«Цитадель»

Цитадель (fb2) - Цитадель (Все в руках твоих - 2) 996K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Алиса Ганова

Алиса Ганова Все в руках твоих 2. Цитадель

Глава 1

   Все плавание Тамара раздумывала, какого человека может уважать Долон? Воображение рисовало главу Братского ордена то мудрым, убеленным сединами старцем, с умными пронзительными глазами, то жестким человеком, властным и суровым, то бородатым мужчиной, полным сил и желчи. Каким угодно, но не сидящим в изящном белом паланкине, скрытом от чужих глаз тонкой кисеей. От недоумения она переводила взгляд с носилок на Долона, а за ее растерянностью с интересом наблюдала вся семья и старший брат.

   Хоть Отец и приехал встретить своих детей, к ним так и не подошел. Единственное, что она смогла разглядеть, так это ухоженные, холеные руки, с отполированными до блеска ногтями, когда Виколот вручал ларец со святынями.

   Опустившиеся перед главой на колено Братья и Пена дождались, когда занавесы паланкина закроются, и лишь тогда поднялись, так и не дождавшись ни одного приветственного, не говоря уже о благодарственном, слова.

   Происходящее казалось странным, но поделиться сомнениями было не с кем, тем более что Долон предупредил: «Стой и молчи». И без его совета Томка хорошо знала пословицу, язык мой – враг мой, но так хотелось утолить любопытство!

   К Отцу ее даже близко не подпустили. Охрана косо смотрела и сильно нервничала.

   «Ну и не надо! - вздохнула Тома, задетая подобным отношением. - Здоровые мужики, а боятся. Я что, похожа на воительницу, которая лихо размахивает топорами и сносит по десятку голов одним махом?»

   По команде вооруженные телохранители быстро построились, окружив паланкин двойным кольцом. За ними выстроились Братья и Сестры, а замыкали шествие два фургона, в одном из которых везли Иву, в другом Чиа и Сахатеса. Их посадили в крытую повозку, полностью скрывающую ото всех взглядов, решив, таким образом, проблему со штанами.

   Оказавшись в тисках, Тома поняла, что без позволения главы она никогда не покинет цитадель. На душе стало тревожно. Долон верил главе ордена, а ей он не понравился с первого взгляда.

   Выстроившийся кортеж двинулся.

   Томка на негнущихся ногах следовала за процессией, а Бокаса шла следом и не сводила с нее глаз, чем раздражала и нервировала. А еще постоянно сновала около повозки раненой сестры. Семье не нравилось, но все молчали, позволяя Иве самой сделать выбор.

   «Ну и гадюшник. Неужели весь орден состоит из таких колючих, холодных людей, как Ивая и эта старая карга?!» - держать себя в руках с каждой минутой становилось сложнее. Едва успокоилась семья, на горизонте появилась сушеная вобла, ненавидящая ее всем нутром. Томка тяжело вздохнула, и на нее вздох обернулся Долон. Встретившись глазами, она робко улыбнулась. Он едва заметно, успокаивающе кивнул и отвернулся.

   «О, Боже, помоги выдержать испытания! Он рядом, но хватит ли нам сил, если каждый прожитый день будет борьбой за выживание и право быть вместе? - тут же вспомнились предостерегающие слова Виколота, что не все зависит от Ло. Представив, что останется совсем одна, без его поддержки, от тошнотворного страха задрожали ноги, ведь все её надежды, остатки уверенности в себе зиждились только на нем. - Выдержит ли? А вдруг сдастся, откажется от меня под влиянием… да хотя бы под влиянием этого брата?»

   Из-за долгой дороги и переживаний Долон и Виколот выглядели уставшими, так же как и мужчина, сопровождавший их. Он был уже не молод, но все еще крепок и силен, хотя прихрамывал на левую ногу. Осторожно, вскользь старший брат рассматривал Тому, но улавливать внимание к своей персоне она умела даже спиной. Что замечает чужой интерес, вида не подавала, но старалась держаться ровно, с достоинством.

   Продвигаясь по яркой, аккуратной улице, украшенной зеленью и цветами, ей совсем не хотелось подниматься в крепость, возвышающуюся на самой вершине скалы и довлеющую над городом. Орденская цитадель казалась огромной даже издалека и внушала трепет. Высокие белые стены, как у средневековых замков, должны были символизировать чистоту и незапятнанность, но вызывали смятение. Томка с радостью остановилась бы в каком-нибудь небольшом уютном домике, окруженном садиком, с цветущим палисадником и, прижавшись к Ло, сидела бы тихо, как мышка, наслаждаясь счастьем. Но, увы.

   Бокаса продолжала придираться и выплескивать желчь, и чем больше Ло парировал, не позволяя задевать себя и Тамаа, тем больше распалялась. Казалось, у нее даже слюна ядовитая. А старший брат, перед которым Долон вытягивался стрункой, с блаженной улыбкой наблюдал за словесной борьбой, больше похожей на грызню.

   Стиснув зубы, Тамара наблюдала за отношением Ло к Брату и ревновала. Возможно, почувствовав ее взгляд, или разговор зашел о ней, но мужчины обернулись. Тома тут же выпрямилась и задрала выше голову, на что седой мужчина невнятно хмыкнул и что-то прошептал Долону. Тамара скосила глаза и поймала взгляд Ло. На мгновенье он прикрыл глаза, показывая, что все хорошо, чем тронул так, что она едва не разрыдалась. Сказывалось нервное напряжение.

   - Как вам город? - заговорил с ней мужчина.

   - Красивый.

   - Цитадель?

   - Внушительная.

   - Вы всегда малословны?

   - Нет.

   - Как вам Сестры и Братья?

   - Милые люди. Особенно сестра Бокаса.

   - Да-да, она особенная, – растянул тонкие губы собеседник. Томкина ирония ему понравилась. – И Сестра Ивая усложнила вам путь.

   - Ей всего шестнадцать. Можно понять.

   Мужчина задумался и ничего не ответил.

   Тамара до сих пор не знала его имя, а спросить стеснялась, подозревая, что он - человек высокого ранга.

   - А сестра Бокаса тоже ездит по империи?

   - Нет.

   «Ну да, злобную собаку лучше со двора не выпускать» - позлорадствовала Томка.

   - Ты права, – согласился старший брат, прочитав ее мысли по выражению лица.

   Тома покраснела и спохватилась, что Ло велел молчать.

   - Как тебя лучше звать? – голос у мужчины был глубокий, спокойный, но требовательный.

   - Тамаа.

   - Долон рассказывал, что твое имя звучит как-то еще, – собеседник повернулся и посмотрел в глаза.

   - Мне больше нравится, когда называют Тамарой, но «р» кажется людям сложным и непривычным.

   - Интересное имя, и странное произношение. Где ты услышала его?

   - Не знаю. Открыла глаза и само вышло, будто всю жизнь только и делала, что так говорила.

   - Еще Долон рассказывал, что ты ощущаешь себя старше.

   - Было бы хуже, если бы ощущала себя на восемнадцать или меньше, а открыв глаза, оказалась дряхлой старухой.

   - Что еще помнишь? – Старший Брат не отводил глаз. И взгляд его был ничуть не легче, чем у Долона.

   «Один докапывался, теперь двое!» - вздохнула Томка.

   - Неужели, столь ужасное, что вызывает тяжкие вздохи? - поддел мужчина.

   - Брат Долон вам рассказывал, что…

   - Не называй Долона братом! – раздалось сзади злобное замечание. - Учитывая ваше обоюдное влечение, называть его братом неуместно и грязно.

   - Называй, как тебе привычнее, – посоветовал старший брат.

   Тамара уже хотела продолжить, но после заминки спросила:

   - Может, мне следует спросить у него самого как обращаться?

   Губы седого мужчины растянулись в странной довольной улыбке.

   - Возможно, – согласился он.

   - Взяв на себя обязанность перед братским орденом, я согласился нести братский долг, который не должен умаляться из-за симпатий и чувств. Исходя из этого, я не перестаю быть братом Долоном, – отчеканил Ло.

   - Правильно. - согласился собеседник.

   Тамара уже поняла, что он и Бокаса тоже не ладили.

   - Вы воспитаны в строгости? – неожиданно поинтересовался он.

   - Не то, чтобы… - мужчины обернулись. Догадавшись, что с моралью и нравственностью тут, возможно, строго, Тамара продолжила, – …в большой строгости, но скромно. Однако, возможно, сестра Бокаса излишне строга и целомудренна, и мой рассказ расстроит и смутит ее.

   Оба брата постарались приглушить язвительное фырканье, и Тамара осознала, что невольно прошлась по сушеной вобле, которая вряд ли была излишне скромна.

   - Что Долон рассказывал о тебе, в том не вижу ничего особенного, а твои кухонные умения еще предстоит оценить.

   - М? – округлила глаза Томка и честно призналась. – На всю цитадель я мануака не нашинкую.

   - Почему сразу мануак?

  - Потому что даже на кухне существует строгая иерархия, и что главная стряпуха скажет, то и придется делать.

   - У тебя будет шанс показать умения, но предостерегу, едоки у нас суровые.

   - Время от времени выказывают недовольство, – усмехнулся Долон.

   «Баланду что ли доверят готовить? Ну, ладно хоть меня ею кормить не будут!» - утешила себя Тома, решив, что готовить бурду и есть ее в камере - разные вещи.

   - Как скажете, – покорно согласилась она.

   Дальше мужчины переключились на другие темы и оставили ее в покое, поэтому Тамара не смущаясь вертела головой и разглядывала главную мощеную дорогу, по краям которой стояли жители и наблюдали за шествием.

   Одеты они были скромнее, чем в Туазе: менее вычурно, и толстых людей здесь было не так много. Да и одежда несколько отличалась. Женщины носили легкие платки, которые скорее защищали от солнца, чем скрывали что-либо.

   Радостных приветственных криков не было, но и страха тоже. Обычное любопытство, выдержанное, воспитанное.

   «Наверно, привыкли к подобному, и их не удивить, а покажи Саху, визгу будет ого-го!»

   Позже Долон ближе придвинулся к собеседнику и сосредоточенно зашептал в ухо. Говорили тихо, но настолько серьезно, что от одного тона говоривших ей становилось неуютно.

   «А вдруг спорят обо мне?» - она переводила взгляд со старшего брата на Ло, силясь разобраться в ситуации. Они спорили жестко, сухо, по-мужски грубо, словно спешили. А потом Долон дернул ее за локоть, развернул и грубо пнул под зад. Опешившая Томка отлетела, ударилась плечом о стену дома и, съехав, упала в широкую канаву, вырытую на краю дороги.

   - Акх! – пронесся короткий звук под ухом, и все пришло в движение. Затопали ноги, заклубилась пыль, уносимая ветром, раздался скрежет и стук, свист и крики.

   В оцепенении от неожиданного предательства Томка онемела. Ушибленное плечо ныло, но, превозмогая боль, она подняла голову и широко открытыми глазами наблюдала, как Долон с Братом затаились в узком проулке, прижимаясь к стене, как на крышах соседних домов появлялись и, выпустив стрелу, исчезали лучники, как с непривычным звуком стрелы летели в белый паланкин, занавесы которого окрасились красными брызгами.

   Накрыв голову руками, Томка лежала на дне сточной ямы, хлопая глазами и ловя открытым ртом летающую пыль, остающуюся после разбегающихся в страхе людей. Это было нападение.

   Позже Томе было стыдно, что в тот момент думала только о себе и Ло, забыв обо всех остальных. Задние повозки находились в меньшей опасности, а братья и сестры при нападении рассеялись по укрытиям, один лишь Ло размахивал рукой, отдавая указания, хотя и он прятался за стеной.

   - Автрелы! Автрелы-ы! – хриплый голос надсадно кричал рядом, но Томка не понимала слов. От всеобщего гвалта, помноженного на отчаянные выклики Долона, вида падающих людей, сраженных визжащими стрелами, она впала в оцепенение. Подойди к ней один из нападавших, и Тамара даже не смогла бы шелохнуться.

   Шум и крики внезапно стихли, и, хлопая глазами, она оторопело наблюдала, как, прикрываясь выбитыми дверьми, охранаокружила дома, на крышах которых таились нападавшие. Одно мгновение, и двое из них убиты. Третьему камень попал в глаз и, схватившись за лицо, человек потерял равновесие и рухнул вниз. Оставался лишь один.

   К нему почти вплотную подбирались стражники ордена. Казалось еще чуть-чуть, и все завершится, но, когда несколько мужчин забрались на крышу, раздался оглушительный хлопок. Развеялось дымное облако, закрывшее обзор, и перед глазами предстали покалеченные, окровавленные тела.

   От увиденной жестокости Тамара потеряла самообладание.

   Когда нападение закончилось, и к ней подошли, она рыдала в голос, не понимала слов, не могла стоять на дрожащих ногах. Поэтому первый подъем в грозную орденскую цитадель проделала на руках Долона.

  Подъемники с дребезжащими цепями, крутые каменные ступени, переходы коридоров, мощеные разноцветной плиткой… Строго, внушительно, величественно, но она ничего не замечала, пока не оказалась в комнате, больше похожей на келью.

   Удрученный Ло бережно положил Тамаа на кровать, разул и укрыл легким одеялом. На мгновение замялся, раздумывая, но все же наклонился и провел большим пальцем по ее руке.

   - Не уходи, - жалобно произнесла Тамара, сжала пальцами покрывало и растерянно, с затравленным взглядом смотрела на него, как и тогда, когда, не задумываясь, вопреки всему выбрала его. У Ло к горлу подступил ком.

   - Я буду рядом. Но мне надо идти. Это безотлагательно.

   - Обними меня, – едва слышно, робко попросила она.

   Он подошел к ложу вплотную, и Тамаа, приподнявшись, прислонила голову к животу. Мужская горячая рука осторожно коснулась ее волос и неловко прошлась по ним.

   - Все хорошо. Ты не одна.

   После таких слов Томка разрыдалась. Она принялась вытирать слезы, но они продолжали литься по щекам.

   - Хочешь вернуться в Туаз? – глухо спросил он, смотря в стену.

   - Вот уж нет! Ты в ответе за меня! – пропищала Тамара и крепче прижалась к нему.

   - Тогда не плачь, – Долон вздохнул, еще раз осторожно провел по волосам, а потом похлопал по плечу. – Я должен идти.

   - А когда вернешься? – с трудом выдавила Томка. Она впервые просила мужчину навестить ее и смотрела преданными, влюбленными глазами. Красавица из прошлой земной жизни поучала, что не следует так делать, ведь покоренная женщина не интересна, но другая часть – Тамаа, не смогла промолчать. Не спросив, она бы не заснула, ожидая его возвращения. Да и стоило ли юлить, если он знает, что от него зависит ее жизнь?

   - Не скоро. Дня через два, - заметив ее недоумение, пояснил: - Служба.

   Глаза Тамаа снова заполнились влагой.

   - Жди, - Ло мягко, но решительно отстранился и вылетел из кельи. Вернулся с глиняной плошкой в руках. - Выпей.

   Томка безропотно подчинилась и в два глотка опустошила ее до дна. Напиток был приятным, даже сладковатым. - А теперь спи.

   Лежа на боку, она наблюдала, как Долон оправляет одежду. Моргнула, еще раз… и уснула.

***

   Тамара давно очнулась, но лежала с закрытыми глазами и с интересом вслушивалась в разговор Пены и Иваи.

   - … шансов нет. С каждым отмером… - сказано тихим шепотом, - хуже. Яд… Цитадель лихорадит. Бо…са на все пойдет. Поначалу я не находила места, но Ло, несмотря на то, что сосредоточен и утомлен, спокоен как всегда.

   - Почему он всегда знает больше всех? – посетовала Ива.

   - Не знаю. Спрашивала, молчит.

   - Ты пробовала?

   - Нет! И не буду! Весьма любопытно, но он оскорбится.

   - Тревожно. Знать бы, во что произошедшее выльется. Думаешь, преемник согласится?

   - Не знаю. Бокаса точно нет! – это был голос Пены.

   - А как она сможет называться Отцом?

   - Ее и матерью-то не назовешь, если только мачехой! Но тщ-щщ, припомнит потом.

   - Стоит ли молчать, если все равно узнает? После злословия хоть легче становится.

   - Ненадолго. Тебе лишь бы позлословить. Маленькая, а ехидная!

   - До ненормальной птички мне еще далеко!

   - Не такая уж она и ненормальная, – заступилась сестра.

   - Не знаю, не знаю, зато несчастья точно приносит! Посуди сама: непроглядный явился в Туаз, а там была она. Потом покушение в затхлой деревне, где людей по пальцам пересчитать. Потом шторм на море, хорошо, что паруса не сорвало, а напоследок, не успели высадиться на берег, снова покушение!

   - Скажешь тоже! Ты же выжила, несмотря на опасный жар. Между прочим, это она помогла, смазав рану странным куском жира и снадобьями.

   - Уверена, что это ее заслуга? Её зелья ни при чём. Они бесполезны! Это твоя забота и…

   Тамара не сдержалась:

   - Если бесполезны, в следующий раз испытаю на тебе слабительное из своих запасов. Оно еще осталось.

   - О, очнулась и подслушивает! Другого от тебя и не ожидала! Можешь поить, чем хочешь, отскребать тебе придется.

   - Может и мне, но обгадившуюся будут помнить именно тебя!

   - И кто из нас двоих ехидная?! – возмутилась Ивая.

   - Очнулась? – к Томе приблизилась Пена.

   - Отравленные стрелы?

   - Да.

   - А Ло?

   - В порядке, слава Богам.

   - А остальные?

   - Виколот, Млоас тоже, и Чиа, даже твое худющее чудовище. Рада?

   Томка улыбнулась.

   - Не поверишь, рада, что и малышка Ива в здравии.

   - Какая я тебе малышка?! – над Томкой склонилась массивная фигура Иваи.

   - Ну, так и у меня перья из зада не торчат, чтобы птичкой зваться.

   Ивая гневно фыркнула:

   - Я лучше пойду! – и ушла, напоследок чуть громче, чем положено хлопнула дверью.

   - Нравится ее дразнить? – догадалась сестра.

   - Считай это воспитанием. Нрав у нее не медовый.

   - На замечание Пена улыбнулась.

   - Как себя чувствуешь?

   - У меня появились седые волосы.

   - Лишь бы не морщины.

   - Так что там про мать вашу? – без смущения напомнила Тома, даже не пытаясь скрыть, что слушала их разговор.

   - Грех так говорить при живом Отце!

   - Пусть здравствует. Пламенно жажду, чтобы произошло чудо, и с ним все было хорошо, потому что Бокасе я как кость в горле.

   - Чего?

   - Видела, как кошки хрипят и отрыгивают, когда подавятся шерстью или костью? Вот так и она шипит на меня.

   - Ты ей мешаешь. Если бы она могла предугадать, что все получится так, как произошло, ни за что бы не отправила Ло в Туаз, – заметив, как Томка на нее внимательно смотрит, прояснила: - У нее есть воспитанница, которую она опекает...

   Тома сразу догадалась, к чему клонится интерес Бокасы и растерянно опустила голову, рассматривая толстые нити одеяла.

   - Не переживай, плясать как ты, она не умеет! – приободрила Пена, одновременно мягко поддев.

   Чтобы скрыть расстройство от чужих глаз, Тамара начала растирать пальцы, но тяжкий вздох красноречиво поведал сестре о ее тревоге. Пена поджала губы, испытующе посмотрела на нее, словно решаясь на что-то, а потом напомнила:

   - Если хорошо готовишь, используй и это преимущество. Поесть мы все любим, особенно он.

   Вот ничего Томка с собой поделать не могла, на ум пришла пошлая мысль: «Путь к сердцу мужчины лежит через желудок, поэтому на колени…» - вспомнив, как хватала его за штаны, смущенно улыбнулась.

   - Рада, что тебе стало легче. Ло волновался...

   - Что?

   - Рада, что тебе легче, Ло волновался.

   - Еще! Я готова это слушать снова и снова! – Тома просияла от радости.

   - Что я рада или что он волновался? – уточнила сестра.

   - И то, и другое, но про Долона, если честно, приятнее слышать.

   Собеседница понимающе согласилась.

   - Теперь немного о грустном. Красивые, яркие туники придется заметить простым серым платьем. Таковы правила, – она протянула руку и стянула с крючка тряпье тусклого серого цвета.

   Когда Тамара натянула на себя безразмерную хламиду и раскинула руки, лицо вытянулось даже у сестры.

   «Рубище! Я в нем как чучело!» - ужаснулась Тома. Вот теперь извечный женский вопрос, что надеть стоял перед ней особенно остро.

   - А можно мне ее ушить?

   - Если умеешь, было бы не плохо, но в пределах.

   - И каков предел?

   - Даже не знаю. Чтобы ты ни сделала, Бокаса найдет предлог и ухватится, но в ответ старайся промолчать.

   - Если я буду безмолвно сносить оскорбления, думаешь она успокоится? – Тамара скептично подняла бровь и наклонила голову вбок, выказывая сомнение в пользе подобного поведения.

   - Нет, но почувствует тщетность в изливании ненависти. А если разразится между вами ссора, вмешается Долон, а у него и так прозвище - тайпан.

   - Кто - кто?

   - Тайпан. Обычно тихая змейка, избегающая по соседству других животных, но очень ядовитая. Таков уж у Долона нрав, – сокрушалась сестра. - Отец поддерживал его и сдерживал Бокасу, но сейчас наступает сложное время. Тем более Бокаса – опытная хищница, чувствуя отношение к тебе Ивы, кружит вокруг нее и выжидает, когда ревность снова начнет гложить ее. Ты, наверное, уже догадалась, что она ревнует? Понимаю, иногда сносить Иваю трудно, но она не такая, какой кажется, просто еще юная, потому порывистая и несдержанная. Дай ей привыкнуть.

   - Я постараюсь.

   - Будет сложно, но еще труднее Ло. Смутное время, цитадель гудит, а Бокаса сделает все, чтобы добиться своего. Ее родной брат – ученый муж, имеет большое влияние в северной цитадели.

   - И что она хочет? Власти?

   - Не только, – уклончиво ответила Пена.

   - Не можешь сказать?

   - Не могу. Пойдем, лучше расскажу, куда можно ходить, а куда даже не следует смотреть.

   - А кормить меня будут?

   - Как же вы с Долоном похожи! – Пена рассмеялась от души. – Обязательно.

   Стены из белого камня и высокие потолки отражали каждый шорох гулким эхом, от чего Тамара чувствовала себя неуютно, точно мелкая букашка в огромной светлой коробке. По сравнению с комнатами подземного города, пустынные коридоры, крутые лестницы, переходы цитадели поражали монументальностью, торжественностью, величием. Алебастровые стены без изъяна, украшенные яркими флагами, цветными гобеленами, орнаментами, знаками после поворота неожиданно переходили в бесцветные горельефы, выведенные на влажной штукатурке. Под косыми лучами солнца становились заметны тени, складывающиеся в сложные образы. За следующим поворотом цветные красочные росписи охватывали идущего водопадом, потому что даже полоток был покрыт ярким рисунком.

   Томка с восхищением озиралась по сторонам. Заметив ее восторг, Пена была польщена.

   - Каждый символ что-то означает, да?

   - Верно, позже расскажу о них подробнее. Не обижайся, но предупрежу на всякий случай: относиться ко всему, даже к простым рисункам следует осторожно, лучше с трепетом, это - святые символы. За каждым твоим шагом будут следить, поэтому думай, прежде чем сотворить что-то, – предостерегала проводница. - Твоя комната расположена в южной башне. Моя комната рядом, там, - она махнула рукой, - за поворотом комнаты Виколота и Млоаса, а во-он там – Долона.

   - А Чиа и Саха?

   - Чиа определили в дом, где живет обслуга. Не волнуйся, женщины работают у нас много лет, некоторые даже поколениями, ее никто не обидит. Ей тут нравится.

   - Так быстро освоилась? – не поверила Тома.

   - Ты спала два дня, а она с удовольствием поливала цветы и саженцы в аптечном огороде, а чудовище ходит за ней как на привязи. Стра-ашный, на него смотреть жуть как тошно, но, когда смеркается, они копаются в саду, пропалывают грядки. Чиа - хорошая девочка.

   - А ничего, что за хорошей девочкой нехороший… э-э… «мальчик» по пятам ходит?

   - Был бы он как раньше «золотым гронгом», может, и да, но пока это морковное страшилище. Она его морковкой подкармливает, таскает из кладовки, жалеет. Так трогательно, думает, что никто не знает.

   - Могу я их увидеть?

   - Завтра вечером, после работы на кухне. Представляешь, Саха пытается говорить, но лучше бы молчал. В темноте такого встретишь, и чудо-слабительное не понадобится, которым ты Иве грозила, поэтому на ночь его запирают.

   - Бедненькие.

   - Не переживай. Бедненькой Чиа считает тебя.

   Они несколько раз свернули и подошли к лестнице.

   - Если подняться, найдешь еще несколько дверей, но, живущих там лучше не тревожить. Они одинокие люди, почти отшельники. Лишних комнат в башне нет, поэтому тебе и достался такой закуток, зато рядом с Долоном!    – Пена многозначительно улыбнулась и покраснела. - Спускаться вниз можно только с разрешения и в сопровождении, но это временно. На работу будет сопровождать кто-нибудь из нас. А там, - сестра указала на двери в конце протяженного коридора, - можно умыться и не только. Пойдем, покажу, как пользоваться колесами. Важно не забывать поворачивать их в исходное положение.

   Когда вошли в умывальню, и Томка увидела кран, трубы, подпрыгнула от радости и захлопала в ладоши от восторга.

   - Это огромная редкость. Подобное есть только в самых состоятельных домах, и то, исключение, – с гордостью хвасталась Пена. – Пользоваться надо… - не успела договорить, как Тамаа со сноровкой начала крутить вентили, похожие на небольшие колеса и, к удивлению сестры, быстро отрегулировала приемлемую температуру.

   - Однако горячая вода может неожиданно закончиться, и потом комната оглашается истошными криками.

   - Твоими? – угадала Тома.

   - Ну, да. Люблю теплую воду.

   - А я-то как! У меня остались душистые настои для лица и тела, – искушала сестру Томка, и та не устояла.

   - Много?

   - Не очень, но могу научить делать их.

   После этих слов Пена была пленена щедростью Тамаа.

   Туалетом же оказался закуток с дырой в полу, в которой виднелась зелень, растущая далеко внизу.

   - У, думала, что у вас и тут вода! – разочарованно пояснила Тамара.

   - А зачем тут вода? Нужно аккуратнее пользоваться...

   Томка даже не стала вдаваться в подробности, чтобы не сболтнуть лишнего.

   - Утром предстоит готовить для послушников. В разных провинциях кухня отличается, но не настолько, чтобы отказываться есть приготовленное здешними стряпухами. Однако маленькие проказники из вредности кричат, что гадость есть не будут, и изображают, как от вида или запаха приготовленной трапезы их тошнит, чем доводят до слез почти всех женщин. Тем не менее, сдается мне, что семнадцать послушников – это гораздо лучше, чем встреча с Бокасой.

   - А сколько им оборотов?

   - От пяти до четырнадцати, но что старшие, что младшие любят делать пакости. Сколько ни наказывали, воздействия не возымело. Будь к ним строга, если что, говори мне, я передам Ло, он их приструнит.

   - А вдруг моя стряпня им тоже не понравится?

   - Ну, тут дело даже не в стряпне, но я промолчу.

   - А кто моет посуду?

   - Женщины из города. Если они ушли домой, мытье могут поручить послушникам. Полы также. Это помогает научить беречь чужой труд. А в некоторых местах моют только братья и сестры по очереди.

   После небольшой экскурсии по южной башне, во время которой Томка пару раз чуть не упала, запнувшись о подол, выпросила у сестры иголку, надеясь, что сможет сотворить чудо и сшить из балахона что-нибудь приличное. И только стоя с иглой в руках, поняла тщетность надежд, ведь как это сделать без зеркала и сантиметровой ленты, не могла даже представить. Если бы рядом была Чиа, возможно, что-нибудь и получилось бы, но ждать до завтра Тамара не могла.

  «Увидит Ло в этом безобразии и обомлеет! Ужас! А как в таком соблазнять?» - Томка была на грани отчаяния. Позже, почти смирившись с положением, решила, что следует хотя бы помыться, потому что страшнее ее вида в рубище может быть только она же в нем с грязной головой и немытая неделю.

   С чистыми волосами, приятно пахнущими цветочным ароматом, Тамара почувствовала себя лучше. Придумывая, как завтра заплести волосы, она размечталась, и в голову пришла авантюрная идея…

   Утром, когда пришел Млоас, чтобы провести на кухню, перед ним стояла Тамаа со скромно, но затейливо уложенными косами (два колоска, из которых она сотворила подобие корзинки) и в платье, приталенном с помощью белой ленты. Так же подвязаны были и рукава.

   - Ну, как? – робко спросила она.

   - Если Бокаса увидит, злиться будет весь день! – заверил Млоас, рассматривая Тамару с головы до ног. – Поэтому давай, чтобы не портить платье и не злить ее, накинешь мой плащ, а когда придем на кухню, снимешь.

   - Благодарю! – от похвалы, ведь ее балахон брат назвал платьем, Томка смутилась, хотя раньше подобной чувствительностью и скромность не страдала. Когда-то комплементы, восхищенные взгляды и похвала сыпались как из рога изобилия, и она не ценила их. Теперь все перевернулось с ног на голову.

   Закутанная в плащ, она следовала за братом. Они спустились по ступеням южной башни до подвала и путанными коридорами стали добираться до трапезной, из которой можно было попасть на кухню. Предостережения Млоаса оказались уместными, потому что по пути встреченные братья и сестры, обслуга в светлой простой одежде с интересом разглядывали Тому, а она шла, скромно опустив глаза. Она не смущалась ни их, ни своей одежды, ей даже хотелось с вызовом вскинуть голову, но, помня предостережение Пены, что Долону тоже непросто, решила быть сдержанной и не лезть на рожон.

   Трапезной оказался небольшой, простой зал, лишенный любых изысков. Несколько рядов длинных темных столов со скамьями, несколько коротких со стульями и, пожалуй, все.

   «Да, в казарменной столовой, наверное, интерьер-то побогаче будет!» - оценила она трапезную.

   - А почему такая маленькая?

   - А зачем больше? – удивился Млоас. – Поели одни, ушли, пришли другие, поели и тоже ушли. Там, в дальнем углу широкая дверь, видишь, нам туда. Там жарко, и если стряпуха не выходит их кухни, готовит в исподнем. Я точно не знаю, но слышал, что там очень душно.

   - А у меня исподнее яркое, - краснея, поведала ему Тома.

   - Это же хорошо! А не жалко?

   - Другого нет.

   - Не выдали?

   - Нет. Но если дали бы такого же размера, как это, - она раскинула руки, - я бы штаны по дороге потеряла. А если держать руками, готовить не смогу.

  - Терпи. Привыкнут к тебе, сможешь надевать свои наряды. Не все конечно, но многие. Даже в город выходить сможешь. А насчет остального, расскажи лучше Ло. Я не представляю, как заговорить с ним о твоем исподнем.

   - Его бы еще увидеть, – расстроилась Томка. - Я сильно ему жизнь усложнила? Пена сказала, что ему из-за меня трудно.

   - Как сказать. С Бокасой они не выносили друг друга всегда, с первого дня, как он появился здесь. Был тщедушным оборванцем, а уже огрызался как волчонок. Как-то она указала на него пальцем и повернулась спиной, разглагольствуя, что уличным оборванцам, ворующим на рынке, нет места в братстве, и он укусил ее за него. Так что твое появление ничего не меняет. Для Бокасы ты лишь предлог, чтобы открыто выразить недовольство, собрать алчущих влияния единомышленников и начать борьбу за власть.

   - Ты бы поосторожнее со словами, – предостерегла Тамара.

   - Так думает о ней почти каждый, она это знает, от того и злится. Скоро состоится Младший Совет, вот тогда все и начнется, так что, если Ло не приходит, значит занят - готовится.

   - Я думала, у него есть перерывы на еду.

   - В братстве свои устои. Привыкнешь.

   - А какая у нее воспитанница?

   - И все тебе Пена успела разложить, но надо ли тебе это знать?

   - А вдруг я ее не узнаю, а она будет рядом крутиться?!

   - Ладно, уговорила, - вздохнул брат. - Баса – полная противоположность тебе: бледная во всем по сравнению с тобой, но ты ее узнаешь по носу, пронырливому взгляду и заносчивости.

   - Красивая?

   Млоас внимательно посмотрел Томке в глаза.

   – Если сравнивать с тобой, какой ты была на празднике Полноводия небес, Басе такой никогда не быть. И вообще, не забивай голову чепухой. Если Ло привез тебя сюда, не дал сотворить из тебя посудомойку, чтобы твои пальчики не загрубели и не трескались - это знак! – он заговорщицки подмигнул ей и широко улыбнулся. – Пойдем, иначе не успеешь состряпать юным отрокам-шельмецам.

   - Мило ты о них.

   - Как уж есть. Управы на них нет. Пробовали лупить розгами, слабо помогло, поэтому вместо порки уже треть четверти едят почти впроголодь кашу на воде, и все равно не унимаются. А чтобы не отощать и штаны не потерять, разорили весь огород Дауша. Даже зеленое и кислое срывают. Откусят, глаза прищурят. Аж лицо сводит, как смотрю, но упрямства в них больше. Однако Ло верит, что ты справишься. Пойдем.

    Брат громко постучал в дверь, она отворилась, и на Томку дыхнуло жаром и съедобными запахами. Первый трудовой день начался.

Глава 2

Оказавшись во вместительной кухне, где полыхало несколько печей, кипели чаны с водой, что-то шкворчало на огромных сковородках, Тамара растерялась.

- Чего застыла, готовить отрокам-засранцам будешь? - обратилась темноволосая женщина с круглым лицом и румяными щеками. - Да не теряйся, что ни приготовь, есть не будут, поэтому кухарь без затей.

- Совсем не будут? – приуныла Тома.

- Так, поклюют и брезгливо отодвинут тарелку со словами, что скоту лучше дают.

- Почему?!

- Палаис из семьи придворного, еще тот заносчивый пакостник. Он-то и изгаляется.

- Чтоб как при дворе?

- Не знаю. Хотят изыска? Вот пусть и изысканно жуют зеленую кислятину.

- А если поговорить, договориться?

- Ты и договаривайся. Теперь это не наше дело! – радостно ответила другая высокая кухарка.

- А где их найти?

- А кто тебя туда пустит? Молодая ты и глупая! Давай думай, чего стряпать будешь, да поскорее. Пока свободна, помогу освоиться, – улыбнулась толстушка. – Да не пугайся, мы не кусаемся! Я – Маена. Это Лесель. Там еще Калила и помощницы. Всех не называю, все равно пока не запомнишь. Как попала сюда?

- Из Туаза привезли.

- А где это?

- На юге, на границе с Пустошью.

- Девочки, слышали? Стряпуха что ли важная? – встревожились женщины.

- Не-е, – отмахнулась Тома.

- Ну, и хорошо, а то мы извелись, думали, стряпня не нравится наша.

- Стряпать хоть умеешь?

- Не знаю, – честно призналась Томка.

- Сейчас узнаем! – рассудительно подытожила Маена, втянув носом воздух. – Лила, горит! Мешай! А ты раздевайся, раздевайся - в слоях тряпок долго не продержишься. Потом мой руки и в кладовую.

- Как вы, я точно не смогу. А давно тут работаете?

- Я и Лесель с молодости, Калила на замену матери пришла недавно. Соседка с дочкой пытались наняться, но отказали им. Не всех местных в крепость пускают, а чужим и подавно не попасть. Поди стряпуха?! – кухарки снова с подозрением покосились на нее.

- Да какая стряпуха? Мануак нашинковать смогу и лепешки замесить. Наверно. Ну, как надо я знаю, осталось сделать.

- Дома не готовила? – жуя, спросила другая женщина, по-видимому, Калила. Она работала недавно, поэтому из всех троих стряпух была самой стройной.

- Да у меня с две четверти назад память отшибло, не помню, может и готовила.

- М-да, неисповедимы решения братьев, – подытожили женщины, с сожалением оглядывая Тамару.

Пока поварихи переговаривались, Тома развязала ленты и стянула платье, представ перед ними в шортах по колено и длинной тунике с глубоким вырезом и без рукавов.

Оглядев ее стройное тело, они уверенно подытожили:

- Не стряпуха!

- Чего вырядилась?

- Нет у меня больше ничего, - вздохнула Томка.

- Ладно, пойдем выбирать, – поманила Лесель.

Подойдя к стене, потянула рычаг, и дверь из толстых досок, накрывавшая люк, поднялась, обнажив крупные ступени, ведущие вниз.

- А там грызунов много?

- Отродясь не было! – оскорбилась проводница. - Всех кошки переловили. Пошли! – и уверенно ступила в проем.

- А дверь не захлопнется?

- Как захлопнется, так и откроется. И внизу есть рычаг. Но хотела бы поглядеть на силача, который голыми руками сдвинет эту тяжесть.

Присмотревшись, Тамара поняла, что добротные толстые доски толщиной с кулак с набитыми поперек железными реями без помощи механизма с места просто так не сдвинуть. Тяжеленная дверь лежала на огромных каменных глыбах серого цвета, из которых были сотворены ступени и стены хранилища.

- Ух, ты! – восхитилась она, оценив размер кладовой и количество хранимого съестного. Огромная прохладная зала, заставленная высоченными сосудами, бочками, мешками, кадками, с подвешенными к крюкам вялеными окороками и колбасами, произвела неотразимое впечатление.

- Туши и скоропортящиеся припасы в холодной со льдом. Ты раздета, поэтому смотреть не будем. Видишь, в ближнем углу от лестницы кадки, там и выбирай. То следует употребить скорее, иначе стухнет. Остальное по мелочи можно добрать.

- А что вы обычно стряпаете?

- Лепешки, булки, жаркое, каши, пироги, рагу.

- И чем недовольны сорванцы? – не понимала Тамара.

- Скоро узнаешь! – сердито буркнула Лесель.

Полазив по кадкам и горшкам, Томка нашла скисшее молоко, топленое масло, начавшие портиться ягоды и много другого, о существовании которого раньше и не подозревала. Поклянчив, выпросила меда и немного подобия сахара. Приготовить компот и кашу было проще простого, но непонятно откуда взявшийся энтузиазм, скорее всего из желания выпендриться и утереть нос, подбил на подвиг. Она решилась сделать оладьи или пончики, или блинчики, потому что от страха все, чему учила тетушка Са, безвозвратно испарилось, и от новоприобретенных кулинарных знаний этого мира не осталось и следа.

Стряпухи с интересом поглядывали в ее сторону, наблюдая, как Тамаа творит подобие фартука из полотенца, рыскает по сковородкам, выбирая подходящую, а потом месит какую-то невообразимую жижу.

- Муки добавь! – поучительно подсказывали женщины.

- Неа, не надо! – возражала Томка.

- И чего будет? – скептично покосилась Маена.

- Если получится, увидите, если нет, то не знаю.

- Ну-ну, – послышалось в ответ.

В положительном результате Тамара сомневалась, потому что впервые за долгое время ее допустили до печи и позволили делать то, что считала нужным. Однако печь была не та, к которой привыкла, и, тем более, совсем не плитой. Древняя сковорода явно отродясь не видела тефлоновых покрытий. И еще Тома допускала, что здешние продукты имеют некоторые специфические свойства.

Вздохнув и мысленно перекрестившись, под внимательными взглядами посмеивающихся кухарок, принялась месить тесто из расчета на семнадцать человек.

Когда вымесила огромный ком, мокрая рубашка прилипла к спине, руки и плечи ныли. Еще бы немного, и она рухнула бы в месиво лицом. Маена сжалилась и, отодвинув доходягу с тощими руками, домесила сама.

- Благодарю, – промямлила Томка.

- Не благодари, лучше забери себе отроков. А то отправишься к звезде раньше времени от натуги, – подмигнула другая.

- Маленький поганец всегда верно подмечает, чего переложили или не доложили. Знаешь ли, это сильно задевает и доводит до кипения. Тут – это не там, не императорские харчи! Чего дальше?

- Да мелочь! – пофигистично бросила Тамара. – Всего-то тазик ягод от косточек отделить.

На нее посмотрели, как на пришибленную.

- Может, взвар ягодный приготовишь?

- Да там их столько, что и на взвар хватит! – вздохнула она и, вооружившись самым маленьким ножом, принялась за дело. Уже через несколько минут перемазалась кисловатым оранжевым соком, не говоря уже о порыжевших по локти руках.

- Что за ягода? – озадачилась Томка впопыхах.

- Флоя.

- Знать не знаю. При варке хоть цвет не меняет?

- Меняет. Кровавой становится.

«Пусть! – наплевательски отнеслась Томка. - Лишь бы не на поносно зеленый, вот позорище будет!»

Женщины с большим удовольствием продолжали наблюдать за ее трудами, больше смахивающими на мучения.

- Может, все-таки взвар? – подначивали со смехом.

- Нет! – упрямо отрезала Тамара, в душе уже сомневавшаяся в правильности выбора.

Пересыпав ягоды сомнительным сахаром зеленоватого цвета, Томка молилась, чтобы из сочетания красного и зеленого не случилось неожиданного коричневого, потому что иначе не только отроки ее засмеют, но и тётки, и вся цитадель. Потом принялась резать и раскатывать тесто. На сороковом кружке поняла, что переоценила силы, на сотом бранила себя спесивой дурой, решившей выпендриться, а на сто двадцатом истерично вопила под нос:

- Дура, ох, дура! Надо было кашу с изюмом варить, так нет же! Самая умная, талантливая! Зачем мне советы каких-то теток, которые тут всю жизнь ишачат на орден, да еще поколениями! Буду потом, после всех мучений, давиться варениками с коричневой разваренной слизью под дружный смех народа! Идиотка!

- Чего там бубнишь?

- Молитву!

- А, ну да, полезное дело. Молись, не отвлекаем!

Томка хмыкнула и заголосила во всю глотку на русском:

- О, Боже, помоги мне, дуре спесивой, приготовить что-нибудь приличное. Очень молю! Ну, чего тебе стоит?! Пжааа-луста! Я ж тебя не забываю!

От жалости к себе и расстройства она раскисла. Когда закончила лепить, красные руки нестерпимо чесались. А вареники предстояло еще сварить и успеть выловить все сто двадцать штук, пока не переварились.

«Есть ли тут дуршлаг или ложкой придется? Ежели поштучно ловить, охренеть же можно!»

Выяснилось, что дуршлага у них нет, зато есть дырявая старая кастрюля, увидев которую Тамара довольно заулыбалась.

- Девочки, да она сумасшедшая! – услышала Тома, когда, тихо приблизившись к столику у прохода, на котором стоял горшок с маслом. Стена скрывала от чужих глаз, а ветер хорошо доносил слова, произнесенные шепотом. – На ее одежу гляньте, проще у нее ничего нет! А к кастрюле прохудившейся радости сколько? Точно со двора, они там такого отроду не видали!

Продолжать подслушивать Томка не стала: было некогда. Пусть говорят, чего хотят, а ей пора воду сливать. Поставив худую кастрюлю в другую, приступила к вылову вареников и очень удивилась, обнаружив, что они не переварились. Добавив масла, накрыла крышкой и принялась за блины.

Молитва повторилась:

- О, Боже, помоги дуре спесивой… - жарить молча было невозможно: неимоверная духота, ноющие ноги, а ведь еще половины не сделала.

«Каша, в следующий раз только каша! И побольше, чтобы сразу на два дня хватило!» - обещала сама себе Тамара, горько сожалея о самонадеянности и дурости.

Дожарив, плюхнулась на стул и принялась сворачивать блины. Вроде бы хорошо справилась, и даже красные вареники, пропитавшиеся соком, получились съедобными, но жаждала душа еще подвигов. Оглядевшись по сторонам, заметила шкафчик с мелкими склянками. Порывшись, выяснила, что это местные специи, среди которых нашла сушеные травы, мелкие ягоды и цветы. И в голове созрел план…

- Пусть думают, что хотят. Из двора, так из двора! Выпендриваться, так по полной!

Постучав пальцами по столу и окинув фронт работ, Томка бросилась творить красоту, исходя из того, что дети, они и в Африке (империи Благоденствия) дети.

***

- Не знаю, что хуже: отказываться от еды, перемешанной грязной ложкой, или давиться квакушами?

- Ты не довольна моими кваками? - Палаис остановился и пристально посмотрел на Халлу.

- Вкусно, но они же квакуши! – смущенно заметила девочка, опустив глаза. Ее курносый нос и щеки, покрытые веснушками, покрылись румянцем.

- Зато мои кваки лучше, чем их месиво.

- Но есть-то хочется. И ели же, пока не узнали про ложки и все остальное?

- А кто предложил тренироваться на них, а? – серые глаза Палаиса с презрением смотрели на брата Халлы, высокого худого мальчишку, похожего на сестру.

- Кто ж знал? Да и не много узнали! Если бы ты не залез на кухню, жили бы как раньше.

- Я, к слову, сидеть до сих пор не могу!

- Ну, перестарались.

- Перестарались вы, а виноват я? – не унимался знаток кухни.

- Это ты начал кричать, что они готовят из несвежих запасов! Раньше ели и ничего, а теперь?

- Это потому что ты лучше ничего не ел.

- Не ел, хоть сейчас поем! Это ты все привередничаешь!

- А я не виноват, что они кухарят из старых, не свежих припасов!

- Тебе бы поумничать! Не все же при дворе живут.

- Я не жил, а трудился, спины не разгибая, ночами напролет! Помогал родителям и хорошо помогал! Вот твой па занимается обувью, ты бы одел обувку, что причиняет боль?

- Нет. Можно стопы испортить.

- Угу. А я хочу, чтобы они готовили разумно, на совесть. Если пропало, путь выбросят или собакам скормят, но зачем старым куском портить все кушанье?

- Да хорошо они готовят!

- Это потому, что ты не понимаешь, что они делают. А я вижу!

- Научил бы их!

- Слушать не хотят, считают, что не дорос указывать тем, кто в крепости готовит. Куда уж всем до них? – скорчил высокомерное лицо высокий тощий мальчишка. - А у меня в семье поколениями чудеса творят!

- Да куда уж нам до вас, семейной династии личного кухаря императора! – передразнил Вастис, маленький, темненький, жилистый и бойкий на язык.

- Зато ты готов есть протухшее, подгнившее и перетушенное. Хрю-хрю.

- Выскочка!

- Замолчите уже! Мы пришли! - прикрикнул Хелл.

- Но я не могу больше грызть печеную кислятину и квак. Не лезут! – чуть не плача жаловалась Халла. - Может, сегодня съедим?

- Посмотрим.

Отроки притихли и расселись за длинным столом.

- И где еда? Не успела? – Палаис разочарованно поджал тонкие губы. – Не успела подать, уже разочарование.

- Зазнайка! Тебя испугалась! Ей рассказали про твои выходки.

- Будет лентяйничать, еще не так испугается!

- Опять? И так на боку сидишь!

- И пусть!

- Умолкните! Идет!

- А чего это на ней балахон такой странный? – спросила Халла, разглядывая приближавшуюся к столу, уставленному мисками, уставшую Тамару, наспех перетянувшую платье лентами.

- У нее спроси!

- А вот и спрошу!

***

Томка чувствовала, как её прожигают семнадцать пар глаз, не говоря уже об остальных в трапезной, и совсем смутилась. На нее смотрели кто с затаенной надеждой, отчаянием, кто с высокомерием, недоверием - полная гамма противоречивых чувств.

- Ну, что, готовы к опасному испытанию? – спросила, окинув почти каждого внимательным взглядом. От неуверенности и испуга потряхивало, но она изо всех сил старалась скрыть смятение.

- Неужели все столь плохо?

- Первая булочка не поднимается! – перефразировала Тома пословицу про блин комом.

- Смотря, какая булка, какая печь, и какие руки ее туда ставят! – огрызнулся Палаис.

- Не знаю, я не училась на стряпуху, но старалась.

- Ладно, подавай. Мы рассудим, – услышала снисходительное разрешение.

- Ой-ой-ой! – передразнила Томка мальчишку. – Это ты тот одаренный стряпух, стряпок или как там верно?

- Кухарь, – невозмутимо ответил наглец.

- Не зазнавайся! Понятно, что мои умения твоим не ровня, но, если пожелаешь помочь, я не против.

После ее слов воцарилась безмолвие.

- Да неужели?! – глаза у мальчишки округлились и заблестели. Тома могла поклясться, что уловила в них радость предвкушения.

- Ну, да. Главное время подобрать, чтобы другим не мешать. Я пока одна месила, катала, чуть сознание не потеряла! А про ягоды флои вообще молчу! Ненавижу теперь этот цвет!

- Снова взвар ягодный? – спросили дети.

- Неа! – покрутила головой Томка. – Хуже.

Она еще раз оглядела всех разновозрастных отроков-послушников, потом улыбнулась самому младшему и подала ему тарелку.

- Мышь! – огласил радостный детский крик трапезную, и все обернулись.

- Кхе-кхе… - поперхнулась Тамара от свалившегося на нее внимания. – Ты бы не кричал, а то…

- И правда! Мышь, мышь! – наперебой закричали довольные дети.

«Едрит твою мать! – выдала Тома. – Влипла!»

Пока она раздавала тарелки, отроки верещали и скакали, сравнивая, чья мыша симпатичнее. К тому времени, как поставила семнадцатую миску, к галдящей толпе послушников стали подтягиваться неравнодушные Братья и Сестры, решившие, что темная действительно подала дохлых грызунов.

- Что за крик! Всем угомониться! – раздался громогласный оклик тщедушного, сухонького старца с седой бородой. Если бы Тамара не видела лично, что голос принадлежит ему, ни за что бы не поверила, что такое возможно. – Где мыши?!

- Вот! – подали тарелку послушники, и взор Старшего Брата Клахема упал на нечто, имевшее ушки, глазки, носик и усики, как у настоящего грызуна. Тельце импровизированного зверька было сделано из чего-то неизвестного, полито маслом и медом.

- Что это?! – на Томку уставился пронзительный колючий взор, пробирающий до дрожи.

- Блинчики с медом, украшенные под мышь, – пропищала она. Старик не сводил с нее глаз. – Это съедобно и к настоящему грызуну никак не относится.

- Да я понял. Это из чего? – узловатый, морщинистый палец ткнул в блин.

- Молоко, мука, яйца, масло, – растерянно перечислила она. – Хотите попробовать?

- Мышей я еще не ел!

- Так это ради детской забавы! – быстрыми движениями Тамара стряхнула уши, глазки, и протянула блин.

Старик, окинув послушников тяжелым взглядом, взял двумя пальцами многострадальный блинчик, обнюхал и осторожно куснул. Потом замер на мгновение, во время которого Томино сердце остановилось.

- Вкусно! – наконец, произнес старик. – И сладко! – а потом запихнул в рот полностью весь кусок.

- Ефли фы, паршифцы, бутете ноф… - он проглотил, – будете нос и от этого воротить, сам выпорю! Ясно!?

- Да мы не собирались! - раздался хор детских голосов.

- Быстро есть!

- Жалко, красиво! – пропищала Халла.

- Я вам еще напеку!

- Мышек?

- Угу. Жуйте, вам еще вареники пробовать, – она вновь почувствовала на себе тяжелый взгляд старика. – Они красные, но тоже сладкие. Хотите?

- Хочу.

- Сейчас, – пропищала Тамара и убежала на кухню.

Протягивая грозному старичку красные вареники, она ожидала чего угодно, но не довольного потряхивания за косу.

- Умница! – поразила резкая перемена в его настроении: пугающий взор оттаял и стал спокойным, внимательным, даже ласковым. – А я подумал…! – ему самому стало смешно.

- Ешьте, проказники! – он сжал руку и помахал сухим, жилистым кулаком. На прощание еще раз дернул Томку за косу и ушел.

- Ты бы ягоды в масле обжарила, прежде чем варить, - шепотом посоветовал Палаис и с аппетитом откусил мыше голову.

- Учту, спасибо.

- А приготовишь еще мышек?

- Конечно, но через пару дней. Одной устраивать такие подвиги на семнадцать человек тяжело.

- А тебе не помогали?

- Помогали. Глазами и обещаниями не засмеять. Наверно, боялись, что позор ляжет на их плечи, – грустно заметила Тамара. - Я буду очень стараться, но не все получается с первого раза, поэтому если уж чего, сильно не привередничайте. На вечер приготовлю много сладкой каши, чтобы и на утро хватило, зато завтра придумаю еще чего-нибудь интересного.

- Чего? Чего?! – послушники оживились и повскакивали с мест.

- Не скажу! Увидите сами. Первым будет что-нибудь обычное, а к нему – сладкое! – она заговорщицки подмигнула.

- Мы все равно узнаем! – упрямо, без капли сомнения заявили Палаис и жилистый смуглый подросток.

- А попробуйте! – подзадорила их Тома, решившая попытаться выяснить, как же братья узнают тайны, поэтому о муравейнике решила молчать до последнего.

***

Когда Пена пришла, чтобы сопроводить Тамаа до Чиа, та, вытянув ноги, сидела на скамеечке внутреннего дворика и блаженствовала. Прохладный ветерок, колыхавший выбившиеся пряди волос, охлаждал смоченные водой лицо и шею.

- Эй, Тамаа, за тобой пришли! – низкий голос Маены над ухом вырвал из умиротворенной неги, и Томка нехотя, с ворчанием поднялась и поплелась к двери, ведущей в трапезную.

- Слухами цитадель полнится! – были первые слова сестры. – Мышами отроков кормишь!?

- И завтра чем-нибудь еще накормлю.

- Такими же или живыми?

- Какие под руку попадутся, – улыбнулась озорно Тома.

- А мы-то еще и грызунов не распробовали.

- Желаете отведать?

- О них только и говорят.

- Ладно, в следующий раз оставлю блинчик.

- А Виколоту?

- И ему. И Долону, и Млоасу. Семья же все-таки. И сегодня бы оставила, если б знала, что вам так охота попробовать. Завтра отложу, но, если не придете, обижусь.

- Придем! Или позже съедим, когда освободимся.

- Все в службе? – Тома скептично приподняла бровь.

- Да, – заверила Пена и поманила за собой.

Шли долго. Настроение у Томки испортилось: ну не верилось, что Долон настолько занят, что не может уделить ей хоть пять минут. Вот пришел бы и проводил ее к Чиа. Стервозина, живущая внутри, подначивала, науськивала и портила нервы, выстраивая догадки одна хуже другой. Если бы не работа, уже давно бы накрутила себя и, попадись Долон по пути, не сдержалась и устроила бы истерику. Тамара устала быть сильной и выдержанной. Отчаянно хотелось поплакать, поныть, почувствовать нежность и заботу.

«ПМС, что ли?» - мелькнуло подозрение. В такие моменты Томка становилась обидчивой, даже агрессивной, требовала внимания, еды и секса… - совсем как мужик, и не хотела ничего делать, а вместо этого вынуждена была укрощать послушников, которые, в принципе, оказались обычными детьми и подростками, и остро ощущала одиночество.

После нескольких поворотов перестала пытаться запомнить дорогу. Переходы и бесчисленные ступени слились в единый петляющий туннель. Прохлада, царившая в белых стенах, расслабляла. От усталости хотелось спать, а звук мерных шагов, еще больше наводил сонливость.

- Тут все ходы такие или намеренно по лабиринту водишь? – ныла она, плетясь за Пеной и зевая.

- И то, и другое. А если серьезно, не думала же ты, что Сахе выделят такую же комнату, как тебе?

- Что, не внушает доверия? – предположила Тамара. - «У меня-то не хоромы. Боюсь представить, где живет этот лысеющий пройдоха».

- Никакого, учитывая, что Саха - себялюбивый, шкурный вор. Темный.

- Темные, темные! – передразнила Тома. - Знать бы, в чем?! Пусть я не самая безукоризненная, но уж точно не хуже, чем обычный подданный империи.

- Да кто ж тебя знает? – улыбнулась сестра. – Бокаса утверждает, что ты - темное порождение, расставляешь сети на брата Долона! Войдешь в доверие и совершишь зло! – гротескно передразнивала проводница.

- Завидует. Не виноватая я, что ее сети остались без внимания. Воля Богов и только.

- Думаешь?

- Уверена.

Пена обернулась и проницательно посмотрела на нее.

- Долон тоже так считает, – задумчиво произнесла она и заметила, как Тамаа блаженно улыбнулась.

Свернув еще несколько раз, подошли к крутой лестнице с огромными ступенями, на которую даже высокая Тамара с трудом могла поставить ногу. Подняв голову, она нервно покашляла: после дневной вахты у жаркой печи не осталось сил, какое уж тут подниматься по закрученной, крутой лестнице, рассчитанной на гигантов. А для миниатюрной сестры ступеньки вообще казались ступенчатым выступом.

- Ты со мной? – Томке можно было и не задавать вопрос, потому что округлившиеся узкие глаза Пены, говорили красноречивее слов. – А взберемся?

- Не знаю. Я там еще не была, – промямлила подавленная проводница. – Если только ползком…

- Как уж получится, – выдохнула Тамара и, первой подойдя к выступу, поставила ногу. Поднимать ее пришлось высоко, и следовавшая за ней Пена, разглядела голые икры ног, показавшиеся из-под платья.

- Ты без исподнего? – поразилась сестра.

- С ним. Продемонстрировать?

- Не надо! – смущенно отшатнулась она.

«Какие тут все дикие! Увидела бы стринги с двумя ниточками на заднице, поди дар речи потеряла бы! А хорошая идея! Надо бы себе чего-нибудь сварганить, а то шастать в жару в панталонах по колено не очень-то приятно».

Через десяток ступеней Тамара беззастенчиво толкала спутницу под зад, помогая взобраться на очередной выступ, поэтому хорошо разглядела под серым плащом сестринские широкие полосатые штаны из подобия льна.

- Это у вас так модно? – не удержалась она.

Пена покраснела.

- Ладно, будет время, займемся трусами.

- Чем?

- Трусами! - и принялась рассказывать об их преимуществах.

- А зачем они мне?

- А что, некому показать?

Сестра еще пуще покраснела, захлопала глазами и смутилась.

- Ладно, сосредоточимся на карабканье.

Они обе тяжко вздохнули.

***

Хуже этих восьмидесяти шести ступеней, которые насчитала Томка, ничего не могло быть. Послеполуденное солнце слепило и изводило жаром. Они взмокли и к концу, заткнув длинные полы за пояс, без смущения сверкали всем, чем можно, и даже не краснели. Да и как иначе, если уже на двадцать третью Тома тоже забирались ползком.

- Обратно я не пойду. Буду там спать! – бормотала она.

- И я, – тяжело дыша, поддакнула Сестра.

Ослабев, наплевательски разлеглись на ступеньках и стали рассматривать безмятежное синее небо.

- Для кого это соорудили? Для гигантов-силачей?

Пена ответила, но не на заданный вопрос:

- Больше туда не поведу! Пусть тебя Ло тащит на себе!

- Он же на службе, – поймала на слове Тамара.

- А как отслужится, так пусть и идет! – задыхаясь, возразила раздраженная Сестра и вытерла со лба капельки пота. - Он большой, сильный, пусть тренируется дальше, а я маленькая и немощная.

- Не расстраивайся, – попыталась утешить Тома. - Кто не может летать, высоко заползает. Ползем дальше?

Сестра устало хмыкнула.

Отлежавшись, двинулись вперед. Но к их ужасу и стыду заметили, как с последней ступени на них с любопытством взирали Чиа, маленький, сухой мужчина с козлиной бородой и Млоас.

- Он… Пусть он тебя тащит! – прошипела проводница, указывая на Млоаса дрожащим от перенапряжения пальцем.

- Зачем тащить? Там - обычная лестница! – Брат указал пальцем куда-то вбок. – А это основание для сборного стока, чтобы при необходимости спустить воду… - заметив, как Пена потемнела лицом, сузила глаза и двинулась на него, простодушно заметил: - Я же говорил! Ты крикнула, что сама знаешь, и умчалась, не дослушав. Вот и спутала арку и широкий проход! – он довольно улыбнулся.

Томка впервые услышала, как сестра скрежетала зубами.

- И ты стоял тут и смотрел?

- А что оставалось делать, если приметил вас на середине? Кричи, не кричи, что туда, что обратно, а так хоть размялись…

Губы Пены вытянулись в две тонкие нитки, заиграли желваки.

- Только вот не надо злиться. Сама виновата…

- А ты рад понасмехаться?

Со стороны происходящее казалось комичным, потому что большой, широкий Млоас вытянул вперед руку и не давал маленькой Пене подойти ближе, а она размахивала руками, пыталась дотянуться до насмешника, но не могла. Ему было смешно, и он не сдерживался, из-за чего сестра пришла в необузданную ярость. Она прыгала на месте, царапала его руку, обзывала тупицей и заносчивым скотом…

Так впервые Тома узнала, что Братья и Сестры не только собачатся между собой, но могут и подраться. Причем запас ядреных слов даже у хрупкой, миниатюрной Пены был весьма обширным.

Пока они ругались, Томка на четвереньках доползла до деревца и прикорнула к нему спиной.

«Милые бранятся, только тешатся», - подумала она и решила не встревать в передрягу, чтобы не оказаться крайней. К ней осторожно подобралась Чиа, а потом бесшумно подполз лысеющий питекантроп с рыжей редкой шерстью, распластался рядом и с удовлетворением стал наблюдать за ссорой.

Томка вовремя засекла торжествующую, язвительную насмешку в его глазах и успела дернуть за ухо, иначе незнакомый хмурый брат, из-за тонкого длинного носа казавшийся суровым, точно огрел бы Сахатеса жердью, которую держал в руках.

- Чего глаза вытаращили?! Брысь отсюда!

- Куда? Вниз? – огрызнулась уставшая, как собака Тамара. – Не пойду! Хоть скидывайте!

- В сад! – указал он. - И смотри в оба за своим чудовищем!

Рыжий питомец молниеносно скрылся в кустах, а Чиа, протянув за руку, помогла подняться. Радостно повиснув на Томке, повела ее к деревянным двустворчатым воротам.

- Чего он такой злобный?

- Брату Таушу неудобно, что мы увидели разлад, – объясняя, девочка смутилась и опустила голову. - И Саху он недолюбливает…

- Это почему?! – остановилась Тамара.

- В его саду кто-то надкусывает плоды или съедает на половину. Он думает на Сахатеса.

- Ты? – строго, но с сомнением обратилась к нему Тома. На что, гневно сверкнув карими глазками, рыжий наглец окинул ее таким презрительным взглядом, будто она оскорбила родовитого придворного.

- Нет, нет! Это точно не он! – поспешила горячо заверить Чиа. – Ночью его взаперти держат, а подъедают чаще всего по ночам. Утром приходим, а везде свежие надкусы…

«Может это мои голодные отроки? Нужно будет спросить, - пришло ей в голову. – Или кормить лучше».

- И на что покушаются?

- Пойдем, покажу. И садиком полюбуемся. Он такой красивый! И ухоженный! У Брата Тауша одаренные Богами руки! Что ни посадит, все вырастает!

Неспешно следуя по узким каменным дорожкам, Томка вертела головой, стараясь внимательно рассмотреть травы и деревья.

- Слушай, я же из этого ничего не знаю!

- Я тоже почти ничего не узнаю, хотя в целебных травах должна бы знать толк. Брат Тауш рассказывает о них, когда в хорошем настроении, но из-за разоренного сада и надкусанных плодов он сегодня расстроен и неразговорчив.

- Тебя не обижает?

- Что ты! Он рад, что я помогаю. И мне нравится. Представляешь, тут столько всего интересного. Если бы только ба видела! Жаль, что ее нет рядом, - вздохнула с грустью девочка.

- Не жалеешь, что уехала?

- Скучаю, но не жалею. Если бы не ты, я бы никогда не увидела этого.

- Как себя чувствуешь? Не испугалась тогда? Я так переживала!

- Ты о чем? – у подружки вытянулось лицо.

- По дороге в цитадель…? – издалека начала Тамара.

- Я спала по дороге. Что-то случилось? - Чиа захлопала глазами. – Когда проснулась, тебя рядом не было. Мне сказали, что ты очень устала и спишь. Мы волновались за тебя. Саха немного дулся. Ждал, когда ты придешь. С тобой все хорошо? – она схватила Томку за руку. – Честно?

- Да-да, не волнуйся. Я же перед тобой живая и невредимая, – Тома улыбнулась и погладила подружку по голове. – Но не могла прийти раньше. Сначала спала два дня, не просыпаясь, а когда очнулась, отправили на кухню. Как освободилась, сразу к вам. Саха, завтра принесу тебе вкусняшек. Простишь моё вынужденное отсутствие?

- Кхрю! – одобрительно фыркнул Сахатес, задрал широкий курносый нос, все еще сильно смахивающий на пятак, и вальяжно двинулся вперед.

При одном взгляде на гордого питекантропа разбирал смех. Саха обернулся, окинул Томку уничижительным взглядом и скрылся в кустах.

- Не смейся! Он уже человек! Иногда даже ходит на задних лапах! – заступилась Чиа.

- Так на задних лапах или задних ногах? А передние ноги болтаются без дела? Какой непорядок! – паясничая, закачала головой Тома. - А где его штанишки?

- Сушатся. Я их постирала! – торжественно заявила девочка.

Томка опешила.

- Ма Тереза, ты учиться приехала или ухаживать за наглым рыжим пройдохой, пользующимся твоей доверчивостью и добротой?

- Но он же такой одинокий! Его тут никто, совсем никто не любит! Тебя не было, он лежал с печальными глазами и скулил!

За спиной Чиа бесшумно разошлись ветки кустарника, вылезла наглая морда с проплешинами и, обнажив кривущие редкие зубы, попыталось скривить торжествующую улыбку.

- Неблагодарная сволочь! – прошипела Томка.

- Я?!

- Человек твой!

- Он хороший! – упрямилась девочка.

- Согласна, он хорошая сволочь. Причем мерзкая, нагло садящаяся на хрупкую девичью шею! – Тамара подозрительно прищурила глаза. - Поди, он подъедает?!

- Нет! Это есть невозможно! Оно колючее и горчит.

- И ты уже отведала?! Мало моркови брать со склада, надо еще и плоды понадкусывать за компанию?

- Но он был такой голодный! А штах попробовала, чтобы за Сахатеса заступиться. Он бы такое ни за что есть не стал!

- Прибью, мерзавец! – погрозила Тома. – Так и знай: доберусь, хвост откручу!

- А он уже отпал! – радостно заверила Чиа.

- Тогда прижму, что еще не отпало!

Подружка задумалась. А когда до непорочного детского ума снизошло озарение, покраснела и опустила голову.

Садик не был садом в прямом смысле. Скорее это был большой огород, за которым кто-то с любовью и заботой ухаживал, подсаживая все новые полезные и экзотические для этих мест травы, кустарники и деревья. Изумрудный тон преобладал, но были и нежно-зеленые кустарники с красными ягодами и с насыщенно-темными бархатными листьями. Разноцветные ковры мелкой поросли сиреневых, фиолетовых, белесых цветов оттеняли разросшиеся кусты с крупными оранжевыми, малиновыми и синими благоухающими цветами. А свернув по тропинке, перед взором предстала высокая стена, увитая до верха ползущим плющом, и огромная красочная клуба петуний. Увидев знакомые, почти родные цветы, Тамара замерла.

- Красотища! – куда она не поворачивалась, там было торжество красок. – Я бы за порчу такой красоты сама покусала!

- А брат Тауш не кусается! – поддела Чиа.

- Куда уж мне темной до милых братцев.

Девочка ловко, по только ей ведомой дорожке, пробралась к стене. Томка, как слон в посудной лавке, последовала за ней, но, как ни старалась, пару раз услышала хруст ломающихся цветочных стебельков.

- Не кусается? Это хорошо! – крадясь по плотному цветочному ковру, бурчала Тома. - Еще бы палку забыл по дороге.

Вьющийся куст имел ползущие тонкие стволы, оглядывая которые, высоко от земли заметила сиротливые колючки. Потрясла заросли, но ни один плод не соизволил свалиться. Пришлось подсадить Чиа. Та, обмотав руку платком, сорвала его и протянула Томе. Многочисленные тонкие, короткие колючки, как у кактуса, укололи руку.

- Глянь! И этот надкусанный! – возмутилась Тамара. - Оно точно не сладкое внутри? Может ты пробовала недозревший плод?

- Других не было.

Тома скептично посмотрела на колючую грушу. А потом оглянулась вокруг, ища взглядом, обо что бы ее расколоть.

- Даже не смей! – раздался возмущенный мужской голос. – Четыре штаха осталось, и те съесть хотят!

- Ну, надо же оценить, чего вас лишают!

- Меня много чего лишают! И все твои воспитанники!

- Надеюсь, что я достаточно хорошо готовлю, чтобы они перестали обдирать ваш сад.

- Так это ты их сегодня грызунами кормила? – от возмущения голос Тауша стал писклявым. - О, Боги, Боги! Теперь они как гусеницы, все подчистую сгрызут! Но ныне их и понять можно. Я бы тоже предпочел траву, чем твою стряпню! Ладно, пусть поедают, не изверг же я, голодных детей последней радости лишать!

- А они съели. Даже добавки просили! – возмутилась, задетая за живое, Тома.

От ее слов мужчина схватился за сердце.

- Боги! До чего отроков довел! Пожалел травы, а они согласны безропотно мерзких тварей есть! – в его голосе и лице появилось столь глубокое раскаяние, что Томка растерялась: обижаться, плакать ей или смеяться.

- Чудесно, я им так и передам: вы - добрый человек, разрешили съесть все!

Мужчина онемел.

- Не - не – не! – раздалось спешное, возмущенно брюзжание. - Так от моего лечебного огорода ничего не останется. Еще отравиться могут! Это ваше страшилище может штах сожрать и невредимым оставаться, а дети…

- Невредимым? – переспросила взволнованная Тамара. – Чиа, давно гадость ела?

- У-утром! – заикаясь, ответила девочка.

- Ма-ма! – теперь Томка схватилась за сердце. – Она съела! Что делать? Что теперь делать?!

- Ничего. Воды больше пить. Хоть мучиться не будет от … - он не успел договорить, потому что перепуганная Тамара метнулась к нему, вцепилась в грудки туники и начала потряхивать: - Сделайте! Сделайте что-нибудь! Она юна, ей еще рано умирать…

Потрясенный Тауш молчал, и она стала трясти сильнее, пытаясь вытряхнуть из него если не обещание спасения, так хотя бы душу.

Очнулась, когда кто-то с силой стал ее оттаскивать от него.

- Успокойся! Успокойся! Ничего ужасного не случится, если только её будет тошнить пару дней… – постепенно слова дошли до Томки, и она разжала пальцы, но растрепанная Пена продолжала тянуть за рукав, стараясь отвести ее подальше от бородатого брата. - Ты не дослушала Тауша!

- Угу, – поддакнул Млоас за спиной сестры, за что получил от нее тычок локтем в живот.

- Не умничай! – сердито осадила она.

- Не могу, – прохрипел он, согнувшись пополам. - В кои-то веки хоть в чем-то прав. От гордости кричать хочется.

- Сейчас покричишь у меня! – шикнула она и прищурила глаза. – Я с тобой еще не разобралась!

- Держите себя в руках! – подал голос пострадавший. – Стоило двух темных впустить в крепость, тотчас всё наперекосяк пошло. Я буду ходатайствовать старшим! Нельзя же так измываться над детьми!

- Да они-то как раз довольны. Уже очередь выстраивается, чтобы отведать ее мышей.

- А завтра, возможно, я еще пауков настряпаю! – ехидно вклинилась Томка.

Все замерли.

- А где их столько наловишь? – искренне полюбопытствовал Млоас. – Если каждому по одному, не наесться же?

По его лицу было не понятно, поверил он в шутку или нет.

- Всю ночь ловить буду! – продолжала язвить Тамара. – Как стемнеет, сразу на охоту.

В тишине можно было уловить полет одинокий мухи. Млоас застыл с поднятыми бровями, брат Тауш с разинутым ртом, а Пена склонила голову и с подозрением косилась на неё.

- Да шутит она! Шутит! – влезла в разговор Чиа. – Она их до ужаса боится! И мышей до приезда сюда не ела…

- Намекаешь, что тут ее заставили их есть?! – возмутился Брат Тауш. – Нет, всего лишь пара темных, а как все ужасно! Я буду ходатайствовать Старшим…!

- Уже извещены. Бокаса первая успела, – с иронией заверил Млоас. От огорчения на лице Тауша опустились уголки губ.

- Да вы не переживайте! Приходите завтра, поглядите, разведаете. И первым походатайствуете старшим, – утешительно изрекла Томка, но кто видел ее смеющиеся глаза, почувствовали подвох. – И тебе, Чиа, тоже перепадет. Я же добрая!

- У-уу?! – раздалось из-за кустов.

- И тебе достанется! По-любому получится лучше, чем эта колючка! – Тамара потрясла ею перед носом огородника и хотела швырнуть в заросли, но Брат закричал:

- Не смей! Не ты вырастила, не тебе ругать и бросать! Кому колючка, а кому ценное средство от болей в животе. Вон отсюда. И чудище свое забери!

- А вот и нет! Он здесь еще не все поел и понадкусывал! Только вот как он мог залезть по тонким веткам на высоту и не рухнуть? И как съесть эту гадость и не исцарапать рот, а? Не подумали? Вы посмотрите на него: как такая туша может лазать по ним? А у него еще когти повыпадали, суставы болят от изменения тела! И как съесть вот это? - она снова помахала колючкой у всех перед носом. – Не ободрав морду и язык, если у него и зубов-то почти нет?!

На мгновение мужчина растерялся, но быстро спохватился:

- Сама к нему в пасть лезь! Я видел, как он под покровом ночи, едва луна заходила за тучу, крался в сад…

- Но он же заперт! – заступила за Сахатеса Чиа.

- Ты его выпускаешь! - в запале выкрикнул бородатый.

Томины карие глаза встретились с раздраженными синими. Беспочвенных обвинений своих подопечных она молча терпеть не собиралась. Дуэль.

- Хрюша! Сюда! – кликнула Тамара высоким голосом, и тотчас у ее ног уселся Сахатес. – Покажись!

Она нагнулась, схватила рукой его челюсть и стала тщательно осматривать, вертя влево - вправо.

- Поглядите, поглядите! Ни одной колючки! Вы беззастенчиво наговариваете на бедное, совершенно несчастное животное, только потому что он темный! – исходила праведным гневом защитница полузверя.

Сахатес, услышав, как Тамаа назвала его животным, дернулся, но, получив увесистый пинок Томкиной ногой, сразу угомонился.

Чиа посмотрела на Саху и уловила в карих глазах ошарашенное замешательство:

«Чего она несет?!» - поднял морду, чтобы взглянуть Томе в лицо, но она больно дернула за ухо.

- У-уу! – жалобно взвизгнул он, и теперь лишь громкое недовольное сопение свидетельствовало о его возмущении.

- Сморите, если бы он мог плакать, вы бы увидели слезы на его морде! – Тамара жалостливо провела рукой по рыжей макушке. Сахатес поднял на братьев увлажненные печальные глазки, в которых дрожала нарождающаяся слезинка.

- Видите?! Видите, как он страдает, раненый вашими несправедливыми подозрениями! Что бы он ни сделал, вы будете первым обвинять его! Вы унижаете беззащитное существо и губите на корню любые попытки раскаяния, потому что постоянно терзать подозрениями того, кто встал на пусть исправления, бесчеловечно и жестоко! А еще нельзя принижать стряпчие таланты, не отведав даже ложки! Вот опробуете, потом ругайте, иначе какой же из вас справедливый Брат?!

От бесцеремонных обвинений Тауш лишился дара речи.

Пена, зная, какое беззащитное существо перед ней сидит, сжала губы, стараясь не расхохотаться. Млоас же, понимая, что Тауш и Пена могут рассориться, не нашелся предложить ничего лучшего:

- Приходи завтра в трапезную, отведаешь и выскажешь мнение! Если паучки придутся не по вкусу, сразу к Старшим! Сможешь даже прихватить одного с собой и предоставить для наглядности…

Уже в комнате Тома вспоминала перебранку и не могла понять, откуда в ней столько нахальства и уверенности, что все ей сойдет с рук. Единственным объяснением была вера в Долона.

«Но можно ли на него так полагаться? Правильно ли сделала или ухудшила свое положение?» - изводила она себя догадками. Но в одном уже была уверена: Млоас и Пена приняли ее в семью и старались поддержать, как могли.

Перед сном хотелось помыться, но делать это в мыльне, где нет щеколды, Томка постеснялась. А наполнять лохань в комнате, потом тащить обратно к вечеру трудного дня было не по силам, поэтому обошлась парой ведер.

Ополоснулась, простирнула белье и единственную хламиду. Почувствовав облегчение, отыскала зеркальце и занялась внимательным изучением своего отражения.

«Сколько времени прошло, а привыкнуть не могу! – тягостно вздохнула она. – Ладно, брови драть, маски делать, и буду человеком, а если намазюкаться, то еще и женщиной».

Вдоволь посокрушавшись, разыскала в закромах сухую смесь, развела горячей водой и перемешала. Получившуюся вязкую жижу размазала по лицу. Чтобы время шло быстрее и с пользой для всего тела, прилегла. А когда очнулась, маска намертво прилипла к лицу и отколупывалась только с волосками.

- Учитывая мое феноменальное везение, ты бродишь где-то рядом! - в этом Тамара не сомневалась. Представив, как дверь распахивается, и она предстает перед Ло перемазанной гадостью, кинулась к остаткам воды и попыталась размочить застывшую корку, но короста холодной воде не поддавалась. Нужно было идти за горячей.

Накрытая простыней, Тома перебежками кралась до заветного места. Однако ликование, что никого не встретила по пути, при повороте краника сменилось яростью. Горячей воды не было!

- Да что ж такое!?

Пришлось еще раз попытаться отмыться холодной водой. Корка стала чуть склизкой, но держалась все так же.

Припомнив, что в состав входит смола и воск, размягчающиеся при температуре значительно выше комнатной, Тамара приготовилась к депиляции, но спохватилась, что где-то наверху есть еще одна умывальня.

"А стоит ли туда соваться, если трубы, возможно, заполняются из одного котла? - засомневалась она. - А вдруг из разных?"

Решив, что отколупывание засохшей корки может повредить кожу и привести к воспалениям, отбросила сомнения, приглушила лампу и двинулась по лестнице наверх.

Мыльни не располагались одна под другой, поэтому планировка отличалась. Может быть поэтому, при повороте вентиля, потекла тоненькая струйка горячей воды.

- Ура-а! – обрадовалась Тома и приступила к делу. Однако едва начала, в коридоре раздался хлопок, и она услышала приближающиеся тяжелые, шаркающие шаги…

"Может, пройдут мимо?" - еще теплилась надежда, но, когда поняла, что направляются сюда, от испуга не придумала ничего лучше, как вцепиться в ручку и попытаться изобразить, что мыльня занята. Кричать: "Занято" не решилась, потому что не знала, что обитатели цитадели кричат в подобных случаях.

Дверь потянули, но Тома уперлась изо всех сил. Потянули сильнее. Дверь приоткрылась, но как только ручку отпустили, Томка снова захлопнула ее.

- Открывай! – раздраженным голосом рявкнули за дверью.

Стоя в размазанной маске, она поняла: сегодня не ее день и придется чашу позора испить до дна. Дрожащими руками толкнула дверь и как можно доброжелательнее произнесла:

- Доброго вечера.

А в ответ раздался истошный крик, призывавший всех, кто есть поблизости, сюда. Орали так оглушительно, что Томка рефлекторно закрыла дверь, пытаясь отгородиться от шума. Но просидела одна не долго.

- Выходи! - сердито крикнули за дверью.

- Простите, я этажом ошиблась! – промямли она.

- Уверена? – вопросил голос человека, который не пропустил ни одного ее позора.

- Более чем! - всхлипывая, пропищала Тома.

- Выходи! Бить не будем! – заверил старческий голос.

- Выйду, когда отмоюсь!

- А внизу не мылось?

- Там воды горячей не было, а холодной не отмывалось.

- Покажись.

- Нет.

- Я захожу! - предупредил Ло.

- Не надо!

Но было поздно. Дверь приоткрылась, и в проеме показался он. Оглядев ее, Долон застыл. Немного отойдя от удивления, присел на корточки и стал внимательно рассматривать, не говоря ни слова.

Томка поджала губы.

Глава 3

В светлой комнате, освещенной лучами заходящего солнца, за круглым столом собрались седые старики. По очереди бросая пожелтевшие игральные кости, каждый приметливо следил за соседями, чтобы те не жульничали. Приглушенный стук разбавлял неторопливые сплетни и жалобы на старческие недуги.

За двадцать с лишним сезонов, что они с Айемом вместе, Кинпаса уже давно смирилась с почти ежедневными визитами пожилых братьев и с удовольствием обходила каждого, доливая вина или отвара.

Иногда гости спорили до хрипоты по мелочам, если нет, то все внимание уделяли игре или ей. С присущим женщинам терпением, она выслушивала нытье, подколы и поучения, и молчала, потому что любила слушать их брюзжание по делу и без оного. Нравы гостей были иногда невыносимы, но кто без недостатков?

Ей нравилось смотреть, как главные судьи империи с удовольствием, как малые дети, пытаются обдурить друг друга и сделать каверзу. За все время удавалось подобное лишь несколько раз, и тем сильнее было ликование победившего шельмеца, который со счастливым самодовольным видом приосанивался и свысока оглядывал других. В последний раз Клахем до того возгордился, что ноющая поясница при ликующем скачке хрустнула, и в комнату его пришлось переносить Долону.

- Не устаю поражаться: уж бороды поседели, а совсем как отроки! – улыбаясь, вздохнула Кинпаса, заметив, как почтенных лет Клахем косится на Айема, который безразлично взирал в открытое настежь окно и неспешно, как бы невзначай, подталкивал пальцем красную фигурку ближе к краю разлинованной доски.

- Зато душой и разумом молоды… - отозвался Клахем.

- Угу, помню, как повис вниз головой на перекладине, а дотянуться и слезть не смог. Хорошо пришла вовремя, иначе бы так и болтался.

- Отчего послушников не кликнул? – поднял голову удивленный Саназ.

- А они смотрели со стороны и поражались его силе и гибкости, вот он и терпел, – ехидно, но по-доброму подколола она.

- Зато теперь у послушников есть лишний стимул упражняться в силе и беге, – парировал Клахем.

- А у тебя повод быть скромнее.

Они смерили друг друга упрямыми взглядами.

- Никогда не думал, что доживу до подобного одряхления… - неожиданно признался он - самый старший из всех собравшихся. - Кожа изборождена глубокими морщинами, тонкая и сухая, а на лысине остался белый пух, как у цыпленка. Все болит и ноет. М-да, - вздохнул Клахем и провел рукой по блестящей макушке.

- Да будет вам жаловаться, – улыбнулась Кинпаса, заботливо подливая ему напиток.

- Как не жаловаться? Хожу со стоном, кряхчу, на недуги жалуюсь, и некому посочувствовать, – затянул он шутливое нытье.

- Все мы рано или поздно увядаем. И останется лишь брюзжать, на большее сил не хватает, – нахмурился Айем.

- Про всех не надо говорить! – возмутился Саназ, маложавый, полный сил и энергии мужчина, у которого в шевелюре еще встречались не тронутые сединой волосы. Их было мало, но он радовался и им.

- Будь я моложе оборотов на двадцать, уж точно не жаловался бы, а в девяносто семь только и остается радоваться, что утром глаза открыл и до конца коридора сам добрел.

- Раскудахтались, как старые голосистые капы. Что торгаши в таверне, что Братья, убеленные сединами, все об одном. Похвалиться да значимость набить, чтобы другие от зависти покой потеряли, – укорила гостей женщина. Она и сама была уже не молодой, но все же моложе собравшихся за столом.

Мужчины приглушенно рассмеялись.

- А где Кинтал пропадает?

- Молод он еще с нами рассиживаться.

- Да все там же. Ищут.

- И как?

- То-то и странно, что никак, – Клахем многозначительно посмотрел на других. - Ускользают. Кто надоумил?

- Думаешь на худшее? Ты всегда был мнительным.

- Неся величайшую ношу, глупо оступиться из-за попавшего в сандаль неприметного камушка. Приходится быть таким.

- Однако нашей Матери и в подметки не годишься. Подозрительность из нее так и брызжет. Не подходи близко, того и гляди, заляпает, – усмехнулся Айем, поглаживая седой ус.

- Пусть Бокаса по мышам подозрениями изводится, а мы как-нибудь без нее обойдемся.

- Хорошие мыши были, как ни странно. С нетерпением ожидаю пауков. Их-то из чего сотворит, ума не приложу?

- Понравились? – с долей ревности полюбопытствовала Кинпаса.

- Поначалу хотел ее взашей выгнать и Ло уши надрать, по старой памяти, чтобы не умничал, но оказалось не плохо.

- Попробуй-ка мальчишке чего подрать, если догонишь или сможешь застать врасплох! – поддел Саназ друга.

- Темная на него нашлась словно из ниоткуда, но так не бывает. Беспокоит меня это, – произнес задумчиво Клахем, и примерявшись, бросил кости. - Быстро, как отрок наивный попался. Покровительствовать решил, глупый мальчишка!

- Ничего удивительного. Женщины испокон веков занимаются этим, - спокойно заметил Айем.

- Это чем же? – возмутилась Кинсапа, уперев черные руки в пышные бока.

- Сбиванием мужчин со светлого пути… - пояснил увлеченный игрой муж, не глядя на нее.

- Да вас и толкать не надо, сами свернете!

- Если только сопровождая вас до дома вашей Праматери, изошедшей из темноты… - парировал муж.

- Нет, а со мной ты куда зашел?! – Кинсапа вскочила со стула. – Еще скажи, я тебя насильно тянула!

На ее недовольство Айем не поддался и продолжал, не мигая, следить за игрой. Разгневанная женщина выбежала из комнаты, хлопнув дверью. Мужчины даже не шелохнулись, продолжая по очереди бросать кости и двигать фигурки.

- Завтра Праматерь вернет ее обратно.

- Не обольщайся. Уже вечером. Надо же кого-то с пути сбивать, иначе скучно им живется…

****

Разраженная Кинпаса, расплескавшая от обиды сладкое вино, спешила в мыльню, чтобы омыть липкие руки.

- Дождешься, Праматерь покажет тебе, как обижать ее дочерей. Не буду больше выслушивать твое старческое брюзжание, неблагодарный!

Умом понимала, что подначивают не со зла и обижаться не на что, что уже скоро злость развеется, и все потечет по-прежнему руслу. Подобное было не раз и не два за те обороты, что они с Айемом вместе, но надо же показать нрав и возмущение.

Младшая сестра – все, чем ее наделили Боги. Не достаточно, чтобы стать полноценной сестрой, и слишком много, чтобы оставаться простой подданной. Так она и оказалась привязанной к братству, которое не спешило делиться с ней тайнами. Утешение Кинпаса находила в рисовании, позже овладела прекрасным почерком, нарядные завитки которого грели душу любого, кто брал переписанные ею книги в руки. Жизнь неспешно и однообразно текла, пока однажды она не застала за своим столом подслеповатого толстяка. Он развалился за писчим столом и, разглядывая рисунки, беззастенчиво уминал ее же сладости.

- Эй, полегче налегай! – набросилась она. – Натрескаешься и уйдешь, а мне с оставшимися крошками четыре листа разрисовывать, да так, чтобы такие, как ты, обжоры от восторга глаз не могли отвести.

Тучный мужчина перестал жевать, поднял глаза и протянул откусанную дольку вяленой в сиропе гавы.

- Братья и Сестры должны делиться, – спокойно заметил незнакомец, глядя на нее водянистыми глазами с желтыми вкраплениями по краям.

- Ага, как же! С младшими не сильно-то и делятся, мы - как бы полоумные. Потому и щедрости перепадают в половину, – продолжала негодовать Кинпаса, разглядывая залысины на его висках, румяные щеки, курносый нос, намек на второй подбородок…

- Так-то я ненавижу заносчивых Братьев, но, если бы мне разрешили им стать… - съязвил наглец, прищурившись от переполнявшего его ехидства. – И чего бы ты хотела? – он пытливо всматривался в нее, склонив голову набок. Желто-серые глаза с белесыми ресницами, несомненно, принадлежали умному человеку, и показались ей самыми красивыми, из всех, которые она видела. Наглец был дерзок, но не груб.

Но Кинпаса не умела кокетничать.

- Не скажу! – буркнула младшая сестра и замахала у него перед носом: - Уходи, мне работать надо!

Брат чинно встал, освобождая чужое рабочее место. Когда зашагал прочь, она не удержалась и окликнула:

- Стой! Бери уж, – и протянула миску.

Думала, что откажется, но сильно просчиталась, потому что толстяк, запустив руку в тарелку, выбрал из нее все, что поймал. Закинул сладкую дольку в рот, просиял, и ушел, не сказав ни слова благодарности.

- Нахалюга бесстыжий! – обиделась она.

- Негоже так о Старшем Брате отзываться, – заметила сестра Кьюса, сидевшая за соседним столом, и испугавшаяся писчица плюхнулась объёмным задом на подушечку, смягчившую жесткое приземление.

Два дня не находила места, переживая, что вызовут на Совет и припомнят неуважительное отношение и вырвавшиеся слова. Промаявшись тревогой, смирилась с неизбежным, однако её не только не отчитали, но и доверили переписывать рукопись из тайной библиотеки.

От восторга и гордости Кинпаса забывала про еду, без перерывов перерисовывала и переписывала зашифрованные записи и рисунки. Само ощущение, что прикасается к секрету, великой, значимой древности настолько будоражили воображение, что она долго сидела перед началом работы, пытаясь успокоить дрожащие руки.

Когда Айем вновь столкнулся с ней в одной из галерей, заметил, как она похудела, и принес сладостей, а Кинпаса в ответ поделилась ореховыми палочками. Все равно делиться было больше не с кем. После того, как ей доверили тайные рукописи, она почти безвылазно жила в цитадели, и все меньше общалась с обычными людьми. А Братья и Сестры не особо горели желанием принять в свой круг. Они были вежливы, приветливы, но Кинпаса всегда чувствовала, что они вскользь говорят о чем-то, что не предназначено для ее ушей. От обиды желание общаться с кем-либо снизошло на нет.

Общение со Айемом - Старшим Братом, оказалось не только приятным, но и доверительным. Он тоже не спешил делиться секретами, но хотя бы терпеливо объяснял, что никто обижать ее не желает, просто все обязаны блюсти тайну. Она угощала его выпечкой и сладостями, которые оба обожали, рассказывала о многочисленной родне, радовалась общению, и надеялась, что так будет продолжаться, как можно дольше.

Но случилось, что попалась ей книга о пользе воздержания и скромности для здоровья духа и тела. Читая раздел о вреде и пагубном влиянии обильной сладкой и жирной пищи, Кинпаса возмущенно фыркала. Однако, когда дочитала, что полные мужчины страдают от тяжкого дыхания, задыхаются, у них ноют суставы и болит сердце, что губительно, неожиданно вспомнила, что все это и даже больше есть у слабого здоровьем Айема. А еще он жаловался на боль в боку...

После бессонных ночей, полных сомнений, она решилась и поведала, что переживает за его здоровье. Он покосился на нее, и Кинпаса приготовилась, что Айем больше не придет, ведь без сладкого - уже не то привычное общение, но, к ее удивлению, друг оценил ее заботу. С тех минуло много оборотов, но от вяленных долек гавы они так и не смогли отказаться. Айем продолжал все так же черпать их из миски руками, но заботливая Кинпаса ставила маленькие мисочки, памятуя о пользе скромности и ограничения. Не могла она долго на него сердиться.

Дойдя до двери мыльни, удивилась, что та захлопнулась у нее перед носом, ведь все гости оставались за столом. Осторожно потянула на себя дверь, но она не поддалась. Тогда Кинпаса дернула сильнее. Дверь поддалась и тут же снова закрылась обратно, едва отпустила ручку.

«Что за проказники?! – возмутилась женщина. Липкими руками она перепачкала ручку, от чего стало совсем не до шуток.

- А ну, открывай! – строго крикнула она, предполагая, что шельмец-послушник прокрался и притаился в мыльне.

За дверью началась суматоха.

- Быстрее! – голос у нее был сильный, низкий, как раз для воспитания.

Дверца медленно отворилась, и, стоило ей заглянуть внутрь, лампа высветила безобразного урода, пронизывающего ее исподлобья диким взглядом.

Башню огласил истошный женский крик.

***

Отойдя от потрясения, Кинпаса пожелала рассмотреть Тому ближе.

- Так вот ты какое, страшилище! – съязвила чернокожая женщина, как только переступила порог мыльни. От пережитого страха кровь еще бурлила, и она периодически срывалась на истерические смешки.

- Это Тамаа. – представил Тамару Долон и продолжил терпеливо, с заботой прикладывать горячий компресс к вымазанному лицу.

- Извини, но под этой… - не найдя слова, женщина указала пальцем. - Не могу разглядеть красоты твоей избранницы, но проказу оценила: кого от службы не отвлекла, перебудила, – и вздохнула.

- И что теперь будет? – Томка испуганно взирала на Ло и Кинпасу.

- Говорить о тебе будут! Бокаса прозвище придумает, до старости ходить с ним будешь, – обрисовала ситуацию женщина. Она была в возрасте, пышнотелой, степенной, но в черных глазах проступали искорки озорства.

Тамара робко коснулась руки Долона:

- Прости. Получилось безобразно глупо. Извинения ничего не изменят, но все же.

Его молчание пугало. Встревоженная Тома захлопала влажными ресницами.

- Я лишь хотела, чтобы кожа была чистой и красивой.

- И как? – Долон поднял глаза, и она увидела, что он не сердится на нее.

- А простыню для пущей неотразимости намотала? – поддела собеседница.

- Балахон сохнет после стирки. Другого нет, - сокрушенно призналась Тома.

Долон перестал мыть в ведре тряпку.

- Совсем? – не поверил он.

Томка кивнула, и Ло нахмурился, от чего на лице сразу проявилась утомленность.

- Выглядишь уставшим, вдобавок мои проделки, - Тамара нежно погладила его по руке.

- Зато в старости будет чего вспомнить! Я так испугалась, думала, сердце выпрыгнет из груди.

- И вы простите меня. Я не со зла. День сегодня такой.

- Сегодня для тебя счастливый день! Повезло, что предстала в таком виде передо мной, а не тем, у кого кулак, как кувалда. Тогда бы точно был плохой день. И последний, – поучительно произнесла женщина. - Отмывайся, успокаивайся, Старшие хотят тебя видеть.

- Немного осталось, – выдохнул Долон, а потом обратился к Томке: - Могу заверить, грязь подействовала. У тебя воистину стал особенный цвет лица. Подобное редко увидишь.

Представив, как выглядит, Тамара стушевалась.

«Не красивая, с осадненным красным лицом, в простыне…»

- Я не пойду в простыне, – жалобно предупредила она.

- Могу дать свое платье, но оно широкое, – сжалившись, предложила пострадавшая.

- Туника, что мне выдали, и вам бы подошла. Я ее лентой подвязывала, чтобы не упасть при ходьбе.

Долон сомкнул челюсть.

- Не сердись, – мягко произнесла Томка, положив ладонь на его перепачканные пальцы. – Переживу. Пока в ней похожу, позже по себе переделаю. Чиа поможет.

- Какие ты страхи рассказываешь! – усомнилась женщина, но, почувствовав себя лишней, напомнила: - Поторопитесь, – и выскользнула за дверь.

К тому времени, как Кинпаса оставила их одних, Томкино лицо было почти отмыто. Воспользовавшись моментом, она обняла Долона.

- Я сотворила что-то ужасное, да? - она чувствовала себя виноватой из-за устроенного полночного переполоха.

Он положил ладонь на ее разлохмаченные волосы.

- Произошло недоразумение по воле случая или шутке Богов. Но не забывай, цитадель - братская крепость, где нет места темным, поэтому к тебе относятся предвзято. Послушников за подобную проделку высекли бы, братьев за умысел и неуважение затворили.

- А меня?

- Не бойся. У тебя не было умысла. И ты – под моей ответственностью.

Осознав услышанное, Тома задрожала:

- И теперь накажут тебя?!

- Нет, – успокоил Ло, вытирая рукой влагу с ее красных щек, – меня точно не высекут. Хотя это было бы предпочтительнее. И не затворят. Она добивается другого, - он нахмурился. - Ты должна всегда помнить: я несу ответственность за тебя. И я должен назначать тебе наказание. На этом настояла Бокаса, – на лице Долона проявилась свирепая гримаса. – Знает, если накажу, ты возненавидишь меня. Накажу мягко или закрою глаза, обвинит в слабости и лишит покровительства.

От его признания Тамара оцепенела.

- Но почему? За что? Я же ей ничего не сделала!

Долон молчал.

- Потому что я темная?

Он смотрел на нее так, что у Томки сжалось сердце от тяжелого предчувствия.

- Потому что ты – моя темная, – с горечью пояснил Долон. – Все еще хочешь быть со мной?

Его тяжелый взгляд доходил до каждой клеточки натянутых нервов. Он ждал ответа.

- А ты хочешь, чтобы я была рядом? – ее голос дрожал.

- Глупый вопрос. Ты знаешь ответ.

- Так же, как и ты, – прошептала она и прижалась к нему, положив голову на плечо. - Почему раньше не рассказал?

- Зачем пугать тебя? Даже если будешь заточена в комнате, найдутся недовольные.

- Если все против, есть ли надежда?

- Не все, но многие.

Это было слабым утешением, но хоть кто-то был на их стороне.

- Я боюсь, - шепотом призналась она.

- Я же с тобой! - Ло сильнее прижал к себе.

Тамара тяжело вздохнула. Она чувствовала себя несчастной, пойманной острым крюком за страдающее сердце. Лишь отсутствие со стороны Ло даже намека на упрек было хоть каким-то крохотным утешением.

***

Она предстала перед Старшим Братом, встречавшим их у причала, Виколотом и сухощавым стариком с серыми холодными глазами, тем самым, что одобрительно дергал ее за косу в трапезной.

Тамара боялась. Очень боялась, потому что Ло не стал лгать, что бояться не надо.

«Лучше бы соврал!»

Она нервничала и пыталась уловить настрой каждого присутствующего.

Ветхий почти лысый старик сидел за огромным массивным столом, напротив которого Тома чувствовала себя подростком, и сверлил неприязненным, взглядом, выискивающим слабину. Его тонкие губы с глубокими носогубными морщинами были растянуты в жесткой полуулыбке, не терпящей возражений, а исходящая властность сковывала. Лишь присутствие Долона за спиной позволяло сохранять видимость хладнокровия. От долгих, пронизывающих взоров бешено колотилось сердце, но красное, после всех перенесенных экзекуций, лицо не выдавало тревоги. Это было небольшим вознаграждением за перенесенные страдания.

Если бы Виколот и другой мужчина стояли, Томка подумала бы, что перед ней как минимум заместитель главы Братского Ордена, но они преспокойно сидели в свободных позах. Хромоногий вытянул больную ногу вперед, а другую вольно подогнул под стул. Виколот же откинулся на спинку и сидел, закинув ногу на колено. Все молчали, выжидая решения седого старика.

Она кожей, нутром ощущала ощупывающий тяжелый взор, полный презрительной насмешки. И чем сильнее пыталась заткнуть сознание собственного достоинства в покорность, тем хуже себя чувствовала. Не вытерпев, опасливо подняла глаза, и тут же была поймана его цепким, довлеющим взглядом.

«Да кто же он такой? Редко кто так может», - недоумевала Томка.

Сухой старик угнетал, сминая до размера букашки, но она пыталась сопротивляться. Если бы Долон предупредил, что ее жизни ничего не угрожает, она бы, собрав все силы, не побоялась выпрямить спину и ответить дерзким взглядом. Но даже в страхе и сомнениях за свою жизнь Тома интуитивно чувствовала, что покажи убогость, трусость, и он безжалостно сломает ее.

«Лицемер! – обозвала она старика, вспомнив о его доброжелательном подергивании за косу. – При отроках улыбчивый старикан, защитник обездоленных, а на самом деле старый маразматик с огромными амбициями!».

Считая, что прямой зрительный контакт намекает о противостоянии, Тамара как можно спокойнее опустила глаза и стала рассматривать дорогой резной стол из темного дерева с аккуратно разложенными бумагами, писчие принадлежности… и, она не поверила своим глазам, микроскоп.

Чтобы не выдать себя и не множить подозрения, перевела взор на высокие стеллажи, заставленные книгами и фолиантами, карты, развешанные на стене: огромное изображение империи в окружении соседних государств, звездная карта, странные рисунки, похожие на изображения одноклеточных. Задержав взгляд и рассмотрев подробнее, Томка могла поклясться, что это зарисовка увиденного под микроскопом. Подтверждал предположение стоящий у окна и накрытый тонкой, прозрачной тканью телескоп.

Клахем, разглядывая нелепую краснолицую заплаканную девицу в болтающемся платье Кинпасы, пытался постичь: чем она зацепила мальчишку?

«Не ровня ему, – подвел он итог и стал намеренно подавлять, желая довести до слез и показать жалкую суть темной, трусливо желающей защиты и не способной взамен ничем одарить. - Приволок с окраины сиротливую нищенку, упрямец! - Клахем недовольно посмотрел на Долона. - Благо, сам моё разочарование чувствует и говорить не надо».

Однако зареванная девица отважилась поднять глаза, чем вызвала у него кривую ухмылку.

«Ну что ж, покажи, на что годишься! – он вперился в нее глазами, вкладывая во взгляд разочарование, пренебрежение, даже брезгливость.

«Знай свое место!» - читала в его жесткой насмешке Томка и от внутреннего протеста стала держать взгляд, чем развеселила старика. Она держалась бы дольше, если бы не хотела спать и не понимала, что дерзить влиятельному человеку чревато.

Клахем следил, как Тамаа, пытаясь изобразить невозмутимость, отвела взор и стала с интересом разглядывать кабинет. И был удивлен, что она не испугалась скопища книг, осмысленно, без тревоги разглядывала механизмы, карты и наброски мелких тварей, что копошатся во всем сущем. Но проследив, как она глазами связала звездную карту и дальнозор, нахмурился. Долгая жизнь преподнесла неожиданную, таинственную загадку, но все что касается будущего преемника, он обязательно переберет по крохам, разберется в сути и перемелет в труху, если изведанное не придется по нраву. Конечно, не ему жить с темной, но будущий глава должен быть свободен от сомнительных привязанностей.

Темная, почувствовав перемену в его настроении, разогнула плечи, но опомнившись, вновь ссутулилась.

«Слишком гордая для сиротливой нищенки с окраины», - подметил Клахем. Чем больше он наблюдал за ней, тем больше в душе росла тревога.

Виколот, наблюдая как Тамаа держится, с тайным удовлетворением отмечал, что она делает это слишком хорошо для полоумной пустынницы. Любой, оказавшись в подобной ситуации, был бы несомненно напуган, но у нее на устах держалась едва уловимая улыбка, свидетельствовавшая, что Тамаа может совладать со страхом. Каждый из присутствующих понимал, что это лишь маска, но личина была тщательно выверенной. Растяни Тамаа губы чуть больше, показалась бы недалекой и глупой, меньше – сквозил бы страх. Также Виколот чувствовал, что и она пытается их ощутить, прочувствовать, предугадать. У нее не было дара, но был опыт.

Мужчины, следившие за выражением Томкиного лица, внезапно заметили, как она с трудом подавила зевок. И буквально почти сразу, еще один.

Клахем недовольно окинул ее взглядом, задержал взор на одолженном платье, делающем темную жалкой, и раздраженно процедил сквозь зубы:

- Уйдите с глаз, – и неприязненно отвернулся.

Когда Томка и Ло вышли, он изрек:

- Что разглагольствовать, если заранее понятно, что бы она верещала в испуге. Жаль время тратить.

- Пусть идут. Сам отчитает. Но девица чудная и незаурядная. Ты об этом говорил? – обратился Кинтал к Виколосу.

- Именно. Вначале кажется несуразной, пострадавшей от падения головой, а при близком общении, начинаешь понимать, что логики у нее поболее, чем у других женщин. Продумывает ходы, наблюдательна, подмечает тонкости, чувствует людей, умеет удивить. Любит хорошие шутки, умеет поставить на место....

- Нахвалился? – прервал ухмыляющийся Клахем. – Ближе к делу.

- Отказывается чистить живую рыбу, предпочитая оглушать для облегчения страданий или ждать, пока сдохнет.

В комнате раздался хрюкающий смешок Кинтала.

- Птицу покупает только разделанную, утверждая, что от вида крови падает в обморок, - продолжил Виколот, но поймав на себе пораженные, недоверчивые взгляды, заверил:

- И падает! Жрица поведала, что до утери памяти ходила чумазая, дикая, шарахалась людей, но голову птице сворачивала лихо и без слез. А после, как подменили. Сны ей стали сниться.

- То есть раньше была дикая, но люди считали ее в уме, а стоило поумнеть, прозвали полоумной, так? – уточнил Кинтал, растирающий руками больную ногу.

- Да. Долона не боится. Иву дразнит, доводя до бешенства. Тамаа умнее и проницательнее, чем кажется.

- Считаешь, что она Ло подходит? – недовольно поднял брови Клахем.

- Он считает, что подходит! – обратился внимание братьев Брат Кинтал. - Забери у дитя игрушку, у собаки кость – всю жизнь будут помнить. Пусть натешится и успокоится. Не вижу смысла поступать по-иному. Запретное манит, к дозволенному интерес утрачивается. А что темная, не вижу препятствий для полного покаяния. Час беседы, и тайн нет, – заметил он с улыбкой.

- Ошибаешься, - задумчиво заметил Клахем. - Упрямец вмешательство воспримет как недоверие. Хочет сам разобраться. Поэтому следует дать ему возможность самому справиться с тем, что затеял.

- Ему вполне по силам.

- Узнает ее лучше, разочаруется, - продолжил Клахем, довольно покачивая лысой головой. – И мы посмотрим, чем она его привлекла, а потом Бокаса, упрямая тупица, предоставит ему право выбора. Сомнения, ревность, ругань завершат начатое.

- Решили поддержать ее в начинаниях? – брат Кинтал с легким осуждением посмотрел на старика, и тот призадумался:

- Она предлагает заманчивые нововведения, но благие начинания часто заканчиваются не тем, чем ожидалось. Не сходятся братья и сестры. Отрадно смотреть на Айема и Кинпасу, но это капля в море. Потому в этом вопросе пусть все идет, как поведут Боги. Они лучше нас знают тайны, ибо создают их, – скривил тонкие, морщинистые губы Клахем.

- Не понимаю я вашего упрямства, – признался Кинтал.

- Возлагая на Долона надежды, не хочу иметь рядом темное пятно, влияющее на него. Глупая, жадная, примитивная предпочтительнее, чем расчетливая, изворотливая, подчиняющая влиянию. Посему поддержу Бокасу, как противовес.

- А если все пойдет не так?

- В свои обороты я уже давно перестал верить в чудо. И тебе бы перестать надо - не юный отрок.

****

Сломленная Тамара быстро шагала по галерее, с трудом сдерживая слезы.

«Не хочу, чтобы видели меня жалкой. Ни за что! Не дождутся!» - она надеялась успеть добежать до комнатки и спрятаться раньше, чем разрыдается.

Ей не восемнадцать лет, чтобы не понимать, что неблагожелательное окружение, постоянные придирки и подначки, интриги, так или иначе, повлияют на их отношения. Долон никуда не денется из братства, он их с потрохами, а она чужачка. Чужая не только в этой ненавистной крепости, но и в этом мире.

Впервые у нее появились сомнения: «Я буду бороться за него, за себя, но смогу ли победить? Сколько потрачу нервов, пролью слез, обрету первые морщины, оплакивая несправедливые обиды. Выдержу ли? Люблю и готова бороться, рискнуть всем, но достоин ли он моих страданий и моря горьких слез? А вдруг, в один день придет раздраженный, сорвет недовольство и скажет, что больше не может, выдохся… Что тогда? Останусь у разбитого корыта?"

В груди саднило. Хотелось разрыдаться.

Долон шел за ней, не совсем понимая ее состояния. Он ожидал, что Тамаа, как только выйдет, горько разрыдается, покажет страх, будет просить не оставлять ее одну… А вместо этого она молчала. Вышагивала, будто проглотила палку и даже не оглядывалась на него. Обычно при подавленности и отчаянии женщины плачут, кричат, но не она.

Как только свернули за поворот, Ло схватил её за руку и развернул к себе.

- Пусть думают, что хотят. Они не знают тебя! – произнес с горячностью, сжимая Томкину ладонь.

- Не знают, но уже ненавидят. Я никому не делала зла, а все как взбесились. И они сделают все, чтобы мы разочаровались друг в друге! – Тома дернулась, чтобы убежать, но он крепко держал ее.

- Сомневаешься во мне? – пронизывающими черными глазищами Долон вперился в ее покрасневшие глаза. Он не был спокоен. Был выдержан, но тревога проступала в напряжении плеч, рук, голосе. И ему было не менее горько.

- Не сомневаюсь в их коварстве. Столько ненависти к себе я еще никогда не видела. Они не успокоятся, пока не достигнут желаемого. Посмотри, они не гнушаются даже мелочными подлостями. Выдали безразмерное тряпье, чтобы выглядела безобразнее. А стоило подвязать лентами, донесли тебе, что я добиваюсь внимания других мужчин! И не смотри на меня так, твой взор был слишком красноречив тогда.

- Я верю тебе!

- И я тебе! Но чаша наполняется по капле. И чем дольше мы будет держаться друг за друга, тем азартнее будет охота.

Тамара не сдержалась. Слезы потекли по щекам.

Долон притянул ее и грубовато прижал к груди. С детства он не испытывал подобной горечи, клокотавшей внутри. Тамаа произнесла то, что терзало его самого. Еще утром он не знал, что она такая.

«А какая? – растерялся Ло. - Рассудительная, проницательная? Да! Сильная? Да! И не лжет, рассказывая о том, что думает!»

- Пусть пробуют! Только от нас зависит наша судьба! – взволнованно прошептал он.

- А когда ты, расстроенный придирками и бесконечными кознями, без лица придешь ко мне, что я должна буду думать? Что приношу тебе несчастья и страдания? Что из-за них ты сердишься на меня? Молча рыдать в подушку?

Заметив, как Долон потемнел лицом, Томка поспешила объясниться:

- Я боюсь и переживаю, но не отступлюсь и не откажусь от тебя. Без боя не сдамся, и пусть они сломают зубы! – ее глаза горели гневом. - Но помни: лишняя соломинка может переломать верблюду спину! Я боюсь сомнений и недоверия между нами. Боюсь, что из-за борьбы твоя жизнь станет безрадостной… и … - она больше не могла говорить из-за накативших слез.

Ло молчал и гладил ее по волосам, не зная, что сказать, потому что любые слова, которые бы ни произнес, звучали бы возвышенно и неуместно. Еще в Туазе он знал, какие трудности ожидают их, но не думал, что это поймет и Тамаа. Он не хотел ей говорить, потому что жалел, боялся. Боялся, что она испугается и откажется от него.

Когда она выплакалась, Долон честно признался:

- Про верблюда не понял, если только смутно, – он хотел, чтобы Тамаа заговорила, сказала хоть что-нибудь, лишь бы не молчала. Он не читал ее и боялся, что за мгновения молчания она поддастся слабости и испугается будущего с ним.

Сквозившая в Долоне тревога и горечь стали для Тамары настоящим откровением и бальзамом для страдающей души. Она перестала плакать, вытерла слезы и с грустной улыбкой произнесла:

- Пойдем, по дороге расскажу...

Она шла, держась за его локоть, и рассказывала историю про соломинку и верблюда. А Долон внимательно слушал и не сводил с нее глаз: вопреки грусти и отчаянию именно Тамаа старалась приободрить его.

Когда дошли до кельи, злость и решимость переполняли его. Он твердо решил, что будет бороться за нее, потому что ради восхищающей его Тамаа готов быть сильным, выносливым и неотступным вопреки всем. Долон коснулся ее красной щеки, нежно провел пальцем по ней и растянул губы в едва проступающей нежной улыбке.

Ощутив такое трогательное прикосновение, Тамара поняла, что он решился. Мягко улыбнулась и положила ладонь на его руку. Никогда раньше она не чувствовала подобной глубины, торжественности чувств, как сейчас. От мгновения, переполненного нежностью, чистотой, она едва снова не расплакалась.

- Ты так красиво улыбаешься, – прошептал Ло, и Тома снова не сдержала слез.

Проводив его, она еще долго смотрела в окно, пытаясь успокоиться и совладать с собой. Как достойный мужчина этого мира, Долон не захотел порочить ее в глазах братьев и, несмотря на переполнявшие его страсть и желание, не позволил себе ничего недостойного.

Томке впервые стало стыдно за настойчивые, бесстыдные домогательства к Долону.

«Стареешь, Тамара!» - улыбнулась она.

Глава 4

Утро началось с оглушительного грохота. Томка чуть не описалась от испуга. Подскочила и уставилась на ходящую ходуном дверь. Решив, что пришли за ней, заметалась, но неожиданно ее охватила такая ярость.

«Достали!» - шипела она, подлетая к двери.

- Шевелись, опаздываешь! – раздался желчный голос Иваи, но, к ее удивлению, от Тамаа ответа не последовало. Темная молча затворила дверь и уже через мгновение вышла одетая, с собранными в хвостик волосами.

Ива не могла идти в безмолвии, до того хотелось поглумиться над Тамаа, припоминая ночной позор, но та равнодушно игнорировала выпады и гордо вышагивала, всем видом показывая, что недосягаема для любых насмешек. И все же Ивая не оставляла попыток куснуть.

- Что, пауков объелась? Мина, будто переела, смотреть тошно. На меня не рассчитывай, к твоей стряпне не прикоснусь!

Томка продолжала отмалчиваться, демонстративно игнорируя колкости.

- Нечего сказать! Иссяк источник остроумия?! – ее молчание сестра поняла по-своему.

Тамара считала шаги и не собиралась прерываться. Спорить с малолетней, озлобленной дурой значило сравняться с ней, что себе дороже. И Долону.

Чувствуя в Тамаа непоколебимость и даже некоторое поразительное превосходство, Ивая, желая вытащить из нее для начала хоть слово, ускорила шаг и вскоре неслась почти вприпрыжку, но Тамаа невозмутимо терпела неудобства и продолжала молчать. Когда показалась двустворчатая дверь в трапезную, спокойно поблагодарила, и ушла, оставив растерянную Иву.

Ошарашенная необычным поведением, Сестра растерялась и расстроилась почти до слез. Из-за этой дряни Пену и Млоаса затворили, оставив на семь суток на хлебе и воде, а она даже вывести из себя ее не смогла. Ива скривила губы, сжала кулак и саданула бы по стене, если бы не подкравшаяся сзади фигура. Только по одному ненавистному фруктовому запаху, совершенно не шедшему к кислому лицу Бокасы, Ивая опознала ее.

- Плохо стараешься, – вкрадчивым голосом пропела она. – Защити семью, пока не стало поздно. Еще не завершился лунный цикл, а темная принесла столько невзгод. То ли еще будет?! – Ива уловила гадкий смешок. - Не для меня стараешься, для них! – зло прошептала женщина и свернула в левую галерею.

На душе у Иваи стало еще противнее. Она ненавидела Тамаа, готова была ее изводить, но сама по себе, без подсказок той, что ненавидит Ло.

«Оставь Тамаа в покое назло Бокасе, и она восторжествует. Травить, пусть даже случайно в угоду Бокасе - измена Ло и никакого удовольствия! Почему все так сложно?» - раздосадованная Ива топнула ногой и зашагала прочь, надеясь, что тренировка с шестом и несколько выпущенных стрел по мишеням помогут выплеснуть злость и совладать с собой. Есть перехотелось.

***

На удивление, в трапезной было многолюдно.

Стараясь двигаться в меру скромно, в меру с достоинством, Тамара шла к кухне. Однако ее появление не осталось незамеченным. Сидящие за столами Братья и Сестры провожали внимательными взорами. Никто не бросил вслед ни слова, но она чувствовала, как каждый оглядывает её.

Уже прошла две трети трапезной, когда заметила одинокую худую фигуру, склонившуюся над тарелкой и размазывающую ложкой содержимое. Шестым чувством Тома опознала брата Тауша, которого накануне оскорбила, назвав недостойным именоваться братом.

«Дура!» - укорила она себя и, набравшись духа, двинулась к нему.

Мужчина почувствовал чужое присутствие, оглянулся и, увидев стоящую рядом вчерашнюю нахалку, замер.

- Простите меня, брат Тауш, за глупость, – несколько неожиданно прозвучал голос темной. Вчера она была обличающей, дерзкой, сегодня кроткая и благожелательная.

Он поднял синие глаза и отчужденно посмотрел на Томку.

- Вчера я наговорила глупостей и вела себя… - она вздохнула и продолжила: - неумно и недостойно. Слова, сорвавшиеся с языка, обратно не вернуть, но я сожалею и прошу, простите меня.

Тауш продолжал молчать, окидывая взором с ног до головы.

- Я не сержусь, – голосом, полным обиды, ответил он. - Что еще следовало ожидать от дикой темной? Иди, – он сокрушенно вздохнул, отвернулся и вновь склонился над миской.

- Могу я помочь вам в саду? - прикрытые синие глаза смотрели недоверчиво, а плотно сжатые губы свидетельствовали, что он, скорее, склонялся гордо отказаться от помощи. Тома добавила: - Садик великолепен, но требует много сил и стараний.

- И умений! – напыщенно поправил мужчина.

- И обязательно умений, – послушно согласилась Томка. – У меня их нет, но я могу убирать ненужную траву, принести воды, тогда у вас останется больше времени на любимые саженцы и плоды.

Брат самодовольно вскинул голову. Тамара почувствовала, что нашла его слабое место.

- Я подумаю. Ступай.

- Благодарю вас, брат Тауш.

Тауш внимательно наблюдал, как темная, еще вчера нахально напиравшая на него, почтительно опустила голову и без препирательств отступила.

«Никак пауков переловила! Один цапнул и ядом вытравил ее желчь?!» – едко пошутил Брат. На темную он был сильно обижен, но работы было так много, а соблазн так велик.

Войдя в кухню, Тамара сдержанно, но вежливо поздоровалась со стряпухами, быстро переоделась и, прихватив корзину, спустилась в огромный подпол. Набрала овощей, кореньев, заранее приготовленное песочное тесто, других припасов и принялась за дело.

- Чего-то ты молчаливая сегодня. Паршивцы нажаловались? – настойчиво лезла в душу Маена, заметив Томкины перемены.

- Может и жаловались. Того не ведаю.

- Ежели чего, не принимай во внимание. Рано или поздно взбрыкнули бы, - заметив, как Тамаа небрежными жестами отрывает и бросает на противень мелкие куски раскатанного теста, не сдержалась: - А это чего?

- Увидите.

- Если получится? – ехидно напомнила стряпуха вчерашние Томины слова.

- Угу.

- Стряпала бы для начала в чем уверена!

- А я ни в чем не уверена.

Женщине вначале показалось, что новенькая шутит, но приглядевшись и оценив ее хмурое лицо, поняла, что та отвечала серьезно.

- Ежели чего, спрашивай.

- Благодарю.

После того как коржи испеклись, Тома всевозможными сподручными средствами принялась измельчать их. Крошила острой непонятной штукой, заворачивала в ткань и била скалкой. За ее потугами снова с большим интересом следили все обитатели кухни.

Измаявшись, но искрошив коржи, перемешала их со сметаной и сахаром и, сформировав подобие муравейника, приступила к шинковке салата, который творила по наитию. Импровизируя, отрезала кусочки от разных овощей и фруктов и долго пережевывала их, пытаясь сообразить, что к чему подходит. Однако, опасаясь, что результаты трудов покажутся отрокам подозрительными и непривычными, решила сделать пробные порции маленькими, на один укус. А потом принялась стряпать овощное рагу. Начистила и нашинковала гору овощей, которые в кошмарном сне будут сниться, скидала в котел к кипящему в масле мясу, и залив водой, принялась украшать муравейник. Насекомые выходили почти как живые, но с паучками пришлось повозиться. Лапки то и дело оставались в руках, а не на нужно месте.

***

Выловив из салата разнокалиберные овощи, Палаис приподнял бровь и скептично поинтересовался:

- Вручную шинковала?

Тамаа глазами и кривой улыбкой дала ответ.

- Ну, глупая! Поспрашивай, как они это делают на весь орден, только не верь, что руками, – снисходительно усмехнулся мальчишка, и Тамара, вспомнив мучения и довольные лица стряпух, поняла, что они потешаются над ней.

- Сильно намучилась? – спросила веснушчатая Халла, с искренним сожалением оглядывая Тому.

«Просто зае… намучилась», - в уме пробурчала ответ она.

- Неплохо, но ты уверена, что мы этим наедимся? – осторожно спросил брат Халлы, взирая на нее серыми глазами и сивыми, почти невидимыми ресницами.

- Это для аппетита. Еще рагу...

- И тоже руками? – сквозь смех подначивал несносный Палаис.

- Без паука оставлю! – пригрозила Томка.

- Представляю, как они веселились! – вытирая слезы, продолжал насмешничать юный кухарь.

- А разве стряпухи на кухне не помогают друг другу? – удивилась Халла.

- Глупая! Да они боятся, что она окажется лучше их.

- Но она же может в благодарность поделиться рецептом?!

- Посмотри на нее, теперь они у нее даже косточки, обглоданной не выпросят! – довольно хмыкнул Палаис.

Тамара стояла и считала, уже в какой раз за день пытаясь совладать с собой. Хотелось ворваться на кухню и высказать все, что думает. Но нельзя. Крик и обвинения всегда признак уязвленности, а она решила быть сильной.

«Улыбаемся и машем. Улыбаемся и машем… Вдох-выдох. Я спокойна, словно птица… Кровожадная птица в бреющем полете, выискивающая кого сожрать!» - Томка вернулась на землю, когда услышала разговор:

- А ты, Палаис, хочешь все рецепты вызнать и родне сообщить?

- Почему нет? Назовем покрасивее с именем Тамаа…

- И с твоим?

- И с моим! – не стал отпираться мальчишка. – И сразу слава и почет!

- Кому? – ехидно уточнила Томка.

- Нам, – обтекаемо ответил он.

- Не обольщайся, хитрюга! – вредно возмутилась она, подперев кулаком бок. – Только дашь на дашь! Обмен и никак по-другому!

- Так вот ты какая, Тамаа! – сузив глаза, мальчишка пронизывал Тому взглядом.

- Так вот ты какой, Палаис! - в ответ Томка вперилась в него.

- Сойдутся! – послышались голоса отроков.

- Ешьте, а то пауки разбегутся! – наказала Тамара и ушла резать муравейник.

Первыми справился с едой Масаас. Палаис тут же запихнул полную ложку в рот и бросился вслед за ним за обещанным неведомым лакомством. Несшийся со всех ног юный кухарь не мог решить: стоит ли ради семьи есть пауков, если они будут настоящими? Но мужественно решил, что будет давиться, но отведает, ибо для Блаиха Факута – любимого кухаря императора - любой новый рецепт равен важнейшему открытию. Не зря же Пелёис женился на прыщавой Селезе, зато в семье познакомились с тайными рецептами ее семьи.

- Держите, храбрецы! – улыбнулась Тома и протянула миски. Мальчишки замерли, как и вся трапезная, приготовившаяся к напуганным детским крикам. Но послышался только довольный детский смех.

- А почему такие маленькие? – улыбаясь во весь рот, спросил Масаас.

- Каких уж наловила, – пошутила Томка.

- Если надо, могу принести настоящих! Такие, конечно, лучше, но вдруг… если понадобятся, только скажите, - он смутился. - Я хороший охотник! Меня братья и отец учили.

- Правда?! – восхищенно обрадовалась Тома, в восторге сложив ладони свечкой. – А сможешь поймать мелкое животное, что съедает у брата Тауша плоды штаха? – она посмотрела на него умоляющими глазами, будто взывала совершить подвиг. - Очень надо!

Масаас хоть и был еще отроком одиннадцати оборотов, но восторженное женское внимание подкупило и его. Он покраснел, опустил голову.

- Хорошо. Я сделаю это! – торжественно произнес мальчик.

- Не возгордись. Я тоже буду ловить!

- Руками? – поддел Палаиса Масаас.

- Не ссорьтесь, главное поймайте. Я испеку вам вашу добычу.

- Еще ящериц я не ел! – хмыкнул Палаис, но отступать был не намерен.

Обед прошел хорошо. Довольные отроки долго глазели на ее творение, ели, отщипывая маленькими кусочками и долго смакуя. Глядя на них, Тома сияла. Более благодарных едоков она еще в жизни не встречала. Да и дарить радость оказалось так приятно.

Зловредный мерзкий старик в этот раз не появился. Зато оскорбленный брат Тауш продолжал сидеть за своим столом. Томка решила попытать счастья во второй раз. Прихватив тарелку, двинулась к нему:

- Рискнете отведать? – она осторожно поставила угощение перед ним.

- Яда нет?

- Моего точно нет. У этих, вроде, тоже.

Он посомневался немного, но согласился:

- Сладкое?

- Угу.

- Давай.

Вначале он тоже нехотя отломил кусок, принюхался, с недоверием положил в рот, но распробовав, перестал изображать придирчивость. За три укуса лакомство исчезло. Не осталось ни крошки.

- Мало. Не распробовал, – с серьезным видом сообщил мужчина. - Еще есть?

- Есть… - улыбаясь, ответила Тома.

- Ну, чего стоишь, неси!

После второго куска, брат Тауш снисходительно сообщил, что подумал над её извинениями. Однако слова были так грубы, что только трудолюбие в саду и несколько кусков сладкого, желательно побольше, спасут Тамаа от его гнева.

Тома вроде бы обрадовалась, но представив, как уставшей придется пахать в саду, решила, что впредь будет поосторожнее со словами.

Она уже собрала посуду, вытерла со стола, когда в трапезной появился Долон. Томка едва не начала прыгать и хлопать от радости в ладоши. Мигом принеся еды, села напротив и, уперев руку в щеку, с удовольствием любовалась, как он уминает ее стряпню. А когда Ло попросил добавки, была счастлива, что угодила.

Объевшись, Долон подобрел, расслабился и стал смотреть на нее. Они так и сидели, молча, играя в гляделки.

- Паучки останутся в моей памяти, – с восторгом заверил он.

- Правда? – мурлыкала Тома.

- Угу!

- Дать с собой кусочек?

- Угу!

- А отвара принести еще?

- Угу!

Красноречивое «угу» с набитым ртом казалось Томке милым. А вот Вадика на подобное угуканье съела бы с потрохами, потому что вкалывала, как рабыня Изаура, а у него даже слов человеческих не нашлось. Но Долон - не Вадик, ему можно.

Приготовив рыбный и мясной пироги, переложив остатки рагу в меньшую емкость, рассказала женщинам, чем кормить и где брать, прихватила побольше кусков «муравейника» и пошла за Таушем отбывать повинность.

Тома приготовилась стоять на жаре кверху задом и рыться в земле, но, перекусивший на ходу тортиком, брат подобрел и разрешил полоть траву в тени. Кроме того, оставил Чиа рядом, позволив им болтать.

Наблюдая, как подружка с удовольствием возится с растениями, старательно полет траву, выбирает пожухлые цветы, Тамара спросила:

- Нравится помогать в саду?

- Очень!

- А как же учеба? Нужно узнать, что есть, выбрать и начать учиться.

- Мне нравится тут! – упрямо ответила девочка.

- Из-за цветов или Сахи? – Тамаа задала вопрос и, не отводя глаз, ждала ответа. Замешательство Чиа насторожило. – Значит, нравится нянькаться с наглым пройдохой! – подвела она итог.

- Он такой одинокий, грустный и забавный!

- Если обещала родным учиться, значит, надо учиться. Иначе напишу ба и отправлю домой.

Чиа насупилась и замолчала.

- Я не против, что уделяешь ему время, но сначала обучение, а в свободное время возись с ним, хоть до вечера. Представь, приедут тебя навестить родители и ба, а ты только и научилась, что траву дергать и исподнее шить.

- Это я и раньше умела.

- Тем более, учись еще чему-нибудь.

- Я хочу у брата Тауша учиться.

- А он согласится? И сможет ли дать по окончании грамоту, подтверждающую навыки и умения?

- А зачем мне это грамота?

- Затем, что без нее ты букашка, а с ней – умная девочка, гордость семьи.

Сбоку раздалось обращающее внимание покашливание.

- Вот уж не думал, что без грамоты мои знания и опыт стали меньше! – обиделся брат Тауш.

- Вы Брат, заслуживший уважение, никто даже не усомнится в ваших знаниях, а как докажет она?

- Радует, что я уже не вызываю у тебя сомнений, – усмехнулся мужчина. – Ладно, я могу дать бумажку, что сия девица научилась тому-то и тому-то, и теперь может служить младшим садовником.

- Почему младшим? – робко, но с намеком поинтересовалась Тамара.

- После трех оборотов старательного обучения станет садовником.

- Ух, ты, ух, ты! - заголосила радостная Чиа.

Томка призадумалась. Брат, заметив ее нахмуренное лицо, ухмыльнулся:

- Могу выдать грамоту учебного заведения.

- Точно?! – с недоверие переспросила Тома.

- Да. Я там наставник.

- Правда?! – теперь с восторгом завопила Тамара. У нее аж от души отлегло, ведь она уже собиралась писать жалобное письма Та. – Чудесно! Вы меня так обрадовали, что Чиа сможет заниматься тем, что ей нравится.

- К чему такие волнения? Чиа - умная девочка.

- Ее родственницы просили присматривать за ней, вот я и пытаюсь, но пока выходит не совсем так, как хотелось.

- М-м! – промычал мужчина. - Тогда следовало бы присмотреться к страшилищу. Не нравится он мне.

- Из-за штаха или вообще?

- Вообще бы следовало присматривать за ними в оба глаза, – многозначительно произнес Брат.

Огорошенная Томка разогнулась, посмотрела на Тауша, покрасневшую Чиа, повернулась на звук шелестящих листьев, где спасался бегством питекантроп.

- Значит, вот как?! – прошипела Тома, двигаясь к шелестящим веткам.

Она еще вчера заметила, что Сахатес крутится слишком близко от девочки, нарушая дозволенное личное пространство, манипулирует ей и пудрит мозги своей обманчивой беззащитностью.

- Ну, попадись мне, мерзавец!

- Он хороший! Он добрый! – рыдая, заголосила подружка.

- Это ты у меня хорошая, добрая, и ничего плохого не думала. А он – недобрый и нехороший! Расчетливый ушлый мерзавец. Ну-ка, поди сюда, хочу выслушать твои объяснения!

В дальних кустах вновь зашуршало, указывая на поспешное бегство. Тогда Томка подняла мелкий камешек и швырнула на звук.

- Кхрю-у! – раздался недовольный, полный возмущения визг.

- Поди сюда, подлая скотина! – она двинулась на полный негодования визг.

Из кустов высунулся широкий нос-пятак.

- Ты, развратный паскудник, к девочке пристаешь?!

Наглая морда невозмутимо захлопала глазами, изображая оскорбленную гордость и возмущение.

- Ты себя видел, красавец?!

В ответ на язвительное замечание раздалось рычание.

- Знаешь, что братья с таким как ты сделают? Особенно один из них, а? – их взгляды встретились. – Чик-чик! – Тома изобразила пальцами ножницы. – И хоть сутками будьте вместе!

Рычание прекратилось, но глаза, полные ненависти, не мигая, смотрели на Томку.

- Можешь злиться, но я желаю, чтобы твои богатства остались при тебе, а Чиа - хорошей, непорочной девочкой. Понял?!

Поругавшись с Сахой, Тома взялась за воспитание подружки, но вразумление юной особы шло плохо. Упрямая девчонка молчала, и вела себя так, будто ее тут нет. А Тамара переживала, потому что воображение рисовало ужасающую картину, как Чиа приедет домой с рыженьким малышом, с пятачком вместо носа.

И ведь про скромность и воздержание до брака не поумничаешь, сама не ангел.

- Чиа, пойми, я сержусь не на тебя, а на него. Ты очень милая девочка, а мужчины любят садиться таким на шею.

- Я его не подниму!

- Ты и штаны не умела шить, а научилась. Это и есть начало. Усядется на твою хрупкую шейку, и не заметишь.

- Он беззащитный зверь, которому одиноко! – расплакалась девочка.

Томка растерялась еще больше. Стало понятно, что Чиа испытывает жалость и заботу к рыжему скоту, который благодарностью и благородством не отличается и принимает доброту как должное.

- Он не зверь, он мужчина! Молодой мужчина, жаждущий девичьего внимания. Ты стремишься заботиться о нем, а он к другому.

- К чему? – спросила заинтересованно она.

Неподалеку хмыкнул Тауш.

- Ох! – тяжело выдохнула Тамара: пришло время объяснять.

Начала рассказ с того, как в растущем теле начинает быстрее течь кровь и появляются желания быть с противоположным полом.

Где-то рядом вновь раздался ироничный смешок брата Тауша. Тома рассердилась.

- А брат Тауш не даст солгать и подтвердит мой рассказ, так ведь?! – громко поддела она, и насмешки сразу же прекратились.

- Вначале хочется взять за руку понравившегося человека, потом прикоснуться и к другим частям тела.

- А берут за руку, когда нравятся?

- Мужчины могут хвататься за части тела девицы и просто так, если подвернется возможность.

- Ой! – возмутилась Чиа. – Так же нельзя.

- Мужчины думают, что можно. И каждый раз, когда им удается уговорить девицу на подобное, они очень радуются.

- И что, теперь руки не подавать?

Тауш не сдержался и рассмеялся громко и неприлично.

- Ваша очередь рассказывать, брат Тауш! – рявкнула Тамара.

- Нет-нет, вы все сказали, – с трудом выдавил он, вытирая слезу.

Томку все достало. Взяв Чиа за руку, повела ее любоваться цветами и заодно попытаться без свидетелей рассказать, кто за что берется, и к чему это приводит…

Ошарашенная Чиа хлопала глазами.

- Но я не знала! – подружка сидела с круглыми глазами и обдумывала услышанное.

- Теперь знаешь. Можешь жалеть Саху сколько угодно, но не забывай, что ему от тебя хочется не только игры и лакомств.

- Какой он подлый.

- Не он один. Все такие. Нужно ухо держать востро.

- А…? – так и подначивало спросить про брата Долона, но девочка промолчала, решив, что в Братском Ордене намекать на плохое в Братьях глупо.

А Тома была благодарна, что ее избавили от ответа на подобный вопрос.

Доковыляв до коморки, с трудом притащила воды, немного привела себя в порядок и провалилась в сон. А посреди ночи проснулась, напуганная своим же храпом, что привело ее в неимоверное огорчение.

«Когда-то была изысканной красоткой! – с горечью подумала она. – А ныне храпящая стряпуха в безразмерном балахоне. Позорище! И как такую можно любить? Не знаю, главное, что любит и лишь бы храп до свадьбы не услышал…»

Сил изводить себя размышлениями не было. Уткнувшись лицом в подушку, она снова заснула.

Глава 5

Страсть, как хотелось спать. Сонная Томка сидела на кровати и терла заспанные глаза. А, когда открыла, обомлела: на спинке кровати висел простой, безыскусный наряд серо-мышиного цвета, с подолом и рукавами, обшитыми скромной молочной тесьмой. Платье показалось безобразным, зато оно было ее размера.

«Кто принес? – спохватилась, представив, как Долон увидел ее храпящей, в обрезанных до срамного места исподних штанах, с махрящимися краями, и ужаснулась. Она не была уверена, что хотя бы капельку выглядела эротично.

«А вдруг подумает, что я - неряха?» - испугалась Тамара.

В расстроенных чувствах добрела до кухни и, столкнувшись при входе с одной из помощниц кухарок, чтобы хоть на ком-то отыграться, не стала миндальничать, и сходу прикрикнула:

- Где измельчитель?

- Так сломался, – печально, с налетом небрежности ответила та.

- Хорошо, что сказала, извещу, чтобы починили, – деловито, с долей яда в голосе ответила Тома.

- Да не за чем, у нас ведь есть и другой, – быстро нашлась, что ответить женщина.

- Правда? – Томкины глаза воинственно сверкнули. – Что еще сломано? Или, может, чего-то в хозяйстве не хватает?

- Да все есть! – женщина попыталась сбежать, но Томка не отставала, решив брать быка за рога.

- Где! – не унимаясь, допрашивала она, и, как оказалось, не зря.

На кухне имелось не только несколько измельчителей, вполне себе исправных, но и мясорубка, валик для раскатки тонкого теста, мельница, даже подобие миксера, правда вся техника была механической. И все же это было лучше, чем ничего.

«Едрит твою мать! И тут наглость - второе счастье! – хмыкнула довольная Тамара.

Успокоившись, замесила тесто для чесночных хлебцев и сладких булочек и рискнула на страх и риск приготовить суп. Варила его из того, что нашла, смешивая мясное, душистое и хоть мало-мальски знакомое.

Потом, раскатав шарики из теста, ножницами надрезала верхушки булочек, сотворив подобие кроличьих ушек, натыкала глазки и поставила в печь. Испеченные несладкие хлебцы смазала чесночным маслом и задумалась, что дальше. Решив подстраховаться на случай, если суп кому-то не понравится, сварила бобовую кашу с мясом.

Отроки долго принюхивались, облизывали ушастых зверьков, но не откусывали, желая сохранить забавные фигурки. Палаис же придирчиво черпал ложкой суп и следил, как он водопадиком сливается обратно в тарелку.

- Не съешь, сладкого не увидишь! – пригрозила Томка.

- Это шантаж, - задумчиво произнес он.

- Это стимул! Представь, что это - жидкая похлебка.

- Так бы и сказала, а то какой-то непонятный су-у-уп! – передразнил мальчишка.

- Уж потомственный кухарь должен хоть что-то знать о супах, – поддела она его.

Палаис надул губы, зачерпнул овощную густоту и нехотя запихнул в рот.

- Гуще было бы лучше, – настаивал он. - Не наесться же им.

- Кролями заедай.

- Ладно, кроли забавные, – нехотя признался Палаис, который, не смущаясь, делал замечания, словно отчитывал ученицу. Тома не поддавалась и парировала, но, наблюдая за перепалкой, послушники отвлекались и плохо ели. Обед прошел не совсем гладко, но, все же, выбрасывать ничего не пришлось. Уходили отроки из трапезной со стойким чесночным духом, потому что распихали ушастые хлебцы по карманам. Шедшие им навстречу, Братья и Сестры принюхивались и оборачивались вслед.

Долон задержался и пришел поздно. Хмуро оглядел старый балахон и выдавил уставшим голосом:

- Не понравилось?

- Так это ты? – смущенная Тома отвела взгляд.

- Кинпаса. Попросил ее выбрать и занести. Не умею подбирать подходящий объем.

- Спасибо! Очень приятно, что думаешь обо мне.

- Будет лучше, если сходишь в город и выберешь сама, – предложил он, зевая.

- А мне разрешат?

- Со мной, да, – Долон заметил, как Тамаа оживилась. – Кормить будешь? Или пока не отведу, ходить голодным?

- Скажешь тоже! – улыбнулась Тамара и, покачивая бедрами, поплыла за едой.

Когда тарелка оказалась перед ним, принюхался, размешал ложкой суп и вкрадчиво поинтересовался:

- Любишь пожиже?

- Это суп! В нем не должна ложка стоять! – насупилась она.

- Не обижайся, я больше привык к густой похлебке. Но твой суп пахнет заманчиво.

Тома съязвила:

- Как в шутке: «Давай договоримся так: я говорю, что вкусно, а ты этого больше не готовишь», да?

- Я не говорил такого! – вовремя спохватился Ло, увлеченно разглядывающий и обнюхивающий фигурку зверька. Если бы лизнул, ничем бы не отличился от отроков.

- Какая ты выдумщица! – наконец восторженно вымолвил, и, глядя на его довольную физиономию, Томка успокоилась и перестала сердиться.

Ел Ло с большим удовольствием и радовался, видя перед собой улыбающуюся Тамаа.

- Не подавись! – неожиданно за спиной просипел голос полный яда.

Тома сперва уловила насыщенный фруктовый запах, а когда обернулась, увидела, как в нее вперились прищуренные глазки Бокасы. Из-за самодовольно скривленного рта на ее подбородке проступили морщины.

- Не завидуй, – огрызнулся Долон. – Иди куда шла.

- Рот закрой, оборванец, с улыбкой до ушей похож на жабу из болотной грязи. Ква-ква! – передразнила она.

- Я хоть жаба - полная сил, а ты как дохлая. Смрад пытаешься заглушить?

- А от тебя-то какой. Доверь этой трапезную, и братьев можно будет по запашку узнать. Бедные отроки! – Бокаса деланно рассмеялась.

Томка не вмешивалась, а с удивлением разглядывала, как женщина не могла спокойно стоять на месте. ервно жестикулировала руками, качала головой, топталась на месте, словно от переизбытка сил находиться без движения ей было в тягость.

- Тебе уже ничего не поможет. Даже навозная муха рядом не приземлится, – Ло, выражая отвращение, отвернул голову.

- Отожрешься, как скотина, куда боевой задор денется?

- У тебя его в избытке. Ничего не отросло ненароком?

- Хоть у кого-то задор должен быть, если тебе ничего доверить нельзя! - смерив Тамару победоносным, полным презрения взглядом, нервно смеющаяся Бокаса рванула прочь, бормоча под нос что-то невнятное.

- Она всегда такая? – полюбопытствовала Тома, провожая грубиянку взглядом.

- Какая?

- Дерганая. И смотрит будто сквозь. И значки расширенные.

- Думаешь?

- Угу. А сколько ей лет?

- Не больше сорока.

- И так выглядит? – ужаснулась она.

- Раньше выглядела немного лучше. Но примерно с четверть-две начала усыхать.

- Почему?

- Не знаю. Мне нет до нее дела, – он брезгливо повел носом. – Разит-то как!

- Может быть, она болеет? - Тамаре пришло в голову, что худеть Бокасе в принципе не за чем. - Или чего-то ест, чтобы отбить аппетит? – предположила она. - Я бы при таком соблазнительном, сильном аромате не смогла удержаться от еды. Уж очень люблю поесть.

- А так бывает?

- Все в мире бывает. Посмотри сам: резкая худоба, морщины на потерявшей упругость, желтоватой коже, странный взгляд, подозрительная бодрость!

- Ты-то откуда знаешь?

- О, я теперь знаю не только как похудеть, но и как набрать вес. Топленый жир с кислым яблоком – это нечто!

- Какая гадость! Ты только не худей, не надо! – поспешил остеречь он.

- Намекаешь, что худовата, и чтобы не вздумала тощать?

Долон напрягся, внимательно посмотрел и ответил:

- Будь, какой хочешь. Мне все в тебе нравится.

- Но все равно, не худей? – Тамара не сводила с него глаз, выискивая хоть малейшее недовольство ее фигурой.

- Ну да, – осторожно согласился он, и Томка расстроилась. А вспомнив о своей потерянной фигуре, совсем скисла.

- Не грусти. Я сказал что-то не то.

- Правду! – вспылила она. - Что ж, буду знать твои пристрастия!

Помолчав и чуть успокоившись, постаралась недовольство свести в шутку:

- Но не вздумай сказать, что нравятся беленькие! Иначе горохом и бобами буду две седьмицы кормить!

Он улыбнулся.

- Не-не, все нравится, особенно твоя улыбка, и как готовишь. Я ведь тоже люблю поесть.

- Льстец, – улыбнулась Тома, собирая посуду.

- Относи и пойдем.

- Уже? Я не готова! Не причесана, не одета и… - Долон ее не слушал. Забрал миски, оставил на столе для грязной посуды и, подхватив Томку под локоть, повел к двери.

- Быстро переодеваемся и в город!

Звучало заманчиво, но Тамаре стало страшно:

«Это же как свидание!» - осенило ее, а нормально у Томки уже давно ничего не шло, только наперекосяк.

***

Тома очень хотела принарядиться, снова восхитить Ло, однако в большой спешке успела лишь заплести волосы и освежиться. Поторапливаемая осторожным стуком, кое-как напудрила лицо и смазала сгибы локтей и шею духами. Больше ничего не успела.

«Скромность и безропотность – кредо серой мыши!» - бурчала она, надевая тусклое платье, которое в прошлой жизни ни за что не надела бы. Оценив свой вид в ручном зеркальце, жалостливо вздохнула: «Вернись красота!»

Увидев переодетую Тамаа, Долон ободрительно покивал головой:

- Конечно, не такая, как в Таузе, но лучше, чем в балахоне.

Заметив, как у нее вытянулось лицо, приподнял бровь:

- Что?

«Сказал бы, как в Туазе, возмутилась бы, что неправда!» - недоумевал он, однако уяснил, что в следующий раз надо говорить как-то по-другому.

Они спустились по лестнице, поплутали по переходам и вышли в протяженный коридор, заканчивавшийся двустворчатыми воротами. Одна из дверей без скрипа отворилась, и Тома оказалась на пустынной площади, вымощенной белыми и розовыми плитами. По периметру довлеющих стен стояли кадочные деревца. Шагая по плацу, она вертела головой, любуясь торжественной, возвышенной скромностью.

- Это один из внутренних двориков, – пояснил Долон, заметив ее интерес.

- Тогда представляю, какой главный!

После того, как пересекли двор, снова оказались в коридоре с высокими скошенными стенами.

- Стой! – остановил Ло. – Нужно надеть на глаза платок.

Томка безропотно подчинилась, хотя было очень обидно, что ей не доверяют.

Вцепившись в руку Долона, она осторожно вышагивала, прислушиваясь к бряцанью цепей и неведомому скрипу. Подкралась гадкая мысль, что ее сейчас спустят в подвал, однако прохладный, свежий воздух, развеял тревогу.

Когда остановились, лязг металла усилился, а потом легкое чувство невесомости подсказало, что они спускаются на лебедке.

- Можно посмотреть?

- Нет. Стой ровно.

- Почему? Я не боюсь высоты? Честно! Ну, хоть одним глазком? – не отставала Тамара. Воспользовавшись молчанием, приподняла повязку, и запищала: - Ой-ёй-ёй! – и зажмурила глаза обратно, потому что оказалось слишком высоко. От страха ее закачало, а руки мертвой хваткой вцепились в Долона.

- Не надо было смотреть! – пробурчал он недовольно, но прижал к себе.

- Зато я удовлетворила любопытство, – осторожно возразила она.

Ступив на небольшой выступ, прошли по изгибающейся мощеной дорожке, и снова оказались у лебедки.

В этот раз Тамара держалась одной рукой за Ло, другой за перила и вертела головой, разглядывая открывающиеся живописные зеленые склоны и долины, пересеченные извивающимися дорогами, полями, реками. Будь она уверена в надежности механизмов, восторгу бы не было предела.

- Все? Или еще будем спускаться? – полюбопытствовала она, оглядывая крутой косогор, поросший травой и полевыми цветами, источавшими сладкий, пряный аромат. Тамара вдыхала насыщенный воздух полной грудью, слушала оглушительный стрекот сверчков и цикад и не хотела больше идти в душный, суетливый город.

- Еще один спуск.

- Ничего себе у вас неприступная крепость! И так красиво! – восхитилась она, взирая на открывшийся с обрыва вид низины, окутанной легкой дымкой.

- Если будешь разглядывать каждый поворот, до города сегодня не доберемся.

- И пусть! Одним балахоном больше или меньше, это не важно. Зато смотри, как захватывающе! Ветер волной колышет травы. Чудесный запах и безмятежность. Так и хочется постоять.

- Хочешь посмотреть склоны?

- А можно? – когда Тамаа обернулась, он понял: до города сегодня точно не доберутся.

- Пойдем, – он взял ее за руку и подошел к крутому откосу.

Взобравшись лишь на треть горы, Томка перестала смотреть вниз, опасаясь вцепиться в траву и отказаться двигаться дальше. Но когда оказалась наверху, увидела опаляемое послеполуденным солнцем поле. Идя по нему, раскинула руки, касаясь ладонями поросли. Иногда срывала цветы, мяла пальцами и вдыхала цветочный запах.

- А я ведь ни одного цветка не знаю! – с детским разочарованием пожаловалась она.

- Только намекни брату Таушу об интересе, и он заставит тебя выучить во-от такую книгу! – Ло показал пальцами солидный труд. – А если поймет, что от тебя есть толк, вручит вторую, уже во-о-о-о такую! Не переживай, считать умеешь, уже не пропадешь. Умеешь ведь?

- Вроде да!

Он обернулся и, шутя, пригрозил:

- А я проверю! - но заметив, что Тамаа приняла вызов, придумал каверзную задачу: - Слушай. В корзине по 3 крупных рыбины, стоящих по 8 мелких монет. Всего корзин шесть. Доставить все до дома еще 10 мелких монет. И все это купили в складчину два соседа, разделив траты поровну. Какие траты они понесли?

Тамаа шла за ним, загибая пальцы и хлопая глазами, а Ло закинул руки за спину и шел, важно вышагивая, как павлин.

- Каждый заплатит по 77 мелких монет! – торжественно ответила Томка и заметила, как в сомнении сощурился Ло. – Да-да, я уверена! А у тебя, сколько получилось?

- А я не считал! Не охота!

- Лентяй!

- Жара плохо влияет. Пойдем в тень! – он махнул рукой и прибавил шаг.

Идти пришлось навстречу солнцу, щурясь, зато после поворота появились первые деревья.

Тамара брела между ними, рассматривая завязи плодов. Место казалось ей почти родным, как на даче, среди яблонь и груш.

- Рада, что сюда пришли. В Туазе такого нет. Одни пески.

- Тут еще речка есть!

- Где!? Пойдем туда!

Пройдя через дикий сад, вышли к разросшимся кустарникам, скрывавшим водную гладь. Раздвинув их руками, Долон показал заводь, протоптал проход и помог выбраться на берег.

- Раньше тут часто бывал. Плавал, даже рыбу ловил.

- Не дразни! – рассмеялась Тамаа и, быстро разувшись, ступила босыми ногами в воду. - Как хорошо! – тягуче пропела она.

- Чуть дальше есть мостки, можно посидеть.

- Пойдем туда! – согласилась Тамаа и пошла по кромке воды.

На берегу разросшееся дерево, похожее на плакучую иву, отбрасывало заманчивую тень на небольшой ветхий помост. Тамаа осторожно прошла по нему, шлепая босыми, влажными ногами, покрытыми песком. Постояла, оглядела речку с небольшим течением, а потом совершенно спокойно закатала штанины по колено и села, опустив ноги в воду.

Наблюдая, как довольная Тамаа полощет ноги, взбивая брызги, он последовал ее примеру. И вскоре они сидели вместе, брызгая друг друга как озорные отроки.

Когда штаны промокли, Томка отошла в кусты, а потом вышла, пряча за спиной исподнее.

- Мокрые, – пояснила застенчиво и развесила на ветках, но так, чтобы не бросалось в глаза. Неожиданный поворот пришелся Ло по душе.

– Развесь и верхнее платье! - предложил он.

Заметив многообещающий взгляд Ло, Томка обрадовалась и стала медленно стягивать балахон. Ее распирали радость и предвкушение, но она изо всех сил пыталась изобразить скромность и остатки целомудрия.

Оставшись в тонкой сорочке, стыдливо опустила глаза и села рядом с ним, ожидая скорых поползновений. Однако Долон оказался очень выдержанным. Тома даже начала переживать, что дело не продвигается, и она останется не солоно хлебавши.

Долон старался не смотреть на полураздетую Тамаа, каждое движение которой было искушающим. Даже поправляя прядь волос, она обещала наслаждение, но он боялся показаться невыдержанным, желторотым юнцом, впервые дорвавшимся до женского тела.

- Я поплаваю, – бросил он, живо скинул жилет и рубаху, повернувшись спиной, стянул верхние штаны и спрыгнул в исподнем в воду.

Окаченная брызгами Тома с трудом сдержала в себе восклик полный разочарования: «Бл…ть!»

Ничего не оставалось, как продолжать изображать скромнягу и ждать.

Ло рассекал речку вдоль и поперек, пока не замерз. И только потом решил выбраться на берег. Однако оказавшись рядом с Тамаа, вновь ощутил, как просыпалась плоть. Подумав, что надо бы отвлечься, поведать что-нибудь интересное, принялся рассказывать об истории города.

Минут десять Тамара терпеливо слушала, что городу 548 лет, что изначально было две главные улицы, которые начал строить какой-то Пай, потом достраивал его старший сын, потом младший, потом внук и еще целая толпа родственников. Потом им была оказана честь представить план цитадели, который дорабатывали в течение 15 лет… А потом ее охватила злость: он сидел в одних мокрых штанах прям перед ней и дразнил, рассказывая сказки про два кусочка колбаски… Точнее про две главные городские улицы, до которых ей не было никакого дела! Решив, что надо что-то предпринять, иначе сегодня так ничего и не перепадет из-за целомудренного идиота, она соскользнула с помоста в воду.

- Глубоко! – спохватился Ло.

- Я умею плавать! – рассмеялась Тома.

- Откуда? В Туазе же одни пески!

- Не знаю, но умею. Смотри!

- Замерзнешь!

- Я быстро!

Вода и вправду была холодной. Уже совсем скоро Томка застучала зубами и, подплыв к Долону, протянула руку. Как она и ожидала, влажная ткань стала почти прозрачной и облепила изгибы тела.

Ло не сводил с нее глаз, а Тамара наблюдала, как под тканью его брюк явно проступает доказательство того, что ее действия были не напрасны. Не желая, чтобы он снова прыгнул в воду, собрала волосы, чуть наклонилась к воде, и стала их отжимать. Вид со спины должен был быть соблазнительным. Почувствовав скользящую по бедру горячую ладонь, жадно сминающую тело, повернулась к нему и посмотрела с поволокой, обещая наслаждение.

Почти рывком Долон притянул Тамаа к себе, откинулся на спину и, перекатившись, прижался к ней всем телом. Он жарко дышал, пытаясь задрать прилипший к телу подол. А когда Томка коснулась паха, издал довольный стон. Ло был голоден, сильно возбужден, и действовал согласно инстинктам. Она не спешила раздвигать ноги, но он справился сам, грубо разведя руками и, с довольным рычанием, вошел во влажное лоно.

Позволив ему утолить первую страсть, Тамара расслабилась и, не поправляя задравшийся подол, нежилась на солнце. Долон лежал, положив голову на ее грудь.

А потом начала дразнить Ло. Коснулась губами его мочки, шеи, груди, спускаясь ниже. От удовольствия он вздрагивал и покрывался мурашками. Почувствовав, что прикосновения находят отклик, стянула рубаху.

Теперь Долон не спешил, наслаждаясь откликом Тамаа на неспешные, дразнящие прикосновения к шее, плечам, груди. Когда коснулся губами ее соска, она выгнулась под ним и чаще задышала. А потом положила его руку на лоно, позволяя касаться всех сокровенных мест.

Он не был изощренным любовником, но его желание угодить компенсировало Томе неопытность Долона.

- Не спеши! Еще немного! – шептала она, направляя прикосновения к самому чувствительному месту.

Ло смотрел на нее и с трудом сдерживался, чтобы не наброситься вновь. Тамаа стонала, закусывала губу, двигала бедрами в такт ласкающим движениям его пальцев и учащенно дышала. Темп ускорялся, она все больше неистовствовала, а потом резко выгнулась, закричала и сжала бедра.

Когда открыла глаза, в которых он успел увидеть страсть и похоть, с силой толкнула его на спину, и оседлала, направляя член в свое разгоряченное лоно. Она двигала бедрами, задавая быстрый темп, и не сводила с него властного взгляда.

«Это я ее, или она меня?» - Ло сжал ее бедра и начал сам задавать ритм: быстрый, дикий, ненасытный. Захотелось войти в нее как можно глубже, до упора. Словно прочитав его желание, Тамаа соскользнула с бедер и, встав на колени, грациозно выгнулась, опустив локти на землю. Грубо подтянув округлые бедра к себе, он начал двигаться, приближаясь к наслаждению. Тамаа была развратной, грязной, и от этого такой сладкой. Его затрясло от удовольствия и сладкой истомы, охватившей все тело.

Развалившись на плаще, укрыл Тамаа краем широкой накидки, чтобы не покусала мошкара, и обнял. Разговаривать не хотелось.

***

Почесав спросонья комариный укус, Тома спохватилась:

«Заснули!» - и дернулась, но тут же мужская рука прижала к горячей, мерно вздымающейся груди. Ло безмятежно спал, подложив руку под щеку. Обычно упрямо поджатые губы были приоткрыты, щетина и ресницы отсвечивали золотым в лучах уходящего солнца. Будить его было жалко, но садилось солнце, и их ждали в цитадели, особенно ворчливый брат Тауш, который наверняка припомнит опоздание и будет брюзжать.

Осторожно выпростав руку из-под плаща, как можно нежнее коснулась его руки, провела пальчиком до плеча, украшенного шрамами, и стала медленно спускаться вниз. Долон приоткрыл глаз, и Томка улыбнулась.

- Кажется, проспали. Надо спешить.

Но вместо того, чтобы вскочить и броситься одеваться, прильнула к нему и ласково скользнула пальцем по его подбородку и губам. Ло сосредоточенно смотрел на нее.

- Что? – смеясь, спросила она.

- Не хочу уходить, но надо, – вздохнул он, понимая, что надо поторопиться.

Одевшись в спешке и проверив, не остались ли в волосах или одежде травинок и другого компрометирующего сора, Ло взял Тамаа за руку и спешным шагом повел по одному ему ведомому пути.

Обошли дикий сад, прошли по краю поля, испещренного оврагами, и вышли к крутому обрыву.

- Мы же убьемся! – испуганно заверещала Томка, глядя вниз.

- Неа! – заговорщицки заверил Ло. Подошел к краю склона, присел, пошарил рукой и, показывая находку канат, привязанный ко вбитому в землю крюку, торжественно заявил: - Нашел! Умеешь спускаться? Или на спине спустить?

Тома оглядела его плечи:

- На спине заманчиво, но двоих веревка может не выдержать. Лучше по одному.

- Она крепкая.

- Я хочу еще пожить. И чтобы ты остался невредим. Спускайся, а я за тобой.

- Уверена? Если что, кричи, поднимусь.

- Я не трусиха! – храбрилась Томка. – Давай спускайся, иначе от брата Тауша до ночи придется брюзжание выслушивать.

Долон спустился быстро, а вот когда настала ее очередь, она, что раньше лазила в штанах, а не платье-балахоне. Подумав, что лучше быть живой, чем гордой и покалеченной, подтянула у талии излишек длинны подола и заправила в штаны.

Когда Тамаа начала спускаться, Долон раскрыл рот, потому что неожиданно ее платье неприлично укоротилось. Сперва подумал, что оторвала подол, но, когда она преодолела половину спуска, догадался, что заправила. Он ревностно обернулся по сторонам и, успокоившись, что никто не видит, с облегчением выдохнул.

Помогая спуститься, Ло отчеканил:

- Никто не должен видеть твое исподнее!

- Я и не собиралась ни перед кем красоваться!

- Знаю, но помни.

- Ревнивец!

- Сама-то! – уже на ходу ответил он.

Поднимаясь на подъёмнике, Томка смотрела на открывающийся с высоты вид и вздыхала.

- Жалеешь, что не спустились в город?

- Конечно, нет! Более того, не уверена, что и в следующий раз не променяю город на поляну.

Ло улыбнулся.

- А в город все же придется сходить как-нибудь.

- Когда погода станет хуже, – предложила она, не забывая, что в городе есть гостиницы.

- Тогда в ближайшую четверть точно не попадем, – ухмыльнулся Долон.

Торопясь в сад, Тамара выдохлась. Дыхание сбилось, колол бок, но Ло тащил за собой, как паровоз. Когда показались ворота, она несказанно обрадовалась, но стоило влететь в сад, сразу натолкнулись на сердитого Тауша.

- Ты задержалась! – осуждающе произнес мужчина. – Если не хочешь помогать в саду, я не заставляю.

- Это я отвлек Тамаа от дел, моя вина, – вступился Ло. – Потому и пришел помочь. Вместе справимся быстрее.

Синие прищуренные глаза Брата смотрели оценивающе:

«Надолго ли тебя хватит? - Тауш всматривался в Долона, уставшего после долгих ночных бдений. Однако дух исследователя оказался сильнее сострадательной натуры. – В конце концов, я же не насильно заставляю копать. Сам пришел».

- Как всегда, полоть, поливать, рыть… - работы много…

Он не поскупился на задания и с огромным интересом наблюдал, как уставшие, покусанные комарами Долон и Тамаа принялись за дело.

***

Откинувшись в кресле, раздраженный Клахем внимал докладу помощника о проделанном поиске и злился: «Какая разница, что сделали, если плодов нет!»

В жаркие дни он чувствовал слабость и головокружение, но сегодня к дурному самочувствию добавились раздражение и тягостное предчувствие.

Несколько суток Братья блуждали по рваным, путанным нитям сновидений одурманенных наемников, уцелевших при нападении, выныривая из их сумасшедших грез и кошмаров на пределе, когда кровь начинала идти носом. И ничего! Абсолютно ни одной зацепки.

Созерцание за горожанами тоже ничего не дало. Все гладко, чисто, безмятежно настолько, что сердце невольно сжималось в тревоге. Накануне покушения так же ничего не предвещало беды. Мысли, одна подозрительнее другой, не давали старику покоя и будили худшие подозрения.

«Чтобы узнать срок возвращения посланников, нападавшие должны были бы выслеживать их появление в порте или городе. Однако за четверть никто, кроме булочницы, не обратил внимания на подозрительных чужаков. Выходит, знали, когда ждать? Откуда? Если пособник следовал за искателями, как известил сообщников? И почему их поиски бесплодны даже с использованием Влиятельных камней?»

Теоретически Клахем знал, каким образом подобное возможно, и от одного подозрения тошнота подступала к горлу.

«Осведомитель! Но кто? Темная? - сейчас он как никогда желал, чтобы это была она, но полные ужаса глаза Тамаа при нападении говорили об обратном. - Не урод же? Тому ямы рыть да червей ловить за счастье. И все же скидывать со счетов его не следует…»

Размышления прервал помощник:

- Мятежники потеряли разум, и лекари бессильны. То рыдают, то хохочут, то кидаются. Одному показалось, что рука не подчиняется ему, и он откусил себе пальцы.

- А Братья? Сильно болеют?

- Хворают, но жить будут.

- А мальчишка?

- Лучше всех.

- Спит?

- Нет, – коротко изрек Кинтал, не вдаваясь в подробности.

- Одно к другому, и он вдобавок!

- Дело молодое, – помощник провел рукой по коротким, почти седым волосам, и улыбнулся.

- Не была бы темной, я был бы спокоен, а так… одни странности! Дикарка неожиданно стала темной, покушение, появление одурманенных лжетемных. Мало? А еще тревожит догадка, что тот, кто лишает разума дурманом, творит это не только для подчинения и подавления страха, но и сознательно скрывает преступников от надзора! И в довесок Бокаса, хлопая дурными глазами, голосит на каждом углу: «Как подобное могло произойти?!» - он изобразил противный писклявый женский голос. - И пытается перегрызть Ло глотку. Нет более покоя даже в здесь, Цитадели! Пытаюсь удержать, а утекает, как песок сквозь пальцы. Душа мечется от предчувствия беды!

Кинтал внимательно всматривался в уставшее, изнеможенное бессонными ночами, лицо наставника.

- Зато мы знаем, что это не один из Старших, иначе бы…

- Я? Я достаточно пожил. Подготовил тебя. Мне нечего бояться.

- Долон утверждает, что Бокаса изменилась.

- С чего взял?

- Темная подсказала.

- Тьфу, – сморщился старик. - Нашел, кого слушать. О, Боги, Боги! Скоро земля сойдется с небесами, если темная дает совет, как поймать… - он запнулся и яростно сжал кулак.

- Крысу, – хладнокровно закончил Кинтал.- Другого объяснения нет.

- Может, темная? – с надеждой вымолвил старик.

- Зря ты так относишься к ней. Она с Ло сияющих глаз не сводит. Кто-то хорошо ее подвел под подозрения.

- Да, хитро подгадали.

- И именно она подметила, что Бокаса или болеет, или худеет.

- Весьма насущные вопросы для обсуждения! – недовольно хмыкнул Клахем.

- А он послушал и проверил, – помощник сделал паузу. - И заметил, что ее мысли и образы пустые, как мираж. Ускользают, не рассмотреть. При присущих ей недовольстве и жажде власти, это весьма подозрительно.

- Если утверждает, что все пустое, ускользает, как узнал?

- Через Басу. Она о чем-то догадывается, ощущает грядущие перемены. Невтерпеж Бокасе.

- Совет?

- Скорее всего. Следует что-то предпринять?

- А надо ли?

- От мелкого камня расходятся глубокие волны, способные перевернуть крепкую лодку. Если не пресечь, не сокрушит ли разросшееся зерно сомнения неприступную крепость изнутри?

- Ты мое утешение, Кинтал. Никогда не сомневался в своем выборе! – старик за всю беседу впервые улыбнулся и с одобрением посмотрел на собеседника – будущего главу Ордена. - Но давай подумаем: Бокаса пугает падением влияния братства, но авторитет велик настолько, насколько возможно. Надавлю чуть больше, и из защитников превратимся в узурпаторов. Люди не благодарны по своей натуре, завистливы. А некоторые Братья заносчивы и хотят больше почтения. Таких мало, но они есть, и этого не стоит отрицать. Бокаса подначивает, собирает вокруг подобных себе. И пусть! Позже вскроем нарыв и покажем Братству, кто потерял страх и трепет, – Клахем тяжело вздохнул и остановил взгляд на разинутой пасти зверя, служащей напоминанием, что без воспитания нет уважения и порядка. - Я старался жалеть каждого младшего, и они решили, что Старшие слабы и глупы. Настало время для истины. Кто чист, должен постичь, почему необходимы строгие меры. Кто ошибся, должен узреть падение и раскаяться! Моя цель – объединить Братство, подтолкнуть к самоочищению от скверны, а не угрожать и безмерно сжимать кулак. Мы следим за империей и ее пределами, неужели придется еще следить друг за другом?

Его суровый, решительный взгляд встретился с понимающим Кинтала.

- Настало, – согласился собеседник. Но, видимо, решение далось Клахему тяжело, и простой поддержки ему показалось мало.

- Ты не понимаешь! – старик резко обернулся и с жаром продолжил. - Я жажду не наказания, а прозрения! Толку поучать и тыкать носом, если у кого-то нет чести и совести, и Братство он рассматривает как власть. Они должны прозреть, покаяться, осознать ответственность, свое единство! А кто не захочет впустить свет звезды, будет сидеть в темноте. Если и это не поможет, пусть упокоятся без боли и страданий.

Кинтал молчал и с сожалением смотрел на метавшегося старика с горящими глазами.

- А с Ло? – осторожно спросил мужчина. - От него тоже хочешь прозрения и раскаяния?

- Нет. С ним другая игра, – вздохнул наставник. - Он должен стать сухим, черствым, суровым и подозрительным. А главное, не отступать от догм, ибо перемены расшатывают устои.

- А разве новое не является движением вперед?

- Пусть развивается орден, но я не хочу, чтобы плесень сгноила корни. Пусть пока все движется по течению. Пусть, кто бы ни стоял за переменами, ошибется в расчетах, и покажет зубы, пока мы сильны. Враг, сосед, друг лучше всего познаются, когда предстаешь перед ними слабым и беспомощным. - Клахем обернулся на Кинтала. - И нечего жалеть его. Если она чиста, пусть будет, но молчаливой тенью.

- А ему нужна тень?

- Нет, потому пусть будет. Этого я у него забирать не буду.

- Поддерживая Бокасу, ты сыплешь яд в его рану.

- Он сильный.

- Наступит день, когда он примет решение, станет жестким и закроется.

- Это будет моя победа! Твой преемник не должен быть мягкотелым моллюском, выискивающим во враге благо. Да, дар делает его и несчастным, но это не повод быть доверчивым и слепым!

- Дай ему время, и он сам согласится на ее испытание.

- Нет времени! – отчаянно рявкнул старик. - Одно к другому. Покушение, неуловимость, Бокаса своевольничает.

- Однако к ней ты снисходителен, а к нему суров и холоден.

- Потому что люблю его и забочусь! Я помню свой урок. Он был слишком жесток, и до сих пор при воспоминании о том сжимается сердце, и не дают покоя мысли, что сделал не так? Это больно! Я оберегаю мальчишку, как могу, исходя из своего опыта. Недоглядишь – боль, перегнешь – тоже боль, а мне не нужен фанатик, ожесточенный от боли предательства. Мне нужен разочаровавшийся, спокойный Ло, не доверяющий врагу.

Кинтал не стал спорить.

«Жизнь не перестает подносить уроки даже древним старикам на завершении пути, но захочет ли Клахем разглядеть знак Богов или отгородится, сославшись на слепоту и опыт? Или это я пытаюсь разглядеть того, чего нет? Время покажет», – ответил он на свой вопрос.

Глава 6

Раздраженная Сестра яростно пинала ногой деревянную кадку с саженцем алакои, представляя, что раздает пинки ненавистной чернушке. Отныне она ненавидела растительность и мерзкий сад. Будь ее воля, обхватила бы руками шершавый ствол и вырвала из земли, а потом прыгала и топтала, изливая злобу.

«Ненавижу! Ненавижу!» - повторяла она, ломая ветки. Потом придется лгать, что натолкнулась на кадушку и уронила случайно, но это будет потом. И вряд ли кто-то станет проверять сказанное.

Раньше не верила, что между Долоном и темной возможны какие-то чувства. Бокаса рассказала, что она для него лишь прихоть и удовлетворение похоти, дурная шутка, чтобы позлить Старших. И Баса верила наставнице, но увидев, как Долон роется с чернушкой в земле, ее охватило неистовство.

«Бокаса обещала его мне! Мне!» - бесилась она, вспоминая, как он нес ведра с водой, не позволяя их поднимать темной.

Наставница заверяла, что Долон не устоит перед ее роскошной белой косой, перекинутой через хрупкое плечо, что сильные, грубые мужчины предпочитают девиц стройных, как тростинка, что такие люди выбирают противоположность себе... И твердила, что Баса для него идеальная противоположность: невысокая, худенькая, с маленькими ручками и ступнями, с бледной, с розоватым отливом кожей.

Баса знала, ее мелкие черты лица не отличаются особой миловидностью, но и темная была не лучше! Смуглая, будто грязная, большие ладони, короткие жесткие волосы, длинный нос…

До обещаний Бокасы она терпеть не могла этого дерзкого на язык выскочку, но когда вызнала, что Долон - приближенный троих Старших Братьев, появился интерес. Приглядываясь к нему, стала замечать, что он высок, хорошо сложен, дерзок, отчаянно гадкий, спесивый... и ни на кого не похожий. Даже желчной наставнице не давал спуска, кусая ее не меньше, чем она его.

Баса страстно желала, чтобы ей разрешили отправиться на поиск одного из утраченных колец вместе с ним, но Бокаса не смогла этого устроить, и тогда она впервые усомнилась в силе наставницы.

«Хвасталась, что у тебя влиятельный брат в северной крепости! И что? Тебя Старшие даже слушать не стали!»

Тогда Баса пыталась сблизиться с семьей Долона.

«Если они смогли стать для него близкими, разве не смогу, и я?» - думала она, пытаясь разговорить Иваю, расположить Пену, но именно из-за Бокасы они даже не допустили ее в свои кельи. Ей не доверяли.

Бокаса уверяла, что он обязательно выберет ее, красочно описывала, что у них будет одаренный ребенок. Постепенно Баса сама уверовала в это и стала считать Долона своим, примеряя ему роль, которую он упрямо отказывался принимать. Однако она не теряла надежды, рассчитывая, что человек, сильно желающий иметь семью, хотя бы состоящую из чужих людей, рано или поздно захочет иметь рядом с собой девицу, которая родит ребенка и станет ему настоящей семьей. А холодность к обычным женщинам объясняла тем, что он хочет видеть рядом с собой только ровню – одну из Сестер.

Баса хорошо осознавала, что ей нужна не семья, а ребенок, с помощью которого они с Бокасой рассчитывали переманить дерзкого Брата на свою сторону, чтобы он до хрипоты отстаивал влияние наставницы. Однако после первого разговора, когда она предложила ему себя, как мать будущих детей, Долон скривил насмешливо губы и стал избегать ее.

«Пусть привыкнет к мысли, оценит мое предложение», – успокаивала она себя после первого отказа.

Когда дошли вести, что нашлась темная, Баса первой ощутила дурное предчувствие. А после прошения Долона о покровительстве, сердце разбилось. Осколки безжалостно скребли сердце, не давая покоя. Чувства стали горькими, болезненными, но она не смогла от него отказаться. Наоборот, он стал для нее более притягательным и желанным.

"Влиятельный мужчина, одаренный силой, уверенный в себе, может быть таким, каким хочет. Может решать судьбы людей. Он же упрямый, заносчивый решил удовлетворить прихоть," - размышляла Баса, но, чтобы Долон относился к невзрачной, жалкой конкве в безразмерном тряпье с чужого плеча лучше, чем к Сестрам, чем к ней, даже помыслить не могла.

«Я - одна из Сестер предложила себя! А он выбрал немытую смуглую тварь из помойной ямы. Возомнила себя равной?! Свое место забыла!? – шипела Баса. - Ничего, я найду на тебя управу! Рано или поздно окажешься в подвале на цепи, там, где тебе и место».

После череды лютых пинков, последний отозвался острой болью в ступне. Раздосадованная, с тяжелым, сбившимся дыханием Баса огляделась: зеленые мелкие листья разлетелись по мощеному плитами полу, а изломанная и ободранная алакоя смотрелась жалко.

Испугавшись, что ее застанут за постыдным делом, опрометью бросилась бежать.

Открыла дверь и прежде чем услышала голос, уловила навязчивый, приторный запах.

- Где была? – недовольно бросила наставница, вальяжно развалившаяся на мягком, обитом яркой тканью стуле. Как всегда, в ее руках была книга, которую она непременно таскала в кармане и при любом случае раскрывала, демонстрируя окружающим тягу к знаниям.

«Это все ты виновата! Ты!» - раздраженная и злая Баса с трудом сдержалась, чтобы не нагрубить вслух.

- Снова уныние и неверие в свои силы? – насмешливый голос гостьи окончательно вывел из себя. Хотелось ответить дерзко, грубо, так же, как Долон, но вместо этого смогла выдавить лишь жалкую улыбку.

- Да что стряслось? – Бокаса хорошо знала эту идиотку, чтобы не понимать, что она зла, но слишком труслива, чтобы высказать истинные мысли.

«Такие как ты кусают только исподтишка, - с сожалением отметила она, не понимая, почему тогда ее выбор пал на трусиху. Кроме схожего по созвучию имени, худобы, белых волос и серых глаз, они больше ничем не совпадали. – Лучше бы нравом и упрямством совпали, внешность как-нибудь пережила бы. На что темная убогая и ничтожная, и то умнее и расторопнее», – злилась наставница.

- Он ей в саду помогает! – промямлила воспитанница и скривила лицо, собираясь заплакать.

- Быстро успокоилась! – рявкнула гостья. – Нашла из-за чего расстраиваться! Он, как неразборчивая скотина, берет то, что есть под рукой. Позже, когда ее не станет, он никуда не денется.

- А она… куда? – встрепенулась обнадеженная Баса.

- Не твое дело! – грубо отрезала Бокаса. – Одного, двух раз, думаю, хватит. Надеюсь, хоть в этом меня не подведешь? – она прожгла воспитанницу уничижительным взглядом.

- Нет. Обещаю.

Бокаса разочарованно, с шумом выдохнула:

«Что стоят твои обещания, лицемерка? Была бы моложе, сама провернула. Думаешь, не знаю, о чем мыслишь? Собралась им верховодить? Ха! Нужна ты ему, как вторая задница, идиотка!».

- Посмотрим, – процедила сквозь зубы женщина и шире растянула тонкие губы в злой, надменной усмешке.

«Хорошо, что, ложась спать, скрещиваю палочки, иначе бы извела!» - порадовалась подопечная, верившая, что скрещенные предметы у изголовья помогают спрятаться от чужого любопытства. По правде, она не была уверена, действует ли уловка, но судя по тому, что наставница ей еще доверяла, выходило, что да.

Каждый раз, интересуясь тайными мыслями подопечной, Бокаса смеялась до слез над ее наивностью и глупостью. Одно время она даже подумывала подарить связку палок, чтобы та разложила их вокруг кровати, надеясь утаить секреты, но, поразмыслив, решила отложить издевку до завершения дел.

- Слушай внимательно, – отчеканила Бокаса. – Пока они в саду, ступай в ее комнату и найди склянку темно-синего цвета размером с кулак, – заметив, что Баса сомневается в приказе, разозлилась. – Что непонятно?!

- А если найду несколько?

- Прихватишь все. Встретишь кого на пути, скажешь, взяла на проверку. Чего стоишь, быстрее, пока не вернулась!

Когда дверь закрылась, немного выждав, разгоряченная Бокаса прорычала:

- Идиотка! - и раздраженно захлопнула книгу.

Оставалось надеяться, что Баса достанет без проблем. Всего-то надо раздобыть склянку со средством, что темная втихомолку делала на кухне. Донесли, что она бродила по складу и выискивала некие ингредиенты, а потом, таясь, смешивала в стекляшке. Когда ее застали за этим делом, невнятно промямлила, что это смесь для лица, но раскрыть состав отказалась.

«Подобное нельзя оставить незамеченным, – размышляла Бокаса. - Как минимум, узнаю средство для лица. Что ни говори, а кожа у дряни чистая, гладкая, без высыпаний. Как максимум, если повезет, поймаю за изготовлением яда. Ежели хорошо постараться и расписать, можно убедить Старших и совет, что темная пыталась отравить отроков…» - представив, в какой скандал может вылиться история, она в предвкушении потерла ладони.

***

Прислушиваясь к звукам и шорохам, Баса пробралась до коморки Тамаа. Убедившись, что за дверью никого нет, осторожно приоткрыла её, просунула голову, осмотрелась и вошла. В маленькой, тесной комнатке, кроме узкой кровати, стула и шкафчика, больше ничего не было.

Баулы лежали в углу, у окна, но поразмыслив, Баса решила начать искать со шкафа. Резко раскрыла створку и замерла: таких красивых платьев она еще не видела. Насыщенно красное, благородного синего цвета, нежно-голубое, молочное, солнечно-желтое…

«Как такое может быть?! – поразилась она. – Откуда средства на подобную красоту?»

От злобы схватила попавшееся под руку платье и хотела разорвать, но вовремя опомнилась.

«Никто не должен догадаться, что я была тут! Если повезет, ей это уже не пригодится!» - злорадно хмыкнула Баса и, пересилив себя, принялась за поиски. Когда захлопнула створку, наверху послышался звон. Взобравшись на стул, увидела, что на поверхности шкафа под плодной тканью, предохраняющей от солнечных лучшей и пыли, стояли изящные флаконы с духами, пронизывающие воздух тонкими, чарующими ароматами, шкатулки, коробки и разноцветные баночки с непонятными составами. От раздражения и зависти хотелось все смести рукой на пол и переломать, но за такую проделку Бокаса ей лично оторвала бы косу за ослушание.

Едва сдерживая себя, приподняла большую шкатулку, чтобы посмотреть ее содержимое, и заметила у самой стены, в дальнем углу злосчастную склянку. Схватив ее, Баса живо спрыгнула со стула, поставила его на место, огляделась, чтобы проверить, не оставила ли следов своего пребывания, и, плюнув на пол, осторожно выскользнула из ненавистной комнаты.

Когда счастливая Баса вернулась, наставницы в комнате уже не было. Изнемогая от нетерпения, она бросилась в ее покои, чтобы скорее приступить к возмездию.

Заметив, как у подопечной горят глаза, Бокаса не стала ничего спрашивать и просто протянула руку.

- Умница! – благодатно воскликнула она и принялась на свету рассматривать содержимое склянки. Сквозь тонкое темное стекло были видны, плавающие в вязкой жидкости, давленные ягоды, какой-то темный порошок, при взбалтывании оседавший на стенках сосуда, и подозрительная жирная пленка.

- Что это? – не сдержалась воспитанница и первой нарушила тишину.

- Не знаю. Придется выяснить, – таинственно изрекла Бокаса голосом, обещавшим кому-то огромные неприятности. Осторожно покрутила пробку, примеряя силу, и потянула на себя.

Баса с любопытством и напряжением следила за наставницей, которая поднесла склянку к носу и сделала легкий вдох.

- Ай! – заголосила она, качая головой и вытирая с глаз выступившую влагу. – Ну, и вонь! Самое то для темной мазаться!

- Можно и мне? – не унималась воспитанница. Получив разрешение, она, наученная неудачным опытом наставницы, не стала наклоняться близко. – Пахнет кислятиной, – произнесла разочарованно. – Что это может быть?

- Неси миску! – разозлилась Бокаса, чувствуя наступающее разочарование.

- А где я ее возьму?

- Где хочешь, да поживее.

Вскоре, тягучее содержимое синей склянки было вылито в чашку и подверглось тщательному изучению.

- Какие-то ягоды, – разочарованно выдавила Баса. – И еще мед.

- Откуда знаешь? Лизнула?

- Нет. Ягоду трогала, теперь пальцы липкие.

- А порошок?

- Не знаю. Еще пахнет фруктом.

- Если уверена, можешь глотнуть.

- Неа, – Баса резко отодвинулась от плошки и опасливо посмотрела на наставницу.

- Дура! Неси кота!

- Жалко!

- Тогда сама!

- Не хочу!

- А Долона получить хочешь?

- Хочу.

- Тогда кота…

Поникшая Баса поплелась искать Грозу – старого одноглазого кота, который частенько кормился с их стола и потому ошивался где-то неподалеку.

«Надеюсь, ты умрешь без мучений, – грустила она, пытаясь совладать с жалостью. Впервые ей на мгновение захотелось, чтобы в склянке темной не было отравы. – Но ты ведь все равно скоро умрешь, одно что старый. А так совершишь для меня доброе дело».

Наторелый, прожженный жизнью кот дремал на широком подоконнике. Услышав знакомые шаги, приоткрыл зеленый глаз и уставился на Басу, желая убедиться, что она пройдет мимо. Однако к огромному неудовольствию, его подхватили на руки и куда-то потащили, не соизволив спросить кошачьего мнения.

Вольный зверь всю жизнь шлялся сам по себе и имел гордость, потому за касание к его, дранной другими котами, шкуре, наградил Басу глубокими царапинами.

Едва та затворила ногой дверь, швырнула мохнатого злодея на пол и, желая мести, бросилась искать, чем бы залить пахучую жижу в пасть неблагодарной скотине, забившейся в угол и шипящей, как змея.

Когда орудие наказания было найдено, «исследовательницы» попытались схватить Грозу, но он, чувствуя старой пятой точкой, чем пахнет, начал яростно царапаться, не позволяя тянуть к себе руки. Ни уговоры, ни посулы, ни угрозы не подействовали на циничного кота, давно потерявшего веру в доброту и бескорыстие.

Растеряв остатки терпения, Бокаса накинула на него свой жилет, ухватила покрепче и крикнула:

- Вливай!

Однако, когда содержимое ложки попало в пасть, кот заорал, извернулся и, вцепившись задними лапами в локоть державшей его мучительницы, воздал награду по заслугам. От боли женщина закричала, ослабила хватку, и высвободившийся зверь метнулся под кровать.

- И долго ждать эффекта? – с сомнением поинтересовалась воспитанница, после нескольких неудачных попыток выманить зверя, страшно рычавшего при их приближении.

«Может, и вправду для лица?» – засомневалась и Бокаса, вспомнив, что Баса прикасалась к жидкости пальцем и ничего ужасного не случилось.

Выждав еще немного и оценив, что Гроза подыхать не торопится, она разочарованно выдохнула, слила половину жидкости обратно в склянку и, передав воспитаннице, велела вернуть туда, где взяла.

Злая на наставницу, заставляющую ее рисковать, Баса спешила вернуть унесенную вещь на место. Опасаясь разоблачения, она опасливо шмыгнула в коморку, как можно скорее водрузила стекляшку на шкаф и стремглав бросилась бежать обратно.

«Скажи, для проверки… ме-ме-ме… – подражая голосу наставницы, злилась она. – Если думаешь, что так легко, сама бы доставала и относила».

Из-за нервного перенапряжения Баса устала. Она никогда не брала чужие вещи без спроса и, если бы попалась с поличным, проглотила бы со стыда язык и не смогла бы вымолвить ни слова.

«И чего только не сделаешь ради Него?» – стыдливо подумала, радуясь, что все обошлось.

Наставница её волнений не разделяла. Равнодушно выслушав, что все сделано как велено, неожиданно любезно поинтересовалась:

- И как твои пальцы? Не болят?

Тронутая заботой Баса радостно показала руку:

- Нет! – она улыбнулась. – Кроме липкости, ничего нет.

- Хорошо, – задумчиво произнесла Бокаса и добавила: - Можешь идти.

Оставшись одна, женщина заглянула под кровать и, окончательно убедившись, что Гроза жив и полон негодования, сокрушенно выдавила:

- Не яд!

«Столько возни из-за мерзкой жижи, невыносимо разящей кислятиной! – нюхнув еще раз тягучую жидкость, она поморщилась. – И это для лица? Но если у Басы палец на месте, кот жив, значит, можно рискнуть. Тем более, Блайма утверждала, что темная собиралась смесь использовать для красоты кожи».

Опасливо, превозмогая омерзение, ткнула пальцем в липкое месиво, которое на ощупь было не таким безобразным, как казалось на вид, и осторожно коснулась внешней стороны кисти. Не почувствовав ничего подозрительного, выждала еще немного, снова макнула палец в плошку и нанесла на щеку. Теплая вязкая жидкость легко размазывалась и не стекала. Подумав, нанесла на другую щеку, лоб, подбородок и под глаза, где раньше всего появились морщины.

Вначале, кроме стянутой кожи ничего не чувствовала, но постепенно стала ощущать легкое покалывание и прилив крови.

«Действует! - радовалась довольная женщина, ожидая потрясающего эффекта. Однако, когда легкое покалывание стало ощутимее, взволновалась: - Для первого раза достаточно. Если понравится, вызнаю состав подробнее и сделаю сама».

Смыв липкий, подсохший слой с лица, стала рассматривать в темном матовом стекле книжного шкафа свое отражение. Ожидаемого действия не заметила, если только совсем немного.

«Хотела чуда от темной? – досадливо хмыкнула, бросая пахучую плошку с остатками тягучей жижи в ведро с водой. – Получила: комната пропахла!»

Раскрыв настежь окно, достала из кармана записную книгу и, удобно усевшись в кресле за столом, продолжила готовить речь для выступления на Совете.

Увлеченная составлением яркой, проникновенной речи, призванной вдохновить и подвигнуть Братьев и Сестер Ордена на большие, даже грандиозные перемены, она не обращала внимания ни на натянутость кожи, ни на тяжесть век, ни на странные ощущения. Лишь когда раздражение стало невыносимым зудом, спохватилась, что что-то не то.

- О-о-отравила! – срывающимся голосом взвыла она, увидев в тусклом отражении опухшее, ставшее невероятно широким лицо. Даже нечеткие очертания позволили заметить, что оно стало почти круглым, а на фоне отекших глаз, маленький нос стал почти незаметным.

– Отравила! Отравила! – шептала перепуганная Бокаса, пытаясь сообразить, что делать.

Вспомнив о коте, с грохотом опустилась на колени и поползла к кровати, ожидая найти мохнатый трупик. Однако стоило протянуть руку, раздалось грозное шипение и руку пронзила боль.

- Чтоб ты сдох, Гроза! – сорвалось с языка, но спохватившись, что вполне может последовать за ним, засюсюкала: - Нет, нет, нет, милый котик, живи до-олго, кушай сладко-о… И не смей сдыхать! – рявкнула напоследок перепуганная до трясучки Бокаса.

Убедившись, что мохнатая скотина в здравии, накинула на плечи плащ с капюшоном и помчалась к лекарю.

Глава 7

Струи легкого пара лениво клубились над чашкой, насыщая кабинет пробуждающим, заманчиво-терпким ароматом весны. Отвар стыл, но Кинтал, любивший первоцветы, не спешил. Пытаясь успокоиться, созерцал, как нежные лепестки и цветочные бутоны вновь оживают в воде, и сосредоточенно внимал Клахему.

- Вечером Совет, – напомнил наставник.

- Знаю.

Старик перевел дух и рассеянно оглядел темный глиняный чайник, чашку, блюдце с сотами, потом взбешенного Кинтала с тяжелым взглядом исподлобья, красным лицом и поджатыми губами.

- Мне казалось, что придумал хитро, но с приближением часа крепнут сомнения. Я уже не уверен, что выбрал верный путь.

- Понимаю. Задумка опасна. Но есть ли иной выбор? – согласился помощник и гневно добавил: - Только обделенный женский ум мог додуматься до подобного.

- Когда ума и дальновидности нет, не важно, женский или мужской. Я долго размышлял, как нам быть...

- …? – собеседник отвлекся от чаши, которую держал в ладонях, и поднял прищуренные глаза.

- И решил созвать Старших и Созерцателей, чтобы убедить поддержать ее. Стоит только подтолкнуть, и она перестанет таиться.

- А он?

- Догадался уже. Не дурак. Пусть остается для нее соперником…

***

Когда за длинным столом расселись облаченные в серые плащи Старшие и Созерцатели, Клахем обвел каждого проницательным взглядом и взял слово, как самый опытный из всех присутствующих:

- Мне предстоит сообщить тяжкую, скорбную весть, – едва он произнес, раздались растерянные восклики, и ошеломленные братья со страхом вперились в него глазами, опасаясь, что следующие слова подтвердят худшие опасения. - После долгой борьбы с ядом, Отец обессилел. Надежды не осталось.

Повисла мертвая тишина. Люди на мгновение перестали дышать.

- Но Братство продолжает жить, идти вперед, неся благодать и стабильность, воздавая каждому по совести и делам его, – закончил глухим, каркающим голосом и замолчал, давая высказаться тем, кого переполняли эмоции.

- Ужасное известие, – едва слышно произнес потрясенный Брат Нануд. – Не могу поверить.

Его сосед, Брат Халет, вторил:

- До последнего надеялся на чудо, – говорил мужчина медленно, растерянно растягивая слова. – Не скрою, я пришел, чтобы донести до Главы Ордена итоги созерцаний. Но, если так, считаю важным безотлагательно поведать сведения вам, Братья. Моя речь может прийтись не по нраву, но прошу: выслушайте.

Его никто не перебил, и, восприняв молчание как знак, Халет приступил к рассказу:

- Не знаю в чем суть, но в Цитадели, куда не брось взгляд, ловишь шепот сомнения. После покушения он стал громче. Вначале это казалось естественным, ибо случившееся потрясло всех. Столетия мы жили в уважении и почитаемом трепете, но недоверие набирает силу и мощь быстрее, чем поросль после дождя. За несколько дней роптание резко усилилось, и шепот превратился в голоса, которые вскоре, если не принять мер, сольются в гул, и тогда требования перемен встревожат покой и умиротворение братства.

- Что ты предлагаешь? – Клахем знал, о чем пытается сказать Созерцатель.

- Смею ли давать советы Старшим? Если только донести весть, пусть и недобрую, предостеречь.

- Говори, Брат.

- Я один из Созерцателей, - угрюмое лицо говорившего стало суровым. - В моем подчинении всего пятьдесят Младших, но возьму ответственность утверждать, что подобное видят и другие Созерцатели, – он сделал паузу.

Сидящие за столом опустили головы, подавленные тревогой и опасениями.

- Не бойся, излагай размышления, как велит совесть и сердце, не выбирая слов. Как бы ни были суровы слова, мы должны знать истину, невзирая на горечь и печаль, – заверил Кинтал, понимая, как тяжело собрату дается речь.

Рассказчик оглядел присутствующих за столом мрачным взглядом, набрал воздуха и продолжил:

- О постыдном речь моя, о скорбном.

- Велико ли число сомневающихся и недовольных?

- Старшие Братья знают? – вздрогнул Халет, приободренный, что его речь ляжет на благодатную почву. - Пока пальцев достаточно, чтобы пересчитать в моей полусотне, но после известия о кончине Отца станет больше.

- Подобное и в моей полтине, – подавленно просипел Брат Уластот.

Хмурые лица других Созерцателей молчаливо подтверждали произнесенные слова.

- Человеку свойственно служить сильному властителю. В минуты сомнения начинают одолевать постыдные мысли, которым раньше не было места. И чем скуднее свет божественной звезды, освещающей путь, тем больше грязных помыслов, – сурово заметил Клахем.

- Боги гневаются на нас! – раздался чей-то голос.

Старик с грохотом обрушил жилистый кулак на стол.

- Нечего на Богов пенять, ежели Младшие грешат! – его глаза грозно сверкали из-под седых кустистых бровей. - И не надо заверять, что Бокаса вводит их в заблуждение!

- Причин несколько, и нам все предстоит обсудить, – примирительно изрек его помощник.

- Следует ужесточить отбор младших! – предложил Брат Нануд, один из Созерцателей.

- Поддержу! – согласился Брат Халет. - Оберегая тайну, мы скрываем от них суть божественного дара. Младшие далеки от Братьев и Сестер помыслами, не несут служения, не испытывают ответственности и давления дара. Они отличаются от нас, потому считаю, что большинство из них следует передать в услужение жречеству.

- Хорошо, отбор станет жестче. Это верный шаг. Но что делать с теми, кто уже в крепости? Следует ли выпускать недовольных в мир? – Клахем знал ответ, но задал вопрос собравшимся, подталкивая их в нужную сторону.

- И выпускать нельзя, молва разнесет смятение, и оставлять негоже, – задумчиво изрек Уластот.

- Младшие иные: в них нет духа единства! – с горечью продолжил Халет. - Одаренные Богами Братья и Сестры - столпы братства, связаны честью и совестью. Знания и мудрость, сострадание и жалость, презрение к мерзости и жестокости, обретенные через познание бесчисленного множества людских судеб, делают Орден единым, несокрушимым. Брата и Сестру нельзя подкупить, ибо боязнь потерять честь, лишиться уважения равных, испытать презрение является основой основ в воззрении Братства. Младшие же лишены этого. От них сокрыто, что Орден держится на Божественном даре, что ни трудом, ни стараниями его не достичь и не купить, от того обидчивость, недоверие, жажда возвышения переполняют их сердца.

Это приводит к тому, что, находясь в цитадели рядом с нами, они чувствуют ущербность и не постигают сути единства. Не раскрывая тайны, им не истолковать, что положение и иерархия в Ордене зависит не только от воли Старших.

Мы долго закрывали глаза, делая вид, что ничего не происходит, но это не верно. Злость, зависть, жажда власти занимают их помыслы! Полагаю, было ошибкой открыть цитадель для слабо одаренных Младших. Посему предлагаю совершить отсев и воздать по делам их.

- Не разделяя братство сердцем и духом, они часто ведут себя, как простые подданные в мирской жизни, – согласились Созерцатели.

- Однако, и Братья не безгрешны, – заметил Кинтал.

- Может, сестры? – грустно усмехнулся Брат Уластот.

- Об этом и хотели повести речь, – Клахем вновь обратился к присутствующим. – До вас, скорее всего, уже дошли слухи о предлагаемых Бокасой нововведениях. Желая добиться возвышения, она использует Младших Сестер, не думая о последствиях. Но перемены разрушат устои братства. Если насильно, без воли Высших, без зова души и сердца заставить Братьев и Сестер… - он замялся, пытаясь подобрать слово.

- Если без зова души и сердца, то вместо Братского Ордена появится огромный, склочный Орденский сераль! – зло закончил Кинтал.

- Грех-то какой! – послышались возмущенные голоса, переполненные негодованием.

- Кроме того, цель, которую она желает достичь, может не оправдать средства. Если даже допустить, что ее затея удастся, что увидят отроки? Склоки, ревность, разврат, вертеп?

- Заточить!

- Заточим, и вместо одной сестры Бокасы появится другая. Или не одна… - предупредил Клахем. – И что дальше? - он свирепо усмехнулся.

- Для начала следует перестать причислять слабо одаренных к Младшим. Если только при искреннем уважении к ордену, - предложил один из Созерцателей.

- Правильно. Правильно! – раздались одобрительные возгласы, резко прерванные Клахемом:

- Мы услышали вас! Но теперь настало время каждого задуматься и ответить, не таясь: верите ли вы Старшим Братьям?

- Да! Да! – сразу же раздались уверенные, громкие крики.

- Тогда мы призываем вас верить и доверять вопреки всему. Без объяснений, в молчании! Ваша вера и твердость подвергнутся испытанию. Готовы ли вы?

- Да, – громогласно, но хмуро подтвердили собравшиеся.

- Тогда мы просим вас поддержать на Совете Бокасу, – произнес внезапно Кинтал, и в повисшей тишине застыл воздух. Замершие Созерцатели и некоторые Старшие задержали дыхание, чтобы удержать крик и несогласие. Они обещали верить…

- В единстве и доверии наша сила, – неожиданно просто, без злости и пафоса изрек уставший Клахем.

- Если уж говорить по правде, одобрение Созерцателей не требуется для принятия Старшими знаменательного решения, – задумчиво ответил Халет. – Однако, если вы спрашиваете и просите, значит, дело важное. Можем мы просить разъяснений?

- Сейчас нет, – отрезал старик. – Но, когда придет время, я дам исчерпывающий ответ.

Напряжение достигло вершины. Клахем чувствовал, как к спине прилипла рубаха. Прежде чем Братья дали ответ, прошло несколько мгновений, но они показались ему долгими, мучительными, изматывающими.

- Доверяю, – подтвердил голос.

- Доверяю, – согласился второй.

- Доверяю… - голоса слились, от сердца отлегло, но Кинтал заметил, как у наставника закрылись глаза за мгновение до первого ответа.

***

Томка смотрела, как Долон ест, погруженный в раздумья, и не решалась отвлекать болтовней.

- Не молчи. Я слушаю, – приободрил он, заметив, что сегодня ест в молчании.

- Ты расстроен.

- Сегодня Совет.

- Что может случиться? - насторожилась она.

Ло мешал ложкой кашу и медлил с ответом.

- Бокаса хочет занять место Главы.

- А это возможно? - Тома не верила своим ушам.

- Да, - от смуглого лица схлынула кровь, и, заметив, как Тамаа побледнела и не сводит с него настороженно-испуганных глаз, Долон положил ладонь на ее руку и заверил: - Не бойся.

В ответ она попыталась улыбнуться, но опущенные брови и грустная, вымученная улыбка Тамаа расстроили Ло еще больше.

- А как же ты? Она тебе все припомнит.

- Я ей нужен! – злобно отчеканил он. – Она мне ничего не сделает, но тебе следует быть осторожной. Как бы не задевали, молчи, в споры не вступай. Расскажешь мне, разберусь, – Долон смотрел на нее с тревогой.

- Знаешь, я могу ошибаться… - осторожно начала Тома, и две морщины проступили на нахмуренном лбу Ло. - Не уверена, но подозреваю, что кто-то был в моей комнате и трогал вещи. Я делала смесь для… - при этих словах у него дернулась губа: вспомнив ее высохшую смесь для красоты кожи, он едва удержался, чтобы не улыбнуться. Томка насупилась. - Она ужасно пахучая. Я плотно закрыла бутылек пробкой и проверила, пузырьков воздуха не было. Но вчера, когда зашла в комнату, сразу почувствовала этот запах. Осмотрела вещи: они стояли не так, как я их ставила. А склянка стала полупустой, - Ло сверлил ее взглядом. - Еще одно платье было измятым и небрежно сложенным.

- Что в склянке?

- Уксус, мед, молотые орехи, сок и масло помоа, ягоды…

- Что-нибудь ядовитое?

- Нет! – возмутилась Тома.

Долон, щурясь, сосредоточенно смотрел сквозь нее. Подозрительность мелькнула в его глазах, потом сменилась яростью. Ложка выпала из руки, но он не обратил внимания.

- Мне надо идти, – резко бросил, поднимаясь из-за стола.

Ло ушел, даже не попрощавшись, оставив Томку одну за огромным обеденным столом с недоеденной кашей, откусанной лепешкой и нетронутой чашкой с отваром.

- Поймали! – неожиданно над ухом раздался звонкий мальчишеский голос.

Тамара дернулась:

- Кого! Где?

- Кота, который штах грыз! – гордо ответил Маасас, выпятив грудь колесом.

- Кота?

- Угу, а кто еще мог залезть за тонкие лозы? Приходим утром, а он в силки угодил! Рычит, шипит, веревку грызет...

- Сбежать хотел, но мы не дали, – встрял в рассказ Палаис. – Я позвал Брата Тауша. Видела бы ты его лицо, когда он увидел зверюгу. До сих пор сидит и думает, как кошак колючки грыз!

- А, кстати, действительно, как? – спросила Хелла, ходившая за ними хвостиком.

- Глупая ты! У штаха колючки короткие, клыки длинные, он потихоньку отгрызал мякоть.

- Не верю! – заявила девочка.

- А залезь на стену, разыщи штах и дай коту, он покажет.

- Ага, мне потом Брат Тауш покажет, какие розги получаются из его кустов.

- Кот тебе представление, ты ему, и вы квиты!

- Сами показывайте!

- И что с котом? – полюбопытствовала Тамара.

- Что с ним станется-то? Живой.

- Брат Тауш поворчал, поругался…

- Помахал плетью под носом…

- И отпустил! – наперебой рассказывали отроки.

- Разве кот перестанет грызть его плоды?

- Неа, зато Брат Тауш перестанет злиться на нас, тебя и то страшилище. А он действительно был человеком?

- Да.

- Правда? – хором переспросили дети. – А как стал таким уродом?

- Спросите у Брата Долона, он с удовольствием расскажет… - обещая, что Ло обязательно расскажет поучительную историю, а она в честь охотничьего подвига испечет кошачьи мордочки, Томка угомонила отроков и побежала на кухню, раскладывать порции.

Тревога и ожидание скорых неприятностей изводили. Из рук все валилось, дела не спорились. Послушники, заметив ее состояние, пытались шутить, но быстро сдались.

- Ешьте, - попыталась приободрить детей Тамара, понимая, что невольно испортила им настроение. Халла подняла глаза от тарелки и грустно посмотрела на нее.

- Ну, что ты? – она ласково погладили рыжие волосы девочки.

- Из-за Совета беспокоитесь? – спросил Хелл.

Томка ответила вздохом.

- Сегодня все встревожены, суетятся, нас не замечают. Даже вы.

- И мне тревожно, – попыталась объясниться Тома.

- Почему? Вы же не Сестра?

- Потому что к ней приходит трапезничать Брат Долон, – громко ответил кто-то из детей, сидящих на другом конце стола.

- Ну и что? Если ему пришлось по вкусу, как она стряпает… - заступился Хелл.

- Скудоумный, дело не в стряпне! – многозначительно добавил высокий темноволосый отрок, который раньше почти всегда молчал.

Дети подняли головы и уставились на смутившуюся Томку.

- И правда, говорят, он взял над ней покровительство! – вспомнила старшая послушница слухи.

- Как это мечтательно! – пропищала Халла.

- Эх, глупые девчонки! – рассердился Хелл. – Она темная!

- Ах! – раздались удивленные детские голоса.

- Как трогательно. Запретно и трогательно! - теперь старшая отроковица томно закатила глаза.

- Э-эй, потише! – окликнула Тамара. - Иначе скажут, что я на вас дурно влияю.

- Уже повлияла, разве не видно? – отозвался Палаис. – Ты теперь для них страдалица, как Светлая Эйва, что ради любви к Вайяну терпела испытания.

- Спасибо, утешил, – огрызнулась Томка.

Сравнение с местной мученицей накануне важного Совета оптимизма не прибавило. Проходя мимо широкоплечего старшего отрока, разносчика сплетен, намекнувшего, что дело не в обеде, больно дернула его за косицу.

- Ай! – крикнул он и схватился за голову.

- Язык твой – враг твой! – прошипела Томка и, небрежно перебросив черную косу через плечо, гордо удалилась на кухню.

«У, маленькие засранцы! Слухи распускают!» - в раздражении она вывалила тесто на муку и начала раскатывать. Однако, как только начала раскладывать рыбную начинку, подлетела запыхавшаяся Маена и, схватив за руку, потянула за собой:

- Тебя ждут! Скорее!

- У меня руки грязные!

- И ладно. Твой Брат сказал, чтобы шла, как есть. Глазищами сверкает!

- Мой?

- Твой, твой! Нас за дур-то не держи. Видали, как он обедает…

Глубокий капюшон серого плаща скрывал Долона от чужих взоров, но стоило ему приподнять голову, у Тамары подкосились ноги.

- Я ни в чем не виновата! – пищала она, пытаясь оправдаться перед ожесточенным Ло, грубо тащившим ее за собой.

Не замедляя шага, он обернулся, и Томку застряло сильнее: злобная, хищная ухмылка, исказившая лицо, делала его похожим на безжалостное чудовище. Сдвинутые брови, блестящие глаза с оранжевой радужкой и зеленоватым отливом по краям, расширенные от ярости крылья носа. Он осклабился, обнажив белые зубы, и сердце бешено затрепыхалось. Теперь она догадалась, отчего Маена, невзирая на габариты, бежала за ней, как юная лань. Сама неслась бы так же.

Наконец, словно очнувшись, Долон обратил внимание на ее руки, перепачканные в муке и начинке. Потерев пальцы, гадко усмехнулся и хриплым голосом просипел:

- Шшалу-унь- ня-я! – и поволок дальше.

Они спешили по незнакомым Томке коридорам, потом свернули в пустынный тупик, где Ло накинул на нее свой плащ и натянул ткань ниже подбородка, полностью закрывая обзор. Она дернулась, чтобы приоткрыть глаза, но услышав твердое, холодное «Нет!», смирилась и пошла вслепую, опираясь на мужскую руку.

Спускаясь по темному узкому проходу, где гулкий ветер колыхал густую, липкую паутину, Тамара решила, что Долон ведет ее в подвал, в тюрьму…

«Конец! - обрушилась простая мысль ледяной водой. – Доигралась с масочками-скляночками. Лучше бы прыщавой жила долго, чем ухоженной и мало…»

От страха тело онемело, и она запнулась о свою же ногу.

Крепкая рука сильнее сжала кисть, удержав от падения. Потом, шипя нечто невообразимое, он все же приподнял капюшон, с желанием облизал ее губы и, как ни в чем не бывало, потащил растерянную Тамару дальше.

Хоть капюшон и был поднят, в темноте она не могла разобрать дороги. Сделав лишь несколько шагов, снова запнулась. Не понимая состояния Долона, испугалась, что он рассвирепеет, но он лишь перебросил ее через плечо и, больно хлопнув по заднице, понес дальше.

- Боже, Боже, Боже! М-ма-мааа! – молилась Тома шепотом, за что получила еще один хлопок. Однако снесла его молча. Когда Долон в ненормальном, неестественном состоянии тащит в подземелье, шипя как рептилия, синяк казался мелочью.

«А-а! Неужели они полузмеи?! Вводят в транс и выведывают тайны!» - озарила ее догадка.

- Долон! – она осторожно похлопала ладонью по мужской спине. – А мы куда?

- Ф-ф горот-т, – эхо разнесло зловещее шипение.

- З-зачем? – заикаясь продолжала вызнавать Тома. – И п-почему закоулками?

Он молчал.

Что в город звучало обнадеживающе, но непонятно. Тамара продолжала нервничать.

- М-можно, пойду сама. Животу больно, – жалобно попросила она, не надеясь на чудо. Однако Ло тотчас поставил на ноги и, положив руку на живот, спросил:

- Ещ-щё б-хольно?

Рука с живота плавно соскользнула на поясницу и стала подниматься вверх, жадно оглаживая изгибы женского тела. С жаром дыша в ухо, прижал Тамаа к себе и начал тереться пахом о бедро, но неожиданное домогательство прекратилось так же, как и началось.

- Над-до с-спеш-ши-ить, – напомнил он и ускорил шаг.

Томка ничего не понимала.

- Почему ты так говоришь? – вкрадчиво полюбопытствовала она, дрожа в ожидании ответа.

- Люплю-ю ш-шутки, – прошипел он недовольно.

- Мне лучше молчать?

- Гховор-ри.

- Расскажи сам, что считаешь нужным.

- На С-совете Бокас-са с-станет глаф-фой. А пос-сле тф-фоей с-случ-айной ш-шалос-сти с-со с-смес-сью, ее лис-со оп-пух-хло. Укхадай, ш-што п-первым т-телом она с-сделает-т?

- Ой.

- Я ш-ше гоф-форю – ш-шалун-ньня! – он тихо рассмеялся гадким, пугающим смехом.

Тамаре казалось, что это не Долон, а кто-то другой. Голос был не его, смех.

- Думаешь, она не найдет?

- Я не п-пряч-чу теп-пя, а от-таляю. Ш-топ-пы неп-поват-тно п-пыло. Т-ты не с-сотф-форила нич-чего х-худоф-во.

- Мне все равно страшно. Особенно за тебя. И за себя.

- Пок-ха в-видес-са не б-будем.

- Долго? – огорошенная неприятной новостью Тома остановилась.

Он развернулся, и Тамара в подвальных сумерках, где с трудом можно было разобрать лишь очертания, ощутила давящий тяжелый, желчный, плутоватый взгляд.

- С-сколько надо. Пок-ха ф-сё не с-сак-хонч-четс-ся, – Ло шептал над ухом, обдавая горячим дыханием щеку. От вкрадчивого, ласкающего шипения пробирали мурашки, а когда он провел языком по шее, Томка задрожала, ожидая продолжения.

Ло рассмеялся.

- Я буду тосковать по тебе.

Смех стал громче и довольнее. Злые глазища радовались.

- Ты сейчас не такой…

Широкая улыбка озарила мужское лицо.

- Боиш-шс-ся? – гримаса стала отвратительно-пугающей.

- Непривычно. Это из-за тех колец?

- Нет. Я с-сам т-хакой, – Ло навис над ней.

Тамара, стараясь унять в ногах дрожь, подняла его руку и потерлась о нее щекой.

- Хотел напугать?

- Нет-т. Но уд-далос-сь.

- Глупый. Я старухи боюсь. И за тебя волнуюсь, – она посмотрела в его прищуренные глаза исподлобья и улыбнулась краями губ.

«Меня на слабо не возьмешь!» - читалось в ее усмешке.

- Т-хы мне пхо нрав-ву.

- Всего-то? Я надеялась на большее.

- Д-дерс-зиш-шь?

- Задираю. Будешь скучать по мне?

- Глупхый вопрос-с, – он склонился ближе. – Поспхешим, – довольно хмыкнув, отстранился и потянул за собой.

- Теперь так и будешь разговаривать?

- Нет-т. Нат-тяни капхюшон! – приказал он, увлекая дальше, вглубь темноты.

- Я вещи не взяла. Как же я буду в городе?

- Пхозабочус-сь. Принес-су. Но с-содерш-шимым бханок не пхользуйс-ся. Опхас-сно.

До Томы стала доходить грозившая опасность. Романтикой совсем не пахло, только огромными неприятностями. Она тяжело вздохнула и почувствовала, как Ло крепче сжал руку, почти до боли.

Перед тем как выйти из темноты, снова натянул Томе на глаза капюшон, желая скрыть дорогу. Свернув еще несколько раз, вышли в узкий, совершенно неприметный тупик, один в один похожий на множество других, разбросанных по крепости. И лишь спускаясь по ступеням крутой винтовой лестницы, когда отпала необходимость таить дорогу, забрал плащ и накинул на себя.

Миновав несколько дверей, вышли в знакомый небольшой дворик и широким воротами, за которыми находился лифт.

Встав на лебедку, Ло показал привратнику висевший на шее блестящий медальон и быстро спрятал.

Заскрежетали цепи, началось движение вниз.

- Тебя за это заточат? - с тревогой спросила Томка.

- Они с-снают. Дхумай о сепе.

- Это надолго?

- Не спрашифай. Черес дфе сетьмицы я приду, – на свежем воздухе он стал говорить лучше. Постепенно шипение исчезало, и голос становился обычным, однако Ло старался не поворачиваться к ней лицом.

- Покажись.

- Ис-спугаеш-шься.

- Ага, спрыгну, – съязвила Тамара. – Показывайся.

Когда повернулся, злость и хитрость исчезли с его лица, но странная зелено-оранжевая радужка глаз еще осталась.

- Так ты еще и зеленоглазый? – улыбнулась она.

- Рат-т, что тебе нравитцса.

- А хвост у тебя не вырос, случаем?

Он покосился на нее.

- Если только ф размере, но не хвос-ст, – оценив ее заинтересованный взгляд, пробурчал: - Нет, не покашу. Не время, и не место.

- Знаю. Но лучше шутить, чем лить слезы.

Грустная Тома с тоской взирала вдаль. Долон же смотрел в другую сторону.

Он не спешил утешать, потому на второй лебедке она стояла совсем понурая и с каждой минутой раскисала все больше.

На третьей уже, не таясь, стала шмыгать носом. Богатая фантазия рисовала печальную картину: ожидание, затянувшееся на года. И вообще, себя было жалко. В мышином платье, с руками, перепачканными засохшим тестом… Оглядывая ладони, она громко всхлипнула. Сработало!

Ло обернулся и, потянув за перепачканную, пахнущую рыбой, руку, придвинул к себе.

- С-смотри, – достал из-под туники крохотную глиняную фигурку человечка. – Ба с-слепила перед тем как уйти, – он помолчал. – Сказала, ш-што это она. Ш-што вложила помыслы обо мне, ш-штобы мне не было с-совсем тос-скливо. Теперь он тфой. Она и я будем думать о тепе.

Тронутая Томка поджала губы и повисла у него на шее.

- Да пусть у тебя хоть хвост вырастет и язык раздвоится, мне все равно!

- Не долшны, вроде бы, – улыбнулся Ло, и на щеках появились милые ямочки.

Тома взглянула на него и удивилась:

- Они снова карие! Так быстро?!

- Аха, мы – Братья Ордена - такие.

- Ну-ну! Все лучшее Братьям, а на Сестрах Боги отдохнули?

- Пене тоже что-то перепхало.

- Но на одной отдохнули. Наверно, спали, когда родилась.

Долон не хотел говорить о Бокасе, не хотел раздражаться, чтобы не пугать Тамаа. Появиться перед ней, не выйдя из карающей ипостаси сонного стража, было неразумной глупостью, но он боялся опоздать. Совет должен начаться совсем скоро. Когда повесил человека Тамаа на шею, она сжала подарок в кулаке.

- Я тоже буду думать о тебе!

- Пойдем, надо найти тепе дом…

***

В круглом зале на расставленных полукругом в несколько рядов скамьях рассаживались люди: Старшие, Созерцатели, Братья и Сестры, достойные уважения или вытянувшие жребием возможность посетить собрание. Встревоженные тяжелым состоянием главы, они пришли раньше назначенного времени, чтобы узнать, изменилось ли что-нибудь за сутки, однако угрюмые, мрачные лица Старших заставляли сердца биться чаще в ожидании дурной вести.

Глава обладал неограниченной полнотой власти, и его решения не требовали объяснений и чьего-либо одобрения, потому созыв Совета был крайне редким событием в размеренной жизни Ордена. Лишь когда в Братстве возникали разногласия, требовавшие примирения, необходимость разъяснить важные эдикты и распоряжения или уладить яростные споры, Отец призывал Братьев и Сестер и терпеливо разъяснял сторонам ошибочность суждений, причину поддержки или отказа принятого решения. Так он выражал уважение духу Братства.

Совет призван был объединять, умиротворять, но этот был не таким. На долгой памяти Клахема не было более тревожного собрания, омраченного трагическими происшествиями.

Собравшиеся сбивались в группы, перешептывались, осуждающе качали головой и искоса посматривали на обезображенную Бокасу. Во всяком случае, именно так казалось ей.

Она долго и тщательно готовилась к важнейшему дню. Кропотливо, с величайшими предосторожностями шла к цели всей своей жизни, пожертвовав даже здоровьем. Этот день должен был стать ее триумфом, а вместо этого из-за ненавистной темной все будут помнить ее опухшее, изуродованное лицо. Морщины исчезли, но и опознать черты лица Бокасы стало невозможно из-за отеков. Щелочки опухших глаз, огромные скулы, покрытые мелкой сыпью, красная кожа… - и все это из-за козней темной.

Почти два дня все мысли Бокасы были заняты речью для Совета и темной дрянью. Она даже определиться не могла, о ком думала больше. От переполнявшей ненависти и волнения потеряла сон и покой и постоянно чесала лицо, потому заживление шло медленно.

Предстояло гордо выйти из-за укромного угла за колонной, произнести горячую речь, увлечь присутствующих обещаниями и надеждой, но Бокаса стыдилась своего вида. Так мечтать об этом дне, и так его испортить!

С Грозой ничего не случилось. Ни одного облезлого места, ни одного упавшего уса! Перепачкав рвотой пол под кроватью, он остался совершенно невредим и отомстил сполна. Если хотя бы к чему-нибудь можно было бы придраться, она бы постаралась убедить Совет, что случайно обнаружила яд, но живучий зверь и хитрая чернушка испортили планы.

- Сестра, тебе нездоровится?! – раздался громкий голос Маганы, полный сочувствия и желания привлечь к разговору как можно больше внимания. - Следует следить за здоровьем и меньше волноваться.

«Когда же отмучаешься и упокоишься?» - читалось в насмешливых, ликующих черных глазах подруги Кинпасы.

- Легкое недомогание, – пренебрежительно бросила Бокаса и выскользнула из-за колонны, не желая показывать замешательство. И тут же привлекла внимание.

- Новая Сестра? – послышались перешептывания собравшихся.

- Нет, это Бокаса. Она серьезно больна, потому спешит воплотить желания в жизнь, – съязвила Сестра Магана, и несколько десятков голов повернулось в их сторону.

- Это заразно? – не повышая голоса, спросил Виколот, пытаясь сохранить беспристрастное выражение на лице.

- Нет, – процедила Бокаса, но в тишине ответ прозвучал не слишком убедительно.

Раздался приглушенный трубный звук, и в комнату вошли Старшие Братья. Расположившись на возвышении, по бокам от пустующего Центрального кресла Главы, они склонили головы, давая знак, что Совет начался.

Бокаса присела на скамью, и соседи тут же отодвинулись на безопасное расстояние. Так стыдно ей еще никогда не было.

«Ну, погоди, грязная тварь, за все заплатишь сполна!»

Едва наступила тишина, Старший Брат Саназ встал с места и безутешным голосом начал вещать:

- Сегодня, в сорок пятый день летней четверти, с прискорбием и безмерной печалью сообщаю вам, что наш Отец Такасак, глава Братского Ордена сделал последний вздох…

Смурые, неулыбчивые лица Братьев и Сестер побледнели. Некоторые так и застыли с открытыми ртами, сраженные страшной, ошарашивающей вестью. Сама попытка покушения казалась невообразимой, а удачное покушение и подавно. Растерянность, сомнения, подозрительность наполнила сердца присутствующих.

Обостренный пыльцой дар сделал Долона беззащитным перед всеобщим единым порывом Братьев и Сестер. Окруженный толпой, источавшей отчаяние, обиду, жажду возмездия, он захлебывался чужими эмоциями. Почти непреодолимый порыв свернуть тощую шею заставил вцепиться в скамью трясущимися руками. Ло знобило, сердце бешено стучало, заломило от напряжения в висках. Не сводя глаз, он следил, как, ссутулив плечи и опустив голову, Бокаса изображала скорбь и скрывала ликование.

«Должен отомстить! Отомстить! Мстить!» - тело напряглось, но резкая, нестерпимая боль отвлекла, вырвав из эмоций.

Не в силах сделать вдох, Долон сосредоточился на себе. И лишь после того, как с трудом удалось втянуть немного спасительного воздуха и успокоиться, наконец-то заметил побелевшие пальцы, жестко сжимавшие его колено, и тяжелое дыхание Виколота, не сводившего с него встревоженных глаз. Этого хватило, чтобы совладать с собой.

Если бы не Брат, неизвестно, чем закончился бы Совет. Потому что едва Ло пришел в себя, бесцеремонный, бодрый голос, без сожаления и малейшего почтения прервал воцарившуюся тишину в зале:

- Кто зачинщик? Его настигла расплата?

Вопрос прозвучал не только грубо, но и неуместно. По залу прошел шепот недовольства.

Да, у каждого, кто услышал недобрую весть, появился вопрос: «Как подобное могло произойти», но в судейском ордене никто не сомневался, что злодеев обязательно, рано или поздно найдут и воздадут по заслугам. Бокаса же так спешила первой озвучить каверзный вопрос, возглавить зарождавшееся недовольство, что не задумывалась о таких мелочах.

Будь Отец жив, возмущенные Братья и Сестры демонстративно покрыли бы головы капюшонами, образно отказывая в братстве и доверии. Но после известия любопытство и тревога возобладали, и они решили осудить ее неуважение и бесцеремонность после ответа Старших. Однако, предвидевший подобный поворот, Кинтал огорошил всех, произнеся простою фразу:

- С этим предстоит разобраться новому Главе.

Ответ ввел в стопор всех, даже Бокасу, растерявшуюся от столь неожиданного поворота, который как нельзя лучше облегчал воплощение ее плана в жизнь. Подобное везение и благоволение изменчивого Бога Удачи поразили женщину, настроившуюся с боем выгрызать победу.

Молчание затянулось. Понимая, что Бокаса растерялась, и все может пойти не так, как планировалось изначально, Клахем громко спросил:

- Кого Отец назначил приемником?!

Понимая тонкость иронии, Долон еле сдержался, чтобы не расхохотаться. Услышать этот вопрос от старика – тайного Главы, что может быть абсурднее?

Лицемерие запустило щупальца в сердце Ордена, и опасная игра на грани, балансирующая между глупостью и дерзостью, была необходима. Еще совсем недавно Ло одобрил бы опасный, дерзкий план Старших без тени сомнения, но вспоминая, как вытирала наворачивающиеся слезы Тамаа, оставаясь одна в чужом доме, негостеприимном городе, в сером, грустном платье, чувствовал еще большее отвращение к происходящему.

- Отец не успел назвать имя, – сдержанно ответил Кинтал. – Нам предстоит выбрать самого достойного, того, кто сможет заставить трепетать врагов Ордена и благополучия.

Услышав слова «преемник», «не назван», «предстоит выбрать», Бокаса очнулась и, скинув напускную печаль, приготовилась биться до последнего, громче всех кричать и отстаивать свою правоту.

Наблюдая за резким преображением безобразного лица в хищную, радостную гримасу, Кинтал с трудом сохранял самообладание. Чтобы не выдать себя, перевел взгляд на Долона, который уже давно разглядывал фреску на потолке и делал вид, что его тут нет. Клахем тоже вперился в него, призывая вести себя как обычно дерзко, а не паясничать и сеять подозрения.

Бокаса, заметив, как Старшие Братья смотрят на Долона, возмущенно закричала:

- Он еще слишком молод! В ордене есть более достойные…

- Сестры, – небрежно перебил на полуслове Ло. Его прищур обдавал презрительным холодом, но она впервые не желала возразить наглецу.

- Да! – согласилась женщина и напряглась, чувствуя подвох.

Наблюдая за происходящим, Клахема распирало выплюнуть едкую, злоехидную гадость, поставить на место глупую выскочку, однако вместо этого, как можно благодушнее, произнес:

- Каждый достойный, радеющий за братство Брат или Сестра, может быть избран Главой Ордена, – ему казалось, что со стороны он выглядит старым маразматиком, над которым потешается Бокаса, но, ступив в реку и намочив ноги, поздно опасаться вымокнуть. Другим, судя по темным лицам, вряд ли было проще.

Бокаса недоверчиво взирала на него, на бледные лица Старших Братьев, Созерцателей... Сегодняшний совет она представляла иначе, тем не менее, все складывалось настолько удачно, гладко, что, даже осознавая гложащие недоверие и сомнения, не могла отказаться от плана. И едва Брат Кинтал спросил: «Кто считает себя достойным занять место Главы?», быстрее всех выкрикнула: «Я!».

Более никто не откликнулся, ибо вопрос с подвохом смутил всех остальных. Одно дело признать достойным кого-то, кому доверяешь или восхищаешься, и другое заявить о себе, как о самом лучшем.

Своего громкого, самоуверенного, звенящего в зале голоса испугалась и сама Бокаса, но шаг сделан, и сомнения отброшены.

«Да хоть лопните от возмущения и захлебнитесь осуждением, мне нет дела до вашего мнения! Скрипите зубами и молчите, лишь храбрые и хваткие достигают высот! И вам, трясущимся грызунам, этого не постичь!» - она решилась:

- Я назвала себя, потому что вижу: необходимы перемены, чтобы укрепить авторитет Ордена и сохранить тайну божественного дара! То, что случилось, станет проверкой нашей сплоченности. Испытанием станут и слухи, ползущие по империи. Я не боюсь предложить нововведения...

- Слухи всегда будут! – сердито пробурчал один из Созерцателей. – Пусть болтают что угодно, главное, виновные будут наказаны.

- Если произошедшее предстоит расследовать новому главе, выходит, сложности уже начались! Никогда ранее не случалось, чтобы Орден оставался без Главы! Враг стал сильнее, и нам, в столь непростой час, следует принять вызов и решиться! – торжественно изрекала Бокаса. Стоило ей начать рассказ, голос изменился, а глаза фанатично заблестели. - Нововведения укрепят цитадель, сделают абсолютно неприступной и более сплоченной! Не станет необходимости разыскивать одаренных по всей империи. Когда отроки и жители окраин, провинций, с разными традициями, вероисповеданиями, часто разговаривающие на разных языках, попадают в сердце Ордена, сколько сил и стараний следует приложить, чтобы столь разных людей объединить братством? Вновь прибывшие ломают себя, тяжело привыкают к новому повороту судьбы…

- Но в этом и наша сила! - возразил Брат Нануд. - Люди разного достатка со всех окраин империи понимают и чувствуют больше, чем те, кто никогда не общался с другими, непохожими людьми! Разве не это делает нас сильными и понимающими?

Бокаса рассвирепела:

- Как можно утверждать, будто мы преуспели в этом, если раскол между Братьями и Сестрами столь велик, что они не сходятся и одиноки? Если между Младшими и остальными лежит огромная, непреодолимая пропасть!? Именно из-за того, что мы слишком разные, Братья и Сестры не сходятся. Считаю, что для укрепления мощи Ордена и безопасности, следует замкнуть братство, сотворив преданную Семью! – пафосно выкрикнула она. – Власть братства должна укрепиться заботой сестринства, тогда единство и взаимопонимание скрепят большую семью, и истинная Семья придет на смену однобокому братству.

- Глупости! Бред и глупости! – громко возмутилась Магана. – Как только потомственных станет больше, чем четверть от всего числа, они неизбежно войдут в противостояние с пришедшими отроками! Кроме того, что сейчас Братьям и Сестрам при желании мешает быть вместе? Ничего, кроме нас самих! Посему, я не вижу смысла в подобной глупости!

- Да, трудности возникнут, но они меркнут перед обретением отроков с сильным даром! – уперлась Бокаса. - Появление одаренных окупит все издержки и хлопоты!

- Разве мы скот, чтобы служить средством для достижения твоих целей? – возмутился Долон. После его слов зал одобрительно загудел. - Желаешь угодить Младшим, забывая, что они не братство? Потому что, кроме них, никто не поддержит тебя? Глупо смешивать воду и масло: много масла не получится, как ни старайся.

Его поддержал Виколот:

- Если бы Сестра Бокаса хотела знать истину, то легко проследила бы по записям летописцев, что за почти триста сезонов состоялось лишь 67 добровольных союзов, и только в восьми родились одаренные отроки. На 179 рожденных отроков пришлось лишь 11 одаренных! Это много или мало? И что делать с остальными, если численность младших разрастется и в десятки раз превысит численность состоящих в братстве? Угождать младшим и дальше?! Что станет с братством?

- Я не верю тебе! – самоуверенно закричала Бокаса.

- Потому что сказанное тебе не по душе! Думаешь, тебе одной приходила подобная мысль? – Долон рассмеялся. – Нет! Жившие до нас оставили нам ценные наблюдения.

- Но проверить стоит! А вдруг результаты станут неожиданными и удивят?

- А вдруг они подтвердят наблюдения прошлых архивистов и летописцев? И мы утратим дух Братства? - давил Виколот.

- Вы оба настроены против меня и даже не желаете рассмотреть возможные выгоды. А ты отказываешься, - зашипела Бокаса, указывая в Долона дрожащим от ярости пальцем, - потому что думаешь только о себе и как выгородить темную.

- Да, я думаю о себе, но и о братстве! Ты уже увяла, и не тебе воплощать свой план! Тебя не волнует, что другие этого не желают! Или принуждать будешь? Запрешь в келье, и пока не выполнят эдикт, не выйдут? А пары по жребию выбирать? На всю жизнь или на четверть? А?

Возмущенный гул в зале стал слишком громким. Но луженое горло позволило Ло перекричать всех:

- В дурной голове - дурные мысли. И все ради жажды власти!

Брат Нануд и без объяснений Клахема стал догадываться, на что рассчитывал он, устраивая происходящее представление. Но, несмотря на прозорливость, его лицо скривилось, словно во рту скопилась горечь. И другие Созерцатели с трудом сдерживались от гневных выпадов.

Понимая, что из-за выскочки все может закончиться крахом, разъяренная Бокаса не сдерживаясь, заорала:

- Тебе нечего волноваться, если считаешь себя правым. Насильно заставлять? Смешно. Нужно дать время, Братья и Сестры сами разберутся, нужно это им или нет! Ты не смеешь лезть с эгоистичным мнением. Сам не прикрывайся благой заботой о братстве ради темной!

- И сколько потребуется времени, чтобы доказать твою правоту? – прокряхтел Клахем, опасаясь, что Долон разнесет Бокасу доводами в пух и прах и испортит намеченный план. Старик не ожидал, что Бокаса будет говорить на эмоциях, а мальчишка и Виколот приведут столько веских аргументов. Чаша весов неумолимо склонялась в сторону Ло. Еще чуть-чуть, и выполнение плана станет невозможным, потому что поддерживать не слишком умную, но хваткую и бесчувственную Бокасу станет просто неприлично. Он решил скорее завершить дискуссию, пока не стало слишком поздно и подозрительно.

- Две четверти! – ответила Бокаса наобум.

- Хорошо. Ты готова взять на себя ответственность и в случае неудачи понести наказание?

Женщина уверенно выкрикнула:

- Да!

- Тогда через две четверти вновь состоится Совет, на котором мы примем окончательное решение, – Клахем почти вскочил с места, за ним Кинтал, остальные старшие и потянулись к выходу. За ними Созерцатели и другие присутствующие.

Игнорирование оказалось гораздо чувствительнее, чем Бокаса ожидала. Она так и осталась стоять в одиночестве, среди большого зала, не веря в победу.

Глава 8

Виколот и Клахем с тревогой следили, как склочная Бокаса пытается расшатать сложившиеся за века устои Ордена. С каждым днем хрупкое равновесие рушилось, и ситуация стремительно подходила к опасной черте. На подобный результат и рассчитывали, однако смутьянка добилась волнений быстрее, чем предполагалось в самых смелых планах.

Исхудавший старик с запавшими глазами тревожно всматривался в алеющий горизонт. Солнце садилось, освещая сиреневый небосвод красными всполохами. Беспокойство, не отпускавшее последние дни, усиленное жутковатой красотой заката, стало невыносимым, и хладнокровие изменило Клахему.

После Совета прошло всего две седмицы, но он более не мог бесстрастно наблюдать за нараставшим в Цитадели недовольством, разрушением покоя и царившего ранее умиротворения. Огромная ответственность, непомерная по важности ставка доказали ему, что он обычный, дряхлый старик, дрожавший от переживания за вверенных Богами детей.

Да, он должен воспитывать, наставлять, но, лишь приступив к воплощению задуманного, осознал, насколько план опасен и суров. Готов был отыграть назад, но Кинтал возразил:

«Мы должны завершить начатое. Боль без урока станет для Братства большим ударом, чем испытание во имя укрепления духа».

Он и сам понимал, что свернуть в сторону, балансируя на натянутом канате, невозможно, но трепыхавшееся сердце саднило и подталкивало к отступлению. Однако поддержка верного помощника стала настоящей отдушиной. Из-за переживаний Кинтал с трудом ступал на больную ногу, но, поддерживая друг друга, они шли против невзгод.

Теперь Клахем догадался, что помощник поддерживал сумасбродную затею мальчишки с темной, потому что желал иметь не столько преданного доверенного, сколько близкого духом, понимающего человека, с которым впору разделить не только радость победы, но и скорбь, сомнения.

Внезапно он ощутил себя совершенно старым, закостенелым, обескровленным деревом, под сенью которого пытается пробиться упрямый молодой росток вопреки древним законам бытия.

«Если легко откажется, это будет правильный, но разочаровывающий поступок…» - поймал себя на мысли старик и растянул тонкие, бледные губы.

Никому и никогда Клахем не признался бы, что Долон, упирающийся из-за чумазой девки, втайне вызывает у него улыбку.

«Мечтательный глупец! - хмыкнул он. – Тебе рано становиться черствым, бездушным. Одна у нас уже есть…»

***

Составляя Эдикт «О чистоте крови», Бокаса намеренно ужесточила условия, чтобы как можно сильнее уязвить Долона. Однако действуя в угоду личной мести, перестаралась.

Едва огласили указ, запрещавший состоящим в Ордене заключать браки и иметь связь с подданными империи Благосостояния и иными чужеземцами, а также предписывавший Братьям и Сестрам создавать пары только между равными, то есть между собой, Братство вознегодовало, потому как даже недоверчивым, замкнутым людям не чужды привязанности и симпатии. Пусть мало кто из них имел отношения, но это был их выбор. И если запрет расценили как переход допустимой грани вмешательства в их жизнь, то принуждение восприняли, как унижение, оскорбление достоинства, бесцеремонное, бесстыдное вмешательство в угоду тех, кто жаждал власти.

Как и предполагал Клахем, Братство сплотилось и простым, единодушным игнорированием без шумного недовольства и ругани выразило Бокасе всеобщее презрение. Даже те, кто раньше из вежливости и воспитанности приветствовали при встрече и сохраняли видимость ровных отношений, отстранились, и стали открыто выказывать неуважение за глупость, алчность, потакание личным безмозглым прихотям.

Также изменилось отношение Братства к Младшим, настойчиво требовавшим от Бокасы перемен и укрепления своего положения.

После оглашения Эдикта спешные попытки, не обладавших значимым даром, Младших создать выгодные союзы с наделенными властью Братьями и Сестрами закончились провалом и неистовым возмущением. Если раньше была хотя бы видимость, что в стенах Цитадели царит равенство, то теперь Братья и Сестры отгородились от них стеной отвращения. В ответ раздраженные Младшие, почувствовав поддержку Бокасы, стали задирать спесивых, нелюдимых выскочек.

В последние дни Младшие стали символом порочности, вероломства и глупости. На протяжении нескольких поколений непосвященные в тайну выполняли различные поручения, занимались бумагами, обслуживанием крепости, хозяйством. Теперь же состоящие в братстве старались демонстративно обойтись без их помощи, чем еще более задевали слабо одарённых, и без того чувствовавших себя в цитадели лишними.

Тем не менее, аппетиты Младших быстро росли. Почувствовав, что многовековые традиции начинают рушиться от перемен, о которых ранее невозможно было и думать, они устремились во что бы то ни стало доказать заносчивым братьям, что ничуть не хуже их. Хорошо осознавая, что являются единственной опорой будущей Матери, настойчиво подталкивали ее к большим переменам, нацеливаясь, что в будущем она уравняет их в статусе с Братьями.

Бокаса хорошо осознавала, что подобное невозможно из-за разрушительных последствий для Ордена, и не желала делать этого, однако раскрывать планы не стремилась, опасаясь лишиться поддержки и потерять единственную опору. Пытаясь угодить им, балансировала между молотом и наковальней, да еще мелкие неприятности осаждали со всех сторон и выводили из себя. Она ожидала, что станет уважаемой Сестрой, центром цитадели, может быть, даже Матерью, но на деле все обстояло совершенно по-иному. К тому же, узнав о ее возвышении, в крепость спешил Альгиз, что окончательно выводило из себя.

***

Долону претило происходящее. Каждый раз проникая в сон старой Гласы, видел, как Тамаа не находит места, волнуясь о нем. Тронутый заботой, он впервые был и счастлив, потому что его ждали, и несчастен из-за постоянной тревоги о ней.

Почувствовав молчаливое сопротивление, Бокаса взбесилась. Она знала, что презираема Братьями и Сестрами, и желание подчинить силой, понуканием стало в ней настолько сильно, что находилась почти на пределе и с трудом сдерживала клокочущую злобу. Лишь понимание, что тронь одного из братства, и в ответ сметет недовольство, все еще останавливало ее, но кто запретит тронуть темную?! Только сейчас Долон ощутил, как сильно рискует Тамаа. Больше всех Бокаса ненавидела его и Тамаа, но пока отыгрывалась на Млоасе и Пене.

Мало кто знал, что, желая хоть как-то воплотить план, она заперла их в одной келье.

Узнав об этом, Ло и Виколот грустно усмехнулись:

- Думаешь, продержатся?

- Должны. Знают друг друга не первый сезон.

- Хм. Будет интересно, – криво улыбнулся Виколот.

- Интересно будет узнать, кого запрут с Иваей? – огрызнулся Ло. – Скорее всего, тебя, за мной Баса ходит, но зря… - злая ухмылка исказила лицо.

Воспитанница ходила по пятам, как голодная кошка, клянчившая еду. Даже в трапезной села напротив, копируя Тамаа. Кусок не лез в горло и, вскочив из-за стола, Ло покинул зал. Однако молчать не собирался. Встретив Бокасу, принародно смеясь и издеваясь, заявил, что будет общаться лишь с теми, с кем пожелает, а была ли у него связь или нет, пусть попробует доказать.

Разъяренная Бокаса скрежетала зубами. А Цитадель замерла в ожидании.

***

После расставания с Долоном зареванная Тома долго сидела в комнате, не желая показываться хозяйке.

Гласа долго ждала, когда же девица спустится вниз, но, не дождавшись, решила первой попытаться наладить отношения. За комнату было уплачено больше чем за две четверти. Получив значительную сумму разом, женщина обрадовалась и уже к полудню отдала все деньги дочери, недавно открывшей таверну.

«Если постоялице не понравится, она, наверняка, захочет съехать, и придется возвращать монеты…» - быстро домыслила хозяйка. А отдавать деньги она не желала, поэтому переступив через гордость, поднялась по лестнице и постучала в дверь.

Открыла высокая девица, с красными глазами и носом.

- Удачного дня, леса, – приветливо произнесла Гласа и замерла, не зная, как вести себя дальше.

«Чаще всего, как пить дать, девицы плачут из-за мужчин. Следовало бы поругать обидчика и мужчин всего света в целом, – рассуждала она в спешке. – Но ругать Брата, слишком чревато… Молчать тоже негоже. Что делать-то?»

- Наверно, скучно одной в комнатенке? – брякнула глупость, растерявшись от внимательного взгляда постоялицы.

«Вроде бы обычная девица, но как смотрит-то. Глазищами так и пронизывает. Вот! С кем повелась, того и набралась! Ой, да благословят Боги Братьев!» - спохватилась женщина.

- Нет. Мне не скучно, – медленно отчеканила смуглянка.

Гласа уже думала, что затея провалилось, как постоялица, шмыгнув носом, спросила:

- Надо помочь?

- А-а, я бы… не отказалась. Скатертей много, одна не успею дошить! – обрадовалась Гласа, прищуривая довольные глазки.

- Я не умею вышивать, – спохватилась Тома, не желая быть бесплатной работницей. Она думала, что у тетки что-то важное, а тут вышивание.

«Сама разбирайся, нашла дурочку. На шею сядешь, фиг слезешь. Знаем, видали», – прищурив глаза, оценивающе окинула хозяйку, но проныра успела отступить от двери на шаг, приглашая постоялицу выйти из комнаты.

- Научу. Если не вышивать, то подшивать точно, – многообещающе пропела Гласа.

Матеря себя за бесхребетность и доброту, Томка спустилась за хозяйкой по ступенькам и через заднюю дверь вышла в небольшой, совсем маленький садик, огороженный невысокой каменной стеной. Под тенью дерева, среди ухоженных клумбочек стояло плетеное кресло и столик для рукоделия.

- Садись. Принесу еще одно и чашки. Будет веселее.

Вскоре хозяйка всучила полосатую скатерть и иголку, и Тамара занялась выдиранием из полотна нитей для создания замысловатого орнамента. Оглядывая стопку аккуратно сложенных отрезов полосатой ткани, погрустнела, но вскоре приноровилась и увлеклась так, что от напряжения и сосредоточенности высунула язык.

Если до этого Гласа не верила, что девица не умеет вышивать, то наблюдая, как постоялица радуется каждой удачно выдернутой нитке, убедилась и расстроилась, но Тамаа строила такие смешные гримасы, что и комедианты рядом не стояли.

Кропотливый труд затянул и отвлек от грусти, а выпитый кувшин вкусного, сладкого компота скрашивал положение. Придя в отличное расположение духа, хозяйке надоело сидеть в тишине, и она запела. А после предложила подпевать, но к ее огорчению, девица не только не умела шить, но и не знала ни одной здешней песни.

«Оно и понятно, из дальних стран», - вздохнула женщина и пристала к Томе с просьбами спеть что-нибудь эдакое.

Тамара отказывалась как могла, но оказалось, проще спеть, чем долго упираться. Доброжелательная старушка не отставала, как зловредный клоп, потому Тома затянула заунывный мотив: «В лунном сиянии снег серебрится…», надеясь, что тоскливые завывания не порадуют хозяйку, и впредь она не будет наседать.

Но выбор оказался не верным. Певучую, грустную песню оценили и соседки. Вскоре в садике появились еще стулья с благодарными слушательницами, требовавшими продолжения концерта. Радовало Томку то, что находчивая Гласа в качестве оплаты за прослушивание постоялицы, вручила каждой по скатерти. И Тома решила, что лучше уж петь, чем несколько дней сидеть с иголкой.

Вот так, сама того не желая, за Тамарой укрепилось прозвище Пташка. Как не злилась, но женщины единогласно решили, что она, как певчая пташка. Не могла же Томка сказать, что одна из зловредных Сестер Ордена обзывалась птичкой, вкладывая другой смысл, и вообще вела себя по-свински…

Вспомнив о Сахатесе, о Чиа, оставшейся с ним, нахмурилась. Долон заверил, что с девочкой ничего не случится, и что Брат Тауш будет приводить ее в город. Это успокаивало, но вот Саху из крепости никто не отпустит.

«Вот так и расстались, поругавшись», - она вздохнула, оглядывая белеющие мощные стены Цитадели из окна. Долон умудрился подобрать комнату так, чтобы она как можно меньше чувствовала одиночество, но ощущая заботу даже в мелочах, скучала по нему еще сильнее.

Хоть и сказал, что придет через две седмицы, Тамара почти каждый вечер прислушивалась, надеясь услышать его шаги, но, увы.

Просидев в комнате несколько дней, задумалась, а что будет, если Бокаса запретит им видеться, если Ло больше не придет? Кроме сердечной тревоги, охватил страх о завтрашнем дне. Да, он оставил кошель с монетами, да, оплатил проживание на две четверти, но что если…?

Дочь хозяйки, случайно услышав, как поет постоялица, предложила подрабатывать в ее таверне, развлекая посетителей пением. Тома упорно отпиралась, уверяя, что Долону это не понравится, да и поет не очень. Однако Калиса пошла в мать и не отставала. Но, так и не добившись согласия, заявила, что, если Тамаа надумает, будет рада.

Приглашение польстило и успокоило, потому что теперь Тамара хотя бы знала, что сможет хоть как-то заработать на кусок хлеба.

С каждым днем она все больше волновалась о Чиа и Сахатесе, Долоне. От волнения не находила места и плохо ела. А когда откусывала кусок выпечки, спрашивала себя, как там они.

«Нет, все же любить и быть любимым – это несомненно чудо и роскошь, но слишком дорого обходится. Бесконечные нервы и переживания, мука от волнений! То ли дело, холодное трезвое сердце. Любишь себя, холишь, лелеешь, и ни за кого не переживаешь».

Однако любая попытка сотворить из себя хотя бы отчасти ту холодную, самоуверенную Тамару из прошлой жизни заканчивалась крахом, как только ладонь сжимала глиняного человечка. Вспоминая сказанные им слова, налет эгоистичности таял, и Томка становилась той самой Тамаа: робкой, любящей, нежной.

Он появился на шестой день, поздним вечером. Томка увидела Ло еще в начале улицы. Злой, расстроенный, подавленный. И испугалась, что пришел сообщить, что все кончено. Однако, увидев ее, Долон улыбнулся, и от сердца отлегло. Она поспешила навстречу и крепко обняла, наплевав на мнение прохожих.

Ло ничего не говорил, просто встал под раскидистой кроной дерева и гладил по волосам, спине, щеке. Не нужно было слов, чтобы понять, что он волнуется и тоскует, что она в его сердце. Лишь нежными касаниями и глазами Долон рассказал больше, чем мог поведать словами. Сердце гулко билось от радости и счастья.

- Я так волновалась за тебя! – шептала она, обнимая так сильно, как только могла. – Похудел.

- Ты тоже, – он улыбнулся, потому что Тамаа была счастлива.

Пусть она была темной, не нужно было дара, чтобы почувствовать тепло, заботу, любовь и нежность в ее черных, как угольки, глазах. Как всегда разлохмаченные, непослушные волосы, прядями выпадавшие из короткой косы, чистая смуглая кожа, улыбка... - она казалась ему такой красивой.

- Рад тебя видеть, – наконец, произнес Долон, и Тамара запрыгала, как ребенок, получивший сладкий, фигурный пряник.

- Ты надолго? Есть хочешь? – она хитро улыбалась, намекая на озорные шалости.

- Нет. Пришел увидать тебя и убедиться, что все хорошо, что ты не плачешь.

- Зайдешь? У меня есть лепешки с орехами. Знала бы, что придешь, наготовила больше.

- Пойдем, одну успею съесть. И тебя накормлю, а то исхудала как! – он укоризненно покачал головой.

- А сам-то! Пойдем скорее! – схватила за руку и повела в дом.

Хозяйка, увидев, кто пришел в гости, не сильно смутилась, но предпочла умерить любопытство и прогуляться к соседке. Пусть она женщина старая, степенная, но, все же, с Братьями лучше встречаться как можно реже.

Долон не сводил глаз, наблюдая, как Тамаа ловко накрыла стол, а потом, как всегда, сев рядом, положив подбородок на ладони, улыбнулась ему.

- Нужно продержаться четверть. Или две. Но думаю, все закончится скорее, – произнес он.

- Тогда почему переживаешь? Даже морщинки на переносице появились. Пока маленькие, – Тамаа протянула руку и пальцем провела по его лбу, переносице, брови.

Долон перехватил руку и прижал к губам. Целовать не стал, но порыв не остался Томкой незамеченным.

- Не понимаю, как так вышло… - продолжать не стала.

- Так надо было, – он перестал есть. – Если придут и скажут, что Чиа плохо или Страшилищу, не верь и не ходи. С Чиа ничего не случится, если только выставят из крепости, но тогда ее сопроводят к тебе. Брат Тауш проследит за этим. Что касается него, то хуже, чем есть, уже не будет.

- Что с ним? – подпрыгнула Томка.

- Ничего. Все такой же страшный. Куда уж хуже?

- Но ведь живой!

- Не знаю, что хуже: остаться живым и безобразным уродом или уйти на небеса, если обратное преображение невозможно?

- Но Виколот говорил, если он покается…

- Если покается, Братья попытаются сделать все возможное, дабы вернуть ему человеческий облик. Однако, если он в душе чудовище, никакие мольбы не помогут. Мысли отражают суть. Если он - примитивная, себялюбивая скотина, получил то, что заслуживает. В любом случае, прежним ему не быть.

Ошарашенная Тома не могла поверить. Она надеялась, что в Ордене сотворят чудо, волшебство, колдовской обряд, хоть что-нибудь, лишь бы все вернулось на круги своя.

- Но я думала… - она запнулась, увидев заинтересованное лицо Долона. Его приподнятая бровь и хитрая, насмешлива ухмылка задели. – Я думала, что вы что-нибудь сотворите эдакое…

- Тамаа, мы не колдуны, – оскалился он. – Не знаю, что ты думала, но мы не колдуем.

- Точно? – Томка недоверчиво покосилась на него.

- Клянусь Богами! – торжественно поклялся Ло.

- А как же все эти лучи? Пение?

- Это молитва, позволяющая слиться, настроиться на созидание. Больше не скажу.

- А-а! – она неопределенно кивнула головой, и Долон громко рассмеялся:

- Ты такая смешная! Видела бы себя. Как ребенок, которому сказали, что чудес нет на свете.

- Я уже большая! – насупилась Тома.

- Ага, я вижу! – он широко улыбнулся. – Ешь, пока злой колдун не похитил все лепешки.

- Добрая ведьма напекла их столько, что любой колдун подобреет. Особенно, если ему дать с собой немного.

Пока болтал с Тамаа, развеялся. На душе стало легко. И неожиданно понял, что то, чего так опасался, случилось, а он и не заметил, как.

«И что теперь делать? А надо ли?»

Расставались они с тревожным сердцем. Долон не хотел уходить, а Томка не хотела отпускать. Долго стояли в саду, оттягивая прощание, но как не тяни, а расстаться пришлось.

Глава 9

Бокаса носилась по комнате, выкрикивая оскорбления:

- Да кто ты такой, чтобы поучать?! Земляной червяк, зарывшийся от солнца в пыльной библиотеке, и еще смеешь читать нравоучения! Чего сам смог добиться? - как ни старалась сдержать крик, не удалось. И так злилась на выскочку, прилюдно отказавшегося подчиняться, еще и Альгиз явился с поучениями. - Сидел бы на севере. Пользы от тебя никакой: ни положения, ни власти, зато, размазня, гордишься собой!

- Гордился, пока не опозорила! – голос собеседника тоже не был спокойным. Раздражение захлестывало обоих.

- Как в утробе тебя не придушила?

- Не дотянулась, – съязвил высокий, худой мужчина с ежиком коротких светлых волос.

- Ненавижу тебя!

- А я тебя просто стыжусь, – Альгиз покачал головой, склонив ее набок, и уставился на портрет за плечом сестры.

- Убирайся!

С детства ее выводила дурная привычка брата пялиться в одну точку. Встанет с отрешенным лицом, глуповато улыбается и будто не слышит, как на него орет мать. Сейчас ничего не изменилось, если только улыбка стала ехиднее.

Бокаса уже тогда считала его неудачником, обделенным в силе, уме, ловкости, скорости, даже даре и презирала, насмехаясь над медлительностью близнеца, любившего бродить в задумчивости, разглядывать листья, камни, почки, казавшиеся в суровом краю настоящим чудом.

- Как была пустоголовой, так и осталась, – грустно подытожил мужчина.

- Зато ты умный и слабохарактерный. Изобретения заметили, а дальше? – она насмешливо взирала на него.

- Все что имею, достаточно. Более мне нечего желать, – бесстрастно парировал Альгиз и замолчал.

Одно время он верил, сестра сможет понять: само служение и есть - честь, доверие, награда, ответственность. Но это было так давно. Минуло почти тридцать сезонов, а они так и оставались чужими, отвергающими друг друга, как влиятельные камни тайной комнаты.

Стоило Бокасе уяснить, что честолюбия в нем так же мало, как и желания властвовать, стала несносной. Не сдерживаясь, беспрестанно выплескивала желчь и обиду, укоряя в отказе помочь добиться цели ее жизни. Отчего-то сестра была уверена, что знает больше и во всем без сомнения разбирается лучше, чем кто-либо другой. Ее суждения и она сама были безразличны Альгизу ровно до тех пор, пока скудоумная не начала рушить признание и уважение Братьев к нему.

Младший Брат Ордена и младший по рождению с детства знал, что порой сестра видела странные сны, словно проживала жизнь чужого человека. Это казалось столь необычным, странным, что он постоянно пытался постичь суть сновидений. Не от зависти, а от потребности разобраться, уяснить. В Цитадели для него даже сделали исключение, сочтя, что скрывать существование дара Богов от того, кто и так знал и пытался постичь, глупость. Так путеводная звезда привела Альгиза в Северную крепость.

Он единственный из не имевших дара, был принят братством и пользовался уважением, потому что изучал законы сущего Бога, изобретал и находил новое применение Орденским реликвиям, раскрывавшим грани великого, таинственного дара, позволяющего империи жить в мире и процветать.

Живя в горах, почти всегда покрытых льдами и снегом, Брат Альгиз не представлял иной жизни вне служения Братству. Честолюбие успокоилось, когда Старшие стали прислушиваться к его мнению, если дело касалось сложного обряда и других святынь. Разве этого мало? И теперь она рушила жизнь. Перед отъездом казалось, что Братья Северной крепости смотрят на него испытывающе, чуть с недоверием и жалостью. А сердобольность раздражала, злила и заставляла чувствовать себя жалким. За это он ненавидел сестру.

«Если бы знал, чем все обернется, поменял бы тогда решение?» - в памяти мелькнул образ матери, на которую так походила Бокаса. Беспокойная, неугомонная, в постоянном движении, и молчаливый, отстраненный отец. Сколько себя помнил, мать всегда напирала на него, пытаясь вывести из себя и довести до красных пятен на лице, что согласия семье не приносило.

Чтобы поддержать отца, садился с ним в утепленном сарайчике и в молчании слушал пение диковинных птиц. Особенно радовала маленькая, серенькая, невзрачная, певшая до того красиво, что хотелось улыбаться.

Мать презирала их, и Бокаса тоже…

«Мы изначально были слишком не похожи. Бесцветные волосы и белесые глаза – это все, что нас связывает», - вздохнул мужчина.

Оказавшись в Цитадели, вдалеке от родителей, ничего не изменилось. Они так и продолжали держаться порознь. Альгиз не любил внимания, а Бокаса не нуждалась в друзьях. Не верила в дружбу, предпочитая иметь радом тех, на кого можно влиять. Отдавая повеления, светилась от счастья и чувствовала себя хитрой, значимой, важной.

- Только и можешь смотреть в одну точку и бесконечно мыслить, обмусоливая одно и тоже долго и упорно! - зло, с издевкой расхохоталась Бокаса, не зная, что осталась жива лишь благодаря уму и наблюдательности единокровного брата.

Альгизу хотелось швырнуть, бросить в лицо, что именно ему, слабаку и ничтожеству, она обязана долгой жизнью, но давая Клахему обещание молчать, не мог нарушить, как бы ни хотел. Пока был молод, нестерпимо горело рассказать, похвастаться, но после, когда молодость ушла, степенность и выдержанность окрепли в нраве, успокоился. И даже почти забыл, что где-то есть сестра по крови.

В тот день Клахем вызвал его и долго беседовал, объясняя, что Бокаса не из тех, кто достоин нести службу. Хоть и не испытывал привязанности, но все же сестра не была чужой, и слова причиняли боль. Лишь со временем, умудренный опытом, он понял суть Бокасы и осознал мудрость, выдержанность и дальновидность Клахема и Старших, терпеливо ждавших долгие сезоны.

Столько времени понадобилось, чтобы принять и смириться, что сестра изворотлива, лжива, лицемерна и так же, как и мать, жаждала власти, хотя бы над кем-то. Если бы не светлый ум и наблюдательность Альгиза, обещавшего стать одаренным ученым, она давно бы уснула вечным сном. Но наказание, несомненно, повлияло на ранимого послушника, который замкнулся бы и потерял веру в Братский Орден.

Теперь же Бокаса делала все, чтобы вновь испытать терпение Старших. Зная предысторию и отношение Брата Клахема к сестре, он не сомневался, что главой ей никогда не стать, и подозрения, отчего предоставили такую возможность, сводили с ума.

«Грядет Суд, а она делает все, чтобы приблизить час и увести с собой больше людей!»

Он приехал попытаться остановить ее. В успех не верил, но не мог сидеть на окраине и делать вид, что ничего не происходит. Долгий и упорный труд всей его жизни Бокаса перечеркнула одним нелепым указом, и ныне, кроме злости и презрения, в нем ничего не осталось.

- Чем мешать, занялся бы темным. Урод скачет, отроков стращает.

- Урод? – недоуменно уточнил Альгиз.

- Проглотил медальон и попал под свет святынь. Думали сдохнет, но нет. Неведомым образом трус и тщедушный недоросль обратился в свирепое страшилище. Извлекли талисман, и он начал утрачивать звериный облик и размер, но уродство осталось, - уловив заинтересованность брата, обрадовалась:

«Если все пойдет как надо, неприятность обернется успехом. Я никому ничего не забыла».

- А где он?

- Как оживился! - поддела сестра. - Тебя проводят. Все, как ты любишь: почки, листья и загадка! Развлекайся и ко мне не лезь.

На том и расстались.

Альгиз злился и сокрушался о потере доброго имени ровно до того мгновения, как увидел несуразного страшилу с широким, похожим на пятак носом, ушлыми глазками, огромными ушами, длинными жилистыми, доходившими едва ли не до колен, руками и чумазыми босыми ногами, торчавшими из-под широких штанин, державшихся на выступающем пузе, покрытом густыми рыжими волосами.

- У-у?! – грубо рявкнул Саха заметив, как незнакомец с диким любопытством его разглядывает.

- Какой раскрасавец! Вот это страхомордец! – восторженно затянул Альгиз, обходя Сахатеса по кругу, но едва заметив, как кожаное ведро подозрительно закачалось в длинных руках страшилища, отступил назад. Маленький уродец доходил лишь до плеча, но учитывая длину его конечностей, вполне можно было получить ведерком по голове, что не смертельно, но унизительно.

- Хьюшенька, тихо! – раздался детский голос, и из-за дерева выскочила смуглая девица-подросток с длинными косами.

- Ой, кто вы? – выпалила она. – Я вас не знаю.

- И я тебя тоже. Ты кто?

- Чиа. Я за садом помогаю ухаживать Брату Таушу и за Хьюшей смотрю. Он добрый, только не любит, когда его разглядывают. Смущается.

- У-у! – страшила вновь угрожающе взвыл.

- Идем, идем, – поторопила девочка. – Поможешь полить?

Чудище засопело, вытерло мохнатой лапой безобразный нос и, переваливаясь, побрело следом за ней.

Постоям мгновение, Альгиз двинулся за ними.

- Давно за ним смотришь?

- Почти с появления в нашем городе, но приручала его Тамаа.

- А где она?

- У-а-а! – взревел уродец.

- Ну, тише, тише! – Чиа заботливо погладила по мохнатому плечу. – Знаешь же сам, так надо.

Альгиз прислонился к дереву и с интересом наблюдал, как чудище подтянуло несуразными лапами штаны, фыркнуло и начало дергать траву и сорняки.

- Какой помощник, – съязвил он.

- Хороший! – возразила девочка, уловив в словах незнакомого мужчины подвох. – Если бы не он, ни за что бы не успела сделать все необходимое.

- Не обижает тебя?

- Почти нет. Если только иногда, но не сильно, – Альгиз заметил, как Чиа подняла глаза и пристально посмотрела на урода, который ссутулился и недовольно зафыркал. Потом встал, схватил брошенное ранее ведро и пошел прочь.

- Обидчивый?

- Еще какой.

- И как с ним справляешься?

- Молчанием. Делаю вид, что не вижу и не слышу. Ему скучно, поэтому очень действенно.

- А не боишься его?

- Уже нет. Хьюша добрый.

- Он же воришка.

- Был, – отчеканила девочка. – Еще он самолюбивый, задиристый, вредный, иногда жадный, но все равно добрый, – и недоверчиво покосилась.

- Жалеешь?

- Да.

- Я - Брат Альгиз. Ты послушница?

- Нет. Я тут случайно. Спросите у Брата Тауша, он расскажет.

- А ты сама?

- Не хочу, – отрезала упрямица и сосредоточилась на вырывании сорняков, всем своим видом демонстрируя, что более не желает говорить.

Любопытство незнакомого мужчины, внимательно разглядывающего Саху, встревожило Чиа. Сахатес тяжело переживал расставание с Тамаа, не хватало еще, чтобы и ее выставили вон.

«Хьюша же останется совсем один!» - ужаснулась она, вглядываясь в знакомую нелепую фигуру.

Когда завершали помогать в саду, Брат Тауш любезно угощал пирожками в награду за старание. И в сумерках, перед тем как Саху запереть в хлеве, садились на скамейку и, не спеша, ели угощение.

Что Сахатес неплохой, Чиа решила, случайно увидев, как он гладил кота, разлегшегося на мохнатых, тощих коленях. Саха сопел, а зверь урчал. Это показалось таким милым, и с тех пор она старалась отдавать один свой пирожок, понимая, что ему всегда хочется кушать. Вначале он радовался и быстро съедал, а потом стал отказываться. В итоге они стали делить сладость пополам и съедали вместе.

Брат Тауш грозил пальцем, но ничего не говорил против. После того, как Саха начал помогать, перестал раздражаться на него и относился более благосклонно.

Трогательная забота отроковицы о страшилище тронула Альгиза, и он покидал сад задумчивым. Да и сам страшила тоже впечатлил. Захотелось разобраться, что произошло, и как произошедшее можно поправить. Засев в здешней библиотеке, он принялся размышлять о причинах странной метаморфозы.

Давно уже не испытывал он такого нетерпеливого, изводящего любопытства, не оставлявшего в покое ни днем, ни ночью. До позднего часа ворочался в постели с боку на бок, пытаясь разрешить незаурядную загадку. Теперь не было дела до склок, даже ел мимоходом, почти не спал, делая многочисленные записи мелким, бисерным почерком.

«Скотина лишь внешне или и по уму?» - короткая пометка имела пространный, противоречивый ответ. Разочарованно бросил тонкую писчую палочку с железным концом и откинулся на спину стула.

«Если бы мог разговаривать! - с грустной мечтательностью вздохнул Альгиз. – Было бы проще простого выяснить, что думаешь, как мыслишь, а так приходится голову ломать».

Безмерно переживал, что пропустил столь важный эксперимент, и жаждал, если не повторить, то преобразить Сахатеса до человеческого облика или хотя бы до того уровня, когда он смог бы хоть как-то выражать мысли.

«Не мудрено, если талисман не только показал суть вора, но усилил помыслы, обострил тайные желания. Тогда почему из тощего исходника малого ростом обратился огромным, безобразным чудовищем? От того, что темный или от чего-то другого? Братья предполагали, что устрашающие наросты и зубы появились из-за страстного желания Сахи стать грозным, свирепым, одним видом вызывающим дрожь. Выходит, медальон выделил его суть и исказил? А когда извлекли, снова осталась лишь суть? Если хорошо подумать… - Альгиз задумался. – Несомненно, влияние длительного воздействия! Стечение обстоятельств? Тоже. Концентрация мысли, переживание страха, желание выжить, защититься помноженные на страх, отчаяние, пережитый ужас и ожидание смерти…

Вот бы увидеть, как все происходило! Это был бы неоценимый, невероятный опыт, доказывающий, что сила мысли намного влиятельнее и значительнее, чем предполагалось ранее! Это же открытие!

Но почему несущие службу в тайной комнате, рядом с влиятельными камнями не преображаются и не претерпевают изменений? Точно! Все дело в медальоне. Не зря же Виколот поведал, что после его извлечения сразу же начался регресс, продолжающийся до сих пор…»

Теоретически ученый представлял, как подобное превращение могло происходить, но на практике никогда ничего подобного не испытывали. Тем не менее, вскоре появились первые догадки, как провести обряд очищения. После одобрения Старших, Альгиз со спокойной совестью взялся за дело. А Бокаса, тайно радуясь, что брат угомонился и занялся полезным делом, желая закрепить успех, поддержала идею.

***

С каждым днем Бокаса выглядела хуже. При последней встрече, два дня назад, появилась с земляным, нездоровым лицом и отталкивающей худобой, а потом внезапно перестала выходить в люди, предпочитая отсиживаться в комнате. Все бы хорошо, но Ло чувствовал ее злорадство, повышенную нервозность, и находил единственный ответ: она что-то задумала.

Другие поговаривали, что занедужила, но это было неправдой. К лекарю она не обращалась. Даже ее брат, увлекшийся Сахатесом и мысливший только об открытии, чувствовал: не к добру резкие перемены сестры.

Из-за тревожного предчувствия Долон не находил места, пытаясь предугадать грядущие козни. Будь его воля, давно бы напоил зельем и заставил разъяснить подозрительно быстро ускользающие мысли от Созерцателей. Обдумывая любые, даже нелепые варианты припомнил и слова Тамаа, что у Бокасы странный взгляд. В памяти всплыл пустой, потерянный взгляд непроглядного, вгрызающегося в освежеванную кошачью тушку, и сомнений не осталось.

Наметившиеся на переносице морщины, прищуренные сверлящие глаза с поджатыми губами на осунувшемся лице Ло расстраивали и Виколота, и Иву.

- Хочешь, схожу к ней? – Сестра готова была переступить через неприязнь, лишь бы развеять угрюмость названного брата и увидеть косую полуулыбку, но он промолчал.

Как бы Ивая не старалась сдерживаться, достаточно искры, чтобы между ними воспламенилась ссора и довела расстроенную Тамаа до слез. Представив, как она утирает слезы и смотрит на стены крепости, по груди разлилась тяжесть.

- Я к Клахему, – бросил он, срываясь с места.

- Он может быть занят.

- Подожду.

Хлопнула дверь, обдав Иву резким порывом ветра.

- Совсем переменился, – недовольно проворчала она.

- Переживает.

- Можно подумать, я не переживаю за Пену и Млоаса.

- Их краснорожая так не ненавидит. Спит и видит, как расквитаться с Тамаа.

- Не нужно было связываться. Говорила же, несчастья приносит!

- Уж тебе-то счастье перепало, руку тебе спасла.

- Надоели с поучениями! Аж тошнит! - Ива раздраженно потрясла рукой у горла. – У-у, как!

- Когда-нибудь и на тебя снизойдет любовное сумасшествие.

- Фу! – вскочила сестра. – Эта зараза мне не грозит.

- Не зарекайся, придет время, – Виколот вперился хитрющими глазами и, не мигая, смотрел на нее.

- Вот уж нет! Не дождетесь! Еще не родился тот… - бухтела Ивая, выскакивая из комнаты.

- И он так мыслил, а вон как Боги пошутили! – смеясь, успел выкрикнуть Брат перед хлопком закрывающейся двери.

***

Разговор с Клахемом шел тяжело. Не ругались и не спорили, но смириться с упертым решением старика - выжидать до конца, было неимоверно тяжело. Тамаа для них ничего не значила, а он хотел, но не мог для нее ничего сделать. Даже спрятать невозможно, если только в дикую пещеру в непролазном лесу, где ни души на многие ла.

- Не трясись, как голопузый щенок! – прикрикнул недовольный Клахем скорее для вида, чем действительно от злости. – Жди! Немного осталось.

- Чего ждать, если достаточно нескольких глотков и простого обряда, чтобы заставить лицемерку покаяться?

- Тебя забыл спросить! – возмутился старик. – Думал, ты умнее! Или понимаешь, но хочешь пойти на поводу желаний? Излишне заботишься о ней, забывая, что Братство превыше всего! Темная сделала тебя бесхребетным, – сейчас он действительно был в бешенстве и сверлил холодными глазищами.

Долон молчал, но злые, жгучие, почти черные глаза в ответ горели дерзостью и нахальной непочтительностью. А кривая усмешка, застывшая на губах, упрекала в слабости. Клахем вышел из себя.

- Сядь! И слушай! – рявкнул он, тяжело дыша. Немного переведя дух, обратился к Кинталу, в последние дни почти неотступно находившемуся рядом:

- Будь добр, принеси отвар. Разговор будет долгим, как бы горло не пересохло.

Глядя, как хромающий помощник ковыляет к выходу, глупо было ожидать полный чайник с кипятком. Пока донесет, остынет и половину точно расплескает, но Клахем хотел, чтобы Долон остался без поддержки.

- Она занимает все твои помыслы, – разражено выпалил, едва Кинтал покинул комнату.– Раньше на такие невзгоды не обратил бы внимания, но ныне ты не тот, что прежде. Я разочарован. Забыл, что ты преемник?!

- Долгих сезонов благой жизни вам, Брат Клахем, и Брату Кинталу! – глухо, но задиристо процедил сквозь зубы Долон и изобразил легкую, едва уловимую небрежную усмешку.

- Заточу, ежели против воли пойдешь! – взбешенный старик угрожающе затряс узловатым, морщинистым пальцем. – Не потерплю насмешки и пренебрежения к делам Ордена! Забыл, что должны быть готовы к любому повороту пути?! Иначе что ожидает Цитадель? Дележ власти? Неразбериха? А все к тому и идет! Думаешь, один узрел тварь? Нет!

Я слежу, как она растет, почти сорок сезонов! А ты ради темной предлагаешь сократить испытание на седмицу, две? – Клахем зло рассмеялся. - Ты, мой мальчик, можешь обладать темной, решать ее судьбу, но не смей забывать и про власть, дающую тебе сию возможность! Гадко слышать, что должник? Но власть имеет и эту неприглядную сторону. Пользуясь её возможностями, ты должен защищать ее, но не только для себя, а для всех! Для меня, Кинтала, Виколота, Млоаса, Пены, Иваи, Братьев, Сестер и для всех подданных империи! А не только для нее! Я не упрекаю, ибо не вижу смысла, но призываю стать сильным, цельным. И не смотри на меня! Тебе не в чем меня упрекнуть. Я чист и искренен перед тобой, и ты знаешь. Я старался уберечь тебя от боли, но ты упрям. Упрямство - это хорошо, но если так, должен стать сильнее! – Клахем сжал кулак. – Лишь дай слабости волю, и не останется ничего! Хочешь уберечь все, но это невозможно. Иногда приходится жертвовать…

- Не хочу ею жертвовать! Она ничего не сотворила! Почему к недостойным вы снисходительны, а к безвинным – суровы! Только потому, что вам это удобно. И что она темная, для вас это утешение! Если бы она прошла испытание… – вырвалось у Долона, и старик довольно ощерился.

- Созрел? Не я тянул из тебя слова! Признай, что не совладал и произнес глупость, – Клахем нашел у Ло чувствительное место и давил.

- Да, - глухим голосом, но твердо ответил Долон, выбирая меньшее зло. – Ей нужно было раньше пройти обряд.

- Отлично, просто замечательно, мой мальчик. Давно следовало решиться, - худой старик плюхнулся в кресло. Писчая палочка заскрипела на бумаге. - Твоя слабость привела к большим хлопотам, а нужно было всего-то поступить изначально мужественно.

Закончив писать, достал из стола коробочку. Снял с пальца массивное кольцо, макнул в краску и поставил переливающийся оттиск.

- Завтра состоится обряд. Давно следовало его… - дверь осторожно раскрылась, и появился Кинтал с подносом.

После того, как сломил хитростью сопротивление Долона, у Клахема поднялось настроение, и он начал шутить:

- Ты летал?

- Нет. Пришлось попросить помощи. Получилось быстрее. Если бы сам, вернулся б к вечеру.

- Я-то подумал, ради него скакал, как вьюный отрок.

Помощник хмыкнул под нос:

- Если бы мог.

- Надоело ваше упорство. Все надоело. Хочу на покой.

Уловив на себе два скептичных взгляда, старик поджал губы и пробурчал сердито:

- Уйдешь с вами! Только и остается мечтать.

Долон не хотел ни пить, ни находиться рядом. Он уже решил: как выйдет, сразу же отправится за Тамаа и не спустит с нее глаз до самого обряда.

«Стоит пройти его, перейдет под защиту Ордена, и никто не посмеет ее тронуть! Пусть это удар по гордости, она так не рассказала свои тайны, но с этим разберусь потом, главное, чтобы была жива и невредима».

Тяжелые мысли давили.

- Пей! – прикрикнул Клахем, наблюдая за Долоном. – Как девица перед свадебной церемонией чашку мнешь.

Нехотя, Долон пригубил отвар.

- Если хочешь есть, скажи. Есть пирожки. Не грызуны, но все же.

Под тяжелым взглядом старика пришлось сделать еще несколько глотков. Иначе бы решил, что от переживаний и вода не лезет в глотку, и растолковал как слабость.

- Сам чего не пьешь? – встрял Кинтал.

- Позже. Никак не успокоюсь…

Уже скоро навалилась невыносимая усталость. Едва сдерживая закрывающиеся веки, Долон первым заподозрил неладное.

- Что в отваре? – прохрипел он, еле ворочая языком.

- Ты о чем? – не понял Клахем, и обернулся к помощнику, медленно, но верно заваливающемуся на бок и падающему со стула. Хватило мгновения, чтобы ухватить его за плечо и остановить падение. Если бы не хорошая реакция, Кинтал пробил бы голову об острый угол массивного стола.

– Что вы творите?! – шипел с расширенными от ужаса глазами старик, переводя глаза с Долона на бесчувственного помощника.

- Тварь решилась… на бросок, - Ло съехал на пол.

Растерянный Клахем не верил происходящее.

«Отравили? - дрожь охватила тело. Послышались приближающиеся шаги. Шли вразнобой. – Не охрана! – кричала интуиция.

Оглядев обездвиженных близких, дорогих людей, решительно шагнул к стене с потайным ходом. Руки дрожали. Не было времени вытащить хотя бы одного.

Держась за сердце, Клахем шагнул в открывшийся проход.

Глава 10

Любое движение отдавалось болью. Голова гудела.

- С…ка! – процедил продрогший Долон и, сжав кулаки, звякнул цепями.

- Как с языка снял, – согласился самодовольный женский голос. - Даже не пытайся. С места не сдвинешься, пока я не позволю. Но можешь молить о снисхождении меня или мою помощницу. Она будет часто заходить, - подлость, превосходство и страх сочились из Бокасы, в то время как Баса нервничала от неуверенности и ожидания опасности.

«Боятся? Да. Пройденной черты. Обратного пути нет».

- Осмелилась поднять руку на Старших? - он с трудом сосредочил взгляд на маячившей тощей фигуре. Тошнило, в глазах двоилось.

- Пришлось. Все во имя величия Ордена! Никто не осудит меня.

- Уже осуждена и приговорена. Потому от тебя смердит испугом, – дерзил пленник, растягивая разбитые губы в презрительной насмешке.

- Не надейся! Через неделю и ты сдашься. Кинтал уже покорился. И тебе придется.

- Кинтал?! – Долон разразился слабым смехом. - А Клахем, часом, не благословил?

- И старый маразматик тоже! – зло выкрикнула Бокаса, Баса же ссутулилась и пугливо опустила голову. - Ты как всегда напыщен, честолюбивый ублюдок, но придется подчиниться, иначе сдохнешь.

- Странно торжествовать в темнице, среди сумасшедших грешников, – кусал Долон, подначивая мятежницу и стараясь вывести из себя.

- Тебе придется, – угрожающе прошипела женщина. – Ты же тревожишься о темной?

У Ло сбилось дыхание, и бешено заколотилось сердце. Однако, стиснув зубы, он всеми силами постарался скрыть нахлынувшие водопадом смятение и страх.

- Затрясся? - ликовала Бокаса, уродливо оскалившись. – На колени перед Матерью!

- Не дождешься, мамаша, – с издевкой, как можно небрежнее огрызнулся Долон, чем совершенно лишил мучительницу самообладания.

- Скотина! – заорала она и с ненавистью, целясь в пленника, швырнула нечто со всей силы. Однако маленький камешек, едва долетев до середины камеры, с коротким глухим звоном упал на каменный пол и распался на части.

Хватило мгновения, чтобы если не понять, догадаться, что это. Дыхание сперло от подозрений, тело окаменело.

- На колени! – хохоча, приказала Бокаса, теперь уж точно ожидая безропотного подчинения.

И он встал бы, если бы не исходящие от нее тревога, смятение, досада, гнев, боязнь.

"Лицемерке нельзя доверять!" - схватился за единственную возможность:

- Пока не увижу ее, не дождешься. Пошла прочь, скудоумная!

- Если не сдохнет, увидишь! – взвилась Бокаса. Голос сочился ядом, но выпученные от ненависти глаза и пузырящиеся слюни в углах рта делали ее еще более безобразной и убогой. – Поросшей шерстью, жрущей отходы! Урод и уродка будут резвиться, а ты любоваться. Совсем скоро, жди!

Пнув решетку, развернулась на пятках и, исходя яростью и иступленным бешенством, понеслась прочь из казематов под свой заливистый, злорадный хохот.

Баса окинула его взглядом, исполненным обидой, раздражением и даже жалостью, и поспешила за наставницей.

«Она у них», - громыхало в голове. Сокрушенный пленник прислонился спиной к черной от грязи и времени стене и не сводил глаз с расколотой фигурки, до которой не мог дотянуться.

- Ло! Ло! – он не сразу уловил голос Кинтала. – Не смей унижаться, никогда себе не простишь!

- Она у нее!

- Знаю. Но обряд уже завершен, и ничего не изменить. Она не была бы собой, если бы не сотворила мерзость.

Руки, ноги затряслись. Чтобы не зарычать, не заскулить от боли и беспомощности, Долон закусил губы, закрыл глаза и сжал кулаки. В рот хлынула соленая кровь.

***

Противный скрип несмазанных петель, толчок в спину и болезненное падение.

С трудом сфокусировав взгляд, рассмотрела знакомый пол, покрытый соломой и тряпками.

«Хлев?»

После страшной сумрачной комнаты с гудящими стенами, свербящими мозг и покрывающими кожу необъяснимыми покалываниями, грязный, замызганный хлев на мгновение показался родным. Прохладные каменные плиты немного облегчили зудящую боль, однако быстро нагрелись от разгоряченного, исходящего жаром тела и перестали холодить.

Нестерпимый зуд не отступал, продолжая нарастать и изводить до умопомрачения. Ноющая боль проникала в жилы, суставы, каждую клеточку тела, тянула, мучила, терзала раздавленную, преданную Томку.

- За что? – только и смогла прохрипеть, когда влажная, шершавая ладонь Сахи коснулся ее лба. – За что он так?

Томка до последнего не верила в происходящее. Когда незнакомые женщины ворвались в дом и, связав, потащили в Цитадель, надеялась, что произошла ошибка. Изображала равнодушие к довольным, мстительным ухмылкам Басы, не слушала выкрикивающую желчные гадости Бокасу, пока своими глазами не увидела облаченного в плащ Долона, с ненавистью сорвавшего с шеи глиняную фигурку. Пусть скрывал лицо под капюшоном, но это был он!

Двух рук не хватало, чтобы справиться с невыносимой чесоткой. И чем больше расцарапывала кожу, тем ужасней становилась мука, но терпеть было невмоготу. К телесной боли добавлялась и душевная, терзавшая не менее жестоко и безжалостно.

- Сдернул, не сказав ни слова! – соленые слезы щипали израненное лицо. Рыдая, Тамара карябала себя до крови. – Так больно! Так больно! Они кричали, что я стану как ты! И он был там! Стоял и смотрел. За что?

Стоял и равнодушно наблюдал, как ей, стянутой веревкой, Бокаса сжала челюсть, заставляя раскрыть рот, через силу запихала медальон, и заткнула кляпом, чтобы не выплюнула. Она всем сердцем хотела верить, что это не Ло, но какая теперь разница?

Уходя, Баса склонилась и, вглядевшись в испуганное лицо, злорадно проворковала:

- Мы с ним будем приходить смотреть, как ты скачешь на четырех лапах, валяешься в грязи и чавкаешь, уплетая помои!

Она бы еще много рассказала, если бы не вопли незнакомого мужчины, кричавшего, чтобы не смели творить грех. Долон скрутил его и вытолкал из темного помещения, отделанного гладкими, как отполированное железо, пластинами. Человек пытался пинаться, орал, на что обозленная Бокасе прошипела, что и в этот раз ему не видать столь редкого, таинственного опыта.

А потом ее оставили одну в пугающем, глухом склепе, где всхлипы отражались от стен звонким эхом. От нарастающего, проникающего гула вздыбились волосы, прошиб пот. Но совсем жутко стало, когда привыкшие к темноте глаза различили, как через кожу отчетливо проступает зеленоватый, мерцающий свет.

«Камень во рту!» - до того стало страшно, что задрожали руки. Вспомнились слова Ло, убеждавшего в невозможности вернуть Сахе былую человеческую внешность. Тамара оцепенела.

«Они… хотят… сделать из меня… уродку! Загрызу! Сама загрызу тебя!» - злые слезы отчаяния хлынули по щекам.

Во мраке испещренные непонятными символами камни светились. От охватившего первобытного, дикого страха, преданная и отчаявшаяся Томка перестала рыдать и прислушалась к ощущениям. Ожидала острую боль, но ее не было. Кружилась голова, и сознание уносилось прочь, как в калейдоскопе прокручивая события ее двух жизней.

«Я была слишком наивной, влюбленной идиоткой, верившей тому, кто не достоин даже прикасаться ко мне! Была бы, как прежде, красивой, легко сводящей с ума, он бы так не поступил!»

Ехидное лицо ликовавшей Басы было самым мерзким из всех ощущений.

«Если стану страшной, уморю себя голодом и, может быть, вернусь в свое тело, в ту жизнь, где была красивой, счастливой и любимой. Туда, где ждут Вадик, мама, Вера, папа. И навсегда забуду о нем, Иуде, разбившем сердце».

Очнулась от несносного зуда. Жилистыми руками Сахатес вцепился в нее и не давал раздирать раны. Дернулась, пытаясь вырваться, но он оказался сильнее, чем думала.

- Пусти! Пусти! Больно! – захныкала Тома, изворачиваясь, как змея, и не оставляя попыток освободиться. Будто рой диких пчел облепил тело и жалил, жалил, жалил… Не в силах терпеть свербеж, попыталась укусить Саху, но он вовремя увернулся.

Когда затекли руки, Сахатес кинулся к сушившимся на шесте штанам, заботливо выстиранным Чиа перед уходом, и разодрал на две половины. Примотав руки стонущей и катающейся по земле Тамаа ко вбитым в стену железным кольцам, принялся соскребать и отколупывать куски засохшей грязи из засоренных углов хлева. Если бы мог, притащил из сада, но со вчерашнего дня его не выпускали.

Именно мерзкая жижа облегчала боль во время его обращения. Тогда он вымарался весь и больше седмицы носил грязевую коросту, смачивая родниковой водой.

Что происходит нечто подозрительное, подметил еще утром, когда прибежал охваченный волнением садовник и, схватив Чиа за руку, увел на занятия в город. Она едва успела крикнуть, что вечером обязательно вернется. Но не пришла. Только раздраженный Тауш приоткрыл дверь и протолкнул миску и лепешки.

Недовольно рыкнув для острастки, обрадованный Саха подошел к еде. Ел без аппетита, один, почти через силу, опасаясь, что, если не съест, унесут и оставят голодным. Лепешки же на всякий случай распихал по укромным местам.

Теперь же, с тревогой взирая на Тамаа, уже не сомневался, что скоро придут и за ним, чтобы сотворить нечто еще более ужасное, чем прежде. Злился, что ненавистный брат предал Тамаа, подло отделавшись от нее, как опостылевшей обузы, и отчаянно сожалел, что утратил кровожадность и массивность. Сейчас бы, не задумываясь, набросился на предателя и тех, кто причинил ей боль.

Едва корка подсыхала, угрюмый Сахатес, яростно сопя, вновь принимался размазывать грязь по Тамаа. Расчесанная кожа покрывалась волдырями, суставы опухали… Он не понимал, почему ей так быстро становится хуже. Он же не менялся так резко?!

Тамаа забывалась на короткие мгновения, а потом вновь начинала стонать от мучений. Когда стемнело, и ночная прохлада опустилась на землю, прижался к ней, чтобы не чувствовала себя одинокой. По горькой иронии, теперь о ней заботился он.

Однако в глубокую полночь за дверью вновь послышались знакомые шаркающие шаги садовника. В замке провернулся ключ, и в хлев осторожно просунулась седая голова. Встретившись глазами со страшилищем, Брат Тауш шепотом спросил:

- Жива?

- У-у- оды-ы! – промычал в ответ страшила, и мужчина грустно ответил: – Жаль, что твои успехи пришлись на такое несчастье.

Что происходило, никто не знал, но Братство чувствовало неладное. Не таясь, обсуждали, что Клахем подписал указ, обязывающий пройти темную обряд признания, но почему на нем не присутствовал ни он, ни Долон? Почему прошел тайно, если желающих посетить было предостаточно? И подозрительнее всего было, что заправляла всем Бокаса. Уж Долон-то должен был появиться, ведь Тамаа приволокли в крепость связанной!

Спешка и скрытность проводимого дознания, подозрительное исчезновение Братьев, отрешенные, хмурые лица оставшихся Старших и Созерцателей подтверждали догадку, что происходит нечто необратимо опасное, наполнявшее воздух напряжением.

Цитадель погрузилась в молчание, скорее похожее на затишье, чем на смирение. Еще утром ворота крепости заперли. Тауш едва успел отвести Чиа в город, опасаясь, что девочка тоже попадет под раздачу.

***

Клахем спешил, перескакивал через ступени, прижимая руку к груди и жадно хватая ртом воздух. Кружилась голова, но он не смел остановиться и перевести дух.

«Нужно спешить! Дать знак и остановить безумие! Только бы успеть, успеть…»

Еще никогда ранее лестницы не казались такими бесконечными и крутыми, а знакомые коридоры - пугающими лабиринтами.

«Решается жизнь Кинтала и Ло. Нужно спешить. Быстрее, еще быстрее… - сбиваясь, бубнил слабеющий старик. От дурных предчувствий и перенапряжения дрожали ноги. - Боги, дайте сил! Лишь на несколько мгновений даруйте юную прыть!»

Он торопился добежать до тайника, вложить записку с приказом в глиняный составной шар и бросить в узкий желобок.

«Верный Куаес знает, что делать, нужно лишь добежать».

Клахем знал переходы, как свои морщины на ладонях, и никогда не терялся. Но сегодня был сам не свой и поздно заметил, что идет не той дорогой.

«Как же так?! Где, на каком повороте ошибся?» - от охватившей паники почти не мог сосредоточиться и сообразить, что делать дальше. Резко подступившая сонливость сменила возбуждение и оглушила.

«Когда успела опоить?» - вздрогнул, чувствуя, как стремительно покидают последние силы. Сильное головокружение и острая боль вынудили прислониться к холодной стене. Перед глазами плыли черные пятна.

«Боги, только не это!» - взмолился Клахем – Я должен...»

Опалил жар, и липкий пот заструился по и без того взмокшей спине. Сердце колотилось, пытаясь выскочить из груди. Ослабшие ноги подкосились, и седой, изнеможенный старик рухнул на камни.

Клахем бы заорал, завопил от отчаяния, но не мог. Раскинувшись на боку, с трудом понимал, что происходит, но последняя мысль была о наказании.

«Боги покарали за гордыню. Старый глупец! Переоценил силы и подвел к гибели самое дорогое, что имел…»

Руки онемели и потеряли чувствительность.

***

Постоянная тошнота не отступала, выворачивая наизнанку. Нутро болело и сокращалось, принося боль и дурноту. Всего за два дня Долон стал ощущать себя слабым червяком.

Если бы раньше кто-либо сказал, что он, лежа в воняющей жиже, будет скулить от отчаяния и утраты, а Баса, разглядывая его униженным, лежащего в рвоте и желчи, брезгливо кривить рот, рассмеялся и двинул бы по морде. Но теперь, когда подобное происходило наяву, испытывал безразличие к своему унижению, и дикую, отчаянную ненависть и горечь.

«Не уберег!» - изводил себя истязающими упреками, думая о Тамаа.

Баса рассказывала о ее обращении столь уверенно, злорадно, без малой доли сомнения, что ему хотелось орать, бить, пинать, но цепи и отсутствие сил лишали и этого.

Бокаса навещала так часто, что стул, поставленный для удобства перед решетками камеры и нагретый ее задницей, не успевал остывать.

«Устроила бунт, и нет бы рыскать, беглеца искать. Вместо этого скудоумная, самонадеянная идиотка сутки сидит передо мной в казематах, словно в ее цепких лапах надежно и нерушимо зажата власть!»

Пусть Бокаса твердила до хрипоты, что Клахема изловили, однако это было ложью. Если бы наставника убили, дрянь бы успокоилась, а она нервничала, была на пределе и срывалась на нем.

Долон не сомневался, что ей не позволят творить беззаконие, но теперь это было почти безразлично. Он больше не увидит Тамаа, а если она и выживет после изощренной мести Бокасы, будет всю жизнь мучиться сама и мучить его… От тяжелых мыслей болело нутро и сердце. Хотел рыдать, выплакать боль и не мог.

«Рано или поздно, доберусь и разорву. Зубами растерзаю тварь! Но Тамаа это уже не нужно…» - Ло было настолько тошно, невмоготу, что даже не склонялся к миске с водой, что стояла под носом.

«Без воды долго не живут,.. – все чаще приходила мысль. - Но покинуть мир, не отомстив? Нет, я не слабак!» - только чтобы покарать и воздать, готов был унизиться и лакать из посудины, как скотина, однако пока не пил, мысли перестали быть разрозненными и обрели подобие прежней логичности и глубины. Подозрения окрепли, когда услышал, как после питья Кинтал начинал говорить так же косноязычно, как хромал.

«Мало, отобрала медальоны, лишив возможности воззвать, решила подстраховаться, чтобы скрыть нас от всевидящего Братства!» - усмехнулся Долон. – Но мне он не нужен, стоит лишь еще немного отойти от зловредной отравы, справлюсь без него».

Бокаса бы с диким, необузданным удовольствием продолжала избиение пленника, если бы не брезговала запачкать новые сапоги из тонкой, светлой кожи с искусной вышивкой. Окатить водой и смыть зловонную мерзость не решилась, намереваясь любым способом заставить Долона выпить зелье, которое, не жалея, подливала в воду. Но, чтобы хоть как-то насладиться унижением ублюдка, с энтузиазмом и злорадством принялась унижать Ло словами и поступками.

«Еще несколько дней, и мое положение укрепится! Нужно всего-то постараться подавить дар этих двух и не дать разыскать их ни одной душе!» - для успокоения твердила она себе, но зелье стремительно заканчивалось. Поить несколько десятков Младших помощниц и помощников, двух пленников, брата, Басу… - оно тратилось гораздо быстрее, чем рассчитывала. Думала, что запаслась впрок, с излишком, однако паникуя, переливала отвара сверх меры, опасаясь, что из-за слабости или чего-нибудь еще непредвиденного, может не сработать.

«На одного выродка потратила немерено! Еще и нос воротит!» - Бокаса влила бы в Долона силой, если бы не боялась зайти в клетку одна. Пусть он прикован, но значительно сильнее, чем она - слабая и немощная после долгого приема ядовитого пойла. Потому затаилась и выжидала, когда же ублюдок вылакает воду, но терпение стремительно заканчивалось.

- Элу, влей ему в глотку воды, иначе сдохнет раньше времени.

- Э, нет. Он закован. Сами, матушка, облагодетельствуйте Брата.

- Трус!

- Нет. И, тем более, не дурак. Хотите отравить, вливайте сами.

- Это просто вода!

- Да ну? – мужчина вскинул брови. – Слабо верится в вашу заботу, особенно после проявления нежности, – он растянул губы в угрожающей улыбке.

- Ты был никем, а стал моей правой рукой.

- Левой. Ты, матушка, левша. Но в иных странах ворам руки отрубают. Потому ваше благодетельство дурно попахивает плахой.

- Тебе нечего терять, – угрожающе прошипела мятежница.

- Еще есть, потому дерзай сама.

- Как смеешь тыкать мне?

- Не я один, все за спиной тыкают! Так что помалкивай, иначе останешься одна. Мы до сих пор не постигли, с чего вдруг Старшие оказали тебе доверие?

Негодующая Бокаса шагнула к мужчине и замахнулась, на что тот лишь ухмыльнулся:

- Давай, разочаруй всех до конца, неудачница, – глаза Элу презрительно сощурились. – Жалею, что связался с тобой, как и многие другие. Ты ничтожна и глупа, и не видишь дальше своего носа. Мы верили, что у тебя есть власть и влияние, но кроме изворотливости и мстительности ты ничего не проявила.

- Мы связаны до самого конца, не забывай! – зарычала непризнанная Мать. – Упаду, всех уведу за собой.

- Какое откровение! – помощник положил огромные ладони на худые, покатые женские плечи. – А мы и не сомневались после твоего поступка с кровным братом. Что нам мешает прекратить неудачный бунт? – его руки сомкнулись вокруг ее шеи.

- Ублюдок!

- Нет, ублюдок – это он! – Элу кивнул в сторону пленника и, грубо встряхнув Бокасу за плечи, так, что у той клацнула челюсть до боли в зубах, оттолкнул. – Придумай мне иное прозвище. Прояви неординарность.

Когда широкая мужская спина скрылась за поворотом, взбешенная заговорщица услышала едкий смешок пленника:

- Мамаше отпрыски под стать…

Глава 11

Ива, конечно, предполагала, что беседа может затянуться, но настолько? Ожидая возвращения Ло, расхаживала по комнате и размахивала руками, тренируя выпад.

Виколот ушел, и никто не ерничал и не поучал, что лесам скорее надобно ходить плавно и завлекательно, чем пружинисто и со в кровь разбитыми кулаками. Подобные шутки задевали, но не признать правдивость его слов, особенно после того как на ее глазах «птичка» околдовала Долона, было крайне глупо.

Ворочаясь ночами, Ивая мечтала быть такой же, как вертлявая темная, но не могла. Первая же попытка скривить перед зеркалом милое лицо нагнала хандру и злость.

«Лучше уж останусь малоприветливой и резкой, чем улыбающейся удивленной дурой!» - решила она, стыдясь  недолгой слабости.

И, все же, она ужасно завидовала Тамаа.

После плавания они перестали ругаться прилюдно, если только с глазу на глаз, но, к счастью, виделись редко, и стычки почти сошли на нет.  Семья радовалась, и приходилось, стиснув зубы, терпеть друг друга.

Виколот шутил, что холод между ними морозит отвар в чашах, стоящих на столе. Птичка в ответ чарующе улыбалась, а Ивая поджимала губы и пыталась сдержать, рвавшиеся с языка, грубости. Но чаще всего быстро уплетала еду и уносилась прочь, чтобы не видеть, как переглядываются Долон и Тамаа.

Вспомнив о темной, Ива нахмурилась.

«Вот и сиди в городе!» - буркнула, обмахивая стул, на котором обычно сидела нахалка. Психанув, задвинула его за стол, чтобы совсем перестал бросаться в глаза.

«Уже несколько дней ее здесь нет, а все еще разит пахучими вонючками! Обмажется и ходит довольная!»

Настроение окончательно испортилось и, будучи не в силах дальше сидеть в четырех стенах, сестра выскочила в коридор и понеслась по ступеням наверх  к рабочему кабинету Старшего Брата Клахема.  Постучать не решилась, смущаясь и боясь показаться невоспитанной. Уж он-то умел отчитывать! Да и спешить было некуда.

Стоило Бокасе возвыситься, семья стала настороженной и подозрительной. Не стало вечерних сборов, когда за чашкой вечернего отвара рассказывали произошедшее за день и услышанные новости. Не хватало серьезной рассудительности Пены и доброй насмешливости Млоаса…

Наверно от того сейчас Ивая и испытывала тревогу, ведь ближе семьи у нее никого не было.

Бесцельно стоять под дверью было неудобно и скучно. Как ни пыталась Ива стать хотя бы похожей на благовоспитанную лесу, усилия пропадали даром, когда дело касалось удобства. Оглядевшись по сторонам, уселась на огромном подоконнике, готовая спрыгнуть тотчас при необходимости.

«Кинтал часто выходит размять ногу, вот и вызнаю у него о Ло». – надеялась она, но из комнаты так никто и не вышел.

Сидеть и пялиться в горизонт и внутренний двор быстро наскучило.  А когда перебрала знакомые напевы и вдосталь истоптала квадраты напольных плит, набралась нахальства и рискнула подкрасться к двери.

Тишина! Она поразилась почти полному отсутствию звуков.

«Да быть такого не может! Не в духе Брата Клахема приглушенно перешептываться».

Каждый знал, что рявкает он и смеется громогласно и от души.

Помявшись, решилась постучать. После первого робкого скребка, забарабанила громче, но, так и не дождавшись ответа, осторожно толкнула дверь.

Кабинет был пустым.

«А почему дверь открыта?» - Ивая недоуменно взирала на идеальный порядок.  Рабочий стол был чист, что сходу же бросилось в глаза.  Старик не имел склонности к идеальной аккуратности и, приступая к работе, любил заваливать стол бумагами, книгами и Боги весть чем. Каждый раз Кинпаса предостерегала его, что может опрокинуть чашку и испортить ценный фолиант или книгу, за что Глава его точно отчитает, несмотря на почтенный возраст и глубокие седины. Клахем в ответ лишь хитро улыбался и отшучивался.

Теперь же нарочитый порядок взволновал Сестру.

«Искала Ло, теперь  ищу троих! – шумно выдохнула, затворила дверь и поплелась в трапезную, расспросить, не видел ли кто Долона, Клахема или Кинтала.

К огромному огорчению выяснила: их видели ранним утром.

«Но сейчас далеко за полдень! – Ива была вне себя. – Знает же, волнуемся, так нет же, убежал в город. Фу! Довели чувства, тоскует, как теленок по мамке! Так-то хоть мамка, а не темная…»

Насупившись, побрела на задний двор, чтобы размяться и выплеснуть раздражение. Как назло, по дороге не попалось ни одного камня, который можно было от души пнуть.

«Ну, попадись! Что с языка сорвется, выслушаешь и никуда не денешься! Как на углях сижу, а он с ней нянчится!»

И тренировка не пошла. После того, как шест удивительным образом выскользнул из рук и укатился, под смешки братьев покинула площадку. Жажда крови просыпалась и требовала выплеска.

«А вот сейчас спущусь в город и обоим выскажу, что они  - себялюбцы, которых давно следует выпороть. Одна станет скромнее, а другой умнее!». – брюзжа, направилась к воротам, ведущим к лебедкам. Но они были заперты на огромный замок. При виде его у Ивы застряли слова. Если бы увидела мощный запор, вопросов бы не возникло. И так ясно, чтобы не зашли извне, но чтобы замок изнутри?

«Это чтобы мы в город не выбрались?!» - шок был столь велик, что она продолжала стоять, уставившись на ворота.

Брат Хлай подкрался со спины и хлопнул по плечу:

- Не грусти! У меня как-то сандаль слетел, вот хохоту было. Едва прозвище Сандалометатель не прилипло.

- Я уже и забыла про шест. Не до него. Долона не видел?

- Вчера видел…

- А сегодня?

- Нет.

- А Брата Кинтала или Клахема?

- Неа. Что-то случилось?

- Не могу найти.

- Вечером наверняка найдешь на обряде дознания. Мы ставки делаем, в чем темная сознается…

- Шутишь? – бестактно прервала  Ива.

- Серьезно,  - по всполошенному виду сестры Хлай догадался, для нее это неожиданная новость. - Мамаша указом, подписанным Клахемом, размахивала. Думал, ты первой узнала.

- Когда?

- Как скроется солнце…

Она испытывала смутные чувства. Из-за грусти, что злыдня Бокаса ликует, досаждая Ло, ее радость угасла.

«Да что ж такое! Тамаа, наконец-то, получит по заслугам, а я не могу вдоволь насладиться моментом! - сожалела Ивая.  - Так, ладно, он упрется и не даст ее в обиду – это досадно, но присутствовать на обряде мне никто не запретит! Буду сидеть на первых рядах, перед длинным носом Тамаа и внимательно слушать! И пусть только обмолвится, что влюбила его ради корысти!»

Хоть что-то за долгий день порадовало.

Ничего сверхъестественного в дознании не было. Обычно того, кто таился, заставляли поститься и не давали спать сутки, а к вечеру следующего дня поили специальным вином. Перед этим собравшиеся Братья и Сестра спорили и строили догадки, в чем признается темный.

Солгать было невозможно. Развязанный язык выбалтывал секреты быстрее, чем ум успевал сообразить, что рассказывает лишнее. Простой и поучительный обряд был одним из любимых развлечений Братства.  Доверчивых излечивал от простодушия, а подозрительных, мнительных и подозревающих каждого в низости, изредка удивлял   добросердечием дознаваемого и даже бескорыстием. Но случалось это, к сожалению, редко.

Для Братства, живущего чужими жизнями и сующего носы в любые щели, любопытство было сродни азарту.  Так уж сложилось, что Тамаа знали многие. Пусть выбор Брата не одобряли, но ее необычность, некоторая легкость… манили. Кроме того каждый желал узнать: как она ни с того, ни с сего стала темной? Привлекла внимание спесивого, дерзкого на язык Долона по велению души или корысти ради?

Предположив, что Ло, не сказав никому ни слова, тайно проводит время с ней, Братья не обратили внимания на его исчезновение.

Однако шепот смятения пронесся в толпе собравшихся, когда во двор втащили растрепанную Тамаа, посиневшие руки которой были туго опутаны тонкой бечевкой. И Долона рядом не было.

- Наверно, узнал о ней нечто и теперь не хочет ни видеть ее, ни заступаться, - услышала Ива за спиной  предположение одной из Сестер.

- А казалась такой милой! Жаль, очень жаль, – вторила другая. - Разочарование всегда ходит с нами об руку.

- Если даже и разочаровался, ни за что бы не позволил  Бокасе творить подобное. Связал бы сам и привел, но не дал бы коснуться и пальцем! – громко огрызнулась Ивая, закрывая рты сплетницам.

Виколот стоял на ступеньке и отчаянно выискивал в толпе Долона. На его удрученном, обеспокоенном лице легко читались растерянность и возрастающая тревога.

Едва Тамаа вошла на площадь, входные  ворота закрылись,  водрузили на них толстую щеколду, тот же замок, и в спешке повели дальше. Любопытствующая братия потянулась следом, но громкий оклик Бокасы, раскрасневшейся от волнения, заставил остановиться.

- Обряд пройдет завтра, но тайно. Во имя безопасности Ордена!

Пока присутствующие не успели помниться, Тамаа затолкали в проход, и с грохотом захлопнули окованные железом двери.

«Странно, что Ло не появился!» - на сердце  давила тяжесть. Как Ива ни презирала темную, все же, с досадой отметила, что держалась та с достоинством и не вертела растерянно головой в поисках заступника.

- Мамашей еще не стала, а уже свои порядки наводит! – возмутились  рядом, чем отвлекли от тревожных размышлений.

- Она станет ею, только после меня! – пошутил Хлай, и собравшиеся дружно хмыкнули.

- А я настроился на развлечение…

- И не только ты!

- А почему Долона не слышно?

- Ивая разыскивала его!

- И не нашла ни Долона, ни Клахема, ни Китала, – как можно громче отчеканила Ива. – И странно, что Брат Клахем, подписавший указ, тоже не появился!

Первые сомнения, вспыхнувшие на догадках, быстро обрастали подробностями и передавались из уст в уста. Однако многозначительное молчание Созерцателей сбивало с толку, и ничего не оставалось, как поворчав, начать расходиться по кельям.

Спокойствие с трудом, но удалось сохранить. Но, когда поздним вечером Старшие, жившие над хранилищем,  уловили едва ощутимый гул, переполошились не на шутку. Подозрения стали настолько весомыми, что, не сговариваясь, собрались  за столом, где раньше играли в кости.

Кто мог заподозрить, что, развлекаясь, решали важные дела?

Вскоре Кинпаса, поднятая посреди ночи с теплой кровати, разливала собравшимся Старшим Братьям и Созерцателям  по чашкам бодрящий отвар. Всех собрать не смогли, но некоторые пришли сами, чувствуя ответственность.

- Я не знаю, как быть. Происходят постыдные вещи, но сами Братья Кинтал и Клахем просили верить им. Теперь они пропали,  но возмутиться и пресечь мы не имеем права! – жаловался Айем, пока жена обходила каждого гостя.

- И я не могу смириться с ее назначением. Грех сказать, но я ее ненавижу, – пробурчал Саназ.

- Да, мы на распутье. Думаю, никто не сомневается, что в тайной зале не Клахем, не Кинтал и не Ло! – продолжил шепотом хозяин комнаты.

- Может, все же, кто-то из них, но таится? – предположил один из Созерцателей.

- Нет! При использовании влиятельных камней это невозможно! Даже малый дар в Тайной зале становился настолько сильным и проникающим, что ощущается простыми подданными. Люди приходят в необъяснимое волнение и трепет, если брат сосредотачивает мысли и силы на них. Не все присутствующие знают, что Зал… – Айем сделал многозначительную паузу. -  …хранится в большой тайне и используется очень редко, лишь в случае крайней необходимости. В ней усиливают дар, при необходимости покрыть надзором большие расстояния или дальние земли, лежащие за тысячи ла от крепости.

Святыни влияют на тело и разум. Лишь чистые помыслами и преданные Братству, отрешенные от низменных желаний могут войти и выйти из зала невредимыми.

Потому, как бы вам ни хотелось верить, что там находится кто-то из них, это не так. Они бы отозвались и не остались незамеченными.

- На своей долгой памяти я помню лишь один подобный случай, но он произошел по случайности, – напомнил Старший Брат Саназ.

- Ты про воришку?

- Именно. Тот, кто внутри, не отзывается, потому что не обладает даром. А если человек не обладает им, скопившаяся сила находит выход. Результат мы видели.

- Тогда где Кинтал и Клахем? Ло? – раздались встревоженные вскрики.

- Если они не темные, а это мы точно знаем, значит …

- Их больше нет?

В ужасающей, давящей тишине послышались шорохи и писк.

- Там! – завопил луженым голосом Халет, указывая пальцем на окно, и первым бросился на подозрительный шум. - Никого! – растерянно произнес он, оглядываясь на замерших Братьев.

Понадобилось время, чтобы совладать со смятением.

- Что делать?

- Ждать утра, если не появятся и не отзовутся, собираемся в общей зале. Ночью всем не спать. Хранить в тайне…

Последних слов Ивая уже не слышала. Добравшись на руках по небольшому выступу до соседнего окна, выходившего в коридор, с трудом подтянулась и перекинула ногу.

Ободранные до крови колени и стопы саднили. Едва услышала, что Долон не отзывается, потому что его больше нет, обомлела, дернулась  и расслабила руки. Хорошо, что мгновенно спохватилась, иначе бы и ее больше не дозвались.

Иву лихорадило. Она не могла спокойно думать ни о чем, кроме подслушанного.

«Все сходится! Ло не пришел, потому что с ним что-то случилось!»

Если бы могла плакать, обязательно разрыдалась. Но, как ни хлопала глазами, не смогла выдавить ни слезинки. Стучала зубами, трясущиеся руки прижимала к пылающему лицу и растерянно озиралась по сторонам.

«Его больше нет! – она не могла поверить и принять. Растянула губы, как обычно делают плачущие дети, но щеки оставались сухими. Он всегда был рядом. Учил и хорошему, и плохому. Даже показал, как лазить по едва заметным уступам, за что оба получили трепку от Клахема... Ругал и хвалил…  Ива вытерла  сопли рукавом.  – Оставайся с Тамаа, только отзовись!»

Не было  ни тени сомнения, чьих это рук дело.

«Если не спасу, отомщу!» - вмиг решила она.  Но ватное тело не слушалось, и обычный шаг выходил неуклюжим.

«Так не пойдет!»  – добравшись до своей комнатки, шагнула к шкафчику и, порывшись, достала глиняный бутыль с вином, который хотела подарить Ло. Неумело откупорила пробку и отхлебнула из горла. Потом еще и еще. Понемногу  отпускало.  Думала, что выпив почти половину, сходу опьянеет, но оставалась абсолютно трезвой.

- И до тебя, торгаш, доберусь! – пригрозила Ива, считая, что хозяин лавки обманул, содрав за разбавленное пойло завышенную цену.

Успокоившись и собравшись духом, задумалась, куда направиться.

 «Для начала подобраться  бы к Тайному залу, а там видно будет».

Но на то он и звался Тайным, что лишь посвященные знали, где находится. Ивая в их число не входила. Прикинув, что, скорее всего, где-то у основания крепости и в центре, хотела отправиться на поиски,  но внезапно спохватилась, что Бокасу или Басу разыскать куда проще!

Но  с самого начала все пошло не по плану. И Бокаса, и ее хвост – Баса, как сквозь землю провалились. А попытки разыскать их оборачивались провалом. В эту ночь обитатели Цитадели, как назло, маялись бессонницей  и ходили из кельи в келью, передавая последние слухи.

Как бы Ива ни кралась по коридорам, внезапно открывалась дверь и наткнувшийся на Иву сочувственно  громко интересовался:

- Разыскиваешь Долона?

После нескольких таких случаев  она готова была биться головой об стену из-за разочарования в себе.

«Неудачница!»

- Не расстраивайся, найдется! – Братья ободряюще хлопали по плечу и звали к себе. Совсем скоро почти все в крепости знали, что Ива отчаянно разыскивает Ло. И какая тут конспирация?

«Живем, как в муравейнике, куда ни глянь - брат или сестра!  Храним порядок и закон в огромной империи! И тут в сердце Братства пропадают три человека, и даже не заметили! Это что же, пока толпами пропадать не начнем, будем делать вид, что ничего не происходит?» - Ива от бессилия скрежетала зубами.

Еще вчера не смела думать, что в Ордене есть недостатки, и росла в полной уверенности, что Братство щедро одарено благословением Богов и почти совершенно. А теперь, находясь в пустой комнате, чувствовала себя несчастной и разочарованной.

Виколот  не терял веры, что найдет Ло, потому напросился на службу вне очереди, но она-то слышала разговор Старших. Ей не терпелось поделиться услышанным, но, увидев измученного Виколота, не смогла лишить надежды. Она и сама боялась с ней расстаться.

Несмотря на усталость, рвалась сделать нечто, что помогло бы пропавшим Братьям, но ничего не могла придумать.

От перевозбуждения и перенапряжения не могла ни сидеть, ни, тем более, спать. И оставаться в комнате, где еще вчера была счастлива, было невыносимо. Сидеть с кем-то и выслушивать пустую болтовню, которую вели, чтобы хоть немного развеселить ее, было тоже выше сил. Братство хорошо распознавало ложь, но не умело лгать. Кроме того, ее поникшая фигура и отрешенный взгляд вводили в беспокойство и других.

«Лучше побуду одна».

Выйдя из кельи, еще раз заглянула в незапертую комнату Долона и, не обнаружив чуда, побрела по пустынному коридору. Шла, куда глаза глядят. Из-за не отпускавшей тревоги заснувшая крепость  казалась неуютной. Высокие стены давили. Иве захотелось забраться как можно выше, на самую высокую башню и смотреть вдаль, туда, где небо и море сходились с небосводом. Хотела, чтобы заря скорее обагрила тучи, и пришедший новый день развеял неприятности. Но до рассвета ждать еще долго, а всматриваться в темень тревожно.

Ивая вышла на площадь, прошлась по верхним переходам и, внезапно, поняла, где хотела бы оказаться.

Давно, еще отроком, они с Ло бродили по ночным склонам. Он показывал переливающихся ящериц, огромных мотыльков, зеленых акушей, похожих на крыс, ушастых долгоногов, стайкой скачущих на задних лапках от отблесков света…

Но тут же вспомнила: выйти на равнины не получится из-за запертых на замок ворот.

 «Ему плохо, а я не знаю, что сделать, как помочь! А он всегда знал и делал!» - нутром чувствовала, что ему плохо, и беспомощность невероятно угнетала.

Вздохнув, ссутулившаяся Ивая побрела в сад, который отдаленно напоминал склоны.

Тауш тоже запирал садовые ворота, но она не из тех, кого такая мелочь могла остановить.

Через арку вышла на вымощенную широкую дорогу. Влажный, прелый воздух с примесью цветочного аромата немного отвлек от грустных мыслей. Тихо ступая по поросшим травой булыжникам, добралась до  распахнутых настежь кованых ворот.

«Надо же! Не до травы Таушу!» - удивилась она, зная, как Брат ревностно охранял растения от отроков, которые как голодная саранча истребляли на своем пути все съедобное.

Ива и сама любила залезть на высокое плодовое дерево и хорошенько его ободрать.

«Вот и вспомню отрочество!» - довольно хмыкнула и стала вспоминать, где растут самые сладкие помоа.

Она давно не была в саду, еще и темень мешала и сбивала с ориентира. Ничего не оставалось, как заново искать любимое помоа с разросшимися толстыми ветками.

Разглядев неподалеку выступающую крону илапа, побрела туда.

Огромное дерево не было плодовым, зато с широким стволом и крепкими разветвленными ветвями.

«То, что нужно! Взберусь, осмотрюсь и быстро найду то самое помоа».

Однако, оглядев ствол, поняла: без помощи не влезть. Кто-то предусмотрительно подпилил нижние ветки вровень с корой. Ивая разозлилась, но не сдалась:

«У него была лестница!»

Подкрадываясь к строению, в котором обычно сидел страшила, заметила приглушенный свет в маленьком окошке.

«Неужто читает?» -  усмехнулась сестра. Воображение нарисовало, как урод волосатыми лапами пытается перевернуть страницу. Это показалось таким смешным, что она решила заглянуть и удовлетворить любопытство. Но едва подкралась, дверь сторожки резко распахнулась и появился запыхавшийся Брат Тауш.

«Чего это с ним?» - замерла Ива.

Забежав за угол, тощая фигура принялась шуметь, а потом выскочила с лопатой в руках.

«Я–я с-случайно забрела!» - едва не вырвалось у нее, когда садовник бросился в ее сторону, но, не дойдя, Тауш свернул в сторону и, забежав в траву, начал яростно рыть землю.

«Так, так, так! И чего это он там прячет?» - она подкрадывалась почти бесшумно, но взведенный Брат то и дело оборачивался и всматривался в темноту.

«Хм, как ни погляжу, у всех тайны!»

Охваченная азартом, Ивая приближалась вплотную к Таушу, пока со спины не раздалось неразборчивое:

- Ва-аг!

- А-а?! – воскликнул перепуганный брат, резко оборачиваясь.

Отскакивая, Ивая успела ткнуть в живот локтем тому, кто подкрался сзади. Раздался скулеж, но нападающий, все же, успел толкнуть. Поскользнувшись на влажной траве, упала на колено, что спасло от черенка, просвистевшего у Ивы перед носом.

- Чего роете? - первой рявкнула она, не желая драться с уважаемым Братом.

- Ты кто? – выкрикнул он.

- Ивая!

Садовнику потребовалось время, чтобы вспомнить ее.

- Ищу Долона, – на всякий случай напомнила Сестра, заметив, что Брат сильно нервничает.

- Вспомнил! – с облегчением промолвил он. - Его тут нет!

- А чего роете?

- Грязь.

- Зачем? – не отставала она.

- Надо!

- Кому?

- Ивая, прекрати, и без тебя тошно! – отмахнулся мужчина.

- А мне не тошно? Как ищейка рыскаю по крепости, разыскивая Ло, Клахема или Кинтала, и всем безразлично!

- И как поиски?

- Никак! Они даже не отзываются! – промямлила Ива, теряя запал. За весь суматошный день впервые позволила себе пожаловаться, потому что устала, отчаялась и стала терять веру в лучшее.

- Долона видели с Бокасой, – отчеканил садовник.

- Нет! Не верю! Он ее ненавидит и рядом находиться не может! – раздраженно возразила она.

- Так сказала Тамаа.

- Нашли кому верить. Где она?

- Пфа  вон! – раздалось из-за спины.

Сестра обернулась и сжала кулаки:

 - Чего?!

- Пфа вон! – упрямо повторяло чудовище.

Разъяренная Ивая двинулась на него.

- Стойте! – вовремя окликнул Тауш. - Перестаньте ругаться! Сахатес, рой!

- Чего рыть? – Ива подозрительно поглядывала то на Брата Тауша, то на Саху.

- Грязь. Нам нужна грязь для Тамаа. Ей плохо. Очень плохо.

- С чего это?

- Посмотри сама…

Когда раздраженная сестра ворвалась в хлев, то ожидала увидеть ненавистную темную любой, но только не такой.

В истерзанном теле, покрытом струпьями, кровоподтеками и грязью, трудно было узнать прежнюю Тамаа. Ноги, руки, пальцы опухли. Свалявшиеся волосы разметались по полу, и некоторые пряди с кровью присохли к ранам. От жара она тяжело дышала и жалобно стонала.

Замершая у порога Ивая  от растерянности и шока долго не могла вымолвить ни слова.

Тауш стоял рядом и безмолвно наблюдал за ней, а Саха нервно схватил стоявшую на полу плошку, доковылял до привязанной Тамаа и принялся размазывать жижу. Осторожно, заботливо, даже нежно, чем до глубины души поразил Сестру.

- Что с ней? – глухим голосом спросила она.

- Это Бокаса.

Ивая медленно повернулась  и, не мигая, диким взглядом посмотрела на садовника.

- А Долон?

- Он помогал Бокасе.

- Врет! Она врет! Она врет! – срываясь, почти истошно завопила Ива, испугавшись, что с Ло сотворили то же.

- Полагаешь, она в таком состоянии может лгать?

- Он не мог быть с ними! И не мог с ней сделать такого! Не мог!

Всматриваясь в исказившиеся скорбью черты Иваи, Тауш испытывал острую жалость. Его слова настолько потрясли Сестру, что на мгновение она забыла, что нужно дышать. Застыла с открытым ртом  и, как ребенок, часто хлопала глазами.

- Ло не мог так поступить! - рассеянно, но уверенно возразила Ивая.

- Тамаа рассказала, правда путано, что он был там и сорвал Ба…

- Нет! – зарычала она. – Ба для него была самым ценным, самым дорогим амулетом! Ло сам его не носил, опасаясь повредить! И если уж подарил ей, никогда, слышите, никогда бы не сотворил ей ничего худого! Тем более такого! Если только… - ее голос сорвался, – … с ним не сотворили то же самое.

Бросив еще один отрешенный взгляд на скулившую от боли Тамаа, растерянная Ивая развернулась и медленно вышла из хлева, опираясь рукой о дверной косяк. На улице прислонилась к стене и застыла с отсутствующим взглядом.

- Тише. Тише.  – Тауш осторожно коснулся ее руки. - С ним она бы не посмела сделать такое. Он же из Братства!

Ива, не говоря ни слова, отдернула руку и, пошатываясь, пошла прочь. Бродила кругами по ночным садовым дорожкам, боясь остановиться. От тьмы веяло холодом одиночества и тоской. Застыли звуки, исчезли запахи и цвета. Ветки хлестали по лицу, запиналась о клумбы, но она ничего не замечала. Жизнь замерла.

Очнулась, когда выскользнувшая из зарослей темная фигура встала перед ней, преграждая дорогу.

- Ло?! – вздрогнула сестра, разглядев высокую мужскую фигуру, облаченную в черный плащ, и улыбающиеся тонкие губы.

- Ло! –  обрадованная нежданным счастьем, шагнула навстречу, протянув руки.

Но удар по лицу, в переносицу вывел из наваждения резкой болью и противным хрустом. Размазывая хлынувшую теплую кровь, Ивая пыталась сосредоточиться. Незнакомец продолжал наступать, а она, оглушенная ударом, плохо соображала.

- Увы, нет, – изрек хриплый, грудной голос. – Обозналась.

- Кто ты?! – Ива инстинктивно отступала.

- Какая разница. Но если хочешь познакомиться… - почти молниеносный удар нападавшего Ивая успела отвести, но пропустила сильный удар в бедро, – …пойдем со мной.

Упала, оглушенная болью, но упрямо продолжала ползти, чтобы не попасть под ноги.

 «Не справлюсь! Он сильнее!» - даже в страхе она мыслила спокойно и четко. Убегать было не в ее характере, но умом осознавала, против него не выстоять. По сравнению с его огромными ручищами, ее кулаки казались миниатюрными.

- Куда!? Я долго тебя искал! Не сиделось на месте?

Он надвигался. По злым глазам  и жесткому оскалу Сестра чувствовала: сейчас нанесет удар ногой.

«Один пинок, и я не поднимусь!», - застучали зубы, но страха не испытывала, только сосредоточенность и отстраненность. Даже боль быстро прошла.

- Это ты сорвал! – догадалась она.

- Не понимаю, о чем ты! – осклабился незнакомец и занес ногу.

 «Или перехватываю, или конец!» - поняла Ивая и вцепилась окровавленными пальцами в стопу, выворачивая в вбок. Нападавший потерял равновесие и рухнул. Она успевала дотянуться только до его паха.

После короткого удара человек истошно заорал.

Воспользовавшись замешательством, Ива вскочила и бросилась бежать. Но почти сразу же услышала за спиной злое сопение.

Он был выше, сильнее и бежал быстрее, и расстояние неминуемо сокращалось.

Ива начала петлять, перескакивать через кусты, однако преследователь не отставал.

Последней возможностью оторваться была аллея с разросшимися колючими кустарниками. Однако она и сама рисковала. Острым шипам размером с палец безразлично, кого рвать, но это был шанс. Закрыв ладонями глаза, прыгнула в разросшуюся гущу.

От потрясения она даже не заметила, как острая ветка вошла в плечо иглой. Стиснув зубы, ползком двигалась прочь, как можно дальше от орущего преследователя, который прорывался через шипастую паутину.

Внизу, у самой земли колючие стволы были заботливо обрезаны Братом Таушем, чему Ивая была несказанно рада. Оберегая глаза, выбралась из зарослей на четвереньках и спряталась в дренажной канаве, осторожно продвигаясь по ней. Она бы бросилась бежать и кричать во все горло, если бы не опасалась, что злодей пришел не один.

Ползком двигалась, как можно дальше, надеясь скрыться в глубине сада, чтобы попасть в Цитадель по стоковым камням, выходившим на широкую крепостную стену.

Медленно, прислушиваясь к каждому шороху, ползла по стене. Светлело, и она становилась все более заметной. Тело ныло, и саднили многочисленные раны, но Ива старалась не обращать внимания.

Услышав голоса, распласталась и напряглась. Но на счастье, это оказались Братья.

Свесившись со стены, Ивая отчаянно замахала руками, привлекая внимание.

Глава 12

Раньше, чем Иваю успели донести до площади, и разошлась весть о нападении,  с окна свесилась сестра Шазава и закричала что есть мочи:

- Братья Долон и Кинтал в  подземелье! Бокаса держит их в подземелье!

Вестница не обладала зычным голосом, но в утренней тишине был слышен даже тонкий писк.

Весть в один миг разлетелась по крепости, пробуждая бурный  гнев и негодование, и на главной площади стала стремительно расти толпа.

Появление избитой Иваи, с опухшим лицом, в одежде, изодранной почти в клочья, принявшейся  сбивчиво рассказывать о нападении, о мучительной болезни Тамаа после встречи с Бокасой, стало последней каплей. Братство вышло из терпения, всем хотелось  растерзать гадину голыми руками.

 Мало того что посмела вмешаться в их личную жизнь, заточила уважаемых Братьев в темнице, изуродовала темную, еще и кто-то пытался убить Сестру …  - и все это в Цитадели!

- Никогда еще Орден не знал подобного позора! Она должна предстать перед судом и ответить за содеянное… - возмущение разрасталось в толпе, как горная река после проливного ливня.

- Зло должно быть пресечено в назидание! Только тогда можно молчать и быть невозмутимым, когда есть лук и стрелы. Иначе возникают ссоры и пустословие,  – шамкая беззубым ртом, поучал дряхлый Танас.  Немощный старик едва передвигался и уже давным-давно не нес службы, но до сих пор пользовался почетом и уважением.

Не сговариваясь, собравшиеся единым потоком двинулись на поиски преступницы, чтобы под свист и презрительные крики  схватить и заточить до суда.

Шли почти безмолвно.  Ведь каждый чувствовал вину в произошедшем.

Еще утром они верили в свою непогрешимость. А теперь, вспоминая о шутках над встревоженной Иваей, не находившей места, стыдились собственного равнодушия. Живя отрешенно, закрыто от других, не желали замечать происходящего под носом. Их себялюбие и черствость – это то, что позволило Бокасе незаметно, втихомолку творить гнусности, и осознание, что являются невольными пособниками злодеяний, угнетало.

Потребовались чужие  страдания, чтобы очнуться, сплотиться  и попытаться остановить одну из них, что хотела стать главой ордена и мечтала назваться Матерью, – за преступления, свойственные разве что жестокосердым людям. В происходящее не хотелось верить.

- Стойте! – решительно произнес Брат Саназ, встав на пути толпы.  - Пусть несколько человек обыщут подземелье, остальные разделятся и ищут отступницу, но прежде хочу сказать вот что…

 Созерцатель хмурился:

- Сейчас каждый испытывает горечь предательства, обиду, разочарование и задается вопросом: как подобное стало возможным?  - Он помолчал. - Я дам ответ.

Мы – Созерцатели, как и Старшие Братья, никогда не поддержали бы начинаний Бокасы, если бы не просьба Братьев Клахема и Кинтала… – в толпе раздался громкий ропот, переходящий в гул. – Так же, как и вы сейчас, мы были ошеломлены. Даже осмелились просить объяснений, на что Старший Брат Клахем ответил: «Когда придет время, дам исчерпывающий ответ».  Еще он сказал, что это будет сложным испытанием для всех нас. Мы роптали, но подчинились.

Однако испытание оказалось суровее, чем думали в начале.

Взирая на творимое Бокасой, мы испытывали негодование, но не осмеливались нарушить настоятельную просьбу правой руки Отца. Не знали, что делать, – Саназ старался вглядеться в глаза каждого, стоящего перед ним. – И только когда открылись грязные подробности ее злодеяний, перестали отзываться три Брата, едва не погибла Сестра Ивая, не говоря уже о других, я понял: испытание заключалось не в терпении бездумных нововведений Бокасы. Испытанием было не поддаваться равнодушию, сделать выбор, следуя сердцу и светлому пути. Если я ошибаюсь, готов взять ответственность за нарушения спокойствия и понести заслуженное наказание. Я и Бокаса предстанем перед судом старших! Да будет так! – и он двинулся вперед.

 За Братом потянулись остальные, выражая ему безмолвную поддержку

***

Баса много раз думала, что будет делать, если планы наставницы потерпят крах. И одно решила точно: выгораживать ее не станет. Это бессмысленно, а так, если расскажет без утайки все, что знает, у самой хотя бы будет возможность оправдаться и спастись.

Едва услышала шум и недовольство толпы, бросилась к Сестре.

Перепуганная Бокаса металась по комнате, бросала какие-то узелки,  мешочки в сумку и не обращала на нее никакого внимания. Баса попыталась помочь, но наставница ее грубо толкнула.

Бокаса боялась. До ужаса боялась, что за множество грехов ее не казнят, а заточат до конца жизни в Сиротливой башне, где кроме воя ветра и темноты больше ничего нет.

- И что теперь делать? – жалобно хныкала Баса, чем непомерно выводила из себя Сестру. Мало того что под ногами путалась, еще и ныть начала.

- Что хочешь! Можешь сесть и дожидаться их прихода. Прочь с дороги. Порыдаешь, покаешься, и все закончится.

- А вы?

- Не твое дело. Отстань, некогда!

- Я хочу с вами!

Баса было дернулась, чтобы схватить наставницу за рукав и упросить взять с собой, но та злобно вырвала руку:

- Прочь! Не за твоей шкурой охота!

Воспитанница покорно села на кровать. Она почти сразу же поняла, что больше не нужна. Поджав ноги, молча следила за неудачливой мятежницей. Не больно-то она и хотела бежать с Бокасой, но и оставаться было страшно. Однако после того, что расскажет про нее…

- Ладно, пойдем! – неожиданно спокойно произнесла Сестра и протянула плащ. – Поможешь донести?

- Конечно! – с радостью согласилась Баса, не понимая, почему Бокаса сменила тон и даже улыбнулась, чего уже давно не делала.

- Я и тебе теплый взяла. Скорее, нельзя задерживаться! – и, схватив воспитанницу за руку, потянула за собой.

***

Как  и следовало ожидать, отступница скрылась, оставив после себя разоренную комнату, разбросанные вещи и ощущение мерзости от происходящего. Но вскоре подавленность развеяла отрадная весть, что и Долон, и Кинтал почти невредимы, если не считать сине-багровое от побоев лицо Ло. Оба Брата сильно ослабли и едва держались на ногах, но их жизни ничего не угрожало.

После напоминания Виколота, что на верхнем уровне из-за прихоти Бокасы до сих пор заточены Млоас и Пена, братья заодно выпустили и их. Однако радость освобожденных была недолгой. После вываленного  впопыхах Иваей вороха новостей, потрясенная до глубины души Пена поспешила в сад, надеясь, что сможет чем-нибудь помочь, а Млоас начал спешно раздумывать, как помочь Долону справиться с постигнувшим его горем.

Ивая была среди тех, кто в поисках братьев, спустился в подземелье. Если бы она знала, что все приспешники мятежницы разбегутся, как крысы с тонущего корабля, и никто не преградит им дорогу, то, не дожидаясь других, бросилась бы вниз одна. Но кто же знал.

Как только дверца клетки отворилась, Ива бросилась к Брату, невзирая на смрад и грязь, опустилась на колени и прикоснулась дрожащими от волнения руками к его озябшим плечам.

- Ло! Ты слышишь меня? – позвала срывающимся голосом.

Он на мгновение задержал на ней взгляд и отвернулся.

Спохватившись, что он сильно замерз, стянула плащ и накинула ему на плечи, но Ло в ответ упрямо дернул головой, мол, не нужно, и попытался скинуть.

- Ива, оставь его! – Виколот осторожно сжал плечо Сестры. – Дай расковать.

Освобождая место, она нехотя отползла назад, пока колено не пронзила боль. Ойкнув, схватилась за ногу и почувствовала острые края каких-то камешков. Пригляделась и замерла.

«Это же… Ба! Сорвали с Тамаа и показали ему! Все это время он знал, что с ней происходит!» – догадалась она и бросилась голыми руками сметать битые глиняные кусочки, стараясь не пропустить ни одного и не обращая внимания на порезанный осколком палец.

Невероятная, почти безграничная жалость и сострадание охватили Иваю, какой она никогда не испытывала даже к себе.

Пока Ло расковывали, семья находились рядом и ограждала от чужих взглядов, не желая, чтобы его увидели и запомнили сломленным.

На него было невыносимо смотреть. И дело было даже не в опухших чертах, сколько  в охватившей его обреченности. С пустым взглядом Ло продолжал смиренно сидеть на полу, не обращая на суетящихся вокруг людей. Если первые слова Кинтала были вызваны волнением о Клахеме, о произошедших событиях, то Долон продолжал хранить молчание.

Все знали, что он хотел услышать, но не могли солгать.

Когда цепи сняли, Виколот накинул на узника свою верхнюю рубаху и, взвалив на себя, почти силком повел наверх.

Ло не хватило сил самостоятельно омыться. При любом движении перед глазами начинали плясать черные точки, и он начинал съезжать по стене, поэтому Млоас не отходил от него ни на шаг.

Долон хотел лишь скорее смыть грязь и пойти к Тамаа. Спрашивать о ней боялся, а семья отводила глаза и молчала, что заставляло сердце еще сильнее сжиматься.

Кое-как одевшись, двинулся к двери, но Млоас и Ива встали у выхода, не позволяя покинуть комнату.

- Уйдите!

Из-за проклятого зелья, лишившего сил, он не мог даже растолкать преграду. Рвался к Тамаа, но, сговорившись, семья не давала  выйти.

« Значит, есть причина... Ей плохо, и она там одна! Надо спешить…» - он рассвирепел.

- Прочь! – прошипел Ло, но Млоас даже не шелохнулся.

Боднул плечом и, потеряв равновесие, стал падать.

- Тебе нужно спать, – как можно спокойнее ответил Виколот, за мгновение ставший для Ло врагом.

- Нет.

- Да! Не выпьешь сам, волью насильно! Даже не думай отпираться!

- Нет.

Виколот тяжело вздохнул.

- Сам напросился, – и, навалившись на Ло, крикнул Млоасу, - вливай!

Долон сцепил зубы, вырывался, вертел головой, пробовал отплевываться, но без толку. Сквозь зубы терпкий отвар медленно, но верно вливался в горло.

Невыносимо захотелось спать. Закрывая отяжелевшие веки, он успел тихо, с презрением процедить находящимся в комнате:

- Ненавижу.

В семье понимали, что совершили подлость, но не могли поступить по-иному. До дрожи они боялись мгновения, когда Долон увидит, что стало с Тамаа. К утру она настолько распухла, что остатки одежды, еще оставшиеся на расчесанном до струпьев теле, расходились по швам. Примчавшаяся от Тауша Пена, чтобы захватить немного еды, выглядела настолько перепуганной, что понятно было без слов: надежды на чудо нет, Тамаа умирает.

Ива сожалела, что темная так страдает. Она напоследок, вместо Брата пыталась рассказать, что кто-то похожий на Ло, скрываясь под глубоким капюшоном, намеренно пытался выдать себя за него, но Тамаа уже не никого не слышала. И тогда сестры решили: если уж темной суждено умереть, пусть Боги пошлют ей последний вздох как можно скорее, чтобы долго не мучилась и не лишила разума Долона.

«Если нам тяжело и грустно смотреть на нее, каково будет ему? А если узнает, что умирая, Тамаа думала, что он ее предал?» - размышляла Ива.

После встречи в ночном саду с тем человеком, она догадалась, что произошло на самом деле, и недоумевала, как сама могла его перепутать с Ло, которого знала почти всю жизнь.

 «Если только от большого волнения и сумрака» - решила сестра.

Пока Долон крепко спал, рядом с ним обязательно кто-нибудь находился, чтобы заметить, когда действие сонного снадобья ослабнет, и успеть вовремя  поднести сонную пыльцу.

Позже даже Млоас согласился, что так будет лучше:

- Помочь ей никто не в силах, хотя бы облегчим ему боль.

Им стыдно было признаться, но каждый в тайне надеялся, что Тамаа умрет скорее, чем очнется Долон, и они успеют предать тело земле, скрыв от его глаз. Пусть это было неправильно и даже жестоко, но семья не могла позволить Долону увидеть, во что Бокаса превратила его Тамаа, больше всех пострадавшую от мятежной преступницы.

 Ко всеобщей радости, Кинтал отыскал и Клахема, пролежавшего в лабиринте больше суток. Старика от волнения хватил удар, и он был плох, но, все же, дышал. Тауш сказал, что резвость и подвижность к Старшему Брату, скорее всего, не вернутся, но шанс, что он придет в себя, оставался.

Бедный садовник, одновременно и лекарь, всклокоченный и еще больше поседевший, носился от темной к старику и обратно. Одному он ставил многочисленные длинные серебряные иголки и поил отварами, а другой готовил мази и присыпки. Он выбивался из сил и вышел из себя, когда ему донесли, что под главными воротами сидит рыдающая Чиа и просит впустить ее к Тамаа и Сахатесу.

«Только рыдающей девицы не хватает для счастья!» - злился Тауш от отчаяния.

Происходящее он принимал близко к сердцу и не мог равнодушно рассказать, что скоро ее подруги не станет, что в Цитадели опасно, потому что Бокаса скрылась, и что ему некогда. От переполнявших эмоций Брат схватился за голову и не знал, что делать.

Выручила Пена, которая спустилась к девочке и пообещала, что она скоро увидится с Сахатесом, и с Тамаа тоже, когда та пройдет испытание. Чиа счастливо заулыбалась, уверенная, что подруга обязательно пройдет проверку, ведь по-другому и быть не может, и убежала обрадованная.  А подавленная Сестра поплелась в келью, чтобы поплакаться  и поделиться горечью с Млоасом, ставшим за две с половиной седмицы близким и понимающим другом.

Первую седмицу они ругались, и она плакала, обвиняя Брата в случившемся и во всех грехах. Потом ругаться надоело, и начались разговоры обо всем. И совершенно неожиданно оказалось, что Млоас наблюдательный, остроумный собеседник, своими дурацкими шутками легко развеивающий грусть и обладающий множеством достоинств, важнейшими из которых были выдержка и терпение.

К концу второй седмицы у Пены зародились первые сомнения в своей идеальности, которые постепенно крепли. А когда призналась Млоасу об открытии, он долго смеялся и стал убеждать, что она, если не совершенная женщина, то почти. А к концу третьей, когда их заперли в одной келье, отнеслась к этому спокойнее, чем предполагала. Брат относился к ней уважительно и старался не докучать. Даже его полнота и намечающийся живот перестали ее отталкивать.

А когда их освободили, Пена с грустью поняла, что всю жизнь будет помнить о времени, проведенном наедине с Млоасом.

***

Как ни старались продлить сон Долона, на вторые сутки он внезапно открыл глаза.

Едва Виколот потянулся к мешочку, чтобы поднести пыльцу, Ло сипло выпалил:

- Не смей!

Жесткость и решимость, сквозившие в голосе, остановили Старшего Брата, хотя до этого он был полон решимости усыпить любым способом.

- Ты слаб.

- Дойду.

- А если нет?

- Донесешь.

Несколько мгновений они сверлили друг друга тяжелыми взглядами.

- Постарел, – подметил Долон, разглядывая Брата.

- Из-за тебя, – попытался извернуться Виколот.

- Разве? Я жив.

Они снова замолчали.

- Все плохо, Ло! – Брат сжал зубы. – Мы не хотели, чтобы ты видел.

Долон заскрипел зубами, на лбу, глазах проступили морщины. Отдышавшись, стал медленно подниматься с постели.

- Помоги одеться.

- Не надо ходить к ней.

- Не твое дело. Убирайся.

Вздохнув, Виколот протянул штаны, рубаху и принялся помогать одеваться.

В полном молчании они проделали путь до сада. Когда подошли к кованым воротам, Долон остановился:

- Дальше сам, – и продолжал стоять на месте до тех пор, пока Брат не скрылся за поворотом ступенчатой дороги.

Наедине с собой, Ло покинули выдержка и уверенность, что сможет выдержать встречу. Задрожали ноги. Поступки братьев и сестер, подтверждали: с Тамаа произошло настолько ужасное, что они готовы хитрить и лгать, лишь бы не дать увидеть ее. Страх и жалость, исходившие от них, доводили до отчаяния, неимоверно давила вина. Не разбирая дороги, он спешил по садовой поросли, о которой они с Тамаа еще недавно заботились.

Он был с ней счастлив, и ее забрали. Жизнь безвозвратно переменилась.

Дрожа, под удары, трепыхающегося от тревожных предчувствий,  сердца Долон подошел к дому и встал перед дверью, не решаясь войти.

Дверь медленно отворилась, и в потемках домика показалось бледное, уставшее лицо Пены.

- Не ходи. – обреченно просила она, тонкой рукой преграждая вход.

Долон осторожно убрал ее руку и шагнул внутрь.

Безысходность, страх одолели его. Задрожали ноги. Нужно было сделать несколько шагов, чтобы дойти до, лежавшей в углу, обмотанной бинтами и полотном Тамаа, и не мог.

Сестра почти бесшумно выскользнула, оставив Ло наедине с собой и Тамаа.

Приглушенная лампа едва светила. Среди облезлых, серых от пыли и грязи стен, обернутая белым фигура совсем не походила на его тоненькую, гибкую Тамаа.

На отяжелевших ногах, Ло медленно сделал шаг.

«Почему так много повязок?» - не сразу понял он.

 «Будет скакать на четырех лапах и жрать помои вместе с уродом…» - в ушах ответом зазвенел злой голос Бокасы, и Долон упал на колени.

«Она меняется!» - пронзила страшная мысль.

Готов был опрометью бежать прочь, но болезненный стон Тамаа вывел из оцепенения. Ло подполз к ней ближе и замер.

Тело, покрытое влажным полотном, пахнущим травами, стало шире, больше, крепче.

Долон стиснул зубы, чаще задышал, чтобы не зарыдать, но глаза уже стали влажными. И как ни старался сдержаться, влаги становилось больше.

 «Даже если выживет, как будет жить? Жизнь ли это будет?»

Не зная зачем, он освободил ее руку, привязанную ко вбитому в пол деревянному клину, и начал осторожно, как можно бережнее, снимать перевязь, чтобы прикоснуться, ощутить ее тепло, но едва увидел покрытую размокшими от влаги ранами кожу, замер.

Тамаа застонала и, почувствовав, что рука свободна, тут же принялась яростно, с остервенением  расчесывать сквозь толщи ткани кожу и что-то бормотать, но он не смог ничего разобрать, кроме слова «больно».

- Тише, тише! – шептал Ло, склонившись над ней, но вместо успокоения, после его слов Тамаа начала вертеться и надсадно шептать.

Одна мысль, что она страдает от нестерпимой боли, доводила до исступления. Не в силах видеть ее связанной, смотреть на мучения, перерезал веревки и притянул к себе, не зная, как еще помочь.

«А потом будет только хуже…»

 Зная, как она жалела Сахатеса, ставшего уродом, Ло был уверен, что для нее жизнь в измененном, уродливом теле станет нестерпимым наказанием.

Он больше не думал ни о себе, ни о жизни без нее, полной одиночества и муками совести. Лишь бы Тамаа перестала страдать.  Она вся, кроме глаз, была покрыта перевязью, но и это не помогало.

«Стоит ли продлевать ее боль, чтобы потом она томилась в уродливом теле?»

 Продолжая раскачиваться, крепче прижал Тамаа к себе, нежно провел щеке, как делал раньше, и, сжав губы, чтобы сдержать рвущиеся рыдание, прижал ладонь к ее лицу.

Тамаа задергалась, пыталась вывернуться, но он, стуча зубами, продолжал держать руку.

Миг казался вечностью. Она не хотела уходить и боролась,  с каждым движением отрывая от его души кусок за куском. Долон не отводил глаз, зная, что это последние мгновения, когда они вместе.

Более не сдерживая, зарыдал в голос, и на его плач Тамаа открыла глаза, напугав Ло до ужаса.

Чужие глаза со светлой каймой радужки смотрели на него с презрением, удивлением  и жалостью.

Обмеревший Ло ослабил хватку, позволив ей сделать жадный вздох.

- Прости. Прости. – надрывно зарыдал он, не зная что делать и как быть.

Тамара продолжала безмолвно, с недоверием смотреть, как взахлеб рыдает человек,  приложивший руку к ее мучениям.

Глава 13

Тамаре было страшно находиться с ним один на один в затерянном домике среди пустующего сада.  До сих пор она помнила его сумасшедшие глаза, холодную, сильную руку на лице, не дававшую сделать вдох, и полное бессилие.

«Как я могла ошибиться?»

Тома думала, что хорошо разбирается в людях, но предательство Долона, безразличие, с которым смотрел, как она тогда рыдала, его попытка задушить - лишили последних иллюзий.

И, все же, вопреки злости и страху, с почерневшими синяками на лице он вызывал у нее жалость.

Подавленный Долон сидел рядом и молчал, а Томку тяготило его присутствие и пугало.

«Мы больше никогда не будем вместе, зачем рвешь мое сердце?» - думала она, делая вид, будто спит. Лежать устала, хотелось перевернуться, но на любой ее шорох и движение Ло склонялся над ней и с надеждой ждал, что она произнесет хоть слово, однако Тамара отказывалась даже смотреть в его сторону.

Долон чувствовал себя ничтожеством, несчастным неудачником, принесшим Тамаа лишь отчаяние и горечь. Если бы только он мог что-нибудь изменить, то не задумываясь, отдал все, что имел и даже больше.

Страдала Тамаа, страдал и он. Презирала, но он презирал себя еще больше. Не верила ему, и он перестал верить в себя. Ло будто снова стал грязным, диким оборванцем, ждавшим от Тамаа, которая была для него всем, милостивой подачки. Готов был стоять на коленях, молить о прощении, но она отказывалась его замечать.

У Томки ныло сердце. Он не только не защитил ее, но и предал, и в то же время, как только увидела измученное, в ссадинах лицо, почувствовала сострадание.

«Никогда не забуду! Но если бы у меня был шанс, простила бы его. Но надежды нет, и отныне мы навсегда порознь».

От горькой обиды сжималось сердце. Любое касание Долона поднимало бурю негодования. Хотела выкрикнуть: «Убирайся! Пошел вон!», но не могла заставить себя заговорить с ним.

Когда прикоснулся к руке, попыталась вырвать, но он не дал. Отодвинул немного повязку и нежно коснулся губами. Тамара дернулась, как после удара током, сильнее потянула руку, но Ло прижался и не выпускал, обдавая запястье горячим дыханием.

«Кается. А насколько хватит его угрызений и самобичевания, прежде чем забудет обо мне и отвернется. Потом появится другая, а я – уродка буду в одиночестве переживать горе. Вспомнит ли обо мне через четверть, сезон или забудет и вышвырнет из своей жизни? Или задушит, чтобы скорее избавиться?»

Тома слишком хорошо знала, каково это – быть уродом, которого боятся, ненавидят и ждут, когда же он сдохнет. Горькая ярость и обида полоснули болью и отчаянием, и она разрыдалась. Громко, безудержно, надрывно, оплакивая будущее, утерянную любовь, разбившиеся мечты.

Долон прижался к ней, накрывая собой:

- Я поеду в Северную Крепость, сделаю все, только чтобы ты стала прежней! – с жаром обещал он, но Томка хорошо помнила, как однажды Ло сказал, что Братья не колдуны, и это невозможно.

От обнадеживающей лжи стало только хуже. Может, он и не лгал, верил в свои слова, но она уже утратила надежду.

Тамара чувствовала, как в теле происходят перемены. Внутри зудело, росло, изменялось. Она и сама видела, как отекли руки, ноги, пальцы и все остальное. Тянул и ныл каждый сустав и мышца. Ей казалось, что она сходит с ума, потому что было ощущение, будто тысячи червей, а она их боялась до ужаса, копошатся в теле. И едва сдерживалась, чтобы не голосить от отчаяния и испуга, чтоб не схватить Тауша за руку и не начать умолять сделать хоть что-нибудь.

Его обещание причиняло лишь боль.

- Прочь! – закричала она. Эмоции переполняли, и Томка сквозь слезы оттолкнула Ло от себя ногой. - Прочь! Убирайся! Убирайся вон!

У нее началась истерика.

Ло пытался рассмотреть ее глаза. С прошлого раза, всего за несколько оборотов, они стали холодными, цвета неба. И голос. Голос стал другим.

Он испугался до одури, хотя готовился к подобному и пытался держать себя в руках.

- Убирайся! Вон! Если я настолько противна, что хочешь задушить! - срывая голос,  гнала Тамаа, но он продолжал стоять. И тогда она ударила его по лицу.

Долон рывком дернул Тому на себя и прижал к бешено вздымающейся груди.

- Нет. Нет. Нет! – как заведенный шептал он. – Не уйду, не прогонишь. Не уйду…

Томка рыдала, боролась, пыталась кусаться, но Ло не отпускал. Ровно до тех пор, пока кусок ткани не соскользнул с ее предплечья, и Брат не увидел, как многочисленные подживающие раны начали зарастать бледной кожицей. Светлые вкрапления были редкими и небольшими, но отчетливо проступали на смуглой коже  и привлекали внимание.

«У меня были глаза, как небо, и белая кожа. А еще я была шире и фигуристей…» - вспомнил он и подпрыгнул от неожиданности.

Схватил Томку за руку и начал взволнованно, дрожащими руками разматывать бинты на локте. Когда увидел вкрапления посветлевшей кожи, закружилась голова.

«Не может быть!» – Ло не верил глазам.

- Уходи! Не хочу, чтобы ты смотрел на меня! - она, отбиваясь, била его кулаками, но Долон от радости не замечал ничего вокруг. Пусть на него смотрели чужие, холодные глаза, но этот взгляд он узнал бы из тысяч.

«Она не будет  чудовищем! Не будет. Не будет!» - ликовал он от появившейся надежды, что не все так плохо. От охватившей радости, снова не смог сдержаться.

Услышав всхлипы, Тамара перестала брыкаться. Уставшая, она прислушивалась к плачу и не могла поверить, что такой суровый Брат как Долон способен плакать.  Жалость перевесила обиду, и она провела рукой по его вздрагивающему затылку.

***

Ло устал. Он сутки не отходил от Тамаа, порывался столько всего сказать и не смел. Она чуть приоткрылась и снова отгородилась, отказываясь принимать даже прикосновение. Что уж говорить о словах.

После того случая Тамаа его боялась и, когда находила боль, сжимала зубы, и старалась не стонать, но обдавала взглядом, говорившим о страданиях красноречивее слов.

Тогда он второй раз поклялся милостью Богов, одаривших даром, что сделает все возможное, лишь бы найти того, кто сможет им помочь. И лишь после этого обрел немного успокоения и смог вздремнуть.

Приходили Братья и Сестры, предлагали помощь, выражали сожаление, но Долон не желал никого видеть, и отвечать приходилось снова Пене.

Когда пришла Ивая, Ло всем видом показал, что хочет остаться один, но она оказалась настырной и не желала уходить.

- Я хотела тебе отдать это, - как можно тише произнесла сестра и протянула ладонь, но он даже не взглянул. Ива вздохнула, но руку не убрала. - Это Ба. Я нашла ее там и склеила, а трещины замазала глиной. Ло, она думает, что это ты сорвал Ба!

Тома  ощутила, как Долон дернулся, будто от удара, и постаралась делать вид, что крепко спит, но так хотелось взглянуть ему в глаза!

Он продолжал молчать, а потом легко тряхнул ее. Томка не сдавалась и продолжала изображать бесчувствие. Однако Ло не отставал, и пришлось посмотреть на него.

Дикие, широко раскрытые глазища смотрели с такой болью и растерянностью, что она не знала, что и думать.

Ива продолжила:

- Когда я искала тебя, в саду появился человек твоего роста, с губами похожими на твои. Он прятался под капюшоном, и из-за темноты, от неожиданности и волнения даже я перепутала тебя. Понимаешь?

Долон не сводил пронзительных черных глаз. Не выдержав взгляда, Томка закрыла глаза и не желала больше открывать.

«Пусть сорвал не ты! Но ты не защитил меня. И теперь я превращаюсь в уродину, и мы не будем вместе…» - от печальных мыслей она снова заплакала.

- Все это время я был в клетке, – сдавленно произнес он, осторожно вытирая ее слезы.

Тома почувствовала, как он вложил в ладонь медальон,  забранный у Иваи. Взбрыкнула и попыталась отбросить фигурку, но Долон не дал, сжав ее руку.

- Перестань. Он твой. Навсегда.

- Зачем он мне, уродине, - всхлипнула Томка.

- Не важно.

- Не лги. Это важно.

- Если не верну тебе прежний вид, будем вместе скакать на четырех лапах! – горячо заверил он.

- Дурак. – Тамара разрыдалась. – Дурак и обманщик.

Угрюмая Сестра осторожно вышла из хлева.

«Любовная глупость во всем проявлении. Подумать только, мечтает счастливо резвиться с Птичкой в обличье  урода. Старшие дар речи потеряют…» - она не сомневалась, что Брат способен на такое безумие.

Когда зашла в комнату, Виколот и Млоас вскочили на ноги.

- Как он?

- Жить будет, но за порядок в голове не ручаюсь, – отрезала Ивая.

Братья онемели.

- Ага, – не отступала она, – обещал, что если у нее руки превратятся в лапы, станет таким же, и они вопреки всему будут вместе.

Ива намеренно  передала слова с пафосом и сарказмом, но это была маска. Обещание Долона тронуло и ее.

- Да уж! – первым выдохнул Млоас.

- И не говори, – согласился Виколот.

Семья погрузилась в раздумья.

- А Тамаа еще… - Млоас не знал, как спросить.

- Еще нет, но уже вот-вот, – пропищала Ива и вытерла нос рукавом.

- О, Боги…

***

Долон, как верный пес, безотлучно находился рядом. Когда уставал, растягивался на маленьком коврике, вытягивая ноги на холодном полу, и продолжал жалобно взирать на Томку.

 От его скорбного взгляда становило совсем тяжко, и кусок не лез в горло, поэтому Тома пила одну воду, а  остальное время лежала, глядя в потолок, и ожидала, когда же начнутся необратимые изменения. Боль медленно отступала, зуд остался, но уже не такой изводящий. И если бы не изматывающее  ожидание неизвестного и не переживания, забиравшие силы, ее состояние можно было бы назвать хорошим.

Простить Ло не могла. Фантазия рисовала, как через четверть она безобразная сидит в хлеве, а он в это время с кем-то утешается...

«Да какое прощение, прибить тебя мало!» - изводилась Томка.

Встревоженный Долон со страхом продолжал следить, как свершается невероятное, божественное таинство преображения. За ночь ее глаза стали больше, насыщеннее цветом.  Они были красивыми, привлекающими взгляд и в то же время отталкивали, потому что для Ло самыми прекрасными и желанными были карие, смотревшие с любовью и нежностью, согревавшие и умиротворявшие.

Когда меняли повязки, увидел лицо Тамаа. Оно вроде бы осталось прежним, но, все же, черты незримо, необъяснимо стали мягче, изящнее.

«Пусть так, зато она не будет как Саха…» - твердил он себе, пытаясь примириться с происходящим.

Пена и Тауш тоже заметили перемены в ее облике, но хранили молчание, дожидаясь окончания преображения. Они боялись обрадовать Тамаа, обнадежить, не убедившись, что худшая участь миновала. По той же причина  ничего ей не рассказывал и Долон.

Молчание Тамаа давило, изводило, и он больше не мог сидеть в безмолвной тишине.

- Это был не я! – попытался разговорить Ло Тому и хоть как-то объясниться.

Тамара не хотела разговаривать, но чувствовала, что он не оставит в покое.

 «Я, может быть, умираю, а он жалуется и перекладывает вину на меня. Нет уж!» - не выдержала она.

- Теперь это уже неважно. Нам не быть вместе, – глухим голосом отчеканивала Тома. – Твои слова развеет ветер, а боль - время. Я же наедине с бедами останусь одна.

- Клянусь Богами и даром Высшего, я буду рядом! – обещал Долон.

Она покачала головой:

- Не надо клятв. Думаешь, я не знаю, как ты смотрел на Саху? Как я на него смотрела? Уже ничего не будет как прежде. Жизнь снова сделала виток и посмеялась надо мной. Уходи, – умоляюще попросила Томка. – Не хочу, чтобы ты видел меня уродливой. Мало того, что ненормальная темная, так еще и…

Она  не смогла договорить.

Долон не мог видеть, как Тамаа плачет.

- Ты становишься прежней, какой была во сне. Я так думаю, – взволнованно выпалил он, и Тамара застыла.

Она не верила. Тогда Ло поднялся, вышел из хлева и обратно вернулся с зеркальцем.

Едва Тамара разглядела в отражении серый глаз, задрожала, обмякла и выронила зеркало из ослабевших рук. Хорошо, что оно упало на мягкий матрас, потому что неприятностей ей и так хватало с избытком.

Когда отошла от ошеломления, схватила зеркальце и принялась себя осматривать, выискивать подвох, не веря в удачу, которая как истинная особа со скверным женским нравом подкидывала лишь гадости.

Пристальный взгляд Долона мешал, но она забыла о нем сразу, едва заметив, как облагородились черты. Овал лица стал мягче, более округлым, нос чуточку изящнее. Даже зубы стали ровнее.

«Боже, Боги, только, пожалуйста, без подвоха в виде копыт и козьей шерсти на ногах! Я же хорошая, добрая, не хуже, чем другие!» - молилась она, то и дело поглядывая на высунутые из-под одеяла стопы. Она немного воспрянула, приободрилась. На щеках появился румянец и загадочный блеск в глазах цвета неба.

Мазь теперь накладывали выборочно, и лицо больше не закрывали, поэтому за происходящими изменениями могла наблюдать вся семья.

Слух, что темная преображается, мигом разнесся по Цитадели. А поскольку Тамаа отказалась возвращаться в келью, любопытные шли к ней в садик.

- Не хочу, не хочу, не хочу никого видеть! – капризничала она, шлепая пятками по матрасу, не желая никому показываться. – А вдруг копыта еще вырастут?

Никто не понимал, почему копыта не дают ей покоя, а объяснять свои страхи Тома не желала.

Как только Тамаа начала хорошеть, сострадание Иваи тут же закончилось, но Тамара отказывалась отвечать на нападки.

- Тебе не хочется ей ответить? – полюбопытствовала Пена.

- Нет. Вдруг зловредность отразится на моем облике. Лучше уж помолчу…

«Пока… А потом…» - от предвкушения Томка начинала плотоядно улыбаться.

Ива хотела было воспользоваться вынужденной кротостью соперницы, но после прищуренного взгляда Долона угомонилась, но радовалась, что хотя бы успела показать темной язык.

Тамара на нее даже не злилась. Ну, как можно сердиться на подростка-переростка с опухшим носом и грустными глазами. Иве последние дни тоже дались тяжело.

Долон чувствовал, как Тамаа меняется и внутренне.

Теперь в каждом ее взгляде, мимолетно брошенной полуулыбке проступала чувственность, в движениях  и жестах изнеженность. Даже поворот головы стал более грациозным. Тамаа будто почувствовала свою силу и наливалась манящей сладостью.

Ло не успевал привыкнуть к ее новому облику, потому что с каждым днем перемены становились все разительнее.

Тамаа ликовала и светилась от счастья, а когда убедилась, что пополневшие ноги не собираются обрастать копытами, подобрела и даже улыбнулась Долону. Мягко, нежно, но он заметил, что появилось в улыбке ее то, чего раньше не было. И это его встревожило. После долгих раздумий понял: Тамаа перестала быть робкой.

Это подметили и Тауш, и Виколот, и Млоас.

- По-моему, обращение в чудовище все же произошло. Заметили, что у Птички растут зубки? – язвила Ивая, подмечая перемены в Тамаа.

В чем-то Долон был с сестрой согласен и в то же время нет.

- Ты устал. Поспи, – жалела его Тамаа, глядя колдовскими глазами, от которых ему становилось не по себе.

- Кто ты?! – спросил Ло, после того, как понял: он не знает эту Тамаа.

Вопрос казался глупым, но это была не скромная, робкая темная, а уверенная, непокорная, еще более чувственная и манящая.

- Ты обо мне все знаешь. Я ничего не скрывала, – она отвела взгляд, но в этом не было покорности или смущения, только красота и чувственность.

- Ты стала другой.

- Не моя вина, – прозвучал мягко ответ, но это был укол.

- Моя, – согласился он.

- Сейчас я не держу на тебя зла, но обида где-то там глубоко сидит и ранит. И для тебя, и для меня это были страшные дни… - рассказывая, смотрела вдаль, чуждость сошла, и на мгновение она вновь стала той прежней Тамаа.

Он протянул руку и накрыл ее ладонь.

- Клянусь, я не мог ничего сделать.

Она молчала, но хотя бы не вырывала руку.

- Твое лицо стало красивым, голос сладким, глаза и губы притягательными, но для меня ты и тогда была самой красивой.

Послевкусие от его искреннего признания было горьким.

***

Она светилась от счастья. Наконец-то, наверху услышали мольбы и вернули красоту.

«Уж если Ло раньше меня любил, то теперь должен любить еще сильнее!- рассуждала она, задумчиво поглядывая в зеркало. – А с другой стороны, чуть не задушил из сострадания. Странная любовь! С такой любовью в могилу сведет, глазом моргнуть не успею!»

Твердое решение уморить себя голодом, в случае обращения в подобие Сахи, Тамара помнила, но, все равно, не могла забыть ужас, что пережила в тот миг, когда Ло положил руку на лицо и не давал вздохнуть.

После нечаянной удачи, злость на Долона стала меньше, но обида осталась, тем более, что Тома была злопамятной.

«Не уберег, еще и напугал! - от находивших воспоминаний становилось страшно до холодка на спине и липких ладоней. - Такое не забудешь! А с моим характером до старости пенять ему буду,

пока не доведу. Тогда у Долона сдадут нервы, и он точно придушит меня!

А вдруг на следующей седмице вновь обряд повторят, чтобы уж наверняка от меня избавиться, а он, вместо того чтобы защищать меня, снова решит проявить жалость и прирежет от сострадания? Оно мне надо?  Раз ошибся, но нам повезло, но повезет ли еще? Вряд ли!»

Томка не могла выбрать, как поступить. Быть рядом с Долоном вопреки Старшим, ненормальным Бокасам оказалось опасно и страшно, и отказаться от него не могла. А еще хотела жить. И жить счастливо, а не в страхе и подозрениях.

. «Без Долона плохо, и жертвовать собой я не готова. Распутье! - раскисла Тамара и попыталась себя взбодрить. - Совсем тряпкой стала! Меня душат, а я люблю, жить не могу. А потом что, бьет, значит, любит?! Нет, так не пойдет! Я – гордая, самодостаточная женщина, то есть девица, и справлюсь с эмоциями и чувствами…»

Она убеждала себя, что Долон не тот мужчина, на которого можно положиться, но, как только поворачивалась в его сторону, решимость проходила.

«Тамара! Ты – гордая, сможешь!» - вновь твердила она, но как ни называй соль сахаром, слаще не станет. Так и Тамаре от собственных уговоров легче не становилось.  Она так извелась, что даже отражение перестало приносить радость, потому что напоминало о перенесенных мучениях и подавленном Долоне, который безотлучно находился рядом. Тоска в его глаза была бальзамом для ее многострадальной души, но и той крепкой привязью, не позволявшей решиться оставить его.

Тома потеряла покой и сон, изводясь размышлениями, сможет ли быть счастливой без Долона? Простит ли когда-нибудь? И следует ли его прощать?

Чаща весов склонялась то в одну, то в другую сторону, но ни один из вариантов ей не нравился. Делать вид, что забыла  или простила его попытку избавить от мучений, означало лгать самой себе и искать Долону оправдание. Но и отказаться от него была не в силах. От одной мысли, что они расстанутся, находила такая тоска, что хотелось выть. А как только представляла, что после разлуки Ло будет с другой, готова была накинуться на него и исцарапать лицо. Не одной же ей страдать.

Если бы ей позволили сделать выбор, Томка почти без сомнений отказалась бы от красоты, лишь бы не было тех страшных дней и сомнений в Ло.

«Нужно поговорить. Если замалчивать обиду, ничего не решится. Поэтому сначала поговорю, потом решу, как поступить».

Ей очень хотелось верить, что это он сделал ради нее, от сильной любви, но боялась ошибиться, поверить в то, чего нет. Тома всегда пыталась быть искренней сама с собой и как только осознала двойственность мыслей, сомнения исчезли, и все стало четким и ясным.

«Я не столько его боюсь, сколько обидно, что не уберег! Хочу потрепать нервы, чтобы впредь неповадно было от жалости душить!» - от осознания этого ей стало смешно. Возможно, сказалось перенапряжение последних дней. Тамара рассмеялась громко и от души, а потом так же резко, как начала смеяться, перешла в плачь.

Долон, невзирая на сопротивление, обнял. Из гордости она отталкивала его, а потом смирилась и обняла крепче, прижимаясь к его груди.

- Боюсь я твоей жалости, - пошутила она сквозь слезы.

Ло приподнял ее подбородок и посмотрел в глаза.

- Это было отчаяние, – тихо прошептал он и вышел из хлева, оставив Томку одну.

 Тома осталась стоять, обмотанная простыней.

«Помыться бы. Остальное потом. Разговаривать и вести беседы лучше чистой, опрятно одетой и вкусно пахнущей. И, вообще, к другой не отпущу, сама попорчу нервы, чтобы неповадно было так жалеть!» – закипала Тома. Злость всегда приводила ее в чувство. Она стояла в хлеву, лохматая, со свалявшимися волосами.

«И не побрезговал же прикоснуться! – хмыкнула она. – Ладно, за ошибки надо платить, и ты заплатишь нервами. Ведь чем дороже женщина достается, тем больше ее ценят!»

У Томки появился план, согласно которому она хотела влюбить в себя Долона до умопомрачения, ну, или почти до этого состояния.

«Хотя после отчаяния мне только твоего помрачения не хватало для полного счастья! - ехидничала она, но план ей нравился. - Так что готовься к штурму. Тамара Сазонова пленных не берет, разит сразу в сердце! А кто не спрятался, сам дурак!»

Долон видел, как Тамаа вздрагивает от его прикосновений, настороженно смотрит, когда подходит близко.

«Боится меня», - догадался он. Мысль, что она думала, будто он хотел причинить ей боль, давила тяжестью.

Он понимал, что нужно поговорить, объясниться, что это был сумасшедший порыв спасти ее от боли, а не желание избавиться, но он не знал, как начать разговор, и боялся его. Ло не умел  и смущался говорить о чувствах.  Больнее было от того, что он  и так раскрылся перед ней весь полностью, рыдая, как сопливый мальчишка, а она не видела его раскаянья в том поступке.

О Тамаа только и говорили. Цитадель гудела, обсуждая и смакуя подробности произошедшего чуда. Темные, чьи души были, как мрачная дорога без путеводной звезды, считались опасными противниками и коварными людьми, а тут такой дар Богов для темной!

Юные Сестры и отроковицы ужасно завидовали Тамаа, но никто не согласился бы оказаться на ее месте и пройти через то, что сотворила с ней Бокаса, но помечтать о красоте было и им не чуждо. Да и завидовали они не со зла, просто теперь история темной и Брата стала еще более удивительной.

Когда стало окончательно ясно, что Тамаа только хорошеет, и страшное божественное возмездие обошло ее стороной, Старшие пожелали проведать Томку.

Даже слабый, едва пришедший в себя Брат Клахем, как только узнал, какое чудо произошло с темной,  загорелся желанием увидеть ее.

- Вам нужен покой и отдых. Что бы ни произошло, ее темнота не рассеялась, но даже намек на обряд признания выведет Ло из равновесия. Он еще слаб. Не надо ломать его. И так все зашло дальше некуда, – заступался Кинтал, чем неимоверно злил Старшего Брата.

Клахем хмурил седые кустистые брови и молчал. После удара он плохо говорил, медленно и неразборчиво, но много думал. О произошедшем, о Братстве, о Долоне и о многом другом. Он все рассчитал, но обычная людская подлость едва не разрушила Орден, и, если бы не Ло, кто знает, чем бы все закончилось?

«Если уж темная и обряд пережила, может и в правду волей Богов случилось чудо? – по-иному он никак не мог объяснить произошедшее.

Он не собирался вести воспитательные беседы с Долоном, ему было просто интересно взглянуть на пигалицу и убедиться своими глазами, что ей была дарована божественная милость. Против воли Богов он не собирался идти. Горький урок усмирил гордыню.

Глава 14

Под покровом ночи Долон и Тома покинули сад и в молчании, подавленные шагали к Цитадели. Пока Бокаса не найдена, дорога в город для нее закрыта, а нормально помыться и привести себя в порядок в хлеве невозможно, потому пришлось возвращаться в крепостную комнатушку.

Вышли ночью, чтобы не привлекать внимания, ведь о Томке только и говорили. Мало того, что она раздалась в плечах, бедрах, груди, ее кожа побелела, глаза стали светлыми, еще и черты лица переменились, став миловиднее.  К темным в Ордене относились с большой подозрительностью, а тут на одну из них обрушилась благодать Богов. Как такое возможно? Сколько слухов!

Еще одной проблемой стала одежда, ставшая неожиданно малой. Если бы не доброта Кинпасы, Тамаре пришлось бы обернуться в простыню, однако безразмерное платье с чужого плеча тоже не красило. Тома спиной ощущала, как бредущий позади Ло разглядывает ее фигуру.

«А вдруг ему нравятся щепочки, тоненькие и гибкие, как веточки?» - испугалась она и обернулась.

 Когда Тамаа с интересом посмотрела на него, Ло перестал хмуриться, но удрученность на лице осталась.

- Тоненькой мне уже не быть, - огорошила она его.

- Почему? – он вообще не понял, к чему Тамаа это сказала.

- Потому что это, - Тамара натянула ткань на выступающей груди, - не исчезнет, и это, - собрала ткань юбки, указывая на бедра, - тоже.

Не дожидаясь ответа, гордо выпрямилась, расправила плечи и зашагала вперед.

«А что я буду носить? - встрепенулась от волнения. – Все, что накопила непосильным трудом и прикупила, все теперь мало!»

- О, Боги! – жалобно вымолвила она и тяжко вздохнула.

- В чем дело?

- Надеть нечего. Все мало. Все, что куплено, не налезет. Если только срочно перешивать, но по цвету не подойдет. Гадство! – жаловалась угрюмая Томка. На ее лице с поджатыми губами отобразилось такое страдание, что Ло чуть не расхохотался.

«Нашла беду», - усмехнулся он, но пообещал:

- Куплю.

Тома резко обернулась и оказалась с Долоном нос к носу:

- Жалеешь меня? – она пытливо вглядывалась в его глаза. В вопросе были и намек, и любопытство, и что-то еще.

- Не до такой степени, чтобы рыдать! – с вызовом ответил Ло, испытывавший неловкость, что Тамаа видела его плачущим и слабым.

- Это радует. Не люблю вызывать жалость, – она гордо вскинула голову.

- Я тоже, – он приосанился.

- Хоть что-то нас объединяет, – усмехнулась Тамара, выдерживая цепкий взгляд Брата.

Оба почувствовали, что-то пошло не так.

- Ты ненавидишь меня?

Томка чуть сразу не выкрикнула: «Нет!», едва сдержалась.

- Нет, – задумчиво ответила она. – Скорее чувствую обиду. Страх перед будущим, ведь подобное может повториться. Вместо Бокасы может появиться кто-то другой. Я боюсь. Боюсь снова остаться одной, ведь такой меня никто не узнает. Не представляю, как объяснить Чиа, что я – это я. Даже ты сомневаешься в этом. Нам бы поговорить, но не сейчас. Нам нужно время, чтобы подумать.

Тамара взяла себя в руки и говорила спокойно и рассудительно.  Долон молчал и слушал.

- У тебя  голос изменился, - невпопад заметил он.

- И не только голос. Посмотри на меня. Ты любил Тамаа, ту, другую. А теперь перед тобой стою я – Тамара, – она вздохнула. – Не хочу говорить сейчас. Пойдем.

Она боялась расплакаться.

В комнате стало только хуже. Поставив стул у окна, села и стала смотреть на ночное небо.

Когда за дверью послышалась возня, испуганно обернулась. Оказалось, это Долон принес воды. Он стоял у двери и ждал, что она скажет.

- Заноси, если принес, – милостиво позволила Тома. – Но мне бы больше воды. Я грязная, как…

Под взглядом Долона запнулась.

- Неси еще…

Отмывалась долго и тщательно, а потом, обмотавшись простыней, начала перебирать вещи.

С каждой примеркой Томка зверела больше и теряла спокойствие. Все! Все не подходило! Хотя нет, серый балахон и тощими кружавчиками, подаренный Долоном, подошел. Тяжело вздохнув, Тома надела его.

С обувью было хуже.

Томка ругалась, не выбирая слов. А кто поймет здесь ее матерный? Под конец разошлась и даже топнула от расстройства ногой.

Раздался стук, и Тома затаилась.

«Меня нет! Идите дальше», - она подкралась на цыпочках к двери и прислушалась. Тихо.

«Ну, вот. Ушли!» - обрадовалась, но не тут-то было. Дверь начала осторожно открываться, и опять показалась голова Долона.

Увидев ее, он замер.

- Все настолько ужасно? – спросила Тома, смело глядя на него.

- Нет, но узковато.

- Выбирать не из чего. Могу в простыне ходить.

- Вернуть тебе ту безразмерную хламиду?! – с серьезной миной подколол Ло.

- Уйди от греха! А то ведь все выскажу! – заводилася расстроенная Томка.

- Скажи. Не держи в себе!

«Да он насмехается надо мной!» - разъярилась она.

Долон допускал, что Тамаа начнет ругаться, высказывать, да все что угодно, лишь бы разговорить ее, но не то, что произошло.

- Я красивая? – неожиданно спросила она.

- Да.

- Хорошо. Значит, не зря страдала. – Тамаа даже улыбнулась.

- Ты сможешь меня простить?

- За что?

Ло не ответил, тогда Томка продолжила:

- За все нет! Слишком тяжело далось, до конца жизни буду помнить! Но если уж быть честной, и ненавидеть тебя не за что. Если ты про жалость и отчаяние, то не все так просто. Я пережила страх, и теперь, когда ты тянешь руки, испытываю тревогу. Хотя когда я была там, в том зале, я решила, что если стану как он, уморю себя голодом. Так что, отчасти понять тебя могу. Что касается медальона: не ты его не срывал, и  об этом не стоит говорить. А вот что касается обряда… - в ее глазах загорался гнев. – Как ты мог позволить им сотворить со мной такой?!

Долон  видел, как Тамаа распалялась, выплескивая то, что держала в уме.

- Ты обещал меня защищать! Ты обманул меня! Не прощу!

Он наклонился к ней.

- Бокаса покусилась на жизнь Старших Братьев! На Иваю, меня, Кинтала, Клахема! Никто не собирался творить с тобой подобное! Я дал согласие на другой обряд, пройдя который, ты бы оказалась под защитой Ордена  и стала свободной! Но она совершила нападение! Если бы я был свободен, а не спал, усыпленный порошком, я бы сдох, но не дал тронуть тебя пальцем! Пошел бы против всех, даже Отца. А стоило ли, если ты не веришь в меня? – шипел Ло, с гневом выплевывая каждое слово, - Как могла подумать, что я сорвал медальон?! Что я позволил бы с тобой сотворить такое?! Что я не защищал тебя?!

- Не перекладывай вину на меня! Что я должна была думать, когда увидела в зале тебя?!

- Ты не верила в меня!

- А ты бы что подумал на моем месте? Трудно верить, лежа связанной, с кляпом во рту, в то время, как ты улыбался! А потом очнутся от того, что ты душишь меня!

- Я не мог ничем помочь и не мог смотреть, как ты раздираешь себя! Ты умирала! А если бы это свершилось, каково бы мне потом жилось?! Не думала?!

- А ты не хочешь понять меня! Искоса смотришь! Сам-то веришь в меня?! - она оттолкнула Долона, нависающего над ней, и села на кровать. - Не хочу ругаться. Сил нет. Если разлюбил, иди, и нечего искать предлог!

Лицо Ло исказила презрительная усмешка. Его всегда боялись. Теперь и она тоже.

- Пожалеть? – зло усмехнулся он, пытаясь выплеснуть обиду, горечь, разочарование, но добился не того результата, который ожидал.

Томка вскочила, подлетела и залепила пощечину:

- Как пожалел, так и приголубила! – злющая Томка вперилась в него прищуренным взглядом. – Поугрожай еще, братец!

Она бы приголубила еще, если бы Ло не поймал ее руку.

- Убери руки! – шипела Тамара, как потревоженная змея.

- Не смей понимать руку на Брата!

- Вот как заговорил? Был Ло, стал Брат?! – она вцепилась в его руку ногтями. – Пусти!

Разошедшаяся Томка умудрилась его еще и пнуть, за что Ло схватил ее за ворот платья и с силой тряхнул. Раздался треск, и ткань на спине разошлась.

- А-аа! Порвал единственное платье! Негодяй! Мерзавец! – возмущенно заголосила она и вцепилась ему в волосы, стараясь выдрать, как можно больше.

- Что, волосами зашивать будешь?! – не переставал подначивать Долон.

- Не голой же ходить?! – дерзила Томка.

- Почему же, если у тебя так принято! – он снова тряхнул ее, и платье соскользнула с плеча.

- Да подавись тряпкой! – Тома дернулась, и разодранное платье осталось в руках Ло.

Она метнулась к двери, чтобы выставить Брата, но он истолковал ее порыв по-своему, отчего-то решив, что Тамаа, лишь бы насолить ему, готова выскочить в коридор голой. Поэтому перехватил за талию и оттащил вглубь комнатушки, чтобы ненароком не распахнула дверь.

Тамаа извивалась, пытаясь выскользнуть, но он не ослаблял хватку, наслаждаясь близостью ее тела, душистым запахом волос, будивших желание. Разгоряченный Ло провел ладонью по ее обнаженной груди, очерчивая пальцем сосок, и Тамаа замерла, ожидая продолжения.

Роскошное обнаженное тело манило изгибом бедер, приятными взгляду округлостями. Долону казалось, что он смотрит на чужую, не знакомую девицу, но вожделение взяло верх над разумом и скромностью.

Плавно колышущаяся при движении грудь, больше той, что была у нее прежде, не позволяла оторвать взгляда, пробуждая желание обладать строптивой, своевольной Тамаа. Он хотел войти грубо, жестко, чтобы усмирить ее, обуздать, но она не собиралась так просто сдаваться и еще раз попыталась пнуть по ноге.

- Даже не думай! – прохрипел взбешенный Долон, намекая, что не намерен более сносить подобные выходки. - Ты перешла границы дозволенного!

В ответ на лице Тамаа мелькнула дерзкая ухмылка, точно она пробовала Брата на прочность.

Тяжело дыша, он жадно огладил ладное тело и намотал на ладонь ее влажные волосы.

- Больно! Пусти! - дернулась Тамара и вцепилась в его руку. В ответ Ло с острасткой потянул за волосы и прижал к себе спиной. - Потерпишь. Ведь жалость тебе не нужна!

Когда прижался пахом к ее ягодицам, по телу пробежала волна возбуждения. Член заломило от желания. Он грубо подтолкнул упиравшуюся Тамаа к подоконнику и силой заставил наклониться.

- Пусти! Я буду кричать! – вызывающе пригрозила она.

- Кричи! Громко! – усмехнулся Долон, лаская пальцами ее влажное от желания лоно. Почувствовав, что Тамаа хочет его, стянул штаны и высвободил окрепшую плоть.

- Дерзкая дрянь! – прошипел он, властно и резко врываясь в нее.

В ответ она выгнулась, издав довольный, глухой стон. Страсть, захлестнувшая Ло, вскружила голову и ей. Ощущая его ненасытные движения, Тамара чувствовала себя желанной женщиной, его женщиной. Жизнь продолжалась здесь и сейчас, и все что она всей душой хотела, чтобы этот мерзавец принадлежал ей с потрохами.

Долон то поглаживал ее округлые бедра, по сравнению с которыми талия казалась тонкой, то с размаху шлепал по ягодицам ладонью, оставляя на коже красные отпечатки. И чем глубже входил, тем громче от удовольствия она стонала. Ему пришлось накрыть ее рот ладонью, но Тамаа в отместку чувствительно прикусила его руку.

Боли от укуса не чувствовал, сосредоточившись на накатывающей волне удовольствия. Сделав еще несколько несдержанных движений, с рыком излился. Тамаа всхлипнула.

Больше не хотелось ругаться, выяснять отношения. Она расслабилась и обессилила, поэтому  медленно подошла к кровати, опустилась и неожиданно для Долона похлопала ладонью по узкому ложу, приглашая лечь рядом. И он лег.

Томка положила голову на его грудь и притихла, словно никакой ссоры и не было.

Озадаченный Ло не мог понять ее, поэтому осторожно повернул Томкину голову и попытался заглянуть в глаза. Увидев, что она улыбается с закрытыми глазами, совершенно растерялся.

- Тамаа!

Она нехотя повернула голову и посмотрела на него необъяснимо тепло и спокойно. Уловив тревогу в глазах Долона, нежно провела пальцем по его губам и улыбнулась.

- Я не понимаю тебя, - признался он. В ответ загадочная Тамаа улыбнулась шире.

Томка смотрела на растерянное лицо Брата и не могла сдержать улыбки. Чтобы не изводить загадками, подтянулась и нежно коснулась губами его губ.

Тамаа уже давно спала, а Долон не мог заснуть, пытаясь понять, что все это значило.

Утром, открыв глаза, повертела головой и нахмурилась. Мало того что проснулась одна, сразу вспомнила, что осталась совсем без одежды, если не считать жуткого платья Кинпасы, и от жалости, что прекрасные платья и туники с цветной вышивкой и бусинами больше не подходят, сокрушенно заскулила.

На наряды и косметику потратила целое состояние, и где еще взять столько монет, чтобы купить подобную красоту? Тонкие ткани, вышивка, нарядные кружева были дорогим удовольствием, а переходить на скромную одежду совершенно не хотелось. Да и не было ничего простого под рукой. Нет, деньги в заначке были, но Тома откладывала их, чтобы осесть и купить маленький домик, наладить жизнь, и считала, что спускать отложенные монеты на тряпки – полное безумство.

- Эх, только в люди выбилась, тряпья накупила, и начинай все по-новому! – хныкала она.

Неизвестно, когда еще Долон купит платье, а ей обязательно нужно было навестить Сахатеса, прятавшегося от нее с того времени, как Брат появился в хлеве, и узнать о Чиа. Одна мысль, как будет объяснять перед девочкой свое преображение, вводила в ступор.

Однако ной - не ной, а голой ходить не будешь, поэтому Тамара принялась разбирать одежду на три стопки: первую, которую перешьет, когда опыт появится; вторую, которую лучше отдать швее, чтобы не испортить; и третью, на чем не жалко потренироваться…  и осталась босиком, завернутая в простыню.

- Ну, вот! При полном шкафе нечего надеть! Но щеголять нагишом в судейской крепости дурость несусветная! Но Кинпасино трятье ни за что не надену! – раздосадовано вздохнула Тома и, вооружившись иголкой и нитками, принялась кромсать два простеньких платья, чтобы из них сделать одно по размеру. Ткани контрастировали по цвету, но сочетались по фактуре, так что при должном воображении должно было получиться весьма мило, однако, если фантазия била ключом, то руки подобного энтузиазма не разделали и отказывались шить быстрее.

- При должном старании к вечеру управлюсь… - утешалась Тамара, потирая исколотые пальцы. Работы было невпроворот, а еще ужасно хотелось есть.

- Засранец, оставил голой и голодной! Вот кто ты после этого?!

Конечно, в углу валялось платье Кинпасы, но появись Томка в нем на людях, засмеют. Да и как появиться в трапезной, если она не знала, в каком статусе находится. Может, ей вообще нос из коморки высовывать нельзя.

Глаза и руки быстро устали, но злость придавала сил и решимости, и Тома упорно продолжала выводить стежки, жалея, что не уделяла домоводству должного внимания. Кто ж знал, что придется когда-нибудь шить вручную да еще на глаз?

Когда раздался осторожный стук, обрадовалась, что о ней вспомнили. Не успела ответить, чтобы подождали, как дверь медленно приоткрылась, и в узкую щель просунулась сивая мужская голова.

- А, я, наверно, ошибся… - робея и смущаясь, произнес мужчина и попытался ускользнуть.

- А кого искали?

- Темненькую, смуглую лесу! –  ответил незнакомец, и Томка насторожилась. Неожиданно вспомнила, где видела этого Брата.

- Это вы кричали! – воскликнула она.

- Не уверен, что мы встречались, – заверил мужчина, продолжая выглядывать из-за двери.

- А уж я-то  вас-то вовек не забуду! – Томкин голос похолодел. – И вы кого-то мне напоминаете!

- Ну, и что, что похожи, мы с ней разные! – огрызнулся возмущенный гость и попытался сбежать.

- Правда?! А я не горю желанием вновь познать на себе вашу разность!

Альгиз замер.

- Так это ты?

- А кого ожидал увидеть? Чудовище волосатое? – Томка подбоченилась и, обличая негодяя, вскочила с места и двинулась к нему.

- О, Боги! Так это ты?! – изумился Брат и замер, широко раскрыв глаза и даже не мигая.

- Я! – шипела Тома, намереваясь  выплеснуть все, что скопилось на сердце.

- Я рад, так рад, что все обошлось! – затараторил обрадованный  мужчина, чем сбил Тамару с толку. Он осторожно втиснулся в комнату и принялся обходить ее по кругу. – Все чудесно завершилось! Кто бы мог подумать! Такая красавица!

Томка от похвалы разомлела и едва не заплакала из-за нахлынувших переживаний, от внезапной похвалы и восхищения, которых уже сто лет не слышала.

- В следующий раз окажусь там, только с вами, чтобы на своей шкуре испытали чудесное преображение. Вряд ли вам понравится, это уж точно! – пригрозила она, едва сдерживая подступавшие от волнения слезы.

- Там должен был быть Сахатес! – оправдывался Альгиз.

- А оказалась я!

- Это все она!

- А вы не причем?

- Абсолютно! – заверил собеседник. – Я был против, кричал, но меня не хотели слушать!

- Хорошая у вас сестрица.

На Томкино замечание Брат скривил губы:

- Не надо упоминать наше родство!

- Вовек бы ее не знала и жила спокойно.

- Понимаю. Я тоже бы так хотел.

- И где теперь ваша родственница? – съязвила Тома.

Мужчина передернул от брезгливости плечами:

- Не знаю. Прячется где-то. Надеюсь, что ее скоро поймают и не позволят совершить еще один грех.

- Грехов-то у нее безмерно.

- Сам знаю, – огрызнулся гость.

- А помощница ее тоже ваша родственница?

- Нет! Несчастное дитя, которое сбили со светлого пути.

- Ну да, совсем дитя! – саркастично усмехнулась Тамара.

- Боги воздали ей, хотя это вина Бокасы, – вздохнул мужчина и, поймав вопрошающий Томкин взгляд, пояснил. – Басу нашли, упавшей со склона, с разбитой головой и переломанными ногами. Но она, слава Богам, жива.

Тамара вроде бы обрадовалась, что на Басу обрушилось воздаяние, но исчезновение Бокасы слишком встревожило. Неспокойные мысли прервал гость.

- Прошу прощения за дерзкий, может быть, даже неуместный вопрос, но почему вы до сих пор не одеты? Понимаю, я не должен был врываться, но я волновался и чувствовал ужасное  угрызение, что пострадали вы. Потому и оказался столь настойчив. Давайте увидимся позже, когда будете в более подобающем и уместном…

- Долго ждать придется, - прервала Тома его словесный поток извинений. – Мне совершенно нечего надеть. Если только вот это, – она нагнулась, подхватила платье необъятной Кинпасы и растянула в широко разведенных руках.

На Альгиза наряд произвел неизгладимое впечатление.

- Вкусы бывают разные… - задумчиво произнес он.

- Это не мой вкус. Мой – это вот это! – она потрясла аккуратной, нарядной туничкой, которая теперь даже не сходилась на ее впечатляющей груди. – Но как видите, оно больше не подходит!

- И что делать? – растерялся мужчина.

- А ничего, шить, - Тамара кивнула головой на платье. – Но я скорее в обморок упаду от голода, чем дошью его. Может быть сжалитесь над мной голодной, принесете из трапезной кусочек пирога?

- Конечно, конечно!

- Только не говорите поварихам, что для меня, иначе они решат пошутить: изрядно посолят или еще чего сотворят.

Не говоря больше ни слова, гость выскользнул за дверь. А когда спустя пол оборота вернулся, Томка, как голодная зверушка, набросилась на ароматный пирог и ела с таким удовольствием и радостью, что Альгиз растерялся.

- Вас не кормят?

- Сегодня забыли покормить. Наверно, за скверное поведение. Кабы не ваша безмерная доброта, умерла бы, если не от опыта, так с голода, - не переставая жевать, подкалывала Тамара.

Альгиз виновато покосился на нее.

- Мне очень жаль, что так вышло. И лишь одно утешает, вы стали такой…

- Красивой? Это да, хоть какое-то утешение после мучительной, нестерпимой чесотки, когда раздираешь себя до крови, и безмерно потраченные силы!

Понятие «нервы» в это мире не знали, но понятие «силы» по Томкиному мнению весьма подходило.

- Что я могу для вас, леса, сделать?

- Забыть про опыты со мной и еще кормить.  Иногда.

- Обещаю!

На том и поладили.

К вечеру Томка дошила наряд. Поясница и попа болели, зато результат впечатлил. Если платье подпоясать ремешком или пояском, выходило простенько и мило. От того к появлению Долона она немного подобрела.

- Хорошо сшила, – заверил Ло, оглядывая ее.

- Сшила бы лучше, если бы не была голодной, - обиженно проворчала она.

- Почему голодной? – не понял Брат. – Я просил Пену позаботиться о тебе.

- Она была очень занята! – Томка еле сдерживалась, чтобы не нагрубить. Не защитил, чуть не убил, теперь еще и кормить забывает.  – И ты, наверно, был очень занят, если не подумал обо мне. Я даже выйти не могла!

Тамаа  с убитым видом косилась в окно, всем видом показывая, как сильно обиделась.

- Думал, - Долон протянул сверток, перевязанной ленточкой.

Несколько мгновений поизображав равнодушие, Томка схватила упаковку и принялась развязывать шнурок.

Простые, скромные платья из хорошей ткани порадовали, но оценив фасон, она поняла, что декольте Ло не нравится. Длинные широкие рукава, вырез по самое горло, длинна до пят, а еще хорошая ширина, чтобы было меньше сообразна от ее фигуры.

«А что от мужика еще ожидать?»

- Достойные платья, - подытожила Тамара.

- Не нравятся? - он пристально посмотрел на нее.

- Ну, что ты? Всегда мечтала о таких.

Ответ Долону показался с подвохом.

- А о каких еще мечтала?

Тома поняла, что если огрызнется, снова поругаются.

- Именно о таких!

Ло, заметив гневный блеск ее глаз, начал хмуриться, и Томка поспешила пояснить.

- Если бы Брат Альгиз не принес пирога, просидела весь день голодная, без капельки воды, а ведь мне даже выйти не в чем. Да и можно ли мне выходить? - а чтобы окончательно разжалобить Долона, опустила глаза  и изобразила полное смирение и покорность.

- Жди, - бросил он и ушел.

Оставшись одна, Тамара начала примерять обновы. Придраться было не к чему, но ей так хотелось чего-то более яркого, да хотя бы с большим декольте, чтобы все видели ее красоту, а он подобрал такое, чтобы скрывать от чужих глаз.

- Ладно, ладно. Вот выберусь отсюда, найду работу и куплю себе то, что захочу, - с грустью подумала она. – Осталось только выбраться,  узнать, что умею и найти работу! Какая мелочь!

Долон вернулся сердитым.

- Пена была занята и просила принести Иву, а она…

- А она решила сделать маленькую пакость?

- Да. Завтра сама будет сидеть голодная!

- Не надо. Отольются ей еще мои слезки.

- Это как?

- Так. Вот появится у нее кто-то такой же нестерпимый, как она сама, тогда и поймет, каково это, сносить ее выходки. А так, хоть на два дня ее голодной оставь, из упрямства будет продолжать вредничать.

Долон с интересом посмотрел на Тому.

- Ты меня удивила.

- То ли еще будет, - улыбнулась она и  подошла к Брату. – Тебе нравится? – повернулась вокруг, показывая выбранное им платье.

- Да.

- Мне тоже, – потянулась к Ло и осторожно коснулась губами его губ. – Мне приятна твоя забота.

Долон бы растаял от прозвучавших слов, если бы не глаза Тамаа, с хитринкой, красивые, манящие и знающие силу своего очарования. Внутренним чутьем он ощущал, что кротость ее обманчива. Да и разница между лежавшими на кровати нарядами и подаренными им были хорошо заметны. Тамаа любила быть яркой.

- А ты очень занят? – вкрадчиво спросила она, поглаживая пальчиком его руку.

- Что ты хочешь?

- Пойдем в сад? - Тамара чувствовала настороженность Долона и пыталась привести его туда, где они когда-то были счастливы. Он колебался. – Посмотрим на цветы, пока не отцвели, м? Быстренько туда и обратно.

Если в сад Ло шел хмурым, то  среди цветов, зелени и беззаботного щебетания Тамаа расслабился и подобрел.

Глава 15

С Тамаа было легко и отрадно, и Ло совсем растаял бы от счастья, если бы не помнил ее дерзкую усмешку. Но она словно чувствовала его подозрения и старалась быть ласковой и нежной, смотрела с восхищением, а когда он начинал внимательно ее разглядывать тяжелым, проникающим взглядом, смущенно опускала глаза.

Долона охватывал азарт. Тамаа нежностью, ласковым коварством стремилась приручить его.

«Ты умна и что-то хочешь от меня. Что потребуешь, когда приручишь? Куда устремляются твои цели? Дай ступить на руку, удобно усядешься и попытаешься поворачивать голову, куда пожелаешь… - Ло усмехнулся. – Попробуй, если сможешь. Я – вольный, хомут не накинешь!»

Чем больше он узнавал Тамаа, тем больше хотел постичь мысли темной, приручить, заставить доверять. И только сейчас понял: мудрый Клахем был прав, утверждая, что никто не знает ее.

Чувствуя настрой Долона, Тамара старалась быть сдержанной, увлекательно щебетала о цветах, о Чиа, о том, как здорово было с ним сажать цветы, приятно печь пироги и ждать семью на обеды… Ло слушал и улыбался: с темной было интересно и непредсказуемо. Тамаа волновала его и манила.

Чтобы избежать лишнего внимания, гуляли по саду.  Тауш тайком тоже поглядывал на Тому, но она считала Брата почти своим, потому спокойно относилась к его заинтересованности и снова предложила помощь, пытаясь хоть как-то отблагодарить человека, который не покладая рук заботился о ней в тяжелые дни. Да и понравилось ей возиться с цветами и кустами. Спокойно, неспешно, среди красоты.

- Пока Бокасу не нашли, не стоит ходить одной, - предупредил садовник. - Это рискованно.

- Позже, когда появится свободное время, придем вместе. Но не в ближайшую седмицу, - пообещал Долон, и обрадованная Тамаа захлопала ресницами и прижалась головой в его плечу.

– Ничего страшного, я подожду, - покорно ответила она.

Тауш  с теплотой смотрел на молодых людей. И Тома, чем лучше узнавала Брата – садовника, тем больше проникалась  к нему уважением.

- А как Сахатес?

- В унынии. Сердится.

- Позвольте увидеть его. Он ведь заботился обо мне тоже, - попросила Томка, безмятежно глядя на мужчин  большими глазами.

«Не темная, а девица-мечта… - насторожился Ло, отлично знающий, что Тамаа умеет постоять за себя и словом зацепить так, что надолго теряешь покой.  - Затаилась?»

- Сходи. Я буду рядом.

Тамара с дрожью подходила к хлеву. Неприятные, тягостные воспоминания захлестывали, напоминая, что прошла по острию ножа, едва не рухнула в пропасть и счастливо спаслась, вопреки всему. Но на самом дне остался человек, никому не нужный кроме нее и доброй девочки. И даже их у него забрали.

Трудно было войти в хлев и тяжелее удержаться от слез, когда увидела одинокую, тощую, поросшую яркой рыжей шерстью спину Сахи. Он сидел ссутулившийся и угрюмый и с чем-то возился. Услышав шаги, повернул голову.

Увидев отчаявшуюся, несчастную морду, Тома кинулась к нему.

- Сахатес!

Он шмыгнул носом и склонился ниже к плешивому серому коту, лежавшему на его коленях и недовольно смотревшего на Томку желтыми, подозрительными глазами.

- Это я, Тамаа, - произнесла тихо она и присела радом на ветхий коврик. - Я скучала по тебе, – Саха обернулся. – И по Чиа. Ты по ней тоже скучаешь?

Он снова шмыгнул носом.

- Слушай, а я шить научилась. Даже штаны смогу сшить, но лучше уж вместе с Чиа, опыта у нее больше моего, – Тома улыбнулась. - Пена говорила, что она приходила и хотела увидеть тебя и меня.

Плечи Сахатеса напряглись.

- Даже не знаю, что я ей скажу, – продолжала монолог Тамара. – Альгиз хотел тебе вернуть прежний вид, а оказалась там я. Но если из меня получилось что-то дельное, и из тебя получится.

Она была уверена, что Сахатес плачет. Положила руку ему на макушку и мягко провела рукой. Он действительно плакал.

- И я не верила, что это возможно, но видишь, пути Богов неисповедимы. Не надо отчаиваться. Уныние - грех. Мы не знаем свой путь, но только смерть – тупик. А ты живешь, здоров, правда, не красавец, но это уже не плохо, ведь у тебя есть надежда.

Он вытер рукой, поросшей рыжими волосками, глаза.

- Ты и так меняешься, только медленнее, чем я. Но если мы оба предстанем перед Чиа обновленными, представь, каково ей будет?!

Сахатес зафыркал и согласно покивал головой.

- Я попрошу Брата Тауша, поскорее вернуть Чиа. Поговорю с Братом Альгизом. Мне кажется, он сможет что-то сделать и для тебя. Не унывай. С ним или без него, ты все равно меняешься.

Из груди Сахи вырвался тяжкий вздох.

- Сошьем тебе штанишки, рубашку, и будешь человек. А еще отмоем…

- Ну-у! – раздался возмущенный голос.

- Ладно, ладно, сам отмоешься, но я принесу душистые отвары, чтобы пах ты душисто и приятно. А то стоит только Чиа увидеть тебя понурым и худым, начнет плакать. Хочешь, чтобы она плакала? Нет? И я не хочу, поэтому будем готовиться к ее приходу. Только как объяснить ей, что я потолстела и посветлела, ума не приложу. Если только хорошей мойкой и очищением от грехов?

- Угу! – кивнул Сахатес.

- Ладно, пусть так, только смотри, она от тебя не отстанет, пока ты не покаешься и не очистишься…

Он рассмеялся, и у Томки отлегло от сердца.

***

Уже больше седмицы Чиа спала в общей комнате с другими ученицами школы, которые за спиной обзывали ее зазнайкой и выскочкой, только и мечтающей обратить на себя внимание учителей. Ба предупреждала об этом, но на деле положение оказалось тяжелее, чем Чиа могла представить. От того с каждым днем все сильнее тосковала по Тамаа и молчаливому, доброму Сахатесу. Пусть другие называли его уродом, страшилищем, но она уже не замечала его безобразной внешности.

Когда Брат Тауш сообщил, что сегодня возьмет ее с собой в крепость, девочка так обрадовалась, что не сдержалась и начала прыгать, и хлопать в ладоши, а к Цитадели не шла, а летела, желая ускорить миг встречи.

- Для кого пирожки? – полюбопытствовал Брат Тауш, шагая радом с Чиа, прижимающей к груди большой кулек с выпечкой, от которого исходил  аромат повидла, специй и цедры.

- Для Тамаа, Сахи и вас. Когда вы угощали нас, было так здорово! - но поймав внимательный, со смешинкой взгляд седоволосого мужчины, поспешила заверить. -  Мы старались не из-за угощения!

- Ой, ли? Сахатес, наверно, думает по-другому.

- Вначале было так. Еще от скуки, но потом ему понравилось работать в саду. Он старался, помогал мне: приносил воду, рыхлил землю руками, когда у него еще были огромные когти, - девочка вздохнула. - Хоть выглядит безобразным, но он хороший.

- Жизнь и несчастья меняют людей, кого-то делаю сильным и выносливым, кого-то ломают и ставят на колени. У него было достаточно одиноких дней, чтобы подумать о своем пути и выборе.

- Ба говорила: красивый человек – коварный человек, но тогда Сахатеса совсем не стоит бояться. По виду он похож на кривую корягу, к которой подходишь с опаской и не ожидаешь ничего хорошего, потому и не разочаровываешься. Иногда он вредничает, но и другие тоже бывают не в духе. Даже Тамаа. А как она выдержала испытание?

- Хорошо. Боги послали ей милость, – улыбнулся Брат.

- Правда?! А какую?

Оставшуюся дорогу она не отставала от наставника, допытывая, что же такого даровали подруге Боги, но Брат хитро улыбался и отказывался хотя бы намекнуть.

Миновав множество ступеней, подошли к огромным каменным лапам мифического ящера, между которых располагались подъемники. Пока поднимались, Чиа пищала, визжала, хваталась за поручни, а под конец просто села на деревянный настил и зажмурилась. С закрытыми глазами она ничего не видела, поэтому и бояться было почти нечего. Если бы не поскрипывающие веревки и цепи, да не ветер, трясущий механизм, совсем бы отпустило.

 Но на второй и третий подъемник Брат Тауш вел ее за руку, потому что шла она с закрытыми глазами. А когда, наконец-то, вошла в крепкие, окованные железом ворота, сердце забилось от радости, что испытания закончились. О спуске вниз девочка старалась не думать.

Когда запыхавшаяся Чиа добежала до садового домика, увидела прогуливающегося около него Брата Долона и насвистывающего птичьи трели.

- Светлого дня, Брат Долон! – поздоровалась обрадованная девочка, решившая, что Тамаа в хлеву. Однако едва забежала, улыбка сошла с лица. Рядом с Сахатесом сидела незнакомая девица и подкупающе приветливо беседовала с ним, а он смотрел на нее, не отрывая глаз.

- Вы кто?! – настороженно спросила Чиа, задетая вниманием Сахи к незнакомке.

«И где Тамаа? Почему Брат пришел не с ней?» – насупившаяся девочка обернулась и посмотрела на Ло, который с интересом наблюдал за ней.

- А где Тамаа? – спросила она, стараясь скрыть раздражение.

От наступившей тишины и пытливых, испытывающих взглядов Братьев  Долона и Тауша,  Сахатеса и незнакомой Сестры, трепыхнулось дурное предчувствие. За миг девочка успела разглядеть, что неизвестная девица красивая, и тотчас невзлюбила ее.

«Неужели соперница Тамаа? Баса?» - Чиа подозрительно сощурила глаза и окинула Томку неприязненным взглядом. Перепало и застывшему, как каменное изваяние, Сахе.

«Не прощу тебе, изменник!» - прочитал Сахатес в гневном взоре Чиа и расстроился, потому что знал: у нее упрямый характер,  и уж если она вбила что-то в голову, переубедить почти невозможно.

Тамара тоже ощущала, как накаляется ситуация. Никогда ранее она не видела, чтобы за мгновение подруга из тихой, инфантильной девочки превращалась в мстительную, подозрительную  фурию, готовую растерзать ту, что по ее мнению кокетничала с Сахой и Долоном.

Зато Ло, ощущавший исходящие от девочки гнев, возмущение, негодование, ревность, с трудом сдерживался, чтобы не рассмеяться. Чтобы более не тревожить Чиа, хотел ответить, что вот она -  перед тобой, осененная божественной милостью, как растерявшаяся Томка пролепетала первой:

- Тамаа тут рядом. Кусты аспараса рассматривает.

Услышав ответ, Чиа вскинула бровь, обдала Тому взглядом полным ненависти и убежала.

- Страшно подумать, что будет, когда ввернется, не найдя тебя, - язвительно подколол Ло.

- Если правильно поняла ее намерения, мне понадобится мой шиньон, - согласила Тамара. – Зато как подруге Чиа честь и хвала.

- После драки, как раз похвалишь ее, - согласился Долон.

- Я скажу, что это вы приложили руку… - пригрозила Тома.

- Что ж Альгиза не позвала? Запал экспериментировать у него бы иссяк. Попробуй тронуть Саху с такой охраной, – пошутил Тауш.

Желание подтрунивать пропало, когда совсем рядом раздался крик Чиа:

- Тамаа-а! Тамаа-а! – звала подруга.

Тома погладила отросшую косу и произнесла, глядя на Ло из-под ресниц:

- Может быть, ты с ней поговоришь?

- Благодарю за доверие, - усмехнулся он и вышел из хлева. И как раз во время. Встревоженная Чиа спешила обратно, пробираясь напролом через любимые клумбы.

- Я не нашла ее! – выпалила она, увидев Брата.

- Нашла, но не заметила. Пойдем, покажу, - позвал Ло девочку и вышел на мощеную тропинку. – Если вы дружите, ты должна многое о ней знать и о Сахе. Помнишь, как он менялся?

- Да.

- То же самое, только наоборот произошло с Тамаа. Это и было ее испытанием. Помнишь, как она описывала себя ту, которую помнила из сна?

- С синими глазами, светлой кожей, шире…

- В хлеве кого ты видела перед собой?

- Нет, это был только сон! – рассмеялась Чиа,  но Долон оставался серьезным, и девочка тоже перестала смеяться.

- Сон – это сон! – недоверчиво ответила она.

- Боги властны над всем сущим.

«Не верю!» - чуть не сорвалось с языка, но Чиа во время спохватилась.

- Если не веришь, иди и посмотри! Она там, – Ло кивнул в сторону садового домика.

Оторопевшая Чиа не двигалась с места, и ему пришлось  осторожно подтолкнуть ее.

Она думала, что Долон пошутил.

«Мало ли какое чувство юмора бывает у Братьев?» - рассуждала девочка, но когда увидела взгляд незнакомки, поняла, это не шутка, и замерла у входа.

- Не верю! -  растерянно выкрикнула она и выбежала на улицу.

Тамара  нашла ее под раскидистым деревом. Подруга сидела, обхватив руками колени, и рассеянно смотрела вдаль. Увидев Тамаа, расплакалась.

- Я все та же, - заверила ее Тома.

Чиа окинула ее с головы до ног и не ответила.

- Сахатес волнуется. А еще он обрадовался пирожкам, прыгает от радости вокруг свертка, прям как ты, но без тебя не ест. Ну, и я не откажусь, особенно если они со сладкой начинкой.

- Знала бы, что ты теперь такая большая, купила больше, - пробурчала девочка.

- Именно от того, что стала большой, ем теперь меньше.

- Это почему?

- Долгая история. Тебе коротко или с подробностями?

- Со всеми тонкостями. Мне еще Ба письмо писать, - улыбнулась Чиа.

- Кстати, спроси у нее, как лучше худеть...

Подруге снова позволили остаться в Цитадели и помогать Брату Таушу, чему Тома и Саха несказанно обрадовались. Чиа вновь поселилась в пристройке для крепостной обслуги и все свободное время проводила в уходе за растениями и игрой с Сахатесом. Томка помогала, но девочка продолжала поглядывать в ее сторону с недоверием.

- Чиа, ты смотришь так, будто едва сдерживаешься, чтобы не крикнуть: «Ты не Тамаа!» Но поверь, Сахатес видел перемену от начала и до конца.  Он мой свидетель.

- Кто?

- Тот, кто подтверждает мой рассказ.

- На тебя бы посмотрела, - бросила девочка, утрамбовывая испачканными руками влажную почву.   -  Трудно принять тебя новой. Ты даже ходишь теперь по-другому.

- А раньше как ходила? Так же на двух ногах.

- Понятно, что не на руках, но не так.

- Сильно расстраиваешься?

- Мне еще тебя Ба нужно отписаться. Вапл и Мит о тебе постоянно спрашивают. И что я напишу? Они подумают, что я еще не выросла и верю в выдумки.

Тома вздохнула.

- Не подумают, а уверятся, – помолчав, добавила Чиа. – А раз так, то они скоро приедут, и закончится моя самостоятельная жизнь.

- С чего бы это? – удивилась Тома, уловив в голосе подруги подвох.

- Я не рассказала Ма, что решила заняться садовничеством.

Тамара обомлела.

- Зато ты удивилась, как Тамаа! - улыбнулась девочка. – Только отчитывать, как прежде, не надо!

- Буду! Только дух переведу и начну!

- Не переживай, Ба то знает.

- Точно?

- Да. Она еще перед нашим отъездом подозревала об этом, - попыталась успокоить Чиа Тамаа. – И сказала, что мой выбор тоже не плох. Она меня научит, всему, что знает сама, а я ей поведаю о новых растениях. Брат Тауш о них много рассказывает, а я ему.

- И почему я все  узнаю последняя? – нахмурилась Тома, и девочка хитро улыбнулась. - Кстати, вспомнила историю про родственника! – неожиданно воскликнула Тамара. – Слушай.

Мой двоюродный брат праздновал круг полновесия. Родные, решив, что он уже взрослый, оставили его с другом дома одних. А еще оставили им маленький кувшин настойки и чуть больше с вином. Так вот, друг тоже прихватил с собой кувшины с настойкой и вином.  Разумеется, с его угощений и начали. Выпив оба сосуда с вином, а так же принесенную настойку, брат с другом уснули, но догадались спрятать "не родительские" кувшины. Когда родные вернулись, увидели двух пьяных отроков, один пустой кувшин из-под вина и непочатый с настойкой. Па, отечески посмеиваясь, забрал сосуд с настойкой со словами: "Думаю, это лишнее!"  И самое смешное, что родители потом долго искренне верили, что их сын, если и приходит домой немного пьяным, то исключительно после плошки легкого вина и только потому, что не умеет пить. Истина раскрылась только через восемь сезонов, когда родные вернулись домой чуть раньше, и их сын не успел спрятать пустую посуду.

Историю я рассказала к тому, что вспомнила слова своей ма, которая говорила мне: «К тому времени, когда ты осознаешь, что я была права, будешь иметь своих детей, которые будут считать, что не права ты», - Тамара пронзительно посмотрела на подругу, и та перестала улыбаться.

- Я поняла, - вздохнула Чиа и попыталась схитрить, переменив тему. - А как Брат Долон теперь к тебе относится?

- Еще не знаю, но иной раз хочется, чтобы все было по-прежнему.

- Он давно не приходил.

- Занят. Сказал, что появится, как только сможет.

- И тебе не любопытно, что он занимается?

- Очень. И не меньше, чем тебе.

Они рассмеялись.

***

Долон бросил все силы и умения, чтобы найти Бокасу. Мало того, что каждую ночь окунался в поток сновидений жителей города, еще и днем искал любого, кто прилег вздремнуть, считая, что Бокаса, посвященная в свойства божественного дара, не будет бодрствовать ночами, а скорее всего в предрассветный час или предвечернее время, поэтому сам почти все время находился в полудреме.

Однако никто: ни городская стража, следившая покидавшими город, ни торговцы, ни обозники, ни нищие-попрошайки не видели никого похожего на преступницу.  И в гавани она не появлялась.

Долон даже несколько раз шерстил воспоминания, мысли Басы, запертой келье и готовившейся к покаянию. Искреннего раскаяния в ней не нашел ни на слезинку, зато отыскал праведное, непомерное возмущение подлостью бывшей наставницы. После каждого окунания в ее сны, ему казалось, что вынырнул из выгребной ямы, до того на душе становилось тошно. Воспоминания Басы о мести Тамаа ярко проплывали у него перед глазами, и от ненависти и боли сжималось сердце, но все что мог – это сжимать кулаки и вновь и вновь беспомощно переживать мучительную боль и свое бессилие.

Кинтал считал, что смерть для Басы была бы слишком легким наказанием. Кроме того, пока не нашли Бокасу, она должна жить, ведь помощница была единственной, кто если не знал о наставнице все, то хотя бы догадывалась о многом.

Клахема и Кинтала слишком интересовал состав зелья, которым Бокаса тайно поила заговорщиков, а так же вопросы: кто поведал рецепт, много ли людей знает о нем? Слишком многое было поставлено на кон, чтобы позволить эмоциям вынести поспешное решение о возмездии.

Изнуренный Ло хандрил и как никогда остро чувствовал свою беспомощность и стыд, что какая-то зазнавшаяся полоумная простой подлой хитростью испортила мерное течение жизни. Немного утешала вера, что Боги милосердны к нему, если подарили шанс. Пусть Тамаа стала другой, привлекающей внимание и взоры, но он благодарил Богов, что она привлекает внимание красотой, а не уродством. Стоило только представить ее в образе Сахи, и по телу проходил озноб.

Он не верил, что Бокаса могла далеко уйти. Насколько знал ее, она была изворотливой, хорошо приспосабливалась к условиям, но не отличалась дальновидностью и мудростью. Успешное бегство Ло списывал разве что на громкие крики  собравшейся  толпы и потерю внезапности, благодаря чему преступница смогла сбежать.

Долон обходил вдоль и поперек весь склон, где случайно нашли Басу да и то, потому что на рыже-коричневой земле ее серое платье казалось крыльями огромной моли. Он злился и опасался, что озлобленная, отчаявшаяся Бокаса решится на последний выпад, с целью причинить Тамаа или кому-то еще боль.

«Она где-то рядом. Там, где никто не стал бы искать. На подъемниках ее никто не видел, а миновать их невозможно. Спуститься на веревке до низу не хватило бы ни сил, ни опыта… Выходит, затаилась где-то между крепостью и городом...» - мысль посетила внезапно, когда изнеможенный от бдения задремал и увидел сон, как запуганная крыса забивается в непомерно узкую щель, что ведет к самой темноте.

Обдумав сон, он уверился в догадке, но как найти ее?

Чтобы обыскать высокую, отвесную скалу, пришлось  бы потратить  долгие сезоны жизни. Поэтому ничего не оставалось, как искать в хранилище старинные карты и надеяться, что противное пойло рано или поздно закончится.

Кинтал поддерживал его во всем, даже Клахем смотрел мягче, только от чего-то Ло не испытывал облегчения. Пусть сломанная нога Кинтала давно зажила, но боль  и хромота остались. То же творилось у него на сердце.

Они с Тамаа давно не виделись, но Ло не мог  и не хотел отвлекаться от поисков. Выследить Бокасу для него было него делом чести, братского возмездия и гарантией безопасности близких и Тамаа. А еще он не имел права упустить отступницу, потому что отчаявшийся, беспринципный человек, которому нечего терять, не задумываясь, продаст тайны Братства любому, от кого сможет получить выгоду.

Клахем все время спал. Говорили, что Брат после удара плохо себя чувствует, но Долон то знал, что старик не так плох, как кажется, просто тоже все силы тратит на поиски обезумевшей Бокасы. Старшие догадывались, что она сходит с ума и прилагали все силы, чтобы  выйти на ее след.

У тех, кто участвовал в нападении на процессию, плененных полоумных непроглядных, что держались в темнице, симптомы отравления совпадали с ее. Подозрения укрепились, когда пленники начали дохнуть, как мухи в холодных краях перед началом белых покровов. Тауш подтвердил, что их отравили.

Круг сужался и от того на душе становилось тревожнее. Бывшие пособники Бокасы ничего не знали о ней и  тоже чувствовали недомогание и слабость. Незнакомый яд действовал медленно, но верно.

«А на нее как действует яд? Перепады настроения объясняются его действием? Если давно им используется, почему до сих пор жива, если другим становится хуже? Что входит в состав зелья: грибы, змеиный яд или ползущих гадов? Был случайной находкой или рецепт выверен опытной рукой до рисового зернышка на весах?»

Единственное, Тауш предположил, что Бокаса начинала пить зелье очень маленькими дозами, потому ее тело привыкло к яду. Вопросов снова было больше, чем ответов.

Глава 16

Долон не навещал Тамаа больше семидневья. Хоть и предупреждал, что будет занят, она не могла взять в толк, почему он не смог найти для нее нескольких минут?

«Что стоит пройтись до сада? Это же совсем рядом!» - сердилась Тамара, строя разнообразные догадки, вплоть до того, что Ло к ней охладел.  Она не только сильно тосковала по нему, но и как никогда ранее нуждалась в совете, потому что Брат Альгиз настолько увлекся заботой о «своем творении», что повадился  приносить  не только еду из трапезной, но и изысканные сладости, купленные в городе.

После воспитательной беседы, ехидная Ивая пунктуально приносила еду, но Альгиза это не волновало.  Сегодня он принес ореховые пирожные в яркой картонной коробочке. Они изумительно пахли и радовали глаза яркими дольками фруктов, но при их виде у Тамары начинало сильнее биться сердце. И не от радости.

- Вы очень любезны, Брат Альгиз, но боюсь, Брату Долону ваша забота придется не по душе, а я не хочу, чтобы из-за меня между вами Братьями возникло недопонимание.

Томе бы и самой не понравилось, если бы какая-то Сестра начала настойчиво угощать вкусностями Ло, потому, предполагая, чем угощения Альгиза могут обернуться, осторожно отказывалась, но поклонник  был настойчив.

- Понимаю, понимаю! – примирительно отвечал Брат, продолжая протягивать коробочку.  – Но не стоит волноваться! Вы для меня Божественное творение, к которому я могу прикоснуться и уверовать в чудеса. К тому же это попытка принести извинения за все неприятности, что  случились с вами по моей вине.

- Рассуждать о чудесах лучше с Братом Долоном.

- Я бы с радостью, но он занят. И у него сейчас нет времени покупать вам сладости. А я не могу спокойно пройти мимо лавки, вы ведь можете снова быть голодной. Или не голодной, но без сладкого, – безмятежно улыбнулся собеседник. - Так же я купил для Чиа, и Сахатеса.

Тома увидела, как подруга скривила краешками губ недоверчивую усмешку. Даже Чиа не верила в его исключительно в познавательный интерес.

- Сейчас я сосредоточен над  решением сложной загадки, - продолжал заливаться соловьем Альгиз. - И было бы замечательно, если и из Сахатеса удастся сотворить юношу с приятной внешность…

Любые попытки Тамары отвязаться от навязчивого Брата обходились хитрыми и учтивыми заверениями, что она для него невероятная тайна, которая не дает покоя. Тома интуитивно сомневалась в его искренности, но не хотела грубить. Если бы Долон был рядом, обязательно посоветовалась  с ним, но он не приходил, и она должна была справляться сама.

Ставить поклонников на место Томка умела и любила, особенно в прошлой жизни, но дерзить одному из братьев не решалась, а по-хорошему он не понимал.

После раздумий, хотела было поговорить с семьей Долона, но испугалась. Как воспримут ее слова Виколот, Млоас, Пена? А вдруг подумают, что она намеренно привечает Альгиза, а жалуется, чтобы заставить Ло ревновать?  В итоге решила свести общение с навязчивым поклонником к минимуму и только в людных местах, при том что старалась избегать скопления людей. Настойчивые, испытывающие взгляды окружающих ее злили.

Однако Альгиз шел напролом. Каждый день приходил в сад и, пока Тома и Чиа возились с растениями, ходил рядом, разговаривал с Сахатесом, давая ему надежду на исцеление, и много болтал.

Зато приободренный Саха оживился и снова взялся за проказы.

Весь прошлый вечер Тамара занималась посадкой саженцев, но не успела посадить все. Потому с утра Чиа решила помочь ей. Но стоило девочке присесть  перед лункой, Сахатес всполошился и начал подозрительно вертеться около нее, пытаясь увести от ямы, но она лишь отмахнулась и принялась утрамбовывать почву. Внезапно земля просела, Чиа завизжала и, потеряв равновесие, упала, выпачкав платье в грязи.

Оказалось, Саха додумался в лунках, предназначенных для посадки черенков, вырыть ямку глубже, сложить из тонких прутьев решетку, положить на них листья и присыпать землей. Не учел лишь доброты девочки и ее желания помочь Тамаа.

Шутка была вроде бы безобидная, за такую Томка отвесила бы подзатыльник, выдала пару ласковых, покричала, ну, или в отместку измазала бы его в грязи. Зато сколько было бы радости!

Вот только Чиа, не произнеся ни слова, выразительно посмотрела на Сахатеса, и улыбка сошла с лица проказника. Как Саха не ластился к ней, девочка оставалась равнодушной и молчаливой и делала вид, что не замечает его.

Тамара искренне восхищалась выдержкой подруги. У нее отродясь не было столько терпения, и она не смогла бы так долго игнорировать мельтешащего и заглядывающего в глаза рыжего пострела. К вечеру Саха загрустил и начал вглядываться в Чиа кристально чистым, безмятежным взором. Битва характеров продолжалась.

С каждой встречей беседы Томы и Альгиза становились разнообразнее. Они беседовали обо всем, касались разных сторон жизни и знаний. Тамара совсем не кокетничала, напротив, пыталась сделать все, чтобы показаться заумной, упрямой, капризной и привередливой, но любая ее глупость от чего-то умиляла нового знакомого и подогревала интерес к ней. Чтобы охладить его пыл, Тамара начала задавать каверзные вопросы  о природных процессах, смене времен года, надеясь, что таким образом сможет поставить Альгиза в неловкой положение, и он отстанет от нее. Не тут-то было. Если Брат чего-то не знал, обещал найти сведения и рассказать. Тома готова была взвыть от отчаяния.

Вдобавок, как будто ненароком, в саду стала мелькать Ивая. С первой «случайной» встречи, Томка поняла, что скандал с Долоном будет, потому что сестрица обязательно в деталях расскажет, как Брат Альгиз не сводил с нее глаз. Теперь разговаривать с Млоасом или кем-то другим точно не имело смысла. Любой ее порыв воспримут как попытку оправдаться, а Тома не желала ни оправдываться, ни объясняться, потому что ничего дурного не совершила. С каждым днем настроение становилось хуже.

«Может, засранка уже донесла Ло, и он дуется?» - размышляла Тамара под настойчивый бубнеж  Альгиза, с восторгом рассказывающего ей материал природоведения за 4 класс.

 - Звезды закрываю свет светила… - краем уха уловила Тома, и ей страстно хотелось закрыть ему рот.

- Брат Альгиз, я знаю, от чего бывает и день, можете не…

- Откуда? – ошеломленно воскликнул высокий мужчина, не отходящий от нее ни на шаг. Читали сборник трудов?!

- Увы, я читаю плохо, - огрызнулась Томка. Местный алфавит она знала, не хватало лишь практики. А ответила так, желая разочаровать Брата.

- Я научу! -  не задумываясь, пообещал он.

И Тома поняла, даже метлой Альгиза не выгнать.

***

Выискивая Бокасу, Долон следил и за ее братом, потому о попытках Альгиза обратить на себя внимание Тамаа знал с первого дня. До этого искренне верил, что он - сдержанный, хладнокровный, владеющий собой мужчина, но стоило вспыхнуть искре ревности, от былого спокойствия не осталось и следа. Когда в соцерцании промелькнуло, как Альигз тайком глазеет на поясницу Тамаа, ее губы, шею, вздымающуюся грудь, скрытую под тканью широкого платья, от ярости сбилось дыхание и забурлила кровь.

«О, да! Только завлекательного платья не хватает, чтобы идиота совсем свести с ума… - бесился Ло. Его подмывало явиться и заявить права на Тамаа, в конце концов, кулаками доказать, кто из них предпочтительнее для нее, но после трудных, мучительных раздумий передумал. – Темную можно узнать только по поступкам. Пусть покажет себя. Если не устоит, разговор будет иной, но все равно будет моя».

Глазами Альгиза он видел Тамаа другой, какой не знал, и обида начинала изводить его:

«От чего со мной она не такая?! Почему скрывает знания, таится?»

Как бы она не подшучивала над Альгизом, не пыталась поставить в неудобное положение, Долону казалось, что Тамаа это делает нарочно, чтобы обратить на себя внимание Брата из северной крепости.

Ло знал, женщинам и девицам приятно внимание, нравится смотреть, как их добиваются, и считал, что Тамаа делает все, чтобы его раздразнить, заставить ревновать и показать, что теперь мужчины у ее ног. У него пропал аппетит, все раздражало. Хотел скорее увидеть ее, но  зачатки обиды и подозрения заставили затаиться, как паука в норе, и выжидать, когда она сделает нечто, что позволило бы уличить ее в лицемерии. И в то же время, он боялся этого. Думая о Тамаа и Альгизе, не мог сосредоточиться на поисках Бокасы. У него даже появилась мысль провести обряд признания, чтобы рассеять недоверие, и в то же время опасался, что на обряде Тамаа поведает не то, что ожидал услышать.

Теперь темная казалась ему коварной, изворотливой, умеющей играть и вертеть мужчинами. Вспомнил и ее слова, что она не любила мужа… Примерив ситуацию на себя, закралось подозрение, что и он ей не нужен. Несколько раз на дню Долон менял мнение: то склоняясь к тому, что она изворотливая интриганка, то отрицая ее двуличие и веря, что Тамаа действительно любит его и скучает по нему.

Перепады настроения обессиливали. Возможно, было бы легче, если бы Ло увидел ее, поговорил. В полусонном, очень чувствительном состоянии любые намеки и полунамеки усиленные подозрениями, давали ужасающий результат. Его вторая, карающая ипостась, злая и подозрительная, терзала, доводя до отчаяния. Ревность отравляла жизнь, но показала, что Тамаа нужна ему, как воздух. Это стало для Долона еще одним ошеломляющим открытием, потрясшим до глубины души. Ло чувствовал себя слабым, привязанным к ней, будто половина его мыслей ушла за Тамаа. Он испугался и впервые ощутил, что живет так же, как простые подданные, терзаемые подозрениями и ревностью.

***

Но рано или поздно они должны были увидеться. Долон шел к Тамаа напряженным, с трудом сдерживая раздражение. Желая встретиться с ней наедине, чтобы не привлекать внимание, он пришел утром, когда она проснулась и собиралась в сад.

Даже не постучавшись, по хозяйски вошел в ее комнатку. От неожиданности Тамаа испугалась, но, увидев Ло, вскочила, бросилась к нему и повисла на шее. Она была еще не одета, лишь тонкая сорочка на бретелях едва прикрывала тело. От тепла Тамаа, приятного, родного запаха Долона охватило напряжение, и он почувствовал нарастающее с каждой секундой желание.

После разлуки ее прикосновения казались Ло чувствительными, дразнящими, соблазняющими. Она тянулась к нему, касаясь губами, и он отвечал, жадно покусывая ее мягкие, податливые губы. Прижимаясь к Тамаа, Долон распалялся. Он хотел быть с ней грубым и нежным, горячим и хладнокровным. Показать, как соскучился, и, в то же время, проявить сдержанность, но Тамаа сама решила, каким ему быть, сжав рукой вставшую плоть. Медленно двигая рукой, она с придыханием прошептала:

- Я скучала по тебе, - и взглянула гипнотизирующими глазами. Она желала его, и он сильнее прижался к ней. Ло сам не понял, как его рука проникла под сорочку и оказалась на пышной груди Тамаа. Он жадно скользил по ее телу, сжимал ягодицы.

Тамару радовало, рвущееся из Ло желание. От грубых прикосновений было больно и приятно одновременно. Он покрывал ее губы, шею горячими поцелуями, иногда покусывая и терзая.

Долон нестерпимо желал ее, до боли в животе и пахе, и это злило его. Он не привык быть слабым и зависимым, но плоть не слышала голос разума. Кровь неслась по венам, обостряя чувства, и едва Тамаа коснулась мочки его уха и провела языком, он задрожал, и спешно начал задирать подол ее рубахи.

Тамаа влекло к нему не меньше, оказавшись на кровати, она принялась срывать с него штаны, и если бы он вовремя не развязал завязки, порвала бы ткань.

Долон помнил, как доставить ей удовольствие, но сейчас не мог сдержаться от нахлынувшего желания. Животные инстинкты требовали остервенело обладать ею, пометить своим запахом, убедить, что он для нее самый лучший и желанный.

Разгоряченное лоно Тамаа было влажным, и когда Долон провел по нему пальцами, коснулся сокровенного места, она застонала, отдаваясь в его власть. Выгнулась, подалась на встречу, желая ощутить его в себе.

Как только проник, Тамаа прижалась к нему, крепко обняла руками и стала двигаться в его темпе. Ло протиснул руку между их телами и положить палец на ее чувствительный бугорок. Подчиняясь нахлынувшей жажде, он двигался быстро, но не переставал ласкать ее лоно. Тамаа извивалась , кусала его за плечо, губы, шею, а потом трепетно забилась и застонала, когда ее накрыла нахлынувшая волна удовольствия. Более не сдерживаясь, он сделал несколько резких движений и закричал, зарыв голову в ее душистых волосах.

«Настроение у Долона дурное: ни здрасьте, ни ласковых слов, влетел, как бешенный.  Да что с ним такое? - размышляла Тамара, разглядывая профиль Ло, пока он отчужденно лежал на спине с закрытыми глазами и ровно дышал. – Даже не приобнял!»

На его всегда гладко выбритом подбородке Томка заметила порез и легонько коснулась ранки пальцем.

«Спешил? Нервничал? Отвлекали?» - отметила она про себя. Чувство тревоги охватывало все сильнее.

- Я скучала по тебе, - ласково пропела она, – а ты так долго не приходил…

Внезапно скривившиеся в ухмылке губы Долона застали Томку врасплох:

- Зато Альгиз часто навещает тебя, - выплюнул он с желчью и, повернув голову, посмотрел Томе в глаза.

От неожиданного, несправедливого нападения она растерялась.

- Я его не завала! Каждый раз говорила, что мое сердце занято тобой, но он не слушает! Приходит сам, утверждает, что я для него лишь любопытная тайна. Если ревнуешь, поговори с ним, может, он тебя послушает, - сдерживая рвущийся гнев наружу, Тамара пыталась говорить тихо и спокойно, но он делал все, чтобы вывести ее из равновесия. Даже лежа, умудрялся смотреть свысока, как бы отстраняясь от нее. В Томке просыпалась обида, хотелось кричать, высказать все, что думает, и в то же время плакать от несправедливых обвинений.

Долон расценил ее взволнованный ответ как оправдание, подтверждение своих подозрений, и продолжил нападать:

- Предлагаешь мне разговаривать с каждым? – зло усмехнулся он и, вскочив с кровати, принялся в спешке приводить одежду в порядок. – Если любишь привлекать внимание, научись и гнать поклонников.

 - Я и так гоню! – выкрикнула Тома. – Но он Брат, я не могу грубить ему!

- И мне всех гонять? Учись вести себя достойно.

Она резко села на кровати и тихо, но жестко спросила:

- Тебе не нравится мое поведение?

Тамаа смотрела на него, опустив голову, сжав пальцами подол рубахи, но все равно ее ладони сжались в кулаки. Только по этому жесту Долон понял, как сильно задел ее, и что она непременно даст отпор.

Пожалев о своей выходке, попытался сгладить неприятную ситуацию:

- Мне не нравится, что ты любишь обращать на себя внимание! – чуть сдержаннее пояснил он, но было уже поздно.

- Да я даже не пыталась привлекать внимание! – негодуя, парировала она. - Ты еще не знаешь, что будет, если я постараюсь завлечь! Хочешь узнать?

Ее слова подстегнули в Ло жгучую ревность.

- Делай, что хочешь! – зло прошипел он.

- А как же доверие, про которое столько талдычил мне?!

Они сверлили друг на друга злыми, раздраженными взглядами. У Долона поджались губы, сощурились глаза, на лбу проступили морщинки.

По его тревожным глазам Тамару осенило, что Ло ревнует и нападает на нее из-за неуверенности, и готова была, наступив на гордость, попытаться загладить конфликт, но Долон разошелся и первым выпалил очередную грубость:

- Хорошая жена должна уважать мужа, быть в его тени, крепким тылом и опорой,  а не бесстыдной танцовщицей!

Для Тома это стало оплеухой.

- Во-первых, муж и жена – равны! – почти рыча, возразила она, но Долон не дал досказать, перебив:

-  Мужчина добывает деньги!

- И женщина тоже может! А во-вторых, считаешь меня падшей?!

 Ло даже разглядел, как зрачки взбешенной Тамаа резко сузились.

-  Да, может и падшая, - вкрадчиво согласилась она, но он чувствовал, сейчас оплеуха вернется к нему, - но только благодаря тебе, раз живем во грехе, без браслетов!

Долон побагровел.

- Не хочу жениться, чтобы потом всю жизнь ревновать!

- Придумай отговорку лучше. Кричал о доверии, а оказывается, это только я должна тебе довериться. Не хочешь жениться, и не надо. Я не хочу всю жизнь провести с неуверенным в себе ревнивцем! – выкрикнула она ему в лицо.

- Делай, что хочешь! Мне безразлично! – крикнул в ответ он и ушел, громко хлопнув на прощание дверью.

Обидные слова звенели в ушах, и Долон летел, не разбирая дороги.

- Не уверен в себе, неуверен в себе!? – распалялся он, понимая, Тамаа сильно задела его, потому что попала в цель.

Обхода стороной людные места, спустился вниз и стал выбираться за крепостные ворота. Не к тем склонам, где они были вместе, а к крутому, обрывистому и сыпучему, укрепленному разросшимися корнями низких деревьев.

Ло хотел побыть один, чтобы разобраться, действительно ли такой, и придумать, как поступить, потому что оставлять ее слова без ответа не собирался. Он должен был надеть маску, собраться, чтобы поступить верно, как подобает выдержанному, уверенному в себе мужчине. Тамаа не должна была знать, как сильно он к ней привязался. Злость и ярость подсказали выход, но на него еще надо было решиться…

Он долго сидел на склоне, бросая камни в обрыв. Как ни пытался найти другой способ ответить, лучше придумать не смог. Ло уже сожалел об утренней горячности, но сказанного  не вернешь, тем более, что Тамаа в долгу тоже не осталась.

Наконец, решившись, Долон встал и отправился в город.

***

От расстройства у подавленной Томки поднялась температура, и Тауш, пристально оглядев ее опухшие глаза и нос,  отправил обратно в келью, наказав отлеживаться и набраться сил. Оправдываться, что выглядит так из-за слез и переживаний, не стала, ведь и в правду чувствовала слабость и головокружение.

Добредя до комнаты, легла в кровать, свернувшись клубочком, и заплакала. Она так его любила, никого вокруг не замечала, хотя бывало, что другие Братья смотрели в след, а он не оценил, наговорил гадостей, обозвал развратной.

«Как покажешь, что любишь, сразу наглеет! Сволочь эгоистичная!» - хлюпала носом Тамара. Но выплакаться не дали: по коридору раздался стук каблуков, подбитых железной подковой, в которых опознала шаги Иваи. Сестра ходила громко, чеканя шаг, грубовато для девицы, и сейчас, судя по шуму за дверью, собиралась войти к Томке.

Тамара набрала в грудь воздуха и замерла, притворившись спящей.

Дверь резко, но без грохота открылась, и Ива замерла на пороге. Обычно в это время Тамаа уже возилась в саду, но не в этот раз. Не зная, что делать Сестра помялась, но, все же, на цыпочках прошла в комнату, положила что-то на стол, и быстро убежала.

«Ива кралась на цыпочках? Не похоже на нее!» - Тома открыла глаза. На столе лежала  большая коробка, отделанная синим атласом.  - Неужели, решил извиниться?!»

От радости екнуло сердце и сбилось  дыхание. Вскочив с кровати, открыла подарок, но когда увидела, что внутри, на глазах выступили слезы.

На коробке лежало изысканной платье нежно-голубого цвета. Но не приглядываясь, Тома увидела глубокий вырез горловины, богато украшенный  вышивкой и бисером.

«Делай что хочешь… - эхом прозвучали слова Ло. – Сияй, но без меня…»

Дрожащими пальцами потянула платье за плечи, и тонкая, полупрозраная ткань, собранная пышными складками, заструилась, заблестев на свету нежным перламутровым блеском. Оно было роскошным и дорогим, но слишком вольным и ярким.

Ее терпению пришел конец.

«Да сколько можно?! Нахожусь в Цитадели на птичьих правах, как его любовница! Не желает жениться, еще и носом тыкает, что развратная, неблагодарная свинья!» - от раздражения Томка перестала плакать. Теперь она, сжимая в руках платье, носилась по комнате и выкрикивала оскорбления.

«Я! Я – Тамара  Сазонова никому, никогда не позволю больше сесть себе на шею! В заднице я видала эту многострадальную любовь! Одни слезы и мучения! Хватит!»

Томка разошлась и поздно спохватилась, что дверь открылась, но теперь появился Альгиз.

- Ой, я не думал, что вы не одеты, - бесстыдно разглядывая ее, заявил Брат.

- Прочь! – закричала Тома возмущенным, властным голосом. Если нет Долона, хоть этому выскажет.  – Что за бесстыдство врываться к раздетой девице! Тут не проходной двор!

Однако гость не спешил убраться, и разошедшаяся Томка топнула ногой, а потом, для подтверждения серьезных намерений, запустила в него обувью. Только после такой выходки Брат ловко убрал голову и захлопнул дверь.

- Сволочи! Как при коммунизме: ни одного замка, ни одного шпингалета! Заходи, кто хочет, разглядывай, кому интересно!

Ругалась она долго, но платья из рук не выпускала.

«Хочешь войны, ты ее подучишь!» - приняла решение Тамара и начала обдумывать план действий.

Портить нервы она, конечно же, решила не Альгизу, а Ло. Только из-за одного него она столько плакала, как ни за какого мужика ранее. И такая ранимость, зависимость от него ее не радовали.

Чуть успокоившись, умылась холодной водой, причесалась и отправилась к Виколоту.

Застать его в комнате оказалось не простой задачей. Лишь на третий раз он оказался на месте, и то забежал по делу. К тому времени, Тамара растеряла боевой запал и разговор начала не так уверенно, как хотела изначально.

- Брат Виколот, прости, что отвлекаю, но я бы хотела…

- М? Говори прямо… - сходу предложил Брат, странно на нее поглядывающий.

- Хорошо, я быстро… - замялась Тома, сбитая с мысли. – А я пленница в крепости?

После ее вопроса мужчина отвлекся от дел и сосредоточился.

- Нет, - задумчиво ответил он.

- Тогда я могу покинуть Цитадель?

- Зачем?

- Чтобы жить в городе, работу найти.

- А тут ты не работаешь?

- А тут я непонятно кто и работаю непонятно кем. И все у меня не как у приличных людей. Пора бы начать осваиваться в городе, а не отсиживаться тут.

- А Бокаса?

- А что Бокаса? Надеюсь, вы ее скоро найдете. Вы же все можете, - Тома повела плечом.

Виколоту разговор не нравился. Да, Тамаа не была пленницей, но этот вопрос ей скорее надлежало решать с Ло.

- Лучше бы с Долоном поговорила.

- Не хочу. Кто он мне, чтобы решать, кем мне быть и где жить.

- Он Брат!

- Мне не родной! – парировала Тамара. – Кроме того, я ничего предосудительного и противозаконного не совершила, суда не заслужила, тогда почему я должна спрашивать у него?

- Ну, вы же…

- Прелюбодействовали?

В скрываемой Тамаа насмешке Виколот почувствовал злость. Глаза собеседницы горели, даже губы она упрямо поджимала.

- Ваши отношения испортятся.

- Отношения? Какие? – спросила она, не отводя от собеседника глаз.

- Зачем вы вмешиваете меня?

- Вы старший в семье, - заметила Томка, и в ответ Брат угрюмо хмыкнул.

- Хорошо, я поговорю, о решении дам знать.

- А долго ждать?

- До вечера.

К себе Тома вернулась расстроенной. Показная храбрость в разговоре с Братом забрала остатки сил. В мыслях разговор представлялось гораздо проще, чем произошел на деле, но она не собиралась отступать.

К вечеру Виколот принес ответ, вручив свиток с печатью.

- Можешь покинуть Цитадель, когда посчитаешь нужным, - сухо пояснил он.

- Благодарю. А могу я увидеть Пену?

- Можешь, но ей нездоровится, – не оборачиваясь, ответил Брат и ушел.

Холодная отстраненность Виколота задела Тамару.

«А Пена тоже будет такой же неприветливой?» - предположила она, готовясь ко всему. Однако встречу с Сестрой решила отложить на завтра, после разговора с Таушем.

Спокойно не сиделось. Томку подмывало скорее решишь вопросы и составить план новой жизни, поэтому, накинув неприметную серую тунику, похожую на те, что носят послушники, направилась в сад.

Как ни удивительно, но ее желанию Тауш не удивился.

- А ты не пожалеешь? – только и спросил он. Теперь Тома и сама не была уверена, но точно знала, что сидеть на месте и ждать у моря погоды – еще ужаснее, чем неизведанная жизнь в чужом городе.

- Не знаю, - честно призналась она.

- Я не про работу,  - уточнил садовник.

- Тоже не знаю.

- Если не найдешь работы, найди меня в садовнической школярии. Любой скажет тебе дорогу. Да и навещать будешь к Саху, так что увидимся, но приходи со сладкими пауками, - Брат неожиданно тепло улыбнулся.

- Обязательно, только освоюсь. – улыбнулась и Томка.

- Чиа еще не знает?

- Нет, позже поговорю с ней. Я еще хотела спросить, можно ли мне получить такую бумагу с печатью, где бы говорилось, что я – близкая родственница той Тамаа? А то у хозяйки вещи остались, жалко их.

- Думаю, смогу, но если та Тама не ты, то как знать тебя?

- Ох, как не обзовите, я все та же, - вздохнула Тамара.

- Да не скажи, форма кувшина поменялась…

- А внутри все то же кислое вино?

- Наговариваешь на себя!  - хотя бы Тауш был расположен к ней. От его участия Томе полегчало на душе. – Чиа говорила, что раньше тебя звали…

- Тамара или Тхайя.

- Нет, Тамаа ты уже была, Тамаой тебе не быть, только Тхайей.

- Ладно, - смирилась Томка, - теперь я Тхайя.

«Тхайя Сазонова… Упасть и не встать!» - она грустно усмехнулась.

В дом к хозяйке Томка – Тхайя пожаловала с утра. Разговор предполагался не простой, ведь ей предстояло уговорить прижимистую тетку отдать неизвестно откуда явившейся особе чужие вещи и монеты, а скаредные люди песка просто так не отдадут.

Сжимая в руке за спиной свиток, подтверждающий, что она имеет все права на имущество Тамаа Траги, Томка все равно боялась. Очень многое зависело сейчас от решения Гласы.

Когда дверь открылась, женщина оглядела ее с ног до головы, потом еще раз и, наконец-то, скривила улыбку.

- Удачного дня, леса. Чем могу помочь?

- И вам удачного, леса Гласа. Моя сестра останавливалась у вас несколько семидневий назад.

- Да, бедняжка! – тетка страдальчески закатила глаза к небу.

- С ней все хорошо. Однако переполошенные родители потребовали, чтобы Тамаа срочно ехала домой, почитав, что дочь должна находиться подле них, от греха подальше…

Настроение у хозяйки испортилось, улыбка сошла, и только сверлящие глаза исследовали Тому, будто ощупывали.

- Я поняла, леса. Что вы от меня хотите?

- Некий Брат заплатил вам за две четверти…

- Но я не смогу так быстро найти новых постояльцев!

- У вас будет время, я ведь не тороплю вас, – теперь Тома улыбнулась хитро. – Еще даже четверть не закончилась, так что времени у нас с вами предостаточно.

- Чем докажешь, что не проходимка?

- А вот этим! – и Тома протянула представительный свиток.

- Это что?! – нахмурилась Гласа.

- Свидетельство Братского Ордена! Вы не доверяете Братьям?

- Нет! Нет-нет!

- Так когда въезжать?

- Хоть сейчас! – сорвалась хозяйка. – Но если передумаешь жить, монеты не отдам!

- Знаю-знаю, вы же помогаете дочери. Они недавно трактир открыли. Как у них успехи?

Женщина подозрительно обернулась.

- И все ты знаешь!

- Ага. Не поверите, но я еще и петь могу.

- Неужто еще и танцевать?

- Запросто! Не переживайте, леса Гласа, мы найдем с вами общий язык.

- Найти-то найдем, но если глаз положишь на Калисиного мужа…

- Нужен он мне! – оскорбилась Тома. – Я себе лучше найду.

- Ну, тогда проходи…

Таская вещи из Цитадели в город, Томка зареклась покупать впредь столько шмоток. Если каждый раз предстоит такой переезд, сдохнуть можно от суеты, нервотрепки и физического напряжения. Даже если нанять повозку, спускать вещи на лебедках все равно предстояло самой. Да и денег было жалко, а заначку трогать категорически запретила себе.  Еще ничего не заработала, уже одни траты. Хорошо хоть Долон заплатил за комнату и пропитание.

Забирая вещи, они столкнулись. Ло подошел к ней и, глядя в глаза, строгим голосом спросил, понимает ли она, что Бокаса еще не найдена.

- Очень даже хорошо. Но с чего тебе Брат Долон волноваться о развратнице? – укусила Тома.

Он промолчал. Постояв в молчании, Тамара решилась уйти первой, но спохватившись, обернулась:

- Ах да, благодарю за платье. Оно мне как раз сгодится.

Долон побагровел от бешенства, заскрипел зубами, а Тамара выше вскинула голову и поволокла баул, игнорируя его.

«Сам дурак!» - подумала она, покидая Цитадель.

Глава 17

Первые дни вольной жизни Тамара продолжала перешивать платья под внимательным руководством Гласы. Поглядывая, как новая постоялица расправляется с вещами прежней, хозяйка хмурилась, но молчала, потому что Томка предусмотрительно закрепила свиток на самом видном месте, благодаря чему сберегла нервы.

Размашистая, витиеватая подпись какого-то Брата и сургучовая печать с символом Ордена оказывали на ворчливую женщину чудотворное действие. Как только с ее языка срывался каверзный вопрос, а их с каждым часом у хозяйки возникало все больше, Тамара указывала пальцем на стену и пафосно отвечала: «Братьям все ведомо, от ничего не утаить!»

- Да-да, - как болванчик соглашалась хозяйка и отступала, но по ее хитрющим серым глазам легко читалось, что в голове идет напряженный мыслительный процесс.

Однако, как только Тома затянула заунывную, жалостливую песню и покосилась на груду тряпья, необходимого перешить, сердце Гласы оттаяло:

- Хоть вы с Тамаа совершенно не похожи, разве что ростом, но видно, что росли вместе!

- И не говорите, мы были почти неразлучны! – поддакнула Тамара, радуясь, что дело сдвинулась с мертвой точки. Но дочь Гласы отнеслась к похорошевшей Томке с недоверием. По ее ошарашенному лицу Томка поняла, что неказистая Тамаа Калисе нравилась больше. Едва почувствовав, как у женщин зарождается сомнение, следует ли ее нанимать, Тома вкрадчиво рассказала, что ее позвали работать в соседнюю таверну. Хитрость подействовала.

 Так же Гласа наседала на Тамару, заставляя учить лиричные песни, баллады об одиноких моряках и путешественниках. Намекала, что обязательно следует выучить немного вольные песенки, но Томка отказалась наотрез.

Мятеж и бегство из Цитадели она затеяла, чтобы доказать Долону: красивая женщина может быть и верной, и надежной, а не чтобы скатиться до уровня пошлой певички.

- Пусть посетители сами горлопанят пошлые пьяные песенки, я не буду!

- Ой, поработаешь, еще и не такие петь начнешь, если захочешь заработать.

- Не буду!

- Посмотрим!

- Лучше научите веселым, а то одни тоска и печаль.

- Вот, дело говоришь! Когда соседка зайдет, у нее и спроси. Ох, много Саада песен знает. Считай, всю жизнь пела. Всем хороша, только стара, как высушенный плод...

Саадой оказалась полуслепая старуха с клюкой, говорившая дрожащим, срывающимся голосом, но память имела отличную и слабоумием точно не страдала. Прежде чем поделиться с Тамарой несколькими песнями, заставила спеть.

«Раздумывает, поделиться сокровищем или в могилу унести», - съязвила про себя Тома на старухину просьбу, но спела.

- Я никогда таких напевов не слышала! И языка тоже, - удивилась гостья. - Хотя молодой много в каких краях довелось побывать.

- Это семейные напевы, - чуть схитрила Тома.

- А откуда семья?

- Не знаю. Мыс братом жили одни, а потом и он пропал. Так и не удалось узнать, - извернулась Тамара.

- И о чем песни?

- О том же, о чем поют другие народы: о несчастной любви, о женской хитрости, в мужском вероломстве и предательстве. Где бы ни жили люди, мы одинаковы, и тревожат и радуют нас те же вещи и события.

- Умеешь улавливать мотив?

- Да.

- А память хорошая?

- Не знаю. Но слова можно записать, потом выучить.

- А напев?

- И его тоже, если постараться.

- Это как же? – оживилась хозяйка, и Тамаре пришлось коротко рассказать о нотной грамоте.

- Такие тонкости знают только те, кто живет пением и музыкой, - заметила Саада. – Не неплохо поешь, но нужно больше опыта. Где училась?

- Брат научил, - соврала Тома.

- Что ж, давай попробуем, но я суровая наставница. Не жди от меня напрасной похвалы, - предупредила старуха и затянула веселую песню:

 - Богатого купца мне гадалка нагадала,

Но сколько оборотов счастья ожидать,

так и не сказала…

Годы пролетели, жених еще в пути.

Эй, сосед, хоть ты на меня посмотри.

Одной ногой в могиле, но верю во встречу я,

Ведь гадалка обещала, ты найдешь меня… - когда закончила последний куплет, добавила.

 - Раззадоренным вином путникам песня придутся по душе.

 - Еще бы, как не позлорадствовать о несчастной судьбе спесивой красотки, что отвергла их ухаживания, - согласила Тамара и в ответ процитировала переделанный стишок.

- Ты ушел, на прощание не глянув,

Выбрав не меня,

И пусть тебя полюбит собака злая,

а не такая умница, как я…

И Гласа, и Саада долго хохотали.

- Думаю, Тхайя, толк из тебя выйдет, - заверила Саада и вновь запела.

Тома едва поспевала записывать слова. Дешевая, тонкая бумага липла к руке и замедляла скорость письма, но все равно писалось удобнее, чем на доске мелком, как у Та.

Через полчаса у Томки онемела рука, а Саада все продолжала петь, не повторяясь.

Так и провела прочти два семидневья: шила, запоминала слова, ходила с Гласой на рынок, училась обычной городской жизни. Между делами забирала в Цитадели оставшиеся вещи, навещала Саху и Тауша.  Ее уход Сахатеса огорчил и теперь все свое время стал уделять Чиа, смотревшей на него доверчивым, немного робким взглядом.

Долона не видела, но была уверена, он где-то рядом.

Альгиза пока на глаза не попадался, чему очень радовалась, и надеялась, что он, наконец-то, отстал от нее. Как человек Альгиз был неплохим мужчиной, но любило-то Тома Ло.

Каждый раз Тома поднимаясь в крепость в тревоге и смятении. Тоска в знакомых коридорах накатывала сильнее. Он находился совсем рядом, за одной из дверей, но в то же время был недосягаем. Ее так и подначивало первой сделать шаг, придти и высказать Долону: "Глупый, разве не понимаешь, что никто кроме тебя мне не нужен?!"

 «Ладно, если бы была виновата! – рассуждала она, - Но стоит раз повадить, так потом и буду извиняться, потому нужно ждать, вдруг сам решит явиться. Если нет, подожду еще, потом навещу Пену…»

Визит к Сестре Тамара откладывала, рассматривая как последнюю возможность, сохранив гордость, показаться Ло или услышать о нем новости. И если бы не отвлекающие хлопоты, она уже не раз побывала бы у Пены. Но неумолимо приближался день, когда предстояло предстать перед местной публикой. Это страшило. Ведь от того, понравится ли людям пение, зависели ее будущее, достаток и гордость. В случае неудачи придется искать другую работу, и  еще неизвестно, на какую вынуждена будет согласиться в отчаянии. Оставался вариант с танцами, но Тома рассматривала его как самый крайний выход, потому что  опасалась потерять Долона, однако и в прачки идти не хотела.

Чтобы переключиться и немного развеяться, начала помогать Калисе в «Погребке». Выполняя мелкие поручения, она не только быстрее освоилась, но и присмотрелась к посетителям, проникалась их настроениями и вкусами. С первого дня почувствовала, что вновь обаятельна и нравится людям. После обворожительной улыбки довольные посетители платили больше, чем с них просили, и, если бы Ло был рядом, Тамара была бы совершенно счастлива.

Небольшое полуподвальное помещение находилось на редкость в удачном месте - людном переулке. Без яркой вывески с миской горячей еды и чашей с напитком, незатейливое заведение можно было запросто миновать. Но трактир Калисы в народе назывался сытным местом, потому что стряпала она от души и не задирала цены, за что горожане подвальчик любили и с удовольствие захаживали. Тем не менее, предприимчивая хозяйка хотела повысить престижность «Погребка» и имела на Тхайю коварные планы. Хорошая певица стоила дорого, а на плохую ей было жалко тратить трудом и потом заработанные деньги. Изначально она настроилась на скромную Тамаа, но за неимением выбора, вынуждена была согласиться и на ее родственницу, хотя красивая девица не внушала доверия.

Появлению помощницы  женщина обрадовалась, но, все же, не спускала с красотки глаз. Отвлекаясь то на мужа, то на порхающую по залу Тхайю, Калиса несколько раз резала палец. Понятно, что любви от этого к вертихвостке не прибавилось, но, увидев, как некоторые клиенты, после ее появления, приходят четвертый день подряд, смирилась с ревностью, но мужу, то и дело, показывала натруженный красный кулак, намекая на быструю расправу.

Работа подавальщицей не была Томиной мечтой, но рассудив, что для начала это лучше, чем работать прачкой или служанкой, успокоилась и, наступив на гордость, стала мило улыбалась полуграмотным завсегдатаям, пялившимся на нее с восторгом, редким купцам, заглянувшим потрапезничать, и еще целой ораве непонятно чем занимающихся людей.

Но с первого дня находились наглецы, лапавшие или щипавшие за зад. В ответ Томина рука давала сдачи быстрее, чем соображала голова. После  очередной звонкой пощечины, взирая на покрасневшее лицо здоровенного бугая и ощущая рвущуюся из мужчины злость, Томка сильно перепугалась и только и смогла промямлить в ответ:

- Не богохульствуй под стенами сердца Братской крепости, ибо воздастся тебе по заслугам!

Позже сама поразилась, откуда в голове всплыла пафосная глупость, но, как ни странно, на смутьяна завуалированная угроза подействовала отрезвляюще. И с того момента при любой попытке облапить ее округлости, Томе достаточной было многозначительно поднять указательный пальчик, ткнуть в сторону Цитадели, и на людей снисходило умиротворение.

Уроки Саады не проходили даром, но Тамара понимала, ее голос сильно отличается от тех, к которым привыкли местные жители. Здешние певицы и женщины облазали высокими, звонкими голосами, а у нее был низкий, с присущей чувственным землянкам хрипотцой. Поначалу Саада цокала языком и недовольно качала головой, но позже призналась, что в этой Томиной оригинальности есть что-то увлекательное. Дело оставалось за малым: убедить посетителей, что и ее голос тоже хорош. Раздумывая о выступлении, Тома нервничала, и когда Гласа и Саада заметили, что Тхайя опять сама не своя, предложили начать петь по утрам, пока посетители редки.

В ночь перед утренним выступлением Томка не могла заснуть да еще и от волнения совершенно позабыла слова.  Потому достала из заначки кувшинчик с настойкой и села переписывать тексты песен, до рассвета так и не сомкнув глаз. Утром, оглядев в отражении уставшее лицо с покрасневшими глазами, даже не стала наряжаться.

«Да-да, к такому лицу вызывающий боевой раскрас и соблазнительное платье Ло. Как пить дать, дорогая шлюха. Не дождетесь!».

Потому просто умылась, причесала гладко волосы, как обычно, пощипала щеки и отправилась покорять сцену «Погребка».

К счастью в ранний час в таверне сидело всего два человека. Оба посетителя перед началом рабочего дня спешно уминали вчерашний ужин, но когда Тома прокашлялась, оторвались от тарелок и посмотрели на нее с любопытством.

- Петь будешь? – спросил один из них, зажиточный пожилой мужчина.

- Ага.

Услышав ответ, он отодвинул миску, вольготно облокотился на спинку скамейки и, сложив руки на столе, вперился в Томку восхищенным взглядом.

- Если при красоте такой ты и петь мастерица, женюсь! Клянусь!

- Да? А как же ваша жена - леса Нава, лес Пааль? – съехидничала Калиса, высунувшись в дверной проем из кухни.

-  Ой, Калиса, ты сама как Нава. Такая же занудная! Дай помечтать старику!

Женщина язвительно хмыкнула, но с постоянным посетителем спорить не стала. Зато Томе достался от нее многозначительный взгляд, на который она ответила хозяйке высунутым языком и важно выпяченной грудью.

Ненос – беспутный шалопай, кормившийся чаще всего милостью Калисы и игравший вечерами на подобии маленькой арфы, не стал дожидаться ругани и провел рукой по струнам.

Возмущенная женщина поджала губы и посмотрела на невозмутимого музыканта, обещая тому припомнить заступничество за Тхайю. Само то, что любивший поспать лентяй, явился с раннего утра, чтобы подыграть вертихвостке, подвело ее к подозрениям, что он неровно дышит к подавальщице.

«После такого не получишь  от меня даже сухой корки от позавчерашнего пирога!» - в сердцах пообещала она. Почуяв неладное, Ненос повернулся к ней и улыбнулся самой искренней улыбкой, какой мог.

Он сидел в темном углу, далеко от кухни, и потому Калиса только по губам догадалась, что сказал.

- Все для тебя, - прошептал несносный мальчишка, и ее сердце мгновенно растаяло. Она была верной женой, но внимание хорошенького юноши льстило и поднимало настроение.

Мужчины с интересом смотрели на Тамару, а она на них. Отступать ей было некуда.

Солнце поднималось по ясному небосклону, проникая в каждый закуток и заливая зал светом через окошки под потолком. Свежесть оставалась лишь в тени, где и прятались посетители, потому Томка и решила спеть о прохладе, о снеге, по которым скучала.

- С вершин, что спят за облаками, - пропела она, и Ненос подхватил. - От ледников, по склонам гор, бежит река между камнями, стремится к морю на простор...

Два растерянных слушателя часто заморгали, удивленные ее низким, обволакивающим голосом. У Тамары сжалось сердце от страха, что разочарованные слушатели сейчас прервут ее и под осуждающий ропот велят не каркать грубым голосом.

- Коварен нрав у речки горной: в жару ручей журчит средь скал, потоком мощным, непокорным в сезон дождей бушует вал…

На душе стало тошно и одиноко, будто она сама была одинокой рекой, пробивавшейся сквозь тернии к свободе. Если бы не успокоительная чаша настойки, от переполнявших чувств Тамара прослезилась бы, а так, справившись с нахлынувшими эмоциями, попыталась вложить их в пение, передать колебания и сомнения, уверенность и силу.

«Пусть у меня не идеальный по вашим меркам голос, но я слышала много великих исполнителей, выражавших пением душевные терзания, радость, печаль и надежду», - убеждала она себя.

Изначально хотела спеть что-то легкое, веселое, но все решил случай или подсознание, выбравшее печальную поэзию.

«Видно, старость подкрадывается»,  - думала Тома,  допевая последние строки. А когда закончила и не услышала никакой реакции, кроме тишины, превозмогая робость, улыбнулась и спросила:

- Ну, замолчать или еще потерзать ваши уши?

- Терзай! – махнул рукой лес Пааль, пытаясь украдкой почесать заслезившийся глаз, - только перед этим, подайка-ка, Калисала, настоечки. Так терзание пройдет лучше.

- Мучай – мучай, - подхватил второй посетитель, ширококостный мужчина с расцвете сил, - но лучше вечером, я сейчас спешу.

- Вот вечером и приходи, а я пока в одиночестве потерзаюсь! – улыбнулся седовласый Пааль и внимательно оглядел Тому.

- А разве вы не спешите? – спросила она.

- Нет. Пой, я весь во внимании…

И Тамара продолжила, спев еще несколько задумчивых песен.

Позже, обдумывая первое выступление, она не сказала бы, что пела особенно хорошо, но видать, приятная внешность, эмоциональность и капелька везения сделали свое дело. Несколько посетителей, случайно попавших на импровизированный концерт, остались под впечатлением и быстро разнесли весть о Тхайе, поющей необыкновенно чудным голосом, похожим на рокот прибрежных волн. Не удивительно, что с такой рекламой к вечеру таверна была битком полна посетителей, предвкушающих необычайное зрелище.

Радовало ли это Тому? Нет, ее потряхивало от ужаса, и Гласе вместе Саадой пришлось насильно выталкивать Томку в зал, разжимая ее руки, вцепившиеся в дверной косяк. Однако силы были не равны. Вытолкнутая почти под зад Тома на негнущихся ногах вышла к людям.

Мало того, что народу собралось в избытке, так еще местные ценители прекрасного собрались перед окнами и теперь, не таясь, разглядывали ее и перешептывались друг с другом.

 Томка скривила дрожащими губами вымученную улыбку и обвела присутствующих взглядом. Убежать через окно и входную дверь невозможно, там толпился народ. Поглядела в сторону кухни, но там стояла Калиса и ехидно скалилась, кивая в сторону Неноса, улыбающегося во весь рот и с радостью идиота глазевшего на Тому.

«Ну, звезда, дубль два!» - выругалась напуганная Тома и затянула песню о безответной любви.

- Что делать, если чувства не взаимны? Забыть, уйти, отречься или жить? Как вычеркнуть из сердца это имя, чтоб не страдать, не плакать, не любить…

Голосила она от души, не обращая внимания на подергивающийся глаз Калисы. Хозяйка хотела веселья, а не душещипательных песен, Томка же так не считала.

«Если позориться, то так, чтобы потом никого не винить. Сама придумала, сама исполнила и сама огребла… - от злости и наглого попирания ее выбора Тамара обозлилась, и море стало почти по колено. - И, вообще, я страдаю от разбитого сердца! Идите все на фиг!  Лично я сегодня веселиться не хочу и тем более не буду петь похабные песенки!»

Едва Тома допевала одну песню, не дожидаясь милости зрителей, тот час приступала к другой. Совсем скоро робость отступила, она осмелела, оперлась одной рукой на стол, и уже не смущаясь, разглядывала каждого, кто смел непочтительно на нее глазеть. Или что-то в ней было такое особенное, или глаза ее явно убеждали, что еще одно непочтительное слово и в вино чего добавит, но желающих шептаться резко убавилось.

 Выдохшаяся Томка, едва допела последнюю песню, воспользовалась временным отстутвием Калисы у прохода и степенно покинула зал.

«Фиг вам! Не дам себя освистать! Сама уйду!»

Только у подсобки ей удалось расслышать чей-то крик:

- А еще?!

- Завтра! – громко рявкнула Тома.

«Звезда устала и слишком переневничала».

Притворив дверь, села на сундук с запасами. Но тут же створки резко отворилась и влетела Калиса:

- Чего удумала, а? Быстро обратно!

- Неа.

- Спой веселое! Люди расстроились от твоего проникновенного ноя.

- Еще бы, от души завывала.

- Лучше бы от души веселила!

- Вот как будет весело, так спою.

- Я тебе еще две монеты добавлю!

- Неа.

- За вечер!

- Заманчиво, но не сегодня. Я тоскую.

- Это по кому же?

- Не переживай, не по мужу твоему.

- М? – у женщины округлились глаза.

- Ты его не знаешь.

- А тот, кого я не знаю, достоин ли того, чтобы из-за него отказывалась от двух монет?

- Видела бы ты этого мерзавца и от двадцати бы отказалась.

- Ни за что! – уперлась трактирщица.

- А я ненормальная, так что дай спокойно погрустить, вдруг, быстро надоест и завтра чего веселого и спою. Если желающие будут.

- Будут, куда денутся. Твой вой услышишь, вовек не забудешь!

- Аха, я старалась.

- Оно и заметно. Только завтра платье понаряднее надень, а то как обделенная сирота. У других певуньи, как певуньи, а ты – недоразумение какое-то.

- Попрошу без грубостей.

- Да я так, от заботы. Видела, сколько народу пришло? Завтра в городе только о тебе и будут говорить.

- Хорошо или плохо? – спросила Тома.

- Привыкнут. Ни у кого больше такого голоса нет, так что ты особенная, но помни, кто о тебе заботился! – насупилась женщина.

- А-то как же! Вашу доброту и заботу не забудешь, особенно пока синяк на заднице болит, - огрызнулась  Тамара, потирая ягодицу.

- Нужно было позволить тебе запереться в подвале и просидеть успех.

- Теперь просидеть не получится, если только пролежать!

- Это хорошо, – задумчиво ответила Калиса, но, спохватившись, добавила, - Я про твое остроумие!

- Радует, что про «поджо…ник».

- Про что?

- Про то, что отметить надо…

Однако отметить так и не удалось. Оживленная публика, обсуждая пение Тхайи, засиделась допоздна. А после закрытия, пока прибрали зал, перемыли посуду, праздновать перехотелось.

По дороге домой Тамара загрустила. В такой чудесный вечер  прогуляться с Ло было бы здорово, но он так и не пришел, и это задевало. От расстройства сон не шел, и чтобы попусту не страдать, она села повторять слова.

«Пусть ты не приходишь, словно забыл про меня и вычеркнул из жизни, но я, Долон, сделаю все, чтобы услышал мое имя!»

Обида придавала сил.

Утром, зайдя в «Погребок», Тамара остолбенела от количества явившихся посетителей. Еще недавно в такую рань таверна пустовала, а сейчас не выспавшаяся Калиса торопливо обходила каждого, предлагая похлебку и жаркое, оставшиеся с вечера. Сонный Ненос тоже сидел в углу, небрежно перебирая струны арфы.

Увидев остолбеневшую Тамару, хозяйка улыбнусь, чем поразила присутствующих мужчин. Улыбающаяся Калиса была такой же редкостью, как говорящая кошка.

- Кали, каким чудом уговорила его подняться с зарей? – удивился краснолицый, рябой мужчина, указывая пальцем на музыканта.

- Запах еды и посулы оставить голодным и не такие чудеса творят с голодными лентяями! – усмехнулась женщина, внимательно наблюдая, как Ненос оживился при появлении Тхайи. Но как бы вертихвостка не раздражала, отказаться от нее хозяйка не собиралась.

«Если дела и дальше так пойдут, не грех и потерпеть», - решила она, но в душе чувствовала обиду на легкомысленного мальчишку, восхищавшегося красоткой.

 «Кормишь этого негодника, жалеешь, а он…!» - Калиса видела, что Тхайя не замечала его, от того обиднее ей было.

- Есть хочешь? – вздохнув, предложила хозяйка.

- Что-то в горло не лезет, - Томка обвела взглядом рассевшихся по скамейкам мужчин, примечая, что некоторые из них были в «Погребке» вчера вечером. – А чего они так рано?

- Догадайся.

- Неужто?

- Угу.

«Значит, понравилось!» - приободренная Тома почувствовала себя увереннее, и улыбнулась присутствующим. Мужчины радостно загалдели.

- Тхайя! Тхайя! Спой! – раздались просьбы со всех сторон.

- Хорошо. Грустим или веселимся?

- Вчерашнее!

- Да, а то я не слышал!

- Потешное и в других местах поют, а ты давай свое, тоскующее…

После похвалы Тома расцвела, приосанилась и, положив ладонь на грудь, приготовилась петь. Покоренные ее чувственным жестом мужчины перестали дышать.

- С вершин, что спят за облаками… - затянула она, наслаждаясь моментом, от того голос звучал более расслабленно, тягуче, волнующе.

Люди перестали есть, прислушиваясь к словам, словно никуда и не спешили. Пока пела, за засидевшимся подмастерьем прибежал мастер. Выписав мальцу подзатыльник и пообещав по возвращении приложиться хворостиной по хребту, мастер Альс сел на скамейку и положив руку под щеку, уставился на Томку.

Она не была уверена, что поет идеально, потому старалась брать сразу всем, чем только могла. В этот раз замысловато заплела волосы, надела нарядное, с ярким шитьем платье. К тому же старалась принимать выигрышные позы, чтобы подчеркнуть драматичность песни и свою располагающую внешность.

И посетители «Погребка» оценили ее старания. Выслушивая восторженные комплименты, Тамара радовалась, как ребенок.

- Тхайя, ты – великолепна! – нахваливал лес Пааль. - Услада для души!

- Леса Тхайя, у вас необыкновенный голос! – с придыханием твердил худощавый юноша, смотревший с восторгом.

Но в то же время, она хотела большего.

«Один старый поклонник и один сопливый – это наверно и есть слава для певички из маленькой, полуподвальной таверны, - оглядев помещение «Погребка», неискушенных слушателей не самого богатого благосостояния, настроение у Томы испортилось. - Да, похвастаться перед Ло нечем. Засмеет!»

Вспомнив о нем, совсем разозлилась. Два непрезентабельных поклонника расстраивали, потому что она мечтала, чтобы Долон кусал локти, осознав, какая она потрясающая, красивая, умная и нарасхват. А еще Томка сильно скучала по нему.

«Так, жду еще два дня, потом к Сахе или Пене с планом перехвата!»

Она убежала бы сейчас, но хотела показаться Долону в новом платье, которое еще не успела дошить, потому и отложила визит.

Вечером Тома пела хорошо, много шутила, но до тех пор, пока к ней сквозь толпу не пробрался Альгиз. Увидев его сивую голову, Тамара огорчилась:

 «Этот явился, а Ло так не может!? Скотина, зазнавшийся негодяй! Ох, попадись, все припомню!»

- Тамаа, - шепотом обратился Брат, протягивая коробку с пирожными, - ты необыкновенна! Только необыкновенной девице Боги могли даровать столько даров.

- Вашей милостью я теперь Тхайя! – сквозь вежливую улыбку пошипела Тамара. – И дары мне достались через боль и страдания! Так что и не надейтесь, Брат Альгиз, я злопамятна! Весьма-а злопамятна! Кстати, – ее глаза сверкнули, – вас не будут ругать, что пришли сюда?

- Пусть ругают, я, в отличие от некоторых, рад вас послушать.

«А яблоки с одного дерева одинаковы на вкус! Похож на Бокасу!» - отметила Тома, оценив коварную улыбку и безжалостный намек мужчины.

- Что-то создание переживает за создателя, - куснула она его.

- Тамаа, вы остроумны и находчивы. Я восхищаюсь вами.

Наверно, Тамара не сдержалась бы и нагрубила, но к счастью Брата оттеснили посетители, сновавшие по залу. Воспользовавшись моментом, она успела одарить Альгиза ехидной усмешкой, обещавшей райскую жизнь за свалившиеся по его вине хлопоты, потом развернулась и, не обращая внимания на оклики и похвалу восторженных слушателей, покинула зал.

«Сволочь! Оба сволочи! Один, что пришел, другой, что не явился!»

- Тхайя, это он, да? У тебя аж глаза горят от радости, - не совладав с любопытством, спросила Калиса.

- Они горят от злости, что пришел не тот!

- Ничего, ничего. Через пару дней придут оба. А, может, и еще кто! – захихикала женщина.

- Ой! – психанула Тома и, топнув ногой, ушла переодеваться.

«Вот почему так? Дофига людей вокруг, а кто нужен, днем с огнем не сыскать? Явилась к нему за тридевять земель, еще и нос воротит!»

Несколько дней вертелась, как белка в колесе: пела, помогала хозяйке, учила новые песни, дошивала наряды, встречалась с Чиа, а от Долона все не было вестей.

«Неужели разлюбил?» – тревожилась она. Самообладание давно покинуло Тамару, как и уверенность, что он любил ее.

Несмотря на усталость, она теперь долго не могла заснуть, вспоминая, что между ними было, и раздумывая,  где ошиблась. После ночных метаний просыпалась разбитой, с огромным желанием найти Ло и поговорить. Только из последних сил ей удавалось сдержаться от таких порывов.

Самостоятельность больше не радовала, как и новые платья.

Встав утром, Тома оглядела себя в зеркале. Опухшие после слез глаза, грустное лицо. Собрав на затылке волосы в пучок, натянула платье и спустилась вниз.

- Это вот что? – пренебрежительно указала Гласа на ее голову. – Хочешь, чтобы пошли слухи?

- Какие?

- Разные! Дай повод, сама удивишься богатому воображению сплетников. Еще припишут бессонные ночи… - заговорщицки прошептала женщина.

- Правда? – насторожилась Тома.

- А то! Жены и девицы из округи не сильно-то жалуют тебя.

- Я же ничего не делаю! – возмутилась Томка.

- Ты привлекаешь внимание, разве этого мало? Женщины не любят, когда их мужчины хвалят кого-то, кроме них. Потому поднимайся и приводи себя в порядок.

- Я не успею.

- Лучше опоздай, но достойно выгляди, чем придешь вовремя и разочаруешь! – поучительно произнесла Гласа. Подумав, Тамара согласилась с ней и вернулась в комнату.

День начинался не так, как обычно. Посетители, которых после ее появления в трактире прибавилось, ели и сплетничали, ожидая, когда Тхайя начнет петь, но она медлила. Калиса не успевала на кухне, и Томка заменяла ее в зале, разнося тарелки с едой, кувшины, чайники, чаши. Под ногами сновали новые, незнакомые люди, скорее всего моряки, если судить по их загару и не местной одежде, и, забегавшись, не сразу заметила одинокого человека, сидевшего в углу, спиной к залу. Она не видела, как он появился, возможно, мужчина сидел уже долго, поэтому поспешила к нему.

Однако когда подошла, от удивления остановилась, не веря своим глазам.

- Ло?!

Он поднял голову, и Тома растерялась.

- Рада тебя видеть, - застенчиво произнесла она, стараясь смотреть на его плечо. Под взглядом черных, пронзительных глаз, сердце бешено колотилось, кровь прилила к лицу, и щеки обдало жаром.

- Тебе здесь нравится? – спросил он странным голосом. Спокойным, но глухим. Зная его, Тамара была уверена, Долон не в духе.

- Даже не знаю, - она поджала губы. Его холодно вежливый тон пугал ее.

«Неужели пришел сказать, что все кончено?!» - испугалась Тома, не зная, что сказать. Если уйти молча, лед, появившийся между ними, окрепнет. А как растопить его, не утратив гордости, не знала.

Так в молчании простояла дольше, чем позволяло самолюбие, но Ло молчал. Молчала и Тома.

- Рада была тебя увидеть, - тихо произнесла она и, превозмогая себя, заставила отойти от него. Глаза застилали слезы, но пока еще могла сдержать их, выскользнула из зала.

- Тхайя, ты чего? – Калиса повернулась ей в след.

- В глаз что-то попало.

Женщина недоверчиво посмотрела, но расспрашивать подробнее не стала.

- Ты бы поосторожнее.

Поплескав в лицо холодной водой, Томка снова вышла в зал. Долон собирался уходить. От тоски стало невыносимо. Желая сделать хоть что-нибудь, решилась гордо пройти мимо него, будто бы направляясь к соседнему столу. В свою походку она вложила все, что могла, что не осталось незамеченным. Только, к сожалению, внимание обратил не Долон.

Глава 18

Мысль, что Тамаа променяла его на признание и восхищение толпы, делала Долона несчастным. Даже в детстве он не испытывал такого горького одиночества, потому что тогда не знал, каково быть обласканный теплом и нежностью, заботой.

«Любила ли она меня? – сомневался он. - Или изображала чувства?»

Подозрения изводили, лишали равновесия. Ло метался, не зная, как поступить. Отчаянно тосковал по ее улыбке, взгляду, каким смотрела, когда он ел, но не желал пользоваться властью, чтобы вернуть Тамаа в крепость. Соблазн был велик, но Долона останавливало осознание, что от того доверие между ними не возродится.

Он разрывался, добиваясь от нее покорности и подчинения, но в тоже время не хотел иметь бесправную, молчаливую пленницу. Сводившая с ума ревность не давала покоя, доводя до бешенства, а подозрение в предательстве усугубляло душевную пытку. Каждый раз погружаясь в сны Гласы, Калисы и тех, кто был рядом с Тамаа, на него находил страх и дурное предчувствие, что сегодня обязательно подловит темную на лжи и изворотливости.

Ло похудел и осунулся лицом, потому что едва касался ложки, вспоминал о ней, и от горечи сжималось сердце. Каждый день испытания Тамаа давался с мукой. Он хотел оценить ее поступки, но и страшился узнать, что ошибся в ней.

«Пусть она была искренна, но пока в городе одна, может случайно встретить того, с кем ей будет проще, веселее, легче. Даже мудрый Клахем не смог просчитать случай, что сыграл с ним злую шутку…»

Тамаа коварством, хитростью ли или волею Богов проникла в его мысли и сердце, даже сны, околдовала страстностью, растопила лед и отчужденность, а теперь хотела уйти, затушив огонь и оставив его одного.

Промозглая мгла одиночества, липкой, густой взвесью обволакивала Долона во сне, и просыпаясь в тревоге, тоска и пустота чувствовались еще острее. Судьба будто дразнила, сведя его со своенравной, умной темной, которой Боги подарили красоту, чтобы она могла мучить более изощренно. Долон ощущал, как в душе просыпается темное, мстительное начало от одного предположения, что Тамаа может предпочесть ему другого. Но особенно тяжело стало, когда в городе заговорили о Тхайе.

Она окружила себя завесой тайны, умно интриговала, держась несколько отчужденно, словно высокородная леса. Выбором песен показала, что имеет утонченный вкус, образованность и душевную нежность.

«Откуда? Кто ты?» – задавался он вопросом, понимая, что  Тамаа не глупенькая девица, а расчетливая, наблюдательная, образованная, ни в чем не уступающая ему. Если задевал ее, платила той же монетой, не давалась в руки, не подчинялась.

Ло и другие Братья пересмотрели старинные рукописи, пытаясь найти упоминания о чуде, произошедшим с ней, но за всю историю ордена подобного больше не случалось.

Подарив Тамаа платье, он переступил через себя, подталкивая ее показать истинное лицо, и теперь изводился, сожалея о поступке.

«Люди черны, блеск и жажда тщеславия затмевают разум и свет путеводной звезды. Покажи истинную себя, скинь притворство, и я приму тебя любой».

Долон решил, что если даже Тамаа не любила его, не откажется от нее, но закроется и не позволит себе слабостей.

«Даже Альгиз, мнительный и осторожный не смог пройти мимо тебя. Проявляя капризный нрав и взбалмошность, тонко издеваясь, ты лишь сильнее притягиваешь его. Но я не дам так над собой издеваться!» - убеждал он себя. Размышления о Бокасе, ее брате, Тамаа, ревности и подозрительность… -  замкнутый круг, из которого Ло не мог вырваться.

Он не собирался идти к ней, но ноги сами не привели в переулок. А подойдя к вывеске, не смог уйти, посчитав, что иначе это будет трусостью.

«Зайду, но буду сдержан. Пусть убедится, что я не из тех, кем можно верховодить!» - решил он, спускаясь в таверну.

 Было людно. Тамаа спешно двигалась от одного столика к другому. Манящая, притягательная, недоступная, полная соблазна и чувственности. Она настолько привыкла ко вниманию, что на его давящий взгляд не обращала внимания. Лишь позже, случайно увидев, остановилась.

Ее большие глаза пронизывали Ло, лишая уверенности и равновесия. Они молчали, и люди стали обращать на них внимание. Наконец Тамаа отвела глаза и робко произнесла желанные для него слова:

- Рада тебя видеть, – и задышала чаще, вздымая пышную грудь.

Она искушала, а он был голоден. Желая скрыть, что ее тело и чувственность имеют над ним власть, Долон скорчил усмешку, сглотнул и сквозь зубы, чтобы скрыть волнение, выдавил:

- Тебе здесь нравится?

Долон видел, как в Тамаа боролись гордость и желание получить его, сказав то, что он хотел услышать. Она знала, что стоило лишь подчиниться, признать его главенство, и все бы закончилось, но спесь не позволила ей уступить.

- Даже не знаю, - промолвила Тамаа, склонив голову и показывая изгиб белой шеи с голубыми венками, проступающими под тонкой кожей. Медленно подняла руку и, убирая выбившуюся прядь волос, провела по щеке, шее, закусила губу. Желание читалось в ее глазах, но она не покорилась, и Долон тоже не готов был уступить, показать слабость.

Они смотрели друг на друга, как в состязании, меряясь гордыней и упрямством. Почувствовав, что после встречи с ней похоть будет долго изводить его, требуя утоления, Ло разозлился и отвернулся, небрежно глянув в окно.

- Была рада тебя видеть, - как можно непринужденнее произнесла Тамаа и, величаво развернувшись, пошла прочь.

Ло ощущал спиной неприязнь и ревностные взгляды посетителей трактира. Особенно тяжелые, злые мысли сидящих за соседним столом пьяных чужаков, взиравших на Тамаа, как голодные шакалы.

Краснокожие от загара неверцы считали себя лучше, чем он. Они верно подметили, что Тхайя его выделяет, и оскорбились. Такие люди как они не привыкли к отказам.

 «Отвергают слабаков! - читалось в их наглых ухмылках и вызывающих взглядах. – Смотри, как надо!»

И едва Тамаа приблизилась, один из иноземцев обхватил ее за талию и, резко дернув, усадил на колени. Долон ощутил, как желание разлилось по телу чужака…

Того, что сидел у стены, он ударил лицом об стол. С противным хрустом сломался нос, от боли неверец взвыл. Другой, что удерживал Тамаа, тут же с силой отшвырнул ее в сторону и бросился на Долона, но Брат перехватил его руку, вывернул и дернул в бок. Истошные вопли и неестественно вывернутая кисть наглеца окончательно переполошили посетителей «Погребка», однако ввязываться в драку никто не решился, испугавшись разъяренного неверца со сломанным носом, который, сплюнув на пол раскрошенные зубы, обтер рукавом залитое кровью лицо, и, выхватив короткий кривой клинок, бросился на смельчака.

Разъяренный соперник, неистово размахивающий кривым тесаком, вынудил Долона отступать, а посетителей, что потрусливее, ринуться прочь. Те, кто оказались решительнее и любопытнее, столпились у стен и с азартом следили за дракой.

Ло ловко перепрыгнул стол, подлетел к другому и, схватив горячую миску, швырнул в лицо нападавшего. Горячее жаркое растеклось по лицу неверца. Он закричал от боли, бросился смахивая горячее месиво, жгущее кожу. Воспользовавшись моментом, Долон яростно и метко пнул его по колену. Мужчина завыл и схватился за ногу. И тут же на Ло со спины кинулся третий, сдавивший захватом шею. Ло присел, чтобы сделать подсечку и перекинуть через бедро, но внезапная резкая боль в ноге не позволила завершить бросок.

Вынырнувший будто из ниоткуда карлик вонзил нож в его правую ногу.

- ДапрыгАлся?! - головастый уродец оскалил желтые кривые зубы, намереваясь выпустить Ло потроха, однако где-то рядом раздался  яростный рык, и полуросток упал на пол. Толпа ахнула.

Ло не мог отвлечься. Воспользовавшись его ранением, напавший по спины снова вцепился в шею и со всей дури сжимал руки. Долон занес раненную ногу, чтобы сломать ему пальцы на стопе, как под второе громкое, удивленное восклицание толпы, противник ослабил хватку и стал западать на него всем весом.

Хромающий Долон едва успел отскочить в сторону. А когда обернулся, стоявшая над  оглушенными нападавшими Тамаа с подносом умилила его.

- Все-таки любит! – улыбнулся он счастливо, теряя сознание, но напоследок успел услышать отчаянно-испуганный вопль Тамаа и грохот падающего подноса.

***

Увидев, как хлещет кровь из ноги Долона, Тамара перепугалась до умопомрачения. И после не могла вспомнить, как прошли те решающие мгновения. Но Калиса не была бы собой, если бы «любезно» не припомнила все, не забыв ни единой мелочи, что Тома творила до того момента, как примчавшиеся Братья увезли раненного Ло.

- Это он? – хозяйка впилась взглядом. – Дождалась, да?

- Это личное, - пробормотала Томка всхлипывая.

- Знаешь ли, после драки в «Погребке», когда ранили не абы кого, а одного из Братьев! - женщина уперла кулаки в бока и скривила злую усмешку. - Когда прилюдно задрала подол и оторвала у всех на виду знатный кусок от нижней юбки, показав голые ноги в неприлично коротких штанах! Затем, ловко тягая огромного мужика, перевязала ему ногу, совершенно не смущаясь, что ранен он около срамного места! И все еще думаешь, что это только твое личное дело?! – разъяренную Калису прорвало, накопившийся гнев так и выплескивался из нее. – Я уж молчу, как ты хлестала его по щекам, громко ругаясь и причитая! Как с силой вытолкнула Неноса на улицу, велев скорее бежать в Цитадель и привести Брата Тауша! Да ты хоть представляешь, что будет твориться в городе к вечеру?!

- Кошмар, – растерянно прошептала Тома.

- Наконец-то, дошло! – женщина ехидно улыбнулась. –  Кошмарный скандал! Ах да, забыла рассказать, как ты обвела каждого из присутствующих свирепым, полным ненависти взглядом и поклялась, что если Брат умрет, обратишься с обвинением к каждому из них, кто стоял и смотрел, как он истекает кровью!

Хозяйка прищурила глаза.

- Ты хоть понимаешь, мерзавка, чего натворила?! Нет, я, конечно, безмерно счастлива, что у постояльцев вдруг проснулась совесть, и они свели в «Погребок» всех лекарей в округе, но теперь из-за тебя никто не придет в мою таверну!

- Хорошо, чтобы не приносить несчастия, я уйду…

- Куда?! – она грозно рявкнула, да так, что на столе дрогнула посуда. – Сезон птичкой заливаться будешь, и только попробуй поерепениться! - Калиса нервно захихикала, потирая дрожащие руки. - Ну, почему, почему у всех певуньи, как певуньи, а у меня ты?! Всего-то хотела тихую Тамаа, а случилась ты!

- Не расстраивайся, Тамаа и я – плоды одного дерева, - добродушно заверила Тамара.

Хозяйка дернулась, хотела было сказать что-то, а потом просто разрыдалась.

Оценив ситуацию, хитрый Ненос осторожно, бочком поднес и поставил на стол чаши с настойкой. Зареванные женщины, чтобы немного успокоиться, мигом опустошили их, будто пили воду. Решив, что дело пошло, проныра еще разлил настойки по плошкам и тихо удалился в угол, подальше от «грозы».

- Ты-то чего рыдаешь? – удивилась хозяйка, услышав, как Тхайя заплакала взахлеб.

- А вдруг он умрет! – всхлипывая, прошептала Тома.

- Он-то? Выживет! Но путь не появляется на глаза! – усмехнулась Калиса уже почти беззлобно. Выпустив пар, она успокоилась и сосредоточилась на мыслях, как произошедшее утром обернуть во благо.

***

Едва Долон открыл глаза, над ним склонилась седая голова Клахема.

- Хромающий на левую ногу помощник был, теперь появился западающий на правую. Достойная свита! Даже у императора такой нет, - хмыкнул Глава.

В словах старика Ло уловил злую насмешку. Когда Отец переживал, всегда становился колючим и резким.

- Я не мог поступить по-иному.

- Когда бьется сердце – разум умолкает. Да и я бы разочаровался, поступи ты иначе, - задумчиво ответил Клахем, сверля раненного недовольным взглядом. – Но если ты каждый раз намерен справляться у нее о любви таким образом...

- Она любит меня!

- Уверен? – глаза собеседника сверкнули. - Ты да! Готов ради нее идти против меня, потому что любовь – крепкие сети. Но, быть может, ради тебя и она согласится на испытание?

- Нет! – Ло прищурил глаза, в которых отразилось все упрямство, которое было в его характере.

«Одно уже вышло боком, до сих пор расхлебываю!»

- Говори, - чеканя слова, произнес старик, понимавший, что Долон вспомнил указ об испытании, которым воспользовалась Бокаса после покушения, - не сдерживайся.

Но Ло хватило выдержи промолчать.

- Я не хочу испытания, - ответил он.

- Хорошо, не буду настаивать, - прищурил холодные глаза Клахем. Хоть он еще не оправился от удара, но властность и умение прижимать к стене в нем не убавилось.

«Не настаиваешь, но сделаешь все, чтобы она отказалась от меня?» - закралось тревожное подозрение у Долона. Почувствовав его сомнения, Отец улыбнулся, вроде бы добродушно, но Ло охватило беспокойство.

- Однако ты, мой мальчик, должен помнить, - продолжил Глава, - я не готов жертвовать тобой.

- Я не мальчик!

- Разодранная штанина, израненная нога, совсем как отрок! А если не хочешь быть мальчиком, веди себя как разумный мужчина!

- Я не откажусь от нее.

- Ло, мальчик мой, лишь бы она не отказалась от тебя!

Долон отвернулся, больше не желая разговаривать.

- Завтра она придет к тебе. Я разрешил.

Ло посмотрел на Главу из-под лобья.

- Знаю, знаю, ты рад и благодарен мне, - уходя, съязвил старик.

Когда дверь закрылась, Ло прикрыл глаза от навалившихся слабости и раздражения. Он устал и злился, что почти каждый видел своей целью раскрыть ему глаза, доказать, что Тамаа не такая, какой кажется.

«Почему не могут отстать и дать нам разобраться самим? - злился он. – Пусть и коварна, сам разберусь! Или до старости будут опекать, называя мальчиком?!»

Так же его очень тревожил взгляд Клахема. Хорошо зная  неверское коварство Отца, Ло был уверен, тот сделает всевозможное, чтобы искусить ее.

     ***

Весть о Тхайе, как о страстной, с горячей кровью девице, разнеслась по округе молниеносно. Иначе и быть не могло. Ее грудной, надрывный, полный ярости рык: «Ур-р-род!» перед нанесением удара подносом, показался мужчинам необычно страстным и зажигательным. А обсуждение ее белых ног шло за каждым столом соседних таверн.

- Верная девица! – с восхищением вздыхали посетители, обсуждая ее силу, меткость и рисковость. – Оглушила такого громилу! И откуда столько сил?!

- Повезло счастливчику!

- Вдвойне! Не прирезали, не покалечили, и такая красавица рядом, – соглашались другие.

- А ножки какие!

- А исподнее!

Если Калиса переживала, что злая молва опозорит Тхайю, то ее опасения оправдались лишь наполовину, потому как, чем больше женщины разносили скандальные новости, смакуя развязное поведение певуньи,  тем больше мужчины стремились посмотреть на ретивую красотку хотя бы одним глазком.

Набившиеся в «Погребок» люди, не оставляли надежд, что Тхайя еще разок покажет ножку или приподнимет невзначай юбку, но теперь Калиса лично, как строгая мать, проверяла у Томки длину исподних штанин.  Тамара злилась, но молчала, понимая, что хозяйка в какой-то мере заботится о ней, потому со вздохом поправляла юбки и выходила в зал.

- Не забывай, глупцов и развратников полно, и теперь им не дает покоя любопытство. Такое зрелище пропустили! – брюзжала женщина. Но особенно настроение у нее портилось, когда вечером выплачивала вознаграждение нанятому охраннику – громиле Току. Испепеляя Томку взглядом, хозяйка красноречиво показывала глазами, мол, ранее все было чинно - мирно, не то, что с твоим появлением… одни расходы и скандалы. В ответ Тамара кивала головой на переполненный зал, показывая, сколько, благодаря ей, пожаловало народу.

- А доброе имя? – не выдерживала Калиса и начинала читать мораль.

- Остались одни лохмотья, но если соседки ждут слез и раскаяния – не дождутся! Здесь, - Тома приложила руку к сердцу, - я знаю, что поступила верно, и мне не стыдно. Даже сейчас, зная, чем все обернулось, поступила бы так же.

Теперь петь приходилось чаще, потому что услуги громилы Току стоили не дешево, да и расстраивать Калису Тома больше не хотела.

- Скрывая боль в душе, я через силу улыбаюсь. Мне говорят, что "время лечит", а я им только задыхаюсь... – душевно тянула она, больше не смущаясь посетителей. А чего смущаться, если о тебе теперь почти все знают? Как ни пытайся стоить лесу или томную неженку, но короткий вопль: «Ур-р-род!» и взмах подносом рассказал больше, чем все другие поступки.

Понимая, что Тхайя о любви поет от души, зрители умилялись и просили спеть еще, хорошо закусывая и выпивая. После выступления, Тома металась по залу, обслуживая прибывающих посетителей.

- Нечего женщинам в драку встревать, - услышала она краем уха за одним из столов, что стоял поодаль, у окна.

- А нечего на одного вчетвером нападать, - ответила она, не сдержавшись. Ведь ясно, что говорили именно о ней.

- Их было не четверо!

- Если быть точной, трое с половиной!

- Он первый!

- Он единственный, кто заступился за меня!

- Да кому ты нужна! – мужчина сверлил ее глазами необычайного редкого орехового цвета с красноватым отливом.

- Выходит, у твоих земляков дурной вкус,  - с презрением ответила Тамара, подметив, что внешне мужчина похож на тех иноземцев.

- У моих людей хороший вкус, – шипя, огрызнулся незнакомец.

- Тогда ты противоречишь сам себе, - не слушая более, Тома отошла от стола и больше не подходила, заставив Неноса самого обслуживать неприятных типов. Музыкант отчаянно сопротивлялся, утверждая, что его руки созданы для музыки и струн, но Томка научилась смотреть на него не менее грозно, чем хозяйка.

Опасаясь за Долона, что он может умереть от заражения, не могла дождаться, когда же солнце войдет в зенит, чтобы отпроситься и навестить Ло, но время текло медленно. В конце концов, от нетерпения у нее начали дрожать руки, вещи падали из рук.

- Иди уж! – великодушно бросила Калиса, заметив, как Тхайя нервничает. – Но вечером чтобы улыбалась и смеялась!

- Хорошо – хорошо! – обрадовалась Тома и, бросив фартук на спинку стула, выбежала на улицу.

«Нужно успеть привести себя в порядок, а то приду, он откроет глаза, а я лохматая и взмыленная! Нет, нужно быть спокойной. Спокойной и выдержанной! Главное не броситься ему на шею и не разрыдаться, пусть первый признается, что скучал. И еще извинится!»

Носясь по комнате, она быстро натянула скромное темное платье, пригладила волосы, припудрила лицо. Краситься не стала, опасаясь расплакаться при виде ослабленного Ло.

«Рыдающая панда – это не гордо и не романтично, так что обойдусь без боевого раскраса!» - решила она, но не забыла воспользоваться маслянистыми духами.

Собрав гостинцы – сладкие пирожки с ушками, перекрестилась, прошептала местную короткую молитву:

- Веди звезда по светлому пути! – и выбежала из дома.

Как назло, солнце светило в лицо, ослепляя ярким светом. Натянув шаль на глаза, Тома бодро шагала в гору, придумывая вариант приветствия Долона и пытаясь успокоиться, но чем ближе подходила к Цитадели, тем больше охватывал мандраж.

Извилистая широкая дорога змеей поднималась в крутую гору, густо поросшую травой и низкорослыми кустами. Если хотя бы с одной стороны серпантина падала тень, прогулка была приятной. Но ее не было, потому приходилось терпеть и, стиснув зубы, ползти на вершину косогора. Когда вдали показалась скала, Тамара обрадовалась.

«Еще пара поворотов и подъем!» - и свернула в жидкий пролесок.

С высоты город просматривался как на ладони. Игрушечные домики, разноцветные крыши и стены, утопающие в изумрудной, сочной зелени. На открытой местности появился прохладный ветерок, охлаждавший разогретую на солнце темно красную ткань, и Тома немного успокоилась, отвлекшись на созерцание природы.

По «братской» тропе, как называли местные дорогу в крепость, люди ходили в основном утром перед работой и вечером – после. Потому уловив где-то позади шаркающие шаги, Тома удивилась и обернулась. Дряхлый старик, опираясь на кряжистую палку, семенил по дороге. Кряхтел, хватался за живот, но упрямо шел вперед.

«Старость - не радость, - грустно подметила она и остановилась, желая дождаться старика и спросить, не нужна ли помощь. – Может, ему всего-то нужно передать письмо в крепости родным? Мне не тяжело, а ему не мучиться».

Увидев, что Тамара остановилась, человек прибавил скорость, но запнувшись, едва не растянулся в пыли.

- Не спешите! Я подожду! – крикнула Тома, жалея выдохшегося немощного путника.

Он подходил долго.

- Вам помочь?

- Да-а, - дребезжащим, тихим голосом проблеял старик, и полез в суму, болтавшуюся на худом плече. Долго рылся и, когда, наконец-то, достал измызганную тряпку, старая, дрожащая рука нечаянно выронила ее.

- Я подниму, - Тамара ловко наклонилась, и от резкой тупой боли потемнело в глазах. Шелковая шаль слетела с волос и боковым зрением, словно в замедленном действии увидела, как старик замахивается палкой.

- Дря-я-янь! – сипел он злым, смутно знакомым голосом, от которого ёкнуло сердце. – Не уйдешь!

Адреналин, хлынувший в кровь, придал сил, и, превозмогая боль, Тома метнулась в сторону, взбивая клубы придорожной пыли. Оглушенная ударом, она плохо ориентировалась в ситуации, но отчетливо понимала: еще один взмах и останется здесь навсегда.

Бокаса, еще более исхудавшая,  в лохмотьях, с грязной кожей болезненно-желтого оттенка шла на нее. В выпученных глазах плескались ненависть и безмерная злоба. Безумный взгляд пугал Тамару не меньше коряги, которой та пытались ее огреть. Казалось, не будь у сумасшедшей дубины, она загрызла бы Томку желтыми зубами, которые плотоядно скалила.

Старуха, а именно так выглядела еще не старая женщина, подходила ближе, и Тома задрожала, осознавая, что пришел последний час. Она оказалась на обочине широкой  мощеной дороги, и отступать было некуда. Крутой склон, поросший полевой травой выглядел устрашающе.

«Лучше свернуть шею, чем умереть от руки мерзкой, сошедшей с ума старухи», - мгновенно приняла решение Тамара  и, не раздумывая, сиганула вниз.

 Полевая зелень, пахшая так сладко, щекотала лицо, лезла в рот и отвлекала Томку от болезненных ударов.

 Едва оказалась в ложбине, вскочила на ноги и хромая, бросилась вперед, подальше от сумасшедшей сестры, которая с нечеловеческим воплем ринулась следом, прыгнув за ней на склон.

- Не уйдешь! Не уйдешь! – орала сумасшедшая, пытаясь догнать беглянку, убегавшую по высокой, доходящей до пояса траве. – Ублюдок до конца жизни будет рыдать и чувствовать себя  ничтожеством! И дар ему не помог выследить меня!

- Какой дар? – на бегу крикнула Тома, надеясь, что, отвлекшись, Бокаса запнется и упадет. Однако, как назло, упала сама, ободрав колено. Уходя из дома, она надела укороченные штанишки, богато обшитые кружевом.

- Думала, мы к каждому шпиона приставляем?! – расхохоталась ненормальная. -  Нет! Боги отметили нас, дали власть и силу!

- Какую?

- Интересно?! – Бокаса замахнулась ногой, чтобы пнуть настигнутую Тамару, но, потеряв равновесие, упала.  – Куда, дрянь?! – зашипела сестра, успев схватить беглянку за подол.

- Сама дрянь! – Томка лягнула преследовательницу ногой. Пусть вскользь, но хотя бы так. – Уродливая старуха, спятившая с ума. Бе-е, как от тебя разит!

- Сдохнешь, еще не так вонять будешь!

Они то ползли, то бегом пробирались вперед, изматывая друг друга. Каждая понимала, победит самая стойкая, а ставки были высоки: жизнь или месть.

Томка бежала, не оборачиваясь, ориентируясь лишь по ответным крикам сестры.

- Была уродиной и дохнешь ей же. Глаза выцарапаю, космы повыдергиваю…

- А труп сожрешь, неудачница? – дразнила Тома преследовательницу, понимая, что милости и снисхождения по любому не дождется.

- Только из-за твоего любовника!

- Не ищи оправданий, полоумная!

- Полоумная не смогла бы организовать покушение на жирного урода. И дар сра…му Братству не помог! Меня всегда недооценивали!

Тамара никогда не видела погибшего при покушении Отца, но сразу догадалась о ком речь.

- Я умна и хитра! Они даже не смогли проникнуть в мой сон! Неудачники! – ненормальная гордо и счастливо  захохотала. – Молчишь?  Не можешь поверить в священную тайну Ордена, а я приметлива! Как увидела рецепт зелья, сразу поверила!

- И теперь у тебя мозги набекрень!

- Сейчас у тебя будут набекрень! – мимо Томкиного уха просвистел камень.

 «Боже, Боги! Спасите!» - взмолилась обессиленная, мокрая от пота, задыхающаяся беглянка, но внезапно раздался вскрик, и наступила тишина.

Отбежав подальше, Томка на бегу повернула голову, допуская, что Бокаса упала, схватила камень и снова целится ей в  голову. Однако преследовательницы нигде не было видно, лишь ветер гнал волны по зеленому ковру.

В смятении Тома вертелась, не зная, откуда ждать нападения.

- Ты где, карга?! – стуча зубами, прошептала она.

- Здесь! – откликнулся за спиной жизнерадостный голос, и Тамара получила увесистый пинок под зад. Упав, вместо того, чтобы ползти прочь, обернулась и обомлела. Рослая Ива с сардонической ухмылкой на губах нависала над ней.

«В сговоре!» - осенило Тому, и она завизжала от страха.

Сестра злорадно улыбнулась.

- Давно мечтала это сделать! – счастливо произнесла она и залепила пощечину перепуганной темной.

Томка обмякла, понимая, это конец.

***

Бредя за спасительницей, Тамара не переставала думать над словами Бокасы:

«И дар не помог… Они не смогли проникнуть в сон!»

Вспомнилось признание Хулы, в котором женщина поведала, что Брат, судивший ее отца,   словно видел его грехи и жалел мать… Уверенность Та, что Орден знает все и о каждом. Переполошенный Туаз накануне Ночи покаяния, когда в городе царила паника и  истерия…

«Кто бы мог подумать, что подобное возможно? Или это бредни сумасшедшей? – но взглянув на перепачканные руки, обретшие былую изящность, поняла, в этом мире может случиться и не такое. Припомнились и слова Долона о тайне, узнав которую будет вынуждена безвылазно жить в цитадели. А еще обрядовые символы ночного неба, звезды, глаза…

И так было тошно, а от догадки стало еще и невыносимо страшно.

«Боги, как жить то?! Это же тотальный контроль! А если Ива расскажет, а она, скорее всего, слышала вопли Бокасы, меня снова в Цитадели запрут?! - от волнения затряслись ноги. – Молчать! Главное молчать и прикидываться дурой! Но как, если они ходят по снам? Из огня да в полымя! Что же делать?»

- Иди-иди! Пошевеливайся!

- Не хочу, чтобы он меня такой видел, - сетовала Тамара, изображая дурочку. Будь ее воля, долгожданную встречу с Ло перенесла бы на день, понимая, что  в таком истеричном состоянии при расспросах обязательно сболтнет лишнее.

- О, да! Если бы получила удар ножом в спину, глядя на тебя мертвую, Долон умилялся бы твоей красотой! – разозлилась Ивая. - Доведешь, дубиной огрею и скажу, что так и было!

- Уже огрели. Тошнит, - продолжала мямлить Тамара.

«Пусть лучше считают дурехой. Сошлюсь на испуг, удар, амнезию… - все что угодно, лишь бы выжить! Даже  гордость умерю!»

- Ха, от удара ли? Пена тоже мнила, что съела несвежее, – усмехнулась грубиянка, пытаясь удобнее уложить на плече связанную Бокасу. Несмотря на головокружение и подавленное состояние, у Томы от удивления округлились глаза и рот.

- Но как?

- Вестимо как! - буркнула сестра. – Эта дрянь виновата! Смердит-то как! – Ива брезгливо поморщилась и двинулась наперерез Томке, желая, чтобы та еще разок насладилась ароматом давно немытого тела Бокасы.

- Фу! – фыркнула Томка, зажимая нос. – Сейчас стошнит!

- Не мне же одной мучиться. Хоть бы помощь предложила!

- Рада бы, но сил нет.

- Ну, конечно! – выдохнула Ивая, подкидывая ношу. – И за что все это? Знала бы, что эту вонючку придется тащить, не пошла бы!

- Удивляюсь, и как ты согласилась на мое сопровождение?

- Лучше молчи! Как ты появилась, все вразнос пошло. Пена рыдает, Млоас обижается, что она его видеть не хочет, Виколот между ними разрывается, Ло в пьяные драки из-за певуний всяких встревает! Была семья, а теперь что?

- Будет большая семья, – Тома простодушно посмотрела на спутницу и захлопала ресницами.

- Сама веришь?

- Верю!

- Наверно, еще искренне веришь, что Долону счастье принесла? – язвила сестра. - Ну-ну. А он теперь под охраной сидит в ожидании наказания, еще и хромать будет! - увидев пораженное, подавленное лицо темной, едва сдерживающей слезы, Ива осталась довольной. – Так что закрой рот и пошевеливайся. Быстрее, иначе я тебе придушу!

- У тебя руки заняты, - вроде бы бесхитростно парировала темная, но Сестре показалось, что Тамаа издевается над ней, чтобы было правдой.

- Хм, зато у меня есть она… -  в ответ Ивая злорадно улыбнулась и повернулась боком, подставляя путнице под нос смрадную ношу, от которого у Тамары открылось второе дыхание и мигом прошло головокружение.

Пока поднимались на подъемниках, Томка изо всех сил изображала немощно-контуженную и пыталась придумать хоть какой-то план спасения. Однако оказалось, что кроме Долона, надеяться в белых непреступных стенах ей не на кого. От досады закусила губу.

«Почему? Почему такая подлость? Осталось совсем немного до его раскаяния за грубые слова,  мы бы помирились, и все наладилось бы! А теперь придется явиться с повинной мне, хотя я ни в чем не виновата! - однако чувство самосохранения оказалось сильнее гордыни. - Ну, и ладно. Пришел же первым, заступился. Хоть кто-то заступается за меня, несчастную темную!  Кстати, а чего это я для них темная?! – от неожиданного предположения она дернулась. – Неужели?!»

***

 «Какая муха ее укусила?» - гадала Тамара, не понимая, что могло так благотворно повлиять на злюку, когда та не только позволила ей умыться и привести себя в порядок, но и принесла зеркало Пены. Спросить не решилась, потому что по красноречивому лицу сестры читалось: она еле сдерживается, пытаясь изобразить хотя бы намек на приветливость. Но когда Ива принесла мазь, чтобы смазать синяк, проступающий на лбу, Томка ошарашено выпалила:

- Ивая, ты чего?!

- Ничего, - огрызнулась сестра, поджав губы. – Он влюбился, как дурак, в такую вертихвостку, как ты. И ничего не поделать. Из-за тебя в драку полез, ославился. От Старших ему досталось. Не хватало Ло еще тебя с кровоподтеком увидеть: расстроится, будет себя винить…

«Идиотка! Надо же было умудриться так насолить единственному заступнику!» - испугалась Тамара.  Выдержка окончательно покинула ее, и она расплакалась.

- Эй, ну-ка перестань! Не рыдай! А то с синяком да красными глазами совсем безобразиной станешь! – попыталась успокоить Ива.

- Утешаешь? – сквозь слезы спросила Томка. – Если да, благодарю, я тронута.

Молчание и громкое сопение собеседницы выдавали ее неловкость и напряжение, однако и теперь Сестра сдержалась и не ответила грубостью, что было дня нее почти героическим поступком.

***

Услышав своеобразные, тяжелые шаги Ивы, а затем ее бухтение, Долон приготовился к появлению Тамаа. Удобнее облокотился на подушку, пригладил волосы, поправил рубаху, успел даже рот прополоскать водой, но чем ближе раздавались голоса, тем взволнованнее становился. Смятение, снисхождение, спокойствие, злость, радость… - мешанина разнообразных чувств озадачила его.

«Неужели вновь поругались?» – огорчился он. Сердце будто упало от осознания тщетности усилий сохранить мир в семье, сберечь тех, кто был ему дорог.

Когда дверь открылась, и вошла Тамаа, как назло предстал перед ней опечаленным и изнеможенным.

Увидев Долона подавленным, мрачным, взволнованная Тамара переменилась в лице, побледнела и бросилась к кровати:

- Как ты? – не сдерживая слез, вызнавала она. – Сильно болит?

От заплаканных бездонных серых глаз, робкого голоса и нежного взгляда из-под полуопущенных ресниц Ло на мгновение растерялся, а когда пришел в себя, оказалось, что  Тамаа обвила его шею руками, а он прижимает ее к груди.

Застывшая в дверях Ива покачала головой и прикрыла глаза, потому что не могла без смеха смотреть на ошарашенное лицо Брата, который накануне  собирался быть с темной сдержанным и даже отчужденным.

Лишь ощутив крепкие объятия  и горячие, нежно поглаживающие ладони Долона на спине, Томка поняла, он по ней тосковал.

«Засранец! – от радости защемило сердце. – Глупый засранец! Угораздило же найти тебя за тридевять земель!»

Уткнувшись носом в шею Ло, вдыхая его пьянящий запах, страх отступил,  и Тамара почувствовала, как от счастья сбивается дыхание.

Как только Тамаа положила голову на его плечо, запоздалое раскаяние накатило на Долона.

«Рассорились на ровном месте!» - вспомнил свой припадок ревности и понял, они стоят друг друга -оба хороши. Особенно стыдно стало, когда Тамаа с нежностью коснулась раненой ноги и прошептала:

- Прости. Прости, что так случилось. Мне очень жаль.

- Заживет, - подбодрил он.

- Ива сказала, ты будешь хромать.

- Представь, ты в красивом платье, я ковыляю рядом, как Кинтал, зато все взоры устремлены на нас, - Ло говорил серьезно, но Томка знала, он беззлобно язвит. Если бы поругал немного, было бы не так совестно и горько. Осознавая, что из-за ее гордыни Долон получил ранение, Тамара корила себя, однако, сделав вывод, не стала спешно обещать одеваться скромнее, чтобы не подумал, будто одержал верх.

- Зато в старости будет о чем вспомнить, - робко возразила она, стараясь посмотреть так, чтобы Ло понял, она раскаивается.

- Если доживем, - поучительно подвел итог Долон и, приглядевшись, заметил припухлость на скуле Тамаа. Мгновенно соотнес ссадину с томившим Иваю чувством вины, и заключил, что между ними вспыхнула ссора, дошедшая до рукоприкладства.

- Ничего не хочешь сказать? – неожиданно резко его тон переменился. Вперив в Сестру жесткий взгляд, Долон нещадно давил на нее. В комнате повисло тягостное молчание.

Увидев, как съежилась поникшая Ивая, Тамара ощутила к ней жалость.

- Откуда это? Рассказывай! – он кивнул на Томку.

- А я думала, ты не заметил, - пролепетала Тамара, пытаясь отвлечь внимание на себя. Брат хмыкнул, а потемневшая лицом Ива, тяжело вздохнула:

- Я опоздала. Немного.

- Но Ива поймала Бокасу, потом на себе тащила ее до Цитадели! – вклинилась Тома.

- А это откуда? – он осторожно коснулся пальцем покрасневшей щеки.

- Я упала!

- Не тебя спрашиваю, - оборвал Ло Тамару.

- Это… - Ива снова шумно втянула воздух.

- От испуга я истерила, и мне необходимо было придти в себя, - Томка упрямо вклинивалась в разговор.

- Я спрашивал не тебя! – процедил сквозь зубы Долон, испепеляя Сестру хмурым взглядом. - С тобой поговорю позже.

- Почему не сейчас? – возмутилась Тома.

- Я занят! – раздраженно рявкнул он, представив, чем для Тамаа могла обернуться нежданная встреча с сумасшедшей.

- Если занят,  не смею отвлекать! – бросила гордо Тамара и, подхватив юбку, вылетела из комнаты.

- Вот так все и было, - понуро пролепетала Ива, но Ло уловил, как переменилось ее настроение, словно камень упал с души.

- Но ты опоздала!

- Но она пошла к тебе раньше!

- Ива, Ива, - укоризненно покачал головой Долон, - а если бы не успела?

- Прости.

Он не ответил.

- Провожу ее, - ухватилась за спасительную мысль Сестра и выскользнула в коридор. Нагнав Тамаа, с трудом выдавила слова:

- Я признательна.

- И я тебе, Ивая, очень признательна. Видать, судьба у тебя, спасать глупых девиц, попадающих в передряги.

Сестра остолбенела от растерянности.

- Считаешься себя глупой? – ошарашено спросила она, хлопая белесыми глазами с сивыми длинными ресницами.

- В чем-то да. Удивлена?

- Очень.

- Глупо считать себя самой умной. Древние не зря говорили, недостаток опыта вызывает уверенность в себе, - улыбнулась Тома.

Ивая задумалась, осмысливая слова темной, а потом упрямо заявила:

- А я не считаю себя глупой!

Тамара снисходительно, но тепло улыбнулась.

- И не из-за того, что мне только шестнадцать сезонов!

- Заметь, Ива, не я это говорила! – лукаво бросила Томка на ходу.

Сестра расстроено топнула ногой и крикнула вдогонку:

- Тебе смой-то всего девятнадцать!

«У, хитрющая птичка, нахамит, и не понять: со зла или нет?» - Ива растерянно почесала голову и бросилась догонять темную, которая неслась прочь, ловко перескакивая через ступеньку.

- Эй, как вонючку нести, сил у тебя нет! А сейчас вон как прыгаешь!

- Меня злость подгоняет.

- Зачем убежала? Могла бы и промолчать!

- Ни-за-что! Не хочет слушать, не надо.

- Может, вернешься? Помиритесь.

- Не сейчас.

- Гордая?

Томка промолчала.

- Ладно, птичка, - хмыкнула сестра, - пойдем, провожу.

Миновав ступени и переход, спустились на площадь. Шли спешно, погруженные в мысли, не замечая, что с балкона на них внимательно смотрят Кинтал с наставником.

- Любопытно наблюдать за молодыми, когда их кровь бурлит быстрее, чем соображает голова, - задумчиво произнес Клахем, подставляя морщинистое, исхудавшее лицо солнцу. В последнее время он больше сидел в кресле, укрытый пледом, расслабленно смотрел на людскую суету, парящими птицами в ясном небе, и наслаждался каждым мгновением жизни. - Сейчас голова моя ясна, как никогда, но кровь холодна. И знаешь ли, скучно. Но с этими надо что-то делать.

- Сами разберутся.

- Сами они еще сезона два будут выяснять: любит - не любит, простить – нагрубить. Боюсь, не доживу до того момента, а я, наешь ли, Кинтал, весьма любопытен.

Помощник улыбнулся.

- Пусть мальчишка в назидание посидит, подумает, что не пристало преемнику рисковать в трактирных сварах, разберется в мыслях. И ей полезно поскучать. Сам знаешь, в разлуке познаются чувства. А мы пока будем готовиться к Совету.

Глава 19

В город Тома, как ни странно, вернулась спокойная и уверенная, что у них с Долоном все будет хорошо. При встрече радость в его глазах говорила лучше слов. Вспоминая миг, она улыбалась и млела, а что убежала, так это мелочи. Зато неповадно ему впредь будет повышать голос и разговаривать грубо.

«Знаю я вас, как облупленных, сначала платье посерее, потом молчи, рта не открывай, пока не спросил! Аха, щас, нашел покорную рабыню!» - бухтела Томка. В прошлой жизни она надела бы самое красивое платье и пошла куда-нибудь, но в этой, наученная горьким опытом, опасалась повторения неприятных моментов и новой драки. Да и какие наряды, если на виске ссадина, а щека припухла? Пусть не заметны на первый взгляд, но любопытные кумушки и тут не уступали в любопытстве и злословии бабкам на скамейках у многоэтажек.

Раньше неприятности обходили Тамару стороной. Она жила спокойной, размеренной жизнью, а веселые истории слышала только от подруг, вечно попадавших в разнообразные ситуации. А теперь как обрушились, конца и края не видно.

Она устала. Хотелось семьи, детей, спокойствия и стабильности. А тут, что ни день – сплошные сюрпризы и препятствия. Жизненный опыт подсказывал, что Долон любит ее и рано или поздно сделает предложение, но так хотелось ускорить миг счастья.

«Да, Тамара, тебе девятнадцать, а в душе ты уже клуша! Может, новое платье купить? Аха, с вырезом! – подколола она себя. Все казалось глупостью и не нравилось. – Нет, лучше прическу поменять!»

Вспомнив, как ей шла челка, загорелась желанием.

«А что?! Достаточно отрезать прядь, и буду выглядеть уже по-другому. То-то Ло удивится! Тем более так удастся скрыть ссадину на виске!» - ее охватил азарт.

Возможно, она бы еще подумала, но в Империи показателем благонравности девицы  было отсутствие слухов и доброе имя, а у Томки скандалы следовали один за другим. Конечно, не ее вина, но кому какое до этого дело.  Не успела стихнуть история с дракой, как она даст повод для новой. По земным меркам не произошло ничего страшного, но когда ты публичный человек в средневековом городе, где главенствуют мужчины  и ценится доброе имя, нужно что-то срочно предпринимать.

«Не дождетесь!» - решилась Тамара и отправилась искать ножницы.

Ивая ждала на улице, отказавшись входить в дом, Потому когда Тамаа вышла, сестра удивленно приподняла бровь.

- И все это ради того, чтобы скрыть ссадину?!

- Что можно тебе Ива, нельзя мне. Обо мне и так рассказываю нелепости и выдумки. Представь, чего напридумывают, если увидят.

- Любовник побил?

- Скорее всего, - грустно вздохнула Тамара.

- А с щекой?

- Скажу, мошка укусила.

- Поверят?

- Надеюсь. Но оправдываться не буду.

- Может, перестанешь петь? Ло это не нравится.

- Отказаться от работы – важное решение, и чтобы его принять, надо разговаривать, а у нас с Долоном не получается поговорить, так что решение пока не принято. Кроме того, мне нужна работа, потому что обо мне некому заботиться.

- Думаешь? - удивилась Ива.

- Если люди меня спросят: Тамаа! Ой, Тхайя, а кто тот мужчина ради которого ты огрела тех наглецов? Что я отвечу? Молчишь? Вот и я том же.

- Ты хочешь за него замуж?

- Оба должны иметь одну цель, а не кто-то один. Потому не загадываю. Только Боги ведают наши пути.

- Что-то ты сегодня разговорчивая.

- Мы все меняемся. Я, ты, и другие. Кстати, а откуда ты узнала, что мне по дороге попадется ненормальная карга? Если не секрет?

- Не секрет, - пожала плечами Сестра. - Мы не знали. Ло просил встретить, и так уж случилось. Нет, что-то после встречи с Бокасой тебя не узнать! – и подозрительно покосилась на Томку.

- Это я тебя задабриваю. Вдруг, третий раз придется меня спасать, - пошутила Тамара.

- Давай без приключений, и к Басе не подходи! Второе избавления тебя от истерии Ло мне не простит. Нрав у него крутой. Хотя у кого из братства он простой?

- У тебя обычный нрав. Просто ты рослая и кажешься старше, потому от тебя и требуют больше, чем от других отроков. Хотя, вредности тебе не занимать.

- Опять пакость сказала, Птичка!?

- Колючка! – ответила Тамара и, показав язык, припустила к «Погребку». Настроение было  отличным, ведь Долон переживал за нее и скучал по ней. Нутром чуяла.

Хозяйка встретила ее прищуренными глазами и испепеляющим взглядом.

- Красиво, но чую, не к добру! - протянула руку, чтобы коснуться внезапно появившихся у Тхайи коротких волос на лбу, но та остановила ее:

- Нет –нет –нет! Только вечером, после выступления! – и погрозила пальчиком. Женщина растерялась.

- Эх, Тхайя, у тебя подозрительное хорошее настроение. Неужели он решился жениться?

- Мужчинам легче головой рисковать, совершая подвиги, чем рукой, на которую надевают браслет. Это для них равносильно кандалам.

- Скажешь тоже, - недовольно пробурчала она и покосилась на мужа, стоявшего рядом и делавшего вид, что погружен в работу. Но попался на том, что после Томкиной шутки одна из тарелок выскользнула из его рук и с грохотом разлетелась на куски.

- А что думать? Так и есть. Ноги не пожалел, а руку жаль, - отшутилась Тамара.

- Знаешь, Тхяйя, если обещал, пусть сватается! Нечего порочить девиц! У соседки дочь подала прошение жрецу. И, между прочим, он женился, хотя до этого отпирался.

- И как живут? – скептично спросила Тома.

- Хорошо, как все люди. Поначалу злился, нос воротил, а потом смирился.

- Да? Думаете одного из братьев Ордена можно так же припереть к стенке?

- А чем он лучше? Еже ли обещал, пусть исполняет. С Братьев спрос строже!

- Нет, не хочу так.

- Гордая, да? А поздно уже гордыню изображать.

- Хочу и буду!

- Попомни мои слова, ничем хорошим это не закончится!

- Сама разберусь!

- Я тебе добра жалею!

- В благодарность затяну добрую, грустную песню, - пригрозила Тома.

Угроза подействовала, хозяйка перестала поучать и лезть не в свое дело, но весь вечер ходила с кислой миной, как почтенная матрона перед оступившейся женщиной, и воротила нос. Но Томке было чихать, кто и что  о ней говорит и думает. Она-то знала, что любима. И море казалось ей по колено.

***

На четвертый день Ивая принесла весть: Долон желает с ней поговорить.

- Рада бы, да занята, - мстительно ответила Томка, припоминая сказанные им обидные слова. Не собиралась она бежать сразу, как только поманили пальчиком.

- Сами разбирайтесь. Я передала, - фыркнула сестра, но возражать не стала. – И на побегушках быть не желаю!

Оставшись одна, Тома победоносно улыбнулась.

- Ха! Съел, грубиян?! А вот терзайся! – она наслаждалась новостью, что Ло тоскует и желает объясниться. – Пока три раза не взмолишься, даже и не думай о прощении!

Но дожидаясь желанной вести, много думала о себе, о нем, о причинах ссоры, о произошедшей драке. И, смирив гордыню, признала, что к замечаниям Долона все же следует прислушиваться, ведь он родной мир знал лучше. Так, скрепя сердцем, Томка купила несколько скромных платьев, на которых он изначально настаивал.

Теперь же, собираясь надеть одно из них, тяжко вздыхала. Ведь душа желала другого.

- Ну, а что ты, Тома, хотела? Какое место работы, такая и форма. «Погребок» - таверна простая, непритязательная, вот и выглядеть надо соответственно, чтобы не казаться легкомысленной.

Строгое платье едва обозначало фигуру. Повертевшись перед зеркалом, выбрала серьги, яркий браслет, накинула тонкий палантин и вышла из дома.

Кроме одежды, изменилось и Томкино поведение. Теперь она неохотнее улыбалась, чтобы не дарить ложные надежды. Да и после того, как наметились подвижки с Долоном, стала держаться гораздо увереннее. Переживала, что после перемен внимания станет меньше и сократятся чаевые, однако, чем строже держалась, тем больше из кожи вон лезли поклонники, пытаясь обратить ее внимание.

Стоило Томе вскользь обронить, что любит цветы, слова не осталось незамеченным, и в «Погребке» заблагоухало дарами флоры. Приносили в горшках, полевые, сорванные по дороге, редкие и самые обычные. Вскоре ставить их было некуда, и пришлось выставить растения у входа в таверну. Калиса радовалась и даже не роптала, поливая цветы.

Томка же с нетерпением ожидала, когда же Ло пришлет еще весточку или придет сам, но дни шли, а он не появлялся. Не приходила и Ивая. Терзаясь сомнениями, она подумывала уже о том, чтобы отправить записку, благо, писать по местному, хоть и с ошибками, но научилась, однако желание сохранить гордость было сильнее.

«Напишу первая, еще и не ответит. От обиды напишу вторую, и выйдет, что он победил! Нет уж, буду терпеть до конца!»

Благо, что утром пришел человек и, щедро оплатив большой заказ, попросил наготовить жаркого, пирогов, сладких булочек и доставить на дом.

Обрадованная заказом хозяйка, весь день суетилась у плиты и к вечеру еле держалась на ногах, а ведь еще предстояло все это доставить.

- Неси осторожно! Отдашь, сразу возвращайтесь! – суетилась Калиса, раскладывая еду и горшки в плечевые мешки. Самый тяжелый предстояло нести Неносу, а поменьше – Томке. Идти одна она наотрез отказалась. Ей вообще не хотела никуда идти, но хозяйка так устала, что даже говорила тише обычного. – Тут недалеко. Дом купца Басата знаешь? Нет? Ненос знает. Такой заметный, с яркой красной крышей - мимо не пройдете. Вот где-то там от него, через два дома, живет заказчик. Хасас или Хахас, запамятовала. С бородой. Он будет ждать.

- Почему сам не пришел?

- Да за такую цену, не грех и отнести! И тебе заплачу за помощь, только поторопись...

Выслушав еще сумбурных и мелочных напутствий, Тамара с Неносом с сумами, перекинутыми через плечо, вышли из «Погребка».

Вечерело. Люд выходил на улицу. Кто-то спешил домой. Мальчишки, уставшие от духоты, носились по улице, едва не сбивая с ног.

Привыкнув к ноше, Тамара успокоилась и перестала злиться. Прогулка с болтливым парнишкой уже не была в тягость. Он рассказывал глупые и курьезные слухи, смеша ее, и она всю дорогу улыбалась.

Но когда добрались до дома купца и начали расспрашивать прохожих о заказчике, никто не мог подсказать, где его искать. Также слыхом не слыхивали ни о каком Хахасе.

- Услышав звон монет, Кали от восторга дышать перестала! - досадливо пошутил Ненос. – Вот и напутала.

- То-то и странно. Зная, как она старается для щедрых клиентов, не верится, что могла перепутать.

- Да, а почему тогда имя не запомнила?

Томка и сама не знала. Поспрашивав еще людей, хотели возвращаться, как их окликнул человек:

- Подождите! Я провожу вас! Вы, наверно, ищите леса Кахаса?

- А, Кахас?! Так бы и спрашивали, а то Хасах, Сасас! – укорил ремесленник, которого они долго донимали расспросами. – А зачем он еду заказывал? Празднество?

Поблагодарив за внимание, Томка и Ненос отправились следом за мужчиной.

- Совсем рядом, - махнул он рукой, указывая направление вглубь улицы.

Успокоенная тем, что заказчика знают, Тамара пошла следом, желая скорее избавиться от ноши и вернуться в таверну. Однако едва свернули за угол, оказались в небольшом узком переулке. Смутное сомнение не успело перерасти в тревогу, как за спиной раздались шорохи. Ее схватили за плечи, зажав рот, скрутили и накинули на голову мешок. Ненос даже не успел крикнуть.

***

Хас давно хотел поквитаться за Малыша, за увечья, нанесенные его морякам, за оскорбление. Вынашивая план мести, не спал ночами, но ровно до того дня, пока сам не посетил таверну.

Дерзкая грубиянка сразу вывела его из себя. И пела заунывно. Но ее глаза – насмешливые, холодные, даже при молчании манившие коварством и соблазном, лишили покоя.

Красоток он видал разных, но эта была особенной: считала себя равной мужчине, смотрела свысока и не боялась вступать в споры. Нет, и таких видел не мало, но было в ней нечто, что зацепило Хасата. А еще злила, доводя до бешенства, и заставляла думать о Тхайе обида, что он для простой подавальщицы пустое место. Надеясь на легкую победу, Хас начал слать редкие цветы, но она принимала любые дары равнодушно, как должное, капризно отворачивая голову.

Представляя, как коснется ее чувственных губ, властно проведет языком, а она ответит, возбуждался. Решив, что это из-за долгого воздержания в плавании, посетил шлюх, но от этого Тхайя меньше манить не стала. Наоборот, там ему любезно поведали о ней много интересного, чем еще больше заинтриговали.

Хас узнал, что некоторое время назад город посетил приезжий купец, который, страдая от отверженной любви, напился до беспамятства и пропустил отплытие корабля, а потом пьяный носился по борделю и выкрикивал гадости о дерзкой девке, отвергшей его. Оказалось, что она родственница Тхайи.

«Что ж, видать, все женщины твоего рода искусительницы, но и я не прост!» - усмехнулся Хас. Сначала подумывал предложить награду за ночь, но решил, что гордячка откажется, еще и на смех поднимет, потому предпочел сделать по-иному.

Он был уверен, стоит Тхайе лучше узнать его, дерзкая подавальщица согласится остаться с ним. Хасат бы щедро одаривал ее подарками, а когда надоела бы, вернул обратно, загодя взяв расписку, что она не имеет недовольства и сполна получила откуп. Хас был молод, богат, и женщины любили. Разве эта устоит?

«Привыкнет, еще в ногах будет ползать, умоляя, чтобы остаться…» - мечтал он, размышляя о будущем. И когда на борт подняли тюк, не говоря ни слова, подхватил его и понес вниз, под громкий хохот и непристойные шутки команды.

Стаскивая веревки с сонной Тхайи, провел рукой по изгибам соблазнительного тела, огладил грудь. Проснулась похоть, но Хасат слишком уважал себя, чтобы поступать как неудачник.

«Пусть проснется. Как раз успеем отплыть», - ухмыльнулся он.

Оставив пленницу на ложе, достал сундук с монетами и украшениями и поставил на стол, так, чтобы едва очнулась, сразу заметила его. Хасу нравилось играть женщинами и видеть, как побеждает жадность, как гордые и неприступные тают и становятся податливыми. Представляя, как она будет метаться, откровенно злорадствовал.

Заперев дверь, поднялся на палубу. Проверил, как идет погрузка, дал указания Фану и поспешил вернуться вниз. Порошок действовал кратковременно, и она совсем скоро должна была проснуться. А ему не терпелось увидеть реакцию бедной подавальщицы на дорогие украшения с камнями, от которых рябило в глазах…

***

Очнувшись, Томка еще не успела открыть глаза, а уже испугалась чуждого запаха. Резко сев, завертела головой…

Хасат видел, как у Тхайи задрожали губы, когда поняла, что находится на судне.

- О, Боги! Как же так? – испуганно прошептала она, но когда заметила его, гневно зашипела: - Мер-р-завец! Еще пожалеешь!

Тамару трясло от одного вида похитителя. Длинные пряди темных волос, падавшие ему на лицо, казались ей грязными и сероватыми. Полуулыбка – противной, даже женоподобной.

- Какие грозные слава для слабой женщины! – рассмеялся Хас, благодушно улыбаясь пухлыми губами, однако его прищуренные глаза оставались цепкими и злыми. – Поднос дать?

- Верни меня обратно!

- Не раньше, чем через четверть. Мы отплыли.

- Ты совершил преступление и ответишь за это, - зная тайну Братства, Томка говорила уверенно, но в ответ услышала лишь беззаботный смех. Наглый чужестранец вольготно закинул руки за голову и потянулся.

- Да неужели? Если так, готов выплатить виру. Ведь так решаются все хлопоты. Сколько тебе надо? Этого достаточно? – он небрежно махнул широкой ладонью с толстыми пальцами в сторону ларца.

- Подавись своими монетами! Верни на берег!

- Через четверть. Думаешь, он простит тебя? – мерзавец смотрел на нее злыми, голодными глазами, и от осознания, что Долон никогда не простит ей измены, душа ушла в пятки, и заколотилось сердце.

- И это все ради мести? – догадалась Томка.

- Не смущайся, примерь. Ты ведь любишь украшения! – расхохотался Хас.

Отчаявшаяся Тамара подлетела к столу и, схватив сундучок, с силой швырнула на пол.

- Подавись ими! – закричала она. – Не нужно мне ничего от тебя!

- Не надо ломаться, ты ведь не скромница! – гоготал чужеземец, упираясь руками в бока. Насмеявшись вдоволь, вытер кулаком глаза и вышел из комнатенки, заперев дверь.

«Ло никогда, никогда не сможет простить меня! - от осознания, что потеряла его, подкосились ноги. - Долон ведь был против работы в трактире, предупреждал, а я хотела утереть ему нос. А нос утерли мне и дали по губам, чтобы не раскатывала!»

Томка с последней надеждой метнулась к небольшому окну, в который бы с трудом, но пролезла, однако корабль плыл под парусами, и на горизонте не было видно земли.

Глава 20

Томка безудержно рыдала от бессилия, молила Богов о чуде, однако что могло спасти ее? Если только Долон каким-то чудом приплыл бы и всех раскидал? Ради такого Тамара отдала бы полжизни, но текли мгновения, и все шло своим чередом.

От мыслей, что сама разрушила счастье, потеряла самого дорогого человека, которого ждала всю жизнь, сжималось сердце. Хотелось уснуть и проснуться потом, когда боль утихнет, и душа перестанет болеть. Прижавшись головой к деревянной обшивке, она смотрела на волны, по которым скользило судно, уносящие ее в дальние края, и завидовала божьим тварям, имевшим крылья или плавники.

«Была бы птицей, взмыла ввысь! И только меня и видели!» - но это были только мечты.

С палубы доносился оглушительный, непристойный гогот моряков, снующих быстро и ловко. Команда торжествовала и готовилась праздновать победу, пусть непристойную, подлую, но они отомстили сполна.

«Если пригрозить местью Ордена? Сказать, что Ло этого так не оставит?» - она не собиралась сдаваться, все еще надеясь на спасение, но тревожный, надрывный крик чайки трепал и без того натянутые нервы и не давал поглощенной потрясением и горем Томке сосредоточиться.

«Чтоб тебя…! – выпалила она и осеклась, - Чайка!? Предвестница земли! Откуда?» - догадка, что птицы летают у побережья, пронзила сознание молнией. Целая картина сложилась тот час.

«Он говорил, что отплыли недавно! Солнце еще не сместилось, и, выходит, берега не видно, потому что оно с другого борта?! - стоя среди каюты, непонятно где, неизвестно куда плывущая, Тамара ухватилась за спасительную мысль. Однако тут же страх и сомнения сковали тело. - Оказаться одной в океане, где акулы, всякие твари, пираты!»

Она замерла, осознавая, что это безрассудство, авантюра, однако единственный шанс, отказавшись использовать который, будет жалеть и корить себя всю оставшуюся жизнь.

«Но я могу утонуть!» - руки дрожали, но Тома запретила себе думать. - Нет времени! Он скоро вернется!»

Подперев стулом дверь, быстро скинула длинное платье, опустошила бурдюк с вином, лежавший у ложа, надула его, перевязала и подошла к окну.

- Подавись своими монетами. Чтобы поперек горла тебе встали! - зло прошипела она и высунулась в окно. Но грудь не пролезала! Тамара взвыла от отчаяния. Судорожно размышляя, окинула комнату взором, и глаза остановились на лампе. Наспех обмазавшись маслом, смазала раму окна и снова попыталась пролезть. Грудь сплющило, но перетерпев боль, она, все же, смогла пролезть. Протиснувшись более чем на половину, тело само соскользнуло в воду, оцарапав бедра.

Соленая вода саднила раны, но Томка боялась издать даже стон. Прикрывая темным мехом голову, она гребла в сторону заката. Повезло, что в сумраках не заметили, иначе бы выловили и вернули обратно. Но только когда судно оказалось на расстоянии, Тома осознала, насколько она безрассудная идиотка, потому что озираясь по сторонам, видела только бескрайнее море, сливавшееся с горизонтом.

«А если ошиблась?» - кольнуло сердце в дурном предчувствии. – Поздно сожалеть о содеянном, теперь или гребу, или тону, как лягушка в молоке!» - осознав, что иного выхода нет, легла грудью на бурдюк и принялась бултыхать ногами.

Время тянулось чрезвычайно медленно. За это время она несколько раз рыдала от отчаяния, потом молилась, прощалась с жизнью, и снова принималась грести. Когда силы покидали, ложилась на спину и переводила дух. Если бы не надутый винный бурдюк, предусмотрительно захваченный на корабле, обессиленная Томка уже бы давно утонула. А так у нее еще был шанс, и она продолжала бороться. Когда совершенно вымоталась, отдалась воле Богов и покорно поплыла по течению.

Огни в темноте показались мерцанием звезд. Осознав, что это свет с земли, Тамара от нахлынувшей радости зарыдала и из последних сил устремилась туда, но ноги не слушались. До берега добиралась долго, сама не помня как, а потом изнеможенная лежала на песке, омываемая волнами. Замерзшая, уставшая, опустошенная, измотанная и физически, и морально.

Отлежавшись, с трудом проползла немного по песчаному берегу, подальше от воды. Место было незнакомым. Чуть выше - на пригорке стояло поселение. Идти туда в одном исподнем, перемазанной маслом, с налипшим песком было страшновато, но отчаянный шаг, неожиданное спасение опустошило Тамару, лишив эмоций, и она двинулась на свет.

Мокрая, дрожащая от ночного ветра брела по дороге, пока не уловила голоса. Шли двое – мужчина и женщина. Они держались за руки и смеялись. Выдохнув от облегчения, Тома прижалась к обочине и стала дожидаться их приближения. Только убедившись, что опасность не угрожает, решила показаться поздним путникам. Окликнув влюбленную парочку, она тихонько произнесла:

- Простите, молодые люди!

Те остановились и медленно повернулись на голос. Увидев серо-черную тень со взлохмаченными волосами, у девицы подкосились ноги, и она рухнула в обморок, зато ее спутник резво отскочил в сторону, а потом, не оглядываясь, бросился бежать. Так вместо помощи, Тамара оказалась на темной дороге с обморочной малохольной девчонкой.

Едва та очнулась и увидела склонившегося над ней призрака с серой кожей, жалобно запричитала:

- Вент!

- Сбежал твой Вент, сверкая пятками. И даже не обещал вернуться, - цинично заметила Томка.

- А я?

- А тебе позволено его спасти, пожертвовав собой!

Незнакомка съежилась и попыталась отползти.

- Да не съем я тебя! – наперед успокоила Тома. – Мне в город надо, я заблудилась. И нечего слезы лить, избавилась от труса, и ладно.

- Я думала, он меня любит.

- Себя он любит больше, но если он тебе так дорог, можешь прикинуться, что пролежала бесчувственной и ничего не помнишь.

- Но я же все-все помню! – всхлипывая, шептала девица.

- Многия знания рождают печали! – сердито заметила Томка.

- А ты кто? – наконец-то опомнилась незнакомка.

- Тхайя, но ты меня не знаешь. Мне в город надо!

- Ночью?

- Спешу.

- Куда?

- К жениху.

- А почему ночью и одна?

- А ты почему?

- Вент - трус. А твой?

- Еще не поняла. Доберусь, посмотрю на него и узнаю, – усмехнулась Тамара.

- А почему ты такая…?

- Грязная? Пряталась, меня украсть хотели.

- Как?! Тебе нужно скорее подать прошение и наказать негодяя!

- Вот доберусь и сразу подам.

- А если тебя хотели похитить, почему ты такая спокойная? – с подозрением покосилась собеседница.

- Слезы закончились. И, вообще, я есть хочу! - заметив испуг девочки, Тамара уточнила. - Кашку, лепешечку, что-нибудь такое.

- Пойдем домой, а завтра… Завтра утром подумаем, как добраться до города…

***

Причитания родителей Каланы, так звали девицу, не помешали Тамаре закрыть глаза и отключиться. А когда проснулась утром, ее ждала повозка. Сердобольные соседи и так собирались на днях в город, но из-за случая решили поторопиться. Томка же считала, что поторопиться стариков заставило любопытство. Ее история быстро облетела деревушку, и теперь каждый пытался поглазеть на ее и вызнать хоть что-нибудь интересное.

Всю дорогу, пока ехали, пожилые супруги причитали и изводили ее жалостью, мол, как же теперь жить будешь? Доброе имя-то пострадало!

- Не мешкая, обратись к городскому главе. Если дело серьезное, а оно именно такое, он составит жалобу и передаст в суд! – поучал Ноэн, старичок с редкими седыми волосами и загорелым почти до черноты лбом.

- А сразу в суд нельзя обратиться?! – удивилась Тамара.

- Кто тебя пустит? Глава решает, важное ли дело. Много мелких споров он решает сам, и только самые серьезные проступки, когда доказательств нет или они спорные, передает в Орден.

- А в другом городе я видела, как происходило покаяние!

- Это только в грязных городах. В нашей округе уже сорок с лишним сезонов не было дней покаяния. Да и не нужны они. У нас нет сомнений в Братьях! – гордо пояснил он.

- А вдруг глава откажется принять меня или не поверит?

- Тогда пригрози жалобой Братьям! Живо засуетится! Да сильно не переживай, главное жива, а молва рано или поздно утихнет, уляжется. И быть может, когда-нибудь все забудется.

Томка даже не спорила. Чем ближе подъезжали к городу, тем меньше говорила и больше думала о произошедшем. Не давала покоя мысль, почему Долон, один из братьев, которые все знают, не вмешался и не предупредил похищение. Неужели ему было все равно? Или молва приписывает Ордену больше, чем Братьям по силам?

Ее знобило от напряженных нервов, усталости, пережитого страха и раздражения на себя, постоянно влипающую в неприятности. А еще она злилась на Ло, обещавшего семью и детей, а вместо этого кормившего ее обещаниями, качавшего права и не защищавшего от посягательств.

«Брат! Судья! Все знаешь! И где ты, когда мне плохо? Я в море сигаю, подвиги устраиваю, а ты в Цитадели отсиживается?! Сволочь! Все вы мужики сволочи!» - от переживаний она накручивала себя. И когда добрая супружеская чета великодушно доставила ее до дверей магистрата, Томка была сама не своя.

Подойдя к парадному, красному трехэтажному зданию, богато украшенному лепниной и резными воротами с мордами диковинных зверей и символом города, не успела постучать, как дверь открылась, и привратник предложил следовать за ним.

«Это такое обслуживание или дело не чисто?» - заподозрила Тамара неладное, после пережитого во всем видевшая подвох.

Ее провели по коридору, по ступенькам, довели до широкой двустворчатой двери с охраной и попросили подождать. Но едва настроилась на ожидание, створка распахнулась, и строго одетый секретарь пригласил ее войти.

Томе хоть и помогли перед отъездом отмыться, переодели в простое платье, но она все равно выглядела ужасно. И перед сидевшим за огромным, дорогим столом солидным мужчиной казалась сущей оборванкой.

Толстый мужчина в возрасте оторвался от кипы бумаг, разложенных на столе, и начал придирчиво ее разглядывать цепкими серыми глазами с нависающими веками.

Тома молчала, молчал и он. Наконец, глава спросил:

- Что вы хотели?

- Подать прошение о задержании иноземного купца, который похитил меня. Что стало с моим помощником – не знаю, но я хочу, чтобы преступник понес наказание.

- Быть может, вина лежит не только на иностранце, но и на вас? Я слышал, чтобы известная женщина, - говорил он не громко, но властно, словно пытался давить.

- На что вы намекаете? Когда состоялась драка, а вы, судя по всему, говорите именно о ней, я вмешалась, потому что опасность угрожала человеку, который мне дорог, - Тамара держалась и не отводила глаз.

- Хорошо, он вам дорог. Однако не вижу браслетов, намекающих о вашей помолвке. Потому ваше поведение можно расценивать двояко.

- Простите, но ваше поведение, лес Балпак, можно так же расценивать двояко. Не стоит смешивать два абсолютно разных дела! Кто бы я не была, вину похитителя это не уменьшает!

Как говорила Тхайя – певунья, главу сильно насторожило. Пытаясь не нарушить закон, он желал бы возместить певунье потери, содрать с купца штраф, чтобы впредь тому неповадно было нарушать имперский закон, и закрыть дело. Но жалобщица была настырная и весьма не глупая, хотя он надеялся на иное.

- Вас утроит значительный штраф? – прямо спросил он, оценивая Тхайю, как прагматичную, хваткую девицу.

- Нет. И дело не в монетах! Дело в моей репутации!

- Если вы печетесь о добром имени, то не правильно выбрали место работы.

- Я всего лишь пою, и об ином речи не идет.

- Я бы на вашем месте, подал бы жалобу на того, кто первоначально стал причиной вашей славы.

- Вам так насолил Орден, что вы желаете устроить показательное дело и ославить одного из них? – глаза Томы холодно заблестели.

- А разве я не прав?

- Если бы вы были правы, уже давно подали бы жалобу, а не выжидали. Хотите, чтобы дело вышло как можно более неприглядным?

- Ваш ответ?

- Нет. Я хочу подать жалобу только на похитителя.

- Раз так, я удовлетворю вашу просьбу, но… по своему усмотрению подам общественную жалобу на Брата. Не хочу, чтобы ваши запретные отношения, не одобренные брачным сговором, стали примером для подражания. Братья Ордена для нас пример! – глава ехидно оскалился, растянув большой рот в ухмылке.

- Вы, лес Балпак, в чужом глазу соринку видите, а в своем бревна не замечаете.

- Очень остроумно! – усмехнулся мужчина не добро. – Я задержу вас до решения суда. Оно состоится через шесть дней. Как раз у вас будет время поразмыслить над своим поведением и решить, куда уехать. Потому что после скандала, вам не будет в городе места.

Невзрачный, худощавый секретарь, что проводил ее в кабинет, так же вежливо выпроводил. А за дверью коренастый охранник подхватил Тамару под локоть и настойчиво, но не грубо повел по незнакомому пути. Когда свернули за поворот, он шепнул:

- Прошу прошения, леса Тхайя, но приказ есть приказ. Только не волнуйтесь, не долго вам быть в заточении. Глава как можно скорее устроит суд.

Тома ничего не ответила. После всего что произошло, она мало удивлялась. Однако понимала, что настает час истины для нее.

***

Клахем готовил речь для Совета, когда гонец из магистрата доставил срочное сообщение. Пробежав глазами по свитку, старик расхохотался и небрежно швырнул его на стол.

- Балпак возомнил себя праведником и, осмелев, подал жалобу на одного из Братьев. И кого?! Обличает Ло в соблазнении девиц, а именно некой Тхайи Траги, и требует открытого заседания, дабы сохранить незапятнанным честь Ордена. Нет предела людскому двуличию!

- Мелочная месть, - вздохнул помощник. - Я ожидал более изощренной. Оказалось, фантазия главы богата лишь в утехах с развратницами. Однако что делать: пойти на поводу, отказать?

- Она привлекла внимание. Чем плодить слухи, лучше показать истину. Однако срок мы установим сами.

- Хотите затянуть дело?

- Ускорить. Скрывать нечего. Пусть скорее выберут дорогу и успокоятся! Кстати, как мальчишка?

- Зол, но доволен.

- Глупец! Девица с таким нравом!? – старик задумчиво покачал головой. – Даже я поражен. Вот чем обернулись поблажки! – и поучительно потряс пальцем. - Зато теперь оба будут думать головой.

- Хороший урок обоим, - согласился помощник.

- А девица не проста. Кстати, где она научилась плавать? Около Тауза не то, что побережья, мелководной речки нет. Только не говори, что от страха прыгнула и поплыла!

- Загадка не простая.

- Что я там тебе наобещал?

- Спеть и станцевать.

- Если завтра разочаруюсь, не дождешься!

- День покажет, - улыбнулся Клахем.

- Мальчишка пусть готовится, держит себя в руках и мстит с головой, - коварно улыбнулся в ответ старик. - Нечего всяким прохвостам зариться на братское!

***

Томка лежала на жесткой лавке, свернувшись калачиком, благо Павус – охранник и поклонник великодушно поделился своей подушкой. Она приготовилась отлеживаться в камере шесть дней, но уже скоро покой был нарушен громогласной Калисой, принесшейся в тюрьму тот час, как узнала, что помощница нашлась.

Увидев измученную Тхайю живой, радость нахлынула на женщину, но периодически ликование сменялась гневом и упреками в неосторожности и нахождении приключений на хорошенькую голову.

Пока Тома рассказывала историю с похищением, хозяйка вытирала слезы платочком, громко умилялась чудесному бегству и спасению, но как только Тамара перешла к рассказу о диалоге с главой, принялась читать нотации.

- Вот! - она яростно затрясла пальцем. – Сколько я тебе твердила! Злопыхатели! Завистники! Чувствовало мое сердце, не просто так о тебе расспрашивали! – и поведала, как неизвестная женщина расспрашивала мать и соседей о Тхайе и ее сестре. - Если она говорила с Маладой, Калтой и другими, подобными им, представляю, что наговорили! - предупредила Калиса. – Твоего Брата вызовут на суд! Народу соберется! Ты уверена в нем? Ладно, мазь куплю…

- Какую?! – насторожилась Тома.

- Для заживления ран! – пояснила Калиса, прищуривая глаза. – Наказание за разврат – изгнание, штраф, или штраф, порка и изгнание из города!

- Ой! - ужаснулась Тамара.

- Да-да! Но надеюсь, до этого не дойдет. Если он любит тебя – раскается и обручится. Если же нет, скажи, что совратил! Соблазнил, клялся в любви, а ты поверила! Или опять гордость прет?! – с досадой и долей издевки усмехнулась хозяйка. – У тебя шесть дней на раздумья, а потом, как выйдешь, на толпу глянешь, гордость спрячется и проснется здравомыслие!

- За предупреждение спасибо, – хмуро поблагодарила Тома. – Платье чистое принесешь?

- Принесу, - вздохнула жалостливо Калиса. - Даже несколько. И если что, езжай в Балаку, что неподалеку, найди моего родственника, дядюшку Силла, там и жди вести. Это если все дурно завершится… - она снова вздохнула, - А, может, он тебя любит?

И Томка вздохнула в ответ. Она надеялась, но боялась говорить об этом вслух. Лучше готовится к худшему, и потом удивится, чем наоборот.

Уже ранним утром у Тамары было чистое платье. Едва успела причесаться, охранник огорошил, что Братья уже приехали и суд вот-вот состоится. Оказалось, Орден еще ранним утром разослал письма влиятельным горожанам с велением прибыть на суд.

«Ничего себе! И что будет?! Хотят избежать шумихи и толпы? Чтобы не ославить Долона? Неужели он откажется от меня?!»

Шла в залу гордо распрямив плечи.

У нее, возможно не хватило бы сил на это, если бы не бочкообразный охранник, который оглядев ее, с восхищением заметил, что она как всегда хороша.

- Я не видела вас в «Погребке», - заметила Тома.

- Да я лишь разок был и то случайно. Но я вас помню!

Когда вошла, шесть фигур в серых плащах обернулись. Тома узнала высокую, сухую фигуру Клахема, Кинтала, Виколота, Долона и еще двух Братьев. Сверлили ее взглядами и собравшиеся дородные мужчины, добротно одетые, с важными лицами. Присутствовали и две женщины, смотревшие на Томку с интересом и некоторым хорошо скрываемым состраданием.

Палпак сидел за большим столом, но теперь не выглядел столько самоуверенно, как наедине с ней, однако пытался держать марку.

- Ну, что ж, можно начинать, - прокаркал скрипучим голосом Клахем и снял капюшон с головы. Его примеру последовали другие Братья. Тома опасалась сейчас смотреть на Долона, чувствуя его напряженное, сложное состояние.

- А где он? – глава побоялся назвать одного из Братьев обвиняемым.

- Я тут! – небрежно, с насмешкой ответил Долон и показался из-за Томкиной спины. Он ступал уверенно, но она чувствовала в нем злость и ярость.

«Неужели, злится на меня?! За что?! - у Томки от переживания заныл живот, - Не буду унижаться!» - но ноги задрожали.

- Тогда приступим, - глухим голосом возвестил Палпак и, склонив голову, начал зачитывать иск. - Я, властью данной горожанами (Город), следящий за исполнением свода законов, спокойствием и порядком, призываю к ответу Тхайю Трагу и… этого брата…

- Долона из Маведо, - процедил сквозь зубы Ло и окатил главу таким взором, что у того испарина выступила на лбу.

- …И Долона из Маведо… - тише произнес Балпак, уже сожалевший, что поддался чувству мести, - в недостойном поведении и совращении Траги… Свидетелями являются соседи, случайные люди, видевшие, как он навещал ее под покровом ночи…

Томка слушала наветы, и брови ползли на лоб от возмущения.

«Ха, если бы приходил, не так обидно было бы!» - злилась она, но на Ло не смотрела, потому что с них не сводили глаз.

- Вы обвиняете Брата Долона в совращении девицы Траги и в постыдных отношениях? – глаза Клахема стали холодными. Он говорились тихо, вкрадчиво, но неуютно стало всем присутствующим.

- Да, - проблеял Балпак, еще пытавшийся хорохориться.

- Итак, Тхайя Траги, соблазнил ли тебя Долон из Маведо? – сухо спросил старик, сверля Томку глазами.

Тамара почувствовала, как в нее впились десятки глаз. Возможно, все ожидали покаяния, слез, жалобного рассказа, как он совращал ее, но она подумала и решила:

«Унижаться не буду, вылитых помоев не дождутся. Не казнью угрожают! Лучше быть гордой развратницей, чем обманутой дурой, хотя, выбор не велик».

- Чтобы вы понимаете под соблазнением? - спросила Тома, пронизывая главу взглядом. – Брат Долон из не соблазнял меня обещаниями, не лгал, не применял грубость. Что еще вы хотите узнать? – после этих слов, Ло обернулся. Он ожидал, что Тамаа будет плакать и говорить другое, но она снова поразила его.

- Он лишил тебя девственности?

- Почему я должна отвечать на вопрос? Я не подавала жалобы на брата Долона, это было вашей инициативой, потому вы должны доказать, а не ждать, что я буду оговаривать себя и Брата.

Балпак скрипел зубами от ярости. Дрянь выставляла его идиотом.

- Не смей лгать! – его лицо от злости побагровело.

- Я не солгала ни в одном слове, - ответила Тамара смело.

- Это ложь! –глава от радости, что поймал обвиняемую на лжи, заерзал в кресле. - Соседи подтвердили, он навещал тебя под покровом ночи!

- Они свечу держали? Кроме того, я бы хотела слышать показания и задавать им вопросы, потому что считаю, что ваши свидетели не достойны доверия.

- Как ты смеешь?

- Насколько мне известно, ваши люди опрашивали женщин. И хочу заметить, разве женщины под покровом ночи находящиеся вне дома, все семьи достойны доверия? Они должны подавать пример благочестия, а не болтаться по темной улице, выискивая прегрешения других. Кроме того, я обратилась к вам с жалобой на похищение, а вы не желаете призвать преступника к ответу. Кем бы я ни была в ваших глазах, преступление остается преступлением, и вы должны принять решение по моему обращению…

Чем больше Тамаа говорила, тем больше округлялись глаза присутствующих Братьев. Темная отвечала слишком умно, грамотно, на грани дерзости и почтения, и умудрялась тыкать главу носом в промахи и глупости.

- Хорошо, я спрошу иначе! – зашипел Балпак. - Ты хранишь девственность?

- Если я откажусь отвечать, что вы будете делать и на каком основании? Год назад, когда вы судили другую женщину, ее муж застал с любовником. В других случаях, иски подавали обманутые девицы. Но я иска не подавала.

- Твое распутство можно доказать!

- А с какой целью? И на какой закон ссылаетесь, желая начать дело без волеизъявления пострадавшей и ее родных. Вы используете свои полномочия в деле, которое кроме вас никто не поддерживает!

- Я призову свидетелей на следующее заседание!

- У нас нет времени, потому спор предстоит разрешить здесь и сейчас в присутствии уважаемых горожан. И скажу сразу, мы, как ведающие Братья Ордена не нашли греховных помыслов и недостойного поведения в действиях Долона, - остановил Балпака Клахем.

- Кто в этом сомневался бы! – громко и зло усмехнулся глава, поджимая губы.

- Но, выказывая уважения к собравшимся достойным мужам, дам слово Брату, и он ответит на вопросы. Что касается похищения, после рассмотрения дела Брат Виколот вынесет решение.

Долон вышел из-за спины старика, осмотрел смущенных горожан, и заговорил:

- Чтобы избежать слухов и оказать вам уважение, я дам ответ.

Слушатели молчали, предчувствуя, что ссора с Братьями ничем хорошим не закончится, потому что сами были не безгрешны. Стоит лишь хорошо поискать, и любого получится уличить в чем-нибудь.

- Что касается меня и Тхайи Траги, то все наши отношения касаются только нас, потому что я по законам родовых земель Маведо, произнес намерения в присутствии семьи и преподнес в дар ей семейную ценность, подтверждающие мои слова взять Тхайю-Тамаа Траги в жены. Никто не был против сочетания, и брак состоялся…

Томка стояла и не верила, что расслышала все верно и поняла как надо.

Суд закончился так же неожиданно, как начался. Пока Виколот многообещающе смотрел на перепуганного главу, обещая заняться его личными грехами, она стояла и не знала: податься в «Погребок» или как приличной жене следовать за Долоном, который стоял и внимательно рассматривал ее.

- В счастье не веришь? – хмыкнул Клахем и подтолкнул в спину.

- Хорошее платье! – довольно произнес Ло и, победно улыбнувшись, взял за руку. – Но знаешь, если будем спорить так по каждому пустяку…

- Да-да, до старости не доживем, - согласилась она.

- Потому жена, слушайся меня!

- Обязательно, - покорно ответила Тома, но блеск ее глаз Долон хорошо знал. Так просто Тамаа не сдастся. – А когда это ты, мы успели…?

- В дороге я не скрывал от семьи намерений. А дар – это ба. Пусть глиняная, но мне она дорога.

Тамара не могла поверить, что все так просто.

- Пойдем. Я же еще обещал маленький домик на окраине. Или ты думала, что я только обещаниями разбрасываюсь? Нет. Женился, веду в дом, осталось только пятерых детей родиться, и все обещания выполню.

- Пять?! Не-ет! Я еще не готова!

- Боги не спрашивают о готовности, они или одаривают счастьем, или нет!

- Намекаешь, что ты мой Бог?

- Не богохульствуй! Жена Брата Ордена должна быть…

- Скромной, доброй, милой? Увы, это не ко мне!

- Еще пара ныряний, и научитесь понимать друг друга с полуслова! – снова встрял старик. – Пойдемте, на нас все смотрят, а мне еще петь и приплясывать.

- Я не настаиваю! – донесся довольный голос Кинтала.

- Не люблю долгов! – Клахем обхватил Ло и Тамаа за плечи и негромко затянул:

- Зачем мечтать о дне грядущем,

Если нынешний так светел и хорош?

Пускай минуют мучения разлуки

И одиночества томительные дни,

Ведь я с тобой, твои целую руки,

И ночь тиха, и мы одни…

Происходящее казалось Томке сном. Раз. и она замужем за человеком, которого любит, а момента бракосочетания даже не помнит.

- А ты не шутишь? – тихонько спросила она.

- А ты мне веришь? – Долон был серьезен, но в его глазах чувствовалось озорство.

- Ты хитрый! Вон как смотришь!

- Это от счастья!

- Я счастье так долго ждала, что не могу поверить.

- Нам некуда спешить, - Ло прижал Тамаа к себе. – Пойдем, у нас много дел.

- Каких?

- Ну, первым делом расскажешь, ради кого прыгнула в море.

- Будто не знаешь!

- Я готов слушать вновь и вновь! Не каждый же день девицы подвиги устраивают!

- Мог бы и сам приплыть!

- А он собирался! – снова встрял Клахем. – Еле остановили, пообещав, что мерзавец безнаказанным не уйдет.

«Аха, Долона жалко, а мне так в море прыгай! Рискуй! - Тамара покосилась на старика. – Ладно-ладно, припомню!»

И ведь припомнила! Но это совсем другая история.

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg