«Адам без Евы»

Альфред Бестер Адам без Евы

Крэйн знал, что это берег моря. Ему подсказывал инстинкт — но не только, а еще и те обрывки знаний, за которые цеплялся изношенный мозг, звезды, ночью проглядывавшие сквозь редкие просветы в тучах, и компас, все еще указывавший на север дрожащей стрелкой. Это самое странное, думал Крэйн. На искалеченной Земле сохранилась полярность.

В сущности, это уже не было берегом — не осталось никаких морей. Только на север и на юг в бесконечное пространство тянулась еле различимая полоска того, что некогда называли скалистым формированием. Линия серого пепла — такого же пепла и золы, что оставались позади и простирались перед ним… Вязкий ил по колено при каждом движении поднимался, грозя удушьем; ночью дикие ветры приносили густые тучи пепла; и постоянно шел дождь, от которого темная пыль сбивалась в грязь.

Небо блестело чернотой. В вышине плыли тяжелые тучи, их порой протыкали лучи солнечного света. Там где свет попадал в пепельную бурю, он наполнялся потоками танцующих, мерцающих частиц. Если солнечный луч резвился в дожде, то порождал маленькие радуги. Лился дождь, дули пепельные бури, пробивался свет — все вместе, попеременно, постоянно, в черно-белом неистовстве. И так уже многие месяцы, на каждом клочке огромной планеты.

Крэйн преодолел хребет пепельных скал и пополз вниз по гладкому склону бывшего морского дна. Он полз уже так долго, что сросся со своей болью. Он ставил вперед локти и подтягивался всем телом. Потом подбирал под себя правое колено и снова выставлял локти. Локти, колено, локти, колено… Он уж и забыл, как это — ходить.

Жизнь, думал Крэйн изумленно, удивительная штука, Приспосабливаешься ко всему. Ползать, так ползать; на коленях и локтях нарастают мозоли. Укрепляются шея и плечи. Ноздри привыкают перед вздохом отдувать золу.

Вот только раненая нога пухнет и нагнаивается. Она одеревенела, скоро сгниет и отвалится.

— Прошу прощения? — сказал Крэйн. — Я не совсем расслышал…

Он вглядывается в стоящего перед ним человека, пытается разобрать слова. Это Холмиер. На нем запачканный лабораторный халат, его седая шевелюра взъерошена. Холмиер стоит на золе; непонятно, однако, почему сквозь него видно, как несутся по небу серые тучи.

— Как тебе твой мир, Стивен? — спрашивает Холмиер.

Крэйн горестно мотает головой.

— Не очень-то хорош, да? Оглянись вокруг. Пыль, и все. Пыль и зола. Ползи, Стивен, ползи. Ты не увидишь ничего, кроме пыли и золы…

Холмиер достает из ниоткуда кубок с водой. Вода прозрачная и холодная. Крэйну видна дымка на ее поверхности, и он вдруг чувствует во рту песок.

— Холмиер! — кричит он.

Потом пробует встать и дотянуться до кубка, но резкая боль в правой ноге не пускает его. Крэйн снова падает. Холмиер набирает в рот воду и плюет ему в лицо. Вода теплая.

— Ползи, ползи, — резко говорит Холмиер. — Ползи вокруг Земли. Не найдешь ничего, кроме пыли и золы. — Он выливает воду на землю перед Крэйном. — Ползи. Сколько? Сам решишь. Диаметр, умноженный на Пи. Диаметр около восьми тысяч…

Он исчез вместе с халатом и кубком.

Крэйн понял, что снова идет дождь — вжался лицом в теплую пепельную грязь, открыл рот и попытался глотнуть жижу. Потом опять пополз.

Его вел вперед инстинкт. Ему нужно было куда-то попасть. Он знал, это как-то связано с морем, с берегом моря. Там, на берегу, что-то его поджидало. Это «что-то» поможет понять все происходящее. Нужно к морю если оно еще существует.

Грохочущий дождь будто тяжелой доской бил по спине. Крэйн остановился, рывком перекинул рюкзак на бок и исследовал его одной рукой. В нем было ровно три вещи: пистолет, плитка шоколада и банка консервированных персиков. Все, что осталось от двухмесячных запасов. Шоколад совсем раскис. Лучше съесть его до того, как пропадут питательные свойства. Но в следующий раз может не хватить сил, чтобы открыть персики.

Крэйн вытащил банку и набросился на нее с консервным ножом. К тому времени, как он проткнул ее и с трудом снял крышку, дождь прошел.

Жуя персики и потягивая маленькими глотками сок, он смотрел, как дождевая пелена спускается перед ним по склону морского дна. Сквозь грязь хлынули водяные потоки. Уже прорезались маленькие каналы, которые в один прекрасный день станут новыми реками — в тот день, который он никогда не увидит, и никто другой тоже. Смахнув в сторону пустую банку, Крэйн подумал; последнее живое существо на Земле обедает в последний раз. Последний акт метаболизма.

За дождем налетит ветер. Крэйн уже изучил это за бесконечные недели в пути. Через несколько минут задует и будет сечь его облаками пепла и золы. Он пополз вперед, мутными глазами выискивая убежище на серой бесконечной плоскости.

Эвелин тронула его за плечо. Крэйн знал, что это она, еще до того, как повернул голову, — свежая и нарядная в своем ярком платье, вот только ее прекрасное лицо омрачено тревогой.

— Стивен, — говорит она, — ты должен спешить!

Он любуется тем, как ее гладкие волосы волнами струятся по плечам.

— Ах, любимый, — восклицает Эвелин, — ты ранен!

Она быстрыми нежными движениями дотрагивается до его ног и спины. Крэйн кивает.

— Это во время спуска, — отвечает он. — Я не очень хорошо умею пользоваться парашютом. Мне всегда казалось, что спускаются плавно — будто ныряют в постель. Но земля наскочила на меня, как жесткий кулак. А Юмб вырывался у меня из рук. Я ведь не мог его выпустить.

— Конечно же нет, дорогой, — соглашается Эвелин.

— Поэтому я просто держал его и пытался поджать ноги, — рассказывает Крэйн. — А потом что-то ударило меня по ногам и в бок…

Он замолкает в нерешительности, размышляя, знает ли она, что произошло на самом деле. Ему не хочется ее пугать.

— Эвелин, любимая, — зовет он, пытаясь поднять руки.

— Нет, милый, — говорит она, испуганно обернувшись. — Тебе нужно торопиться. Берегись того, что сзади!

— Пепельные бури? — Он поморщился. — Я с ними уже отлично знаком.

— Не бури! — кричит Эвелин. — Что-то другое. Ах, Стивен…

Она исчезла, но Крэйн понимает ее правоту. Что-то находится позади и его преследует. Подсознательно он чувствовал угрозу, окружившую его, как саван.

Крэйн помотал головой. Вообще-то, это невозможно. Он — последнее живое существо на Земле. Откуда тогда угроза?

За спиной взревел ветер, и через мгновение налетели тяжелые тучи пепла и золы. Они хлестали его, разъедая кожу. Тускнеющими глазами он увидел, как они накрыли грязь тонкой сухой коркой. Крэйн подтянул под себя колени и закрыл голову руками — сунув под нее рюкзак как подушку, приготовился пережидать бурю. Она пройдет так же быстро, как и дождь.

Буря создала страшную путаницу в его больной голове. Он, как ребенок, хватался за обрывки воспоминаний, пытаясь сложить их воедино. Почему Холмиер так злится на него? Ведь не из-за того спора?

Какого спора? Ну, до того, как все случилось.

Ах этого!..

Крэйн стоял и восхищался гладкими обводами корпуса своего корабля. Крышу с ангара сняли, и поднятый нос ракеты покоился на раме, нацеленный в небо. Рабочий аккуратно чистил внутренности двигателей.

Из корабля донеслась приглушенная ругань, потом что-то загремело. Крэйн забрался по короткой железной лестнице наверх и заглянул внутрь ракеты. Внизу, в нескольких футах от него, два человека устанавливали большие баки с раствором железа.

— Полегче там, — крикнул Крэйн. — Вы что, хотите расколошматить корабль?

Один из рабочих поднял голову и ухмыльнулся. Крэйн понял, о чем он думает: корабль сам разорвется на куски. Так говорили все. Все, кроме Эвелин. Она в него верила. Холмиер тоже этого не говорил, но считал Крэйна безумцем по другой причине.

Спустившись, Крэйн увидел, что в ангар вошел Холмиер в халате нараспашку.

— Вспомнишь черта, и он появится, — пробормотал Крэйн.

Заметив Крэйна, Холмиер сразу заорал:

— Послушай…

— Опять снова здорово, — вздохнул Крэйн.

Холмиер выудил из кармана пачку бумаг и помахал ею перед носом товарища.

— Я полночи не спал, снова в этом копался. Говорю тебе, я прав! Абсолютно прав.

Крэйн посмотрел на уравнения, написанные сжатым почерком, потом на покрасневшие глаза Холмиера. Тот был еле жив от страха.

— В последний раз повторяю, — продолжал Холмиер. — Ты используешь свой новый катализатор на растворе железа. Хорошо. Я допускаю, что это удивительное открытие. Отдаю тебе должное.

Удивительное — не то слово. Крэйн отдавал себе в этом отчет, потому что не был тщеславен и знал, что сделал открытие случайно. Только случайно можно наткнуться на катализатор, который вызывает расщепление атомов железа и производит десять в одиннадцатой степени эргов энергии на каждый грамм топлива. Никто бы не мог до такого додуматься.

— Ты считаешь, у меня ничего не выйдет?

— Долететь до Луны? Вокруг Луны? Возможно, Шансов пятьдесят на пятьдесят. — Холмиер провел рукой по гладким волосам. — Но Стивен, пойми ради Бога, я волнуюсь не за тебя. Хочешь погибнуть, дело твое. Я боюсь за Землю.

— Чушь собачья. Иди проспись.

— Вот смотри… — Холмиер трясущейся рукой ткнул в бумажки. — Какую бы ты ни разработал систему подачи и смешивания топлива, стопроцентной эффективности не добиться.

— Из-за этого и шансов пятьдесят на пятьдесят, — сказал Крэйн. — Ну и что тебе не нравится?

— Катализатор, который улетучится через сопла ракеты. Ты понимаешь, что будет, если хоть одна капля упадет на Землю? Она запустит цепную реакцию распада на всей планете! Она захватит все атомы железа — а оно повсюду. Тебе будет НЕКУДА вернуться.

— Послушай, — устало произнес Крэйн. — Мы все это уже много раз пережевывали.

Он подвел Холмиера к основанию рамы, на которой стояла ракета. Внизу железный каркас корабля заканчивался двухсотфутовым углублением шириной в пятьдесят футов, выложенным огнеупорным кирпичом.

— Вот эта штука — для начального выхода пламени. Если какие-то частицы катализатора просочатся сюда, они нейтрализуются вторичными реакциями в ловушке. Ну, теперь доволен?

— Но во время полета ты будешь угрожать планете до тех пор, пока не преодолеешь предел Роще, — упорствовал Холмиер. — Капля неактивированного катализатора в конце концов упадет на Землю, и тогда…

— Все, объясняю последний раз, — перебил Крэйн. — Есть пламя выхода оно задержит любые случайные частицы и разрушит их. Теперь выметайся. Мне надо работать.

Крэйн вытолкал Холмиера за дверь, а тот визжал и размахивал руками.

— Я не позволю тебе сделать это! — твердил он. — Не допущу, чтобы ты рисковал такими вещами…

Какое это упоение — работа! Корабль красив изысканной красотой удачно сделанной вещи: элегантностью отполированной брони, начищенного эфеса рапиры, пары дуэльных пистолетов. Крэйн не думал ни об опасности, ни о смерти. Последние штрихи, и он вытер руки.

Она стояла на опоре, готовая пронзить небеса. Пятьдесят футов изящной стали; головки заклепок блестят, как драгоценные камни. Тридцать футов отдано под горючее и катализатор. Большую часть носового отсека занимало сконструированное Крэйном кресло-амортизатор. На носу корабля иллюминатор из природного хрусталя, который смотрит в небо, как глаз циклопа.

Крэйн подумал о том, что корабль погибнет после путешествия — вернется на Землю и разрушится в огне и громе, потому что пока еще не придумали мягкой посадки для космических кораблей. Но игра стоит свеч. Он совершит свой единственный великий полет, а это то, к чему должен стремиться каждый из нас. Один грандиозный, прекрасный полет в неизведанное…

Закрыв дверь мастерской, Крэйн услышал, как его зовет Холмиер — у домика за полем. Сквозь вечернюю полутьму было видно, что тот отчаянно машет ему рукой. Он заспешил по хрустящей скошенной соломе, глубоко вдыхая морозный воздух, благодарный Богу за то, что живет.

— Звонит Эвелин, — сказал Холмиер.

Крэйн уставился на него. Тот отвел глаза.

— Зачем? Мы же договорились, что она не должна звонить… не должна общаться со мной, пока я не буду готов к полету? Это ты вбиваешь ей в голову всякую чушь? Так ты пытаешься мне помешать!

— Нет. — Холмиер старательно изучал темнеющий горизонт.

Крэйн вошел в домик и взял трубку.

— Послушай, любимая, — произнес он без предисловий, — не стоит так волноваться. Я же все точно объяснил. Перед тем, как корабль разрушится, я спрыгну с парашютом. Я тебя очень люблю, и мы увидимся в среду перед стартом. Ну, до встречи…

— До свидания, милый, — произнес чистый голосок Эвелин. — Ты мне звонил, чтобы это сказать?

— Я звонил?!

Коричневая туша вскочила с коврика на сильные лапы. Юмб, большой мастиф, фыркнул и навострил уши. Потом завыл.

— Ты говоришь, я тебе позвонил? — повторил Крэйн.

Вдруг из глотки Юмба вырвался рев. Он одним прыжком подскочил к хозяину, посмотрел ему в лицо и одновременно заревел и заскулил.

— Заткнись, ты, чудище! — сказал ему Крэйн и ногой оттолкнул собаку.

— Стукни его от меня, — рассмеялась Эвелин. — Да, дорогой. Кто-то позвонил и сказал, что ты хочешь со мной поговорить.

— Вот как? Слушай, любимая, я тебе перезвоню.

Крэйн повесил трубку. Он в недоумении встал, наблюдая за неуклюжими движениями Юмба. Закат за окном разбрасывал оранжевый дрожащий свет. Юмб посмотрел на него, фыркнул и снова завыл, Внезапно Крэйн бросился к окну, пораженный.

С другой стороны поля в воздухе полыхал огненный столб, в котором горели и рушились стены мастерской. В пламени отражалось несколько бегущих прочь людей.

Крэйн вылетел из домика и помчался к ангару, Юмб за ним. На бегу было видно, что грациозный нос корабля внутри огненного столба пока еще не задет пламенем. Если бы только удалось добежать до него прежде, чем огонь расплавит металл и примется разъедать швы!..

К нему подскочили покрытые сажей, задыхающиеся рабочие. Крэйн бросил на них взгляд, полный ярости и изумления.

— Холмиер! — заорал он. — Холмиер!

Тот уже пробирался сквозь толпу. Его глаза светились торжеством.

— Плохо дело, — сказал он. — Стивен, мне очень жаль…

— Ах ты подлец! — вскричал Крэйн. Он схватил Холмиера за лацканы и сильно встряхнул. Потом выпустил его и побежал в ангар.

Холмиер что-то приказал рабочим. Через мгновение кто-то бросился Крэйну под ноги и свалил его на землю. Крэйн тут же вскочил, размахивая кулаками. Юмб стоял рядом, рычанием заглушая рев пламени. Его хозяин с силой стукнул нападавшего по лицу, и тот упал — назад на второго. Крэйн в ярости ударил последнего рабочего коленом в пах так, что бедняга, скорчившись, рухнул на землю. Победитель быстро наклонился и нырнул в мастерскую.

Сначала Крэйн не чувствовал ожогов, но, добравшись до лестницы и карабкаясь наверх, он уже кричал от боли. Юмб стоял внизу и выл, и Крэйн понял, что собака погибнет при взлете ракеты, поэтому спустился и затащил пса на корабль.

У него кружилась голова, когда он закрывал и задраивал люки. Ему едва удалось добраться до кресла-амортизатора. Потом, повинуясь лишь инстинкту, руки будто сами нащупали пульт управления — инстинкту и яростному отказу отдать прекрасный корабль на растерзание пламени. Да, он проиграет. Но — в попытке победить.

Пальцы бегали по кнопкам на пульте. Махина тряслась и ревела. И на него опустилась темнота.

Сколько он был без сознания?

Крэйн очнулся, когда что-то холодное прижалось к его лицу и телу, испуганно визжа. Он посмотрел вверх и увидел Юмба, запутавшегося в веревках и ремнях кресла.

Его первым импульсом было рассмеяться, потом он вдруг осознал: он смотрит вверх. Кресло вверху!

Крэйн, скрючившись, лежал в отсеке хрустального носа ракеты. Корабль поднялся высоко — может быть, почти до предела Роше, где заканчивается земное притяжение, но потом без управления не смог продолжать полет, повернулся и теперь падал обратно на Землю. Пилот посмотрел наружу сквозь хрусталь, и у него перехватило дыхание.

Под ним был планета размером в три луны, Но это была не его Земля, а огненный шар в черных тучах. В самой северной точке виднелось маленькое белое пятно, и прямо у него на глазах оно вдруг окрасилось красным, алым и малиновым цветом.

Холмиер оказался прав.

Крэйн застыл в носовом отсеке падающего корабля, наблюдая, как постепенно умирает пламя, не оставляя ничего, кроме толстого черного покрывала вокруг Земли. Он оцепенел от ужаса и не мог ни сосчитать, сколько погибло людей, ни понять, что прекрасная зеленая планета стала пеплом и золой. Исчезло все, что он любил и чем дорожил. Он был не в состоянии подумать об Эвелин.

Свистящий за бортом воздух что-то пробудил в нем. Оставшиеся капли рассудка подсказывали, что нужно остаться на корабле и забыть обо всем в грохоте и разрушении, но инстинкт самосохранения заставлял действовать.

Крэйн добрался до склада и стал собираться. Парашют, маленький баллон с кислородом, рюкзак с продуктами… Лишь отчасти сознавая, что делает, он оделся, пристегнул парашют и открыл люк. Юмб жалобно заскулил; хозяин взял тяжелого пса на руки и шагнул наружу.

В верхних слоях атмосферы и раньше было трудно дышать. Но из-за большой разреженности воздуха, а не из-за того, что его загрязняет пепел.

Каждый вдох — полные легкие земли, или пепла, или золы…

Много-много времени прошло с тех пор, как его погребло в золе. Когда именно — он не помнил: недели, дни или месяцы назад. Крэйн стал руками расчищать себе путь наверх из пепельной горы, которую насыпал ветер, и вскоре снова вылез на свет. Ветер стих. Пора опять ползти к морю.

Яркие воспоминания рассеялись; впереди открывались зловещие перспективы. Крэйн нахмурился. Он смутно надеялся, что, если все тщательно вспомнить, можно изменить хотя бы частицу содеянного, какую-то мелочь, и тогда все это окажется неправдой. Он думал: если все вспомнят и пожелают чего-то одновременно… Но никаких «всех» нет. Я один-единственный. Последняя память на Земле. Последняя жизнь.

Он ползет. Локти, колено, локти, колено… Рядом с ним ползет Холмиер и очень веселится — хихикает и ныряет в серые хлопья, как счастливый морской лев.

— А зачем нам нужно к морю? — спрашивает Крэйн.

Холмиер отдувает пепельную пену.

— У нее спроси, — говорит он, вытягивая руку.

С другой стороны рядом с Крэйном ползет Эвелин — серьезно, решительно, подражая каждому его движению.

— Потому что там наш домик. Любимый, помнишь наш домик? На высокой скале. Мы поселимся там навсегда. Я находилась именно там, когда ты улетел. Теперь ты возвратишься в домик на берегу моря. Твой прекрасный полет закончен, мой дорогой, и ты вернулся ко мне. Мы будем жить вместе, вдвоем, как Адам и Ева…

— Здорово, — говорит Крэйн.

Потом Эвелин оборачивается и кричит:

— Ах, Стивен! Осторожно!

И он чувствует, как его вновь окружает опасность. Он ползет, при этом оборачивается назад на широкие серые пепельные поля — и ничего не видит. Когда он снова смотрит на Эвелин, то замечает только собственную четкую черную тень. Потом и она бледнеет: по Земле проходит световой луч.

Но ужас остался. Эвелин дважды предупредила его, а она никогда не ошибалась. Крэйн остановился, обернулся и устроился так, чтобы наблюдать. Если его действительно преследуют, он увидит, кто или что крадется сзади.

Наступила болезненная минута просветления. «Я сошел с ума, — пробилось сквозь жар и сумбур в голове. — Разложение в ноге перекинулось на мозг. Нет ни Эвелин, ни Холмиера, ни угрозы. На всем этом пространстве ни одной живой души, кроме меня; наверное, даже привидения и духи преисподней погибли в аду, окружившем планету. Нет, ничего кроме меня и моей болезни не существует. Я умираю — и когда это случится, погибнет все. Останутся только кучи безжизненного пепла».

Но он почувствовал какое-то движение. Снова повинуясь инстинкту, Крэйн опустил голову и затаился. Он смотрел на серые равнины сквозь распухшие веки и думал, не смерть ли играет с его глазами дурную шутку. Надвигалась новая дождевая стена, и он надеялся проверить сомнения до того, как все исчезнет в дожде.

Да. Вон там. Позади, в четверти мили от него, по серой поверхности легко передвигалось что-то серо-коричневое. Сквозь далекий гул дождя был слышен шорох пепла и видны вздымающиеся маленькие облачка. Крэйн украдкой нащупал в рюкзаке револьвер, а его мозг, объятый ужасом, искал объяснение происходящему.

Нечто подобралось ближе, и Крэйн, прищурившись, вдруг все понял. Он вспомнил, как при посадке на покрытую золой Землю Юмб бился и вырывался от страха из рук.

— Ну конечно, это Юмб, — пробормотал Крэйн и встал. Собака остановилась. — Сюда, малыш, сюда! — радостно прохрипел хозяин.

Он был безумно рад — его давило одиночество, жуткое чувство, что ты один в пустоте. Теперь одиночество кончилось, кроме него есть еще кто-то. Друг, который будет его любить, общаться с ним. Снова вспыхнул огонек надежды.

— Сюда, малыш. Давай же…

Мастиф пятился от него, обнажив клыки, высунув язык. Собака отощала; ее глаза в темноте светились красным. Крэйн позвал ее еще раз, и пес зарычал, из его ноздрей вылетели клубы пепла.

«Голодный, бедняга», — подумал Крэйн. Он сунул руку в рюкзак, и пес опять зарычал. Его хозяин вытащил плитку шоколада, с трудом снял обертку и фольгу, потом слабой рукой кинул шоколадку Юмбу. Она упала, не долетев до него. Минутное замешательство; затем собака медленно подошла и схватила пищу. Ее морда была будто посыпана пеплом. Животное непрерывно облизывалось и продолжало приближаться к Крэйну.

Он вдруг запаниковал. Внутренний голос настаивал: «Это не друг. Он не будет тебя любить и общаться с тобой. Любовь и общение исчезли с лица Земли вместе с жизнью. Не осталось ничего, кроме голода».

— Нет, — прошептал Крэйн. — Это несправедливо, что нам нужно вцепиться друг в друга и сожрать…

Но Юмб подкрадывался все ближе, обнажив острые белые клыки. Когда Крэйн в упор посмотрел на пса, тот зарычал и сделал молниеносный прыжок.

Крэйн рукой стукнул собаку в морду, но повалился назад под тяжестью такого груза. Он закричал от страшной боли в распухшей ноге, которую пес придавил своим весом. Свободной рукой он продолжал наносить слабые удары, едва чувствуя, как зубы размалывают его левую руку. Потом он наткнулся на что-то металлическое и понял, что лежит на выпавшем револьвере. Крэйн нащупал оружие и теперь молился, чтобы оно не оказалось забито пеплом. Когда Юмб отпустил руку и рванул его за горло, Крэйн поднял револьвер и вслепую ткнул дулом в тело собаки. Он все нажимал на курок, пока не стих шум выстрелов, и были слышны лишь щелчки. Перед ним в золе содрогался Юмб, почти разорванный пополам. Серое обагрилось темно-алым.

Эвелин и Холмиер грустно смотрят на убитое животное. Эвелин плачет, а Холмиер своим привычным жестом нервно запускает пальцы в волосы.

— Это конец, Стивен, — говорит он. — Ты убил часть самого себя. О да, ты будешь жить дальше, но не весь. Похорони тело, Стивен. Это труп твоей души.

— Не могу. Ветер развеет пепел.

— Тогда сожги его, — приказывает Холмиер.

Казалось, они помогли ему засунуть мертвую собаку в рюкзак. С их помощью он снял одежду, разложил ее под рюкзаком. Они ладонями прикрывали горящие спички, пока огонь не перекинулся на одежду, и поначалу слабое пламя затрещало и разгорелось сильнее. Крэйн ползал вокруг, охраняя костер.

Потом он повернулся и снова пополз вниз по дну моря. Теперь он был голый. Не осталось ничего из того, что было раньше, кроме трепета его маленькой жизни.

Горе было слишком велико, чтобы он мог почувствовать, как дождь яростно бьет его, или ощутить жуткую боль, опалившую почерневшую ногу до самого бедра. Он полз. Локти, колено, локти, колено… Безжизненно, механически, безразлично ко всему — к решетчатым небесам, к мрачным пепельным равнинам и даже к тусклому блеску далекой воды впереди.

Он знал, что это море — то, что осталось от старого, или новое в процессе рождения. Но это пустое, мертвое море, которое когда-нибудь выплеснется на сухой, безжизненный берег. Это будет планета камней и пыли, железа, снега, льда и воды — а жизни больше не будет. От него одного нет толку. Он — Адам, но нет Евы.

Эвелин радостно машет ему с берега. Она стоит у белого домика, ветер раздувает платье, облегающее ее стройную фигурку. Крэйн подходит ближе, девушка бежит к нему на помощь. Она не говорит ни слова — только протягивает руки и помогает приподнять его тяжелое, угнетенное болью тело, Наконец он добрался до моря.

Оно настоящее. Даже когда Эвелин и домик исчезли, Крэйн продолжал ощущать холодную воду на своем лице. «Вот море, — думал он, — и я здесь. Адам без Евы. Надежды нет».

Крэйн скатился еще дальше в воду. Его, истерзанного, омывали волны. Он лежал лицом вверх, глядел на высокие грозные небеса, и горечь прихлынула к горлу.

— Это неправильно! — крикнул он. — Несправедливо, что все должно погибнуть. Жизнь так красива и не должна сгинуть от сумасшествия одного безумца…

Воды тихо омывали его. Тихо… Спокойно… Море мягко укачивало, и даже смерть, подступившая к сердцу, казалась просто рукой в перчатке.

Вдруг небеса раскололись — впервые за все эти месяцы, — и Крэйн увидел звезды. Тогда он понял.

Жизнь не кончается. Она никогда не может кончиться. В его теле, в гниющих частях организма, которые качает море, — источник многих миллионов жизней. Клетки, ткани, бактерии, амебы… Бесчисленное множество жизней, которые снова зародятся в воде и будут существовать долго, когда его уже не будет.

Они будут жить на его останках. Будут кормиться друг другом. Приспособятся к новым условиям и начнут питаться минералами и кусками осадочных пород, которые смоет в новое море. Будут расти, крепнуть, развиваться. Жизнь опять выйдет на сушу. Вновь вернется старый, неизменный круговорот, который, наверное, начался с гниющих останков последнего уцелевшего после межзвездного перелета. В грядущих веках это будет повторяться снова и снова.

И Крэйн понял, что привело его к морю. Не нужно ни Адама, ни Евы. Должно быть только море — великое, дающее жизнь. Море позвало его обратно в свои глубины для того, чтобы вскоре вновь могла возникнуть жизнь, и он был доволен.

Вода мягко баюкало его. Тихо… Спокойно… Мать укачивала последнее дитя старого круговорота, которое перейдет в первого ребенка нового круга.

И Стивен Крэйн тускнеющими глазами улыбался звездам, равномерно разбросанным в небе. Звездам, еще не собравшимся в знакомые созвездия; они не соберутся еще сотню миллионов лет.