Проснувшись однажды утром после беспокойной ночи, Моби Дик обнаружил, что превратился на своём ложе из бурых водорослей в чудовищного Ахава[1]. С трудом выбравшись из утробы влажных простыней, он проковылял на кухню и набрал воды в чайник. Уголки глаз склеились. Он подставил голову под кран, и по щекам потекла холодная вода.
Повсюду в гостиной были разбросаны дохлые бутылки. Сто одиннадцать пустых бутылок из-под робитуссана и ромилара-CF[2]. Моби Дик-Ахав прошлёпал между ними к двери, приоткрыл её — дневной свет больно ударил по глазам.
— О Господи, — пробормотал он и, зажмурившись, наклонился, чтобы поднять газеты с крыльца.
В полумраке своего дома развернул газету. Заголовок гласил: «БОЛИВИЙСКИЙ ПОСОЛ НАЙДЕН МЁРТВЫМ», ниже подробно описывалось, как было обнаружено в брошенном холодильнике на пустыре в Сикокасе, штат Нью-Джерси, зверски расчленённое тело посла.
Засвистел чайник.
Он отправился на кухню — совершенно голый. Проходя мимо аквариума, заметил, что мерзкая рыба всё ещё жива, сегодня утром она что-то насвистывала — казалось, щебечет голубая сойка, — а на поверхности мутной воды лопаются пузырьки. Моби Дик-Ахав остановился возле цистерны с водой, включил свет и вгляделся в волокна колеблющихся водорослей. Рыба ни за что не желала умирать. Она убила остальных жителей цистерны — куда более красивых и дружелюбных, и резвых, даже больших и опасных рыб — убила всех, одну за другой, а потом выела им глаза. Теперь она плавала в аквариуме в одиночестве — правительница своих грошовых владений.
Он пытался погубить рыбу всеми возможными способами — не шёл лишь на прямое убийство и не прекращал кормить; однако бледно-розовая скорпена прекрасно чувствовала себя в тёмной грязной воде. А теперь она ещё и запела, как голубая сойка… Он ненавидел рыбу с такой страстью, что едва мог сдерживаться.
Из пластмассовой коробочки высыпал на ладонь немного хлопьев, растер их между пальцами, как советовали делать специалисты, и наблюдал за разноцветными гранулами рыбного корма, молоки, семенников рыб, морских креветок, личинок однодневок, овсяных хлопьев и яичного желтка, которые несколько секунд плавали на поверхности воды, пока не вынырнула отвратительная голова, чтобы пожрать всё это.
Отвернулся, яростно проклиная рыбу. Она не желала умирать. Как и он сам, это чудовище не желало умирать.
В кухне, наклонившись над кипящей водой, он впервые осознал смысл положения, в котором оказался. И хотя он ещё не подошёл к той грани, за которой человека поджидает пожирающее разум разложение, в воздухе уже ощущалось отвратительное дыхание — так дикий зверь закатывает глаза, почуяв аромат раздираемой на части падали — один лишь этот запах с каждым днём всё ближе подводил его к безумию.
Он поставил на кухонный стол чайник, чашку, достал два пакетика с чаем. На специальной подставке, которую обычно использовали для поваренной книги, чтобы было удобно туда заглядывать во время приготовления еды, со вчерашнего вечера так и остался стоять не прочитанный томик с переводом «Кодекса Майя». Он налил воды в чашку, бросил туда пакетики и попытался сосредоточиться. Упоминания об Ицамне, верховном божестве пантеона Майя, основной сферой влияния которого была медицина, расплывались у него перед глазами. Икстаб, богиня самоубийства, куда больше отвечала его сегодняшнему настроению — утро выдалось просто отвратительное. Он попытался читать, но слова проплывали мимо, лишённые смысла.
Потягивая чай, он обнаружил, что думает о холодном полном круге Луны. Через плечо бросил взгляд на кухонные часы. Семь сорок четыре.
С недопитой чашкой чая в спальню. На кровати, где он метался в беспокойном сне, остался отпечаток его тела. А на металлических прутьях изголовья болтались наручники с прилипшими клочьями волос и запёкшейся кровью. Он потёр запястья в тех местах, где кожа была стёрта чуть ли не до кости, и пролил на себя немного чая. «Не приложил ли я руку к тому, что случилось месяц назад с боливийским послом?» — мелькнула мысль.
Его наручные часы лежали на секретере. Он проверил их. Семь сорок шесть. До встречи с «Консультационной службой» оставалось чуть меньше часа с четвертью. Он вошёл в ванную, включил душ, и ледяные струйки ударили в кафель стены.
Повернулся к аптечке с шампунем. К зеркалу был прикреплён бинт, на котором красовалась аккуратная надпись:
ПУТЬ, ПО КОТОРОМУ ТЫ СЛЕДУЕШЬ, СЫН МОЙ, ТЕРНИСТ, НО В ЭТОМ НЕТ ТВОЕЙ ВИНЫ.
Потом, открыв дверцу и вытащив бутылку травяного шампуня с приятным лесным ароматом, Лоуренс Талбо решил смириться со своим положением, вздохнул, встал под безжалостный душ, и ледяные арктические воды обрушились на его измученное тело.
Комната номер 1544 центрального здания аэропорта Тишман была мужским туалетом.
Он остановился напротив двери с большой буквой «М» и вытащил из внутреннего кармана пиджака конверт. Бумага была хорошего качества и приятно хрустела, когда он доставал изнутри листок. Адрес правильный — всё совпадает. Тем не менее номер 1544 оказался мужским туалетом. Талбо уже повернулся, чтобы уйти. Чья-то злобная шутка; он не находил в ситуации ничего смешного; во всяком случае, не в его нынешних обстоятельствах.
Талбо сделал один шаг в сторону лифта. Дверь мужского туалета начала мерцать, затуманилась, как ветровое стекло автомобиля зимой, надпись на ней изменилась.
Он прочитал:
КОНСУЛЬТАЦИОННАЯ СЛУЖБА
Комната номер 1544 и в самом деле оказалась «Консультационной службой», как и было написано на отличной бумаге пригласительного письма, которое Талбо получил в ответ на свой запрос, сделанный после того, как он наткнулся на крайне осторожную рекламу в «Форбсе».
Он открыл дверь и вошёл. Девушка за письменным столом тикового дерева улыбнулась, а взгляд Талбо заметался между милыми ямочками, появившимися у неё на щеках, и ногами — стройными длинными ногами, которые были видны в прямоугольнике стола.
— Мистер Талбо?
Он кивнул:
— Лоуренс Талбо.
Она снова улыбнулась:
— Мистер Деметр примет вас немедленно, сэр. Хотите что-нибудь выпить? Кофе? Сок?
Кока-кола?
Талбо вдруг заметил, что его рука, словно по собственной воле, коснулась кармана, где лежало письмо.
— Нет. Благодарю вас.
Когда она встала и направилась к внутренней двери, Талбо спросил:
— А что вы делаете, когда кто-нибудь спускает воду на ваш письменный стол?
Талбо не собирался шутить, потому что был рассержен. Девушка повернулась и посмотрела на него. Он ничего не смог прочитать в её оценивающем взгляде.
— Проходите, мистер Деметр вас ждет, сэр.
Она открыла дверь и отошла в сторону, пропуская посетителя. Тот прошёл внутрь, ощутив мимолетный аромат мимозы.
Кабинет напоминал читальный зал привилегированного клуба для мужчин. Старые деньги. Полнейшая тишина. Тёмные, тяжёлые деревянные панели. Навесной потолок из звукопоглощающей плитки, закреплённый специальным образом — внутри, вероятно, пряталась электропроводка и имелись небольшие полости. Ноги Талбо утонули в толстом мягком ковре цвета апельсинов и жжёной умбры. Сквозь огромное, в целую стену, окно виден был не город, а залив Ханаума у острова Оаху. Яркие аквамариновые волны напоминали клубок змей и, словно кобры, поднимали увенчанные белыми пенными шапками, головы, а потом обрушивались на ослепительно жёлтый песок побережья, питая его смертоносным ядом. На самом деле это вовсе не было окном; в кабинете вообще не было окон. Фотография. Самая настоящая, великолепно исполненная фотография — не голограмма и даже не проекция. Эта стена выходила куда-то в иную реальность, в иные измерения. Талбо ничего не знал об экзотической растительности, но почему-то был уверен, что высокие деревья с острыми, точно лезвие бритвы, листьями, которые росли на берегу, ничем не отличались от тех, что изображаются в книгах, посвящённых каменноугольному периоду развития Земли, и существовали задолго до того, как на ней появились древние ящеры. То, что он видел, исчезло давным-давно.
— Мистер Талбо, рад вас видеть. Я — Джон Деметр.
Хозяин кабинета выбрался из своего кресла с подголовником, и Талбо пожал протянутую руку — холодную жёсткую ладонь.
— Садитесь, пожалуйста, — предложил Деметр. — Хотите что-нибудь выпить? Кофе?
Сок? Кока-кола?
Талбо покачал головой. Деметр жестом отпустил секретаршу; она закрыла за собой дверь — бесшумно, уверенной и твёрдой рукой.
Талбо сел в кресло и принялся внимательно изучать Деметра — чуть больше пятидесяти, роскошные волосы падают на лоб седыми, абсолютно естественными прядями, ясные голубые глаза, правильные черты симпатичного, жизнерадостного лица, большой простодушный рот. Невероятно опрятный человек. Тёмно-коричневый деловой костюм явно сшит на заказ и прекрасно сидит. Джон Деметр держался уверенно, сидел скрестив ноги, так что были видны длинные чёрные носки, терявшиеся где-то в районе голени. Начищенные до блеска ботинки.
— У вас очень интересная дверь. Та, что ведёт в контору, — проговорил Талбо.
— Мы будем обсуждать мою дверь? — поинтересовался Деметр.
— Если у вас возникнет такое желание. Впрочем, я пришёл сюда не за этим.
— У меня не возникнет такого желания. Так что давайте поговорим о ваших проблемах.
— Я видел объявление. Оно меня заинтриговало.
Деметр ободряюще улыбнулся:
— Четверо составителей рекламных объявлений потратили немало сил, чтобы сформулировать всё подобающим образом.
— Это объявление привлекает внимание.
— Только тех, чьё внимание должно привлекать.
— Вы намекнули на солидные деньги. Очень сдержанно. Консервативные, надёжные клиенты, несколько звёзд. Мудрые, старые совы.
Деметр переплел пальцы, кивнул — понимающий добрый дядюшка.
— В самое яблочко, мистер Талбо: мудрые, старые совы.
— Мне нужна информация. Определённая, особая информация. Насколько конфиденциальна ваша служба, мистер Деметр?
Добродушный дядюшка, мудрая, старая сова, улыбающийся бизнесмен понял всё, что стояло за вопросом, всё, что не было сказано. Он несколько раз кивнул. А потом снова улыбнулся:
— У меня и в самом деле хитрая дверь, не правда ли? Тут вы совершенно правы, мистер Талбо.
— Я считаю, что это даже слишком мягко сказано.
— Надеюсь, она скорее отвечает на вопросы наших клиентов, чем озадачивает их.
Только сейчас Талбо откинулся на спинку кресла.
— Думаю, меня это устраивает.
— Отлично. В таком случае почему бы нам не перейти к делу? Мистер Талбо, у вас возникли проблемы — вы не можете умереть? Я правильно вас понял?
— Вы очень деликатны, мистер Деметр.
— Отличительное качество.
— Да. Вы всё правильно поняли.
— Однако вы столкнулись со сложностями, причём довольно необычными.
— Внутренний круг.
Деметр встал и принялся ходить по кабинету, дотронулся до астролябии, стоящей на полке, коснулся хрустального графина в серванте, сложенных стопкой и скреплённых деревянной дощечкой газет «Лондон Таймс».
— Мы ведь специализируемся на информации, мистер Талбо. Мы поможем вам понять, что нужно сделать, но исполнение — ваша проблема.
— Если меня обеспечат modus operandi[3], всё остальное я сумею сделать сам.
— Вы кое-что отставили в сторону.
— Совсем немного.
— Консервативные клиенты? Несколько звёзд, надёжные люди?
— В самое яблочко, мистер Деметр.
Деметр вернулся к своему креслу, снова уселся.
— В таком случае отлично. Если вы напишете очень аккуратно, очень определённо о том, чего хотите — в основном мне это известно из вашего письма, но для заключения контракта необходима точность, — я думаю, что смогу заняться сбором данных, которые помогут решить вашу проблему.
— Сколько это будет стоить?
— Давайте сначала выясним, чего вы хотите.
Талбо кивнул. Деметр потянулся к кнопке на небольшом журнальном столике, рядом с креслом, нажал. Дверь открылась.
— Проводите, пожалуйста, мистера Талбо в рабочий кабинет и дайте ему все необходимые письменные принадлежности. — Секретарша улыбнулась и чуть прошла вперёд, дожидаясь, когда Талбо последует за ней. — И принесите нашему гостю что-нибудь выпить, если он пожелает. Кофе? Или сок?
Талбо никак не отреагировал на это предложение.
— Мне, возможно, понадобится время, чтобы правильно всё сформулировать. Вполне может получиться, что я буду вынужден поработать столь же старательно, как и ваши составители рекламных объявлений. Давайте я лучше отправлюсь домой и принесу вам всё завтра.
У Деметра сделался озабоченный вид.
— Тут могут возникнуть определённые сложности. Именно поэтому мы и предоставляем тихое место, где очень удобно было бы сосредоточиться.
— Вы предпочитаете, чтобы я остался и сделал всё сейчас.
— Внутренний круг, мистер Талбо.
— Завтра здесь может оказаться самый обычный туалет.
— В самое яблочко.
— Пошли, Сьюзан. И принесите мне стакан апельсинового сока.
Талбо последовал за секретаршей по коридору, расположенному в дальнем конце приёмной. Раньше он его не заметил. Секретарша остановилась возле какой-то двери, открыла её перед Талбо. В маленькой комнатке стояли секретер и удобное кресло. Приглушенно звучала какая-то музыкальная запись.
— Я схожу за апельсиновым соком, — сказала секретарша.
Талбо вошёл и уселся у секретера. Прошло довольно много времени, прежде чем он написал на листке бумаги пять слов.
Два месяца спустя, после нескончаемого потока молчаливых посыльных, которые приносили на утверждение черновые проекты договора, потом приходили снова, чтобы забрать уточнённый вариант, возвращались с контрпредложениями, опять уходили с переработанными вариантами, снова приходили наконец с подписанным Деметром окончательным договором и ждали, пока Талбо изучал и подписывал этот окончательный вариант — два месяца спустя последний, немой посланник принес карту. Талбо проследил, чтобы финальная выплата «Консультационной службе» была произведена в тот же самый день, и больше не пытался понять, в чём заключается ценность пятнадцати вагонов кукурузы — выращенной так, как это делают только зуни[4].
Два дня спустя он прочитал небольшую заметку в «Нью-Йорк Таймс», в которой сообщалось, что из железнодорожного тупика неподалеку от Альбукерке таинственным образом исчезли пятнадцать вагонов с фермерской продукцией. Начато официальное расследование.
Карта была очень подробной и казалась точной.
Талбо потратил несколько дней на изучение «Анатомии» Грэя, а когда убедился в том, что Деметр и его компания честно заработали те безумные деньги, что он им заплатил, сделал междугородный звонок. Телефонистка дальней связи переключила его на внутреннюю, и он стал ждать, предварительно подробно объяснив, что ему требуется, — в трубке потрескивали разряды статического электричества. Талбо настоял на том, чтобы в Будапеште, на другом конце провода, прозвучало ровно двадцать гудков, вдвое больше, чем оператор имел право предоставить одному клиенту. Трубку взяли на двадцать первый гудок. Каким-то чудом пропал фоновый шум, и Талбо услышал голос Виктора, да так чётко, точно тот был с ним в одной комнате.
— Да! Алло! — Нетерпеливый, как всегда сердитый голос.
— Виктор… это Ларри Талбо.
— Ты откуда звонишь?
— Из Штатов. Как ты?
— Занят. Тебе чего?
— У меня есть один проект. Я хочу нанять тебя и твою лабораторию для его выполнения.
— Об этом забудь. Я подошёл к завершающей стадии своей работы и никому не позволю мне мешать.
Талбо понял, что Виктор сейчас повесит трубку.
Он быстро проговорил:
— Сколько тебе нужно времени?
— Для чего?
— До окончания работ.
— Примерно ещё шесть месяцев, восемь или десять — если что-нибудь пойдёт не так.
Я же сказал: забудь, Ларри. Меня нет.
— Давай хотя бы поговорим.
— Нет.
— Я ошибаюсь, Виктор, или ты мне кое-что должен?
— Ты вспомнил о долгах после стольких лет?
— Долги вызревают с годами.
Наступило долгое молчание, Талбо слушал мёртвую тишину. В какой-то момент он даже подумал, что Виктор положил трубку. Наконец:
— Ладно, Ларри. Поговорим. Только тебе придётся приехать; я слишком занят, чтобы тратить время на самолёты.
— Прекрасно. У меня полно свободного времени. — Короткое молчание. А потом он добавил: — У меня нет ничего, кроме свободного времени.
— После полнолуния, Ларри. — Виктор произнёс это, старательно выделяя каждое слово.
— Естественно. Встретимся там, где в прошлый раз, в то же самое время, тридцатого числа. Помнишь?
— Я помню. Хорошо.
— Спасибо. Я очень тебе признателен.
Ответа не последовало.
— Как твой отец? — мягко спросил Талбо.
— До свидания, Ларри, — ответил Виктор и повесил трубку.
Они встретились тридцатого числа, в безлунную ночь, на барже с мертвецами, которая курсировала между Будой и Пештом. Ночь выдалась подходящей: пронизывающий холодный туман, словно трепещущее покрывало, ниспадал на Дунай.
Старые приятели пожали друг другу руки, спрятавшись за дешёвые деревянные гробы, и, поколебавшись несколько секунд, всё-таки обнялись, точно братья. Баржу освещал тусклый старый фонарь и ещё несколько бортовых огней, в их свете улыбка на лице Талбо казалась напряжённой. Он сказал:
— Ладно, давай выкладывай, ждать больше нечего.
Виктор ухмыльнулся и зловеще прошептал:
И даже тот, кто сердцем чист
И вознесёт пред сном молитву,
Вдруг станет волком, если ярость его погубит душу,
И серп луны в осеннем небе засияет.
Талбо поморщился:
— И другие песни из того же альбома.
— Ты по-прежнему возносишь молитвы пред сном?
— Перестал, когда понял, что это не помогает.
— Понятно. Мы что, забрались сюда, чтобы заработать воспаление легких, обсуждая рифмы?
На измученном лице Талбо появилось грустное выражение:
— Мне нужна твоя помощь, Виктор.
— Я готов тебя выслушать, Ларри. Но сомневаюсь, что смогу сделать что-нибудь ещё.
Талбо обдумал его слова и сказал:
— Три месяца назад я обратил внимание на объявление в «Форбсе», это журнал для бизнесменов. «Консультационная служба». Всё было сформулировано весьма хитроумно, очень сдержанно, мелким шрифтом напечатано в месте, которое не сразу бросается в глаза. Понятно только тому, кто знает, как прочитать. Не стану тратить время на ненужные подробности, но дальше всё было следующим образом: я ответил на это объявление, осторожно, но так, чтобы они смогли меня понять, намекнул на свои проблемы. Упомянул солидные деньги. Я надеялся. Так вот, у меня получилось. Они прислали письмо, в котором назначили встречу. Я подумал, что это вполне может оказаться ещё одним пустым, ложным следом… Одному Богу известно, сколько их уже было.
Виктор закурил «Чёрно-золотые собрани», и едкий дым поплыл в туманную ночь.
— Но ты всё равно пошёл.
— Пошёл. Очень необычный внешний вид, сложная система безопасности; у меня возникло ощущение, почти уверенность, что они прибыли, ну… не знаю, откуда или из какого времени…
Неожиданно во взгляде Виктора появился живой интерес.
— Ты сказал «из какого времени»? Путешественники во времени?
— Понятия не имею.
— Любопытно, я всё время предполагал, что такое должно когда-нибудь случиться.
Потому что это неизбежно. Они обязательно должны были бы объявиться.
Он замолчал, задумался. Талбо вернул его к действительности.
— Я не знаю, Виктор. Честное слово, не знаю. Однако сейчас меня беспокоит не это.
— Ах да. Верно. Прости, Ларри. Продолжай. Ты с ними встретился…
— С человеком по имени Деметр. Мне кажется, тут прячется ответ. В его имени.
Тогда мне это в голову не пришло. Деметр… Когда-то в Кливленде, много лет назад, я знал одного владельца цветочной лавки с таким же именем. А потом я заинтересовался этим вопросом и выяснил, что так звали богиню земли в греческой мифологии… Ничего общего. По крайней мере, так мне кажется.
Мы с ним поговорили. Он понял, в чём заключается моя проблема, и сказал, что возьмётся за её решение. Но потребовал, чтобы я конкретизировал, чтобы абсолютно точно сформулировал, что хочу от него получить — для заключения контракта.
Одному Богу известно, как Деметр собирался претворить его в жизнь, однако я уверен, что он смог бы это сделать — у него было окно, Виктор, оно выходило на…
Виктор отбросил сигарету прямо в кроваво-чёрный Дунай.
— Ларри, что ты несёшь?
У Талбо слова застряли в горле. Виктор был прав:
— Я на тебя рассчитываю, Виктор. Боюсь, моя обычная уверенность в себе несколько поколеблена.
— Да ладно, не переживай так. Рассказывай дальше, а там посмотрим. Успокойся.
Талбо кивнул, ему стало легче.
— Я описал суть проблемы. Мне для этого понадобилось всего пять слов.
Он засунул руку в карман пальто и вытащил сложенный листок бумаги. Протянул своему собеседнику. Виктор развернул листок и в тусклом свете фонаря прочитал:
ГЕОГРАФИЧЕСКИЕ КООРДИНАТЫ МЕСТОНАХОЖДЕНИЯ МОЕЙ ДУШИ
Виктор почти сразу понял смысл фразы, но ещё долго продолжал смотреть на две строчки, написанные печатными буквами. Когда он протянул листок Талбо, у него на лице появилось новое выражение.
— Ты не хочешь сдаваться, так ведь, Ларри?
— А как насчёт твоего отца?
— Да… — Лицо человека, которого Талбо называл Виктором, погрустнело. — И знаешь, — сухо добавил он после короткой паузы, — отец находится в состоянии катотонии вот уже шестнадцать лет, потому что не хотел сдаваться. — Он снова замолчал. А потом тихо сказал: — Всегда полезно знать, когда следует сдаться, Ларри. Это часто имеет смысл. Иногда нужно просто взять и оставить проблему в покое.
Талбо тихонько фыркнул:
— Тебе легко так говорить, старина. Ты же когда-нибудь умрёшь.
— А это уже нечестно, Ларри.
— В таком случае помоги мне, чёрт побери! Я ещё ни разу не подходил так близко к решению моей проблемы. Теперь ты мне нужен. У тебя есть специальные знания.
— А ты думал о «3M», или «Рэнд», или даже «Дженерал Дайнемикс»? У них там работают отличные парни.
— Иди к чёрту.
— Ладно. Извини. Дай-ка мне немного подумать.
Баржа с трупами плыла по невидимой воде — безмолвная, окутанная туманом, без Харона, без Стикса, всего лишь обычная общественная служба, баржа с мусором незаконченных предложений, невыполненных поручений, несбывшихся мечтаний. Если не считать этих двоих, что плыли вместе с ней, обсуждая свои проблемы, груз судна уже давно оставил позади решения и обязательства.
А потом очень тихо, обращаясь скорее к самому себе, чем к Талбо, Виктор сказал:
— Можно сделать это при помощи микротелеметрии. Либо посредством прямого применения технологии микроминиатюризации или уменьшения сервомеханизма, включающего в себя сенсоры дистанционного управления и само исполнительное устройство. Ввести в кровеносную систему при помощи солевого раствора. Отключить тебя при помощи «русского сна» и подсоединиться к чувствительным нервным окончаниям, чтобы ты почувствовал или смог контролировать устройство, точно находишься там… сознательный перенос точки зрения.
Талбо выжидающе посмотрел на него.
— Впрочем, нет, — сказал Виктор. — Ничего не выйдет.
Он продолжал думать. Талбо засунул руку в карман его пальто и вытащил пачку «Собрани». Закурил и продолжал молча ждать. С Виктором всегда так. Он должен отыскать путь в лабиринте.
— Может быть, биотехнический эквивалент: созданный искусственно микроорганизм или личинка… инъекция… установить телепатическую связь… Нет. Слишком много недостатков: возможно возникновение нового эго или конфликта контроля. Изменение восприятия. Может быть, ввести какое-нибудь существо, которое станет размножаться… Нет. Не выйдет.
Талбо курил, загадочный восточный дым обволакивал его лёгкие.
— А как насчёт… ну, скажем, только в качестве гипотезы, — проговорил Виктор, — предположим, эго в определённой степени находится в каждом сперматозоиде — такая идея уже проверялась. Развить сознание в одной клетке и отправить её на выполнение… забудь, метафизическая чушь. О проклятье, проклятье, проклятье…
это нужно хорошенько обдумать, потребуется время, Ларри. Уезжай, дай мне возможность как следует поразмыслить. Я с тобой свяжусь.
Талбо погасил сигарету о борт баржи и выпустил последнюю струю дыма.
— Ладно, Виктор. Насколько я понимаю, моя задача так тебя заинтересовала, что ты готов ею заняться.
— Я учёный, Ларри. Следовательно, я попался. И был бы полнейшим идиотом, если бы этого не произошло. Это относится напрямую… к тому, что мой отец…
— Понимаю. Я уеду. И подожду.
Баржа безмолвно продвигалась вперёд — один искал решение новой задачи, другой размышлял над своими проблемами. На прощание они обнялись.
На следующее утро Талбо улетел домой и ждал много ночей, но, когда в небе сияла полная луна, он знал, что молиться о помощи бесполезно. Молитвы только мутят воду. И гневят богов.
Когда зазвонил телефон и Талбо взял трубку, он уже знал, что означает этот звонок. Пока он ждал вестей от Виктора, каждый раз, когда просыпался телефон, Талбо чувствовал, что это не Виктор.
— Мистер Талбо? «Вестерн Юнион». У нас телеграмма для вас из Чехо-Словакии.
— Прочитайте, пожалуйста.
— Она очень короткая, сэр. В телеграмме говорится: «Приезжай немедленно. След найден». И подпись: «Виктор».
Талбо отправился в путь через час после получения телеграммы. С тех пор как он вернулся из Будапешта, самолёт стоял наготове — полные баки, разработанный маршрут. Вот уже семьдесят два дня возле двери томился собранный заранее чемодан, паспорт с визами лежал во внутреннем кармане пиджака. Когда Талбо покинул свою квартиру, в ней ещё некоторое время ощущалось его присутствие.
Полёт показался Талбо бесконечным, он знал, что самолёт находится в воздухе дольше, чем необходимо.
На таможенном контроле, даже несмотря на самую высокую правительственную поддержку (все эти бумаги были просто шедеврами фальшивок) и взятки, Талбо решил, что три мелких служащих с великолепными усами являются настоящими садистами и получают истинное удовольствие, издеваясь над ним; они наслаждались своей, пусть и короткой, зато надёжной властью.
Сказать, что наземный транспорт был медленным, значит ничего не сказать. Талбо подумал о Человеке из патоки, который не может бежать, пока не согреется, а когда согреется, становится слишком слабым и мягким, чтобы бегать.
И неудивительно, совсем как в самой страшной главе дешёвого готического романа, именно в тот момент, когда древнее такси находилось в нескольких милях от цели, в горах неожиданно разразилась яростная электрическая буря. Гроза возникла на крутой горной дороге, разорвав чёрное, словно разверстая могила, небо и закрыв собой горизонт.
Водитель, неразговорчивый человек, чей акцент указывал на то, что он родился в Сербии, удерживал огромный автомобиль на середине дороги с упорством участника родео.
— Мистер Талбо.
— Да?
— Гроза усиливается. Повернуть назад?
— Сколько нам ещё осталось?
— Около семи километров.
В этот момент фары высветили небольшое дерево, которое буря вырвала с корнем и бросила прямо на машину. Водитель резко крутанул руль и нажал на педаль газа.
Голые ветки застучали по крыше — точно ногти царапнули по школьной доске. Талбо поймал себя на том, что затаил дыхание. Смерть его не страшила, но вся ситуация была такой пугающей, что лишала способности здраво размышлять.
— Мне нужно там быть.
— Тогда поедем дальше. Не беспокойтесь.
Талбо откинулся на сиденье. Он видел в зеркало заднего вида, что серб улыбается.
Вдруг почувствовав себя в полной безопасности, Талбо посмотрел в окно. Темноту разрывали вспышки молний, а окружающий пейзаж принимал зловещие, тревожные очертания.
Наконец они прибыли к месту назначения.
Лаборатория — нелепый современный куб, белоснежный на фоне зловещего базальта гор — устроилась над дорогой, изрытой колеями. Они несколько часов поднимались в горы, и теперь над ними высились Карпаты, словно хищники, выжидающие подходящего момента, чтобы напасть.
Водитель с трудом справился с последними полутора милями, ведущими к зданию лаборатории: теперь мимо проносились мутные потоки воды, которая тащила за собой ветки и всякую грязь.
Виктор уже ждал гостя. Не тратя времени на длинные приветствия, он велел одному из своих помощников взять у Талбо чемодан, а сам повёл его в подвальный этаж лаборатории, где несколько техников проворно исполняли свои обязанности, курсируя между огромными контрольными панелями и громадным зеркальным стеклом, подвешенным на тросе к потолку.
Атмосфера была наэлектризована напряжённым ожиданием; Талбо чувствовал это в острых, коротких взглядах, которые бросали на него техники, в том, как Виктор, вцепившись в рукав его пальто, тянул за собой, в наводящей ужас готовности приборов необычного вида — они напомнили Талбо лошадей перед стартом, — вокруг которых сновали мужчины и женщины. Глядя на Виктора, Талбо понял, что вот-вот в этой лаборатории родится что-то новое и совершенно замечательное. Возможно, наконец, после страшного, бесконечно долгого ожидания в этой комнате со стенами, выложенными белой плиткой, он обретёт мир.
Виктор был не в силах молчать, слова сами рвались наружу.
— Последняя проверка, — сказал он, показывая на двух женщин возле совершенно одинаковых приборов, установленных друг против друга у стен, между которыми висело зеркальное стекло. Талбо решил, что приборы напоминают ему невероятно сложные лазерные проекторы. Женщины медленно раскачивали их вправо и влево на универсальных шарнирах, тихонько жужжали какие-то устройства. Виктор дал Талбо время разглядеть приборы повнимательнее, а затем пояснил:
— Это не лазеры. Гразеры[5]. Обрати на них внимание, они наполовину обеспечат решение твоей проблемы.
Техники направили приборы на стекло и кивнули друг другу. Одна из женщин, та, что постарше — ей было около пятидесяти, — позвала Виктора:
— Всё готово, доктор.
Виктор махнул рукой, показывая, что понял её, и снова повернулся к Талбо:
— Мы бы и раньше справились, если бы не гроза. Продолжается уже неделю. Нам она не страшна, только вот случайная молния ударила в главный трансформатор. В течение нескольких дней пришлось обходиться запасным, на то, чтобы снова набрать необходимую мощность, ушло время.
В стене, справа от Талбо, начала открываться дверь — - очень медленно, точно она была необыкновенно тяжёлой, а тот, кто с ней сражался, совсем обессилел. Желтая, покрытая эмалью дощечка на двери сообщала большими чёрными буквами по-французски:
ВХОДИТЬ ТОЛЬКО С ЛИЧНЫМИ КОНТРОЛЬНЫМИ ПРИБОРАМИ
Дверь наконец полностью раскрылась, и Талбо увидел предупредительную надпись на другой стороне:
ОСТОРОЖНО, РАДИАЦИЯ!
Под словами красовался трёхрукий треугольный знак. Талбо подумал об Отце, Сыне и Святом Духе. По совершенно необъяснимой причине.
А потом заметил надпись внизу и понял, что причина всё-таки имелась.
НЕ ОТКРЫВАТЬ ЭТУ ДВЕРЬ БОЛЕЕ ЧЕМ НА ТРИДЦАТЬ СЕКУНД
Внимание Талбо было одновременно сосредоточено на двери и Викторе. Он сказал:
— Мне кажется, ты обеспокоен этой грозой.
— Не обеспокоен, — ответил Виктор. — Просто стараюсь проявить осторожность. Она никоим образом не может помешать проведению эксперимента, если только не произойдёт ещё одного прямого попадания молнии, в чем я очень сильно сомневаюсь — мы предприняли особые меры предосторожности на этот счёт, — однако мне совсем не хотелось бы, чтобы у нас возникли проблемы с напряжением во время снимка.
— Снимка?
— Послушай, я тебе сейчас все объясню. Я должен это сделать, чтобы твой малыш обладал знанием. — Виктор улыбнулся, увидев, что Талбо ничего не понимает. — Не беспокойся.
В дверь вошла пожилая женщина в лабораторном халате и остановилась справа и позади Талбо, явно дожидаясь, когда они закончат разговаривать, чтобы обратиться к Виктору.
Виктор посмотрел на неё:
— Да, Надя?
Талбо тоже взглянул на женщину. И внутри у него всё сжалось, словно там выпал кислотный дождь.
— Вчера мы потратили немало сил на определение причины горизонтальной нестабильности поля, — сказала она тихо, невыразительно, словно читала страницу отчёта. — Связанные с этим отклонения луча помешали успешному получению копии. — Восемьдесят, не меньше. Серые глаза утонули в складках морщинистой кожи цвета печёночного паштета. — Днём ускоритель был отключен для проведения ремонтных работ. — Высохшая, уставшая, согнутая, слишком много костей для этого кожного мешка. — Главный излучатель в C48 был заменён частью вакуумной камеры. — Талбо испытал невыносимую боль. Им завладели мучительные воспоминания, тёмные полчища муравьёв вгрызались в мягкое, податливое, беззащитное вещество его мозга. — Два часа лучевого времени потерялись во время ночной смены, потому что в зале переключения не сработал соленоид в новом вакуумном клапане.
— Мама?.. — хрипло прошептал Талбо.
Женщина вздрогнула, обернулась, и её глаза пепельного цвета широко раскрылись.
— Виктор, — промолвила она, в голосе звучал ужас.
Талбо стоял, не шевелясь, и Виктор сильно сжал его руку.
— Спасибо, Надя, отправляйтесь к целевой станции В и запустите вторичные лучи.
Немедленно.
Женщина проковыляла мимо и быстро скрылась за другой дверью в стене, которую открыла для неё одна из более молодых женщин-техников.
Талбо со слезами на глазах смотрел ей вслед.
— О Господи, Виктор. Это была…
— Нет, Ларри, нет.
— Господи спаси меня, это была она! Но как, Виктор, скажи, как такое может быть?
Виктор повернулся к Талбо и приподнял его подбородок свободной рукой.
— Посмотри на меня, Ларри. Проклятье, я сказал: посмотри на меня. Это была не она. Ты ошибся.
В последний раз Лоуренс Талбо плакал, когда проснулся под кустом гортензии в ботаническом саду, расположенном неподалеку от Художественного музея в Миннеаполисе; рядом с ним лежало нечто неподвижное и покрытое кровью. У себя под ногтями он обнаружил запёкшуюся кровь, грязь и кожу. Именно тогда он узнал о наручниках и о том, что может освободиться от них, только когда его сознание находится в определённом состоянии. Сейчас ему снова захотелось плакать. Снова.
У него была причина.
— Подожди-ка минутку, — сказал Виктор. — Ларри, ты меня подождёшь? Я вернусь очень быстро.
Талбо ждал его возвращения, а волны наполненных болью воспоминаний окатывали душу. В этот момент в дальнем конце комнаты в стену скользнула дверь, и появилась голова ещё одного техника в белом халате. Талбо увидел массивные приборы и машины, расставленные в огромном помещении за этой дверью: титановые электроды, конусы из нержавеющей стали. Ему показалось, что он узнал ускоритель протонов Кокрофта-Уолтона[6].
Виктор вернулся со стаканом какой-то молочно-белой жидкости. Протянул стакан Талбо.
— Виктор… — позвал его техник из дальней двери.
— Выпей это, — велел Виктор Талбо, а потом повернулся к технику.
— Мы готовы.
Виктор махнул ему рукой и сказал:
— Ещё минут десять, Карл, а потом включай первую фазу и дай нам знать.
Техник кивнул и исчез в огромном помещении; дверь скользнула на место, скрыв от всех остальных впечатляющее помещение, набитое сложным оборудованием.
— А это было другой частью мистического, магического решения твоей проблемы, — улыбаясь, проговорил физик. Теперь он был ужасно похож на гордого отца.
— А что я сейчас выпил?
— Успокоительное. Мне твои галлюцинации совершенно ни к чему.
— Это не было галлюцинацией. Как её зовут?
— Надя. Ошибаешься: ты никогда раньше не видел этой женщины. Разве я солгал тебе хоть раз? Сколько лет мы знаем друг друга? Мне нужно твоё доверие, если ты хочешь, чтобы у нас всё получилось.
— Ладно, я в порядке.
Молочно-белая жидкость уже начала делать свое дело. Руки Талбо больше не дрожали, лицо снова приобрело нормальный цвет.
Неожиданно Виктор стал очень серьёзным — учёный, которому некогда тратить время на всякие пустяки, а следует сообщить важную информацию.
— Вот и хорошо. На какое-то мгновение мне показалось, что я зря потратил столько сил на подготовку… Ну, — снова мимолетная улыбка коснулась его губ, — знаешь, я вдруг решил, что никто не придёт на вечеринку, к которой я так тщательно готовился.
Талбо тихонько хихикнул и пошёл вслед за Виктором в угол, к телевизионным мониторам, установленным на убирающихся в стену полках.
— Так вот, выслушай краткое объяснение того, что мы собираемся сделать.
Учёный по очереди включил все двенадцать мониторов, на которых были изображены тускло блестящие, массивные приборы и установки.
На мониторе № 1 можно было разглядеть бесконечный подземный туннель с абсолютно белыми стенами. Большую часть своего двухмесячного ожидания Талбо потратил на чтение; теперь он знал, что туннель — «прямая беговая дорожка» главного кольца ускорителя элементарных частиц. Гигантские магниты, надёжно закреплённые в своих бетонных колыбелях, чуть заметно светились в полумраке.
На мониторе № 2 был изображён туннель с линейным ускорителем.
На мониторе № 3 Талбо увидел предварительный ускоритель Кокрофта-Уолтона.
Монитор № 4 показывал главный ускоритель, а на мониторе № 5 изображался зал переключении изнутри. Мониторы от № 6 до № 9 следили за основными экспериментальными зонами установки.
Оставшиеся три монитора показывали, что происходит в подземных исследовательских лабораториях, а на последний было выведено изображение главного зала, где стоял и смотрел на двенадцать экранов Талбо… на двенадцатом мониторе стоял Талбо и смотрел на двенадцатый…
Виктор выключил экраны.
— Что ты видел?
Но Талбо был в состоянии думать только о старой женщине по имени Надя. Не может быть.
— Ларри! Что ты видел?
— Мне кажется, — заговорил Талбо, — я видел ускоритель частиц. Такой же большой, что и протонный синхротрон ЦЕРН в Женеве.
На Виктора его слова произвели впечатление.
— А ты, оказывается, кое-что почитал.
— Мне это принесло огромную пользу.
— Ну-ну, давай-ка посмотрим, смогу ли я произвести на тебя впечатление.
Ускоритель ЦЕРН достигает мощности до 33 ГэВ; машины, расположенные под нами, могут выдавать мощность, которая равняется 15 ГэВ.
— «Гига» — значит миллиард.
— А ты и в самом деле немало прочитал! Пятнадцать миллиардов электрон-вольт. От тебя невозможно ничего скрыть, не так ли, Ларри?
— Кроме одной вещи.
Виктор ждал, что он скажет.
— Ты сможешь справиться с моей проблемой?
— Да. Метеорологи утверждают, что гроза пройдёт практически над нами. У нас есть целый час, этого вполне достаточно для завершения опасной части эксперимента.
— Скажи, ты можешь это сделать?
— Да, Ларри. Я не люблю повторять одно и то же по несколько раз. — В голосе Виктора не звучало никаких сомнений, ничего похожего на «да, но», которые Талбо много раз слышал раньше. Виктор сумел найти решение задачи.
— Извини. Я волнуюсь. Если мы готовы, зачем ты мне всё это рассказываешь?
Виктор хитро улыбнулся и процитировал:
— Как ваш волшебник, я намерен предпринять опасное и технически необъяснимое путешествие в высшие слои стратосферы — чтобы посоветоваться и вообще пообщаться со своими коллегами-волшебниками[7].
— Остановись! — Талбо умоляюще вскинул вверх руки.
— Ладно. Слушай внимательно. Если бы в этом не было необходимости, я не стал бы тебе ничего объяснять; поверь, нет ничего тоскливее, чем слушать собственный голос, читающий лекцию. Но твой малыш должен владеть всеми теми знаниями, которыми владеешь ты. Итак, слушай. Начинаются скучные, но весьма информативные объяснения.
ЦЕРН — Conseil Europeen pour la Recherche Nucleaire[8] — обосновался в Женеве неподалеку от Большой Машины. Голландия потеряла выгодный заказ: всем известно, что в долинах отвратительно кормят. Небольшая деталь, но весьма существенная.
Восточное отделение ЦЕРН — Conseil de l'Europe de l'Est pour la Recherche Nucleaire — ВЦЕРН, было вынуждено избрать это отдалённое место высоко в Карпатах (а не в куда более гостеприимных городах вроде Клужа в Румынии, Будапешта в Венгрии или Гданьска в Польше) только потому, что оно нравилось Виктору — другу Талбо. На ЦЕРН работали Дал, Видероэ, Говард, Адамс и Рейк; зато у ВЦЕРН был Виктор. Одно уравновешивало другое. Он имел право заказывать музыку.
Поэтому лаборатория была построена строго в соответствии с пожеланиями Виктора, а ускоритель частиц оказался мощнее того, которым располагали учёные ЦЕРН, и даже превосходил четырёхмильное кольцо ускорителя в Национальной лаборатории Ферми в Батавии. На самом деле это был самый крупный и совершенный синхрофазотрон в мире.
Только семьдесят процентов экспериментов, проводящихся в подземной лаборатории, производилось по заказу ВЦЕРН, который финансировал её деятельность. Сто процентов всего персонала комплекса были преданы Виктору, а не ВЦЕРН и Восточному блоку, не философиям и догмам… а человеку. Так что судьбу почти трети всех экспериментов, проводимых на кольце ускорителя с диаметром в шестнадцать миль, решал лично Виктор. Если ВЦЕРН об этом и знал — а им было бы весьма непросто получить подобную информацию, — никаких возражений не поступало.
Семьдесят процентов плодов, которые приносил им гений, — намного лучше, чем ничего.
Если бы Талбо стало раньше известно о том, что Виктор занялся исследованиями в области природы структуры элементарных частиц, он не стал бы тратить время, связываясь с разными псевдоучёными, потратившими годы на изучение его проблемы и обещавшими всё, но не сумевшими добиться ничего. До тех пор пока «Консультационная служба» не указала путь — тот самый, которым он следовал ранее, в каждом возможном направлении, за исключением одного, где смешивались тени и материя, реальность и фантазия, — до тех пор он просто не нуждался в экзотических талантах Виктора. Пока ВЦЕРН купался в лучах уверенности, что их собственный гений помогает им находиться на переднем крае современной физики, Виктор готовился подарить старому другу смерть. Сейчас он рассказывал, каким образом Лоуренс Талбо сможет отыскать свою душу, как именно он сумеет проникнуть в собственное тело.
— Решение твоей проблемы состоит из двух частей. Во-первых, мы создадим идеальное изображение, которое будет в сто тысяч или в миллион раз меньше оригинала. Во-вторых, мы должны будем оживить его, превратить образ в нечто телесное, материальное; нечто существующее на самом деле. Твоя миниатюрная копия будет обладать всем тем, чем ты владеешь сейчас, всеми твоими воспоминаниями и знаниями.
У Талбо улучшилось настроение. Молочно-белая жидкость успокоила разбушевавшиеся воды его памяти. Он улыбнулся и сказал:
— Я рад, что проблема оказалась простой.
Виктор погрустнел:
— На следующей неделе я намерен изобрести паровой двигатель. Будь посерьёзнее, Ларри.
— А всему виной коктейль из Леты, которым ты меня напоил.
Виктор поджал губы, и Ларри понял, что нужно срочно взять себя в руки.
— Извини, продолжай.
Виктор поколебался несколько мгновений, справился с лёгким чувством вины.
— Первая часть проблемы решается при помощи наших новых гразеров. Мы сделаем твою голограмму при помощи волны, рожденной не электронами атома, а ядром… эта волна в миллион раз короче и у неё гораздо большая разрешающая способность, чем у лазерной волны. — Он подошёл к огромному зеркальному стеклу, висящему в самом центре лаборатории; новые гразеры были направлены в самый его центр. — Иди сюда.
Талбо послушно за ним последовал.
— Это голографическая пластина, по-моему, всего лишь лист фотографического стекла, разве я не прав?
— Частично прав, — ответил Виктор, коснувшись рукой десятифутовой квадратной пластины.
Он приложил палец к крошечному пятнышку в самом центре стекла, и Талбо наклонился, чтобы получше рассмотреть то, на что показывает Виктор, но ничего сначала не увидел, лишь через несколько мгновений заметил едва различимую рябь; а когда приблизил к ней лицо, разглядел тонкий муаровый рисунок, словно его глазам предстал изысканный шёлковый шарф.
Тогда он снова повернулся к Виктору.
— Микроголографическая пластина, — пояснил Виктор. — Меньше чипа[9]. Именно в него мы и заключим твой дух, только уменьшенный в миллионы раз. Он станет размером с клетку или с одно из крошечных кровяных телец.
Талбо фыркнул.
— Прекрати, — устало проговорил Виктор. — Ты перебрал, и в этом моя вина. Давай начинать. К тому времени как мы будем готовы, ты придёшь в норму… Надеюсь, твой двойник получится трезвым.
Его раздели догола и поставили перед фотографической пластиной. Та из женщин-техников, что была постарше, направила на него гразер. Талбо услышал тихий щелчок и решил, что это включился какой-то прибор, а потом Виктор сказал:
— Ну хорошо, Ларри, вот и всё.
Талбо не сводил с них глаз, он ждал продолжения.
— Всё?
Техников, казалось, обрадовала, и развеселила его реакция.
— Готово, — повторил Виктор.
Всё произошло так быстро, что Талбо даже не заметил, как излучатель сделал своё дело.
— Это всё? — ещё раз спросил он.
Виктор засмеялся. А потом его смех заразил и всех остальных в лаборатории.
Техники цеплялись за приборы, по щекам Виктора текли слезы; вокруг Талбо бушевало всеобщее веселье, а он стоял возле крошечного неровного пятнышка на стекле и чувствовал себя умственно отсталым.
— Готово? — снова беспомощно произнёс он.
Прошло довольно много времени, прежде чем люди успокоились, и Виктор отвёл Талбо в сторону от огромного стекла.
— Дело сделано, Ларри, и мы можем продолжать. Ты замёрз?
Обнажённое тело Талбо было покрыто пятнышками мурашек, словно причудливым рисунком. Кто-то из техников принёс ему одежду. Он стоял и просто наблюдал.
Теперь он уже больше не находился в центре внимания.
Все смотрели на другой гразер и крошечное переливающееся пятно голографической пластины. На несколько мгновений напряжение отпустило участников эксперимента; сейчас на лицах опять появилось сосредоточенное, напряжённое внимание. Виктор надел на голову наушники, и Талбо услышал, как он сказал:
— Хорошо, Карл. Включайте на полную мощность.
Почти мгновенно лабораторию наполнил шум заработавших генераторов. У Талбо вдруг заболели зубы. Звук нарастал, превратился в невыносимый вой, а потом перешёл за порог слышимости.
Виктор махнул рукой своей помощнице — той, что находилась у усилителя, установленного за стеклянной пластиной. Она быстро наклонилась к окуляру проектора и включила прибор. Талбо не увидел никакого луча, зато услышал тот же тихий щелчок, что и прежде, затем раздалось негромкое гудение, и там, где он стоял несколько мгновений назад, в воздухе повисла голограмма, изображавшая обнажённого Ларри Талбо в полный рост.
Он вопросительно посмотрел на Виктора. Тот кивнул, и Талбо приблизился к призраку, попытался его коснуться, но рука прошла насквозь, подошёл поближе, заглянул в карие глаза, заметил поры на носу — даже зеркало не давало такого точного изображения. Его передернуло, точно кто-то коснулся души ледяной рукой.
Виктор разговаривал с тремя техниками-мужчинами, а через несколько минут они занялись изучением голограммы с помощью чувствительных приборов, оценивающих степень чёткости и сложности призрачного образа. Талбо наблюдал, зачарованный и напуганный. Ему казалось, что он вот-вот отправится в самое главное путешествие своей жизни; путешествие, добраться до конечной цели которого он так мечтал.
Один из техников махнул Виктору рукой.
— Чисто, — сказал он Талбо. А потом, повернувшись к девушке-технику, стоявшей возле второго усилителя, скомандовал: — Ладно, Яна, убирай его отсюда.
Девушка включила двигатель, проектор развернулся на резиновых колесах и откатился в сторону. Талбо стало немного грустно: его копия, обнажённая и беззащитная, задрожала и растаяла, будто утренний туман, исчезла в тот самый момент, когда девушка выключила проектор.
— Отлично, Карл, — говорил в это время Виктор, — теперь давайте стойку. Уменьшай отверстие и жди сигнала. — Потом, повернувшись к Талбо, он пояснил: — А вот и твой крошечный двойник, приятель.
Талбо почувствовал, что возрождается.
Другая женщина-техник вкатила стальную стойку высотой в четыре фута и поставила её в самом центре лаборатории — таким образом, что крошечная, блестящая игла, расположенная на верхней части стойки, касалась лёгкой зыби на стекле. Это и была самая важная стадия эксперимента. Создание голографического изображения в полный рост обеспечивало точность воспроизведения. Сейчас же наступил момент рождения живого существа, Лоуренса Талбо, обнажённого, размером с малюсенькую клетку, обладающего сознанием, опытом, воспоминаниями и желаниями настоящего Талбо.
— Карл, ты готов? — спросил Виктор.
Талбо не услышал ответа, но Виктор кивнул, словно прислушивался к чему-то.
— Отлично, убирайте луч! — скомандовал он.
Всё произошло так быстро, что Талбо почти ничего не заметил.
Микропионовый луч состоял из частиц в миллионы раз меньше, чем протон, чем кварк, меньше, чем мюон или даже пион. Виктор назвал эти частицы микропионами. В стене появилось отверстие, из которого вырвался луч, прошёл сквозь голографическую рябь в стекле и снова исчез, когда отверстие в стене закрылось.
Всё это заняло миллиардную долю секунды.
— Готово, — объявил Виктор.
— Я ничего не вижу, — сказал Талбо и тут же понял, каким дураком, вероятно, кажется этим людям. Естественно, он ничего не видел. Потому что видеть было нечего… невооружённым глазом.
— Он… он там?
— Ты там, — поправил его Виктор.
Учёный махнул рукой одному из лаборантов, который стоял у стены возле стеллажа с инструментами и приборами в коробках, и тот поспешил к нему с небольшим, аккуратным микроскопом в руках. Он каким-то непонятным Талбо образом прикрепил микроскоп к верхней части стойки, а потом отошёл в сторону.
— Вторая часть твоей проблемы решена, Ларри, — сказал Виктор. — Иди, взгляни на Лоуренса Талбо.
Лоуренс Талбо подошёл к микроскопу, настроил его таким образом, чтобы была видна блестящая поверхность крошечной иглы, и увидел себя, уменьшенного до невероятных размеров.
Он смотрел сам на себя. Он себя узнал, хотя видел только огромный карий глаз циклопа, взирающий на него с поверхности гладкого стеклянного спутника, заслонившего небеса Лоуренса Талбо.
Он помахал рукой, глаз моргнул.
«Начинается», — подумал Талбо.
Лоуренс Талбо стоял у края огромного кратера, являвшегося пупком Лоуренса Талбо.
Заглянул в бездонную пропасть, где останки пуповины образовывали петли и бугры, гладкие, исчезающие в непроглядном мраке. Он стоял, приготовившись начать спуск, и вдруг ощутил запах собственного тела. Сначала пот, а потом и те запахи, что поднимались изнутри: аромат пенициллина, словно ты кусаешь фольгу больным зубом; меловой дух аспирина защекотал волоски в носу, будто озорник решил помахать в воздухе тряпкой, которой только что вытирал классную доску; вонь гниющей еды, переваренной и уже превращающейся в отходы. Все эти запахи, словно симфония чёрных тонов, рождались в его теле.
Талбо уселся на круглый край пупка и скользнул вперёд. Перескочил через какой-то выступ, пролетел несколько футов, снова заскользил, уносясь в темноту. Падал он совсем недолго и наконец наткнулся на мягкую, податливую, немного пружинящую поверхность, где был перевязан пупок. Темноту на дне пропасти неожиданно разрезал ослепительный луч света. Прикрыв глаза ладонью, Талбо посмотрел вверх, на небо. Там, ярче, чем тысяча сверхновых, сияло солнце. Виктор передвинул хирургическую лампу, чтобы помочь ему. Пока у него ещё была такая возможность.
Талбо заметил, как за светом движется какая-то огромная тень, ему вдруг показалось, что он обязательно должен разгадать, что же это такое. И на мгновение, прежде чем зажмуриться от невыносимо яркого сияния, он понял, что это было. Кто-то наблюдал за ним, глядя из-за хирургической лампы, нависшей над спящим на операционном столе обнажённым телом Лоуренса Талбо.
Это была та пожилая женщина — Надя.
Он долго неподвижно стоял, думая о ней. Потом опустился на колени и пощупал материал, которым был устлан пол шахты пупка.
Ему показалось, что он чувствует какое-то движение под поверхностью — так течёт вода под тонким слоем льда. Тогда он улёгся на живот и, прикрыв ладонями глаза, прижался лицом к мёртвой плоти. Возникло ощущение, что он смотрит через слюду.
Трепещущая мембрана, сквозь которую виднелся заросший просвет пупочной вены.
Никакого входного отверстия. Талбо прижал ладони к упругой поверхности, и она слегка поддалась, но не более того. Чтобы отыскать сокровище, ему придётся идти по карте Деметра — теперь она навеки запечатлелась в его памяти — и проделать немалое расстояние, но сначала необходимо отыскать возможность проникнуть в собственное тело.
Однако у него не было никаких инструментов, которые помогли бы ему это сделать.
Талбо, одиноко стоящего у врат собственного тела, вдруг охватила ярость. Вся его жизнь состояла из страданий, чувства вины и ужаса, явившихся результатом событий, над которыми он был не властен. Пентаграммы, полная луна и кровь; ни одной унции лишнего веса из-за жёсткой диеты: пища, богатая протеинами; кровь лучше, чем у любого другого здорового индивида мужского пола, триглицериды и холестерин всегда сбалансированы в лучшем виде. И смерть — вечный незнакомец.
Ярость переполняла Талбо. Он услышал невнятный стон, упал лицом вниз и начал рвать атрофировавшуюся пуповину зубами — он не раз использовал их для аналогичных целей. Сквозь кровавую пелену он всё же понимал, что рвёт собственное тело, но в данный момент это показалось ему вполне приемлемым самобичеванием.
Посторонний — да, он был посторонним всю свою сознательную жизнь, но теперь гнев поможет ему больше не оставаться снаружи. С демоническим упорством вырывал он всё новые куски плоти, пока мембрана наконец не поддалась — образовалось отверстие, сквозь которое он мог войти в себя…
Талбо был ослеплён вспышкой света, порывом ветра — это высвободилось нечто, прятавшееся под покровами кожи и ждавшее своего часа, и в одно короткое мгновение перед тем, как нырнуть в небытие, он понял, что Кастанеда устами Дона Хуана говорил правду: толстый пучок белых паутинообразных волокон, с золотыми блёстками, пронизанных нитями света, вырвался из сросшейся вены, поднялся вдоль ствола шахты в сторону безукоризненно чистого неба.
Метафизическая, невидимая цветоножка уходила вверх, поднималась всё выше, в то время как у Талбо закрылись глаза и он соскользнул в черноту.
Он полз на животе по просвету потока из центра, где брали свое начало вены, идущие сквозь амниотическую оболочку к зародышу, — продвигался вперёд, подобно разведчику по вражеской территории, используя локти и колени, словно лягушка, открывал головой сплющившийся туннель ровно на столько, чтобы можно было пробираться дальше. Света было вполне достаточно: внутреннюю часть мира, который назывался Лоуренс Талбо, заливало золотистое сияние.
Карта вывела его из узкого туннеля по нижней полой вене к правому предсердию, а затем через правый желудочек сердца, лёгочные артерии, клапаны к левой стороне сердца (левое предсердие, левый желудочек) и аортам — три коронарные артерии над клапанами — и вниз по дуге — обходя сонную и другие артерии — к сплетению артерий брюшной полости, откуда они разбегаются в самые разные стороны: к желудку и двенадцатипёрстной кишке, к печени и селезёнке. А потом по диафрагме он опустится к поджелудочной железе. И там, среди островков Лангерганса[10] по координатам, которые получил в «Консультационной службе», найдёт то, что украли у него однажды, в страшную ночь полнолуния, много лет назад. И отыскав это, обеспечив себя вечным сном, а не просто физической смертью от серебряной пули, он остановит своё сердце — как именно, ему ещё пока неизвестно, но он обязательно это узнает — и тогда Лоуренсу Талбо, который стал тем, что он сейчас созерцает, придёт конец. Там, в хвосте поджелудочной железы, питаемой кровью из селезёночной артерии, спрятано величайшее сокровище. Дороже дублонов, пряностей и шёлка, дороже масляных ламп, в которые заточал джиннов Соломон… там его ждёт последний и сладкий вечный мир, освобождение от чудовищного уродства.
Талбо прополз сквозь последние несколько футов слипшейся вены, и его голова оказалась в открытом пространстве. Он висел вверх ногами в пещере с тёмно-оранжевыми стенами.
Тогда он высвободил руки и упёрся ими в потолок пещеры — только так ему удалось вытащить всё остальное тело из туннеля. Он рухнул вниз, пытаясь в последний момент повернуться, чтобы основной удар пришёлся в плечо, однако что-то больно полоснуло его по шее.
Он немного полежал, дожидаясь, пока прояснится в голове, потом встал и зашагал вперёд. Пещера выходила на небольшой карниз. Талбо взглянул на раскинувшийся перед ним ландшафт. Скелет какого-то странного существа, лишь отдалённо напоминающего человека, скорчившись лежал у стены. Талбо не хотелось приближаться к нему, не хотелось рассматривать повнимательнее. Он оглядел мир мёртвых оранжевых скал — местность была настолько неровной и пересечённой, что напоминала вид на лобную долю мозга, извлечённого из черепа.
Небо было светло-жёлтым, ярким и ласковым. Огромный каньон его тела, лишённый горизонта, казалось, представлял из себя бесконечное скопление раскрошившегося камня, умершего вот уже многие века назад. Поискав немного, Талбо нашёл подходящий спуск с карниза и отправился в путь.
Здесь была вода, благодаря этому он мог жить. По всей вероятности, в этой сухой и мёртвой стране дождь шёл гораздо чаще, чем можно было предположить. Талбо не дано было следить за течением дней или месяцев, потому что тут не существовало ни дня, ни ночи — всегда одно и то же ровное, великолепное золотое сияние, — но ему казалось, что путешествие вниз по центральному хребту оранжевых гор заняло почти шесть месяцев. За это время дождь шёл сорок восемь раз — примерно дважды в неделю. После каждого дождя купели повсюду наполнялись водой для крещения, и очень скоро Талбо обнаружил, что, если пятки его обнажённых ног остаются мокрыми, он может идти долго, не чувствуя усталости. Если он и ел, то не помнил, что и как часто.
И нигде не встретил никаких признаков жизни.
Кроме одиноких скелетов, лежащих у оранжевых стен. Часто у них не хватало черепа.
Наконец Талбо удалось найти перевал через хребет. Теперь он спускался к подножию гор по более пологим склонам, снова поднимался вверх по узким, извилистым тропинкам, которые уходили всё выше и выше к пышущему жаром небу. Добравшись до вершины, он обнаружил, что спуск с противоположной стороны будет несложным.
Талбо быстро продвигался к цели; оставалось всего несколько дней.
По дороге в долину он услышал, как поёт какая-то птица. Талбо пошёл на её голос и оказался у кратера с магматической породой — довольно большого, прятавшегося между поросшими травой склонами. Он наткнулся на него случайно и, поднявшись, вскоре уже стоял у края вулкана и заглядывал вниз.
Кратер превратился в озеро. От озера поднимался резкий неприятный запах, какой-то печальный. Птица продолжала петь; но Талбо не видел её в золотом небе у себя над головой. Его затошнило от вони, испускаемой озером.
Тогда он уселся на край кратера, и принялся смотреть вниз, неожиданно сообразив, что озеро наполнено мёртвыми существами, плавающими там вверх брюхом; пурпурные и голубые, совсем как задушенные дети, гниющие, белёсые, они медленно кружились, переворачивались, качались в подёрнутой легкой зыбью воде; у них не было конечностей, не было лиц. Он спустился к ближайшему выступу вулканической скалы и стал разглядывать мёртвые существа.
К нему что-то поплыло. Он отодвинулся. Тогда оно поплыло быстрее, выбралось на поверхность у стены кратера, продолжая распевать свою песенку сойки, подобралось к останкам какого-то существа и вырвало из тела кусок гниющей плоти. А потом задержалось всего на одно мгновение, чтобы напомнить Талбо, кто является властелином этой территории.
Как и сам Талбо, эта рыба не желала умирать.
Талбо долго сидел на краю кратера, глядя вниз на озеро, на мёртвые мечты, которые качались на волнах, словно червивая свинина в сером бульоне.
Через некоторое время он пошёл прочь от кратера и озера, снова пустился в путь.
Он плакал.
Когда Талбо наконец добрался до берега панкреатического моря, он обнаружил там множество вещей, которые потерял или отдал ещё в детстве. Нашёл деревянный пулемёт на треноге — пулемёт был грязно-зелёного цвета и вопил тра-та-та, стоило только дёрнуть за деревянную ручку. Отыскался и набор игрушечных солдатиков — целых две армии, одна прусская, а другая французская, её возглавлял миниатюрный Наполеон Бонапарт. Микроскоп, слайды, чашки Петри и множество химикатов в симпатичных бутылочках с одинаковыми этикетками. Бутылка с монетками. Тряпичная кукла, что надевают на руку, — у неё была голова обезьяны, а на перчатке лаком для ногтей подписано имя «Роско». Шагомер; красивая картинка с изображением экзотической птички, причём её сделали из настоящих перьев; трубка из стержня кукурузного початка. Целая коробка призов: картонный набор детектива с порошком для снятия отпечатков пальцев, невидимыми чернилами и списком секретных кодов; кольцо, к которому было прикреплено нечто, напоминающее пластиковую бомбу, — когда он оторвал красное донышко от бомбы и прикрыл её ладонями, то в самой глубине увидел крошечные вспышки; фарфоровая кружка с изображением девочки и собаки; значок для расшифровки секретных сообщений, в центре красного пластмассового круга красовалось зажигательное стекло.
Однако тут было не всё.
Талбо не помнил, чего не хватало, но твёрдо знал, что это очень важный предмет.
Так же точно он знал, что ему просто необходимо открыть секрет окутанной мраком фигуры, которая прошла мимо хирургической лампы, когда он находился у края пупка. То, что пропало, имело для него огромное значение.
Он забрался в лодку, найденную у берега панкреатического моря, и сложил все свои находки в водонепроницаемый ящик под одним из сидений. Вытащил большой, формой напоминающий собор радиоприёмник и положил на сиденье рядом с уключиной.
А потом столкнул лодку в алые воды, измазав щиколотки и икры, а когда вода поднялась выше колен, забрался в лодку и направился в сторону островов. То, что пропало, имело для него огромное значение.
Когда на горизонте появились острова, ветер стих. Глядя на кровавое море, Талбо спокойно дрейфовал — он попал в точку с координатами 38 градусов 54 минуты северной широты и 77 градусов 00 минут 13 секунд западной долготы. Он попил из моря, и его затошнило. Поиграл с игрушками из водонепроницаемого ящика. Слушал радио: передачу про очень толстого мужчину, который занимался тем, что разгадывал разные убийства, потом инсценировку «Женщины в окне», где главные роли исполняли Эдвард Г. Робинсон и Джоан Бенетт; историю, начавшуюся на большом железнодорожном вокзале, загадочные приключения одного богача, который умел становиться невидимым, затуманивая сознание окружающих его людей; с удовольствием выслушал драму с напряжённым сюжетом, которую рассказал человек по имени Эрнест Чэппел — про то, как группа людей спустилась в батискафе в горнодобывающую шахту, затем ещё ниже, а через пять миль на них напали птеродактили. Потом пришло время новостей в изложении Грэма Макнами. В самом конце программы незабываемый голос Макнами сообщил своим слушателям о курьёзном случае, который мог оказаться интересным для всех:
«Дата и место: Огайо, двадцать четвёртое сентября, 1973 год. Марта Нельсон провела в больнице для умственно отсталых девяносто восемь лет. Сейчас ей сто два года, её поместили в государственное заведение этого типа недалеко от Ориента, что в штате Огайо, двадцать пятого июня 1875 года. Личное дело и медицинская карта Марты Нельсон погибли во время пожара примерно в 1883 году, и никто не может сказать наверняка, почему она попала в это заведение. Раньше оно называлось »Колумбийский государственный институт для слабоумных«. »У неё не было ни малейшего шанса«, — сказал доктор А. З. Софоренко, назначенный директором два месяца назад. Ещё он заявил, что эта женщина, по всей видимости, стала жертвой »евгенической тревоги«, которая, по словам доктора, была весьма распространённым явлением в конце девятнадцатого века. В то время было принято считать, что, раз люди созданы »по образу и подобию Бога«, все умственно неполноценные существа воплощают в себе зло или есть порождение самого дьявола, поскольку не являются цельными человеческими личностями. »Тогда, — продолжал доктор Софоренко, — верили, что, если извлечь такое неполноценное существо из общества и поместить его в специальное учреждение, грязь не запятнает остальных.
Вероятно, эта женщина и стала одной из жертв подобного образа мышления. Никому не ведомо, была ли она на самом деле умственно отсталой; её жизнь прошла зря.
Для своего возраста она ведёт себя вполне разумно. У неё нет родственников, и в течение последних семидесяти восьми или даже восьмидесяти лет она общалась только с персоналом нашего заведения«».
Талбо молча сидел в своей маленькой лодочке, на мачте печально, словно забытое украшение, повис парус.
— Талбо, с тех пор как я забрался в тебя, мне довелось плакать больше, чем за всю предыдущую жизнь, — сказал он, продолжая плакать.
Мысли о Марте Нельсон, женщине, про которую он никогда в жизни не слышал, про которую никогда и не узнал бы, если бы случайно, случайно, случайно, не услышал совершенно случайно, — мысли о ней метались у него в сознании, точно ледяной вихрь.
Поднялся холодный ветер, наполнил парус, лодка больше не дрейфовала, её несло прямо к берегу ближайшего острова. Совершенно случайно.
Талбо стоял там, где на карте, сделанной Деметром, было обозначено местонахождение его души. Несколько безумных мгновений он хихикал, сообразив, что предполагал найти здесь огромный мальтийский крест или «х» капитана Кидда — хоть какой-нибудь знак, чтобы понять наверняка, что попал туда, куда нужно. Но тут был только мягкий зелёный песок, совсем как детская присыпка, который ветер поднимал и, придавая ему самые причудливые формы, уносил в кроваво-красное панкреатическое море. Нужное Талбо место находилось между линией прилива и огромным строением, напоминающим Бедлам[11], которое господствовало над всем островом.
Талбо ещё раз посмотрел на крепость, возвышавшуюся в самом центре крошечного островка, — квадратная, словно вырубленная из цельного куска чудовищной чёрной скалы, она, может быть, возникла в результате какой-нибудь естественной катастрофы. Здесь не было ни одного окна, никаких дверей — по крайней мере, Талбо их не видел, хотя и мог обозревать две стены строения. Ему это не понравилось. Тёмный бог правил пустым королевством. Он подумал о рыбе, которая не желала умирать, и вспомнил идею Ницше о том, что боги умирают тогда, когда в них перестают верить.
Талбо опустился на песок, вспомнив, как несколько месяцев назад так же точно упал на колени, чтобы разорвать плоть пуповины, и принялся копать мягкую легкую пыль.
Чем больше он копал, тем быстрее песок заполнял песчаную ямку. Талбо встал в самый её центр, расставил ноги пошире и стал выбрасывать грязь назад, совсем как собака, ищущая кость.
Когда его пальцы коснулись края ящика, он сломал ноготь и вскрикнул от боли.
Потом расчистил песок вокруг ящика и просунул под него свои кровоточащие пальцы, чтобы ухватиться получше. С силой потянул и вытащил ящик наружу.
Отнёс на берег и уселся на песок.
Это был самый обычный ящик. Простой, деревянный, похожий на старинную шкатулку для сигар, только побольше размером. Талбо долго вертел его в руках и совсем не был удивлён, когда не обнаружил ни зловещих иероглифов, ни оккультных знаков.
Это сокровище не такого рода. А потом он снова перевернул ящик и открыл крышку.
Внутри находилась его душа. Талбо вовсе не эту вещь предполагал найти в ящике.
Но ведь именно этого предмета не хватало среди его сокровищ.
Зажав находку в кулаке, он прошёл мимо ямки, которая быстро заполнялась зелёным песком, в сторону бастиона в самом центре островка.
Мы будем скитаться мыслью И в конце скитаний придём Туда, откуда мы вышли, И увидим свой край впервые[12]. Т. С. ЭлиотОказавшись внутри, в задумчивом сумраке крепости — и обнаружив, что войти сюда оказалось гораздо проще, чем он предполагал (дурной признак!), — Талбо понял:
идти можно только вниз, другого пути нет. Сырые, чёрные ступеньки кривой лестницы неумолимо уходили вглубь, внутрь строения, ниже уровня панкреатического моря — крутые ступеньки, отполированные тысячами ног, что прошли тут за бесконечные годы, пролетевшие с тех самых времён, когда проснулась человеческая память. Было темно, и всё же Талбо видел, куда идёт. Он не стал задумываться над тем, как такое может быть.
По дороге ему не встретилось ни комнат, ни залов, но у самого дна строения он увидел дверь в конце большого зала. Дверь была сделана из переплетённых железных прутьев, таких же чёрных и сырых, как и камни крепости. Сквозь прутья Талбо рассмотрел нечто бледное и неподвижное в дальнем углу… скорее всего камеры. На двери не было замка. Он коснулся её рукой, и она распахнулась. Тот, кто жил в этой камере, никогда не пытался открыть дверь; или попытался, но в конце концов решил остаться здесь.
Талбо двинулся в сторону густого мрака.
После долгого молчания он наклонился и помог ей встать на ноги — всё равно что взял в руки мешок с увядшими цветами, хрупкими, в ореоле мёртвого воздуха, лишённого даже тени воспоминаний о сладостном аромате. Поднял её на руки и понёс.
— Закрой глаза, Марта, а то они заболят от слишком яркого света, — сказал он и принялся подниматься вверх по бесконечной лестнице, к золотому небу.
Лоуренс Талбо сидел на операционном столе. Он разлепил веки и посмотрел на Виктора. Улыбнулся какой-то странной, мягкой улыбкой. Впервые за годы их дружбы Виктор увидел, что страдание покинуло лицо Талбо.
— Всё прошло хорошо?
Талбо кивнул.
Они посмотрели друг на друга и ухмыльнулись.
— Как у тебя обстоят дела с криоконсервацией? — спросил Талбо.
Брови Виктора удивлённо полезли вверх.
— Хочешь, чтобы я тебя заморозил? Я думал, ты мечтал добиться более определённого, постоянного результата… ну, скажем, серебро.
— В этом нет необходимости.
Талбо огляделся по сторонам. И увидел, что она стоит у дальней стены возле одного из гразеров. Она со страхом смотрела на него. Талбо улыбнулся, и на одно короткое мгновение она снова стала юной девушкой. А потом отвернулась. Он взял её за руку, и она подошла с ним к столу, к Виктору.
— Я был бы тебе крайне признателен, если бы ты мне объяснил, что здесь происходит, Ларри, — сказал физик.
И Талбо ему рассказал, рассказал всё.
— Моя мать, Надя и Марта Нельсон — все они одно, — закончил Талбо, — зря прожитые жизни.
— А что в ящике? — спросил Виктор.
— Как ты относишься к символизму и космической иронии, друг мой?
— До сих пор мне вполне хватало Юнга и Фрейда, — ответил Виктор и улыбнулся.
Талбо крепко взял пожилую женщину за руку и сказал:
— Это был старый, ржавый значок с клоуном.
Виктор отвернулся. Когда он снова посмотрел на друга, тот улыбался.
— Это вовсе не космическая ирония, Ларри… это фарс, — сказал Виктор.
Он был зол и не скрывал этого.
Талбо молчал, давая возможность Виктору самому все понять.
Наконец тот сказал:
— Что, чёрт подери, это должно означать — невинность?
Талбо пожал плечами:
— Наверное, если бы я знал, то не потерял бы значок. Всего лишь значок, не более того. Маленький металлический кружочек размером в полтора дюйма, с булавкой. А на нём нарисовано косоглазое лицо, ярко оранжевые волосы, широкая улыбка, нос картошкой, веснушки — он именно таким и был. — Талбо помолчал немного, а потом добавил: — Мне кажется, это как раз то, что я искал.
— Теперь, найдя его, ты больше не хочешь умереть?
— Мне нет необходимости умирать.
— И я должен тебя заморозить?
— Нас обоих.
Виктор недоверчиво на него посмотрел:
— О Господи, Ларри!
Надя стояла молча, словно не слышала их разговора.
— Виктор, выслушай меня: там находится Марта Нельсон. Зря прожитая жизнь. А Надя находится здесь. Я не знаю, почему и каким образом это получилось, но… Ещё одна зря прожитая жизнь. Я хочу, чтобы ты создал её уменьшенный двойник, так же, как сделал мой, и послал внутрь. Он её там ждёт, он может всё исправить, Виктор.
И он всё исправит в конце концов. Он будет с ней рядом, когда она вернёт украденные годы. Он сможет стать — я смогу стать — её отцом, пока она будет ещё ребёнком, потом другом, затем, когда она начнет взрослеть, приятелем, когда станет женщиной — поклонником, любовником, мужем, товарищем в старости. Разреши ей побывать теми женщинами, которыми ей не позволили быть, Виктор. Ты не имеешь права отнимать у неё этот шанс во второй раз. А когда всё будет кончено, возникнет начало…
— Как, ради всего святого, чёрт подери, каким образом? Приди в себя, Ларри! Что значит вся эта метафизическая чепуха?
— Я не знаю как. Это существует, и всё! Я там был, Виктор, я провёл там несколько месяцев или лет, и я совсем не изменился, не превратился в волка; там нет Луны… нет ни дня, ни ночи, только золотой свет и тепло. Я могу попытаться возместить ущерб. Я могу вернуть две жизни. Виктор, пожалуйста!
Физик молча посмотрел на него, затем перевёл взгляд на пожилую женщину. Она улыбнулась ему, а потом непослушными, изуродованными артритом руками сняла одежду.
Когда она прошла сквозь заросшую протоку, её ждал Талбо. Она казалась усталой, и он понял, что ей надо как следует отдохнуть, прежде чем они начнут трудный путь через оранжевые горы. Он помог ей спуститься на пол пещеры и уложил на мягкий бледно-желтый мох, который захватил с собой с островов Лангерганса, когда шёл сюда вместе с Мартой Нельсон. Две пожилые женщины лежали рядом, Надя заснула почти мгновенно. А он стоял и смотрел в их лица.
Они были совершенно одинаковыми.
А потом Талбо подошёл к уступу и вгляделся в хребты оранжевых гор. Скелеты его уже не пугали. Он почувствовал, что воздух внезапно похолодел, и понял, что Виктор приступил к криоконсервации.
Он ещё долго так стоял, сжимая в кулаке левой руки маленький стальной значок с хитрым и одновременно простодушным лицом забавного существа, нарисованного при помощи всего лишь четырех ярких красок.
Через некоторое время он услышал, как внутри пещеры плачет ребёнок, один ребёнок, и тогда Талбо повернулся, чтобы снова пуститься в самое простое путешествие своей жизни.
А где-то отвратительная, дьявольская рыба неожиданно распластала жабры, перевернулась брюхом вверх и медленно погрузилась во мрак.
* * *
П. Лангерганс (1847-1888) — немецкий анатом, описал вырабатывающие инсулин эндокринные клетки в поджелудочной железе, впоследствии названные его именем.
(обратно)* * *
Моби Дик — белый кит, персонаж одноименного романа Германа Мелвилла; считается классическим воплощением зла. Капитан Ахав — персонаж того же романа, вечный противник Моби Дика.
(обратно)* * *
Редкие лекарства.
(обратно)* * *
Способ действия (лат.).
(обратно)* * *
Племя североамериканских индейцев.
(обратно)* * *
Гразер — устройство для получения когерентного гамма-излучения, аналог лазера. Название образовано сокращением английских слов «усиление гамма-излучения при помощи вынужденного излучения» (gamma rays amplification by stimulated emission of radiation).
(обратно)* * *
Кокрофт Джон Дуглас — английский физик, создал в 1932 г. совместно с Уолтоном первый ускоритель протонов. Уолтон Эрнест Томас Синтон — ирландский физик, в 1951 г. получил Нобелевскую премию совместно с Кокрофтом.
(обратно)* * *
Цитата из «Волшебника страны Оз» Л. Ф. Баума.
(обратно)* * *
Европейский совет по ядерным исследованиям (фр.).
(обратно)* * *
Полупроводниковый кристаллик с интегральной схемой.
(обратно)* * *
Психиатрическая больница в Лондоне.
(обратно)* * *
«Четыре квартета», перевод А. Сергеева.
(обратно)
Комментарии к книге «Дрейфуя у островков Лангерганса: 38°54′ северной широты, 77°00′73″ западной долготы», Харлан Эллисон
Всего 0 комментариев