«Приключения духа»

Утес, отсвечивающий стальным блеском, весь испещренный тенями и полутенями, с тремя деревцами дикого боярышника на вершине и пугающей чернотой провала пещерой был похож в отблесках последних лучей солнца на большую голову дракона или ужасного дэва. Два выступа на вершине — рога, черная дыра пещеры, окруженная острыми обломками камней, — словно пасть, усаженная окровавленными зубами. Из пасти дэва вылетал холодный ветер, вокруг лежали вповалку старые деревья со сломанными ветвями. Пейзаж напоминал поле сражения после великой битвы. Среди поблекшей и поникшей зелени кое-где краснели тюльпаны.

Фаридун поднял с земли высохшую ветвь можжевельника, погнул ее туда и сюда, пробуя на прочность и, переломив пополам, сделал себе посох. И затем бесстрашно устремился к черному отверстию в скале.

Внутренность пещеры была прохладной, влажной и пахла кислой плесенью. Запах прокисшего молока или гниющего от сырости дерева.

Пещера была темной, тьма пугала и казалась беспредельной. Густая завеса темноты чудилась осязаемой, словно черное шерстяное покрывало или глухая стена, вымазанная смолой. Фаридуну померещилось, что если он вытянет руки, то пальцы его упрутся во что-то твердое — тьма была настолько плотной, что даже огонь, казалось, не мог бы ее рассеять. Темень напоминала тяжелую, по ночному непроглядную завесу, за которой скрывался сказочный таинственный мир.

Фаридун вытянул перед собой руки, пытаясь что-либо нащупать. Но темнота, как и всегда, как и во всех пещерах, которые ему довелось видеть, была мягкой и неощутимой. Спустя мгновенье, луч фонарика, словно копье, проколол черную завесу и уперся в мокрое и темное тело камня.

Фаридун Содики — кандидат наук, высокий, худощавый, черноволосый и темнолицый молодой человек был спелеологом, в течение вот уже семи лет исследовавшим труднодоступные пещеры Пурахшопа. Его черные глаза, напоминающие глаза газели, смотрели с глубокой печалью. Смеялся или шутил он чрезвычайно редко, но и в таких случаях взгляд его не терял печального и сосредоточенного выражения. Простодушная его улыбка тоже, казалось, отдает язвительной горечью.