«Катарсис ефрейтора Тарасова»

Евгений Прошкин Катарсис ефрейтора Тарасова

Рассказ

Быль по мотивам фантастической истории,

услышанной мичманом Мельником

и пересказанной им же

старшему матросу Прошкину,

который не поленился ее записать

и слегка приукрасить

Костик воткнул лопату в землю и облокотился на отполированный бесчисленными ладонями черенок. Вздохнул, сдвинул шапку на затылок, утер лоб. Пыльный, с комочками прилипшей грязи рукав оцарапал кожу, и Костик нервически подвигал бровями. Поднял голову и снова вздохнул. Поясницу ломило, плечи ныли. На пальцах пульсировали красные припухлости будущих мозолей. Он повел глазами – ничего нового.

Высокая сопка издали казалась пушистой, но Костик знал, что ее покрывает корявый кустарник, сросшийся в непроходимую чащу. Он страшно удивился, когда услышал, что растения с сухими узловатыми ветками – дальние родственники кедра. Тяжелая жизнь на склоне вулкана превратила мощное и гордое дерево в злобного карлика.

Из-за сопки выглядывала другая, пониже, а между ними в хорошую погоду можно было увидеть третью, совсем черную, с хилым дымком наверху. Дальше начинался океан. Несколько куч шлака, торчащих из воды, да узкий перешеек в бурой осоке – и это убожество посреди Курильской гряды кто-то додумался назвать островом.

Костик повернул голову – еще одна сопка. Всего лишь. Знакомый пейзаж, знакомый ветер, он приносит с отмели запах солярки и гниющих водорослей. Ничего нового. Все два года – ничего…

– Тарасов! Резче дергайся!

– Я не заводной, товарищ.

– Товарищ прапорщик, – поправил Галугаев.

– Ментяра ты вонючий… – буркнул Костик, расшатывая древко.

Ржавый штык лопаты успел намертво приклеиться к глине, и вырвать его оказалось не так просто. Тарасов отрезал пару квадратов дерна и, подняв их за травяные загривки, переложил в жестяной короб, потом неторопливо обошел телегу и взялся за ручки.

– Шару гонишь, дембель, – с улыбкой констатировал Галугаев. – Ну-ка, загрузил тачку по полной.

– Спина болит, товарищ…

– Товарищ прапорщик, – с нажимом повторил Галугаев. – Забыл мою кличку, что ли? Ты же, говорят, сам ее и придумал. Гулаг.

Начальник гауптвахты достал сигарету и нарочито медленно, со вкусом, прикурил.

– Гулаг… – повторил он, выпуская дым через кривой перебитый нос. – А что, мне нравится. Солидно. Ну куда, куда?! – протянул он, когда Тарасов вновь попытался увезти полупустую телегу. – Я же сказал: с горкой, чтоб колесо скрипело. Засиделся ты, брателло, в штабе, совсем форму потерял. Тебе же домой скоро. Вот залезешь на свою дуньку, и что? Тоже трудиться не захочешь?

Часовой младший сержант Покатилов, скучавший неподалеку, сдержал смешок и заинтересованно уставился куда-то вверх. Ему, прослужившему всего год, потешаться над Тарасовым было не с руки: скоро Костика освободят, и они встретятся в казарме – там у Покатилова уже не будет грозного АК-74, а останутся лишь никчемные лычки, две желтые сопельки на плече, бессильные против дембельского гнева.

Тарасов вернулся к лопате и ковырнул тяжелую землю. Работать не хотелось. Хотелось жрать, спать и курить, а работать – нет. Он, Костик Тарасов, свое уже отпахал. Бляха на ремне давно согнута, сапоги подрезаны, х/б ушито. В Москве ждут мама и сестра Люда, и Наташка тоже ждет – если не врет, конечно.

В небе что-то грохнуло, негромко и лениво, словно ответственный за погоду утомился от долгой вахты. На черенок лопаты упала крупная капля и, разлетевшись вдребезги, окропила Тарасову лицо.

– Дождик, товарищ прапорщик…

– А как мореманы служат? Представь, что ты на мысе Гваделупа, – хохотнул Гулаг. – Реют паруса, и Нептун гонит тебе в харю…

Галугаев задумался, соображая, что может гнать Нептун. Ему хотелось выразиться предельно витиевато, но на ум ничего не приходило.

– Гонит волну, – закончил он, поднимая на куртке воротник. – Копай, дембель. Как там у Дарвина? Лопата сделала из обезьяны человека. Ферштейн? Не слышу ответа.

– Так точно, – проскрежетал Костик, упираясь ногой в штык.

Небесные прапорщики вздрючили облако, и из него высыпалось несколько новых капель.

– Ливень будет, – заметил Галугаев. – Это тебе не на печатной машинке тыц-тыц. Это, дембель, настоящая служба. Сейчас промокнешь, как собака, и в камеру. А в камере бетон, а нары, сам знаешь, после десяти. А ужин привезут не скоро. И холодный. Бр-р-р!

– Горячий привезут, – возразил Тарасов.

– Получишь холодный. Как поработал, так и похаваешь.

Туча опять громыхнула, и пошел дождь, теперь уже настоящий, без дураков. Старая шинель мгновенно промокла и, превратившись в бесформенную тряпку, тяжело повисла на плечах. Вырезанный Тарасовым прямоугольник быстро наполнялся водой.

– Может, потом? – заканючил Костик. – Доделаю я ваш газон, не волнуйтесь. Мне еще трое суток сидеть.

– Товарищ! Звонил дежурный по части! – крикнули из караулки. – Сейчас капитан Севрюгин приедет.

– Холера очкастая… – мотнул головой Галугаев. – Какое у него настроение, не сказали?

– У Севрюгина? Обычное.

– Вот, холера! Порядок наведите, опять, небось, под топчан полезет. Чтоб никаких бычков-фантиков, ясно? Покатилов! Сторожи арестанта.

Ежась и обходя лужи, Гулаг направился к одноэтажной постройке.

– Покатилов! – крикнул он, оборачиваясь. – Дашь ему сигарету – вместе сидеть будете.

– Курить. Быстро! – прошипел Тарасов, как только начальник гауптвахты скрылся.

Покатилов, бледный увалень с прозрачными глазами, порылся в подсумке и, вытащив полупустую пачку, подбежал к арестованному.

– Костик, только чтоб Севрюга не засек. Сутки добавит.

– Все равно добавит, – мрачно произнес Тарасов. – Что новенького?

– Послезавтра кросс в химзащите, – с тоской ответил Покатилов. – А я завтра как раз с наряда сменюсь.

– Не повезло тебе. Хочешь, садись, на киче кроссов не бывает.

– Да-а… – Покатилов посмотрел на лопату и нерешительно улыбнулся. – Я лучше побегаю… А, вот еще: командир чуть не убился.

– Как это?

– Пришел сегодня на развод, вся морда завязана. Мы подумали – зуб, а потом оказалось, что он по пьяни пол-уха себе отстрелил.

– Во! Сам в себя попасть не может!

– Ага, ага! – угодливо засмеялся Покатилов.

На дороге показался «Газик», и Тарасов, торопливо затоптав окурок, схватил лопату. Земля пропиталась водой, копать стало совершенно невозможно. Костик кое-как откромсал неровную дольку дерна и, подрубив снизу белесые корешки, взял ее в руки. За мокрым стеклом он разглядел розовую, вечно недовольную физиономию Севрюгина и, демонстрируя непосильность труда, натужно выгнулся.

– Резче дергайся, ефрейтор, – сказал капитан, вылезая из машины. – Как шутить, ты первый. Почему тюбетейка на затылке? Почему не выбрит?

– Лезвие тупое, товарищ… – буркнул Костик.

– Обязанности часового, – потребовал Севрюгин.

– Часовой обязан… – Тарасов стыдливо отвел глаза, но увидел только пустую тачку. – Продвигаясь по указанному маршруту… Товарищ, зачем мне это? Я ведь сижу.

– Так. Что такое строй?

– Строй… это такое расположение военнослужащих, в котором… то есть при котором…

Костик стиснул зубы и невидимо поскреб пальцами в сапогах. Он уже не сомневался, что Севрюгин ему добавит. Вопрос лишь в том, сколько.

– Трое суток, – отозвался на его мысли капитан и зашагал к караулке, из которой тотчас донеслось Гулаговское «Смирррна!».

– Ну вот, – виновато сказал Покатилов. – Трешка в плюсе. Не расстраивайся, Костик.

– Да пошли они все!..

Он присел на борт телеги и потыкал лопатой лужу под ногами. Костик, хоть и был москвичом, все же понимал, что траву надо пересаживать весной, а осенью она не приживется. Прапорщик Галугаев понимал это не хуже, но другой работы для арестованного Тарасова у него не нашлось.

Из караулки вышел Севрюгин, и Костик поспешно поднял брошенный было кусок земли.

– Ты еще не побрился? – на ходу спросил капитан.

– Никак нет.

– И уставы тоже не выучил? Значит, можно еще добавить? – осклабился он. – Физический труд – лучший отдых от умственной работы. Отдыхай, ефрейтор.

Севрюгин расхохотался так, что еле удержал очки, и юркнул в теплую кабину «Газика». Вслед за ним на улицу выскочил Гулаг и, провожая машину влюбленным взглядом, выдавил:

– Холера педальная, все углы обнюхал. Дембель, ты чего не работаешь?

– Температура, товарищ. Если я умру, с кого спросят?

– Ладно, иди в подвал, – сжалился прапорщик.

Часовой первым зашел в камеру и расстелил на полу сухую шинель. Рядом он заботливо положил несколько сигарет.

– Молодец, свободен, – сказал Тарасов.

Он прилег на волосатое, болотного цвета, ложе и прислушался к удаляющимся шагам Покатилова. Нормальный воин, службу сечет. Хотя, конечно, армия уже не та. Мельчает армия. Даже офицеры стали какие-то рыхлые, беспомощные. Взять хотя бы Лосева: прострелил себе ухо. Ну что это за командир?

Стоп!..

Тарасов вскочил, но, испугавшись потерять мысль, не выпрямился, а так и замер в позе дискобола. Вчерашние события неожиданно выстроились в памяти с протокольной четкостью и обнаружили странную взаимосвязь.

* * *

Дело было после обеда. Тарасов с корешом Женькой, прихватив музыкальный инструмент, расслаблялись в курилке. По маленькому плацу вяло маршировала колонна молодых солдат, бритых наголо, которых Костик принципиально не различал. «Черепа» занимали предпоследнюю ступень в армейской иерархии, и для порядочного дембеля сливались в некую абстрактную массу.

Тарасов, пуская в небо кольца, умиротворенно наблюдал за строевыми занятиями, а Женька отчаянно выл:

– Пока там нужен был только мой я-а-ад… в гомеопатических дозах любви-и-и… но вам понадобился именно я-а-а… и вы получите но-о-ож в спину-у-у!.. Здравия желаю, товарищ майор.

Женька оторвал задницу от скамейки и изобразил стойку «смирно» с гитарой в руках, а когда начальник штаба прошел, плюхнулся обратно и немедленно продолжил:

– Но-о-ож в спину-у-у, это как раз буду я-а-а!.. Костик, ну когда ты мне приказ напечатаешь? У меня уже весь альбом готов, только приказа не хватает.

– Да сделаю, успокойся. Сегодня после отбоя и сделаю.

– Вместе пойдем.

Обрадованный Женька взял новый аккорд, но тут на крыльцо вышел старшина и, сладко зевнув, поинтересовался:

– Не желаете ли размяться?

– А что, товарищ, водку завезли?

– Толчок забился.

Друзья рассмеялись. По натуре старшина был клоуном, и, если бы он не родился прапорщиком, то мог бы сделать карьеру на эстраде.

– На обед суп-рататуй, – сообщил старшина.

Шутка была старой, тем не менее Женька удивленно выпучил глаза и спросил:

– Какой еще рататуй?

– Суп-рататуй: кругом капуста, а в середине… – прапорщик вытянул губы, произнося известное слово, но в этот самый момент на первом этаже грохнулись кастрюли, и дежурный по кухне выдал кое-что покруче.

– Однако! – крякнул старшина. – Если он все это заложит в меню, то я поужинаю дома.

Вечером Тарасов с Женькой отправились в штаб, где Костик отпечатал давно обещанный дембельский приказ – десять строчек за подписью президента, разрешающие увольнять в запас «военнослужащих срочной службы, выслуживших установленные сроки».

Женька придирчиво осмотрел лист и аккуратно свернул его в трубочку.

– А себе не будешь делать?

– Буду, – загадочно произнес Тарасов. – Только не такой.

Идея созрела давно. Дембельский альбом, апогей военно-прикладного творчества, должен быть украшен чем-то сверхъестественным, и Костик уже придумал, чем именно. Он уже заготовил текст и схоронил его в тайнике под ящиком стола. Осталось только дождаться, когда из части отлучится начальник штаба. Завтра как раз такой день.

Тарасов достал черновик и, заправив в машинку новый лист, напечатал:

«За превышение власти, за использование служебного положения в корыстных целях командира в/ч 19730 полковника Лосева А. М. приговорить к расстрелу. Приговор привести в исполнение 10 октября 1999 года в 4-00. Вооружение выдать согласно боевого расчета. Ответственным за выполнение назначить зам. по воспитательной части капитана Севрюгина Д. Н. В боевой расчет назначить…».

– Круто, – отозвался Женька.

– Круто будет завтра, – злодейски ухмыляясь, сказал Костик. – Я ведь его не так просто вклею, а с подписью.

– У командира подпись простая, ее любой дурак подделает.

Тарасов промолчал. Не потому, что не верил Женьке, – Женьке он верил на все сто, – просто испугался сглазить. Задуманная им акция попахивала, в случае провала, крупными неприятностями, однако Костик твердо решил, что автограф на приказе будет настоящий. Надругательство над штабной бюрократией Костик задумал как месть всей военной машине, и в том, чтобы командир подписал приговор самому себе, он видел особый мистический смысл.

Все следующее утро Тарасов был на взводе. К одиннадцати часам начальник штаба укатил проверять дальний пост радистов, а заместитель по воспитательной части Севрюгин принес десятистраничный пасквиль на тему солдатского досуга. Костик начал просматривать список культурных мероприятий, но вовремя вспомнил, что его это уже не касается. Участвовать в принудительных состязаниях гиревиков и конкурсах военно-лирического стихотворения придется черепам и призыву Покатилова.

Костик потрепал листы, придавая им объем, и добавил в папку «На подпись» текущие документы. Вместе с двумя рапортами от комбатов и заявкой на дизельное топливо получилась весьма внушительная пачка. Он прислушался, нет ли кого в коридоре, и всунул между страничек свой скромный опус.

Проходя мимо кабинета начальника штаба, Костик на всякий случай подергал ручку – дверь не поддалась.

Командир был сильно увлечен бестселлером с флагом все еще вероятного противника на обложке. Появление Тарасова он отметил недовольным шевелением породистых мохнатых усов.

– Где подпись начштаба?

– Начштаба на точке, товарищ полковник.

– А, ну да. Чего так много? – спросил он, брезгливо трогая папку.

– Капитан Севрюгин приказал вам передать…

– Вот, мля, писатель, не мог покороче!

Костик пожал плечами – большего субординация не позволяла.

– Опять стихи! Опять гири! – взбесился Лосев. – Он что, ничего другого придумать не может? Скажи, Тарасов, не задолбали они тебя за два года?

– Так точно, товарищ полковник, – ответил, помявшись, Костик.

– Чего «точно»?

– Задолбали.

Командир удовлетворенно покивал и в верхнем углу накалякал: «Утверждаю». Остальное он даже не стал смотреть. Снабдив каждый документ росчерком из трех детских завитушек, полковник снова взялся за книгу.

Счастливый Костик вылетел из кабинета и тут же, под дверью, принялся перебирать бумаги. Самопальный приказ нашелся между гирями и солярой, и на нем – у Тарасова сладко заныло в груди – стояла командирская подпись. Подкованные сапоги сами собой выбили сложный ритмический ряд и понесли Костика в сторону его комнаты с пишущей машинкой и тайником под нижним ящиком стола.

– Ефрейтор Тарасов! – неожиданно раздалось сзади.

Это был начальник штаба, который по неизвестной причине вернулся раньше времени. Человеком он слыл незлобивым, но с детства имел одну скверную особенность: начштаба был немцем. Неряшливый офицер по фамилии Шульц может пить горькую, тырить для своего огорода колючую проволоку и тайно посещать лейтенанта медслужбы Неддасову, но он никогда не подпишет непрочитанную бумажку. Наследственная страсть к орднунгу, изрядно разбавленная русской водкой, так и не покинула нордической души майора Шульца.

Костику захотелось побыстрее юркнуть в кабинет, однако ноги онемели и превратились в две трухлявые оглобли.

– Ефрейтор, ко мне! Резче дергайся! Приказы носил? Почему мне не показал?

– Вас не было, товарищ майор.

– Ну теперь-то я есть, – резонно заметил начальник штаба.

– Так точно, – промямлил Костик, отдавая папку.

– Через час заберешь.

– Товарищ майор, там надо исправить… Я вам попозже занесу…

– Ты что, Тарасов, первый раз замужем? Какие исправления, если командир уже подписал?

Шульц вошел в кабинет и уселся в продавленное кресло под плакатом «Схема боевого управления войсками НАТО по состоянию на 1964 год». Дважды перечитав план Севрюгина, он сделал в блокноте кое-какие пометки и поставил над командирской закорючкой свою красивую, отработанную еще в юности, подпись. Заявка на ГСМ была, как всегда, завышена. В другой раз начштаба урезал бы ее литров на сто, но теперь было поздно. Он с раздражением подумал, что этот оборзевший ефрейтор мог бы его дождаться, а не прыгать через голову, однако взгляд майора наткнулся на новый документ, и мысли об экономии соляры мгновенно улетучились. Шульц просвистел что-то из Вагнера и, схватив листок, ринулся к командиру.

– Как настроение, Алексей Михалыч? – спросил он игриво. – Как самочувствие? Готовы, нет?

– Готов к чему? – не понял полковник.

– К чему?.. – Майор выдержал хорошую паузу и буднично пояснил: – К расстрелу, Алексей Михалыч, к расстрелу.

Командир открыл рот, и не прикуренная сигарета, приклеившаяся к его нижней губе, повисла, как новенькая водосточная труба.

– У меня есть приказ, – сказал Шульц. – И этот приказ уже подписан, – добавил он со значением. – Завтра, десятого октября, ровно в четыре утра. На втором пирсе. Я ничего не выдумываю, Алексей Михалыч, здесь все указано. Даже боевой расчет назначен: пятеро старослужащих. Ну так как? Что теперь делать будем?

– Кто, кто? – заволновался командир. – Кто подписал-то?

– Вы, – простодушно отозвался майор.

Костик разобрался на столе, вытер пыль и накрыл машинку брезентовым чехлом. Затем достал из тайника последнее Наташкино письмо, но, погладив конверт, положил обратно – у него оставалось всего несколько минут.

Придя в казарму, Тарасов вынул из тумбочки зубную щетку, пасту, мыльницу, завернул все это в чистое полотенце и явился к дежурному по части.

– Ты серьезно на кичу собрался? – спросил тот. – Никаких распоряжений не было.

– Сейчас будут, – заверил Костик.

Через пару секунд тренькнул телефон, и дежурный, подняв трубку, выслушал чей-то продолжительный монолог.

– Командир звонил. Как думаешь, на сколько ты раскрутился?

– Пятерочка… – предположил Тарасов.

– Точно.

Дежурный с интересом посмотрел на Костика и, прочистив горло, строго произнес:

– Ефрейтор Тарасов, от имени командира части вам объявляется пять суток ареста.

* * *

Снаружи что-то лязгнуло, и дверь медленно открылась.

– Костик, не спишь? Ужин привезли. – Покатилов занес в камеру бачки и поставил их на пол. – Сейчас, еще тарелки и хлеб. Сразу все не взял, уронить боялся, – проговорил он с фальшивой заботой. – Сигарет тебе дать?

– Стой, не суетись. Расскажи про Лосева.

– А чего? Ну, ухо себе прострелил.

– Когда?

– Вроде, под утро. Он всю ночь квасил, а потом как-то так вышло…

– Под утро… – зачарованно пробормотал Тарасов.

Это случилось. Не на пирсе и, возможно, не в четыре ноль-ноль. Не было ни пяти автоматчиков, ни торжественного зачтения приговора – ничего из того, что Костик прописал в своем приказе.

Однако это случилось. Десятого октября, перед рассветом, полковник Лосев чуть не словил пулю. Данный факт можно было считать совпадением, – конечно совпадением, чем еще? – но Тарасову в это верить не хотелось. В конце концов, можно было попробовать еще раз.

– Покатилов, ты сейчас наверх? Притащи мне бумагу и ручку. Ну, чего встал? Резче дергайся!

– Костик, у меня с собой есть. Письмо писать собирался…

Тарасов схватил куцый листочек в клетку и пристроил его на колене.

– А кушать? – робко напомнил часовой.

– Пшшел отсюда! Ведра свои забери.

Он азартно погрыз ручку и, сплюнув, вывел несколько сумасшедших строк:

«Войсковая часть 19730. Секретно.

За регулярное хамство, за появление на службе в нетрезвом виде и прочие поступки, несовместимые с высоким званием офицера, зам. командира в/ч 19730 по воспитательной части капитана Севрюгина Д. Н. приговорить к сожжению. Приговор привести в исполнение 11 октября 1999 года».

Он задумался, кому бы отдать на подпись этот страшный приказ, и понял, что выбора у него нет. Внизу, прорывая бумагу острым стержнем, Костик дописал:

«Прокурор Жизни и Смерти, ефрейтор К. А. Тарасов».

Ему дьявольски захотелось есть, но звать часового обратно было несерьезно, да и ужин, наверное, уже остыл. Костик тронул железную дверь – Покатилов, сообразительный боец, случайно оставил ее незапертой. Тарасов вышел из камеры и прогулялся по узкому коридору: десять шагов туда, и десять обратно. Дойдя до туалета, он взглянул на темно-серый унитаз, по горло вмурованный в бетонную ступеньку, и голод стал неактуальным. Костик снова развернулся и продолжил моцион, попутно любуясь мрачными интерьерами каземата.

Гауптвахта была лично спроектирована майором Шульцем. В начальнике штаба тесно сплелись таланты архитектора и садиста: низкий потолок, стены, забрызганные раствором так, чтоб на них нельзя было облокотиться, и несколько лампочек, спрятанных под двойную металлическую сетку. Три камеры без окон и «номер люкс» – не указанный ни в одним уставе карцер. Света в «люксе» не было. Нары, сколоченные из трех досок, под названием «вертолет» в карцер не выдавались, поскольку не влезали по длине. Лежать там можно было только по диагонали, да и то, лишь согнув ноги. После ночи на голом бетоне утро кажется по-настоящему добрым.

Утро. Осталось немного. Скоро все выяснится. Умом Костик, конечно, понимал, что никакого сожжения Севрюгина не произойдет, но сердце… оно пускалось галопом каждый раз, когда он думал о разорванном ухе командира. Нет, это не могло быть простым совпадением, здесь скрывалась какая-то магическая закономерность, и завтра она снова проявится.

Тарасов пожалел, что не назначил казнь на сегодня, уж больно не терпелось увидеть результат, однако он вспомнил слова Шульца о том, что подписанное исправлению не подлежит, и поменять дату не решился.

* * *

– Но-о-ож в спину-у-у, это как раз буду я-а-а… Костик, вставай! Теперь нам вместе париться.

В камеру ввалился Женька, за ним показался улыбающийся Галугаев.

– Принимай пополнение, ефрейтор, – сказал он. – Рядовой Раздолбай Мамай Петрович попал на троячок. Теперь дело быстрее пойдет. К вечеру наблюдаю готовую клумбу, ясно? Не слышу ответа.

– Будет как в Англии, товарищ, – пообещал Женька, присаживаясь рядом с Тарасовым. – Завтрак скоро привезут?

– Не знаю, но остыть успеет, – в свою очередь пообещал Гулаг.

– Что новенького? – поинтересовался Костик.

– Да ничего. Прямо с зарядки привезли, даже поесть не дали.

– Это кто ж тебя?

– Да… Приперся, скотина, дома ему не сидится. Я с черепами спортом занимался, рекорды устанавливал, а он, оказывается, за углом стоял. Потом выходит и спрашивает: «А ты чего вместе со всеми не отжимаешься?»

– А у тебя спина болит, – легко угадал Костик. – Кто посадил-то?

– Кто! Воспитатель драный, Севрюгин, вот кто.

– Так он живой? – проронил Тарасов. – Эх, а я-то…

Костик потупился и неожиданно рассказал Женьке всю эту идиотскую историю – и про педанта-Шульца, и про мазилу-Лосева, и про то, как сочинял приговор для покровителя поэтов и атлетов Севрюгина.

Вначале Женька недоверчиво хмыкал и одаривал Тарасова саркастическими взглядами, но при упоминании о втором приговоре неуютно заерзал и стал от Костика потихоньку отодвигаться.

– А он, собака страшная, не сгорел, – горько закончил Тарасов, доставая из шапки отсыревшую сигарету. – Ты чего напрягся? Хочешь сказать, что я придурок?

– Н-нет, не придурок, – завороженно молвил Женька.

Он поднялся и, отойдя в угол, задумчиво потрогал корявую стену. Потом нерешительно принял от Тарасова коричневый чинарик и сделал несколько быстрых затяжек.

– У Севрюги левая кисть забинтована, – торжественно объявил Женька. – Говорят, заправлял керосинку и…

– Обжегся?! – вскрикнул Костик так, будто сам чуть не загорелся. – Вот тебе и приколы… Это что же значит? Надо еще раз попробовать.

– Только без меня, ладно? – осторожно произнес Женька и вдруг, прыгнув к двери, бешено заколотил в нее ногой. – Эй!.. Сюда!!

Через минуту послышались неторопливые шаги, и в малюсеньком дверном окошке показался внимательный глаз Галугаева.

– Ну что ты дурью маешься? Или у вас тут эти?.. извращения?

– Требую перевода в другую камеру!

– Точно? Не раздумаешь? – Гулаг лязгнул засовом и выпустил Женьку в коридор. – Прямо, до конца, первая палата справа.

– За что в карцер-то? – возмутился Женька. – Что я такого сделал?

– Шумишь много. Вперед! – приказал прапорщик, подталкивая его коленом. – А ты чего развалился? Вста-ать!!

Галугаев подошел к Костику и выдернул из-под него пригретую шинельку.

– Откуда дым? Курил? Почему не брит? Уставы так и не выучил? – скороговоркой понес Гулаг. – Еще трое суток. И еще в туалете уберешься. Через час прихожу и удивляюсь: толчок сияет, аж глазам больно.

– Не придется вам, товарищ, удивляться, – гордо сказал Костик. – Я два года прослужил, а вы мне такой подляк суете. Вам что, молодых мало?

– Отказ? Хорошо. К трем вчерашним суткам – еще пару. Не сделаешь – округлим до недели.

Галугаев проверил, удобно ли Женька расположился в «люксе», и навесил снаружи кулацкий замок.

– Довыпендривался? – зло сказал Костик.

Он вытащил вторую сигарету и, прикурив, зашел в туалет. Оттереть унитаз от многолетних наслоений можно было только щеткой. Тарасов с отвращением попинал жирную черную тряпку. Если кто-нибудь узнает, что он брал ее в руки… Нет, этого от него не дождутся.

Наверху загремели бачки, и в подвал спустился Покатилов.

– Костик, ты здесь надолго, – виновато доложил он, выпуская Женьку из карцера. – Гулагу приказали держать тебя до зимы.

– Вот, блин, – сочувственно вякнул Женька. – Небось, поняли, какая в тебе силища.

– Да уж, – со значением ответил Тарасов и вдруг просиял. – Покатый, у тебя часы есть?

– Двадцать минут одиннадцатого.

Костик развернул скомканную бумажку и, приладив ее на спину Покатилова, быстро-быстро нацарапал:

«Войсковая часть 19730. Особо секретно.

За беспредел, допущенный в отношении личного состава, приговорить начальника гауптвахты в/ч 19730 прапорщика Галугаева С. С. к удару молнией в голову (20 млн. вольт). Приговор привести в исполнение 11 октября 1999 года в 10–25.

Главный Командир Вселенной, ефрейтор К. А. Тарасов».

– Прощай, Гулаг… – тихо сказал Костик. – Никто по тебе не заплачет.

– А нас не заденет? – с опаской спросил Женька. – В смысле, электричество. Я его не очень люблю.

– Поздно, – злорадно произнес Тарасов.

Женька с Костиком замерли и несколько минут тупо смотрели друг на друга. Покатилов ни черта не понимал, но встревать в дембельское молчание не решался. Костик неожиданно схватил Покатилова за рукав.

– Десять – двадцать шесть. Урод, у тебя же часы неправильно идут!

– Они всего на одну…

В этот момент наверху произошло что-то страшное. Грома не было, зато все трое услышали душераздирающий вопль Гулага. Часовой взлетел по лестнице, как белка за вкусной шишкой, и, тут же показавшись назад, заорал:

– Мужики! Сюда!

Арестанты выбежали на улицу и в нерешительности остановились у крыльца.

Дождя не было, но то, что он будет, сомнений не вызывало. Вершина ближней сопки увязла в густой туче, а пологие склоны залило темно-зеленой тенью.

Из караулки выглянул счастливый Покатилов.

– Ну чего вы не идете?

– А что там?.. новенького?..

– Гулага током екнуло.

– Ну?! – выдохнул Женька. – Убило?!

– Да нет, тряхнуло немножко. Он кипятильник делал…

– Тьфу, зараза! – топнул ногой Костик. – А зачем тогда звал?

– Командиру с большой земли звонили, дочь у него родила. В общем, он ваши сутки закрывает. Свободны, мужики!

– Завтра же кросс в химзащите, – вспомнил Костик. – Что она, дура, подождать не могла?

– Точно, – спохватился Женька. – А мне Севрюга зарядку не простит, заставит впереди всех бежать.

– Не ной. Лучше два часа в противогазе, чем трое суток в карцере.

– Вообще-то, да. Хорошо, что командир не застрелился. Кто бы нас тогда выпустил?

– А с Гулагом накладочка вышла, – сказал Костик. – Надо было его все-таки кончать.

– Да ладно, пусть живет.

Тарасов в открытую, не стесняясь, щелкнул зажигалкой и посмотрел куда-то вдаль. На рейде стояли два серых тральщика и черно-оранжевый сухогруз. Если повезет, то к вечеру будет почта.

Туча уже снялась с вершины и теперь лениво отползала в сторону Японии – видно, ей тоже выпала амнистия.

– Пусть живет, – кивнул Костик. – Пока я добрый.

Примечание: в курилке и на гауптвахте Женька пел песню Р. Неумоева.

Симушир (Курилы) – Коньково (Москва), ДМБ-91.

Оглавление