сырость в душах. Не разожгут они настоящую страсть, не заставят кровь бежать быстрее…

Подходя к площади, Надира очнулась от своих мыслей. Сразу бросилось в глаза отсутствие бахчатрейнского флага. Российский флаг тоже куда-то исчез. Из здания администрации какие-то пьяные плохо одетые люди выносили мебель. Предчувствуя недоброе, девушка бросилась в коридор. Дверь в представительство оказалась наглухо заколочена. Пока, ломая ногти, она пыталась отодрать доски, сзади подкрался один из грузчиков. Обдав запахом чеснока и перегара, пьяный верзила попытался схватить девушку. В тот же миг Надира превратилась в разъяренную кошку. Верзила с расцарапанным лицом отскочил назад. Под дружный хохот его товарищей она выскочила из здания. Вслед кричали сальности, но дотронуться никто больше не решился.

Стараясь не смотреть по сторонам, она бежала обратно к дому Новомирова. А вокруг, словно из лопнувшего нарыва, на улицу выплескивалась мерзость. Отвратительно пьяные мужчины и женщины ползали в грязи, то пытаясь целоваться, то награждая друг друга оплеухами. Кто-то со спущенными штанами валялся в луже, а озверевшая свинья рвала клыками его окровавленные ягодицы. На обочине молодые парни били ногами уже неподвижное тело. А рядом, как ни в чем не бывало, два мужика в спортивных штанах и майках, играя заплывшими жиром мускулами, грузили что-то на багажник джипа. Руководила погрузкой полная крикливая дама. Не обращая внимания на происходящее вокруг, она вертелась около машины и давала указания.

Ворвавшись к Новомирову, девушка застала его за чтением журнала. На столе еще стояли не убранные после ее визита бокалы, и тихо посвистывал горячий самовар. Возвращению Надиры Новомиров не очень обрадовался. Минут десять его пришлось убеждать в необходимости немедленного бегства. Только благодаря восточному темпераменту бахчатрейнки удалось оторвать его от журнальной статьи и очередной чашки чая. Наспех покидав в старинный походный саквояж вещи, они огородами вышли на край поселка, и, продираясь сквозь заросли бурьяна, двинулись к дороге на Большие Выселки. А в это время со стороны улицы к дому подходила толпа погромщиков. Во главе сборища шла растрепанная и пьяная соседка и несколько мужчин в потерявших цвет костюмах с черными повязками на рукавах.

Выбравшись на дороге, они встретили писателя Смирнова. Хромая и вздыхая, Александр Тихонович возвращался в Большие Выселки. У него тоже была своя история.

Сначала, поддавшись общей панике, он собрал недописанные рукописи и на стареньком велосипеде поехал догонять коллег. Уже на выезде из поселка Смирнова остановил и попросился пассажиром на багажник герой его рассказа студент-недоучка Бубликов. По доброте душевной Александр Тихонович не смог отказать, хотя везти двоих было крайне тяжело. Перед очередным пригорком Бубликов предложил поменяться местами. Смирнов с радостью согласился. Но, отвернувшись лишь на секунду, обнаружил, что ни велосипеда, ни Бубликова рядом нет. И лишь далеко на пригорке мелькает согнувшаяся над рулем спина в спартаковской майке.

Подлый поступок своего литературного героя Смирнов пережил со смирением философа. Ведь он сам в погоне за правдой жизни, наградил молодого человека далеко не лучшими качествами. Если бы Смирнов прошел еще пару километров, то обнаружил бы свой велосипед в канаве у обочины. Как и большинство литературных фантомов, Бубликов дематериализовался. Его малосимпатичная сущность разлетелась в мелкие брызги отдельных фраз. Крохотными звездочками слова полетели к темному горизонту над лесом, а на дороге остался лишь велосипед и рваная спартаковская майка. Но Александр Тихонович всего этого не увидел. Столкнувшись с предательством, литератор вдруг осознал, что и сам он бросил своего духовного отца и учителя. Страдая от угрызений совести еще больше чем от привычной боли в коленях, Смирнов заковылял обратно. И тут откуда-то со стороны Глухаревки на дорогу вышли ослепительно красивая восточная девушка и странный молодой человек со старомодным саквояжем. Интуитивно почувствовав друг к другу расположение, они познакомились, поделились страшными новостями и решили, что лучше всего будет искать убежище вместе.

Встречая гостей, Камышин поворчал, что его отвлекают от творчества. Однако в глубине души был рад появлению новых лиц, в особенности симпатичного женского. Быстро освоившись, Надира взялась готовить мужчинам ужин. А в это время в двери особняка уже снова стучали.

…Истории Сидорина и Николая походили друг на друга как оригинал на зеркальное отображение. Николай утверждал, что когда он отошел в кусты по малой нужде, со стороны реки появились какие-то типы с черными повязками на рукавах и стали рвать палатки и громить аппаратуру. Все они были вооружены и время от времени палили по кустам и в воздух. Сидорин в это время куда-то исчез. Довершив разгром лагеря, погромщики ушли, оставив несколько человек в засаде.

Выждав некоторое время, Николай под защитой кустов переместился подальше от лагеря, вплавь перебрался через Безымянку и побежал к дороге. Он надеялся встретить и предупредить Хрустова и командора о пожидавшей их засаде. Однако, сначала он догнал живого и невредимого Сидорина. Тот удивился ничуть не меньше и поведал историю прямо противоположную. В ней уже Николай куда-то пропал, а Сидорин из кустов наблюдал за погромом. Оспаривая свою правоту, Колька чуть было не сцепился со старшим товарищем. На счастье, навстречу им из сгущавшихся сумерек вынырнул Семигорцев. Он быстро охладил спорщиков, и, узнав о разгроме лагеря, принял решение перебазироваться на Большие Выселки.

Всем этим несовпадениям Хрустов уже перестал удивляться. Однако, история, рассказанная самим Семигорцевым, повергла его в шок. По этой версии, возвращаясь от Новомирова, он все-таки попал под грузовик, и от удара потерял сознание. С помощью двух старушек командор дотащил его обмякшее тело до грухаревского медпункта. Когда Хрустов начал подавать признаки жизни, командор оставил его на попечение фельдшера и побежал в лагерь. Теперь он уже окончательно принял решение. Они погрузят вещи на брошенный возле их лагеря грузовик. Отправляясь смотреть закидушки, водитель оставил на сидение ключи, так что можно будет завести машину, и по объездной дороге попробовать добраться до Глухаревки. Там они заберут Хрустова, и будут пробиваться на "Большую Землю". Планам, как известно не суждено было сбыться. Все за исключением Хрустов оказались гостями писательского особняка.

Хрустова на общем совете было решено забрать на следующее утро. Но когда спасательная экспедиция уже собиралась выходить, аномалия преподнесла еще один сюрприз. Заработал много лет молчавший телефон. Пьяный голос фельдшера сообщил, что больной почувствовал себя лучше и покинул стационар в неизвестном направлении. Не зная как отнестись к этой информации, командор отложил поход и отправил послание по "сквозняковой почте". Этот оригинальный вид связи хорошо зарекомендовал себя в аномальных зонах. С произнесением ритуальных пожеланий письмо просто отпускалось на ветер. В девяноста случаях из ста оно находило адресата, причем весьма неожиданным образом.

В этой истории Хрустов готов был признать только получение им письма. Остальным фактам он просто отказался поверить и даже почувствовал возмущение. У него хотели украсть целый кусок жизни, причем прожитый ярко и насыщенно. Бурная ночь в объятиях поселковой Цирцеи, странствия по блуждающим ландшафтам, героический прорыв сквозь лес-призрак – вся эта одиссея стала уже частью его биографии. И он вовсе не собирался признавать ее бредом на койке в глухаревском медпункте. Уподобившись Николаю, он в весьма грубой форме стал отстаивать свою версию, но Семигрцев быстро осадил стажера.

– Антон Петрович, вы же массу отчетов перечитали, прежде чем сюда приехать! Первое правило аномалии – действительность, которую видишь, в показаниях других свидетелей может выглядеть совершенно иначе. И каждая из версий имеет право на существование. Поэтому не надо ни обижаться, ни считать других лжецами!

Устыдившись, Хрустов замолчал. Однако обиду все-таки затаил. Слишком уж часто председатель клуба расставлял все и всех по своим местам, и подспудно против этого копилось раздражение.

Призраки старого особняка.

За отсутствием большого стола обедать сели по-восточному, свернув ноги калачиком. Надира приготовила макароны с тушенкой, приправив все это острым соусом. Несколько баночек специй с ее далекой солнечной родины в свое время были подарены Новомирову. Теперь же они пополнили запасы камышинской цитадели и удачно скрасили походное меню.

На еду мужчины накинулись с жадностью. То и дело звучали похвалы в адрес поварихи. Новомиров, выполнявший в это время роль часового, бросал со своего поста ревнивые взгляды. И, надо сказать, причины для беспокойства у него были. Единственная женщина в мужском сообществе вызывала слишком уж повышенный интерес. Простодушная похвала Смирнова чередовалась с грубоватыми шуточками Николая, пламенными взглядами Хрустова и утонченными комплиментами Камышина. Величественно восседая рядом с гостьей, писатель демонстрировал отточенный, хотя и немного старомодный, стиль опытного сердцееда. Как и подобает дочери востока, Надира слушала, опустив глаза. Вряд ли она могла по достоинству оценить изящество оборотов русской речи. Но женщины многое понимают и без слов. Легкий румянец и дрожание ресниц выдавали, что всеобщее внимание ей льстит. Пожалуй, только один Семигорцев не записался в общий хор поклонников, и держался с девушкой по-приятельски, на правах старшего товарища. Не забывал он и о своих обязанностях командора, и за обедом прочел краткую лекцию о сложившейся обстановке.

Последние события окончательно привели командора к выводу, что аномалия вошла в состояние необратимой трансформации. Конечным результатом этого процесса должен стать полный отрыв от остального мира. На жаргоне аномальщиков это называлось закукливанием. Вспышки насилия, эпидемия страха и массовой исход обитателей – характерные черты переходного процесса. Погромщики с черными повязками – любо искаженная проекция прошлого, либо, наоборот, представители новой эфемерной власти. По мере развития событий они и сама эта власть просто исчезнут. Наступит относительное затишье. Правда, покой этот будет сродни кладбищенскому. Жизнь в пределах аномальной зоны будет затухать. Точнее переходить в какие-то совершенно иные формы. Пройдет год, а может лишь несколько месяцев или даже недель, и Глухаревка вместе с Большими и Малыми Выселками окончательно исчезнет для остального мира. Только у жителей соседних деревень останутся поверья о заколдованном или проклятом месте, куда без особой нужды лучше не заходить. А если через территорию бывшей аномалии когда-нибудь проложат железную дорогу или автостраду, количество аварий и несчастных случаев на этом участке быстро превысит среднестатистические показатели.

О том, что ждет обитателей закуклившийся зоны, Семигорцев ничего сказать не мог. До сих пор попытки описать процесс изнутри кончались плачевно. Исследователи вместе с аномалией навсегда исчезали для остального мира. Некоторым исключением, пожалуй, стала лишь судьба американского ученого Генри Глостера. Сначала он тоже бесследно исчез вместе с несколькими квадратными милями индейской резервации. Но вскоре его жене стали приходить странные открытки, написанные рукой ученого. В несвязанном наборе фраз угадывалась какая-то иная, недоступная пониманию человека логика, но расшифровать их так и не удалось.

Тем временем, ученый продолжал заявлять о своем существовании. Несколько раз в ночной эфир многих телеканалов спонтанно вклинивались кадры, где на фоне фантастического пейзажа человек очень похожий на Глостера энергично размахивал руками, и пытался что-то сказать телезрителям. А за спиной его, поглощая друг друга, сливались многочисленные солнца и луны, и гигантские кактусы отплясывали румбу. Очевидцами передач стали тысячи людей, однако, ни записать, ни хотя бы сфотографировать отдельные кадры никто почему-то не смог. И, наконец, через несколько лет к бензоколонке на пустынном участке скоростной автострады, ветром принесло полевой дневник с эмблемой калифорнийского клуба исследователей аномалий. Эксперты определили, что записи и рисунки в нем тоже были сделаны рукой Глостера, но ничего расшифровать опять не удалось. Бесценная информация оказалось похороненной в катакомбах иной логики. Лишь отдельные фразы, наподобие -" Кощунство вертикального ветра ослабляет циклы западных слияний", как символ неразгаданной тайны, украшали теперь стены в клубах аномальщиков.

Семигорцев повторять подвиг Глостера слава Богу, не собирался. В ближайшее время командор хотел вывести всю группу за пределы аномалии. Но пока несколько дней нужно было переждать, пока схлынет волна анархии и насилия, и процесс перейдет в фазу медленной стагнации. Камышинский особняк представлялся достаточно надежным убежищем. Он находился в стороне от театра главных событий. Все окна нижних этажей были защищены решетками или наглухо заколочены. И, наконец, в цитадели образовался даже небольшой арсенал. Карабин и два охотничьих ружья взяли из оружейной коллекции Камышина. У Семигроцева еще в советские времена остался пистолет, выданный покровителями из госбезопастности. Колька, в тайне от командора, зачем-то привез с собой в экспедицию несколько гранат. С таким вооружением вполне можно было отразить приступ. Хотя все надеялись, что до этого дело не дойдет.

В конце обеда Семигорцев сменил Новомирова на посту. "Карточное общество" вернулось к игре, за исключением Смирнова. Вызвавшись помогать Надире Александр Тихонович отправилась в санузел мыть посуду. Не удел оказался только Хрустов. Сначала он слонялся по комнате. Потом долго понаблюдал, как за окном ветер гонит по небу серые облака и шевелит у ограды заросли крапивы. В мыслях он уже возвращался в Москву. Сейчас из ветреной тревожной глухомани столица виделась далекой и почти нереальной. Но он все равно пытался представить, как по возвращению закатит пир для всей честной компании. После длительного пребывания в шкуре стажера-неудачника хотелось снова почувствовать себя уважаемым меценатом.

Воображение уводило все дальше и дальше. Он уже представлял, как примет участие в судьбе своих новых знакомых. Профинансирует очередную экспедицию Семигорцева, издаст труды Камышина и Смирнова. А лучше всего вместе с ними откроет издательство. Наконец-то дядиным деньгам найдется достойное применение. В мечтах Хрустов верил, что с помощью профессионалов сможет не только умножить капитал, но и принести пользу отечественной литературе. Кольку он устроит в издательство охранником, Новомирова курьером и снимет для них с Надирой квартиру. Сам же скромно будет любить девушку платонически, на расстоянии. А дальше еще неизвестно, как все сложится. Вдруг Новомирова опять перенесет в его эпоху?…

Помечтать дальше не дал Семигорцев. Заметив, что Хрустов скучает без дела, он дал поручение осмотреть дом. По утверждению Камышина, на первом этаже время от времени появлялся люк в подземный ход. Этот блуждающий лаз мог стать ахиллесовой пятой обороны, и на всякий случай его надо было бы как-то заделать.

Мастерская, где хранились инструменты, находилась где-то в левом крыле второго этажа. Пока в поисках ее Антон бродил по пустым комнатам, он снова попал в плен воображения. Он даже не фантазировал, а чувствовал, как прошлое окружает его своими образами. Отряхнув наслоения пыли, стены вдруг заиграли свежими красками. Засверкал под утренним солнцем новенький паркет. С первого этажа потянуло ароматами кухни. И Хрустов увидел как, скользя шлепанцами по паркету, совершает утренний моцион прежний владелец особняка.

Дородную фигуру барина обволакивал просторный малиновый халат. Солнечные лучи играли на румяных пышущих здоровьем щеках. Правда, после вчерашней бессонной ночи за картами и пуншем образовались солидные мешки под глазами. Не потому ли за спиной насмешливо фыркают дворовые девки, а с портретов сурово и с укоризной смотрят предки в мундирах времен матушки Екатерины.

Отдаваясь на волю воображения, Хрустов пытался представить, что чувствовал этот владетель душ и угодий? Представлялась ли ему жизнь вечным праздником или наоборот нескончаемой скукой? А может быть, не давали покоя мысли о загробном воздаянии за дела земные, и просыпалась зависть к простому крестьянину, добывающему в поте лица хлеб насущный? И не исключено, что, начитавшись французских вольнодумцев, барин любил пофилософствовать. По вечерам, раскуривая трубку, поднимается он в своих мыслях до введения в России свобод и конституций. А за окном мирно звенели т комары, гулко и неторопливо отбивал удары колокол глухаревской церкви. Над сонными полями плыл ленивый закат, и не верилось, что в этом зачарованном царстве хоть десять веков спустя возможны будут какие-то перемены.

Мог ли подумать наш барин, что не пройдет и ста лет, как на страну обрушится топор всеобщего равенства. А потом на обломках несостоявшейся эры благоденствия прорастут и либеральные свободы, и права человека, и конституции. Но вместо того, чтобы жить в мире и согласии, люди снова возжелают кормиться плодами чужого труда. Роскошь, послушные слуги, гаремы из крепостных девок – все к чему он привык, и порой даже стыдился, станет для них вожделенной целью. И на пути к ней нестрашен будет ни какой грех. Впрочем, и само понятие греха отбросят, как безнадежно устаревшее. И не устыдятся новые господа своего богатства, не пойдут в народ каяться, потому как сами они из народа и получили все в тяжкой борьбе со своим ближним…

Мастерская, где раньше хозяйничал Петюня, представляла собой крохотный чулан, заваленный разобранными электромоторами, подшипниками, железками непонятного происхождения. Покопавшись среди этого мусора, Хрустов отыскал однозубый молоток гвоздодер, ножовку, ржавые кусачки и десяток годных к применению гвоздей. Сложив все в ведро, отправился на нижний этаж. Фантазия к тому времени истощилась, и прошлое уже никак не проявляло своего присутствия. Путешествуя по крохотным комнатам и коридорчикам, Хрустов видел только запустение дня нынешнего. Мысли теперь снова крутились вокруг будущей издательской деятельности.

– Прибыль он будет получать, популяризируя материалы клуба аномальщиков. Даже при скромной рекламе покупатель для такой литературы найдется. Параллельно издательство займется поиском талантов. И еще организует журнал, на страницах которого развернется дискуссия о настоящем, прошлом и будущем страны. Печататься будут все точки зрения. Главный критерий отбора – внятность изложения мыслей и широта взглядов… Дядя наверное бы рассвирепел, узнав о таком применении капитала. Но извини, дорогой дядюшка, ты умер! Так что предоставь живым решать, как распорядиться твоим богатством.

Обойдя весь нижний этаж, Хрустов оказался в заваленном мусором помещении. В нос сразу ударил запах нечистот. Превозмогая отвращение, он обследовал и эту комнату, и, не обнаружив люка, пошел обратно. И тут аномалия преподнесла очередной сюрприз. Дверь к лестнице, в которую он еще несколько минут назад входил, оказался наглухо заколочена щитом из досок. Но больше Хрустов не собирался поддаваться панике. Оглядевшись, убедился, что других изменений в архитектуре не произошло. Заглянул в щель между досками. В полумраке можно было разглядеть гипсовую спину Венеры. Это подтверждало, что лестница находится именно здесь. Вставив в щель "здоровый" зуб гвоздодера, со всей силы надавил на рукоятку. Заскрипев, доска неожиданно отскочила, оцарапав лицо гвоздями. Выругавшись, Хрустов протер царапину слюной, и дальше работал, соблюдая осторожность. Вскоре удалось расправиться еще с двумя досками. В образовавшийся проем теперь можно было пролезть. Он уже занес было ногу, но вместо лестницы увидел вдруг уличные фонари, а в лицо ударила ледяная струя ветра…

Обжигая и царапая щеки, ветер нес ледяную крупу. Закутавшись по уши в старенький шарф, Антон Хрустов прорывался сквозь метель к своему подъезду. Под завывание непогоды в голове крутились блоковские строчки:

Ветер, ветер!

На ногах не стоит человек…

Времена и впрямь походили на те далекие былинные.

… Девяностые. В институте третий месяц не платят зарплату. Стоят фабрики, стоят заводы. Поезда, правда, ходят. Только вот ездить стало опасно. По ночам в вагонах озоруют, впрочем, и не по ночам тоже. Разруха в стране. Разброд в умах. Ветер, ветер на всем Божьем свете. А идущего над метелью Спасителя что-то пока не видно.

Что делать? Как жить дальше? И главное на что жить?…А может все и правильно. Хватит сидеть у государства за пазухой. Докажи, что ты не тварь дрожащая, а право имеешь…

Когда ветер стихает, снежинки как белая мошкара вьются вокруг фонарей. Это даже красиво. В плавном полете белых хлопьев есть что-то рождественское сказочное. Но метель снова поднимает поземку, бросает в лицо холодную ледяную крупу. Хорошо, что дом уже близко. В спальне и на кухне светятся окна. Наверное, Нина только что пришла с работы. Три месяца назад ей повезло устроиться в коммерческую фирму. Теперь задерживается до глубокого вечера. Зато в холодильнике, наконец, появились продукты, в ванной приличный стиральный порошок и пахнущее восточными ароматами мыло. Правда и упреки в адрес ни на что не годных мужчин звучат теперь гораздо чаще.

Но теперь и Хрустов, наконец, смог себя проявить себя в роли добытчика. Первая коммерческая командировка закончилась благополучно. До сих пор непонятно как они с напарником вернулись живыми и не ограбленными. Откупившись малой данью, прорвались сквозь все криминальные и милицейские кордоны, и после возвращения в тот же вечер скинули товар оптом. Возможно, продешевили, зато больше никаких забот, а в нагрудном кармане рубашки семейный бюджет на целых два месяца.

Подъезд уже совсем близко. Хрустов ускоряет шаг. Впереди тепло родного дома, рюмка водки с мороза, долгие рассказы о приключениях. Лифт как всегда не работает, но на четвертый этаж не долго и пешком. Хотя ветер прорывается сквозь разбитые стекла, на лестничной клетке все равно теплее, чем на улице, и откуда-то аппетитно пахнет подгоревшей кашей.

Вот, наконец, и его квартира. Путешествие закончено. Только почему так долго приходится давить на кнопку звонка?

Через несколько минут дверь открылась, но он уже не мог отделаться от нехорошего предчувствия. Пока снимал ботинки, в прихожей висело напряженное молчание. Наконец, Нина сообщила, что у них гости. Потом скороговоркой стала объяснять, что квартальный отчет приходиться делать даже по вечерам дома и Олег Григорьевич привез необходимые документы. Она говорила еще что-то. Но он не слушал, а смотрел в пустую темноту детской комнаты, и вспоминал, что перед его командировкой не было даже разговора о том, что дочь погостит у бабушки.

Сняв ботинки, Хрустов прошел в спальню. Широкоплечий, похожий на плохо обработанную глыбу человек, наблюдая за полетом снежинок, стоял у окна. При появлении Антона он лениво повернул голову. Пока Нина бодро представляла начальнику мужу, мужчины молча изучали друг друга. Взгляд у нового начальника жены был тяжелый, спокойный, почти как у дяди Глеба. Не выдержав, Антон опустил глаза и растерянно пробормотал:

– Здравствуйте…

Сжимая в приступе запоздалой ярости рукоять гвоздодера, Хрустов стоял посреди пустой комнаты. Во время видения он каким-то образом перенесся на второй этаж. В комнату долетали голоса преферансистов. Колька объявлял семь взяток на червях, Новомиров вистовал. Кто будет пасовать, Антон не успел услышать. Заглушая все звуки, в сознание вторгся голос Семигорцева:

– Галлюцинации характерны для замкнутых помещений в аномальных зонах. Разветвляющие версии событий вынуждено происходят в жестко оконтуренном пространстве. Это ведет к нарастанию напряжения. В итоге происходит выброс сознания в ранее пережитые ситуации, сопровождаемый объемными звуковыми, зрительными и осязаемыми эффектами. В отдельных случаях возможно перемещения чувствующего субъекта в прошлое…

Монолог звучал монотонно, словно Семигорцев читал лекцию по бумажке. Сначала показалось, что голос идет откуда-то изнутри сознания. Но, оглянувшись, Хрустов обнаружил, что командор стоит у него за спиной. Странно улыбнувшись, Семигорцев пальцем поманил к окну. Все это плохо походило на его обычный стиль поведения, но Хрустов сейчас был не в состоянии что-либо анализировать.

– По поводу вчерашнего дня нам с вами надо кое-что уточнить, – строго проговорил командор и начал чертить на пыльном подоконнике стрелки.

– Вот смотрите, версия номер один в устах Николая. Он отходит по нужде в кусты, а в это время нападение на лагерь и исчезновение Сидорина. У Петьки версия диаметрально противоположная. Но заметьте, действуют они на расстоянии друг от друга. Когда же они снова встречаются, все события в основных чертах совпадают. В нашей терминологии это называется сцепкой. Дальше появляюсь я, и тут уже тройная сцепка. А теперь посмотрите на ваш случай. Я тащу вас в медпункт, и в то же время мы идем в сторону лагеря. Расщепление при двойной сцепке, круто даже для аномалии! А дальше еще веселее. Я с Николаем и Сидориным иду на Большие Выселки и в то же время я же провожаю вас в лагерь. Три совмещенные версии против одной вашей. И какой напрашивается вывод?

Прекратив вычерчивать на подоконнике диаграммы, Семигорцев многозначительно замолчал и поднял ладонь. Уставившись на испачканный пылью палец командора. Хрустов почувствовал сухость во рту. Он совершенно не понимал, куда тот сейчас клонит, но разговор нравился ему все меньше и меньше.

– Получается, что Вы всем нам сознательно врете! – выдержав паузу, окончательно констатировал Семигорцев.

Во рту совсем пересохло. В последний раз его вот так бесцеремонно обвиняла во лжи только школьная директриса. Но ее Антоша Хрустов хоть и побаивался, но не слишком уважал. А сейчас обвинения звучали из уст человека, которым он искренне восхищался. И как это часто бывает, сотворив себе кумира, мы сами отдаем себя на произвол своего же творения. В какой-то момент Хрустов даже готов был поверить, что он действительно лжец. Но быстро опомнился. Возмущение от несправедливой обиды взяло вверх и, стараясь придать голосу твердость, он произнес:

– Я не лгу, и лгать никому не собираюсь!

Семигорцев равнодушно пожал плечами:

– Ну что ж, если вы в этом так уверены, то вывод один. Лгу я!

Уже совсем ничего не понимая, Хрустов уставился на командора. Тем временем губы Семигорцева прямо на глазах стали расплываться, словно наливаясь изнутри вишневым соком. Одновременно поплыли очертания щек и подбородка. Взгляд потерял интеллигентность, нос стал крупным, мясистым. Через несколько секунд ничего не осталось от прежнего командора, и на его месте сидел дядя Глеб собственной персоной:

– Ну что, Антоха, узнал родственника? – проговорил воскресший.

– Ты…ты же умер! – заикаясь, пролепетал в ответ Хрустов. Пальцы дяди тут же сложились в увесистый кукиш.

– Накоси, выкуси, племянничек! Это вы с папашей быстрее подохните. Как только вас естественный отбор пощадил? Породу человеческую засоряете. Расплодились при "совке" интеллигенты убогие. Хорошо, что хоть бабы у нас не совсем дуры, от таких, как вы с папашей, они быстро к настоящим мужикам убегают…

Ярость малиновыми пятнами закружилась перед глазами. Хрустов даже не понял как гвоздодер, описав круг, обрушился на лицо дяди. Зажимая ладонями сломанный нос, злой гений его семьи со стоном рухнул на пол. А Хрустов в это время уже выбегал из комнаты.

Штурм

Когда он ворвался в залу, Смирнов чуть не выронил от испуга карты. Колька потянулся к сумке с гранатами, потом плюнул и громко выругался. А от окна на него осуждающе смотрел теперь уже настоящий Семигорцев.

– Антон Петрович, куда вы делись! Я уже Сидорина на поиски послал.

Со страхом вглядываясь в его лицо Хрустов, думал:

– Вдруг и этот оборотень!

Но, чтобы там не утверждали, совсем никому не доверять нормальный человек не может. Попросив переговорить с глазу на глаз, Хрустов отвел Семигорцева в самый дальний угол и скороговоркой выпалил:

– Я, Павел Николаевич, понимаю, что все мои галлюцинации для вас – странички пособия для начинающих. То, что мне сюда в аномальную зону соваться не надо было, тоже хорошо понимаю. Но уж извините, я здесь и скоро у меня окончательно крыша поедет! Так что уж выслушайте пожалуйста…

– Да вы так не волнуйтесь! Говорите, – успокоил Семигорцев. И Хрустов, сбиваясь, начал о появлении двойников, о своих видениях из прошлого. Некоторые интимные подробности Антон опустил. Зато недавний разговор с оборотнем передал слово в слово. И в заключении попросил, пройти с ним в комнату, где, наверное, еще находится дядя.

– Не стоит, его там нет, – возразил Семигорцев.- Ваш дядя действительно умер. А если даже и не умер, то это уже не наша история…

Оборвавшись на полуслове, он посмотрел на часы. И снова обратился к Хрустову:

– Антон Петрович, извините ради Бога! Я Вас очень внимательно слушал. Обязательно подумаю, и если что придет в голову, попытаюсь все это объяснить. А сейчас мне надо Петю поискать. Он что-то тоже пропал. Вы тут за меня подежурьте, пожалуйста.

Еще раз посмотрев на часы, Семигорцев двинулся к двери, но дойти так и не успел.

Дальше все произошло слишком быстро:

Топот ног. Семигорцев пятится назад, пытаясь расстегнуть кобуру. Преферансисты бросают карты, а в залу уже врываются люди с ружьями…

Поражение оказалось полным и безоговорочным. Никто даже кто не успел дотянуться до оружия. Вскоре все лежали лицом вниз, а по залу расхаживали люди с черными повязками на рукавах, очень похожие на гитлетровских приспешников-полицаев. Иногда для острастки они тыкали кого-нибудь дулом в затылок. Но в целом вели себя достаточно спокойно. Нездоровое внимание вызывала только Надира. Как и все остальные, девушка лежала на полу лицом вниз. Ее локоть касался руки Хрустова. Но сейчас он вовсе не был рад такому соседству.

– Что делать если они вдруг перейдут от сальных шуточек к действиям? Попытаться вмешаться и получить заряд картечи в затылок, или, смирно наблюдать, как ее будут насиловать?

Вскоре в зале осталось только четверо черноповязочников. Судя по обрывкам фаз, ожидали командира, которого ласково величали Паханычем. Ждать пришлось долго, и лежать лицом вниз, сознавая свою полную беспомощность, было мучительно. И, как назло, Хрустову еще и захотелось по малой нужде. Но он терпел. Понимал, что полицаи вряд ли проявят милосердие, а, скорее всего, будут издеваться.

Наконец, со стороны лестницы послышался размеренный стук кованых сапог. Даже на расстоянии по походке можно было догадаться, что идет персона значительная. Чуть приподняв голову, Хрустов увидел, как в комнату вошел человек в брезентовом плаще, кирзовых сапогах и брюках армейского покроя. Попытка рассмотреть его получше окончилось пинком под ребра. Пришлось снова уткнуться в пол. Но уже успел увидеть ничем непримечательное крестьянское лицо с единственной запоминающейся приметой – жесткой полоской усиков. По- хозяйски обходя вокруг распростертых на полу пленников, Паханыч хвалил своих подчиненных. Голос у него был совершенно обычный, с сильным местным выговором.

– Молодца, мужики, молодца! Во, сколько гадов завалили. Сейчас мы их на площадь. Пускай народ судит.

– Это за что же нас судить?! – чуть было не крикнул Хрустов, но тут же с тоской подумал – А ведь и осудят. Да еще и к высшей мере приговорят!

Заметив Надиру, Паханыч поинтересовался, кто она такая.

– Девка, с ними. Вроде не из наших, – отозвался один из полицаев.

– Может террористка? А ну обыщи ее! – приказал Паханыч. Полицай охотно кинулся выполнять. Когда грязные пальцы полезли под блузку, Надира не пошевелилась. Но Хрустов почувствовал, как острый локоть надавил на его руку. Сам он тоже лежал не двигаясь. Предостерегая от глупостей, в затылок уткнулось ружейное дуло.

Рядом послышалась возня, крик Новомирова и глухие удары. Промелькнула мысль, что сейчас полицай отвлекся, и можно вывернуться, ухватиться за ствол, ударить ногой снизу в пах. Но он продолжал пребывать в неподвижности. Даже не страх, а какая-то фатальная многовековая крестьянская покорность удерживала на месте. Но откуда-то из глубины подсознания уже рвалось наружу нечто иррациональное, звериное.

"Обыскав" спину, похотливые пальцы полезли в бюстгальтер. Надира по- прежнему не подавала признаков жизни, и вдруг, вывернувшись, с крикам впилась зубами в запястье. Заорав, полицай ударил девушку. Кровь брызнула из прокушенной вены, и несколько капель упали на лицо Хрустова. Но и такой малости оказалось достаточно. Красная пелена поплыла перед глазами, и он услышал, как трещит по швам человеческая оболочка.

Трансформация произошла слишком внезапно, и человеческое сознание не успело отключиться. Словно со стороны, Хрустов увидел как волк, рвет клыками опешивших полицаев. Как Николай и Семигорцев кидаются к брошенным ружьям, комнату наполняет пороховой дым, и на пол падает чья-то откушенная по локоть рука…

Через несколько мгновений все полицаи были обезврежены. А их главарь полицаев, проявив неожиданную прыть, он в один миг пересек зал. Добравшись до окна, выходившего на сторону реки, распахнул раму и запрыгнул на подоконник. Пролезть в открывшийся проем можно было только согнувшись в три погибели. Но Паханыч неожиданно уменьшился в росте и без каких-либо затруднений выскочил на улицу. Волк, не раздумывая, бросился следом, однако человеческое сознание удержал невольный страх перед высотой. Зависнув в окошке, Хрутов увидел, что волк несется по склону за прыгающим как кузнечик карликом. А потом его словно затянуло в турбину. Земля стала стремительно приближаться, и он потерял сознание.

Очнулся Хрустов от осторожного прикосновения воды. Погладив его ладонь, волна побежала обратно. Он чувствовал теплый песок на щеке, и видел, как совсем близко от лица, размеренно дышит кромка речной воды. Ему вдруг стало покойно и хорошо, как в далеком детстве. Совершенно не хотелось двигаться, но за плечо его уже тряс Николай.

– Спонсор, ну ты молодец! Один троих положил. А ведь долго под салабона работал! Мог бы и сказать своим ребятам, что в спецназе служил.

– А я хвастать не люблю, – сплевывая песок, проговорил Антон.

– Молодец, уважаю! – искренне поддержал Колька. И Хрустов, наконец, понял, что Николай видел случившееся в несколько другой версии.

– Интересно, а как все представилось Надире?

В нескольких сотнях метрах от них из-за кромки обрыва выглядывала крыша камышинского особняка, и оттуда приближалась целая процессия. Впереди шел Семигорцев с ружьем, рюкзаком и полевой сумкой. Надира вела хромающего Новомирова. Смирнов тащил волоком по песку какой-то огромный баул. Замыкал шествие Камышин тоже с огромным рюкзаком и двумя ружьями. По-прежнему, не было только Сидорина. Но потом появился и он. Склон неожиданно пришел в движение и вместе со струями песка главный помощник командора съехал прямо к ногам товарищей. Вид у него был растерянный. Судя по всему, ему тоже сильно досталось. И Хрустов почему-то сразу отметил, что нос Сидорина свернут набок.

В заброшенном саду.

Спасаясь от возможной погони, они до глубокого вечера шли по течению реки. По пути побывали в разгромленном лагере. Собрали все крупные обрывки палаток, отыскали несколько банок с консервами, исправный фонарик, и еще множество самых разных вещей. После столь внезапного падения цитадели, беглецам предстояло провести не один день под открытым небом. И любая мелочь вплоть до куска проволоки или обрывка веревки могла оказать неоценимую услугу.

На ночлег устроились в полной темноте. Надира очень быстро и ловко сшила из обрывков брезента большой тент. Его растянули над постилкой из веток, и получилось некое подобие палатки, где вся компания легла спать.

Несмотря на усталость, уснуть на жестком колючем ложе было трудно, и Хрустов долго лежал, вслушиваясь в ночные звуки. Над головой шелестели листья. Где-то далеко ухала ночная птица. Время от времени со стороны реки доносился мощный всплеск. Но куда больше звуков раздавалось внутри палатки. Новомиров и Надира перешептывались на малопонятной лингвистической смеси. Колька разговаривал и матерился во сне. Кто-то стонал и всхрапывал с долгим вибрирующим присвистом. Но, постепенно привыкая к этому фону, он сначала задремал, а потом и целиком провалился в темную пустоту, из которой смотрели горящие волчьи глаза.

Казалось, он проспал всего лишь несколько минут, когда чья-то рука, настойчиво теребя за плечо, вырвала из забытья. Увидев над собой лицо Николая, он понял – пришла пора заступать на дежурство. Стараясь не шуметь, выполз из палатки и обнаружил, что наступает рассвет. А потом пришло утро, красивее которого он еще никогда и ничего в жизни не видел. При солнечном свете выяснилось, что лагерь был разбит посреди заброшенного сада. Плоды рук человеческих гармонично переплелись здесь с красотой первозданной природы. Но сама по себе эта красота не могла проявиться. Вчера ночью вокруг были только костлявые призраки деревьев. Полдень прибьет зноем, приглушит и растопит краски. И лишь первые утренние часы высвобождали все великолепие пейзажа. Солнечные лучи радостно пробивались сквозь полог яблоневых веток. Под ногами на ковре из мокрой травы причудливо переплетались их полосатые тени. Роса сверкала на листьях, на розовых щечках яблок, алмазными капельками дрожала на серебристой паутинке.

Любоваться природой в одиночестве пришлось не долго. Многолетняя привычка вставать с рассветом не дала Семигорцеву выспаться после ночного дежурства. Спустившись к реке, он через несколько минут вернулся, делая на ходу зарядку.

– Как дежурство Антон Петрович?

Голос был бодрый. Сорвав с ветки яблоко, командор надкусил его, удовлетворенно кивнул, и неожиданно поинтересовался.

– Антон Петрович, пока мы одни, расскажите, давно это у вас началось?

– Что значит "это"? – не понимая, переспросил Хрустов.

– В волка вы давно стали превращаться?

Хрустов уже почти убедил себя, что вчерашний зверь был лишь галлюцинацией. Стрессовая ситуации, долго копившаяся ярость, взрыв агрессивной энергии. Каким-то чудом он обезвреживает тех типов. Аномалия же преподносит все это в средневековых образах, как превращение в хищника. Но получалось, что превращение действительно было!

– Вы, Антон Петрович, по порядку расскажите. С того момента, когда вас укусили. Когда запахи стали чувствовать, когда луну не адекватно начали воспринимать. Мне это все как специалисту интересно…

Рассказывая, Антон вспоминал все новые подробности. Даже забытая пробежка по ночному лесу отдельными фрагментами прорывала блокаду памяти. Он понял, что и в тот злосчастный вечер пробежался от лагеря до дома Цирцеевой в шкуре хищника. И про то, где провел ту ночь, Хрустов зачем-то тоже рассказал, хотя к теме это никакого отношения не имело.

– Отчаянный вы человек! – улыбаясь, констатировал Семигорцев, – А вот по поводу вашей вервольфовской эпопеи вот что хочу сказать. Когда выйдем из аномальной зоны, это скорее всего пройдет, хотя полной гарантии нет. Но главное, чтобы вы сами не прельстились. Понимаю как это заманчиво. При полной луне по лесам, по полям вольным зверем. Опять же зубами кому-нибудь по горлу. В целях самообороны, конечно…

Но вы одно твердо поймите, долго на двух стульях не усидишь! Согласно некоторым фольклорным традициям на третий раз уже необратимая трансформация. На самом деле можно и гораздо больше, но итог все равно один. Мой хороший товарищ хвастался, что у него все под контролем. Теперь который год где-то по лесам бегает. Семье сообщили, что пропал без вести при лесном пожаре. Дети его уже забывать начали, а жена все еще ждет, наверное, чувствует, что живой. Вот такая грустная история. И насчет свободы тоже особо не обольщайтесь. Волк животное стайное. А в коллективах у них, сами знаете, какие нравы…

В довершение Семигорцев вкратце коснулся их вчерашнего разговора. По его мнению, появление двойников и даже умершего дяди не были чистой иллюзией. За всем этим мог прятаться вполне конкретный персонаж, которого аномалия преподносит в разных фантастических обличиях. Так что пока они не выберутся в спокойную зону, лучше все время быть настороже.

К предостережению Хрустов отнесся хладнокровно. За последние дни он натерпелся столько, что, казалось, устал бояться. Мысли сейчас больше занимала судьба бегающего в волчьей шкуре товарища Семигорцева. Ни его ли он видел в ночь после грозы? А на счет прельщения командор попал в самую точку.

– От соблазна пробуждать в себе звериную силу отказаться не так-то просто!…

Лагерь постепенно просыпался. Взлохмаченные, опухшие после сна люди выползали из полога палатки, спускались к реке, уходили подальше за яблоневые ветки. Но постепенно все собирались около костра.

Смирнов взял на себя обязанности шеф-повара. Чувствовалось, что в этом маленьком человечке пробудилась походная хозяйская жилка. Потом Антон узнал, что по молодости литератор был геологом, и первые свои стихи и рассказы посвятил именно этой профессии. В советские годы его сборник "Ночи под звездами" даже был напечатан. У читателей он большого успеха не имел, но судьбу самого автора изменил круто. Променяв надежную земную профессию на скользкую тропу в небо, литератор с упорством карабкался по ней, пока не оказался обитателем глухаревского анклава. Однако навыков жизни в полевых условиях он еще не потерял и каша с запахом дымка получились не хуже, чем вчера макароны у Надиры.

Пока все жадно поглощали еду, Семигорцев уже по сложившейся традиции доложил обстановку. Сам же он почерпнул сведения из своей полевой карты. Планшетный лист, которым он пользовался уже не один сезон, перестал быть застывшим изображением местности. Как это часто случалось с предметами в аномальных зонах, карта приобрела особые свойства, и теперь изменялась вместе с изменением ландшафта. Сегодняшним утром командор обнаружил исчезновение Глухаревки. На карте остались только Большие Выселки, переместившиеся почему-то на другую сторону реки. Так что враждебных действий со стороны аборигенов можно было уже не опасаться. Главной проблемой теперь стал выбор правильного пути выхода из зоны. Час назад Семигорцев начертил несколько вариантов, но вскоре увидел, что все пунктирные линии проложенных им маршрутов возвращаются в исходную точку. Это означало, что пока даже не стоит трогаться с места. Лучше выждать пока пространство хотя бы на время перестанет закручиваться, и тогда уже как можно быстрее продвинуться ближе к границам аномалии. А дальше опять выжидать момент для следующего марш-броска.

К полудню все сидели на упакованных вещах и с надеждой смотрели на Семигорцева. Командор колдовал над своей чудо-картой и пока что ничего хорошего сообщить не мог. Через некоторое время Смирнов, обречено вздохнув, склонился над еще не остывшими углями и стал раздувать костер. Остальные постепенно разбрелись по саду. Хрустов спустился к реке. Сев на корточки, долго следил, как дрожат под напором течения стебли осоки. У бегущей воды ему почему-то всегда было хорошо и покойно. Однако, от долгого сидения стали затекать ноги, и он отправился дальше вдоль берега.

Не прошел он и полусотни метров, когда со стороны сада послышались звуки похожие на песню. Берег здесь вплотную подобрался к деревьям, обнажив корни ближайшей к обрыву яблони. Схватившись за этот узловатый канат, Антон забрался на склон и увидел Надиру. Повернувшись лицом к солнцу, она расчесывала волосы и пела на своем языке что-то монотонное и очень грустное. Услав шелест травы, девушка испуганно повернула голову, но тут же, узнав Антона, улыбнулась. Улыбнувшись в ответ, Хрустов сорвал яблоко и протянул девушке. На какую-то секунду пальцы их встретились, а дальше все произошло совершенно неожиданно. Надира вдруг оказалась рядом, и в следующий миг он уже обнимал ее восхитительно гибкое тело.

Но видно какой-то злой рок преследовал Хрустов, вмешиваясь в его отношениях с женщинами. Вскрикнув, Надира неожиданно отстранилась. Повернувшись, Антон увидел в двух шагах от них Новомирова. Лицо молодого человека казалось смертельно бледным, губы чуть подрагивали, но взгляд был непреклонно твердым.

Дуэль

Никогда еще раньше Хрустова не вызывали на дуэль. Случалось слышать матерную ругань, угрозы, предложение выйти разобраться. Один раз пьяный придурок кинулся на него с ножом, но его к счастью тут же оттащили. Теперь же все происходило без грязной брани. Оскорбленный говорил спокойно с достоинством, но не оставлял никакой возможности для компромисса.

– Вы, сударь, вели себя бесчестно, и я требую сатисфакции. В случае отказа буду считать вас трусом и мерзавцем, и запрещаю больше подходить к этой женщине.

Надира попыталась вмешаться в их разговор, но Новомиров решительно отвел ее в сторону, и заявил, что мужчинам надо немного поговорить наедине. Вернувшись, он снова обратился к Хрустову:

– Командор поручил вашему приятеля Николаю следить за оружием. Так что соблаговолите договориться с ним о двух ружьях. Патроны лучше всего пулевые. Картечь в нашем случае не очень уместна. Буду ждать Вас в овраге за садом. Думаю, что там нам не помешают.

Оставив Новомирова выяснять отношения с ветреной возлюбленной, Хрустов поплелся в лагерь выполнять поручение. Николая он нашел спящим под яблоней в обнимку с ружьями. Растолкав, его долго пытался шепотом объяснить суть проблемы. Колька слушал, вытаращив глаза, и смотрел на него, как на полного идиота. Впрочем, Хрустов таким себя и ощущал. Новомирова он теперь уже ненавидел:

– Барин паршивый! Соблаговолите ему! Сам бы шел и договаривался."

Наконец, покрутив пальцем у виска, Колька заявил:

– Ну ты даешь, спонсор! Что, не мог этому салабону по чайнику пару раз двинуть?

– Николай, как человека прошу! – взмолился Хрустов -Дай ружья, дальше уже мои проблемы.

Еще раз прокрутив у виска пальцем, Колька все-таки согласился. Но заявил, что будет присутствовать при дуэли. А то когда еще такой цирк увидишь!

Дальний край заброшенного сада примыкал к неглубокому оврагу, где в травяных зарослях прятался неглубокий ручей. Подойдя к склону, они увидели Новомирова. Он стоял, прислонившись к стволу яблони, смотрел куда-то вдаль, и, как показалось, молился. Увидев их, он вышел из оцепенения, и, улыбаясь, двинулся навстречу. Пожав Николаю руку, заявил, что будет очень рад, если тот поможет им достойно разрешить небольшое недоразумение. В ответ Колька иронично фыркнул, но быть секундантом согласился. Выломав две сухие яблоневые ветки, он спустился в овраг и воткнул их на расстоянии двадцати шагов. Потом отмерил еще по десять шагов в каждую сторону и пометил исходную позицию тоненькими прутиками. Два охотничьих ружья все это время болтались у него за спиной. Покончив с приготовлениями, Николай подозвал господ дуэлянтов. На их глазах зарядил двустволки, и пожелал аккуратней обращаться с огнестрельным оружием.

Ожидая команды, Хрустов все еще не мог поверить, что это происходит именно с ним. Над ухом равнодушно звенел комар. Где-то неподалеку квакали лягушки. И он думал, что возможно слышит все эти милые звуки последний раз в жизни. В душе поднималась буря возмущения против старорежимного способа выяснять отношения. Куда человечней казались сейчас свары и мордобой в общественном транспорте. Но отступать уже было поздно, и он продолжал подчиняться навязанному сценарию.

– Сходитесь! – послышалось со стороны сада. Выбрав безопасную позицию, Колька командовал из-за ствола яблони. Повернувшись, Хрустов увидел, что противник уже идет в его сторону, медленно поднимая оружие. Чувствуя, как подкашиваются ноги, Антон двинулся навстречу. Стрелять он не собирался, но, пытаясь напугать противника, делал вид, что целится в голову. Неожиданно из ружья Новомирова вырвалось пламя. Выстрела Антон почему-то даже не услышал, только почувствовал прилив животный радости.

– Кажется, пока цел!

Приободрившись, тоже нажал на курок, взяв выше головы противника. Отчаянно надеялся, что свист пули заставит понервничать и Новомиров снова промахнется.

– Второй выстрел от барьера! – окончательно войдя в роль, скомандовал Колька. Дойдя до рогатины, Хрустов навел ружье, но почувствовал, что ствол предательски дрожит. Зато дуло противника уверенно смотрело прямо ему в лицо и, казалось, было совсем близко. В последний миг Антон, не выдержав, зажмурился. Рука не произвольно нажала на курок, и два выстрела слившись в один. Сразу же вслед за этим откуда-то сверху обрушился поток брани. Открыв глаза, Хрустов обнаружил, что снова жив и невредим, так же как и противник. По склону оврага, размахивая руками, к ним несся Семигорцев. С трудом поспевая за ним, бежали Надира и Камышин.

Сначала командор обрушился на Новомирова

– Что, сударь, барское воспитание в голову ударило! В живого человека стрелять не совестно?! А еще народ просвещать собирались!

Покраснев до кончиков ушей, Новомиров попытался что-то возразить, но тут на него тигрицей накинулась Надира. Влепив пощечину, вырвала ружье, зашвырнула его далеко в траву, а потом бросилась на шею. Сначала Новомиров гордо пытался отстранить девушку, но чувствовалось, как его сопротивление ослабевает. Семигорцев тем временем переключился на других участников дуэли.

– Николай! Тебе оружие для чего доверили!

– Павел Николаевич! Да я же с понятием. Пульки то вот они!

Ухмыльнувшись, Колька протянул на ладони четыре кусочка свинца. Хрустов так и не понял, в какой момент хитрый секундант успел обезвредить патроны. А командор уже обрушивал свой гнев на него:

– А вы, Антон Петрович, хороши! Что нельзя было свои чувства хотя бы до конца экспедиции попридержать…

Договорить он не успел. Откуда-то со стороны лагеря послышались громкие призывы на помощь. Эхо от склонов оврага искажало голос, но похоже было, что кричал Смирнов. Все, включая помирившихся влюбленных, кинулись в сторону лагеря. Вырвав из рук Хрустова ружье, Колька на ходу зарядил его. Однако, добежав до лагеря не обнаружили никакого противника.

Происходило что-то совсем странное, у костра сцепились Смирнов и Сидорин. В правой руке помощник командора зажимал какую-то бумагу. Литератор пытался ее отнять и громко звал на помощь. Увидев бегущих к ним людей, Сидорин оттолкнул коротышку и кинулся сначала к реке. Но тут же передумав, побежал прямо к костру.

– Держите, у него карта! – завопил Смирнов. Командор и Николай метнулись наперерез, но было уже поздно. Сидорин с разбегу врезался в костер, и стал на глазах растворяться в языках пламени. Все с мистическим ужасом смотрели, как над огнем закачалась огромная полупрозрачная фигура. Потом раздался резкий хлопок, и уже нечто бесформенное, разбрызгивая искры, понеслось к горизонту.

– Ну вот все и прояснилось! – тихо проговорил командор и повернулся к Хрустову:

– Поздравляю, Антон Петрович, ваш призрак недоброжелатель наконец-то саморазоблачился и самоустранился. Надеюсь, больше мы его не увидим. А у меня теперь больше нет друга и помощника. Кстати карты тоже нет. Так что выбираться теперь будем вслепую…

История старая как мир

Случившееся обсуждали долго. Ждали объяснений от Семигорцева, но командор отмалчивался, ссылался на еще непонятные ему эффекты закукливающегося пространства. Только чуть позже, оказавшись наедине с Хрустовым, он рассказал ему свою версию.

Корни этой истории были спрятаны в прошлом. Может быть, даже в совсем далеком прошлом, когда еще на заре библейских времен Каин поднял руку на брата своего…

Выбирая себе помощника, Семигорцев допустил ошибку свойственную многим интеллигентным и порядочным людям. Он судил о других по себе, и почему-то считал, будто Сидорину не свойственна зависть. И однажды решив это, потом долго упорствуя в своей слепоте. Только теперь Семигорцев припомнил все эпизоды, когда Сидорин, напившись, начинал выдавать заявления мало совместимые с образом верного соратника. Однажды один из молодых членов клуба чуть не набил ему морду за оскорбления в адрес "слюнявых умников". По утру, Сидорин обычно искренне каялся, и все списывалось на зловредное действие алкоголя. Несмотря на весьма заурядный ум и приверженность к спиртному, он был неплохим психологом, и хорошо изучил слабые стороны своего шефа.

На странные увлечения своего верного "Санчо" Семигорцев тоже долго не обращал внимания. Методику трансформации образа в аномальном пространстве Сидорин изучал с завидным для него упорством. Когда, приняв обличие другого человека, он разыгрывал какого-нибудь новичка, Семигорцев делал ему выволочку, но расценивал все как невинные шалости. Сам командор обладал некоторыми навыками трансформации, но считал это занятие более достойным фокусника, чем ученого. Помощник обошел его и еще в одном нетрадиционном искусстве. Передвижение в искривленном пространстве Сидорин освоил мастерски. Хорошо зная опасность такого способа перемещения, командор запрещал пользоваться им без особой нужды. Сидорин соглашался, но видимо втайне продолжал тренировки. То, в чем он превосходил начальника, было его козырной картой, и он терпеливо берег козыри до нужного хода.

Вначале изучения аномальных зон держалось на чистом энтузиазме. Но, наверное, еще тогда Сидорин крестьянским чутьем угадал будущую золотую жилу. Хотя, может быть, в те годы ему действительно было интересно. Но вот появились покровители из госбезопасности, и интерес начал приобретать материальные измерения. По несколько месяцев пропадая в аномальной зоне, Сидорин получал хорошие командировочные и оклад, которому могли позавидовать кандидаты наук. А вполне возможно покровители не очень доверяли интеллигенту Семигорцеву, и его верному помощнику доплачивали еще и за роль осведомителя.

После распада Союза судьба на некоторое время развела Семигорцева с Сидориным. Переселившись в Москву, будущий председатель клуба регулярно писал своему товарищу. Не получая ничего в ответ не обижался. Почта работала плохо, да и способностями к эпистолярному жанру Сидорин никогда не отличался. До Семигорцева доходили слухи, что кто-то пытается продать журналистам информацию по аномальным зонам. В желтой прессе тогда даже появилось несколько статей с интригующими названиями. Но кто за этим стоит Семигорцев не знал. Только теперь на этот счет появились некоторые соображения.

С выходом на международный уровень возникли новые перспективы, и Сидорин вновь объявился около своего друга и начальника. Опять он участвовал в каждой экспедиции, специально приезжая из своего академгородка. Благо, что клуб теперь мог оплачивать все расходы. Но с годами быть на вторых ролях становилось все труднее. Когда Семигорцеву стали приходить предложения от зарубежных отделений, Сидорин очень настойчиво агитировал командора согласиться. Но Семигорцев все время отнекивался. Дел и дома было по горло, а глухаревская аномалия преподносила все новые сюрпризы. Но вот поступило предложение, от которого трудно было оказаться. В калифорнийском отделении клуба все-таки сумели расшифровать некоторые фрагменты "тетради Глостера". Как утверждали американцы, у них в руках оказалась инструкция по погружению в закуклившуюся аномальную зону. Началась подготовка к международной экспедиции. Приглашались только исследователи, имеющие огромный практический опыт работы. В их числе оказался и Семигорцев.

Подготовка и сама экспедиция грозила затянуться на месяцы, а может быть и на годы. Естественно, встал вопрос о заместителе и даже преемнике руководителя российского отделения. Сидорин уже видел себя в кресле председателя. Но Семигорцев, зная некоторые слабости своего друга, пока еще сомневался. В ответ на шутливые намеки он тоже отшучивался, даже не подозревая, к чему это может привести. И вот на свою беду появился Хрустов. Каким образом он мог заподозрить в стажере конкурента, так и осталось загадкой. Теперь Семигорцев подозревал, что у Сидорина все-таки появились отклонения в психике. Пребывание в аномальном пространстве часто провоцировало подобные заболевания. А если же у человека были какие-то тайные страсти и помыслы, аномалия могла раздуть их до гипертрофированных чудовищных размеров.

С первого же дня пребывания в экспедиции Сидорин вынашивал планы, как нейтрализовать мнимого соперника. Во время их походов в Глухаревку он, используя свои навыки перемещения в криволинейном пространстве, незримо присутствовал рядом и ждал удобного момента. И такие моменты возникали. В первый раз, когда пути Хруства и Семигорцева разошлись по разным ответвлениям аномального поля, он принял личину командора и попытался заманить Антона в старую баню на окраине деревни. Скорее всего, хотел до смерти запугать и заставить убежать обратно в Москву. Может быть, и тогда ему уже помогали подручные местного уголовника Васьки Уса. Эту темную личность Сидорин и Семигорцев знали еще по первым экспедициям в Глухаревку. Не подозревая, правда, что аномальные вихри однажды вынесут маргинала на трон карликового диктатора, под именем Паханыч Первый.

Когда с первого раза не получилось, Сидорин сделал вторую попытку. Скорее всего, это он сидел за рулем грузовика, который сбил Антона. Но тут, как обычно, сюрприз преподнесла аномалия. Версии раздвоились. По одной из них Антон получил сотрясение мозга, по другой остался цел и невредим. Пока в одном из ответвлений Семигорцев тащил стажера в медпункт, в другом Сидорин снова принял его образ и попытался заманить Хрустова в засаду, а на следующий день хотел помешать ему добраться до Больших Выселок. Почти одновременно находиться в нескольких местах помогало все тоже криволинейное пространство.

Последнюю попытку Сидорин предпринял в особняке Камышина. Гвардейцы Паханыча прятались на берегу Безымянки, ожидая пока предатель проведет их через подземный ход. Но Сидорин медлил. Возможно, устранение остальных членов экспедиции не входило в его планы. А может быть, он просто не доверял своему новому союзнику. Во всяком случае, довести соперника до сумасшествия Сидорин попытался самостоятельно. Применив прием известный как "прессинг страха" он спровоцировал материализацию воспоминаний Хрустова. Но удар гвоздодера неожиданно оборвал игру. И тогда Сидорин отважился впустить через подземный ход черноповязочников.

Финал истории оказался печальным для всех. Услышав о двойниках, Семигорцев стал всерьез подозревать своего помощника. Внезапный захват особняка еще больше усилил подозрения. Убегая разнимать дуэлянтов, он поручил Смирнову охранять карту. А Сидорин, решив, что без труда справится с тщедушным литератором, попытался ей завладеть. Скорее всего, хотел один выйти из аномальной зоны, оставив остальных вечно блуждать в закрученном как спираль пространстве. В последний момент у него получилось, но переход в искривленное измерение произошел слишком быстро со взрывным эффектом. Так что теперь он, скорее всего, останется там навечно. Впрочем, и у остальных шансы спастись свелись к минимуму. Хорошо сказать "выбираться в слепую"! Все равно, что искать иголку в стоге сена, ели это сено еще и ворошат каждый час вилами.

Явление града Китежа.

Уже неделю они блуждали где-то по периметру глухаревского анклава. С проклятым постоянством навстречу попадались места, по которым уже не раз проходили: разбитая колеей проселочная дорога, березовые рощицы, брошенный посреди поля трактор, вокруг которого, то появлялся, то исчезал блуждающий лес. На ночлег обычно останавливались в заброшенном саду. Словно призрак Летучего Голландца он каждый раз возникал перед ними в конце очередного дневного перехода. Потом сад сменило небольшое лесное озеро. Командор усмотрел в этом положительную тенденцию. Но никто больше не разделял его оптимизма.

В этот вечер они снова вернулись к озеру, но отряд уменьшился на два человека. Аномалия поглотила Новомирова и Надиру. После дуэли они почти не расставались. Даже во время дневных переходов шли, взявшись за руки. Так вдвоем и исчезли. Сначала это заметил только Смирнов. Из-за хронической хромоты он как обычно плелся позади всех и хорошо видел идущих впереди молодых людей. А потом их вдруг просто не стало. Только рюкзак Новомирова остался висеть на толстом сучке ели, а за лямку его зацепилась синяя ленточка.

Со Смирновым случилась истерика. Камышин трогательно утешал его, а командор прикрикнул, чтобы тот прекратил рыдать. Потом уже спокойно объяснил всем, что и Надира и Новомиров в некотором роде порождение аномалии и она просто забрала их с собой. Исчезновение, по его словам, подтверждало, что они, наконец, подошли к краю зоны. Но вечером в сумерках опять проявились знакомые очертания лесного озера.

На следующее утро Хрустов поднялся раньше всех. Разведя костер, повесил кипятиться воду. Пока огонь лениво облизывал закопченное дно, котелка Хрустов, подпирая голову руками, смотрел в пустоту. Рассвет проложил на поверхности озера широкую алую дорогу. Но сейчас сердце не принимало эту красоту. И озеро и лес были частью ловушки, которая уже неделю держала их в своей невидимой паутине.

– Интересно где сейчас Новомиров? – думал Антон, лениво подкатывая палкой отлетевшую от костра головешку.

Наверное, аномалия вернула его в свое время. Вполне возможно они перенеслись туда вместе с Надирой. Новомиров снова стал земским учителем, а, может быть, разочаровался в деле народного просвещения, и вернулся в Петербург. Надиру окрестили в православной церкви. Потом они обвенчались, жили долго и счастливо, уже в почтенном возрасте встретили наступление нового столетия. Возможно, следуя совету Семигорцева, вместе с детьми перебрались в Европу, или еще дальше за океан. Что ждать от России грядущей Новомиров хорошо знал, и вряд ли захотел подвергать близких таким испытаниям. И, может быть, в каком-то почтенном американском семействе до сих пор сохранилась смешная легенда. О том, как прапрадедушка в овраге у заброшенного сада стрелялся холостыми патронами с неким похотливым мерзавцев…

Вспоминался сейчас и вчерашний разговор с Николаем. Случился он поздним вечером, когда все остальные уже отдыхали после тяжелого перехода.

В темноте кто-то храпел, кто-то разговаривал во сне. Между лесом и темными облаками догорала узкая полоса заката. Хрустов, так же как и сейчас, сидел в одиночестве у костра и ковырял палкой угли. Николай подсел рядом и поинтересовался, чем тот займется после возвращения. Хрустов неопределенно пожал плечами.

– А я, как вернусь, подцеплю какую-нибудь классную девчонку, – гордо сообщил Николай – Прогуляем все, что за экспедицию получу. А потом подамся в наемники. Хорошо бы к французам в иностранный легион. Не знаешь, в Москве у них вербовочные пункты есть?

– Что, еще не навоевался? – поинтересовался Хрустов. Колька воровато посмотрел по сторонам и неожиданно признался:

– Понимаешь, я и сам не знаю, навоевался я или нет. Когда из учебки в часть перевели, "деды" меня в первый же вечер так отоварили, что сознание потерял. Помню только, как под койку свалился. Очнулся, лежу с забинтованной головой. Жарища страшная! Того и гляди, яйца в трусах сварятся. А госпиталь странный какой-то. Медсестры все негритяночки. Лопочут что-то по своему, зубки белые скалят. И тут командир проведать меня приходит. Так мол и так, поправляйся герой. Скоро рота на задание уходит в джунгли. Без тебя никак не справимся! И дальше пошло поехало. Круто все было! Только вот не знаю на самом ли деле…

Видимо испугавшись своей откровенности, Колька быстро ретировался в палатку. А Хрустов с удивлением думал, в каком неожиданном ракурсе иногда предстают люди. Рушится фасад официальной биографии, и за ним проступает настоящая судьба, порой несчастная и изломанная. И что интересно, иногда это настоящее лицо бывает куда человечней и симпатичней героических масок, которые так старательно натягивают на себя люди.

– Интересно, а как выглядит со стороны мой официальный фасад? – неожиданно подумал Хрустов. – Наверное, все очень серо и невзрачно. Биография самая, что ни наесть заурядная. Но может быть, и слава Богу! Блаженны нищие духом. Никогда не понимал эту фразу. А ведь не просто так было сказано!

Несколько минут Хрустов размышлял о загадочных словах Спасителя, а потом какой-то внутренний импульс заставил подойти к берегу. Словно чего-то ожидая, он долго и пристально всматривались в мертвую гладь озера. Солнце уже поднялось над лесом. От воды пахло тиной, над ухом лениво звенел комар. Он уже хотел уходить, когда по воде пробежала легкая рябь. Поверхность озера вдруг стала хрустально прозрачной, и в глубине ее закачались золотые купола…

Этот город Антон Хрустов уже видел раньше в цветных снах, и со слезами радости бродил по широким улицам, понимая, что вернулся домой. Сейчас же все происходило наяву. Город был совсем близко, и лишь хрупкая грань озера оделяла от его белых мостовых, украшенных каменной вязью домов, золотых куполов, окунувшихся крестами в перевернутое небо. Мешая дышать, к горлу подступил горячий ком. Плохо понимая, что делает, Антон двинулся к берегу. Но тут чья-то рука удержала его за локоть.

– Нам туда пока нельзя! – прозвучал откуда-то из другого измерения голос командора. И тут же поверхность озера снова покрылась рябью. А когда она успокоилась, города уже не было.

– Что это было? – прошептал Хрустов.

– Город Китеж,- коротко пояснил Семигорцев и жестом предложил вернуться обратно. Только когда они сели у костра, и почему-то спиной к озеру, командор стал рассказывать:

– По легенде град Китеж, укрываясь от врагов, ушел в глубины озера. Некоторые философы даже усматривают в нем символ небесной России. Той, какой виделась она по божьему замыслу, но по ряду причин не смогла состояться…

Вдохнув, Семигорцев продолжал:

– Не знаю как с символами, но на мою судьбу этот город некоторое влияние оказал. Года три назад мы были в Пермской области. Там тогда обнаружилось небольшое аномальное пятно. Ничего особенно интересного, уровень не выше четвертого, только приборами что-то можно было зафиксировать. Откровенно жалел, что время потратили. Я тогда собирался принять приглашение британского клуба. У них перспективы куда шире, по всему миру работают. Дома у меня уже английский зубрили. Сам я еще окончательное решение не принял, но все разумные доводы были за переезд. И вот перед самым возвращением в Москву пошел, вот так же как вы, утром прогуляться на берег озера. Вот тут этот город в первый раз и увидел… В общем не поехал в я Лондон. Хотя до сих пор не уверен правильно ли поступил. Но вот так уж получилось!

Неожиданно сменив тему, Семигорцев сообщил, что по его глубокому убеждению они сейчас на самой границе аномалии. Такие глобальные мифологические видения проявляются только в пограничных зонах. А это значит, что наступила решающая фаза операции. Аномальное пространство, сворачиваясь, может затянуть навсегда, а может и неожиданно вышвырнуть во внешний мир. Причем, это может произойти как со всей группой, так и с кем-то в отдельности.

– Если Вам Антон Петрович посчастливится стать первым, обязательно доберитесь в офис клуба. Когда маршрут замкнется на исходной точке, остальным будет проще выбраться.

– С моим глобальным везением мне это не грозит, – мрачно пробурчал Хрустов.

– Не зарекайтесь, Антон Петрович. И еще учтите, что после выхода из аномальной зоны в экстремальных условиях, реальность может немного измениться. Так что не пугайтесь, это в порядке вещей.

– Хорошо учту, – согласился Хрустов и наклонился, чтобы раздуть костер. За ночь дрова отсырели, и огонек то робко лизал кору, то прятался в маленьком вигваме из еловых палок. Набрав в легкие воздух, Антон, что есть силы, дунул. Огонек вырвался из укрытия, затрепетал на ветру. Антон подул снова, но на этот раз не очень удачно. Пепел со старого кострища брызнул в лицо. Выругавшись, он вскочил на ноги. А когда протер глаза, не увидел ни костра, ни палатки, ни Семигорцева.

Он стоял один в совершенно незнакомой местности. За спиной тянулись обработанные поля. Там где недавно было озеро, белела асфальтовая дорога, а за ней начиналась полоса леса.

Не сразу осознав, что произошло, Хрустов в растерянности оглядывался по сторонам. И вдруг из-за леса послышался странный, но очень знакомый звук. Он приближался, нарастал. Скоро что-то гудело и громыхало уже совсем близко за полосой леса. И, наконец, Хрустов понял, что слышит электричку!

Открытый эпилог

Приятно было снова почувствовать себя цивилизованным человеком. Провести рукой по гладко выбритому подбородку, ощутить легкий запах дорогого одеколона. В отличном настроении Хрустов подходил к подъезду дома на Варшавском шоссе.

Вчера поздно вечером он, наконец, прибыл домой. Последняя часть путешествия оказалась, чуть ли не самой тяжелой. Аномалия выкинула его не далеко от Бологое с двадцатью рублями в кармане. Два дня, терпя унижения и голод, он двигался к Москве. Контролеры высаживали из электрички. Бомжи, принимая за своего конкурента, пытались устроить разборку. Приличные люди опасливо косились и отходили в сторону. Два раза чуть не забрали в милицию.

– Видно слишком глубоко ушел ты под воду город Китеж, если в своей стране среди соотечественников человек может в любой момент оказаться бесправным изгоем!

Но каким-то чудом, он все-таки сумел добраться до дома. Помня об оставшихся товарищах, хотел в тот же вечер, звонить секретарше и ехать в офис клуба. Но когда залез в пенную ванну и выпил рюмку коньяка, почувствовал, как помимо воли слипаются глаза. А через пол часа он уже спал мертвецким сном.

Часы показывали без двадцати десять. Секретарша Семигорцева уже должна была придти на работу. Оставалось только подняться на седьмой этаж, войти в офис, и дотронуться до стены, возле которой две недели назад, стояли упакованные рюкзаки. Всего лишь несколько минут и круг замкнется. Во всяком случае, в это хотелось верить.

Первая неприятная караулила его у подъезда. Почему-то сменился код замка, и Хрустов вынужден был ждать, пока кто-нибудь откроет дверь. Потом пришлось вести переговоры с подозрительной старушкой, которая не хотела пускать посторонних. Но вот, наконец, он стоял у двери офиса, которая почему-то изменила цвет обивки. Настя действительно уже была на работе, но встретила она его как-то очень странно. Хрустов даже не сразу понял, что девушка его просто не узнает. Поле первых же радостных фраз возникла щекотливая ситуация.

– Извините, а кого Вам нужно?

– Клуб "Тера" здесь находиться? – пробормотал Хрустов.

– Фирма "Тера Инкогнито" – поправило девушка. – Мы торгуем снаряжением для экстремального туризма. Хотите что-то приобрести?

– Скажите, а Семигорцев Павел Николаевич у Вас работает? – спросил Хрустов, цепляясь за соломинку.

– Семигорин – поправила секретарша – Это наш директор, он сейчас в командировке, вернется дня через три.

На стене за спиной девушки Хрустов увидел фотографию. Несколько людей в походной форме стояли у ярко красной палатки на фоне снежного пика горы. Среди них он сразу узнал командора. Перехватив взгляд, секретарша с гордостью пояснила.

– Это Павел Николаевич, испытывает новое снаряжение. Он у нас альпинист и турист с большим стажем.

Отступив в сторону, девушка, наконец, пригласила его в офис.

– Да вы проходите, пожалуйста. Посмотрите образцы. Рекламные проспекты.

Хрустов дошел до стены. Прикосновением, все-таки замкнул круг и попрощавшись, быстро вышел. Уже на лестничной площадке попытался обдумать, что произошло:

– Обещанные Семигорцевым несовпадения? Это еще в лучшем случае. А вдруг шизофрения!

В памяти сразу всплыли американские фильмы, где болезненное сознание героя порождает целые гирлянды образов. А вдруг и Семигорцев, и клуб аномальщиков того же поля ягоды?! Получается, что почти две недели, он бомжевал где-то в Тверской или Владимирской области, воображая, что участвует в экспедиции. Не понятно, как только выжил!

Он уже почти поверил в версию сумасшествия, когда дверь офиса неожиданно отварилась. Девушка выглянула на лестничную площадку, и смущенно протянула ему трубку радио телефона.

– Если вы Антон Петрович Хрустов, то это Вас!

Сначала Антон услышал только треск радиопомех и шум проходящего поезда. Но потом сквозь фон прорвался голос командора:

– Антон, слава Богу, что вы вернулись! Мы тоже все живы здоровы. Стоим на вокзале во Владимире. К вечеру доберемся до Москвы…

Связь оборвалась. Антон вернул трубку. Девушка улыбнулась. И теперь совсем стала похожей на прежнюю Настю.

© Copyright Вебер Алексей

Оглавление

Вебер Алексей . Аномальная зона . Богатый наследник

Аномальщик

Вводная лекция с привкусом холодного пива

Неожиданное решение.

Долгий путь из Беляево на Варшавку

Отправление

На границе аномалии.

Купальщица

Глухаревка

Шамаханская царица

Укус

Гроза

Цирцея Глухаревская

Литературные выселки.

Заблудившийся вольнодумец

Засада.

В волчьей шкуре

Утро хмурое, дорога дальняя…

Противоречивые истории

Призраки старого особняка.

Ветер, ветер!

Штурм

В заброшенном саду.

Дуэль

История старая как мир

Явление града Китежа.

Открытый эпилог

Реклама на сайте