«Пепел революции»

Пепел революции (fb2) - Пепел революции [Selfpub.ru] 2104K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Виктор Громов

Виктор Громов Пепел революции

От автора:

Гражданская война в нашей стране всегда стояла несколько особняком от остальной истории. Если иные эпохи и события можно условно разложить по полочка: вот «хорошие», а вот «плохие», это «наши», а это «не наши», то здесь такой подход уже не работает. Миллионы русских людей пережили сокрушительную катастрофу, в первую очередь в головах, буквально за несколько дней привычный им мир был разрушен, и то, что вчера еще было немыслимым, сегодня стало обыденной практикой. Был разрушен семейный уклад, братья оказались по разные стороны баррикад. Начались повальные эпидемии, а экономика, и так изрядно ослабленная Отечественной войной, была окончательно разрушена. Первоначальное накопление капитала, и слабое, но устойчивое развитие, было резко и грубо прекращено, и дело вступил знаменитый лозунг «грабь награбленное», который сразу пришелся по вкусу всяким анти-социальным элементам, которые увидели в нем политическую платформу для обогащения и личной власти.

Во всей истории Гражданской войны всегда незримо присутствовал какой-то элемент мистики, какой-то шлейф потусторонних сил. Начиная от зримых признаков какой-то кровавой секты РСДРП, с ее кабалистикой и тайнами (вспомним, что почти все направляющие революцию большевиков вышли из религиозных иудейских семей, что неоднократно отмечали их враги), и белым движением, которое погрязло в масонстве, обожествлении Наполеона и декадансе, который создал культ упадка и Смерти. Это уже не говоря о явной, пробудившейся от векового сна, но никуда не исчезнувшей из крови народа, Пугачевщине, когда внезапно исчезли все рамки и правила. Ведь когда исчезают какие-то ограничители, то внутренние демоны человека сразу вырываются наружу и демонстрируют, насколько он все-таки недалеко ушел от зверя. Не забудем так же резкий всплеск исламского самосознания и всех мусульман, которые после веков позора и поражений вдруг очнулись и поняли, что могут успешно вести джихад против неверных. Именно тогда, как считается, возрождение Ислама в российской Средней Азии дало толчок для развития всего Востока (Турции, арабских стран, Палестины и др.). Так же, не забудем широкое распространение по России эзотерических азиатских учений, которые принесли иностранные добровольцы в Красной армии. Буддизм, шаманизм и прочие аспекты именно с тех пор получили широкое распространение в Западном мире.

Тема Гражданской войны слишком огромна и всеобъемлюща, чтобы попытаться ее всю описать. Даже такие титаны отечественной литературы, как Б.Л. Пастернак, А.Н. Толстой, И.А. Бунин, М.А. Булгаков, М.А. Шолохов и многие другие, не могли этого сделать, а ограничивались одной сюжетной линией, зачастую собственной. Так и я попытался отразить только одну страницу этой трагической книги нашего народа, страницу в эпилоге. Это был конец организованного противостояния условных «красных» с условными «белыми», война в Крыму. Да, Гражданская война этим не закончилась, было еще трагическое Кронштадтское восстание, крестьянская война на Тамбовщине и долгие годы басмачества в пустыне. Но организованное противостояние тех, кто сражался не за царизм, а за иллюзорную несбыточную мечту о возвращения старой размеренной жизни и их противников, которые хотели за идею или корыстных интересов переделать страну по своему разумению, закончилось именно там. В итоге, как впоследствии стало понятно, сломали все старое, а что дальше делать было не очень понятно, и начались многочисленные дискуссии и конфликты между разными направлениями победителей, которые только усугублялись личными отношениями и партийной борьбой. Как бы сложилась судьба нашей страны, если бы победила линия Бухарина, который со своим «Обогащайтесь!» пытался повернуть к такой модели экономики, которая отдаленно напоминала эпоху застоя? Или одержали победу сторонники Троцкого, для которых Россия была только первым шагом к мировой революции, и если надо будет принести в жертву великой идее десятки миллионов русских, то они пойдут на это не моргнув глазом. Можно долго гадать, «что, если бы…», имеем же мы только то, что случилось в действительности. В итоге, победу одержал Сталин, и страна стала развиваться по его курсу.

Еще один момент, на который я обратил внимание, когда изучал документы и мемуары, относящиеся к этой эпохе. Отражение одних и тех же событий с обеих сторон различалось не только расстановкой акцентов, но и фактами. Например, пишущий воспоминания любой военачальник показывает себя единственным толковым человеком, принимающий только верные решения, в то время как остальные сплошь бездарности, которые каждый раз делают ошибочные шаги. Этот аспект уже давно известен, изучен, и объяснен, ведь каждый человек подсознательно оправдывает себя и уверен в собственной непогрешимости.

Или, разный взгляд на одно и то же событие. Одни пишут «наши героически защищались, враг остервенело лез вперед, оставляя сотни убитых, потом мы героически начали контратаку, и противник, численность которого превышала нашу во много раз, тут же дрогнул и трусливо бежал, бросая своих раненых». Взгляд с другой стороны на то же самое событие: «враг сгрудился на небольшой плацдарме, желая спастись бегством от наших малочисленных сил. Мы метко и сильно обстреливали их, вырывая с каждым выстрелом десятки жизней, когда же они поняли, что бежать некуда, то ринулись в самоубийственную атаку. Мы в правильном порядке перебазировались во фланг, открывая из этой мышеловки путь к ложному спасению». Так и не скажешь, кто одержал победу. Типичный пример — советско-польская война. Нас в школе учили, что Польша загребла под себя практически всю Украину и Беларусь, и угрожала советскому государству, а умелые красные командармы нанесли тяжелое поражение противнику, освободили большую часть территорий и преподали урок белополякам. В польских же школах ситуация отражалась совершенно иначе. Чуть ли не вчера возникшая Польша внезапно подверглась удару со стороны гигантской России, вожди которого несли людоедское учение всему миру. Враг был уже около Варшавы, когда случилось «Чудо на Висле», которое спасло всех поляков, а восточной орде было нанесено сокрушительное поражение. Кто прав в этом случае? Думается, отчасти правы и те, и другие.

Но самое удивительное в другом. Часто фактологически описания различались. Например, одна сторона пишет, что к врагу подошли подкрепления, и соседний городок был занят. Но в мемуарах врага написано, что подкреплений к ним не приходило уже много дней, а городок как был, так и оставался ничейным. Кому верить в этом случае? Вряд ли мы имеем дело с целенаправленной дезинформацией, просто, мемуары писались сильно после этих событий, что-то могло наслоиться, что-то перепутаться, и не будем забывать про желание подчеркнуть свои подвиги и тяготы, конца и края которым не было. Я в данном случае стараюсь придерживаться некой средней линии, которая была равноудалена от версий противников. Конечно, так тоже нельзя делать, но за неимением лучшего и дополнительных источников, приходится прибегать к известным натяжкам.

Как бы там ни было, надеюсь, эта книга пробудит интерес к отечественной истории и откроет читателю некие ранее неизвестные страницы.

Пролог

На гребне высокого холма стоял человек в шинели и смотрел вниз, на железную дорогу, которая тянулась далеко до самого горизонта. Вернее, смотрел он не на саму дорогу, в ней как раз ничего не было интересного, таких дорог в мире тысячи километров, а на поезд, который сейчас стоял на ней. На первый взгляд наблюдателя, приближающего издалека, в этом поезде не было ничего необычного: несколько вагонов, пассажирские и грузовые, локомотив. Однако, сразу бы начали лезть в голову странности. Почему он остановился в голой степи, где не видно до горизонта ни единого признака цивилизации? Может, у него закончился уголь или впереди был разрушенный участок путей? Сейчас же такое время, такая разруха, что полотно разрушали практически каждый месяц либо те, либо иные. Да нет, вроде, тендер полон, дорога оптимистично серебрится дальше цельной нитью. Если бы путник немного приблизился, то увидел бы еще больше странностей. Грузовые вагоны были распахнуты, повсюду валялись вещи. Виднелись ящики, сломанные коробки, разбитые стекла. На земле, судя по следам, что-то таскали взад-вперед и это что-то весьма тяжелое. Было разбросано женское белье и платья, мужские шляпы и детские сандалии. Подойдя еще ближе, можно увидеть самое грустное. Трупы, много, в основном мужчины среднего и старшего возраста, несколько подростков. Лужи крови, которая и не думала засыхать в этой осенней слякоти, а постепенно впитывалась в подмерзшую землю, будто какой-то подземный гигант питался ею, набираясь сил, стараясь не оставить ни капли на поверхности. Несколько тел свисали из окон, кто-то лежал в глубине вагонов, виднелось что-то под составом. Что-то здесь произошло, какая-то бойня. Если бы наблюдатель обошел кругом эшелон, то с одной стороны, с той, где небо стремительно темнело в и без того тяжелых свинцовых тучах, он бы обнаружил многочисленные следы, который тянулись от мертвого поезда. Однако, не следовало идти по ним. Совсем не следовало. Те, кто осмелился на такое преступление, совсем не будут раздумывать, если за ними придут по их же следам.

Человек в серой шинели видел, что случилось. Сказать по правде, он здесь с самого утра и очутился на месте чисто случайно. Он видел, как остановился поезд, и что после этого последовало. Все чудовищные смерти и то, что произошло дальше. Кошмар длился недолго, не больше получаса. Затем все закончилось, и только ветер завывал в вагонах, еще недавно звеневшим дамским смехом и детским весельем. Им не повезло, это всегда может случиться. Вся жизнь — игра в рулетку, а в сегодняшнее неспокойное время просто повышаются ставки. Ты завтра можешь быть сражен шальной пулей, или обнаружить на улице сумку золота. Время сложное и люди сложные. Нет закона и нет права сильного. Есть чистый случай. Нельзя сказать, чтобы человеку в шинели сильно везло в последнее время. Но он был жив, в то время, когда его вчерашние друзья и спутники или погибли в бою, или умерли от болезней, а кто-то просто пропал. Их не вспоминали, поскольку живые были озабочены своей судьбой, и зачастую люди задумывались: а жил ли действительно такой-то человек? Или, в горячке придумал его себе. Следовало у кого-то спросить, но общие знакомые теперь были кто где, и даже при случайной встрече они старались не вспомнить исчезнувшего. Каждый пропускал воспоминания через свой разум и впечатления отличались кардинально, будто говорили о разных людях. А может, действительно, никого и не было, а они придумали себе и решили, что он жил? Это было страшнее всего, когда даже родители часто задавались вопросом, а был ли у нас ребенок, если сейчас его с нами нет и его практически не вспоминают?

Человек старался держать свой разум острым и убранным, чтобы не впасть в ловушки своих демонов. Он четко знал, кто он и откуда идет. Что было до этого, и где он жил раньше было вспомнить намного сложнее, но воспоминания еще оставались яркими, как фотографические карточки. Что было еще раньше, до Войны, он почти не помнил. Да и незачем помнить это. Тот мир умер, окончательно и бесповоротно, правда, он сам этого еще не знает, и холодеющими руками цепляется за историю, но его смело и энергично закапывает новая эпоха. Ревущая, сильная и нахальная. Либо ты подстроишься под нее, либо неумолимый ход истории раздавит тебя, как букашку и отбросит на обочину, но если останешься, движение сулит поистине головокружительные перспективы.

Человек на холме еще раз взглянул на поезд. Последние несколько минут он раздумывал над тем, чтобы спуститься и осмотреть вагоны. Возможно, еще что-то осталось ценное, что понадобится ему. Ведь все произошло слишком быстро, а тут целый поезд, вполне могли и что-то пропустить. Однако, поразмыслив, он решил этого не делать. Поднял глаза к небу. Там, в небесной канцелярии, кто-то очень сердился на букашек, копошащихся на земле. Тучи стали еще тяжелее, в любую секунду готовые обрушить миллионы тонн воды или снега на степь. Нет, решил он, слишком мало времени. Сейчас темнеет быстро, а до темноты ему надо найти хоть какое-то убежище, желательно дом. Должны ведь быть, наконец, где-то деревеньки и хутора! Ну не может же эта степь тянуться на сотни и сотни парсеков вокруг! Или, возможно, он давно ходит по кругу? Ведь в голом поле не за что глазу даже зацепиться! Проклятая степь! Или, пока он спал, злой волшебник перенес его в другой мир, бесконечно большой, где он может идти жизнь и еще столько же и не встретить ни одной живой души. Человек, наконец, отогнал с презрением панические мысли, и, вздохнув, стал спускаться вниз, на противоположную от железной дороги сторону. Там его ждал конь и нехитрый скарб. Конь с недовольным высокомерием фыркнул при виде человека, будто старался передать хоть толику того презрения, которое испытывает благородное животное, которого оставили на целый день под седлом. Человек виновато улыбнулся и пожал плечами. Потом тяжело залез в седло, и шагом повел коня вперед на юг, подальше от того цунами, от той роковой волны, которая гнала людей последние месяцы все дальше и дальше к морю. Волна шла по пятам, человек не планировал оставаться тут на целый день, расстояние до врага сократилось до минимума. Те, кто движутся следом, завтра или послезавтра уже увидят этот поезд. Ему следует поторопиться, потому, что никто не знает, какие чудовища скрываются во тьме ночи.

Первые капли дождя упали на землю.

Часть 1. Одесса

Глава 1

Ливень, страшный осенний землерез, бушевал в степи. В такую погоду люди загоняли скотину в дом, дикие звери пытались забиться в какую-то нору, даже букашки пытались найти малейшее укрытие, листок или обломок коры, чтобы пережить непогоду. Природа уже ждала снега, но кто-то наверху решил, что океаны грязи внизу именно, что надо. Станционный смотритель, который жил в стороне от железной дороги? В эту ночь точно никого не ждал. Нельзя сказать, что днем у него было полно гостей. Совсем нет. Даже в старые времена, добрые времена, когда поезда регулярно проносились мимо его станции, мало кто сходил на ней, но смотритель держал все хозяйство в порядке. Пути осматривались на всем участке ответственности, платформа ремонтировалась, даже крошечный вокзал, на котором появлялось меньше сотни человек в год, был в таком состоянии, что самый строгий чиновник не нашел бы к чему придраться. А теперь пришли другие времена, когда уже не понятно, чего и ждать.

Домик смотрителя был на склоне оврага, и поэтому, практически не виден со стороны. Вооруженные люди всех мастей ездили туда и обратно, но держались железной дороги и совершенно не горели желанием оставаться на сиротливой станции посреди голой степи. Пару лет назад он ездил в город и услышал страшные слухи, что в Петрограде что-то произошло, и царь отрекся от престола, и теперь будет везде равенство и братство. Смотритель в это не поверил и уехал назад к себе. Как это царь отрекся? Ничего же не поменялось. Так же исправно платится жалование, работает связь с ближайшими станциями, по-прежнему ходят поезда с военными, боеприпасами и продовольствием. Опять, поди, воду мутят, хотят сбить с толку народ!

Летом случился первый тревожный звоночек. Связь с соседями, которая исправно работала многие годы, внезапно пропала. Когда смотритель поехал в город заявить об этом, он будто окунулся в потревоженный улей. Полиции не было, его начальник, уже двадцать лет работающий на своей должности, внезапно уехал в Петроград по каким-то делам, по улицам ходили мрачные люди, которые с недобро смотрели на любую форму. Его заверили, что связь скоро наладят, а ему следует вернуться к себе.

Ближе к осени прозвучал второй звоночек. Исправно поступающее ему жалование, аккуратно выплачиваемое даже в период революции после Кровавого воскресенья, в этот раз задерживалось и надолго. Казалось, что-то в худо-бедно работающей государственной машине начинало давать сбои, что-то сломалось, и чем дальше, тем заметнее это было.

Осенью смотритель заметил новые изменения. С того направления, куда последние три года направлялись бесконечные эшелоны солдат, постепенно потянулись демобилизованные обратно. Что случилось, спрашивал он у тех, кто сходил на его станции, чтобы добраться в родные села. Разве война закончилась? Заключили мир с немцами и австрияками? Ему отвечали уклончиво, и из путаных объяснений он понял, что ничего не кончилось, а солдатам просто надоело воевать, и они возвращаются домой, чтобы делить землю и имущество. А как же офицеры, не понимал смотритель, они тоже уезжают с фронта? Офицеры могут оставаться, если хотят, они все дворяне, у них поместья и деньги, а нам земля нужна. А как делить-то землю, неужели царь-батюшка или Дума выделили простым людям, не унимался старик, в голове которого никак не могли уложиться столько радикальные перемены. Кажется, сами солдаты смутно себе все представляли. Мы созовем, отвечали, совет депутатов, и он решит у кого земли много — у того отобрать, у помещиков каких. Или у биржуинов, которые наших братьев, рабочих, в городах душат, заводы отнять. Солдаты, особенно из глухих деревень, соединили два непонятных, но похожих по смыслу слова «биржа» и «буржуазия» в одно. Сам совет будет управлять заводом, отвечал один, кажется, более подкованный, солдат. И будет продавать товары по справедливым ценам, чтобы хватило всем. Этот солдат, найдя первого благодарного слушателя в лице станционного смотрителя, беззаботно смеялся и удивлялся непониманию старика.

— Отец, ты пойми, будет все по справедливости! Надо тебе ботинки, тебе продают или отдают даром, нужен хлеб — идешь в пекарню, а там не жид какой-то сидит, а выбранный депутат, справедливый и умный. И дает тебе хлеб бесплатно, а ты взамен, управляешь своей станцией. Ты понимаешь, какая жизнь-то начнется, отец! Совсем другая жизнь! Дожил ты, поздравляю!

Когда в следующий раз старик поехал в город, чтобы посмотреть, как там начинается сказочная жизнь, то был весьма удивлен. Пока рай начинался тем, что исчезли практически все товары и все только торговали каким-то старьем и личными вещами. Денег никогда у смотрителя не было особо много, но теперь даже на них нельзя было ничего купить. В здании, где раньше была гостиница, сейчас заседал Совет депутатов. Никто не знал, кто и за какие заслуги их выбрал, но придя однажды в зал, смотритель с огромным удивлением увидел людей, которых раньше и на пушечный выстрел не подпустили бы решению важных вопросов. Там был мелкий мошенник, который в прошлом году купил себе костюм попа и так ходил по селам собирал деньги. Его поймали бабы и побили.

Еще один, интеллигент, который носился по всему городу с планами вечного двигателя или придуманной формулы, от которой будут идти морковные и капустные дожди, что избавит людей от тяжелого труда. Что такие люди могут решить и почему они заняли приличную гостиницу, курят там, ругаются и в грязных сапогах ходят по коврам, смотритель решительно не понимал.

Он поехал назад. Теперь в степи стали появляться странные люди, которые скакали в различных направлениях, вооруженные и явно злые. Его станцию разбили, а все мало-мальски ценное, даже дверные ручки, утащили с собой, а что не смогли утащить — разломали. Он пожаловался городовому, тот обещал разобраться, но помощи смотритель так и не дождался. Потом опять что-то случилось в Петрограде, совсем уж непонятное, вроде, Совет сверг Временное правительство или наоборот. Постепенно все вокруг разрушалось. Смотритель испытал настоящий шок, когда внезапно здесь, в глубине Русской державы со стороны фронта, начали ехать германские эшелоны с солдатами! Значит, мы проиграли войну? Немцы не обращали внимание на его станцию, поскольку рядом не было населенных пунктов, а то, что вокзал был давно разграблен только убеждало их во мнении, что здесь все заброшено и останавливаться незачем. Благо, дом, где жил он с собакой, был совершенно не заметен со стороны и, не зная о нем, можно было легко не заметить.

Потом появились какие-то ряженые древними казаками, которые говорили на своем деревенском наречии и выглядели сбежавшими из сумасшедшего дома или цирка. Как понял смотритель, эти циркачи были кем-то вроде слуг немцев, которые тщательно и методично обустраивали свою власть в здешних землях. Потом немцы почему-то уехали домой, в городе поговаривали, что в Германии тоже случилась революция, и сейчас вчерашние враги, сбросившие ярмо ненавистных императоров, объединятся и нанесут поражение Франции, США и, почему-то, Японии. Что происходило, было совершенно непонятно. Власти и армии менялись по нескольку раз за сезон. Появились какие-то красные, говорят это те, кто захватил власть в Петрограде и Москве. Их прогнали какие-то белые, по имени, сторонники монархии и старых порядков, а по виду завсегдатаи гауптвахты, отборные негодяи и подлецы. Появились какие-то зеленые атаманы, которые были натуральными бандитами, но здесь их видели редко. В голой степи нечем поживиться, разве что проходящими поездами, но поезда бандиты трогать опасались.

За прошедшие несколько лет станционный смотритель научился никому не доверять, в каждом видеть врага или потенциального врага, и даже не так давно в городе выменял у какого-то солдата винтовку и несколько патронов. Стрелять он особо не умел, но все-таки оружие внушало ему какое-то спокойствие. В тот момент, когда за окном шел ливень, станционный смотритель сидел за столом и задумчиво жевал хлеб оставшимися зубами. Тем неожиданней в дверь громко постучали.

Глава 2

В дом вошел высокий человек с залысинами в грязной шинели. С виду военный, но знаков отличия не было. Он был настолько промокший, что, казалось, если бы сейчас бросить его в реку, то, не исключено, что стал бы более сухим. Смотритель молча смотрел на гостя, не зная, что сказать. Ружье как назло было далеко.

— Хозяин, — обратился незнакомец к старику хриплым голосом, — пусти переночевать. Я привык спать в поле, но на улице сам видишь какая погода.

Старик нервно сглотнул, заметив кобуру пистолета у гостя и шашку на боку. Что ему сказать? Не откажешь же вооруженному молодому человеку в просьбе при условии, что связь не работает, а до ближайших людей десятки километров. Он кивнул и указал на стул. Вошедший тяжело опустился и не сводя глаз с хозяина произнес:

— Снаружи мой конь. Позаботься о нем. Пожалуйста.

В тусклом свете керосинки сверкнула в воздухе золотая монета, подброшенная незнакомцем.

Смотритель кивнул, оделся и вышел из дома. Вернувшись, он обнаружил гость уже сидит в нижнем белье прислонившись к печке, а его одежда сушится. Незнакомец закрыл глаза, и, казалось, не слышал, что смотритель вернулся. Старик помялся и решил нарушить тяжелую тишину, прерываемую только ревом бури снаружи.

— Садись вечерять, мил-человек.

Гость открыл глаза и посмотрел внимательно, но к столу сел. Хозяин разложил нехитрые запасы и придвинул к гостю.

— Откуда едешь, мил-человек? С севера?

— Да, оттуда. Из Киева.

— Сейчас оттуда все едут. Да только поездами. На север никто не едет. Ты не поездом добрался?

— Нет. От самого Киева верхом. А ты в ближайшее время поездом не жди, они не будут ходить.

— Что?! Почему? Красные перекрыли все дороги, ироды?

— Нет, что ты, — незнакомец ухмыльнулся, подумав о чем-то своем, — они этого точно делать не будут. На пути неподалеку отсюда я видел поезд на путях. Его разграбили, а большинство пассажиров убили. Поэтому, пока власти сменятся, пока разберутся что случилось…В общем, нескоро поезда увидишь.

— Да кто же это сделал?! Бандиты какие?

— Не знаю, — спокойно солгал гость. Не видел.

Смотритель стал судорожно думать, что предпринять. Новости были очень плохие. Красные двигались очень быстро из Киева на юг, может уже и в его уездный город добрались. И что, как он поедет туда, когда не понятно какая власть, старая, новая или вообще никакой?

— У тебя связь с соседними станциями есть? — невзначай спросил гость.

— Откуда там, — думая о своем ответил смотритель. Полгода сидим без связи, потом кое-как наладят, через неделю снова тишина.

Гость заметно успокоился и приступил к еде. Смотритель же, не избалованный человеческим общением, не собирался сдаваться так скоро.

— Как зовут-то тебя, человече? Не сердись, не правильно это сидеть не знакомившись. Я, к примеру, Матвей Федорович.

— Евгений Яковлевич. Кильчевский.

— Евгений Яковлевич, уж не в Одессу ли путь держишь?

— Туда, к морю, туда. Откуда догадался?

— А тут других направлений-то и нет. Или на север, в Киев, или на юг. Но на север, — хихикнул старик, — никто сейчас не поедет. Здорово красные белым всыпали? — старик гнусаво засмеялся, потом опомнился, кто перед ним, и испуганно заерзал, — ты извини меня, Евгений Яковлевич, глупого старика, я не хотел…

— Всыпали хорошо. Сейчас все бегут на юг, стараясь спасти свою шкуру. Скоро будут здесь и скинут всех в море.

— Да что же это такое, Евгений Яковлевич, неужто никогда не закончится эта война? Сначала немцы, потом гетман, потом красные, потом белые, теперь снова красные. А потом что? Турок придет или поляк какой?

— Никто не знает. Все куда-то бегут.

— А ты сам, Евгений Яковлевич, не военный? Прости, что спрашиваю, но у тебя шинель и шашка. Отбился от своих, чтоля?

— Нет, Матвей Федорович. Не военный. Какая была одежда, такую и одел.

— Ты не здешний, вроде. Из Москвы, поди?

— Нет, я из…не отсюда. Далеко мой дом, да и дома уже нет никакого.

— Не боишься ты, Евгений Яковлевич, что в шинели офицера и с нездешним выговором тебя махновцы поймают? Знаешь, что они с пленными беляками вытворяют?

Гость криво ухмыльнулся, но не ответил.

— А что, бывают в здешних краях махновцы, отец? Далековато-то же от Гуляй-поля.

— А кто их поймет, махновцы это али какие другие бандиты? Бывает, приезжают какие-то. Приедут, посмотрят станцию, остановят для проверки пару поездов и бывай.

Кильчевский почти полностью высох за время неспешного разговора, однако, как заметил смотритель, пистолет держал на расстоянии вытянутой руки.

— Как думаешь, Матвей Федорович, до утра закончится дождь? Мне ехать надо, и так столько времени потерял.

— Бог его знает. Я уже снег ждал, а дождь полил окаянный. Ты можешь пожить у меня, пока он не прекратится. Как ты дом-то мой нашел? Если не знать, где он, его никто не может увидеть.

Гость промолчал. Потом потянулся к своему саквояжу, порылся там и достал бутыль с мутной жидкостью.

— Спирт. Давай выпьем, отец. Такая ночь на дворе, что никакой черт носа своего не высунет. Можем с тобой сегодня спать спокойно.

— Ты же высунул, — возразил смотритель. И не только высунул, а проделал большой путь и нашел мой дом. А что смог найти один человек, отыщет и другой.

Под спирт пошел уже другой разговор. Евгений Яковлевич рассказывал старику о ситуации в Киеве и Харьков, о ценах там, о дефиците. Смотритель поведал о своей семье, умершей много лет назад жене и дочках, которые еще до войны уехали в Москву. От них последнее время не было вестей, и он очень тревожился.

Постепенно, под старческие причитания и после выпитого, гость задремал прямо за столом. Из самых глубин его разума появились странные сны. Или же это была явь? Видел он, как ищет его какая-то тень, носится по голой степи от одной могилы к другой. Носится и не может найти. Наконец, добралась тень до разбитого поезда, покружила рядом, и полетела в сторону чудовищ. Потом поняла, что взяла неверный след, вернулась назад и начала медленно кружиться вокруг вагонов, то поднимаясь высоко над землей, то проникая в темные вагоны, и шмыгая между колес. Она чувствовала его, чувствовала и не могла найти. То злодеяние, которое случилось с поездом, спутало его след, тень не могла определить направление, оно было едва различимо под тяжестью кровь и ужаса убитых людей. Не обращая внимание на ничего не понимающих призраков, удивленно летающих в свою первую ночь после смерти, тень еще немного покружилась вокруг поезда и полетела на восток, где на горизонте уже начинала светлеть нить рассвета. Кильчевский был безмолвным наблюдателем этих метаний тени и, когда наконец она улетела, он почувствовал ни с чем не выразимое облегчение. Его враги не смогли обнаружить эту богом забытую станцию. Ночь и день за ней он в безопасности, а за это время надо уехать как можно дальше. Смерть людей в поезде, лютая и страшная, послужила ему на благо, и он мысленно во сне поблагодарил их, невольно помогающих ему после смерти.

Затем картина сменилась. Он увидел каменные стены, длинные темные проходы, где несмело горели лампочки. В конце самого темного коридора была неприметная дверь, где сидели несколько человек. Было видно, что это очень влиятельные люди, которые занимались непонятным ритуалом. Один из них, лысый и невысокий, бормотал что-то, постоянно поглядывая в потрепанную книгу, другой, в очках и с бородкой, расставлял предметы в нужной последовательности. Второй иногда бросал быстрый взгляд на своего лысого товарища, в котором читались сложные чувства. Высокомерие, потому, что лысый был недоучкой в том деле, которым сейчас они занимались, презрение, потому, что его товарищ испытывал жуткий, смертельный страх, и, конечно, восхищение. Восхищение потому, что он делал то, что никогда и никто еще не решался. А именно, приносил в жертву целые народы и подчинял навечно их потомков темной силе. А залогом выполнения соглашения был сам лысый коротышка. Человек в очках сам предложил этот вариант, но спрашивая себя в тайне, смог бы он решиться на такое, он не находил ответа.

Наконец, все было готово и можно было начинать. Вдруг один из присутствующих удивленно обернулся в темноту.

— Здесь кто-то есть. Он смотрит.

Лысый подпрыгнул и испуганно поднес керосинку к темному углу.

Здесь было больше нечего делать, и сон унес его дальше. Во сне он знал, что предстоит, он видел это уже много раз и мог выполнить все действия не хуже лысого. Утром, конечно, он не вспомнит ни своего сна, ни знания о том, что видел.

Теперь он был у моря, волнующегося и серого. Море звало его, оно тянулось к нему. Море знало способ, как можно очистить все, что произошло. Все смыть, начать все заново.

Он стоял на набережной и до боли всматривался в горизонт, где едва белел парус небольшой лодки. Лодка манила его, могла спасти его. Только бы не моргнуть, только бы не потерять этот парус между волнами. Он моргнул, и, конечно, парус исчез.

По набережной к нему приближалась невероятной красоты дама. Что она делала тут одна, в шторм, в белоснежном платье и под зонтом? Дама приблизилась, взяла его руки и с мольбой посмотрела в глаза.

— Ты можешь спасти всех, — шептала она, — еще не все потеряно. Не все. У тебя есть шанс. Ты должен как можно быстрее добраться до моря. Только здесь, милый. Отсюда мы сможем изгнать демонов и начать новую жизнь, светлую и справедливую. Но ты должен торопиться. Ты потерял слишком много времени. Они совсем близко. Ты должен оставить старика, его уже не спасти. Он не проживет и дня, и ты знаешь это. Ты ему не поможешь.

Наконец, у Евгения Яковлевича вернулась способность произносить звуки.

— Кто ты? — прошептал он. Казалось, в шуме ветра его слова тонут, как лодка в бушующем море.

— Ты знаешь. Ты должен бросить старика. Иначе, ты погибнешь вместе с ним. Судьбу не изменить.

— Что я могу изменить? Я один и у меня ничего нет.

— У тебя есть ты. Ты сможешь победить. Только поторопись, любимый, умоляю.

— Кто ты? — ошарашенно сипел мужчина, — я даже не знаю твоего имени.

Дама печально улыбнулась.

— Конечно, не знаешь, мы же никогда не встречались. Наша встреча еще впереди, смотри, не упусти свой шанс. Не упусти меня и свое спасение.

Евгений Яковлевич дернулся и проснулся. Он лежал на печи, куда его заботливо уложил смотритель. Сам же старик храпел внизу, растянувшись на лавке. За окном еще стояла мгла, но дождь, судя по звуку, шел уже не такой сильный. Первый делом он проверил пистолет, на месте, и еще одну вещицу, маленькую, но наиболее важную среду его скарба. Она так же никуда не делась. Оставшуюся часть ночи можно спать спокойно, и против людей, и против чего-то более страшного у него была защита, а завтра… Завтра будет видно.

Он не помнил уже свои сны, но осталось четкое чувство, но надо спешить на юг. Там, в Одессе, его ждут ответы. Кильчевский перевернулся на другой бок и через минуту уже храпел. Ему снился уже другой сон, чистый и светлый. Снилась прошлая жизнь, размеренная и спокойная, где он, семейный человек, имел свое место и знал, ради кого и чего живет. Где-то глубоко в подсознании во сне он надеялся, что это была действительно его прошлая жизнь, а не ложные воспоминания, сотканные разумом из обрывков историй, когда-то виденных фильмов и картин. Ни подтверждения, ни опровержения этих воспоминаний он не мог найти, потому, что той жизни давно не было и свидетели исчезли. Теперь он живет только настоящим, своей борьбой и своим путем. Сейчас ему следует хорошо отдохнуть. Никто не знает, что его ждет завтра, а в Одессе, вполне возможно, ситуация будет не так радужно, как он надеялся. Там его ждет новый раунд борьбы, с новыми врагами, но это будет только в будущем, а пока, в этот краткий миг он счастлив, потому, что в полной безопасности. Еще несколько часов, и без разницы, будет ли идти дождь или нет, он сядет на коня и двинется дальше вдоль железной дороги. А старик… А что старик? Он уже свое пожил. Дочки его, если были живы, то безразличны к его судьбе. А если их уже нет, то он скоро воссоединиться со своей семьей в том мире. А что со смертью еще ничего не заканчивается, Евгений Яковлевич знал твердо.

Глава 3

На следующий день уже после обеда он, наконец, встретил первый пост белых. Это был чисто символический отряд, вся польза от которого была в том, что он создавал видимость присутствия власть на дальних подступах к Одессе. Да их поставили только для проверки документов, и чтобы в случаи подхода красных они своим бегством информировали штаб, что враг совсем рядом. Офицер в какой-то грязной шинели, выглядевший как-то уж совсем жалко, бросил взгляд на документы, дежурно спросил о цели следования и, даже не дожидаясь ответа, махнул рукой. Да и чего дожидаться, таких, как он скопилось уже несколько десятков человек, телеги, повозки, несколько автомобилей. Все пытались спастись от красной угрозы в последнем крупном городе, который признавал ценности старой власти. Кильчевский пустил шагом коня и начал оглядывать беженцев. Здесь были в основном мелкие торговцы из местечек, евреи и интеллигенция из украинских городов. Тут и там, слышались женские причитания или негромкий детский плач. Вся эта публика неодобрительно провожала его глазами, будто молча спрашивала: почему ты не сражаешься с большевиками, а бежишь в тыл, обгоняя нас? Кильчевскому было плевать на эти взгляды, важнее было добраться как можно скорее в город.

В Одессу он въехал уже в сумерках. Денег у Кильчевскому почти не было, поэтому он тут же сменял своего коня первому попавшемуся молдаванину на пачку керенок и отправился искать жилье. Как он и предполагал, с этим было совсем туго. Город был заполнен беженцами, людьми самых разных социальный слоев и происхождения. Было очень много офицеров, которые находились в разной степени алкогольного опьянения. Многие из них шли куда-то в темноту с девицами сомнительного вида, громко и вульгарно смеявшимися.

Наконец, в одном из переулков он снял комнатку, маленькую, но отдельную, что пробило невосполнимую брешь в его бюджете. Тревоги последних дней совсем его вымотали, поэтому, как только Кильчевский не раздеваясь рухнул на скрипучую кровать, тут же закрыл глаза и заснул. Спал он крепко и без сновидений, сказывались усталость и переживания последних дней, безумная гонка наперегонки с явной опасностью и той, которую нельзя увидеть. К тому же, он, наконец, достиг места назначения, и сегодня ночью ему ничего не грозит. Красные, наверное, сбавили темп, давая возможность отяготить дополнительно белые власти толпами беженцев. Спать.

Проснулся Кильчевский на удивление отдохнувшим и свежим. Первые мгновения он лежал и пытался понять, где находится. Незнакомая комната, практически полное отсутствие мебели. Потом мысли пришли в некоторое согласие друг с другом, и он вспомнил, что теперь в Одессе и что-то требуется делать дальше.

Ехал Кильчевский на просто так. Он знал, что здесь в комендатуре работает его старый приятель, Спиридон Дмитриевич Шемаков. Даже больше, чем приятель. Когда-то давным-давно, в прошлой жизни, Шемаков был его подчиненным. Формальным, на самом деле, они представляли отличный тандем. Но пришла война по стечению обстоятельств их пути разошлись. Вспомнит ли Спиридон Дмитриевич своего старого начальника? Как отнесется? Никто не мог сказать, поэтому, следовало попробовать. Кильчевский подошел к небольшому зеркальцу над умывальником, и неодобрительно посмотрел на себя. В отчет на него так же хмуро ответил заросший щетиной бледный человек с мешками под глазами. Глаза лихорадочно блестели. Не подхватить бы тиф, подумал он. Только этого как раз не хватало. Потом поставил саквояж на стол, открыл и с грустью осмотрел содержимое.

На первый взгляд внутри находилась небольшая химическая лаборатория или аварийный запас аптеки. Многочисленные коробочки, склянки, небольшие баночки с надписями по-латыни, наполовину пустая бутыль, какие-то вещи, замотанные в тряпочки. Содержимое саквояжа последнее время изрядно уменьшилось, однако продолжало стоить немалых денег. Подумав немного, Евгений Яковлевич достал коробку из-под кофе, открыл ее и высыпал на стол щепотку белого порошка. Это было его любимое и относительно безопасное снадобье. К тому же, самое социальное, а так как ему предстояло окунуться в общество, ничто не могло подойти лучше. Снадобья оставалось все меньше, а пополнить его в ближайшее время не было никакой возможности. Кильчевский разделил щепотку на две короткие полосы и втянул порошок носом. Как только почувствовал привычное онемение и радостную легкость бытия, он сложил все обратно в саквояж, убрал его подальше под кровать, поправил кобуру на поясе и вышел из комнаты.

Город, показавшийся ему вечером грязным, разрушающимся и неприветливым, при свете дня оказался еще хуже. Власти города, если еще имелись, то, наверное, больше старались украсть имущества или переправить контрабанду по ночам в Румынию, чем заниматься своими непосредственными делами. Кильчевский прошел по каким-то улицам, потом пересек небольшую площадь и, окончательно заблудившись, спросил у прохожего путь. Шагая дальше, он обратил внимание, что в городе довольно много рабочих, и смотрят они на беженцев и офицеров с плохо скрываемой злобой. Все улицы были заплеваны семечками, а мусор, кажется, не вывозился со времен эвакуации отсюда французов.

Наконец он дошел до здания комендатуры, где с большим трудом отыскал нужного человека среди многочисленных невнятных интендантских и штабных структур. Они крепко обнялись с Шемаковым, и после символических воспоминаний о прошлом, перешли к делу.

— Смутные времена наступили, Евгений Яковлевич, смутные. Здесь все на чемоданах сидят. Не сегодня-завтра придут красные и перевешают офицерье на столбах. Если успеют. А если нет, то местные рабочие начнут резню, да такую, то все, что наши делали на Украине и на Дону, покажется дамским променадом.

— Неужели, все так плохо? — поразился собеседник. Я видел в городе сотни военных, а французы, как я слышал, оставили в прошлом году огромные запасы вооружений и снарядов. Можно ведь обороняться долго, а там, глядь, и поменяется погода.

Шемаков невесело улыбнулся.

— Ты, батенька, что раньше, что сейчас рассуждает как младенец. Ты думаешь, здесь на складах что-то осталось? По документам да, склады полны. Я недавно решил провести ревизию одного места, где должны быть сотни винтовок и много пулеметов. И что бы ты думал? Такого адреса не существует! Там дом какой-то дряхлой старухи. То есть, по документам существует целый склад, где хранится настоящий арсенал, а этого ничего нет.

— Куда же оно подевалось? Может ошибка закралась?

— Нет никакой ошибки. Местные ворюги давно разворовали все, думаю, сразу же, после передачи французами. И я очень надеюсь, что эти идиоты додумались хотя бы не продавать оружие красным. Если бы у меня было чуть больше времени, лично стал бы расстреливать подлецов.

— А начальство? А контрразведка? Они куда смотрят?

— Начальство, — фыркнул Шемаков. Начальство все играет в большую политику, думая, что англичане или французы нам помогут. Пытаются возродить в людях патриотизм и любовь к монархии, забывая, что они же втянули нас в эту проклятую германскую войну, а потом сами же и свергли царя-батюшку. А контрразведка совсем разложилась. Они пользуются тем, что никому нельзя вмешиваться в их дела и воруют уже в открытую. Представь, еще история. Позавчера задержал одного контрразведчика, который предъявил в одном ювелирном магазине фальшивый приказ о реквизиции всего товара. Не знаю, сам ли он это задумал или вся их структура перешла на криминальные дела, но в тот же день ко мне примчался посыльный от главного контрразведчика с приказом отпустить задержанного. Ну, я сказал, что его будут судить за мародерство, а следующий, кого пришлют ко мне с такими наглыми требованиями, получит пулю, а его пославший — обвинение в измене.

Шемаков сплюнул на пол. Повисло молчание. Его можно было понять, он весьма неглупый человек и понимал, что рано или поздно все должно закончиться и, наверняка, стелил себе где-то соломку. Но пока всеми силами он честно выполнял свою работу, и в этом безумии и хаосе пытался наладить хоть какое-то полезное дело.

— Ладно, что я, да я лозунги даю. Рассказывай, ты-то как? Какими делами в Одессе?

— Я как и все, — пожал плечами Кильчевский. Когда только фронт остановился, я понял, что все кончено. Пока белые продвигались с азартом, без остановочно, можно было на что-то надеяться. Но когда наступление забуксовало, солдаты вдруг осознали, что врагов в разы больше, и от страха перед этой мыслью бежали изо всех ног назад.

— А почему не на Дон или Кубань? — не сводя глаз со старого друга спросил Шемаков. Одесса падет гораздо быстрее и ты прекрасно понимаешь это.

— Не буду скрывать. Я знал, что ты здесь.

Шемаков грустно улыбнулся.

— Можно подумать, кто-то сомневался. И что ты хочешь?

— Хочу пока побыть тут некоторое время, пока… Пока все тут будут. А потом посмотрим.

— Чем я могу тебе помочь?

— Документы. Какие ты можешь мне сделать?

— Любые, кроме военных высших званий. Тут, извини, у меня не настолько большие полномочия. Хотя, если надо, могу сделать тебя полковником. Полков у нас много.

— Много полков? — удивленно поднял глаза Евгений Яковлевич. А почему же они все не на фронте?

— Потому, что полки эти существуют только на бумаге и насчитывают пять-шесть канцелярских крыс штабистов. Который первый и последний раз держали оружие лет двадцать назад, во время присяги.

— А снабжение и жалование выдается, как на целый полк? — криво ухмыльнулся Кильчевский.

— Ты начинаешь понимать основы здешней жизни, — открыто и по-доброму улыбнулся его старый друг. Все правильно, кому-то из генерального штаба это выгодно. Это параллельная мне структура и повлиять на это явное воровство мне не под силу. Полки регулярно распускают, расформировываются и собираются снова, уже под другими номерами. Вся документация теряется, сжигается и концов, в общем, не найти. Так что, может, хочешь стать представителем комендатуры при таможне?

— Что, есть даже такая должность?

— Есть, я ее только что придумал. Сейчас оформлю все документы и назначу тебя своим заместителем. А меня многие знают и мои крутые меры. Сейчас… Какие данные вписывать? Настоящие?

— Ну да, пиши настоящие. Кильчевский Евгений Яковлевич.

— Так… Какая тут самая грозная печать… Вот, эта красная… Готово! Поздравляю тебя, теперь ты на государственной службе. Жалование небольшое, может даже, когда-нибудь его и получишь.

Мужчины улыбнулись.

— Тебе деньги нужны? У меня тут есть немного.

— Да, если можно.

— Держи. Ты что вечером делаешь? Не хочешь прогуляться в кино? Я хочу тебя кое с кем познакомить.

— Какая интрига. Вроде, пока ничего не планировал. Хочу город осмотреть, особенно порт. На всякий случай.

— Договорились. Приходи к семи сюда, я тебя заберу и прокатимся. Да, еще, — Шемаков помялся. Ты лучше не показывай лишний раз свой маузер, он выглядит слишком… как сказать… по-революционному.

— Извини, ты прав, — Евгений Яковлевич поднялся и немного сместил назад кобуру. Ну, до вечера.

Глава 4

Выйдя из здания, он обнаружил, что за время беседы улицы Одессы укутал первый снег, нежный и трогательный, и немного припорошил ту грязь и мусор, которые так бросались в глаза. Теперь будто снова город вернулся в те невинные годы, когда жизнь была хороша, и все были твердо уверены, что завтрашний день будет точно не хуже сегодняшнего. Кильчевский бродил по городу, пока не очутился рядом с неприметным входом в ресторан. До вечера было еще много времени, в свою пустую комнату идти не хотелось, поэтому он решил согреться внутри. Рестораном это заведение можно было назвать с большой натяжкой. Скорее, это был кабак с претензией на искусство, однако, надо быть честным, мебель оказалась довольно добротной, а зал обслуживали два официанта. В углу же стоял рояль, за которым легко наигрывал веселые мелодии худой молодой человек.

Кильчевский сел в темном углу, спиной к стене и попросил принести себе жаркое и водку. В ожидании заказа он осматривал посетителей. В основном, это были младшие офицеры, пьяные или на пути к этому. Сидела небольшая группа купцов, которые обсуждали свои дела. Напротив, через зал сидели, кажется, контрабандисты, мрачные и недобро поглядывающие на публику. Несколько человек еще крайне сомнительного вида разбавляли эту и так не слишком приветливую компанию.

Принесли заказ, и поскольку Шемаков, снабдил определенной суммой, можно было насладиться вкусом умело приготовленного блюда. Кильчевский успел осушить уже пару рюмок, когда заметил еще одного персонажа, который будто сливался со стенами, да так ловко, что сконцентрировать на нем снимание стоило больших усилий. Стоило только сфокусировать на нем взгляд, тотчас внимание, будто насильно, перемещалось на какую-то другую вещь. Сперва, Кильчевский списал все на усталость и водку, которая была неизвестно какого качества. Потом он еще несколько раз посмотрел в ту сторону, силой воли удерживая внимание. Да, там сидел человек и, с довольно скучающим видом, смотрел на музыканта. Интересно, подумал Кильчевский, это случайно сейчас так получается или человек имеет такую способность быть незаметным? Если второе, то он наверняка шпион. Ведь любой шпион тратит колоссальное количество сил и времени для того, чтобы стать незаметным и совершенно незапоминающимся. Но такое, скорее всего, существует только в приключенческих романах. Теперешние шпионы являются больше бюрократами, которые измеряют свою эффективность количеством бумаг и документов, чем реальными успехами. Незаметный человек тяжело вздохнул, перевел взгляд на Кильчевского и задорно ему подмигнул. От неожиданности тот чуть не подавился куском мяса и быстро опустил глаза на стол. Не хватало, чтобы какой-то мужичок навеселе попытался завязать разговор, который через полчаса под водку перейдет в признания в дружбе и верности. Краем глаза он увидел, что неприметный мужчина встал, потянулся и улыбаясь направился к его столику.

— Разрешите? — тихим голосом спросил незнакомец.

— Не разрешаю, — не поворачивая головы бросил Кильчевский.

— Спасибо!-радостно ответил человек и плюхнулся на стул.

— Я не расположен к беседам о судьбе России и большевиках, — не смотря на соседа так же зло выплюнул Кильчевский. Здесь полно свободных мест и людей, у которых есть план, как обустроить Россию.

— Мне ваше лицо показалось симпатичным, не то, что хари здешних мелких бандитов. Сразу видно, что вы человек большой. Позвольте представиться, Иван Викторович Беляев, беженец, как и вы.

Кильчевский с надеждой обернулся на зал, в поисках свободного столика, но его ждало разочарование. Везде было полно тихо выпивающих личностей, которые явно стремились пообщаться. Тяжело вздохнув, от все-таки повернулся к гостю. Тот уже дал знак официанту повторить заказ, что и у него.

— Евгений Яковлевич. Чем обязан, Иван Викторович? Да, я беженец, но как вы поняли?

Тот хохотнул.

— А чего тут понимать? Почти все военные в Одессе недавно, а вы явно не знаете этого заведения. Отчего, вряд ли ошибусь, если скажу, что приехали не раньше трех дней назад.

— Вы правы. Скажите сразу, как вас… Иван Викторович, вы из контрразведки? Если да, позвольте мне связаться с комендатурой, там вам объяснят, что я не красный шпион.

Тот поперхнулся от удивления.

— Вы считаете, что я из разведки? Отчего же? Нет, совсем нет. Я работаю в службе, которая обеспечивает связь с нашими французскими и английскими друзьями. И их материальную, и финансовую помощь мы тоже контролируем.

— Интересная работа, и прибыльная поди. Так чего вы хотите?

— Просто хотел пообщаться. Мы подбираем офицеров, которые еще не разложены гниением коррупции и хотят послужить на благо Отечества.

— Я не офицер, и вы прекрасно сами это знаете. А служить на благо Родины, извините, предпочитаю в одиночку.

Кильчевский посмотрел на часы. До встречи оставалось еще бездна времени и уйти, чтобы скоротать его за прогулкой, не получится.

— Вы не понимаете, — горячо затараторил изрядно поддатый уже собеседник. Ничего не надо делать, просто выполнять приказы. Французы совершенно не разбираются в наших обстоятельствах! Они не могут понять, почему должны помогать нам, если мы свергли царя и вышли из войны, а не большевикам, которые хоть как, но формально боролись с немцами. Французы помогают нам только потому, что мы можем обеспечивать возврат кредитов, которые Россия взяла на германскую войну и гарантируем право собственности. Будь большевики чуточку умнее, они формально бы тоже это гарантировали и тогда бы нам точно пришел конец.

— А сейчас нам не конец? Часть наших войск откатывается сюда, часть на Кубань. Удержать Крым шансов нет. Извините, Иван Викторович, все это очень интересно, но меня не интересует политика.

— А ваше благосостояние? — заглядывая в глаза тихо прошептал тот. Уверяю вас, ничего делать не надо, просто выполнять поручения. Представьте, сколько можно выручить денег, если прибывающее вооружение не отправлять на фронт, а сразу же отправлять в Турцию? Они сейчас очень нуждаются в поставках, и готовы платить любые деньги. Грекам и так все помогают, а турки воюют какими-то музейными мушкетами. Платят чистым золотом, учтите.

— Как вас там, черт, снова забыл. Не важно. Даже если вы не из контрразведки, в чем я сильно сомневаюсь, вы не боитесь, что сейчас я вас туда отправлю? Когда наши полки пытаются сдержать орды большевиков, вы тут предлагаете мне предательство? Да вас расстрелять мало!

Тот обиженно отодвинулся.

— Как знаете, Евгений Яковлевич. Не всем предлагается такой шанс, разбогатеть на ровном месте, а вы так враждебны. Не хорошо.

— Проваливайте, — смотря на часы ответил Евгений Яковлевич. Пока я прямо здесь лично вас не пристрелил, как предателя.

Тот фыркнул и уже собирался встать, как вдруг совершенно холодным голосом произнес:

— А может, в Москву вернетесь, а? Вы бы знали, как там по вас скучают.

Кильчевского на миг парализовало и где-то в груди сердце рухнуло вниз.

— Простите. Не понял.

— Прекращай строить из себя благородную институтку. Прекрасно ты все понял.

Беляев будто сбросил маску глуповатого и жадного мошенника, выпрямился и будто стал выше. Его тень теперь занимала, казалось, половину зала.

— Кто вы? — до сих пор отказываясь поверить в очевидное сипло спросил Кильчевский.

— Я? Просто человек. Гонец, если угодно. Который приглашает тебя по-хорошему поехать в Москву.

Где-то под желудком образовалась огромная тяжесть.

— Я… я не могу вернуться. Мне нельзя. Вы не сможете меня поймать, я на территории белых.

— Не сможем поймать? Да вот сейчас, в этот самый момент ты и пойман. Тебя еще не везут связанным только в память о былых заслугах.

— Как вы меня нашли? Никто не знал, где я.

Беляев разочарованно вздохнул и промолчал.

— Кильчевский, ты понимаешь, что сейчас происходит? Тебя просят вернуться. Просят. Ты только подумай. Никого даже не заставляют, они сами кончают с собой, избежав более сурового наказания. А тебя приглашают назад и гарантируют бесстрастное рассмотрение твоих грехов. Любят тебя, чертяку неугомонного.

— Вот прямо сейчас под столом мой маузер смотрит тебе в живот. Смогут твои начальники уберечь от пули в упор.

— Хм. И чего тебя так ценят? Обычный глуповатый выскочка, которому пока везло. Ну, выстрелишь ты в меня, что изменится? Только обозлишь сам знаешь кого.

— Я не вернусь.

— Да беги ты хоть в Аргентину, думаешь, будет прок? Это только вопрос времени. Сам вернешься, по своей воле.

— Вот интересно, господин, то есть, товарищ Беляев. Ты из ЧК? Как там Феликс Эдмундович поживает? Или не знаком лично с ним? Ааа, по глазам вижу, не знаком. Не достоин ты пока, Беляев.

Кильчевский мог поклясться, что даже в сумраке полутемного зала он заметил, как в глубине глаз собеседника полыхнуло пламя.

— Так вот, — продолжил он, — ты мелкая сошка, расходный материал, который хочет сделать карьеру на поимке беглеца. Я-то думал в первый момент, что за мной прислали серьезного агента. Который осведомлен о самых страшных тайнах. Нет, действительно ценных они берегут. Держу пари, тебе поставили жесткое условие: если причинишь мне малейший вред, вернешься туда, откуда пришел. А там ох как не сахар, братец.

— Ты-то откуда знаешь? — огрызнулся погрустневший Беляев. Можно подумать, ты там был.

— Нет, я конечно там не бывал. Но люди рассказывали, — все более широко улыбавшись разошелся Кильчевский. Врут, наверное. Люди всякое брешут.

— Ну что будем делать, друг ситцевый, — попытался перехватить инициативу Беляев. Ты же можешь ночью исчезнуть из своей комнатки. Просто исчезнуть. Ты хочешь этого?

— Ты, мразь, — резко бросил ему Кильчевский. Ты ведешь себя, как босяк, который пытается испугать матерого вора. Ты жалок. Вы на полпути в Одессу не смогли меня поймать, а тут у вас совсем нет сил. Я вообще удивлен, что ваши здесь оказались, какой-то досадный прокол белых. Но не волнуйся, сукин сын, — продолжал улыбаясь говорить Кильчевский. У здешней публики достаточно сил, чтобы защищаться еще долгое время. А теперь, если хочешь еще немного пожить, пшел вон отсюда.

— Сотрудничать, значит, не желаете, господин Кильчевский. Жаль, очень жаль. У начальства были такие планы на ваш счет.

— Пшел вон. Повторять не буду. Через десять секунд будет у тебя пуля в брюхе.

— А давай сыграем спектакль, — неожиданно предложил Беляев. А то сидят тут все такие спокойные, будто не придет скоро свобода, равенство и братство и кумачовые флаги.

— Чего? Какой спектакль? — недоверчиво нахмурился Кильчевский.

Тот подмигнул ему и громовым голосом, будто через громкоговорители со всех сторон, раздалось:

— Никому не с места! В городе красные! Выходи по одному!

И бросил за рояль небольшой предмет. Раздался взрыв, от которого и музыкальный инструмент, и музыкант за ним были отброшены в зал. Кильчевский упал, стараясь не выпустить маузер из рук, но был изрядно оглушен взрывной волной, которая металась в закрытом помещении. Он старался найти глазами Беляева, чтобы всадить тому напоследок несколько пуль в его самоуверенную рожу, но того нигде не было. Рядом с ним упала рука несчастного музыканта, которому просто не повезло оказаться не в то время, не в том месте. В зале уже была паника: было много раненых и убитых, кто-то стрелял куда попало, свет, и так несильный, окончательно погас, крики, стоны. В полной темноте, образовавшейся в ресторане, Кильчевский пытался нащупать путь на улицу и упрямо полз на четвереньках куда-то. Вдруг, чьи-то холодные руки крепко схватили сзади его шею, а ушей достиг шепот человека, который склонился почти вплотную:

— Ну что ж Вы так, Евгений Яковлевич. Больше никто не будет делать такого предложения. Теперь берегитесь по-настоящему.

Руки, державшие шею, исчезли, и Кильчевский мгновенно извернулся, упал на спину и послал два выстрела в ту сторону, где, как ему казалось, был говоривший. Попал он только в официанта, который приносил ему заказ. Несчастный мужчина почти дошел в темноте до спасительной двери, как выстрелы снесли ему полголовы и разворотили грудь. Чертыхнувшись, Кильчевский все-таки сориентировался в свете выстрелов, дополз до дверей и вывалился в сырой и холодный одесский вечер.

Глава 5

Пребывание в темном закрытом помещении и беседа с неожиданным человеком изрядно обманули чувство времени. На улице было уже темно, и это только усиливалось тем, что не работали практически нигде фонари. Только в окнах кое-где мерцал слабый огонек, да в конце улицы виднелся кинотеатр. Куда идти? Город он не знал, а найти в темноте комендатуру практически было невозможно. Кильчевский пошел сначала в одну сторону, потом понял, что ошибся с направлением, развернулся и пошел в другую. Почти сразу заблудился, и пришлось спрашивать дорогу у офицеров, которые едва держались на ногах от количества выпитого спирта. Те посмотрели с угрозой на незнакомца, который спрашивал комендатуру и, вероятно, хотел привлечь их к ответственности за несоблюдение дисциплины, но направление ему указали. Пропетляв еще в десяток кварталов, он все-таки вышел на знакомую площадь. Там уже стоял крытый автомобиль, возле которого курили два человека. Один из которых, без сомнения, его приятель Шемаков, а второй был не знаком. На всякий случай Кильчевский сжал в кармане пистолет и направился к ним.

— Евгений Яковлевич! Опаздываешь! Уже полчаса тебя ждем!-воскликнул Шемаков. Потом присмотрелся и произнес тихо, — ты подрался с кем-то? Что случилось?

— Да так, ничего. Вы взрывы и выстрелы тут не слышали?

— Вот тебе на. И суток еще нет, как ты в Одессе, а уже взрывы. Нет, вроде не было. А что? Бежать надо из города?

— Да нет. Просто, шутник один решил порезвиться, — Кильчевский несколько раз сглотнул слюну, — а вылилось это в перестрелку и несколько трупов.

— Тебя ищут? Будут проблемы?

— Не думаю. Все произошло очень быстро, потом паника, погас свет. А посетители изрядно были пьяны.

— Милый Евгений Яковлевич, прошу тебя. Не влезай в конфликты! Тут очень много непонятного сброда, опасного сброда. Договорились?

— Договорились.

— Тут, кстати, я тебе документы подготовил. Ты теперь официальный сотрудник комендатуры! Поздравляю! Документы офицера я тебе пока делать не буду. Это и опасно, и тебе пока не нужно. Если понадобиться — сделаю.

— Спасибо, я твой должник, — откликнулся Кильчевский и посмотрел на незнакомца.

— А, да, познакомьтесь. Это мой помощник, Изенбеков. Тоже работник комендатуры.

Они пожали руки друг другу.

— А, — только и протянул Кильчевский, глядя на бледное узкое лицо человека. Он был чем-то неприятен, хотя, причин для этого особо не было.

Сели в машину.

— А комендатура неплохо здесь обустроилась, — оглядывая очень недешевый автомобиль заметил Кильчевский.

Шемаков ничего не ответил и только улыбнулся.

— Куда едем?

— Сам увидишь. К морю. Ехать долго, поэтому, можешь поспать.

И действительно, как только автомобиль выехал на улицу, неодолимый сон напал на Кильчевского. Он все осознавал, вот Шемаков дает водителю какие-то отрывочные указания, вот тот в ответ ворчит насчет дорог, и в то же время, осознавал, что точно спал.

Снились ему три старика, которые шли плотно, плечо к плечу навстречу ему. Они шли зло, резко, глаза их блестели и пытались будто сжечь его объединенной силой своего разума.

Только бы не смотреть им в глаза, внезапно понял Кильчевский, но это было невозможно. Они прошли, задели его плечом, и через мгновенье оказалось, что один уже сидит у него на спине и свешивается через голову вперед, заглядывая в лицо, второй стоит возле плеча и нос его в сантиметре от щеки Кильчевского, а третий пролет между ног и таращится снизу.

Он вскрикнул, разбросал стариков, тот, что на спине, очень долго не отцеплялся и хохотал от его бессилия.

Старики исчезли, а перед ним стояла маленькая девочка с куклой, которая неодобрительно на него смотрела.

— Дядя, а почему ты идешь?

— Мне надо идти. Если я остановлюсь, меня поймают плохие люди и сделают мне очень плохо.

— Дядя, но как ты можешь идти? — смешно наморщив носик, она показала куда-то за его спину.

Он обернулся и увидел, что далеко сзади на земле лежит что-то. Кильчевский присмотрелся и с удивлением увидел, что это человек. Потом различил, что шинель и сапоги на лежащем очень похожи на его. А потом Кильчевский понял, что это лежит он сам.

Девочка продолжала переводить взгляд со стоявшего на лежащего. Наконец, произнесла:

— Как ты можешь идти, если ты давно мертв? И внезапно захохотала сильным и низким смехом.

Его растолкали. Это был Шемаков.

— Ты чего кричишь? Кошмар, что ли? Просыпайся, приехали.

Они вышли из машины. Кильчевский огляделся, они были на каком-то диком берегу за городом. Было бы совсем темно, если бы не особо яркая луна, свет от которой отражался в неспокойном море. Под ногами захрустел песок, когда они решили немного размять ноги после длинной дороги.

— Мы чего сюда приехали? Холодно-то как.

— Кое с кем познакомишься.

— А днем нельзя было это сделать? У меня был очень непростой день, и хотелось бы выспаться.

— Выспишься потом.

Они продолжали ходить вокруг машины и ждать неизвестно чего. Покурили по разу, второму, но ничего не происходило. Кильчевский уже хотел залезть внутрь и поспать, как Шемаков, вглядывающийся куда-то в темноту, произнес:

— Ну наконец-то. А то я уже начинал волноваться…

В глубине души Кильчевский лелеял детскую надежду, что сейчас к ним выйдет та девушка, которую он видел в своем сне и все, наконец, станет на свои места. Однако, как и следовало ожидать, реальность бывает гораздо прозаичнее. Им навстречу шел пожилой лысый мужчина, подозрительно их оглядывая и несущий какой-то мешок. С виду он напоминал рыбаков, которые в любое время и при любой власти выходят в море с сетями. Но что делает высокопоставленный сотрудник комендатуры зимней ночью на пустынном плаже за Одессой с этим человеком?

— Это кто такой? — незнакомец кивнул подбородком в сторону Кильчевского. Голос его оказался хриплым, как и полагается человеку, всю жизнь проведшему между мореным морем и сильными ветрами.

— Это мой друг, господин Кильчевский. Евгений Яковлевич, познакомься, это тоже мой друг, капитан Папандопулос. Капитан, запомните хорошенько лицо этого человека. Он обладает такими же правами, и вы так же отвечаете за него, как и за нас с Изенбековым.

Грек внимательно посмотрел в лицо Кильчвского и кивнул.

— Евгений Яковлевич, если когда-нибудь что-нибудь случится и тебе придется срочно покидать город. Или, — он взглянул на Изенбекова, — начнется эвакуация, найди капитана. Можешь полностью ему довериться, он сможет тебя переправить куда надо. Принес? — обратился он к греку.

Тот молча протянул сверток. Шемаков взвесил в руке.

— Остальное?

— Остальное через неделю. Сам понимаешь, было слишком много, а время сейчас сложное. Где-то война только закончилась, где-то еще продолжается. Все будет в лучшем виде.

Тот кивнул. Грек развернулся и зашагал обратно в темноту.

— Садитесь в машину, нечего морозиться. Не хватало еще заболеть.

Сели в салон и машина вырулила на обратный путь в город. Сна как не бывало. Кильчевский решил кое-что уточнить.

— А кто это был?

— Ты что, все прослушал? Капитан Папандопулос, мой друг. Теперь и твой друг тоже.

— А днем где-то в городе мы не могли с ним встретить?

— Он не бывает в городе. Только сегодня прибыл. Обычно, он… в других местах.

— Ясно. То, что ничего не ясно. А он кто, рыбак?

— Если он и рыбак, то попадаются ему исключительно золотые рыбки. Он контрабандист в одной ипостаси. Исполнитель деликатных поручений наших высших властей в другой. А в третьей… мой друг. Он мне очень обязан и я ему доверяю.

— Ты рассчитываешь на него, если красные войдут в город?

Тот ничего не ответил, но к величайшему изумлению Кильчевского подал голос Изенбеков:

— Знаешь, господин Евгений Яковлевич. Ты мне не нравишься. Извини меня, конечно. Ты появился только сегодня, а уже Спиридон тебе рассказал много того, чего не стоило. Ясно же было сказано — капитан наш друг, и если с нами что-то случится, или начнется бунт в городе, или что-то еще, можешь ему довериться, он знает, что делает. А ты все выспрашиваешь и пытаешься докопаться до всего.

Это была настолько жесткая и неожиданная отповедь, что Кильчевский не нашелся, что ответить и промолчал. Так в тишине доехали до города и остановились в одном грязном дворике.

— Здесь нам нужно расстаться, Евгений, — сказал Шемаков. У нас есть еще другие дела. Завтра делай что хочешь, только у меня личная просьба к тебе. Не влезай в истории, прошу. Тут я больше беспокоюсь о себе. Ты большой мастер устраивать представления на ровном месте, а последнее, что мне нужно, чтобы ко мне было привлечено внимание высоких чинов контрразведки и армии.

Ты нам завтра особо не нужен. Можешь погулять, сходить в кино, сходить к мадмуазелям. Если понадобишься, мы тебя найдем. Но старайся особо не мелькать. Адью!

Дверца захлопнулась, и автомобиль укатил по неосвещенным переулкам южной столицы России. Изрядно сбитый с толку необычной ночной поездкой Кильчевский постоял немного и побрел вдоль домов по направлению, как ему казалось, к своему дому. Эта часть города была совсем ему незнакома, и сперва надо было дойти до центра, откуда легко можно было сориентироваться.

Глава 6

Шагая по полутемным улицам, Кильчевский постепенно стал краем глаз фиксировать какие-то неясные тени, которые тотчас исчезали стоило только обернуться или сфокусировать взгляд на них. Он зашагал быстрее. Вряд ли это было что-то опасное, но власть сейчас в городе практически отсутствует, поэтому всякие сброд и темные людишки наводнили Одессу с целью поживиться чем-то. Впереди показался какой-то большой кирпичный дом, обойдя который он остановился перед трупом собаки. В том, что это труп не было никаких сомнений: голова лежала рядом с телом, будто ее аккуратно отделили и демонстративно выложили. Кому понадобилось убивать животное выяснять Кильчевский совсем не хотел, и ускорил шаг. Квартал за кварталом оставался позади, но людей совсем не было. Хуже даже было другое — почти все дома были темны и холодны, будто в них никто не жил.

Внезапно, ему показалось, что он увидел маленького человека, гнома, не выше метра ростом, который выглядывал из-за угла дома чуть впереди. Кильчевский остановился, не решаясь сделать хоть один шаг вперед. Лицо гнома тотчас исчезло и через секунду уже казалось, что утомленный разум обманулся, создавая то, чего на самом деле нет. Медленно пошел вперед. Полное отсутствие людей и жилых домов начинало уже изрядно пугать. Что случилось за те несколько часов, пока они ездили на пляж? Город полностью обезлюдел. Неужели, прорвались красные или еще кто? Но в Одессе были десятки тысяч военных, сейчас бушевал бы бой. Что могло послужить причиной тишины?

Кильчевский переложил верный маузер из кобуры в карман и сжал ту самую малую вещицу, на которую он надеялся даже больше в этих обстоятельствах. Наконец, он устал и остановился. Движение вперед по безлюдным грязным улицам только при свете луны серьезно раздражало. Надо было как-то сориентироваться, вероятно, он зашел в какой-то нежилой район. Может тот, где раньше жили евреи, но бежали от бесконечных погромов. Надо было свернуть налево, в сторону моря, и оттуда выйти к набережной.

Он резко изменил маршрут и, сам того не осознавая, начал поддаваться пока едва заметной панике и ускорил постепенно шаги практически до бега. Все оставалось по-прежнему: ни людей, ни огней в домах. Так он прошел довольно долгое время, пока не осознал, что уже давно должен был выйти на берег, которого все не было. Разум стал истерично придумывать картины, что попал в другой город, расположенный на маленькой планете и занимающий ее целиком. Поэтому, у города нет ни начала, ни конца, а он может так ходить бесконечно и так и не выйти к берегу. Рацио доказывала из последних сил, что просто город очень большой, ему незнакомый и небольшое пройденное расстояние кажется целой милей.

Тени на границе зрения снова замелькали, и это уже нельзя было списать на дефекты зрения или усталость. Они были, но заметить четко или что-то сделать с ними было нельзя. Успокаивая сердце, которое стучало уже со скоростью пулемета, Кильчевский продолжил идти.

Через некоторое время он наконец увидел впереди несколько человеческих фигур, которые стояли поперек улицы и будто совещались о чем-то. Фигуры еще не заметили его, и Кильчевский чуть не засмеялся от радости и облегчения, и уже хотел броситься к ним, когда увидел то, что повергло его в леденящий ужас.

Закончив совещание, фигуры встали на четвереньки и стали медленно расходиться в разные стороны. Кильчевский практически вжался всем телом в стену дома в переулке, моля всех богов, чтобы эти чудовища не заметили его. Через минуту одно из них прошло мимо него, недовольно втягивая воздух и фыркая. Это была неимоверная помесь человека и огромной собаки, по крайней мере, так ему показалось, бросив быстрый взгляд на него при свете луны. Морды чудовища он не увидел и был только страшно рад этому. То, что могло предстать перед его глазами, мучало бы его до самой смерти.

Он ждал так несколько минут, надеясь, что чудовища разойдутся подальше и он продолжит свое бесцельное путешествие. Однако, твари хоть и не видели его, но чувствовали где-то совсем близко. Как бы он не продвигался закоулками, вся группа сопровождала на определенном расстоянии. Упорные мысли лезли в голову Кильчевскому. Как он прохлопал эту ловушку, конечно, он ругал только себя, но кто ее подготовил и подвел его к ней?

Все более он утверждался в мысли, что это Шемаков. Что за спешные дела у него были, чтобы оставить старого приятеля на безлюдной окраине незнакомого города и самому уехать? Конечно, это было подстроено, и он сдал его тем, кто уже давно пытался вернуть в Москву. Эх, Шемаков, Шемаков… Предал ты, и так запросто. Наверное, это сегодня же днем, после того, как отправил погулять, тут же связался с этими и выторговал себе большое вознаграждение.

Кильчевский уже давно понимал, куда он попал и примерно представлял, что это за чудовища. Наконец, он наткнулся на открытые двери темного кирпичного здания и неслышно поднялся на три этажа вверх. В подъезде стояла какая-то совершенная темнота, плотная, гораздо насыщенней, чем та, когда темной ночью смыкаешь веки.

Луна на небе постепенно закрывалась от земных взглядов за плотными облаками и не должно пройти много времени, когда на улице будет так же, как и в подъезде. Его похождения по ночному городу длились уже, казалось, много часов, но Кильчевский знал, что здесь ему не стоит ждать рассвета. Однажды, рассвет не наступал много веков, пока искали подобного ему беглеца. Что делать ему сейчас Кильчевский абсолютно не представлял, но намеревался до конца выигрывать время. Сейчас его расчет был на то, что псы-люди не смогут его учуять внутри здания, они немного разойдутся, и он сможет выскользнуть из их кольца. Прислонившись к стене возле окна, он стал ждать.

Псы-люди, однако, и не думали уходить. Вероятно, они как-то поняли, что он прячется от них внутри одного из домов. Он видел только смутный омерзительный силуэт одного, но остальные, без сомнения, были где-то рядом. Чудовище прошлось по улице перед его домом, потом вернулось и село прямо на дороге. Через некоторое время к нему присоединилось еще одно, потом еще, еще двое.

Кильчевский тяжело дышал и лихорадочно перебирал варианты спасения. Он уже понял, что ему не выйти из этого подъезда путем, каким он сюда зашел. Чудовища караулили. Он пытался вспомнить, есть ли в этом здании балконы. Если ему повезет, то сможет с балкона противоположной стороны спуститься, и немного отсрочить свое поражение. Кильчевский вошел из подъезда в одну из квартир, прошел несколько комнат и осмотрелся в почти непролазной темноте.

Балкона не было.

Разбивать окно, когда его караулят и ловят каждый звук не было никакого смысла. Итак, он в ловушке. Он может продержаться час, день или неделю, но эти стражи не спят и не требуют еды.

Вот ты и проиграл, братец, — невесело, но как-то спокойно и буднично, подумал он про себя. Зря ты думал, что сможешь долго водить за нос их. Днем надо было соглашаться на предложение в ресторане. Да, скорее всего, его ждала бы страшная расплата за его преступление, но оставалась крошечная возможность, что его пощадят из уважения к его наглости и везучести. Сейчас же с этими чудовищами не было ни малейшего, ни даже теоритического шанса. Они могут ждать своего шанса целую бесконечность и еще столько же, но дождаться.

Вдруг, будто опровергая его пораженческие мысли, одно из чудовищ встало на ноги и заговорило низким и плотным голосом, который, казалось, сочился отовсюду.

— Тебе не скрыться. Выходи. Тебя ждут.

Не скрыться, твари, ага, — подумал Кильчевский. Вы не знаете, где я, хоть и чувствуете, что рядом.

— Да, мы рядом, — раздался снова голос чудовища. И чем больше ты думаешь, тем быстрее мы найдем, в каком доме ты прячешься.

Строго приказав себе очистить разум от мыслей, он продолжал стоять к окна.

— Ты не можешь думать, как и не можешь дышать. Еще немного и мы пойдем за тобой.

Кильчевский уже испытывал не панику, а какое-то безразличие. Он уже смирился со всем, что его ждет, и желал в тайне, чтобы это все закончилось быстрее.

— Ты должен сдаться. Это не больно, ты ничего не почувствуешь. Ты же знаешь. Почему ты отклонил сегодняшнее предложение. Оно до сих пор в силе.

Что?! — пронзила невольная мысль. Так предложение еще действует?! Меня все еще могут помиловать?!

— Конечно, могут. Выходи и быстрее закончим этот цирк.

Не думай, — приказал он себе и прокусил до крови щеку. И не слушай этот голос! Он тебя заставляет выйти!

— Можешь не думать, дело твое. Ну, выиграешь ты несколько минут. Это тебе сильно поможет? Но разозлит сам знаешь кого.

Разум его уже полностью сдался. Ноги сами начали движение, чтобы выйти из дома и отдать себя на милость этих тварей, как вдруг они взволнованно вскочили и засуетились на дороге. Они вставали то на ноги, то на все четыре лапы, оглядывались, подвывали и беспорядочно бегали, поглядывая в одну сторону. Кильчевскому не было видно, что там, когда же он, перебравшись на другую сторону от окна, бросил короткий взгляд наружу, то, кажется, ничего не изменилось. Все те же темные безлюдные дома, отсутствие малейшего источника света до самого горизонта, мертвый город и только луна, его единственный союзник, все пыталась прорваться через тяжелые облака.

Чудовища все больше волновались, и беглеца пронзила безумная надежда, что сейчас они забыли о нем и внимание сосредоточено на чем-то другом. Он медленно спустился на один этаж вниз, прислушался. Вроде, они до сих пор не поняли, где он скрывается, но вой существ, которых он не видел потому, что был в межэтажном пролете, свидетельствовал о чем-то страшном. Кильчевский спустился на нижний этаж и вжался всем телом в дальнюю от дверей стену, туда, где темнота была особо вязкая, для того, чтобы случайный луч лунного света не выдал его. Однако, надежды были пока преждевременны: пусть беспокойство чудовищ уже достигла уровня истерики, они и не думали покидать площадку перед домом. Значит, чтобы там ни происходило, они не забыли о своей загнанной жертве.

Стоять было здесь слишком опасно, и разочарованный беглец снова поднялся на этаж наверх. Ему показалось или стало чуточку светлее? Даже, не светлее, потому, что темнота сгустилась, однако все на улице стало видно отчетливее. Теперь чудовища были лучше различимы. Это не неясные тени, совсем нет. Это какие-то твари из преисподней, которые сейчас метались, словно в поисках выхода из клетки.

Вдруг одна из тварей жалобно заскулила и стала подниматься в воздух, будто какой-то невидимый великан поднял на уровень нескольких этажей. Оставшиеся на дороге были, насколько мог судить Кильчевский, полностью ошеломлены этим видом и от ужаса замерли, не сводя глаз с товарки. Тварь в воздухе прекратила подниматься, и, вдруг, с неимоверной силой ударилась в стену, да так, что угол дома осыпался. Это было невероятное зрелище. Останков твари, конечно, не осталось, только повсюду виднелись какие-то черные потеки. Оставшиеся внизу чудовища, вероятно, поняли с чем столкнулись, образовали какое-то подобие боевого строя и бросились вперед с немыслимой скоростью. Да, от таких, если заметят, нет никакой надежды спастись, подумал обреченно беглец. Однако, даже бросившись в драку с каким-то светлым объектом на дальнем конце улицы, твари все равно были в пределах видимости, и если Кильчевский выйдет, то через мгновенье будет замечен.

Глава 7

Ночью длилась уже много лет. Или, это ему так казалось? Может, прошло всего пару часов, но события, которые выпали на его долю этой ночью, были по ощущениям равны десятилетиям. Он выглянул на долю мгновения, чтобы бросить взгляд на дальний конец улицы. Там, судя по звукам и вспышкам, сражение только разгоралось. Уже что-то странное происходило и с улицей. Она начала двигаться волнами во все стороны. Или это уже проблема с глазами? Кильческий потер лицо и снова бросил взгляд вниз. Нет, действительно, улица, теперь и с домами вместе, начинала подниматься и опускаться на волнах, будто стояла на океане, настолько сильном, чтобы качать весь город. Ясно было одно: оставаться внутри этого дома, как бы сильно этого не хотелось, больше нельзя. Неизвестно, устоят ли вообще здания, но проверять на себе совершенно не хотелось. Беглец осознал, что уже некоторое время с неба доносится какой-то необычный гул, все более усиливаясь. Еще несколько минут если будет так продолжаться, то он превратится в грохот, среди которого ничего уже не слышно.

Теперь, как назло, луна совершенно освободилась от облаков и залила своим светом город внизу. Еще недавно, он молился, чтобы если уж сгинуть, то хотя бы не в кромешной тьме, теперь же улица была прекрасно видна на всем протяжении, и любой его шаг из дома сразу будет заметен тварям. Он в бессилии опустился на пол. Надо что-то делать, надо что-то делать, надо что-то делать… Он чувствовал, что время уходят, как и его шансы оторваться от тварей. Чтобы там не происходило, оно не могло продолжаться долго.

От злости он толкнул одну из дверей квартиры. Она неожиданно поддалась и громко ударилась о стену. Это показалось Кильчевскому довольно смешным. Некоторое время назад, скрываясь во тьме, он боялся выдать свое местоположение слишком громким дыханием или мыслями, а теперь громкий удар двери совсем его не волновал. Он прошел несколько комнат, и в душе у него забрезжила надежда. На одном из окон не было стекол, вернее, они были, но разбитые, и довольно давно. В окне так же была решетка, через которую не должен был пролезть воришка. Но после всего пройденного, это препятствие ни на йоту не смогло огорчить его. Смастерив из вещей в комнате крутильный рычаг, Кильчевский лихорадочно смог немного отогнуть соседние прутья. Получился зазор, куда по идее, мог пролезть взрослый мужчина. Он и протиснулся, содрав себе кожу на руках, щеке и потеряв все пуговицы.

Наконец, он был на свободе! Если он и погибнет, или что-то еще более страшное случится, то, по крайней мере, это случится не в тюрьме, в которую превратился этот случайный дом. У Кильчевского немного сочилась кровь с ладоней, но теперь он мог бежать, а верный маузер придавал какую-то уверенность в своих силах.

Он осмотрелся и направился, стараясь соблюдать тишину, в сторону от того места, где затихали твари. Кильчевский совершенно не хотел знать, чем все закончилось, и совсем не был уверен, что то, с чем столкнулись чудовища, будет хоть немного благосклоннее к нему, чем они. Шагая по темным улицам, он обратил внимание еще на одну деталь. Дома, прежде совершенно обыкновенные, просто темные и безлюдные, сейчас стали похожи на какие-то неумелые макеты. Словно, потемкинские деревни, наскоро сколоченные и разукрашенные доски, в надежде, что никто не заметит.

Чем дальше, тем это чувство росло. Фасады домов еще могли на большом расстоянии сойти на настоящие, но когда он решил проверить, и войти в одну из дверей, оказалось, что там нет ручки. Через несколько кварталов он повторил попытку, и оказалось, что сама дверь нарисована.

Он уже понимал, что происходит. Кто-то, более могущественный, чем те, кто его преследует, начинали разрушать этот иллюзорный мир. Да, он более могущественен только потому, что те очень далеко, но сейчас для него это было несущественным. Если же он раньше очень торопился, когда спасался от тварей, то теперь надо еще больше ускориться, потому, что скоро все исчезнет, и он вместе с этими игрушечными домами.

Дальше, Кильчевский обнаружил, что очередной дом был уже деревянной картиной, заглянув за которую он увидел только ночную степь. Быстрее, быстрее надо! Времени совсем не осталось! Где-то должен был выход в реальный мир, он всегда бывает. Главное, быстрее его найти. Как этот выход выглядел, Кильчевский не знал, потому, что каждый раз вид его менялся. Это могло быть все, что угодно, но знающие люди утверждали, что как только найдешь, то не спутаешь ни с чем другим.

Периферийным зрением Кильчевский заметил какое-то движение позади. Сердце опять рухнуло. Неужели твари, которые остались далеко позади, все-таки настигли? Он прижался к нарисованному макету и переложил пистолет в другую руку. Нет, подумал, должно быть показалось. Мир схлопывается, а сзади, должно быть, уже начали пропадать дома.

Глубоко вздохнув три раза, он отклеился от дома и побежал вперед. Раздался хлопок где-то сбоку. Повернув голову, он понял, что оказался прав: где только что стоял большой дом, теперь красовалась пустота наподобие той, которая появляется после удаленного зуба. Быстрее, быстрее, быстрее! Теперь он даже не стремился сохранить тишину, надо было спасаться не столько от тварей, сколько от исчезновения этой реальности. Быстрее, еще быстрее! Снова движение сзади. Обернулся. В нескольких кварталах позади стояли две тени, похожие на больших собак. Они стояли и смотрели, не отрываясь на него.

Он негромко выругался и пустился бежать по боковому переулку. С их скоростью нагнать его — дело нескольких мгновений. Кильчевский петлял бегом по улицам, судорожно всматриваясь во все быстрее исчезающие дома в поисках выхода. Нет, и здесь нет! Проклятье!

Пробежав ещё немного, он нырнул в едва заметный тупик между двумя макетами домов, надеясь таким образом пропустить тварей вперед и пуститься в обратном направлении. Они показались из-за угла. Господи, куда подевалась их мощь и скорость?! Они выглядели, как избитые дворняжки, которые ковыляли изо всех сил по улице в направлении его предполагаемого движений.

Кильчевский отошел поглубже в тупик и наставил пистолет вперед. Конечно, убить их этой игрушкой нельзя, но после того, что случилось у дома, от неожиданности может их ошеломить несколькими попаданиями. Тени прошли мимо входа в тупик, остановились (тут его сердце и разум омертвели от ужаса), принюхались, поводили своими почти человеческими головами и поковыляли дальше по улице и свернули направо. Он постоял несколько мгновений, проверяя, не ловушка ли это. Выглянул на мгновение, выскользнул из тупика и тихонько пошел в обратном направлении. Потом припустился бегом.

После одного из поворота он снова заметил выглядывающего гнома, но теперь это был не тот лукавый и хитрый старичок, а яростно оскалившийся в негодовании гоблин, с ненавистью смотрящий на беглеца.

— Ах ты тварь!-вскликнул Кильчевский. Рука сработала быстрее разума, прозвучал выстрел, который разнес половину макета дома.

Естественно, он не попал. Но хоть одно радовало, теперь можно было не сохранять тишину. Гном снова высунулся, открыл рот, полный острых акульих зубов, в глубине которого страшно извивался длинный язык. Кильчевский побежал другой дорогой.

Где выход? Ну, где он?! Он свернул раз, второй, десятый. Направление давно было потеряно. Мозг отключился, оставив человека на волю рефлексов. Снова дома, макет, улица. Два дома исчезло. Прозвучал грохот. Со страхом он посмотрел налево и увидел, что начала исчезать улица вместе с домами. Так, значит, мы бежим направо. Вперед, быстрее, быстрее!

Он выбежал на какой-то новый проспект, который еще не видел. Там впереди, в нескольких сотнях метров чернело в земле отверстие. Это выход, Кильчевский сразу понял. Ему надо туда! Быстро!

Он собрал силы для последнего рывка и побежал. Когда до отверстия оставалось меньше половины расстояния, ужасный рев потряс уже довольно небольшой мирок. Кильчевский обернулся и увидел, что где он сам был совсем недавно, сейчас стояла одна из тварей.

Теперь все просто: или он добежит первый до выхода, или тварь. То, что она не будет тратить времени на него, это было понятно. Она тоже искала спасения от Небытия.

Он пустился бежать. Но даже раненая тварь, после страшной битвы у дома, была намного быстрее его. Через пару секунд он понял, что не успеет добежать. Оборачиваясь и одновременно вытягивая пистолет перед собой, он выстрелил в тварь, которая была уже совсем близко. Две пули попали ей в морду, но не произвели особого эффекта. Тварь только покачнулась и прыгнула на него с целью разорвать, но не по приказу, по которому была сюда послана, а только потому, что он пытался помешать ей спастись. Кильчевский упал на землю, избегая страшного удара, и сжал свой особый предмет.

Тварь приземлилась впереди, подвернула лапу и по инерции со страшной силой врезалась в дом. Невидимая сила подбросила его в воздух, и он бросился бежать к спасительному отверстию. Когда до него оставалось не больше пяти метров, в нос ударил запас разлагающейся плоти и мертвечины. Где-то на задворках мелькнула мысль, что это не выход, а просто очередная шутка для беглецов, который, подгоняемые слепой надеждой, бросались сюда на верную смерть. Но другого ничего не оставалось, второй раз тварь, которая уже поднимались на ноги, не промахнется.

Все это он передумал за крохотную долю секунды, когда уже летел головой вниз, а сверху раздавался оглушающий свист, который свидетельствовал о том, что тот мир завершил свое существование. Кильчевский упал на груду костей, от боли потерял сознание, провалился сквозь поверхность Бытия и вселенная погасла.

Глава 8

Где он?

Почему вокруг все воняет?

Он спит или нет?

Тут в голове стали всплывать события всего дня и он дернулся. Нет времени лежать, твари рядом! Бежать! Бежать!

Откуда свет такой яркий? Луна не так светит. Да она и не греет.

Тут будто кто-то щелкнул переключателем, и в разум ворвалась какофония звуков и запахов. Вокруг хлопотали люди, некоторые стояли вокруг и смотрели на него. Он лежал на мостовой. Рядом проносились извозчики и редкие машины. Были холодно.

— Да бросьте его!-послышался чей-то мерзкий голос. Он большой какой-то, разве не видите?

— Да как же бросить-то? — отвечал кто-то первому. И почему больной? Человек просто упал или его избили и сбросили в этот канализационный люк. Это офицер, поди какой-то.

— Да какой офицер-то? — встрял третий. Вы посмотрите на него, щетина какая! Грязный весь. Точно больной, тифозный или чего еще похуже.

— Э-эй, человек!-потрясли его за плечи, которые уже изрядно промокли к этом мерзком тающем снеге. Ты же не больной, скажи. А то, мы тебя обратно бросим в ту канализацию, откуда вытащили. Шучу, шучу. Пришел в себя, мил-человек?

Кильчевский попытался встать, но тело его не слушалось, и он только перевалился на другой бок.

— Тебя к врачу надо, — кто-то сказал ему.

Он покачал головой. Нащупал в кармане деньги, которые чудом сохранились во время все перипетий и назвал адрес своего дома.

Когда подъезжали уже на извозчике, их остановил какой-то человек, сказал, что он из комендатуры, и внимательно вгляделся в лицо бессильно лежавшего Кильчевского. Даже, если бы это были шпионы красных, которые должны были его, наконец, убить, он бы покорно подчинился. Настолько он устал за последние дни, а в особенности, за ночь. Вероятно, вот пришла его смерть. Оказалось, это человек Шемакова, того человека, которой и послал его в ловушку в искусственном мире.

— Вроде он, — с сомнением сказал человек кому-то за спиной. Только… Ну, больше некому, повезли его, там разберутся.

Сели еще два человека и его повезли по уже знакомому маршруту в комендатуру. Когда проезжали улицы, он обратил внимание, что вчерашней слякоти не было в помине. Везде лежал снег, уже не очень чистый, но честный снег, который знаменует собой приход настоящей зимы. Столько выпало за ночь? Правильно говорят, у моря погода меняется слишком быстро.

Доехали. Ему помогли вылезти и добраться до кабинета Шемакова. Когда он увидел Кильчевского, то ахнул и молча таращился на него.

— Что такое? — прохрипел Кильчевский. Не ожидал увидеть? А я выбрался, брат.

Тот словно не слышал его.

— Что с тобой случилось, Женя? Ты посмотри на себя!

Кильчевский недоуменно осмотрел себя. Да, он был очень грязный, сначала бегство то виртуальному миру, потом битва с тварями, канализация. Вероятно, он весь в крови и грязи, ну что с того.

— Ты же весь седой!

— Что?

— Принесите зеркало! Быстрее!

Он посмотрел на себя. На него из зеркала смотрел какой-то незнакомый мужчина, гораздо старше его. С седыми волосами и усталым, выцветшим взглядом.

Зеркало выскользнуло из его ослабевших рук и разбилось.

Как он мог забыть?! Это же основная характеристика таких миров: время там течет гораздо быстрее! Так вот почему твари не так активно искали его среди мертвого города! Они-то как раз знали, что время играет на их стороне, им главное подольше его задержать, и даже если он сможет бежать, то вернется в реальность стариком и протянет не больше пары дней. Он потерял не меньше десяти лет своей жизни, судя по отражению! Ясно, почему тело так ослабело. Ведь оно тоже сильно состарилось и уже не могло быстро восстановиться, как еще вчера.

Кильчевский упал на пол на глазах ошеломленных людей и горько заплакал. Он потерял часть своей жизни. Он думал, что сможет обставить преследователей. Но их не обманешь. Они всегда выигрывают. Он лежал на полу и рыдал.

Когда он немного пришел в себя, то смог ответить на все вопросы.

— Ты почему меня высадил там? — красные от слез глаза Кильчевского впились в лицо Шемакова.

— Что значит «там»? У нас было дело на другой стороне города, я тебя высадил на окраине, там было пять минут ходьбы до кинотеатра и площади. Куда ты пропал?!

— Ты хочешь сказать, что не причастен к моему похищению?! Я тебе не верю.

Он попытался достать пистолет, но не хватило сил сделать это молниеносно, как раньше. Шемаков молча встал, отобрал пистолет и положил его на стол.

— Тебя похищали? Кто? Почему ты не сопротивлялся? Мог хотя бы пострелять, мы не могли далеко уехать, тут же бы вернулись. Когда утром ты не пришел, я за тобой послал. До самого вечера искали, пока не поняли, что ты не дошел до дома. Тогда я отправил патруль, чтобы дожидались тебя. Уже хотел их снимать сегодня, но привезли тебя.

— Что ты хочешь сказать? Я отсутствовал только ночь. Утром меня обнаружили на улице.

Память и чистота мыслей постепенно возвращались к нему, как и силы. Не последнюю роль в этом сыграл стакан спирта, налитый Шемаковым.

— Ночь? Посмотри на календарь.

— Меня не было неделю?!

— Да. Я уже потерял надежду, подумал, что тебя убили. Мы обыскали твою комнату. Твои вещи и саквояж были на месте, вряд ли бы ты бежал без них. А ты вернулся…

Он внимательно посмотрел на Кильчевского.

— Так, где ты был?

— Не помню, — солгал он. За мной гнались, потом, вроде, поймали, накачали каким-то лекарством. Потом я бежал, получил удар по голове. Очнулся на улице, люди говорили, что обнаружили меня, кажется, в канализации. Не знаю, насколько это правда.

Шемаков долго молчал.

— Я понимаю, что ты врешь и не рассказываешь, что произошло. Значит, на то есть свои причины.

Кильчевский не смотрел на него.

— А у нас, пока тебя не было, такое вчера приключилось! Представь, приехал помощник барона Врангеля осмотреть оборону города, и как только он приехал, началось землетрясение. Весь город ходуном ходил. Вот совпадение, а? Только приехали от Врагнеля и тут землетрясение. Суеверные люди сразу начали распускать слухи, что это плохой знак и прочее.

— Да, интересное совпадение, — вяло отозвался Кильчевский. Теперь он понимал, что то, что вчера сокрушило тварей, скорее всего, отозвалось в этом мире землетрясением, но кто за этим стоял? Неужели, посланник барона или это никак не связано?

— Что еще произошло, пока меня не было? Насколько я понимаю, красные город пока не взяли.

— Да, ты наблюдательный. Нет, они остановились к северу от наших застав. Ни на метр не приблизились. Подходят к Крыму, но там, вроде, у нас толковый генерал есть. Слащев. Знаешь такого?

Кильчевский помотал головой. Значит, неделю его не было. И тот мир схлопнулся вместе с тварями. Они не смогли выполнить задание. То есть, те, кто их послал, не знают, где они, не могут нигде отыскать. Пока разберутся, а бюрократия есть даже там, где не ожидаешь, пока согласуют новые действия. Он выиграл себе немного времени для того, чтобы войти в форму и обдумать новый план.

— Меня никто не искал?

— Никто. Даже квартирная хозяйка. Ты оплатил за месяц вперед, а где ты, и вообще жив ли, ее не касается.

— Я могу идти?

— Женя. Мне до сих пор кажется, что ты на меня чем-то обижен или что-то подозреваешь. Я тебе даю слово: я не причастен к твоему похищению. Кроме меня, ты тут в этом городе никому не нужен, и только я организовал поиски. Да, ты можешь идти, но я повторю еще раз, миллионный раз, свою просьбу: ни во что не ввязывайся! Если чувствуешь беду — стреляй не раздумывая. Если тревога ложная, то мы все уладим, если нет — то хоть так привлечешь внимание.

— Нет никаких дел больше, в которые ты хотел бы меня посветить?

— Пока нет. Но просьба: никуда не отлучайся из квартиры. Многое происходит сейчас в городе. Тебе не все нужно знать, но ты можешь понадобиться в любую секунду. Договорились? Да, пока бездельничаешь, возьми деньги. Здесь не так много, но развлечься можешь вполне.

До дома он решил пройтись пешком. Следовало многое обдумать. Кильчевский старался не касаться темы потерянных лет жизни. Как-то надо было развлечься, как-то потопить эту горечь в разнузданном веселье.

В квартире, кажется, все оставалось на своих местах. Конечно, люди Шемакова обыскали все его вещи и даже увидели, что хранится в саквояже, но ничего не тронули.

Придя, он лег на диван, и долго смотрел в потолок. Да, опасность, которая ему грозила, немного отодвинулась, и он можешь вздохнуть спокойно. Но это дело времени, когда на его поиски появится кто-то другой, и какой план он будет реализовывать, знают только пославшие его.

Употребив один из порошков, нежно розового цвета, и сделав себе укол в вену, Кильчевский решил привести поправить свои душевные и физические силы. Он отправился в дорогую сауну, где после многочисленных процедур выглядел уже не таким старым. Просто человек, который много чего повидал, а седая голова только придавала таинственного шарма.

Следующие несколько дней он провел в одном из борделей с замечательными девушками, многие из которых являлись весьма высокого происхождения и были вынуждены после революции зарабатывать себе на жизнь подобным образом. Он жалел их, как любой нормальный мужчина жалел бы женщин, еще недавно бывших женами вершителей судеб, а теперь постепенно опускавшихся на дно. Кильчевский платил за их услуги очень щедро, но и брал с них по полной.

Эти дни, наверное, были сублимацией его представления о мусульманском рае, где гурии дарили неземное наслаждение праведнику. Саквояж был при нем и путешествия в негу были многократно более приятные. Раз в день предоставленное им крыло посещала хозяйка борделя, чтобы убедиться, что все в порядке. И так же четко раз в день Кильчевский отдавал ей изрядную сумму денег, чтобы продлить еще немного столь приятный распад личности. Девушки регулярно менялись, он старался помочь как можно большему числу несчастных. Время проходило в полудреме и курении опиума в окружении красавиц. Сколько прошло? Два дня? Три? Неделя? Он не знал. Главное, что мысли о страшной опасности и потерянных годах жизни стали отступать на задний план.

Однажды, он заглянул в свой чудесный саквояж и увидел, что его богатств стало гораздо меньше. Осознание этого проделало долгий и сложный путь в его разуме, и пришло понимание, что надо выходить обратно в серый и печальный мир. Конечно, если бы случилось что-то важное, его бы нашел Шемаков. Это старый приятель, как он подозревал, был гораздо могущественней и опасней, чем занимаемая им скромная должность работника комендатуры. Кильчевский бы не удивился, если бы узнал, что настоящая власть в городе находится в руках Шемакова, и он позволяет военной верхушке и контрразведке упиваться своей несуществующей властью. Потом, в этот день или на следующий, а его комнате оказался сидящий на кровати Изенбеков. Он холодно и оценивающе смотрел на Кильчевского.

Глава 9

— Ты в адекватном состоянии? Соображаешь?

Тот кивнул и выжидающе посмотрел на гостя.

— Можешь идти? У нас задание. Ты нужен свежий. Меня Шемаков послал.

Кильчевский кивнул еще раз и голый пошел в туалет. Там засунул два пальца в рот и избавился от значительной части дурмана. Потом принял другой дурман, окончательно прочистивший его разум. Он оделся и последовал за Изенбековым.

— Что случилось? Красные подходят к городу?

— Практически. Наверное, это красные были или кто-то по их приказу. Местечко одно, к северу, почти у самых наших постов. Там всех вырезали. Подчистую.

— А при чем тут городская комендатура?

Тот промолчал. Когда они дошли до улицы, Изенбеков повернулся к Кильческому.

— Я тебе говорил, что ты мне не нравишься. Я тогда солгал.

— Да? Мне очень приятно.

— Я солгал. Ты мне очень не нравишься. И твои манеры, и твой подход ко всему вокруг. Тебе на все плевать. Да, не сегодня-завтра тут все закончится, придут красные, и начнется новая власть. Но всегда нужно оставаться человеком, понимаешь?

Кильчевский ошарашенно молчал. Его рассудок не совсем избавился от дурмана и поэтому, не сразу сообразил, что это есть ответ на его вопрос.

— Какое дело городской комендатуре, спрашиваешь? Никакого. Потому, что полиции нет. Военные только в штабах наполеоновские планы строят, а по вечерам хлещут спирт. Да, а самые садисты, во всех структурах, пытают подозреваемых в симпатиях к красным, и пытают страшно. Кто защитит простых людей? Да, мы почти бессильны. Но мы должны попытаться.

Такая гневная отповедь совершенно сбила с толку Кильчевского. Он молча дошел до автомобиля и сел в салон.

Внутри уже ждал хмурый Шемаков. Он внимательно посмотрел в лицо Кильчевскому, словно пытался убедиться, что его приятель сейчас на грешной земле, а не в высших сферах. Кивнул и откинулся на спинку и прикрыл глаза. В салоне было тепло и темно, и Кильчевский немного задремал. Ему ничего не снилось, видимо, организм просто восстанавливал силы после длительных наслаждений. Хорошо выспавшись, он открыл глаза и увидел, что автомобиль до сих пор едет, но за рулем уже вместо Изенбекова сидит Шемаков. Тот сидел рядом с Кильчевским и мирно похрапывал.

— Ты же не оставишь меня на обратном пути снова на окраине, чтобы я дошел пешком? — неудачно решил он пошутить.

— Нет, можешь не беспокоиться.

— Куда мы едем?

— Тебе же сказали. На север. Произошло массовое убийство. Нам надо посмотреть все своими глазами и возбудить дело. Потому, что больше некому.

Повисла тишина.

— Почему ты помогаешь мне, — прозвучал давно витавший в воздухе вопрос. Да, мы хорошо ладили в прошлом, но прошло много лет. Ты всем старым знакомым так помогаешь?

— Нет, не всем. Я знаю, откуда и от кого ты бежишь. Я не имею отношения, к счастью, к вашим делам, но мне тебя жаль.

— Жаль? Почему же? Если ты не в курсе всего, значит, и не можешь всего оценить.

— Мне жаль, что ты уже проиграл, только пока не понимаешь этого. Ты никуда не сможешь убежать от них.

— Ты же не знаешь, почему я бегу. Это знаю только я и те, в Москве.

— Да, я не знаю. Но должно быть, это что-то очень важное, если они тратят столько сил и ресурсов, чтобы изловить одного человека.

— Он, — Кильчевский кивнул на Изенбекова, — тоже знает?

— Он, вообще-то, и просветил меня насчет тебя. Он имеет кое-какие знания и опыт. Не в той же… организации, что и ты, конечно. Но имеет представление о предмете. Я давно уже думал, чего ты делаешь в Одессе, а потом головоломка сложилась.

— Откуда ты его знаешь? Ему можно доверять?

— Никому сейчас нельзя доверять. Я и тебе не доверяю сильно, извини уж. Ты внимание слишком могущественных сил привлек на этот несчастный город. И что еще выкинешь ты или твои преследователи — никто не знает, и это пугает. И себе я не верю. Но меньше всех я не верю ему.

— Ты познакомился с ним здесь?

— Нет. Но он мне очень дорог и не советую его огорчать.

— Приехали, — подал голос Изенбеков, который уже давно не спал и слушал их разговор. Здесь поверни направо и держись вдоль забора.

Машина остановилась, они вышли из машины и их взору открылся ужасная картина.

На большой территории типичного маленького местечка, чуть больше села, но с несколькими этажными домами, виднелись пожары и стоял сладкий удушливый запас разложения. Чуть дальше, на площади, виднелась куча какого-то тряпья, над которым возвышались какие-то строительные леса. Троица отправилась в том направлении.

Когда они подошли ближе, то поняли, что никакое это не тряпье, а трупы людей. В основном старики, женщины и дети, мужчин почти не было. И никакие это были не строительные леса. Вернее, не совсем. Это были деревянные балки, сбитые с лестницами, к которым в разных позах гвоздями были прибиты тела. Они обошли вокруг этой горы.

— Как думаешь, сколько здесь?

— Трудно сказать. Не видно, как плотно они лежат снизу. Навскидку несколько десятков, может больше.

— Позже пересчитаем. Пошли.

Они отправились дальше. Трупы были не только на площади, иногда им попадались тела внутри домов. Наверное, убийцы, кем бы они ни были, согнали всех в центре, а потом принялись прочесывать и дома.

Они втроем ходили примерно полчаса, но так и не нашли никого живого. Только на околице, возле последних домов, были замечены какие-то люди, суетившиеся возле сарая. Изенбеков уже решил открыть по ним огонь, но Шемаков движением рука остановил его.

— Оставь. Это просто мародеры из соседних сел. Они пришли поживиться тем, что осталось, но, думаю, ничего ценного здесь они уже не найдет.

— В хозяйстве все пригодится. От вил до дверей.

— Да, они не очень смущаются видом убитых соседей.

Шемаков достал револьвер и пару раз выстрелил в воздух. Мародеры хотели уже открыть стрельбу в ответ, но, поразмыслив, решили, что связываться не стоит, поспешно вскочили на лошадей и умчались.

— А если бы они решили тоже пострелять? — спросил Кильчевский. Вот была бы глупая ситуация, их гораздо больше, чем нас и, думаю, вооружены неплохо.

— Тогда бы мы по законам военного времени разобрались и оставили их тела лежать в открытом поле.

— Ты расскажешь, что здесь произошло? Или мы будем дальше ходить в молчании?

— Что тебя интересует? Я знаю не сильно больше твоего. Сегодня утром поступило сообщение, что обнаружили полный трупов городок. Руководство меня отправило сюда, чтобы провести все необходимые действия, пока не пришли красные и не обвинили в этом нас.

— А это точно не мы? Сам знаешь, какие люди последнее время прибывали с севера. Вся шваль и сброд, которому я не доверил бы сапоги себе почистить.

— Нет, это не мы. Это я знаю точно.

— А зачем ты меня взял?

— Чтобы ты начинал приходить в себя. Скоро, думаю, большевики подойдут к Одессе, а ты в разобранном состоянии, не способный даже свою голову найти, недолго проживешь тогда.

— Спасибо. Так у тебя нет никаких догадок, кто это сделал? Может, это сами большевики, чтобы обвинить нас?

— Вряд ли.

Они вернулись назад на площадь.

— Тут, похоже, один евреи. Еврейское местечко?

— Да. Поэтому, я и не думаю, что это большевики. В ненависти к евреям они пока замечены не были.

Кильчевский присел на корточки и осмотрел осторожно головы нескольких тел.

— Смотри. У многих выстрелы в затылок и спины. Пули, судя по размеру отверстий, винтовочные.

— Да, и у многих, резаные раны, видишь?

— За ними гнались, похоже. Возможно, верхом.

— Возможно. Но эта погода, то снег, то оттепель, стерла все следы.

— Как, думаешь, развивалась ситуация?

Кильчевский осмотрелся и прошелся вокруг. Потом закурил и прошелся еще.

— Думаю, дело было так. Учти, это моя версия и я многое просто придумал.

— Ну?

— Последний вопрос. Кто сообщил?

— Неважно. Беженцы случайные. Они тут не при чем.

— В общем так. Вчера днем, думаю, со стороны полей прискакал отряд. Где-то в полсотни человек.

— Почему не со стороны дороги?

— Там всегда кто-то двигается на юг, а вооруженный отряд, скачущий в противоход, точно бы заметили. Они прибыли в местечко и приказали местным собраться на площади. Знали, что мужчин нет, все воюют на разных фронтах и на разных сторонах. Часть людей собралась, часть решила спрятаться, решила, что делать плохо кончится. Тех, кто был на площади, убили и сожгли, потом решили проверить дома. Там тоже нескольких нашли. Начали грабить. Не исключено, что кто-то смог бежать, но, скорее всего, ночью в зимней степи в домашней одежде замерзли. Буду очень удивлен, если кто-то выжил и добрался до помощи.

— Почему ты так уверен, что они прибыли вчера днем?

— Трупы заметили сегодня утром, как ты говоришь, значит, резня случилась раньше. А пожары до сих пор не погасли, значит, дома подожгли не так давно. Следов большого отряда мы не нашли, а учитывая ночной дождь со снегом, значит ушли они раньше. Поэтому, прибыли днем или ранним вечером.

— Ну, близко к истине. Так кто это сделал?

— Если ты говоришь, что это не сброд, который бежит в Одессу, — Шемаков покачал головой, — я тоже думаю, что вряд ли это большевики. Все-таки, массовые казни стариков, женщин и детей с грабежом домов — не их стиль. Чтобы про них не говорили, нет, это не они.

— Значит?..

— Значит, это третья сила. Может, махновцы, может еще кто-то из вольных атаманов. Я слышал, сейчас в степи каких только персонажей нет.

— Почти в точку. Это стрельцы Петлюры, или как они себя там называют, не помню. Украинцы Директории. Вернее, остатки, одна из банд. Смешно, но сейчас у нас с ними что-то вроде союза.

— Это ты с чего сделал такой вывод?

— Ты сам сказал, что они прибыли верхом. Это не махновцы, они тоже не промышляют массовыми убийствами евреев. Это противоречит самими основам анархизма, а своих хлопцев батька держит крепко. Тачанок, телег или автомобилей не было, по крайней мере, следов мы не нашли, за ночь, даже дождливую, они не могли бесследно исчезнуть. А потом надо вспомнить, как разбитые стрельцы влились в наши силы совсем недавно. Ну как влились, они просто прибились к тем силам, которые не готовы тотчас расстрелять, как большевики. Как бы они часть ВСЮР, но фактически нам не подчиняются.

— Ну, если они влились, зачем было вырезать это местечко?

— Влились не все. Многие отказались. Говорили, что не для того два года дрались и проливали кровь, чтобы князья и бароны великорусские снова ими командовали. И сейчас гуляют по степи разбойниками. Кто-то примкнет к Махно, кто-то переметнется к большевикам. Но это они, без сомнения. Да и кто еще ненавидит настолько евреев, чтобы учинить такое?

Кильчевский отошел к одному из домов, где Изенбеков рассматривал что-то на корточках. Там лежали двое, девочка лет десяти и мальчик, совсем маленький, года три, не больше. Судя по всему, девочка перед смертью была не единожды изнасилована, а мальчик, брат, вероятно, которого она пыталась спасти, был убит ударом штыка в грудь.

Они молча смотрели на эту картину невообразимой жестокости и мерзости. Не могло уложиться в голове, что люди вообще способны на такое.

— Знаешь, — произнес задумчиво обычно молчаливый Изенбеков, — что самое страшное? Даже не те страшные смерти, которые настигли всех этих людей. А то, что выродки, которые сделали это все, еще недавно были добрыми соседями убитых. А когда война закончится, они вернутся в свои дома, станут безобидными милыми селянами, любезнейшими людьми, такими, добрыми веселыми украинцами из рассказов Гоголя или стихов Шевченко. И никому в голову даже не придет, что они имеют хоть какое-то отношение к этим чудовищным преступлениям. Этого как будто и не было. Люди все это забудут. И не было этих погибших, никогда не жили. Эта девочка и мальчик, у которых впереди была целая жизнь, так и не начали свой путь. Они никогда не вырастут и не сделают то, что должны. И только потому, что кто-то решил пограбить их городок.

Кильчевский молчал.

— Теперь ты понимаешь, почему мы должны были сюда приехать. Если больше некому.

Он кивнул, медленно повернулся и побрел к Шемакову, который шагал со скрещенными на груди руками.

— Что теперь будем делать?

— Надо все зафиксировать на будущее. Сейчас времени нет искать виноватых и карать, но время придет.

Подошел Изенбеков.

— Поезжай до ближайшего поста, там есть телефонная связь. Сообщи нашим в комендатуру, что здесь произошло, пусть присылают полицию, пару-тройку хотя бы врачей и фотографов. Надо все описать. Да, сообщи, что работы будет очень много, не меньше суток. Пусть солдат еще дадут, мало ли чего.

Тот уехал.

— Я хотел с тобой поговорить, Евгений. Тут слухи ходят, что во главе белых скоро будет стоять барон Врангель. Знаешь его?

Кильчевский помотал головой.

— Некоторые глупцы несут всякую чушь, будто барон — сильный маг. И это он отбил какое-то нападение в ту ночь, когда ты исчез. Глупо ведь, правда, в наш просвещенный век, когда прогресс движется семимильными шагами, верить во всякую чертовщину?

Тот покорно кивнул, будто сам удивлялся, почему ему рассказывают это детские сказки. Шемаков старался не смотреть на старого приятеля.

— Еще говорят, что он маг особой породы, связанный со смертью и потусторонним миром. Господи, что за чушь, совсем, наверное, перекокаинились балаболки! Чего только не придумают!

Кильчевский горячо поддержал. Сказки, азиатчина и мистика! Еще пусть про спиритизм выдумают!

— Барон, говорят, скоро прибудет в Крым. И что он — единственный, кто может защитить белых от демонов и чародеев, которые окопались в Кремле.

— Морфинисты проклятые, — твердо отчеканил Кильчевский, — не удивительно, что дело белых рушится. Вместо того, чтобы сказки придумывать, отправились бы на фронт, может, принесли бы больше пользы Отечеству.

— Правильно, глупости все, — закрывая тему отозвался Шемаков. А теперь о серьезному поговорим. Ты сам видишь, что дело наше труба. Нам не удержать этот клочок суши у моря. Красные рвутся на Кубань, там, наверное, у белого движения больше шансов. Крым, как и говорил, обречен. Слишком мало сил, думаю, через пару недель и его потеряем. Надо как-то спасаться.

— Ты так говоришь, будто давно все подготовил.

— Никогда не можешь быть уверенным в чем-то. Чтобы человек не спланировал, глупость или жадность других всегда могут разрушить его расчеты. Поэтому, разумно иметь несколько планов, и выбирать из них тот, который подходит на данную минуту. Ты уже думал, что будешь делать, когда придут красные?

Кильчевский почесал затылок.

— Не особо пока задумывался. Знаю, что в порту стоит много кораблей для эвакуации. Наверное, уплыву со всеми.

— Без денег и неизвестно куда? Так я и думал. Тогда, ничего не планируй на завтра, предстоит еще одна поездка.

— Ты знаешь, я тебе кое-что хочу сказать. Я когда направлялся в Одессу, то не особо рассчитывал на тебя. Думал, ну, поможешь мне немного, может, даже деньги дашь или еще что. Но ты со мной возишься, как с самым ценным сокровищем. Почему?

Шемаков долго молчал.

— Есть на то две причины. Во-первых, ты часть моей прошлой жизни, Евгений. Ты напоминаешь, что не всегда все летело в тартарары, как сейчас. Я помню то время и очень скучаю по нему.

— А вторая?

— Ты сам знаешь. Ты противостоишь тем, из Москвы. На таком фронте, о котором догадывается малая кучка с нашей стороны, а противостоят, наверное, единицы. И каждый такой, как ты, важнее для белых, чем целая дивизия. Пусть даже они об этом и не догадываются.

— Ты переоцениваешь мои силы. У меня еле получается защищать себя, убегать. Но не противостоять.

— Все равно, — упрямо гнул Шемаков. Ты отвлекаешь на себя их внимание, тратишь их силы, ресурсы и время. Каждый удар, направленный на тебя, извини уж, дает нам передышку. Я не знаю, что ты там натворил, но ты занимаешь не последнее место в планах верхушки большевиков. Поверь мне, я знаю, там остались люди, которые желают вернуть старые времена. Поэтому, пока я защищаю тебя, ты ослабляешь, так или иначе, их.

Они надолго замолчали и продолжили изучение места резни. Через некоторое время, когда уже начинало темнеть, приехал Изенбеков и сообщил, что вечером сюда приедет большая группа из города. Следовало их подождать, поэтому, они залезли в машину и перекусили припасенной снедью. Когда было уже темно, показались первые машины. Шемаков вышел и переговорил со старшим, показал основные объекты, которые следовало изучить, где-то расписался и они отправились в обратный путь. Теперь они уже не рисковали одного Кильчевского отпускать по темным небезопасным улицам, а довезли до самого дома. Это, конечно, было совсем не нужно, ловушка или засада могла подстерегать Кильчевского не только в его комнате, но даже и в его снах, и он даже удивлялся, почему преследователи еще не использовали этот старый проверенный способ.

Напоследок Шемаков сказал:

— Смотри, в ближайшее время будет жарко. Мы не особо понимаем, но настроения в городе начинают закипать. Если начнутся волнения, постарайся никуда не выходить и держать оружие поблизости. Если станет совсем туго, постарайся как-нибудь добраться до комендатуры, там будет поспокойнее.

Кильчевский кивнул.

— Да, еще раз напоминаю. Ничего не планируй на завтра, мы за тобой заедем и кое-что посмотрим. Да, и не наседай особо на свой саквояж. Все, подурачился и хватит. Теперь тебе особо нужны свежие мозги. До свиданья!

Глава 10

Но утро началось не совсем так, как планировалось. Кильчевского разбудил на рассвете громкий стук в дверь. Он вскочил в тревоге, что красные или их агенты уже в городе и за ним уже пришли. Пистолет тут же прыгнул в руку и был нацелен на дверь.

— Кто там? Что надо? — как можно более громко окликнул он пришедших.

Оказалось все довольно неожиданным: к нему пришли из штаба армии. По каким делам и для чего он не знал, однако Кильчевского приглашали на беседу. Понятное дело, что сейчас не то положение, чтобы отказывать армии, стоя в одном белье в комнате с оружием. Пришлось подчиниться, одеться и отправиться с ними.

На улице за ночь похолодало еще сильнее. Они сели в простой видавший виды автомобиль и отправились в порт. Там в огромном здании расположился какой-то очередной штаб. У Кильчевского, к огромному его разочарованию, отобрали оружие и обыскали. Они поднялись на третий этаж и вошли в сильно накуренную комнату, где сидели два высокопоставленных офицера удивительно юного возраста.

— Присаживайтесь, Евгений Яковлевич, — предложил один, блондин с тонкими усиками. Позвольте представиться, полковник Вахромеев Игорь Анатольевич. Это мой коллега, — он указал на второго офицера, — полковник Юлий Оттович Шлемберг. Мы узнали о вашем приезде в Одессу и решили познакомиться.

Кильчевский не понимал, для чего его пригласили, и решил держаться дружелюбного нейтралитета.

— Очень приятно, господа. Чем могу служить?

— Мы слышали, что вы вчера ездили с господином Шемаковым на место бойни. Ужасная, ужасная трагедия! Не может даже представить, какие изверги могли поступить так с мирным населением. Мы так огорчены!

Две пары немигающих глаз пристально смотрели на него, оценивая каждое слово и движение. Кильчевский пока не мог понять, что в них скрыто: темные силы, присланные из Москвы или же ударная доза кокаина.

— Да, там десятки жертв. Страшно. Вы, должно быть, уже читали предварительный отчет Шемакова?

— Да, он написал, проявив отличную наблюдательность и немалый литературный талант.

— Господа, чуть не забыл. Мы с ним должны утром встречаться. Прошу разговор рассчитывать так, чтобы я не опоздал, иначе он очень будет переживать. Но, безусловно, я в полном вашем распоряжении.

— Не беспокойтесь, Евгений Яковлевич, мы уже ему сообщили. Не волнуйтесь.

Врут, сразу подумал Кильчевский. Ничего они не говорили, схватили меня, как лиса цыпленка и поминай, как звали.

— Что вы думаете о нашем положении? — задал вопрос второй.

— Вы о чем? О положении людей в этой комнате, в городе, наших перспективах на Юге России или общемировой обстановке?

— Я про белое движение.

Кильчевский секунду думал, какую роль избрать: восторженного идиота-патриота или реалиста. Второе опаснее, поскольку могут арестовать, как пораженца и паникера, что было довольно распространенной практикой. А первое не имело особого смысла. Эти двое были, похоже, слишком умны, чтобы разыгрывать перед ними спектакль одного актера. Но почему такие вопросы задают штабисты, а не контрразведка?

— Вы не беспокойтесь, Евгений Яковлевич. Мы все взрослые адекватные люди и не надо напускного оптимизма, — будто услышав его мысли произнес Вахромеев. Можете смело говорить.

Кильчевский решил пока держаться средней линии, чтобы в случае опасности оправдаться, что его не так поняли.

— Про все белое движение не знаю. Слышал, что дела в Сибири плохи, разгорается в тылу у наших красная партизанщина. Более что-то трудно сказать. В Туркестане, кажется, большевики удерживают несколько городов, а вся пустыня во власти местных бандитов. Что делается у нас или на Кавказе, вы и сами знаете.

— Как думаете, сможем отстоять Одессу?

Вопрос прозвучал очень провокационно и опасно.

— Есть все возможности. Если наши союзники, англичане и французы продолжат оказывать помощь, вполне вероятно. Если нет, то наша армия просто погибнет без адекватного снабжения. Хотя, может, я и не прав, и в Одессе огромные склады.

— Союзники, да, — прошипел сквозь зубы Шлемберг. А они окажут, как думаете?

— Это, боюсь, вопрос политический и не моего уровня. Уверен, что высшее руководство ВСЮР все делает для наибольше пользы.

— Да, да, вы правы, — рассеянно произнес Вахромеев. А все-таки, вы уже какое-то время в городе, могли ознакомиться с общей обстановкой. Как думаете, если брать чисто военный аспект — отстоим или нет?

Они упорно пытались его вывести на определенный ответ, да или нет. Если так, почему бы не облегчить им задачу?

— Честно? Шансов мало. Я вижу тут сотни и тысячи офицеров. Но на глаза попадаются очень мало солдат. Возможно, они где-то в другом месте несут службу, но не может быть армия из одних офицеров. Это невозможно. При всем их мастерстве, красные просто задавят числом.

— Снова правы. Я вам даже больше скажу. Думаете, хотя бы треть их тех, кого вы видели, будут драться с большевиками? Да это тыловые крысы, воры-интенданты, штабисты и советники разных мастей. Знаете, зачем они нужны? Да, склады забиты оружием, патронами и снаряжением. Но солдаты и офицеры на передовой испытывают недостаток всего! Эти тыловики никому ничего не дают, чтобы обосновать свою службу, чтобы попытаться так или иначе, украсть то, что обязаны хранить!

— Куда же смотрит главный штаб, членами которого вы являетесь?

Тут Кильчевский понял, что совершил промах, фактически обвинив этих людей в некомпетентности, трусости и, может даже, взятках.

— Армия наша, Евгений Яковлевич, разделена на десятки и сотни подразделений, которые не понятно кому подчиняются и какой состав имеют. К тому же, у каждой части есть свой командующий и штаб, который считает любой запрос или указание вторжением в их епархию.

— Кроме того, — решил он увести разговор от него самого, — не думаю, что положение может быть прочным в городе, где население не поддерживает армию.

— Что вы хотите этим сказать?

— Ну как же, — Кильчевский уселся поудобнее. Вы же сами, наверное, знаете, что в городе довольно много рабочих.

— И что?

— Они и в прошлый раз очень радовались власти красных. А сейчас, как ни пройдусь я вдоль порта и заводов, на меня рабочие такие взгляды бросают, будто сейчас готовы подбежать и сунуть ножичек в брюхо. Меня это, конечно, мало касается, но что-то подсказывает, что при подходе красных к городу, возможен бунт внутри Одессы.

Здесь он, конечно, врал и выдумывал на ходу. Но кто мог поймать его? Действительно, пролетарии являли собой базу для совдеповских настроений, а в Одессе, городе с большими морскими и заводскими традициями, это было особенно опасно.

Два полковника переглянулись и словно молча провели какой-то оживленный разговор.

— С этим мы разберемся, не волнуйтесь. У нас там есть и информаторы, и провокаторы. Все под контролем.

— Я уверен, что вы все сделаете в нужном виде. Главное, чтобы они не были двойными агентами, как Азеф и не использовали вас в то время, как вы думаете, что используете их.

— Ну, от этого никто не застрахован, — Вахромеев развел руками. Они могут быть и двойными, и тройными и десятирными агентами. Это постоянный, так сказать, фоновый риск.

— В моей жизни я понял, что гораздо страшнее другое, — глаза Кильчевского слегка затуманились. Когда рука об руку идут глупость и жадность. Когда, например, агент считает себя самым умным и хитрым, получает большое содержание, уверяет, что все в порядке или приносит абсолютно никчемные сведения. Куратор уверен, что с этой стороны у него все контролируемо, а в итоге все оказываются не готовы к какой-то ситуации. Да, вы, думаю, и сами сталкивались с подобным.

Шлемберг тяжело вздохнул и бросил взгляд на Вахромеева.

— Да, всякое бывало.

— Господа, — решил перейти Кильчевский в атаку, — я был с вами довольно откровенен. Извольте и вы честно ответить на мой вопрос. Почему вы меня пригласили? Поговорить о политике? Есть полно кабаков и ресторанов, где каждый вечер собираются офицеры и у каждого есть свой рецепт спасения Родины.

— Что ж, — откликнулся Шлемберг, — действительно, вы не стали перед нами валять клоуна и сэкономили много времени. За это спасибо. Мы скажем вам. Ситуация в Одессе даже более печальная, чем вы себе можете представить. По ночам в бухтах за городом грузятся лодки и кораблики с имуществом и оружием, и это все эвакуируется в Крым и Новороссийск. Мы стараемся сохранить это в тайне, чтобы не допустить паники. Не думаю, что Одесса продержится больше пары месяцев.

Кильчевский был потрясен. Одно дело, смутно догадываться, что дела не очень хороши, и совсем другое, когда два высокопоставленных штабиста признаются, что командование давно махнуло рукой на Одессу и скрытно производит эвакуацию. Он-то думал, что времени гораздо больше! Значит, и ему требуется продумать свое спасение.

— Мы вас пригласили не просто, чтобы поговорить, вы правы. Мы действуем по просьбе одного лица.

Ну, вот и приплыли. Среди высокопоставленных чинов белых у него нет знакомых, похлопотать за него некому. Значит, красные руками этих двоих попытаются схватить его и отправить туда, где лучше не оказываться.

— Это доверенное лицо барона Врангеля. Подполковник Алексешенко. Феликс Дмитриевич.

Вот так новость! Им интересуются белые, удивительно.

— Феликс Дмитриевич поручил нам познакомиться с вами, побеседовать и организовать вашу эвакуацию в Крым. Он сейчас находится в Севастополе.

— Простите, у меня нет намерений отправляться в Крым. С чего бы? Мне нравится Одесса, а то захолустье зачем?

— Евгений Яковлевич, вы, должно быть, не расслышали нас. Одесса скоро падет. Союзники оказывают помощь, это правда. Но на таких условиях… В общем, похоже, мы стали уже наемной армией французов против Советской власти, которую, между нами, очень поддерживают англичане. Как вы уже поняли, вчерашние союзники, с огромным усилием и с помощью САСШ свалив Германию, тут же начали тайно выяснять, кто же теперь главная сила в Европе. Французы наши хозяева. И сейчас эти хозяева не очень заинтересованы в удержании Одессы.

— А Крыма, значит, заинтересованы?

— И Крыма нет. Им нужна вся страна в подчиненном состоянии, в качестве колонии. Ну, в крайнем случае, Украина и Юг России, если не получится. Сейчас Франция, как вы знаете, по сути, является хозяйкой Европы и претендует на власть над всем миром. Англия понесла слишком большие потери и сейчас занимается своими внутренними делами, Германия повержена и никогда не оправится. Американцы точно не хочет заниматься другими континентами, и сосредоточены на своем развитии и ближайших стран. Кто еще? Япония, Италия? Не смешите меня. Остается Франция, на пути которой встали большевики. Но сама Франция потеряла слишком много людей в Великой войне, они не отправят солдат сражаться с красными в степях Новороссии или псковских лесах.

— Есть еще их верная шавка, Польша.

— Вы правы. Польша вернейший и надежнейший союзник Франции, хотя, казалось бы, еще год назад этой страны и не существовало. Как быстро меняется ситуация, не правда ли Евгений Яковлевич?

Тот промолчал.

— Но силами европейских стран не получится взять Россию, и французы с англичанами это прекрасно понимают. Им нужно на кого-то здесь внутри опереться, вот они и помогают нам. Чтобы после окончания войны, а она рано или поздно закончится, мы платили по долгам царского правительства и за текущую помощь.

— Так зачем наше руководство помогает этим проходимцам? Мы что, воюем за то, чтобы русский народ, который и так настрадался за последние пять лет, ближайшие двадцать еще пахал на француза? Все Наполеона нам простить не могут?

— Наше руководство думает, что они сами используют союзников, чтобы вернуть Отечество, а потом каким-то способом надуть их.

— Ну, тогда большевики правы. Мы, белое движение, сражаемся не за Россию, а за каких-то толстосумов и капиталистов, которые будут пить кровь из нас.

— Вы неверное ставите акценты, Евгений Яковлевич, — чуть поморщился Вахромеев. В общем, это пустые разговоры. Феликс Дмитриевич просит вас не задерживаться и прибыть к нему в Крым как можно скорее.

— Я намерен дать отрицательный ответ. Извините, господа, но я как-тоне привык, чтобы какой-то человек, о существовании которого я не знал еще полчаса назад, распоряжался моей жизнью.

— Так, попробуем по-хорошему. Евгений Яковлевич, после падения Одессы куда вы отправитесь? Здесь у вас есть Шемаков и как-то помогает.

— Отправлюсь в Новороссийск или еще куда-то.

— За что будете жить? Вы не военный, жалования вам не положено. Высокопоставленных знакомых с властью в том сумасшествии, которое предстоит, вам не найти. Думаете добыть деньги за оставшиеся недели здесь, в Одессе? Ну, попытайтесь, удачи.

Кильчевский молчал. Водоворот последних дней совсем его закружил, и у него совсем не было времени, чтобы обдумать свое ближайшее будущее.

— А там, — продолжал Шлемберг, — у вас будет полное довольствие и доверие начальства.

— Ну, допустим. Но зачем я ему? Мы с ним не знакомы, может, он ошибся? Я не военный, не разведчик, связей с союзниками у меня нет.

Он чуть не сказал, что связей с большевиками тоже нет, но вовремя замолчал.

— А этого мы не знаем. Феликс Дмитриевич никого не посвещает в свои планы, думаю, он сам вам расскажет. А то, что он не ошибся, это точно. У нас есть ваша фотокарточка.

Он протянул Кильчевскому потертую карточку. К своему величайшему изумлению, он увидел свое лицо, в шляпе и новеньком костюме, судя по всему, еще довоенного пошива.

— Господа, — растерянно он произнес. Будь я проклят. На карточке я, действительно. Но совсем не могу вспомнить, где и при каких обстоятельствах она была сделана.

Он беспомощно посмотрел на них. Те безразлично пожали плечами. В их синхронности и слаженности уже начинало что-то пугать.

— Нет, спасибо. Не могу сказать, откуда эта фотография и чем я могу быть полезен соратнику барона Врангеля. Я буду следовать своим планам.

Шлемберг вдруг придвинулся очень близко к нему и посмотрел прямо в глаза.

— Вы знаете, Феликс Дмитриевич очень влиятельный человек. Никто не может отказать ему, когда он приглашает. К тому же, нам сообщили, что у вас какие-то неприятности с Москвой. Как думаете, долго вы сможете прятаться в своей коморке Раскольникова?

Знакомое чувство внезапной стужи внутри и падающего в пропасть сердца. Они все знают…

— Что? Какие неприятности?

Голос Кильчевского исчез, и вопрос был задан свистящим шепотом.

— Мы не знаем, и не хотим знать. У вас проблема с большевиками, нам сообщили только это. А Феликс Дмитриевич может вас защитить. И вообще, знаете, Евгений Яковлевич, — Вахромеев сладострастно прикрыл глаза, — если бы меня пригласил он к себе, я бы уже бежал на аэродром и под угрозой оружия заставил бы летчика лететь в Крым. А вы тут жопу свою ворочаете. Говорю же, он очень могущественный человек и может сделать то, что и не снилось.

Кильчевскому ничего не оставалось, кроме как чуть заметно кивнуть.

Морок сразу исчез.

— Вот и хорошо, Евгений Яковлевич. Когда наступит время отправляться, мы сами с вами свяжемся. Пожалуйста, не уезжайте из города, не стоит расстраивать Феликса Дмитриевича. Несколько дней у вас, думаю, еще есть, — он посмотрел на Шлемберга, тот согласно кивнул. Можете пока погулять, попрощаться с Одессой. Вряд ли вы когда-нибудь ее еще увидите.

Вахромеев весело улыбнулся.

— А теперь, отправляйтесь к своему другу в комендатуру. Он уже вас заждался.

Когда Кильчевский уже выходил из кабинета, его окликнул Шлемберг.

— Кстати, та резня, которую вы имели честь видеть. Ее не будут расследовать. Отчет Шемакова был уничтожен, а дальнейшие действия запретили.

Он медленно повернулся.

— Почему?

— То, что вы видели — еще цветочки, Евгений Яковлевич, по сравнению с тем, что делает наше свихнувшееся офицерье. Скажите спасибо, что вы не видели подземелья воинской контрразведки здесь, в Одессе. Вы бы на такие мелочи, как вырезанное еврейской местечко и несколько десятков убитых жидов, даже не обратили бы внимание.

Глава 11

Встреча в комендатуре в тот день все-таки состоялась. Шемаков был изрядно на взводе, он был в курсе, куда приглашали Кильчевского и просто отмахнулся от этого необычного визита.

— Что случилось? Где Изенбеков?

Шемаков бросил уничтожающий взгляд и уже резко хотел ответить, но сдержался.

— Он… на задании.

— Я тебя нигде не подвел? Я же не мог знать, что пригласят военные. Может, ты что-то планировал.

— Да нет, ничего, вроде, не сорвалось. Даже хорошо, что ты не пришел вовремя. Все, что мы задумывали, перенеслось на завтра.

— То есть, завтра мне с утра надо прибыть сюда? — осторожно осведомился Кильчевский.

— Да, завтра начнем одну операцию. Полиции же нет, она только поборами и взятками занимается, — он зло плюнул на пол.

— А что за операция? Можешь мне сообщить? Просто, к чему готовиться.

— Ну что же, уже пошло само собой и от меня ничего не зависит. Вряд ли от этого будет какой-то вред. У нас есть информация, что в одном из судоремонтных заводов создан рабочий комитет для организации бунта в городе. Красные разными путями им доставляли оружие, петлюровцы твои любимые тоже какой-то интерес имеют. Надо было сегодня утром устроить облаву, арестовать лидеров и конфисковать оружие и кассу. Но, не получилось сегодня. Завтра, смотри, рано утром, до рассвета был здесь.

— Мне оружие дадут или патроны? Мои уже заканчиваются.

— Не волнуйся, дадут. Уж чего-чего, а оружия у нас полно. Людей не хватает, все начальники, а руками никто работать не хочет. Все, ступай, у меня много работы.

Придя домой, Кильчевский не мог найти себе места. Он встал с кровати, прошелся по комнатушке, сел, снова прошелся. Решил покурить опиум, но вспомнил, что ему скоро предстоит, и убрал обратно свой драгоценный саквояж.

Ему очень сильно не нравилось, что в последнее время он стал какой-то безвольной игрушкой в руках непонятных сил. Если с Москвой все было более-менее понятно, хотя не совсем, например, почему они так стараются вернуть его обратно? Какую он составляет ценность? Ведь гораздо проще послать пару агентов и ликвидировать его. Но нет, они направляют сначала одного, потом тратят неимоверные ресурсы на виртуальную ловушку. Непонятно.

Потом, Шемаков и его какая-то бесконечная помощь и забота. Они неплохо ладили и работали в прошлом, но сейчас от него особой пользы для комендатуры нет. Но его, почему-то, оберегают и везде таскают с собой. Он и сам не понял, но теперь всем его временем распоряжается Шемаков и полностью руководит его действиями. Это было не очень хорошо.

Затем, это военные и непонятный господин в Крыму. Даже если он знает про причину, которая вынудила его бежать из Москвы, все равно ничего не понятно. Мало ли людей преследуют большевики? Почему именно он так заинтересовал этого таинственного господина? Почему эти двое настойчиво ему рекомендовали, а фактически приказали, не суетиться, а по первому указанию отправиться в Крым.

Чувство, что им играют в темную, постоянно усиливалось. Какие-то силы, которые он пока не мог четко определить, двигали им, как пешкой на шахматной доске. Пешкой, которая была в силу своей природы слаба, но внезапно оказалась в очень важной позицией и которой стремились все завладеть. Вероятно, он делал что-то такое, что-то правильное для себя, что не позволяло пока никому просто смахнуть его с доски.

В общем, пока ничего не ясно, и следует отдаться течению реки и посмотреть, куда оно выведет. Пока надо держаться Шемакова, за ним, кажется, есть немалая сила, а при первом удобном случае отправиться в Крым. Посмотреть, какая там ситуация и кто тот человек, который активно им интересуется.

Успокоивши себя примерным планом на ближайшее время, он разделся и решил поспать. Но как только он заснул, дверь сотряс оглушительный удар, от которой она чуть не слетела с петель. Кильчевский молнией метнулся к столу, где лежал его пистолет и про себя мельком подумал, что это становится нехорошей традицией, что его будят подобным образом.

Снаружи послышался голос Изенбекова, который просил открыть. Кильчевский так и сделал, но пистолет не опустил.

— Аккуратнее можно? У нас тут не казарма, — недовольно он произнес, пропуская гостя в комнату.

У того был весьма странный вид — матросская тельняшка, какой-то жупан, сбитые сапоги, а главное, несколько неглубоких царапин на лице, которые, однако, сильно кровоточили.

— Собирайся, нас ждут уже, — ответил Изенбеков, не обращая внимание на недовольство хозяина. У тебя пять минут. Машина внизу.

— Что случилось опять? Красные?

— Да нет, — он уселся на стул и стал ощупывать свои раны. Рабочий люд опять все сделал через одно место, не послушал своих лидеров и решил выступить сегодня. Началась драка, в которой меня и задело немного. Быстрее давай!

— Мы что, туда едем? Подавлять бунт? Шемаков в курсе?

— Он там давно. Людей очень мало у нас, поэтому, собираю всех, кого смогу.

В машине сидели еще трое, которых Кильчевский не знал. Автомобиль помчался по заснеженным улицам Одессы в отдаленный район, где располагались заводы. По пути Изенбеков вводил в курс дела:

— Расклад такой. Там сотни две людей, пытаются выработать конкретный план действий. Они пока между собой ругаются и обвиняют друг друга в контрреволюции, но скоро договорятся. Будут раздавать всем рабочим и городским бездельникам оружие и арестовывать офицеров. Наши провокаторы пытаются пока забюрократить и затормозить процесс, чтобы дать нам больше времени на сборы, но вряд ли это даст большой выигрыш. С другой стороны, — он пожал плечами, — может и хорошо, что они начали так рано. Если бы чуть позже — красные могли их поддержать ударом извне. А так, дивизии далеко и бунтовщикам никто не поможет.

— У нас сколько людей, — спросил один из незнакомцев.

— Когда я уезжал, было около дюжины.

Сидящим в автомобиле показалось, что они ослышались.

— Дюжина? Против двух сотен? У которых полно оружия?

— Да, примерно так. Но тут ситуация не так плоха, как кажется. Мы отправили доклад нашему руководству и военным, они смогут прислать скоро подкрепления. А оружие у рабочих не под рукой, а спрятано где-то рядом, но в другом месте. В каком, мы пока не знаем.

— То есть, нас будет порядка полторы дюжины, с оружием, против безоружных крикунов? Я так понимаю?

— Ну, у некоторых из них, без сомнения, есть револьверы. Но учтите, это лидеры ячеек, они управленцы. Могут командовать, заседать или совещаться. Не предполагалось, что эти люди лично будут стоять на баррикадах.

— У нас какое оружие?

— Есть несколько трехлинеек и один пулемет. Гранаты. Патронов много.

Они остановились в одном из переулков и дальше по зловещим заводским территориям пошли пешком, соблюдая максимальную тишину.

Их негромко окликнули из темноты, и показался человек, который махнул рукой. Все отправились в ту сторону и достигли одной будки, где уже с кем-то по телефону ругался Шемаков. На него было тяжело смотреть: бледный, с воспаленными глазами и срывающимся голосом, и Кильчевский подумал, когда тот в последний раз спал.

Закончив разговор, Шемаков закурил и задумался. Потом кивнул головой и повел за собой прибывших.

— Ситуация такая, — негромко по пути рассказывал Шемаков. Они почти все в одном цеху, принимают декларацию к действию. В городе, насколько я могу судить, еще не знаю, что выступление перенесено и основная часть рабочих спокойно отдыхает или пьет. У меня план такой: разбираете винтовки и становитесь у выходов. Изенбеков, — он оглянулся на своего сотрудника, — на тебя особая задача. Берешь пулемет и держишь главные ворота, они после первых взрывов побегут туда. Каждый берете несколько гранат, пока они внутри, мы должны их сильнее покрошить, потом будет сложнее. Стреляйте всех, кого не знаете в лицо. Нам для допросов они не нужны, и так знаем каждого и их настроения.

— А как же твои провокаторы? Ты дал им возможность спастись? — недоумевал Кильчевский.

Шемаков медленно обернулся на него.

— Ты знаешь, Евгений. Мне никогда не нравились предатели, даже если они работали на меня. Если они так просто предали своих товарищей, с которыми работали многие годы и раскачивали царизм, то меня они продадут за рубль. Мне кажется, такие люди даже больше заслуживают смерти.

Все разошлись по своим местам, оставив Кильчевского одного у окна наедине со своими мыслями. Поступок Шемакова неожиданно сильно огорчил его и посеял подозрительность. Если человек, который априори должен заботиться о своих людях в стане врага, с такой легкостью пускает их в расход, то какие гарантии есть у него самого? От Кильчевского же пользы практически нет.

Но обдумать все следовало позже. Шемаков бросил одну гранату в самую гущу спорщиков. Произошел взрыв, и люди в панике начали носиться по всему цеху, не понимая, что произошло. Похоже, они сперва подумали, что взорвалась бомба, принесенная кем-то из них. Из окон и двери тут же посыпались еще гранаты. Бомбы, взорвавшиеся в закрытом пространстве производили ужасающий эффект. Уже дюжина лежала на полу, стены были забрызганы ошметками мозгов, валялись оторванные конечности и головы. Немногочисленным атакующим так же помогало то, что свет в цеху не давал укрыться людям, а сами же были практически незаметны на фоне ночного зимнего неба.

Наконец, бунтовщики сообразили, что происходит и открыли ответный огонь по окнам. Сразу двое атакующих были ранены или убиты. Собравшиеся в цеху на удивление метко стреляли из револьверов, и Кильчевскому оставалось только укрываться за стеной и в редких случаях посылать пулю внутрь помещения. Стрекотали выстрелы, в цеху стоял хаос из убитых, раненых и обезумевших людей, однако, панике поддались далеко не все. Непонятно по какой причине, они до сих пор не ринулись через главный вход, где терпеливо ожидал Изенбеков с пулеметом, а ловко отстреливали стрелков в окнах.

Кильчевский бросил взгляд внутрь, прицелился в, как ему показалось, в одного из лидеров и срезал его. Внутри кто-то догадался наконец отключить свет, чтобы нападающим было сложнее попасть. Когда Кильчевский еще раз бросил взгляд в окно, что-то мимолетно и нежно коснулось его головы и исчезло. Птица, что ли, подумал он, и вдруг почувствовал, что его заливает кровью. Нахлынула ужасающая боль, и он недоумевающе сел на землю, отбросил винтовку и прижал руки к голове. Они тотчас оказались полностью в крови. Однако, никакой слабости он не ощутил, и решил, что ранение легкое и не мешает отстреливать подонков. Достав маузер, он стал беспорядочно стрелять в темноту цеха, на малейший звук или вспышку выстрела.

Наконец, из цеха последовала вылазка в сторону главного выхода. Несколько обезумевших людей побежало прямо на пулемет, и Изенбеков аккуратно и экономно одной очередью срезал их. Кильчевский так и не понял, эта атака была самопроизвольной, или же сохранившие способность думать руководители просто посылали наименее ценных проверить, возможен ли этот путь. Кровь постепенно заливала лицо Кильчевского, и когда он уже ничего не видел, то прекратил стрелять, присел и отполз в темный уголок, пытаясь по прежнему оглядывать весь переулок и готовясь застрелить любого, кто будет пытаться покинуть цех.

Выстрелы звучали все реже, и, наконец, прекратились совсем. Где-то далеко позади послышался шум многих автомобилей. Наверное, это подоспело обещанное подкрепление, которое прибыли слишком поздно, однако это точно не помешает командованию приписать себе решающую роль в разгроме бунтовщиков.

Несколько минут, пока военные пытались сориентироваться в незнакомом лабиринте зданий и найти место боя, Кильчевский сидел у стены и пытался остановить кровь. Наконец, он увидел трех людей, который, казалось, что-то искали. Он поднял пистолет и приготовился уже стрелять. Люди, шли быстро и тихо, будто не хотели привлекать к себе внимание. Когда до группы было не больше двадцати шагов, он выстрелил, но промахнулся. Все бросились врассыпную и послышались ругательства. Один голос казался знакомым. Шемаков.

— Сукин ты сын, Кильческий! Убить нас решил под шумок?! Ладно, прощая я тебе твой долг, не надо так близко принимать к сердцу!

Кильчевский опустил оружие и устало закрыл глаза.

— Нет. Извини. Думал, что вы бунтовщики. Не признал.

Они подошли к нему.

— Э, брат, да ты ранен! В голову?! Давай мы тебя быстро перевяжем и отвезем в больницу!

Один из троицы бросился куда-то в темноту.

— Ну как там мы сработали?

Он думал, что сейчас сообщат, что все отлично и всех ликвидировали, но был удивлен.

— Средне. Многие мертвы, но самые опасные мерзавцы, довольно много, бежали через один из заводских коридоров.

— Я думал, что ты все выходы перекрыл.

— Я тоже так думал. Значит, не все.

— Как наши?

— Вот, кого ты видишь перед собой, не пострадали. Двое ранены, в том числе и Изенбеков. Остальные…

Залитое кровью лицо Кильчского вытянулось.

— Как так?! У нас же были все козыри! Я думал, вообще пострадавших не будет!

— А вышло вот так. Вот так.

Рядом взвизгнули шины автомобиля, который должен отвести его и остальных в больницу. Кильчевский, наконец, позволил себе слабость и провалился в небытие.

Глава 12

Потолок. Грязно-желтоватый, старый, в потеках и осыпающийся. Он повернул голову, и моментально пронзила ужасная боль от виска к затылку. Кильчевский ощупал себя и обнаружил, что намотан эдакий тюрбан из бинтов. Руки-ноги на месте, тело, кажется, цело. Только с головой что-то не так. Лицо, вроде, в порядке. Как же он сюда попал? Кильчевский повернул голову в сторону окна и попытался вспомнить последние события. Он беседовал у молодых полковников в штабе, потом поехал к Шемакову, после чего отправился домой поспать. Что?! Неужели он проспал ту важную операцию, которая была назначена на утро?!

Кильчевский дернулся и снова дикая боль молнией прошила голову. Нет, он ехал с Изенбековым и несколькими незнакомцами на какой-то завод. Точно, вспомнил! Там был бой, в ходе которого его и ранили! Но все части тела на месте, худо-бедно голова работает. Сколько же он так пролежал в больнице?

В палату зашла сестра милосердия проверить его самочувствие.

— Барышня, — охрипшим голосом произнес он, — какое сегодня число?

Оказалось, что он пробыл в больнице всего несколько часов.

— Со мной все в порядке? Что с головой?

— Скоро придет доктор, и он вам все расскажет.

— Скажи, — он крепко схватил ее запястье, — те. Пожалуйста.

Она испуганно хлопала глазами. Кажется, сестра была совсем неопытная и не знала, что делать в таком случае.

— Да ничего страшного с вами, — она высвободила руку. Пуля просто скользнула по голове. Рана очень болезненная, но совершенно не опасная. Зато, сможете теперь красоваться огромным шрамом через всю голову. К вам должны, — она бросила взгляд на дверь, — скоро прийти посетители. Кто вас привез ночь, обещали днем заглянуть. Так что, скучать не будете.

Она ушла, и время, вредное и тонко чувствующее наши желания, начало тянуться невообразимо медленно и тягуче. Он передумал уже все мысли, вспомнил последние события, попытался построить планы на ближайшее будущее, потом отбросил их и прикинул новые, опять отбросил. Посмотрел на часы, и оказалось, что с момента ухода сестры прошло едва четверть часа.

Он задремал и почти сразу пришел сон, навеянный последними переживаниями. Ему снилось, что он бежит на аэродром, следуя совету как можно скорее отправиться в Крым на призыв таинственного человека. Едва находит исправный аэроплан, трезвого летчика и под угрозой оружия заставляет его лететь на полуостров. Они вдвоем взлетают, однако берут неправильный курс и летят вверх. Пронзают облака и оказываются в ледяной тишине и мраке космоса. Это была не та зловещая и безысходная темнота, которая поджидала его на земле, но величественный и торжественный покой мироздания. Мириады звезд смотрели на них и, казалось, что возле каждой из них сейчас летит на самолете такой же человек, который так же смотрит в глубину космоса. А на каждого из последних из невообразимой тишины смотрят другие, и так до бесконечности бесконечностей бесконечностей. Однако, не насладившись сполна настоящей красотой и мощью, самолет начал снижаться и сел где-то на поле в Крыму. На горизонте уже удалялось темное пятно, видимо, не дождавшись их. И тогда Кильчевский побежал, но медленно и трудно, будто под водой и кричал, чтобы подождали, что он опоздал не нарочно, что космос настолько красив, что они были вынуждены на него посмотреть. Пятно остановилось и обернулось немного. К ужасу, он увидел, что это не человек, а смотрит на него бесстрастными пустыми глазницами череп. Кильчевский остановился и стоял, не зная, что предпринять. Череп отвернулся и исчез.

Его несильно трясли за плечо.

— Вставай, герой невидимой войны.

Возле его кровати стоял Шемаков с рукой на перевязи.

— Ты тоже, как я погляжу, ранен под Бородино. Плечо?

— Ты не поверишь, подстрелили свои же.

— Вот и я думаю, вроде, ты же был цел.

— Ну да. Когда ты потерял сознание, прибывшее подкрепление рассыпалось по площади, чтобы хватать рабочих. Ну, не всех знали в лицо, еще и темно было. Подстрелили вот.

— Как Изенбеков?

Лицо Шемакова омрачилось.

— Плохо. Врачи говорят, что надо проводить ампутацию руки. Пытаемся решить, но время быстро заканчивается.

Они помолчали, не зная, о чем еще поговорить.

— Тебя должны скоро выписать, рана-то пустячная.

— Да, мне сказали. Но ночью я испугался страшно. Никого из наших не видно, темно, куда бежать непонятно, кровью залило глаза.

— Ничего, ты держался молодцом. И не думал, что ты окажешься таким надежным товарищем. Да, — он понизил голос, — мне звонил Вахромеев. Просил передать тебе, что завтра в порт войдет транспорт. Он привезет припасы, но, все уже понимают, что Шиллингу и Игнатьеву это уже не поможет. Они ночью, пока никто не видит, будут загружать его личным имуществом и отправлять в Крым. Тебе рекомендовано сесть на этот транспорт и отправиться в Севастополь. Каюта у тебя будет.

Кильчевский промолчал. Похоже, вот и подходит к концу его недолгое знакомство с Одессой. А он так особо и не посмотрел город, с самого начала все было на бегу, взрывы, перестрелки, какая-то беготня, трупы, много трупов. Он уже хотел спросить про судьбу самого Шемакова, но с губ слетал совершенно другой вопрос.

— А господа генералы и прочая высокопревосходительская светлость не боится, что все награбленное пойдет на дно? Мало ли, какая сволочь сейчас ходит по морю.

— Нет, не боится. Транспорт будет сопровождать эсминец, да и до Крыма тут рукой подать, за полсуток доберетесь.

— А как же ты? Тоже отправляешься?

Шемаков с грустной улыбкой покачал головой.

— Куда там. А кто будет организовывать эвакуацию людей и военной техники? В городе сейчас полмиллиона жителей, из них десяткам тысяч никак нельзя попадаться красным, расстреляют в тот же день.

— Ты будешь до последнего в городе? А потом?

— Потом посмотрим, Постараюсь уйти куда-нибудь к нашим, если нет, то в Румынию или Константинополь. Если совсем будет плохо дело, нарисую себе какие-то ревкомовские документы и залягу на дно, а как первые расстрелы пройдут, попытаюсь вырваться из города. Или прикинусь ветеринаром или художником.

— Главное, большие красные печати не забудь. Их солдат, говорят, часто и читать не умеет, а наплести с три короба ты всегда умел.

Шемаков невесело рассмеялся.

— Так что, прощаемся?

— Не совсем. У тебя завтра еще целый день есть. Я хочу тебя кое-куда отвести. И ты окажешь мне одну услугу за все то, что я сделал для тебя. Завтра.

Вот и прошло время расплачиваться за ту опеку, которой Шемаков окружил его в Одессе. Кильчевский уже грешным делом думал, что этого не произойдет, но нет.

— Надеюсь, хоть одна наша поездка обойдется без стрельбы или горы тел? Извини, еще в одной передряге я не смогу участвовать, сам видишь, в этом магометанском тюрбане я больше похож на суфия или йога, но никак на героя сражений и перестрелок. Да и голова раскалывается, не смогу я стрелять ближайшие дни.

— Не беспокойся, — улыбнулся тот, — время веселья для тебя прошло, по крайней мере в Одессе. А там… Кто знает? В общем, договорились. Ты сегодня отдыхай, набирайся сил, завтра я за тобой заеду и мы поговорим о более мирных делах.

Остаток дня он провел в полудреме, балансируя между сном и бодрствованием. Он смотрел в окно на серое тяжелое небо, потом встал и прошелся по палате. Или же, ему снилось, что он сделал все это? Никто не возразит, если был такой расклад: он глазел в окно, а потом ему приснилось, что он делал это. Или наоборот: пришел такой сон, а потом он неосознанно решил последовать ему. Скорее всего, виной тому был морфий, укол которого сделала заботливая сестра в криво сидящем чепчике. Или, может это был морфий иного рода, который был направлен из Кремля? Нет, не надо быть параноиком, только этого сейчас ему не хватало. Он просто устал, очень устал за последние дни, а рана и ясная боль только усугубили его опустошение.

Вечером к нему заглянул доктор со скучными тоскливыми глазами. Он снял повязку, осмотрел рану, велел сестре промыть и перевязать наново. Сестра часто заглядывала к нему, и неизвестно, что было тому причиной — его положение важного пациента или внешние данные и обаяние. Кильчевский уже подумывал немного пофлиртовать с ней для поднятия настроения, однако быстро передумал.

Ему надо спать, что он и сделал с глубоким чувством выполненного долга.

Глава 13

Утром, как и договаривались, к нему приехал угрюмый и молчаливый Шемаков. Он помог Кильчевскому одеться и, придерживая, вывел из больницы. Они сели в уже ставший таким родным автомобиль, правда, за рулем теперь не было Изенбекова, а сидел сам Шемаков. Выехали на улицу и поехали в сторону железнодорожного вокзала. Не доезжая до перронов, где всегда было много людей, автомобиль свернул к тупикам, туда, где стояли, ожидая товарные вагоны. Наконец, они остановились и дальше пошли пешком. Вскоре Шемаков остановился около одного состава и оглянулся по сторонам: все было тихо.

— Ты, наверное, помнишь, Евгений, как несколько месяцев назад, когда в городе еще были союзники, французы, греки и прочий сброд, была проведена внезапная эвакуация всего.

Кильчевский помотал головой.

— Я слышал об этом немного, но был занят совсем другим и почти ничего не могу сказать.

— Тогда я расскажу. Союзники тогда вели себя совершенно по-свински. Они фактически являлись мародерами, грабили и вывозили все подчистую, до чего могли дотянуться. Когда были немцы и австрияки, те хоть какой-то порядок поддерживали и реквизировали все честно, давали расписки и вели учет каждой коровы или вагона. А эти, с которыми мы связались в девятьсот четырнадцатом, чистые бандиты. Они свозили картины, статуи, ценные вещи, пушнину, зерно, в общем, все имело мало-мальскую цену. Вся Одесса напоминала пещеру Али-бабы, или попросту, склад ворованных вещей. И когда они резко решили бежать, то в суматохе очень много забыли или не успели погрузить на корабли. Я тогда только начал работать в комендатуре и пытался наладить учет. Нашел много чего интересного.

— Не могу поверить, союзники так спешили, что оставили на берегу кучу ценностей? Ты серьезно?

— Абсолютно. Там к первой беде пришла и вторая. Активизировались террористы и занялись по всему городу взрывы. Один из таких взрывов произошел около одного дома, который потом практически полностью уничтожил начавшийся пожар. Угадай, что это был за дом?

— Не могу сказать. Голова и так стреляет, давай без загадок.

— Хорошо. В доме был штаб корпуса, кажется, или полка. И весь учета награбленного сгорел. Почти все они вспомнили и забрали с собой. Почти.

— А ты нашел забытое?

— Нашел. Один забытый вагон, который затесался в пустом эшелоне, который перевозил скот.

— И решил не отдавать это на дело белому движению.

— Все верно.

— И что там было?

— Очень много всего. В основном, предметы искусства, предметы роскоши. В общем, все, что смогли вывести из этого региона Украины. Ничего самого по себе драгоценного не было, это они точно не забыли. Много лекарств, оружия, медикаментов. Наркотики. Этот эшелон стоял в старом тупике, про который мало кто знал, вот они про него и забыли.

— И что ты хочешь? Чтобы я забрал целый эшелон драгоценностей на корабль? Да меня в первую же ночь капитан или матросы ухлопают.

Шемаков расхохотался.

— Действительно, пуля как-то повлияла на твой рассудок, Евгений. Повторяю, там был не целый эшелон, а гораздо меньше, вагон. И это не золото или алмазы, а просто разные нужные вещи, особенно в наше неспокойное время.

— Не понимаю.

— Последние месяцы я активно распродавал эти вещи, ведь, как ты правильно сказал, мраморные статую или сотни метров ткани с собой не увезешь. Помнишь капитана, с которым я тебя познакомил ночью? Это один из контрабандистов, через которых я сбывал товар.

— И куда же?

— Всем, кто способен купить. Французам, туркам, румынам, американцы тут иногда появлялись, в наши закавказские губернии местным баям.

— Красным…

— Нет уж, извини, настолько глупым я никогда не был. Чтобы торговать с врагом? А вот со всякими бандами — это да. Этим, кстати, я убивал сразу двух зайцев: сбывал товар и привязывал к себе атаманов, чтобы натравить их на большевиков.

— И помогало? Они не всегда соглашаются подчиняться белям.

— Иногда помогало, иногда нет. Но пользы, все-таки, было больше. В общем, за эти месяцы, я смог распродать меньше половины. Наверняка, придется очень много бросить здесь. Но часть я прошу тебя взять с собой в Крым. Я сам постараюсь к тебе позже присоединиться и прошу сохранить для меня деньги.

— Ну, хорошо. А почему эшелон не пограбили за это время ни разу? Это же очень часто бывает и в тылу.

— Тут все просто. Я опечатывал вагоны, как собственность контрразведки, а здесь всегда находился патруль. Убедил свое начальство, что поезда, прибывающие на вокзал, и товары требуют особо строгой охраны. И ты будешь смеяться, воровство вообще очень сильно сократилось, и руководство меня представило к награде.

— Поздравляю. Так зачем мы сюда приехали? Чтобы ты похвастался своим везением и умом?

— Я тебе покажу, что надо будет забрать. Там немного, самое ценное, несколько ящиков всего.

Шемаков сорвал печать и распахнул вагон.

Готовящийся увидеть горы золота и драгоценных камней в первые секунды Кильчевский ничего не разглядел. Потом разглядел несколько ящиков, какие-то тумбы, свертки, несколько чемоданов и столов. Это все казалось вещами переезжающего некрупного чиновника, но никак не те богатства, о которых говорил Шемаков. Какой-то хлам, в общем, в котором можно порыться и найти несколько достойных вещей. Он удивленно посмотрел на своего спутника.

— Так где богатства?

— Я и говорю. Часть уже продана, но в основном до сих пор все в товарном виде. Что ты видишь — это я смог превратить в деньги.

Он подошел к одному из ящиков и открыл его. Там лежали пачки денег, разных стран и континентов. Было много керенок, царских бумажных рублей, румынские деньги, горделиво в уголке лежали фунты и доллары. Стопки векселей, расписок и свидетельств о депозитах. Кильчевский задумчиво присел и взял в руку несколько пачек.

— Тут примерно одно и то же. Возьми несколько ящиков с собой, как я появлюсь, вернешь. За вычетом твоей комиссии, конечно.

— И сколько здесь?

Тот пожал плечами.

— Как-то не было времени вести бухгалтерию. Примерно я, конечно, знаю, но не более.

— Хорошо, я все сделаю.

Назад они ехали в тишине. Каждый думал о своем. Кильчевского не так волновал путь в Крым, где у него абсолютно не было никаких знакомых, кроме одной таинственной фигуры, которая распоряжается сейчас его жизнью, сколько бездействие и молчание со стороны Кремля. Можно, конечно, предположить, что они потеряли очень много сил во время столкновения с неизвестным врагом в виртуальном мире и решили сделать ставку на вполне земные, реальные войска, которые совсем скоро возьмут Одессу и тогда точно изловят беглеца. Но надеяться на это было глупо, те силы никогда не сдаются и никогда не уступают. Рано или поздно еще придется им противостоять, он надеялся, что поздно.

Их автомобиль остановился возле комендатуры.

— Транспорт придет в порт вечером, поэтому, у тебя есть несколько часов. Если какие-то дела еще в городе есть, заверши их. Скорее всего, больше никогда ты не увидишь Одессу, а если и увидишь, это случится очень нескоро. Транспорт разгрузится, возьмет груз и пассажиров и ночью выйдет. Будет в Севастополе утром. Мои ящики приедут, когда транспорт уже будет стоять. Что еще? Думаю, в Севастополе уже тебя ждут, мои ящики оставь где-то в надежном месте на хранении. Как только я смогу вырваться из города, сразу постараюсь тебя найти. Вроде, все. Да, еще. По твоим делам. Особым, — он внимательно посмотрел на Кильчевского, — я мало что понимаю, но тот, к кому ты направляешься в Крым, он тоже играет примерно в у же игру. Не знаю, поможет он тебе или нет, но попытайся.

Кильчевский молчал и смотрел вниз. Они попрощались и Шемаков уехал. Тогда он решил заглянуть в бордель и оставить немного денег тем девушкам, с которыми он был. Кильчевский понимал, что скоро в городе будут красные и барышням будет очень несладко, поэтому им следовало каким-то образом помочь. Те наигранно, а некоторые может даже и искренне, плакали, когда узнали о его отъезде.

Затем Кильчевский думал было пройтись по набережной и посидеть в ресторане с видом на море. Дул сильный зимний ветер с моря, гулять совсем расхотелось. Но и идти в ресторан, набитый пьяными неадекватными офицерами тоже было не очень приятно, и он решил пройтись до корабля, который сейчас разгружали у причала.

Глава 14

Набережная была в очень плохом, каком-то особенно запущенном состоянии. Многочисленные смены власти в городе привели к тому, что все старались быстрее разграбить то, что еще не разграбили предшественники, а ушлые местные советы даже здесь смогли извлекать профит. Везде были ямы, дорожка и лестницы, строившиеся на века, не смогли пережить даже нескольких лет безвременья. Мусор лежал даже в самых неожиданных местах.

Наконец он дошел до причалов, где разгружался английский угольщик. Топливо было сейчас один из самых дефицитных товаров на юге России. Леса, в принципе, здесь были всегда редки, а теперь еще и были повырублены для отопления. Чуть дальше еще разгружался турецкий корабль, а ближе всего к нему стоял российский транспорт, в который активно загружались автомобили и какая-то мебель, судя по всему, очередного генерала. Вероятно, все, что было награблено за последние три безумных года. Что интересно, ни один из трех кораблей не имел никаких военных грузов: ни оружия, ни снарядов, ни обмундирования. Вроде бы и не скажешь, что в считанных десятках километров от города уже заканчивается власть белых, и хорошо, если начинается территория красных, а не кого-либо еще. Потому, что как бы не говорили против большевиков, с самого занятия любого города те стараются обеспечивать контроль и безопасность для людей, после того, конечно, как расстреляют всех, показавшиеся подозрительными, в отличие от бандитов, которые маскируются под различными политическими масками зеленых и заинтересованы только в грабеже. Нет, корабли обеспечивали доставку только мирных грузов, а если вспомнить, что в Одессе находятся сотни тысяч человек и никто не уходит из города, это казалось довольно странным.

Портовая жизнь и морские перевозки всегда казались очень интересными Кильчевскому. Он немного романтизировал эту сферу, и когда кто-то говорил о кораблях, ему сразу представлялись каравеллы Колумба или да Гамы, утлые суденышки, на долгие годы уходившие в море на поиски неведомых сказочных земель и возвращающиеся с сильно уменьшенными экипажами, но забитыми трюмами невероятных сокровищ. Весь город встречает отважных первооткрывателей, а они, повидавшие неведомые земли и величие чудеса, сходят на берег с важным и гордым видом.

Конечно, сейчас все превратилось в рутину, и сегодняшние морские путешествия утратили ту ауру героизма, но все равно, каждый пришедший борт обещает людям какие-то открытия. Кильчевский посмотрел недолго на суету у кораблей и решил сходить в свою квартиру за вещами. Начинало темнеть и транспорт должен скоро уже прийти в порт. Он направился в обратный путь и тут сзади раздался низкий женский голос:

— Простите, вы не могли бы мне помочь?

Он медленно обернулся, думая уже, что сидящие в Москве на этот раз решили отправить женщину и машинально нащупывая в кармане оружие. Перед ним стояла молодая девушка явной восточной внешности невысокого роста в видавшем виды пальто и красивой шляпке. Он стоял молча смотрел на нее, не зная, что предпринять и как к ней отнестись.

— Здесь глубокая лужа, я в ней просто утону. Вы не дадите мне руку?

Если это и ловушка, то какая-то уж слишком простая, подумал он и на всякий случай взвел пистолет. Увидев его немигающие глаза, она с шумом выдохнула.

— Господи, еще один наркоман на мою голову. Не стоит, я сама могу перейти. Она приподняла полы и попробовала носком глубину. Комичность ситуации, наконец, дошла до него и вызвала невольную улыбку.

— Нет, извините. Я был в своих мыслях, конечно, я вам помогу. Подождите.

Он перекинул доску на ее сторону и подал руку.

— Спасибо вам, не хотелось запачкаться, — она с некоторой насторожённостью глядела на него снизу вверх. Девушка была не самого большого роста, а угадывающиеся под одеждой пышные формы только подчеркивали этот эффект.

— Если вы не против, я бы мог составить вам компанию до конца набережной.

— Не стоит, право. Не хочу вас утруждать.

— Я все же настаиваю, некоторые из этих луж могут составить по размерам конкуренцию Черному морю. А чтобы вы знали, кому обязаны спасению, позвольте представиться: Кильчевский. Евгений Яковлевич. Я… ээ… сотрудник комендатуры Одессы.

Она улыбнулась в ответ на его обаятельную обезоруживающую улыбку. Все, назад пути не было.

— Оксана Дмитриевна. Очень приятно. Что ж, Евгений Яковлевич, прошу уберечь даму от здешних океанов и проводить до конца.

— Оксана Дмитриевна, а фамилию не скажите?

— Нет, я и так слишком многое вас сказала.

— А почему вы идете от кораблей? Простите мое любопытство, но я увидел только грузовые корабли, а у вас нет вещей с собой, значит живете в городе.

— Простите, вы сыщик? Все так ловко измыслили.

— Нет, представьте себе. Если бы я вам сказал, чем занимался до революции, вы бы никогда не поверили.

— Глядя на вас я бы поверила во что угодно, кроме признания, что вы солист балета.

— Почти в точку, — он рассмеялся. И все же, почему вы ходите в такое время по не самому благополучному району города?

— Я была в ресторане, — неожиданно призналась девушка. Не подумайте ничего такого, — она вздохнула. Просто, уступила постоянным мольбам одного молодого капитана. Сами понимаете, в теперешнем положении все страсти у мужчин обретают особую остроту, все стремятся любить, ненавидеть.

— И вы уступили его страстям у причалов? Оригинально.

— Как вы остры на язык, Евгений Яковлевич. Он пригласил меня в ресторан. И угадайте, чем все закончилось, если я покидаю ресторан в одиночестве?

— Ну, тут и гадать нечего. Он заказал деликатесы, все съел, потом вышел на минуту и поминай, как звали, а вы лишились часиков и золотого браслета.

— Ах, если бы. Если бы он был мошенником и вором, это было бы не так тяжело. Все гораздо банальнее: он напился, как свинья. Это было бы еще ничего, мало, что ли, я видела в жизни пьяных мужчин.

— А этот стал признаваться в любви официанту и при всех предложил ему руку и сердце?

— Не так романтично, но почти. Он затеял ссору с какими-то офицерами и вызвал их на дуэль. Мне было так стыдно, что я думала, что провалюсь сквозь Землю и буду лететь от жара моего лица до самого центра планеты.

— Вы знаете, видимо, ваше лицо остыло немного. Вы твердо идете сейчас и почти не проваливаетесь.

— В общем, пока он начал требовать управляющего и грозить всем присутствующим всеми карами контрразведки, я потихоньку ушла. Не думаю, что он даже заметил.

— А вы не боитесь, что ревнивец придет к вам ночью домой и устроит сцену? Обычно, такие люди бушуют все время, пока не протрезвеют.

— Не боюсь. Он не знает, где я живу.

Кильчевскому почему-то очень понравилась девушка. Не только внешне, хотя она была очень красива своими экзотическими чертами лица, но и легкостью общения и спокойствием, которыми она отвечала на его легкие словесные шпильки.

— А почему вы подумали, что я наркоман? Это совсем не так.

— Это ваше дело и меня оно совсем не касается. Просто, когда вы молча смотрели мне в глаза, вы были похожи на курильщиков опиума. Знаете, такие люди… которые счастливы в своем мире и плохо соображающие что к чему.

— Так лучше, чтобы человек пил? Так вы считаете?

— Лучше бы человек занимался наукой или строил, ей богу. И то, и то плохо, но опиум гораздо хуже. Он быстро делает из человека развалину, деградирует его и выключает из социального общения.

— Можно подумать алкоголь этого не делает.

— Делает, почему же. Но алкоголь разрушает в течение многих лет, незаметно. А зелье — быстро и неотвратимо. Поверьте, я видела и то, и то, и знаю, о чем говорю.

Набережная почти закончилась.

— Можно нескромный вопрос, Оксана Дмитриевна.

— Нельзя, конечно. Но вы же его зададите, хочу я или нет.

— Боже, какая женщина, — прошептал он в шутливом восхищении. Скажите, вы планируете эвакуироваться из Одессы или нет?

— А что, красные уже близко?

— Они уже давно близко, но будто чего-то ждут. Политически торги какие-то, наверное.

— Я особо не думала. Но, да, конечно, надо бежать.

— А вы думали уже, как и куда? Просто, когда побегут все, места всем может и не достаться.

— Я подумала. Вы меня возьмете на корабль с собой.

Он был шокирован и несколько секунд не знал, что и сказать. Она увидела такое зрелище и весело рассмеялась.

— Видели бы свое лицо сейчас, Евгений Яковлевич. Вы были готовы прямо сейчас убежать куда-то, лишь бы не взваливать лишнюю ответственность на себя. Не волнуйтесь, я пошутила. Я не буду вас обременять.

Он лихорадочно думал, как бы обратить свою растерянность в шутку, но ничего умного не придумал.

— А все-таки, куда вы направитесь?

— Мне надо на Кубань, а оттуда в Батум. Там мой папа сейчас, ждет меня. А я застряла тут, в этой проклятой Одессе. Скажите, а кто защищает город от красных, если все офицеры тут либо пьют, либо курят опиум?

— Наверное, уже никто.

— Что ж, была рада познакомиться. Может, еще свидимся.

— Подождите, Оксана Дмитриевна. Сегодня, через несколько часов из порта отправится транспорт в Севастополь. У меня там будет каюта. Вы могли бы отплыть со мной.

Ее глаза стали расширяться от возмущения.

— Нет, нет, вы не поняли, — он хохотнул, — конечно, каюта будет только в вашем единоличном распоряжении. Я где-нибудь найду себе место. В общем, если вы хотите отправиться к папеньке в Батум, не думаю, что сейчас ходят прямые рейсы. Лучше добраться до Севастополя, потом до Новороссийска, а оттуда уже и рукой подать. Что скажите?

Она сделала задумчивый вид, молча улыбнулась, сделала легкий реверанс и молча ушла. Он долго смотрел ей вслед, о чем-то размышляя и сожалея. Возможно, он не сказал Оксане Дмитриевне что-то важное, как-то продолжить общение. Ну, ничего не изменишь, он тяжело вздохнул и, ссутулившись, пошел в сторону своей квартиры, следовало собрать вещи.

Глава 15

На удивление, все прошло так, как и задумывалось. Вечером подошел транспорт, когда началась разгрузка, он обратился к капитану. Того уже обо всем предупредили, и Кильчевский был препровожден в небольшую каюту, куда так же поместились и ящики Шемакова.

— Приношу мои извинения, — сообщил капитан, — мне сообщили о вас, когда мы были в море и подготовить другую каюту не было возможности. Но ничего, потерпите. До Севастополя идти недолго, завтра будем в порту, если все будет хорошо.

— Завтра? — удивился Кильчевский. Мне говорили, что к обеду будем уже на месте.

— Так-то оно так, в лучшие времена. Но сейчас ледовая обстановка сами видите какая. Потом, мы идем не сами по себе, а в сопровождении военного корабля, он сейчас на рейде. Да и время неспокойное, не можем идти на полном ходу. Вы не волнуйтесь, если заскучаете — пообщайтесь с другими пассажирами.

— Я думал, вы транспорт, а не круизный пароход. Много пассажиров?

— Что поделаешь, приходится и людей перевозить, много кораблей реквизировали немцы и союзнички, чтоб им пусто было подлецам. Не много, десятка два, может, меньше. Мы организовали небольшую кают-компанию ближе к носу, можете посмотреть.

Далеко за полночь транспорт, наконец, отчалил и начал пробиваться сквозь льды в открытое море. Кильчевский долго не мог уснуть, ворочался, вставал и снова ложился и, в итоге, решил последовать совету капитана и присоединиться к пассажирам.

Кают-компания была небольшим и слабоосвещенным помещением, куда набилось уже прилично народа. В воздухе висела непередаваемая смесь запахов спирта, табака, опиума и застарелого пота. В середине, за столом, сидел благообразного вида старик и весело беседовал с несколькими юнкерами или студентами, еще люди сидели на лавках у стены и курили что-то непонятное. Молодежь слушала седого рассказчика разинув рот, как маленькие дети рассказы дедушки про драконов и рыцарей. Кильчевский сел на свободное место.

— Да что вы знаете, молодежь, о жизни? Вот я, в одной из своих прошлых жизней, был арабом и жил в великом городе посреди пустыни. Да, да, не смейтесь, так и было. Город этот был одним из величайших центров мира, цари Рима, Индии и Китая посылали своих послов с заверениями дружбы. Купцы отовсюду стекались со своими товарами, чтобы купить или обменять драгоценные благовония, которыми славилась эта страна. Крепостные стены возносились ввысь до самого неба, толщина их была такой, что десяток человек могли пройти в ряд. Никакие разбойники не могли даже подумать о нападении на город. Каменные дороги, как лучи солнца расходились в разные стороны, а многочисленные речушки и подземные источники давали людям особенную воду. Однако, не этим был знаменит город. Во многих странах знали его удивительные высочайшие колонны, выстроенные из металлов и разных камней.

Так вот, в одном из дальних районов возвышалась башня из обожжённого кирпича, которая резко отличалась от остальной застройки. Никто из жителей уже не помнил, кто и зачем ее возвел. Одни говорили, что древние звездочеты для своей ночной работы, другие, что пророк Ной бывал в этих местах и выстроил ее для общения с Богом, третьи, что это работа джиннов, когда те, насмехаясь над работой строителей города, за одну ночь создали башню. Она стояла в отдалении, и никто там не бывал.

Так вот, был я там простым пастухом, и как-то однажды вдруг начались исчезновения мальчиков. Никто не понимал, что происходит, пошел, к примеру, сын богатого торговца на рынок — и исчез. Искали его всем городом, так и не нашли. Потом сын бедного гончара решил набрать глины — и тоже исчез. Сначала не придавали большого внимания этой истории, мало ли, что может случиться. Может, мальчики отправились с купцами посмотреть мир, может, сбежали из родного дома с какой-то девушкой. Но с каждой неделей похищения учащались. Наконец дошло до того, что каждый день исчезали несколько человек.

Отправил Аллах узнать, что происходит в этот город ангела Джибриля в образе мальчика неописуемой красоты. Джибриль ходил по городу, но не заметил ничего необычного. Его внимание привлек один человек, который позвал пройти в башню из обоженного кирпича и там он покажет диковинные товары из разных стран и сладости такие, какие никто в городе еще не пробовал. Едва они зашли внутрь, как человек полоснул по горлу мальчика кинжалом и решил сделать немыслимый грех.

Однако, Джибриль был бессмертным, он схватил палку и всадил мужчине в его тайное отверстие. Потом осмотрел башню и увидел бездонный колодец, полностью наполненный человеческими костями. Он понял, что все исчезнувшие мальчики города оканчивали здесь свою жизнь. Он поведал обо всем Аллаху и тот, чтобы гниль эта не расползлась по миру, в ярости приказал всем ветрам пустыни подняться и уничтожить город. Они дули семь дней и восемь ночей и когда устали, то уже никто не мог сказать, что когда-то здесь располагался огромный город. Он оказался скрыт под толщей песка толщиной много десятков метров, погибли тысячи и тысячи невинных людей, исчезли стены и дороги, даже знаменитые колонны остались только в памяти людей. Теперь на десятки и сотни километров вокруг простиралась чистая, девственная пустыня, которая упокоила грехи людей.

Старика слушали все, раскрыв рот. Даже, чего греха таить, Кильчевский сидел не шелохнувшись, стараясь не пропустить ни слова. Старик, довольный произведенным эффектом, откинулся назад и наслаждался водкой в стакане, погрузившись в свои мысли. Все молчали, пытаясь переварить услышанное и пытаясь представить себя на месте людей, которых неожиданно постигла кара Всевышнего. Затем будто морок спал, и молодые люди стали вполголоса активно обсуждать историю, потянули сигареты и кое-где опиум. Обстановка, почему-то, располагала к таким разговорам. Тесное полутемное помещение, несильная качка и размеренные беседы пробуждали особые ощущения в человеке и его разуме.

Кильческий решил рассказать свою историю, чтобы дать достойный ответ умелому старику. Намечалась дуэль рассказчиков, как раньше, в темные века, люди сидели в темных и холодных замках, спасаясь от вьюги за стенами и темных чудовищ, слушая поэмы и истории бродячих бардов. Студенты были в восторге от такой перспективы, освободили место за столом Кильчевскому и налили стакан водки.

— Спасибо. Да, интересная история. Скорее всего, вы действительно были свидетелем этих действий, и просто удивительно, как Создатель позволил вас переродиться после того, как решил уничтожить память о городе. Ну, это неважно. Я хочу поведать о другой ситуации, совсем близкой к нам и тоже касающейся самих истоков злодеяний.

Не так давно, может, столетие или два назад, в Новом свете жила молодая девушка невероятной красоты. Все хорошо у нее было, она вышла замуж за местного вельможу, у них был большой дом, много слуг, хватало денег. Вскоре появились дети. В общем, что еще может желать молодая девушка? Это те земли, чтобы вы примерно понимали, о чем речь, где есть небольшое белое население, которые является элитой и очень много негров. Негры, конечно, есть и свободные, но в основном или рабы или слуги. Шли годы, и что-то постепенно начинало ее тяготить. Уже не так радовали драгоценные украшения, ей все меньше восторга приносил простой рассвет или весна, дети росли и понемногу отдалялись от матери. Казалось, что жизнь, еще недавно полностью принадлежавшая ей и раскрывающая все свои тайны, начинает казаться чужой и уходит. Вероятно, это было потому, что шли годы, ее красота набирала силу, достигла зенита и начинала быстро гаснуть. Уже муж начинал смотреть на ее располневшее тело с неприязнью и все больше заглядывался на молодых испанских красавиц.

Однажды ее муж пришел пьяным домой и во сне проговорился, что провел чудесное время с одной великолепной девушкой, еще не вполне перешедшей из возраста девочек. Его жена ничего не сказала, она была слишком горда, чтобы плакать. На следующий день она ушла погулять на болота, которые поросли джунглями вдоль океана. Долго бродила она и думала о своей жизни, ее кусали москиты и какие-то мелкие жуки, но она терпела и шла дальше. Но когда подплыл небольшой аллигатор, посмотрел на нее и уплыл назад, она села на пригорок и зарыдала. Она плакала, наверное, много часов, и было столько слез, что можно было наполнить все озера той далекой страны.

Вдруг, она услышала вдалеке едва слышную музыку, такую прекрасную, будто все чудеса мира решила явиться в виде мелодии. Она пошла на звук скрипки и увидела под старым деревом невообразимо страшного и отравительного негра, который играл с невероятной ловкостью и сноровкой. Он был кривой, а когда увидел женщину, весело и ехидно рассмеялся, раскрыв свою грязную беззубую пасть. Лохмотья, в которые он был одет, скорее напоминали тряпки, в которые был одет выкопанный мертвец, похороненный много лет назад.

— Почему ты плачешь, красавица? — спросил он, мерзко кривляясь и посмеиваясь после каждого слова.

Она поведала о своих страданиях, как красота ее уходит, а жизнь начинает одарять своей лаской других, более молодых людей.

Он снова захохотал и теперь его смех напоминал рев буйвола во время любовных игрищ.

— Твоей беде помочь несложно, — обнадежил он ее. И там же, под старым деревом среди вонючих болот была заключена сделка.

Она вернулась домой и легла спать. Когда проснулась на следующее утро, то подойдя к зеркалу не могла поверить своим глазам. Ее кожа вновь стала упругой, грудь снова напоминала грудь пятнадцатилетней девочки, щеки вернули румянец, а глаза — потерянный давно блеск. Ее красота вернулась, разум стал снова острым и ищущим, и теперь можно было не беспокоиться насчет семьи и будущего. И после, в свои пятьдесят она выглядела на старше двадцати.

Вскоре по южному городу, поползли слухи, что жена аристократа слишком жестоко наказывает своих негров. Не то, чтобы это было запрещено, но в том обществе отношение к рабам было сродни отношению к домашним животным. Белые должны себя вести по-отечески мудро и направлять неразумных созданий. Несколько лет ходили эти слухи, но ничем не подтверждались. За это время ее муж окончательно одряхлел, дети создали свои семьи и родили своих детей, но женщина все так же сверкала в обществе красотой и свежестью. Плодились пересуды о ее неестественном долголетии, но на все вопросы она со смехом отвечала, что все дело в хорошем роме и добром табаке с плантаций.

И вот как-то однажды ее дом объял пожар. Люди быстро справились с огнем и, к своему ужасу, обнаружили, что все эти годы она держала рабов в подвале в клетках и всячески истязала их. Шокированные горожане увидели, что кому-то женщина отрезала по одному органу каждый месяц, у другого была так вытянута шея, что он мог ходить только полностью положив голову на плечо. Третий вырос в огромной вазе, из которой только торчала его голова, и тело приняло форму этого кувшина. Еще у одного были зашиты все отверстия в голове, кроме рта и он давно полностью обезумел.

Но это еще не было самым страшным. У одной черной девочки, с невероятно красивыми и тонкими чертами лица, которая почти не могла двигаться, отсутствовала верхняя часть черепа и, как рассказали другие заключенные, из черепа девочки хозяйка ела горячий суп.

Горожане в ярости стали искать ее, но она исчезла. Никто ее в этом городе никогда не видел, а муж, под тяжестью увиденного, вышел на минуту в спальню и пустил себе пулю в лоб.

— А что, что с ней стало? — шепотом спросил один из юнкеров. В кают-компании висела мертвая тишина, которая прерывалась только скрипом балок.

— Никто точно не знает. Говорят, что она уехала во Францию, там ушла в женский монастырь и старалась замолить грехи. Так же рассказывают, но верить или нет — воля ваша, подтверждений нет, что когда она через несколько лет ехала уже глубокой старухой, обезумевшей от страха и преследований, через лес, то на нее напал дикий кабан. Люди не смогли найти ее тело, но по всему лесу оказалась разбрызгана кровь и ошмётки мяса. Французские полицейские сказали, что, судя по всему, скорее всего, женщина прожила еще много дней после нападения дикого зверя.

Я, как предыдущий рассказчик, никаких выводов или морали говорить не буду, думайте сами. Я даже не могу подтвердить, что все было именно так, как я поведал. Но рассказал все так, как рассказали мне люди, в честности который я не могу сомневаться.

Все молчали и думали о чем-то своем. Казалось, что после услышанной истории любые слова, которые только возможно произнести, будут неуместными и нелепыми. В тесной кают-компании все сидели не шелохнувшись, изредка вспыхивал огонек сигареты или трубки. Только старик прямо и твердо смотрел на Кильческого и едва заметно улыбался. Тот не понимал, почему он смотрит, и на всякий случай нащупал оружие в кармане, хоть и не чувствовал сейчас никаких потусторонних сил. Поймав взгляд, старик кивал и щурился, хотя, скорее всего, это было из-за тяжелого дыма в помещении.

Ночь приближалась к экватору, все впечатленные рассказом начинали немного дремать, и Кильчевский уже хотел пойти себе в каюту, как вдруг снаружи раздался грохот. Все немедленно проснулись и настороженно стали вслушиваться. Сперва, казалось, что где-то вдалеке гром, но когда прозвучали в ответ взрывы ближе, стало понятно, что это артиллерийская перестрелка. Встревоженные люди хотели уже высыпать на палубу, когда к ним спустился помощник капитана и сказал, что на суше идет какой-то бой, не понятно кто с кем, но транспорт вместе с эсминцем постараются пройти как можно более незаметно и быстро.

В кают-компании стало тихо. Кто сражается? С кем? Может, это красные пошли на штурм Одессы? Или белые контратакуют? Или две банды выясняют, кто на ближайший месяц будет хозяином Таврии? Нет, кажется, это не бандиты. Слишком крупные орудия стреляют, у мелких атаманов нет такого калибра. Вдали, но в пределах слышимости, застрочили пулеметы, и эхом донесся многочисленный рев сотен глоток. Нет, там что-то очень серьезное, очень напоминало бои германской войны, где огромные армии разворачивали тысячи чудовищных орудий, и сутками напролет обстреливали друг друга, но там были силы великих государств, а здесь никто не мог собрать значительных полков. Так, всякий сброд, которого бы раньше и на выстрел не подпустили к фронту.

Наступило затишье. Только люди подумали, что все стихло, как где-то совсем рядом с их кораблем плюхнулся снаряд и все многотонное железное тело сотряслось. Даже подумали, что в них попали и надо спасаться, но нет. Через минуту еще один снаряд упал возле них, на сей раз ближе к носу корабля. Пока не было понятно, стреляют ли целенаправленно по ним или это шальные снаряды, хотя, как можно стрелять по кораблю зимней ночью, который шел с выключенными огнями в нескольких километрах от берега?

Так думали пассажиры, однако, на ведущем эсминце решили иначе. Со стороны носа, в некотором отдалении раздался громкий выстрел, потом еще один, было ясно, что корабль, которых их сопровождал, решил больше не быть невидимым, а дать несколько предупредительных ударов для солидности. Несколько снарядов с берега снова упали в воду неподалеку от них. Да, теперь в них били целенаправленно, насколько это было возможно в текущих условиях. И скорее всего, это были красные, для которых любой корабль, достаточно большой, чтобы нести артиллерию, считался вражеским. Транспорт стал идти мористее, так, чтобы между ним и сушей находился эсминец и, судя по звукам где-то сзади, набирал ход, стараясь быстрее уйти из зоны обстрела.

Кильчевскому в голову пришла сумасшедшая мысль, что стреляют по транспорту из-за него, но он сразу же откинул эту мысль. Вряд ли, не весь же мир крутится вокруг его скромной персоны, идет страшная братоубийственная гражданская война, и бой на суше значит только подтверждает это. Выстрелы стали стихать где-то позади, эсминец больше не отвечал, и люди понемногу успокоились. Снова почти все заснули, а старик-рассказчик пересел поближе к Кильчевскому.

— Спасибо тебе, человек, за рассказ. Я, наверное, его когда-то помнил, а потом забыл. А может, никогда и не знал.

Кильчевский кивнул.

— Хочу тебе поведать другую историю, может она тебе и сослужит добрую службу. В нашем мире существует очень много того, чего мы не понимаем, и почти все скрывается в темных безднах нашего разума. Есть силы, который удерживали наш царский трон на протяжении многих веков, но последний император расшатал его своей мелочностью и безразличием к народу, и трон был повержен. Есть та темная сила, что сейчас захватила центральную Россию под названием большевики. Есть восточные могучие маги и безумные джинны. Всего и не упомнишь.

— Джинны? — вопросительно изогнул бровь Кильчевский. Ему совсем не хотелось провести ночь за разговорами старика, впавшего в детство.

— Именно так, — невозмутимо тот ответил. Есть Коран, который послан нам Аллахом, и он может победить практически любую магию. Но я расскажу то, что может быть гораздо интереснее.

Много веков назад, когда в Новом свете строились великие империи и берег благословенных островов еще не осквернила нога белого человека, в одном могущественном городе случилась гражданская война. Никто уже не помнит, почему она случилась, но когда окончилась, то десятки тысяч пленников были принесены в жертву Солнцу. У них, по тамошним традициям, живьем было каменным ножом вырезано сердце. Такая участь постигла всех людей проигравшей стороны. Всех, кроме одного. Им был совсем молодой жрец другого бога, проигравшего. Все знали, что убить его нельзя потому, что убийца после смерти будет испытывать вечные ужасные муки. Это жрец был святой, но и оставлять на воле его было равноценно заново начинать войну. Даже жрецы Солнца были убеждены в его святости, и не хотели для себя трагичной участи после смерти.

Победители тогда решили построить каменный колодец немыслимой глубины. В считанные месяцы он был готов. На его дне располагалась камера, где человек мог едва выпрямиться и сделать пару шагов. Туда был помещен пленник, и началось его бесконечное заточение. Победители прокляли это место и приказали всему народу забыть о его существовании. Только один раз в день, когда Солнце стояло в зените, открывалась на самом верху дверца, и тюремщик спускал ему еду. И только один раз в день, на несколько секунд, он мог увидеть мир вокруг, который для него заключался в крохотном каменной мешке и металлических прутьях на дальней стороне.

Он не мог поверить, что вся жизнь его так закончится, жрец надеялся, что рано или поздно победители смилостивятся и выпустят его. Но годы шли, и постепенно, разум его стал помрачаться. Он уже не понимал, когда спит, а когда бодрствует, ведь вокруг него всего темнота. Он не мог определиться, открывается дверца наверху, или это у него галлюцинации, которые вспыхивают в его разуме. Постепенно его личность стала угасать. И он бы обезумел, если бы не случилось одно событие.

Однажды он проснулся, или заснул, от какого-то шума со стороны. Целый день он терзался, дожидаясь, когда откроется дверца, чтобы увидеть, что же там происходит, что за пленника, товарища по несчастью, посадили безжалостные победители. Вероятно, такого же несчастного, как и он сам. Когда же к нему вернулось зрение на несколько секунд, то он рассмотрел пророка Бога — огромного ягуара, гигантское чудовище, которое, видимо, чем-то заслужило такую участь, как быть погребенным заживо.

Заключенный постепенно привык к такому соседству, и относился к зверю, как к брату и товарищу.

Шли годы, заключенный постепенно мужал и взрослел, и теперь только несколько секунд в день, когда он мог полюбоваться красотой животного, спасали его от бездны. Ягуар совсем не тяготился своим заключением и выглядел просветленным и умиротворенным. Заключенный многие годы думал, что его должны выпустить, что не может так все закончится в его жизни. Он и не предполагал, что наверху уже давно нет такого города, в котором бушевала война, что люди ушли и только тюремщик продолжал свою службу, сам уже не помнивший, зачем он это делает и кто там внизу. Никто его не вызволит, не осталось даже тех, кто мог вспомнить, для чего был построен этот колодец и что совершил заключенный.

Шли годы, и надежда его стала меркнуть. Если бы у него было зеркало, то он бы увидел, как седеют его длинные волосы, как становятся дряблыми кожа и мускулы, как все больше печали угнездилось на его лице. Долгими мучительными днями и ночами в темноте он думал, как Всевышний может послать ему знак, слово, что он не забыл про своего верного слугу. Но вокруг ничего не было, кроме каменных стен, коротких усталых лучей света на несколько мгновений и товарища по несчастью.

И однажды, через много лет, его посетило озарение. Он так долго пытался общаться с Богом, молил о знаке, но знак и милость Господа всегда была на расстоянии считанных метров от него. Ягуар — это и есть послание Господа, а знаки на шкуре — это и есть слова Господа!

На протяжении последующих многих лет заключенный ежедневно ждал несколько секунд прозрения, чтобы запечатлеть в сознании письмена Бога, а потом, если его жизнь так и закончится в этом мешке, то попробовать расшифровать их. Еще через много лет, он смог выучить так хорошо письмена, что знал их досконально. Он уже забыл, как его зовут, почему его сюда посадили. Он был уверен, что весь мир — и есть этот колодец, что Вселенная — это тьма, а на несколько секунд изредка поднимается солнце, чтобы снова исчезнуть на долгое время.

После многих тысячелетий поисков, он смог узнать послание Бога. Ему открылись тайны мироздания и всего сущего. Человек нашел покой и сам стал просветленным. Единственное, ради чего он дальше жил, когда время согнуло его спину, а волосы некогда цвета воронова крыла стали совсем белыми — это ягуар. Он влюбился в зверя, в это живое воплощение всего сущего, прошлого и будущего.

За те десятилетия, когда ягуар находился через решетку, он ни на день не постарел, а так же спокойно и безразлично посматривал на человека, который разгадал его тайну. Ягуар иногда начинал светиться в темноте, и тогда человека объяло неземное блаженство, радость и упокоение.

— Это легенда индейцев Месоамерики, — произнес Кильчевский, — кидая настороженный взгляд назад, где плавая в опиумных облаках, путешествовали в своих вселенных молодые студенты. Я знаю ее.

— Это так, — примирительно отозвался добродушный старик. Действительно, многие индейцы до сих пор ее знают, правда, в самых глухих уголках Америки, куда цивилизация толком так и не добралась. Однако, дослушай меня. Эта история имеет окончание, о котором не знают белые, потому, что местные жители никогда никому не расскажут. Окончание и последствие.

— Однажды в тех краях случилось сильное землетрясение и колодец с двумя заключенными частично обрушился. Теперь человек не мог наблюдать пророка Бога, перед ним была только безмолвная и бездушная стена камня.

Долгие недели он выл от тоски и безысходности, что единственная радость его существования была отнята. Человек уже давно был глубоким стариком и понял, что его теперешний долг — это сделать так, чтобы его озарение и послание Бога не умерли вместе с ним. Он выломал голыми руками огромный камень с относительной плоской поверхностью, и по кругу стал выцарапывать знак Божьей милости на ней своими ногтями. Он работал в полнейшей темноте, наощупь, его ногти быстро обломались, но он ждал, чтобы они опять отросли, и упорно продолжал писать. Он использовал письменность, которой научился много десятилетий назад, когда был юношей и которой уже давно никто не знал. Жрецов его бога давно не было в живых, другие люди его народа превратились в дикарей, первобытных туземцев, который и не подозревали, что их отцы и деды сотрясали своим могуществом всю Вселенную. Конечно, тот артефакт, который он создавал, был всего лишь жалким отражением, неумелой подделкой того, что он сам видел, но он должен был передать послание хоть в таком виде. Наконец, его работа была окончена, и человек лег на камень и приготовился к смерти.

На следующий день тюремщик спустил вниз еду и воду, как и многие десятилетия до этого, но в первый раз никто их не взял. Заключенный пропал, исчез вместе с огромным камнем, на котором лежал. Камнем, огромной силы и наполненным хоть отголоском, но велением Бога. Старый тюремщик, который был почти ровесником колодца, спустился вниз с огнем проверить, но как ни искал, человека не было. Да и что там было искать, крохотную камеру, единственную в глубине горы, со сплошными каменными стенами толщиной сотни метров? Никто не знает, куда он исчез и где сейчас камень, с записанными письменами бога.

— Это заключение истории, молодой человек. То, что ни один дикий индеец из джунглей Гватемалы никогда вам не расскажет.

Кильчевский завороженно смотрел на старика.

— Это еще не конец?

— Как сказать. Может и конец, а может и нет. Я знаю, где этот камень.

Кильчевский так резко подался вперед, что наркоманы на лавке неодобрительно заворчали.

— У одного человека. И он находится примерно в том районе, куда вы направляетесь. Вы, должно быть, слышали о нем. Может, слышали даже, что он абсолютный безумец или абсолютный гений. Все это правда. Все, что о нем говорят — все правда. Но только часть правды. Помните, древнеиндийскую притчу про то, как пятеро слепых спорили о том, на что похож слон? Первый говорил — на руку, второй — на толстую колонну, третий — на лист лопуха, четвертый — на большую бочку, пятый — на змею. Потому, что первый ощупывал хобот, второй — ногу, третий — ухо, четвертый — бок, в пятый — хвост. Так и все, кто его знают, такие же слепцы. Они все рассказывают об этом качестве человека, но не могут заметить всего его величия.

— Как? Как же его зовут?! Я смогу с ним увидеться?!

— Увидеться? Вполне. Крым не такой большой полуостров, чтобы не смогли встретиться два таких замечательных человека. А зовут его просто, Слащев. Яков Александрович.

— Cлащев, — задумчиво произнес Кильчевский. Что-то знакомое, вроде, кто-то мне про него уже рассказывал. А кто он?

— Он военный. Может, сейчас в Крыму или еще нет, ситуация так часто меняется. Но в ближайшее время он прибудет на полуостров. Генерал. Гениальный безумец. В общем, думаю, вы увидитесь.

— Простите, мы так и не представились. Меня зовут…

— Нет-нет-нет!-старик замахал руками. Зачем эти условности, эти клички. Вы знаете, что имена раньше давали, чтобы не обозначить себя, а чтобы скрыть свое истинное Я от злых духов? По сути, имя — это обман, сотрясание воздуха, слабое отражение. Зачем нам сейчас с вами имена? Мы честны друг с другом. Называйте меня, как хотите: Павлом, Сидором или Илией. Хотите, Медведем или Тумбочкой. Любые имена так же фальшивы, как и данное при рождении.

— Хорошо, господин… ээээ… Тумбочка. Позвольте узнать, куда вы направляетесь?

— А куда вы? Сейчас все мы идем на Севастополь. А потом… Кто знает, что будет потом? Может, на Кубань, может, в Париж.

— Как думаете, Одессу удержат?

— А как вы сами думаете? Связь по суше с Крымом уже прервана, мы с вами путешествуем по морю. В Одессе десятки тысяч офицеров, огромны склады боеприпасов, орудия, танки, аэропланы. Много продовольствия, угля. Худо-бедно заходят и уходят корабли из порта, есть связь с внешним миром. Но удержать? Точно нет.

— Я видел такое в городе. Офицеры или страшно пьют, или воруют, или шатаются без дела, если совсем тупые. Моральное разложение ужасное.

— Тут вы правы. Люди потеряли цель, стимул. Батальон красных легко бьет батальон белых, никогда не задумывались почему? У большевиков есть четкая программа. Правильна она или нет, это покажет время, но сейчас им есть, что сказать людям, чем поднять и зажечь сердца людей. Вот выбьем помещиков и буржуев из страны, поделим по справедливости все, и заживем. Будем не на кого-то работать, гнуть спину на скотов, которые нас угнетают, а на себя. И принимать решения будем тоже вместе. А вы мне можете сказать программу белых, чем они могут привлечь простой люд?

— Да они между собой разобраться не могут. Как только собираются в ресторане десяток офицеров, обязательно начнется хоть одна ссора. Ведь там и монархисты, которые мечтают о старом порядке, и те, кто призывает созвать второе Учредительное собрание, ведь идея-то верная, ее просто большевики испоганили. Есть эсеры и всякие другие непонятные, которые вроде за республику, а вроде и к старым порядкам. Вот простому селянину из-под Черкасс что может предложить такой человек? Бросай семью, хату и поле, и идем сражаться за единую и неделимую, святую Русь? За Отечество? За что тут сражаться, если он видит, что каждый день его грабят под разными лозунгами? Да плевать он хотел на единую и неделимую Россию, на империю! Он ничего не знает дальше Киева, ну есть еще Петроград и Москва, где большие начальники сидят, да без них-то и лучше.

— Тут мы с вами солидарны. Да пусть даже миллион офицеров соберется в Одессе, они ничего не смогут сделать с дивизией красных. Потому, что те дерутся за идею, а у белых идеи нет. Упомянутый вами селянин сражаться за то, чтобы все стало по-прежнему? Когда его давили процентой? Помните, кстати, начало германской войны? Помните, как внезапно исчезли золотые рубли и остались только бумажные? И цены резко выросли на все продукты и товары? Мужик, может, университетов и не кончал, но понимает, что где-то его обманули. Большая часть накоплений сгорела, а которая осталась-молниеносно слопали скакнувшие цены. И обманула старая власть, которую сейчас призывают восстановить.

Судя по всему, дело шло к утро, спящие начинали ворочаться. Кильчевский извинился и пошел проверить свою каюту, которая была набита деньгами. Все было в порядке, когда он вернулся, старик уже дремал, но услышав шаги встрепенулся.

— Ах, вот и вы. Ну что, как вы думаете, на нас донесут за такие разговоры куда надо, — старик улыбнулся.

Кильчевский обернулся и посмотрел на молодежь.

— Да нет, вроде, все спят. Хорошо им, все интересно, все бесстрашно. Всё на изломе, на нерве. Когда-то и я был таким.

— Ну что, вы и сейчас почти такой же молодой. Это я старик, которому не повезло на закате жизни увидеть, как все, что он знал рушится.

— Как думаете, как там в Крыму сейчас?

— Да что знать. Крым, простите-дыра. Он всегда был дырой, а сейчас особенно. Степи, горы. Полно беженцев. Думаю, примерно то же, что мы видели в Одессе, только более размазано на территории. А вы, простите, к знакомым или как все, как получится? Я просто думаю, что Севастополь сейчас забит людьми, а он сильно меньше Одессы.

— Я собственно…,-замялся Кильчевский. Собственно… меня пригласил один высокопоставленный человек, который сейчас в Крыму. Мы с ним не знакомы, но он откуда-то знает меня.

Старик бросил удивленный взгляд.

— И вы отправились? Странная история.

— Меня в Одессе ничего не держало. Был один старый приятель, но дружбу не стоит испытывать слишком сильно. Рано или поздно в Одессе будет эвакуация, и я решил, что лучше отплыть пораньше, если представилась такая возможность. Думаю, все дотянут до последнего момента и в порту будет сущий ад.

— Я вас понимаю. А как вы думаете, за счет чего могли белые переломить ход войны?

— Трудно сказать. На помощь извне надежды нет, немцы сейчас заняты своими делами, а для союзников мы практически предатели, потому, что сдались немцам. Они как-то нам помогают, но выставляют такие требования, что лучше бы и не помогали, ей-богу. Это еще к тому, что мы говорили о простом мужике и старых порядках. Старые порядки вернутся, но гнет только усилится, поскольку придется еще и союзникам все долги отдавать. Разве только, какой-то очень могущественный маг нам может помочь.

— Маг?!-старик внезапно расхохотался. Господи, ну вы и шутник! В мире нет магии, это сказки для детей.

— Может и нет, — согласился Кильчевский. Никто же точно не знает.

— Главное, не задумываться над тем, что сейчас происходит в подземельях Кремля, — буднично обронил старик не глядя на собеседника.

Опять знакомая ледяная лава залила внутренности. Сердце испуганно остановилось и прислушалось к словам.

— Что вы сказали, — непослушными губами пролепетал он.

— Что? Я про большевиков. Говорят, сейчас там страшные пытки происходят. Настолько ужасные, что и вообразить сложно.

— Ааа… Внутренности начали оттаивать, и сердце принялось за свою нескончаемую работу. Старик был не в курсе того, что на самом деле там происходило. У-уф. Старый дурак, чуть кондратий не хватил.

Постепенно пассажиры просыпались и выходили подышать свежим морским воздухом, тем более, что по левому борту на горизонте уже виднелась земля. Крым.

Капитан спустился к ним и сообщил, что ночью неопознанные пушки пытались их обстреливать, но быстро бросили это дело. Они ушли дальше в море, а теперь идут вдоль берега, чтобы никакой военный корабль их не остановил для досмотра. Сказал, что к вечеру, если все будет хорошо, они прибудут в Севастополь.

Старик куда-то исчез, наверное, решил поспать в своей каюте. Берег все тянулся и тянулся и так же все медленней шел транспорт. Когда поймали одного из экипажа с вопросом, почему ход самый малый, тот взорвался какими-то едва понятными морскими ругательствами, из которых, однако, можно было понять, что что-то не так с мотором корабля.

Во второй половине дня, когда уже было рукой подать до сумерек, наконец показался большой порт, Севастополь. Белый, мраморный город, в котором стояли множество кораблей.

Часть 2. Крым

Глава 1

Их корабль причалил, пассажиры попрощались и разошлись в разные стороны. Старика так и не было видно. Решив, что он захотел вернуться назад в Одессу, Кильчевский нанял извозчика и поехал в одну из недорогих гостиниц. Конечно, особо шиковать ему было не на что, но Шемаков разрешил по необходимости заглядывать в ящики. Он еще удивился, что никто не встречал от таинственного человека, который приглашал его в Крым, ведь было известно и корабль и время прибытия. Ну, ничего, может люди таинственного подполковника Алексешенко его найдут, а может и нет. В любом случае, он здесь и надо чем-то заниматься.

С Крымом у него были связаны особые, личные воспоминания, но не с Севастополем, с в маленькой деревушкой на берегу Азовского моря. Память о тех событиях были похоронены очень глубоко, ведь он заставил себя практически забыть их. И когда отправлялся в Крым, даже не вспоминал, но теперь, подсознание подленько ударило ему под дых, вывалив все, чего он не желал, во всех подробностях и красках.

Но не сейчас, нет, позже обязательно, но не сейчас! Он снял номер, заплатил несусветную сумму, на которую раньше, еще до конца света, можно было снять половину гостиницы. Сложил ящики в углу и вышел прогуляться на набережную в сторону Графской пристани.

Ему нравилось наблюдать за людьми, их состоянием, внешностью. Вот, например, побежал толстенький господин в котелке куда-то в переулок. Кто он? Владелец мелкой типографии, которой заказали печать агитационных плакатов? Или страховой агент, который нашел клиента и забыл бланки дома?

Или вон та, пожилая дама в дырявом платке, идущая с видом, будто она супруга императора, а люди вокруг — ее свита? Интересно, она хоть понимает, что уже давно произошла революция, а скоро вообще будет опасно упоминать о своем дворянском происхождении? Что привело ее к такому помешательству? Может, она потеряла мужа и детей и осталась совсем одна? Ведь нет ничего более жалкого, чем одинокие старики. Люди, не завели детей и тихо доживают свой век, они уйдут, и не окажется никого, кто бы держал их руку до самого конца.

Или вон тот мальчишка, с видом профессионала, разглядывающий какой-то механизм на земле. Таким сорванцам всегда море по колено, они отлично себя чувствуют при любой власти и любом строе. Белые, красные, серые, фиолетовые — им все равно, они молоды и жадны до жизни. Ведь в мире столько всего интересного!

Да, в Севастополе было гораздо более местечково и провинциально, чем в Одессе. Люди в целом здесь были расслабленней и беззаботней. Да, шла война, но их она не касалась. Офицеров было почти незаметно и это было странно. Да, военные действия шли еще в северной Таврии, далеко отсюда, даже не в Крыму, но штабы? Резервы? Интендантские дела? Может, они дальше, в Симферополе? Возможно.

После прошлогодней трагедии с русским флотом, который ушел в Новороссийск, остатки его сейчас находятся в Севастополе. Практически все бухты, куда доставал глаз, были заняты кораблями, в основном военными. Да, ему сейчас не с кем сражаться на Черном море, да и экипажи разбежались по всей России драться по разные стороны баррикад. Да и угля со снарядами часто не хватает. Но разве победишь врага, когда гордость России, Черноморский флот, овеянный славой побед, флот, в который было вложено столько денег и ресурсов, сейчас стоит в бухтах? Это чем-то напоминало ему Одессу, где в железнодорожных тупиках на платформах стояли месяцами танки, а склады ломились от оружия, которым никто не хотел воевать.

Но все же, были заметны и отличия. В Севастополе все казалось более продуманным и отлаженным. Может, сказывалось то, что этот город был всегда военным, а они уж умели отточить дисциплину и процессы до автоматизма. Одесса же по своей сути, всегда была городом торговли, корабли всех стран мира заходили туда и обменивали свои товары. Даже при том, что сейчас в порту разгружались несколько кораблей, кажется, турецких и английских, не было и тени той суетливости и беспорядка, какая была, когда в Одессу пришел этот транспорт. На причалах уже возвышались горы ящиков, какие-то бочки, другие предметы военной направленности.

В общем, по первому впечатлению, город жил как и любой другой, бывший в глубоком тылу воющей страны. Интересно будет посмотреть, что делается ближе к театру военных действий, к северу. Если такой порядок и дисциплина царят во всем Крыму, то можно лишь с уважением пожать руку тем военным администраторам, который так твердо держат полуостров.

Вдруг он увидел фигуру, от которой перехватило дыхание. Нет, не может быть. Вдалеке Кильчевский заметил женскую фигуру, точь-в-точь как у той девушки из Одессы, Оксаны Дмитриевны. Нет, не может быть, он вчера с ней говорил в совсем другом городе, а раньше него она приплыть не могла никак. Но нет же, вроде, ее мягкая невысокая фигура, вроде, даже та же сама одежда, что и при встрече. Страшно подумать — их встреча была только вчера вечером, а казалось, в прошлом тысячелетии и на другом континенте. Он потер сильно глаза, посмотрел еще раз. Фигуры не было.

Срочно надо спать, подумал он. Уже всякая чертовщина мерещится.

Ночь уже практически опустилась на город, когда Кильчевский направился в обратный путь. Его почему-то начал валить с ног сон. Ну как «почему-то», наверное, потому, что он провел всю ночь в разговорах со стариком, потом был тот обстрел не пойми кем. А до этого, он тоже не возлежал на розах, одна только перестрелка с рабочими чего стоит. Он поправил немного повязку на голове и ускорил шаг.

Все-таки, зима возле не моря — не совсем то, что приятно и по душе человеку. Люди уже практически исчезли с улиц, и это было еще одно различие с Одессой. Там с наступлением тьмы жизнь только пробуждалась, но в своем трагизме она жалась к таким низким видам искусства, как кинематограф. Вера Холодная, эта прима всей России и боготворившей ее Одессы, Вера Холодная, этот нежный цветок, погибший даже не в самом рассвете своей красоты, а еще даже не приближающаяся к нему. Фильмы с ней были невероятно популярны в Одессе, сейчас же, пока он шел к гостинице, то не заметил ни одного кинематографа, что, по мнению любого прибывшего, свидетельствовало о глубочайшей убогости и провинциальности города.

Он был погружен в свои мысли, когда вошел внутрь гостиницы, поднялся на второй этаж, и очнулся только когда вплотную сзади раздался голос.

— Доброй ночи, Евгений Яковлевич. Что же вы так, Феликс Дмитриевич уже вас заждался.

Глава 2

Что же с ним такое, уже который раз он попадается в ловушку! Куда делось его хваленое чутье, которое позволяло учуять неладное в любой ситуации? Кто бы ни был сзади, они вполне могут выпустить ему в спину несколько пуль. Так ему и надо, задумчивому идиоту! Отличное завершение жизни!

Он медленно повернулся и уставился на невысокого крепыша с лысой головой и огромными ручищами. Руки он держал свободными, поэтому, подумал Кильчевский, если начнется стрельба, у него есть хоть какие-то шансы.

— Добрый вечер, — начал он осторожно. Я ожидал, что меня встретят в порту, но никого не было. Поэтому, решил заселиться в гостиницу и на следующий день отправиться искать Феликса Дмитриевича.

Коротыш рассмеялся.

— Вас никто не встретил? Не может быть. Ладно, разберемся. И поверьте, Евгений Яковлевич, никто его не ищет. Ведь никто не ищет смерти в своем уме? Не удивляйтесь, это у нас ведомственная шутка такая, не берите в голову. Вы не пригласите меня в номер? Стоять двум достойным господам в коридоре как-то не солидно.

— Да, да, конечно.

Они вошли в его номер и сели за стол.

— Как плавание? Все хорошо?

— Да, спасибо. Правда, я думал, что прибудем быстрее, но… все нормально.

— Отлично. Это, кстати, даже хорошо, что вы остановились здесь. Номер, — он обвел глазами комнату, — не роскошный, но по нашим скромным нынешним временам достойный. Тесновато, правда, ящики какие-то.

— Я вас слушаю, господин… ээ… простите.

— Ах, я не представился? Прошу меня извинить. Нефедов Владимир Владимирович. Помощник Феликса Дмитриевича. Ну, кто вы, я знаю, так уж вышло.

Он снова хохотнул и этот смех уже начинал действовать на нервы.

— Владимир Владимирович, слушаю вас очень внимательно. Мне самому интересно, чем я так важен человеку, с которым никогда не виделся, что со мной беседовали целых два полковника… Как их, черт… Забыл.

— Ничего, я понял. Синхронисты, — он снова хихикнул. Мы их так называем.

— Да, они. Так чем я могу служить господину подполковнику, что для меня выделили целую каюту на транспорте?

— Этого никто не знает, кроме него. А его указания не принято обсуждать. Феликс Дмитриевич сейчас отбыл на Перекоп к генералу Слащеву. Через пару-тройку дней вернется и примет вас. Его штаб в Симферополе, он не переносит толпы расфуференных глупых генералов, которые меряются своими орденами.

Слащев. Это тот генерал, о котором там ярко рассказывал старик на транспорте. Ему надо с ним повидаться и переговорить.

— Простите, а я не могу поехать на Перекоп? Если Феликс Дмитриевич срочно хочет меня видеть, то несколько часов на поезде меня совсем не пугают.

— Ну что вы! Там, в степи, вьюга, бураны, холод. Не стоит. Он скоро вернется, и мы сообщим вам, что пора посмотреть Симферополь. Пока можете отдохнуть. Нам говорили, — глаза странного коротышки неясно блеснули, — что последние дни в Одессе у вас были очень насыщенными. Да еще и ваша рана головы. Отлежитесь пока, поправите здоровье, а потом можете и ехать. Да, вагон мы вам выделим, не беспокойтесь.

— Вы со мной свяжитесь? — Кильчевскому не хотелось отпускать гостя, и он намеревался вытянуть как можно больше информации, прежде чем отпустить его.

— Может я, а может и нет. Кто знает, как будет развиваться ситуация через пару дней? Сейчас такое время, Евгений Яковлевич, что никто ничего не знает. Завтра я точно еще буду в Севастополе, а потом…

— Простите, что спрашиваю, но у меня нет никого знакомых в Крыму. Как обстановка на фронтах? Какие новости?

— Новости неутешительные, — коротышка поморщился и устало вздохнул, — чего скрывать. Могу сказать только про Крым. Офицеров — десятки тысяч, солдат — в разы меньше. Никто не хочет воевать, все стремятся командовать из штаба и подсиживают друг друга. Ну, в Одессе, думаю, примерно та же ситуация, если не хуже. Вон недавно пришел корабль и выгрузил несколько танков. Представьте, Евгений Яковлевич, танки! Их мир первый раз увидел меньше четырех лет назад, а сегодня они у нас есть. Всего много, бери да воюй. Ан-нет, все в штабах, формируют части, расформировывают, перебрасываются приказам и контрприказами. Печально все. Только одна для нас отдушина есть, генерал Слащев. Вы, должно быть, не знаете о его последнем подвиге? Это невероятно, правда.

— Расскажите, очень интересно. Не хотите кофе или коньяка? Если уж пошел у нас разговор.

— Ой, как хорошо, что вы предложили, а я все ждал-ждал. Кофе, если можно. И уберите свой пистолет из кармана, Евгений Яковлевич, не красиво, да и гостя нервирует.

Коротыш подмигнул.

Кильчевский выложил оружие и положил на тумбочку, сделал два кофе и поставил на стол.

— Продолжайте, пожалуйста.

— Так о чем это я? А, Яков Александрович! Да, представьте ледяные степи Таврии. Голое поле, ужасный мороз, ветер сносит человека верхом. Представили? Наступают красные, огромные силы. Им на Перекопе противостоят какие-то небольшие отряды Слащева, в десять раз меньше. Наступающие — отборные звери, латыши и петроградские рабочие, у генерала — сброд, который не успел разбежаться. У красных — бронепоезда, орудия, пулеметы, сколь угодно патронов. У Слащева — кот наплакал. Как бы вы поступили?

— Ну, сложно сказать. Окопы какие-то, укрепления.

— Напоминаю, голая степь. Даже пригорков трудно найти. Лютая зима, земля смерзлась, и выкопать хотя бы небольшой окоп уже подвиг.

— Укрепиться хоть как и обороняться.

— Красные в двух днях пути, времени почти нет.

— Не знаю, отвел бы отряды в тыл и сдал их другому командующему.

— Вот-вот. Так бы поступили девяносто девять процентов людей. А он их разбил, сохранив почти всех своих, а противник понес огромные потери.

— Ну?

— Он приказал разобрать железную дорогу, отвел свои войска по деревням и дал свободно наступающим войти в Крым. Они шли двое суток по ледяной ступи, многие померзли, спали в поле. А когда уставшие и обессилевшие полки вышли к Ишюню, он отрезал их сзади кавалерией, а с фронта и флангов ударил всеми орудиями. В общем, уйти из Крыма смогли немногие.

— Интересно. А сейчас он где?

— Да там же, защищает нас все, имея в вооружении несколько сотен бойцов и свой ум.

Нефедов достал часа и озабоченно посмотрел на них.

— Ладно, Евгений Яковлевич, не смею задерживать, — он заторопился. Не уезжайте из Севастополя, скоро вам сообщат, и вы отправитесь в Симферополь. А пока… отдыхайте. У нас, конечно, не Одесса, масштабы не те, но стараемся.

Лежа ночью в кровати Кильчевский никак не мог опять прогнать от себя мысль, что его используют втемную. Кто-то решал за него, что и когда делать, его судьба складывалась не по его плану, а по кем-то задуманной схеме. Что ему делать? Все бросить и бежать дальше? Или все-таки увидеться с Алексешенко и Слащевым? С такими тревожными мыслями он провалился в темноту.

Утром делать особо делать было нечего, и он решил пройтись по городу. Вчерашняя прогулка была краткой в виду позднего времени, но сегодня ничего не могло ему помешать.

На этот раз он решил посетить местные музеи, если такие еще сохранились после многочисленных смен власти в городе. Он посетил один, который произвел довольно благоприятное впечатление, второй, бывший совсем уж жалким. Разболелась рана и он поехал в госпиталь, где сменили повязку. Затем Кильчевский взял извозчика и отправился осмотреть древний Херсонес, откуда пошло христианство на Руси. Ехать было довольно далеко, и он задремал. Прибыв на место, он осматривал древние развалины и хаотичные раскопки, и все время думал, как же так: сотни и тысячи лет назад жили люди, любили и воевали, а теперь никто и не знает ни их имен, ни чувства, которые ими двигали. Только несколько седых историков могут назвать имена правителей, но разве это что-то скажет? Неужели, и их далекие потомки, делающие раскопки, ничего не смогут точно сказать, кроме как: «Сначала правил Николай, потом Ленин. Это мы знаем исходя из немногочисленных сохранившихся монет».

Осмотров древности, он, погруженные в философские мысли о Вечном, он зашел в один из залов, где было на удивление многолюдно. Он уже хотел уйти, но на улице был такой сильный холод и пронизывающий ветер с моря, что вынужден был остаться. В уголке рассматривал древнюю амфору какой-то старик, и долго раздумывать не пришлось.

— Как думаете, почему такая хрупкая вещь успешно выдержала испытания временем?

Старик удивленно поднял глаза на Кильчевского и долго смотрел.

— Молодой человек, какие-то у вас глупые вопросы. Как это, почему выдержала? Значит, такая у нее судьба была.

— Судьба у бестолковой глиняной вазы?

— Конечно, а вы как думали? Всякая вещь, еще до своего создания имеет в эфире полную историю своего существования. Например, всегда было предначертано так, что за сто лет до рождения Христова, числа эдак двадцать пятого месяца мая гончар по имени Антимий из города Милета закончит в три часа пополудни этот сосуд. Потом его продаст, и он будет плавать пару лет на корабле и перевозить в себе зерно из Крыма в Рим. Потом, однажды, корабль попадет в шторм, а амфора упокоится на дне моря на две тысячи лет, пока его не достанут… ну, вы поняли.

Кильчевский кивнул.

— И что бы кто ни делал, какие бы катаклизмы не происходили с планетой, империи рушатся, эпидемии чумы выкашивают целые континенты, кометы падают — ничто не может изменит предначертанную судьбу.

— Интересная гипотеза. То есть, все, что происходит — заранее известно и ничего нельзя изменить?

— Ну, так считают некоторые ученые, специалисты по квантовой физике. А, как говорится, там, где два квантовых физика — там три противоречащих друг другу теории. И что самое интересное — все они верны.

Кильческий хмыкнул.

— Но вы, как я вижу, не слишком поддерживаете такое учение?

— Да. Я считаю, это слишком жесткое и неподвижное учение. Для себя я разработал его модификацию.

— Было бы любопытно послушать.

— Пожалуйста. В целом, изложенная выше концепция верна, но только в целом. Если человек плывет по течению, то он следует этому написанному сценарию и никуда ему не деться. Но если у человека есть сила воли, чтобы переломить предначертанное, то судьба будет развиваться иначе. Это как река, понимаете? Она течет тысячелетиями в одном русле. Но случается катаклизм, она меняет русло, гибнет множество людей и все меняется. Так и здесь. Гончар Антимий из Милета, скорее всего, всю жизнь занимался этим делом и не видел в этом ничего дурного, как и я, кстати. А если бы он в полтретьего часа этого дня вдруг поднял голову от круга и решил, что ему во чтобы то ни стало надо взять оружие и отправиться восстанавливать великое Греко-бактрийское царство на краю земли? Неведомые силы будут стараться вернуть его на проторенную колею. И прибыв в Бактры, он увидит, что гончары здесь никудышные и захочет открыть свою мастерскую. Потому, что он знает это дело и сможет здесь стать лучшим. Но если у него есть сила воли, то он переломает себя, соберет сотню таких же неприкаянных молодцов, уйдет из Бактр и навсегда исчезнет в глубинах Азии. Может, он погибнет на следующем привале от свалившегося на голову камня. А может где-то и сколотит свое королевство. Жизнь — это постоянная борьба с предначертанным. Это не хорошо и не плохо, просто кто-то согласен с тем, что предложено Судьбой, а кто-то нет.

— Вам книги надо писать, — улыбнулся Кильчевский. Если довести и отшлифовать эту гипотезу, то у восточных мистиков будет серьезный конкурент.

— Не интересует.

Кильчевский уже обернулся и направился к выходу, когда ему в спину прилетели слова.

— Евгений Яковлевич, а не сыграть ли нам тот спектакль, как в том одесском кабаке?

Кильчевский поразился, что старик знает его по имени, ведь он, кажется, не представлялся. Через секунду прилетела вторая мысль: откуда старик знает про тот случай, когда он только прибыл в Одессу.

Ноги по инерции еще шли, а сердце уже привычно покрылось многовековым слоем льда. Он остановился и продолжал стоять спиной.

— А, не хотите? А то можем ведь. А, можем спектакль?

Он обернулся и медленно подошел к старику. Вряд ли от такого древнего пня можно было ожидать проблем, да и народа было изрядно.

— Кто вы?

— Ну, Кильчевский, вы меня прямо обижаете. Не помните старого друга. Я в гневе.

Он растянул рот в улыбке и обнажил ряд гнилых зубов.

— Мы не знакомы. Я бы обязательно запомнил такого отвратительного старика.

— Ну, не я один постарел, — обиженно бросил тот. Ты-то тоже как-то десяток лет где-то подобрал, а? Не тот уже молодой и задорный, как несколько недель назад. И рану где-то получил. Поди на пьяной драке, а Евгений?

— Или ты скажешь мне сейчас, кто ты такой, или я выволоку тебя из музея и пущу пулю в лоб.

— Тебя сразу и прихлопнут. Вон сколько тут офицеров. А ты безобидного старика убил.

— Не прихлопнут, не бойся. У тебя найдут за пазухой партбилет большевиков и мерзкие брошюрки для агитации. Мне еще и медаль дадут.

— Ну ладно. Открой глаза, Евгений. Это же я, Беляев! Твой старинный друг!

Cперва Кильчевский решил, что старик над ним решил подшутить, но потом пригляделся и в ужасе охнул.

— Что?.. Что с тобой произошло?!

— Красавчик, правда? — дед мерзко оскалился и повернул голову. А это все благодаря тебе, Евгений.

— Что с тобой сделали?!-прошептал он. Ты же совсем древний старикан. Постарел лет на пятьдесят!

— Да, а ты как будто не знаешь, как у нас наказывают? И каждый раз выдумывают что-нибудь новое, чтобы страх перед неизвестным страшил даже больше, чем сама кара.

— За что наказали? Неужели из-за меня?!

— Да, касатик, из-за тебя. Ты, наверное, не в курсе, но еще у разграбленного поезда тебя почти нашли, но многочисленные смерти и погода смешали все карты. Да, там был и я, правда… ээ… в другом виде. Тогда, на первый раз, меня простили, да и объективно тебя у того смотрителя не нашли бы. Там наша власть слабеет.

— И потом ты нашел меня в том грязном кабаке.

— Да, нашел. И снова не смог тебя вернуть, и наше руководство этого уже не стерпело. Ты видишь, чем все кончилось, — он тоскливо показал на свое лицо.

— Тебе, значит, дали третий шанс?

— Скажем так, на меня не очень рассчитывали и дали полную свободу действий. Я удивлен, что меня не наказали гораздо строже, хотя, куда уж строже, отнять у человека целую жизнь.

— А что пообещали в награду? Конечно, мы враги и я прямо сейчас думаю, как бы тебя пристрелить, но интересно просто. Первый раз сталкиваюсь с ситуацией, что можно чем-то заинтересовать древнего старика, у которого ничего нет в жизни.

Кильчевский ткнул стволом старика в бок, спрятанного под одеждой.

— Ты говори, а мы пока пойдем отсюда. Зачем людей пугать нашими отношениями. Еще разобьем чего-то древнегреческое в таком хорошем музее.

Они вышли на улицу.

— Ну давай, что тебе посулили за мою голову. Говори, небось, ставки возросли, уже не хотят просто вернуть. Хочу послушать, перед тем, как тебя пристрелю, как бешеную собаку. Как там кадры, Белла Степановна все хорошеет?

— Посулы были богатые и состоят из двух частей. Во-первых, остаток моей жизни наполнят такими наслаждениями, что я не буду жалеть о потерянных десятилетиях.

— Это разумно, они это могут. А второе?

— После всех действий ВЧК, я получу твою душу и жизни тех, кто тебе дорог.

— Кто мне дорог? Тут тебя обманули, я один во всем белом свете.

— А кто говорит про настоящее?

Кильчевский промолчал. Да, они могли заглянуть немного в будущее, но вряд ли этому списанному в тираж персонажу позволили. Изменения же прошлого настрого запрещены после одной катастрофы и все крепко держатся этого запрета.

— Ну, а как ты меня нашел здесь, да еще чтобы я с тобой сам заговорил?

Беляев оскалился с презрением.

— Ты как был в нашем деле дилетантом, так и остался. Даже после бегства стал еще тупее. Забыл, как делаются такие вещи?

— Забыл, — признался он. Спасибо, что напомнил.

— Да, кстати, помнишь того старика, смотрителя, у которого ты укрывался в степи? У кого домик за станцией в овраге?

Кильчевский кивнул и одновременно думал, куда лучше стрелять. Эту публику убить гораздо сложнее, чем обычного человека, поэтому придется, наверное, расстрелять весь боезапас.

— Он убит. Убит жестоко и стерт.

Кильческий он удивления и негодования даже опустил оружие.

— Зачем? Зачем вы убили старика?!

— А... а говоришь нет никого, кто тебе дорого. Просто так, мне так захотелось. Он помог тебе, а не надо помогать не зная кому. Я его пытал, но так, слегка, спешил в Одессу. Но я его стер, понимаешь? Теперь и его родственники и все документальные свидетельства о нем исчезли. Его просто не было. Только мы его помним, потому, что мы — это мы, но даже это не надолго. Скоро и мы про старика забудем, его не было. А это, худшая кара для любого человека, даже мое наказание менее суровое.

— Эх ты тварь. Ты сукин сын. Этот старик всю жизнь честно выполнял свою работу, он помогал людям, а ты не дал ему мирно закончить жизнь. Какая же ты мразь, а.

— Да, так мне и в Кремле говорили перед заданием. И я считаю это комплиментом.

— Так ты подстроил и виртуальную ловушку мне?

— Нет, тут как раз не я, но мне рассказывали. Пусть все говорят, что угодно, но ты мне нравишься, Кильчевский. Ты ужасно везучий, прямо, дьявольски. Выбраться из ловушки, когда за тобой охотятся… ну, ты понял кто. Это невероятно. Но там нам помешали. Местные.

— А кто?

— Никто не знает. Но очень сильные. Наши-то и не думали вообще, что будет сопротивление в этой части, а тут такое. Сами перепугались, и что самое удивительное: никто никогда с таким не сталкивался. Видел бы ты переполох в Кремле! А ты проскользнул между Сциллой и Харибдой и снова молодец. Постарел, правда, но тут никуда не денешься.

— Ну что, Беляев или как там тебя. Давай прощаться. Извини, если что.

Старик улыбнулся и из-за угла музея вышел патруль из офицера и двух солдат, которые увидели их и приближались.

Кильчевский закрыл в разочаровании глаза и спрятал оружие поглубже.

— Господи, Евгений. Совсем ты отупел, если даже на такое попадаешься. Это же первый класс.

— Наколдовал, да? Позвал их? Сука ты… старый, а жить хочешь.

Тот пожал плечами.

Подошедший офицер попросил у Кильчевского документы, и тут Беляев, как тогда в Одессе, разыграл спектакль.

— Сынки, — обратился он к патрулю. Этот господин мне что-то про Ленина и Интернационал втолковывал. Я ничего не понял, я царю-батюшке нашему присягал, Александру Николаевичу Освободителю. Кто такой Ленин? Генерал-губернатор теперишний, чтоля?

Он начал играть дряхлого ветерана и без проблем одурачил подошедших.

Те сразу насторожились, а наличие оружия при Кильчевском и невнятные документы сотрудника комендатуры Одессы окончательно убедили, что перед ними как минимум дезертир, а скорее всего, провокатор красных, который каким-то образом попал в Севастополь.

Была мысль прикрыться именем подполковника Алексешенко, но он почти сразу ее отбросил. Негоже такого влиятельного человека, каким тот, вроде, было впутывать в эту нелепую ситуацию. К тому же, он надеялся, что если люди Алексешенко захотят, то быстро найдут и вызволят. Связываться с Одессой, чтобы Шемаков подтвердил его личность, а это было в его интересах, так или иначе, в Крыму сейчас находилось много еге денег, тоже пока рано.

Кильчевского повели в какое-то учреждение непонятного типа, но весьма угрожающее с виду. Беляев, естественно, куда-то незаметно испарился, да так, что о нем вспомнили только на половине пути.

Глава 3

В этом учреждении его принял офицер, утомленный жизнью толстяк с одышкой, который решил провести допрос. Процедура как-то не клеилась, Кильчевский честно отвечал на вопросы, что он сотрудник комендатуры Одессы, кто ранен при подавлении бунта рабочих, сейчас прибыл в Крым по приглашению помощника барона Врангеля. Толстяк пытался разными острыми и каверзными вопросами загнать его в тупик, но придерживаться истины — это всегда лучший способ лжи.

Они сделали перерыв. Толстяк закурил и подошел к окну.

— Простите, вы не в полиции раньше служили, — осторожно спросил Кильчевский.

— С чего вы взяли? — толстяк удивленно полуобернулся.

— Очень профессионально проводите допрос. Показания, нестыковки и так далее. На контрразведку не похоже. Значит, полиция. Скорее всего, по хватке, краниальная.

— Вы правы. Пятнадцать лет ловил мошенников и воров в Киеве, а теперь видите чем приходится заниматься, — он вздохнул.

— Да, время такое. Все поменялось и ничего не понятно.

— Вот скажите мне, Евгений Яковлевич, что мне с вами делать? То, что вы какая-то темная личность, это понятно сразу. И что не просто так прибыли в Крым. Может посадить вас в тюрьму, а документы потерять? И будете до Второго пришествия сидеть.

— Оно вам надо? Неужели за последние три года вы растеряли самоуважение и честность, которые зарабатывали столько лет?

— С другой стороны, кто сейчас из нас всех не темная личность? Все беженцы, все куда-то спешат, мчатся, стараются успеть. Сумасшествие, чистое сумасшествие. На провокатора вы не похожи, а улик против вас нет.

— Ну, вот и отпустить меня надо. В самом деле, сболтнул чего-то старик, который по пять раз в день забывает свое имя, а вы просто исполняете свой долг.

— Ну вот опять же. Улик против вас нет, а если вот с сейчас их найду, что тогда? Все переменится кардинально, и с вами разговор будет очень строгий. Мы тут с вами вдвоем, мне даже подбрасывать вам агитки не надо, просто вызову конвойных и скажу им поработать с вами хорошенько.

— Не надо. Ну что мне сделать, чтобы вы мне поверили? Привести справку из Москвы с печатью Троцкого и Дзержинского, что я не провокатор?

— Это было бы неплохо, но у нас особо времени нет. Кстати, представьте, шел вчера по улице и нашел второй том «Война и мир». Дожили, правда? Люди выбрасывают нашу классику. Куда катится Россия.

— Наверное, — неуверенно сказал Кильчевский, не волне понимая в какую сторону клонится разговор.

— Вон она в уголке, сядьте, полистайте.

Кильчевский сел, упорно листал, минут десять, так ничего и не понял. Он ждал, может, там для него что-то есть, какое-то поручение, ведь он так привык к необычным оборотам судьбы за последнее время, но ничего не было. Он недоуменно поднял глаза на толстяка.

— Полистайте, полистайте еще. Все-таки, такая книга.

Наконец, до него дошло, что надо не взять, а положить в нее. Он ловко запустил руку в карман и движением фокусника засунул между страниц все деньги, которые у него были. После чего, опять сел за стол для допросов и выжидательно посмотрел.

Толстяк взял книгу, пролистнул. Его лицо вдруг стало печальным, и он строго посмотрел на задержанного. Он невинно развел руками.

— Хорошо, — толстяк словно принял какое-то решение и резко захлопнул книгу. Против вас ничего нет, но вы мне не нравитесь. Проведете ночь в камере, а завтра выпустим вас. Не хватало еще камеры забивать.

В камере, где при старом режиме не было никого опаснее пьяных матросов и драчунов, было очень грязно и печально. Какие-то ошметки, засохшая еще, кажется, при царе Горохе, кровь. Солдаты, с огромным удивлением рассматривающие его, из чего он понял, что камерой никто не пользовался уже давно. В соседней камере что-то темнело на лавке, не видно что, или куча тряпья или спящий человек.

Он сел и задумался. Ситуация, в которую он попал, была относительно безопасна. Нервировало, что он остался в незнакомом городе без денег, оружия и под подозрением, и в гостинице ящики денег, но против него ничего серьезного не было, и если завтра не отпустят, придется подключать связи.

Гораздо больше его волновал Беляев. Эта тварь сейчас где-то в городе и строит планы против него. Вряд ли при выходе из учреждения Кильчевский получит летальную дозу свинца, не тот стиль у этой публики. Пусть Беляев стал сухим стариком, но от этого его садизм и ум не уменьшились, а скорее достигли критического уровня. Сколько в таком возрасте еще живут? Пару лет от силы. Тогда, он сделает все возможное, чтобы это время провести в наслаждении.

Кильчевского заинтересовали сведения о незнакомой силе, которая уничтожали виртуальную ловушку. Конечно, назвать ее ловушкой было как-то совсем неуважительно, это то же самое, что назвать линкор железной лодкой. Это огромнейшая и сложнейшая работа, создать, по сути, свою Вселенную, не особо связанную с их, и все ради него одного. Это мог быть какой-то новый маг, очень сильный, конечно. Настолько сильный, чтобы успешно противостоять силам в Кремле. Или Беляев врал? Прислужники тех сил всегда врут, ложь это их хлеб, они настолько виртуозны в искусстве обмана, что даже редко используют другие свои способности. Скорее всего, врал. Врал, чтобы потянуть время до подхода патруля. А с реальностью у них самих что-то пошло не так, и они решили на кого-то свалить. Но в глубине души Кильчевский знал правду. То, что он почувствовал, когда пытался скрыться во мраке подъезда дома, когда боялся дышать, чтобы не услышали дьявольские твари, было чем-то незнакомым, чем-то чужим и неожиданным. Значит, пусть отчасти, но Беляев говорил правду.

Неясная груда в соседней камере издала какой-то стон и чуть изменила положение.

Ах, подумал он, значит, это человек. Наверное, какой-то бродяга, который полез в драку и загремел сюда. Вряд ли, это очередной посланник за ним, даже те, кто охотится, не могут просчитывать на столько шагов вперед.

Когда закончится день и пройдет ночь? Часов нет, а солдаты ходят очень редко. Наверное, прошло уже часов пять и наступил глубокий вечер. Кильчевский вспомнил рассказ собеседника на транспорте про человека в колодце и ягуара, и на миг почувствовал себя на месте пленника. Каково было ему там? Сидеть в тесной камере глубоко под землей десятилетиями и видеть раз в сутки на короткое мгновение письмена Бога? Скорее всего, он сразу сошел с ума, а байку придумали, чтобы романтизировать историю. Он закрыл глаза и постарался поспать, но перед глазами мелькали яркие вспышки разных цветов и пролетали кометы, чтобы ослепительно взорваться где-то за пределами видимости, отбрасывая неземные отблески на небесные тела. Звезды водили свои хороводы, космические лучи пронизывали Вселенную, чтобы по пути устать в своем бесконечном беге и замедлиться, астероиды и метеориты убивали жизнь на планетах и снова заносили ее на безжизненные равнины. Эволюция Вселенной отражалась на эволюции жизни, и жизнь сама была Вселенной в себе.

Должно быть, он заснул. Разбудил его шум из соседней камеры и низкий удивленный голос.

— Какая встреча, надо же. Добрый день, Евгений Яковлевич.

Он медленно обернулся уже и не зная, что думать. Как Беляев смог сюда пробраться?!

Однако, это был не Беляев, даже совсем наоборот. На него смотрела, выпрямившись в свой не самый богатырский рост Оксана Дмитриевна, одетая в какой-то невообразимо грязный жупан.

Она широко улыбалась и явно была рада знакомому.

— Оксана? Оксана Дмитриевна?! Как ты?.. Как вы сюда попали?

Она ухмыльнулась и в мрачное помещение будто на миг заглянуло Солнце.

— Думаю, примерно, как и ты, Евгений. Давай на ты. Мы так странно с тобой встречаемся, что впору поверить в судьбу!

— Давай, Оксана. Но как, ты же дама, почему тебя посадили?! И как ты попала в Крым? Ты не могла добраться раньше меня.

Они не замечали решетку между камерами и разговаривали, стоя почти вплотную.

— Давай со второго вопроса. Двадцатый век на дворе, Евгений! Какой корабль? Я на аэроплане прилетела! Я летчик!

Он от неверия даже поморщился и решил, что над ним издеваются.

— Женщина-летчик? Ты шутишь?

— Почему же? Нет. Я окончила курсы наравне с мужчинами еще во время германской войны и должна была отбыть на фронт. А потом пришел февраль семнадцатого, и как ты понимаешь, защищать стало некого, все разбежались.

— Это невероятно! Ты великая женщина!

Она рассмеялась низким добрым смехом.

— Да, только мой папенька в Баку, когда узнал, что я в России училась не в институте благородных девиц, а перебирать мотор и стрелять из пулемета, чуть не отбыл от шока в мир иной. Он уже меня видел покорной женой, традиции Кавказа и так далее.

— Ты, наверное, первая девушка в этом деле.

— Наверное. А на первый вопрос, думаю, ты сам примерно знаешь ответ. Я перевозила важный груз для штаба армии и кое-какое оружие. Когда села посреди какого-то поля, меня сразу арестовали. Скажи спасибо, что не расстреляли от страха. Аэроплан садится, а там девушка со штабными документами! Точно, думаю, от удивления кто-то из солдатов откроет огонь.

Она снова засмеялась.

— Но ты же дама! Они не имеют право трогать девушку! Кто это сделал, я пристрелю его!

— Да, пристрели, пожалуйста. И не обращай внимание на то, что мы под арестом, честь дамы важнее! Сломай решетку!

Он улыбнулся.

— Поскольку ты шутишь, ничего страшного, похоже, не произошло.

— Ушибы от жесткой посадки, а так все хорошо. А ты почему здесь? Ты же, кажется, занимал пару дней назад какую-то должность в комендатуре Одессы. Неужели не признали тебя крымские коллеги?

— Долгая история. Тебя не толстый дядя, случаем, допрашивал? Я не знаю, но, похоже, выше него сейчас тут нет никого, и он чувствует себя Наполеоном.

— Он, все верно. А ты книжечку листал у него? Третий том Льва Николаевича?

— Второй! Листал, но как-то мало, он не удовлетворился и решил все-таки меня бросить сюда. До завтра, как сказал.

— Везучий ты, Евгений. У меня вообще ничего не было, чтобы полистать книгу. Вот он меня и закрыл на неопределенный срок.

— Так что же ты, будешь связываться с теми, кто послал или с теми, кто ждет?

— Даже не знаю. Адресаты сейчас на Кубани, я же туда летела. Пока их найдут их в том водовороте и хаосе отступления, который там сейчас, пока разберутся что и как. Несколько дней точно пройдет. Посмотрим, может, сама смогу оправдаться. А ты что делаешь в Крыму? Ты рассказывал мне про какое-то задание, но я так была зла на своего кавалера, что почти не слушала.

— Ну, уже, думаю, скрывать нет смысла. Меня пригласил в Крым некий подполковник Алексешенко. Ты его, наверное, не знаешь. Что-то вроде штабную работу мне хочет поручить.

— Вот оно как, — глаза ее сузились и от веселья не осталось и следа. Высоко ты летаешь, брат, если сам подполковник Алексешенко тебя пригласил. Если выживем в итоге, буду рассказывать своим внукам, что когда-то сидела в соседней камере с таким великим человеком!

— Вы все так говорите про него, будто эта персона, равная великому князю или еще кому. Все знают о нем, кроме меня!

— Ну, не известно, в какой дыре ты сидел последние три года, если даже не слышал о нем. Никто не знает точно, ходят только разные слухи. Смешно, конечно, но почему-то упорно именно ему присваивают тайное руководство всем белым движением. Деникин, Колчак, Юденич. Вот сейчас Врагнель будет. Он их выдвигает, а они безоговорочно его слушают. Слухи смешные такие.

— Только как-то он не очень удачно руководит движением. Если белые везде терпят поражения.

Она смерила его взглядом и села на скамью в своей камере.

— А ты, Евгений, думаю и не очень-то невинная жертва. Сейчас вызову толстяка и скажу, что ты тут пораженческие настроения разводишь. Вот он обрадуется! Придется тебе второй раз книжку полистать!

Он гоготнул и начал прохаживаться по камере.

— Интересно, зачем я ему понадобился.

— Ну мало ли. Конечно, с виду ты совсем дрянной мужичок, даже скажем, побитый жизнью. Голова вся седая, повязка, вечно влипаешь в какие-то неприятные ситуации.

Кильчевский прыснул от смеха.

— Подумай. Может, ты хорошо блинчики печешь, а подполковник страстный их любитель. Или, заставит тебя разучить красивые романсы, чтобы потом перебросить на другую сторону и ты начнешь похищать сердца жен большевиков и до самой Крупской доберешься! Измена верной боевой подруги Ленина — это будет такой сильный удар по делу мировой революции, что Ленину с компанией придется сворачивать лавочку и, как побитые собаки, вернутся назад в Швейцарию и будут горько пьянствовать, оплакивая свою супружескую честь.

На середине этого монолога он уже еле сдерживал себя, а под конец просто давился беззвучным смехом. Сел на лавку и вытер выступившие слезы.

— А это идея, Оксана! Не меня, а тебя надо в штаб отправить! Будешь разрабатывать коварные планы. А то, мужчины все в лоб планируют-столько-то полков, столько-орудий и столько-пулеметов. А ты ударишь в самом неожиданном месте, как Ганнибал.

— Да, я вот уже готова устроить свои Канны, только если нам принесут воды попить. Если не принесут, Канны откладываются.

— Ты, кстати, мне еще должна.

— Чего это?

— Ты не сказала свою фамилию. А я представился полностью. Как-то некрасиво.

Она слегка напрягалсь, но это было автоматически и никак не связано с собеседником.

— Гюльбенкян.

— Извини, но я не хочу еще и язык травмировать. Представь, вывих языка от такой фамилии.

— Если хочешь, можешь называть меня Гюль. Так сократили мои подруги в школе.

— Тонкий ход. То есть, ты добровольно-принудительно меня записываешь в свои друзья?

— Да нет. Просто, кто-то, не помню кто, пару дней назад чуть не умолял меня с ним отправиться в Крым. Каюту предлагал. Я даже слегка испугалась, что этот человек в запале попросит у меня руки.

Он улыбнулся.

— Уверен, этот человек полностью контролировал ситуацию.

— Так или иначе, нам с тобой тут сидеть до тех пор, пока не приедет руководство толстяка или пока он не решит, что с нас уже нечего взять и выгонит.

— Ты нигде не остановилась?

— Какой там. Выволокли из аэроплана и отвезли сюда. Где все мои личные вещи, секретные документы — не имею ни малейшего представления. Может, где-то в этом здании. Может, на них махнули рукой, и они остались в том поле под открытым небом. А я застряла тут!

Она ударила носком сапога по решетке.

— У тебя, Евгений, оружия нет с собой? Тебя же, наверное, не обыскивали.

— Тебе зачем? Не расстраивайся ты так, не надо пока о самоубийстве думать. Авось, все и разрешится и нас выпустят.

Они скорчила ему гримасу и отошла в дальний угол своей камеры.

Потянулись долгие часы ожидания. Скорее всего, уже настал вечер или даже ночь. Периодически мимо них проходили солдаты и неодобрительно косились на задержанных. Все вопросы о начальстве, угрозы и посулы, солдаты абсолютно игнорировали.

Кильчевский задремал на лавке. Казалось, только он закрыл глаза, так сразу раздался отвратительнейший звук, наподобие того, когда ишаку нечаянно прищемили его ишачье достоинство. Это открылась дальняя дверь и в коридор вошли несколько человек. Рассмотреть их из-за полумрака он не смог. Они постояли в отдалении, пошептались и один из них двинулся в его сторону.

— Евгений Яковлевич, ну что же вы так! Мы ведь договаривались, что вы будете всегда на виду, а вы р-раз, и решили отдохнуть от нас всех и попросили себя закрыть в камеру? Оригинально.

Это был Нефедов, кто же еще. Кто еще, кроме него или его коллег, могли найти его так быстро. Краем глаза Кильчевский заметил, что Оксана встала с лавки и стоит в напряженном ожидании.

— Добрый… вечер? Владимир Владимирович. Тут вышло недоразумение и достойный…

— Да-да, знаю, — резко оборвал Нефедов. Представьте мой испуг, когда Феликс Дмитриевич сегодня мне позвонил и попросил привезти вас в Симферополь, а вы пропали! В номере вы не ночевали. Еле нашли. Откройте!-властным голосом он скомандовал кому-то в темноту и Кильчевский с удивлением увидел коротышку, который пытался быстро отпереть замок его камеры и одновременно подобострастно заглядывать в глаза Нефедова.

— Пойдемте, пойдемте, Евгений Яковлевич. Там уже поезд стоит и ждет только нас в Симферополь. Тронемся, вы позавтракаете, отдохнете, и скоро будем на месте.

— Позавтракаете?

— Ну а что еще делают в девять утра?

— А, — он вдруг остановился и вспомнил. Владимир Владимирович, я тут совершенно случайно встретил в соседней камере старого приятеля. Вернее, приятельницу. Она выполняла задание по доставке секретных документов на аэроплане и была почему-то арестована на земле Крыма.

— Что вы говорите, — от удивления Нефедов даже остановился и, забыв о своей дикой спешке, начал вглядываться в темноту. Женщина-летчик-курьер по особым поручениям? Вы не шутите?

Оксана подошла к решетке и присела в реверансе. Нефедов долго ее разглядывал, потом еле слышно проворчал себе под нос:

— Слишком стар я для этого мира, в мое время такого не было.

Бросив на нее тяжелый взгляд, он повернулся к коротышке:

— Сударь, это даже не трибуналом попахивает. Арестовывать человека, который спешит на Кубань с секретным посланием. Вы только что на сутки минимум сорвали операцию наших войск. Самый добрый судья в Прощенное воскресенье приговорит вас в одну секунду к растрелу.

Тот страшно побледнел и попытался оправдаться.

— Но, сударь, вы до военно-полевого суда даже не доживете. Вы бросили молодую девушку, невинное дитя, отважного человека, который в наше непросто время помогает всеми силами Отечеству, в тюрьму. Девушку! В тюрьму! Поэтому, я как дворянин и офицер, вызываю вас на дуэль!

Нефедов достал часы и поднес их к глазам, потому, что в полумраке видеть что-то было практически невозможно. Досадно цокнул языком, невероятным быстрым движением руки нырнул себе за пазуху, раздался выстрел и коротышка повалился на пол.

Кильчевский смотрел с ужасом на эту сцену. Что это сейчас было?! Да, бывший полицейский-взяточник и редкая сволочь, но убивать его?! Однако, тот совсем не было мертв. Он поднялся и держал руки на том месте, где совсем недавно было левое ухо.

Нефедов прикрыл глаза, что-то считая про себя, потом огорченно вздохнул и пошел к выходу.

— Я получил сатисфакцию. Вы что-то хотите добавить?

Раненый в отчаянии яростно отрицательно помахал головой.

— И скажите спасибо, что мы спешим и я не рассказал вашему руководству про эту историю. Вот бы вам не поздоровилось, даже страшно подумать.

Если можно было сильнее побледнеть, чем цвет молодого айберга, то коротышке это удалось.

— Я бы на вашем месте, чтобы загладить свою вину, предоставил молодой девушке любую помощь в выполнении ее миссии. Это ваш долг, как офицера и патриота, и как мужчины. Пойдемте, Евгений Яковлевич, мы задерживаем сотни людей.

— Еще минутку, простите.

Кильчевский подошел к Оксане и тихо спросил:

— Ты вернешься еще в Крым?

— Да, доставлю, наконец, — она уничижительно метнула молнии в сторону одноухого, — документы и вернусь. На Кубани мне делать нечего, да и небезопасно там. А Одесса скоро падет, это и ребенку понятно. Пока в Крыму побудем.

— Я, надеюсь, скоро вернуться. Два-три дня, не больше. Зайди ко мне тогда, я живу в…

Она улыбнулась.

— Я найду тебя, не беспокойся. Если удачно выполню свою задачу и сама где-то не застряну с очередным взяточником, то обязательно еще увидимся. Ты меня отсюда вытащил, теперь я тебе должна.

Она кивнул толстяку.

— Пойдемте, надо приготовить мой аэроплан, мы и так много времени потеряли. Берите всех своих людей, механиков, инструменты, будем чинить аппарат.

Они прошли вперед с оконфузившимся офицером и ее походка снова, как и тогда, при первой встрече, была экстрактом легкости и грации.

— Хороша, бестия, — тихо шепнул ему Нефедов. Во внучки мне годится, правда, но будь я помоложе, я бы…

Он мечтательно прикрыл глаза.

— Евгений, так чего мы ждем?! Быстро бежим на вокзал! Если пассажиры нас не расстреляют, то я сам тебя повешу, что из-за твоих приключений мы потеряли столько времени!..

Глава 4

Когда они, наконец, были в своем вагоне, то Кильчевский обнаружил, что внутри уже все готово к их недолгому путешествию. Там было несколько диванов, столы с закусками, в углу располагался аптечный пункт.

Нефедов попросил располагаться, как дома и завалился спать, сказав, что должен выкроить хотя бы пару часов для сна. Вскоре его богатырский храп разносился по всему вагону и заставлял дрожать даже посуду поблизости. Кильчевский решил было полюбоваться видами за окном, но почти сразу ритмичный стук колес убаюкал его и он задремал. Ему снова ничего не снилось, ни кошмаров, ни пророчеств, ни каких-либо вторжений в его сны. Это был умиротворенный сон уставшего путешественника, спокойный и крепкий. Он не знает, что его ждет сегодня вечером, но уверен, что несколько часов ничего не случится, и поезд будет так же упорно двигаться через метель и тоскливые степи юга России.

Бывает такой сон, когда может выпасть практически на сутки из реальности и проснуться еще более разбитым, чем раньше. А бывает наоборот, отключившись на десять минут, просыпаешься, будто полностью обновилось сознание и полон сил, как молодой тигр. К сожалению, Кильчевский проснулся по первому варианту. Даже не проснулся, а его разбудил громкий разговор в другом конце вагона, где стояли Нефедов и какой-то незнакомый офицер.

— А проснулся, Евгений? — заметил его Нефедов. Просыпайся, приехали, Симферополь. Нас уже ждет автомобиль на перроне, домчит в две секунды.

Они вышли вдвоем наружу, где хлестал отвратительный снег с дождем, а холодный ветер пронзал до костей еще даже острее, чем в Севастополе. Действительно, чуть в отдалении их уже ждал Форд, чем-то слегка напоминавший автомобиль в Одессе, на котором они вместе с Шемаковым отъездили много километров. Через несколько минут они остановились возле красивого розового здания с лепниной и колоннами.

Нефедов проводил его и показал на дверь в конце коридора.

— Евгений Яковлевич, вам туда. Успехов. Я побежал дальше, у меня дела. Думаю, мы с вами еще увидимся.

Он ушел.

Кильчевский стоял и смотрел вслед. Несмотря на короткое знакомство, ему нравился этот неунывающий оптимист, всегда готовый решить любую проблему. Кажется, Нефедов не знает и не умеет сдаваться, и если будет висеть над пропастью на одной руке, а второй бросать камни во врага, то падая, будет думать, сколько еще сможешь бросить, пока не разобьется. Если бы в белом движении было больше таких людей, не высокомерно рефлексирующих по прошедшим дням, сказочно существующим только у них в голове, а занимающихся реальным делом, все могло пойти совсем по другому сценарию.

Он посмотрел на дверь в конце коридора. Что его за ней ждет? Никакой чертовщиной, вроде, не пахло, изменения реальности тоже не заметно. Вполне возможно, что там его ждет обычный человек, который преследует свои интересы, простой штабист-советник. И чего он так боится? После невероятного по своей наглости и простоте бегства из Москвы, чего еще ему бояться?

Он хмыкнул и отворил дверь.

Сперва Кильчевский ничего не увидел, поскольку, окна были занавешены, а единственным источником света во всей комнате был небольшой настольный светильник. Комната была на удивление большой, но очень скудно обставленной. Внутри никого не было видно, он сделал пару шагов и в нерешительности остановился. Где хозяин? Может, ему стоит вернуться вниз. Только он повернулся к двери, за спиной прозвучал сильный жизнерадостный голос:

— А, Евгений Яковлевич, прибыли-таки!

Тот резко обернулся и увидел в паре метров перед собой человека, удивительно бледного и сухощавого. Он был по-щегольски одет по довоенной моде, кисти затянуты в перчатки, а мундштук изящно дополнял весь облик столичного денди. Человек с виду был чуть ли не вдвое моложе его самого, и сначала Кильчевский на секунду задумался, а не ошибся ли тот кабинетом.

— Простите…Феликс Дмитриевич? — нерешительно произнес Кильчевский.

— А что, не так меня представляли? — он улыбнулся. Да, честь имею. Присаживайтесь к столу, поговорим.

Кильчевский сел и начал принюхиваться. В комнате присутствовал еле заметный какой-то сладкий запах.

— Как доехали? — вежливо спросил Алексешенко, поставив перед гостем стакан чая.

— Знаете, мне кажется, в Крыму находится какой-то невидимый источник вежливости, — заметил Кильчевский. Все так интересуются моим удобством, что даже как-то неловко. Все хорошо, спасибо.

— Ладно, тогда сразу к делу. Мы за вами уже давно следим, уже не знаю сколько. Да, мы знаем, что вы были лицом, приближенным к первым лицам большевиков и вообще… В общем, мы знаем, во что вы вляпались и что вам грозит.

— Не уверен, что знаете.

— Знаем, не волнуйтесь. И про самый темный коридор Кремля, и про кровь, и про странные ритуалы. Это ведь только для простых людей Революция случилась внезапно вдруг. А мы с вами знаем, с чего все началось, да же?

Он молчал. Честно говоря, Кильчевский не стоял у самого истока событий и как там все случилось, знал по слухам из третьих рук, но примерно представлял себе.

— Конечно, это просто совпадение, что в Петроград в самом начале семнадцатого приехал человек с интересной коробочкой, а буквально на следующий день начались хлебные бунты. Совпадение, не иначе. При том, что примерно такое положение уже было не меньше полутора лет, а волнения начались именно тогда.

— Если вы все знаете, — не поднимая глаз произнес Кильчевский, — тогда понимаете, что им невозможно противостоять.

— Я знаю только то, что эти дьявольские силы очень могущественны. Но они не всесильны. Эти силы воспользовались нашей временной слабостью и ударили в спину.

— Не они создали эту слабость, а если у Николая Александровича была хоть малая часть мужества и ума его отца, то мы бы не влезли в абсолютно идиотскую Японскую войну, а тем более в невероятно абсурдную в своей бессмысленности Германскую. А наш царь-батюшка Николай Второй относился к России и русским, как к игрушкам, которые созданы для его развлечения. Большего ничтожества трудно даже вспомнить, разве только Петр III.

— Это дискуссионный вопрос. Уверен, более красноречивые люди опровергли бы вашу точку зрения.

— Вполне возможно. Но я убежден, что именно непростительная глупость и некомпетентность царя привела к тому, что мы видим, а не магические коробочки, английские масоны или немецкие спецслужбы. Конечно, большевики только подтолкнули ситуацию в нужный момент и привели к власти еще более убогое Временное правительство, которые окончательно все развалили.

— Как-то вы не очень сочувствуете нашему общему белому делу, — холодно заметил Алексешенко. Вам что, по нраву те массовые репрессии и террор, которыми большевики обескровливают Россию?

— Мне одинаково не по нутру и то, что пьяная матросня расстреливает, кого захочет в старинных городках центральной России, и как обкокаиненные высокомерные князья, которые в годы войны просиживали в штабах, измываются над любым рабочим, который попал в их поле зрения.

— Обкокаиненые, как вы? — буднично обронил Алексешенко.

Кильчевский промолчал.

— Да, мы многое про вас знаем. Почти все. Зачем вы взяли то в Кремле, что у вас сейчас в кармане. Оно вам надо?

— Я… подумал, что только это может меня защитить. После того, что видел.

— Вы правы, но только отчасти. Да, это оберег, талисман, можно сказать. Но в то же время, вы не представляете, какую истинную функцию эта безделушка несет. Сейчас весь город в ее отметинах. Так вас и находят. Те… вы поняли.

— Я не могу его выбросить. Да, им будет сложнее меня найти, но и рассчитывать я смогу только на пистолет. Сами понимаете, это примерно как сражаться с тигром, вооруженный зубочисткой.

— Это ваше дело. В любом случае, вы труп и вы сами знаете об этом. Можно сколько угодно оттягивать, но рано или поздно вас поймают. Как вы думаете, — он сменил тему, — почему белые до сих пор держатся? Не берем обыденные понятия такие, как количество штыков и шашек, снабжение, боевой дух, идеология и прочее. А с нашей, понимающей точки зрения.

— У большевиков слишком мало сил. Чтобы сражаться со всеми сразу. Например, они боятся древних духов Германии. Даже несмотря на поражение, ничего особо не поменялось. И сильные маги Британии настроены против них.

— В целом верно. А в России кто-то им противостоит, как думаете?

— Уверен, что и у нас есть силы. Даже знаю нескольких по… так сказать, прошлому месту работы. Но они слабы, разобщены и подавление таких знахарок или шаманов Сибири последнее, что занимает мысли ЦК.

— Не хочу показаться нескромным, но одним их столпов, которые до сих пор сражается с ними, являюсь я.

Наконец-то Кильчевский понял, чем так мимолетно пахло в комнате. Это был запах разложения, запах трупа, который начал гнить.

— А, почувствовали наконец!-удовлетворенно улыбнулся Алексешенко. Но, теперь сложите два плюс два и решите, что за силы помогают белому движению.

— Извините, конечно, Феликс Дмитриевич, но как-то ваша помощь пока не очень помогла. Белые бегут везде.

— А они и проиграют, — жизнерадостно ответил тот. Мы просто затягиваем время и готовим реванш.

— Простите за любопытство. А ваши… эээ… кураторы, они не могут порешать наверху с начальниками тех, кто засел в Кремле?

— А вы сами подумайте. Как могут договориться акула в тропическом море и монгольский барс? Они просто не имеют ни единой точки соприкосновения. Да, естественно, оба наши ведомства знают друг о друге, но они лежат в слишком разных плоскостях, чтобы даже задумываться о конфронтации. Нет, конечно нет. Я-так, командировочный, можно сказать.

Он засмеялся.

— Но у меня, естественно, есть и свои ресурсы, и относительно развязаны руки, но ресурсы эти крайне скудны. Думаете, легко было разрушить ту реальность в Одессе, куда вы по глупости забрались?

— Так это были вы?! Я-то думаю, кто это вмешался!

— Я, я, не кричите. Это было несложно, но слишком много потребовало сил.

— Спасибо вам, правда, спасибо. Я бы там погиб!

— Я знаю, это был мой аванс для вас. Так сказать, помощь с расчетом на будущее.

— Феликс Дмитриевич, так зачем я вам? Я, конечно, красив и смел, но не понимаю, что во мне такого, чтобы ради меня вы тратили столько времени и сил.

— Наконец мы добрались до главного. Я хочу, чтобы вы перешли на ту сторону.

— Не понял.

— Повторяю. Я хочу, чтобы вы перешли на сторону красных. Нет, не сегодня же, пока не все готово, но скоро.

— Вы шутите? Меня же сразу там схватят и отправят в Москву!

— Вы не будете слишком отдаляться от Крыма, они и не поймут, что вы уже на их стороне фронта.

— Простите, я намерен дать отрицательный ответ.

— Это было прогнозируемо. Тогда я намерен прибегнуть к угрозам.

— Пожалуйста. Я готов на любые пытки, но к красным не перейду.

— Кто говорит о пытках? Ужасы какие-то представляете о нас, Евгений Яковлевич. Зачем нам руки марать? Мы вас просто отдадим вашим же недавним друзьям. В Таврии есть местный ЧК или как там они сейчас называются. Прямо из рук в руки передадим, как младенца. А там, глядишь, они и закроют глаза на белую власть в Крыму.

У Кильчевского перехватило дыхание. Он, почему-то не думал о такой возможности, что белые могут вести свою игру и просто выдать его врагу.

— Пожалуйста. Но никто не сможет не спускать с меня глаз каждую секунду. Я найду способ лишить себя жизни, например, прыгнуть со ступеней лестницы, приземлиться головой вниз и сломать себе шею. Лучше уже смерть, чем в руки к молодцам вашего тезки.

— Да, непросто с вами, — Алексешенко заскучал. Можно было заставить вас тайными искусствами и это не так сложно. Но я не люблю заставлять так людей, да и вообще, не эффективно это. Вечно у них сознание туманится, какие-то подсознательные штуки всплывают, адекватность понижается и вообще. Отпустить вас, что ли, с миром?

— Решать вам. Можете заставить, можете пытать, но только потеряете время и испортите себе настроение, и все впустую.

— Хорошо, можете идти, — деловито бросил Алексешенко. Найдем кого-то другого.

Не веря в то, что там просто отделался, на деревянных ногах Кильчевский направился к двери, стараясь не слушать ворчание под нос Алексешенко. Тот снял трубку и бросил кому-то на том конце провода команду:

— Подготовьте Оксану Дмитриевну.

Земля разверзлась под ногами Кильчевского. Нет, только не она, пожалуйста. Только не красавица Гюль! Страшно представить, что с ней сделают красные!

Но, может, это просто совпадение? Кильчевский взялся за ручку и замер.

— Что с вами, Евгений Яковлевич? — участливо спросил подполковник. Дверь открыта.

— Да, да.

— Спасибо, я понял, что вы сотрудничать не будете. До свиданья.

— А что же вы теперь? У вас же дело какое-то по ту сторону.

— Да вы не волнуйтесь, что-нибудь придумаем. Кого-то подберем вам на замену. До свиданья.

Он медленно повернулся к сидящему Алексешенко и посмотрел на него. Да, очередная ошибка, слишком недооценил этого молодого человека. В нем крылась такая сила, что стоит Феликсу Дмитриевичу только дунуть, и от Кильчевского не останется и следа, и не поможет даже талисман. Да, это существо, которое сидит и пристально смотрит, может и не ровня силам в Кремле, конечно не ровня, но из той же весовой категории.

— Кого же?

— Вас это не касается. Вы останетесь живы и не попадетесь своим бывшим начальникам. Вернее, попадетесь, но позже. Да, естественно, больше я не буду за вами присматривать, и если тот седой опять вздумает вам что-то сделать — прошу рассчитывать только на себя. До свиданья.

Тут уже нет смысла изворачиваться пытаться что-то придумать.

— Пожалуйста. Не посылайте ее. Она храбрая и умная девушка, но ее там раскусят в секунду и хорошо, если она будет представлять какой-то интерес для ЧК. А если нет, то просто отдадут солдатам.

— Вам какое дело? — издевательски спросил Алексешенко. Он сидел и упивался своей властью, наблюдая за униженным и заискивающим Кильчевским. У вас же нет слабостей, вы думаете только о себе. Вот и думайте дальше. Ступайте на все четыре стороны, не мешайте работать.

Кильческий сел на кресло, откуда всего несколько минут назад поднялся с чувством невыразимой легкости.

— Я готов выполнить ваше задание, в чем бы оно ни состояло. И вы знаете, что лучше меня никто не справится с этим делом.

Алексешенко долго смотрел на него, кивнул и продолжил что-то писать. Прошло еще несколько минут, когда Кильчевский набрался смелости задать вопрос.

— А ее вы мне тоже послали? Она ваш агент?

Алексешенко удивленно поднял глаза на него.

— О чем вы? Вы думаете, что все, что происходит, это чей-то план? Господи, конечно, нет. Просто, мы за вами наблюдали, вы случайно встретились с этой красавицей, и мы решили разыграть эту карту. Ведь почти все в этом мире происходит случайно, вы разве не знали?

Он потянулся, хрустнул пальцами и откинулся назад.

— Пойдемте, я проведу небольшую экскурсию и вкратце расскажу, что надо будет делать.

Алексешенко повел его не на улицу, а каким-то неприметным коридором и узкой лестницей вниз. Оказалось, что под зданием существует огромная разветвленная сеть туннелей и казематов, конца и края которым не видно. Редко на стенах поблескивали лампочки, но они, как думал Кильчевский, включены только дня него. Его спутник мог бы легко обходиться и без света, учитывая то, откуда он прибыл.

— Это не мы все сделали, просто искали подходящий по размерам подвал, а тут такой подарочный торт. Поэтому, и обосновались в этом здании. Пока даже не смогли изучить всю его сеть. Одни говорят, при Александре Павловиче масоны выстроили, другие утверждают, что при Николае Павловиче, во время Крымской войны, когда думали, что после Севастополя союзнички сюда пойдут. Вот и готовили тайное сопротивление. Нам сюда.

Он нырнул в небольшую дверцу и в нос ударил стойкий запас затхлой канализации и нечистот. Они прошли еще немного и остановились перед еще засовом.

— Там внутри находится человек. Он пленный шпион, красные его послали, чтобы он курировал их… тайные силы в Крыму. Мы знали о нем и не особо мешали, пусть себе работает. Но он оказался глупым, решил, что сможет всех перехитрить и слишком заигрался. Думал, что если мы его не трогаем, значит, он очень хорошо работает и решил выслужиться перед кураторами из Москвы. В общем, напал на это здание. Сейчас мы пытаемся его сломать. Он думает, что мы хотим выведать все его секреты, но его секреты мы знали еще когда он только приехал в Крым. Нам надо сломить его волю.

— И как, поддается?

— Нет. Глупый, но храбрый. Боюсь, так и помрет несломленный. Ему и осталось-то недолго.

Алексешенко отпер запор и они согнувшись вошли в большой помещение, грязное и вонючее даже по здешним меркам. Где-то протекали трубы, капала вода, и тотчас хотелось убежать оттуда. Подполковник щёлкнул пальцами, и неясный свет разлился по воздуху. Да, это был простой трюк, но довольно эффектный. Потревоженные крысы сердито прыгнули в стороны.

— Ну, и где ваш пленный?

— Вот там, в углу, на одеяле. Можешь подойти.

Там лежал уже не человек, а едва живой кусок мяса. Его руки и ноги были прикованы цепями, так же все тело сковывали путы, да так крепко, что пошевелиться не было никакой возможности. Конечно, его погрызли крысы, не обращающие никакого внимание на подошедшего человека. Ниже пояса остались только обглоданные кости, руки сохранились чуть лучше, но не намного. Но самое страшное, что грызуны уже изрядно поработали над лицом пленника. Глаз не было уже, судя по всему, давно, от носа и ушей остались только воспоминания. Прикованный, судя по всему, уже давно сошел с ума и не реагировал на деловитую возню крыс, только иногда вскрикивая, когда те задевали какой-то нерв и в глубине подсознания мечтая, чтобы они быстрее добрались до его внутренних органов и прекратили мучение.

Кильчевский отошел к Алесешенко.

— Он уже ничего вам не скажет.

— Спятил? — тот удивился. Вот слабак, а, быстро сдался, прикончил свой разум. Но и храбрец, не выдал мне ничего не стоящие данные. Ну ничего, хоть зверушек покормил, тоже хорошо.

— Зачем вы с ним так? Не гуманнее было бы простые, человеческие пытки?

— А мы тут не соревнуемся в гуманизме, милый мой. Если бы знал, что вытворяют солдаты с пленными с обеих сторон. Даже мне такое в голову бы не пришло! Это гражданская война, она всегда бывает очень кровавая и жестокая. И тут еще накладывается противостояние ваших, с демонами. Против наших. Да ты не пугайся, я не хотел тебя стращать, что будет с тобой или Оксаной Дмитриевной, если откажешься. Этот кусок мяса играл в игру, про которую и не знали простые смертные, и пошел лично на меня атакой. Был бы он обычным провокатором, тогда бы его незамысловато расстреляли, гуманно, как ты говоришь. А тут уж, брат, извини. Он сам так высоко ставки поднял.

— То есть, это просто ваша личная месть? Месть человеку, который покусился на вашу безопасность?

— Ты будто меня в чем-то обвиняешь, Евгений Яковлевич. Нет, это не только моя месть. Нам тоже надо поддерживать силы, просто так невинных людей хватать на улице для жертвоприношений не поощряется, сам знаешь. Это только безумцы, которые слегка прикоснулись к потустороннему миру, приносят в жертву случайных людей. Поиграются в магов, как литературный Фауст, а потом удивляются своей печальной судьбе. Нет, мы подпитываем наши силы кровью, как и ваши, но только тех, кто действительно этого заслуживает.

Они уже почти дошли до парадной двери, как Кильчевский осмелился спросить.

— Так в чем заключается задание?

— Задание? Какое? — он удивленно захлопал ресницами. А! Задание, точно. Наш человек попал в лапы ЧК и сейчас сидит в тюрьме. У них там случилась накладка, и пока одни ищут по всему Югу мага белых, другие поймали простого агента и пока не знают, что с ним делать. Он в силу своих сил гипнотизирует их и вкладывает мысли, чтобы не замечали и не подвергали пыткам, но надолго его не хватит. В общем, тебе надо перейти на сторону красных и вызволить нашего человека. Всех деталей я не знаю, тебе Нефедов расскажет, он курирует это дело.

Кильчевский потоптался у выхода.

— Я могу идти?

— Да. Поезжай к нашему герою, генералу Слащеву. Он тут недалеко, на Перекопе сидит. Какой интересный человек, а. Как жаль, что не из нашего ведомства. Но он сам по себе и за это только его надо уважать. Ладно, ступай, тебе дадут инструкции, когда придет время. И смотри, не сделай глупости. Твои красные далеко, а я близко, найду и уши надеру.

Он подмигнул, расхохотался и ушел назад к себе.

Кильчевский вышел с ощущением, что его опасения, что им манипулируют, как пешкой за шахматной доской, только подтвердились. Да так, что его не просто поставили перед фактом, а шмякнули со всей дури мордой и дали понять, что его желания или планы никого здесь не волнуют. Ведь какая разница шахматисту, что его пешка не хочет погибать и у нее совсем другие мечты. Что теперь делать? Бежать? Но в Крыму каждый его шаг будет известен Алексешенко, да и куда бежать? В Константинополь? Париж? Прихватить ящики Шемакова? Но тот сделал очень многое для него, и предать вот так было бы слишком низко.

На выходе его уже поджидал улыбающийся Нефедов с таким видом, будто он никуда и не уходил, а стоял здесь все время.

— Ну как, познакомились.

— Да, спасибо.

— Правда же, необычный человек?

— Очень.

— Евгений, ты будто бы не в настроении. Тебя такой человек почтил вниманием, а ты грустишь. Не надо так. Он тебя спас в Одессе, ну тогда… Потом пригласил к себе из обреченного города. Сейчас, в Крыму, ты под его защитой. И теперь просит взамен сущую безделицу: сделать то, кем ты был всегда, кроме пары последних месяцев. Знаешь, многие отдали бы жизнь за покровительство такого человека.

Они сели в машину, но пока не поехали.

— Владимир Владимирович, а вы рады были бы залезть в гнездо ядовитых змей, чтобы достать оттуда цыпленка? Нет, даже так, если ты не достанешь цыпленка, то туда в наказание бросят знакомую тебе девушку. Вы были бы рады?

— Ах, Евгений. Разве в девушке дело? Феликс Дмитриевич знает, где слабое место у любого человека. Если бы мне сказали, что есть выбор, кого принести в жертву, или я, или Оксана Дмитриевна, я бы не моргнув глазом сказал, чтобы забирали ее. Я ее видел пару минут, ну вы чуть дольше. И ради этой девушки готовы на все? Эх, Евгений… Молодежь…

— Но ваше слабое место он тоже знает?

— Знает. И хотя я тоже не вполне обычный человек, когда я артачусь, то он слегка нажимает на него. Для таких людей, как говорил Маккиавелли, это дозволено.

— Он сказал мне, чтобы я сейчас посетил Слащева, а по основной операции — вы ее курируете и распоряжаетесь мной по своему усмотрению.

— Да, я знаю. Некоторое время у нас еще есть, пару недель, думаю, или больше. Можете отдохнуть в Севастополе, с вами свяжутся. А насчет Перекопа — сейчас отправимся на вокзал, и провожу вас. Не волнуйтесь, вам выделено небольшое финансирование, чтобы пожить в свое удовольствие. Не все же рассчитывать на ящики Шемакова, а?

Кильчевский промолчал. Значит, они и в его номере гостиницы побывали.

— Побывали, конечно побывали, — словно прочитал его мысли Нефедов, выруливая на другую улицу. Не волнуйтесь, все на месте. Нам просто надо было знать, что за ящики вы повсюду с собой таскаете, интересно же.

Ехали молча. Снегопад усиливался, периодически переходя в ливень и обратно. Погода стояла мерзкая и как там солдаты в открытой степи несут службу, было решительно непонятно.

Наконец они прибыли на вокзал. Нефедов обернулся назад и пристально посмотрел.

— И еще, напоследок. Вы умный человек, Евгений Яковлевич, и знаете правила игры. Не пытайтесь бежать, вас найдут, так или иначе. Скорее мы, чем они. И не пытайтесь покончить с собой, бесполезно. Это как спасаться от медведя в его собственной берлоге. Феликс Дмитриевич вообще очень добрый человек и старается выглядеть таким душкой, но очень не советую его разочаровывать. Никто не знает всех его способностей, и я не исключение. Ну, сами можете представить могущество, если он в одиночку более-менее противостоит всей вашей своре. На, вот, держите деньги, — он передал плотную пачку Кильчевскому, — и второй прошу вас, нет, умоляю! Не впутывайтесь в проблемы! Этот старик ваш, который преследует. Мы точно не определили где он, но он явно где-то поблизости. Он вас точно может обнаружить. Поэтому, если вы не будете целенаправленного искать его, ничего плохого не случится.

— Скажите, — вдруг пораженный какой-то догадкой резко придвинулся вперед Кильчевский, — а вы как вообще попали в игру? По своей воле?

Тот замолчал и грустно улыбнулся.

— Разве может по своей воле решать что-то умерший человек?

Глава 5

Кильчевский занял купе, одно из многих свободных. Видимо, чем дальше на север Крыма, чем ближе к фронту, тем меньше было желающих путешествовать. Ему сообщили, что пути находятся в ужасном состоянии, и ехать они будут очень медленно. Уже наступил глубокий вечер, когда поезд, наконец, покинул город. На многих участках действительно, казалось, что можно быстрее пойти пешком, но глядя на бескрайние степи, покрытые мокрым снегом, все-таки Кильчевский отказывался от этого порыва. Особо спешить ему было некуда, встреча с таинственным подполковником прошла совсем не так, как он надеялся, но и не совсем смертельно. Теперь надо побыстрее вернуться в Севастополь, где он, как втайне наделся, его ждала Оксана. Возможно, она нашла способ, как переправить документы на Кубань иным способом, потому, что погода была совсем нелетная.

Кильчевский плотно поужинал и впервые за долгое время пожалел, что с ним нет его верного саквояжа. Тот остался в гостинице, и сейчас особо сильно не доставало его содержимого. Ну ничего, если все пойдет, как он задумал, то уже к завтрашнему вечеру он вернется в порт и подумает о своих дальнейших шагах.

Как и ранним утром, неспешный и спокойный перестук колес его убаюкал, и Кильчевский заснул. Но теперь сон был совсем не спокоен. Ему привиделось, что Алексешенко пожертвует им ради соглашения с большевиками. Действительно, для красных Кильчевский представлял гораздо большую ценность, чем какой-то мелкий маг, которых даже в настоящее время немало по всей России. Его не покидала тревога, что ЦК, столько ресурсов бросивший на создание виртуальной ловушки, сейчас ничего не предпринимают, чтобы повторить попытку. Кроме Беляева, но его действия, как он сам говорил, были автономны, и это, скорее всего, было действительно так.

Или подполковник обладал такой мощью, что Кремль просто боялись соваться в Крым? Вряд ли. Во сне постоянно летала вокруг него мерзкая старая харя Беляева, который хохотал и кричал, что в такую глупую ловушку и котенок бы не попал, и тут же в кого-то невидимого стрелял. Так же, не мог уйти из подсознания вид человека, безвестного агента красных в Кремле, который был заживо съеден крысами, но не рассказал свою тайну. Тайну, которой не было, потому, что его палачи и так все знали. Но этого его подвиг не становился менее значимым, отнюдь. Это только подчеркивало, какой силой воли обладал человек, исчезнувший, как и миллионы других, в безжалостных жерновах гражданской войны.

На утро они, наконец, прибыли на месте и Кильчевского проводили к штабному вагону генерала Слащева. Повидавший так много за послдние недели он был уверен, что ничего, чтобы он не увидел, уже не способно его удивить, но когда, сопровождаемый адъютантом, он зашел внутрь, но взял бы свои слова обратно. Это было не просто удивительно, но неописуемо.

Пустой вагон был заставлен столами, какими-то клетками, небольшими ящичками, буддистскими рисунками и невероятными геометричесикими фигурами. В дальнем конце сидел молодой, гораздо моложе его самого, лысый человек, на голове у которого удобно сидели две птички и вели какую-то беседу. Спасибо, что не человеческими словами, подумал Кильчевский. Весь воздух был прописан запахами спирта, сигар и опиума. Человек сидел прямо не шелохнувшись и широко улыбаясь смотрел на гостя.

В середине вагона стоял человек, бледный, но с тонкими аристократическими чертами лица, и пел романс, выликолепно перебирая каждую ноту. Закончив композицию а капелла, он поклонился и вышел в дальнюю дверь.

Кильчевский помешкал немного и, не зная, правильно ли поступает, направился к человеку и сел чуть в отдалении. Человек сидел и даже его зрачки не шелохнулись, огромные, как блюдце. Наконец, птички с головы улетели к своим товаркам в другой конец и лысый будто очнулся.

— Прошу меня простить, не хотелось тревожить моих друзей, дрозда и синичку. Они там так удобно устроились.

— Ничего страшного, — немного опасливо отозвался Кильчевский. Я бы себе не простил, если бы прервал их беседу.

— А знаете, о чем они говорили?

Этот человек был очень приятен в общении, красив собой и обаятелен, но это впечатление совершенно перечеркивали абсолютно гнилые зубы, которые он, почему-то, старался демонстрировать при каждом удобном случае.

— Простите, не разобрал, — Кильчевский так и не мог понять, то ли беседует с абсолютно сумасшедшим или с человеком со специфическим чувством юмора.

— О политике, о чем же еще! Синица была за созыв еще одного Учредительного собрания, а дрозд, старый прохвост, был за конституционную монархию! Ишь, и это в теперешней ситуации! Политическая близорукость или огромная хитрость! Кстати, знаете, кто это пел?

— Простите, нет.

— Ну что же вы, это Вертинский! Не узнали?

— А кто это?

Слащев скривился и махнул рукой.

Вы какую позицию поддерживаете, синички или дрозда?

— Что? Позицию? А, вы про это. Пока большая часть страны находится в состоянии войны, а свободные выборы вряд ли возможны, я бы рекомендовал рассмотреть этот вопрос позже.

— А вы дипломат, — заметил лысый. Вы нам еще можете пригодиться. Только учтите, что одними словами ситуацию не переломить. Вон, идиоты из Временного правительства думали, что будут рассылать воззвания и постановления по всей стране, а люди подчинятся. Как бы ни так! Только сочитание силы и слов! Тебе приказали, не выполнил, расстрелян. Другой посмотрел на это дело, и выполнил. Понимаете, к чему я клоню?

— Примерно. Так, вроде, красные считают слово и дело.

— Да, понимают суть управления массами и грамотного руководства. Красные молодцы, ничего сказать не могу. Имеют программу, легко доносят ее до последнего деревенского тупицы, и в наличии хорошие дивизии. Не то, что мы. Спросите у десяти офицеров, за что воюют белые? Половина скажет разные лозунги, а вторая половина вообще не ответит. Я уже молчу о солдатах или простых людях. А сила? Сила дутая, но какая-то есть. Только используем мы ее неправильно, можно всех мужиков и рабочих изрезать, всех расстрелять, а они так и начнут нас поддерживать. А вы, собственно, кто такой? — он внезапно подозрительно уставился на собеседника.

— Я, собственно, Кильчевский Евгений Яковлевич.

— Первый раз слышу. Звание какое?

— Я, простите, не военный.

— А какого черта вы сюда приехали? Романтики захотелось? Или вы красный шпион, а?

Глаза его округлились от удивления.

— Как вы сюда попали? Предательство! Адъютант!

— Нет-нет, извините. Меня прислал подполковник Алексешенко.

Адъютант ворвался в вагон с револьвером наготове. Генерал махнул ему рукой, что все в порядке, и, не сводя глаз с Кильчевского, сел на стул.

— А, так вы от нашего загробного предводителя? Что ж, это интересно. Как поживает Феликс Дмитриевич? Здоров? Хотя, — Слащев хихикнул, — в его случае это звучит как-то нелепо, правда?

— Да, господин подполковник в порядке, — изрядно сбитый с толку внезапными перепадами настроения ответил Кильчевский. Он меня послал, чтобы я с вами познакомился, осмотрел нашу оборону и помог в меру своих скромных сил.

— Ну, если у вас есть в подчинении сильный демон или хотя бы бес, то может и пригодитесь. Но у вас же их нет.

Тот печально развел руками.

— Но у вас есть что-то. И это вам дал не подполковник. Что это? Не могу понять.

— Это… талисман. Он был взят. Из Кремля.

— О как. И подполковник не выпотрошил вас, не забрал душу, а просто послал ко мне? Ну, ему виднее, он у нас главный. Так что, хотите осмотреть те убогие земли, по которым проходит линия фронта? Пожалуйста.

— Простите, Яков Александрович. Может, вы со мной поделитесь. Я о подполковнике. Я о нем почти ничего не знаю, но чувствую в нем исполинскую силу. Кто он?

Тот удивленно таращился.

— Вы такие вопросы задаете конечно. Я откуда могу знать? Знаю только, что он прибыл из места, куда все попадают после смерти. Чувствовали возле него постоянный запах гниения? Вот то-то и оно. Не знаю, кто он и знать не хочу. У нас с ним заключен союз, он помогает моим скромным силам, как обычным земным, так и… потусторонним, а я сражаюсь в меру своих сил с большевиками. Он меня пока не подводил и не вижу, почему я должен поступать иначе.

— И это все? Все, что вы о нем знаете?! Невероятно!

— Какой вы любопытный, право! Ладно, подкину вам еще два мысли для размышления. Первая: почему я сразу понял, что вы в игре? Как думаете?

— Почувствовали мои силы.

— Это тоже, но не главное. Спросите любого, кто не в игре, кто такой подполковник Алексешенко. Очень немногие смогут вспомнить, что есть такой у Врангеля тихий штабист, перебирает бумаги, ни во что не лезет и ни на что не влияет. Его почти не замечают. Но на самом деле он почти всесилен. И то, что он послал вас ко мне, ясно свидетельствует о том, что вы понимаете, что к чему.

— А вторая мысль?

— А, — Слашев широко улыбнулся и снова ужаснул своим ужасным ртом. Об этом я сам только недавно задумался. Ну, с вас взятки гладки, вы нездешний. Спросите у любого офицера или высокопоставленного лица в Симферополе или Севастополе. Когда и откуда появился подполковник Алесешенко? Никто не вспомнит, я проверял. Его не существовало, он ни с кем не служил, ни в каких боях не участвовал, даже не восторгался Корниловым в семнадцатом году! Его просто не существовало! Вчера еще его не было, а сегодня уже все его знают и знакомы. Его имя и звание есть во всех документах, хотя за день до этого и раньше-он нигде не упоминается даже словом. Ловкий фокус?

— Ну, документы можно сфальсифицировать, подделать, внести какие-то новые записи.

— Эх, батенька. Это у кого хватило бы сил и средств, чтобы во всей перекрестной бюрократии России до войны внести за один день целую биографию офицера? От школы и до действий после отречения царя. И чтобы эта биография была четкой, непротиворечивой и внутренне гармоничной.

Подумайте об этой, если хотите.

— А вы пытались найти ответ?

— Нет. Зачем мне? Оно меня не касается. А может, и я ошибся, вам же, наверное, рассказали, и что я пью много, и что наркоман. Может, это мне привиделось, не знаю.

Слащев замолчал и о чем-то задумался.

— Ладно, пройдёмся. Все равно надо было мне осмотреть позиции, а тут вы подвернулись, как удобный повод выйти из теплого вагона.

Они вышли на улицу. Снегопад прекратился, однако, дул ужасный степной влажный ветер, особо жестко пронзавший сквозь шинель.

— Как думаете, мы до вечера вернемся? Я бы хотел вернуться сегодня в Севастополь.

— Нет. Даже не надейтесь. И это не моя прихоть, просто мы разбираем часть путей, и движение в наших краях очень затруднено. Вы сюда вообще каким-то чудом добрались без задержек, это большая редкость.

Кильчевский сразу погрустнел и замолчал.

— А что, девушка ждет у море? — Слащев подмигнул. Не отвечайте, вижу, что девушка. Ах, любовь-любовь. Не волнуйтесь, дождется она вас! Завтра утром должны закончить и первым же поездом уедете назад.

— Простите, генерал. Вот вы гораздо младше меня, но гораздо мощнее в известном смысле. Почему же у меня такое чувство, что я маленький мальчик по сравнению с вами?

— Я мог бы надеть маску мудреца и сказать несколько невероятных по своей бессмысленности афоризмов, но не буду. Так получилось. Во время войны юноши очень быстро взрослеют, а теперь еще на моих плечах ответственность за весь Крым. Как Атлант, помните, все страдал и мечтал, кому бы передать свою ношу, небесный свод, а когда Геракл пришел за яблоками и взялся подменить титана, того уязвила ревность и зависть. Просто смертный, а так просто выполняет его работу, его, считавшего себя самым сильным на свете. Вот так и я. Я мечтаю разделить с кем-то эту ношу, но мое тщеславие очень боится, что кто-то сможет быть не хуже меня.

Они сели в автомобиль и поехали в сторону передовых позиций на Турецком валу. Ехали недолго, остановились в голом заснеженном поле, и генерал обвел руками пустоши:

— Вот тут мы и защищаемся от орд красных. Нравится?

Кильчевский слегка покосился на генерала. Трудно было понятно, сейчас на него нашла волна безумия или гениальности.

— Но тут нет никаких укреплений. Ни орудий, ни пулеметов, ни, черт, людей!

— Конечно. Чего ради я буду морозить своих людей в этой богом проклятой степи? Они все в деревушках сидят. В степи только пару небольших разъездов и они нас давно заметили.

— Ааа… Дороги здесь никакой нет?

— Была, железная. Мы ее разобрали. Осталась только старых шлях, но сейчас, как видишь, в этих сугробах и посреди озер соленой воды, он не действует. Так что, я прямо жду атаки красных через этот перешеек, так и могу их перемалывать бесконечно. Но после нескольких волн и тысяч погибших, замерзших и пленных, они уже поняли, что к чему, и не прут больше. А жаль.

— И что, никакого тяжелого вооружения нет?

— Есть, почему. Все в деревнях, под присмотром. В общем, до весны эта степь и погода служат лучшей защитой Крыма, чем десяток полноценных дивизий.

— А когда сойдет снег и все высохнет? Что тогда? Они за день пройдет перешеек и тогда пиши-пропало.

— Весной еще что-то придумаем, — беззаботно махнул рукой Слащев. Поехали теперь на берег моря, туда, где действительно очень опасно.

Ближе к вечеру они добрались на берег Гнилого моря, Сиваша. Это, по правде сказать, было и не совсем море, а низменности, периодически затапливаемые водой, в каком-то смысле, соленое болото, сейчас полностью покрытое льдом.

— Вот здесь, Евгений Яковлевич, они и грозят всему Крыму. Вон там, — он махнул рукой, — видите, уже берег Таврии, это уже территория красных. Наверное. Или махновцев. Или еще кого-то. В общем, наших врагов. Сейчас они пока не могут перейти, погода не располагает. Но как только ударят сильные морозы, и Гнилое море серьезно замерзнет, тогда жди беды. Они смогут переправиться в любом месте на протяжении десятков километров, а у меня нет никаких шансов моими мизерными силами их остановить. Поэтому, по ночам я приказываю картечью стрелять по поверхности, чтобы не давать льду сковать море. А в ставке, — он грустно улыбнулся, — распространяет слухи, что Слащев от спирта совсем спятил и в духе Ксеркса наказывает море. Еще по ночам нагружаю сани грузами и велю возить меня по льду, чтобы проверить его толщину. А ставка что? Правильно, говорят, что я в пьяном угаре езжу по льду. Ах, если бы эти тыловые крысы хоть денег побывали на передовой, а то, они знают военное дело только по учебникам и по картам в теплых комнатах.

— Сколько же у вас под рукой сил, генерал?

— А вот этого, извините, я вам сказать не могу. Может, вы завтра в плен к своим старым товарищам попадете. Или сами перейдете. И все выложите, что не надо.

— Я думаю, в Крыму столько агентов и провокаторов большевиков, что они знают даже лучше численность ваших отрядов, чем вы сами, — заметил Кильчевский.

Слащев резко и неприятно расхохотался, будто бы услышал лучшую шутку за всю жизнь.

— Да, пожалуй, вы правы. Всего тысячи три, в основном конные. Но не думайте, что это много. Все эти силы рассредоточены по всему северу Крыма, во многих точках. Чтобы их всех собрать понадобятся в лучшем случае сутки или больше. Постоянно под рукой у меня несколько сотен, это то, что я могу бросить в бой в любую секунду.

Они двинулись в обратный путь.

— А как со снабжением у вас? Оружие, боеприпасы, обмундирование, еда.

— Как ни странно, неплохо. Очень много оставили союзники и после своего бегства, и сейчас оставляют. Интенданты, конечно, кричат страшным криком, что надо охранять склады, и не выдавать солдатам требуемое, но как только пригрозишь судом за диверсию по законам военного времени, они сразу начинают понимать всю остроту вопроса, — он снова хохотнул. Всего вдоволь. Есть даже, представьте, аэропланы и танки! Но это, конечно, на самый крайний случай, когда ситуация будет совсем печальная. Это мой, скажем, козырь в рукаве, красные про это не знают.

Слащев предложил переночевать в его вагоне, но Кильчевскому перспектива спать среди тумана опиумного дыма и множества птиц не казалась заманчивой. Он решил остановиться в крохотной гостинице, которая единственная в городе еще кое-как функционировала.

Напоследок Слащев пожал ему крепко руку и сказал:

— Было очень приятно познакомиться, Евгений Яковлевич. Будете в наших далеких краях, милости просим.

Кильчевский внезапно ощутил порыв и выпалил вопрос, который его мучал уже несколько дней:

— А правда, что у вас есть камень, на котором выцарапал письмена Бога безумный индеец?

Слащев несколько секунд помолчал, явно ошарашенный вопросом, и Кильчевский понял, что где-то он недалеко от истины.

— Что? Какой камень? Ничего у меня нет. Кто вам такие глупости сказал? Сказки какие-то слушаете. Вам надо больше отдыхать и не обращать внимание на явный бред.

Они улыбнулись друг другу и оба поняли то, о чем не было сказано вслух.

— Мы с вами еще встретимся, Евгений Яковлевич, не сомневайтесь. Крым слишком маленький полуостров, чтобы потеряться. Я тут кое-что понял, насчет ваших… бывших товарищей.

— Что же?

— Вы сами это не замечаете, но они стирают вам память.

— Простите?

— Ну, знаете. Их любимая шутка. Стирать память и вместе с ней часть личности человека.

— Но я бы заметил это!

— Так ведь говорили все, кому стирают память, да? Сами подумайте. Например, мне кажется, у вас был брат, а вы про него забыли напрочь. Это мой вам подарок. Ладно, уже поздно, а мне пора. Спокойной ночи. Еще увидимся, адью!

Глава 6

Сон совсем прошел. Кильчевский медленно ходил по крошечному городку, пытаясь откопать в закоулках своей памяти что-то очень личное, очень важное. Но оно, будто специально у него убегало, стоило ему только нащупать кончик этого воспоминания. Его семья, его близкие, его прошлое. Вернее, то, что у него было до начала всей этой кутерьмы. Его близкие. Нет, не может быть, у него никогда не было брата. Он всегда был один. Нет, генерал что-то напутал, не может быть такого. Но он чувствовал, что в глубинах памяти дверь, закрытая на засов скрипит и держится из последних пор под давлением какой-то исполинской силы. Что-то напирало и не могло найти выхода. Нет, у него не было братьев, это точно.

Он отправился к гостинице, а настойчивая мысль, будто загнанный зверек, металась по всем коридорам памяти. Он остановился и с силой сжал виски. Вспоминай, вспоминай! Что-то ведь ест! Ты знаешь все их штуки, когда человек исчезает сначала из памяти знакомых, потом родных, потом из всех документов и, наконец, из колеса истории. Ну же! Мысль, повинуясь какой-то странной логике, обратилась к ассоциативному ряду. Лужа, у него под ногами лужа. Здесь много луж, рядом Перекоп и Гнилое море. Полно соленых озер, которые постоянно меняют свое расположение и очертание. Они неглубокие, но утонуть можно. Тонуть. Водоем. Спасать.

И тут врата памяти разверзлись. Это был как ярчайший прожектор, который вспыхнул среди темной безлунной ночи, прожектор, который ослепил и выжигал своим безумием все подсознание. На него нахлынули мысли. Брат. У него был младший брат, он погиб совсем недавно, когда он уже бежал из Москвы и погоня, посланная чекистами, настигла из в районе Калуги. Брат спас его, рисковал сам, но погиб. Но как это можно было забыть, прошло ведь всего пара месяцев?! Как можно забыть человека, настолько близкого, что о нем не осталось совсем никакой памяти. Когда-то, много лет назад, еще будучи детьми, он с братом пошли на реку купаться и брат пропал. Это были одни из самых страшных часов в его жизни, когда был уверен, что он утонул, и надо будет как-то сказать об этом родителям. Но брат нашелся, он просто ушел с друзьями и забыл его предупредить.

Но это было еще не самое страшное. Он вспомнил еще одно. Кильчевский бросился со всех ног во двор, растолкал мужика и поехал на санях чуть дальше на побережье. Кильчевский помнил это место очень хорошо, несмотря на многие прошедшие годы. Ехали они довольно долго, не меньше трех часов, когда он сказал остановиться и пошел дальше пешком. Почти сразу нашел небольшой холм с видом на море. Креста уже давно не было.

Здесь была похоронена его дочь, маленькая София, белокурый ангел. Она умерла от тяжелой и непродолжительной болезни во время одного из бесчисленных переездов. Зачахла пятилетняя девочка буквально за неделю, как гаснет свеча без притока кислорода. Врачи только разводили руками и прописывали морской воздух и сомнительные микстуры. Но маленькая София держалась с мужеством взрослого человека, и понимала, что дело обстоит очень серьезно и только спрашивала его каждый день:

— Папочка, ты же купишь мне куклу с нарядами? Я такую куклу видела на ярмарке в Нижнем Новгороде. Я мечтаю о ней.

Он обещал ей все, что только возможно и еще немного больше, а сам терял самообладание, наблюдая, как его любимая дочь с каждым днем становится все тоньше и прозрачнее. София с мужеством пила все горькие лекарства, которые ей давали, и не переставала рисовать платья, которые она сделает для куклы, чтобы та была самой красивой и изысканной дамой по всем Петербурге.

На восьмой день болезни она умерла. Они как раз проезжали эти края и в спешке ее похоронили на этом холме. Дела заставляли его мчаться дальше, но он задержался на пару дней и установил большой деревянный крест. Потом были другие дела, потом началась война, революция и весь водоворот событий, а его маленькая София все лежала здесь в одиночестве, на берегу моря и ждала, чтобы ее навестили. Ангел, который особо и не пожил на свете, только радовал отца несколько счастливых лет. А враги заставили его забыть свою дочь, от которой не осталось на земле никаких следов, будто и не было никогда. Будто и не жил такой маленький человек, который мечтал и ждал, когда вырастет. Она не узнала, что такое первая любовь, томление страсти, первый поцелуй и расставание. У нее не было своих безумств, и она не смогла почувствовать радость материнства. Всего этого Софии было не суждено ощутить. Она осталась жить только в его сердце, маленьким, светлым воспоминанием. Только пока он ее помнит, она могла жить в каком-то смысле. София, его дочь. Он упал на холм в холодную зимнюю ночь и горько плакал.

Глава 7

Когда вернулись в город, уже занимался тусклый и неприветливый зимний рассвет. Немногочисленные отпускники и раненые постепенно собирались на перроне, и ждали начала посадки в поезд. Кильчевский стоял с равнодушным видом, но внутри его все клокотало от холодного пламени ненависти. Он мог простить своим прежним руководителям почти все, в конечном итоге, если судить по справедливости, он заслуживал смерти или чего пострашнее. Ведь никто так нагло не бежал из системы, да еще не с пустыми руками, переходил к врагу и не принимал вежливых приглашений вернуться.

Твари, нелюди! Им незнакомо ничего человеческого, что неудивительно, учитывая из каких дыр Ада они выбрались. Кильчевскому уже было все равно, что, возможно, Алексешенко и Слащев специально дали ему возможность вспомнить брата и дочь, чтобы разжечь желание мести и подвести под сотрудничество еще и солидный собственный фундамент. Плевать. Они используют его, пусть. Но не трогают самые глубины его личности и памяти. А риск смерти? Ну что, он всегда был и будет, всем мы когда-нибудь умрем, да и он слишком задержался на этом свете.

Еще был один момент, который был очень важным и о котором думать совсем не хотелось. Стирание памяти было необратимым процессом. Оно начиналось с дальних воспоминаний, которые исчезали как бы сами собой и постепенно прогрессировало. Человек забывал какие-то обыденные вещи, вроде своего адреса или клички собаки, потом — место, куда он шел или что собирался сделать, а заканчивалось, что забывал свое имя, страну, где живет или название обычных вещей. Такой человек становился инвалидом и мог осуществлять только те действия, которые организм совершал сам, неосознанно, вроде того, как дышать или глотать воду. Такой процесс всегда заканчивался печальным итогом. Это можно было бесконечно долго притормаживать или останавливать, но все являлось только временным решением. Обратить процесс вспять никому не удавалось и не удастся.

Поезд отошел от станции, но, как и говорил генерал, ехал со скоростью улитки. Даже с учетом теперешней погоды, гораздо быстрее было бы добраться в Севастополь в повозке, но, конечно, не с таким комфортом, как в вагоне. Кроме того, еще и следовало спокойно подумать. Ясно, что его используют, как инструмент и, скорее всего, миссия будет без счастливого возвращения. Ему почему-то понравился и Алексешенко, и Слащев. В подполковнике чувствовалась огромная мощь, он был крайне опасным человеком, если так его можно было назвать, но он придерживался каких-то неписанных правил войны. Он мог убить человека страшной смертью, и пленный в подвале, заживо поедаемый крысами тому подтверждение, но трудно представить, чтобы забирал личность и стирал его из истории. Нет, это слишком. Если проводить аналогию с обычными явлениями, то Алексешенко придерживался правил наполеоновских войн, когда были страшные сражения, но противники уважали достоинство и честь друг друга. Большевики же действовали более современными методами, в стиле германской войны, когда газовые атаки, огнеметы и разрывные пули порождали бессмысленную жестокость, направленную на причинение страданий, а не достижение военной цели. Мог ли Алексешенко в сражении тонких материй одержать победу над исчадиями преисподней? Точно нет. Мог ли он вымотать их и нанести огромный урон, чтобы принудить к какому-то соглашению? Определенно.

Генерал же показался ему абсолютным безумцем. Того типа, где гениальный разум незаметно переходит в сумасшествие и наоборот. Какой-то аналог древнего Ганнибала, который совершал действия настолько нелогичные и странные, что и друзья и враги сомневались в чистоте его рассудка, однако римляне были регулярно биты. Но на одной гениальности далеко не уедешь. То, что ему рассказал генерал, было до крайности печальным. Несколько сот шашек? Вы серьезно? Которые защищают Крым от многочисленных дивизий красных? Можно сколько угодно выдумывать хитрые планы и маневрировать, однако если противник имеет подавляющий перевес, то уловки уже не помогут. Да, красные могут себе позволить потерять половину солдат, однако вторая половина размажет крошечные силы Слащева и затопят весь Крым.

Поезд начал двигаться чуть быстрее, уже со скоростью легко бегущего человека. Тут и там попадались небольшие и страшно бедные, судя по внешнему виду, татарские села. Скорее всего, они были такими всегда, и криво выстроенные домишки выглядели настолько убого, что даже часто меняющаяся власть не обращали на здешних жителей особого внимания. Крымские татары жили словно в каком-то параллельном мире. Они не влезали в бурю, которая бушевала по всей России уже три года, и занимались тем же, чем и последние несколько веков, а взамен, их не трогали ни белые, ни красные.

Поезд остановился посреди заснеженного поля и пассажирам сообщили, что паровоз сломался и они двинутся дальше только завтра, когда привезут запасные части. Пассажиры заволновались, но им объяснили, что в десяти километрах есть небольшое татарское село, откуда их без проблем довезут до Симферополя и спешащие могут отправиться пешком. Кильчевский решил пройтись по путям и упорно шел, невзирая на ледяной степной ветер. Он остался наедине со своими невеселыми мыслями и монотонный шаг по шпалам как нельзя лучше способствовал раздумьям. Начинало снова темнеть, когда заметил вдали темные домики. Он пришел первым, и татары еще не поняли, что следом потянутся еще пассажиры и пора поднимать цены за перевозку. Он быстро договорился о санях и один из селян, мужчина средних лет с благообразной короткой бородой пошел запрягать лошадь.

Ехали не спеша, и Кильчевский мрачно подумал, что небольшие размеры Крыма кажутся огромными именно из-за этой особенности, что весь здешний транспорт, поезда, автомобили, сани, телеги, двигаются очень медленно. Наверное, и аэропланы, которые базируются тут, летают с такой скоростью, что голуби и воробьи обгоняли в воздухе.

Татарин оказался местным муллой и, судя по заинтересованным вопросам, жаждал узнать последние новости из городов.

— Какие слухи, брат, из Севастополя? Скоро французы пришлют войска, чтобы большевиков прогнать?

— Кто тебе сказал, что они пришлют? Они так устали на германской войне и понесли такие потери, что теперь еще много лет будут бежать от любой войны.

— А как же тогда их прогнать? — он недоуменно поморщился. Неужели у Колчака или Врангеля есть столько солдат?

— Сейчас офицеры думают, как лучше это сделать. Вон, в порт каждый день корабли приходят с военными грузами. Сейчас подготовимся и прямо до Москвы пойдем.

— Я молю Аллаха каждый день, чтобы все закончилось, и все вернулось, как раньше, при Мыколае.

— Чем же тебе большевики не угодили? Разве они мешают татарам или ругают ислам?

— Они пока не ругают ислам, им сейчас не до этого. Но как закончат всех попов резать и церкви сжигать, то и до нас доберутся, поверь мне.

— Так почему ты не вступил в ряды белых армий? Вон, сколько у нас воюет мусульманских полков, горцы и другие.

Мулла скривился.

— Для истинного мусульманина эти дикари такие же единоверцы, как для русского — сатанисты только потому, что они верят в Бога и Дьявола. Эти горцы даже Коран не знают, а читать умеют только считанные единицы. Живут своими традициями и обычаями. А у меня и так профессия есть — я знаток Корана, хафиз.

Кильчевский не понял.

— Ну, а профессия какая?

— Знаток Корана, хранитель Священного писания.

— Это такая профессия?

— Да.

— Никогда не слышал.

— Ну, а насчет политики и всяких белых-красных и прочих цветных. Это не наша война, пойми. Как во время первых праведных халифов на заре ислама, молодую умму сотрясали жесточайшие гражданские войны между сторонниками Али, наиболее близкого родственника пророка и приверженцами клана Умаййя, наиболее способного и умелого политика, истинного повелителя. Тогда мусульман было подобно капле в море среди покоренных народов, однако не-мусульмане никогда не участвовали в сражениях. Это было не их дело. Так и сейчас, не дело мусульман вмешиваться в гражданскую войну в России. И так безумие творится, не хватало еще и религиозную бойню развязывать, христианство против ислама.

— Интересно. А как ты относишься к тому, что большевики активно поддерживают турок в их борьбе против греков, итальянцев и французов? Турки же считаются главная исламская нация, а халиф правоверных до сих пор в Константинополе.

— Это политика, — татарин развел руками. Это всегда бывало сложно. Временные союзы, коалиции. Только Аллах знает, чем это все закончится и как оно пойдет на пользу исламу. А то, что оно будет на пользу, это факт. Сейчас ислам перерождается, он заканчивает многовековую спячку и скоро воссияет во всем своем великолепии по всему миру. Иншаллах!

Кильчевский хмыкнул. Не то, чтобы он не верил в такие оптимистичные чаяния этого татарина, но пока предпосылок к осуществлению не было решительно никаких.

— Я краем уха слышал, что татары здесь в Крыму пытались свое государство построить? Или это все неправда?

Мулла замолчал и нехотя откликнулся:

— Да, было дело. После революции, когда у всех еще был романтический запал, был у нас образованный молодой человек, Номан Челебиджихан, красивый и умный. Он собрал вокруг себя кружок интеллектуалов среди татар, и решил провозгласить новое государство под татарским верховенством. Но когда у большевиков дошли руки до Крыма, они быстро поняли что к чему, развязали революционный террор, и почти всех из того кружка убили, в том числе и Номана. Матросы, правда, потом рассказывали, что они и пальцем не тронули, а убили его другие татары, которые не поделили деньги, которые посылала Турция на создание татарского государства, но я в это не верю.

— И что, больше не пытались создать свое государство?

— Нет. Мы больше не рискуем жизнью наших людей, а подождем, кто победит, чтобы потом заявить о своих правах.

— Разумно. Но насколько это эффективно, покажет время. Но закят на джихад не забываете собирать?

Татарин скромно улыбнулся.

— Да сколько там того закята. Конечно, все отдают, но размер совсем смешной. Вот в Поволжье, в Туркестане, где богатые купцы, где торговля, там пожертвования очень большие. Но тут у нас бедные люди.

— А зачем собираете-то? Неужели настоящий джихад хотите устроить?

— Вот ты кафир и не очень понимаешь. Джихад это вообще борьба. Например, крестьянин сеет зерно — это аграрный джихад. Рабочий делает гайку — это промышленный джихад. Самый главный джихад в жизни человека — это борьба в душе, внутри, чтобы делать хорошие вещи, и не делать плохие. А то, что все знают, как джихад, война против неверных, это далеко не главное в исламе, где-то в конце по значимости.

— А я слышал, что богатые бухарские и самаркандские купцы, да и в Казани, ну, во всех мусульманских регионах России купцы собирали закят именно на этот, военный джихад. И магометане всего мира активно помогали, из Индии, Турции, Египта. И все готовилось для грандиозного восстания. Но началась война, страна мобилизовала все силы, потом Революция, потом Гражданская и решили немного повременить.

Татарин прямо посмотрел в глаза собеседнику:

— Это все слухи. Их распространяют те, кто враг Аллаха и брат иблисам. Вранье это все.

Дальше они ехали молча до самого Симферополя.

Когда прощались, мулла задал необычный вопрос.

— Извини, что я спрашиваю, брат. Ты же в Москве бывал?

— Бывал.

— А в Кремле бывал? Это же очень древняя крепость, ей сотни лет.

— Бывал и даже некоторое время там работал. Да, там князья и цари постоянно что-то перестраивали, копали новые тоннели, подземелья, ходы. Потом это все забывалось, и новое возводилось поверх или рядом со старым. Когда я там был, как раз нашли пару казематов времен Ивана Грозного, когда твои соплеменники приходили сжигать Москву. В общем, там исследовать и копать еще на многие годы.

— Слушай, брат. Среди нас ходят страшные слухи. Что в самом темном коридоре Кремля прокопан проход в Преисподнюю и оттуда черти и бесы помогают большевикам. Ты ничего такого не знаешь?

На лице Кильчевского не дернулся ни один мускул.

— Не знаю. Врут все. Да и как ты, правоверный мусульманин веришь в такую чушь?

— Тут ты прав. Все в руках Аллаха и все создано им. Но так же в Коране написано про шайтанов, иблисов и джиннов, а они могут призывать страшные бедствия на головы людей. Такие, как революция.

Он замолчал и пристально посмотрел в глаза. Потом устало махнул рукой и повернул назад в свое село. Его ждал еще долгий путь домой.

Кильчевский ни секунды не раздумывал чтобы нанести визит вежливости Алексешенко. Подполковник был настолько могущественной фигурой, что в любом случае от него надо держаться подальше. Однако, что тот про него не забывал, это было естественным. Пока Кильчевский ходил по вокзалу и пытался попасть на поезд в Севастополь, несколько раз в темных углах чудилось лицо Алексешенко, которое весело ему подмигивало. Магия несложная и ее, наверное, оставили просто шутки ради, чтобы постоянно напоминать о грядущем задании и что он под присмотром.

Наконец, он выбил себе купе, что стоило ему немалой суммы денег. Средства пока он особо не считал, ведь Шемаков ему разрешил пользоваться в меру надобности ящиками, а чтобы опустошить хоть один наполовину, следовало задорно кутить много недели. Что теперь ему предстоит? Жить в Севастополе? Никуда не бежать, не спасаться. Крым, кажется, пока не подвластен чарам большевиков, во всяком случае, Алексешенко вполне по плечу успешно отстоять полуостров. Однако, никто не сможет противостоять агентам красных и их банальным револьверам и бомбам. В Крыму сейчас столько непонятного народа, какие-то люди откуда-то появлялись, куда-то исчезали. Какие-то беженцы или офицеры несуществующих дивизий, министры и посланники экзотичных государственных образований Кавказа или Азии. Каждый имел свой интерес и искал свою выгоду. Ничего не стоило кому-то заплатить полноценной монетой или подвергнуть ментальному насилию, чтобы заставить его убить. И что самое пугающее, было совершенно не понятно, куда делся Беляев. Что он попытается разделаться с Кильчевским, было совершенно ясно, а уж в его силах легко было отыскать определенного человека даже на большом расстоянии, что наглядно подтвердила их встреча в Одессе и Севастополе. Оставалось только надеятся, что Беляев уже был древним стариком и стоял в шаге от смерти по естественным причинам. Может, он где-то тихо умер и не будет больше досаждать своей злобой. Однако, что-то подсказывало, что полагаться на это было легкомысленно и тот скажет еще свое слово.

Он приехал в Севастополь и решил пройтись пешком до гостиницы, где были его вещи. Он, естественно, держал в памяти все то, что смог вспомнить о своем брате и дочери, однако, медленно, как вечерний туман, память снова начало заволакивать небытием. Надо сопротивляться этому и завести дневник, в котором следовало записывать свои самые яркие воспоминания. Это хоть немного отсрочит неизбежное.

Город изрядно изменился за те несколько дней его отсутствия. Если раньше это был спокойный провинциальный порт в глубоком тылу, то теперь жизнь в нем забурлила гораздо активнее. Было заметно больше людей на улицах, мчались автомобили и телеги. Видимо, эвакуация из Одессы и с Кубани приняла повальный характер, и как все эти десятки тысяч смогут уместиться в не самой богатой губернии было решительно не понятно. Какие-то сомнительные личности подолгу провожали его взглядом, и Кильчевскому потребовалось много усилий, чтобы убедить себя, что это обычные грабители или бандиты, а не агенты, посланные именно за ним. На всякий случай он все-таки нащупал оружие в кармане и ускорил шаг.

В гостинице ему изрядно удивились.

— А мы думали, что вы исчезли или где-то погибли. Решили завтра уже вывезти ваши вещи и заселить нового жильца. Их столько стало, что жуть.

— Могли взять мои вещи, ваше право. Только тогда бы я с вами по законам военного времени поступил. Даже военно-полевой суд бы не созывал, на месте пристрелил. У меня там секретные документы, а у вас на лице прямо написано сочувствие революции. И не надо показывать мне тут негодование, у меня есть все полномочия.

Оставив побледневших работников гостиницы за спиной, он поднялся в свой номер. Внутри, кажется, все было так же, как он видел в последний раз. Конечно, в номере был произведен обыск и даже не один, но тут работали профессионалы высокого уровня и они практически не оставили следов. Его заветный саквояж тоже лежал на том же месте, где и был оставлен. Кильчевский лег на кровать в одежде, закрыл глаза и провалился.

Возле уха послышался характерный щелчок взводимого курка.

Глава 8

Ну вот и попался. Как мальчишка, — подумал он и вспомнил, что свое оружие он оставил в кармане шинели, которая сейчас была вне зоны досягаемости.

— Эх ты, а такой герой был, судя по рассказам о тебе. Врут, наверное, — раздался сзади низкий насмешливый женский голос. Кильчевский тотчас расслабил мышцы, готовые для рывка с кровати и смертельному поединку, и не смог сдержать глупой широкой улыбки.

— Тебе не говорили, что неприлично входить без приглашения в номер к одинокому мужчине. А вдруг я тут не один. Ах, я забыл, ты же не училась в институте благородных девиц и, поэтому, этикета не знаешь.

— Да, удивлена, что ты не один. Ожидала тебя с новой раной здесь увидеть, или, хотя бы, с бутылкой коньяка. Это максимальный разврат, на который ты способен.

Он поднялся с кровати и посмотрел внимательно на Оксану Дмитриевну. Та стояла в банном халате, а с волос стекала вода.

— Ты как сюда попала? У тебя же не было ключа, а дверь я запер.

— Я была в ванной, когда услышала, что кто-то идет по коридору и возится с замком, то выключила воду и решила посмотреть, кто это пришел. А то, знаешь ли, разные люди бывают.

— А что ты вообще делаешь в моей ванной? Ты разве не должна быть на Кубани.

— Ах, — он разочарованно махнула рукой. Пока я долетела до Керчи, выяснилось, что время потеряно и документы уже не нужны. Адресат отправился в Закавказье и груз ему будет направлен кораблем. В общем, я вернулась назад. Извини, что заняла твой номер, мне просто было негде жить, а ты меня не выгонишь.

— А замок? Заставила персонал тебе открыть и ткнула им в лицо какими-то липовыми полномочиями?

Она улыбнулась.

— Как ты вообще мог такое подумать?! Я приличная девушка и не позволяю себе такого! Я открыла замок отмычкой.

Он расхохотался.

— И что теперь у тебя? Какие планы?

Она пожала плечами.

— Честно говоря, не знаю. Мне надо было доставить груз и адресат должен дать дальнейшие указания. А теперь… Думаю, несколько дней отдохну, ты поводишь меня по ресторанам, а потом посмотрим. Может, назад в Одессу подамся.

— Я тебя повожу по ресторанам? Интересно, с какой это стати. Я тебя вытащил из тюрьмы, ты живешь у меня в номере, да еще я должен на тебя и тратить деньги? Я пожалуюсь твоему папеньке, хранителю древних горских традиций, что ты используешь честного мужчину в корыстных целях!

— Говори ему, что хочешь, он всему поверит и ко всему привык, — она махнула рукой. Он в душе еще надеется, что в родном ауле не узнают о моих похождениях, и какой-то бравый джигит, который всю жизнь перегоняет овец по горам, возьмет меня в жены.

— Ну да, с твоим-то образом жизни, шансов на это немного. Даже до Баку дойдут слухи о восточной красавице, которая с револьвером и самолетом не хуже, чем ее сверстницы с вышивкой.

— В общем, ты меня выгоняешь?

Он неопределенно мотнул рукой показывая, что пока не решил.

Она тяжело вздохнула и сбросила халат, оставшись полностью обнаженной, демонстрируя свою невероятную, налитую соками фигуру.

— Тогда мне придется отблагодарить тебя старым женским способом.

Целые сутки они не вылезали из постели, и прерывались только на то, чтобы заказать обед в номер или принять ванну. Оксана как-то мистически овладела всем его существом, разожгла пламя вожделения такой силы, какой не было со времен юности. Большая грудь и крутые бедра, казалось, были созданы для того, чтобы их ласкали и на них засыпали неглубоким сном, чтобы потом продолжить. В постели Кильчевский и забыл, что он потерял несколько лет жизни, пытаясь вырваться из виртуальной ловушки, и вновь и вновь доказывал себе и ей, что еще силен, и сам же постоянно удивлялся своим неиссякаемым силам.

Когда глубокой ночью она оба лежали абсолютно без сил, он немного с опаской предложил ей покурить одну смесь, которая была у него в саквояже. Она, не без некоторых колебаний, согласилась, и они оба окунулись не только в океаны плотских наслаждений, но еще и психологических. Всю оставшуюся ночь она, свернувшись на его груди, рассказывала о своей жизни, о детстве, о странных и смешных традициях своего народа. Он только слушал, потому, что рассказывать о себе было не очень уместно, да и многое уже забылось, как естественным путем, так и из-за чар. Немного отдохнув, она показала ему новые виды наслаждений, о которых он только слышал, но никогда не пробовал. Наверное, в шутку он думал, все девушки это умеют, и только притворяются скромными и невинными ангелами, чтобы показать свою истинную натуру перед тем мужчиной, с которым она будет чувствовать себя спокойно. К утру они оба сбросили по несколько килограммов веса и не могли уже пошевелить и пальцем от усталости.

Он попытался подремать, но Оксана его растормошила:

— Ты ничего не рассказываешь о своей поездке. Как все прошло?

Он замолчал, прикидывая, о чем ей можно рассказать. Конечно, говорить, что Алексешенко — посланник Смерти, а Слащев — полностью съехавший с катушек чародей средней руки, было нельзя, но и врать тоже не хотелось.

— Что рассказать. Все прошло нормально. Подполковник Алексешенко очень интересный человек, обширных знаний и выдающихся способностей. Мне кажется, если ему не помешают, ему под силу переломить результат войны. А генерал Слащев… Он очень оригинальный, очень. Его многие не любят потому, что он… как сказать… в общем, он не стандартный образец русского офицера. Он, кажется, не от мира сего, но как военачальник он очень хорош.

— И он сможет защитить Крым?

— До определенного момента. В этом плане он крайне талантлив. Думаю, если бы не зависть и неприязнь военной верхушки белых к нему, он бы добился еще больших успехов. Если бы ему дали более-менее серьезные силы, то Таврия от красных была бы очищена в считанные недели.

— Но там и Махно есть.

— А они с Махно уже сталкивались. И Слащев добился определенных успехов, небольших, но все-таки. Если вспомнить, что Махно бил всех и всегда, даже малый успех уже считается отличным результатом. А если еще учесть, в каких условиях это столкновение имело место, то странно, как Слащева еще не сделали командующим всеми силами белых.

— Так что же ему не хватает, если он так хорош, как ты говоришь.

— Он в плане политики абсолютный ребенок. Слащев абсолютно непримиримо относится к союзникам, считая их даже худшими врагами, чем большевики потому, что Ленин с компанией пытаются хоть как-о сохранить Россию, а задача тех только по максимуму выкачать ресурсов. Насколько он гениален в военном деле, настолько и дилетант в политике, внутренней и внешней.

Она перевернулась на живот и открыла невероятный вид своего тела ему.

— Меня что-то разговоры о политике утомили. Как насчет небольшого променада по городу?

Прогулка получилась очень приятная, ветра не было, и шел легкий снежок. Они разговаривали обо всем на свете и выглядели вместе весьма импозантно. Он, высокий, практически полностью седой мужчина и она, южная яркая брюнетка. Оказывается, в гардеробе Оксаны Дмитриевны были не только летные костюмы с высокими сапогами, но и довольно элегантные одежды, которые вполне могли составить конкуренцию по изысканности предвоенным Петербургским коллекциям.

Кильчевский узнал, что у нее, по большому счету, тоже нет плана, что делать в случае победы красных. Да, сохранялись связи в главном штабе в Одессе, но Оксана сама очень пренебрежительно о них отозвалась и сказала, что взялась за задание только потому, что ей предоставляли деньги и возможность спокойно эвакуироваться из города. Отец ее, богатый армянин, жил в Баку, но предупреждал ее, чтобы приезжала к нему только в самом крайнем случае. В городе постоянно шла резня и менялась власть: то турки с немцами, то англичане, то красные, то белые, то какие-то местные деятели, которые резали армян и взывали к Аллаху, а когда надо было — одевали смокинги и на чистейшем французском дискутировали о Вольтере и Дидро. Правда, и армяне не оставались в долгу и периодически мстили в меру сил.

Так или иначе, ехать через пылающий юг для молодой девушки было верхом безумия, и она решила пока побыть в Крыму и составить компанию Кильчевскому, чему он, конечно, был несказанно рад. Хотели пойти в синематограф, но увидели публику, которая туда валила и сразу отказались от этой идеи.

— У меня в детстве была такая игра, — начала Оксана, когда они возвращались в гостиницу. Я писала разным большим руководителям письма: генералам, депутатам Думы, артистам, художникам, писателям и так далее. Придумывала истории, как можно более печальные и пронзительные, но, конечно, правдоподобные, такие, чтобы сердце человека сжалось от жалости, и он написал ответ. Ведь им многие пишут, а отвечают только на каждое сотое письмо. В общем, это срабатывало не всегда, но у меня за несколько лет скопилась отличная коллекция, даже письмо от Толстого было и брата царя!

— Фантастика! И тебе отвечали такие люди?!

— Представь себе, да. Никто, наверное, не писал им так неграмотно и жалобно, что у них что-то кольнуло в груди.

— А царю написать не пробовала?

— Я долго думала, но решила, что не стоит. Ведь, сразу пойдет проверка, что да как, придут к отцу, а он обнаружит, что его дочка, которая, в принципе, ни в чем и не нуждалась, является сиротой, младшей из десяти детей и ей не хватает даже платьюшко, и спрашивает о том, как матушка-императрица поддерживает благотворительность.

— Да, было бы неловко, — он улыбнулся. А что случилось потом? Куда делись письма?

— А потом началась война. Вся почта, особенно, высокопоставленным чинам, стала проверяться, было слишком опасно писать. Да и я уже выросла из этого возраста и потеряла интерес. А письма все продала одному еврею, который решил составить музей Милосердия. Представь, даже такое придумали! В общем, денег я выручила не то, чтобы слишком много, но достаточно, чтобы пойти в летную школу и на покупку своего первого простенького аэроплана.

— Ты прирожденный коммерсант! Из воздуха сколотила небольшое состояние, и при том, когда была еще девочкой.

Она скромно улыбнулась и промолчала.

Он немного подумал и, когда они возвращались назад, он таинственно произнес:

— Я тебе тоже продемонстрирую небольшую шутку, не такую остроумную, но все же. И куда-то ушел.

Принесли вечером к ним в номер ужин и, почему-то, телефонный аппарат.

Кильчевский подмигнул ей и начал набирать разные номера. Делал несколько звонков, кого-то просил и целенаправленно к чем-то двигался. Она заинтересовалась. Он продолжал набирать, судя по вопросам и абонентам, все дальше и дальше забираясь на север. Оксана Дмитриевна сидела, раскрыв рот от шока и удивления. Она уже, кажется, начала примерно подозревать, к чему он двигался, но окончательно пока не осознала его дерзости.

— Феликса Эдмундовича, пожалуйста. Кто говорит? А кто может говорить по это линии? Командармов надо знать по голосу, это Фрунзе, Михаил Васильевич! Быстрее, срочная обстановка на фронте, белые прорвались!

Оксана Дмитриевна, рванулась к аппарату, чтобы разъединить, но он железной рукой остановил ее и посадил вплотную, чтобы она слышала весь разговор.

— Товарищ Дзержинский слушает вас!-в трубке раздался осторожный голос с сильным акцентом.

— Феликс Эдмундович, как я рад слышать вас! Как у вас дела, дорогой вы мой?

— Товарищ Фрунзе? Это вы? Очень плохо слышно вас! Говорите, мне передали, что белые прорвались! Где вы сейчас?

— Какой я тебе товарищ Фрунзе, ты чего, плешивый, белены объелся, старых друзей не узнаешь?

В трубке повисло долгое молчание.

— Кто это?

— Феликс, обижаешь. Ты-то и не узнаешь меня? Не поверю. Это Ленин с Троцким в свою мистику играются, а ты-то должен знать врагов Революции в лицо. Хотя, я им стал совсем недавно, а вообще мы с тобой плечо к плечу насаживали советскую власть!

В трубке опять повисла тишина.

— Кильчевский? — неуверенно прозвучал голос.

— Наконец-то выигрыш. Ну как там, Феликс, как погода в Москве, как ситуация в ЦК?

— Ты где, подлец?

— А то ты не знаешь. В Одессе, жду очередных твоих головорезов.

— Тебя нет в Одессе. Ты в Крыму.

— А чего тогда спрашиваешь?

— Тебе не убежать, мы тебя найдем и выпотрошим.

— Да-да, я знаю. Только пока, все ваши капканы не работают.

— Это пока. Вы сейчас заняты другим, но и не думай, что о тебе забыли. А ты смелый, ничего не скажешь. Позвонить прямо в Кремль, да еще и мне. Знаешь, когда я буду резать тебя на кусочки, я это буду делать с удовольствием. Ты честный враг, и достоин уважения.

— А как там вообще, Феликс? Какие новостишки?

— Да все по-старому. Ильича сжигает изнутри адское пламя, но это само собой. Додавливаем белых в Сибири. Тут обнаружились одни удальцы в Приморье и в Монголии, но их тоже прихлопнем.

— А как Вячеслав Рудольфович? Артур Христианович?

— Спасибо, живы-здоровы. Я им передам твой привет, они будут умолять меня хоть кусочек оторвать от тебя.

— Боже, как мило. Ну и им передавай привет. Ты не рассказал им, как печально их жизнь закончится?

— Ну что ты, конечно нет. Это же запрещено.

— А чего вы сами не являетесь в Крым? Могу сказать, что тут не больше пятидесяти тысяч штыков наберется, армия — рвань. Вы сразу прихлопните офицериков.

Оксана Дмитриевна в ужасе смотрела на него не зная, что делать.

— Шестьдесят. И тридцать тысяч сабель. Много орудий, танков, аэропланов и снарядов. Но ты прав, армия — дрянь.

Они оба весело и беззаботно захохотали, как старые знакомые, которые синхронно об одном и том же подумали.

— И что, многих вы подкупили среди офицеров?

— Не хочу хвастаться, но как ты уехал, мы наладили работу. Среди ваших крымских — треть штабистов и четверть офицеров так или иначе работают на нас.

— Да, впечатляет. Молодцы, правда.

— Евгений, а, может, вернешься, а? Эти два фантазера настроены серьезно, но я тебе даю слово, что если станешь блудным сыном и вернешь, что взял — тебе ничего не будет. А если повезет, то и восстановишься на прежнюю работу.

На этот раз помолчал Евгений, и когда уже Оксана подумала, что он согласится, он ответил:

— Феликс. Ты прекрасно знаешь правила, и даже все ЦК не сможет их отменить. Я приговорен к смерти. А я знаю, кстати, почему вы не можете взять Крым, несмотря на то, что другие армии белых бьете без особых проблем. Безумец на Перекопе и Смерть в Симферополе.

— Так уже знаешь, да? Тут ты прав, эти двое здорово нам мешают, но разберемся с остальным детским садом, прихлопнем и их. Мы умеем сочетать грамотно и земные силы и магические.

— Да, можете. Но пока разберетесь с Крымом, не успеете сделать свою Мировую революцию, революционеров и так давят по всему миру. В Германии как, остался хоть кто-то еще? А в США так и не вспыхнуло, хотя искр вы выбили достаточно.

— Значит, все останется, как было?

— Значит, да.

— А чего звонил-то тогда? — человек на том конце провода улыбнулся, это было слышно.

Улыбка печальная появилась и на лице Кильчевского.

— Да так, скучно было, решил старому товарищу позвонить. Сколько мы всего, а? Помнишь Нижний Новгород?

В трубке раздался смех.

— Только хотел сказать! Да, весело там было. Интересно, что с тобой сделают местные, если узнают, что ты звонил самому Дзержинскому. Расстреляют, тут же.

— Ну ты совсем меня обидеть хочешь. У самого будто револьверов нет.

— Есть. Один. Маузер.

Оба опять расхохотались.

— Твои агенты хорошо работают, если даже такое знают.

— Ну, в недостатке профессионализма меня пока никто не обвинял.

— Чуть не забыл, кстати. Этот, как его… Беляев. Как-то вы жестко с ним совсем, не по-революционному.

— Кто?

— Ну, который меня упустил в Одессе.

— А, его фамилия Беляев? Не знал. Ну а что, казнить сейчас не наш метод, как верховные пояснили. Да и спасая свои оставшиеся пару лет жизни, он сделает все, чтобы тебя притащить в Москву.

— А я хотел попросить тебя отозвать его. Не получится?

— Отозвать? Я этого делать не буду, да и не смогу. Он автономен, на связь почти не выходит. Поэтому, или ты его, или он тебя. Как руководитель ЧК я желаю, чтобы он тебя обманул и притащил твою хитрую морду сюда, где мы тебя по кусочку будем резать и сдирать шкуру, а потом поджарим на медленном огне, но как твой старый боевой товарищ могу пожелать, чтобы раздавил этого червяка.

— Ладно, прощай, Феликс. Было приятно слышать тебя, старый плешивый поляк.

— Прощай-прощай, Евгений. Недолго осталось тебе скакать, скоро увидимся в Москве и я на тебе отведу душу.

Кильчевский положил трубку на аппарат и закрыл глаза.

Оксана слегка коснулась его плеча.

— Может, пояснишь, что это было?

— Звонил человеку, который должен меня убить, — не открывая глаза он еле слышно прошептал.

— Ты знаком с Дзержинским?! Почему ты раньше мне не говорил об этом?!

— Когда, при встрече в Одессе или в тюрьме? Добрый день, меня зовут Евгений, я друг Дзержинского, который сейчас бросил все силы, чтобы меня убить. Так надо было представиться?

— И ты знаешь всех в ЦК?!

— Всех. Ну, с Лениным и Троцким очень поверхностно, а остальных — отлично.

Он рассказал вкратце о своей истории, опустив, конечно, основную магическую первопричину. Он слушала, открыв рот, и долго молчала, когда он закончил.

— А Алексешенко и Слащев знают это все?

— Конечно. Не такие они люди, чтобы общаться с неизвестно кем.

— Они тебе помогут?

— Нет, но они используют меня в своих целях. И если я выполню, что им надо, то они защитят меня здесь.

— Смогут?

— Думаю, да. Но от одержимых типа Беляева даже Алесешенко бессилен.

— А они не могут послать других агентов за тобой?

— Я бы удивился, если бы не послали. Но ты слышала, они заняты другими делами, им сейчас не до меня, и это так. К тому же, если загонят меня в угол, я просто покончу с собой, а это будет наихудший вариант из всех. Потратить столько времени и сил и получить только мертвого изменника? Ну, они на это не согласны.

— И что собираешься делать?

— Пока не знаю. Я пока не знаю. Надо выполнить задание подполковника, а там будет видно. Или он действительно может меня защитить, и тогда мне придется его держаться. Если начнет хитрить, то смело бросаю все и уезжаю на Кавказ.

— И меня бросаешь?

Он удивленно посмотрел на нее. Он раньше об этом не думал, но теперь нес ответственность и за нее. А куда она денется, когда красные ворвутся в Крым? К отцу? Не доедет. За границу? Но не так много денег у нее, чтобы обосноваться там. Сойтись с каким-то богатым генералом или буржуем? С такой эффектной внешностью для нее это будет не проблемой, но так низко Оксана Дмитриевна никогда не падет.

Он ее обнял.

— Конечно, я тебя не брошу. Мы теперь вместе.

— Вот ты сейчас прошелся по лезвию бритвы, еще немного, и я бы обиделась. А женская обида — она такая, что ты бежал бы до самой Москвы, лишь бы спастись.

Они рассмеялись и слились в страстном жарком поцелуе, твердо решив, что на сегодняшний вечер им хватит политики.

Глава 9

Вдруг стены немного покачнулись и моргнуло электричество. Со стен посыпалась штукатурка.

— Что это, взрыв? Землетрясение? — Кильчевский с неохотой оторвался от девушки и поднялся посмотреть в окно. Как только он подошел, небо окрасилось всеми цветами радуги, и куда более близкий и сильный удар сбил с ног. Оксана Дмитриевна закричала.

— Быстро одевайся!

Они набросили на себя одежду и выскочили из гостиницы.

На улице они наблюдали необычайное зрелище.

Все небо было расцвечено всеми красками радуги, но струились водопады света с самого неба, из-за темных тяжелых облаков. Многие люди выбегали из домов, и как завороженные смотрели, подняв головы. Что это? Это очень напоминало северное сияние, но было гораздо активнее и яростнее, да и к тому же, какое северное сияние может быть над Севастополем? Неужели, Солнце взорвалось или какая-то иная космическая катастрофа? В воздухе раздавались хлопки, как во время салюта.

Судя по звукам, эпицентр того, что происходило, был в нескольких кварталах от их гостиницы. Оксана Дмитриевна потянула его туда посмотреть, но Кильчевский, почуяв уже привкус магии, остановил ее. Она удивленно посмотрела.

— Тебе не хочется узнать, что там? Я такого никогда в жизни не видела!

— Не надо, мне кажется, это опасно.

Она резко одернула руку.

— Я тоже не девочка из пансиона, знаешь ли. Летать за линию фронта над немцами — гораздо опаснее было. Ты как знаешь, а я иду туда.

Она приподняла край кожаной куртки, из-под которого выглядывала рукоять револьвера. Кильчевский видел его первый раз, и где Оксана Дмитриевна его прятала раньше, было непонятно.

— Хорошо, пойдем. Дойдем до дома, возле чего бы там ни было, и с крыши глянем. Согласна?

Она сердито глянула, показала язык, слегка кивнула и они побежали в сторону эпицентра.

Когда взобрались на здание, все действие практически стихло. Они осторожно свесились вниз и осмотрели улицу.

Внизу стояли две фигуры, одна в обычной серой шинели, вторая была в каком-то сгустке тьмы. От этой тьмы периодически отделялся кусок, и с бешеной скоростью устремлялся к противнику. Тот из последних сил отклонял удары тьмы, и было заметно, что скоро силы у него закончатся.

— Что это происходит? — ошеломленно спросила Оксана Дмитриевна.

Кильческий примерно уже представлял, но не мог разобраться, кто в серой шинели. То, что тьмой управляет один из большевиков, было понятно, но кто второй?

Наконец, кажется, первому надоели его бесплодные попытки, и он разделил тьму на несколько частей и бросил их в разные стороны по улицам. Человек в сером еле стоял от усталости, и с виду уже смирился с неизбежным. Ждал, когда небольшие сгустки тьмы появятся у него за спиной и поглотят без остатка.

Кильчевский достал пистолет и нерешительно положил его на край. В кого целиться? Ясное дело, большевик по определению его враг, и стрелять надо в него. Но кто сказал, что серый точно друг? Да и можно ли таких сильных магов уложить пулей? Стоит подождать.

Тут из-за спины серого появилась маленькая тень и метнулась на спину человеку. Тот неуловимым движением увернулся, набросил что-то вроде полупрозрачной сети, и метнул все вместе в сторону черного. Тот еле убил этот удар, тень в сети попала в угол дома, который частично обрушился на стоящего внизу. Наверное, это все? Ведь под огромными камнями никто не может выжить, и даже такие необычные люди.

Однако, черный скоро вскочил и устремился к упавшему на колени серому. Когда до врага оставалось не больше десяти шагов, из-под земли ударили бледная молния и поразила атакующего. Черный заорал, задергался и в судорогах упал. Тут же какой-то морок и туман, окружающий эту часть города, начал развеиваться, и через несколько минут уже было все довольно хорошо видно, даже несмотря на ночь.

— Давай уйдем быстрее, — испуганно прошептала Оксана Дмитиревна. Он кивнул, и они пошли к лестнице.

Но уйти им не удалось. Когда уже были на земле, невдалеке уже стоял, опираясь спиной на стену, серый. Черты лица его казались очень знакомыми.

— Ох, Кильчевский и Гюльбенкян. Ну и подкинули мне хлопот…

— Что? Мы зна… Нефедов? Владимир Владимирович?!

— Угу, он самый.

Кильчевский спрятал Оксану Дмитриевну себе за спину и поднял пистолет на уровень пояса.

Тяжело дышавший Нефедов взглянул на оружие и презрительно плюнул.

— Бросьте вы ваши детские игрушки. Я тут случайно перехватил вашего убийцу, а вы мне угрожаете.

— Он шел за мной? Откуда вы знаете?

Тот смотрел не отрываясь.

— А, ну да. Извините.

— Силен, черт. Думал, крышка мне. Пойдем, посмотрим, кто это.

— А вы не знаете?

— Откуда.

Они подошли с осторожностью.

— Знаете его?

Кильчевский с мертвенно бледным лицом кивнул.

— Это человек из Одессы. Его фамилия Изенбеков, мы были знакомы. Почему он шел за мной?

— Он в игре?

— Вроде, нет.

— Интересно, — Нефедов перевернул его на живот и проверил карманы. Ничего нет. Ладно, пойдем отсюда, а то народ начинает собираться, еще заберут нас в полицию, у вас-то обоих опыт знакомства с камерами уже есть.

Они двинулись втроем к гостиннице.

— Это Беляев все осуществил.

— Кто?

— Он из Москвы. Он, наверное, внушил раненому Изенбекову задание, одолжил часть своих сил, и заставил меня убить.

— Не знаю, о ком ты говоришь, но вполне возможно. Правда, откуда такие силы, он меня едва не прихлопнул.

— Не знаю. Всегда думал, что это просто мелкая пешка, и не думал, что такая мощь у него есть. Вы не можете сказать, где он сейчас?

— Не могу, устал очень, валюсь с ног.

— Это вам подполковник помог в конце?

— Он. А если самому Алексешенко пришлось вмешиваться, это уже солидный масштаб. Правда, и расстояние приличное, больше сотни километров, но все же.

— Что мне теперь делать? Уехать?

— Ну, из вашей гостиницы точно. Она на самом видном месте, слишком много непонятных личностей возле нее крутится. Лучше вам обосноваться где-нибудь в глуши. Завтра сможете отправляться? Там и проще будет, если снова вас найдут.

— Да, завтра же уедем. С утра. Куда-нибудь в степь, в сторону Керчи.

— Да. Ну хорошо, я пошел отдыхать. Берегите себя и свою прекрасную спутницу.

Нефедов прихрамывая и охая поковылял прочь. Всю дорогу Оксана Дмитриевна молчала и шла чуть отстранённо.

В номере Кильчевский посадил ее напротив себя и очень серьезно спросил:

— Оксана. Ты поедешь со мной или нет? Я думаю, нам лучше расстаться, безопаснее для тебя. Видишь, за мной охотятся слишком опасные силы, я не смогу еще и тебя охранять. Давай я тебе дам денег, и ты отправишься к отцу.

Она сидела молча, и было видно, как в ее душе борются противоречивые чувства. Наконец, подняла на него глаза и печально улыбнулась.

— Знаешь, Евгений, на войне солдат никогда не бросит своего товарища в беде. Так и я сейчас. Куда ты без меня?

— Ты не понимаешь?!-он перешел на крик. Меня могут убить в любой момент! Нефедова чуть не размазали сегодня, а он очень непростой человек. Но она уже поднялась с кровати и деловито скидывала вещи в чемоданы. Он еще несколько минут повозмущался и замолчал.

— Тебя не переубедишь, да?

Она недоуменно пожала плечами.

— Нет. Я вот думаю, что не жалко бросить здесь, ведь в аэроплан все на поместится.

— Какой аэроплан?

— Как какой? Мой. А ты думаешь на поезде бежать?

— Я пока не думал.

— А я подумала. Ты же сейчас хочешь уехать, ночью, а не завтра туда, куда озвучил. Я же правильно поняла?

Он улыбнулся и погладил ее по щеке.

— Ты молодец. Да, пусть все думают, что я от испуга вывалил свой маршрут и намерения.

Они оставили в номере почти все свои вещи, взяв только самое необходимое. Приехали посреди ночи на аэродром, где стоял аэроплан, заправились и взлетели. Решили, что им надо остановиться где-то в горном районе. Когда уже начинало светлеть, пилот заметила большую площадку в горах, где и приземлилась с огромным трудом. Они бежали из Севастополя, и это было самое главное! Теперь врагам их никогда не найти! Осталось самое простое — найти в зимний безлюдных горах удобное жилье.

Глава 10

Они отыскали неподалеку маленький городок и поселились в бывшем пансионе, небольшом, но очень уютном доме. Обслуживала их молодая женщина, экзотического вида и с сильным акцентом говорящая по-русски. Так продолжалась их совместная жизнь, недели сменялись неделями, жизнь постепенно перерастала в любовь, особенно на фоне того, что все, казалось, забыли про них. Не было ни военных, ни чародеев, будто весь мир забыл про маленький городок в горах.

Иногда он ездил инкогнито в Карасубазар и даже в Симферополь за новостями, и всегда привозил огромную кучу газет, журналов и книг, чтобы жизнь его спутницы не была такой тоскливой. Однажды он приехал страшно возбужденным.

— Представляешь, Одессу эвакуировали!

— Да ты что! И все сюда, в Крым?!

— Вроде, да. Ну, основная часть. Кто-то в Константинополь, кто-то еще куда. Но основная — тут.

— А как, что? Подробности?

— Да там мало что знают сами. Ну как всегда, полный бардак, брошено множество ценностей и людей, кораблей не хватало, была стрельба за места. Сейчас все сидят в Севастополе и думают, что делать дальше.

— А что для нас это значит?

— Для нас? Да почти ничего. Много новых ртов в Крыму, не знаю, справится ли он. Я купил патроны и револьверы на всякий случай. И еды всякой. А ты давно проверяла аэроплан?

— Неделю назад. Но там все хорошо, он надежно замаскирован. Думаешь, скоро надо будет им воспользоваться?

— Да нет, пока все спокойно. Но пусть будет наготове, мало ли что.

Она улыбнулась и поцеловала его в лоб.

— А ты знаешь, внизу-то на равнине, весна чувствуется! Цветочки и снег тает.

Они гуляли по зеленеющим лугам, смеялись и дегустировали местные сорта вина. Их никто не тревожил, Алексешенко про него, наверное, забыл, а Беляев, если еще не помер от старости, искал его совсем не там.

Их домработница, как выяснилось, была родом из Парагвая, и в чертах ее лица была заметна большая примесь индейской крови. Как они поняли из рассказа, она приплыла в Россию еще до войны в составе национального ансамбля, а когда наступил девятьсот четырнадцатый год, оказалось, что уехать из России никак не получается: север и запад блокировала Германия, юг-Турция, а разрешение на выезд через Владивосток не давала полиция по каким-то своим причинам.

Так она осталась в Крыму со своим маленьким сыном, который живо освоил русский язык и отличался от местной детворы только кофейным цветом кожи. Его в городке так и называли «наш индеец», и в детских играх ему всегда доставалась роль гордого и независимого вождя. Звали ее Изабелла, и она рассказывала о своей Родине, о величайшей катастрофе Парагвая полувековой давности.

То была война маленького государства с гигантами, в результате которой населения страны уменьшилось в несколько раз, а все мужчины погибли в боях.

Показывала предметы народного искусства, песни как своей страны, так и местных индейских племен. Но в основном она предпочитала проводить свободное время глядя в окно и тоскуя о своей далекой Родине.

Когда весна окончательно вступила в свои права, в воздухе появилась и стала носиться какая-то смутная тревога. Трудно сказать, что было ее источником, но чувствовали все. Ходили сплетни и слухи, что на Перекопе идут затяжные бои, и о конфликтах между генералом Слащевы и Врангелем, который сейчас руководил всеми силами в Крыму.

Кильчевского эта информация очень удивила, поскольку, Слащев и Алексешенко весьма высокого мнения был друг о друге. Или Врангель не так уж зависит от своего советника, как ему рассказывали.

В один из вечеров, когда они вернулись с прогулки, Кильчевский во время ужина сказал:

— Мне нужно в Севастополь.

Оксана промолчала.

— У меня там дела.

— Какие?

— Если Одесса эвакуирована, я должен найти Шемакова и отдать ему все деньги.

— Тебе не кажется, что в данной ситуации это слишком опасно? Мы, если ты забыл, специально забрались в такую даль, чтобы нас никто не нашел, ни из твоих покровителей, ни врагов. И ты сейчас хочешь отправиться в самое пекло, в город, где орудуют десятки шпионов красных?

— Я должен. Он выручил меня в Одессе, и я пообещал, что постараюсь сохранить его деньги. Я не могу обмануть его, просто не могу. Он же на меня рассчитывает.

— Делай, что должен. Твои принципы чести всегда важнее, чем забота о любящем человеке.

Теперь настала его очередь молчать и хмуро ковыряться в тарелке.

— Это быстро, поверь. Дня четыре, может, чуть больше. Пару дней поищу его, если найду, то вернусь с ним. Если нет — моя совесть будет чиста и я сразу обратно. Да, полностью изменю внешность, чтобы даже родная мать меня не узнала.

— Ну вот видишь, — она с укоризной посмотрела ему в глаза, — я даже не знаю, что с твоей матерью, жива ли она. Ты мне ничего не рассказываешь. И как я могу полностью довериться такому человеку?

Она встала и подошла к окну.

— Мы здесь живем одним днем, все время куда-то бежим, никто не знает, что будет завтра. И тут, в горах, я провела, кажется, самое счастливое время в своей жизни. Я отдаюсь любимому мужчине, который любит и оберегает меня. Словно и нет вокруг того безумия, того хаоса. Дай мне почувствовать, хотя бы притворись, что мы супруги и живем размеренно и тихо. Что летом поедем в Париж, а потом заведем детей. Ты же хочешь все бросить, и опять мчатся куда-то на какие-то дела, ради своих принципов. Тебе не кажется, что это слишком жестоко по отношению ко мне?

Он молчал. В этот момент любые оправдания только усугубили бы ситуацию. Ночью в постели он ее крепко обнял и долго не отпускал. Она плакала, предчувствуя разлуку и не желая отдавать кусочек своего счастья. Той ночью они снова занимались любовью, как дикие звери, а когда силы окончательно истощились, и она удобно лежала на его руке, он решил рассказать ей небольшую часть своей истории, о своем детстве. Оксана мигом очнулась от сладкой неги и внимательно его слушала.

— Своих родителей я помню очень плохо. Помню, что мать постоянно кашляла и с трудом вставала с дивана. Отец где-то работал, видимо, не в очень хорошем месте потому, что всегда, когда приходил, был грязный и злой. А часто и пьяный да настолько, что вообще не понимал, что вокруг происходит и бил мать и нас.

Мы переехали в большой город откуда-то из глубинки или даже другой страны. Не могу сказать точно, но мои детские воспоминания об этом — луга, удивительно зеленые и невысокие горы. Как в сказке, знаешь. Хотя, может, это и не воспоминания, я мог уже потом прочитать книгу с картинками и иллюстрации заменили память о родине. В общем, мы перебрались в город и поселили в маленькой коморке. Отцу еще там, до переезда, дали клочок бумаги с именем и адресом человека, который должен помочь нам обосноваться, и мы ехали, молясь на этот адрес и оберегая ее, как высшую драгоценность. Наша семья это мать, отец и я с…

Он запнулся и замолчал. Она посмотрела на него вопросительно. Он сделал небольшое усилие над собой и попытался вспомнить то, что еще недавно отчетливо было запечатлено у него в памяти. Он снова начал забывать. Надо почаще вспоминать и активизировать записи, главное, чтобы эта привычка не перешла в механическую, и в конце он не смог бы сказать, зачем это делает.

— С братом. Он был еще младше меня. Я сам совсем ребенок, но он совсем малютка, даже говорить пока не умел. Жили в коморке, хозяйка которой, старая женщина, которой я очень боялся, все понимала, что мы только переехали и хорошей работы пока не нашли, но в конце каждого месяца с такой же неумолимостью, как и восход солнца или смена времен года, она стояла на пороге и требовала оплату жилья. Наверное, это было самое страшное потому, что отец всегда мрачнел при ее появлении.

Как и у всех взрослых, мои детские воспоминания — это отдельные яркие вспышки в памяти. Например, я помню, как сосед мне подарил котенка, но совсем не помню лица своей матери. Этот подарок был вершиной моего счастья в жизни, я просто не понимал, что еще может сделать меня радостнее. И как может опечалить ужин из двух картофелин, если у тебя есть миленький и теплый котенок?

В то время в России была эпидемия. Я уже и не помню чего, то ли какой-то грипп, то ли чахотка, но отчетливо врезалось в память, что мать стала кашлять еще сильнее и перестала даже вставать с постели. Мы как могли помогали ей, но что могут сделать два маленьких мальчика? Принести кружку воды? Она даже за эту помощь благодарила нас, и мы с братом этим очень гордились и даже соревновались, кто в следующий раз поможет маме.

Однажды утром, когда отец, как обычно, ушел на работу, а мы побежали во двор играть. Когда в обед вернулись покушать, в комнатке нас уже ждали несколько человек во главе с хозяйкой. Они сказали, что мама ушла в лучший мир и больше не вернется. Я тогда не понял, о чем речь, но подумал, что лучший мир — это место, где много котят, конфет и воздушных шариков. Старуха эта, несмотря, на свой отвратительный вид, оказалась женщиной весьма сердобольной и ответственной. Она сказала, что теперь мы с братом будем жить в особом доме с другими детишками, как она их назвала — сиротками. Я тогда не знал, что означает это слово.

Он замолчал и долго смотрел в потолок.

— В общем, нас отправили в приют. Мне там совсем не понравилось. Дети там были злые, они нас били и забирали игрушки. Взрослые, сотрудники этого учреждения, тяготились своей работой и на любой вопрос отвечали или крепкой руганью или затрещинами. Мы с братом часто плакали рядом, и просили вернуть нас к родителям, но старшие дети смеялись и говорили, что мать умерла, а отец нас бросил. Я им, конечно, не верил, ведь мне сказали, что мама отправилась в чудесную страну, а как она может забыть о своих детях? Но, постепенно, мы там привыкли и о родителях вспоминали все реже. А потом… Потом нас с братом разделили по разным приютам.

Она охнула.

— Да. Я не знаю, где он был, в каких городах, он никогда не рассказывал, но однажды, через несколько лет, это, действительно, какое-то чудо, мы с ним встретились на улице города. Вернее, не так. Я заметил какого-то оборванца, который показался мне смутно знакомым. Он не узнал меня. Пошел за ним, долго колебался, брат это или кто-то очень похожий. Сама понимаешь, дети в маленьком возрасте быстро растут и изменяются. Потом заговорил с ним и понял: это он. С небольшой помощью и он меня вспомнил. Мы убежали из своих приютов, и больше никогда не расставались. Мы остались единственные близкие люди друг у друга, понимаешь. Опоры. Никого больше нет. Вот так мы и выросли с ним.

— А где он сейчас? Остался в Москве?

— Нет. Он погиб. Недавно, — он судорожно сглотнул и отвернулся от нее.

Она нежно обняла сзади и так они провели ночи. Утром он уехал.

Глава 11

По дороге до Симферополя было сразу заметно, что теперь жителей Крыма стало намного больше. Многочисленные солдаты, офицеры, в разные стороны двигался транспорт с военными грузами. И это только обычная дорога, что творилось на железных было даже трудно представить. Была одна особенность — почти все грузы направлялись не от столицы Крыма, как можно было предположить, к портам, а наоборот. Будто была поставлена штабом задача — собрать всю военную амуницию в Симферополе.

В самом городе военных было не так много. Как предполагал Кильчевский, все, желающие защитить полуостров, уже находились на севере, а основная масса штабистов и тыловиков обиталась в Севастополе, чтобы в случае падения, можно было быстро эвакуироваться.

Но куда теперь бежать? В Грузию? Да там сейчас такая власть, которая еще более враждебно относится к белым, чем даже большевики. Симферополь был пуст и как-то безлюден. Кильчевский проехал по улицам, магазины и лавки все были закрыты. Интересно. Может, он пропустил какую-то новость?

На вокзале он сел в купе и снова понадеялся, что соседей не будет. Но даже кто-то и составит ему компанию, то это не так страшно — ехать сущие пустяки. Поезд тронулся, и он уже намеревался подремать, как мимо его купе промелькнула знакомая фигура в необычном головном уборе.

— Мулла?

Человек к феске остановился и обернулся.

— Какая встреча! Добрый день.

— Заходите ко мне, тут целое купе. Или, вы с кем-то?

— Нет, один. Воспользуюсь вашим предложением, спасибо.

Они сели напротив, им принесли чай.

— Рассказывайте, как у вас? Какие дела в Севастополе? Как умма?

— Знаете, с нашей последней встречи особо изменений нет. Мы, крымские татары, не трогаем очередную власть, она не трогает мусульман. В общем, жаловаться не на что почти.

— Как-то вы не очень почтительно относитесь к власти, которая сражается в том числе и за вас. Они за восстановление старых порядков. А татар при царях не обижали. Кто знает, что с вами большевики сделают?

— Так-то оно так. Только все, что вы говорите — правда, которая была. Те люди, которые сражаются на стороне белых, думают иначе. Какой-то сброд, простите за мои слова. А что большевики сделали в России — знаем. Церкви взорвали, попов расстреляли и пригрозили: кто будет следовать культу, будет жестоко преследоваться. Но мы молимся Всевышнему и надеемся, что к нам будет иное отношение.

— А почему «почти»? Неужели были инциденты?

— Как вам сказать, — он замялся. Мы не хотели об этом раздувать шум, но да, бывало. Грабежи были и убийства. И что самое обидное, не со стороны русских, а от горских отрядов.

— Вот те на. Они грабят своих единоверцев? Никогда бы не подумал, что такое возможно.

— К сожалению, бывает. Аргументируют, что мы не соблюдаем их кавказские обычаи, поэтому, мы не истинные мусульмане, а еретики, и по джихаду они могут делать с нами, все, что угодно. И это говорят люди, которые не умеют читать ни по-русски, ни по-арабски, но берутся толковать Коран. Это настолько печально, что даже вызывает улыбку.

— А как это случилось? Они, горцы, насколько я помню, подчинены генералу Слащеву, а он очень крут в таких вопросах насчет мародерства и злодеяний против мирных жителей.

— Они были ему подчинены. Но когда несколько раз они при первых столкновениях с красными бежали и чуть не вызвали обрушение всего фронта, он передал полки в подчинение Генерального штаба и запросил более стойкие подразделения.

— Хм. Вполне возможно. Мне и раньше говорили, что эти отряды великолепны, как нерегулярная конница, чтобы пройти по тылам противника, или там, преследовать разбитых. Но при цивилизованной, европейской войне, когда работает артиллерия и наступает фронт, они весьма малодушны.

— А скажите, что ислам говорит в этом случае? Ведь, если мусульман обижают христиане, то это естественно, джихад и прочее. А если единоверцы? Как это толкуется?

— Зря вы думаете, что Коран — это кровожадное писание. Пророк говорил, что кто обидит христианина или иудея, тот обидит его самого. И все мы, люди Писания, являемся братьями. А про эти инциденты. Знаете, все на свете находится в руках Всевышнего. Он все видит и накажет так, как сочтет нужным.

— Ну, все-таки странно. Вот мы, христиане, больше руководимся духом, а не буквы Библии. Всем понятно, что это сборник историй про древних евреев, написанные людьми разного таланта, в разное время, и сведенные воедино уже в более-менее цивилизованные времена. Там написано много крайне жестокого и откровенно людоедского, но мы руководствуемся теми пассажами, где написано про хорошее. Как заповеди Моисея, они же призывают к добру. А то, как Господь наказал людей Египта, совершенно невиновных, стараемся не замечать, хотя, прекрасно знаем и про них.

— В исламе другая ситуация. Коран божественен и написан Всевышним, ни одного знака в нем нет лишнего или ненужного. В Коране нет ни единого противоречия или ошибки. Однако, когда началась реальная жизнь, после того, как Пророк вознесся к Всевышнему, оказалось, что многие ситуации и случаи там просто не описаны. Там не описано, к примеру, чтобы мусульмане чинили беззаконие по отношению к мусульманам, при жизни Пророка такое было немыслимо, умма была сплоченная и целостная, а когда возникал вопрос, любой мог запросто прийти к Пророку, чтобы он растолковал или вынес решение.

Со временем появились люди, которые толковали, как в данном или похожем случае вел себя Пророк. Потом появились другие люди, которые толковали ситуации, опираясь на Коран, Сунну и местную практику. Так что, понятие ересью всегда обсуждаемо.

Они синхронно улыбнулись.

— Ну все же, не кажется мусульманам, и вам, как знатоку богословия и хафизу, немного странным, что Всевышний посылал множество пророков и все они, кроме последнего, не могли донести до людей истинную веру? Ведь в самой постановке уже сидит сомнение в его Всемогущества. Перефразирую средневековую логическую задачу: может ли Всевышний создать камень, который не сможет поднять? Если может, то он не всесилен. Если не сможет, то не всемогущ. И свести целое религиозное учение к нескольким простым ритуалам, механическим по сути. Я понимаю, почему ислам так притягателен для молодежи. Он относительно прост, а ответы на все вопросы написаны в Писании.

— Нет, не кажется. Я долго размышлял, и понял, что ислам лучшая из религий, которая могла быть послана людям. И я уверен, что рано или поздно ислам одержит победу на всей Земле. А насчет старой загадки про камень. Вы знаете, что такое квантовая механика?

Кильчевский неопределенно мотнул головой, мол, и да, и нет.

— Это новое направление физики, активно развивающееся. Изучает очень маленькие объекты.

— Как молекулы?

— Нет, гораздо меньше. Так там есть такое объяснение: в мире очень маленьких частиц возможны такие чудеса, которые мы просто не можем себе представить, потому, что у нас, в нашем большом мире, такого нет и не с чем даже сравнить.

— Поясните.

— Ну например. Представьте себе не трехмерный мир, как наш — длина, ширина, высота, а двумерный. Ну, мир, который существует на плоскости. Целая Вселенная на плоскости. Там есть свой двумерный космос, звезды, планеты. Двумерные люди строят двумерные государства. Так эти люди просто не могут себе представить трехмерный мир, просто не в состоянии. Они заключены в оболочку двумерной парадигмы, и чтобы они не делали, они не смогут узнать и наладить контакт с нашим миром. Понимаете логику? Так же и мы, просто не можем представить себе четырехмерный мир. Ну, просто это невозможно, как бы мы не пытались, мы заперты в своей трехмерной тюрьме, а ключ не существует. И так дальше, до бесконечности.

— Интересная гипотеза. Но как это связано с исламом?

— Очень просто. Все миры, вселенные заключены в свои клетки. Одно-, дву-, трех-, бесконечномерные. А знаете, кто тюремщик и присматривает за всеми клетками? Всевышний. Поэтому, к вопросу о камне. Всевышний может все, это аксиома. А мы пытаемся загнать его в рамки своих понятий, что он может быть только внутри нашей трехмерной клетки, а это неправильно.

— Знаете, я рад, что мы с вами не на богословском диспуте. Уверен, отцы христианской церкви нашлись бы, что ответить, но я нет.

— К тому же, в вашем христианстве такие глупости и натяжки, что даже смешно. Ну как это со стороны выглядит: Бог отделил от себя сущность, которую назвал своим сыном и отправил на землю, чтобы люди его убили, а сын своей смертью (которую Бог всегда может предотвратить), искупляет вину людей в свободе воле (дар, который дал им Бог, еще Адаму), чтобы Бог не наказывал людей. Серьезно? Бог любит сложные планы, это его интерес? Я не хочу говорить про шизофрению и раздвоение личности, потому, что это святотатство. Я скажу просто, что писали Библию разные люди и в целом история очень неправдоподобная.

— Скоро там Севастополь? Чувствую, еще немного и я приму ислам прямо в поезде.

— Зря иронизируете. Или, понятие святой Троицы. Серьезно? Бог — это три сущности, три части в одном, где есть один более главный, второй точно его подчиненный, а какая функция у третьего никто не знает. То есть, не троица — Бог, а самый главный в ней? Или как?

— У меня еще феска не начинает расти? Я чувствую, что крыть ваши доводы нечем.

— Или многочисленные святые и ангелы христианства. Иконы. Кто там говорил — не сотвори себе кумира, не напомните? Нарисовали рисунки на дощечках и теперь им молитесь? Это же явное эхо эллинского мира, с Зевсом, Посейдоном и всей их семьей. Есть старший бог, и множество мелких богов. Из-за этого, кстати, и были иконоборческие войны в Византии, когда императоры стремились вернуть христианство в состояние первозданной красоты, а им противостояла церковь и паства.

— Как, говорите, надо расстилать коврик?

Они рассмеялись и посмотрели в окно. Скоро путь будет окончен, и собеседники разойдутся в разные стороны, и в этом была своя прелесть, которая заключается не только в регулярных встречах, но и в таких же регулярных расставаниях.

Глава 12

Город встречал их серым зимним небом и такими же мрачными людьми на улицах. На вокзале они тепло попрощались и отправились каждый по своим делам, и только в этот момент Кильчевский понял, что мулла так и не сказал ему, по какому делу едет в Севастополь.

Город бурлил. Казалось даже больше, чем совсем недавно Одесса, ведь она сама по себе была гораздо более крупным городом, торговым и экономическим центром юга России, а Севастополь являлся пусть главной, но все же только базой военного флота на Черном море. И когда в и так не пустой порт прибыло еще несколько десятков тысяч человек, это было, конечно, страшно. Он и подумать не смел, чтобы сейчас найти себе ночлег в городе, а если он и есть, то цены взлетели на такие неописуемые высоты, что проще было переночевать где-то в синематографе.

Кильчевский дошел до комендатуры, чтобы попробовать отыскать Шемакова, однако, там ему не смогли помочь. Потом он обратился в один из штабов и предъявил свое старое удостоверение, но и там только развели руками.

Зайдя в один из синематографов он, как и намеревался, поспал за кулисами, и решил потратить еще один день на поиск в городе приятеля. Кильчевский целый день ходил по местам, где возможно нахождение Шемакова, по полицейским участкам, по железнодорожным платформам, по расположениям складов, но нигде никто не мог помочь.

Оставались две возможности, куда запропастился его приятель: или по какой-то причине остался в Одессе, сознательно или вынуждено, или эвакуировался со всеми, но уже покинул Севастополь. Но куда он мог отправиться? Это загадка, ведь они договаривались, что встретятся здесь. Уставший и проголодавшийся, он бродил по улицам города, с тоскливой надеждой заглядывая в лица всех мужчин, примерно соответствующий по телосложению. Нет, Шемакова нигде не было.

Когда уже окончательно стемнело, Кильчевский заключил сделку со своей совестью, что искал достаточно и сделал все, что мог. Бродя по перрону в ожидании поезда на Симферополь, он замечал, что дисциплина тут среди военных даже хуже, чем в Одессе, хотя, придумать еще хуже было довольно непросто. Видимо, казнокрадство и дискредитация высшего руководства достигли такого уровня, что даже младшие офицеры и солдаты не считали обязательными для себя какие-то рамки.

Внутри вокзала он сел за столик и попросил чая. Не успел он начать пить, как кто-то издалека крикнул его фамилию. Кто бы это ни был, враг или друг, Кильчевский поморщился и положил руку на оружие в кармане. Вся его работа, направленная на то, чтобы побывать здесь инкогнито, пошла насмарку, теперь несколько сот человек слышали его фамилию. Он обернулся и увидел радостно улыбающегося, но страшно исхудавшего и бледного Шемакова. Она крепко обнялись.

— Вот ты меня, Спиридон, подвел. На весь вокзал крикнул мою фамилию, а тут, уверен, не один агент большевиков ошивается.

— Ой, Евгений, я что-то не подумал. Действительно. Извини, как-то вырвалось от радости.

— Конечно, только теперь железная дорога для нас закрыта, придется по-другому. Ладно, чего уже там. Рассказывай! Что с тобой случилось, такой вид, будто в двух шагах от могилы!

— Да, есть такое. Тиф проклятый. Как ты уехал, начала эпидемия какая-то, да не обычной болезни, а какой-то особой. В общем, полгорода слегло, многие умерли, а самые стойкие вот только начали поправляться.

— Рассказывай, как ты. Как эвакуация прошла? Ты… ээээ… смог спасти то, что хотел?

— Только малую часть, почти все пришлось бросить. Но ничего, пока ты отдыхал в Крыму, я смог съездить в Румынию и что-то положить в тамошние банки.

— Это хорошо, правда. А я ведь ради тебя сюда приехал, искал тебя.

— Приехал? Ты не в Севастополе живешь?

— Нет. Я только вчера приехал сюда, когда узнал, что Одесса пала. И решил, что ты, наверное, будешь здесь.

— Я прибыл сюда, наверное, с неделю назад. Искал тебя, о тебе многие слышали или знали, но никто не мог сказать, куда ты делся в последние несколько недель. И я решил, что в любом случае, так или иначе, если ты будешь здесь, то будешь на вокзале, вот я и жил фактически здесь несколько дней. Почти потерял надежду и думал бросить все и отправиться в Румынию, но, к счастью, сегодня увидел тебя.

— Да, повезло. Ну, рассказывай, что там в Одессе происходило после моего отъезда.

— Ничего неожиданного. Красные все ближе подходили к городу, но на штурм не шли, что вполне разумно. Их слишком мало, а штурмовать огромный город, в котором сосредоточены кратно превосходящие их силы — это верх глупости. В общем, они поджимали и больше нагоняли страху. Англичане, который, как ты помнишь, курировали Одессу, не знали, что делать и рискнули поставить все на галичанскую армию.

— Чего? — Кильчевский недоверчиво хмыкнул, — на этих ряженых клоунов? Которые грабят музеи, чтобы поживиться саблями и шароварами, а о своей старине знают только из сказок Гоголя?

— Ну, белые юга совсем себя опозорили, когда бежали от самого Тамбова до Черного моря, а самостийники дали гарантию англичанам, что удержат город, если им передадут все военное имущество.

— Ты знаешь, я что-то не помню ни в Одессе, ни в окрестностях каких-то украинских дивизий. Неужели прорвались через территорию красных?

— Как бы ни так. Они были в городе, несколько сотен, правда, больных и раненых, лежали в госпиталях. Вот и все силы.

— Ну, а Шиллинг? Он же командовал всеми силами в городе, неужели просто так подчинился приказу какого-то залетного английского дипломата?

— Ой, не вспоминай нашего доблестного командующего, который всегда проигрывал и сбегал. Вот и сейчас, когда было полно сил в Одессе, главное, организоваться и перейти в наступление, он передал управление какому-то украинскому генералу Яхонтову, или как-то так, и ночью вместе со своим штабом погрузился на английский корабль и уплыл, как дерьмо при попутном ветре.

— Ну а потом? Только не говори мне, что украинцы поднялись, быстро организовали сопротивление и отбросили красных.

— Мечтай. Как только самостийники получили имущество, они тут же договорились со своими земляками из банд Котовского и впустили их в город. И, по большей части, отдали имущество красным, разворовав, конечно, самое ценное.

Кильчевский откинул голову и расхохотался.

— Узнаю сторонников независимой Украины и прочих петлюровцев. А с ними что стало? Распустили по домам?

— Как бы ни так! Украинцы вступили в ряды красной армии! Отдельным подразделением!

— Слушай, ну это уже какой-то высший пилотаж изворотливости и хитрости! Как они смогли?

— Вопрос не ко мне, я так не умею. Другое дело, как высокое руководство красной армии будет смотреть на этих персонажей, который за три года уже раз десять предавали своих и перебегали. Кстати, ты… эээ… сохранил то, что я тебе дал.

— Конечно, я за этим же и приехал в Севастополь, что надо отдать тебе все. Я там, правда, немного брал, но уменьшение в одном ящике практически не заметно, да ты и сам разрешил.

— Да не переживай, я так и думал же. Эх, теперь надо подумать, как это все переправить в какую-то из европейских стран. Есть пару мыслишек, конечно.

— Ладно, остальное расскажешь по дороге. Пойдем.

— Куда? Нам же поездом теперь нельзя.

— Идем за мной.

Они долго шли, петля по темным улочкам и пытаясь сбросить возможную слежку. Недавно прибывший Шемаков сразу заблудился и шел за Кильчевским, как потерявшийся щенок, а последний упорно продвигался в сторону порта. Выбраться из города, как в прошлый раз, точно не получится, у них нет ни аэроплана, ни летчика. Можно, конечно, и по обычной дороге, но зимней ночью это будет слишком долго и крайне неудобно, да и рискованно. Остаётся море.

Они вышли к одной из севастопольских бухт, где стояли небольшие рыболовецкие посудины. Растормошил одного из капитанов, от которого изрядно несло спиртом, через несколько минут, наконец, смог объяснить, чего хочет, дал стопку банкнот и тот мгновенно стал готовиться к выходу из порта. Как только посудина отошла от причала, на нем появилась какая-то суета. Люди, не понятно, правда, кто, бегали и грозили капитану кулаком и пытались организовать погоню. Но дым уже вовсю валил из трубы их кораблика, и он уверенно держало курс на открытое море.

Через некоторое время к Кильчевскому подошел Шемаков.

— Кто это был на причале?

— Черт его знает. Может агенты большевиков, кто следил за нами, может власти порта. Ясно одно, им бы я не хотел попасться в руки.

— А куда мы направляемся? Только не говори, что у тебя очередной гениальный план, и мы скоро будем в Одессе.

— Нет, я же не сумасшедший. Мы направляемся в Феодосию. Утром будем там. Или днем, посмотрим, на что способна эта скорлупка.

— А зачем нам туда? Ты там живешь?

— Нет, но оттуда ближе и безопаснее. Кстати, — Кильчевский внимательно посмотрел на спутника, — а где Изенбеков? Неужели, остался в Одессе?

— А, да, хотел тебе рассказать. С ним вообще какая-то чертовщина случилась. Помнишь, ту перестрелку, где тебя ранили? Он тоже получил очень тяжелое ранение и ему ампутировали руку. Потом тиф пришел. В общем, все думали, что он не выживет, и я в том числе. Был очень плох. А однажды я пришел к нему в госпиталь, а его нет. Я уж думал, что ушел в лучший мир, но сестра милосердия сказала, что к нему зашел какой-то человек, они переговорили, а потом Изенбеков встал и ушел. Я себе не представляю, как это возможно, если только накануне он был в бреду и не мог даже встать. А тут встал и ушел. Я попытался его найти, но тогда уже в городе был хаос и не отыскал. А почему ты о нем спросил?

— Он мертв.

— Что?! Откуда ты знаешь?! Как это случилось?!

— Я с ним столкнулся не так давно в Севастополе. Вернее, не так. Он искал меня, а наткнулся на одного человека. Искал, чтобы убить. Но, в итоге вышло так, что он сам погиб.

— Ты бредишь, Евгений. Изенбеков хотел тебя убить?! С чего это вдруг? Глупости не говори, и как он добрался при смерти до Севастополя?

— Это был он, я его узнал в лицо. И у него была ампутирована рука до локтя. Я был виновников его смерти, — Кильчевский печально посмотрел. Его нашли те люди, которые ищут меня и заставили его сделать это.

Холодок пробежал по спине Шемакова.

— Заставили? И меня могут заставить так?

— Могут. Это сложно объяснить, в общем, это был уже не совсем Изенбеков. Так или иначе, он погиб.

Глава 13

К полудню они действительно достигли Феодосии. Кильчевский колебался между тремя вариантами, что же сделать с капитаном. Если отпустить его, то сегодня же он попадет в руки тех, кто бегал по причалу, они его допросят и, если не найдут их секретное жилище, то изрядно сузят поиски. Поэтому, можно или воспользоваться скромными магическими силами и ввергнуть в сон на пару суток; или дать денег с условием, чтобы он немного пожил в Феодосии; или же просто застрелить. Кильчевский склонялся к наиболее радикальному варианту, но в итоге решил дать денег, чтобы капитан остался в Феодосии и сказал тому, что через три дня вернется и они отправятся обратно, за что получит еще. Да, он солгал, но этот маленький обман заставит капитана сидеть на месте не меньше недели и сохранит, по большому счету, ему жизнь.

Затем они с Шемаковым отправились в горы. Поднимаясь с побережья вверх, было отчетливо заметно, как они возвращаются в зиму, к сугробам и замерзшим ручейкам. Наконец к вечеру они добрались в маленький городок и Кильчевский чуть не бегом мчался в их дом, изрядно соскучившись за своей спутницей за время кругокрымского путешествия.

Однако, дома никого не было. Странно. Он обыскал все комнаты, но было пусто. Ну что ж, наверное, скоро придет. А пока можно было сделать то, ради чего собственно и приехал Шемаков. Были притащены ящики с деньгами и только сейчас до Кильчевского дошло.

— А ты как собираешься все забрать? У тебя же только одна сумка?

Шемаков уже деловито копался в ящиках и пересчитывал пачки.

— Ты как-то и не очень много взял. Впроголодь жил, что ли?

— Я не жрал одну черную икру каждый вечер в ресторанах, а старался не выделяться. Так куда заберешь-то все?

— Я и не собираюсь все брать. Смотри, — он встал с колен и отряхнулся. Я беру только самые ценные валюты, фунты и доллары. Остальную мелочевку, в том числе и рубли, оставляю тебе, они мне без надобности.

Кильчевский бросил взгляд на ящики. Да, их содержимое изрядно уменьшилось, а по ценности, наверное, раз в десять, но даже оставшееся составляло небольшое состояние, на которое можно скромно, но достойно, жить в какой-то из западных стран.

— Ты мне оставляешь? Ты серьезно? Я просто не могу поверить! Спасибо огромное!

— Ты не очень-то и благодари меня, тут по большому счету мелочевка осталась. Чего ради я буду тащить с собой какие-то валюты, которые, скорее всего, давно обесценились? Совет тебе: обменяй это все, пока можешь, на что-то более полноценное или золото. Но все равно, ты прав, здесь осталось прилично.

— Куда ты теперь?

— Есть одна мыслишка. Останусь в Крыму пока, когда почувствую, что дело запахло жареным — отправлюсь в Париж или Берлин. А может, и в Штаты махну!

— В Штаты, ничего себе. Я бы на твоем месте не слишком засиживался в Крыму. Если в Одессе еще нам было куда бежать, то сейчас отступать уже некуда, стоим на берегу моря и молимся, чтобы нас не скинули.

— Наверное, так и сделаю. Война закончилась, жизнь начинает налаживаться, вот и нам хотелось бы пожить после всего этого безумия.

Кильчевскому дальше было не очень интересно, но Оксаны Дмитриевны до сих пор не было и он решил продолжить беседу.

— А что за дельце-то у тебя здесь? Может, и я на что сгожусь? Мне сейчас особо делать нечего, сижу тут, жду указаний от здешнего руководства.

— Нет, вряд ли. Да я даже не знаю, получится ли, и вообще, существует ли дело. Вероятность, что оно в принципе есть — около процента, а что может что-то получится — во много раз меньше.

— Ну и ладно. А все-таки, что за дело, расскажи. Мне просто из интереса.

Они сели за стол и начали пить чай. Пришла Изабелла, ничуть не удивилась присутствию Кильчевского и гостя, и начала ставить на стол угощения.

— В общем, история такая. Ты же помнишь, что до войны наш рубль был самой надежной валютой в мире?

— Ну конечно, чего тут помнить. У нас был золотой стандарт, и бумажный рубль свободно обменивался на золотой, было и полно золотых монет. Эх, времена-то были, любо-дорого вспомнить…

— А потом что случилось с золотым стандартом?

Кильчевский напряг память и попытался вспомнить, но безрезультатно.

— Честно говоря, не скажу. Там началась война, так неожиданно, все мысли были о другом, мобилизация, патриотизм. О такой мелочи как-то и не думалось. Просто, как-то монеты вдруг исчезли, а цены на все поползли вверх. Ну, оно и понятно, вся промышленность перестраивалась на военный лад, а Россия оказалась практически в блокаде и связь с союзниками осуществлялась только через Владивосток.

— Все правильно, никому не думалось, а происходили крайне занимательные вещи. Во-первых, министерство финансов запретило обмен бумажных рублей на золото. То есть, фактически золотой стандарт был отменен.

— Ну и что, все равно военное время, не об экономическом росте надо думать. Надо сказать спасибо, что правительство обязательных военных облигаций не ввело, как в других странах.

— Во-вторых, все золото стало концентрироваться в государственных банках. Его просто никому не выдавали. Золотые монеты, и вообще, золотой запас страны, переплавляли в слитки и?.. Что с ними делали?

— Наверное, отправляли союзничкам.

— Верно. Через Финляндию в Швецию, оттуда под нейтральным флагом, помнишь ведь, что тотальной подводной войны еще не было, в Британию, Францию и Швейцарию. Ведь поставки и займы чем-то надо обеспечивать. В после победы предполагалось, что Россия рассчитается, а это золото пока будет в качестве залога.

— Ну, печально, что я могу сказать. Все золото, которое собирала страна веками, теперь досталось французским и английским банкирам. Мы проиграли проигравшей стороне.

— Не все так просто. Во время войны что-то наша страна погасила, да и поставщиков там было много, различные соглашения, условия и так далее.

— Не понимаю, поясни.

— В общем. Большая часть золота, конечно, осталась союзникам, вот так они нам помогали, только за чистое золото. Но что-то они должны вернуть! И вернуть весьма немало.

— А ты-то здесь при чем? Придёшь в главный банк Франции и скажешь: «Добрый день, я русский, поэтому, будьте добры отдать мне все российское золото»?

— Вот твоя слабая сторона, Евгений, в том, что не получил систематического образования. Даже не финансового, а самого простого. Каждая выплата, каждый франк или фунт скрупулезно подсчитывался и фиксировался со стороны наших и иностранных торговых атташе. А теперь к самому интересному.

Когда я был в Одессе, то случайно узнал, что сейчас в Крыму находится человек, который в министерстве финансов руководил департаментом, контролирующим эти все дела! Представь, три года через его руки проходили официальные документы, что и куда платилось, погашалось и в каких банках находится сколько российского золота. И сколько союзники и по каким документам должны вернуть.

— Ты думаешь, он что-то смог спасти из Москвы? Какие-то накладные или счета?

— Я думаю, что он не глупый человек, а среди финансистов, прямо скажем, процент глупых стремится к нулю, и он везет с собой огромный груз векселей, облигаций, гарантий и прочих документов. Повторюсь, они подтверждены британскими и французскими официальными лицами, может даже послами. Так же, думаю, что когда произошла Февральская революция и власть в стране практически исчезла, то самые прозорливые начали готовить собственные пенсии. Да, скорее всего, ему ничего не захотят возвращать, потому, что у этого человека статус тоже весьма сомнительный, но банков десятки, и даже если несколько из них вернут золото, можно до конца жизни быть очень богатым человеком. А там и суды можно начинать против тех, кто отказывается возвращать золото, деньги на ловких адвокатов, на подкупы политиков и прочее есть. Особенно, если дашь гарантию, что останешься в этой стране, и деньги будешь тратить только внутри нее.

— Все очень красиво звучит, но…

— Я с самого начала сказал, что вероятность почти ноль. Но когда такая крупная рыба здесь, то глупо не попытаться поймать ее.

— Да, интересная история. И кто бы мог подумать, сейчас все сражаются за Крым, за какие-то склады вооружений, а главная ценность на полуострове хранится в багаже какого-то неприметного клерка в виде бумажек, которые может хотя бы прочитать один человек из тысячи.

Глава 14

Они попрощались, Шемаков пообещал, что еще несколько месяцев точно будет в Севастополе, если, конечно, не случится эвакуации. Приглашал погостить к себе и сказал, что оставить адрес нахождения в комендатуре. Кильчевский еще раз попросил, хотя, это и было очевидным, никому не рассказывать о его проживании. Напоследок Шемаков бросил восхищенный взгляд на Изабеллу и ушел в ночь.

Кильчевский спросил ее, давно ли ушла Оксана, на что та ответила, что утром она собиралась прогуляться в горы. «Прогуляться в горы» означало, что следовала проверка аэроплана. Уже стояла ночь, а Оксаны Дмитриевны все не было.

Что могло ее и где задержать? До аэроплана было километра три, это около часа пешком вверх по тропинке. Если она ушла утром, и днем они с Шемаковым были на месте, то должна вернуться вечером, но ее все не было.

Он обошел вокруг дома, все было тихо. Волнение усиливалось. Тогда Кильчевский решил пройтись до аэроплана. Конечно, зимней ночью гулять по горным тропинкам не самая хорошая идея. Он оделся теплее, взял фонарик, оружие и отправился. Путь был знаком, а волнение только придавало сил, поэтому, двигался он довольно быстро. В глубине души Кильчевский надеялся, что она ушла от него, что с ней ничего не случилось, а просто решила, наконец, последовать совету, сесть в аэроплан и отправиться к отцу. Ведь действительно, что он мог ей дать? Жизнь на полуострове, который в любой момент может пасть? Еще несколько недель совместного уюта, перед тем, как его отправят на самоубийственную миссию?

Но почему она тогда не взяла совсем денег из ящиков, она же прекрасно знала, что может относительно свободно ими распоряжаться. Наконец, он вышел на большую площадку, где они когда-то приземлились. Кажется, это было невообразимо давно и, вообще, в прошлой жизни.

Он подошел к небольшому гроту. Аэроплан был на месте, прикрыт ветками и снегом. Кильчевский при свете фонаря осмотрел всю площадку. Последний снег шел несколько дней назад, но следов не было, значит, сюда она не дошла. Значит, надо искать ближе к городку. Сердце от волнения уже начинало практически выскакивать из груди. Чтобы и как бы не произошло, она бы не бросила свою верную железную птицу, на которой отлетала много сотен часов.

Он спускался вниз, оглядывая ущелья и отвесный скалы, и пытаясь найти хоть какие-то следы. Ничего.

Вернувшись, он снова обошел дом, но не понятно, что намеревался найти. Если она вышла из дома утром, в интервале между уходом Изабеллы и приходом его, и не ходила к аэроплану, значит, она до сих пор или в городке, или отправилась вниз, на равнину. Если, конечно, Изабелла не путала или врала, что Оксана утром собиралась на прогулку. Но тогда, они бы с Шемаковым так или иначе с ней столкнулись. Однако, когда они поднимались к городку, то никого навстречу не встречали, это точно. Значит, интервал, в котором она исчезла, сужался еще сильнее, до каких-то пары-тройки часов.

Поняв, что ничего не добьется посреди ночи, он лег спать, но, естественно, сон не шел. Как только забрезжило утро, он разбудил Изабеллу и еще раз, очень подробно и дотошно расспросил ее о вчерашнем дне. Они проснулись утром, позавтракали, Изабелла пошла по делам утром, а Оксана сказала, что скоро пойдет прогуляться в горы. Он еще раз проговорил ее версию, пытаясь найти какие-то несостыковки или противоречия. Нет, все было гладко.

Он пошел по соседям с расспросами. Он с ними не очень общался, но, конечно, они знали и его, и Оксану в лицо и всегда здоровались. Опрошенные подтверждали в целом рассказ Изабеллы. Утром они видели Оксану, который выходила из дома, но куда отправилась отвечали нерешительно. Кто-то показывал вниз (навстречу ему), кто-то вверх (но до аэроплана она точно не дошла), кто-то говорил, что просто принимала солнечные ванны и была возле дома.

Он решил еще раз пройтись вверх и внимательно осмотреть все возможные опасные места. Если даже она сорвалась где-то в пропасть, то должны остаться какие-то следы, которые он не заметил ночью — или небольшой обвал, или обрывок ткани, или следы крови, да хоть что-то! Кильчевский еще раз, медленно и очень внимательно прошел почти до площадки, и так же медленно спустился вниз.

Пусто! Ни единого следа!

Он был уверен, что до его ночного похода, туда никто не поднимался как минимум неделю. Прибежав в городок, он пошел по домам, заходя ко всем и осматривая не только поведение жителей, но и оценивая возможность ее пленения. Мало ли что может произойти.

Но люди искренне недоумевали, куда может деться Оксана и искали ее по-настоящему, а не имитируя деятельность. Просто мистика какая-то! Кто-то вспомнил про небольшие козьи тропки, по которым почти никто не ходил. Обследовали и их.

Ничего.

Он вернулся в дом и осмотрел вещи пропавшей. Все было на месте. Конечно, он не мог гарантировать, что не пропал какой-то носовой платок или юбка, но вещи, которые он знал, оставались на своих местах. Он в ярости стукнул кулаком по столу. Ну не может просто так исчезнуть человек! Даже есть и магия… Но магией не пахло, он бы точно ее учуял даже через сутки, к тому же, Оксана никуда не выходила без своих наганов, и при случае точно всадила бы пару пуль во врага, что переполошило бы весь городок.

Что имеем в сухом остатке: она вышла утром из дома, судя по всему, никуда надолго не собираясь, и, скорее всего, планируя прогуляться до аэроплана. Взяла оружие, что делала всегда, и не взяв ни денег, ни свои вещи. Но туда она не дошла, и никто ее не видел после того, как она стояла перед домом. Все. Человек исчез.

Он вернулся домой и начал лихорадочно думать, куда Оксана могла деваться. Совершенно безумная мысль, но других вероятных у него не было, заключалось в том, что, зная об охоте на него, она решила бросить все и скрыться. Да, версия абсолютно идиотская. Без денег, без вещей, без аэроплана куда она могла деться? В конце концов, Оксана всего лишь молодая женщина. В Крыму, который сейчас просто кишит опасностями, и она прекрасно это понимала. Что она могла, снова наняться пилотом к белым или как-то уговорить англичан забрать ее? Тоже вряд ли.

Так прошел день.

На следующее утро Кильчевский еще сильнее активизировал поиски. Он позвонил по единственному телефону Нефедову и сообщил, что пропала Оксана Дмитриевна. Тот не слишком обеспокоился исчезновению девушки. Кильчевский почти прочитал его мысли, что тебя оставила вертихвостка, а ты, старый дурак, уже возомнил о себе невесть что, амур и так далее. Конечно, Нефедов сказал, что разошлет информацию о ней по всему Крыму, и если она где-то была отмечена, информацию тут же направят.

Он положил трубку телефона, сел и задумался. А что, если действительно это так? Что она просто решила оставить его, ее напугали все эти сверхъестественные действия. Оксана Дмитриевна просто решила, что с нее хватит приключений и лучше быть подальше от всего этого. Но почему тогда она не взяла денег? Хотя, откуда он может точно сказать, что не взяла? Он ведь точно никогда не перечситывал, а исчезноение даже изрядной суммы может остаться совершенно незамеченным. А с другой стороны, у нее была изрядная сумма своих денег, а не притронулась с ящикам потому, что знала, деньги чужие и деньги опасные. Если будет стимул их искать, то может найдут и ее.

Но как тогда объяснить то, что оставила свой аэроплан, машину, с которой пережила очень многое? Но и тут может быть простейшее объяснение: да, они сели на относительно ровном участке в горах, но взлететь снова? Очень сомнительно, слишком маленький разбег получился бы. Самолет мог еще послужить, но тогда бы пришлось его частично разбирать и транспортировать вниз, в долину, там заново собрать, а такая операция, естественно, привлечет внимание всех людей и о секретности можно забыть.

Но, в конце концов, оставался один вопрос, чисто женский. Как девушка ушла, оставив все свои вещи? Ведь ни одна красавица не бросить любимые безделушки! Однако, и тут лежал ответ на поверхности. Слишком большой багаж замедлял бы ее и делал заметной, поэтому, следовало его бросить. К тому же, разве мог он точно сказать, что абсолютно все ее вещи оставались здесь? Возможно, самое необходимое она сложила в небольшую сумку и отправилась таким образом.

В ближайшие дни Кильчевский, забыв о том, что он сам скрывается, спустился вниз в ближайшие городки и расспрашивал всех на станциях и вокзалах, не видел ли кто-то молодую красивую девушку. Как и следовало ожидать, никто ничего не видел, а некоторые дамы кокетливо смеялись, что дура, наверное, эта девушка, если бросила такого импозантного мужчину и они легко смогут ее заменить.

В отчаянии он возвратился домой и смирился со своей утратой. Как бы там ни было, или с ней случился какой-то несчастный случай в горах, или она решила оставить его, оно было ясно — Оксана Дмитриевна, его Оксана, исчезла, и он бессилен ее отыскать.

Глава 15

Потянулись дни за днями, жить теперь было совсем тоскливо. Кильчевский пробовал писать книгу, но бросил, не закончив даже страницу. Единственное утешение была у него Изабелла. Она рассказывала о своей далекой родине, о том, как хочет, наконец, уехать из холодной России на теплые высокогорья, где ласковое Солнце, а зимой не замерзает вся природа.

Периодически он ходил на верхнюю площадку, чтобы проведать аэроплан, почистить его, осмотреть, чтобы дикие звери не начали жить в нем. Он и сам не знал, для чего это делал, наверное, в память о том внимании, с которым Оксана Дмитриевна ухаживала за своей железной птицей. Однажды Кильчевский сидел и потягивал печально вино в компании свежей газеты, которую ему принесла Изабелла. Его саквояж, бывший самым ценным предметом в жизни еще недавно, теперь сиротливо пылился и углу. Кильчевский неделями не заглядывал в него, и чувствовал какую-то брезгливость, когда вспоминал о своих пристрастиях.

В газете были победные реляции, что союзники полностью поддерживают белую власть в Крыму, уже в пути сотни транспортов со снаряжением. Он фыркнул и швырнул газету на пол. Сотни транспортов, конечно. Что-то они поставляют, в этом сомнений нет, иначе красные уже давно раздавили бы Крым. Но это поистине была сделка с дьяволом: поставки сопровождались такими условиями, будто специально, демонстративно, унижающими Россию и тех, кто сражался за нее. К тому же, он был уверен, что никаких солдат эти десанты не перевозят. Стойкость и мужественность французов и греков была продемонстрирована в прошлом году, когда они только при слухах о приближающихся красных, который были по сути несколькими отрядами ополченцев-котовцев, хваленые союзники в огромном количестве бросили все и спасались на кораблях. Уму было непостижимо, как это солдаты выиграли мировую войну, и ведь это не молодежь, только призванная из дома, а опытные бойцы, прошедшие Ипр и Верден. Если нет идеи, которая может собрать под своими знаменами людей, зажечь в них искру, то даже сотни транспортов, доверху набитых военным снаряжением, ничем не помогут.

Раздосадованный, он встал и прошелся по залу. Чего тянут Алексешенко с Нефедовым?! Ведь прошло уже столько времени! Уже весна в самом разгаре, скоро лето наступит, а они все какие-то свои хитроумные планы и сети плетут. Он же сидит здесь, в горах, как заключенный, как барашек, который знает, что сегодня у людей будет шашлык и ему остается только покорно ждать, когда придут.

В спальне Изабелла проводила уборку, он зашел неслышно и завороженно посмотрел на нее. В голове появилась и крутилась мысль, которой раньше никогда не было. Изабелла была очень красивой женщиной, по-своему, конечно. Если Оксана Дмитриевна обладала красотой яркой, агрессивной, то у Изабеллы — какая-то скромная и тихая, материнская. Да и по возрасту она ему гораздо лучше подходила, чем Оксана, которая с виду годилась ему в дочки.

Кильчевский резко подошел и крепко обнял сзади Изабеллу. Она от неожиданности обернулась, встретилась с ними глазами и улыбнулась. Ни сколько не удивившись, она взяла его за руку и повела к кровати. Целую ночь они утоляли жажду друг в друге, он пытался сбросить весь тот негатив, который скопился за последние недели, действовал агрессивно и даже зло, а она была готова на все и только лукаво улыбалась. Потом ночью они лежали обнявшись, он спросил:

— Ты даже не сопротивлялась для приличия.

— Сопротивлялась? Зачем? Ты же давно хотел.

Ее индейская непосредственность и привычка говорить правду без прикрас зачастую поражала его, и к этому надо было уже привыкнуть.

— Хотел? Откуда ты знаешь?

— Ты взрослый мужчина, а Оксаны давно уже нет. У тебя скопилось много мужской силы, и я все ждала, когда ты сделаешь первый шаг.

— Но я не хотел! Это получилось спонтанно!

— Конечно хотел, только не осознавал это умом. Где-то в глубине души хотел, тело требовало, но боялся предать воспоминания о ней.

Он поджал губы. Эта женщина читала людей так же легко, как он несколько часов назад статьи о приближающейся победе белого дела.

— Наверное, ты права. Я до сих пор не могу прийти в себя после ее исчезновения. Как думаешь, что же с ней стало?

Она в темноте пожала плечами, от чего ее грудь колыхнулась самым соблазнительным образом.

— Кто знает? Что бы ни случилось, она или вернется, или не вернется. И нечего тут думать.

— Если вернется, то… как бы сказать…

— Если она вернется, то между нами ничего не было. Ты ее мужчина. Сейчас мы просто даем друг другу глоток воды.

Он грустно улыбнулся.

— Значит, так ты это видишь? Глоток воды жаждущему?

— А ты нет? Вы, европейцы, такие странные люди. Когда можно просто что-то сделать, вы сначала придумываете тысячу мыслей, потом говорите миллион слов в оправдание, затем сто раз засомневаетесь, а в конце ничего не сделаете. Ты хотел, и я хотела. Мы сделали то, что хотели, но ничего это не изменило.

Ее речь, тягучая и мелодичная, с сильным акцентом, одновременно убаюкивала и бодрила. Он вспомнил уже с некоторым трудом ту историю, которую ему рассказал случайный спутник на транспорте. Историю про ягуара.

Он повернулся на бок и должно смотрел на ее смуглое лицо, совершенно оригинальное в этом полушарии и подумал, что, наверное, все-таки индейцы победили конкистадоров. Последние захватили земли, уничтожили миллионы солнечных людей, однако в своей алчности и жестокости потеряли ту божественную искорку, которая изначально есть в душе каждого из нас. А коренные жители Америки умирали, но не выдавали свои тайны. Со временем они и сами все забыли, но знания каким-то образом соединилось с их душой. В их непосредственности, наивности и какой-то нечеловеческой мудрости отражался сам Всевышний.

Она проснулась от садкой дремы, улыбнулась легко ему и они снова сплелись в экстазе.

На следующий день он думал, что им будет невыразимо стыдно, однако Изабелла ни единым жестом не напомнила о прошедшей ночи. На ее лице не отражалась ни единая эмоция, и, казалось, он совсем не с ней провел ночь. Изабелла приготовила завтрак, закончила прерванную накануне уборку и отправилась по своим делам. Ее маленький сын носился по городку и прибегал в дом только когда уже не мог без еды или сваливаясь с ног от усталости. С тех пор, они все ночи проводили вместе, и Кильчевский постепенно начал безсознательно изымать из памяти печальные воспоминания об исчезнувшей любви.

Когда лето уже полностью вступило в свои права даже у них в горах, пронесся какой-то неясный слух о тяжелых боях на севере. Трудно сказать, насколько слухи отражали правду, но без сомнения, красные хотят как можно быстрее взять реванш за позорные зимние поражения, а белым отступать больше некуда, надо сражаться до последнего.

Но на этот раз слухи подтвердились. По дороге ниже их городка тянулись длинные обозы с ранеными и убитыми. Если это все из отрядов Слащева, то дело плохо, ведь генерал крайне трепетно относится к сохранению личного состава. Правда, одно было не понятно. В основном раненые являлись молодыми мужчинами, часто даже мальчиками, а когда Кильчевский наносил визит Слащеву, то не помнил столько юнцов. Все его солдаты и офицеры были опытными и знающими бойцами.

Кильчевский в одном из этих обозов раненых приметил одного безусого юношу, который был совсем плох. У него была серьезное ранение в груди, и он вряд ли доехал до госпиталя. Кильческий переговорил с начальником обоза и решил забрать раненого к себе.

Доставив в дом, он выделил отдельную спальню, благо, было несколько пустых комнат. Кильчевский поручил Изабелле ухаживать за юношей и делать все возможное, чтобы он выжил. Придя вечером домой, он решил заглянуть к гостю и увидел, что глаза его стали совсем стеклянными, а лицо напоминает восковую маску. Он вздохнул, и уже было решил, что тот умер, однако заметил в углу комнаты Изабелу, которая сидела на кресле-качалке с умиротворенным лицом. Ее губы слегка шевелились, а увидев своего мужчину, она слегка кивнула.

Однако, юнец и не думал умирать. Через несколько дней кризис миновал и он пришел в себя.

— Кто вы, сударь? Где вы получили ранение? — Кильчевский не стал миндальничать и решил дать понять раненому, что за ним особо ухаживать не будут.

— Меня зовут, — юнец медленно двигал губами, — Андрей Петрович Вяземский.

— Очень приятно, Андрей Петрович. Прошу меня извинить, но в силу вашего нежного возраста, мне неловко будет вас называть Петрович. Будете просто Андрей. А я Евгений Кильчевский.

— Где я? Я попал в плен? Вы коммунист?!

Кильчевский удивленно посмотрел на Изабеллу.

— Я? Нет. Насчет плена не знаю, потому, что мне трудно сказать, на какой стороне вы сражались. Но сейчас вы в Крыму, а на полуострове белая власть.

— Слава тебе, Господи! Простите, Евгений, я просто еще не очень хорошо соображаю. В Крыму? А что со мной случилось?

— Вот те раз. Я надеялся, что это вы нам расскажите. Вас везли со стороны фронта, в вашу грудь попала пуля, и вы были совсем при смерти. Благодарите Изабеллу, это она вас выходила.

— Ранение? Меня?!

Кильчевский молча на него смотрел, пытаясь понять, с чем связано эта полная амнезия.

— Ах, начинаю вспоминать. Да, нас погнали останавливать прорыв, дали винтовки. Мы прошли почти половину дистанции до врага, потом застрекотал пулемет, а дальше… Дальше я ничего не помню.

— Андрей, а вы, извините, студент?

— Да, студент, как догадались?

— А как фамилия вашего командующего? Не Слащев?

— Слащев? А кто это? Никогда не слышал.

— Вряд ли это он, — произнес вслух Кильческий. Даже если бы ситуация была совсем катастрофическая, он бы не погнал студентов на самоубийство. Ладно, разберемся.

Андрей постепенно поправлялся, и вскоре уже самостоятельно передвигался. Кильчевский из чувства вежливости спрашивал, какие у него дальнейшие планы, ведь ситуация на полуострове нестабильная. Вязевский отвечал, что особых планов у него нет, в принципе, хотел бы вернуться в Харьков и продолжить обучение, но пока возможности к этому нет никаких. Тогда Кильчевский предложил ему пожить пока здесь, до полного выздоровления, а потом они вместе что-то придумают. Вяземский с благодарностью принял предложение, потому, что, как предполагал Кильчевский, тому не было где и на что жить.

Студент оказался интересным собеседником, хотя и весьма наивным и порывистым человеком. Через несколько месяцев среди селян, Кильчевский был рад встретить образованного собеседника. В благодарность за излечение, студент сочинил несколько ужаснейших по безвкусию стихов, услышав только начало, Кильчевский вскочил с кресла и, попросив его извинить, выбежал на улицу не в силах сдержать смех, но Изабелла принимала творчество юноши с благосклонностью и бесстрастием Кетцалькоатля, которому приносили человеческие жертвоприношения.

Вяземский еще не переболел максимализмом и желанием создать новый, справедливый мир. Он то говорил про Учредительное собрание, то внезапно решал, что единственный путь победы для белых в союзе с Польшей и Венгрией, они-то вместе смогут вымести всю большевистскую нечисть из страны, то предлагал отправить в Кремль на аэропланах нескольких стрелков, которые приземлившись перестреляли бы весь ЦК.

Вяземский был весьма эрудирован, он мог для аргументации своей позиции привести в любой момент цитату из Иосифа Флавия или Сенеки, но совершенно оторван от реальной жизни.

В один из душных крымских летний вечером, когда они закончили очередной спор насчет причин падения Римской империи, а Изабелла в углу набирала из бисеринок индейский узор, внезапно, как гром зимней морозной зимой, раздался стук в дверь. В дверях стоял и сиял от веселья, как новенький николаевский рубль, Нефедов.

Глава 16

Сердце Кильчевского упало, но он не подал виду и пригласил гость внутрь. Они сели за стол и налили коньяка.

— Время пришло?

— Да, вот и вам надо отблагодарить нас за защиту.

— Вы ничего не знаете об Оксане Дмитриевне?

Он покачал головой.

— Я направил информацию во все города, ее искали и искали тщательно. Информации нет. Было одно донесение, что девушку, похожую на нее заметили в Керчи, но информация не подтвердилась.

— Что это значит? Это была не она?

— Это значит, что мы обнаружили кого-то, похожую на нее, но не смогли ее допросить, незнакомка нырнула в толпу и исчезла.

— Вы скажите мне, что предстоит делать? В чем заключается задание?

— В общих чертах только. Вам надо будет попасть в Екатеринодар и найти одного человека. Кого — скажу перед отплытием.

— Екатеринодар?! Там же сейчас красные! И как мне туда попасть, тайком добраться до Новороссийска? Каких-то местных контрабандистов использовать?

— Красные, все верно. Ну зачем же контрабандистов, как мелко и противно. Нет, мы подготовили вам совсем другое. Расскажу вкратце предысторию.

Он устроился поудобнее и налил себе еще.

— Ситуация такая. ЦК, да и вообще большевики, сейчас крайне разобщены. Одна часть, назовем ее «патриоты», настроена на вражду с нами, но не исключают, что в будущем возможно примирение. Все-таки, мы один народ и хотим блага России.

Вторая часть, назовем их условно «радикалы», настроена только на непримиримую борьбу, мировую революцию. Они являются нашими настоящими врагами, и тут не может быть и речи о диалоге. Обе части в целом знают о нашем желании освободить одного человека, только они не знают кого, пока не знают, но они близки. Они знают, что скоро с территории Крыма прибудет к ним человек, чтобы вызволить его.

Сейчас в степях Кубани везде патрулируют конные разъезды, чтобы из Крыма не мог проникнуть ни один человек. Система построена отлично, я сам недавно проверял. Впечатляет.

— Так, то есть, я должен проникнуть как-то на территорию красных, при том, что они на границе поставили огромный забор, добраться до Екатеринодара, в котором кишит агентами ЧК, найти там человека, который мне даст дальнейшие инструкции. Все правильно?

— Да, миссия невыполнима, мы сами понимаем. Что думаешь, как поступить?

— Дайте прикинуть. Хм-ммм. Я бы из Керчи отправился на восток на двухместном аэроплане. Сели бы где-то в тылу, в глухой степи, а оттуда бы добрался до Екатеринодара.

— Хороший план, мы тоже про это думали. И противник у нас не глупый. Наши шпионы донесли, что все полеты из Крыма жестко фиксируются. Как только где-то что-то приземляется, в течение получаса там уже конный отряд. То есть, это не годится.

— Тогда, может по старинке, как я сначала предложил? Взять какую-то лодку и ночью высадиться на побережье Кубани. Они точно не смогут контролировать каждый метр, авось да проскочу.

— Это уже получше. Скорее всего, получится, но шансы провалиться тоже велики. Мы решили спрятать вас там, где точно никто не найдет.

— И как же?

— Ну, где прятать вещь, чтобы ее никто не нашел? Ну? Не знаете? На самом видном месте!

— Вы хотите, чтобы я сдался в плен и заявил о намерении вступить в партию?

Нефедов прыснул.

— Ох, Евгений Яковлевич. С вашим чувством юмора только выступать артистом оригинального жанра. Нет. Мы устроим вторжение на Кубань.

У Кильчевского перехватило дыхание.

— Как вторжение?! Ради меня? Чтобы прикрыть мою высадку на Кубани?!

— Ну, это не совсем вторжение, но приличный такой десант. Да, из-за вас, не только, конечно, но по большому счету.

— Так все внимание будет сосредоточено на этом участке, как же я растворюсь среди местного населения?!

— А вы сами подумайте. Красные будут полностью заняты отражением военной угрозы, и им будет совсем не до ваших поисков. Это идеальное решение, поверьте.

— А у нас есть столько сил, чтобы высадить серьезный десант? — Кильчевский до сих пор не верил, что ради него и его задания командование белых начинает целую военную операцию и отправляет личный состав, которого и так катастрофически не хватает.

— Евгений, ты вообще, сколько сидишь в своей деревне? Понятное дело, здесь тихо и приятно. С такой-то дамой, — он бросил взгляд на Изабеллу. Ты новостями вообще не интересуешься? А если бы не я, а комиссар постучал в дверь, чтобы делал?

— Я читаю регулярно газеты, но они наполнены какой-то чушью и ура-оптимизмом. Слышал, что на севере какие-то бои, но они всегда там ведутся с разной интенсивностью.

— Вкратце расскажу, времени мало, — он глянул на часы, потом в окно.

Тут пришел с прогулки Андрей и, вежливо поздоровавшись с Нефедовым, направился в свою комнату.

— Это что еще за фрукт? — подозрительно спросил гость.

— Не обращайте внимание. Это студент, раненый на фронте. До госпиталя бы он не дожил, я забрал его и тут он стал поправляться. Милый юноша.

— А, ну хорошо. Твоя доброта, Евгений, тебя когда-то погубит. Так о чем мы?

— Военное положение.

— Точно. Ситуация такая. В Москве временно одержали победу «радикалы» и направили почти все силы на запад, в сторону Польши. Пока у них наступление развивается успешно, но продуманная у них стратегия или же это временное везение пока сказать сложно.

— Так почему бои на Перекопе оживились, если сейчас у красных другие заботы?

— А это господин барон. Врангель, то есть. С военной точки зрения он делает огромную ошибку, но с политической, наверное, прав.

— Это как?

— Ну смотри. Да, сейчас красные наступают на Польшу и оставили против Крыма незначительные заслоны. Да, мы вышли в Северную Таврию, дальше что?

— А какие силы есть?

— Всего участвуют в операции силы, насчитывающие до пятидесяти тысяч штыков и двадцати пяти тысяч сабель. Минус неполная комплектация, минус резерв, минус охрана Крыма, минус твоя операция. Где-то половина от этого в активных боях, плюс-минус. Как бы ты поступил?

— Сил очень мало, я бы основное направление избрал западное, в сторону Румынии, а там, чем черт не шутит, и Одессу отбить. А если и очень повезет, то войти во взаимодействие с поляками.

— Такого же мнения придерживается и Слащев, но приводя другие аргументы. Он же у нас большой патриот и упирает на военные и экономические аспекты. Но Врангель избрал другое направление, восточное. Говорит, что на Дону, когда туда дойдут, можно будет мобилизовать людей в армию.

— Я очень сомневаюсь в этом, на Дону людей-то не осталось. Чего он вообще затеял эту операцию?

— Врангель сам не очень хотел. Союзники наседали, говорили, вот, мы тебе столько поставили техники, а ты не отрабатываешь свои обязательства. Да и не мог он больше тянуть, в Крыму скопилось слишком много людей, они томились бездельем и чинили всякое беззаконие. Если бы он еще протянул еще хоть пару месяцев, то началась бы абсолютная анархия.

— То есть, он уступил нажиму союзников и занял те многие тысячи людей, которые скопились в Крыму? А Слащев в каком качестве? Я думал, он заслужил командовать всех операцией.

— Все так думали. Но Врангель слишком опасается его талантов и популярности. Слащев может сделать слишком многое, и тогда все зададутся вопросом: а кто, собственно, такой Врангель. Во время германской войны барон особой славы не сыскал, во время Гражданской тоже был далеко не на первых ролях. Как-то внезапно сделал себе рекламу, как Спасителя Отечества и добился ухода Деникина, насколько талантливого генерала, настолько и политически безграмотного. Слащев сейчас командует небольшим подразделением на западном направлении. Против, разумеется, многократно превосходящих сил противника. Поле виртуозной операции по взятию Мелитополя и защиты плацдарма до подхода основных частей, в настоящий момент силы ему даны подчеркнуто слабые и некомплектные для того, чтобы он потерпел поражение и популярность, как военачальника, уменьшилась.

— Простите, а какой смысл, военный смысл, в десанте на Кубань? И зачем, вообще-то, выбирать основным восточное направление в Таврии? Чтобы упереться в Махно? А там хлопцы боевые, в два счета дадут по шее.

— Смысл, Евгений, чтобы отвлечь немного красных от Таврии, да и, если получится, собрать сочувствующих нам, если они еще остались. На Кубани, ты, наверное, не знаешь, есть довольно много отрядов, которые более-менее успешно противостоят большевикам. По нашим сведениям, до двадцати тысяч человек с приличным вооружениям. Если получится с ними соединиться, будет просто замечательно. Ну и вообще, пощипать красноперых побольше. Но главное, это твоя миссия, учти.

— Так, когда мне надо быть готовым?

— Ты всегда должен быть готовым, если еще не понял, — Нефедов рассмеялся и хлопнул его по плечу. Через месяц, думаю, начнем. Через недели две ты должен прибыть на место, посмотришь, что да как.

— А куда?

— Ну, милок, этого я пока тебе не скажу. Мало ли что. Я тебе позвоню, полмесяца можешь предаваться деградации и самобичеванию, как ты это любишь.

Они поднялись, Нефедов уже направился к двери, когда внезапно остановился и повернулся к нему.

— Черт, совсем забыл. На тебя же заложено забвение?

Кильчевский судорожно сглотнул и кивнул.

— Ну, нам же не надо, чтобы наш важный агент на полпути забыл, куда шел. Мы посовещались, и я решил, что временно блокируем твой недуг. Сам знаешь, полностью от забвения избавиться невозможно, только постоянно нейтрализовывать. Вот, с завтрашнего дня и до окончания миссии оно будет блокировано. А если выполнишь миссию успешно, то и до конца жизни. Приятный пустячок от работодателя, правда?

Кильчевский еще раз судорожно кивнул, не смея поверить в свое счастье.

— А когда начнется действие?

— Да ты ложись спать и не думай об этом. Проснешься огурчиком!

В дверях, когда они уже попрощались, Кильчевский наконец вспомнил, что его гложет весь вечер.

— Скажите, а как вы меня нашли? Ведь ни единая душа не знала, что я в этой дыре.

Нефедов с какой-то тоской и укоризной посмотрел на него, как учитель за умного ученика, который в конце ответа сказал, что не помнит таблицу умножения.

— Евгений, право, ты разочаровываешь меня.

— А. Ну да. Тонкие материи.

— Не только. Мы тут, чтобы ты знал, не только фокусами занимаемся, но и обеспечиваем внутреннюю безопасность. Информация, что мужчина и женщина прилетели на аэроплане и поселились в бывшей гостинице, была у меня на столе через сутки.

Глава 17

Потянулись дни. Кильчевский уже не решался спускаться на вниз, на равнину. Чувство, что Беляев где-то совсем рядом никак не покидало его. Каждую ночь он засыпал в объятьях Изабеллы, пытаясь убежать от ноющего чувства тревоги.

Андрей его больше не развлекал, а скорее раздражал. Со своим юношеским правдорубством, черно-белым видением мира и безапелляционностью суждений. Когда Кильчевский вежливо намекал, что тот успешно поправился и Отечество нуждается в его службе, Андрей как-то или не замечал в юношеском запале или прикидывался простачком. Юношу не хотелось, конечно, выгонять, но тот явно испытывал границы гостеприимства.

Наконец, когда Вяземский пришел домой пьяным в стельку, Кильчевский понял, что что-то следовало предпринять. Он на следующее утро дошел до соседнего городка, и, изменив голос, позвонил в гостиницу. Сказал перепуганному студенту, что говорит комендант Севастополя, и если он через три дня не прибудет в Ставку, то его объявят дезертиром и приговор по законам военного времени. Как вам не стыдно, стыдили студента на той стороне провода, Андрей Андреевич, когда Отечество в опасности, отлеживаться на пуховых перинах. Вяземский горячо пообещал, что отправится в путь в течение часа.

Немного подумав, Кильчевский связался еще с комендантом Симферополя и сообщил, что скоро в город прибудет молодой провокатор, который говорит революционные вещи и не мешало бы его проверить.

Воплотив в жизнь этот коварный план, Кильчевский в отличном настроении отправился домой. Совесть его ничуть не мучала — с мальчишкой разберется комендатура, быстро поймет, что он молодой идиот, и отпустит. А потом будет в Севастополе добиваться от уважаемых офицеров чего-то, что сам не знает. Дай Бог, так и отстанет от них.

Когда Кильчевский уже подходил к их дому, оттуда вывалился Андрей, красный и запыхавшийся.

— Куда вы, Андрей Андреевич, — с участием он осведомился. Внимательный человек легко бы услышал издевку в его голосе, но студент слишком был на взводе.

— Позвонили из Главного штаба, говорят, что я нужен им для осуществления плана спасения Отечества, и я там 0 главное лицо. Я же знал, знал, что, наконец, поймут, что я пригожусь России. Не то, что эта мразь, солдаты. Не для того я отучился в университете два года на факультете юриспруденции, чтобы погибнуть в окопе.

От настолько наглого вранья и напора Кильчевский несколько опешил.

— Да, в Главный штаб? В Севастополь? Тогда вам надо поспешить, путь неблизок!

— Да, вот думаю добраться до Феодосии, а оттуда наверняка какие-то посудины ходят до Севастополя.

— Вы что, не знаете, — деланно удивился Кильчевский. Он не подумал, что студент может выбрать иной путь. Сейчас все корабли вплоть до лодок реквизировано военными. Рыбаки сидят на берегу без работы, ждут, чтобы им вернули их собственность.

— Да?! — изрядно встревожившись воскликнул студент. Что же мне делать?!

— Вы так не волнуйтесь. Проще и надежнее будет обычным путем. Спускаетесь вниз, потом до Симферополя, а там уже цивилизация, по железной дороге на юг, прямо до Главного штаба. Советую поездом добираться, обычная дорога там полностью разбита, а в районе Бахчисарая еще и разбойники орудуют.

— Спасибо вам большое, Евгений Яковлевич! За все, что вы для меня сделали, я этого никогда не забуду! Я замолвлю и за вас словечку, может, вам тоже работенку найдут! Прощайте!

И он, подскакивая, как заяц, быстро помчался по дорожке вниз, а Кильчевский долго смотрел ему вслед, поражаясь глупости и наивности мальчишки, живущего в своим собственном мире.

Наступили последние деньки его спокойной жизни. Действия, совершенные Нефедовым, на самом деле, стали ощущаться уже скоро. Кильчевский вспомнил множество совсем потерявшихся сцен из детства, запахи и ощущения, уже давно забывшиеся. Вспомнилось и совсем недавнее. Он и не мог предположить, что забыл настолько много. Свою совсем недавнюю работу в Москве, внутреннее обустройство Кремля. Брата, их детство. Обстоятельства его гибели. Возвращенная, даже временно, память являлась самым дорогим подарком, и в благодарность за это он был готов пойти на все.

Жизнь с Изабеллой продолжалась. Днем она хлопотала по хозяйству, а он гулял в горах или общался с местными жителями, а по ночам воплощали во мраке душного крымского лета свои самые потаенные фантазии. Когда же он, обессилев, опускался на ее большую грудь, то Изабелла его баюкала и еле слышно напевала песни своей далекой родины.

Иногда он посылал ее сына в город за какими-то деликатесами или кофе, но сорванца редко можно было застать дома. Сутками напролет он пропадал в горах, изучая скалы и пещеры. Кильчевского все чаще занимали мысли, ради чего он, Евгений Яковлевич, не последний человек с обеих сторон фронта, это все делает. Весь Оксана исчезла, свой долг Шемакову он отдал. В любом случае, Изабеллу не оставит на произвол судьбы, как и ее сына. И приходил к выводу, что его сейчас мотивирует не «хлыст»-передача в руки большевикам, а «пряник»-сохранение воспоминаний, которые и формируют его, как личность.

Как и говорил Нефедов, через две недели раздался звонок, и человек на другом конце назвал его по имени и сообщил, что в течение трех дней Кильчевский должен прибыть в Феодосию и найти есаула Кубанского казачества Колкова, Георгия Ивановича. Этот человек осведомлен, что его надо доставить в целости и сохранности вместе с десантом на берег и там оказывать, по возможности, всяческую помощь.

Кильчевский попрощался с Изабеллой, сказал ей, что делать, если он не вернется, в чем был практически полностью уверен. Оставил ей большую часть денег и своих вещей, и утром отправился в порт.

Феодосия, еще совсем недавно встретившая их с Шемаковым сонной рыбацкой деревушкой, которая, казалась, пребывала в вековой дреме, и в сновидениях видела свою блистательную историю с гордыми крепостями на вершинах скал, теперь напоминала бурлящий муравейник. Город был буквально забит людьми и военными грузами. Все ругались, кричали, кто-то бегал и искал штаб, молоденький офицерик метался и не мог найти подводу с патронами. Местные жители опасливо смотрели на всю эту вакханалию и старались не попадаться под ноги военным. Сам городок был весьма невелик, и как он смог вместить многие тысячи дополнительных людей, было сложно понять. На рейде уже стояли несколько больших кораблей, однако, их точно было недостаточно для перевозки такого количества людей и грузов.

Кильчевский безуспешно искал есаула Колкова. Во всех контролирующих конторах практически все его знали, но он или только что вышел, или недавно видели его в другом конце городка. Колков будто специально от него бегал, но тут, конечно, было просто совпадение. Наконец, устав от бессмысленного бега, он взял за рукав одного из только что видевших есаула и дал ему крупную банкноту, посулив дать еще столько же, если он найдет неуловимого офицера. Тот засуетился, выскочил на улицу и потянул Кильчевского на набережную. Там стоял сущий ад. Часть грузов прибыло морем, часть — по железной дороге. Не хватало ни кранов, ни складов, ни казарм или домов для размещения людей. Видимо, никто не учел этот вопрос, а тыловые службы понадеялись одна на другую.

Его подвели к невысокому человеку средних лет, который кричал на какого-то капитана сухогруза. Кричал так, что того чуть не сдувало ветром. Кильчевский отдал деньги и поинтересовался:

— Есаул Колков?

Тот недовольно обернулся и Кильчевский заметил, что рыжие усы его прямо пылают гневом.

— А ты еще кто такой? Очередная тыловая крыса, мать-твою-так?! Чего надо?!

— Добрый день. Моя фамилия Кильчевский. Вас должны были предупредить насчет меня. Приятно познакомиться.

Несколько мгновений тот вглядывался в его лицо, потом махнул рукой, чтобы следовал за ним.

Они дошли до каких-то ящиков под навесом и там с комфортом расположились. Есаул снял шапку и вытер вспотевшее лицо.

— Проклятый Крым, жара какая. И влажность, везде влажность. Так что вы хотите, Евгений Яковлевич?

— Я хочу, чтобы вы мне помогли добраться как можно дальше. В идеале, добраться с вашими станичниками до Екатеринодара.

Тот хохотнул.

— Ишь, до Екатеринодара. Можем и до Царицына, а если повезет, то и до Москвы махнем.

Кильчевский улыбнулся. Было заметно, что есаул весьма ершистый человек, только было неясно, у него такой характер или же что-то его вывело из себя.

— Нет, так далеко не надо. Георгий Иванович, расскажите мне об этой операции, куда, что и когда. Я абсолютно ничего не знаю.

— Ну что же, меня о вас в целом предупредили. А что касается операции, отправляемся через несколько дней. Сил у нас мало, но мы намереваемся выйти в район наших станиц и там сбросить советскую власть. Как видите сами, — он ткнул пальцем в стороне причалов, — снабжение у нас неплохое, хватает и пулеметов, и орудий. Даже бронепоезда с аэропланами есть. Да всего хватает, чего греха таить. Людей только мало.

— А сколько, если не секрет? И сколько у вас лично?

Он недоверчиво посмотрел на Кильчевского, подумал, потом вздохнул.

— А черт с Вами. Не удивлюсь, что красные знают о составе и силе нашего десанта получше штаба генерала Улагая. В целом готовы в десанту порядка пяти тысяч штыков и сабель, или чуть меньше. Вооружения и всего вдоволь, бери да воюй. А я командую сотней, так что, можете рассчитывать только на эти силы.

— Так мало? Я зачем же столько кораблей, что я видел? Неужели прибудут еще силы?

— Нет, больше не будут. Мы можем рассчитывать только на себя, на вооруженные отряды в степях да на казаков, кто присоединятся к нам. А что касается количества — вы очень наблюдательны. С нами отправляет огромное количество людей из тыловых служб, гигантские штабы, всякие беженцы и прочая шваль. Их, всяких захребетников уже сильно больше десяти тысяч и постоянно растет.

— То есть, насколько я понимаю, солдат и офицеров меньше трети от общего количества? Это какой-то самоубийственный десант будет.

— Ситуация даже хуже. Как вы понимаете, из этого крошечного количества около трети — офицеры, которые могут командовать, но заниматься грязной работой, или же, копать окопы они точно не будут.

Кильчевский удивленно откинулся на один из ящиков и прикрыл глаза. Это настолько глупая и нелепая операция, что даже удивительно, что ее вообще затеяли. Не лучше бы направить эти силы в Таврию, где каждый боец был на вес золота. Ощущение, будто Врангель направляет эти полки специально, чтобы они потерпели поражение.

— А на чем это мы сидим? — задумался Кильчевский, оглядывая ящики.

— Снаряды для горных орудий. Зачем они нужны в кубанских степях мне понять трудно, но, надеюсь, что в штабе знают. Хотя, я слишком высокого о них мнения. Поди, это решение какого-то офицерика, который направил то, что было, не особо разбираясь в особенностях. Не ему же воевать ими.

— А какой тактический план? Ну вот высадился десант, что дальше? Удерживать плацдарм? Вряд ли будет высадка в Новороссийске.

— Да, высадка в любом крупном порту типа Новороссийска будет чистым самоубийством. Мы там завязнем в уличных боях, да и просто наши силы растворятся в городских кварталах. Красные подтянут резервы и блокируют нас на этом пятачке. Нет, план, думаю, другой. Высадиться на каком-то диком берегу и с максимальной скоростью двигаться к станицам и ключевым железнодорожным узлам. Я так думаю, конечно, может, там другие планы.

— Нет, вы думаете совершенно разумно. А где высадка будет?

Есаул хитро прищурился и подмигнул.

— А этого никто не знает, кроме нескольких офицеров. Даже, генерал Улагай вряд ли знает. Чтобы избежать утечки, всем накануне раздадут секретные пакеты, которые надо вскрыть после выхода в море. Не знаю, насколько это поможет, мы с казаками давно думаем, что у красных шпионы окопались во всех штабах, ну это хоть что-то.

— Да, хитро. Так вы мне поможете в моем задании?

— Я ничего не знаю о вашем задании, и знать не хочу. Мне поставлена задача способствовать тому, чтобы вы достигли Екатеринодара. Все. Остальное меня не касается.

— Понял. Последний вопрос. Мне негде остановиться. Подскажите, здесь есть гостиница или дом или хоть что-то?

Он рассмеялся и подкрутил усы.

— Евгений Яковлевич, когда в рыбацкий городок приезжает больше пятнадцати тысяч гостей, среди которых сотни офицеров, каждый из которых голубая кровь и генерал на генерале, которые требуют как минимум дворец себе, то о гостинице не смейте шутить! Прошу за мной, в доме, где я живу, есть свободная комната. Это не дворец, конечно, но перед тем, что нас ждет на Кубани, следует набраться сил. Скоро мы будем с сожалением вспоминать эти деньки.

Комната оказалась очень маленькой и душной, но привередничать не приходилось. Несколько дней Кильчевский провел в городке, постепенно вникая в структуру армии и ее иерархию. Выявились как положительные аспекты, так и очень печальные.

К сильным сторонам можно отнести опытность и идеологическую стойкость бойцов. Почти все участвовали в германской войне, потом их побросало по всем фронтам Гражданской, и они умели драться и понимали, за что они дерутся.

Печальна была структура армии. Как и говорил Колков, было огромное количество людей штабных и тыловых служб. Каждое мельчайшее подразделение имело полностью укомплектованный штаб, где толковых офицеров было совсем мало, но полно непонятных личностей, которые с чувством собственной важности занимались тем, что на бумаги ставили печать или редактировали приказы. Как такая структура сочеталась с молниеносной тактикой в кубанских степях? Радовало, что действительно, Врангель надавил на тыловые службы и те выделили малую часть того, что союзники поставляли несколько лет. Сколько еще добра осталось на складах было страшно подумать, а сколько еще было расхищено?

Кроме того, в городе в массовом порядке появились какие-то проходимцы, которые торговали ценными бумагами компаний, которые планировалось освободить на Юге и на Кавказе. Здесь были и закладные, и векселя, и акции, и права требований, и облигации, и совсем уже какие-то экзотические ценные бумаги, о который Кильчевский слышал первых раз в жизни. За несколько дней до отплытия цены на эти бумаги выросли во много раз.

Однажды Кильчевский увидел, как какой-то приват-доцент Петербургского университета обменял золотые часы, последнюю ценную вещь, которая, судя по его дырявым ботинкам и пыльным штанам, на стопку акций нефтеперерабатывающего завода в Баку. Он с досадой сплюнул и ушел, чтобы еще больше не расстраиваться. Он давно уже замечал, что взрослые люди, умудренные годами и жизненным опытом, падки на мошенничества и аферы еще сильнее, чем простаки. Наверное, это связано с тем, что они считают себя более ловкими в финансовых вопросах и не как остальные.

Вспомнить, к примеру, одного из величайших гениев в истории, если не самого великого, сэра Исаака Ньютона. Этот невероятный ум оставил огромный след не только в математике, физике и астрономии, но и многие годы приносил пользу своей стране, трудясь распорядителем Монетного двора Англии и зная о финансах все, что возможно. Однако и он, несмотря на свой великий разум, поддался лихорадке компании «Южных морей». Естественно, это оказалось финансовой пирамидой, и так же естественно, она скоро обрушилась. Сэр Исаак Ньютон, вложивший в ее акции почти все свое состояние, оказался среди армии таких же обманутых дураков.

Поэтому, Кильчевский давно дал себе правило, что если он не может разобраться в каком-то финансовом деле быстрее, чем за три минуты, он от него отказывается. Не только потому, что это скорее всего афера, а просто дело слишком сложное и ни один человек на свете не сможет учесть всех скрытых факторов.

Наконец, настал день отплытия. Большая флотилия, больше, чем требовалось для перевозки такого количества человек, лошадей и оружия, загрузилась и отправилась на восток. Все вглядывались вперед и делали ставки, куда же они в итоге направляются.

Показались песчаный берег восточного Крыма, проплывающий по левому борту, наконец Керченский пролив. И тут вся флотилия, вопреки ожиданиям людей, направилась прямо в него! Весь десант был уверен, что высадка состоится где-то в районе Анапы или севернее Новороссийска, но точно на черноморском побережье, а оказывается, все догадки были неверны! Тогда, можем, высадки планируется на Таманском полуострове? Это, конечно, не самый лучший выбор, весь до Екатеринодара далеко, да и запереть их могут легко, но это самый близкий к Крыму участок.

Но нет, пройдя мимо, корабли спокойно вошли в мутные воды Азовского моря и двинулись на север. Вот этого точно никто не ожидал! Послышались уже версии, что в последний момент изменили место высадки и теперь они прибудут в район Мариуполя, чтобы быстро овладеть промышленным центром и ударить в тыл красным, которые сейчас сдерживают их однополчан. Корабли шли довольно долго, имея по правому борту кубанскую землю. Наконец, они остановились и начали обстрел небольшого города на побережье. Им отвечали вяло и несмело, пока, наконец, судя по поднятой пыли, отряды красных не отступили. Здесь и началась высадка. Все спрашивали, как именно называется этот населенный пункт и в какой части Азовского моря они сейчас находятся. Оказалось, что это станица Приморско-Ахтарская. Кильческий снова был на земле большой России.

Часть 3. Туда и обратно

Глава 1

Городок был небольшой, конечно, но весьма уютный. Весь день выгружались люди и военные грузы. Тотчас же начались перепалки, каждый штаб считал, что именно он нуждается в как можно большем доме и максимальном комфорте. Пока проходила выгрузка, конные летучие отряды по поручению генерала Улагая рассыпались по различным направлениям, чтобы отыскать красных и составить оперативную карту действий. Сотня есаула Колкова отправилась ровно на запад, в то время, как основные силы выдвинулись севернее, чтобы занять важный железнедорожный узел, ведущий к Екатеринодару. Стояла сильная жара, и двигаться в быстром темпе, как было предписано всеми инструкциями, не получилось. Иногда они проезжали мимо полупустых станиц, где из домов выглядывали испуганные бабы с детишками. Иногда попадались и мужчины, и их даже пытались рекрутировать, но они сразу говорили, что сбегут при первом случае с оружием. Пытались им угрожать, а те в ответ только смеялись.

— Уже три года постоянно меняется власть и постоянно нас заставляют идтить в армию. Нет уж, спасибо, отвоевались мы свое. Лучше уж под большевиками. Да и что поменялось-то? Та же земля, то же солнце. Живи себе да работай.

Ходили слухи, что в некоторых горских частях обкокаиненые офицеры за такие речи пристрелили пару человек, а потом до них добрались родственники убитых, которые тоже были в десанте Улагая. Трупы офицеров потом нашли, но никого наказывать не стали, в противном случае не миновать бунта.

На самом деле, даже в такой крохотной армии не было единства, что не удивительно. Офицеры, которые не могли построить нормальную карьеру в царское время, а после революции как-то сделали головокружительный рост, относились к любому, кто высказывал сколь-нибудь революционные вещи, как к лютому врагу и наказание было соответствующим. Казаки же, основная часть армии, просто вернулись в свои родные края и совершенно не были настроены к каким-то радикальным действиям против своих соседей и родственников. Наоборот, были случаи, когда бойцы дезертировали к себе домой или отдавали семьям различные ценности или деньги. Горцам, в свою очередь, было, по большому счету, вообще плевать, где воевать. Грабеж что населения в Таврии, Крыму или на Кубани принципиально ничем не отличался, а в красную армию идти никто не желал в том числе и из-за выстроенной дисциплины там.

Но, так или иначе, армия, рассыпавшись на мобильные отряды, быстро продвигалась вперед. Сперва штаб в Приморско-Ахтарскае не мог поверить, что им совсем не оказывается сопротивление. По донесениям, в этих краях должны быть сосредоточены несколько дивизий красных, но пока встречались только небольшие отряды, отступающие при первом виде белых. Ночевали изредка в степи, но зачастую и в домах. Станиц и сел было много, но многие пустовали, поэтому проблем с кровом не было.

Через несколько дней они почти достигли железнодорожного узла. Их сотня совсем оторвалась от других частей, и что происходит по флангам и в тылу, не имели ни малейшего представления. Изредка приходили известия, что сопротивление красных усиливается, и они перебрасывают из Таврии дополнительные дивизии на Кубань. Тут, наконец, и стала проявляться главная слабость улагаевцев — их крайняя малочисленность. Белые вконец разбились на сотни и, продвигаясь вперед, совершенно исчезали в бескрайних степях. Если бы красные немного отошли от своего шока и прорвали бы силами хотя бы одного полка призрачный фронт улагаевцев, то случилась бы абсолютная катастрофа, но они все никак не могли примириться с тем фактом, что у них в тылу высадился десант. Штаб Улагая видел эту опасность, и дал приказ остановить наступление и перегруппироваться для дальнейшего, менее размашистого и более нацеленного на Екатеринодар удара.

Подвезли военные грузы, обмундировали тех, кто присоединился к ним, и двинулись на юг. Но время уже было катастрофически упущено. В Таврии красные перешли к глухой пассивной обороне, справедливо решив, что там белые столкнутся с той же проблемой: распыление небольших сил по бескрайним степям. Там даже не надо было особо вступать в столкновения, а просто блокировать крошечные кавалерийские отряды. Дивизии перебрасывались на Кубань, что стратегически большевикам было совсем не выгодно, ведь основное напряжение сил, конечно, было на западе, против Польши.

Наступление белых остановилось. Красные уже заблокировали пути дальнейшего продвижения и быстро наращивали превосходство. В целом десант потерпел поражение даже без основательных боев, это понимали уже почти все. Оставалось только маневрировать и попытаться как-то вырваться, но и эти возможности быстро таяли.

Пытаясь как-то переломить ход операции, Врангель приказал осуществить два отвлекающих десанта: один довольно крупный, более трех тысяч человек, севернее Новороссийска, второй совсем небольшой, около тысячи в районе Тамани. Эти решения тут же раскритиковали все военные чины, как находящиеся на Кубани, так и оставшиеся в Крыму. Действительно, если был резерв, почему эти силы сразу не были пущены в дело, а командующий дожидался стратегического поражения? Да и что сейчас они могли сделать? Сил и так было совсем мало, так еще и распылять их по разным плацдармам было крайне неразумно. Наверняка, у барона Врангеля были на то свои причины, политические или союзнические, но о них мы теперь вряд ли теперь узнаем.

Глава 2

В один из вечеров, когда обессилевшая сотня Колкова проезжала через незнакомые районы, они увидели вдали небольшую станицу. Документы и карты все были потеряны во время погони от невесть откуда появившихся красных, и какой именно населенный пункт они обнаружили, никто не мог сказать. Сотня осторожно подобралась к станице, красных, похоже, не было. Да и жителей было крайне мало, а увидев такое количество вооруженных усталых мужчин, поспешили закрыться по домам. Все разошлись по домам, а Колков, выставив часовых, отправился с Кильчевским обсудить ситуацию в одну из хат.

Оба сильно устали, поэтому их сил хватило только на то, чтобы уговорить по стакану самогона.

— Ну что, господин Кильчевский. Похоже, мы добрались максимально далеко, как только могли. До Екатеринодара не дошли, но ты сам видишь, как обстоят дела.

Кильчевский кивнул. Он и сам был уставшим настолько, что не нашел сил для слов.

— Отсюда, думаю, войска будут отходить назад и, если получится, вернутся в Крым. Казакам нужен отдых. А ты сам видишь, у нас сейчас ни смены войск, ни толковой поддержки. Надеюсь, мы хоть как-то помогли нашим в Таврии, хотя и вряд ли.

Кильчевский снова кивнул.

— Тут, думаю, Евгений, нам пора с тобой попрощаться. Могу дать тебе коня, оружие. Можешь остаться здесь, в станице, и дожидаться красных, но не советую, сразу поставят к стенке. Лучше прикинуться каким-то беженцем, прибиться к какой-то группке и дойти пешком до города. Да, тяжело и долго, но так безопаснее всего.

— Наверное, так и сделаю. А вы теперь куда?

Колков тяжело вздохнул и посмотрел в тьму за окном.

— А мы теперь, братец, назад. У нас же приказ был дополнительный с самого начала — мобилизовать людей, найти как можно лошадей, и вообще вывозить отсюда все ценности, которые можно найти. Знаю, что второй эшелон уже вовсю этим занимается. Да, казакам не нравится, что их родные земли грабят, а вещи пойдут в распоряжение мошенникам-интендантам, которые на нашего брата всегда высокомерно смотрят и точно все разворуют. Поэтому, реквизиции поручили горцам, уж в этом они молодцы. У тебя деньги-то есть?

Кильчевский снова кивнул и улыбнулся.

— Ну вот и славно. Давай ложиться, Евгений. Завтра наши пути расходятся, тебе на юг, нам обратно на запад. Надо выспаться.

Они заснули. Опять Кильчевский был настолько уставшим и разбитым, что если бы сейчас в дом вошли Ленин и Троцкий и сказали, что встань он с кровати, получит полное прощение и восстановление по службе, то не поднялся бы.

В своем небытии он все глубже падал в бездну, сначала в сон, потом в нем падал в Марианскую впадину абсолютного ничто, оттуда попадал в третий сон и так далее.

Наконец, Кильчевский почувствовал, что его многомерная конструкция, которая была выстроена разумом с особой тщательность и любовью, поколебалась от внешнего воздействия. Каким-то участком сознания он понимал, что его пытаются разбудить, но тут же сдался самому себе и сам же понадеялся, что пусть это будет какой-то комиссар и его застрелят прямо во сне, но дадут еще несколько секунд сна. Однако, будивший не унимался и пару раз вселенная особо сильно дернулась.

«По щекам меня бьет, мерзавец», — равнодушно промелькнула мысль. Ладно, придется проснуться.

Он открыл глаза и увидел над собой встревоженного Колкова.

— Что случилось? Красные?!

Есаул прижал палец к губам и кивнул на оружие. Кильчевский немедленно взял свой верный маузер, патронташ и ту самую маленькую вещицу, из-за чего все и началось. На всякий случай. Последнее время в его жизни сверхъестественного ничего не наблюдалось, но чем черт не шутит. Колков вывел его из дома куда-то повел прочь.

— Что? — не понимающе прошептал Кильчевский. Куда мы идем?

Колков показал в сторону одного дома. Он стоял немного на отшибе, не вместе с другими, поэтому, там никто из сотни и не остановился. Дом был темен и, судя по всему, пуст, по крайней мере, окна были разбиты. Из степи на станицу наползал какой-то непонятный стелящийся туман, который почему-то особенно густо ложился вокруг дома.

Кильчевский непонимающе посмотрел на есаула, на всякий случай положив ладонь на оружие. Конечно, может, это уже шизофрения, но никогда не стоит быть неготовым к предательству. Зачем ему выманили на околицу?

— Смотри, — еще раз ткнул пальцем Колков в сторону дома. Он меняется.

Кильчевский перевел взгляд на темный дом и не поверил своим глазам. Угол совсем чуть-чуть, но без сомнения изменился.

— Я вышел до ветру, — прошептал есалу, — и заметил это. Сперва подумал, что или с глазами что-то или с самогоном. И разбудил тебя, чтобы ты тоже посмотрел.

Кильчевский снова посмотрел на дом, который сейчас просто купался в лунном свете, несмотря на плотный туман.

— Мне трудно сказать. Сейчас темно и туман. Мы стоим далеко, да еще и выпили недавно. Может, нам почудилось?

Они посмотрел друг на друга. Ни на ком из них не было никаких особых знаков беспамятства или безумия, а стояли просто два человека, изрядно уставших, но без сомнения в своем уме.

Они снова посмотрели на дом и теперь изменения были видны явно, и их уже не спишешь на стёртую туманом четкость. Перила лестницы на крыльце изменили цвет! Из серых они стали ярко-синие.

Колков потер сильно глаза, посмотрел, и снова потер.

— Слушай, Евгений. А может, мы спим? Ну такое же невозможно точно! Никак не возможно, чтобы дом постоянно немного изменялся.

— Ну, ничего нельзя отрицать со стопроцентной вероятностью. Мог бы тебе рассказать старую историю про китайца, сон и бабочку, но как-нибудь в другой раз. Нет, не думаю, что мы спим. У меня еще не бывало снов, чтобы я себя чувствовал настолько погано и так болела бы задница от седла.

— Тогда надо проверить поближе. Я никогда не смогу заснуть, когда поблизости какая-то чертовщина, а тревогу объявлять стыдно. Казаки вскачут, а потом и засмеют нас, как два мужика перепились и гоголевщину увидели.

— А где, между прочим, часовой? — Кильчевский посмотрел в разные стороны. Мы тут уже сколько стоим, а его нет. Он должен же обходить?

— Должен, — процедил сквозь зубы Колков. Заснул поди, поганец. Ну, я ему устрою утром. Хотя, и не должен был. Казак он немолодой, да и мы сейчас на чужой по сути территории, вряд ли бы он заснул.

Как только он это произнес, откуда-то справа посылались шаги и они метнулись в тень ближайшего дома. Да, действительно, вот и совершал обход часовой. Он медленно брел вдоль забора и громко зевал, отчаянно борясь со сном. Прошел мимо них, на странный дом даже не взглянул и исчез за углом.

— Ну?

— Что сказать, — задумчиво произнес Кильчевский, со скрипом потирая щетинистый подбородок. Он абсолютно нормален, так и должен выглядеть часовой, который очень устал и хочет спать. Он не обратил особого внимания на дом. Может, дело действительно в нас?

— Он не обратил внимание потому, что спит на ходу, — огрызнулся есаул. Пойдем, посмотрим поближе.

Когда они стали приближаться к дому, то заметили еще одно изменение: печная труба, недавно бывшая с прямоугольным поперечным сечением, сейчас стала совсем какой-то странной, с треугольным, и как-то изогнувшись вокруг своей оси. Они подошли к дому, но пока не рискнули подниматься на крыльцо. Заглянули в дом, внутри было, вроде, все стандартно и ничего необычного. Они обошли дом кругом. На базу не было ни скотины, ни каких-то следов людей, из чего можно сделать вывод, что в доме давно никто не живет. Вернулись снова к окну и опять заглянули. Колков отшатнулся и стал неистово креститься.

Кильчевский в волнении поднял пистолет.

— Что случилось?

— Там!.. Там… Там изменилась внутренняя планировка! Комнаты и двери не так, как были две минуты назад. И там какое-то движение видел!

Есаул уже хотел бежать от проклятого дома, но Кильчевский железной рукой его остановил. Понятно дело, что, так или иначе, здесь было дело за сверхъестественным, однако, надо было проверить — это из-за него, или просто случайно натолкнулись на этот дом. Надо было что-то предпринять.

— Ты оставайся здесь, — приказал он трясущемуся есаулу. Если со мной что-то произойдет, хоть что-то, поднимай тревогу и уходите из станицы. Понял?

Тот стоял в какой-то прострации.

— Понял?!-Кильчевский его тряхнул с такой сильй, что щелкнули зубы.

Он перевел осмысленный взгляд на него и медленно кивнул.

Килчевский осторожно поднялся на крыльцо и толкнул дверь. Она была заперта. Ну что же, выламывать и быть незваным гостем точно не хотелось, оставалось окно. Он подтянулся и забрался внутрь. Дом как дом, только стен много, из-за чего коридоры и комнатки совсем маленькие. Но это ничего, никто же не может приказать хозяевам сделать более функциональную планировку. Он медленно, с оружием наготове сделал несколько шагов и толкнул одну из дверей.

За ней стоял спиной к нему какой-то старик с лохматыми волосами. Оно медленно обернулся и явил невообразимо грязную и спутанную бороду в какой-то гротескной пародии на толстовщину. В практически полной темноте дома Кильчевский сначала не вполне понял, кто это.

— Ну привет, сука, — радостно ему улыбнулся Беляев, обнажив гнилые зубы и раскинув обьятья. Кильчевский вскинул оружие и тут на его голову обрушился сильнейший удар, способный разломить все землю на части и он отключился.

Глава 3

Когда очнулся, то сел на полу и долго пытался понять, что произошло. Последнее, что помнил — это их с Колковым разговор в хате, а потом только глубокий и спокойный сон. Вокруг было темно, даже не просто темно, а как говорится хоть глаз выколи. Он встал и попытался что-то нащупать, но голова сразу взорвалась вулканом боли, и Кильчевский был вынужден опуститься обратно. Постепенно начали всплывать детали: меняющийся дом, туман, окно.

Беляев! Точно, эта сволочь! И не убил же, ишь. Наверное, его хозяева запретили лишать жизни беглеца. Но где он? Постепенно глаза привыкли, и он начал различать какие-то размытые силуэты. Нельзя сказать, что света совсем не было, но источника не было видно.

Кажется, он до сих пор в той же комнате, где потерял сознание. Кильчевский схватился за пистолет. Он, как ни странно, был на месте. Он медленно на четвереньках выполз в коридор и огляделся, сжимая в руке оружие.

Как Кильчевский и предполагал, окна уже не было, и планировка дома (если это был до сих пор тот же самый дом) опять изменилась. Он сделал несложный фокус и над его головой возник тусклый огонек, который позволил осмотреться. Да, обычные стены обычного дома, обычный коридор. За угол, правда, заглядывать было страшно, но выхода особо не было — в комнате окон не было, а коридор заканчивался тупиком. Можно было дождаться, когда дом снова изменится и пройти другим путем, но здесь никак нельзя что-либо было спрогнозировать. Дом мог менять все в себе, а изменение данного коридора случится через тысячу эпох.

За углом ничего не было, кроме продолжения коридора и нескольких дверей. Он прошел до следующего угла — не то же самое, но очень похоже. Кроме одного: за крайней справа дверью доносился какой-то скрежет и движение. Кильчевского так и подмывало пройти мимо, кто знает, какие монстры могут ожидать его, но он пересилил это и толкнул дверь.

Сперва ничего не увидел, кроме очередной комнаты, потом взгляд упал на какой-то большой узел тряпья, который иногда вздрагивал и на окно на дальней стене. Кильчевский с опаской и держа оружие наготове подошел к тряпью и коснулся тряпье носком сапога. Узел вздрогнул и повалился в другую сторону.

Господи, да это есаул! Вроде, видимых ран у него не было, просто без сознания, но скоро должен прийти в себя. Кильчевский подошел к окну и попытался его распахнуть. Не получилось. Он внимательно осмотрел рамы, постучал и даже понюхал стекло. Потом разочарованно выругался и сплюнул на пол.

— Что случилось? — прозвучал хриплый голос Колкова снизу.

— Окно ненастоящее, — автоматически откликнулся Кильчевский. А, очнулся? Ты-то как сюда попал? Я же говорил, не приближаться к дому!

— Я стоял, потом услышал какой-то грохот. Ты не отзывался, ну я тоже перелез внутрь. Потом ничего не помню.

Кильчевский сперва подумал, настоящий ли это есаул или иллюзия, но когда долетел терпкий застарелый запах пота, то он понял, что ни одна иллюзия не может быть настолько точной.

— Поднимайся, нам надо идти.

— Где мы?

— В том же доме, где и были. А может и нет.

Взгляд есаула сфокусировался на летающем огоньке.

— Свят, свят! Это что такое, Евгений?! Чертовщина какая!

Тому совсем не хотелось читать краткий курс тонких миров, и он небрежно бросил:

— Не обращай внимание. Это просто свет, никакой чертовщины нет. Считай, фокус. Надо выбираться, пока не стало поздно.

— Откуда выбираться?

Кильчевский тяжело вздохнул.

— Из дома, сказали же тебе.

— Ну пошли же!

Есаул все равно опасливо в отдалении обошел огонек и вышел в коридор. Тут же раздался крик ужаса.

— Что случилось?!

— Там… там… там лестница вниз!

И действительно, там, где еще пять минут назад был коридор, теперь без всякого стыда красовалась простая, но изящная лестница, будто она здесь всегда была.

— Ну что, тогда пойдем. Другого же пути нет.

Они спустились и уперлись в еще одну дверь. Кильчевский обернулся к спутнику:

— Ты как, оклемался?

Тот кивнул.

— Оружие с собой?

Тот в растерянности похлопал себя по карманам и достал старенький револьвер.

— Хорошо. Смотри, ситуация такая. Ты делаешь ровно то, что и делаю я. Если я сижу спокойно и не обращаю внимание на каких-то чудовищ, ты тоже сиди ровно. Если я бегу — ты бежишь изо всех сил. Ну а если стреляю — ты стреляешь в тот же предмет. Понятно?

Тот кивнул и вытер пот.

— А что вообще происходит?

— Это и пытаемся выяснить, — неожиданно улыбнулся Кильчевский и толкнул дверь.

Она неожиданно легко поддалась, и они оказались к огромном помещении, где вместо столбов стояли зеркальные колонны, которые странно отражали любой предмет, падающий на них. Было гораздо светлее, чем наверху, мягкий свет был разлит в воздухе, поэтому огонек исчез. Кильчевский недовольно скривил губы и пробормотал:

— Да вы издеваетесь, что ли?

Они пошли вперед, к центру зала.

— Да, старайся не смотреть в колонны. Это… долго объяснять, в общем, можешь сойти с ума, не смотри и все.

— А что это за место? Я и не знал, что под домом выкопано такое огромное подземелье.

Кильчевский молчал и продолжал идти.

— А куда мы направляемся?

Вдруг мягкий негромкий голос прозвучал под потолком со всех углов и обрушился на них:

— Да, Евгений, почему не расскажешь своему спутнику?

Колков заверещал совсем по-женски и начал стрелять в разные стороны. Когда патроны кончились, он еще долго нажимал на курок, пока уставший Кильчевский не подошел, и не забрал у него оружие.

— Георгий, держи себя в руках. На, спрячь пистолет, тебе он тут не понадобится.

Но тот был в абсолютном ступоре, зубы стучали, а глаза бешено вращались во все стороны.

— Ч… ч… что это было?

— Это один нехороший человек. Он когда-то понес тяжелое наказание из-за меня и теперь мне мстит, а ты просто попался под руку. Ты не бойся, держись поближе ко мне, когда может и выживешь. Он не имеет право меня убить.

— А ты уверен в этом? — снова издевательски прозвучал Голос.

— Послушай меня, Георгий, — приблизившись вплотную к есаулу прошептал Кильчевский. Это место… как сказать… тут не все материально… здесь не работают законы нашего мира, но здесь все реально, на что способно твое воображение.

Но тот, кажется, совсем не слушал Кильчевского, а только не останавливаясь крестился.

— Где мы?!

— Понятия не имею. Может, в голове этого плохого человека, может в другом мире, а может и вообще в Абсолютном ничто.

— Все мимо, Евгений, — прозвучал голос, явно борясь со смехом. Стареешь, брат.

— Эй, ничтожество!-крикнул, наконец, Кильчевский вверх. Кто бы говорил о старости, сам одной ногой в могиле.

Раздался смех, смешанный с какой-то горькой ноткой.

— Тут ты прав, но я, по крайней мере, помню, что умираю, а ты еще не забыл?

И снова раздался смех, в котором отчетливо слышались нотки безумия.

— Смотри, — обратился он снова к Колкову, который, на счастье, начинал отходить. Тут все реально, вернее, реально до тех пор, пока ты уверен, знаешь это. Например.

Кильчевский моргнул, и рядом появилась тачанка с тремя бойцами. Они налаживали пулемет и куда-то целились.

— Или, например…

Зал заполнился водой и в ней стоял огромный океанский крейсер со всем экипажем. Люди в изумлении таращились по сторонам и показывали на них. Через мгновенье все исчезло.

— Не бойся, это обычный мир, совсем, как наш, только с другими законами. Ну, или вот…

Вокруг них появились несколько обнаженных женщин сказочной красоты, которые принимали неприличные позы, изнывая от вожделения мужских объятий.

— Да, тут бывает весело, но сейчас не тот случай.

Женщины исчезли.

— Попробуй ты. Вряд ли тебе придется что-то делать, но бросить так тебя я не могу. Попробуй вообразить… не знаю… кирпич!

После нескольких мучительных минут у Колкова начали получаться самые простые предметы. Наверное, для более сложных вещей ему не хватало или практики, или воображения. Скорее второе.

Наконец, они двинулись дальше. Шли довольно долго, когда Кильчевский обернулся, то увидел, что есаул ведет за собой на веревочке маленького козленка.

— Ты чего скотину мучаешь, отпусти.

— Это пока мое лучшее творение, я не могу просто так стереть его, — с улыбкой ответил Колков. И вообще, я так устал, надо отдохнуть.

— Тут ты прав. Сядем, мне нужно подумать.

Появились небольшие красивые коврики, куда живо пристроились есаул с козленком. Кильчевский сел по-китайски и начал левитировать, совсем невысоко от пола.

— Матерь Божья! Тут и летать можно?!

— Можно, но тебе нет. Разобьешься еще. Потренируйся пока… вообрази помидоры и арбуз, только не мешай мне.

Прошло довольно большое время в тишине, а ничего не происходило.

Снова раздался голос сверху:

— Ну что, предатель, не получается придумать выход? В тот раз в Одессе тебе дико повезло, но сейчас лимит удачи исчерпан. Может оживить ситуацию, как думаешь?

Посреди зала появились огромные шлюзы, за которыми плескались миллионы тонн воды. Наверное, Голос решил утопить их.

Кильчевский моргнул, и уже створки шлюза были обвиты гигантскими цепями, каждая гораздо больше человеческого тела.

Вдруг вода за створками начала переливаться и растекалась бурлящим потоком по полу. Кильчевский моргнул еще раз, и под ними появилась какая-то жидкость, наподобие нефти или жира, которая образовала на поверхности бурлящего потока некий остров. Теперь в водах откуда-то поднялись хищные акулы и крокодилы и ринулись к их хлипкому островку. Но и тут Кильчевский дал достойный ответ. Он образовал циклон и понизил в его эпицентре температуру до жесточайшего мороза. Поток постепенно стал замерзать, а хищники становились сонными и один за одним исчезали и тонули в глубине.

Голос опять прогремел по всему залу.

— Какой же ты скучный, Женечка, даже поиграть не хочешь. Ладно, ты пока занимайся своим умственным онанизмом, а я подумаю, как с тобой еще поиграть.

— Евгений, — боязливо прошептал Колков. У меня козленок превратился в козлотигра. Это нормально?

Тот не смог сохранить серьезный вид и ухмыльнулся.

— Здесь нет ничего ненормального. Если твой разум это представил, значит, оно существует. Ты представил козлотигра, хоть на долю секунды, но представил, и вот, вуаля!

— Так это рай?

— С чего ты взял? — удивился тот.

— Ну, все, что мы представим, здесь возможно.

— А ты точно себе можешь представить, что такое рай?

Колков запнулся и задумался.

— Ты пойми, Георгий, нет никакого рая и ада. Вернее, есть, но они для каждого свои. Нет одного для всех, который представляют все религии — какие-то облака, где блаженство, гурии и радость. Нет. Ведь каждый человек представляет себе рай по-своему, поэтому есть миллиарды отдельных раев.

— Это как?

— Ну посмотри. Жил человек. У него умерли жена и дети, которых он очень любил. Как он будет себе представлять рай?

— Ну, где он снова с ними вместе и счастлив.

— Правильно. А если человек работает ученым, который честно трудится, но всемирного признания не получает. Какой будет рай для него?

— Место, где он совершит большое научное открытие и будет главным светилом мира.

— И снова правильно. А если человек — неграмотный крестьянин в каких-то восточных пустынях, всю жизнь вкалывает, живет в мазанке, спит с ослицами, и никогда не сможет насобирать калым на невесту, какой будет для него рай? Правильно, десятки красавиц-девственниц, которые исполняют его любую прихоть, дворец и самые изысканные кушанья. Понимаешь, к чему я клоню?

— То есть, рай — это наши желания? И все?

— Не совсем желания, а то, что нами движет, наши самые потаенные цели, что мы хотим на самом деле. Поэтому, и все религии ссорятся из-за глупостей. Ссорятся из-за того, такой рай или не такой. Но это глупо, нет ни одной пары совершенно одинаковых людей, так и нет совершенно одинаковых раев.

— Кажется, понимаю. А ад?

— Точно так же. Из глубин разума и души достаются самые большие страхи. Кто-то боится боли, для него ад — это камера пыток. Кто-то боится забвения, и он оказывается в мире, где через день после его смерти про него никто не вспоминает, а родным плевать. Кто-то опасается за своих родных, и тогда он постоянно видит, какие беды и несчастья они терпят.

— А где? Где это все происходит? Есть какое-то место?

— Это место — в нас самих, говорю же тебе. Нет такого поля, как ты себе представляешь, где миллиарды мирков умерших людей. Как тебе объяснить-то… Все равно не поймешь… Был бы ты физиком, я бы объяснил на природе света. Свет так быстро двигается, с такой невообразимой скоростью, что не стареет. Тот свет, который родился миллиарды миллиардов лет назад, к настоящему дню ни на йоту не постарел. Он вечен, бесконечен и бессмертен. Так и со смертью людей. Мы думаем, вот, человек умер вчера, в прошлом месяце, в прошлом году, а для умершего рай или ад растягивается бесконечно. Некоторые радикальные мистики вообще считают, что лучи света это и есть души, которые пребывают в своем рае или аду, что они бесконечно заперты в своей бессмертии и безумии. В этом своя логика и непротиворечивость есть, но мне трудно ее принять. Понимаешь?

Тот обескуражено покачал головой.

— Так от чего зависит, куда ты попадешь, в рай или ад?

— Да ни от чего не зависит. Ты одновременно попадаешь и туда, и туда, только не осознаешь это. И в самые пленительные мечты, и в самый ужасный кошмар. Ведь в жизни не бывает так, что ты или самый бедный человек на счете, или самый богатый, как Рокфеллер? Не бывает?

Колков покачал головой.

— Правильно, все мы находимся посередине между двумя абсолютами. Так и там. Нет только черного, или только белого. А куда попадаешь в каждый момент — опять же зависит только от тебя. Если хочешь в данный момент быть счастливым и наслаждений — попадаешь в рай, твой собственный. Если боишься наказаний и страданий — добро пожаловать в ад. Но завтра это может поменяться, или через секунду, или вчера.

Кильчевский с надеждой посмотрел на спутника, может он хоть что-то понял, но тот окончательно запутался.

— В общем, Георгий, не думай об этой. Будешь думать о рае, попадешь в рай, будешь думать об аде — попадешь в ад. Но это тоже неточно и зависит от тебя.

— Читаешь ребенку вступителную лекцию? — раздался Голос. Как мало.

— А Бог есть? — прошептал Колков. Он уже не обращал внимания на издевки Голоса.

— Эй, мразь, — крикнул Кильчевский вверх. Бог есть?

Голос хохотнул.

— Конечно, есть. Сейчас я ваш Бог и могу делать с вами все, что захочу.

Кильчевский подмигнул есаулу.

— Да, и он прав. Сейчас он наш Бог. Но это, конечно, особая ситуация, но в целом, так и везде.

— И Дьявола нет? — голос Колкова начинал давать петуха.

— Да как нет-то, — поморщился Кильчевский. Говорю же тебе, вот он, сразу и Бог, и Дьявол. Захочет, сделает нам приятное — значит, он Бог, а через секунду обидится на что-то и подвергнет мучениям, значит Дьявол.

— Да, мучения, это то, чего сейчас я хочу, — прогремел голос. Сейчас Бог спит.

— Понимаешь? — не обращая внимания продолжал Кильчевский. Вот взять муравья. У него там свои дела. Найти еды, притащить в муравейник, и так далее. Ты видишь муравья. Ты можешь его погубить, наступив и пойти дальше, и разрушить его муравейник. Тогда ты Дьявол. А можешь бросить ему конфету. Тогда для него и еще десятков его братьев это будет величайшее событие в жизни, они будут благодарны, что именно им повезло с таким даром. Ты — их Бог. С людьми примерно та же история.

— Хорошо, — промямлил есаул. Так что нам делать?

— Я думаю. Я ты пока следи вокруг и, — он улыбнулся, — не спуская глаз со своего козлотигра.

Все мысли Кильчевского крутились вокруг похожего случая тогда, в Одессе. При всех аналогиях, нынешняя ситуация была абсолютно другой. Тогда был потрачены гигантские ресурсы, задействованы маги очень высокого уровня, чтобы создать целую реальность, сейчас же, насколько можно было судить, действовал один старый подлец, который зачаровал отдельный дом. Сделал очень качественно и внимательно, но все равно, не мог предусмотреть все.

Так, надо подумать еще.

Вдруг сверху раздался оглушительный вой, когда они машинально подняли головы вверх, то увидели, что на них пикирует огромная ужасная птица, что-то среднее между мифической Рух и соколом. Мозг Кильчевского не стал тратить драгоценные мгновения на размышления и вероятности. До того еще, как он что-то сообразил, появился огромный абориген с луком, который прицелился и выстрелил в птицу. Воздух заполнил рев боли и ярости такой силы, что люди упали на пол, а чудовище растаяло в падении. Тут же исчез и лучник.

— Что, тварь, воображения не хватает? — зло прошипел Кильчевский.

Сверху раздался дикий хохот.

— Не хватает, куда мне до тебя? Насколько не хватает, что ты не можешь даже додуматься, как выбраться, сука.

Тут он был прав. В голову совсем ничего не шло, да еще и раздражал этот козлотигр, что-то блеющий с рычанием.

Кильчевский посмотрел на Колкова.

— Сделай с ним что-то?

— Что?

— Не знаю, чтобы заткнулся. Придумай, чтобы он беззвучно блеял, или чтобы заснул. Или я придумаю огромную баржу, которая его раздавит!

— А ты жесток, Евгений. Я уже как-то привык к Василию.

— Ты уже и имя ему придумал? Это зря.

— Это божье создание, а всякая тварь ценна.

— Это не божье создание, а твое. Повторяю, сделай что-нибудь, или сделаю я.

Заняв Колкова на какое-то время, Кильчевский встал и начал ходить по кругу. Он сперва и не заметил, как из воздуха начали материализовываться зеркальные стены, от пола и теряясь в высоте. Из задумчивости его выдернул только сдавленный испуганный крик Колкова, который панически метался и пытался вообразить себе какую-то защиту от новой напасти.

— Отлично, просто замечательно, — пробормотал снова Кильчевский.

Он схватил на руку Колкова и бросился за одно из зеркал. Но позади была точно такая же обстановка, или, что вероятнее, та же самая, и они никуда и не уходили. Зашли дальше — и опять было или идентичное, или то же самое. За следующим — ничего нового. И дальше. И дальше. И снова.

Потеряв самообладание и забыв, где они находятся, Кильческий грязно выругался, достал пистолет и выстрелил в одно из зеркал. Поверхность поглотила пулю, и через секунду о том, что что-то произошло, напоминал только запах пороха.

Колков мало что понимал, но чувствовал, что дела, и так идущие очень не хорошо, стали совсем печальными.

— Ладно, есалу. Держи меня за руку и ни за что не отпускай. Видишь, куда мы попали? Если немного отстанешь, то точно пропадешь.

— Я думаю, что мы оба уже отстали.

Кильчевский тяжело посмотрел на него, но не ответил. Опять его собеседник был прав, какая разница, держаться вместе или раздельно, если они оба потерялись и не знают, что делать? Да и что значит оба? Зеркала были устроены столько необычным способом, что находящийся за ним давал полную иллюзию, что человек стоит напротив тебя.

— Ну что, наш герой, как поступишь в этом случае? — раздался издевательский голос с неба.

Как Кильчевский не пытался, представляя себе различные способы разрушения зеркал, ни один из них не оказывал ни малейшего воздействия. Они оказались из какого-то материала, которому не подвластны его потуги.

— Попытаемся скрыться, — буркнул он есаулу и толкнул его за очередное зеркало. Тут дело уже немного изменилось, по крайней мере, обстановка была другой. Они увидели коридор, который в конце обрывался пятном света, в котором что-то лежало, какая-то груда тряпья. Они с Колковым переглянулись, потом посмотрели на козлотигра, который уже чувствовал себя полноценным членом команды, и осторожно пошли вперед.

Чем дальше они продвигались, тем темнее было вокруг и тем ярче было пятно впереди. Воздух заметно сгустился, и стал несвежим и пыльным, как в старой библиотеке, которую очень давно не проветривали. Не доходя немного до пятна, она, наконец, поняли, что находилось там. На земле лежал двойник Кильчевского, вся грудь которого была в огнестрельных ранах, а на коленях пред ним склонился двойник Колкова, с безумными ничего не видящими глазами, раскачиваясь взад-вперед. Пистолет, верное оружие Кильчевского, лежало рядом и из него, видимо, и был он застрелен.

— Что это? — панически спросил стоящий чуть позади есаул (Есаул ли? Или очередной двойник?).

— Это наше будущее, — задумчиво произнес Кильчевский. Вот только не понятно, действительное или мнимое. Или, самосбывающееся?

— Чего?

— Пойдем отсюда. Попытаюсь объяснить, а то еще свихнешься, действительно, а это нам совсем не нужно. Смотри, что мы наблюдали.

Колков бросил взгляд назад, но там уже была темнота с привычными зеркалами.

— Есть три варианта. Первый, самый невероятный: мы видели наше будущее. Ты каким-то способом меня застрелишь, может, через некоторое время мы сошли с ума или что-то еще. Это возможно, но вряд ли. Это не по плечу этой сволочи, которая нас сюда заманила.

— Много ты знаешь, Женечка, о моих возможностях, — раздался Голос. Тут же появилась ужасная помесь танка и живого буйвола, которая неслась прямо на них, однако, перед ним мгновенно была выстроена стена, в торец которой и врезался монстр, который начал таять в воздухе.

— Так вот, продолжим. Второй вариант, самый вероятный. Это просто иллюзия, чтобы нас расстроить и чтобы мы быстрее потеряли самообладание. Так делают все, и этот, наверное. Я почти полностью уверен, что так и есть.

— А третий вариант?

— Третий вариант — самый неприятный. Самосбывающееся пророчество. Например, возьмем другую ситуацию, аналогию. Человеку говорят, что он утонет в океане. Ну, нормальный человек посмеется, но где-то в его разуме, где-то глубоко, засядет особое отношение к океану. Он может думать сознательно, может мечтать во снах, не важно. Его будет тянуть к океану, а значит, надо научиться плавать. Разные механизмы тут могут быть задействованы, например, он будет стремиться стать отличным пловцом, чтобы не утонуть. Или в океане всегда одевать спасательный жилет. Так или иначе, по закону вероятности, постепенно повышаются шансы, что он именно утонет и именно в океане, ведь так или иначе он становится связан с водой. А теперь вопрос. Почему, если бы этого пророчества не было, шансы этого человека утонуть были бы мизерны? Если бы пророчества не было, утонул ли он?

— И ты боишься, что мы видели именно третий вариант.

— Да, опасаюсь. Я бы мог прямо сейчас пристрелить тебя, или, по крайней мере, сломать руки. Ну тогда, это не будет третьим вариантом, потому, что тот есаул был со здоровыми руками, и получится, что я просто так покалечил своего спутника.

— У меня уже голова болит.

— Не думай про это.

Он обернулся назад, и увидел на долю мгновения, что за ним плетется не один Колков, а целый десяток, и не синхронно, а немного по-разному. Моргнул, и понял, что это просто отражения.

Кильчевский достал все патроны и швырнул их за зеркала.

Заглянув чуть позже за одно, он показал выброшенные далеко сзади патроны, хмыкнул и положил их в карман.

Дальше они шли молча.

— Как думаешь, сколько сейчас время?

— Да нисколько. Ты сам для решаешь. Может, для тебя пройдет секунда, может, тысяча лет. Смотри!

К ним стремительно приближался огромный крокодил с явно недружелюбными намерениями.

— Давай, Григорий, попробуй себя защитить, я страхую тебя.

Есаул напрягся и попытался вообразить что-то, что сможет остановить эту опасность, но ничего, кроме камней с неба не пришло в голову. Некоторые из них придавили крокодила, но тот ловко вывернулся и был уже в опасной близости от людей, когда Кильчевский схватил в охапку спутника и прыгнул за ближайшее зеркало. Тишина. Когда через какое-то время они выглянули, на площадке было пусто и ничего не напоминало, что несколько секунд назад здесь было огромное хищное животное.

— Чего тебе надо? — крикнул Кильчевский вверх.

— А чего надо мальчишке, который делает для жука лабиринт? Я хочу поиграть, прежде чем раздавить вас.

— Видишь, он полный псих, — обратился Кильчевский к есаулу. В сумасшедший дом его надо. С крепкими и недружелюбными санитарами.

— Меня в сумасшедший?! Из-за тебя, из-за твоей игры я лишился всех жизни! Я глубокий старик! Из-за тебя, Женечка, и ты думаешь, я тебя прощу?!

— Я тоже потерял много времени в той ловушке. И не сделал месть делом всех жизни, как некоторые присутствующие.

— Не сравнивай, Женечка. Ты потерял всего несколько лет, а я — всю жизнь. Наши потери несоизмеримы. И все из-за тебя.

— Тебе тяжелее, согласен. Я свои годы потерял, честно сражаясь, а тебя наказали, отняли всю жизнь, и ты не сопротивлялся, а шел покорно на убой. Вот и главная разница между нами.

Голос взвыл, и грохот заполнил все пространство. Кильчевский стоял и думал о чем-то своем.

— А что, надо попробовать, — пробормотал он себе под нос. Как говорится, старые методы — самые надежные, потому, что в них ничему пойти не так.

— Ты что-то придумал? — надеждой на него посмотрел Колков.

— Возможно. Но пока я буду пробовать, то буду полностью сосредоточен над одним делом. Тебе придется нас защищать. Ты сможешь? Ты примерно знаешь, на что способен этот старый дурак.

Он кивнул вверх.

— Я… Я постараюсь…

— Нет, так не годится. Ты или защитишь нас, или нет. Потому, что второй попытки не будет, он просто перекроет эту лазейку. Если не уверен, потренируйся пока, когда будешь готов — скажешь.

— Нет, я готов, точно. Я больше не могу тут находится. Лучше быть в бою против десяти дивизий красных, чем еще хоть минуту здесь.

Кильчевский долго и внимательно смотрел на есаула, и, наконец, едва заметно кивнул и начал что-то бормотать.

— Эй, станишники, вы что там затеяли? — раздался Голос.

Кильческий закрыл глаза и зачастил с какими-то непонятными словами, Колков лихорадочно пытался смотреть во все стороны сразу, и даже козлотигр Василий пытался суетой хоть как-то внести вклад в общее дело.

— Эй, ты чего там творишь, Женечка?!-все более беспокойно пророкотал Голос.

На них поехал поезд, есаул его отразил, потом они оказались в вулкане, с трудом и это было побеждено. Затем они оказались против огромным муравьев. С гигантскими проблемами, но есаулом и с это справился. Наконец, начало что-то искрить в воздухе, наверное, вызванное делами Кильчевского.

— А, ты это вспомнил, — рассмеялся Голос. Молодец! Молодежь-то не знает старых трюков. И как я про него забыл, а?

И снова рассмеялся.

Кильчевский открыл глаза и подозрительно бросил вверх взгляд.

— Что такое? Опять проблемы? — Колков пыхтел от напряжения и, призвав на помощь всю свою фантазию, пытался справиться с какими-то пиратами с мушкетами.

— Не мог он это забыть, — медленно проговорил Кильчевский.

Тем временем, в воздухе повис многоугольник неправильной формы, по периметру его разлетались золотистые искры.

— Что это?

— Это зеркало. Смотри, ничего не напоминает?

Колков внимательно всмотрелся, и тут же снова отвлекся на то, чтобы защитить их.

— Это тот дом, откуда мы пришли?!

— Почти. Это дом, откуда мы пришли, но без зачарования! Это просто дом, понимаешь?

— А как мы вернемся?!

— Как? — задумчиво сказал Кильчевский.

Вдруг он крикнул «Прыгай!» и толкнул перед собой спутника в золотистую фигуру в воздухе. С ними смело прыгнул и Василий.

В воздухе они ощутимо пересекли какую-то границу, на которой воздух как-то скрутился в их желудках, а потом раскрутился обратно и через мгновение уже лежали с осколках зеркала на полу самого заурядного дома.

Колков в шоке от прошедшего, да и еще от неожиданности из-за внезапного спасения, немного повредился умом. Тут же вскочил и начал орать:

— Где Василий?! Где Василий?!! Он нам помогал, пустите его!!

Но руки его ощупывали только раму и стену, за которыми, конечно, никаких потайных дверей не было.

Колков встряхнул Кильчевского и заорал ему на ухо:

— Где Василий?!! Спаси его!!

Испуганный Килчевский его оттолкнул:

— Какой Василий?! Твой козлотигр?! Он фантом, он исчез, когда мы прыгнули сюда!

Колков сел на пол и горько зарыдал. Его спутник лежал на полу в осколках и пытался привести свои мысли в порядок.

Внезапно, над ними прозвучал незнакомый приятный голос:

— Василий? Какой еще Василий? Хлопцы, среди нас Василии есть? А то, господа офицеры жаниться, вроде, хочуть!

Ему ответом был громовой хохот, который не предвещал ничего хорошего.

Глава 4

Кильчевский пока не понял, в какую историю снова вляпался, но голова были незнакомые, не их сотни, а это значит, что незнакомцы были только врагами.

— Поднимите их и айда в штаб лазутчиков!

Ноги почти не шли, его подхватили под руки двое бойцов и потащили прочь из дома.

— Напились, что ли? — недовольно проворчал один. Это были явно красноармейцы. Дело даже не в другой форме, она как раз не сильно отличалась, и не в редких красных лентах и звездах. Красных можно было определить сразу по их какому-то веселью, оптимизму и непреклонной уверенности в своей победе. Сравнивать с апатично-безразличными физиономиями солдат белых или высокомерно-печальными офицерами было просто нелепо. Те знали, что проиграли в игре, целей которой так и не поняли и старались просто быстрее забыть этот кошмар.

Значит, они в плену у врага, который с ними будет обращаться по закону военного времени. Другими словами, у них всего две вероятности развития событий. Если не повезет, их расстреляют возле первого сарая, если повезет чуть больше, и сочтут, что они представляют хоть какую-то ценность, то вначале допросят, и только потом расстреляют.

Что было с Колковым он не знал, но судя по звукам, того примерно так же тащили под руки. Они вышли из коридора и Кильчевский извернулся и бросил взгляд назад. Это был тот же самый дом, в который они вошли с есаулом еще недавно. Но теперь это было простое строение, стоящее чуть в отдалении от остальной станицы. Пустой тёмный дом, без какой-либо мистики или наваждения. Все, эту страницу можно перевернуть и забыть.

Над станицей на востоке уже алел горизонт, что говорило о совсем близком рассвете. На улицах было довольно людно, однако, ни следа их сотни не было, а только деловито расхаживающие красные. Видимо, ночью был бой, в результате которого казаки были отброшены.

По дороге их несколько раз избивали, и довольно сильно. Кильчевский после очередного раза выплюнул остатки зубов и ощупал тело. Голова и внутренние органы были почти целы, но руки уже слушались плохо, а правая нога очень тревожно обвивалась вокруг левой. Скорее всего, кости сломаны или повреждены сухожилия, но он уже не мог сказать точно, что болит. Казалось, болит все сразу и везде. Болели зубы, желудок, легкие, ногти, волосы и все остальное, что в обычной жизни редко болит. Нос был сломан, глаза заплыли. Была надежда, что его не узнают, и будут считать простым белым офицером. Да и с чего красным было его узнавать, не такой уж он был и крупной фигурой.

Желание бороться окончательно исчезло. Ну и в самом деле, он уже очень устал. Сейчас плен, дальше что? Он может, теоретически бежать, это очень маловероятно в нынешнем состоянии, но все же, что делать дальше? Обратно в Крым? Но даже если он и исхитрится бежать, хотя вряд ли, белые, должно быть, сейчас или отступают с боями обратно, или улепетывают со всех ног, чтобы успеть на корабли, а он на территории Советской России, в глубоком тылу, а еще раз переходить линию фронта нет никаких сил.

Но даже на небе сойдутся звезды, и он каким-то чудом сможет вернуться в Крым, что дальше? Задание Алексешенко не выполнено, значит, его или ликвидируют, или просто забудут, как о неудачнике, что значит исчезновение защиты и возобновление деградации памяти. Если же он останется в плену, то его расстреляют, тут двух мнений быть не может. Если же сможет бежать и останется на территории материковой России, каковы шансы у него, без денег и полуживого, прожить достаточно времени и не попасться Беляеву, или того хуже, в руки людям Дзержинского? Абсолютно нулевые. Поэтому, будь что будет.

Его привели в какую-то комнату и усадили на стул. У дверей стоял конвойный, совсем мальчишка, и он со страшным любопытством разглядывал Кильчевского. Скорее всего, первый раз видел врага так близко и поразился, что это такой же человек с двумя руками и ногами. Они кого-то ждали и Кильчевский не теряя время позволил себе отключиться от боли, справедливо рассудив, что когда придет важный человек, его непременно приведут в сознание.

Так и вышло. Он очнулся от того, что кто-то плеснул ему в лицо холодной водой.

— Эка вас обработали, — вглядываясь в его лицо сказал молодой человек с идеально уложенными волосами. Комиссар, судя по щеголеватой форме, которой втайне завидовали все. Это мои орлы? Кильчевский хотел ответить, но изо рта донеслось только невнятное клокотание. Тогда он кивнул и тут же затылок взорвался адской болью.

— Да, в таком случае нам будет трудно побеседовать, — обескураженно произнес комиссар. Он выглянул в коридор и крикнул: «Шварцман!».

Через несколько секунд в кабинет вошел человек в каракулевый шапке и круглых очках и бросил холодный взгляд на пленного.

— Шварцман, наши как-то перестарались слишком, офицер, — он кивнул на Кильчевского, — скоро концы отдаст. Сделай что сможешь, мне с ним поговорить надо. Ну, по своим правилам сделай, может, он еще нам понадобится. А я пару часов посплю, вымотал меня этот рейд до чертиков.

Шварцман с помощью конвойного попытался Кильчевского привести в более-менее человеческое состояние. Наложил шину на ногу, кое-как промыл и перевязал раны, особо внимательно задержался на шраме, полученном зимой в Одессе.

— Тебе повезло, — он как-то зло процедил Кильчевскому, — что челюсть и язык уцелели. Атлетом ты уже не будешь, да и возраст у тебя. Но, через несколько месяцев может и поправишься. Если не расстреляют.

Шварцман напоследок сделал укол морфия и ушел. Конвойный еле сдерживал свое любопытство и едва не заговорил с ним, но когда нетерпение достигло своего пика, в комнату вошел комиссар и сел напротив.

— Говорить можете?

Кильчевский кивнул.

— А сказать?

— Да, могу, — голос ему показался каким-то чужим, будто говорил человек, сидевший рядом, но повернув голову, удивился, что сбоку никого не оказалось.

— Так, начнем, времени мало. Вы, наверное, из той сотни казаков, которую мы прогнали из станицы. Какое задание у вас получили?

Не было никакого резона врать или изворачиваться. Скорее всего, комиссар уже или все знал или почти все, а о недостающем догадывался. Кильчевский не хотел бы слишком много рассказывать о том, что касалось его лично, но у них был в руках Колков, а он, наверное, рассказал все, как есть.

— Да, мы из сотни. Есаул сотни — Колков, его взяли вместе со мной. Задание какие дали точно сказать не могу потому, что не знаю сам. Наверное, и не было никакого задания. Нам надо было продвинуться как можно дальше, если не встретим ваших сил. Если встретим — дать знать штабу, но в драку не вступать.

Комиссар молчал. Кильчевский пытался оценить его реакцию. Раскусил ли тот его игру в абсолютную честность или нет.

— Допустим. Как ваша фамилия и какое звание вы носите?

Двойная ловушка. Сказать свою настоящую фамилию, значит, через мгновение в Москве узнают о нем и тогда ему крышка. Соврать особого резона нет потому, что Колков уже рассказывает, какого цвета панталоны были у его матери, когда он был маленьким. Насчет звания тоже не так просто. Такой солидный человек, как он, должен быть ниже есаула, поскольку не знал военного задания, но для его почтенных годов это было как минимум странно.

— Я не военный. Должен был сопровождать сотню и агитировать казаков переходить на нашу сторону. А зовут меня Фадеев, Николай Егорович.

Откуда он придумал это имя, он не имел ни малейшего представления.

— Ну хорошо, проверим. Сколько у вас сил высадилось на Кубани?

Ну, это было просто. Большевики, он был уверен, уже при посадке личного состава на корабли, знали численность и вооружения не хуже, чем штаб Врангеля.

Кильчевский подробно рассказал, что знал, стараясь не преувеличивать и не фантазировать. Рассказал о количестве сабель и шашек, пулеметов, орудий, транспортных и военных кораблях.

— Много казаков вы смогли убедить перейти на вашу сторону?

— Наша сотня не достигла тут особых успехов, немногих, десятка три. Он рассказал, что видел сам, а переход людей на их сторону можно было приписать его, как агитатора, что ложилось в канву легенды.

— Что вы делали в доме со своим есаулом? Спиртом от вас не пахнет. Всю ночь шел бой, вы его не слышали? Перед атакой наши разведчики обыскали дом, он был пуст, а после, как-то два человека там оказалось.

— Мы решили залезть туда и посмотреть, чем поживиться, а когда начался бой, было уже поздно. Мы с есаулом под конец боя рассорились и подрались, и ваши солдаты нас нашли на полу.

— В это можно поверить. Только ваш есаул немного помешался, все рассказывает о каких-то сказках, о Боге и зазеркалье. О каком-то козленке, который тигр. Это он о чем?

Значит, его допрашивают, но не слишком верят. Ну правильно, кто бы поверил в такой бред. А может, Колков и сам немного повредился умом, после такой-то ночки это неудивительно.

— Ничего не могу сказать. Он опиума слишком много курит и самогона пьет, несколько раз срывался во время похода, пытался атаковать зеленых драконов. Да и по голове я его прилично приложил, может и поехала крыша.

— На любителя спирта он не похож, — подозрительно откликнулся комиссар, не сводя с Кильчевского темных глаз.

Вдруг где-то невдалеке бухнуло орудие и затараторил пулемет, ему немедленно ответили одиночные ружейные выстрелы и крики.

— Смотрите-ка, ваша сотня не успокоится, молодцы. Решили отбить вас с есаулом. Храбрые казаки. Главное, молитесь теперь, чтобы они с подкреплением не пришли, а то придется мне в целях необходимости пустить вам пулю в лоб.

Они втроем, считая и конвойного, несколько минут напряженно вслушивались в шум боя, наконец, судя по командам, красные послали на отражение конный отряд и звуки постепенно стали удаляться.

— Вот и хорошо, — удовлетворённо потер руки комиссар. Ваши отступили, если у них хватит ума, они уже бегут к своим, в Ахтари, чтобы спастись. Продолжим разговор.

— Простите за дерзость. Ведь все равно мне уже все равно и меня расстреляют. Расскажите, как там продвигается кампания против поляков.

Комиссар с нескрываемым удивлением уставился на него, а конвойный от изумления даже снял с плеча винтовку.

— А вам-то что? Хотите узнать, как дела у ваших друзей-панов?

— Я, товарищ комиссар, патриот России, и чтобы там не происходило, всегда желаю моей Родине только побед. Так и сейчас, я надеюсь, что Советская Россия разобьет этих высокомерных панов. У нас в Крыму, знаете ли, новости из-за Перекопа особо не поступают, слышим какие-то глухие слухи о войне, но не более.

— Ну все пока продвигается успешно. У нас есть замечательный командир, Тухачевский. Он очень умный человек и ведет нас к победе. Думаю, осенью займем всю Польшу, и Мировая революция перебросится в Германию и Венгрию. Наши уже на подходе к Варшаве, еще пару недель, и все закончится.

— Я рад, правда. Пусть гражданская война между нами, русскими, не мешает победе над поляками.

— Не возражаете, если я вас буду звать Евгений Яковлевич?

Кильчевский машинально мотнул головой, и только потом все понял. Затуманенный побоями и обезболивающими разум не сразу понял, что к чему.

Они знают, кто он. И этот комиссар просто вел с ним игру, рассеивая внимание и пытаясь найти подтверждение личности пленного. Кильчевский думал, что манипулирует он, а на самом деле манипулировали им и он попался, как мальчишка, без всякой магии и чар.

Комиссар встал и подошел к телефонному аппарату на столе. Дозвонился куда-то и проговорил в трубку:

— Да, это он. Почти наверняка. Очень сильно избит, но очень похож и пару раз прокололся со своей легендой. Сколько? Хорошо, мы пока тут, посылайте быстрее, у нас еще свои дела есть.

Впервые за все время комиссар улыбнулся.

— Ну, теперь, Евгений Яковлевич, я тебя сдаю другому человеку, очень важному, который и будет решать твою судьбу. У меня, извини уж, другие дела, ты попался случайно, но очень кстати.

— Что с есаулом? — прохрипел Кильчевский. Морфий уже переставал действовать и снова постепенно подступала дикая боль ото всех органов.

— А что с ним? Расстреляем, наверное. Чего он нас будет задерживать.

Комиссар хохотнул и вышел из кабинета, оставив Кильчевского наедине с самыми черными мыслями.

Через полчаса пришли еще двое конвойных и его увели. День уже стоял в разгаре, и Кильчевский поразился, как давно он видел Солнце. Пройдя через всю станицу, можно было заметить следы ночного боя.

Кажется, комиссар ему изрядно преувеличил, сказав, что боя как такового не было. По пути попадались груды гильз от пулемета, воронки от снарядов. Кое-где были разрушены дома, чего вчера точно не было. Все указывало на недолгий, но жестокий бой, а после него, насколько он помнил, была предпринята контратака. Конечно, у уставшей и обескровленной сотни не было ни единого шанса отбить станицу у полка красных, но потрепали они противника на славу. Хотя и трупов не было видно, но крови было достаточно, а значит, потери были серьезные.

Кильчевского привели к каким-то сараям, там переговорили с другими солдатами, уложили его в повозку. Подошел другой врач, уже не Шварцман, обеспокоенно проверил перевязки, проверил шины.

— Извините, — обратился он к Кильчевскому. Я пока ничем вам помочь не могу, все ушло на раненых. Все равно вы скоро на станцию прибудете, там вам окажут помощь. А может, и расстреляют вас по дороге, чего мне материал тратить, правильно? Если хотите, могу сделать укол морфия, он еще остался.

Кильчевский осторожно кивнул.

В дороге он забылся. Тому причина была или невероятная усталость, или интенсивная работа организма по восстановлению после избиений, или морфий, а скорее всего, все сразу. Прибыли на станцию они поздней ночью, когда уже было очень холодно. Конвойные сдали его местным властям, единственный грамотный поставил в документах крестик. После чего уже новые конвойные связали ему руки и отвели в товарный вагон, где бросили на пол. Через пару часов вагон тронулся, и они поехали куда-то с низкой скоростью. Морфий постепенно переставал действовать, боль неспешно, но неумолимо возвращалась, а руки оставались связаны за спиной. Кильчевский примерно понимал, чем это может грозить. В самом крайней случае, который для него сейчас наиболее вероятный, по приезду куда-либо ему ампутируют руки.

Он повалился лицом вниз и захрипел. Конвой сразу насторожился. Потерять пленного, да еще, судя по всему, довольно важного было совсем скверно. Их за это могут привлечь к трибуналу.

Один из них подошел и пнул носком сапога.

— Ты чего, вышескородие, помереть решил? Ты бросай это дело! Мы тебя довезем, сдадим, а потом делай, что хош. Хош умирай, хош «Барыню» пляши.

Кильчевский не отзывался, а только хрипел. Руки он почти перестал чувствовать, они затекли до тупого онемения.

— Эй, ты чего, браток!

Они перевернули его на спину. Кильчевский прохрипел:

— Руки…

Испуганные солдаты развязали ему руки и перетащили в угол, где были навалены несколько грязных матрасов. Ему дали одеяло и кружку воды. Руки совсем не слушались, и его пришлось поить.

Кильчевский снова впал в забытье и проспал довольно много времени, пока его не растолкали и вывели из вагона.

Глава 5

Они прибыли на вокзал какого-то большого города. Его затолкнули в броневик, который промчался по улицам и остановился у неприметного дома. Его вывели два дюжих уродливых матроса и провели в один из кабинетов.

Через пару минут вошел красивый высокий человек, с аккуратной бородой и усами. Его внешность была настолько импозантна, а лицо настолько располагало и было приятным, что Кильчевский сразу почувствовал какую-то симпатию.

Он сел на край стола и внимательно посмотрел.

— Да, серьезно вас избили. Сопротивлялись при аресте?

Кильчевский покачал головой.

Человек помрачнел.

— Давно пора уже прекратить эту бесчеловечную практику. Пытаемся отучить, чтобы при пленении неприятеля не применялось насилие, и комиссары проводят разъяснительные занятия, да все без толку. Ну вот убили бы они вас, что тогда нам делать?

Кильчевский прочистил горло и прокаркал:

— Михаил Васильевич, можно воды?

Он кивнул. Кильчевский жадно схватил кружку, насколько это было возможно непослушными руками, и залпом все выпил.

— Лучше?

— Да. Чем обязан?

— Ох, Евгений Яковлевич, вы бы только знали, как вы нас заставили побегать. Меня даже ненадолго из Туркестана вызвали сюда, чтобы побеседовать с вами.

— И как там, в Туркестане? Наши побеждают?

— Наши это кто? Вы так часто меняете взгляды, что я уже запутался.

— Наши — это патриоты России.

— Ну, можно посмотреть с разных сторон. Но мы, большевики, побеждаем. Да там, вы же сами знаете, не наша, честная западная война, а так, больше партизанщина в песках. Думаю, еще год-два, и усмирим местных баев. А вообще-там очень жарко, Евгений Яковлевич. Безумно. Воздух от жары такой плотный, что можно шашкой рубить. Если на берегу Арала или Каспия еще свежесть, но в глубине губерний — хоть вешайся.

— А как у наших, в смысле белых, ситуация?

— Тут я вам врать не буду. Улагаевский десант прошел относительно успешно. Да, они не захватили Екатеринодар, ну и не могли этого сделать из-за совершенной недостаточности сил, но шуму наделали много. Да, и к ним присоединилось несколько тысяч казаков с Кубани, захватили много лошадей и другого имущества. Стратегически они проиграли, но тактически точно выиграли.

— А сейчас где?

— Почти все вернулись в Крым, осталось несколько маленьких плацдармов, но это дело ближайших дней.

— А в Таврии?

— А тут все для Врангеля гораздо хуже. Распылил войска по степи, и до сих пор не может решить, куда направить главный удар. Но он уже блокирован, а людей в армию набрать больше не может.

— Это старая история. Если он так и не изменил ничего за столько недель, то белым недолго оставаться в Крыму.

— Вы правильно все мыслите. Резервы у него исчерпаны, стратегического плана нет. Не знаю, на что он надеется. На Божью помощь, наверное.

— А как советское наступление на Польшу?

Тут Фрунзе немного скривился, и стало понятно, что особых поводов для радости нет.

— Там… наступление остановилось, немного отстали тылы. Ничего страшного, подтянем и возьмем Варшаву. Повторим подвиг Александра Васильевича, а?

Он подмигнул.

— Взять-то можно, только солдат много погибнет.

Голос Фрунзе резко похолодел.

— Евгений Яковлевич, вы бы в данной ситуации о себе позаботились, а не о бойцах нашей революционной армии. Сейчас ваше положение очень положение крайне неустойчиво.

Кильчевский сглотнул и понял, что обмен вежливостями завершен. Теперь предстоит стоящий разговор.

— Что со мной будет? Отправят в Москву?

— Были такие требования, и от самых высоких лиц ЦК, но окончательное решение пока не принято.

— Вы знаете, что я сделал?

Фрунзе долго смотрел на него.

— А остался кто-то, кто не знает? Вы сами-то знаете?

Несмотря на всю нелепость вопроса, Кильчевский с холодеющим ужасом понял, что точно не помнит. Вернее, чувство глубокого стыда и ужаса, что случилось непоправимое, но что именно?

Но Фрунзе уже сменил тему.

— Как там ваши теперешние друзья поживают? Как их там, мертвяков. А, Алексешенко, точно!

— Вы знаете о них?

— Ну, плох был бы тот командир, который не осведомлен о врагах. Хорош, подлец, но глуповат.

— Глуповат? Мне кажется, он очень силен в своем деле.

— В магии и некромантии? Никто и не спорит, орел. Но у него подход такой, немного детский, знаете ли. Огромная сила, а использует ее. Ну, как, например, используя яйца Фаберже пытаться обточить камень. Да, это возможно. Если используешь миллион этих произведений искусства даже не догадываясь, что их предназначение совсем в другом.

— Ну, пока он сдерживает ваши удары.

— Это потому, что мы пока не брались за него всерьез. Вот разберемся с поляками и посмотрим.

Глаза его полыхнули огнем, а лицо стало слегка багрового оттенка.

— Вас очень хотят видеть на Лубянке, ваш старый друг. Сейчас мне сулит очень много, чтобы я все-таки доставил вас в Москву. Что скажете? Хотите напоследок увидеть Кремль?

Кильчевский молчал.

— Странно, ваш друг хочет вас видеть, а вы его нет. Он ваш кредитор?

— Михаил Васильевич, — собрался с духом пленный, — я не пойму, к чему этот весь разговор. Вы можете распоряжаться мной так, как вам будет угодно. Хотите — можете прямо здесь пристрелить, хотите — отправите на Лубянку. Хотите — щелчок пальцев и я исчезну.

— Я хочу понять, какой вы враг, — задумчиво сказал Фрунзе. Враг, который точный и абсолютный враг, или враг, который держит слово и является в каком-то смысле джентльменом.

— Какая разница, если я в любом случае погибну если не через несколько часов, то дней?

— Я вам расскажу историю, Евгений Яковлевич. Историю о том, как лютые враги могут придерживаться каких-то рамок и правил.

Я имею, как вы знаете, определенное отношение к Турции и несколько лет назад оказался в Константинополе по… по своим делам. Вы помните, может быть, в пятнадцатом году союзники решили показать свой героизм против самого слабого врага и высадили войска на полуостров Галлиполи.

С самого начала всем было понятно, что операция совершенно идиотская. Ничего не было продумано, высадка производилась на укрепленные позиции турок, которых несколько лет обучали немцы. Корабли напоролись на минные заграждения, про которые никто не подумал и несколько этих стальных чудовищ затонуло. Солдаты высаживались прямо напротив укрепленных позиций турок, и в первые же дни понесли огромные потери.

Начались, в общем, на тех пустынных пляжах позиционные бои, как на Западном фронте. Это страшное время и страшное место. Если во Франции можно было окопаться, тот здесь плоские открытые пляжи, камни, ни малейшей растительности. Постоянно, сутками не прекращая работают пулеметы и орудия. Дикая, невыносимая жара, нет воды, нет толкового тыла, постоянно ждешь, когда придут корабли и привезут припасы и заберут раненых. В общем, просто ужас.

Однажды австралийцы или новозеландцы, не различаю их, пошли в атаку на наши… то есть, турецкие ряды колючей проволоки. Конечно, наступление захлебнулось, на нейтральной полосе остались сотни тел.

Но каким-то чудом, погибли не все. Остался один раненый, который тоскливо рыдал потому, что ему оторвало ноги, а назад добраться не мог. Конечно, турки могли бы добить его, но это было бы слишком даже по диким восточным обычаям.

Шли часы, солнце выжигало землю на многие километры вокруг. Крик прекратился, наверное, юноша потерял сознание. Оттуда никто к нему не пытался добраться потому, что мы простреливали каждый сантиметр, но и с этой стороны убивать его никто не решился. Потом я, — он грустно улыбнулся, — решился на безумный шаг. Я поднял белый флаг и показался из укрытия. На меня смотрели сотни, тысячи винтовок, я практически каждый чувствовал кожей.

Я подполз к раненому, это оказался совсем мальчишка, блондин с веснушками. Наверное, рос на своей ферме на краю света в Австралии, а потом попал на непонятную войну. Да, ног у него не было. Я не смог определить, жив он или нет, но, взвалил себе на плечи, потащил в сторону вражеских окопов. Представляете, каково это? Тащить на себе врага, когда на тебя устремлены тысячи глаз с обеих сторон и направлены десятки пулеметов.

Идти было сложно, повсюду были разбросаны тела, воронки от снарядов, в которых уже собиралась какая-то темная жидкость, то ли кровь, то ли нефть, а может, обычная грязь. Это было очень непросто, могу вас заверить.

Но я дотащил раненого до вражеских позиций и отдал мальчишку его друзьям.

А потом было самое страшное в моей жизни. Представьте, надо было быстро пройти к своим, при том, что в мою спину смотрела добрая дивизия, которая мечтала убить турка. Теперь я не мог прикрываться мальчишкой, был только я и тысячи врагов. Я мало что соображал, но быстро шел на другую сторону. Эта сотня шагов стоили мне дорогого, я стал наполовину седым. Но ни один не выстрелил мне в спину.

Потом я так и не узнал, выжил тот мальчишка или нет, но то, что я совершил, вошло в железное правило. После боя стороны разбирали своих пленных, и никто из врагов не смел помешать. Поэтому, Евгений Яковлевич, я и пытаюсь понять, вы выстрелите ли вы мне в спину, мне, врагу, если я вам сделаю одолжение или нет. Мы враги абсолютные или враги-джентльмены? Как думаете?

— Михаил Васильевич, мне трудно дать ответ на то, что не очень понимаю. Не могу пообещать то, в чем не разбираюсь. Думаю, вам виднее, как правильно поступить.

— Ну да, ну да. Мне виднее. Я знаю все ваши похождения после бегства. Вы вели себя в целом достойно и не подводили тех людей, которые на вас полагались. Поэтому, думаю, и сейчас лучше вас будет отпустить. Алексешенко, этот дубоголовый, думает, что сделал вас двойным агентом, ну а двойной агент почти всегда становится тройным. Это азы, как Азеф, помните?

Удивительно, но Азефа ему напоминал уже второй человек за последнее время, правда, теперь ему говорят про это по другую сторону фронта.

— Вы меня отпустите? — не веря своему счастью прохрипел Кильчевский.

— Отпустить — это слишком громкое слово. Я вам дам задание. Вряд ли им вы сможете искупить то, что сделали, но это будет главный ваш козырь. А суд-то над вами будет, это вы сами понимаете, и судьей, прокурором и адвокатом, скорее всего, будет Феликс Эдмундович.

— И какое же задание? Отправиться с вами в Туркестан?

Фрунзе внезапно расхохотался и долго не мог успокоиться.

— Ну что вы, конечно нет! Там совсем другая ситуация и вообще…,-он неопределенно покрутил рукой, — вы не подготовлены отправиться туда. Все гораздо проще. Вы вернетесь в Крым.

В горле Кильчевского пересохло. Миллион мыслей начали роиться у него в голове, но вопрос выпалил совершенно невпопад:

— А Беляев? Вы прикажите ему оставить меня в покое?

— Кто? — Фрунзе искренне удивился. Кто это? А, тот неудачник. Нет, тут вы полагаетесь только на себя. Он мне не подчиняется, я мог бы его найти и прихлопнуть, но если начнут отвлекаться на каждую мелочь, то точно застряну здесь, а мне надо срочно назад в Туркестан. В общем, сами, только сами. К тому же, у вас это пока неплохо получалось.

Конечно, мы можем вас заставить выполнить наше задание, и это не так сложно, но я, знаете ли, как-то привык действовать по старинке, имея в основе добрую волю. Ну, что скажете?

— Михаил Васильевич, я не очень понимаю, что вы от меня хотите. Зачем я нужен ЦК в Крыму? Что я могу сделать для большевиков настолько ценного, что перевесит желание Дзержинского и товарищей, стоящих выше него, предать меня лютой смерти.

— Наш план и сложен, и просто одновременно, но дуболомы Врангель и Алексешенко его не поймут. Знаете поговорку «за деревьями не видно леса»? Вот так и они не видят. Сильные, но глупые. Кстати, вы в курсе, что единственного талантливого генерала, которого мы действительно опасались, вдобавок к тому, сильного чародея, Слащева, сняли в фронта и отправили в тыл? Да-да, он теперь не воют в Таврии, и не являет чудеса во главе кучки оборванцев. Вы думаете, что Врангель просто из зависти удалил безумного и блистательного генерала из армии и отправил в почётную ссылку? О, если бы вы знали, насколько там тонкая операция была. Все было сработано идеально и оба ни о чем даже не догадались. Даже ваш любимый Алексешенко совсем в своем чародействе погряз и не понимает, что это — лишь вишенка на тортик, а основное в другом. И теперь единственный, кто мог нас остановить — живет частным образом в доме на берегу моря. И у белых не осталось даже минимального шанса закрепиться в Крыму. Ладно, не суть. Я вам могу рассказать, если хотите, но потом сотру вам память. Сами понимаете, порядок.

Кильчевский кивнул.

— С моей памятью и так все печально, поэтому, еще одно заклятие вряд ли повредит.

Фрунзе по-доброму улыбнулся.

— Ну-ну, не переживайте. Вы не поверите, как часто в бурях выживают маленькие лодочки, когда гигантские линкоры идут ко дну. Авось, и вам повезет. А чтобы еще больше вас заинтересовать, могу сказать, что если все получится успешно, то наши высокое руководство будет очень довольно, а там недалеко и от восстановления.

— Для меня не надо пряника, достаточно кнута. Кнута, что если я откажусь, то попаду в руки ЧК, а это последнее, о чем я мечтаю. Скорее, я даже буду искать Беляева, чтобы он меня особо извращенно уничтожил.

— Ладно, времени мало. План такой: вы вернетесь в Крым и придете к Алексешенко. Честно признаетесь, что попались и свое задание не выполнили. Что враги, то есть красные, то есть, красные, знали кто вы и привели к Фрунзе, который предложил сделку личному ему. У него два пути: или он его примет, и Гражданская война быстро закончится, или не примет, разочаруется в вас и забудет. И тогда время для второго акта.

— Есть и третий путь. Он просто уничтожит меня, как букашку.

— Вы какой-то пессимист, — с укором сказал Фрунзе, — так вам будет тяжело задание выполнить. Надейтесь на лучшее. Он мог вас убить не моргнув глазом уже сотню раз за последние полгода, но почему-то не сделал этого. Убить от вас всегда успеет, но вы не того масштаба фигура, чтобы лишний раз про вас думать. Нет, уверен, он просто забудет о вас. А когда мы разберемся с поляками и вообще, на западном фронте и займемся Крымом, то вы нам немного поможете. Ведь лишнюю кровь проливать никто не хочет, а я особенно не хочу проливать русскую кровь. Надо нам объединиться, а не бить друг друга.

— Вы хотите, чтобы я стал предателем?

— Евгений Яковлевич, вам ситуация абсурдной не кажется? Вы предали нас, бежали к белым, потом снова у нас, скоро будете снова у белых. И не хотите стать изменником? Я немного запутался, а предать врага преданного по его заданию — считается предательством или нет?

— Похоже, у меня нет выбора. Придется сотрудничать.

— По большому счету, да. Или сотрудничать, или погибнуть.

— Я согласен.

Фрунзе молнией метнулся к нему и у самого носа сильно хлопнул в ладоши. В глазах потемнело и вспыхнули звезды. Кильчевский провалился в какую-то бездну, куда с криком падал и пытался с помощью простейших заклинаний сделать хоть что-то. Не помогало. Он почувствовал себя мелкой щепкой, которую могучий ветер мотал по всей Вселенной, а потом бросил в какую-то зеленую галактику. Затем крик заполнил все вокруг и дикий ужас, что что-то пошло не так.

Кильчевскому показалось, что все зло, все плохие вещи, которые случались с ним, сейчас соединились в этом мгновении и застыли навсегда в его памяти. Но и тут же всплыли хорошие, добрые моменты. Детство, прогулки с братом, работа, радость, близость с женщинами. Оксана. О ней он в последнее время забыл, и было не понятно, это просто время сглаживает его потерю и усталость последних недель, или стирание его личности происходит гораздо быстрее, чем он думал.

Вдруг перед ним, далеко в космосе, но прямо напротив лица, всплыла отвратительная морда старика. Беляев. Он рассмеялся мерзким пронзительным голосом, а когда отдышался, то подмигнул:

— Здорово мы в том доме похулиганили? Что молчишь, Женечка, язык проглотил?

— Ты не убил нас там, хотя мог. Почему?

— А кто сказал, что я хотел тебя убить? Я и сейчас хочу этого больше всего на свете!

— Так почему?

— Я тебя сохранил. Знал, что совсем близко находятся наши, и скоро начнется бой. И вот совсем не хотелось, чтобы тебе в голову прилетела шальная пуля. Кому нужен дохлый герой?

— Значит, ты меня спас от смерти.

— Можно и так сказать, но в основном я хотел с тобой поиграть. Посмотреть, на что ты способен. Трюк с зеркалом ловко придумал. Я вообще не думал в эту сторону, а ты молодец.

— Ты не мог сейчас вторгнуться в чары Фрунзе, он для тебя слишком силен. Значит, ты в моем воображении, ты ничто.

— И этот человек был на таком важном посту. Ты идиот, Женечка, а это не лечится. Я, можно сказать, в другом измерении к тебе пришел, Фрунзе я никак не касаются, он там, я здесь, все хорошо. Ты скоро очнешься и будешь крайне удивлен. Кстати, чуть не забыл. Оксана пропала же, твоя южная красавица?

Даже здесь, в своих придуманных мирах, сердце Кильчевского пугливо сжалось. Наверное, он сам, глубоко в сердце боялся этого, чтобы его любовь исчезла по воле худшего врага.

— Рассказать тебе, что с ней стало?

— Ты ничего не мог с ней сделать, потому, что на месте я не чувствовал никакой магии.

— Вот тут-то и состоит твоя главная ошибка. Ты точно уверен, что люди видели ее, а не кого-то похожего на нее? Может, она исчезла в тот же день, как ты уехал?

Нет… нет… нет! Изабелла, это могла быть только Изабелла! Они с Оксаной очень похожи фигурами, а наложить тончайшие чары, чтобы немного изменить внешность для окружающих можем любой дилетант.

— Ты врешь мне, мразь! Ты порождение моего разума, поэтому, знаешь все, что знаю я! И пользуешься этим!

— Я ее насиловал сутки напролет, снова и снова. А в конце она плакала и умоляла меня не уходить. О тебе она не сказала ни разу. Но я ее даже здесь наказал. Я не вернулся к ней, а отдал ее на растерзание солдатни.

— Ты врешь! Ты врешь! Я бы узнал!

— Может вру. А может и нет. А ты теперь мучайся от неизвестности о ее судьбе.

Морда Беляева исчезла, а Кильчевский оказался в глубоком космосе. Вокруг царили тишина и умиротворение. Наверное, так себя чувствуют младенцы в утробе матери, когда чувствуют себя в полнейшей безопасности и любви. Это такое выразимое чувство абсолютной нирваны, когда никакими мыслями не занята голова, мы плаваешь в Океане Первопричины и Гармонии и знаешь все ответы мироздания.

Все хорошо. Все было, есть и будет хорошо. Никто не потревожит, мы будешь путешествовать в своем пузыре по Вселенной, и открывать для себя ее тайны. Легкая улыбка появилась на его лице, и человек стал неотличим от Будды, каким его представляют в Азии. Красивый человек, светящийся внутренним светом и добротой. Погружен в свою нирвану и тихое блаженство с сознанием того, что за всю историю никто такого не испытывал, и чувством своей абсолютной правоты. Что-то потревожило его. Еще раз. Он открыл глаза и в тот же момент вся Вселенная наслаждения была разбита вдребезги и его выбросило в этот тленным мир.

Глава 6

Кильчевский почувствовал себя крошечным, невероятно слабым. Невероятная грусть навалилась всем весом. Он вспомнил, что всего лишь человек, что ему суждено когда-то умереть, что он никогда не повторит того блаженства и безмятежности.

Он поднял голову, и понял, что лежит на каком-то тряпье на полу товарного вагона, а неподалеку сидят и спорят о чем-то четыре солдата. Откуда он здесь? Как сюда попал? Все тело неимоверно болело, однако, видимых ран не было. Только один длинный порез на руке, который стрелял пулеметной болью.

Надо вспомнить, надо восстановить память. Станица, потом странный дом на отшибе, так. Потом зазеркалье. Точно, они попали в плен к красным! Вот почему все его тело болит, их жестоко избивали. Потом был красивый комиссар, имени которого он так и не узнал. Потом…

Потом все было смутно. Кажется, какой-то высокий человек о чем-то с ним говорил. Точно! Это же был Фрунзе! И он дал задание передать Алексешенко условия мира. Царство мертвых перестает защищать белых, а взамен те, из пекла, предлагают мир и союз, а самому подполковнику — высокую должность в новой красной стране. Странное предложение, конечно, очень сомнительно, что Алексешенко его примет. Но, кто знает все расклады в области тонких материй? Может, для таких сильных воплощений, как Алексешенко, это очень заманчивое предложение. Теперь понятно, откуда длинный болезненный порез на руке. Ну да, сделка, скрепленная кровью! Насколько старомодно, настолько и эффективно. Самое главное, ему самому не попасть под раздачу и быть тише воды, ниже травы.

Солдаты в вагоне, кажется, не очень обращали на него внимание, тянули чай и играли в какую-то карточную игру. Вагон двигался очень медленно, практически со скоростью человека, и было не понятно, причиной того близость врага или просто плохое состояние дороги. Скорее, все сразу. Но куда они едут? Может быть назад к морю, Черному или Азовскому, чтобы на какой-то лодке перебраться в Крым? Вряд ли же поезд направляются сейчас в Таврию, в которой проходят тяжелейшие бои и по степи пытаются догнать и истребить друг друга десятки тысяч шашек.

А кто его вообще сейчас охраняет или стережет? Он сел и огляделся. Никто не удостоил его ни единим взглядом, из чего можно было понять, что, скорее всего, это простые солдаты и никак не связаны лично с ним. Значит, контроля нет, и если он захочет, то сейчас же выпрыгнет из вагона и скроется в степи.

Явных ран не было, а это значит, что Фрунзе напоследок решил и подлечить его своим волшебством. Судя по холоду внутри вагона, снаружи была ночь и спрыгивать с поезда точно было не самой лучшей идеей.

Тут где-то вдали заговорили пушки и пулеметы. Солдаты похватали винтовки и направили их на дверь. Если начинается бой, то они точно поймут, а если же уже окончен, то дорого продадут свои жизни.

— Гля, — сказал один. Батька Махно снова грозит.

— А кому грозит-то, — ответил удивленно курносый коротыш. Ведь мы же с ним союзники.

— А тут кроме наших никого и нету. А насчет союза — а он-то об этом знает?

Значит, Махно. Они действительно в Таврии, а ему придется пробиваться в Крым через фронт и две армии. Самый трудный и опасный путь.

Кильчевский снова почесал длинный порез на руки и удивился, почему он так болит.

— Батька Махно? Он мужик лихой, конечно. Не какая-то степная шандрапа, которая сегодня грабит здесь, а завтра там.

— Сурьезный персонаж, не поспорю. Да сколько-то он уже воюет, а все побить его не могут. Сначала немцев гонял, потом гетмана, потом Петлюру и всяких самостийников, потом наших, потом белых, потом снова наших, потом снова белых. Он и сам уже запутался против кого сейчас, наверное, против всех. И всегда побеждаить, причем. Говорят, он заговоренный, и все, против кого выступит — проигрывают. Говорят, не берет его ни одна пуля.

— Я тожесь слышал. Мужик, говорят, он в сажень ростов, широкий, как медведь и разрывает лавку пополам голыми руками… Говорять, он построил у себя в Гуляй-польщине настоящую справедливость. Селяне пашут землю, рабочие на заводах, буржуины торгують, хлопцы воюют, а все решения принимаются сообща, сходом.

— Так и подумаешь, что без мистики там не обошлось. Гуляй-поле-то его чуть больше деревни, да и вокруг села. Глухомань страшная, район у него маленький. А ты вишь, всем шею мылит. Говорят, — рассказчик понизил голос до шепота, — говорят, что он волшебник сильный!

Все заржали, и даже Кильчевский улыбнулся, настолько был резок переход от экономической модели Гуляй-поля до мистических историй о Батьке.

— А мне рассказывали, что это сын черта и ведьмы из Полтавы. Нет, не посудите сами. Поднял маленькую волость, вся Россия его раздавить не может. Заговоренный он, хлопцы из моего прошлого полка говорили. А я поделюсь своей историей.

Получили наши информацию, что Махно со своими казаками подходит к Мариуполю, скоро штурмовать будет город. Ну, мы быстро в вагоны сели, довезли нас, выгрузили. Начался бой, в ночной степи. Что там творится, сам черт не разберет. Крики какие-то, выстрелы, ни лешего не видно, кто стреляет, куда. Что-то большое быстро проносится рядом, вроде тачанки, а вроде и летит низко над землей. Так и не поняли мы, с кем дрались, наверное, друг друга просто перестреляли. Утром начинаем разбираться, сотни трупов наших, сотни. И ни одного не нашего, как так? Командир наш говорит, и подтвердил это на докладе, что лично видел Махно, как он на коне скакал задом наперед и смеялся.

— Ну и что? Приврал ваш командир, чтобы трибунал его не расстрелял.

— Ты не перебивай, — солдат отхлебнул чай и зажмурился от удовольствия, — тогда и дорасскажу. Не приврал, он честный большевик и его слова подтвердили другие. Ну, я забыл про этот случай, за последние годы чего только не было. А пару месяцев назад конвоировал я одного пленного офицера. Ну, он белый, их полк разбили, и я сопровождал его до Ростова. Разговорились мы с ним, оказались земляками, из Нижнего Новгорода. И практически знакомы семьями. Вот что делает гражданская война в стране. Но не суть.

Он мне говорит, что именно в тот же день он со своей дивизией бился с махновцами поблизу от Елизаветграда. Там вольные люди Гуляй-поля прорвали их оборону и неслись прямо к городу, еле их отбросили назад в степь. Так этот офицерик мне божился, что лично видел Махно. В штабе видел фотографию этого бандита, точно он был. Застрелил этот окаянный из револьвера, в котором шесть патронов, шесть человек насмерть. Я бы не поверил, не бывает так, ни разу в бою не промахнулся, и ни разу не ранил. Я не поверил, как так-то. Переспросил, точно он помнит день и месяц. Точно, отвечает, это было накануне его Дня рождения.

Его слушали затаив дыхание, и даже Кильчевский с интересом придвинулся поближе.

— Вот я и часто думал после этого. И точно знаю, когда мой командир видел Махно. И точно знал этот офицерик и божился, что в тот же день он видел его же в другом городе. А между ними сотни и сотни верст.

— И шо это значит?

— А ты сам и думай. Если в бога веришь, значит, и в диавола и всяких чертей. Мог сегодня в одном месте детей христианских изводить, а завтра уже в другом конце страны.

— Та не, не бывает такого. Может, двойник был?

— Может и двойник. Только я не верю в это, очень странно выходит. Так может, их не два, а три? Три совершенно одинаковых Махно, которые в разных губерниях воюют? Это как, братья они? Не знаю.

Все задумались, как такое может быть. Один из бойцов, с седыми усиками над губой, прочистил горло:

— Я тоже не понимаю этого Махно. Подумайте сами. Наша красная армия, товарищи Ленин и Троцкий давят врагов Революции во всех углах. И белых, и финнов, и поляков, и всяких атаманов и прочий сброд. Вон, в Туркестане местных баев гоняют по всей пустыне. Интервентов всяких. А его не трогают. Он их бьет, уже сколько времени наносит поражения нашим красным дивизиям, а его не трогают и даже говорят, что это союзник. Как такое может быть?

— Ну, он бьет белых. Вон, когда Деникинские банды рвались к Москве, именно Махно спас Революцию, когда ударил в тыл офицерам. Если бы не он, сейчас в Кремле звучало бы снова «вашескородие», а генерал по щекам будет хлестать нашего брата.

— Так он и наших бьет! Вон, два года назад чего уделал, все помните?

Несколько человек угрюмо закивали.

— И вот спрашивается, как товарищи в Кремле поддерживают такого Ирода?

Повисла тишина. Поезд медленно шел вперед, а звуки боя, как будто не приближались. Наверное, где-то в нескольких километрах работает бронепоезд, а их машинист старается побыстрее покинуть этот район и вообще гибельные враждебные степи.

— Так как? Почему наши командиры его считают союзником? Армия? Но у нас бойцов в сто раз больше. Может, у него много денег? Да нет, дыра это Гуляй-поле, и ничего там нет интересного. Враг белых? Так он и наш враг.

Никто ничего не сказал.

Поезд медленно ехал дальше, иногда чуть ускоряясь, а иногда практически останавливаясь. Кильчевский снова задремал. Сквозь короткий беспокойный сон он слушал рассказы попутчиков. Некоторые воюют уже много лет, сначала на германской войне, теперь на Гражданской. У кого-то ничего нет, они умеют только воевать, и что будут делать, когда все войны закончатся, они пока не думали. Пара человек потеряли семьи, когда в городе каждый месяц меняется власть, то происходят странные вещи. Многие люди просто пропадают, другие уезжают бросив все. Кого-то новая власть считает неблагонадежной и расстреливает без лишних разговоров. Кто-то под шумок начинает сводить личные счета и грабить заведения, как подмосковные жители в восемьсот двенадцатом после ухода Наполеона из Москвы. Сейчас они едут драться с Врангелем в Таврию, а потом, может, отправятся в Польшу или Сибирь, добивать остатки белых. Вся их жизнь была войной, и они будут бесконечно ее продлевать.

Утром они остановились на какой-то станции. Кильчевский опасливо выбрался, ожидая увидеть здесь новую напасть, но всем он был безразличен. Только какой-то комиссар внимательно посмотрел и хотел уже прицепиться, но его отвлекли и он незаметно ускользнул.

На станцию постоянно приходили новые эшелоны с людьми и военной техникой, из чего можно сделать заключение, что планируется большое наступление. Где-то далеко, у самого горизонта доносились звуки канонады, и, очевидно, что там проходил фронт. Кильчевский прошелся по крохотному поселку, который, по сути, и состоял из станции и нескольких домов. Он думал, как ему совершить самое сложное на этом этапе: пересечь фронт. Ведь, если он пойдет в атаку со всеми, а потом побежит вперед — его, как перебежчика, немедленно убьют. А что сделают белые, когда увидят одиночку, который устремился в их сторону, даже и гадать не нужно. Надо что-то решить и быстрее. Так долго продолжаться не может, очень скоро красные опрокинут врага и ворвутся в Крым, что означает конец Гражданской войны и его лично.

Глава 7

По голой, выжженной солнцем степи, мимо чахлых кустиков и разноцветных соленых озер, сильно хромая шел человек. Вид его был весьма странен для этих мест. На голове накручен тюрбан наподобие магометанского, старая шинель был вся в дырах и подпалинах, а сапоги держались на одном честному слове.

Однако, на его лице играла довольная улыбка. Он подошел к морю и с силой втянул воздух. Пахло гниением, водорослями, кое-где плескалась живность. Он открыл глаза и направился в противоположную сторону. Через какое-то время он достиг другого берега совсем иного моря. Здесь все было иначе: серьезные волны, глубокое темное неприветливое море, а вдали резвились дельфины, которым было совершенно безразличны люди и их глупые заботы.

Человек долго стоял на берегу и смотрел вдаль. Может, там его судьба? Может, попытаться счастье ему за морем? Оно всегда волновало людей, испокон веков. Море таило в себе огромную, невероятную опасность. Оно было враждебной, могучей стихией, которая могла с легкостью уничтожить все искусственно созданное.

Примером тому являются затонувшие великие города, такие, как Александрия или Порт-Ройял. Люди всегда опасались море, и поэтому создали мифы об Атлантиде, которая, несмотря на свое могущество, оказалась бессильна перед яростью Посейдона. Но одновременно с этим что-то тянуло человечество за моря. Новые земли, завоевания, другая судьба. В истории немало историй, как ушедшие за море бедняки через много лет возвращались домой, все в золоте и бриллиантах. Море тянуло, ведь там, в далеких землях, можно было начать новую жизнь и стать великим.

Так и стоящий на берегу человек, смотрел в чистое безмятежное небо и мечтал о том, чтобы на горизонте появился парусник, который бы его принял в свою веселую команду, и они отправились открывать неведомые земли.

Конечно, была и другая причина его хорошего настроения. Он был в Крыму. Снова в Крыму, после многочисленных приключений, нескольких боев, бегства, победы, ночной погони в степи. Через столько недель он снова прибыл в Крым. Это ли не повод для радости?

Человек потянулся и задорно рассмеялся. Ему предстояло еще много часов идти пешком до ближайшего поселка по бесплодным солончакам. Если с ним что-то случится и он здесь погибнет, то никто не найдет, и только через много лет какой-то залетный путник обнаружит его кости, пожмет плечами и отправится дальше по своим делам.

Человек двинулся дальше. Боль в ноге уже давно не проходила, и он подозревал, что там что-то серьезное. Как только попаду в цивилизацию, дал он себе зарок, сразу отправлюсь к хорошему врачу, пусть осмотрит.

То тут, то там попадались небольшие холмы. Он давно читал, что когда века и века назад монголы вышли к границам Европы, в здешних степях уже жили кочевники, которые создали своеобразное государство и активно взаимодействовали с Русью и Византией. Пришельцы разбили местных жителей, и те, великолепные воины, бежали от врага со всей Великой степи, от Китая до Карпат, бежали сюда, к морю. Они знали, что только море может спасти их от этого лютого врага. Врага, перед которым склонилась вся Вселенная, и который боялся только одного — моря.

Тысячи и тысячи устремились в Крым, в свой последний оплот. Но они просчитались. Когда в здешних степях стало слишком много народа, начаоись голод и болезни, которые полностью уничтожили этот гордый и могучий народ. Потом путешественники, которые попадали в Крым, рассказывали, что от моря недружелюбного до моря гнилого, вся степь насколько хватало глаза, была покрыта костьми погибших, а оставшиеся продавали себя в рабство, чтобы хоть как-то спастись.

В этих курганах, как говорили, покоятся великие вожди этого народа, которых хоронили, когда люди еще могли кого-то хоронить. И, если раскопать, то можно найти бесценные сокровища. Человек прошел за полдня уже мимо доброй сотни курганов и думал, что даже если в одном из них покоится вождь народа, то если раскопать, можно стать неимоверно богатым.

Он шел и насвистывал песенку. Солнце поднималось все выше, вода у него закончилась много часов назад, нога практически онемела, а следов человеческой деятельности не было видно даже на горизонте. Действительно, о чем тут можно грустить?

Поздним вечером Кильчевский достиг, наконец, Джанкоя. С момента его последнего посещения, городок сильно изменился. Здесь, насколько можно было понять, теперь был оперативный тыл всех военных сил белых в Таврии. Городок был заполнен госпиталями, больницами, сотнями перевязанных людей. Постоянно подвозились по железной дороге какие-то грузы. Ходили суровые мрачные кавказцы, и вообще висела крайне тревожная атмосфера. Будто это был совсем другой город, когда он прибыл сюда в прошлой жизни.

Тогда у генерала Слащева сил было гораздо меньше, он прикрывал весь север полуострова, но солдаты и офицеры были спокойны. Они ведь знали, что на любую грубую силу красных, их гениальный безумец придумает какой-то невероятный ход, и враг будет разбит. Теперь же никакой гарантии не было. С фронта был постоянный непрекращающийся поток раненых, им навстречу постоянно шли новые пополнения, но инстинктивно всем разумным людям хотелось быть поближе к Севастополю, чтобы, когда красные все-таки перемолотят все силы белых, был хоть какой-то шанс на эвакуацию.

Здесь Кильчевский не собирался долго задерживаться. Он сел в пустой товарный вагон и отправился на юг, в Симферополь, чтобы сообщить господину Алексешенко предложение, которое выдвигают красные в лице Михаила Фрунзе. Он был, наверное, единственным, который воевал еще по старым традициям, благородным и честным. И все враги знали, что слово Фрунзе нерушимо и на него можно положиться полностью.

Предложение, конечно, было совершенно неожиданное, и даже опасное, а если вспомнить, что на Кубани Кильчевский не смог выполнить своего задания, хоть и не по своей воле, то можно было ждать, что Алексешенко в ярости может его просто испепелить.

Ну, в любом случае, это будет не самый плохой конец его жизни, можно было придумать и гораздо более страшные варианты.

Наконец, ранним утром он достиг Симферополя. Даже здесь, на благословенном юге России уже чувствовалось дыхание осени, и по утрам было очень холодно. Кильчевский уже смутно помнил, где именно располагался Алексешенко и Нефедов, все-таки, это был незнакомый город. К тому же, в свете всех военных действий, город стал просто каким-то пугающе пустым. Все военные были или в Таврии, или в штабах Севастополя, на улицах виднелись немногочисленные дамы или беспризорники. Кроме того, Кильчевского настораживал тот факт, что при пересечении фронта никто его не встретил. Никто из знающих людей, естественно. Ведь они не могли не знать или не чувствовать, что он вернулся. Задание было довольно серьезным, но с самого фронта он не чувствовал ни единого флюида магии. Неужели, те, кто охраняет Крым, покинули его? Или занялись какими-то другими делами?

Наконец, он нашел нужный дом. Долго стоял, не решаясь войти, потом несколько раз глубоко вдохнул и толкнул дверь.

Глава 8

Внутри почти ничего не изменилось. Он зашел в знакомый кабинет и увидел истощенного и бледного Алексешенко. Тот поднял глаза на гостя и долго смотрел, словно пытаясь вспомнить, кто он такой.

— А ты храбрец, — наконец он выпалил. Не думал, что после провала у тебя хватит мужества вернуться. А ты, ишь, удивил. Ну, садись, рассказывай. Я пока не решил, разорвать тебя на части или нет. Будешь юлить или врать о своем героизме — точно разорву.

Кильчевский сел и закрыл глаза.

— Прежде, чем разорвете, могу я поинтересоваться ситуацией на фронте?

— А твои красные кураторы еще не рассказали, — огрызнулся Алексешенко.

— У меня красных кураторов нет, а был я в плену. Они говорили, но им верить не стоит, наплетут тебе, что уже под Парижем стоят.

Подполковник долго на него смотрел.

— Да ничего хорошего. С Кубани все эвакуировались более-менее успешно. Много казаков к нам присоединились, большое пополнение в лошадях. А так, в общем, операция неудачная. Кубань устала от постоянной войны, да там и людей-то особо не осталось. Высадились, походили по станицам и ушли обратно.

— А что с Колковым случилось, не знаете? Мы оба попали в плен, но я не знаю, что с ним стало.

— С кем? А, понял. Он погиб от ран у наших. Не знаю подробностей.

Печаль обрушилась на Кильчевского. Конечно, есаула он знал не так долго и хорошо, но это был человек, с которым многое прошли. И очень грустно, что он все-таки погиб. Радует только то, что он все-таки каким-то образом попал к своим и был в итоге похоронен на родной земле.

— А в Таврии что?

— Да ничего!-Алексешенко резко поднялся и заходил по кабинету. Этот интриган Врангель только в подковерных играх силен, а как только надо принять ответственное решение, сразу прикрывается заседаниями, решениями Штаба, консультациями с союзниками, меморандумами и прочим. В общем, французы требуют одно, на фронте — другое, стратегия — третье, а генерал пытается угодить всем, и в то же время не позволить кому-то слишком проявить себя, чтобы его затмили. Поэтому, как только кто-то из военачальников начинает добиваться успехов, Врангель тут же ослабляет его, чтобы успехи сменились поражениями. А так мы далеко не уедем.

— Так что нам делать?

Алексешенко вздохнул.

— Все пытаются убедить его, чтобы отвести войска назад в Крым, к Перекопу. У нас, как это ни странно бы не звучало, сейчас гораздо больше людей и техники, чем полгода назад. И эта настоящая армия, а не бандитские отряды, с организацией, дисциплиной, вооружением и хорошим снабжением. Мы не можем отвоевать всю Украину, даже когда все силы красных в Польше, а что будет, когда они вернутся?

— Совсем нет шансов?

— Все было бы ничего, кроме одной занозы. Каховский плацдарм. Блюхер там вгрызся зубами и перемалывает наши силы. Бросаем и самолеты, и танки, работаем по всей военной науке, как на германском фронте — все без толку. Кутепов вон, на коленях умолял Врангеля не посылать людей на бойню. Знаете, что он ответил? Он просто решил наградить всех, кого отправляет на смерть. Такая практика, если одержал победу с минимальными потерями — значит, подвига не было и наград не будет. Если потерял половину людей и технику — значит, был тяжелый бой и надо поощрить. Да после разгрома Жлобы, когда попали в плен тысячи красных, которых было так много, что все военачальники испугались, особых успехов-то и нет. Нет, с такими идиотскими подходами нам не победить.

— А как дела на… другом фронте?

Лихорадочный блеск в глазах в глазах подполковника исчез, а в зрачках теперь виднелась только кладбищенская неумолимость.

— Что тебе сказал Фрунзе?

— Так вы зна…,-он осекся. Конечно, знает. Будто забыл, что разговаривает с могущественнейшим магом в радиусе сотен километров. Он мне передал предложение лично вам.

— Слушаю.

— Вы должны прекратить поддержку безнадежного дела. Зачем растрачивать силы и время.

— И что мне это даст?

— Или союз между двумя центрами силы, с их стороны принципиальное согласие получено. Или, предложение вам лично вступить в ЦК.

Алексешенко молчал, и чем дольше продолжалось это молчание, тем сильнее нарастало изумление Кильчевского. Он-то думал, что тот с гневом откажется или молча уничтожит его, однако нет. Алексешенко встал, прошелся по кабинету и закурил сигару.

— Ну, насчет предложения лично мне, это невозможно, он и сам знает. Просто, дает иллюзию выбора. А насчет союза… Почти наверняка не получится, сколько попыток было. Но я такие дела не решаю, надо доложить… эм… старшим коллегам.

— Так, что теперь со мной? — неуверенно спросил Кильчевский.

Тот метнул на него злобный взор.

— Надо было бы тебя, конечно, предать страшным пыткам за провал задания. Но старое правило гласит, что гонцов не наказывать. А во что превратится наша жизнь, если не будет придерживаться традиций и правил? К тому же, нам сейчас не с руки привлекать внимание, ведется многостороннй торг. Ступай себе, Евгений Яковлевич, но не попадайся мне на глаза. Еще раз увижу, берегись. Заберу живьем к нам, а ты знаешь, это даже хуже, чем все то, что могут с тобой твои бесы сделать.

Кильчевский нервно кивнул и вышел из кабинета. На улице уже, вдыхая осенний пряный крымский воздух, он еще раз удивился. Еще недавно он был приговоренным смертником, а теперь палач заболел и его казнь не просто перенесли, а отменили. Невероятное везение! Но что теперь? Надо отправиться обратно, в свое горное убежище и посмотреть, как там идут дела.

Он направился на восток. Ему навстречу двигались десятки и сотни людей, скорее всего, из улагаеского десанта. Настроение у всех было разное, но в основном приподнятое. Ведь они не потерпели особых поражений, а реквизировали с собой в Крым большое количество ценностей. Кильчевский пристал к одному из небольших обозов, который двигался в Феодосию и часть пути проехал в телеге. Через пару дней он достиг поворота в горы и дальше отправился пешком вверх. Чуть позже в приметных кустах он заглянул под бревно и убедился, что те деньги, которые он оставил, уходя с десантом, до сих пор на месте. Жизнь-то, он восхитился, налаживается! Ему сохранили жизнь, у него остались деньги, небольшие, но достаточные. Небольшой ящик он оставил на месте, только еще сильнее замаскировал. До деревушки и его дома, где жил он с Изабеллой, было рукой подать.

Утро только вступало в свои права, и он решил преподнести сюрприз своей женщине и прийти, пока она еще спит.

С виду, ничего в деревушке не изменилось, кажется, если бы не он, они бы и не узнали, что Россия начала войну, потом Гражданскую, и что царя уже четвертый год как нет. Он вошел тихонько в дом, потом поднялся в спальню и осторожно приоткрыл дверь.

Картина, которую он увидел, одновременно и сильно огорчила его, и немного порадовала. В постели, открыв все свои невероятные формы свету, лежала обнаженная Изабелла. Рядом с ней, как маленький щеночек возле суки, пристроился Вяземский, тот самый надоедливый и навязчивый студент, которого он тогда ловко сплавил в Севастополь. Но видимо, студент решил вернуться, и Изабелла, которую сам Кильчевский подготовил к тому, что, скорее всего, не вернется, его приютила.

Несколько секунд он стоял на пороге, и в сердце его боролись ревность и разочарование. Нельзя сказать, что он любил Изабеллу, просто, она дала то тепло и чувство уюта после исчезновения Оксаны. Оксана… Он ее почти забыл, хотя чувства между ними были очень бурные. Оксана, его любовь, так внезапно вспыхнувшая, и так же неожиданно исчезнувшая. Да, потеря памяти прогрессирует, и у него осталось не так много времени.

Он было уж хотел доставить пистолет и пристрелить этого надоедливого и самоуверенного, как и все студенты, мальчишку, но передумал. Чего он добьётся этим? А так, то короткое время, пока не пришли красные, эти двое побудут вместе.

Он развернулся и тихонько прикрыл дверь. Спустился вниз, посмотрел, что можно с собой взять. Ничего, кроме своего старого саквояжа, с которым в прошлом тысячелетии пришел в Одессу. Подхватил его под мышку и вышел из дома.

Кильчевский сходил на верхнюю площадку, где когда-то очень давно они приземлились на аэроплане. Он стоял на том же месте, в небольшой пещере, и в том же состоянии. Значит, за все это время никто к нему не притрагивался. Это было очень горько, гораздо печальнее, чем когда он увидел Изабеллу. Пока Кильчевский поднимался наверх, то в душе лелеял надежду, что аэроплана не будет, а это значит, Оксана вернулась и забрала свою верную стальную птицу.

Нет, машина стояла без дела и тихо умирала от тоски. Кильчевский трогательно попрощался с ним и ушел. Забрав по пути закопанные деньги, он вышел на большую дорогу, и долго стоял и не мог решиться, куда ему отправиться, налево или направо. В пустом Симферополе он точно не хотел находиться, где всегда был огромный риск столкнуться с Алексешенко, тогда следовало идти в Севастополь, где был центр белых, и откуда можно было эвакуироваться.

Или же пойти направо, в Феодосию или Керчь? В этих городах людей гораздо меньше и будет меньше паники при эвакуации. Но и нет никакой гарантии, что в нужный момент окажется хоть какая-то посудина, чтобы уплыть в Грузию или Константинополь.

Долгие размышления вообще были не в его характере, он повернулся и зашагал обратно по дороге, откуда пришел только утром.

Глава 9

Через двое суток он оказался в Севастополе. Даже этот город, столица Крыма, поразил его безлюдностью. Наверное, практически все имеющиеся силы сейчас были в Таврии или в резерве на Перекопе. Он шел по улицам и чувствовал, что сейчас примерно в той же ситуации, что и почти год назад, когда затравленный и обездоленный, прибыл в Одессу. Только тогда он был на добрый десяток лет моложе, а его сердце не было разбито потерями.

Как бы там ни было, он чувствовал, что его история потихоньку катится к завершению. Его история плотно связана, по какой-то странной иронии судьбы, с теми, кого он последние годы упорно уничтожал, с белыми. А они чувствовали, что новый год им уже не суждено встречать в Крыму и подсознательно стремились закончить все личные дела.

Сейчас он без особых проблем нашел постой, маленький, но очень уютный дом с видом на бухту. Кильчевский не раздеваясь лег на кровать и закрыл глаза.

Где он сейчас? Куда бежит? Зачем? Все, кого он любил, были потеряны. Брат, единственный близкий человек, погиб из-за него, из-за его глупейшего поступка.

Изабелла, как и всякая другая нормальная женщина, не будет вечно ждать мужчину с войны, ей надо обустраивать быт и уют здесь и сейчас.

А Оксана… Их яркая любовь вспыхнула ярким метеором в темном южном небе и так же быстро пропала. Куда она исчезла? Этого он, наверное, никогда не узнает. И что теперь? Сидеть здесь, как бессловесный скот на бойне и ждать, пока придут красные? Теперь даже Беляева он не боялся, а был бы только рад, если бы тот расправился с ним. Все, что у него было, он потерял.

По вечерам, которые становились все холоднее и ветреней, он подолгу бродил по улицам и с каким-то отчаянием вглядывался в лица людей, надеясь найти хоть кого-то знакомого, неважно, друга или врага. Те, кто ходил парами, вызывали у него какую-то черную зависть. Ведь чтобы не случилось, у них есть человек, на которого можно положиться даже в самые трагические времена. А у него не было никого. И от этого одиночества и печальных перспектив, сердце его сжималось, и на глазах выступали какие-то непрошенные слезы.

Где хотя бы его старинный приятель, Шемаков? Ведь он хотел возвратиться сюда и обделать какое-то очередное дело на грани закона. Шемаков всегда имел в арсенале десяток планов на все случае жизни, а его связям мог позавидовать начальник старой тайной полиции. Где он сейчас? Кушает устриц в изысканном ресторане Нью-Йорка? Или гниет в какой-то пещере под Балаклавой? Никто этого не знает. Он исчез, как и все из его жизни.

Можно было посещать синематограф или театры, ведь там, скорее всего, могли встретиться знакомые, но театры и кино были закрыты. Весь Севастополь замер в каком-то нервном ожидании. Все сидели на чемоданах, и взоры были устремлены на север, где в пустых и бесплодных степях две разделенные части одного народа уничтожали друга, а иностранные интересы только подливали масла в огонь.

В один из таких одиноких вечеров, он забрел далеко за город, где высились какие-то остовы стальных сооружений, как кости мифического Левиафана, выброшенного на берег стихией. Что это было? Наверное, какое-то военное сооружение, может, начинали строительство очередной батареи после позорной Крымской войны, а потом сменилась власть и приоритеты, и так и бросили на полпути. Кильчевский бесцельно бродил до самого вечера, когда с удивлением не увидел немного вдали тусклый огонек. Шел мокрый снег вперемешку с крупным дождем, самая подходящая погода, чтобы сидеть дома с хорошей компании с теплым чаем, но Кильчевкий был лишен такого удовольствия, поэтому, он плотнее запахнул шинель и пошел вперед. Среди каких-то железных столбов и лачуг сидела тень.

«Бес, что ли», — успел подумать с недоверием Кильчевский. Вроде бы, да. На всякий случай, он приготовился защищаться. Вряд ли этот урод сможет ему причинить какой-то вред, но мало ли.

— Могу присесть к огню? — спросил он у тени. Та в ответ слегка кивнула.

— Ты чей бес? — бесцеремонно он спросил. Кто твой хозяин?

— Ты его знаешь, — звериным рыком ответила та.

— Ты не меня ждал?

— Я тебя ждал давно, но ты тогда не пришел. Сейчас можешь быть спокоен, тебе не грозит опасность.

— Вот как? Так кого ты ждешь?

Тень взглянула на него, сбросила одеяло и встала во весь рост.

Это было ужасное зрелище, самое темное, что может явиться в кошмарах. Даже Кильчевский, при его опыте, невольно отшатнулся. Напротив него стояло невероятно отвратительное существо ростом около полутора метров. Бес был весь черный, от волос до пят, отблески костра падали только на красные глаза без зрачков, а в пасти виднелись коричневые, торчащие в разные стороны зубы. Лохматые волосы, никогда не знавшие ухода, свалялись и торчали в разные стороны.

Но не это было самым ужасным. Самое неправильное, отвратительное и ужасное было в конечностях. Те, что с огромной натяжкой можно было назвать ногами, сгибались не вперед, как у человека, а в обратную сторону, назад, а условные руки были неимоверно мускулисты и толсты и свисали ниже колен.

— Ну и урод же ты!

— Покорнейше благодарю. А мы с тобой встречались, предатель. Неужели не помнишь?

— Я мелких бесов из Ада не запоминаю. Сколько вас было в моей жизни.

Тот хохотнул, посмотрел куда-то вверх и исчез. Вернее, не совсем исчез, а словно убежал, но со скоростью, в десятки раз превышающей скорость обычного человека.

«Хорошо, что он не по мою душу», — только подумал Кильчевский, как вдали послушался дикий рев, гораздо сильнее, чем звук взбесившегося шатуна, раздались обычные человеческие крики и одиночные выстрелы. Он резко вскочил на ноги и начал всматриваться в темноту, что же там происходит.

Шум поднимался все больше, и, кажется, разные люди начинали бежать в эпицентр событий, и Кильчевский совсем не был уверен, что хочет узнавать, что же там произошло. Он постарался обойти по широкой дуге драку, убеждая себя, что его это никак не касается, а все, что требуется — быстрее дойти домой и забыть вид беса. Когда он почти вышел на дорогу, перед ним появился тот, кого он ну никак не ожидал. Нефедов, помощник Алексешенко. Он тяжело дышал и явно был ошеломлен.

— О, Евгений, какая встреча!-крикнул он, поглядывая через плечо, где слышалось какое-то бормотание и шорохи.

— Простите, мне надо идти, — попытался он уйти от этих дел и ускорил шаг.

— Ты что, не поможешь белому делу и старому другу? — внезапно проревел он на ближайшие районы города. Ты, Кильчевский Евгений Яковлевич, личный друг Врангеля и Алексешенко?!

Скрипя зубами от ярости и досады, что только что о нем услышали несколько тысяч человек, он выхватил верный пистолет и ушел решил выпустить несколько пуль в эту подлую рожу, как Нефедов подмигнул ему и потащил в кусты, в сторону костра, где только что произошел разговор с бесом.

Сбоку откуда-то влетел в них человек, с оскаленной рожей и пузырящейся пеной на губах. Нефедов даже не посмотрел, а просто отмахнулся рукой. Удар, однако, оказался, настолько силен, что нападающий отлетел на несколько метров и, ударившись о балку, буквально переломился на две части.

— Ну что, повеселимся, Евгений? Ты не знаешь, кто это такие и чего им от меня надо? Это ж твое бывшие коллеги. Или, уже не бывшие, а?

— Не знаю, — хмуро тот огрызнулся. Я уже и сам запутался, кто хочет меня убить, а кто союзник.

Он старался смотреть во все стороны, а заросли тряслись отовсюду. Выбежали двое мужиков сбоку и ринулись к Нефедову. Тот молниеносным движением уклонился от атаки и двумя сильными ударами практически превратил их черепа в труху.

— Что ж такое… Евгений, ты тут держи оборону, а я сверху посмотрю, что да как. И чего им от меня надо?

Он удивительно легко взбежал почти по вертикальному карнизу.

— Ох, сколько их тут, — крикнул он вниз. Евгений, тут и на тебя хватит, держись там.

— Хватит кричать мое имя, сука, — процедил тот.

Последующие минуты он плохо запомнил. Запечатлелся только один человек, которому он отстрелил нижнюю челюсть, а тот в темноте упал на колени, выл по-дикому, и пытался ее найти на земле.

Нескольким, пока не закончились патроны, Кильчевский отстрелил конечности и они уползали обратно в темноту, смешно визжа. Беса нигде не было видно, но Нефедов сверху был явно чем-то очень занят и помощи никакой не оказывал. Наконец, патроны закончились, и он приготовился к рукопашной. Вокруг лежали несколько револьверов, но он поостерегся ими пользоваться. Все-таки, незнакомое оружие и вероятность того, что оно даст осечку в самый важный момент очень высока.

Внезапно, все стихло и на дальней стороне этой полянки вышел хихикающий старик. Даже не видя точно, кто это, Кильчевский уже догадывался.

— Привет, Евгений.

— И тебе не хворать, мразь. Тебе чего от меня нужно?

— Тебе не кажется, что тебя в последнее время как-то очень часто предают.

Кильчевский не понимающе молчал.

— Боже, какой идиот. Посмотри наверх! Куда подевался твой воин?

Он посмотрел на карниз. Там было пусто.

— Думаешь, он просто так заманил тебя сюда и исчез? Пораскинь мозгами.

Действительно, с ужасом подумал. Именно Нефедов затеял эту свалку, а потом исчез, хотя, ему вряд ли потребовало больших усилий разобраться.

— Эх, Женечка. Как был тупым бараном, так и остался. Слили тебя. Думаешь, Алексешенко забыл про тебя? Ты дискредитируешь его, поэтому, тебя надо уничтожить. Чтобы ни единого намека на его измену не было.

Кильчевский продолжал молчать, лихорадочно думая, что сейчас следует предпринять. Если бросить все свои силы против Беляева, может и есть шанс прорваться. Тем более, их локальный бой слышали все окрестности и наверняка сюда уже бегут солдаты.

— Ты не сможешь меня убить, старик. Раньше не мог, и сейчас не сможешь. Ты слишком мелок и труслив, старшие товарищи могут осерчать.

Он дико засмеялся и выдернул что-то кустов.

— Да, не могу. Но ты же не знаешь, почему. Ты вообще ничего не знаешь. Тобой манипулируют все, кому ни лень, а ты раздуваешься от своей важности.

К ужасу Кильчевского, оказалось, что это девочка, которой прикрывался старик. Они стали медленно приближаться.

— Отпусти ребенка, подлец, — голос Кильчевского дрогнул. Это не по правилам.

— А то что? Ну, можешь стрелять. Ты же у нас великий стрелок. Главное, девочку не порань, ей еще жить и жить.

— Отпусти ее. Я тебе горло перегрызу, если с ней что-то случится.

Старик снова хохотнул.

— Не по правилам, говоришь? А по правилам было забирать у меня жизнь? И ты сейчас грозишь смертью древнему старику? Я тебя умоляю, не позорься, придумай что-то получше.

Кильчевский подобрал один из пистолетов, более-менее исправный с виду и направил его на девочку.

— О, ставки-то повышаются! Молодец, Женечка. Тупой, но смелый.

Девочка была в каком-то трансе, то ли от ужаса, то ли от зачарования. Они подходили все ближе, пока не остановились в десяти шагах.

— Ну что, смотри. И ты, и я знаем, что пока убить я тебя не могу. Только я знаю реальную причину, а ты нет. Но пока у тебя иммунитет, ничто не запрещает мне испортить тебе жизнь. Я хочу, чтобы ты страдал! И ты будешь страдать!

— Что ты сделал с Оксаной, мразь?

Старик мерзко и похотливо захихикал.

— Мучайся, мучайся от неизвестности. Ты сам себя проклянешь, но так и не узнаешь правды. А давай еще немного повысим ставки. Я считаю до десяти, и если ты не придумаешь, как меня остановить, я вышибу этой малышке мозги. Начнем?

— Нет.

— Десять, девять…

Кильчевский попытался прицелиться, но старик ловко прикрывался за девочкой. Неподалёку в кустах уже матерились солдаты.

— Семь, шесть…

А если рвануть резко влево, тогда есть крошечный шанс, что он не успеет увернуться и рука с пистолетом по инерции будет направлена в сторону старикашки.

— Четыре, три…

Нет, не успеет. Надо стрелять в ногу! Пусть девочка останется инвалидом, но, по крайней мере, живой. Этот изверг же не сможет уйти!

— Один, ноль…

Прозвучал выстрел, почему-то особенно громкий в ночной темноте. Девочка медленно и с какой-то будто обидой повалилась на землю, а старик ее ласково придерживал.

У Кильчевского был такой шок, что нажать на курок в ненавистного врага даже не думал.

Тот хищно улыбнулся.

— Ну что, Женечка, теперь на твоей совести еще одна невинная жизнь. Как, хорошо тебе будет?

Он заржал сатанинским смехом, метнулся в кусты и исчез.

Кильчевского шатало. Не помня как, он ушел с этой поляны и чудом не попался рыскающим вокруг солдатам. Его разум ничего не соображал, даже чары незаметности не удались. Кильчевский полночи ходил по улицам и только под утро пришел в свой дом.

Он лег спать, а проснулся уже больным. Его терзали демоны, но не те, к которым он привык, а незнакомые, внутренние. Которые изнутри уничтожали его. Сколько уже человек из-за него погибло? Только в последнее время: тот, который томился в заключении у красных, Колков, эта безымянная девочка. Исчезнувшая Оксана. Ему было очень плохо. Всем, кто был с ним близок или хоть как-то касался его судьбы, была уготовлена смерть и страдания. Что с ним не так? Почему? Не лучше было бы ему уже давно умереть, поймав шальную пулю? Тогда бы точно остались живы множество людей. Но они умерли, а он живет и влачит свое бессмысленное существование.

За ним ухаживала его хозяйка, которая регулярно кормила и убирала. Она, конечно, думала, что это редкая разновидность брюшного тифа, а он ничего не собирался ей объяснять.

Так тянулось время, а Кильчевский балансировал между жизнью и смертью, между трезвостью и безумием. Однажды взгляд его упал на забытый и одинокий саквояж и постепенно вернулся к наркотикам.

Через несколько недель он начал ходить и понемногу гулять. Город полнился слухами, один невероятнее другого. Одни говорили, что красные потерпели сокрушительное поражение под Варшавой, и теперь поляки идут на соединение с ВСЮР.

Другие утверждали, что как они могли потерпеть поражение, если натиск красных в последние дни на Таврический фронт только усилился?

Третьи по привычке ругали союзников или искали каких-нибудь евреев, чтобы те расплатились за все, а не найдя их, принимались крушить витрины магазинов. Что было здесь правдой сказать сложно, но ясно было одно — для Крыма наступал решающий час. Для себя Кильчевский решил держаться поближе к порту, ведь не случайно на склады по ночам, в тайне, начали свозить разные грузы, а корабли, раньше стоящие на рейде, теперь были у причалов.

Так бы он и дождался, наверное, эвакуации, но когда прилетела в город новость, что силы белых откатились на Перекоп, в эту же ночь какой-то человек, лица которого он не видел, явился ему, то ли во сне, то ли наяву и приказал выполнить вторую часть сделки.

Бедная, израненная память не выдержала и отдельные воспоминания и мысли просто снесли шлюзы забвения. Теперь все встало все на свои места. Он должен был прибыть на перешейки и помочь наступающим прорваться на полуостров. Если он выполнит все, то возможно прощение и амнистия. Наконец, в первый раз на долгие недели беспросветного ужаса, у него появилась реальная цель. Да, помочь красным и закончить, наконец, эту бессмысленную братоубийственную войну. Ему дал слово сам Фрунзе, а все знают, что Фрунзе держит свое слово.

Глава 10

Кильчевский сел на поезд до Симферополя. На север шли только грузы и снаряды, поэтому на него, ехавшего в сторону, откуда не сегодня-завтра побегут солдаты, смотрели, как на сумасшедшего, но ему уже было на все наплевать. Он не боялся ни Алексешенко, ни Нефедова, ни Беляева. Наконец, этот ужас его приближался к концу. Или его, наконец, убьют, или все пройдет, как положено, и он вернется к условно безопасной жизни. Пересев на другой состав дальше, он, наконец, достиг Джанкоя.

Тут уже царил хаос спешно отступающей армии. Солдаты и офицеры под любыми предлогами убегали на юг, и, если немного подождать, то фронта и не останется, все окажутся в Севастополе. Но как царь Леонид при Фермопилах, так и здесь, чтобы перекрыть все пути, нужно было совсем небольшое количество бойцов.

Он осмотрел основные укрепления, на Перекопе и Литовском полуострове. Если за Перекоп и Турецкий вал белые могли особо не переживать, там укрепления были весьма серьезны, то бродов и путей через Сиваш на Литовский и Чонгар хватало.

Наступала настоящая зима, слишком ранняя для этих мест и температура уже опускалась сильно ниже нуля. Все понимали, что это последняя зима Гражданской войны в России, и тратить понапрасну кровь никто не хотел. Было распространено очередное обращение Фрунзе к Врангелю и всем солдатам и офицерам. Им предлагалось сдаться под личные гарантии командира, но им уже никто не верил.

Кильчевский за короткое время, перемещаясь между Ишунью и Джанкоем, в целом понял диспозицию. Всего, по его подсчетам, у защитников Крыма было около тридцати тысяч личного состава, или чуть больше. Почему после более-менее успешных действий в Таврии и благополучного возвращения улагаевского десанта осталась только половина в строю, можно было только догадываться. Не может ведь быть, чтобы один Каховский плацдарм перемолол половину всех сил Врангеля! Наверное, многие дезертировали, а остальные, видя, куда клонится дело, решили двигаться ближе к портам и при первой возможности бежать с полуострова, благо, в Берлине и Париже уже обосновались приличные партии беженцев из России.

Было даже с избытком конных отрядов, что не могло не радовать, орудий, пулеметов, аэропланов так же имело в достатке. Даже главные козырь, бронепоезда и танки, стояли наготове, чтобы ударить по красным, как только они перейдут в атаку.

Распределены силы были следующим образом. Треть войск держала Перекоп, половина находилась в резерве под Ишунью, а оставшиеся были размазаны тончайшим слоем по Литовскому, Чонгару и Арбатской стрелке. Генерал Слащев бы, подумал Кильчевский, распределил силы совсем другим образом. Какой смысл так насыщать личным составом отлично укрепленный Перекоп, если там небольшие отряды с несколькими орудиями и пулемётами вполне могут держать оборону и сковывать серьезные силы. Какой смысл держать половину в резерве, ведь, это сразу выключает их из первых, самых ответственных, столкновений. Зачем отправлять на самый опасный и уязвимый протяженнейший участок считанные сотни, ведь если враг прорвется, то может молниеносно ударить в любом направлении, резерв не спасет, а перекопские силы окажутся в полном окружении.

Кильчевский бы, да и Слащев, наверное, вообще не ставили заслоны на протяжении Литовский-стрелка, позволили бы беспрепятственно переправиться первому эшелону неприятеля на берег, а затем ударом конных отрезали бы их и уничтожили. К тому же, скоро придет настоящая зима, а наступление в пургу в степи это совсем не то, о чем мечтает здравомыслящий командир.

Однако, сейчас военными действиями руководили солдафоны, которые привыкли действовать по инструкциям и методикам еще дореволюционным, то есть, окопная война, траншеи, колючая проволока, массированная арт-подготовка, и, обязательно, огромные потери, как со своей, так и с противной стороны, иначе победа не считается геройской, а скорее, одержанная благодаря случайности и недостойная. К тому же, каждый из офицеров был страшно завистлив к успехам других и сам мечтал возглавить белое движение. А красные — это все фоновое, если ради своего карьерного роста необходима была победа врага, то такая цена вполне приемлема.

Какие силы были на той стороне, сказать было трудно, но определенно в несколько раз больше. Польская война закончилась, итоги ее были какие-то невразумительные, враги остались при своих, а поскольку красные резко наступали и были уже в двух шагах от Варшавы, это могло обозначать только одно — сокрушительное поражение Москвы. Но, как бы там ни было, теперь против Крыма были брошены освободившиеся силы и, как ходили слухи между солдат, в том числе и махновцы. Это означает, что большевики пошли на очередной союз с батькой, и единым фронтом будут давить последний оплот белого движения.

Помощь союзников тоже практически прекратилась. Греки окончательно завязли в своих малоазиатских делах и невразумительных попытках воссоздать великую Византию, а пробудившиеся после многовекового сна турки, не без помощи советского правительства, успешно сопротивлялись. Французы так же разуверились в способностях Врангеля переломить ситуацию и, не привлекая внимания, выводили самые ценные активы из Крыма, пытаясь минимизировать будущие убытки. Англичане тоже пытались прийти в себя после катастрофы Великой войны и ограничивались только посылкой флота в Черное море, который не помогал белым, а действовал по собственному усмотрению.

Была единственная надежда, что в тылу красных вспыхнет какое-то огромное восстание, например, на Украине или на Дону и тогда операция против Крыма будет вынуждено свернута, но надежда на это была совершенно призрачная.

И, как всегда бывает в жизни, к началу операции готовились, но наступление красных оказалось совершенно неожиданным. В те пасмурные, ветреные и очень холодные дни, первые подразделения красных стали наступать на перекопские укрепления. Их начали укреплять еще в конце прошлого года и теперь по насыщенности вооружением они могли поспорить со знаменитыми позициями франко-немецкого фронта Великой войны.

Кильчевский слышал, что весной и летом были серьезные планы восстановить древний пролив между Азовским морем и Черным и чтобы Крым, как много сотен лет назад, снова стал островом, но борьба за финансирование и руководство этим проектом привело к тому, что так и не начали строительство. Так в очередной раз личная алчность и эгоизм отдельных личностей не дали состояться полезному делу. Как бы сейчас было проще защищать Перекоп, если был бы пролив, много метров шириной и глубиной. И особых инженерных действий не требовалось, просто небольшие земельные работы, и вода сама бы встала на защиту Крыма. Как бы там ни было, сейчас Крым был полуостровом и на перешеек, шириной не более пяти километров, а кое-где и уже, наступали враги.

По укреплениям обороняющихся непрерывно работала тяжелая артиллерия, в воздухе кипело сражение, однако, больших успехов это не давало. Железная дорога с южной стороны подходила почти к самим укреплениям и пополнение поставлялось вовремя. С северной же стороны дороги не было, и приходилось создавать оперативные склады возле батарей, что создавало определенные трудности атакующим. Однако, они были вполне решаемы, если учесть поистине неисчислимые ресурсы красных.

Артиллерийский обстрел довольно быстро закончился, не было ничего и близко похожего на многодневный стальной град, как на французском фронте. Видимо, красные командиры берегли снаряды сильнее, чем людей, поскольку, почти сразу после этого пошли в атаку цепи солдат. Дисциплины и стойкости в солдатах белых не было почти никакой, по их противникам очень эффективно действовали немногшочисленные пулеметы, да так, что скоро сотни тел висели на колючей проволоке, но некоторые защищающиеся уже бежали на юг. Кильчевский, естественно, не стрелял, а только лихорадочно размышлял, как он может помочь атакующим. Конечно, в одиночку он не в силах перебить десять тысяч белых, скованных на крошечном перешейке. Наверное, Фрунзе решил действительно штурмовать Перекоп, однако, это же то же самое, что пытаться разбить лбом каменную стену. Не может быть все так просто, наверное, на других участках фронта идут более интересные события.

Он вскочил на коня, которого нашел несколько дней назад в Ишуни, и помчался в сторону Литовского, благо там было рукой подать.

На Литовском полуострове ситуация складывались гораздо хуже. Как и предполагал Кильчевский, красные каким-то образом, наверное, с помощью бродов, форсировали Сиваш и сейчас удерживали крошечный плацдарм. Легкие заслоны белых были сбиты и то, что красные не продвигаются в Крым, объясняется только тем, что они ждали подкрепление с той стороны Гнилого моря.

Смеркалось, и канонада, теперь непрерывно звучащая уже по всему побережью, начинала стихать, чтобы продолжиться с новой силой утром. Каковы итоги дня? На Перекопе, как и предполагалось, белые легко отразили все атаки противника, и так же, как и предполагалось, наступающие относительно легко заняли южный берег Сиваша. Осталось проверить, что это, стратегическое поражение белых или таков план, и они, позволив втянуться противнику в глубину Крыма, быстро перегруппируются и уничтожат десант. Правда, веры в это было совсем мало, поскольку в темноте особых передвижений больших войск не было заметно.

Кильчевский подумал, и решил вернуться обратно к Перекопу. Ночевать в зимней степи при сильном ветре и морозе совершенно не хотелось, а что-то ему подсказывало, что сейчас туда не обращены главный взгляды обеих армий, и он может что-то попыться сделать.

Прибыв на перешеек, он расположился в одном из домов и всю ночь пытался придумать, что ему предпринять. За всю ночь в голову ему ничто так и не пришло, и под утро он забылся коротким беспокойным сном, чтобы вскоре быть разбуженным звуками возобновившегося боя. Вышедший на улицу Кильчевский обнаружил, что произошли значительные изменения, как природного, так и антропогенного характера.

Во-первых, значительно усилился ветер. Снежные бураны бушевали, насколько хватало взгляда в любую сторону. Даже на морях, наверное, бушевали сильные шторма.

Во-вторых, за ночь большая часть личного состава, насколько он мог судить, была переброшена в другое место, а осталось не больше трети. Наверное, кто-то в главном штабе услышал его размышления и справедливо рассудил, что нечего здесь делать такому огромного количеству солдат. На передовой, которая представляла собой исторический вал, за прошедшие месяцы укрепленный по всем правилам фортификации, теперь звучали немногочисленные пулеметы и редкие небольшие орудия. А с противной стороны, кажется, красные решили повторить вчерашний кровавый штурм.

Кильчевский быстро пошел внутрь укреплений, чтобы осмотреть ситуацию. На удивление, позиции удерживали всего около тридцати пулеметчиков, остальные несколько сотен солдат занимались кто чем и мало обращали внимание на бой.

В голове его моментально созрел подлый план, как помочь красным взять штурмом укрепления, а приняв какое-то решение, медлить не привык. Он пробрался в отдельно стоящее укрепление, где находились всего четыре человека.

— Тебе чего здесь надо? Ты кто таков? — удивленно спросил его один из них, машинально потянувшись за револьвером.

Кильчевский печально улыбнулся, поднял свое верное оружие и четырьмя выстрелами оставил бастион без личного состава. Никто не обратил внимание на эти звуки, потому, что находились за толстыми стенами, да и вообще, невозможно было реагировать на каждый выстрел во время ожесточенного боя. После этого он присел на корточки и внимательно осмотрел пулеметы. Кильчевский в них мало что понимал, однако сообразил, как вывести их из строя.

Теперь надо что-то придумать, чтобы привлечь внимание атакующих именно сюда. Он расхаживал по небольшой комнатке, где сгрудились четыре трупа и, наконец, его взгляд упал на большую красно-бардовую тряпку, на которой было свалено всякое тряпье, наверное, награбленное. Флаг! Точно! Кильчевский примотал тряпку к флагштоку и поднял на максимальную высоту.

Никто этого не заметил, потому, что обороняющиеся были в укрытиях, а когда на тебя наседают враги, ты в последнюю очередь будет думать, какой флаг у тебя развевается сзади. Если уж и это красные не увидят, тогда его совесть чиста, подумал Кильчевский, выходя из укрепления. Его снова никто не увидел среди белых, а атакующие, судя по реакции, уже заметили свое революционное знамя и сейчас ударят именно на этом участке.

Здесь его задача была выполнена и теперь следовало максимально быстро мчаться на Литовский, где, похоже, красные достигли максимальных успехов. Через какое-то время почти загнав коня он достиг нужного места. К его удивлению, позиции белых остались на том же месте, а на плацдарме теперь было гораздо больше красных. Это было совершенно не понятно. Белые, похоже, так и не решили окончательно, как им действовать на этом участке, то ли жесткая оборона, то ли заманивать вглубь, и генералы решили сделать половинчатое решение, или самое плохое. Поставить легкие укрепления, блокировать, и ничего не предпринимать. Но почему те не наступали? Кильчевский долго всматривался с биноклем, и, наконец, понял, в чем дело.

Ветер.

Ветер нагнал большую волну, и Сиваш поднялся. Таким образом, красные были отрезаны от основных войск на своем крохотном пятачке, отойти было невозможно, а наступать неразумно, имея в тылу глубокую воду. Вот сейчас ситуация была как в учебниках по военному мастерству и руки сами тянулись к орудиям. Несколько снарядов в плотную толпу, и сразу будут сотни убитых и раненых красных, а оставшиеся попрыгают в воду и найдут смерть в Гнилом море. Однако, похоже, ни одного решительного офицера у белых сейчас не было, и они сидели в укрытиях и только посматривали на врага.

Кильчевский укрылся в небольшой траншее и стал лихорадочно думать, что тут можно предпринять. Что-то его беспокоило, что-то было не так, но что, он не мог определить. Шли долгие минуты, мороз усиливался и можно было только по-доброму посочувствовать сейчас тем солдатам, который были заперты на крохотном полуострове, окруженном водой, не имея совершенно никаких возможностей хотя бы соорудить себе примитивную яму для укрытия. И вот он понял! Ветер! Он не был обычным, еле слышно была заметна магия!

Да, кто-то специально заставил ветер дуть в эту сторону, чтобы отрезать десант от основных сил. Времени совершенно не было, и Кильчевский, матерясь про себя на сучью жизнь, начал вспоминать, как можно повлиять на ветер.

Испробовал несколько способов и через долгие минуты он начал стихать. Теперь следовало дождаться, чтобы дома из Сиваша начала уходить обратно в Азовское море, а это не так быстро. Кильчевский приметил один камень на берегу, на самой линии воды и решил определить, уходит ли Сиваш обратно. Он привалился к осыпающейся стене и моментально заснул. В коей-то веки сон пришел обычный, без видений и вторжений, сон очень уставшего человека, который должен восстановить силы.

Проснулся Кильчевский довольно скоро, стемнело совсем немного. Он высунулся и бросил взгляд на камень и в душе возликовал. Теперь тот лежал в нескольких метрах от линии воды. Потом надо было оценить сам плацдарм с красными. Тут даже ничего и не надо было примечать. Литовский полуостров увеличился раза в полтора и толпа стала гораздо реже. Значит, к вечеру основные войска смогут восстановить броды и начать наступление вглубь Крыма.

А это значит, что его функция практически закончена. Он сделал все, что мог, чтобы помочь красным вторгнуться в Крым, и теперь следовало где-то затаиться, а потом, как власть красных установится во всей губернии — найти Фрунзе.

Глава 11

Он отправился на юг, но когда покинул зону боевых действий, то немного сбавил темп. Ему следовало обдумать следующие действия. Конечно, очень хотелось отправиться в Севастополь, чтобы воочию наблюдать, как эвакуируются офицеры и исчезает последняя надежда на возвращение старых добрых времен. Кильчевский уже несколько дней не был там, и надеялся, что все в целом готово и нет больше того хаоса. Он не застал эвакуацию Одессы, но мог представить, что там творилось, когда все знали, к чему идет, но не смогли даже вывезти весь личный состав, не говоря уже о лошадях или военной технике.

Но его это уже не волновало, теперь надо было только быстрее добраться до Симферополя и переждать смену власти. Конечно, слово о безопасности ему дал сам Фрунзе, но в горячке, когда одни будут бежать, а другие стремиться их нагнать, возможны любые эксцессы.

Через много часов, окончательно замерзший и едва шевелящий пальцами, Кильчевский прибыл на вокзал Симферополя. Город будто вымер. Даже те, кто особо не замечает смены правящего строя, сапожники или дворники, прекрасно знали, что не сегодня-завтра в городе будут красные, попрятались по своим норам и не решались высунуть и нос, а кто намеревался бежать, уже давно покинули город. Кильчевский ощущал себя в каком-то кошмарном сне. Он один двигался верхом по абсолютно пустым улицам, а звук копыт отражался многократным эхом от пустых и мрачных домов. Такое зрелище бывает только в Петрограде, во время белых ночей, когда светло, а вокруг ни души, но уж точно не на веселом и жизнерадостном юге.

Наконец, он нашел конюшню, а рядом — небольшой кабак. Когда уже собирался войти внутрь, то заметил на углу человеческую фигуру и замер. Фигура моментально юркнула за дом. Кильчевский задумался. Это могло быть одно из двух. Или сумасшедший Беляев, или кто-то из команды Алексешенко. В любом случае, история постепенно подходила к концу, а бесконечно бегать и чего-то опасаться ему уже надоело. Надо разобраться, а выпить можно и позже.

Кильчевский достал свой верный маузер, с которым пережил все приключения и направился следом.

Там был тупик, а спиной к нему стоял невысокий седой человек. Беляев, кто же еще. Он обернулся и Кильчевский увидел, что тот сдал еще сильнее и дольше пары недель не протянет. Дыхание его вырывалось тяжело из груди, вперемежку с каким-то свистом.

— Совсем ты сдал, того и гляди помрёшь прямо здесь, на грязной улице. И никто тебя не найдет еще несколько дней.

— И тебе здравствуй, Женечка. Выполнил задание Фрунзе?

— Выполнил.

— Молодец, с ветром это ты здорово придумал. Все командиры оценили. А офицеры терялись в догадках, почему это вдруг ветер изменился и подул в противоположную сторону.

Кильчевский не спеша поднял оружие и направил в грудь своего врага.

— Ты сейчас умрешь.

— Да. Я не смог сделать то, что хотел, но твоя жизнь будет хуже смерти. Думаешь, тебя пощадят? Думаешь, слово Фрунзе что-то значит для ЦК, для Троцкого, для Дзержинского? Ты должен был бесславно сгинуть в Одессе, но ты бежал, ты должен был погибнуть с Колковым, но ты выпутался. Даже на Перекопе, ты по плану должен был выполнить свою работу и погибнуть от шальной пули, но и тут ты спасся. Да что говорить, недавно, на севастопольском пустыре ты унес свою жопу. Ты очень везучий, Женечка.

— А ты нет, старик.

— Мне-то что, — он пожал плечами. Я умру спокойно, а ты, бедный дурак, так и не понял, что тобой манипулируют. Господи, какой же идиот.

Он мерзко захихикал и постепенно смех перерос в какое-то клокочущее бульканье. Кильчевский решил не повторять своих ошибок снова и выстрелил почти очередью четыре раза. Звук фактически слился в один, и для людей, которые каким-то чудом могли оказаться на улице, это прозвучало, как взорвавшийся от избытка давления баллон.

Беляев упал. Несколько секунд Кильчевский стоял на месте, ожидая какой-то ловушки, или атаки тени или чего-то в этом духе, но нет, все было спокойно, а стонавшего и дергающегося старика постепенно заносило снегом.

Он осторожно подошёл ближе. Выстрелы оказались на удивление точны. Они попали в локти и колени, а поскольку, убойная силы была велика, то конечности просто оторвало, и теперь Беляев копошился на земле, и напоминал какое-то гигантское насекомое. Глаза его смотрели безмятежно и спокойно на Кильчевского, но рассудка в них уже не было, а только всепоглощающее безумие. Старик уже не мог понимать, но Кильчевский дал себе небольшую слабость и отвел душу. Он брезгливо схватился за одежду старика и оттащил его к стене, где забросал каким-то тряпьем. Потом достал из кармана небольшой перочинный нож, немного помедлил и нанес два резких удара в шею. Тот захрипел и закашлялся кровью.

— Ну смотри, сука. Я повредил тебе голосовые связки, теперь ты можешь кричать сколько угодно, никто не услышит.

Глаза старика вдруг обрели ясность и с ненавистью впились в Кильчевского.

— У тебя, дорогой мой, есть два пути. Если ты не грешил слишком много, то смерть твоя будет быстрая и легкая. Ты просто замерзнешь на улице, сам видишь, какая погода.

Он обернулся на корточках и вытер нос.

— А если карма твоя совсем плохая, то… Хм, я тебе не завидую в общем. Бродячих собак последнее время развелось дикое количество, и они, как ты знаешь, очень хорошо чувствуют кровь. Так что, добрый совет тебе напоследок — расслабься и постарайся уснуть. Так быстрее умрешь.

Он встал на ноги и грустно улыбнулся.

— Ну, бывай. Извини, если что. Может, увидимся, но вряд ли. Пока.

Когда Кильчевский выходил из переулка, то от него с диким лаем бросилась какая-то дворняга, настороженно принюхивающаяся.

Он остановился в одном из военных штабов, который после прорыва Перекопа (а то, что красные прорвали его, весь Симферополь знал уже на следующее утро) оказался брошенным. Кильчевский смотрел из окна второго этажа, как в город входят бравые конармейцы с красными звездами и деловито осматривают дома. Он был на втором этаже, поэтому, его сразу не нашли, а заглянув на первый и увидев, что никого нет, двигались дальше. Через несколько часов, когда убедился, что красные ведут себя довольно смирно и спокойно, Кильчевский вышел на улицу.

На него тут же были направлены несколько винтовок и уже хотели расстрелять, чтобы не заниматься пленными в такой мороз, как он сказал:

— Отведите меня к командарму Фрунзе.

Ответом ему был громовой хохот.

— А может, сразу к товарищу Ленину в Кремль? Ишь, чего захотел, орел. Может, ваше высокоблагородие еще чего изволит-с?

Снова был взрыв смеха, на этот раз уже более жесткий. Если ему не убедить их, то его сейчас же пристрелят.

И тут, откуда ни возьмись, к нему подошел ошарашенный комиссар, тот самый, который допрашивал его давным-давно, после пленения с Колковым. Он не мог поверить, что его знакомый прошел так много и снова попал к ним в руки.

— Вот уж мир тесен, Евгений Яковлевич, кажется. Не ожидал вас увидеть, признаться. Думал, давно вас шлепнули где-то там.

— Отведите меня к Фрунзе. Я выполняю его задание и он ждет отчет.

Через полчаса Кильчевский стоял перед улыбающимся от души командармом. Фрунзе стоял и прямо светился от радости и доброты. Казалось даже, он сбросил тревоги последних месяцев и помолодел на несколько лет.

— Ну что, Евгений, ты молодец. У меня просто слов не хватает, чтобы сказать, как ты нам помог и сколько жизней наших бойцов спас.

— А сколько жизней ваших противников погубил, не считали?

— Ну, революция не делается в белых перчатках, ты же знаешь. А я дал строгое указание, чтобы с пленных не упал ни один волос, и мы их будем судить справедливым революционным судом.

— Судом, который выносит только один приговор «расстрел»?

— Я стараюсь пленных отправлять в Москву, чтобы потом как-то сохранить им жизнь, но ты же знаешь, не все зависит от меня.

— Какая сейчас ситуация в целом?

— Как ты видишь, только что вошли в Симферополь. Наверное, в Севастополе сейчас кромешный ад творится и за место на корабле готовы убить.

— Они хорошо подготовились, поверьте. Я очень удивлюсь, если возьмете в порту хотя бы две сотни военных.

— А это и не является нашей самоцелью. Теперь в ЦК сильна группировка тех, кто стоит на позиции скорейшего примирения и интеграции побежденных в наше советское государство. Надо быстрее забыть эту безумную войну и восстанавливать страну, которая сейчас лежит в руинах.

— Вы думаете, они согласятся? — бесцветным голосом спросил Кильчевский.

— Кто-то да, кто-то нет, мы же не можем все переубедить. Через два дня возьмем Севастополь, еще дня дна до Керчи, Ялты и Феодосии. Война закончена, Женечка!

Он поднял лицо к серому сердитому небу и громко захохотал.

— А что со мной будет?

— А что будет? Вернешься домой в Москву. С повышением, конечно. Мало кто смог бы один в тылу врага по сути сдать нам целый Крым.

— А как же мое предательство? Неужели, его просто так забудут?

Фрунзе посмотрел на него с изрядным удивлением.

— Предательство? Какое? Ты же никого не предавал.

Земля немного качнулась под ногами Кильчевского.

— Подождите. Я предал дело большевиков и увидел, что происходит в самом темном коридоре Кремля. Поэтому и бежал.

Фрунзе ухмыльнулся.

— И что же ты там увидел? Да, там есть очень интересное, но мне интересно, что ты скажешь.

К своему недоумению, Кильчевский не мог припомнить ничего отчетливого.

— Ну как… выход в Ад. Откуда черпают силы… и вообще…

Командарм молчал и прямо смотрел на него.

— Это что-то с моей памятью, наложили заклятье, потом ранение в голову, потом ваш гипноз. Вот и забыл!

— Ага-ага…

— Постойте! У меня есть то, что я оттуда украл! Артефакт! Он не раз спасал меня от опасностей!

— Артефакт, говоришь. Ну-ка, достань его.

Трясущимися руками Кильчевский полез за пазуху и достал оттуда небольшую вещицу, в тряпице. Он с ней не расставался никогда, даже в самые тяжелые дни.

— Разверни.

Он лихорадочно стал развязывать узелки и, наконец, на свет появилась маленькая красная звездочка, наподобие той, которую цепляют на свои шапки красноармейцы, только более тонкой работы.

— Этот значок тебе спасал?

Фрунзе взял звездочку в руку, задумчиво взвесил ее и подбросил высоко в воздух. Тут же выхватил свой револьвер и разнес ее на мелкие кусочки.

— Что за нездоровый мистицизм, Женя? Ну что ты, в самом деле, позоришься перед бойцами. Они вот, ни в черта, ни в Бога не верят, а только в Революцию.

И негромко хихикнул в кулак.

Земля под ногами Кильчевского ухе ходила ходуном и он чуть не упал.

— Пойдем, пройдемся. Мне тут сейчас особо делать нечего, младшие командиры справятся, а нам лишние уши не нужны.

Они вышли на широкий проспект и в начинающемся тихом спокойном снегопаде две человеческие фигуры, она широкая богатырская, а вторая высокая и худая, выглядели как конец какой-то печальной сказки.

— Женя, — начал серьезный Фрунзе, — мне действительно жаль, что ты попал в эту ситуацию. Такого не пожелаешь и врагу, не знать, кто он и какое у него прошлое. Поверь, многие у нас в Москве были против этого. Даже не потому, что слишком жестоко, отбирать память, а просто план казался слишком сложным и трудно выполнимым.

Кильчевский молчал.

— Так почему вы ловили меня? Заставляли вернуться? Беляев и прочее.

— О твоей задаче было осведомлено только небольшое количество высших чинов. Ленин, Троцкий и Дзержинский, кстати, не входили в их число.

— Почему?

— Они большие начальники, зачем их отвлекать от дел Революции на какие-то оперативные мелочи. Нет, они уверены, что ты их предал, и до сих пор так думают.

— И вы предвидели весь мой путь? Одесса, Крым, потом, что меня завербует Алексешенко, кстати, где он? Потом десант на Кубань, плен, переход фронта и прочее?

— А черт его знает, где он. Я его не чувствую. Бежал, поди, подлец, а может, спрятался где. Ну, в любом случае, он нам теперь не представляет опасности. А насчет второго вопроса… Ну, мы, конечно, предполагали, что ты привлечешь внимание мастеров тайных искусств с другой стороны, но никто, и мы в том числе, не могли настолько просчитать ситуацию. Мы тебя отправляли как перебежчика к врагу, и в этом, что самое мудрое, были уверены все: и наши, и ты, и белые. Как можно опровергнуть или подловить человека, который уверен в своей правоте?

Кильчевский остановился и схватился на сердце. Все внутри его сжималось от ужаса и тоски.

— А как Беляев? Он с самого начала все знал?

— Нет, конечно. Слишком маленькая сошка, чтобы его посвещали в план, который был скрыт от первых лиц государства. Он кое-что начал понимать только после того, как понес наказание. Потом произошла небольшая утечка, и он все понял. Его логику тоже можно понять. Он ненавидел тебя всем сердцем за то, что по твоей милости стал стариком. Беляев знал, что не может тебя тронуть, потому, что его начальники приказали доставить тебя живым. И так же, он не мог рассказать тебе все, потому, что очень рассердилась бы наша… эм… фракция. Поэтому, он всячески отравлял тебе жизнь для того, чтобы ты где-то оступился и был убит. Или, покончил с собой, уверен, это бы ему принесло большую радость.

— А как же мой брат? Это была случайная смерть?

Фрунзе немного поморщился и после заминки тихо продолжил:

— С твоим братом произошла неприятность. Мы его больше готовили к этой миссии, он, извини уж, более способный и умелый, чем ты. А ты, Женечка, был таким, запасным вариантом. Он трагически и совершенно случайно погиб, это я знаю точно, и пришлось по ходу пьесы переписывать сценарий.

Они шли дальше в полной тишине. Снегопад усиливался, и скоро надо было уже возвращаться.

— А кто еще был в той группе, которая решили провернуть эту операцию?

— А вот этого тебе, дружочек, знать совсем не обязательно. Достаточно, что ты знаешь меня. А мы там в партии уж как-нибудь сами разберемся.

Что-то мучало Кильчевского, какая-то недоговоренность.

— А те воспоминания, о моей работе в Москве, они правдивы или нет?

— Теперь уже трудно сказать. Что-то правда, что-то искусственные воспоминания. Что-то породило твое подсознание.

— Так кто же я на самом деле? Может, откроете мне тайну? — ошеломленно попросил Кильчевский.

— Ты? Ты мелкая сошка. Неплохой исполнитель, с зачатками магии. Клерк, пустышка.

— Так я ничтожество? Так почему выбор пал именно на меня? Кто решил?

— А вот ты сам реши. Ты веришь в судьбу?

Тот кивнул.

— Как ты знаешь, наши, в партии, не верят в нее, а уж по метафизике бытия и эзотерики им нет равных. И доказывают, что нет судьбы, разными способами. Молодцы, действительно молодцы. Но, я думаю, что что-то там есть, это мое глубокое убеждение. Где-то в другом измерении, которое мы не можем понять. Там наверняка есть что-то вроде Мойр, только без идиотских старух с прялками. Мы можем пыжиться сколько угодно и доказывать, что это не так.

Но вспомним средние века. Самые великие умы, монахи в монастырях, были уверены и доказывали, что выше неба ничего нет. Что мы видим синеву, а где-то там, за облаками, сидит Бог и за нами наблюдает. Вуаерист этакий!

Или, до девятнадцатого века во Франции академики и все ученые отвергали, что с неба могут падать камни, потому, что на небе ничего нет. Когда крестьяне им приносили камни и клялись на Библии, что это было именно так, их пороли розгами или бросали в тюрьму. А потом прогресс продвинулся достаточно далеко и ученые поняли, что есть космос и периодически метеориты все-таки падают на Землю.

Это я к чему все говорю. На современном этапе наши маги говорят, что судьбы нет и они уверены в этом. Но что случится в будущем? Кто может знать? Вон, еще двадцать лет назад все были уверены, что аппараты тяжелее воздуха не могут летать, а теперь аэропланы везде распространены. Техника шла по пути развития аппаратов легче воздуха, водород, гелий и прочее, и инженеров, и ученых ни капли не смущало то, что птицы гораздо тяжелее воздуха, но как-то летают.

Или, взять автомобили. Сорок лет назад все военные и инженеры были уверены, что основной транспорт будущего — это поезда с непременным сохранением гужевого транспорта. А сейчас? Танки, броневики и прочее есть в каждой армии.

Или, если посмотреть с другого ракурса. Вот ты никогда не замечал, кто есть будто какое-то правило: если случилось что-то хорошее, обязательно скоро будет нечто плохое, примерно равное по значимости. Например: вот ты нашел золотой червонец, а через несколько часов у тебя порвался сапог. Примерно одинаково по значимости. Или, зарабатываешь как-то шальной миллион, а потом оказывается, что у твоей матери рак последней стадии.

Наши мистики говорят, что это все ерунда и так просто устроено наше сознание, которое ищет закономерности там, где их нет и избирательно подходит к фактам. А может и нет. В общем, Женя, верь в то, что это судьба, что выбрали тебя, и ты прошел через все приключения.

— Что со мной дальше будет?

— Пока будешь при мне. Надо окончательно очистить Крым от белой сволочи, потом будем двигаться в сторону Кремля.

— Надеюсь, в своей памяти и при своей воле?

— Не понимаю, чем ты недоволен. Да, случилось много плохого и ты много потерял, но заслужил награду, о которой твои коллеги не могут и мечтать.

Ладно, хватит языками чесать. Пошли назад, я весь замерз уже. Вот будет обидно, если освободив Крым и закончив войну, я подхвачу воспаление легких и помру. Да, после смерти мне там крепко влетит тогда.

На следующий день они выдвинулись в сторону Севастополя, но снежные заносы достигли такой силы, что смогли продвинуться только до Бахчисарая, где их полк остановился в обветшалом ханском дворце. Все конармейцы сгрудились о фонтана, который воспел Пушкин и долго не могли понять, в чем дело.

Кильчевский подозревал, что Фрунзе намеренно не форсирует продвижение на юг, чтобы дать противнику нормально эвакуироваться. На следующий день они все-таки достигли моря. Севастополь представлял собой совершенно печальное зрелище. Везде на улицах валяются вещи, видны последствия погромов и мародерства. Похоже, ситуация в конце вышла из-под контроля. Кое-где валялись трупы, а в самом порту, несмотря на уверенность Кильчевского, был абсолютный хаос. Видимо, Штаб хоть и готовился целый год к эвакуации, но так и не смог ее осуществить приемлемо. Везде стояли разбитые ящики с припасами, военной техникой, где-то валялись картины и женские манто. Много вещей плавало на поверхности воды, а в открытом море виднелись темные силуэты многочисленных кораблей. Казалось, им передалась неуверенность и беспомощность пассажиров, и они не знали, в какую сторону плыть. В Грузию? В Болгарию? В Константинополь? Люди молча стояли на причалах и смотрели на своих братьев на кораблях, которые так же молча прощались со своей Родиной и знали, что больше ее никогда не увидят.

Фрунзе постоял у моря, будто советуясь с ним, потом повернулся и направился в штаб. У него еще было много дел.

Эпилог

По одной из грязных узких улочек Константинополя, по брусчатке, которая помнила еще византийские времена, шел импозантный господин. Он был одет в дорогой костюм с блестящими туфлями, а трость с богато инкрустированной ручкой привычно смотрелась в его руке. Господин шел важно и с достоинством, иногда останавливаясь, чтобы рассмотреть получше какой-то старый дом или мечеть. За ним неслась стайка чумазых мальчишек, которые никогда не видели в этом нищем районе ничего подобного. Он ловко обходил лужи, да так тщательно, что на его дорогом костюме за все время не появилось ни одного пятнышка.

Наконец, он остановился у одной из покосившихся стен и посмотрел по сторонам.

— Тут, что ли, — неуверенно он пробормотал по-русски. Этот хитрозадый Баткин как бы чего не перемудрил. Опять какие-то свои планы плетет, подлец. Давно расстрелять его надо.

Неудивительно, что здесь прозвучал этот язык. После окончания Гражданской войны в Константинополе жили десятки тысяч беженцев со всей России, а в некоторых районах города русский язык звучал даже чаще, чем турецкий или французский. Одно лишь вызывало вопросы. Практически все беженцы, проживающие в Константинополе, были ужасно бедны и просто не имели денег, чтобы отправиться дальше. Кто спас хоть что-то, смог вывезти с собой хоть небольшую сумму денег из России, не останавливались в этом грязном городе, который застрял между древностью и современностью, а двигались дальше, в Париж или в США, которые открывали безграничные возможности.

Человек с тростью толкнул покосившуюся дверь и вошел внутрь. Там располагался двор и дом, которые выглядели еще беднее и ущербнее, чем снаружи. Там располагались какие-то грядки, и несколько кур деловито расхаживали в поисках еды.

Из дома вышел человек какого-то невообразимого вида в каких-то больничных обносках и докторской шапочке.

— Вы ко мне? По какому поводу?

Господин улыбнулся и обвел глазами двор.

— Да, не слишком вы удачно устроились. Что и говорить, для военного генерала очень скромно.

— Как есть. Я вас слушаю.

— Обидно, знаете. Когда честные сыны Родины, которые сражались за свои идеалы, влачат жалкое существование, а какие-то проходимцы, которые только и делали, что воровали, сейчас в Ницце или Париже завтракают деликатесами в обществе красавиц.

— У меня нет настроения на философские диспуты. Если пришли пожалеть меня, то это бесполезно. Прошу удалиться.

Господин посмотрел ему прямо в глаза и улыбнулся еще шире.

— Яков Александрович, неужели мы меня не узнаете?!

Странный человек снял докторскую шапочку и присмотрелся.

— Нет, извините. Мы что, знакомы?

— Ну обижаете, право. Помните, два года назад на Перекопе дело было. Вы там совершали подвиги, а мы потом слушали Вертинского.

— Постойте… Черт, забыл… Евгений Викторович, кажется?! Человек от подполковника Алексешенко?! Вот так встреча!

— Яковлевич, ну это не важно. Да… как поменялось все.

Слащев засуетился, пошел в дом, вытащил стол и пару табуретов. Поставил чайник и уставился на собеседника.

— Вы меня извините, такой водоворот событий, столько всего случилось. Я про вас и забыл давно, думал, хлопнули вас где-то. Вон в какие опасные игры вы влезли! А где же вы, как вы?!

Было заметно, что генерал очень стыдится своего бедственного положения и лохмотьев и старается беседой отвлечь гостя.

— Яков Александрович, столько всего произошло, что и не вспомнить. Да и не очень интересно все это. Как вы? Я слышал, вас разжаловали? Конфликты с Главнокомандующим?

Слащев заржал, как конь и долго не мог остановиться.

— Представьте, нет. Написал небольшую работу, где рассматривал в основном военные аспекты нашего крымского сидения. Старался политики не касаться, сами знаете, это не мое.

Гость кивнул, не отрывая глаз от резной рукояти трости.

— Ну, в итоге меня обвинили в измене, работе на большевиков и лишили всех чинов и званий. Как вам поворот? И даже теперь того мизерного жалования, которое получал, даже того лишили! Вот, — он неловко махнул в сторону грядок, — пытаюсь найти свои таланты в земледелии и с помощью морковки захватить весь мир!

Он снова заржал.

Гость достал часы и озабоченно на них посмотрел.

— Яков Александрович, я не просто так сюда пришел.

Тот сразу посерьезнел.

— Я знаю вас лично и вашу репутацию по рассказам других уважаемых людей. Я знаю, что вы патриот своей Родины и еще можете принести много пользы. Я не оратор и не умею говорить речи, как Троцкий. Вот письмо, — он достал из внутреннего кармана пакет и положил на стол. Прочитайте его и крепко подумайте. Это будет, наверное, самое важное решение в вашей жизни. Очень крепко подумайте, со всех сторон. Вы умный человек и сами все понимаете.

Человек с тростью встал.

— Прошу меня извинить, мне надо бежать. Еще очень много дел, а времени всего-ничего. Давайте сделаем так: я приду к вам через два дня, под вечер, потому, что на следующее утро уплываю из Константинополя. Хорошо подумайте и обратите внимание, кто подписал письмо. Уверен, вы сделаете правильный выбор. И с человеческой, моей личной точки зрения, я надеюсь, что для вас интересы Родины важнее, чем личные.

Слащев ничего не понимал и только переводил взгляд с пакета на гостя.

— До свиданья, Яков Александрович. Прочитайте и подумайте.

Когда он направлялся к калитке, то между ног у него неловко пробежала курица, наверное, высмотрела какого-то червячка. Человек остановился, будто задумался и быстро вернулся к столу. Достал дорогое портмоне и положил на стол большую сумму денег.

— Это вам от меня…Я помню и ценю, что вы истинный сын нашей общей Родины и блестящий офицер. Не пристало генералу выглядеть, как голодранец.

До встречи!

* * *

В Нью-Йорке кипела жизнь. Вернее, она, конечно, всегда там кипела, но после Великой войны, когда старая Европа никак не могла прийти в себя, Америка расцвела особенно заметно. Это какой-то невообразимый бум! Везде открывались заводы, люди, даже самые небогатые, покупали машины, все, от мала до велика, в том числе домохозяйки и ветераны Гражданской войны в США, загорелись акциями, векселями, фондами и прочими сравнительно честными способами отъема денег у населения. Реклама горела все ярче, машины ездили все быстрее, а безумие постоянного праздника только нарастало.

Не остались в стороне и многие европейские мигранты, в последние годы активно перебиравшиеся в страну неограниченных возможностей. В одном из небоскребов Манхеттена располагалась компания, которая оказывала целый спектр различных финансовых услуг, от продажи и покупки акций до работы с таможней и налоговыми схемами, не всегда безукоризненно законными. Основатель и хозяин этой фирмы, какой-то господин из Европы, который разговаривал с сильным акцентом, прибыл в США не так давно, однако, у него, скорее всего, были немалые капиталы и отличная хватка. Как бы там ни было, через короткое время его компания была уже довольно успешной, а программы и рекомендации, выдаваемые ею, имели серьезный вес в финансовых кругах Нью-Йорка.

В один из дней, к кабинету директора подошел лысый человек с очень интересной внешностью. Секретарь спросила, записан ли он и как представить.

Лысый отталкивающий человек плотоядно усмехнулся и с диким, каким-то варварским акцентом, процедил:

— Шемаков.

К удивлению секретаря, посетителя сразу пустили. Кабинет начальника блистал какой-то холодной и деловитой роскошью привыкшего с детства к богатству аристократа.

За столом сидел человек и внимательно наблюдал за вошедшим. Тот посмотрел по сторонам и тихонько присвистнул от восхищения. Впервые в этом кабинете прозвучала русская речь:

— Про вас можно говорить что угодно, но вкус у вас есть. Или, вашего дизайнера?

— Добрый день, Яков Григорьевич. Сколько лет, сколько зим.

— Ага-ага… Нет, вы только посмотрите, это сколько денег-то стоило!

— Да, немало. Почему же вы не сообщили мне, что прибыли в Америку?

— Чтобы ты сразу сообщил властям? Нет, ты бы не стал этого делать, правда.

Лысый некрасивый человек приблизился и сел напротив.

— Ты бы сообщил местной итальянской мафии и меня бы расстреляли где-то в подворотне, так?

Директор молчал.

— И вообще, убери руку с револьвера, не будь ребенком. Если убьешь меня, то окончательно себе подпишешь смертный приговор.

— Говорят, и твое положение в Москве не слишком прочное. Слишком хорош, говорят и независим товарищ Блюмкин.

— Завистники. Куда от них денешься.

— Ты ради меня приехал на океан?

— В том числе. Но это больше моя личная инициатива.

— Пристрелишь меня?

— Ну что, мы такие ценные кадры бережем. Респектабельный бизнесмен, солидная богатая компания. Ярый антикоммунист, что важно. Беженец, потерявший на родине все. Нет, мы тебя убивать не будем. Продолжишь работу в нашем управлении, но здесь.

— То есть, по сути ничего не изменится?

— По сути нет. Ну, финансовая нагрузка на тебя немного возрастет, но при твоих-то оборотах это почти незаметно. Ты же знаешь, мы делаем ставку на работу с людьми, а не какую-то технику. Техника может сломаться, не правильно работать, а то и быть использована против нас. А люди гораздо эффективнее.

— Что я получу взамен?

— Жизнь. Что тебя не пристрелит однажды какой-то безумный террорист с «Капиталом» в руках и Интернационалом в сердце. Полная свобода. Делай, что хочешь. Мы по мере сил будем тебе помогать. А ты поможешь нам здесь. Ходят же слухи, что Великая война еще не конец истории. А тайный союзник в стане врагов ох как пригодится.

— Официальные власти в курсе или опять план внутри плана и Дзержинский пошлет ко мне убийц?

— Все в курсе. Все большие начальники. Так что, все по-честному.

Директор встал и подошел к большому окну, из которого открывался великолепный вид на бурлящий город. Немного подумал.

— Я согласен.

— А я и не спрашивал твоего решения, просто ставил тебя перед фактом.

Директор с неудовольствием кивнул.

— А вот и первое задание тебе. Знаешь такого политика, Франклина Рузвельта?

Директор покачал головой.

— Талантливый и перспективный парень. Он сейчас очень тяжело заболел и вообще может умереть. Он подумывает бросить политику и сосредоточиться на семье. Ты должен медленно и не спеша вскармливать его, естественно, не давай ни малейшего намека, кто его пестует и ведет. В общем, наведи пока справки что и как, потом твой куратор сообщит, что дальше делать.

Директор покорно кивнул.

— А теперь скажи, где в этом городишке самое злачное местечко. С алкоголем, девочками и марафетом. До жути хочется покуролесить перед очередным заданием.

* * *

Зимой, перед самым Новым годомв Доме советов собиралось особенно много людей. Сотни, тысячи, всех народов России, профессий и социальных слоев прибывали, разговаривали внутри, спорили, знакомились и смеялись. Их можно было понять, они выбирали путь развития своей страны, они решали, как поднимать хозяйство из той пропасти, куда оно попало во время Гражданской войны. Здесь люди не были высокомерными столичными юристами или снобами, которые варятся в своем соку и ничего не видят, как в бывших Государственных Думах. Они все пришли «от земли» и прекрасно знали проблемы и задачи, которые следовало решать.

Здесь, на ступенях, еще до начала докладов девятого Всероссийского съезда Советов, решались важные вопросы, выдвигались, опровергались и синтезировались программы в самых разных отраслях. Все обменивались опытом и старались внести хоть малую часть собственного вклада в развитие Родины.

Мужчина, импозантный, с почти седыми волосами и огромным шрамом от виска сидел рядом с красивой девушкой. Первым выступал Ленин, который докладывал об основных итогах и ситуации внутри страны и за ее пределами. Он за последние месяцы очень постарел и превратился в немощного старика, при том, что был в том возрасте, когда у мужчины наступает самый рассвет сил. Врачи разводили руками и говорили, что это последствия покушения три года назад, но немногочисленные посвящённые прекрасно знали, что все дело в адском пламени, которое изнутри сжигает вождя Революции. Что от него нет спасения и осталось только мужественно встретить конец.

Мужчина и девушка держались за руки и не отрываясь смотрели друг на друга. Затем с трибуны стали читать доклады другие, не менее важные фигуры советского правительства. Они рассказывали, что было сделано за год и какие планы реализуются, какие показатели себе поставили для достижения. Но мужчина и девушка их не слушали, да и зачем? Они есть друг у друга, а их Родина поднимает из разрухи и твердо идет к светлому будущему. И они смогут его построить, и никто не сможет помешать. Вот оно, счастье.

Что еще нужно человеку?

Что?

Оглавление

От автора:

Пролог

Часть 1. Одесса

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

Часть 2. Крым

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

Часть 3. Туда и обратно

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

Эпилог Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg