«Игра в цивилизацию»

Клиффорд Саймак Игра в цивилизацию

1

С некоторого времени Стэнли Пакстон слышал раздававшиеся на западе глухие взрывы. Но он продолжал свой путь, так как не исключено было, что преследователь его догоняет, идет за ним по пятам, а значит, он не мог отклоняться от курса. Потому что, если память ему не изменяла, усадьба Нельсона Мура находилась где-то среди тех холмов, впереди. Там он укроется на ночь, а может быть, даже получит средства дальнейшего передвижения. Всякая связь для него в данный момент исключалась — это он знал; люди Хантера прослушивали все линии, жадно ловя каждую весточку о нем.

Много лет назад он гостил у Мура на пасху, и сегодня ему то и дело казалось, что он узнает знакомые места. Но воспоминания его за столь долгое время, прошедшее после визита на эти холмы, потускнели, и положиться на них он не мог.

По мере того как день клонился к закату, страх быть выслеженным ослабевал. В конце концов, сзади могло никого и не быть. На одном из холмов Пакстон полчаса наблюдал из кустов за дорогой, но и намека на преследование не заметил.

Конечно, обломки его летательного аппарата давно обнаружены, но, может быть, когда это случилось, сам он был уже далеко и выяснить, в каком направлении он скрылся, не удалось.

Весь день он старательно наблюдал за пасмурным небом и радовался отсутствию там воздушных разведчиков.

Когда солнце спряталось за тонувший в грозовых тучах горный кряж, он вдруг почувствовал себя в полной безопасности.

Он вышел из долины и стал взбираться на лесистый холм. Странное, сотрясающее воздух громыхание слышалось теперь совсем рядом, а небо озарялось всполохами разрывов.

Он поднялся на холм и присел. Внизу площадь в квадратную милю, если не больше, дыбилась от взрывов, между которыми он слышал противное стрекотание, и мурашки бегали у него по спине.

Притаившись, он наблюдал, как волнами прокатываются то с одной, то с другой стороны вспышки огней, перемежаясь с резкими, оглушительными залпами артиллерийских орудий.

Немного посидев, он встал, плотнее завернулся в плащ и поднял капюшон.

С примыкавшей к подножью холма стороны поля смутно вырисовывалось в сумерках квадратное сооружение. А само поле казалось накрытым гигантской перевернутой чашей, хотя из-за темноты это впечатление могло быть обманчивым.

Сердито буркнув себе под нос, Пакстон сбежал вниз и увидел, что заинтересовавшее его сооружение было своеобразным наблюдательным пунктом, надежно укрепленным, высоко поднятым над землей и сверху закрытым до половины толстым стеклом. С одной стороны вышки свисала веревочная лестница.

— Что здесь происходит? — гаркнул Пакстон, но голос его был заглушен доносившимся с поля грохотом.

Чтобы выяснить, в чем дело, Пакстону пришлось карабкаться по лестнице. Когда глаза его оказались на уровне закрывавшего вышку стекла, он остановился.

Мальчик не старше четырнадцати лет был, по-видимому, целиком поглощен разыгрывавшейся впереди баталией. На шее у него болтался бинокль, а сбоку находилась массивная приборная доска.

Пакстон добрался до конца лестницы и проник внутрь вышки.

— Эй, молодой человек!

Мальчишка обернул к посетителю милейшую физиономию со свисавшим на лоб чубом.

— Простите, сэр. Боюсь, я не слышал, как вы вошли.

— Что здесь происходит?

— Война. Петви как раз начал решающее наступление. Я изо всех сил стараюсь сдержать его.

— Невероятно! — Пакстон задыхался от возмущения.

Мальчик наморщил лоб.

— Я не понимаю.

— Ты сын Нельсона Мура?

— Да, сэр. Я Грэм Мур.

— Я давным-давно знаю твоего отца. Мы вместе ходили в школу.

— Он рад будет видеть вас, сэр, — оживился мальчик, которому не терпелось спровадить этого невесть откуда взявшегося зануду. — Ступайте прямо на север, и тропинка выведет вас к нашему дому.

— Может, пойдем вместе? — предложил Пакстон.

— Сейчас никак не могу. Я должен отразить атаку. Петви добился перевеса, сберег боеприпасы и произвел некоторые маневры, а я их не сразу заметил. Поверьте, сэр, положение мое незавидное.

— Кто этот Петви?

— Противник. Мы вот уже два года воюем.

— Понимаю, — серьезно сказал Пакстон и удалился.

Он нашел тропинку, которая привела его в лощину между двумя холмами. Здесь, под сенью густых деревьев, стоял старинный дом.

Из дворика в виде патио женский голос окликнул:

— Это ты, Нельс?

Женщина сидела в кресле-качалке на гладком плитняке и казалась белым пятнышком: бледное лицо в ореоле седых волос.

— Не Нельс, — сказал Пакстон. — Старый друг вашего сына.

Здесь, он заметил, почти не слышен был шум битвы: благодаря каким-то особенностям акустики звук терялся в холмах. Только небо на востоке вспыхивало от взрывов ракет и тяжелых артиллерийских снарядов.

— Мы рады вам, сэр, — сказала старая дама, не переставая раскачиваться в своем кресле. — Но мне хотелось бы, чтобы Нельсон был дома. Не люблю, когда он бродит в темноте.

— Меня зовут Стэнли Пакстон. Я из политиков.

— Ах, да. Теперь припоминаю. Вы были у нас однажды на пасху, двадцать лет назад. Я Корнелия Мур, но зовите меня просто бабушкой, как все здесь.

— Я очень хорошо вас помню, — сказал Пакстон. — Надеюсь, я вас не стесню.

— Боже упаси! У нас редко кто бывает. Мы рады каждому гостю. Особенно обрадуется Теодор. Зовите его лучше дедей.

— Дедей?

— Дедушкой. Так Грэм, когда был малышом, называл его.

— Я видел Грэма. Он, похоже, очень занят. По его словам, Петви добился перевеса.

— Этот Петви слишком грубо играет, — слегка нахмурилась бабушка.

В патио неслышно вошел робот.

— Обед готов, госпожа.

— Мы подождем Нельсона, — сказала бабушка.

— Да, госпожа. Хорошо бы он вернулся. Нам не следует слишком долго ждать. Дедя уже второй раз принимается за бренди.

— У нас гость, Илайджа. Покажи ему, пожалуйста, его комнату. Это друг Нельсона.

— Добрый вечер, сэр, — сказал Илайджа. — Попрошу вас пройти со мной. И где ваш багаж? Я могу, пожалуй, сходить за ним.

— Конечно, можешь, — сухо сказала бабушка. — И я просила бы тебя, Илайджа, не ломаться, когда у нас гости.

— У меня нет багажа, — смутился Пакстон.

Он прошел за роботом в дом и через центральный холл поднялся по очень красивой винтовой лестнице.

Комната была большая, со старомодной мебелью и камином.

— Я разожгу огонь, — сказал Илайджа. — Осенью после захода солнца бывает прохладно. И сыро. Похоже, собирается дождь.

Пакстон стоял посреди комнаты, напрягая память.

Бабушка — художница, Нельсон — натуралист, а вот чем занимается старый дедя?

— Старый джентльмен, — сказал робот, нагибаясь к камину, — угостит вас вином. Он будет настаивать на бренди. Но, если желаете, сэр, я могу принести вам что-нибудь другое.

— Нет, спасибо. Пусть будет бренди.

— Старый джентльмен чувствует себя именинником. У него найдется, о чем с вами поговорить. Он как раз закончил сонату, сэр, над которой трудился почти семь лет, и сейчас вне себя от гордости. Не скрою, случалось, дело шло крайне туго, и он делался тогда просто невыносим. У меня до сих пор осталась вмятина, поглядите, сэр…

— Я вижу, — с чувством неловкости признал Пакстон.

Робот стоял у камина. Дрова уже начали потрескивать.

— Я схожу за вином, сэр. Если я немного задержусь, не беспокойтесь. Старый джентльмен, без сомнения, воспользуется случаем прочесть мне лекцию о правилах обхождения с гостем.

Пакстон снял плащ, повесил его на стойку возле кровати, а затем вернулся к камину и сел в кресло, протянув ноги к огню.

Не следовало приезжать сюда, подумал он. Непозволительно впутывать этих людей в грозящие ему опасности. Они живут в ином, неторопливом, спокойном мире — мире созерцания и раздумий, тогда как его мир — мир политики — состоит из сплошной суеты, а иногда чреват тревогами и смертельным страхом.

Он решил ничего им не рассказывать. И он останется здесь только на одну ночь, он уйдет еще до рассвета. Как-нибудь он сможет связаться со своей партией. Где-нибудь в другом месте он отыщет людей, которые ему помогут.

В дверь постучали. Очевидно, Илайджа управился быстрее, чем рассчитывал.

— Войдите! — крикнул Пакстон.

Это был не Илайджа; это был Нельсон Мур.

Он вошел как был, в верхней одежде, в замызганных сапогах, и на лице его осталась темная полоска грязи, когда он ладонью откинул со лба волосы.

— Бабушка сказала, что ты здесь, — проговорил он, пожимая Пакстону руку.

— У меня две недели отпуска, — по-джентльменски солгал Пакстон. — У нас только что закончились учения. Если тебя это интересует, могу сообщить, что я избран президентом.

— Ну, это замечательно! — с энтузиазмом сказал Нельсон.

— Да, пожалуй.

— Давай сядем.

— Боюсь, из-за меня задержится обед. Робот говорил…

Нельсон рассмеялся.

— Илайджа всегда торопит с едой. Хочет побыстрее отделаться. Мы привыкли и не обращаем на него внимания.

— Я жажду познакомиться с Анастазией, — сказал Пакстон. — Помнится, ты писал мне о ней и…

— Ее нет здесь, — сказал Нельсон. — Она… в общем, она меня бросила. Почти пять лет назад. Ей было тесно в этом мирке. Нам вообще следовало бы вступать в браки только с теми, кто участвует в Продолжении.

— Прости. Я не должен был…

— Ничего, Стэн. Все это в прошлом. Некоторым наш проект просто не подходит. Я после ухода Анастазии не раз думал, что мы собой представляем. И вообще, имеет ли все это смысл.

— Такие мысли возникают порой у каждого, — сказал Пакстон. — Иногда мне приходилось вспоминать историю, чтобы как-то оправдать наши действия. Возьми, к примеру, монахов так называемого средневековья. Им удалось все же сберечь часть эллинской культуры. Конечно, цели у них были эгоистические, как и у нас, участников Продолжения, но выиграл-то весь человеческий род.

— Я тоже обращаюсь к истории и тогда кажусь себе дикарем, забившимся в темный угол в каменном веке и деловито пыхтящим над своим примитивным орудием, когда другие уже летают к звездам. Все это представляется такой бессмыслицей, Стэн…

— С виду, пожалуй. То, что меня сейчас выбрали президентом, не имеет ни малейшего значения. Но может настать день, когда знание политических методов окажется очень нужным. И тогда человечеству достаточно будет вернуться на Землю, чтобы найти все в готовом виде. Эта кампания, которую я провел, была грязным делом, Нельсон. Мне она не делает чести.

— Грязи в земной цивилизации предостаточно, — сказал Нельсон, — но, раз уж мы взялись сберечь эту цивилизацию, мы должны сохранить все как есть: порок рядом с благородством, грязь рядом с безукоризненной чистотой.

Дверь тихо отворилась, и в комнату мягко скользнул Илайджа с подносом, на котором стояли две рюмки.

— Я слышал, как вы вошли, — сказал он Нельсону, — а потому захватил кое-что и для вас.

— Спасибо. Ты очень любезен.

Илайджа нерешительно помялся.

— Не могли бы вы чуточку поторопиться? Старый джентльмен почти прикончил бутылку. Боюсь, как бы с ним чего не случилось, если я сейчас же не усажу его за стол.

2

После обеда Грэма отправили на боковую, а дедя со всей торжественностью откупорил новую бутылку хорошего бренди.

— Чудной мальчик, — объявил он. — Не знаю, что из него выйдет. Как подумаю, что он целый божий день ведет эти дурацкие баталии. Я всегда полагал, что он хочет заняться каким-нибудь полезным делом. Но нет ничего бесполезнее генерала, когда все войны кончились.

Бабушка сердито скрипнула зубами.

— Не то чтобы мы не старались. Мы перепробовали решительно все. Но его ничем нельзя было увлечь, пока он не ухватился за военное дело.

— Котелок у него варит, — с гордостью заметил дедя. — Но вообразите, на днях этот наглец обратился ко мне с просьбой написать для него военную музыку. Я! Я и военная музыка! — почти завопил дедя, колотя себя по груди.

— В нем сидит дух разрушения, — продолжала возмущаться бабушка. — Он не хочет созидать. Он хочет только уничтожать.

— Не гляди на меня, — сказал Пакстону Нельсон. — Я давно отступился. Дедя и бабушка забрали его у меня сразу после ухода Анастазии. Послушать их, так подумаешь, что они его терпеть не могут. Но стоит мне тронуть его пальцем, как оба они…

— Мы сделали все, что могли, — сказала бабушка. — Мы предоставили ему все возможности. Мы покупали ему любые наборы. Ты помнишь?

— Как не помнить! — ответил все еще занятый бутылкой дедя. — Мы купили ему набор для моделирования окружающей среды. И посмотрели бы вы, какую жалкую, несчастную, отвратительную планету он соорудил! Тогда мы попытались занять его робототехникой…

— Он ловко с этим разделался, — съязвила бабушка.

— Да, роботы у него получились. Он с увлечением конструировал их. Помнишь, как он бился, заставляя их воевать? Через неделю от них осталось только две кучки лома. Но я в жизни не видел такого увлеченного человека, каким был всю эту неделю Грэм.

— Его едва можно было заставить поесть, — сказала бабушка.

— Но хуже всего было, — сказал дедя, разливая по рюмкам бренди, когда мы решили познакомить его с религией. Он придумал такой немыслимый культ, что мы не знали, как с этим покончить.

— А больница, — подхватила бабушка. — Это была твоя идея, Нельсон…

— Оставим этот разговор, — помрачнел Нельсон. — Стэнли, я уверен, он неинтересен.

Пакстон, поняв намек, переменил тему:

— Я хотел спросить вас, бабушка, какие картины вы пишете. Нельсон, насколько я помню, никогда об этом не говорил.

— Пейзажи, — сказала славная старушка. — Я экспериментирую.

— А я ей толкую, что это неправильно, — заявил дедя. — Экспериментировать не положено. Наше дело — соблюдать традиции, а не выдумывать что кому заблагорассудится.

— Наше дело, — обиделась бабушка, — не допускать технического прогресса, но это не значит, что нам не дозволен прогресс в чисто человеческих делах. А вы, молодой человек, — обратилась она за поддержкой к Пакстону, — разве не такого мнения?

Пакстон, очутившийся между двух огней, ответил уклончиво:

— Отчасти. В политике мы, естественно, допускаем развитие, но периодически проверяем, насколько оно логично и соответствует принципам человеческого общества. И мы не позволяем себе отбросить ничего из старых приемов, какими бы отжившими они не выглядели. То же касается и дипломатии. Я кое-что в этом смыслю, потому что дипломатия и политика взаимосвязаны и…

— Вот! — сказала бабушка.

— Знаете, что я думаю? — мягко сказал Нельсон. — Мы запуганы. Впервые в нашей истории человечество оказалось в меньшинстве, и мы дрожим от страха. Мы боимся, что среди великого множества существующих в Галактике разумных существ человеческий род затеряется, утратит свое лицо. Мы боимся ассимиляции.

— Ошибаешься сын, — возразил дедя. — Мы не запуганы, мой мальчик. Мы просто чертовски дальновидны, вот и все. Когда-то мы имели великую культуру, и зачем нам от нее отказываться? Правда, большинство современных людей приспособилось к галактическому образу жизни, но это еще не значит, что такой путь наилучший. Когда-нибудь мы можем захотеть вернуться к человеческой культуре или использовать какие-то ее разделы. И, чтобы этот путь навсегда остался открыт для нас, нам необходим Проект Продолжения. Заметьте, это важно не только для человеческого рода — какие-то аспекты нашей культуры могут когда-нибудь очень и очень пригодиться всей Галактике.

— Зачем тогда держать сам проект в тайне?

— Я не считаю это тайной. Просто никто не обращает особого внимания на человечество, а на Землю — и вовсе никакого. Человеческий род против всех остальных — так, мелочь, а Земля — одряхлевшая планета, о которой и говорить не стоит. Вы когда-нибудь слышали, что наше дело — тайна? спросил он Пакстона.

— По-моему, нет. Я всегда понимал это так, что мы не кричим о себе на всех перекрестках. На Продолжение я смотрю как на вверенную нашему попечению святыню. Пока все остальное человечество осваивает цивилизации других миров, мы храним здесь, на Земле, традиции нашего рода.

Старик хихикнул.

— Если говорить о масштабах, то мы всего лишь группка бушменов, но, попомните мои слова, мы высокоразвитые и даже опасные бушмены.

— Опасные? — спросил Пакстон.

— Он имеет в виду Грэма, — тихо пояснил Нельсон.

— Нет, — сказал дедя. — Не только его. Я имею в виду всех нас. Потому что, согласитесь, все, кто присоединяется к галактической культуре, что-то в нее вносят, но неизбежно и что-то теряют, отказываются от чего-то, не соответствующего общему духу. Это касается и человеческого рода, с той, однако, разницей, что он на самом деле ничего не теряет. Все, от чего он отказывается, он оставляет в надежных руках. Человечество знает, что делает! Не зря оно содержит нас, кучку варваров на старой, доброй планете, на которую члены этого замечательного галактического союза глядеть не хотят!

— Не слушайте его, — сказала бабушка. — Он ужасен. Вы не представляете, сколько в этом высохшем старикашке коварства и напористости.

— А что такое Человек? — вскричал дедя. — Он, когда надо, бывает коварен и напорист. Как достигли бы мы того, что имеем, не будь мы коварны и напористы?

Доля истины в этом есть, подумал Пакстон. Ведь и все, что человечество сейчас здесь проделывает, тоже сознательное надувательство. Впрочем, кто знает, на скольких еще планетах ведется такая же или аналогичная работа?

И если уж делать ее, то делать как следует. Нельзя просто поместить человеческую культуру в музей, потому что там она станет мертвым экспонатом. Выставка наконечников стрел может выглядеть любопытно, но человек никогда не научится изготовлять эти наконечники, просто глазея на них. Если хочешь сохранить искусство изготовления наконечников, надо продолжать выделывать их, передавая опыт из поколения в поколение еще долго после того, как нужда в самих наконечниках отпадет. Достаточно пропустить одно поколение — искусство будет утеряно.

Так же может затеряться и любое другое искусство или мастерство. И не только связанное с чисто человеческой культурой, но и с тем, что вносит человечество своего, уникального в общую для всех разумных существ деятельность.

Илайджа внес охапку дров, свалил ее у камина, подбросил поленьев в огонь и пошуровал кочергой.

— Ты весь мокрый, — сказала бабушка.

— На дворе дождь, госпожа, — ответил Илайджа, идя к двери.

Пакстон размышлял о Проекте Продолжения, призванном сохранить все накопленные человечеством знания и искусства.

Потому и секция политиков практикует прежние методы политической борьбы, и секция дипломатов старательно создает неразрешимые как будто трудности, чтобы затем преодолевать их. И команды промышленников ведут традиционную нескончаемую войну с профсоюзами. И разбросанные по всей Земле скромные мужчины и женщины создают произведения живописи, и скульптуры, и музыки, и изящной словесности, стремясь сберечь все, из чего складывается исконно человеческая культура, не дать ей раствориться в новой и замечательной культуре, возникшей из слияния духовных богатств многих звездных миров.

И на какой же случай мы все это бережем? — подумал вдруг Пакстон. Может быть, мы делаем это из обыкновенного и даже глупого тщеславия? Может быть, мы просто не в силах отбросить скептицизм и высокомерие? Или старый дедя правильно говорит, что наши действия полны глубокого смысла?

— Вы сказали, что занимаетесь политикой, — обратился к Пакстону дедя. — Вот эту деятельность нам особенно важно сохранить. Насколько я знаю, ей сейчас не уделяется должного внимания. Есть, конечно, администрация, и понятие о гражданских обязанностях, и прочая такая чепуха, но настоящая политика у этой новой культуры в загоне. Между тем политика может оказаться мощнейшим оружием, когда мы захотим чего-то добиться.

— Политика, — ответил Пакстон, — часто очень грязное дело. Это борьба за власть, стремление пересилить противника, морально его растоптать. А в конечном итоге у побежденного возникает комплекс неполноценности, от которого он страдает.

— И все же это, наверно, забавно. Даже, я бы сказал, волнующе.

— Волнующе — да. Эти наши последние учения предусматривали игру без правил. Мы так запланировали. Выглядело это, должен сказать, отвратительно.

— И тебя избрали президентом, — сказал Нельсон.

— Да, но ты не слышал от меня, что я горжусь этим.

— А следовало бы, — решительно заявила бабушка. — В старину стать президентом было очень почетно.

— Может быть, — согласился Пакстон, — но не таким путем, каким добилась этого моя партия.

Я мог бы пойти дальше, подумал Пакстон, и рассказать им все, чтобы они поняли. Я мог бы сказать: я зашел слишком далеко. Я очернил и опорочил своего противника сверх всякой необходимости. Я использовал любые грязные трюки. Я подкупал, и лгал, и шел на компромиссы, и торговался. И я проделал все это так ловко, что околпачил даже электронную машину, заменяющую прежних избирателей. А теперь мой противник выкинул новый трюк и испытывает его на мне.

Потому что убийство так же неотделимо от политики, как дипломатия или война. В конце концов, политика — это балансирование на острие насилия; мы предпочли моделировать не революцию, а выборы. Но политика во все времена переплеталась с насилием.

Он допил свой бренди и поставил рюмку на стол. Дедя схватил бутылку, но Пакстон покачал головой.

— Спасибо, не стоит. Если не возражаете, я скоро лягу. Мне необходимо на рассвете отправиться в путь.

Он не должен был вообще приезжать сюда. Было бы непростительно, если бы эти люди пострадали от последствий недавних учений.

Впрочем, он неправ, называя это последствиями: все происходящее является неотъемлемой частью все тех же учений.

Тренькнул дверной звонок, и было слышно, как Илайджа торопится открывать.

— Вот это да! — удивилась бабушка. — Кто мог прийти к нам так поздно? Да еще в дождь?

Это был представитель церкви.

Остановившись в холле, он потрогал рукой свой мокрый плащ и, сняв шляпу, стряхнул с ее широких полей воду. Затем он неторопливо и степенно прошел в комнату.

Все встали.

— Добрый вечер, епископ, — сказал дедя. — Хорошо, что в такую погоду вы наткнулись на наш дом. А мы рады вам, ваше преосвященство.

Епископ широко, почти по-приятельски улыбнулся.

— Я не церковник. Я только от Проекта. Но вы можете обращаться ко мне как к священнику. Это поможет мне не выйти из роли.

Илайджа, вошедший следом за ним, унес его плащ и шляпу. Епископ остался в богатом и нарядном облачении.

Дедя представил присутствующих и налил епископу бренди. Тот поднес рюмку к губам, почмокал и сел в кресло у камина.

— Думаю, вы не обедали, — сказала бабушка. — Ясно, нет. Здесь поблизости не найдется где пообедать. Илайджа, принеси епископу поесть, да побыстрей.

— Спасибо, сударыня, — сказал епископ. — У меня позади долгий, трудный день. Я признателен вам за ваше гостеприимство. Я ценю его больше, чем вы можете себе представить.

— У нас сегодня праздник, — радостно объявил дедя, в сотый раз наполняя собственную рюмку. — К нам редко кто заглядывает, а тут за один вечер сразу двое гостей.

— Двое гостей, — повторил епископ, не сводя глаз с Пакстона. — И впрямь славно.

3

У себя в комнате Пакстон закрыл дверь и плотнее задвинул засов.

Дрова в камине почти догорели, последние угольки, слабо тлея, бросали тусклый отсвет на пол. Дождь негромко барабанил по закрытому окну.

А Пакстон был объят тревогой и страхом.

Сомневаться не приходилось: епископ — убийца, посланный по его следу.

Никто без причины, и достаточно веской причины, не потащится осенней дождливой ночью через эти холмы. Кстати говоря, епископ почти не промок. С его шляпы упало всего несколько капель, а плащ был чуть влажным.

Более чем вероятно, епископ прилетел и был сброшен здесь, как сброшены, должно быть, еще в полудюжине мест другие убийцы: их разослали повсюду, где предположительно скрылся беглец.

Поместили епископа в комнате прямо напротив, и Пакстон подумал, что при других обстоятельствах все можно было бы закончить на месте. Он поднял лежавшую возле камина кочергу и взвесил ее в руке. Один удар этой штукой и конец.

Но он не мог пойти на такое. Здесь, в этом доме, не мог.

Он положил кочергу и направился к кровати, рядом с которой висел его плащ. Он взял плащ и стал медленно натягивать его, вспоминая события этого утра.

Он был дома один, когда позвонил телефон, и на экране возникло лицо Салливана — лицо насмерть перепуганного человека.

— Хантер охотится за вами. Он отправил к вам своих людей.

— Но он не смеет этого делать! — запротестовал Пакстон.

— Очень даже смеет. Он действует в рамках учений. Убийство всегда было одним из методов…

— Но учения кончились!

— Для Хантера не кончились. Вы позволили себе лишнее. Вам надо было придерживаться гипотез, связанных с проблемой; вы зря коснулись личных дел Хантера. Вы раскопали такое, о чем, по его убеждению, никто не мог знать. Как вы сумели, дружище?

— У меня есть свои каналы, — сказал Пакстон. — И в таком деле, как это, все средства годились. Он тоже боролся без перчаток.

— В общем, поторопитесь. Они явятся с минуты на минуту. У меня нет никого под рукой. Я не успею вовремя помочь вам.

И все могло бы обойтись, подумал Пакстон, если б не авария.

Ему вдруг подумалось, не было ли здесь саботажа.

Но так или иначе, ему удалось приземлиться, и он был в состоянии идти, и смог добраться сюда, в этот дом.

Он в нерешительности стоял посреди комнаты.

Было унизительно бежать второй раз, но ничего другого не оставалось. Он не мог допустить, чтобы превратности его собственной судьбы обрушились на этот дом.

И, если не считать кочерги, он был безоружен, потому что оружие на этой, ныне мирной планете сделалось большой редкостью — не предметом обихода, как в былые времена.

Он подошел к окну и, открыв его, увидел, что дождь прекратился и из рваных, быстро несущихся облаков выглядывает половинка луны.

Прямо под его окном была крыша портика, и, окинув ее взглядом, он решил, что босиком здесь можно будет пройти, а расстояние от края крыши до земли, верно, немногим больше семи футов.

Он снял туфли, сунул их в карман плаща и вылез через окно. Но с полдороги он вернулся назад, прошел к двери и тихонько отодвинул засов. Было бы не очень красиво сбежать, оставив комнату запертой.

Крыша была скользкой после дождя, но он благополучно добрался до края. Спрыгнув, он попал в кусты и немного оцарапался, но это, сказал он себе, — пустяки.

Он снова обулся и поспешно зашагал прочь от дома. Дойдя до опушки леса, он оглянулся. Позади было темно и тихо.

Он дал себе слово, как только вся эта эпопея кончится, подробно написать обо всем Нельсону и извиниться перед ним.

Он нащупал ногами тропинку и пошел по ней в призрачном полумраке луна по-прежнему едва пробивалась сквозь тучи.

— Сэр, — послышался голос совсем рядом с ним, — я вижу, вы решили прогуляться…

Пакстон от страха подскочил.

— Славная ночь для прогулки, — спокойно продолжал тот же голос. После дождя кругом все так чисто и свежо.

— Кто здесь? — вне себя от испуга спросил Пакстон.

— Это Петви, сэр. Петви — робот, сэр.

Пакстон издал нервный смешок.

— Ах, да. Теперь припоминаю: противник Грэма.

Робот вышел из-под деревьев и двинулся вместе с ним по тропинке.

— Только подумать, что вы захотели взглянуть на поле боя!

— А что! — ухватился Пакстон за протянутую роботом соломинку. — Именно это я хочу сделать. Я никогда ни о чем подобном не слышал и, естественно, заинтригован.

— Сэр, — с готовностью произнес робот, — я весь в вашем распоряжении. Уверяю вас, никто лучше меня не сможет вам всего объяснить. Я с самого начала здесь, при мастере Грэме, и, если у вас есть вопросы, я охотно отвечу на них.

— Да, у меня есть один вопрос. Какова цель всей этой затеи?

— Ну, вначале, конечно, просто хотели развлечь подрастающего мальчугана. Но сейчас, с вашего позволения, сэр, я сказал бы, что дело куда важнее.

— Ты хочешь сказать, что это часть Продолжения?

— Ну да, сэр. Я понимаю естественное нежелание людей признаться в этом даже самим себе, но факт остается фактом: в истории человечества почти на всем ее протяжении война играла важную и разностороннюю роль. Пожалуй, ни одному из развитых им искусств Человек не уделил столько времени, внимания и денег, сколько он не пожалел уделить войне.

Тропинка пошла под откос, и в бледном, неверном свете луны проступил полигон.

— Не пойму, — сказал Пакстон, — моментами мне кажется, что поле накрыто чем-то вроде чаши, а потом она пропадает…

— По-моему, это называется экранирующим прикрытием, сэр, — ответил Петви. — Его создали другие роботы. Насколько я понимаю, сэр, это не новшество — просто вариант прежних способов защиты. Несколько, конечно, усиленной.

— Но такого рода защита…

— Мы пользуемся ППБ — полностью переработанными бомбами. Их у нас очень много, и каждая из сторон применяет их по мере своих сил…

— Но вы не можете применять здесь ядерное оружие!

— Эти бомбы вроде игрушечных, сэр, — весело возразил Петви. — Они очень маленькие, почти как горошины, сэр. Критическая масса, как вы сами понимаете, ничтожна. И опасное действие радиации очень недолговременно, что-нибудь около часа…

— Ну, джентльмены, — мрачно заметил Пакстон, — вы явно стараетесь добиться полной реальности.

— Естественно. Однако операторы не подвергаются ни малейшей опасности. Мы примерно в таком же положении, как генеральный штаб. И это нормально, потому что цель всей затеи — сохранить искусство ведения войны.

— Но это искусство… — начал было Пакстон — и умолк.

Что он мог сказать? Если решено сберечь старую культуру, сберечь ее действенной и пригодной для Продолжения, значит, она должна быть сохранена целиком.

Война, надо признать, — такая же часть этой культуры, как и все другие характерные, в той или иной степени уникальные приметы именно человеческого культурного наследия, подлежащего консервации здесь для того, чтобы оказаться под рукой, когда придет время пустить его в ход.

— Конечно, в том, что мы делаем, есть определенная жестокость, сознался Петви, — но для меня, сэр, как для робота, она, пожалуй, чувствительнее, чем для человека. Ведь потери среди воюющих роботов колоссальные. Но при огромной концентрации огневой мощи на столь ограниченном пространстве это неизбежно.

— Ты хочешь сказать, что у вас есть войска, то есть, что вы посылаете сюда роботов?

— Ну да. А как иначе пользоваться всем оружием? И потом, глупо ведь было бы разработать стратегию, а дальше…

— Но роботы…

— Они малюсенькие, сэр. Это необходимо хотя бы в интересах реальности. Мы стремимся создать иллюзию настоящего сражения, и потому все, чем мы оперируем, должно соответствовать масштабам поля боя. Наши войска комплектуются из самых примитивных роботов, наделенных только двумя особенностями: полным послушанием и стремлением к победе. При том массовом производстве, которое мы в своих мастерских наладили, мы не имеем возможности придавать роботам индивидуальность, да и все равно ведь…

— Да, да, понимаю. — Пакстон был несколько ошеломлен. — Однако сейчас мне, пожалуй…

— Но я ведь только еще начал объяснять, сэр, и ничего вам не показал. А здесь столько соображений, столько проблем.

Они подошли уже к самому краю насыпи, и Петви указал на ведущую вниз, на полигон, лестницу.

— Я хочу, чтобы вы увидели все своими глазами, сэр. — С этими словами он начал торопливо спускаться по ступенькам к закрытому щитом проему. Здесь у нас единственный вход на полигон. Через него мы в периоды перемирия посылаем вниз свежие войска и боеприпасы или проникаем, чтобы немного убрать поле.

Он нажал на кнопку с одной стороны щита, и тот бесшумно пополз вверх.

— Сейчас здесь беспорядок, потому что мы уже несколько недель сражаемся, — пояснил робот.

Через проем Пакстон увидел развороченную землю со всеми красноречивыми следами недавней битвы. Вид этого зрелища подействовал на него точно удар под ложечку. У него перехватило дыхание и закружилась голова; его едва не стошнило. Он оперся рукой о стенку траншеи, чтобы не упасть.

Петви нажал другую кнопку, и щит соскользнул вниз.

— Это только поначалу тяжело, — робот словно бы извинялся. — Но со временем привыкаешь.

Пакстон медленно перевел дух и огляделся. Проем был шире самой траншеи, и подножье лестницы имело форму буквы «Т». Пакстон увидел, что здесь прорублены узкие бойницы.

— Вы пришли в себя, сэр?

— Вполне, — с усилием отозвался Пакстон.

— А сейчас, — весело пообещал Петви, — я объясню вам, как ведется огонь и как работает контрольная установка.

Он засеменил вверх по лестнице. Пакстон шел следом.

— Боюсь, это дело затянется, — сказал он.

Но робот отмел возражение.

— Раз вы уже здесь, сэр, вы непременно должны все увидеть. — Тон его был умоляющим. — Вы не можете так уйти.

Я должен спешить, говорил себе Пакстон. Я не могу задерживаться. Как только епископ убедится, что все уснули, он пустится в погоню. Мне к этому времени надо уже быть далеко.

Петви в обход поля добрался до наблюдательного пункта, на котором Пакстон вечером побывал.

— Прошу вас, сэр, — робот указал на веревочную лестницу.

Пакстон, чуть поколебавшись, быстро залез наверх.

Авось мы тут не застрянем надолго, подумал он, не желая быть слишком резким с роботом.

Петви прошмыгнул в темноте мимо Пакстона и склонился к приборной доске. Щелкнул тумблер; панель осветилась.

— Вот здесь схематически отражается все, что происходит на поле. Сейчас экран пуст, конечно, — поле ведь тоже неподвижно. Но во время боевых действий вы получаете абсолютно точное представление о ходе дел. А вот эта панель служит для корректировки артиллерийского огня, следующая для отдачи команд войскам, эта панель… — увлеченно объяснял робот.

Отвернувшись наконец от приборной доски, он гордо посмотрел на Пакстона и, явно напрашиваясь на похвалу, спросил:

— Ну, как ваше мнение?

— Замечательно. — Пакстон готов был сейчас подтвердить что угодно, лишь бы побыстрей вырваться.

— Загляните сюда завтра, и вы увидите нас за делом.

И вот тут Пакстона осенило.

4

— Вообще-то, — сказал он, — я и сам охотно потренировался бы. В юности я почитывал военные труды и, хоть это, может, и нескромно с моей стороны, считал себя в некотором роде знатоком военного дела.

— Сэр! — Петви пришел в восторг. — Вы хотите попробовать?

— Если не возражаешь.

— Вы уверены, что сможете пользоваться пультом?

— Я очень внимательно слушал твои объяснения.

— Дайте мне пятнадцать минут. Как только я доберусь на свой пункт, я подам сигнал. После этого каждый из нас может в любой момент начинать атаку.

— Пятнадцать минут?

— Может, я уложусь и быстрее. Я буду стараться.

— А тебя все это не слишком затруднит?

— Сэр, — с чувством сказал Петви, — я буду только рад. Мы с мастером Грэмом уже насквозь изучили друг друга, и это становится неинтересным. Сами понимаете, сэр, скучно воевать все время с одним и тем же противником.

— Пожалуй, ты прав, — согласился Пакстон.

Он выждал, пока Петви спустится и отойдет подальше, а затем спустился и сам.

Тучи почти рассеялись, луна светила ярче, и на открытом пространстве можно было теперь довольно легко ориентироваться. Однако густой лес по-прежнему тонул в темноте.

Выходя на тропинку, Пакстон заметил какое-то шевеление в кустах. Он быстро спрятался под дерево и стал ждать.

Вот снова промелькнула чья-то тень, а затем Пакстон увидел епископа. И тут у него неожиданно возникла идея: кажется, появилась возможность окончательно разделаться с врагом.

Епископ прилетел, когда было уже совсем темно и шел дождь. Полигона он наверняка не заметил. Правда, он может увидеть его сейчас, но едва ли догадается о его назначении.

Пакстон восстановил в памяти разговор, который велся после появления епископа. О Грэме и его военных забавах тогда уже как будто не говорили.

Попытка, решил Пакстон, не пытка. Даже если дело не выгорит, я потеряю лишь несколько минут.

Он бросился назад к полигону. Достигнув насыпи, он прижался к земле и оглянулся: епископ крадучись шел следом за ним.

До сих пор все развивалось по плану.

Пакстон нарочно пошевелился, чтобы обнаружить себя, а затем стал спускаться по ступенькам к закрытому щитом проему.

Он нажал на кнопку, поднял щит и отступил к бойницам.

Епископ медленно, соблюдая осторожность, подошел к проему и постоял, вглядываясь в развороченное поле. В руке он держал отвратительный, холодящий душу пистолет.

Пакстон, стараясь не дышать, плотнее прижался к земляному валу, но епископ даже не обернулся.

Немного постояв, он ринулся через проем на полигон. Слышно было, как шуршит его шелковый наряд.

Пакстон не двигался, пока епископ не отошел на достаточно большое расстояние, и только затем нажал пальцем другую кнопку. Щит тихо, медленно опустился.

Пакстон наконец облегченно перевел дух.

Все кончилось.

Хантер просчитался.

Пакстон неторопливо стал подниматься по ступенькам.

Ему незачем было больше спешить.

Он мог просто остаться у Нельсона, пока тот либо сам отправит его дальше, либо поможет организовать переезд в надежное место.

Хантеру не могло быть известно, какой из посланных им убийц напал на след противника. У епископа не было до сих пор возможности связаться со своими, да он, верно, и не решился бы.

Уже на самом верху Пакстон споткнулся и кубарем покатился с лестницы, и тут раздался оглушительный взрыв, потрясший, казалось, вселенную и ударом отдавшийся в его, Пакстона, мозгу.

Ошеломленный, он встал на четвереньки и, превозмогая боль, из последних сил потащился вниз, а сквозь треск и грохот настойчиво пробивалась одна-единственная мысль:

Я ДОЛЖЕН ВЫТАЩИТЬ ЕГО ОТСЮДА, ПОКА НЕ ПОЗДНО! Я НЕ МОГУ БРОСИТЬ ЕГО НА ВЕРНУЮ СМЕРТЬ! Я НЕ МОГУ УБИТЬ ЧЕЛОВЕКА!

Он слез с лестницы и продолжал ползти, пока не застрял в узком проходе.

И не слышно было орудийного огня, не рвались снаряды, не было тошнотворного стрекотания пулемета. На небе ярко светила луна, а вокруг царила умиротворенная тишина — как на кладбище.

Только смерть, с оттенком мистического ужаса подумал он, здесь не тихая. Она обрушивается на человека, убийственно страшная, сводящая с ума; тишина приходит потом, когда все уже кончено.

При падении он ушиб голову и теперь понимал, что треск и грохот, которые так потрясли его, раздались только в его мозгу. Но с минуты на минуту Петви начнет атаку, и тишина нарушится, и поздно будет что-либо предпринять.

А из глубин сознания возник вдруг внутренний голос, сердитый, язвительный, насмехающийся над глупым добросердечием.

Вопрос, говорил этот внутренний голос, стоит так: либо ты, либо он. Ты боролся за свою жизнь единственным доступным тебе способом. И любые твои действия оправданны.

— Я не могу этого сделать! — вскричал Пакстон; и все же он знал, что неправ, что поступает неразумно, что внутренний голос не напрасно издевается над его нелогичностью.

Он встал на ноги и, пошатываясь, побрел вниз. Голова у него раскалывалась, горло сжимал страх, но неопределенное, безотчетное побуждение, пересилившее страх, рассудок и боль, гнало его вперед.

Он дошел до щита, нажал на кнопку и через открывшийся проем выбрался на полигон, застыв от ужаса, потрясенный одиночеством и заброшенностью, которыми веяло от этой квадратной мили пространства, отгороженного от всей остальной Земли, точно место последнего, окончательного суда.

А может быть, так оно и есть, подумал он: место, где вершится суд над Человеком.

Юный Грэм, возможно, единственный из всех нас по-настоящему честен. Он истинный варвар, как называет его дедя; он не лицемерит; он видит наше прошлое таким, каким оно было в действительности, и живет по его законам.

Пакстон мельком оглянулся и увидел, что проем закрыт. А впереди, по искромсанному, исковерканному, перепаханному полю брела одинокая фигура это мог быть только епископ.

Пакстон с криком побежал к нему, а епископ обернулся и стал поднимать руку с пистолетом.

Пакстон остановился, отчаянно жестикулируя. Пистолет поднялся выше, из дула его вырвалось голубоватое облачко, и в тот же миг Пакстона словно полоснуло по шее, и он почувствовал на коже теплую влагу.

Отскочив в сторону, он бросился на землю, ударился и пополз к ближайшей воронке. Терзаемый страхом и унижением, он забрался в нее, весь кипя от гнева и ярости.

Он пришел спасти человека, а тот едва не убил его!

Я должен был бросить его здесь, подумал он.

Я должен был оставить его умирать.

Я убил бы его собственными руками, если бы мог.

Впрочем, теперь он действительно должен был убить епископа. Убить его либо самому быть убитым — иного выбора не было.

И не просто убить, но убить как можно быстрее. Пятнадцать минут, о которых говорил Петви, истекали, и надо было успеть покончить с епископом и выбраться отсюда, прежде чем Петви откроет огонь.

А можно ли отсюда выбраться? — подумал Пакстон. Если бежать, пригнувшись и петляя, есть ли надежда увернуться от пуль епископа?

Вот так и надо сделать. Не тратить времени на убийство, если только епископ не вынудит его к этому, а просто бежать. Епископа пусть убивает Петви.

Он поднес руку к шее, и пальцы его сделались липкими. Странно, подумал он, странно, что я не чувствую боли. Наверняка боль придет потом.

Он осторожно выбрался из воронки и, перекатившись через ее край, очутился в куче металла — всего, что осталось от воюющих роботов.

А прямо перед ним тускло поблескивало в лунном свете новехонькое, без единой царапинки ружье, выпавшее, должно быть, из рук погибшего робота.

Пакстон потянулся к ружью и в этот миг увидел епископа, который был уже совсем близко: шел убедиться, что прикончил его, Пакстона!

Бежать было поздно и — странное дело — не хотелось. Пакстон никогда еще не питал ни к кому настоящей ненависти, он даже не знал до сих пор, что это такое, но теперь он узнал это, теперь его обуяла дикая ненависть, теперь он был способен на убийство без пощады, без жалости.

Он поднял ружье, его палец судорожно обхватил курок; из дула вырвалось пламя, раздался громкий треск.

Но епископ все шел, все приближался, он не бежал, он шел большим, размеренным шагом, чуть подавшись вперед, как будто его тело вобрало в себя смертоносный огонь, но смерть отступила перед волей, перед желанием убить противника.

Пистолет епископа взметнулся, и что-то ударило Пакстона в грудь раз, другой, третий, и по телу его заструилась какая-то жидкость, а в сознании вдруг пронеслось: что-то здесь не так.

Потому что не могут двое людей с расстояния в дюжину футов палить и палить друг в друга, оставаясь при этом на ногах. Как бы плохо оба они ни стреляли, это невозможно.

Пакстон выпрямился во весь рост и опустил бесполезное ружье. А в нескольких шагах от него остановился епископ, отбросив пистолет.

Они стояли, глядя друг на друга в бледном свете луны, а гнев их таял и улетучивался, и на душе у Пакстона было противно.

— Пакстон, — тупо спросил епископ, — кто сотворил это с нами?

И было странно слышать его слова, как если бы он спросил: кто помешал нам убить друг друга?

На какую-то долю секунды Пакстон подумал, что, может быть, правильнее было бы не мешать им совершить убийство. Потому что некогда убийство почиталось доблестью, доказательством силы и мужества, может быть, даже доказательством права именоваться человеком.

Но им двоим не позволили убить друг друга.

Потому что нельзя убить, стреляя из пугача пластмассовыми пульками, наполненными похожей на кровь жидкостью. И нельзя убить, стреляя из ружья, которое с грохотом выплескивает какое-то подобие дыма и пламени, но заряжено холостыми патронами.

А может быть, и все это поле игрушечное? И роботы, в самые трагические моменты распадающиеся на части, будут собраны потом вновь и опять примут участие в игрушечной войне? И не является ли игрушкой вся эта артиллерия, все эти полностью переработанные бомбы, извергающие пламя и даже способные перепахать землю, но ни для кого по-настоящему не опасные?

Епископ сказал:

— Я чувствую себя последним дураком, Пакстон, — и добавил еще несколько слов, которых никогда не произнес бы настоящий епископ, даже если бы захотел сказать, каким дураком он себя чувствует.

— Пойдемте отсюда, — сказал Пакстон, чувствуя себя примерно так же, как епископ.

— Я не понимаю…

— Забудем об этом, — гаркнул Пакстон. — Главное сейчас убраться отсюда. Петви откроет…

Но он не закончил фразы, вдруг поняв, что, если даже Петви откроет огонь, ничего страшного не произойдет. И не откроет Петви никакого огня, потому что он знает, конечно, что они здесь.

Как кибер, надзирающий за расшалившимися детьми, он не препятствует их забавам, не вмешивается, пока они не подвергают себя угрозе утонуть, или свалиться с крыши, или еще какой-нибудь опасности. А затем вмешивается ровно настолько, насколько это необходимо, чтобы не позволить им сломать себе шею. Может быть, он даже поощряет их шалости, чтобы они могли разрядиться, найти выход своей энергии — в чисто человеческом стиле подменить реальность игрой.

Как киберы, надзирающие за детьми, не препятствующие им воображать себя кем угодно, задаваться и важничать.

Пакстон направился к выходу с полигона, епископ в своем замызганном одеянии поплелся следом за Пакстоном.

Когда они были в сотне футов от проема, щит пополз вверх, а возле него стоял Петви, ожидая, пока они подойдут, и выглядел он, как и прежде, но все-таки чуть как будто значительнее.

Они подошли к проему и смущенно выбрались наружу, не глядя по сторонам и притворяясь, что не замечают Петви.

— Джентльмены, — спросил он, — не желаете ли поиграть?

— Нет, — сказал Пакстон. — Нет, спасибо. Я не берусь говорить за нас обоих…

— Можете говорить за обоих, дружище, — вмешался епископ. — Продолжайте!

— Мой друг и я вдоволь наигрались, — сказал Пакстон. — А ты молодец, что подстраховал нас, не дал нам поранить друг друга.

Петви прикинулся удивленным.

— Но почему здесь должны быть несчастные случаи? Это ведь только игра.

— Так мы и поняли. Куда нам идти теперь?

— Ну, — сказал робот, — куда угодно, только не назад.

Оглавление

1

2

3

4

Реклама на сайте