«Заплаканная звезда»

Джоэрн Бамбек Заплаканная звезда

— Вы уже готовы, майор? — Вместо ответа — задумчивая улыбка. Это раздражало его.

Наверное, надо было сказать, что он просто не мог прийти раньше. Может быть, это не такая уж хорошая идея, стать офицером-ординарцем.

— Нам нужен выдержанный человек с чувством такта, — сказал тогда полковник, — и я уверен, лейтенант, что вы как раз подойдете.

Не так-то просто отказать начальнику в секретном поручении, и какой молодой лейтенант не чувствовал бы себя польщенным, а к тому же кто бы упустил единственный шанс прямого контакта с участником экспедиции в систему Проциона?

— Извините, лейтенант, я думаю. Мой доклад перенесен на завтра. Не нужно было звать вас, мне следовало самостоятельно найти дорогу, к моему дому.

— Мне это совсем не трудно, майор.

Лейтенант успокаивающе покачал головой, немного демонстративно, чтобы не выдать, как охотно он пришел.

— Прямо к вашей квартире или?..

Майор кивнул, и лейтенант понял, что продолжать не обязательно.

Дорога по скоростным эскалаторам займет несколько минут. Хороший случай, думал лейтенант, чтобы задать несколько вопросов.

— Можно вас спросить?

— Что вы хотите узнать, молодой человек?

И хотя лейтенант как раз в это время расставлял по порядку свои вопросы, от него не ускользнуло кажущееся, может быть, маловажным изменение в атмосфере разговора. Опустив официальное обращение, майор сказал «молодой человек», и это ему понравилось.

— Правда ли, что вы покинули Землю 1500 лет назад, а в пути были всего 37 лет относительного времени?

— Я могу сказать вам это абсолютно точно. Мы стартовали 1480 лет назад по земному времени, тогда мне было двадцать шесть, примерно как вам, а сейчас мне шестьдесят три.

— После лоренц-трансформации вы достигли…

— Более 99,9 процента скорости света, точнее, 6 — значение составляло 0,99975 целых.

— В системе Проциона вы провели два года?

— Больше не было предусмотрено. Честно говоря, мне вполне хватило этих двух лет и плюс еще тридцать пять где-то между Проционом и Землей.

— А что вы считаете самым худшим?

— Самым худшим? — Опять эта задумчивая улыбка. — А почему вы не спрашиваете о самом хорошем?

Может быть, он где-то ошибся? Несмотря на гипнообучение, нелегко было восстановить в памяти давно забытый язык. Видит Бог, чувство такта было здесь просто необходимо.

— Я что-то не так сказал, майор?

Улыбка исчезла с лица, уступив место задумчивости.

— Половина жизни в невесомости, можете себе это представить? Гнилая вода, наполовину восстановленная из мочи. Полжизни в тесной комнате, ни одного зеленого листочка, не говоря уже о цветах. Без солнца, без облаков, без голубого неба, без восхода и без заката, без весны и без лета. Только ночь с одинаковыми звездами, одинаковыми людьми, одинаковыми историями. Болезнь растворения распространяется неудержимо, до последних разветвлений человеческого существа. Ссоры, мечты, страхи — ничего, кроме повторения повторений, которые наполняют растущее море одиночества и бесчувствия. Словами этого не описать, это надо пережить.

Все было плохо, от старта до возвращения.

— И совсем ничего хорошего?

— О нет, были и минуты радости, даже счастья.

— Вы сожалеете… — молодой человек искал подходящее слово.

— Мой маленький букет прекрасных мгновений, записанных со всеми подробностями, хранится в небольшой записной книжечке. Это сделано, чтобы навсегда сохранить его. Как ни странно, для него не оставалось места в моей памяти.

Сожалею ли я о своем решении лететь? Вы ставите неправильные вопросы, молодой человек. Вы должны спросить, оправдала ли себя экспедиция. Я думаю, вы знаете мой ответ.

— Но почему же вы тогда полетели?

— Об этом мне случалось спрашивать себя уже много раз.

Лейтенант ждал напрасно. Казалось, что все уже сказано. На самом деле не было сказано ничего или только ненужное. Это тупик. Он только хотел узнать, так надеялся, и — только это. «Вы ставите неправильные вопросы, молодой человек».

— Я сожалею, мой друг. Мне не хотелось вас обижать.

Не столько в словах, сколько в голосе, которым эти слова были сказаны, он почувствовал ласку и невольно покраснел. Он не знал, хорошо или плохо было, что они уже добрались до квартиры майора.

— Хотите что-нибудь еще, майор?

— Спасибо. — Короткое колебание. — Как вас, собственно, зовут?

— Александр. Многие зовут меня Алекс.

— Александр, так мне больше нравится.

— Мне, честно говоря, тоже.

— Желаю вам хорошо провести вечер.

Он нарочно проглотил слово «майор». На этот раз улыбка не раздражала его, напротив; жаль было только, что до утра еще так далеко. Дом показался ему ненасытным зверем, проглотившим его майора.

Все еще в нерешительности, лейтенант отправился в казино.

Из вечерней зари выплывали сумерки.

Приятная прохлада встретила майора. Мягкий, непрямой свет светящихся стен придавал всему теплые тона, округлял, смягчал края и углы прозрачного письменного стола.

Все дело в мундире, пришло в голову майору, он, как корсет, сковывает нашу индивидуальность.

Фуражка высокой дугой полетела на тахту, потом ботинки, потом последовали китель и брюки. Не прошло и двадцати секунд, как майор был уже раздет. В середине комнаты стояла стройная женщина. Быстро освободившись от мундира, она, как молоденькая девушка, пробежала по комнате.

Перед зеркалом она остановилась — левая рука на взволнованной груди, правая старательно убирает со лба прядь волос. Отражение в зеркале как будто отняло у нее все силы, мягкие движения стихли, она будто оледенела: целая фигура изо льда, даже глаза стали похожи на стекло. Отблески света росли в них, собирались к светящимся точкам между упругими ресницами, пока, словно крохотные звездочки, не озарили все оледеневшее лицо.

Напрасно она искала в зеркале отражение той юной женщины, которая столькоадет назад покинула Землю. Сколько бы она отдала, чтобы стать снова юной, такой же молодой, как тогда, как этот симпатичный лейтенант сейчас.

Что вообще она потеряла на Земле, на Земле, которая стала ей абсолютно чужой? Она все еще жила в анклаве, специально настроенном на прошлую жизнь возвратившихся. Что, если недолговечное любопытство уже утолено? И кто должен быть, в конце концов, серьезно заинтересован в восстановлении прибывших? Конечно, внешне с ней обходятся очень предупредительно и обещают всяческую поддержку, однако в какой цивилизации этого бы не сделали?

Решительно тряхнув головой, она попыталась прогнать от себя мрачный мысли. Прошлое все равно оставалось прошлым, и только будущее могло дать ответ на мучившие ее вопросы.

Надо ли еще что-нибудь изменить в докладе? Не только докладчики, но члены комиссии быстро утомлялись. Это неудивительно после целой недели сложной игры вопросов и ответов. Как минимум еще одна такая неделя была впереди.

Она пошла в ванную, заново начала изучать свое лицо. «Ты выглядишь усталой, — сказала она, глядя на отражение в зеркале, — усталой и очень старой».

«Нет, просто старой», — поправила она себя, и это немного омолодило ее. Темные тучи, казалось, немного поредели. Она включила воду в ванной, чтобы еще раз спокойно обдумать, менять ли ей чтонибудь в докладе. Перенюхав целый ряд флаконов с различными эссенциями для ванной, она наконец остановилась на одном с названием «Canabis Royal».

Успокаивающий и в то же время волнующий аромат поднялся от воды, которая ласкала ее тело невидимыми теплыми руками. Медленно и без всякого ее участия закрылись глаза.

Почему же она все-таки полетела? Старый, навязчивый вопрос. Сколько раз она пыталась ответить на него? Неумолимый кредитор, который будет приходить до тех пор, пока весь долг не будет выплачен. Может быть, правильный ответ — то, что она все еще, кажется, была должна? Любопытство, жажда приключений, стремление к самоутверждению — все это слишком легковесно; тщеславие, отсутствие опыта и знания себя — это уже ближе к истине, но все же недостаточно. Может быть, ее тоска по любви или стремление убежать из того окружения? Скорей всего, что, несмотря на учебу и защиту диссертации, она была просто слишком глупой или слишком сумасшедшей.

Возможно — эта мысль пришла ей в голову впервые, — правильный ответ объединял все эти причины, и она напрасно каждый раз пыталась найти одну-единственную. Или — какая сумасбродная идея — правильный ответ должен подобно колдовскому слову прокрутить ее жизнь на тридцать семь лет назад и сделать так, чтобы всего этого не случилось. Искать голубой цветок — это одно дело, найти его — совсем другое.

Внезапно перед ней возникло видение мотылька на голубых цветах, и этот мотылек принес на своих трепещущих крылышках целую историю. Историю женщины, которая, проснувшись однажды утром, спросила себя, приснилось ли ей то, что она мотылек, или она и есть мотылек, которому снится, что он женщина, которой снится мотылек.

Разве она не хотела подумать над своим докладом вместо того, чтобы мечтать о мотыльке, который мог бы быть женщиной, полной тоски о голубом цветке? Этот голубой цветок стал бы для нее целой планетой, чья голубизна должна бы быть прекраснейшим цветом во всей вселенной.

И снова: картина голубой Земли, бесконечные болезненные воспоминания о неудержимом погружении в безжалостный океан темноты и холода. Казалось, что даже само возвращение могло лишь облегчить то, что она надеялась вылечить.

Но почему же она все-таки полетела?

Для экспедиции искали блестящего социолога и столь же талантливого психолога. Ее судьба — успешно защитить диссертацию по обоим предметам и с мастерством, как говорили ее покровители, взять первые барьеры многообещающей университетской карьеры. При этом она уже тогда спрашивала себя, что оказало большее впечатление на профессоров: ее голова или ее ноги. Позднее она это узнала: дело было не в голове и не в ногах, а в весе. Меньше чем 51 килограмм для социолога и психолога — это был решающий аргумент; но сказано ей было совсем другое.

Было и прошло!

Она хотела думать только об Элгоманзе IV, о той планете, где она должна была, или лучше, может быть, сказать, ей разрешили провести два года.

Там все должно быть не так, как у нас — один из немногих вопросов, где было достигнуто полное согласие между членами экипажа. Это можно было предположить, исходя из всем известного факта: они летели к системе двойной звезды. Главная звезда — значительно больше и горячее нашего Солнца, а ее спутник, белый карлик, облетел ее за сорок один год. Никто по-настоящему не верил, что там могла быть обитаемая планета. Но, вопреки здравому смыслу, каждый в душе надеялся на это. И, как это часто бывает, здравый смысл был опровергнут. Не потребовалось долгих поисков, чтобы найти ее, и непохожей на Землю она не казалась, во всяком случае сначала. Конечно же, астрономы находили много различий между системой Проциона и нашего Солнца, а планетологи, в свою очередь, гораздо больше при сравнении Проциона IV и Земли.

Это не удивительно, ведь они должны были искать различия. На Проыионе-IV преобладали коричневые и голубые тона, почти такая же картина, как при приближении к Земле. В конечном счете, что из того, что эта планета была на 230 миллионов километров удалена от своего солнца, ведь оно намного больше и горячее нашего. Временные соотношения были примерно одинаковы. Год длился 421 день, дни и ночи — по 14 часов, а на ночном небе — знакомые созвездия; времена года — как на Земле, только все спокойнее и как-то уютнее. Воздух, температура, фрукты, даже цвета ландшафта и растительность — казалось, все на этой планете было создано для человеческого пребывания. С первого же взгляда — рай, вдвойне прекрасный после действующих на нервы ограничений длившегося полтора десятилетия полета. Вполне естественно, что многие захотели остаться там дольше или даже навсегда. Но в конечном итоге остались немногие. Что за непостижимый парадокс, — даже для психолога, — желание умереть на Земле, быть похороненным там, где родился? В конце концов оно превысило стремление насладиться жизнью. Причина, по которой она сама покинула планету, была совсем иной, и когда она ее хорошенько обдумала, та показалась ей еще более парадоксальной.

За полгода до прибытия на Элгоманзу IV она отметила свое сорокалетие, насколько вообще можно говорить о праздновании дня рождения на борту межпланетного корабля. Этот день запомнился ей не из-за праздника, а питому что это был особенный, именно сороковой день рождения. Ей казалось, что тот день должен подвести черту под ее неосуществившимися мыслями и желаниями. Полететь — означало отказаться от семьи и детей, это было ясно с самого начала, как только она поближе познакомилась с членами экипажа. Даже больше, это означало для нее отказаться от любви, от наполняющей ее сексуальности. Совсем не из-за щепетильности и не по моральным причинам, а просто потому, что она ни к кому из них не испытывала того влечения, которое приносило бы ей радость. Что еще оставалось, как только наложить ограничения на собственную фантазию и собственные руки. Сорокалетие стало, ее, как женщины, официальным финишем, если только существует что-то вроде официального финиша. И тогда она приняла твердое решение — считать главу о своей сексуальности законченной.

Она лежала в ванной, грустная, даже подавленная. Воспоминания пробегали по ее лицу и делали его похожим на смеющееся.

Они так же внезапно появлялись, как и улетучивались, и причины их появления она не понимала, тем более, что те события, которые произошли с ней на Элгоманзе IV, совсем не были смешными.

«Элгоманза, — думала она уже не в первый раз, — это старое арабское имя звезды не только красивее звучит, но и намного чаще встречается, чем греческое „Процион!“»

Вода в ванной становилась прохладной, заметно прохладной, по плечам побежали мурашки. Она этого не замечала, сознание переполняли события, произошедшие с ней много лет назад на далекой планете, о них она завтра должна была докладывать.

Освещение стен несколько раз равномерно усилилось и ослабло. Прошло некоторое время, прежде чем она восприняла это сквозь закрытые веки. Она вспомнила строчку из инструкции: «Световые сигналы в гораздо меньшей степени вызывают стресс, чем звуковые, и не менее действенны, если необходимо разбудить спящего».

Кто бы это мог быть? Все-таки было уже почти десять часов. Она нехотя вылезла из ванной и начала рассеянно искать привычную кнопку сушилки, пока наконец не наткнулась на пушистое полотенце. На корабле не давали банных полотенец.

Стены снова стали менять силу света. Она взяла халат, накинула его на влажные плечи и включила разговорное устройство у входной двери.

— Кто там?

— Александр.

— Что-нибудь случилось?

— Нет, нет. Я только хотел… я был в казино и…

— Да?

— Я только хотел поговорить с вами. Я думал, может быть, вы еще не легли, и тогда… — и он снова замолчал, не зная, что сказать дальше.

Она отключила входное устройство и открыла дверь.

Молодой человек, без сомнения, выпил, но пьяным еще не был.

— Можно мне войти?

Почти против воли она кивнула и подтвердила свое немое согласие внятным:

— Да.

Он молча последовал за ней. В гостиной она попросила его подождать. Он сказал, что хочет с ней поговорить. «О чем?» думала она.

Ей не потребовалось много времени, чтобы одеться, к тому же любопытство разбирало ее.

— Могу предложить вам что-нибудь выпить, или у нас сегодня самообслуживание? — Это прозвучало как скрытый намек, хотя она, в общем-то не хотела этого.

— Пожалуйста, извините, что я так поздно побеспокоил вас, я…

Она помогла ему:

— И о чем же вы хотели со мной поговорить?

— Обо всем — можете вы это себе представить?

Она почувствовала себя заметно лучше.

— Итак, что бы вы хотели выпить?

— Лучше всего стакан воды. На сегодня я выпил уже достаточно спиртного.

Она принесла два стакана, наполнила их водой и подала один ему.

— Я могу понять, что вы любопытны. На вашем месте я была бы, вероятно, такой же. Вы никак не можете дождаться, когда будут опубликованы наши доклады, я права?

Он смущенно кивнул.

— Итак, о чем я должна вам рассказать?

— О чем хотите.

Завтрашний доклад не выходил у нее из головы.

— Завтра я буду делать сообщение перед комиссией.

— Я знаю, — сказал он. — Можно спросить, о чем?

— О социально-биологическом феномене на Проционе IV.

— Вы не могли бы мне об этом рассказать?

С одной стороны, она не хотела бы этого, но с другой была согласна, потому что ее голова все еще была переполнена мыслями и воспоминаниями, овладевшими ею в ванной. Неудивительно, что изменение темы разговора и некоторое изменение в его поведении ускользнули от нее.

С отсутствующим взглядом она начала рассказывать:

— Мне казалось, что этот далекий мир — какое-то магическое зеркало, в котором я увижу будущее нашей Земли.

Он прервал ее:

— Это было хорошее или плохое будущее?

— Если бы я это знала. Я расскажу вам все, что видела, тогда вы сможете судить сами. Это, конечно, звучит очень странно, но Порцион IV можно было бы назвать «Сестра Земли», так сильно он похож по размерам, геологии, климатическим условиям, миру животных и растений на нашу Землю. Даже сами формы существования человека очень незначительно отличаются от земных. Это твердый орешек для науки, она считает такую находку просто великолепной. Сразу же, при первом же облете, мы узнали, что Процион IV, если на нем есть разумные формы существования, не страдает от перенаселения. Потом мы в этом убедились. Даже больше, проционцы уже долгое время живут в согласии, не ведут войн, и, кажется, они не знают даже таких заменяющих их форм, как спортивные соревнования. Неудивительно, что нас везде принимали с большим дружелюбием и готовностью помочь, конечно же, после того, как убедились в наших миролюбивых намерениях. Этот мир казался нам раем, и мне сначала тоже, а многие из нас и сегодня считают его таковым… — У нее вдруг перехватило дыхание.

— Вы сказали «сначала».

— Да, сначала.

— А потом?

— Потом я увидела Элгоманзу другой, совсем другой, — подчеркнула она, и интонация помогла понять подтекст. — Таким прекрасным казался этот мир на первый взгляд, в действительности это был перевернутый мир. Я думала, что для местных жителей это действительно рай. И именно поэтому для меня открытие оказалось особенно печальным. Сначала было только неопределенное чувство, что что-то не так, потом мне стало ясно, что это чувство вызывает: я не видела ни одной молодой влюбленной пары. Почти всегда это были старые даже очень старые люди, которые развязно демонстрировали свою любовь.

Александр ухмыльнулся. Она думала, что знает причину этого, но она ошибалась:

— Знаю, я не должна была думать в столь антропоморфном стиле, но чувствам трудно руководствоваться только тем, о чем надо думать. Не бойтесь, завтра я не пророню ни слова о моих чувствах, я расскажу о поразительной благоустроенности природы, как это и подобает научному докладу психосоциолога и майора.

Ухмылка Александра стала еще шире, и она догадалась, что стояло за ней.

— Я знаю, знаю. Конечно же, я буду завтра докладывать не о поразительной мудрости Природы, а об уникальном феномене эволюционного механизма на Проционе IV. Ну, доволен?

Александр кивнул и сделал явное усилие, чтобы подавить усмешку.

Его поведение казалось ей детским, что, в общем-то, не очень ей нравилось. Она объясняла это, с одной стороны, его молодостью, а с другой — понятным желанием казаться старше. Но, может быть, вся эта история совсем не интересовала его?

— Пожалуйста, рассказывайте дальше, — попросил Александр с серьезным видом, как бы извиняясь этим за свои усмешки.

Ее краткая улыбка, не такая, как прежде, должна была показать, что не произошло ничего особенного и требующего извинений.

— Я не должна была начинать рассказ настолько необычным фактом, — сказала она. — Лучше было начать с конца, когда все части головоломки уже соединились в одно целое. На Элгоманзе IV тоже…

— Почему вы так часто Говорите «Элгоманза»? Вы ведь были на одной из планет системы Проциона.

— Какое имя звучит лучше — «Процион» или «Элгоманза»? спросила она.

— Оба звучат очень непривычно.

— Та звезда, в систему которой мы летали, находится в созвездии Малого Пса, за что греки назвали ее «Процион», то есть «Передний пес».

— А «Элгоманза»?

— Это арабское имя.

— И что оно означает?

— Вы так и не ответили на мой вопрос, — настаивала она, какое имя звучит лучше?

— «Элгоманза» звучит мягче, — сказал Александр, — мягче и, наверное, красивее.

— Намного мягче, — поправила она, — и намного красивее. Поэтому я охотнее рассказываю о планетах Элгоманзы, чем Проциона, хотя рай все равно оказался только мечтой. Я хочу попробовать описать Вселенную как можно более объективно. Как и на Земле, население на Элгоманзе IV быстро росло. В конце концов они завладели последним уголком планеты, и перенаселение стало грозной реальностью. Им, слава Богу, остались неизвестны синтез и расщепление ядра, но, к сожалению, все возможные попытки контроля над рождаемостью постоянно терпели неудачу. Поэтому, несмотря на постоянные войны, достаточное сокращение численности населения так и не было достигнуто. Скачкообразно растущее число смертей из-за голода и болезней казалось возможным. В таком положении планета была ровно тысячу лет назад, и тогда случилось нечто неожиданное и даже невероятное. Мы знаем, что превышение определенной плотности популяции у зверей вызывает радикальную реакцию — бесплодие, даже случаи массовых самоубийств, — пока не будет достигнуто достаточное сокращение численности вида. На Проционе ничего подобного не случилось, но произошло нечто, нам абсолютно незнакомое. Эволюция пошла, можно сказать, по извращенному пути. Сексуальный интерес людей был сдвинут, и так основательно, что даже трудно себе представить. Для любви, желаний имели значение теперь не молодость и красота, а старость и безобразие. С помощью этого простого изменения любовь стала почти полностью бесплодной, и несчастные нашли, на наш взгляд, мрачный выход из этого тупика.

— Молодые женщины были вынуждены пытаться выглядеть как можно старше, — сказал Александр.

— Именно так, — подтвердила она. — В этом перевернутом мире надо было выглядеть так старообразно, как только возможно. Все было поставлено с ног на голову. Кремы, лосьоны, солярии, косметика, все, вплоть до пластической хирургии, служило одной единственной цели — настолько испортить кожу женщин, чтобы она выглядела как можно старее, морщинистей. Еще молодыми девушками они красили волосы в серый цвет, и едва их груди начинали развиваться, прижимали их плоским корсетом. Но, несмотря на все эти извращающие усилия, им не всегда удавалось вводить в заблуждение старых мужчин, потому что было невозможно преждевременно состарить свою душу, свою индивидуальность. И все-таки обман удавался достаточно часто, чтобы хоть как-то ослабить тотальное снижение рождаемости и приостановить непрерывное уменьшение населения. На мой взгляд все это очень печально. Но я гарантирую вам, что завтра, когда я в своем докладе буду рассказывать об этом, некоторые члены комиссии будут, несомненно, восхищены таким противоестественным поворотом эволюции и не почувствуют гнетущего ужаса этого факта.

— Не только некоторые, — сказал Александр.

— Вы думаете, все? — она все еще не понимала.

— Ни у кого, — продолжил Александр, — ваш доклад не вызовет чувства гнета или ужаса.

Она невольно кивнула головой, как будто могла защититься этим от нарастающего предчувствия.

— Когда могла эволюция, природа, естество совершить противоестественный поворот? — он говорил подчеркнуто медленно, не сводя с нее глаз ни на долю секунды. Ее предчувствие породило мысль, до того шокирующую и в то же время могущественную, что она, не способная взволноваться, встретила его пытливый взгляд с кажущимся спокойствием и хладнокровием.

— Пожалуйста, Александр, скажите мне, правда ли то, что я подозреваю?

— А чего вы опасаетесь?

— Ваш вопрос показывает, что вы это знаете. Пожалуйста, Александр!

— Мне запрещено говорить с вами об этом.

— Потому что нам хотят сообщить это деликатнее? Я права? — Ее слова прозвучали саркастически, хотя она хотела избежать этого.

— Майор…

— Александр, забудьте на сегодняшний вечер про майора, будем просто друзьями…

— Вы знаете, что я ваш друг, и — все остальное вы, кажется, тоже знаете, — глубоким вдохом он попытался заполнить пустоту грудной клетки. — Я пробую объяснить вам все.

Резко выдохнув, он освободился от скованности.

— Нам рассказывали, что в ваше время, я имею в виду, когда вы покидали Землю, все было видоизменено, я имею в виду, по-другому. Пожалуйста, не поймите меня неправильно, но я нахожу наш способ жить и любить намного лучше и нормальнее, чем тот, который неизбежно вел к перенаселению, массовым эпидемиям, голоду или искусственному предупреждению беременности вплоть до официального контроля над рождаемостью. Вы не находите, что лучше и справедливее, когда любовь — привилегия — более старшего возраста? После того, как оправданы надежды и внесен свой вклад на благо общества? Тогда, когда человек располагает уже достаточным жизненным опытом и умом, чтобы семью и воспитание детей не превращать в арену для борьбы за власть, самоутверждения и личного честолюбия? Я еще молод и, как и все мои ровесники, стремлюсь к удовлетворению моих желаний; но я понимаю, что их исполнение будет не только несправедливым, но и вредным для моего долга по отношению к благу общества. Ведь готовым к работе и работоспособным может; быть только тот, кто долго и уверенно добивается справедливого исполнения своих желаний. Почему ктото должен продолжать работать, если он уже в молодые годы получил все то, о чем другие мечтают десятилетиями?

Полный ожидания и не уверенный, как она воспримет его слова, он замолчал.

— Вы, правда, думаете так, как сейчас говорите?

— Это звучит глупо?

— Очень даже умно. — На этот раз она не старалась спрятать свои сарказм.

— К сожалению, — сказал Александр.

Она удивленно посмотрела на него. Выражение ее лица сделало вопрос излишним.

— Да, — сказал Александр, — к сожалению, потому что по-глупому было бы намного лучше.

Его неожиданный ответ снова вызвал ту странную улыбку на ее лице. Она снова не поняла его.

И ее улыбка, следующее звено в цепочке неправильных выводов, придало ему необходимое мужество.

— Можно мне называть вас Анной, ведь вас так зовут?

— Я не понимаю, — она, действительно, ничего не понимала. Он расслышал только обрывки ее слов.

— «Я люблю вас, майор» прозвучало бы очень комично.

На ее лице застыло очень необычное выражение, в нем он мог увидеть удивление, страх, отказ, даже, наверное, любопытство, но прежде всего страх и удивление.

— Ты понимаешь, Анна? Я люблю тебя.

Она поняла, только сейчас она все поняла. У нее не было сил чтонибудь ответить, ее начало трясти. Сначала это были только маленькие короткие судороги, пробегавшие по телу. Они заметно учащались и превращались во все более сильные волны, которые в конце концов превратились в истерические взрывы хохота.

Александр вообще больше ничего не понимал. Он с удивлением осознал, что этот смех не оскорбил его и что он очень печален.

Это продолжалось до тех пор, пока она, наконец успокоившись, смогла говорить.

— Не сердитесь, Александр, но вся эта история просто… она искала подходящее слово, — просто абсурдна, абсурдна и комична.

— Но что в моей любви такого смешного?

Смех застрял у нее в горле.

— Ты так прекрасно молод, а я так ужасно стара.

— Неправильно, — перебил он, — ты так прекрасно стара, а я так ужасно молод.

Она снова начала смеяться, но на этот раз смех звучал по-другому. И это поразило его.

— О'кей, — прыснула она со смеху, — ты страшно молод, а я страшно стара.

— Неправильно! Ты прекрасно стара, а я прекрасно молод.

Во второй раз ее смех внезапно прекратился, она прошептала будто во сне:

— Ты прекрасно молод, а я, я прекрасно стара!

— Да, — сказал он и осторожно обнял ее.

Она устало наклонила голову, хотела было уклониться, но ее сопротивление было очень слабо, а под его нежными поцелуями потеряло и последний остаток своей силы.

Она не понимала, что с ней происходило. Она вообще ничего уже не понимала и не хотела ничего понимать. Она чувствовала, как что-то окружает и сжимает ее, ее верхняя часть тела была как будто в железном корсете, который не давал ей дышать. Ей казалось, что она должна кричать.

— Я должна громко кричать?

— Да, — ответил он, — давай кричать!

И они кричали так долго, как только могли.

Было так, как будто гигантские узлы разрывались в ней на несметное количество острых язычков пламени, которые согревали ее тело. Растущие волны неведомых чувств захлестнули ее, превратили крики в поцелуи, спутали верх с низом, вчера с сегодня, пока не утонули во все поглощающем Сейчас.

В пять часов он должен был идти. Он хотел быть в казарме до утренней поверки.

Мягкое прикосновение руки вывело ее из полусна.

— Ты уже проснулась?

— О да, — сказала она.

Он хотел снова обнять ее, но она откинулась назад.

— Уже половина пятого, ты должен поторапливаться.

— Да, — сказал он и с наслаждением потянулся.

Она проследила за тем, как он пошел в ванную, без выражения уставилась на приоткрытую дверь, за которой он исчез, подождала, пока она снова откроется, наблюдала, как он одевается.

— Жаль, что я уже должен идти, — сказал он.

Она ничего не отвечала, только смотрела на него.

— Я люблю тебя, Анна.

Она медленно и очень осторожно погладила его по волосам.

Он хотел поцеловать ее.

— Ты должен идти, — сказала она, — иначе ты придешь слишком поздно.

— Я зайду за тобой в восемь часов.

— Не надо.

— Но я хочу, — сказал он, — обязательно.

Прежде чем открыть дверь, он неожиданно обернулся:

— Пожалуйста, не забывай меня.

И снова эта необъяснимая улыбка. Она тряхнула головой, тряхнула еще и еще, и все еще улыбалась, после того, как дверь за ним закрылась на замок.

Три часа спустя он снова подошел к ее двери. Он уже хотел позвонить, но вдруг увидел сломанный звонок.

Из квартиры вышла женщина, осмотрела его, предъявила свое удостоверение.

— Военная полиция. Кто вы и что вам здесь надо?

— Я офицер-ординарец майора. А что вы здесь делаете?

— Майор мертв. Предъявите, пожалуйста, ваше служебное удостоверение.

Прошло некоторое время, пока он отдал документы.

— В порядке. Пройдемте со мной.

В гостиной двое мужчин занимались, по-видимому, консервацией следов преступления.

— Это коллеги из службы консервации улик, — сказала женщина. И хотя он не проронил еще ни слова, она догадалась, что с ним происходит, и поэтому не стала придерживаться инструкций.

— Хотите знать, что случилось? — Ее голос звучал уже не так холодно. — Примерно в полседьмого раздался звонок майора. Она очень спокойно сообщила нам, что покончит с собой и звонит нам для того, чтобы мы самое позднее в полвосьмого увезли ее труп. Она сказала еще, что было бы очень хорошо, если бы мы не опоздали. Потом она положила трубку и не отвечала на наши звонки. Мы сразу же приехали сюда, взломали дверь, но она была уже мертва. Все указывает на самоубийство, обдуманное, запланированное самоубийство. Она вынула из сумки письмо.

— Мы нашли это письмо — оно адресовано вам.

Письмо было запечатано.

Он не хотел его читать, не здесь и не сейчас, но он должен его прочитать, они его не открывали.

В конверте лежал только один лист с тремя строчками:

«Я не ответила на один твой вопрос. „Элгоманза“ означает „Звезда с закрытыми от слез глазами“».