«Прокатимся по Вивальди»

Стивен Бёрнс Прокатимся по Вивальди

Концерт пошел хуже некуда.

Публика была ужасна.

Она была ужасна во всевозможных смыслах, и я от души надеюсь, что никогда более не встречусь с подобным феноменом.

История эта произошла около трех лет назад, когда «Триаксион» давал концерт на планете, называемой Ск'ррл. Типичный взрослый ск'ррли ростом под два с половиной метра сильно смахивает на противоестественную помесь вареного рака с изголодавшимся медведем гризли. Сгоните в одно место несколько сотен подобных созданий, снабдите эту громоздкую толпу агрессивностью регбистов, напором линчевателей и кровожадностью пираний, а затем представьте, что противостоите ей с одним лишь музыкальным инструментом в руках. И если вы человек разумный, у вас наверняка зародится подозрение, что следующий аккорд, скорее всего, придется исполнять на арфе с хором ангелочков на подпевках.

Будучи разумными существами, Майра, Рюб и я, то бишь весь состав струнного трио «Триаксион», были перепутаны до полусмерти. Единственный положительный аспект ситуации состоял в том, что пошлейший из послов испытывал смертельный ужас… И не без причины: ухвативший его клешнями ск'ррли с виду явно был не прочь сожрать земного дипломата, то ли целиком, то ли предварительно разорвав на части.

Со всей определенностью могу утверждать, что это был самый впечатляющий момент нашего концерта.

— Это что, неуместная шутка?! — таковы были первые слова посла Дорчестера Хепплуайта, который восседал за роскошным письменным столом, подозрительно вперив в нас глазки-буравчики. Ни тебе: «Привет, как долетели?» (все-таки двести с лишком световых лет), ни, на худой конец, стандартно-вежливой формулы: «Добро пожаловать на Ск'ррл!»

Презрительно-кислая мина, застывшая на длинной физиономии посла, прекрасно гармонировала с радушием оказанного нам приема. Дыхание дипломата заметно отдавало джином, а кончик флейтообразного носа слегка побагровел. Но волосы у него были великолепные — пышная серебристая грива, казавшаяся почти ненатуральной.

Мы переглянулись. Майра выразительно закатила глаза. Рюб плотоядно улыбнулся и заговорил проникновенным голосом, пристально глядя на Дорчестера Хепплуайта, который в тот самый миг стал для меня попросту Дорком.[1]

— Три музыканта — скрипач, флейтист и пианист — встречаются после работы в баре. Скрипач кладет на стойку пятерку и заказывает пиво, и то же самое делает флейтист. Пианист достает из кармана толстый-претолстый бумажник, долго-долго копается в нем и наконец выуживает сотню. Затем он швыряет эту купюру бармену и отдает распоряжение: «Подай мне лучшее вино, какое только есть в этой забегаловке!» Скрипач с флейтистом дружно пялят на него глаза, а после стягивают с табурета и избивают до полусмерти.

Лицо посла, взиравшего на Рюба в замешательстве, исказилось под влиянием смешанных чувств.

— О чем вы тут, черт побери, толкуете?!

— О зависти к пианистам, разумеется, — с готовностью ответствовал Рюб, расплываясь в широкой улыбке.

Мы с Майрой не смогли удержать смешок, по достоинству оценив и старую шутку, и произведенный эффект. Вид у посла был такой, словно он обнаружил в недоеденном бутерброде с икрой заднюю половинку таракана. Я знал, что теперь мы упали в его глазах на очередную дюжину баллов и что следовало быть поосторожнее. Но скажите мне, положа руку на сердце: кто из вас станет беспокоиться о том, что думает человек по имени Дорк?

Любая бюрократия, подобно космосу, по своей собственной природе создает вакуум, прилежно засасывающий мегатонны мелочности, монотонности, моно- и мегаломании, мелких махинаций и мастерских манипуляций, мрачной мистики, дешевой мишуры, многообразного маразма и просто всяческой мерзости. ВЗДС (Внеземная Дипломатическая Служба) представляет собой гигантскую, умопомрачительную бюрократическую машину, притом такого сорта, что могла бы сделаться чрезвычайно опасной, если бы ее эффективность хоть раз превысила пять процентов.

Прибытие «Триаксиона» решительно подкосило все надежды и ожидания Дорка. Наша троица ужасно его подвела. Собственно говоря, он отправил в Спецотдел распространения культуры (СОРК) заявку на ансамбль классических музыкантов, рассчитывая на небольшой симфонический оркестр или по крайней мере на октет. Теперь же Дорк пришел к печальному выводу, что его миссия на Ск'ррл котируется вовсе не так высоко, как он самонадеянно полагал, поскольку прислали ему всего лишь жалкое трио.

Возможно, он проглотил бы эту обиду, ибо дипломаты привыкли глотать оскорбления столь же часто, как прочая часть человечества соленые орешки к пиву, когда бы в некоторых мозгах понятие классического ансамбля не вызывало совершенно определенные стандартные ожидания. Дорк, несомненно, обладал вышеупомянутым складом ума, а наш «Триаксион» отделяла от лелеемого им идеала примерно та же дистанция, что мы покрыли по пути сюда.

Можно было, конечно, занять позицию «А пошел ты…», да что там, мне хватило первых минут общения с Дорком, чтобы позиция эта представилась на диво желанной. И все же с послом необходимо было поладить, невзирая на то, нравится он нам или нет.

Хотя каждый из нас окончил одну из лучших консерваторий и является музыкантом мирового класса, по сути, мы обыкновенные рекруты, чья будущность зависит исключительно от итоговых рапортов, посылаемых заказчиками в СОРК. Ведь единственный способ избавиться от существования в качестве составной части Большой Культурной Дубинки, коей ВЗДС обожает оглоушивать беззащитные инопланетные расы, состоит в том, чтобы набрать достаточную для демобилизации сумму плюсовых баллов.

Частью этих баллов распоряжался Дорк, а от него так и разило скупостью.

Я выдавил неискреннюю улыбку: как лидеру группы мне вменялось подстилать соломку и сглаживать острые углы.

— Видите ли, наш Руперт большой шутник, — приступил я к своим обязанностям, — а кондиционирующие пилюли всегда оказывают на него веселящее действие… Ах да, позвольте представиться! — поспешно добавил я, протягивая руку. — Шломо Кессель, первая виолонта и художественный руководитель «Триаксиона».

Услышав мое имя, посол изумленно сморгнул, и наш престиж явно подскочил на несколько тонов выше тоскливого си-бемоль. Потянувшись через стол, он стиснул мою ладонь влажными, пухлыми пальцами, явно стараясь разрядить возникшую напряженность. Что ж, у меня есть своя слава… и бесславие тоже. Думаю, Дорк был достаточно впечатлен, чтобы списать на эксцентричность гения мою линялую гавайку, драные джинсы и бесформенные сандалии.

Дабы предотвратить публичные воспоминания о моем прошлом, я сразу приступил к представлению коллег.

— Эта очаровательная леди — Майра Мак-Ауфф Мацуми, виолонта и виола ла бамба. В числе прочих ее достижений — первая скрипка и виолонта в филармониях Глазго, Лондона, Дублина и Токио.

Майра ловко сделала книксен и кокетливо взмахнула ресницами в сторону Дорка. Ресницы Майры, оформленные в виде крошечных извивающихся змеек, придавали ее кокетству довольно устрашающий оттенок, но зато прекрасно гармонировали с криптозоидным стилем одежды и мертвенно-беломраморным цветом лица. Посол ухитрился ответить ей бледной натянутой улыбкой.

Затем я представил Рюба, чье мускулистое тело было облачено в кислотный голографический жакет, моднючие штаны цвета шотландской горчицы и багрово-красные флюоресцирующие штиблеты.

— Наш третий товарищ — не кто иной, как знаменитый солист Руперт Чаро! Челотта и комические трюки при необходимости.

— Будем надеяться, что такая необходимость не возникнет, — надменно произнес Дорк, показывая жестом, что артисты могут присесть. Мы расположились на трех жестких обшарпанных стульях с чересчур высокими спинками, а посол устроился поудобнее в огромном резном кресле, которому недоставало разве что горсти бриллиантов да позолоты, чтобы по праву именоваться троном.

— Не возникнет, будьте уверены, — твердо ответил я, бросая на Рюба предупреждающий взгляд. Тот попытался изобразить святую невинность, но без особого успеха.

— Прекрасно, — Дорк с облегчением вздохнул и скрестил нама-никюренные пальцы. — Моя жизнь на этой сумасшедшей планете и без того достаточно трудна. НЕИСПОРЧЕННЫЕ! Вот что мне сказали, отправляя меня сюда, — губы его искривились, словно он ненароком кусанул большой лимон. — ДИКАРИ, это слово подходит им куда больше… ЖИВОТНЫЕ! Они настолько неотесаны, что даже не позволяют нам возвести стены! — С этими словами посол поспешно наполнил из серебряной фляги стоящий на столе стакан и разом ополовинил. Физиономия его порозовела, а нас троих вновь овеял резкий запах джина.

— Действительно, здание показалось мне несколько странным, — признался я.

Посольство имело пол и крышу, но ни единой наружной либо внутренней стены. Разные помещения были отделены друг от друга цветными линиями, начертанными на полу, и я заметил, что сотрудница, которая провела нас к послу, полностью игнорировала эту разметку, пока мы не добрались до зоны Дорка в самом центре постройки.

— Видите ли, они считают саму идею стен невыносимо оскорбительной! Эти проклятые дикари, как бы сказать… ужасно прямолинейны во всем, что заменяет им общественную жизнь. Представьте, они занимаются сексом публично, и притом со страшным шумом! А вместо купания вылизывают друг друга. О ванных комнатах я уж и не… — тут Дорк запнулся, и в глазах его проступило загнанное выражение.

— Да уж, вам и впрямь живется неважно, — заметил я сочувственно: мелкий подхалимаж всегда идет на пользу делу.

— И не говорите. Да вы и половины еще не знаете! — Дорк испустил тяжкий, преисполненный жалости к себе вздох. — Однако я получил назначение именно на Ск'ррл и вынужден пребывать в этом жутком бедламе… До тех пор, пока моя миссия не будет признана удачной. Главная цель, разумеется, состоит в подписании торгового соглашения.

— Ну разумеется, — согласился я тоном человека, повидавшего жизнь.

Как же, торговля! Мы дадим вам эти красивые бусы, а вы нам все, что пожелаем, и притом в неограниченном количестве. Хотя ВЗДС сочинила по такому поводу сложный комплекс законов и подзаконных актов, долженствующих регулировать межпланетные трансакции, мало какой расе чужаков удается выстоять против человеческого гения, додумавшегося до финансовых пирамид, контрактов на обслуживание, всепроникающей рекламы и повального страхования.

— Но я никак не могу добиться хоть какого-нибудь соглашения с этими монстрами, — горько посетовал посол и утешил себя тем, что оставалось в стакане.

Майра отвлеклась от раскрашивания ногтей в криптозоидном стиле (членистоногие и многоножки, выползающие на белый свет из-под кожицы, обрамляющей лунки) и спросила:

— А что у них есть такое, чего мы хотим?

Дорк взглянул на Майру и, узрев ее рукоделие, слегка позеленел.

— Мрр'ххг.

— Прошу прощения? — переспросил я, полагая, что Майрино хобби вызвало у посла небольшие гастроэнтерологические затруднения.

— МРР'ХХГ! Это волосатые крабовидные создания, которыми питаются ск'ррли. Жуткие, безобразные маленькие монстры… и страшно любят кусаться. Наше посольство было просто забито этими тварями, пока мы не выяснили, что они не переносят запаха карболки.

Тут я наконец понял, отчего из открытого всем ветрам строения разит, как из общественного сортира.

— Ск'ррли едят мрр'ххг, а мрр'ххг в числе всего прочего питаются, как бы это сказать… отходами жизнедеятельности ск'ррли. И благодаря столь отвратительной привычке мрр'ххг туземцы устойчивы к любым болезням! Короче, ВЗДС желает заполучить эту гадость потому, что мрр'ххг секретирует в своем организме практически универсальный антибиотик.

Я подозревал нечто подобное. Не в привычках ВЗДС входить с инопланетной расой в столь тесный, вплоть до десантирования посольства, контакт из чисто альтруистических побуждений.

— Полагаю, что были собраны научные образцы и отосланы на экспертизу?

ВЗДС, как правило, берет курс на торговлю, когда все прочие возможности уже испробованы и не оправдали себя.

Дорк нахмурился и неохотно кивнул.

— Потому меня и послали сюда. Этот антибиотик невозможно ни реплицировать, ни синтезировать, а все вывезенные с планеты мрр'ххг подохли. Оказывается, они не могут существовать без вещества, которое… гм… производят ск'ррли.

— А туземцы не желают делить свой законный обед с новыми друзьями, не так ли?

Я бросил взгляд на свою труппу. Майра, кажется, находила беседу увлекательной, хотя по ее внешнему виду трудно что-либо распознать. Рюб проявлял опасные признаки беспокойства, иначе говоря, нетерпеливое желание разыграть новую комическую сценку под названием «А ну-ка помучим посла!» Я благоразумно решил, что пора закругляться.

— Уверен, что вы обязательно найдете выход из положения, сэр! Так значит, вот почему вы нас вызвали? Для укрепления морального духа персонала?

Как я уже успел заметить, сотрудники посольства отчаянно в этом нуждались.

— Отнюдь.

Это словечко и презрительная гримаса сказали мне все, что я хотел бы знать об отношениях Дорка с персоналом и отчего моральный дух последнего пал столь постыдно низко.

— Как я уже говорил, ск'ррли — сущие варвары. Грубая, легко возбудимая толпа, с которой практически нельзя ни о чем договориться! К тому же начисто лишенная каких-либо культурных достижений… Ну да, у них есть нечто вроде музыки, — признал он с небрежным жестом, — но самого грубого свойства, разумеется. Но надо же с чего-то начать, и вот мне пришло в голову преподнести им нечто куда более возвышенное, чем их туземный шум и скрежет. Продемонстрировать цивилизованный идеал, к которому они могли бы стремиться!

Сей uberkultur'ный подход был мне хорошо знаком: Давайте научим придурков слушать оперу! Увы, это более или менее Стандартный Образ Мыслей (СОМ), свойственный удручающе большому проценту функционеров ВЗДС. Предоставить туземцам возможность послушать нашу музыку — это прекрасно, но использовать ее в качестве увещевающей дубины в высшей степени оскорбительно и для туземцев, и для самой музыки. Я поклялся сделать все возможное, чтобы смягчить удар.

— Ладно, — заключил я, — картина более или менее ясна. Где, когда и что именно мы должны сыграть?

Дорк просветлел, оценив мой деловой подход. Не знаю, право, чего он ожидая. Возможно, страстных аргументов против культурного империализма?

Все дело в том, что мы любим музыку вообще и репертуар «Триаксиона» в особенности. Мы полагаем, что эти произведения блистательны, глубоки, серьезны и, несомненно, достойны распространения. Вот почему мы охотно сыграем их перед любой аудиторией, которой они могут прийтись по вкусу, а могут и вовсе не понравиться. Предугадать, заполнит ли наше искусство зияющую брешь между культурами и мирами, совершенно невозможно, но когда такое все-таки происходит… Да, этот дивный кайф почище любого наркотика! Уж я-то знаю, я перепробовал их все.

— Я намерен использовать в качестве сцены часть здания посольства. Вы можете выступить завтра вечером?

— Можем и сегодня, если пожелаете.

А завтра уже покинем планету, увозя с собой сколько-нибудь положительных баллов!

Дорк покачал головой.

— Нет-нет, концерт назначен на завтра. Сцену надо тщательно подготовить. Нам необходимо ПОТРЯСТИ этих чудовищ! Я пожал плечами.

— Что ж, это ваше дело. Нам нужны всего три стула и платформа, которая выдержит нас и наши пюпитры.

Посол кивнул с довольным видом, но, присмотревшись к нам поближе, вновь скривил лимонно-кислую мину.

— Полагаю, у вас найдется подобающее случаю одеяние? Я проглотил тяжелый вздох.

— Вы имеете в виду оркестровую униформу? Короткий жакет с вырезом, гофрированная рубашка, красный кушак и черные лаковые туфли?

— И панталоны! — Он взирал на нас так, словно мы нипочем не надели бы штанов, не будь прямого приказа.

— И панталоны, — согласился я тоном дельца, идущего на крупную уступку. — А теперь о программе. Вы уже наметили что-нибудь?

— О да, конечно! — Дорк с энтузиазмом потер пухлые ручки, предвкушая, как поразит нас глубиной своих музыкальных познаний. — Мне хотелось, чтобы музыка была серьезной, но при этом легкой, возвышающей и одновременно успокаивающей. Вот почему я выбрал…

— «Времена года» Вивальди, — закончил я за него.

Он слегка опешил, но тут же расплылся в восторженной улыбке.

— Вот именно! Да вы просто читаете мои мысли!

Было бы там что читать. Я проглотил очередной вздох. Иногда музыкантам, подрядившимся на нашу работу, приходится глотать ничуть не меньше вздохов, чем дипломатам — преднамеренных оскорблений.

— Что-нибудь еще? Слегка поэнергичнее? Вы знаете «Dance Macabre» Сен-Санса? Может быть, что-то из Сибелиуса? Копленд? Бах или Барток? А как насчет…

— Нет, нет и нет! — раздраженно рявкнул он. — Я желаю успокоить этих дикарей, и вы ОБЯЗАНЫ зачаровать их одной из лучших мелодий Земли!

Вы только поймите меня правильно: эта вещь Вивальди действительно превосходна, подлинный шедевр, но…

Дипломаты, которые нас вызывают, в девяноста случаях из ста помнят не более трех названий настоящих классических произведений, и два из них — «Времена года»[2]… Не то чтобы кто-то мог насвистать хотя бы фрагмент главной темы! Главное достоинство этих произведений именно в их названии, каковое легко запоминается и легко узнается, не имеет коварных опусных номеров и не содержит труднопроизносимых русских, немецких и итальянских слов, в которых так просто запутаться.

В результате же мы исполняем Вивальди вдесятеро чаще, чем любого другого автора.

Третья вещь? Ну, разумеется, «Голубой Дунай»!

— Не волнуйтесь, мы погрузим их в полную кататонию, — торжественно пообещал я, одновременно показывая знаком, что нам пора уносить ноги. Мы встали и едва успели отойти от стола, как Дорк истерически взвизгнул:

— Что это вы делаете, хотел бы я знать?!

Обернувшись, я заметил, что за какую-то пару секунд его стакан магическим образом наполнился заново.

— Как что? Идем репетировать…

— Будьте добры покинуть мой кабинет через дверь! — прокричал он, указывая на пол трясущейся рукой. Я взглянул под ноги: в самом деле, спеша откланяться, мы непринужденно пересекли одну из так называемых стен.

— Прошу прощения!

Мы еще раз прошли сквозь невидимую стену и чинно удалились через несуществующий дверной проем.

— Только не вздумай хлопнуть дверью, — давясь от смеха, шепнул мне Рюб, когда мы перешагнули теоретический порог.

По дороге от шаттла к посольству нам не представилось возможности познакомиться с перспективной аудиторией, и на обратном пути ситуация практически не изменилась. Где-то на приличном расстоянии от нас имела место некая неясная активность: похоже было, что там бродят на задних лапах большие красные муравьи, и это все, что мы смогли разглядеть.

По причине местного моратория на стены у посольства не было даже изгороди, и почтительная дистанция, на которой держались туземцы, заставляла предположить, что в самом здании было нечто отталкивающее… Кто-нибудь скажет, что это Eau de Desinfectantte, но лично я поставил бы на Дорка.

Мы забрались в шаттл, и тот устремился к высокому, почти безвоздушному плато примерно в 500 километрах от посольства: никогда не следует оставлять космический корабль там, где туземцы могут наложить на него руки, лапы или щупальца.

— Мы же не собираемся репетировать Вивальди, Мо? — с надеждой спросила Майра. Я загадочно улыбнулся.

— Да брось ты, Мо, — вмешался Рюб, — ты же прекрасно знаешь, что мы вызубрили его наизусть. Право слово, отруби нам кто-нибудь головы, а после дай в руки инструменты — и мы все едино пропилим его нота в ноту!

Я промолчал, продолжая улыбаться.

Тут Майра засмеялась и захлопала в ладоши.

— Я поняла. Имя!

— Будь проклят… — начал я.

— Кто? — выдохнул Рюб.

— Будь проклят… Дорк!

— Дорк! — взвизгнула Майра. — Великолепно!

— О да, сэр! — изысканно поклонился Рюб. — Вы по-прежнему остаетесь мастером.

Это один из наших маленьких ритуалов, помогающих сохранять здравый рассудок. Будучи старшим по стажу работы, я владел дирижерской палочкой и руководил «Триаксионом», и одна из непременных обязанностей лидера, которую я добровольно на себя возложил, состояла в изобретении веселенькой клички для каждого шута горохового, заказавшего нас на манер технического оборудования по каталогу: МУЗЫКАЛЬНЫЙ АНСАМБЛЬ / ТРИО / СТРУННЫЕ / КЛАССИКА.

— Ах да, насчет Вивальди… — тут я выдержал паузу на целый такт для пущего эффекта, а Майра и Рюб затаили дыхание. — Да мы лучше повесимся, чем станем его репетировать!

Последовали бурные, продолжительные аплодисменты, и я с достоинством раскланялся.

К моменту концерта на Ск'ррл Рюб был членом нашей команды почти год, а Майра присоединилась к трио на четыре месяца раньше. Я же занимался этим делом так давно, что забыл, когда начал, и уже лет восемь держал дирижерскую палочку.

Кучу времени нам приходилось проводить исключительно в обществе друг друга, перемещаясь в замкнутом пространстве корабля от одной планеты к другой. Сверхсветовое путешествие происходит практически мгновенно, если сравнивать его с реактивным способом движения, и тем не менее на каждый световой год набегает определенная ошибка курса, для коррекции которой требуется около двух часов обычного хода. Так что наш вояж, на двести с лишком световых лет разделяющий Ск'ррл и Дриффель IV, длился почти три недели.

Как показывает практика, этого времени вполне достаточно, чтобы превратить самого благовоспитанного музыканта в маньяка, пылающего жаждой крови… Вот почему тщательно продуманные развлечения играют в нашей жизни определяющую роль, тем более что о сексе не могло быть и речи: Майра — убежденная последовательница Сафо, а мы с Рюбом — заскорузлые гетеросексуалы, обращающие внимание только на противоположный пол.

Словом, я посвятил немало лет выработке социальных механизмов, препятствующих космическому озверению. Прежде всего, каждый участник «Триаксиона» имеет обширную личную информатеку, и каждый вечер кто-нибудь из нас, нарядившись в ритуальную мантию Электронного Жокея, программирует коллективные видеопросмотры и аудиопрослушивания. К тому же мы по очереди выбираем обеденное меню и разработали довольно сложную систему добровольного обмена официальных благ и привилегий на разнообразные личные одолжения.

И разумеется, мы постоянно репетируем, репетируем без конца, хотя каждый из нас в свое время блистал в Карнеги-холле! Мы делаем это и вместе, и по отдельности, а чтобы сие каждодневное занятие не обратилось в монотонную каторгу, я позаботился внести в него непредсказуемый игровой элемент.

Вернувшись на корабль, я первым делом открыл резную шкатулку из драгоценного дерева хикка, которой мы разжились на Клааааме, и достал из нее двенадцатигранную игральную кость из сверхупругой резины: на гранях кости обозначены наши имена, и тот, чья грань окажется наверху, получает дирижерскую палочку на время репетиции и волен выбрать репертуар по собственному вкусу.

Если говорить о моих личных пристрастиях, то я неравнодушен к идиосинкретическим аранжировкам Баха, Моцарта и Грига, питаю слабость к джазу середины двадцатого (начиная с Эллингтона, Бей-си и Чарлза) и бесконечно восхищен африканцем Яаном Бико, сочинившим в начале двадцать первого неподражаемые скрипичные концерты в стиле Ухуру.

Что до Майры, та обожает мадригалы, барочную и древнюю кельтскую музыку, весьма высокого мнения о похоронных песнопениях арабского Востока и совершенно без ума от поп-музыки конца двадцатого. А интересы Рюба столь широки и эклектичны, что едва ли поддаются четкой классификации, но имя он себе сделал изощренными интерпретациями Бартока, Листа, Шостаковича, Ростроповича и Элвиса Хейвела.

Пометавшись по репетиционному залу, игральная кость упокоилась у ног Майры, и та объявила вердикт:

— Опять твоя взяла, Рюб!

Рюб одарил нас улыбкой развратного херувима.

— Прекрасный выбор, госпожа Удача! Что ж, приступим?

Мы расселись по своим местам, включили пюпитры, и я тут же щелкнул тумблером, передавая палочку: теперь пюпитр Рюба стал ведущим, а мой и Майрин — ведомыми, и пока Рюб выбирал, что сыграть, наши дисплеи на время потемнели.

Большой концертный пюпитр Фрюера содержит в банках памяти более семидесяти миллионов музыкальных произведений и всякий раз, когда мы попадаем на Землю, автоматически обновляет информацию. С такими-то возможностями от Рюба можно ожидать чего угодно — от дурацкого Алеутопопа до непристойных средневековых мадригалов!

Однако на сей раз он вызвал на мониторы «Тарантеллу Робопаука» — получасовую виртуозную штучку с характерными молниеносными арпеджио и причудливыми минорными ходами в контрапункте, сочиненную лунным композитором Фейзелом Фриком, которого часто именуют «Кибербахом» благодаря сложнейшей математической структуре его работ.

— Это должно быть забавно, — заметил я, подключив свою виолонту к питанию и врубая клавишу автонастройки. Майра последовала моему примеру. Рюб привычно установил челотту, нанес ей два кинжальных удара смычком и, приподняв бровь, вопросил:

— Вы готовы?

Первые такты в этой аранжировке были мои. Я тут же ответил Рюбу полным звуком… и наше трио вновь унеслось в тот непостижимый мир, где мы вливаем душу в музыку, а она взамен одушевляет нас.

Как я уже говорил, по сути, мы не более чем рекруты, но пусть сие не вводит вас в заблуждение: любой из нас не только достоин играть с самыми лучшими симфоническими оркестрами, но неоднократно осуществлял это на деле. А то, что мы попали в тиски контракта с ВЗДС… Несчастное стечение обстоятельств вкупе с личными передрягами!

Майра, к примеру, страдая от неразделенной любви, припомнила однажды темной ночью, что в детстве мечтала повидать очень далекие места, и в помрачении души записалась культурным добровольцем. Рюб со своими амурными делишками вляпался ненароком в такую ситуацию, что вынужден был срочно покинуть Солнечную систему, спасаясь от вооруженного антикварным кольтом мужа-рогоносца, который, к несчастью, по совместительству являлся дирижером Рюбова оркестра.

Имея солидный опыт исполнения как классического, так и попсового репертуара, наша троица могла сыграть с листа практически что угодно, а благодаря неустанным репетициям была спаяна крепкой, почти телепатической связью. Словом, как любит похвастать Рюб, вы только скажите, что надо — а мы уж вам устроим!

Но никто из нас и представить себе не мог, что когда-нибудь нам придется играть ради спасения собственной жизни.

Наутро Майра с Рюбом взяли шаттл и отправились в посольский анклав. Майра, как обычно, намеревалась обозреть местные достопримечательности и заняться любительской экзоантропологией, если повезет. Что касается Рюба, помимо музыки, его интересовал секс и только секс, и он надеялся отыскать среди подчиненных Дор-ка существо женского пола, восприимчивое к его маслянистому цыганскому обаянию.

Я прекрасно ладил с ними обоими, как, впрочем, и с их предшественниками, но всегда был рад одиночеству, испытывая при этом подлинное блаженство…

Да, я тот самый Шломо Кессель, легендарный вундеркинд! В четыре года я играл Моцарта на виолонте, к шести сочинил дюжину скрипичных концертов, а в десять выступал как приглашенный солист в лучших филармониях мира, исполняя две-три симфонии, которые успел к тому времени написать.

Классическая музыка проходит периодические циклы всеобщего восторга и полного небрежения, а так как меня угораздило — к худу ли, к добру — попасть в период, когда классика почиталась абсолютной ценностью, то я сделался одной из ярчайших музыкальных звезд.

Родные, распознавшие мой талант едва ли не с пеленок, всегда видели во мне лишь источник семейного благосостояния, и детство мое не могло бы стать чудовищней, вздумай меня воспитывать тигровые акулы. В четырнадцать лет я был издерганным, переутомленным, выжженным изнутри неврастеником, подсевшим на иглу, в семнадцать — безнадежной развалиной… И все это, разумеется, под неусыпным надзором жадной до скандалов прессы, неустанно снабжающей публику подробностями моего стремительного взлета и последующего позорного падения!

Когда мне исполнился двадцать один год, некий меломан, служивший охранником в окружной тюрьме штата Алабама, где я мотал срок за бродяжничество и распространение наркотиков, опознал во мне того самого Шломо Кесселя. Пытаясь хоть как-нибудь мне помочь, сей добрый человек невольно привлек внимание ВЗДС, которая постоянно ищет таланты, попавшие в беду.

Юристы ВЗДС добились моего освобождения под поручительство и подвергли меня принудительной дезинтоксикации: процесс этот, на мой взгляд, ужасно напоминает выкручивание большой грязной тряпки, которой вытирали пол в аптеке, сильно пострадавшей от землетрясения. Едва я пришел в себя, один из моих адвокатов провел меня через правильную процедуру банкротства (в противовес той неправильной, что я устроил себе сам), а затем объяснил, что, согласившись принять услуги ВЗДС, я тем самым добровольно завербовался на минимальный трехгодичный срок культуртрегера.

Когда мы играли на Ск'ррл, мне уже стукнуло тридцать пять. Считайте сами.

Так вот, находясь в полном одиночестве на космическом корабле, я счастлив от одной лишь мысли о том, что этот корабль пребывает в сотнях или даже тысячах световых лет от всех земных масс-медиа, моей былой славы и моего собственного семейства, каковое, несомненно, приложит массу усилий, чтобы заново обратить меня в источник безбедного существования… если я когда-нибудь вернусь.

Рюб и Майра прибыли после полудня. На пухлых губах Рюба играла довольная, нагловатая усмешка, и он сразу же отправился к себе в каюту выспаться. Отсутствие уединения, то бишь стен, его явно не смутило. По правде говоря, не представляю, что бы вообще могло его смутить.

Мы же с Майрой отправились на камбуз попить чаю с бисквитами (еще один из наших маленьких ритуалов), поскольку она считала святым долгом делиться со мной впечатлениями от новой планеты: должен же я хотя бы представлять, где нахожусь! На сей раз у нее был чересчур серьезный, задумчивый вид, и я ощутил смутное беспокойство.

— Ну как? — спросил я, разливая чай. — Так ли все ужасно, как уверяет Дорк?

— Нет, — сказала она через секунду, обдумав ответ. — Дорк говорит, что ск'ррли дикари, но это не так. По крайней мере, не в том смысле, какой он вкладывает в это слово. Они просто очень примитивны и абсолютно бесхитростны.

— Разве такое бывает? — спросил я.

У Майры прелестный голос — мягкое, теплое, бархатистое контральто, совершенно дисгармонирующее с криптозоидным имиджем, который она столь ревностно культивирует. Признаюсь, я иногда позволял себе помечтать, как этот голос шепчет мне на ушко милые ночные глупости…

— Они действительно любят свою музыку, которая на самом деле весьма интересна. Простые эмпатические фразы без всякого подтекста, стимулирующие непосредственное действие… В общем, эта музыка вовсе не создана для передачи образа или настроения и в чем-то аналогична рэпу конца двадцатого или воинским песнопениям аборигенов. Кстати, я кое-что записала, и ты можешь потом послушать, если интересно.

— Да, конечно. — Я задумчиво поскреб подбородок. — А что, внешне они и в самом деле настолько… несимпатичны? Майра расхохоталась.

— О да! Посольские называют их ракомедведями, и эта кличка им действительно подходит. Взрослые особи огромны. Тело у них вроде медвежьего, покрыто блестящим красным хитином и пучками красного меха. Руки и ноги толстые, на руках что-то вроде пальцев, но вместо когтей — клешни весьма неприятного вида. Глаза и усы, как у рака, медвежье рыло и очень, очень много зубов.

Я невольно содрогнулся.

— Надеюсь, хотя бы детишки по-своему милы? Майра весело ухмыльнулась и покачала головой.

— Да нет, не особенно.

— Что ты думаешь о них, как о публике?

Ее улыбка полиняла.

— Трудно сказать. Ск'ррли, конечно, любят музыку, но… Я не уверена, что Дорково меню придется им по вкусу!

— Ну что ж, нас освищут, вот и все, — легкомысленно заметил я, пожимая плечами, но Майра снова нахмурилась.

— Знаешь, Мо, эти существа не привыкли сдерживать свои чувства. Я видела, как один ребенок отнял у другого мрр'ххг — и что, по-твоему, сделала его мать? Сказала «нельзя» и шлепнула по ручке? О нет, она ухватила дитя за руку и отодрала от нее пару клешней!

Я чуть не захлебнулся чаем.

— Как?!

— Эдвина, которая исполняла роль гида, говорит, что они со временем отрастут, а туземцы твердо убеждены, что новые клешни не станут хватать чужое. Повторяю, аборигены удивительно непосредственны. Если мужская и женская особи понравились друг другу, они немедленно начинают совокупляться. Если ск'ррли рассердился, он сразу бросается в драку. В общем-то они, как бы это выразиться… несколько склонны к насилию.

— Значит, если ск'ррли не понравится наше выступление…

— Они могут сообщить нам об этом, — заключила Майра, серьезно глядя мне прямо в глаза.

Должно быть, то был тихий шепот кельтской струйки ее крови, несущей в себе полузабытый дар предвидения!

Облачаясь в концертные костюмы, мы, как водится, параллельно поглощали импровизированный ужин, и мне не представилось возможности поговорить с Рюбом, покуда шаттл не поднялся в воздух. Впрочем, тот пропустил предостережение мимо ушей, предвкушая новую встречу со счастливо обретенной подружкой и будучи не в силах мыслить какой-либо частью своей анатомии, расположенной выше пупка.

Мы прибыли сразу после заката и приземлились на грунтовой площадке позади посольства. Окружающую здание болотистую равнину освещали многочисленные факелы и костры, на которых готовилась пища. В воздухе витал неожиданно соблазнительный запах поджаривающихся мрр'ххг.

Майра информировала нас с Рюбом, что туземцы жарят мрр'ххг только по самым торжественным случаям.

Например, при объявлении войны. Или на поминках.

Великий человек лично встретил нас на посадочной площадке, благоухая парами джина и щедро распространяя свой обычный антишарм. Осмотрев всю троицу с ног до головы, он признал наши костюмы приемлемыми и, развернувшись с горделивым видом, устремился куда-то вперед, приказав жестом следовать за ним. Испустив тяжкий коллективный вздох, мы подняли свои саквояжи и пристроились гуськом за его спиной.

Мы протрусили вслед за ним по лабиринту, вычерченному на посольском полу. На ходу Дорк то и дело швырял персоналу взаимоисключающие распоряжения, оставляя в кильватере вытаращенные глаза, отвисшие челюсти и впечатляющую коллекцию малопристойных жестов.

С парадной стороны посольства была пристроена двухметровой высоты сцена. По причине туземного предубеждения против стен там не было ни задника, ни занавеса, и все же я не могу не признать, что Дорк с честью выпутался из затруднительных обстоятельств, сотворив нечто такое, чего ск'ррли отродясь не видывали.

Разноцветные лампы бросали на сценическую площадку яркие пятна, а передняя часть платформы, искусно задрапированная официальными оранжево-черными флагами ВЗДС, была увенчана внушительными канделябрами, увитыми гирляндами местных цветов. Флора Ск'ррл по большей части насекомоядна, так что все эти пышные гирлянды и букеты непрестанно трепетали и извивались, отлавливая и пожирая привлеченную светом мошкару. Майра была просто очарована столь оригинальным образчиком декораторского искусства.

Посреди сцены возвышались три жестких стула и доставленный из кабинета Дорка резной трон.

По традиции на посольских приемах разносят шампанское, но алкоголь не совместим с обменом веществ ск'ррли. Однако же какой-то наблюдательный стюард обнаружил, что они весьма неравнодушны к Юмми-Бумми (вы наверняка знаете эту приторную липкую гадость, получаемую разведением сухого порошка в воде) и даже слегка прибалдевают от пронзительно-химического вкуса, цвета и запаха. Сооруженный по приказу Дорка фонтан извергал сей напиток галлонами: _ взлетающие в воздух струи опадали в огромный стеклянный резервуар, вокруг которого возбужденно толпились жаждущие туземцы.

Сцена оказалась достаточно высокой, чтобы позади нее образовался столь редкий на Ск'ррл оазис приватности. Остановившись в этом укромном уголке, Дорк требовательно вопросил:

— Вы ведь готовы сыграть «Времена года», не так ли? Как будто мы притащились сюда с инструментами и в полной оркестровой униформе, надеясь перекинуться в преферанс.

— Мы готовы, — ответил я умиротворяющим голосом. — Осталось только распаковать инструменты и пюпитры. И кстати, было бы неплохо, если бы кто-то из ваших сотрудников помог установить акустическую систему.

Дорк немедля вознегодовал.

— Но мы уже поставили свою!

Я постарался сдержать снисходительную улыбку.

— Видите ли, наша система чуть-чуть получше, и кроме того, она уже подстроена под наши инструменты.

— Ну как хотите, — и он небрежно щелнул пальцами, призывая топтавшуюся неподалеку сотрудницу — весьма привлекательную женщину в весьма откровенном наряде.

Обожающий взгляд, который красотка бросила на Рюба, сказал мне о том, что они отнюдь не чужие. Рюб, со своей стороны, изо всех сил телепатически внедрял в ее мозг пьшкое сексуальное влечение. За этим увлекательным занятием парочка совсем позабыла о Дорке, и тот раздраженно рявкнул:

— В чем дело, Торнтон? Сюда!

Я шагнул вперед и мягко произнес, вручая Соникастер Клипш-Кляйнмана:

— Не могли бы вы взять эту штуку и поставить на сцену? В центре рампы и серебряным логотипом в сторону публики?

— Да, конечно, — пробормотала красотка, прижимая черный матовый диск акустического устройства к умопомрачительному декольте. Глаза ее рассеянно скользнули мимо меня и вновь приклеились к Рюбу.

— Ну же, Торнтон! — взревел посол.

— Да, сэр. Конечно, сэр. — Она одарила Рюба очередным знойным взглядом и нехотя удалилась, томно повиливая бедрами.

Дорк отвернул кружевной манжет и сверился с массивным золотым хронометром.

— Начинаем через пять минут. Но прежде мне надо урегулировать кое-какие детали… А потом мы покажем этим дикарям, что такое настоящая культура!

Едва он успел отойти, как перед нами материализовался стюард, толкающий тележку с прохладительными напитками. Проводив посла глазами, парень ухмыльнулся, сжал кулак, выставив вверх большой палец и выразительным жестом изобразил, что опрокидывает стаканчик. Потом он сгрузил на ближайший столик поднос с бокалами, соками и минеральной водой, лихо подмигнул и покатился дальше.

Мы подошли к столу и обслужили себя, а затем приступили к непременному предконцертному ритуалу.

— Ну ладно, — помолчав, начал я. — Вы знаете, и я знаю, что вся эта затея — полнейшая лажа, а проклятый Дорк — надутый индюк, лишенный даже той внутренней культуры, что присуща честной чашке свежего йогурта. Все мы закаленные профессионалы и знаем свой репертуар настолько хорошо, что каждому из нас грозит опасность уснуть от скуки во время представления. В высшей степени вероятно, что наша аудитория с куда большим интересом станет слушать грохот уличного движения, чем то, что мы намерены ей предложить… Но!

Я перевел дух и заглянул им прямо в глаза.

— Но мы профессионалы, а это значит, что не можем позволить себе опустить планку. Мы посвятили свою жизнь искусству и потому, выйдя на сцену, будем играть безупречно и от всей души, ибо музыка заслуживает только самого лучшего. Мы выйдем на сцену и будем играть блистательно, страстно и нежно, ибо все мы заслуживаем самого лучшего, что можем дать друг другу. Да, мы выйдем на сцену и заставим наши инструменты запеть ради еще одной горстки положительных баллов, приближающих тот магический, тот сладостный миг, когда мы сможем наконец сказать ВЗДС, чтобы она пошла подальше и удавилась.

Я торжественно протянул руку ладонью вверх.

— Так как же мы будем играть?

— Восхитительно! — хором ответили Майра и Рюб, положив свои ладони на мою.

— Как мы будем играть?

— Сногсшибательно! — последовал ритуальный ответ.

— Как мы будем играть? — вопросил я в последний раз.

— Словно от этого зависит наша жизнь!

Мы подержались за руки еще секунду, а потом занялись распаковкой инструментов и пюпитров. Мы уже закончили, когда объявился Дорк — с блистающими очами, полыхающим румянцем и сорокоградусным дыханием.

Пора было начинать.

Мы поднялись на сцену и были встречены жидкими неубедительными аплодисментами. Хлопали, разумеется, сотрудники посольства, делавшие это, скорее всего, по прямому приказу Дорка. Единственным исключением являлась великолепная мисс Торнтон, аплодировавшая Рюбу с таким жаром, что я почувствовал нечто вроде зависти, Должно быть, утром эти голубки расстарались на славу!

Что же до нашей публики…

Эта толпа могла бы привидеться Босху, перебравшему сверхмощных галлюциногенов.

Перед нами были сотни и сотни багрово-красных полупьяных ракомедведей, бурно размахивающих оранжево-черными одноразовыми кружками и смачными кусками хорошо прожаренных мр'ххг. Большинство ск'ррли повернули глаза на стебельках в нашу сторону и нетерпеливо пощелкивали клешнями. Там и сям несколько дюжин наюммибуммленных пар шумно занимались любовью. Остальные туземцы, по всей видимости, вели ожесточенные дебаты, не иначе как о политике или искусстве.

Обозрев со сцены сей сюрреалистический шабаш, Дорк заметно побледнел, и в его налитых кровью глазах промелькнуло боязливое выражение. Однако же он быстро встрепенулся, заученным жестом поправил серебряный зачес и, выдавив кисло-сладкую улыбку, вышел вперед к микрофону.

Первая попытка обратиться к почтеннейшей публике вылилась в душераздирающий вой обратной связи. Будь я одним из ск'ррли, шерсть моя наверняка встала бы дыбом, но вместо этого туземцы сразу перестали щелкать клешнями и со странно довольным видом уставились на посла.

Побагровев почти как ракомедведь, Дорк вперил уничтожающий взгляд в кучку сотрудников за сценой. Через секунду вой прекратился. Слушатели глухо зароптали, а их хитиновые усы разочарованно обвисли.

— Друзья мои! — с фальшивым воодушевлением воскликнул посол, и акустическая система выдала взамен громогласные аналоги туземного чириканья, сопения и ворчания. — Я уже не раз говорил вам, что на моей родной планете очень много замечательных вещей, о которых вы прежде и мечтать не могли. У нас есть самые разные товары и услуги, которые вы сразу же пожелаете иметь, как только увидите их и поймете, насколько они вам необходимы. Множество драгоценных даров получили вы от Земли через наше посольство, и сегодня я счастлив предложить вам еще один. Однако этот новый подарок — не просто предмет, а одно из главных культурных сокровищ Земли!

Выдержав многозначительную паузу, он одарил аудиторию дружелюбной улыбкой торговца подержанными аэромобилями.

— Я преподношу вам в дар великолепный пример тех культурных высот, которых вы когда-нибудь сможете достичь с нашей бескорыстной помощью путем честной и взаимовыгодной торговли!

Майра наклонилась ко мне и шепнула:

— Он это серьезно?!

— К сожалению. Расслабься и думай о положительных баллах. Тем временем посла понесло.

— Вы обязаны изменить свой грубый, никчемный образ жизни! — взвизгнул он, потрясая кулаком. — Вы можете подняться над вашим варварским, нецивилизованным, непристойным, оскорбительным для культурного человека состоянием!

— Вы можете позволить нам стены в спальне и сортире! — жалобно выкрикнул кто-то из посольских.

Спохватившись, Дорк поспешно натянул елейную улыбку.

— Но полагаю, эти вопросы лучше обсудить за столом переговоров… А сегодня мы будем только наслаждаться! И чтобы не оттягивать удовольствие, я без дальнейших проволочек объявляю… «ВРЕМЕНА ГОДА» ВИВАЛЬДИ!!!

Он подождал аплодисментов, не дождался и с застывшей улыбкой проследовал к трону. Мы встали и почтительно поклонились нашей ракомедвежьей аудитории. Затем я кивнул Майре, и та, включив микрофон на своем пюпитре, зачирикала и заурчала на родном языке ск'ррли. Маленький спич, который она старательно заучила, означал примерно следующее: Пусть то, что мы вам предлагаем, будет приятно на вкус/ощупь.

Потом мы сели, и я вызвал на дисплеи партитуру. Майра и Рюб кивнули, показывая, что готовы, я запустил обратный отсчет, и когда он закончился, мы заиграли.

Теперь мы вернулись к тому, с чего начали. Туземцы повели себя ужасно, помните? Что до меня, то я этого вечера никогда не забуду.

Мы играли уже три минуты — блистательно, нежно, страстно, и любая нормальная аудитория давно была бы очарована. Однако ск'ррли были кем угодно, но только не нормальной аудиторией, даже для нас.

Сразу после вступительных нот толпа приобрела неприятное сходство с гигантским осиным гнездом, которое неосторожно разворошили палкой. Ракомедведи беспокойно зашевелились, нервно задергали усами и принялись слоняться взад-вперед, яростно сводя и разводя клешневидные пальцы. Чем дольше мы играли, тем более усугублялось положение, и на третьей минуте публика стала наступать на сцену с достаточно угрожающим видом, чтобы весь персонал посольства с неприличной поспешностью заполз под платформу. Атмосфера настолько сгустилась, что даже Дорк не мог не заметить этого, невзирая на обволакивающие его бедные мозги густые пары джина и самовлюбленного эгоизма.

Его патрицианская физиономия вдруг сделалась совершенно восковой, а я, продолжая играть, повернулся к нему и прошипел сквозь зубы:

— Сдается мне, они не поклонники Вивальди! Растерянно моргнув, он слабо пролепетал:

— Но может быть, они просто…

В этот самый миг добрая дюжина ракомедведей полезла на сцену, и голос посла с жалким писком оборвался. Было совсем не похоже, что туземцы жаждут вручить нам букеты, скорее они преподнесли бы нам наши собственные головы, а такого я допустить никак не мог.

— Мы прекращаем концерт, — уведомил я Дорка, ничуть не заботясь, понравится ему или нет, но тот, по-моему, даже не услышал этих слов, так как пятеро ракомедведей были уже на сцене и надвигались на него со всеми своими клешнями и зубами. И зубов у них было слишком много.

Неудивительно, что ск'ррли ополчились на Дорка, устроившего это злосчастное представление, но я не без оснований подозревал, что рано или поздно они доберутся до нас. Повернувшись к Майре и Рюбу, я демонстративно отнял смычок от струн, и те с видимым облегчением немедленно последовали моему примеру.

— Спасите! Помогите!

Ск'ррли наконец добрались до Дорка, который забился в уголок кресла, как моллюск в раковину, и теперь пытались выколупать оттуда его вальяжные телеса. Вцепившись мертвой хваткой в подлокотники, посол отчаянно заверещал:

— На помощь! Сделайте же что-нибудь!

Бежать было некуда. Десятки туземцев уже вскарабкались на сцену, а на подходе маячили целые сотни.

— Отдай мне палочку, Мо!

Я буквально подпрыгнул на стуле.

— Быстрее, пока не поздно!

— Но зачем… — начал я, перепуганный и озадаченный одновременно, но Майра не дала мне договорить.

— Просто сделай это!

Один из туземцев шел прямо на меня, точь-в-точь как кровожадный монстр из старого ужастика, но только это было совсем не кино. В безумном страхе я резко ударил по тумблеру, и ловкие пальцы Майры запорхали над клавиатурой ее пюпитра. Через секунду Вивальди пропал с дисплея, и появилась новая партитура в сопровождении команды: УПРАВЛЯЕМАЯ МОДА ТРИ.

Какое-то мгновение я тупо взирал на экран, но в следующий миг уже лихорадочно щелкал переключателями инструмента. Готово! Теперь мой пюпитр, повинуясь исключительно нотации и ремаркам партитуры, начнет самостоятельно управлять уровнем громкости и темброголосами моей виолонты, синтезируя по ходу дела абсолютно все предусмотренные аранжировщиком спецэффекты.

Тем временем обратный отсчет подходил к концу, и у меня не осталось времени даже взглянуть на Майру и Рюба, а горячее дыхание ск'ррли, щедро сдобренное Юмми-Бумми и мр'ххг, уже коснулось моего лица. Я сделал глубокий вздох и занес над струнами смычок, не отрывая глаз от могучих клешнястых лап.

Отсчет закончился на полтакта раньше, чем эти клешни успели дотянуться до меня.

Древние скрипку, виолу и виолончель без всякого преувеличения можно поставить в ряд величайших созданий человечества. Эти хрупкие деревянные конструкции способны порождать в своем чреве звуки необычайной прелести и чистоты, однако их громкость, тембр и диапазон весьма сурово ограничены. К тому же старые струнные звучат наилучшим образом лишь в совершенно определенных атмосферных условиях, при мизерных отклонениях показателей температуры, влажности и давления от желаемого стандарта. Зато их современные кибронные аналоги — виолонта, виола ла бамба и челотта — начисто лишены подобных недостатков!

Взять, к примеру, диапазон. За пять планет до Ск'ррл нам пришлось выступать перед расой, использующей для коммуникации и навигации исключительно ультразвук. Электронные мозги наших инструментов транспонировали то, что мы исполняли (местным ужасно понравился «Полет шмеля»), на несколько десятков октав выше, и этакий сверхписк не уловило бы и собачье ухо.

Или тембр! Моя виолонта может продуцировать звуки, абсолютно неотличимые от уникального Гварнери или, скажем, электроламинарной Андерсона, но она совершенно не обязана звучать как скрипка. Сей инструмент способен обернуться органом или гобоем, флейтой-пикколо или вакуумной сиреной, поскольку его электронное обеспечение может синтезировать в буквальном смысле все, что угодно.

А динамический диапазон? Одни лишь магнитные усилители, встроенные в ее корпус, выдают без малого девяносто децибелл при абсолютном отсутствии нелинейных искажений. В паре же с Соникастером Клипш-Кляймана, как это было в тот памятный вечер, моя виолонта вполне способна размолотить солидную каменную стену!

Чертовски забойная штучка, скажу я вам.

Начальные такты избранной Майрой пьесы были чуть ли не самыми известными и узнаваемыми в земной музыке всех времен и народов, однако мой дисплей сообщил, что это произведение Чака Берри в аранжировке X. Пая.

У меня была сотая доля секунды, чтобы прочесть информационную строку, и ноль целых, ноль тысячных, чтобы ее обдумать, ибо отсчет как раз дошел до нуля, и мы немедля произвели запуск композиции. Думаю, это самое точное выражение, каким возможно передать воспоследовавший эффект: невероятной силы акустический взрыв сбил с ног и отшвырнул от сцены пару сотен ракомедведей, уже готовых ее штурмовать…

Даже если вы знаете наизусть эту музыкальную фразу, если даже вы ожидаете ее, брутально простое и варварски помпезное вступление «Патетической» Бетховена вполне способно захватить вас врасплох. А если эти звуки усилены субобертонами, и громкость их приближается к летальной… то знаменитая бетховенская фраза являет собой не что иное, как Музыку Массового Поражения!

Та-Та-Та Там-м-м-м-м!!! — каменной лавиной прогрохотала челотта Рюба, сотрясая планету на сотню миль в окрестности. — Та-Та-Та Ту-у-ум-м-м-м!!!

Забравшиеся на сцену туземцы окаменели, вздернув усы подобно антеннам древних автомобилей, а часть публики, размазанная акустическим ударом по земле, через секунду шевельнулась и дружно выбросила в нашу сторону глазные перископы.

Стиснув зубы, Рюб выдал фразу еще громче, мощнее и убедительней: ТА-ТА-ТА ТАМ-М-М-М-М! ТА-ТА-ТА ТУ-У-УМ-М-М-М!

Майра резво присоединилась к нему на следующей фразе, внеся свою лепту в громовой бедлам хриплыми воплями двенадцатитонной железной скрипки, вскрываемой ржавым тупым смычком.

Настал мой черед, и я поспешно врубился в партитуру, не слишком хорошо представляя, чего мне следует ожидать. Яростно взвизгнув, моя виолонта безумно взвыла электрогитарой, включенной непосредственно в мультимегавольтный источник питания, и тут я наконец сообразил, что играю, в то время как бешено вращающаяся музыкальная пила в миллион лошадиных сил косила ракомедведей направо и налево.

Да-да, мы от всей души раздраконивали «Прокатимся по Бетховену»! И делали это не хуже троицы Годзилл, вооружившихся сонарньми излучателями с единственным намерением сравнять местный Токио с землей.

Вы наверняка знаете эту вещь, она десятки раз переделывалась, переписывалась и осовременивалась с тех пор, как бессмертный мистер Берри сочинил ее для своего Оркестра Электрического Света. То, что мы тогда играли, была основанная на оригинале 1970-го аранжировка, сработанная в 2040-м основателем музыкального движения «ПОП В ГЛАЗ» Хидекео Паем, который объединил в ней самые убийственные эффекты предшествующих обработок (включая зубодробительный вариант «Мозгочистов» 2010 года) и вдумчиво оркестровал их в духе безграничного поп-полисимфонизма. Полученный результат гарантированно поднимет на ноги — или бросит на колени — какую угодно аудиторию!

Туземцы отпустили Дорка, и тот безутешно зарыдал, зажав ладонями уши, а его былые мучители задергались в экстазе, размахивая усами и прищелкивая клешнями в такт. Мы же продолжали пилить и наяривать с такой энергией, что наши смычки просто чудом не задымились. И уж поверьте, это совсем не та музыка, которую можно играть сидя на стуле!

В партитуре Пая есть несколько вставных сольных номеров (называемых в подобном репертуаре брейками или риффами), где солирующий инструмент возвращается к электронной версии природного голоса, дабы озвучить комбинированные пассажи и фиоритуры имени Бетховена-Берри. К началу своего соло я был уже на ногах, приплясывая, крутясь и вертясь, и принялся расстреливать аудиторию в упор виртуозными очередями моей виолонты.

Майра в восторге закрутилась юлой, она качалась и моталась, скакала белкой и ковыляла уточкой, а Рюб в обнимку с челоттой безумно вальсировал по сцене, то яростно сражаясь с ней, то страстно прижимая к груди.

Под конец, вернувшись к оригиналу Бетховена, мы разразились запредельным овердрайвом: невыносимый, сотрясающий разум бас виолончели слился с воплем боевой скрипки, яростно извергающей антиматерию, а моя виолонта зашлась в таком заоблачном визге, что стеклянный резервуар с Юмми-Бумми, завибрировав, лопнул и рассыпался на мелкие куски.

Потом наступила мертвая тишина.

Я всегда полагал, что это просто избитый оборот речи, и был не прав.

Сотни багровых фигур с рачьими усами и клешнями застыли в абсолютном молчании и неподвижности, сильно напоминая стоп-кадр из ночного кошмара подвыпившего рыбачка, уснувшего на голой земле у костра.

И эту звенящую тишину нарушил плаксивый голос Дорка.

— Боже мой, что это было?! — простонал он.

— Третье Бэ! — охотно сообщила Майра. — Вы должны это знать: Бах, Бетховен, Берри.

Я ухмыльнулся, глядя на несчастное лицо посла.

— Сдается мне, что этот Берри им понравился!

Ракомедведи потихоньку зашевелились и принялись трясти головами, словно пытаясь избавиться от остаточного эффекта коллективной акустической лоботомии.

— Ну а теперь, — продолжил я по-деловому, — самое время решить вопрос о положительных баллах, которые мы только что заработали.

Нахмурившись, Дорк кое-как поднялся на трясущихся ногах и высокомерно объявил:

— Не думаю, чтобы ваш кошмарный шум можно было назвать достойным выступлением!

— Что ж, воля ваша, — кротко ответил я и обернулся к Майре. — Палочка, конечно, остается у тебя, но вот этот джентльмен, как мне кажется, никак не может обойтись без Вивальди… Не продолжить ли с того места, где мы остановились?

Майра согласно кивнула.

— Мы здесь для того, чтобы угождать публике! Прошу вас, джентльмены, натуральная мода…

Мы быстро перестроили инструменты и по ее кивку начали с такта, на котором были прерваны разъяренными ск'ррли. Уже через пару секунд толпа угрожающе заворчала и сделала несколько шагов к сцене.

— Прекратите! — умоляюще вскрикнул Дорк. — Пожалуйста!

— Воля ваша!

Мы отняли смычки от струн, продолжая держать их в полной боевой готовности.

— Ладно, вы получите ваши баллы, — злобно прошипел он.

— По максимуму? — осведомился я.

— Это что, наглый шантаж?!

— Всего лишь обычная сделка, — ухмыльнулся я, доставая из кармана нашу электронную копилку. — Не будете ли вы так любезны…

Тут Рюб опустил смычок и бегло изобразил прелестную минорную фразу Шостаковича. Толпа ракомедведей взвыла и придвинулась к сцене.

— Будьте вы прокляты!

Дорк поспешно схватил копилку и сделал свое дело.

— Благодарю вас, — вежливо ответил я, демонстративно проверяя, не надул ли нас господин посол. (Клянусь, в тот самый день, когда я поверю дипломату, то добровольно обменяю виолонту на козу!) Все оказалось в полном порядке, и я с довольной улыбкой вернул копилку в карман.

В жизни иногда бывает так, что вам внезапно представляется редкая возможность совершить воистину доброе дело, причинив одновременно моральный ущерб тому, кто по праву того заслуживает. Мне только что выпал этот золотой шанс, и я не собирался его упускать.

— Раз уж вы проявили такую неслыханную щедрость, — саркастически поклонился я, — мы просто обязаны отплатить той же монетой! «Триаксион» продолжит концерт и с радостью удовлетворит музыкальные вкусы этих добрых пейзан.

Дорк с отвращением содрогнулся и вытаращил на меня изумленные глаза.

— Чего ради?! Зачем вам это нужно?

Жизнь музыкального рекрута ВЗДС целиком и полностью в руках самоуверенных дуболомов наподобие Дорка, и как же приятно видеть в глубокой луже того, кто совсем недавно был властен изрядно попортить тебе кровь.

Не в силах устоять перед искушением, я протянул руку и постучал костяшками пальцев по его дубовому лбу. Дорк мучнисто побелел, и в тот же миг грянул дружный хохот: сотрудники посольства, выползшие из-под сцены, веселились вовсю… Что ж, в конце концов нам все-таки удалось поднять их моральный дух!

— Эй, есть там кто-нибудь? — вопросил я, постучав еще разок. — Ты так ничего и не понял? А ведь мы только что узнали, что на самом деле нравится ск'ррли! Дайте им побольше музыки подобного сорта, и вы получите столько мр'ххг, сколько надо, и даже больше.

Дорку моя музыкальная идея явно не понравилась, но уже через секунду в глазах его мелькнул расчетливый блеск.

— Ну а должность посла предполагает, да что там, требует, — настойчиво дожимал я, — убедить ск'ррли, что им предлагается товар самого лучшего качества.

Дорк в замешательстве покачал головой; его элегантная прическа совсем растрепалась, и волосы торчали неопрятными перьями.

— Но как?…

— Да очень просто! Ты должен слушать эту музыку вместе с туземцами и делать вид, что пребываешь в таком же восторге, как и они. Дорк позеленел пуще прежнего.

— И я должен улыбаться посреди этой кошмарной какофонии?!

— Улыбайся, покуда щеки не заболят. В конце концов, Дорк, мой мальчик, успешное завершение торговой миссии есть единственный способ заработать положительные баллы, необходимые для перевода! Куда-нибудь в хорошее, цивилизованное место с чертовой кучей стен и на почтительном расстоянии от планеты, которая вот-вот заделается заповедником рок-н-ролла.

— Мр'ххг!

Полагаю, на сей раз посол имел в виду не только представителей местной фауны.

Так как музыка подобного сорта была специальностью Майры, она и составила всю остальную программу. Кое-какие пьесы почти любой музыкант признал бы классическими, но большинство было знакомо мне лишь потому, что Майра потчевала нас ими в свои жокейские вечера. Но мы сыграли все — и сыграли от души! Спускаясь со сцены далеко заполночь, вся наша троица была в поту и в мыле, почти не чувствуя ни рук, ни ног, ни натруженных пальцев.

Рок/поп в глаз отнюдь не входит в наш обычный репертуар, но думаю, этот концерт «Триаксиона» ск'ррли будут помнить до конца своей жизни. Мы усладили туземный слух бескомпромиссными, рвущими в клочья барабанные перепонки версиями таких древних шедевров, как «Рок с утра и до утра» и «Неудовлетворенный». Мы запузырили «Чародея пинбола» и «Хочу держать тебя за руку», урезали «Рожденного для побега» и «Красные башмачки» и лихо оторвали «Гордую Мэри» с «Городом суфражисток». Мы раздраконили для них «Не бойся старухи с косой»… и многое, многое другое!

В некоторых композициях Майра исполнила вокальные партии, воспользовавшись микрофоном посольской переводящей системы. Последний выдавал примерно столько же шума и воя, сколько нормального звука, но для наших слушателей это было в самый раз.

Когда все закончилось, Дорк на полусогнутых побрел в свои апартаменты, крепко прижимая к груди пакет с пилюлями от мигрени, свежую бутылку джина и две-три пуховых подушки для своей бедной больной головы. Что до прочих посольских, все они как один выразили горячее желание последовать за нами на корабль с похвальной целью устроить крутой междусобойчик.

Шампанское полилось рекой. Мы то и дело провозглашали тосты за Ск'ррл, и каждый из присутствующих оказал нам честь своим персональным тостом.

Очень поздним утром последние обломки персонала, стеная, выползли на свет божий и отправились назад в посольство. Когда шаттл вернулся, наш корабль стартовал, унося «Триаксион» со сцены его ослепительного триумфа.

В это время мы с Майрой уже сидели на камбузе за традиционной чашечкой кофе. Рюб предпочел отлеживаться в каюте, измочаленный и досуха выжатый стараниями неотразимой, ненасытной и неусыпной мисс Торнтон.

Майра тоже выглядела не лучшим образом. Не слишком удивительно, принимая во внимание, что она удалилась в свою каюту никак не ранее трех ночи по местному времени в сопровождении верного гида Эдвины и пары бутылок шампанского… для дальнейших совместных исследований, надо полагать.

Из нас троих я оказался в наилучшей физической форме, так как давным-давно совершенно не пью. Спать я отправился в 3.30 за компанию с чернокудрым и черноглазым офицером космической связи по имени Кристалинда, которая была в полном восторге от моей манеры играть на виолонте и нервах Дорка. И если говорить о космических связях, то она проявила себя первоклассным специалистом.

После того, как первая порция кофе подтянула мои расстроенные душевные струны, я почтительно склонил голову перед Майрой и чрезвычайно серьезно произнес:

— Позволь тебя поздравить!

— С чем бы это? — осведомилась она с легкой улыбкой.

— С почетным статусом владельца дирижерской палочки, разумеется!

Майра загадочно хмыкнула и налила нам по второй чашечке кофе.

— Это был временный статус, ты же знаешь. Я отхлебнул из чашки и возразил:

— Совершенно не обязательно.

— Но я-то думаю не так! Ты наш лидер и руководитель, Мо, и мы с Рюбом не хотим по-другому.

— Тоже мне лидер, нечего сказать… Это ты вчера таскала для нас каштаны из огня!

Майра пожала плечами.

— Я просто изменила программу, только и всего. Это ты загнал Дорка в угол и опозорил при всем честном народе! Ты прекрасно руководишь «Триаксионом» и отлично справляешься с клиническими идиотами и мерзавцами вроде него. А что я? Все, что я хочу, так это еще немного поглазеть на Вселенную, прежде чем отбарабаню свой срок и вернусь на Землю навсегда.

— Чтобы расквитаться с ВЗДС, нужны положительные баллы, Майра, а руководителю труппы по штату положена надбавка.

— Когда дела идут хорошо. Но с тебя и вычитают больше, когда очередной замшелый адепт Святого Протокола изволит выразить свое глубочайшее неудовлетворение.

Она поднесла к губам чашку, задумчиво отхлебнула и взглянула мне прямо в глаза.

— Знаешь, Мо, до меня дошли слухи… Говорят, ты не раз отдавал часть своих баллов коллегам по труппе, если они не могли больше выносить такого образа жизни.

Я небрежно пожал плечами.

— Чего только не болтают люди!

— Люди любят легенды. А ты, Мо, хочешь того или нет… Сколько же у тебя баллов в копилке, кстати говоря?

— Право, не знаю, давно не проверял, — пробормотал я, поспешно уткнувшись в чашку.

Выразительная пауза повисла в воздухе. Мы допили кофе, и Майра налила нам еще по одной.

— Мы будем сегодня репетировать или нет? Слава Баху, Бетховену и Берри, она сменила тему, и я с облегчением улыбнулся.

— Тебе не кажется, что мы честно заслужили однодневные каникулы?

— Возможно. Но ты только представь, как будет стонать и охать Рюб!

— Веский довод. Думаю, я мог бы…

— Ты можешь. Ведь это ты наш начальник и повелитель. Теперь уже я посмотрел ей прямо в глаза.

— Не забывай, что это совершенно не обязательно. Она ответила таким же прямым и серьезным взглядом.

— А я считаю, что только так и может быть.

Похоже, она была права… После концерта на Ск'ррл прошло уже более трех лет, и Майра с Рюбом, набрав свои положительные квоты, давно вернулись на Землю. Но я все еще здесь и по-прежнему руковожу «Триаксионом».

А впрочем, не поговорить ли нам о музыке? Мои новые партнеры чудо как хороши, и мы с удовольствием сыграем для вас все, что угодно.

Ах да, единственная просьба: только не заказывайте, пожалуйста, «Времена года» Вивальди!

Примечания

1

 Dork (англ.) — одно из сленговых наименований пениса. (Здесь и далее прим, перев.).

(обратно)

2

Имеются в виду «Времена года» Вивальди и Чайковского.

(обратно)

Реклама на сайте