«Двойник»

Элджернон Блэквуд Двойник

Это был один из тех странных домов, к которым легко цепляются нелепые суеверия, потому, главным образом, что больше ничего интересного они из себя не представляют, будучи строениями слишком заурядными, лишенными всякого архитектурного замысла. С небольшого лесистого холма, над которым дом возвышался, его слепые окна пялились через Кентиш Уилд и в любую погоду оставались унылыми и мрачными круглый год. Будто чья-то гигантская рука придавила дом к земле, и он осел. Старания агентов по торговле недвижимостью были напрасными, и не было никакой надежды, что объявятся законные наследники этого дома. Отсюда отлетела душа, говорили люди. Один из наследников наложил на себя руки в библиотеке этого дома, считая, что таким образом смывает пятно позора с чести семьи. Еще один из его родственников покончил с собой, а через двадцать лет — другой, и трудно было найти объяснение этим трем жизненным катастрофам. Только первый владелец дома жил в нем постоянно, остальные приезжали лишь на летние месяцы, а потом сбегали. Итак, нынешнему владельцу дома Джону Бэрли досталось поместье, над которым витала тень проклятия, подкрепленного несколькими конкретными и весьма неприятными фактами.

В нашем столетии к людям суеверным относятся пренебрежительно, считая их либо дураками, либо шарлатанами.

Но Джон Бэрли, будучи здоров физически и духовно, относился к ним иначе, вернее что не относился никак. Для него они не существовали, как эскимосы, поэты и прочие человеческие особи, не вторгавшиеся прямо в его жизнь. Преуспевающий бизнесмен, он общался по большей части с себе подобными. Филантропом он был известным, в этом то и заключалось его единственное суеверие, которое владело им, ибо нет человека, который бы сумел полностью избежать предрассудков. Он считал, что пока не отдаст десятую часть всего, чем владеет, неимущим, счастья ему не будет. Этот угрюмый дом, решил он, может стать превосходным санаторием для бедных.

— С собой кончают только трусы и сумасшедшие, — во всеуслышание заявил он однажды, когда кто-то посмел подвергнуть его намерение критике. — Я ни тот, ни другой, — он рассмеялся смачно и весело.

— Я не могу понять! — громыхал он, обращаясь к жене. — Представить не в силах, до чего должен дойти человек, чтобы только подумать о самоубийстве, не говоря уже о том, чтобы совершить его, — он набрал в могучую грудь воздуха. — Скажу тебе, Нэнси, еще раз: это трусость или одержимость. И то, и другое моему пониманию недоступно.

Он метал громы и молнии, но простодушно и беззлобно. Он всегда готов был признать собственные слабости и хохотал, от чего жена морщилась, так как не любила лишнего шума. Он делал исключение лишь для баек, что рассказывают моряки, и как-то обмолвился, что и в его судоходной компании есть проклятые суда. Но и к этому он относился как деловой человек. Он мыслил широко, а для мелочей существовали клерки.

Купив дом, он решил провести ночь в своем новом поместье, руководствуясь практическим расчетом делового человека, который не разделяет глупостей других, но способен их простить. Местные газеты не преминули оживить в памяти читателей весь набор несуразных историй о самоубийствах и о нависшем над домом проклятии, которое, как знать, может сыграть роковую роль и в судьбе нового владельца. Ему же, однако, казалось самым пустяковым делом провести ночь в купленном доме, если бы это только могло опровергнуть идиотские слухи.

— Людей не переделаешь, Нэнси, — говорил он поначалу жене, которая в отличие от него не сомневалась в целесообразности затеи.

Его молодой супруге захотелось приключений, «охоты за привидениями», и муж не мог отказать ей в удовольствии. Любил он ее сверх всякой меры, встретив уже на закате своих дней. Чтобы развеять страхи будущих отдыхающих, медицинского и обслуживающего персонала, он должен был, борясь со скукой, просидеть до рассвета в доме, где он собирался открыть богоугодное заведение.

— Пойми же, Джон, — уговаривала Нэнси. — Если ты, хозяин поместья, сделаешь это, ты заткнешь всем рты в округе. Представь, вдруг позже что-нибудь случится, тогда люди любое неприятное событие припишут дьявольщине. Мы не можем допустить, чтобы над санаторием с самого начала нависла угроза дурной репутации. Неприятностям не будет конца. Вся затея может потерпеть неудачу.

— Ты в самом деле думаешь, что всего одна ночь может что-то изменить?

— Старая легенда гласит, что в таком случае все чары развеются, и все будет в порядке, — сказала она, смеясь, — если только ты сам не примешь яд или не повесишься на крючке для шляп в прихожей.

— Хорошо, — согласился он окончательно после некоторого раздумья. — Давай пересидим там с тобой и заодно устроим гулянку, а? — Теперь он даже сам разохотился. Возможно, в нем оказалась задета некая мальчишеская струнка. Однако его энтузиазм пошел на убыль, когда Нэнси решила, что в такую авантюру лучше все-таки пускаться втроем. Он посмотрел на нее вопросительно.

— Если что-то случится, хотя это и маловероятно, трое скорее выручат друг друга.

С этим он не мог не согласиться.

— Кого пригласить? — спросил Джон прямо. — Быть может, молодого Мортимера? Как думаешь, он нам подойдет?

Она сначала заколебалась, но потом сказала:

— Что ж, он веселый, и идея ему определенно понравится. Да, он подойдет вполне.

— И он поможет скоротать время своими россказнями, — сказал ее муж.

Вот так капитан Мортимер, молодой служащий лондонской конторы компании ТБД, владельцем которой был Джон Бэрли, Мортимер — «веселый малый», бесстрашный кузен миссис Бэрли стал третьим в этой странной экспедиции. Проблема заключалась лишь в том, что капитан Мортимер был молод и горяч, миссис Бэрли молода, хороша собой и вряд ли подходящая пара для Джона Бэрли — немолодого и слишком самоуверенного мужа.

Судьба расставила коварную ловушку, но Джон Бэрли ухитрился сам выбраться из нее, причем так, как никто не мог бы от него ожидать.

Дату Джон подобрал мудро, чтобы ночь оказалась одной из самых коротких в году: 18 июня. Солнце должно было зайти в 20.18 и подняться, примерно, без четверти четыре. Каких-нибудь три часа полной темноты.

— Тебе виднее, ты у нас умница, — сказал он Нэнси, когда она заявила, что не обязательно ждать от заката до рассвета. Достаточно пересидеть темноту.

— Мы все сделаем, как надо, — заверил он ее. — Знаешь, Мортимер не очень-то рвется присоединиться к нам. У него там танцы что ли… — но, заметив беспокойство в ее глазах, поспешил добавить: — Но он все отменил и придет.

Лицо капризной женщины приняло недовольное выражение.

— Только не подумай, что его пришлось долго уговаривать, — сказал Джон. — Девушки для него не проблема. Дело-то молодое.

На это она ничего не ответила, только слегка покраснела.

Сразу после чая они выехали из дома на Саут-Одли-стрит, миновали Севеноукс и добрались до Кентиш Уилд. Чтобы предприятие получило как можно более широкую огласку среди местных жителей, шоферу было приказано никому ничего не говорить. Пристроили его на ночлег в деревенскую гостиницу. Он должен был забрать их из поместья через час после восхода солнца. Завтракать собирались уже в Лондоне.

— Он, естественно, все разболтает, — заметил Джон Бэрлин, человек практического и несколько циничного склада ума. — Завтра же прочитаем о себе в газетах. Несколько часов неудобства стоят того, чтобы рассеять вздорные суеверия. Мы будем читать, курить, а Мортимер поможет нам скоротать время байками о кораблекрушениях.

И он ушел вместе с шофером в дом, чтобы проверить все ли в порядке с освещением, запасами провизии и прочим, оставив молодых людей вдвоем на лужайке перед домом.

— Жаль, что у нас всего четыре часа, но и это кое-что, — прошептал Мортимер, пользуясь случаем. — Просто потрясающе, что ты затащила меня сюда. Выглядишь ты сегодня божественно, как ни одна другая женщина в мире, — его голубые глаза голодно сверкнули вожделением. Смуглый, с выгоревшими на солнце волосами, он словно только что сошел с корабля. Взяв молодую женщину за руку, он завел ее под сень рододендронов.

— Не я тебя сюда затащила, глупыш. Джон сам предложил, — с подчеркнутым усилием она высвободила руку. — К тому же ты переборщил с этой выдумкой про танцы.

— Но ты же не стала возражать, хотя могла, — сказал он живо. — О, ты чудо, ты прелесть! — и он вдруг страстно поцеловал ее. Она пыталась сопротивляться, но сдалась слишком легко, что не укрылось от внимания Мортимера.

— Гарри, ты болван — воскликнула она, тяжело дыша, когда он отпустил ее. — Как ты смеешь?! Ведь Джон твой друг. И ты должен понять, что здесь это небезопасно, — она огляделась по сторонам, глаза сияли счастьем, щеки раскраснелись. В этот момент она полностью себя раскрыла — молодая, красивая, похотливая самка, чуждая всяких идеалов, думающая только о себе и своих страстишках.

— К счастью, — сказала она, — Джон слишком слеп и доверчив, чтобы что-то заподозрить.

Молодой человек рассмеялся, с восхищением глядя на нее.

— Что дурного в поцелуе? — сказал он. — Для мужа ты дитя, он вообще не видит в тебе женщину. Да и голова у него забита лишь пароходами, грузами и сургучными печатями, — так он ее успокаивал, интуитивно чувствуя, что не надо пока к ней больше прикасаться. — Он ничего вокруг себя не замечает. Даже в десяти ядрах…

В двадцати ярдах от них загремел бас, заставивший Мортимера замолчать. Джон Бэрли вышел из-за угла дома, пересек лужайку и подошел к ним.

— Шофер внес багаж в комнату на втором этаже и уехал в гостиницу, — сообщил он. — Пойдемте, прогуляемся по саду, а за пять минут до заката вернемся в дом и поужинаем, — он рассмеялся. — Условия нужно соблюсти до последней буквы, не так ли, Нэнси? От наступления темноты до первых проблесков зари. Идем, Мортимер, — он взял молодого человека под руку, — последний глоток воздуха, прежде чем мы окажемся в доме и повесимся рядом друг с другом на крюках в комнате экономки! — другую руку он протянул жене.

— Боже, Джон, что ты городишь — испуганно воскликнула она. — Мне это не по душе. Уже сгущаются сумерки.

Она зябко поежилась, но губки поджала так, что получилось это немного кокетливо, хотя и фальшиво. Он сразу же с силой привлек ее к себе, извинился и поцеловал туда же, куда ее поцеловал Мортимер две минуты назад. Мортимер молча наблюдал эту сцену.

— Не волнуйся, вдвоем мы сумеем позаботиться о тебе, — сказал Джон Бэрли. Через его широкую спину парочка обменялась быстрыми, но многозначительными взглядами, потому что обоим почудился в его тоне намек на иронию.

Вдруг он не так слеп, как они думают? «Все обошлось, — прочитал он в ее взгляде, — но в следующий раз будь осторожнее».

Оставалось еще несколько минут до того, как огромный огненный шар пропадет за поросшими лесом холмами, и наша троица, лениво переговариваясь, немного побродила между кустами роз. Вечер выдался превосходный — ясный, теплый, насыщенный ароматами. Когда они пересекали лужайку, гигантские безголовые тени двигались впереди, противоположная сторона дома уже начала погружаться во тьму. В воздухе промелькнула пара летучих мышей, над азалиями и рододендронами мельтешили мотыльки. Разговор вертелся по преимуществу вокруг проблемы превращения усадьбы в санаторий: во что это обойдется, сколько понадобится персонала и так далее.

— Все! — сказал вдруг Джон Бэрли, прерывая беседу и резко поворачиваясь в сторону дома. — Нам необходимо войти в дом до того, как закатится солнце. Условия должны быть соблюдены в точности, — повторил он. К любому делу этот человек привык относиться серьезно, раз уж он брался за него.

И вот это странное трио вошло в дом и поднялось на второй этаж. Уже в холле было достаточно темно, чтобы нельзя было обойтись без электричества. Шли они осторожно, включая один светильник за другим. Дом встретил их сыростью и прохладой

— Как в заброшенном музее, — заметил Мортимер. — И даже запах такой же.

Они осмотрелись и принюхались.

— Здесь пахнет человечиной, приправленной цементом и известкой, — сказал хозяин дома. Все трое рассмеялись, а миссис Бэрли тут же пожалела, что они не срезали букет роз, чтобы поставить в комнате. На лестнице первым оказался ее муж, Мортимер следовал за ним.

— Я не хочу идти последней. Дайте-ка, я пойду между вами, — после чего молодой моряк взял ее за руку и, помогая подняться, едва заметно пожал ее.

— Должна быть фигура, помните, — поспешно сказала она, чтобы отвлечь внимание мужа. — Согласно легенде, мы должны увидеть фигуру человека, — она схватилась за руку мужа, снова не очень натурально изобразив испуг.

— Вот и хорошо, увидим, так увидим, — сказал он равнодушно.

— А я очень надеюсь, что нет, — сказала она с ударением. — Она появляется как раз перед тем, как что-то должно произойти.

Муж ничего на это не ответил, а Мортимер легкомысленно сказал, что будет жаль, если они приехали напрасно.

— Хотя нас здесь трое, и вряд ли с нами может что-нибудь случиться, — добавил он, когда они вошли, наконец, в большую комнату, где очень кстати стоял забытый обойщиками грубый деревянный стол. Миссис Бэрли, поглощенная своими мыслями, принялась распаковывать провизию и вино. Джон Бэрли подошел к окну. Он казался неспокойным.

— Стало быть, здесь… — хрипотца в его голосе насторожила Нэнси, — здесь один из нас…

— Джон! — одернула она его сердито. — Я уже не в первый раз прошу тебя…

Теперь в ее голосе появился подлинный страх. Видимо, и на нее начала теперь действовать угрюмая атмосфера дома. На залитой солнцем лужайке ей было спокойно, но с наступлением ночи она ощутила, как сгущаются зловещие тени и царство тьмы вступаете свои права. Сам дом, казалось, вслушивался в гнетущую тишину.

— Ей-богу, милая, забылся, — сказал он с искренним раскаянием и подсел к ней. — Я все-таки никак не могу отнестись к этому серьезно. Мне совершенно непонятно, как может человек…

— Зачем вообще трогать эту тему? — голос ее сорвался, хотя говорила она очень тихо. — В конце концов, никто не совершает самоубийства без особой на то причины.

— Нам не дано знать всего в нашем мире, не так ли? — вставил реплику Мортимер, неуклюже пытаясь поддержать ее. — Я, к примеру, знаю только, что умираю с голоду, а телятина и ветчина передо мной выглядят невероятно аппетитно, — и он энергично заработал ножом и вилкой. Под столом он слегка наступил на носок туфли Нэнси и, почти не сводя с нее глаз, беспрерывно подкладывал ей кусочки еды.

— Не дано, — согласился Джон Бэрли. — Здесь вы правы.

Нэнси слегка толкнула Мортимера ногой под столом и одновременно метнула в него предостерегающий взгляд, пока муж, запрокинув голову, опустошал свой бокал. Поверх края бокала он смотрел прямо на них, но, как казалось, ничего не замечал. Потом Бэрли закурил сигару, а молодежь — сигареты.

— Расскажи нам, Нэнси, что же это за фигура такая? — попросил Джон. — Надеюсь, это не запретная тема? А для меня это новость. Я ничего о привидении не слышал.

Она охотно откликнулась на его просьбу, отодвинув свое кресло в сторону, подальше от ищущей контакта ноги Мортимера.

— Мне, правда, мало что известно самой, — призналась она для начала. — Только то, что писали газеты. Это призрак мужчины… И он меняется.

— Что значит меняется? — спросил муж. — Меняет одежду?

Миссис Бэрли рассмеялась, словно радуясь, что у нее появился хоть какой-то повод для смеха.

— Нет. Если верить легенде, он является каждый раз в обличии того человека… Ну, то есть мужчина, который должен умереть, видит самого себя.

— Каждый раз несчастный встречает своего двойника, — пришел ей на помощь Мортимер и на этот раз уместно. — А потом — в петлю.

Миссис Бэрли дала потом пространное объяснение этому явлению на вполне научном жаргоне, чем привела в окончательный восторг моряка, во взгляде которого сквозило неприкрытое восхищение. Что касается Джона Бэрли, то он слушал рассеянно и вскоре отошел к окну. Он не вставил в разговор ни слова, наблюдая за ними сквозь клубы сигарного дыма, который время от времени выпускал. Потом он стал переходить от окна к окну, внимательно их осматривал, изучая устройство шпингалетов, оценивая толщину стен и оконных проемов. Он явно чувствовал себя не в своей тарелке — он то скучал, то начинал нервничать. Таким жена никогда еще его не видела. Она заметила это исподволь, когда они с Мортимером убирали остатки ужина. Потом приготовила на спиртовке кофе, соображая, чем накормить мужчин, когда наступит рассвет. По комнате пробежал сквозняк, приподняв на столе салфетки. Мортимер осторожно прикрутил керосиновую лампу.

— Поднимается ветер и, по-моему, южный, — поделился наблюдением Бэрли и закрыл одно из окон. Для этого ему пришлось несколько секунд провозиться со щеколдой, и Мортимер, уловив удобный момент, поддался на секунду пылкому темпераменту. Ни он, ни Нэнси не замечали, как отчетливо интерьер комнаты высвечивается в стеклах окон. Он слишком беспечен, а она слишком напугана, молодые люди поспешили урвать мимолетную радость, которая продлилась затем на добрых полминуты, потому что тот, кого они опасались, просунул сначала голову, а потом и плечи в открытую часть окна и оставался в таком положении некоторое время, вдыхая запах ночи.

— Какой воздух! — воскликнул он с чувством, обращаясь к ним. — Такую ночь хорошо провести в море.

Он уселся в кресло, хрустнул пальцами и сказал:

— Так! Устраивайтесь поудобнее и встречайте ночь. Я надеюсь, Мортимер, у вас хватит занимательных историй до рассвета или на худой конец до появления призрака. И постарайтесь, чтобы сказки были пострашнее — с цепями, темницами, обезглавленными трупами. Мы должны не скоро забыть эту ночь.

Они переставили свои кресла, подложив под ноги дорожные сумки. И потекли рассказы. В воздухе густо витал табачный дым. Две пары глаз встречались и вспыхивали, а третья, возможно, улавливала это. Иногда поскрипывало окно, и все вздрагивали, озираясь по сторонам. Временами откуда-то из глубины дома доносились странные звуки, но это был лишь сквозняк, от которого дребезжала посуда в столовой, то стукала где-то дверь.

Миссис Бэрли сразу и решительно наложила вето на страшные истории. Огромный и пустой дом, стоявший обособленно, наводил на нее грустные мысли. Даже присутствие мужа и еще одного влюбленного в нее мужчины не могло развеять гнетущей атмосферы. Когда дом обитаем, трудно поверить, что в нем могут водиться привидения. Здесь же страх проникал повсюду, витал в огромных холлах, стонал в коридорах. Он не коснулся пока только железных нервов Джона Бэрли. Невозможно было понять, занесло ли этот злой дух сюда легким летним сквознячком или он всегда присутствовал на мрачном месте… Миссис Бэрли поглядывала искоса на мужа. Свет причудливо играл на его благородном, мужественном лице, и она чувствовала, что хотя он кажется спокойным и невозмутимым, ему стоит это чудовищного усилия, что на самом деле он места себе не находит от беспокойства. И, удивляясь сама себе, она поразилась его терпению и достоинству, поняв, как он все-таки ей дорог, чтобы там ни было. Почему же сейчас выражение его лица виделось ей таким непостижимым? Мысли ее блуждали под согревающим действием вина, но где-то среди них прятался страх.

Когда Мортимер ненадолго замолчал, Бэрли потребовал еще одной истории и напомнил, что в ней должно быть море и ветер, но никаких ужасов. И Мортимер поведал им об одном курортном городке в Уэльсе, где в сезон всегда такой наплыв отдыхающих, что номера в гостиницах стоят безумных денег, и все местные жители сдают комнаты. И только один человек никогда не пускает к себе курортников — отставной капитан торгового флота, очень бедный и явно немного не в себе. В его доме можно было сдать, по меньшей мере, две меблированные комнаты за двадцать гиней в неделю. Он же разводил в них цветы и слышать не хотел о сдаче в наем. Объяснения этому странному факту Мортимер смог добиться, только завоевав его полное доверие после того, как они несколько раз сходили вместе на рыбалку.

«Я жду „Южный ветер“, — сказал моряк. — Комнаты всегда должны быть свободны для нее.» — «Для нее?» — переспросил Мортимер. «Да. Моя любовь приплыла ко мне на „Южном ветре“ и на „Южном ветре“ меня покинула…».

Что и говорить, странную историю рассказал Мортимер в такой компании, но она произвела впечатление,

«Романтично», — подумала миссис Бэрли, а вслух сказала:

— Спасибо. Если я правильно поняла, он имел в виду, что она умерла или сбежала от него?

Джон Бэрли реагировал иначе:

— Мы просили рассказать историю, а вы прочитали нам поэму. По-моему, вы влюблены, Мортимер, и уж не в мою ли женушку? Ну-ка, отвечайте!

— Разумеется, сэр, — с галантным полупоклоном сказал молодой человек. — Сердце моряка, знаете ли…

Между тем Нэнси бросало то в жар, то в холод. Она лучше, чем Мортимер, знала своего мужа, и что-то в его глазах, в его тоне, в его словах ей очень не понравилось. Гарри свалял большого дурака, рассказав эту сказку. Раздражение поднялось в ней так сильно, что граничило уже со злостью.

— Что ж, по крайней мере, это не какие-нибудь ужасы, — поспешила сказать она.

— И звучит вполне правдоподобно, — Джон беззвучно рассмеялся. — Один сумасшедший стоит другого.

Трудно было понять, что он имеет в виду.

— Если этот моряк действительно любил ее, а она его обманула, я могу даже понять…

— О, Джон, пожалуйста, не начинай своих проповедей. Это так скучно, — она перебила мужа, но этим только подчеркнула значение его последней фразы, которая в противном случае прошла бы незамеченной.

Он-таки ей дорог, что бы там ни было. Почему же сейчас выражение его лица виделось ей таким непостижимым? Мысли ее блуждали под согревающим действием вина, но где-то среди них тоже прятался страх.

— Могу понять, — настаивал Джон, — почему жизнь потеряла для него смысл, почему… — он запнулся. — Впрочем, я обещал не говорить об этом, — он добродушно рассмеялся, но тут же снова помрачнел и как будто даже против воли сказал:

— Вообще говоря, при таких обстоятельствах он мог бы продемонстрировать свое презрение к слабостям человеческой натуры и к бренности существования путем…

На этот раз его заставил остановиться сдавленный крик.

— Джон! Я просто ненавижу, когда ты так говоришь! Ты опять нарушаешь обещание, — теперь в ее голосе прозвучал неподдельный гнев. Ее потрясли не сами по себе его слова. Он произнес их ни на кого не глядя, вперив взгляд в темноту за окном. Именно от этого у нее дрожь пробежала по всему телу. Она вдруг поняла, что такое — бояться мужчины.

Бэрли ничего не сказал, а только посмотрел на часы, склонившись в сторону, ближе к лампе, от чего лицо его попало в полную тень.

— Два часа. Пойду-ка пройдусь по дому. Вдруг в одной из комнат валяется пьяный строитель или кто-нибудь еще. К тому же рассвет уже близится, — он казался оживленным, говорил беспечно, и Нэнси это показалось добрым знаком. Он сразу же вышел, и можно было слышать его тяжелые шаги по дощатому полу коридора, где еще не успели постелить ковер.

Не успел Джон скрыться за дверью, как Мортимер возмущенно спросил Нэнси:

— Он чем это он говорил? Видно сразу, что он тебя совершенно не любит. И никогда не любил. Зато я люблю безмерно. Тебе нечего с ним делать. Ты — моя, — и он покрыл ее лицом поцелуями. — С ним у тебя кончено.

Потом он понял весь зловещий смысл своих слов и прошептал:

— Нет, ты не поняла меня. Я вовсе не это имел виду.

Потом отстранил ее от себя.

— Ты думаешь, он нас видел на лужайке? — она не ответила, потому что шаги все еще не затихли.

— Теперь понял! — разволновался он внезапно. — Для него этот дом — благословенное место! Именно так. Хотя он его не любит.

По комнате простонал ветер, зашелестев бумагой, раздался какой-то стук, и миссис Бэрли невольно вздрогнула. Потом ей бросилась в глаза веревка, свисающая со стремянки обойщиков, и холодок пробежал по спине.

— Он сегодня какой-то странный, — сказала она, снова прижимаясь к Мортимеру. — Беспокойный и удрученный. И потом, эти его слова… что при известных обстоятельствах ему понятно, почему люди совершают это. Раньше он не сказал бы ничего подобного, — она пристально посмотрела ему в глаза. — Он это неспроста.

— Чепуха! Он томится от скуки, вот и все. Да и этот домина не может не действовать на нервы, — он нежно поцеловал ее. Потом, заметив, что она ответила на поцелуй, еще крепче прижал ее к себе и стал нашептывать на ухо что-то любовно-неразборчивое. Она расслышала только: «Нам нечего бояться». Шаги, между тем, стали приближаться. Она оттолкнула Мортимера.

— Веди себя прилично, Гарри! Слышишь? Я настаиваю! — Правда, она тут же снова кинулась в его объятия, но лишь затем, чтобы уже через секунду вырваться и отойти от него подальше. — Я тебя ненавижу, Гарри! — лицо ее действительно было искажено ненавистью. — И себя тоже. Почему ты со мной обращаешься, как…

Она замолчала, потому что звук шагов доносился уже почти из-за двери, быстро поправила прическу и встала у открытого окна.

— Кажется, теперь до меня доходит. Ты со мною всего-навсего играешь, — сказал Мортимер обиженно. — На самом деле ты любишь только его, — ревность в его голосе была скорее обидой капризного мальчишки.

Она даже не повернулась.

— Он всегда был честен, благороден и щедр со мной. Ни в чем не упрекал. Дай мне сигарету и не разыгрывай из себя киногероя. Разве ты не видишь, у меня нервы на пределе? — голос ее вибрировал, а когда он дал ей прикурить, заметно было, что и руки у нее дрожат. У него, правда, тоже.

Он все еще держал зажженную спичку, когда дверь распахнулась, и вошел Джон Бэрли. Он сразу подошел к лампе и прикрутил фитиль.

— Она коптит, разве вы не видели? — спросил он.

— Извините, сэр, — Мортимер бросился ему на помощь. — Это все от сквозняка, когда вы открыли дверь.

— Бросьте! — Джон Бэрли поставил под себя стул и опустился на него. Лучше скажите, это сам дом располагает. Я обошел все комнаты этого этажа. Здесь получится прекрасный санаторий, и даже не придется почти ничего переделывать, — он скрипнул стулом, повернувшись к жене, которая тем временем уселась па подоконник. — В этих древних стенах будут возвращать людям жизнь. Хотя смерти здесь тоже избежать не удастся… — он разговаривал более сам с собой, нежели со своими спутниками.

— Постой! — перебила его миссис Бэрли. — Что это за шум? — она говорила о стуке, доносившемся из коридора или из соседней комнаты. Все быстро огляделись и вслушались, ожидая повторения, но его не последовало. И все же ветерок опять приподнял над столом салфетки, закоптили лампы.

— Ветер, — невозмутимо отметил Бэрли. — Наш друг южный ветер. Это опять он, только и всего.

Он говорил спокойно, но какая-то сила подняла всех на ноги.

— Пойду еще раз посмотрю, — сказал он. — Окна и двери в доме раскрыты, чтобы высыхала краска.

Сказав это, он не двинулся с места, наблюдая, как мечется вокруг лампы мотылек, иногда с разлету ударяясь о доски стола.

— Давайте лучше пойду я, сэр, — вызвался Мортимер. Ему захотелось воспользоваться возможностью удалиться, потому что впервые за все время он тоже почувствовал себя неуютно.

— Нет, пойду я, — вдруг сказала миссис Бэрли. — Мне нужно. Я не покидала этой комнаты с тех пор, как мы сюда приехали. И мне ни капельки не страшно.

Странно, но с минуту она не хотела двигаться с места, словно чего-то ждала. Мужчины промолчали. Ей нетрудно было заметить, как напрягся ее молодой любовник, уловив едва заметное изменение в настроении мужа. Он боялся, и за это его можно было презирать, но вместе с тем Нэнси ощутила, как ее тянет к Джону. Над нею словно что-то довлело, раздражая чувства. Они стояли и слушали шум ветра, ожидая, что стук повторится. Их было трое, и все же могло показаться, что в комнате присутствовали пятеро, потому что две мятежные, пораженные чувством вины души существовали как бы отдельно, независимо от их обладателей. В этот раз молчание снова нарушил Джон Бэрли:

— Да, пожалуй, иди, Нэнси. Бояться нечего… По крайней мере, там. Это всего лишь ветер, — он как будто хотел убедить ее.

Мортимер закусил губу.

— Я пойду с тобой… С вами, — он окончательно запутался в ситуации. — Пойдемте втроем. По-моему, нам лучше держаться вместе.

Миссис Бэрли уже взялась за ручку двери.

— Я пойду одна, — настаивала она. — Если испугаюсь, позову на помощь.

Муж ее молча наблюдал за нею, сидя за столом.

— Возьмите вот это, — Мортимер подошел к ней и сунул в руку фонарик. Включив его, он увидел, как фигура Нэнси четко высветилась на фоне погруженного во тьму коридора. Вне всякого сомнения, она действительно хотела пойти. Хотя ее и одолевал страх, подавляли его куда более сильные эмоции. Ей очень хотелось избавиться ненадолго от общества мужчин. Мортимер надеялся выйти с ней в коридор, чтобы услышать объяснение, но осекся, видя ее решительную сдержанность. Было еще кое-что, заставившее его остановиться.

— Первая дверь слева, — окликнул он Нэнси, и его голос эхом отозвался под потолком коридора. — Оттуда доносился шум. Крикните, если мы вам будем нужны.

Он посмотрел ей вслед. Она молча уходила, свет фонаря падал перед нею. Мортимер повернулся и увидел, как Джон Бэрли прикуривает очередную сигару, просунув кончик внутрь стекла керосиновой лампы. Он втянул щеки внутрь, и от этого лицо его приобрело еще более суровое выражение. Мортимер хотел задержаться у двери и послушать, что будет происходить в комнате рядом, но теперь все его внимание оказалось поглощено склоненным над лампой лицом. В этот момент он понял, что Бэрли хотел, чтобы жена ушла, едва ли не намеренно услал ее. Джон Бэрли распрямился, глубоко затягиваясь, чтобы сигара не погасла, и пристально посмотрел на Мортимера. Тот сделал несколько шагов внутрь комнаты, ощущая всем существом смущение и неприятный холодок под ложечкой.

— Понятное дело, то был всего лишь ветер, — это было сказано, чтобы заполнить какой-то банальностью затянувшуюся паузу, возникшую сразу же, как только они остались с глазу на глаз.

— Не исключено, что этот ветер может служить приметой наступающего утра.

Мортимер посмотрел на часы.

— Половина третьего, а солнце взойдет без четверти четыре. Весьма возможно, что уже светает. Эти летние ночи не бывают по-настоящему темными.

Он говорил торопливо и неубедительно, чувствуя себя неловко под тяжелым взглядом другого. Чуть слышный звук, произведенный миссис Бэрли в соседней комнате, заставил его ненадолго замолчать. Он повернул голову к двери, ища предлог, чтобы выйти.

— Не суетись, — заговорил, наконец, Джон тоном совершенно бесстрастным. — Это всего-навсего моя жена, которой хочется побыть одной… Моя молодая красавица-жена. С ней все в порядке, уж я-то знаю куда лучше, чем ты. Закрой дверь и иди сюда.

Мортимер подчинился. Закрыв дверь, он подошел к столу и оказался прямо против своего собеседника, который не заставил ждать своей следующей реплики.

— Если бы только у меня были основания думать, что это у вас серьезно… — Джон произнес эту фразу медленно и сурово, словно старался сделать ее максимально доходчивой. — Знаешь, что бы я сделал? Я скажу тебе, Мортимер. Я бы предпочел, чтобы один из нас остался в этом доме навсегда… Мертвым.

Зубами он с силой прикусил кончик сигары. Кисти рук были сжаты в кулаки, глаза горели. Говорил он почти не разжимая губ.

— Я верил ей настолько беспредельно… Понимаешь, о чем я говорю? Настолько беспредельно, насколько я уже никогда не смог бы поверить другой женщине, утратил бы веру в человечество вообще. А зачем тогда жить? Скажи, зачем, зачем?

Каждое слово для молодого беспечного оболтуса было пощечиной, но мягкой, нанесенной благородной рукой великодушного человека. Мортимер хотел сначала все отрицать, потом объяснить, признаться, взять всю вину на себя, но он лишь стоял неподвижно и молчал. Слова не шли у него с языка. Да и времени продолжать этот разговор не осталось. Так, стоящими друг против друга, и застала их вернувшаяся в комнату миссис Бэрли. Она могла видеть только лицо мужа, Мортимер стоял к ней спиной. Вошла она с коротким нервным смешком.

— Вообразите, это всего-навсего шнур от звонка. Его болтает сквозняком, и он стучит об отставший кусок металла в каминной решетке, — сказала она, и все трое рассмеялись, хотя каждый своему.

— И все равно, я ненавижу этот дом. Не надо было нам сюда приезжать, — добавила она с чувством.

— Как только мелькнет первый проблеск зари, мы сможем отсюда уехать, — спокойно сказал Джон. — Считайте, что это контракт, и нам необходимо аккуратно выполнить его условия. Осталось полчаса, не больше. Сядь, Нэнси, и съешь еще что-нибудь, — он пододвинул ей кресло. — А я, пожалуй, пойду еще прогуляюсь. Быть может, выйду на лужайку и гляну, что там в небе.

Эта реплика была произнесена всего за несколько секунд, но Мортимеру показалась бесконечным монологом. В мыслях его дарила сумятица. Он был противен сам себе и уже готов был возненавидеть эту женщину, из-за которой влип в столь чудовищно неловкую ситуацию.

И, главное, положение запуталось совершенно неожиданно. Он и представить себе не мог пять минут назад, что человек, которого он считал слепцом, на самом деле все видел, обо всем знал и выжидал, наблюдая за ними. А женщина — теперь он был в этом уверен — любила мужа, а его водила за нос и лишь развлекалась.

— Можно я пойду с вами, сэр, — сказал он вдруг. — Пожалуйста!

Миссис Бэрли стояла между ними, бледная и испуганная. «Что произошло?» — был написан на ее лице немой вопрос.

— Нет, нет, Гарри, — впервые за все время он назвал его по имени. — Я вернусь через пять минут максимум. И потом нельзя оставлять мою жену в одиночестве.

Так он сказал и вышел.

Молодой человек дождался, чтобы шаги удалились в конец коридора, и повернулся, но не сдвинулся при этом с места, в первый раз в жизни он упускал то, что сам называл «удобным моментом». Страсть его испарилась, от любви не осталось я бледной тени, он сам это прекрасно чувствовал. Он еще раз окинул взором стоявшую перед ним хорошенькую женщину, и не мог понять, что такого он в ней нашел, чтобы воспылать столь безумным желанием. Он молил небо, чтобы скорее все кончилось. Хотелось небытия, смерти, и это развязало ему, наконец, язык.

— В чем дело? — спросил он хрипло, проглотив ее имя, которое собирался было произнести. — Ты что-нибудь видела? — Он мотнул головой в сторону соседней комнаты.

Именно эта холодность, с которой он к ней обратился, каменный тон собственного голоса позволили ему взглянуть на себя в истинном свете. А по ее ответу, честному, негромко произнесенному, он понял, что и она видит себя со столь же жесткой ясностью. Боже, подумал он, сколько можно сказать всего одним словом, интонацией!

— Я не видела ничего. Только… Мне страшно, милый, — это «милый» было откровенным призывом помочь.

— Послушай! — выкрикнул он так громко, что она невольно подняла палец в предостерегающем жесте. — Я был полным кретином, ублюдком законченным! Мне стыдно, как никогда не было в жизни. Я сделаю все, понимаешь все, чтобы исправить положение!

Он чувствовал себя раздетым донага, ничтожным и знал, что она ощущает то же самое. Взаимное отчуждение наступило внезапно, хотя он не мог до конца понять, когда и как это пришло к ней. Он понимал, что какое-то огромное непостижимое чувство давит на них обоих и в сравнении с ним физическое вожделение кажется пустым и вульгарным. Осознав свою неспособность понять это чувство, он ощутил еще больший холод.

— Страшно? — переспросил он, сам не зная зачем. — Не волнуйся, он сможет о себе позаботиться…

— Естественно! — перебила она. — Потому что он здесь единственный настоящий мужчина.

Шаги возвращались по коридору, мерные и тяжелые. Мортимеру начало казаться, что он слышит их всю ночь и будет слышать по гроб жизни. Он подошел к лампе и осторожно прикурил сигарету, снова прикрутив затем фитиль. Миссис Бэрли отошла к двери, прочь от него. Несколько мгновений они вслушивались в грузную походку Джона Бэрли, настоящего мужчины… И в сравнении с этим человеком он, Мортимер, был всего лишь презренным волокитой, пустым донжуаном. Шаги вдруг стали быстро затихать, а потом их почти не стало слышно.

— Вот, слышал? — воскликнула она взволнованно. — Он вошел в ту комнату.

— Ерунда, он ее миновал. Он собирается выйти на лужайку.

Затаив дыхание, они с минуту вслушивались. Звук шагов отчетливо донесся до них из соседней комнаты. Поскрипывали доски, шаги приближались, вероятно, к окну.

— Что я тебе говорила?! Он все-таки вошел туда.

На некоторое время воцарилось молчание. Тишину нарушало только их порывистое дыхание.

— Нельзя, чтобы… Чтобы он был один… Там, — слабым срывающимся голосом сказала она и дернулась к двери. Она уже взялась за ручку. Мортимер настиг ее и силой удержал.

— Не надо! Ради Бога, не надо! — он не дал ей повернуть ручку, и в этот момент из-за стены до них отчетливо донесся стук. На этот раз звук был глухой и тяжелый, и не было ни ветерка, чтобы стать его причиной.

— Это всего лишь тот шнур… Он там болтается… — зашептал Мортимер, окончательно утратив способность соображать и связно излагать мысли.

— Нет там никакого шнура, — сказала она чуть слышно и, покачнувшись, оперлась на его руку. — Я его придумала. Там вообще ничего не было, — поддерживая ее, Мортимер видел насмерть перепуганные глаза на бледном, как полотно лице. Прижимаясь к нему она прошептала:

— Это Джон. Неужели он…

И в этот самый момент, когда ужас их достиг, казалось, предела, звук шагов стал слышен снова. Грузной походкой Джон Бэрли вышел в коридор. Удивление и облегчение, пережитые ими при этом, были так велики, что ни Мортимер, ни Нэнси не двинулись с места и не вымолвили ни слова. Шаги приближались. Молодая парочка будто остолбенела. Мортимер не разомкнул рук, Нэнси не сделал даже попытки освободиться от его объятий. Оба смотрели на дверь и ждали. И буквально в следующую секунду она открылась, и на пороге возник Джон Бэрли. Он вошел и встал так близко к ним, что мог без труда дотянуться до них, обнимающих друг друга.

— Джон, дорогой! — воскликнула жена с заискивающей нежностью, голос ее прозвучал странно.

Он поочередно оглядел обоих.

— Я выйду ненадолго на лужайку, — сказал он затем совершенно невозмутимо. Лицо его ничего не выражало. Он не улыбался и не хмурился, не выдавая ни тени эмоций, а лишь взглянул им в глаза и тут же снова вышел в коридор. Дверь захлопнулась прежде, чем кто-либо из молодых людей сумел открыть рот.

— Он пошел на лужайку. Он сам так сказал, — неизвестно зачем повторил для Нэнси Мортимер. Вид у него был при этом потрясенный. Теперь она нашла в себе силы оттолкнуть его и встала у стола, молча, с полуоткрытым ртом вперила взгляд в пустоту. И все же она уловила едва заметное изменение в комнате. Чего-то не доставало… Мортимер смотрел на нее, не зная, что сказать, что делать. Это, как лицо утопленника, понял он вдруг. Что-то неуловимое, но почти физическое заняло узкое пространство между ними. Что-то окончилось, определенно окончилось прямо здесь, у них на глазах. Барьер между ними становился все выше и непреодолимее. И сквозь это препятствие ее шепот едва пробивался к нему.

— Гарри… Ты видел? — спрашивала она. — Ты заметил?

— О чем ты? — его слова прозвучали резко. Он хотел вызвать в себе злость, презрение, но ощутил вместо этого перехватывающий дыхание страх.

— Он был какой-то другой, Гарри. Глаза, волосы… Даже выражение лица.

— Вдумайся сама, что ты говоришь! Возьми себя в руки, — он заметил, что она дрожит всем телом. У него коленки тоже подламывались. Он неотрывно смотрел на нее.

— Он изменился, Гарри… Изменился, — ее слова, хотя и произнесенные шепотом, вонзались в него ножом. Потому то он знал: она права. Он тоже заметил во внешности Джона Бэрли нечто не совсем обычное. И все же они могли явственно дышать, как Джон скрипел голыми досками лестничных ступенек. По ковру холла его шаги были неслышны, но потом хлопнула входная дверь, и грохот отдался по комнате на втором этаже. Мортимер на негнущихся ногах подошел к ней.

— Господи, это безумие какое-то! Выкинь из головы эти мысли. Я с ним все улажу. Ведь это целиком моя вина, — он говорил, но видел, что до нее смысл его слов не доходит. Он говорил не т о. Мысли ее витали далеко.

— С ним все в порядке, — поспешно заверил Мортимер. — Он сейчас на лужайке…

И еще раз ее отсутствующее лицо остановило его. От ужаса оно стало белым, как гипс.

— Это не был Джон, — почти плача сказала она и бросилась к окну. Он последовал за нею. С облегчением увидел он, насколько отчетливо вырисовывалась фигура внизу. Это был Джон Бэрли. Они видели его в серой дымке рассвета. Он уходил по зеленому газону прочь от дома. И исчез.

— Все в порядке, убедилась? — прошептал Мортимер ободряюще. — Он вернется через…

Его перебил новый, отчетливый и еще более громкий, чем прежде, звук, донесшийся из соседний комнаты, и миссис Бэрли, издав дикий крик, повалилась на пол. Он успел подхватить ее и помог мягко опуститься на пол. Она была холодна, как лед, и буквально парализована страхом.

— Милая, любимая моя… Не надо. О, Боже, — он совершенно растерялся.

— Беги туда! — воскликнула она вдруг. — Там Джон… Оно приняло его обличье, обмануло нас, чтобы дать ему время… Джон сделал это.

— Иди же, — она с силой оттолкнула его от себя, но потом снова безжизненно обмякла и опустилась в его объятья.

Мортимер устроил потерявшую сознание женщину в кресле, а потом вошел в соседнее помещение и в свете фонарика увидел тело ее Джона, свисавшее со скобы, торчавшей в стене. Он срезал веревку, но опоздал на добрых пять минут.